Куратов Олег «Хроники русского быта 1950-1990 гг.»

Олег Куратов. Хроники русского быта.

1950-1990

Олег Куратов

О.В. КУРАТОВ

ХРОНИКИ РУССКОГО БЫТА (1950 – 1990) НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ФАКТОГРАФИЯ Русская жизнь (Аннотация) Книга посвящена описанию бытовых условий и сцен из повседневной русской жизни второй половины двадцатого века. Книга составлена из коротких, не связанных, на первый взгляд, новелл и справок, совокупность которых образует мозаичную, многоплановую картину оригинального образа жизни многих миллионов людей. На основе воспоминаний автора и сохранённых им документов отображается состояние моральных и материальных устоев этого времени. Совсем немного времени прошло после краха советской власти, вместе с которой исчез воистину эпохальный, небывалый и поучительный социальный феномен – советский образ жизни. Русские люди адаптируются к новым социальным условиям и почти не обращаются к жизненному опыту прошлых лет, поскольку он неприменим к новым условиям выживания. Пройдёт каких-нибудь пять лет, и многие не смогут ответить на вопросы о том, в каких условиях жили, работали и отдыхали ближайшие предшествующие поколения. Как они покупали продукты, одежду и автомобили? Каков был ассортимент товаров? Как «получали» жильё? Сколько всё это стоило? Сколько они зарабатывали? Как строились взаимоотношения людей на

работе и в быту? Как делали карьеру? Как и чем занимали они своё свободное время? Что пили и чем закусывали? Какие блюда составляли праздничный семейный стол? Насколько устойчивы были нравы в те официозно пуританские времена? На эти и другие, сугубо житейские вопросы автор отвечает на основании личного жизненного опыта и собранных на протяжении многих лет рутинных подлинных документов (квитанции, кассовые чеки, счета, билеты и т.д.). Смысловой подтекст большинства новелл книги вращается вокруг неразрешимой головоломки: как объяснить духовную сущность русского народа, который на протяжении веков нищенствует, обладая несметными природными и интеллектуальными богатствами? Интуитивный ответ на этот вопрос дают первые два рисунка (всего в книге 62 чёрно-белых иллюстрации): на обложке книги изображены три шпиля, три ипостаси русского духа. Это ракета (символ воинственности), колокольня (православие) и бутылка водки. Предисловие книги начинается с изображения гоголевской русской тройки, которая продолжает свой непредсказуемый, бесшабашный бег по родному бездорожью без возницы («без царя в голове») со страшным современным оружием, кое-как закреплённым на допотопных дровнях. Иллюстрации книги как нельзя более соответствуют сжатому тексту, которым автор стремится передать объёмный и местами весьма сложный контекст всего лишь несколькими штрихами. Гармония содержания каждой новеллы и соответствующего ей рисунка во многом объясняется тем, что автор и художник выросли в одном и том же маленьком провинциальном городке и знают друг друга с детских лет.

2004г

К ЧИТАТЕЛЮ Как и многие соотечественники моего поколения, за свою жизнь я сменил несколько профессий: занимался лабораторными исследованиями, вкалывал на производстве, был хозяйственником, банковским служащим, управленцем. И параллельно, как это свойственно русскому человеку, да ещё «глубинному» провинциалу, я постоянно стремился продвинуться хоть немного по бесконечному пути понимания нашей души. Ясно, что основные магистрали в этом направлении прокладываются где-то недосягаемо высоко, в возвышенных сферах литературы,

музыкальных и изобразительных полотен, в масштабных социологических и исторических исследованиях... Но, может быть, стоит попробовать и другие, более приземлённые пути? Например, воспользоваться узким, неудобным, а местами и вовсе зловонным лазом повседневного человеческого быта? Человеческий быт интересен и загадочен тем, что он непрерывно меняется, тогда как духовная сущность его создателя и организатора – человека остаётся неизменной на протяжении тысячелетий. Как-то раз я с успехом разыграл своих друзей рассказом об обстоятельствах жестокой семейной драмы, спровоцированной нецеломудренным поведением жены старшего брата по отношению к неженатому младшему. Все сочли эту историю тривиальной, печально типичной для нашего времени. На мой вопрос о том, откуда я мог узнать об этой истории, они ответили: из криминальной хроники. На самом деле я донёс до них почти дословный пересказ отрывка из древнеегипетского эпоса (литература Нового Царства), написанного более трёх тысяч лет назад. Этот банальный эпизод подтверждает нетленность основных человеческих представлений о справедливости и грехе, независящих от условий человеческого существования. В этом разговоре участвовали люди, которые приезжают на работу в своих автомобилях, сидят там за компьютерами, управляют сложнейшими технологиями или вычислениями. В свободное время они плутают по всему миру наяву или в Интернете, возлежат на диванах перед телевизорами, либо пьют пиво, сваренное на прошлой неделе в другой стране. И они нашли вполне современным и привычно-пошлым бытовой инцидент, героями которого были инородные дикари, жившие в незапамятные времена в одном помещении со скотом и с утра до вечера махавшие мотыгами. В этом контексте духовная сущность человека представляется осью из мистического вечного сплава, на которой Его Величество Прогресс непрестанно заменяет изношенные колёса человеческого бытия на новые, всё более совершенные. Если выброшенный при этом бешеном движении инвентарь не использован в анналах искусства, науки и техники, он часто не сохраняется и полностью исчезает, как ненужный хлам. Таким образом, будущее лишается знаний, которые со временем могли бы стать полезными. В этих заметках я стремился зафиксировать некоторые факты из обыденной жизни того отрезка времени, в течение которого продолжал развиваться и ускоренно деградировать оригинальный советский образ жизни русских людей. Это стремление основано на желании сохранить хоть какую-то часть сырого, но достоверного материала. По существу

своему эти заметки представляют собой «фотографии» некоторых элементов среды, в которой была выращена многочисленная новая, непотомственная научно-техническая, военная, а частично и творческая интеллигенция. Из этого нового сословия формировалась советская технократия, распространившая своё влияние на общегосударственную систему управления. Сейчас русские люди всех сословий вовлечены в процесс формирования совершенно нового образа жизни. Представления о совсем недавнем прошлом тускнеют, а иногда и вовсе исчезают потому, что обретённый в нём индивидуальный опыт непригоден для активного плодотворного действия в новых условиях. Если добавить к этому наше традиционное равнодушие к сбережению свидетельств былого, можно ожидать, что будущие историки не найдут материалов, позволяющих воспроизвести действительные обстоятельства повседневной жизни советских людей. Имеющиеся в архивах официальные отчётные данные и произведения всех видов искусства о советском образе жизни сильно искажены. Публицистика постсоветской эпохи перенасыщена духом столь свойственного нам и наконец-то дозволенного огульного охаивания. Воспроизведению близкой к реальной картины жизни могут помочь достоверные, неприкрашенные описания повседневного поведения лю дей, их мыслей и поступков. Этому также могут способствовать сведения о том, где и как жили обыкновенные люди, чем они питались, что носили, как передвигались, сколько платили за всё это и сколько зарабатывали. Для поживших людей бывает очень важным обращение к прошлому, сплошь пронизанному ароматами незабываемых детских и юношеских впечатлений и свершений деятельной поры зрелости и силы. Иногда для них это – самая благотворная душевная терапия. Наконец, для просто любознательных людей полистать коротенькие заметки из жизни незнакомого прошлого своих соотечественников бывает и интересно, и полезно для понимания настоящих и даже будущих проблем. Для того чтобы достигнуть хоть какого-то удовлетворения этих запросов, необходимо соблюсти абсолютную достоверность материала и изложить его так, чтобы уж не совсем скучно было читать. Я ручаюсь за то, что в этой книге нет ни одного слова выдумки, и всё изложенное является честной фактографией. Что же касается стремления хоть на немного удержать читателя у книги, я решил использовать собственную скверную, очень стойкую и тем весьма интересную привычку. С тех пор, как появились телевизоры с дистанционным управлением, я прекратил смотреть одну какую-то (любую) программу более нескольких минут или даже секунд. Включив телевизор, я сразу же начинаю «прыгать»

с программы на программу до тех пор, пока мне это не надоест, после чего я его просто выключаю. Заметив за собой эту странность, я начал её изучать, и понял, что сначала я пытался проследить сюжеты нескольких программ в режиме разделения времени, затем начал «бегать» от неприятных дикторов (кстати, их становится всё больше и больше), а потом осознал, что такой способ общения с телевизором стал просто самоцелью. Как-то раз я вскользь обмолвился о своей привычке в кругу приятелей и узнал, что она свойственна и им. Значит, безостановочное «прыганье» по совершенно разным темам и сюжетам – это признак нашего времени, новое общее свойство многих из нас? Эта мысль возникла как раз в то время, когда я раздумывал о том, какую же форму выбрать для моих воспоминаний. Поэтому структура книги, в которой отрывочные материалы изложены в явно нелогичном алфавитном порядке, показалась мне наиболее подходящей. Для того, чтобы повысить привлекательность своих записок, я обратился к художнику, своему старому другу, школьному однокашнику. Давний член Союза Художников России Борис Сергеевич Павлов иллюстрировал эту книгу, за что я приношу ему глубокую благодарность. В книге приводятся некоторые события и факты, свидетелем и участником которых я был в 1950 – 1990 годы. Все без исключения цифры даны на основании документов. Родился я в г. Шуя Ивановской области, там же окончил школу. Учился в Ленинградском Политехническом Институте, затем в течение двадцати лет работал на одном из новосибирских заводов Минсредмаша СССР. Далее был направлен на двухгодичную учёбу в Академию Народного хозяйства при Совете Министров СССР, после окончания которой работал в Москве. Всё изложенное, так или иначе, связано с лично моей жизнью, поэтому основное место в нём занимают конкретный городок Шуя и его жители, институт, который я закончил, и ведомство, которому я отдал тридцать лет жизни. Моя жизнь мало отличалась от жизни многих тысяч таких же, как я, новых «белых воротничков», которые родились в других городках, учились в других Вузах, работали в других оборонных и необоронных ведомствах, и вели весьма типичный образ жизни.

АНАНИЙ ИВАНОВИЧ. В послевоенной Шуе во времена, наступившие вслед за денежной реформой 1947г, появилось огромное количество ларьков по торговле водкой и пивом. Все ларьки имели одинаковый внешний вид и торговали

одним и тем же товаром по строго одинаковым ценам (водка и пиво в розлив, бутерброд из чёрного хлеба с двумя кильками или с двумя кусочками селёдки и изредка – конфетка). Сто граммов водки стоили 4руб, кружка пива –полтинник, бутерброд 40коп. Никаких столиков, скамеек или стоек у ларьков не полагалось, товар подавался изнутри прямо в руки покупателю, а продавщица держала под рукой свисток, чтобы предотвратить хищение стаканов или кружек. Для тех, кто любил посидеть, не спеша потолковать и побаловаться такой же немудрёной, но чуть более разнообразной закуской, работали пивные. Самая популярная из них была расположена на первом этаже двухэтажной «Чайной», ныне снесённой, возле кинотеатра «Родина». Там тоже подавали и водку, и пиво, и закуски, но подороже. Было тепло, были столики, стулья, ложки и вилки. Но главное – буфетчиком там был Ананий Иваныч. Это был плотный лысый человек с усиками шириной от ноздри до ноздри, лет пятидесяти, никогда не улыбавшийся и, говаривали, совершенно не пивший. Знаменит он был тем, что давал выпить-закусить «под крестик», то есть в долг. В нашем доме на Стрелецкой улице, недалеко от этой пивной, жили два уцелевших инвалида-фронтовика. Будучи истинными шуянами, оба даже не мыслили и дня без выпивки; в то же время оба работали и были на хорошем счету. Мы, дворовые мальчишки, беспрекословно исполняли самые разные их поручения по утолению вечной жажды и считали за честь послушать их возбуждённые воспоминания о войне и очень интересные рассуждения об окружающей жизни. Так я узнал о причине огромной популярности Анания Иваныча. Оба наших соседа прошли через его «крестик», и оба, не заплатив в положенный срок, были навечно вычеркнуты из списка его клиентов. Оба, как настоящие мужчины, признавали его правоту; оба были благодарны ему за короткую, но столь важную помощь. Они, конечно, кое-как обходились и без его «крестика», но хмельными вечерами обязательно его вспоминали и пытались даже рассчитать размеры его «оборотного капитала». Я хорошо помню Анания Иваныча, потому что много раз видел его не только в этой «Чайной» (там выдавали обеды «на вынос» по талонам), но и в буфете монастырской бани, где он работал до этого. Но я не знаю не только его жизни, но даже его фамилии; знаю лишь, что так публично рисковать в те времена в торговле мог только незаурядный человек. Сам по себе факт масштабного индивидуального ростовщичества в глубинке Руси в конце сороковых – начале пятидесятых годов интересен и многозначителен, и как было бы интересно исследовать и документировать эту истинную быль и, может быть, увековечить память предпринимателя

Анания Иваныча!

АПОЛОГЕТ СОВЕТСКОГО ИСКУССТВА 16 мая 1980г состоялась встреча слушателей Академии Народного Хозяйства СССР с маститым работником литературы и журналистики, писателем А.Б. Чаковским, крупным общественным деятелем, кандидатом в члены ЦК КПСС, обладателем многих почётных званий. Встреча проходила в рамках специальной учебной программы «Культура», предусматривающей всестороннее развитие интеллектуального потенциала слушателей. В соответствии с этой программой Академию посещали знаменитые писатели, режиссёры, артисты, дипломаты; время от времени устраивались просмотры новых фильмов, выходящих на экраны страны. Большинство приглашённых знаменитостей, понимавших казённую сущность таких встреч, предпочитали держаться линии официозной и проявляли осторожную сдержанность в своих суждениях. При внимательном наблюдении эту сдержанность легко можно было обнаружить, хотя она и скрывалась либо за ура-принципиальностью, либо за кружевным маревом тонкого юмора. Встреча с А.Б. Чаковским потому и запомнилась особо, что его высказывания и поведение были совершенно лишены даже ничтожной доли отклонения от своего, внутреннего видения вещей и явлений и были по-настоящему искренни. Поскольку некоторые, заранее предложенные для обсуждения, темы меня заинтересовали, я занял место поближе к мэтру и тщательно впитывал не только содержание его суждений, но и то, как они произносились, стараясь за оттенками интонаций, мимикой или хотя бы за выражением глаз уловить его подлинное, личное отношение к тому или иному вопросу. Мне не удалось найти даже тени лукавства или юмора – всё, что он говорил, действительно было его видением мира творчества и полностью соответствовало его подлинным убеждениям. У меня сохранились записи некоторых его мыслей, высказанных на встрече.

• А.Камю – это ренегат и антикоммунистический мозговой центр.

• Д.Хеллер, вообще-то, неплохой мастер, но лично мне, и я совершенно уверен, и всем вам, неинтересны переживания его героя Слокума (о романе «Что-то случилось»).

• Творчество Д.Апдайка – это прозябание.

• Современные американские писатели – Апдайк, Воннегут, Хеллер и другие – мне не нравятся. Вот Хемингуэй, Колдуэлл, Фолкнер, Дос Пассос, Райт – это, в общем-то, неплохие писатели.

• Хемингуэй – классик ли он? Чёрт его знает! Я лично считаю его крупнейшим писателем.

• Ни ставить в один ряд, ни противопоставлять наших и западных писателей, не стоит. Как их расставишь – по росту, по весу? Это бессмысленное занятие (на вопрос о том, кого бы из наших писателей он поставил в один ряд с современными западными мастерами прозы).

• Я вам скажу так: только ангажированный писатель может быть настоящим писателем.

• Наши лучшие писатели: Бондарев, Симонов, Астафьев, Белов, Абрамов.

• Аксёнов – это просто графоман.

• Тарковский – это сплошное манерничанье. Вот «Чапаев» и «Юность Максима» – это да! Кстати, «Гараж» и «Осенний марафон» мне лично не понравились и оставили меня равнодушным. БАНИ.

Чувства глубочайшей ответственности, вечной благодарности и языческого трепета охватывают русского человека при одном только звучании этого сладостного слова. Нет, не было и никогда не будет другого столь сильного и чистого плотского наслаждения, возносящего нас на самые вершины духа человеческого и подвигающего на благодеяние, прощение, братство и любовь. Так много и прекрасно написано о единстве торжества духа и тела человеческого, несравненным дарителем которого издревле стала для нас баня, что нам, простым смертным, остаётся дружно присоединиться ко всем сотворённым в её честь гимнам и благодарить Господа за это чудо. Как кино отличается от телевидения, так и общая баня отличается от личной, как бы хорошо и удобно устроена она ни была. И не только самым важным – так называемым эффектом присутствия, но и самим качеством и свойствами пара. Невозможно в маленькой парной обеспечить то соотношение объёма, температуры и влажности, какое достигается в большой, с мощным источником тепла и с менее заметным перепадом температуры по высоте. Но всё же главное – это духовная атмосфера всеобщего братства и единения, совместного участия в радостном и важном действе нравственного и физического очищения. В шестидесятые – восьмидесятые годы в Москве и во многих других городах бани становились всё более популярными. Все, кто посещал их исключительно в гигиенических целях, удовольствовались домашними душами и ванными. Бани превращались в народные клубы с парной, мытьём, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором.

Появился и пышно расцвёл новый культ, который назывался «делать пар». Он заслуживает особого описания. Помимо случайных клиентов, каждая баня по определённым дням посещалась вполне определёнными, постоянными компаниями. В свою очередь, постоянные клиенты делились на две части: одна из них, состоявшая из трёх-четырёх человек, «делала пар», то есть готовила парную, а другая – все остальные, этим «сделанным» паром пользовалась. Иногда команд по «деланию» пара оказывалось несколько; в этом случае они работали по очереди. Всё это имеет место и сейчас. Расскажу о типичном «делании пара» на примере команды работников московского цирка, которые регулярно посещали Астраханские бани в шестидесятыхсемидесятых годах. Их команда состояла из трёх-четырёх человек. Появлялись они всегда в одно и то же время, часов около трёх пополудни. В руках каждого атлета было по две больших сумки. В сумках находились: снаряжение для парки (веники, шапки, рукавицы), банные принадлежности (мыло, мочалка, тапочки, пемза и др.), полотенца, чистое бельё, выпивка, квас, пиво, закуски. Кроме этого, там были сосуды с настоями различных трав, а также особые предметы «для души», например, специальный футляр, внутри которого, каждый в своём ложементе, покоились штопор, открывалки консервов и бутылок, стопки и стаканы, ложки, вилки, ножи, блюдечки и даже пластиковые пробочки для початой бутылки – на случай предотвращения потерь от случайного падения. Была там и аптечка со всем необходимым. Но основную часть сумок всё же занимали несколько больших простыней. Расположившись в раздевалке и неспешно раздевшись, команда проходила в мыльное отделение, подыскивала себе подходящее местечко, ошпаривала кипятком лавки и шайки, запаривала веники и отправлялась в парную с охапками простыней и склянками с настоями. В парной они добродушно-настойчивым тоном предлагали всем присутствующим прекратить «травиться мочой и потом» и приступали к полной уборке. Распахивались двери, вентиляционные отверстия, выметались и выносились вон листья от веников. Пол, стены и скамейки наверху парной протирались влажной ветошью. Входной дверной проём, сама дверь в парную и ближайшие участки пола мыльного отделения окатывались холодной водой. Затем начинался процесс «сушки»: при открытой двери парной производилась интенсивная, но кратковременная «поддача», после чего дверь и форточки закрывались, а по всему верхнему полу расстилались сухие простыни. Один или два члена команды стояли на страже у входа в парную, успокаивая нетерпеливых, а два другие

поддавали уже «рабочий» пар, терпеливо бросая на раскалённые чугунные чушки горячую воду маленькими порциями. Наконец, с пола убирались простыни, и двое работающих в парной приступали к заключительному действу: встав у подножия лестницы, они, как опахалом, перемешивали в парной горячий воздух растянутой простынёю. После этого делалась последняя поддача с пивом, квасом или настоем ромашки, стенки парной слегка спрыскивались настойкой мяты или эвкалипта, на них размещались ветки полыни, и наступали последние минуты, в течение которых свежий, душистый и густой пар «садился». Тем временем у входа в парную вырастала большая толпа, нетерпеливый ропот которой всё возрастал. Из парной появлялись красные, задыхающиеся члены команды и бежали под холодный душ или в бассейн. Когда они возвращались, то первыми заходили в чистую, раскалённую и благоухающую травами парную и забирались наверх. За ними, молча и незлобно толкаясь, пробирались остальные. Все рассаживались сначала на полу – не только стоять, но и сидеть на скамейках, было невозможно. Но дышалось свежим паром легко и свободно. В сосредоточенной тишине один из членов команды вставал и, делая круговые движения простынёю или веником, окончательно осаживал пар. Париться веником было принято спустя несколько минут, когда появлялась возможность распрямиться. Следующая уборка и подготовка парной проводились примерно через полчаса, в таком же порядке. В расположенных недалеко Ржевских банях схожая процедура издавна имела особое регулярное продолжение: после захода в парную все ползком располагались на полу, укладываясь веером вокруг его центра; в этот центр вслед за всеми проползал особо стойкий боец. Он, встав на колени, обмахивал распростёртые вокруг него тела веником или длинным древком с привязанным полотнищем, вызывая в них заветный «мураш», то есть неудержимую сладкую дрожь и покалывание кожи от волн горячего пара. Некоторые из этих бойцов, чтобы защитить лицо от лютого пара, надевали на голову матерчатые колпаки с прорезями для глаз и выглядели в них голышом очень экзотично. Интересно, что этот особый ритуал сохранился в Ржевских до сих пор и более нигде не встречался. Бойцовпарильщиков там знают по имени и по окончании каждой процедуры, лёжа на полу парной, устраивают им дружные аплодисменты. После нескольких пропарок (обычно первая – без веника, а следующие с таковым), средний посетитель отправлялся со своей компанией выпить чаю, кваса, воды, пива, а то и просто стопку водки и немного передохнуть и поболтать. Затем начиналась процедура мытья, включавшая прогрев в парной и последующий массаж, завершавшийся

ожесточённым продраиванием тела пенной мочалкой и многократным окатыванием. Только что вымытый сам становился массажистом и мойщиком, – во всех банях, кроме Центральных и Сандуновских, штатных мойщиков не было, а в восьмидесятых они исчезли и там, по крайней мере, официально. Вслед за мытьём тела бывалые любители отправлялись с веником на последнюю парку, – сквозь промытые, распаренные, открывшиеся поры пот, а, вернее, только что выпитые чай или вода лились ручьями, окончательно очищая весь организм. Следовал неспешный блаженный передых, после него мытьё головы, прохладный длительный душ и окатывание, и завершающая фаза – расслабление за выпивкой и закуской, и, разумеется, обсуждение всех проблем, от спортивных до политических, от общественных до личных. Иногда от избытка благодушия из одной компании в другую передавался на пробу какой-то особо приготовленный чай на травах, в другой раз у кого-то не хватало хлеба, и его заодно угощали огурчиком своего посола, а то и рюмкой водки «на проходе», но вот что особо любопытно: за многие десятки лет еженедельного посещения разных бань я ни разу не столкнулся с озлоблением или с дракой, хотя выпивали и выпивают сейчас в банях изрядно. Единственный достоверный случай драки произошёл в середине семидесятых в снесённых ныне Марьинских банях, – о нём мне рассказал мой друг, попавший в эту переделку, как кур во щи. Но там произошла запланированная разборка между двумя местными бандитскими группировками, как потом пояснила прибывшая на драку милиция. Особенно приятно вспомнить, что во времена самых несуразных антиалкогольных кампаний, когда в кафе и столовых пропустить безнаказанно сто грамм стало настоящей проблемой, в банях совершенно свободно накрывались столы с выпивкой и закуской. Как-то раз в самый пик этой горбачёвской глупости мы с приятелем оказались в обычной четырёхместной каюте Воронцовских бань с двумя одетыми в штатское офицерами милиции. Те, слегка расслабившись, рассказали нам, что не рискнули отметить свою случайную встречу иначе, чем в самом безопасном месте – в бане. БЛАТ И ПРОДЗАКАЗЫ

Парикмахер, обращаясь к окружающим и к человеку, обвинившему его в том, что он обслуживает знакомых без очереди: - Товарищи! Вы только посмотрите на этого фраера! Ему не нравятся наши порядки, и он хочет начать с нашей парикмахерской!

Популярный советский анекдот

Невозможно представить себе жизненный уклад, который бы способствовал полному торжеству блата более, чем наш образ жизни во второй половине двадцатого века. Не было такой сферы человеческих и общественных отношений, которая осталась бы в стороне от этого феномена. Основной предпосылкой для сплошного распространения блата была не только единая принадлежность всех видов ресурсов (государственная собственность), но и единое их свойство – нехватка. Не хватало жилья, продуктов, одежды, обуви, книг и журналов, мебели, бумаги, земли, материалов, горючего, дерева, транспортных средств – ничего не хватало! Для простых смертных, особенно для городского населения, самыми острыми проблемами были нехватка жилья и продуктов питания, и если положение с жильём неуклонно улучшалось, то уровень обеспечения продуктами постоянно падал. И при каждодневном распределении хлеба насущного процветал блат, охватывающий все слои общества, всех его членов, от всем известного директора столичного Елисеевского гастронома и его маститых клиентов до продавщицы тёти Маши и её односельчан в заштатном сибирском сельпо. Блат в сфере распределения продуктов питания, как, впрочем, и другие разновидности блата, разделялся на два вида: официальный и неофициальный. Последний регулировался личными интересами и амбициями работников, причастных к сбыту продуктов, и распространялся на родных, знакомых и «нужных людей». «Нужные люди», используя своё положение, могли помочь приобрести дефицитные одежду, мебель, автомобиль, или получить квартиру, землю под дачный участок; «устроить» на хорошо оплачиваемую работу; «устроить» детей в ВУЗ, а затем спасти их от службы в армии. Кроме того, этот вид блата был мощным инструментом в решении производственных проблем: председатель колхоза мог за поставки мяса или овощей добыть металл и другие стройматериалы, а снабженцы оборонного завода за десяток килограмм сливочного масла – ускорить получение вычислительной техники. Бесчисленные операции подобного рода проводились и на свой страх и риск, и с учётом насущных потребностей представителей силовых служб, надзиравших за порядком в охране государственных интересов и государственной собственности. Официальный вид блата в сфере распределения продуктов был чётко определённым неписаным приложением к занимаемой должности. Например, на новосибирских предприятиях Минсредмаша СССР для всех работающих действовала система продзаказов, по которой мясные

продукты (колбаса 0,5кг или тушёнка 2 банки) и овощные консервы отпускались по государственным ценам примерно 1-2 раза в месяц на человека. После назначения заместителем главного конструктора я получил право на приобретение более частых и весомых продзаказов, соответствующих этому рангу, а со временем, получив повышение до должности главного инженера завода, автоматически обрёл доступ к продзаказам более высокого уровня (см. ниже разделы А, Б). Продзаказы, представленные в разделах А, Б получали по праздникам всего 5-6 человек из числа руководителей многотысячного коллектива. Понятие «продовольственный заказ» (сокращённо продзаказ) было использовано для организации процесса распределения продуктов в связи с их хроническим дефицитом. Оно содержало в себе заметную долю лукавства, так как состав и количество входящих в продзаказ продуктов никто не заказывал, давалось то, что имелось. Распределялись продзаказы и по очереди, и по неписаным номенклатурным законам, и по личному блату. В Москве занимаемая мною должность (главный инженер – заместитель начальника главка) была низшей в негласной «табели о рангах», на которую распространялись те или иные привилегии. Например, продзаказы в специальных магазинах УРСа Минсредмаша (т.е. магазинах, занимающихся в основном комплектованием и доставкой заказов), я мог получить только в исключительных случаях, по поводу которых мне необходимо было лично обратиться к начальнику УРСа или его заместителю. Если он признавал то или иное событие заслуживающим продзаказа, он давал команду в магазин, а я должен был прибыть туда в назначенное магазином время и выкупить заказ. В связи с моральной тяжестью такой процедуры я за 9 лет работы обратился с просьбой о продзаказе только один раз, накануне своего пятидесятилетия (см. раздел В). Разумеется, существовал круг лиц, которые обеспечивались продзаказами из спецмагазинов УРСа регулярно и в более широком ассортименте, но я к нему не принадлежал. Кроме того, для всех начальников главков и их заместителей в Минсредмаше была обеспечена регулярная возможность получать продукты первой необходимости по госценам через так называемые спецбуфеты. Согласно опять-таки неписаному правилу, все начальники главков и их заместители обедали отдельно от прочего персонала в этих спецбуфетах, которые были просто небольшими, человек на 20, столовыми. Обычно в спецбуфете работали две женщины (повар и помощник); они готовили полный обед (закуска, первое и второе, десерт) и подавали его в маленький зал лицам, его посещающим. Стоимость обеда не отличалась от стоимости такого же обеда в общей столовой. В этих же спецбуфетах все

допущенные к этой разновидности привилегий могли два-три раза в месяц купить по госценам небольшие наборы продуктов, а по праздникам – расширенные продзаказы (раздел Г). Наконец, все без исключений работники центрального аппарата Минсредмаша ежемесячно и на праздники имели возможность «получить», то есть купить по госценам продзаказы, примеры которых даны в разделе Д. Ниже изложены примеры продзаказов различного ранга в 1975 –1988 гг. в двух регионах СССР, расположенных друг от друга на расстоянии 3000км. (Новосибирский и Московский). Все приведенные продзаказы выписаны на моё имя. Рассмотрение этих скучных и однообразных перечней может дать некоторое представление о том, какие продукты были «блатными», престижными, а также о том, насколько велико было различие в «спецснабжении» должностных лиц «средней руки» с разными степенями привилегий в столице и провинции. Наконец, эти данные позволяют установить фактический диапазон гастрономических возможностей большой части городского населения. А. Продзаказы ОРСа Новосибирского Речного Порта (магазин №2, Пристанский переулок, 5, тел. 29-80-70, стол заказов). А1. Продзаказ на майские праздники 1976г. Говядина 4.1кг, свинина 3.0кг, язык говяжий 2.1кг, куры 3.4кг, консервы (лосось, шпроты, сардины всего 3 банки), кофе растворимый 1 банка, горбуша солёная 0.85кг, колбаса варёно-копчёная 0.5кг, сельдь баночная (банка), икра красная (банка 140гр), огурцы маринованные (2банки), масло кукурузное (2бут), масло оливковое (2бут), водка посольская, коньяк армянский (3зв), рислинг (1бут). К оплате 70руб 94коп А2. Продзаказ на празднование Нового года (28.12.78) Говядина 2кг, свинина 2кг, язык говяжий 1.2кг, ноги говяжьи 2кг, гусь 3кг, куры 5кг, колбаса копчёная 1кг, балык осетровый 0.5кг, севрюга горячего копчения 0.32кг, икра красная (банка 140г); рыба свежая: жерех 1.7кг, карп 1.6кг, линь 1.7кг, сом 3кг, щука 1.7кг, томаты консервированные 1банка, яблоки 5кг, грейпфруты 1кг, мандарины 1кг, водка «Посольская», пиво «Жигулёвское» 5бут, вино сухое, вино креплёное марочное, шампанское. К оплате 81руб 13коп

А3. Пример продзаказа «на скорую руку» по случаю встречи комиссии (июль 1978) Водка «Посольская» 2бут, водка «Пшеничная» 2бут, вино сухое 6бут, шампанское 2бут, икра красная 2 банки (140г), шпроты 2банки, печень трески 2 банки, конфеты 2 коробки. К оплате 76руб 20коп

Б. Продзаказы ОРСа Новосибирского куста предприятий Минсредмаша СССР Б1. Продзаказ на октябрьские праздники 1976г Говядина 4.5кг, свинина 3кг, телятина 2.3кг, язык говяжий 1.8кг, куры 3.8кг, утка 1.8кг, гусь 2.5кг, балык осетровый 0.58кг, пелядь малосольная 1кг, рыба свежемороженая (севрюга 1кг, язь 1.1кг), икра красная 140г, икра осетровая 200г, масло кукурузное и оливковое по 2 бут, консервы (шпроты, сайра, сардины, печень трески, всего 8 банок), огурцы маринованные 3 банки, помидоры свежие 1.2кг, яблоки 3.8кг, водка «Русская», водка «Посольская», водка вьетнамская особая, коньяк армянский 3зв, коньяк болгарский «Плиска», вино «Айгешат», вино сухое, конфеты «Белочка». К оплате 127руб 88коп Б2. Продзаказ на празднование Нового 1977г (декабрь 1976г) Говядина 2кг, свинина 2кг, язык говяжий 1.2кг, куры 2.75кг, пелядь малосольная 0.82кг, севрюга свежемороженая 0.58кг, икра красная (140г), масло кукурузное 2бут, консервы (лосось в с/соку, в томате, шпроты, печень трески, мясные, всего 6 банок), кофе растворимый 1 банка, огурцы маринованные 3 банки, водка «Посольская», водка «Пшеничная», водка «Сибирская», коньяк армянский 4зв, бальзам «Сибирский», вино сухое, вино «Дербент», шампанское. К оплате 98руб 96коп

Б3. Продзаказ на майские праздники 1979г Говядина 2кг, свинина 0.95кг, язык говяжий 1.06кг, куры 1кг, гусь 3.5кг, икра красная 140г, колбаса варёно-копчёная 0.9кг, балык осетровый 0.35кг, свежемороженые севрюга 0.53кг и карп 3кг, консервы (лосось, печень трески, сайра, шпроты, молоко сгущённое, всего 9 банок), яблоки 5кг, водка «Сибирская», пиво 5 бут. К оплате 58руб 46коп

В. Пример разового продзаказа, подготовленного магазином заказов по указанию руководства УРСа Минсредмаша СССР Москва, магазин №5 УРСа. ЗАКАЗ №06180 От 24.04.1987г. Вырезка говяжья 3.45кг, язык говяжий 1.76кг, лососина малосольная 0.757кг, судак свежий 3.94кг, кофе растворимый 2банки, консервы (икра красная, икра осетровая, крабы, шпроты, лосось, томаты, всего 10банок), конфеты «Ассорти». К оплате 64руб 83коп

Г. Примеры праздничных заказов для посетителей спецбуфета здания №2 Минсредмаша СССР (Старомонетный переулок, 26) Г1. Продзаказ на майские праздники 1982г Вырезка говяжья 0.88кг, ножки свиные 0.8кг, колбаса сырокопчёная 0.65кг, спинка осетра холодного копчения 0.25кг, консервы (икра красная, икра осетровая, шпроты, печень трески, тушёнка говяжья отечественная, тушёнка импортная, лосось, огурцы, помидоры, всего 10 банок), чай «Индийский», конфеты 1 коробка. К оплате 29руб 09коп

Г2. Продзаказ на октябрьские праздники 1982г Вырезка говяжья 1.4кг, колбаса сырокопчёная 0.3кг, осетрина свежемороженая 0.45кг, консервы (икра осетровая, печень трески, шпроты, лосось, тушёнка мясная отечественная и импортная, помидоры, огурцы, икра баклажанная, всего 9 банок), чай «Индийский», водка «Московская». К оплате 28руб 91коп.

Д. Примеры праздничных продзаказов для всех работников центрального аппарата Минсредмаша СССР Д1. Продзаказ на октябрьские праздники 1981г. Куры 1.5кг, колбаса варёно-копчёная 0.6кг, сельдь солёная 1.1кг, рыба свежемороженая (лещ, щука) 2кг, горбуша солёная 1.5кг, икра осетровая (112г), консервы (молоко сгущенное, лосось, шпроты, тушёнка, горошек зелёный, икра кабачковая, джем абрикосовый, компот вишнёвый, огурцы, томаты, всего 20 банок), чай цейлонский 1 пачка, конфеты финские 1

коробка, яблоки 2кг. К оплате 40руб 80коп

Д2. Продзаказ на майские праздники 1982г. Куры 1.5кг, колбаса сырокопчёная 0.6кг, икра осетровая (112г), сельдь солёная 1кг, щука и лещ свежемороженые 2кг, кетчуп 2 бут, консервы (тушёнка, шпроты, сардины, молоко сгущённое, компот ананасовый, зелёный горошек, икра баклажанная, перец фаршированный овощами, огурцы, томаты, всего 19 банок), чай цейлонский 1 пачка, яблоки 2кг, конфеты 1 коробка. К оплате 35руб 70коп Состав и цены праздничных продзаказов для всего личного состава работников центрального аппарата Минсредмаша СССР оставался практически неизменным до 1988г. БЛУД. С незапамятных времён тема эта столь же актуальна для любой эпохи, сколь и неисчерпаема в своих проявлениях. Степень распространённости блуда, если понимать его как запрещённые законом, религией или осуждаемые общественным мнением интимные связи (например, ранние или внебрачные половые отношения), по-видимому, всегда остаётся неизменной. Степень же их огласки (или тайны) зависит от того или иного состояния общественного устройства. Бедная наша женщина, сказавшая фразу «У нас секса нет!», всего-навсего констатировала одну из основных установок русского православного сознания, которая, не отрицая самой возможности блуда, требует покаяния и категорически препятствует открытому общественному обсуждению этой темы, тем более в средствах массовой информации. Чисто коммерческие формы блуда, такие как проституция (см.), были, есть и будут неотъемлемыми свойствами любого человеческого общества; их распространённость в большой мере зависит от степени материального неравенства его членов. Совсем иное содержание несёт в себе понятие блуда, процветающего вне коммерческих человеческих отношений, в относительно равномерно обеспеченной человеческой среде, каковым было русское советское общество в 1955-1985гг. Блуд, питающий нематериальные интересы и устремления личности, мог бы явиться одним из важных сравнительных показателей шкалы человеческих ценностей в разные времена, а степень его популярности, возможно, помогла бы лучше

понять свойства того или иного общественного уклада. Как ни странно, но слово «процветание» наиболее подходит для отображения истинного положения дел в этой особой сфере человеческих отношений в послевоенный и «застойный» периоды нашего общества. Невольное, но мощное содействие этому оказали объективные факторы промышленной и социальной революции: массовые скопления людей на огромных предприятиях, в Вузах, техникумах и школах, общежитиях, пионерских лагерях, студенческих строительных отрядах, курортах, домах отдыха и санаториях. Работа, учёба и «организованный отдых» отдаляли родителей друг от друга и ослабляли их надзор за детьми. Материальная независимость и новые горизонты общения подвигали женщин на большую самостоятельность, возрастало число разводов, то есть число «свободных» женщин, стремящихся в одиночку решить свои личные проблемы. В этих условиях молодёжь, приходившая на работу, уже имела некоторый опыт в амурных делах, и те, кого эта область отношений привлекала, получали неограниченные возможности для дальнейшего совершенствования, как на рабочем месте, так и в командировках. Повсеместно была распространена традиция празднования дней рождения в коллективах бригад, отделов, участков. Как правило, такой «междусобойчик» начинался с выпивки в укромном уголке на рабочем месте, - это, само по себе приятное мероприятие, кроме всего прочего обеспечивало для всех семейных железное алиби на весь вечер. Затем участники дробились на отдельные группы: кто продолжал выпивку в заведениях общепита, кто отправлялся в долгожданные проводы сослуживицы, кто ехал на заранее приуроченное к удачно подвернувшемуся дню рождения свидание. В любом ресторане любого более или менее крупного города обязательно оказывались или подруги, празднующие день рождения, или женский коллектив, отмечающий трудовое достижение, а чаще всего – и те, и другие (цены в ресторанах и кафе в те времена были совершенно доступны для людей среднего достатка). В любой гостинице оказывались командированные по делам или на учёбу (семинары, курсы) и изнывающие от скуки женщины – экономисты, инженеры, врачи, торговые работники. В эти же гостиницы нескончаемым потоком селились мужчины, прибывшие на такие же мероприятия, причём многие приезжали заранее подобранными группами. Удачную шутку журнала «Крокодил» (семейное положение? – командировочный!) цитировали зубоскалы от Калининграда до Камчатки. В котлах комиссий (см.), плановых проверок и переподготовок, пуско-наладок, варились сотни тысяч специалистов,

толкачей и снабженцев, и это бурное варево было обильно сдобрено пьянством и блудом. Дабы не распыляться на отрывочные примеры, расскажу об интимной жизни одного из моих близких друзей. Замечу, что эта сторона его жизни была в той или иной степени характерна для типичных представителей технической интеллигенции. Он родился в глухой провинции, после школы поступил в московский ВУЗ, на последнем курсе женился на москвичкеоднокашнице, остался жить и работать в Москве. Человек он был очень весёлого и общительного нрава, в студенчестве занимался спортом, любительским театром, при этом успешно грыз науку. На работе в одном из оборонных НИИ он вскоре достиг значительных профессиональных и общественных успехов, создал отдельное, «своё» научно-техническое направление, внедрил его в промышленность, защитил диссертацию, был членом парткома НИИ. В конце своей недолгой и яркой жизни работал одним из руководителей этого НИИ. Жил он в большой квартире вместе с женой, сыном и родителями жены. К жене своей, имевшей довольно суровый нрав, всегда относился с подчёркнутым вниманием, и в глубине души, по-видимому, даже немного её побаивался. Эта настороженность была связана либо с грядущим внушением с глазу на глаз, либо с ежеминутной опасностью получения от неё публичного выговора. Внешне это был небольшого роста, коренастый, явно склонный к полноте человек с большой круглой головой, курносый, с волнистыми чёрными волосами. Личная жизнь его была неразрывно связана с друзьями, которые были, казалось, во всех закрытых и открытых городах страны, выпивкой, закуской, преферансом, коллекционированием и систематизацией анекдотов, посещением кафе, ресторанов и бань. Но в первом ряду всех этих многочисленных стандартных украшений его личной жизни стояли женщины. Как только кончались сегодняшние дела на работе, он становился в нарочито задумчивую позу, хмурил разбойничьи брови и, поглядывая изпод них блестящими глазами, в тысячный раз произносил своё коронное: «Как будем сегодня решать ОСНОВНОЙ ВОПРОС?» На самом деле он уже точно знал, как он сегодня его решит: свяжется с уже ждущей его звонка старой или новой знакомой, найдёт в ресторане новую подружку, переночует в дежурке с администратором гостиницы, уступит просьбам своей подчинённой, которую взял с собой в командировку в качестве запасного варианта и т.д., и т.д. Все эти и сотни других вариантов решения «основного вопроса» по их завершению он тщательно документировал в личных дневниках, а в часы ограниченной свободы действия (например, в

самолёте) пытался, как настоящий учёный, систематизировать и обобщить. Его вполне определённому вкусу соответствовали женщины, если не полные, то во всяком случае плотные, крепкие и с чертами характера, в которых женственность проявлялась столь же явно, как в их округлых формах. Женщина, говаривал он – это волшебная симфония музыкальных бугров. Были у него также свои представления о красоте женских глаз, волос, рук и других чар, о которых он не прочь был вдохновенно поговорить и даже почитать на память стихи в узком кругу. Впрочем, стремясь в реальной жизни приблизиться к своим идеалам, он всё же относился к «основному вопросу» прежде всего как к почётному долгу, при исполнении которого он был готов на любые отклонения от своих пристрастий и норм. Пытаясь осмыслить эту сторону своей бурной жизни, он часто доверял мне свои любовные тайны и как-то даже назвал меня своим «исповедником по основному вопросу». На одной из «исповедей» он признался, что потерял часть записей и поэтому утратил счёт своим приключениям; на другой мимоходом поделился своей основной заповедью. Она гласила: если сегодня тебе не везёт, и ты не нашёл решения «основного вопроса», смело иди в профком, партком или комсомольский комитет предприятия, где ты находишься, - решение, пусть не лучшее, но твёрдое, там тебя уже ждёт. При обсуждении этого неоднократно проверенного им тезиса, он сказал, что по его наблюдениям, в общественные организации идут работать женщины-активистки, подсознательно тяготеющие к полной сексуальной свободе. Окончательно он убедился в этом после того, как его (разумеется, по его же хитроумной инициативе) добилась женщина, занимавшая важное место в партийной иерархии крупного города. Представляют бытописательный интерес также и другие сделанные им обобщения личного опыта в этой деликатной сфере жизни. Так, например, он был убеждён в безусловном превосходстве уральских и сибирских женщин по красоте, уму, душевности и всем другим человеческим качествам над женщинами Москвы и Питера. В то же время он считал, что столичные женщины более «резонансны», замечая при этом, что не верит в недоступность ни одной из тех и других. Как печальную аномалию он рассматривал всё более часто встречающийся «феномен женской инициативы», когда охота, победа и расставание происходили только под её контролем. Называя встречу с такой женщиной подарком в решении «основного вопроса», он считал, что в определённый момент мужчина должен взять на себя роль преследователя и, если это необходимо, применить для естественно необходимого обмена ролями силу. Он глубоко верил в вечное желание Женщины быть искусно

соблазнённой, видел в этом смысл её жизни и её благотворный, созидательный вызов другой половине человечества. Поэтому, говорил он, не предложить каждой женщине свои услуги просто невежливо; другое дело, примет она твоё предложение, или нет – жар твоего призыва будет зависеть от твоего стремления к именно этой женщине, и если этот жар её обожжёт, ты достигнешь успеха. Если нет, – ты исполнил долг вежливости и отдал должное её женскому честолюбию. Напористый соблазнитель, он высоко ценил встречное желание и уважение, и всячески избегал применения силы при штурме крепости – кроме тех крайне интересных случаев, ухмылялся он, когда именно применение силы и доставляло женщине основное наслаждение. Само практическое блудодейство, то есть хлопоты по розыску, выбору, разведке, штурму и окончательному пиршеству, было для него необычайно притягательным, вечно новым занятием, приносящим глубочайшее удовольствие и радость. Он считал его «живой водой», главным источником сил, залогом успехов в науке, работе и во всех других сферах личной жизни. Несмотря на то, что работе он отдавался беззаветно, особо острыми он считал любовные приключения, свершившиеся в рабочее время. Я привёл лишь часть философии блуда, которую исповедовал мой друг; многие сформулированные им выжимки из личного опыта слишком индивидуальны и тонки, а некоторые – слишком физиологичны. Тем не менее, даже этой незначительной части вполне достаточно, чтобы убедиться в незыблемости феномена блуда во все времена, от древнего мира до времён советского социума, режим которого не смог никаким образом повлиять на это органическое свойство вечно грешного человеческого общества. Интересна нравственная эволюция этой бурной личности. Наш герой, одинаково напряжённо и радостно трудившийся и в лаборатории, и в парткоме, и за столом, и в постели, преуспевал во всех этих сферах одинаково успешно. Весёлый и добрый нрав, провинциальные благоразумие и осмотрительность, природные одарённость и общительность, казалось, обеспечивали его дальнейшую карьеру и безоблачную личную жизнь. Мы успели уже отпраздновать рождение его внука, как вдруг произошло невероятное: в 45 лет он без памяти влюбился, и круто изменил свою личную жизнь. Никто: ни его друзья, ни бывшие любовницы, ни сотрудники, ни высокое начальство не могли сначала этому поверить. Однако всем пришлось убедиться в его преображении после того, как он, не отличавшийся особой щедростью, начал свои регулярные полёты на субботу и воскресение из

Москвы в Красноярск. Предмет его обожания, женщина моложе его на пятнадцать лет, жила с мужем и дочерью в одном из наших закрытых городов. Попасть туда ему можно было только по служебной надобности, которой, увы, в этой «зоне» у него быть не могло. Он прилетал в Красноярск, покупал обратный билет, снимал номер в гостинице, а она приезжала к нему из «зоны» на одну ночь и два дня. Ночи с пятницы на субботу и с воскресения на понедельник он тратил на полёт туда и обратно, который вместе с гостиницей обходился ему в 150руб. Его весьма приличный по тем временам месячный заработок был около 700руб.; из-за этих еженедельных перелётов денег было в обрез, но он словно обезумел и стремился не пропустить ни одной возможности увидеться. Она ответила ему таким же сильным чувством, и через несколько лет они начали свои бракоразводные процессы, завершили их разводами и поженились. Он выехал из своей большой квартиры в маленькую коммунальную комнатку, где они поселились; прожив там два года, получили однокомнатную квартирку, в которой были совершенно счастливы до его неожиданной и мгновенной смерти от сердечного приступа в возрасте 59лет. БОМЖ-ШЕСТИДЕСЯТНИК Знакомству с этой интересной личностью я обязан Аэрофлоту, вернее, тем усилиям, которые Аэрофлот предпринимал в шестидесятые годы по налаживанию регулярных пассажирских перевозок на линии Москва – Новосибирск. Сначала на этой линии использовались самолёты ТУ-104 (народное прозвище – «камень»), затем ТУ-114 («вибростенд»), затем ИЛ-18 («Гудок»). Некоторые рейсы этих машин были беспосадочными, а некоторые делали посадки по дороге либо в Челябинске, либо в Свердловске. Если погода в конечных пунктах становилась нелётной, те и другие рейсы задерживались, чаще всего в Свердловске. Перед пассажирами вставал вопрос времяпровождения, в те времена весьма долгого, до двух даже суток. Застряв в очередной раз в Свердловском аэропорту Кольцово с моим близким другом-москвичом, мы с горя пропустили по рюмочке и отправились бродить по округе в поисках развлечений. И эти поиски стали неожиданно удачными: недалеко от аэропорта, всего в каких-то пятнадцати минутах ходу, мы наткнулись на маленькую общественную баню, да ещё с каменкой в парной. Была эта банька тесной и какой-то замызганной, но в

нашем положении она показалась нам, большим почитателям русской бани, настоящим Божьим даром. С тех пор задержки рейсов в Свердловске стали для меня не так уж страшны: я всякий раз использовал их, чтобы попариться. В одну из таких задержек, блаженствуя с пахучим уральским веничком в уголке тесной парной, я вдруг услышал сдавленное, явно сдерживаемое, то ли повизгивание, то ли похрюкивание из другого угла. Сидевшие посередине полка также обратили на эти звуки внимание, и, заглядывая друг за друга, стали выяснять их происхождение. Некоторые из них, местные жители, негромко объявили, что хрюкает чудак по прозвищу Миша-бездомный (слово бомж тогда ещё не привилось), человек безобидный, безответный и «немного не в себе». Хрюкал он, как мне удалось разглядеть и расслышать, от удовольствия, в такт мелким, частым ударам веника, почти голика, который оказывался то в правой, то в левой его руке. Он не мог укротить своё наслаждение, вызывающее в нём такие странные звуки, не в силах был остановиться, хотя на лице его, кроме невинного плотского вожделения и немой просьбы извинения за это, явно читалась крайняя физическая истома. Когда он в своём тихом визге «совсем зашёлся» (так выразился один из парильщиков), его вывели «на воздух», т.е. в раздевалку. Там он совершенно обессилел и то ли потерял сознание, то ли заснул, косо сидя на узкой скамье банного шкафчика с запертой дверкой. На вид ему не было и сорока лет, хотя волосы были наполовину седыми. Очень худой, хорошего роста, весь какой-то повинно-сложенный, заведомо во всём виновный, он, тем не менее, был привлекателен, даже красив. Знавший Мишу-бездомного местный участковый, с которым мы только что отлупили друг друга вениками и которого я на этом основании заманил отведать новосибирской водочки из своего портфеля, рассказал мне о нём, что знал. Появился Миша в Кольцове года три-четыре назад. Появился без документов, без прописки, без одежды. При первом же приводе показал, что жил ранее в центре Свердловска, работал в Уральском отделении Академии Наук, занимался там какими-то редкими языками. Проверили, – всё подтвердилось; на вопросы о том, почему уволился с работы и выписался из хорошей квартиры, где и как потерял документы, ни жена его, ни дети, которые в этой квартире проживают до сих пор, ни он сам толком ответить не смогли. Сейчас живёт случайными заработками, человек кроткий, смирный, интеллигентный; иной раз запивает, но редко, а так ходит трезвым. Иногда за еду убирает помещение местного отделения милиции и его, участкового, конторку. Иногда работает в аэропорту на разгрузке-погрузке; все его уважают, даже, можно сказать, любят. Живёт

летом на улице, а зимой то в этой вот бане, где помогает истопнику, то в аэропорту. От закуски стандартной аэрофлотовской курицей участковый отказался; занюхал и закусил сладкие сто пятьдесят граммов чёрным хлебушком, посыпанным аэрофлотовской же сольцой из бумажного фирменного пакетика, сходил попить из крана холодной водицы и сказал: – Я сейчас домой, рядом, там жена щей наварила, ждёт. Ты лучше ему, как очнётся, мою долю курицы отдай, – посмотри, как исхудал. И выпить, если не жалко, тоже можно ему дать, бутылка у тебя, я вижу, большая, а после бани каждому это только на пользу. Но много не давай, – не дай Бог, запьёт. Временами, правда, очень редко, запивает... да, попивает. Сразу становится с явным «приветом». И часто плачет; правда, и трезвым иногда плачет, пореже. Пожелав мне скорейшего отлёта, участковый ушёл, а я последовал его совету: дождавшись, когда Миша очнётся, а до этого ещё попарившись и окончательно помывшись, я заговорил с ним и предложил ему выпить. С первых же слов его я был поражён правильностью и благозвучностью его речи. Это был, несомненно, язык интеллигента; в нём не ощущалось ни характерного уральского, ни какого-либо другого диалекта, это был чистейший, красивейший русский язык. Когда я сказал ему об этом, он смущённо и виновато ответил: – Да. Дело в том, что по образованию я – лингвист, работал в этой области восемь лет, и небезуспешно работал. Кроме того, я раньше много читал, очень увлекался художественной литературой, ночи напролёт не спал. Да и студенческие годы повлияли... Я МГУ закончил. Так что от правильной речи избавиться нелегко... Зачем избавляться? Да как-то неловко – в моёмто положении. К моему положению лучше мат бы подошёл. Но не могу, привычка. Понемногу мы разговорились; он согласился проводить меня к аэропорту, на площади перед которым я услышал объявление о дальнейшей задержке своего рейса. После этого мы прямиком отправились обратно, в одну из тихих кольцовских забегаловок, хорошо известную Мише и ставшую приятным новым открытием для меня. Там мы допили новосибирскую водочку, и там же Миша, смущённо попросив у меня денег, на короткое время исчез, появившись с новой порцией спиртного. История его поначалу показалась мне нереальной, даже надуманной. Он родился в 1930г в Ленинграде, в семье, как он выразился, маститых историков: отец и мать имели учёные степени и были «безнадёжно интеллигентны», то есть в окружающей их жизни мало чего понимали и обитали где-то вдалеке, в архивах, аудиториях, музеях, на симпозиумах. У

каждого был свой «конёк», своя эпоха, так что интересы их не пересекались, и они витали в отдельных облаках, клубящихся пылью фактов, сплетен и догадок. Единственного сына оба очень любили и с раннего детства приучили его к чтению и занятиям гуманитарными науками. Все текущие хозяйственные дела вершила его тётка по матери, которая, в отличие от своей сестры, нигде не работала и почитала за счастье готовить, убираться и за всеми ухаживать. Перед войной вся семья переехала в Москву, удачно обменяв квартиру и работу: жилплощадь в Москве даже несколько увеличилась, а родители стали ответственными сотрудниками одного из НИИ Академии Наук СССР. Во время войны отца мобилизовали, но «служил он где-то по канцелярской линии». Остальные всей семьёй были эвакуированы в Свердловск и прожили там до 1946года; в Москву вернулись после возвращения туда «своего» НИИ, тогда же демобилизовали отца. Во время учёбы в свердловской школе Миша стал объектом обожания своей одноклассницы, не скрывавшей своих чувств и даже немного из-за него помешавшейся. Некоторые её выходки, оказавшиеся за рамками достойного поведения юной восьмиклассницы, привели к встрече родителей обеих сторон с участием классного руководителя. На встрече было решено, что эти вспышки являются следствием полового созревания девочки и никому не угрожают; нужно лишь проявить по отношению к ней повышенное внимание и такт. Когда родные, бывшие с сыном предельно откровенными, сообщили ему о результатах беседы, Миша треснул себя по голове и сказал: – Ну, как же я сам не догадался так чётко сформулировать! А наутро, встретив девочку по пути в школу, посоветовал ей: –Ты бы лучше, чем записки мне писать, да истерики закатывать, помогла бы найти здесь потомков первых русских поселенцев. Меня их диалект очень интересует. Ты хоть Бажова-то читала? Это тебе лучше всяких таблеток поможет.

