Книга «Иркутские Истории». Часть II (1907-1910) Валентина Рекунова by Valentina Rekunova

Валентина Рекунова

Часть II (1907-1910)

Валентина Рекунова

Иркутские истории

Часть II (1907-1910)

84(2=Рус)7 Р36 Рекунова В. М. Иркутские истории. Иркутск ПринтЛайн, 2014. — Ч. 2. —400 с: ил., портр.

Продолжение беллетристических хроник из жизни Иркутска начала ХХ века. Бытовые, психологические зарисовки соседствуют со справочными материалами и рассчитаны на самого широкого читателя. Книгу иллюстрируют эксклюзивные фотографии из семейных альбомов и работы заслуженного художника РФ Александра Шипицына.

На обложке Пётр Карлович Гран, иркутский губернатор (1908–1911), с женой и детьми. Фото из семейного архива Аристарха Фердинандовича Онгирского, правнука П.К. Грана.

Для связи с автором: e-mail: rekunova@mail.ru http://www.facebook.com/valentina.rekunova.9

Книга выпущена при продержке ОАО «ЕвроСибЭнерго»

От имени своих героев благодарю читателей, приблизивших выход второго тома «Иркутских историй»: Анциферову Анастасию, Богачук Елену, Девяткину Екатерину, иркутский музей связи, Казанцеву Лидию, Ключевскую Наталью, Кунину Ольгу, Маркину Галину, Медведева Владимира, Моняк Евгения и Моняк Ольгу, Сорокина Сергея, Толстову Валентину. Особая благодарность – вдохновителю этой книги Виктору Васильевичу Игнатенко.

От автора …Никто и подумать не мог, что решающий поворот в жизни губернатора Грана определит рядовое посещение тюремного замка и участие в судьбе одного заключённого. Но десять лет спустя, когда матросы ворвутся в столичные апартаменты Петра Карловича, вожак неожиданно остановит их, и Гран узнает прежнего узника. Когда-то спасённый губернатором, он его отблагодарит – предупредит и об аресте, поможет с билетом до Иркутска, откуда Пётр Карлович уедет в Харбин и дальше, в Румынию. Короткое пребывание на иркутском вокзале в 1918-м станет последним свиданием с городом, где Гран прожил несколько замечательных лет. Не случайно в этом томе немало связанных с ним сюжетов. А вот фото Петра Карловича долго не находилось, так что я загадала наконец: если ему угодно быть в этой книге, то снимки непременно появятся. И действительно: вскоре у меня завязалось знакомство с правнуком губернатора – Аристархом Фердинандовичем Онгирским. К именитому предку у него неоднозначное отношение, осложнённое разводом прадеда с прабабушкой, отъездом из России и другими семейными обстоятельствами. Тем отраднее, что Аристарх Фердинандович всё-таки открыл нам семейный альбом. На обложке этого тома два фото из него. Одно снято в начале брака с Евгенией Владимировной, а другое – в пору расставания...

Иркутские истории

Глава 1

Незваная гостья Январским вечером 1907 года, приехав в театр, зрители обнаружили на дверях объявление: «Оперные спектакли прекращены из-за эпидемических заболеваний господ артистов». Между тем эпидемий в Иркутске зарегистрировано не было, и перепуганный антрепренёр заподозрил диверсию конкурентов. Он тотчас начал расследование и ухватился-таки за ниточку, ведущую к дому одного господина из околотеатральных кругов.

от, однако, упорно отмалчивался, и озадаченный администратор зашёл с тыла — преподнёс супруге его, Леокадии Аркадьевне, билет в директорскую ложу, да ещё и пересыпал его щедрыми комплиментами. Расчёт оправдался: на другое же утро польщённая дама телефонировала: — Гуляли господа артисты по снежному валу на набережной Ангары – очень хотелось им нынешний рекостав посмотреть. А вал, он у нас известно какой: три шага пройдёшь – и провалишься… Коротко говоря, прибежали они к нам мокрые, перепуганные и весь вечер держали ноги в тазиках с горячей водой. Но что-то не помогло, и встали они на другое утро совершенно без голоса. Нынешний рекостав ожидался обывателями со страхом: лето выпало очень дождливым, и вода в Ангаре поднялась много выше обыкновенного. Явились новые протоки, а часть островов, напротив, исчезла. В двух уездах, Балаганском и Иркутском, у крестьян утонуло много скота. Общество приказчиков решило устроить в пользу пострадавших спектакль и назначило представление на вторник, 14 января. Но в этот вечер

Иркутские истории

горожанам оказалось не до благотворительности – сами поджидали незваную гостью Ангару, уже вышедшую из берегов. Четырнадцатого вечером левый берег так залило водой, что негде стало высаживаться; пассажирам приходилось либо просто брести по колено в воде, либо возвращаться обратно под улюлюканье собравшихся зевак. Многие из них забирались на вал и, размахивая руками, распевали. Резкий северовосточный ветер рвал шапки с голов, река ухала и швыряла льдины, но опьяневшая от волнения публика не уходила вплоть до трёх часов ночи, когда Ангара наконец встала у дома генерал-губернатора. В этот час экипажи развозили последних из загостившихся, а оперный баритон, чувствуя признаки простуды, согревался горчицей и рассказывал соседу по номеру об одном затёртом льдом судёнышке. Он имел в виду катер Потапова, зазывавшего пассажиров до самого вечера. Казалось, команда совсем утратила чувство опасности и готова была рисковать своей жизнью так же, как и чужой. Последняя группа глазковцев, не пожелавших оставаться на правом, «чужом» берегу, взбежала по трапу уже в сгущавшейся темноте. Крестясь и молясь, доплыли до середины Ангары и только-только начали успокаиваться, как судёнышко резко подхватило и понесло вниз, к Знаменскому монастырю! Все замерли, обращая мольбу свою к ветру, и он вправду сменился, стал прибивать их к правому берегу. Публика, уже собиравшаяся уходить, заволновалась, забегала, закричала так неистово, будто надеялась подтянуть к себе катер силой голоса! И в какой-то момент показалось, что это у неё получается, но метрах в ста от земли две большие льдины сомкнулись, закрыв кораблику путь! Берег так и охнул, но тотчас несколько смельчаков подхватили какие-то плахи и стали пробрасывать их к судёнышку. Пассажиры боязливо потянулись по ним, и едва лишь последний ступил на берег, как Ангара снова тронулась… Катерок протащило вниз, но у самого Знаменского монастыря Ангара снова встала. Капитан решил ждать, но час спустя благоразумие всё-таки взяло верх, и команда про-

Иркутские истории

шла по свежему льду до левого берега, где стоял на приколе пароход «Муравьёв-Амурский». А на правом берегу, у скотобойни, перекликались дружинники и полицейский наряд. Дежурства начались ещё трое суток назад, и все ночи напролёт наезжали посыльные от губернатора Моллериуса. Не спал и полицмейстер, и все члены совета Общества спасения на водах, и все члены совета Добровольного пожарного общества. В ночь на пятнадцатое января губернатор лично прибыл узнать, как сработали очистительные наряды: обитатели низовий не захотели добровольно оставить свои жилища, пришлось применять силу, а после проверять, не вернулся ли кто обратно. Вот и в ночь на пятнадцатое потянуло дымком от растопленной печки… Дружинники бросились к реке и минут через двадцать принесли перепуганных, мокрых стариков. Предместье Порт-Артур зачистили наряды полиции, перевезя всех в заранее приготовленные теплушки. Но перед самым наводнением несколько безумцев всё-таки пробрались «домой», и их потом вырубали вместе со льдом… На левом берегу затопило весь луг Вознесенского монастыря, рыбные ряды, лесные склады и даже стоящий на возвышении лесопильный завод Лаптева. Залило Конный остров и предприятия Русанова и Кравца. Бани Коровина в протоке Ангары остановились на полном ходу, когда лёд заполнил их топки. Сковало и соседние бани Половникова, а вот Курбатовские устояли, случилась лишь небольшая задержка с подачей горячей воды. В Троицком приходе, у Смагиных и Пролубщиковых, подпочвенная вода проступила через полы выше трёх вершков, а у их соседей вошла в погреба и подполья. Но этим домовладельцам не особенно и сочувствовали; кажется, общее мнение выразила одна из газет, написав: «Не следовало хозяевам экономить на цементировании полов, а погреба в ожидании наводнения можно было бы просто выморозить». Ещё корреспонденты отметили, что вал вдоль набережной Ангары не сдвинуло и не прорвало, образовалось лишь несколько течей там, где снег не залили и хорошенько не проморозили.

Иркутские истории

— Такое ограждение обошлось городу рублей в 150, не больше, однако и к этой трате наши «отцы» отнеслись крайне несочувственно и за дело принялись только лишь в январе. Могли ведь и не успеть: обычно Ангара покрывается льдом уже в декабре, – рассуждал чиновник губернского управления, составляя отчёт о наводнении в министерство внутренних дел. – Кроме того, вал неоправданно укоротили, а вот если бы довели его вплоть до Савинской, то вода не просочилась бы на Набережную, Мыльниковскую и переулок Мотоховский, не дошла бы по Троицкой до Беляевского переулка! Кстати, жители этого переулка и устроили первую в нынешнем году переправу через вставшую Ангару. Лёд был некрепок ещё и не выдержал бы лошадей с экипажами, поэтому предприимчивые обыватели сами впрягались в лёгкие кошёвки и санки. На такой вот двуногой лошадке добрался до левого берега и обратно постоянный автор «Иркутских губернских ведомостей», писавший под псевдонимом и исключительно в повелительном наклонении. Он и в этот раз, только-только добравшись до дома, набросал: «Теперь городскому управлению следует соорудить постоянный вал, взяв землю на соседних островах и используя мусор от строительства. А ещё надобно укрепить вал дёрном, деревьями, устроить удобные переходы, поставить скамейки и беседки – словом, устроить сквер. Безобразный вид набережной обращает внимание всех приезжих. Кто же наконец хозяин берега – город или лесоторговцы с их многочисленными складами?» Разгневавшись, автор наставления как-то забыл, что лесоторговцы с большой готовностью баллотируются в городскую думу, откуда и контролируют себя сами – в режиме наибольшего благоприятствования. На другое утро, перечитав заметку, нештатный корреспондент приписал: «Пора наконец нашим выборным позаботиться и о некоторых удобствах для обывателей!» Что до последних, то большинство их давно уже не питало иллюзий касательно местного самоуправления. И про-

Иркутские истории

сто радовалось сейчас, что с покрытием Ангары подвоз дров оживится и цены на них упадут.

Глава 2

Не ошибиться бы в расчётах… В январе 1907 года иркутские газеты рекламировали Новый театр, открывавшийся на углу Большой и Амурской, в доме Гиллера. Писали, что выстроен он «по типу лучших из современных, изящно отделан и модно меблирован». Одним из манков стала и большая петербургская труппа, чьё прибытие ожидалось со дня на день.

асилий Васильевич Жарников по привычке старого театрала заказал двухнедельный абонемент – и сразу ощутил приятное волнение. А вот Александр Иванович Виноградов, взявший соседнюю ложу, как бы и не почувствовал воодушевления. — Видели их в столице? – насторожился Василий Васильевич.

— Что вы! Это и невозможно, ведь в Петербурге об такой труппе и не слыхали. Антрепренёр Миров-Бедюх просто пользуется нашей провинциальной доверчивостью и выдаёт за блестящих актёров начинающих лицедеев из малороссов. — Зачем же вы тогда взяли абонемент? — Надеюсь, что песни и пляски скрасят скуку сюжетов и слабость игры. Увы, спектакли Бедюха не отличались музыкальностью; к тому же осветитель оказался совершенно негоден к работе: с середины первого акта электричество то и дело вырубалось и

Иркутские истории

действие развивалось в совершенной уже темноте. Зато смена декораций проходила не только при ярком свете, но и при поднятом занавесе. — Единственное утешение – талантливая игра артистки Чаровой, – вздыхал Жарников, – она-то, думается, и вынесет на своих плечах репертуар. Если же и не вынесет, тоже не беда: больше денег осядет в кассе нашего городского театра. В свою бытность членом общественной театральной дирекции Василий Васильевич хлопотал о возведении каменного театрального здания и о «поддержании его на высоте положения», как он любил выражаться. То есть о постоянном благоустройстве, обеспечении сценических эффектов, замене свечного освещения на электрическое, а калориферного отопления на паровое, возведении специального здания для динамо-машины, парового котла и насоса. Было так устроено, что вода из колодца поступала к двум огромным бакам (каждый на 400 вёдер), а из них по трубам спускалась в уборные и в пожарные рукава. Всего рукавов насчитывалось 22, а выходили они и на сцену, и под сцену, и в декораторский зал, и в подвал. В 1902 году на потолке установили два люка для вытяжки дыма, а снаружи устроили металлические лестницы. Кроме того, выписали дорогостоящий металлический занавес, провели специальный телефон, через который сигнал о пожаре автоматически передавался в ближайшую полицейскую часть. Вот такими вот непрерывными хлопотами удавалось поддерживать весьма и весьма высокую планку, не забывая и о том, чтобы касса успешно наполнялась. Кстати, когда открылась вторая сцена (в Общественном собрании), кое-кто предрекал, что она перетянет большую часть зрителей, но в первые три сезона там прогорели все антрепренёры. В городском же театре дела шли по-прежнему. Возможно, и потому ещё, что Николай Иванович Вольский привёз неплохую оперную труппу. Затем он сделал ставку на драму и снова не прогадал: в зиму 1905-1906 годов некоторые спектакли повторялись по 10-15 раз. И ничто, казалось бы, не предвещало угрозы. Но ме-

Иркутские истории

сяц назад касса резко опустела и поползли слухи, что Вольский заложил свой единственный дом, чтобы уплатить по контрактам. И вот, когда в театре лихорадочно думали, на что отправлять из Икутска артистов, открылся ещё один, Новый театр. «А ведь возможности иркутской публики уже невелики, три, ну, четыре тысячи постоянных зрителей, – прибрасывал Александр Иванович Виноградов. – Причём часть из них довольствуется сценами сословных клубов и театром на Детской площадке. За сезон одна только оперная труппа берёт из карманов горожан не менее 140 тыс. руб., а вместе с 75 тыс. руб. от антрепризы Общественного собрания выходит по 3 руб. в год на каждого жителя, включая и младенцев. Такой цифры не даёт и Москва с её миллионным населением и массой приезжих»! «Чтобы не прогореть, театру потребуется куда больше мест, чем теперь; а переустройство обойдётся нам тысяч в сто, не меньше, – размышлял в унисон Виноградову Жарников. – У города свободных денег нет, но их можно ведь и добыть, заложив театральное здание», – и он сосредоточился на расчётах, едва только добрался до дома. На другое утро, проснувшись, Василий Васильевич обнаружил, что провёл эту ночь в кресле, положив голову на папку с бумагами. Но обычной ломоты в плечах отчего-то не было, да и веки не припухли. «Странно, странно. Однако же, и приятно», – он с удовольствием выпил кофе и ещё раз пробежался по цифрам. Выходило, что перестройка, упрощавшая (а значит, и портившая) интерьеры театра, не очень-то и оправдывала себя: дополнительный доход позволял пригласить в Иркутск разве что госпожу Вяльцеву (1500 руб. за один выход), но ни Шаляпина, ни Собинова было не потянуть. «Может, и прав Виноградов, что предлагает отказаться от услуг антрепренёров и передать театральное дело в руки общественной дирекции? Так, собственно, и бывало уже, и город ни разу не оказывался в убытке. Стоит, стоит сказать об этом на заседании городской думы. Но прежде посоветуюська я с Иваном Александровичем Мыльниковым»!

Иркутские истории

С коллегой по бывшему Театральному комитету Василий Васильевич повстречался этим же вечером на бенефисе суфлёра Тровберга. Подобранная для него оперетка оказалась настолько незатейливой, что оба театрала сразу же покинули свои ложи и до антракта проговорили в фойе. Обстановка там располагала, если не считать, что артист Звездич докучал выражением благодарности за подарки к его недавнему юбилею. Не прерывая беседы, господа поднялись на галерею. Капельдинер, стоя в дверях, очень строго поглядывал на молодого человека, стоящего за колонной. В антракте, едва зрители потянулись к выходу, тот немедля присел на краешек опустевшего стула. А с третьим звонком нехотя поплёлся опять за колонну. Сцену отсюда совсем не было видно, и страдалец попробовал передвинуться ближе к барьеру. Но капельдинер зашипел: — С входным билетом позволительно лишь стоять! А ежели хотите устроиться поудобней, извольте мне двугривенный доплатить! – и с чувством глубокого удовлетворения он опустил в карман двадцать копеек. — Вот уж и капельдинеры научились обращать в рубль копейку, – вздохнул Иван Александрович. — А уж нам и тем более грех ошибиться в расчётах, – подхватил Василий Васильевич.

Иркутские истории

Глава 3

В погоне за обыкновенным Февраль 1907 года в семье Храповых начался с двух приказов. Одним был отмечен глава семейства Иннокентий Фрументьевич, а другим оштрафован его сын Лавр. Первого премировали за предотвращение катастрофы, а второго подвергли денежному взысканию за многословие в служебных телеграммах.

а Забайкальской железной дороге едва ли не каждый день объявлялись строгие выговоры, но рублём не били давно, поэтому Лавр обиделся и выплеснул раздражение на отца – его трёхрублёвая премия была всячески высмеяна. Сестра Феоктиста с укоризной поглядывала на Лавра, но молчала. Ещё во взгляде её читались удивление и сомнение – явно думала о чём-то своём. Вчера она едва не угодила под экипаж: сворачивая с Ланинской на Большую, извозчик попытался объехать снежную баррикаду, и лошадь занесло на тротуар напротив Общества приказчиков. Степенный господин, выходивший в это время из здания, с неожиданной прытью скакнул обратно, а Феоктиста вжалась в стену и зажмурилась. А когда открыла глаза, у ног её лежал свежевыбритый, тщательно одетый мужчина, по всему видно, выпавший из экипажа. Портфель, бывший при нём, вероятно, смягчил удар: незнакомец упал на него грудью. Вскоре вокруг лежащего собралось с десяток прохожих. Толкались, сочувствовали, давали советы. Наконец догадались позвать бывшего в приказчичьем клубе доктора Михайловского. — Вам, в сущности, повезло, – заключил он, – ноги сгибаются, на руках только ссадины. В общем, причин для большого

Иркутские истории

беспокойства нет. Если угодно, могу Вас сопроводить до квартиры и осмотреть уже более тщательно. — Я в гостинице остановился… — Так давайте прямо туда! – Михайловский сделал знак извозчику. Но тот только вожжами развёл: — Как ехать-то, ежели сугроб посередь улицы? Общими стараниями экипаж вытянули на проезжую часть и бочком-бочком откатили на Ланинскую. Туда же перенесли и пострадавшего господина, кляня снег и домовладельцев, сваливших его на проезжую часть. Неделю назад с крыш потекло, и хозяева срочно набрали подёнщиков, вооружили их лестницами и пёхлами. А вот вывозкой снега на Большой озаботился лишь доктор Жбанов. Дворнику Общества приказчиков выдали большие короба и деньги на ломового, но он ограничился тем, что лишь сдвинул снег с тротуара. И теперь, огибая колдобины, Феоктиста несколько раз споткнулась, уронила сумочку; а когда поднимала её, то увидела портсигар. Большой. Серебряный. С монограммой: «Алексею, в памятный для нас день». Алексей Николаевич Рунов, новоиспечённый торговый представитель уральских заводов, с начала декабря прошлого года медленно продвигался на восток. Пять лет службы в Москве, конечно же, прибавили ему веса, но привычка оглядываться на начальство мешала развернуться по-настоящему. К тому же он никак не мог приспособиться к сибирской зиме, то и дело простужался и в каждом городе оставался куда дольше, чем следовало. Правда, в Иркутске ему неожиданно повезло: соседом по «Метрополю» оказался один важный господин, выходец из Иркутска. Несколько здешних персон устроили ему «ужин воспоминаний», и Рунова пригласили за компанию. А уж дальше как водится: два-три удачных каламбура, общие знакомые в Петербурге – и к концу вечера нарисовался симпатичный контракт. Намечался и ещё один, но Рунов притормозил себя: «Слишком уж везёт, сделай выдержку».

Иркутские истории

Не засидевшись за столом, он лёг пораньше, а в пять утра уже был на ногах и к половине восьмого набросал три варианта контракта, напился чаю и выяснил, как ему добраться до управления Забайкальской железной дороги. Коридорный заверил его, что лучше не ехать, а идти: — На экипаже-то непременно застрянете и простоите неведомо сколько! Действительно, на Большой образовался настоящий затор, и немудрено: у перекрёстка с Тихвинской улица оказалась сильно заужена. — Вишь ты, справа-то расшеперилася ограда? Так это строят, стало быть, – пояснял один возница другому, – а что строят-то, и не знает никто! А слева-то обгорожен горевший дом Кузнецова – чтобы, значит, как рухнет он, то не придавил бы кого. Оно вроде и правильно бы, только ездить-то здесь теперь сделалось решительно невозможно! «Как и ходить», – про себя добавил Рунов. Сердобольные люди провели его узкой тропкой до Пестерёвской, а уж там Алексей Николаевич решил взять извозчика. Но молодой человек с меланхолическим выражением на лице покачал головой и молча указал на обледенелую глыбу посреди улицы. В этот момент в неё и врезались чьи-то сани! Раздался отчаянный женский крик, и под ноги прохожим упал мальчик лет семи! Его старшего брата выбросило на другую сторону, ударило о стену магазина, и какое-то время он оставался без движения. Прохожие уложили ребятишек обратно в сани, кое-как успокоили мать, а растерянному кучеру объяснили, как скорее пробраться к больнице. Но вот что странно: никому и в голову не пришло пригласить полицейского. — Он-то здесь для чего? – вопросом на вопрос ответил Рунову господин, больше всех хлопотавший. — Чтобы составить протокол, установить виновных и наказать их, естественно. Последовала довольно долгая пауза, но в конце концов незнакомец усмехнулся: — Должно быть, есть такие обыкновения в цивилизован-

Иркутские истории

ных европейских странах, однако хочу напомнить Вам: мы находимся в центре Азии, – он резко повернулся и отправился прочь. И Рунов пошёл дальше. И не видел уже, как на сугроб налетели сани с двумя дамами. Одна так сильно ушиблась, что не смогла подняться. ...Чиновника, с которым Алексей Николаевич вчера вечером договорился о встрече, удалось найти почти сразу. Рунов застал его стоящим у окна. — Смотрите, смотрите: нашёлся-таки один порядочный домовладелец! – махнул он Рунову, приветствуя и одновременно предлагая присоединиться. Алексей Николаевич поспешил и увидел, как со двора дома под номером 47 выезжают большие сани, все уставленные коробами со снегом. Дворник в новом фартуке восседал на широком табурете и горделиво посматривал по сторонам. — Вот! А то говорят, что в Иркутске вообще невозможен порядок! Надо было мне заключить пари с одним господином, и на весьма кругленькую сумму! – хозяин кабинета с удовольствием рассмеялся. Но в это время дворник велел кучеру остановиться у открытых ворот соседнего дома, вгляделся в зашторенный первый этаж и распорядился въезжать! Рунов с визави только-только успели переглянуться, а порожние сани уже вынырнули обратно, воровато проскочили домой и растворились за высокой оградой! «Как бы это не расстроило нашу сделку, – опасливо подумал Алексей Николаевич. – Будет очень обидно, если из-за этакой глупости пострадает и карьера моя, и женитьба». Действительно, чиновник сразу сделался сух, даже чопорен, что совсем не вязалось с его круглым, открытым лицом. Рунов нащупал в кармане серебряный портсигар, а потом и вовсе вынул его как главный свой талисман. Хозяин кабинета заметил монограмму и хоть ничего не сказал, но улыбнулся, и в расстроенном разговоре завязался маленький узелок. Рунов почувствовал это и ловко вставил несколько вопросов о семье. В общем, дело снова пошло на лад, и к вечеру, обойдя

Иркутские истории

многочисленные кабинеты, Алексей Николаевич получилтаки необходимые согласования. Оставалась лишь подпись первого лица, а его возвращение из Петербурга ожидалось через два дня. Представитель уральских заводов, вполне довольный собой, отправился в гостиницу. На этот раз уже на извозчике. Сначала он просто посматривал по сторонам, а потом стал разглядывать монограмму на портсигаре. Вдруг экипаж наклонился, и, ни о чём ещё не подумав, Алексей Николаевич схватился обеими руками за портфель с бумагами… Когда Феоктиста разглядела серебряный портсигар и прочла «Алексею, в памятный для нас день», она первым делом подумала: «Мне-то не для кого монограмму заказывать, да и денег на такой портсигар ни за что не скопить». Девочкой Феоктиста всех смешила, рассказывая, что будет работать самым главным ревизором на железной дороге. И в семье её так и называли с тех пор: «ревизор». Правда, после училища отец сразу же поместил Феоктисту в фельдшерскую школу: — Наши-то, министерские, новый циркуляр сочинили: мол, всех женщин, которые на железной дороге, сократить до десяти процентов! А фельдшерицы-то, они завсегда при деле, почти что как доктора. Иннокентий Фрументьевич, впрочем, и лукавил ещё: уж очень ему хотелось иметь дома бесплатную медицинскую помощь. Мысль об этом была так приятна, что он совершенно упустил из виду: лет пять уже как в Иркутске наблюдался избыток фельдшеров. И когда Феоктиста подала документы на должность лазаретной дамы духовного училища, она оказалась восьмой претенденткой на это место. — Мы пришлём Вам ответ по почте, – сказали ей. – И если он будет отрицательный, имейте в виду, что есть вакансия фельдшера в Верхоленском уезде. Ехать туда Феоктисте совсем не хотелось, но и выхода, кажется, не было: чем дольше оставалась она без работы, тем меньше было шансов у брата завести собственную се-

Иркутские истории

мью. «Может, перелить портсигар да отдать его Лавру? Ведь хозяин-то, верно, и уехал уже?» – прибрасывала она. Но для верности всё же решила дождаться газет и просмотреть свежие объявления. И сразу выцепила: «На пути в гостиницу «Метрополь» утерян большой серебряный портсигар с монограммой и факсимиле. Нашедшего просят доставить». — Экий ловкий: доставьте ему! А вознаграждение? – так и взвился Лавр, и его остренькое лицо сделалось некрасивым. – До «Метрополя» недалеко. Прогуляемся. И меньше, чем за полсотни рублей не отдадим! —Денег требовать мы не станем! – отрезал Иннокентий Фрументьевич. – Вот ежели сам предложит, тогда другой коленкор. Тогда уж, Феоктиста, не отказывайся, бери. Чай, пока не имеешь работы-то. Феоктиста приобиделась, но вида не подала. Рунова она застала сидящим в кресле: ему только-только сменили повязку на колене. Увидав портсигар, он как бы и не поверил сначала, попросил показать монограмму. А потом так расчувствовался, что Феоктиста дрогнула. И просто тихонечко вышла из комнаты. Брат с отцом поджидали её у входа, но она им ничего не сказала. И всю дорогу до дома молчала. Лавр, тот, кажется, первым догадался, ушёл к приятелям и вернулся навеселе. Иннокентий Фрументьевич же ещё несколько дней выглядел ошеломлённым – такого поворота он всё-таки не ожидал. Но всё это уже мало беспокоило Феоктисту: из духовного училища ей прислали письмо: «Госпожа Храпова как имеющая лучшие оценки и характеристики приглашается на должность лазаретной дамы. С квартирой, прислугой и жалованием в 35 рублей». ...Два месяца спустя Александр Иванович Виноградов читал в Общественном собрании лекцию «Женский вопрос». Обсуждение затянулось допоздна, но Феоктиста не беспокоилась: она могла позволить себе потратиться на извозчика. На скамейке её дожидался отец; оказалось, он пришёл ещё в восемь часов и так и просидел, ни с кем не заговорив.

Иркутские истории

— У Лавра опять взыскание, и теперь с телеграфа его переводят на линию, в кондуктора. Оно бы и ничего ещё, только он ведь и там, боюсь, не удержится. Позавчера дома не ночевал, заявился утром с каким-то новым приятелем, и очень мне тот показался подозрительным. Оставил у нас дорогущее пальто с бобровым воротником и на хорьковом меху. А в сегодняшней газете пишут, что ровно такое похитили из конторы нотариуса, – он коротко вздохнул. – Я Лавру с повинной велел идти, а ежели не решится он, сам в участок пойду! Говорю тебе это, чтоб знала. Да не паниковала, если что. Ты Лаврушкину-то вину на себя не переводи! Может, встретишь ещё порядочного человека...

Глава 4

Нежатая полоса День был воскресный, но на десять утра назначили заседание в Сельскохозяйственном обществе, и потому начальник губернского управления госимуществами Штромберг поднялся в обычный ранний час. Чтобы стряхнуть накопившуюся усталость, решил прогуляться.

а Саломатовской начальствующему взору предстали разбросанные под открытым небом сельскохозяйственные машины. Они давно уже никого в Иркутске не удивляли: вспышка интереса к подобной технике наблюдалась лишь в военном 1904 году, да и то лишь в Усолье, Тельме и Тулуновской волости. В этих местах не только обзавелись молотилками, веялками, плугами, жатвенными машинами, но и выписали семена из европейской России. Конечно, рассчитывали на чудо, однако стабильные неурожаи заставили переключиться на другие, более надёжные источники заработка

Иркутские истории

– заготовку дров для железной дороги, а также браконьерскую продажу леса. «Кто не ленится, тот рублей по десять берёт каждый день, – рассказывал Штромбергу один крестьянин, не распознавший в нём большого начальника. – У нас прямо в селе лесной объездчик живёт, но и он обходится двумя-тремя протоколами в год. Да и то сказать: многим из крестьян не по карману даже за начальную школу 8 рубликов в год платить!» Кредиты на приобретение техники казались и вовсе неподъёмными, и «Иркутские губернские ведомости» ещё в девятисотом году отмечали: «Операции этого рода весьма развиты в земских губерниях, но в Иркутске подобных ссуд не выдавалось, и никто за ними не обращался». Склад сельхозорудий на Саломатовской формировался постепенно, по мере расширения переселенческого движения. Площадку выделили как временную, и ещё в прошлом, 1906 году, её обещали перенести в село Черемховское, но так и не сделали этого. Штромберг не единожды порывался огородить территорию, поставить навес, найти средства на охрану, но в переселенческом ведомстве ему дали понять, что ни его управление, ни городская власть не могут распоряжаться тем, что им не принадлежит. В общем, межведомственные заморочки в очередной раз торжествовали над здравым смыслом, и теперь у Штромберга оставалась надежда только на Сельскохозяйственное общество. Его возрождение в Иркутске началось в конце прошлого года по команде из Петербурга. Всё произошло как обычно: губернатор призвал к себе начальников управлений, и после небольшого внушения все они изъявили желание войти в совет общества и сделать пожертвования. Дальше по уставу требовалось создать комиссии, но людей для них решительно не хватало, и поэтому каждый член совета записался в две и даже в три комиссии сразу. А поскольку заседания часто шли параллельно, приходилось перебегать с одного на другое. Кассу тоже наполняли с натугой, хоть случались и удачи. К примеру, в прошлом году составили депутацию к старейшему купцу Михаилу Дмитриевичу Бутину, и он распоря-

Иркутские истории

дился выдать 300 рублей. Глядя на это, и предприниматель Виник стал членом-соревнователем и гарантировал солидный взнос (правда, с условием, что «членские книжки напечатают сколько можно красивее, с помещением всей фигуры деятеля»). Что до направлений работы, то тут разногласия обнаружились сразу, как речь зашла об устройстве образцового хозяйства на паях. Вкладываться в землю было очень рискованно, поэтому член совета Ефимов специально изучил опыт курганских коллег. И вот что выяснил: — Они применяли самые современные способы обработки земли, но при этом остались без прибыли – Возможно, причина в том, что земля у них находилась не в собственности, а в аренде. Не своё, знаете ли, недорого. — Решительно с Вами не согласен! – немедленно отозвался другой член совета, Иванов. – Иркутский купец Патушинский, помнится, купил плодородный участок неподалёку от Заларей, однако ж и у него огромная сумма денег оказалась просто зарытой в землю. — Это не аргумент! – решительно возразил Попов, убеждённый, что в любом деле успех зависит от руководства. Когда же спросили мнение Штромберга, то оказалось, что для него вся затея с образцовым хозяйством в Сибири – обыкновенная авантюра: — Куда разумнее, господа, хлопотать об устройстве птицеводческих выставок: они малозатратны и к тому же любимы населением. Исторические документы свидетельствуют, что в Иркутске всегда было много ценителей гусиных паштетов собственного приготовления и котлет из индейки, её вчера гулявшей по двору. По этой причине здесь долгое время просто не было птичьих торговых рядов. — Но теперь-то ведь есть! – заметил Ефимов. – А из птицеводов-любителей остались лишь Протасов и Рифесталь. —А госпожа Казанцева? Она даже и на базаре выставляет ослепительно белого индюка в сопровождении двух «жён» с такою же незапятнанною наружностью. И публика, натураль-

Иркутские истории

но, не отходит от них, наблюдая семейные сцены ревности и примирений. — Публике подобное умиление совершенно простительно, но для государственных служащих оно очень странно, – срезал Ефимов. Штромберг побледнел, но заметил сдержанно: —Что же, время рассудит нас. Действительно, четыре года спустя газеты ничего не писали об образцовом хозяйстве на паях, зато готовилась восьмая по счёту выставка птицеводства, и на ней ожидалось не менее семидесяти экспонатов. На самом же деле их число перешагнуло за восемьдесят, и одни только куры заняли несколько рядов. Были тут и брама, и фавероль, и бентамки, и минорки, и лангшаны; а также итальянские, новоголландские, японские карликовые, улучшенные русские, испанские и многие, многие другие. Впервые зашедшие на выставку восхищённо ахали, да и в отчётах в Петербург всё выглядело солидно и основательно. Но более внимательный и пристрастный взгляд обнаруживал: в сельские хозяева записали и иркутских голубеводов, и вообще: главные награды разбирались в губернском центре. Что же собственно до крестьян, то их ходоки появлялись лишь когда по окрестным сёлам пускался слух: в Иркутске будет бесплатная раздача яиц породистой птицы. Яйца, кстати, и в самом деле раздавали, а кроме того развозили по деревням культиваторы новейшего образца, шведские бороны, демонстрировали на полях знаменитую одиннадцатирядную сеялку. Плохие дороги, небольшое количество техники не позволяли далеко углубляться в губернию, и спрос на современную технику оставался совсем небольшим. Крестьяне, если и восхищались чем-то, то отстранённо, как чудесами с другой планеты. Для себя же желали непосредственной благодати в виде лета с дождями, но без кобылки. И Штромбергу удалось наблюдать это чудо, когда началась война с Японией и тысячи запасных чинов потянулись из деревень на сборные пункты. В управлении государственны-

Иркутские истории

ми имуществами тогда были уверены: хлеб, если он и будет посеян, погибнет на корню. Но случилось то же самое, что и в 1812 году – стихии смилостивились и дали крестьянкам собрать хороший урожай. Необычайно тёплая весна 1904 года благоприятствовала озимым, урожай хлебов и трав выдался гораздо лучше прошлогоднего. И даже в северном Киренском уезде всё уродилось на славу: «Там на стоящей под паром земле поднялся хлеб-паданка, крупнее посеянного, – сообщили «Иркутские губернские ведомости» в номере от 5 октября 1904 года. – Огороды даже не поливали (такая стояла погода), грибы и ягоды тоже обрадовали, и, что особенно удивительно, не было ни кобылки, ни комаров, ни оводов, ни обычной в летнее время детской смертности». Губернское управление избегало столь чудесных примеров в своих отчётах – слишком невероятным показалось бы это в Петербурге. Но старейший канцелярист говорил своим более молодым коллегам: —Это нам наперёд дано, по безысходности нашего положения. А дальше всё пойдёт как обычно – с комарами, оводами и заморозком в июле… Потому как известно: гром не грянет – мужик не перекрестится!

Глава 5

Офицерский капитал После трёх бесполезных визитов к генерал-майору Кузьмину-Караваеву, квартирмейстеру штаба Иркутского военного округа, Дмитрий Максимилианович Яровец спросил адрес «Губернских ведомостей» и набросал объявление: «Комнату или две, с мебелью, отдельным входом и обедами ищут бездетные супруги. Желательно вблизи штаба округа. Писать: «Амурское подворье», № 12».

Иркутские истории

— А господину офицеру везёт! – рассмеялся молодой наборщик, – в этом же номере у нас выйдет объявление о двух больших комнатах в центре, с хорошей обстановкой и отдельным входом. А к объявлению-то приписочка: «для двоих, желательно военных».

ерез день полковник снова был у штабного квартирмейстера, и тот с явным удовольствием вычеркнул Яровца из списка нуждающихся в жилье. Правда, заметил при этом: — Ваше жалование, да то, что при вас нет детей, позволяют устроиться с удобствами, а что делать какому-нибудь штабскапитану, обременённому большим семейством? На его 98 рублей можно позволить себе две сырых комнаты, незавидный стол и одно платье в год для жены, да и то при условии, что она и за горничную, и за няню, не бывает в театрах, не принимает гостей, не шлёт телеграммы родственникам. Коротко говоря, ежели не получит наш капитан роту, то и дети его останутся безо всякого образования! Следующий день был воскресный, но обустройство на новом месте так утомило Яровцов, что намеченное знакомство с театром Гиллера пришлось отложить. После прогулки по Набережной Александра Фёдоровна устроилась в кресле с журналами, а полковник ощутил вдруг охоту передать на бумаге мысли, копившиеся все последние дни. И в два приёма записал: «Очень часто приходится слышать жалобы военнослужащих, коих судьба закинула в здешний край, на дороговизну и невозможный квартирный вопрос в городе Иркутске. Между тем в военном ведомстве существуют офицерские экономические общества, дающие беспроцентные ссуды на постройку жилых домов. Но в здешнем крае о них как будто бы и забыли». Дальше он планировал сделать расчёт, показывающий возможность удешевления офицерского быта, но нужных цифр не было под рукой. На другое утро, придя в штаб, Дмитрий Максимилианович раздобыл недостающие сведения и при-

Иркутские истории

шёл вот к какому выводу: если каждый из 700 расквартированных в городе офицеров внесёт в общую кассу по 10 руб., то можно будет получить банковский кредит в 10 тыс. руб. А уж этой-то суммой можно с толком распорядиться и выстроить первое офицерское общежитие. Дописав статью, Яровец задумался и решил не подписывать её полной фамилией, а поставил только «Д.М. Яр-ц». Такая «конспирация» очень позабавила его супругу, Александру Фёдоровну. От предшественника, месяц назад переведённого в Пермь, Яровцу досталась обширная переписка с нижними чинами. Запасные просились из казарм по домам – «потому как войнато кончилась, а семейства у нас большие». В 1904 году некоторых многодетных крестьян освобождали от приёма в войска, но делалось это как исключение и «не имело уже силы в будущем», как объяснили полковнику в штабе. И теперь он каждый день диктовал штабной машинистке: «По действующим правилам исключение нижних чинов из запаса по семейному положению вовсе не допускается». Солдатики, приходя за ответом, кивали растерянно и всё спрашивали: «Ежели нас держат, то, стало быть, скоро снова с японцами штыковать?» — Может, и обойдётся, – смягчал Яровец. Он и сам хотел в это верить, но газеты прямо писали, что Япония поведёт войну при первом же удобном случае: «Наблюдая реорганизацию китайской армии под японским руководством, не нужно быть пророком, чтобы понять: именно мы находимся на линии наименьшего сопротивления смелой политики недавнего врага». Описывалось и то, как японцы усиленно модернизируют армию, меняя лошадей на автомобили и обеспечивая войска переносной железной дорогой. В штабе округа полковника определили на разбор жалоб. А обращались-то сейчас выжившие защитники Порт-Артура. Несли истрёпанные бумажки, на которых значился номер высочайшего повеления, объявленного по Квантунскому укрепрайону 24 августа 1904 года. Под этим номером, поясняли

Иркутские истории

солдатики, и вышел тогда указ о снятии с них всех податей, сборов и повинностей. Но как и предполагал Яровец, такого указа не было. Вероятно, в какой-то особенно напряжённый момент армейские командиры выдали желаемое за действительное, и теперь надо в этом публично признаться. В эту самую пору полковник русского Генштаба Дубенский составлял «Памятку для запасного», в которой простым и понятным языком, на конкретных примерах рассказывал обо всех правах нижних чинов, отвечал на вопросы, наиболее часто задаваемые солдатами. Руководство разрешило эту книжку к печати, но денег на издание не дало. Дубенский решился на заём и напечатал большой тираж, но распространить его по империи он не смог. Несколько сотен экземпляров чудом появились в Иркутске, в недавно открывшемся «Военном книжном и географическом магазине». И полковник Яровец с удовольствием посетил его вместе с супругой, вызвал хозяина и сказал ему несколько благодарных слов о «подвижничестве, совершенно необходимом при общей некультурности края». Книготорговец стушевался и отвёл гостя в сторону: — Верно, вы недавно ещё у нас в городе? Понимаю, понимаю, и хотел бы предупредить: только старожилы Иркутска имеют право выказывать недовольство, новичкам же позволительны лишь дифирамбы «культурной столице Восточной Сибири». Только теперь Яровец начал понимать, почему его публикация в «Иркутских губернских ведомостях» вызвала косые взгляды и туманные возражения на страницах газеты. Конечно, он огорчился и даже объявил жене, что уж более никогда ничего не напишет. Александра Фёдоровна этому, разумеется, не поверила и нисколько не удивилась, когда супруг принялся за проект устава офицерского экономического общества. Между прочим, Дмитрий Максимилианович предлагал образовать оборотный капитал (более 110 тыс. руб.) путём отчислений из членских взносов и экономических сумм войсковых частей. Расчёты вполне убедили руководство штаба

Иркутские истории

округа, и канцелярия разослала проект на заключение командирам частей и начальникам управлений. Затем предстояло ещё утверждение в военном министерстве, но к концу года в Иркутске всё-таки должно было открыться офицерское экономическое общество! Вдохновлённый, Яровец предложил отметить рассылку проекта парадным обедом. А для начала прогуляться по городу. Воздух был так хорош, что они прошли всю Большую, а на обратном пути свернули к Мелочному базару и в одной из лавок приглядели очень крупные, с двойными желтками яйца. Хозяин лавки Абрам Степман взялся доставить их на квартиру, и часа ещё не прошло, как посыльный передал Александре Фёдоровне корзину, выстеленную тонкой белой бумагой и ею же аккуратно прикрытую. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это – бланки управления воинского начальника. Повторный визит к Степману полковник предпринял уже с большим саквояжем, в который и уложил 193 послужных листа, 54 увольнительных билета, 20 призывных карт, 1 свидетельство о выполнении воинской повинности, 1 отпускной билет, 2 приказа главнокомандующего армией и 25 экземпляров книжки «Нравственный подвиг японского народа». Свою докладную полковник написал под копирку и второй экземпляр сразу же доставил «Иркутским губернским ведомостям». Конечно, он сомневался, насколько это оправданно, но пришёл к убеждению, что неприятную новость уравновесит другая: нижние чины 1-й роты 16-го ВосточноСибирского стрелкового полка передали в редакцию 10 руб. 60 коп. в пользу голодающих европейской России.

Иркутские истории

Глава 6

Продлённое время Вечером, с половины шестого, к каменному зданию на углу Большой и Любарского переулка начали съезжаться экипажи. В какие-то полчаса швейцар насчитал 127 прибывших и поспешил передать эту цифру высокому господину с вопросительным выражением на лице. Тот облегчённо вздохнул, что означало: кворум есть, годовое собрание господ членов Общества взаимного страхования имуществ от огня состоится.

аждый кучер по опыту знал, что такие съезды ранее полуночи не заканчиваются; правда, на этот раз председательствовал Херимон Фёдорович Колоколов, судья, и из самых строгих. Он сразу же заявил, что отнюдь не потерпит отвлечённых, затянутых речей, и выступающие начали старательно опускать все нюансы. Но в организации с оборотом в 12 млн. руб. и нюансы выражаются крупными суммами... Так что Колоколову пришлось добровольно капитулировать, и обсуждение пошло обыкновенным своим неторопливым ходом. В полночь швейцар объявил кучерам: — Ранее пяти утра господа просят не беспокоить! – и действительно, протокол зафиксировал, что собрание завершилось в 5-30 утра 29 марта 1907 года. Любопытно, однако, что все 127 членов Общества выглядели довольными и совсем не усталыми. Последнее многие объясняли искусством буфетчика, сумевшего всем угодить. Недовольны остались лишь кучера, ворчавшие что «приличные-то господа спят давно, а наши день и ночь совещаются». В самом деле: многочисленные иркутские попечительства, комитеты, общества формировались из одной, довольно немногочисленной группы горожан, и без того уже обременён-

Иркутские истории

ных службой или коммерцией. После недавних карательных экспедиций и эта колода сильно поредела, на некоторых собраниях только с третьей-четвёртой попытки добивались кворума. На этом фоне резко выделилось одно совещание, начатое 9 февраля 1907 года, продолженное 16 февраля, а затем 26 февраля, и завершённое уже в марте. Результатом же стало решение, породившее немало догадок и предположений среди губернских чинов. Начать с того, что проходило совещание в канцелярии иркутского генерал-губернатора и им непосредственно санкционировалось. При этом сам Андрей Николаевич Селиванов ни на одном заседании не появился, но требовал детальных отчётов, передающих даже особенности интонации, взглядов, жестов, выражения лиц. И перед каждой встречей давал помощникам подробнейшие наставления. В последнюю поездку в Петербург Селиванову представили английского коммерсанта, нацелившегося на переработку запасов Байкала, Ангары и Селенги. Он вёл уже переговоры с изобретателем нового аппарата по вывяливанию рыбы и очень опасался, как бы не опередили его заводчики из Одессы. Судя по всему, иностранец обжился уже в российских министерствах: в присутствии близких ему чинов он без стеснения просил Селиванова не пускать на иркутский рынок своих конкурентов. — Напрасные хлопоты, господа, – отвечал генерал-губернатор, – совершенно напрасные, потому что добыча омуля на Байкале упала. И вряд ли она в скором времени возрастёт. Разумеется, иностранец не поверил ему. Но, к сожалению, это было правдой. Байкал располагался на территории одного, Иркутского генерал-губернаторства, и начальники края регулировали рыбный промысел на основании действующего законодательства. Время от времени оно изменялось, но незначительно, потому что омуля очень долгое время хватало. И это было своеобразным гарантом спокойствия, ведь дешёвая рыба

Иркутские истории

считалась основным продуктом для большинства населения. Только-только цена за штуку омуля приближалась к опасным семи копейкам, генерал-губернатор собирал промысловиков для внушения – и планка опускалась. Часть северного побережья Байкала удерживалась за тунгусами, хоть в канцеляриях и догадывались, что половина угодий отдаётся в аренду всё тем же рыбопромышленникам. Но при этом следилось, чтобы плата не опускалась ниже 15 тыс. руб. Серьёзное падение улова обозначилось в 1902 году. Но Иркутск переживал тогда эхо боксёрского восстания в Китае, а потом началась война с Японией, революция, борьба с революцией… Начальственная рука ослабла – и сейчас же почувствовалась жёсткая хватка рыбопромышленников! В одной только Верхнеангарской губе активно заявляли о себе три десятка коммерсантов, и за их артелями официально числилось более 80 неводов длиною до 360 саженей каждый. А ведь оставались ещё несчитанными владельцы всевозможных сетей, перегородивших Байкал во всю его ширину. Особенной беспощадностью отличались забайкальские рыбопромышленники, закрепившие за собой район Малого Моря. Здесь, в самом узком месте озера, ставилось до 50 сетей, по 1000-1200 саженей каждая. Немногие из сиговых пробивались через них и, уже обессиленные, откладывали икру наспех, где придётся. К моменту назначения на Иркутское генерал-губернаторство Селиванова омуль превратился уже из доступнейшего продукта в привилегию богатых. В 1907 году омуль в Иркутске достиг неслыханной цены в 70 коп. за штуку. При этом в окружении начальника края (и, уж верно, с подачи промышленников) уверяли, что «рыба в Байкале есть, но ушла вглубь, к берегам не приближается, в реки не идёт. Умна стала больно, и всё тут…» Искали оправдание и в необыкновенной будто бы прожорливости нерп, бакланов и даже червей, которые «в иной год поселяются в жабрах у омулей». Говорили о неурожайных годах, за которыми с неизбежностью должно следовать изобилие, вспоминали, как несколько лет

Иркутские истории

назад не хватало посуды для засолки и за лишний пустой бочонок предлагался бочонок омулей. В бумагах, доставшихся от предшественников, Андрей Николаевич не обнаружил решительно никакой рыбной статистики. И природа омуля оказалась неизученной, хоть из Иркутска и отправлялись во все концы Сибири многочисленные научные экспедиции. Никто не мог с уверенностью ответить, в каком возрасте омули начинают метать икру, никто не наблюдал за развитием молоди и не пытался выяснить, что способствует годовому приплоду, а что мешает ему. Неразгаданными оставались и загадочные миграции этой рыбы. Коротко говоря, ситуация складывалась хуже некуда, и начальник края Селиванов официально, через «Иркутские губернские ведомости» заявил: существует прямая угроза прекращения на Байкале рыбного промысла, и причиной тому хищнические способы её ловли. Господам рыбопромышленникам следует собраться у него и высказаться с возможною объективностью. На «омулёвое совещание» прибыли одиннадцать ведущих фигур: Бережнов, Власьевский, Денисов, Днепровский, Дрошин, Красильников, Кузьмин, Могилёв, Петухов, Шангин и Шипунов. На предварительной встрече они, забыв на время о конкуренции, выстроили единую линию обороны, но защищаться-то оказалось не от кого: генерал-губернатор, на чей счёт было столько опасных предположений, просто к ним не пришёл. При этом его помощники держались так, словно ничего не случилось, и господам промышленникам пришлось самоорганизовываться: — Если мы правильно поняли, – осторожно «забросил удочку» Могилёв, – нам предоставлено позаботиться об интересах края... —…с которыми прямо связаны ваши частные коммерческие интересы, – мягко уточнил чиновник по особым поручениям. – Предлагаю начать обмен мнениями.

Иркутские истории

Он получился весьма сумбурным, хоть и затянулся почти до полуночи. Мало продвинулись и на втором заседании, через неделю, но к концу третьего прорисовался общий подход. Так что к заключительному заседанию вызрел настоящий самоограничительный императив: — На всё время нереста совершенно прекращать ловлю рыбы сетями; — Очистить нерестовые реки; — Разбить всю территорию Байкала на рыбопромысловые участки и каждый обеспечить выборным старшиной; — Ввести должность инспектора рыбопромышленности, подчинённого исключительно генерал-губернатору, и обеспечить его передвижение по Байкалу вместе с полицейскими чинами на специальном катере. Но всего более порадовал Селиванова постскриптум: «Рыбопромышленники настаивают на скорейшем проведении мер». Он даже рассказал об этом супруге, правда, не дождался заслуженной похвалы: — А в Норвегии, пишут в газетах, даже колокола умолкают, когда у лососей начинается нерест… — Эка хватила ты, матушка – нас с Европой равнять! Тут уж малому радоваться приходится! И я доволен, что некоторую отсрочку омуль всё-таки получил. Его время продлилось.

Глава 7

По новому месту жительства Начальника Забайкальской железной дороги г-на Свентицкого дважды разыгрывали, вручая поддельные телеграммы о его переводе. Фокус удавался ещё потому, что слухи о готовящейся перемене давно уж гуляли по Иркутску. Когда же действительно появился приказ о назначении в Иркутск

Иркутские истории

г-на Кнорринга, в это не сразу и поверили. Местная пресса запоздала с сообщением, да и с фамилией намудрила, так что Кнорринг превратился в Кнориха. Самое же досадное, никто не предупредил Фёдора Ивановича, что отправляться в Иркутск во второй половине марта крайне неудобно – можно застрять на вокзале на всё время вскрытия Ангары. И злой усмешкой случая чиновник прибыл когда вода «проела» лёд.

очтовые экипажи все собрались под навес – верный признак того, что переправа через Ангару официально закрыта. Устроив семейство и багаж в специальном вагоне, подвинутом к тупику, Фёдор Иванович осмотрелся. В тени заборов лежали косицы грязного льда, грачи ломали сучья на гнёзда, а досужая публика разгуливала по кромке берега. Вдруг на тёмный лёд прыгнул мужчина, судя по форме, железнодорожный проводник, а вслед за ним бросился полицейский, крича на бегу: «Держите его, который в фуражке! Он пассажира обокрал!» Извозчики, улюлюкая, кинулись на помощь и, верно, догнали б вора, но их задержала огромная полынья. А преследуемый взял немного левее, удержался на качавшейся льдине, ловко спрыгнул в подоспевшую лодку и весело замахал оттуда радужными кредитками! — Стоять!!! – рявкнул рассвирепевший унтер, но лодочник только прибавил ходу. Извозчики, смачно ругаясь, вернулись на берег, а за ними и полицейский. Он был так раздосадован, что, казалось, совсем не чувствовал пережитой опасности. Публика на берегу без всякого сочувствия поглядывала на него. — Вишь ты, нынче лёд прорвало напротив Троицкой – там и высыпали первые перевозчики, – деловито пояснял всем немолодой человек с лицом, слепленным очень грубо и как бы без особой задумки. — Кажется, у перевозчиков нет спасательных кругов и верёвок, – в недоумении проговорил Кнорринг.

Иркутские истории

— И никогда не бывает, – спокойно отозвался чей-то голос за спинами. – Эй, смотрите, смотрите-ка: двое по тонюсенькой кромочке двинулись! Дойдут до лодки-то? Не дойдут?! Оба берега замерли, и Кноррингу даже подумалось, что эта недвижимая тишина одна только и может спасти двух отчаянных сумасшедших. Они неожиданно остановились, оглянулись, разом провалились под лёд и уже не всплыли. —Дура! Дура! Почто было друг за дружку держаться-то? Сразу топором и ушли! Но минут через десять о погибших и забыли уже: новые доброхоты пустились в смертельный путь. И когда ступили на левый берег, то их встретили взрывом восторга! Извозчик, стоявший рядом с Кноррингом, в экзальтации бросился на лёд перехватить очередную партию пассажиров – и, натурально, канул в воду! Кто-то охнул, но внимание толпы уже переключилось на низкорослого солдатика, поскользнувшегося у кромки льда. Лодочник подтянулся помочь ему, но быстрое течение подхватило несчастного, а сгущавшаяся темнота вовсе скрыла из виду… —Да что же такое-то?! – вырвалось у Кнорринга, – к чему этот бессмысленный риск? —Ангара играет, – отвечал низкий голос. — Не понял… — Ну, вызывает она тебя, значит, и нету сил устоять. Вчера напротив Знаменского монастыря извозчик провалился, так целая толпа к нему набежала и вытащила! А ведь сгинуть могли все, и, верно, понимали, что сгинут, да только будто заворожило всех! Они ведь, одного извозчика вытащив, побежали к другому, который у Московских ворот… – собеседник чиркнул спичкой, и Кнорринг подумал вдруг, что страшно хочет увидеть его лицо. Но именно в этот момент Фёдора Ивановича окликнул начальник станции: он дозвонился, наконец, на правый берег, и перевозчика по фамилии Швец уговорили сделать рейс на катерке «Иркут». Владельцу новенького судёнышка жалко было трепать его о колючий лёд, но он старательно не показывал виду, и Фёдор

Иркутские истории

Иванович прихватил с собой нескольких интеллигентных господ, теснившихся на вокзальных скамьях. В их числе оказался и магистр фармацеи из Санкт-Петербургского института экспериментальной медицины Яков Борисович Арепсон. Его «выписали» для постановки работы бактериологического кабинета общественной Михеевской аптеки. Впервые об Иркутске Яков Борисович задумался около полугода назад, когда в одной из петербургских гостиных услышал небрежное: — В сущности, что есть столица Восточной Сибири? Несколько десятков приличных домов меж деревенских окраин… Говоривший был сморщенный господин, прежде служивший в Сибири и оставивший там большую часть дарованного природой здоровья, на что и сетовал беспрестанно. Всегдашний насмешливый тон старика провоцировал на возражение, и хозяйка салона не замедлила вставить: — Отчего же венгерская графиня Бетлен так стремилась уехать в Иркутск и жила там инкогнито целый год? А ещё этот юноша-корнет (не припомню фамилию), вдруг исчезнувший из Петербурга: он ведь тоже отчего-то поселился в Иркутске под видом гвардейского офицера… — Оттого и «под видом», оттого и инкогнито, что каждый из них оказался в Иркутске исключительно волею обстоятельств, и обстоятельств неблагоприятных, – размеренным тоном пояснил отставник. И через несколько месяцев, получив предложение поработать в Иркутске, магистр фармацеи вспомнил старика – и смутился. Однако ж супруга, Констанция Брониславовна, заявила, что отправится вслед за ним следующим же поездом. «Значит, соберётся месяца через полтора», – мысленно перевёл Яков Борисович. Поселились Арепсоны неподалёку от аптеки в уютном доме с садиком, на втором этаже. Констанция Брониславовна надеялась занять его весь, но плата ей показалась непомерно высокой. Вот так и вышло, что супруги получили к своим милым комнатам приложение в виде соседа.

Иркутские истории

Господин Нодельман только что открыл типографию, ставшую в городе девятой по счёту. Знакомство с ним могло бы остаться поверхностным, но однажды Яков Борисович снял ему боль – и немедля был зачислен в приятели и семейные доктора. Напрасно уверял он, что с врачеванием совершенно не связан. Напрасно намекал, что ценит покой и тишину – Нодельман без стеснения приходил к нему и говорил как с поверенным во всех делах, от сердечных до политических. Убеждённым революционером он, конечно же, не был, но знакомства в этой среде имел обширные, знал немало «арестных» историй, и когда рассказывал, то искусно вписывал в них себя (естественно, веря, что так оно всё и было). — Нет, вы только представьте, Яков Борисович, – начинал он, кружа у стола, за которым хозяин пытался сосредоточиться над бумагами, – самое раннее утро, часы на колокольне бьют четыре раза… А у меня в квартире звонок, да такой, знаете ли, тревожный… «Вам телеграмма…», – сонным голосом говорит прислуга, я же (как опытный гражданин) уточняю: «А сколько телеграфистов её принесли?» — Должно быть, много – сильно топают. — Быстро поджигай в печке лучину! – командую я и бросаю в огонь свой красный галстук, номера запрещённых газет и сатирические журналы! — Изволили пообчиститься, – разочарованно констатирует пристав. — Изволил, – со скрытым злорадством соглашаюсь я. Устав от нодельмановских историй, Констанция Брониславовна принялась искать дачу подальше от города, и вскоре Арепсоны сбежали на бывшую мельницу Пахолкова, углублённую в лес аж на три версты. По соседству отдыхало семейство Кнорринга, и за ним от станции ежедневно присылался большой экипаж. Однако Арепсоны держались подчёркнуто независимо, и Фёдору Ивановичу приходилось всякий раз просить Якова Борисовича «изволить присоединиться».

Иркутские истории

Ключи от городской квартиры Констанция Брониславовна отдала художнику Энгелю, обещавшему к зиме новые интерьеры в модном стиле декаданс. В начале октября, когда работа была почти что окончена, заказчица решила взглянуть на неё, а заодно и прикупить демисезонную шляпу. Магазины на Большой не разочаровали её, и час спустя она уже сидела в кофейне с двумя коробками. Энгеля застать, правда, не удалось, но настроение от этого не испортилось. А вот на перроне случилась неприятная сцена: во время посадки обокрали какого-то важного господина. — Нахальство воров переходит всяческие границы: портмоне вынули из брюк, хотя я в пальто, застёгнутом на все пуговицы! – кричал он, совершенно забыв о приличиях. — Точнее сказать, сноровка воров переходит всяческие границы, – послышался знакомый голос, и смеющийся Нодельман предстал перед Констанцией Брониславовной. – А я к вам! Художник Энгель дал мне ваш адресок. Страшно милый человек!

Глава 8

Убегающая натура До начала концерта оставалось ещё полчаса, но зрительный зал в Новом театре Гиллера был уже переполнен – кажется, впервые со дня открытия. Даже раскланиваясь друг с другом, господа не сводили глаз с занавеса, словно бы опасаясь, что его откроют раньше времени. Две недели назад газета «Иркутские губернские ведомости» поместила заметку под названием «Гейши», и сейчас же по городу понеслось: «Самые настоящие, из Киото! Их «выписали» в Петербург, а Гиллер перехватил для Иркутска...»

Иркутские истории

ест, несмотря на просторность театрального помещения, не хватало, и к каждому ряду начали пристраивать стулья и стульчики. Вся иерархия, заложенная делением зала на «лучшие», «хорошие» и «незавидные» кресла, рухнула, и приказчик с потным красным лицом оказался в ближайшем соседстве с затянутым в узкий мундир действительным статским советником. В половине девятого занавес начал медленно раздвигаться, открывая взорам истомившейся публики чайный домик и девять хрупких фигурок, которые Александр Иванович Виноградов сразу же окрестил восковыми. Они, впрочем, двигались, отвешивали земные поклоны и даже брали в руки музыкальные инструменты, напоминающие мандолины. Но звуки, старательно извлекаемые, не складывались в мелодию; при этом гейши так жалобно взвизгивали, что публика просто терялась в догадках. Танцы с веером сменялись танцами с зонтом, шарфом и даже мечом, однако движения оставались однообразными, мимики же и вовсе не было никакой. И когда в антракте публика высыпала в фойе, несколько вальсов, исполненных местным театральным оркестром, показались всем верхом совершенства. Никто, однако, не высказывался, только критик, страдавший кишечными коликами, отвёл в сторонку Александра Ивановича Виноградова: — Зрелище мало того что непривычное, но и совсем несценичное. Чтобы получать удовольствие от таких выступлений, надобно прожить в Японии лет пятнадцать, не меньше. — И всё-таки согласимся: с точки зрения культурного многообразия всё, что мы видели и ещё увидим сегодня, весьма любопытно. И наводит на размышления. Во втором отделении неожиданно зазвучала знакомая иркутянам мелодия, и зал сразу же оживился; но гейши снова «заморозились», да так, что сидевший в третьем ряду заезжий артист Эрнани окончательно рассердился и решил сделать на японок пародию. Действительно, несколько дней спустя его афиши уже приглашали в Общественное собрание. И публика, дей-

Иркутские истории

ствительно, посмеялась над недавним ажиотажем. Но как-то очень грустно. Многим вспомнилась Арцыбашева, антрепризная артистка, игравшая гейшу в одноимённом спектакле. — Всем она нравилась, но каждый при этом обязательно прибавлял: всего лишь артистка, а как хотелось бы на настоящих японских гейш поглядеть, ну хоть глазком! И вот поглядели… – выразила общую досаду заядлая театралка, супруга удачливого иркутского предпринимателя. Зато хозяин Нового театра Гиллер, взявший, наконец, полный сбор, выглядел довольным. Нынешний сезон на всех иркутских сценах завершался убыточно: оперная антреприза Кравченко получила дефицит почти в сорок тысяч рублей, драматическая труппа Долина искала, на какие средства уезжать из Иркутска. И на этом фоне деньги, принесённые гейшами, были просто чудом. Недолгим, конечно: на следующий спектакль продали только два билета. — За зрителя поручиться решительно невозможно, ветрен очень, – вздыхал кассир, – да и то сказать: у нас теперь даже и охотничье общество устраивает концерты с балетными номерами, приглашает на «живые картины,» послушать оркестр и просто потанцевать. Гиллер такими объяснениями не довольствовался, в одночасье рассчитал и администратора, и ресторатора вместе с половиной официантов. Шеф-повар Фаве, лично привезённый Гиллером из столицы и не оправдавший ещё всех затрат, надеялся отсидеться за новой плитой, но не случилось. Местная пресса, конечно, поёрничала, но не забыла о главном: в результате «репрессий» цены на блюда в театральном ресторане упали. — Ну, это приманка временная, – усмехнулся иркутский полицмейстер, – да и не в буфетах же дело! – Беда-то в другом – что театры за жизнью не поспевают. Я, когда на сцену гляжу, то почти всегда знаю, чем там дело кончится; а вот что будет в Иркутске через неделю, сказать не берусь: больно уж убегающая у нас нынче натура. И вот что ещё: преступни-

Иркутские истории

ки действуют сообща, а в наших театрах, напротив, норовят подставить товарищу ножку! Необыкновенно тёплый апрель нынешнего, 1907 года ускорил приезд хорошо известной в Иркутске цирковой труппы господина Сержа. Среди поклонников разнеслась весть о новой «артистке» – чрезвычайно музыкальной собаке, исполнявшей на бубенчиках «По улице мостовой». Вслед за Сержем должен был прибыть и его партнёр, клоун Бондаренко, но что-то расстроилось, и в результате объявилась труппа Стрепетова, крайне недружелюбно настроенная. К концу мая расходы обеих трупп решительно возвысились над доходами, и однажды ночью балаган Сержа загорелся. Брандмейстер высказался однозначно: «Поджог». Серж, подумав немного, отправился на вокзал. А Стрепетов объявил о начале городского чемпионата по вольной борьбе. Короткое объявление о двух тысячах призовых рублей мгновенно облетело город, и в первую же неделю эти деньги вернулись проданными билетами. В перерывах танцевала четырёхлетняя дочь хозяина Лиза Стрепетова, а из типографии уже подносили афиши о готовящемся «монстрпредставлении». Обещался также и «полёт на трёх турниках, новый, невиданный в Иркутске номер», а также балетные номера и американский биоскоп. Недели через три зрители притомились, но Стрепетов вытащил новый козырь: «Мужчина, взявший билет, может бесплатно провести с собой даму, или две дамы могут смотреть представление по одному билету». Женщины из предместий потянулись в цирк, да и многие из мещаночек центра не отстали; если кого и задело стрепетовское «одна дама по цене половины билета», так разве что антрепренёршу Дальскую. И то ненадолго: у Магдалины Викторовны были все основания оставаться довольной: в прошлый сезон она полностью прогорела, тем не менее, городская дума снова сдала ей в аренду Летний театр. И там уже ставилась выбранная Дальской пьеса «Иркутские гетеры». К заглавной роли прицелились сразу несколько арти-

Иркутские истории

сток, но Магдалина Викторовна на такую жертву пойти не смогла. Настроившись на победную волну, она решилась примерить на себя роль Настасьи Филипповны – труппа изумилась, критика не поверила, но спектакль, как ни странно, удался, а всего более удалась Настасья Филипповна. Один из поклонников на приёме у доктора Жбанова даже не удержался и рассказал о «вчерашнем опыте погружения в Достоевского». — Опасный симптом, – резюмировал доктор, – вот увлечётся и кончит так же плохо, как Настасья Филипповна – с артистками такое случается. — Ну, не всегда, не всегда, бывают же ведь и замечательные исключения, – обиделся очарованный зритель. И действительно: жизнь Дальской после этого сезона в Иркутске уравновесилась, она даже взяла на попечение служившего при антрепризе сироту. И всё-таки несколько лет спустя, в июне 1911-го, Константин Маркович Жбанов обнаружил в газете «Сибирская мысль» заметку: «Артистка Дальская обокрадена в Чите на крупную сумму, по-видимому, домашним вором. Украдена сумка с бриллиантами и золотыми вещами. Подозревается юноша, служивший при театре и пригретый в семье артистки». Говорили, что происшествие почти не задело Магдалину Викторовну – вероятно, оно показалось ей слишком мелким после драмы, разыгравшейся несколькими неделями раньше. Вот как рассказала о ней газета «Наша мысль»: «Поздно вечером г-жа Дальская отужинала в читинской гостинице «Даурия» с проживавшим в соседнем номере сыном сретенского купца Орликовым, а около полуночи раздался глухой звук, похожий на выстрел, и вскоре выбежал Орликов, раненый в плечо. После этого Дальская послала свою горничную к молодому артисту Бартеньеву – тот сейчас же приехал и некоторое время спустя раздался второй выстрел и крики. Сбежавшиеся увидели Бартеньева лежащим на полу с огнестрельной раной в голове. Дальская с криком бегала по коридору, а Бартеньев был отвезён в го-

Иркутские истории

родскую больницу, где и скончался. Здоровье Орликова не внушает опасений, он продолжает вести дела, для которых приехал». Магдалина Дальская умерла под следствием от скоротечной чахотки. Поклонники страшно переживали. Но позже они же и признавали: вовремя ушла, не узнала о гибели брата в 1918-м и о расстреле обоих своих сыновей.

Глава 9

Энергия распада Входные двери в управлении Забайкальской железной дороги были давно закрыты, поэтому статский советник Горчаков прошёл к экипажу через двор. Боковым зрением приметил он двух господ под окнами. И услышал: — До глубокой ночи сидят, а потом опечатывают все шкафы с документами, запирают кабинет. Но свет не выключают и в двери оставляют специально сделанное отверстие, чтобы часовые могли следить за окном. «Довольно точно описано», – отметил про себя главный инспектор железных дорог Горчаков.

от уже несколько недель по Иркутску носились слухи о министерской проверке на Забайкальской дороге. Размах злоупотреблений изображался суммами фантастическими, но и они лишь отчасти передавали то, что происходило в действительности. После первых же дней проверок Горчаков отбил в Петербург телеграмму – запросил дополнительную группу инспекторов. При этом позаботился и об утечке информации, надеясь таким образом приостановить поток злоупотреблений; однако давно запущенный механизм не смог уже сбавить обороты.

Иркутские истории

Умение Горчакова слушать, его естественная простота в обращении так располагали к себе, что любые поездки по линии начали собирать целые делегации жалобщиков. На станции Слюдянка инспекторский вагон окружили машинисты: — Начальство закупает плохой уголь, и закупает дорого, а от дешёвых и жарких углей отказывается, – самый старший вышел вперёд и протянул холщовый мешочек с образцами. – Говорят, потому и отказывается, что подрядчик «подсыпал» мало – «неблагодарный» попался. А ещё, Вашество, у нас на дороге жалование задерживают; о премиях же и вовсе позабыли, хоть мы все пороги начальникам-то отбили с расчётами, на чём можно экономию сделать, да не шутейную, а на много тысяч рублей! — Письменных ответов вам не давали? — Какое! На смех поднимают только… На других станциях Горчакова ждали уволенные по доносу и просто заподозренные в сочувствии недавним забастовкам. Нескольких рабочих удалось восстановить и даже добиться их оправдания Иркутской судебной палатой. Сенат опротестовал, и несчастных отправили в тюремный замок. «По кассации их опять оправдают, – прибрасывал Горчаков, – но пока суд да дело, люди отсидят уж «свой» срок сполна и пополнят армию недовольных Сенатом, правительством и государем!» Во время работы министерской комиссии у царской арки на берегу Ангары забил грязный «ключ». Городская управа засвидетельствовала, что единственная причина в прорыве банной трубы, однако же от усадьбы к усадьбе поползли шепотки: «У царской арки грязный ключ забил...» В Петербурге Горчакову не раз доводилось слышать, что в провинции монархические настроения ещё очень сильны – просто в силу патриархальности. И на первый взгляд так оно и было: в Иркутске не пропускались многочисленные «царские дни», вот и на этот раз 14 мая в кафедральном соборе совершилась Божественная литургия и торжественное молебствие по случаю коронования их императорских величеств.

Иркутские истории

А после храмового действа на главной площади города начался военный парад. Неделей раньше здесь же прошло торжество, посвящённое дню рождения императора, а на последнюю неделю мая назначено пышное шествие в честь императрицы Александры Фёдоровны. К нему, кстати, приурочили и приезд в Иркутск генерала Пантелеева, командированного для ревизии войск. Никто не сомневался, что состояние их признают безукоризненным, нужно лишь обеспечить блестящий парад. К счастью, погода благоприятствовала, ветерок чуть покачивал флаги, которыми были щедро украшены все прилегающие здания; Пантелеев благосклонно поглядывал по сторонам, и свита немедленно повторяла каждое выражение на его холёном лице. Начальник края генерал-лейтенант Селиванов пустил войска церемониальным шагом, артиллерию – рысью, верхнеудинский казачий полк – карьером, а иркутскую казачью сотню – в налёт. Сам же встал на правом фланге, впереди юнкеров, и так зачеканил, что разом показался и моложе, и выше! Через день пантелеевская свита расточала комплименты в институте императора Николая I. Казалось, петербуржцы заполнили собой всё пространство, но их улыбки, ужимки, тосты испарились вместе с хмелем от выпитого шампанского. В нынешнем году традиционный «царский календарь» пополнился богослужениями об избавлении священной особы государя от угрожавшей ему опасности. 9 мая благодарственный молебен отслужили в кафедральном соборе, а на другой день и в городской думе, перед началом заседания. Гласные отправили и телеграмму соболезнования на имя главы кабинета министров. От внимательного взгляда Горчакова не ускользнуло, что иркутяне явно запоздали с выражением чувств. Казалось, их взволновало не столько покушение на монарха, сколько нависающая над всеми угроза терроризма. Явственнее всего она прозвучала во вчерашней телеграмме министра путей сообщения: «31 марта сего года

Иркутские истории

обнаружилась подготовка целого ряда террористических актов, причём предполагалось посягнуть на особу государя императора. Попытка, к счастью, не имела успеха. Предлагаю везде, где возможно, отслужить молебны, пригласив всех служащих, мастеровых и рабочих». Возможно, начальникам маленьких станций и удалосьтаки помолиться вместе с мастеровыми, но в Иркутске на архиерейскую службу собрались лишь господа из присутствий. Единственное народное богослужение, с молящимися и на паперти, и в церковной ограде, Горчаков наблюдал в Благовещение. Но и в этом страстном обращении к Богу была вера в чудо, но не в царя. И всё чаще перекатывалось тревожное: если царский парад, то непременно что-нибудь загорится, или ливень обрушится, или зашибёт, изувечит кого-нибудь. И царская арка на берегу Ангары треснула прямо по центру свода. Многочисленные «трещины» обнаружились и в недавно ещё сплочённом Общественном собрании. О чём бы ни заходила речь, мнения немедленно разделялись, часами дискутировались мелкие вопросы, вполне разрешимые советом старшин; создавались «особые комиссии», проверявшие выводы всех прежних комиссий. Под занавес очередной дискуссии какой-нибудь деловой человек не выдерживал: «Два часа потеряли, споря как дети! Ей Богу, впору совету старшин запеленать всех членов собрания, дать им соски и кормить молочком!» Пока лучшие люди впадали в младенчество, на улицах пробовали силу громилы: «3 мая на Подгорной, у дома под номером 50, здоровенный детина избивал дряхлого старика. Было много прохожих, но никто не решился вмешаться», – писала газета «Сибирская заря». С ней перекликались «Иркутские губернские ведомости»: «Безобразия, о которых не раз уже писалось в местной прессе, продолжают находить себе место на наших кладбищах: с могилок не только таскают венки и выкапывают цветы, но ломают кресты и даже разворачивают оградки».

Иркутские истории

«Их разворачивают в сторону революции, – думал статский советник Горчаков, засиживаясь с газетами после ужина. – Как бы не зажиться и не увидеть Апокалипсис...» Но тяжёлые мысли не мешали чиновнику крепко спать и начинать утро собранным, деловитым. — Удивляюсь Вашей энергии, – заметил как-то генералгубернатор Селиванов. — А это – энергия распада, увы, – отвечал Горчаков. – Её так много вокруг, что трудно не зарядиться.

Глава 10

Злоупотребить себе во благо Намётанным глазом Черниховский сразу определил: высокий господин с лицом конторского цвета и портфелем без ручки, прижатым к груди, ждёт именно его. Сдаётся, они встречались уже? Да-да-да, ещё в бытность «Восточного обозрения», где этого агента считали лучшим на железной дороге разоблачителем. После, когда газета закрылась, он присматривался ко всем новым изданиям, но те рождались и умирали стремительно, а «дело всей жизни» требовало союза постоянного, прочного. И возрождённая Черниховским «Сибирь» заронила надежду именно на такие отношения.

«А

почему б и нет? – редактор-издатель на ходу стал обдумывать ситуацию. – Агент проверенный, смелый и при этом достаточно осторожный, быстро не сгорит. И вообще: всё, что связано с железной дорогой, вызывает живейший интерес у читателей, ведь с прокладкой магистрали обнаружилась и её неприятные стороны – от паровозных искр до махинаций с грузами и подрядами. В управлении Забайкальской дороги немало охотников посу-

Иркутские истории

дачить на этот счёт, но владелец портфеля без ручки – критик особого рода, из правдоискателей, то есть, в сущности, очень редкий человек», – Черниховский с удовольствием распахнул двери в свой кабинет, распорядился о чае по первому классу, то есть с лимоном и шустовским коньяком. Первыми на редакторский стол легли материалы о поставках шпал, телеграфных столбов, брусьев и крепёжного леса. — Любопытно, что за каждым из документов проглядывает господин Тетюков. Тот самый, что в Русско-японскую получил монополию на поставку Иркутску дров и немедленно задрал цены! – азартно пояснил агент. – Затем он выбил себе позицию главного поставщика пиломатериалов и вынудил конкурентов спустить ему за бесценок новые лесопилки. Нельзя сказать, чтобы это послужило к пользе казны, края и населения… — Что вы, что вы, – язвительно отозвался редактор, – разве ж в деньгах счастье государства Российского? — Отдельной темой могло бы стать вольное распределение отпускаемых Петербургом средств, – разоблачитель выложил копии многочисленных ведомостей, – вот, взгляните: в первую половину 1906 года министерство путей сообщения отпустило Забайкальской железной дороге 100 тыс. руб. на улучшение положения младших служащих. Но часть денег сразу же ухватили управляющий канцелярией Ермолинский и его заместитель Наумов. Этому примеру последовали и во всех остальных службах... Портфель без ручки казался просто бездонным, и редкий номер «Сибири» выходил без привычной порции разоблачений. А дней через пять или шесть после очередной публикации к редактору направлялся курьер с подробнейшим разъяснением от начальника Забайкальской дороги инженера Кнорринга. Этот воспитанный человек оставался неизменно вежлив и не только ни разу не обратился в суд, но даже не потребовал опровержения. Черниховский был страшно рад такому цивилизованному «сотрудничеству»; единственное, что беспокоило, это необходимость сдерживать разоблачите-

Иркутские истории

ля. Когда тот рвался врукопашную, Черниховский по обыкновению запирался с ним в кабинете и настойчиво убеждал в поступательности прогресса. К примеру, рассказывал, что в начале восемнадцатого столетия иркутский воевода Шишкин управлял вместе с сыном своим, имевшим официальный статус второго лица. И никого это не удивляло. Сменивший Шишкина Синявин также заправлял воеводством на пару с братом при полном одобрении вышестоящих властей. И прапорщик Иван Якобий, будущий иркутский наместник, окончив кадетский корпус, был послан на службу к отцу, коменданту Селенгинска. — Не забудьте ещё, что и генерал-губернатор Муравьёв выписывал близких родственников! – саркастически вставил разоблачитель. — Да, выписывал, а потом нагружал их работой! – При тогдашнем дефиците образованных это было не просто разумным, но и вынужденным решением. У Муравьёва даже и супруга была своеобразной нештатной чиновницей и всюду следовала за мужем в его долгих командировках, невзирая на климат и бездорожье! Вот за Екатерину Николаевну Муравьёву и предлагаю я выпить до дна! Редактор закусил несколькими кружками лимона, и мысли его сразу приняли новое направление: — Хоть, по правде сказать, и губернаторши вовсе не так хороши, как рисуются! Когда мне рассказывают, что графиня Софья Игнатьева заваривала чаи в собственной мастерской для бедных и показывала, как шьют шаровары, я не умиляюсь, нет. Графиня Софья в бытность свою в Иркутске была ещё молода, и надо же было ей тратить куда-то свою энергию! Да и чем ей было ещё заняться? Ну, открывать балы, ну, опекать девичий институт – вот, пожалуй, и всё. Тут от одной только скуки додумаешься до благотворительности! Настроившись на критический лад, Черниховский так увлёкся, что невольно съехал в русло программ конституционно-демократической партии, и жёны губернаторов и

Иркутские истории

генерал-губернаторов предстали уже как «орудие отживающего режима». Агент с изумлением взирал на редактора, ведь из этого следовало, что и безобразия на железной дороге – лишь результат отсутствия в России настоящего конституционного строя. От этой мысли разоблачитель сначала растерялся, потом рассердился и хотел уже вовсе уйти, но здравый смысл возобладал. Чтоб успокоиться, гость начал разглядывать кабинет. Тот выглядел необжитым: шкаф, стулья завалены были газетами, письменный прибор, купленный по случаю, хранил следы магазинной пыли, а на выцветших обоях темнели разных размеров прямоугольники от висевших здесь прежде фотографий и картин. Только две изящные чашки с аппетитно дымящимся чаем и аккуратно выложенный лимон могли что-то рассказать о хозяине. Да-да, они показывали, что редактор-издатель куда чаще «гоняет чаи» на работе, чем в гостях или дома. «Он – кабинетный человек, с узким взглядом на мир, вычитанным в какой-нибудь книжке!» – вынес свой приговор разоблачитель. И успокоился. И теперь уже с философской задумчивостью глядел на расходившегося Черниховского. И даже кивнул ему несколько раз, хотя вовсе не слушал, погрузившись в недра своего замечательного портфеля. Там, в особом кармашке, томился самый убедительный аргумент, и, нащупав его, агент ощутил настоящее удовольствие. И решил потянуть его. Дверь в кабинет два-три раза приоткрывалась, но тотчас же закрывалась опять, и прошло не менее получаса, прежде чем Черниховский растратил пыл и устало опустился в кресло. Вот тут-то и наступил момент торжества: — Стало быть, господин редактор, Россия нуждается в коренных переменах? — Да, вы поняли верно, именно в коренных! — Потому что рыбка гниёт с головы… — Ну, разумеется. — А маленький человек, к примеру, помощник начальника станции, ни в чём решительно не виноват? – агент мел-

Иркутские истории

ко-мелко рассмеялся, подержал паузу и наконец произнёс. – А вот сие с успехом опровергают «Иркутские губернские ведомости»! – и кончиками ногтей отбросил Черниховскому газетную вырезку: «2 июля 1905 г. к поезду № 34 был прицеплен вагон 1-го класса для жены помощника начальника станции Мысовск, собравшейся в Верхнеудинск за шляпой. Забайкальская железная дорога настолько забита, что почти недоступна для частных грузов. К отправке принимают их исключительно багажом, да и то крайне ограниченно. В вагоне со шляпой можно было перевезти 1204 пуда багажа. Таким образом, покупка одной шляпы обошлась казне в 850 руб. 50 коп. А так как для жён служебных вагонов не полагается, интересно знать, по какой статье управление Забайкальской дороги проведёт такую поездку?»

Глава 11

Блуждание в лабиринтах Давно уж Иван Петрович Моллериус не читал бумаг с таким упоением, как присланный недавно проект нового положения о губернском управлении. Разработчики основательно укрепили фундамент этого управления, до сих пор остававшийся слабым звеном. И всего болезненней это ощущалось в Иркутске, где над губернатором стоял генерал-губернатор, начальник огромного края. Городской полицмейстер нередко вызывался напрямую к нему, да и господа гласные часто шли коротким путём, минуя непосредственного патрона. В новом же проекте чётко прописывалось, что именно губернатор – главный представитель правительства на закреплённой за ним территории. Он гарантирует общественную безопасность и благосостояние, наблюдает за исполнением всех законов и распоряжений.

Иркутские истории

«Т

акой бы документ да лет десять назад! – Иван Петрович стал прибрасывать, как бы напечатать его не только в официальных «Губернских ведомостях», но и в частных изданиях. – Пусть не полностью, в изложении, даже и в пересказе. Я бы взял на себя и перевод с языка канцелярского на доступный», – Иван Петрович ещё раз, теперь уже основательно, перечитал документ. И только теперь обратил внимание на мелконькую приписку, что новое положение о губернском управлении вводится лишь на территории европейской России. «Сибирь опять обнесли!» – раздосадованный Моллериус вышел в сад и прошёлся почти до самой Ушаковки. Вернулся успокоенный и первым делом заглянул в канцелярию. Подчинённые растерялись: они увлеклись, обсуждая начавшуюся ревизию на Сибирской железной дороге. Всех занимала фигура статского советника Горчакова, поставленного во главе ревизорской группы. Ивана Петровича он тоже интересовал, особенно после недавней встречи в музее ВСОИРГО. В тот вечер афиша обещала лекцию инженера Пальчинского об угольных месторождениях вдоль железной дороги, и уже одно это гарантировало полный зал. Горчакова усадили на приставное кресло, рядом с губернатором, и среди общего гула они очень естественно разговорились. — Толковый лектор, – обронил Горчаков. — И очень деятельный! – энергично отозвался Моллериус. — Поверите ли: всю губернию готов опоясать сетью мелких железных дорог! — А ещё в нём не чувствуется политической ангажированностьи... «Это-то ему и мешает! – подумал Иван Петрович. – Ведь как только напечатали список основных кандидатов в Государственную думу, «Сибирская заря» разразилась инсинуациями в его адрес. Никакая партия не может заполучить Пальчинского – оттого-то все так и раздражены. И журналисты топят его исключительно как независимого кандидата.

