Снежногорск, до востребования...

Борис ИВАНОВ

СНЕЖНОГОРСК,

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ…

Красноярск.2004 г.

2

БЕРУ НА СЕБЯ СМЕЛОСТЬ УТВЕРЖДАТЬ,ЧТО ЭТУ КНИГУ ВПОЛНЕ МОЖНО ПРИЗНАТЬ ПОЛНЫМ СОБРАНИЕМ ЗАПИСОК РЕПОРТЕРА НА ОДНУ, ОДНАЖДЫ ИЗБРАННУЮ ТЕМУ. Я ВЕЛ ИХ, СТРАШНО ПОДУМАТЬ, В ТЕЧЕНИЕ МИНУВШИХ СОРОКА ЛЕТ ПЕРИОДИЧЕСКИ ПОСЕЩАЯ БЕРЕГА РЕКИ ХАНТАЙКИ, ГДЕ ВСЕ ЕЩЕ НЕПОВТОРИМО ДЛЯ МИРОВОЙ ПРАКТИКИ НАДЕЖНО ВОЗВЕДЕНА И БЕЗАВАРИЙНО РАБОТАЕТ УНИКАЛЬНАЯ ПО НЕСТАНДАРТНОСТИ ИНЖЕНЕРНОГО ЗАМЫСЛА ГИДРОЭЛЕКТРОСТАНЦИЯ. ОНА И В НАЧАЛЕ 21-го ВЕКА ОСТАЕТСЯ НЕ ТОЛЬКО ЕДИНСТВЕННЫМ В СВОЕМ РОДЕ СООРУЖЕНИЕМ, НО И САМОЙ СЕВЕРНОЙ В МИРЕ. С ЧУВСТВОМ СЕРДЕЧНОЙ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ МНОГИМ ЗА СОДЕЙСТВИЕ, Я ПОСВЯЩАЮ СВОИ РЕПОРТЕРСКИЕ ЗАПИСКИ И СНИМКИ ТЕМ, КТО СОЗДАЛ ЕЩЕ ОДИН УГОЛОК ЖИТЕЙСКОЙ БЛАГОДАТИ В СУРОВОМ ЗАПОЛЯРЬЕ, ТЕМ, КТО УЖЕ МНОГИЕ ГОДЫ ОБЕСПЕЧИВАЕТ СТАБИЛЬНУЮ УСПЕШНОСТЬ РАБОТЫ УСТЬ-ХАНТАЙСКОЙ ГЭС И, ОСОБО, ДИРЕКТОРУ СТАНЦИИ АНАТОЛИЮ НИКОЛАЕВИЧУ ПАРЫГИНУ, БЛАГОДАРЯ ЛИЧНОЙ ЭНЕРГЕТИКЕ КОТОРОГО ЭТА КНИГА, РАССКАЗЫВАЮЩАЯ ОБ ОСНОВНЫХ ЭТАПАХ ВОЗВЕДЕНИЯ ГЭС И ПОСЕЛКА СНЕЖНОГОРСК, ПРИШЛА К ТЕБЕ, ЧИТАТЕЛЬ.

АВТОР

3

Cам до сих пор не очень-то верю тому, что своим знакомством с Хантайкой и Снежногорском я обязан Никите Сергеевичу Хрущеву. Он тогда работал первым секретарем ЦК КПСС и был фактически человеком номер один среди граждан Советского Союза. Или главой государства, как принято говорить в новой России. А я к августу 1964 года уже стал «главой» одного из отделов редакции газеты «Красноярский комсомолец», о чем лидер страны, понятно, не имел ни малейшего представления. Но он знал о Красноярске, где ранее уже бывал, знал о крае и, конечно, о Норильске. Вот в нем и должны были пересечься наши пути. Здесь, в районе Талнаха, что с языка нганасан переводится как «запрет», к тому времени группа геологов уже открыла и детально обследовала новую рудно-сырьевую базу для местного горнометаллургического комбината, у которого в связи с этим «появилось второе дыхание», как тогда писали в газетах. Ради ее скорейшего освоения уже было начато строительство первого рудника «Маяк» и самого Талнаха, города-спутника Норильска. Мне повезло, я не только видел его первые палатки, но и чай пил в одной из них… Полагаю, Н.С. Хрущев и был намерен все это увидеть своими глазами, а мое начальство решило, что я должен стать свидетелем столь высоких смотрин и донести их подробности до читателей нашей газеты. Здесь по такому случаю даже новый гражданский аэропорт на базе военного начали сооружать, назвав его «Алыкелем». Дело в том, что прежняя воздушная гавань Норильска, которую чаще всего называли «Надеждой», не смогла бы принять на своей взлетно-посадочной полосе хрущевский 4-моторный самолет ИЛ-18. Увы, несмотря на масштабность приготовлений к визиту, «отец родной» в отличие от меня в Норильск ни в те дни, ни позже не явился. А в октябре 1964 года «его немножечко того…», как пели тогда в одной из многих подпольно-антисоветских песен. Вскоре стало известно, что группа «преданных» соратников по партии уволила Никиту Сергеевича, созвав ради этого внеочередной октябрьский пленум ЦК КПСС. После чего и наступила почти 20-летняя «эра Брежнева». А Никита стал персональным пенсионером. В фильме «Серые волки» об этом обстоятельно рассказано. Правда, отмененный визит в Норильск не упомянут. Тем не менее аэропорт «Алыкель» с тех пор и действует в заполярном

4

городе, хоть и часто закрывают его из-за капризов погоды. Говорят, взлетно-посадочную полосу тогда надо было укладывать несколько в ином направлении, чтобы от господствующих здесь ветров меньше зависеть. Но в спешке на такой «пустяк» кто-то явно закрыл глаза… Я же в те дни, не повидав Хрущева, по рекомендации коллег отправился на Хантайку. На ее берегах тогда все только начиналось. Опять же ради стабильной работоспособности Норильска в настоящем, а также в его ближайшем и отдаленном будущем. Да и нельзя мне было в августе 1964 года возвращаться в Красноярск налегке, с пустым блокнотом, не оправдав затрат на командировку. Такова, если кратко, предыстория. Поэт Александр Грибоедов в поэме «Горе от ума» устами своего героя в связи с подобным говорит: «Шел в комнату – попал в другую…». Вот и я, думал, «попал» на один раз, а застрял, считай, на полжизни. Но никаких сожалений в связи с этим не испытываю. Наоборот, отношу каждую из случившихся встреч с Хантайкой к редким для личной творческой судьбы удачам…

5

ЕСТЬ РЕКОРД!.. ВПЕРВЫЕ В СВОЕЙ ИСТОРИИ ЕГО УСТАНОВИЛИ КОЛЛЕКТИВЫ УСТЬ-ХАНТАЙСКОЙ И КУРЕЙСКОЙ ГИДРОЭЛЕКТРОСТАНЦИЙ. РАБОТАЯ ДРУЖНЫМ ТАНДЕМОМ В СОСТАВЕ ОТКРЫТОГО АКЦИОНЕРНОГО ОБЩЕСТВА «ТАЙМЫРЭНЕРГО», ОНИ ПРОИЗВЕЛИ ЗА 2003 ГОД ЧЕТЫРЕ млрд. ШЕСТЬСОТ ДЕСЯТЬ И ТРИ ДЕСЯТЫХ млн. квт-часов электрической энергии. Об этом стало известно в тот момент, когда рукопись будущей книги была уже окончательно подготовлена для печати в типографии. И хотя теперь в нашей стране не принято преподносить «трудовые подарки» к памятным датам, рекордная выработка электроэнергии, между тем, в канун 40-летия Снежногорска именно таковым и стала. Пришлось немного потеснить уже сверстанные главы, чтобы найти место в истории и этому, далеко не рядовому факту… Комментируя его, генеральный директор ОАО «Таймырэнерго» Юрий Петрович Ямпольский, он назначен на этот пост 10 июня 2003 года, отметил: - Разумеется, рекорд радует. В связи с ним я сердечно поздравил своих коллег, все работники нашей энергосистемы отмечены премиями. Приятно и другое, что мы сумели произвести столько квт-часов сверх ранее принятого плана, сколько их в третьем и четвертом кварталах года потребовалось нашему главному потребителю, «Заполярному филиалу» горно-металлургической компании «Норильский никель». И это не предел для наших ГЭС. А еще установленный рекорд позволил нам заработать дополнительные средства для приобретения современного оборудования, которое в ближайшее время мы начнем устанавливать и на ГЭС, и на многих участках всей нашей энергосистемы…

6

Впрочем, об этом и многом другом Юрий Петрович расскажет подробнее на более глубинных страницах этой книги.

«МНЕ ВСЕ ЗДЕСЬ НА ПАМЯТЬ ПРИХОДИТ БЫЛОЕ…» Утонул я как-то в Ниагарском водопаде… Но благополучно выплыл. Да и погружение было не «головой в омут», а сугубо визуальным. А вот выйти сухим из той водной процедуры мне всетаки не удалось. Даже в трехстах метрах от падающего гигантского потока воздух здесь просто перенасыщен мельчайшими каплями Ниагары-реки. Теперь, более десятка лет спустя, и вспомнить не могу, как долго продолжалось тогда мое полнейшее оцепенение при встрече с этим одним из признанных чудес света. Вцепившись обеими руками в металлическое ограждение, стоял я, окаменев, словно памятник самому себе. И постепенно хмелел… Не то от рева мощного обвала воды с высоты почти в 50 метров, не то от обильной водяной пыли, не то от величия этой сказочной и не очень земной картины… И как-то сам по себе, преодолев охватившую меня захмеленность, возник из тумана минувших лет вид на Большой Хантайский порог, когда он пребывал в расцвете своей природной красоты и необузданности. Ну, если не в полной мере, то очень многое из того, что я увидел и ощутил на границе США и Канады, где Ниагара отрешенно падает вниз, напомнило мне о хантайском буйстве воды. Да и соседями их можно считать, порог и водопад. Примерно на одной параллели находятся и почти на одном меридиане (проверьте по карте!), только размещены Природой по разные стороны «шарика». В августе 1964 года, впервые попав в Снежногорск, хорошо помню, через час после своего появления здесь я уже сидел на прибрежных камнях в скальном коридоре над кипящей стремниной порога. Сидел так долго, что до сих пор иногда ощущаю боли в пояснице, что также не позволяет забывать о

7

Хантайке. И пыль водяную вдыхал, и рев воды слушал, и так же постепенно хмелел от невиданной прежде пляски стихии… Возможно, такое сравнение кому-то покажется наивным и даже вызовет ироничную улыбку. Но это лишь до тех пор, пока не проверишь на себе. Слова – одно, эффект присутствия – нечто иное. А те, кому довелось видеть Большой Хантайский порог в его первозданной красоте и суровости, надеюсь, разделят мои ощущения. Даже если и не случилось пока побывать на Ниагарском водопаде, который лично во мне тогда что-то встряхнул и обострил воспоминания. За что ему сердечное спасибо…

Хантайка – древняя река... Она возникла не вчера, а заметно раньше, чем нам порой кажется. По ее берегам когда-то, полагаю, и грациозные мамонты топали, и шерстистые носороги. Поэтому их кости нет-нет да и обнаруживают в ближнем и дальнем соседстве с рекой, то в мерзлоте Таймыра, то Эвенкии. Стало быть, при своих перемещениях те древние великаны животного мира никак не могли миновать Хантайку. Она часто поперек путей их миграций была. Впрочем, это только догадки. Но бесспорно, что уже тогда эта река текла с востока на запад, к Енисею, проложив свое русло чуть севернее 68-ой параллели. А Большой Хантайский порог… Пойди, посчитай теперь, сколько столетий потребовалось, чтобы река сумела «пропилить» себе дорогу через скальный хребет, который когда-то преграждал ей путь. «Капля камень точит», утверждали древние римляне. Лично я сумел убедиться в правоте этого лишь на Хантайке, когда увидел обширный каньон созданный ею. Не устояли местные камни, долериты. А ведь они обладают довольно высокой степенью твердости. Подобных рек-коротышек по стране разбросано бессчетно… Хотя, может быть, они все где-то тщательно оприходованы, и даже на каждую досье

8

заведено. Не знаю… Беззаботные и самовлюбленные, они и рыбалкой обильной могут одарить, и волшебной красоты уголки свои откроют. А в остальном – сущие бездельницы. И совсем не упрек это в их адрес, а так, констатация… Эти реки-речушки не имеют ни малейшего отношения к крупным водным артериям нашей планеты. Однако у нас в стране - их подавляющее большинство, и с этим принято считаться. Только, к примеру, в Енисей на всем его гигантском пути от Тувы до арктического Диксона впадает почти 22 тыс. притоков. Они-то, надо полагать, и сделали Енисей самой многоводной рекой России. Именно по системе рек-коротышек пришли в Сибирь завоевателипреобразователи. А с ними и новая жизнь прорвалась в самые глубинные и дикие Зауралья. Как утверждает доктор исторических наук, профессор Томского госуниверситета Алексей Малолетко, именно казаки-первопроходцы, появившиеся в Сибири задолго до прихода сюда дружины Ермака, давали новые названия местным рекам и озерам, отвергая те, которыми их прежде нарекли жившие здесь аборигены. К примеру, Байкал старожители называли Ламой. Енисеем считали и ту реку, которую мы именуем Ангарой. А Хантайка, утверждает ученый, прежде имела название Гилева. Уже установлено, что такую фамилию носил крепостной известного уральского заводчика Демидова, который в поисках свободы однажды сбежал в эти вольные края и занялся здесь личным промыслом. «Само название Хантайка, - считает профессор, - очевидно, может быть переведено с тунгусского как «озерная», так как эта река действительно вытекает из озера. В тунгусском языке слово «хан» прибавляется к именам рек, которые вытекают из озер. Например, река Турухан». А как ни вспомнить, что через систему малых рек Кеть и Кас, это левые притоки Енисея, с помощью десятка сооруженных здесь ручным трудом шлюзов в конце 19 века был проложен Обь-Енисейский канал. Так

9

безнадзорные речки-коротышки соединили две величайших российских реки. Тогда зарождалась сибирская «золотая лихорадка», а ей, понятно, пути сообщения требовались. Хотя канал тот и был примитивным, крупные суда по нему не могли ходить, миссию свою он, худо-бедно, выполнил. Позволю себе предположить, что через его порой возникавшую непроходимость и быстрее созрела в правительственных кругах России мысль о прокладке железнодорожного пути, который ныне мы именуем Транссибом … Хантайка, при своем официальном «росте» всего в 165 км, лишь в конце 60-х годов 20-го столетия была привлечена к активной трудовой деятельности. При этом она потеряла половину своей протяженности. Плотину на ней возвели… И вот уже более трех десятков лет теперь управляемый поток этой реки исправно крутит роторы семи гидроагрегатов, которые и создают мощный и такой нужный красноярским «Северам» поток электроэнергии. Получается, Хантайка – не просто река, а русло человеческих судеб. И в этом со мной спорить, извините, бесполезно, так как сердцем своим я давно уже «утонул» и в этой реке, и в россыпях происходивших здесь в разные годы событий. Так получилось… Она вдохновляла не только поэтов… Помню, не прошло и года после первого свидания с Хантайкой, а в Красноярском книжном издательстве летом 1965 года вышла моя небольшая книжка, посвященная первостроителям гидростанции на этой реке. Свои записки репортера я изложил на бумаге, как говорят, на одном дыхании. А затем Валентина Копцева, литературный редактор издательства, очень быстро подготовила рукопись к печати. Позже она призналась, что написанное мной «воодушевило не только ее», но и руководство. Да и у цензоров не возникло вопросов: руководящая роль КПСС показана, гостайны не затронуты, комсомол упомянут… Все это вместе взятое, видимо, и помогло тому, что прохождению моей рукописи по коридорам обязательного тогда контроля обеспечили «зеленую улицу». В те времена с подобной

10

оперативностью выпускались книги, пожалуй, лишь руководителей органов КПСС различного ранга и тех авторов, кто по какой-то скрытой от посторонних глаз шкале был приравнен к ним. Однако, уже имея перед собой пачку начисто отпечатанных на машинке страниц, я долго не мог выбрать лучший вариант названия своих записок. Одни лозунги в голову приходили: «Так нам сердце велело», или «Если надо, значит, надо!»… Вроде бы все было верно-правильно, но очень уж «газетчиной» отдавало. Это и вынуждало искать новые варианты. Как замечено, газета обычно живет лишь сутки, потому что следом к читателю обязательно поступит ее следующий выпуск. А вот книги… Не буду говорить, что все они бессмертны. Скорее, это «предметы» более длительного пользования. Так что и соответствующее название требовалось, не из разряда однодневок. Отбросив десятки навязчивых идей, я как-то совершенно незаметно для себя обнаружил в русском языке заряженную очень большим смыслом фразу: «Здравствуй, Хантайка!». А вскоре понял, что ничего более лучшего и не следует вымучивать из себя. В таком названии – и приветствие, и пожелание здравия, которое очень даже необходимо как снежногорцам, так и возводимой тогда здесь ГЭС, работа которой рассчитана на многие десятилетия. Так что, как говорится, здравствуй на все времена!

3-тысячный тираж моей книги карманного формата разошелся очень быстро. Я как-то от этих забот, по тогдашнему недомыслию, оказался в стороне. И только спустя какое-то время случайно узнал, что в сам Снежногорск из тиража было направлено только несколько сотен экземпляров. Меня по телефону очень справедливо за это «отлаял» ныне покойный Петр Васильевич Туркулец, секретарь парткома стройки. Пытаясь исправить положение, я попросил Красноярский краевой книготорг объявить розыск на остатки еще не проданных книг. Кажется, тогда удалось в различных сельских районах обнаружить две-три сотни экземпляров. Их срочно переправили в Снежногорск. Но всем, кто хотел купить, этих книг, конечно

11

же, не хватило. В связи с чем меня долго не покидало ощущение виноватости. И вот теперь, словно по принципу «лучше поздно, чем никогда», есть реальная возможность исправить ту «недостаточность», которая совершенно случайно возникла почти 40 лет назад. Так что, как в свое время горланил, правда, по иному поводу, советский поэт-трибун Владимир Маяковский: «Читайте! Завидуйте!..». Прежде всего тем, кто жил и работал «в буднях великих строек», которые в нынешней России пока - большая редкость. А жаль… Ведь и в период «радикальных реформ», как и в былые времена, «снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет».

«Здравстпуй, Хантайка!». «Мы идем в горы, на дикие берега необжитых рек, в тайгу и тундру во всеоружии самой передовой науки и техники. И не страсть к богатству, а мечта о коммунизме влечет нас туда из больших обжитых городов. Мудрено ли, что в этих, яростных сражениях с реками, болотами, с жарой и морозами, с частыми лишениями — да с лишениями, без которых первооткрывателю не обойтись, — выявляются могучие характеры, большие души...». Борис ПОЛЕВОЙ. ПО ЛЮДЯМ СЕВЕР УЗНАЮ Большой город Норильск, деловой и красивый. Вечерами на улицах не встретишь праздношатающихся: заняты люди важным делом — отдыхают. О Норильске много читают, но мало знают. Норильчане знают все о делах на Большой земле. Сошел красноярец ночью с самолета, сел в такси и попросил шофера: — До, гостиницы «Норильск». А потом, чтобы завязать разговор: — Продул сегодня красноярский «Локомотив» — 2:3.

— 1:2, — поправил шофер, словно сам только что вернулся с этого матча. — Норнльчане все знают...

— Раз так, скажите, как добраться до Хантайки.

— Это просто. От гостиницы можно пешком — минут десять ходьбы, или на автобусе — две остановки.

— Шляпу хотите купить?

— С чего вы так решили?

— А у нас там выставка-продажа головных уборов. Я уже многих туда возил, — Нет. Мне главный инженер нужен, - косясь на 'шофера, говорит пассажир, — В «Хантайке»!? В магазине? — от удивления водителя даже «волга» подпрыгивает.

— В каком магазине? На строительстве... И оба смеются. «Хантайка» есть прямо в центре города, на Ленинском проспекте.

12 Хороший магазин, разноцветные квадратики букв по фасаду, «от» и «до» полон народу, а ночью неоном режет сумрак.

— А как попасть на настоящую?

— Как в песне: «только самолетом можно долететь...» Справки по телефону 6-20-11. Можно еще от Дудинки на теплоходе, только долго. Пассажир решает: самолетом. В Хабаровске и Киеве, в Целинограде и Караганде, в Красноярске и Норильске в дни нелетной погоды, слоняясь по вокзалу, маленькие ребятишки поют одну и ту же песенку: «Самолет-вертолет, посади меня в полет, А в полете пусто, вырастет капуста, А в капусте — червячок... » Червячок за два дня ожидания «прописался» и в пассажирах, и в провожающих. Даже тюки и чемоданы утратили свой дорожный блеск А на стене плакат, удалые буквы по диагонали: «Быстро, удобно, комфортабельно!» Играют в карты, скупают газеты любой свежести, командированные подсчитывают расходы и остающиеся дни. Ребятишки лазят по вокзальным закоулкам, осваивают скучающие весы «РАПИДО». Один остановил проходившего мимо летчика и тянется к блестящей пуговице.

— Мы с папой и мамой на Хантайку летим, возьмешь?

— Возьму. Только понимаешь, погода...

— А ты позвони по наушникам, чтоб хорошую сделали.

— Звонил, не могут. Не пускают нас. Мальчишка тянется к уху летчика и шепчет: — Тогда давай без спросу. А?.. «Без спросу» нельзя в небо. «Без спросу» уходят только санитарные рейсы. Для них любая погода — летная.

*

*

*

Из окна управления «Хантайгэсстрой» видна гора Шмидтиха, Ей зябко от сырости, она укуталась в белой вате. Говорят, всегда так: зацепит Шмидтиха облака, а потом, сорвавшись с ее крутолобой вершины, они мечутся над городом, — и тогда нудно льет дождь. «Мы, три подруги, хотим строить Снежногорек. Нам по восемнадцать лет. Эх, если бы вы знали, как нам хочется приехать. Роза Винтер. Целинный край». Нам тоже хочется... У меня «горит» командировка. Начальник производственнотехнического отдела Хантайской ГЭС Леонид Запальскнй должен принимать трассу будущей ЛЭП Снежногорск — Норильск, должен выдать строителям новую техническую документацию. А мы сидим, запустив руки в ворох писем со смешно перепутанными адресами. Все хотят быть строителями заполярной ГЭС и непременно первыми. «...Еще я хочу спросить вас, есть ли там где ездить на велосипеде? Здесь, во Фрунзе, я занимаюсь велоспортом и поэтому хочу взять с собой велосипед. Если у вас нет секции, я создам. Вера Хроменкова».

— Как же быть Вере?

— Пусть берет, ребята приспособят для чего-нибудь. Все-таки велосипед — машина. Посмотришь сам наши велотреки. Запальский берет следующий конверт. Письма, письма... Они, как искры, маленькие, горячие, Каждая проделала громадный путь и лежит сейчас, ожидая ответного слова. Их нельзя гасить эти письма-искры. Их поднял в дорогу ветер времени. Какая-то понеслась на Саяны, другой пришелся Усть-Илим, а этим вот нужна Хантайка, строительство «самой, самой заполярной ГЭС». Теплеет, когда горят такие искры.

13 * * * Едем все-таки по воде. Она широкой лентой спешит нам навстречу. У нее только один путь — на Север, в Карское море. ОМ-144 уже вторую навигацию плавает этим путем — от пристани Дудинка до пристани Снежногорск. «Омик» — так ласково его зовут — знаком каждой чайке. Они висят над буруном за нормой и кричат о чем-то. Сколько их? Почему на, шумном енисейском фарватере, среди авторитетных океанских и речных дизельэлектроходов они выбрали вот этот «омик»? Может быть, со своей высоты они разглядели в нем бригантину наших дней?

— Ты зря, Вовка, носом вертишь... — У борта стоят двое парней. Курят со степенностью пенсионеров, сплевывают за борт, прячут носы в поднятые воротники. Один высокий, в капроновой куртке на молниях, в берете н высоких резиновых сапогах. Второй — чуть ниже, одет в демисезонное пальто из ворсистой ткани, в ботинках на толстой подошве. Говорит тот, что в сапогах. Ветер доносит до меня разговор, и я без стеснения слушаю.

— Ты не прав... Я нисколько не жалею о том, что уже год прошел. Ленка скоро приедет. Представляешь, за два дня уговорил. И все будет еще отличней.

— Чего ты меня агитируешь? Приеду, посмотрю, видно будет. О вас ведь даже в газетах ничего не пишут, — Ну, валяй, валяй. Только хорошо гляди. А газеты читать надо. — Последнее он говорит с обидой в голоcе.

— Слушай...— Похоже, что этот, в ботинках, решил ощетиниться не только голосом, но и каждой ворсинкой своего модного пальто. — Понравиться и не понравиться может... пиво. Для меня это будет третья стройка. Понял? Ты лучше скажи, почему вашу речку Хантайкой зовут? Парень в куртке смотрит на чаек, бросает за борт сигарету.

— Давно, говорят, жил там на берегу в избушке хан-отшельник. Звали его Тайка... Они уходят, так и не договорив о названии реки, на берегах которой у одного началась, а у другого получит продолжение своя собственная история. Невольно в голове возникает несколько «почему». Почему, например, в океане на судах,которые пересекают незримую линию экватора, этот момент отмечается торжественным празднеством? Традиция. Хорошо. А когда наш ИЛ-18, приближаясь к Норильску, пересекал северный поясок земного шара, почему об этом знали только пилоты? Почему не вышла стюардесса и не рассказала: «Товарищи пассажиры, наш самолет пересекает Северный Полярный круг. Впервые по земле он был пересечен в... году, в воздухе...». Или еще что-нибудь запоминающееся. Почему Володькин товарищ так и не смог точно сказать, откуда взялось это слово Хантайка? Почему с открытием новых земель не оживает история этих мест? Енисей рябит свинцовым блеском волн. Они тянутся вверх и, гулко ударившись друг о друга, успокаиваются на несколько секунд. Усталость, с которой штурмуют друг друга волны, низкое, висящее над водой небо, бесконечная россыпь дождевых капель, колючих, перемешанных со снежинками, и берега, теряющие осеннюю красоту и яркость, — все говорит о зиме. Зимой пахнут газетные страницы. Одна из статей свежего номера норильской «Заполярной правды» так и называется «Дыхание зимы». Это дыхание, так удручающе повлиявшее на все окружающее, совсем по-другому заставляет реагировать человека. Четче и напряженней проходит каждый рабочий день. Как по гигантскому транспортеру, спешат по водной глади грузы с коротким адресом «Снежногорск».

14 Разорвав туманы грудью, Засучив рукава по локоть, Он несет суда, как грузчик, На спине своей широкой. Очень точно сказала о красноярском меридиане, о работяге-Енисее поэтесса Светлана Кузнецова. Неожиданно «омик» начинает прижиматься к левому берегу. И вот они, Хантайские ворота, — устье реки. Полярный круг остался за кормой, отстали и чайки. Вода в Хантайке голубая, ласковая. «Омик» она принимает, как старого знакомого. Все выстроились на налубе.

— Ну, здравствуй, Хантайка! Плыл и думал: растут ли цветы на Хантайке? На пристани многих пассажиров «омика» встречали букетами ярких осенних цветов. Покрытые каплями, они играли бликами алмазных граней, вызывая улыбки.

— Спасибо! Ой,какие чудесные...

— Что же ты, мама, в туфлях? Я же писал у нас грязи по колено. Давай-ка я тебя донесу до машины.

— Бородища-то у тебя, сынок...

— Эй, кто на левый берег? Катер пойдет.

— Баржу с арбузами не обгоняли?

— Сидит на мели. На 13 километре «камни всплыли».

— Михеич, как заявки?.. Шум, крики, возня. Не Ceeep — стамбульский базар.

— А вот наш самый популярный цветок. -Леонид Запальский, начальник производственно-технического отдела ГЭС, протягивает мне фотографию. — У нас на нем гадают: «любишь — нелюбишь, сбежишь — не сбежишь». Нравится? Голубыми глазами Запальский внимательно смотрит на меня. А цветок, действительно, впечатляющий. О нем тяжело что-либо написать, лучше всмотритесь в его лепестки. Вот он: Полярный день — солнце не заходит темные ночи, вечерние сумерки переходят в утренние.

