К. Д. Бальмонт. Портрет работы В.А.Серова. 1905. Третьяковская галерея Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю..
есной 1912 года литературный Пе тербург отмечал 25-летие творчес кой деятельности поэта Константи на Бальмонта. Чествование, на ко торое откликнулись едва ли не все тогдашние газеты, организовало Неофилологическое общество и провело его с размахом, но, пожа луй, главной особенностью праздни ка было то, что на нем отсутствовал юбиляр. Попав за вольнодумство под суровый надзор полиции, он букваль но в последние часы бурного 1905 года покинул родину и с тех пор вот уже семь лет не появлялся в России. Во время торжеств, устроенных в его честь, 45-летний мэтр находил ся далеко не только от Петербурга, но и от Европы: совершал кругосвет ное путешествие. Путешествия были такой же его страстью, как поэзия, книги и жен щины, а так как Константин Дмит риевич не умел ограничивать себя в чем-либо, то не только написал неимоверное количество стихов, не только любил множество жен щин («К.Д.Бальмонт, — живопису ет А н д р е й Б е л ы й , — выступал, весь обвешенный дамами, точно бухарец, надевший двенадцать халатов: халат на халате»), не только проглатывал, по словам того же Белого, целые библиотеки, но и объездил весь мир. 42
Не любивший ничего откладывать Руслан КИРЕЕВ в долгий ящик, по горячим следам писал прямо в каюте свои полные экспрессии путевые очерки, одно «Я начал писать стихи в возрасте временно переводя и обрабатывая десяти лет. В яркий солнечный день фольклор туземцев, но и по проше они возникли, сразу два стихотворе ствии многих лет впечатления от тех ния, одно о зиме, другое о лете». проведенных в южном полушарии Ну, что о лете — это понятно: дней не ослабли, не затерялись в лето, переливаясь красками, буй ворохе новых. «...Когда в 1912 году, ствовало за окном, а вот откуда зима — вспоминал он на склоне лет, — взялась? Не было ли это предчув впервые увидел коралловые остро ствием, предвиденьем того еще ва в Тихом океане, приближаясь к очень далекого декабрьского дня, Тонга, С а м о а и Фиджи, я вздрогнул когда завершится на чужбине его и в каком-то запредельном свете жизненный путь? почувствовал себя в усадьбе Гумни В день похорон шел дождь — щи пятилетним ребенком». зима во Франции напоминает нашу Удивительная на первый взгляд осень. Народу было совсем немно ассоциация. Странное на первый го, и в основном мужчины. А покой взгляд сближение. Странное и про ный, надобно сказать, всегда пред извольное: с одной стороны, тропи почитал женское общество. Об этом ческие острова, а с другой — родо в один голос говорят не только ме вая усадьба Гум ни щи в средней по муаристы, но и люди, связанные с лосе России, на Владимирщине, где ним родственными узами, — напри поэт родился и провел первые годы мер, дочь (одна из дочерей, Нина): жизни. (О них он проникновенно и, «Может, не совсем удобно об этом по своему обыкновению, немного говорить, но общеизвестно, что отец сумбурно рассказал в автобиогра мой имел колоссальный успех у жен фическом романе «Под новым сер щин. Его постоянно окружало боль пом».) шое количество поклонниц и почи Научившись в пять лет читать, тательниц». Бальмонт упивается стихами Пуш Временами это даже утомляло кина и Некрасова, Лермонтова и его. «Я устал от чувств, — призна Баратынского, народными песнями. вался он. — Если бы все мои любви Но это стихи, а проза? «Первая по волею Бога превратились в сестер весть, прочитанная мною на шестом моих, любящих друг друга... я, веро году жизни, была какая-то полуска ятно, вздохнул бы с безмерным об зочная повесть из жизни океаний легчением». цев, но я помню лишь, что книжечка Увы! Те, кого он любил, и, глав была тонкая и в синем переплете и ное, те, кто любил его, превращать в ней картинки очень желтого цвета, ся в сестер не спешили, а