Иркутские истории

А г-на Богданова продвигает потому, что он будто бы представляет «интересы народные, преимущественно крестьянские, и интересы инородцев». 7 апреля 1907 года состоялось третье, решающее голосование выборщиков в Думу. И они сделали ставку на мало известного и не раздражавшего никого господина по фамилии Иванов, поставщика мяса из Монголии. По такому же «принципу» двумя неделями раньше избрали и депутата в Думу от Иркутска – им стал представитель самой малочисленной в городе политической партии социал-демократ Мандельберг. Кто-то в этом увидел простую случайность, кто-то – злую иронию, а Иван Петрович Моллериус – знак перемен. Мандельберг представлялся ему новым типом чрезвычайно ловкого и удачливого политика, ведомого некой силой. Отправляясь на встречи с народом, он натягивал на себя улыбочку умиления, первым обнажал голову, часто кланялся. И о чём бы ни заходила речь, непременно вставлял, что дал известную сумму на борьбу с безработицей, а также отказался от назначенного городской думой жалования, ограничившись командировочными от Государственной думы. Когда Мандельберг уезжал в Петербург, «Сибирская заря» бросила вслед вопросом: «А войдёте ли вы, уважаемый, в сибирскую депутатскую фракцию или будете слепо исполнять директивы социал-демократов?» На ответ не очень надеялись, но Мандельберг написал с дороги, что все трудности разрешатся… сами собой, по мере общего государственного обустройства. Поэтому объединяться с другими депутатами-сибиряками ему нет ни малейшей необходимости. В то время как иркутские социал-демократы шли в наступление, местное отделение партии мирного обновления… засекречивалось. Общее собрание, назначенное на конец апреля 1907 года, прошло в абсолютно закрытом режиме, и не только прессе указали на дверь, но и явным сторонникам, которыми собирались пополнить ряды. Дефицит информации об этой партии привёл к тому, что газетчики записали в её ряды и глубоко аполитичного протоиерея Шастина. И он

Иркутские истории

долго, вплоть до самой кончины своей, оправдывался перед родственниками, знакомыми и прихожанами. Досадовала и супруга иркутского губернатора Анастасия Петровна Моллериус: дамы её кружка, за которых могла поручиться, будто одержимые погружались в политику. Даже в опекаемом ею педагогическом обществе все теперь жаждали перемен и отчего-то связывали с ними безвозвратные ссуды. Напрасно члены попечительского совета убеждалили, что если деньги не возвращать, касса просто опустошится и никому уже нельзя будет помочь. Педагоги отмалчивались, но долги упорно не возвращали. Они словно бы перестали замечать очевидное, и на одном из собраний у Анастасии Петровны появилось ощущение: она среди глухонемых. Спустя две недели в местной прессе появилось её официальное заявление о выходе из попечительского совета Иркутского педагогического общества. — Вот-вот, и наша хвалёная губернаторша капитулировала, едва дело дошло до вопросов эксплуатации труда! – оживился редактор «Сибирской зари» и выразительно посмотрел на фельетонистку, писавшую под псевдонимом «Левина». Барышня с успехом окончила Высшие женские курсы и кроме прочего вывезла из столицы насмешливый взгляд, так способствующий писанию фельетонов. Левина поставляла их на страницы газеты с примерною регулярностью; правда, редактор считал их пока ещё дамскими и всё чаще озадачивал барышню правами трудящихся. Он и сегодня подступился с этой стороны: — Нас просят обратить внимание на эксплуатацию в аптеке Вильшинского. На пасхальной неделе служащие рассчитывали получить четыре свободных дня, но хозяин заявил, что больше трёх дней гулять не позволит. И пригрозил нанять новых работников. Тот же Вильшинский запретил читать на работе газеты, письма и назначать свидания! Он и на обед отпускает всего на час. Это – настоящий произвол, но почему-то его терпят в Иркутске! А вот, к примеру, в Верхнеудинске забастовали все служители единственной в городе аптеки.

Иркутские истории

— Как же могут они бастовать, если это единственная аптека? – изумилась фельетонистка. Редактор сделался малиновым от возмущения, но ответить ему не пришлось – в кабинет ввалилась делегация типографских рабочих: — Заявляем, что мы отказываемся работать три дня после майских праздников, а также два дня в июне и три дня в августе. По причине лета.

Глава 12

В отсутствие пастыря — А окна пусть будут открытыми, – обернулся к служке архиепископ и, стараясь держать спину прямо, сделал несколько мелких шагов к экипажу, поданному на этот раз к самому входу. Где бы ни появлялся его высокопреосвященство, окна и форточки немедленно закрывались, и он снова и снова объяснял, что не боится сквозняков.

ля иркутского архиепископа Тихона 1907 год начался с немогания; опасались даже, как бы не омрачилось светлое Христово воскресенье. Сидя в беседке архиерейского садика, больной истово собирался с силами: во время Божественной литургии открылось, что если переживёт он лето, путь продлится. Но хотелось ли ему этого? По ночам, когда не хватало воздуха и страшно было заснуть, Тихон, обессиленный, полулежал у окна, чувствуя, как истончился весь его изношенный организм. Хорошо, рассветы уже были ранние, и встававшее солнце давало сил. Цветущий сад вызывал умиление перед жизнью, и думалось, что лето можно разбивать на отрезки, совсем небольшие, и двигаться понемногу, имея перед глазами только ближнюю цель. И так, считая дни как шаги, Тихон продержал-

Иркутские истории

ся до съезда духовенства Иркутской епархии. О том, чтобы посещать заседания, не было и речи, конечно, но дважды в день в архиерейский сад доставлялись подробнейшие протоколы. Сначала делегаты сохраняли приличествующую сдержанность, но вскоре поток разоблачений обрушился на бывшего ректора духовной семинарии архимандрита Никона. Хоть он более года назад выехал из Иркутска, да и всё его окружение разлетелось по юридическим факультетам – реформа церковного ведомства требовала устройства епархиальных судов, введения института духовных присяжных поверенных и института следователей. В последние годы всё менялось так стремительно, но старое церковное воинство не хотело этого принимать и буквально истекало желчью. В стенограмме съезда Тихон с досадой прочёл: «Записать в постановлениях, что сторонники архимандрита Никона враждебны интересам церкви!» Никон, всегда открытый и очень деятельный, был из тех редких пастырей, в которых ощущалась теперь особенная нужда. Когда революционные веяния проникли в духовноученическую среду, он сразу открыл им страницы «Иркутских епархиальных ведомостей» – и энергия протеста рассеялась меж газетных столбцов, загасилась хрониками обыденной епархиальной жизни. А в результате Иркутску удалось избежать серьёзных сшибок в церковной среде. Не в пример другим городам, к сожалению. Протокол с выпадами против Никона был доставлен архиепископу поздно вечером, а рано утром уже возвращён с резолюцией: «Журнал съезда составлен с укоризной по адресу редакции «Иркутских епархиальных ведомостей» вообще, а в частности – по адресу бывшего редактора её архимандрита Никона. Делегаты объявляют бойкот редакции, отказываясь покрывать её перерасходы из сумм свечного склада. Кто же будет давать деньги на издание епархиального органа? Съезд превысил свои права, зная, что редакторы утверждены Святым Синодом. Предлагаю свечному складу выдать на покрытие перерасхода причитающуюся сумму – 1200 рублей».

Иркутские истории

Внутренние раздоры между противниками и сторонниками церковных реформ на какое-то время отвлекли от миссионерских проблем, обострившихся с выходом Манифеста 17 октября 1905 года. До улусов он дошёл в фантастическом пересказе: русский-де царь повелел бурятам вернуться к родной вере – шаманистской и ламаистской. Такое толкование мгновенно укоренилось, и никакие разъяснения православных пастырей не помогали. В иные минуты Тихона настигало ощущение тупика, и тогда с особенной ясностью понималось: должно, должно продлить свой путь, покуда готовый к нынешнему служению не заступит на это место. Окончить век в окружении учеников и последователей – вот что было его сокровенным желанием. Конечно, неисполнимым в нынешнее искушённое одиночеством время: епархия не избежала греха разобщённости, поразившего всю мирскую жизнь. Иркутск всегда притягивал ярких персон, но они с трудом понимали друг друга и почти никогда не оставляли последователей. Энергичный администратор, начальник огромного края, получал новое назначение – и, казалось, забирал с собой наработанное. Толковый городской голова, отслуживший три срока, уезжал из Иркутска – и местное самоуправление погрязало в борьбе самолюбий. А живого-то, богоугодного дела не оставалось совсем. Даже и Мария Афанасьевна Гаевская, сорок с лишком лет прослужившая городской публичной библиотеке, не смогла подготовить преемницу, и среди книг воцарилась... семья сторожа-дворника. «Ну а церковь, при всей своей нынешней слабости, всё-таки остаётся прибежищем для души, – утешался Тихон, – в храмах Благодать нисходит ещё широко и свободно, если молитва высока и чиста. Ему самому для общения с Господом доставало кельи. А летом – укромного уголка на архиерейских дачах. Большинство помещений там сдавалось епархиальным экономом в аренду, но одно неизменно оставлялось, и там всегда было покойно. Правда, болезнь архиепископа сделала много слухов, и в сосняке, окружающем его домик, уже собирали грибы, и даже часть

Иркутские истории

забора была разобрана на дрова. И сторож Серапион, известный своей серьёзностью и богобоязненностью, охладел к работе и в отведённом ему флигельке самовольно поселил родственницу Фёклу Запуду. Попавшись архиепископу на глаза, она так растерялась, что сходу замолотила: — Ой, грешна, батюшка! А как тут не согрешить-то? Управа прислала окладной лист: 2 рубля налога за двух собачек, да 2 рубля недоимки за прошлый год, да 48 копеек пени. А за что же мне пени и недоимка, если эти собачки у меня только пятый месяц? Видит Бог! Вот и съехала к сродственнику-то. Да и зажилась, потому как в этих самых местах никакая управа меня не достанет! — Ох, стадо, стадо… – устало вздохнул его высокопреосвященство. — Стадо? – переспросила бойкая бабёнка. – А со стадом-то, слышно, так: в Знаменском весь табун Пермякову сдали, а в Ремесленной – Тарскому. А городские табуны управа завсегда Пятидесятникову сдаёт. Да и то ведь сказать: очень знатный пастух!

На 1 января 1909 г. в Иркутске проживало: Православных: Евреев: Католиков: Магометан: Армяно-григорианцев: Протестантов: Буддистов: Шаманистов: Раскольников:

49571 муж. 3528 муж. 3194 муж. 3105 муж. 1225 муж. 705 муж. 617 муж. 556 муж. 339 муж.

36482 жен. 3041 жен. 2198 жен. 2000 жен. 184 жен. 634 жен. 101 жен. 232 жен. 314 жен.

Газета «Восточная заря» от 20 сентября 1909 г.

Иркутские истории

Глава 13

Деликатная тема Владелец бюро похоронных процессий Шастин всякий день начинал с «Хроники происшествий» и потому знал, сколько горожан пострадало от скарлатины, дифтерита и пр., а сколько отправилось к Богу под натиском вооружённых грабителей. Недавно в самом центре Иркутска средь бела дня напали на хорошо охраняемый дом господина Миндалевича. Услышав незнакомые голоса, он поспешил в гостиную и увидел там здоровенного парня, неспешно пакующего недавно купленное одеяло. — 150 рублей плачено! – возмутился хозяин и бросился на похитителя. Тот увернулся и кинулся к лестнице, ведущей во двор, но разъярённый Миндалевич догнал его, опрокинул на перила и так колотил, что оба рухнули вниз!

о статистике Шастина преступления чаще всего совершались в так называемых номерах – крохотных комнатках, сдаваемых без разбора. Селились здесь и порядочные господа (когда не хватало средств), оказываясь в опасном соседстве с психически больными, кутилами, буянами, мошенниками, ворами, убийцами. Недавно в номерах Виноградовой на Саломатовской объявился очеь положительный молодой человек, все выходные проводивший у микроскопа. Он так увлёкся опытами с чахоточными бациллами, что и держал их прямо у себя на столе, в стеклянной банке с желе. И вот на днях, когда студент задержался в гостях, хозяйка приняла на ночлег старика. Весь вечер он пугал квартирантов рассказами о Страшном суде, а с рассветом ушёл, прихватив все деньги, микроскоп, а также и банку с чахоточными бациллами.

Иркутские истории

— Да, недолго ему теперь странствовать, – язвительно резюмировал Шастин, любивший показать себя циником. Хотя многие знали, что он очень сентиментален и пропускает в уголовной хронике все абзацы с подробностями преступлений. А о недавнем убийстве на Троицкой старика-инвалида вообще говорить не мог. Жуткая эта история началась несколько лет назад, когда ссыльный Олимпий Модзиевский попал под поезд и лишился обеих ног до колен. В ту пору ему было уже за шестьдесят, жена умерла, дети жили где-то в России. Соседи советовали Модзиевскому определиться в богадельню, но свободного места не оказалось. Между тем некие супруги Калиновские принялись обхаживать Олимпия и уверять, что он может рассчитывать на приличную компенсацию от железной дороги, надо только толково похлопотать. Они же подыскали опытного поверенного, и полгода спустя Модзиевскому выплатили достаточно крупную сумму – 1700 рублей. Она была бы гораздо меньше, если бы юрист не отказался от гонорара. Кстати, он посоветовал Олимпию сразу же положить деньги в банк: — Это обеспечит вам вполне сытую жизнь, а кроме того избавит от соблазнов и от опасностей, с ними связанных. Модзиевский с готовностью покивал, но у Калиновских оказались другие планы: они уже подыскали Олимпию компаньона, и вскоре на Троицкой, 27 открылась польская мелочная лавка. Место оказалось удобным для покупателей, к тому же инвалид был на месте в любое время суток. Правда, выглядел он нередко встревоженным и жаловался соседям, что Калиновские забирают всю выручку. А однажды вечером он позвал соседского мальчика-гимназиста написать под диктовку заявление в полицейскую часть. Договорился и с посыльным, но когда тот пришёл, лавка была пуста, а на полу, от прилавка до самой двери, тянулись тёмно-красные полосы… Через день в проруби напротив Каменщиковских бань всплыло изрубленное туловище Модзиевского. Две недели спустя его фамилия снова замелькала в газетной хронике –

Иркутские истории

у Георгиевского переулка прибило к берегу недостающие останки несчастного. Но эта жуткая подробность не повлияла уже на исход дела: полиция напала на след преступников. Что до Шастина, то он не заслал, как обычно, своего агента на предмет похорон, а без боя уступил заказ конкуренту. Между тем город поразила ещё одна весть – о кончине городского врача Сосфена Порфировича Тыжнова. Обыватели знали о нём ещё задолго до появления в Иркутске: все, кто шёл по этапу, называли его не иначе как ангелом-хранителем и старались дотянуть до Бирюсинского лазарета, где Тыжнов врачевал. Позже Сосфена Порфировича пригласили в губернский центр, и он работал одновременно в городской и тюремной больницах, а кроме того лечил (без всякого вознаграждения) воспитанников Трапезниковского училища и Мариинского детского приюта. Сирот и бедных он вообще принимал бесплатно, и Шастин, случалось, пенял ему: «Чужих спасаете, а свою-то семью норовите оставить без средств»! Так оно и вышло в конце концов, но хоронить Тыжнова бесплатно Шастину не пришлось – благодарные обыватели сбросились и таким образом приняли расходы на себя. Два детских хора не смолкали до самого кладбища, и растроганные газетчики записали весьма характерную фразу, кем-то оброненную : «Тыжнов не сделал славы среди богатых, но все бедные знали, какой это первоклассный доктор и человек». «Вот именно: первоклассный! Теперь-то я понимаю, что у нас общего», – не без внутреннего торжества заключил владелец бюро похоронных процессий. Когда-то, раздумывая, открывать ли своё деликатное заведение, он прислушался к совету бывалого предпринимателя: — Траурных дел мастера не выходят в миллионеры, но они и не разоряются, потому что во всякое время имеют верный доход. Да и конкурентов здесь, в Иркутске, отчего-то немного. Действительно: Шастину довольно долго удавалось обходиться безо всякой рекламы. Но вот недавно объявился го-

Иркутские истории

сподин Поднебесных из Москвы и первым делом откупил солидные площади во всех местных газетах. Пришлось и Шастину протоптать дорожку в «Губернские ведомости» и проводитьтам весьма много времени, подбирая виньетки, линейки, шрифты, шлифуя тексты объявлений. Писал он их исключительно сам, отвергая попытки корректорского вмешательства. А говорили, что зря. Что в одной гимназии эти объявления даже используют для примера, как не надо писать. Шастин на всякий случай сходил, поинтересовался – и узнал, что чаще других разбирают три строчки: «Купивши гроб в моём заведении, цена на катафалк изменяется с большой скидкой. Купив металлический венок и траурную ленту, лента печатается бесплатно тут же, в бюро». Кстати, в этом объявлении иркутский полицмейстер Баранов обнаружил… аргумент для повышения жалования надзирателям и городовым. И, вдохновившись, отправился на заседание городской думы. А дело в том, что вопрос о надбавке младшим полицейским чинам переносили из повестки в повестку – как ничем не оправданный. Единственным, кто поддерживал г-на Баранова, был гласный-судья Херимон Фёдорович Колоколов: — Если с этой прибавкой состав полицейских чинов улучшится, то отчего бы и не прибавить? В самом деле, господа: нельзя же за 17 рублей жалования отыскать на должность городового порядочное лицо! А вот за 30 рублей уже можно требовать некоторых нравственных качеств. В сегодняшнем же заседании Колоколова поддержал и директор промышленного училища Викентий Иосифович Тышко: — Существующее на сегодня вознаграждение мизерно; на него младшему полицейскому чину и прожить-то нельзя! – Не случайно ведь в пору войны с Японией, когда всё вздорожало, мы остались без городовых. И если б не помощь из России, даже страшно представить, чем бы всё это кончилось. В прошлом году, когда в качестве опыта увеличили жалование городовым, положение сразу же изменилось: ста-

Иркутские истории

ло меньше грабежей, резко выросла раскрываемость преступлений… Не так ли, Николай Адрианович? – он оглянулся на полицмейстера. И очень кстати вспомнил о геройски погибшем городовом Подворчане. Баранов с места вставил несколько фраз о смерти на посту, и гласные растрогались. А городской голова, не теряя времени, объявил начало голосования. Вечером полицмейстер собрал всех приставов и, кратко сообщив о победе, насупился: — Ну, теперь-то с городовых будет спрос по полной, и даже сверх того! Готовьтесь! Надобно, чтобы каждый из обывателей чувствовал себя защищённым. В том числе и от преждевременной смерти.

Глава 14

Дом трудолюбия До извозчичьей биржи идти и идти, зато лавка Пантовичей рядом, и каждое утро отсюда в центр уходит коляска за свежим товаром, а в коляске приказчик Михаил, двоюродный брат Юленьки Побожиной. Конечно, он важничает немного, велит «в глаза не кидаться, а подождать за углом», но зато потом смеётся всю дорогу. И сегодня, едва только отъехали, улыбнулся: — Опять за лентами собралась, модница? – а ведь знал прекрасно, что Юленька, выпускница фельдшерской школы, ищет места, и сам советовал вчера подавать во все газеты объявления. – Мы с тобой вот что: сначала заедем на Мелочной, минут на сорок; тебе всё одно дожидаться: в редакциях ведь присутственные часы начинаются позже, чем на базарах. Заодно и коляску покараулишь!

Иркутские истории

а это был обещан сметанный калач, И Юленька целых десять минут строго поглядывала по сторонам. Потом её вниманием завладели женщины, искательницы подённой работы. Они мирно перебрасывались смешками, но едва замечали нанимателя, начинали кричать, перебивая друг друга: «Горничная-кухарка одной прислугой!», «Шить, стирать, смотреть за ребятами – всё могу!». Уходили заказчики – и конкурентки с готовностью собирались опять: «Ну так вот, он тогда мне и говорит…» — А кто за коляской смотреть обещал?! – раздался притворно грозный голос Миши. Проследив за взглядом сестры, он добавил совсем уже другим тоном. – Вот такая у нас в Иркутске «биржа труда». Даже и теплушки здесь отродясь не бывало, а в других, благоустроенных городах, говорят, имеются. Переехали на Хлебный базар, и здесь Юленька тоже обнаружила подпиравших забор рабочих-подёнщиков. Их было десятка четыре, не меньше, и все смотрели на сухопарого бородача, уверявшего, будто на постройке Амурской железной дороги не хватает рабочих и потому подрядчики за ценой не стоят. Кто-то возражал, что «Благовещенск переполнен уже, и тамошний губернатор даже телеграфирует всюду, чтоб держали народ». Вспомнили и про вербовку русских на строительство мексиканских железных дорог: — Там, слышь, наши-то по двенадцать рубликов в день заколачивают! – мечтательно закатил глаза парень с нечёсаной головой. – Одно плохо: контракт с этой самой Мексикой можно только в Харбине подписать. — Да читали мы ихние-то контракты, – усмехнулся пожилой сухощавый брюнет, – ещё как читали-то! Рубль пятьдесят не угодно ли за полный рабочий день? Конечно, при бесплатном бараке, бане и враче. Но самый малый срок найма три года, и если вдруг тебе занеможется, такие штрафные вычеты сделают, что ай да ну! Несколько в отдалении от всех держались побельщики. На их лицах было общее выражение неприступности, го-

Иркутские истории

товность уйти ни с чем, но не уступить и четверти копейки. Обыватели в недоумении отходили от них, а вслед ещё долго неслось: — Теперь и прислуга не нанимается меньше 15 рубликов в месяц, даже если крадёт почём зря! — Чернорабочий стоит в день рубль тридцать, опытный же побельщик меньше трёх рублей не берёт! И мы ведь не лыком шитые, господа! Пока местные безработные митинговали, приезжие из голодающих губерний нанимались за треть цены. И китайцы тоже дёшево подряжались на колку дров, чистку сапог, набивку папирос; они же не стеснялись и милостыню просить – усаживались на перекрёстках со страдальческим выражением на лице. А на конторских дверях всё чаще вывешивались короткие объявления: «Свободных мест нет, просьба не затруднять подачей прошений». — Теперь многие и вовсе бесплатно работают, ожидая вакансий. Или же предлагают вознаграждение за посредничество, – посетовал типографский наборщик, пробежав Юленькино объявление. – Впрочем, вам, фельдшерицам, недавно послабление вышло: можете на равных с мужчинами проходить испытания на материалиста. То есть, на должность продавца аптечных материалов, – уточнил он, заметив, что барышня вопросительно вскинула бровки. По соседству с типографией располагалась аптека Жарникова, но, потоптавшись у витрин, Юленька так и не решилась с кем-либо заговорить. Ещё больше смущала её красивейшая в Иркутске аптека Писаревского, и если она всё-таки заглянула туда, то лишь потому, что Миша дал ей маленькое поручение. Нужное лекарство Юленька назвала, естественно, по латыни; провизор с интересом посмотрел на неё, подумал и хорошенечко расспросил, где училась и как, работает ли и чем хотела б заняться. Оставшись вполне доволен, он подумал ещё и торжественно сообщил, что аптека Писаревского нуждается в материалисте!

Иркутские истории

Господину Писаревскому Юлия тоже понравилась; правда, ей пришлось поволноваться, ожидая, когда Моисей Григорьевич возвратится с городской комиссии по нормированию труда. Заседание было бурным: городская управа отчего-то не пригласила в комиссию ни трактирщиков, ни бакалейщиков, ни рестораторов, и это всех решительно возмутило. — Как же мы, не зная условий труда в этих заведениях, будем вырабатывать для них нормы? – изумлялся владелец кофейни-кондитерской Камов. – Я абсолютно убеждён, что состав комиссии необходимо расширить! А когда это произойдёт, первым делом предлагаю решить вопрос с выходными днями. Ведь давно уж замечено, что у нас в России невероятное количество праздников, едва ли не на треть календарного года. Естественно, это губительно сказывается на нашей промышленности и торговле. Предлагаю выйти из этого ненормального положения сокращением праздников! Аптекарь Писаревский подписался бы под каждым словом Камова, но после 1905 года развелось так много господ, озабоченных отдыхом рабочих и служащих... В местных газетах то и дело мелькает: «Как сообщают нам, постановление о нормировании труда нарушается в следующих частных заведениях…» А это «нормирование» приводит к тому, что побриться, постричься становится настоящей проблемой. Недавно, подъехав к парикмахерской, Писаревский увидел замок на двери, а рядом с ним объявление: «В будние дни с 1 мая по 1 сентября мы открыты лишь с 8 до 12 часов дня. Этот порядок определён ноябрьским, 1905 года, постановлением Иркутской городской думы. Праздниками считаются…» Были, правда, и добрые новости с рынка труда: местное отделение Русского собрания организовало швейное, сапожное, сундучное производство, распилку старых плотов на дрова; открыло небольшой кирпичный завод и бюро по найму прислуги, арендовало три участка земли под огороды для безработных. Кроме того, Русское собрание аккумулировало капитал в 38 тыс. руб., соединив отчисления

Иркутские истории

на трудоустройство ссыльнокаторжных и пожертвования, собранные иркутским губернатором Иваном Петровичем Моллериусом. Не остался в стороне и генерал-губернатор Андрей Николаевич Селиванов, вошедший в попечительство об иркутском Доме трудолюбия. А примеру начальника края было принято следовать неукоснительно, и вскоре Общество приказчиков принялось за устройство благотворительного спектакля в пользу Дома трудолюбия. Фельетонист оппозиционной газеты неожиданно для себя умилился и хотел было тиснуть два-три добрых слова. Но передумал: «Не сглазить бы!»

Глава 15

Честь, слава и 100 тысяч франков в придачу! Гуляние по случаю открытия сезона на циклодроме удалось: общество велосипедистов продемонстрировало гостеприимство и вкус. Но в привычном радушии ощущался всё же некий налёт таинственности.

дело-то в том, что в январе иркутские подписчики парижской «Le Matin» обнаружили одно интригующее объявление: «Найдётся ли кто-нибудь, способный проехать на автомобиле от Парижа до Пекина этим летом? Маршрут длиной в 16 тысяч километров, награда победителю – 100 000 франков!!!» В несколько недель составился список из 25 гонщиков, но ближе к старту остались лишь пять экипажей – три французских, один голландский и два итальянских. Все они погрузились на корабль и поплыли к Шанхаю.

Иркутские истории

Едва лишь телеграмма об этом дошла до Иркутска, правление Общества велосипедистов (они же и владельцы авто) собралось у командора Яковлева в его оружейном магазине. Правление Общества составляли исключительно господа коммерсанты, но никто и мысли не допускал отъехать куда-нибудь по делам и пропустить такой марафон. — Вы слышали: кроме корреспондента «Le Matin» едет издатель миланского «Secolo», – с порога поделился новостью предприниматель Виноградов. – Ещё собирается какой-то известный литератор, но и ему не затмить главного гонщика, принца Сципиона Боргезе. Как самый богатый итальянец он, конечно, может позволить себе такую экстравагантность: 16 тысяч километров по ущельям, пескам и ухабам, да ещё и в компании с супругой. — Она будет подталкивать принца к победе, а то у участников, пишут, скучная договорённость держаться вместе и никому решительно не вырываться вперёд, – вставил Мордухович. — А вы и вправду считаете, что «Itala» с 28 лошадиными силами поплетётся рядом с «Конталь», у которой их только шесть? – улыбнулся Николай Васильевич Яковлев. – И голландскому «Spiker», и французскому «De Dion Bouton» не угнаться за головным экипажем. Реально соревноваться с ним может только «Fiat», но я не думаю, чтобы граф де Гроппель бросил вызов принцу Боргезе. Впрочем, всё это праздные разговоры, господа, а ведь нам с вами предстоят немалые хлопоты, если не хотим дурной славы. — На пробег отпущено 60 дней, а финиш намечен на 10 августа – стало быть, в Иркутске гонщики будут к концу июня, – пустился в расчёты Мордухович. – Да, никак не ранее, если принять во внимание пески пустыни Гоби. — С поправкой на пустыню они и стартуют, я думаю, раньше срока! – вклинился Рубанович. — Значит, нам нужно быть в «боевой готовности» уже с пятнадцатого числа, – подытожил Яковлев. Между тем участников автопробега подстерегла непредвиденная опасность: около Мысовой под авто итальянского прин-

Иркутские истории

ца подломился ветхий мост, и экипаж, натурально, повис на высоте в четыре аршина. И не миновать бы несчастья, если бы не сопровождение из местных железнодорожников. Впрочем, сопровождавшие не расставались с гонщиками на всём пути: китайскую конницу сменили казаки, а казаков – железнодорожники. И всё же до самого Иркутска итальянцы не могли оправиться от пережитого у Мысовой. В город «Itala» вошла в начале десятого вечера, но и ликование публики не прибавило принцу Боргезе сил. Николай Васильевич Яковлев понимающе улыбнулся и быстро препроводил путешественников к дому Семёна Николаевича Родионова. В том, что это – лучшее место в городе, да к тому же устроенное на европейский манер, и не сомневался никто. Особенно впечатлила приезжих коллекция бабочек. Ранее трёх часов пополудни следующего дня итальянцев решили не беспокоить, но уж в три-то часа явился весь цвет местного общества, и хроникёр засвидетельствовал: «Во дворе дома Родионова с принца снята фотография, а вечером на циклодроме устроено радушное чествование гостей». Ошеломлённый обилием яств и пышностью тостов, Боргезе наконец-то расслабился, но утром следующего дня командор Яковлев осторожно вернул его к трудностям предстоящего пути: — В сухую погоду по Московскому тракту ещё можно двигаться обыкновенным манером, но после дождей грунт настолько вязкий, что советую надевать на колёса цепи. Средство очень хорошее; правда, при этом изрядно подтачиваются деревянные ободья и спицы. Да, и ещё: от дождя они разбухают, а, высохнув, начинают болтаться. Так что велите почаще поливать их водой. Принц смотрел озабоченно, впрочем, благодарил и за советы, и за быстро отремонтированное авто. После его отъезда прошло целых 12 дней, прежде чем появился следующий, голландский экипаж (в дороге он сломался и на неделю выбыл из гонки). Ещё неделю спустя на горизонте показались французы. К прибытию этих гостей горожане отнеслись куда менее трепетно, и гонщики, немного поспав и отобедав в «Гранд-Отеле», торопливо уехали.

Иркутские истории

Узнавая о продолжении марафона из газет, Николай Васильевич Яковлев всё чаще усмехался. — Что-то не так? – спрашивала его дочь Инна. — Нет. Просто размышляю, как старательно все мы, включая и китайскую конницу, поработали на европейских производителей: продажи их моторов теперь пойдут вверх!

В июле 1899 г. иркутский купец и велосипедист Н.В. Яков-

лев привёз из Франции автомобиль, работающий на бензине и способный развивать скорость 15 вёрст в час. «Лошади относятся к автомобилю совсем равнодушно»,– отметила газета «Восточное обозрение». Как первый владелец авто Яковлев возглавил и возникшее впоследствии Общество автомобилистов. В 1901 г. на ул. Ивановской принимал заказы на поставку локомобилей представитель акционерного общества Мальцевских заводов Николай Петрович Поляков. В 1904 г. на Большой, в доме Милевского, иркутское представительство Торгового дома Розенталя выставило локомобиль мощностью в 20 л.с., произведённый известной английской фирмой. Весной 1906 г. Н.В. Яковлев начал торговлю автомобилями. Газеты писали, что обыватели воспринимают «езду на моторе» как забаву, причём исключительно летнюю. Потому что попытки использовать автомобили зимой нередко приводили к конфузам: «9 февраля нынешнего, 1907 года, – сообщали «Иркутские губернские ведомости», – около 3-й полицейской части собралась толпа посмотреть на диковинку. Это был мотор, принадлежащий местному купцу Р. Когда тот ехал по улице Г. Кутайсова, замёрзли автомобильные трубки – их пришлось согревать общими усилиями публики». Тем не менее, число авто увеличивалось, и в 1907 году газеты известили: в управе владельцам велосипедов, моторов и мотоциклов выдаются номерные знаки. За каждый взимается по 20 копеек, а правила езды в городской черте, разработанные местной думой, вы-

Иркутские истории

даются бесплатно. В том же году один из иркутских предпринимателей заявил, что свяжет моторами кайские и рабочедомские дачи. И с этой целью доставил в Иркутск шесть новых автомобилей. В 1910 г. в Иркутске зарегистрированы 10 авто. В 1911 г. в конторе Гренберга на 6-й Солдатской предлагались «последние новости в области автотехники – трёхколёсные, двухи четырёхместные феномобили, способные развивать скорость до 60 вёрст в час и брать крутые подъёмы». В апреле 1911 г. проведён экзамен на управление автомобилем для С.Я. Метелёва, А.П. Кулакова, В.П. Кулакова, И.Н. Алексеева, С.И. Хороса и И.П. Полийчукова. Мотор для испытаний предоставил господин Рубанович. Испытуемые получили удостоверения и обратились в городскую управу с предложением установить для них отличное от извозчиков оформление номеров: белые цифры на коричневом фоне. В 1915 г. купец Иван Николаевич Алексеев, владелец мотора «Berliet», открыл на улице Пестеревской «Практические курсы шоферофф».

Глава 16

Неудавшийся опыт На Дворянской, в недавно открывшейся частной женской гимназии, заканчивался приём прошений, и родители будущих учениц толпились в приёмной до самого вечера. Но и после, почти до полуночи, продолжали постукивать молоточки. Кроме классных комнат и учительской обустраивались две квартиры для педагогов и небольшой интернат для иногородних. И сегодня, проезжая мимо, Василий Васильевич Еличев не удержался и вышел взглянуть на комнаты будущих воспитанниц. Ему было приятно, что госпожа Смориго

Иркутские истории

не забыла о девочках из окрестных сёл. Правда, она не очень надеялась, что их наберётся достаточно…

«Ч

то ж, в деревенской среде, действительно, мало сторонников «вылупления» из крестьянских девочек барышень», – мысленно соглашался Василий Васильевич. Объезжая Иркутский уезд по делам Общества взаимного кредита, он много общался с мужиками, но интереса к школьному образованию не замечал. В последнее время все разговоры вертелись исключительно вокруг дорожной повинности. Усольские крестьяне недоумевали, отчего это их обязывают выправлять участок у солеваренного завода: разве мало с них просёлочных и административных дорог? А в Тутурской волости возмущались бумагой от верхоленского исправника, предписавшего расчистку Шелашниковского тракта, давно уже закреплённого за соседнейволостью. Еличев терпеливо выслушивал, но нет-нет, да и спрашивал, почему же такие рассудительные хозяева не отдают сыновей в жердовское сельскохозяйственное училище. Отвечали мужики неохотно и как-то очень неопределённо. По замыслу же своего основателя, иркутского генерал-губернатора Александра Дмитриевича Горемыкина, это учебное заведение должно было обеспечить деревни целой армией просвещённых работников. И потому ежедневное погружение в сельскохозяйственные науки чередовалось здесь с ежедневной же практикой в подсобном хозяйстве. На училищной пасеке 24 пчелиных семьи должны были ежегодно давать около 4 пудов мёда и не менее 25 фунтов воска. А на учебной свиноферме разводились и потом продавались окрестным жителям поросята йоркширских кровей. Внимания требовали и 17 коров, обеспечивающих работу новенькой маслобойни. В 1904 году министерство земледелия закупило для училища десять голов самых лучших пород, но вслед за тем железную дорогу перевели на военное положение, и перспективных коров так и не довезли до Жердовки. Но всё-таки масло, получаемое на учебной ферме, считалось самым сладким в округе.

Иркутские истории

Площадь опытной пашни колебалась от года к году, но ещё не было случая, чтобы распахивалось менее 100 десятин. И в самые холодные годы озимая рожь не пропала ни разу, расширялись посевы крупнозернового шведского овса, курляндского ячменя. Конечно, училищные луга ещё требовали орошения и удобрения, но огороды приносили уже стабильный доход (в прошлом, 1906 году он составил 1300 руб.). Особенно удавалась капуста, огромные головы которой изумляли всех окрестных жителей. Но при всём том из 25 человек, окончивших курс, ни один выпускник не пожелал заняться сельским хозяйством: 12 определились учителями, двое изучали горное дело, трое стали конторскими служащими на железной дороге, один пожелал быть приказчиком, а шестеро вообще не выбрали определённых занятий. В бытность свою директором училища Еличев несколько раз проводил опросы, в том числе и анонимные, но ни разу ни один мальчик не попытался даже изобразить, что хочет работать в деревне. То есть, поступая сюда, крестьянские дети хотели просто «выйти в люди». Имея давнюю привычку к исследованиям, Еличев и в директорском кресле пытался всегда докапываться до причин. Он самым подробным образом изучил огромную переписку об училище, которую вёл Александр Дмитриевич Горемыкин. И увидел: генерал-губернатор опасался, что «чугунка» отберёт заработок у мужиков, промышлявших извозом. И искал способы приобщения их к хозяйству. Жердовское училище и замышлялось им как механизм привязки к земле. За всеми планами стояли тщательные расчёты и, конечно, трудно было предположить, что десять лет спустя детище губернатора превратится в неработающий и при этом весьма дорогой проект. Ведь одних только земских сборов на содержание училища отпускалось 16900 руб. ежегодно, а были ещё и солидные суммы от Департамента земледелия! За время своей работы в сельскохозяйственном училище Еличев собрал немалый архив и нередко обращался к нему. А нынешнею весной перечитал многочисленные наброски,

Иркутские истории

выстроил в серию статей и отнёс их в «Иркутские губернские ведомости». Конечно, можно было предполагать, что публикации вызовут недовольство нынешнего руководства училища, но всё же Василий Васильевич огорчился, поняв, что в его попытках разобраться в провале хорошего начинания увидели «просто злой умысел». «Эх, поговорить бы с самим Александром Дмитриевичем! Уж он-то бы понял всё и помог!» – но, увы, Горемыкин скончался ещё три года назад. Кажется, последним из иркутян его видел нынешний губернатор Моллериус. Встретились они в Петербурге на вокзале, куда Александр Дмитриевич привёз всю денежную наличность – на тёплую одежду иркутским фронтовикам. Недавно, будучи по делам в Петербурге, Еличев высвободил день и разыскал могилу Горемыкина. Это успокоило его, и весь обратный путь до Иркутска он чувствовал необыкновенный подъём. В одном вагоне с ним ехали коммивояжёры из Варшавы, Лодзи и других привислянских мест. Они надеялись составить серьёзную конкуренцию местным коммерсантам, правда, уверенности поубавилось, когда поезд наполнили нижегородцы, везущие дешёвые косы и серпы, ножницы и ножи, замки и миниатюрные маслобойни. Эти коммивояжёры направлялись в Монголию, чтобы купить там дешёвую кожу и шерсть, а по дороге надеялись распродать собственные товары. При подъезде к Иркутску они стали выспрашивать, стоит ли делать здесь остановку или лучше проехать дальше. Василий Васильевич чуть замешкался с ответом, зато его попутчик отвечал не задумавшись: — И не сомневайтесь, господа! Иркутск – хоть и губернский центр, но окраины у него самые деревенские, со свиньями и коровами. Представьте, в городе несколько табунов скота… Василий Васильевич поморщился и перевёл разговор на недавно прочитанную статью господина Ефимова об Обществе поощрения земледелия и борьбы с уходом крестьян из французской деревни. И ловко вставил между прочим: — Тут кстати вспомнить и о недавней мере по развитию

Иркутские истории

сельского хозяйства Восточной Сибири: педагогам, пожелавшим в пору каникул заняться огородничеством или полеводством, обещаны сторублёвые премии. А также и дополнительные выплаты за приобщение к этой работе крестьянских детей. И что замечательно, господа: оценивать работу педагогов командируется специальный агроном министерства сельского хозяйства! Концовка вышла довольно напыщенной, и Василий Васильевич смутился. К счастью, поезд уже прибыл в Иркутск, и разговор естественным образом прекратился. Располагаясь в экипаже, Еличев почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. А отправляясь, услышал: — Говорю тебе, это – Еличев! Да, тот, который вывел новую яблоню-полукультурку! Она так и называется – «Еличёвка». «Это – слава», – с привычной самоиронией подумал Василий Васильевич. Но было всё равно приятно.

Глава 17

У бывших людей За время службы в Сибири статский советник Франио очень полюбил лето. С середины мая старательно вбирал он в себя солнечное тепло, а в начале декабря отправлялся в отпуск и самые суровые морозы переживал на курортах. Он и квартиру снимал рядом со службой, во втором этаже деревянного дома на углу Шелашниковской и Преображенской. Оба его окна выходили во двор с сиреневою аллейкой, прогуливаясь по которой, Франио обдумывал шахматные композиции и письма родственникам. Была там и небольшая скамья с удобной спинкой, изготовленная по собственному рисунку господина статского советника. Он редко садился на неё, но смотрел с неизменным удовольствием.

Иркутские истории

егодня (а день начинался особенный, самый длинный в году) привычный распорядок нарушило лёгкое постукивание в стену. Франио показалось, что звук шёл с хозяйской половины, и он, открыв дверь, прислушался, а затем прошёл до конца коридора. Но не заметил никакого движения и не услышал ни шороха. Казалось, дом досматривал сны и пока что не хотел просыпаться. Вернувшись, чиновник стал одеваться для прогулки и с изумлением обнаружил, что на полке нет часов и портсигара. Франио выглянул в окно: в садике было пусто, только дальний куст сирени чуть качнул ветками. А минутою раньше здесь пробежал Адриан, подросток лет одиннадцати, ловкий, как обезьянка. За углом его поджидал «дядька», и, молча переглянувшись, они проскочили дворами на соседнюю улицу. Страх ещё колотился у мальчишки в груди, но разрасталось уже и чувство приятного освобождения: трофеи были так хороши, что не надо уже сегодня становиться у банка и рассказывать, заливаясь слезами, про «последние деньги на лекарство», будто бы оброненные по дороге. Случалось, кто-нибудь из приезжих, ещё незнакомый с местными попрошайками, делился какой-нибудь мелочью, но чаще отводили к городовому. Правда, «дядька» всегда выручал, да и поесть давал потом и Адриану, и младшей его сестрёнке Таньке. Вчера он пристроил её полоть грядки в Кузнечных рядах, за ночлег и за хлеб; правда, хозяйка разглядела, что «девчонка-то малахольная, не столько наработает, сколько съест» – в общем, только на день взяла. И теперь Адриану хотелось узнать, не прогнала ли до срока. Он неслышно пробрался с огорода во двор, заглянул на веранду и на полу увидел спящих вповалку девчонок. Решил не будить, а проскочил к стоявшим неподалёку китайцам-циркачам. Те вставали рано (всех будили маленькие обезьянкиартистки) и, наскоро перекусив, отправлялись по улицам, на ходу начиная представление. Горожане выглядывали из окон, выходили во двор, прихватывая пятаки и гривенники: иркутская публика любила китайский цирк. Но ещё более ей было

Иркутские истории

жаль малолетних акробатов, представлявших «каучукового человека». Номера были так рискованны, что женщины закрывали глаза и кричали старшему из китайцев: — Лишний пятак дадим, только не мучай ребятишек! Тот усмехался довольно, но никого не щадил. И всё-таки Адриан согласился б уехать с циркачами: всё лучше, чем рабство у «дядьки» Останчикова. Четыре года назад, в 1903-м, Вера и Афанасий Жилины (родители Адриана) переселились из-под Красноярска в Слюдянку, сняли небольшую квартирку, огородик развели. А через полгода разразилась японская гроза, и Афанасий погиб где-то под Порт-Артуром. Товарищи, которые это видели, поумирали в госпиталях; самого же Жилина не опознали среди погибших. Так и вышло, что Вера – вдова и не вдова, солдатка и не солдатка. Прошлым летом решилась она ехать в Иркутск хлопотать о пенсии и ребятишек взяла, «чтоб поглядели да пожалели хоть». Но, видно, не в те двери попала, потому что ничего не добилась, а только растерялась вконец да в одночасье и умерла у случайных знакомых в иркутском предместье Порт-Артур. Тут-то и подобрал ребятишек «дядька» – известный в округе «бывший человек» Васька Останчиков. Во всём предместье, кажется, не было дома или лавчонки, где бы тайно не торговали водкой и пивом. И везде толкались «бывшие люди», затевавшие драки и разбирательства. Останчиков средь бела дня «экспроприировал» корову у торговца Маркевича, когда же тот возмутился, выхватил нож из-за голенища, и разом побледневший старик свалился ему под ноги. В ту же ночь ребятишки сбежали на остров Любашка – в надежде, что «дядька» их не найдёт! Нынешним летом на этом острове расположился цыганский табор. Бойкие гадалки продавали в огромных количествах «талисманы» – завязанные в уголочки платков комочки хлеба, смешанные с сахаром и землёй. Через девять дней каждому купившему обещался «полный рассвет жизни». Даже восьмилетняя Танька понимала, что это обман, но взрослые отчего-то верили и с готовностью выворачивали карманы.

Иркутские истории

Два дня Жилины пробыли свободными островитянами, а на третий объявился Останчиков. Он удивился, завидев их, но, казалось, не рассердился; его сейчас занимало другое: в кустах, среди чьих-то пожитков, обнаружил он жёлтый американский топор и теперь прибрасывал, как бы его вывезти незаметно. «Племяшей» он на другое же утро выставил перед банком. Сам же день провёл на Старой Сенной, и редкому из торговцев удавалось ускользнуть от него, не откупившись. Двое новеньких оказали было сопротивление, но их избили, а базарного старосту перепугали так, что прибывший полицейский наряд еле вытащил его из-под лавки. На Останчикова при этом никто из пострадавших не показал, и вечером он спокойно делил добычу на Иерусалимском кладбище. Здесь же и «отмечали» потом, расположившись у подножия большого памятника. А трепака отбивали на главной аллее, яростно выкрикивая: «Эх, Сашки, канашки мои!» Адриан и Таня уснули вместе со всеми – в траве перед заброшенными могилами, но рано утром явился помощник пристава 1-й полицейской части и всю компанию арестовал. А через несколько дней Останчикова судили за нищенство и приговорили к двум неделям тюремного заключения. А Таня и Адриан вернулись на городское кладбище и в дальнем его углу набросали шалашик. Прошлой осенью здесь было много берёз, но теперь торчали лишь пни, и комиссия городской управы прибыла сюда с неожиданною проверкой. Завидев важных господ, ребятишки разбежались в разные стороны, даже не сговорившись, где встретиться. Целый день Адриан крутился возле лодочников, арендовавших берег напротив Большой улицы и устроивших пристань. Желающих покататься было немало, и Адриан оказался полезным, так что его накормили ухой да ещё и дали три леденца. Один он бросил за щеку, а два других завернул в тряпочку и пошёл искать Таньку. Солнце давно село, и на Большой, где днём гуляла нарядная публика, теперь только дворники поднимали пыль, да

Иркутские истории

какой-то нищий разговаривал сам с собой, сидя у большой картонной коробки с лохмотьями. Вдруг коробка зашевелилась, лохмотья приподнялись и бессильно опустились опять. — Пей! Гостинца дам… У меня тута недалёко ишо много гостинцов есть… Адриан вгляделся и узнал в пьяной девочке Таню. Проходившая мимо дама тоже остановилась, а короткое время спустя показался городовой. На другое утро, когда сестрёнка ещё спала в полицейском участке, Адриан забрался в останчиковский тайник, отыскал серебряные часы с гравировкой, портсигар и отнёс всё к дому на углу Шелашниковской и Преображенской. С минуту поколебавшись, он бросил камешек в окошко на втором этаже. Последовала пауза, и её Адриану хватило, чтобы подняться по дереву. Удивлённый статский советник открыл окно и увидел перед собой две живые синие пуговки. — Барин, Христа ради, спасите!

Глава 18

Против течения Накануне Александр Осипович Поляков целый день пробыл на Олхинском заводе – наблюдал за упаковкой алебастра и его отправкой в Иркутск, изредка помечая в блокноте. В сущности, он был доволен: с началом строительного сезона заказов было много, и это вызывало приятное напряжение после долгой зимы, в которую застоялись не одни только мышцы, но, казалось, и мысли. Впрочем, Поляков доработал проект рельсового пути к местным каменоломням: от складов на Преображенской площади через Острожный мост на Знаменскую улицу и дальше, за город.

Иркутские истории

Александра Осиповича было несколько карьеров с прекрасным бутовым камнем, но доставка его по разбитым дорогам сильно удорожала отпускную цену. Сократить транспортные расходы могла бы прокладка рельсового пути. Причём без всяких трат из городского кармана: достаточно было сброситься поставщикам строительных материалов (для их же собственной выгоды). Но предварительные переговоры показали, что вкладываться в будущее никто не хотел. — Сегодня мы здесь, а завтра – в Омске уже, а послезавтра, глядишь, и в столице, — нехотя пояснил Полякову один начинающий предприниматель, носивший прозвище «Кирпича просит». – Главное – капитал сколотить, а нынешним летом для этого атмосфера благоприятная – цены-то поднимаются и поднимаются! Зачем же вы, уважаемый, норовите против течения плыть? Подумав, Александр Осипович решился принять все расходы на себя. Но в таком городе как Иркутск это ещё не гарантировало поддержку местного самоуправления, поэтому Поляков изначально отрезал гласным путь к отступлению. То есть во вступительной части к проекту заявил однозначно, что отказывается от всякой монополии на рельсовую дорогу, да и за пользование землёй предлагает плату выше обычной – по 10 коп. за сажень. Естественно, обоснован был и маршрут, учтена загруженность моста через Ушаковку, рассчитано количество необходимых вагонеток и лошадей. Однако во время думского заседания на лицах у гласных читались лишь недовольство и подозрительность. — А не обязать ли нам господина концессионера построить новый мост через Ушаковку? – вопрошал член управы Турицын. — А не спешим ли мы объявлять Полякова концессионером? – язвительно замечал гласный Тышко. – Мы ведь не постановили ещё поручить ему этот проект! Скажу больше: может статься, город сам возьмётся за разработку и сделает её куда более ясной и определённой!

Иркутские истории

— Коротко говоря, хоть Поляков и не груша, а потрясти его надобно, – негромко подытожил чей-то голос в задних рядах. Александр Осипович нервно усмехнулся, встал и обвёл собрание тем редким взглядом, о котором его приказчики говорили: «Лучше б ударил, чем так глядеть». Присяжный поверенный Раевский, всегда отличавшийся здравомыслием, поспешил вмешаться: — Господа, ни для кого не секрет, что у города совершенно нет средств на рельсовый путь, а дело-то нужное, обещающее не только удешевление строительных материалов, но и обустройство дороги в Ремесленной слободе. Сейчас она, как известно, в ужасающем состоянии. Вспомните, как недавно пожарный обоз застрял там и вынужден был вернуться обратно. Николай Иванович Раевский жил в Иркутске без малого тридцать лет и тем уже вызывал доверие здешней публики. А его природное красноречие, со временем ещё больше развившееся, позволяло выигрывать и провальные для стороннего взгляда процессы. Но то, что удавалось в судах, вязло в думском болоте, а если и получало неожиданное движение, то застревало в бумажных лабиринтах управы. После выступления Раевского проект рельсового пути передали в комиссию по угодьям, и Александру Осиповичу оставалось лишь ежедневно наведываться в городскую управу. Но решительно никаких сведений добиться не удавалось. — Не сдавайтесь! Тут только измором и можно взять! — поддерживал Полякова такой же ходок по инстанциям — командир 3-го сапёрного батальона, расквартированного по дороге в Лисиху. Войска здесь стояли и прежде, но в последние годы овраг, разделявший Гороховую улицу, так раздался, что сделал её решительно непроезжей. Комбат решил собственными силами перебросить мост, но нужен был строительный материал и разрешение на работы. Заполучить же то и другое можно было лишь ценой ежедневных приступов и атак.

Иркутские истории

— Не скрою: в иные минуты я очень сожалею, что не минёр, – однажды признался он Полякову. — Но есть же ведь и положительные примеры, — попытался успокоить его Александр Осипович. – Помнится, гласный Богданов, уезжая на три года из города, предложил безвозмездно свой дом под городскую амбулаторию. Конечно, управа заподозрила в этом и тайный коммерческий интерес, и скрытые изъяны дома, но кончилось-то ведь тем, что пожертвование приняли! И даже не поскупились на благодарственную телеграмму. Натужный оптимизм Полякова отнюдь не разделял его новый знакомый, сотрудник «Сибирской зари». Он так и написал в ближайшем номере: «Прискорбно будет, если предложение командира батальона постигнет та же участь, что и проекты господина П. о прокладке рельсового пути из каменоломен и господина Х. о моторном сообщении». Пока предложения энтузиастов брали на подозрение, на Мелочном базаре беспрепятственно орудовал самозванец, выдающий себя за базарного старосту. Он хозяйски расхаживал меж рядов, строго поглядывая вокруг и без труда улаживая недоразумения. Но мало кто обратил внимание, что все конфликты разрешались им исключительно в пользу перекупщиков. Следить за всем этим было как бы и некому: члены управы, по выражению «Иркутских губернских ведомостей», «приковали себя к канцелярии». На бумаге дума замахивалась и на строительство электрической станции, и на новую скотобойню, и на расширение рынков и базаров, и на улучшение улиц и площадей. На деле же нерассмотренные вопросы переходили из заседания в заседание, и число их достигло уже трёх с половиной десятков. Здание театра на Детской площадке, отобранное у общественной организации, так и не передали никому, и один предприимчивый обыватель просто взял да прибил там самодельную вывеску «Принимается починка сапог». Позже, вспоминая свои «рельсовые треволнения» (так ничем и не кончившиеся), Поляков старался их перебить чем-

Иркутские истории

нибудь приятным: коммерческие дела предполагали хороший настрой, а в его копилке всегда были чудесные истории. — Лет десять назад у села Уковского расчистили часть тайги (для надобностей железной дороги), – начинал он после вечернего чая, и все домашние делали вид, что никогда не слыхали об этом. – Так вот, от этой расчистки образовалась небольшая плотина, и бивший неподалёку ключ заполнил впадину длиной в версту, а шириной в половину версты. Один из крестьян обнаружил этот пруд, съездил за тридцать вёрст и привез карасей, – в этом месте Александр Осипович непременно делал эффектную паузу. – Да пять лет никому о том не рассказывал! Теперь же карасями завален весь рынок села Уковского! Некоторые тем только и занимаются, что ловят рыбу да продают! – Поляков смеялся счастливо, уже точно зная, что завтрашний день сложится хорошо.

Глава 19

С прицелом на Зеландию — Нет, это просто расточительно – платить 50 коп. за карандаш, пусть и автоматический! На 50 коп. я покупаю мясо и потом всю неделю готовлю супы. На 50 коп. нам отпускают 200 вёдер воды! – Евлампия Андреевна Пядушкина была очень раздосадована. Двенадцать лет она учитывала каждую копеечку, ведя хозяйство двух сирот – племянника и племянницы. Склонность к панике, которой страдала тётушка, усугубилась за время недавней войны и революции, и теперь по малейшему поводу она впадала в отчаяние. Хоть и понимала, что подопечные её выросли: Соня вот-вот закончит гимназию, а Георгий уже три года работает и, конечно, может позволить себе дорогой карандаш.

Иркутские истории

а его жалование Пядушкины перестроили старый дом и приняли уже первых квартирантов. По расчётам Георгия у него достанет средств на поездку в Новую Зеландию. Правда, только в один конец, но ведь на дорогу обратно выпускнику промышленного училища грех не заработать. О Новой Зеландии он впервые услышал от проживавшего по соседству Михаила Ивановича Хлыновского. В молодые годы тот много путешествовал, и со временем устные рассказы сложились в несколько циклов лекций. Публика, натурально, ломилась на них в Общественное собрание, а Георгий имел удовольствие слушать Михаила Ивановича у него в кабинете, где царствовал огромный глобус. Вагон с канцтоварами, в котором его везли, где-то на середине пути был разграблен, но перед таким великаном даже взломщики отступили. Так вот, на этом глобусе Новая Зеландия была отмечена особым флажком. Летом 1907 года Хлыновский был уже в звании генерал-майора, а Георгий занимал пока скромную должность в Горном управлении. Но он очень старался, а летом, когда присутственные часы сокращали, даже брал бумаги на дом. Хоть начальство и препятствовало тому: — Ваше рвение я, безусловно, ценю, однако же не желаю обвинений в эксплуатации, – пояснил патрон. – Вы ведь знаете, что газеты теперь только и пишут, что о «возмутительном сокращении» обеденного перерыва с двух часов до одного. Теперь все под взаимным надзором, и уж если увидят Вас вечером с бумагами, то и донесут, будто я попираю Ваше право на отдых! — Валериан Владимирович, всё хочу спросить... – не удержался Георгий. Но тут же и смутился. — Так говорите же! Что Вы вдруг замолчали? — Собственно Вас это никак не касается, но мне-то и интересно мнение стороннего человека, к тому же опытного и образованного. — Да скажите Вы прямо! — Я... я заметил, что нынешние борцы за права трудящихся апеллируют исключительно к чувствам – отсюда и революци-

Иркутские истории

онные лозунги, и общий агрессивный настрой. Между тем как источник конфликта находится совершенно в иной области – разумной организации труда. Борцы за права требуют повсеместной отмены ночных и праздничных смен, а я полагаю, что их нужно оставить, но иначе организовать. То есть, использовать гибкую систему скользящих графиков и дополнительных выплат. К взаимной, так сказать, пользе. Я уверен, немало нашлось бы охотников работать, как я, по ночам и в праздники. Патрон помолчал. Зачем-то полистал календарь и передвинул бумаги у себя на столе. А затем оглядел Георгия Пядушкина, будто видел его в первый раз. Кивнул и развёл руками: По всему видно, что Вы – здравомыслящий молодой человек. Только нынче не Ваше время, увы. У всех в головах одна только политика, – он опять помолчал. – Нет, я не ретроград, я вижу, как много в нашей жизни язв. В пошивочной мастерской Яблковской ученицы не разгибаются по 17 часов, на лесопильном заводе Лаптева рабочим то руку оторвёт, то ногу... Но в том и беда, что нынешним борцам за права работников отдельные человеческие истории неинтересны, им масштаб подавай, чтобы можно было разворачивать лозунги. — А по-моему, главное право – на труд. В прошлый понедельник на Хлебном базаре была настоящая поножёвщина изза подённой работы. Тётушка как раз закупала провизию – и едва не лишилась чувств. Георгий не стал рассказывать, что в тот же вечер было ещё одно происшествие, с ним самим: в шестом часу, когда и солнце ещё не село, свернул он к товарищу на Иерусалимскую – и оказался в крепких объятиях двух субъектов: — Дайте нам пятьдесят копеек – мы два дня не емши! — Потому как работы нет никакой. — Коли сами не дадите, то возьмём силой! Приняв рубль, оба поклонились и обещали «молиться за благодетеля». А Георгий, возвратившись домой, долго вертел в руках маленький глобус с флажком, установленным на Зеландии. Наконец, решение было принято. Оставалось сообщить о нём тётушке.

Иркутские истории

К миру страхов, средь которых пребывала Евлампия Андреевна, с недавних пор прибавился страх внезапной и беспричинной смерти в молодом возрасте. А случилось это после того, как в июле скончались цирковая велосипедистка Мария Вестер и околоточный надзиратель 1-й полицейской части Слуховской-Лимаренко. О Марии Вестер, вчера ещё ездившей по отвесной стене, Евлампии Андреевне много и с восторгом рассказывали соседи, а околоточного она знала лично и часто думала даже, что «вот достаются же кому-то такие мужчины». Супруг Евлампии Андреевны умер очень рано, а при жизни был чрезвычайно упрям и всегда, даже и в ущерб интересам, настаивал на своём. Он и с работниками их швейной мастерской перессорился, так что, даже и умирая, требовал от супруги «всех уволить незамедлительно». Она, по привычке не спорить с ним, обещала, однако после кончины Егора Егоровича просто продала мастерскую одному из закройщиков. Пядушкина не разделяла стремление мужа непременно разбогатеть, а напротив, говаривала, как хорошо бы ему определиться на службу и заработать пенсию, отраду на старости лет. В этой же мысли укрепляла она и племянника, с самого его детства, и не далее как вчера ввернула между двух блюд поучительную историю: — Вот ведь как бывает, Георгий: один состоятельный человек в своё время делал хорошие взносы в иркутское Общество приказчиков, а потом переехал то ли в Омск, то ли в Томск. А недавно, чувствуя себя немощным, попросил назначить ему ежегодное пособие, и представь: общее собрание постановило не отказать! Евлампия Андреевна приготовилась встретить отпор, но Георгий неожиданно улыбнулся: — Вы абсолютно правы, тётушка, и, как и всегда, заглядываете вперёд. Вот и я недавно прочёл о замечательной пенсионной системе в Новой Зеландии, – и он вдохновенно, как когда-то Хлыновский, нарисовал ей картину обеспеченной старости в отдалённой стране.

Иркутские истории

Тётушка умилилась, а Георгий, не теряя времени, на другое же утро предупредил патрона о возможном увольнении. Изумлённый начальник не преминул поделиться новостью за обедом у родственницы, а супруг этой родственницы оказался вхож в редакцию «Сибирской зари»… Коротко говоря, и двух дней не прошло, а в разделе «Хроника» появилось интригующее сообщение о молодом человеке, готовом при ограниченных средствах отправиться в Новую Зеландию. Эта новость обратила внимание известных персон, желавших из первых рук получить информацию о зеландской промышленности и готовых принять на себя дорожные расходы. Желающих оказалось так много, что редакция напечатала: «Ввиду поступающих вопросов об отъезде в Новую Зеландию одного иркутянина сообщаем его адрес: Савинская, 12».

Глава 20

Из жизни чемпиона Спая В жаркие дни, проводив хозяина на службу, сенбернар Спайбежал в кусты на берегу Ангары и лежал там, пока дворник не высвистывал знакомый мотив, означавший: Николай Григорьевич дома. Но чаще Спай сам возвращался к подъезду и нюхал воздух: запах свежеотутюженного сукна заставлял его быстро взбежать по лестнице. Правда, сегодня к нему примешивался одеколон «Рейнские букеты № 4711», и это значило, что пожаловал господин Чеготуев.

–В

ы не поверите, Николай Григорьевич, но вчера вечером я почти час просидел на заборе: собаки загнали! Только извозчики и вызволили, да и то один пёс напоследок хватанул за рукав! Теперь вот иск думаю предъявить, и на сумму куда большую, чем обошлись бы намордни-

Иркутские истории

ки для этих глупых шавок! Понимаю-понимаю: вы с Еленой Игнатьевной меня не одобрите – и совершенно напрасно! Большинство собачьего населения (как и населения вообще) – особи примитивные и всегда готовы вернуться в полудикое состояние. Ваш Спай – редкое исключение, даже и среди сенбернаров, но тут уж сказалось его монастырское происхождение, – он осклабился. — Мать Спая – из подмосковного питомника, – мягко уточнила хозяйка. – И кстати сказать: как сторож он, конечно, уступает местным дворовым псам. — Да, они – очень преданые служаки, – продолжил Николай Григорьевич. – Но хозяева принимают это как должное и заботятся об охранниках только пока те в силе, – У ресторана «Париж» вот уж вторые сутки валяется труп чёрной дворняги, охранявшей соседний дом, – он досадливо отвернулся к окну и весь оставшийся вечер молчал. В последние дни хозяин был вообще молчалив, и сколько Спай ни всматривался, до причины доискаться не мог. Это немного тревожило его, но, в общем, сенбернар был счастлив: все три года своей жизни он почти не знал огорчений и даже два длительные поездки перенёс довольно легко. Кроме того, иркутский климат позволял ему оставаться бодрым и вполне поддерживать мнение о великодушии сенбернаров. И наконец у него было то, что называется «длинный поводок»: хозяева предоставляли ему много свободы, не сомневаясь, что он ею не злоупотребит. То есть, не попадёт в дурную компанию, не сбежит за первым симпатичным хвостом и никого не обидит. Не далее как два дня назад, когда Спай спасался от жары в приангарских кустах, туда же забрёл белый, с жёлтыми пятнами пойнтер антрепренёра Вольского. Сразу было видно, что он сбежал, и, пожалуй, стоило поучить его, но, принюхавшись, Спай задумался и приветливо замахал хвостом. Вечером того же дня гости Николая Григорьевича (все «собачники») обсуждали объявление Вольского в «Иркутских губернских ведомостях»: «Доставившему пойнтера — вознаграждение, утаившего буду преследовать».

Иркутские истории

— Конфуз в том, что Вольский и сам преследуем. Кредиторами, — заметил присяжный поверенный Раевский. — Скоро будет не только без собаки, но и без дома, где собака жила, – закончил он неожиданным каламбуром. Этот гость в доме был впервые, и Спай мог только сказать, что недавно тот общался с дамой, у которой духи «Фру-фру». — Однако же отдадим должное этому Вольскому, – вступился за антрепренёра Николай Григорьевич, – он продолжает зарабатывать собственным ремеслом. — Вот именно! – подхватил желчного вида господин. — А то дошло уже до того, что чины прирабатывают в балагане! Конечно, он имел в виду железнодорожного агента Горева. Вот уж более месяца тот, отбыв присутственные часы, выходил на арену цирка Стрепетова, где нынешним летом соревновались борцы. На Горева делались ставки, и поклонники называли его «чиновник-атлет». — Это уж совершенно неслыханный для корпорации случай, – возмущался один из сослуживцев Николая Григорьевича. – Всякий уважающий себя чин вообще сторонится балаганных развлечений. И уж тем более он не станет посмешищем сам. Куда, собственно, смотрит начальство? О борцовских подвигах Горева почти неделю ничего не знали в управлении Забайкальской железной дороги. Затем поползли слухи, но верить в них никто не хотел. Правда, Д., метивший на должность Горева, задумался, решил всё проверить и отправился на ближайшее представление. И в тот же вечер написал докладную. Изумлённый патрон немедленно вызвал Горева, но тот и не подумал оправдываться: — Таким образом я компенсирую себе «испарившиеся» наградные за прошлый и позапрошлый год – я ведь правильно понял, что этих денег уже никому не видать? Разгневанное начальство пригрозило «атлету» увольнением, но никаких законных причин, увы, не нашло; не помогли и «протестные письма оскорблённых коллег», не имеющие юридической силы. К тому же управлению не хотелось ворошить

Иркутские истории

историю с наградными: и без того уже Петербург слал запрос за запросом о пособиях смазчикам, кондукторам и прочим служащим с низшими окладами. Пришлось признавать, что половина денег канула в бухгалтериях-канцеляриях или же осела в начальственных кабинетах. — С момента открытия Забайкальской дороги основная доля премий достаётся старшим агентам, и эти выплаты в семьвосемь раз превышают те, что перепадают низшим агентам. За работу на линии поощряются те, кто на линии никогда не бывает, – Николай Григорьевич выразительно помахал газетами. – Давайте же признаемся, господа, что младшие служащие у нас несправедливо обделены! — Да, но ведь надо же понимать разницу между Юпитером и быком! – возразил желчный гость. – Лично для меня она очевидна, и я признаю разного рода привилегии. Считаю естественным, например, что военному министру Сухомлинову для поездки по железной дороге выделяется вагон-салон. — Это бы и не страшно, размести он в этом вагоне всю свиту, так нет же, едет один, а сопровождающим отдаётся по целому отделению в вагоне первого класса. Зато следующих тем же поездом докторов размещают чуть ли не с багажом. Это как?! – возвысил голос обычно сдержанный Николай Григорьевич. – Да что там, у нас и член окружного суда Дулевич не стесняется оскорблять подчинённых (как младших по должности), и судебная палата его за это лишь немного журит. Вот в итоге и выходит, что мы, не оправившись от одной революции, провоцируем новую. Нет, наше общество не на шутку больно! Когда хозяин говорил о болезнях, Спай всегда оживлялся, ведь обычно после этого они отправлялись в ветлечебницу. Так было и неделю назад, когда он оказался в весёлой компании со щеглом, ослом и цесаркой. — С начала лета несут одну птицу, а собак и кошек, видно, по дачам развезли, – заметил ветеринар. – Но вы-то, кажется, остаётесь в городе? — Нет, скоро отбываю с женой на четыре месяца – в Петербург и далее, за границу.

Иркутские истории

— А Спай? — Дал объявление в газету. На другой день ветеринар, в самом деле, прочёл: «Передаётся на 4 месяца квартира в пять комнат, с обстановкой за 65 руб. в месяц. Тут же продаётся ручная лисица полутора лет, уже имевшая помёт и пригодная для спаривания с охотничьими собаками соответствующих пород. Желательно передать в хорошие руки, а охотнику – бесплатно. Тут же продаётся за 600 руб. сенбернар, со свидетельством, от премированного предка, получившего на выставках в России большую серебряную медаль, большой золотой жетон, приз министерства финансов и звание чемпиона». — Спая это, боюсь, не обрадует, – посетовал ветеринар, – но охотники-то на него найдутся. Конечно, избалован не в меру, но уж с этим придётся, видимо, и считаться: очень уж именит». «С животными необходимо считаться» – эта фраза была любимой в ветлечебнице. А сомневающимся напоминали историю, описанную одной из местных газет: «Сентябрьским вечером 1905 года в доме № 40 по Малой Ланинской работник Иван Петров 30 лет, будучи в нетрезвом виде, стал бить вёдрами по задам лошадей. Из которых одна ударила его в грудь, отчего он тут же и умер».

На 1 января 1909 года в Иркутской губернии числилось 13 ветеринарных врачей гражданского ведомства. Из них 6 – в Иркутске, а остальные – в Верхоленске, Киренске, Тулуне, Шимках, Черемховском, Култуке и Тайшете. Ветеринарных фельдшеров насчитывалось 12. Из них 5 уездных, 5 пунктовых и 2 городских. Ветеринарных же стражников было 14, из которых 12 находились в карантинных зонах на границе Монголии и Забайкальской области, а 2 – при скотопригонном дворе в г. Иркутске.

Иркутские истории

Глава 21

Пора вакаций В отпуск жандармский ротмистр Чепурной отъезжал на этот раз совершенно один: супруга с детьми уехала ещё три недели назад. Кстати, это и навело на мысль собрать мальчишник. За время революции у Чепурного скопились коньяки, и теперь, достав их из недр буфета, он подумал: «Да, какими ж были эти последние годы, если даже до «Шустовских» руки не дошли...»

риглашая к себе приятелей по жандармскому управлению, ротмистр сразу оговорил: «О работе ни слова!» Но после третьей рюмки вспомнили-таки о недавних протестах на концертах артиста Северского: — И вот ведь что характерно, господа: никто не может с уверенностью сказать, подписывал ли Северский этот благодарственный адрес войскам за подавление московского восстания. Всего вероятнее, что и не подписывал, просто его именем ловко воспользовались, а уж социал-демократы раздули на пустом месте пожар… — На то они и социал-демократы, – рассмеялся хозяин. – Господа, кто-нибудь читал «Сказку о большевике и меньшевике» в свежем номере «Понедельника»? Ну, так я вам зачитаю избранные места, – он дотянулся до столика с газетами. – «Приготовил палач две верёвки: подлиннее – для большевика, покороче – для меньшевика, да и повёл обоих их в лес. Всю дорогу только и было слышно: — Плеханов сказал… — Ленин написал…  — Плеханов утверждает… — Ленин отрицает… Вот стали они подходить к постоялому двору, и палач спрашивает: «А нет ли у вас, господа хорошие, по двугривен-

Иркутские истории

ному?» Получил от обоих. Стал пить чай, а буфетчик и говорит: «Крамольники-то не удерут?» — Коли были бы два большевика или два меньшевика, то ушли б непременно, а эти нипочём не столкуются, – отвечает. И точно: стоят они, миленькие, подле ворот и чуть ли не истинно русскими выражениями друг друга озадачивают: — Всё зло — от ...ых меньшевиков! — Нет, всё зло – от …ых большевиков! А палач уж и петли навешивает: подлиннее – для большевика, покороче – для меньшевика. Тут уж сообразил большевик: — А что, если нам палача повесить, а самим – того? – и ловко петельку начал крутить. Но меньшевик так и вспыхнул весь: — И не надейтесь! Я не потерплю вашей большевистской верёвки! Даже для палача. — А я не допущу вашей меньшевистской верёвки! В общем, так разъярились они, что и не заметили, как палач их обоих повесил. Правда, верёвки перепутал»… Кажется, автор предполагал, что в этом месте читатель будет смеяться, но как-то не случилось на этот раз. По кругу пошла «Смирновская», и гости стали жаловаться друг другу на супруг, на соседей, на детей, на то, что скучно стало в Иркутске после многочисленных арестов и высылок. В довершение всего Чепурной рассекретился – признался, что киевская родня уговаривает его не только выехать из Сибири, но даже и вовсе оставить жандармерию. На другое утро он припомнил всё сказанное и смутился. Ехать к товарищам и объясняться было бы слабостью, и в конце концов ротмистр рассердился на всех, а в особенности на «этот город, грязный, скучный и несчастливый». И хотел было сразу ехать на вокзал, но до отхода московского поезда оставалось ещё довольно много времени – и он отправился попрощаться со старым товарищем, начальником команды добровольного пожарного общества Аркадием Осинцом.

Иркутские истории

Аркадий был страшно милый человек, никогда не видевший в приятеле жандарма и никогда не говоривший с ним о политике. Вчера он не смог прийти на мальчишник, потому что проводил испытание штуцера – нового прибора для подачи воды. Это следовало отметить, и они отправились в Интендантский сад, который в последний месяц совершенно преобразился. У главного входа арендатор Коршунов поставил ворота в византийском стиле, расширил центральную аллею, украсил её изящными арками; прежний буфет разобрал, а вместо него отстроил новый, в соседстве с музыкальным павильоном. Беседки, скамейки, мостики – всё было свежевыкрашено, а пруды и протоки тщательно вычищены. И не в пример прошлых лет прямо от задней калитки сада устроены мостки, ведущие к новым купальням на Ушаковке. — Публика нынче к нам так и валит! – рассказывал довольный буфетчик, провожая приятелей к столику на двоих, – в последнее воскресенье аж до двух часов ночи не расходились… Чуть в отдалении закусывали ещё три господина: попечитель городского пятиклассного училища Чевелёв, попечитель ремесленно-воспитательного заведения Кузнецов и попечитель Владимирского приюта Винтовкин. Отлавливая в тарелке копеечного маслёнка, Чевелёв спрашивал Винтовкина: — Что, Владимир Иннокентьевич, небось, отдал сиротам лучшего горбунка? Это он вспомнил мартовскую ещё историю с пропажей лошади Владимирского приюта. И Винтовкин догадался: Чевелёву просто хочется навести разговор на себя. Действительно, и минуты не прошло, а тот уже с упоеньем рассказывал, как покупал для своего училища самовары, сахар, баранки, вафельные полотенца («Знатные, с петухами в кайме!»), как приплачивал дворнику за кипяток для чая. Кузнецов, внимательно слушая, кивал, но Чепурной бился бы об заклад, что за всем этим кроется чувство соб-

Иркутские истории

ственного превосходства. И когда дошла очередь до Кузнецова, когда спросили его: «А что у вас-то, в ремесленном?», он торжествующе усмехнулся, азартно поддел зазевавшийся на тарелке груздочек, вкусно съел и лишь после этого достал свежий номер «Иркутских губернских ведомостей». —Где тут, где? А вот: «Директор ремесленно-воспитательного заведения Шангин выражает глубокую благодарность попечителю Ф.Ф. Кузнецову за пароход и музыку, предоставленные им воспитанникам и служащим 28 июня». После такой кульминации наступил естественный спад, и господа коммерсанты деловито заговорили о перспективах недавно открывшегося гвоздильного завода. А после – о товариществе безработных, недавно образовавшемся и уже принимавшем заказы на малярные, обойные, мебельные работы, а также на составление смет, отчётов и переписку деловых бумаг. Контора товарищества расположилась на углу Почтамтской и Баснинской, а в некотором отдалении от неё, на скрещении Преображенской и 4-й Солдатской, аредовала угол ремесленно-трудовая артель «Взаимная польза». — По мне, так и хорошо, что объединяются: будет с кого и спросить, – подумав, высказался Винтовкин. – Да и сам кадр в этаких-то артелях надёжнее и трезвее. «И такому кадру не до революции уж»! – мысленно подхватил Чепурной, проникаясь к Винтовкину симпатией. Он даже повернулся к нему всем корпусом, а зря – говорившие разом подобрались и замолчали. Чепурной, чувствуя неловкость, сделал Аркадию знак, и они тотчас вышли. По Большой разгуливали чистильщики сапог, экипированные на американский манер. Они и ящики носили не на груди, как обычно, а за спиной, обклеив их с разных сторон объявлениями. Можно было, к примеру, узнать о ближайшем концерте госпожи Долиной. Ехать на вокзал было рано, и Чепурной вспомнил, что ему ещё следует рассчитаться с домовладельцем Бродским и закрепить за собой квартиру на всё время отпуска.

Иркутские истории

— Демидий Иосифович теперь целыми днями в садике пропадает, – подсказала прислуга. – Навыписывал за зиму три коробки цветов, да только ими теперь и занимается. И никого ведь не допускает помочь! Когда Чепурной добрался до Бродского, тот разбрызгивал последние капли из оранжевой леечки. И ротмистр поймал вдруг себя на странном – что он будет скучать по Иркутску.

Глава 22

От обороны к нападению. И обратно В редакции «Иркутских губернских ведомостей» обсуждали последнюю цеховую новость: накануне губернатор выдал разрешение на издание новой газеты – на этот раз отставному коллежскому регистратору Норину. — Статус редактора обошёлся ему в 2 рубля 45 копеек, – уточнил хроникёр и добавил. – Сумма, конечно, символическая… — Но обольщаться не стоит! – закончил фразу только что вошедший Александр Иванович Виноградов. И чуть приметно вздохнул, оглядывая приёмную.

н более пяти лет редактировал это издание, заботясь и о хронике, и о зарисовкам с натуры, так что к «казённой газете» тянулись не только чиновники, предприниматели, но и их супруги и даже барышни на выданье! Коллеги из «Сибирской жизни», правда, иронизировали, что обновлённый фасад лишь подчеркивает старую зависимость от властей. Виноградов отвечал отстранённо: «Официальные

Иркутские истории

органы у нас имеют свою роковую судьбу. Старейшие исторически, они попали в положение каких-то пасынков прессы и повсюду встречают в ней подозрительность и глухое недоброжелательство». Впрочем, это и подталкивало: Александр Иванович собрал превосходных авторов; так, передовицы у него писал образованнейший Новомбергский, в недалёком будущем приватдоцент Томского университета, а оперные спектакли обстоятельно разбирал композитор и дирижёр Горелов. Конечно, Александр Иванович задумывался и о собственном, независимом, так сказать, издании. Но тут нужен был не один только опыт собирания авторов, но и известные средства, а также способность работать в агрессивной конкурентной среде. На иркутском газетном рынке вот уже несколько лет не прекращались военные действия. К лету нынешнего, 1907 года, по всем признакам должна была наступить передышка, но тут из укрытия показался запасный полк типографских рабочих, вооружённых правдой о настоящих, а не «нарисованных» тиражах. Последовала серия взаимных разоблачений, особенно преуспела газета «Сибирь», из номера в номер повторявшая обвинения в адрес «Сибирской зари». Та держала линию обороны, повторяя как заклинание, что имеет собственных корреспондентов аж в Государственной думе и Госсовете. «Сибирь» провела разведку в столицах и громогласно заявила: в роли «собственных корреспондентов» выступает один питерский журналист, просто дублирующий свои материалы в Иркутск. «Однако ж и без этих питерских воробьёв уже не обойтись, – признавал Александр Иванович, наблюдая схватку со стороны. – Обывателям теперь вынь да выложь участников и очевидцев событий. В этой роли и подвизаются все, кто хочет. А недостаток впечатлений «восполняют» непомерным снобизмом. И всё этот съедается доверчивыми читателями, так что в редакциях уже делают ставку на таких щелкопёров. А, думаю, зря. По мне, так всё это ветром занесённые господа, а редакции держатся на скромных, незаметных сотрудниках,

Иркутские истории

как Павел Павлович Колосов, настоящий газетный домовой». «Пал Палыч», как чаще называли его, снимал каморку у вдовы-попадьи неподалёку от редакции одной частной иркутской газеты, где служил лет двенадцать, не менее, ответственным секретарём. На службу приходил он всегда очень рано, и к появлению хроникёра успевал уже вычитать полосу телеграмм. Колосов был из ссыльных народовольцев, и в Сибирь он попал уже сильно на возрасте, так что в губернском жандармском управлении решили не отправлять его в гиблый Вилюйский край, а оставили в Иркутске. Это считалось большим везением, но Павел Павлович сожалел, что лишился общения со старым другом Введенским, который следовал вместе с ним по этапу. Даже и надежда на поддержку товарищеской переписки скоро оборвалась: после Иркутска Введенского и след простыл, а на все запросы Павла Павловича начальство отвечало туманно. Колосов потерял уже и надежду, но Введенский объявился вдруг, и не когда-нибудь, а в середине октября 1905 года, на второй день всеобщей забастовки в Иркутске. И не один, а с тремя ездовыми собаками. «Не бросать же их, в самом деле, когда они дважды мне жизнь спасли», – объяснял он с обычной своей невозмутимостью. Квартирная хозяйка сначала, конечно, опешила, но скоро сообразила, что по нынешним временам лишние охранники не помешают, и дала собакам сытного корма. А обрадованный Павел Павлович стал собирать на стол. Но лишь только присели, как постучался издатель газеты: — В редакции самовар и закуски: приходите! Мы нынче вместе с типографскими дежурим: говорят, погрома не миновать! У входа в редакцию переминались оба сторожа, ставни были заперты на болты, но внутри здания всё буквально залито электричеством! В наборной, у накрытого стола, столпилось около десятка рабочих, оживлённо толковавших события последних дней. Всюду были разложены охотничьи одностволки и двустволки, а в редакции, словно в витрине охотничьего магазина, красовались винчестеры, браунинги

Иркутские истории

и коробки с патронами. Правда, сидевший подле них хроникёр имел вид совершенно безобидный и с большим удовольствием поедал закуски. В то время как сам издатель метался между редакцией и типографией, повторяя: «Если погромщики всё разнесут, я разорён, разорён! С кого потом взыщешь убытки?!» Но инстинкт собственника всё-таки отступил перед инстинктом самосохранения: вспомнив «вдруг», что «оставил супругу в тревоге», издатель отъехал домой и вскоре прислал записку: «Вынужден скрыться в одном надёжном месте». Фельетонист несколько раз перечёл это вслух, находя всё новые интонации, и под общий смех публики сам незаметно исчез. А час спустя обнаружилось, что и хроникёра нет на месте… К тому времени Введенский рассказал уже большую часть своих северных злоключений и когда он подсел наконец к огромному самовару, Павел Павлович, дотоле молчавший, неожиданно рявкнул: — Негодяи! — Это ты о ком? — Разумеется, о забастовщиках: взбудоражили, перепугали всех, сбили – изволь после этого вновь настроить газету! Прощу им только тогда, когда свободу печати добудут! – он помолчал и спокойно уже продолжил: – свобода печати нам нужна, а вот конституция пока что без надобности. Так я это теперь понимаю. Как старый народоволец Павел Павлович Колосов признавал вспыхнувшую забастовку естественной, но всё нутро его восставало против вынужденного безделья и требовало любимой работы. Введенский смотрел на его старческую фигурку с сухонькими пальцами, любовно перебиравшими старые гранки, хотел возражать и не мог. Оба молча уселись на редакционном диване. Через открытую дверь доносились весёлые песни из наборной: застольная самооборона явно понравилась типографским. На другой день Виноградов повстречал Колосова и Введенского в зале Общественного собрания. Здесь шёл непре-

100

Иркутские истории

кращающийся митинг, и сначала выкрикивали свои лозунги господа революционеры, а потом их, ушедших отдохнуть, сменили обыватели, скоро сообразившие: вот он, случай свести счёты с конкурентами и обидчиками. «Под суд! Под суд!» – кричали ораторы как заведённые, и публика откликалась: «Под суд»! Большинство собралось сюда как на зрелище, и в этой пёстрой, разноголосой толпе постепенно прорезались «тёмные элементы». Сначала они просто кричали «Пожар!», наслаждаясь производимым эффектом, но скоро так освоились, что устроили пальбу прямо перед входом в Общественное собрание. Казалось, в городе было безвластие: полиция только наблюдала, не вмешиваясь ни во что; но некоторые проницательные господа предсказывали скорый перелом, и действительно: утром следующего дня подтянутые к Иркутску войска уже патрулировали центр, никого не пуская в присутственные места. Охранка, не зная, кто именно был вожаками забастовщиков, начала арестовывать всех известных людей, но в это самое время телеграф принёс сообщение о Манифесте 17 октября. Обрадованный Введенский отбыл в Россию, оставив хозяйке квартиры собак, прекрасно зарекомендовавших себя в мятежные дни. А Павел Павлович вернулся за свою конторку в редакции. Как-то июльским полднем 1907-го Виноградов повстречал его на Большой: — Глупые мечтатели мы! – усмехнулся старик, словно бы продолжая вслух свои мысли. – Из наших юношеских протестов вылупилась настоящая революция, а от неё только вдовы да сироты. Как от японской войны… мода на всё японское. Вот, в завтрашнем номере не без восторга сообщим: «Скорым поездом проехали через Иркутск японские офицеры, среди которых вице-адмирал и несколько японских женщин-аристократок».