- Сумеречные ночи — темной ночи нет. Вечерние астрономические сумерки переходят в утренние, появляются крупные звезды. Смена дня и ночи — появляются все звезды. Полярная ночь — солнце не поднимается над горизонтом. Как визитная карточка, лаконичен и невелик, громогласен и молчалив.

— Давно вывели?

— Давнего здесь ничего нет. Биография этой земли только начинается. Удивительный человек Леонид Запальский. В мое первое хантайское утро он отпустил меня на весь день «для самостоятельного знакомства», а сам принялся за свои застоявшиеся из-за задержки дела. Я много лет знаю Леонида. Еще тогда, когда он работал секретарем Красноярского горкома ВЛКСМ, и позднее, когда он был начальником участка на строительстве Красноярского алюминиевого завода, я выделял в нем одну черту — внимательность. К любому делу, к любому человеку. Быть только на глубине, а не на поверхности — его требование. Но даже зная это, я удивился, когда поздним вечером «самостоятельного дня» уставший и голодный вернулся в комнату, где мы остановились. Запальский, оказывается, весь день, между делами, вынашивал план моего пребывания в Снежногорске. Кроме отличного, насыщенного плана меня ожидали сапоги-вездеходы и плотный пушистый свитер. Я воспользовался

15 лишь вещами, а план под влиянием одной встречи пришлось изменить. Впрочем, кажется, мы оба не жалеем об этом. ЖИВЕТ ЧЕЛОВЕК ПОД ЗВЕЗДАМИ Генка Авдюшин похож на тундру, такой же рыжий и всклокоченный. Говорит забавно: то торопится, проглатывая слова, то, поймав какую-нибудь мысль, начинает тянуть нараспев. Он смеется, и рыжие-рыжие искры летят с его лица, падают на собеседника. И пусть им будет самый серьезный человек, не удержится — рассмеется. Ходит Генка крупно, размашисто, иногда оглядывается, словно читает собственные следы. Но всегда готов принять стойку боксера и, прижав подбородок к груди, двинуть кого-нибудь крепким словом или даже кулаком. Есть в Снежногорске парень, шофер «мазист», Володя Донецков. Девчонки прозвали его Жаном, Жаном Маре. Я познакомился с ним, в карьере, оглядел незаметно и решил: не зря зовут, похож. Очень много в этом парне сильного, мужского. Генка тоже хочет походить на Жана Маре, хотя бы в глазах знакомых девчонок. Так он мне говорил при встрече. И еще он сказал, что обязательно переплывет Хантайку в самом стремительном месте, очистится от «грехов» и после этого станет вежливым со всеми. Я не рассказал Генке то, что мне говорили о нем сиежногорские девчата. Девчата любят стихи, а Генка их пишет. Правда, он мне поклялся, что нет ни одного листочка со столбцами зарифмованных Генкой строк. Я поверил, а девчата не верят ему. Они преднолагают, что обязательно где-то есть укромный уголок, куда Генка частенько кладет спешно исписанные листочки. Там же, наверное, лежит н номер «Комсомольской правды», в котором рассказано о Хантайке и о Генке. Это самый дорогой для Авдюшина уголок. Стихи он стал писать только здесь, после знакомства с Хантайкой. «В Европе кто я был? Токарь. Одни болванки. Блестят, правда, когда им бока резцом почешешь. А здесь я — рабочий гидрологической партии, изучаю силу и скорость хантайской струи, имею снежногорскую прописку, видел северное сияние...». Но самые осведомленные знатоки Генкиного творчества говорят, что северное сияние он еще не воспел — боится испортить его красоту неуклюжестью своих рифм. А писал он уже обо всем: о пороге, о молчаливости леса, о комарах, о железных бицепсах, об убийстве Джона Кеннеди, о цветах и больше всего о звездах. Говорят, что из Генкиных стихов пошли в «люди» многие выражения, вроде «тихий Туркулец», «Женя —столовский сердцеед», «тетя Шура с соломой в волосах». А из других строчек ребята .узнавали, что в лесу не всегда пахнет лесом, а рыбу в Хантайке не ловят только дураки, потому что она сама, полная любопытства, лезет из воды. Генкины зеленоватые глаза умеют замечать в людях самое неожиданное. Одних это удивляет, других злит, третьих смешит до слез. Но сам Генка еще ни разу не радовался своим трудам. В Снежногорске Генку невозможно не встретить. А встретив, трудно удержаться от разговора с ним. Пройдешь — обидится. Остановишься — можешь не смотреть выразительно на часы: не поможет. Для него каждая тема разговора, как закрытый маршрут для туриста, — без всяких подробностей на финиш просто нельзя являться. Жизнь у Генки была самой разобыкновенной. Не было в ней ни острых углов, ни глубоких впадин. Катилась она ровно и медленно. Но однажды на ночном небе (дело было в Туле) увидел Генка, как отделился кусочек от звезды и, чиркнув по небу, устремился к земле. Генка купил билет и приехал сюда. Без комсомольской путевки, без предварительных писем, вызова и, говорят, без чемодана. Он пошел за своей звездой, он решил найти ее на Земле. Поэтому Генка пишет о звездах самые хорошие слова. А скоро он прочтет снежяогорцам свои торопливые строки о земле, в которую за год крепко врос, о земле,

16 заваленной по самую макушку снегом, о той земле, где растут биографии, а не «длинные рубли» и «люди здесь горят совсем, как звезды». Вот такой мой первый знакомый Генка Авдюшин, человек, влюбленный в землю, в звезды и немножечко в себя. Ему всего двадцать лет, его богатство — пятилетний рабочий стаж. Четыре года — «европейские», а один он подарил Хантайке. Мне очень захотелось пройти по следам этого года, двадцатого в жизни Авдюшина и первого в биографии стройки. Хантайка и Генка встретились не случайно. Им еще немало шагать вместе, взрослеть и одаривать друг друга самым лучшим. Расстанутся они, лишь получив рабочую зрелость. Но по каким ориентирам должна пролечь тропа журналиста, чтобы все главное, чем обогатилась за год биография Снежногорска и снежногорцев, не осталось в стороне? На верный курс меня направил начальник строительства Виктор Иванович Борисов, Он долго водил и возил меня по строительным объектам, по тем местам, которые жили пока лишь в чертежах и планах, знакомил с людьми, называл десятки фамилий, вспоминал эпизоды, полные героизма. Маленький Генкин год обрастал днями, часами. Год. Первый год. В жизни новорожденного он связан с получением имени, с первыми шагами, с первым громким, но не четким словом, с первой улыбкой и первой обидой, с первой, самой теплой и внимательной родительской заботой. Имел ли все зто Снежногорск? Теперь об этом знают все: имел.

— Только я прошу запомнить. Все, что создано за год на этой земле — дороги, многоквартирные дома, тепло, электрический свет и вбитые геодезистами маленькие колышки — все это победы, добытые порой нечеловеческим напряжением сил людей, которые по воле партии стали покорителями Заполярья. Я хорошо запомнил слова Виктора Ивановича. Я ставлю их в начало своего рассказа в надежде, что читатели пронесут их в своей памяти до последней страницы, проникаясь гордостью за наших современников. «ПРИБЫЛИ...»

17 мая 1963 года около 18 часов местного времени с норильского аэродрома поднялся темно-зеленый АН-2 и, блеснув над городом полированной гладью лыж, взял курс на юго-восток от Норильска. Через несколько минут остались позади терриконы шахт Кайеркана. Теперь лишь снежное безмолвие тундры медленно проплывало под крыльями. Вряд ли кто из норильчан, увидев самолет над городом, обратил на него внимание: обычный рейс вездесущего «антона». Однако рейс был непростой. Именно с этого самолета через полтора часа пришла в Норильск радиограмма: «Прибыли благополучно. В. Степанюк» ...В северной короне нашей страны заполярный Норильск сияет драгоценным камнем, полная ценность которого пока не установлена. Не так давно группа геологов открыла здесь новое богатейшее месторождение полиметаллических руд — Талнах, Это был известный охотникам и птицам ручей. Теперь Талнах — громадная молодежная стройка. В тундре, на вечной мерзлоте, в условиях заполярной зимы поднимаются корпуса рудников. Торопливый писк морзянки не мог рассказать всего. «Прибыли...» Это весточка первых строителей первой в стране заполярной ГЭС, весточка с берегов реки Хантайки. До сего времени она славилась лишь отличными тайменями, сигами, чирами и хариусами. «Благополучно...» Майский мороз был около сорока градусов. Где-то дальше от места посадки дымился на перекатах Большой Хантайский порог. На берегах — снег, он доходил до пояса.

17 «В. Степанюк». Володя — первый бригадир первой комсомольской бригады. Он поставил подпись под радиограммой от имени восьми парней. Они сидели рядом на тюках и ящиках с первыми грузами, на которых свежей краской было выведено: «Хантайгэсстрой». Эта ГЭС нужна для Талнаха, для освоения тех богатств, которых коснулась рука человека... Где строят, тишины не бывает. На Мамакане давно уже царствовал шум, шум жизни, шум рождения ГЭС, шум человеческой радости. Для многих бригад работа уже подходила к концу, когда пришла весть, что коллективу мамаканцев поручено строительство Хантайской гидроэлектростанции. После шумного прилива, поднятого вестью, наступила пора затишья. Несколько специалистов улетело на далекие берега знакомиться с местностью, с проектами. Кто-то отбыл вМоскву на утверждение, где-то рождались первые рабочие чертежи, утверждались сметы, готовились печати, заключались деловые связи предприятий. Вернувшегося 25 апреля из Норильска начальника участка Петра Васильевича Туркульца начали атаковывать вопросами еще в самолете.

— ГЭС будет очень интересная. Таких еще нет в стране — за Полярным кругом, на вечной мерзлоте. А вот в ботинках туда ехать нельзя. Сам испытал. Снег не тот, что у нас на Мамакане — без наста и какой-то особенно холодный. За шиворот попадет — узнаешь. Я ведь по плечи проваливался. Теперь третье — отличная рыбалка. Там геологи живут. Вот таких чиров и тайменей из реки таскают. Нет, чуть поменьше. А вот леса делового почти нет — выгнивает сердцевина у деревьев. Ну, летом — комары, мошка, пауты. На эту прелесть сметой предусмотрено один миллион рублей, будем воевать. Кто поедет первым? Я поеду, если жена отпустит. — И, оглядев всех, кто внимательно слушает его, неожиданно обрывает рассказ и громко смеётся, хлопнув по плечу собеседника. На Мамакане его хорошо знали. Он не относится к тем людям, с которыми нужно съедать «пуд соли». Это не его мера. Несколько бесед, просто случайные встречи на строительных площадках Снежногорска, интересные вечера в его уютной квартире, совместные поездки и разговоры помогли мне понять, за что люди уважают этого человека.. Не потому, что он, молодой грамотный инженер-строигель, возглавляет сейчас один из основных участков строительства Хантайской ГЭС. Скорее всего это следствие, а не причина. Просто он везде — необходимый человек: и иа берегах Витима, н на берегах Хантайки. Такие люди всегда на виду. Везде, и там, где требуется грамотное слово, и там, где нужно разоблачить хапугу, и в клубе, где не клеится молодежный вечер, и у жаркой дымящейся летней печки, где неумелая хозяйка пытается приготовить сига горячего копчения. Подойдет, осмотрится и, весело нахваливая сам себя, примется помогать. Он чувствует на себе внимательные взгляды окружающих, но никогда не добивается дешевой популярности. Если требует дело, он пойдет напролом н правоты добьется. «Туркулец приехал за людьми». Как ни скрывало руководство это, новая весть быстро облетела поселок. Дома Валя, жена, подала толстую пачку писем и заявлений. Писали лично от себя, от бригад и даже от целых участков. По одним письмам желающих было более пятисот, а нужно было ровно в десять раз меньше.

— Мне нужны «черти». — На его языке это означало, что нужны люди, умеющие делать абсолютно все. И таких было немало среди мамаканцев. Сотни желающих побывали в его тесной конторе. С раннего утра, лишь яркий свет окошка пронзал предрассветные сумерки, и до глубокого вечера шли люди. Осаждали квартиру, ловили в столовой, на улице. "Выбор пал на дружную комсомольско-молодежную бригаду Володи Степанюка. Доукомплектовали ее монтажниками, плотниками, как следует оснастили. «Десант», как стали называть первую группу, был готов.

18 В день отлета так и не сумел Туркулец понастоящему попрощаться со своей дочуркой, с Валей. Потом начался долгий, утомительный путь по воздушным ямам с берегов Витима через Бодайбо, Киренск, Иркутск, Красноярск до Норильска. Он сумел сделать так, что слово «Хантайка» магически действовало на самых несговорчивых начальников отделов перевозок всех аэропортов. И вот первая радиограмма «Прибыли...» прошла незнакомой дорогой от Хантайки до Норильска.Как они там, первые? ** — Пошли? — Володя сказал, не повернув головы. Парни смотрели туда, где таяла точка самолета.

— Пошли... — Никто не вздрогнул, не оглянулся.

— Давай покурим, начальник. — Петр Клименков сказал совсем тихо, убедительно. «Начальник, — подумал Володя. — Верно. Начальник мороза, снега и тишины». Не хотелось снимать рукавицу, лезть в карман за папиросами. Не хотелось чиркать спичкой, дымить. Просто нужно было постоять, раствориться в этой, белой до боли в глазах, необъятной тишине, не рвать своими звуками ее тугое, за века раздобревшее тело. Скоро она навсегда умчится, напуганная первым ударом топора. Потом придут машины, потом... Где строят, тишины не бывает.

— Здесь будет город заложен назло суровой тундре! — Юрка Вихарев, любитель поспать, вдруг заговорил стихами. Даже в самолете, когда все дрожали от холода, он спокойно спал. Громадный, в ватных штанах и полушубке, он стоит сейчас и щурится от миллиона снежных искринок.

— Как же здесь Туркулец ходил в ботиночках?

— Иди первым, узнаешь. — Володя протянул ему здоровенный рулон рубероида. Они двинулись тесной цепочкой, взвалив друг другу на плечи самое необходимое из того, что понадобится для ремонта барака, который первым строителям подарила геологическая партия.

— Все-таки лучше начинать с палатки. От начала и до конца собственными руками делаешь, — выпуская изо рта громадные клубы пара, прогудел шагающий третьим Иван Курило. — А «Шипр» у меня в чемодане не замерзнет? — Он повернулся и посмотрел туда, где чернела на снегу горка оставленных узлов и чемоданов.

— «Шипры» и бритвы сдадим кладовщику. Объявляем конкурс на лучшую хантайскую бороду. — Михаил Касатов вдруг обрадованно подпрыгнул и сразу же по пояс исчез в снегу, но не моргнув глазом, продолжал: — Вот тебя, товарищ Степанюк, борода омолодит лет на пять. Генка Федоров станет похожим на бога, персональное дело которого разбиралось на божьем суде. Юрка будет спать и укрываться бородой. А вот вам, товарищ Процкий, — он ткнул кулаком проходившего мимо Алексея, — вам борода нужна козлиная, профессорская.

— А твоей бородой мы будем затыкать твой же рот. Выращивай погуще и подлиннее. Давай руки. Дружный хохот разорвал тишину, налетевший ветер унес куда-то дальше незнакомые ему звуки. Перед самым спуском с высокого берега на лед реки Володя Степанюк остановился. Обернулся на пройденное. Следы рваной лентой змеились по снегу, прижимались друг к другу, какие-то напуганные и одинокие. Захотелось сбросить тяжелую ношу, полушубок и побежать обратно, собрать эти горячие, свежие следы, натолкать ими полный рюкзак. На память. Тот самый темно-

19 зеленый рюкзачишко, с которым он первым шагнул на берег Витима и первым пришел сюда. Наверное, с ним же суждено отправиться дальше. Куда? Куда-нибудь. Дней двадцать тому назад он и не предполагал, что будет в числе первых здесь. И вот они — следы, четкие, короткие, слагаемые жизненной дороги. Их лижет ветер, через час пурга заметет их и завтра снова придется прочерчивать эту белую целину, — Вовка! — Ребята махали руками и шапками, — Барак по самую крышу завалило снегом, иди, работы много. Подняв снежный вихрь, Володя скатился с обрыва. Они опускались на снежный аэродром, как огромные уставшие птицы, а через час, взревев, нехотя отрывали лыжи от укатанной полосы и таяли за горизонтом. На снегу оставались тюки, узлы, ящики, связки с инструментом, щурились прилетевшие строителиновички. Едва успевали оттащить в сторону прибывшее богатство, как на посадку шел новый «антошка». В иные дни казалось, что этим рейсам не будет конца. Весна властно удлиняла дни и сосульки, что серебряной бахромой свисали с подснежного барака. Потом какой-то чересчур озорной луч солнца перерезал тонкую ниточку Норильск — Хантайка, и стало очень тихо в небе над тундрой. Аэродром взбугрился, заблестел блюдцами луж. Каждое утро на разнарядке бригад Туркулец самыми страшными словами ругал «мокрицу-весну», а отправив людей на работу, брался с радистом за «осаду» норильских авиаторов. Перечислял недостающие материалы, просил «хоть один, самый маленький вертолетик». Радист буравил эфир морзянкой. Она, как от стены гopox, отскакивала и, запыхавшаяся, коротко отвечала из Норильска: «Вертолеты все у геологов... Самолеты не пойдут — риск очень большой... Ждите навигацию»...

— Все лопнуло, как третья струна на гитаре Латушкина, — однажды после вечернего радиосеанса со вздохом резюмировал Туркулец.

— Петр Васильевич, а я струну надставил. Щипковый агрегат в музыкальном строю, — из-за перегородки громко крикнул Латушкин и звучно пробежал по струнам.

— Тогда пощипай что-нибудь, а мы с бригадиром помыслим, как достичь твоего совершенства. Давай, бригадир, выйдем на воздух... Было раннее утро, когда заспанный радист включил рацию и под диктовку Туркульца отстучал в Норильск новое предложение. «Прошу повторить», — прилетело в ответ.

— Повторяй. Тысячу раз повторяй, как «СОС». Наше предложение — пока единственный выход. Нам строить надо, а не погоду ждать. Прошло два тягучих часа. А когда радист, сбросив наушники, радостно заорал на весь барак, пожалуй, только несколько человек знали подлинную причину его радости. — Наше предложение принято! Через три часа прибудет первый самолет. Пробный заход сначала сделает сам командир Исалов. Просили обеспечить безопасность. Всем выйти из помещений. Держать постоянную связь с самолетами. Всё. — Он протянул бумажку Туркульцу. Бегло глянув на строчки, тот усмехнулся: --- А ты сомневался…

— Да я... — начал было радист, но Туркулец, повернувшись ко всем, уже громко объявлял, что грузы будут сбрасывать с самолетов.

— Комендантом площадки назначаю, — он оглядел рабочих, — Павла Козырева. Подбери себе еще четырех человек. Готовьте площадку. Степанюк, ты проверишь, все ли выйдут из палаток. Маленькая весточка разогнала застоявшуюся хандру. Люди деловито зашевелились. Со стороны было похоже, что в партизанский отряд, находящийся в глубоком тылу противника, вдруг пришла долгожданная помощь с Большой земли.

20 — Петр Васильевич, а парикмахера на наши головы не сбросят?

— А бутылки в ящиках не разобьются?..

Самолет вынырнул неожиданно. Трескуче разрывая воздух, он быстро терял высоту. Видимо, летчик заметил обозначенную дымными кострами поляну и торчащего посреди нее Павла Козырева с двумя красными флажками в руках. «Антошка» понесся прямо на Павла. Казалось, через несколько секунд лыжи коснутся остроконечных елей, Павел стоял, крепко расставив ноги, только ветер шевелил скрещенные над головой флажки. Когда высота стала метров пятьдесят, а под брюхом самолета промелькнула граница поляны, Павел резко опустил руки с флажками и заорал зачем-то: «Бросай!» Самолет пронесся над самой его головой и пошел на новый заход. Первый был прикидкой. Павел сунул ноги в лежащие рядом лыжи и подбежал к радисту.

— Спроси, как поняли сигнал? Радист, прижав наушники к уху, ответил: — Все правильно. Сейчас будет кидать первый тюк. Но там, в самолете, видимо, поторопились. Из раскрытой кабины тюк тяжелой тушей рухнул среди деревьев, глубоко врезавшись в снег. Зато со следующих заходов тюки падали точно на поляну. Покачав крыльями, самолет ушел в сторону Норильска, «Бомбардировка» продолжалась целую неделю. Длинные световые дни и летная погода позволили летчикам делать по восемь рейсов в сутки. Тюки сыпались пачками, только два из них с цепями упали на лед Хантайки и, проломив его, ушли на дно. Как солдат, вновь получивший в свои руки винтовку, радовался каждый в этом маленьком поселке. Не хватало еще многого. Нужны были трактора, тягачи, автомашины, лебедки, краны, таяли запасы продуктов, где-то пухли пачки непрочитанных писем от родных и близких. Но помощь пришла, унынию — конец, наступление продолжается. * ** Мы сидим в кухне. Вернее, она когда-нибудь будет кухней. А сейчас весь двухэтажный дом до предела «заселен» письменными столами, чертежными доcками, хитро опутан телефонными проводами. Большинство телефонов звонит одновременно, и тогда через стены начинают выяснять, кого требуют к трубке. Здесь разместилась контора строительства. Рядом, за тонкой перегородкой, в уютной спальной нише прямо утонул в ворохе «синек» Леонид Запальский. Где-то на первом этаже пулеметит пишущая машинка, скребет по цифрам арифмометр, а с улицы слышен разговор о какой-то барже, которая привезла свежие помидоры и арбузы, и чтобы все это попало в магазин, нужно до наступления темноты срочно сделать пятьдесят метров дороги от причала до существующей магистрали. Снежногорск ни дня не живет без забот. Володя Степанюк сидит у окна ,н с усмешкой вслушивается в доносящиеся голоса. О чем он думает сейчас? О том, самом первом? О своих товарищах, вступивших первыми на эту землю? Они н сейчас первые. Об этом рассказывает свежая надпись на Доске почета. Спрошу его: «Значит, вы верны себе — все время первые?» Спрошу, а он ответит примерно так: «Работаем. Выше носа не прыгаем и тащиться не любим». Пусть это будет шаблонный ответ, но, честное слово, по такому шаблону стоит равняться. Он вырублен из твердой породы, пропитан потом, покрыт мозолями. Это их шаблон, он настроен на ритм жизни. У Володи удивительный цвет лица. Оно не просто загоревшее, а скорее пропитанное солнечными лучами, холодным светом звезд, продублено ветрами. Даже румянец, проступающий на скулах, какой-то темно-коричневый. Глаза от этого кажутся частичками

21 ласкового весеннего неба. Наверное, такие глаза редко улыбаются, но они всегда теплы и внимательны. Я спросил Володю: «Что было дальше?» Он вспоминает. Из пачки вынута очередная папироса. Табачный дым синим ручейком убегает в распахнутую форточку. — Потом... Потом майки пошли в дело, — неожиданно говорит Степанюк н усмешка прыгает в его глазах.

— Какие майки? — удивляюсь я.

— Обыкновенные, синяя и белая... Первым пробудился порог. Издавая громовой треск, река потащила льдины с перекатов и густо запарила. Но ниже по течению, в излучине, лед остановился, наслоившись, вздыбив высокие торосы на ровной глади. По всем приметам чувствовалось, что через несколько дней Хантайка решила окончательно рассчитаться с зимой и тогда, как вестники большого наступления, к берегам рождающегося поселка подойдут тяжело груженные суда. Откроется совершенно новая страница — навигация. Ее ждали, к ней готовились. Этим событием измерялась длина рабочих дней, определялся характер работ. Берега всегда видят реку. Прихорашиваясь к весне, они, словно девчонки-модницы, ждут-не дождутся того часа, когда смогут любоваться своей красотой в зеркале воды. Берега дают направление реке, провожая в зависти ее стремительное течение. Как на параде, река несет мимо берегов свою могучую красоту. Зима соединяет берега, весна — разлучает. И пока оставалось еще немного зимы, бригада Владимира Степанюка снова была послана вперед, на сонный правый берег. Здесь предстояло закончить сооружение передвижных причалов. Два берега — два лагеря. Для жилья поставили шалаш, покрыв его рубероидом, отчего он стал похож на громадный кусок антрацита, самодовольно устроившийся на ослепительно белой скатерти. В торопливой стукотне топоров проносились однообразные длинные дни, от заученных движений ныли руки, коробами торчали на спинах бессчетное число раз пропотевшие гимнастерки. Два причала уже белели в отдалении отесанными боками. Крепко сшитые скобами бревна наполняли молодой весенний воздух стойким смолистым запахом. Оставалось собрать третий, последний причал и тогда можно будет успеть перебежать двести метров по льду до левого берега. Можно будет... Слишком плохо знали парни характер Хантайки. Несмотря на то, что кончался запас продуктов, взятый всего на неделю, была заброшена охота и рыбалка. Вечерами растягивались в своем шалаше. Тело, словно перегруженное свинцом, плотно вдавливалось в лежак. Казалось, никакая сила не смогла бы вновь поставить на ноги этих огромных, бородатых «робинзонов». После ужина Володя карабкался на высокую прибрежную скалу и, приложив ко рту сделанный из рубероида рупор, начинал «передачу последних известий» для левого берега.

— При-ча-лы! — кричал Володя.

— Вре-ме-ни ма-ло!.. — как эхо отвечал Туркулец.

— Продукты!...

— Кончаем третий!.. Когда Хантайка особенно громко гремела своими доспехами и не хватало духу бригадиру, кричали всей бригадой. Им отвечали, рассказывали о новостях, которые поступали в коротких радиограммах. Белобрысый Латушкнн взял с собой гитару — единственную дозволенную «роскошь»: Здесь мой причал И здесь мои друзья —

22 Все, без чего На свете жить нельзя... Вначале он робко басил один, перебирая тяжелыми пальцами струны, потом песня стала общей. С ней вроде бы приходила древняя сила Волги и крепкая вера в жизнь сюда, на берега реки-северянки. Пели с душой, не стесняясь хрипоты, по-мужскн нажимая на "р", пели лежа, уткнувшись носами в ребристый потолок своего шалаша. А однажды кто-то под песню вдруг начал разговор о топоре. Песня насторожилась, притихла. В отблесках горящей печки чутко сверкнули лезвиями стоящие в пирамиде топоры. Говорили о них, о простых топорах-работягах, об их длинном трудовом пути. Составлялась своеобразная биография этого надежного инструмента.

--Данилов! Виктор! Не спишь? Ты ведь рифмы плетешь, ну-ка, пройдись по топору а Колька музыку выдаст, и будет у нас топорная, с хантайской пропиской.

— Утречком, братцы, будет вам поэма, единственная в стране.

— А ты сейчас валяй. Утром топоры сами разговорятся. Стало тихо. Скрежетали льдины, потрескивали дрова в печурке, на левом берегу глухо тарахтел движок да Латушкин продолжал тянуть какую-то унылость.

— А если так: В век атома (какой позор!) У нас надежный друг — топор...

— На счет «позора» загнул. Зря!

— Отрубим язык Данилову...

— А я так смотрю, — передавая лежащему рядом горящую самокрутку, сказал Степанюк, — из топора мужики даже щи умудрялись варить, землю им украшали. Топором построили Шатурскую, Волховскую, Днепровскую ГЭС, а нам надо эту сварганить. Не чувствуя за своей спиной техники, мы ни за какие бы рубли сейчас сюда не поехали бы с одними топорами. Расчистим дорогу, а там машины свое слово скажут. Мы что-то вроде разведки...

— Обезьяна взяла камень и стала человеком. Человек взял топор и стал строителем. Геологи вроде бы по-другому говорят, на свой лад, а нам так больше подходит.