–Каких ещё таблеток? Что за Бажов? Какие поселенцы? Что за диалект?

– Ну, про таблетки это я так. А первые поселенцы... Она, в отличие от Миши, ничего не знала о школьно-родительском диагнозе, но рассказом своего любимого о первых поселенцах очень заинтересовалась. Они начали вместе ходить в библиотеки, собирать материалы и крепко подружились. Их родители считали Мишу благородным спасителем, а он, по его собственному выражению, также начал ощущать ответные симптомы полового созревания. Их любви ничто не мешало. Они порознь окончили школы, порознь продолжали образование, а,

завершив его, сразу же поженились. Он стал лингвистом, она – врачом; изза родителей она не могла покинуть Свердловск, и он, не задумываясь, покинул Москву. Казалось, у них были все шансы на полноценную интересную жизнь. В двух шагах от шума и беспокойной толпы аэропорта, в тихой и печальной кольцовской забегаловке, захмелевший полусумасшедший Миша виновато смотрел мне в глаза и шептал: – Это я, я во всём виноват! Жил с родителями и тёткой, как в сумке у кенгуру! Начитался, нагрезился, построил в голове несуществующий мир! И из него не смог ступить в этот, реальный. И с тех пор, как ни учила меня жизнь, продолжаю своё и верю, что найду своих! Я ищу своих!

– Кого же Вы ищете? Кто эти – свои?

– Свои? Да свои же, такие же, как ты сам. Это те, кому ты бесконечно доверяешь, кто тебя безусловно понимает, отзывается на самые тонкие, самые деликатные движения твоей души, кто не лжёт, кто приветлив и всегда искренен... Как мои родители и тётка. Ведь есть же такие люди, их нужно только ещё раз найти. И жить среди них. И всё.

– Ну, а семья Ваша, жена, дети?

– Жена? Я нехороший человек – не могу простить ей того, что она этого, о чём мы говорим, не понимает. Когда я читал бессчётное число раз в этих проклятых книгах о том, что брак – это компромисс, узаконенная проституция, я был полностью солидарен, я был согласен. Но, тем не менее, женился ведь, женился! И когда сам испытал этот стыд, который с тобой не разделяют, не понимают, и понимать не хотят, а просто меняются, я ощутил уже не стыд, а тоску неимоверную. Я говорю не о простом, примитивном эгоизме, так свойственном женщинам и детям (он даже умиляет иногда), а совсем о другом: о соприкосновении душ, о душевной благодарности, о внутреннем долге. На этом должны строиться отношения между мужем и женой, да и вообще между всеми в семье. А что оказалось? И с жёнами, и с любимыми, и с детьми – они, эти отношения, оказывается, средства для самоутверждения? А также выгодного обмена? А на работе? А вокруг? Всё то же! И я говорю себе: но не может же такое быть, ведь есть же настоящие мужчины и женщины, их нужно только найти. Я ищу своих. Я найду.

– Помилуйте, да ведь Вы же настоящих святых собираетесь искать! А их нет, а если и есть, то опять же в нашем воображении. Ну, может, один на миллион и в жизни есть, да и то где-нибудь в монастырях, в глуши какойнибудь. Все не без греха, нельзя же так от других требовать. Вы сам-то, представляете, сколько горя и мучений Вашей семье причинили?

– Что до монастырей, то я как раз в один из них для начала и сбежал, в

самую настоящую глушь. Там у меня рассказывать даже не стоит, какая мерзкая, аморальная история вышла. А всё потому же – идеализм, наивность, вера каждому встречному. Пришлось сбежать... от стыда. А о семье – я же говорю, что один я виноват. Жена не понимает, да и дети тоже, поэтому и могут вынести всё это. А я не могу, буду искать.

– Хотя бы один нашёлся?

– Конечно! Вот, например, участковый этот. Истопник в бане такой же чуткий и добрый человек. Может быть, само по себе продвижение «наверх» несёт эту заразу? У Чехова в «Моей жизни» маляр Редька вещал: «Горе, горе сытым. Тля ест траву, ржа – железо, а лжа – душу!»

– Выходит, Вы – чеховский Мисаил при советском строе?

– А! Так Вы читали, помните? Хм..., действительно, похоже. Что ж, может, так и есть. Я, правда, гораздо слабее, злее и нетерпимее. Только строй здесь никакого значения не имеет, скорее – весь наш русский характер, уклад. Времени с чеховских времён прошло всего ничего, люди-то ведь те же самые! Я виделся с ним ещё несколько раз, когда застревал в Кольцове. Найти его становилось всё сложнее, он всё чаще был пьян, потом куда-то исчез. ВЛАСТЬ. Власть-1. Мне было семь лет, – запомнилось потому, что это случилось накануне первого для меня празднования в школе Октябрьской годовщины. Значит, это был 1944 год. Мать дала мне денег и отправила постричься, как тогда полагалось, наголо. Шуйская мужская парикмахерская в то время располагалась в двух шагах от нашего дома на Кооперативной улице, в специально для этой цели построенном ещё до революции красивом домике. Я вошёл в тёплое, тесное, пахучее, ярко освещённое помещение и занял очередь. Работали три парикмахерши; своей очереди дожидались военный и ещё один мальчик, постарше меня. Парикмахерши все втроём трещали о своих делах; по радио громко звучало: «Жил-был король когда-то, при нём блоха была». Было шумно и уютно. Отворилась дверь, и вошёл очередной посетитель. Он был одет в чёрное пальто, чёрную шляпу и хромовые блестящие сапоги. Парикмахерши мгновенно замолчали и бросились выключать радио. Военный встал. В полной тишине посетитель снял пальто, повесил его и прошёл к сразу же

освободившемуся креслу. На нём был короткий тёмный пиджак, галстук и темно-синие брюки-галифе. Его стригли, и все молча наблюдали, как на крупном затылке обновляется полубокс. Стрижка закончилась. Он, не говоря ни слова, расплатился и стал одеваться. Когда он потянулся за пальто, короткие полы пиджака приподнялись, и я увидел торчащую из заднего кармана галифе рукоятку пистолета. Как только он вышел, военный сел, радио включили, а парикмахерши вновь затараторили. Власть-2. В 1979г я был направлен на обучение в созданную всего год назад Академию Народного Хозяйства СССР при Совете Министров СССР. Отбор и оформление в АНХ СССР проводились по строго установленной процедуре: абитуриенты, как правило, из числа руководителей крупных предприятий, подвергались многочисленным собеседованиям сначала в «своих» обкомах, потом в «своих» министерствах, потом в «своих» отделах ЦК КПСС. На каждом из этих этапов с абитуриентом сначала беседовал низший чин, затем – его начальник, и так далее до первого лица. Всю эту последовательность венчала (для абитуриентов из оборонных отраслей промышленности) беседа с кем-то из руководства ЦК КПСС. С кем – нам до поры до времени не говорили. В назначенное время нас собрали в ЦК и мы, не успев даже познакомиться, были препровождены в маленький, очень уютный, прекрасно отделанный конференц-зал. Несмотря на его миниатюрность, в торце зала было небольшое возвышение, на котором размещались столик, изящная трибуна, и небольшая дверь. Как только мы уселись, в эту дверь вошёл уже знакомый нам работник ЦК и объявил, что перед нами выступит человек, имя которого мы все знали, но видеть которого «живьём» до сих пор не удостоились. Это был действительно крупный партийный работник, начальник оборонного отдела ЦК. Своё прозвище «Иван Грозный» он получил за то, что его звали Иваном и за крутой нрав. Объявивший сел за маленький столик рядом с трибуной, и мы в полной тишине стали ждать. «Иван Грозный» появился из той же особой двери минут через пятнадцать. Он медленно подошёл к трибуне, не произнёс ни слова и стал молча внимательно всматриваться куда-то поверх наших голов. Через некоторое время мы вдруг услышали… шипящее насвистывание какой-то простенькой мелодии. Потом оно кончилось. Снова воцарилась тишина. Наконец, он заговорил, тихо и неразборчиво. Сказав несколько общих фраз, помолчал. Затем, ткнув пальцем в нашу сторону, спросил: «А ты откуда будешь?» Тот, кому показалось, что спрашивают его, ответил. «Иван Грозный» брюзгливо переспросил, ему громко ответили. Он вдруг удручённо махнул рукой, опустил голову и

медленно вышел. ВОЕНРУК. Так называлась специальность школьного учителя, преподававшего военное дело. Наш военрук был демобилизован по ранениям и контузии в самом конце войны, в звании майора. Воевал в разведке. Про себя как-то сказал, что «был психический, но потом поправился». Мы видели его летом на реке, – грудь, живот, ноги были в жутких шрамах. Это был очень высокий, худой мужчина лет тридцати пяти. Одет он был всегда в длинный зелёный китель со следами погон, тёмно-синие галифе и хромовые сапоги. Низ правой полы кителя и правый карман галифе были аккуратно заштопаны: это были характерные следы маленького пожара, который время от времени случался с одеждой курящих мужчин, а у выпивавших – особенно (см. «Как добывали огонь»). Лицо его, вытянутое, с чёрными горящими глазами, с гладко зачёсанными назад волосами, было сурово и требовательно. По школе он ходил, как в строю, с учителямиколлегами особенно не знался, с учениками никаких «внестроевых» отношений не допускал. Как-то раз в начале марта я случайно увидел его вечером в центре рыночной площади и был поражён совершенно новым для меня обликом этого строгого человека. Он был в длинной распахнутой шинели; на голове, одетая набекрень, была высокая, серого каракуля кубанка; из-под кубанки выбился чёрный чуб, свисающий на весёлые глаза. Придерживая под руки двух таких же высоких, одетых в полувоенную форму, смеющихся молодцов, он во весь голос дал им команды «Равняйсь!», «В пивную шагом марш!» и «Запе-вай!» Шеренга из трёх человек грянула на строевой лад «А ну-ка, дай жизни, Калуга! Шагай веселей, Кострома!» и маршем двинулась на пивную. Приблизившись вплотную, военрук оглушительным пинком распахнул дверь, и вся компания с песней ввалилась внутрь. На другой день объявили о смерти Сталина; наш класс учился во вторую смену, а первым уроком было военное дело. Военрук вошёл в класс, сел за стол, закрыл лицо руками и... вдруг зарыдал, как ребёнок. Я сидел недалеко и видел, как слёзы бегут по его рукам и капают на стол. Две девочки впали в истерику. Мы начали их успокаивать, но подойти к военруку так и не решились.

ВОПРОС К СЕБЕ И К ШУЯНАМ. Я родился и сформировался как личность в моей родной, очень мною любимой Шуе. В 1942г мой отец погиб на фронте, и мы остались вчетвером: мама, бабушка, мой старший брат и я. Как и все другие шуяне, мы выживали за счёт выращивания картошки: каждую весну, лето и осень мы садили, пололи, окучивали и выкапывали картошку и отвозили её на деревянной тележке в коммунальный погреб нашего коммунального дома. Участки нам «давали» либо у Марьиной Рощи, либо на Осиновой Горе. Это продолжалось вплоть до моего окончания школы и уезда на учёбу в институт. Прошло шестьдесят лет. За это время человечество и мы, шуяне в том числе, полностью изменили окружающий мир. В космосе летают тысячи сложнейших аппаратов; изображение и звук передаются хоть из Лихушина, хоть с Марса в любую точку земного шара; непредсказуемо развились транспорт и связь; больных людей ремонтируют как машины, вживляя в них здоровые запчасти; нашими мозгами и руками созданы атомная энергия и страшное ядерное оружие. Этот список изменений мира невозможно завершить. Но… В течение этих шестидесяти лет я постоянно бываю в Шуе у своей родни. Я вижу, как мои родные и многие другие шуяне точно так же, как 60 лет назад, вручную сажают, окучивают и выкапывают картошку на той же самой истощённой земле у Марьиной Рощи и точно на таких же деревянных тележках везут её домой. Делают они это в свободное от работы время. И я спрашиваю себя: в чём дело? Почему этого нет в других странах, которые во многом отстают от нас по интеллектуальному потенциалу и по богатству территорий и недр? Почему каждую осень (весну) шуяне месят невообразимую грязь на всех улицах и во всех дворах? Почему так и ходят за водой к той самой колонке, из которой я пил воду более полувека назад, и не проведут её в дом, стоящий в двадцати метрах? Почему сейчас, в двадцать первом веке, у подножия городского сада убогие, бедные старушки, точно такие же скорбные и немощные, как в моём детстве, пасут точно таких же худых, облезлых коз? Список этих «почему» также невозможно завершить. Когда я бывал в других странах, я беседовал со своими ровесниками, у

которых тоже погибли отцы и которые тоже, будучи младенцами, были ввергнуты в голод и разруху. Они рассказывали мне, как сажали и возили на таких же тележках ту же картошку. Но, добавляли они, это скоро кончилось. Сейчас тот, кто занимается выращиванием картофеля, не занимается ничем другим; всё остальное он покупает на деньги, вырученные от продажи выращенной им картошки. Он сажает продуктивные сорта, удобряет почву специальными препаратами, делает всё это с помощью машин. Они очень раздражались, если я спрашивал: этому способствовал план Маршалла? Нет, говорили они, совсем нет! Просто так должно быть. Не было бы этого плана, был бы какой-то другой план, не в плане дело. Дело в разумном разделении труда, в соблюдении правил и законов, в их постоянном совершенствовании, в антимонопольной политике, в рациональности и целесообразности, – в общем, далее шло полное непонимание друг друга, хоть на их, хоть на нашем языке. Когда я беседую о своём «проклятом» вопросе с простыми шуянами, они не берутся на него ответить. Видать, такая у нас судьба, говорят они. Но я вижу, что по-другому им жить не хочется. Если я пытаюсь продолжить копание, всё кончается обвинением всех и вся, в первую очередь начальства и власти вообще, но только не себя. Верующие и священники отвечают, что это – воля Божия; иные из них говорят, что это – наказание Божие, а иные – что в этом и есть Божие благословение и спасение, Божий промысел. Я очень хотел бы ответить на свой вопрос и в то же время знаю, что не смогу этого сделать – этому надо было бы посвятить целую жизнь, а, может быть, и не одну. Ведь только для того, чтобы этот вопрос созрел, потребовалось так много времени. Я хочу передать этот вопрос молодым шуянам – по многовековой традиции, без шансов на успех. ГЕРОЙ СВОЕГО ВРЕМЕНИ Министр Среднего Машиностроения СССР Ефим Павлович Славский задолго до ухода на пенсию стал живой легендой, недосягаемым по размаху и влиянию государственным деятелем, хозяйственником с совершенно исключительными полномочиями. Его Министерство не подчинялось Госплану СССР; напротив, его пожелания учитывались всемогущими Госпланом и Госснабом при вёрстке годовых и пятилетних планов безоговорочно. В посвящённых кругах было известно, что ведомство Славского добывает и перерабатывает уран, разрабатывает и изготавливает ядерные боеголовки,

проектирует и строит атомные реакторы для АЭС, подводных и надводных кораблей, изучает строение материи, работает над энергетикой будущего. Знающие люди были в курсе, что в непосредственном подчинении Славского были не только руководители бесчисленных заводов, НИИ и комбинатов, но и адмиралы и генералы, командиры крупных воинских частей и подразделений различных спецслужб. Но мало кто знал о финансовых показателях и колоссальном размахе хозяйственной деятельности, обеспечивающей эти и другие направления работ самого закрытого ведомства с бывшим будёновцем во главе. Его УРС (Управление Рабочего снабжения, один из главков центрального аппарата Минсредмаша) по объёмам продаж продуктов и товаров не уступал всему Министерству Торговли. Его Министерство сдавало государству половину золота и других драгметаллов, добываемых в стране. Оно вырабатывало серной кислоты больше, чем Минхимпром. Объёмы строительно-монтажных работ атомного колосса по стране превышали объёмы специализированных строительных ведомств: Минсредмаш строил целые города, сложные комбинаты, заводы, полигоны, санатории, жильё. Строил по всей стране, от Прибалтики, Украины и Грузии до Средней Азии и Восточной Сибири, строил и во многих странах за рубежом. Все эти сопоставления с другими ведомствами официально не разглашались, однако Ефим Павлович во время своих устных выступлений регулярно о них напоминал. Личность Е.П. Славского была загадочна и недоступна: он настолько оброс снаружи непроницаемой бронёй государственности, партийности, огромной ответственности, секретности, легенд, неисчислимых наград и почётных званий, что заглянуть за неё было невозможно. Несмотря на весьма почтенный возраст, он был очень подвижен: часто выезжал на бесчисленные объекты Минсредмаша, ходил по цехам, строительным площадкам, выступал перед коллективами, беседовал с простым людом, принимал участие в банкетах. Но во всех этих мероприятиях он участвовал в своей непробиваемой броне. А поверх этой брони была ещё прочная накидка: неизменный набор тезисов, которые он постоянно повторял и на заседаниях коллегии, и в торжественных речах перед коллективами, и на деловых совещаниях, и в тостах на банкетах: – первая забота директора – обустроить рабочего и его семью; – цех №1 любого предприятия – это столовая; – любая стройка нового объекта должна начинаться с цеха №1; – каждое предприятие должен иметь развитое подсобное хозяйство; – перечень трудовых достижений подсобных хозяйств Минсредмаша (конкретные цифры удоев, урожаев хлеба и овощей, сдачи мяса и рыбы);

– последние данные о сдаче жилья и объектов соцкультбыта – приведенные выше сравнения объёмов работ Минсредмаша с объёмами других Министерств и ведомств. О запросах трудящихся Было недоступной тайной, как он относится к тому, что происходит в нашем государстве. Он, как бы априори стоящий выше простых смертных, производил впечатление очень одинокого гордого человека, знающего себе цену. Казалось, что такая Личность, скорее всего, видит, что мы катимся к пропасти, и имеет своё собственное мнение о том, в каком направлении должны развиваться наше общество и государство. Не могло этого не быть у человека, который действовал и вёл других сам, без подсказок, в течение многих лет. Во время одного из своих выступлений, развивая свой непременный тезис о столовой как цехе №1, он всё же проговорился: – Недавно встречался я с Бахиревым (министр одного из оборонных министерств – прим. автора) на его новом объекте. Мы ему помогаем, строим ему новый завод. Говорю ему: Вячеслав, а где же столовая? Что ты мне всё корпуса производственные показываешь? Ты столовую покажи! Он отвечает: столовая – во второй очереди строительства. Что же ты, говорю, сукин сын, делаешь? Сколько эта столовая стоит? Один процент от этих корпусов? Как же ты в глаза своим рабочим смотришь? Ты, говорю, подумай: как мало им нужно! Быть сытыми, чтобы работать в этих корпусах! Да поспать чтобы было где, да детей где пристроить! Им ни ресторанов, ни дворцов не надо! Понимаешь ли, говорю, что не народ у нас, а золото: если ему самый минимум условий дать, он горы свернёт. Запросы-то его, по существу, ничтожны! А если обеспечить получше, так он за это чудеса сотворит, а понадобится – ещё и горло врагам перегрызёт зубами! Запросы у него малы, а благодарность огромна! А если так, то отдели ты малую часть от этих корпусов на столовую, да на жильё, дай людям пожить нормально! И это, говорю, к тебе вернётся, и вернётся сторицей! Встреча Титанов Контролируя колоссальные ресурсы, Е.П.Славский постоянно подвергался энергичным атакам, целью которых было оказание разного рода помощи другим министерствам и ведомствам. Атаки «снизу» рассматривали верные помощники из ближайшего окружения; атаки равного уровня, то есть

просьбы министров, он рассматривал на личных встречах, подавая своим помощникам примеры государственного подхода. Наконец, просьбы высших инстанций, а нужно подчеркнуть, что и эти обращения носили характер именно просьб, а не указаний – таков был авторитет этого выдающегося государственного деятеля, – удовлетворялись только в том случае, если решали действительно актуальные проблемы советской державы. Зная все эти обстоятельства, хитрый лис Шеварднадзе сумел-таки присосаться к благодатному вымени Минсредмаша СССР. Будучи в те времена первым секретарём ЦК КП Грузии, членом ЦК КПСС, депутатом ВС СССР и прочая, он провернул выпуск постановления о строительстве в Грузии нового приборного завода Минсредмаша. Средмашевские царедворцы в кулуарах шептали, что Славский очень долго противился этому решению, считая, что Грузия не готова к столь сложному производству и вообще без него обойдётся. Но Шеварднадзе провёл атаку по всем правилам: обласкал ближайшее окружение министра, подготовил почву в партийных и государственных верхах. Зная подход Славского к решению подобных вопросов, все они по наущению ушлого лиса просили его пойти на этот шаг прежде всего для того, чтобы обеспечить решающий скачок в технологическом развитии целой союзной республики. В конце концов, Министр дал согласие, и работы по созданию нового завода начались. Завод было решено строить в городе Зугдиди. После завершения предпроектных исследований и предварительной привязки к местности, как водится в таких случаях, Шеварднадзе пригласил Славского прибыть в Зугдиди, осмотреть лично будущую промплощадку и дать окончательное добро на развёртывание проектных и строительных работ. К прибытию легендарного гостя готовился весь город; решено было в программу его пребывания включить посещение местного музея, в основном с целью демонстрации его главного экспоната, настоящего исторического сокровища – посмертной маски Наполеона Бонапарта. По данным грузинских историков, один из потомков великого императора ещё при его жизни взял себе в жёны знатную красавицу из древнего грузинского княжеского рода. Когда Наполеон скончался, тотчас же были сделаны три экземпляра посмертной маски, один из которых в связи с вышеозначенной матримониальной связью оказался в Грузии, в зугдидском музее. Во время своего визита Славский выглядел несколько сердитым; может быть, он был всё ещё недоволен принятым решением о создании нового завода. Во всяком случае, его выступление перед руководителями

республики и города было суровым и назидательным: – Вы не думайте, что я построю вам здесь какую-то косую махарейку, избушку на курьих ножках, где могут заправлять делами Иван-дурак да Баба-Яга! Нет, здесь будет стоять не живопырка несчастная, каких у вас я увидел немало, а современный красивый завод со сложными технологиями! И не в стенах дело, а в начинке – дураки здесь работать не смогут, хоть Иван, хоть Гогия, хоть Тамара! Будет установлено современное, очень сложное оборудование. Так что пока мы строим, готовьте кадры, потребуется много людей со специальным и высшим образованием! Продолжая оставаться чем-то недовольным, Министр позволил провести себя в музей; там он походил по залам, послушал комментарии учёных гидов и под конец был торжественно препровождён к посмертной маске Наполеона. На глазах немногих допущенных встреча двух исторических знаменитостей состоялась. Надо сказать, что каждый, кто видел эту маску, прежде всего обращал внимание на её малые размеры. По своей величине запечатлённое лицо вполне могло бы быть принято за лик отрока. Затем наблюдателю бросались в глаза мягкие, изящные черты лица покойного. Представление же об облике человека, покорившего кровавой военной силой полмира, требовало, по крайней мере, отображения крупной, может быть грубой, физиономии. По-видимому, Министр также был поражён этим несоответствием. Будучи чрезвычайно крупным мужчиной, он пристально, недоверчиво и долго всматривался в бесценный экспонат; по непроницаемому лицу его пробежала тень недоумения и разочарования... Здесь же его усадили за стол и попросили сделать запись в книге почётных посетителей. Раскрытую на нужном листе книгу и готовую ручку положили прямо перед ним. Министр вновь был слегка озадачен и раздражён. Давно уже письменные средства, среди которых у него любимым был синий карандаш, он использовал для того, чтобы поставить свою подпись под заранее подготовленным документом или написать короткое «согласен» или «такому-то разобраться и доложить», опять-таки поставив свою подпись. Сейчас же перед ним лежал большой чистый лист. Подумав некоторое время, он начертал: – Видел голову Наполеона. Славский. После этого он, нахмуренный и недовольный, встал и во главе всей свиты быстро пошёл к выходу. Покидая музей, он, всё ещё обескураженный увиденным изображением великого человека, повернулся к одному из сопровождавших его генералов и бросил ему вполголоса: – Херня какая-то!

ГОРНОАЛТАЙСКИЕ СЕЛЯНЕ Зимами 1976-1978гг мы время от времени охотились в горах Алтая, к западу и востоку от селения Онгудай, что на Чуйском тракте. В Онгудае жил хороший знакомый Доктора (см.); он заведовал местной подстанцией, был заядлым охотником и давал нам «наводку» с учётом текущего момента. В один из приездов он направил нас к отдалённому зимнему стойбищу, где со своей семьёй всю зиму жил молодой алтаец-чабан. Пообещав нам хорошую, то есть ясную, безоблачную погоду, энергетик предупредил о надвигающемся морозе, ещё раз разъяснил дальнюю дорогу и заметил, что если не собьёмся с пути, то за десять вёрст до конечной цели мы должны миновать маленькую алтайскую деревушку. В качестве особой приметы этого селения, насчитывающего, по его данным, человек шестьдесят, он указал странную особенность. По его словам, деревушка эта была экспериментом горно-алтайских властей по изменению образа жизни коренного населения края. Привыкших к кочевой жизни скотоводов решили приучить к новым способам ведения животноводства, для чего бесплатно построили им пяток добротных бревенчатых домов с хорошими печами и с просторными приусадебными участками. После того, как несколько отобранных из ближайшей округи семей вселились в новенькие дома, а высокие власти приняли новостройку и уехали, хозяева новых изб спешно возвели на приусадебных участках милые их сердцу юрты из дерюг и шкур, переехали туда со своими семьями, а избы использовали как удобные, просторные складские помещения.

– Как только увидите новые избы без дыма из труб, а возле них юрты с дымами наверху, – значит, вы на правильном пути, проезжайте мимо и через десять вёрст будете на стойбище. Мы выехали морозным солнечным утром и приготовились к двухчасовому первому броску до странного селения. Пролетело три часа, мы не сбились с пути и подъехали к живописному архитектурному комплексу из новых изб и неопрятных «дымящих сверху» юрт. Никого не было ни возле юрт, ни возле изб, – ни людей, ни собак. Стояла полная тишина, горы сияли снежным солнцем, небо светилось тёмной, прекрасной голубизной. Мы с Доктором решили всё-таки поздороваться с селянами и двинулись в сторону ближайшей юрты. Недалеко от неё мы наткнулись на какой-то тряпичный свёрток; подняли, отряхнули, – оказался маленький ребёнок, голышом в телогрейке и валенках на босу ногу, без сознания. Приблизив

лицо к его рту, чтобы проверить дыхание, я ощутил запах сивухи. Донесли мальчика до юрты, зашли за полог. Вокруг дымного очага на тряпье лежали в забытьи пьяные алтайцы, одна лишь старая женщина с трубкой в зубах полулёжа, молча и безразлично смотрела на нас. Попробовали заговорить с ней, – не получилось. Прошли ещё несколько юрт – такая же картина. Все в этом селении, от мала до велика, были совершенно пьяны. Поискали на снегу маленьких детей, – больше не было. Мы поехали дальше. Снова вокруг нас воцарился чистый, с белым, голубым, зелёным и синим цветами солнечный мир. Мы проехали около часа по твёрдому насту, лежащему на крепком льду речки в глубине ущелья, свернули на плавный подъём и ещё через час оказались у большого бревенчатого дома, из трубы которого поднимался играющий в солнечных лучах бело-синий дым. Недалеко от дома стояла юрта, а подальше – два длинных деревянных строения. Нас уже поджидал хозяин – молодой, с очень выразительным тонким лицом чабан. Он показал место для машины, помог нам разгрузиться, провёл в подготовленную комнату. В доме было тепло и очень чисто; где-то слышались возбуждённые детские голоса, но видно никого не было. В отведённой для нас комнате прямо на полу, на чистой скатерти располагалось угощение (варёное маралье мясо, копчёный бараний сыр и рубец из бараньих желудков). Мы добавили к нему свои припасы, вручили хозяину гостинцы, уселись на расположенные вокруг скатерти постели и как раз в этот момент солнце зашло за горы, – как это бывает в горах, сразу стемнело. Чабан зажёг керосиновую лампу, чокнулся с нами из вежливости, ни капли не выпив, первой стопкой, и начался обед. Трудно передать все оттенки торжества такой трапезы, когда помимо зверского аппетита, навеянного солнцем и чистейшим воздухом, вкусным самим по себе, человека наполняют ощущения уютного крова, девственной безлюдности огромных окружающих пространств, ярко освещённых теперь уже пронзительным лунным светом. Несмотря на двадцативосьмиградусный мороз, мы, захмелев, дважды выходили на волю, чтобы вдоволь насмотреться на сверкающий лунный мир и испытать невероятно острое ощущение глотка чистого спирта, спрятанного в машине и охлаждённого до столь низкого порога. Во время долгого обеда нам удалось узнать кое-что о жизни нашего гостеприимного, но неразговорчивого хозяина. Он был родом из здешней округи, в положенное время был призван на службу в армию и прослужил два с половиной года за границей, в ГДР. Ни до армии, ни во время службы, ни после, спиртного никогда не употреблял. После армии женился и стал работать чабаном, в одиночку, то есть только с семьёй. Работа его

заключалась в охране и уходе за большим стадом скота, которое располагалось в расположенных рядом двух больших строениях. Корм скоту время от времени подвозили колхозным транспортом. В его стаде было десятка полтора коров и более трёхсот баранов. Он и его жена ухаживали за скотом, отправляли с оказиями излишки молочных продуктов, воспитывали троих детей. Труд нелёгкий, говорил он, но мы – одни и зависим только от себя; никто нами не командует, только изредка навещает колхозное начальство. Оно приезжает для проверки ведения хозяйства и для того, чтобы взять мяса и масла, выпить, поесть и поохотиться. Потом начальство переезжает к другому чабану, потом – к следующему, пока ему не надоест. Как и в других подобных случаях, наше любопытство по организации работы колхоза, выборов, учёта и начислений за труд натыкалось на глухую стену, за которой мелькали неясные тени своего, незыблемого древнего порядка. Он регулировался негласными советами старейшин, родовыми авторитетами и даже, как убедились здешние русские старожилы, шаманами. Новые революционные схемы управления наполнялись старой, вечно живущей кровью племенных традиций и частной собственности. В отличие от других колхозников, заработки у семейных чабанов были очень хорошими; стадо обеспечивало семью мясом, молоком, маслом, шкурами и прочим с избытком, а деньги тратились на одежду, охотничье снаряжение, боеприпасы, на детей. Раз в месяц семью навещала специальная «передвижная лавка чабана», своего рода особая привилегия этих неутомимых трудяг; лавка привозила муку, сахар, соль, керосин, дефицитные товары, одежду, обувь, книги, детские учебные пособия. Иногда к чабану на помощь по уборке скотных дворов попутными колхозными машинами или на лыжах приезжал брат из той самой пьяной деревушки. На наш рассказ о том, что мы там увидели, он не сказал ни слова, только покивал головой. Как настоящий потомственный охотник, он заготавливал зимой на лето одного-двух маралов, разделывал туши и по частям поднимал их в ледяной тайник высоко в горах, – туда, где снег не таял круглый год. Так он обеспечивал питание семьи мясом на лето. На наш вопрос о том, почему семья не питается бараниной или говядиной, которые всегда под рукой, он отвечал, что семья, конечно, ест баранину, реже – говядину, но без марала просто нельзя. Охотился он также на горного козла и на мелкую дичь, всю округу знал до последнего камешка; погоду определял по своим приметам. Он указал нам место завтрашней охоты, предупредив, что километрах в пяти вверх по реке, в охотничьей хижине, поселились двое незнакомых людей, не алтайцы, и без здешних навыков. Лучше к ним не спускаться,

сказал он; пока он наблюдает за ними, не показываясь, в бинокль и подозревает, что это беглые. Скоро придут за едой, надо понять, кто такие и как себя с ними вести. Утром, выходя на волю умыться и обтереться по пояс сверкающим снегом, мы увидели в прихожей двух маленьких ангелов. Это были мальчик в зелёном, с коричневой отделкой вязаном костюмчике, в коричневых кожаных ботиночках, и девочка в ещё более ярком красном костюмчике и красных туфельках. Рядом стояла так же приодетая красивая мама с маленьким ребёнком на руках. Все они были тонколицые, изящные, чистенькие и полны чувства собственного достоинства.

– Ну не алтайцы, а чистые японцы, и по повадкам, и по лицу! – сказал поражённый Доктор, никогда в жизни японцев не видевший. Они поблагодарили нас за гостинцы и пожелали нам удачной охоты. Видно было, что отец и мать времени даром не теряли, а учили детей не только выживать, но и хорошим манерам. По-русски дети почти не говорили. Я попросил мальчика показать мне его игрушки, сбежал пораньше с завтрака и немного поиграл с ним в солдатиков, уже расставленных, правда, не в боевые, а охотничьи порядки. Тем временем мама рассказала мне, что всю эту красивую одежду привозит им упомянутая лавка чабана, которая обеспечивает их и книгами. Книги, вернее, школьные учебники, меня совершенно поразили. К стыду своему я не знал, что для маленьких детей-алтайцев выпускался букварь на их родном языке – красочный учебник с азбукой, слогами, рисунками, самый настоящий букварь, по которому можно было учиться читать и писать по-алтайски! В основу алтайского алфавита были заложены русские буквы. Я никак не мог простить себе такого незнания, да и немудрено – ведь по «официальным данным» алтайцев насчитывалось всего-то не более ста тысяч человек. И этот язык сохранялся и поддерживался официально, а букварь распространялся бесплатно, и его изучение в алтайской школе было обязательно. Вот перед такими усилиями советской власти до сих пор хочется снять шапку. Больше мне не пришлось увидеться ни с чудными ребятишками, ни с их милой мамой: с удачной охоты мы вернулись поздно, а уехали чуть свет. Но до сих пор я вспоминаю эту семью, которая наперекор всему, всем своим существом утверждала полное торжество воли, труда и светлого разума. ГРЕХИ НАШИ ТЯЖКИЕ

На протяжении всей жизни я постоянно наблюдаю (в первую очередь у себя и своих близких) совершенно особую, по моему глубокому убеждению, строго национальную, нашу, русскую черту, которую называю про себя безалаберностью. Другое слово подобрать трудно, хотя для её определения подходят и такие понятия, как безответственность, неорганизованность, безразличие, наплевательство и т.д. Каждое из этих определений подходит для характеристики этой нашей общей черты, но не полностью, а лишь частично, так что больше всего подходит именно слово безалаберность, хотя и оно – всего лишь смутное отражение некоторого вездесущего и в то же время неуловимого для точной формулировки свойства. В этом смысле упомянутая черта является как бы цементирующей частью нашего национального сознания, и вряд ли другие народы смогли бы нам противопоставить что-то равноценное, несмотря на знаменательные феномены дубовой английской невозмутимости, угнетающей немецкой педантичности или бестолковой итальянской взбалмошности. Мне кажется, что благодаря именно этому (весьма сомнительному) преимуществу у нас порождаются непрерывные ручейки сначала мелких, дурных бытовых привычек и обычаев, а затем, по мере их слияния в реки и моря нашего социума, – хорошо всем известные несуразности в работе наших общественных и государственных институтов. Недавно я, пытаясь поточнее сформулировать эти наблюдения, а заодно и поделиться своими соображениями с умным человеком, изложил их своему старому знакомому, действующему иеромонаху. Батюшка, по-видимому, не будучи согласным с национальным аспектом предмета беседы, сказал мне, что я вижу не какую-то особую «нашенскую» черту, а обыкновенные общечеловеческие грехи, которые, дескать, идут от лености и небрежения и в той или иной мере присущи всем смертным на земле. Мысль эта и особенно её словесное отображение мне очень понравились, после чего и появилось название этих заметок. При этом нисколько не поколебалось моё убеждение в том, что по безалаберности, несомненно, присущей «в той или иной мере» всем смертным, нам всё же во всём мире равных нет. В защиту этого убеждения приведу несколько сугубо обыденных эпизодов.

• Я дома у приятеля. Собираемся на утреннюю прогулку по разного рода домашним делам. Приятель неспешно бреется, он наслаждается воскресным отдыхом. Не прекращая беседовать, он время от времени проводит бритвой по лицу и смывает с бритвы мыльную пену мощной

струёй горячей воды из крана умывальника. В промежутках чистая горячая вода, на подготовку, перекачку и нагрев которой затрачена немалая энергия, мощной струёй уходит прямиком в канализацию. Беседа у нас крайне интересная, она продолжается уже четверть часа, а у приятеля выбрита только одна щека.

– Прошу тебя, набери ты горячей воды в чашку, а кран закрой!

– Зачем?

– Да ведь ты же и воду, и тепло зря расходуешь! Ты же энергетик, понимать должен и других учить!

– Слушай, зануда, кончай мелочиться. Именно потому, что энергетик, знаю, какая это мелочь. Не порти мне выходного дня.

• Я на даче. Слышу, как подъехал к себе мой сосед, прораб-монтажник, настоящий мастер своего дела, золотой человек. Откликаюсь на его зов зайти, отметить благополучное прибытие. У него непреложный закон: по прибытии на дачу немедленно, бросив руль, пропустить рюмку-другую, а потом уж заниматься разгрузкой машины и другими делами. Зная эту его привычку, не медлю, и тотчас же оказываюсь внутри только что открытого дома. На всём первом этаже немалого дома уже включено освещение, блекнущее от ярких солнечных лучей (на дворе июнь, время шесть вечера). Мало того – он ухитрился включить освещение и в отдалённой от дома баньке, в распахнутые двери её видно, что свет горит и в парной, и в раздевалке, и в сенях! Пропускаем по первой. В промежутке между первой и второй, в который, как известно, даже лезвие бритвы не должно пройти, пытаюсь средствами технической эстетики образумить соседа: – Ещё в Питере, почти полсотни лет назад, будучи студентом, слушал я лекции известнейшего тогда на весь мир учёного Л.М. Пиотровского. Он нам частенько повторял следующее. Вы вошли в тёмную комнату и включили выключатель, – всё осветилось. А что это значит? Через вашу лампочку потёк электрический ток; этот ток увеличил нагрузку ближайшего трансформатора; это через целую цепочку трансформаторов и высоковольтных линий привело к увеличению тока в статорной обмотке генератора, и ротор его начал притормаживаться. Чтобы ротор вращался с прежними оборотами, приоткрывается заслонка расхода топлива. Красиво излагал профессор, а?

– Давай лучше по второй! – страдальчески просит сосед, – и не порти ты мне радость прибытия! Много ли на эти мизерные мои лампочки

подкинет в котёл твоя заслонка? Ты лучше на улицы Тарусы посмотри, – все ведь освещены, как в полночь! А лучше посмотри на всю эту красоту нашу, на Оку-матушку, на лес, на луга! Ну что в сравнении с ними твоё электричество? Брось, не мелочись! Я смотрю на Тарусу: действительно, на половине видимых с нашего косогора улиц под ярким летним солнцем горят осветительные фонари.

• Родной завод. Рабочая встреча с начальником производства. Известно, что любой начальник производства – это олицетворение нахрапа и крутизны. Наш же, хорошо известно, – всем начальникам начальник. Но сегодня он, против обыкновения, как-то мнётся и мямлит. Наконец, выясняется, что в одном из цехов «запороли» большую партию готовых изделий, и запороли безвозвратно. Проблема не в том, что это может отразиться на выполнении плана, – вся партия предназначена для формирования заделов на будущее. Суть проблемы в том, чтобы списать брак не одновременно, а распределив его во времени, как будто небольшие партии изделий браковались, скажем, в течение полугода. А для этого нужно мне, главному инженеру, правильно озадачить конструкторов и технологов, да ещё таких, которые умеют держать язык за зубами, и договориться с начальником ОТК, с которым нормальный начальник производства по таким вопросам (да и по другим тоже) говорить по-человечески по определению не может. Детально оговорив план действий, удовлетворённо расстаёмся. Перед уходом начальник производства заговорщицки подмигивает, оглядывается на пустой кабинет и хриплым шёпотом свистит над моим ухом: – Вот уж действительно не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь! Ведь если бы не этот брак, пришлось бы, не дай Бог, нормы расхода, а то и цены пересматривать – ведь научились, сукины дети, почти без брака работать, себестоимость-то уже полгода падает и падает. А тут в кои-то веки бракодел подвернулся, как с неба свалился, дай ему Бог здоровья, хе-хе-хе! Мы ему, конечно, со всей партийной принципиальностью врежем за халатность, премии лишим, выговор объявим! Он и сейчас переживает, виноватится, не знает, сукин сын, что вовремя помог родному производству!

• Отпуск на родине. Половина пятого утра. Нас с тестем везёт за грибами в служебном «козле» его друг, начальник местного ГАИ. На заветную опушку прибываем незадолго до восхода. Красота неописуемая: утренний туман, роса, нежные запахи мха, трав, листвы и коры деревьев... Выходим из машины, которая заметно приподнимается: тесть с другом тянут на сто десять кило каждый. Два человека-горы подступают ко мне, прижимают к «козлу»; у одного в руках бутылка водки, у другого стаканы.

– Вы что, с ума сошли? Пять утра! И грибы не собраны. Я не буду. ; Будешь! За удачную третью охоту. Держи стакан. Времени нет, грибы ждут! И лишние разговоры тут ни к чему, всего-то бутылка на троих! Не томи, давай, милый, вот так, молодец! А теперь и мы, будем здоровы! С восходом солнышка тебя, дорогой сибиряк!

• Снова родной завод. Тяжёлая встреча с руководителем военной приёмки. На входном контроле забракована большая партия специального сплава, который стоит втрое дороже золота. Причина забракования – неправильно оформленные сопроводительные документы. Эти документы лежат перед нами. Завод-изготовитель, которого уже «вразумили» из Москвы, не слезает с телефона, кается, но заменить сплав не может, ему нужно время для наработки нового, а у нас этого времени нет. Кроме того, они не понимают, почему нельзя прилететь в любом составе и со всеми печатями и переоформить документы как положено? Или, на худой конец, быстренько отвезти сплав к себе, перепроверить, выписать новые документы и привезти обратно? Ведь сам-то сплав абсолютно годен! На эти, казалось бы, простые вопросы отвечает мне полковник, наш старший военпред: ; А почему я не должен верить наличным документам? Из них следует, что сплав не соответствует требованиям. Значит, это брак. А раз брак, пускай забирают его к себе и заменяют. Хорошо ещё признались, что заменить нечем, а то бы этот же брак и подсунули бы под видом новой партии.

– Да ведь говорят же они, что какая-то девочка, простой оформитель, просто сделала описку, а они все просмотрели; не будут же они впятером подписываться, что брак годен! Посмотри, здесь же написано чёрным по белому: сплав полностью соответствует всем требованиям! А она, девчонка эта, просто запятую не там поставила, и получилась ошибка на два порядка.

– Как же он соответствует, если этот параметр лежит далеко за

пределами установленных норм?

– Ну, ошиблась какая-то девчонка, оформитель, а они просмотрели.

– Вот пусть в следующий раз и смотрят, куда и как положено!

– Давай успокоимся. Вот, будь добр, посмотри же, пожалуйста, вот сюда, на эти цифры, которые эта дурёха уральская накатала, ведь даже порядок не тот, ну явная же описка, причём несуразная, в глаза бросается!

– Что написано пером, не вырубишь топором.

– Ну что ж... Давай отправим сплав к ним. Перепроверят, переоформят, пришлют обратно.