Иркутские истории

101

Глава 23

В поисках сюжета На Ивановской мальчишка-газетчик нарезал круги, выкрикивая: «Происшествие в Петербурге: трое рабочих лежат под обломками! Купите газету!» Ловко поворачиваясь на пятках, он заглядывал в лица, определяя, к кому и какую подобрать интонацию. Но и самые отработанные приёмы не срабатывали в этот пасмурный день: за целые полчаса разошлось только два экземпляра. — 200 человек убитых и 500 раненых в Петербурге!!! – заорал он истошно, и «Сибирская заря» пошла нарасхват.

когда вся пачка была продана, мальчишку схватила за ухо стриженая барышня: «Это где же написано про 200 убитых и 500 раненых?!» Хватка у барышни была мёртвая, но глаза-то смеялись... Газетчик обезоруживающе улыбнулся, пальцы разжались – и он немедля улепетнул. А барышня направилась по Большой, явно не имея конкретной цели и никуда не спеша. После сценки с мальчишкой на её миловидном лице снова появилось мечтательное выражение, не особенно подходящее для фельетонистки. Накануне у Елизаветы Левиной был трудный день. С утра она добросовестно перечитала местную хронику, отсмотрела ворох европейских газет, но ни за что решительно не смогла зацепиться. В редакции ей вообще очень трудно работалось: отвлекали звонки по телефону, брюзжания хроникёра, фонтанирования редактора и налёты нештатных корреспондентов. Вот и на этот раз к половине пятого на второй полосе оставалась зияющая дыра. Правда, глядя вслед уходящей Левиной, секретарь заверил редактора: — Сколько строк оставлено, столько она и напишет. В общем, заявиться завтра утром с пустыми руками было

102

Иркутские истории

решительно невозможно, и барышню охватила тоска: «Нет, не случайно дядя отговаривал от работы в газете! Дура, дура! Уж лучше отправить с посыльным записку об увольнении, чем показываться в редакции…» Это незатейливое решение показалось Лизе спасительным, и, добравшись до квартиры, она первым делом набросала прошение г-ну редактору. И уж потом составила дяде компанию за обедом. — Кризис, кризис, – по обыкновению вздыхал он, рассматривая узор на тарелке. – У нас в материальной службе не знают, как списать шесть саженей дров, отпущенных начальнику железной дороги. Когда отпускали, деньги-то постеснялись спросить – понадеялись, что как-нибудь обойдётся. А вот не обходится, не прикомандировываются проклятущие эти сажени ни к какой другой трате, хоть плачь! Сначала Лиза слушала просто из вежливости, затем словно бы зацепилась за что-то и уже не сводила с дяди цепкого взгляда. Потом молча встала из-за стола и быстро-быстро прошла в свою комнату. Рано утром она вызвонила посыльного и вручила ему пакет для «Сибирской зари»; сама же отправилась спать и появилась в гостиной только в два часа пополудни, на редкость довольная. Съела что-то и упорхнула. В редакции за конторкой секретаря никого почему-то не оказалось, но из кабинета редактора слышались громкие голоса. Лиза подошла, чуть приоткрыла дверь и услышала, как хроникёр декламирует: Как разрешить головоломку? Тут надо тонко подвести, чтобы невинность соблюсти, но и традициям не сделать ломку. Вишь, черти, видно, не смогли дрова списать на счёт убытка и в каверзу меня ввели, чтоб выскочить самим из пытки!

Иркутские истории

103

Да ладно, дело в лес не убежит и под суконцем с годик пролежит! Секретарь, указывая на хроникёра обличительным пальцем, заорал: Здесь немало он прикрыл дел и тонких, и солидных, и в могилу опустил их, для гласности завидных! В довершение всего и редактор подхватил на мотив Мефистофеля: «Здесь их гложет только мрак, здесь их гложет только мрак!» Наборщик, проскочив мимо Лизы, встал в проёме редакторского кабинета: — «Дрова» встали чика в чику, не нужно ничего сокращать. — А я вам что говорил? – секретарь обвёл всех победным взглядом. – Сколько строчек оставлено, столько она и пишет. Посмотрев гранки, Лиза успела ещё заскочить в музей Географического общества, но на этот раз лекция не заинтересовала её, и, не дождавшись перерыва, она вышла на балкон. Внизу фланировала нарядная публика: пёстрые многоголосые ленты, то расходясь, то сходясь, тянулись вдоль берега. Грустная мелодия (казалось, кто-то рыдал, а двое других меланхолически утешали его) далеко разносилась по Ангаре. Неожиданное сочетание звуков (скрипка под аккомпанемент гармоники и гитары) резало слух, но странным образом завораживало, и гуляющая вдоль берега публика невольно умолкала. Лишь когда упал последний аккорд, она загудела с новою силой. Высокий юноша в плаще заграничного кроя и модно примятой шляпе, словно бы очнувшись, увещевал свою спутницу: — Этак решительно невозможно, Верочка: вы ничего не читаете, ни о чём не думаете! Но эфирная барышня лишь кивала рассеянно, думая о чём-то другом. Её внимание привлекла нарядная, благоухающая пара с полным выводком отпрысков, разновозрастных, но чрезвычайно похожих друг на друга, будто живая матрёшка

104

Иркутские истории

открылась и вышла на прогулку! Хотелось узнать, о чём они говорят, но всех заглушал господин в котелке: — Признайте, признайте: и II Государственная Дума продемонстрировала такую же политическую недоношенность, как и первая! И в ней явно стремление увеличивать смуту и тем самым разлагать государство! Нам должно радоваться, что с роспуском обеих дум идея народного представительства не будет окончательно дискредитирована. Да-да, и не спорьте со мной, Викентий Аркадьевич! Эфирной барышне захотелось взглянуть на этого Викентия Аркадьевича, но новый людской поток, несущийся с Мыльниковской, отрезал его, образовав ещё одну пёструю ленту. С заходом солнца гуляющие постепенно рассеялись, лишь господин, приветствовавший роспуск Думы, всё вышагивал по набережной, вслушиваясь в негромкий баритон своего визави. — Не слишком ли вы пессимистичны, патрон? – мягко вопрошал тот, – ведь реальное соотношение сил таково… Что представляло собой «реальное соотношение сил», так и осталось невыясненным: грохот большого экипажа заглушил говорящего, и оба собеседника исчезли в клубах пыли. И уже в наступающей темноте на небольшую скамью перед генерал-губернаторским домом опустилась качающаяся парочка: — Эх, Нилыч, да ведь я с тобой и на погибель теперь… Теперь, когда я понимаю весь буржуазный строй… — Мил-лай, милай ты мой пролетарий, – из последних сил отвечал Нилыч, подкладывая под голову экспроприированный «котелок». Стало совсем тихо, лишь на другом берегу охали и стонали паровозы.

Иркутские истории

105

Глава 24

Некороткое замыкание Из канцелярии городской управы хорошо просматривалась площадка у входа, и старший делопроизводитель, бросив быстрый взгляд в окно, предупредил: —Иннокентий Николаевич Плотников пожаловал и, кажется, не в духах. Кто там собирал для него документы? Что значит «не успели ещё»? Он месяца четыре уже добивается, того и гляди пойдёт жаловаться городскому голове… – чиновник поморщился и с видом обречённого занял позицию у двери. Но едва лишь отворилась она, улыбнулся чрезвычайно любезно и нежно взял Плотникова под руку: «Ищем, ищем, но, видит Господь, покуда не можем найти. Просто какое-то недоразумение»!

–Н

едоразумение? – усмехнулся Иннокентий Николаевич. – А по мне так самая обыкновенная вещь, господа. – Ведь чего ни коснись, всё вы откладываете до последнего. А потом кидаетесь взапуски и проводите постановление, неладно скроенное и плохо сшитое. В конце прошлого года вдруг поднялся кто-то да чуть не в слёзы: здесь, мол, в управе, освещён только зал заседаний да вестибюль, надо срочно одобрить проект городской электрической станции! И ведь одобрили же, в тот же вечер, не запросив мнения сторонних экспертов, не проверив расчёты. Да и были ли они вообще? — Были, есть, но… затерялись. Однако мы их непременно найдём и немедленно известим Вас, Иннокентий Николаевич. Дней десять спустя Плотникову вручили-таки запрошенные документы, и они подтвердили его худшие предположения: для городской электростанции взяли систему

106

Иркутские истории

тока, уже выходящую из употребления, да и строительную площадку выбрали неудачно. Всё, всё говорило о том, что недолгое время спустя придётся снова тратить сотни тысяч рублей на переустройство. Нужно было вмешиваться, пока не поздно, и Иннокентий Николаевич решил выступить в думе с докладом. Подготовился очень тщательно, каждый аргумент выверил, сопроводил расчётами и примерами из жизни благоустроенных европейских городов. Гласные слушали чрезвычайно внимательно, но в результате-то просто передали доклад в электрическую комиссию – для сведения. Несколько дней спустя Плотников повстречал одного из членов комиссии, Стадникова, и тот язвительно переспросил: — Вы ведь сами, кажется, продавец света? — Потому и берусь выносить суждения и делать оценки. Оппонент усмехнулся, а три дня спустя в «Иркутских губернских ведомостях» появилась его ироническая заметка: «Понимая вполне нежелание г-на Плотникова видеть и даже предвидеть появление в Иркутске городской электрической станции, я всё-таки не могу понять, как с такой жалкой аргументацией можно нападать на добросовестно выполненную работу комиссии. Я далёк от того, чтобы считать её совершенной, но это в мелочах, а по в сути ни о какой переделке станции, что б там ни было впереди, не может быть и речи». Электрическая комиссия торжественно пообещала, что городская станция будет пущена не позднее 1 августа 1909 года, и местные корреспонденты пометили этот день, а два года спустя не посчитали грехом напомнить о нём читателям. Всех владельцев частных электростанций обязали к 1 августа 1909 года «очистить город от своих проводов». То есть дума решила оставить без электричества своих собственных избирателей, не пожелавших сменить поставщика энергии. А нежелание менять было, кстати сказать, объяснимо: гласные установили монопольно высокие цены и на подключе-

Иркутские истории

107

ние к линии, и на аренду счётчиков, и собственно на энергию (частным абонентам каждый киловатт-час должен был обходиться в неподъёмные 35 коп.). — А вы, собственно, что хотели-то? – удивился при новой встрече с Плотниковым член электрической комиссии Стадников. – Дума пользуется возможностью получить дополнительные доходы с населения. И покрыть таким образом превышение сметы на строительство. — А зачем превышали-то? Я ведь, помнится, предупреждал вас два года назад… — Это – наши заботы, Иннокентий Николаевич, а вот Вам нужно срочно сматывать провода. — Может, я и смотаю, а, может, и нет: вопрос-то спорный и с неплохою судебною перспективой, должен заметить. — Городской голова Исцеленнов не далее как вчера говорил, что частников заставят закрыться, и скоро! – Стадников хотел добавить ещё, что заявление было сделано на встрече с прибывшим из Петербурга Владимиром Платоновичем Сукачёвым. Но вовремя вспомнил, что гостя это совсем не порадовало. В эту встречу Иван Фёдорович Исцеленнов подробно рассказывал, как он выгодно прикупил для управы рисунок с изображением Петра I, а вот на вопросы о пуске электростанции отвечал неохотно, с гримаской, искажавшей его правильные черты. И всё-таки из встречи с Сукачёвым нынешний голова вынес ясное ощущение, что «не так однозначно всё с этими частниками». И принялся консультироваться у судейских, прокурорских, опытных присяжных поверенных. Последние отнюдь не стеснялись, и один из них даже позволил себе сентенцию: — В сущности, вся нетерпимость к частным продавцам света происходит от недостатка воображения. То есть от неспособности принять за товар такой неуловимый продукт, как электричество. Отсюда и зависть, и забвение очевидного: чем больше конкурентов на рынке, тем выгоднее это для потребителя.

108

Иркутские истории

Исцеленнов задумался и решительно переписал свой доклад на ближайшее заседание. Однако он не понравился гласным. Шастин, Можаров и Люблинский сразу высказались в том смысле, что, если решение состоялось, то нет и причин к нему возвращаться. Гласный-священник Азлецкий был более сдержан, но всё же и он не избежал искушения: «Если сейчас один частник Поляков возмущается, а Плотников и Замятин молчат, значит, наше дело правое!» И только гласный Русанов, у которого деловой интерес всегда шёл впереди, поставил несколько неудобных вопросов: — Хотелось бы выяснить, когда же именно начнётся работа городской электрической станции. Тут говорят, будто весь механизм её уж опробован, но отчего же тогда господин губернатор разрешение не подписывает? Думаю, в чём-то очень сомневается он, и, всего вероятней, отправит бумаги в Петербург, министру внутренних дел. А тогда уж и вовсе отложится на неопределённое время. Коротко говоря, трезвый взгляд на вещи показывает, что не следует нам, господа, торопиться и окончательно выдавливать частников. Не следует закрывать их электростанции, пусть они нам ещё послужат покуда. А то снимем все частные провода, а своей-то энергии и не окажется по какой-нибудь там причине. Даже если будет временный сбой, этого вполне хватит, чтобы встали все наши электроколбасные, электротипографии, не говоря уже об электрических синематографах. Нарисованная Русановым перспектива окончательно испугала городского голову Исцеленнова, и он тут же предложил «отнести электрический этот вопрос на следующее заседание, когда он станет яснее». На том и порешили пока.

Иркутские истории

109

Первые дома с электрическим освещением появились в Иркутске в бытность городским головой Владимира Платоновича Сукачёва. А в 1901 году на Большой располагался уже склад со всевозможным оборудованием для освещения, водоснабжения, канализации. И каждый, у кого были средства и известные представления о комфорте, мог достойно обустроить свой быт. На заседаниях думы время от времени предлагалось осветить город полностью, но расчёты показывали, что даже минимальная смета уходит за 200 тыс. руб., а эту сумму сочли неподъемной. В начала ХХ века самыми лучшими считались американские лампы и фонари «Бест», поставляемые агентством М.И. Блаженского. Их преимущество было в ярком свете (один фонарь заменял 1000 свечей) и быстром зажигании (15 секунд). Лампами «Бест» освещались дорогие магазины Мыльникова и Кальмеера, гостиницы в центре города и купеческие дома. Популярность «Бест» так быстро росла, что в сентябре 1901 года комиссионное агентство М.Г. Блаженского отправило в Америку большой заказ для Иркутска. Услуги по освещению предлагали и контора Р.Э. Эрихсона, и фирма «Дюфлон и Константинович», и Русское электрическое общество «Унион», и «Всеобщая компания электричества». Было в городе и ацетиленовое освещение, поставляемое агентами Н.П. Полякова. Кроме того, пользовались спросом газокалильные фонари Галкина, весьма дорогие (от 150 до 200 руб.). Но они и светили на большом расстоянии, поэтому в 1901 году городская дума приобрела сразу десять «галкинских».

110

Иркутские истории

Глава 25

«Вследствие семейных неудовольствий» По воскресеньям в мелочную лавку Казанцевой, что на Почтамтской улице, почти не заглядывали покупатели, и в это время хозяйка обыкновенно встречалась с приятельницами. Они непременно что-нибудь прикупали, каких-нибудь там платков, булавок или пуговиц; но это – для фона, главным же оставался разбор городских новостей Из которых и выцеплялась какая-нибудь женская история.

еж тем за прилавком накрывался столик, который приносил молодой человек с необыкновенно живыми глазами и ухоженными усиками. Все знали, что хозяйка с ним близка, но замуж не собирается. Казанцева уже венчалась однажды, но её супруг ещё семь лет назад сбежал с заезжей актрисой, и с той поры Лидия Афанасьевна не доверяла мужчинам. Вот и нынешний молодой человек временами казался ей слишком уж обходительным. В вину ему ставилось и внимание хорошеньких дам, в особенности г-жи Пучинской, недавно поселившейся в соседнем доме. — За всё время и на десять рублей товара не набрала, а всё только по сторонам поглядывает, вот и выглядела, должно быть, – жаловалась хозяйка, отослав молодого человека по делам. – Да и он-то: всё взглядывает на дверь, будто ждёт. Подруги, постепенно входя в азарт, тоже припоминали, что «фифа-то держится как невеста», что «недаром ведь разодета всегда в пух и прах». И неделю назад Казанцева не сдержалась, бросила вместе со сдачей: — В таких нарядах прогуливаться по Большой, а не шастать по лавкам!

Иркутские истории

111

Пучинская словно бы не услышала, но с того дня почти не появлялась в лавке, и Лидия Афанасьевна стала успокаиваться. Сегодня, угощая приятельниц, даже и обмолвилась: «Разлучница-то к нам забыла дорожку…» – и в этот самый момент Эмилия Станиславовна вдруг возникла в дверном проёме. Казанцева медленно выпрямилась и, как написали потом в «Восточной заре», «после ряда словесных оскорблений нанесла Эмилии Пучинской удар по лицу. Сорвала шляпу и разорвала вуаль». Суд состоялся по горячим следам, в июле 1909 года. Казанцева не остыла ещё и повторяла с неистовой убеждённостью, что «Пучинская отбивала молодого человека и в лавку вовсе не случайно пришла, а с целью какого-то волшебства». Судья не без сочувствия посматривал на обвиняемую, но всё же приговорил к месячному аресту. Осуждённую не отправили в тюремный замок, а все четыре недели продержали в камере при полицейской части. Грязь здесь была неимоверная, но Лидии Афанасьевне разрешили заказать из дома не только постельное бельё, но и дорожку, скатерть, салфетки. Что до обедов, то их в избытке доставлял… молодой человек. Он ни разу не помянул о прошедшем, и Лидия Афанасьевна была так растрогана, что неожиданно почувствовала себя виноватой. К этому подтолкнуло её и одно объявление, вычитанное в «Восточной заре»: некая фрау Фифи обещала двадцать пять рублей всякому, кто ей возвратит кошелёк с монограммой, подарок близкого человека. «Немцы, а вот ведь как могут любить!» — отчего-то подумала Лидия Афанасьевна и в первый же после освобождения день отправилась к гостинице «Марсель», указанной в объявлении. Войти и познакомиться с немкой она не решилась, но и без того ей стало вдруг очень хорошо, и глубоко внутри начало зарождаться неожиданное решение. Однажды в воскресенье приятельницы не нашли её за прилавком. Молодой человек предложил им чаю, но на все вопросы отвечал как-то очень сдержанно и неопределённо.

112

Иркутские истории

И ещё две недели им не удавалось узнать, что половину того странного дня Казанцева провела на Малой Блиновской, 3 у адвоката Льва Николаевича Пеховича. Он вёл разного рода дела, но рекламные объявления начинал с двух заветных слов: «специальные бракоразводные», а заканчивал: «успех гарантирован». Ещё Пехович обладал замечательным свойством в любых, даже самых пикантных ситуациях сохранять невозмутимость. Усадив Лидию Афанасьевну напротив себя, он сразу же перешёл к делу: — Будем хлопотать о разводе? Что ж, на этом фронте хорошие новости: обер-прокурор предложил Святому Синоду передачу всех бракоразводных дел гражданскому суду, что и произойдёт в самом скором времени. Но и это не всё: помимо прежних четырёх поводов к разводу добавляются ещё четыре. Вы-то какой предпочитаете? — Да изменил он мне… – покраснев, отвечала Лидия Афанасьевна. — Ага, – зацепился Пехович, – стало быть, прелюбодеяние. И тут законодатель идёт нам навстречу: раньше, если доказывалось, что супруга и сама повинна в грехе, то в иске ей, безусловно, отказывали. Теперь же одно прелюбодеяние никак не может погасить другого. Густо покраснев, лавочница отчаянно замотала головой, и Пехович задумался: — А может, подведём вашего супруга под безвестное отсутствие? Тут новый закон устанавливает сокращённые сроки, аж до двух лет. — С актрисочкой он сбежал – семь лет уже скоро будет… — Семь лет! И вы не сказали об этом с порога! Да он же ведь, миленький, весь теперь в наших руках, и мне даже не придётся шить к нему дурную болезнь или уклонение от православия. Ох, хорошо! Коротко говоря, дело тронулось, и результат его был известен заранее, требовалось лишь потерпеть. Но об этом ведь Лев Николаевич сразу предупредил и советовал даже «не рас-

Иркутские истории

113

пространяться до времени». Лидия Афанасьевна торжественно обещала и, действительно, не проговорилась ни разу. Но на лице у неё появилось такое загадочное выражение, что подруги положили непременно всё вызнать. И стали наводить разговор на щекотливые темы, цеплять нашумевшими происшествиями. А летом 1909 года всего более обсуждался конфуз с господином Фавстовым, помощником иркутского полицмейстера. Эта смешная и грустная история началась рано утром 1 мая, когда городовой Садовников почувствовал запах дёгтя, идущий от квартиры Фавстова. И обнаружил, что наружная стена дома помощника полицмейстера вымазана до самого верха. А вскоре по городу разнёсся слух, что всё организовано приставом Римским-Корсаковым, у которого с Фавстовым свои счёты. Римский-Корсаков счёл себя оскорблённым и возбудил дело, обвинив Фавстова в распространении ложных сведений. Доказать это было непросто, однако на суде появились неожиданные свидетели: полицмейстер Иркутска Бойчевский и начальник сыскного отделения Аулин. Их показания и решили исход дела: Фавстова приговорили к месячному аресту. Все перипетии судебного разбирательства подробно освещались газетными репортёрами, а стало быть, перемалывались в гостиных, на скамейках, в торговых рядах. Однако супруга Фавстова не только не пряталась от распросов, но чаще прежнего стала появляться на публике и с достоинством повторяла: «За правду можно и пострадать». — И правильно, и молодец! – не выдержала Лидия Афанасьевна. – Уж верить так верить, уж любить так любить! – и расплакалась, и открыла подругам свою тайну. Прежде взяв с них «страшную клятву» молчать.

114

Иркутские истории

28 июня 1892 г. отставной рядовой Мартын Андреев, гуляя в роще с иркутской мещанкой Прасковьей Ивановой, выстрелами из дробовика нанёс ей несколько ранений в грудь и правую руку. В содеянном сознался, объяснив, что стрелял из ревности. 22 марта 1893 г. иркутский мещанин Дементий Измайлов, поссорившись со своей возлюбленной, дочерью иркутского цехового Таисией Кремлёвой, выстрелом из револьвера ранил себя. 22 мая 1894 г. иркутская мещанка Александра Лифантьева, поссорившись с женихом Александром Тихомировым, бросилась в Ангару близ Московских ворот и утонула. 28 января 1905 г. выстрелом из револьвера в висок лишил себя жизни мещанин Николай Васильевич Смирнов. Он оставил записку, в которой причиной самоубийства назвал измену любимой женщины, но просил её не винить. 25 апреля 1907 г. на углу Большой и Мало-Блиновской улиц крестьянка Уриковской волости Евгения Марковна Силина во время ссоры, вызванной ревностью, нанесла своему сожителю Александру Петровичу Панасюк ранение складным ножом. Панасюк скончался по пути в больницу. 30 марта 1911 г. полицейский надзиратель с. Александровское Тюменцев тремя выстрелами из револьвера убил свою жену, а четвёртым застрелился сам. Причиной названа ревность: Тюменцеву было 60 лет, а его супруге – 19. 20 мая 1911 г. двумя выстрелами из револьвера ранил себя в правый бок иркутский купец Леонид Захарович Островский, имеющий по улице Графа Кутайсова квасной завод. Причина самоубийства – отвергнутая любовь.

Иркутские истории

115

Глава 26

Со второй примерки Не то чтобы Аверкиев считал себя завсегдатаем иллюзионов, но когда идёт фильма «Женщина в штанах», а за ней «История мужской шляпы», модному портному просто нельзя не взять на иголочку лучшие из фасонов. По слухам, в Иркутске каждая дамская мастерская уже сшила не одну пару юбок-штанов; правда, дальше комнат этот крик моды пока что не пошёл.

–И

не пойдёт! – уверял своих подмастерьев Аверкиев. – Ведь чтобы дама прошлась в штанах по Большой, всем надобно одеваться посовременнее. А у вас в Иркутске (Семён Порфирьевич не так давно переехал из Москвы) и женское пальто норовят покрыть грубым тёмным сукном, да ещё и подвести под него толстый слой ваты! — Так то ж для тепла, Семён Порфирьевич, – старший из подмастерьев Фомка Копылов даже шить перестал. – Да чтоб не маркое было… — Чёрный гарус для школьных фартуков – это «чтоб не маркие были»? – портной усмехнулся. Но тут звенькнул дверной колокольчик и показалась дама в новом демисезонном пальто, отделанном выхухолевыми лапками. Аверкиев бросил на подмастерьев вопросительный взгляд, и Копылов ответил ему тихой скороговоркой: — Домовладелица. Особнячок на Дворянской. Две дочери во второй гимназии. Семён Порфирьевич так и засветился улыбочками: вторая женская переходила на новую форму, а у него как раз залежалось несколько кусков превосходной шотландки, причём именно красно-зелёной, утверждённой для младших классов.

116

Иркутские истории

В Сибирь Аверкиев попал по нужде: «взять» Москву с первого захода не получилось, а возвращаться в Кострому он уже не хотел – вот родственники и посоветовали отправляться на заработки в Иркутск. «Для разгона» дали ему две больших коробки удешевлённых воротничков. Фасоны оказались чудные, сохранность отменная (хоть пролежали на складе несколько лет). Аверкиев не сомневался, что провинция всё сметёт за неделю, и главную витрину смело отдал под образцы, да ещё и собственноручно подписал: «Магда», «Ева», «Иветт», «Эдвиж», «Эдлих», «Мей». Но первые же посетительницы скривили губки: «Где они откопали такое старьё? Лет пять уж как вышло из моды!» Конфуз случился и с газетным объявлением: по дороге в Иркутск Аверкиев наслушался о монголо-китайцах, решил, что они составляют здесь большинство, и заказал рисованную рекламу исключительно в восточном стиле... Позже Семён Порфирьевич сблизился с парикмахером Хорошуновым, и тот рассказал ему, что многие состоятельные семейства в Иркутске выписывают одежду из Европы или просто приобретают её во время заграничных вояжей. Не стоит, заметил он, и обольщаться заказами на военное платье – их уже принимают в магазине Шнейдера, где к тому же большой выбор фуражек всех форм и шитых воротников. Вообще, с работой в Иркутске сложно; уж на что пошивочная Лейбовича на бойком месте, а и та ведь перебиваеттся чисткой и ремонтом одежды. Потому что многие теперь увлеклись журнальными выкройками. Да, каждый номер московских дамских изданий предлагал не менее десятка моделей, скопированных с западноевропейских образцов. Правда, сами выкройки высылались лишь годовым подписчикам, а их было не так уж и много. «Вот на этом мы и будем играть!» – взбодрился Семён Порфирьевич и заново переоформил большую оконную витрину. Вверху он написал «Лёгкий способ очаровывать всех», а внизу соорудил небольшой пьедестал и установил на него дорогой манекен в обворожительном бальном платье. Самой

Иркутские истории

117

красивой деталью в нём был широкий пояс – вот к нему-то и пришпондорил портной беленькую картонку с красивым словом «Продано!» Ещё у Аверкиева появилось обыкновение по утрам доставать большой том «Дамских мод девятнадцатого столетия» и зачитывать подмастерьям какой-нибудь из абзацев. Вот, к примеру, хоть этот: «Если бы кому-нибудь вздумалось составить полный библиографический указатель изданий по истории мод и костюмов, то все были бы поражены, до чего же этот вопрос занимал самые серьёзные и положительные умы. Люди строгих правил, учёные, даже суровые монахи посвящали время и труд исследованию этого вопроса, признавая его важным фактором в развитии общественной жизни». Или вот ещё: «Появление женских велосипедов положило конец женской стыдливости. И вся жизнедеятельность, даже мозговая и сердечная, переселилась в ноги велосипедисток, поэтому вместе со спортивными костюмами барышни и дамы приобрели мальчишеские замашки и манеры, граничащие с наглостью и бесстыдством!» Помнится, Копылов рассмеялся, когда Семён Порфирьевич это читал, и подумалось даже, что не выйдет из этого Фомки толку. Но дня через два он показал Аверкиеву очень интересный набросок «Костюма иркутской велосипедистки». — Здесь не расписаны ткани и фурнитура, – деловито заметил Семён Порфирьевич, не подав и вида, что удивлён. Но остался в мастерской на всю ночь, а рано утром с витрины посматривала уже эмансипированная особа в клетчатой брючной паре. Приманка подействовала незамедлительно, и скоро у Аверкиева кончилась вся шотландка. Хотел ещё прикупить, но этот странный Копылов настоял «сделать ставку на ткани самые лёгкие, непрактичные, но эффектные. — Но почему?! – допытывался Аверкиев. — Да кто ж его знает-то? Вроде как чувствую это я, но выразить не могу. Слово такое есть: интуиция. Слыхали? Вот,

118

Иркутские истории

видно она и нашёптывает, зараза, но не так чтобы внятно. Я... – тут зазвенел колокольчик, предупреждая появление юных леди в спортивных костюмах. Аверкиев с тоской оглянулся на пустовавшие полки с плотными тканями, чуть слышно вздохнул и выдавил полуулыбку. Но барышни и не взглянули на него – их взор устремлён был в противоположную сторону, где от порыва воздуха заколыхались бальные образцы. Фомка подлетел к ним и в два счёта соорудил из легчайшего облака некое подобие воротника. Тут уж и Семён Порфирьевич не растерялся и ловко взял позицию с тыла: — Сенсационная новость сезона: по борту жакета кладётся тонкое кружево (того же тона), а юбки ставятся на шёлковую подкладку или поддерживаются рубцом из тафты… В общем, барышни и опомниться не успели, как заказали два платья фасона «шантеклер». И, натурально, проторили дорогу другим. Копылов так и говорил потом, что «разнузданные велосипедистки принесли нам удачу». Правда, в местной прессе появилась заметка под названием «Жертва моды»: «На днях порывом ветра уронило особу в платье «шантеклер». При падении узкое платье разорвалось, и моднице пришлось взять извозчика». «Неприятно, конечно, но скандал привлечёт к «шантеклеру» внимание, – прибрасывал Аверкиев. – Выросла ведь торговля шляпными булавками после того, как какая-то барышня повредила поклоннику глаз. Да вот и я купил чёрную трость только лишь потому, что о ней очень много писали в газетах...» Впрочем, скоро Аверкиеву довелось убедиться в несомненной полезности модного приобретения. Как сообщили в «Сибирской заре», «в субботу около 8 часов вечера на проходившего по Сарайной улице господина А-ва напал неизвестный злоумышленник, вооружённый кинжалом. Но ударом трости А-в выбил оружие из руки нападавшего, после чего последний скрылся».

Иркутские истории

119

Глава 27

Нелётные качества Из Парижа супруги фон дер Ховены привезли подборку двух новых журналов, посвящённых аэронавтике, и первый французский роман о воздухоплавании «Аэрополис». Журналы, рассчитанные на читателя если не с инженерным образованием, то с техническим складом ума, сразу осели в кабинете. А вот роман занял центральное место в гостиной. Его действие уносило в будущее и было наполнено совершенно фантастическим бытом; к примеру, герои останавливались на ночлег в воздушной гостинице, а на завтрак летали в поднебесный ресторан.

–И

это будущее не так уж отдалено, – утверждала хозяйка. – В столице Франции устраиваются фестивали летательных снарядов, совершенно блестящие, собирающие массу публики. Зарождаются новые нравы, обычаи, вкусы, моды и отношения: в Париже один месье поднялся на дирижабле с беременною супругой, и на землю они возвратились уже втроём, так что все газеты с умилением писали о «крошке-воздухоплавательчике». — Даже и простая возможность сыграть в карты на высоте в 10 тысяч метров способна лишить рассудка не одну здравомыслящую голову, – с иронией отозвался полковник фон дер Ховен. – Карикатуры, над которыми все смеялись ещё двадцать лет назад, уже становятся реальностью, – он помолчал и совсем уж иным тоном продолжил. – По моему разумению, куда более важны перспективы использования аэронавтики в государственных интересах. Немецкий город Цеппелин уже к концу нынешнего, 1909 года, готов наладить аэросообщение южных окраин с центральной Пруссией. В сутки предполагается совершать по два рейса, при

120

Иркутские истории

этом машина средних размеров сможет принимать на борт двадцать пассажиров с ручным багажом и пять человек прислуги. Просчитали уже и стоимость одного билета (10 марок), и доходность каждой машины – по меньшей мере 60 тыс. марок в год. И в соседней Франции на сегодняшний день зарегистрировано 17 аэроклубов: все жаждут попадать в Англию за какие-то полчаса и без морской качки. В свободное время полковник фон дер Ховен изучал рисунки летательных аппаратов. Полковница просмотрела их лишь однажды и пришла к заключению, что «немецкий самолёт напоминает исполинскую сигару, а англо-французский похож на фургон». — Да нет же, принципиальная разница в том, что один аппарат легче воздуха и поднимается силою водорода, а другой — тяжелее воздуха и приводится в движение механическим двигателем, — объяснял ей полковник. — А который дешевле? — Конечно же, англо-французский! Каждый «Цеппелин» обходится немцам более чем в миллион марок, в то время как «Райт» укладывается в 20-25 тыс. франков (или 10 тыс. российских рублей). Один из заводов братьев Райт расположился прямо в рабочем квартале Парижа, наискосок от Булонского леса, и нынешним летом фон дер Ховены побывали в этом тесном и не самом чистом месте. Полковница не сразу и поняла, что огромный сарай в центре площадки и есть фабрика аэропланов. Но из этого «сарая» выходило по аэроплану в неделю, и это было делом рук всего лишь пяти человек! Кроме того, несколько берлинских компаний уже купили у братьев Райт лицензию на производство. — Парижские газеты пишут о хозяйственных выгодах эроинжиниринга, а немцы явно стремятся использовать его в целях военных, – отмечал фон дер Ховен. – Авиация вообще обещает переворот в способах ведения войн, поэтому накопление новой техники неизбежно приведёт к демонстрации силы. Увы, не российской.

Иркутские истории

121

На обратном пути из Парижа фон дер Ховены сделали остановку в Санкт-Петербурге, и полковник посетил выставку новейших российских достижений. Да, были здесь доморощенные Цеппелины и Райты, но их творения очень уж тяжело поднимались. Особенно курьёзным выглядел крылатый велосипед, так долго расправлявший свои «паруса», что полковник, не дождавшись, отправился с женой на вокзал. В Томске у них появился новый сосед, гласный местной думы и в недавнем прошлом заместитель городского головы. Фон дер Ховен нашёл в нём интересного собеседника, и к вечеру они добрались уже до сравнения городских бюджетов: — Доходы Иркутска, слава Богу, не уступают томским. Основные сборы у нас дают недвижимые имущества, — с удовольствием отметил полковник и заключил шутливо: — а недвижимые имущества тем и хороши, что никуда не трогаются из города. — Так-то оно так, но мы, томичи, предпочитаем подводить под бюджет более надёжное основание. — Какое же? — Производственное. У нас обширнейшее лесное хозяйство, муниципальная скотобойня даёт стабильную прибыль, равно как и городской ассенизационный обоз. Одним словом, доходы с принадлежащих городу предприятий и имуществ решительно преобладают над разного рода обывательскими сборами. В Иркутске фон дер Ховен основательно углубился в тему и огорчился: — Оба бюджета, иркутский и томский, – миллионеры, но какая же разница в их структуре! Если в Томске ценности создают, то в Иркутске их, напротив, теряют. Городские угодья у нас усиленно распродаются, и за суммы весьма незначительные; предприятия за бесценок отпускают в аренду. Надо ли удивляться, что доход с городских имуществ застопорился на 185 тысячах, в то время как в Томске шагнул уже за 340 тысяч? И доходы с наших городских предприятий

122

Иркутские истории

почти втрое меньше! Коротко говоря, Томск на взлёте, а Иркутск – на излёте и покрывает потери новыми налогами: на лошадей, экипажи, велосипеды и даже на собак! В Томске разного рода пошлины дают только восемь тысяч, а у нас перескочили уже за двенадцать! Глядя на местное самоуправление, и присяжные поверенные утратили представление о разумных границах. Иркутская судебная палата опубликовала анализ так называемых «увечных» дел за последние несколько лет, и все увидели: адвокаты охотно берутся за них, потому что удерживают в свою пользу более половины отсуженных сумм. Между тем как несчастья такого рода приходятся главным образом на бедноту. Да и сами дела относятся к очень простым, ведутся по шаблону и отнимают немного времени. В сущности, можно было б и вовсе обойтись без посредников, и только юридическая неграмотность населения вынуждает обращаться за помощью. Любопытно, что этот анализ сделал… присяжный поверенный Фатеев. Среди коллег он слыл демократом, но с редкой по нынешним временам взвешенностью позиций. Вот и теперь Иван Сергеевич ни на кого не ополчался, но вывод сделал совершенно бескомпромиссный: «Это как раз тот случай, господа, когда большой гонорар умаляет достоинство звания». «Если доклад Фатеева издан Судебной палатой, то решение по нему должно быть положительным», – предположил фон дер Ховен, но позже прочёл в газетах: «Совет не нашёл возможным санкционировать выводы автора и передал доклад общему собранию присяжных поверенных». — А уж они-то против самих себя не пойдут! – с досадой бросил полковник за ужином. Но он ошибся: фатеевские коллеги устыдились и ограничили «увечный» гонорар десятью процентами. «Что ж, порою и ошибиться приятно», – улыбнулся полковник, припоминая один забавный эпизод из экскурсии по Парижу. На фабрике аэропланов, насмотревшись на Райта-

Иркутские истории

123

старшего, супруга принялась его уверять, что это чуть ли не инопланетянин: «Есть что-то неуловимое, но явно выдающее существо из другого мира». Полковник посмеялся тогда и заметил, что «на мужской, трезвый взгляд, Райт – высокий, подтянутый и несколько суховатый в общении господин. И ничего более». Но теперь, читая аэропрессу, он раз за разом убеждался: полковница вовсе не одинока в таком представлении. И решил для себя: «Если даже и так, я совсем не против. Мир явно становится интересней!»

Глава 28

Секреты точного попадания Иркутский огородник Виник, как обычно, в восемь утра открыл овощной киоск в своём доме на Дёгтевской, 29. — Партиями не продаёте? – полюбопытствовал пожилой владелец первоклассного экипажа. — Отчего ж не продать? Но тогда уж пожалуйте в моё «поместье» на улицу Брянскую. Виник наезжал туда каждый вечер, а нередко оставался и до утра, но сегодняшнее воскресенье стало исключением: агроном взял билеты на спектакль антрепризы.

а это же воскресенье выпала и призовая стрельба членов местного общества охотников, последняя в сезоне. К ней приурочили и открытие дачи Каштак, недавно приобретённой. Владельцу парохода «Кучум» страшно хотелось попасть на Каштак, но выходные дни были самыми доходными на переправе, и он не решился оставить кассиров без присмотра. А вот господин тюремный инспектор решил непременно пострелять! Что же до городского головы Исце-

124

Иркутские истории

леннова, то он рад был случаю выбраться за город, да к тому же в компании солидных господ. Досадно только, что за субботний вечер Иван Фёдорович так и не дописал опровержение на последние публикации местной прессы. Над письмом в газету задумался и поручик Иванов. Впрочем, ненадолго: взяв извозчика, он проскочил к опытному частному поверенному и скоро имел уж готовый текст: «На основании 139 статьи «Устава о цензуре и печати» прошу поместить в ближайшем номере опровержение заметки «Дуэль», в которой сказано, что у меня, Иванова, была прострелена сорочка. На самом же деле сорочка прострелена у Зуева. И никакого судебного следствия, вопреки газетному утверждению, не начиналось». Редакции по воскресеньям не принимали, поэтому Иванов оставил письмо дежурному по типографии. Сам же с чувством исполненного долга отправился на левый берег, к товарищу. Но встретил неожиданное препятствие: к половине шестого, когда на обоих берегах собралось много публики, Ангару вдруг окутал туман, и все три парохода разом сделались невидимками. Опасаясь столкновения, капитаны принялись беспрестанно свистеть и просить помощи у Бога. На Каштаке в эту пору было очень спокойно, пули с точностью ложились в мишени, и один из лучших результатов показал тюремный инспектор Зайцев. Но, отстрелявшись, он сразу же и уехал, потому что давно уже взял за правило каждое воскресенье являться в тюремный замок с проверкой. К началу августа нынешнего, 1909 года, там содержалось 1249 заключённых, и абсолютное их большинство (1234) составляли уголовники. Особенно беспокоила Зайцева камера № 5: одна стена её была общей с тюремной церковью, а уж оттуда нетрудно было выбраться и на волю. Зайцев распорядился расселить пятерых вожаков и ещё раз проверить все вещи в камере, но сегодня по дороге на Каштак его вдруг охватила тревога... Приказал разворачиваться, но именно в это время из-за угла вывернул экипаж с городским головой Исцеленновым и гласным Жарниковым. Оба выглядели до-

Иркутские истории

125

вольными: вместе они дописали-таки опровержение в газету. — Вы что же: решили капитулировать, не сделав ни единого выстрела? – чуть не сердито крикнул Жарников. — А мы думали: Вам достанется главный приз, даже и поспорили кое с кем! – с обидой добавил Исцелленнов. В общем, инспектор не устоял, и оба экипажа, обгоняя друг друга, умчались на Каштак. И покуда там шла стрельба по тарелочкам, в тюремной церкви из стены вывалился первый кирпич... Взломщики не издали ни звука, только выждали минуту, вслушиваясь в сторону тюремного коридора. Но ничто не отозвалось: надзиратели ужинали, и на этот раз вместе: старший ещё с утра прикупил молодую картошечку. — Прямо из образцового огорода господина Виника! – торжественно объявил он, выставляя на столик горячий котелок. Сам Виник сидел в это время в первом ряду партера, и по лицу его было разлито умиление: к концу первого действия из правой кулисы вышел настоящий сеттер-гордон. На балконе при виде собаки кто-то рассмеялся от неожиданности; на него зашикали, но пёс был так забавен, что и в партере не удержались, прыснули! Вдруг на балконе кто-то вскрикнул, подавил плач – и опять тишина. Но едва лишь закончилось действие, как на галёрке начали раздаваться пощёчины! Перепуганные барышни бросились к лестнице, в дверях образовался затор. Только сеттер-гордон остался невозмутим: он давно уже знал цену людям. А в это время на Ангаре пароход «Кучум» выскочил из тумана и с размаха врезался в пароход «Иркут», своротив палубную решётку, часть крыши и рулевой будки! К счастью, якорь, бывший на носу у «Кучума», зацепился за «Иркут» и пароходы застопорились. Остановились и уголовники, ломавшие стену: отверстие достигло уже размера небольшого окна, и можно было перебираться в церковь. Но дверь её неожиданно распахнулась, и возникли две до боли знакомых фигуры – тюремного инспектора и старшего надзирателя…

126

Иркутские истории

Несостоявшихся беглецов отправили в карцер. А скандальных театралов с галёрки до утра продержали в полиции, о чём и сообщила немедленно газета «Восточная заря». Она же написала, что в столкновении «Иркута» и «Кучума» никто из пассажиров не пострадал, если не брать во внимание пережитый страх и ушибы. Что же до попытки побега из тюремного замка, то в пересказе корреспондентов роль инспектора Зайцева оказалась весьма затушёвана. И, кажется, он был рад. Но самым довольным выглядел корреспондент, смотревший спектакль с участием сеттер-гордона: у него за спиной оказались два железнодорожника, и они так отчаянно костерили начальство, что журналисту захотелось написать фельетон. По дороге из театра родилась и первая фраза: «Наши железные дороги отличаются от дорог мира способностью приносить убытки». А после ужина фантазия понеслась так стремительно, что фельетон вырос в пьесу. При ближайшем же рассмотрении обнаружились и ростки романа! Так что будущий литератор экспроприировал у супруги амбарную книгу и написал на обложке крупными буквами «Беллетристика». Часочек вздремнув, он снова уселся за письменный стол и начал разработку первого образа: «Иванову 17-му шёл 33-й год, у него был мужественный вид, красные щёки, густые волосы, бритый подбородок и усы, закрученные кверху, как у Вильгельма II. Это сходство и послужило три года назад причиной женитьбы, принесшей ему в краткие сроки Колю, Олю и Полю...»

Иркутские истории

127

Глава 29

Отражённая благодать Ранним воскресным утром 23 августа 1909 года на выезде из Рабочей слободы можно было видеть господ необычного для окраины вида – в элегантных спортивных костюмах и с кофрами через плечо. Они с интересом поглядывали по сторонам, и хозяйка ближайшей квасной на всякий случай перекрестилась – она не выписывала газету «Сибирь» и потому не знала, что местные фотографы собрались на экскурсию по окрестностям.

о назначенного времени оставалось ещё полчаса, и дежурные реплики о погоде и уловках извозчиков плавно перетекли в русло близкой всем темы первой сибирской фотовыставки, открывающейся в Иркутске. Накануне получены были две посылки – из Парижа, с цветными диапозитивами от фирмы Люмьер, и из Америки, от фирмы «Кодак». Иностранцы не поскупились на солидную упаковку, служившую одновременно и выставочным оборудованием; особенно впечатляли американские ширмы в пять разворотов. Что же до самих снимков, то сюжеты и ракурсы господа иностранцы взяли самые заурядные. Особенно проигрывали они рядом с кадрами иркутского музыканта и педагога Иванова, словно бы выхваченными из жизни. Да и с цветными снимками на стекле местного любителя Портнягина было не сравниться. — Местный обыватель, чья фамилия ни о чём нам не говорит, принёс превосходное фото мамонта в толще льда, – обвёл всех неспешным взглядом Владимир Самойлович Пророков, председатель выставочного комитета.– А сколько одарённых авторов ещё не открыто? – Нет, господа, я просто вынужден просить начальника края о продлении сроков приёма работ!

128

Иркутские истории

— Кстати, – подхватил Руфим Александрович Иванов, – начальник почтово-телеграфного округа Зонненбург обещает привезти много снимков из командировки. Кроме того, новые подборки готовят священник Дроздов и начальник магнитной обсерватории Вознесенский. 1-я Сибирская фотовыставка открылась 20 сентября 1909 года, но пополнялась она вплоть до закрытия. Любитель Прокофьев прислал своебразный репортаж о быте приленских якутов. Политссыльный Курочкин, бывший в Иркутске проездом, тоже представил этнографическую коллекцию. Правда, сначала он воспринял выставку с предубеждением, много иронизировал над разделом о пребывании в Сибири наследника русского престола, будущего Николая II. Но кадры из жизни тунгусов, снятые с эффектом скрытой камеры, растрогали строгого критика. И окончательно сдался он, увидев снимки Владимира Пророкова, сделанные внутри дацана: — Я везу с собой массу уникального фотоматериала: сцены из жизни прокажённых, камлание северных шаманов, игры якутов, их пляски и спортивную борьбу… Но не менее ценным считаю вот это – и он достал из специального ящичка изящнейшую модель чума из слоновой кости. Ей тоже нашли место в витрине – к немалой радости посетителей. А вот местная пресса нашла выставку недостаточно образной: «Собственно, из всех участников лишь господа Иванов и Гейнрих представили безусловно художественные снимки. А у большинства экспонатов достоинства скорее научные, нежели эстетические». Сетовали господа хроникёры и на неучастие фотографов-профессионалов. Кстати, один из них, Густав Еннэ, чуть не подал заявку, но в последний момент засомневался: на иркутском фоторынке он был ещё новичок и переживал сейчас пору первых разочарований. К тому же отвлекала и разгоравшаяся борьба за крупный заказ – съёмку всех служащих Забайкальской железной дороги. Чиновник, которому поручили проведение конкурса, поделил весь путь «на три равных отрезка» – и немедленно развязалась война за лучший из «равных». Средства не выбирались, конечно: пу-

Иркутские истории

129

скались в ход связи в управлении дороги, распространялась заведомо ложная информация, сбивались цены. Кстати, последним не преминули воспользоваться железнодорожники: они пригласили сниматься всех своих родственников. «На некоторых станциях фотовагоны буквально осаждаются, и приходится выставлять охрану, – засвидетельствовала «Восточная заря». – В сутки удаётся произвести лишь до 100 снимков. Задания, данные управлением Забайкальской дороги, абсолютно невыполнимы в назначенный срок. Работы идут очень медленно, и окончания их можно ждать никак не ранее апреля 1910 года». Поняв, что напрасно тратили порох, конкуренты натянули улыбки и начали... предлагать друг другу клиентов. К счастью, все эти страсти никак не коснулись фотолюбителей – они пребывали в своей, всё расширяющейся вселенной. Там и понедельники были лёгкими, потому что по понедельникам проводились эксперименты, ставились опыты и давались уроки мастерства. Например, на лекцию о цветной фотографии первым записался... иркутский генерал-губернатор.

В 1881 г. в фотоателье В.А. Динесс продавалось более двадцати художественных открыток с видами Прибайкалья и Забайкалья. В 1882 г. в Иркутске насчитывалось 3 фотографии. В 1899 г. в музее ВСОИРГО прочитан цикл лекций по фотографии. 18 апреля 1890 г. снято панорамное фото Иркутска с кладбищенской возвышенности Знаменского предместья. В 1904 г. в «Центральной фотографии» на углу Большой и 4-й Солдатской принимали заказы на фото в натуральную величину. Господам офицерам, едущим на театр военных действий, делалась скидка. В 1904 г. фотоаппараты и принадлежности к ним продавались в магазине «Оптик» на 4-й Солдатской, в торговом

130

Иркутские истории

заведении Густава Нецель на Большой улице, в фотографии Дегтярёва на углу Большой и 5-й Солдатской. Самую многочисленную клиентуру имела «Моментальная фотография» на Большой. Как язвительно замечали «Иркутские губернские ведомости», «за 45-55 коп. каждый может получить скверненькое фото на жести, называемое «ферротипией». В 1907 г. фотография «Ренессанс» выставила в витринах портреты своих клиентов. Не всем это понравилось, но возражения и даже протесты игнорировались. «Сибирская заря» увидела в этом начало «эры бесцеремонных фотографов».

Глава 30

Несезонное обострение Слухи о строительстве второй ветки Транссиба разнеслись со скоростью поезда и, как это часто бывает, наполнились невероятными подробностями о «подъёмных». Билеты до Иркутска начали раскупаться повсюду, и с вокзала жаждущие устремлялись прямо к управлению Забайкальской железной дороги. Тут-то и выяснялось, что никто их не ждёт:

–М

ы и своих-то не можем пристроить! Ищут места на других дорогах. Одна из иркутских торговых фирм разместила в газете «Сибирь» несколько строк о вакансии, и ещё до полудня образовалась очередь из двух десятков претендентов. В большинстве своём эти господа имели не только рекомендации, но и залоговые суммы. И давно уж ходили по редакциям с объявлениями: «15 руб. тому, кто устроит кассиршей или продавщицей в булочную», «100 руб. за место в службе тяги железной

Иркутские истории

131

дороги», «100 руб. за должность заведующего коммерческим делом, управляющего прииском или конторой». На грани отчаяния одна интеллигентная дама написала в «Сибирь»: «Согласна за обед давать уроки французского, немецкого, музыки». По пятницам дошедшие до крайности безработные стягивались к аукционному залу Собокарёва: этот день недели отводился под раздачу милостыни. Но в последнее время и по копейке на чёрный хлеб доставалось не всем. Глеб Никулин, артельный староста на железной дороге, благополучно избежал сокращения, но пережитый страх даром не прошёл: возвращаясь со службы, он обронил казённый револьвер. Два дня поисков ничего не дали, а на третий Никулин явился с повинной и был уволен. Товарищи по артели советовали Глебу Георгиевичу добиваться свидетельства об утрате трудоспособности: минувшей зимой, когда случилась авария, Никулин обморозил руки. Тогда он это скрыл, опасаясь, что пособие по инвалидности будет слишком мало и ему не удастся доучить свою дочь, гимназистку-шестиклассницу. В теперешнем же его положении и пособие казалось спасительным, вот только хлопоты задним числом не давали надежды на скорый успех, а плату за обучение нужно было вносить уже через месяц. После скоропостижной смерти жены (два года назад, в сочельник) Глеб Георгиевич сделался суетлив, склонен к панике и чрезвычайно рассеян. Сейчас нужно было обращаться за помощью в гимназический родительский комитет, а он лишь бесцельно бродил по городу. Наконец артельные подсказали ему, что на Графо-Кутайсовской инкогнито принимает какойто посредник. Действительно, незнакомец предложил Никулину место, вот только оно требовало здоровых, крепких рук… В справочном бюро на Баснинской Глеб Георгиевич заполнил две карточки и одну из них опустил в большой ящик с пометкой «Служащие», а другую наколол на штырь для безработной прислуги. Сходил он и в контору на Благовещенской, но хозяйка, госпожа Гурчина, даже и карточку заводить отказалась:

132

Иркутские истории

— И молодым-то ничего найти не могу! На другое утро, ещё затемно, Никулин пошёл наниматься подёнщиком. Было зябко, а в здании биржи на Хлебном базаре сквозило из углов, но Глеб Георгиевич всё-таки задремал, примостившись на лавке. — Ты чего развалился?! – с порога закричал на него молодой подёнщик и больно ткнул в бок. Его спутники рассмеялись и, желая, вероятно, развлечься, вытолкали Никулина на улицу и швырнули на землю. Глеб Георгиевич очень больно ударился обо что-то и поднялся не сразу, с трудом. Притулился у биржи, но всю левую половину сильно тянуло вниз, и он медленно, держась за ушибленный бок, побрёл домой, на угол Мясной и Собокарёвской. Занавески в окошке у Глаши ещё были задёрнуты. «Пусть поспит…» – тихо пронеслось у Никулина в голове, и это было последнее, о чём он подумал, потому что вдруг обмяк, упал на колени, откинулся головою на тротуар и замер. Навсегда. Месяцем позже, 25 августа 1909 года, в газете «Сибирь» напечатали объявление: «До окончания гимназии готова репетировать за стол и квартиру. Обращаться: угол Мясной и Собокарёвской, наверху». Объявление для Глаши составила соседка Ираида Харлампиевна Карабанова, вдова, проживавшая с двумя детьми на нижнем этаже. Прежде, встречая Никулиных во дворе, она тихо вздыхала, думая, как же хорошо иметь в доме кормильца. А со смертью Глеба Георгиевича чуть не каждый день зазывала Глашу «чаю попить» и кормила обедом из двух блюд. На «десерт» же предлагала полезный разговор. Вот и сегодня, просматривая газеты, Ираида Харлампиевна комментировала: — Магазин Посохина предлагает место курьера грамотному, хорошо воспитанному мальчику 14-15 лет. Моему Алексею сейчас только двенадцать, но я всё же поставлю его на очередь, – она задумалась. – Объявления, Глашенька, хоть и коротенькие, а о многом говорят. Вот хоть это, от приказчика магазина Полутова. Он претендует пока что на скромную должность помощника бухгалтера, но видно: хочет и сам участвовать в при-

Иркутские истории

133

былях. А всё потому, что хорошо образован! Муж мой покойный часто говорил: «Через учение каждый сам себя образует, и даже барышня не барышня, если она гимназию не окончила». — А соседка из третьей квартиры свою Дашу из пятого класса забрала… — Жаль: девочка со способностями, а будет в свои четырнадцать лет ходить за детьми, носить воду с колонки, да ещё и комнаты убирать. Года через три заработает себе грыжу и уедет по «интересному» объявлению, – Ираида Харлампиевна пошуршала газетами.– вот по такому, например: «Нужна в отъезд интересная барышня кассиршей и заведовать хозяйством к одинокому фотографу», – она резко встала, прошлась по комнате. – Так что давай-ка, дружочек, подумаем, как нам с тобой самим написать в газету. ...В номере «Восточной зари», испещрённом прямоугольниками объявлений, Глаша не сразу отыскала свои несколько строчек – все чего-то искали и на что-то надеялись. Две вышивальщицы из Одессы хотели заработать, делая метки на белье. Парижанин с дипломом предлагал недорогие уроки, а немка-музыкантша хотела попробоваться в роли компаньонки. Выпускник физико-математического факультета и студентка консерватории искали педагогических занятий на зиму. Что до местных учителей, то они, похоже, продвигались тайными тропами: в нынешнем, 1909 году, министр народного просвещения запретил подработки без особого на то разрешения. Классные же наставники ни на какие дополнительные уроки вообще рассчитывать не могли. Ущемлённые педагоги сердились, конечно, но отчего-то не на своё министерство, а на «понаехавших». Так же и местных железнодорожников раздражали коллеги из России, вызванные для работы в Иркутск. В одном номере с объявлением Глаши напечатали язвительную заметку о главном бухгалтере Забайкальской железной дороги Эфросе. Оказалось, он отказывал в трудоустройстве местным кадрам, а постоянно выписывал специалистов с любимых Южных железных дорог. Среди «незаменимых» оказался и обыкновенный курьер...

134

Иркутские истории

— Ну, этот курьер-то десяти другим фору даст, – отозвалась Ираида Харлампиевна, подрабатывавшая в управлении машинисткой. – Только, боюсь, не задержится он у нас: слишком холодно для южанина. После смерти мужа у Карабановой оставался ещё младший брат, когда-то подававший большие надежды. Имея собственный дом и плохонькую, но должность, он каждый месяц одалживался у сестры и при этом всегда жаловался на «беспросветную жизнь». Ираида Харлампиевна ссужала ему небольшие суммы (если долг прошедшего месяца был закрыт) и терпеливо выслушивала. Но при этом могла заметить: — Разве кто-то другой, а не ты, Аркадий, спустил отцовский капитал? Да, он был невелик, но ведь можно же вести дело вскладчину. Вот недавно господин Гильбенберг искал компаньона для бакалейной торговли; да только ли он один? У Аркадия была та же беда, что и у покойного супруга Ираиды Харлампиевны, умнейшего и образованнейшего Василия Прокопьевича. Когда Карабановы начинали семейную жизнь, пришедшая наниматься кухарка заявила как о большом достоинстве: «Водки, барыня, вовсе не пью»! Ираида Харлампиевна улыбнулась тогда, но после ей часто бывало не до смеха: Василия Прокопьевича приходилось опекать, словно маленького ребёнка. Он и на службе не удерживался, переходя из педагогов в корректоры, из корректоров в наборщики, а из наборщиков в сторожа. Его преждевременная кончина произвела сильное впечатление на товарищей, и они передали в «Сибирь» заключённый между собой договор: «Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся не употреблять в течение года, с 1 июля 1909-го по 1 июля 1910-го, никаких спиртных напитков, не исключая и виноградного вина. Условие это распространяется и на экстраординарные случаи: свадьбы, именины, крестины, похороны, чествования товарища. Нарушение обязательств карается штрафом в 25 руб. в пользу следующих этому договору. Если же проштрафятся все, то в выигрыше окажутся благотворительные учреждения».

Иркутские истории

135

Глава 31

Французская борьба на иркутский манер С 4 сентября 1909 года сводки происшествий в Иркутске начали сокращаться и к середине месяца достигли абсолютного минимума. А в ночь на одиннадцатое конный городовой, патрулировавший на Ушаковском мосту, увидел и вовсе небывалое: известный в Знаменском предместье варнак возвращался домой вместе с купеческим сыном Понтовичем и, казалось, вёл с ним дружескую беседу. Городовой вслушался, но понял лишь, что говорят о Белове, а фамилия эта не проходила ни по одному из последних преступлений. Озадаченный полицейский так и доложил на другой день приставу: — Какого-то там Белова обсуждали.

–Н

е «какого-то», а лучшего у нас борца-любителя, – неожиданно отреагировал пристав. – Этот самый Белов вчера почти пять минут стоял против великана Блондетти! Эх, Василий, когда ты газеты начнёшь читать? Не знаешь, что в городе происходит! В начале сентября 1909 года иркутская пресса сообщила об открытии в городе международного чемпионата по французской борьбе. Характерно, что в роли принимающей стороны выступила… цирковая антреприза Сержа и Бондаренко. Правда, соревнования проводились под патронатом СанктПетербургского атлетического общества и лично Ивана Владимировича Лебедева, редактора журнала «Геркулес», автора нескольких книг об атлетике. С его лёгкой руки и отправились в Иркутск спортсмены из Австро-Венгрии, Финляндии, Саксонии, Голландии, Швеции, Грузии, Чехии, Франции, Японии и Китая. Правда, большинство из них были в статусе начинаю-

136

Иркутские истории

щих, тем не менее, событие для города намечалось нерядовое. Заказали медали, золотую и серебряную, собрали призовой фонд в 3000 франков. Из многочисленных иркутских гостиниц Серж и Бондаренко выбрали спокойное «Коммерческое подворье» с его безукоризненной кухней, рассчитанной и на шведа, и на японца. Непременным условием выставлялась и возможность расселить будущих противников как можно дальше друг от друга. Отдельной заботой организаторов стало изготовление специальной мебели для гиганта Франца Блондетти, вес которого уходил за 10 пудов. На дефиле, предварявшем начало соревнований, этот великан, естественно, всех затмил; рядом с ним даже очень внушительный швед и огромный китаец потерялись, не говоря уж о миниатюрном японце. Ростом с Блондетти мог соперничать разве что финский борец, но уж очень он был сухощав. В общем, исход первой схватки (солидный, уверенный швед против хилого финна) публика предрешила заранее. А зря: с первых минут скандинав обнаружил абсолютное преимущество в технике боя. Словно кот, поймавший крупную мышь, он азартно гонял соперника по ковру, пока окончательно не уложил на лопатки. Не успели зрители наскоро обменяться впечатлениями, как на ковре появились японец Саракики и француз Салар. Казалось, они вовсе не стремились к победе, а только хотели продемонстрировать эстетику французской борьбы. Но всётаки японец не удержался от искушения и после красивых захватов, великолепных мостов и каскада пируэтов искусно изобразил боль. И, усыпив бдительность противника, стремительно уложил его на лопатки! Салару не повезло и в следующем поединке: швед Майер так завертел его над своей головой, что у француза кровь пошла носом. Пострадавшего борца усадили на скамейку, запрокинули голову, но минутою позже он уже вскочил и с такою энергией перешёл в наступление, что скоро торжествовал победу!

Иркутские истории

137

Двадцать минут, отводимые для каждой схватки, порою сжимались и до пяти, но и в этот отрезок времени успевал развернуться захватывающий сюжет. Этот эффект и решил использовать иркутский ресторатор Ишаев: когда спортсмены разъехались и обыватель заскучал, газеты неожиданно сообщили: «В ресторане «Пале де Кристаль» открывается чемпионат по французской борьбе среди женщин». Привозные атлетки взяли подходящие псевдонимы (чего стоила одна мадемуазель Дубасова) и принялись покорять иркутскую публику. Дабы потрафить ей, выставили «местную силачку» Клавдию Бауэр, а также «местного силача» Ивана Буйнова, и начались бесконечные вызовы «на честную схватку». Состязаниям в «Пале де Кристаль» обычно предшествовал большой дивертисмент, с отрывками из опер, цыганскими романсами, выступлениями хоров, эксцентриков, куплетистов, танцоров. Ишаев стремился угодить самой разной публике, а участниц «чемпионата» выпускал на сцену уже ближе к полуночи, и в ожидании их клиенты основательно опустошали свои кошельки. Разъезжались из «Пале де Кристаль» под утро и уже совершенно без денег. В общем, ресторатор был доволен и частенько с благодарностью вспоминал Сержа и Бондаренко. Кстати, в следующем, 1910 году, они уже не почтили Иркутск вниманием, а приехал их конкурент Стрепетов. Он также заявил о чемпионате, но это было уже иное, сугубо коммерческое предприятие. И не такое масштабное: приехали только борцы из Томска, Читы, да посланец самоедов, вряд ли и слышавший прежде о французской борьбе. Если на чемпионате у Сержа царило спортивное мастерство, то Стрепетову важно было просто удержать публику. К программкам «чемпионата» прилагались таблицы побед и проигрышей, но, в сущности, это были бои без правил, и в ближайшие лечебницы, Бергмана и Михеевскую, время от времени доставляли пострадавших спортсменов. — Во время прошлогоднего чемпионата наше Атлетическое общество оживилось. Но после стрепетовских мор-

138

Иркутские истории

добоев уже трудно ожидать пополнения рядов, – с грустью констатироровал хроникёр «Восточной зари». – Городовые пишут в рапортах: «Народ озверел: из цирка идёт – и дерётся». Жюри «чемпионата» на всё закрывало глаза, а если и делало замечания, любимец Стрепетова, Мартынов, откровенно их игнорировал. Этого кулачного хулигана и провозгласили в конце концов победителем. Приняв деньги, от медали он высокомерно отказался, предложив недавним соперникам разыграть её между собой: он знал, что заказан обыкновенный жетон. После награждения схватки продолжились: погода установилась хорошая, да и публика охотно покупала билеты. Стрепетов не постеснялся повысить цены, а местная пресса не замедлила ему вставить шпильку. Впрочем, в редакциях сожалели, что с отъездом цирка рубрику «Спорт» придётся закрыть – за недостатком информации.

Глава 32

Дым закулисья 26 сентября 1909 года в городском театре шла опера «Борис Годунов». Перед самым выходом массовки на сцену выяснилось, что не хватает лаптей. Зато боярских сапог оказалось в избытке, и статисты уже примерились к ним хозяйским взглядом, но «бояре» так цыкнули, что пришлось крестьянам выскакивать на сцену босиком.

–В

идно, в древности на Руси круглый год босиком ходили, – шепнула супругу дама в третьем ряду. – А ещё стрельцов нынче очень болбьшой недобор... Ответственный за массовку бойкий мужичок с улицы Сара-

Иркутские истории

139

фановской ещё до конца спектакля прошёл в кассу за гонораром, а потом спрятал деньги в гримуборной. А «товарищам по искусству» заявил: «Ежели я сегодня вам заплачу, то вы сразу же и напьётесь, а у нас завтра вечером снова спектакль. Вот после него и посчитаемся»! Но на другой день он вообще не пустил в театр половину статистов: — «Нищих» после выхода переоденем «стрельцами». А вы не нужны! — А рассчитаться? — С уволенными никакого расчёта! И восемь парней из Знаменского предместья поплелись по сугробам ни с чем. — Ну её, эту «статистику», раз такое мошенство кругом! – в сердцах бросил старший, Василий Луговской. Действительно, никто больше в театр не пошёл. А стало быть, и не узнал, какой там случился конфуз с артистом Филимоновым. Две недели назад он стал разучивать партию Мазепы.И всё б хорошо, но очень недоставало партнёра, назначенного на роль Кочубея. Говорили, что он в дороге и появится за три дня до премьеры. «Успеете ещё спеться! – обнадёжил «Мазепу» режиссёр, но железнодорожники рассудили иначе, и в последнюю перед премьерой ночь Филимонову пришлось браться и за партию Кочубея. Во время спектакля публика просто онемела от изумления, когда в сцене противостояния двух героев Мазепа стал общаться с неким невидимкой. Казалось, он ясно видит его, и зрители завертели головами, ища спрятавшегося Кочубея, но тщетно. Между тем Филимонов, допев арию Мазепы, изящно поклонился и, точно следуя указаниям режиссёра, развернулся на 180 градусов и спиной к залу исполнил арию Кочубея. А в опере «Князь Игорь» главный герой то и дело выпадал из образа, принимаясь по-купечески оглаживать бороду или суетливо поправлять шлем. С таким князем и бояре перестали петь по клавиру, что очень огорчило музыкального кри-

140

Иркутские истории

тика Иванова. Повстречав у театра бывшего антрепренёра Вольского, он сказал ему с чувством: — Помню, каким блестящим был у вас, Николай Иванович, сезон 1903-1904 годов… Вольский подозрительно вскинул брови: он ведь помнил, с каким страхом привезённые им знаменитости брали в руки местные газеты с рецензиями. Зато теперь горожане довольствуются услугами пресловутого Товарищества оперных артистов! Некто Бородай арендовал и театр Гиллера, и сцену Общественного собрания, и собственно городской театр, но к началу сезона попросту не появился. Такого в Иркутске никогда не случалось; даже в пору войны с Японией и последующей революции здешние сцены открывались, как и принято, в августе. ...В середине сентября корреспонденты газет разыскали супругу Бородая, но она лишь улыбалась таинственно и повторяла, что «всё будет хорошо». А в околотеатральных кругах говорили, что Бородай где-то в пути, с кем-то в вагоне репетирует, с кем-то заключает контракт... Между тем в Иркутске проживала последние деньги почти сотня вызванных им артистов. Городская управа выдала каждому по 30 руб. с условием возвратить через месяц. Но в назначенный срок труппа обратилась с ходатайством выдать дополнительно 5000 рублей, а долг списать. — Мы школам отказываем в насущных нуждах, и поэтому у нас нет никакого морального права субсидировать оперу, – заявил на заседании городской думы гласный Азлецкий, представлявший иркутское духовенство. Однако член общественной театральной дирекции Гейнсдорф решительно встал на защиту труппы. Он разразился пространным монологом о «повсеместном кризисе сценических предприятий», привёл на память несколько убедительных цитат из журнала «Вестник театра», а под конец припугнул: — В случае отказа в пособии артистам будет просто не на

Иркутские истории

141

что выехать из Иркутска, да и город не получит привычных доходов с театрального буфета и гардероба. Большинством голосов деньги всё же решили дать, хоть и говорили при этом, что небольшой спасательный круг не поможет труппе. С тем и разошлись. Но вскоре газеты сообщили: предприниматель Яков Ефремович Метелёв сделал широкий жест – заключил контракты со всеми артистами. Каждому положил он гарантированный оклад, а роль приехавшего наконец Бородая свелась к обязанностям администратора. Но он был не в претензии. Организовывая товарищество, Бородай заложил в основу идею оплаты по труду и без оглядки на звания. Известным артистам, избалованным вниманием и деньгами, такой подход показался оскорбительным, поэтому пришлось набрать труппу из неопытной молодёжи. Бородая предупредили: иркутской публике не понравится, что на ней «набивают руку», но на этот случай городу был приготовлен приятный сюрприз: в декабре обещала подъехать артистка Императорских театров Друзякина. До той же поры внимание зала пыталась привлечь распевавшаяся молодёжь. И даже доброжелательный критик Иванов потерял всяческое терпение: «В воскресенье была проявлена непозволительная смелость поставить якобы «Руслана и Людмилу». В результате ни Руслана, ни Людмилы. Госпожа Чардокли (Людмила) благоразумно сказалась больной. То же следовало бы сделать и г-ну Томскому (Руслану). А лучше б и всем слечь в постель, чтобы избавить Глинку от позора». «Да, положим, на «Руслане» зал был пуст, – мысленно соглашался Бородай, но на «Кармен»-то он точно будет полон, потому что подъедет Друзякина. Правда, местные меломаны знают её как исключительно лирическую героиню, и критик Иванов давно уже застолбил, что «ей совершенно не под силу ни в пении, ни в игре никакие драматические подъёмы». Но на этот раз Рафаилу Александровичу пришлось согласиться: «На иркутской сцене не было ещё такой жизненной, оригинальной, чуткой к происходящему вокруг Аиды. Верхний

142

Иркутские истории

регистр госпожи Друзякиной столь сочен, ярок, что замечательно легко прорезается сквозь оркестр и гущу голосов, оставаясь всегда слышимым. С таким материалом можно многое сделать». Правда, поостыв, Иванов взял строгий тон: «Артистка чрезвычайно талантлива, и всё же она – сопрано, а партия Кармен рассчитана на меццо-сопрано. У Друзякиной ярок только верхний регистр, а средние и нижние ноты не имеют прозрачной ясности, присущей первоклассным голосам». Артистка Императорских театров обиделась было. Но старый её знакомый Николай Иванович Вольский вовремя подсказал: «Ещё спасибо скажете потом нашему Иванову за школу! – и добавил шутливо. – Да, кстати, у Вас ещё один поклонник появился... Содержатель театрального гардероба Караваев. Сезон у него был убыточный, покуда Вы не подъехали. Вот и заклинает теперь: «Друзякина, спаси нас и сохрани!»

Глава 33

В тумане синематографа В пятом часу вечера, а по праздникам с часа дня открывалась продажа билетов в синематограф, и на Большой начиналось настоящее столпотворение! Хроникёр «Восточной зари» подсчитал, что 1 октября 1909 года иллюзион Донателло с боем брали без малого 3 тысячи человек. Всё пространство у входа было занято, и, с трудом выбравшись из толпы, корреспондент облегчённо вздохнул.

–П

редставьте, – обратился он к своему спутнику антрепренёру Вольскому, – на недавнем собрании в Ремесленном клубе один из старшин

Иркутские истории

143

пожертвовал личные сбережения, лишь бы только семейно-танцевальный вечер прошёл «как у людей», то есть с непременной демонстрацией фильмы. Синематограф теперь и в Глазково, и в Иннокентьевском, и в Военном городке, а всё равно не хватает. Что ни говорите, а иллюзионы смогли составить театру серьёзную конкуренцию. — А хорошо ли это? Вся синема – на потребу низам и незрелой молодёжи, готовой поменять Шекспира на картинку с экрана. Большинство лент ориентированы на вкусы извозчиков, а исторические, географические картины достаточно редки. В сущности, иллюзионы – то же, что и порнография в литературе. — Но фильмы совершенствуются с каждой лентой, а кроме того, за нами ведь остаётся право выбора, что смотреть. Я, к примеру, всегда предпочту «Мужу в матраце» репортаж с гребных гонок, прогулку по Стамбулу или рассказо о золотопромышленности в Египте. — Но Вы ведь прекрасно знаете, что каждый сеанс составляют из нескольких сюжетов, так что перед картинками о современной металлургии или о конном заводе в Алжире непременно воткнут какого-нибудь «Мужа в матраце». — И всё же я благодарен синематографу за возможность увидеть праздничное гуляние в Мексике, совершить путешествие по Цейлону или посмотреть спортивные соревнования в Швеции. Да что я? Любой школьник за 20-25 коп. может мгновенно переместиться на манёвры итальянской артиллерии, а оттуда на международный конкурс аэростатов или на тушение большого пожара в Париже. И вот что ещё очень важно: когда в зале гаснет свет, то стираются и обычные перегородки между зрителями. Потому что на фоне происходящего на экране не так важно, сидишь ли ты в ложе с роскошной вазой, наполненной фруктами, или же с горсткой семечек в нулевом ряду. — А ведь Вы цитируете свою завтрашнюю статью? Угадал? – Николай Иванович Вольский с удовольствием рассмеялся. – То-то, я думаю, говорит как по писаному. Ну,

144

Иркутские истории

не смущайтесь, не смущайтесь. И не ищите во мне заклятого врага синематографа: не далее как вчера таскался на «гвоздь сезона» – фильму о перелёте графа Цеппелина от Боденского озера в Берлин на собственном аэроплане. Но впечатлился не этим, представьте, а сибирской хроникой от Донателло. Его работник отправился на съёмки в Харбин, попал на встречу российского министра финансов Коковцева с японским князем Ито и так искусно установил аппарат, что снял и произошедшее в это время покушение на Ито. У Атонио Донателло на Большой был не только «1-й образцовый гранд-электротеатр», но и «Одеон», «устроенный по образцу столичных и европейских театров» (так он рекомендовался в печати). Глядя на это, и владелец «Миража» не стал скромничать, назвав его «единственным художественным театром в Иркутске». «Фарс» из общего ряда выделялся механическим пианино, а «Модерн» – близостью с одноимённым рестораном и возможностью послушать перед сеансом заезжих певцов. Летом кинопрокатчики объявляли каникулы, затевали ремонт, а сами отъезжали за границу – «приобрести за большие деньги единственный во всей России экземпляр новой картины». Так они, во всяком случае, писали в газетах. По части превосходной степени особенно выделялся Донателло, без устали повторявший с первых полос: «Опять лучшая фильма у нас!», «Всё пойдёт в первый раз и повторяться не будет!» Кроме ежедневных сеансов он давал картины напрокат, и довольно выгодно – не менее 54 коп. за метр (а выдающиеся полотна превышали 1000 аршин). Что до симпатий общества, то они завоёвывались благотворительными сеансами. Вот и осенью нынешнего, 1909 года, каждый будний день, с часа дня и до 5 часов вечера, для начальных школ устраивались бесплатные сеансы. Во всех учебных заведениях города «уважаемого Дона Отелло» и «дорогого Антонио» боготворили. Правда, это чувство не разделяли представители местного самоуправления: гласные занялись подсчётом доходов синематографа и обнаружили, что при общем застое торговли и

Иркутские истории

145

промышленности каждый иллюзион имеет не менее 500 руб. ежедневной прибыли. «А не обложить ли нам прокатчиков высоким трактирным налогом?» – вопрошали на заседаниях городской думы. Но не могли придумать, как, соблюдая закон, подвести иллюзионы под трактирный промысел. Ещё отцы города хотели бы ежегодно продавать разрешения на прокат, но в губернском управлении рассудили иначе и попросили местное самоуправление не беспокоиться, «ибо все разрешения на открытие увеселительных заведений выдаются исключительно полицией». Прокатчики возликовали, и Донателло даже пригласил всех в кафе при своём иллюзионе, но в самый разгар торжества явился незнакомец – как оказалось, старший контролёр ведомства императрицы Марии Фёдоровны. Во время командировки в Иркутск он помимо ревизии подведомственных учебных заведений обратил внимание и на заведения увеселительные. И был крайне возмущён: — Входные билеты должны обкладываться сбором в пользу учебных заведений ведомства императрицы! Иллюзионы наносят ущерб богоугодным начинаниям царствующего дома! Кроме того, я имел неудовольствие убедиться: у публики отбирают при входе билеты и затем вторично их продают! Судя по всему, старший контролёр побывал и у губернатора: от его помощников последовало такое внушение, что на другой же день у всех касс появились объявления: публику попросили следить, чтобы билеты не продавались без марок. И вообще кинопрокатчики призадумались. Впрочем, Антонио Донателло очень скоро увлёкся съёмками первой серии «Видов Иркутска». Помышляя уже и о второй – с сюжетами о катке на Детской площадке, бегах на зимнем ипподроме, переправе через Ангару во время ледохода. Предприниматель Давид Кузнец, случайно попавший в кадр, как-то обронил в разговоре: «Этаким-то манером не заметишь, как в Историю попадёшь…» Три года спустя Донателло снял проводы Давида Кузнеца в последний путь.

146

Иркутские истории

Репертуар иркутских электротеатров в мае 1910 года: 1-й образцовый гранд-электротеатр-иллюзион А.М. Донателло: «Похороны Эдуарда VII»; «Торжественное провозглашение на престол нового короля Англии»; «Заговор в Пьяченце» (драма из эпохи феодализма); «Три друга» (в раскраске); «Валомброза» (итальянские виды); «Два вора» (комедия); «Тайна королевы»; «Белоснежка»; «Бега на острове Мадера» (натурные съёмки); «За эдельвейсом» (комедия); «Приключение с тёщей» (комедия); «Драма в гостинице»; «Экскурсия на Этну»; «Зверинец в Гамбурге»; «По торной дорожке» (драма); «Которая из двух?» (комедия); «Простодушие доктора» (комедия); «Выбор царской невесты»; «В царстве пернатых друзей»; «Страстный стрелок» (комедия); «Нерон» (драма); «Намордник» (комедия); «Андреас Гофер»; «Дитя моряков» (мелодрама); «Рекорд велосипедиста»; «Ожидание гибели мира»; «Окрестности Баньэр де Люшон»; «Красавец Флориндо»; «Господа и прислуга» (комедия); «Наполеон в России в 1812 году»; «Комета Галлея»; «Сбор ананасов в Сингапуре»; «До брака и после брака» (комедия); «Роковые аккорды»; «Зимние пейзажи»; «Призраки былого» (драма); «Хлопчатобумажная индустрия»; «Моя дочь выйдет замуж»; «Пётр Великий»; «Чёрный орёл — вождь краснокожих»; «Цыганка Аза» (драма); «Верх честности» (комедия); «Горо и Леандр»; «Два портрета» (драма из современной жизни); «Экскурсия на Канарские острова»; «Рождение Лопетуа» (комедия); «Виды Голландии»; 2-я серия видов Иркутска: «Каток Детской площадки во время гуляния», «Бега на зимнем ипподроме», «Переправа через Ангару во время ледохода». «Мираж»: «Вступление на престол Георга V»; «Похороны короля Эдуарда»; «Английский флот»; «Первая ложь, или интересные сцены

Иркутские истории

147

из школьной жизни»; «В современном Китае» (похороны мандарина); «Геройский подвиг нищего»; «Фальшивый монах» (комедия); «Аостский прокажённый» (драма); «Княжна и разбойник» (драма); «Она зовёт» (драма с видами Италии); «Город Люцерн в Швейцарии» (видовая); «Холодный душ» (комедия); «В стране змей и обезьян» (натурные съёмки); «Макс Линдер, бандит изза любви» (трагикомедия); «Великий инквизитор и Филипп, король испанский» (историческая драма); «Мексиканские прыгуны» (съёмки с натуры); «Будем любезны или необыкновенны!» (комедия); «Зима в Швейцарии» (видовая); «Всё хорошо, что хорошо кончается»; «Коко-трус и землетрясение» (комедия); «Шантеклер»; «Обитель молитвы и поста» (комедия); «Сон официанта»; «Страничка из дневника тенора»; «Путешествие по Лапландии»; «Сеанс в электротеатре» (комедия); «Монтморанси» (историческая драма); «Коло ди Риенци» (трагедия); «В альпийских снегах» (видовая); «Бедный Муму»; «Удачная экспроприация»; «Соперники в любви»; «На ферме страусов»; «Комета Галлея»; «Калиостро» (драма); «Зимние пейзажи»; «Долой женщин!» (комедия); «Состязания в Сан-Морице»; «Возлюбленный королевы» (драма); «Муж в матраце»; «Пётр Великий»; «Прогулка по Франции»; «Несчастье с фруктами» (комедия); «Глупышкин-публицист» (комедия); «Международные лыжные состязания в итальянских Альпах»; «Свадьба в деревне» (комедия); «Глупышкин женится на дочери хозяина»; «Поэма Пушкина «Русалка»и приносимый ею вред»; «Муха» (научно-образовательная картина); «Дети улицы» (мелодрама); «Велосипедисты-карабинеры в бельгийской армии»; «Упрямый поэт» (комедия); «Озеро Бриенц» (натурные съёмки); «Где мои ключи?» (комедия). Электротеатр «Модерн»: «Две логики» (драма); «Сбор вишен» (съёмки с натуры); «Культура фиников»; «Всемирные скачки в Ливерпуле»; «Пансионерка-проказница» (комедия); «Торквато Тассо»; «Соломея» (драма); «Таинственный свадебный подарок» (драма из жизни Шерлока Холмса); «Броненосцы и миноносцы итальянского флота»; «Семейная война» (комедия); «Поэзия жизни» (мелодрама); «Цветоч-

148

Иркутские истории

ная рама» (феерия); «Камилло женится»; «Лукреция, оскорблённая патрицианка»; «Подъём на Эйфелеву башню»; «Ловля рыбы сетями на Чёрном море»; «Поцелуй смерти»; «Шляпы» (комедия); «Полёт русского авиатора Ефимова»; «Во власти любви» (драма); «Сооружение памятника В. Эммануилу в Риме»; «Культура обработки табака и фабрика сигар»; «Отравление ребёнка ягодами» (драма); «Ужасный проступок» (комедия); «Дети притона» (драма); «На вершине Мон-Блана» (натурные съёмки); «Собака колбасника» (комедия); «Украденное сердце» (мелодрама); «Слоны на работе»; «Солдат запаса» (комедия). Электротеатр «Одеон-варьете»: «Поэзия жизни» (драма); «Последний карнавал в Ницце» (натурные съёмки); «Базарная торговля в Париже»; «Сцены из оперы «Кармен»; «Предусмотрительная горничная» (комедия); «Дочь шута» (драма); комедия Мишеля Карре «Разбойники»; «Вулканические острова близ Неаполя»; «Вдоль берегов Средиземного моря»; «Приключение Макса Линдера»; «Напрасная жертва»; «Ловля медвежат»; «Манон» (сцены из оперы); «Будущая война в облаках» (аэропланы и бипланы); «Авантюрист» (комедия); «Аостский прокажённый»; «Живописные Пиринеи»; «Выбор семьёй жениха» (комедия); «Наполеон в Москве 1812 года»; «Беспощадный дом» (драма); «Комета Галлея»; «До брака и после брака» (комедия); «Орлеанская дева» (драма); «Призраки былого»; «Среди вулканов»; «Кровавая ночь»; «Восхождение на вершину Юнгфрау»; «Резиновые набойки» (комедия); «Массаниелло» (трагедия); «Похождения авантюриста» (мелодрама); «Невинно осуждённый» (драма); «Первый костюм» (комедия); «Рио-де-Жанейро» (пейзажи); «Алоиза и менестрель» (фантастическая сказка); «Через горы южной Франции»; «Горо и Леандр»; «Белый саван»; «Магическое воровство» (комедия); «Ухарь-купец».