— Законно, Юрка. А строитель сейчас, как центр нападения. Жили, жили мы где-то, машинами управляли. А здесь с топора начинаем. Но понаделаем такого, звезды зажмурятся. Они еще долго говорили, забыв про стихотворный экспромт, про сон и близкое утро, с которого начнется нелегкий топорный день. Хорошие слова прогоняли усталость. Так с веток деревьев под свежим ветром сваливаются комья ненужного снега. А в четыре часа утра в мокрых, серых сумерках оглушительно загрохотала Хантайка. Она, наконец, решилась сказать свое последнее слово зиме. Лед, поднятый большой водой, понесся мимо берегов в стремительном кручении. Вода прибывала,. И когда толком непроснувшиеся парни выскочили из шалаша, мутные волны с ледяным крошевом были уже в метре от входа.

— Бревна! Скобы!.. Бросились туда, где лежали эти драгоценности. В кровь обдирая руки, носились по скользким от инея скалам, отбирая у жадной воды заготовки для недостроенного причала. Они забыли про шалаш, про всё существующее рядом, про недосмотренные сны. Через час вода унесла оставшиеся продукты. Слишком поздно вспомнили про них. Вот тогда-то и понадобилась майка. Их было две. Всегда под рукой. Обыкновенные, по-мужски застиранные майки. Было условлено с левым берегом, с Туркульцем, что если случится «ЧП», на шест будет поднята синяя майка, если кончатся продукты — белая. Они подняли синюю и, покричав, взялись за топоры — Хантайка изменила все сроки. Во время работы бросали взгляды на

23 левый берег. Видели, как с биноклем в руках Туркулец осматривал их полузатопленный шалаш, как позже несколько человек столкнули с берега дюралевую лодку и попытались пересечь реку. Было видно, как, зажатая со всех сторон льдинами, лодка накренилась, ктото шлепнулся в воду. Помощь не пришла. Она не явилась и к вечеру, и позднее. Река разделила берега, она не собиралась делать уступки. Она получила свободу и наслаждалась ею. Так познакомились люди с характером реки, которую они пришли покорить. Только утром вызванный из Игарки вертолет доставил «Робинзонам» все необходимое. Они не слышали шума винтов. Они, прижавшись друг к другу, крепко спали у потухшего костра. А на шесте болталась по-мужски застиранная майка. Владимир Каменев, пилот вертолета, опустил этот сигнал и принялся будить бригадира... ...27 июня ровную гладь реки вспорол пассажирский теплоход ОМ-144. Долго и радостно плыл над тундрой его приветственный гудок. С берега отвечали криками «ура!». Люди обнимали друг друга, десятки рук подхватили брошенную с теплохода чалку и притянули первое судно к новенькому, пахнущему смолой причалу. А в субботнюю ночь первого июля тысячу тонн первых грузов доставила самоходная баржа «Славянка». Новая страница в биографии стройки была открыта... * ** В кармашке хантайского блокнота я нашел вырезку из газеты «Красноярский рабочий» за 26 сентября 1963 года. Всего восемь сухих информационных строчек: «Здравствуй, Свежногорск, На карте нашего края появился новый поселок со звучным названием СНЕЖНОГОРСК — населенный пункт на строительстве Хантанской ГЭС. Административно поселок Снежногорск подчинен исполкому Норильского городского Совета. » Обидно мало и слишком обыденно. Но эти восемь строчек стали первым словом нашей прессы о новой точке на карте страны. Это слово прозвучало праздничной нотой в день, когда в Красноярске открылся слет молодых строителей Сибири и Дальнего Востока. Снежногорск заявил о себе. Делегаты-строители, первопроходцы знали цену этим словам. Были на слете и два делегата оттуда, из-за 69 параллели. Но о том, как новорожденный получил свое имя, я узнал, приехав на берега Хантайки... ...Вскоре после прихода первых судов в один из сеансов радиосвязи из Норильска пришла радиограмма: «Туркульцу. Соберите людей, посоветуйтесь о названии поселка». А в Норильске был объявлен конкурс. Собрание проходило прямо среди палаток. Президиума не было. Нужно было усердно курить, чтобы хоть как-нибудь отпугнуть неприглашенную на собрание мошку. Задача стояла одна: мы родились, как будем называться? И посыпалось: — Полярная звезда!..

— Поселок имени С. Я. Жук!..

— Хантайск!..

— Поселок имени академика Веденеева!..

—Искра Ильича!..

— Снежгород!.. Это слово заставило многих замолчать, а кого-то оно натолкнуло: — Ведь есть Дивногорск, а мы — его младший брат. Пусть у нас будет Снежно-горск. Помните первый день, горы снега? Снежногорск был принят. Голосовали единогласно и радостно. А потом в Норильск и в Красноярск улетела просьба: «Отныне и на века именовать новую точку — Снежногор-ском». Новый адрес ворвался в толстые почтовые книги всей страны, о получении путевок сюда стали мечтать тысячи романтиков и неромантиков, на уроках русского языка школьники приводили это слово, как пример новообразования нашей эпохи.

24 Снежногорск из зябкой прозы робко шагнул в шеренгу рифмующихся слов, дикторы радио тренировались в его произношении, редакторы газет пока «рубили» командировки своих корреспондентов в столь неизвестное место. А Снежногорск был, строился, крепко шагая в будущую жизнь. На свежевыструганной доске это слово, как флаг, высоко взметнулось в хмурое небо. Это слово каждое утро читали строители, отправляясь в бой с тундрой. Артерии жизни — это о дорогах. А, чтоб их!.. — тоже о дорогах. Люди ходили по мху, он ласково и мягко обнимал ноги, но пошли машины, и тундра показала себя. Машины проходили только «тyдa». Сидели ЗИЛы, вязли бульдозеры и трелевочные тракторы, даже четырехсотсильные тягачи, отчаянно ревя моторами, не могли сдвинуться с места. «Что за траншеи у вас нарыты? Отступили от проекта!?» — это тоже о дорогах. Глубокими ранами они, зияли на теле тундры, заполненные до краев желтой, равнодушной водой. Эти дороги оканчивались там, где было намечено возвести дома. На плечах, на носилках, как хрупкие драгоценности, носили люди доски, бревна, кирпичи. И, кажется, не было радостнее и тяжелее шага, чем тот, с которого начиналась новая тропинка, протоптанная по тундре. А людям вслед печально и нетерпеливо смотрели остывшие машины. Они ждали дорог... НИКТО НЕ СЧИТАЛ ЭТИ МЕТРЫ Для всего иа свете существует расписание. Лето не явится вслед за осенью, среда не опередит вторник, старость сменяет молодость. Первые уверенные лучи июньского солнца очищают тундру от снега, и всю округу наполняют желтопузые, жадные комары. Они набрасываются друг на друга и вместе — на все живое. Насытившись, уходят на отдых. В конце июля — в начале августа аккуратно, без опоздания наступает очередь паутов. Отяжелевшие от злости и голода, они гудят, как бомбовозы. А двинет в глаз — несколько дней приходится смотреть одним, если, конечно, сумеешь уберечь его. Но самое страшное наступает в конце августа. Это время закреплено за мошкой. От нее темнеет небо, тонкий ноющий звук стоит в ушах даже в помещении. Людей не спасают ни накомарники, ни дымные костры, ни туго затянутые ремни, ни самые новейшие химические смеси. Невозможно дышать, спать, мошка доводит до одури, она срывает человека с места и гонит, гонит его неизвестно куда. Таково расписание, утвержденное природой на хантайских берегах. И не найдены пока силы, которые смогли бы сломать его. ...10 июня бригада Иннокентия Быкова переправилась с левого берега на правый, туда, где, прорезав каменистое плато, Сиговый ручей впадает в Хантайку. Установили палатки. Отсюда предстояло начать укладку дороги-лежневки, которая должна была опоясать территорию будущего поселка и дать возможность на машинах доставить материалы к строительным площадкам. Трактор-трелевочник завяз сразу, как только кончили укладу 700 метров дороги по прибрежным камням. Дальше началась трясина. Узкие гусеницы месили слой оттаявшей вечной мерзлоты — трактор выдыхался. Тогда его выносили на руках. Но сделав несколько рейсов, он снова надолго застревал. Пришлось бросить.

— Будем бревна носить на плечах. — Бригадиру никто не перечил, никто и не поддакнул. Петр Астафьев первый взял бензопилу «Дружбу» и направился к высокой сосне. Они несколько суток подряд валили деревья, жадно, напористо, до изнеможения. Бесконечной цепочкой носили их туда, где рождалась первая в Снежногорске дорога. Бревна ложились плотной шеренгой в трясину, на особо прожорливые места подкладывали хворост.

25 Через метр — бревно, через метр — бревно... Никто не считал эти нелегкие метры, никто не считал бревна и сутки, проведенные за этой работой. Свободные от смены усаживались по берегу с удочками. Чудная это была рыбалка! Сквозь прозрачную, голубоватую воду было видно, как неискушенные сиги и чиры лениво подплывали к крючку, обнюхивали приманку и, посмотрев друг на друга, уходили в глубину. Пища, а это были хлебные шарики, не вызывала аппетита. Парни вскакивали на ноги, орали на воду, размахивали руками. Рыба возвращалась, с интересом смотрела сквозь слой воды и... глотала приманку. В такие дни Любаша-повариха кормила всех отменной ухой. А когда на «мыша» клюнул тридцати-кнлограммовый таймень, Люба приготовила новое блюдо: «Рыба горячего копчения». Для восторгов оставались короткие минуты перерывов. Дорога вытягивала две своих деревянных нитки, вытягивала жилы у парней, вытягивала, нарушая охраняемую профсоюзом норму рабочего дня.

— Бульдозеры вот-вот пойдут. Сколько же можно плечи подставлять? — Они сидели У костра. Заросшие, черные лица и руки были покрыты волдырями. Ныл каждый мускул. Неимоверной тяжестью казалась ложка. Где-то за дымной полосой, охлажденные вечерней прохладой, гудели пауты, словно вызывая на поединок спрятавшихся людей. За дымам не видно было, кто сказал те слова. Их слышали всего один раз. Всего один раз во время долгих часов борьбы за дорогу. В ответ они решили укладывать по сто метров в сутки. Сто метров — сто потов, сто волдырей, сто ссадин на каждого. Они знали это и все-таки — сто метров!.. Так и двигались, таща за собой дорогу. Николай Лукьянов, как классный копьеметатель, швырнул далеко вперед лом и обеими руками торопливо принялся срывать с себя одежду. Накомарник, куртка, рубаха. Стал расстегивать брюки. Все замерли, уставившись на Николая.

— Ум, видать, съехал на бок, как гребень у петуха, — осведомленно заметил Олег Мащенко. — Такого мужика пауты довели...

— Лето ведь, загорать надо. Мне опостылела эта бронировка. На спор с любым — буду работать вот так. — Николай остался в трусах и Сапогах. Долгим взглядом обвел бригаду: «Спорим?» Виктор Фомичев хитро ухмыльнулся в бороду. Он знал, что Колька проиграет, потому что не было еще здесь таких людей, которые бы спокойно выносили атаки паутов. Он протянул руку Лукьянову.

— Вечером песни будешь петь, проиграешь. Колька раздетым смог проработать всего десять минут и, как ошпаренный, бросился к одежде. А утром его поставили с «Дружбой» расчищать трассу лежневки. Ему сказали: «Тундра не любит хвастунов». А он был рад, что пойдет первым и первым увидит точку, где замкнется петля дороги... ...Последний костыль забил Михаил Фетисов. Одним взмахом, одним вздохом. Все! Это было утром десятого августа — в День строителя. Два с половиной километра дороги — их первый большой подарок первому празднику на Хантайке, И уже не по мху, по твердому настилу шагнули строители туда, где было намечено поднять дома Снежногорска. ДОРОГИ ОТДЫХАЮТ НОЧЬЮ...

— Дороги отдыхают только ночью от нас, от шоферни. — КрАЗ отдувается едким дымом перед здоровенной выбоиной, зло урчит и нехотя валится на правый бок. Мы спешим. Стрелка спидометра прыгает, как подстреленная птица. Она привыкла торчать между «О» и «пятеркой», а сегодня колеса гонят ее за «десятку». Мы спешим —

26 много работы. Не будь стекла на приборе, стрелка, наверняка, трахнула бы Виктора Саябина по рукам.

— Устают? — Я киваю на руки. Виктор молча усмехается, а сидящий между мной и водителем мальчуган лет семи достает из-под сиденья клочок ветоши и начинает протирать свои ручонки, КрАЗ небрежно фыркает. Ему-то легче, конечно, — железяка на резиновом ходу.

— Спина устает, пожалуй, но... Тпр-ррр! — Виктор тормозит всеми тремя осями. — Колька Раков вон идет, напарник мой. Широко шагающий среди луж Колька Раков — совершенная противоположность Виктору. Ниже ростом, кряжист, белобрыс, руки вокруг туловища держит кренделем, улыбка на лице выдает характер. Одет в коричневый костюм, под пиджаком голубеет свежая сорочка, брюки гребнями стрелок уходят в закатанные болотные сапоги. Сразу видно — человек выходной. Он легко запрыгивает в кабину и строго произносит: — Опять с дядей Витей, Серега? А матери ничего не сказал. Серега сопит, кладет ручонку на макушку рычага скорости и, как на союзника, смотрит на Виктора.

— Не притесняй сына, Коля, он со мной сегодня только второй рейс делает, а перед матерью мы на пару будем отчитыаться.

— Сговор уже...— Николай явно старается казаться строгим. — Ладно. Поехали, что ли? Он с треском закрывает дверцу, самосвал выплывает на середину дороги.

— Не гони, дай пожевать спокойно. — Виктор снял берет, причесался, протер руки и, развернув сверток, принялся за бутерброды.— Это мы так решили сами (кивок в сторону Николая). Работенка нынче горячая — на обеды и на пересменки не глушим мотор. Глядишь, на один рейс больше за смену. А ты сам-то обедал, Коля?

— Успею. С Серегой вместе пойдем. Сколько сегодня ездок дашь?

— Восемь.— Это говорит Серега и совершенно серьезно смотрит на отца.— Только бы фильтер не забарахлил.

— Фильтр,— поправляет Николай,— специалист ушастый.— Ворчит вроде, а сам с гордостью смотрит на сына.— А вдвоем и десять раз можно обернуться. Ты же помогаешь дяде Вите...КрАЗ, лязгнув кузовом, лихо взлетает на гору. Так взбегают старожилы по ступеням лестницы своего, с детства знакомого дома. Обогреватель дышит горячим воздухом прямо на Серегу. Он стягивает курточку, расстегивает ворот рубахи.

— Грейся, грейся, парень. Скоро эти деньки вспоминать будем. — Виктор поворачивается ко мне.— Сегодня бульдозерист наш Толя Кривощеков кюветы равнял, срезал один холмик, думал, кочка, а там снег. Белый такой, крупчатый, будто кто-то про запас положил.

— Войдет без стука, такая тут зимушка.— Молчим. Курим. Кабина полна дыма. На ухабах, когда трясет, дым утрамбовывается, только вверх, к слепому плафону. После слов Николая стали исчезать куда-то робко зеленеющие по краям дороги деревья. О них у Виктора особое мнение: «Северный вариант. Все эти растения еще с поселения своего не заимели надежных корней. Не умеют они за здешнюю землю держаться, все к солнцу тянутся. А оно ведь само не любит задерживаться в наших краях. У человека корни крепче». Он говорит «в наших», потому что здесь его корни, потому что знает он эту холодную землю, знает себя, друзей. Знает, почему здесь он и его напарник Колька Раков. Они не раз промерзали на этой земле и не раз прогревали ее своим теплом. Наверное, еще не все знает Серега, но у него все впереди. И как хорошо, что отец открыл для него эту холодную землю. Исчезла корявая, лоснящаяся спина дороги и зелень тундрового ковра за кюветам. Мы говорим о зиме, о той, что была первой в первом году биографии стройки. Говорит Виктор — кабина явно тесна для его широких жестов. Весь свой рассказ он обильно сдабривает эпизодами.

27 — Смотрю однажды (я тогда на «газоне» работал, одна из первых прибывших машин мне досталась), вижу: резина-брызговики, что за задними колесами висит, словно ножом обрезана, ровненько, так. На подметки, думаю, кто-то отхватил. Выругался даже. На завтра у другого колеса — то же самое. Со злости треснул ногой по колесу, а резина, что еще висела, отвалилась под корень. Упала на снег и раскололась на мелкие черные кусочки, как пластинка патефонная. Мороз в этот день был под пятьдесят градусов, допек он и морозоустойчивую резину.

— В декабре — девять актированных дней, работали — двадцать девять,— не отрываясь от дороги, бросает Николай.

— Заставить-то выходить на работу в такие дни не могут,— замечаю я.

— Дороги без нас не живут, а мы без дорог не можем. Вообще-то, конечно, никто не заставляет...

— А зимник,— глубоко затягиваясь сигаретой, вспоминает Виктор.— Ребята для нас дорогу по снегу проложили, шестьдесят пять километров от Снежногорска до Устья. Колоннами ходили, в один конец — семь часов. Застрянет кто — вдесятером тянули, а то и ночевали у костров, вместе с зайцами. Шубы у них несерьезные, видать, не по морозам. Промерзнешь до последней косточки, плюнуть хочется на жизнь такую. Плюнешь... и снова за баранку.

— С дороги все начинается — верно сказано,— Николай явно хочет сказать больше, но то ли дорога приковала его, то ли он всегда так говорит — коротко, веско. На минуту оба шофера умолкают, а я стараюсь представить по их рассказу те нелегкие километры, которые они уже оставили за своей спиной. Валентин Владимирович Ворошилов, начальник гаража, рассказывал мне про одного водителя. Тот в день своего приезда заявил, что приехал «зашибить». Ему ответили: «зашибай» и вручили новенький МАЗ. Но пороху хватило всего на полтора месяца: в холодных руках и рубль не удержался, не то что шоферская баранка. Он уехал обратно на материк, а вместо него прибыло сразу тридцать шоферов.

— Один наш бульдозерист, в апреле уже, cмазывал бульдозер солидолом. — Виктор прокашлялся.— Окончил, стал руки обмывать. Только их в бочку с соляркой опустил, она на улице стояла, кисти моментом онемели. Оттирали спиртом, снегом... А через несколько часов оперировали — не стало у парня рук. Ампутация. Солярка насквозь морозом пропиталась. Многое тут нам в новинку было. Но теперь зиму со всеми ее прелестями освоили, пусть приходит. Вот комаров бы в нее переселить, а то больно горячи они летом. В кабине — жара, а стекло не опустишь: и глаза, и рот, и уши — все , забьют. Слова Виктора заставили нас забыть о зиме. Снова за окнами та же дорога, усталая, выбитая сотнями рейсов, изученная до мельчайшего бугорка натруженным шоферским взглядом. Снова — разговор о сегодняшнем дне и о днях грядущих. Об экскаваторе, который «уже плохо кормит» — пора «четырехкубовки» иметь стройке: дорог-то с каждым месяцем все больше нужно отсыпать. О теплом гараже, что станет общежитием для 350 автомашин и не нужно будет тогда по утрам палить костры, разогревая замерзшее сердце машины. По какой-то шоферской вежливости Николай тормозит, уступая узкую ленту дороги идущим навстречу МАЗам.

— Прижмут нас сегодня «мазисты». — Рев многих моторов врывается в нашу кабину, забивает уши, голос Николая. Только Серега спокойно загибает пальцы— у него свои «счеты» с «мазистами». Николай кому-то приветливо махнул рукой, кому-то погрозил кулаком, посигналил, а третьему шоферу что-то громко крикнул. В ответ — широкие, белозубые улыбки друзей. Я рассказываю только о рейсе, об обычном рейсе длиною в десять километров. К экскаватору и обратно, туда, где пыхтит бульдозер, где проходит передовая линия

28 наступающей на тундру новой дороги. Будь рейс длиннее, я бы узнал больше о трудных шоферских километрах, но коротки пока летние дороги в Снежногорске. Зато завидна судьба у этих дорог-артерий. Завидна тем, что ездят по ней вот такие парни, что не знакомы ей «левые» рейсы, что здесь, в Заполярье, эти дороги ведут туда же, куда ведут все наши дороги.

— Сергей, а завтра ты опять с дядей Витей будешь ездить или на охоту со мной пойдешь? Серега не думает ни минуты: — А возьмешь?

— Эк! Ты уже и согласился,— наш дружный хохот явно не смутил загоревшегося мальчугана.

— Вот если с дядей Витей десять раз изпод экскаватора уйдете сегодня, тогда возьму. Виктор кладет руку на плечо Сереге, тот обернулся и они заговорщескн перемигнулись. «Ну, конечно, сделают»,— подумал я, глядя на этот дружный экипаж, который полным составом уже переселился из тесной кабины туда, где шумят стеклянные струи водопадов и по глади тундровых озер в каком-то сонном спокойствии плавают черные и белые лебеди — далекие гости северян. Что влечет их сюда, в нетеплые края? Никто не знает этого. Просто, наверное, приятно принимать гостей.

— Одного охотничка недавно чуть не лишили снежногорской прописки. Лебедя подстрелил, подлец. Всем поселком судили. А по кузову уже гремят остроугольные камни базальта. Экскаватор зло рычит, громко лязгает ковшом, словно недоволен ненасытностью громадного десятитонного кузова. Потом, отгоняя нас, долго и громко сигналит.

— Поехали, стало быть. — Теперь за рулем снова Виктор. Серега прикорнул на коленях у отца. Снова дорога спешит нам навстречу. Когда же все-таки она отдыхает? Ведь во вторую смену за баранку сядет Николай... ВСЕГО ЛИШЬ ОДИН ПОВОРОТ Когда начинала кружиться голова, Павел отрывал глаза от черного, дырявого, в звездах неба и зарывался лицом в снег. Обжигающая мякоть освежала. Полежав несколько минут, он снова полз, подминая по-медвежьи снег, хрипло дышал, иногда зло и громко ругался. Злился на себя, на равнодушие звезд, на каждую веточку, которая цеплялась за рукава, за ворот полушубка. Снег... снег... снег... Пригнать бы сюда тех, трех, которые смеялись над ним в вагоне поезда, и заставить их пересчитать все эти снежинки. А что? Все хоть не даром воздух будут жрать и для науки, может быть, полезно будет. Чего они ржали? Рассказал им. А тот очкарь, поглядывая из-под стекол на своих друзей, хихикал, называл Павла «газетным мальчиком» (он так и говорил «га-а-зет-ный», растягивая первый слог). «Нам Черное море наскучило, гребем на океан. Месяца два во Владике потремся (он так называл Владивосток), а там дядя нас в университет воткнет. Потом — в Европу или на флотилию, к дяде китов бить. Ты знаешь, как бьют китов?» Павел знал, как бьют морды, но сдержался. Снег... снег... снег... Он будто собран со всей планеты. Он не попал в Африку, на Кубу. Зачем сразу столько снега? Наверное, северу больше всех надо? Обхватив ствол сосны руками, Павел подтянулся. Встал. Огляделся. В черной гуще ночи снег испускал голубоватый свет, от него ломило глаза, хотелось спать. Где-то позади он оставил сломанные лыжи. Он повесил их на дерево и повернул обратно, но прошел всего шагов двадцать. Ноги по самый корень увязали в снегу, их нужно было выдергивать и снова

29 погружать в снег. Тогда он пополз прямо под ковш Большой Медведицы — она всегда висела над бригадой... В октябре из Снежногорска ушли последние суда, едва-едва сумели прорваться сквозь густую хантайскую шугу. Ушли, а весь запас дефицитных материалов — лес, кирпич, рубероид — был выгружен в Устье. Там же остались сорок автомашин, механизмы и весь запас горюче-смазочных материалов. Зимовать без всего этого строители не могли, заморозить стройку на девять месяцев не имели права. Просили доставить все самолетом. Рейс-то всего в 65 километров, а попробуй пройти эти километры по земле, в сплошном снегу. Самолет не дали, хотя уже и посадочную полосу для него приготовили, и дорогу до нее дотянули. Тогда на планерке решили: делать зимник, заставить поработать снег. Составили проект. Получалась такая картина: предстояло перевернуть 100 тысяч кубометров земли и снега, прорубить просеку на площади в сто восемь гектаров, сделать 57 мостов и других искусственных сооружений. Январские морозы, метели, самые темные полярные ночи, окаменевшая земля в проекте не фигурировали. А если все вместе суммировать, то построить эту дорогу рабочие смогли бы только за три года, может быть, чуть пораньше. Но люди... Они на Хантайке особые. Второго января вышла из поселка бригада из двенадцати человек. Ее возглавил Сергей Герасимович Коляскин. Павел, подняв воротник полушубка, резко перевернулся на спину. От вылетающего изо рта пара помутнели звезды. Тело вспотело, пальцы ног — холодные, лицо покрылось коркой. Небо, казалось, приблизилось вплотную и глубже вдавило его в снег. «Наверное, парни волнуются, а может быть, уже отправились на поиски. Что ж ты, Пашка Малов, тебя, как разведчика, дальше обычного послали сегодня вперед наметить направление дороги, а ты сломал лыжи и, кажется, заблудился. Теперь ползи, нюхай звезды, пробирайся в герои». В одиночестве всегда говорят сами с собой. Космонавты читают стихи и поют песни, космонавты сидят в баррокамерах по полмесяца, а он всего два часа утюжит этот снег. Снег... снег... снег... и звезды. Все идет по следам человека, все: и солнечные лучи, и ветры, и дороги... В свете фар тени деревьев нелепо скрещивались, вытягивались, образуя на снегу абстрактные рисунки. Упираясь железными лбами, бульдозеры надвигали на них громадные горы снега. Насыпь росла. Привстав с сиденья, Петр Хнытиков прилипал к переднему стеклу кабины и осторожно поднимал бульдозер на самый гребень вала. Всей многотонной поступью машина утрамбовывала снег и он послушно, как пластилин, принимал нужную людям форму. Снег... снег... Он не мог понять, чего от него хотят. Первые дни не понимали и люди, как этот рыхлый, промороженный пух сможет стать самой надежной дорогой. Именно самой, потому что надежнее пока не было. Нарубленный крупный хворост густо стелили поперек следа гусениц. На хворост снова накидывали снег и только после этого Коляскин, скрепя сердце, решался назвать сделанное дорогой и передвигал бригаду дальше. Дорога пропадала в темноте, скрывалась в гуще деревьев, уходила в сторону Снежногорска. Шофер Виктор Бобров еле-еле, словно в тумане, выезжал на своем ГАЗ-63 на дорогу. Объезжал. Под ногой трепетала педаль акселератора, по привычке хотелось прижать ее к полу кабины, чтобы замелькали суматошно за стеклами деревья, чтобы морозный воздух врывался в решетку радиатора и охлаждал разогретый первой передачей мотор. Но это была не Московская—Кольцевая и даже не проселочная дорога.

— Едет, едет, смотрите! — Так кричали на первом километре, кричали все, свободно обгоняя автомашину. — Бобров, прижми!

— Язык прижми! — отвечал из кабины Виктор и яростно крутил баранку, стараясь удержать колеса в тракторном следе.

30 — Семь километров в неделю, только кустики мелькают. Поездят ребятки! Но все равно, тянет. Перекинувшись несколькими фразами, бригада двигалась дальше ворошить снежный покров тундры, оставляя за спиной собственный след — свою невероятную дорогу. Конечно, неправду сказать, что это была дорога их мечты. Она появилась, как неожиданность, перед которой никто не дрогнул, не растерялся. «Надо!» И снежная насыпь уже много километров дыбилась среди деревьев, перекидывалась через овраги, через Щучий, Глубокий, Тихий и другие безымянные, но коварные ручьи. Был ли мороз? «А черт его знает, темно было, не замечали. А вот жарко было всегда, полушубки снимали». Так они говорят сейчас, когда 65 километров скатаны в твердые камешки мозолей на их руках. Снег... снег... снег... У него плохая память. Заяц выскочил из-под ели и, пошевелив ушами, уставился на Павла, «Уйди, нахалюга!» Сидит. Ухо одно опустил, словно повторить просит. Павел вспомнил. На первых километрах дороги, когда под деревьями вспыхивал бригадный костер, к огню короткими прыжками подбирались зайцы. Непуганные, несведущие, они чуяли тепло и спешили им воспользоваться. От людей они не ожидали опасности. Первое время и ружья не знали. Но когда захлопали выстрелы, зайцы стали менее доверчивыми. Павел вытряс из рукава скатавшийся снег. Глянул на часы. Второй час ночи. «Наверное, еще работают, а может быть, бросили дорогу и идут сейчас по моим следам? Нет, дорогу нельзя бросать, а мне нечего торчать в этом снегу. Вот только еще пять минут полежать, пять минут не больше...». Дверь вагончика по северным законам открывалась во внутрь. При этот раздавался скрип, похожий на мяуканье голодного котенка. Первые дни парни заглядывали под нары. «Может, и вправду кошка забрела, снежная, дикая?»

