infornografia issue #2
Немой нуар
Эстетика безмолвия, или Драмы тишины Марат Закиров 23 года. Дюссельдорф
От чувственных испанских страстей до азиатских хладнокровных пейзажей. Романтичный фотограф из Киргизии фиксирует на плёнку поэтические иллюзии в ботаническом саду, разыгрывает немые драмы и сцены изнасилования и смакует собственную феминность. Убежденный визионер Марат предпочитает молчать про искусство, чтобы не «испортить» его словами.
По тем скудным сведениям, что я о тебе собрала, получается, что ты эмигрант из Киргизии по имени Марат, который живет в Берлине, любит Амстердам, слушает Земфиру, смотрит Альмодовара и иногда Киру Муратову и делает очень много фотосерий со своей любимой немецкой женщиной. Это так? - Частично. Я приехал из Киргизии, после
того как в один прекрасный день понял, что надо бы куда-нибудь поехать. Живу в «деревне» недалеко от Дюссельдорфа, люблю Берлин и Амстердам, «живу» с Земфирой, смотрю Альмодовара, Кар-Вая и Муратову, а иногда и Феллини, ну и да, с любимой немецкой женщиной мы вместе фотографируем. Эмигрантом я бы себя не назвал, скорее, я приехавший из Киргизии.
А что заставило тебя покинуть теплую здравницу? Творческие поиски или, может, «киргизская мечта»? - Отсутствие теплой здравницы, а может, и поиски, но скорее естественно-научного характера. Захотелось больше увидеть, больше узнать, почувствовать, чтоб новые ощущения на меня обрушились. А «киргизская мечта» – что это? Я такого
не встречал. Киргизская мечта – это такой аналог американской мечты. То есть у тебя, как у гражданина, должна быть твоя мечта стать идеальным человеком и добиться многого. В Америке вот мечта – стать президентом, несмотря на то, что ты, например, одноногий и слепой чернокожий мальчик-певец.
- Ага, теперь понимаю. Но киргизская мечта от меня далека, у меня как-то нет своего народа, с которым я себя идентифицирую, только отдельные люди. Так и Киргизия – дом, потому что горы и реки, а людей своих я с собой взял. А у нас вот тема гражданского патриотизма сейчас остра и актуальна. Все должны любить Россию и хотеть её продвигать на
мировой арене. Ну да ладно. Чушь это, конечно. А о чем ты мечтаешь? - Я мечтаю о прекрасном светлом обществе. Без злости и насилия, без обязательств быть каким-то, каким ты быть не хочешь, но должен. Зачастую люди, сосуществуя в обществе, загоняют друг друга в какие-то углы, рамки. Ну, вот я уже говорю
о какой-то утопической мечте – новый бравый мир. А нужно наверно о чем-то частном, чтоб много денег было или бабушка не болела? У меня такой мечты нет, я кажется, счастлив. Мне чаще для других хочется, а у самого всё всегда складывается так, как нужно, по-другому не хочу, мне кажется, если бы что-то проще давалось, было бы неправильно, равновесие нужно соблюдать.
А по фотографиям и не скажешь, что ты утопист. Они мрачнее, загадочнее и редко дают надежду на светлое будущее. Ты фотографией давно увлекаешься? Это единственное твое увлечение? - А светлого будущего для всех нет, есть для каждого своё, кто какое хочет, тому такое и дадут. Видишь ли, мне и эстетика
близка не гладкая, чтоб близко к жизни, где-то недосвечено… Фотографией увлекаюсь уже наверно лет пять, но всё волнами. Вот сейчас сильно накрыло. Люблю спорт, только чтоб без мячика, мой спорт – скалолазание, раньше был альпинистом, но здесь с горами не так густо, как в Киргизии. Вообще, мне интересно искусство, а не техника. Я недавно понял, что за то, что я
не разбираюсь в автомобилях, стыдиться не стоит. Стоит стыдиться, что книг мало читаю, но почему-то не научился читать быстро, только по буквам. Ну, главное, чтобы дислексии не было, хотя Тому Крузу и Гаю Ричи она быть «суперменами» шоу-бизнеса не мешает… - Боже, нет. Моя проблема в том, что когда
я читаю, то я смакую каждое слово. Проглатывать строки мне неинтересно или даже жалко, потому что стоящие строки. Теперь понятно откуда у тебя внимание к деталям, которые так хорошо лепят атмосферу. Четырехкадровые серии очень кинематографичны, причем драматургия проста как у Люмьеров – экспозиция, завязка, кульминация, развязка. Каждый
кадр – часть истории. - Да, серия «Who stole the sky» появилась очень неожиданно, мы гуляли в ботаническом саду, был очень солнечный день… Это приблудившиеся дети или духи ботанического сада? На фотографии с первого раза и не разгадаешь. Только вот развязка – она мрачная, по-корейски…
- Это скорее духи прошлого (отвечала Стефани – прим. ред.), а дети наши, родные. То есть это сыновья Штефи, она как-то сомневалась такую мрачную историю из них делать, уж очень впечатлительная.