Иркутские истории

149

Глава 34

Большая буря в стакане воды Тёплая погода, установившаяся с начала ноября 1909 года, дала о себе знать: мусор, оставленный на главной площади заезжим цирком, проступил сквозь сугробы. Растаявший снег проник и в оценочное отделение городской управы (через прохудившийся потолок), подтопил ящики с документами. В том числе и по недоимке с лошади бывшего губернатора Моллериуса. Иван Петрович давно уже проживал в Петербурге, но канцелярские книги упорно не признавали этого очевидного факта. Как и того, что кладищевское училище ещё год назад должно было получить от управы шкаф для классных журналов.

–П

ять месяцев назад у нас в казарме обвалился потолок, вот с той самой поры и добиваемся ремонта, – командир батареи 7-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады с трудом сдерживал гнев. – Я впервые сталкиваюсь с такой нераспорядительностью.

— И-и-и, сразу видно, что Вы приезжий! А мы-то, укоренённые иркутяне, нетребовательны, испокон веку без претензий живём, – с усталой самоиронией заметил ходок от кладищевского училища. – У нас даже и гласные думы месяцами бумажку какую-нибудь выхаживают. А про бараки-то для холерных больных слыхали? В январе отрапортовали, будто бы совершенно готовы они, а в октябре оказалось: ещё строятся. Так что гласные в полном недоумении. Впрочем, и они у нас хороши: являются на заседания только когда дело коснётся их собственных интересов. Думская-то повестка разбухла до 80 вопросов, и этот бумажный затор ликвидируют разве что новые гласные. Первое заседание новой думы, избранной на четырёхлетие 1910-1913 гг., назначили на 7 января. Ради такого случая гар-

150

Иркутские истории

деробщик не только явился вовремя, но и смахнул паутину, давно провисшую в дальнем углу. Но когда он нёс веник обратно, несколько половиц предательски провалились у него под ногами. И ведь что характерно: этот конфуз ни на кого не произвёл впечатления. Вероятно, слишком мелким показался он на фоне известия об отдаче под суд члена управы Артюшкова и техника Сивцова. Когда «подвиги» местного самоуправления переполнили страницы газет, иркутянка Степанова решила извлечь из этого хоть какую-то пользу и подала объявление: «Даю советы и пишу ходатайства по делам с городом». В тот же день на приём явилась домовладелица Костюрина и заказала жалобу на гласного Якова Григорьевича Патушинского: —Пропишите, что ихний дворник с кучером возят мусор не в отведённое для всех место, а за соседский забор. В расчёте на будущих клиентов Степанова решила вступить в недавно открывшееся в Иркутске Общество обывателей и избирателей. Его учредили два доктора, присяжный и несколько гласных, желающих перемен. Среди членов преобладали коммерсанты, чиновники, педагоги, юристы. Встречались и мелкие торговцы, ремесленники из Знаменского предместья, Глазково, Рабочей слободы. При выборе правления они так же продемонстрировали амбиции, но председательствующий очень жёстко поставил вопрос: — Будем двигать окраинных или же руководствоваться наибольшей пользой? Решили сделать ставку на пользу. Только-только открылось Общество избирателей, как газета «Сибирь» указала ему и ближайшую из задач – разработку программы развития муниципального хозяйства. А дело в том, что редакции иркутских газет имели корреспондентов в крупных европейских городах и верили, что все их достижения можно мгновенно переносить в Сибирь. В сентябре 1909 года политический обозреватель «Восточной зари» досадовал: «Меня удивляют иркутяне: в любом западноевропейском городе во время выборной кампании жизнь приходит в

Иркутские истории

151

движение, клокочет как вскипячённая вода. Люди начинают дышать другим воздухом, создаётся атмосфера, располагающая к энергичной общественной жизни, и кажется, что всё начинает преображаться. Даже и «Омский вестник» сообщает нам, что в его редакцию доставлены три списка кандидатов в городскую думу от разных общественных групп. А по поводу иркутских выборов только разговоры, ни одного списка кандидатов я до сих пор не видел». Корреспондент поторопился с выводами: скоро во всех иркутских изданиях напечатали «Список кандидатов в гласные от внепартийных избирателей г. Иркутска». Он вызвал много толков, и несколько известных господ потребовали избавить их «от соседства неизвестно с кем». И даже хозяин квасной засвидетельствовал господам журналистам своё полное изумление: столько нашего брата, глазковца и гороховца, понавыставляли! Какие же из нас думцы»? Характерно, что редакции иркутских газет в эту пору воспринимались как штаб оппозиции, и городской голова Исцеленнов, недавно ещё называвший себя «большим другом гласности», распорядился не пускать корреспондентов в управскую канцелярию. Правда, это лишь раззадорило тайных агентов прессы, и две недели спустя градоначальник сокрушался: «В последнее время все важные бумаги сначала попадают на страницы газет, а уж после о них узнаю я!» В день голосования «Восточная заря» вышла с фельетоном «Музыкальное обозрение»: «После хора стародумцев и арии городского головы выступает г-н Наквасин: «Я – член… я – член управы./ Не жажду славы./ Служу охотно,/ чтоб было жить вольготно. /Антисанитария/ – моя стихия./ Навоз и сор/ приятно тешат взор./ Без них навряд/ прожить наш может град. /Люблю зело/ двадцатое число./ Ценя оклад,/ служить вам снова рад!» Затем на сцене появляется член управы Садовников: «Своя рубашка ближе к телу/, давно известно это всем,/ и я могу признаться смело: /не устыдить меня ничем!/ Пусть знают все без исключе-

152

Иркутские истории

нья, /что член управы городской,/ блюдя её постановленья,/ лишь для себя не строг порой. /Случилось в Томск мне прокатиться, /свои дела обмозговать./ Чего уж тут не поживиться, /прогон и суточных не взять?/ Меня избрать должны вы снова,/ ценя талант мой деловой./ У головы у городского/ я буду правою рукой!» Занавес. За два дня голосования удалось избрать лишь две трети гласных. Забаллотировали немало стародумцев, в том числе и городского голову Исцеленнова. Дополнительные выборы были назначены на ноябрь, и хотя активность несколько спала, 19 кандидатов снова были отвергнуты. Лишь с третьей, декабрьской попытки, удалось набрать полный список гласных. Правда, оставались ещё выборы запасных игроков (кандидатов), и стародумцы вовсе не собирались сдаваться: проводили секретные совещания, искали поводы для кассации. «Общественного мнения не кассируешь!» – предупреждала «Восточная заря», но все знали, что действующее законодательство давало начальникам губерний право дезавуировать выборы. И если иркутский губернатор Пётр Карлович Гран до сих пор не вмешался, это означало одно: и ему стародумцы встали поперёк горла. В январе 1910 года начались выборы городского головы, и на первом же заседании выдвинули около двадцати кандидатов. Наибольшие шансы имел судья Гейнсдорф, но он отказался баллотироваться. Тогда Исцеленнов выразил «полную готовность остаться» и попросил повысить оклад. От такого заявления «Восточная заря» поперхнулась и просто потеряла дар речи. А вот «Сибирь» решительно бросила против Исцеленнова все имевшиеся силы. Язвительный репортаж из думского зала сменяла разносная передовица, из-за которой выглядывало уже ядовитое «Письмо к тётеньке» Золина: «По-моему, по-простому, нам в Иркутске не надобно городского головы: однажды в какой-то бумаге, поданной на имя исполнявшего эту должность Юзефовича он назван был головизной. Так вот я и подумал: будет гораздо проще принанять какую-нибудь головизну, которой

Иркутские истории

153

и отвалить за милую душу рублей этак 600 в год вместо 8 тысяч нынешних». Иван Фёдорович Исцеленнов имел привычку по нескольку раз перечитывать обращённую к нему критику, дабы найти зацепку для опровержения, а заодно и понять, из какого управского кабинета «ветер дует». Недавно в газетах всплыла история с серебряным портсигаром: на Пасху он, голова, преподнёс секретарю управы Голеневу подарок, но деньги на него взял из «представительских», и, казалось, никто этого не заметил. Однако в разгар выборной кампании какой-то очень дурной человек раскопал бумаги полугодовой давности… Исцеленнов два дня подряд вызывал подчинённых, пытаясь выйти на след, но и об этом немедленно раззвонили в прессе! На другое утро Иван Фёдорович поднялся с ощущением, что домашние не только всё знают, но и осуждают его. «Глупость, глупость и ничего более!» – уверял он себя, пока шёл до думы. И, право же, удивился, когда вдруг заявил о своём нежелании баллотироваться. Предназначавшиеся Исцеленнову голоса отошли к доктору Жбанову, обеспечив необходимое большинство. Напряжение, державшее общество всю осень и начало зимы, наконец-то спало. Впрочем, все эти страсти были, в сущности, бурей в стакане воды: в Иркутске 1909 года правом избирать и быть избранными обладали лишь два процента горожан. То есть не имеющие задолженностей налогоплательщики – владельцы недвижимости и предприниматели. Для избирательной кампании 1909 года характерно и более активное, чем обычно, участие окраин. «Думали-то, будет всё как всегда: соберутся сотни две-три избирателей, закусят в буфете Общественного собрания, похохочут, опустят баллотировочные шары любителям общественного пирога да и разойдутся на четыре года, – отмечала «Восточная заря». – А случилось то, чего не было никогда». Впрочем, углубляться в эту тему газета не стала, соблазнившись разными «интересными фактами». Тем, к примеру, что мастерские промышленного училища не получили

154

Иркутские истории

на этот раз заказ на баллотировочные ящики и шары, потому что тюремные мастерские сбили цены. Но шары «от заключённых» во время голосования отказались выкатываться. Срочно вызвали столяра, и он целый день ходил между ящиками. А служащий управы Князев должен был ходить следом во избежание подтасовок. В результате столяр заработал один рубль, а Князев лишился любимых калош, оставшихся без присмотра. Он, конечно, потребовал компенсации (3 руб. 50 коп.), но дело затянулось, и предприимчивая супруга нашла-таки способ поправить семейный бюджет: для маскарада в Общественном собрании соорудила простой, но очень актуальный костюм избирательной урны. И взяла-таки приз – сервиз!

Глава 35

Предохранитель от Домишкевича ...Газеты написали потом, что на всё ушло только 40 минут, и когда господин Шнее возвратился с прогулки, об угрожавшем несчастье напоминала лишь пачка подмокшей фотобумаги да брызги воды на мебели. Южанин Шнее так и не привык к иркутскому климату, и сегодня, несмотря на тёплое утро, распорядился натопить и лично убедился, что хорошо накалились все трубы. А они в фотографии Шнее поднимались до нижней обшивки крыши. И не миновать бы беды, если бы немедленно не примчались пожарные двух частей и добровольная дружина. Брандмейстер Александр Францевич Домишкевич, наблюдавший за их работой, был так доволен, что несколько раз крикнул «Молодцы!»

Иркутские истории

155

сли Домишкевича спрашивали о новинках синематографа, он отвечал: «Все иркутские залы слабо защищены от пожара, но хуже прочих – «Одеон»: будка там деревянная, без автоматических предохранителей и, хоть и стоит на цементном полу, но всё же не изолирована. Да и выход из зала только один, и не так широк, как следовало б для безопасности зрителей!» Одна из дам, так и не выяснив мнение Домишкевича о модной фильме «Отпечаток руки», съязвила: — Отчего же Вы данной Вам властью не приведёте всё к должному образцу? — А оттого, – отвечал Домишкевич озабоченно, – что иркутская дума так и не утвердила правила безопасности для иллюзионов, даже после пожара в театре Гиллера. Между тем как в других городах… – он готов был к подробнейшему рассказу, но дама не выказала интереса к постановке пожарного дела в отдалённых местах. Александр Францевич не обиделся: во время разговора ему пришла в голову одна замечательная идея. Хорошенько обдумав её, Домишкевич отправился к редактору «Восточной зари» и о чём-то с ним долго советовался. С того дня курьеры зачастили в газету с критическими заметками о работе брандмейстера и городской управы. К примеру, сообщалось, что «паровое отопление в Казанском кафедральном соборе проводится с серьёзными нарушениями». Или напоминалось: «Ещё в прошлом году ассигновано около 40 тыс. руб. на постройку 5-й пожарной части. И место, кажется, было подыскано. Следует управе поторопиться с постройкой!» — Очень уж отведомлённый у газеты источник, – намекнули Домишкевичу в городском самоуправлении. — Если заниматься поисками «шпионов», некогда будет пожары тушить, – заметил на это Александр Францевич. – К тому же в публикациях решительно ничего нельзя опровергнуть, и уж лучше нам с вами употребить наши силы к исполнению служебных обязанностей.

156

Иркутские истории

О праздниках пожарные тоже не забывали, и если, к примеру, на сентябрь приходилась годовщина 3-й части, ещё в августе оркестр разучивал новые маршей, рассылал приглашения. В нынешнем, 1909 году, обычный список дополнил брандмейстер Верхнеудинска: он остановился в Иркутске проездом. В компании с высокими чинами гость несколько стушевался, но всё же с готовностью поднял бокал «за иркутских пожарных, известных и за пределами Сибири». Губернатор немедленно отреагировал: — А вы как думали? Если и есть в Иркутске что-то стоящее, так это пожарные дружины. Иначе бы всё давно уж сгорело! Главной причиной пребывания в Иркутске верхнеудинского брандмейстера было желание разобраться во всех тонкостях проведения лотерей-аллегри. А они у местного пожарного общества отличались обилием аттракционов, роскошной иллюминацией и неизменной выдумкой. Даже нынешним ненастным летом чистая прибыль от одного гуляния с лотереей составила около 1600 руб. Брандмейстер Домишкевич всячески поддерживал Добровольное пожарное общество. И в этом году, будучи в Москве, специально заглянул в фирму Густава Листа, чтобы осмотреть выбранную «добровольцами» по каталогу лестницу самой новой конструкции, на рессорном ходу. Лет десять назад иркутяне уже выписывали отсюда один рекламированный образец, но немецкое чудо опрокидывалось всякий раз, когда пожарный добирался до верхних колен. Членам общества было так жаль потраченных денег (один только провоз по железной дороге обошёлся в 1000 рублей), что они назначили Листу встречу в суде и стали требовать компенсации. К сожалению, безуспешно; кончилось тем, что опасную иностранку сослали в третью пожарную часть, где она и служила насестом для кур. Новое предложение фирмы Густава Листа тоже оказалось с подвохом: даже в сложенном виде лестница вряд ли поместилась бы в иркутский обоз. Но тут уж проблема была не столько в лестнице, сколько в обозе, и потому Домишкевич

Иркутские истории

157

телеграфировал, что образец неплох. К середине июля ценный груз прибыл в Иркутск, и начальник пожарной команды Мале провёл специальные занятия для восемнадцати дружинников, вызвавшихся участвовать в испытаниях. К шести часам вечера 16 июля на обозный двор прибыли гласные городской думы, полицмейстер, несколько инженеров и, конечно, представитель фирмы Густава Листа. Испытуемую весом в 150 пудов выдвинули, развернули на все три марша, заложили и вывезли на улицу. Картина впечатляла, конечно, однако при детальном осмотре обнаружилось, что один из винтов сломан, нет сигнального звонка, да и краска в нескольких местах повреждена. Представитель торговой фирмы клялся, что исправит все дефекты в пять дней и почти уложился в срок. Устроили новые испытания, и со второй попытки новенькую приняли. Правда, непосредственно в деле лестницу увидели лишь 18 августа, когда загорелся дом на Преображенской. На этот раз все остались довольны иностранкой, поэтому «добровольцы» охотно продемонстрировали её и верхнеудинскому брандмейстеру. Разумеется, он был впечатлён, но ещё более удивила гостя нештатная проверка пожарных лошадей ветеринарным врачом Астраханцевым. Буквально накануне Александр Францевич показывал их коллеге, и тот отметил, какие они откормленные и бодрые. Тем не менее, Домишкевич с готовностью сопровождал ветеринара в течение всего дня, терпеливо записывал всё в блокнот. И хотя выглядел удивлённым, не стал оспаривать полученное медицинское заключение: 23 лошади страдают заболеваниями (ревматизмом, эмфиземой, уросами, неявной хромотой). Единственное, о чём Домишкевич просил ветеринара – не признавать больных инвалидами: — Иначе ведь их придётся отправить на скотобойню, а все наши лошади заслуженные, и я устрою им достойную пенсионную жизнь в ассенизационном обозе. Гость с чувством пожал ему руку, и Домишкевич поморщился от боли: на недавнем пожаре извозчик-лихач налетел на экипаж Александра Францевича, и тот вылетел на обочину.

158

Иркутские истории

«Получив ушибы, не угрожающие его здоровью», – уточнила «Восточная заря»; да и сам Домишкевич на этот счёт лишь отшучивался. Но вот супруга его выглядела встревоженной: главный иркутский пожарный был мужчина пышный, и семейный доктор всегда говорил, как это опасно и как должно беречь Александра Францевича. Доктор оказался прав: Домишкевич скончался в декабре 1914-го, на сорок первом году.

Глава 36

Цена вопроса — Сорок шестое по счёту, и это за один лишь сегодняшний день! Прямо-таки осаждают городскую управу прошениями, – Егор Васильевич повёл взглядом на большую стопку бумаг, и Елизавета Щепина, сидящая на краешке стула напротив, опять покраснела.

гор Васильевич Кущенков прежде жил по соседству с ней, у своей бездетной тётки, и четыре года назад, получив диплом техника, он посватался к Лизе, но отец воспротивился: «Сирота богатства не наживёт, да и больно уж книжник он». Мать отмолчалась, но когда явился новый поклонник, Карп, разом заговорила: — У его родителей дом-пятистенок, и как старшему отойдёт ему каменный флигель, с тёплым ватер-клозетом и садиком. Флигель и в самом деле оказался хорош, а Карп спокоен и рассудителен. Вот только слишком уж думал он, как бы чего не упустить. — Городская благотворительная комиссия всё не разберётся, сколько денег оставлено ей разными купцами, – просвещал он свою «тёмную супругу». – Приходится определяться самим, под какое подвестись завещание.

Иркутские истории

159

Елизавету он «подвёл» под пособие от Прасковьи Трапезниковой для небогатых девушек, впервые вступающих в брак. А также и под ежегодную рождественскую раздачу. Деньги это были весьма небольшие, и Лиза хотела бы вовсе отказаться от них, лишь бы не представать перед Егором Васильевичем просительницей. И уже решилась сказать об этом мужу, но накануне в управлении Сибирской железной дороги утвердили списки на наградные, и Карпа в них не оказалось… — Представь: решили сэкономить на нас, у кого жалование выше 1800 руб. в год! Но я решительно к этому не готов! – Карп с таким отчаянием замахал руками, что на другое же утро Елизавета пошла в управу. Егор Васильевич в этот день не заболел, не уехал по вызову, не отлучился на какие-нибудь пять минут. Напротив, он сидел за своим рабочим столом и с тоскою глядел на дверь, словно ждал, что Елизавета войдёт. И она подумала, что, должно быть, он несчастлив с той минуты, как она отказала ему. «А разве я счастлива?» – опасно подумала Елизавета. И покраснела. Кущенков и в самом деле был удручён, но совсем по другой причине. С начала осени управская канцелярия начала хлопотать о выдаче к празднику Рождества Христова наградных. Но заседания думы несколько раз переносились, а потом гласные Русанов и Люблинский чуть не испортили всё дело. — Это – подачка, оскорбляющая самолюбие! – скривил губы первый. – Наградные не просятся, а даются, и за заслуги. — В данном же случае они как бы вымогаются, — продолжил Люблинский. Гласные пошумели и сошлись на том, что для думы гораздо выгоднее увеличить управским служащим должностные оклады. — Но этак ведь и умрёшь, пока ждёшь! – отчаянно вырвалось у докладчика – и зал так и прыснул! Воспользовавшись сменой настроения, городской голова поставил вопрос на голосование, и большинство высказалось за... немедленную выдачу наградных. Но Русанов с Люблинским вмешались и тут:

160

Иркутские истории

всем канцелярским с окладом не менее 900 руб. дали только 30% месячного оклада. Так в одну минуту рухнула рождественская мечта Егора Васильевича о фотоаппарате, который он уже присмотрел. Мало того, под вопросом оказывалась и покупка автоматического спиртово-калильного фонаря «Джон», дающего свет без тени, прозрачный и ровный. Конечно, в магазине братьев Гольдберг предлагался и маленький «Джон», в 50 свечей, но разве пристал он управскому служащему, собравшемуся жениться на дочери столоначальника? Ещё Кущенков приглядел в пассаже у Второва коллекцию ёлочных игрушек, в подарок будущей тёще. А для тётушки, воспитавшей его, нашёл подержанную вязальную машину, продававшуюся по случаю. Но вместе с другими тратами она выливалась в невозможную теперь сумму, и Егор Васильевич бросил в сердцах: «И для маленьких сошек должны же быть праздники в календарях!» Эта мысль стала главной и в «Дневнике журналиста», который Гарри С.Р. регулярно размещал в «Восточной заре». Потому что наступающий праздник не укладывался и в его семейный бюджет. Окончательно испортила настроение рисованная реклама магазина Верхоленцева: господин в бархатном пальто, вокруг которого всё сверкало алмазами, вызвал сильное раздражение. И Гарри немедленно перенёс его на бумагу: «Предпраздничное настроение выражается несколько разно для отцов и детей, бедных и богатых, домоседов и светских шаркунов. Первые, то есть отцы, бедняки и домоседы, к которым отношу и себя, озабоченно почёсывают затылки, размышляя, как бы получше угодить детям, раздобыться деньжонками и оградить себя от праздничной сутолоки. Вторые предвкушают только удовольствия и развлечения…» Гарри раздумывал, о чём же написать ему дальше, когда в фельетонную быстро вошёл редактор: — Решено: за рекламу ресторанов в последнем номере возьмём не деньгами, а местом за столиком! Выбирай, куда отправишься на Рождество!

Иркутские истории

161

Корреспондент растерялся. Хотя не далее как вчера помышлял о «Модерне», открывшемся в театре Гиллера. То есть, об устрицах-севрюжине-лососине-пулярдах-раках, поедаемых между выступлениями варьете. Особым шиком нынешнего сезона считалась ежедневная смена артистов, наших и заграничных. Их постоянно перетасовывают, угождая публике. А ресторан «Пале де Кристаль» в декабре нынешнего, 1909 года, сделал ставку на… чемпионат дамской борьбы. Конечно, такие «картинки» рассчитаны на любителя, но всё же публика оставалась довольна. Возможно, потому, что при этом всем посетительницам раздавались цветы. Да и кухня была образцовая, неслучайно распорядитель Адольф заявлял: «Ничего не рекламирую, прошу убедиться лично!» И метрдотели в расчёте на проезжающих говорили на польском, английском и немецком языках – в общем, Гарри выбрал именно «Пале де Кристаль». И не пожалел: соседом его оказался капитан Гиляревский, о котором он недавно писал. Ещё в начале декабря этот необычный военный организовал в помещении театра 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка большое представление. Сначала была поставлена одноактная пьеска «Сосватались и рассватались», и на долю каждого исполнителя пришлось немало шумных аплодисментов. Затем на сцену вышел хор из 30 человек, которых сменили куплетисты, плясуны и рассказчики. На «бис» был исполнен «Монолог вицмундира» и пропета оригинальная «Солдатская колыбельная». — Как нашли вы столько талантливых офицеров? – допытывался корреспондент, разливая по бокалам шампанское. — Да какие там офицеры! Все исполнители – исключительно нижние чины. А труд декоратора, парикмахера, костюмера и прочее я с удовольствием принял на себя. — Так выпьем за удовольствие от работы! Вернувшись домой, Гарри достал начатую заметку, разоблачавшую праздных, и дописал: «Я отнюдь не порицаю тех, кто собирается повеселиться. Ведь развлечения и удовольствия так же законны, как и труд, и каждый имеет на них право».

162

Иркутские истории

Глава 37

Несостоявшаяся сенсация Оттиски завтрашнего номера «Восточной зари» обещали лишь через час, и редактор газеты Талалаев решил пройтись до ближайшей кофейни. Но когда выходил на Большую, его чуть не сбил какой-то господин. Он пятился по тротуару, явно что-то разглядывая поверх домов. Всмотревшись в том направлении, Талалаев увидел над горизонтом распростёршуюся комету. Роскошный её хвост был прекрасно виден несмотря на отблеск заката. «Неужто Галлея? – пронеслось в голове. – Правда, хвост слишком ярок, да и появилась она раньше, чем рассчитывали астрономы… Однако, если это не комета Галлея, то что же?» – Талалаев вернулся в редакцию и, даже не сняв пальто, позвонил в магнитную обсерваторию.

этого дня кометная тема прочно обосновалась на страницах «Восточной зари». А вот конкуренты из «Сибири» зевнули и лишь две недели спустя обронили: «С 8 января нынешнего, 1910 года, комета ежедневно расправляет свой хвост на западном небосклоне, видимая невооружённым глазом вскоре после заката солнца». Талалаев же в это время уже завершал научно-популярную статью о природе космических пришелиц. Что до суждений местного учёного люда, то, к примеру, Рувим Пророков, член ВСОИРГО, считал: зависшая на иркутском небе очаровательная незнакомка просто выдаёт себя за комету Галлея, но таковой не является. Она и движется совершенно в другом направлении. Настоящая же Галлея пока ещё далеко от Земли и может быть видима лишь в телескоп. Мировое учёное сообщество ожидало комету в мае и сходилось на том, что предстоящий визит довольно опасен, ведь своим хвостом Галлея пройдётся по одному из полушарий (если

Иркутские истории

163

только земная атмосфера не защитит). Тревожная информация попала в газеты, и понадобилось немало опровержений, чтобы избежать общей паники. Между прочим, из аргументов использовали и тот, что комета «целится» не на Европу, а на Центральную Азию, в частности, на Сибирь. Талалаев отправил своего хроникёра к местному научному авторитету Дорогостайскому, как раз возвратившемуся со съезда естествоиспытателей. Но то ли настрой на съезде был очень мрачный, то ли сам Дорогостайский так удручён, а только в ближайшем номере «Восточной зари» вышло вот что: «17-18 мая хвост кометы Галлея будет настолько близок к земле, что половине земного шара неминуемо должно задохнуться от ядовитого газа. На вопрос, какое полушарие постигнет эта участь, г-н Дорогостайский категорического ответа не даёт». В тот же день учёный принёс в редакцию опровержение, но составлено оно было в тоне, от которого читатели ещё больше встревожились. При всём том «кометные» номера «Восточной зари» разлетались мгновенно, и рекламодатели зачастили в контору «такой интересной газеты». Коротко говоря, Талалаев сделал ставку на «пришелицу»! И уже без сомнений напечатал телеграмму о страшном «знамении от кометы» – рождении четверни. Без сомнений отправил в набор и корреспонденцию о деревне под Нерчинском, в которой все оделись в белое и взошли на гору прощаться с миром. Не отказался и от заметки о панических настроениях в Шанхае: «На китайцев производят страшное впечатление различные небесные явления. Для них появление кометы может служить предзнаменованием войны, революции, перемены династии. И они сочтут себя чуть ли не обязанными помочь небесному указанию. Конечно, более всего надо желать, чтобы в указаниях с неба китайцы не усмотрели истребление европейцев. С другими толкованиями ещё можно мириться». На известные дивиденды, связанные с кометой, рассчитывали и учёные. Международная комиссия по изучению верхних слоёв атмосферы наметила нескольких наиболее подходящих пунктов для наблюдений, в том числе и в Иркутске, где

164

Иркутские истории

магнитная обсерватория располагала весьма чувствительным магнитографом. ВСОИРГО же в связи с кометой стал продвигать идею открытия собственной обсерватории, и несколько состоятельных горожан сбросились на современное астрономическое оборудование. В начале 1910 года оно благополучно прибыло в Иркутск и заняло угловую башню музея. Обыватели тотчас же встали в очередь «посмотреть комете в лицо», и члена распорядительного комитета ВСОИРГО Пророкова осенило: вот он, удобный момент ввести наконец-то плату за вход в музей и в обсерваторию. «Конечно, пресса будет возмущена, но на то ведь она и пресса», – решил Пророков. Общество «Просвещение» так же воспользовалось кометой и пригласило горожан на благотворительную лекцию педагога мужской гимназии Белкина. Афиши обещали ответы на все вопросы, и в назначенный день у кассы 1-го Общественного собрания собралась масса народу. Более ста человек так и остались ни с чем, хоть билеты продавались и в зал, и на галерею, и даже на импровизированные места на сцене, вокруг лектора. Выручка вдохновила Общество «Просвещение» на повторение опыта, правда, Белкин потребовал снизить входную цену: большую часть публики составляла беднота. На лекцию заглянул и корреспондент «Восточной зари», и в следующем номере появился очередной «Маленький фельетон»: «Учёные, открывшие в хвосте кометы Галлея ядовитый газ, решили спасти землю от душных объятий небесной гостьи. Один из них, профессор Пинетти, явился в Иркутске. Он тотчас открыл ряд лекций, напечатав в местных газетах анонс: «В трёхдневный срок обучаю искусству уничтожать ядовитый газ синерод и превращать его в приятно пахнущие духи!» Оказывается, господа, чтобы спастись от синерода, надо просто… зажечь все городские фонари. Иркутяне благодарили профессора, но ни один фонарь не зажигался, так как городское электрическое освещение всё ещё не было готово. Пришлось нюхать газ синерод и плакать». Между тем учёные уточнили расчёты и объявили, что Земля пройдёт через хвост кометы 6 мая. Применительно к Ир-

Иркутские истории

165

кутску это был отрезок между 9 и 10 часами утра. А именно в это время в кафедральный собор съезжался весь генералитет и все чины гражданского ведомства: 6 мая, день появления на свет его величества государя императора, из всех «царских дат» почитался главным. И начинался он с Божественной литургии и молебна, а затем по соборной площади церемониальным маршем проходили войска иркутского гарнизона. Кстати, накануне «рокового 6 мая» прошло и очередное заседание ВСОИРГО. Разбирали хозяйственные дела; а в связи с кометой было сказано только, что магнитные колебания зафиксирует помощник директора городской обсерватории Фигуровский. Корреспондент «Восточной зари» заранее договорился с ним о встрече и прибыл на место за полчаса до назначенного времени. И начал переживать, что «вдруг нарисуется хроникёр из «Сибири», и тогда в обеих газетах выйдут репортажи один в один». Но этого не случилось, и вообще в это утро НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ! Потому что «комета надула всех самым бессовестным образом», как выразился один обыватель. — Наша земная атмосфера погасила её. И так основательно, что магнитограф в Иркутске не отметил даже и обычной магнитной бури, – пояснил читателям «Восточной зари» господин Фигуровский. – Что до солнечной радиации, то её вероятное возрастание помешали отследить облака. К тому же с вечера накопился дым от палов, обычных для нашего города в начале мая. Кстати, в городской управе в этот день обсуждали, каким образом лучше бророться с палами и решили значительно увеличить число конных стражников. «Восточная заря» немедля прокомментировала, и неожиданно мягко для оппозиционной газеты: «Против этого решения не только ничего не приходится иметь, а нужно пожалеть, что оно последовало с запозданием». — Кажется, это первый случай, когда мы лизнули местную власть, – заметил фельетонист. – Как бы, не дай Бог, не привыкнуть…

166

Иркутские истории

А к вечеру он читал уж под общий хохот: «7 мая Иркутская городская дума узнала от приёмочной комиссии, что всё электрическое обзаведение, сочинённое Шуккертом, Михайловым, Жарниковым и прочими многими, никуда не годится: машины не те, кронштейны гнутся, проволока – будто с телефонных столбов позаимствована. Словом, не электрическая сеть со станцией, а какой-то мираж. Юристы только головами качали да приговаривали: «Ну и процессище будет!» А гласные приступались к недавнему мэру Исцеленнову: «Как же так, Иван Фёдорович?!» — Комета! Всё от кометы! – Исцеленнов выразительно закатывал глаза к небу.

Кроме комет иркутское небо изумляло и северными сияниями. 21 августа 1859 г. кучевые облака неожиданно сместились на север, и около 7 часов пополудни появилось вдруг светлокрасное облако, за которым образовалась красная же дуга. Она протянулась с северо-запада к юго-востоку, на концах расширяясь и являя собой как бы зарево отдалённых пожаров. Картина не менялась почти час, а около 20 час. появился отбел – предвестник северного сияния. Скоро он стал ярко-серебристым, и показались расходящиеся лучи красного и белого цвета. Сияние продолжалось более двух часов, а точнее – до 22 час. 15 мин. В сентябре 1909 г. северная часть иркутского небосклона окрасилась в тёмно-малиновый цвет, вспыхнули яркие лучи. — Не иначе как быть войне! – в испуге останавливались прохожие. — Нее… войну мы видали, и без предупреждений, а тут конец света обозначается! — Да… скоро и архангелы затрубят! А как они в трубы – так и конец… Давно обещано. Отчего-то эта мысль умилила собравшихся на Большой, в особенности стариков, и все стали прислушиваться. Чинов-

Иркутские истории

167

ник губернского управления стал уверять, что «ничего апокалиптического не происходит – всего лишь северное сияние: — Такое случается в Иркутске каждые 50-60 лет. А что до военных прогнозов, то они ведь давно уж неутешительны. Из ближайших неприятностей могу гарантировать только осложнения со здоровьем – как неизбежное следствие магнитной бури. И действительно: в ночь с 11 на 12 сентября 1909 г. приборы местной обсерватории зафиксировали необыкновенно сильную магнитную бурю. На десять часов прервалось железнодорожное телеграфное сообщение на всём протяжении от станции Иннокентьевской до станции Томск.

Глава 38

Продавцы света На маскарад в 1-м Общественном собрании и билеты, и контрамарки разошлись за два дня. И вечером 6 января 1910 года две с половиной тысячи фраков и декольте заполнили не только зал, но и галерею. Но два кресла у сцены, заказанные инженером Михайловым, оставались свободными, и лишь с последним звонком на них опустились две госпожи, похожие на классных дам. У одной было несколько удивлённое и даже чуть растерянное лицо, а вот другая смотрела чуть ли не с вызовом и была явно довольна собой: в этот вечер ей, Инне Николаевне Поблажко, явно всё удавалось. Во-первых, она убедила родственников Михайловых, уже севших в экипаж, не ездить в Общественное собрание. Во-вторых, «выкрала» из гостей приятельницу и вместе с ней успела к началу костюмированного вечера.

168

Иркутские истории

аскарады в Иркутске не просто завершали год, но и показывали его главных «героев». И Инна Николаевна чувствовала, что «уж Михайлова-то выжгут наверняка». В самом деле, когда после полуночи зрители переоделись в маскарадные костюмы, самые шумные аплодисменты заслужили маски, представлявшие иркутский долгострой – городскую электрическую станцию. Им же достались и главные призы – золотой браслет и серебряный чайный сервиз. В этот же вечер в Иркутске был ещё один маскарад – во 2-м Общественном собрании, и там тоже преобладали карикатуры на Михайлова и компанию. А газета «Восточная заря» в этот день написала без обиняков: «Дело по сооружению и оборудованию городской электрической станции так запуталось и осложнилось, что требует правительственной ревизии и вмешательства очень сведущих юристов». Обыватели же были встревожены ещё с лета, когда городская управа пригрозила: тот, кто к 1 августа не порвёт с прежними поставщиками энергии, останется и вовсе без неё, потому что всех частных продавцов света совершенно искоренят! Между тем все видели, что не только электрические провода не натянуты, но даже и столбы для них не заготовлены. Самые законопослушные горожане выполнили условия ультиматума – и остались без электричества. Накануне 1 августа целая процессия раздосадованных горожан потянулась к дому головы Исцеленнова (выразить недоумение), а оттуда свернула на Дворянскую, к владельцу частной электростанции Полякову – виниться и просить «подключить нас опять». К этому времени городскую «электрическую» комиссию демонстративно покинул инженер Сахаров. Он передал городскому голове аналитическую записку и просил обсудить её на ближайшем думском заседании. Узнав об этом, корреспонденты иркутских газет поспешили занять скамью прессы. Но городской голова отказал им в удовольствии получить информацию – сделал вид, что никакой аналитической записки и не было.

Иркутские истории

169

Тогда журналисты подступились к самому инженеру Сахарову, и тот с готовностью ответил на их вопросы. Но прежде всего пояснил, что такой серьёзный проект как электростанция требует аккуратной привязки к местности, с учётом уже существующих городских сетей – телефонной, телеграфной, водопроводной и др. Кроме того, отметил он, необходимо заручиться согласием домовладельцев, по участкам которых протянут линию электропередач. — А с владельцами частных электростанций считаться необязательно? – не удержался ироничный корреспондент «Восточной зари». — В своё время городская управа не стала утруждать себя составлением договоров с продавцами света. Господин Плотников сам, добровольно оформил аренду земли под своими электрическими столбами, господин же Поляков и этим не обременён. Немудрено, что он отказывается убирать свои сети. Кроме того, у него ведь и обязательства перед клиентами, заплатившими и за счётчики, и за домовые установки, и за дорогостоящее подключение. Кстати, для обывателя смена поставщика накладна ещё потому, что городские тарифы неимоверно задраны: 35 коп. за киловатт против 24 коп. у частников. Я потому и вышел из комиссии, что не могу согласиться на пополнение городского бюджета любою ценой. — И когда, на Ваш взгляд, реально пустить городскую электростанцию? — Никак не ранее весны следующего года. Действительно, улицы на три аршина погрузились в снег, а электрические провода ещё не навесили. По городу ползли слухи, что трансформаторы заглубили плохо, нужно всё непременно переделать весной, чтобы не довести до беды. Встревоженные обыватели взывали к гласным, а те – к «электрической» комиссии: «Представьте детальный доклад, чтобы мы не ходили во тьме, пролейте свет на это дело»! — Комиссия и сама во тьме, – констатировал гласный Плотников. – Сколько раз я предлагал городскому голове привлечь сторонних консультантов, но у него ведь есть сред-

170

Иркутские истории

ства лишь на доплаты секретарю управы «за помощь электрической комиссии»... Результат же, господа, налицо: дело встало, а спросить решительно не с кого. Тем временем предприниматель Поляков продолжал заключать договоры на отпуск электроэнергии. Гласные настаивали на предъявлении иска, но их коллега Гейнсдорф, член окружного суда, разъяснял: дело может затянуться на несколько лет, а результат его непредсказуем. Сам же Николай Петрович полагал так: «Пока они со мной борются, обыватель присматривается к домашним электростанциям. Даже и в Глазково теперь можно по сходной цене купить полностью оборудованную «светоноску». Ежели и дальше так пойдёт, город и вовсе без дохода останется». Кстати, рядом с домом торговца светом Полякова около года назад был поставлен большой галкинский фонарь. Управа очень гордилась приобретением, но довольно скоро обнаружилось: галкинский не настроен светить, а настроен лишь изредка подмигивать. Время от времени Николай Петрович заезжал в управу, напоминал о ленивце – и вот ведь, года ещё не прошло, а в газетах разместили объявление: «Требуется монтёр для наблюдения за галкинскими фонарями». — Может, разохотитесь да разом уберёте и электрический столб посреди Графо-Кутайсовской? – вдохновился Поляков. – Моя лошадь недавно не смогла увернуться, порвала упряжь, а сам я очнулся лежащим на тротуаре. И доктора сразу вызвонить не удалось: нашу телефонную линию повредили, когда навешивали провода для городской электростанции! — И всё-то вы, Николай Петрович, норовите в историю угодить... Другие-то не налетают на столбы, – усмехнулся один из членов управы. И очень об этом пожалел: трёх дней не прошло, как сам он оказался в положении Полякова. — Хроническое явление, – развёл руками привезённый супругой врач. – Обращайтесь в управу, господа!

Иркутские истории

171

В начале ХХ века в Иркутске появился новый товар — электричество. Услуги по освещению предлагали: Всеобщая компания электричества Контора Р.Э. Эриксона Фирма «Дюфлон и Константинович» Русское электрическое общество «Унион» Иркутские предприниматели: С.Е. Замятин, И.Н. Плотников, Н.П. Поляков. 10 декабря 1901 г. городская дума получила от «Всеобщей компании электричества» проект устройства первой очереди электрической станции, рассчитанный на 7800 лампочек, по 16 свечей каждая. За работу компания рассчитывала получить 275 тыс. руб., плюс 2,5 тыс. руб. за проект. Однако заявок удалось собрать только на 5917 лампочек. Городская электростанция открылась лишь девять лет спустя, в мае 1910 г.

Глава 39

Первая попытка доктора Фёдорова Утром, просмотрев агентские телеграммы, редактор «Восточной зари» Талалаев прошёл к ответственному секретарю: — Надо бы узнать, не соберётся ли кто из наших европейских корреспондентов в Вену – в конце мая там международный жилищный конгресс. Иркутской муниципии это было б полезно: население города очень быстро растёт, а хозяйство не развивается!

172

Иркутские истории

алалаев отличался порывистостью и, увлекаясь, порою не замечал очевидного. Вот и сейчас он как будто забыл, что каждое лето гласные городской думы разъезжаются за границу и за два-три месяца успевают не только отдохнуть, но и изучить все новинки европейского хозяйства. Доезжали они и до города-сада в окрестностях венгерской столицы, знакомились с бургомистром города Ульма, обеспечившим всех рабочих отдельным, удобным и здоровым жильём. Но чужой опыт никак не шёл впрок: гласные не могли договориться друг с другом, каждый доверялся только собственным представлениям о лучшем. А в результате принимаемые думой постановления шли вразрез даже с элементарными европейскими нормами; чего стоило одно разрешение открыть свалку на берегу реки Каи, среди реликтовых сосен! В 1909 году Иркутская городская дума состояла из 60 гласных, но лишь их активно работала, остальные, по выражению «Восточной зари», «оставались безгласными гласными»: «Молчит такой человек день, месяц, год, два, три, но зато уж когда он заговорит, так просто щепки летят! И не потому, что вывели из терпения, а оттого лишь, что задели его карман. К примеру, обсуждается трактирный вопрос, и гласный Бочкарёв резко возвышает голос: «Кризис! Застой торговли! Несу убытки! Протестую!» Но вот миновала угроза, и дума не только не слышит, но и не видит этого оратора». Таких «народных избранников» газетчики окрестили ещё и «почётными визитёрами», а пальму первенства присудили гласному Якову Ефремовичу Метелёву, посещавшему думские заседания не чаще четырёх раз в году. — Дума знает лишь то, что соблаговолит приоткрыть ей управа, – иронизировал на журфиксе в «Восточной заре» фельетонист. – Надо ли удивляться, что инженером на городскую электростанцию приняли… отставного лейтенанта флота Михайлова – это из восьмидесяти-то дипломированных претендентов, включая известных профессоров! А уж о финансовых трюках управы нечего и говорить. Одна надежда, что Общество обывателей и избирателей выведет всех на чистую воду!

Иркутские истории

173

Идея такого объединения проросла в Иркутске стараниями двух докторов, Фёдорова и Ельяшевича, а также присяжного поверенного Фатеева. Докторам очень хотелось подтянуть Иркутск до европейского уровня, и поэтому новое общество представлялось им «делом не только общегородским, но и общегосударственным». А юрист Фатеев тяготел к просветительству, мечтал о фундаментальной библиотеке, способной и заурядного обывателя превратить в квалифицированного избирателя. Доктор Фёдоров с удовольствием брался за статьи для газет и писал их недурно, но ещё лучше он говорил – с особенной, завораживающей интонацией. — Общества обывателей и избирателей не должны ограничиваться выборными кампаниями раз в четыре года, – заявил он на первом собрании. – Жизнь наших городов поражает своей отсталостью, всюду непролазные дебри и непочатый край работы, а между тем деятельность городских дум и управ поглощается текущими делами. Члены нашего Общества могут изменять жизнь к лучшему, не подменяя гласных, но идя рядом с ними и не стесняясь напоминать о себе. Однако для начала нам нужно срочно составить комиссии! И члены Общества обывателей и избирателей, как послушные пациенты, в полчаса сформировали девять (!) комиссий. Правда, нашлись и рассудительные господа, заявившие: лучше начать с малого, но довести его до ощутимого результата. Очарованная докторами публика не стерпела и в едином порыве «забаллотировала критиканов». Но их правота очень скоро сделалась очевидной: «Ни одна из комиссий до сих пор по-настоящему не сформировалась, поступило только два письменных заявления», – сообщила «Сибирь» 17 февраля 1910 года. «Финансовое положение общества очень незавидно: из 199 руб. членских взносов израсходовано уже более 100. Касса пустеет, а приток новых членов почти прекратился, – уточнила «Восточная заря» и не сдержала эмоций. – Да и кому охота быть на корабле, безнадёжно сидящем на мели?»

174

Иркутские истории

— А ничего удивительного, господа, – резюмировал опытный губернский чиновник Корейша. – Самая идея такого общества зародилась в тиши кабинетов, туда же она, в сущности, и вернулась. Пошумели, да и разошлись, причём самым активным удалось отправиться прямиком в городскую думу, на что они, собственно, и рассчитывали. А большинство населения так и пребывает в неприкрытой природной дикости. Вот, полюбопытствуйте, – он вынул из кипы бумаг последнюю сводку происшествий: – «На Забайкальской железной дороге, на седьмой от Иркутска версте, неизвестные злоумышленники разобрали рельсы, погрузили их на дровни и увезли «для хозяйства». Поезд чудом не ушёл под откос, а через день «фокус» в точности повторился – на третьей от Иркутска версте». Между тем в Иркутск ехал за опытом представитель Томского общества избирателей. Это был энергичный мужчина лет 35, лысоватый, но лёгкий в движениях и со смешинкой в лице. Соседом его по купе оказался англичанин Джон Джонсон, весьма образованный и приятный господин, но очень уж заражённый идеей европейского лидерства. — Группа капиталистов во главе с Парижско-Нидерландским и Лионским банками обратилась в министерство финансов России с предложением об открытии частного банка муниципального кредита, – с апломбом рассказывал он. – Такой банк способен выдавать вашим муниципиям крупные ссуды на проведение водопровода, канализации, трамвайных путей. Томич покивал, но почему-то не ощутил оптимизма. Вероятно почувствовав это, Джон Джонсон добавил, что надо же ведь когда-нибудь начинать. И привёл пример в назидание: в 1896 году состоялся первый съезд мэров французских городов, который кое-кому показался всего лишь тратой времени. Но теперь съезды собираются ежегодно, а о прежних скептиках никто даже не вспоминает! «Разумеется, он говорит правильные вещи, но ведь поучает же! Уж скорей бы Иркутск».

Иркутские истории

175

В городской управе командированного прикрепили к опытному служащему. Но он был очень занят и в конце концов просто привёл гостя в архив. Там обнаружилось много интересного и между прочим постановление о запрете курения на всех иркутских улицах, площадях и во всех дворах с 1 мая и по 1 октября. Гость аккуратно переписал документ и вышел на площадь полюбоваться, как действует это замечательное постановление. И уже у самого входа в управу обнаружил двух дымящих господ. А извозчик, отвозивший томича на вокзал, на вопрос о запрете курения просто выругался и взял двойную плату.

Глава 40

Дело о 150 саженях Вот уже два дня жильцы доходного дома на Подгорной обсуждали письмо с печатью министра внутренних дел. На лицах у всех было радостное, но притом озадаченное выражение. И вот ведь что характерно: едва только во дворе появлялась молочница с улицы Сарайной, все разом замолкали.

о одна неосторожная женщина всё же проговорилась, и тогда с Сарайной пожаловала целая делегация! Пришлось рассекретиться, достать заветный конверт и вслух прочитать: «Вопрос о перемещении домов терпимости с улицы Подгорной на Сарайную министром внутренних дел признан целесообразным». В Иркутске начала двадцатого века многие семьи считались благочестивыми, но их представления о добропорядочности уживались и с продажей порнографических открыток, и с многочисленными «квасными», «пивными», «кухмистерски-

176

Иркутские истории

ми», где откровенно предлагались услуги интимного характера. Днём хозяева заведений ещё как-то маскировали «непрофильные занятия», но ночные рейды полиции всё выводили наружу. С января 1906 года Иркутск оставался на военном положении, и это давало властям возможность на законном, так сказать, основании закрывать притоны. То есть, обходиться без долгой и неэффективной процедуры взимания мелких штрафов. Конечно, спустя короткое время «квасные» возникали опять, и стражи порядка готовили новую операцию. Для открытия публичных домов требовалось разрешение полицмейстера, утверждённое губернатором и согласованное с начальником края. При этом каждая из инстанций руководствовалась нормой, установленной в 1861 году: расстояние от публичного дома до ближайшего учебного заведения, церкви или приюта должно быть не менее 150 саженей. На Подгорной, расположенной меж двух церквей, Крестовоздвиженской и Входо-Иерусалимской, полиция явно не высчитывала сажени, и эта улица стала главным прибежищем красных фонарей. Собранные в кучку, «весёлые дома» неизменно притягивали преступников, а стало быть, облегчали и их поимку. Естественно, что и «девушки», с которых всегда было за что спросить, не отказывались от роли осведомительниц. Что же до здешних обывателей, то на Подгорной испокон веку селились бедные, малообразованные, непритязательные выходцы из крестьян. Но к началу двадцатого века появились новые люди. И летом 1907 года отсюда ушли по инстанциям несколько писем, так толково составленных, что за два года созрело решение о переносе домов терпимости на Сарайную улицу. Конечно, логичнее было бы вообще отнести их за город или хотя бы к бондарным рядам на берегу Ушаковки. Но хозяева борделей не пожелали вкладываться в строительство, и власти вышли из положения, чуть передвинув «заведения». На переселение отвели неделю, но в Иркутске ничего так быстро не делается, и это во-первых; а во-вторых, жители Сарайной оказали неожиданное сопротивление. Они, нату-

Иркутские истории

177

рально, забросали инстанции телеграммами, под которыми подписались и обитатели соседних улиц. Главным образом, домовладельцы, ведь с появлением «нехороших домов» цены на квартиры вокруг неизбежно падали. 11 августа 1909 года городской голова получил срочную телеграмму от министра внутренних дел: перенос на Сарайную приостановить! Борцы с развратом возликовали и ещё более сплотили ряды. Кстати, к ним примкнул и гласный городской думы Шафигуллин, очень обеспокоенный соседством борделей с мечетью. Это навело и на мысль искать поддержку у архиепископа Тихона, и действительно: его высокопреосвященство выстроил линию защиты от рассадников греха. Главная роль отводилась ближайшей к Сарайной улице церкви – Успенской. Расстояние от неё до ближайшего дома терпимости было несколько больше пресловутых 150 саженей, но его ведь можно было и сократить, открыв, к примеру, новую приходскую школу. Естественно, требовались средства, но Успенская церковь имела некоторые сбережения, а недостающую часть вызвалась добавить состоятельная мещанка Авласенкова. Для пущей верности в соседнем со школой здании архиерей решил открыть бесплатную детскую столовую. Заботы о ней поручили жёнам городских священников, а в качестве опыта Тихон распорядился открыть благотворительную столовую у себя на архиерейском дворе. Местная печать, внимательно следившая за развернувшимся противостоянием, время от времени разражалась едкими фельетонами. Или же перепечатывала соответствующие материалы из европейских газет и телеграфных лент. В воздухе уже пахло победой, когда из губернского управления поползли шепотки: министерство внутренних дел склоняется дать добро борделям на Сарайной. 10 февраля 1910 года комиссия из врачебного инспектора, полицмейстера, пристава 4-й части, городского архитектора и городского врача, осмотрела нанимаемые недвижимые имущества Зверева и Кончестера и признала их «годными

178

Иркутские истории

для означенной цели». 3 марта 1910 года «Восточная заря» констатировала: «С Подгорной улицы перенесены на Сарайную пять домов терпимости». Корреспондентам пришлось признать, что действия министерства внутренних дел не выходят за рамки существующего законодательства. Потому что оно опирается на официальные планы города, а ни на одном из них на Сарайной не значатся ни детская столовая, ни школа. — И всё-таки выход был, – уверял губернатора иркутский полицмейстер Бойчевский. – И выход простой: не сдавать под бордели ни одно из помещений на Сарайной. Домовладельцы Зверев и Кончестер просто не захотели отказаться от выгодной для них сделки, хоть и выгода, если разобраться, сомнительна: что такое сто-двести рублей в год в сравнении с репутацией? К большому сожалению полицмейстера, в стороне оказались и иркутские доктора. Разумеется, их тревожил всплеск венерических заболеваний в Иркутске, но всё ограничивалось рамками внутренних дискуссий о том, необходима ли регламентация проституции вообще. Часть врачей с почтением указывала на Англию, Швейцарию, Норвегию, Голландию и Италию, где это явление вообще игнорируется как недостойное внимания. Другая же часть призывала следовать опыту Германии, Австрии или Франции, где давно уже утвердился жёсткий врачебно-полицейский надзор. Правда, приходилось признавать, что и там, в Европе, не решена задача оздоровления. Потому что на каждую сотню зарегистрированных проституток приходятся две-три тысячи нелегальных. Пока доктора спорили, дамы известного сорта обустраивались на новых местах. Городская управа, чувствуя неловкость положения, захотела как-то смягчить его и распорядилась установить на Сарайной фонари. «Хотите электричества — открывайте публичные дома!» – съязвил местный фельетонист.

Иркутские истории

179

Глава 41

Собиновские вечера — Да за кого он принимает нас? – возмущался молодой человек, отходя от кассы музыкального магазина с билетом на концерт артиста императорской оперы Леонида Собинова. — Думаю, принимает за дикарей, туземцев с берегов Ангары, приходящих в восторг при виде куска красной материи, – со спокойной усмешкой отвечал господин с красивой бородкой и в пенсне.

риказчик вопросительно взглянул на хозяина магазина, и тот ответил вполголоса: — А ведь и правду сказать: цены на Собинова сногсшибательные: полтора рубля за «постоять», пять рублей за «посидеть», сорок с полтиной – за ложу! Конечно, в прежние времена наши иркутские миллионщики и побольше давали, но когда это было-то? А из нынешних коммерсантов многие ещё даже в приказчичьем обществе числятся! У них и замашки прежние – каждую копеечку коробчить. С предстоящим концертом был связан и ещё один раздражитель: — После прокладки железной дороги наши знаменитости не прочь «прокатиться в Сибирь», и, конечно, это уже сходящие со сцены старички, с былой славой, но без былого ресурса, – усмехался музыкальный критик Рафаил Александрович Иванов. – Тут уж яснее ясного: если на гастроли в Иркутск, значит, карьера «на последних мерцаниях». Иванов имел обыкновение говорить и писать, что Иркутск в музыкальном отношении развит плохо, публика повторяет за знатоками то, чего сама она не понимает и не чувствует. Однако же, если кто-нибудь из приезжих высказывался в том же

180

Иркутские истории

духе, Рафаил Александрович обижался и довольно сердито замечал: — В Иркутске и известному Камионскому делали замечания, не говоря уж о Шевелёве и Брагине. Так оно и было на самом деле, и всего более местных ценителей раздражало стремление гастролёров выпячивать собственную персону. Они часто держались так, словно бы говорили: Вот это я, а сбоку – мой приятель Чайковский. Парень он ничего, и петь его можно, но с поправочками. Подобного эпатажа ожидали и от знаменитого тенора Собинова, чьи концерты в Иркутске намечены были на последнюю неделю апреля 1910 года. — Ясно, что за птица, если требует таких денег за удовольствие слушать себя, – выразил мнение большинства хозяин музыкального магазина Соловьёв. Высокие цены на билеты сделали своё дело: на обоих концертах Собинова все лучшие места пустовали. А перед началом на лицах у зрителей было такое натянутое выражение, что гастролёр смущался и задерживался в кулисах. И всё-таки Рафаил Александрович Иванов был приятно удивлён: при солидной наружности и хорошо развитой технике голос Собинова звучал юношески чисто и свежо. Певец не кокетничал с публикой, не стремился сорвать лёгкие аплодисменты. «Голос у него, в сущности, небольшой, но отделан превосходно и очень тонко настроен на лирические партии. Да, исключительно на лирические, ну и что? Собинов по природе своей абсолютно не демоничен. Зато пению он отдаётся самозабвенно: сколько б ни вызывали, выходит и поёт большие куски. Нет, наша публика слишком беспощадна порой». После двух концертов Собинов согласился и на третий, незапланированный, причём по доступным ценам. Конечно, зал был переполнен. Собиновские вечера ненадолго объединили иркутское музыкальное сообщество, очень, надо признать, разрозненное. Даже и на этих концертах каждая группа продолжала демонстрировать «автономию»: по центру партера распола-

Иркутские истории

181

гались педагоги музыкальных классов Иркутского отделения Русского музыкального общества, а в «арьергарде» – частная музыкальная школа свободных художников Е.Г. Городецкой, Р.А. Иванова и М.Н. Синицына. Александра Львовна фон Мооль, с которой не продлили контракт в музыкальных классах, сидела в отдалении от недавних коллег, в группе студенток, подрабатывавших уроками. Новый капельмейстер духового оркестра мужской гимназии Гершкович пребывал в окружении учеников на галёрке. А правление старейшего Общества любителей музыки и литературы разместилось в большой ложе и старательно «не замечало» рецензента «Восточной зари». Не так давно он дерзнул написать: «Общество любителей музыки и литературы, быть может, находившее себе оправдание в 60-70 годы прошлого столетия, едва ли отвечает духу ХХ века. Сейчас, когда к услугам иркутян опера, драма, множество гастролёров, каким архаизмом веет от этого общества! В двадцатом веке стационарной эстетике уже нет места». Правда, проповеднику «новой эстетики, ищущей и тревожной», и самому досталось недавно от критика Иванова за перенос персонажей из «Русалки» в «Жизнь за царя»! Корреспондент обиделся, и, кажется, зря: Рафаил Александрович был убеждён, что критика полезна так же, как и конкуренция. К примеру, не будь в Иркутске частной музыкальной школы, императорские музыкальные классы не стремились бы повысить свой статус до училища. Даже и «отставка» Александры Львовны фон Мооль оказалась полезной – тем, что появилась возможность индивидуальных занятий по методу Маркези. В нынешнем, 1910 году, в разных концах города давались уроки игры на мандолине, балалайке, гитаре, педагоги окраинных начальных училищ просили... скрипки. Кстати, «Восточная заря» сообщила, будто в Иркутске обнаружилась скрипка Гварнери – у главы музыкального общества Мариупольского. Прочтя заметку, Рафаил Александрович Иванов лишь усмехнулся, а его коллега Синицын написал в газету

182

Иркутские истории

«Сибирь» разъяснение: «Рекомендуемая скрипка не только ничего общего не имеет с драгоценным инструментом Гварнери, но даже её итальянское происхождение является весьма спорным и по наружному виду, и по тону». В 1910 году рынок музыкальных инструментов в Иркутске был переполнен. Магазины Соловьёва и Макушина-Посохина получали всё новые образцы от фабрик Беккера, Шредера и других в – соответствии с заключёнными несколько лет назад контрактами. Но в Иркутске уже не было тех, под кого они заключались: отток из города интеллигенции, начавшийся ещё в 1905 году, продолжался. И всего вернее об этом свидетельствовали многочисленные объявления о продаже роялей за полцены. Даже и в ресторанах прекрасные оркестровые композиции сменили «Балы на дне», и летом в раскрытые окна рвалась «Кадриль отчаянная подпольная «Зец-зец-зец!». Очищение наступало лишь в ноябре, когда после литургии в кафедральном соборе запевал городской детский хор, такой огромный, что, казалось, подвластен он только Богу да его посланцу на земле дирижёру Белоусову. Отзвук божественного творения, на взгляд Рафаила Александровича, нёс и молодой пианист, преподаватель музыкальных классов Александр Скляревский. На него обратили внимание прошлой осенью, когда в Иркутске давал концерт выпускник Лейпцигской консерватории Богумил Сикора. Огромная виолончель в руках восходящей звезды казалась послушной маленькой скрипкой, но широкому кругу ценителей серьёзной музыки он был ещё неизвестен и пока не имел достойного аккомпаниатора. Почему Сикора решил, что отыщет его в Иркутске – Бог весть, но только так ведь оно и вышло: программу из сложных и редко исполняемых произведений Скляревский отыграл безупречно. А несколько месяцев спустя в зале музыкальных классов состоялся и первый концерт Александра. Особенно удались ему романтические произведения Шопена и Шумана; в иные минуты казалось, что и сам он из их окружения и лишь ненадолго переместился в пространстве и времени.

Иркутские истории

183

На концертах Леонида Собинова Скляревский сидел в двух рядах от Иванова, и Рафаил Александрович видел: тот представлял себя на месте аккомпаниатора и мысленно сыграл всё от первой и до последней ноты. Он нисколько не удивился, когда в антракте Скляревский взял извозчика и поехал домой переменить мокрую сорочку.

Глава 42

Гавайский синдром Сначала корреспонденту «Восточной зари» подумалось, что это кто-то другой, просто очень похожий на слесаря Седельникова, идёт навстречу ему по Большой: слишком уж свободной была походка, а выражение лица – как у присяжного поверенного. Поравнявшись с журналистом, Седельников чуть приостановился и обронил: «Уезжаю на Гавайские!» — Да-да-да! – подтвердил редактор Талалаев, – и мне один надёжный источник сообщил, что в Иркутске вербуют на Гавайские острова. Тайком от полиции и, что самое возмутительное, от прессы.

ак частное издание «Восточная заря» откровенно фрондировала. Демонстративно брала сторону «угнетённого большинства» (хоть, конечно, её читатели представляли просвещённое меньшинство). Один из корреспондентов так сошёлся со слесарем Седельниковым, что даже побывал у него на квартире в дальнем Лагерном переулке. С собой прихватил он подборку газет и за чаем с удовольствием пересказал одну из популярных статей о Гавайях. Седельниковская жена, несмотря на старушечье имя Синклитикия, быстро сообразила, что «там на дрова и одежду не надо тратиться».

184

Иркутские истории

И всё-таки трудно было представить, что полгода спустя эта парочка отправится на далёкие острова. «Конечно, развитие угнетённого большинства – главный императив двадцатого века, но, тем не менее, каков слесарь пошёл»! – журналист был явно задет. Но раздражение сослужило и службу: в один присест написалась передовая статья «Вопросы дня». «Мой приятель захотел попытать счастье авантюриста, ибо нормальному человеку не может прийти в голову такая блажная мысль, – начал корреспондент. Но представил лицо Седельникова и устыдился. Однако не стал ничего вычёркивать, а лишь ловко вывернул в сторону. – Нам должно быть стыдно, что от безработицы иркутяне готовы на что угодно, будь то финские дороги или же гавайские сахарные плантации. Я не удивляюсь этому явлению: во время экономического кризиса людьми движет чувство самосохранения». Хотел добавить ещё про статью 328 Уложения о наказаниях, карающую за распространение заведомо ложных слухов о выгодах переселения за границу, но решил, что это тема отдельной публикации. Тем более что редактор и без того остался доволен. Правда, прибавил напоследок: — А этого слесаря ты всё-таки проморгал… В пролетарии вятский крестьянин Зиновий Седельников попал по нужде, из-за брата Степана, осуждённого за убийство в пьяной драке. Родня покойного оказалась злопамятной и, натурально, застращала «Зинку» – так называли Зиновия за его исключительно мягкий нрав. Однажды, уехав на базар, он домой не вернулся, а подался напрямую в Сибирь. И за шесть с половиной лет растерял и вятский говорок, и все прежние связи. Правда, к новому климату всё-таки не привык и с первыми холодами надевал связанные женой наколенники и широкие пояса. Но при этом выглядел молодец молодцом и слесарному делу обучился отменно. Только вот с работой не ладилось: одна коротенькая подёнщина сменялась другой, и когда в Иркутске объявился вербовщик на американские рудники, Зиновий немедленно собрался на другой конец света.

Иркутские истории

185

— А ведь это уже будет штрейкбрехерство! – пригвоздил его корреспондент. – Тебе, Зиновий, предложили встать на место забастовавшего американца – и ты соглашаешься не задумавшись? Но чем ближе к зиме, тем больше примирялся Седельников с мыслью об отъезде; и тут кстати подвернулся вербовщик на Гавайские острова. — Говорит, будто бы уже целые партии наших переправились через Харбин, – пересказывал Зиновий жене. – Платят, будто бы, по 45 рублей в месяц, при бесплатной квартире. — А что: они едут одни или с семьями? — Кто хочет, едет прямо с семьёй. Да чего б и не ехать-то, когда там тепло и продукты дешёвые? — Нет, слишком далеко! – испугалась Синклитикия. – Здесь у нас какая-никакая родня, а на тамошних-то островах ни единого близкого человечка и не найдётся, небось… – однако же стала почитывать принесённые корреспондентом газеты. Благо, заграничную жизнь местные издания описывали куда подробнее, чем иркутскую, даже и художника взяли в штат, чтобы представлять в лицах «наиболее выдающиеся события в мире». «Письма из Англии» сменялись «Письмами из Парижа», и вот что удивляло Синклитикию: везде люди жили беспокойно и искали причину своих несчастий в других. Союз американских рабочих, например, старался досадить Союзу рабочих Японии. И даже бойкотировал европейские предприятия, если они допускали японцев к себе на службу. А вот российская барынька Тарновская и дома, и за границей чувствовала себя превосходно. Совершив преступление, она рассчитывала на сочувствие и получила его! К ней в Венецию съезжались корреспонденты петербургских газет, фотографы, родственники, знакомые, и все гадали над «странными поворотами её судьбы». Хотя дело, на взгляд Синклитикии, было куда как ясное. Тарновская сначала добилась, чтобы один любовник застраховал свою жизнь в её

186

Иркутские истории

пользу, а затем другого любовника склонила к его убийству. И вот об этой-то женщине газеты писали: «Не виновен дикий цветок в том, что он вырос, а виновна почва, его взрастившая. Тарновская – законнейшее дитя современного буржуазного общества с его двойной моралью». Коротко говоря, много огорчительного обнаружила Синклитикия в газетах. Но одно успокаивало: в хронике происшествий ни разу не встретились Гавайские острова. «Значит, там спокойно, – заключила. – Не то, что у нас». Ни один номер иркутских газет не выходил без обширной сводки ограблений, убийств и самоубийств. Вот и знакомый Седельниковых Фомин на днях пытался застрелиться; а в больнице, увидев Зиновия, закричал: «И ты с сочувствием?! Опостылели! Лучше бы работу найти помогли!» — Да, уж лучше на Гавайи, чем так, – решился Зиновий. Синклитикия кивнула, думая освоём: накануне из деревни Шебарта приезжал её дядя, Семён Никитич, и по большому секрету сказал: «Кажись, засудят меня вместе со всем волостным правлением!» Как оказалось, около месяца назад до Шебарты дошли слухи о скором появлении кометы Галлея. «К войне!» – заголосили бабы, а тут ещё вернулся с базара Костя Житов, с кульком леденцов, а кулёк-то из газеты, а в газете-то чёрным по белому: плохи наши дела на Дальнем Востоке, война хоть завтра начаться может А в довершение всего завернул в Шебарту один пьяненький призывник и стал уверять, будто едет на фронт. Волостная изба разом засуетилась, дали знать всем запасным, и два дня спустя подводы уже были готовы к отправке. Бабы выли, ребятишки мазали кулачишками по щекам, а одинокие мужики распродавали имущество. В этот момент и нагрянул из Тулуна прослышавший о беспорядках в Шебарте становой пристав… Слушая дядю, Синклитикия вспоминала, как шесть лет назад проводили на войну с японцем её отца, да больше уж и не видели. «И Зиновия, того гляди, мобилизуют, не сегодня, так завтра. А на Гавайях-то, может, и пронесёт»? – и на

Иркутские истории

187

эту мысль, как на булавку, стали насаживаться все последующие события. С черемховских копей прибыл давний знакомый Зиновия Фёдор Коцуб. — Добыча угля-то у нас ещё прошлым летом упала, – стал рассказывать он, – а к осени и французы нарисовались, вроде как покупатели. Теперь, слышно, наши в Париж собираются для окончательных переговоров. Но шахтёры-то уж проедают последнее! Вы не поверите, но меня специально послали, чтоб к вербовщикам присмотреться да, может, и сговориться с ними. Конечно, половина из них тёмные личности, но ведь если нам друг за дружку держаться, то сам чёрт нас не съест! Правда, Зинка? В общем, проговорили они с Коцубом всю ночь, а к утру Ушаковка разлилась и, натурально, вошла в их Лагерный переулок. Нельзя сказать чтобы наводнение стало большой неожиданностью: в газетах ещё две недели назад писали, что ушаковский ров в его нынешнем состоянии не выдержит накопившегося снега. Так оно и случилось, и пять домов, с номера 23 и по 27, затопило. Седельниковы снимали квартиру в доме № 21, но и там вода залила половину подполья и ещё поднималась… Три дня спустя супруги отбыли в Харбин. Знакомым говорили, что ненадолго, в разведку, и сами этому верили. Только в Харбине началась совсем уж другая жизнь. Пока Зиновий обивал пороги, Синклитикия делала нехитрый обед, убирала их крошечный угол и наблюдала за соседом-японцем, выпускавшим почтовых голубей. — Трэтия партия, – пояснял он, – первыя и вторыя – на восток, эта – на запад, Байикал, – он отворачивался, примечая, как Синклитикия смаргивает слезу.

188

Иркутские истории

Глава 43

Иркутский завтрак с кавказским акцентом 27 марта 1910 года пассажирский поезд № 5 прибыл на станцию Иннокентьевскую с опозданием в полчаса. Для жандармского ротмистра Елсукова это означало, что досмотр удастся провести только выборочно. Выйдя заранее на перрон, он сосредоточился, закрыл глаза – и увидел один вагон, последний. «Что ж, проверю последний», – подумал с лёгким волнением.

роводник при виде Елсукова боязливо сморгнул, вытянулся и, ни слова не говоря, покосился на четверых кавказцев, сидевших кружком за картами. Чуть позади, почти скрытый широкими спинами, лежал пятый. Казалось, он крепко спал, но Елсуков приметил нервное движение, обошёл играющих справа и, приподняв покрывало, обнаружил то, что и ожидал – составленные один на другой длинные чемоданы. И прежде чем поезд тронулся, все пятеро кавказцев были сняты. А вскоре составлен протокол об обнаружении в их багаже 13 разобранных трёхлинеек, 150 патронов, трёх револьверов и одной берданки. Недели две назад в том же поезде Елсуков приметил одинокого пассажира безо всякого багажа. Выходил он в Иркутске, и ротмистр поинтересовался: — Где остановитесь? — Известное дело, Ваше благородие: на постоялом дворе. На каком именно, Елсуков узнал уже из хроники происшествий. Как оказалось, Сепошвили дня три держался безупречно и вошёл в доверие к крестьянину Павлу Кузнецову, да так, что он назвал ему время выезда из Иркутска с вырученными

Иркутские истории

189

на базаре деньгами. Злоумышленник устроил засаду у выезда на Кругобайкальский тракт, убил, ограбил Кузнецова и, верно, ушёл бы с добычей, если бы жадность: на постоялом дворе у него оставалась тёплая фуражка. «Пока отбывает срок, непременно собьётся с кем-нибудь в шайку и станет ещё опаснее», – думал Елсуков с привычной усталостью. В нынешнем, 1910 году, в Иркутской губернии и Якутском крае действовала шайка грузина Бебурия, насчитывавшая около тридцати человек. Главной базой её считалось село Черемхово, откуда и совершались набеги небольшими группами. Чаще других «посещались» Иркутск и его окрестности. В мае 1910-го ограбили почтово-телеграфное отделение в Жердовке, в августе на Кайской горе напали на юрисконсульта одного из правительственных учреждений, а на Сенюшкиной горе жестоко расправились со скотогоном Донским. — Ехать страшно, а не ехать нельзя, – крестьянин Иван Кокорин, дважды запрягавший и распрягавший лошадь, вопросительно посмотрел на жену. — Можа, проскочим? – с надеждой подхватила Елизавета. – Про то, что нам в городе вышло наследство, никому и неведомо. — А всё ж-таки лучше кума обождать, да вместе с ним уж и двинуться. Васька-то, он мужик отчаянный, страха-то нагоняет за версту. — Где кум, там и кума, а Ефросинья-то баба шибко пронырливая, про деньги-то сразу и пронюхат. Да просить зачнёт, знамо дело, без отдачи. А откажем – «прославит» на цельный уезд. Да еслиф и просто разболтат про наследство-то, всё одно беда: не спи потом ни ночью, ни днём. В общем, от кумы Кокорины отбоярились, а кума взяли, и до Иркутска всё сошло у них гладко. Но в городе оставленный без надзора Василий загулял с глазковскими – и как сгинул! День ждали, два ждали, а в пятницу, 3 сентября, всё же выехали домой – рано-рано, чтобы засветло по Якутскому тракту проскочить. Утро ясное выпало, тёплое, но какое-то

190

Иркутские истории

очень уж тихое. За Якутской заставой, пока поднимались на Весёлую гору, и не встретили никого, лишь на самом темечке увидали одинокого пешего с котомкой за спиной. Отставной чиновник Беляевский почти час уже шёл без остановок, явно чувствуя прилив сил. В последнее время это с ним случалось редко: Семён Аркадьевич давно уже не имел работы и от расстройства болел. Только в нынешнем августе удалось ему, наконец-то, выхлопотать место сельского писаря в Лыловщине, и теперь он шёл туда, полный надежд. Жена настаивала, чтобы отправлялся на подводе, с крестьянами, и даже что-то продала из последнего. Но Семён Аркадьевич денег не принял: потеряв должность, он свёл собственные расходы до абсолютного минимума. Спорить с ним было бесполезно, и супруга лишь вымученно улыбнулась на его успокоительное: «В октябре даже и у грабителей передышка». Беляевский почти не лукавил: воровское сообщество устраивалось на зимние квартиры. Кров и пища за казённый счёт обеспечивались небольшими кражами, организуемыми так «неловко», что преступников заставали с поличным. В сущности, к началу зимы на свободе оставались лишь члены организованных шаек, озабоченные сбытом «экспроприированных» шуб, пальто, золотых вещей, породистых лошадей. Обыватели охотно брали «по дешёвке» дорогой товар, не спрашивая, отчего же так дёшево. И Беляевские в прежние времена прикупали добротные вещи за половину цены. «Почему же не взять, если уж так пришлось, – говаривал Семён Аркадьевич. – Повезло – значит, и повезло! Я ведь, Дашенька, у тебя везучий». В Русско-японскую войну Беляевскому удалось счастливо избежать мобилизации, а после забастовок, когда начались массовые аресты и увольнения, он неплохо продвинулся по службе. Но чем дальше, тем более крепло в нём странное ощущение, что пропущенная война всё-таки настигнет его и пожнёт свою жатву. Никогда и ни с кем он об этом не говорил, но внутренний, язвительный голосок прорезался всё чаще. Правда, сегодня он его не беспокоил. В прозрачном

Иркутские истории

191

сентябрьском воздухе слышался только цокот копыт от нагонявшей лошади. Поравнявшись с Беляевским, повозка приостановилась, и возница махнул рукой, предлагая садиться: — Не бойсь, денежку не возьму, так, за компанию проедешь! Тут только Семён Аркадьевич и почувствовал, что устал, и с готовностью наклонился за котомкой. Но выпрямиться не успел, потому что вдруг затрещали придорожные кусты и листья, пурпурные и багряные, полетели во все стороны. Один из них опустился Семёну Аркадьевичу на сапог и будто приклеился. Беляевский дотянулся до него большим пальцем и успел подумать ещё «Отчего же он пахнет порохом?» На телеге страшно закричали, лошадь попятилась, а потом рванула вперёд, поднимая пыль. Когда же она стала рассеиваться, перед Беляевским оказалось бородатое лицо с мягкими, словно бы увлажнёнными глазами. Семёну Аркадьевичу так захотелось спросить, что же это всё значит, но отчего-то он не мог уже говорить и ничего не слышал. И влажные глаза куда-то исчезли, осталось только пыльное облако, странно дёргавшееся. «Отчего же оно дергается?» – подумал Беляевский, так и не успев ещё испугаться. И внутренний голосок, прорвавшись, весело ответил ему: «Потому что конец, война тебя догнала». Облако ещё раз дёрнулось и растворилось в темноте. «Грабители были, видимо, осведомлены, что крестьяне Кокорины в городе получили наследство, – написали в «Восточной заре» день спустя. – Как сообщают нам, преступники те же самые, что недавно ограбили господина Можарова на Кайской горе и убили казака Донского на Кругобайкальском тракте. За последнее время вообще участились случаи грабежей. Совершено нападение на обоз крестьян в 12 человек. Среди нападавших постоянно фигурируют грузины. Крестьяне окрестных деревень в панике. Начинают создаваться легенды о том, что засады устроены на всех трактах, ведущих в город». Полиция также позаботилась о засаде (в ельнике у селения Бельского и на Черемховских копях). Спланировано всё

192

Иркутские истории

было тщательно, но застать бандитов врасплох не удалось: большая часть шайки словно бы растворилась в воздухе. — Эта «обрезка» только заставит чертополохи спрятаться глубже в землю, набрать там силу, а по весне выбросить ещё больше ростков, – подытожил начальник иркутского сыска Аулин. – Главарь черемховской шайки Бебурия арестован, но он никак не тянет на настоящего предводителя. Истинные постановщики «спектаклей» остаются в глубине кулис. В своё время Аулин завёл специальную картотеку по кавказцам, и по мере её наполнения стал высвечиваться некий механизм. Отдельные персоны, как в универсальном конструкторе, соединялись во всевозможные и весьма опасные комбинации, хотя каждая из «деталей» сама по себе не несла очевидной угрозы. К примеру, проживавший в Чите Соломон Ашордиа имел репутацию искусного ретушёра, приятного в общении и очень обязательного. А георгиевский кавалер Иосселиани считался одним из лучших полицейских Владивостока. А интеллигентнейший, образованнейший Дзнеладзе, сотрудник Русско-Китайского банка, пользовался неограниченным доверием у коллег. Так же, как и телеграфист Константин Джорджикия, контролировавший движение денежных переводов. Но вот Ашордиа получает письмо от Иосселиани и, отставив заказы, садится на ближайший экспресс и мчится во Владивосток. В скверике возле местного отделения Русско-Китайского банка его поджидает уже Дзнеладзе с образцами подписей и платёжных документов. И днём позже мошенники получают по поддельным бумагам крупную сумму денег, а также и ценный груз на одном из складов. В начале января 1910 года из Иркутского казначейства таинственным образом утекли девятнадцать тысяч рублей. Предъявленные при этом платёжные документы оказались подделкой высочайшего качества, за которой ощущалась уверенная рука опытного ретушёра. Аулин полагал, что вероятней всего это Нестор Каландаришвили. После мошеннической операции он мгновенно исчез из города, и лишь

Иркутские истории

193

недавно старшему городовому 5-й полицейской части Иркутска Ивану Лычагину удалось задержать его у себя на участке. Случись это чуть раньше, Аулин немедленно бы подключился к расследованию, но сейчас на руках у него уже был приказ о переводе на должность пристава 3-го стана Балаганского уезда. В Иркутск же передвигался пристав 2-го стана Нижнеудинского уезда Андреев. Обычная рокировка, даже необходимая, но теперь Аулин вряд ли сможет закончить «кавказский орнамент», который уже начал складываться. Конечно, вместе с ключами от служебной квартиры он передаст преемнику и свои разрозненные заметки, вот только захочет ли Андреев ими озаботиться? На новом месте, да к тому же с семьёй, ему надо будет сначала обжиться, а цены в Иркутске, не в пример нижнеудинским, высоки, а жалование у начальника сыска маленькое, на несколько порядков ниже, чем у помощника полицмейстера. Недавно губернатор Пётр Карлович Гран предложил городскому голове проект новых штатов полиции, но и в нём отделение сыска оставлено всё на тех же третьих ролях. «А по окладу и голова! Те, кто умом недалёк, будут действовать, как и прежде, руками, – подытожил Аулин. – Вот вам и ответ на старый вопрос, почему холодный амбар и резиновая палка любого подозреваемого до суда доведут». Судебные репортажи, регулярно публикуемые местной прессой, показывали, что сознавшиеся в преступлениях то и дело отказываются от показаний, вскрывая при этом подноготную предварительного дознания. Ретивых полицейских отправляют на скамью подсудимых, но на их место приходят другие, и всё повторяется. Газеты дружно требуют реформы судебной полиции, а старые сыщики говорят, что недурно бы для начала удвоить число судебных приставов и судебных следователей, у которых ежедневной работы не менее чем на 38 часов. — В сущности, у нас в следствии торжествует уголовный стандарт, – говорил Аулин за прощальным обедом с иркутским полицмейстером Бойчевским. – И быть иначе не может

194

Иркутские истории

в Иркутской губернии, покуда она остаётся центром уголовной ссылки. Криминальные элементы давно уже перестали быть элементами и составляют теперь мощный слой населения. Слишком мощный, чтобы его влияние можно было сдерживать. Губерния на военном положении, судят по законам военного времени, но даже и тяжесть наказания не останавливает: уходя по этапу, преступники заявляют, что вернутся и продолжат «дело». Да, преступление толкуется уже просто как дело, фальшивомонетничество именуется как «народная фабрикация». Преступная идеология вышла из берегов, и во всех слоях устанавливается криминальныйь стандарт. Транзит безработных и голодных, глухие предместья, недостаток предприятий, дающих работу круглый год, – всё это соединилось в Иркутске и дало «славу» очень опасного города. В том же Томске большинство преступников – одиночки, а у нас давно уже действуют организованные шайки. — Зато иркутские журналисты причиной каждого преступлении полагают невозможность заработать на жизнь честным трудом. И покуда оправдывают уголовщину, она организуется на новейших началах, приобретает опасный кавказский «акцент». В 1910 году на углу Преображенской и Блиновской располагалась «Чаевая» Бессариана Сашишвили, а на пересечении Преображенской и Блиновской – «Чаевая» Кабахидзе. На Тихвинской площади – винный погреб Туския, а на Старой Сенной – чаевая Дидидзе, в соседстве с рестораном «Орёл» Геладзе. К Мелочному базару примыкал винно-бакалейный и гастрономический магазин Бакрадзе, а также квасная Цимакуридзе. Последняя была вскоре закрыта за беспатентную торговлю водкой и содержание тайного притона проституции, с картами, кражами и поножовщиной. Впрочем, таков был характер абсолютного большинства подобных заведений, независимо от национальной принадлежности их владельцев. Аулина «чайные» и «квасные» кавказцев интересовали совсем с другой стороны – как способ вложения награбленного. Одна из таких операций, как он полагал, была проведена ле-

Иркутские истории

195

том 1910 года, когда ресторатор Ишаев, ведший дело с переменным успехом и всегда в арендованных помещениях, вдруг купил гостиницу «Марсель» с концертным залом и садом. Характерно, что первым шагом его как собственника стала выписка в Иркутск специалистов по приготовлению кавказских блюд. А вторым – заказ большой партии «Кахетинского». Но самым большим указанием на истинных хозяев нового заведения было то, что вино здесь подавалось исключительно в бурдюках. Даже близость городского театра была очень удобна: грузинские налётчики слыли заядлыми театралами, нередко прибегали к переодеваниям и так входили в придуманный образ, что даже банковские кассиры с их развитым чутьём раз за разом обманывались. — Если низкорослая шатенка в мгновение ока превращается в статную блондинку, а красавец-грузин – в грузина же, но совсем уже дряхлого, это указывает лишь на определённый сценический опыт, – пояснял Аулин своим подчинённым. 16 марта 1910 года торговец Злотник передал Янкелю Розенцвейгу крупную сумму. Тот решил не рисковать и отправился домой налегке, деньги же оставил на хранение у купца Миля. На Жандармской Янкеля Розенцвейга остановили трое городовых с приставом во главе. Янкель удивился такому скоплению полицейских на одном квадратном метре, но лишь только подумал об этом, как на глазах многочисленной публики был арестован и посажен в притормозившую неподалёку пролётку. — Позвольте, господа, отчего же мы едем к Ушаковке? Там ведь нет никакой полицейской части! – вскричал перепуганный арестованный, когда лошадь повернула к реке. – И зачем вы берёте моё портмоне? Не рвите шубу, господа: при мне совершенно нет денег и драгоценностей! Мне больно, господа, пощадите меня, умоляю вас! Янкеля Розенцвейга нашли на льду Ушаковки случайные прохожие. Совершенно раздетым и полуживым. Статистика преступлений, совершаемых в Иркутской губернии, показывала: в массе своей они не отличались серьёз-

196

Иркутские истории

ной подготовкой и обдуманностью и очень часто возникали от избытка выпитого спиртного. Пьяная, бессмысленная беспощадность выходила из всяких границ: на станции Головинской вырезали целое семейство, чтобы взять сапоги, рубаху и брюки. За две бутылки молока общей ценой в 32 копейки крестьянин Андреев потерял свободу на восемь месяцев. Но ни в одной из подобных сводок не встречалось грузинских фамилий. Они появлялись, когда речь шла о крупных и очень крупных суммах, потому что кавказцы специализировались на вымогательстве, шулерстве, фальшивомонетничестве, мошенничестве. При арестах всегда предлагали полицейским крупные суммы взяток. Эти деньги, казалось, заранее были отложены и имели одно единственное назначение. Также заранее обеспечивались многочисленные «свидетели», подтверждавшие алиби. В конце декабря 1909 года пятеро грузин средь бела дня ограбили лавку Родионова, а заодно и бывших там покупателей; после чего спокойно вернулись в соседнюю бильярдную и продолжили там игру. Опомнившись, пострадавшие вызвали полицию и опознали всех нападавших. Но посетители бильярдной принялись уверять, что подозреваемые никуда не выходили с самого утра; что хозяин лавки просто сводит счёты с грузинами, к которым испытывает давнюю неприязнь. В то время как сам он политически неблагонадёжен, постоянно клянёт власть и в особенности господ полицейских. В этой сцене, азартно разыгранной, роль режиссёра принял на себя Сагришвили, часом раньше и возглавивший нападение на лавку Родионова. Он и сам имел торговое заведение на углу Подаптечной и Ямской, и туда, по агентурным сведениям, подвозили под видом пива оружие. Становой пристав Иркутского уезда, переодевшись в штатское, посетил заведение и обратил внимание на едва приметный вход в потайное помещение. Позже там была обнаружена вооружённая группа и целый склад пистолетов с разрывными пулями. ...«Обвиняемый Каций Подурия приговорён к 20 годам каторги, а не к двум, как было напечатано накануне», – та-

Иркутские истории

197

кое уточнение появилась в газете «Голос Сибири» 2 февраля 1912 года. — А ошибочка-то весьма весьма характерная, – заметил ответственный секретарь. – Именно в судебной хронике наши наборщики и корректоры путаются с цифрами. Ссыльно-поселенец Подурия обвинялся по смертной 279й статье, но в иркутском апелляционном суде самые суровые приговоры смягчались или даже отменялись стараниями кудесников от юриспруденции. Особенной славой пользовался присяжный поверенный Григорий Борисович Патушинский. В 1910 году он защищал организатора шайки Иосселиани и добился для него оправдательного приговора. В этом же году Патушинский отвёл от тюрьмы двух грузинских мошенников, получивших по подложному документу крупный денежный перевод. В этом же году спас нескольких кавказцев, обвиняемых в ограблении магазина Гольдберга. А Кацию Подурия просто не повезло: Патушинский был занят делом Ипполита Цехадзе, приговорённого к 20 годам каторги за убийство и ограбление. И, как и следовало ожидать, добился уменьшения срока почти вдвое. Вот почему привыкший к подобным исходам наборщик «Голоса Сибири» посчитал нолик лишним, а корректор не поправил его. Григорий Борисович Патушинский выступал на всех крупных процессах, как уголовных, так и политических. При этом мог защищать трёх подсудимых одновременно, а вот обвинители предпочитали идти против него в паре или даже тройкой. Кавказская преступная группировка, естественно, делала ставку на столь сильного адвоката, но это ещё не говорит о симпатии к ней самого Патушинского. Грузины были очень щедры на гонорары, но Григорий Борисович нередко работал вообще без оплаты – просто потому, что дело представлялось ему интересным. В хронике происшествий кавказцы встречались и среди пострадавших. Они притягивали преступников своей открытостью и нередко платили за неё сполна. В самый пик разгула кавказской преступной группировки жители центральных

198

Иркутские истории

кварталов Иркутска наняли ночным караульным Степана Лоеоберадзе, заслуженно полагаясь на его смелость, ловкость и безусловную честность. В том же, 1910 году, был пожалован знаком отличия за беспорочную 40-летнюю службу полковник 16-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Иван Гургенидзе. У этих, других кавказцев, была в Иркутске и своя площадка для встреч – семейный ресторан «Самсон». К шашлыкам здесь подавалось не кахетинское, а свежий гранатовый сок и не менее свежий барбарис. Титулярный советник Гамкрелидзе приезжал сюда вместе с супругой Дарьей Николаевной и многочисленными друзьями разных национальностей. Не случайно повару-кавказцу скоро потребовался помощник, знаток европейской кухни.