— Научи дверь по-медвежьи орать, слышь, Витька.— Они, громко разговаривая, вываливались из вагончика, одевали лыжи и уходили к дороге. А Витька оставался наедине с печкой.

—Подруга дней моих суровых... — Он с ожесточением швырял грязные после завтрака алюминиевые миски в таз с горячей водой. Мыть-варить, варить-мыть... Бесконечность какая-то, чтоб тебя разнесло! Так случилось, что его, признанного в Снеж-ногорске «моржа», залезавшего в хантайскую воду в самые жгучие морозы, нежданно-негаданно включили в отряд Коляскина. Об этом мечтала добрая сотня парней в поселке. Но поваром! Как малокровного! Виктор шумел, ортачился, но под натиском неотразимых доводов сдался. Не везло ему с рисовой кашей. То слишком солевая и густая, то малосольная, похожая на клейкую болтушку. Более удачно получался суп, сборный, по-хантайски. А фирменным блюдом Витьки все считали плов, который он готовил из настрелянной белой куропатки. Он делал и не замечал похвал. «Оторвали от воды — привязали к печке». Однажды на сковороде подгорел лук, вагончик наполнился едким дымом. Виктор распахнул настежь дверь и стоял, вглядываясь в серые сумерки. Снег... снег... снег... А что, если? Он радостно хохотнул и принялся раздеваться. Оставшись в плавках и в тапочках, бросился в сугроб. Ух! Зарылся с головой, как вьюн, стараясь глубже врезаться в снег. «Плавал» минут десять. Потом и дня не мог прожить без этого. А парни смеялись, им тоже было жарко в работе, но они не были «моржами». Они ненавидели снег, он черными пятнами застилал глаза, пудовыми гирями повисал на ногах, давил на плечи. Только туда, где бились сердца, снег не мог проникнуть. И в этом была его слабость, его «ахиллесова пята».

31 Она помогала парням шагать и шагать вперед. Дорога... В бригадирском блокноте— ее биография: 100 метров, 350 метров, 500 метров. А несколько суток подряд они оставляли за собой до пяти километров дороги. В детективных романах о Шерлоке Холмсе есть мысль о том, что человек, пишущий что-либо на стене, обычно начинает, писать на уровне своих глаз. Виктор Целиков специально сделал первую запись на стене вагончика выше своего роста. Специально потому, что думал: дорога потребует много времени, много дней. Потом вагончик при перевозке налетел на бревно, разбился и его пришлось оставить в снегу. А записи Виктор перенес на стену другого вагончика, куда втиснулась вся бригада и он со своей печкой. Последнюю запись он делал уже на уровне своих глаз: «28 янв. Вышли к Устью. Дороге конец». Но она чуть не оборвалась раньше.

15 января, когда до Устья оставалось пройти всего десять километров, началась пурга. Всей своей воющей яростью она набросилась на людей, на дорогу. Темнота наполнилась бесовской пляской. Застоявшийся пятидесятиградусный воздух пришел в движение, валил с ног, ослеплял. Но ведь всего 10 километров! Петр Хнытиков не покинул свой бульдозер. К этому дню в кабине не осталось ни одного стекла — все были выбиты ветками деревьев. Ветер простреливал кабину во всех направлениях. Снег залеплял глаза, рот, приборы. Петр отчаянно ругался. Но бульдозер шел, давя снег своим жарким, уставшим телом. Ведь всего 10 километров! Бульдозеристы Михаил Иванов, Костя Горяйнов и Лев Алексеев, сменяя друг друга у рычагов, не глушили машин. Обеды им приносили прямо в кабину. А потом бульдозеры стали — кончилось горючее. Казалось, снег победил. Пурга перемела дорогу из Снежногорска. Виктор Бобров не смог пробиться на своем «газоне». Еще он вез письма и маленькую электростанцию для освещения. Машины обрастали снегом, машинам нужно горючее, без него они — мертвы. Ну, а люди? Они не повернули. Взяв лопаты, рвались сквозь снег вперед. Ведь всего 10 километров! Последних... Павел вдруг вскрикнул. Это походило на сказку. Неожиданно с высоты бугра он увидел маленький колючий огонек в окошке ваончика. Скатился по косогору и через минуту толкнул мяукнувшую дверцу. В ноздри ударило теплом, потом и чем-то вкусным. Опять закружилась голова, тело обмякло в бессилии. Павел прижался к косяку. Парни спали на нарах не раздеваясь. И, наверное, сквозь их храп Витька Целиков, сидевший с гитарой на коленях спиной к двери, не слышал скрипа, не знал, что позади, как выросший из снега, стоит Павел Малов. Виктор не слышал. Он перебирал струны и Задумчиво вглядывался в свои записи на стене. Вдруг он запел, тихо, душевно. Потом громче и словам стало тесно в вагончике. Они рвались наружу, к звездам, к снегу. Спит морозная ночь возле черного озера. По чащобам лесным ходят сказки и сны. И у нас все вокруг замело, заморозило, И, наверное, здесь не бывает весны. Затерялись в пути мои добрые вести. Словно волчьи глаза, ночью звезды горят. Я спою тебе, мама, колыбельную песню. Я спою. Я не спал трое суток подряд. Выпал трудный нам путь, но шагаем не зря мы,

32 Лыжный след на снегу, как дорога, пролег. Спит морозная ночь, спи и ты, моя мама. Путь по новой дороге тяжел и далек. Только нет на Земле нам дорог интересней. И чтоб сон не свалил, как предатель, нас в снег, Я пою тебе, мама, колыбельную песню. Мы уходим от вьюги, уходим к весне.

— Вить, а снег мы растопим. Побольше огня, и он растает весь. Не нужно столько снегу...

— Пашка! Пришел! А мне велено через час тревогу поднимать, если тебя не будет,— Он —* соскочил, метнулся к печке, загремел чем-тo. Павел не слышал. Он спал. Искрились в темноте дорога, деревья, искрился снег и Большая Медведица — она всегда висела над их бригадой... Они входили в Снежногорск по своей дороге. Выпрыгнувшее из-за горизонта солнце гладило их усталые спины короткими лучами. Оно ничего не видело, это солнце! Их встречал весь поселок коридором улыбок и приветствий, поздравлений и похвал. На столовой висел плакат: «Слава строителям зимника!» А в звонком воздухе ревели разогреваемые автомашины. Они готовились к первому рейсу. Письма отправляли в Москву, в Тбилиси, в Алма-Ату, в Красноярск — руководство стройки просило выслать типовой проект подвесного моста. Ответы долго не приходили. Сначала откликнулась Москва и другие далекие города. Извинения, сочувствия, но... такого проекта ни у кого не было. Наверное, потому, что больше нигде на земле не было и Снежногорска.

— Больше не надо писать, проект сделаем сами. — В голосе молодого инженера Вячеслава Панова не было ни хвастовства, ни особой уверенности. Никто не представлял, как работали ребята: не было ни литературы, ни специалиста-мостостроителя, не было времени для пространных дискуссий. Было какое-то дьявольское желание сделать проект. Их не торопила - дело-то ведь добровольное. Но Вячеслав прекрасно понимал самые молчаливые взгляды. Специальный инженерный совет дал проекту оценку «отлично». КОРОНА За двадцать дней до нашего знакомства у него родился сын, горластый пятикилограммовый снежногорец. Есть люди, которые, познав большую радость, вдруг становятся молчаливыми, «уходят в себя». Другие делают свою радость достоянием всех. Пожалуй Виталий Борисов относится и к тем, и к другим. Говорят, такое от возраста. Но дело совсем не в количестве прожитых лет. Их у него вполне достаточно, чтобы оценить все промахи и удачи пройденного. Он монтажник. Возводил ГЭС в Башкирии, потом Мамаканскую, теперь приехал сюда, на Хантайскую, мечтает быть первым на Нижне-Тунгусской. Он знает сроки начала работ на строительстве всех сибирских электрических гигантов и искренне жалеет, что во многих местах обходятся без его рук. Я видел, как эти руки, боясь своей тяжести, нежно держали малыша и как быстро и ловко надевали монтажный пояс. Тепло и твердость этих рук, которым подвластно все, я до сих пор храню на своих ладонях. Ожидая его, я записал в блокноте: «Виталий Борисов, бригадир бригады монтажников.

33 Возвели вантовый мост над Хантайкой». А потом представил их там, над ревущим порогом: «Они висели, как боги, уцепившись за облака. Они улыбались каждой птице, рискнувшей залететь в гулкое ущелье, Теперь они, как боги, ходят по земле и им улыбаются каждые встречные. Им улыбается Хантайка, ставшая еще прекраснее под серебристой короной, которую они надели на ее белые кудри». О том, как это произошло, мне и рассказывал допоздна бригадир... * ** «Мы с тобой два берега у одной реки...» У Хантайки, конечно. Что поделаешь, было действительно так. Палаточный городок — на левом, строили — на правом. Две баржнсамо-ходки н катер «Гидростроитель» утрами и вечерами переправляли людей. Проспишь или задержишься — останешься, можешь бегать по берегу, надрывать глотку, искать лодку. А то и сами плавсредства крепко садились на мель на виду у обоих берегов. В дни ледостава все строители переходили на казарменное положение. Короче, не могла стройка быть рассеченной. Наша бригада образовалась в сентябре. Несколько человек с Мамакана, с Братской, с Токтагульской ГЭС — ребята надежные, знающие себе цену. Поставили нас на монтаж емкостей под горюче-смазочные материалы. Собрали мы и заполнили двадцать восемь штук, покрасили их в серебристый цвет, и заблестели они, как капли на темной спине тундры. Красиво! Однажды вечером начальник участка Виктор Михайлович Подыногин собрал всех бригадиров на планерку и говорит: «Бригада Борисова будет делать мост». «Делать?» — переспрашиваю. «Делать, — повторяет, — быстро, надежно и неизвестно как». «Что за мост?» — спрашивают ребята. Он на меня кивает: вот, мол, все вопросы к нему адресуйте. А у меня самого под шапкой целый выводок этих вопросов. После планерки ко мне Валерий Тюменцев подошел, он тоже бригадир, и вроде с обидой в голосе: «Повезло вам, Виталька, нашей бригаде хотели мост отдать.

— Ну, вам, так вам». Утром собралась бригада, я и выложил новость. Для порядка помолчали парни, потом Миша Парфентьев выдавил из себя: — Выходит, над водичкой будем висеть, сушиться?

— Выходит.

— А если буль-буль сыграем, верхолазов-то у нас – пяти пальцев хватит.

— Можно отказаться,— говорю,— Тюменцев возьмется. Такое моим парням лучше не говорить — разом поднялись. И стало ясно мне, что можно смело этот висячий мост не только за берега зацепить — на облака подвесить. А о нем уже заговорили по всему Снёжогорску. Проходу нам не дают, такие вопросы подкидывают, вроде мы космический полет подготавливаем. Дали нам пять листиков чертежей. С монтажной точки зрения проект несложен. Пугало другое — порог, шестидесятиметровая высота. И машины по прибрежным скалам не подгонишь. Прямо у своей избушки-тепляка начали мы варить из уголков десятиметровой высоты пилоны. Им на берегах всю тяжесть моста держать. Алексей Рачеев и Ваня Курило блеснули своими искрометами — мировые сварщики. Но дали мы маху на первой операции — далековато стали варить от места установки. Тащили потом на тракторных санях по бездорожью. Разгружали руками и ломами, всей бригадой двигали эту махину к самому обрыву. Второй пилон переправили на барже на левый берег, покорежили немного. А Хантайка уже белыми лепешками покрылась. Со скалы посмотришь вниз — в глазах рябит и голова какой-то чужой становится. Показали нам геодезисты два маленьких

34 колышка — ось моста. А вокруг тишина непуганая, голые красноватые скалы да заросли голубики под соснами. В это место редко кто из поселка забредал. Общий вес моста около 25 тонн. По сравнению с Крымским мостом в Москве — пушинка. Но сваливалась она на нас всей своей тяжестью. Ведь никакой механической базы — ни станков, ни заготовок нужных. Готовили прогоны, подвески, рубили шайбы, накладки, а два Ивана — Дубовицкнй и Зотов навалились на болты. Сутками парни не отходили от верстаков, дедовскими плашками нарезали. Те болты, что покрупнее, выточили нам геологи — у них станочек токарный был. Завезли мы тысячеметровую бухту троса на берег, и 5 октября я доложил начальству: «Все готово, можно приступать к монтажу». Темень в этот вечер была непроглядная, пурга начиналась. Мы из столовой вышли, распрощались и пошли по домам. Я решил сходить на берег, покурить, подумать. Иду, нос уткнул в воротник. Приятно так, вроде кошарой пахнет — полушубки нам новенькие выдали. Смотрю, какието тени шевелятся. Подхожу, смотрю. Что ты думаешь, вся брига-да в сборе. Да не одни пришли, а жен привели. Посмеялись, потом костер разожгли, и заплясало пламя по скалам. Мы сидим и болтаем о чем угодно, только не о завтрашнем дне. Ветер поднялся, разогнал нас. Первыми, кто по воздуху переправились через Хантайку, были Володя Балакирев и Генка Вульфович. А случилось это так. Когда начали монтаж, понадобилось нам иметь сообщение между берегами, чтобы перебрасывать инструмент, заготовки. Нахлестнули мы на прибрежные пни два троса, перекинули их через воду. Иван Курило по моему чертежу сварил люльку, одели мы ее на тросы, предварительно проверив кувалдами крепость сварных швов. Ну, кто первый? Володька и Генка раньше сговорились, что ли? Залезли в люльку, она не высоко так над берегом висела, и давай речь держать. А мне не до смеха. Наверное, нужно было самому залезть в свою конструкцию, вместе с Иваном. Он стоял рядом и одну за другой папиросы смолил. Осмотрел я еще раз все. Помню, заставил Генку полушубок на все пуговицы застегнуть. Оттолкнули мы их с левого берега и застыли, как статуи. От толчка люлька побежала по тросам и почти над самой серединой реки повисла. Минуты две ребята осматривались, потом кричат: «Хорошо!» В четыре руки стали люльку подтягивать к правому берегу. Вылезли и опять шумят: «Порядок!» Потом Володька сложил руки рупором и под Робертино Лоретти: «Хан-т-а-а-а-а-й-к-а-а-а!» Голос победителя. Все прыгают, обнимаются. Весь страх перед высотой и ревом порога пропал. А люлька нам служила всю зиму. На ней таскали доски и кирпичи для строителей, переправляли хлеб из пекарни, почту. Балахирев главным перевозчиком стал. А однажды собрал девчонок на берегу и пытает их: «Кто смелая?» Ходит среди них петухом. Они вроде все смелые, а как глянут на несущиеся под тросами льдины, так: «Мы лучше посмотрим». Все-таки первой отважилась Зина Зотова, геодезист. Зажмурилась, уцепилась за Володькину шею, а он, не сдвигая люльку с места, принялся ее над берегом раскачивать. И говорит. Зине: «Держась крепче, мы над самой серединой». Она прильнула к нему, а он стоит довольный. Уже в марте шестьдесят четвертого забетонили мы в берега пилоны, намертво скалу с железом соединили. Перекинули шесть ниток несущего троса. Он за зиму до последней жилки промерз, так что тракторами бухту разматывали. И взялся я с верхолазами за основное — за монтаж. Работали весь световой день. Март ветреный выдался. По ущелью, как по трубе, ледяным дыханием тянет. Ни полушубки, ни ватные штаны, ни меховые рукавицы не спасают от этого ветра. А если он со снегом, так лицо отхлещет, неделю, как ошпаренный, ходишь. Еще тяжелей сварщикам было. Они и при свете прожекторов круглые сутки варили.

35 И так хотелось быстрее все закончить — ведь у всех на виду были. Спешили, но без суеты, без лихачества. Один раз, правда, Парфентьев, не одев монтажный пояс, залез в люльку. Пришлось его на неделю, на берег списать. Если на лед падали детали, руки-то на ветру деревянели, не слушались, то всей бригадой держали тросик, по которому ктонибудь вниз спускался. Хантайке нельзя доверяться: xоть она и подо льдом и мороз крепкий, а все равно бурлит на перекатах. Все ближе и ближе подходили мы к середине реки, к последнему стыку моста.

10 мая мы уже покрасили свое творение. Через пять дней, после испытаний на грузоподъемность, на крепость швов, предъявили мост комиссии. Весь поселок сбежался на сдачу. 18 мая вскрылся порог, загремел льдинами, вода поднялась, брызги до самого моста долетали. Мы в этот день разрезали ленточку. 18 мая — мой день рождения, подарочек, значит, в мою биографию попал, А потом нас собрали в столовой... Подарками обычно не хвастают и Виталий не нарушил это неписаное правило. Он просто сказал, что в этот день был самым счастливым снежногорцем. Перед тем, как войти в теснину, Хантайка замедляет свой бег, словно раздумывает или боится угрюмых острозубых скал. Потом в ярости вклинивается в узкое пространство, швыряет белые клочья пены и несется со скоростью до восьмидесяти километров в час. Если встать на самой середине моста лицом против течения и, взявшись за поручни, не мигая смотреть несколько минут на поток, тебя охватит ощущение полета. Уже не под тобой, а ты несешься на неведомом аппарате над узким коридором. Мелькают скалы, сосны, кажется, что брызги покрывают лицо. Хочется оторвать пальцы от холодной стали, распрямить руки и долго парить, наслаждаясь высотой и скоростью. Такие сюрпризы парни теперь дарят снежногорским девчатам, когда назначают им свидания на мосту. А еще они смотрят на отвесную правобережную скалу, где белой краской твердая рука вывела: «В. Борисов, И. Зотов, В. Балахирев, В. Климов, А. Пряничников, М. Парфентьев, И. Дубовицкий, И. Прохоров строили этот мост. Май 1964 года». Во мраке полярной ночи бусинки ярках огней загораются в серебристой короне Хантайки. Лучи береговых прожекторов освещают мост. На его поручнях, словно вырубленные из красного камня, висят метровые буквы: «Хантайская ГЭС будет работать на коммунизм!» Без моста эти буквы не смогли бы подняться и парить на такой высота. РОССЫПЬ Эти короткие истории и эпизоды похожи на россыпь драгоценных камней, Я собрал их совершенно случайно на берегах Хантайки. Возможно, только приезжему человеку они покажутся необычными. Снежногорцы же, видя, как я торопливо записываю в блокнот, смеялись: «У нас таких случаев больше, чем нужно. Это наша работа, наша жизнь». Только поэтому я и решил включить россыпь в свой рассказ. А у меня в кармане гвоздь... Они увлеченно играли, не замечая меня. Один, «урча мотором», бежал по скользким плахам тротуара. Неожиданно нога, обутая в маленький блестящий глянцем сапожок, «срывалась» в грязь, и мальчишка «застревал». «Газовал», пробовал сдвинуться с места «раскачкой», но это не помогало. Тогда он принимался «сигналить», выгоняя через нос плачущий, тягучий звук — так сигналят МАЗы, По тем же доскам к «застрявшему» подлетал второй, выдергивал из кармана пальто веревочку, подавал один конец и кричал: «Держи трос, дерну!» Видимо, решив подновить игру, на этот раз они «застряли» рядом. И, подпирая друг друга плечами, принялись «сигналить» дуэтом.

36 — Держите трос, дерну! — Я снял с себя шарф (другого у меня ничего ые было) и бросил конец мальчишкам. Несколько секунд четыре глаза с любопытством разглядывали меня, оценивая скрытые мощности моего «мотора». Уцепились. Шарф хрустнул волокнами.

— «Газуйте»! — крикнул я, поняв, что «трос» не выдержит натяжения. Так играют снежногорские мальчишки, и нигде на свете не встретишь этих игр, потому что больше нигде нет таких, как здесь, дорог. Мальчишки все видят. Мы присели на бревна. Познакомились. Одного звали Пашкой, другого — Мишкой. Они братья-близнецы, Верхушины. Совершенно одинаково одеты и даже на пальто нижние пуговицы оборваны одинаково — «с мясом». Ровно через минуту я, кажется, Пашку называл Мишкой, но это нас ничуть не смущало. Мы шагали по улице и разговаривали.

— ИЛ-18 проходит над Снежногорском, когда летит из Красноярска в Норильск.

— А вон там наш папка строит для нас детский сад и еще школу.

— Только мы сначала в садик пойдем.

— Это новый магазин будет.

— В Снежногорске нет ни одного милиционера.

— Тебе гвоздь подарить? Я бережно храню этот подарок, как и каждое слово из рассказов Пашки и Мишки. Скоро они станут другими, вырастут вместе со своим Снежногорском, а гвоздь... Гвоздь всегда останется гвоздем. Куда ведет тропа медвежья Два топографа весь день шагали по тундре. Ноги налились, сапоги казались кандалами, только не звенели, а чавкали при каждом шаге. Усталости хватило бы на добрый десяток людей. Высокий, с густыми козырьками смолистых бровей на лице мужчина остановился под кряжистой сосной, отер пот со лба.

— Двинем к палатке. Утро вечера мудренее, — не оборачиваясь, он обратился к широкоплечему парню в просторной зеленой штормовке. Тот стоял позади и лениво поедал с наломанных кустов ягоды голубики, висевшие на веточках дымчатыми каплями.

— Двинем, дядя Гриша. А-то теодолит у нас уже глаза открыть не может,— Он хлопнул свободной рукой по металлической рубахе прибора. В четырнадцати километрах от устья Хантайки строители решили создать большую перевалочную базу. Место вроде ровное, лесистое, буянит трава. Но день пропал у топографов, разбивку сделать не удалось — дышит тундра под ногами, как пасхальное тесто. Парень отстал, увидя новые заросли голубики. Уже было собрался полакомиться, как услышал сиплый голос дяди Гриши: — А ну бегом сюда! Парень выскочил на взгорок и окаменел. Как сбитая влет огромная птица, лежала на поляне палатка. Ветер поигрывал клочьями разорванной ткани. Вокруг валялись различные предметы из рюкзаков. В какой-то панике разбежались по кустам банки с консервами.

— Мишка ревизию произвел, — не то улыбаясь, не то зло прищурившись, сказал дядя Гриша. Он сидел посреди этого хаоса, сам похожий на огромного медведя, и бесцельно вертел в пальцах белую зубную щетку.

— Варнак. Гляди-ка сюда. — Он поднял с земли банку говяжьей тушонки.— Клыком дыру сделал, бульон высосал, а нам с тобой мясо оставил. Залезем на дерево и хлопнем— он минут через десять вернется.

37 — У вас что с ним договор такой был? Дядя Гриша не заметил ехидства в голосе парня.

— Пить захотел, тушонка-то сам знаешь... Вернется. Они загнали патроны с пулями в стволы ружей и залезли в пахучий полумрак сосны. Медведь громадной бурой тушей выкатился из-за пригорка. Небрежно понюхал воздух, по хозяйски обошел поляну, покатал банку, поддел носом брезент палатки. Потом долго обнюхивал стоящий на пне теодолит. Неожиданно насторожился, провел бусинками глаз по деревьям. Что-то не нравилось ему в этой тишине. С той же медвежьей медлительностью он скатился с бугра и заковылял вдоль реки.

— Чего не стрелял? — Парень первый спустился с дерева.— Шкуру бы заимели.

— Такого ранишь — в клочья разорвет, потом сдохнет рядом. Шкуру ты, брат, синетическую приобрети. Давай-ка порядок наведем мало-мало, а по утру двинем по мишкиным следам. Он ведь в сухих местах обитает. Там и перевалочную сделаем. Не боишься?

— Пойдем. Мы ведь не гости здесь.

-Известная личность — Все-таки необходимо уточнить, ракеты или Иван-царевич? Вопрос, товарищи, принципиальный, я прошу высказываться. На планерках ругают снабженцев, на планерках «шерстят» графики и «склоняют» совсем несклоняемые фамилии. Тундра продолжала проглатывать столбы, вода заливала котлованы. В карьере три дня простаивал кубовый экскаватор из-за того, что под этим небом невозможно было найти два болта размером 12x130 — без работы оказались десятитонные КрАЗЫ. А сейчас здесь словно забыли об этом. Виктор Иванович Борисов, начальник строительства ГЭС, внимательно оглядел всех собравшихся в неуютном кабинете.

— Елки-палки,—сказав свою любимую фразу, Борисов поднялся, оперся кулаками о стол. — Столько умных голов сидит, все начальство в сборе. Неужели у нас нет фантазии, неужели мне придется Иван-царевича приказом утверждать? — В его больших серых глазах мелькнули искры сдерживаемой улыбки. Поднялся широкоплечий, круглолицый Е. М. Келин, начальник участка. Все повернулись к нему.

— Мы правильно решили: никаких кирпичных плит — будем устанавливать электрические. Никаких темных раскрасок стен — темноты здесь достаточно. Шестидесятые годы имеют право на здешнюю прописку. Это верно. Ракеты — тоже наш век. Но Иван-царевич — слишком известная личность, так что... Я предлагаю рисовать то и другое. За «то»и «другое» высказалось большинство. Через месяц снежногорские малыши входили в просторные комнаты нового детского сада. На радость ребятне на стенах ракеты отмечали свои орбиты серебристыми хвостами, а улыбающийся Иван-царевич по старинке пользовался услугами Серого волка. Обменный фонд Осенний дождь не знает усталости. Мелкие, едва различимые капли сыплются, как из лейки заботливого огородника. Тянет к теплу, к постели, каждую шутку встречают скупой, подмоченной улыбкой. У столовой в обеденный перерыв собралось много народу, больше, чем у барьера выдачи блюд. Некоторые уже пообедали, но стоят, не уходят и с каждым подошедшим усиливается

38 хохот. Посреди толпы — столб, ошкуренный, умытый, мокрый. К нему тремя кнопками приколот листок из ученической тетради. Строго следуя прямоугольности пересекающихся линий, по листу разбежались жирные буквы: ОБЪЯВЛЕНИЕ!!! МЕНЯЮ КВАРТИРУ В ЦЕНТРЕ ЛЕНИНГРАДА НА ЛЮБУЮ НА ОКРАИНЕ СНЕЖНОГОРСКА — А адрес? Адрес? — кричит кто-то из задних рядов.

— Неразборчиво здесь, размыло.

— Ишь ты, И из Ленинграда потянуло.