– У них тоже план горит. Они за премию любое говно годным признают. Знаем мы это ОТК! А военной приёмки у них нет.

– Хорошо, давай пошлём вместе со сплавом наших и твоих офицеров. Пусть на месте проконтролируют все анализы. Заодно и завод этот получше узнаем, нам с ними теперь работать долго.

– Не хватало ещё моим засранцам в погонах гулять без дела и водку пить. Пусть сидят и работают. Я сам в командировке вот уже квартал как не был, совсем тут задохся.

– Так, может, ты сам и слетаешь?

– Не тот калибр для моей командировки.

– Так пошли своего заместителя!

– Я сказал: пусть сидят и работают.

– Так как же будем решать вопрос? Ни туда, ни сюда! Время идёт; может, ты подскажешь, что делать, вопрос-то ведь выеденного яйца не стоит, а план горит, ты же понимаешь сам-то!

– Я действую в полном соответствии с инструкциями. Дефектный сплав не пропущу. А подсказать могу одно: оформить им рекламацию на этот брак, и пусть идут в жопу! Так им и передай! И дать им по мозгам хорошенько, да ещё по партийной линии, через их обком, чтобы смотрели, что подписывают! В том же духе беседа продолжается два с половиной часа. Никаких сдвигов. На следующий день ответственный работник завода, бросив все дела, вылетает в Москву решать никчёмный вопрос.

• Москва, начало семидесятых. В номере ведомственной гостиницы после традиционного ужина (круглый чёрный хлеб, треска горячего копчения, колбаса «хлебная», майонез, солёные огурцы – всё это, разумеется, под водку) идёт трёп. Ушлый снабженец делится опытом покупок в московских магазинах:

– Я никогда в очередях за продуктами не стою. Как только выбросят что-нибудь стоящее, например, рыбу хорошую – я сразу к продавцу и смотрю. Подходит очередь, скажем, старухи важной, придирчивой. Она покобенится, покапризничает и выберет подходящую рыбину, продавец взвесит, цену ей скажет, и на обёртке эту цену пометит. Я – бегом в кассу, бегом с чеком обратно, получаю эту рыбину, и был таков. А она ещё до кассы не доползла.

– А женщина?

– Какая женщина?

– Ну, эта, важная старуха?

– А! Ну, постоит ещё раз, делать-то ей всё равно нечего. А может, ей и без очереди по старости новую рыбину дадут.

• Узбекистан. Утро пятницы. В кабинете директора большого завода московская комиссия обсуждает культурную программу на субботу и воскресение. На субботу запланирована рыбалка с ночёвкой на базе отдыха, а в воскресение – теннис и баня. Некоторые члены комиссии хотят сегодня же улететь домой, на свои дачи, и подписать последний лист акта проверки прямо сейчас. Директор, заинтересованный поскорее выкурить комиссию с завода, их гостеприимно отговаривает: – А рыбалка? Туда ещё во вторник люди уехали всё готовить, ковры стелить, рыбу ловить. Врач, на всякий случай, там ждёт, он им всем ради вас бюллетени на всю неделю оформил. Сегодня вместе с вами повар поедет, плов готовит, – вы такого плова не то что не ели, не слышали даже о таком! А билеты всем заказаны на среду, вы же знаете! С билетами очень тяжело. Так что об отлёте в Москву и не думайте, а вот поехать на рыбалку сегодня пораньше, сразу после обеда – это да, это хорошо! И кто в баню не захочет, может там рыбачить до самого отлёта, прямо до среды! Туда и акт вам подвезём подписать, а оттуда – прямо в аэропорт, прямо в аэропорт!

• Большое старинное село в предгорьях Алтая. Я в гостях у своего хорошего друга, местного уроженца, умницы, главного агронома совхоза. Мы расположились на веранде его большого дома, с которой видны многочисленные дворовые постройки: хлев, баня, летняя кухня, сараи для дров, для домашней птицы, для инвентаря, кладовки, времянки. Хозяин с неодобрением на все эти строения поглядывает и рассказывает мне о

планах их сноса и постройке нового, единого комплекса. Вспоминаю, что то же самое он говорил мне при первом знакомстве, лет двадцать назад, но помалкиваю, лишь понимающе мигаю его жене, тихонько посмеивающейся. В ворота, также находящиеся в нашем поле зрения, входят его мать и сын, у каждого по два ведра воды. Воду они несут от колонки водопровода, расположенной на улице, в трёх метрах от ворот. Я недоумеваю: – Я тебя ещё в прошлый приезд спрашивал, почему ты воду в дом не проведёшь, или хотя бы вот в эту летнюю кухню, чтоб не таскать её в вёдрах по сто раз на день на такое большое хозяйство? Ты в совхозе своём такие дела своротил, а здесь.… Ведь на два часа всей работы-то тому же сыну?

– А далеко ли таскать-то? Рядом ведь. Вот когда всю реконструкцию затеем, тогда и воду проведём, и ещё кое-что сделаем. А пока по-нашему – пердячим паром к светлому будущему – поживём, ничего нам не сделается. Я матери сто раз говорил, чтобы больше одного ведра не носила, так за ней не уследишь. А сыну это только на пользу.

• Москва. В одном из НИИ работаем с маститым директором, доктором наук, профессором и проч. и проч. в его кабинете. После одного из звонков он извиняется и просит меня на минуту прервать нашу работу из-за срочного вопроса: его первый зам наконец-то скорректировал предложения по распределению крупной премии, её надо было давно уже выплатить. Я забираю свои бумаги и дипломатично усаживаюсь с ними в противоположном конце огромного кабинета. Прибегает задёрганный зам, извиняется, и они начинают вполголоса обсуждать кандидатуры и суммы. Как ни велик кабинет, как ни понижают они голос, но я волей-неволей слышу каждое слово.

– Ты зачем такие превышения вот этим сделал? А этим? Ты что, забыл, на какие суммы мы с тобой представлены? Вот ты конкретно, сколько ты получишь за эту тему?

– Причём тут наша… моя, то есть, премия? Ведь это они в первую очередь делали, огромную работу провели, а я что, я помогал.

– Ты ещё молодой, недавно назначенный, так что иди и, ещё раз тебе говорю, пересчитай, исходя вот из чего: бери свою премию (не мою, подчёркиваю, а твою), от неё три четверти – это их верхний предел. И не всем; одному-двум можно, конечно, по этому максимуму, а остальным поменьше.

– Так мы же можем гораздо больше выплатить, зачем из-за нас… из-за меня ограничивать? Денег-то больше чем достаточно! Непонятно.

– Поработаешь подольше, тогда поймёшь, зачем. Вот на следующую головомойку пошлю тебя в министерство вместо себя, вот сразу и поймёшь.

– А может, нам наше представление изменить, побольше сделать, тогда и им можно было бы увеличить? Пропадут же денежки, а их можно людям отдать!

– Во-первых, уже отправлено, во-вторых, за нескромность на нас наши начальники могут обиду затаить. Слушай меня, не тяни и не теряй времени, иди пересчитай и снова принеси, посмотрим и выплатим, наконец. А останутся деньги, потом как-нибудь ещё им выплатим, и сами ещё получим.

• Неофициальный приём на даче академика, имя которого у всех на слуху: он не только возглавляет престижный институт, но и «вхож на самый верх». Приём организован следующим образом: встреча, затем расслабляющий фуршет (пиво, квас, вода, водка, коньяк, ром), затем прогулка, затем застолье. Я оставляю жену с первыми же попавшимися знакомыми и уединяюсь за фуршетным столом с бойким подручным академика, молодым, энергичным замом по общим вопросам. Мы хорошо знакомы, он, как и я, выходец из Сибири. Меня интересует один вопрос: как мог столь быстро вырасти в благословенных русских местах, в лесу, на крутом берегу красавицы-реки такой большой, благоустроенный дачный посёлок? Начинаю с восторженных комплиментов под каждую рюмку; зам понемногу тает, берёт меня под руку и уводит в сторонку. Конечно, всю работу по даче и дачному посёлку «проворачивал» он, но идеи и ключевые решения «выдавал» и «пробивал» лично шеф. Дача строилась следующим образом. Сначала в тихих респектабельных кабинетах «на самом верху» всё обговорили: состав будущего дачного кооператива, то есть достойных, нужных людей; с их помощью определили источники финансирования, выбрали проектантов и генподрядчика. Затем институт выступил с предложением развить своё опытное производство. В Москве делать это было бы «не по государственному», поэтому предложены были давно приглянувшиеся академику здешние места. Для опытного производства такого важного института нужно создать хорошее КБ, а само производство

укомплектовать опытными рабочими. Чтобы закрепить эти кадры за институтом, нужно дать им хорошее жильё. Это решит массу проблем близлежащего городка (занятость населения, строительство дорог, недостаток жилья, новое лицо города, прогресс интеллигенции и т.д.). Для строительства в этом городке производственных корпусов и жилья нужна база стройиндустрии, с создания которой всё и началось. Для «обкатки» базы стройиндустрии был сформирован портфель заказов под строительство дачного посёлка, проект которого протащили под видом проекта будущего профилактория для трудящихся. Так появился дачный посёлок, в котором были дачи для нужных людей (столичное и местное начальство) и который строился параллельно с производственными корпусами и жильём. Затем финансирование иссякло, но прекрасная дача, где мы пили водку с квасом, была уже построена.

• Летом 1980г нас, слушателей Академии Народного Хозяйства СССР, попросили временно освободить удобные номера в нашей гостинице в связи с необходимостью приёма многочисленных участников Всемирных Олимпийских Игр. Возвратившись осенью для продолжения занятий, мы узнали, что в нашей гостинице проживали служители различных религиозных культов, которые обеспечивали духовные потребности верующих спортсменов. Об этом нам сообщили наши хорошие знакомые – дежурные по этажам, женщины, следившие за порядком и заботливо, чем могли, помогавшие нам по разным бытовым делам. Работали они круглосуточно, посменно. На наши вопросы о том, как себя вели служители культов, что это за люди, и много ли было с ними хлопот, они отвечали: – Вообще-то народ неплохой, даже интересно было их наблюдать с их странностями. Вежливые все, степенные; одежды такие странные на них, у всех разные совершенно. Все ходят – в землю глядят, чуть ли не на ходу молятся. Многие не успеют в комнату зайти, как сразу оттуда то крики, то бормотанье молитвенное слышится... Ну, а вечером, конечно, как напьются, так ничем от всех вас не отличались: так же, как от вас, каждый раз мы в своих дежурках на ночь запирались! ДОКТОР

Зимами 1975-1978гг мы регулярно охотились в дальних районах ГорноАлтайского автономного округа. Вдохновителем и организатором этих поездок был один из врачей-терапевтов нашей заводской медсанчасти, за которым прочно закрепилось прозвище Доктор. Это был подлинный ценитель природы Алтая. Убеждённый холостяк, многоопытный приверженец лечения средствами народной медицины, он был среди прочего многочисленного персонала нашей медсанчасти белой вороной. Он тщательно изучал циркуляры свыше только для того, чтобы посмеяться над начальством и никогда не упускал случая выступить против казённых мероприятий «по охране здоровья трудящихся». У него всегда были под рукой травы, коренья, мумиё, которыми он щедро и умело пользовался для лечения своих пациентов. Всё своё свободное время он проводил в Горном Алтае, добывая целебные природные средства. Если он был не в отъезде, то либо работал с медицинской литературой, либо обрабатывал дары алтайской природы: выпаривал мумиё, делал настои и целебные мази. Он был приверженцем концепции неспецифического лечения заболеваний и обладал глубокими профессиональными знаниями. Трудно сказать, скольким он помог продлить годы жизни, но то, что из всех врачей медсанчасти в этом отношении он был первым, несомненно. В нашей медсанчасти действовал поцеховый принцип медобслуживания, то есть каждому терапевту поручалось несколько цехов и отделов. Доктор постоянно «вёл» подразделения с преимущественно женским персоналом, и многие женщины из неподведомственных ему служб всеми правдами и неправдами прорывались к нему на приём. Он же по натуре своей был человеком совершенно безотказным и бескорыстным, и другие терапевты (кстати, все без исключения женского пола) очень его ревновали и недолюбливали. Сёстры же, состоящие при медсанчасти, наоборот, были готовы для него на всё. Представьте себе среднего роста мужчину с совершенно цилиндрическим, крупным телом: над большим животом нависает ещё более мощная богатырская грудь. По бокам цилиндра к нему ладно приделаны короткие, мощные руки, снизу – такие же ноги. На цилиндре огромная голова, как бы положенная на мощный торс без всяких признаков шеи. На этой голове буйно вздымается седая грива, под гривой – маленькие проницательные глазки, зубастый улыбающийся рот. Доктор обладал приятным, звучным баритоном. Он благодушно купался во славе самого популярного врача и медицинского диссидента-одиночки крупнейшей в городе медсанчасти. Вот он проводит рутинный приём больных. Он сидит на стуле далеко от рабочего стола, упираясь в него, тем не менее, своим могучим телом. Перед

ним сидит молоденькая, явно бойкая, но сейчас присмиревшая пациентка – она не в состоянии ни на секунду оторвать глаз от своего кумира. Кумир же громко и неразборчиво задаёт ей стандартные вопросы, нимало, по обычаю наших врачей, не интересуясь ответами – ему уже всё ясно, он всё знает и видит насквозь. Продолжая что-то громко и в то же время невнятно спрашивать и бормотать, он встаёт со своего места, подходит к больной, давно уже ожидающей эту обязательную, ставшую заводской былью процедуру, вытягивает два коротких и толстых пальца правой руки и помещает их за предупредительно расстёгнутый ворот глубоко между её грудей. На несколько мгновений воцаряется торжественная тишина. Доктор сосредоточенно зажмуривается, беззвучно шамкает губами, словно что-то вычисляя. Наступает момент местного чуда. «Тридцать восемь и две!» – обращается к медсестре Доктор. Он ни разу не ошибался более чем на одну десятую градуса. Далее он диктует сестре рецепты, в промежутках рекомендуя пациентке теплее одеваться для поцелуев на морозе. Он подписывает рецепты и вещает: – Дорогуша! А кто же будет повышать производительность труда, а? Если Вы, такая молоденькая и аппетитная, будете продолжать целоваться и хихикать на улице в такую стужу, вместо того, чтобы вкалывать и выдавать продукцию, мы же все пропадём! Понимаете? Мы, гнилая интеллигенция, иждивенцы несчастные, держимся исключительно на вас, нашей опоре, рабочем классе, на вашей прекрасной температуре, на этом вот прекрасном огне вашей груди, хе-хе! Идите, лечитесь и подумайте над моими словами! Уходящая, счастливая от комплиментов, усиленных присутствием постороннего мужчины в моём лице и снисходительной завистью сестры, старается выйти с максимальным эффектом. Доктор смотрит ей вслед; сестра смотрит на то, как он смотрит ей вслед. Когда дверь закрывается, огромная голова Доктора, словно уложенная на блюдо из могучих плечей и груди, плавно, как на подшипниках, поворачивается в мою сторону: – Ну что, теперь померим температуру у Зиночки? Сестра довольна: она также не обойдена вниманием; она признательно фыркает и выходит за чаем и «объявить там перерывчик.» Когда она идёт к двери, Доктор вновь замирает в своей вечной стойке. Наконец, мы одни – у обоих времени мало, нам не до чая. Мы быстро договариваемся о времени отъезда, о припасах и снаряжении и расстаёмся до встречи. ДОСКА ПОЧЁТА

Новосибирский завод «Химаппарат», на котором я проработал двадцать лет, был укомплектован не только проверенными, но и отборными кадрами – этому способствовали высокая зарплата, массовое обеспечение жильём и отличное рабочее снабжение. Отборные кадры – это не только профессионализм, но и здоровое чувство юмора. Территория внутри периметра завода была блестяще ухожена; летом взгляд ласкали зелёные аллеи, клумбы живых цветов и аккуратно постриженные газоны, а зимой – расчищенные от снега дороги и тротуары, красивые хлопья снега на кустарниках и деревьях. Не зависело от времени года лишь одно украшение – монументальная Доска Почёта, на которой ежеквартально менялись огромные портреты победителей соцсоревнования. Заводская фотография делала настоящие шедевры, изготавливая метровые фотопортреты «по пояс» с ретушью и необычайной чёткостью. Надписи под этими портретами изготавливала заводская типография, начальник которой был легендарной личностью не только на заводе, но и во всём Новосибирске. Он был лучшим биллиардистом города, завсегдатаем питейных заведений, своим человеком в ГАИ, автосервисе, ОРСах, рыбнадзоре… Связи у него были неизмеримо широкими и прочными. Мы с ним были большими приятелями и регулярно ездили на охоту и рыбалку. По принятому на заводе обычаю его прозвали Первопечатником. Когда на предприятии работают тысячи людей, многие из них знать не знают своих высоких руководителей ни в лицо, ни по имени, разве что по прозвищу. В то же время популярность отдельных личностей, стоящих далеко в стороне от «руля», бывает необычайно высокой. Весомость этой популярности неизмеримо больше, чем та, которую создают официальные поощрения, а люди, занесённые в неписаные заводские скрижали, обретают искреннее, заслуженное уважение (или осуждение). Хотя большинство из них никогда не появлялось на официальной Доске Почёта, их все знают в лицо, о них рассказывают в курилках, на их мнение ссылаются в спорах и беседах. При этом, как правило, называют не их имена-фамилии, а как-то сами собой возникающие прозвища. Иногда такие прозвища связаны с профессией персонажа (см. «Доктор», «Орден»); в других случаях источником прозвища служило само имя человека. Так, работника по фамилии Носиков стали звать из-за большого рта Ротиковым; эстонца по имени Эльмар Петрович прозвали Кальмаром Петровичем, а позднее, по мере пристрастного специального изучения биологии, Моллюском Петровичем, и, наконец, вовсе Моллюском. Справедливости ради следует сказать, что далеко не все личности, ставшие

объектом внимания коллектива, получают то или иное прозвище: для этого они должны обладать какими-то дополнительными свойствами, повидимому, ещё не открытыми психологами и социологами. Во всяком случае, многие, ставшие местными кумирами, так и не обрели своего прозвища и циркулировали в заводском фольклоре под своими именами. Популярность той или иной личности имела всевозможные окраски, от безусловно уважительных до курьёзных и даже неприличных. Например, вполне объяснимая популярность Доктора (см.) была всё же не более широка, чем известность простого рабочего, запойного пьяницы, умевшего при всей своей тщедушности и никчёмности приподнимать зубами любой величины стол, предварительно встав перед ним на колени и хорошенько ухватив его за край столешницы железными челюстями. Фамилию этого человека знали все, кроме новичков. Не меньшую молву и почитание вызывал скромный рядовой технолог, позволивший (под непреодолимым негласным напором общественности) неофициальной комиссии из двух человек провести на нём некоторые антропологические измерения с потрясшими народ результатами. Так и не смогли до конца отстоять пальму первенства два молодых человека: один из них мог влить, как в ведро, в открытую и зафиксированную в этом состоянии глотку полный стакан спирта, а другой проделывал такую же операцию с трёхлитровой банкой пива. Среди заводской интеллигенции наибольшее уважение вызывал работник, обучившийся не только спать с открытыми глазами, но и голосовать, причём осмысленно, и отвечать на несложные вопросы, не выходя из этого приятного состояния. Особой популярностью пользовался немолодой инженер, аккуратно регистрировавший все ставшие ему известными автомобильные аварии с участием работников завода. Каждое ДТП в этой своеобразной летописи увековечивалось путём заполнения нескольких граф, последняя из которых имела суровое название: «Заключение». К оформлению летописи угрюмый автор никого не допускал, однако не возражал против прочтения её доверенными лицами, которые с особым удовольствием оглашали содержание последней графы. Эта графа содержала лаконичный вывод о владельце транспортного средства: «Водить не может», «Откупился», «Невиновен», и даже «С этим не садиться!» и «Внимание! Пьёт за рулём!». Поговаривали, что в гараж автора летописи за консультациями заглядывали инспекторы ГАИ. Но вернёмся к Первопечатнику, моему незабываемому спутнику по рыбалке и охоте на сибирских раздольях. Нашим постоянным товарищем в этих поездках был начальник одного из основных цехов, добродушнейший,

огромного роста молодой сибиряк. Время от времени мы втроём, поздним вечером, собирались в маленьком кабинетике Первопечатника, чтобы обсудить предстоящую охоту и распределить закупки и снаряжение. Первопечатник был человеком ушлым: почти всю стену за его спиной занимал большой фотопортрет В.И.Ленина в капитальной, полированной ореховой раме. Ильич на этом портрете добродушно улыбался. Однажды в начале января перед обедом Первопечатник позвонил мне и попросил заглянуть к нему по дороге в столовую. Я так и сделал, и в знакомом кабинетике чуть не покатился от хохота: вместо портрета Ленина за спиной сияющего хозяина висел огромный портрет нашего спутника по охоте. Оказалось, произошла очередная смена портретов на Доске Почёта; наш приятель «ходил в передовиках» третьего квартала, а в передовые четвёртого не попал. Снятый портрет бережно сохранил Первопечатник. Он любовно вставил портрет в роскошную ленинскую раму. С ходу был согласован план дальнейших действий: сегодня же поздним вечером мы собираемся в самом узком кругу для подготовки к очередной охоте и приглашаем нашего сибиряка-великана. Заметит он себя или нет? Он заметил, но не сразу. Сидя прямо перед портретом, недоумевая от наших ухмылок, он, подсчитывая в уме необходимое количество припасов, высоко поднял голову и встретился со своим собственным взглядом и своей добросердечной улыбкой. Он обиженно хмыкнул и молча ушёл. На следующий день мне вновь позвонил Первопечатник с той же просьбой – зайти по дороге на обед. Я вновь увидел портрет с Доски Почёта, но с изменениями: добротной рамы не было, края фотографии были неровно надорваны, а в благодушно улыбающиеся губы был грубо, с прорывом фотобумаги, вставлен длинный измятый окурок. Первопечатник сказал: – Надо, надо приучать человека к дружеским розыгрышам. Я ему позвонил и сказал, что мы неудачно пошутили, и что я заменил его портрет на прежний. Приходи, говорю, сам убедись. Он обрадовался, побежал, сейчас будет здесь. Пусть посмотрит. ДРУЖЕСКАЯ ПОМОЩЬ В 1960г кадровики Минсредмаша направили на наш завод сразу двух молодых специалистов-высоковольтников из разных институтов: одного из Киевского Политехнического, а другого, вашего покорного слугу, - из Ленинградского Политехнического. Киевлянин имел профиль «высоковольтное оборудование электрических станций, сетей и систем», а

я – «высоковольтное оборудование электрофизических лабораторий». Поэтому он продвигался по линии энергохозяйства завода, а я по линии основного производства. При полной схожести служебного «старта» у нас были существенные различия в личной жизни: он прибыл холостяком, а я – с женой и сыном. Внешне он был настоящим украинским красавцем – высоким, стройным, с обаятельной и так сильно действующей на женщин уверенной благодушной степенностью. Как специалист он и вовсе был безупречен. Довольно долго он осматривался, но пришёл и его черёд: он женился на первой заводской красавице. Через некоторое время он стал главным энергетиком, а я – главным инженером завода. Формально он находился в моём подчинении, но это никак не отразилось на наших дружеских отношениях: я был благодарен ему за то, что он по возможности «закрывал» меня от специфичных энергетических проблем (бесчисленные «текущие» аварии в тепловых, сантехнических и электросетях, снижение температуры в цехах, яслях, детских садах, общежитиях, «утряска» наших потребностей с городом и т. д.); он был благодарен мне за то, что я не докучал ему вмешательством и всячески помогал, если его полномочий было недостаточно. Он был настоящим профессионалом и первоклассным организатором. То ли беспрестанное дёрганье на аварии, то ли нюансы личной жизни привели к перегрузке нервной системы: мой коллега, по-видимому, стал понемногу злоупотреблять спиртным. На его работе это не сказывалось, но жена его, минуя в своих сетованиях друзей, и меня в том числе, зачастила в партком, профком и в кадры. Ко мне начали заходить лидеры этих служб, сначала «для сведения», а затем с просьбой «потолковать по-хорошему, как с другом». Я, в конце концов, устроил беседу с глазу на глаз, во время которой он сказал, что «есть кое-какие проблемы с женой; что же до парткома и завкома - ты же знаешь, их хлебом не корми, дай только бабьи сплетни посмаковать». В результате я в течение нескольких месяцев отвергал все предложения по воспитательным беседам в расширенном составе. Дело дошло до директора, который приказал мне («твоя же служба, ты и закрывай вопрос») принять парторга с каким-то новым предложением по «решению этого дела». Парторг пришёл поздно вечером, почти ночью, чтобы поговорить спокойно, без помех. Я знаю, сказал он, вы вместе приехали на завод, вместе выросли до руководителей, вы друзья, наконец. Поэтому твой долг, долг друга, помочь ему в трудный момент. У меня конкретное предложение: я уже договорился с медсанчастью, они готовы. Ты только вызови его к себе завтра, в любое время, и выйди с ним по какому-нибудь

делу из заводоуправления на улицу, – а там уж дело наше, я и «скорая» с ребятами будем ждать; на принудительном лечении он пробудет недолго, и всё будет поправлено. Я тебя призываю, слушай, как друга призываю: давай поможем человеку, ведь это наш долг! Без твоего участия он в «скорую» не сядет, не тащить же его! Не буду рассказывать о том, в какой форме я отказался, как, приехав домой, позвонил подозреваемому в алкоголизме бедняге, и как мы разрабатывали планы бегства от парторга и «ребят в белых халатах» в районе родной заводской проходной. Не знаю, кто одумался, – то ли жена, то ли парторг. Его оставили в покое. ЕДИНОЛИЧНИКИ Испокон веков русский человек не был склонен к активной общественной жизни, а если и принуждался к таковой силой, то подчинялся только внешне; сам же продолжал жить по наитию нашего древнего национального нрава, по своему разумению, особой огласке и даже внятному формулированию не подлежащему. Плохо ли это, хорошо ли, его не интересовало, но он руководствовался этим твёрдым, свойственным, может быть, только русскому характеру, рассуждением. Советский образ жизни, противоречащий многим православным устоям, внутренне не воспринимался, а внешне, в части соцсоревнования, политучёбы, членства в партии и т.д. и т.п., соблюдался как неминуемое испытание и следствие непреодолимой наружной силы. Степень этого неприятия была различной; так, было немало, а в шестидесятые годы начало резко расти, число граждан, которые к советскому образу жизни вполне приспособились и потихоньку использовали в своих целях многочисленные огрехи и несуразности его экономических норм. Но не за счёт воровства и грабежа (это совсем другая статья), а исключительно за счёт чёткой рекогносцировки и собственного добровольного, египетского труда. В сельской жизни такие единоличники встречались повсеместно, особенно вблизи городов, где можно было выгодно сбыть на рынке молоко, мясо и овощи, не забыв при этом поделиться с руководством колхоза, которое в ответ задаром выделяло и корма, и технику, и материалы. Но и в городах это течение приобретало всё большую силу. На нашем новосибирском заводе трудился неприметный инженерконструктор Г.. Он работал на участке, требующем особой проворности и сообразительности, и ни тем, ни другим качеством не обладал. Среднего

возраста, семейный, некурящий и непьющий, изрядно бестолковый, медлительный, он на всех производил впечатление человека «без царя в голове». Однако трудового распорядка не нарушал, был аккуратен и исполнителен в меру своих сил. При очередной волне сокращения штатов была сделана попытка от него избавиться. Г. отреагировал немедленно: он принёс официальные справки о том, что он является отцом многодетной семьи (трое детей) и о том, что жена у него не работает. В советские времена таких справок было достаточно, чтобы защитить от сокращения не то что нерадивого середняка, а самого последнего бездельника, каковым Г. не являлся. Как говорилось в те времена, вопрос был закрыт. Однако непосредственный начальник Г. не мог сократить вместо него другого, – это ослабило бы его отдел, в котором остальные ребята были толковыми и шустрыми, как на подбор. А норма на сокращение была незыблема. Один из этих шустряков «спас» положение: он нашёл себе на другом заводе работу с повышением и попросил его «по-хорошему» отпустить, то есть сократить вместо Г., с положенными выплатами и гарантированным трудоустройством на найденное им самим место. Так и сделали. Однако начальник Г. не успокоился, нашёл внутри завода молодого, подающего надежды инженера и взмолился: – Уберите от меня Г., на его место придёт боец, и отдел выправится! Для разрешения этой рутинной коллизии мне и пришлось лично побеседовать с Г. Встречу с ним я назначил на поздний вечер; мы обстоятельно разговорились, и то ли из-за спешки домой, то ли из-за моего доверительного подхода Г. сначала проговорился, а затем уж полностью раскрыл свои карты. Оказалось, что то рабочее место, которое он отстоял справками, было ему необходимо как прикрытие его истинной работы – смысла его жизни и источника немалых средств к существованию. Он... торговал на рынке рыбками для аквариумов. В своём частном доме он установил несколько десятков аквариумов, оснастил их системами жизнеобеспечения (разными для разных видов и возрастов рыб), тщательно изучил литературу и выращивал для продажи большие партии и самых ходовых, и экзотических особей. В производстве и торговле участвовала вся семья; жена и дети имели чёткие, по часам расписанные инструкции по выращиванию товара, а старший сын по выходным помогал отцу доставлять товар на рынок и торговать. Сам Г. после работы ежедневно вкалывал вторую смену дома, никогда не высыпался и грезил планами расширения своего производства. Сбыт был неограничен – поставщиков с большим размахом было немного, а спрос постоянно повышался. Г. просил меня об одном: дать ему спокойную, не требующую переработок и командировок работу, чтобы он

мог продолжать своё «дело жизни». При этом он откровенно говорил, что партком и профком «всё равно не дадут его уволить». Были в его рассуждениях и весьма резонные доводы, – например, он говорил, что его дети на всю жизнь полюбят труд, будут воспринимать его как привычную добрую обязанность и никогда не станут бездельниками и хулиганами. Пришлось кадровикам подыскать ему подходящее место, и он продолжил под его прикрытием свой рыбный бизнес. Этот пример далеко не единичен. Очень многие работящие люди, не желавшие довольствоваться зарплатой, разводили кроликов и норок, выделывали для продажи их шкурки, промышляли охотой, рыбалкой, торговлей орехами, ягодами и грибами. Некоторые из них вовсе бросали работу и отдавались своему делу, предпочитая числиться в малооплачивамых конторах, руководители которых присваивали их зарплату за фиктивные ежедневные «восьмёрки» в табелях явки на рабочее место. Число таких скрытых единоличников неуклонно росло. ЖИЛЬЁ И КВАРТПЛАТА Во второй половине шестидесятых по всей стране началось массовое, непрерывно нарастающее строительство жилья. За основы были взяты типовые проекты жилых домов с так называемыми малогабаритными квартирами, – площадь их и высота потолков были заметно уменьшены. Несмотря на огромные капиталовложения, правила «получения» жилья, и оплаты текущих расходов на его содержание ужесточены не были. Ниже приводятся отдельные примеры фактических размеров отдельных квартир и ежемесячной квартплаты в некоторых городах. Квартиры «получали» на предприятиях или в городских органах управления бесплатно, после ожидания, (как правило, многолетнего) своей очереди. Квартира являлась государственной собственностью, при этом квартиросъёмщик имел право по согласованию с жилуправлением изменять её планировку или обменять. Текущий ремонт производился силами и средствами квартиросъёмщика, а капитальный – государством. Квартирная плата вносилась только за так называемую «жилую» площадь, в состав которой не входила площадь балкона, коридоров, ванной, туалета и кухни. Примеры квартплаты даны в п.п. 1-4. Помимо государственного, существовало в ограниченных масштабах и частное (за собственные средства участников) жилищное строительство – так называемые Жилищно-строительные кооперативы (ЖСК). Пример

стоимости и текущих расходов такого жилья приведен в п.5.

1. Г. Шуя, Ивановская обл. Полногабаритная двухкомнатная квартира в четырёхэтажном кирпичном доме. Центральное отопление, газовая кухонная плита, газовая нагревательная колонка воды для кухни и ванной. Общая площадь квартиры 57,4 кв. м., в том числе жилая площадь 30,7 кв. м. Пример оплаты коммунальных услуг за август 1988г. Число проживающих – двое. Всего за август 1988г 17руб 11коп В том числе: Жилая площадь 4, 24 Отопление 6.22 Вода и канализация 1,20 Радио 0,50 Телевизионная антенна 0,15 Газ (1руб в мес. с человека) 2,00 Электроэнергия (4коп. за 1квт-час) 2,80 2. Москва. Однокомнатная квартира в многоэтажном доме. Центральное отопление, горячая вода, газовая кухонная плита. Общая площадь квартиры 35кв. м., в том числе жилая площадь 19,8 кв. м. Пример оплаты коммунальных услуг за ноябрь 1975г. Число проживающих – двое. Всего за ноябрь 1975г 8руб 67коп В том числе: Жилая площадь 2,99 Отопление 0,77 Вода и канализация 0,80 Горячая вода 0,62 Радио 0,50 Телевизионная антенна 0,15 Газ (коп в месяц с человека) 0,84 Электроэнергия (4коп за 1 квт-час) 2,00 3. Москва. Двухкомнатная полногабаритная квартира в «сталинском» пятиэтажном кирпичном доме. Центральное отопление, горячая вода,

кухонная газовая плита. Общая площадь 51кв. м., в том числе жилая 32кв. м. Число проживающих трое. Пример оплаты коммунальных услуг за ноябрь 1987г. Всего за ноябрь 1987г 15руб 62коп В том числе: Жилая площадь 4,29 Отопление 2,04 Вода и канализация 1,28 Горячая вода 2,10 Радио 0,50 Телевизионная антенна 0,15 Газ (42 коп. с человека) 1,26 Электроэнергия (4коп за 1квт-час) 4,00 4. Ленинград. Двухкомнатная квартира в пятиэтажном «хрущёвском» кирпичном доме. Центральное отопление, горячая вода, газовая кухонная плита. Общая площадь 44,69кв. м., в том числе жилая 28,86кв. м. Пример оплаты за февраль 1979г. Число проживающих двое. Всего за февраль 1979г. 12руб 27коп В том числе: Жилая площадь 5,48 Отопление 2,30 Вода и канализация 0,54 Горячая вода 1,00 Радио 0,50 Телевизионная антенна 0,15 Газ (15коп в месяц с человека) 0,30 Электроэнергия (4коп за 1квт-час) 2,00 5. Ленинград. Панельный 9-этажный дом, построен ЖСК в 1984г. Двухкомнатная квартира с изолированными комнатами; общая площадь с лоджией 48,15 кв. м., в том числе жилая 28,9 кв. м. Полный взнос 5690руб. Центральное отопление, горячая вода, кухонная газовая плита. Число проживающих один. Всего за месяц (1984г) 22руб 69коп Накопления на капремонт 8,00 Обслуживание дома и территории 4,34

Отопление 2,89 Горячая вода 1,00 Лифт 2,04 Холодная вода и канализация 0,54 Радио 0,50 Телевизионная антенна 0,15 Фонд ЖСК 0,60 Услуги сберкассы 0,07 Газ (15коп с человека) 0,15 Электроэнергия (4коп за1квт. - час.) 2,40 ЗАВЕТЫ ДЕПУТАТА Моё знакомство с этим человеком произошло в середине шестидесятых, через его детей, с которыми мы вместе работали. Хотя он был гораздо старше меня, мы с ним очень сдружились. Я не пропускал никакой возможности повстречаться с ним, а он доверял мне и с удовольствием со мной беседовал. Это был представительный, осанистый мудрец, с красивым русским лицом, с благородной седой шевелюрой, и с завораживающим густым баритоном. Он обладал основательными знаниями, рассудительным умом и решительной самоуверенностью, счастливо сочетавшейся с природным добродушием и врождённой вежливостью. Все эти качества просто не могли не сказаться на его положении в обществе; и действительно, к своему юбилею он немалого достиг. Родом из сибирских крестьян, он стал кадровым военным, отвоевал всю войну, был несколько раз ранен. После войны продолжал службу, учился, преподавал, дослужился до звания подполковника и «в расцвете военной карьеры» по каким-то причинам вышел в отставку. Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертацию по истории, заведовал кафедрой в одном из новосибирских Вузов. К моменту нашего знакомства уже несколько лет был депутатом Верховного Совета СССР от Новосибирской области. Его высказывания настолько впечатляли меня, что наиболее интересные из них я записывал в надежде дополнительно осмыслить и понять. Приведу некоторые из его мыслей; они дают представление об уровне интеллекта депутата шестидесятых годов и о некоторых «вечных вопросах», волнующих русского общественного деятеля и прежде, и сейчас.

О европейской цивилизации. Вот сейчас (записано в 1964г – прим. автора) появилось модное словечко – инопланетяне. Так уверяю тебя, что западные европейцы по отношению к нам, и наоборот – вот это чистые инопланетяне и есть. То есть понять нам их, также как и им нас, понять, чтобы принять духовно, внутренне – это совершенно, абсолютно невозможно! То взаимопонимание, о котором трещат сейчас политики и газеты, просто немыслимо. Во-первых, извини, но ты – технарь, не гуманитарий, тебе это осознать трудно. Но это интересно, и если будешь читать, а у тебя всё впереди, то поймёшь и заинтересуешься. Во-вторых, ты с ними не общался, да и, судя по твоей работе, вряд ли когда пообщаешься. А я в Германии, во время и после войны, и немцев, и англичан, и американцев достаточно хорошо и, можно сказать, пристрастно изучил. Да, именно пристрастно – без этого мы, русские люди, не можем вообще что-либо изучать. Так что послушай результаты моих наблюдений и мои выводы. Ну, например, есть, казалось бы, общепризнанные добродетели, такие как милосердие, соболезнование, целомудрие, благодарность, терпение.... А ведь мы с ними все эти понятия понимаем принципиально по-разному! Дада! А как? А вот как. Ну, возьмём хоть соболезнование. Для нас это – сопереживание боли, и физической, и душевной. Если сочувствуем данному конкретному человеку – нам так же, как и ему, больно и тяжело, и мы готовы на любое участие и помощь. Если не сочувствуем – мы, в лучшем случае, избежим встречи. А бывает и хуже: русский человек, если в душе не сочувствует, то это так и выражается, то есть бывает, что и похамски; а уж если сочувствует, то бывает, что и переборщит. Мы свободнее, правила приличия нам труднее прививаются: можем в случае чего и по морде съездить, и последнее отдать, а потом уж и о том, и о другом, пожалеть. У них же всё совершенно по-другому: стряслось несчастье, следовательно, должно вступить в действие правило: нужно выразить соболезнование. В этом правиле аккуратно предусмотрено всё, обучают даже процедурам выражения соболезнования. Как такового соболезнования ты можешь не испытывать, и, мало того, они считают это даже неприличным, то есть само проявление чувства; это, брат, непристойная экспрессия, она им смешна, почитается у них за невоспитанность, за дурной тон. А вот достойно, прилично выразить соболезнование по какому-то кондово-образцовому, чугунному шаблону, это необходимо, это обязательно. А о практической, человеческой помощи в этом правиле речь и вовсе не идёт. Также и по всем другим примерам: правила, правила и правила. Не

милосердие как таковое, а правила проявления милосердия; не вежливость, то есть заведомое уважение к любому человеку, а правила вежливого поведения; не целомудрие, а правила целомудренного поведения; не благодарность, а правила выражения благодарности... Ты понимаешь разницу? Эту разницу нам очень трудно понять, да и им тоже; они сами не заметили, когда и как произошла эта эволюция понятий, ну и, разумеется, никогда и ни за что её, эту эволюцию, не поймут и не признают. Что ты там внутри чувствуешь, – никого не касается, это – твои проблемы; но ты, голубь, будь добр, соблюдай общие правила приличия и поведения и работай над собой, иначе с тобой никто церемониться не будет. Всё воспитание – семья, система образования, усилия государства – всё направлено на это, то есть не на воспитание этих чувств, а на формы их проявления. Вернее даже будет так: они полагают, что дрессировка человека на форму поведения приведёт к воспитанию в нём выражаемых этой формой чувств. Всё подчинено одной цели: необходимости соблюдения правил поведения и приличия. А что там внутри в человеке – никому, в том числе и церкви, дела нет. Именно при таком подходе возможны такие совершенно дикие, вопиющие глупости, как индульгенции. И личности, отдельной, конкретной личности, это очень тяжело. Отсюда все эти неврозы, психозы, комплексы, прежде всего комплекс вины, – поди, попробуй всю жизнь ежечасно сопоставлять в себе свои личные, искренние чувства и протесты с общими казёнными ярлыками, если хочешь выбиться в люди; а для этого нужно все правила всё-таки соблюсти, и точка. Давай без обиды: о Фрейде ты и не слышал, небось, ничего? Ничего, придёт время, почитаешь, ознакомишься. Это у них кумир, психоанализом занимался, сам по себе не учёный, а так, – настырный эмпирик с могучей фантазией. Но интуицию имел огромную, и вот вслепую на это, о чём я тебе толкую, наткнулся, и, как мог, интерпретировал и расписал. Попал в самую точку! Стал всеобщим идолом, особенно в Америке. Хотели было его психотерапию привить в других, неевропейских цивилизациях – нет, не приживается ни у нас, ни у арабов, ни у индусов, ни у китайцев. Другие ценности, другая общественная среда, другие психотипы. И ты знаешь, весьма вероятно, что они выбрали правильный путь, – их уровень жизни для нас просто недосягаем. Ты просто посмотри хоть в кино на текущий исторический результат: чьи дома, товары, машины, приборы, – что бы то ни было из вещей материального мира – лучше? И все эти разговоры – догнать и перегнать, просто бессовестный вздор. Они пожертвовали многим, прежде всего, как это ни парадоксально звучит, своей личной свободой: постепенно подчинились этим правилам

поведения, и скакнули на сотню лет, а, может быть, и не на одну, вперёд нас. А мы жертвовать своим внутренним раздольем не хотим, мы довольствуемся гораздо меньшим, но зато опираемся непосредственно на истинные духовные ценности, а не на их отображения и практические преломления. Видимо, нас это устраивает больше, чем достаток и комфорт. Что при такой духовной дислокации делать? Догонять – глупость, воевать теперь нельзя, весь мир сожжём, торговать – только сырьём (а это значит идти к ним в рабство), перевоспитываться – ни нам, ни им невозможно. Никто не знает. Вам, молодым, думать и решать. О сталинских жертвах и демократии. То, что сейчас опубликовано по указанию Хрущёва – это тысячная доля всей правды. Скрывались не только человеческие зверства, но и порождавшая их общественно-политическая мораль. Десятки лет будут понемногу добавлять, но всего, до конца, не только мы, старики, но и вы не дождётесь. Потому что вершили всё это сообща огромные отряды людей, остающихся у власти и сейчас, и невозможно различить, кто из них посылал своих братьев и сестёр на смерть и в лагеря из идейных соображений, а кто – из шкурных. И они продолжают, и будут продолжать делать то же самое и впредь, скажем так, в новых рамках, и мы все им не помеха, потому что они вырастают из нас же. С другой стороны, допустить у нас все западные так называемые свободы – это будет простое обезьянничанье, и ничего, кроме анархии и развала, это не даст. Ты совсем молод, и не видел воочию то, что Пушкин назвал русским бунтом. И ведь никто к Пушкину так и не прислушался! А других предупреждений сколько было? А я видел и революцию, и войну, и нашего русского человека в этих стихиях. Скажу тебе честно: не приведи Господь! Ты даже вообразить этого не в силах! Поэтому нам нужна палка, все это понимают, но не могут никак подобрать нужную, так, чтобы и удержать от кровавой вакханалии, и дать в то же время разумную долю свободы. Одно ясно: спешить в этих делах, как это сейчас Кукурузник (Хрущёв) делает, очень опасно. Нужно медленно, продуманно, отпускать понемногу, но и не тянуть. Вот этого самого – чувства меры и методичности – самого важного в таких делах, у нас и не хватает. И вы, новая интеллигенция, должны его обрести и всем навязать. О текущем экономическом положении. Я не экономист, но мне время от времени приходят в голову мысли о

невероятности, даже сказочности того, что у нас в стране происходит: вот уж, действительно, откуда что берётся? Квартиры дают бесплатно. Лечат и в поликлиниках, и в больницах бесплатно. Хлеб, овощи, крупы, электроэнергия, газ, транспорт и многое другое – практически тоже бесплатно. Образование любого уровня – бесплатно... Конечно, квартиры маленькие, да и средний уровень жизни невелик, но повышается, пусть медленно, но ведь ползёт же! А откуда финансы, или как их там, – источники средств, откуда? Всем известно, что бесплатного ничего не бывает. Значит, что-то даёт большущий доход, – а что? Производство? Продажа сырья? Или мы всё же живём в кредит? Вот мы в нашем институте расширяем приём студентов. Это значит, мы расширяем коллектив преподавателей, свои площади, площади общежитий, столовой и прочее. Нужны деньги на стипендию, на жалованье и жильё преподавателям, на строительство, на оборудование, на практику и на командировки. Деньги, вроде бы, большие, но всё-таки смешные по сравнению с другими статьями, например, с сельским хозяйством или с военными расходами. Например, спустили на воду новый корабль или лодку подводную. Затратили огромные деньжищи, – но ведь это не всё: там полно офицеров, матросов, им надо платить, строить им жильё, содержать семью, обучать детей... А начальства в округе и в Москве сколько? Я в армии полжизни провёл, уж я-то знаю... А горючки и прочего на этот корабль? А база ремонтная, её персонал, и опять же зарплата и жильё? И так с каждым новым кораблём, лодкой, ракетой, самолётом, радиолокационной станцией, танком, базой, – ведь это же прорва! Откуда денежки на всё это берутся? И, главное, кто и как эти денежки считает? Вот у нас в обкоме денежки распределяют не из наличия, а из потребностей. Всё пораспишут, как того требуют директивы и текущий момент, потом появляется наличие, – начинается обрезание. Обрезают всех понемногу, поэтому у всех всё не достроено и не доделано, вложенные ранее деньги не работают... И так не только у нас, а по всей стране. Там, наверху, всё это понимают, а сделать ничего не могут, – всё увязло. Все пробивают свои интересы, не считаясь ни с другими, ни с общим положением. Получается, живём не по средствам, а за это со временем придётся отвечать всем миром. Мы умрём, а вам – отвечать. ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА (1960 – 1990гг.)

Ниже приводятся отдельные примеры среднемесячных заработков в 1970 1990гг. Денежные расчёты с работниками проводились следующим образом. Во второй-третьей декаде месяца выдавался аванс (примерно половина оклада), а в первой декаде следующего месяца производился окончательный расчёт за предыдущий месяц. В этом расчёте определялась с учётом аванса сумма заработанных и дополнительно полученных за месяц денег (премии, выплаты за рацпредложения, изобретения и т.д.). Из рассчитанного суммарного дохода вычитался подоходный налог (8-13%), а оставшиеся средства выплачивались по платёжной ведомости. Копии платёжных ведомостей направлялись в партком, профком и бюро комсомола; те рассылали их по своим первичным ячейкам, где собирались взносы с суммы полученных на руки средств. Партийные взносы составляли 3%, профсоюзные 1%, а комсомольские – 1,5% от фактически полученных за месяц денег. Приведенные сведения о зарплате взяты из партбилетов, т. е. точно соответствуют всем полученным на руки средствам.

1. Шуйская гармонная фабрика 1.1. Мастер цеха, затем председатель профкома. До 1975г – мастер цеха, с ноября 1975г - председатель профкома Год Среднемесячный доход и его разброс, руб. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб.

1973 131 (100-192) 1982 173 (154-269) 1974 135 (95-228) 1983 179 (154-244) 1975 152 (112-224) 1984 191 (154-274) 1976 180 (151-322) 1985 178 (154-233) 1977 177 (150-298) 1986 208 (130-386) 1978 193 (154-305) 1987 223 (175-320) 1979 180 (154-303) 1988 267 (175-396) 1980 205 (154-324) 1989 303 (230-644) 1981 205 (154-309) 1990 304 (230-753) 1.2. Инженер по технике безопасности и рационализации.

Год Среднемесячный доход и его разброс, руб. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб.

1973 141 (100-217) 1981 208 (155-336) 1974 132 (100-204) 1982 186 (145-207) 1975 143 (105-233) 1983 202 (158-290) 1976 160 (130-282) 1984 210 (158-325) 1977 161 (130-271) 1985 200 (154-267) 1978 169 (130-248) 1986 204 (150-328) 1979 174 (113-276) 1987 174 (134-273) 1980 217 (178-323) 1988 220 (150-357) 1.3. Работница механического цеха. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб.

1974 135(116-153) 1982 168(123-206) 1975 107(51-136) 1983 186(164-211) 1976 104(84-125) 1984 195(164-238) 1977 123(104-135) 1985 195(167-241) 1978 139(117-176) 1986 201(168-280) 1979 146(117-196) 1987 197(175-297) 1980 170(139-190) 1988 197(166-263) 1981 164(138-191) 2.Начальник конструкторского отдела НИИ Минсредмаша СССР, Москва Год Среднемесячный доход и его разброс, руб. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб.

1973 341 (275-517) 1982 400 (275-665) 1974 375 (275-628) 1983 406 (275-640) 1975 352 (275-605) 1984 411 (275-678) 1976 364 (275-575) 1985 400 (275-575) 1977 364 (275-597) 1986 400 (275-633) 1978 371 (275-585) 1987 428 (251-705) 1979 358 (275-509) 1988 502 (330-839) 1980 364 (275-592) 1989 534 (330-993) 1981 391 (275-632) 1990 646 (360-960)

3. Офицер Советской Армии (спецприёмка 12 ГУ МО СССР)

1969-1974 Майор, 1975-1979 Подполковник 1979-1985 Подполковник, центральный аппарат МО СССР 1986-1987 Полковник, центральный аппарат МО СССР 1987-1990 Полковник Год Суммарная месячная выплата, руб.