относи одна картинка изображала коралло лись к своему избраннику страстно вые острова, покрытые пальмами». и требовательно, на что он, человек Она-то, полузабытая картинка горячий, реагировал бурно, подчас эта, и выплыла из подсознания, ког даже слишком бурно, как бы оправ да много лет спустя судно с русским дывая этимологию своей редкой поэтом на борту приблизилось к уже фамилии, которая некогда звучала не нарисованному, а вполне реаль как «Баламут» и лишь потом превра ному острову с реальными пальма тилась в красивое и не очень понят ми и реальными туземцами. Нет, ное «Бальмонт», с ударением на выходит, ничего произвольного в втором слоге. ассоциативной связи экзотических «Он был небольшого роста, с не островов в тропиках и старинной красивым умным лицом, энергич усадьбой на Владимирской земле. ным и оригинальным, «обожжен Более того, эти столь далеко отста- ным» не европейским солнцем, — ящие друг от друга жизненные вехи пишет о нем Нина Берберова, обыч — ив пространстве отстаящие, и во но весьма хлесткая в своих харак времени — неожиданно срифмова- теристиках, но тут, обратите внима лись между собой, и это не было ние, иная тональность. — Он был случайностью. Такими-то как раз одним из умнейших людей, каких я рифмами, порой весьма неожидан знала, если умным человеком назы ными, изобилует биография Кон вать такого, который, во-первых, с стантина Бальмонта. Вообще печать полуслова понимает собеседника и, парности лежит на всей его судьбе. во-вторых, сам, в течение любого
разговора, живет, меняется, творит, меняет других и «говорит глазами». У него был юмор, внимание, даже жадность к собеседнику, и я часто буквально пила его речь, живую, ос трую, яркую, своеобразную, как и его мысль». Но это — Бальмонт, то есть тот, кто блистал в салонах, кто, будучи полиглотом, переводил с десятка языков лучших поэтов мира, кто пи сал ученые статьи об Оскаре Уайль де и Шота Руставели, а тем време нем Баламут, выясняя отношения с женщинами, которые почему-то не желали превращаться из пылких любовниц в тихих непритязательных сестричек, выпрыгивал, решив све сти счеты с жизнью, в окно. М е б л и р о в а н н ы е комнаты, из окошка которых сиганул 22-летний поэт, назывались «Лувр и Мадрид», поэтому не удивительно, что страс ти в этих скромных комнатах кипели нешуточные, с истинно испанским накалом. Бальмонт жил здесь со своей первой женой Ларисой Гарелиной, особой не слишком уравно вешенной, а уж о нем, само собой, говорить нечего. Вот после очеред ного бурного объяснения и бросил ся к окну. «Страшно было через подоконник перелезть... Потом, когда голова в воздухе начала вниз поворачивать ся, я увидел в противоположном окне мужика, который мыл стекла. Мелькнула мысль: а вдруг я упаду на кого-нибудь...» Высота третьего этажа оказалась недостаточной, чтобы убить, но по калечить покалечила. Больше года провалялся неудавшийся самоубий ца в постели, сломанная правая нога кое-как срослась, однако ста ла короче левой, зато дух после двадцати месяцев непрерывного общения с авторами великих книг (а с кем еще общаться, когда лежишь!) окреп необычайно. «...Когда нако нец я встал, душа моя стала воль ной, как ветер в поле, никто уже не был над ней властен, кроме твор ческой мечты, а творчество расцве ло буйным цветом». Это — из рассказа «Воздушный путь», вещи сугубо автобиографи ческой, в которой как раз описыва ется путь — воздушный путь — с третьего этажа вниз и все то, что за этим увлекательным путешествием последовало. В рассказе, заканчивающемся полным духовным выздоровлением героя, даже намека нет на возмож ность еще одной попытки самоубий ства, но, зная о парности событий в судьбе Бальмонта, памятуя о внут ренних рифах, которыми пересыпа на его жизнь, можно предположить, что рано или поздно такая попытка должна была повториться.