- Возможно, что-то в этом есть, но мне хотелось бы, чтоб мир наполнен был такими образами, которые на снимках создаются, недосказанными, с чем-то внутри интересным.
безмолвия, красивых изгибов тел, сочных цветов, пограничных состояний – между женщиной и мужчиной, смертью и сном, отражением и тобой, Иисусом и Маратом... - Ха-ха! Иисус у нас приходящий, не свой.
Вроде как говорят, что сила искусства в том и есть, что там мы можем себе позволить увидеть то, что никогда не позволишь себе увидеть в жизни...
Ну, так и есть. На всех фотосериях смысл очень деликатно завуалирован, как дымка, неуловим. Оттого и взгляд постоянно блуждает, ищет, наслаждается. Эстетика
А своего не завели? - В смысле, Спасителя? Он внутри, руковод-
ствоваться нужно не моралью и душой. Ну, честно, с чем я не могу жить, так это стальные конструкции, социальные рамки, построенные самим человеком, в них мучаемся, но держим. Смысл не в эпатаже. Кого-то шокировать не нужно, прошло то время. Нужно рассказать как есть, а то многие этого часто не видят. Ну а как же травести-увлечения? С такой
сексапильной внешностью китайского Джонни Деппа у тебя совершенно альмодоварские чувственные серии с прозрачными платьями, красными тряпками и сигаретным дымом. - А для чего нужно различие между мужчиной и женщиной, именно факт принятия этого различия официально, как один из основных? То есть отличия между людьми
мы всегда находим и без паспорта, но для чего эти рамки? Ну как же, это самая приятная противоположность, через них хорошо проявляется сущность и реализуется возможность созидания, самого акта творчества. Я не настаиваю, что разделение неприкосновенно и не надо тут смешивать, нет. Мне интересно, почему тебя это увлекает. Все сейчас
вроде хотят состояться как определенная боевая гендерная единица М или Ж. Так проще, выгоднее и надежней. - Вот-вот, надежней, а я какой-то невыгодный. Нет, я не настаиваю, тема сложная. «Боевая гендерная единица» – звучит хорошо, вот это, наверно, и пугает. Кажется, что пока не подходишь под определенные мерки, то можешь считаться собой, как
нашлась для тебя полочка – ты уже другой, заранее кем-то придуманный. Но противоположность испробовать хочется, только признаться себе мало кто в этом может.
кажется, это совсем не мое. Сейчас хочу поступать на фотографа, все-таки учиться хочется у умных людей. Готовлю папочку с работами, волнуюсь.
Какая у тебя специальность? Окончил какую-нибудь немецкую академию? Или самородок?
У тебя есть role model в фотографии, искусстве?