Глава 44

Медленный, но дальний заплыв На станции Тайга в поезд, которым Ощепковы возвращались в Иркутск, сел только один пассажир. Это был господин лет сорока, очень аккуратно одетый, с идеально уложенными усами. Но всё же какой-то странный: достал книгу, подержал минут тридцать, даже не заглядывая в неё, и надолго вышел. Оставив, между прочим, открытым свой сак. Вернувшись, пробежал страниц пять и снова ушёл. Ощепковы решили присмотреть за кладью соседа, при этом глава семейства Леонид Александрович позволил себе повертеть его книжку «Спутник рыболова-удильщика». Автор, А.Г. Скаре, давал много советов, но Ощепкову всё же подумалось, что никакой он не рыболов, а просто учёный, рассуждающий о рыбалке. Да и владельца книжки трудно было представить сидящим с удочкой на берегу.

Иркутские истории

199

а иркутском перроне его встретил такой франт, что Ощепкову сразу вспомнился один манекен в магазине на Большой. Пропустив жену с сыновьями вперёд, Леонид Александрович чуть задержался у вагона и услышал, как попутчик его говорит: — Мне так неловко, Андрей Андреевич, но сегодняшний день весь расписан уже, поехать никак не могу. Очень, очень сожалею! Возникла пауза. — А куда ехать-то? – вдруг спросил Ощепков, сам удивляясь собственному вопросу. — В сторону Максимовщины. …Домой Ощепков добрался уже после полуночи. А на другое утро увлечённо рассказывал своим, как выпускал раков на даче Общества рыболовов-любителей. — И не подумал бы, что этот странненький наш сосед по вагону чуть ли не самый главный у них! Недавно вон из Западной Сибири вернулся – отбирал там лучших раков для Иркутска. А эти, вчерашние-то, слабаки оказались: из четырёх с лишком сотен живыми доехали только 107, остальные «уснули». — Нечто их нельзя сонных съесть? – спросил старший сын. — Тебе бы всё есть, а эти господа, они ведь не торговцы какие-нибудь, они раков хотят… это… культивировать. Младший сын, зачарованно глядя на Леонида Александровича, пытался воспроизвести последнее слово. Жена же, выставляя чашки на стол, осторожно поинтересовалась: — Извозчику, небось, сам заплатил? — Обижаешь, Людмила Иннокентьевна! Господин Ольшанский велел своему кучеру доставить меня самым лучшим образом, до крыльца, да и ещё и документик мне выдал, – он осторожно развернул сложенный вдвое листок, – чтоб мы могли к ним на рыболовную дачу ездить. То есть, будто мы не посторонние, а самые что ни на есть члены этого Общества рыболовов-любителей. Вот что значит хорошему-то человеку помочь!

200

Иркутские истории

И действительно: в первое воскресенье августа Ощепковы подъехали на знакомом извозчике к причудливым узорчатым воротам. Пахло лесом, но ожидаемой тишины не было и в помине; напротив, всё вокруг постукивало, деловито перекликались человеческие голоса. Сторож, заметив их удивление, рассмеялся: — Наши члены правления Комаров, Кузнецов и Лейбов размечают участок под новое помещение. А господин Сапожников, тоже член правления, поправляет два больших цветника – он ведь их и устроил. А дальше… – но тут из-за поворота выехали, одна за другой, две подводы, и десятков шесть, не меньше, разновозрастных ребятишек высыпали на площадку перед воротами. — Никак, приют арестантских детей пожаловал? – обернулся сторож. – Рады! Рады! Нынче вам ещё больше понравится, мы ведь теперь и качели завели, и шаги исполинские, и три новых аллеи заложили – из акаций, яблонь и тополей. Не успели арестантские дети разбежаться по аллеям, как ворота отворились опять, впуская ещё одну группу экскурсантов – из местного отделения Лиги эсперантистов. Потом все гости перемешались, и Людмила Иннокентьевна Ощепкова совершенно потеряла супруга из вида. А Леонид Александрович отправился разыскивать господина Дмитриева, ведавшего на даче рыболовными принадлежностями. И нашёл его, как ни странно, в библиотеке. — Здравствуйте, здравствуйте, – Дмитриев отвлёкся от раскладывания журналов. – Членов правления у нас меньше, чем направлений работы, вот и приходится ещё и читальней ведать. Что, будете записываться? — Да мне б порыбачить… — А, вон оно что… На кого же предпочитаете? В прошлом году мы (героическими, можно сказать, усилиями) завезли много разных мальков, но пока не заметно возрастания численности. А вот хищных щук, напротив, становится больше, несмотря на все наши попытки их истребления. Мы уж и обывателям предлагали, но никто не хочет выкладывать

Иркутские истории

201

рубль за вход. Пришлось обратиться за помощью в Петербург, к известному ихтиологу профессору Зографу. Слава Богу, он согласился избавить нас от этих щук. — Зачем избавлять-то?! – изумился Ощепков. — А разве непонятно? Хищные щуки не дают нам понастоящему заняться рыбоводством. Ощепков слушал и изумлялся, изумлялся и слушал, а время-то между тем шло, и когда жена разыскала его, поздно было уже отправляться на озеро. В общем, так и вернулся домой без рыбы. В следующий раз Ощепков выбрался на дачу уже в ноябре – помогал заливать ледяные горки. Правда, Ольшанского не застал (разминулись в дороге) и думал, что не увидит уже до самой весны, но в середине декабря неожиданно повстречался с ним в губернской типографии. Леонид Александрович заглянул туда с объявлением, но никого из наборщиков не застал – зато услышал голос Андрея Андреевича и прямо на него и пошёл. Конечно, он не думал никак, что попадёт прямиком на заседание правления Общества, да с первого взгляда-то и не признал никого: в мундирах все оказались совсем другими, чем в дачной экипировке. Какой-то важный господин так глянул на Ощепкова, что Леонид Александрович попятился. Тем бы и кончилось, если бы этот индюк не распалился, да так, что всем членам правления стало неловко за него. Ольшанский поднялся, собираясь что-то сказать, но не успел: Ощепков выбросил вперёд левую руку, и его понесло: — Им город рощу берёзовую забесплатно отрезал, а они – ругаться! А что будет, когда вам ещё и сенокосы отпишут под разные питомники-пчельники-посевные луга? Щуки им помешали, видите ли, а вы знаете, что в Иркутске и рыбы-то не хватает уже?! Прежде наш брат обыватель шёл с удочками на Ангару, а теперь приходится таскаться вверх по Иркуту или на Ушаковку за всякими там мальками. А почему? Да потому, что отдал город Ангару таким же, как вы, арендаторам, и они теперь требуют по три или даже по четыре рубля

202

Иркутские истории

с каждой удочки! А вы: «Щук больно много развелось…» Да тьфу на вас после этого! – он резко развернулся и вышел. …Два года спустя, на Святках, Леонид Александрович принёс домой два экземпляра свежего газетного номера. Из одного он сделал вырезку и убрал в шкатулку с документами, а другой торжественно развернул и продекламировал: «Иркутским губернатором утверждён устав нового Общества рыболовов-любителей и любителей природы, возникшего естественным путём из Общества рыболовов-любителей. Задачи нового Общества значительно шире задач прежнего. В частности, в новом уставе рыболовство понимается членами как изучение местных пород рыб, распространение понятий о рыболовстве и рыбоводстве, размножение и охранение рыб от хищничества. В отношении же природы поставлено целью охранение её богатств. Культивирование растений, опытное цветоводство и пчеловодство, сближение с природой детей (Леонид Александрович поднял вверх указательный палец), праздники древонасаждения, игры на воздухе и прочее». Торжественно перенеся газету на комод, Ощепков достал из левого ящика спрятанное удостоверение: «А я уж неделю как вступил!»

С начала 1907 г. и по 1 июля 1909 г. иркутским губернским управлением зарегистрировано 14 обществ. Часть них располагалась в собственных помещениях, но большинство пользовалось служебными площадями. Самым оригинальным признавался официальный адрес Общества поощрения коннозаводства: «Беговая беседка на ипподроме, за Архиерейской дачей». Общества, зарегистрированные в Иркутске и Иркутской губернии на 1 июля 1909 года: 1. Православное миссионерское общество 2. Иркутское церковное братство святителя Иннокентия

Иркутские истории

203

3. Общество повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям 4. Благотворительное общество «Утоли моя печали» 5. Римско-католическое благотворительное общество 6. Общество спасения на водах 7. Общество 2-го иркутского коммерческого училища 8. Общество для оказания пособий учителям Восточной Сибири 9. Общество Красного Креста 10. Мариинская община сестёр милосердия в Иркутске 11. Общество врачей Восточной Сибири 12. Попечительство о слепых 13. 1-е Общественное собрание г. Иркутска 14. Иркутское Общество земледельческих колоний и ремесленных приютов для малолетних преступников 15. Общество взаимного страхования имуществ от огня 16. Иркутское Общество велосипедистов-любителей 17. Добровольное пожарное общество 18. Общество взаимопомощи пожарных деятелей «Голубой крест» 19. Общество сибирских охотников 20. Общество покровительства животным 21. Общество поощрения коннозаводства 22. Общество взаимного вспоможения приказчиков 23. Общество взаимного вспомоществования педагогов Иркутской губернии 24. Иаково-Александринская община сестёр милосердия 25. Общество сельскохозяйственного птицеводства 26. Сельскохозяйственное общество 27. Иркутское отделение Московско-Варваринской артели 28. Общество рыболовов-любителей 29. 2-е Общественное собрание г. Иркутска 30. Общество народных развлечений в Иркутской губернии 31. Иркутское фотографическое общество 32. Общество вспомоществования учащимся бурятам Иркутской губернии

204

Иркутские истории

33. Общество «Просвещение» 34. Общество иркутских общедоступных курсов 35. Общество помощи бедным в городе Киренске и Киренском уезде 36. Иркутское зубоврачебное общество 37. Иркутское общество вспомоществования бедным евреям 38. Черемховское образовательное общество 39. Черемховское общественное собрание 40. Общество взаимопомощи приказчикам в г. Киренске

Глава 45

Залог процветания День был будничный, а в редакции «Сибири» не отвечал ни один телефон. Встревоженный Иван Сергеевич Фатеев, давний автор газеты, позвонил на квартиру к редактору, но его не оказалось и там. И лишь поздно вечером прорезался голос секретаря: — Все мы сегодня провожали Гейнриха. Скончался Александр Морицович. От чахотки – как и положено остроумному человеку.

журналистских кругах Иркутска Гейнрих имел репутацию универсала: в «Сибирской заре» он не только собирал каждый номер, исполняя обязанности ответственного секретаря, но и успевал отслеживать местную театральную жизнь и представлять её на страницах газеты очень живо и ярко. В «Сибири» же обнаружилась удивительная способность Гейнриха откликаться на события дня стихотворными фельетонами. Но ещё блистательней его талант проявился в

Иркутские истории

205

жанре судебного репортажа. Короткими яркими сценками Александр создавал эффект присутствия в зале и всё, происходившее там, превращал в своеобразный ликбез. Удивлял и его одинаково ироничный взгляд на обвиняемых и обвиняющих, и стремление дать читателю самому сделать выводы. Гейнрих как бы перешёл со скамейки прессы в места для публики, но остался самым внимательным, самым умным из зрителей. Да к тому же и прекрасным рассказчиком. Как правило, Александр Морицович подписывался псевдонимом «А. Рих-Гейн», но порою проскакивал и «Горемыка», что было странно для молодого, весёлого и, казалось, здорового человека. Лёгкость его слога и лёгкость в общении создавали некую иллюзию благополучия, несовместимого с неизлечимой болезнью. И если для родственников его смерть не стала неожиданностью, то коллеги по цеху выглядели растерянными. Уход Гейнриха вернул журналистов «Сибири» к разговорам о конце истинной журналистики, замешанной на таланте и искренности. Ибо «вылупляется уже новая разновидность редакторов – из присяжных поверенных». При этом представлялся один и тот же юрист Давид Бауэрберг, от которого в одночасье ушли все сотрудники «Сибирской зари». А он ответил им доносом в жандармское управление! В нынешнем, 1910 году, иркутские судьи то и дело рассматривали иски издателей к сотрудникам, а сотрудников – к редакторам. «В разбирательства вовлекают всё новых свидетелей, споры о гонорарах оборачиваются обвинениями в клевете, вся пишущая братия распадается. И это в пору, когда следует объединяться, наращивать силы для широчайшего распространения гласности! – возмущался фельетонист Золин.» Да, самый насмешливый из всех сотрудников «Сибири» сохранял романтическую убеждённость, что именно гласность – залог всяческого процветания. Он искренне недоумевал, «почему в городской управе, стыдно сказать, существует цензура. И вообще: чтобы проникнуть в какое-

206

Иркутские истории

нибудь учреждение, приходится тратить очень много сил и энергии, ведь репортёров подозревают, как минимум, в нелояльности, пристрастности и намеренном искажении фактов. Чтобы сообщить о каком-нибудь зауряднейшем факте из жизни местного самоуправления, нужно непременно получить разрешение от Ивана Ивановича Голенева, иначе все управские двери неизбежно захлопываются «в интересах наивысших соображений». Задумывая серию фельетонов под общим названием «Типы», Золин и начать хотел прямо со служащего управы, но чахотка, унёсшая Сашу Гейнриха, выдвинула на первый план докторов. И получаса не прошло, а уже был готов типичный портрет доктора: «Он – убеждённый корпорант, но при виде чужого рецепта постоянно пожимает плечами. Бедных принимает бесплатно ежедневно, кроме праздников и буден. Иногда, чтобы набить цену, велит своему Степану всем отвечать, что барин-де занят и освободится только к ночи. Или тот же Степан вызывает его из шестого ряда партера, дабы все думали: «Такая практика, что даже пьесу досмотреть не дают!» На этом накопившееся раздражение не иссякло, и Золин продолжил: «Велосипедист. Распространён во всех частях земного шара. Размножается, надо полагать, посредством почкования, так как плодится с ужасающей быстротой. Тело имеет щуплое, цыплячье. Груди и живота нет совсем, ноги растут прямо из горла. Из всех органов правильно функционируют только они одни. Искренне убеждён, что голова у человека исключительно для ношения английской велосипедной шапочки. Думает, однако, с напряжением и всегда об одном и том же: как бы ему не налететь на трансформатор или на фонарный столб. Домашние давно махнули на него рукой, и только мать по ночам плачет и молится Богу. Недолговечен». На последнем слове Золин споткнулся. Но вспомнил Сашу Гейнриха и рванул уже прямо в открытое море: «Фотографлюбитель. Обыкновенно, второй сын у матери. То есть старший умный, а он – фотограф-любитель. На ногах болотные

Иркутские истории

207

сапоги, общий вид шалый, выражение дикое. С аппаратом «Кодак», взятым в рассрочку по 5 руб. в месяц, не расстаётся ни на минуту; даже париться в баню ходит с ним. Переснимал всё на свете, начиная с мамы и кончая папиной плевательницей. Разговаривать может только о фотопластинках и сердится, когда говорят, что у Иванова аппарат лучше, чем у него. Часто окончательно сходит с ума и тонет, пытаясь снять речное дно под понтонным мостом». Следующим в списке типов стоял железнодорожный агент, но надо же было что-то оставить для следующего номера. А когда день спустя Золин собрался описывать этот тип, его отвлекли, попросив принять информацию для рубрики «Местная хроника». И голос на том конце провода бесстрастно продиктовал: «9 мая на 2-й Иерусалимской улице агент службы пути Забайкальской железной дороги Городович убит иркутским мещанином Тимофеевым при попытке агента заступиться за мать Тимофеева. Кроме жены и ребёнка погибший Городович имел на своём иждивении старика-отца. Долгое время он находился без работы и лишь недавно был принят на железную дорогу временным агентом». Лист, озаглавленный «Типажи. Железнодорожный агент», так и остался неисписанным. «Пусть это будет моей минутой молчания по Городовичу, – решил Золин. В тот день Золин принял и ещё один важный звонок: информатор из канцелярии губернатора сообщал, что поступило-таки давно ожидаемое письмо об утверждении городским головой Константина Марковича Жбанова. Избран он был ещё в январе, но бумажные проволочки позволили прежнему мэру Исцеленнову ещё вволю порулить. Он и теперь глядел таким гоголем, что никто из управских не решился вручить ему злополучный конверт из Петербурга – просто подложили в бумаги. Однако Иван Фёдорович неожиданно для себя почувствовал облегчение: «Теперь можно будет перестать себя сдерживать, подбирать выражения, а просто закатиться в

208

Иркутские истории

«Сибирь» и с порога редактору: «Вы забываетесь, милостивый государь!» Или же прямо в фельетонную, к Золину, и в лицо ему всё-всё-всё, что накопилось...» Иван Фёдорович так живо представил себе эту сцену со своим неожиданным появлением и эффектным уходом, что захотел немедля «провернуть всё на практике». Редакции обеих частных газет располагались неподалёку, ходу до них было пять минут, но торжественность момента требовала прибытия в экипаже, и Исцеленнов велел закладывать. Коротая время, потянулся к свежему номеру «Сибири» – и зачитался. Его внимание привлекла статья о героическом поступке железнодорожного агента по фамилии Городович. Публикация подкупала искренностью интонации, чувствовалось, что автор глубоко тронут и хотел бы вызвать то же чувство и у читателей. «Но ведь могут же и по-человечески написать, есть же ведь и у них настоящие, человеколюбивые корреспонденты, кроме этого человеконенавистника Золина», – Иван Фёдорович со слезой пробежал два последних абзаца и уткнулся в подпись: «Золин».

Глава 46

В плену аэронавтики Коллежскому асессору Передрягину разом закрыли кредит в мясной лавке и в булочной. От растерянности чиновник даже не спросил, почему; впрочем, тёща Аделаида Яковлевна пояснила с плохо скрытым злорадством: — Всякому торговцу нужна гарантия, а разве можно надеяться на того, кто твердит: «Полечу на воздушном шаре»?

Иркутские истории

209

ена тоже выказывала недовольство, и только тесть Феодосий Филиппович втайне сочувствовал – с того самого дня, как в их городок прибыла отважная иностранка Глюк с воздушным шаром. Всё местное чиновничество собиралось поглазеть на полёты, а Передрягин возьми да и заяви: «Мне решительно необходимо лететь – для сохранения собственной личности!» Разумеется, что за этим усмотрели чего не следовало, и исправник попросту арестовал Передрягина в тот момент, когда воздушный шар отрывался от земли! На этой иронической ноте и закончилась постановка на сцене Общественного собрания модной пьесы Чирикова «Царь природы». И хотя исполнение было, скажем прямо, посредственное, зрители расходились довольные остроумными диалогами и забавным сюжетом на популярную нынче тему воздухоплавания. Среди прочих в Иркутске стоял и 2-й Восточно-Сибирский воздухоплавательный батальон. И комбата Лихачёва недавно произвели в полковники, причём не по выслуге лет, а исключительно за удавшиеся полёты на воздушных шарах. …День 29 августа 1909 года, в точном соответствии с прогнозом магнитной обсерватории, выдался тихим, ясным, и воздушный шар с поручиками Афанасьевым и Макаровым без каких-либо происшествий поднялся на запланированную высоту в три километра. Но при спуске зацепился канатом за прибрежные кусты и повис в 60 саженях над рекой. До ближайшей деревни Саватеевка было три версты, и аэронавтам пришлось долго играть в рожок, прежде чем их заметили окрестные мальчишки. В конце концов воздушный шар опустился на болоте, и ещё версту испытатели перетаскивали его с кочки на кочку. А когда выбрались на просёлочную дорогу и увидели мужиков на телеге, бросились к ним как к родным! Но не тут-то было: в наступающих сумерках авиаторов приняли... за конокрадов. В тот же день поднимался и ещё один шар, а спустя две недели полёты повторились. После чего пришлось-таки

210

Иркутские истории

объявить перерыв до весны и заняться отладкой батальонного планёра, созданного по собственному проекту (хоть и с некоторой оглядкой на известное изобретение Райта). В марте 1910 года воздушные шары снова поднялись над Иркутском, но весенний воздух был недостаточно прозрачен, и поэтому карты получились менее точными. К тому же было ещё очень холодно, и простудившийся поручик Никольский долго распространялся о незащищённости «этого шарика». Как профессионала его возмущал всякий риск без явной необходимости, а в особенности претил авантюризм жаждущих открытий учёных. Никольский и называл их не иначе как «самоубийцами ради славы» и приводил пример с катастрофой 1897 года, когда трое шведов решились на аэростате добраться до Северного полюса. —Будь у Никольского хоть немного задатков инженера, он, верно, придумал бы летательный аппарат понадёжней, – резюмировал командир батальона. – Нынче ведь все что-то изобретают, даже и начальник депо железнодорожной станции Урульга отправил министру путей сообщения макет какой-то «Ласточки» и теперь вот едет в столицу по специальному приглашению. А иркутянин Афанасьев через газету «Сибирь» предложил обладателям небольших капиталов объединиться в кружок любителей воздухоплавания и построить аэроплан усовершенствованной конструкции. И немедленно откликнулись более 10 горожан! Иркутские газеты рассказали об этом в конце февраля, а 2 марта «Сибирь» напечатала ещё об одном кружке воздухоплавателей, организованном иркутянином Артюшковым. Познакомившись, оба энтузиаста решили объединиться, и уже 7 марта прошло учредительное собрание иркутского клуба аэронавтов-любителей. Всего собралось около 30 человек, причём абсолютное большинство составили военные чины. «В иркутском Аэроклубе председатель – генерал-майор, товарищ председателя – полковник, а секретарь – поручик!» – не замедлила отозваться «Сибирь». И читатели поняли, что в случае военных

Иркутские истории

211

действий всех пилотов вместе с их аппаратами призовут в одночасье. — А вот в германской Лиге воздухоплавания господа без погонов, то есть просто влюблённые в аэронавтику! – вставил корреспондент «Сибири» в разговоре с преподавателем юнкерского училища фон дер Ховеном. – Я даже назову навскидку с десяток имён... — ...хорошо известных спортсменов с малоизвестным военным прошлым? Да, мой друг, немецкие офицеры и в запасе обязаны сохранять прекрасную форму. Аэронавтику они любят, согласен, но при этом не тяготятся подробнейшими отчётами военному министерству. Рядовые члены клубов могут об этом не знать, и даже наверняка не знают; в Германии и Познанские манёвры 1907 года остаются засекреченными. Кстати, в тех манёврах участвовал император Вильгельм, и его отряд в 8 тыс. солдат имитировал русскую армию. А генерал Гесслер встал во главе «немецкой», малочисленной, но с воздушными шарами, передающими сведения о противнике. Догадываетесь, кто вышел победителем? А полгода спустя возле самой русской границы германское правительство купило большой участок земли и выстроило ангар для дирижаблей. Такой же сейчас сооружают в Мысловице – общем пограничном пункте Пруссии, Австрии и России. Я уж не говорю о том, что на заводах Круппа вот-вот начнутся испытания нового оружия по уничтожению дирижаблей и воздушных шаров противника. — Ага, значит, немцы не сомневаются, что у русских скоро будет воздушный флот! – азартно заметил журналист. — Не уверен. Мы, конечно, копируем германскую Лигу воздухоплавания, но при этом непростительно скупимся со средствами. То есть надеемся жать, где не сеяли, – фон дер Ховен плотно сжал губы, и корреспондент поймал себя на неожиданной мысли, что некоторые немцы здесь – куда большие патриоты, чем коренные сибиряки. Между тем надежды на рост авиации снизу побудили военное министерство отправить в провинцию известных воз-

212

Иркутские истории

духоплавателей. Иркутск достался авиатору Цапенко, и он сразу же заявил, что весь гонорар от публичных лекций поделит между местным Аэроклубом и Обществом поддержки учащихся. В хороших же сборах и не сомневался никто: горожане ещё не разъехались по дачам и усердно посещали лекторий при музее. Буквально накануне приезда Цапенко зал был полон – впрочем, как и после его отъезда. Тем неожиданней стали 130 руб. убытка, понесённых героем-авиатором. Он ни с чем возвратился в столицу, а члены местного Аэроклуба утешились мыслью, что просто иркутяне видят в воздухоплавании бесконечно далёкий от их обыденной жизни предмет. Лишь губернатор Гран ещё долго сохранял озабоченное выражение: недавно он именем Государя призвал к пожертвованиям на создание воздушного флота России. Все казначейства, отделения Государственного банка и государственные сберегательные кассы специальным распоряжением приготовились к приёму денег, открыли счета. В министерстве внутренних дел (равно как и в военном министерстве) уже поджидали отчётов. —Значит, всё пойдёт как обычно, – объявил Гран на губернском правлении, – заведём подписные листы и начнём их с фамилий губернатора, вице-губернатора, заведующего канцелярией. И каждого, кто появится здесь, станем «наводить на воздухоплавание». За неимением помещения Аэроклуб стал собираться в здании 1-го Общественного собрания, и его эконому сразу дали понять, что на арендную плату не нужно рассчитывать. Клубную библиотеку, уже начавшую формироваться, приютили музыкальные классы на Большой. Были избраны два комитета (научно-технический и спортивный) и две комиссии, в том числе и благотворительная. Собранные ею средства предназначались исключительно на покупку аэроплана, но всё-таки трудно было предположить, когда именно это станет возможным. И тут на помощь пришёл коммерсант Семён Николаевич Родионов: он просто взял да и передал Аэроклубу два собственных новеньких аэроплана. Столь широкий жест оце-

Иркутские истории

213

нили и губернатор, и генерал-губернатор, но газета «Сибирь» ехидно заметила: «Таким образом, известный по бешеной езде С.Н. Родионов будет, по-прежнему, «летать» на автомобиле».

Глава 47

Преждевременный человек — А что вы хотите, господа, от отставного фельдфебеля? Ему что в голову пришло, то он и предложил, – усмехнулся член распорядительного комитета ВСОИРГО. – Наш отдел переживает, увы, не лучшие времена, и в погоне за членскими взносами двери учёного общества открываются с лёгкостью необыкновенной. Вот, изволите видеть, и результат! – двумя пальцами он вынул из папки листки, подписанные крупно «Виник И.Я.».

орреспондент «Восточной зари» торопливо переписал из них два абзаца и улетучился, чтобы успеть сдать заметку в номер. Корреспонденту «Сибири» тоже было оставлено место в колонке местной хроники, но интуиция подсказывала, что с этим Виником всё не так просто, и журналист попросил бумаги для детального ознакомления. И выяснил, что, во-первых, Виник не фельдфебель, а фельдшер, а, во-вторых, владелец процветающего садово-огородного предприятия «Северный успех». «Не тот ли это Виник, что прошлым летом, в июне, принёс объявление о продаже картофеля нового урожая? – озадачился хроникёр. Наборщики посмеялись тогда, фельетонист нацелился лягнуть за враньё, а ответственный секретарь просто взял да и прогулялся по указанному в объявлении адресу и вернулся с пакетом увесистых жёлтых клубней, издали напоминающих яблоки. Помнится, впечатлённый редактор озадачил кого-то статьёй

214

Иркутские истории

о секретах «Северного успеха», но выборы в городскую думу перемешали редакционные планы». И вот теперь Виник снова напомнил о себе, уже как член-соревнователь ВСОИРГО: на сегодняшнем собрании и разбирали его предложение. Корреспондент конкурентки «Сибири» газеты «Восточная заря» определил его как «довольно странное». И в доказательство процитировал: «К нашей планете приближается комета Галлея. Событие это исключительное для человеческого рода. У нашего ВСОИРГО есть обсерватория, и хотя её телескоп невелик, но нам окажет помощь чистота сибирского воздуха. Для большего ознакомления сибиряков со знанием мира предлагаю обратиться к астрономам мира с приглашением прибыть к нам в гости на торжественный праздник Сибири – первое наблюдение кометы Галлея. В приглашениях с просьбой приехать к нам необходимо сообщить, что к наблюдениям в обсерватории учёные будут допущены бесплатно. Кроме того, по моему мнению, необходимо предоставить им во время наблюдения угощение, как то: чай, кофе, шоколад, печенье и пр. Расходы по представленной мне смете согласен принять на себя. Польза от пребывания здесь астрономов будет очень велика как для науки, так и для астрономического развития сибиряков. Для вящего укрепления этого мирового события необходимо оставить по нему память в виде насаждения вокруг музея новых для населения Сибири растений». — А ведь при всей наивности текста сама идея весьма и весьма неплоха, – прокомментировал ответственный секретарь «Сибири». – Виник мыслит именно так, как и должно коммерсанту, выделившему средства на телескоп: ему хочется, чтобы деньги не только вернулись, но и приросли — в данном случае садом у набережной Ангары. Что, замечу, в интересах всех горожан. Жаль, что господа учёные ничего такого «не заметили». Взгляду приезжего Иркутск начала двадцатого века открывался мало озеленённым; даже на Большой и Амурской трудно было зацепиться взглядом за дерево или куст. Между тем объявления о сдаче квартир отмечали нередко: окна от-

Иркутские истории

215

крываются прямо в сад. И это значило, что зелёные островки спрятаны в глубине усадеб и на прохожих не рассчитаны. Из публичных же садов были только Синельниковский (чаще именуемый Интендантским), Сукачёвский и насаждения вокруг циклодрома. Велосипедисты ещё как-то заботились о своей территории, а общественный сад, переходивший от арендатора к арендатору, к лету 1910 года выглядел чахлым. Здесь нельзя было встретить ни модной сирени, ни тополя – эти переселенцы, проникшие в наши края по железной дороге, ещё не вполне акклиматизировались и пребывали на положении почётных гостей, сберегаемых от морозов и вороватых рук высоченными заборами. Высаживать же их прямо на улицах ни городская управа, ни многочисленные учреждения не решались, напрасно Виник предлагал собственные услуги по разбивке садов и садиков. Обыватели отчего-то предпочитали срезанные цветы. На Большой ими бойко торговали братья Прилужские, а на Нижне-Амурской господа Половниковы предлагали затейливо убранные горки, корзинки, жардиньерки. Гиацинты, тюльпаны, ландыши и нарциссы в изобилии поставляла «Флора». А за горшечными пальмами, кипарисами, филодендронами, азалиями и розами ездили в Знаменское предместье; впрочем, к лету 1910 года и тамошнее садоводство открыло магазин на Большой. Но всё это, вместе взятое, служило лишь украшению комнат и внутренних двориков, надежда же на озеленение улиц появилась лишь с открытием в Иркутске отделения Российского сельскохозяйственного общества. В его правление вошли главным образом приезжие господа, не привыкшие ещё к пыльным, душным улицам – это-то и давало надежду. Однако их планам, как зёрнам, брошенным в сухую почву, не удалось укорениться. 3 марта 1910 года после длительного перерыва открылось очередное собрание Общества, и секретарь Ефимов с мрачным юмором произнёс: — Отчёт о деятельности вернее будет назвать отчётом о бездеятельности.

216

Иркутские истории

— А будьте любезны указать, чем нам вылечить больной организм? – поинтересовался член общества Виник. — Нужно сделать серьёзную операцию по отсечению главы Общества, уже три года не посещающего его заседаний, – немедля отреагировал другой член, Репин. — Способ, может, и верный, но ведь нет же у нас таких полномочий, – с улыбкой отвечал Виник. – Но лично я мог бы дать каждому члену проявить себя опытной работой. Готов бесплатно выделить землю, обеспечить инвентарём и семенами. Ах, какие я выписал из Маньчжурии семена бобов Хыду, а также Хон-ду и Ган-жур, земляного ореха Ло-хуа-шень и сладчайшего из горохов Хуа-се-до! Никто не удивлялся лёгкости, с какой Виник жонглировал китайскими названиями, ведь на каждом собрании он не только рассказывал о новинках, но и демонстрировал образцы, раздавая их и требуя передачи крестьянам. Осенью прошлого, 1909 года, он обратился к губернатору Грану с ходатайством об открытии в Иркутске опытного хозяйства: «Имея в Знаменском предместье Иркутска собственное поместье с образцовым огородом, я предполагаю нарезать сто гряд по 10 саженей. Каждому снявшему в аренду гряду я предоставлю обработанную, удобренную землю, необходимый инструмент, семена, рассаду и воду для поливки. Кроме сего я устраиваю для пользы арендаторов пруд и стеклянный навес для выставок с 20 августа по 10 сентября. На награду назначаю по 4 ежегодные премии – по 40, 30, 20 и 10 рублей. Способ определения победителей остаётся за самими арендаторами. За мной остаётся право выставления собственных экспонатов, но без претензии на премию. Ещё обязуюсь заботиться об арендованных грядах. Аренда одной гряды составит 30 рублей, но если не ней будут высаживаться новые для здешних мест растения (к примеру, цикорий или горчица), плата составит лишь 20 рублей». Винику доставляло немалое удовольствие писать тексты своих объявлений, а после развозить по редакциям. Но с начала весны 1910 года в конторы газет чаще приходили его по-

Иркутские истории

217

сыльные. Да и на последних собраниях ВСОИРГО его не было видно, и даже предложение о наблюдениях за кометой Галлея он сделал заочно, что весьма задело высокообразованных членов. Отчего-то никому не пришло в голову, что член их общества просто заболел, и громом среди ясного неба ударило: «Ицко Виник, крестьянин из отставных фельдшеров после продолжительной болезни тихо скончался 8 июня в 3 часа 43 минуты утра, о чём жена и дети извещают родных и его почитателей. Вынос тела из квартиры на Дёгтевской улице, 29 на новое еврейское кладбище 9 июня 1910 года, в 2 часа дня». …Новый заведующий иркутским Воскресенско-Крестовоздвиженским начальным училищем с изумлением обнаружил, что земля вокруг здания ничем решительно не засажена. Меж тем как расходы на инвентарь, семена и воду, по его подсчётам, не должны были выйти за 25 рублей. — Но в бюджете училища нет садово-огородной строки, – развели руками в иркутской городской управе. – Мы, конечно, добавим её, но уже на последующие годы. Эх, жаль, что нет уже Виника, а то бы он вам помог! Да, умер наш преждевременный человек!

В 1908 году с частных сельскохозяйственных складов в Иркутске было продано: плугов однолемешных — 6 сенокосилок одноконных — 19 сенокосилок двуконных — 29 граблей — 116 жатвенных машин — 3 молотилок — 7 веялок — 32

218

Иркутские истории

Глава 48

«Правила Гордона» Около девяти утра в понедельник на служебной лестнице иркутской Контрольной палаты началось обычное столпотворение. Никто и внимания не обратил, что помощник ревизора Богданов как-то странно склонился над перилами. А минут десять спустя из канцелярии уже отправляли курьера за доктором. Он констатировал удар, и чиновника отвезли на квартиру.

иколай Васильевич Богданов чуть более года назад приехал в Иркутск из Москвы, рассчитывая здесь продвинуться по службе. И действительно, выказал большую старательность, брал много сверхурочной работы и изо всех сил бодрился: «Я никогда не устаю!» Он и сегодня решительно отказался от больницы. Уснул на диванчике у себя в гостиной – и скончался ещё до того, как служащие контрольной палаты разошлись на обеденный перерыв. Известие, что вдова осталась без всяких средств, мгновенно разнеслось по Контрольной палате, и управляющий объявил усиленную подписку, первым выложив крупную сумму. Коллеги приняли на себя и прощальные хлопоты, благо владелец похоронного бюро Шастин в тот же день явился в присутствие: — В моей фирме большие уступки в сравнении с фирмой Поднебесных, поэтому собранных денег хватит на самую лучшую домовину, выложенную кирпичом и белёную, да ещё и останется на поминальный обед. Когда население Иркутска приблизилось к отметке в сто тысяч, заведение Шастина перестало справляться со всеми отходящими в мир иной. И немедленно объявился конкурент из Москвы, стал завлекать «удобством рессорных ката-

Иркутские истории

219

фалков, необыкновенным изяществом и при этом прочностью деревянных изделий». Стала пробиваться и варшавская фабрика Беренс и Швейк, и хотя она ещё не открыла в Иркутске своего отделения, но уже настойчиво рекламировала «цинковый нарезной, никелированный и прочий ритуальный товар». Тут уж и Шастину пришлось суетиться, наводить всяческие мосты, и прежде всего к управлению Забайкальской железной дороги. Переговоры шли туго, медленно, а вот главный бухгалтер Сибирского торгового банка Гордон сразу же ухватил суть и взялся сам разработать правила для похоронной кассы. — Всех 750 служащих иркутского отделения банка предлагаю разделить на 4 группы, – пояснил он на ближайшем правлении. – К первой отнести тех, чей годовой оклад превышает три тысячи рублей. Во вторую включить сотрудников с жалованием от одной до трёх тысяч, а в третью – всех остальных. При таком раскладе размер погребального пособия будет зависеть от принадлежности к разряду, но при этом и минимальные выплаты позволят родственникам обойтись без дополнительных трат. — Значит, надо готовиться к ежемесячным вычетам из жалования, – с неудовольствием прокомментировал заместитель управляющего. — Вовсе нет. В случае смерти сотрудника банк примет на себя треть расходов, а оставшиеся распределит между всеми служащими таким образом, чтобы каждый член первой группы вложил в 12 раз больше, чем каждый член четвёртой. «Правила Гордона», как немедленно окрестили их служащие, начали действовать с сентября 1909 года и пока что не дали ни единой осечки. Но они касались лишь сотой части населения города, для большинства же семейное горе усугублялось большими тратами и почти неизбежными долгами. — Беднеет наш иркутский народец, – вздыхал смотритель городского Иерусалимского кладбища, подбивая цифры для отчёта в управу. – Из каждой сотни могил треть приходится на неимущих, то есть отдаётся совершенно бесплатно.

220

Иркутские истории

Только 15 из 100 домовин заказывают с уступами, а про кирпичную выкладку уж и не вспоминают теперь. — У моей соседки Рогальской в эту зиму двух дочек скарлатиной унесло, а мужу за два месяца перед тем сокращение вышло на железной дороге, так они в такие залезли долги, что хоть умри от отчаяния, – горестно усмехнулся старший артельный. – А вот другому моему соседу, Мокеевскому, привилегия вышла – похоронили в ограде Преображенской церкви. — Если и привилегия, то заслуженная: Иосиф Павлович тридцать лет отслужил при этой церкви дьяконом, смотритель прислушался. – Никак, опять березняк принялись рубить? Ты на ногу скорый, так прямо к квартальному и беги, а я прямо на место, попробую их там задержать.. К весне нынешнего, 1910 года, от красивой берёзовой рощи, окаймлявшей Иерусалимское кладбище с восточной стороны, почти ничего не осталось. Предприимчивых обывателей не смущал ни высокий забор, ни риск быть застигнутыми полицией, и вместо великолепных деревьев теперь торчали жалкие пни, а из редких обрубков сочился сок. — Коли так и дальше пойдёт, кладбище превратится в очаг заразы, – предупредил один из членов управы в общем присутствии. – Я уж не говорю о нравственности: на могилах приходится наблюдать такие картины, от которых невозможно не покраснеть. В бытность иркутским губернатором Карла Венцеля организовался специальный кладбищенский комитет, в который вошли представители всех сословий. Но с отъездом распорядительного немца всё довольно скоро вернулось в старую колею. Правда, подоспело новое городовое уложение, закрепившее погосты за органами местного самоуправления, и к 1877 году иркутские гласные разработали неплохой механизм, позволявший содержать кладбищенские караулы и артели. Но к началу двадцатого века законодательство снова сделало крен, и правительствующий Сенат разослал на места вот какое разъяснение: «На обязанности города лежит лишь устройство кладбищ, дальнейшее же управление ими, как в

Иркутские истории

221

хозяйственном, так и в административном отношениях, не подлежит ведению городских общественных управлений, и попечение о благоустройстве, чистоте и порядке под надзором губернского правления относится к обязанности духовного начальства подлежащего исповедания, на средства коего относятся все расходы на улучшение кладбищ». Документ был опубликован в номере «Иркутских губернские ведомостей» от 15 августа 1904 года, но и шесть лет спустя городская управа продолжала выделять средства на погребение неимущих. Выискивая для этого законные основания, она делала многочисленные запросы, но ответ получила лишь из Полтавы, да и тот отрицательный. В январе 1908 года иркутский инженер Березовский предложил свой проект кладбищенского попечительства и представил его иркутскому архиепископу Тихону на утвверждение, но тот просто переправил бумагу в городскую думу. Куда большую распорядительность выказала местная еврейская община: у двух её кладбищ была общая администрация, и она не только обеспечивала чистоту и порядок, но и принимала на себя посадку на могилах цветов и уход за ними. Примеру иркутских евреев старались следовать и евреи уездные: староста черемховского молитвенного дома Ицкович решил выстроить красивую сторожку и объявил сбор средств. Их оказалось недостаточно, но увлёкшийся Ицкович добавил из собственных сбережений. При этом он так умилился собой, что начертал на стене сторожки «Пожертвовано М.И. Ицковичем». «На общественные деньги!» – немедленно приписали заведующие погребальной братией Абрам Чернявский и Лейба Котляр. И началась такая война, что её отголоски долго ещё выплёскивались на страницы губернской прессы. Правда, в последней декаде августа газеты переключились на другую историю: одна из ритуальных процессий неудачно повернула с улицы Лаврентьевской на Хаминовскую и… попала в ухаб с громадной лужей. Катафалк подбросило, тело выпало и затонуло в грязи. Его добыли с большим трудом и доставили к месту уже без всякой торжественности.

222

Иркутские истории

Этот случай побудил корреспондента «Восточной зари» Володара разразиться фельетоном «Письмо с того света». И хоть тема его была обозначена недвусмысленно, автор не удержался, чтобы не сказать о своём, насущном: «Недавно, проснувшись, я увидал у себя на столе какое-то странное письмо в совершенно чёрном конверте. «Что такое? – в страхе подумал я. – Неужто смертный приговор от врагов гласности? Или требование денег? Эх, пронюхали, видно, канальи, что я вчера гонорар получил!»

Глава 49

В кольце сенатских проверок …Рано утром из «Гранд-Отеля» под охраной вооружённых городовых отправились на вокзал подводы с изъятыми для сенатской проверки документами. Сами ревизоры при этом не присутствовали: время их отбытия в Петербург держалось в тайне. Несколько дней назад крыша сенатского вагона загорелась посреди ночи; охранники, к счастью, не спали, и пожар быстро удалось потушить. Но кто-то дерзко крикнул из темноты: «До столицы путь далёк, смотрите не проглядите нашего «петушка»!»

лавный ревизор сенатор Глищинский объехал редакции иркутских газет и попросил напечатать, что самые важные документы спрятаны в надёжных местах, и если даже остальные бумаги исчезнут, сгорят, утонут, всё необходимое всплывёт на суде. Ещё он просил отметить, что уже отданы в производство дела главного смотрителя иркутских интендантских складов подполковника Фанченко, смотрителя складского магазина Мячкова, начальника обозной мастерской подполковника Бырукова и смотрителя Инно-

Иркутские истории

223

кентьевского продовольственного магазина штабс-капитана Каупе. На первом этапе ревизии привлекли 11 интендантов и трёх инженеров Иркутского военного округа. Отстранили от должности и генерал-майора Хаскина, главного иркутского интенданта. Для многих это стало неожиданностью, ведь перед самым приездом Глищинского Хаскин отдал под суд поручика Винтера – того самого, что заявил об интендантских злоупотреблениях. Сразу по прибытии в Иркутск Глищинский остановил преследование Винтера, но дело его не закрыл – только потому, что в нём было много материалов против Хаскина. Освобождённый поручик оказался в двусмысленном положении: его уже не обвиняли в клевете, но на службу взять не могли, а значит, и жалования не платили. Семья доедала последнее, а ревизорской проверке и конца ещё не было видно. Ранним утром 5 июня 1910 года особым распоряжением из Петербурга отключили всю частную телефонную связь Восточной Сибири и Маньчжурии. Иркутский полицмейстер Бойчевский в четыре часа выставил у телефонной станции дополнительный караул, дабы ни одна из квартир не оказалась «неожиданно» подключённой. В это время в губернском жандармском управлении собрались все находящиеся в Иркутске ревизоры, а также и подкрепление из полицейских, казаков, офицеров различных частей войск, судейских и жандармских чинов. Ровно в пять вся команда рассредоточилась по городу и начались обыски почти по ста адресам. В том числе у генерал-майора Хаскина и главных армейских поставщиков: Кринкевича, Хорошкевича, Камова... Искали умело и очень тщательно, опечатывали счета, денежные переводы и другие документы, могущие свидетельствовать о махинациях. В полдень, когда были включены телефоны, Иркутск уже наполнился слухами о беспрецедентных арестах. В действительности брали только бумаги, что же до самих фигурантов, то сенатор Глищинский заблаговременно нейтрализовал их, отстранив от «опасных» должностей.

224

Иркутские истории

Облава в ночь на 5 июня 1910 года застигла всех подозреваемых врасплох и дала следствию исчерпывающий материал. Интендантские злоупотребления так укоренились в Иркутске, что в финансовых книгах поставщиков заводились специальные графы, показывающие, кому из чинов, когда и сколько выплачивалось «за расположение». С конца августа 1910 года начались суды, и первым привлечён был подполковник Бехтер. В Иркутске он многими воспринимася как светский, чрезвычайно приятный в общении господин, и адвокаты даже попробовали представить его мошенничества как «сущее недоразумение». Тем временем ещё один обвиняемый, смотритель Иннокентьевского продовольственного магазина Алтунов, благополучно скрылся от правосудия, и вскоре прислал открытку из Египта, с наилучшими, так сказать, пожеланиями. Газетчики подсчитали, что только за время войны с Японией интендантские злоупотребления принесли ущерб более чем на 12 млн. руб. «Потери казны вряд ли можно будет восполнить, возвратится разве что ничтожная часть», – заметила «Восточная заря». – Также никто не сможет поручиться, что в результате проверок казнокрадство будет искоренено». — Правда, новый окружной интендант Трофимов полон надежд, – усмехнулся редактор Талалаев. – Вступая в должность, он заявил, что «хоть интендантство в настоящее время и опозорено, для искоренения нечестности даны серьёзные полномочия. Охотникам до «старых традиций» лучше сразу в отставку подать, потому что наступает новая эра»! — От кого-то я слышал уже про «новую эру», – оживился фельетонист. – О! От прежнего интенданта, ныне стоящего под судом. Изначально группа Глищинского нацеливалась на проверку военных округов, но попутно, оттого что двери у ревизоров открывались для всех, всплывала и масса гражданских злоупотреблений. И в конце концов число привлекаемых гражданских чинов сравнялось с числом военных. Следствием военных ревизий стала и проверка управления Сибирской железной

Иркутские истории

225

дороги, причём самые серьёзные подозрения вызвала служба… контроля. «В сущности, чистыми перед законом остаются разве что начальники дорог, – констатировал Глищинский. – А многочисленные агенты, вплоть до самых мелких, замешаны в вымогательствах, подлогах, лихоимстве и хищении». — Страшно сказать, но ведь всё наше общество, снизу доверху, погрязло в злоупотреблениях, – сокрушался в приватной беседе с иркутским губернатором Граном его заместитель Юган. — Вот именно: снизу и доверху. – У нас принято полагать, что взяточничество коренится где-то в верхних слоях, но сенатская ревизия показала наглядно: и самый мелкий служащий способен принести серьёзный ущерб. Да что ревизия? Прямо из газет уже можно узнать, что смотрители иркутских свалок берут взятки. И уверяю вас: при случае они мечут громы и молнии в адрес высокопоставленных коррупционеров! Санитарный объездчик городской управы Решетников оскорбился тем, что публично был назван взяточником, хоть мздоимство его доказано не единожды. Да Решетников и не оспаривает его, а просто считает «обыкновенным делом». Это обыкновение нас, боюсь, и погубит, – губернатор выдержал паузу и совсем уже другим тоном продолжил: – Впрочем, всё это частные разговоры, а по должности следует нам разрядить атмосферу в обществе. Помнится, в 1-м Сибирском стрелковом полку был интересный трофей – фудутунка, на которой якобы ездил китайский главнокомандующий. А что, если бы нашим военным пришло вдруг в голову передать её в местный музей? Думаю, что газеты с удовольствием бы рассказали об этом. Действительно, в одном из сентябрьских номеров «Восточная заря» торжественно сообщила о необычном пожертвовании, связанном с боксёрским восстанием в Китае. Правда, в том же номере фельетонгист тиснул «Новейшие интендантские пословицы и поговорки, написанные под впечатлением от сенатской проверки». Гран поморщился, но всё же выписал как особо удавшиеся: «В доме интенданта о ревизии не говорят. А говорят: «Назвался интендантом – ступай под суд!»

226

Иркутские истории

Глава 50

Развод без права на ошибку Когда стало известно, что Иван Романович Моисеев завещал всё нажитое посторонним, его законная супруга и дети нашли единственное объяснение: «Да он просто с ума сошёл!» Однако нотариус Горбунов уверял, что его клиент, обнося своих родственников, находился в здравом уме и твёрдой памяти. То же засвидетельствовали и два доктора, Ельяшевич и Левенсок.

ублика, раскупившая все места на это заседание окружного суда, разделилась на два лагеря. И когда объявлено было: «Моисеевой в иске отказать, признав завещание её мужа действительным», половина зала почувствовала себя оскорблённой. «Так оно и бывает, как правило, – заметил опытный судейский. – В сущности, из года в год у нас повторяются одни и те же сюжеты, меняются только имена. Взять, к примеру, недавний случай с подделкой документов о почётном гражданстве. Преступление это не задумывалось, не вынашивалось, а просто выскочило из обычной житейской ситуации. Представьте: молодой человек из мещанского сословия предложил возлюбленной обвенчаться и натолкнулся на препятствие: будущий тесть заявил, что не потерпит зятя «из простых». Жених уехал с горя во Владивосток, к приятелю, а тот возьми да и предложи ему купить подложный аттестат о почётном гражданстве! Документ вполне устроил новых родственников, но радость оказалась недолгой: супруга вскоре сошлась с другим, а чтобы обеспечить развод, заявила на мужа в полицию. И нашему суду ничего не осталось, как приговорить «мещанина во дворянстве» к лишению прав и 8-месячному тюремному заключению».

Иркутские истории

227

Постановление выносилось заочно (герой в отчаянии пустился в бега), и в зале почти не было публики. Но обвинение и защита всё же детально разобрали ситуацию: — В сущности, молодой человек – жертва собственной наивности, а вот супруга его не заслуживает ни малейшей симпатии! — Однако ж и её дурным поступкам есть безусловное объяснение. В сущности, у дамы просто не было выхода: наше бракоразводное законодательство не оставляет возможности расставаться цивилизованно. Действительно, с начала двадцатого века Синод безуспешно пытался приспособить к изменившейся жизни вековые устои священных брачных уз. Особые совещания вырабатывали законопроекты, но в печать проникали только общие сведения, говорившие о пока ещё робких попытках подправить канонические представления. Каждый из поводов для развода обставлялся всевозможными оговорками; скажем, брак не признавался «попранным и порванным», если многочисленные прелюбодеяния совершались… с целью добиться развода. И даже бегство одного из супругов трактовалось как норма – просто потому, что оно не фигурировало в церковном законодательстве. Но всего более возмущал срок давности (пять лет) на обоюдное прелюбодеяние. «Брачная жизнь настолько интимна, что введение тут срока давности неприемлемо. Он может определяться лишь обоюдным согласием или же несогласием супругов», – резонно замечала «Восточная заря». Предполагавшееся реформирование совершенно не касалось запутанного вопроса с крещением детей от смешанных браков. А между тем в епархиях то и дело возникали недоразумения, и священнослужители обращались к высшей церковной власти за разъяснениями. После долгих дискуссий Синод представил наконец своё толкование: «Лицам различных христианских вероисповеданий, вступающим в брак с лицами православными, должно давать подписку, что рождённые в сём браке дети окрещены и воспитаны будут в

228

Иркутские истории

правилах православного исповедания». Впрочем, отступление от правил угрожало лишь денежной пеней и временным удалением от должности. Настоящим подарком для многих стало сентябрьское, 1909 года, разрешение министерства внутренних дел на выдачу замужним женщинам мещанского сословия отдельных от мужей видов на жительство. — Даже если мужья против этого! – уточнял известный в Иркутске ходатай по бракоразводным делам Пехович. – Конечно, и при таком раскладе потребуется согласие губернатора, но уж это задача из простых. Пехович всегда держался уверенно, хотя его пребывание в городе сопровождалось серией скандалов: то перепуганная барышня прибегала в газету жаловаться на его назойливые ухаживания, то нанятая им прислуга кончала самоубийством. А 4 сентября 1910 года «Восточная заря» сообщила, что Пеховича арестовали за… подмену женщины в одном бракоразводном процессе. Настоящий ажиотаж вызвали и публикации о давно ожидаемых изменениях в наследственном праве. Ведь до сих пор после смерти одного из супругов другому отдавалась только часть нажитого. Даже если других претендентов не было. В начале 1910 года в газетах прошло сообщение о смерти на юге Франции иркутской купчихи-миллионерши Кряжевой, и городскую управу буквально засыпали письмами «родстве нники» покойной. Мысли о чужих деньгах, так сильно занимавшие обывателей, могло перебить разве что известие об очередном двоежёнце. Вот, к примеру, поселились недавно в Знаменском предместье, у родственников, молодые супруги, Иван и Марфа Пылёвы. И всё б замечательно, да только работать пришлось им в разных концах города. В общем, попробовали пожить какое-то время отдельно, и Иван не только сошёлся с новой возлюбленной, но и обвенчался с ней по подложному паспорту! Покуда первая жена выбралась проведать его, он уже уехал со второй женой за Байкал…

Иркутские истории

229

Марфе посоветовали обратиться к адвокату Патушинскому, но Григорий Борисович за дело не взялся: — Оно, безусловно, выигрышное, но уж слишком простое, нелюбопытное. Да и занят я сейчас. Присяжный поверенный не лукавил: его чрезвычайно занимал один иск: крестьянка Екатерина Айма, проживавшая неподалёку от Риги, требовала уголовного преследования своего мужа Оскара, поселившегося на севере Иркутской губернии. Она утверждала, что «брошена без всяких средств к существованию ради второй, незаконной женитьбы Оскара». Чтобы доискаться до правды, Патушинскому понадобилось восстановить жизнь супругов Айма за двадцать лет. И оказалось: когда Оскар решил перебраться в Сибирь, Екатерина не захотела последовать за ним. В надежде на второе замужество она выхлопотала для обоих «холостые свидетельства». Тем бы брак их и кончился, но в 1909 году общие знакомые сообщили, что бывший муж не только счастлив с новой женой, но и открыл собственную парикмахерскую. Екатерина почувствовала себя уязвлённой и выставила иск. Не предполагая, конечно, что Оскару так повезёт с адвокатом. А вот крестьянке Иркутского уезда Прокопьевой-Кузнецовой не повезло, и суд приговорил её к полутора годам тюрьмы за двоемужество. Не учтя очень важное обстоятельство: шестнадцатилетняя девушка оба раза выходила замуж по принуждению отчима. Хранителями семейных очагов рекомендовались и гастролировавшие в Иркутске хироманты и астрологи: за определённую сумму они обещали «соединить вас снова». А на случай неудачи была отговорка: «Что поделаешь, планеты не сошлись…» Ссыльнопоселенцу Калинскому тоже не удалось удержать любимую женщину, и, отчаявшись, он прибегнул к «последнему средству» – членовредительству. — Пока вместе-то жили, обижал я её, – сразу же при-

230

Иркутские истории

знался он на суде, – оттого и ушла она от меня, и сошлась с другим, и жила с ним в согласии. Всё по справедливости, господа судьи. Только стало мне очень больно, и начал я караулить её и требовать, чтоб вернулась. А она ни в какую! Так что я и вовсе тогда потерял всяческое терпение, выследил её, откусил кончик носа и проглотил... Калинскому грозили полтора года арестантских рот, но судья смягчился: — Наказание будете отбывать только в случае, если бывшая жена не простит вас, – он оглядел пустующий зал и даже часть коридора за открытою дверью. Но пострадавшая так и не пришла.

Глава 51

«Хоть немного светящейся благодати!» — Господа, нельзя не признать, что требование управы разорительно для театра. Ведь если мы абонируемся на городской электрической станции, освещение каждого спектакля будет обходиться никак не менее 30 рублей, а за сезон набежит кругленькая сумма в 8000 рублей! – глава общественной театральной дирекции сделал характерное движение указательным пальцем, словно бы погрозил кому-то. – Прибавьте к этому освещение вспомогательных помещений, наружные фонари, а также и то, что воду придётся покупать из городского водопровода, а не качать, как сейчас, бесплатно из собственного колодца. Коротко говоря, абонироваться нам пока что не стоит, а должно, по-прежнему, пользоваться своей, автономной электростанцией!

Иркутские истории

231

се члены театральной дирекции согласно кивнули, но при этом на лицах у них осталось выражение нерешительности. Ведь, кроме прочего, они были ещё и гласными городской думы... Когда несколько лет назад в управе делали расчёты по будущей электростанции, картина рисовалась привлекательная. Даже при отпуске энергии вдвое дешевле, чем у частников, город мог иметь годовой доход в 20 тыс. руб.; а по мере распространения линии на окраины и 100 тыс. руб. Что позволяло не только гасить кредит, но и откладывать на водопровод и канализацию. Однако все пошло не так, как хотелось: смету на строительство превысили на 45 тыс. руб.; а вскоре обнаружились недоделки, и к уже потраченным 700 тысячам потребовалось добавить ещё более 130. Кроме того, из доходной части пришлось исключить освещение улиц и принадлежащих городу зданий, монументов; один только памятник Александру III требовал света на 500 руб. в год! При этом число абонентов было так ничтожно, что станция «вертелась вхолостую», без пользы потребляя массу угля. Дума попробовала заинтересовать крупного потребителя (управление Забайкальской железной дороги), сбросив цену с 30 до 25 коп. за киловатт-час. Но частный предприниматель Плотников ответил на это понижением до 18 копеек! Гласные разделились на два лагеря – сторонников и противников снижения цен до победного конца, но при голосовании здравый смысл восторжествовал, и тарифы отдали на откуп управе и городскому голове. Правда, в пылу борьбы местное самоуправление не сподобилось обеспечить электричеством собственных служащих. «На последнем заседании думы, – писала газета «Восточная заря» в номере от 19 сентября 1910 года, – гласный Донец обратился к городскому голове с вопросом, долго ли ещё служащие управы будут продолжать заниматься со стеариновыми свечками в то время, когда электрическая станция вертится впустую». А тут ещё и дирекция городского театра подкузьмила, заявив, что не стоит в интересах городского бюджета поступаться интересами публики.

232

Иркутские истории

— Если мы абонируемся на городской станции, то расходы театра в самом непродолжительном времени возрастут и заставят нас отказаться от планов и на устройство вентиляции, и на замощение площади перед театром, – предупредил отцов города руководитель дирекции. – Могу доказать это в думе с расчётами и диаграммами в руках. И предлагаю со своей стороны компромисс – перевести на городскую линию две-три театральные лампочки. Но исключительно на условии половинной оплаты! Страсти вокруг тарифов, охватив все учреждения и фирмы, не затронули абсолютного большинства обывателей. Потому что тянуть провода, покупать принимающие установки и гарантировать ежемесячную абонентскую плату было им совершенно не по средствам. Даже многочисленные церковные причты лишь мечтали о ровном, мягком и нечадящем электрическом освещении. Служители Благовещенской церкви попросили у архиепископа «хоть немного этой светящейся благодати» под предлогом двадцатилетия освящения главного придела, но высокопреосвященный отказал – он и сам искал, на чьи плечи переложить оплату лампочек в новом кафедральном соборе. Настоятель и так уже забросал гласных письмами, что «церковный доход ныне сильно пал, и если дума откажет в бесплатной электроэнергии, то стоять собору во мраке». В городском самоуправлении понимали: стоит раз уступить, и уже не отбиться от бесконечных просителей; но и ссориться со святыми отцами совсем не хотелось, поэтому решение вышло половинчатым: «принимая во внимание, что электростанция есть предприятие коммерческое, ассигновать собору на оплату 500 руб. в год». Новые страсти разгорелись в Иркутске с прибытием первой партии электрических фонарей Альба, очень уютных и по форме напоминающих абажуры. Каждому хотелось их получить поскорей. Местное Общество спасения на водах кроме звонков и визитов важным персонам составило несколько ходатайств, особо упирая на то, что «при падении

Иркутские истории

233

людей в воду в тёмное время не представляется возможности смело и свободно плыть туда, где находятся погибающие». Свои аргументы выискивали и гласные, представлявшие интересы окраин. Правда, их старания очень скоро перечеркнули те самые обыватели, о которых они пеклись. 20 мая 1910 года иркутские улицы залило настоящим электрическим светом, а в ночь на 21-е хулиганы уже сделали «почин», разбив красавца Альбу на углу Ланинской и Графо-Кутайсовской. А 5 июля расстреляли его собратьев на перекрёстках Ланинской и Большой, Саломатовской и Преображенской. Иркутским журналистам пришлось даже завести специальную рубрику «Бой фонарей». Особенной дикостью отличались нравы окраинных жителей, впрочем, там и прежде, в пору керосина, бесчинствовали, расправляясь с немногочисленными источниками света. В самый канун пуска городской электрической станции злоумышленники принялись гнуть кронштейны, перерубать провода, протыкать их многочисленными иголками. Началась и настоящая охота за проводами. «Наблюдаются систематические случаи кражи подвешенных электрических проводов и привинченных к столбам лебёдок. Так, на днях были срезаны сразу два пролёта, по четыре проволоки в каждом, на Семинарской улице. Всего за последнее время украли около 1000 пудов на сумму около 3000 руб.», – констатировала «Восточная заря». Оставалось неясным, кому же возмещать такие убытки. Мнения юристов разделились, и всё же большинство полагало, что груз ответственности целиком ложится на фирму «Шуккерт и Ко», взявшую подряд на строительство станции. А представители фирмы разводили руками: «При заключении договора с городом нельзя было предвидеть, что возможны кражи на значительной высоте от земли, с большим риском для жизни. В многолетней практике фирмы аналогичные случаи решительно не имели места». — Какие ж они, однако, наивные, – усмехнулся владелец

234

Иркутские истории

типографии Борзаковский, – совсем не делают скидку на местные ссыльнокаторжные нравы... Однако и сам Борзаковский попал впросак: абонируясь на городской электрической станции, он заказал ток в 115 вольт – как наиболее подходящий для типографских машин. Но в действительности напряжение оказалось значительно выше и моторы едва не вышли из строя. — Могу заехать и посмотреть, что у вас там произошло, – ответил на телефонный вызов городской инженер Лятур, – но это будет стоить вам 75 рублей. Причём я не ручаюсь, что мотор не сгорит. А заведующий электростанцией Ясинский вообще отмахнулся: «Ставьте собственный реостат!» Давно уж Борзаковский не был так взвинчен, и его настроение мгновенно передалось окружающим. Корректор, исправивший в рукописи «нализавшись» на «в нетрезвом состоянии», не заметил, что наборщик не выбросил первоначальный вариант. И в газете от 8 сентября так и вышло: «Нализавшись в нетрезвом состоянии».

Глава 52

Предвкушения Что такое льготный проезд применительно к Забайкальской железной дороге, поручик Фоменко понял, когда его с семнадцатью учениками провезли от станции Снежной до Слюдянки на платформе товарного поезда. На этом участке были обвалы, а уж отдельные камешки стреляли постоянно. Фоменко сгруппировал подопечных, велел прикрыть головы руками, но долго продержаться так было нельзя, ведь платформу раскачивало. Тогда поручик поклялся «не пить три года вина, если только всё обойдётся». Обошлось.

Иркутские истории

235

Слюдянке планировали первым делом устроиться на ночлег, но неожиданно подвернулась подвода, идущая через одно чудное местечко на байкальском берегу, а у любившего зарисовки Фоменко пол-альбома ещё оставалось свободным... Кроме иркутян райский уголок облюбовали ещё трое, по всему видно, местные жители. Но держались они почему-то на расстоянии, а вскоре и вовсе скрылись из виду. Часа через три вернулись, но уже не одни, а в сопровождении нескольких жандармов. — Вот эти самые япошки (бородатый мужик ткнул средним пальцем в сторону четырех старшеклассников-бурят) снимали здесь планы и всё вынюхивали. Даже мотыля в свой сачок засадили! Жандармский ротмистр, оглядев «шпионов и диверсантов», усмехнулся, но всё же решил отыграть ситуацию до конца. То есть выстроил всех в линейку, обыскал и зачитал изъятый у Фоменко документ: «Убедительнейшая просьба оказывать всяческое содействие воспитанникам иркутской учительской семинарии, отправляющимся на побережье Байкала с целью сбора коллекции трав, минералов и насекомых». Мотыля в том числе, – добавил он от себя, уважительно сложил лист по сгибам и возвратил поручику. – Но, – выразительный взгляд на местных, – за сигнал благодарю! Война с японцами закончилась пять лет назад, однако на востоке неспокойно, и надобно в оба глаза глядеть. А лучше и в четыре, – он усмехнулся, хотел что-то добавить ещё, но тут полоснул дождь, и все рванули в укрытие! К счастью, жандармы прибыли с «транспортом для арестантов», и путешественники быстро добрались до посёлка и там, пользуясь рекомендацией ротмистра, не без комфорта устроились на ночлег. Через три дня «Байкал» перевёз их на другой берег озера. Капитан, прочитав бывшее при Фоменко письмо, распорядился денег с экскурсантов не брать, и поручик в порыве благодарности хотел даже нарисовать «этого бесподобного человека» в полный рост, но обнаружил, что свободных листов в альбоме не

236

Иркутские истории

осталось. На обороте одного байкальского вида он сделал набросок, а в Иркутске доработал портрет и, несколько отступив от оригинала, переодел капитана в военную форму. После того как Фоменко добровольцем побывал на театре военных действий, он самому себе представлялся прежде всего поручиком и только потом уж преподавателем естествознания. От учеников требовал военной выправки и занимался с ними гимнастикой по системе чешских соколов три раза в неделю и безо всякой доплаты. Но на Байкал вывозить этим летом не планировал, потому что в июне собирался к младшему брату в Петербург. Однако после экзаменов, когда большая часть воспитанников разъехалась, в семинарии остались семнадцать сирот, и Фоменко однажды услыхал, как они жаловались друг другу: — Теперь всё лето в окошко глядеть… — В Сиропитательном доме Медведниковой завтра уезжают на дачу, училище слепых уж неделю как отбыло, то же и в дворянском институте. А у нас отродясь никакой дачи не было… «И вряд ли появится в скором времен», – подумал поручик и на другой же день вошёл с докладом к заведующему учительской семинарией. Поездка в Петербург таким образом отложилась, но в самый день возвращения с байкальской экскурсии Андрей Александрович Фоменко получил телеграмму, что брат его Константин, студент университета, прибывает скорым поездом. Костя не был в Иркутске три года и, оглядевшись, нашёл обывателей разрозненными и опростившимися. Андрей возражал ему, но, скорее, просто по праву старшинства. А вообще было очень стыдно, когда на «Грозе» после сцены с обмороком Катерины галёрка потянулась к выходу. Служитель стоял в дверях, шёпотом объясняя, что спектакль ещё не окончен, но дородная дама оттолкнула его: — Да ведь умерла уже, что ж ещё-то?

Иркутские истории

237

Брату достало деликатности не вспоминать потом этот случай, но в театр он больше не пошёл. Впрочем, тут была и ещё причина: он повстречал однокашников по гимназии, съехавшихся к родителям на вакации. Теперь они вместе решили хлопотать об устройстве в Иркутске студенческой конференции. Иван Сергеевич Фатеев, присяжный поверенный и глава Общества помощи учащимся Восточной Сибири, советовал сделать акцент на экономику, а не на политику. «Младореформаторы» собирались у него на квартире едва ли не каждый день, и три недели спустя прорисовался уже планпроспект конференции. Но согласовать его сразу не удалось: губернатор Гран уехал в командировку в дальний уезд. Чтобы не терять время даром, студенты дружно переключились на подготовку благотворительного вечера. Это отняло три недели, за которые Гран успел не только вернуться, но и уехать снова, на этот раз в Нижнеудинск. — Так и инспектирует круглый год, не держат его ни тяжёлые наши вёрсты, ни морозы, – развёл руками старый губернский чин. – По Ольхону верхом проехал (!), но посмотрел всё, что хотел! Да вы не расстраивайтесь, господа, подходите через три дня. Гран, действительно, возвратился в назначенный срок, но студенческая компания уже переключилась на полёты планёров с Кайской горы. Авиаторы были весьма солидные господа, публику же составляла исключительно учащаяся молодёжь. Педагоги нагорного училища даже отрядили коллегу Екатерину Исаеву «понаблюдать за воздействием полётов на детскую психику». В прошлом году, когда Екатерина Кирилловна подготовила выставку ученических работ, Аделаида Эдуардовна Третьякова из общества «Просвещение» не удержалась от похвалы: — С такими способностями, как у Вас, нужно непременно продолжить образование! — Да ведь поздно уж: я двенадцатый год учительствую, – Исаева явно смутилась. Но неожиданное предложение

238

Иркутские истории

очень обрадовало её, и теперь все каникулы она пропадала в библиотеке общества «Просвещение». Госпожа Фатеева поручила ей сделать цифровую выборку по иркутским выпускникам последних двух лет, и Екатерина обнаружила много неожиданного. Оказалось, что ни один из окончивших духовную семинарию не остался работать в епархии: все уехали поступать в институты. Продолжить образование решили и семь медалисток частной гимназии Григорьевой, а также выпускница, уже имеющая звание учительницы. Среди успешно поступивших Исаева с удивлением обнаружила и одну свою ученицу, из очень слабеньких, и что-то будто щёлкнуло в голове! На другой же день Екатерина пошла советоваться с Аделаидой Эдуардовной; а дело-то в том, что среднее образование Исаева получила благодаря городской стипендии и потому почитала обязанностью до конца отрабатывать долг. «Как это делает порядочнейший Иван Сергеевич Фатеев». — Но Иван Сергеевич окончил не только гимназию, но и университет, – улыбнулась Аделаида Эдуардовна, – став тем самым ещё полезней для города. ...1 февраля 1912 года в газете «Голос Сибири» появилась одна характернейшая заметка: «Бывшая учительница нагорного училища Е.К. Исаева, прослужившая около 15 лет, просит городскую управу о выдаче ей дополнительных 300 руб. к началу будущего учебного года на продолжение образования на фребелевских педагогических курсах».

К 1 января 1908 года в Иркутской губернии значилось 362 учебных заведения. Из них: 6 городских училищ, 2 женских прогимназии, 47 двухклассных начальных приходских и сельских училищ, 293 одноклассных училища, 2 воскресные школы, 10 частных учебных заведений, 2 еврейских училища. К 1 января 1909 года в Иркутской губернии насчитывалось уже 387 учебных заведений. Из них: 7 городских училищ, 2 жен-

Иркутские истории

239

ских прогимназии, 49 двухклассных начальных приходских и сельских училищ, 315 одноклассных училищ, 2 воскресные школы, 10 частных учебных заведений, 2 еврейских учебных заведения. Таким образом, рост в сравнении с предыдущим годом произошёл за счёт одноклассных и двухклассных училищ. Увеличилось и число учащихся. В городских училищах на 107 чел., в начальных училищах – на 1750 чел., в частных училищах – на 17 чел., в еврейских училищах – на 4 чел.

Глава 53

Врачебные практики Счётного чиновника государственного контроля управления Забайкальской железной дороги Килессо неприятность подстерегла, едва только вернулся из командировки. В обеденный перерыв он пошёл до дома дворами, и пёс Шукиса порвал ему брюки и укусил. Правда, в городской больнице опасности для здоровья Тимофея Николаевича не усмотрели.

–Д

ругого я от них и не ожидал, – в привычной для себя манере комментировал Килессо. – Им ведь раны от зубов крокодила надобно показать, чтобы получить хоть какую-то помощь. Но хорошо уж и то, что на месте происшествия был составлен протокол: «собачьи вольности» обойдутся Шукису в кругленькую сумму! — Шукису? – переспросил молодой коллега. –Так его ведь похоронили ещё двенадцатого числа! Вы тогда в командировке были, Тимофей Николаевич. — Вот как?! Отчего же городовой мне ничего не сказал? Получается, что он оформил претензию покойнику! — Наши городовые редко читают газеты.

240

Иркутские истории

От укуса скоро не осталось следов, а порванные брюки Килессо заменил двумя парами новых: вдова Шукиса не стала мелочиться и не только уплатила по счёту, но и добавила сверх того: — Это вам от Валериана Викторовича за ущерб. «Какая она, однако же, странная: так говорит, будто Шукис и не умер вовсе», – со смешанным чувством удивления и раздражения подумал Тимофей Николаевич. Недели через три объявили бега на ипподроме, и в своих репортажах газетчики принялись отмечать «рысака Шукиса». Но всех упрямее оказались извозчики с их отсчётом: «Ежели ехать от дома Шукиса до вокзала, одного рубля будет мало». — Можно подумать, этот Шукис затем и умер, чтоб увидеть, насколько он жив! – желчно заметил Килессо супруге, и она весь вечер смотрела на него с нескрываемой жалостью, думая о том, что недавняя командировка на маленькую забайкальскую станцию отняла у супруга непростительно много сил. Тимофей Николаевич разбирал там запутанную отчётность, и всё шло исключительно спокойно, но перед самым отбытием в Иркутск тихий помощник начальника станции вдруг вскипел: — Нынче утром у нас обходчик остался без ног, с обеда двух лошадей на переезде зарезало, а вы мне за непроклеенный лист шею пилите четвёртые сутки! Да от вас ведь одни только бумажки останутся на этом свете, и те, придёт время, сожгут «по истечению срока давности!» На другое утро он извинялся, лепетал про рюмку водки, будто бы выпитую за обедом и помутившую разум. О начальнике станции нечего было и говорить: пока поезд с Килессо не тронулся, он стоял на перроне навытяжку, очень бледный. И всё-таки Тимофей Николаевич возвратился в Иркутск в полном смятении чувств; а тут ещё эта собака Шукиса и сам он, умерший, но как бы продолжающий жить. В роду у Килессо все отличались изрядным здоровьем, и Тимофей Николаевич в молодости смотрелся молодец

Иркутские истории

241

242

Фото из коллекции Романа Григорьевича Мельниченко Присяжная адвокатура г. Иркутска в начале 10-х гг. ХХ века:

Верхний ряд: В.В. Болотов, Г.Г. Попов, Ю.Г. Баумштейн, К.В. Иогель, И.М. Семигановский. Второй ряд сверху: И.Б. Патушинский, С.Г. Константинов, Л.А. Разумовский, И.С. Фатеев, А.И. Звонников, А.Г. Молодых, Г.П. Устюжанинов, А.О. Ямпольский, Г.Б. Патушинский, Ф.И. Недзвецкий, П.А. Титков. Третий ряд сверху: А.Б. Виноград, Л.И. Рай, П.Я. Гаряев, Н.И. Раевский, Н.П. Каретников, М.С. Стравинский, И.П. Хренников, Л.А. Белоголовый, А.М. Донец. Нижний ряд: В.И. Зисман, С.Я. Наркевич, А.С. Серёгин.

Иркутские истории

молодцом. Но, став семейным, отчего-то начал бояться раннего паралича. И квартиры снимал теперь исключительно в близком соседстве с докторами. В нынешнем, 1910 году, он поселился в одном доме с санитарным врачом Френкелем. Как провинциалу ему было важно, что того «выписали из России», отдав предпочтение перед массой других претендентов. По воскресеньям Тимофей Николаевич приглашал доктора прогуляться в Сукачёвский сад, а потом угощал его чаем лучших сортов, специально для того покупаемым. И пока гость разглядывал узоры на чашках, хозяин изливал на него свои треволнения. Вот и сегодня он поведал сначала о странных отношениях, вдруг возникших с умершим Валерианом Шукисом; а потом рассказал о неожиданной выходке помощника начальника станции. Признался и в том, что опасается ехать в очередную командировку, а отказаться никак нельзя. Френкель слушал, молчал и уже в дверях, улыбнувшись, заметил с привычной уверенностью: «Сын у вас, Тимофей Николаевич, мальчик крепкий, здоровый – значит, роду Килессо продолжаться и продолжаться!» — Этот «счётчик» вас не замучил? – сочувственно поинтересовался у Френкеля его коллега доктор Блюменфельд. — Супруга Тимофея Николаевича так чудесно заваривает чаи... Я, пока пью, избавляюсь от разных тяжёлых мыслей. Нынешний год всё же беспрецедентный: с востока чума подступается, с запада холера, а бараки инфекционные, сами знаете, не готовы. — Ну, положим, чума остановилась перед Петровским заводом, а холеру, судя по всему, томичи не пропустят. Если же и пропустят, ей так просто не дотянуться к нам, в середину Азии... — А массовая эпизоотия у коров и собачье бешенство? Скот не выпускают на пастбища, а пострадавшие от собак обыватели группами и в одиночку отъезжают за медицинской помощью в Омск. С прошлогодних святок по городу гуляет скарлатина в компании с дифтеритом и корью, и меня

Иркутские истории

243

изумляет беспечность обывателей, в особенности организаторов массовых праздников! В Москве в таких случаях делают массовые прививки, а у нас ни сыворотки, ни готовности горожан воспринять это новшество. Я уж не говорю про нынешнюю эпидемию самоубийств. — Корреспонденты преподносят её как следствие русско-японской войны и последующей революции, а, на мой взгляд, это слишком простое объяснение. И излишне политизированное. По моим наблюдениям, в Иркутске сработал известный эффект подражания: число отравившихся-утопившихся-застрелившихся в нынешнем, 1910 году, возрастало от месяца к месяцу, с началом учебного года пошла новая, гимназическая волна... — А меня поражает убогость внутреннего мира самоубийц. Вот недавний случай: покончил с собой лесной объездчик городской управы Саржин – просто оттого, что украли его любимое ружьё. «Без него мне и жизнь не жизнь», – написал он, и, право же, неловко очень за такого человека. Вот теперь в Петербурге хлопочут об открытии «Лиги жизни», способной, якобы, останавливать самоубийц – а каким же, спрошу я, образом? Уж не лекциями ли? Или, может, Лига наймёт миллион агентов, и каждый станет круглые сутки прислушиваться-приглядываться, не надумал ли кто свести счёты с жизнью? А потом отбирать заряженные пистолеты, откупоренные уксусные бутылки и бечёвки от сахарных голов? — Когда я учился в Петербурге, у меня за стеной жил товарищ, и был он из состоятельной провинциальной семьи, каждый месяц отправлявшей ему крупные суммы. Но однажды перевод задержался в пути, товарищ два дня просидел на хлебе и чае и так обиделся, что решил принять яд. Рано утром я услышал его крик, а минутою позже он вбежал ко мне в комнату, повалился на кровать и скончался. Карету скорой помощи за самоубийцами в Петербурге не посылают, и мы с дворником и городовым сначала спустили тело с четвёртого этажа, а потом три квартала несли, пока один из

244

Иркутские истории

извозчиков не смилостивился. Помню, городовой несколько раз выругался, и, знаете, я понимаю его. — Что-то слишком печальный у нас с вами получается диалог. А давайте-ка я прочту вам одну весьма забавную заметку. Специально для таких вот случаев и держу, – Френкель достал вырезку из «Восточной зари» и прочитал: – «3 мая около 12 часов ночи у парадного входа в Общественное собрание неизвестный молодой человек 18 лет, покушаясь на самоубийство, произвёл выстрел из револьвера малого калибра. Находящиеся на углу Графо-Кутайсовской легковые извозчики услышали выстрел и увидели упавшего. Один из них поехал сообщить о случившемся в 3-ю полицейскую часть, а другой, Андрей Вальк, начал грабить самоубийцу. Но тот вдруг очнулся, схватил грабителя за полу и крикнул: «Зачем ты грабишь? Уйди!» Прибывшие полицейские подняли самоубийцу, снова впавшего в бессознательное состояние, и отвезли в Кузнецовскую больницу. Придя в себя, он первым делом пояснил, что после выстрела его ограбили. Врачи полагают, что он может выздороветь. Извозчик Вальк задержан».

На 1 января 1909 г. в Иркутске был 71 врач гражданского ведомства. В уездах Иркутской губернии – 36 врачей (19 сельских, 2 городовых, 1 тюремный, 3 приисковых, 1 переселенческий, 9 железнодорожных и 1 горного ведомства). На 1 января 1909 г. в Иркутске числился 41 фельдшер. А в уездах и уездных городах Иркутской губернии – 118 фельдшеров, 35 повивальных бабок, 41 зубной врач и дантист, 62 оспопрививателя. Больниц в Иркутской губернии на 1 января 1909 года значилось 84, причём 27 из них располагались в Иркутске. В Киренске их было 3, Нижнеудинске – 2, Балаганске – 2, Верхоленске – 1. По уездам больницы распределялись так: в Иркутском – 11, Балаганском – 11, Верхоленском – 4, Нижнеудинском – 10, Киренском

Иркутские истории

245

– 13. Кроме того, в Иркутске действовало 7 амбулаторий: при Михеевской лечебнице, Медведниковской, Кузнецовской, ИваноМатрёнинской больницах, Иаково-Александринской общине сестёр милосердия, а также в Знаменском предместье и в Нагорной части города. Кроме врачебного совета больные бесплатно снабжались лекарствами и перевязочными средствами. Домов для душевнобольных в губернии в эту пору не было. Для таких пациентов имелось лишь психиатрическое отделение в Кузнецовской больнице. Оно было рассчитано на 60 кроватей, фактически же больных находилось, как минимум, вдвое больше.