Обложка сборника «Жар-птица» работы К.Сомова. 1907 То, что люди называли по наивности любовью, То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью, Эту чудную Жар-птицу я в руках своих держу, Как поймать ее — я знаю, но другим не расскажу.
И она повторилась. На сей раз, правда, прыгнул всего лишь со вто рого этажа и отделался несложным переломом левой ноги, которая, уко ротившись после того, как срослись кости, сравнялась по длине с пока леченной правой, и Бальмонт — о, чудодейственная сила рифмы! — перестал хромать. Это случилось в Брюсселе, отку да он рвался в Париж, с женой по видаться, но не с первой — с пер вой расстался давно и окончатель но, — со второй, Екатериной Анд р е е в о й , у д е р ж и в а л а же его (не очень, как видим, крепко: с балкона махнул-таки вниз) жена третья, Еле на Цветковская. Именно этих двух женщин — вто рую и третью — и имела в виду хо рошо знавшая Бальмонта по эмиг рантской жизни дочь Куприна Ксе ния, когда писала, что-де Констан тин Дмитриевич «мечется... между двумя семьями, двумя женщинами. Параллельно у него масса рома нов». С а м ы м знаменитым «параллель ным» романом был роман с поэтес сой Миррой Лохвицкой, запечатлен ный в стихах ими обоими. «Солнца! —восклицала Мирра. — Дайте мне солнца! Я к свету хочу!» Он ответил на это целым сборником, который назывался «Будем как Солнце» — тоже своего рода рифма — и был посвящен «русской Сафо». Так про звали Лохвицкую современники.
Один из них, П.Перцов, еще при жизни Бальмонта издавший свои «Литературные воспоминания», пи сал: «Особенный престиж Бальмон ту создавал... его исключительный успех у женщин. О романах Баль монта, прошедших, настоящих и бу дущих, постоянно говорила вся... Москва. Начало этим триумфам по ложил, по-видимому, широко нашу мевший в литературных кругах его роман с Миррой Лохвицкой». Уже одно то, что их имена стояли рядом, бросало на поэтессу отблеск этакой богемности. Все принимали это как должное: еще бы, роковая женщина, с чем решительно не со глашался Бунин, для которого вос поминание о Мирре Александровне Лохвицкой, умершей в 35-летнем возрасте, было, по его признанию, одним из самых приятных. «...Все, — с горечью констатировал он, — воображали ее себе чуть ли не вак ханкой', совсем не подозревая, что она, при всей своей молодости, уже давно замужем, — муж был один из московских французов, по фамилии Жибер, — что она мать нескольких детей, большая домоседка, по-вос точному ленива: часто даже гостей принимает, лежа на софе в капоте, и никогда не говорит с ними с по этической томностью, а напротив, болтает очень здраво, просто, с большим о с т р о у м и е м , наблюда тельностью и чудесной насмешли востью». Бальмонт посвятил Лохвицкой множество стихотворений, но и ред кое имя это — Мирра — не осталось одиноким, нашло, как и все в жизни Бальмонта, свою рифму, только свя зано это было уже с другой женщи ной, с третьей — и п о с л е д н е й — женой поэта. Дочь тезки Бальмонта, генерала Константина Цветковского, она но сила имя, которое благодаря Гоме ру было для поэта священным. Дочь лебедя, волны вскипевшей пена, Грань торжества, звезда средь жен, Елена. Итак, ее звали Еленой, она была на тринадцать лет младше его, рано проявила интерес к точным наукам, особенно к астрономии, поступила на математический факультет в Сор бонну, и здесь-то, в Париже, на по этическом вечере Бальмонта в рус ской колонии, весьма тогда много численной, увидала того, кто давно уже был ее кумиром. «Она знала его стихи наизусть, собирала его книги, все, что он писал и что писали о нем. Его книга «Будем как Солнце» в пре красном переплете всегда находи лась возле нее». Пикантность и особую, может быть, убедительность этой характе ристике придает то обстоятельство, 43