- Я годами учился на информатика, но,
- Надо подумать. Долгое время был Сальводор Дали. Я даже у него в доме был,
на берегу моря… Сейчас Фрэнсис Бэкон очень дорог, у него такие творческие скитания были, непонимания самого себя, уничтожал работы, уходил и опять возвращался… А в фотографии мне нравятся Нан Голдин, чудесная.. Ну и, конечно же, Роберт Мэплторп. Сальвадор Дали был вздорным таким человеком с дерзким и перченым чувством
юмора. Был такой знаменитый русский композитор Арам Хачатурян, так вот он, находясь проездом в Испании, захотел проведать великого сюрреалиста, ему Сальвадор дал согласие на прием. Тот пришел в назначенный час, но Сальвадор где-то задерживался и заслуженный советский композитор отобедал один. Четыре часа прошли как в очереди к врачу – долго, но необходимо. Хачатурян мучался от жела-
ния отлить, но как только он зашел в залу, двери захлопнулись и не открывались. Очень долго композитор терпел и всё приглядывался к предметам быта. Потом, наконец, отпустил честь и освободил своё достоинство от штанов – высокая древнегречкеская ваза подвернулась кстати. Именно в этот момент распахнулись двери и Дали голый, в шлеме и галопируя на шва-
бре пронесся по комнате, пока смущенный и шокированный Хачатурян мочился в вазу и пытался одновременно унести ноги. Спустя долгое время Дали прислал Хачатуряну свой альбом с благодарной подписью за хорошую шутку. Он таким образом дал понять – нехрен какому-то там худруку лезгинки вот своим советским носом в обитель снов соваться
- (Смеется.) Вот это очень в духе моего Дали! А еще Дали говорил: «Не бойтесь стремиться к совершенству, вы его все равно не достигнете». Поэтому и не боюсь. Помню мастерскую, спальню с зеркалом, в котором видно восход над портом Лигат и круглую комнату с невообразимой акустикой, как мне показалось, для проведения вечеров с красным вином и разговорами о судьбе мира.
Да вряд ли это интересовало Дали. Он больше сексом занимался с Галой, рисовал её экскременты, выворачивал наизнанку морских звезд и закручивал усы сахарным сиропом. Нет, его что-то волновало, костыли, найденный в детстве мертвым сбежавший ежик, покрывшийся муравьями. - Вообще, задумываюсь, где грань между творчеством и патологией, бывают очень пограничные случаи. Есть же арт-брют, искусство душевнобольных. Кстати, коль уж ты в Германии живешь, наверняка знаком с немецким экспрессионизмом. Там во время авангарда как раз до патологии доходило. -От Кокошки до Эдварда Мунка – весь экспрессионизм. А еще была группы «Штурм», «Мост», и вот как раз искусство сумасшедших – арт-брют. Рисунки умалишенных – графика, больная, болезненная, отчаянная и дикая. И это причисляется к искусству. Ну, я даже не хочу спорить, что это искусство. Часто кажется, что творец выражает себя в чем-то и с помощью этого перерабатывает какие-то травмы. А у меня всё такое здоровое – ни травм, ни переработок. (Смеется.) Смотря какие травмы, ведь можно быть в душе покалеченным, будучи абсолютно здоровым физически... Хотя, по идее, у нас у каждого травма – как раз с рождения. Всю жизнь адаптируемся, строим костыли себе, чтобы выжить. - Вот и я о том же, в душе мы все немножко больны, кто-то с этим живет хорошо, а ктото не очень.
Немой нуар
Блабла, бла ла тра тататата Штеффани Ройтер 39 лет. Дюссельдорф
Штефи, расскажи о себе. Ты всегда занималась фотографией?
первый план. Конечно, я и раньше фотографировала, но так, для семейных нужд.
– Нет, я фотографирую два с половиной года.
Звучит как-то официально – «творческий аспект», «семейных нужд»… Когда люди влюбляются, у них появляется желание творить – кто пироги печет круглые сутки, кто-то в саду кусты вырезает... Получается, ты стала видеть то, чего раньше не замечала?
Получается, с момента встречи с Маратом? – С момента, когда я встретила Марата, творческий аспект в фотографии вышел на
Точно. Мое восприятие окружающего мира изменилось, и я стала выражать мои ощущения в фотографии. Составляющие моей жизни кардинально изменились. Это был переломный момент. Твоя работа связана с творчеством, фотографией? Нет, я занимаюсь культурологией и фило-
софией. Фотография для меня – это еще один способ проработать темы, которые меня занимают, как-то визуально выразить то, что в остальном делается на уровне языка. Интересно. И какие культурологические концепции и философские парадигмы уже испытала на прочность?
Например, в серии про Лолу я занималась гендерной проблематикой, разоблачением категорий, проблемой дискриминации меньшинств, ну и индивидуальная эстетика. Эстетика вообще очень важный для меня момент, а также работа со страхами. Например, в серии «Who stole the sky» или «Losing my religion». Последняя серия «Религия» немного на-
поминает клип R.E.M. – Losing my religion. Шрамы на груди у мальчика – это следы самобичевания? Всё по-настоящему? У R.E.M я взяла только название, сам клип не видела. Шрамы у него на груди – это не следы самобичевания, они остались от тяжелой болезни, при которой он также потерял ногу. В общем, всё очень реально, я хотела в этой серии показать момент, когда человек, столкнувшись с чем-то
подобным, упирается в границы своей веры, будь то бог или что-то другое, когда твое здоровье для тебя что-то само собой разумеющееся. Ты смотришь на фотографии других, сравниваешь? Или ты решаешь только свои задачи, не взирая на мир искусства, которым пользуешься?