Глава 54

По кругу, без передышки! Из Петербурга в редакцию «Голоса Сибири» пришло долгожданное сообщение: два первоклассных корректора согласились работать в Иркутске. Теперь нужно было озаботиться приисканием для них удобных квартир, но это были хлопоты из приятных, как и предстоящий заказ новых шрифтов. Вообще, в последнее время всё складывается неплохо, вот только господин Балабанов так некстати начал дело о клевете в печати. И хоть эта статья висит всегда над каждым редакционным порогом, удар оказался неожиданным.

орреспонденция из села Верхне-Острожского, размещённая в номере от 25 февраля 1910 года, на первый взгляд, не сулила никаких неприятностей: многочисленные свидетели подтверждали, что Балабанов, писарь Индинского волостного правления Балаганского уезда, отправил

246

Иркутские истории

свои подношения приставу 2-го стана Балаганского уезда на крестьянских лошадях. Об этом же говорила и надпись на посылках: «Экстренно, хранить в холодном месте». Кроме того, была сделана и соответствующая отметка в книге казённых отправлений. Но Балабанов оказался искуснейшим крючкотвором и предъявил обвинение «в клевете, подрывающей достоинство и доброе имя». Перед этим он съездил в уезд, к крестьянским начальникам, которым регулярно слал презенты. И они решили выдать ему «сильную бумагу» – о том, что на имя пристава 2-го стана никаких посылок не поступало. — Коли не поступало, то, стало быть, и не отправлялось, – пояснил самый старший. – А раз ничего не нарушено, то сам Господь велит подвести редактора под казённые харчи. Ну, или поторгуешься с ним. Балабанов предпочёл торговаться. И затребовал имя автора «клеветы», скрывшегося за подписью «Обыватель». А, кроме того, выставил счёт за свои поездки в Иркутск и в уезд. Несколько недель он предвкушал судебное заседание, с удовольствием собирался в дорогу, ехал с настроением и сохранял его в камере у мирового, пока редактор Талалаев не заявил: — Считаю глубочайшим для себя оскорблением одно только предположение, что я мог бы открыть тайну авторства и допустить расправу над сельским корреспондентом! Приятная дымка, окутывавшая камеру мирового, рассеялась, и Балабанов разом увидел, что окна засижены, пол выщерблен, а у скамьи для свидетелей одна ножка качается. Про Талалаева же он подумал: «Сумасшедший, конечно, сумасшедший – так вредить самому себе! А уж мне и подавно вред, потому как нет никакого резона от его тюремного заключения. Пусть бы лучше остался он на свободе, но возместил мне всё сполна!» Передавая иск далее, в окружной суд, Балабанов рассчитывал, что дело затянется, а за это время какой-нибудь умный человек убедит Талалаева пойти на мировую. Скрепя сердце писарь даже снял требование выдачи корреспондента («Сам сыщу»!), только бы уплатили по счёту.

Иркутские истории

247

На заседании окружного суда интересы редакции представлял присяжный поверенный Кроль, не так давно добившийся для «Голоса Сибири» оправдательного приговора. Но то ли он в этот день был не в ударе, то ли правосудие решило «выровнять крен», но Талалаева приговорили к двум месяцам тюремного заключения. — Разумеется, мы будем апеллировать к Иркутской судебной палате, – поспешил утешить пострадавшего Кроль. Но скоро понял, что его беспокоит не это, а обострившаяся вражда с редакцией «Сибири». После первой русской революции читающая публика так разделилась, что не находилось уже газеты, интересной для всех. В издательском деле стали пробоваться частные поверенные, инженеры, доктора, начался настоящий «парад» газет. При этом редакции жёстко противостояли друг другу. В нынешнем году отчаянно воевали «Сибирь» и «Голос Сибири». Первую отличала стабильность, вторая подкупала свежестью взгляда, но, в сущности, они были похожи, и Кроль даже предлагал им объединиться. На это «Сибирь» лишь высокомерно передёрнула плечиком, а редактор «Голоса Сибири» разъярился – что и следовало ожидать от господина с таким темпераментом. Талалаева обвиняли и в злонамеренности, но Кроль с этим не соглашался, полагая, что всё дело тут во врождённом фельетонном взгляде на мир: — Вот, к примеру, два дня назад мы повстречались в книжном магазине Посохина и вместе посмотрели новинки; но при этом я вынес только суждение о поступивших изданиях, а он уловил из разговора сотрудников, что в типографии Посохина незаконно отменили воскресный выходной. И, конечно, решил написать об этом. На другой день, когда Кроль заехал в «Голос Сибири», радостный Талалаев вручил ему гранки, и адвокат прочитал: «В сумасшедшем доме издавали газету. Редактор волновался: «Ну что же никто не пишет статьи на местные темы? А то про Англию есть, про думу есть, а вот на местные темы…»

248

Иркутские истории

Публицист закрыл глаза и мечтательно начал: «Дело простое, только и надобно, что выдать на каждую бабу по мешку, а на каждого мужика по два. И начнут они, родненькие, горные породы разбирать и ссыпать в вагоны, порожняком бегающие до Челябинска. Деньги в Сибирь так и потекут, горы в Сибири так и растают»… Случайно проходивший мимо редактор-издатель «Сибирской мысли» подслушал этот разговор и пригласил сумасшедших сотрудничать в своей газете». Неизменный участник журналистских перестрелок Золин, принимаясь за фельетон, обыкновенно говаривал: «Берём склянку желчи, склянку чернил, а также и склянку горьких слёз»… Но, случалось, это были и слёзы от смеха на редакционных посиделках, всегда спонтанных и оттого невыразимо приятных. Кто-нибудь из авторов с очередного жалования прикупал икры для домашних, но сворачивал отчего-то в редакцию. — Да, хорошая штука кетовая икра, ежели она с луком! – подначивал его кто-нибудь из штатных. — А вы, господа, не стесняйтесь, входите в рассмотрение икры! — Да мы и сами не с пустыми руками: у нас и ветчинка с горчинкой отыщется… — С горчинкой – это как? — А вы будто и не догадываетесь? — Ну, выпьем, друзья, чего уж там! — Хотя делать это, по настоящему, и не следовало б, – с театральной строгостью вступал редактор. – Ведь что нам говорит Государственный наш совет? Довольно, говорит, этого пьяного безобразия, надо пример трезвости мужику подавать, потому что и так уж мужик топит в вине последнее достоинство. — В сущности, дело-то исключительно в… форме винной посуды. Я бы предложил, например, выделывать на стеклянных заводах бутылки в форме книги… — Да, представьте: заходит мужик в лавку и с серьёзною миною на лице: «А дозвольте мне вон энту книгу».

Иркутские истории

249

— Этикетки надо тоже переменить: вместо грубого «Казённого вина» напечатать, к примеру, «Живой родник». — Вот именно: «Живой родник»! А казённую винную монополию предлагаю переименовать в «Казённое северное издательство». — Да-а, звучит гордо. А главное, господа, что вся продукция этакого «издательства» не подлежит никакой цензуре! То есть, абсолютно! А? И перед Европой, чёрт возьми, уже будет не стыдно. — И в министерских отчётах вместо обычных заскорузлостей зазвучит: «За такой-то год выпущено в свет 20 миллионов книг пятнадцатым изданием. Спрос громадный! В будущем году думают выпустить 30 миллионов». — Господа, предлагаю выпить за прекрасный книжный проект! – подводит черту Золин. Он доволен: тема для завтрашнего фельетона не только найдена, но уже и схвачена очень крепко!

Глава 55

Курс кройки и шитья С начала весны в женской гимназии Григорьевой гадали о новой форме. Классные дамы, как и во всём остальном, кивали на госпожу начальницу, а она отвечала всем с вежливою улыбкой: «Раз сами родители предложили, значит, им и решать».

режде чем «распропагандировать» домашних, барышни определились, что «лучший для формы цвет – васильковый». Правда, несколько известных зануд настаивали на «немарком коричневом», но их решительно «забаллотировали». В день родительского собрания гимназистки пребывали в приятном волнении, но всё пошло не

250

Иркутские истории

по плану. Какая-то дама из приезжих с порога сделала заявление: — В разгар экономического кризиса не до изысков! Многие думают сейчас, давать ли вообще детям среднее образование. – Она выразительно посмотрела на госпожу Григорьеву и попала-таки в цель: начальница предложила ограничиться синим фартуком. Барышни плакали, и горше всех Сонечка Скретнева: у неё и дома «модная» тема стала запретной. Все разговоры о красивой одежде у Скретневых прекращались, едва только глава семейства Иван Петрович переступал порог. А началось всё с того самого дня, когда неизвестные пробрались в гардеробную Ирины Аркадьевны и похитили шубку на лисьем меху. При этом Иван Петрович обнаружил постыдное равнодушие, заметив только, что «и квартиру товарища прокурора Преображенского обокрали недавно, взяв исключительно женские вещи». Скретнева молчаливо поддерживал его тесть, потому что и он когда-то поселился в этой усадьбе, отданной за невестой в приданое, и он не сделал карьеры, несмотря на потуги первых лет. Правда, покойная его супруга умела собрать с квартирантов плату вплоть до самой распоследней копеечки, а вот дочь то и дело прощает должников, но при этом хочет пальто из кенгуру. — Неужто нам с Сонюшкой носить грубое платье? – удивилась она вчера за обедом. Иван Петрович покраснел, и тесть отважно бросился ему на выручку: — И грубое мужское платье, по нынешним временам, стоит денег. Кто бы мог подумать, что заурядный барнаульский полушубок будет стоить 30 рублей? Тут бы зятю и подхватить, и увести разговор в безопасное русло, но он мрачно уставился на сахарные щипцы, и Аркадию Филипповичу пришлось выруливать одному: — А не слыхал ты, Иван Петрович, про перемену в обмундировании гражданских чинов? Будто бы, снимают у них все

Иркутские истории

251

наплечные знаки, как продольные, так и поперечные? – зять по-прежнему не отрывался от щипцов, и Аркадий Филиппович натужно продолжил – Это что же выходит: не сделают исключения и для министров? Я уж не говорю о земских начальниках, податных инспекторах и инженерах водных и шоссейных сообщений. – Он подержал паузу, сколько было возможно. – Но как же, как же тогда различать по чинам, ежели все погоны сняты? – и Аркадий Филиппович всем корпусом развернулся к зятю. — Звёздочки переносятся на петлицы у краёв воротника, – задумчиво ответил Иван Петрович. Помолчал и прибавил желчно: – Дефицита звёздочек не предвидится: господа ведь не дамы, на них не нападает охота унизывать платье бесчисленным множеством украшений. Вы не поверите, Аркадий Филиппович, но у них на одну только юбку может нашиваться по три дюжины пуговиц, и я читал, что в Иркутске дамские мастерские остались совсем без оных, нет их и в пассаже у Второва. Вот «горе»-то! – Иван Петрович отхлебнул чаю, встал и решительно вышел из-за стола. Скретнев хорошо понимал, что это скандал и теперь его дамы затянут молчанку дней на десять, не меньше. Но ведь и через десять дней у него не появятся вдруг свободные средства, и о колымских лисицах Ирине Аркадьевне лучше уж не мечтать. Сам ведь он ни разу не заикнулся ей о шинели на хорьковом меху с камчатским бобром на плечах, и за все шестнадцать лет их супружества так и не нашлось несчастных 350 руб. на такую шинель. И даже двухсот не нашлось на солидную шубу с котиковым воротником. А вот Клепикову супруга купила – и где теперь этот Клепиков?! Ведь с той самой зимы же и пошёл он всё вверх да вверх! Недавно Скретнев приискал себе удивительное пальто, скромное, однако же, и внушающее уважение. Но напрасно приказчик Шафигуллиных суетился: в последний момент Иван Петрович развернулся и побрёл домой, думая: «Может, ближе к зиме уж...» С начала июня угловая комната в доме Скретневых, давно уже пустовавшая, обрела-таки нового постояльца, портного

252

Иркутские истории

Мусатова. Вселявший его Аркадий Филиппович деликатно расспросил новенького и вынес весьма отрадное заключение: приезжий с дальними видами – значит, стоит вложиться в ремонт угловой. Павел Павлович Мусатов сначала планировал поселиться в Верхнеудинске (там были родственники), но на подъезде к Иркутску разговорился он с одним обывателем, держащим извозчичью биржу, и понял, что нужно сделать в этом городе остановку. А дело-то в том, что новый знакомец очень уж ругал местного полицмейстера Бойчевского, требующего от возниц по два экземпляра формы установленного образца. — Мы уж и так к нему, подлецу, и этак, а всё без толку! Требует, чтобы кафтан был московского кроя, 4 вершка от земли и непременно с кожаным кушаком. А к кафтану ещё и шляпу лакированную подай! — Да, в Москве именно такую форму и носят, что же тут возмутительного? Вы вот лучше скажите-ка мне, много ли в Иркутске извозчиков? — 1400, не считая тех, которые ездят нелегально. — А квартиры в вашем городе дороги? — Прежде жаловались. Но после войны с японцем и забастовок многие поразъехались, так что и комнаты упали в цене. При том, что стали они много удобнее. Теперь уж домохозяева норку не гнут, как бывало, а всё норовят угодить, если не электрическим освещением, так хотя бы ватерклозетом. У Скретневых между домом и флигелем оказался ещё и садик, столь прелестный, что один его вид вдохновлял заглядывать далеко вперёд, помышляя уже и о портновской артели, и о собственной манекенной мастерской. — Тут ведь перво-наперво честные люди потребуются, – делился Павел Павлович, сидя рядом с Аркадием Филипповичем на садовой скамейке. – А то ведь откроешь газету – и хоть тотчас же закрывай: портной Кукс сбежал из Нижнеудинска, набрав заказов на 400 рублей, закройщик Михневич скрылся из Иркутска вместе с материалами. Просто глупость какая-то! — Действительно, – соглашался Аркадий Филиппович, –

Иркутские истории

253

Михневича ведь все знают и, значит, поймают непременно. — Разумеется, что поймают, ибо корысть всегда наказуема, – с философской задумчивостью заключал Павел Павлович. Вскоре он погрузился в дела, да и Аркадий Борисович переключился на ремонтные хлопоты. Пока дочь и внучка пребывали на даче, они с зятем занялись ремонтом дома. — А начнём мы на этот раз с угловой комнаты. – Аркадий Борисович отправился лично предупредить Мусатова, но Павла Павловича не оказалось на месте. Не пришёл он и вечером, хотя в окно было видно, что все вещи на месте. Павел Павлович объявился только через два месяца. Рассчитался за квартиру и сразу же отбыл на вокзал. На билет до Верхнеудинска ему не хватало двух с половиной рублей, но взять в долг Мусатов отказался, а оставил Аркадию Филипповичу отрез чудной синей ткани: — Вашей внучке на гимназическую форму. На все расспросы, что же с ним произошло, отвечал односложно и со вздохом: «Не ожидал я такого, не ожидал…» Так и уехал, оставив Аркадия Филипповича в недоумении. И лишь месяц спустя тот обнаружил в старом газетном номере небольшую заметку: «Портному Павлу Мусатову заказали меховое пальто с каракулевым воротником. Понравился г-ну Мусатову мех, а в особенности каракулевый воротник. Долго думал Мусатов, нельзя ли как-нибудь всё это использовать, чтоб и деньги с заказчика получить, и мех с каракулем оставить. И вот пальто готово, сдано заказчику Антонову, получен расчёт. Но пальто слишком узко, а воротник очень уж подозрителен. Антонов обратился в Ремесленную управу, и эксперты заявили: воротник собран из кусков, а меха сэкономлено 12 шкурок. В итоге Мусатов возвратил меховой воротник, уплатил денежную компенсацию и на два месяца поселился в тюремном замке».

254

Иркутские истории

Глава 56

В закоулках охранного отделения

— Похоже, сезон судебных неприятностей не окончен для нас, – начал издатель «Голоса Сибири» Борзаковский, собрав всех сотрудников. – И на этот раз подвела телеграмма собственного корреспондента в Петербурге. Конечно, «распространение враждебных правительству слухов» можно в ней усмотреть лишь при очень большом желании, но такое желание у местных жандармов есть.

–Д

авайте стоять на том, что злополучная телеграмма попала в печать случайно, по недоразумению. Да, собственно, так ведь оно и было на самом деле, – предложил ответственный секретарь. – Ночной корректор ушёл раньше, потому весь предыдущий день он работал. Коротко говоря, посовещавшись, всю вину переложили на… мальчика-посыльного. — Полосы с телеграммами у нас, как и в других редакциях, набираются последними, – пояснил Борзаковский в суде, – а носит их из конторы в наборный цех мальчик. Ему только десять лет, а он вынужден не спать по ночам – отсюда и естественная небрежность… Судья поморщился: редакция постоянно выступала в защиту детей и выжала не одну бочку слёз из читателей, описывая непосильный труд малолетних. И вот эти самые господа без смущения рассказывают, как лично они эксплуатируют ребёнка. Очень хотелось наказать их за это, но ни одного «детского» закона в распоряжении не было, и судья сделал только то, что смог: выкатил редактору максимальный штраф, а корректора усадил на два месяца при полиции. Конкуренты из «Сибири» не без злорадства сообщили об этом в ближайшем номере.

Иркутские истории

255

Правда, текст подали мелким шрифтом – большую часть полосы теперь занимала городская хроника. Нынешний, 1910 год, вообще оказался богат на события. Начать хотя бы с того, что в Иркутске был проездом японский принц Садоджер Фусими, двоюродный брат царствующего императора. Его поезд прибыл рано утром, и чины городской и жандармской полиции, все при полном параде, устремились на левый берег, едва рассвело. В иркутской офицерской среде такие представления именовались «потехами»; впрочем, у общего ожидания на перроне была и определённая прелесть. Собственного клуба, такого, как у приказчиков или, скажем, ремесленников, полицейские никогда не имели и даже новостями обменивались на ходу. Кстати, вчерашний телеграф принёс тревожное сообщение: при отправлении служебного поезда № 15 со станции Оловянная обстреляли два вагона – начальника Забайкальской железной дороги и товарища министра путей сообщения. До полуночи жандармы обыскивали все составы, но нашли только месячного ребёнка в ворохе грязного белья. Поздно ночью, когда взмыленные ротмистры повторяли виновато: «Злоумышленники не обнаружены», седенький полковник, молча слушавший их, старательно перекладывал бумаги у себя на столе. Добившись желанной симметрии, он улыбнулся: — Вы, господа, обнаружили и тем самым спасли младенца мужского пола. Он ведь, как я понял, задыхался уже? Теперь же и будущий солдатик жив, и осчастливлена бездетная семья начальника станции Оловянная! Подчинённые с недоверием посматривали на полковника, но он был серьёзен и спокоен. Потому что знал уже: покушение на Оловянной – пуф. Дознание показало, что окна вагонов «обстреляли» камнями мальчишки, и не подозревавшие о высоких особах внутри. Такое там бывало и прежде, от дикости, скуки, зависти к красивой жизни, проносящейся мимо.. — Японский принц оказался куда более осторожным, чем наши высокопоставленные: вагон его, хоть и удобный изну-

256

Иркутские истории

три, совершенно обыкновенен снаружи и никого ни на что решительно не провоцирует. Коротко говоря, усиленная охрана японского принца отменяется, до Слюдянки с ним проследует только жандармский ротмистр Самсончик, – резюмировал полковник. Лев Борисович Самсончик был на особом счету с осени прошлого, 1909 года, когда неожиданно для всех раскрутил политическое дело аж с 22 участниками. Правда, сам он считал, что тут просто случай помог: накануне открытия памятника Александру III в его руки попала записка, чрезвычайно важная – из неё он узнал, что завтра в роще «Звёздочка» будут всячески порицать существующий государственный строй и читать воззвания. После, к сожалению, оказалось, что среди бунтарей был и сын его квартирной хозяйки, и брат одной очень славной барышни, на которую у Самсончика были виды. Лев Борисович так расстроился, что хотел уж уйти со службы, а если откажут, то и застрелиться совсем. Но в самый разгар терзаний его пригласили к начальнику края генералгубернатору Селиванову, и Андрей Николаевич лично благодарил его. К удивлению ротмистра, мир сразу переменился. Из окна начальника края он вообще представлялся и лучше, и значительнее. Одно плохо: Селиванов, недавно назначенный членом Государственного Совета, скоро должен был покинуть Иркутск. Кроме Самсончика, никто этому, кажется, и не удивился: возраст начальника края давно уж предполагал переход на почётно-бесхлопотную должность. Столичные газеты, раньше других узнававшие об отставках, усмотрели в смене правителя Восточной Сибири «симптом, благоприятный чаяниям, залог поощрения общественной инициативы». А всё потому, что в центре Селиванов имел репутацию исключительно жёсткого и бескомпромиссного администратора. Иркутская пресса очень старалась не раздражать его, но в самый день отъезда пнула-таки, перепечатав критическую заметку одной из столичных газет. От себя же добавила несколько пожеланий будущей администрации, кстати, вполне здравых.

Иркутские истории

257

Правда, и тут журналисты погорячились, решительно заявив, что в Сибири лучше перегнуть палку в сторону свобод, нежели не додать их. В последнюю неделю перед отъездом Селиванова весь генералитет, вся губернская власть и городское самоуправление снимались с Андреем Николаевичем на фоне памятника Александру III. Устроен был и прощальный обед по подписке, собравший более 200 персон. Впрочем, в Иркутске отношение к уезжавшим выказывалось не числом заказанных блюд, а именными стипендиями; так вот, во время селивановского обеда собрали солидную сумму в 3200 рублей, на которые и учредили при местном кадетском корпусе именную стипендию. «А с какими почестями провожали его, – умилялся Самсончик, – от дома на Набережной и до Большаковского переулка выстроились городские пожарные команды; от понтонного моста до вокзала встали в две шеренги войска: Восточно-Сибирская стрелковая дивизия, сапёрный батальон, артиллерийская бригада, казаки Читинского полка, Иркутской сотни, рота юнкеров, кадеты и пять воинских хоров. У фронта войск Селиванов остановил карету и до вокзала шёл пешком, прощаясь со всеми частями. А на перроне его ждал генералитет, губернатор, вице-губернатор, чины губернского управления, судебного ведомства, управления Забайкальской железной дороги, иркутской и уездной полиции, волостные старшины и много-много обывателей, которых никак уж не заподозришь, что пришли по указке». В общем, Самсончик бодрился как мог, не подозревая, какая неприятность ждёт его от родного дяди, младшего офицера военно-полицейской команды Заиркутного городка. Удар оказался тем более неожиданным, что Борис Борисович слыл на редкость благонамеренным господином, так что даже и прозвище имел «Верноподданный». Кто, когда его распропагандировал, Бог весть, но полицейский протокол зафиксировал: в чайной Куприянова он завёл с двумя завсегдатаями разговор о политике. И заявил, что сам он по убеждениям со-

258

Иркутские истории

циал-демократ. Все опешили, ведь Борис Борисович был в полицейской форме, при оружии. Посетители возмутились, и в завязавшейся потасовке пистолет неожиданно выстрелил. К счастью, рана оказалась сквозной, пострадавший скоро оправился, и судья не усмотрел в проступке злого умысла. Но карьера дяди резко пошатнулась. Вообще, мир, казавшийся таким незыблемым, начал вдруг рассыпаться. Сосед Самсончика, добрейший инженер Левахин, тоже попал под суд: коллега Рыбак обвинил его в распространении оскорбительных для себя слухов. Самсончик зашёл к Левахину, чтобы поддержать его, но тот выглядел совершенно спокойным: «Это никакие не слухи, я в точности знаю, что Рыбак – агент охранки». В конце концов Левахина оправдали за отсутствием состава преступления: — Охранное отделение есть правительственное учреждение, и нет ничего дурного в том, чтобы ему помогать, – пояснил судья. И всё-таки Рыбаку пришлось сменить адрес: во дворе ему объявили бессрочный бойкот.

Глава 57

«Мода» на подделку Просматривая газеты, Тимофей Николаевич Килессо наткнулся на объявление: «Масло натуральное российское топлёное экспортное парижское сладкое». — Как-то странно нынче стали писать о продуктах, – обронил он в разговоре с соседом. — Если маслу дают так много определений, значит, пытаются нам внушить, что оно не искусственное и не хранилось вместе с колёсной мазью, – усмехнулся Френкель.

Иркутские истории

259

акануне он как раз освидетельствовал бочковое масло, полученное иркутским предпринимателем Кригером из Томска. Анализ показал, что во всех 45 бочках была примесь посторонних жиров. «Случай чрезвычайно показательный, – передал Френкель по телефону в редакцию местной газеты, – ведь до недавнего времени в Сибири совсем не было фальсифицированного масла. В зарубежной Европе сколько угодно, но не у нас! Существовала некая невидимая граница, и вот она оказалась нарушена. Теперь «мода» на подделку начнёт гулять среди наших производителей. А между тем в России до сих пор нет никаких законодательных положений на этот счёт. То есть, мы решительно не готовы к выбросу на наш рынок фальсифицированной продукции!» К счастью, недавно избранный иркутским головой доктор Жбанов в прошлом сам был городским санитарным врачом. И, приступая к обязанностям, он первым делом пригласил к себе санбюро: — При министерстве торговли создан в прошлом году специальный комитет по борьбе с поддельными товарами. Вот вам и точка опоры, господа. — Боюсь, это будет типичное петербургское детище, – поморщился Блюменфельд. – Наверняка ведь обрастёт бумагами, погрязнет в инструкциях, да и нам всем голову заморочит. — Ну, давайте не будем тратить время на сетования и предположения, покуда беспочвенные, – строго оглядел коллег Жбанов. – А начнём перманентные проверки! И не только масла, господа. В наших магазинах принимают от заезжих агентов шанхайские «вина», изготовленные по рецептам японцев, искусных подделывателей всего, от шёлка и слоновой кости до смирновской водки включительно. Такими подделками издавна наполнялся рынок Маньчжурии, а теперь дошла очередь и до Сибири. Первыми в список проверяемых попали заводы минеральных вод Перцеля и Ельдештейна, и вот что выяснилось:

260

Иркутские истории

вместо якобы натуральных сиропов здесь используют фруктовую эссенцию. — Земляничная и клюквенная вода неестественно яркого цвета. Обычно такой эффект дают запрещённые каменноугольные красители, – предположил Френкель. — Ну как вы могли такое подумать! – всплеснул руками Ельдештейн. — Порядочным господам следует доверять друг другу, не правда ли? – улыбнулся Перцель. Даю вам честное слово, что никогда не использую запрещённых красителей! — Что же, тем приятнее будет получить доказательства силы вашего слова, – рассмеялся Блюменфельд. У санитарных врачей Иркутска был надёжный инструмент для работы – современная химическая лаборатория. Город ею обзавёлся, увы, по нужде, после того, как семья иркутян Носковых отравилась фальсифицированными конфетами, а «фабриканты» вышли сухими из воды из-за недостатка доказательной базы. В той, «конфетной» истории проступал и ещё один важный момент: Носковы соблазнились «дешовкой». — Заниженные цены многих лишают способности замечать очевидное. Возьмите, к примеру, популярное мыло «Русская самостирка». Подделку тут легко отличить по смазанному рисунку на этикетке, но люди будто слепнут и с готовностью покупают фальсификат! – горячился на заседании санитарного совета врач Френкель. — Сначала подделку принимают торговцы, – уточнял городской голова, – а уж они-то прекрасно всё замечают. И мы сможем с них спрашивать, если проведём через думу жёсткие нормировки товаров. Такие документы были вскоре и разработаны, но гласные-предприниматели сразу же почувствовали угрозу своим коммерческим интересам и начали противодействовать. Так, нормативы натурального коровьего масла вступили в силу лишь в феврале 1914 года, и, в сущности, санбюро взяло думу на измор: гласные устали, запутались в процентах

Иркутские истории

261

жирности-кислотности и решили-таки «покончить с вопросом». То есть застолбили необходимость для всякого масла, поступающего в продажу в Иркутске, специальных металлических карточек от городского санитарного бюро. Карточки же предполагались только двух видов – «Натуральное масло» и «Искусственное масло». И натуральное не должно было содержать решительно никаких примесей, а кислотность его не должна была превышать 4%. Что же до топлёного сливочного, то проценту жирности непозволительно было опускаться ниже 99%, а содержание воды допускалось никак не более 1%. Но самым большим своим достижением Блюменфельд и Френкель справедливо считали запрет на использование в маслах (и натуральном, и искусственном) консервантов. От скорой порчи продукт могла спасти только поваренная соль (не более 3,5%). Едва лишь «масляные ограничители» попали в печать, гласные прозрели и стали направлять в санбюро целые делегации возмущённых производителей и торговцев. — Да на местном рынке давно уже нет настоящего сливочного масла! – возмущался уважаемый человек. – Прежняя городская управа была прекрасно об этом осведомлена и не только не возражала, но и прямо способствовала, выдавая разрешения на продажу масла с примесями! — Правда, выдавала? И можно на них взглянуть? – с вкрадчивой улыбкой спрашивал Френкель, получал желаемые документы и на каждом делал надпись по диагонали крупными буквами: «Аннулировано!» А коллега его Блюменфельд с невозмутимым видом добавлял: — Последние иркутские нормативы совершенно согласуются с новейшим циркуляром министерства внутренних дел. Другими словами, господа, министр хочет натурального масла, и мы не смеем ему в этом препятствовать. Перевод стрелки вверх несколько охладил протестующих, и санврачи, не теряя времени, начали «зачистку». В двухэтажном доме на углу Пестерёвской и Графо-Кутай-

262

Иркутские истории

совской закрыли «заведение по производству экспортного сибирского масла», принадлежавшее болгарину Доброхонджиеву. К делу он относился с лёгкостью необыкновенной: скупал в ближайших лавках самое дешёвое масло и «улучшал» его, взбивая с водой, а затем с молоком. Полученная таким способом масса охлаждалась и резалась на красивые плитки. Их необычная форма, удобная расфасовка и этикетка «Экспортного сибирского» многих хозяек вводили в заблуждение. — Жаль, у нас не Европа: не можем за подделку в суд притянуть, – не скрыл своих чувств Блюменфельд. – Российский законодатель попустительствует фальсификаторам в той же мере, что и фальшивомонетчикам. В результате же процветают те и другие. Да, в Иркутске имели хождение 50-копеечные и рублёвые монеты, настолько искусно подделанные, что на первый взгляд невозможно было их отличить от настоящих. Впрочем, Блюменфельд нашёл простой способ распознавания: — Я воспользовался подсказкой, – пояснил он коллегам. – Мелочь ведь не случайно именуется «звонкой монетой» – у неё просто должен быть жизнерадостный голос. А у поддельной денежки голос глухой. Правда, фальшивые двугривенные звучат недурно – их изготавливают из сплава, похожего на низкопробное серебро. Подделку можно открыть только при внимательном разглядывании двуглавого орла, символа Российской империи. — А вот это уже политика! – шутливо заключил городской голова. – И потому я закрываю сегодняшнее заседание.

Иркутские истории

263

Глава 58

Мясная партия После планёрки пристав 3-й части задержался в кабинете у полицмейстера: — Приказчик Елизова вчера прибежал совсем не в себе; кричит: «Коли это железо не сыщется, по миру меня пустит хозяин!» — Что, много железа украли? — 18 пудов. Ровно столько, сколько Елизов прикупил для своей дачи в Пивоварихе. А подёнщик Сидельников взял да и перепродал своим знакомым Кучеренко. — Да у тебя, я вижу, всё уже и расследовано – о чём же разговор? — Железо-то мы нашли, но вот ведь закавыка какая: и этому Сидельникову, и Кучеренко просто очень хотелось Елизову досадить. Так хотелось, что готовы ответить за удовольствие по двум уголовным статьям. Они и сейчас, когда всё открылось, ни в чём не раскаиваются. А даже и гордятся, что «колбасника поволноваться заставили». Колбасник – вот это и есть закавыка! Народ против колбасников ополчается, и как бы не вышло у нас в Иркутске мясного бунта!

очкой кипения горожан стала смерть четырёхлетнего Славы Архипова, отравившегося колбасой из мастерской Мюрселя. Полицейские, нагрянув туда, увидели заржавевшие начиночные машины, давно не стиранную спецодежду, грязные разделочные столы. Протокол об этом был, конечно, составлен, но, в сущности, никого он не удивил. Местные газеты давно уже открыли сатирическую рубрику «Наши кормильцы», в которой и представляли ужасающие подробности санитарных проверок колбасных мастерских. В заведениях Эйхлера, Куриковского, Вишневского, Мюрселя

264

Иркутские истории

постоянно и в огромном количестве находили непригодную к употреблению колбасу, которая смешивалась со свежим мясом и пускалась «в дело». Целыми партиями этот опасный продукт конфисковывался и уничтожался, но очередная облава полицейских обнаруживала всё ту же картину. И как писалось потом в газетах, хозяева заведений привлекались к ответственности. Но она укладывалась в отрезок от 5 до 25 рублей, что для мясоторговцев, конечно же, не было разорительно. Размеры штрафов устанавливались ещё в пору, когда прибегать к ним не было серьёзной необходимости. Гнилое мясо водилось, конечно, и прежде, но никогда его не навязывали так намеренно и неприкрыто. — Вот вам и ответ на вопрос, какие разрушения в головах произвели недавняя война и революция, – резюмировал на планёрках с приставами полицмейстер Бойчевский. О степени падения нравов можно было судить и по тому, что в самые отъявленные попали мясоторговец-гласный Винтовкин и крупный подрядчик, владелец особняка на Большой Кринкевич. Сначала проверяющие с недоумением отмечали, что лавки этих известных людей необыкновенно грязны. Затем городской ветеринар Астраханцев арестовал у них мясо без клейм. Правда, они тотчас освободили его, используя свой авторитет. А когда Астраханцев обнаружил в тушах эхинококк, Винтовкин представил другое, весьма утешительное заключение. Астраханцев вторично изъял мясо, а в ответ на это Винтовкин организовал строптивому ветеринару «жалобу трудящихся». Параллельно с этим он ещё и атаковал энергичного городского комиссара по надзору за мясными продуктами Сергеева. По инструкции исполнявшие эту должность обязаны были проверять мясо рано утром, когда оно только-только привезено. Но денег на извозчика не выдавалось, и потому никто не понимал, каким образом Сергееву удавалось появляться во многих точках и составлять протоколы. Кроме того, Сергеев подходил ко всем с одной меркой, не принимал во внимание ни былые заслуги, ни нынешний высокий

Иркутские истории

265

статус. К тому же результаты проверок немедленно попадали в местную печать и часто сопровождались язвительными комментариями корреспондентов. Раздосадованные торговцы решили одним ударом разделаться с комиссаром, и в городскую управу поступило их коллективное заявление о вымогательстве. Правда, на другой же день многие отозвали подписи, да и остальные колебались, опасаясь ответственности за клевету. Дело развалилось, ещё не начавшись, но управа пошла навстречу уважаемым людям и отстранила комиссара Сергеева от должности. «Я имею безусловное право на расследование, – обратился он к думе с официальным письмом, – и если отыщутся хоть какие-то доказательства моей виновности, предайте меня суду. Если же таковых не найдётся, то принесите публичные извинения и немедленно восстановите в должности». 30 мая 1910 года газета «Восточная заря» сообщила: «На последнем заседании думы был заслушан доклад управы по заявлению комиссара Сергеева. Дума его ходатайство отклонила». Следующим объектом для расправы должна была стать печать. «Вчера в Иркутском окружном суде было назначено к слушанию несколько дел о клевете в печати и диффамации, – писала газета «Сибирь» 27 апреля 1910 года. – Поверенный редактора и сотрудников «Восточной зари» г-н Кроль ходатайствовал о заслушивании свидетелей Лебедева, Сергеева и, в особенности, Астраханцева, могущего доказать, что Винтовкин торговал недоброкачественным мясом и это мясо конфисковал санитарный надзор. Поверенный Винтовкина Бауэрберг опротестовал ходатайство Кроля и стал настаивать на заслушивании свидетелей лишь одной из сторон. Однако ж они на судебное заседание не явились, вероятно, испугавшись ответственности». Между тем, управские комиссары и городской ветеринар продолжали проверки, фиксировали нарушения, и к сентябрю 1910 года их уже накопилось столько, что мировой судья 3-го участка г. Иркутска оштрафовал-таки г-на Винтовкина. Неприкасаемый оказался вполне уязвим. И это было лишь

266

Иркутские истории

начало, потому что новым городским головой стал доктор Жбанов. Его помощники, специалисты по эпидемиям, сделали официальный запрос в городскую Ремесленную управу и получили очень полные сведения обо всех владельцах колбасных заведений, как постоянных, так и временных. И стали «прочёсывать» их по кругу, беспрерывно и беспощадно. Не оставлялись без внимания и многочисленные кухмистерские, квасные и чайные, принимающие неклеймёные туши. — Капля камень долбит: позавчера приезжаем с проверкой, а в колбасной чистота, прямо как в аптеке! – рапортовал полицмейстеру пристав 3-й части. – Жаль только, что уехал от нас Иван Сергеевич Сергеев, – вот бы порадовался! Многие вспоминают его добрым словом, и даже мясоторговцы, представьте! — Странно мы всё-таки устроены: сначала приносим человека на заклание, а потом жалеем его, – отвечал Бойчевский. — Что ж, вполне по-иркутски!

Глава 59

Возмутитель спокойствия По привычке вставать рано и сразу приниматься за дела Лютоев прибыл в управу ещё до восьми утра. — Но пришлось поцеловаться с замочной пробоиной, – рассказывал он вечером домашним. – Сторож вступил со мной в переговоры через закрытую дверь. «Рано, говорит, барин, подъехали, часов в десять надобно, да и то мало кого застанете. Новый городской голова Жбанов болен и ранее полутора месяцев не приступит к обязанностям, а прежний городской голова Исцеленнов отправился отдыхать – в Москву, Петербург и дальше по заграницам. А заместитель его

Иркутские истории

267

в отпуске, как и городской инженер. Секретарь же и вовсе увольняется. Да что говорить: даже и делопроизводители разбежались, кто в отпуск, а кто и вовсе со службы.

а страже городских интересов оставался только член управы Турицын. — С чего решили начать, Николай Иванович? – сразу же подступился он к Лютоеву. – Я бы рекомендовал осмотреть начальные школы. И не случайно: большинство помещений нуждались в самом срочном ремонте. В некоторых школах и находиться-то было небезопасно, а фасад Знаменского училища вообще обвалился. Уловив сочувствие во взгляде нового члена управы, педагоги усилили жалобную интонацию, но Николай Иванович их остановил: — Предлагаю успокоиться и подумать, какой выход из положения представляется лучшим для вас самих. Жду вас в управе с конкретными соображениями. Учителя были несколько обескуражены, но неделю спустя привезли тетрадку, на которой круглыми буквами было выведено «Наши предложения». Лютоев сделал выжимку на половину листа, сместил акценты, подготовил соответствующие расчёты и представил всё общему присутствию городской управы. Суть же была в том, чтобы расширить начальные школы простым и дешёвым способом – за счёт приспособления под классы служебных квартир учителей. А им самим в качестве компенсации выделять ежемесячные «квартирные». Такое решение всех устраивало, но старых членов управы несколько задела «прыткость новенького», и они решили щёлкнуть его по носу: проголосовали за то, чтоб в одном училище всё оставить без изменений. — Но какая ж тут логика, господа? – удивился Лютоев. – И почему вы отказываете, даже не называя причин? – он чуть задумался и прибавил. – Без мотивации в таком деле никак нельзя, поэтому я решительно требую от вас письменной ар-

268

Иркутские истории

гументации и непременно вынесу этот спорный вопрос на заседание думы. Не ожидавшие такой «наглости» старожилы стушевались и пошли на попятную. Так что к середине июля 1910 года местная пресса могла уже сообщить, что «городское общественное управление решило расширить училище имени Перетолчина, ассигновав на это 1472 рубля; перевести Преображенское училище из Успенского, где оно находится, в другое здание (на это отпущено 2300 рублей). А в Успенском училище открыть ещё один класс, потратив на его обустройство 1800 рублей». Благодаря преобразованиям начальные школы Иркутска смогли принять в сентябре нынешнего, 1910 года, на полторы сотни первоклассников больше. Глядя на это, и приходские училища решились взять кредиты и устроили 200 дополнительных мест. Сообщая об этом, корреспонденты местных газет отдавали должное распорядительности и настойчивости нового члена управы и даже расценили его шаги как начало реформы городского образования. С подачи Турицына Николай Иванович принял на себя и попечение над городскими свалками. И сразу же оказался в центре конфликта: как только его экипаж был замечен в местах своза мусора, в канцелярию управы поступили несколько заявлений о вымогательстве взяток отвальными (смотрителями свалок). Кажется, это был первый в истории города случай, когда в подобном грехе обвиняли столь мелких служащих. Лютоев провёл расследование и обнаружил целую группу предпринимателей, сбрасывавших отходы что называется за ближайшим забором. Отвальные Горюнов и Котлов закрывали на это глаза, и за такую мзду, что даже видавшие виды изумлялись. Пошли сигналы городскому голове Исцеленнову, но ни один из них не был услышан, как ни странно. И лишь появление в управе Лютоева, имевшего прозвище «Ртуть», вселило надежду. Действительно: Николай Иванович отдал Горюнова и Котлова под суд – после тщательного расследования. Во вре-

Иркутские истории

269

мя него он, кстати, вникал во все мелочи быта свалочных смотрителей. И выяснил, между прочим, что надзиратель с Косой дамбы, что у Знаменского моста, отдыхает только семь часов в сутки, а выходных вообще не имеет. И всё потому, что в управе не пожелали всмотреться в штатное расписание. Разумеется, это было исправлено, но самым главным Лютоев считал запуск механизма общественного контроля за свалками. И он заработал: заинтересованные обыватели составляли акты, а Лютоев их обобщал и выходил на управу с уже конкретными предложениями. Первой общей победой стал перенос свалки из реликтовой Кайской рощи. Но самым серьёзным испытанием на посту члена управы оказалось нашествие на Иркутск эпидемий. Если чума и холера остановились на западных и восточных подступах к городу, то коровья эпизоотия (воспаление лёгких) держалась всё лето, осень и половину зимы 1910 года. Хозяева выводили нездоровых животных на ближайший лужок и таким образом ещё более распространяли болезнь. Закон предусматривал лишь символическое наказание за такие проступки, поэтому Николаю Ивановичу ничего не осталось, как запретить выпас всего городского скота. Конечно, он вызвал огонь на себя: газеты наполнились гневными обращениями, гласные городской думы пошли в атаку: — Прежде чем принимать такое (пусть и осенённое законом) решение, следовало предоставить жителям сенокосные участки, а также освободить 800 десятин лугов, занимаемых военным ведомством! – возмущался Концевич. — От самоуправства Лютоева пострадали, главным образом, бедные! – негодовал Русанов. Были и другие, ещё более сильные выпады, но Николай Иванович не отступил. Эпизоотия ослабла, а затем и вовсе прекратилась. ...Четыре года спустя на заседании бюджетной комиссии новый гласный Витте вдруг сказал: — Во всём виноваты лодыри, засевшие в канцелярии городской управы!

270

Иркутские истории

Члены комиссии опешили, а городской голова Жбанов удивлённо переспросил: — Это вы о ком? Назовите имена и фамилии! – Все четыре года своей службы в городском самоуправлении я постоянно наблюдаю за подчинёнными и могу удостоверить: лодырей среди них нет! Отповедь дал и член управы Лютоев. Он сделал это очень спокойно, но так убедительно, что Витте просто не нашёл, что сказать. — А ведь чрезвычайно показательно, господа, – отметил на журфиксе в «Сибири» один старейший предприниматель, – чрезвычайно показательно, что нынешнюю управу уже стыдно, как прежде, походя, по привычке ругнуть. У нынешней управы безусловное реноме. — Кто бы спорил! – обернулся редактор. – Даже и засушенные «Известия Иркутской городской думы» приросли неофициальным отделом, и там свободно дискутируют о ведении городского хозяйства, обобщают опыт других городов. — О, вынужден огорчить вас: недавно избранные гласные и новый городской голова Бобровский первым делом покусились на этот неофициальный отдел. Требуют «восстановления приличествующей официальному органу объективности». — Как же недолговечны в Иркутске все добрые начинания! И как не любят у нас талантливых организаторов! – не сдержался редактор. 17 сентября 1914 года газета «Иркутская жизнь» сообщила: «Член городской управы Н.И. Лютоев вчера подал заявление о сложении обязанностей, не ожидая времени вступления в должность избранного на его место Малышева. Николай Иванович выезжает из Иркутска на театр военных действий в должности смотрителя иркутского лазарета для раненых и больных воинов».

Иркутские истории

271

Глава 60

Под зонтиком у губернатора Конечно, от автора «Муниципальных заметок» ждут широкой осведомлённости, насмешливого и при этом остроумного тона. Но под занавес года обозревателю «Восточной зари» хотелось сказать просто: нынче нам повезло, ведь лето выдалось грибным. Даже превосходные грузди уходили по ничтожной цене, несмотря на усилия перекупщиков. Хозяйственные горожане не пропустили и распродажу в последний день июля, когда за восемь гривенников отдавался куль превосходных огурцов!

еобычный настрой корреспондента объяснялся тем, что утро было очень морозное, и вместо торопливого чая он позволил себе картофельную запеканку с груздями. После чего рассуждать о прорехах городского хозяйства оказалось ну совсем не с руки. Только к вечеру накопилось достаточно желчи, чтоб разразиться текстом о перевозчиках-монополистах. Да и то потому лишь, что припомнился один нервный июньский день. ...От дачи Вилковых до пристани «Звёздочка» минут десять ходьбы, но, конечно, супруги вышли заранее: спуск к Ангаре был так плохо обустроен, что требовал большой осторожности. Пароход «Кучум» был уже весь расцвечен летними нарядами пассажиров, но Аркадий Вениаминович отыскал-таки два уютных местечка для себя и жены и, раскланявшись со знакомыми, посмотрел на часы. До отплытия оставалось ещё пять минут. Но прошли и пятнадцать, и пятьдесят, и час, а «Кучум» всё не сдвинулся с места. — Нам торопиться некуда, – меланхолично отвечал на вопросы капитан, – вот набьётся народ до отказа, тогда и поплывём.

272

Иркутские истории

Пассажиры с тоской поглядывали на противоположный берег, такой близкий и в то же время бесконечно далёкий. Вилков обратил внимание на ещё один пароход, «Иркут», словно бы застывший посреди Ангары. — Он, видишь ты, хотел пристать к «Звёздочке», а наш «Кучум» с «Михаилом» не пускают: огородили пристаньто с двух сторон, – пояснил пароходный уборщик. — Но зачем? — А затем, что этот «Иркут» вместо пятака только две копейки берёт за переправу; вот и бьют его как конкурента! Он и пристань устроил (чуть ниже по течению), но наши выставили забор и никого не пускают. Вчера несколько пассажиров прорвались и даже хотели этот самый забор разнести, но хозяин «Кучума» угостил их своим кулаком! Среди отведавших этого кулака был и корреспондент «Восточной зари». Временно отступив, он ответил обидчику с газетной полосы, да так, что губернатор Гран прочитал это дважды, а рано утром в воскресенье инкогнито переправился на «Звёздочку». Осмотрел обе пристани и забор, понаблюдал за посадкой пассажиров на пароходы. Часом позже полицейский наряд, бывший наготове, и следа не оставил от кучумовского забора. «Как самоуправно возведённого», – пояснил полицмейстер Василий Адрианович Бойчевский. Ещё он объявил, что оставляет здесь полицейский наряд, на всякий случай. 14 июня 1910 года пароход «Иркут» открыл постоянные рейсы на дачу «Звёздочка». Корреспондент «Восточной зари» специально прибыл на берег взглянуть на побеждённых, но с удивлением обнаружил, что и «Кучум», и «Михаил» возят всех по старой, пятикопеечной таксе. Конечно, пассажиров у них поубавилось, но не так чтобы очень: сонные дачники, кажется, и не поняли, что произошло. Корреспондент разразился искромётной заметкой, в следующем номере вновь вернулся к теме и писал до тех пор, пока публика полностью не переместилась на «Иркут».

Иркутские истории

273

«Кучум» с «Михаилом» предпочли рейсировать совершенно пустыми, но билетную цену не спускать. В редакциях гадали, сколько продолжится их противостояние, и даже заключали пари. Наконец, «Восточная заря» торжественно сообщила: «Монополисты побеждены: им пришлось снизить таксу до 3 коп.!» А вот иркутский губернатор Пётр Карлович Гран воспринял известие скептически: из донесения полицейских он знал, что «побеждённый» Швец громогласно заявил: «Мы своё возьмём ещё!» И начальник губернии не сомневался: возьмут! Выждут, высмотрят слабое место и ударят! «За время недавней войны и революции городское самоуправление приучилось и небольшое препятствие рассматривать как катастрофу, искать помощи у губернатора и генерал-губернатора. Вот недавно прислали мне очередную слезницу: умоляют «прекратить бесчинства иркутских извозчиков» (!) А ведь это их обыденная работа, так же, как и обеспечение нормальной переправы через Ангару», – сокрушался Гран. – При городской управе существует специальная комиссия по переправам, но она так беспомощна со всеми своими актами, предупреждениями и мизерными штрафами! Вот ведь, кажется, нет в думе ни одного человека, который бы был доволен Швецом, однако именно он из года в год получает в аренду понтонный мост и плашкоут. И продолжает ничего не вкладывать в них, несмотря на контрактные обязательства. На пристанях не устраивается мостков, фонари горят от случая к случаю, на ретирады навешиваются замки. Да что ретирады, если у Швеца нет ни одного запасного понтона! Управа, помнится, присылала запаску, а Швец очень выгодно сдал её в аренду железной дороге. Нонсенс и анекдот!» Недобрым словом поминали Швеца и в редакции «Восточной зари»: — Он ежегодно снимает с городского понтона по 70-80 тысяч рублей чистого дохода; при этом городу достаётся лишь чуть более сорока тысяч, – возмущался автор «Му-

274

Иркутские истории

ниципальных заметок». – Уверен, что при подъёме хозяйства на должную высоту город мог бы иметь не менее сотни тысяч рублей дополнительного дохода! — То есть вы предлагаете не сдавать мост в аренду никому? – уточнял его приятель из бывших гласных. – Ох-хохо, блаженны несведущие! Да будет вам известно, мой дорогой, что всё это мы проходили уже, городская дума пробовала сама управляться с понтоном, но только из этого ничего, кроме убытка, не вышло. Коротко говоря, Швец у нас исключительно по причине нашей собственной бесхозяйственности. — Господа, эта тема извечна, бесконечна и, к слову сказать, провоцирует язву желудка, – взмолился ответственный секретарь. Но чёртик, живший в редакционном чулане, уже помахивал хвостиком, и автор из новеньких уже «пустился в пляс»: В нынешнем, 1910 году, доход от городских лавок на Мелочном и Хлебном базарах чуть превысил 50 тыс. руб. Скажем прямо: мало, очень мало. Между тем доподлинно установлено, что официальные арендаторы сами не торгуют, а передают своё право за сумму, в пять-шесть раз большую, чем уплатили управе. Желаете конкретных примеров? Пожалуйста! – Он достал небольшой блокнотик. – На Хлебном базаре лавка под № 8 значится за Захаром Ивановичем Трофименко, который и платит городу 40 руб. в год. На самом же деле в этой лавке торгует Антон Митрофанович Витязев, и он отдаёт Трофименко по 180 руб.! В том же 19-м ряду стоит лавка № 3, и она значится в аренде у г-на Мармонтова. Но его здесь никто никогда не видит, зато все знают субарендатора, платящего Мармонтову в шесть раз больше, чем тот платит городу! При этом управа как бы не ведает ни о чём и продолжает разбазаривание городского имущества. Вы посмотрите: аптека, полностью оборудованная, с инвентарём, землёй, двумя большими жилыми помещениями, сдана в аренду за баснословно низкую цену 3 тыс. руб. в год, в то

Иркутские истории

275

время как реально можно было сдать её и за 10, и за 12 тысяч. Но для этого требовалось хорошо подготовиться к торгам, заранее и достаточно широко, разослать информацию, не постесняться звонками и напоминаниями. Взяться за такую работу никто из управских не пожелал, а в итоге городской бюджет недосчитался немалых денег. ...После июньского поражения Швец недели три восстанавливал силы, но в субботу 10 июля решительно перешёл в наступление: в 9 часов вечера, когда большая часть дачников переправилась на левый берег, «Кучум» и «Михаил» прекратили рейсировать. Сначала их капитаны ссылались на обещанный будто бы туман, а потом выразились прямо: «Больше дров сожжём, чем от вас получим!» И публика с обеих сторон отправилась в обход через понтонный мост. К началу сентября возвратились и незаконные сборы на переправе. Господин Равинг с 3-й Глазковской улицы заступился за проезжавших по понтону крестьян: арендатор просто вывернул им карманы. Но всего более Равинга возмутило безучастие любимого Швецом городового с бляхой № 4. — Положим, сейчас-то мы снимем с него восемь шкур, – в раздумье говорил губернатор Гран полицмейстеру Бойчевскому, – а потом, когда нас не будет здесь, а Швец останется? Четыре года спустя, в военном 1914-м, когда ни Грана, ни Бойчевского уже не было в Иркутске, газета «Сибирь» писала: «Содержатель переправы Швец продолжает взимать произвольную плату: по 15-20 копеек с человека и столько же за 1 место багажа. С офицера 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Поповича было взыскано помимо платы за переправу его семьи ещё и за 10 мест багажа, включая и картонку со шляпой».

276

Иркутские истории

В бытность иркутским губернатором Петра Карловича Грана Иркутская губерния граничила с севера и северовостока с Якутской областью, с востока и юго-востока – с Забайкальской областью и озером Байкал, с запада и северо-запада – с Енисейской губернией, а с юга – с Монголией, бывшей в ту пору частью Китайской империи. Границами служили линии рек, горных цепей, а также – условные административные линии, проходящие через сухопутные и водные пространства (например, воображаемая линия по середине озера Байкал). Пространство губернии, по измерению полковника Стрельбицкого, определялось в 712450 квадратных вёрст, включая и пространство под озером Байкал (13647 квадратных вёрст) и под островом Ольхон (612 квадратных вёрст). Вся площадь губернии была разделена на 5 уездов: Киренский (416000 квадратных вёрст), Нижнеудинский (108143 квадратных версты), Балаганский (38857 квадратных вёрст), Верхоленский (78400 квадратных вёрст, включающих пространство в 10780 квадратных вёрст под частью озера Байкал и 612 квадратных вёрст под островом Ольхон) и Иркутский (71050 квадратных вёрст, включающих и пространство в 3479 квадратных вёрст под частью озера Байкал). «Памятные книги Иркутской губернии» описывали её пространства с любовью, отмечая красоты, богатства, а также и то, что «воздух зимой необыкновенно прозрачен, спокоен, сух и чист».

Иркутские истории

277

Художник: А.С. Шипицын

Глава 61

Сложности огранки Дмитрия Звездича, лондонского корреспондента «Восточной зари», в иркутской редакции никто никогда не видел, и, возможно, поэтому обязанность высылать ему каждый номер воспринималась секретариатом как обуза.

–Х

очу ещё раз напомнить, что в прошлом году в Лондоне открылась «Англо-русская газета», а в ней – специальный сибирский раздел, с перепечатками о состоянии нашей торговли и промышленности! – сердился редактор. — Состояние нашей торговли и промышленности можно обозначить только словом «застой», – парировал ответственный секретарь. – Мы не можем пока сделать даже простейшие 14-фунтовые ящички, к каким привыкли в Европе, а в результате наше сливочное масло за бесценок скупают предприимчивые датчане, расфасовывают и продают как своё! Смешно сказать, но главным событием нынешнего лета в Иркутске станет устройство на Ангаре трёх спасательных станций... — Вот-вот, так и во всём у нас! – подхватил фельетонист, собирающий желчь для завтрашней публикации. — Ну, разъехались, – взял примирительный тон редактор. – Вас послушаешь, так можно подумать, что решительно ничего хорошего не происходит вокруг. А ведь это не так, ведь и спасательные станции на Ангаре появились у нас будто в сказке, безо всяких затрат из казны. – Редактор задумался. – А вот, кстати, и задание репортёру: осветить открытие этих станций. «Да что там освещать-то? – недоумевал корреспондент. – Будет всё как обычно: священник плавненько перейдёт

280

Иркутские истории

от спасения душ к спасению тел, а губернатор уточнит, скольким именно горожанам не дали утонуть. Но ведь всякий знает и без того, что с назначением на губернию Грана общество спасения утопающих активизировалось. Вот разве что спросить, для чего воткнули сразу три спасательных станции на недлинном отрезке ангарского берега от Большой улицы до Московских ворот?» — Станций ровно столько, сколько и требуется для результативной работы спасателей, – отвечал Пётр Карлович Гран даже без тени раздражения. «Вообще-то, надо отдать ему должное: с прессой он всегда на деловой ноге, не высматривает в публикациях и вопросах личных обид, – подумал репортёр. – И даже в нападках газет на местное самоуправление видит главным образом механизм влияния на гласных. Да, кажется, и неплохо им пользуется. Говорят, читает местную хронику с карандашом в руках, а потом приглашает к себе городского голову: — Вот тут пишут, что у вас «6-ю Солдатскую городская управа отдала в распоряжение луны, и без дела стоящие на столбах четыре городских фонаря лишь безмолвно свидетельствуют неисполнение луной своих обязанностей». На губерских правлениях Гран любил подчеркнуть, что «хороши все законные средства побуждения к обустройству жизни на лучших началах». То есть, собственно, к огранке её. Это полагал он главной задачей всякой администрации и считал её вполне выполнимой – при наличии необходимого времени. Но в том и беда, что министерство внутренних дел то и дело дёргало за свои невидимые верёвочки, перемещая назначенцев в разные концы. И начатое дело часто гибло на корню, потому что новый администратор начинал всё по-своему. Перед отъездом в Сибирь Гран прошёл по министерским кабинетам, собирая «иркутские анекдоты». И зацепил-таки любопытнейший эпизод: в бытность генералгубернатором Горемыкина прибыла очередная партия

Иркутские истории

281

ссыльных, и Александр Дмитриевич, будто бы, сказал им: «В Европейской России вы нетерпимый элемент, а здесь, в Сибири, можете быть полезными людьми!» Было так или не было, а осевшая в памяти чиновников фраза прекрасно показывала нехватку энергичных, образованных и просто толковых людей. — Многое из того, что на первый взгляд упирается в деньги, на поверку оборачивается зауряднейшим нежеланием перестроить дело на более совершенных началах, – внушал Гран своим подчинённым. – Возьмём, к примеру, местный приют для девочек. Если расширить учебную программу, то каждая выпускница сможет получать звание сельской учительницы, а значит, выходить в самостоятельную жизнь с профессией, способной её прокормить. — Но, Ваше превосходительство, приют существует на пожертвования и еле сводит концы с концами; где же взять ещё средства на дополнительное обучение? – удивлялся чиновник по особым поручениям. — У приюта есть неоспоримый капитал – просторные помещения. Они-то и позволяют набрать платных пансионерок, желающих получить аттестаты сельских учительниц, – он внимательно оглядел всех присутствующих. Опыт научил губернатора проверять все свои идеи вот так, через непосредственную реакцию первых слушателей. И со спасательными станциями было так же: Пётр Карлович словно бы ненароком обмолвился о них священнику Григорию Левагину, и тот тотчас же вызвался освятить будущие постройки. И генерал-губернатор Андрей Николаевич Селиванов с готовностью согласился их официально открыть. Что до самого Грана, то он еле дождался конца торжества и, спустившись в заранее приготовленную шлюпку, ещё раз объехал всё, проверяя готовность. По утрам, переходя на рабочую половину губернаторского дома, Пётр Карлович не без удовольствия погружался в бумаги. Самый запах их был приятен, но после двух недель «канцелярского служения» его поджарое, мускули-

282

Иркутские истории

стое тело требовало движения, и на другое утро он был уже в поезде, в экипаже или просто верхом. Кажется, Иркутск ещё не получал губернатора, который с таким изяществом взлетал на коня и держался в нём так уверенно. Лёгкость на подъём позволяла ему неожиданно возвращаться в места недавних командировок, и с каждой поездкой он углублялся всё дальше, обследовал остров Ольхон, пересёк Тункинскую долину и на 50 вёрст углубился в Монголию. ...Дорога на Монды через горный хребет Хамар-Дабан, и без того очень трудная, из-за непогоды расстроилась совершенно, лошади перешли на шаг, а потом и вовсе потребовали остановки. Зато губернатор вполне насладился видом на ледяную гору Мунку-Сардык. Редкие встречные удивлялись, встречая столь важную персону. В улусах при виде губернатора сначала терялись, а, опомнившись, обращались с просьбами о выдаче хлеба из экономических магазинов, постройке амбулатории и пр. Гран обещал и слово своё сдержал. Но главной его целью было всё же погашение недоимок, казённых и земских, а также исправление грунтовых дорог. Его спутники (ветеринар и чиновник по особым поручениям) не заметили, чтобы Пётр Карлович повышал на кого-нибудь голос, однако же все его поручения были исполнены. И когда начальник края Селиванов ехал тем же маршрутом короткое время спустя, то отмечал уже и исправность дорог, и погашение задолженностей. Что дало Грану повод публично, через газеты, выразить благодарность иркутскому уездному исправнику Харченко и приставу 3-го стана Митину – за усердие и умелую распорядительность. Кстати, два последних слова были любимейшими у Петра Карловича, жаль только, что употреблять их доводилось не часто: энергия деятельных людей обычно изливалась бестолково. И лишь большая нужда заставляла порою «из ничего да и вывернуть вдруг для общества пользу». Собственно, за время пребывания в Иркутске Гран мог припомнить лишь один такой случай: в конце ноября

Иркутские истории

283

прошлого, 1909 года, когда и в гимназиях, и в промышленном училище образовалась критическая задолженность по оплате, объединённый родительский комитет организовал благотворительный вечер. Господа так увлечённо играли в любительском спектакле «Счастливый день», с такою отдачей декламировали, пели, танцевали, исполняли сочинения для рояля и виолончели, что публика нещадно бисировала, опустошила буфет и все павильоны с цветами. Гран и сам преподнёс супруге три бутоньерки, подавая пример своему заместителю Югану. Евгения Владимировна Гран, поселившись с мужем в Иркутске, сразу же приняла попечение над Базановским воспитательным домом и возглавила Дамское отделение губернского попечительства о тюрьмах. У неё под началом были восемь директрис, начиная с супруги начальника края Александры Георгиевны Селивановой и кончая жёнами известных в городе предпринимателей. Хлопоты в попечительствах, забиравшие всё свободное время, определили и круг близких знакомств Евгении Владимировны. После заседаний дамы переходили на жилую половину губернаторского дома, и оттуда долго ещё доносились голоса Елизаветы Карповны Кисель-Загорянской, начальницы иркутского института императора Николая I, Марии Петровны Янчуковской, вдовы чиновника горного управления, Ольги Леонтьевны Воллернер и Варвары Ивановны Второвой, супруг коммерсантов. А в кабинете у Петра Карловича собиралась мужская часть губернского попечительства о тюрьмах: детский доктор Николай Августович Юргенсен, предприниматель Давид Михайлович Кузнец и, конечно, губернский тюремный инспектор Арсений Семёнович Зайцев. Каждый из них радовался возможности неформально пообщаться с губернатором. И выпить чаю, уже просто подружески.

284

Иркутские истории

Иркутский губернатор принимал ежедневно, с 10 до 12 час. В Иркутском губернском управлении было 4 отдела, 5 отделений (врачебное, тюремное, ветеринарное, межевое, строительное), 3 комитета (статистический, попечительства о тюрьмах, попечительства о детских приютах), 3 управления (почтово-телеграфного округа, губернское жандармское, жандармское полицейское управление Забайкальской железной дороги), губернское по промысловому налогу присутствие. В распоряжении губернатора находились также: 4 чиновника по особым поручениям, губернский механик и пароходный техник Иркутского района.

Глава 62

Бои местного значения «Разумеется, страховые агенты всегда к услугам клиентов, но, господа, это вовсе не значит, что нужно звонить мне в 8 утра и надиктовывать адрес для встречи. Даже если по этому адресу расположена полицейская часть», – Василий Михайлович Ровинский уже неделю недомогал. А после вчерашней бури чувствовал себя просто разбитым, и ранний телефонный звонок, разбудивший его, переполнил давно копившееся раздражение. Тем не менее, он быстро собрался и сорок минут спустя уже стоял на Шелашниковской.

Иркутские истории

285

входа в полицейскую часть собралось человек десять пожарных и городовых во главе с полицмейстером Бойчевским. Все смотрели в сторону пожарной каланчи. Василий Михайлович тоже взглянул – и обомлел, так сильно она наклонилась к улице! Словно застыла в глубоком поклоне, изготовившись бухнуться оземь. Ровинский невольно отступил и хотел уже ретироваться, но его увидел полицмейстер, быстро подошёл и пригласил в помещение части. Нетрудно было заметить, что и оно наклонилось, хоть и не так сильно, как каланча. Василий Михайлович потоптался на месте, надеясь, что кто-нибудь отвлечёт Бойчевского, и в самом деле: из-за угла вывернул экипаж, доставивший двух городских инженеров, Южакова и Артюшкова. Все обернулись к ним, а они, наскоро покивав, сразу же открыли дискуссию: на взгляд Южакова, каланча представляла смертельную опасность, а Артюшков полагал, что нет. Саму же полицейскую часть они и в расчёт не брали. — Вот видите, – не без язвительности заметил полицмейстер, увлекая-таки страхового агента в опасное здание, – нас они заживо готовы похоронить, и если мы сами о себе не позаботимся, сделать это будет решительно некому. Проходите-проходите, но только не направо – там у нас канцелярия, а в ней обе печки сильно разъехались, неровен час упадут… Ещё налево, пожалуйста, тут у нас более безопасно. Присаживайтесь, присаживайтесь, сюда к вам и соберутся сейчас наши чины. Разом и застрахуете, и на случай увечья, и на случай смерти. Когда документы были оформлены, страховой агент решил попрощаться дежурной фразой: — Возможно, ещё кто-то из ваших коллег захочет застраховаться. Буду рад. Приходите, звоните в любое время! — Зачем же откладывать?– энергично подхватил Бойчевский, – Вы когда-нибудь были у нас в полицейском управлении? — Нет, не сподобился… — Ну так поедемте! Только не испугайтесь там…

286

Иркутские истории

По дороге Ровинский припомнил, что местная печать не единожды призывала городскую управу отремонтировать каменную лестницу в полицейском управлении и особенно упирала на то, что один посетитель расшибся там до потери сознания. — Вот, полюбуйтесь: самое, можно сказать, непрезентабельное здание на Луговой, – усмехнулся Бойчевский, когда прибыли на место. – Десять лет не белилось, и мы просили хоть к нынешней Пасхе привести его в божеский вид; я дважды ездил к городскому голове, и он обещал очень твёрдо, а неделю назад прислал мне письмо: «Постановлено отказать в связи с будущим общим ремонтом», – Бойчевский махнул рукой и направился к входу. Через полтора часа всё полицейское управление было застраховано, и Ровинский уехал чрезвычайно довольный собой, позавтракав по пути в «Метрополе» и вздохнув не единожды с облегчением после пережитых волнений. Покуда страховой агент поглощал артишоки, Бойчевский с помощником и приставом 4-й части пересчитали керосин. Накануне Василию Адриановичу доложили, что этот самый пристав каждый год прикупает керосин, расплачиваясь из собственного жалования. И действительно: сегодняшняя ревизия выявила 48 литров неоприходованных «излишков». — Я б и рад обходиться тем, что отпускает управа, но ведь это решительно невозможно, господа, если кроме канцелярии и приёмной освещать ещё и каталажную, и казармы городовых. И, кстати сказать, Василий Адрианович: в других полицейских частях тоже ведь керосина не хватает. А по мне так и вовсе бы не выделяли, а лучше подключили нас всех к городской электрической останции! У Бойчевского чуть не сорвалось, что уж полицию-то подключат в самую распоследнюю очередь. По всей России органы самоуправления приняли на себя оплату телефонной связи полицейских частей – а в Иркутске нет! В прошлом году он лично вручил городскому голове Исцеленнову специальный обзор, подготовленный по результатам запросов в раз-

Иркутские истории

287

ные города. И картина в нём нарисовалась такая, что управские устыдились и решили оплачивать служебные телефоны. «Кроме одного – установленного в квартире полицмейстера!» – уточнил голова. И на просьбу Василия Адриановича заменить устаревшее оружие трёхлинейными наганами Иван Фёдорович ответил безусловным отказом. А в довершение всего полицейских лошадей обложили налоговым сбором. Иркутский губернатор не утвердил это постановление, но голова повторно провёл его через думу, а повторный отказ губернатора обжаловал через Сенат. Номинально полицейское управление г. Иркутска находилось в ведении губернатора, но оно всегда выполняло постановления городского самоуправления, а нынешний полицмейстер Бойчевский делал это энергичней других. Только-только закончится метель, а он уже беспокоит управу: — Город завален снегом. Полицейское управление предлагает свои услуги по найму на счёт городской управы рабочих для приведения в надлежащий вид улиц, базаров и площадей. Только-только проглянет весеннее солнышко, а беспокойный Бойчевский уже осмотрит все пристани, разглядит массу опасностей для будущих пассажиров и ополчится на городскую комиссию по переправам, требуя принятия мер. В противном же случае грозит «прекратить пропуск людей на катера мерами полиции». Дошло до того, что Бойчевский за какие-то неисправленные мосты поставил перед судом четырёх членов управы во главе с Исцеленновым! А потом принялся и за известного богача Родионова, владельца роскошного автомобиля. Трудно поверить, но пристав одной из частей стал доказывать в суде, что умный, милый, всем известный господин Родионов развивает опасную для окружающих скорость, предполагающую уголовную ответственность. Суд изумлялся неслыханной дерзости полицейских, но они-то сами не смущались ничуть. И вскоре г-н Бойчевский предлагал уже на заседании городского санитарного совета: «Наказания, налагаемые мировыми судьями, очень

288

Иркутские истории

незначительны, следовало бы для большего устрашения усилить меру наказания или же виновных наказывать в административном порядке по правилам военного времени». Общее мнение управы было таково, что «Иркутск не знал ещё столь разнузданного полицмейстера». — В прежнее время найти на него управу не составило бы труда: достаточно было уважаемому человеку подпустить две-три фразы на обеде с губернатором – и всё... – сладко вспоминал Исцеленнов. – А нынешнего губернатора Грана и на месте-то застать сложно: то он под Нижнеудинском, то на Ольхоне. Да и когда в Иркутске, то весь в делах и на деликатные темы не наводится. В общем, немец он немец и есть, хоть и на посту губернатора! Самым же досадным для городского головы было то, что его переписка с Бойчевским попадала на страницы газет; дошло до того, что в присутствиях день начинали с того, что раскладывали на столах свежий номер «Восточной зари» и читали: «Иркутский полицмейстер обращает внимание городского головы на то обстоятельство, что и в текущем году технический надзор городской управы препятствует полиции своевременно выполнять обязательное постановление думы о замощении улиц. На неоднократные просьбы домовладельцев Ланинской улицы указать порядок мощения никто из технадзора до сего времени не явился. Потому, несмотря на заготовленный материл, приступать к работам нельзя. Г. полицмейстер просит городского голову разъяснить техническому надзору, что, если только он позволит себе и в дальнейшем относиться по-прежнему к такому важному обстоятельству, как благоустройство города, то полицмейстер будет вынужден войти с ходатайством о предании виновных лиц суду». Пока в управе разбирались с этим письмом Бойчевского, «Восточная заря» уже напечатала следующее: «Иркутский полицмейстер просит городского голову поставить его в известность (для доклада начальству), чем задерживается сооружение мостовой по набережной Ангары, почему до

Иркутские истории

289

сего времени не заготовлен мостовой материал. Также г. полицмейстер просит городского голову сообщить (для разъяснения населению), будет ли когда-нибудь использован выписанный городом паровой каток для мостовых и когда именно. Дорогостоящий каток находится в настоящее время в 3-й пожарной части, продавил пол и угрожает разрушить его окончательно. Продавленный пол крайне затрудняет выезд пожарного обоза. Полицмейстер просит городского голову выслать правила пользования катком». — Не дождётся! – решительно заявил Исцелленов городскому секретарю Голеневу. – Каток – наша собственность, и только нам решать, что с ним делать. А этот Бойчевский не кончит добром, помяните моё слово! — Возможно. Но покуда к нему идут козыри, – Голенев поморщился и достал из портфеля свежую газету с выделенным абзацем: «Благодарность полицмейстеру. Во время рекостава Ангары наблюдались небывалые за последние годы морозы и туманы. Несмотря на столь неблагоприятные атмосферные условия и на праздничное время, когда обыватели проявляют особую неосторожность в поступках, чины городской полиции с В.А. Бойчевским во главе сумели предотвратить несчастные случаи как на переправе через Ангару, так и в самом городе. Считаю приятным для себя долгом отметить столь энергичную, самоотверженную и успешную деятельность чинов иркутской городской полиции и выражаю уверенность, что в дальнейшем означенные чины не только оправдают заслуженную ими ныне похвалу, но дружной работой достигнут выдающихся результатов во всех разнообразных отраслях деятельности полиции. Губернатор П. Гран». Конечно, это был удар. Однако Исцеленнов не собирался сдаваться: против Бойчевского у него готовилась одна «бомбочка»…

290

Иркутские истории

Глава 63

Простое решение В прошлом, 1909 году, в жизни Софии Людвиговны случились две перемены: она вышла замуж и переехала из Лодзи в Иркутск. И если первую перемену подтолкнуло влечение, то вторая случилась исключительно волею обстоятельств: супруг получил новое назначение.

ибирь оказалась лучше, чем представлялась по рассказам; возможно, ещё и оттого, что переезд пришёлся на начало июня. Кроме того, новый начальник мужа, полковник Виноград, подыскал для молодожёнов славную квартирку наискосок от дома, в котором жил сам с женой и двумя сыновьямигимназистами. И ещё одно немаловажное обстоятельство: местные газеты были усыпаны объявлениями отъезжающих: за треть цены они избавлялись от роскошных гарнитуров, ковров, японских безделушек и многочисленных музыкальных инструментов. Так что и двух недель не прошло, а все четыре комнаты Софии Людвиговны и Родиона Петровича уже имели обжитой и уютный вид. Вот только с пианино вышла небольшая накладка. Изначально София Людвиговна нацеливалась на рояль, но оба «Беккера», которые она присмотрела, нужно было спускать со второго этажа, а специальных фирм по перевозке в Иркутске не было. Родион Петрович предложил временно прикупить пианино на соседней улице. И вот в тот самый момент, когда его подвезли, из-за угла вывернула подвода с «Беккером», и посыльный, ловко спрыгнув у подъезда, весело сообщил: — В абсолютной сохранности инструмент! Хозяева наказывали бережнее везти. Они и доставку оплатили, так что не извольте беспокоиться. София Людвиговна растерянно посмотрела на мужа, а муж – на неё. Выход же подсказал полковник Виноград: «Я мог бы

Иркутские истории

291

взять у вас пианино напрокат: супруга как раз возвращается от родных, и это станет ей приятным сюрпризом». Осенью София Людвиговна съездила в Лодзь. И, отправляясь, просила мужа подыскать другого повара: нанятый в июне Павлин Михалёв никуда не годился. Родион Петрович встретил супругу роскошным обедом, на который пригласил и начальника с семейством. Однако в назначенный час они не появились, по телефону не ответили, да и двери их парадного оказались плотно закрыты. Только вечером младший из Виноградов, Кирилл, забежал тайком от родителей: — Вчера, едва только отец ушёл, явился ваш Павлин с тремя приятелями и заявил, что София Людвиговна телеграмму послала: требует пианино вернуть. Мама растерялась, а они погрузились и уехали! Теперь мама плачет, а папа курит и молчит. На другое утро София Людвиговна поднялась очень рано, и в 8 часов уже стояла в приёмной 1-й полицейской части. А в четверть девятого отправилась вместе с приставом в сторону Рабочей слободы. Сначала они отыскали мать Павлина, затем его сестру, и уже с её помощью добрались до сарая, в котором было спрятано пианино. Самого же Павлина арестовали лишь поздно вечером, когда инструмент уже был водворён на прежнее место, в гостиную Виноградов. Родион Петрович почувствовал такое облегчение, что уснул прямо в кресле, в ожидании ужина. А вот Софии Людвиговне не спалось в эту ночь, и она сначала читала, а потом долго думала, сидя у окна, перед открытой форточкой. И за завтраком встретила мужа отточенным резюме: — Павлин теперь упивается нашей жестокостью, а себя воображает жертвой, – она помолчала. – Он нам хотел досадить – и досадил. Единственный способ пристыдить – отозвать протокол! Родион Петрович удивился такому повороту мысли, но он знал, что женат на редкой женщине и потому предпочёл согласиться. А вот пристав 1-й части обиделся: — Я целый день потерял, гоняясь за вашим инструментом, а теперь выходит, что без толку? Вы уж как-нибудь определяй-

292

Иркутские истории

тесь сначала, чего хотите-то! В общем, протокол я вам не отдам, во всяком случае без прямого указания на то господина полицмейстера. Василий Адрианович Бойчевский, исполняющий должность иркутского полицмейстера, оказался красавцем-мужчиной, статным, осанистым и при этом галантным кавалером: выслушав Софию Людвиговну, он первым делом поинтересовался: — Вас кучер ждёт или подъехали на извозчике? Я это к тому, что сейчас уже половина шестого, а в эту пору у нас рано темнеет. Тут дверь приотворилась, и показалась ухоженная голова господина лет сорока пяти, явно чем-то рассерженного и встревоженного: — Это просто выходит из всех границ! Ни в одном цивилизованном городе был бы невозможен такой произвол! — Присаживайтесь. И по порядку. — Я приехал нынче дневным поездом и поселился в «Гранд-Отеле». Около часа назад вышел прогуляться по Большой и обратил внимание на молодую, элегантную, чрезвычайно красивую даму. Она заговорила со мной – что же в этом преступного? Бойчевский кивнул, но при этом потянулся к телефону и тихонько о чём-то спросил. — И вот, только начали мы беседовать, как появляется городовой, грубо берёт даму за руку и ведёт её в часть! — Вас не приглашал? — Настаивал, но я не так прост и потому последовал прямо в полицейское управление. — Испугались вы, пожалуй, напрасно, ну да ничего, мы сейчас всё расставим по местам, – и снова в трубку. – Да, везите ко мне, – и снова господину. – А вы-то у нас кто будете? Не успел жалобщик и наполовину обрисовать собственную персону, как в дверь постучали, и в сопровождении грузного постового появилась дама, на редкость эффектной наружности. Чуть улыбнувшись, она присела, и София

Иркутские истории

293

Людвиговна невольно отметила, что и поза у дамы красивая, и платье очень, очень элегантное. Между тем на лице полицмейстера появилось выражение скуки, и, выдержав паузу, он сказал очень просто: — Всё, Селифонтьев. Раздевайся. Дама хихикнула, затем не по-женски раскатисто рассмеялась и на счёт «раз, два… пять» обернулась мужчиной в полосатых подштанниках. — Знакомьтесь, – Бойчевский повернулся к заезжему господину. – Профессиональный вор Николай Селифонтьев. И когда бы не «ужасный городовой», плакали бы ваши денежки, милостивый государь! …Взяв протокол и уже попрощавшись с Бойчевским, София Людвиговна не удержалась: — И представить себе не могла, насколько увлекательна ваша работа! — Вы, сударыня, верно, шутите, – усмехнулся Бойчевский. На другое утро, вспомнив этот разговор, он опять усмехнулся и начал составлять очередное распоряжение: «Ввиду установившейся пониженной температуры предписываю приставам частей усилить ночные обходы на предмет предупреждения замерзания на улицах. Особое внимание должно быть обращено на места, прилегающие к винным лавкам, пивным и трактирам. Приказом от 16 сентября приставам вменялось уже положить конец безобразиям, творящимся при продаже лошадей. Ныне же вновь барышники и цыгане начали торговлю в неуказанных местах. В целях немедленного искоренения раз и навсегда предлагаю приставу 3-й части установить два отдельных поста с 7 часов утра и до 5 часов вечера. Старшего же городового Савельева предупредить, что за вышесказанные беспорядки он будет смещён на низший оклад». Прежде чем рекомендовать Василия Адриановича к исполнению должности полицмейстера, губернатор Гран устроил ему экзамен. В сущности, надежд на Бойчевского не было никаких: от природы чрезвычайно живой, лёгкий на подъём и

294

Иркутские истории

всегда полный эмоций, он казался непригодным для управленческой, канцелярской работы. Но в должности пристава одной из полицейских частей проявил неожиданную распорядительность, и Гран пригласил его на беседу. — Какое постановление должны принять гласные, чтобы в городе установился порядок? – сразу взял он Бойчевского на приступ. — Порядок будет, если исполнять и половину того, что уже принято городской думой. — Какова же тут роль полиции? — Наиглавнейшая, если по закону. Но на практике ни дума, ни обыватель, ни сами полицейские этого признавать не хотят. Потому как одним обидно, другим накладно, а третьим хлопотно. — Хочу предложить вам похлопотать в должности полицмейстера. Со своей стороны обещаю всяческую поддержку. Последняя фраза была отчасти дежурная, однако Бойчевский отнёсся к ней чрезвычайно серьёзно, и в хронике местной печати замелькало: «Господин полицмейстер вошёл к господину губернатору с докладом о необходимости упорядочения улиц Ремесленно-слободского предместья и улучшения его освещения. Вопрос этот передан г. губернатором на обсуждение городской думы. Господин полицмейстер также вошёл к господину губернатору с докладом о необходимости дополнения постановлений о нормировке отдыха пунктом, разрешающим булочным, кофейням и кондитерским производить торговлю более продолжительное время при обязательстве двойной смены служащих. Вопрос этот губернатором передан на заключение городской думы». В какой-то момент Гран почувствовал неловкость от простого накладывания резолюций и за несколько воскресений разработал проект бюро по купле, продаже и мене лошадей. И с начала июля 1910 года такое бюро, действительно, заработало. К немалому изумлению гласных. А Бойчевский тем временем побуждал своих подчинённых задуматься над постановлениями Иркутского общества покровительства животным. А также не проходить мимо неопрятных

Иркутские истории

295

мороженщиков и лавочников, отпускающих продовольственные товары в использованной, негигиеничной бумаге. Когда привычная грязь на лотках стала объектом уголовных преследований, обыватели возрадовались. Однако, и им теперь вменялось в обязанность ежедневно, до 8 утра, убирать с тротуаров снег, чистить водосточные канавы напротив своих владений, заравнивать все ухабы и выбоины. А летом – посыпать все подступы к дому песком, «отнюдь не допуская примеси щебня и мелкого стекла, портящего обувь». За неполивку улицы в жаркое время (до 8 часов утра и между 14 и 15 часами) полицмейстер грозил применением 29-й статьи Устава о наказаниях. К концу июня 1910 года мировой судья 3-го участка Иркутска рассмотрел уже десять «снежных» дел. А у мирового судьи 1-го участка набралось более 30 «тротуарных» дел. По 23-м из них было принято решение о штрафе или пятидневном аресте. Изумлённые домовладельцы грозили апелляцией, однако были вскоре замечены в городской управе, в очереди за ссудой на благоустройство. Бойчевский между тем времени не терял и, как сообщили газеты, «вошёл с ходатайством к иркутскому губернатору о внесении в городскую управу дополнительного проекта замощения улиц». И городская управа, не дожидаясь очередного пинка от полицмейстера, попросила заведующих городскими училищами «вменить в непременную обязанность сторожам сгребать снег и мусор». Она же предложила полиции общими усилиями навести порядок на старой Сенной площади. «А вот это уже шаг навстречу!» – обрадовался Василий Адрианович. Браконьеры, извозчики, ездящие без номеров и не в установленной форме, перекупщики на базарах, пожарные, слишком громко борющиеся с огнём – все стали объектами приказов и распоряжений полицмейстера Бойчевского. Очень скоро он очистил город от профессиональных нищих, привлекая их к законной, по суду ответственности. А на случай повторного появления нищих предупредил всех приставов: «Буду вы-

296

Иркутские истории

нужден налагать на вас самые строгие взыскания до увольнения включительно». Однажды губернатор в шутку спросил Василия Адриановича: «А как у нас с регламентацией взяток?» – и тотчас же получил ответ: — Я как раз подготовил доклад «Отклонённые взятки и подношения». Суть в том, чтобы зачислять их в Приказ общественного призрения, опираясь на пункт 17 статьи 41 Устава общественного призрения, 1892 года издания. Газета «Сибирь» вызвалась вести хронику отклонённых взяток, и понеслось: «От помощника пристава 4-й полицейской части Зарубина – 49 руб. взятки при составлении протокола. От пристава 2-й части – 20 руб. за обеспечение порядка при венчании»… Как-то после очередного доклада губернатор спросил: — Ну, и как Вам, Василий Адрианович, в атмосфере всеобщей нелюбви населения? Не хочется сбавить обороты? — Не хочется. А население, оно разное. И даже в сводках происшествий встречаются положительные моменты. Взять хотя бы и свежую, – Бойчевский вынул из папки два сверху лежащих листа и с удовольствием зачитал. – «Евдокия Михайловна Пирогова, проживающая в Рабочей слободе, на углу Кравцовской и Зиминской улиц, заявила полиции, что в ночь на 15 сентября трое неизвестных выдернули ставенный болт, вынули оконную переплётную раму и пытались проникнуть в её квартиру. Услышав, что выламывают окно, Пирогова не растерялась, взяла железную палку, которой и нанесла удар по голове первому же громиле. Он упал, товарищи подхватили его и понесли».