— Ну, наш адрес не размоет. Дружно и крепко грянул в мокром воздухе хохот. За серой сеткой дождя виднелись наступающие на тундру дома — обменный фонд снежногорцев. Скреплённые взрывами Их сорок человек — бурильщики, взрывники. Шумные в работе, в пулеметном татаканье долбящих базальт перфораторов, в грохоте взрывов. Любят пошуметь и в часы отдыха. Но без хвастовства, солидно введут тебя в курс своих дел. Расскажут, что им предстоит пробить штольни и обводные каналы для нового русла Хантайки, тоннели и громадный грот для машинного зала ГЭС, и между прочим, добавят, что участок треста «Гидроспецстрой» есть н на строительстве высотной Асуанской плотины в Египте. А вот о том, что Иван Сорокин сбежал через полтора месяца после приезда, гидроспецстроевцы говорить не любят. Случайно разве упомянут в разговоре, что, мол, был такой бурильщик, любил себя, любил рубль «больших размеров», а больше н добавить вроде нечего. Они приехали на Хантайку со вторым эшелоном (такова судьба!), когда, закрепившись на новом месте, строители начали вгрызаться в земные пласты. Владимир Орлов строил Московский метрополитен, Юрий Сосков приехал с Вилюйской ГЭС, Леонид Михайловский — с береговАнгары. Все трое—взрывники и нет в природе таких пластов, через которые не смогли бы проложить дорогу эти парни. Вот только вода... В карьере № 15 трое суток работали перфораторы. Известковая пыль толстым слоем покрыла бурильщиков, камни, отъехавший в сторону экскаватор. Ночью в свете прожекторов пыль металась, как снеговой вихрь. Потом все смолкло — взрывники заряжали шпуры, сеткой тонких проводников соединяли головки взрывателей. Кропотливая работа, в ней не может быть ошибок. Но когда после поворота рукоятки дневную тишину разорвал взрыв, чутким слухом парни уловили неладное. Взрыв прозвучал вполсилы. По осыпи спустились в карьер. Так и есть — в десяти шпурах вода размыла взрывчатку и сейчас невинно светилась в лучах солнца. На новую зарядку ушла ночь. Спешили, стремясь опередить воду. Взрыв прозвучал ровно в восемь часов утра, как сигнал о начале нового рабочего дня. Экскаваторщик Виктор Демиденко подогнал свою неуклюжую машину к горе щебня. И за бригадой Семена Филиппова пришла из поселка машина — гидроспецстроевцы спешили в столовую... Говорят, первого апреля никому не верят. Говорят ради шутки. Они свой первый взрыв в хантайских скалах сделали именно в этот день, как и обещали. Слово и дело у них в неразрывной дружбе, как и они друг с другом. Иначе нельзя, иначе скалы окажутся сильнее. Отрицатели мглы Ртуть сжалась, словно примерзла на несколько

39 дней к отметке 56 градусов. Воздух загустел от тумана. Звуки мгновенно застывали там, где возникали. Фонари на столбах тупо светили сами себе. И вдруг шаги, торопливые, скрипучие. Вначале прошел кто-то один, потом группой пробежали ребятишки. Над высоким крыльцом клуба горит лампочка. В ее желто-голубом свете, как маленький киноэкран, светится листок ватмана. На красные буквы осел иней: «Приглашаются все! Сегодня день поэзии». Входили, садились, не снимая шуб. Тихонько переговаривались, поглядывая на Тамару Шевцову и Юрия Штейна. Это они придумали вечер, вырвали людей из теплых квартир, погнали по морозу. А что дальше?.. Ну кого, скажи, не опечалит Прямо в душу вмерзшая зима? Лишь зима зимою не скучает, Веселится лишь она сама: Катится над серыми полями, Сети веток склеивает льдом, Громоздит сугробы штабелями Чтоб никто — ни из дому, ни в дом. Начали со стихов Новеллы Матвеевой. Из уважения к поэзии и к собравшимся школьники — чтецы, забыв про холод, выходили на сцену, сняв пальто. А народ прибывал, от дыхания и аплодисментов запотели лампочки, стало тесно и тепло. В этом блещущем крае Отрицатели мглы Мы не ГЭС открываем — Открываем миры. Это Андрей Вознесенский. А потом поднялся Геннадий Мякушин, радист с почты, потом Юрий Штейн, гидролог с гитарой в руках. Они читали свои стихи, а Юрий пел собственные песни о Снежногорске. Их нигде не встретишь, они родились здесь и пока никуда не выезжали... К ночи ртуть сжалась-еще на два градуса. Северяне-охотники в такую погоду говорят: «Мороз сено мечет», — при выдохе сгусток пара взрывается перед лицом с легким шуршанием. В такую погоду плохая охота. Бухгалтеры зовут такие дни актированными. Лентяи — «лафа». А снежногорцы — днем поэзии. ' УТРО ВСТРЕЧАЕМ ПЕСНЕЙ Августовская ночь встречает утро невыразительными, серыми сумерками. Густой, молочного цвета туман нежной кисеей висит над землей. Он наползает с верховьев реки, набивается в теснину порога и тогда кажется, что более грозно начинает реветь Хантайка в обиде на эту завесу, закрывшую ее грозный оскал. Медленно, но старательно туман направляется в поселок, цепляется за ветви деревьев, ложится на дорогу, которая, устав за долгий рабочий день, блестит инеем и нежится в прохладе. Тарахтят, забивая рев порога, агрегаты дизельной электростанции. Снежногорск спит, но в карьерах, в штольнях, в порту ведутся работы, и по проводам на помощь людям спешит электрический ток. «...плюс электрификация всей страны» — вспоминаются слова Ильича. Пройдя сквозь толщу лет, они пришли в Заполярье, как горячий призыв

40 оживить этот застывший край, сделать его первозданную силу весомым плюсом в великой битве за коммунизм. Каким же будет этот заполярный плюс? Совершенно реальные планы и расчеты говорят: ЧТО русло реки перегородит шестидесятиметровой высоты каменно-набросная плотина. Она раздвинет скальные стены порога на пятьсот метров. Полностью выполненная из местных материалов, плотина проста и не дорога в сооружении; ЧТО гигантские дамбы на обоих берегах будут сдерживать напор водохранилища, которое возникнет в верхнем бьефе реки, разольется на сто километров, соединится с Малым Хантайским озером, откуда берет начало река, и по своей площади будет в два раза больше водохранилища Горьковской ГЭС; ЧТО авторы проекта и строители применят в создании рабочего комплекса электростанции множество смелых новинок, многие из которых впервые появятся не только в Заполярье, но и вообще в мировой практике; ЧТО напорные дамбы будут иметь мерзлое ядро. Вечная мерзлота, много лет отпугивающая строителей от северных широт, поставит свою крепость на службу человеку; ЧТО сердце электростанции, ее машинный зал будет сооружен в массиве скалы. Агрегаты, вырабатывающие ток, разместятся в специально созданной пещере; ЧТО управление работой станции будет полностью автоматизировано. Дежурным инженерам не нужно будет покидать своих квартир, когда наступит час их дежурства. Специальные пульты управления агрегатами ГЭС, оборудованные новейшими приборами и средствами связи, разместятся в отдельных комнатах квартир дежурных инженеров; ЧТО жилой комплекс, рассчитанный на шестьсот шестьдесят человек, поднимется на правом берегу Хантайки. Один дом из стекла, бетона, металла и кирпича. Под прозрачной крышей разместятся бассейны, солярии, магазины, школа, телевизионный ретранслятор. Специальная установка будет создавать микроклимат. Можно ли будет по-прежнему называть этот сказочный уголок Заполярьем? Можно, но добавлять: наше, коммунистическое Заполярье. Мне вспоминается Талнах. В 1962 году он только пробуждался. Тундра не отдавала без боя ни одного метра людям. Казалось, она неистощима на каверзы. Но она плохо знала тех, кто вызвал ее на бой. На одном из копров монтажники укрепили алый лозунг: «Талнах откроет свои кладовые — это сделает комсомол!» Его пыталась сорвать ураганная метель, залеплял густой снег, размывали колючие капли дождей, закрывали темнотой полярные ночи. Слова подновляли, писали заново. Я видел, как под ураганным ветром главный «прожекторист» Талнаха, каменщик Валерий Баркунов укреплял раму с лозунгом на десятиметровой высоте копра. Резкий порыв ветра сорвал с парня рукавицы, но Валерий не разжал пальцы. Я знаю его, он упрямый. Можно ли было обойтись без этого геройства? День, когда это произошло, значился актированным, нерабочим. Да и лозунг не такая уж важная деталь в строительном деле. Но это была клятва, талнаховцы берегли ее и несли высоко. И лозунг вновь пламенел, гордый, негасимый маяк, зажженный от огня человеческих сердец, поднятый над тундрой человеческими руками. Талнах означает «запрет». Вековой запрет снят — Талнах открыл свои кладовые. Первый построенный на месторождении рудник люди назвали «Маяк». Эхо талнахской победы пронеслось над тундрой и осело сегодня на берегах своенравной реки. Сила Хантайки должна прийти к богатствам Талнаха — так решил человек. Ради этого был прожит год, трудный и тревожный, год закрепления на завоеванной земле перед грядущим большим наступлением. Мы встречаем утро песней, той, что «в тревожную даль зовет».

41 В каком новом месте будут через несколько лет петь эту песню мои знакомые и незнакомые хантайские друзья? Тревожных далей немало, где же можно рассчитывать на новую встречу с Авдюшиным, Борисовым, Запальским, Раковым? Пока они и сами не ответят на этот вопрос — у них здесь еще много работы, Я не ставлю точку в своем рассказе, хотя он и окончен. Через несколько лет ее поставят строители. И будет эта точка радостная,, яркая, как тысяча Полярных звезд...

«МНЕ ВСЕ ЗДЕСЬ НА ПАМЯТЬ ПРИХОДИТ БЫЛОЕ…» (продолжение) Спустя два года после выхода той книги, текст которой, надеюсь, вы только что сумели прочесть выше, я вновь начал ощущать симптомы «хантайского притяжения», точнее, его неизлечимость. И, конечно же, стал искать деньги для командировки в Снежногорск. «Пнули» меня, помнится, во многих кабинетах. А вот редактор газеты «Красноярский рабочий» Валентин Федорович Дубков, блеснув очками и отполированной лысиной, как-то сразу проникся, поверил моим аргументам, хотя и был я для него и возглавляемой им газеты всего лишь внештатным корреспондентом. Но, похоже, уже проверенным… Словом, командировал он меня на Хантайку «для подготовки оперативных информаций и репортажей о перекрытии реки». Примерно так было сказано в редакционном задании. Повезло мне с той поездкой еще и потому, что перекрывать русло рекисеверянки должны были одновременно с пуском первых агрегатов на Красноярской ГЭС, что считалось более значимым для жизни края событием. Так вот и сложилось, что эти две актуальные для «Красноярского рабочего» темы были поручены двум Ивановым. Мне – Хантайка, а более опытный, штатный сотрудник газеты Михаил Иванов (светлая ему память!) заступил на вахту в Дивногорске. Что получилось из этой затеи, не мне судить, но нареканий заочный дуэт Ивановых, помнится, не вызвал. Да и я к тому времени самовлюбленно считал себя уже «опытным гидростроителем». А как же! Был свидетелем перекрытия Енисея и зарождения Красноярского моря. Побывал на Ангаре, где почти из десятка вариантов уже был избран Кодинский створ для сооружения Богучанской

42

ГЭС, которая, кстати, до сих пор не достроена. Получал уроки гидростроения и на Хантайке… То есть я уже мог запросто отличить, скажем, верхний бьеф от нижнего или киловатт от киловатт-часа… Причем, без посторонней помощи. К счастью (моему, конечно), перекрытие Хантайки оказалось затяжным, и я вместо отпущенной мне недели пробыл в Снежногорске почти в два раза дольше. И ни минуты не сожалел об этом, так как удалось собрать массу интереснейшего материала, сделать десятки фотоснимков, многие из которых теперь относят к разряду уникальных… А сколько водки пришлось выпить исключительно ради общения, да под «царскую рыбку»! Ее ребята доставляли, когда по Хантайке и Енисею возили на катере-амфибии в типографию Игарки печатать очередной выпуск газеты «Гидростроитель Заполярья». А какими «вкусными» для журналиста были беседы до самого утра!.. Тут и песни пели, и явная «антисоветчина» звучала, и реформаторские идеи возникали, и местному начальству кости мыли… Вот в такой атмосфере и возникло желание вновь написать книгу, посвятив ее только дням и ночам перекрытия реки. Наверное, было бы тяжким журналистским грехом, если значительная часть увиденного в те осенние дни и ночи осталась бы только в блокнотах и в памяти. В газете, увы, тогда о многом не удалось рассказать, на ее страницах зачастую тесновато бывает. В издательстве мой внеплановый проект одобрили, и я сразу же засел за работу. Она продолжалась несколько дольше, чем написание первой части «хантайской истории». Но несмотря ни на что я уверенно шел к финишу, так что даже мыслей о каком-то срыве вообще не возникало. Новый труд свой, а он вышел из печати в 1969 году и уже тиражом в 5 тыс. экземпляров, я назвал «Позови меня вновь, Хантайка!». Наверное, несколько нескромно подчеркнув тем самым, что на правах добровольного «летописца» уже получил некую привилегию хотя бы изредка посещать берега далекой реки. И она, действительно, позвала!..

43

«Позови меня вновь, Хантайка!». Маленькой снежинкой лежит на карте страны Снежногорск — поселок строителей самой северной в мире Усть-Хантайской ГЭС. Сурова жизнь на шестьдесят восьмой параллели, но люди, поселившиеся здесь, привыкли побеждать... В 1965 году в Красноярском книжном издательстве вышла книга Бориса Иванова «Здравствуй, Хантайка». В ней он рассказывал о начальном периоде строительства заполярной гидроэлектростанции. Многое изменилось в жизни. Снежногорска за минувшие годы. Успешно завершен второй по важности после начала строительства ГЭС этап — перекрыта Хантайка. О напряженных днях поединка со своенравной рекой, о снежногорцах рассказывает автор в своей новой работе. Телеграмму принесли ночью. Звонок тонким буравчиком пронзил сонную тишину квартиры и замер в дальнем углу. Администрация зпт партийный комитет зпт постройком и комитет комсомола Хантайгэсстроя приглашают вас принять участие перекрытии Хантайки пятого октября тчк Сложными гидрологическими условиями года возможно изменение срока зпт котором будет сообщено дополнительно телеграммой тчк БОРИСОВ ТУРКУЛЕЦ ОЛЬБЕРГ ИСТИ-ГЕЧЕВ Ждем погоды. Сидя. Стоя. Расхаживая по вокзальным закоулкам. Нас трое. «Нам путь не страшен, дойдем до облаков...» Мы рвемся в облака, но... Норильск уже сутки не принимает самолетов. Владимир Арсюхин, корреспондент ТАСС, совершенно лишился оптимизма. Ему очень хочется побывать и на перекрытии, и успеть к пуску первых агрегатов Красноярской ГЭС, каждый из которых ло мощности превосходит всю Хактайскую гидростанцию. Корреспонденты центральных газет, осевшие в эти дни в Дивногорске, завидуют нам. А мы — им. И наверняка каждый из нас не отказался бы побывать в эти предъюбилейные дни на всех пятидесяти объектах, которые гидростроители страны готовили в подарок пятидесятилетию Октября. Наконец увядший к ночи голос диктора произнес: «Объявляется посадка...» Арсюхин, подхватив чемоданчик, первым срывается с места. С Юрием Свинтицким, редактором «Красноярского комсомольца», поспешаем следом, не очень-то веря в то, что только два с половиной часа полета отделяют нас от Заполярья... Бетонная полоса норильского аэропорта густо покрыта снегом. Среди невысоких холмов гуляет ветер. В лучах неунывающихпрожекторов поблескивают лужи. Готовясь к отдыху, последний раз вздыхают самолеты, гаснут бортовые огни. Там, за стеной мокрого ветра, в серых сумерках лежат на склонах холмов белые клочки не то минувшей, не то будущей зимы. Остаток ночи провели на раскладушках в коридоре гостиницы для пилотов. А утром нам повезло — стали пассажирами вертолета МИ-6, идущего спецрейсом на Снежногорск. «Летающий вагон», «гигантская стрекоза» — каких только сравнений не придумано для этой замечательной машины, царственно покоящейся под шатром собственного винта! Не в дверцы, а через настоящие ворота поочередно въезжают в утробу вертолета грузовики. На берега Хантайки снабженцы везут кухонные котлы, ведра, посуду. Говорят, что в Снежногорске в честь перекрытия начнет работать ресторан. С нами летят письма и газеты, посылки и связки школьных учебников. Возвращаются отпускники и командированные. Летит секретарь парткома Петр Васильевич Туркулец, хорошо знакомый мне по встречам 1964 года. К нему все обращаются с одним и тем же вопросом: «Ну как, перекроем?». «А куда она денется? Уже московское начальство приглашено». Устроившись на огромном кухонном котле, громко плачет пятилетняя девочка. Плаксе протягивают конфеты, яблоки, мандарины, а она требует бабушку. Уже со свистом начал

44 вращаться огромный винт, вертолет мелко задрожал. Командир посылает молодого пилота на поиски потерявшейся. Через несколько минут девочка радостно смеется: бабушка нашлась. Можно отправляться. Винт мощно тянет нас вверх. Поднялись. Курс — на Снежногорск.

— Побачим, чего там северяне наробили... — Высокий дядька двигается ближе к окну. С нами летят водители двадцатипятитонных самосвалов, направленные в Снежногорск с нескольких больших строек страны. Машины еще где-то плывут на баржах. Люди прибудут раньше. «Если бы на воздушных трассах оставались следы, эта дорога была бы самой укатанной». Так нам сказал Эдуард Скрипченко, командир вертолета. Плывет внизу разутюженная ветрами тундра. Со скоростью 140 километров в час летим «над голубыми глазами озер». Пятьдесят минут полета — и снова можно будет сказать: «Здравствуй, Хантайка!». * Вертолет решительно клюнул. Совсем близко замелькали внизу верхушки деревьев. Мы пронеслись над широкой просекой, на которой стояли светло-синие домики и дымно горел костер. А потом сидящие у окон увидели голубую излучину Хантайки. Река неподвижно лежала среди пологих берегов. Махонький буксир самоотверженно толкал перед собой большую баржу с углем, а позади них тянулись два шлейфа. Один, яркобелый, расклинивал реку, другой, густо-черный, как мохнатая накидка, повис над водой.

— Прибыли! — и все разом засуетились. Всем вдруг захотелось увидеть Снежногорск с птичьего полета. Но поселок остался в стороне. Мощные потоки воздуха подняли с каменной отсыпки густую пыль и клочки газет. Вертолет подпрыгнул и мягко лег на площадку. Медленно открылись задние створки, и мы, разумеется, создав давку, немного оглушенные, вышли из машины. Здравствуй, снежногорская земля!.. На нас удивленно нацелило свой красный глаз предзакатное солнце. Скользнул по лицам прохладный вечерний ветерок. Других встречающих нет. Далеко за лесом ревут моторы автомашины. Необъяснимое чувство, словно занесенное в сердце порывом свежего ветра, вдруг охватило меня. Захотелось срочно уйти из этого вокзального шума, остаться наедине со Снежногорском, всмотреться в лицо старого знакомого. «Каков ты теперь, работяга?» При нашей первой встрече он походил на мальчишку, который еще не все умел, но очень спешил как можно больше сделать. На довольно обширной территории были разбросаны только-только начатые дела. Ждали своего часа вбитые сваи, колышки, вырытые котлованы, упирались в болотные топи дороги. Снежногорск воевал за себя. Ни дня, ни часа без забот. Из-за поворота к нашему табору приблизилось сразу несколько крытых грузовых машин. Оказалось, что диспетчеры сегодня не ждали МИ-6. А пилоты вроде бы нарушили какие-то метеозапреты. Грузимся.

— Как проран?

— Метров тридцать осталось.

— Вон шоферы двадцатипятитонных самосвалов прибыли.

— Ну, «четвертаками» теперь Хантайку быстро забросаем. Седайте. Невысокая черноглазая женщина в теплой куртке приглашает нас в машину, на одном борту которой белой краской выведены слова: «Добро пожаловать в Снежногорск!», а на противоположном: «Счастливого пути!» Этого раньше не было. И гости сюда заглядывали редко. А вот теперь за один рейс МИ-6 доставил на берега Хантайки сразу шестьдесят пять человек — столько же, сколько было гостей за весь 1963 год.

45 — Нина Андреева у нас первая женщина-водитель. — В точности так же Петр Васильевич Туркулец рассказывал мне в 1964 году о первых бригадах, о первых рабочих днях. Выдающегося, говорил, пока не имеем, все обыденно, сурово. А теперь...

— Седайте, седайте. Машина плавно трогается. Потом начинает прыгать, метаться, скрипеть, швырять нас в объятия друг к другу.

— Дорожки...

— Хорошо, хоть такие есть. Мелькнули первые дома. Дорога потянулась по берегу Хантайки. Загудели под колесами выкрашенные в красный цвет сплетения моста. Три года назад его не было. Висел над стремниной на толстых тросах узкий пешеходный мостик, который все называли не без гордости «малым Крымским». Только зимой получали машины дорогу с берега на берег. У въезда на мост огромный щит: «До перекрытия осталось...» Под колесами, где-то внизу, ревет, прыгая через камни, река. Остроугольные скалы, как часовые, все в той же неподвижной позе. Поднимаемся в гору. Помню: еще один поворот— и можно будет во весь голос сказать: «Дай руку, старый знакомый!» * 68-я параллель — название центральной улицы Снежногорска. Это географический адрес заполярного поселка. Мы живем на 68-й параллели. В 1964 году здесь под ногами хлюпала вода и, сцепившись ветвями, стояли деревья. Сейчас в центре поселка — книжный магазин, управление строительства, телефонная станция, дирекция строящейся ГЭС. Рядом — музыкальная школа. Меж зданий торжественная колоннада густо-зеленых елей. Повзрослел Снежногорск. Раздался в плечах. Широкогрудые дома продолжают теснить тундру. Из клубка пересекающихся улиц вырывается укатанная дорога и по пологому спуску стремительно несется вниз, туда, где в объятиях скал беснуется Хантайка. Сегодняшний Снежногорск строится и строит. Появилось в его жизни главное — основные сооружения гидроэлектростанции. Каждое утро просыпаемся под гулкие удары. На соседней улице идет забивка свай под очередной дом. На деревьях и свежесрубленных углах зданий синеют таблички: «Улица Комсомольская». Невысокие, тронутые первыми заморозками, березки шумят затвердевшей листвой под строительными лесами. А за Комсомольской — необозримые дали, знакомые лишь птицам, охотникам и туристам. До Северного полюса от Снежногорска ближе, чем до Москвы... Бегут к горизонту немеренные версты. Отрезанный от большого мира Северным Полярным кругом поселок жадно тянется к новостям. Новости здесь измеряют мешками. Мешками привозят, мешками увозят. А когда Снежногорск был еще в мануфактурном возрасте, над одной из палаток первым делом растянули чуткие нити антенны. «Похра», «Похра». Я — «Искра». Прием!» — летели звуки морзянки над тундрой. Палатка, как и положено, стояла в центре городка. В конце рабочего дня люди собирались возле нее и распутывали клубок новостей. Человек так устроен, что хоть раз в неделю ему надо у кого-нибудь спросить: «Ну, как там?..» Снежногорская морзянка и сегодня не ушла в запас. Николай Берёза отстукивает за смену по четыреста-пятьсот телеграмм. А потом начинает прием. Недавно сеансы связи удлинили на два часа, и все равно не так просто передать на «материк» все, о чем хотят рассказать снежногорцы. Коля четвертый год на снежногорской почте. Приехал сюда прямиком после службы в армии. Рассказывал мне, что даже во сне рука постоянно что-то отстукивает. Забыл, когда в кино удавалось вырваться. «Закончишь свой радиосеанс, выйдешь на улицу и топаешь в общежитие вместе с теми, кто с последнего киносеанса идет. А накануне праздников... А неделями нелетная погода держится, все идет под ключ...»

46 Бывают дни, когда вдруг исчезает проходимость. Словно кто-то усаживается на невидимую радиониточку и ловит ватным мешком точки-тире. Тогда, Николай, сжав скулы, стучит ключом, как в закрытую дверь:«А вдруг повезет?» Рядом с рацией он соорудил лежанку. Запоет морзянка, замигают лампочки и — прощай, подушка. Бланк ложится на бланк. «Поздравляю...» «Целую...» «Не обморозь уши...» «Вылетаю...» «...Назвали Снежаной...» Коля точнее всех знает, чем живут снежногорцы. Кто сегодня будет плясать от радости, а кому взгрустнется. Но существует тайна переписки, и обо всем не расскажешь. Почтальоны Римма Ярцева и Таня Филоненко показали мне одно письмо. «Не ехать сюда — преступление. Да посмотрите, черт бы вас побрал, что за жизнь! Бросьте все эти свои дома с диванами и шкафами! Все это будет у вас! В Снежногорске тысяча перемен. И коров настоящих привезли, и куриц. Так не трусьте! Очень жду. Ирина » Письмо это даже «не на деревню дедушке». Ему вроде все равно, в какой уголок земли отправляться, чтобы рассказать о Снежногорске. Работники почты долго искали Ирину в поселке, вывешивали объявления — и все без пользы. Письмо писали так увлеченно и так спешили отправить, что просто забыли поставить на конверте, кому и от кого оно написано... * ДНИ И НОЧИ ХАНТАЙСКОГО ПОЕДИНКА Телефонный звонок. Из белой трубки голос: — В десять часов утра" состоится заседание штаба перекрытия реки. Если желаете... Нужно ли спрашивать! Перекрытие. Второй по важности этап после начала строительства самой северной в мире ГЭС. После того как парни из бригады Владимира Степанюка вручили задубевшей от холода 68-й параллели свои визитные карточки и разбудили ударами топоров тишину, одиноко стынувшую на хантайских берегах до 17 мая 1963 года. С Володей мы повстречались вновь. Он по-прежнему бригадир. Сохраняя верность Снежногорску, рядом с ним работают все, с кем он прибыл сюда в тот памятный майский день.

— Правда, некоторые ушли работать по своим основным специальностям, но все равно в нашей семье не убавилось. Перед пионерами выступаем... Топоры в местный музей сдали. Экспонатами их назвали. Новыми стучим. Бригадир загибал пальцы: — Школу построили, баню, пекарню, детский сад (под полом обогреватели проложили), котельную, ну и еще двенадцать двухэтажных домов прибавим. Когда паводковые воды угрожали строителям Талнаха, бригада Владимира Степанюка отбыла на помощь. От его друзей я узнал, как в День энергетика первый орден среди снежногорцев — «Знак почета» — был вручен бригадиру Владимиру Степанюку. И еще узнал уже от самого бригадира, что скоро снова в путь. «Куда?» Пожал ллечами. «Где-то в среднем течении Енисея. Адрес пока неизвестен». Таков Степанюк и парни, идущие с ним плечо к плечу. Думая о завтрашнем дне, они не замечают сегодняшних неустройств. Шагают и шагают по земле неутомимые сеятели жизни. Перекрытие. Мы идем по утреннему Снежногорску и на каждом шагу — в разговорах людей, в шелесте красных флагов, на огромных праздничных панно — слышим, читаем это слово. И чувствуется, для всех снежногорцев оно как самая желанная песня. Невыразимо трудно складывалась она. Сквозь тысячи преград пришлось прорваться ей, чтобы однажды, в канун полувекового юбилея Советской власти, зазвучать в полный голос.