Конечно, мне очень интересно искусство, безусловно, то, что я вижу, оказывает на меня влияние. Но я не сказала бы, что двигаюсь в каком-то особом направлении, скорее всего большинство того, что я делаю, действительно свое. Мне кажется, мои работы очень эмоциональны.
идентификацию я не прошла – всё перепутала.
Вы с Маратом работаете в дуэте? Где там разглядеть тебя, а где его? Экзамен на
Мы часто спорим о фотографиях, о том, какие удачные, а какие – нет. Марату
Да, мы дуэтом работаем. Мы часто работаем над одной темой, а решаем её поразному, мне наши снимки видятся очень разными.
нравится на снимках видеть именно те вещи, которые мне зачастую мешают. В моих картинках больше драматики, или, может, пафоса, не знаю, как это выразить. Мои серии нужно смотреть как фильм, по очереди, читая историю. Марат же любит диссонанс, отдельными кадрами. Вы уже выставлялись где-то? Публичную жизнь ведете?
Нет, мы еще нигде не выставлялись. Здесь очень много предложений, что касается выставок. Мы к этому очень серьезно подходим, поэтому пока еще зреем и растем. Кроме того, для публичной жизни у нас слишком много детей. А что такого противоестественного? Ну да, творческая семья, трое детей, занимаются искусством.
Нет, дети не мешают, здесь тема общественного понимания или непринятия. Искусство и творческая деятельность – это не самые уважаемые занятия в Германии. Основные приоритеты – машина, встроенная кухня и хорошо оплачиваемые 8 часов в день. То есть в Германии вся жизнь – супермаркет, а человек – достопочтенный клерк? А как же безумие, секс, наркотики, рок-нролл? А это уже наши темы! Так а вы какие-то очень осторожные, что ли... Всё прилично. Сейчас весь мир хочет заглянуть в задницу, и рейтинги поднимают сейчас гениталии. Железный занавес какой-то у вас... Да, конечно, sex sells. Мы как раз очень неосторожны, не пытаемся какой-то образ создать, но и не хотим подчиняться общественным нормам. Разнузданным весельем тоже злоупотребляем, открыты и пытаемся это совместить с воспитанием детей. А дети как относятся к вашему веселью? Ну, например, ваши гендерные «эксперименты». Дети учатся у нас видеть человека, а не гендерную роль, которую он представляет. Но, конечно, дети присутствуют не при всех шутингах.
Полароид
Импрессионист каждого дня Аарон Фивер 30 лет, Лос-Анджелес
Родившись в Ланкастере, мальчик с еврейским именем быстро адаптировался на американских щах – прочитал книжку, купил фотоаппарат и показался на «велосипедной» фотовыставке. В фотографии предпочитает минималистичный стиль, с полутенями, в натуральных тонах и нежных градациях цвета. Как и его одинокие пасмурные фотопейзажи, полароидный маньяк Фивер не мыслит присутствие в его фотожизни кого-то еще и считает, что фотограф всегда должен работать соло. В миру Аарон веб-дизайнер, а фотография по большей части для него развлечение, хоть он и признался, что с удовольствием когда-нибудь бросил бы работу. Зависим от корейского супа с тофу и предпочитает пиво. В ближайшем будущем Аарон «Жаркий» планирует покорить Лос-Анджелес и завалить своими «полароидами» весь мир.
feaverishphotography.com/ www.feaverish.com/portfolio
Фотография
Блюзы одиночеству Фабрицио Лили 22 года, Бреша (Италия)
Мрачный затворник Фабрицио довольно пессимистично смотрит на смысл собственного существования и предпочитает копаться во внутреннем мире, полном боли, страха и одиночества. Интересны только эксперименты с темной стороной сознания, точнее – её обнажение и деструкция. Отрицание реальности – принцип во всем: ни выставок, ни учителей, ни желания просыпаться каждый день. Холодная красота его работ ближе к смерти, чем к жизни. Сам Фабрицио говорит: «Я ничего. Я нигде». Тоскливые синие пейзажи, застывшие скульптуры, болезненножелтые потеки, проявляющие архетипичную болезнь мира, – только в таком трагичном мирке и может существовать итальянский нигилист Лили.