что дана она соперницей Елены, причем соперницей, потерпевшей поражение, ибо Елена увела-таки от нее мужа, — Екатериной Андрее вой-Бальмонт А еще недавно поэт боготворил свою супругу, союза с которой доби вался долго и упорно, наперекор родственникам, наперекор обстоя тельствам. Бросив все (в том числе и первую жену), примчался за ней инкогнито в Швейцарию, вскараб кался, хромой, на гору, где она жила с сестрой в стоящем на отшибе оте ле, и отправил ей с горничной короб ку московских конфет, изрядно помя тую в дороге. К коробке прилагалась записка, которая не сохранилась, но о пылкости тогдашних чувств Баль монта можно судить по его письму к матери. «Я нашел такое счастье, какое немногим выпадает на долю, если только выпадает (в чем я сомнева юсь). Я люблю в первый и последний раз в жизни, и никогда еще мне не случалось видеть такого редкостно го сочетания ума, образованности, доброты, изящества, красоты и все го, что только может красить женщи ну. Это моя неприкосновенная свя тыня, и по одному ее слову я мог бы принести самую большую жертву». Прошло совсем немного времени (но для него — много: «Я живу слиш ком быстрой жизнью»), и он прино сит в жертву ее самую, свою недав нюю святыню. Хотя, впрочем, поче му недавнюю? Он и теперь, после встречи с Еленой, столь стремитель но и, как оказалось, необратимо вор вавшейся в его жизнь, сохранил с женой прекрасные отношения. Взах леб рассказывает ей о своем новом увлечении — именно с его слов Ека терина Алексеевна восстановила подробности того рокового для нее вечера в русской колонии. «После выступления Бальмонт пошел в кафе и, выпив, пришел, как всегда, в неистовое состояние. Еле на была с ним в кафе, а оттуда со провождала его в блужданиях по го роду ночью. Когда все кафе закры лись и негде было сидеть, она пове ла Бальмонта к себе в комнату, так как Бальмонт никогда не возвращал ся домой, когда был нетрезв. Елена ни минуты не колебалась произвес ти скандал в маленьком скромном пансионе, где она жила, приведя с собой ночью мужчину». Читая этакое, трудно отделаться от впечатления, что обманутая жена пристрастна. Ан нет! Когда знако мишься со свидетельствами других мемуаристов, видишь, что иначе эта генеральская дочка просто не мог ла себя вести. Бальмонт писал жене о своей го рячей поклоннице из Сорбонны с восторгом, однако супруга до поры 44
до времени не придавала этому особого значения: мало ли кем ув лекается ее муж! Но вот наконец женщины увидели друг друга. «Ей тогда было девятнадцать. Молчаливая, сдержанная, с очень хорошими манерами, с оригиналь ным бледным лицом, она совсем не показалась мне тем загадочным существом из сказки Эдгара По, ка кою мне ее описывал Бальмонт. Но ее наружность, надо сказать, по ражала своей необычностью даже в Париже. Мне рассказывал Макс В о л о ш и н , который очень восхи щался ее внешностью, что, встре чая его вместе с Еленой, француз ские художники и другие на Монпарнасе постоянно с п р а ш и в а л и Волошина: «Кто это?» и «Нельзя ли писать ее?». Но она не замечала художников. Она вообще никого не замечала. «Она, — пишет о третьей жене сво его бывшего мужа жена вторая, — выказывала ему свое обожание при всех и при мне, ни с кем и ни с чем не считаясь. Никто, кроме Бальмон та, не существовал для нее. Она интересовалась только теми вопро сами, теми людьми, которые ему были интересны. Чтобы читать и го ворить с ним на его любимом анг лийском языке, она тотчас же ста ла его изучать, а затем и испанский, польский, итальянский, с которых научилась переводить под руковод ством Бальмонта. Французский и немецкий она знала уже раньше. Занятия математикой и астрономи ей были заброшены». Надобно сказать, что вторая жена тоже была далеко не безразлична к вещам, которые волновали ее уди вительного супруга, тоже потакала его капризам, подчас весьма причуд-