Иркутские истории

297

Художник: А.С. Шипицын

Глава 64

Из жизни Адама № 58 Поспать в эту ночь Адаму Ильгевичу так и не удалось: сначала его караульный препирался с дежурным по части, а потом ворвался Андрей Хашкин с Малой Ланинской и с порога закричал: «Я человека убил!»

–К

акого такого человека? – зная мирный нрав Хашкина, спокойно переспросил дежурный и повёл носом воздух. Ильгевич тоже подумал, что, должно быть, Андрюшка пьян. — Да кто ж его знает, что он за человек? Сам-то теперь уж и не расскажет. Знамо только, что вор. У Скалатова через окошко нынче ночью сундук потащил, да и уронил! Хозяин-то пробудился и калитку уличную перекрыл – пришлось покойничку вместе с вещами уходить через сад. А там я своих лошадок окарауливаю… Он орёт мне: «Не подходи, убью!» Ну, я дожидаться не стал, первым стрельнул… Дежурный позвонил помощнику пристава, и получасом позже они вместе были на Малой Ланинской. А томящийся вынужденным бездельем караульный выговаривал в это время Ильгевичу: — Вот, протоколы писать некому, а я тут сиди с тобой, охраняй! Добро бы преступника, а то ведь своего брата городового! — Я с тобой совершенно согласен. Потому как не вижу причин для моего ареста на трое суток! Что я такого сделал, чтоб обвинить меня в «небрежном исполнении служебных обязанностей»? — Вернее будет сказать, чего ты не сделал. А должен был! — Что я, дворник, чтоб тротуары в чистоте содержать? — Эх, ничего ты не понял, городовой № 58. Ну да полицмейстер тебе втолкует ещё!

300

Иркутские истории

То, что от Бойчевского нужно ждать неприятностей, городовой 3-й части Адам Ильгевич мог бы догадаться и сразу, уже по приказам его, публикуемым в местных газетах. Чего стоил хотя бы вот этот: «Мною усмотрено, что вблизи казённых винных лавок собираются торговцы съестными продуктами, сбывающие таковые как закуску для распивающих тут же, на тротуаре, горьких пьяниц и хулиганов. В устранение этого безобразия предлагаю приставам обратить на это внимание и отнюдь не допускать к винным лавкам торговцев. Далее: крышки люков водопроводных колодцев почему-то приспособлены таким образом, что поверхность их в некоторых местах возвышается над дорожным полотном на половину аршина. Такое неправильное устройство создаёт большое неудобство для едущих. Нередки случаи поломки экипажей и падения лошадей. Предписываю приставам 1-й, 2-й и 3-й полицейских частей предложить водопроводному товариществу теперь же приступить к переустройству колодцев под уровень улицы. В случае же неисполнения этого требования в месячный срок переустройство будет выполнено силами управы за счёт товарищества». В тот же день полицмейстер собрал подчинённых и велел записать под диктовку: «Каждый пристав должен помнить, что ему законом предоставлена инициатива в благоустройстве города. Пословица говорит: «Куй железо, пока оно горячо» – так и в данном случае нужно, пользуясь тёплым сезоном, торопиться привести тротуары в однообразный и приличный вид, а там, где таковых нет, немедля их соорудить. Всё это нужно сделать к 1 сентября, и должен предупредить, что никаких отговорок со стороны приставов я не признаю, так как таковые являются для меня пустым звуком. Рекомендую приставам при привлечении к уголовной ответственности домовладельцев, уклоняющихся от выполнения сих требований, не ограничиваться посылкой в суд шаблонных протоколов. А являться в суд лично для поддержания обвинения по статье 26 Устава о наказаниях или посылать опытных чиновников. Только такими решительными, настойчивыми и неос-

Иркутские истории

301

лабными мерами следует бороться с уклоняющимися домовладельцами. Избавляя их же самих от всяких неудовольствий, до членовредительства включительно». Пристав 3-й части, в которой нёс службу Адам Ильгевич, не сразут воспринял это внушение, а зря: Бойчевский вскоре прошёлся по 6-й Солдатской и сделал своим подчинённым печатное предупреждение: «Публика продолжает рвать себе обувь и на каждом шагу подвергаться возможному членовредительству. Такое нерадение со стороны приставов заставляет меня усомниться в их пригодности к службе и взять меры к тому, чтобы принять на службу лиц, выполняющих в точности мои распоряжения». Расторопнее всех оказался пристав 1-й части Садовников. Вместе с помощником он прошёл по 1-й Солдатской, вручил протоколы о неисправном состоянии тротуаров, обещая в другой раз занести «приглашения» в суд. Дальше полицейские отправились на Амурскую, к домовладениям господина Шнейдермана, но у самого входа несколько оробели. Пристав вежливо постучался и, то и дело ссылаясь на полицмейстера, попросил уважаемого человека «всё-таки не доводить до суда». Таким же образом он добился ремонта мостовой у городского театра и замены старого щита, прикрывавшего канаву у Лютеранской кирхи. Бойчевский от души похвалил Садовникова, но при этом благословил на новые подвиги. А вот Адам Ильгевич за нерасторопность попал под арест. Конечно, такой невиданный случай многих возмутил, и даже городовой 4-й части Кузьма Ефремов, давно уже бывший с Адамом в контрах, пришёл навестить его. Главным качеством Кузьмы была бдительность, когда-то отмеченная начальством и с той поры уже ставшая неистребимой. Вот и вчера, исполняя скромную роль дежурного 4-й части, Ефремов в очередной раз отличился. — А было-то вот как, – не удержавшись, стал рассказывать он Ильгевичу. – Захожу это я в арестное помещение и вижу: все лежат спокойно-спокойно, даже друг с другом не раз-

302

Иркутские истории

говаривают. И очень это мне подозрительным показалось. Встал это я на коленки, под нары подлез – и усмотрел-таки, что одна доска у стены в странном положении. Однако же виду никакого не подал, а вышел из части и сделал заход с Русиновского переулка! Тут-то и обнаружил вполне готовый подкоп. Видно, голубчики этой ночью и собирались бежать. Да уж не пришлось! Пристав больно доволен мной и уже полицмейстеру доложил, – Кузьма радостно хохотнул и добавил отечески: – Ты на Василия Адриановича-то не серчай. Не со зла он это, а от привычки к порядку. Я за четверть века в полиции каких только начальников не повидал и скажу: Бойчевскому просто вышла нынче хорошая масть, потому что и нынешний наш губернатор Гран имеет точно такую привычку к порядку. Но им обоим в Иркутске не вековать, так что можно и потерпеть нам. Я тебе откровенно скажу: и мне ведь «прилетает» порой, и меня обида, бывае, возьмёт. Но так, помаленьку. Потому что знаю я: здесь, в Иркутске, всёж-таки лучше, чем в деревне, – он вздохнул. – Племянница заезжала недавно, так рассказывала: на престольный праздник гуляли три дня, и в первый всё молились усердно, а во второй напились и пошли окошки друг другу хлестать! Одного парнишку пырнули ножиком, в другого пальнули из ружья, а старосте все ворота дёгтем вымазали. Вот уж праздник так «праздник»… А в Иркутске народ всёж-таки сам стремится порядок поддерживать. В прошлый выходной шёл я мимо Ушаковских купален, а там история: один господин нырнул в мужском отделении, а вынырнул в дамском. Непорядок, конечно, но я подумал, что, может, он случайно? К тому же неизвестно, какого он чина – в купальне-то сразу не разберёшь. Так вот, пока я всё это обдумывал, адъютант коменданта города отловил нашего шутника да и препроводил ровнёхонько в полицейскую часть. Там и привлекли его по статье 38 Устава о наказаниях. А я что? Я – не против: всё работы поменьше.

Иркутские истории

303

Глава 65

Метод Бойчевского Известие о том, что несколько гласных и член управы из Новониколаевска перенимают опыт в иркутском полицейском управлении, сразу же разлетелось по городу. И вывод сделан был однозначный: гости присматривают себе полицмейстера!

–П

оищите причины интереса к Бойчевскому – и вам станет легче дышать, – обронил Пётр Карлович Гран в губернском присутствии. – Вот, кстати, мой последний приказ – он вам также кое-что объяснит. Оставленный документ совершенно обескуражил чиновников, ведь, в сущности, это был выговор полицмейстеру: «Мною неоднократно указывалось исполняющему должность иркутского полицмейстера Бойчевскому на необходимость лично на местах проверять, насколько отдаваемые им приказания своевременно и правильно выполняются. А также насколько часто приставы бывают вне канцелярии и лично наблюдают за живой деятельностью помощников их, околоточных надзирателей и городовых. Между тем мною усмотрено, что приведённые указания осуществляются крайне неудовлетворительно. Так, большинство городовых не стоят на постах, а отдыхают на лавочках или в беседе со своими знакомыми; у пристаней даже в праздники, когда толпится публика, иногда совсем не бывает полицейских нарядов; некоторые приставы большую часть служебного времени просиживают в своих кабинетах, мало двигаются и затрачивают слишком много времени на отдых. Напоминая г. полицмейстеру и всем чинам полиции, что они призваны на государственную службу для работы на пользу населения г. Иркутска, обращаю внимание коллежского регистратора

304

Иркутские истории

Бойчевского на недостаточный надзор за подведомственными ему чинами. А приставам вновь предлагаю обратить главное внимание на живое дело и на обучение службе нижних чинов. Предваряю, что дальнейшие упущения иркутской городской полиции вызовут самые серьёзные последствия». Губернские чины молчали, недоумённо поглядывая друг на друга. И только старейший канцелярист Корней Семёнович спокойно подбивал бумаги, думая, кажется, о своём. Но неожиданно он резко поднял левую бровь: — А ведь это не губернатор писал! Обороты не его. Повисла пауза. — Все эти пассажи, – продолжил Корней Семёнович, – и про «живое дело», и про «городовых на лавочках», можно обнаружить в иркутских газетах под постоянной рубрикой «Приказы полицмейстера». — Так это что же, господа, получается: Бойчевский сам себя высек, что ли? Но зачем?! — А, должно быть, затем, чтобы подчинённые поняли: не из вредности не даёт он им жить спокойно, а по требованию начальства! Ни одна из иркутских газет не отказывала своим подписчикам в удовольствии читать насмешливо-возвышенные филиппики полицмейстера, отчего-то именуемые приказами. Так, для побуждения подчинённых к борьбе с перекупщиками он сначала рисовал картинку раннего базарного утра, так что всем становилось ясно: Василий Адрианович сделал здесь засаду ещё на рассвете и обо всём случившемся в этот день получил непосредственное представление. Он и пожары не пропускал, поэтому установка «на тушение днём и ночью являться всем полицейским чинам» воспринималась как совершенно законная. Корпя ежедневно над бумагами, Василий Адрианович с лёгкостью отрывался от них. И оказывался где-нибудь на Граматинской в самый неподходящий момент, когда городовой ушёл с определённой ему позиции на середине ули-

Иркутские истории

305

цы. А значит, и не заметил, что дворник угловой усадьбы не полил, а только слегка побрызгал площадку перед домом. Не обратил внимание на повреждённый телефонный провод, почти касавшийся оборванного электропровода. Всякую задачу Бойчевский решал в три-четыре приёма. То есть давал возможность «опомниться и взять меры». К примеру, сначала оповещал извозчиков, что существует постановление местной думы об обязательном ношении формы. Затем уточнял, что полиция готова дать отсрочку «на обзаведение», но уж после назначенного срока будет действовать жёстко. И действительно: проводилась обещанная проверка, и несколько десятков возниц оказывались под арестом. А вскоре объявлялся и общий осмотр всех имевшихся в городе экипажей и их владельцев. «В упреждение могущих быть неприятностей». А именно упреждение полагал Бойчевский главным делом полиции. И втайне гордился одним своим опытом: в конце прошлого, 1909 года, когда назрел митинг безработных из бывших служащих Забайкальской железной дороги, Бойчевский встретился с организаторами и предложил им воспользоваться удобной площадкой во дворе 1-й полицейской части. И позаботился, чтобы никто не помешал. Люди выговорились, составили весьма толковый текст телеграммы министру путей сообщения и разошлись, удовлетворённые происшедшим. И даже самые политизированные корреспонденты не нашли к чему придраться.

306

Иркутские истории

Глава 66

Наказывающий. Он же и наказуемый Скамьи для публики в зале заседаний окружного суда на этот раз пустовали. Хотя день 16 августа 1910 года и выдался нежарким, а дело, назначенное к слушанию, относилось к разряду достаточно громких: г-на Волжинского, помощника пристава одной из полицейских частей города, обвиняли сразу по 8 статьям Уложения о наказаниях. Были тут и вымогательство, и лихоимство, и превышение власти, и недонесение о подделке кредитных билетов, и непосредственное участие в их выпуске.

а местах для прессы завсегдатайствовали хроникёры трёх местных изданий, а чуть сбоку расположился неизвестный господин лет пятидесяти в дорожном костюме. «Из столичной, но некрупной газеты, – с готовностью подсказал председательствующему секретарь. – Проездом. Хочет живописать «ужасные нравы сибирской полиции». — Не повезло ему с подсудимым, – председательствующий посмотрел на часы. – судя по всему, не придёт. Действительно, из-за неявки главного действующего лица рассмотрение дела перенесли, меру пресечения изменили, а внесённый залог в 500 рублей конфисковали. При этом огорчённым остался только столичный журналист – он уезжал уже на другое утро. Иркутский коллега, впрочем, утешал его: — Потеря невелика: я и теперь могу вам сказать, какой вынесут приговор: полицейских у нас судят достаточно часто, и результаты вполне предсказуемы. Не так давно городового 1-й части Семёна Черкашина приговорили за незаконный арест и избиение заключённого к году тюрьмы и полному

Иркутские истории

307

лишению прав. А околоточный надзиратель Зибер за превышение власти лишился должности и выплатил штраф размером в полугодовое жалование. На обоих процессах не было никакого накала страстей: обвинение подобрало соответствующие статьи, а защита с ними вполне согласилась. Публика потому и пропускает такие слушания, что нет в них неожиданных поворотов сюжета и собственно поединка сторон. А наш брат хроникёр и тому уже рад, что репортажи по полицейским делам обходятся без опровержений. Иной крестьянский начальник столько пыли поднимет из-за какой-нибудь вольной журналистской метафоры, а вот иркутский полицмейстер Бойчевский на такие нюансы и внимания не обращает. Сколько помню, был один только случай опровержения – когда в хронике происшествий вдруг всплыл «лишний труп». Но своих людей Бойчевский никогда не выгораживает. А при необходимости и сам выступает на процессах как свидетель обвинения. — Отчего же у вас много полицейских-преступников? — Возможно, и от скудости жалования: порядочному человеку, в особенности семейному, никак не прожить. Прибавьте к этому и попытки преступных групп внедряться в полицию. В прошлом году во вторую часть на скромную должность околоточного надзирателя попросился приезжий по фамилии Василенко, трезвый, спокойный и с абсолютно чистыми документами. Пристав сделал запрос по прежнему месту пребывания и получил настолько благожелательный отзыв, что стал подумывать, не двинуть ли этого Василенко вверх. И то сказать: в околотке у новенького установился порядок, какого и не бывало; даже у винных лавок воцарились тишина и чистота. Особенно радовался этому сборщик выручки Лычанин. Он так доверился Василенко, что тайком от начальства попросил сопровождать при перевозке крупной денежной суммы. А вскоре Лычанина обнаружили с простреленной головой и без денег. Всё указывало на целый отряд вооружённых грабителей, но никому и в голову не приходило, что руководит им

308

Иркутские истории

«замечательный Василенко». Первые подозрения появились, когда околоточный вдруг исчез; затем обнаружилось. что настоящий Василенко убит, а этот жил по подложному паспорту, чрезвычайно искусно сделанному. Узнав обо всём, пристав 2-й части, где служил «Василенко», подал в отставку, но Бойчевский не принял её: — Я тоже не могу гарантировать, что бандитом не окажется кто-то из приставов. Он, действительно, был готов ко всему после того, как пристав 1-й части Фигуровский ворвался с револьвером в частный дом, отобрал у хозяина драгоценности, банковскую книжку, принудил снять со счёта все деньги. В тот же день помощник Фигуровского Сморчевский изнасиловал в помещении части малолетнюю... Иркутские адвокаты наотрез отказались защищать их обоих, демонстрируя, что преступник под маской борца с преступностью ставит себя вне закона. Общее негодование у юристов вызвал и бывший иркутский полицмейстер Янчис, ещё недавно столь любимый горожанами. В городе до сих пор ходили о нём легенды, рассказывали, например, как однажды Янчис не исполнил предписание городской благотворительной комиссии – выселить из богадельни 70-летнюю иркутянку Малышеву. Вспоминали, как во время осмотра ночлежного дома Янчис обнаружил грязного, уже умирающего старика, распорядился вымыть его, переодеть и, натурально, спас, устроив в больницу. А супруга капитана обратилась к благотворителям и открыла при ночлежном доме богадельню. Подшивки иркутских газет десятилетней давности хранили благодарности губернатора полицмейстеру Янчису за городское благоустройство и, в особенности, за высокую раскрываемость преступлений. У капитана был редкостный талант собирать вокруг себя толковых, энергичных и надёжных людей, и в его бытность на иркутских полицейских просто сыпались ордена. Самого же Янчиса выдвинули в исправники Витимского и Олёкминского горных округов. Вот там-то и произошло с ним страшное превращение.

Иркутские истории

309

С новой должностью к капитану перешли и полномочия выдавать (или не выдавать) разрешения на провоз приисковым рабочим спирта. Прежде употребление его жёстко ограничивалось, а Янчис ввёл так называемый «упрощённый порядок», позволявший всем полицейским чинам в два-три года наживать большие состояния. Устанавливались специальные таксы «за неотметку», «за плохое зрение урядника». Что до «доходов» самого горного исправника, то один только виноторговец Яков Григорьевич Патушинский платил ему по 10 тыс. руб. в год. При этом и жертвы изощрённого вымогательства, и многочисленные свидетели находились под таким гипнотическим страхом, что даже и очевидное полагалось недоказуемым. Но в 1910 году два уважаемых человека, инженер Левицкий и мировой судья Дворкович, решились выступить в роли свидетелей, и в июле в Якутске состоялась выездная сессия окружного суда. Обвиняемый был на редкость хладнокровен: он давно и очень хорошо подготовился. Но не это поразило судейских, а абсолютная убеждённость Янчиса в праве жить по собственным законам. Почитав репортажи из Якутска, Василий Адрианович Бойчевский задумался, а на другое утро по частям разошёлся его новый приказ: «Предписываю всем приставам способствовать посещению их подчинёнными храмов, и не только для говенья в Великий пост, но и для ежедневной молитвы». Прошлый, 1909 год уже назван был кем-то из прокурорских самым несчастным для российской полиции по числу громких разоблачений. Петербург, задумавший чистку полицейских рядов, командировал по губерниям многочисленных агентов, но палка оказалась о двух концах: кто-то из проверяющих выяснял истину, а кто-то хотел поскорее отличиться. Засланный в Иркутск господин Фавстов скоро определился с жертвой, выбрав неприятного лично ему пристава Римского-Корсакова. Бойчевский взял подчинённого под защиту, но часть чинов пожелала присягнуть посланцу Петербурга – в результате иркутские полицейские разделились на две пар-

310

Иркутские истории

тии. Фавстов вскоре был обвинён в клевете и оставил службу в Иркутске, а Бойчевский поплатился... тремя козами. Василий Адрианович, страстный любитель природы, в прошлом году добыл три замечательных и при этом живых трофея. То есть, пощадил трёх диких козочек и поселил их у себя во дворе. Присматривать за ними назначен был человек из прислуги, но Бойчевскому не пришло в голову, что и такую мелочь надобно проверять и перепроверять. И одним майским днём козы забрели в рощицу на участке иркутского цехового Франца Юревича. Тот хотел было по-соседски выяснить недоразумение, но «один добрый человек» вызвался похлопотать за него, и едва Бойчевский уехал в отпуск, из городской управы был отправлен запрос господину губернатору: не ведомо ли ему, чьи козы забрели нынешнею весной в рощу Юревича? В канцелярии губернского управления посмеялись над «глупой шуткой» и не стали докладывать губернатору. Спустя месяц был направлен повторный запрос, а в начале декабря и третий. И 10 декабря газета «Голос Сибири» напечатала: «О козах. Вследствие отношения от 22 июня с. г. по вопросу об удалении из рощи иркутского цехового Франца Юревича трёх диких коз, портивших растущие деревья, и выяснения виновного лица, допустившего пастьбу их, губернское управление уведомляет городскую управу, что означенные козы принадлежали иркутскому полицмейстеру В.А. Бойчевскому».

Иркутские истории

311

Художник: А.С. Шипицын

Глава 67

Прерванная линия Вторую неделю Константин Маркович Жбанов исполнял должность городского головы, но не мог добиться от управы элементарных сведений, даже и о том, какова численность населения Иркутска в нынешнем, 1910 году.

–О

б этом нас может поставить в известность только перепись, а когда-то она будет ещё? – с оттенком недоумения отвечал заведующий канцелярией. – Пока же никаких цифр добыть решительно невозможно. — Отчего ж невозможно? – в дверном проёме выросла фигура полицмейстера Бойчевского. – Он тотчас прошёл к телефонному аппарату, соединился с полицейским управлением и минутою позже продиктовал. – Всего в Иркутске 113 тысяч 288 жителей. Из них большинство (а именно 66 тысяч 665 человек) составляют мужчины. — Завидная осведомлённость, – проговорил городской голова со сложным чувством удивления и досады одновременно. – Надеюсь, не откажете и в усиленном полицейском надзоре за Старо-Сенной площадью? Хочу просить вас о назначении там дежурного околоточного надзирателя, хотя бы в торговые дни. — Не просить Вам должно, а требовать! И не только на Старо-Сенную, но и во многие другие места. Однако лишь после того, как штат околоточных надзирателей будет увеличен по крайней мере до 40 человек. Собственно, по этому поводу я к вам и пришёл, – полицмейстер аккуратно выложил на стол несколько машинописных листов, озаглавленных «Проект увеличения штата иркутской городской полиции». В 1910 году порядок в Иркутске были призваны обеспечивать лишь 14 околоточных надзирателей и 140 городовых.

314

Иркутские истории

Полицейских катастрофически не хватало, а население продолжало стремительно расти из-за притока безработных из Европейской России. Процесс этот слабо поддавался контролю, и губернатор настойчиво призывал городское самоуправление к усилению полицейских штатов как минимум вдвое. Рекомендовал и увеличение жалованья, в особенности младшим полицейским чинам, получавшим меньше доставщиков телеграмм. Несколько месяцев назад иркутское полицейское управление организовало очередные экзамены для желающих занять должности помощника пристава и околоточного надзирателя. Ни звание, ни состояние значения не имели, ценз был, в сущности, только один, возрастной: каждый претендент должен был достичь 25 лет, но при этом не переступить порог 40. Естественно, кандидатам следовало знать теорию и практику полицейской службы. И многие были убеждены, что знают. Однако половину претендентов забраковали ещё до сдачи экзамена. Полицмейстер Бойчевский, возглавлявший приёмную комиссию, собрал всех отсеянных и сказал по-отечески: — Я вполне допускаю, что все вы более образованны и порядочны, нежели те, кто сдаст экзамен. И оттого вдвойне жаль, что у вас такая плохая физическая подготовка. Вы как будто начитались сатирических журналов и насмотрелись комедий, где все полицейские – вялые, рыхлые тюфяки. Должен вам заявить, господа, что все наши чины имеют крепкое здоровье, армейский опыт, прекрасно владеют шашкой и револьвером, проходят дополнительное обучение боксу, а с 1905 года и джиу-джитсу. Я уж не говорю о простейших приемах самообороны и силового захвата. Роста наши полицейские не менее 170 сантиметров, все подвижны, ловки, что и демонстрируют при облавах, погонях и задержаниях. Правда, многим не хватает мужества применять закон к «уважаемым людям», но против «застенчивости» полицейских имеется одно верное средство – увольнение. Мы его практикуем и будем практиковать, так что у вас появится шанс сдать по-

Иркутские истории

315

вторный экзамен, когда вы достигнете лучшей физической формы. Кстати, сам Бойчевский, излучавший уверенность и силу, участвовал во всех полицейских операциях. В прошлом году, возвращаясь из гостей ночью, он почувствовал запах дыма на городских складах и, предупредив каланчиста, вернулся к месту начинавшегося пожара, ударом плеча вышиб тяжеленную входную дверь, разбудил заснувшего сторожа. Одним словом, повёл себя как и следует члену правления Иркутского добровольного пожарного общества и почётный член Всероссийского общества Голубого Креста, награждённый серебряным императорским знаком. Но не менее дорожил он своей коллекцией оружия и чучел и нынешней осенью решил участвовать в сибирской охотничьей выставке. Конкуренты подобрались солидные, вплоть до Пражской оружейной фабрики господина Новотного, однако же и на этом фоне великолепные экспонаты полицмейстера не померкли, и жюри без сомнений вручило ему золотую медаль. Надзирая над благочинием, Василий Адрианович вкладывал в это слово всю возможную полноту смыслов, начиная с защиты «всех тварей бессловесных». Едва начиналась весенняя оттепель, он осматривал прилегающие к управлению улицы и разражался приказом: «Так как санный путь испортился и извозчики начали выезжать на экипажах, предписываю приставам частей обратить строжайшее внимание, чтобы лошади были вполне годными для езды. А у которых извозчиков окажутся водовозные клячи, порекомендовать им заняться водовозным и ассенизационным промыслами. И сбруя должна быть прочная, а не рваная, как это замечается у многих экипажей. На биржах по всей Большой улице, на Ивановской площади, у гостиницы «Метрополь» и у вокзала экипажи должны быть, безусловно, крытые, на рессорах и с фартуками. Никакие отговорки извозчиков и обычные их ссылки на бедность не могут останавливать чинов полиции в фактическом выполнении постановления думы. И вообще требуется

316

Иркутские истории

привести извозчиков к порядку, научить их при езде по городу держаться правой стороны и отнюдь не допускать заниматься извозчичьим промыслом не достигших 18 лет. Для того же, чтобы положить конец извозчичьим безобразиям, творимым на биржах от безделья и вследствие их разнузданности, происходящей от бездействия со стороны приставов, приказываю последним лично и живым словом побеседовать с постовыми городовыми, строжайше запретить им брататься с извозчиками и дать им понять, что суд и расправа над ними существуют. Ежедневные, многочисленные и справедливые жалобы со стороны населения на хулиганство извозчиков должны наконец нас заставить принять самые решительные меры к тому, чтобы это зло искоренить. Чины полиции, которые будут замечены в каких-либо поблажках, понесут сами личную ответственность». Но если выдвигалось ложное обвинение (у полицейских, естественно, были враги), Бойчевский брал подчинённого под защиту. Так было и в августе 1910 года, когда пристава 2-й части Иркутска Николая Валериановича Римского-Корсакова подвели сразу под три статьи: бездействие, служебный подлог и растрату. — Звучит грозно, но рассыпается, будто карточный домик, – заявил Бойчевский в суде. – В последнее время на территории 2-й части открылись многочисленные квасные, пивные, сады-рестораны, и их владельцы, чтобы обеспечить охрану, сбрасываются на сверхштатных городовых. Это порождает иллюзию, что с ними всегда можно договориться, что наказывают только тех, кто не платит. В основании этого дела и лежит пресловутая скудость штатного расписания, не позволяющая полицейскому управлению содержать за свой счёт необходимого числа городовых. Пристава Римского-Корсакова обвиняют сегодня в бездействии, но я бы сказал о вынужденном бездействии полиции в целом. Ведь пока мы, следуя установленному законом порядку, закрываем одну «квасную», владелец успевает передать её родственникам или знакомым, и всё остаётся по-старому. Единственным радикальным средством

Иркутские истории

317

было бы совершенное запрещение торговли в таких «квасных», но это не во власти полиции. После долгих прений Иркутская судебная палата вынесла приставу 2-й полицейской части Иркутска Римскому-Корсакову оправдательный приговор. Устроил он, конечно, не всех, но необходимость усиления полицейских штатов стала совершенно уже очевидной, и иркутская городская дума приняла весь пакет изменений полицейского управления. Василий Адрианович мог спокойно уже отправляться к новому месту службы, в Новониколаевск. Журналисты «Сибири», не питавшие никаких симпатий к Бойчевскому, откровенно торжествовали после его отъезда, но, оказалось, зря: новый полицмейстер Варушкин, учёл все ошибки предшественника и совершенно оставил в покое и думу, и управу, и собственно обывателей, начавших уже было заботиться о чистоте и порядке вокруг домов. Какоето время горожане ещё бегали в полицейское управление за привычной им скорой помощью, но возвращались ни с чем. И городская управа, прежде стонавшая от «этого несносного Бойчевского», теперь сама обивала пороги полицейского управления, но тщетно. Зато возрадовались любители поднажиться за чужой счёт: они без труда нашли понимание у Варушкина. Вот что писала газета «Сибирь» в номере от 18 января 1914 года: «16 февраля, в 1 час дня, ввиду сильной прибыли воды в Ангаре, которая стала затоплять берег Глазковского предместья, комиссия городской управы признала переправу через Ангару опасной и постановила таковую временно прекратить. После этого арендатор переправ Швец с разрешения полицмейстера Варушкина установил пароходную переправу через реку, но уже как частный предприниматель, взимая за переправу с каждого человека вместо 2 коп. по 20. И столько же за каждое место багажа. К вечеру этого дня плата возросла уже до 50 коп. Вчера на пристань выезжали городской голова Жбанов и член управы Донской. Ввиду нареканий публики они предложили уменьшить плату за переправу до 2 коп. Швец категорически отказался исполнить.

318

Иркутские истории

Городской голова обращался за содействием к полицмейстеру Варушкину. Но успеха это обращение не имело». Городская управа попробовала воздействовать на Варушкина через жандармов, и они с готовностью стали слать полицмейстеру телеграммы о бесчинстве извозчиков, не желающих ездить на короткие расстояния, о загромождении улиц, об ухабах, «улавливающих прохожих», и пр. Однако ни единожды не удостоились даже и кратенького ответа. А Василий Адрианович проводил свою линию в должности полицмейстера Новониколаевска, удивляя, изумляя, возмущая и восхищая. Самой первой мишенью его стала нецензурная лексика полицейских, а по всем мишеням он стрелял с исключительной точностью. Жаль только, что времени в запасе оставалось немного. После октябрьского переворота Бойчевский не сбежал, к новой власти не примкнул – и был расстрелян местными большевиками.

Глава 68

Омулёвая недостаточность Начиналась четвёртая неделя августа 1910 года. Прежний начальник края отбыл, новый ещё не выехал из Петербурга, а в приёмной вдруг объявился чиновник министерства внутренних дел, да ещё и с местной газетой в руках! «Это что, проверка?» – задумался иркутский губернатор Гран после звонка из канцелярии генерал-губернатора. И попросил уточнить, какая именно газета у приезжего. «Восточная заря», – был ответ. – Сегодняшняя».

же в коляске Гран развернул номер и в разделе местной хроники увидел броский заголовок: «Конец байкальскому омулю». Автор, скрывшийся под псевдонимом

Иркутские истории

319

«Сибиряк», писал: «В печати не раз уже сообщалось о хищнических приёмах ловли омуля в Байкале и в реках Селенга, Верхняя Ангара и др., практикуемых рыбопромышленниками. А также о полном бездействии со стороны лиц, обязанных по закону не допускать совершенного истребления рыбы. В прежнее время лица, обязанные блюсти за недопущением хищнического лова, за последнее строго преследовались. Так, например, земский заседатель с. Кабанского Перов по распоряжению генерал-губернатора Синельникова был предан суду, с устранением от должности. В селе Чертовкине учреждалось временное полицейское управление для надзора за рыбною ловлей. Ныне надзор возложен на земскую полицию, крестьянских начальников, лесничих и пр., но фактически никто из них на это дело не обращает внимания. Несметное когда-то количество рыбы в Байкале (отмеченное Георги) остаётся одним грустным воспоминанием, и всё потому, что в Сибири нет земства, некому печалиться о местных нуждах. На Байкале ещё осталось несколько сотен омулей для снабжения ими музеев, в каковых и можно будет только видеть их в ближайшем будущем. А когда и их не будет, тогда создадим радикальные правила, с большим штатом, но охранять-то уже будет нечего». Выдвигалось и отдельное обвинение против священнослужителей: «Перед устьем реки Селенги существует оброчная статья, принадлежащая иркутскому архиерейскому дому. И в прежнее время арендатор совершенно прекращал лов во время рунного хода. В последнее же время, и особенно в нынешнем году, арендатор этой оброчной статьи Бачалдин не только не прекратил лов, но и отвёл притон всем хищникам с сетями. За плату каждым пятым омулем. Иркутский архиерейский дом, получая по несколько тысяч рублей за аренду, ничего не даёт на организацию надзора за арендатором». — К архиерею! – скомандовал губернатор, и коляска, развернувшись, полетела по Ланинской. Высокопреосвященный Тихон, как доложили Грану, внезапно почувствовал себя плохо и, не окончив завтрака, уда-

320

Иркутские истории

лился в покои. «Стало быть, прочёл уже», – догадался Пётр Карлович и с тяжёлым сердцем отправился к дому генералгубернатора. Вопреки запретам докторов высокопреосвященный Тихон каждое утро начинал просмотром прессы – с той самой поры, как стала очевидной разрозненность прихожан и самого духовенства. «В короткое время сам тон рассуждений о церкви стал таким обыденным, что неизбежно должен был возникнуть этот, омулёвый вопрос, – размышлял у себя в келье архиепископ. – Конечно, архиерейскому дому принадлежат «рыболовные статьи» в районе Баргузина, а также от истока Ангары до Иркутска, и все они отдаются в аренду рыбопромышленникам. Верховье Ангары до речки Огнёвки и протоки Подкаменной относится непосредственно к оброчным статьям Киренского монастыря; он делит их на три плёса и с торгов отдаёт в аренду, выручая ежегодно чуть более двух тысяч рублей. Так было испокон веку, никем не оспаривалось и составляло заботу лишь епархиального эконома. А теперь выясняется вдруг, что церковь лишает своих же прихожан верного и будто бы даже единственного способа прокормления. «Восточная заря» так и пишет, что в Тальцах из 1000 домохозяев сеют хлеб только двое, и советует всем заниматься исключительно рыболовством. А не слишком ли это простое решение? Вот что действительно надо признать, так это бесчинство арендаторов, людей пришлых, не жалеющих ни рыбьей молоди, ни самих рек, да ещё и продающих арендное право крестьянам по кабальной цене. Но ведь церковь не делает этим пришлым решительно никакого предпочтения на торгах. Кто ж виноват, что местные не желают в них участвовать? Крестьяне не хотят и не умеют объединяться, за что и расплачиваются!» Окончательно раздосадованный, архиепископ быстро принял прописанные доктором порошки и хотел пройтись, чтобы хоть немного взбодриться. Но болезненная усталость окончательно сковала его, глаза закрылись, и он не услышал уже, как во двор въехал экипаж губернатора.

Иркутские истории

321

322

Иркутские истории

Художник: А.С. Шипицын

Когда Пётр Карлович Гран вступал в должность начальника губернии, начальник края Селиванов сказал ему просто: — Время трудное: все воли требуют, а заслужить её не хотят. Впрочем, может, и обойдётся ещё, если народ будет сыт и здоров. Самой народной едой в Иркутской губернии считался омуль, и во всякие времена начальники края следили, чтобы цена на него не поднималась выше 1-2 коп. за штуку. До девяностых годов девятнадцатого века это удавалось вполне, затем цены начали колебаться, подскакивая порой до 7 коп., и в январе 1908 года по настоянию генерал-губернатора в Иркутске открылся съезд рыбопромышленников и представителей населения. Он работал две недели и вызвал у всех чувство удовлетворения. Прежде всего, тем, что рыбопромышленники признали ведение промысла хищническим и сами ходатайствовали перед генерал-губернатором о запрещении рыболовства во время нереста. Но наступила весна, растаял лёд, и запах близкой наживы снова опьянил: прежде чем отправляться в Нижнеангарск, рыбопромышленники дружно обжаловали постановление, которое сами же выработали. И… нашли в Петербурге полное понимание. — Покуда в столицах не перестанут потакать нашим браконьерам, ничего мы с вами не добьёмся, Пётр Карлович, – резюмировал Селиванов. Но всё же он настоятельно советовал мелким сетовщикам объединиться против крупных. Составилась группа в 200 человек и с разрешительными документами и рабочими отправились к Нижнеангарску. Крупные промышленники как пираты напали на конкурентов, отобрали лодки, а рыбу и сети утопили. Сетовщики отбили срочную телеграмму в Петербург, на имя председателя Государственной Думы, но в ответ получили короткое сообщение, что ходатайство передано одному из министров. На том и кончилось. Обидчики, правда, торжествовали недолго: массовый отлов омуля во время нереста в Верхней Ангаре и Кичере привёл к

Иркутские истории

323

тому, что цена одной небольшой рыбки подскочила до 10-12 коп., а к осени 1909 года достигла и невиданной прежде планки 20-25 коп. Селенгинский же омуль предлагался и вовсе по баснословной цене – 60 коп. за штуку. И фунт омулёвой икры можно было купить не дешевле 70 коп. Эти ценники шокировали не только обывателя – сами рыбопромышленники были обескуражены. «Маневрируя» в Петербурге, то есть через высших чинов добиваясь приостановки рыбоохранных постановлений, они явно утратили чувство реальности. Поднявшись весной на север, как и обычно, перегородили Верхнюю Ангару и Кичеру. Омуль выметал икру в Байкале, где она и погибла. В результате в следующем году улов так оскудел, что с каждого затраченного рубля промышленники выручили только по 30 коп. В октябре 1909 года одна из иркутских газет заметила, что рыбные воротилы «возвратились печальные». И редакционные комментарии отличались исключительным пессимизмом: «Грандиозное омулёвое богатство Байкала, несмотря на все попечения об охране его, несомненно, обречено на гибель. Что омуля было некогда в Байкале баснословно много, а теперь сравнительно мало – факт непреложный. Такое оскудение улова не новость для байкальских рыбопромышленников, оно стало замечаться ещё в половине прошлого столетия, когда к лову приспособили большие сети (в 100-200 саженей длины), в последнее время достигшие 1000-2000 саженей. В то время как на Волге и на Каспии запрещены уже сети более 12 саженей». «Может, потому и запрещены, что не дрожат там, на Волге, перед столичными ревизорами»? – спрашивал себя Гран, подъезжая к дому генерал-губернатора. Столичный чиновник угощался кофе и смеялся удачной шутке начальника канцелярии. Лицо у него было хоть и молодое совсем, но умное и открытое. Что, конечно, обнадёжило, и Гран сразу перешёл к главному: — В Государственной думе скоро рассмотрят проект нового Рыболовного устава, и нас чрезвычайно смущает параграф, говорящий о том, что распространение документа на азиатскую

324

Иркутские истории

часть России будет «по мере действительной надобности». Разумеется, мы будем воздействовать на Думу через наших сибирских депутатов, но поддержка любого порядочного человека, облечённого властью, очень, очень необходима! Молодой человек смутился: — Боюсь, вы переоценили мои возможности. В министерстве внутренних дел я недавно, смотрюсь белой вороной и, возможно, не удержусь. Я и в Сибири исключительно по личным делам: вывожу невесту. Не поспособствуете ли в скорейшей отправке в Петербург? Кстати в Петербургском обществе изучения Сибири в это время разгорелась дискуссия о рыболовстве на Байкале. Бурную реакцию вызвал доклад профессора Кузнецова, сводившего всю проблему к несовершенству действующего законодательства. — В том и беда, что у нас исключительно неработающие законы – волновался оппонент Кузнецова. – И поэтому не суть важно, что на Байкале ещё сто лет назад установили общие правила рыболовства, а потом их конкретизировали применительно к отдельным участкам. — Нет, проблема в том, что всем этим документам (то есть и по баргузинскому, и по аленчинскому омулю, и по другим) не хватает не только единства подходов, но и элементарной рациональности, – возражал докладчик. – Поэтому и технология заготовки рыбы очень низка: внутренность омуля не очищается, и икра теряет качество. — Вовсе тут не в законах дело, а в общей нашей дикости! Можно перевести на русский язык самые превосходные правила рыболовства, но внутренности у омуля всё равно очищаться не будут – просто потому, что это не приходит в голову. — А не слишком ли вы обобщаете, коллега? Мой знакомый, ихтиолог Солдатов, большой энтузиаст рыбоводства, получил замечательную поддержку, и где бы вы думали? На Амуре! Тамошний рыбопромышленник Лавров организовал частный рыбозавод и в прошлом году выпустил в Амур 24 тысячи мальков кеты, а в апреле нынешнего года и того больше – 100 тысяч.

Иркутские истории

325

— Вы забыли сказать, что в столице Восточной Сибири ихтиолога Солдатова посчитали очень странным, хоть Лавров представлял его где только можно. Он вообще предлагал в своём доме в Иркутске бесплатно демонстрировать рыбоводные аппараты. То есть, готов был помогать конкурентам, лишь бы только они занялись рыбоводством на Байкале! Но этого чудака не услышали и не услышат никогда. Рыба под названием «омуль» останется только в воспоминаниях. Как Стеллерова корова. — Готовы держать пари? — Готов! — Будьте свидетелями, господа!

В 1908 году в Иркутск было привезено рыбы: Свежей: 18 возов стерляди, 39 возов сигов, 354 пуда белорыбицы, 13 пудов карасей, 556 пудов налимов, 1105 пудов омулей, 1008 пудов окуней, 13929 пудов сорожины, 45 пудов тайменей, 1586 пудов хайрюзов, 1195 пудов щуки, 866 пудов язей. ИТОГО: 57 возов или 21584 пуда. Солёной: 17 бочонков и 19 лагунов белорыбицы, 32 бочонка и 122 пуда кетового балыка, 925 бочонков и 42 лагуна кетовой икры, 5716 бочонков и 747 лагунов омулей, 51 бочонок и 5 лагунов осетрины, 64 бочонка сельдей, 1 бочонок хайрюзов. ИТОГО: 8619 бочонков и лагунов + 122 пуда. Икры: 109 бочонков и 130 лагунов омулёвой икры, 88 бочонков и 239 лагунов кетовой икры. ИТОГО: 566 бочонков и лагунов омулёвой и кетовой икры.

326

Иркутские истории

Глава 69

Лёгким путём Такого конфуза Владимир Иванович Лосев предвидеть никак не мог: после триумфальных сезонов в Мариинке и блестящих гастролей по крупным городам петь в почти пустом зале иркутского Общественного собрания так странно, обидно и стыдно! Да и неудобо перед товарищем, столичным оперным певцом Васильевым, которого уговорил на благотворительные концерты в Иркутске.

ля самого же Лосева они были совершенно естественны, ведь восемь лет назад его отправили учиться на деньги, собранные местным музыкальным сообществом. Через год он приехал в Иркутск с отчётным выступлением, следующие концерты прошли в 1907-м, и кроме иркутских меломанов зал заполнили будущие студенты: для них Лосев был наглядной иллюстрацией, что и бедный провинциал может заблистать в Петербурге. Казалось, успех гарантирован и сейчас: местные организаторы вовремя напечатали афиши, связались с редакциями газет, заблаговременно начали продавать билеты, да и цены установили демократичные. Однако проданные билеты не покрыли даже 60 руб., уплаченных за аренду зала Общественного собрания. Поражённые таким приёмом, гастролёры сразу же отправились на вокзал и отбыли из Иркутска ближайшим поездом. Они договорились не вспоминать о конфузе вплоть до самого Петербурга, но в соседнем вагоне расположились художники-томичи, тоже получившие в Иркутске «отлуп», и за ужином обиды вспыхнули с прежней силой. Только с приближением к Красноярску досада улеглась, и Лосев попытался утешить художников:

Иркутские истории

327

— Может, причина вашей неудачи в том, что иркутян обкормили художественными блюдами? На Пасхальной неделе выставлялись Гуркин, Лытнев, местные художники. Пейзажи, портреты, историческая и декоративная живопись – всё разом обрушилось на обывателя; он ещё не разобрался с первыми впечатлениями, а его уже пригласили к вашим работам. — В Иркутске то густо, то совсем пусто, в целом же за три последних десятилетия наберётся лишь восемь-девять настоящих выставок, – резонно возражали томичи. – В сущности, если бы не коллекция Владимира Платоновича Сукачёва, и совсем бы уж жиденько вышло. Да и у Сукачёва из сибирских сюжетов только виды Тункинской долины художника Вронского. — Братья Шешуновы выставлялись в Иркутске... — Между ними и сукачёвскими вернисажами выросло целое поколение иркутян, не соприкоснувшихся с творчеством сибиряков-живописцев. В сущности, наша передвижная выставка и должна была открыть запертую прежде дверь, но обыватели такой возможностью не воспользовались! Выходит, что Иркутск – город неиспользуемых возможностей. — И снова не соглашусь! Уже потому, что в 1903 году в Иркутске была передвижная выставка французских художников, в 1904-м – петербургских, причём организовали её два педагога, – парировал Владимир Иванович. Но без внутреннего ощущения собственной правоты. Он просто защищал этот город, к которому не мог не испытывать благодарности. Месяца через полтора после провала Лосева прибыл любимый иркутянами театр передвижников, и первый же спектакль по пьесе Гауптмана пришлось отменить – в зале собралось не более ста человек. И драматическая труппа под руководством Ге, всюду прекрасно встречаемая, потерпела в Иркутске фиаско. «24 октября нынешнего, 1910 года, – констатировала газета «Восточная заря», – городской театр посетило 392 человека, театр Гиллера – 275, цирк – 1800. В прошлое воскресенье на цирковое представление с французской борьбой просто не хватило билетов! В иллюзионе Дон-Отелло 25 и 26 октября будут показывать троих новогвинейцев, на фоне картин об их образе

328

Иркутские истории

жизни, обрядах и обычаях». Кстати, и сам этот газетный номер вышел с огромным, на целую полосу вкладышем, уверявшим, что привезены настоящие людоеды-дикари». — Вот они-то и интересны нынешней публике! – язвил артист Тамаров, накануне обнаруживший, что на его портрете в фойе городского театра выколоты глаза и сделаны достаточно неприличные дорисовки. – И куда только смотрит наша полиция? — Ну, к каждому обывателю городового не приставишь, – возражал ему старый антрепренёр Николай Иванович Вольский. – Видите ли, всё дело в обществе. Лет шесть назад оно в Иркутске было ещё весьма многочисленным, поэтому и дорогостоящие оперные абонементы раскупались в два-три дня – теперь же возобладали интересы толпы. В пору резкого роста городов (как сейчас) неизбежно понижение их культурности. Да, вчерашних деревенских жителей не интересовали оперные спектакли, предполагающие приличный костюм и приличное же поведение, пусть и на галёрке. Куда естественней нынешняя публика ощущала себя в наспех сколоченном цирке! Комфортно ей было и в синематографе, где картинки быстро сменяли друг друга, не оставляя времени для раздумий. Этот всё расширявшийся мир с готовностью принимал доверчивых зрителей и не требовал ни малейшего напряжения мысли. — Надо ли удивляться, что в прошлом году у нас прогорела оперная антреприза? – усмехался музыкальный критик Иванов. – Да что опера, если популярнейшие лекции профессора Сапожникова оставили иркутян равнодушными? Культурная планка у нас рухнула – вот что, господа! Октябрьское заседание иркутской городской думы газетчики назвали революционным, и в роли детонатора выступил член управы Турицын, с первых фраз приравнявший городской театр к школам и больницам. — Как безусловно необходимое просветительское учреждение театр должен быть доступен для всех. И следовательно, его необходимо субсидировать! – решительно заявил он.

Иркутские истории

329

Турицына поддержали предприниматель Патушинский, судья Гейнсдорф, а вслед за ними и абсолютное большинство гласных склонилось к выдаче нынешнему антрепренёру безвозвратной субсидии. Видя такую расположенность к культурным нуждам, дирекция городская театра решила воспользоваться моментом – предложила воообще избавить театр от конкуренции с цирком. То есть, не допускать в Иркутск ни одного балагана, пока продолжается театральный сезон. А ещё лучше – запретить и все другие увеселения, способные перетянуть публику. «Благородство цели», как нередко случается, затуманило разум.

Глава 70

Сословные метаморфозы Научный фильм о восточно-африканских колониях был обещан иллюзионом Донателло на 2 сентября нынешнего, 1910 года. Для привлечения широкой публики к нему подверстали ещё «страшную драму времён императора Клавдия» и комические сцены «Сальто-мортале», гарантировавшие «бессменный хохот». Под занавес предлагались прощальные фотоснимки уехавшего из Иркутска генералгубернатора Селиванова с местными чинами и репортаж «После сеанса».

щё только войдя в фойе, Тихон Осипович Юринский безошибочно определил, что большинство зрителей собралось для того лишь, чтобы увидеть на экране себя или своих знакомых. «Похоже, этот сеанс пройдёт наподобие вынужденной езды в общем вагоне почтово-пассажирского поезда, – опасливо подумал он и выбрал место ближе к дверям,

330

Иркутские истории

чтобы после научной ленты выйти из зала, никого не стесняя. Но показ восточно-африканских колоний отодвинули к концу сеанса, а до этого времени пришло столько народа с входными билетами, что не только выбраться, но и дышать стало трудно. И всё же картины колониальной жизни, снятые талантливым оператором, впечатляли. И уже совершенным подарком ботанику стали кадры с многочисленными представителями африканской флоры. Образцы, знакомые по многочисленным классификаторам, ожили, оказавшись много ярче и интересней. Как коллекционер Тихон Осипович сразу же стал прибрасывать, что бы мог он предложить в обмен на двух самых эффектных бабочек. Но эти приятнейшие расчёты сбил загудевший зал: начался репортаж «После сеанса». И в конце, когда пошли крупные планы, Юринский увидел на экране… собственную прислугу Клаву. Среди многочисленных объявлений в иркутских газетах встречались и коротенькие – о найме «порядочной женщины одной прислугой», то есть горничной и кухаркой одновременно. За такими публикациями угадывались не очень состоятельные мещане, либо небольшие семейства интеллигентов. Юринские были как раз из вторых. Попасть к ним в услужение считалось настоящей удачей: Тихон Осипович, преподаватель ботаники промышленного училища, был так увлечён своими коллекциями, что во всём остальном и не требователен уже. Он и за бесчисленными гербариями ухаживал исключительно сам, опасаясь, что Клавдия ненароком что-нибудь повредит. А она и не настаивала, «потому как и хлопотно, и недосуг: замуж в ноябре собралась». Юринские её очень ценили за чистоплотность и добрый нрав – так в своё время определила Клавину сущность супруга Тихона Осиповича, и все с ней согласились. А в общем-то, к прислуге и не присматривались, и лишь теперь в развёрнутом на пол-экрана лице Юринский с изумлением обнаружил и затаённую злость, и чуть прикрытое пренебрежение, и несомненную дерзость. Ботаник, так любивший и знавший флору, вынужден был признать, что плохо разбирается в людях, его

Иркутские истории

331

непосредственно окружающих. «Вот Викентий Иосифович, тот как-то ведь умудряется понимать и живое, и неживое, и человека, и механизмы! Жаль, что он теперь не в Иркутске, – растерянно думал Тихон Осипович. – Может, мне написать ему?» Викентий Иосифович Тышко, инженер-технолог, много лет возглавлявший в Иркутске промышленное училище, действительно, разбирался во всевозможных процессах, от развития городского хозяйства до сложнейших метаморфоз внутри партий, союзов и обществ. Он и в иркутской думе не пропускал ни одного заседания, и в совете промышленного училища прочерчивал главную линию, и в делах семейных вникал во все нюансы. Педагоги Тышко побаивались, а горничные-кухарки-гувернантки перед ним трепетали. Однако же и гордились, что служили в семье действительного статского советника. Сам же Викентий Иосифович никогда не заблуждался на их счёт. Он вообще был противником размывания сословных перегородок и, помнится, с большим сарказмом передавал свои впечатления от выпускного акта в иркутском институте благородных девиц: — Представьте: в учебном заведении, носящем имя императора Николая I, вручаются аттестаты. Зал празднично убран, обстановка самая торжественная, на первом плане почётные гости: высокопреосвященный Тихон, генерал-губернатор и губернатор с супругами. Элегантные барышни выходят одна за другой, и вдруг вызывают: «Клеопатра… Сметанина». Ох уж эти жалкие потуги выскочить из собственного сословия, из продавцов сметаны да разом и в Клеопатры! И что хуже всего: опошляется самая идея дворянского образования. Об общей же малообразованности я и не говорю. Слышали: в иркутскую телеграфную школу теперь принимают без экзаменов? – его взгляд упал на Юринского. Тихон Осипович смутился: он ничего об этом не знал. Но, сколько мог, способствовал просвещению: воскресенья и каникулы проводил на Детской площадке или же отправлялся со школьниками по окрестностям, и эти маленькие экскурсанты своей любознательностью радовали его много больше,

332

Иркутские истории

чем студенты. Тихон Осипович разработал и лекции для родителей, но никто из них не пришёл на Детскую площадку. «Возможно, по причине своей малограмотности. А возможно, от неуверенности в себе», – решил он. Но теперь, по прошествии времени и особенно после памятного посещения синематографа, он смотрел вокруг новым, заострившимся взглядом. И газеты стали говорить ему больше, нежели ботанические журналы. Вот, к примеру, «Восточная заря» поместила на одной странице два некролога: в одном, обычного, небольшого размера, рассказывалось о кончине супруги известного предпринимателя; в другом, поданном очень крупно, объявлялось о смерти наборщика одной из иркутских типографий – от имени его сослуживцев и товарищей. И то, что в первом случае было горем отдельной семьи, во втором расширялось до границ коллектива, собранного в кулак и готового защищать общие интересы. Выходцы из низших сословий всё более обнаруживали тягу к саморегуляции. Вот и жених прислуги Клавы, работавший в мещанской управе, рассказывал об открытии сословной богадельни и начальной школы для детей из бедных семей. В то же самое время высшие сословия обнаруживали готовность к саморазрушению. Лекция известного этнографа Кириллова, назначенная музеем ВСОИРГО на начало октября нынешнего, 1910 года, сорвалась исключительно оттого, что в распорядительном комитете все перессорились. Не менее стыдная ситуация сложилась и в местном отделении Общества врачей: доктор Фёдоров и доктор Зисман, разошедшиеся во взглядах, возглавили два противоборствующих лагеря, и даже в «Сибирской врачебной газете» теперь представлялись суждения лишь одной из сторон, а другую просто лишили права голоса. Общество народных развлечений, само чрезвычайно разрозненное, начало этим летом войну с арендатором Интендантского сада Коршуновым. Отчего проиграл и сам сад, и обе противоборствующие стороны, и город в целом. Общество «Иркутские общедоступные курсы», открытое около трёх лет назад и имевшее шансы развиться в настоящий

Иркутские истории

333

народный университет, поддерживалось энергией немногочисленной группы, работавшей и в других обществах – энтузиастов катастрофически не хватало. Поэтому многих огорчило и известие о переводе самого Тихона Осиповича Юринского в Якутск, директором реального училища. Хотя разговоры шли ещё с прошлой весны, и супруга смирилась уже с мыслью о северных морозах, неустроенности быта и недостатке привычного общения. Что до самого Тихона Осиповича, то ему труднее всего далось расставание с собранными в Иркутске коллекциями. Впрочем, и тут горечь утраты переплавилась в радость дарения, и в одном из октябрьских номеров газета «Сибирь» торжественно сообщила: бывший преподаватель ботаники промышленного училища, уезжая из Иркутска, передал музею две коллекции насекомых, лопатку барана с надписью на монгольском языке, коллекцию жуков и птичьих яиц, скелет морского конька, коллекцию бабочек, 6 шкурок мелких млекопитающих, 6 китайских свечей и 1 монгольскую стрелу. Как водится, за полцены ушли два мебельных гарнитура и рояль, остальное Юринские отдали в приданое прислуге Клавдии. Она приняла подарок как должное. Молча. Только после сказала своему жениху: — Вот будь у тебя квартирка поболе, я бы уж тогда поклонилась да выклянчила гарнитур. Они бы и дали, потому как юродивые.

Глава 71

Два часа правды Ещё на подъезде к Иркутску Липнягов настроился «держаться не по-столичному», то есть ничем не задевать свою провинциальную родню.

334

Иркутские истории

— Помни, Георгий, что для них ты – гость незваный, без капитала, с одной только амбицией в кулаке. Там её и держи, не высовывай, – напутствовала мать.

еоргий и держал, но недолго: в субботу после бани напробовался облепиховки да и выдал: — А что это у вас в Иркутске фамилии такие корявые? Про имена вообще молчу: всё какие-то Неонилы да Ермилы. Правду на Москве говорят, что в Сибири всего понамешано. — А на Москве не намешано? – взвился старший сын тётки Леонтий. — Да уж поровней! – Липнягов изготовился для пространного монолога, но осёкся, увидев, как побелел шрам на лбу у троюродного братца. Года четыре назад тот по дороге на пожар свалился с козел, да так неудачно, что и теперь оправился не вполне: спит плохо, мучается головными болями. В пожарном обозе его держат из милости и относятся как к инвалиду. Другой бы и радовался, а этот не хочет нахлебником быть. В общем, странный он, этот Леонтий, и простоватый, неразвитый, кроме как о пожарах, не о чем с ним поговорить. Вчера целый вечер перебирал пожелтевшие вырезки из газет: — Ты погляди-ка: в 1904 году «Иркутские губернские ведомости» написали: «Пожар в доме Кузнеца прекращён прекрасною работой городских команд, и владелец дома препроводил брандмейстеру Домишкевичу 50 руб. для выдачи наградных». — А ты-то тут, Леонтий, при чём? — Ещё как при чём-то! Ведь это же я флигель тот отстоял! Мне и выдано было целых девять рублей. Я их долго потом не тратил, потому как наградные они! «На этого блаженненького просто не нужно внимания обращать, – решил Липнягов. – Займусь-ка я лучше собственным трудоустройством». И составил для газет объявление: «Прихожу на дом набивать папиросы. Благодаря многолетней практике работаю чисто, аккуратно и скоро,

Иркутские истории

335

до 400 штук папирос в час. Обращаться: почтамт, до востребования предъявителю кредитного билета АБ 361185». Липнягов был совершенно уверен в успехе, ещё и потому, что в Иркутске, на Большой, располагалась фабрика папиросных гильз. Их делали из превосходной бумаги на недавно выписанных, усовершенствованных машинах. Липнягов даже ходил полюбоваться на них, и один из фабричных спросил его: «Что, хотите к нам устроиться»? Георгий оскорбился; правда, ничего не ответил и лишь с Леонтием дал волю чувствам: — Чтобы я стоял у станка, будто я какой-нибудь пролетарий?! Нет, моё дело тонкое, индивидуальное, оно чувства требует и вдохновения, и эту свою удивительную способность я, разумеется, не променяю на грош! Леонтий молча слушал родственника и, казалось, ничегошеньки не понимал. — Что, опять о своём брандмейстере Домишковиче думаешь? – усмехнулся Липнягов. — Не Домишкович он, а Домишкевич! Сколько раз тебе повторял, а всё путаешь! Специально, что ли? Леонтию было очень обидно за Александра Францевича ещё и потому, что замечал его озабоченность, а, быть может, и печаль. Спросить, конечно, не решался, но очень, очень сочувствовал. А брандмейстер Домишкевич, действительно, переживал: в высших сферах было окончательно решено с будущего, 1911 года, перевести пожарный обоз из ведения губернии в ведение города. А от такой перемены никто (включая и гласных) не ждал ничего хорошего. В последние десять лет, а, может, и дольше, пожарные обозы опекались губернаторами из немцев, и они с присущей им педантичностью хлопотали о снаряжении, обучении команд, определяли сроки открытия и закрытия «сезонов» для добровольцев. И вот изпод такого-то крыла прекрасно организованные дружины должны были перейти в ведение местного самоуправления, переживавшего далеко не лучшие времена!

336

Иркутские истории

— Нужно попытаться уменьшить ожидаемый вред, – рассудил нынешний начальник губернии Пётр Карлович Гран. – Прежде окрестные селения получали от иркутских пожарных незамедлительную и безвозмездную помощь – а как будет теперь? Думаю, следует заранее договориться об этом с управой и с думой. Да, кстати, предложить им и новое штатное расписание, с дополнительными должностями и повышенными окладами. Александр Францевич Домишкевич воспользовался советом губернатора и скоро представил в думу проект новых штатов, хорошо продуманный и обоснованный. Правда, гласные проявили традиционную бдительность и даже скромное предложение о закупке защитных нагрудников расценили как бесспорно лишнюю трату. «Это они показывают, кто у нас теперь главный», – подумал Домишкевич. Но подумал беззлобно, просто констатируя факт, и спокойно погрузился в обычные предзимние хлопоты. В октябре он, не связанный уже смотрами пожарных команд, мог позволить себе и «набег» на дирекцию городского театра. В прошлый раз, приехав неожиданно, без звонка, обнаружил, что все служебные помещения из экономии освещены не электричеством, а пожароопасными керосиновыми лампами и свечами. Кроме того, парикмахер использовал для завивки волос давно уже запрещённые спиртовые лампочки. Да и металлический занавес, рекомендованный в прошлом году, хоть и выписан, но пока что не установлен. В общем, много о чём нужно было потолковать и с дирекцией, и с антрепренёром. А из театра Домишкевич отправился прямиком в городскую управу. — В районе 2-й части так и не установлена каланча, – сразу начал он, вперившись взглядом в нового городского голову Жбанова. – Это значит, что Знаменское предместье и Ремесленная слобода остаются безнадзорны в пожарном отношении. Недавнее возгорание грозило нам настоящей катастрофой; да она и произошла бы, если бы не один офицер, случайно оказавшийся рядом, – Александр Францевич

Иркутские истории

337

шумно вздохнул. – А ещё управе не мешало бы на квартире пожарного машиниста установить телеграфный аппарат. Да, вы не ослышались, Константин Маркович: именно телеграфный. Потому что ночью пропускная способность телефонной станции падает, и машинист прибывает на пожар позже, чем следует. В начале октября команды Добровольного пожарного общества и Общества взаимопомощи от огня распустили до окончания зимы – и молодые, здоровые, смелые трезвенники сразу же составили конкуренцию кандидатам в дворовую прислугу. Леонтия Борноволока, как и год назад, оставили сторожить пожарное снаряжение, а в напарники ему дали деда, такого немощного, что трудно было представить его молодцом-пожарным даже и тридцать лет назад. Леонтий посмотрел-посмотрел, да и предложил старому дежурить только в промежуток с 10 часов утра и до четырёх часов дня. И уборку снега вокруг он также взял на себя и добился такого порядка, что с соседних улиц, уже уподобившихся каткам, стали сюда поворачивать все обозы. Оно бы и ничего, но очень беспокоили Леонтия тюки с соломой, легко воспламеняющиеся. Он уж и прохожих приучил не бросать куда попало окурки, но за возниц никак было нельзя поручиться. И вот в самом конце октября вспыхнули два огромных тюка, и вывалились на дорогу у самых складов. Леонтий не растерялся и, отзвонив в часть, выставил защиту из местных жителей. Его хладнокровная распорядительность и позволила отстоять не только склады, но и окружающий их забор. — Как профессионалы сработали! – удивился брандмейстер Домишкевич. — Тут сработаешь, коли учения через день да каждый день! Замучил нас ваш Леонтий, – рассмеялся бородач, живущий наискосок от пожарного склада. – Но, в общем сказать, ладненько всё вышло: в четыре часа я ещё пил чай, а к шести уж со всем и покончили. Всего-то два часа! — А ежели это два часа правды? – отозвался его сосед, разгорячённый общим делом. И это «два часа правды», сорвав-

338

Иркутские истории

шись, полетело, полетело и прилепилось к Леонтию Борноволоку. Как вторая фамилия, нажитая и наработанная. А Липнягов ещё до Рождества оставил губернский город Иркутск. Он так и не набрал постоянных клиентов, и, кажется, помешал ему в этом московский апломб. Кое-что он всётаки скоробчил и уезжал первым классом, с саком в руках. За Красноярском, разговорившись с новыми пассажирами, бросил первый камень назад: — Что Иркутск в сравнении с Москвой? Заурядный азиатский городишко. Вы не поверите, но городская управа всерьёз обсуждала «злободневный» вопрос: давать ли брандмейстеру Домишкевичу вторую лошадь для служебного экипажа? Затем, что брандмейстер очень тучен. Часть гласных считала, что из сочувствия к животному следует похудеть, но большинство сходилось на том, что «у Александра Францевича представительная внешность, естественная для столь уважаемого и известного в городе господина. И если для её поддержания требуется вторая лошадь, то отчего б и не дать»? В общем, дали, – вздохнул Липнягов. Уже не скрывая зависти.

«Штатные служащие городских пожарных команд, – писала газета «Сибирь» в номере от 11 декабря 1909 года, – получают в настоящее время оклады по довольно сложному и не менее архаичному вычислению. Оклады эти составляются из следующих отдельных статей: жалованье, приварочные, амуничные, добавочные, обмундирование и провиантское довольствие. В качестве последнего всем штатным служителям, кроме брандмейстера, выдаётся по два пуда ржаной муки. Оклад брандмейстера составляет 150 руб. плюс бесплатная квартира, прислуга и лошади. Помощники брандмейстера получают 45 руб. 12 коп.; трубники – 31 руб. 17 коп.; каланчисты – 24 руб. 17 коп.; ездовые рабочие – 24 руб. 17 коп. Находя оклады для себя и своих помощников крайне недостаточными,

Иркутские истории

339

брандмейстер просил себе 200 руб., а помощникам – 66 и 78 руб. Городская управа предложила брандмейстеру 180 руб.; его помощникам – 60 руб.17 коп. Выдача провианта заменяется выдачей трубникам, каланчистам и ездовым рабочим по 57 руб. 60 коп. ежегодно».

Глава 72

Неприказным порядком В начале ноября 1910 года Иркутская городская дума получила письмо от правления Общества приказчиков. Заканчивалось оно весьма характерно: «Избавьте и помогите!» – и подробно живописало переживаемые трудности: «Основная масса отхлынула из Общества, осталось всего 227 членов, из коих 100 пожизненных, то есть вовсе не платящих взносы. На собраниях делаются, как правило, два доклада: наступательный и оборонительный, но ни один из них не выясняет истинное положение дел. Известно лишь, что долг уже шагнул за 130 тыс. руб. Сейчас общество вынужденно распродаёт имущество и ждёт своей смерти».

евизионная комиссия ещё в мае нынешнего, 1910 года, обнаружила такой хаос в бумагах правления, что потребовала созвать экстренное собрание. Однако правление не только отказало ей, но наперёд сняло с себя все возможные обвинения, а ревизию остановило. Тогда один из проверяющих обратился к собратьям с открытым письмом. Но ответа ни от кого не дождался. — А тут и удивляться нечему, – заметил корректору «Восточной зари» наборщик Клементий Шнуриков. – С начала

340

Иркутские истории

апреля мы печатаем приглашения на собрание, а кворума-то нет как нет! Да, несмотря на газетные объявления, подкреплённые именными приглашениями, всякий раз удавалось собрать не более чем десятую часть членов общества, но добрая половина из них сразу же оседала в буфете. Сами члены правления, как прежние, так и недавно избранные, пропускали заседания, а собравшись, демонстрировали настолько разные точки зрения, что председатель добровольно сложил с себя полномочия. Одна из иркутских газет тотчас обыграла это ироничным заголовком «Председательский кризис», но вообще-то раздрай у приказчиков никого в городе не радовал: общество существовало почти 30 лет, имело свою школу, бухгалтерские курсы и прекрасную библиотеку. Правда, мрачный обозреватель из «Восточной зари» не соглашался использовать библиотеку как мерило: —Для банка-кредитора не полнота изданий важна, а общая сумма закладных и конкретные сроки по ним! А все сроки у приказчиков давно кончились, и пошли штрафные проценты – по 400 руб. за первый просроченный день и по 45 руб. за все последующие. И для перезалога в кассе Общества нет достаточной суммы, поэтому придётся попадать в ещё одну кабалу, к ещё одному банку. — Только не надо кислым сиропом политики разбавлять нормальные экономические отношения! – раздражился его коллега. – Слово «кабала» тут абсолютно некстати, куда уместнее употребить другое – разгильдяйство. Ведь что, в сущности, произошло: шесть лет назад приказчики за полцены прикупили у госпожи Колыгиной особняк на центральной улице, с роскошными подвалами, каменным пристроем, передним и задним дворами. Да с таким-то богатством одна только аренда, умно организованная, позволяла не только гасить банковский, невысокий процент, но и делать накопления! Удобное расположение особняка и его роскошные залы привлекали и гимназисток с их праздниками весны, и благотворительные организации с их лотереями и концертами. Даже учитель танцев Ковалёв, обойдя этот дом, решился снять его, чтобы дать большой детский бал.

Иркутские истории

341

Но приказчики тратят арендные деньги на глупости, на пустяки и отчего-то удивляются, когда подходит срок расплачиваться с уборщиками, гардеробщиками, столярами и пр. Коротко говоря, глупость человеческая беспредельна, и наши приказчики доказали это вполне. Особенно когда они попытались выправить положение такими сомнительными статьями дохода, как «Плата за кии для бильярда» и «Плата за мел для карточных столов». К чему это привело, мы уже и увидели. Он имел в виду нашумевшее судебное дело, по которому проходили 14 членов Общества приказчиков, главным образом его старшины. Интрига закрутилась ещё три года назад, в апреле 1907-го, когда «Иркутские губернские ведомости» открыли свои столбцы для ироничного предупреждения: «Ввиду упадка «дел» в Харбине «рыцари зелёного поля» перенесли свою деятельность в Иркутск. Нам сообщают, что их по-прежнему сопровождает замечательное счастье при игре в карты, и предостерегают, в особенности против одного, известного под кличкою Дергач». Внимание шулеров-гастролёров привлёк иркутский железнодорожный драмкружок, баловавшийся запрещёнными азартными играми. Администрация клуба этому потакала, видя в штрафах за неуставное ночное пребывание верный источник дохода. Неизвестно, сколько б это всё продолжалось, если бы не открылось, что деньги-то тратятся казённые… Начальство взяло меры, после чего харбинские шулеры переместились в приказчичий клуб. Об этих играх при закрытых дверях было доложено губернатору, и он сделал обществу жёсткое предупреждение. Гастролёры взяли паузу, но совсем небольшую, и в следующем, 1908 году, пошли новые сигналы, на этот раз в полицию. Причём указывались конкретные персоны, проигравшие целые состояния и покончившие самоубийством. В ночь на 30 ноября иркутский полицмейстер Бойчевский организовал облаву. Никакой утечки информации не было, но помощник клубного эконома Анциферов не дремал на посту и успел предупредить компаньонов, так что глазам полицейских предстали только разбросанные карты, опрокинутые стулья, ма-

342

Иркутские истории

шинки для метки карт, записи мелком на столах и клубы дыма. Когда же они рассеялись, полицейские разглядели две двери, на верхний этаж и во двор. Входили же в комнату через… шкаф, искусно вмонтированный в одну из стен фойе. Сюда, а также и в комнату совета старшин был проведён звонок от часового. Меж собой карточные конспираторы именовали игровую комнату «детской», и в этом была своя злая ирония – страсти-то разыгрывались нешуточные: в один присест некто Бернадский проиграл сто тысяч, а Самсонович – пятьдесят. Первый рассчитался с казной выстрелом в висок; так же, как растративший казённые деньги офицер Реутов. Публика, закупившая все билеты на слушание дела картёжников, оказалась разочарована: обвиняемые в суд не явились, а лишь передали свои показания, умело отредактированные адвокатами Патушинским и Разумовским. Все проходившие по делу были... оправданы. На бывшую владелицу особняка Христину Яковлевну Колыгину судебное постановление произвело двойственное впечатление. С одной стороны, она рада была за знакомых старшин, но, с другой стороны, хорошо понимала: раз всё теперь сходит с рук, порядка в Обществе приказчиков не прибавится. А значит, не будет его и в доме, с которым она до сих пор ощущала связь. Христина Яковлевна была дочерью миллионера-золотопромышленника Немчинова и в своё время считалась «совершенной невестой», приданое которой поднимало дело мужа на совсем иной уровень. Но и предназначенный ей супруг, Василий Федотович Колыгин, был солидный, серьёзный. У него и в приятелях были известные купцы: Родионов, Тельных, Пятидесятников. В 1898 году и губернатор, и генерал-губернатор лично благодарили их всех за пожертвования на постройку церквей и школ вдоль железной дороги. А сама Христина Яковлевна ещё двумя годами раньше употребила свои «дамские» деньги на устройство общины сестёр милосердия. То есть купила дом на Котельниковской и обставила его всем необходимым. Расходы превысили её тогдашние возможности, но на помощь пришёл брат, Александр Яковлевич Немчинов. Он же подал и идею на-

Иркутские истории

343

звать общину именами их родителей, то есть Иаково-Александринской. А три года спустя, подкопив ещё денег, Христина Яковлевна открыла при общине сестёр милосердия амбулаторию. Все аптеки согласились отпускать ей лекарства с большими скидками, так что уже в первый год число пациентов шагнуло далеко за 12 тысяч человек. Сама благодетельница в эту пору проживала в удобной, но очень скромной квартирке неподалёку от особняка на Большой. Его размеры и расположение вполне отвечали запросам губернских присутственных мест, но Христине Яковлевне с детства были памятны разговоры, что приказчиков следует не только контролировать, но и образовывать, облагораживать, потому что вместе с ними и дело неизбежно облагородится. Коротко говоря, после смерти мужа она решила продать дом Обществу приказчиков, и всего лишь за 130 тыс. руб. По её подсчётам, к 1910 году новые владельцы должны были полностью рассчитаться со взятым в банке кредитом. Но к той поре приказчики ютились уже в первом этаже дома Дубникова, а особняк на Большой срочно ремонтировали, чтобы сдать в аренду. Ремонтировали бестолково, неряшливо, и однажды, обойдя дом со всех сторон, Христина Яковлевна поняла: им сюда уже не вернуться. «Ошибётся всякий, кто решится поставить на приказчика» – с такой многообещающей фразы решил начать свой очередной фельетон корреспондент «Восточной зари». Но, подумав, решительно приписал: «Равно как и на старшин Общественного собрания». Потому что и в этом сословном клубе, не меньше, чем в приказчичьем, закладывали-перезакладывали имущество, списывали долги. Порою какой-нибудь новоиспечённый член возмущался: «Как же можно гасить частный долг из общественной кассы?» Но на него не обращали внимания и к концу заседания списывали уже очень крупные суммы, числящиеся за сбежавшими антрепренёрами Звездичем и Рудиным. Новоиспечённый прорывался и тут, выкрикивал: — Непозволительно прощать Звездичу долг! Я знаю наверное, что он теперь в Петербурге и дела его хороши! Но только корреспондент и принял это к сведению.

344

Иркутские истории

Глава 73

Джон, он же Иван Филиппович —Ваше объявление выйдет в пятницу. Но если дело спешное, ступайте прямо сейчас к наборщику. А я помечу ему, что это в завтрашний номер. Конечно, Джон Джонсон спешил: он должен был уезжать из Иркутска, а к возвращению хотел закрепить за собой светлую, тёплую, хорошо обставленную комнату. В редкие приезды в этот город ему хотелось видеть не гостиничную прислугу, а интеллигентных хозяев, привыкших к европейскому образу жизни.

а другое утро мальчишка-газетчик передал ему номер «Восточной зари», и англичанин сразу увидел своё объявление, поставленное на редкость удачно. Но, к немалому огорчению Джона Джонсона, он назван был Чоном Чонсом. — Как вы пишете, так мы и печатаем, – невозмутимо отвечал ему типографский служащий. Редактор посочувствовал, впрочем, тут же добавил: — Не поспешили б, так и остались бы Джоном Джонсоном. — Но позвольте, я имел подготовить текст, и я сделал всё правильно, в результате же я не смогу получить письменные предложения от хозяев квартир: у меня нет паспорта на Чон Чонс, – от волнения англичанин сбился с привычной, правильной речи. – Я имею выражать свой протест: я третий год представлял в России крупную фирму и всегда был Джон Джонсон… — И будете, надо только повторно подать объявление. Пройдите в кассу и ждите пятницы!

Иркутские истории

345

— Полагаю, есть выход получше, – с редакционного дивана поднялся господин лет пятидесяти, представился: – Моисей Григорьевич Писаревский, владелец аптеки. И у меня есть до вас предложение, – движением руки он пригласил британца выйти – к большой радости господина редактора. В бытность свою в Иркутске (то есть уже четверть века) Писаревский не приобрёл ни одного доходного дома, да и квартиру свою не сдавал. Но, глядя на обиженного иностранца, он вспомнил о запасной комнате у себя в аптеке, и вспомнил-то потому, что Джон Джонсон был чрезвычайно похож на недавно скончавшегося провизора Павла Гюнтера. Особенно в профиль. Павел Карлович родился в Дерпте, в обедневшей дворянской семье, и мечтой родителей было увидеть его выпускником медицинского факультета. Действительно, он числился в университете слушателем, но окончить курс не удалось: нехватка денег в семье напрочь привязала его к аптеке. И много позже, когда родители умерли, сбережений хватило лишь на то, чтоб уехать на заработки в Сибирь. Павел Карлович был «выписан» в Иркутск владельцем аптеки Жарниковым, которому требовался опытный управляющий, но в 1893 году до Иркутска ещё не ходили поезда, и дорога из Германии отняла у Гюнтера слишком много времени: место успели занять. Писаревский в ту пору лишь набирал обороты, у него и помощник был только один, хоть, конечно, Моисей Григорьевич задумывался о втором. Опытный Гюнтер его очень устраивал, но он мог обещать только скромное жалование, вдвое меньше, чем у Жарникова, а Павел Карлович содержал жену и двоих детей. Конечно, Гюнтер колебался, но недолго: возвращаться в Дерпт было просто не на что. В общем, на другое утро он появился в аптеке. И проработал здесь шестнадцать лет, вплоть до смерти, только однажды взял трёхнедельный отпуск, чтобы съездить на родину. Молодые провизоры нередко пользовались его безотказностью, и Гюнтер оставался дежурить за них по ночам. Всякий раз повторяя: «Аптека – моя стихия, и то, что другому в тягость, мне

346

Иркутские истории

в радость, господа!» Но всего более удивлял он коллег, ежегодно отказываясь от двухнедельного летнего отпуска с сохранением содержания, право на который иркутские фармацевты отвоевали в революционном 1905 году. В два последних года и сам Писаревский стал настаивать на летнем отпуске: он видел, что Гюнтер стал сильно худеть. Докторам он намеренно не показывался – торопился поработать ещё, покуда есть силы, поддержать сына, студента технологического института. Умер Гюнтер в зиму с 1909 на 1910 год. Владельцы иркутских аптек прислали почтеннейшему провизору пышные венки, расходы на похороны принял Писаревский, а жизнь вдовы должна была обеспечить небольшая страховка от местного сообщества фармацевтов. Что до сына Гюнтера, то Моисей Григорьевич Писаревский официально заявил, что принимает на себя обязательство ежемесячно переводить ему деньги – до той самой поры, пока молодой человек не завершит обучение. Только-только проводили в последний путь Павла Карловича, как газеты сообщили: служащий аптеки Калусовского, некто Карпов, свёл счёты с жизнью, оставив жену и маленького ребёнка. Самоубийца был совсем ещё молодой человек, необыкновенно здоровый, так что даже большая доза сулемы не сразу поразила его организм. Этот добровольный уход из жизни всем казался настолько противоестественным, что даже и сдержанный Писаревский несколько раз сказал: «А вот Гюнтер бы так не сделал ни при каких обстоятельствах!» — И всё-таки, как у вас говорят, что немцу сахар, то русскому карачун, – повторял Джон Джонсон в ответ на истории о «замечательном Гюнтере». – И в этом мы, англичане, с вами солидарны. — А зря! Должно быть, не почувствовали ещё, как на этих просторах рассеиваются наши национальные особенности. Классический пример тому – губернатор Цейдлер, который ещё в бытность свою иркутским комендантом сделался порусски хлебосольным. А как растворился в среде инженерархитектор Розен: из его строений одна только лютеранская кирха в готическом стиле, а в остальном ведь размашист до из-

Иркутские истории

347

умления: Детский сад у него как русский терем, а музей – как мавританский замок. Погодите, и вас станут звать Иваном Филипповичем! Джонсон воспринял это как шутку и осторожно поинтересовался: — А много ли немцев здесь на высоких должностях? Писаревский немного подумал и сказал с таким видом, будто только что сделал открытие: — У нас и теперешний губернатор, Пётр Карлович Гран, немец. — Тяготение к административным постам очень характерно для немцев и отчего-то встречает понимание. — Да как же не дать им хорошей должности, если они в любую работу привносят порядок и новшества? Помнится, в 1904 году германский Красный Крест открыл у нас в городе лазарет, так все ходили туда под разными предлогами на экскурсию. А кого выбрал наш Красный Крест поставщиком белого хлеба для иркутских госпиталей? Конечно, немецкую булочную, что на углу Амурской и Графа Кутайсова! В прежние времена, когда и задачи ставились сложные, к нам сюда направлялись блестящие генералы: Пиль, Леццано, Ламб, Нагель, Венцель, Фредерикс. Все они пребывали на губернаторских или генерал-губернаторских должностях, а самым первым начальником нашего края стал Карл Львович фон Фрауендорф. Он взялся за обустройство города такой крепкой рукою, что обыватели вздрогнули, но после признавали за всем сделанным пользу. И могилу Фрауендорфа на старом лютеранском кладбище (это неподалёку от Амурских ворот) посещали исправно. О ней и теперь ещё помнят, и вот увидите: Карлу Львовичу воздадут ещё должное – установят памятный знак! Скромный, но достойный. Джон Джонсон согласно кивнул, но уже в поезде, перед отправлением, вдруг подумал: «Джентльмен, способный делать правильные прогнозы, не станет отдавать комнату бесплатно. Пусть даже и разъездному агенту. Пусть даже и в аптеке». И, вернувшись в Иркутск через четыре месяца, заявил:

348

Иркутские истории

— Забудут этого вашего Фрауендорфа, а могилу его затопчут и скажут, будто его там нет. И никогда не было. Я бы предложил вам пари, но мы оба с вами почтенного возраста. ...В последний раз Джон Джонсон, он же Чон Чонс, а для кого-то уже и Иван Филиппович, посетил Иркутск зимой 1917-го. Писаревский скончался годом раньше, но комната оставалась ещё за редким гостем, так похожим на провизора Гюнтера. Прощаясь со всеми, он постоял у здания аптеки, посмотрел на русскую букву «П» наверху и улыбнулся: «Это есть очень хорошо!»

На 1 января 1909 года в Иркутской губернии было 37 фармацевтов и 10 аптекарских учеников. Вольных аптек насчитывалось 17, из которых 3 располагались в Балаганском уезде, 3 – в Нижнеудинском уезде, 3 – в Иркутском уезде, 1 – в Бодайбо и 7 – в Иркутске. С 1 января 1908 г. по 1 января 1909 года иркутскими аптеками отпущено лекарств на 138458 руб. 04 коп., а сельскими аптеками – на 36461 руб. 47 коп.

Глава 74

Тайна патентованного каблучка От отца Даше остался флигель вблизи Хлебного базара и полный курс женской гимназии. А от службы на складе фирмы «Нейшеллер» – калоши с патентованным каблучком.