Арт-мясо
Блюзы одиночеству Диана Али Манчестер
Все купились на кровищу, клочьи кишок на белоснежном столе и измазанные менструальной кровью бедра? Английская художница Диана Али смакует не только внутренности психологических проблем. Главная цель провокации современных размягченных умов – их собственное отвращение, осознание на всех уровнях восприятия. А тут уже плачь или смейся – кровь смешалась с вареньем на языке, ведь реальность концептуальных pieces of art подслащена доброй хозяйкой кровавой гостиной совершенно гениально.
Первый вопрос. Мы ничего о вас не знаем, кроме нескольких фактов – вас зовут Диана и вы экспрессивный «кровавый» художник, работающий в жанре смешанной техники, перформанса, скульптуры и фотографии. Расскажите о себе – как зовут, откуда и как стали тем, кто вы есть. - Я родилась в Манчестере, но мои корни в Бангладеше. В детстве я жила в Бангладе-
ше, и мне кажется, я хорошо понимаю свои корни и культуру. Это важная часть в становлении меня как личности. Я часто пыталась включить эти знания в свою работу, но это было очень сложно осуществить. Уверена, что воплощу это в будущем. С детства меня окружало искусство, мы с отцом любили создавать необычные садовые скульптуры. Возможно, стремление использовать в своей работе повседнев-
ные, будничные вещи осталось у меня с тех времён. Я работаю в разных местах – преподаю изящные искусства, веду мастер-классы, курирую арт-проекты, и это очень круто, потому что ставит передо мной много разных задач. Но несмотря на это я хотела бы расширить поле деятельности.
Расскажите об инсталляции «Последствие». Какая галерея согласилась на эту выставку? - Это мой дипломный проект, тему которого я мучительно вынашивала три года. Реакция зрителей была забавной и неоднозначной, но этого я и добивалась. К сожалению, инсталляцию пришлось выкинуть, и до прошлого года она существовала только на фотографиях. Но и в этом формате выставка принимала участие во многих проектах и оказалась очень привлекательной для многих галерей и даже более концептуальной, чем я могла предположить. Она «воскресла», когда я воссоздала её для выставки «Тебе неплохо бы кое-то объяснить» в Лидсе. Как люди реагировали на весь этот ужас? С первого взгляда невозможно догадаться, что это не кровь, а джем, – испытываешь
шок, кажется, что это последствия кровавой разборки. - Да, так реагировало большинство. Когда я незаметно подслушивала комментарии, я слышала, что люди называли это отвратительным, но потом хихикали, когда понимали из чего это сделано. Живая инсталляция, конечно же, вызывала более сильную реакцию. Когда я воссоздала её в прошлом году, слышала отзывы посетителей: «Я уже это видел, и это надоело». Когда я догадалась, что это джем, я подумала, что люди, которые видели инсталляцию, хотели слизать варенье. Это так или только моя фантазия? - Я думала, люди хотели это сделать, но инсталляция была в очень теплом помещении, на неё слетались мухи, что добавляло брутальности. Запах был слишком сильным
и неприятным – и все эти последствия расширили границы ощущений. Зато детям понравилось! Ваши инсталляции и фотографии эротичны, с одной стороны, и очень экспрессивны и ужасающи, с другой. Это главный эффект ваших работ? - Да, мне нравится играть с восприятием аудитории, смущать их, возбуждать в них такие мысли, которые не могли прийти в голову раньше. Вуайеризм, искушение – это всё очень важно, но важно и то, что от самого творческого процесса, от создания работы руками можно испытать катарсис. Не могу молчать – ваши работы эксплуатируют темы фрустрации, дефлорации, насилия. Чем важны для вас подобные темы? - Они тоже говорят об этом, хотя и шепо-
вид инсталляции или её фотографии могут заставить зрителя засомневаться в собственной реакции на насилие и жестокие образы, но проживание самой инсталляции включает другой уровень прочтения: какая женщина могла позволить изуродовать свою столовую? Как можно бездарно перевести хорошую еду? Хочется надеяться, что зритель не остановится на формальном разрыве между видимым и существуемым, а попытается проникнуть в глубинную суть. Визуальная эстетика, конечно, присутствует, но смысл инсталляции в провокации чувств: что можно подумать, находясь в подобном месте? У вас есть художественное образование? - Да, профессиональное занятие искусством сыграло главную роль в моем становлении как художника. Я прошла «правильный» путь художественного образования. Когда я преподавала, мне не хватало времени на собственное творчество, но потом я перешла на неполный рабочий день и занялась магистратурой. Это было верным решением – так я смогла заняться чем-то почти полностью противоположным собственным опытам в физическом и экспрессионистском искусстве, что очень сильно обогатило моё творчество в целом.