ливым, но о возможности столь пол ного растворения в мужчине даже не подозревала. И теперь не скрывала своего полуудивления, полувосхи щения — не без налета, видимо, за висти. А уж ревности-то — наверня ка. Хотя изо всех сил старалась быть объективной. У нее это получалось далеко не всегда. Так, она явно преувеличива ет, утверждая, что Елена даже пи сать стала почерком Бальмонта. Но это — частность. В основном Екате рина Алексеевна довольно точно обрисовывает коленопреклоненное отношение молодой женщины к сво ему божеству. К своему Солнцу, если выражаться его особым, «бальмонтовским», по определению Цветае вой, языком. «У нее не было больше счастья, как быть с ним, слушать его. Она следовала за ним всюду как тень, исполняя все его желания, прихоти, все его «хочу», в каком бы состоя нии он ни был. Сопровождала его в его блужданиях днем и ночью. Си дела с ним в кафе, пила с ним то, что он пил...» Далее отвергнутая жена расска зывает душераздирающую историю о том, как юная наследница ее суп ружеского ложа, простуженная, в од ном платьице (выскочила из дому в чем б ы л а — Б а л ь м о н т не умел ждать), «примерзла к скамейке на бульваре в Париже, где ему вздума лось сидеть очень долго ночью, и, вставая, содрала вместе с платьем кожу». Поверить в такое трудно, почти невозможно, мемуаристка, хочется думать, слишком уж пристрастна, — и как бросить в нее за это камень! — но вот запись в дневнике человека, подозревать которого в субъективно сти нет ни малейших оснований. Обложиа сборника «Будем как Солнце» Человек этот — Максимилиан работы Фидуса. 1903 Волошин. Запись датирована 3 но ября 1911 года. Дело происходит в Париже, ночью; в прихожей разда ется вдруг барабанный стук, вско чивший с постели в одной рубашке хозяин распахивает дверь и видит Бальмонта. А чуть позади — бессло весная женская фигура. Это была Елена. «Они провели уже много часов в кабаке, — пишет Волошин, уточнив, что шел пятый час утра. — Она была в легкой коф точке и вся дрожала и кашляла над рывным чахоточным кашлем». Но так выглядела после бессон ной ночи она, а вот он, ее неугомон ный, неутомимый супруг, который был старше ее почти на пятнадцать лет, держался молодцом. «Он сидел румяный, возбужденный. Казался страшно здоровым. Она рядом с ним маленькая, иссохшая. Почти старая. Худая до желтизны. С маленькой выдавшейся вперед челюстью».
К.Бальмонт. Фото 1896 г.
Сохранилась фотография, кото рая подтверждает, что цепкий волошинский взгляд — взгляд професси онального художника — запечатлел этих двух ввалившихся к нему под утро людей абсолютно точно. На снимке Бальмонт в берете, с седой бородкой клинышком, в руках — па пироска, крепкий, прямой, вальяж ный, а рядом с ним — старуха с впа лыми щеками, по виду вполне годя щаяся ему в матери. И это — та, кем еще недавно восхищались монпарнасовские художники! «Но он, — за писывает в дневнике Волошин, — не замечал ее перемены и с пафосом бросал восторженные слова: «Еле на! Это Елена!» По мнению Волошина, «она была похожа на жену мастерового, кото рая, измученная ребенком, ходит за мужем по кабакам». Вот только почему «похожа»? Она и была женой мастерового — в вы соком смысле этого слова. И кабаки тоже были реальностью. Как был реальностью и ребенок, четырехлет няя дочь по имени... Стоп! Тут надо сделать паузу и вернуться к героине «параллельно го» романа поэтессе Мирре Лохвиц кой. А также вспомнить о рифмах, опоясывающих биографию поэта, — когда явных, когда скрытых. «Хотела б я быть рифмою твоей!» — Мне Лохвицкая Мирра прошептала. Эти строки выглядят в контексте стихотворения, посвященного, каза лось бы, поэтической технике, дос таточно произвольными, но дело-то в том, что Бальмонт не только не за был пожелание своей ушедшей в мир иной подруги, но и выполнил его.