47 Я помню, в 1964 году монтажники из бригады Виталия Борисова на прошивающем до костей ветру прикрепляли к перилам своего «малого Крымского» моста метровые металлические буквы: «Хантайская ГЭС будет работать на коммунизм». Слова пламенели над хантайской стремниной, Проносились мимо ветры, волоча на своих спинах весны и зимы. Глазели звезды. Дожди и снега обрушивались на землю. Но непокорное, четким ритмом все сильнее и сильнее стучало сердце Снежногорска. Американские специалисты по „северу писали: «Советы умеют справляться с вечной мерзлотой. Русским строителям приходится считаться с тем фактом, что 47 процентов всей советской территории покрыто вечномерзлым грунтом Нужна специальная технология, чтобы справляться с ним Советские инженеры сознают, что в этой области они продвинулись вперед по сравнению с американскими достижениями в Гренландии». А вот данные нашей статистики: «За период с 1926 года по 1959 год население Севера возросло почти вдесятеро. Сегодня здесь живет и трудится более пяти миллионов человек. В текущем пятилетии население северных районов будет расти втрое быстрее, чем в целом по РСФСР». Снежногорск, младший брат Норильска, — лучшее тому подтверждение. Не зря поется в одной из его песен, что здесь «невозможное стало возможным». Привозные песни тут не очень любят. Любят свои. Плотника Виктора Данилова смело можно считать зачинателем снежногорской поэзии. . Стоял на берегу Хантайки единственный барак. Река билась о камни. Нужно было много стучать топором, чтобы на земле появился Снежногорск, чтобы из «топорной музыки» возникли стихи и песни. Теперь они есть. В поселке почти десять тысяч жителей. Поэтов, конечно, меньше, но тоже хватает. Есть композиторы, певцы, музыканты. На снегу следы напутаны. Здесь прошел таежный гость... В соболиный мех закутанный, Спит уставший Снежногорск. Занемевшими за смену пальцами берут парни гитары. И тогда, врезаясь в снега и метели, шагают по Снежногорску песни. Они выходят из широких дверей Дома культуры, из окон общежитий, их передает местное радио. Я закрываю глаза и вновь слышу спокойный выразительный голос парня с пушистой рыжей бородой, электрика Анатолия Анисимова, слышу переливы струн. Он сидит, наклонив голову к гитаре. Отливающие золотом волосы похожи на бегущие волны. Изредка гитарист поднимает глаза и смотрит куда-то мимо нас. Далеко-далеко, будто провожает песню. «Сколько ты знаешь песен?» «А зачем тебе это? Я их не считаю, пою и все». И пел нам всю ночь. А утром, когда потухли угли небольшого костра и глазастые капли росы на камнях подставили свои крутые бока взошедшему солнцу, отложил гитару, размял пальцы. «Ну, мне на смену пора». И ушел. А вокруг громоздились камни, холодные острозубые глыбы, бесновалась в пороге Хантайка, невозмутимо лежал туман на первых лучах солнца. Как застывшие черные молнии, торчали над землей корявые северные ели и лиственницы. Все было так же, как и десять, и сто, и тысячу лет тому назад. Только раньше на этом холодном пространстве не было людей и не было песен. О песнях мне рассказывал и директор снежногорской музыкальной школы Леонид Николаевич Кузьмин, за многие годы жизни на Севере познавший, как необходимы они людям. Летел над тундрой вертолет. И вдруг инженер Юрий Голубятников протянул Кузьмину листок бумаги, Стихи, стройные, выразительные. Невольно захотелось петь эти строчки. Казалось, шум винта помогает рождению мелодии. Так возникла первая «собственная» песня — «Снежногорский вальс».

48 Ее встреча со слушателями состоялась в один из вечеров в старом клубе. Песню сразу признали, она стала своей. Вальсом открывают передачи местного радио «Хантайская волна» и концерты художественной самодеятельности. Признанным исполнителем снежногорских песен стал вулканизаторщик Слава Илларионов. А любимая его песня «Не беда...» Автор слов — инженер Валентин Нескубин. Интересна история создания песни. Как-то Слава пришел на репетицию с опозданием. Спрашивают: «Далеко живешь?». «На том берегу, в мануфактурном Снежногорске», — отвечает. Это, значит, в палаточном городке. «Трудно там, наверное? Летом комарья много, зимой из каждого угла дует». «Не беда, живы будем». С этой оптимистической фразы и началась песня. Вот тайгу заселим городами, Светом электрическим зальем, А когда проводят нас гудками, На другую стройку мы уйдем. Не беда, не беда, Что в палатках с тобой мы живем. Не беда, не беда, Что воюем весной с комарьем. На одной из репетиций концерта в честь покорителей Хантайки руководитель оркестра Слава Самойленко долго распекал саксофонистов.

— Разве так можно, саксы? Это же «Снежногорский вальс», а вы так вяло! Взяли еще раз... Уже после репетиции саксофонист Володя Чуйко признался, что весь день им пришлось пролежать под машинами, готовя их к перекрытию. Но и это не признал строгий руководитель оркестра уважительной причиной. У него одно: «Это же «Снежногорский вальс», — понимаешь? Зачем людям твоя усталость? Ты подними их, силой одари...» Когда Виктор Данилов пришел в снежногорскую тундру, не было города, не было песен о нем. Теперь они навечно прописались на хантайских берегах. Кружат метели. Кружатся пары. Звучит «Снежногорский вальс». * 29 марта 1967 года у снежногорцев появился еще один надежный друг. Он вошел сразу во многие квартиры и радостно произнес: «Здравствуй, товарищ читатель!» Первый номер снежногорской газеты «Гидростроитель Заполярья» сегодня уже история, как вошли в историю поселка многие памятные события его суровой жизни, о которых рассказала газета в день своего появления. Там, где тундры безмолвие снежное, И суровая вдумчивость гор, Нареченный названием нежным, Начинается наш Снежногорск. В первом номере «Гидростроителя Заполярья» выступил со статьей В. И. Борисов, начальник строительства ГЭС. Секретарь парткома П. И. Туркулец вспоминал о первом десанте на берега Хантайки, в рядах которого был он сам. «Проходят весны. Но почти все из первого отряда строителей работают в Снежногорске и поныне. Это и есть верность мечте...» «Игарские школьники приехали по льду Енисея на экскурсию в Снежногорск...» «Сдан в эксплуатацию отлично оборудованный второй корпус больничнополиклинического комплекса...» «Проведена сессия поселкового Совета...» Газета — зеркало минувших дней и знамя, ведущее в завтра. Желтеют страницы, выцветает типографская краска, но и через десять, и через двадцать лет, взяв газету, мы узнаем, что: «25 февраля 1965 года уложен первый кубометр бетона в левобережный устой автодорожного моста». «14 марта 1965 года в Снежногорске впервые избран поселковый

49 Совет депутатов трудящихся», «В мае 1965 года построен автодорожный мост черезреку Хантайку».

«1967 год. Начал работать Дом культуры с широкоэкранным кинотеатром. Введено в эксплуатацию 20.932 квадратных метра жилой площади». «С сентября 1965 года по март 1967 года в Снежногорске родилось 138 человек. И вот теперь в полную силу зазвучал со страниц газеты призыв: «Все для перекрытия!» Это главное событие юбилейного года. Чтобы приблизить его, чтобы наверняка одолеть Хантайку (а это не так просто!), нужно было многое сделать. Я назову лишь самые значительные события памятного 1967 года, не умаляя веса и ценности каждодневных дел. Апрель. Нет в поселке человека, который не говорил бы об укладке первого бетона в основные сооружения. Школьники учат приветственные стихи. В квартирах готовят праздничные столы. Напряженные дни на бетонном заводе. А затем многолюдный митинг у верхового портала строительного туннеля. Тесно на небольшом пятачке. Люди взобрались на заснеженные скалы. Право уложить первый бетон завоевала в соревновании бригада Алексея Васильевича Соломатина. До приезда на Хантайку Алексей Васильевич строил Куйбышевскую ГЭС. Укладывал бетон на Бухтарминской и Красноярской. Теперь — самая северная в мире. Стальная плита с памятной надписью и сегодня украшает верховой портал строительного туннеля. Первым трудовым подарком в юбилейном году назвали снежногорцы эту важную победу. Май. Ранний подъем воды в реке угрожал строительной площадке. Нужно было срочно взрывать низовую перемычку. Две тысячи метров скважин пробурили за короткое время работники «Гидроспецстроя». Трижды далеко в тундре проводили репетиции этого взрыва: осечка исключалась совершенно. Вечером 26 мая замер Снежногорск. Хлестко прозвучали предупредительные взрывы. И снова тишина, долгая и надоедливая. Взметнулась красная ракета. И вот он... Звякнули стекла. Судорога пробежала по земле. В 19 часов 15 минут бригадир взрывников Михаил Шульга повернул рукоятку взрывной машинки: высокий черный столб взвился над хан-тайской тесниной. Эхо долго плутало по тундре. А перемычка, одиннадцать тысяч кубометров скалы, перестала существовать. Человек впервые с такой силой заставил содрогнуться берега Хантайки. Июнь, июль, август. Все теснее становится скальный коридор Большого порога. Центр строительных работ перемещается сюда, на плацдарм главного боя. На правом берегу идет пробивка дороги, по которой пойдут самосвалы. Через сплошную скалу нужно проложить эту трассу длиною чуть больше километра. Гремят взрывы «местного значения» — это шаги, это метры отвоеванной дороги. Очищая ее от обломков, первым по ней движется пятикубовый экскаватор Бориса Милова. Нужно, нужно, нужно... Вряд ли существовал такой список, в котором скрупулезно было оприходовано все связанное с перекрытием реки. Очистка береговых примыканий плотины, заготовка негабаритов, громадных скальных обломков, из которых предстояло соткать каменный занавес, подготовка техники, соревнование водителей самосвалов за право сбросить первый камень в проран. И по каждому пункту по нескольку вариантовдублеров: за четыре года снежногорцы привыкли к сюрпризам заполярной природы. Всего не предусмотришь, но, ко всему надо быть готовым. Сентябрь... Солнце нещадно иссушило тундровые реки, впадающие в Хантайку, и она совсем присмирела в теснине порога. Собственно, на это и рассчитывал штаб перекрытия: дана команда начать сужение верховой и низовой перемычек. По новой дороге устремились вниз с высокого правого берега самосвалы. Пока только десятитонные КРАЗы, но уже известно всему поселку, что Хантайской ГЭС из нескольких адресов отгружены «четвертаки», испытанные-правофланговые многих поединков

50 гидростроителей на реках страны. На левом и на правом, берегах, вблизи порога, созданы склады негабаритов. Многотонные глыбы нетерпеливо ждут своего часа...

1 Одной заботой живет Снежногорск. Инженер-экономист Валентин Нескубин решил написать поэму о снежногорцах... Художник Владимир Шабуневич начал изготовление красочных плакатов на огромных фанерных щитах... Коллектив Дворца культуры готовит новую программу праздничного концерта, его девиз: «Произведения только местных авторов!..» Владимир Афанасьев завершил создание мозаичного панно над входом во Дворец культуры. Тема — перекрытие Хантайки. Размер — сорок квадратных метров. Что-то готовят школьники, кулинары, туристы, спортсмены... А в Хантайку круглые сутки падают глыбы, вскипают брызги. У въезда на основные сооружения появился огромный щит, каждые сутки дежурный отмечает здесь количество дней, оставшихся до решающего часа... Мы идем на заседание штаба. Трудовое осеннее утро полно самых разнообразных шумов и забот. Обгоняя нас, проносятся юркие газики руководителей участков перекрытия, бегемотоподобные КРАЗы лениво переваливаются через ухабы дороги и, взвизгнув тормозами, осторожно движутся по спуску. Несколько домиков притулилось на береговом пятачке под строгим присмотром скал. В дождливом тумане плавают вывески: «Штаб перекрытия Хантайки», «Буфет», «Пресса», На скальных уступах, как птичьи гнезда, сотни прожекторов, серебристые чаши громкоговорителей. Небольшие телефонные будки установлены на правой обочине дороги. На противоположном берегу, на самом высоком месте, виден транспарант: «Мы покорим тебя, Хантайка!». Дамба закрывает путь реке через строительный туннель. Сдержанность, собранность и относительная тишина. Только слышен шум воды на перекатах. Но и он быстро улетает куда-то вверх, к елям, стоящим на вершинах скал, забивается в трещины... Холодны и равнодушны хантайские камни. Они не умеют удивляться. Они безразличны к солнечным лучам и улыбкам людей. Они всего лишь камни. Много веков река штурмовала их твердость и пробила себе путь к Енисею. Теперь слово за человеком. Он пришел сюда, чтобы победить и камни, и реку, и все бесчисленные суровости.

— Весной на этих камнях появляются первые в Снежногорске цветы, прямо из-под снега вылезают, — говорит нам Саша Истигечев, секретарь комсомольской организации строительства ГЭС. Наверное, в этом месте они нужнее всего...

20 октября «За минувшие сутки расход воды в проране резко подпрыгнул. Уже не восемьсот, а тысяча двести кубометров в секунду несет Хантайка. Растет уровень реки. Повышается температура воды и воздуха. В верховьях идет таяние раннего снега...» (Из сообщения на заседании штаба главного гидролога перекрытия Алексея Ивановича Кузнецова). Штаб — клубок невидимых нитей. Графики, схемы, диаграммы. Главные направления поединка с рекой обведены красным. На длинном столе — около десятка телефонов. Штаб — два десятка специалистов-гидростроителей, прошедших школу на известных всей стране стройках: в Братске, Дивногорске, Мамакане, в Прибалтике, на Волге и Иртыше, на Вилюе и Нуреке. Хантайка среди этих имен кажется маленькой непослушницей, с которой справиться — пустяшное дело.

— Хантайка — не Енисей, товарищи. Я уже не в первый раз подчеркиваю эту мысль. Ну, какие предложения созрели у главных специалистов? — Начальник штаба перекрытия, главный инженер строительства ГЭС Владимир Михайлович Плотников

51 внимательно вглядывается в лица сидящих в тесном вагончике. — Мы уже разослали по стране 130 пригласительных телеграмм. Вот, пожалуйста, пресса прибыла. Выходит, поторопились? У Хантайки пока совсем иное на уме. Так как? Владимир Михайлович начинал эту стройку с нуля. Непростая была задача — сплотить, выработать общее, необходимое для этих, мест направление деятельности большого инженерного коллектива, в который каждый специалист принес что-то свое с предыдущей стройки, из институтских аудиторий. «А приемлемо ли это здесь? Ты давай покумекай сам, взвесь по-северному и загляни как-нибудь». Главный инженер провел сотни таких бесед. Взвешивали, примеряли, брали на прицел. Вместе отвергали и сразу же заменяли самым необходимым, которое тоже часто не выдерживало испытания: у Севера крутой нрав, на игру в поддавки рассчитывать не приходится. Неподдельная озабоченность на лицах начальника перекрытия Виктора Евгеньевича Бажанова, начальника автотранспорта Валентина Владимировича Ворошилова. Сосредоточенны молодые прорабы Николай Новиков и Гарри Моспак, начальник «Гидроспецстроя» Юрий Михайлович Конопаткин, энергетики, связисты, проектировщики. За спиной каждого члена штаба сотни людей ждут сигнала. Уже не впервой в этих стенах было доложено о полной готовности всех служб и участков. Но Хантайка, словно живое существо, именно этой осенью решила показать все «прелести» своего характера. Что ж, пока она берет верх. Слишком мало наблюдений успели провести гидрологи за поведением осенней реки. Есть данные только последних девяти лет. Это капля. А 1967 год выскакивает из едва наметившихся рамок. Год назад в это время уже наступила пора осеннего спада воды. Именно при расходе пятьсот кубометров в секунду можно рассчитывать на успех перекрытия. Пятьсот. Максимум шестьсот, потому что более мощный поток просто не сможет втиснуться в искусственное русло, трехсотметровый туннель, когда соединятся берега Хантайки. Значит, "прямая угроза плотине, угроза котловану, который и без того будет «мокрым» ввиду повышенной фильтрации скального грунта. Полтора десятка гидрологических постов через каждые два часа производят замеры мощности и скорости хантайской стремнины. Вчера было 800 кубометров. Сегодня 1200. А завтра?.. Можно ли начинать? Вот уж поистине пародоксальный случай, когда на Севере ждут не дождутся прихода холодов. А расщедрившееся солнце продолжает ласкать землю. Первого и второго октября самая теплая погода в Красноярском крае — плюс девять градусов — была в Снежногорске. Совещание продолжалось недолго. Плотников внимательно выслушал короткие выступления главных специалистов. Дал указания Баженову: продолжить заготовку 15—20-тонных негабаритов; Ворошилову: ещё раз проверить готовность самосвалов, особенно «четвертаков».

— И будем ждать. Мы должны оказаться не только хитрее и сильнее реки, но и терпеливее. Объясните это, пожалуйста, людям... Снежногорская просека Много раз мне показывали светящееся в темноте осенних ночей окно на первом этаже управления строительства. Разные люди показывали и по-разному говорили. «Филонович до петухов вкалывает, на орден тянет». «Вот кому я завидую: били его, палки вставляли, а он все рубит свою просеку». И только заполненные различными событиями дни и ночи перекрытия реки не позволяли мне встретиться с Филоновичем, который в моих глазах все больше и больше покрывался ореолом необычности и даже какой то заманчивой таинственности. Потом случайно столкнулись носом к носу...

52 Девять лет назад он и Север были загадкой друг для друга. Но в первых письмах из Норильска он писал, что именно здесь ему суждено стать везучим человеком. «Вот ты спрашиваешь, в чем оно, мое везение? Начинай загибать пальцы. Несколько дней назад я по-настоящему уши обморозил. Разбухли, как пельмени, под шапку не залазят. А 6 января 1959 года (историческая дата!) присутствовал на забивке первой сваи строителями города. Теперь дома будут стоять на твердых ногах. Я, наверное, мало имел прав радоваться на равных со старожилами, но я радовался просто за людей. Меня тоже поздравляли, хотя я вбил в эту промороженную землю только маленький колышек, обозначающий мое поселение. Удивительный край! Сколько поколений бежало от него. А он богат, как все вместе взятые известные и неизвестные нам сказки. На «блюдечке с голубой каемочкой» здесь подают только снега да морозы. Остальное надо выгрызать. И думать, думать, буквально на каждом шагу, особенно инженеру» Север, ставший легендой Норильск. Город-трудяга, не успевающий вытирать пот с лица, город-кузнец, выковывающий характеры, город-учитель. «Для меня он стал школой, в которую мне повезло поступить cpaзy после окончания Томского инженерностроительного института». Он работал мастером, прорабом, начальником участка. Школьными классами были открытые всем северным ветрам строительные площадки. На тех свайных фундаментах, что ставил он в тундре, поднялись многоэтажные дома новых улиц, «Я благодарен и ветрам, и морозам, и той ненасытной болотной топи, в которой вязли мы и наши машины чуть ли не в самом центре Норильска». Был у него первый северный отпуск. За три года. Он посе-лился в Москве, в гостинице «Центральная». Увесил стены номера чертежами и схемами, охапками носил справочники и пособия из библиотек. Выжимая из суток все возможное, работал, забыв о всех притягательных местах столицы. Однажды заметил, что отпуск растаял, как снежная глыба. А толстая пачка денег ушла на оплату чертежникам и копировщикам. Срочной телеграммой попросил пятнадцать дней дополнительно. Дали. Потом понадобилось еще. Снова пришло разрешение. В третий раз ему отказали. Это было как раз в тот момент, когда, перевалив невероятно трудный экватор, он уже не мог остановиться и не имел права бросить начатого. Бросить — значит отказаться от задуманного. Он продолжал работать, а строгую телеграмму о немедленном возвращении приколол над столом, «как дополнительный стимулятор». Десять, пятнадцать дней. Когда вернулся в Норильск, ему сразу же объявили: «Пойдешь под товарищеский суд». Он молча кивнул. Потом раскрутил от порога кабинета рулон кальки: «Вот ради этого...» А суд все-таки состоялся. Как и положено, дали обвиняемому «последнее слово». Он говорил о том, что это очень важно, когда человеку дают возможность выйти на прямую просеку, с которой не видно ничего постороннего, кроме избранной цели. Только ей принадлежат все двадцать четыре часа суток. Она становится полновластной хозяйкой всего, что скрыто в человеке. И тогда обострённо чувствуешь всю ненасытность Севера и ясно видишь, чего он ждет от тебя. Вместе со строгим предупреждением он получил много поздравлений. Из рук в руки переходило выданное ему в Москве авторское свидетельство за номером 190000 на изобретение: «Передвижное устройство для подъема в вертикальное положение портальных конструкций». Подпись. Печать. И дата: 18 октября 1966 года. Официальный документ. Нет в нем места «лирике». Не разглядеть за его строчками того пути, которым прошагал человек: ни воспаленных бессонницей глаз, ни звенящих в натяжении нервов. Не увидеть и трассу ЛЭП, которую несут на своих плечах люди по

53 бездорожью тундры. Пятьсот шестьдесят многометровых ажурных опор должны вырасти между Норильском и Усть-Хантайской ГЭС. Это и есть портальные конструкции, которые предстоит поднять в вертикальное положение, чтобы провода понесли поток электроэнергии к цехам, шахтам и рудникам заполярного города. Он первым протянул руку: — Давай знакомиться. А минут через десять мы смеялись над собой. Ни к чему нам была эта процедура, потому что три года назад мы вот так же пожимали друг другу руки. Тогда Снежногорск был еще совсем малышом, он только-только уцепился за зыбкие берега Хантайки. А Борис Филонович, работая в Норильске, мечтал о переводе сюда. Мне вспомнилась его небольшая норильская квартира. Пачки синек, лежащие на столе и на крышке пианино, и приколотая к стене большая бумажная лента с переписанным четким чертежным почерком «Реквиемом» Роберта Рождественского. Чтобы прочесть стихи, надо было вначале встать на стул, а финал читать, стоя на коленях. Борис приготовил кофе и потом долго «просвещал» меня, рассказывая о свайных фундаментах, о производительности новых бурильных станков. Из мира техники он совсем незаметно увел меня в ту чудесную страну, которая, по его разумению, находится совсем рядом с натруженной скороговоркой бурильных станков и тяжелыми вздохами могучих машин. Борис открыл крышку пианино. Не помню, что он играл в тот заснеженный норильский вечер. Звуки, то задумчивые, то яростные, не успевая замолкать, все прибывали и прибывали. Словно сильные руки подхватывали и несли нас над необъятностью мира. Звуки кромсали на куски покой, они жили, хорошо зная свою неудержимость и нужность. Как раскаленные стрелы, они вонзались в тишину, оставляя после себя широкую и солнечную просеку.

— Знаешь, иногда просто необходимо, чтобы рядом с кульманом в кабинете стояла вот такая штука, — сказал Борис, медленно опуская крышку инструмента... Теперь он снежногорец. Солнце со своей короткой заполярной орбиты не успевает за день заглянуть в окно его кабинета. Да он наверняка и не замечает этого. Виктор Иванович Борисов, начальник строительства Усть-Хантайской ГЭС, сам еще сравнительно молодой инженер, так мне сказал о своем главном технологе: «Филонович пришел к нам с чемоданом идей. И Север у него в плену, и сам он пленен Севером». Единого мнения я о нем не слышал. Видно, не в характере таких людей ходить по одной половице. Им нужны все краски жизни, и лишь в их руках они обретают яркость. Обычное становится выдающимся, рядовое — значительным. Ему рассказали друзья, что в крещенские морозы над бурунами Большого Хантайского порога повисает радуга. Зимняя радуга, но такая же яркая, как после грибного дождя в июле. Он что-то буркнул в ответ. И все, про радугу будто бы и не слышал. Он «вспомнил» о ней через несколько дней, сказав неожиданно, что очень ждет встречи с первой своей хантайской зимой, чтобы разглядеть многоцветную корону непокорной реки. Летом в Снежногорск привезли на баржах несколько десятков коров. Все население поселка высыпало к причалам встречать рогатых новоселов. Борис тоже стоял в толпе, а затем вместе со всеми ринулся в столовую занимать очередь за стаканом настоящего, а не порошкового молока. Произнес речь «о конкретном завоевании Севера буренками» и взял... два стакана чаю. Друзья привыкли к его чудачествам. Для них Борька прежде всего снежногорский Кулибин. К нему можно прийти в любое время и разложить по косточкам самый сложный инженерный вопрос. Будет спор, охрипнут голоса, пройдет немало часов, прежде чем появится на свет истина.

54 Есть и недруги, тихие «середнячки», привыкшие ожидать даже здесь, за Полярным кругом, манны небесной. Для них он позер и хвастун, «главный темнолог». Впрочем, сами они не очень верят в правоту своих утверждений. И прежде чем сказать это, неизменно предупреждают: «Между нами говоря». «Середнячков» Борис презирает. Такие люди перестают существовать для него. Высокий, черноволосый, он стремителен, как пружина, знающая заложенную в сжатии силу. Но бывают и минуты долгой прострации. Спросишь его о чем-нибудь,ответит не то «да-да», не то «нет-нет». За праздность, за отсутствие мыслей он жестоко ненавидит себя. Нет, в такое время он не пойдет в кино, откажется от преферанса. Уйдет на берег Хантайки и долго будет сидеть на отшлифованных камнях над самой стремниной. «Чемодан идей» уже распакован. Начальник строительства оценил их по-своему. Лишних рук нет в управлении «Хантайгэсстрой», но Виктор Иванович Борисов издал приказ об освобождении главного технолога от всех текущих вопросов. Всего на сорок пять дней. Возможно, не столь щедро он распорядился, но... близилось перекрытие, и каждый человек дорог. Тесная конторская келья превратилась в маленький научно-исследовательский институт... с одним сотрудником, которому поочередно приходилось быть технологом, экономистом, конструктором, чертежником, копировальщиком и даже фотографом. Иногда друзья напрашивались в помощники. В такие дни свет в окне кабинета главного технолога не гас до самого утра... Несколько раз мне приходилось слышать от него: «Ты не заходи, пожалуйста, вечером, я хочу поработать». Времени действительно было в обрез. Уже лежал на столе листок командировочного удостоверения, определен был и круг вопросов, которые предстояло решить в Москве. Выстраданные, выношенные и воплощенные в чертежи идеи вступали в пору испытания на патентную чистоту, на точность конструктивных разработок, на экономическую выгодность. И все-таки отыскался относительно свободный вечер, и я смог узнать о «Буране», «Торосе» и «Спруте-10». Это три его детища, итог напряженного поиска последних лет. Борис сидел без пиджака, утомленный, но какой-то заразительно радостный.

— А знаешь, северяне зря не хвастают. Решили мы строить, опережая все «материковские» темпы, так и будет. Может, не сегодня, не завтра. Не при нас, так после нас, но непременно так будет. Курить бы вот бросить... Дай спичку. Скажете, лозунги? Да, лозунги, под которыми человек живет, работает, рвется к мечте. Впрочем, у него мечта не одна. «...Научиться фотографированию, раскусить пару иностранных языков, сконструировать катамаран для дальних туристских походов по тундровым рекам, наладить в швейной мастерской производство зимних шапок с прозрачной полиэтиленовой занавеской, защищающей лицо от морозов и ветров». Ждет своей очереди разработка устройства для доставки опор в труднодоступные районы с помощью наземного тягача-вездехода и воздушного шара. А если применять плавающие турбины при сооружении электростанций на малых реках, то вырабатывать энергию для строительства можно не с помощью дорогостоящего дизельного топлива, а за счет силы течения. То есть река может стать главным союзником строителей. Может быть, сейчас Борис работает как раз над этим. «Торос» — это транспортировщик опор районов отдаленного строительства. «Буран» — буровой универсальный роторный агрегат — Норильский. Универсальный трудяга, умеющий выполнять несколько видов бурения вечномерзлых грунтов, кроется и за названием «Спрут-10». «Быть или не быть?» «Торос», «Спрут» и «Буран» должны сами ответить на все вопросы. Борис провожал их в нелегкий путь и поэтому не мог отпустить не в полном вооружении.

— Волнуешься?

55 — Пока о том, чтобы завтра в Снежногорске была летная погода. Вот помню, волновался перед защитой дипломного проекта. Я его сделал по Осиновской ГЭС на Енисее. Предложил вариант каменно-набросной плотины с затопляемой перемычкой. Защитил удачно, только реальным проект признан не был, похоронили его. А вот здесь, на Хантайке, будет как раз та самая плотина. Представляешь, выходит не школьной пустышкой была моя работа. Ну, хватит воспоминаний, что тут еще не дотянуто? И он в который раз принялся разглядывать паутины линий на чертежах.

— Борис, а песню?..

— В Москву везу. Он написал песню, песню о ЛЭП-220 Снежногорск — Норильск. Вечерами в вагончиках ее поют бородатые парни. «Пусть расплавится вечный лед в наших горячих руках...» — есть там такие слова. Звучат гитары наперекор колючим ветрам, строятся в рабочую колонну великаны-опоры, Под пологом полярной ночи горят костры на просеке, снуют вездеходы, буравя фарами снежную круговерть. «Белое безмолвие, ни жилья, ни дорог..» Песня тоже строит ЛЭП. И мало кто знает на трассе, что автор музыки никогда не изучал нотную грамоту. Он только собирается поступить в снежногорскую музыкальную школу.