1973-1974 345 1975-1978 384-396 1979-1985 450 1986-1987 524 1988-1989 494-532

;Примечание. Выплаты военным морякам, в зависимости от плавсредств , были при тех же званиях выше на 50 – 70% 4. Работник завода Минсредмаша СССР, затем слушатель АНХ СССР, работник центрального аппарата.

1973 – 1975. Зам. начальника СКБ завода, Новосибирск 1975 – 1979. Главный инженер завода, Новосибирск 1979 – 1981. Слушатель АНХ СССР, Москва 1981 – 1989 Главный инженер главка Минсредмаша СССР, Москва 1990 – 1991 Нач. главка Госстандарта СССР, Москва Год Среднемесячный доход и его разброс, руб. Год Среднемесячный доход и его разброс, руб.

1973 386(314-449) 1982 462(450-520) 1974 471(364-720) 1983 456(450-520) 1975 549(300-967) 1984 493(450-690) 1976 724(128-1210) 1985 461(408-630) 1977 797(460-1262) 1986 503(403-1085) 1978 856(520-1472) 1987 509(450-900) 1979 790(520-1655) 1988 543(450-900) 1980 704(704-704) 1989 621(500-956) 1981 600(450-704) 1990 876(500-1300) ЗНАНИЕ АНГЛИЙСКОГО.

В конце 80-ых годов Минсредмаш СССР начал и успешно завершил проект по организации производства и массовой продажи аппаратов мгновенной фотографии транснациональной корпорации «Полароид». Саму идею этого проекта выдвинул и до конца «пробил» знаменитый научный и политический деятель, вице-президент Академии Наук и советник Президента СССР. Назовём его Академиком. В небольшую рабочую группу по практической реализации проекта вошло несколько чиновников Минсредмаша, я был в их числе. С американской стороны на решающую встречу из Бостона, где была расположена штабквартира корпорации «Полароид», прилетели целых два вице-президента с помощниками. После трёхдневной напряжённой работы мы подготовили проекты ключевых решений для окончательного одобрения их Академиком. Времени у американских боссов было в обрез, дата и час решающей встречи были оговорены за неделю ещё из США, до отлёта их самолёта оставалось несколько часов. Для американцев такая ситуация была вполне нормальной; очень довольные результатами работы, они предвкушали удовольствие от общения со знаменитостью. В его поддержке согласованных предложений они не сомневались. Неожиданно, уже на месте встречи, нам сообщили, что Академика вызывает сам Горбачёв, и встреча откладывается. Американцы всполошились и потребовали сообщить Академику о своих билетах, о том, что на встречу требуется всего полчаса, а также, в очень вежливых выражениях, о том, что так дела не делают. Их выслушал помощник Академика, заявивший, что он немедленно доложит всё это своему шефу. Вернувшись, он радостно сказал, что Академик по дороге в Кремль заглянет-таки сюда, но не более чем на пять минут. И призвал всех не терять ни секунды. Академик вошёл чуть не бегом, поздоровался со всеми общим поклоном и, обратившись к старшему с нашей стороны, со снисходительной улыбкой сказал, что будет для экономии времени общаться с гостями прямо на английском, а содержание беседы, уже после его уезда, доведёт до нас присутствующий здесь переводчик. И начал быстро говорить. Первым оценил ситуацию старый волк, член нашей рабочей группы, замначальника главка международных отношений, проживший в США десять лет и говоривший по-английски чуть ли не лучше, чем по-русски. Он едва заметно подмигнул мне, но ни один мускул на его каменной международной физиономии не дрогнул. Я тем временем, почуяв недоброе, пытался разобрать хоть одно слово, – звуки были чисто русскими, а слова незнакомыми. Потом заёрзали оба вице-президента, один из них прошептал

что-то переводчику; тот, повернувшись ко мне, простонал мне в самое ухо: – Слушай, выручай, ты хоть что-нибудь понимаешь? Я – ни хрена! И они тоже! Просят перевести. Думают, он по-русски говорит! Академик продолжал приветливо журчать, улыбаясь американцам, подмигивая нам, своим, энергично и изящно жестикулируя. Наконец он закончил, быстро встал, торопливо, с извиняющейся улыбкой, поклонился и, продолжая стрекотать, как райская птица, на одному ему понятном языке, исчез. Его последние слова мы поняли все. Он сказал: гуд бай! ИСТОКИ ТЕРРОРИЗМА Когда мы всем классом доучились до шестого, наш состав немного изменился: кто отстал, кто ушёл в другую школу, кто пришёл вновь. Одним из вновь пришедших был рослый, красивый мальчик, сын военного врача, отслужившего своё в Германии и получившего назначение в шуйский военный гарнизон. По-видимому, он занимал очень высокую должность, так как материальное положение их семьи волей-неволей бросалось в глаза. Мальчик носил шикарную «трофейную» одежду, какую-то особую причёску, хорошо учился и вообще был олицетворённой мечтой девчонок всей школы; но он не задавался и быстро сдружился с нами – коренными шуянами. В классе сложилась небольшая группа мальчишек, ставших неразлучными друзьями. Мы доучились вместе до окончания школы, потом поступили в разные Вузы, но летние каникулы постоянно проводили вместе в нашей любимой Шуе. В первые же летние каникулы мы узнали, что наш друг-красавец поступил в своём Вузе в секцию бокса и весьма там преуспел. При встрече на следующих зимних каникулах он, узнав, что я в своём институте тоже занимаюсь боксом, предложил мне потренироваться и в два счёта без всяких церемоний расквасил мне нос и рассёк обе губы. На вторых летних каникулах девушка, учившаяся со мной с первого класса до последнего, моя хорошая подруга, влюблённая в него до безумия, рассказала мне, что в любое время дня и ночи он затевает драки со всеми, кто подвернётся ему под руку. В Иванове, где он учился, и где среди студентов у нас была масса знакомых, рассказывали то же самое. Он затевал драки, будучи совершенно трезвым, с незнакомыми людьми любого возраста и безжалостно добивал их до потери сознания. Разговаривать об этом с нами он отказывался. Дружба начала таять. Последнее, что я о нём слышал, уже работая, было то же самое – бесконечные жестокие драки. А

разговаривающие обезьяны всё толкуют и толкуют по ящику, что истоком терроризма является социальное неравенство.

КАК ДОБЫВАЛИ ОГОНЬ В военные и послевоенные годы из-за отсутствия спичек каждый шуйский курильщик носил при себе следующий набор: – кисет с махоркой (иногда с вышитой памятной надписью), – многократно свёрнутый до размеров будущей цигарки клочок газеты, – кусок кремнистого булыжника, – кресало (например, обломок напильника), – жгут из хлопковой пряжи толщиной с палец, – металлическую гильзу, одевавшуюся на один из концов жгута, например, опиленную гильзу патрона от обычной трёхлинейки. Процесс закуривания происходил в следующем порядке. Курильщик отрывал от газеты полоску нужных размеров, насыпал на неё взятую из кисета махорку, свёртывал на свой вкус или сигарету, или «козью ножку», склеивал шов собственной слюной и вставлял самокрутку в рот. Затем доставал жгут, сдвигал гильзу, приставлял конец жгута к булыжнику и ударял по нему кресалом, высекая искры. Искры попадали на пряжу, жгут начинал тлеть. Курильщик немного раздувал огонь на жгуте, от которого потом раскуривал свою цигарку. Затем – внимание! – он тушил тлеющий конец жгута, надвигал на него гильзу и рассовывал свои курительные принадлежности по карманам. Если жгут был погашен не полностью, он продолжал тлеть и в кармане, а если его хозяин по рассеянности или по пьянке не замечал этого вовремя, загоралась одежда. По свидетельству моей мамы, работавшей в пошивочной мастерской шуйского Военторга, ремонт прогоревших галифе, кителей и особенно шинелей был самым обычным делом. КЛАД КУПЧИХИ КУКУШКИНОЙ

Одна из старых жиличек нашего коммунального двухэтажного дома на Стрелецкой улице как-то рассказала нам, что этот дом был построен задолго до революции, и принадлежал богатой купчихе Кукушкиной. Будто бы жила купчиха наверху, нижний этаж сдавала, а во флигеле была баня и жила прислуга. Как раз в это время мы сообща читали «Приключения Тома Сойера», почему и решили, что в доме наверняка есть спрятанный богатой купчихой клад. Решено было этот клад отыскать. Поразмыслив, мы решили, что клад спрятан на чердаке дома и немедленно приступили к поискам. Чердак был, действительно, очень подходящим местом для клада. Весь пересечённый кирпичными дымоходами (всего в доме было восемь печей), стойками для кровли и брёвнами поперечных креплений, он был средоточием строительных ниш, часто используемых нами для хранения самопалов, патронов, взрывчатки, пороха и других боеприпасов. Сначала поиски мы проводили втроём, с Толей и Стасиком, потом к нам в качестве контролёра присоединился мой старший брат. Когда друзьям надоело шарить голыми руками в пыльной и страшноватой темноте, им стало ясно, что клад изъяли чекисты сразу после революции. Они отступились, и я остался в одиночестве, правда, под неусыпным надзором брата, которому сама идея клада всё ещё была симпатична. Поэтому всё время, которое я проводил на чердаке, он дежурил под чердачной лестницей, разгадывая свои любимые шахматные задачки. Я решил последовательно прощупать весь периметр ниши, образованной стенами дома и наружной подшивкой под краями крыши. И вот на второй или третий день индивидуальных поисков мои исцарапанные руки наткнулись в полной темноте на маленький, лежащий под плотными слоями пыли, гладкий увесистый деревянный брусок. Брусок легко отделился от досок и при рассмотрении на свету оказался красивым, отполированным, красного дерева ящичком с аккуратным маленьким наружным крючочком, удерживающим крышку. Размером он был с небольшую, но толстую книгу. Взволнованный, всё ещё не верящий в успех, я спустился к брату; тот, ни слова не говоря, вырвал из моих чёрных рук ящичек и побежал домой; я, с рёвом, за ним. Когда я вбежал в комнату, брат, обиженно рассмеявшись, швырнул мне по столу раскрытый ящик: он был наполнен ржавыми швейными иглами. Я тоже расстроился, но ненадолго: когда находку увидела наша бабушка, она от радости... стала плясать! Иглы в нашем городке были в большом дефиците. Целый день я тёр кирпичи, а полученным порошком отчищал иголки от ржавчины. На другой день бабушка надела на мою тужурку две длинные, крест-накрест ленты, унизала их блестящими иглами и повела меня на

барахолку. Там покупатели поштучно вытаскивали иглы из лент, я считал, а бабушка получала деньги. Иглы продавались очень хорошо, и мы с бабушкой получали приличные барыши. Каждый раз после торговли мы вместе съедали сразу по два мороженых. Мороженое продавалось так: продавщица держала в одной руке приспособление с выталкивателем, предварительно устланное полоской бумаги. Другой рукой обыкновенной столовой ложкой она доставала заветную массу из 50-литрового бидона и укладывала её на выталкиватель. Когда приспособление заполнялось, она выталкивала порцию мороженого, и в бумажной обёртке подавала её покупателю. Никто из нас – ни я, ни мои приятели, ни бабушка не сомневались, что продавщица при укладке мороженого придерживает мизинцем выталкиватель, уменьшая толщину порции, – вопрос был в том, кому достанется самая толстая, самая близкая к полноценной порция этого восхитительного яства! Дело было накануне послевоенной денежной реформы 1947 года, в самые лютые для подмосковных областей времена. КНИГИ И КНИЖНИКИ Для многих людей книги были отдельной, заветной стороной жизни, бережно охраняемой от постороннего не то что вмешательства, а даже от доброжелательного участия. Истинные любители книги, не профессионалы-литераторы и около них живущие, а «русские мечтатели» – учёные, производственники, военные, учителя, врачи, селяне, школьники и студенты – предавались этой страсти в свободное время совершенно беззаветно. Они не ходили на казённые диспуты и литературные конференции, не зудели на кухнях, а если и желали обсудить с кем-то свои впечатления, то выбирали для этого самого сокровенного друга или любимого человека. Чтение было для них делом деликатным, сугубо личным и по своему духовному статусу приближалось к вере, возможно, компенсируя усилия власти по её вытеснению и преследованию. Аналогия с верой возникает также потому, что наряду с эстетическим удовлетворением книга обеспечивала абсолютную возможность свободно «убежать» от действительности в другой мир. Такая возможность хорошо резонировала с теми нюансами нашего национального нрава, которые интуитивно отталкивают нас от грубой необходимости прямых, порой беззастенчивых действий, и увлекают нас в мир воображаемый, возвышенный. Можно, конечно, засучить рукава и

работать по преобразованию жизни к лучшему; а можно без всяких затрат сил и энергии погрузиться в уже готовый, кем-то придуманный прекрасный мир и жить в нём, мирясь с неустроенностью и несправедливостью реальной действительности. Тем более что в книжном океане без какихлибо забот и усилий можно найти любой милый твоему сердцу мир, полностью соответствующий самым изощрённым и интимным запросам. Такого рода искушённый русский читатель извлекал из книги всё (а иногда даже чуть более), что вложил в неё автор, но ничего не переносил в свою жизненную практику, оставляя приобретённые знания в той части своего сознания, которая жила отдельной, книжной жизнью, никак не связанной с действительностью. Я знавал многих людей, которые, будучи настоящими интеллектуалами и литературными эрудитами, в повседневной жизни оставались совершенно недееспособными, беспомощными и беззащитными. Своё утешение они находили в недоступном для других, личностном, сложном и бескрайнем, воображаемом книжном мире. Там же они самым решительным образом утверждали свой протест и своё торжество над грубыми реалиями. Параллельно с этими подвижниками процветал другой, не менее многочисленный, вид книжников. В своей основе он как бы вывелся из упомянутых «мечтателей», но любовь его к содержанию книг по разным причинам переросла в страсть их собирательства. Они, когда-то в юности испытав благодатное литературное потрясение, навечно пленившее их души, видели в книгах огромную духовную ценность и собирали их с таким ожесточением, что на чтение книг... у них не оставалось времени. Самые высоко парящие из них хорошо ориентировались в именах авторов, новейших литературных направлениях, названиях издательств, вовсе не утруждая себя чтением добытых «с кровью» книг, либо откладывая их прочтение «на потом». Как истинные Скупые Рыцари, они только в особых случаях и только для избранных открывали свои книжные шкафы и жадно и гордо созерцали бесчисленные тома. Они мгновенно находили ту или иную книгу, нежно лаская её ладонями и безошибочно раскрывая на тех страницах или репродукциях, которые подтверждали её редкость и ценность. Напротив, самые простые из них не брали книг в руки вообще, но тщательно следили за тем, чтобы все тома были выстроены на красивых полках и в шикарных шкафах строго по номерам, и чтобы переплёты у этих томов были солидными и красивыми. Наличие книг в квартире считалось необходимым признаком хорошего интерьера. Наконец, третья категория книжников, самая немногочисленная и самая активная, занималась книгообеспечением, то есть книжным бизнесом. По

роду своей внеслужебной деятельности они относились к Единоличникам (см.). На всех предприятиях были партийно-профсоюзные активисты, занимавшиеся оформлением подписки на газеты, журналы и книги (подписные издания). Ни газет (кроме «Правды»), ни журналов (кроме «Коммуниста»), ни тем более книг, которые были по ценам доступны каждому (см. «Сколько стоили книги?»), не хватало. Люди, занимающиеся распределением книг – подпиской, продажей в книжных магазинах и ларьках – сидели на денежных мешках. И «мечтатели», и «собиратели» готовы были заплатить за нужную книгу втридорога, или ответить услугой на услугу, или сделать и то, и другое. Интересно, что среди этой категории нередко встречались также выходцы из «мечтателей», настоящие книжные эрудиты – они понимали истинную ценность содержания той или иной книги и запрашивали иногда не то что втридорога, а гораздо больше. На «несанкционированных» книжных толкучках, а они были не только в Москве, но и во многих других городах, все разновидности книжников представали во всём своём великолепном разнообразии, являя всевозможные образцы человеческих характеров и страстей. КОМИССИИ Важной составляющей повседневной жизни заводов, институтов и целых ведомств были регулярные (плановые) комиссии. Систематически проверялось всё: научно-производственная, финансовая, бухгалтерская, экологическая и все другие виды деятельности; профкомы проверялись ЦК профсоюза, а парткомы – райкомами, горкомами и обкомами. Комиссии по проверке экономических направлений, как правило, были немногочисленны по составу и работали без особого шума; напротив, комиссии по проверке техники безопасности, качества выпускаемой продукции были весьма многочисленны и на свои заседания приглашали чуть ли не всех начальников цехов, отделов и руководителей служб. Работа любой плановой комиссии содержала два основных аспекта. Первый и основной – выполнить заранее подготовленный перечень проверок, дать оценку работы по определённому направлению и подготовить, оформить и подписать отчётный документ. Проект отчётного документа (так называемая «рыба») обычно составлялся проверяемым предприятием и вручался комиссии непосредственно по прибытии. Все дальнейшие усилия сводились со стороны членов комиссии к изменению текста по результатам проверок, а со стороны проверяемых – к его

сохранению. Как правило, каждому члену комиссии вручалась именная папка, в которой, кроме проекта решения и справочных материалов, находились программа работы, а нередко и специально изготовленные памятные значки и даже медали. Второй аспект (то, что теперь называется культурной программой) предусматривал организацию эффективного отдыха комиссии после напряжённого трудового дня. Все члены комиссии воспринимали своё участие в этих «мероприятиях» как нечто само собой разумеющееся, даже обязательное, как узаконенный «передых» от основного труда. Помимо обязательных пирушек при встрече и финале – подписании акта, этот аспект содержал посещение театров, баз отдыха, подсобных хозяйств и даже рыбалку. При этом объект проверки был заинтересован в максимальной напряжённости отдыха, чтобы у комиссии было меньше времени и сил на основную работу. Обе стороны это понимали и разумный компромисс, как правило, торжествовал. Случались и курьёзы. Однажды два замдиректора по капстроительству самых крупных заводов минсредмашевского куста, весьма бывалые люди, решили встретить незнакомого ревизора Минфина СССР трёхчасовым круизом по Оби, с речными видами Новосибирска. Тот по прибытии с удовольствием согласился; тем более, сообщил он, что в этом городе давненько не бывал. Прямо из аэропорта они отправились в центр города, на поджидавший под парами катер, разумеется, с буфетом. Как ни бились строители с ревизором, он оказался совершенно непьющим, но понимающим: восторгаясь сибирскими просторами, он, не притрагиваясь к спиртному, как следует перекусил, и предложил коллегам не смущаться и расслабиться. В результате измотанные подготовкой к встрече и стойкостью гостя бедолаги перебрали. Ревизор, оказавшийся человеком с чувством хорошего административного юмора, попросил капитана пришвартоваться на непредусмотренной программой встречи пристани и коварно развёз их по домам на такси за свой счёт. Денежные расходы на культурную программу комиссии извлекались из казны особым образом. Поскольку статья «представительские расходы» либо отсутствовала, либо была слишком скудной, по всем правилам оформлялись документы на премирование тех работников предприятия, подразделения которых соответствовали профилю комиссии. Они получали премию, оставляли себе незначительные суммы на компенсацию роста партийных и профсоюзных взносов и отдавали её в общий фонд, смета расходов которого составлялась на основании заранее подготовленной программы.

ЛИГРЫЛЫ (УЧЁНЫЕ ВЫПИВАЮТ) • Сейчас невозможно определить, когда и где впервые появился этот популярный термин, позволяющий привести к общему знаменателю количество выпитого (или планируемого к выпивке) разнообразного спиртного. Однако в Минсредмаше СССР на пальму первенства в изобретении этого показателя и его названия претендовали учёные Челябинска-70 – большого закрытого города, в котором проводились разработки ядерных боеприпасов. Ныне этому городу присвоено новое имя – Снежинск. Во «времена застоя» в городе жили и работали многие тысячи учёных, инженеров, рабочих, врачей, учителей, торговых работников, военных, строителей, – как и в любом другом городе. Однако местный уклад жизни, подходы к труду, досугу и, в частности, к выпивке, предопределяли учёные. Несмотря на игривую грубость, слово «лигрыл» является наименованием обоснованной единицы измерения. Оно сконструировано на основе научного обобщения количества и крепости выпитого; состоит из трёх основополагающих понятий, цифровые выражения которых следует перемножить при расчёте количества потреблённого спиртного: литр, градус, рыло. Так, полулитровая бутылка водки содержит 0,5 литра напитка крепостью 40 градусов. Если она выпита одним человеком, то количество потреблённых «на одно рыло» лигрылов равно 0,5 х 40 х 1 = 20 лигрылов; если двумя, то оно составляет 0,25 х 40 х 1 = 10 лигрылов. Соответственно, выпитая одним человеком бутылка портвейна составляет 0,75(объём в литрах) х 17(градусов крепости) х 1(рыло) = 12,75 лигрылов. Одна кружка пива содержит 2-3 лигрыла. И так далее. Средняя норма разовой выпивки на одного мужчину составляет, как показано выше, 20 лигрылов. Для женщин можно принять вдвое или втрое меньшую норму. Эти исходные данные позволяют рассчитать объёмы закупок спиртного на планируемое мероприятие, если известны его участники. Эти же данные помогут объективно, в цифровом измерении, подвести итоги вчерашнему дню (вечеру) при утреннем разборе полётов. Личные особенности человека и «эффект ерша» этот универсальный показатель не учитывал, предстояли дополнительные углублённые исследования; в какой они стадии? Уцелевшие учёные-патриоты города Снежинска, отзовитесь!

• Свердловский аэропорт Кольцово, солнечный зимний полдень. Среди кипящей каши из машин, автобусов и людей стоит наш «рафик»: здесь определён пункт сбора, из которого участники Научно-технического совета организованно выедут в крупный закрытый город на севере свердловской области. Москвичи и новосибирцы уже прилетели и ждут в «рафике» представителей Челябинска-70, которые должны прибыть к пункту сбора своей машиной. Пассажиры «рафика» оглядывают площадь и замечают колоритную личность с пронзительными глазами и грозными чёрными усами; двое сопровождающих показывают ему на наш «рафик», после чего вся группа двигается в нашу сторону. Это – Главный конструктор, важная фигура, человек с множеством обязанностей, заслуг, степеней и званий. В «рафике» слышится ряд привычных команд, после которых в руках сидящих у входа появляются две тарелочки: на одной из них – полный гранёный стакан водки и разрезанный вдоль солёный огурец, на другой – бутерброды. Тем временем рядом с «рафиком» случайно выбирает место для обзора площади здоровенный молодой милиционер. Главный, не спеша, подходит к машине, распахивает дверь, видит протянутое навстречу угощение. Нимало не смутившись, подзывает милиционера и... предлагает ему выпить-закусить. Тот растерянно заглядывает внутрь и смущённо отказывается от угощения, нутром чуя, что нарвался на какое-то начальство. Главный, прижав милиционера к открытой дверце «рафика», отдаёт короткие указания: – Это тебе не угощение, братец, это – приказ. Так что не мямлить и время не тянуть. Давай, давай. Вот так. Закусить. Огурца мне немного оставить. Бутерброды все забрать. Всё. Благодарю за службу. Будем рекомендовать. Свободен. Мне немного поменьше налейте (выпивает, хрустит огурцом). Здравствуйте всем – теперь войти можно?

• Утренняя давка в буфете московской ведомственной гостиницы. Многие из стоящих, жующих и снующих вокруг прибыли на одно и то же важное закрытое заседание, назначенное в Министерстве на 10 часов утра. Подходит наша очередь, – я стою с Большим Человеком, главой уральских разработчиков изделия, которое на нашем заводе осваивается и идёт с большим скрипом. Сегодня он докладчик, а я оппонент. На опротивевшей за много лет витрине – вечные сосиски в пластиковой оболочке, зелёный горошек, лечо, кефир. Он заказывает буфетчице сосиски с лечо, кефир и чай.

– Ещё чаю моего, пожалуйста, ты, Зина, знаешь, как вчера вечером, покрепче. Два стакана, тонких, полных, и чтобы в подстаканниках. Чай у нас в буфете обычно наливают сами посетители в мутноватые гранёные стаканы из самовара, стоящего у стойки на залитом водой подносе. Она же приносит ему чай из подсобки, действительно, в тонких стаканах и в подстаканниках. Наблюдая, как он расплачивается, понимаю, что это за чай. Усаживаясь к нему со своими сосисками, тревожно спрашиваю: – Ты что, забыл, кому сейчас докладывать будешь?

– Да нет, не забыл, не волнуйся. А коньяк этот хорош! Посмотри-ка на свет: золото, червонное золото! Мозги он прочищает потрясающе, и запаха от него никакого нет. Так что пей, – второй-то стакан я для тебя взял... Ну, не хочешь весь – отпей сколько можешь, я уж на себя грех возьму, не оставлять же такое золото! Читай Даля: чарка вина прибавит ума! А вкусто, вкус-то каков! Через час все, словно завороженные, слушали его доклад, который звучал ясно, спокойно и твёрдо. И содержание, и общий тон этого доклада предотвращали, казалось, неминуемые взаимные обвинения и склоки. В таком же жизнеутверждающем ключе прошли обсуждение и принятие решений. Никому и в голову не пришла мысль о том, что доклад, задавший деловой и спокойный тон обсуждения тяжёлого вопроса, сдобрен двумя тонкими стаканами выдержанного коньяка.

• Специальный представитель секретного НИИ прибыл в Ташкент, на крупный завод электронной техники, где по заказу Минсредмаша были разработаны и изготовлены первые образцы полупроводниковых приборов спецназначения. Жара стояла даже для старожилов невыносимая. Спецпредставитель имел по-военному чёткое задание – получить приборы, сопроводительные документы и срочно, обратным рейсом, доставить их в Москву. У трапа самолёта его встречала машина, так что уже через час он всё проверил, подписал документы о получении приборов и бережно разместил в одном внутреннем кармане пиджака небольшую коробку, а в другом – бумаги. До отлёта обратного рейса оставалось два с половиной часа; как водится, дорогого гостя пригласили в столовую перекусить. Там, в отдельном кабинете с коврами и импортным кондиционером, в те времена большой редкостью, ему был предложен добротный заводской обед. В честь действительно важного для завода события из холодильника была извлечена бутылка замороженного шампанского. Однако

спецпредставитель от шампанского наотрез отказался: – Извините, этого я не могу, – язва желудка. Нам, язвенникам, врачи если и разрешают, то только водку, а лучше – немного спирта. Где-где, а уж на заводе электронной техники спирта хватало, и через минуту на столе стояли две красивые лабораторные колбы из тонкого стекла: одна с ректификатом высшей очистки, другая, как водится, с ледяной водой. Правда, гостя предупредили о коварстве местной жары, сухой, выкачивающей из человека влагу и тем усиливающей действие алкоголя. За что спецпредставитель благодушно поблагодарил и сказал: – Не беспокойтесь, я себя знаю. И что везу, тоже знаю. Водой гость пренебрёг, налив себе (в промышленности спирт каждый наливает сам, по потребности) полстаканчика чистого. Все поздравили друг друга, чокнулись и приступили к обеду. Во время обеда гость предложил тост за коллектив завода, ему ответили тостом за коллектив заказчика, затем все вместе выпили за будущую премию. При каждом тосте он повторял: – Будьте спокойны, я себя знаю. И что везу, тоже знаю. Вышли из прохладного кабинета на жару. Спецпредставитель бодро прошёл какие-то двести метров до машины, простился с остающимися, уселся вместе с провожающими и... мгновенно уснул. По дороге в аэропорт в духоте машины его окончательно развезло. Во сне он держал свои руки на груди, как бы контролируя сохранность груза. У самолёта он довольно скоро очнулся и попросил довести его до трапа, повторив, в какой уже раз, что всё в порядке и что он себя знает. Тем временем посадка на рейс закончилась. К трапу он шёл, положив руки на плечи двух провожающих. Третий провожающий сразу побежал в администрацию аэропорта – объясняться и задерживать вылет. Шофер-узбек с детской восторженной улыбкой наблюдал за шествием. Когда гостя подвели к трапу, спецпредставитель скомандовал: – Пускайте! И, не дотянувшись до поручней, сразу же рухнул на ступени трапа, повредив себе лицо. Окровавленного раненого отстранили, задержавшийся трап укатил к другому самолёту, и в этот момент командир корабля получил категорическую команду: пьяного пассажира взять на борт, как выполняющего важное правительственное задание. Командир корабля затребовал трап. Свободных трапов не было, и ждать их пришлось бы долго. Командир лично сбросил вниз верёвочную лестницу. Когда спецпредставителя со скрещенными на груди руками привязывали к этой лестнице, он вновь подтвердил, что всё в полном порядке и что он себя знает. И действительно, важный груз был доставлен по намеченному

графику, без отклонений.

• На Пятницкой улице Москвы, почти напротив станции метро Новокузнецкая, работала двухэтажная шашлычная, очень популярная среди «приезжих-атомщиков», т.е. командированных в Минсредмаш. Располагалась она по дороге из Министерства в ведомственную гостиницу, готовили там хорошо и недорого, ели сидя. На первом этаже размещались раздача, касса и часть столиков; на втором – также столики и стойка, где продавалось вино. Несмотря на развешенные повсеместно объявления, распитие принесённого с собой спиртного не возбранялось, если оно проходило прилично и без лишнего шума. Здание это и характер его использования сохранились и сейчас. Ярким летним днём, часов около трёх пополудни мы с научными работниками одного из уральских НИИ покинули здание Министерства с ощущением большой удачи (был решён важный вопрос) и здорового командировочного голода. Обедать в министерской столовой мы не стали, решив, что доведём дело до конца, а потом уж отметим успех в шашлычной на Пятницкой. Этому решению способствовало также услышанное на ходу сообщение главковских работников о выходе очередного антиалкогольного постановления партии и правительства. Решения такого рода принимались высшими партийными и государственными властями систематически, но характер их был в основном увещевательный, нерадикальный, до знаменитого горбачёвского «удара в штангу» было ещё далеко. В этот раз, помнится, помимо разъяснительной работы о вреде пьянства, предусматривалось ограничение времени продажи спиртного и ужесточение наказаний лиц, распивающих его в неположенных местах. Купив на выходе из Министерства газеты, мы устремились в шашлычную, благо хода туда было пять минут. Прихватив по дороге четыре бутылки водки (две «на сейчас» и две на вечер, а было нас четверо), мы вошли в шашлычную и разделились: двое встали в очередь на раздачу, а двое, прихватив водочку, поднялись наверх занимать столик. Набрав два полных подноса закусок и шашлыков, мы с товарищем поднялись наверх и замерли в конце лестницы: в довольно большом помещении стояла полная тишина. Один из наших – высокий, стройный мужчина средних лет – стоял за чистеньким столиком, на котором лежала аккуратная стопочка газет. Второй со строгим видом ассистента сидел рядом. Стоящий громовым, металлическим голосом читал постановление по газете, время от времени сурово оглядывая

напрягшихся посетителей. Руководитель научно-исследовательского подразделения, кандидат физико-математических наук, он и впрямь обладал внешностью и голосом работника «соответствующих органов», каковым представился публике. Все перестали жевать, разговаривать и внимательно слушали. Некоторые были смущены: в сумках и портфелях у их ног находились открытые бутылки, на столах – стаканы из-под компота с разлитым спиртным. Закончив читать, он сделал внушительную паузу, ещё раз тяжёлым взглядом оглядел вконец растерянную публику и вдруг грозно рявкнул уже на нас, застывших на лестнице: – А вы что стоите? Стаканы принесли? Мы, замирая от смеха, но, стараясь «держать марку», молча кивнули, поставили на наш столик подносы. Он, оставаясь неумолимо суровым, в полной тишине достал из-под стола уже открытую бутылку водки, разлил её на четверых и с неожиданно доброй улыбкой, с деланным грузинским акцентом негромко и проникновенно сказал: – Так выпьем же за это правильное постановление, товарищи! Зал несколько мгновений молчал; понемногу все начали хохотать и даже аплодировать за острый розыгрыш. Все наши четыре бутылки были мгновенно выпиты: выпили даже те, кто выпивать не собирались и пришли просто перекусить. Одна дама с разрешения своего кавалера даже поцеловала нашего шутника.

• Это была одна из самых весёлых, добрых, задушевных мужских вечеринок в моей жизни. В закрытом городе целую неделю работала большая комиссия по приёмке документации на новое изделие. Как всегда, по сто раз переругались, перемирились, нашли компромиссные решения, выторговали понемногу каждый для себя, и вот случилось главное: акт подписан, и даже без «особых мнений». Общее облегчение вдвойне усилилось заменой позднего обеда на приватный ранний ужин (за счёт принимающих!) в уютном банкетном зальчике. Около семи вечера нас, довольных, сытых и слегка захмелевших, доставляют в центр города. Можно прогуляться, отдохнуть и отоспаться. Но не тут-то было: все устремляются в магазин, чтобы успеть «забронировать вечер». После того, как спиртное и закуски закуплены и разнесены по номерам гостиницы, все отправляются на неспешную прогулку. Не случайно маршрут прогулки пересекается с пивным баром. После нарушения старого, доброго правила очерёдности приёма пива и водки компания

раскалывается: кто приглашён в гости, кто рвётся на танцы, кто хочет передохнуть в гостинице. Толчком к необычной вечеринке послужил интерьер моего номера: это была довольно большая комната, в которой кровать стояла на некотором возвышении и отгораживалась раздвигающимися в стороны шторами. В другой части комнаты располагались диван, кресла, стулья, столик. Один из провожавших меня местных «комиссионеров» задумчиво уставился на кровать, шагнул на подиум, задёрнул шторы, повернулся к нам и попросил сдвинуть кресла и стулья так, чтобы они образовали подобие зрительного зала. Затем скрылся за шторами, высунул наружу между ними своё лицо и объявил вечер самодеятельности. Позвонили всем, кто остался в гостинице. Гости начали понемногу собираться. Одного доставили из соседнего номера, заснувшим в уютном кресле; кресло с телом подняли на подиум, расположив справа от центра. Зампред комиссии, полковник, сходил в свой номер, принёс форменную фуражку и одел её на спящего. Сам же сел на подиуме слева, объявил себя жюри и потребовал сосредоточить на стоящем рядом столике всё принесённое спиртное; положил рядом бумагу и карандаш, поставил стакан – фиксировать баллы и наливать за выступления. Всех попросили выступить с воспоминаниями о своих же детских выступлениях. Первый долго не появлялся из-за занавеса, потом возник перед нами в белых трусах, белой рубашке с засученными рукавами и в красном галстуке. Удерживая руку в пионерском салюте, он басом спел один куплет «Взвейтесь огнями, синие ночи...» и два куплета «Мурки». Второй появился в чалме из моего полотенца и показал несколько фокусов с носовыми платками и игральными картами. Третий за занавес не прятался, – он с ходу объявил, что вместе со своим спящим другом исполнит лучшую сцену из «Пиковой дамы», ту самую, в спальне графини. Он споёт партию Германа, а друг сыграет старуху. Снял со спящего военную фуражку, одел на себя, повязал «графине» какой-то платочек, встал на колени и хорошо поставленным голосом пропел своё страстное обращение. При этом он без конца теребил ватные ноги и руки своего сонного друга, чем довёл зрителей до колик, а в конце своего номера натурально зарыдал и поцеловал его взасос. Тот так и не проснулся. Почти все, кто имел маленьких детей или внуков, прочувствованно читали детские стихи и даже спели песенки из мультфильмов. Под занавес трое бывших физкультурников решили изобразить из своих тел живую пирамиду, упали, оборвали штору и опрокинули столик с бутылками. Впрочем, спиртное уже кончилось.

МОИ РОДНЫЕ О ВОЙНЕ. Светлой памяти дед моей жены, Алексей Тартин, крестьянин из села Хотеново, что близ Васильевского, был участником четырёх войн: Первой мировой, Гражданской, Финской и Великой Отечественной. Так сложилось, что много времени мы прожили вместе с ним и с бабушкой в одной квартире. Когда же жили врозь, мы не упускали возможности повстречаться и пообщаться – мы их очень любили. Несколько раз я спрашивал деда, – что из всех этих войн запомнилось ему наиболее ярко? В ответ он рассказывал то один, то другой эпизод, но почти каждый раз заканчивал словами: – Вот, помню, выбили мы фрицев зимой из большого села. Вошли. Вокруг огонь, вонище, гарь, дымище! А ребятишки с высоченной ледяной горки – и-их! – на мёртвых немцах катаются! Помогали в одно место трупы собирать. Уж больно много фрицев там, на горе, мы при артподготовке ухлопали. Никогда такого катания с гор не видывал! Если при этом рассказе присутствовал его сын Константин, прошедший всю войну рядовым, шофёром, до самого Берлина, он непременно дополнял воспоминания отца не менее жутким рассказом: – В Румынии наш полк отправили на роздых и пополнение. Командир разведроты, майор, вместе со своими ребятами быстренько выменяли у каких-то цыган канистру со спиртным. Сразу же попробовали – вроде, зелёное (шуйское название водки), выпили как следует, и все, – а их было девять человек – отравились. Привезли их в одну избу, положили на пол в ряд, вызвали из медсанбата, но поздно: начали сразу помирать. Майор лежал справа последним, а первыми умерли трое слева, будто по порядку, как лежали. Майор был ещё в сознании, приподнялся немного, да как захохочет! «Уу – говорит, – вон до меня ещё сколько осталось! Ещё поживём!» Все померли. А цыган этих как ветром сдуло. МОСКОВСКИЙ «СЭЛФ-МЭЙД-МЭН»

Вся жизнь этого человека (далее – Сын) явилась результатом умелого применения набора методов и средств, соответствующих быту и нравам того времени и в полной мере использованных его Отцом для программирования достойного будущего своего Сына. Этот универсальный инструментарий позволил не предсказать с какой-то вероятностью, а сделать, осуществить на практике вполне определённую карьеру, все шаги которой были намечены вместе с обеспечивающими мероприятиями в то время, когда Сыну не исполнилось и пятнадцати лет. История, надо сказать, просто фантастическая. Во все времена власть имущие тем или иным образом использовали своё положение для обеспечения светлого будущего своих детей. Несомненно, что подобные (возможно, не столь детальные и педантичные) планы претворялись в жизнь с библейских времён; однако, как правило, успех достигался за счёт прямого, официального наследования либо власти, либо капитала, либо того и другого. Поскольку в нашем случае ничего этого не могло быть по определению, залогом успеха послужили лишь организационный гений исполнителя-Отца и его глубокое понимание и освоение среды обитания. Тот конкретный пример, который я привожу, настолько совершенен по замыслу и исполнению, что вполне заслуживает эпитета «образцовый», а состоялся он в Москве; потому-то я, следуя своему обещанию ни на шаг не отступать от фактов в этой книге, и связал его название со столицей. Справедливости ради должен высказать своё мнение о том, что осуществлять подобные проекты где-нибудь в провинции было гораздо легче - ведь в Москве удельный вес влиятельных персон на душу населения повышен и поэтому свобода маневра ограничена. Мой герой родился перед самым началом войны. Отец его, комсомольский работник, был призван в сорок первом году, воевал, дошёл до Берлина замполитом полка и после войны продолжил службу в Главном политуправлении армии и флота (ГЛАВПУ). В середине семидесятых годов переведен из ГЛАВПУ в особое учреждение, занимавшееся поставками оружия заграницу. Умер в начале восьмидесятых через год после выхода на пенсию по состоянию здоровья. Это был умный, опытный и знающий себе цену человек. Знало ему цену и руководство, которое не обидело его ни наградами, ни почётными званиями, ни житейскими благами. У него была достойная жена и двое детей: Сын, мой хороший знакомый, и дочь, родившаяся через положенный срок после его возвращения с войны. Примерно за полгода до своей смерти он рассказал мне поразительную историю о том, как спланировал и осуществил жизненный путь своего единственного Сына. Для рассказа потребовалось несколько долгих

вечеров в уютном кабинете его огромной респектабельной квартиры Когда Сыну исполнилось четырнадцать лет, Отцу стало очевидно, что тот унаследовал от него не только внешность, но и характер, и склад ума. Всё это было для Отца чрезвычайно важно, так как задуманное ещё во время войны дело его жизни зависело от того, чьи основные черты передадутся Сыну – его ли, отцовские, или от других, более ранних предков, о которых он ничего не знал. Утвердившись в желаемом, Отец взял загодя подготовленную папку с документами, бланк обыкновенной анкеты и ... полностью его заполнил. Он аккуратно вписал фамилию, имя, отчество Сына, дату и место его рождения, школу, в которой тот учился, дату окончания этой школы (с золотой медалью), дату поступления в конкретный институт и получения диплома (с отличием) по конкретной специальности, перечень мест работы. Он не пропустил ни дат вступления в комсомол и партию, ни женитьбы в определённое время, ни даже девичьей фамилии будущей жены. Он указал даты защиты кандидатской и докторской диссертаций, перечень правительственных наград, степень знания английского языка и даже количества детей, своих будущих внуков. Все эти данные Отец извлёк из своей заветной папки, над которой работал около года. У Отца, кроме огромного круга приятелей, знакомых, нужных людей со связями, было несколько надёжных, проверенных друзей, из которых он выбрал одного, кстати, также военного. Теперь уже вдвоём они окончательно отработали содержание анкеты, сделав при этом совместные семейные, историко-политические и социально-экономические прогнозы. В процессе этой работы они предрешили судьбу дочери друга, согласившись сделать всё для того, чтобы их дети поженились за год до окончания Сыном института. Сначала они ответили на самые сложные вопросы (приводятся лишь отдельные примеры). Вопросы Ответы 1. Кем он должен стать – военным или штатским? Штатским, но с военной закваской и с военными связями.

2. Какую карьеру он должен избрать – дипломата, учёного, хозяйственника? Учёного с переходом на должность директора крупного оборонного НИИ.

3.В какой области науки он будет работать? Разработка перспективных видов вооружений 4.Какой Вуз Москвы готовит лучших специалистов по вооружениям? Внести в анкету 5. Кто ректор Вуза (см. п.4)? Будет ли он ректором в 1958-1963гг? Кому он непосредственно подчиняется? Установить контакт и постоянный контроль

до 1963г. Обеспечить его ректорство до 1963г 6. Какие НИИ по вооружениям будут наиболее важными в 1963-1967гг? Выбрать и внести в анкету 7. Кто будет директором НИИ (см. п.6) в 1967г? Какой главк, зам. министра, министр курирует этот НИИ? Установить контакты и постоянный контроль. Не буду перечислять всех продуманных вопросов и ответов; скажу лишь, что на их формулирование, проработку и разработку способов отслеживания ушли годы упорного труда. Венцом этого труда явилась новая объёмистая папка – развёрнутое приложение к «опережающей» анкете на двух листах. В папке можно было найти и обычные анкеты (досье) – например, директора школы, в которой учился Сын, ректора Вуза, в который он должен поступить через три года, а заодно и досье-анкеты их кадровиков и перспективных замов, и многие другие. Над составлением этой папки трудились, сами того не ведая, десятки людей; материалы незаметно собирались Отцом по отдельным каналам с использованием личных связей в партийных, хозяйственных кругах и в «органах». Были собраны подробные досье людей, которым предстояло встретить на своём жизненном пути одного и того же человека, о существовании которого они даже не подозревали; точно рассчитанный рикошет от каждой встречи образовывал тот или иной отрезок жизненного пути этого человека – Сына. Окончательно отработанная анкета предусматривала следующие этапы карьеры Сына: школа с медалью, институт, диплом с отличием, призыв в КГБ и служба там в течение трёх-четырёх лет, далее – работа в одном из известнейших оборонных НИИ младшим научным сотрудником, начальником лаборатории, отдела, зав. сектором, зам. директора по науке, и, наконец, директором. На работу в НИИ до этого этапа отводилось 14лет. Сын должен был уволиться из КГБ и поступить на работу в НИИ в 1967г и стать его директором в 1981г, когда ему исполнится 41год. Защита кандидатской диссертации планировалась на 1973г, докторской – на 1980г. Трёхлетний зигзаг на службу в КГБ планировался для приобретения дополнительной, мощной поддержки на протяжении всей жизни – Отец хорошо знал, что однажды послуживший в этом ведомстве не разрывает с ним связи и может рассчитывать на помощь до самой смерти. В основу реализации конкретных запланированных шагов (очередное повышение по службе, награды, защиты и т.д.) закладывались два метода: -- Прямой контакт с непосредственным руководителем, в компетенцию которого входит решение вопроса. Контакт осуществляется на основе услуг, в которых нуждается этот руководитель (наиболее предпочтительный с точки зрения Отца метод).