Это произошло через два года после ее кончины, в 1907 году, ког да у Елены родилась дочь. По тре бованию отца ее назвали Миррой. С юных лет она, как и ее некогда зна менитая тезка, писала стихи и была даже членом парижского Союза мо лодых поэтов. Рифма, таким обра зом, получилась полной. Ее-то, еще совсем малышку, и оставила Елена, когда отправилась с мужем по кабакам Парижа. Отпус кать его одного было нельзя... Ока завшись у Волошина, попыталась улизнуть — теперь ее неуемный и непредсказуемый господин был под присмотром, — но он грозно оста новил ее: куда? Ответ Елены, ее виноватую просьбу-объяснение по трясенный Волошин также записал в дневник: «Мне надо посмотреть Миррочку». Одна из статей Бальмонта — «Ро мантики» — заканчивается словами: «Человек есть Солнце, и его чувства — его планеты». Вот разве что не только, по-видимому, чувства, но и те реальные существа, которые их вызывают. Во всяком случае, вокруг Бальмонта, не раз с удовольствием уподоблявшего себя Солнцу (непре менно — с большой буквы), этих планет с женскими именами враща лось великое множество. С некоторых пор, однако, он стал не без тревоги замечать, что их ста новится меньше. «Душа моя уже не бывает захвачена в вихрь каждой женской юбки, — пожаловался он как-то Волошину, а тот, по уже вы работавшейся привычке, занес эти слова в дневник. — Раньше я не мог пройти мимо женщины. Мне каза лось необходимым создать какиенибудь отношения, чтобы что-ни будь между нами было: намек, по целуй, прикосновение, трепет...» То есть, если говорить языком астрономии, некогда столь любез ной сердцу Елены Цветковской, он умел вовлечь женщину в свою орби ту. Но он зря жалуется, что с возрас том утратил это качество. Отнюдь! Последним его «параллельным» ро маном был роман, который, пожалуй, более всех других заслуживает этого эпитета. Мы ведь помним, что, со гласно законам классической геомет рии, параллельные линии никогда не пересекаются, и это-то как раз име ло здесь место: Бальмонт свою пос леднюю любовь попросту не видел. «Ей было 21 год, когда она напи сала мне письмо, русская из Фин ляндии, я ответил ей, и два года она была моей весной — ив весне, и в зиме, и в лете, и в осени». Ее звали Татьяной Осиповой, она взахлеб читала стихи, пробовала сама сочинять и тихо таяла, пожи раемая чахоткой. Но с каким благо говейным трепетом вскрывала при-
Мирра Лохвицкая — главная любовь Константина Бальмонта
ходящие из Франции конвертики со знакомым почерком! Иногда их бы вало сразу по два, а то и по три — Константин Бальмонт ни в чем не знал меры. «Моя воля, моя любовь побежда ли ее недуг. Это я знаю из писем ее матери. И казалось, что, победив весну, она спасена. Но внезапно ей стало худо, и она закрыла глаза на всегда, на руках у матери, со слова ми любви к ней и ко мне... Мне ка жется, что мое сердце пробито и опустошено». Но рядом с его пробитым и опус тошенным сердцем билось другое — всегда в унисон ему, всегда чув ствовавшее все его замирания, все его ускорения. И когда дождливым декабрьским днем это мужское сер дце остановилось, то спустя полто ра месяца, сразу после сороковин, остановилось и женское. О Елена, Елена, Елена, Как виденье, явись мне скорей. Она услышала и явилась. Она была верной женой и отказать ему не смела ни в чем. Она шла за ним всюду, куда бы он ни звал ее, — в холод, в нищету (а нищета с каждым днем становилась все беспощад ней), в неуют и во мрак ночи. Ты для мрака открыта душою, И во тьме ты мерцаешь, как свет. И, прозрев, я навеки с тобою, Я — твой раб, я — твой брат — и поэт. Константин Бальмонт умер от воспаления легких. От воспаления легких умерла и Елена Цветковская. Это, стало быть, была его после дняя рифма. Их совместная рифма. 45