7 октября «Вчера вечером московское радио передало, что перекрытие Хантайки идет полным ходом. Это кто-то из вас информировал?» (Вопрос, который со справедливой нелюбезностью задал журналистам начальник перекрытия В. Е. Важанов перед началом пресс-конференции). Действительно, кто-то «опередил» нас. Мы же накануне всем пресс-корпусом до хрипоты кричали в телефонные трубки, пытаясь дозвониться до своих редакций. Как ни старались помочь нам старшая телефонистка Галя Маркина и дежурная радиостанции Лиля Медвецкая (дублировали нас, кричали вместе с нами), от затеи пришлось отказаться: полная непроходимость часто блокирует местную связь. Сидим в штабе перекрытия. Ввиду немногочисленности собрания разрешено курить. Мимо, сотрясая землю, проходят самосвалы со скальными глыбами: гидростроители реши ли укрепить верховую и низовую перемычки. А сверху, врываясь в шум стройки, звучат веселые мелодии местных песен. Виктор Евгеньевич оглядывает нас, увешанных фото- и киноаппаратами. В больших красивых глазах искрится усмешка. — Ну что ж, пытайте...

— В чем главное своеобразие перекрытия Хантайки!

— Неуравновешенная это очень река. Плотников любит говорить, что Хантайка не Енисей. Действительно, легче покорить два Енисея, чем одну северную реку. Внешняя простота здесь требует точнейших инженерных расчетов. Судите сами. Весной через эту самую скальную теснину Хантайка несет до восьми тысяч кубометров воды в секунду, летом почти пересыхает, а осенью поток вновь расправляет плечи. Большие перепады, глубины, скорости течения. На Волге, Ангаре, Енисее гидрологические данные носят из года в год стабильный характер. Там легче подсчитать приток воды, легче сосредоточить нужное количество сил для перекрытия. Это, так сказать, природное своеобразие. Но вот, допустим, а в этом я ни минуты не сомневаюсь, мы перекрыли реку. Вода пойдет по искусственному руслу, по туннелю. Осенью такое возможно, а весной, когда расходы увеличатся более чем в десять раз? Бурный весенний поток мы решили пропустить поверх каменно-набросной плотины. Это будет почти двадцатиметровой высоты водопад. После перекрытия мы укрепим перемычку мощным деревянным ряжем, железобетонными плитами, многотонными глыбами. Испытания на макете дали положительный результат. Такой вариант применяется впервые в практике мирового и

56 отечественного гидростроительства. Не скрою, велика честь и ответственность быть испытателями. Результаты нашего эксперимента необходимы строителям ГЭС на многих реках северо-востока Сибири. Этот метод экономичнее и проще, нежели пробивка двух туннелей большого сечения, как вначале было предусмотрено в проекте. Ну, и третьим своеобразием будем считать то, что весь объем строительных работ выполняется из местных материалов, с минимальным применением очень дорогого в этих местах железобетона.

— Какими силами вы собираетесь осуществить перекрытие!

— После генеральной репетиции мы окончательно пришли к выводу, что для замыкания берегов потребуется коллектив в двести человек, среди которых должны быть восемьдесят водителей самосвалов, двадцать бульдозеристов, двадцать крановщиков, шестнадцать экскаваторщиков, инженерно-технические работники, учетчики. У каждого свое место, свои обязанности. Потребуется четкость, собранность и поддержка всех снежногорцев. Мы уже заготовили около десяти тысяч кубометров негабаритов различного веса. Имеются склады моренного грунта, щебня. Нам хорошо помогли техникой. Пятнадцать самосвалов прибыло с Вилюйской ГЭС, со строительства канала Иртыш — Караганда и двадцатипятитонные самосвалы из Дивногорска. Отличные экипажи на этих машинах. Им не впервой перекрывать реки. Вы наверняка еще со многими из них познакомитесь.

— Скажите, какая предполагается интенсивность перекрытия!

— Ого, чувствуется профессиональность в этом вопросе. Интенсивность — важный фактор на такой реке. Отвечу. Перекрытие мы осуществляем пионерным способом. В момент окончательного замыкания верховой перемычки проектом предусмотрено сбрасывать в проран сто кубометров скального грунта в час из двух самосвалов одновременно. Но мы уже добились большей интенсивности—180 кубометров. А когда пойдут на штурм «четвертаки», то можно будет сбрасывать и по четыреста кубов. Обо всем не расскажешь. Здесь мы многое применяем впервые, и в этом весь интерес.

— А кому будет поручено сбросить первый камень в день закрытия прорана!

— Водителю КРАЗа Владимиру Шонову. Отличный человек, влюблен в машину, великолепно играет в волейбол за сборную Снежногорска, молодой, симпатичный. Несколько дней назад стал кандидатом в члены КПСС. Прямо отсюда, с передовой, пришел на заседание парткома. Ну, а право быть первым он завоевал в соревновании. Оно проходило на всех участках — и на земле, и под землей. Перекрытие — это всегда событие в нашей кочевой жизни. Перекроешь реку и задумаешься, в каких краях снова придется растягивать палатки и опять все начинать сначала.

— А когда все-таки намечается спад воды!

— Недавно наш партком принял постановление перекрыть Хантайку пятого— седьмого октября. Но один товарищ, главный технолог основных сооружений — Сокол Николаевич Доссер, очень правильно сказал: «Партком Хантайке не прикажет». Штаб это тоже не в силах сделать. Понимаю ваше нетерпение, но сие, как говорится, в руках всевышнего, а у нас с ним связь плохая. Запасайтесь снежногорским терпением и оптимизмом.

8 октября «Алло, центральная диспетчерская? Это Плотников. Дайте трубку Галине Ивановне Молак. Галина Ивановна, вызовите вертолет МИ-4, нужно срочно сделать гидрологический облет. Дайте команду, пусть возьмут на борт журналистов». (Из телефонного разговора Плотникова с главным диспетчером строительства). Осень в северных широтах — самое вертолетное время. Закончилась навигация, реки одеваются в зимние панцири, а наземных дорог в этих краях совсем мало. 869 тысяч

57 квадратных километров площадь Таймырского полуострова, и куда ни кинь взгляд — сплошное бездорожье да оленьи тропы. Игарка, Норильск, Дудинка, Хатанга, Хантайское озеро. Невидимыми нитями протянулись между этими пунктами трассы воздушных вездеходов. Сорок тысяч пассажиров перевозят ежегодно авиаторы Таймыра, а плюс к этому промышленные грузы и почта, санитарные рейсы. Над Снежногорском несколько дней висела густая хмарь. Казалось, что никакими силами не раздвинуть плотный осенний занавес. Но вот где-то высоко раздался бодрый звук мотора. «Вертолет!» Снежногорские мальчишки, пожалуй, не видели столько легковых машин, сколько вертолетов. Они бежали к каменной отсыпке, на которой сидел красный вертолет. Это был санитарный рейс.

— Вслепую летели?

— Выходит... Для летчиков буднично, для мальчишек, как сон. Может быть, как раз в такие минуты приходит к ним мечта шагнуть ввысь, найти свою тропку в лабиринте небесных дорог. Летим в верховья Хантайки смотреть речные тылы. На Таймыре много озер. Словно голубыми конопушками усыпан заполярный полуостров. С высоты птичьего полета они похожи на облака, упавшие с неба на мягкий тундровый ковер. Много озер. Одни исчезают, другие возникают. Есть озера с именами, но больше безымянных, и человек знаком с ними лишь как пассажир перелета над тундрой. То же самое можно сказать и о бесчисленных реках и речушках. Здесь, в этом районе, они тянутся к Хантайке, питают ее своими водами. Самая крупная из них — река Кулюмбе. Командир вертолета Владимир Петрович Смирнов по просьбе гидрологов на несколько минут повисает над какой-нибудь речушкой. Спускаемся ниже, летим над самой водой. Главный гидролог Алексей Иванович Кузнецов, прищурившись, вглядывается в речную гладь. Сквозь шум винта кричит нам: «Сильна еще мелюзга, много воды тащит в Хантайку!». Но все-таки самый главный аккумулятор, питающий реку, — Большое Хантайское озеро. От Снежногорска до него километров девяносто. У своего впадения в Енисей Хантайка величава и спокойна, словно непоседа-девчонка, вдруг решившая взяться за ум при виде старшего брата. А здесь, у истоков, река-северянка совсем иная. То ли высокие, лобастые, круглый год покрытые снегом горы, что тесной грядой окаймляют тундровое озеро, слишком вызывающе отражаются в голубой воде. То ли сумасбродные северные ветры своим непостоянством заражают Хантайку. Только, выйдя из родительского дома, начинает буянить река. Из окна вертолета хантайские пороги и перекаты похожи на вспышки белого пламени. Один, два, три... Официально на Хантайке четыре порога. Но когда падает вода, камни «всплывают» в самых неожиданных местах. Алексей Иванович Кузнецов опять подает знаки пилотам. Резко идем вниз. Синева реки стремительно несется навстречу. Кажется, еще несколько секунд, и мы врежемся в воду. Но нет, точно, как говорится, не замочив хвоста, садимся на каменную отмель. Булыжины покрыты мхом, как ржавчиной. Меж ними тонкие стебельки желтоватой травы. В десяти метрах от места нашей посадки начинается Хантайка. Ветви, деревьев склонились к воде, словно замершие в прощальном взмахе руки. Прыгая по камням, нам навстречу бежит невысокий парень. Поодаль, среди елей, стоит большая палатка. У входа— костер, тоненькая струйка дыма лениво тянется к небу. Собака лайка с любопытством смотрит на нас.

—Ну как живется, Федя?

— Как в кино, Алексей Иванович. Запрудили речку-то?

— Да нет еще. Распустил ты ее. Вон сколько воды прет.

58 — Так сказали бы раньше, я бы ведрами вычерпал. — Парень смеется в бороду, крепко пожимает наши руки. Федор Веселов — гидролог. Самый верхний пост ему вручили несколько месяцев назад. Обжил место: лежат штабельком поленья, в нескольких бочках рыба всякого соления, на берег вытащена самодельная лодка. В палатке добротная лежанка, транзисторный приемник, ружье и одежда на все случаи жизни. Лицо у Федора задубелое. И ветры, и морозы, и солнечные лучи, и комариные укусы сделали его таким.

— Одичал?

— Да пока не очень. Из Снежногорска туристы частенько приплывают, а с Хантайского озера рыбаки. За рекой слежу, у меня несколько точек. Рыбачу, книги читаю.

— Он нагружает нас свежими и солеными сигами, красной рыбой кумжой. Потом с Алексеем Ивановичем они устанавливают на берегу приборы, бросают в воду какие-то вертушки. Что-то записывают, спорят. В кабину вертолета входим вместе. Федор садится у окна, сквозь выпуклое стекло грозит пальцем собаке. Она послушно бежит к палатке, которая становится все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезает из глаз. На карте Большое Хантайское озеро своими очертаниями похоже на рыбу, изогнувшуюся в волнообразном движении. С вертолета мы этого не увидели. Просто неожиданно возникла внизу бескрайняя водная гладь у подножия заснеженных гор. Сквозь низкие облака, уцепившиеся за вершины, прорвалось несколько солнечных лучей. Они почти отвесно падали в воду, и от этого озеро замерцало серебристой чешуей. Озеро. Пенная накипь вдоль берегов. Лениво покачиваются большие рыбацкие лодки. Десятка три домиков. Этот берег редко принимает гостей. Рейсовый самолет лишь по пятницам приходит сюда из Игарки. Один раз в неделю — письма, посылки, газеты, встречи и расставания. И то, если, погода не противится. Другой дороги нет. По Хантайке далеко не проплывешь, пороги уже за первым поворотом. Зимой, правда, можно на оленях. Но этот маршрут не для всех... Ветры цепляются за антенну радиостанции. Тридцать четыре года назад на берегу Хантайского озера был создан колхоз «Красный труженик». Высокий старик, Федор Михайлович Елогир, с которым мы познакомились, хорошо помнит те далекие дни. Есть и второй старожил. В 1941 году партия направила сюда Ивана Тимофеевича Сапожникова. Он несколько лет возглавлял колхоз. И сейчас семидесятилетний старик в постоянных заботах. И ружье, и рыбацкую снасть крепко держат его руки. Север не любит бездельников. Старый эвенк неторопливо рассказывает нам о поселке. Около сотни человек работает сейчас в колхозе. Летом главный промысел — рыбалка. Бригады разбросаны по побережью. Ловят сигов, хариусов, кумжу, хантайскую селедку — рыбы очень много в озере. Хорошо ловится, да вот девать ее некуда. Колхозные холодильники и склады буквально ломятся от запасов. Самолетами много не вывезешь. «Слыхал, скоро перегородят речку камнями, тогда пороги «утонут» в большой воде, будем ходить на моторках и катерах до Енисея. Богаче колхоз станет, рыбы много привезем для городов». Зимой рыбаки становятся охотниками. Тундровые перелески богаты песцом и соболем. Рыскают огромные северные волки. От них колхозным оленеводам приходится защищать стада. Оленей в колхозе более четырех тысяч. Есть звероферма, где под присмотром опытного специалиста Марии Чистовой живет четыре сотни голубых песцов, шкурки которых высоко ценятся на пушных аукционах. Местная ребятня учится в школе, есть магазин, больница, при шефской помощи снежногорцев строится новый клуб. С кем бы ни заговорили в поселке, первый вопрос о перекрытии Хантайки. Председатель колхоза даже десяток человек предлагал взять в помощники. Далекий

59 северный край ждет обновления. Многое из того, что можно было сделать, люди уже сделали, не сидели сложа руки. Помните, «север не любит бездельников»? Проводить вертолет вышел чуть ли не весь поселок. Мальчишки притащили откуда-то двух орлят. Птицы угрожающе расправляют крылья, громким клекотом врываются в людские разговоры. Орлята еще не умеют летать, но очень скоро окрепнут их огромные крылья. Они гордо будут парить над землей. Ждет своего часа и маленький поселок, построенный в пустынном северном краю, там, где берет свое начало Хантайка.

11 октября «Начать массированное сужение прорана завтра, в восемь часов утра». (Единодушное решение всех членов штаба). Утро утонуло в тумане. В нем, как в пуху, плавает взошедшее солнце. Лениво сыплется легкий снежок. По реке плывет «сало», маленькие льдинки с речки Кулюмбе. Пока на перемычке тишина. Тишина, если не считать привычного рева Хантайки, зажатой в тридцатиметровый проран. Вчера поздно вечером, после того как штаб принял решение о начале массированного наступления, была убрана экскаватором последняя преграда, и часть реки ворвалась в искусственное русло. Парни-монтажники из бригады Виталия Борисова укрепили на отвесной скале, над самым верховым порталом туннеля, огромный щит: «Добро пожаловать, Хантайка!» Река сама размыла остаток перемычки и торопливо понеслась новой дорогой, под бетонным сводом. За счет этого был ослаблен напор на верховую перемычку, но все равно Хантайка еще сильна. Страшен четырехметровый клинообразный перепад воды, которая мчится так ошеломляюще быстро, что кажется, люди, сжимающие реку, все больше и больше теряют возможность соединить берега. Накануне мы смотрели в Доме культуры цветной фильм «Перекрытие Нила». Его авторы — оператор Нодари Полиашвили и сценарист Борис Кожин пополнили наш журналистский корпус. Их задача: снять фильм о покорении Хантайки. Рассказывали нам, что у Асуанской плотины Нил более смирная река, чем эта северянка. Пополнился корпус, увеличилось нетерпение. Киношники клятвенно заверили нас, что из Египта они не привезли на берега Хантайки ни грамма южного тепла. «Так что ежели опять случится в Снежногорске потепление, так это не мы виноваты». А в Снежногорске — двенадцать градусов мороза. Обнадеживающе выглядит и сводка долгосрочного прогноза, полученная штабом из Красноярска: холода уверенно взяли курс на северные широты. Уже скованы льдом мелкие речушки, впадающие в Хантайку, присмирели грунтовые воды. Поздней ночью посыльные штаба развезли на дежурных машинах по поселку эту весть: «Завтра в восемь...». Ожил Снежногорск. Тихо на перемычке. Пока тихо. Но вот все ближе и различимее становится мощный гул, идущий сверху, из-за острозубых припорошенных снегом скал. Он наплывает тугой волной, постепенно заполняя ущелье, как прелюдия, могучая увертюра большого боя. Изза поворота дороги на спуск один за одним выползают «четвертаки». Здесь, в теснине Большого Хантайского порога, они кажутся огромными, не то что на просторной площадке строительства Красноярской ГЭС. Радисты включили какую-то музыку. Ейбогу, это была не та мелодия. Здесь бы «Богатырскую симфонию» Бородина, уверенную, весомую, как поступь машин. На буфере первого самосвала надпись: «Снежногорцам — от дивногорцев». Курносый парень, высунувшись из кабины, белозубо улыбается, что-то кричит нам. Ни слова не понять. Да и не в словах дело. Вся радость у него на лице. Мелко вздрагивает земля. Кружатся снежинки, словно выбирают место для посадки. Пробежали девчонкиучетчицы, парни с красными повязками на рукавах. Первые машины разворачиваются и замирают на несколько минут у кромки перемычки.

60 Занял свой пост с полосатым жезлом в руке дирижер богатырской атаки Николай Белевцов. Ему командовать движением, разворотами, очередностью. Без твердой руки пропадет вся задуманная четкость и интенсивность, По номерам Николай узнает, кто сидит за баранками первых машин-«четвертаков»: Н. Коротченко, И. Зайцев, И. Беседин.

— Давай! — Повинуясь взмаху жезла, поползли вверх два огромных кузова, взвыли моторы. На глыбах надписи белой краской: «Хватит бездельничать!», «Покорись!», «Покорим!». Грохот многотонных глыб. Переваливаясь, они устремляются вниз с высокой отсыпки в стремнину реки. Тысячи брызг. Ледяные тяжелые капли. И гулкий грохот по дну: там, на пятнадцатиметровой глубине, Хантайка играет камнями. Она еще долго будет их перекатывать, уносить на много метров вперед, держать на плаву тугой струей течения. Разгрузившиеся машины стремительно покидают перемычку, а им на смену заходит следующая пара самосвалов. И вновь брызги, грохот, гул, лязг кузовов. Лучшего наблюдательного пункта, чем кабина бульдозера, не найти. Он стоит чуть в стороне, нетерпеливый и готовый каждую минуту прийти в нужную точку перемычки. Над гусеницами выведено: «Покорим Хантайку!». Хозяин машины Николай Барчуков. Разговорились сразу. Только дверцы кабины пришлось закрыть, чтобы слышать друг друга. Понятно, обстановка не совсем подходящая для беседы. Смотри да смотри. Но так велик соблазн хоть парой слов перекинуться с кем-нибудь из покорителей реки именно в эти напряженные до предела минуты. Николай Барчуков в сентябре 1964 года прибыл сюда из Братска. Точнее, с Усть-Илима. Последние два года до приезда сюда тянул сквозь тайгу дорогу к месту строительства новой ГЭС на Ангаре.

— Усть-Илим, Усть-Илим... Откусим кусок тайги и давай его утюжить, ровнять, корчевать пни. Переспим, а утром тащим вперед свои спальные вагончики. А тайга, что частокол перед тобой, палец ткнуть некуда. Все одно, лезем... Погодь минуту. — Он кладет руки на рычаги, и бульдозер срывается с места. Негабарит с надписью «10 тонн» остался на перемычке. Толчок — и глыба исчезает в потоке. Николай отводит бульдозер на прежнюю позицию.

— Вот так. Ну, а теперь тут повоюем. Жена со мной, пацаны. Бульдозерист, как сапер. Всегда первый и всегда нужный позарез. Да и мы зарывались выше гусениц. Тут уж принцип самообслуживания. Надежней нет. Погодь… — Снова понадобился бульдозер Николая Барчукова. А на противоположном краю перемычки орудует бульдозерист Михаил Иванов. Падают глыбы в проран.

— Внимание! Сообщаем информацию штаба перекрытия. В течение часа пятьдесят самосвалов отсыпают в тело верховой перемычки 240 кубометров негабаритов и горной массы.— Четко, покрыв все шумы, разнесся голос из радиоприемников. Солнце, наконец, вытолкнуло туман из скального коридора. И снежинки в лучах заиграли цветами радуги. Она поднялась, как корона, над белыми кудрями реки, похожая на сказочные ворота, в которые въезжала новая колонна идущих в атаку машин.

— Послушай, я хочу стихи прочитать. — Оглянулся — рядом стоит Валентин Нескубин. Мокрая от снега пыжиковая шапка съехала на ухо. Весь какой-то взъерошенный, агрессивный. Глаза горят. Откажи ему: покусает. «Только что написал. Вон там, на скалах сидел. Нет-нет, не будем уходить. Пусть на фоне этого шума. А Хантайка пеной брызжет, В каждой брызге — злость и ярь.

61 Ну, а солнце брызги нижет, Как на ниточку янтарь. И смеются белозубо покорители реки: «Усмирим твою упругость Всем законам вопреки».

— Ну, в общем, пусть пока злится. Сегодня ведь только начали... Побегу к себе в отдел: работать надо, а не стихи писать! — смеется Валентин. Идут машины. Николай Белевцов сбросил с себя меховую куртку. Жарко. Кому-то грозит жезлом. Падают камни в бурный поток... Ночь. Горят костры и прожекторы. Цепочка огней освещает уставшую за день дорогу. Ветер нежно колышет красные флаги. В штабе подводят итоги работы за день. Склонился над чертежами Виталий Иванович Пашковский, главный инженер проекта УстьХантайской ГЭС. Меж самосвалов юрко шмыгнул бензозаправщик. В конце дня к нескольким глыбам, перед тем, как сбросить их в реку, привязывали веревки, чтобы проследить, далеко ли унесет течение десятитонные негабариты. Уносит. Пока Хантайка играючи распоряжается такими подарками. Опираясь на трость, озабоченно ходит по перемычке начальник перекрытия Виктор Евгеньевич Бажанов. Присел к костру. Что-то сказал девчонкам, вместе смеются. Закурил, смотрит на реку. Можно ехать домой, уже давно идеальной четкости достигла вторая смена. Но, честное слово, так не просто оторваться от этого зрелища. Фары машин изрешетили темноту яркими точками, Идут и идут самосвалы... Под самой Полярной звездой Лия Павловна Долгобородова человек категорический.В тот день, когда представился случай и мы познакомились, она сразу же потребовала сердито, чтобы мы немедленно покинули перемычку, «потому как здесь и без людской сутолоки машинам тесно». Она инженер группы рабочего проектирования. В дни штурма Хантайки ее яркая красная шапочка мелькала то на одном, то на другом берегу реки. По-мальчишески ловко Лия запрыгивала в кабины самосвалов. Хмуря черные брови, кому-то кричала в телефонную трубку: «Для меня сейчас ничего другого не существует, кроме перекрытия...» Оказывается, ее кто-то приглашал в кино. Так и не удалось нам толком поговорить. Но потом она дала мне свой дневник. За его строчками я разглядел ту самую Лию Долгобородову, о которой хотел бы написать. Пусть такой же ее увидит читатель, которому я предлагаю познакомиться с дневниковыми записями человека, живущего под самой Полярной звездой. * Когда с Киевского почтамта я отправляла телеграмму в Снежногорск, работница почты долго копалась в своих толстых книгах и, не обнаружив такового, начала сомневаться в его существовании. Уважаемые работники всех почтамтов! Есть такой город. Он находится на 68-й параллели, и в 1970 году гидроэлектростанция, построенная снежногорцами, даст первый ток. Когда куда-нибудь приезжаешь, обычно спрашивают: «А какие там люди?» Люди на Хантайке, как и везде, разные. В первый же день приезда в Снежногорск одна особа меня ошарашила: «Смешно! Бросить благоустроенную квартиру в Дивногорске и ехать сюда почти на такую же зарплату. Нет, романтики отсюда все давно уехали, тут работают люди, которым нужны деньги». Но и рубль ее не удержал, скоро укатила куда-то.

62 На Хантайке много москвичей. По-моему, москвичи — самые пионерные люди. Есть уже обросшие опытом нескольких строек, такие, как Саша Чурилин и Тамара Шевцова, а есть и совсем молодые, только из института, Таня Анцифирова, Лариса Щербакова. Таня Анцифирова работает инженером технического отдела. Однажды она пригласила меня посмотреть результаты одной своей важной работы. По Таниным эскизам столяры изготовили деревянные игрушки. На открытой детской площадке появился целый зверинец: веселые ребятишки ездили на деревянных лошадках, поросятах, петухах. Таня была счастлива. А вот Василий Максимович "приехал в Заполярье из славной огуречной провинции Нежин и возглавил в должности мастера безграничный участок снегоборьбы. Я не помню даже его фамилии, потому что хантайцы сразу окрестили его «Снегоборьбой», а за женскую полнотелость еще и Василисой Максимовной. В краю, где слой снега иногда доходит до двух метров, работы, ему хватало... Поселок только начинает жить по-человечески: пустили котельную, но еще не во всех домах тепло. На улице уже 30 градусов, и мы замерзаем в квартире вместе с водой и картошкой. Но несмотря на то, что в нашей комнате собрались на редкость разные натуры, — оптимистами оказались все. Четвертую часть населения молодого Снежногорска составляют дети. Маленький Альберто приехал на эту комариную землю из Литвы. Ему всего три года. В своей шапочке с длинной кисточкой он похож на маленького гномика, а его зычный индейский клич слышен из одного конца посёлка в другом. Он еще совсем не разговаривает по-русски, но в нужные моменты пятилетняя сестричка Мильда подсказывает ему на ушко «спасибо», «пожалуйста», «до свидания» — культура прежде всего!

15 декабря в стране — День поэзии. Со мной работает москвичка Тамара Константиновна Шевцова, зову ее просто Том. В брюках, куртке, шапка на носу, походка мальчишеская. Она сказала: «В Снежногорске тоже нужно отметить День поэзии». Многие отнеслись к этому инертно: «Нет талантов, голосовых данных». А Тамара Константиновна упрямо заладила: «Будет вечер поэзии в Снежногорске! Одна буду выступать, а вечер будет!»И вот мы с ней вдвоем каждый вечер, в 12 ночи, топаем по узкой тропинке в снегу через морозный лес с одного берега Хантайки, где находится клуб, на другой — к себе в общежитие. Нет у нас с ней ни вокальных, ни декламаторских данных, в решили: и читать будем, и петь. Энтузиазм рождает все остальное. Потом к нам присоединились братья Штейны. Один— 26-летний гидролог экспедиции, гитарист и певец. Второй — 33-летний студент ВГИКа, находившийся здесь в творческом отпуске. Тамара Константиновна сказала: «Афиши должны быть необыкновенными!» Так и было. На одной нарисовали неописуемо яркие радуги и по ним стихи Владим Владимыча: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана...» На другой афише — конструкции будущего Снежногорска и взметнувшийся к небу самолет.

«15 декабря. Вечер поэзии, начало в 19 часов», а внизу, помоему, весьма удачная переделка из стихов А. Вознесенского: А у нас в Снежногорске нет дураков и вокзалов-тортов. Одни поэты иаэропорты! Вечер начали пунктуально и интеллигентно, как в академическом театре. После ноктюрна и революционного этюда Шопена в зал «вошел» Маяковский:

63 — Послушайте! Ведь если звезды зажигают, Значит — это кому-нибудь нужно! Затем читали стихи, стихи, стихи, пели песни Новеллы Матвеевой. Как к месту, были здесь строки поэтессы: Нам не пристало место или дата, Мы просто были где-то и когда-то, Но если б мы от цели отступили, Мы не были б нигде и никогда! На другой день все ходили какие-то просветленные и смотрели на нас благодарными глазами. А может, так казалось? Недавно я была в Москве в театре на Таганке — смотрела «Антимиры» по Вознесенскому. Композиция составлена почти по тем же отрывкам и стихам, что и у нас в Снежногорске. Мне сказали, что премьера спектакля состоялась в марте прошлого года, — значит, мы на 3 месяца культурно опередили столицу. И это в тундре, где до нас не ступала нога человека...