-- Опосредованное влияние на этого руководителя через его начальство, которому также оказываются (и, по возможности, неназойливо навязываются) те или иные услуги. Весной 1986 года я был церемонно и в то же время сердечно приглашён на сорокапятилетний юбилей моего старого знакомого, директора крупного оборонного НИИ. Банкет состоялся днём в старом, достойном ресторане, который так любил его покойный Отец. Торжество прошло без сучка и задоринки: были хвалебные тосты, поздравительные адреса, подарки, шаловливые розыгрыши, танцы и песни. Под конец празднования Сын пригласил меня и нескольких близких знакомых задержаться и завершить этот день приватной неофициальной пирушкой в отдельном, маленьком зальчике. Там Сын сразу же обратился к нам с «последним на сегодня» тостом, призывающим прекратить казённые славословия в его адрес и просто оглянуться на прожитые годы, вспомнить «основные вехи» и воздать должное энергии и упорству всех присутствующих: – Все, кто остались в этом узком кругу, – сказал он, – обладают одним общим свойством: то, чего они достигли, они своими руками, своей головой, своими бессонными ночами завоевали у жизни. Самостоятельно, попросту говоря – без блата. Когда я выслушивал в свой адрес все эти выспренние тосты и во многом льстивые похвалы, я успокаивал себя тем, что все мои достижения, все эти диссертации, открытия, изобретения, наконец, шаги по служебной лестнице, я действительно сделал сам, своим интеллектом, своим трудом. Так же все здесь присутствующие сделали свои недюжинные карьеры. Мы сделали сами себя, и поэтому я предлагаю последний сегодня тост: за нас, за тех, кто сам сделал свою жизнь! НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ СОБЛАЗН В средние века порох уравнял силачей и тщедушных; в новейшей истории количество и качество военных машин и их систем стали играть решающую роль в выживании государств. Миллионы полуголодных детей и подростков, дружно ходивших в городские и деревенские школы, а в свободное время разнообразными способами (от работ на своих участках до мелкого воровства) добывавшими свой кусок хлеба в послевоенные годы и знать не знали, что верховные власти страны давно и тщательно работают над их будущим. Под будущим подразумевалось выживание огромного государства в

условиях новой эры послевоенного мира, осознавшего первостепенное значение науки и техники как средств вооружённой борьбы. Эры, при которой число бойцов, способных врукопашную вцепиться противнику в глотку, ничего не решает. Весь ход и многозначительный завершающий атомный аккорд второй мировой войны воочию показали всему миру то, что уже давно знали мировые военные стратеги: войны окопов, войны штыковых, артиллерийских, танковых и даже авиационных атак – это не войны, а тактика локальных вооружённых конфликтов. В мировых же конфликтах Победителем будет тот, кто сможет воевать на расстоянии, без какой-либо линии фронта. Когда противников разделяют тысячи вёрст; когда они не могут посмотреть друг другу в глаза; когда бесконечное мужество и стальная воля бессильны перед неодушевлёнными и неумолимыми запрограммированными механизмами, бесстрастно отсчитывающими последние мгновения жизни. А в таких условиях русская армия теряла своё главное преимущество: безусловную способность побеждать в рукопашном бою, будь то штыковая, танковая, воздушная или морская схватка. Главными направлениями развития вооружений уже тогда стали ядерное оружие и средства его доставки. И главной проблемой их создания была подготовка сотен тысяч специалистов, которые смогли бы разработать и изготовить новые виды оружия и при необходимости (а в ней тогда никто не сомневался) правильно их применить. Для этого были нужны талантливые учёные, толковые инженеры, технически грамотные офицеры. Для их подготовки нужны Вузы, Академии, Высшие военные училища. Для работы подготовленных специалистов нужны НИИ, заводы, полигоны, базы, другие сооружения. А чтобы их спроектировать и построить, нужны спецы, спецы, и спецы.… Такова была общая ситуация, о которой мы, босоногие шуйские дети и подростки, даже не подозревали; конечно, не знали мы и о том, что большинство из нас как раз и станут этими специалистами, и что мы в обезличенном виде уже фигурируем в различного рода расчетах там, высоко наверху. Острая потребность в научных, инженерных и военных кадрах привела к чётким и решительным действиям государства. Был организован массовый выпуск разнообразных, талантливо написанных брошюр и красочных плакатов, посвящённых конкретным областям науки и техники. Их яркие заглавия содержали завораживающие, полузагадочные для того времени понятия: «Радиолокация», «Реактивные самолёты» «Телемеханика», «Химия полимеров», «Физика плазмы», «Телевидение», «Линии электропередач», «Энергия атома» и т.д. и т.д. Потоки этих изданий направлялись в школы, клубы, библиотеки, книжные магазины, Дома

культуры, Дома пионеров. Плакаты стационарно устанавливались в общественных местах (фойе кинотеатров, раздевалки катков, столовые, красные уголки, присутственные места). Радио, газеты, журналы (других СМИ тогда не было) постоянно вещали о захватывающей, полной открытий и приключений жизни изобретателей, инженеров, геологов, лётчиков-испытателей, строителей подводных военных баз. Писатели и поэты создавали «соответствующие» произведения. На селе пели песню о гармонисте, уходящем в институт. На собраниях всех уровней разъяснялась важность профессий инженера, учёного, подчёркивались особые условия их жизни и творчества. До сих пор поражаюсь тому, насколько по-военному чётко выполнялась эта работа. В каждую школу-десятилетку нашего маленького городка, каких в стране были тысячи, регулярно, примерно за полгода до выпуска, приезжали представители высших военных училищ. Они отбирали самых лучших учеников, беседовали с ними, направляли для прохождения медкомиссий в военкомат и, что было очень важно для родителей, вернее – вдов - матерей, гарантировали им полное гособеспечение при учёбе и обеспеченное будущее офицера Советской Армии. Подавляющее большинство тех выпускников шуйских школ, которые продолжили своё образование в пятидесятые годы, поступили в военные училища и в технические Вузы. Так умело подготовленная и деятельно проведенная пропаганда сформировала в сознании большинства населения безусловные приоритеты военных и научно-технических профессий. Престиж профессии офицера, инженера, учёного резко возрос; одновременно упала популярность торговых, сельскохозяйственных, экономических специальностей. В эти годы были окончательно предопределены колоссальные достижения в области русской военной мощи и отсталость сельского хозяйства и всех видов мирных отраслей промышленности. НИКОЛЬСК СЕМИДЕСЯТЫХ В сентябре 1975г я на весь отпуск уехал на родину своих родителей, маленький городок Никольск Вологодской области. Остановился я у родни по материнской линии, а уж через эту родню познакомился с совсем дальними родственниками, степень родства с которыми даже и не знаю, как определить. Один такой дальний родственник к моему приезду был специально предупреждён и подготовлен: он недавно вышел на пенсию с

должности охотоведа и загодя обещал показать мне некоторые угодья и поохотиться вместе со мною. В семидесятые годы Никольск был глухим местечком, отрезанным от мира бездорожьем; чтобы добраться туда, нужно было доехать поездом до станции Шарья, а от неё долететь до Никольска «кукурузником». В городской библиотеке мне показали историческую справку, согласно которой статус города Никольску был присвоен ещё Екатериной Второй, якобы для удобства ссылки высокопоставленных персон, – во времена оны даже императрица могла сослать знатного дворянина не в любое отдалённое местечко, а только в город, статус какового для этой деликатной цели и был присвоен селению с названием Никольск. Выбор был безупречен: уж если в наши времена добираться до него без самолёта было весьма сложно, то двести лет назад ссылка сюда была полной изоляцией от внешнего мира. Численность населения городка с екатерининских времён практически не изменилась; деревянные тротуары (по-местному «мостки») и непролазная грязь вокруг них оставались, казалось, также с тех же пор. Ручьи в окружающих лесах были чистыми и прозрачными; вода в колодцах разная, но в каждом по-своему особо вкусная; полевые цветы, рыжики и грузди, исчезнувшие в средней полосе, водились в изобилии, «как в Сибири». Но главным и по-настоящему чудесным реликтом были старожилы этого города, их язык и внешний облик, их образ мышления и жизни. Эти яркие грани русского характера двухвековой давности сохранились даже лучше, чем растительный и животный окружающий мир, и я вижу тому две причины: высокая степень изоляции от внешнего мира и достаточная численность населения города – около 5 тысяч. В городе я нашёл два полуразрушенных каменных храма и останки мужского монастыря, - действующих церквей или церковных домов не было. В то же время явные признаки православных ритуалов были налицо: иконы с лампадками в домах, характерные восклицания в разговорах, украдкой совершаемые крестные знамения, нательные крестики, которые носили не только пожилые люди... Иногда иллюзия переноса во времени достигала невероятной полноты; помню, как две мои родственницы во время прогулки с детьми привели меня, уже наполовину загипнотизированного их волшебно-певучим диалектом, на безлюдную пристань. Они вместе с ребятишками подробно, в лицах и немых сценах, представили мне картину прибытия весной кораблей с мукой, сахаром, солью, мылом, одеждой и другими припасами. Эта ежегодная процедура встречи судоходного каравана проходила с участием всего городского населения, молчаливо и терпеливо

выстраивавшегося на берегу реки Юг. Когда одна из женщин сказала: и так было с незапамятных времён! – мне явственно почудилось, что эта встреча происходит сейчас, что я стою в толпе встречающих, и что баржи по реке тянет не пароход, а судно с парусами и вёслами. Первое, что бросилось мне в глаза в промтоварных магазинах, была конская упряжь (сбруи, дуги, хомуты, оглобли и прочее). Она продавалась наряду с одеждой и обувью и, по-видимому, была в ходу. Действительно, на улицах города конные повозки встречались гораздо чаще, чем автомобили и другие транспортные средства. Что я ощутил, рассматривая комплекты упряжи и вспоминая, что как раз в это время идёт судорожный выпуск новых ракетных комплексов, способных доставить кассетные ядерные боеголовки от Москвы до Лондона всего за несколько минут? Обиду? Горькую иронию? Недоумение? Прикосновение к тайне русской души? Как и во многих других северных городках, местный базарчик там был до смешного скуден и работал раз в неделю. Торговать продуктами там было не принято: запасы делаем для себя, а не для других, пояснили мне старожилы. Если были излишки, их продавали «своим», то есть постоянным покупателям, как правило, родственникам. Натуральное хозяйство образовывало материальную основу существования. У всех были свои огороды возле дома и «сарайки», в которых многие держали коров, кур, кроликов, свиней и другую живность. У всех, независимо от социального положения, были припасы разносолов, овощей, варений, компотов, мёду, лечебных трав, веников для бани. Отопление в городе было печное, так что все, и частники, и учреждения запасали дрова; сколь либо развитого водопровода и канализации не было, в городе была сеть колодцев; городская электросеть питалась через отпайку от магистральной линии. Помимо собственных бань на участках, в городе была замечательно уютная старая банька общего пользования с чудесной маленькой парной, удивительно чистенькой старомодной раздевалкой и, совсем уж по-старому, женщинами-дежурными в мужском отделении. Городских обитателей никак нельзя было назвать общительными; только однажды со мной заговорили на улице и угостили домашним пивом, приготовленным по старому местному рецепту. В сумерках я возвращался с охоты, голодный, любопытный и беззаботный. Стояла привычная для городка тишина, такая глубокая, что слышны были мягкие шаги трусившей следом за мной собаки. Неожиданно, повернув к своей улице, я наткнулся на небольшую толпу, насторожившуюся при виде незнакомого человека. Навстречу мне, чуть помешкав, выступила пожилая женщина и вежливо предложила выпить пива за здоровье молодых, – играли свадьбу. У ворот дома стоял красивый бочонок, из которого она зачерпнула полный (но

маленький) ковшик пенного, дивно пахучего пива, мгновенно мною проглоченного. Когда я её поблагодарил, похвалил вкус пива и пожелал молодым счастья и здоровья, спросив, где же они, она ответила, что молодые на такое угощение не выходят, что за мою похвалу пива она мне зачерпнёт ещё раз, но это против правил: такого, сваренного по старому рецепту пива, нужно попробовать всем, а не только приезжим незнакомцам. Я проглотил неловкость от такого замечания, запил её теперь уже смачными, маленькими глотками из второго ковшика, поблагодарил, попрощался и пошёл восвояси. Незнакомый вкус ароматного густого пива, усиленный голодом и приятной неожиданностью происшедшего, заставил меня немедленно по приходу домой допросить своих родственниц о рецепте его приготовления. Оказалось, что весь цикл готовки длится более месяца и начинается с вымачивания в чистом лесном ручье (!) нескольких мешков ржи; после того, как рожь прорастёт, из неё готовится солод, а далее, в зависимости от семейных секретов, применяются «свои» добавки и приёмы, о которых много не рассказывают. Особо важную роль играет вода, в которой вымачивают рожь, и вода, которую используют для приготовления сусла. Так пиво готовят здесь с незапамятных времён. Я узнал, что домашнее пиво здесь готовят лишь по особо торжественным случаям; обычной же выпивкой, без которой, конечно, жизнь была немыслимой, были самогон и водка. Запасы спиртного в торговле были велики и разнообразны: в магазинах города я, кроме водки, обнаружил несколько сортов коньяка и сухих вин; в сельмагах окружающих деревень водка продавалась не всегда, а вот самые дешёвые креплёные напитки были в продаже постоянно и, по свидетельству продавщиц, потреблялись весьма бойко и в больших количествах. К продавщицам сельпо в деревнях относились особо уважительно. Однажды, заблудившись, я вышел к незнакомой деревне километрах в десяти от города. Не успев отворить полностью дверь сельпо, я услышал громкий счёт и злобное шиканье в мою сторону двух древних старушек. Продавщица, перекладывая купюры, громко считала вслух, а старушки шёпотом, важно, сообщили мне, что вот сейчас «пересчитает и поедёт в банк». Когда счёт был окончен, одна из старушек робко попросила продать бутылочку партейного, и, получив её, довольно сказала своей подружке: ну вот, теперь и пойдём, блудница!

НИКОЛЬСКИЕ КОММУНИСТЫ

Один из моих дальних родственников в Никольске много лет работал охотоведом, хорошо знал округу и, несмотря на свои шестьдесят семь лет, был готов хоть каждый день бродить по лесам и выискивать добычу. Это был сухой, крепкий высокий мужчина, овдовевший несколько лет назад. Звали его Михаилом. У него был старый друг, Василий, немного старше его и послабее. Василий жил в большом, совершенно пустом доме с женой. В войну оба отвоевали своё, после ранений остались живы и вернулись в Никольск. Работали, вырастили детей, которые навсегда уехали, вышли на пенсию. Жильё у обоих поражало совершенной бедностью: у Михаила хоть какая ни на есть постель была, а у Василия – панцирная сетка, на которую он на ночь бросал свою телогрейку. Питались хлебом, картошкой, луком, да лесными дарами. На постное масло хватало не всегда, – были другие приоритеты. С этими стариками, да с собакой Михаила Мергеном мы исходили всю округу Никольска; ночевали в охотничьих избушках и шалашах, возвращались и с добычей, и «пустыми». У Михаила была старая берданка, но стрелял он очень редко, только наверняка. У Василия оружия вовсе не было. Основной добычей были утки, рябчики, зайцы, тетерева. Удалось мне также подстрелить барсука и лису. Такая разнообразная добыча без умницы Мергена была бы невозможна. Но гораздо важнее добычи были для меня их рассказы о прошлом, их взгляды на современную жизнь. Сблизиться с ними было нелегко, – это были настоящие русские северяне, недоверчивые и замкнутые, к тому же пожилые. Однако ежедневные встречи, долгие тёмные вечера у костров, совместные ночёвки позволили заглянуть в их добрые души. Прежде всего, я убедился в их несокрушимой, воспитанной с детства, глубокой, благодарной и своеобразной вере. Слова БОГ, БОГОРОДИЦА, ХРИСТОС они произносили редко, как бы скупясь тратить зря дорогое их сердцам богатство. Они неколебимо сознавали, что вся окружающая жизнь – творение Рук Божьих, и все судьбы всех людей на свете в Руках Его. Они верили в Божий Промысел, в поддержку и заботу Богородицы, в чудеса исцеления, в искушения дьявола, в домовых, леших, русалок. Они жили в волшебном мире суеверий, ни на минуту не забывая о его правилах: ни одна «лесина» не была срублена ими без молитвы, произносимой шёпотом и скороговоркой; ни одна охотничья добыча, как бы ни был жгуч азарт, не была забыта покаянной молитвой; ни разу не вошли они в шалаш или избушку, не сотворив благодарную молитву своему убежищу. По ночам в лесу они явственно видели леших и водяных, отгоняя их крестным

знамением и заведомо приготовленными на такие случаи заговорами. У себя дома они буднично беседовали с домовыми, благодаря или слегка журя их по различным мелким житейским делам. Особым, странным образом эта беспредельная, органически присущая им вера сочеталась в них с постоянным, совершенно невинным применением матерных выражений, с открытым и подчас откровенно злобным осуждением бросивших их детей, с активной готовностью посягнуть на общественную собственность. Частная собственность была для них священна. Меня сильно удивляло, что, говоря о прошлом, они меньше вспоминали войну, чем, например, довоенные или послевоенные годы. Пропустив у костра чарку-другую, они с острым осуждением вспоминали годы коллективизации, арестов, раскулачивания, послевоенного лихолетья.

– Так на кой же ляд вы в партию-то попёрли, мужики? – спрашивал я.

– Вот те раз! А ну ко, не вступи, коли тебе сказано? Он ведь, Иосиф-то, крут был, без меры крут. Ну, и прислуга у него была послушная и до дёру охочая. Конечно, с нами без кнута никак нельзя. Но уж больно слишком лют был. Всех пересажал и перестрелял. Креста на нём не было, вот в чём беда. А был бы крест, разве так бы жили, при его-то строгости! Воспользовавшись возникшим политическим направлением разговора, я тотчас же задавал приготовленный вопрос: каково их общее мнение о нашем политическом устройстве? И поражался глубиной простого ответа: – Нас в ваш коммунизм загоняют кнутом, и из бедности; а придти туда можно только от Бога и от богатства! Как-то раз долго сидели у костра, не решаясь залезть в шалаш, – стало вдруг холодно, выпал сплошной белый покров инея. Густой лес насквозь просвечивался ослепительным лунно-звёздным сиянием. Засмотревшись на этот пронзительный свет, я вспомнил о высадке американцев на луну. В ответ они неожиданно и дружно рассмеялись: – Неужели ты, вроде бы образованный, немолодой уже, и бывалый человек, веришь этой ерунде? Никаких американцев там не было и быть не могло, потому как луна – творенье Божье, а человеку Бог положил жить на земле. Американцы – сикарахи этакие – народ хитрый и деловой: про луну объявили, денежки получили и сидят себе в своей Америке, посмеиваются! «ОНИ НАЧИНАЛИ РАБОЧИМИ» В начале апреля 1960г мы с женой и девятимесячным сыном приехали в

Новосибирск. На руках у меня была путёвка молодого специалиста, диплом и пустой кошелёк. В поезде сын простыл и заболел воспалением лёгких. Сразу по прибытии я устроил его и жену в комнату матери и ребёнка Новосибирского вокзала. Сына без лишних слов уложили на постель, дали горячего молока и лекарств. На номер телефона, который московский офицер-кадровик дал мне с ошибкой (см. «Так было, так будет»), отвечал не завод, а ТЭЦ. Случайно работник этой ТЭЦ, снимавший трубку при моих звонках, оказался лично знакомым с начальником отдела кадров завода и после моих многократных просьб дал мне правильный номер. В отделе кадров завода мне сразу же выдали аванс, поселили нас в номер «люкс» ведомственной гостиницы «Восток» (все другие номера оказались занятыми) и назначили на завтра встречу с директором завода. При встрече директор объявил мне, что я попал на завод, который находится в начальной стадии строительства, но уже выпускает оборонную продукцию. На текущий момент, сказал он, в штатном расписании свободных инженерных должностей нет, поэтому он предлагает мне временно поработать рабочим, а при первой же корректировке штатного расписания я займу инженерную должность. Деваться было некуда, и я начал работать лаборантом в выпускной лаборатории сборочного цеха. Работал в три смены и ждал обещанного перевода на инженерную должность, которого всё не было. Некоторое время я с интересом привыкал к режиму, лабораторному оборудованию, к сотрудникам. Затем начал беспокоиться: труд мой был однообразен, подневолен и неинтересен. Вместе с другими лаборантами я перетаскивал изделия с места на место, подключал их к различным стендам, фотографировал осциллограммы. Я начал роптать: регулярно записывался на приём к главному инженеру, ходил в кадры и даже (первый и последний раз в жизни) обратился за помощью в завком. Главный инженер завода, человек очень душевный, упрашивал меня потерпеть, и убеждал в том, что Москва вот-вот одумается и даст «новые строчки». Как раз в это время шёл интенсивный набор инженеров в Сибирский Академгородок. Ещё в Питере, работая над дипломом, я знал, что там, в Институте ядерной физики (ИЯФ), занимаются проблемами формирования и исследований плазмы. Я решил пробиваться туда. В отделе кадров ИЯФа меня опросили, «заанкетировали», направили к специалистам, и, как я позднее узнал, сразу же сообщили о моём визите в отдел кадров нашего завода. Тем временем специалисты ИЯФ, выслушав рассказ о моей дипломной работе, заверили меня, что у них я смогу непосредственно продолжить эту же тему. Не успел я, окрылённый результатами беседы со специалистами, вернуться

домой, как был вызван в отдел кадров, где меня поджидал симпатичный, одетый в штатское платье капитан с голубыми глазами, уполномоченный опекать наш завод. Он душевно попросил меня не продолжать моих попыток «сбежать с важного объекта к интеллигентным бездельникам», внимательно выслушал мои объяснения и обещал помочь в решении моей проблемы. Потом он передал меня нашим кадровикам, беседа с которыми кончилась скандалом и вернула всё на прежнее место. Я позвонил в ИЯФ и продолжил переговоры с коллегами, считавшими вопрос о моём к ним переходе в принципе решённым; они вновь направили меня в свои кадры, которые немедленно сообщили об этом нашим; начались новые скандалы. Я решил идти до конца и написал заявление, которое не приняли. В самый разгар нервотрёпки, через три месяца после зачисления на завод, я был переведён во вновь сформированную исследовательскую лабораторию СКБ на должность инженера-исследователя. Позднее я узнал, что все предприятия Новосибирска были обязаны сообщать на предприятия Минсредмашевского куста о попытках их сотрудников изменить место работы. В Музее Трудовой Славы Новосибирского завода «Химаппарат», открытом в 1977г, на одном из самых видных мест располагалась экспозиция, которая называлась «ОНИ НАЧИНАЛИ РАБОЧИМИ». Среди других там была и моя фотография; в прилагаемой табличке назидательно указывалось, что я начал свою карьеру простым рабочим и достиг должности главного инженера. ОРДЕН (ПЕРЕДАЧА ОПЫТА). Этот орден был учреждён в 1967г в честь 50-летия революции 1917 года; статут ордена ставил его на высокое место, чуть ли не вслед за Орденом Ленина. Согласно полученной разнарядке, нашему заводу наряду с другими наградами к празднику выделили всего один такой орден, которым надлежало наградить обязательно рабочего. Головным и по значению, и по сложности оснащения, и по численности был сборочный цех, которому орден и «отдали». Начальником этого цеха бессменно работал уже немолодой, мудрейший и опытнейший производственник, влияние которого распространялось далеко за пределы сборки. За глаза его называли не иначе, как Управляющим. Под его руководством при участии парторга и профорга цеха необходимо было принять решение о том, кто станет первым на заводе кавалером нового ордена.

Парторгом цеха только что был выбран мой сверстник, направленный на завод в числе других молодых специалистов и проработавший на заводе с самого основания, то есть лет десять. За это время он показал себя с самой лучшей стороны и стал начальником лаборатории. Он был честен, искренен и немного наивен и восторжен. Получив задание от Управляющего, он сел за списки, выявляя наиболее достойных, а потом, как и положено парторгу, «пошёл в народ» посоветоваться. Тем временем мудрый Управляющий пошёл посоветоваться с секретарём парткома завода и выяснил, что имеется негласное пожелание партийных властей города вручить этот орден работающему в сборочном цехе родственнику одного из крупнейших партийных работников области, сделав ему тем самым хороший подарок к празднику. Управляющий вскользь заметил, что родственник работает очень хорошо, но поступил на работу совсем недавно, на что ему ответили, что достойный человек виден сразу. Тут Управляющий смекнул, что вопрос уже решён и от него требуется только уладить формальности. И начал работать со своим парторгом. Тот в свою очередь подготовил несколько вариантов, оценил их плюсы и минусы, изучил мнение актива и обстоятельно доложил все эти материалы Управляющему. Когда же он услышал предложение шефа посмотреть ещё одну кандидатуру – уж очень хорошо работает парень, сказал Управляющий – то широко раскрыл рот и даже помолчал некоторое время. Потом, уверенный в ошибке начальника, он начал с жаром защищать свои предложения, напористо повторяя: ведь это такая награда! Профорг, интуитивно державший нос по ветру, поддержал Управляющего, но парторг не сдавался: ведь это такая награда, твердил он. Просидев целый вечер, решение отложили на завтра. Но и на другой день, и на третий парторг никак не мог согласиться, потрясая списками достойных кандидатур и повторяя своё: это такая награда! Сроки поджимали, из парткома требовали наградные списки, а Управляющий никак не мог сладить с молодым парторгом. И когда, наконец, его бесконечное терпение истощилось, он на очередное «это такая награда!» сказал парторгу: – Слушай, да уймись ты, наконец! Ну, какая – такая? Такая, такая... Значит, не такая уж и какая, раз так даётся! И, посоветовав не трепаться, всё ему рассказал. ПЛЕННЫЕ НЕМЦЫ

В последний год Великой Отечественной в Шуе несколько раз появлялись крупные отряды военнопленных-немцев. Как правило, эти отряды следовали под охраной пешим порядком от железнодорожного вокзала до центральной площади; в то время площадь представляла собой сплошной неухоженный пустырь. Ни деревьев, ни кустов, ни тем более цветов на этом пустыре тогда не было. Всё пространство пустыря хорошо просматривалось, поэтому военнопленных приводили сюда на временный передых и перекус под надзором конвоиров, а спустя несколько часов их выстраивали, считали и уводили. Военнопленные располагались внутри обозначенных конвоем границ без видимого порядка и ранжира, как попало, и начинали, как и всякие путники, с болячек. Снимались сапоги или другая обувь, осматривались, смазывались и бинтовались мозоли-язвы-трещины, расстёгивались пояса и мундиры, обнажались головы. Под надзором конвоиров несколько пленных отправлялись к ближайшей колонке за водой, носили её вдвоём в обычных наших молочных бидонах. Остальные раскрывали свои рюкзаки и доставали фляги и еду. Мы не верили своим глазам: пленные немцы неторопливо, аккуратно и без явного восторга поедали белый хлеб с маслом, положив сверху длинные пластики сыра. Рядом, на белой тряпочке, ожидали своей очереди несколько печенин и кусочки сахара. Чёрного хлеба мы у них не видели ни разу. Однажды наблюдали, как вместо сыра на хлеб (всё равно с маслом) были положены кусочки сала. В другой раз из военного городка подъехала полевая кухня, и немцам выдали по полной порции каши, которую они ели с белым хлебом, намазанным опять-таки маслом. После первых «пригонов» недоумение детей и взрослых по поводу «сыра в масле» всколыхнулось довольно сильно, но понемногу утихло, а в следующие уже и не возникало. Мы, детвора, понемногу осмелели, ходили между сидящими на земле «фрицами» и выпрашивали у них пуговицы от мундиров, но те отказывали. А вот то ли пленные, то ли «интернированные» и жившие постоянно в нашем военном городке югославы, – те всегда угощали нас кусочками сахара и срезали нам свои форменные пуговицы даже в ущерб своему внешнему виду. Форменные пуговицы от мундиров и шинелей считались у нас ценным товаром на дворовом и школьном обменном рынке. Однажды в городе распространилась весть о том, что в Шую на «постоянный плен» привезли отряд немецких пленных офицеров. Их поселили в красивом доме напротив Главпочтамта на той же площади. Прожили они в этом доме несколько лет. Время от времени мы с

любопытством наблюдали их житьё-бытьё. Как нам представлялось, никаких физических работ, кроме некоторого участия в их собственном жизнеобеспечении, им не поручалось. Так, мы были свидетелями их неспешных, основательных работ по заготовке дров на зиму. Под конвоем двух вооружённых винтовками молодых солдатиков десятка полтора-два немцев спускались от своего дома по Посылинскому Спуску к мосту и, не переходя его, сворачивали налево. Через каких-нибудь двести метров они достигали остатков старого причала, к которому загодя допотопный пароходик с водяным колесом подтягивал по узенькой Тезе несколько небольших барж, гружёных лесом. Немцы должны были эти и последующие баржи разгрузить, лес распилить, сложить, просушить и перевезти к себе, для отопления дома зимой. Эти работы всегда совпадали с ранним началом купального сезона, в конце мая, когда вода ещё была высока, и судёнышки могли подняться вплоть до Посылинского моста. Мы же начинали купаться всегда на «Вторых кустиках» – месте, расположенном рядом, чуть ниже, в сотне метров от разгрузки барж. Сначала конвоиры нас подпускали только к себе, с немцами общаться запрещали и покрикивали на них время от времени сурово; но видно было, что делается это для порядка. Потом, когда все – солдаты, немцы и мы – друг к другу попривыкли, пленные угощали свою охрану сигаретами, а за это просили допустить к ним детей, по которым соскучились и с которыми им хотелось хоть немножко поиграть. Из всех, работавших «на дровах», только один знал несколько русских слов, так что объяснялись мы мимикой и знаками. Играли в «крестики и нолики» на песке и в нашу шуйскую игру с пригоршнями песка: «столько ем, столько пью, столько нищим отдаю!» У одного из немцев, самого полного и весёлого, мне всё-таки удалось выпросить маленькую чёрную металлическую пуговицу (она оторвалась от пояса его брюк, там, где пристёгивались подтяжки); дома я с помощью лупы разглядел на ней три мелкие буквы: U.S.A. По моему детскому разумению выходило, что этот немец ранее воевал с американцами, и что то ли пуговица, то ли целиком брюки были его трофеями. В доме, стоящем слева от «немецкого», располагался Дом пионеров; там работали детские кружки – шахматный, авиамодельный, и с началом учебного года мы постоянно их посещали. Помещение для шахматного кружка по шуйской традиции было городским шахматным клубом, – дети там имели возможность не только поиграть в шахматы, но и посмотреть на игру лучших шахматистов, совсем уже взрослых, а часто и пожилых. Вот эти-то взрослые и посылали нас иногда подсмотреть в боковое окно «немецкого» дома, обращённое к Дому пионеров, а потом вернуться и

рассказать им об увиденном. Мы смотрели, рассказывали и слушали комментарии. Недалеко от этого окна с металлической решёткой располагалось крыльцо с небольшой лестницей; на площадке этого крыльца стоял постовой с винтовкой. Если постовой разрешал, мы под его надзором кое-как подтягивались до уровня окна и в зазор между краями бледно-зеленых гардин видели небольшой зал, заставленный рядами стульев, а справа, вплотную к занавешенным окнам фасада, белый экран. Если демонстрировался фильм, рассмотреть что-либо было невозможно; если фильма не было, в первую очередь поражало яркое электрическое освещение. Судя по тому, как были одеты немцы, в зале было очень тепло: все они были в лёгких рубашках, или в нижних фуфайках, а то и вовсе в майках. В «некиношное» время мы наблюдали два постоянных развлечения, оба относящиеся к самодеятельности. Первое, самое интересное, было выступлением джаз-оркестра. Играли джаз четыре-пять человек, и играли очень громко. Из инструментов были рояль, ударник, тромбон, саксофон, кларнет. Иногда кто-нибудь из музыкантов солировал на рояле, иногда – на кларнете (может быть, это были флейта или фагот). Вторым развлечением были устные выступления, внешне похожие на выступления наших эстрадных артистов. Во время этих выступлений, как правило, зрители гоготали и аплодировали, а выступавшие, иногда переодетые в женские одежды, весело кривлялись и приплясывали. О третьем немецком развлечении нам рассказывали постовые, и я не могу поручиться за их правдивость: они уверяли нас, что во время киносеанса зрители активно соревновались в том, кто громче... пукнет. Якобы после каждого «вздоха» испустивший его сразу же называл себя, а после окончания фильма общим голосованием избирался сегодняшний чемпион. Чем они занимались всё дневное время, нам было неизвестно. Мы ни разу не видели, чтобы они выходили из этого дома за какой-либо другой надобностью, кроме заготовки дров (например, в баню, или на игровые площадки стадиона, или на футбольный матч, как это регулярно делали отбывающие свой срок югославы). Прогулки на свежем воздухе они совершали на внутреннем дворе «немецкого дома» и там же играли с мячом и кололи дрова после их доставки от берега реки. Те же постовые говорили нам, что и заготовкой, и колкой дров занимались не все военнопленные офицеры, а только низшие их чины. ПОДНОЖНЫЙ КОРМ

Июльская сибирская жара. Служебная «Волга» торчит в пыльной пробке перед железнодорожным переездом на пути к аэропорту Толмачёво. Бывалый водитель, мой неразлучный друг, спускается с придорожного пригорка и хмуро сообщает: – Не меньше полсотни машин с каждой стороны. Все грузовики движков не выключают – страсть, сколько бензину зря горит. И куда и чего только эти машины везут? Начинаем лениво считать, сколько бензина вхолостую расходуют стоящие в пробке машины. Переключаемся на общее потребление города. В Новосибирске живёт около миллиона человек. Если каждый съедает в день по килограмму всего твёрдого и выпивает литра два всего жидкого... Это что же получается? А ведь мы ещё умываемся, моемся, моем, стираем... А производство сколько воды жрёт? Это сколько же надо её собрать, очистить, нагреть и доставить во все квартиры и дома? Ладно, воду отставим. А еда? Хлеб, овощи, крупы, молоко, мясо – это сколько же нужно завезти в наш город каждый день? Тысячу тонн минимум ежедневно? А ещё напитки – от водки и вин до пива и минеральных вод... Так. Значит, три раза в день мы едим либо кашу, либо мясо, либо рыбу с чем-нибудь (картошка, капуста, макароны). И хоть раз в день чем-то прикусываем: огурчиком, помидоркой, грибками. А варенье? А запивка – компоты, соки, кисели? А это всё откуда берётся? Шлагбаум всё ещё опущен, и я допрашиваю водителя: сколько рыбы вылавливает его отец-пенсионер в Оби? Сколько сала привозят родственники из деревни? А орехов, грибов, ягод? А картошки, капусты и других овощей? Одновременно про себя оцениваю запасы этого рода своей семьи: соления, варения, охотничью добычу... В голову приходит мысль о том, что многие живут в значительной мере за счёт подножного корма, то есть статьи, находящейся вне государственного товарного оборота. Эта мысль об особенности нашего житья-бытья заседает в голове, и по возвращении из командировки я начинаю её разрабатывать. Сначала составляю свой, личный реестр регулярных, сезонных припасов. Затем приступаю к осторожной разведке: при случае, исподволь выведываю у приятелей и приятельниц состав и масштабы их заготовок. Набрав достаточно материалов, обрабатываю эти разведданные и получаю следующую картину. Усреднённый перечень зимних припасов

городской семьи из четырёх человек. (г. Новосибирск, завод «Химаппарат», 1976г) Продукт Мера Кол-во 1 Картофель мешок 5 2 Капуста свежая кг 50-70 3 Капуста квашеная кг 50-80 4 Огурцы консервиров. банка 3л 6-10 5 Помидоры консервиров. банка 3л 6-10 6 Грибы солёные ведро 0.5-2 7 Грибы маринованные банка 1л 4-6 8 Грибы сушёные кг 0.5-1 9 Клюква мороженая ведро 1-2 10 Брусника мочёная ведро 0.5-2 11 Смородина лесная ведро 0.5-3 12 Облепиха с сахаром банка 3л 2-5 13 Варенье разное литр 7-10 14 Орехи кедровые кг 5-20 Замечу, что приведенные данные касаются работников завода, имеющих автомобили или мотоциклы и гаражи с погребами, или живущих в собственных домах, или построивших свои погреба на специально отведённых участках. Никакой разницы в составе и размерах припасов рабочих и ИТР не обнаружено. В 1976г на заводе «Химаппарат» насчитывалось более 600 владельцев транспортных средств. ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫЙ АДРЕС. В советские времена был особо распространён обычай вручать юбиляру поздравительный адрес. В адресе в высокопарном стиле излагался жизненный путь юбиляра, и восхвалялись все его достижения и достоинства. От каждой организации вручался свой адрес, корочки которого, в зависимости от ранга юбиляра, изготавливались из разных материалов, от дерматиновых до дорогих сафьяновых обложек. В особых случаях корочки мастерились из металла с искусной чеканкой или из полированного, с богатой инкрустацией дерева, и даже из особой толстой кожи, на которой специальными штампами выдавливались фамилия, имя, отчество юбиляра, его почётные звания и титулы. К таким адресам, кроме дорогих подарков, часто прилагалась специально отлитая или отчеканенная

именная медаль. Изобретательность в оформлении адресов и медалей была воистину безграничной и подчас удостаивалась не меньшего внимания, чем содержание текста адреса. Но как бы то ни было, тексту отдавалась роль жемчужины, оправой которой было оформление адреса. И жемчужина, и оправа были пронизаны ароматом преувеличения заслуг, так как сам феномен поздравительного адреса обеспечивал редкую возможность откровенной публичной лести. Поэтому дизайнеры, получая задание на разработку и изготовление оригинального адреса (рутинные адреса заготавливались в плановом порядке впрок), срочно требовали его текст, чтобы художественно взбить пену жизненного пути и достижений юбиляра, то есть выбрать соответствующие формы, цвета, материалы, шрифты, украшения и т.п. Впрочем, наиболее практичные юбиляры (как правило, московские чиновники среднего ранга), загодя просили вручить им адреса именно в сафьяновых обложках и обязательно без каких-либо надписей на них. Все титулы, имена, даты и украшения они просили разместить на вложенном в сафьяновую папку листе с поздравительным текстом. Как оказалось, после получения такого адреса они использовали добротную чистую кожу для изготовления дамских туфель жёнам, дочерям, или просто хорошеньким знакомым. Разработкой текстов адресов, как правило, занимался человек, которого держали в каком-нибудь подручном отделе; обычно он был весьма загружен, поскольку юбилеи случались постоянно в нарастающем порядке и на заводе, и у партийного и городского начальства, и у смежников, и в Москве. Когда же наступали юбилеи особо важных персон – начальников главков, генералов различных родов войск, заместителей нашего министра, самого министра, секретарей обкома – заниматься текстом приходилось непосредственно руководству завода. И на нашем заводе эта важная работа поручалась мне, главному инженеру – уж очень душевные и торжественные получались у меня тексты для важных персон. Я долго хранил секрет этого успеха и до настоящего времени, по крайней мере, письменно, никогда его не раскрывал. Этот секрет заключался в следующем. В моём персональном сейфе хранилась заветная толстая папка, состоящая из нескольких папок потоньше. Каждая из этих папочек имела своё название: партийные работники; хозяйственники; военачальники; учёные; выдающиеся деятели искусств. Регулярно просматривая три центральные газеты («Правду», «Известия» и «Труд»), я тайно вырезал из них все некрологи и регулярно пополнял ими свой адресный арсенал.

Тексты некрологов были самим совершенством и не требовали никаких изменений, кроме времени глаголов. Они содержали всё, что требовалось для поздравительных адресов высокого уровня. К слову сказать, иногда я использовал отрывки из некрологов для произнесения застольных тостов, – стоило лишь перед отъездом на торжество заглянуть в свою заветную папку. Ирония этой абсолютной адекватности славословий за здравие и за упокой помогала втайне, в одиночку, позабавиться и жить с постоянной внутренней улыбкой. Я уверен, что изобретённый мной метод создания образцовых текстов поздравительных адресов не умрет, и ещё долго будет доставлять равное удовольствие и составителям, и получателям этих текстов.

ПОМНИМ И ЛЮБИМ Искусство формулировать. Заводская лаборатория типовых испытаний (ЛТИ) была ключевым звеном в деле выполнения плана. Здесь «жарили, парили и молотили» представителей изделий. Положительные результаты испытаний защищали квартальный выпуск продукции; в случае отрицательных результатов отгрузка продукции останавливалась до получения итогов повторных испытаний, уже на удвоенном количестве изделий. Испытания проводил персонал ЛТИ под руководством офицеров-военпредов. Большие залы ЛТИ заполняли десятки громоздких термобарокамер и другого испытательного оборудования, самых фантастических форм и расцветок. В проходах по ярким, блестящим клетчатым полам изредка сновали испытатели в белых халатах и чепчиках. Одна из групп испытателей состояла из трёх человек: майор-военпред, сменный инженер и лаборант-оператор Кавадратный. Это прозвище возникло и закрепилось за ним в первый же день приёма в ЛТИ: его рост был 150см, а вес – 130кг. Коррекция первичного «Квадратный» была сделана немедленно с учётом его произношения этого слова. Прозвище ему очень понравилось. Он считался неформальным лидером представителей

рабочего класса ЛТИ. До очередной выемки изделий из камеры оставалось четверть часа; Майору было скучновато, и он ради развлечения строго предложил Кавадратному застегнуть халат и надеть предусмотренный распорядком чепчик. Тот с гордостью ответил, что не пошит ещё такой чепчик, который бы на его голову оделся. Майор посмотрел на огромный кочан с буйными кудрями, подумал и лениво согласился; вслед за этим он приказал Кавадратному надеть белоснежные бязевые перчатки, – подходило время работы с изделиями. Десять минут Майор не скучал: он с интересом наблюдал, как тот натягивал стандартные перчатки на свои огромные краснопалые ласты. Сменный включил в камере освещение, и через иллюминатор оба посмотрели на два миниатюрных изделия, два шедевра научной и инженерной мысли, расположенные внутри на аккуратной подставочке. Кавадратный попросил Майора снять пломбу с камеры, отвёл тяжёлую крышку, взял в каждую руку по изделию и ахнул: на подставке остались две половинки. Оба изделия разрушились на две части, изнутри которых полезло содержимое. Майор и Сменный застыли с открытыми ртами. Кавадратный первым пришёл в себя и злорадно спросил: – Ну, – чего молчите? Чего делать-то? Осколки тоже доставать? А? Спустя минуту оба бросились к телефонам. Кавадратный радостно блажил им вслед на весь зал: – Ага, забегали, субчики-голубчики! А камера-то опечатана была! Вот вам сейчас начальство даст просраться! Ничего подобного никогда не случалось. Уже через пять минут вокруг останков изделий стояла толпа конструкторов, технологов, офицеров. Кавадратный ощущал себя героем дня, – каждый второй его спрашивал: – Ты что по блокам – кувалдой, что ли, шарахнул? Появился старший военный представитель. Ждали Шефа. Согласно установленному порядку, требовалось немедленно и совместно доложить о ЧП по инстанциям. Для отработки текста шифровки был вызван Главный Борзописец с секретной тетрадью наготове. Старший военпред, пытаясь перекричать советчиков, диктовал ему текст. Появился Шеф. Для начала внимательно осмотрел обломки изделий. Затем отогнал подальше половину толпы, в том числе ядовито и радостно ухмыляющегося Кавадратного. Громовым голосом заставил всех умолкнуть. Попросил Борзописца прочитать проект текста донесения. Тот промямлил: – Изделия такие-то не выдержали испытаний на термоудар. В процессе этих испытаний изделия по неизвестным причинам разрушились на отдельные части и полностью потеряли работоспособность.

Испытательные режимы не нарушались. С расколотыми изделиями проводится анализ причин. Подписи.

– «Подписи!...Подписи!» Неужели ты думаешь, что я такую мудянку с квасом подпишу? Э? Учу я тебя, учу, – а толку никакого. Ну, какой же ты борзописец? Нет у тебя ни полёта мысли, ни мозолистого зада, ни проворных рук! А ведь всё это нужно настоящему борзописцу, Борзописцу с большой буквы, как воздух! Какие осколки? Какое такое разрушение? Вы что (короткий взгляд в сторону военных) – в своей деревне, у бабки на кухне? Или в гончарной мастерской у дяди Оси? Или всё-таки на переднем крае науки и техники? И вообще – что за шум? Что за паника? Сами тут все со страху обосрались, и хотите ещё высшее руководство запугать? В полной тишине Шеф снова подошёл к обломкам изделий, посмотрел, помолчал и протянул в сторону Борзописца указательный палец: – Пиши. Докладываем, что при испытаниях изделий таких-то на воздействие термоударов возникла нештатная ситуация. По предварительным данным, в корпусах изделий произошло образование кольцевой микротрещины с отделением дна. Проводятся проверка испытательного оборудования и анализ возможных причин. Подписи. Очки Шефа ещё раз назидательно и горделиво сверкнули в сторону старшего военпреда, который не удержался от уважительной улыбки. Шеф завершил совещание словами: – А теперь – за дело! Что же их так разворотило? Давайте думать. Важность экипировки. Командировки из Новосибирска в Москву на протяжении многих лет стали и для нас, и для наших домашних совершенно заурядным событием; иной раз приходилось летать в столицу два и даже три раза в месяц. Всё проходило по строго отработанной схеме: завод – машина – самолёт – такси – гостиница. Гостиница у нас была своя, ведомственная, чужих туда не пускали, а для тех, кто имел соответствующие полномочия, всегда были места. Поэтому, если мы приезжали вечером (а из-за разницы во времени в 4 часа мы всегда к этому стремились), схема продолжала действовать и далее: устройство в номере – буфет – ужин – сон. Как-то раз мы вдвоём с Шефом прошли знакомый полный цикл и вернулись в номер укладываться спать. Перед сном Шеф предложил напиться настоящего чаю. Для этого он попросил меня наполнить свежей водой казённый графин, а сам тем временем достал из своего портфеля аккуратный чехольчик с молнией, внутри которого был дорожный стакан с маленьким кипятильником. Затем были извлечены две коробочки, с

сахаром и с заваркой, а ещё чайная ложечка в особом контейнере. Появился также необычный мини-пресс для выжимания сока из лимонной дольки; мы его посмотрели, повертели в руках, пожалели, что лимона у нас не было, и вещица исчезла в портфеле. После действительно вкусного чая улеглись спать. В темноте я вдруг вспомнил, что не проверил, – заперта ли дверь? Я тихо встал и сразу же услышал Шефа; почему-то с надеждой в голосе он спросил, что меня подняло? Я сказал, и в ответ он неожиданно предложил мне подождать. И сразу же с его стороны послышались звуки какой-то возни. Я, было, двинулся в темноте к двери, но он строго и в то же время просительно приказал мне не трогаться с места. Шуршание и энергичное копошение усиливались; я заинтересовался и присел на кровать. Вдруг с мягким стуком повалился стул, раздался звон разбитого стекла. Шеф выругался и пробормотал то ли мне, то ли себе: да сейчас я, сейчас! Снова что-то упало, покатилось во все стороны, зазвенело. До моих ног докатились какие-то мелкие предметы, вскоре босые ноги ощутили холодную мокроту. Комната наполнилась звуками суетливых движений, ворчливых проклятий и новых падений. Я не выдержал и, сделав три шага, включил свет. На полу, в трусах и майке, сидел Шеф; рядом с ним лежал опрокинутый стул с повешенным на нём костюмом и с осколками разбитого казённого графина сверху. По костюму растекалась вода. Из лежащего на полу портфеля по всей комнате рассыпались всевозможные мелочи и безделушки. В руках у Шефа был изящный миниатюрный фонарик. Несмотря на полный разгром, Шеф счастливо улыбался, – он всё-таки успел нащупать фонарик, который наконец-то понадобился. Таким был у нас любимый Шеф. ПРАЗДНИЧНЫЕ ДОМАШНИЕ МЕНЮ В этих заметках приведены примеры домашних праздничных меню нашей семьи, взятые из сохранившихся записей. С давних пор мы установили порядок, согласно которому подготовка праздничного стола осуществляется следующим образом. За несколько дней до торжества мы письменно составляем полное меню, из которого вытекает список покупок. Составляются списки покупок (для каждого члена семьи) и план приготовления блюд, – какие блюда кто и когда готовит. При переезде из Сибири в Москву часть записей была утеряна, поэтому

ниже приведены наши праздничные меню, начиная с 1975г. Их можно рассматривать как типовые праздничные меню для русских семей, имевших более или менее высокий достаток (суммарный ежемесячный доход нашей семьи в 1975-1985гг составлял тысячу с лишним рублей – по тем временам деньги немалые). Праздничные застолья в нашей семье, кроме общепринятых праздников, всегда происходили в дни рождения, по случаю встреч с друзьями и родными и их проводов, по поводу важных событий в жизни каждого из нас и наших родных. Поэтому они происходили весьма и весьма часто. Несмотря на обилие блюд, праздничные меню у нас и людей нашего круга были довольно консервативны. «Пробиться» сквозь традиционные бастионы из студня, разносолов, стандартных салатов, домашних пирогов, пельменей и тушёного мяса новым блюдам было нелегко. Помнится, что устойчивую популярность завоевали две «новых» закуски: селёдка «под шубой» и сырный салат с чесноком. Тем не менее, настойчивые и жизнерадостные домашние кулинары стремились разнообразить свой стол и заводить «свои фирменные» блюда и манеры оформления праздничного стола. Один из моих друзей, например, подал к столу большого (не молочного, а именно большого) зажаренного целиком поросёнка. В ответ ему я где-то вычитал рецепт и приготовил язык в апельсиновом соусе. Кроме того, я заморозил на балконе большую красивую глыбу льда, внутри которой, в круглой нише, размещалась литровая бутылка водки. Эту глыбу я водрузил в центре праздничного стола, от чего наши жёны почувствовали себя на следующий день простуженными. Список открывает наша семейная реликвия – наше свадебное меню, составленное собственноручно отчимом моей жены, незабвенной памяти Михаилом Карповичем Фёдоровым.

Свадебное меню.

13.09.58, г. Шуя, Ивановская область.

1 Солёные огурцы, помидоры, грибы 10 Тушёный картофель со свининой 2 Свежие овощи 11 Тушёные кролики с рисом (4шт).

3 Винегрет 12 Голубцы с мясом и рисом (25шт) 4 Сельдь (1кг) 13 Котлеты с картоф. пюре (25шт) 5 Колбаса варёная (2кг) 14 Пирожки с мясом (40шт) 6 Окорок варёно-копчёный (2кг) 15 Пирог сладкий (2шт) 7 Студень (около 3кг) 16 Яблоки, груши, виноград

8 Сыр (1кг) 17 Водка (7л) 9 Блины 18 Вина креплёные (5л) 19 Чай Встреча Нового 1976г (31.12.75, Новосибирск).

1 Грибы маринованные (белые, опята) 8 Телятина тушёная 2 Огурцы маринованные 9 Капуста тушёная 3 Шпроты 10 Яблоки, мандарины 4 Балык палтуса 11 Конфеты, чай, кофе 5 Салат мясной «Оливье» 12 Шампанское 6 Салат из печени трески 13 Сухие и креплёные вина 7Севрюга отварная 14 Водка, коньяк День рождения (06.05.1976, Новосибирск) 1 Салат из свежих овощей 8 Язык отварной с зелёным горошком 2 Салат мясной «Оливье» 9 Щука и судак жареные 3 Горбуша солёная 10 Картофельное пюре 4 Свежие овощи (черемша, редис, огурцы) 11Сельдь с луком и отварными картофелем, морковью, свеклой 5 Колбаса варёно-копчёная 12 Вина сухие и креплёные 6 Икра красная 13 Водка, коньяк, 7 Шпроты 14 Чай, кофе, конфеты, шампанское Встреча Нового 1977г (31.12.76, Новосибирск) 1 Студень домашний 12 Язык отварной с зелёным горошком 2 Икра красная 13 Лосятина, шпигованная чесноком 3 Икра паюсная 14 Жареный гусь с картофелем 4 Салат из печени трески 15 Хрен и горчица домашние 5 Балык осетровый 16 Яблоки, мандарины 6 Шпроты 17 «Боржоми», «Ессентуки-17» 7 Колбаса сырокопчёная 18 Чай, кофе, конфеты (7 сортов) 8 Маринованные белые грибы 19 Облепиховый сок домашний 9 Квашеная капуста вилковая 20 Коньяк, водка 10 Заливная курица 21 Сухие и креплёные вина 11 Солёные рыжики 22 Шампанское Встреча Нового 1978г (31.12.77, Новосибирск)

1 Грузди солёные 12 Заяц-русак тушёный 2 Холодец из гуся 13 Куропатки жареные 3 Икра красная 14 Картошка алтайская рассыпчатая 4 Икра паюсная 15 Капуста тушёная 5 Капуста квашеная вилковая 16 Хрен с томатами по-домашнему 6 Огурцы и помидоры солёные 17 Облепиховый сок домашний 7 Шпроты 18 Фрукты 8 Салат из печени трески 19Шампанское 9 Горбуша солёная 20Чай, кофе, конфеты 10 Колбаса сырокопчёная 21Водка, коньяк 11 Буженина домашняя 22 Сухие и креплёные вина

Праздничный обед днём 1го января 1978г Закуски те же Уха из осетрины Котлеты по-мушкетёрски Встреча высокопоставленных друзей из Москвы и Челябинска-70 (в бане). Февраль 1978г, Новосибирск 1 Грузди и рыжики солёные 8 Балык осетровый 2 Брусника мочёная 9 Строганина из нельмы 3 Клюква мочёная 10 Картофель отварной 4 Соления (капуста вилковая, огурцы, помидоры бурые сибирские) 11Холодная телятина, фаршированная морковью и чесноком, с горчицей 5 Рассол капустный специального приготовления густой 12 Жаркое из свежего мяса марала, добытого на Алтае три дня назад 6 Пелядь подкопчёная 13 Коньяк, водка, пиво 7 Икра кетовая 14 Чай – настой на алтайских травах; к чаю белый алтайский мёд с акаций День рождения (07.06.78, Новосибирск) 1 Салат мясной «Оливье» 8 Котлеты по-мушкетёрски 2 Икра красная, икра паюсная 9 Брусника мочёная 3 Свежие овощи, черемша –«колба» 10Торт «Наполеон» домашний

4 Перцы, фаршированные мясом 11 Фрукты, шампанское 5 Заливной судак (лимон, морковь) 12Спиртные напитки 6 Колбасы сырокопчёные 13 Варенье из лесной клубники 7 Опята маринованные 14 Чай, кофе, конфеты День рождения (06.05.82, Москва) 1 Салат мясной «Оливье» 11 Кета холодного копчения 2 Салат из печени трески 12 Колбаса сырокопчёная 3 Свежие огурцы, редис, зелень 13 Ветчина 4 Сельдь «под шубой» 14 Помидоры, огурцы, перец консерв.