Современные перформансисты и художники используют «мясо», расчлененку, кровь, мертвых животных и людей специально, чтобы шокировать, вызвать отвращение, насилуют зрителя. Наиболее популярный стиль в этом – треш, в лучшем случае – пост-мортем. Не могли бы объяснить, почему вы пользуетесь этими эстетическими категориями?
поп-культуре и обратно. Например, мрачный театр Эдварда Бонда воссоздавался в более упрощенном виде – грайндхаус-кино 70-х, ужастики 80-х. В 90-х британские драматурги «Шокового театра» (“In-YerFace Theatre”), такие как Сара Кейн и Пол Рэйвенхилл, пережевывали подобный материал с постмодернистской позиции для образованного среднего класса. Если говорить о визуальном искусстве, то провокации венских акционистов нашли своё воплощение в поп-культуре в идиотских трюках программы «Чудаки».
Бабушка перформанса сербская художница Марина Абрамович считает, что современные художники-перформансисты по большей части ностальгируют по тому старому эпатирующему перформансу и не могут привнести ничего нового. Вы согласны?
- Хотя «Последствие» и может напоминать шокирующие работы современных художников, но её материалы и эстетика домашней кухни – это не части тела, не мертвечина. Можно проследить модель развития несколько патологических интересов публики за последние 50 лет: от высокого искусства к воплощению в
«Последствие» шокирует публику, но в то же время апеллирует к интеллекту: первое чувственное восприятие – кровь! – замещается пониманием того, что это джем. Это же подчеркивают обонятельные чувства. Поэтому «Последствие» не может быть постоянной экспозицией – её постоянно приходится делать по новой. Соответственно,
У вас есть другие серии, которые не публиковались на «Артселекторе»?
том. С другой стороны, нельзя упускать из виду иронию замысла – в конце концов, это же просто варенье.
- В каком-то смысле. Мне кажется, они говорят о том же самом, но в другом формате и другими средствами и добавляют новые идеи к уже существующим. Понятие «шокирующий перформанс» сегодня означает уже нечто иное.
- Мой последний проект – «Defamiliarization», в нем участвуют многие фотографы, работы публикаются на www.dianaalidefamiliarization.blogspot. com. Еще один актуальный проект –
«Postauthorship»: художники, писатели, философы со всего мира отправляют открытку со своим посланием в другую страну, где получатель визуализирует написанное на другой стороне открытки. www.soanyway.org.uk/dianaali.htm. Сейчас мои работы выставлены в галерее Виллесден в Лондоне, некоторые задействованы в проекте «Другие Азии» в Пакистане. Также я курирую проект «Обоняние: вы-
ставка, которая пахнет» в галерее Empty Shop в Дареме. Личный веб-сайт пока в разработке. Чем вы занимаетесь в данный момент? Имею в виду искусство. - Последние два года я исследую темы сетей, путешествий, связей и коммуникации. Мое творчество и средства выражения ме-
няются вместе с моим стилем жизни, и сейчас меня занимает скорее теория, нежели практика. Я больше не чувствую нужды в сильных переживаниях как раньше, и в моей жизни всё стало более организовано. Моя карьера сейчас развивается гораздо активнее, чем прежде. У меня есть выставки в Великобритании, принимала участие в Тегеранской биеннале и выставлялась в Карачи в Пакистане.
Сейчас я работаю над проектом «Postauthorship», исследующим интерпретации и связи между народами и культурами, в котором люди со всего мира визуально интерпретируют тексты. Это нечто среднее между любовным письмом и газетной колонкой об отношениях. Сейчас в этом проекте участвует около 140 человек.