Иркутские истории

349

з родственников числился ещё дядя, и он сразу принял Дашу в свою семью, а её флигель сдал чиновнику из военных. Ещё Семён Поликарпович выхлопотал племяннице место машинистки в иркутском представительстве фирмы «Нейшеллер». Правда, вакансия открывалась лишь в следующем году, а до этого срока барышне предложили поработать на складе. И так пришлось, что именно в Дашино дежурство мошенники предъявили поддельные накладные и получили 14 ящиков отменных калош с патентованными каблуками. Конечно, далеко их не увезли (большая часть тут же всплыла в обувных магазинах Иркутска), и в общей сложности всё вернулось на склад. Но Дашу, тем не менее, рассчитали, и рассчитали… калошами. — В Иркутске этого товара с избытком, а вот знакомые из Верхнеудинска много раз просили меня привезти, – задумался дядя и предложил, – а ты поезжай-ка туда! Остановишься у моих приятелей; они и с калошами подсобят, и работу тебе подыщут, если повезёт. Не повезло. Покупая билет до Иркутска, барышня уже думала, не предложить ли себя в гувернантки. И в ожидании поезда мысленно набросала несколько вариантов объявления. Остальные пассажиры развлекались как могли; в центре внимания оказалась бойкая мещаночка с двумя детьми; чем больше сочиняла она разные небылицы, тем больше, казалось, им верила. — В Минусинском-то округе нонешним летом столько кобылки поразвелось! Съела она это весь хлеб, а потом всю овощь и всю траву в огородах! Даже, – женщина округлила глаза, – и цветы в комнатах съела подчистую! – Она обвела всех победным взглядом, собираясь сразить какой-то подробностью, но засмотрелась на высокую даму в шляпе цвета вороного крыла. Позади неё шли два носильщика с огромными чемоданами в крупных наклейках: «Афродита Карталин», «Предсказания на 1 год и всю оставшуюся жизнь». Дама расположилась наискосок от Даши и, казалось, не замечала никого вокруг, зато публика сразу же завертелась вокруг её чемоданов, и скоро образовалась очередь из охотников

350

Иркутские истории

«погадать». Даша единственная не попала под чары предсказательницы, но в вагоне они волею случая оказались лицом к лицу. И дама неожиданно улыбнулась: — Что, денежки нет узнать своё будущее? — Только одна пара калош от Нейшеллера, с патентованным каблуком, – не смутившись, ответила Даша. — Что ж, патент – это хорошо, ведь его заработать надо. А ты что умеешь? – и пока они ехали до Иркутска, о многом ещё расспросила вчерашнюю гимназистку. На вокзале пригласила её в свой экипаж и подвезла до середины Солдатской улицы. И пока извозчик носил чемоданы, определилась окончательно: — По этому адресу ты найдёшь меня завтра утром. Поработаешь ассистенткой месяц, два, три. Платить буду каждый день, по рублю и более. …Хозяйка усадьбы, ни о чём не спросив, проводила барышню во флигель, состоящий из двух половин. В первой, уставленной шкафами, сидела за маленьким столиком незнакомка, небольшого роста, худая, болезненная и совершенно белёсая. Хороши были только её светлые волосы, закрывавшие спину. При появлении Даши она лишь немного повернулась к двери и кивнула, а затем продолжила читать вслух. Это была сказка Андерсена о калошах, хорошо знакомая Даше, и сначала она не вслушивалась, а лишь рассматривала это странное существо за столиком, казавшееся безмерно усталым. Впрочем, голос был бодр, и чтение чередовалось весьма ироничными комментариями, например: — У господина Андерсена феи за каждым углом стоят, будто они безработные, и ждут не дождутся разрешения на чудеса. В общем, сказка, она сказка и есть, но в настоящей-то жизни всё приходится делать самой… — Госпожа Карталин выйдет? – решилась перебить её Даша. — А я что же: не устраиваю тебя? И чем это? А вдруг я – внучатая племянница Ханса Кристиана Андерсена? – она засмеялась, и смех оказался точь-в-точь такой, как у госпожи Карталин, так что Даша подумала: «Должно быть, сестра…» Между тем, бесцветное создание открыло небольшой саквояж, и часть

Иркутские истории

351

столика заняло зеркало на затейливой ножке в виде ящерицы. Прошло не менее получаса, а незнакомка всё колдовала, доставая и складывая опять всевозможные баночки, тюбики, щёточки и щётки. И повторяя бессмысленное: «абельянс», «куражанс», «туранданс». Затем ушла в шкаф, будто в комнату. Вероятно, там хранилась и обувь, потому что доносилось и постукивание каблуков. Всё это так затянулось, что Даша была рада, когда дверца шкафа снова открылась и перед ней предстала… Афродита Карталин. — Да, – усмехнулась она, довольная произведённым эффектом, – я – маленькая серенькая птичка. Но это не мешает вертеть судьбами очень важных особ. – Карталин выдержала паузу. – Впрочем, к делу! – и, не дожидаясь, пока Даша опомнится, стала расспрашивать об Иркутске. Судя по всему, она не была здесь около года и торопилась узнать, что за это время произошло. Поначалу Даша отвечала смущённо, что не читает газет да и многого просто не понимает ещё. — А я ведь не о политике спрашиваю. Мне важно понять, что запомнилось из того, что было. И Даша принялась вспоминать – медленно, путаясь в мелочах, спотыкаясь о своё недавнее горе. Но постепенно она описала жизнь ближайшего околотка, соседней улицы и задумалась, надо ли говорить ей об одноклассницах, выпускницах хаминовской гимназии. — Да, и о них подробно, – прочла её мысли Карталин, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. И вот ведь что удивительно: проговорив два часа, Даша не только не устала, а словно бы набралась новых сил; Карталин же казалась совсем измученной. Выдав Даше 2 рубля («Заработаны!»), она тут же, в кресле, уснула. Следующее утро началось с того, что во двор стремительно въехали американские жёлтые сани на высоких дугах, когда-то доставленные в Иркутск по заказу Второва, а позже проданные одному весьма состоятельному купцу. Флигель убран был нын-

352

Иркутские истории

че по-другому: шторы плотно задёрнуты, отключён верхний свет, так что все шкафы казались уходящими в небо. На полу постелили ковёр, очень яркий и настолько заглушавший шаги, что гость вздрогнул, когда Афродита вдруг предстала перед ним. Она была в образе пожилой дамы, много лет отдавшей наукам и теперь делящейся знанием. Оглядев пришедшего долгим взглядом, медленно обошла его, словно бы очертив некий круг, и произнесла мужским голосом: Мне стоит лишь очки достать, И стану я оракулу под стать. А вы сидите тихо по местам: Ведь картами казаться надо вам… В колоду карт да обратятся люди! По картам я пойму, что было и что будет. ...Когда жёлтые сани скрылись за ближайшим углом, а усадебные ворота снова тщательно заперли, во флигель внесли небольшой самовар на полном пару. Заметив, что Дашина чашка остаётся нетронутой и барышня не отходит от изумления, Карталин улыбнулась: — Всё просто. И для начала нужно лишь выписать наложенным платежом: «Современную гадалку» (230 страниц), «Новый оракул и хиромант» (256 страниц) и «Новейший сонник. Графолог» (400 страниц). Три эти книги обойдутся всего лишь в 4 руб. 25 коп. — Но такие книги есть во многих иркутских домах! — Разумеется, есть. То есть лежат на полке. Впрочем, даже и выучить их наизусть – слишком мало. Нужно, чтобы внутри у тебя появился магнит. Это трудно, но ты попробуй, – она помолчала и неожиданно перевела всё в шутку. – Надень калоши да хорошенько топни своим патентованным каблучком! …В апреле Даша объявила дяде, что уезжает в Красноярск месяца на три, а после отправится в Новониколаевск; но к концу года всё-таки возвратится и просит освободить к тому времени флигель.

Иркутские истории

353

— Какая неблагодарность: девять месяцев на всём готовом жила, как родная, а теперь ей и флигель отдай! – не сдержалась супруга дяди. — А я готова оплатить вам своё содержание, – спокойно отвечала ей Даша, – но тогда уже вам придётся передать мне все деньги за аренду флигеля. Родственники посовещались и приняли её условие. Правда, Семёну Поликарповичу не терпелось узнать, откуда у неё средства, и однажды утром он посетил хозяев усадьбы на Солдатской. Но они замахали руками: — Господь с вами: какая Афродита Карталин?! Для своей дочки флигель строили и никого чужого не брали к себе отродясь!

Скопление хиромантов, графологов, физиономистов, астрологов, толкователей снов обычно наблюдалось в Иркутске с приходом зимы, когда у обывателя начинался досуг поневоле. «Гастролёры» представлялись образованными людьми, много лет посвятившими изучению древних книг. Но всех превзошла некая Кавальери, разместившая объявление: «Знаменитая предсказательница возвращается через Иркутск в Париж из предпринятого ею с научной целью турне для изучения народностей Сибири, Японии, Китая и Америки». В момент наивысшей конкуренции плата за сеанс опускалась ниже одного рубля, но и в этом случае предсказатели уезжали не с пустыми карманами. И, как правило, не раньше весны. Хотя сразу же по приезде в Иркутск писали в газетах: «Только 7 дней!», «Всего несколько сеансов», «Проездом на два дня»… Впрочем, видавшие виды обыватели не обольщались: «Это они внимания к себе желают. Только мы ведь и так придём, потому как скучно бывает очень».

354

Иркутские истории

Глава 75

Восстановить нельзя уничтожить — Полагаю, вы понимаете, что со временем ценность этих редкостей будет лишь возрастать, – господин Патраман многозначительно поднял вверх указательный палец. – Взять хотя бы вот это частное письмо графа Сперанского: каким открытием оно может стать для вдумчивого исследователя! Что же до писем декабристов Оболенского, Трубецкого, Александра Муравьёва, то, не спорю, они есть и в Европейской России; но в этих, адресованных сибирским знакомым, содержится то, чего вы не найдёте в других источниках.

–Н

еужто там какие-то тайны? – не удержался корре-

спондент, но зачарованный собственным рассказом Патраман словно бы не расслышал вопроса. И продолжал всё с той же задумчивостью: — Изначально нерассчитанные на публикацию, они подробно описывают домашнюю жизнь декабристов, позволяют в деталях увидеть окружавший их мир. Все письма в хорошей сохранности, впрочем, как и старинные книги. Признаюсь вам, что когда я увидел эти издания времён Екатерины Великой, то подумал, что все они ждали встречи со мной и хотели предстать в лучшем виде. – Патраман бережно приподнял на ладонях фолиант в кожаном переплёте, полюбовался и возвратил его в шкаф, не забыв повернуть в дверце ключ. А письма сложил в шкатулку и поставил её во внутреннее отделение массивного письменного стола. – В Париже или в Лондоне такая коллекция способна обеспечить безбедную жизнь, но туда ведь надо ещё добраться, а с драгоценным грузом в тысячу с лишком томов это куда как не просто.

Иркутские истории

355

—Но, быть может, и в Иркутске найдётся настоящий ценитель, и тогда коллекция останется в городе? – Ценители здесь, разумеется, есть, да только все вы, господа образованные, не при деньгах, и даже в складчину вам этакой библиотеки не взять. А достаточные персоны просто не понимают её значения, увы. Я ведь нынешнею зимой предложил аукционному залу Собокарёва указы Петра Великого 1741 года издания. И что в итоге? Чуть не полгода они проболтались там, пока один заезжий японец не прикупил их за 25 рублей! Впрочем, что же тут удивительного? Зачем обывателям выкладывать деньги за бесполезные в общепринятом смысле предметы? И всё-таки в следующем номере «Восточной зари» появилась заметка «Редкое книгохранилище» с подробным списком продаваемых раритетов. Не забыт был и адрес их владельца (Большая улица, 79), а также уточнено, что искать господина Патрамана следует на втором этаже. Первым на публикацию откликнулся городской архивариус Сергеев. Но оживившийся коллекционер был жестоко разочарован: посетитель вовсе не собирался что-либо приобретать, а «пришёл как коллега к коллеге». В общем, пожаловаться. И, едва осмотревшись, затянул: — Вам, конечно, известно, что городской архив с некоторого времени (за нехваткой помещений в управе) переведён в «комнаты» внутри Московских ворот. Решение очень «оригинальное», как и многое в нашем городе, – он невесело рассмеялся. – Однако ж до 24 марта нынешнего, 1910 года, то есть до памятного всем урагана, можно было как-то ещё терпеть. Но когда с ворот сорвало половину крыши, документы оказались во власти стихий. Я, как и положено, подготовил донесение в городскую управу, и недели через две прислали рабочих. Они набросали поверх бумаг какие-то жёрдочки, а городской голова пообещал либо поставить ворота на реставрацию, либо снести. Второе для управы, конечно же, проще, благо и строительное отделение губернского управления не возражает. Но недавно вмешался чиновник по особым поручениям Пророков, а фокус-то в том, что он имеет влияние на нашего губер-

356

Иркутские истории

натора Грана. Вот и в этот раз внушил Петру Карловичу, будто ворота эти имеют ценность, культурную и историческую. Так что неизвестно, кто теперь возьмёт верх, губерния или город. Дискуссии о судьбе Московских ворот, начавшись в 1910-м, достигли кульминации к концу весны следующего, 1911 года. На заседании городской думы 13 мая первым (для разминки) был поставлен вопрос о сносе старого арсенала на Хлебном базаре. — Нам предлагают отдать на уничтожение образчик зодчества второй половины восемнадцатого столетия! – начал разгоняться гласный Концевич, но никто из коллег его не поддержал. И судьба арсенала была решена. Управские ободрились и перешли к обстрелу Московских ворот: — Всего вероятнее, что они не связаны ни с какими значимыми событиями, а сооружены по случаю приезда в Иркутск какого-то начальствующего лица, что, конечно, не несёт в себе исторического значения, – заявили члены технико-строительной комиссии. – Что до архитектурных достоинств этих триумфальных ворот, то тут мы видим лишь один из самых обычных мотивов времён Ренессанса. — Но если вы сами назвали ворота триумфальными, то, стало быть, и признали, что с ними связано некое важное событие, – возразил гласный Донец. — Ни в каких документах, имеющихся в управе, нет и намёка на историческое значение Московских ворот, – вмешался городской голова. – И я вынужден всех вас предупредить: если дума выскажется за их сохранение, городская управа снимет с себя всякую ответственность за могущее быть несчастье. — Да, они поставлены на крайне непрочном грунте и не сегодня завтра могут рухнуть! – подхватил один из членов технико-строительной комиссии. Гласные задумались, и один из них, по фамилии Горбунов, вспомнил, что недавно ворота осматривались авторитетной комиссией и никакой угрозы от них обывателям обнаружено не было.

Иркутские истории

357

— А у вас есть такое заключение на руках? – поинтересовался городской голова. – В управе его точно нет. Поэтому ставлю вопрос о сносе ворот на голосование. И 11 шарами против 7 городская дума постановила немедленно приступить к разборке ворот, ассигновав на это 700 руб. 58 коп. Гласные Горбунов и Винтовкин стали настаивать, чтобы занесли в протокол их особое мнение, и в это время в зал вошёл опоздавший на заседание инженер Миталь: — Я осматривал ворота и заявляю: сторонники сноса просто не хотят обременять себя сложными восстановительными работами! Между тем ворота заслуживают сохранения как памятник эпохе императора Александра I и первым сибирским культуртрегерам декабристам. На другой же день в Общество архитекторов и Академию художеств полетела срочная телеграмма: «Иркутская городская дума постановила разрушить построенные в 1811 году каменные ворота, прекрасный памятник ампира. Покорнейшая просьба принять зависящие меры для сохранения. Уже начались подготовительные работы по разрушению памятника, на что ассигновано 700 руб. Поддержание будет стоить немногим дороже. Свой экземпляр телеграммы получил и иркутский городской голова Жбанов. Зачитав его на заседании думы 26 мая, он добавил, что разборка ворот приостановлена. А ещё заметил, что телеграмма подписана фамилиями инженеров Щусева и Зубкова, каковых обнаружить среди жителей Иркутска не удалось. При всём старании управы. Как это нередко бывает, разрушение старых монументов проходило на фоне создания новых: весной 1911 года в Иркутске обустраивалась площадка вокруг бронзовой фигуры императора Александра III. В канун апрельского заседания думы члены садовой комиссии выехали осмотреть площадь будущего сквера, но получили резкий отпор стоявшего перед постаментом часового. Напрасно уважаемые господа перечисляли собственные заслуги перед городом: солдат не вы-

358

Иркутские истории

казал им никакого почтения. На другой день попытку приблизиться к царской особе предпринял городской голова Константин Маркович Жбанов, но и он наткнулся на грозное «Стой, стрелять буду!» – и счёл за благо ретироваться. Городская дума от неожиданности стушевалась и вступила в переписку со Штабом Иркутского военного округа. Но командующий войсками отвечал, что «не находит ни в каком случае возможным разрешить, чтобы часовой у памятника Александру III допускал кого-либо из посторонних, хотя бы и гласных городской думы, так как он не может знать их в лицо». Идея установки этого монумента родилась ещё в бытность иркутским генерал-губернатором г-на Пантелеева и поначалу не вызвала сочувствия думы. Но при голосовании верноподданнические чувства взяли верх. 6 декабря 1900 года было дано высочайшее разрешение на подписку, и городское управление первым выделило 10 тыс. руб. Такой почин подтолкнул купцов ответить 30 тыс. руб. Остальные пожертвования оказались более мелкими и собирались с трудом. Берег Ангары в отведённом под памятник месте был очень низкий и затапливался, поэтому власти обещали обывателям по 10 коп. за каждую таратайку мусора. Одновременно в створе Большой улицы установили некое возвышение, и на нём начали примерять к окружающим зданиям деревянные фигуры разной величины – чтобы Александр III был соразмерен окружающему пространству. Весной 1911 года, когда отлитый император уже оглядывался окрест, управляющий госимуществами в Иркутской губернии г. Штромберг вызвался устроить на прилегающей площади сквер. Никто этому не удивился: все знали о страсти Штромберга к древонасаждениям. Как только основные работы завершились, начался сбор пожертвований на установку памятника сибирскому губернатору графу Сперанскому. Гласный Виник предлагал установить громадную колонну с надписью «Сперанскому – Ир-

Иркутские истории

359

кутск», причём в каждой букве предполагались щели, сквозь которые должен был пропускаться свет. — Надеюсь, нашим гласным достанет здравого смысла не превращать графа в осветителя, – заметил редактор «Восточной зари», читая гранки с городской хроникой. Здравого смысла, в самом деле, хватило. Но памятник Сперанскому в Иркутске так и не установили.

...Когда дописывался этот том, в него неожиданно вплелось старое фото – то, что справа. Более 75 лет оно было скрыто за подкладкой одного любительского пейзажа и стало своеобразным посланием нам от Веры Валериановны Заренбо, воспитанницы иркутского института императора Николая I. Снимок был дорог ей как память о муже, полковнике Ипполите Петровиче Заренбо, выпускнике Петербургской военно-юридической академии. С началом репрессий 30-х гг. Вера Валериановна спрятала фото под акварель и отнесла в дом друзей, Курсановых, бывших купцов. Когда умерли старшие из Курсановых, Гавриил Григорьевич и Дарья Алексеевна, госпожу Заренбо принимала их дочь Агния. Как представительницу «нетрудового сословия» её исключили из иркутского университета, а затем и мужу её, Алексею Николаевичу Угарову, настоятельно рекомендовали развестись «с классово чуждой женщиной». Однако брак сохранился – как и пейзаж от Заренбо. А недавно, меняя старую рамку, обнаружили за картонкой спрятанную фотографию. Для публикации её передал Владислав Алексеевич Угаров, когда-то бравший у Веры Валериановны Заренбо уроки.

360

Иркутские истории

361

Потомки заларинских купцов Курсановых живут сейчас и в НьюЙорке, и в Санкт-Петербурге, и в Иркутске. Несколько лет назад они слетелись к родному пепелищу, но оказалось, что никакого пепелища и нет, а есть бережно сохраняемая усадьба, и путь к ней указал первый встречный. Потому что в Заларях хорошо известна фамилия купцов Курсановых, никогда не терявших чувство собственного достоинства и наделявших им всех окружающих.

На фото начала 10-х годов ХХ века рядом с купцом Гавриилом Григорьевичем Курсановым его дочери и сын. Все дети были очень успешны в учёбе – как и их мама, Дарья Алексеевна, выпускница Голуметского училища.

В верхнем ряду слева основатель рода заларинских Курсановых – Григорий Никанорович. Каждый из трёх его сыновей получил завет вести своё собственное хозяйство, иметь своё дело и быть в нём самодостаточным. И у всех это получилось.

Послесловие Любителей примечаний ждёт указатель имён. Если начинать смотреть книгу с него, то, уж верно, обескуражит обилие персонажей, которых принято называть второстепенными. Тем более что все эти подёнщики, возчики, держатели пивных и квасных нередко выступают фигурантами уголовных дел. Чего стоит один Николай Селифонтьев! Однако же и за ним, реально жившим в Иркутске сто лет назад, стоит Селифонтьевская улица, конечно же, не случайно так названная. Судьбы многочисленных мелких персонажей вплетены в городскую историю так же, как и судьбы известных персон. Через именитых сограждан яснее просматриваются вехи истории, но основа её ткётся из бытования простых людей, и в этом смысле они главнее главных. Поэтому я не удивилась, когда в эту книгу на полном скаку ворвался извозчик Андрей Вальк. Он потянул за собой портного Аверкиева, у которого заказал себе форму, и иркутского полицмейстера Бойчевского, требовавшего эту форму носить. За полицмейстером явились и подчинённые ему приставы, городовые, околоточные надзиратели и их многочисленные подопечные. Заметив утечку населения, прибыл и возмущённый городской голова, а за ним и встревоженный губернатор. Когда же показался экипаж генерал-губернатора, все герои пришли в движение, и сюжеты 75 историй завертелись сами собой. Что из этого вышло — вы уже знаете. Что-то будет в третьем томе?

364

Иркутские истории

указатель имён

Аверкиев Семён Порфирьевич, портной — 116–119 Авласенкова, состоятельная иркут. мещанка — 178 Айма, Оскар и Екатерина, супруги, фигуранты дела о двоежёнстве — 230 Азлецкий Александр Владимирович, свящ. иркут. Крестовоздвижен. церкви, гласный иркут. гор. думы — 109 Алексеев Иван Алексеевич, один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Алтунов Давид Ростомович, коллеж. асессор, смотритель Иннокентьев. прод. магазина — 225 Андреев, крестьянин — 197 Андреев, полицейск. пристав — 194 Андреев Мартын, отстав. рядовой — 115 Антонов, житель Иркутска — 254 Анциферов, пом. эконома в о-ве приказчиков — 342 Арепсон Яков Борисович, магистр фармации — 37, 38 Артюшков Александр Петрович (1867–1939), выпускник СПб. ин-та гражд. инженеров. В Иркутске с 1895. Губ. архитектор, инженер иркут. гор. управы, гласный иркут. гор. думы, зам. гор. головы. Сохранился дом Артюшковых — 286 Архиповы, жители Иркутска — 264 Арцыбашева, антреприз. актриса — 41 Астраханцев Иннокентий Федотович, ветеринар. врач иркут. гор. управы, владелец ветамбулатории — 158, 265, 266 Аулин Бернгард Яковлевич, нач. сыск. отделения иркут. полицейск. упр., пристав 3-го стана Балаганск. уезда — 114, 193–196 Афанасьев, поручик 2-го Вост.-Сиб. воздухоплав. батальона — 210, 211 Ашордиа Соломон, член грузин. преступ. группировки — 193

Бакрадзе, владелец магазина, член грузин. преступ. группировки — 195 Балабанов, писарь Индинск. волост. правления — 246, 247

Иркутские истории

365

Баранов Николай Адрианович, в 1907 иркут. полицмейстер — 63, 64 Бартеньев, артист труппы М.В. Дальской — 43 Баумштейн Юрий Григорьевич, присяж. поверенный — 242 Бауэрберг Давид Ионович (ок.1870–ок.1937), част. поверенный, автор пьес, рецензий в газ. «Вост. обозрение» (псевдоним Д. Ионов), издатель газ. «Вост. Сибирь» — 207, 266 Бачалдин, рыбопромышленник — 320 Бебурия, один из лидеров грузин. преступ. группировки — 190, 193 Белкин Дмитрий Захарович, преп. иркут. муж. гимназии, лектор, чл. правл. о-ва помощи учащимся в Вост. Сибири — 165 Белов, иркут. борец-любитель — 136 Белоголовый Леонид Аполлонович, присяж. поверенный — 242 Белоусов, дирижёр дет. хоров — 183 Беляевский, чиновник — 191, 192 Бергман Георгий Адольфович, врач иркут. госпиталя, воен.-фельдшер. школы, Иаково-Александрин. общины сестёр милосердия, гласный иркут. гор. думы (1910-1913), владелец част. лечебницы — 138 Бережнов, рыбопромышленник — 33 Березовский, инженер — 222 Бернадский, карточ. игрок — 343 Бехтер, подполковник, служил в иркут. интендант. упр. — 225 Блондетти Франц, участник чемпионатов по франц. борьбе — 136, 137 Блюменфельд Михаил Львович, врач иркут. мед.-санитар. бюро — 243–245, 260–263 Бобровский Иннокентий Михайлович, акциз. чиновник, гласный иркут. гор. думы, гор. голова (с 1914) — 271 Богданов, в 1907 кандидат на выборах в Гос. думу — 54 Богданов Николай Васильевич, чиновник иркут. казён. палаты — 219 Бойчевский Василий Адрианович, коллеж. регистратор, полицмейстер Иркутска, Новониколаевска, почёт. член «Голубого Креста», коллекционер оружия, в 1918 расстрелян большевиками — 114, 179, 194, 195, 224, 253, 267, 273, 276, 286–290, 293–297, 301–306, 308–311, 314–319, 342 Болотов Василий Васильевич, присяж. поверенный — 242 Бондаренко, артист цирка — 136, 137, 138

366

Иркутские истории

Боргезе Сципион (1871–1927), итальян. парламентарий, князь, исследователь Памира, Центр. Азии, автор книг «Мои заметки» (1902), «В Азии» (1903) и др. В 1908-1909 член МОК, в 1918 посол Италии в России — 69, 70 Борзаковский Пётр Иванович, инженер-технолог, владелец типографии и ф-ки каучук. штемпелей, издатель, ред. газ. «Голос Сибири» — 234, 235, 255 Борноволок Леонтий, иркут. пожарный — 335, 336, 338, 339 Бородай, антрепренёр — 141, 142 Бочкарёв Всеволод Николаевич, торговец, ресторатор, перевозчик, гласный иркут. гор. думы, попечитель 2-й жен. гимназии, сиропитат. ремесл. школы — 173 Брагин, музыкант — 181 Бутин Михаил Дмитриевич (1835–1907), потомств. почёт. гражданин, купец 1-й гильдии, промышленник, меценат. Его книга «Сибирь и её дореформ. суды» дважды издавалась в СПб. В Иркутске сохранился дом Бутина (Хасановский пер., 1) — 22 Быруков Дмитрий Александрович, капитан, нач. обозн. мастерской — 223

Вальк Андрей, иркут. извозчик — 245, 364 Варушкин Павел Николаевич, иркут. полицмейстер — 318, 319 Василенко, околот. надзиратель, чл. орг. преступ. группировки — 308, 309 Васильев, оперный певец, участник благотв. концертов — 327 Венцель Карл Карлович, иркут. воен. и гражд. губернатор (1851-1860), возглавлял ВСОИРГО — 221, 348 Вестер Мария, артистка цирка — 87 Вилковы, жители Иркутска — 272, 273 Вильшинский Иван Иванович, провизор, владелец аптеки, чл. о-ва врачей Вост. Сибири, чл. правл. о-ва поощрения коннозаводства — 55 Виник Исай (Ицко) Яковлевич, отставной фельдшер, кустарь-литейщик, основатель садово-огород. предприятия «Северный успех», чл. правл. иркут. с.х. о-ва, чл. ВСОИРГО. Сотрудничал с газ. «Вост. обозрение». Ум. в 1910 — 23, 124, 126, 214–218, 359, 360 Виноградов, предприниматель — 69 Виноград Александр Борисович, присяж. поверенный — 242

Иркутские истории

367

Виноградов Александр Иванович, стат. советник, чиновник губ. упр., ред. газ. «Иркут. губ. ведомости» и др. изданий — 11, 13, 20, 40, 97–101 Виноградова, мещанка, домовладелица — 60 Винтер, поручик — 224 Винтовкин Владимир Иннокентьевич, предприниматель, домовладелец, гласный иркут. гор. думы, попечитель Успен. нач. уч-ща — 95, 96, 265, 266, 358 Витте Альфонс Васильевич, действ. стат. советник, дир. отделения Рус.Азиат. банка, пред. иркут. бирж. комитета, гласный иркут. гор. думы — 273 Витязев Антон Митрофанович, торговец — 270, 271 Вишневский Валентин Бенедиктович, владелец колбас. мастерской — 264 Власьевский, рыбопромышленник — 33 Вознесенский Аркадий Викторович (1864–1930), стат. советник, дир. иркут. магнит. обсерватории (1895–1917), гласный иркут. гор. думы, автор трудов по сейсмологии, метеорологии, земному магнетизму — 129 Волжинский, пом. полицейск. пристава, фигурант уголов. дела — 307 Воллернер Ольга Леонтьевна, супруга предпринимателя А. Б. Воллернера, дир. дамск. отделения губ. попечительства о тюрьмах — 284 Володар, иркут. журналист — 223 Вольский (Брюшков) Николай Иванович, антрепренёр, реж., актёр, владелец дома на пер. Ланинской и Графа Кутайсова — 12, 89, 90, 141, 143, 144, 329 Вронский, сиб. художник — 328 Второв Александр Александрович, сын купца А.Ф. Второва, предприниматель, почёт. попечитель учит. семинарии и Александрин. приюта — 252, 352 Второва Варвара Ивановна, супруга А. А. Второва, чл. совета Мариин. общины сестёр милосердия, попечительница 2-й жен. гимназии, директриса дамск. отделения губ. попечительства о тюрьмах — 284 Вяльцева Анастасиия Дмитриевна (1871–1913), певица (меццо-сопрано), исполнительница цыган. романсов, артистка оперетты — 13

Гаевская Мария Афанасьевна (1838–1918), дочь иркут. купца А. Ф. Трапезникова, выпускница ин-та императ. Николая I, первая в Иркутске женщинабиблиотекарь — 58 Гамкрелидзе, титуляр. советник — 199

368

Иркутские истории

Гарри С. Р., псевдоним одного из иркут. журналистов — 161, 162 Гаряев Пётр Яковлевич, присяж. поверенный, гласный иркут. гор. думы, гор. голова — 242 Гейнрих Александр Морицович, журналист («Сиб. заря», «Сибирь»), автор судеб. репортажей, стихотвор. фельетонов, театр. хроник. Псевдонимы: «А.Рих-Гейн», «Горемыка». Участник 1-й сиб. фотовыставки (1909). Ум. от чахотки весной 1910 — 129, 205, 206, 207 Гейнсдорф Михаил Иустинович, чл. иркут. окр. суда, гласный иркут. гор. думы, чл. гор. театр. дирекции — 153, 171, 330 Геладзе, владелец ресторана «Орёл» — 195 Гершкович С. М., капельмейстер духов. оркестра иркут. муж. гимназии, преп. — 182 Гиллер Иосиф Исаевич, читин. купец, основатель и владелец Нового театра в Иркутске — 11, 39, 41, 141, 156, 162, 328 Гиляревский, капитан 25-го Вост.-Сиб. стрелк. полка — 162 Глищинский Антон Адамович, тайн. советник, сенатор — 223–226 Голенев Иван Иванович, секр. иркут. гор. управы (1910–1913), чл. правл. иркут. национал. клуба — 154, 207, 290 Гольдберг, владелец магазина — 198 Горбунов Аверкий Алексеевич, нотариус, гласный иркут. гор. думы — 227, 357, 358 Гордон, бухгалтер — 219, 220 Горемыкин Александр Дмитриевич (1832–1904), ген.-губ. Вост. Сибири (1889–1900), почёт. гражданин Иркутска. В его бытность построено камен. здание театра, открыто с.-х. уч-ще в Жердовке — 73–75, 281, 282 Городецкая Евгения Григорьевна (1865–1940), пианистка, выпускница СПб. консерватории, в Иркутске с 1901. В 1905 вместе с Р. А. Ивановым и М. Н. Синицыным основала част. муз. школу. С 1922 по 1932 худрук иркут. «Муз. пятниц» — 182 Городович, ж.-д. агент — 208, 209 Горчаков Андрей Николаевич, стат. советник, гл. инспектор м-ва путей сообщения — 44–48, 53 Горюнов, смотритель гор. свалки — 269 Гран Евгения Владимировна, первая жена П. К. Грана, попечительница Базанов. воспитат. дома, пред. дамск. отделения губ. попечительства о тюрьмах.

Иркутские истории

369

Ум. в 1920 от тифа. Сын Константин бежал в Париж, дочь Татьяна (1905 г.р.) ум. в 1987. Дочь Елена (1906 г.р.) ум. в 1993. Правнук Аристарх Фердинандович Онгирский живёт в Москве — 5, 284 Гран Пётр Карлович, стат. советник. В 1905 ревизовал сиб. ссылку, сделал вывод о её нецелесообразности. В 1907 направлен в Иркутск упр. канцелярии ген.-губ., с 1908 иркут. губернатор. С конца 1911 томск. губернатор, с 1913 по 1918 нач. глав. тюрем. упр. Эмигририровал, служил советником румынск. короля. Ум. в 1941. Потомки во Франции, США, России — 5, 153, 194, 213, 226, 238, 273, 274, 276, 281–284, 289, 290, 294, 295, 297, 303, 304, 311, 319–325, 337, 348, 357 Григорьева Анна Михайловна, учредительница и нач. част. жен. гимназии (Пестерёвская, дом Поротова) — 250 Гургенидзе Иван, полковник 16-го Вост.-Сиб. стрелк. полка — 199 Гуркин, сиб. художник — 329 Гюнтер Пётр Карлович, провизор, в Иркутске с 1893, ум. в 1909 — 346, 347, 349

Дальская Магдалина Викторовна, сестра актёра Дальского, актриса и антрепренёрша, в 1911 арестована по делу о смерти артиста Бартеньева, ум. от скоротеч. чахотки — 42, 43, 44 Дворкович, миров. судья — 310 Дегтярёв Владимир Васильевич, владелец фотоателье на ул. Большой в Иркутске — 131 Денисов, рыбопромышленник — 33 Джорджикия Константин, телеграфист, чл. грузин. преступ. группировки — 193 Джонсон Джон, разъезд. агент англ. фирмы — 175, 345–349 Дзнеладзе, сотрудник Рус.-Китай. банка, чл. грузин. преступ. группировки — 193 Дидидзе, владелец чайной на Старо-Сенной площади — 195 Динесс, владелец фотоателье в Иркутске — 130 Дмитриев Павел Алексеевич, чл. правл. иркут. о-ва рыболовов-любителей — 201 Днепровский, рыбопромышленник — 33

370

Иркутские истории

Доброхонджиев, болгар. предприниматель — 263 Долин, антрепренёр — 41 Домишкевич Александр Францевич (1874–1914), пом. полицейск. пристава, брандмейстер — 155–159, 335–339 Донателло Антонио Микеле, итальянец, владелец кинотеатров, родоначальник сиб. кинодокументалистики. В Иркутске (1905–1923) тесно сотрудничал с благотв. организациями. Более известен как Антон Михайлович ДонОтелло. По версии исследователя Э. А. Каменщиковой фамилия-псевдоним «Дон-Отелло» состоит из названия реки, где бывали предки, и названия известн. оперы. На кинематогр. рынке Антонио Д. с нач. ХХ в., контролировал прокат от Иркутска до Харбина, в конце 1913 объединился с дальневост. фирмой «Алексеев и К0». Наладил выпуск сиб. хроники, успешно вложился в пр-во картин — 143, 145, 146, 330, 331 Донец Александр Маркович, присяж. поверенный, гласный иркут. гор. думы, чл. правл. о-ва земледел. колоний и ремесл. приютов для малолет. преступников — 232, 242, 357 Донской, член иркут. гор. управы — 318 Донской, скотогон — 190, 192 Дорогостайский Виталий Чеславович (1879–1938), преп. иркут. муж.гимназии, профессор Иркут. ун-та, участник науч. экспедиций, основатель Байкал. лисьего питомника (1919). Репрессирован — 164 Днепровский, рыбопромышленник — 33 Дроздов Иоанн, свящ., чл. правл. иркут. фотогр. о-ва — 129 Дрошин, рыбопромышленник — 33 Друзякина, артистка императ. театров — 142, 143 Дубенский, полковник Генштаба — 28 Дубников Исай Самойлович, домовладелец, предприниматель — 344 Дулевич, чл. окр. суда — 91

Елизов Иван Иванович, предприниматель, чл. сирот. суда — 264 Еличев Василий Васильевич, садовод-селекционер, преп., дир. иркут. с.-х. уч–ща — 72–76 Ельдештейн, предприниматель — 260, 261 Ельяшевич Борис Иакимович (1848–1933), врач, один из учредителей ир-

Иркутские истории

371

кут. о-ва обывателей и избирателей — 174, 227 Еннэ Густав, владелец фотосалона на 6-й Солдатской — 129 Ермолинский, служащий упр. Забайкал. ж. д. — 49 Ефимов Ростислав Иванович, правительств. агроном при упр. ген.-губ. Вост. Сибири — 23, 24, 75, 216 Ефремов Кузьма, иркут. городовой — 302

Жарников Василий Васильевич (1859–1919), потомств. почёт. гражданин, просвещён. купец, благотворитель, пред. иркут. добров. пожар. о-ва, гласный иркут. гор. думы (1886–1917), гор. голова (1898–1901) — 11–14, 66, 125, 126, 167, 346 Жбанов Константин Маркович, сын купца М. А. Жбанова, врач, гласный иркут. гор. думы, гор. голова (1910–1913), почёт. попечитель Кладищевск., Троицк. нач. уч–щ. В 1915 передал личн. библиотеку иркут. о-ву взаимн. кредита — 16, 43, 154, 208, 260, 263, 267, 271, 314, 318, 337, 357–359

Зайцев Арсений Семёнович, губ. тюрем. инспектор — 124–127, 284 Замятин, поставщик электроэнергии — 109, 172 Заренбо Вера Валериановна (ок.1880-х–конец1960-х), супруга И. П. Заренбо, выпускница иркут. ин-та императ. Николая I — 360 Заренбо Ипполит Петрович, полковник, выпускник СПб. воен.-юрид. академии, комендант Иркутска. Умер в 1914, возвращаясь с лечения — 360 Зарубин, полицейск. чиновник — 297 Звездич, антрепренёр — 344 Звездич Дмитрий, лондон. корреспондент газ. «Вост. заря» — 280 Зверев Иван Михайлович, предприниматель, домовладелец — 179 Зибер, околот. надзиратель, фигурант уголов. дела — 308 Зисман Владимир Исаевич, присяж. поверенный —242 Зисман Леонтий Соломонович (1857–ок. 1927), врач, вице-пред. иркут. попечительства о слепых, старшина 1-го обществ. собрания, вместе с врачом М. С. Левенсоном открыл част. роддом — 333 Зограф, ихтиолог, профессор — 202

372

Иркутские истории

Золин П., псевдоним журналиста Александра Николаевича Варенцова (1869–1915) — 153, 206–209, 249, 250 Зонненбург Роберт Юльевич, нач. иркут. почт.-телеграф. округа — 129

Иванов Рафаил Александрович (1869–1915), выпускник консерватории, преп. иркут. ин-та императ. Николая I. Один из учредителей част. муз. школы. Активно сотрудничал с прессой, известен и как талант. фотограф, тов. пред. иркут. фотогр. о-ва — 128, 129, 142, 143, 180–184, 329 Иванов Ананий Калистратович, чиновник губ. упр. гос. имуществами, чл. совета иркут. с.-х. о-ва — 23 Иванов, учитель, поставщик мяса, кандидат в Гос. думу (1907) — 54 Иванов, поручик — 125 Иванова Прасковья, иркут. мещанка — 115 Игнатьева София Сергеевна (в девичестве Мещерская) (1851, СПб.–1944, Париж), супруга ген.-губ. Вост. Сибири А. П. Игнатьева. В браке три сына, две дочери — 50 Измайлов Дементий, иркут. мещанин — 115 Ильгевич Адам, иркут. городовой — 300–303 Иогель Константин Владимирович, присяж. поверенный — 242 Иосселиани, полицейский, Георг. кавалер, чл. грузин. преступ. группировки — 193 Исаева Екатерина Кирилловна, учительница — 238, 239 Исцеленнов Иван Фёдорович, купец 2-й гильдии, страх. агент, чл. иркут. гор. управы, гласный иркут. гор. думы, гор. голова (1907–1910). Отец Н.И. Исцеленнова, архитектора, иконописца, графика — 108, 109, 124, 125, 126, 153, 154, 167, 208, 209, 267, 287–290 Ицкович М. И., староста Черемхов. молитв. дома — 222 Ишаев Иван Абрамович, ресторатор — 138, 196

Кабахидзе, владелец чайной — 195 Казанцева Александра Павловна, мещанка, птицевод-любитель — 23 Казанцева Лидия Афанасьевна, мещанка, вела мелкую торговлю — 111–114

Иркутские истории

373

Каландаришвили Нестор Александрович (1876–1922), грузин. дворянин, учитель, анархист, в Иркутске с 1908–1909. Вошёл в мест. преступ. группировку. В Гражд. войну перешёл на сторону большевиков. Погиб под Якутском в 1922, канонизирован как «дедушка сибирских партизан». Похоронен в Иркутске, его именем названа улица — 193 Калинский, ссыльнопоселенец, фигурант уголов. дела — 230, 231 Калиновские, супруги, фигуранты уголов. дела — 61, 62 Калусовский Цезарь Игнатьевич, владелец аптеки, агент страх. о-ва «Якорь» — 347 Кальмеер Семён Семёнович, торговец — 110 Камов Исай Давидович, купец 2-й гильдии, домовладелец, промышленник, попечитель Преображен. и Иннокент. нач. уч-щ — 67, 224 Камионский, музыкант — 181 Караваев, арендатор гардероба в иркут. гор. театре, домовладелец — 146 Каретников Николай Павлович, присяж. поверенный, чл. окр. совета присяж. поверенных — 242 Карпов, служащий аптеки — 347 Каупе Юлиан Людвиг Иосиф, штабс-капитан, смотритель Иннокент.прод. магазина — 224 Килессо, счётн. чиновник упр. Забайкал. ж. д. — 240, 241, 243, 259 Кириллов, этнограф — 333 Кисель-Загорянская Елизавета Карповна, дочь стат. советника, нач. иркут. инта императ. Николая I, дир. дамск. отделения губ. попечительства о тюрьмах. Награждена за 30 лет беспороч. службы мариин. знаком отличия 1-й степени — 284 Кнорринг Фёдор Иванович (1854–1914), действ. стат. советник, инженер путей сообщения, нач. упр. Забайкал. ж. д., почёт. попечитель иркут. промышл. уч-ща — 35–38, 49 Князев, служащий иркут. гор. управы — 155 Ковалёв, учитель танцев — 341 Кокорины, крестьяне Иркут. уезда — 190, 192 Колоколов Херимон Фёдорович, стат. советник, чл. иркут. судеб. палаты, гласный иркут. гор. думы, чл. правл. иркут. церков. братства св. Иннокентия, чл. Рус. собрания — 30, 63 Колыгин Василий Федотович, купец, гласный иркут. гор. думы, благотворитель — 343

374

Иркутские истории

Колыгина Христина Яковлевна, жена В. Ф. Колыгина, дочь золотопромышленника Я. А. Немчинова, пред. и попечительница Иаково-Александрин. общины сестёр милосердия — 341, 343, 344 Комаров Яков Семёнович, предприниматель, домовладелец, гласный иркут. гор. думы, чл. правл. о-ва спасения на водах, о-ва рыболовов-любителей, добров. пожар. о-ва, многих благотв. организаций и попечительств — 201 Концевич Иннокентий Иосифович (ок. 1857–ок. 1917), политссыльный, учитель, цветовод, концертмейстер, гласный иркут. гор. думы. Возглавлял сирот. суд, создал о-во защиты детей. Проживал в собств. доме во Вдовьем пер. — 270, 357 Кончестер, предприниматель, домовладелец — 179 Корейша Тимофей Павлович, чиновник иркут. губ. упр. — 175 Коровин, владелец торговых бань — 9 Коршунов Ефим Егорович, ресторатор — 95, 333 Костюрина, иркут. домовладелица — 151 Котлов, смотритель гор. свалок — 269 Котляр Лейба, служитель Черемхов. молитв. дома — 222 Кравец Пётр Родионович, предприниматель, гласный иркут. гор. думы, построил здание приюта для слепых, выделил капитал на его содержание. Ум. в 1910 — 9 Кравченко, антрепренёр, первым привёз в Иркутск оперн. труппу — 41 Кремлёва Таисия, дочь иркут. цехового — 115 Красильников, рыбопромышленник — 36 Кригер, предприниматель — 260 Кринкевич Абрам Леонтьевич, предприниматель, домовладелец — 224, 265 Кроль Моисей Аронович (1862–ок. 1930, Париж), ссыльный, присяж. поверенный, автор статей в местной прессе — 248, 266 Кряжева, купчиха — 229 Кузнец Давид Хаимович (1861–1912), купец-промышленник, учредитель спичеч. фабрики в с. Усолье, владелец каменноуг. копей в с. Кутулик, на ст. Хоронор, крупн. домовладелец. В 1904 обеспечил переправу паровозов и вагонов с грузами по льду Байкала. Обществ. деятель и благотворитель. Скончался в Чите, похоронен в Иркутске — 146, 284 Кузнецов, профессор-ихтиолог — 325

Иркутские истории

375

Кузнецов Николай Александрович, предприниматель, гласный иркут.гор. думы, чл. правл. о-ва рыболовов-любителей — 201 Кузнецов Ф. Ф., предприниматель, благотворитель — 95, 96 Кузьмин, рыбопромышленник — 33 Кузьмин-Караваев Аглай Дмитриевич, ген.-квартирмейстер иркут. воен. окр. — 25, 26 Кукс, портной (Нижнеудинск) — 253 Кулаков А. П., один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Кулаков В. П., один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Курбатов Николай Павлович, предприниматель, содержатель номерных и общих бань на берегу Ангары, гласный иркут. гор. думы — 9 Куриковский, владелец колбас. мастерской — 264 Курочкин, фотограф из ссыльных — 129 Кучеренко, жители Иркутска — 264

Лавров, амурск. рыбопромышленник, в Иркутске имел дом и рыб. торговлю — 325, 326 Ламб Иван Варфоломеевич, вице-президент Воен. коллегии. С 1780 губернатор в Перми, в 1783–1876 губернатор Иркут. наместничества — 348 Лаптев Фёдор Иванович, владелец лесопил. з-да, гласный иркут. гор. думы (1914–1917) — 9 Лебедев, служащий управы — 266 Лебедев Иван Владимирович, ред. журн. «Геркулес», автор книг о спорте — 136 Левагин Григорий, иркут. свящ. — 282 Левахин, инженер — 259 Левенсок, врач — 227 Левина, псевдоним фельетонистки газ. «Сиб. заря» — 55, 56 Левицкий, горн. инженер — 310 Лейбов, чл. правл. иркут. о-ва рыболовов-любителей — 201 Лейбович, портной — 117 Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870, Симбирск–1924, Горки, Москов.

376

Иркутские истории

обл.), сын инспектора нар. уч-щ, брат террориста А. И. Ульянова, основатель РКП(б), лидер ВКП(б) — 93 Леццано Борис Борисович (1738–1827), ген. от инфантерии, в 1799 –1802 воен. губернатор Иркутска. По свидетельству летописца, «человек гордый, надменный и сух в обращении, но честен, добр и бескорыстен». Открыл для ссыльных ремесл. дом, способствовал развитию судоходства на Байкале, завершил стр-во Кругобайкал. тракта. Имел много врагов и состоял под судом. Оправдан — 348 Лист Густав, промышленник, глава фирмы — 157, 158 Лифантьева Александра, иркут. мещанка — 115 Лихачёв, комбат 2-го Вост-Сиб. воздухоплават. батальона — 210, 211 Лоеоберадзе Степан, ночн. караульный — 199 Лосев Владимир Иванович, оперн. певец (бас-баритон), род. в с. Усольское в нач. 70-х ХIХ в. Обучался пению в Иркутске, а в 1902 на средства о-ва уехал в СПб., на курсы Прянишникова. С1903 и до кончины в 1919 солист Мариинск. театра. В Иркутске гастролировал в 1903, 1907, 1910 и 1915. В 1904 записал грампластинку — 327, 328 Лытнев, сиб. художник — 328 Лычагин Иван, старший городовой — 194 Лычанин, акциз. чиновник — 308 Люблинский Иннокентий Афанасьевич, предприниматель, дир. Мариинск. приюта, гласный иркут. гор. думы — 109, 160 Лютоев Николай Иванович, учитель, в 1907–1910 делопроизводитель иркут. гор. управы, в 1910–1914 член управы — 267-271 Лятур С. Ю., инженер, зав. электростанцией — 235

Майер, шведский борец — 137 Макаров, поручик 2-го Вост.-Сиб. воздухоплав. батальона — 210 Мале А. И., нач. иркут. пожар. команды — 158 Малышев, член иркут. гор. управы — 271 Малышева, жительница Иркутска — 309 Мандельберг Вигдор Овшиевич (1870–1944), выпускник мед. фак. Киевск. ун-та, политссыльный, в 1907 избран депутатом II Гос. думы от Иркутска и вошёл в соц.-дем. фракцию. В 1920 эмигрировал в Палестину — 54

Иркутские истории

377

Мариупольский Иона Михайлович, скрипач, преп. муз. классов иркут. отделения императ. Рус. муз. об-ва — 182 Мармонтов, предприниматель — 275 Мартынов, профессион. спортсмен — 139 Метелёв Сергей Яковлевич, сын Я. Е. Метелёва, один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Метелёв Яков Ефремович, предприниматель, гласный иркут. гор. думы (1906-1909), попечитель Медведник. больницы, 4-го иркут. нач. уч-ща, 2-й жен. гимназии, школы «Детский сад», чл. дирекции гор. театра — 142, 173 Милевский Пётр Адамович, фотограф, обладатель серебр. медали Всерос. выставки (1890), владелец фотосалона. В 1901 уехал из Иркутска — 71 Миль, предприниматель, домовладелец — 196 Миндалевич, иркут. мещанин, домовладелец — 60 Миров-Бедюх, антрепренёр — 11 Миталь Казимир Войцехович, инженер, гласный иркут. гор. думы, чл. правл. иркут. общедоступ. курсов, чл. о-ва поощрения коннозаводства, преп. 1-го коммерч. уч-ща. Репрессирован — 358 Митин, пристав 3-го стана Иркут. уезда — 283 Михайлов, инженер по стр-ву иркут. электростанции — 168, 169, 173 Михайловский Иван Павлович, врач, гласный иркут. гор. думы (1914– 1917), пред. воен. комиссии — 15, 16 Михалёв Павлин, иркут. мещанин — 292 Михневич, портной — 253 Могилёв, рыбопромышленник —33 Модзиевский Олимпий, ссыльный поляк — 61 Можаров Иннокентий Григорьевич, стат. советник, юрисконсульт горн. упр., гласный иркут. гор. думы, чл. дирекции гор. театра — 109, 192 Моисеев Иван Романович, иркут. житель — 227 Моисеева, супруга И. Р. Моисеева — 227 Мокеевский Иосиф Павлович, свящ. — 221 Моллериус Анастасия Петровна, супруга И. П. Моллериуса, пред. дамск. отделения губ. попечительства о тюрьмах, попечительница 1-й жен. гимназии, почёт. чл. благотв. о-ва «Утоли моя печали». В 1904 возглавила иркут. дамск. комитет Красн. Креста. В 1908 уехала, в 1914 вновь в Иркутске,

378

Иркутские истории

во главе ин-та императ. Николая I — 55 Моллериус Иван Петрович, тайн. советник, упр. канцелярией ген.-губ. Вост. Сибири, с марта 1897 по март 1905 иркут. губернатор. В феврале 1906 вновь направлен в Иркутск губернатором. В 1908 уехал в СПб., весной 1911 вышел в отставку. Ум. в марте 1913 — 9, 52–54, 68, 75, 150 Мооль Александра Львовна, преп. муз. классов иркут. отд-ния императ. Рус. муз. о-ва. Давала частн. уроки — 182 Мордухович, предприниматель, чл. правл. иркут. о-ва велосипедистов — 69 Муравьёв Александр Николаевич (1792–1863), декабрист, в ссылке с успехом исполнял обязанности иркут. городничего. В 1832 переведён на службу в Тобольск — 355 Муравьёв-Амурский Николай Николаевич (1809–1881), граф, ген.-губ. Вост. Сибири (1847–1861). Добился включения в состав России Приамурья и Приморья, начал освоение этих территорий — 50 Муравьёва Екатерина Николаевна (в девичестве Катрин де Ришемон), супруга М. Н. Муравьёва-Амурского — 50 Мусатов Павел Павлович, портной — 253, 254 Мыльников Иван Александрович, потомств. почёт. гражданин, купец и промышленник, гласный иркут. гор. думы, почёт. миров. судья, пред. попечит. совета 2-й жен. гимназии, дир. губ. попечительства о тюрьмах, чл. учёт.ссудн. комитета, казначей о-ва сиб. охотников — 13,14, 110 Мюрсель, владелец колбас. мастерской — 264 Мячков, смотритель офицер. магазина, в 1910 осуждён — 223

Нагель Людвиг, действ. стат. советник, ген.-майор, иркут. гражд. губернатор (1791–1798). Оклеветан, под конвоем доставлен в СПб., оправдан, назначен воен. губернатором Риги — 348 Наквасин Фёдор Иннокентьевич, чл. иркут. гор. управы (1906–1910) — 152 Наркевич Сергей Яковлевич, присяж. поверенный — 242 Наумов Николай Николаевич, служащий упр. Забайкал. ж. д. — 49 Недзвецкий Фаддей Иеронимович, присяж. поверенный — 242 Немчинов Александр Яковлевич, сын Я. А. Немчинова, брат Х. Я. Колыгиной. Предприниматель, благотворитель — 343 Немчинов Яков Андреевич, купец-золотопромышленник, благотвори-

Иркутские истории

379

тель — 343 Нецель Густав, владелец фотосалона на Большой — 131 Никольский, поручик 2-го Вост.-Сиб. воздухоплав. батальона — 211 Никон, архимандрит, ректор семинарии, талантл. педагог и тонк. политик, ред газ. «Иркут. епархиал. ведомости», организатор воскресн. школ — 57 Нодельман, верхнеудин. мещанин, имел в Иркутске типографию — 38, 39 Носковы, жители Иркутска — 261

Оболенский Евгений Петрович (1796–1865), сын тульск. губернатора, князь, декабрист, поручик лейб-гвардии финлянд. полка, приговорён к смерт. казни, заменённой каторгой. На поселении (с 1839) отказался от революц. воззрений. После амнистии (1856) участвовал в подготовке крестьян. реформы — 355 Ольшанский Андрей Андреевич, старш. чиновник по особым поручениям при иркут. губернаторе, зав. губ. типографией, ред. газ. «Иркут. губ. ведомости», пред. иркут. о-ва рыболовов-любителей, уполномоч. «Голубого Креста», чл правл. добров. пожар. о-ва — 200, 202 Орликов, купеческий сын — 43, 44 Островский Леонид Захарович, купец — 115

Пальчинский, инженер — 53 Панасюк Александр Петрович, житель Урик. волости — 115 Пантелеев Александр Ильич (1838–1909), ген.-лейтенант, ген.-губ. Вост. Сибири (1900–1903), почёт. гражданин Иркутска — 46, 359 Патраман, коллекционер — 355, 356 Патушинский Григорий Борисович, присяж. поверенный, участник громких процессов, гласный иркут. гор. думы, пред. дирекции гор. театра. В Граждан. войну министр колчак. правительства. Ум. в Москве в 1931 — 198, 230, 242, 343 Патушинский Осип Борисович, присяж. поверенный, брат Г. Б. Патушинского — 242 Патушинский Яков Григорьевич, потомств. почёт. гражданин, купец, промышленник, гласный иркут. гор. думы, чл. правл. многих иркут. благотв. ор-

380

Иркутские истории

ганизаций и попечительств — 23, 151, 310, 330 Пахолков Николай Феодосиевич, предприниматель, сын купца Ф. И. Пахолкова, внук Я. А. Немчинова — 38 Перетолчин, купец — 269 Пермяков, пастух — 59 Перов, земский заседатель с. Кабанского — 320 Перцель Яков Моисеевич, предприниматель, домовладелец — 260, 261 Петухов, рыбопромышленник — 33 Пехович Лев Николаевич, адвокат — 113, 229 Пиль Иван Алферьевич, ген.-губ. Вост. Сибири (1789–1795), запомнился тем, что удерживал цены на хлеб даже в неурожайные годы — 348 Пирогова Евдокия Михайловна, мещанка, домовладелица — 297 Писаревский Моисей Григорьевич, провизор, владелец аптеки, чл. о-ва врачей Вост. Сибири — 66, 67, 346–349 Плеханов Георгий Валентинович (1856—1918), теоретик и пропагандист марксизма, философ, видн. деятель рос. и междунар. социалист. движения, один из основателей РСДРП, газ. «Искра». После II съезда РСДРП разошёлся с Лениным и возглавил меньшевист. фракцию — 93 Плотников Иннокентий Николаевич, гласный иркут. гор. думы, владелец электро.-техн. магазина и част. электростанции —109, 110, 111, 173, 175 Подворчан, иркут. городовой, погиб на посту — 64 Поднебесных Николай Фёдорович, владелец похорон. бюро с 6 мастерскими: скульптур., мозаич., столяр., маляр., кузнеч., по изготовлению мрамор. часовен. Также бюро содержало штат певчих, пристольников, фотографов, чтецов, специалистов по «выправке» документов — 63, 219 Подурия Каций, ссыльно-поселенец, обвиняем. по одному из уголов. дел — 197, 198 Полийчуков И.П., один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Половниковы, содержатели бань и цветоч. торговли — 9, 216 Полутов, предприниматель — 133 Поляков Александр Осипович, предприниматель — 80-84 Поляков Николай Петрович, владелец част. электростанции, представитель Мальцов. заводов, тов-ва Мельников. льняной мануфактуры, тов-ва рус.француз. резинов. мануфактуры «Проводник». Гласный иркут. гор. думы,

Иркутские истории

381

попечитель иркут. промышл. уч-ща, 2-й жен. гимназии, пред. о-ва помощи учащимся в Вост. Сибири — 71, 109, 110, 169-172 Понтович, купеческий сын — 136 Попов Георгий Григорьевич, присяж. поверенный — 242 Попов Павел Дмитриевич, стат. советник, чл. иркут. судеб. палаты, чл. правл. иркут. с.-х. о-ва —26 Попович, офицер 28-го Вос-Сиб. стрелк. полка — 276 Посохин Владимир Михайлович, потомств. почёт. гражданин, упр. типографией и книжн. магазином Макушина, гласный иркут. гор. думы — 133, 248 Потапов, судовладелец, перевозчик, рыбопромышленник — 8 Прилужские, предприниматели (садоводство, цветоводство) — 216 Прокопьева-Кузнецова, крестьянка — 230 Прокофьев, фотограф, участник 1-й сиб. фотовыставки — 129 Пролубщиковы, иркут. мещане — 9 Пророков Владимир Самойлович, брат Р. С. Пророкова, коллеж. асессор, мл. чиновник по особ. поручениям при иркут. губернаторе, бессменный секр. благотв. о-ва «Утоли моя печали», пред. оргкомитета 1-й сиб. фотовыставки — 128, 129, 356 Пророков Руфим Самойлович, брат В. С. Пророкова, коллеж. секр., столонач. иркут. казён. палаты, актив. чл. ВСОИРГО, организатор выставок мест. художников — 163, 165 Протасов Николай Евграфович, делопроизводитель губ. управл., прицевод-любитель — 23 Пучинская Эмилия, жительница Иркутска — 111, 112 Пылёвы, Иван и Марфа, жители Иркутска — 229, 230 Пятидесятников Адриан Петрович, потомств. почёт. гражданин, купец, гласный иркут. гор. думы, пред. попечит. совета иркут. школы «Детский сад», почёт. попечитель иркут. промышл. уч-ща — 343 Пятидесятников, пастух — 59

Раевский Николай Иванович, присяж. поверенный, гласный иркут. гор. думы — 82, 242

382

Иркутские истории

Равинг, житель Иркутска — 276 Разумовский Леонид Александрович, присяж. поверенный — 242, 343 Рай Лев Исаевич, присяж. поверенный — 246 Райт, Уилбур (1867–1912) и Орвил (1871–1948), братья, американцы, совершив. в 1903 перв. управл. полёт на постр. ими аппарате тяжелее воздуха — 122, 123, 124, 211 Репин, чл. правл. иркут. с.-х. о-ва — 217 Реутов, офицер, карточ. игрок — 343 Решетников, санитар. объездчик иркут. гор. управы — 226 Римский-Корсаков Николай Валерианович, полицейск. пристав —114, 310, 317, 318 Рифесталь Пётр Христианович, предприниматель, птицевод-любитель — 23 Ровинский Василий Михайлович, частн. поверенный, агент страх. о-ва «Россия» — 285, 286, 287 Рогальская, иркут. мещанка — 221 Розенцвейг Янкель, житель Иркутска — 196 Родионов, владелец лавки — 197 Родионов Николай Львович, отец С. Н. Родионова, купец, благотворитель — 343 Родионов Семён Николаевич, предприниматель, домовладелец, коллекционер, один из первых автомобилистов и авиаторов. Гласный иркут. гор. думы, благотворитель — 70, 214, 288 Розен Генрих Вальдемарович (1847, Ревель–после1915), барон, действ. стат. советник, архитектор. Заведовал строит. и дорож. частями при упр. ген.-губ. — 347 Рубанович, предприниматель, чл. правл. иркут. о-ва велосипедистов — 69 Рудин, антрепренёр — 344 Русанов Григорий Иванович, предприниматель, гласный иркут. гор. думы — 9, 109, 160, 270 Рыбак, агент охранного отделения — 259

Савельев, городовой — 294 Сагришвили, владелец лавки, чл. грузин. преступ. группировки — 197

Иркутские истории

383

Садовников, полицейск. пристав — 302 Садовников, городовой — 114 Садовников Иннокентий Васильевич, чл. иркут. гор. управы (1910–1913) — 152 Салар, франц. борец — 137 Самсонович, карточ. игрок — 343 Самсончик Лев Борисович, жандарм. ротмистр — 257, 258, 259 Сапожников Константин Николаевич, пред. правл. иркут. о-ва взаим. кредита, чл. правл. иркут. о-ва рыболовов-любителей, иркут. отделения попечительства о слепых — 201 Саракики, япон. борец — 137 Саржин, лесн. объездчик иркут. гор. управы — 244 Сахаров Григорий Афанасьевич, инженер, род. в 1878 в Иркутске в семье мещанина А. И. Сахарова. Окончил СПб. технол. ин-т и возвратился в Иркутск. Гласный иркут. гор. думы (1910–1914), пред. мостов. и канализац. комиссий. Сохранился его дом, более известн. как «Голландский» — 169, 170 Сашишвили Бессариан, владелец чайной — 195 Свентицкий Александр Андреевич, стат. советник, инженер путей сообщения, нач. упр. Забайкал. ж. д. — 34 Северский, артист — 93 Селиванов Андрей Николаевич, ген.-губ. Вост. Сибири, командующий войсками иркут. воен. окр. и войск. наказн. атаман Забайкал. казачьего войска — 31–34, 48, 68, 257, 258, 282, 283, 323, 330 Селиванова Александра Георгиевна, супруга А.Н. Селиванова, пред. правл. благотв. о-ва «Утоли моя печали» — 284 Селифонтьев Николай, профес. мошенник — 294 Семигановский Иван Матвеевич, присяж. поверенный — 242 Сепошвили, фигурант уголов. дел — 189, 190 Сергеев, гор. архивариус — 356 Сергеев Иван Сергеевич, комиссар иркут. гор. управы — 265, 266, 267 Серёгин Алексей Семёнович, присяж. поверенный — 242 Серж, антрепренёр цирк. труппы — 42, 136, 137,138 Сидельников, подённый рабочий, фигурант уголов. дела — 264 Сикора Богумил, виолончелист, выпускник Лейпциг. консерватории — 183

384

Иркутские истории

Силина Евгения Марковна, крестьянка Урик. волости — 115 Синельников Николай Петрович (1805–1892), сенатор, ген.-губ. Вост. Сибири (1871–1874), почёт. гражданин Иркутска. Среди его заслуг снижение цен на хлеб, устр-во дома для неимущих, ремонт жилья бедн. горожан, стрво Базанов. приюта, школы «Детский сад», учит. семинарии, воен. госпиталя, нов. театра, сооружение землян. вала вдоль Ангары, открытие гор. сада, юнкер. уч-ща, отделения Сиб. торг. банка — 320 Синицын Михаил Николаевич, скрипач, один из учредителей част. муз. школы — 182 Синявин Мирон, иркут. воевода (1704–1711) — 50 Скалатов, иркут. домовладелец — 300 Скляревский Александр Фёдорович, пианист, преп. муз. классов иркут. отделения императ. Рус. муз. о-ва — 183, 184 Слуховской-Лимаренко, иркут. полицейский — 87 Смагины, иркут. мещане — 9 Смирнов Николай Васильевич, иркут. мещанин — 115 Сморчевский, пом. полицейск. пристава, фигурант уголов. дела— 309 Собинов Леонид, певец (тенор) — 13, 180, 181, 184 Собокарёв Пётр Васильевич, распорядитель аукцион. зала на Трапезниковской, 5, работавш. ежедн. с 8 до 17 час., практиковавш. выезд. продажи. Зал использовался горожанами и как камера хранения — 356 Солдатов, ихтиолог — 325, 326 Соловьёв А. М., владелец муз. магазина — 181, 183 Сперанский Михаил Михайлович (1772–1839), граф, гос. деятель, реформатор, ген-губ. Вост. Сибири (1819–1821) — 355, 359, 360 Стадников Фёдор Леонтьевич, гласный иркут. гор. думы — 107, 108 Стравинский Мечислав Станиславович, потомств. дворянин, присяж. поверенный, гласный иркут. гор. думы, бельгийск. консул в Иркутске (с 1914), чл. правл. многих иркут. благотв. обществ и попечительств. Имел дом на Харлампиевской — 242 Степанова, жительница Иркутска — 151 Степман Абрам, мелкий торговец — 29 Стрепетов, антрепренёр цирк. труппы — 42, 90, 138, 139 Сукачёв Владимир Платонович (1849–1920), внук купца, гор. головы Н. П.

Иркутские истории

385

Трапезникова, почёт. гражданин Иркутска, купец-меценат, обществ. деятель, иркут. гор. голова (1885–1897), основатель 5 нач. школ и двухклас. бесплат. школы для девочек. Финансировал из собств. средств экспедиции в Монголию, Тибет, Китай —108, 110, 328 Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926, Берлин), ген. от кавалерии, воен. министр — 91

Талалаев Василий Тимофеевич (1871–1930), политссыльный, отец микробиолога Е. В. Талалаева. Ред. сатир. журн. «Иркут. жало», газ. «Вост. заря». Уехал из Иркутска в 1911 — 163, 164, 172, 173, 184, 185, 225, 247-249 Тамаров, артист — 329 Тарский, пастух — 59 Тельных Степан Иванович (ок. 1830–после 1908), иркут. купец 1-й гильдии, потомств. почёт. гражданин, гласный иркут. гор. думы — 343 Тетюков, предприниматель — 49 Тимофеев, иркут. мещанин — 208 Титков Поликарп Алексеевич, присяж. поверенный — 242 Тихомиров Александр, иркут. мещанин — 115 Тихон (в миру Михаил Михайлович Данебин-Троицкий) (1831–1911), архиепископ иркут. и верхолен. Похоронен в Иркутске, в усыпальнице Казанск. кафедрал. собора — 56-59,178, 222, 320, 321 Трапезникова Прасковья, супруга Н. П. Трапезникова, бабушка В. П. Сукачёва, благотворительница — 160 Третьякова Аделаида Эдуардовна, учительница, последовательница идей профессора Лесгафта, открыла в Иркутске Дет. площадку. В 1906 арестована, выслана, по возвращении продолжила работу с детьми, открыла семейн. школу на Саломатовской, 22. Ум. в 1917 — 238, 239 Трофименко Захар Иванович, предприниматель — 275 Трофимов, окр. интендант — 225 Трубецкой Сергей Петрович (1790–1860), князь, полковник лейб-гвардии Преображен. полка, герой Отеч. войны 1812, декабрист — 355 Турицын Константин Павлович, политссыльный, чл. иркут. гор. управы, гор. голова — 81, 268, 269, 329, 330 Туския, владелец вин. погреба — 195

386

Иркутские истории

Тыжнов Сосфен Порфирович, врач, ум. в 1907 — 62 Тышко Викентий Иосифович, действ. стат. советник, дир. иркут. промышл. уч-ща, гласный иркут. гор. думы, почёт. гражданин Иркутска — 63, 81, 332 Тюменцев, полицейск. надзиратель — 115

Фаве, шеф-повар ресторана при Новом театре Гиллера — 41 Фавстов, пом. иркут. полицмейстера — 114, 310, 311 Фанченко Мартын Дмитриевич, капитан, гл. смотритель иркут. вещ. склада, осуждён в 1910 — 223 Фатеев Иван Сергеевич, гор. юрисконсульт, тов. пред. окр. совета присяж. поверенных, 2-й ред. газ. «Вост. обозрение», один из учредителей иркут. о-ва обывателей и избирателей (1909), актив. чл. о-ва «Просвещение», пред. о-ва взаимопомощи учащихся сибиряков. Дважды репрессирован: в 1906 и в1938. Ум. в тюрем. больнице в 1938 — 123, 174, 205, 239 Фатеева Мария Арсентьевна, дочь правителя дел ВСОИРГО А. Усольцева, супруга И. С. Фатеева, чл. правл. иркут. отделения о-ва «Просвещение». Внучка М. А. и И. С. Фатеевых. Ирина Владимировна Иванова живёт в Иркутске, «в старом дедушкином гнезде» — 239 Фёдоров Павел Иванович (1872–1919), врач-педиатр, создал в Иркутске о-во борьбы с туберкулёзом, о-во обывателей и избирателей, о-во возрождения армии, основал «Сиб. врачеб. газету» (1907–1914), «Народн. Сибирь» (1915), «Народн. свободу», «Свобод. край» (1917). Возглавлял мед. секцию исполкома обществ. организаций Иркутска, был тов. пред. иркут. гор. думы. Ум. от тифа, ухаживая за больным — 172, 174, 333 Филимонов, оперн. певец — 140 Фигуровский, полицейск. пристав — 309 Фигуровский Иван Владимирович, надворн. советник, пом. дир. магнит.метеорол. обсерватории — 166 Фоменко Андрей Александрович, участник Русско-японской войны, преп. учит. семинарии — 235–238 Фрауендорф Карл Львович, перв. иркут. губернатор, ум. в Иркутске, не отслужив и двух лет — 348, 349 Фредерикс Платон Александрович (1828–1888), барон, потомок фин. дворян, ген.-губ. Вост. Сибири (1873–1879) — 348

Иркутские истории

387

Френкель Александр Миронович, врач иркут. мед.-санитар. бюро — 243245, 259–262 Фусими Садоджер, двоюродн. брат япон. императора — 256

Харченко Илья Степанович, иркут. уезд. исправник, стат. советник — 283 Хаскин Андрей Владимирович, окр. интендант, ген.-майор, осуждён в 1910 — 224 Хашкин Андрей, иркут. мещанин — 300 Хлыновский Михаил Иванович, ген.-майор Генштаба. В Иркутске с 1904: нач. юнкер. уч-ща, нач. эвакуац. части тыла армии. Затем назначен нач. Нерчин. окр. В сентябре 1910 приехал в Иркутск и в гостинице «Метрополь» покончил с собой — 85, 87 Ховен Николай Николаевич, полковник, преп. иркут. юнкер. уч-ща, читал попул. лекции, вёл курсы иностр. языков — 120–122, 212 Хорос С. И., один из первых автомобилистов Иркутска — 72 Хорошкевич Фёдор Порфирьевич, предприниматель — 224 Хренников Иван Петрович, присяж. поверенный — 242

Цапенко, авиатор — 213 Цейдлер Иван Богданович (1777–1853), воен. комендант Иркутска (с 1819), иркут. губернатор (с 1821), в 1835 вышел в отставку и уехал из Иркутска. Оставил добрую память — 347 Цеппелин Фердинанд (1838–1917), немец. конструктор дирижаблей, основатель АО содействия воздухоплаванию — 145 Цехадзе Ипполит, чл. грузин. преступ. группировки — 198 Цимакуридзе, владелец квасной — 195

Чайковский (1840–1893), композитор, дирижёр, педагог —181 Чарова, актриса — 12 Чевелёв, предприниматель — 95 Черкашин Семён, городовой, фигурант уголов. дела —307

388

Иркутские истории

Черниховский М. Ф., ред., издатель газ. «Сибирь» ( с 1906 по сентябрь 1907) — 48–51 Чернявский Абрам, служитель Черемхов. молитв. дома— 222 Чириков, драматург — 210

Шаляпин Фёдор Иванович (1873–1938), оперн. и камерн. певец (высокий бас), солист Больш. и Мариинск. театров, Метрополитен Опера, худ. рук. Мариинск. театра — 13 Шангин, рыбопромышленник — 33 Шангин А. В., дир. ремесл.-воспитат. заведения им. Н. П. Трапезникова — 96 Шастин, владелец похорон. бюро — 60–63, 219, 220 Шастин Иннокентий Константинович, протоиерей, чл. иркут. духов. консистории —54, 109 Шафигуллин Шайхулла Шафигуллович, торговец, владелец сети магазинов — 178, 252 Швец, пароходчик, арендатор понтон. моста — 36, 274–276, 318 Шевелёв, музыкант — 181 Шекспир Уильям (1564–1616), англ. поэт, драматург, актёр, совладелец театр. фирмы — 144 Шешуновы, сиб. живописцы, братья — 328 Шипунов, рыбопромышленник — 33 Шишкин Юрий Фёдорович, иркут. воевода (1699) — 50 Шнее И. В., политссыльный, владелец фотосалона — 155 Шнейдер, владелец магазина воен. и партикуляр. платья — 117 Шнейдерман Илья Гершевич, предприниматель, домовладелец — 302 Штромберг Чеслав Николаевич, упр. госимуществами в Иркут. губернии, спец. по древонасаждению, разбил сквер у памятника Александру III — 21– 24, 359 Шуккерт, инженер, основатель заводов Сименс-Шуккерт — 234

Эйхлер Рудольф, владелец паровой колбас. фабрики — 264

Иркутские истории

389

Энгель, художник интерьеров — 39 Эрнани, актёр антрепризы — 40 Эфрос, бухгалтер — 134

Юган Александр Николаевич, стат. советник, вице-губернатор, губернатор — 226, 284 Южаков Михаил Ильич, стат. советник, инженер иркут. гор. управы, гласный иркут. гор. думы, чл. дирекции гор. театра — 286 Юргенсен Николай Августович, врач-педиатр, зав. гор. дет. Ивано-Матрёнин. больницей — 284 Юревич Франц, иркут. цеховой — 311 Юринский Тихон Осипович, преп. иркут. промышл. уч-ща, дир. Якут. реальн. уч-ща — 330–334

Яблковская, владелица пошивочной — 86 Якобий Иван Варфоломеевич (1726–1803), ген.-губ. Иркут. и Колыванс. наместничества (1784–1789) — 50 Яковлев Николай Васильевич, купец, гласный иркут. гор. думы, один из первых автомобилистов, глава иркут. о-ва велосипедистов — 69–71 Янчис, иркут. полицмейстер, горн. исправник в Витим. и Олёкмин. окр., гл. обвиняемый по делу о злоупотреблениях с вин. квотами на золот. приисках (1910) — 309, 310 Янчуковская Мария Петровна, супруга горн. инженера А. В. Янчуковского, домовладелица, чл. правл. благотв. о-ва «Утоли моя печали», попечительница Мариин. общины сестёр милосердия, чл. правл. о-ва борьбы с туберкулёзом, о-ва покровительства освобождаемым из заключения, о-ва земледел. колоний и ремесл. приютов — 284 Яровец Дмитрий Максимилианович, полковник — 25–29 Ясинский Сергей Людвигович, предприниматель, зав. хоз. частью первой иркут. электростанции (1910), гласный иркут. гор. думы — 235

390

Иркутские истории

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ АО — Акционерное общество ВКП(б) — Всесоюзная коммунистическая партия большевиков волост. — волостной ВСОИРГО — Восточно-Сибирский отдел императорского Русского географического общества газ. — газета Голубой крест — Всероссийское общество взаимопомощи пожарных губ. — губернский дир. — директор ж.-д. — железно-дорожный журн. — журнал з-д — завод ин-т — институт иркут. — иркутский м-во — министерство о-во — общество пред. — председатель МОК — Международный олимпийский комитет преп. — преподаватель присяж. — присяжный пр-во — производство ред. — редактор реж. — режиссёр РКП (б) — Российская коммунистическая партия большевиков свящ. — священнослужитель СПб. — Санкт-Петербург стр-во — строительство с.-х. — сельско-хозяйственный тов. — товарищ тов-во — товарищество уч-ще — училище ф-ка — фабрика

Иркутские истории

391

Старые и новые названия иркутских улиц, переулков, скверов, садов, площадей Адмиралтейская — Крестьянина Баснинская — Свердлова Беляевский переулок — переулок Бурлова Благовещенская — Володарского Больничный — Клинический Большая — Карла Маркса Большая Блиновская — Партизанская Большая Русиновская — Байкальская Большая Трапезниковская — Желябова Брянская — Красного резерва Бурдачевской — Большаковская — Вдовий переулок — Черемховский Верхнеамурская — Седова Власовский переулок — Пионерский Воскресенская —Тихвинская — Красной Звезды — Сухэ-Батора Восьмая Иерусалимская — Лопатина Вторая Арсенальская — Эрновская Вторая Иерусалимская — Красных Мадьяр Вторая Солдатская — Милютинская — Лапина Георгиевский — Краснофлотский Главная Арсенальская — Графа Кутайсова — Троцкого — Дзержинского Главная Иерусалимская — Коммунаров Граматинская — Каландаришвили

Гранинская — Московская-Большая Ланинская — Декабрьских Событий Графа Кутайсова — Дзержинского Гусева- Харлампиевская — Горького Дегтевская — Российская Дворянская — Рабочая Жандармская — Фридриха Энгельса Зверевская — Бабушкина Знаменская — Баррикад Ивановская площадь — Труда Институтская — Шелашниковская — Октябрьской Революции Казарминская — Черкесовская — Красного Восстания Кладбищенская — Парковая Котельниковская — Фурье Кузнецкая — Уткина Кузнецкий переулок — 8 Марта Лагерная — Казачья Луговая — Марата Любарский — Ударника Малая Ланинская — Депутатская Мало-Ланинская — Трудовая Малая Русиновская — ЛебедеваКумача Малая Трапезниковская — Связи Матрешинская — Софьи Перовской Медведниковская — Халтурина Морская — Байкальская — Заморская — Амурская — Ленина Мотоховская — Осипенко Мыльниковская — Чкалова Мяснорядская — ФранкКаменецкого

Набережная Ангары — бульвар Гагарина Несытовская — Ивановская — Пролетарская Нижняя Амурская — 3 Июля Пантовическая — Войкова Первая Арсенальская — Сафьяновская — Пестеревская — Урицкого Первая Кузнечная — Поплавская Первая Солдатская — ЩаповскаяКрасноармейская Перфильевский — Пугачева Пирожковский переулок — Банковский; Канадзавы Покровская — Шевцова Поплавская — Красногвардейская Почтамтская — Степана Разина Преображенская — Тимирязева Пятая Солдатская — Базановская — Богдана Хмельницкого Русиновская — Коминтерна — Байкальская Савинская — Гаврилова Саломатовская — Карла Либкнехта Сарайная — Александра Невского Седьмая Иерусалимская — Лыткина Семинарская — Польских Повстанцев Спасо-Лютеранская — Сурикова Средняя Амурская — 25 Октября Тихвинская площадь — Кирова Толкучая — Гусарова Третья Арсенальская — Бориславская — Малая Блиновская — Чехова

Третья Иерусалимская — Трилиссера Третья Солдатская — Хаминовская — Грязнова Троицкая — 5-й Армии Успенская — Плеханова Харинская — Некрасова Хлебный базар — Торговый комплекс Хорошевская — Радищева Четвертая Иерусалимская — Чужак-Насимовича Четвертая Солдатская — Немчиновская — Киевская Чудотворная — Бограда Шестая Солдатская — Сибиряковская — Литвинова Юнкерский — Красный Якутская — Рабочего Штаба 15 февраля 1872 года решением генгубернатора Н.П. Синельникова переименованы улицы: 1-я Солдатская — Щаповская 2-я Солдатская — Милютинская 3-я Солдатская — Хаминовская 4-я Солдатская — Немчиновская 5-я Солдатская — Базановская 6-я Солдатская — Сибиряковская 1-я Арсенальская — Сафьяновская 2-я Арсенальская — Эрновская 3-я Арсенальская — Бориславская Институтская — Шелашниковская Казарминская — Черкесовская Мало-Ланинская — Московская Бурдачевской — Большаковская 1-я Кузнечная — Поплавская

Оглавление

Незваная гостья.................................................................................... 7 Не ошибиться бы в расчётах.............................................................11 В погоне за обыкновенным................................................................15 Нежатая полоса....................................................................................21 Офицерский капитал.........................................................................25 Продлённое время...............................................................................30 По новому месту жительства............................................................34 Убегающая натура...............................................................................39 Энергия распада...................................................................................44 Злоупотребить себе во благо.............................................................48 Блуждание в лабиринтах...................................................................52 В отсутствие пастыря..........................................................................56 Деликатная тема..................................................................................60 Дом трудолюбия..................................................................................64 Честь, слава и 100 тысяч франков в придачу!...............................68 Неудавшийся опыт..............................................................................72 У бывших людей..................................................................................76 Против течения....................................................................................80 С прицелом на Зеландию..................................................................84 Из жизни чемпиона Спая..................................................................88 Пора вакаций........................................................................................93 От обороны к нападению. И обратно ...........................................97 В поисках сюжета...............................................................................102 Некороткое замыкание.....................................................................106 «Вследствие семейных неудовольствий».....................................111 Со второй примерки.........................................................................116 Нелётные качества.............................................................................120 Секреты точного попадания...........................................................124 Отражённая благодать.....................................................................128 Несезонное обострение....................................................................131 Французская борьба на иркутский манер..................................136 Дым закулисья....................................................................................139 В тумане синематографа..................................................................143 Большая буря в стакане воды.........................................................150 Предохранитель от Домишкевича................................................155 Цена вопроса.......................................................................................159 Несостоявшаяся сенсация................................................................163 Продавцы света..................................................................................168 Первая попытка доктора Фёдорова..............................................172 Дело о 150 саженях.............................................................................176

Собиновские вечера..........................................................................180 Гавайский синдром...........................................................................184 Иркутский завтрак с кавказским акцентом................................189 Медленный, но дальний заплыв....................................................199 Залог процветания.............................................................................205 В плену аэронавтики.........................................................................209 Преждевременный человек.............................................................214 «Правила Гордона»...........................................................................219 В кольце сенатских проверок..........................................................223 Развод без права на ошибку............................................................227 «Хоть немного светящейся благодати!».......................................231 Предвкушения....................................................................................235 Врачебные практики.........................................................................240 По кругу, без передышки!...............................................................246 Курс кройки и шитья........................................................................250 В закоулках охранного отделения................................................255 «Мода» на подделку..........................................................................259 Мясная партия....................................................................................264 Возмутитель спокойствия................................................................267 Под зонтиком у губернатора..........................................................272 Сложности огранки...........................................................................280 Бои местного значения.....................................................................285 Простое решение...............................................................................291 Из жизни Адама номер 58...............................................................300 Метод Бойчевского............................................................................304 Наказывающий. Он же и наказуемый..........................................307 Прерванная линия...........................................................................314 Омулёвая недостаточность..............................................................319 Лёгким путём......................................................................................327 Сословные метаморфозы.................................................................330 Два часа правды.................................................................................334 Неприказным порядком..................................................................340 Джон, он же Иван Филиппович.....................................................345 Тайна патентованного каблучка....................................................349 Восстановить нельзя уничтожить..................................................355 Послесловие............................................................................................ 364 Указатель имён ......................................................................................365 Старые и новые названия улиц ........................................................392

Рекунова Валентина Михайловна

Иркутские истории Хроники глазами беллетриста Печатается в авторской редакции Корректоры: Дарья Тирских, Лидия Тычинина Дизайн и вёрстка М.А. Шамехи

Убеждённость, что с годами память населяется густо, давно сменилась у Грана ощущением, что нестираемых лиц немного. Возможно, тут сказалась привычка его как губернатора оставаться в центре событий, а они очень часто накладывались одно на другое. Вчера ещё у Топкинских каменоломен расстреляли трёх военных преступников, а уже сегодня там проводят для гимназистов экскурсию – историю земной коры изучают …