5 Краснопёрка холодного копчения 15 Пироги с мясом горячие домашние 6 Балык осетровый 16 Гусь с яблоками и сливами 7 Рыба щекур заливная 17 Водка, коньяк, минеральная вода 8 Икра кетовая 18 Фрукты, шампанское 9 Икра паюсная 19 Торт «Наполеон» домашний 10 Крабы (консервы) 20 Чай, кофе, конфеты Октябрьские праздники (07.11.82, Москва) 1 Шпроты 12 Говядина тушёная 2 Кета холодного копчения с лимоном и маслинами 13Каша из овсяной крупы в порционных глиняных горшочках 3 Заливная осетрина с хреном 14Печенье домашнее 4 Икра паюсная 15Ватрушки домашние 5 Сельдь с гарниром 16Водка, коньяк, минеральная вода 6 Капуста квашеная 17Яблоки, хурма, груши, апельсины 7 Чеснок маринованный домашний 18 Шампанское 8 Солёные огурцы, помидоры шуйские 19 Облепиховый сок сибирский 9 Свежие овощи и зелень 20 Чай, кофе, конфеты 10 Колбаса сырокопчёная (два вида) 21 Варенье клубничное и клюквенное 11 Салат с мясом и овощами 22 Бальзам «Рижский» Встреча сына из армии (11.12.82, Москва) 1 Чавыча с лимоном и маслинами 9 Солянка мясная сборная

2 Горбуша горячего копчения 10 Пельмени домашние 3 Икра паюсная (банка 300гр) 11 Компот домашний шуйский 4 Салат мясной «Оливье» 12 Виноград, гранаты, мандарины 5 Колбаса сырокопчёная (2вида) 13 Красное шампанское 6 Помидоры и огурцы свежие, зелень 14 Водка «Тархун» 7Соленья (огурцы, помидоры, капуста) 15. Три сорта хлеба 8 Пирог с палтусом домашний 16 Чай, кофе, конфеты Старый Новый Год (15.01.83, Москва) 1 Салат из трески и картофеля 10 Соленья (огурцы, помидоры, перец) 2 Шпроты 11 Капуста вилковая красная с перцем 3 Чавыча и горбуша холодного копч. 12Картофель отварной 4 Балык севрюги (консервы) 13 Язык заливной 5 Осетрина заливная 14 Салат из курицы с грибами 6 Сельдь с гарниром 15 Шницели отбивные 7Тыква солёная 16Горошница в порционных горшочках 8 Чеснок маринованный 17 Чай, кофе конфеты 9 Пирог с капустой домашний 18 Водка, коньяк, минеральная вода Встреча друга-однокашника по институту, чеха, прибывшего в командировку в СССР (29.03.84, Москва) 1 Икра кетовая 11 Лобио домашнее 2 Икра паюсная 12 Опята маринованные 3 Балык осетровый 13 Пельмени домашние 4 Сельдь холодного копчения (гарнир) 14 Торт домашний 5 Сельдь с гарниром (варёные овощи) 15Персики консервированные 6 Судак заливной (морковь, огурец) 16 Чай, кофе, конфеты 7 Брынза с редисом и помидорами 17 Пиво чешское (!) из спецбуфета 8 Шпроты 18 Водка, перцовка, наливка 9 Колбасы сырокопчёные 19Бальзамы «Рижский», «Москва» 10 Окорок тамбовский 20 Боржоми

Домашний обед в честь американских коллег по организации в СССР производства фотокамер «Поляроид» (15.03.90)

1 Бутерброды с кетовой икрой 10 Колбасы сырокопчёные 2 Бутерброды с паюсной икрой 11 Пирог с палтусом и лососиной 3 Миноги с оливками (из Нарвы) 12Соления-огурцы, помидоры, капуста 4 Шпроты 13 Свежая зелень (салат, петрушка) 5 Балык осетровый 14 Свежие овощи 6 Салат из кальмаров 15 Вырезка тушёная с фасолью 7 Салат из курицы с орехами 16 Торт домашний «Наполеон» 8 Пирожки с яйцами и зелёным луком 17 Чай, кофе, конфеты 9 Опята маринованные 18 Водка, коньяк, ром, сухие вина Приведенных меню достаточно для того, чтобы составить представление о «среднем праздничном» меню и одновременно убедиться в стабильности (консервативности) его ассортимента. Во избежание излишних повторений, ниже приводится перечень лишь тех блюд, которые отличали другие праздничные меню. Пирог с рыбой Вырезка говяжья жареная Редька с морковью и сметаной Индейка, тушёная в сметане Морковь, перетёртая с чесноком Рыба в кляре Свекла, тёртая с солёными огурцами, чесноком и грецкими орехами Утка, фаршированная картофелем, сливами и изюмом Икра грибная с жареным луком Пирожки с солёными огурцами Эклеры с грибами Пирожки с грибами Зелень, перетёртая с орехами Капуста цветная жареная Салат из креветок Пюре картофельное с грибным соусом Брынза со свежими помидорами и сладким перцем Каша перловая в порционных глиняных горшочках Сациви Тыква пареная Бобы свежие с укропом и петрушкой Фруктовые салаты (конец 80-ых гг.) Студень из губ лося с чесноком и зелёным свежим укропом Редька с квасом, приправленная хреном и свежей зеленью Представляет интерес сравнение домашних праздничных меню с «казённым» новогодним столом, накрытым для нескольких сот отдыхающих в санатории 4го Управления Минздрава СССР «Подмосковье» (вблизи г. Домодедово) 31.12.85г 1 Салат с крабами 7 Рулет мясной с грибами и пюре

2 Осетрина хол. копч. с зелёным луком 8 Пирожные 3 Шпроты 9 Фрукты 4 Икра кетовая со сливочным маслом 10 Шампанское 5 Севрюга заливная с лимоном 11Чай 6 Мясное ассорти

«ПРАЩУРЫ» В 1954г я поступил на учёбу в Ленинградский Политехнический институт. Мест в общежитиях для всех не хватало, и нас, первокурсников электромеханического факультета, поселили в административно-учебном корпусе №1, по 15-20 человек в комнате. Жили мы там первые два семестра, а с начала второго курса нас поселили в расположенное недалеко «штатное» общежитие электромеха, знаменитый «седьмой корпус» на улице Прибытковской. Нас подселяли по одному, редко по два человека к тем, кто жил в этом корпусе три, четыре, а то и все семь-восемь лет. Мне и моему другу повезло, – оба мы попали в стандартные четырёхместные комнаты, где жили именно такие старожилы с повышенным студенческим стажем, и таким образом нам посчастливилось немного пожить с последними, навсегда исчезнувшими через год-два из студенческой жизни, бывшими фронтовиками. У каждого из них жизнь сложилась по-своему, но в то же время имела одну общую черту: все они поступили на учёбу в институт до войны, некоторое время учились, потом ушли воевать, а, отвоевав своё и, уцелев, вновь вернулись в свой институт продолжать обучение. Большинство из тех, кого мы успели застать, закончили воевать не в сорок пятом, а в сорок седьмом сорок девятом годах. Это были участники крупных боевых послевоенных операций в Прибалтике, Западной Украине и на Кавказе. Некоторые из них перед возвращением на учёбу лечились от ранений и психических травм в госпиталях, а некоторые приходили в себя дома. Однако война в каждом из них оставила свой вечный след. Совокупность их возраста, облика и поведения прямо-таки толкала на присвоение им особого названия и заставила «общежитских» дать им характерное имя: их называли

«пращурами». Их уважали, любили и побаивались. Первым их отличием от других был возраст, – он был от 30 до 35 лет, иногда и побольше. Их лица, кроме прожитых лет, отражали то, чего не суждено увидеть и почувствовать невоевавшим, и поэтому выглядели ещё старше и особенней, так что и в учебных аудиториях, и в общежитиях их можно было мгновенно отличить и от обычных студентов, и от преподавателей. Кроме возраста, их сильно выделяла одежда: многие из них предпочитали носить галифе, хромовые сапоги, китель, пиджак или свитер. Мы, юные оборванцы-провинциалы, почти сплошь были одеты в спортивные (лыжные) костюмы «с начёсом внутрь»; эта своеобразная «общежитская униформа» вызывала у них раздражение и пренебрежительное сочувствие. Другим их отличием была обособленность от прочих, особая корпоративность, внутри которой действовали привычка к железным, раз навсегда установленным правилам, безоговорочная солидарность и тяга к подавлению внешних врагов, будь то обитатели соседнего корпуса, окружающее коренное население или милиция. При этом применялись благоприобретённая солдатская практическая сметка, объединённая с тактическим офицерским мышлением, благодаря которым они своевременно и планомерно заняли ключевые позиции в парткомах и профкомах факультетов, в студсоветах и прочих органах, способных повлиять на жизнь студента и обеспечить ему прикрытие или какие-то привилегии. И то, и другое требовалось постоянно, так как привычка иметь врага и воевать с ним не могла пройти сразу и проявлялась в разнообразных стычках, от мелких драк до групповых рукопашных. Последствия таких столкновений с помощью вездесущих представителей пращуров улаживались без ущерба для бывших бойцов. Иногда также требовалась поддержка для тех из них, кто из-за нервных срывов запускал занятия, брал административный отпуск и начинал учёбу вновь на том же курсе через год. В основном же, насколько мы могли судить, к занятиям они относились серьёзно, по любимым дисциплинам – с увлечением, по другим – с использованием столь знакомого им штурма. И мне, и моему другу пришлось испытать на себе их недовольство нашим подселением, которое было воспринято как попытка вторгнуться в их замкнутую, особую жизнь. Мне повезло: дипломатичный представитель нашего коменданта вышел из сложного положения, заверив их в том, что им «... по существу, поручается ребёнок, из которого они должны сделать настоящего мужчину», после чего моё подселение было с неприязнью дозволено. Моему другу повезло меньше: его вещи после ухода коменданта были

немедленно выставлены в коридор, а ему было рекомендовано, пока не поздно, вновь обратиться к коменданту по поводу поселения на другое место. Друг уселся на свой чемоданчик возле комнаты, раздумывая о том, как правильно поступить; здесь его и обнаружил один из пращуров, пришедший откуда-то под хмельком и в благодушном расположении. Он попросил паренька всё рассказать, пожалел его, вновь ввёл в комнату и дал команду «отставить», после чего друга не трогали. Это был член парткома факультета, член студсовета седьмого корпуса, капитан, списанный со службы в связи с ранением обеих ног. Впрочем, вскоре и мой друг, и я жили со своими соседями по комнате душа в душу. Мне посчастливилось услышать их воспоминания о фронтовой жизни и некоторые другие откровения, и даже наставления, отличавшиеся житейским благоразумием и непреклонной честностью. Избегая в первые после поселения дни находиться в своих комнатах, мы с другом часто уходили в «учёбку» (общая комната для занятий) и там делились своими наблюдениями за жизнью этих совершенно особых студентов. Было начало семестра; в это время даже самые прилежные студенты позволяют себе расслабиться, а наши соседи по комнатам, взрослые, матёрые «студяги» после надоевших им каникул, проведенных, как правило, по профкомовским путёвкам в лечебно-оздоровительных учреждениях поодиночке, пускались от радости воссоединения во все тяжкие. Так, в комнате друга действовал в условиях строгой конспирации клуб преферансистов. В одной из тумбочек прятали «гроссбух» – толстый журнал, в котором были зашифрованы имена и взаиморасчёты всех играющих. Здесь же, в отдельном разделе, хранились графические росписи всех игр с указанием даты, времени каждой игры и псевдонимов её участников. «Гроссбух» был единственным и неоспоримым средством решения текущих недоразумений и конфликтов. Старшим по игре был тот самый «списанный капитан», красавец, умница с добрым нравом, дамский сердцеед, выпивоха и ... делающий большие успехи в теории электродинамики математик. Играли сутками и сменами через двое-трое суток, с разрешением отыгрываться. По-армейски чистоплотные, аккуратные и подтянутые в неигровые дни, преферансисты во время игры не умывались, не чистили зубы, не брились и не причёсывались. Ели изредка, выпивали понемногу, спали посменно здесь же. Курили все, и курили столько, что друг мой ночами всерьёз задыхался и кашлял на пылающую, кажущуюся из-за плотного дыма огромной, яркую лампочку, не имея никакой надежды на то, что его услышат вдумчивые и сосредоточенные игроки. Однажды утром он увидел, как временно

освободившийся, «четвёртый», торопливо встал, оторвал большой пучок ваты, смочил его одеколоном и протёр себе шею и лицо. Вата мгновенно потемнела, а игрок облегчённо вздохнул и отбросил, не глядя, чёрный тампон на постель моего друга. Затем, не отрывая глаз от играющих, налил себе «на сантиметр» спиртного и вернулся за стол. В моей комнате этим же высокоорганизованным сообществом был создан параллельный, не менее популярный и конспиративный клуб, требующий специфических инженерных и противопожарных знаний. Стандартная обстановка нашей четырёхместной комнаты включала в себя 4 кровати, 4 прикроватных фанерных тумбочки, 4 стула, один стол и один двухстворчатый шкаф для одежды. Вот в этом-то шкафе один из «пращуров» и содержал своё чудо техники, свою гордость – встроенный в одну из стенок «аппарат самогонный классический, скрытый, электрический, плоского типа». За расположенной внутри шкафа фальшпанелью скрывались сам аппарат и три его основных шланга: два для прокачки холодной воды через охлаждающую ёмкость со змеевиком и третий, вожделенный, для сбора заветной жидкости. Все три шланга были скрыты за висевшей в шкафе одеждой, насквозь пропитанной ароматами сивухи. Через дно шкафа был выведен провод питания нагревателя, вилка которого невинно валялась на полу возле настенной розетки. Под кроватью изобретателя располагались две внушительных размеров ёмкости с созревающей бражкой, а также запасы её компонентов в сухом виде. В комнате при постоянно открытой форточке даже при неработающем «чуде техники» стоял запах затрапезной винокурни. На время работы «аппарата плоского типа» (кстати, плоская металлическая конструкция имела размеры во всю боковую стенку шкафа), сообщество бывших служивых выставляло сменный караул из двух человек, в обязанности которых входила охрана аппарата и продукта, который затем распределялся «штабом фронта». Караульные под руководством изобретателя, неотлучно присутствовавшего в течение всей активной фазы производства, выполняли также сопутствующие работы, – уносили отходы и отработанную воду, приносили и прокачивали холодную, вели совместный (!) учёт продукта. Обычный цикл непрерывной наработки продукта длился около суток, при этом количественные результаты были строго засекречены. Процедура пробы осуществлялась также в нашей комнате полным составом «штаба фронта» с непременным участием изобретателя; обычно она заканчивалась истреблением половины свежего продукта и распределением остатков; при этом утверждался жёсткий график доставки в комнату новых партий сахара и дрожжей.

Со временем отношение «пращуров» к нам, по их меркам – детям, смягчилось. Более того, и мой друг, и я ощутили в их обращении с нами то, чего просто не было в молодёжной среде – житейскую заботу и искренний интерес к личности каждого из нас; всё это было скрыто за нарочитой завесой грубости и пренебрежения. Возможно, при их жизненном опыте и возрасте мы действительно казались им или детьми, или младшими братьями, которых они должны были опекать и защищать от врагов. Особенно сблизились мы со «списанным капитаном», человеком благородным, радушным и готовым для ближнего действительно на всё. Будучи наряду с другими почётными и нужными чинами также и членом «штаба фронта», то есть членом негласного руководящего органа бывших фронтовиков, он после очередной пробы самогона позволял себе составить с нами, молокососами, задушевную беседу, содержащую, помимо изложения своих взглядов на жизнь, некоторые назидания. Как ни странно, эти мягкие пожелания направляли нас на чтение художественной литературы, обретение культурных навыков и расширение образования в гуманитарных направлениях. Себя и своих товарищей он считал «списанным» поколением, исчерпавшим свои силы в войне и давшим нам жизнь и свободу, но неспособным подняться до нового уровня ни в науке и технике, ни в образе жизни. Ему было всего тридцать четыре года. Никакой трагедии в этом он не видел, всё сказанное относил к нормальному порядку вещей и по-настоящему наслаждался жизнью. Невозможно забыть, как он, далеко за полночь, сладко зажмурившись, тихим голосом вещал нам свои взгляды, например, на проблемы отношений полов. Его взгляды на женщин тесно переплетались с профессиональными аспектами, чему он имел своё, особое объяснение.

– Скажу вам по большому секрету, ребятишки: мой контингент – это уборщицы, нянечки и буфетчицы! Все остальные женщины – просто тупые от рождения курицы или продажные стервы. Женщина по определению должна поддерживать жилище, ухаживать за мужем, за собой и за детьми. И те из них, кто чувствуют это нутром, никуда не лезут и ждут своего часа, а пока ухаживают за чужими и кормят их. То, что на нашем (до войны – мужском) факультете чуть не половина девочек, ещё ох как аукнется нашей Родине! Нет, я вот как только стану, наконец, дипломированным специалистом, непременно женюсь на хорошенькой, полненькой, мудрой уборщице или на официанточке из нашей студенческой столовой (в то время все столовые были укомплектованы официантками). Работать ей тут же запрещу, да она и сама рада будет! Пусть родит мне здоровых, умных детей и воспитывает их вместе со мной, а уж с ними вместе мы её будем лелеять и любить! Вам, дурачкам, по лицам видно, этого не понять, ну да

ладно, на худой конец вам достанутся учительницы или врачихи – это ведь те же нянечки, только с высшим образованием. Держитесь хоть этой линии, ну а пока неженаты, конечно, используйте по назначению и до конца всех подряд, кто вам по душе придётся: здесь, братцы, никаких ограничений, кроме лично вашего вкуса нет и быть не должно. Рекомендую запомнить на всю жизнь: они только об этом и думают, в этом их суть и их благодатная природная ограниченность, и большой грех этим не воспользоваться, не ублажить их, а заодно и себя! У нас же на первом месте стоят защита Родины, работа и друзья, а потом уж все эти амуры. Хотя дело это, конечно, очень интересное и приятное, даже, можно сказать, захватывающее. Некоторые мысли и поучения «списанного капитана» о развитии науки, техники, производства и человека.

– В чём смысл и цель всей человеческой деятельности? Очень просто – в экономии времени. Всем хочется побольше успеть в отведенный срок. И тот, кто работает над скоростным самолётом, и тот, кто сделал вот эти бульонные кубики (модная тогда новинка), и те, кто нарисовал все картины нашего Эрмитажа – все, все они кричат чуть не в панике своё вечное: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Не верите? Читайте Маркса. По пьянке признаюсь, что я его не читал, но уверен, что у него это есть, просто должно быть, не может не быть, такая головища не могла до этого не додуматься!

– Вам изначально кажется, что человек развивает науку и производство, что он впереди, а ведь это не так. Вот я занимаюсь прикладной математикой, и отчётливо вижу, всем своим мозгом ощущаю, что все эти связи, законы, теоремы во всей своей полноте и абсолютном совершенстве уже давно созданы, они существуют, существуют всегда, независимо от нас, а мы только приходим, вернее, приползаем, и выглядываем, как шавка из-под ворот, и тявкаем, что мы это всё сотворили! Тут дело гораздо сложнее. Чтобы вам было понятней: помните эту байку о ньютоновском яблоке? Оно ему по кумполу стукнуло, его осенило, и он изложил на бумаге закон всемирного тяготения. Только изложил, то есть в меру своего понимания изобразил то, что существовало вечно и не зависит от него, от нас и от кого бы то ни было! Так и во всех науках, и, я думаю, в искусстве, и вообще во всей жизни: мы ничего не создаём, а только узнаём о существующем вечно и независимо от нас. Малую часть от этого существующего мы познаём, для этого и трудимся. Мы ничего не сотворяем и не изобретаем, мы только обнаруживаем, на-хо-дим! Мы всего-навсего снимаем чехлы с новых машин, орудий, зданий, картин и книг, и пользуемся ими, – так нет, мы восторгаемся, словно мы – их создатели и раздуваемся от важности! Мы будто бы создаём новые законы

природы, – но помилуйте, дорогие, мы же открывали новые континенты и никому в голову не приходило претендовать на их создание! Просто мы продолжаем находить что-то новое, так сказать, в других сферах. Ферштейн?

– Человек, который понимает своё место по отношению к мировым законам развития, чувствует себя и в математике, и в любой другой науке уверенно и твёрдо. Он, во-первых, знает, что то, что он ищет, уже существует, и его задача только в том, чтобы правильно искать и обнаружить. Во-вторых, ему легче, когда он нашёл часть, напрячься и увидеть целое – это великое откровение, это универсальный научный метод! А понять и применить этот метод можно только образованному, всесторонне образованному, человеку, знающему литературу, музыку, живопись, человеку с чувством юмора, с пониманием цвета, вкуса и запаха природы, пищи, вина, женщин! Нам надо растить таких людей, сейчас таких нет, сейчас другой народ, но вы – это уже не мы, а ваши дети, может быть, будут ближе к тем людям, которые будут достойны новых достижений в узнавании мира. Запомните это, – всё уже есть, но оно откроется только для тех, кто будет этого достоин!

– Почему я занялся электродинамикой? Не потому, как многие говорят, что у меня природное призвание к прикладной математике. Нет, просто я не согласен с тем, как во всём мире принято распределять электроэнергию от станции до потребителя, вот до этой лампочки. Когда подрастёте, поймёте, какая это глупость – строить громадные подстанции, линии электропередачи, закапывать кабели и творить другие, невероятно дорогие глупости. Сейчас вы не понимаете, а через пару лет поймёте, сколько стоят одни металлы и изоляция на всю эту чушь, а уж о расходах на разработку, на заводы по сборке и на строительство, монтаж я и не заикаюсь! Одной десятой – даже ещё меньше – средств хватило бы на создание, производство и простую развозку аккумуляторов, по обычным дорогам, на обычном жэдэ или автотранспорте! Прямо по домам, заводам, колхозам! И не надо никуда эти дурацкие провода и кабели тянуть! Вы только подумайте, ребятишки, сколько деньжищ, стали, меди, алюминия, труда освободилось бы! А земли? А людей? А станции в каком ровном режиме заработали бы, – никаких тебе пиков нагрузки, знай себе, заряжай да сдавай в прокат заряженные аккумуляторы! Вот чем я хотел заняться, но меня не поняли. А я их понял – это их хлеб, они его не отдадут, отнимать надо, а на это некому пойти. Поэтому я и нырнул в математику, здесь ничья дурная воля ничего не может, здесь никакому самодурству не место. А жаль, конечно, ведь не туда прёт человечество. Ферштейн?

ПРОДУКТЫ И ИХ ЦЕНЫ. Ниже приведены государственные цены на наиболее распространённые продовольственные продукты. Разброс цен на некоторые продукты объясняется разными сортами и повышением цен в течение указанного времени. За исключением Москвы, Ленинграда и столиц союзных республик, значительная часть указанных ниже продуктов в свободную продажу государственных магазинов не поступало. Повсеместно можно было купить хлеб, макаронные изделия, сахар, некоторые молочные продукты, растительное масло, некоторые крупы, отдельные рыбные консервы, водку и грубые креплёные вина. Цены на рынках и в магазинах промкооперации на одни и те же продукты превышали государственные цены вдвое и более раз. Государственные цены на основные продукты в различных регионах страны отличались незначительно; в местностях, отнесённых к районам Дальнего Севера, государственные цены были существенно выше. Цены даны в рублях. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЦЕНЫ НА НЕКОТОРЫЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЕ ПРОДУКТЫ (1975 – 1988гг) БАКАЛЕЯ, ГАСТРОНОМИЯ 1. Балык осетровый 9.00 – 15.00 2. Балык палтуса 4.50 3. Горбуша гор. копч. 3.00 4. Горбуша солёная 1.70 – 3.00 5. Гречка (крупа) 0.52 6. Икра красная (140г) банка 3.50 - 4.20 7. Икра осетровая кг 40.00-50.00 8. Икра осетровая (112г) банка 5.50 - 6.00 9. Колбаса варёная кг 2.20 – 2.90 10. Колбаса варёно-копчёная 3.80 11. Колбаса сырокопчёная 4.87 - 5.20 12. Конфеты разные коробка 1.64 – 8.26 13. Конфеты «Ассорти» 4.50 14. Конфеты «Белочка» 1.68 15. Конфеты финские 3.00

16. Кофе растворимый импортный банка 6.00 17. Кофе растворимый банка 2.00 18. Лососина малосольная кг 13.99 19. Майонез банка 0.50 20. Масло кукурузное бутылка 0.93 21. Масло оливковое 1.33 22. Мука пшеничная (высший сорт) кг 0.46 23. Окорок (буженина) 4.00 – 5.50 24. Пелядь подкопчёная 1.54 – 3.60 25. Печенье юбилейное пачка 0.28 26. Печенье земляничное 0.26 27. Сахар «песок» кг 0.90 28. Сахар «пилёный» 1.04 29. Сельдь солёная банка 6.80 30. Сельдь солёная развесная кг 1.30 -1.54 31. Соус кетчуп бутылка 0.60 32. Спинка осетра холодного копчения кг 15.00 33. Сыр кг 2.70-3.50 34. Хлеб чёрный булка 0.1 – 0.16 35. Хлеб белый батон 0.13 – 0.30 36. Чай «Индийский» пачка 0.95 37. Чай «Цейлонский» 0.52 38 Яйцо десяток 1.20 МЯСО 39 Баранина кг 1.80 40 Вырезка говяжья 2.20 - 3.69 41 Говядина 1.90-2.00 42 Ноги говяжьи 0.20-0.30 43 Ножки свиные 0.32 – 0.60 44 Свинина 2.00-2.20 45 Телятина 2.20 46 Язык говяжий 1.90 – 2.00 ПТИЦА 47 Гусь кг 0.90 – 1.60 48 Куры 0.90 - 2.70 49 Утка 1.20 – 1.88 РЫБА 50 Жерех свежий кг 0.56 51 Карп свежий 0.77 – 0.80

52 Линь свежий 0.32 - 0.52 53 Осетрина свежемороженая 5.00 54 Лещ, щука свежемороженые 1.00 - 1.20 55 Сазан свежий 0.90 56 Севрюга свежемороженая 5.00 – 9.35 57 Сом свежий 0.67 58 Судак свежий 1.00 59 Щука свежая 0.68 60 Язь свежий 0.64 СПИРТНЫЕ НАПИТКИ 61 Бальзам «Сибирский бутылка 12.00 62 Бренди «Абусимбел» 5.00 63 Вермут молдавский 3.00 64 Вина креплёные плодово-ягодные 1.1 – 1.80 65 Вина креплёные виноградные («Тамянка», «Переница», «Славянка») 2.30 66 Вина креплёные марочные («Айгешат», «Дербент», «Улыбка», «Карданахи», «Южная ночь») 2.88 – 4.34 67 Вина сухие грузинские («Мукузани», «Цинандали», «Напареули») 3.00 – 4.00 68 Вина сухие молдавские («Рислинг», «Алиготе», «Фетяска») 2.10 – 2.70 69 Вина сухие болгарские («Мискет», «Золотой берег», «Белое озеро») 1.70 – 2.30 70 Водка Сибирская (0.76) 9.00 71 Водка «Московская» (0.76) 8.10 72 Водка «Посольская» (0.76) 6.80 73 Водка «Пшеничная» (0.76) 8.00 74 Водка «Русская» (0.5) 4.42 75 Водка вьетнамская особая 5.10 76 Водка Русская (0.76) 6.80 77 Коньяк болгарский «Плиска» 7.40 78 Коньяк армянский «3 звёздочки» 4.40 - 8.52 79 Коньяк армянский «4 звёздочки» 5.20 - 10.92 80 Пиво «Жигулёвское» 0.39 - 0.41 81 Ром «Сан Мишель» кубинский 5.50 82 Советское Шампанское 5.17 КОНСЕРВЫ 83 Горошек зелёный банка 0.39 84 Джем абрикосовый 0.66 85 Икра баклажанная 0.41

86 Икра кабачковая 0.42 87 Компот ананасовый 1.85 88 Компот вишнёвый 0.84 89 Компот из персиков 1.05 90 Крабы консервированные 2.40 91 Лосось в собственном соку 1.00 - 1.20 92 Лосось в томате 1.00 93 Молоко сгущённое с сахаром 0.55 94 Молоко сгущённое без сахара 0.28 95 Мясные консервы импортные 0.95 96 Огурцы консервированные 0.50 97 Огурцы маринованные банка 3л 1.90 – 2.70 98 Паштет печёночный банка 0.35 – 1.00 99 Перец, фаршированный овощами 0.70 100 Печень трески 0.80 - 0.95 101 Сайра в собственном соку 1.00 102 Сардины 0.60 – 0.78 103 Томаты консервированные 0.40 104 Томаты консервированные банка 5л 2.80 105 Тушёнка мясная банка 1.00 -1.24 106 Шпроты 0.92 - 1.10 ФРУКТЫ 107 Грейпфруты кг 2.05 108 Мандарины 1.20 – 2.40 109 Яблоки 1.00 – 2.38 ПРОСТИТУЦИЯ Интересная черта есть у человеческого общества: в какой бы фазе своего развития оно ни находилось, все присущие ему свойства строго сохраняются и сосуществуют, хотя и меняют свои масштабы и значение. Несомненно, проституция относится к вечным свойствам любого общественного устройства, и ритмы её взлётов и падений чётко соответствуют вполне определённым социально-экономическим показателям. Тем, кто шокирован неудержимым и повсеместным распространением проституции в России нашего времени, наверное, интересно будет узнать, в каких формах и насколько широко она существовала в советские времена.

У меня в руках почётная грамота Ленинградского обкома комсомола, подписанная секретарём ВЛКСМ (!) Логиновым 1-го ноября 1956г. В грамоте сказано: «Куратову О.В. – студенту Политехнического института за активное участие в работе по охране общественного порядка». История получения этой грамоты такова. В общежитии «электромеха» всеобщее ироническое внимание привлёкал один весьма странного поведения студент: он курил в кулак, постоянно оглядывался, подсматривал, старался быть незаметным для окружающих, и в то же время был, казалось, вездесущим. Одевались тогда во что Бог послал, очень разнообразно, но даже в то время он выделялся и одеждой: брюки «клёш», тельняшка, форменная морская фуражка с кокардой, бушлат. Случайно мой однокашник, получив место в нашем общежитии, оказался в одной комнате с этим «матросом», и мы таким образом познакомились. Выяснилось, что Матрос, как мы его прозвали, был студентом третьего курса, причём второй раз: по этому поводу он шёпотом сообщил, что долго был «на задании». Нам потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что Матрос помешан на бандито - и шпиономании и близок к натуральному сумасшествию на этой почве. Он запоем читал детективы, подозревал всех во всём, на занятия почти не ходил, но был своим человеком в комсомольских кругах. Эти-то круги и поручили ему завербовать «надёжных, хороших ребят» в какую-то особую группу бригадмила (бригады содействия милиции). Матрос загорелся и лихорадочно начал комплектовать какую-то «спецгруппу» – для чего, он и сам не знал. Но признаться в этом он, конечно, не мог и под страшным секретом выдавал нам свои полоумные версии, вроде командировки под крышей комсомольских активистов в соседнюю Финляндию для выполнения спецзадания. После длительного «подогрева» Матрос сделал нам в строго конспиративной форме официальное предложение. Мы с другом, хотя и сами поставили ему заочный диагноз психа, были заинтригованы и дали своё согласие, наполовину для смеху, наполовину всерьёз: в конце концов, нам было всего по девятнадцать лет, и мы тоже были романтиками. Прошло совсем немного времени, как вдруг Матрос нашёл нас во время занятий и свистящим шёпотом предупредил о том, что сегодня после обеда мы должны вместе с другими членами «спецгруппы» под его началом выехать «на получение задания». После встречи на остановке трамвая он тщательно пересчитал всех собравшихся и отвёз нас в Питерский обком комсомола. Там, в небольшом конференц-зале, собралось с полсотни студентов разных Вузов. Нас приветствовал какой-то комсомольский чин; он предупредил о секретности нашей миссии, сказав, что нам всё станет

ясно после детального инструктажа, который вот-вот начнётся. Матрос, сидевший прямо перед нами, пришёл в крайнюю степень возбуждения: он поминутно поворачивался к нам, таинственно подмигивал, ёрзал и был совершенно мокрым от нервного пота. Когда же в зал медленно вошёл седовласый, с мужественным лицом милицейский полковник в сопровождении майора, Матрос тихо застонал от предвкушения разгадки тайны и замер. Полковник начал с выражения уверенности в том, что нам, студентам, конечно, хорошо известно, каких опасных масштабов достигла проституция в Питере, и что терпеть её далее нельзя – необходимо переходить к массовым облавам. Однако проводить такие облавы милиционерам в форме не с руки, а «оперов проститутки всех знают в лицо». Поэтому решили обратиться за помощью к комсомольцам, надёжным и незапятнанным. Надеюсь, сказал он, что вас правильно отобрали, и вы нас не подведёте. О порядке работы он поручил рассказать сопровождавшему его майору. Мы сидели, как громом поражённые. Во-первых, мы ожидали чего угодно, только не участия в массовой облаве на проституток; во-вторых, о проституции мы знали только из книг, и этот грех представлялся нам страшным и невероятным – одна мысль о непосредственном контакте повергала нас, по меньшей мере, в растерянность. Пока майор занимал своё место для инструктажа, мы наклонились к Матросу: куда он нас привёл? что будем делать? Сам разочарованный, Матрос коротко и мужественно прошептал: «Будем выполнять!» Тем временем майор начал давать вводную. Она была проста и понятна. Два автобуса прямо отсюда отъезжают через полчаса на Невский. Выходить из них будем не толпой, а группами по два-три человека. Из двора, где остановятся автобусы, мы незаметно выходим на углы Невского и Литейного ( в то время магазины «Папиросы», «Гастроном», «ТЖ»). Возле магазинов берём под наблюдение военно-морских офицеров. Как только они войдут в контакт с проститутками, подходить, женщин брать под руки и вести во двор, в автобусы. Офицеры могут и заступиться, и даже подраться: им пояснять, что комсомол отлавливает проституток, и что к вызову готов патруль гарнизонной комендатуры; не подействует – орать, патрули будут рядом. С офицерами в пререкания и драки не вступать, с проститутками не церемониться и ни в коем случае по дороге к автобусам не отпускать. На вопросы о том, как мы узнаем, – с проституткой заговорил человек, или со своей знакомой, майор ответил, что «тут и узнавать нечего, на месте сразу всё видно». По дороге, в автобусе, мы немного оправились от полученного шока, но всё

же ощущали общее замешательство и робость. Но когда майор дал команду выходить парами и «работа» началась, всё произошло точно по его сценарию: моряки-офицеры лихо «снимали» девушек, резко за них вступались, при слове «патруль» ретировались, оба автобуса быстро наполнились. Майор попросил Матроса сопроводить автобусы до отделения милиции, тот «взял» нас с приятелем, и мы вместе с «задержанными» поехали в милицию. По дороге девушки весело приставали к нам, нимало не смущаясь, а одна из них, постарше, даже пожалела нас: – Мальчики, щеночки, вы оба такие молоденькие и хорошенькие, такие робкие и глупенькие! Не слушайтесь вы мельтонов, не ходите на такие гадские дела, – не лезьте в чужое дело! Нам и впрямь стало неловко и стыдно за себя: мы видели перед собой своих сверстниц, цветущих грешниц, весёлых и беззаботных, познавших жизнь гораздо шире и проще, чем мы в своих общежитиях, лабораториях и библиотеках. Осознание их греховности теперь, когда мы увидели их воочию, уже не пугало, а вызывало лишь симпатию и сочувствие. Вконец раздосадованные, мы, приехав в отделение и попав на яркий свет, немного порадовались: под глазом Матроса зрел аккуратный фингал. Он, как и следовало ожидать, перестарался и налетел-таки на морячка, который назначил свидание своей любимой на злополучном углу. По его словам патруль, разобравшись, чуть было не добавил от себя, но пронесло. Через некоторое время всем участникам облавы были вручены грамоты; Матросу особенно понравилось скрытое обозначение заслуги. Значительно менее романтичными были мои последующие столкновения с первой древнейшей профессией. С самого начала шестидесятых годов, стоило остановиться не в ведомственной, а городской гостинице, будь то Москва или любой другой город, как начинал звонить телефон с «известными» предложениями. Возле входа в московские, свердловские, горьковские гостиницы пожилые женщины вполголоса предлагали девушек; самые лихие «девушки» появлялись в гостиничных ресторанах непосредственно перед закрытием; как правило, это были особы с боевой и отталкивающей внешностью. Ещё менее романтичными выглядят некоторые эпизоды из моего служебного опыта. Все они, так или иначе, связаны с тем, что всё строительство нашего крупного завода проводилось спецконтингентом, то есть заключёнными. Наши строители имели долгосрочный договор с МВД СССР, согласно которому один из новосибирских лагерей предоставлял им рабочую силу. Лагерь был серьёзным, – здесь сидели уголовники, получившие восемь и более лет.

Строительные работы с участием зеков проводились следующим образом. Сначала место, примыкающее к заводскому периметру, обносилось бетонным забором с колючей проволокой, вышками и воротами. Затем начинались трудовые будни: каждый день все посты занимались охраной, потом в охраняемую «зону» по счёту запускали зеков (их ежедневно привозили из лагеря под охраной). По окончании рабочего дня зеков снова пересчитывали, уже на выходе, и увозили в лагерь. Когда строительство, включавшее сооружение новой части заводского периметра, завершалось, здание принимали и вводили в состав завода. Затем вдоль нового периметра строили новую «зону» и приступали к сооружению следующего здания. По служебной надобности в 1975-1979гг мне время от времени было необходимо решать технические вопросы непосредственно в «зоне», особенно в том месте, где сооружались подземные испытательные боксы с лабиринтными входами, тяжёлыми многослойными дверьми и мощными, метровой толщины бетонными стенами. Из-за этих-то укромных местечек мне и пришлось узнать о некоторых деликатных моментах из жизни зеков. Офицеры МВД рассказали мне, что после увоза зеков и снятия охраны небольшие группы женщин ночью проникали в «зону», прятались там в укромных местах и поджидали приезда клиентов. Когда утреннюю смену запускали в зону, зеки выставляли у боксов свою охрану и цепочки оповещения, определяли сборщиков платы, тарифы и графики работы женщин, сообразуясь с их способностями и выносливостью. Те же знакомые офицеры рассказали мне, что заработки проституток на «лагерной работе» были велики, а «городской женский профсоюз», поставляющий женщин для таких рискованных вылазок, достаточно велик и весьма разнообразен по составу. Как это везде принято, проституткам доставалась меньшая часть дохода, – основные деньги попадали в общак сутенёров. Самих офицеров это открытие больше всего беспокоило тем, что они прозевали канал связи, по которому зекам поставлялось всё, чего им не полагалось: спиртное, деньги, оружие... В пустую зону на ночь стали запускать служебных собак. Другой эпизод касался непосредственно работниц нашего завода. Те же знакомые офицеры охраны провели меня по местам, из которых предварительно заплатившие зеки наблюдали окна в женской раздевалке одного из наших производственных цехов. Расстояние между зданиями было с десяток метров; окна располагались выше забора периметра. В рабочее время, когда раздевалка пустовала, некоторые женщины отлучались сюда, сбрасывали рабочий халатик и вставали на подоконник

обнажёнными на несколько минут, добавляя к своему заработку лёгкие денежки. Зеки (разумеется, только заплатившие) наблюдали их из заранее подготовленных укрытий, а офицеры из своих укрытий с не меньшим удовлетворением фотографировали. После этого наши кадровики с ещё большим сладострастием идентифицировали красоток, а опера на задушевных беседах выясняли каналы доставки оплаты за этот лагерный стриптиз. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ВЫПУСКНИКОВ Так в те времена называлась процедура, в ходе которой определялось место работы выпускника Вуза в качестве молодого специалиста. Формально это выглядело следующим образом: специально созданная комиссия из работников деканата и кафедр обобщала запросы предприятий на молодых специалистов и готовила предложения для выпускников той или иной специальности. На решающее заседание комиссии приглашались представители запрашивающих предприятий и выпускники. Последние вызывались по списку, составленному в порядке убывания среднего балла успеваемости за весь период обучения. Вызываемый выбирал из оставшегося набора предложений наиболее подходящую для него работу (ему сообщали место работы, размер зарплаты, условия обеспечения жильём) и здесь же расписывался в подтверждение своего выбора в специальной ведомости. На самом деле большинство выпускников гораздо раньше выбирало место своего назначения: во время производственной практики, при выборе темы дипломного проекта или при работе над ним, просто «по блату», либо по предварительным заявкам. Так, большую группу студентов нашей специальности, и меня в том числе, ещё за два года до распределения попросили заполнить подробные анкеты два незнакомца, которых нам представили как работников п/я 590. На наши вопросы о том, что это за ведомство, они отвечали, что тем, у кого анкетные данные будут в порядке, они гарантируют работу по специальности в районах Урала или Сибири с окладом не менее 1200руб. и получение жилья. Забрав наши анкеты, эти же немногословные ребята появились через два года накануне распределения и подтвердили свои гарантии тем, кого они отобрали. Я оказался в их числе и согласился. Поэтому на комиссии по распределению, не успев войти, я услышал голос секретаря: – Куратов Олег Валерьевич распределён в п/я 590, согласие имеется.

Меня подозвали к столу с ведомостью, ткнули пальцем в пустую строчку, попросили расписаться, – и на этом моё распределение было закончено. Наутро все распределённые в таинственный п/я 590 были приняты в отделе кадров института. Мне вручили мой диплом и... назвали московский телефонный номер. По этому номеру я должен был позвонить, прибыв в Москву в ближайшие дни. Ничего больше о моей будущей работе мне сказать не могли. Таким полувоенным образом в те времена распределялись десятки тысяч молодых специалистов. Через несколько дней, отпраздновав выпуск, мы с однокашником прибыли в Москву, позвонили по телефону и были приняты в одном из зданий Минсредмаша СССР на Старомонетном переулке. Там с нас взяли подписки о неразглашении места распределения (см. «Так было, так будет») и вручили путёвки молодых специалистов. Меня направили в Новосибирск, причём единственными реквизитами места назначения были телефонный номер и фамилия кадровика. Я отправился в Шую, где меня поджидала жена с сыном, которому не исполнилось и года. Через месяц мы втроём выехали в Новосибирск, не зная ни адреса, ни названия места будущей работы. РЕЖИМ Так в научно-производственном обиходе назывался комплекс мероприятий, обеспечивающих сохранение государственных секретов; кроме того, это понятие несло в себе нечто не менее важное, а именно характеристику общей атмосферы служебных взаимоотношений на предприятии. Этот комплекс предусматривал охрану объекта по периметру и внутреннюю охрану, правила входа-выхода и ввоза-вывоза, правила работы с закрытыми документами и изделиями, организацию их транспортировки и многое другое. Тщательно продуманный и отработанный, этот свод норм защиты секретов был очень эффективным инструментом в руках толковых организаторов его исполнения, а таких, особенно среди руководителей режимных служб Минсредмаша, было большинство. На более низких постах попадались и формалисты, которые солдафонскими перегибами способствовали поддержке столь естественного внутреннего протеста против всяких ограничений. Часто этот протест реализовывался в невинных розыгрышах режимных работников. На многих особо режимных объектах мне приходилось слышать один и тот же анекдот про местного начальника режимной службы: он, якобы, каждое

утро, проснувшись, первым делом идёт с паспортом в руках к зеркалу и сверяется со своей же фотографией. Если похож, – отправляется на работу, если нет, – снова ложится в постель. Один из начальников лабораторий нашего завода, облечённый правом подписи пропусков на вынос из цеха материальных ценностей, развлекался тем, что правил текст материального пропуска: вместо слов «ящик, кол-во – три», он важно вписывал: «ящик с электронами, кол-во – три», или «канистра с магнитным полем, одна». Ему доставляло удовольствие лично препроводить рабочих с этими грузами до поста и наблюдать, как солдатпостовой уважительно вчитывается в содержание пропуска и пересчитывает тару с такими чудесами. Другой, более отважный, конструктор, при сдаче в первый отдел толстого тома с грифом «совершенно секретно», прошитого и скрепленного сургучной печатью, заявил, что в этом документе он лично насчитал не 365 листов, как это предусмотрено описью, а всего 364, заставив тем самым пересчитывать листы целую комиссию. В розыгрышах участвовал и рабочий класс, иной раз прибегая к более солёным приёмам. В одном из московских НИИ рабочие сборочного цеха заметили, что их товарищ сходил в цех покрытий, выменял там на спирт пол-литровую банку масляной краски для домашних нужд, завернул её в газету и приготовил для выноса, поставив в свой гардеробный шкафчик. Ребята взяли другую банку, сходили с ней в туалет, наполнили её полноценным дерьмом, закрыли такой же крышкой и завернули в такую же газету. Затем подменили банку с краской и анонимно позвонили в комендатуру, сообщив, что рабочий по фамилии такой-то будет сегодня скрытно выносить материальную ценность. Ничего не подозревающий парень переоделся, положил «свою» баночку в карман и двинул на проходную. Там солдаты охраны похлопали его по бокам, обнаружили банку и повели к торжественно поджидавшему коменданту-полковнику, которому простодушный работяга прямо с порога заявил: – Ну, что вы из-за пустяка шпионскую комедию устраиваете? Вам что, для рабочего человека такого говна жалко? Он имел в виду пустячную краску. Комендант, лично развернув газету и вскрыв крышку, был немало раздосадован и сбит с толку, а «злоумышленник», быстро смекнув, в чём дело, начал хохотать и приговаривать: – А что я говорил? Ну, что я говорил? Говно – оно и есть говно! СЕРЕБРЯНАЯ МЕДАЛЬ.

Весной 1954г я сдавал выпускные экзамены в моей родной Шуе, в школе №2. Учился я хорошо, к большому числу экзаменов мы привыкли за предыдущие годы, всё шло своим установленным порядком, как вдруг в середине сессии.…Были у меня некоторые проблемы с «поведением» – так тогда называлась дисциплина, – но чтобы во время экзаменов ко мне домой явилась собственной персоной завуч нашей школы, заслуженный учитель республики, депутат горсовета! Я решил, что набедокурили мои друзья и сейчас начнётся дознание. Однако завуч, едва присев на зелёный сундук возле печки-лежанки, сразу перешла к делу, совершенно для меня неожиданному. Она сказала, что школу нашу постигла беда: письменные работы по математике почти всех потенциальных медалистов «завалены» областным отделом образования и лишь несколько выпускников, в том числе и я, удостоились «пятерок». Из этого следовало, что я становился потенциальным медалистом, но при одном условии: мне надо «пересдать» астрономию. Этот предмет мы проходили ранее, в восьмом классе, но за год тогда у меня была выведена четвёрка, а не пятёрка. С остальными же предметами, сказала завуч, у тебя всё в порядке, ведь ты же у нас отличник. Она ни словом не обмолвилась о замечаниях по поведению, из-за которых я не попал в ряды «потенциальных» с первого раза, и я воспринял это чуть ли не как наш с ней тайный заговор. На всякий случай я спросил, знает ли об этом директор школы, которого уважал и побаивался. Она попросила не задавать глупых вопросов, и сказала, что меня ждёт(!) преподаватель астрономии, очень известный не только в Шуе и Иванове учёный-краевед. Астрономию он преподавал в нескольких школах то ли потому, что дисциплина эта была редкой, то ли затем, чтобы заработать на хлеб насущный. Совершенно раздавленный сомнительностью теперь уже наших с завучем действий и страхом общения один на один с очень авторитетным в городе человеком, да ещё по столь щекотливому делу, я отправился по вручённому мне адресу. Учёный жил в собственном деревянном доме на Советской улице, в отдалении от центра. Это был необычайно тучный и очень добродушный человек. Сказав, что ждёт меня и, увидев моё смущение, он начал рассказывать мне о своей учёбе в Ленинградском политехническом институте, куда я собирался поступать; о том, как понял там, что техника – не его удел и перевёлся в Ленинградский Университет. Он сказал мне, что, возможно, и со мной произойдёт нечто подобное, это не так важно, а вот уехать из Шуи в Ленинград, попытаться понять этот город и изучить хотя

бы малую часть его культуры – это, напротив, крайне важно. Он рассказывал мне о том, чем занимается, как-то по-особому перебирал стопки бумаг на огромном столе, и я впервые соприкоснулся с неизвестным мне тогда миром самостоятельных размышлений и независимых суждений. Мы беседовали (вернее, я зачарованно слушал его) более двух часов, после чего «пересдача» астрономии была закончена, и он проводил меня с пожеланиями успехов в познании мира. Многое из того, что он мне посоветовал, стало моими жизненными принципами – это, конечно, больше, чем любая медаль. СИБИРСКИЕ СЕЛЯНЕ Во время зимней охоты с Первопечатником (см. «Доска Почёта»), мы несколько раз посещали дальних родственников одного из членов нашей компании; жили эти родственники в «глухом углу», на востоке Маслянинского района Новосибирской области. Первый визит запомнился всем наиболее ярко: мы подъехали к их дому, второму от края маленькой деревушки, вышли на сильный мороз из тёплого крытого кузова ГАЗ-66, и под лай собак стали ждать хозяев. Вот дверь избы отворилась, и перед нами появилась улыбающаяся простоволосая женщина лет сорока. Она со смехом подошла к своему родственнику, расцеловалась с ним, потом начала обстоятельно целовать каждого из нас. Закончив это явно приятное для неё дело, предложила покурить, подождать мужа, – она указала вниз, на черневшую на пологом склоне точку и сказала, что он как раз подъезжает с соседом на лошади. На наш вопрос, куда они ездили в такую стужу, она ответила: – Капканы на зайцов смотреть к вашему приезду. Занятые парковкой и разгрузкой, мы не заметили, как к дому подъехала санная повозка. Лошадь, знавшая дом, остановилась возле ворот. Оказавшийся ближе к саням, я от неожиданности вскрикнул. В первый момент я решил, что случилось страшное преступление. В санях застыли две неподвижные человеческие фигуры: одна, головой к лошади, лежала ничком под большим тулупом, из-под которого с одной стороны торчал рыжий затылок, а с другой – валенки; другая лежала на санях навзничь и лишь наполовину. Ноги её, тоже в валенках, были привязаны к саням, а грудь и голова с длинными льняными волосами волочились по снегу уже за пределами дровней; ещё дальше назад были откинуты руки без рукавиц. Ватник на груди расстёгнут. Лицо совсем молодого человека было красиво,

спокойно и неподвижно, как у мертвеца. Позвали хозяйку. Она деловито взяла лошадь под уздцы и подогнала сани к крыльцу; мы на ходу отвязали первого и занесли его в сени. Второго перевернули, влили в раскрытый рот водки, он поперхнулся, пробормотал что-то, завозился, замычал. Его также отнесли в сени. Там уже сидел на полу и вертел головой блондин, хозяин дома. Он сильно промёрз и ничего пока не понимал. Хозяйка, выругавшись, сказала: – Так и знала, что ничего не добудут и нажрутся. В какой уже раз одно и то же. Я его трезвого так с самой свадьбы ни разу и не повидала. Вы тут располагайтесь, а я, пока снегом не занесло, пойду их шапки да рукавицы искать. Приду не скоро, еда в печи и на столе. Вы уж в избу-то их затащите, пусть отогреваются. Да не пугайтесь, это у нас дело обычное. Они всю дорогу (то есть всегда), чтобы не потерять, друг дружку к саням привязывают. СКОЛЬКО СТОИЛИ КНИГИ? Трудно сказать, за счёт каких источников компенсировались затраты на выпуск книг, но книги в те времена стоили баснословно, невероятно дёшево. Я постарался выбрать из своей библиотеки минимум примеров цен на книги, показывающих этот чрезвычайно низкий уровень, как для уникальных, так и для массовых изданий. Хотя приобрести книги по государственным ценам было не так уж легко, «наценки на лапу» в среднем не превышали 50 – 100 %, и даже эта цена для многих изданий была ниже их себестоимости. № Название Издательство Год Цена, руб.

1 «Поэзия Европы». Уникальное издание стихов поэтов Европы. Каждое стихотворение напечатано на языке оригинала(!) и в русском переводе. 5 изящно оформленных томов (от 570 до 850 стр. в томе). «Художественная литература», «Прогресс» 1978 14,40 за все 5 томов 2 «Памятники мирового искусства» Многотомное красочное издание, крупноформатное, с детальными обзорами, комментариями и справками. Бумага на текст литографская, на иллюстрации мелованная. «Искусство» 1968 19751982 7,50 за том 12,31 за том 11,20 за том 3 А.П. Чехов. Собрание сочинений в 12 томах. «Художественная литература» 1960 1963 от 1,05 до 1,28 за том

4 И.А. Бунин. Собрание сочинений в 9 томах «Художественная литература» 1965 1967 0,9 за том 5 И.В. Гёте. Собрание сочинений в 10 томах. «Художественная литература» 1975 1980 от 1,15 до 2,20 за том 6 Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах «Наука» 1972 1976 2,30 за том 7 А.С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах «Правда» 1981 от 2,20 до 2,50 за том

СКУКА Мой хороший знакомый, кандидат медицинских наук, лучший в городе специалист по лечению кроветворных органов, временами впадал в глубокое уныние. Случалось это чаще всего в дни отдыха, наутро, и, как правило, с похмелья. Не радость от того, что сегодня не надо бежать на работу, по дороге перебирая самые неотложные дела, овладевала им, а лютая гнетущая скука. Сегодня за завтраком все молчали. Жена с привычным коварством выжидала начала радиопередачи «Последние известия», а дети, чуя обстановку, помалкивали. Как только зазвучали сигналы точного времени, жена заговорила о покупках, уборке и других домашних делах. Он, переполненный желчным раздражением, молча ушёл в гостиную, включив там радио на полную громкость. Теперь гепатолог сидел перед большой хрустальной пепельницей и беспрерывно курил. Время от времени он сумрачно посматривал в окно, за которым стоял морозный сибирский туман, – на воле было за тридцать. Учёный с тоской сознавал, что в ближайшие часы ему неотвратимо предстоит совершить два дела: просмотреть текущие бумаги и устроить семейный скандал, без которого из дома не уйти. А уйти надо.

– Тоска! Тоска зелёная! – бубнил он под унылые голоса дикторов и с ненавистью смотрел на толстую папку с бумагами. Он нехотя открыл папку и приступил к работе. Поверх деловых бумаг оказался реквизированный им

вчера у одного из ассистентов необычный документ личного характера, который тот печатал на казённой машинке, что и послужило формальным поводом для изъятия. С угрюмым любопытством врач начал перечитывать забытый, оставшийся вчера непонятым по пьяному делу, странный перечень. ПРЕЙСКУРАНТ НА УСЛУГИ 1 Ремонт электроприборов: а) электроплитка 1,00руб. б) замена лампочки 0,25руб. в) электрощипцы для завивки 6,00руб. г) стиральная машина по счёту д) холодильник по счёту е) пылесос 3,00руб. ж) кофемолка 2,00руб. з) миксер 5,00руб.

2 Ремонт сантехники: а) течь крана 0,50руб. б) смеситель 1,50руб. в) унитаз 2,00руб.

3 Ремонт мебели... Перечень домашних ремонтных работ продолжался в столь же дотошной манере и занимал два с лишним листа. Учёный перечитал его дважды; наконец, догадка его осенила. Он хмуро хмыкнул, покачал своей красивой головой, немного подумал и позвонил ассистенту: – Виталик, привет! Ну, как, головка бо-бо? То-то. Слушай, я тут смотрю твой прейскурант, – это ты сам придумал? Идея очень интересная! Значит, давно по нему работаешь... Дрессируешь, значит, успешно... Ага, от руки давно на кухне висит... Приучилась, значит? Конечно, печатный солиднее... По завивке ты хорошо цену задрал... Да отдам, отдам, только ты мне копию сделай, может, сгодится... Ну, пока. Бережно отложив диковинный документ, регулирующий трудовые и материальные отношения в семье ассистента, он задумчиво покачал головой и приступил к деловым бумагам. Следующая, аккуратно сшитая, плотная стопка документов оказалась соцобязательствами бригады монтажников, проводивших реконструкцию помещений клиники. Партийное руководство клиники категорически потребовало от учёного обеспечить, наконец, принятие соцобязательств всеми подчинёнными и им лично на текущий год, установив последний срок – конец февраля. Оставалась ровно неделя, и медик решил удивить

начальство, привнеся в это скучное дело свежую постороннюю струю. На днях учёный дипломатично предложил бригадиру монтажников обменяться опытом по выработке соцобязательств (см). Ушлый бригадир ехидно, но понимающе осклабился и весело заорал: – Содрать хочешь? Правильно! Мы их тоже друг у друга дерём напропалую! Завтра принесу. Учёный начал читать аккуратно подшитые бумаги. Хмурое лицо его сначала отразило недоумение, затем обиду и разочарование; наконец, на нём проступило глубокое сострадание, перешедшее в выражение уже совершенно непреодолимой, безысходной тоски.

– Боже мой, – бормотал он нервно и растерянно – ну зачем они это, зачем?... Ведь мучительная канцелярщина же, лицемерие, стыд-то какой! А я?... Я – зачем я сам? Ведь и я завтра заставлю своих написать то же самое, и сам напишу, и подпишусь! Сам же свою собственную подпись поставлю! Для чего, я спрашиваю, зачем? Зачем они всё это? Неужели так надо? Куча окурков в пепельнице росла, в комнате крепчала невыносимая табачная вонь. Жена, несколько раз заглянувшая в комнату, наконец, не выдержала и попросила его прекратить дымить, – дышать совершенно нечем. Он вспыхнул, схватил пепельницу и, рассыпая окурки, швырнул её в закрытую форточку. Под звон разбитых стёкол громко и раздражённо сказал: – Ах, вам дышать нечем? Вот я вам проветрю, дышите на здоровье! – после чего прошёл в коридор, оделся и вышел. Жена и дети ждали его два дня, разыскивали в клинике, у знакомых – он исчез. На третий день вечером он позвонил мне тайно на работу и попросил приехать в клинику, шёпотом сообщив номер лабораторного помещения и «кодовый стук». Прибыв туда с приятелем, мы постучали условным стуком; нам сразу же открыла миловидная сестра и провела нас в большое полутемное помещение. На кожаной кушетке лежали серые измятые халаты, на другой – два пальто и две шапки, шарфы, перчатки. На третьей сидел наш герой. Перед ним стоял лабораторный столик с огромным количеством пробирок разного цвета и с яркой, светившей на них настольной лампой: он развлекался тем, что смешивал с водой в разных пропорциях спирт и расцвечивал смеси безобидными красителями.

– Ищу соответствие вкуса и цвета, – бодро сказал он. В лаборатории дурно пахло коммуналкой и спиртом, а из глаз медика, как слёзы, сочилась беспросветная будничная скука. СЛУЧАЙ В РЕСТОРАНЕ

Время от времени мои друзья напоминают мне одно происшествие, которое произвело на нас довольно сильное впечатление. Летом 1978г, в одну из столь частых московских командировок, я неожиданно быстро решил обещавший быть затяжным вопрос и не смог купить обратный билет в Новосибирск. А дома ждали, и очень ждали, - на руках у меня были документы, без которых заводские военные приёмку не вели. Испробовав без результата все возможности, я пошёл на крайнюю меру – обратился к «комитетчикам» (так называли работников КГБ, состоящих в штатах Министерства), за помощью. Они пообещали помочь; договорились, что я заеду за билетом за два часа до вылета в определённое место на Каширке, по пути в Домодедово. Уладив этот вопрос, мы тесной компанией (два москвича с жёнами и я) отправились в наш любимый ресторан в саду «Эрмитаж» на Петровке. Мой портфель был со мной, и я намеревался прямо из ресторана двинуться в Аэропорт, по дороге получив билет. В самый разгар веселья в зал ресторана вошёл человек с военной выправкой; чётким шагом, без каких-либо поисков, он проследовал к нашему столику, вручил мне паспорт, билет и сдачу до копейки, откланялся и таким же казённым образом удалился. От предложений выпить и преломить хлеб сухо отказался. Когда его прямая фигура в сером костюме исчезла, мы растерянно помолчали, а затем на меня посыпались вопросы: как он узнал, что мы здесь? как он узнал меня? почему он шёл точно к нашему столику, не оглядывая зал в поисках? Я не мог ответить ни на один из вопросов. Я сам терялся в догадках: то ли они просто разыграли меня; то ли воспользовались случаем и показали мне, что у них всё под контролем; то ли проявили по отношению ко мне особую предупредительность. Во время следующей командировки я первым делом заглянул к ним поблагодарить за заботу и узнать, как они меня нашли, но они отмахнулись и от благодарности, и от подробностей, как от сущего пустяка. СОЦОБЯЗАТЕЛЬСТВА В годы зрелого социализма одной из непременных обязанностей работающего человека было «взятие» социалистических обязательств. Каждому трудящемуся, независимо от его специальности, стажа, занимаемой должности, партийности или возраста полагалось минимум раз

в год дать письменную клятву в том, что он добровольно обязуется стать лучше, чем был, и подтвердить это обязательство детальным перечислением добрых дел, которые он собирается совершить. При этом подразумевалось, что, принимая свои обязательства, работник как бы бросает доброжелательный вызов своим товарищам, которые ответят тем же, – и так возникает социалистическое соревнование за лучшие показатели работы и личной жизни. Соревновались между собой рабочие, бригады, цеха, заводы, объединения, главки, министерства и ведомства. Соревновались учителя, школы, продавцы, магазины, врачи, больницы, колхозники и колхозы, районы, города и области. За победу в соревновании платили солидные премии. К организации этой работы были привлечены колоссальные средства, в ней участвовало огромное число партийных и профсоюзных работников. Идея соцсоревнования была одной из основ советского общественно-политического устройства, и личные соцобязательства простых тружеников в работе этой гигантской машины никакой роли не играли. Однако формально они считались её фундаментом, и поэтому каждому работнику полагалось время от времени их вновь и вновь принимать. Зачем это нужно делать и почему человек должен вдруг, по команде, перечислять свои благие намерения, – никто не задумывался; все знали, что так надо, ну, а раз надо, значит, так и делали. Те же, кто понуждал людей к этому – партийные и профсоюзные функционеры, – по-разному толковали указания свыше и, в зависимости от своего служебного рвения, обязывали трудящийся люд «брать» соцобязательства кто раз, кто два раза в год, а кто и поквартально. Особо ретивые служаки идеологического фронта творчески развивали эту тему далее. Так, на многих промышленных предприятиях появились такие формы соревнования, как «работа за того парня», личные творческие планы, книги творческих вкладов и другие чудные, мудрёные жанры идеологической работы, которую в народе называли попросту мудозвонством. Что же представляли собой конкретные соцобязательства, которые добровольно возлагали на себя наши соотечественники в советские времена? Как это всё оформлялось? У меня в руках та самая подшивка соцобязательств, которая попала в руки моего друга, учёного-медика (см. «Скука»), и которая окончательно бросила его в омут отчаянной тоски, безрассудной агрессии и унылого блудодейства. Это подлинные документы, написанные собственноручно инженерами и рабочими одного из бесчисленных СМУ Минсредмаша СССР. Внешне каждое соцобязательство представляет собой сложенный вдвое лист формата А4, образуя четыре маленьких странички. На первой,

лицевой страничке, в левой верхней части типографским способом изображён профиль В.И. Ленина; справа приведена цитата из его трудов: «Учиться, работать и жить по-коммунистически. В.И. Ленин». В центре первой странички крупным шрифтом напечатано: СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО Участника движения за коммунистическое отношение к труду Внизу странички более мелким шрифтом набраны реквизиты работника: Цех (отдел), Ф.И.О., профессия. Эти данные принимающий обязательство должен был внести от руки. Всё вышеозначенное взято в простенькую рамку. На последней, четвёртой страничке крупным шрифтом набрано следующее: ПАМЯТКА ВЗЯВШЕГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО Участник движения за коммунистический труд берёт на себя обязательства: • добиваться высоких производственных показателей и отличного качества выполняемых работ • совершенствовать свои знания повышать свой политический и технический уровень, овладевать смежными профессиями, оказывать помощь товарищам по работе • быть примером на производстве и в быту • активно участвовать в общественной жизни цеха, отдела, завода. Если раскрыть сложенный лист, то можно увидеть объединяющую вторую и третью странички таблицу, в левой части которой вслед за обязательным №№ п.п. идёт графа «Обязательство». Эту графу и должен заполнить соревнующийся. Далее следует разбитая на 12 частей (12 месяцев) общая графа под названием «Выполнение обязательств». Эти графы никто никогда не заполнял. Внизу напечатаны дополнительные реквизиты: личная подпись взявшего обязательство; дата; подписи мастера (руководителя) и профгрупорга. Такой бланк с прозрачными намёками на четвёртой страничке попадал к каждому работнику СМУ, а он должен был его заполнить и сдать обратно

профоргу. Разумеется, в различных организациях оформление бланков соцобязательств было неодинаковым и чрезвычайно разнообразным, однако содержание их и общий стиль (цитаты, лозунги и памятки, таблица и прочее) были одинаковы. Что же собственноручно внесли в эти казённые бланки простые русские люди в первые дни далёкого 1981 года? Что так расстроило и без того комплексующего учёного-гепатолога (см. «Скука»)? Я тщательно проработал всю пачку, содержащую несколько десятков обязательств, и не нашёл никаких отличий, кроме разницы в почерках. Поэтому привожу дословное (за исключением редких грамматических ошибок) содержание этих привычно-унылых записей.

1.Добиваться высоких производственных показателей и хорошего качества выполняемой работы.

2. Повышать свои знания, оказывать помощь товарищам по работе.

3. Быть примером на производстве и в быту.

4. Активно участвовать в общественной жизни участка.

5. Бороться за звание «Ударник коммунистического труда».

6. Работать без травм и аварий по методу Басова.

7. Бороться за экономию материалов.

8. Закончить годовой план к 25.12.82г.

9. Вызываю на соревнование такого-то (должность, ф.и.о.). ТАК БЫЛО, ТАК БУДЕТ Один из моих студенческих друзей-однокашников (мы на последних курсах жили в одной комнате общежития), отличался характерной, непривычной для юных лет неуклонной педантичностью и последовательностью во всех своих действиях. Родом он был из небольшого уральского городка. Сухощавый, хорошего среднего роста, с маленьким остроносым лицом. Чтением художественной литературы не увлекался, музеями и выставками тоже, на танцы ходил изредка. Подружек у него не было. Зато науки постигал с увлечением и очень прилежно; конспекты лекций у него были просто образцовыми. До определённого времени мы воспринимали его как хорошего человека, надёжного товарища, но – сухаря. Однажды (дело было в начале четвёртого курса) мы с ним возвращались в полупустом трамвае из центра Питера в своё общежитие. Питерские трамваи в то время были оборудованы двумя скамьями, расположенными вдоль вагона, так что все сидящие были обращены друг к другу лицом. На

одной из остановок в трамвай вошли несколько школьниц и уселись прямо напротив нас. Это были совсем ещё девочки, с длинными палкообразными ножками и с худенькими, по-детски весёлыми личиками. Сначала они продолжали беззаботно трещать, но вдруг смущённо утихли; потом начали подталкивать друг дружку локтями и фыркать от смеха. Я повернулся к Саше, - он неотрывным, немигающим взглядом уставился на одну из них. Девочка, хотя и хихикала вместе с другими, сильно смутилась. Я попытался отвлечь Сашу каким-то разговором, но он сердито отмахнулся от меня и не отрывал своих маленьких пронзительных глаз от девчушки. Когда она вышла, он последовал за ней. Дома я поджидал его недолго: немного возбуждённый, он радостным тоном сообщил мне, что проводил девочку домой и договорился о встрече.

– Да ты что, с ума, что ли, сошёл? Ведь это же ребёнок ещё, дитя малое, какая встреча? Тебе что, взрослых девушек мало? Как-никак, а нам с тобой уже по двадцать лет стукнуло! – попытался я образумить Сашу.

– Я буду ждать, она вырастет,– ответил Саша. И добавил: - И она тоже. И он начал ждать. Он встречал её из школы, ходил с ней в кино, начал посещать музеи. Она пряталась от родителей; он прятал её от нас. Всё свободное время они были неразлучны. Прошло два года, начался шестой год нашей студенческой жизни. Мы съехались после последних каникул, и главной новостью была их женитьба. Саша с присущей ему непреклонностью добился официального разрешения горсовета на ранний брак и каким-то невероятным образом уладил дело с её и своими родителями. Мы знали, что разрешение властей давалось, как правило, в случае ожидания ребёнка. Кратко и сухо сообщил он нам об этом; в таком же духе предложил отметить это событие, отдельно от родственников, в студенческом кругу в общежитии. И хотя лицо было бесстрастным, а тон невозмутимым, мы видели, как радость и гордость сияли в его глазах: он дождался, как и решил в своё время; он сумел всё устроить не воровским, а законным порядком. Свадебная вечеринка началась с настоящего шока: когда появилась невеста, мы все, как один, ахнули. Невеста из заурядной голенастой девчонки превратилась в настоящую русскую красавицу; невозможно описать ни её ослепительную юную, только что созревшую красоту, ни наш, похожий на помешательство, восторг. Даже самые искушённые и разборчивые на какоето время потеряли дар речи; возникла и не проходила неловкая, длительная пауза. Красота, которой мы были удостоены в тот вечер, встречается крайне редко; мне кажется даже, что такой пронзительной она бывает мимолётно, кратковременно, на день или, возможно, на часть дня собирая воедино, в одной вспышке, и блеск глаз, и сияние лица, и свечение кожи, и грацию

тела. Саша, всё понимающий и всё предусмотревший, в момент наступления неотвратимых танцев, в момент, к которому уже изготовились самые решительные, бережно и нежно, с тихой усмешкой увёл невесту домой. Медовый месяц они провели у неё, а затем, всё чаще и чаще, он стал ночевать в общежитии. Мы недоумевали, но помалкивали. Всех его друзей, молодых, полных сил, измучил один вопрос: как можно отказаться спать с такой красавицей? Наконец, кто-то не выдержал. В ответ Саша таинственно ухмыльнулся и промолчал. Накануне защиты дипломных проектов она родила мальчика. Имя ему дали в честь Сашиного отца. Прошли защиты дипломов и распределение (см). Мы с Сашей вдвоём выехали в Москву, в таинственное ведомство п/я 590. На руках у нас был только номер телефона. Прямо с Ленинградского вокзала позвонили и получили команду: через час явиться в бюро пропусков дома №26 по Старомонетному переулку. Явились. Получили пропуска, поднялись на четвёртый этаж. Вокруг – одни военные, начиная от майора и выше. Представились. Кадровик попросил обоих выйти, затем вызвал меня. Поводил пальцем по какому-то журналу, подвинул к себе мой диплом, перечитал. Крякнул удовлетворённо, извлёк из ящика стола какой-то бланк, положил его передо мной – подпиши! В бумаге (это был бланк расписки) от имени подписавшего давалось обязательство не разглашать место назначения. Я опешил: – То есть как это – никому?

– А так – никому и всё. Вот хотя бы товарищу, который за дверью стоит.

– А жене, родным, матери, друзьям?

– Жена с тобой поедет. Мать твой билет увидит. Родные и друзья обойдутся, потом всё образуется. Сейчас же – никому! Я подписал. Он выписал мне путёвку в Томск-7 (в то время одна из закрытых «зон» Минсредмаша СССР). Объяснил, как добраться, дал номер телефона. Следующим был Саша. Он вышел в коридор и сказал: – Расписку о неразглашении давал? Меня – в Новосибирск, а тебя?

– Меня – в Томск, в «зону», за проволоку. Глаза у Саши засверкали. Он отвёл меня в конец коридора, к окну. Впился в меня маленькими глазками и сказал: – Я тебя очень и очень прошу. Давай махнёмся. Я всё с этим неразглашением улажу, – сам же видишь, чистая фигня. Я тебя умоляю. Ничего не спрашивай. Мне надо от неё сбежать. Скрыться. За проволоку. Всё, больше ничего не скажу, но и от тебя не отстану.

– А сын? Она же не одна, она с твоим сыном?

– Мой вопрос. Ты же не думаешь, что я могу бросить сына? Не мучай меня вопросами, я ничего больше сказать не могу. Всё. Столько чувства и напора было в его просьбе, что я согласился. Мы наскоро отработали «версию обмена»: якобы при подготовке дипломных проектов у нас были технические контакты с «Томском-7», и Сашина специализация им как раз и нужна, его-то они и заказывали. Зашли к кадровику вместе. Тот покрыл нас трёхэтажным матом за невыполнение расписки, но больше всего его расстроила необходимость переоформления путёвок. Однако мы поняли, что точное выполнение заказа «зоны» ему очень потрафило. Не переставая ругаться, он переоформил путёвки и выгнал нас вон. Мы разъехались по местам назначения. После побега Саши «за проволоку» жена его обратилась куда следует, и вскоре приехала к нему с сыном в «Томск-7». Через год после её приезда Саша повесился. Подробности его смерти мне рассказал много лет спустя незнакомый сосед по номеру в нашей ведомственной гостинице. Узнав, что он из Томска-7, я спросил его, не знает ли он случайно что-либо о Саше и его смерти. Он наклонил голову и сказал: – «Случайно»? Вот – видишь лысину? Это у меня из-за него! Я председателем общественной комиссии по расследованию причин его самоубийства был. Потому что он был моим подчинённым. Это был главный энергетик одного из заводов, куда Саша был направлен по прибытию в Томск-7. После приезда жены и сына Саша заметно сдал: постоянно пребывал в задумчивости, выглядел больным, нервничал. Однажды составил с шефом разговор по душам и признался, что горячо её любит, но не может столь часто, как ей этого хотелось бы, отвечать на её любовные призывы. Шеф особого значения разговору не придал, назвал «всё это взаимным привыканием» и посоветовал ему выбросить эти заботы из головы. Через некотороё время Саша поставил точку. Как было принято, создали комиссию по расследованию. Члены комиссии (ну до чего же стервозный у нас народ! – заметил энергетик) особое внимание уделили моральному облику Сашиной жены, которая, по его словам, «всем на зависть была писаной красавицей, умницей и прекрасным человеком». Она через несколько лет вышла замуж, родила от второго мужа ребёнка и окончательно пришла в себя.

– История обыкновенная – сказал под конец энергетик, – такие случаи были, как видишь, – есть, и всегда будут. Жаль только, что под это колесо мне пришлось попасть, все нервы измотал.

«ТАК НАДО»; «ТАК НЕ ПРИНЯТО»; «ДА ЗДРАВСТВУЕТ...!» Выражения, приведенные в этом заголовке, – это примеры особых командзнаков, применявшихся в советские времена для упорядочения движения человеческих мыслей и поступков. Когда людям предписывают их жизненный путь, не особенно считаясь с их личными желаниями и стремлениями, возникает потребность в особого рода кратких, многозначительных и универсальных командах. При дрессировке животных подобные команды имеют форму коротких окриков, возгласов или восклицаний и состоят из отвлечённых, но ясных, разборчивых звукосочетаний. При штамповке человеческих убеждений такие команды составляются из нескольких слов, играющих роль магических директив поведения. Это то ли сверхкраткие, выродившиеся притчи, то ли приспособленные философские сентенции. Их смысловое содержание не соответствует общепринятому значению использованных слов, а подразумевает что-то совсем другое, внешнее, неумолимое и чужое. Они применяются всякий раз, когда не время и не место что-то разъяснять и обосновывать, то есть всегда. Бесконечно повторяемые в повседневном обиходе, при постоянных натаскиваниях и понуканиях, эти слова начинают влиять на миросозерцание человека. В его сознании возникает неоднозначность понятий, этакий духовный гистерезис: в одном и том же человеке могут параллельно сосуществовать две различные точки зрения на один и тот же предмет. Человек, в сознание которого проникли эти команды, может совершать поступки вопреки собственным взглядам на жизнь.

• Они были выпускниками обыкновенной провинциальной школы. Обоим уже исполнилось семнадцать. Он был отличником и чемпионом города среди школьников по прыжкам в высоту. Он приходил в школу в модных отутюженных брюках такой ширины, что их манжеты полностью закрывали ботинки, и в вельветовой куртке-ковбойке с белой костяной молнией. Красивую маленькую, круглую голову украшала тёмная кепкавосьмиклинка. Учебники носил в щёгольском кожаном офицерском планшете.

Она, тоже отличница, посещала музыкальную школу и не имела там равных по игре на фортепиано. Носила неизменные коричневые платья с чёрным атласным передником. В уложенные на античной голове косы вплетала то чёрные, то светлые ленты с пышными бантами. Школьная форма покрывала гордую грудь, высокую игрушечную талию и буйные бёдра. Они привыкли к тому, что любили друг друга с раннего детства. Но теперь, возмужав, они ощущали, что знают о любви лишь малую её часть. Она снилась ему каждую ночь обнажённой и благодарно отвечающей на его ласки. Во сне он восторженно спрашивал её об одном: – Скажи, ну как такая грудь может вдруг сжаться в такую крошечную талию, и как потом такая талия может перейти в эти мощные бёдра? Ей грезилось, что он бесконечно долго целует её лицо, грудь, живот, что его горящее тело всё сильнее обжигает её, и в каждом сне она ожидала и надеялась на то, что он овладеет ею. В последнее школьное лето, после выпускных и вступительных экзаменов, они стали стремительно приближаться к окончательной близости. В самый последний момент она решительно остановила его.

– Но почему? Ты же сама...

– Не знаю. Так надо – ответила она, уже сейчас отчаянно раскаиваясь в том, что отстраняет его, и зная, что будет жалеть об этом всю жизнь – ты должен меня понять. Он ничего не понял, но заклинание сработало.

• Толстый парторг НИИ беглым шагом прошёл к директору. Сразу из кабинета вышли участники текущего совещания, а вместо них туда пролетели все три зама. Парторг сообщил: – Вчера вечером первый секретарь райкома партии имярек, выходец из нашего НИИ, проработавший здесь двадцать лет, из них последние пять – директором, снят с должности. Поставлен вопрос об исключении его из партии за действия, несовместимые с должностью крупного партийного руководителя. Ну, я думаю, из партии не исключат, а строгача с занесением влепят.

– За что конкретно – известно?

– Да так, в общих чертах. Главное, конечно, что с горкомом из-за той, помните, конечно, истории, в бутылку полез. Предлагали они ему похорошему, – не захотел. Вот у них терпение и лопнуло. В общем, правдистом оказался. Теперь – на всю катушку. А так – злоупотребления

положением, анонимки, как всегда. Женщину какую-то нашли, даже, говорят, двух. За четыре года такого добра можно у кого угодно наскрести.

– А сам-то как?

– Сам в нашей больнице с инфарктом, прямо из горкома и привезли ночью, домой не пустили.

– А палата известна?

– Ты уж не идти ли к нему собрался?

– Конечно! Я думаю, все пойдём, и немедленно. Уж мы-то Костю знаем! Нормальный мужик. Ну, может, ошибся, в чём-то согрешил, – с кем не бывает? Но поддержать-то надо, ведь не один пуд соли вместе съели! Парторг внимательно всех осмотрел и умиротворяюще сказал: – Поддержать никогда не поздно. Но пока не стоит. Надо выждать. Ну, зачем так уж сразу и бежать? Да ещё всем вместе! Это не принято.

– Что не принято?

– Не принято – и всё тут.

• Этот курьёзный случай произошёл со слушателями привилегированных, высших курсов повышения квалификации. Слушателями были директора заводов и НИИ, крупные чиновники министерств и ведомств. Эти бывалые люди в расцвете сил с терпеливой иронией отнеслись к начитанным преподавателям, ничего не ведавшим о норове и повадках дикого и непокорного чудовища по имени Производство. Однако слушатели были рады тому, что в течение месяца смогут выспаться, расслабиться, а главное – поделиться своими заботами и опытом с равными. Через неделю учёбы группа из трёх десятков человек незримо распалась на маленькие группки; люди сблизились кто по профилю работы, кто по увлечениям, а кто и просто по человеческим симпатиям. И только один человек остался в одиночестве. Это был начальник главка Важного Министерства, недавно переведенный на эту должность с поста секретаря одного из московских райкомов. Маленький, худой, с огромным кадыком на небритом жилистом горле, он был лихорадочно вертляв, говорлив, одновременно и напорист, и угодлив. Это был ходячий, живой гротеск на партийного чиновника: в нём не было ничего ненужного, лишнего для этого звания – ни ума, ни души, ни знаний, ни культуры, только забубённое пустозвонство и органическая смесь апломба, хамства и лакейства. Хорошо разбиравшиеся в людях научные и производственные волки сразу его раскусили и, ещё не узнав друг друга, единодушно отнесли этого

человека к «кипучим бездельникам» – была в те времена такая неформальная характеристика. Да-а – ехидно ухмылялись втихомолку организаторы производства,– затесался в наш огород сорнячок из партейных! Как-то сразу все стали звать его за глаза уменьшительным именем Жорик. Весь месяц Жорик бурлил, метался между всеми коллегами по учёбе и преподавателями, доставал кому билеты в театр, кому книги; взамен бронировал себе и даже своей жене командировки в интересные районы страны. Он так и не осознал, что остался за бортом нормальных человеческих отношений; впрочем, он в них и не нуждался. В самом конце месяца одна из маленьких групп слушателей решила в своём кругу отметить окончание учёбы. Договорились с директрисой спецбуфета о столике на шесть человек в тихом, уютном уголке, прямо за густой комнатной пальмой; о холодной водочке, о свежих закусочках и прочих приятных вещах. Помимо заказанного казённого, был прихвачен с собой особый, заветный для каждого региона закусон. И вот белорус нарезает вожделенный шмат сала, от чесночного духа которого чувствительные ветви пальмы чуть завяли; сибиряк устраивает среди приборов маленький сувенирный бочонок соленых мерных груздей; прибалт пассами фокусника вскрывает большую плоскую банку с миногами. Все шестеро разговаривают вполголоса: они с тихой радостью ощущают, что их захватило и понесло неспешное течение приватного «междусобойчика». И вдруг ни весть откуда появился Жорик. Мигом осмотрев стол, он, не моргнув глазом, сказал, что уместится с самого краешку и попросил «обождать секунду, пока я сбегаю за стулом». Никто ему не ответил, а он уже нёс стул; за ним шла официантка с прибором. Не успели налить по первой, как Жорик вдруг вскочил с места, высоко, как знамя, поднял стакан и заорал на весь буфет: – Товарищи! Друзья! Давайте выпьем за самое ценное, что есть в нашей жизни – за нашу партию! Да здравствует наша великая коммунистическая партия во главе с центральным комитетом! Оставаясь стоять, он, уже припав жадным ртом к своему стакану, привычным жестом левой ладони призвал всех подняться и выпить стоя. Всем стало невыносимо стыдно и неловко.

– Ну и мудак! – прошептал один сосед другому!

– Неужели разыгрывает? – так же тихо спросил третий четвёртого.

– Вот же паскуда вонючая! Весь вечер испортил! – в один голос промычала третья пара. Все встали и выпили.

Позднее по поводу этого эпизода один из его участников говорил другому: – Это был во всех отношениях показательный и безобразный курьёз. Ты думаешь, что это – партийное, советское? То есть то, что выкинул Жорик с этим тостом, и как отреагировали мы: встали, выпили, закусили. Увы, друг мой, увы! Бери глубже и шире – это наше родное, национальное! Это было, есть и всегда будет!

ТРАВМА (1) Заметки об условиях лечения и повседневных буднях двух разных московских больниц придётся предварить кратким разъяснением действовавших в те времена норм медицинского обслуживания. Повсеместно бесплатное, оно различалось по уровню медицинского персонала, его оплате, оснащению, обеспечению лекарствами, условиям обслуживания пациентов. И эти различия были очень высоки. Чиновники союзных министерств наделялись привилегиями в области медицинского обслуживания, которые предусматривали «прикрепление» их к особым поликлиникам и больницам. Став слушателем Академии Народного Хозяйства СССР, я был «прикреплён» ко Второй поликлинике Четвёртого Управления Минздрава СССР; при этой же поликлинике остался, став затем главным инженером одного из главков Минсредмаша СССР. Чиновники, занимавшие более высокие должности, обслуживались в Первой поликлинике этого же Управления; если же требовалась госпитализация, и тех, и других лечили в ЦКБ. Впрочем, описание сложной иерархии партийных, государственных, военных и отраслевых чинов и соответствующей ей системы медицинских учреждений и услуг требует отдельной книги. Проще передать, для сравнения, свои впечатления о лечении заурядной бытовой травмы в общедоступной, «народной», больнице на Каширке и в ЦКБ (пресловутая Центральная Клиническая Больница). В начале марта 1980г, в гололёд, я упал возле своего дома на локоть; случился перелом плеча. В ближайшем травмопункте мне сделали

рентгеновский снимок, и отправили в Клиническую Больницу №7 на Каширке. Там симпатичный дежурный хирург посмотрел снимок, быстренько провёл меня в перевязочную, посадил к столу, сунул под локоть пластиковую подложку, на неё – белую салфеточку. Затем окликнул в дверь сестру, достал длинную металлическую спицу и сказал мне, что в связи с ремонтом электродрели он применит ручную. Кстати, обезболивающего тоже нет, так что придётся потерпеть. Я ничего не понял: какая дрель, какое обезболивание? Он ласково и внятно пояснил, одновременно вставляя протёртую спиртом спицу в обычную старенькую ручную дрель: – Вам сейчас так больно потому, что плечевая кость сломана полностью, мышцы её стягивают, а в место разлома попал нерв; в первую очередь мышцы надо растянуть, нерв освободить, а потом уж будем лечить. Тем временем появилась бойкая сестра; первым делом, пробормотав «ещё чего, не хватало!» она выдернула из-под моего локтя салфетку, аккуратно её сложила и убрала обратно в стеклянный шкафчик. Потом вдруг неожиданно и цепко схватила меня за плечо, и я не успел и опомниться, как хирург лихо просверлил мой локоть, отложил дрель, а торчащую из локтя спицу загнул плоскогубцами каким-то особым образом. Шустрая сестрица уже надевала на меня какой-то корсет с торчащим в сторону ложем для руки; в этом ложе они ловко растянули пружину, зацепили за неё спицу, и боль, мучившая меня с момента перелома, исчезла. Сестра зашнуровала корсет, хирург шлёпнул меня по заднему месту, подмигнул и отправил на регистрацию. При регистрации на вопрос, к какой поликлинике приписан, я ответил: ко второй, Четвёртого управления Минздрава. Регистраторша посоветовала сообщить туда о случившемся. Меня отправили в палату на шесть человек. На следующее утро появилась бригада из ЦКБ; осмотрев меня, они заявили, что взять меня к себе никак не могут, так как «хирургическое вмешательство уже совершено». Я не возражал, потому что жили мы тогда в Орехово-Борисово и моей жене было гораздо ближе ездить сюда, чем в ЦКБ. Обрадованные лёгким согласием, врачи вежливо со мной распрощались, а я отправился налаживать контакты с руководством отделения. С виду неприступный и угрюмый, начальник отделения оттаял, узнав, что я – заводчанин и могу помочь в изготовлении инструментов, нужда в которых была наиболее острой. Он предупредил меня: – Ваша травма банальна и никаких особых инструментов не требует. Скрепим кость шурупами, наложим гипс, и простимся. Но есть много больных, которым нужны сложные детали из нержавейки и пластмассы, в

общем, «аппаратура Илизарова» - не слыхали? Сверху не дают, а применять требуют. Вот мы у своих же пациентов и просим. Так принято. Можете, – помогите. Я не только слышал, но и хорошо знал, – на родном заводе для родной медсанчасти давно уже было организовано производство «илизаровской» оснастки. Сели за чертежи, выбрали самое нужное. Связь с родным заводом ещё не была потеряна, и я переправил заказ в Новосибирск. Через неделю мне сделали операцию: сломанную кость соединили металлической пластиной, прикрученной к ней четырьмя шурупами. Мышцы и кожу поверх пластины натянули, зашили, на всю руку и плечо наложили гипс. К тому времени я понял, что судьба привела меня в настоящий ремонтный цех с непрерывно двигающимся конвейером, на который столица неустанно подавала травмированных на производстве, на улицах, в быту, а опытные хирурги непрерывно ставили их на ноги и отправляли обратно. Начальник отделения рассказал мне, что ему удалось подобрать и воспитать настоящих профессионалов. Они работали по 9-10 часов в день, повидали все возможные виды травм, дело своё делали быстро и качественно. Жизнь в рядовом травматологическом отделении текла своим чередом. Все палаты были оборудованы одинаково: койки, прикроватные тумбочки, умывальник. Туалет в коридоре. Везде, надо отдать должное свирепому Начальнику, идеальная чистота. Питание было однообразным, но вполне достаточным – щи, крупяные супы, каши, макароны, творог. На второе к обеду, а также к ужину иногда подавали тефтели, иногда рыбу. Кофе с молоком утром, чай вечером. Если добавить к этому харч, приносимый заботливыми родными из дома, получалось вполне нормальное питание. Особенность больных травматологического отделения, говаривал Начальник, в том, что «у этого подвида, у травмоидов, и мозги, и пищеварительный тракт в полном порядке, так что жрать и выпивать им только подавай». Правилами внутреннего распорядка в отделении употребление спиртного категорически запрещалось. Руководство больницы понимало неполноценность больничного питания, поэтому посещение родными и знакомыми разрешалось ежедневно в определённые часы. Все посетители, разумеется, кроме домашней снеди, фруктов и соков, несли спиртное, в том числе и на свою долю. С теми больными, кто не имел родных и близких, щедро делились. Выпивали почти все; к вечеру, во время посещений, палаты напоминали пристойные пивные, в которых посетители и больные небольшими кучками негромко и задушевно делились радостями и горестями. Бутылки аккуратно относили в туалет, там их рано утром собирали уборщицы.

Те, кого от бессонницы выпивка не спасала, обращались за помощью к дежурным сёстрам: они за небольшую мзду либо давали снотворные и обезболивающие таблетки (1-2руб.), либо делали уколы (2-3руб.). Особо страдавшим, но безденежным, и то и другое доставалось бесплатно. Пациентов долго не держали: убедившись, что рецидивов в лечении нет, выписывали, освобождая места для новых и новых пострадавших. Совершенно особый, и в то же время характерный подход проявлен был бывалым Начальником в отношении одного из больных нашей палаты. Нашим общим любимцем был Толик, двадцатилетний строитель, лимитчик из Белоруссии; в середине декабря он пренебрёг страховкой и упал на стройке с восемнадцатиметровой высоты. Парню повезло, – он угодил в покрытую льдом, но не промёрзшую глубокую яму с водой; лёд и вода смягчили удар, и он отделался переломами обеих ног. Через два месяца молодые кости срослись, гипс сняли, но наш ушлый Начальник не спешил его выписывать: парень оказался прирождённым художникомоформителем. Рядом с его койкой было оборудовано рабочее место, стояли кульман и столик с инструментами и красками. Он заново изготовил и расписал всю наглядную агитацию отделения, от доски почёта до «Правил поведения» и всевозможных объявлений, указателей и табличек. Во время моего пребывания Толик выполнял оформительские работы уже для других начальников отделений больницы, с которыми наш Начальник решал свои сложные внутренние вопросы. Начальник намекнул, что портфель заказов растёт, и лечение придётся продлить минимум на два месяца. Строителялимитчика-художника Толика такое положение устраивало: он занимался любимым делом, и имел бесплатные корм и кров. Толик не брал в рот спиртного и очень любил помогать нянечкам, развозившим еду; те, в свою очередь, души в нём не чаяли и баловали его лучшими кусками, сладостями и тёплыми носками. Ни на московскую стройку, ни в Белоруссию беспечному и доброму Толику возвращаться не хотелось, и он беззаботно и благодушно рисовал, кроил, клеил, что-то ремонтировал все дни напролёт. ТРАВМА (2) Прошло около года; через два месяца после операции гипс сняли, рука понемногу разработалась, и зашитая пластина ощущалась только детекторами металла в аэропортах. Для таких случаев при мне всегда был рентгеновский снимок, заверенный по всем правилам; я предъявлял его

вместе с билетом. Обнажить руку при досмотре в аэропорту заставили только однажды, – проверили, есть ли шов. Плечевая кость окончательно срослась, и подошло время пластину извлекать. Вот тут-то впервые я и попал в ЦКБ. В назначенное время я приехал во Вторую поликлинику на улице Заморёнова, откуда меня на «Волге» доставили прямо к порогу приёмного отделения ЦКБ. В этом отделении меня, совершенно здорового сорокатрёхлетнего мужчину, усадили в кресло-коляску, взяли анализ крови, измерили давление и температуру и повезли(!) в «травму». Мои просьбы о разрешении дойти туда самостоятельно приняты не были; было неловко и стыдно. Вспомнился приём в больнице на Каширке: ручная дрель, салфетка... В травматологическом отделении ЦКБ оказалось только одно свободное место: в двухместной палате на своей постели лежал тёмноликий маленький человечек. Он ни слова не понимал по-русски и прямо-таки подскочил от радости, когда я заговорил с ним, как сумел, на английском. Его английский был не лучше; он взахлёб тарахтел мне, что он – коммунист, гражданин Бангладеш, владелец маленькой фабрики, на которой давал работу десятку соотечественников. Однажды ночью этот цех загорелся, и он, живший на втором этаже, выпрыгнул из окна, сломал себе ногу, а местный врач её на всякий случай ампутировал, но неудачно – началось воспаление, и вот тут-то Компартия Бангладеш приняла важное решение – его отправили на лечение в СССР. Почему русские едят такой невкусный сахар? Почему они не умеют готовить рис? Почему мало переводчиков?... Смуглый суетливый человек, к которому как нельзя больше подходило понятие «чучмек», мне сразу же надоел, и я пошёл к врачам с просьбой перевести меня к своим. Моя бывшая (до учёбы) работа, сказал я, исключала общение с иностранцами, поэтому мне надо бы посоветоваться с Вашими режимниками. Врачи обещали всё уладить, а за это, в связи с дефицитом переводчиков, уговорили меня пока по-соседски помочь в крайних случаях, если у чучмека появятся к ним вопросы. Чтобы как-то избавиться от этого говоруна, я на следующее утро отправился прогуляться по морозному лесному воздуху, – ЦКБ покоится в большом парковом массиве. Побродив по дорогам, дорожкам и тропинкам, я обнаружил свежие следы на снегу, которые вели к издали незаметной бреши в добротном заборе. Это была обычная лазейка – две свободно висящих доски, разведя которые можно было выйти прямо на улицу, да ещё с продмагом, в котором продавалось всё, что необходимо нормальному травмоиду: водка и квашеные, в просторечии солёные, огурцы для решения мировых проблем

с соседями по палате, и конфеты и шоколадки для текущих вопросов с персоналом. Довольный, я вернулся в свою палату, где меня уже ждали: врачи привезли в каталке на моё место осанистого альбиноса, который тоже не говорил по-русски, но имел европейскую внешность и приличные манеры. Одна из ног джентльмена от самого основания до стопы была в гипсе. Он оказался членом ЦК компартии Чили; в то время большинство коммунистов бежали из Чили от преследований, организованных генералом Пиночетом, и рассеялись по всему миру, при этом многие жили в СССР. Мой новый знакомый до побега был профессором филологии университета Сантьяго, свободно говорил на нескольких европейских языках, был весьма начитан и произвёл на меня впечатление настоящего интеллектуала. По его словам, основной состав ЦК компартии Чили осел в СССР, Италии и Франции, а некоторые остались в Чили на нелегальном положении. Те, кто попал в СССР, жили «на средства партии» и занимались организацией и поддержкой движения сопротивления режиму Пиночета под непосредственным руководством лидера компартии Чили Л. Корвалана. Они, по-видимому, работали и жили обособленно, единой командой; профессор сломал ногу во время ежедневных утренних игр в волейбол. Чилийский профессор остался жить с чучмеком из Бангладеш, а меня перевели в просторную трёхместную палату с нашими – там лежали два начальника главка с травмами ног. Условия лечения и жизни в ЦКБ были несопоставимо лучшими: любые лучшие лекарства; питание, обильное и калорийное, организованное по принципу заказа с разнообразным выбором; внимание и предупредительность персонала; просторные палаты с санузлами, телевизорами и специальными кроватями… Родным не нужно было привозить продукты, разве только что-нибудь особенное, домашнее, а, следовательно, они не приезжали ежедневно. Значит, здоровые мозги и пищеварительные тракты высокопоставленных травмоидов были обречены на беспричинное, мучительное алкогольное воздержание. Моё краткое сообщение новым соседям о лазейке в заборе произвело сильное впечатление. Они дали мне клятвенное обещание молчать, а я, взяв свой большой любимый портфель, сразу же после переезда в новую палату пошёл по своим же свежим следам, и вскоре вернулся с тремя бутылками водки и с кульком солёных огурцов по цене 46коп. за килограмм. Надо сказать, что ещё со студенческих лет я постоянно задавался вопросом: если среднему образованному иностранцу показать наш обычный, магазинного бочкового посола квашеный огурец – мягкий, со следами белой плесени в глубоких морщинах, с такими специфичными запахами лёгкой гнильцы и забродившего рассола – как он воспримет его?

Догадается ли, что это – обыкновенный солёный огурец, или, хотя бы, что это – съестное? И если рискнёт попробовать, что скажет о его вкусе – этом заветном, ни с чем несравнимом вкусе нашей лучшей народной закуски! И вот судьба подарила мне ответ на этот вопрос. Приближалось время обеда. Торжественно приглашённый мною чилийский профессор величаво проехал на своей каталке в широкие двери нашей палаты; мы столь же чинно встретили его. Я церемонно представил каждого из своих соседей и наполнил приготовленные стаканы. Разлив бутылку на четверых, я заметил в его глазах лёгкое недоумение; обычно мы пьём не до, а после обеда, смущённо сказал он, и не так много. Не буду приводить наших возражений и пожеланий здоровья, – конечно, мы заставили его выпить первую до дна за знакомство. Когда он аккуратно поставил пустой стакан, взгляд его уже метался по сторонам, – профессор немного задыхался и следил за нами. Мы же, степенно пропустив по первой, сделали, как в таких случаях положено, несколько вдохов-выдохов, и только потом уж потянулись за нарезанными огурцами. То ли он действительно не догадался о назначении этих зеленовато-бурых пластов, то ли деликатно не лез на рожон, но уже через мгновение он изящно и энергично брал руками кусочки огурцов, разжёвывал их с явным удовольствием и начал оживлённо болтать. Не успел он опомниться, как я по молчаливым знакам соседей разлил вторую бутылку, и через пять минут немного захмелевший и расслабившийся профессор, душевно улыбаясь, откусывал уже от целого огурца, любопытно его рассматривал, вновь откусывал, и повторял: «Фантастик! Фантастик!» Уезжал он из нашей палаты весело, словно на тачанке, негромко повторяя: «Фантастик!» Через день-другой, благодаря моему открытию лазейки, в жизни всего травматологического отделения произошли некоторые изменения. Так, после утреннего обхода можно было заметить оживление возле нашей палаты: маститые личности в колясках, на костылях, с палочками или с загипсованными руками и даже с гипсом на головах тихо, но нетерпеливо проникали внутрь и протягивали мне плотно сжатые кулаки с пятёркой и мольбой в глазах. Как-то раз даже произошла некрасивая стычка из-за очерёдности между двумя жаждущими на каталках, при этом чуть было не пошли в ход прикреплённые к коляскам костыли. Правда, мне показалось, что повздорившие хорошо знали друг друга по работе, и эта ссора была продолжением давнего соперничества. Я брал девять «заказов» в день (в портфеле умещалось десять бутылок) и из-за отсутствия места для «фантастик», – так мы стали называть магазинные огурцы с лёгкой руки профессора-филолога, – просьбы о заветной закуске отклонял. В больничном рационе в достатке были

стерильные маринованные овощи, которыми приходилось заменять ностальгический букет огурца народного посола. В нашей же палате сладостный дух огуречного квашения не истощался. Постепенно паломничество в нашу палату приняло угрожающий характер, – всё больше больных узнавало о моих походах, число просьб росло, и персонал уже пронюхал о дополнительных, помимо посетительских, поставках спиртного. Чтобы не вызывать излишнего шума, я решил лично, по своему графику обходить жаждущих, руководствуясь собственными симпатиями и представлениями о справедливом распределении. Одновременно всю сдачу с пятёрок (водка стоила четыре с небольшим рубля), я не возвращал, а «пускал» на шоколадки сёстрам – деньги здесь не брали, по крайней мере, по мелочи. Всё успокоилось. Те, у кого я при своих утренних обходах собирал деньги, перед обедом заезжали или ковыляли ко мне, но уже без давки и дрязг, а по-деловому, организованно и чётко. Все вечера я проводил с профессором в разговорах о латиноамериканской литературе, тогда она переводилась и издавалась у нас особенно обильно. Он был прекрасным её знатоком и мог дать интересные комментарии. К тому времени профессор познакомил меня с партийными лидерами компартии Чили Л.Корваланом и В.Тойтельбоумом, они регулярно его навещали. Привелось даже познакомить с ними жену и сына. Как мне показалось, оба лидера уступали профессору и в общем уровне развития, и в чувстве юмора, но всё же были интересны, хотя бы потому, что время от времени прихватывали для нас большие бутылки виски – и это, несомненно, делалось по просьбе профессора. Итак, после ужина я укладывал на гипсовое колено профессора завёрнутую в его плед бутылку водки или виски, и, не спеша, отвозил его в конец коридора, где располагался зимний сад – большой холл с фикусами, пальмами и маленькими фонтанчиками. Под большой пальмой я располагался в глубоких креслах, он в своей удобной коляске, и под еле слышное журчанье воды мы, отхлёбывая из бутылки, толковали о латиноамериканском менталитете, о новых именах и старейшинах прозы и поэзии Южной Америки. Он был искренне и приятно поражён тем, что в нашей стране широко известны их имена, и чтобы объяснить ему это, мне пришлось попросить своего сына привезти из дома несколько номеров журнала «Иностранная литература». И содержание журнала, и тиражи его показались профессору просто невероятными. Он счёл это исчерпывающим и окончательным подтверждением преимуществ социалистического строя и нагляднейшим достижением идей подлинного интернационализма. Хороший это был человек – искренний, наивный, умный и добрый. Как-то

раз, особенно сильно захмелев, он вспомнил чилийское вино и родную пищу – какие-то морские водоросли, рыбу с лимоном…. и разрыдался. Где он сейчас? Те три недели, которые потребовались врачам ЦКБ на изъятие металлического крепежа из моей руки, на снятие новых швов и проверку результатов, оставили у меня одинаково трогательные воспоминания о первых в моей жизни знакомствах с иностранцами и о том, как я снабжал спиртным номенклатурных чиновников, товарищей по несчастью. ТРАНСПОРТНЫЕ ЦЕНЫ (ПРИМЕРЫ СТОИМОСТИ ТРАНСПОРТНЫХ УСЛУГ) № Маршрут Вид транспорта Год Цена, руб.

1 Москва – Новосибирск авиа с 1966 по 1979 49.0 2 Новосибирск – Ашхабад (льготный аспирантский) авиа 1973 27.0 3 Новосибирск – Новороссийск ж. д., купе 1973 36.80 4 Геленджик – Москва авиа 1973 24.0 5 Шарья – Никольск авиа 1975 4.0 6 Москва – Новосибирск ж. д., купе 1975 30.90 7 Москва - Владимир, штраф за безбилетный проезд ж. д. электричка 1975 3.0 8 Москва – Шуя ж.д. 1975 5.10 9 Москва – Шуя автобус 1976 6.41 10 Новосибирск – Шарья ж. д., купе 1976 26.80 11 Шарья – Новосибирск ж. д., СВ 1976 38.80 12 Москва – Новосибирск авиа 1979 56.0 13 Москва – Сочи авиа 1981 31.0 14 Москва - Выборг ж. д. купе 1981 14.50 15 Москва – Минеральные воды авиа 1983 30.0

ФОКУС В ЦИРКЕ

Степень глубины и неотвязности боли, причинённой одному человеку другим, зависит от обстоятельств нанесения удара: так, боксёр воспринимает боль от пропущенного удара исключительно как результат своей ошибки; студент ощущает стыд от глупого ответа как следствие собственной безграмотности. Такая боль не обидна и мимолётна. Другое дело, когда человек получает рассчитанный, болезненный удар неожиданно, без видимых причин, в дружеской обстановке. Боль от такого удара может стать вечной, ноющей и неизлечимой. Этот на первый взгляд пустячный и чрезвычайно кратковременный эпизод не оставил следа ни в байках ближайшего окружения двух его героев, ни в мемуарах их солидных прижизненных биографов. Для тех людей, кто постоянно с этими двумя героями трудился и одновременно старался постичь их личностную суть, это мелкое происшествие стало многозначительным и красноречивым событием. Для самих героев оно не только не осталось незамеченным, но и заменило, может быть, не одну неприятную длительную беседу по выяснению отношений с непременно сделанными серьёзными выводами. Для тех же, кто вращается в других, не связанных с наукой мирах, и для которых мир создания сверхсекретных технологий, например, ядерного оружия, представляется миром этаких кристально честных и добрых физиков с ласковой улыбкой Эйнштейна, этот случай послужит лишним подтверждением их заблуждения. Событие это, а точнее всё же – внешне незначительный эпизод, произошёл в конце семидесятых годов в Новосибирском цирке, на глазах и с невольным участием всей публики его переполненного амфитеатра. Для того, чтобы изощрённый, иезуитский юмор автора этого публичного розыгрыша стал вполне понятен непосвящённому читателю, придётся отвлечься на описание сопутствующих обстоятельств. Как и в любой другой военной отрасли науки и производства, при разработках, производстве, испытаниях ядерного оружия время от времени происходили ЧП, содержание которых было столь значительно, что оно становилось предметом внимания и вопросов самого высшего руководства страны. Например, это самое высшее руководство в течение полугода получало регулярные донесения о ходе подготовки подземного взрыва нового, перспективного боеприпаса. И вот настаёт момент, когда сокровенный новый боеприпас, наконец, изготовлен, проверен, помещён во вновь подготовленную глубокую шахту, подключён к системам наблюдения и контроля. Шахта замурована. Затрачены бешеные деньги. Специалисты рапортуют о готовности... Надо давать добро на подрыв. Тогда высшее руководство торжественно и важно, как бы олицетворяя этот адский труд

десятков тысяч людей, идёт на доклад к самому наивысшему начальнику, получает это добро и даёт отмашку. Назначается «Час Ч». В самом конце многократных команд по инстанциям отмашку исполняет специалист, который в окружении спецбригады, после многочасовых докладов о готовности различных систем, напряжённо и беззвучно шевелит губами, наблюдая секундомер, и в нужный момент нажимает заветную кнопку. И вдруг, вместо привычного сотрясения, наступает зловещая тишина. Молчат люди, продолжают безмятежно чего-то ожидать бесчисленные приборы. Начинаются звонки из всех точек наблюдения и контроля... Что-то не сработало. Огромная работа пошла насмарку. Нужно для начала докладывать местному руководству; оно, как это ни тяжко, докладывает по инстанциям. И высшее начальство растерянно бормочет: – Как так? Вы что, шутите? А что мне ЕМУ прикажете говорить? И ещё оно обязательно задаст свой основной вопрос: – Кто напахал? Этот вопрос задаётся первым по поводу любого ЧП: неудачных испытаний, групповых смертельных случаев, срыва постановки на боевое дежурство новых систем. В таких случаях все «причастные» переходили на круглосуточный режим работы по старой, многократно проверенной схеме: анализ причин кризиса – разработка мероприятий по их устранению – подтверждение достаточности – реализация – доклад о выходе на нормальный режим. Работу по этой вечной схеме проводили специалисты под руководством администрации, которая, прекрасно разбираясь в научнотехнической сути дела, понимала каждый этап схемы гораздо шире спецов. Так, если спецы при работе по первому этапу сосредотачивались на анализе физико-химических, схемотехнических, конструкторских или технологических проблем, то администрация трактовала первый этап только таким образом: – Ну, и кто же виноват? При очередном ЧП в перекрестье прицела этого «основного вопроса» попали два предприятия: наш новосибирский завод и наш смежникразработчик – крупный московский НИИ. Немедленно руководство этого НИИ в окружении толпы своих лучших специалистов оказалось на заводе. Руководили этой толпой Начальник НИИ, генерал-лейтенант, и его ближайший подчинённый, Главный Конструктор. Оба были Героями Социалистического Труда, лауреатами всяческих премий, кавалерами высших наград. Оба были настолько же заслуженными, насколько секретными личностями, хорошо известными в узком кругу и совершенно неизвестными за его пределами. Генерал-лейтенант стоял у истоков создания отечественного ядерного

оружия. Несмотря на всевозможные версии этого тайного и сложного процесса, нет ни одного исторического источника, в котором он не упоминался бы именно в этом качестве. Ещё в военные годы он создавал первые коллективы учёных-атомщиков, организовывал их работы, возглавлял комиссии по испытаниям. Внешность его была олицетворением внешности офицера: спортивная фигура, мощный торс, крупная нижняя челюсть, тонкие губы, короткая стрижка и жёсткие серые глаза. Речь его и движения были уверенны, точны, неторопливы и значительны. Главный Конструктор был человеком того же возраста, но совершенно другого типа. Он обладал яркой, артистичной внешностью, был гибок, подвижен, симпатичен и обаятелен. Своего непосредственного начальникагенерала он остерегался и в его присутствии был постоянно начеку. Нервные и напряжённые дни разбирательств измотали всех участников, и когда обком партии, извещённый о расследовании, вдруг предложил посетить местное цирковое представление, все с радостью согласились. Вечером, после особо острого заседания, на котором Главному не удалось внятно ответить на некоторые вопросы (при этом Генерал промолчал и лишь недоумённо поднял надменные брови), руководители озадачили своих подчинённых и отправились с ближайшими приближёнными передохнуть в цирк. По сигналу обкома руководство цирка подготовило к приёму именитых гостей отдельный буфетик с приличной выпивкой и закуской, свою раздевалочку и лучшие места в литерном ряду. Слегка расслабившись за лёгким ужином, все, не спеша, отправились на представление. Устроившись в литерном ряду, обнаружили, что Главный по пути где-то замешкался. Генерал, глянув на пустое соседнее место, спросил: – Куда он подевался? Второй раз сегодня плутает! А когда ему пояснили, что тот по дорожке заглянул причесаться, он, обратившись ко всей свите, с улыбкой предложил: – За отрыв от коллектива его следует наказать. Накажем?

– А как? – шутливо спросил кто-то.

– Как? А вот так! – сказал Генерал. В этот момент внизу, у самой арены появился Главный. Осмотревшись, он увидел нас, и стал подниматься к нам по лестнице амфитеатра. К этому моменту зрители уже расселись по местам и с праздным любопытством глазели на интеллигентного, импозантного красавца-альбиноса в модном темно-сером костюме с орденскими планками и звездой Героя на груди. Неожиданно Генерал встал во весь рост и, глядя на Главного, начал громко аплодировать. Вы помните нашу публику тех времён? Если генерал-лейтенант с

медальным профилем, в сверкающем парадном мундире, усеянном наградами, стоя приветствует неизвестного человека, растерянно и смущённо улыбающегося, значит – так надо! Весь амфитеатр встал и взорвался рукоплесканиями! Ближайшие зрители почтительно пожимали его руки, улыбались, и хлопали, хлопали, а за что – и сами того не ведали. Главный отвечал, как мог, ослепительной улыбкой, но смущения не преодолел. Пробравшись под гром оваций к своему месту, он некоторое время вынужден был стоять и кланяться во все стороны, прижав к груди руки, а рядом с суровой настойчивостью ему продолжал рукоплескать Генерал.

ФУТБОЛ В ГЛУБИНКЕ. Если бы мы оказались на улицах маленького городка Шуя в сороковыхпятидесятых годах, то первое, что нас поразило бы – это вездесущий детский футбол. С самой ранней весны и до наступления зимних холодов дети и подростки играли в парках, сквериках, просто на тротуарах и мостовых, в лесу, на реке; играли и кожаными мячами, и резиновыми, и просто из чулка, набитого сеном или тряпками. Играли босиком, так что всё лето и до поздней осени ноги у игроков были покрыты трескавшейся коростой цыпок. Зимой играли дома в комнатах и кухнях, в фойе кинотеатров, в коридорах школ и клубов. За неимением места в этих случаях играли «в одни ворота», то есть обе команды старались забить гол одному и тому же вратарю. Тогда не было никаких «угловых, вбрасываний, одиннадцатиметровых, защитников, полузащитников, полусредних, нападающих» - тогда звучали специальные, иностранные и тем особо значительные слова «корнер, аут, пенальти, бек, хавбек, инсайд, форвард». Футбол был высшим объединяющим началом, стоящим над племенной и территориальной враждой; он был великим непрерывным праздником. В Шуе, этом маленьком городке, как и в тысячах других, было два приличных стадиона с хорошими полями и вместительными трибунами. Почти еженедельно по городу расклеивались афиши о предстоящих футбольных боях либо местных команд, либо «на первенство области», либо товарищеских встреч с командами других городов, даже из Москвы. Народ валил на эти встречи на тот или другой стадион, где его обязательно встречали праздничные звуки духового оркестра.

Самыми популярными были встречи трёх команд: сборной команды города, сборной команды военного городка и сборной команды югославских воинских частей, содержавшихся в нашем военном городке, по-видимому, под присмотром. Политический статус этих югославских военных нам был неведом; они носили свою военную форму, пели строевые песни на родном языке, когда колоннами ходили в Центральную баню, и некоторые из них бывали в свободном увольнении. Для нас было важно другое: они потрясающе играли в футбол! Они наголову разбивали и городскую сборную, и сборную наших военных, и любых других противников. Их вратарь по имени Иисус, кудрявый красавец античного сложения, их горбоносый, вечно улыбающийся неказистый, но юркий форвард Рампо и другие игроки были для нас настоящими кумирами. Из «наших», т.е. городских или военных, самыми известными и любимыми были левый крайний сборной города Саша Перфильев – высокий, худощавый и необщительный, и центрфорвард военных капитан, затем майор Барсов – вечно улыбающийся, постоянно «мастерившийся», спорщик, весельчак и женский любимчик. Быть в увольнении для футболистов-военных, особенно югославов, оказывалось нелегко: и на улицах, и в кино, и на танцах их окружали пацаныпоклонники, мешающие этим одиноким, молодым и привлекательным мужчинам отдавать должное бесчисленным шуйским красавицам. Плата за вход на стадионы взималась не всегда, а только на особо интересные встречи; впрочем, цена билетов была совершенно доступной. Тем не менее, все дети и часть взрослых считали такой проход на стадион неестественным и проникали туда нормальным путём – через забор. «ЦЕЛЬ» Красноречивую картину военных норм и нравов поведал мне один из моих друзей, А. После окончания в 1954г Балтийского Высшего ВоенноМорского Училища он получил необычное назначение. В составе кораблей Балтийского Флота находился трофейный линкор, построенный в кайзеровской Германии в 1905г. По понятиям времён первой мировой войны это было крупное судно: водоизмещение 13,5 тыс. тонн, длина 135м., ширина 24м., осадка 11м., высота борта над ватерлинией 4м. Два паровых двигателя обеспечивали крейсерскую скорость 22 узла, а броня толщиной 350мм – глухую защиту от обстрела. Линкор этот под гордым именем «Хессен» участвовал в историческом Ютландском сражении

(1916г.) наряду с другими 64 линкорами. В 1936г. гитлеровское командование изменило назначение корабля: «Хессен» стал кораблёммишенью при проведении военно-морских учений в условиях, максимально приближенным к боевым. Для этого немцы сняли с линкора вооружение и оснастили его системами телеуправления, позволявшими управлять его ходом и маневрами на расстоянии. После Победы корабль в качестве военного трофея достался Балтийскому флоту ВМФ СССР, который дал ему новое имя «Цель» и продолжил использование в качестве натуральной мишени. На этот-то корабль и получил назначение мой друг А. Двадцатидвухлетний лейтенант А. вошёл в состав экипажа в качестве командира радиотелемеханической группы. Кроме положенного по штату оклада 1100руб. и солидных надбавок («за звание», «плавающие», всего 830руб), ему, как и всем служащим на этом судне, причитались также дополнительные («смертные») льготы: двойной оклад, «год за два», и водолазный паёк (максимально калорийное, практически не съедаемое одним человеком питание). Не успел только что прибывший А. осмотреться в своём радиотелеметрическом хозяйстве, как по судну в соответствии с его статусом снова начали лупить из всевозможных видов оружия: береговая артиллерия из фортов, боевые корабли с моря, самолёты с воздуха (кроме торпед, - обшивка подводной части судна была всего 20мм). После войны наше командование решило усовершенствовать устаревшую телеметрию корабля, но в связи со сложностью этих работ их не дали довести до конца, и было принято решение остановиться на смешанной системе управления кораблём-мишенью. Эта система предусматривала присутствие экипажа или его части под защитой брони во время учебных обстрелов «Цели». Экипаж корабля состоял из 102 человек и в процессе учений должен был изменяться следующим образом: – при стрельбе по кораблю снарядами калибром до 152мм весь экипаж оставался на борту; – при применении снарядов калибром до 180мм часть экипажа с корабля должна была сниматься, оставались лишь две группы: управления и аварийно-спасательная; – при обстреле снарядами калибром свыше 180мм всем членам экипажа было положено оставлять борт. Последнее правило должно было действовать в том случае, когда нормально функционировал корабль-водитель – судно, находящееся в некотором удалении и управляющее манёврами «Цели» на расстоянии. Когда же корабль-водитель был на ремонте, во всех случаях экипаж оставался на борту, полагаясь на мощную броню и русский «авось», и

отрабатывая этим свои «смертные» надбавки. «Цель» использовалась очень интенсивно: обстрелы из всех видов оружия и бомбёжки иногда продолжались неделями. Однажды неразорвавшийся снаряд пробил верхнюю палубу, пролетел в пространство жилой палубы, раскололся, пробил дверь в каюту А. и разнёс платяной шкаф (сам А. в этот момент находился на боевом посту). В другой раз случился недолёт, и снаряд под поверхностью воды пробил тонкую нижнюю часть обшивки; началась течь в трюм, корабль стал крениться, потребовалась помощь специальных спасательных подразделений по заделке пробоины. Наконец, во время «удачного» бомбометания произошло прямое попадание авиабомбы в крышу капитанской рубки; броня выдержала, но многие в рубке, в том числе и А., были контужены. Прослужив на корабле-мишени чуть менее года, А. продолжил службу на торпедных катерах. Бывший линкор «Цель» в 1960г был разрезан и утилизирован в процессе хрущёвских преобразований Советской Армии и Военно-Морского флота. ЦЕНЫ НА НЕКОТОРЫЕ ТОВАРЫ. МЕБЕЛЬ Наименование Дата Цена, руб. Мебельный гарнитур «Жилая комната». Состав: два платяных шкафа, книжный шкаф, сервант с баром, секретер, трюмо, стол, диван-кровать, кровать с матрацем полутора спальная, два кресла, шесть стульев. Изготовитель – ГДР. Гарнитур куплен в г. Ленинграде. Общий вес 1760кг. При магазине, в котором сделана покупка, работал пункт «Лентрансагенства», который взял на себя упаковку, погрузку и отправку в г. Новосибирск. 21.10.67 1158.0 Услуги «Лентрансагенства» по доставке этого гарнитура в г. Новосибирск (доставлен 29.10.67) 21.10.67 61.30 Мебельный гарнитур «Кабинет». Состав: три книжных шкафа (159р, 140р, 118р), стол письменный (85р), кресло рабочее (64р), два кресла для отдыха (2х41.5р), диван-кровать (165р), стол журнальный (32р). Изготовитель – Югославия. Покупка сделана в г. Новосибирске. 05.12.78. 846.0 Мебельный гарнитур «Кристина». Состав: два платяных шкафа, два книжных шкафа, секретер, диван-кровать, стол, шесть стульев, журнальный стол, тумба для телевизора. Изготовитель – Болгария. Покупка сделана в г. Протвино Московской области. 23.01.80 2220.0

ДОМАШНЯЯ УТВАРЬ Наименование Год Цена, руб. Бытовая швейная машина с электрическим приводом 1980 67.0 Одеяло байковое 205х140 1984 6.90 Пододеяльник полуторный 1985 14.0 Подушка перьевая 1985 7.0 Простыня полуторная 1985 11.0 Пылесос бытовой 1966(81) 37.0(42.0) Сервиз столовый на 6 персон 1982 112.0 Сервиз чайный на 6 персон 1982 87.0 Стиральная машина 1978 160.0 Телевизор цветной «Рубин» 1986 650.0 Телевизор чёрн. - бел., переносной, питание 220в, 12в (от аккумулятора), трубка 19см 1979 200.0 Телевизор чёрн.-бел., трубка 51см 1974 280.0 Утюги электрические разных марок 1975 6.0 -15.0 Холодильник «ЗИЛ» 1976 300.0 Холодильник «Морозко» 1977 40.0 Холодильник «Саратов» 1965 78.0 Часы настенные механические маятниковые 1976 31.0 Электрокипятильник погружной 1978 4.0 Электроплитка двухконфорочная 1987 8.0 Электросамовар овальный (3 литра) 1979 27.0 Электрочайник 1987 9.0 ОДЕЖДА И ОБУВЬ Наименование Год Цена, руб. Дублёнка мужская 1977 240 Костюм женский трикотажный 1982 74 Костюм мужской (Финляндия) 1978 180 Пальто женское осеннее (Франция) 1970 160 Пальто мужское осеннее 1980 140 Сапоги женские зимние (ГДР) 1976 55

Сапоги женские осенние (Италия) 1980 50 Туфли мужские модельные импортные 1983 43 Шуба женская цигейковая 1974 180 ЛИЧНЫЙ ТРАНСПОРТ Наименование Год Цена, руб. Мотоцикл с коляской «Урал М-62»» 1964 1063 Автомобиль ВАЗ-2101 1972 5500 Автомобиль ВАЗ-21013 1981 7236 ДАЧНАЯ УТВАРЬ И СТРОИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ.

(1986-1988гг) Наименование Цена руб. Наименование Цена руб. Газовая плита 2-х конфорочная с двумя баллонами (по 5 литров) 40.0 Поддон для душа чугунный эмалированный 20.0 Половая доска шпунтованная (толщина 38мм), за куб. метр 98.2 Опрыскиватель наплечный носимый ёмкостью 9литров 16.0 Табурет 4.0 Мастерок 1.50 Шифер лист 1.6 х 1.0м 2.42 Рубанок ручной 6.50 Гвозди шиферные, за 1кг 9.0 Дрель электрическая с дополнительными сменными насадками (рубанок, циркулярная пила, шлифкруг) 115.0 Лопата снеговая алюминиевая 2.40 Тиски слесарные верстачные 9.0 Топорик туристический в чехле брезентовом 4.75 Сталь кровельная (лист 2х1м) оцинкованная 13.0 Ведро стальное оцинкованное 2.10 Пергамин (рулон) 4.60 Лейка стальная оцинкованная 3.10 Рубероид (рулон) 4.35 Ведро пластмассовое 4.0 Цемент марки 400 (50кг) 3.0 ЧАНЫ В конце 60-ых один из моих знакомых согласился взять меня, начинающего охотника, на свои тайные глухие места – он был опытным охотником на уток. До самого дня отъезда он не говорил мне о месте назначения, и в последний момент я узнал, что едем мы на озеро Чаны, где он давно уже завёл дружка, местного жителя, тоже охотника и рыбака. Тот, кто бывал на Чанах (а мне посчастливилось побывать там позднее ещё не раз), знает совершенную обособленность и пейзажей, и флоры, и фауны

этих мест. Собственно, и назвать-то это место озером – значит ничего не сказать тем, кто не бывал в этих чудесных местах. Например, там есть огромные пространства суши (берега расстоянием от вод километров, я думаю, до десяти), покрытые сплошь не зелёной, а буро-красной растительностью. Это одновременно и совершенно нереальные, и совсем наши, сибирские пейзажи, с очень характерным, вкусным запахом ила и хвощей – наверно, именно запахи возвращают тебя на землю от обескураживающих, по-марсиански красных земли, трав, кустарников, птиц и зверюшек. Особенно поражает то, что вездесущий в этих местах запах ила и летом, и осенью, и зимой придаёт воздуху привкус особенной, густой чистоты и свежести. Когда плывёшь в лодке по Чанам, видишь сквозь прозрачную спокойную воду дно; оно расположено от поверхности воды, казалось бы, в полуметре. Но стоит погрузить двухметровый шест, и ты едва только оттолкнёшься им от настоящего дна – то, что ты принимал за дно, было лишь границей между тонким слоем чистой воды и толстым слоем ила. Вокруг шеста сразу волшебными клубами поднимается ил, и след на воде от лодки становится похожим на след самолёта в небе. Открытое водное пространство озера местные жители называют «морем». Вёсла у них не в ходу, все пользуются длинными шестами, поясняя при этом, что маневрировать в камышах и протоках гораздо удобнее с шестом. На резонный же вопрос о том, что делать без вёсел, если ветром унесёт в открытое «море», на глубину, усмехаются и отвечают: а ты следи, чтобы не уносило! Пологие, очень плавно переходящие в дно, берега сплошь покрыты зарослями камыша, прямых подходов к воде практически нет. В камыше прячут лодки, сети, разный рыбацкий и охотничий инвентарь, прячутся сами – и от дичи, и от людей, там уединяются и влюблённые, и любители выпить, и браконьеры. Только местные могут разобраться в сложном лабиринте троп в камышах, а приезжих здесь очень мало. Охотничья добыча даже для новичков здесь гарантирована – уток и даже гусей (их добыть гораздо сложнее, но всё же возможно) так много, что все толки про конец животного мира начинают казаться преувеличением. Местное население в очень больших количествах запасает мясо уток и гусей на всю зиму, а, кроме того, есть хорошая охота и на боровую дичь, правда, для этого требуется собственный транспорт: настоящие леса находятся в некотором отдалении. Благодаря тучным илистым почвам на приусадебных участках урожаи овощей обеспечивают щедрые припасы на длинную зиму. Таким образом, пропитание местных жителей минимально зависит от внешних связей: хлеб, мясо, рыбу, овощи и дары леса они выращивают, добывают и запасают сами. Многие имеют самогонные

аппараты, но придерживают их на крайний случай: водку и вино можно покупать в ближайшем сельпо. Впрочем, и хлеб в этот магазин подвозят регулярно, так что свой выпекают немногие. Запас на зиму представляет собой совершенно захватывающий для русского гурмана набор: мясо диких уток и гусей, разнообразная солёная рыба, пахучие разносолы из огорода, лесные дары в виде ягод, грибов (до сих пор на Чанах не переводятся и рыжики, и грузди всех видов), белоснежная рассыпчатая картошка, и целые гербарии трав и кореньев, часть их идёт на «чай», часть на лечения, а часть на благословенную баню. В один из последних дней нашего отпуска хозяева устроили нам баньку и угощение. Невозможно описать сладость бани с её жаром, по-деревенски густым и ароматным, с купанием в естественной ванне-запруде в десяти метрах от бани и похожую на многокомнатную квартиру, с такими же закоулочками для сладкого «полежать и отдохнуть» в чистейшей, ароматной, коричневатой воде. Невозможно передать даже приблизительно вкус местного курника – большого пирога в виде высокой чаши, в которую щедро уложено порубленное на крупные куски мясо самой вкусной из всех вкусных уток – чирка, смешанное с картошкой, солью, луком и приправами. После начинки, перед посадкой в печь, эта чаша накрывается блином из того же твёрдого теста, который защипывается с краями чаши, надрезается в нескольких местах « для выхода пара» и немного присаливается сверху «на удачу». Господи! Прости меня, грешного, за то плотское блаженство, которое я испытал, парясь в бане на Чанах, купаясь в ласковой холодной воде и вкушая этот курник, грибы и другие разносолы! Дай хозяевам долгие годы жизни и счастья – ведь они, как и все настоящие русские люди, не просят многого! Их просьбы к Тебе и житейские потребности так малы, что все они достойны Твоей любви, снисхождения и жалости! Незадолго до отъезда у нас случилась интересная встреча с одним из местных жителей. Потеряв в камышах своего напарника, я, во избежание опасного «расстрельного» взаиморасположения, без шума уплыл на своей лодке перед прилётом уток далеко от начальной позиции. Случайный выбор нового укрытия оказался удачным: после выстрелов приятеля утки почему-то летели в мою сторону, так что вскоре наша добыча оказалась достаточной. Теперь можно было кричать во весь голос, и мы, оказавшиеся чуть ли не в километре друг от друга, договорились причалить возле моей точки берега, благо она располагалась ближе к дому. Пробившись сквозь камыши до берега, я занялся осмотром и сортировкой трофеев, как вдруг рядом из камышей вынырнула незнакомая лодка; с шестом в руках в ней стоял невысокий, крепкий человек на вид лет шестидесяти. Ловко шагнув

на берег, он подтащил лодку и подошёл ко мне, на ходу разворачивая тряпочку с хлебом и варёной картошкой: – Ну что, земляк, закусим, чем Бог послал? Я поблагодарил и согласился, сказав, что нужно подождать напарника, который вот-вот должен прибыть.

– А мы пока на моём платочке стол накроем, – говорил он, доставая из своих карманов нож, соль в спичечном коробке и большую луковицу, – а что друг твой подъедет, так вы с ним об этом всей округе сообщили, когда орали друг дружке на всё море. Я, как услышал, что вы отметить добычу собираетесь, сразу к вам и прирулил. Не прогоните? В ожидании напарника он рассказал мне, что живёт здесь сызмальства, уезжал только воевать, да сразу после войны за что-то отсидел пять лет, как он сказал, по молодости, и с тех пор безвыездно пребывает здесь. Недавно отметил своё пятидесятилетие, работает в рыболовецкой бригаде, где все свои: план сделали – и свободны. Рыбы, конечно, не так много, как раньше, но пока ещё есть. Нас, приезжих, наблюдает и слушает, «как стукач», из камышей со дня нашего прибытия, всё время хотел пообщаться, и вот решился. Наконец, причалил мой приятель, достал из рюкзака спирт («Шило»! – восхищённо ахнул новый знакомый), и мы отметили встречу и удачную охоту. Полилась беседа у костра на вольном, сладком осеннем воздухе. Наш новый знакомый рассказал о старинных приёмах рыбалки и охоты, до сих пор применяемых для того, чтобы перехитрить птицу, зверя и рыбу; о том, как надо передвигаться в камышах, как ставить и скрывать капканы и сети, как построить укрытие. Он владел также всеми рецептами домашнего хозяйства, от выделки шкур до выращивания овощей. Вскоре стало ясно, что мы повстречали местного хранителя традиций, самородка, какие встречаются поодиночке во многих небольших селениях. Они стоят как бы в стороне от остальных, но наблюдают и преломляют всё происходящее общим, коллективным местным разумом, получая к нему доступ каким-то доверительно-бессознательным образом. На мой вопрос о том, когда, всё же, по его мнению, научно-техническая революция придёт сюда, в глубокое село, он отвечал: – Пока что – никогда. По всей России русский человек припал к родной земле, распластался по ней всем телом и душой, и невозможно его оторвать, пока она даёт ему хоть что-то на пропитание. Для него нет ничего другого, кроме матушки-природы с её вечными стихиями – землями, водами, лесами и полями и их дарами. Он и мыслит, и действует из этой позиции: селяне другой жизни не знают, а горожане трудятся не только на работе, но и на дачных участках, и в лесу, запасая на зиму соленья, варенья

и маринады, хоть в Москве и вашем Новосибирске, хоть и здесь, на Чанах, и так по всей России. Все хотят жить так, как жили в старину, все хотят делать свои, личные припасы. И не в числе этих припасов дело, а в настрое человеческом: пока такой настрой живёт, жизнь наша не переменится. И никакие преобразования не состоятся. Вот вы хоть немного, но пожили у нас, увидели своими глазами. Скажите-ка: если я своих припасов не сделаю, выживу ли? Так же и все.

ШУЙСКИЙ «СЕЛФ-МЭЙД-МЕН» (Краткое жизнеописание друга детства Анатолия Сергеевича Ситникова). Толя Ситников родился в 1937г в семье, проживающей в г. Шуя по адресу улица Стрелецкая, дом №6/6. Они жили на первом этаже кирпичного флигеля; в маленькой отдельной квартирке были холодная прихожая, из неё – вход в крохотную кухоньку с печкой, за кухонькой – маленькая комнатка. Из холодной прихожей был также вход в холодный сарайчик; в сарайчике они держали дрова, а также козу, потом поросёнка, позднее барана. Туалет, общий для всех жильцов флигеля, был на улице, рядом с общей помойкой. Отец Толи вернулся с войны инвалидом и долго не протянул. Его старший сын, брат Толи, появился на время и неожиданно исчез. Однако он успел объяснить нам, малышам, что такое атомная бомба. В день, когда Америка сбросила на Японию первую атомную бомбу, он собрал нас во дворе, взял два кирпича и долго тёр их друг о друга, строго на нас посматривая. Потом набрал две полных пригоршни кирпичного порошка, подбросил их над нашими головами и сказал: – Вот что остаётся от всего этого (он широко развёл руками вокруг). Больше ничего, будь то железо, камень, деревья, трава или люди. Понятно? С самого малого детства мы росли вместе. Вместе постигали уличные правила: жаргон, мат, чеканку, карты, шухер, божбу. Вместе летом на весь день уходили в лес и на реку, добывали впрок ягоды, грибы, орехи. Вместе выменивали на кусок хлеба у голодных солдат патроны и «артпорох», а при возможности воровали с военных складов запалы, толовые шашки,

бикфордов шнур и другие боеприпасы. Вместе пошли в школу. Хотя жили мы по одному и тому же адресу, в школе №2 нас почему-то определили не в один, а в параллельные классы. В один из сентябрьских дней он прибежал ко мне на перемене, сунул в мой портфель какой-то свёрток, хитро мне подмигнул и умчался. Во время следующего урока его ввела в наш класс учительница, он молча указал на меня. Мой портфель открыли, развернули сверток, – там оказалась пачка спичек. Он стащил эти спички у девочки, которая принесла их как палочки для счёта, а спички годились для «громовых ключей» и самопалов. Нас обоих как сообщников в краже примерно наказали, - всё оставшееся до конца уроков время мы простояли и проплакали в кабинете завуча, а потом были отправлены к матерям на доклад. В первом же классе Толя остался на второй год, а через несколько лет был отправлен в «пятую школу», предназначенную для обучения детей с замедленным развитием. Дружбе нашей это нимало не мешало, а рассказы Толи о том, как их обучают столярному мастерству, даже вызывали у меня зависть. Мы по-прежнему проводили свободное время вместе, но я чувствовал, что он занят каким-то тайным делом. Однажды я увидел у него дома большой бинокль, который он пытался от меня спрятать; в другой раз я застал его за копанием глубокой ямы в сарайчике, чем он был очень смущён. Приехав на очередные студенческие каникулы, я узнал, что Толю посадили за воровство: говорили, что милиция много лет не могла найти искусного вора, укравшего много денег и ценных вещей исключительно из частных домов. Как оказалось, Толя взбирался на тихих улочках Шуи на подходящее дерево и в бинокль обстоятельно наблюдал за выбранным домом, ожидая, когда дом останется без присмотра. Выскочившая на минутку хозяйка оставляла дом незакрытым, а Толя в эту минуту оказывался тут как тут. В следующие приезды я услышал, что Толю признали клептоманом, выпустили и перевели в колонию для умалишённых. Несколько раз я узнавал, что его то выпускали, то вновь сажали или помещали в принудительные лечебницы. Потом, после смерти его матери, следы его на некоторое время потерялись. И вот в конце 90-ых годов он снова появился в Шуе, теперь уже в облике бомжа. Моя мама случайно столкнулась с ним на улице и привела его домой. Как они узнали друг друга через столько лет, – ума не приложу. Это остаётся для меня одной из самых неразрешимых загадок: ведь и я, и мама, и Толя за прошедшие десятки лет изменились внешне, можно сказать, неузнаваемо. Однако и мама, и Толя отвечали мне на этот вопрос одно и то же: он (она) совсем не изменились. Толя рассказал, что живёт где попало, в

основном в подъездах больших домов, а пропитание добывает работами на рынке по разгрузке-погрузке. С тех пор он время от времени приходил поесть, взять приготовленные для него тёплые вещи, а за это поработать на огороде. Один раз его оставили ночевать; увидев, что ему готовят постель с простынями, подушкой и одеялом в пододеяльнике, он попросил всё это свернуть и убрать, выбрал место на полу и там лёг, укрывшись собственным пальто. Во время своих визитов он выражал желание какнибудь повидаться со мной, и в один из моих приездов в Шую мама такую встречу устроила. Передо мной сидел мой сверстник – старик с умными, хитрыми и добрыми голубыми глазами, с совершенно белой головой. Он был уверен в себе и немного снисходителен; те пояснения, которые он давал в ответ на мои вопросы о его судьбе, звучали даже несколько иронично, словно он не надеялся на то, что я способен их понять. Он рассказал, что действительно провёл долгие годы в колониях и в лечебнице «для психов» в Зиново (Ивановская область), там много читал, размышлял и рисовал, но, в конце концов, из этой лечебницы сбежал. Много позднее этой встречи один из шуйских художников, происходящий из следующего поколения нашего двора, рассказал мне, что в зиновской лечебнице Толя прославился как художник. Его картины, посвящённые теме космического секса (?), пользовались там непререкаемой популярностью как у больных, так и у персонала, и выставлены там до сих пор. После последнего побега он почувствовал, что обрёл не только свободу, но и настоящее счастье: – Словно прозрение настоящее наступило! У меня ничего лишнего нет – только то, что на мне. Нет паспорта, никакого другого документа, – а зачем они мне? Ты только подумай, – зачем тебе документ, если у тебя ничего нет и тебе ничего не надо? Питаюсь я в «Сударушке», там дают сладкий чай, а хлеб я покупаю. Человеку, когда он это поймёт, ничего, кроме хлеба и воды, не надо; правда, очень хорошо ещё поесть картофельного пюре. Но вот чтобы это понять, надо прожить такую жизнь, какую прожил я. Во-первых, я со всеми за всё рассчитался и никому ничего не должен. Если что и украл, то за это отсидел. Во-вторых, я сам себя воспитал и сам себя выстроил. Мне никто никогда не помогал. А если что дают, я обязательно отрабатываю. Вот в той же «Сударушке» снег или грязь какую разгребаю. Вы там, в столице, лучше бы по-хорошему поделились со всем народом, и всем сразу стало бы хорошо. Я предложил ему немного денег, которые он принял с благодарностью, заметив вскользь, что сейчас «бюджет мой весьма напряжён и эта сумма его как раз поправит». Он обещал мне письменно изложить своё жизненное кредо, и через некоторое время мама, действительно, передала мне от него

листок бумаги, где он изложил свою версию ответа на русский вопрос «Что делать?» Указания Толи гласят: «Москвичам и во всех других городах три месяца денег не платить ни военным, ни банковским работникам, ни милиции, ни врачам, ни другим работающим, ни пенсионерам. Эти деньги направить в г. Иваново нам, труженикам, по адресу ул. Маршала Василевского, дом царских обедов, Наталье Николаевне. Такие же дома царских обедов создать во всех других городах». «Царскими обедами» в наших краях назвали бесплатные обеды для бедняков, а Наталья Николаевна, по-видимому, заведует пунктом раздачи. ШУЙСКОЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ ЖИЛЬЁ Незадолго до моего рождения наша семья (отец, мать и мой трёхлетний брат) получила приличное по шуйским меркам жильё – две комнатки на втором этаже двухэтажного дома №6/6 на Стрелецкой улице. Наружные размеры дома – 12х15 метров. Здесь я прожил своё детство, раннюю юность, здесь справлял свою свадьбу, здесь родился мой сын. Дом этот стоит и служит людям и сейчас. Наше жильё на Стрелецкой было типичной разновидностью жилплощади, образованной революционным обобществлением относительно большого дома, бывшего до Октябрьской революции частной собственностью. Наша «двухкомнатная квартира» имела общую площадь чуть менее 20кв. метров и обогревалась одной печкой, которая нагревала «лежанку» в одной и изразцовую стенку в другой комнате. В этой же печке готовилась еда. Всего на втором этаже жило три семьи. У каждой было по две комнатки (каждая пара со своей печкой). На всех жителей второго этажа были: один, общий на всех, туалет и умывальник, общая кухня с большой русской печью, общий чулан, общий чердак для сушки белья и даже общий, с тремя отделениями, экспроприированный ларь, стоявший также в общем холодном помещении, называемом «парадное» (люди попроще произносили это слово на свой манер – «аппаратное»). Это название происходило от «аппаратного» входа, прямо с улицы; непосредственно от этого входа на второй этаж вела «аппаратная» лестница с каменными ступенями, которая и заканчивалась «аппаратным» помещением. Парадный вход был наглухо закрыт; все пользовались чёрным входом со двора, а парадная каменная лестница, ступени которой даже летом были прохладными, служила чем-то вроде холодильника, о котором в те времена

никто даже не слышал. Все эти понятия и предметы («парадное», ларь, чулан, изразцы) происходили из далёкого прошлого, – дом этот был построен задолго до революции купчихой Кукушкиной. Кроме перечисленных владений, каждый квартиросъёмщик имел также свои места в едином сарае для хранения дров, и в едином погребе, располагавшихся во дворе дома. Примерно такие же помещения в доме и во дворе имели жильцы первого этажа и жильцы расположенного во дворе кирпичного флигеля; последние пользовались туалетом, расположенном во дворе. Всего в доме и флигеле числилось одиннадцать ответственных квартиросъёмщиков (т.е. семей) и проживало три с половиной десятка человек. Эти люди образовывали типовое коммунальное племя; количество таких коммунальных племён было велико, а их общая поголовная численность составляла, наверное, половину населения города. В каждом коммунальном племени были свои авторитеты, свои чудаки, свои шуты и изгои. Каждое племя имело своё имя, – этим именем был либо адрес, либо производное от имени дореволюционного владельца, либо просто прозвище. Так, хорошо было известно племя «дома Лондона» на базарной площади, славившееся обилием шпаны и профессионалов-карманников; все знали огромный перенаселённый дом, в котором обитало бесчисленное племя «из стасорокапятиквартирного». Другое, маленькое коммунальное племя, было «сафоновским», т.к. оно обитало в доме рядом с парикмахерской, именуемой по имени прежнего владельца; племена, жившие рядом с государственными, а ранее частными магазинами, назывались в обиходе «турушинским», «теряевским»... В коммунальных племенах культивировались и непредсказуемо мутировали новые формы быта. Здесь процветал и адаптировался к воле лагерный, воровской жаргон; здесь, подобно разнотравью на заброшенном поле, процветала невообразимая ранее, яркая и душистая языковая смесь древнего местного диалекта и новых советских слов, политических и технических терминов, невиданных сокращений, мата и вековых православных междометий. Наравне со вшами, глистами, чесоткой, здесь не утихали повальные эпидемии захватывающих дурных привычек, разнообразных извращений и пороков. Здесь проводился уличный сексуальный ликбез, и разжигались ещё не созревшие детские плотские вожделения. Здесь обменивались ножами, самопалами, патронами, толовыми шашками и американским яичным порошком, номерами, написанными на ладонях в очередях за хлебом и сахаром, крадеными вещами. Здесь формировались команды для походов за лесным пропитанием: орехами, ягодами, грибами. Здесь готовились к

рыбалкам: обычной, с лесками из сплетённых конских волос, и к «боевой», т.е. с глушением рыбы толом, снаряжённым взрывателем с бикфордовым шнуром. Не все дети участвовали в драках с применением кастетов и тем более ножей; не все подрывали толовые шашки и запалы от гранат; но все без исключения – и отпетые хулиганы, и отличники, и мамочкины сынки, и придурки-шестёрки, и даже многие девочки – все беззаветно, до полной потери сил играли в футбол. Кипучие, напряжённые, особенно летом, дни, у детей и подростков заканчивались в страшной темноте сараев и чердаков, где пересказывались жуткие истории, среди которых особое место занимали ранние повести Гоголя. Дети, у которых были верующие матери и бабушки, любили повторять описания мук грешников в аду. Напуганные этими ужасами, усталые, ищущие успокоения дети племени уединялись по углам со своими матерями и бабушками, которые возвращали им перед сном покой и счастье знакомыми любимыми сказками, преданиями о святых, об ангелаххранителях и добрых зверях. Состав сословий в коммунальных племенах был чрезвычайно широк. Так, например, в нашем племени «на Стрелецкой, 6/6» были представлены следующие люди и профессии. Мужчины: - Начальник ОТК Гармонной фабрики, инвалид на протезах, бывший танкист, потерявший на фронте обе ноги - Разнорабочий речной пристани, бывший зэк, «приписанный к милиции» (т.е. обязанный регулярно отмечаться в местном отделении) - Главный редактор многотиражки ткацкой фабрики - Безработный вор-рецидивист, также «приписанный к милиции» - Художник единственного в городе художественного ателье. Женщины: - Счетовод пошивочной мастерской Шуйского Военторга (моя мама) - «Гардеробщица-билетёрша» местного Гортеатра - Уборщица-вахтёр-курьер станции водоснабжения (мама Толи) - Ткачихи Шуйских фабрик - Пенсионерки и домохозяйки, одна из них бывшая дворянка. Быт этого коммунального племени на ограниченном пространстве дома, флигеля и двора, отношения внутри племени и с другими, окружающими племенами – это ненаписанные многотомный роман или десяток диссертаций по социологии и психологии. Другой, не менее распространённой разновидностью шуйского жилья, были малые частные дома, принадлежавшие проживавшим в них

собственникам. Как правило, при таких домиках был небольшой участок земли, спрятанный за глухим забором, – там росли яблони, сирень, цветы, ягоды, овощи, горох. Там сохранялись русский дух, русский язык и православие. Хозяева этих домиков были более независимы от посяганий властей на их личную жизнь; обычно такие вмешательства проявлялись в виде приказа разместить квартирантов (семейных офицеров, технических специалистов, молодых рабочих и работниц, студентов). Такие приказы давались в первую очередь тем домовладельцам, у которых наблюдалась «излишняя» по тогдашним понятиям жилплощадь; однако за хозяином оставалось право устанавливать порядок пользования жилья, и получать за него плату. Разумеется, при хороших взаимоотношениях с властями такие приказы можно было предотвратить, что многие хозяева и делали доступными им средствами. Многие готовы были отдать последний кусок, но остаться в свободном одиночестве. Дети, растущие в частных домах, были как бы априори «благородней» и надёжнее. Они общались с соседними детьми, но это общение проходило за заборами с закрытыми калитками и под надзором взрослых. Вообще время их общения с родными было гораздо более длительным, и это сказывалось на их жизненных установках: они были более законопослушны, более бережливы и более осторожны. Однако как им хотелось вырваться в жизнь коммунальных племён, где не было власти взрослых, где не действовали запреты, где царствовали многочисленные искусы и опасные игры! И те, и другие дети эффективно «перемешивались» в школах, на танцах, в кружках, на катках, в пионерских лагерях и к совершеннолетию образовывали достаточно однородную среду. Великолепно, поразительно и необъяснимо то, что выросшие в этой среде люди обеспечили невероятные прорывы в науке, технике, производстве и культуре, выдвинули целые армии крупных учёных, производственников, строителей, военачальников и художников. ОГЛАВЛЕНИЕ

К читателю 1 Никольские коммунисты 65 Ананий Иванович 4 «Они начинали рабочими» 66 Апологет советского искусства 4 Орден (передача опыта) 67 Бани 5 Пленные немцы 68 Блат и продзаказы 8 Подножный корм 70 Блуд 12 Поздравительный адрес 71

Бомж-шестидесятник 15 Помним и любим 73 Власть 19 Праздничные домашние меню 75 Военрук 20 «Пращуры» 80 Вопрос к себе и к шуянам 21 Продукты и их цены 84 Герой своего времени 22 Проституция 87 Горноалтайские селяне 25 Распределение выпускников 90 Грехи наши тяжкие 27 Режим 91 Доктор 34 Серебряная медаль 92 Доска почёта 35 Сибирские селяне 93 Дружеская помощь 37 Сколько стоили книги 94 Единоличники 38 Скука 95 Жильё и квартплата 40 Случай в ресторане 96 Заветы депутата 42 Соцобязательства 97 Заработная плата 45 Так было, так будет 99 Знание английского 47 «Так надо»; «Так не принято».. 102 Истоки терроризма 48 Травма (1) 105 Как добывали огонь 49 Травма (2) 107 Клад купчихи Кукушкиной 49 Транспортные цены 110 Книги и книжники 50 Фокус в цирке 111 Комиссии 52 Футбол в глубинке 113 Лигрылы (Учёные выпивают) 53 «Цель» 114 Мои родные о войне 58 Цены на некоторые товары 115 Московский «селф-мейд-мен» 58 Чаны 117 Научно-технический соблазн 61 Шуйский «селф-мейд-мен» 120 Никольск семидесятых 62 Шуйское послевоенное жильё 122