7 января на горизонт выкатил красивый красный круг, на который выбежала смотреть вся наша группа рабочего проектирования. Это было солнце — конец Полярной ночи... Вот, наконец, и лето долгожданное. Вода в реке сегодня теплая, как в Енисее. Я не сравниваю с Днепром. Там вода, как теплый чай, а это не вкусно. Выскочившая из теснин порога Хантайка широко разливается, и на отшлифованные камни берега постоянно приливают и отливают волны — отсюда ощущение морского берега. В гидрологической записке к проектному заданию гидростанции сказано: «В течение лета, наблюдается не более 7 дней со среднесуточной температурой от 20 до 25 градусов», и «заморозки летом бывают значительно чаще, чем оттепели зимой». А мы уже более месяца наслаждаемся теплом от 25 до 30 градусов и без заморозков! Ничего удивительного — этот район еще мало изучен. — Метеостанция здесь основана только в 1961 году (а сегодня я закончила работу над проектом новой метеостанции). Собственно, климат наш называется субарктическим. Его можно даже спутать с субтропическим, как написал, побывавший на Хантайке поэт Марк Сергеев. Хантайка! Почти что тропики, Морозы под пятьдесят. Хантайка! Ни дорог, ни тропок. Одни вертолеты гудят. Дело в том, что на климат данного района оказывает влияние не только Северный Ледовитый, но и Атлантический океан. Ветры Атлантического оставляют влагу на западных склонах гор Путорана и являются виновниками приставки «суб» в названии климата... Вот рыбак вытащил из воды мокрую стальную болванку — это рыба чир. Я равнодушна к рыбе, а на эту всегда иду в гости с удовольствием! Ловится здесь сиг, хариус, огромный таймень. На Хантайском пороге только рыболовы-спортсмены да чайки, а промысловые рыбаки уезжают выше километров на двадцать. Здесь у них такая огромная станция моторных лодок, как в Киеве. Цветы пахнут. В Дивногорске большинство цветов без запаха, а здесь те же жарки пахнут. Очевидно, природа за короткое лето использует все свои возможности, напрягает все силы. Здесь за жизнь нужно особо бороться. А весна в Заполярье тоже в марте. 26 марта упала первая капель. А 30 апреля было 30 градусов мороза! (В Красноярске в этот день,было плюс 13).

64 Енисей пошел 17 апреля, а Хантайка через два месяца — 20 июня. В эти дни тундра стала рыжей. А пойма Хантайки напоминала морские дали: остатки снега, как пенистые гребни волн, а дальше — синь морская. На горизонте сине-снежные горы-льдины, айсберги, переходящие в такие же синие льдистые облака. Помню, искали Полярную звезду. Долго не могли найти. Сообразили: она над нами — ходим под самой Полярной звездой. Решили, что остальным должно быть завидно! Вообще все здесь здорово. Человек долго не ведает о силах, живущих в нем, пока не занесет его на Север, Здесь отдай сполна. Сделай невозможное. Только так. Был у меня Дивногорск, теперь —- Снежногорск. Построим ГЭС, и гденибудь опять начнем тормошить землю. Вот только где? Сегодня подумала, а не попроситься ли мне на Чукотку? Есть там река Амгуэма...

13 октября «Это дежурная по штабу Галина Зиянгирова, добрый день... Ой, сейчас же три. часа ночи, извините. Но вы просили позвонить, если будет что-нибудь такое... Ну, в общем, приезжайте на перемычку срочно. Тут сейчас ужас что творится. Один КРАЗ чуть в Хантайку не упал. Обледенение сплошное...» (Из телефонного разговора). Может быть, действительно спичка попала под переднее колесо? В самый последний момент. И КРАЗ, весящий вместе с грузом 20 тонн, остановился. Внизу, в сорокаметровом провале, хищно ревела Хантайка. А от левого переднего колеса до обрыва осталось всего несколько сантиметров. Олег Кучма теребит пальцами бороду. Наверное, все-таки спичка попала... Кто-нибудь шел по дороге, закурил и бросил спичку. Пальцы совсем чужие. Окостенели. И озноб по всему телу. Сначала будто жгучим паром обдали, а теперь — холодно. Говорят, в буфете есть разливной коньяк... Олег открывает дверцу кабины и смотрит на дорогу. На ней четко отпечатался тормозной путь: две кривых линии по припудренной снегом наледи. Ногу на педаль он поставил сразу, как начался спуск. Это уже стало привычным, Олег не первый день вел отсыпку перемычки. Машина шла плавно. Потом вдруг ее швырнуло вправо, к скальной стенке. Затем влево, к обрыву. КРАЗ, юзя всеми шестью колесами, скользил по дороге. Его развернуло поперек. Это была уже не машина, а кусок металла в галошах. Сквозь лобовое стекло Олег видел, как приближается край обрыва. Мелькнула серебристая тумба столба, яркий светильник на нем. Теперь уже и вправо нельзя было свернуть: по спуску растянулись самосвалы ребят. Несколько метров... Забрызганные грязью камни у кромки дороги... Пенная спина Хантайки, лоснящаяся в лучах прожекторов... Он тянет рычаг ручного тормоза. Поздно... «Вы идете,перекрывать реку кандидатом в члены партии, поздравляем...» Зачем-то громко рявкнул сигнал... Конец... Скольжение прекратилось в нескольких сантиметрах от края обрыва. Еще самую малость, и КРАЗ с гаражным номером 128 на дверце рухнул бы с откоса в реку. «Так сказать, в фонд перекрытия. Нет, все-таки спичка попала под колеса...» К стоящему на подножке Олегу от штаба бегут люди. Впереди всех Виталька Захаров, комсорг снежногорских водителей... Виктор Евгеньевич Баженов в два часа ночи уехал домой с перемычки. Только разделся, включил чайник. Сел в кресло. Устало сомкнулись веки. Сколько прошло времени, не вспомнить. Резанул по ушам телефонный звонок. Минуту слушал голос дежурного по штабу.

65 — Позвоните всем службам. Движение самосвалов прекратить немедленно! Я сейчас выезжаю. — Кровать так и осталась неразобранной. И пачка свежих газет... И воркующий чайник... Гена Соломатин вернулся с последнего киносеанса в общежитие вместе со своим закадычным соседом Вадимом Смирновым. Потоптались возле водопроводной колонки, старательно смывая с сапог прилипшую грязь.

— Морозик-то гайки подкручивает. В ответ Вадим что-то буркнул по-французски. Он превосходно знает этот язык, за что и наречен друзьями аристократом. Готовился после окончания Московского строительного института поехать на работу в Африку. Да несколько лет назад узнал о Снежногорске. Променял зной на холод, отпустил рыжую бороду, а слова Снежногорск и Хантайка произносит с французским прононсом. Вот и сейчас. Вздохнули, зевнули и пошли по своим комнатам. Гена так и заснул не раздеваясь, закрыв лицо книгой. Он читал Джека Лондона. Потом громко хлопнула дверь, кто-то сильно тряхнул за плечо: — Вставай, срочно в штаб вызывают. Гололедица. Все машины остановились. Пошли, на улице проснешься... Сказочно огромные тени метались по скалам. Тяжелый запах сгоревшей солярки заполнил теснину. Клубы дыма легли завесой на дорогу. Несколько десятков машин буксовали на крутом подъеме. По одной, очень медленно встречные скатывались вниз по дороге и, сбросив в проран камни, замирали у подножия скал, заглушив моторы. Некоторые все же пытались выскочить наверх. Пытались по нескольку раз. Не помогал и разгон. До половины подъема вытягивали, а потом снова скользили вниз. Пустили два бульдозера. Они змейкой елозили по дороге, взрыхляя гусеницами ледяную корку. Более юркие, чем «четвертаки», КРАЗы сумели после этого осилить подъем. Но эта мера не надолго вернула машинам дорогу. Учетчица Надя Акзамова, ростом чуть ниже колеса двадцатипятитонного самосвала, металась среди машин и приглашала шоферов погреться у костра, отведать печеной картошки, И тут появился Гена Соломатин со своей бригадой. Привезли собранную в поселке золу, угольную пыль, шлак, соль. Лопатами разбросали все это по склону. Оставили в самых опасных местах запасные кучи. Уже под утро, когда заалели на востоке облака, чумазый Соломатин ввалился в штаб. Выпил стакан минеральной, воды.

— Так сказать, скатертью дорожка. Виктор Евгеньевич Бажанов благодарно улыбнулся. Включил на пульте микрофон. В сыром утреннем воздухе разнеслось: — Дорога восстановлена. Можно продолжать отсыпку перемычки. Взревели моторы застоявшихся самосвалов. Вытянувшись цепочкой, они начали подъем. В кабине одного из них пассажиром ехал Геннадий Соломатин, лекарь снежногорских дорог. К своим пациентам он выезжает в любое время суток и круглый год. Служба такая у парня... Рвались километры к Игарке Была такая дорога. Автомашины шли по реке впервые. Они кромсали светом фар на куски черную стену заполярной ночи, они застывали на льду, а небо посылало снежные лавины. Снег ложился непосильным грузом, хрустел металл в клещах мороза... Но машины вновь шли вперед, их вели крепкие руки людей. Это был поединок не знающих слабости сил. На многочисленных совещаниях и планерках самые смелые проекты, предложения и доводы напоминали неоперившихся птенцов, которых сметал ветер встречных вопросов. Проверка каждой маленькой детальки шла по большому счету: с Енисеем шутки плохи.

66 Это прекрасно понимали руководители строительства Хантайской ГЭС, понимали водители автомашин, понимали все снежногорцы. И все-таки нужна была дорога до Игарки, где отрезанные ранними морозами остались важные грузы: картофель, строительный брус, механизмы... Нужна была дорога Снежногорску...

— Как начинали? — Геннадий Соломатин загадочно улыбается.

— А так: пустили три бульдозера, три мощных шнекоротора, два автогрейдера да двадцать парней. Километр пройдешь, оглянешься, а обратно и пути нет. Под ногами лед пощелкивает, ветер словно на струнах играет похоронную музыку тому километру. И все начинали сначала... Утопая в сугробах, дорога рвалась к Игарке. Она ныряла в снежные туннели, прижималась к пологим енисейским берегам, вырывалась из сугробов и шла по отшлифованному ветрами сине-зеленому льду. Поначалу был создан лишь один пункт снегоборьбы на Устье. Но не хватало человеческих сил на все сто пятьдесят километров. Тогда передвижные вагончики и запасы горючего были поставлены у деревни Плахино и на пятьдесят пятом километре перед Игаркой. В Снежногорске создали центральный диспетчерский пункт. По радиосвязи сюда поступали все сведения о состоянии дороги, о машинах, проходящих туда и обратно. Сто пятьдесят километров... Три часа хорошей езды, но здесь машины по нескольку суток находились в рейсе. Пятнадцать километров дороги от Устья — самый трудный участок. Здесь Енисей делает крутой поворот, и ветер гонит снег от одного берега к другому. Огромные снежные барханы, наползая друг на друга, нескончаемой вереницей двигаются поперек дороги. Каким заслоном удержать это нашествие? Возникла мысль о ложных дорогах. С обеих сторон главной трассы протянули две укатанных колеи, по которым ездили только снегоуборочные машины и тракторы. За брустверы ложных дорог и стали цепляться барханы, перевалить через них они могли лишь за двое-трое суток. Этого времени было людям достаточно, если не для отдыха, то для сражений на других участках. Рассказывают, что когда первый многотонный КРАЗ появился на улицах Игарки, местные автоинспекторы устроили пристрастный допрос водителю. «Откуда? Зачем? Неужели такая махина прошла по льду?» Верили и не верили. Но заиндевевший КРАЗ, приглушенно урча мотором, отдыхал на одной из игарских улиц. А в путевом листе стояло: «Снежногорск...» Да, среди прочих машин по дороге ходили и КРАЗы. Их пустили не сразу, а после долгих споров и экспериментов. Для них вырабатывали специальный режим движения. А дорожники проводили испытания льда, пуская тесной группой два шнекоротора и бульдозер. Общий вес этих трех машин доходит до сорока тонн. Лед оглушительно щелкал, прогибался. Немели пальцы на рычагах, ветер врывался в открытые двери, но водителям не пришлось выпрыгивать, ледяной панцирь реки выдержал. А потом пошли КРАЗы... У них был короткий маршрут: в трех километрах от Устья находится Песчаный остров. Здесь строители ГЭС решили брать необходимый для бетонного завода песок. Риск? Да, в условиях Севера он встречает человека на каждом шагу. Шли по дороге КРАЗы. Два из них не вернулись из рейса... Глубокой ночью произошло это. Водитель Юрий Поляков на КРАЗе возвращался с полным кузовом с Песчаного острова. Всего километр оставался до берега, когда раздался страшный треск и двадцатитонная махина моментально скрылась подо льдом. Ни крика, ни короткого . сигнала не раздалось в ночи. Только экскаваторщики обратили внимание на то, как неожиданно исчез свет фар на дороге. Но мало ли по какой причине могло произойти это? Очевидно, ничего тревожного не заметил и Владимир Попов. На другом КРАЗе он возвращался с берега в карьер. Лишь на какое-то мгновение в свете фар мелькнул густой морозный пар, клубящийся над полыньей. Тормозить было уже поздно...

67 Следователи, эксперты, специальный инженерный совет долго разбирались в причинах аварии. Нашли уголовно наказуемые действия: кто-то не следил за интервалами движения КРАЗов. Не учитывались также волнообразные колебания льда. За все это виновные понесли должное наказание. Но ни от кого в поселке не услышишь слов, осуждающих саму затею. Люди шли на риск, не слепо отдаваясь воле обстоятельств, а вооружившись расчетами и сознанием своего долга перед заполярной стройкой. И никто не собирался списывать случившееся на счет северных трудностей. Нужно было учесть весь комплекс опасностей, но в цепи оказалось слабое звено, и поэтому столь тяжела расплата за ошибку. А дорога продолжала жить. Крепли руки, сжимающие баранки автомашин, креп коллектив, которому доверила стройка вести снегоборьбу. До апреля Геннадий Соломатин был только механиком, но в самый разгар «зимней навигации» ему неожиданно предложили возглавить все беспокойное хозяйство от Устья до Игарки. «Академии» пришлось проходить прямо на трассе, переходя с одного отвоеванного километра на другой, В Куйбышевском техникуме транспортного строительства Гену хорошо обучили тому, как строить грунтовые, асфальтовые и бетонные дороги. О снежных и ледовых трассах учебная программа почему-то умалчивала... Мы сидим с ним в. маленькой комнатке общежития. За окном доброе солнце не посеверному ласкает землю.

— Как уедешь на дорогу, так по полмесяца одни приветы домашнему очагу посылаешь. Да особо и не тянет сюда.— Он рассказывал медленно, словно переворачивал нелегкие, страницы будней ледовой дороги... Михаил Хасаншин заболел совершенно неожиданно. Пришлось Ивану Нещерету садиться за руль шнекоротора. Он знал, что сменщик к нему не приедет ни через двенадцать, чесов, ни через сутки. Перед выездом только попросил, чтобы горючее и еду не забывали привозить. Шнёкоротор — машина тяжелая, на большую скорость не рассчитана. Словно, тысяча снежных рук упирается в грудь. 800 метров в час —большего Иван не мог выжать. Могучая струя снега летела в сторону на три десятка метров. Прошли сутки, вторые... Когда тяжестью напухали веки и не было сил бороться, с дремотой, Иван ложился на сиденье, сам удивляясь тому, как он умещается в кабине. Ласково мурлыкал мотор на малых оборотах, дышал теплом обогреватель. А вокруг снег, посиневший в морозном тумане. Шесть суток беспрерывно шли из Игарки лесовозы. Шесть суток рыскали фары по снегу, отыскивая дорогу. Иван улыбался во сне. Он никогда не думал, что сможет просидеть за баранкой шесть суток. Среди побежденного снега и ревущих машин он спал чутким сном, потому что в любое время шнекоротор мог понадобиться для расчистки дороги... С 26 марта по 15 апреля 1967 года двадцать самых напряженных дней в жизни дороги. Водители — народ неразборчивый, поперемешали ночи и дни. Была бы дорога да краюха промороженного хлеба с колбасой — и ехать можно. Здесь, в походном уюте, когда на пятерых была одна алюминиевая кружка, многим пришлось отмечать праздники. Был Новый год, и разнаряженная елка приветствовала людей, стоя на собственных корнях. Был Женский день, и поздравления женам дорожники отправляли с попутными машинами. «Кузовами отгружали». Были и другие праздники, когда удавалось вырваться в кино или помыться в бане. Виталий Захаров, водитель шнекоротора, записывал рассказы о борьбе за дорогу на магнитофон. Пленка хранит много эпизодов. Щелкнул клавиш, и зазвучал рассказ о том, как праздновал Виталий, сидя среди сугробов, собственный день рождения. Это было 19 марта. Ребята едва смогли прорваться сквозь снежную круговерть бурана... Была леденящая душу водка, был совершенно замерзший лимонад и ставшая камнем закуска. Ребята еще привезли и подарили записную книжку и пачку сигарет, и сказали, что это очень здорово, если такая дорога навечно врастает в человеческую жизнь. Это были

68 немного громкие слова, но ведь и обстановка была не совсем обыкновенная. Люди отмечали день рождения среди распахнутых ветрами берегов. А потом нужно было закрыть дорогу. Собрать разбросанное на многих километрах оборудование, отбуксировать вышедшие из строя машины. Их было пятеро, кто вел последний караван. Александр Мухинов на бензовозе. Петр Воинов на шнекороторе. Михаил Хасаншин и Федор Мячиков вели автогрейдер. Гена Соломатин, как начальник дороги, последним уходил с ее натруженных километров. Гидрологи сообщали об уменьшении толщины льда. Да и без науки уже было видно, что весна достаточно сильна. «Можно всю технику оставить в Игарке», — радировал Снежногорск начальнику трассы. Но пятеро решили вернуться домой на собственных колесах. Вода доходила До подножек. Десяток раз приходиось выдергивать друг друга. Совершенно кончились продукты, сигареты. Двое суток занял этот перегон. Двое суток маленький караван был виден только пролетающим над рекой вертолетчикам. Двое суток диспетчеру строительства звонили десятки людей и спрашивали одно: «Не вернулись?». Есть в Снежногорске улица Гидростроителей. Стоят по обе стороны желтобокие двухэтажные дома. Мне сказали, что большинство из них построено минувшей зимой из того самого бруса, который возили лесовозы из Игарки по ледовой дороге. Не забудется эта дорога.

15 о ктября «За несколько минувших суток мы сделали немало. Это очевидно. Бесспорно и другое: метод перекрытия надо менять. Просто так кидать камушки уже нельзя....» (Из выступления В. М. Плотникова на заседании штаба). Хантайка вздыбилась. Накануне гидрологи и геодезисты установили, что по дну реки уже произошло соединение перемычки. Но на поверхности еще 17 метров потока страшной силы разделяли берега. Чтобы уменьшить перепад воды на верховой перемычке, несколько часов подряд велась отсыпка низового банкета. Он решительно вторгся в холодную хантайскую воду, подняв тем самым уровень реки между перемычками. Доведенная до белого каления кипящая река стала наползать на прибрежные скалы. Камни покрылись льдом. Все больше ледяных лепешек несла Хантайка со своих верховьев. Пройдя перепад, они превращались в мелкое крошево, словно застывший жир, плавающий на поверхности воды. Уже Можно было перекинуть камень на противоположную сторону. Утром, обрадовавшись яркому солнцу, киношники радостно поспешили на левый берег. Установили штатив с кинокамерой над самым бурным местом и стали ждать эффектного кадра, когда сразу несколько самосвалов обрушивают в проран свои многотонные ноши. Куда только ни затащит репортера эта ненасытная страсть найти лучшую точку для съемки. Висят на стропах в открытой дверце вертолета, прыгают по крышам, лежат среди мчащихся автомашин на асфальте улиц. А однажды фоторепортера, одевшего пояс монтажника, поднимал на крюке к вершине стрелы подъемный кран. Гдето там вдруг обнаружилась нужная точка съемки. Нодари Полиашвили уже прильнул к видоискателю кинокамеры. Уже застрекотал мотор, когда Хантайка неожиданно вырвала из отсыпки огромную глыбу. Следом по крутому склону поползли в водоворот другие... Нодари продолжал снимать. Ему кричали, кто-то бросил камень в его широкую спину. Бесполезно. Оператора очаровал кадр, и ничегошеньки вокруг в этот момент для него не существовало. Только когда стал падать штатив, Нодари удивленно оглянулся. Моментально схватил треногу, прыгнул вверх. Через секунду, потеряв опору, камень, на котором стояли оператор и

69 камера, исчез в беснующемся потоке. А вместе с ним и перчатки Нодари. До позднего вечера киношники праздновали свой нечаянно нагрянувший «день рождения». И никто из смотрящих потом фильм о покорении Хантайки не узнает, какой ценой были добыты эти несколько кадров. Может быть, не лучших, но все равно очень нужных. Этот случай разоблачил намерения реки. Сжатая до предела, она могла в любую минуту растащить перемычку, смыть многодневный нелегкий труд. Стало очевидным, что сбрасывание одиночных негабаритов при таком напоре воды бесполезно.

— Тросами вязать гирлянды и сталкивать их бульдозерами в проран. — Кто предложил это — совсем неважно. Штаб одобрил. Перекрытие приблизилось к критической точке. В варианте «или—или» последнее слово должны были сказать покорители реки.

— Долго держать Хантайку в таком напряжении нельзя. Необходимо либо вновь немного раздвинуть берега, чтобы пропустить большую воду. Либо в кратчайший срок задавить реку. — Виталий Иванович Пашковский, главный инженер проекта УстьХантайской ГЭС, один из опытнейших специалистов гидростроения страны. По тому спокойному голосу, которым он говорил в эти критические часы перекрытия, чувствовалось, что ему не впервой стоять лицом к лицу с бешеными силами стихии. Все моментально замолкали, когда начинал неторопливо и негромко говорить Виталий Иванович. События разворачивались стремительно. Комсомольцы, свободные от работы, школьники старших классов разбрелись по поселку, по строительным площадкам, собирая брошенные обрывки троса. А потом, когда шофер Александр Шибека привез на своем «газоне» на перемычку огромный ворох стальных нитей, за дело взялись парни из бригады Виталия Борисова. Ожерелья, весом в несколько десятков тонн, связанные их руками, стали ложиться точно в тело перемычки, укрепляя, обволакивая ее, как защитной сеткой. И река, еще очень сильная и коварная, легко игравшая камнями, теперь поняла, что эта власть к ней больше не вернется. С каждым часом крепчал камнепад. И, наверное, потребовалось бы еще совсем немного усилий, чтобы окончательно замкнуть берега, поднять победный флаг над перемычкой, но опять вмешалась погода. Снег сменился дождем, нескончаемым и нудным, ожили речушки, наполнив Хантайку. Вечером того же дня в штабе «Казалось, не наступит это утро. Которое в историю войдет...» (Из поэмы Валентина Нескубина). ПЛОТНИКОВ (начальник штаба перекрытия): «Только что разговаривал с Москвой. На редкость отличная слышимость была. Рисковать не советуют». БОРИСОВ (начальник строительства ГЭС): «Москва далеко, а Хантайка под боком. Мы тут для того и сидим, чтоб мозгами ворочать. Давай, Алексей Иванович, что у гидрологов нового?» КУЗНЕЦОВ (главный гидролог перекрытия): «Радостного мало. Расход воды подскочил до 740 кубометров в секунду. К утру наверняка дойдет до девятисот — уже сутки беспрерывно дождит. В лето возвращаемся». ВОРОШИЛОВ (начальник автотранспорта): «Рыбалка сейчас хорошая, на тайменя. Это я к тому, что, может быть, дадим водителям сутки-другие отдохнуть, по пятнадцать часов за баранками сидели. А. теперь, похоже, не нужны такие темпы». ПЛОТНИКОВ: «Твои парни, Валентин Владимирович, безусловно заслужили отдых. Не сдержи их, закидали бы речку. А вот что делать с ее светлостью Хантайкой?» МОТКОВ (ведущий инженер проекта ГЭС): «Время сейчас для нас — злейший враг. Открылась боковая приточность, усилились вымывы горной массы из тела перемычки, а это значит: вот-вот начнется оседание. Особая угроза левобережной отсыпке».

70 ПАШКОВСКИЙ (главный инженер проекта ГЭС): «Вы знаете, существовало шесть вариантов перекрытия Хантайки. Наиболее приемлемый мы сейчас осуществляем. Неожиданности?.. Я думаю, никого из вас ими не удивишь. Нужно опасаться другого. Если вновь станем ждать расхода в пятьсот кубометров, значит дадим волю реке. Гарантировать в таком случае сохранность всего сооружения трудно. И нужно еще помнить, что при таком огромном перепаде перекрытия рек у нас в стране еще не осуществлялись. Почти семь метров — это же водопад». БОРИСОВ: «И все же придется ждать...» БАЖАНОВ (начальник перекрытия): «Еще раз укрепим верховую перемычку, выдвинем вперед средний банкет. Таким образом возникнет два перепада, более слабых. И будем постоянно держать здесь дежурный взвод с техникой. Я считаю, бригаде Виталия Борисова можно доверить эту работу». ВОРОШИЛОВ: «Можно использовать мешки с бракованным цементом для ликвидации размыва. Помните, как на Мамаканской ГЭС делали?.. » Ждать. Ждать да догонять — хуже всего. Когда прошли сквозь десяток тревожных дней и ночей, преодолели бесчисленное множество преград, когда лишь последняя ступенька отделяет от победы, потребовалась остановка. С чьей-то легкой руки это раскаленное спорами заседание штаба было названо «Советом в Филях». Самое разумное — временно отступить, сжав в одном кулаке силы для решающего броска. Сколько же потребовалось от этих людей выдержки, хладнокровного и тонкого расчета, чтобы суметь остановить себя. Побороть соблазнительную одержимость близкой развязки. Приняв решение, все вышли из штабного вагончика. Молча постояли над бушующим прораном. Дождь. Нескончаемые струи холодных капель. И, может быть, только Хантайка" слышала в эти минуты внутренний голос людей: «Ну что ж, пока торжествуй. Запомни: пока...»

30 октября «СНЕЖНОГОРСК (Красноярского края). Замечательную трудовую победу одержали, в канун пятидесятилетнего юбилея Советской власти строители самой северной в мире Усть-Хантайской ГЭС. Завершено перекрытие своенравной реки Хантайки... В. АРСЮХИН, корреспондент ТАСС». (С телетайпной ленты). Ну разве могло такое произойти, чтобы праздничный Снежногорск вдруг остался без снега? Девчонки с метеостанции еще накануне заверяли всех: «Честное слово, будет самый настоящий зимний снег!» Им не очень верили, потому что за этот месяц авторитет прогнозов пошатнулся. Потому что неустойчивая погода привыкла уже метаться из одной крайности в другую: едва ухватившийся за землю мороз расплывался под натиском оттепели. Словно потерявшие управление, шарахались над тундрой ветры. Нет, не верили девчонкам с метеостанции. А снег пошел. Крупный, спокойный за свою судьбу. Пушистые звездочки опускались на скалы, на крыши домов, на ладони, на плечи людей. Мы стояли возле музыкальной школы, на центральной площади Снежногорска, когда замелькали первые снежинки. Из широких окон лился яркий белый свет, и энергичные аккорды вальса Штрауса. Снежинки, повинуясь власти музыки, церемонно замедляли полет. А вокруг нас замерли ели, тоже торжественные и подтянувшиеся. И сотни огней поселка, не мигая, приветствовали снег. И ночь, последняя ночь перед решающим штурмом реки, была великолепной сказкой. Шаги... Уже не видно тротуаров, лишь тропинки прорублены сквозь растущие сугробы. В вечерней школе прозвенел последний звонок. Десятка полтора парней и девчат выскочили на улицу. Снежки! Нет, не лепятся. Ведь это уже не вчерашний снег, а понастоящему зимний, солидный, выпавший всерьез и надолго. Кто-то предложил сходить

71 на берег Хантайки. Пошли не по дороге, а через лесок, мимо первого в поселке кирпичного здания строящегося снежногорского телецентра, мимо будущего стадиона.

— Может быть, споем? Не поддержали. Лучше помолчать, вслушиваясь в сочный скрип шагов, впитывая приглушенные звуки заколдованной снегом ночи. Немного вразвалочку идет Володя Шонов. В этот час он еще ученик. Под мышкой несет несколько тетрадей и учебников. Поднял воротник куртки, поправил свою неизменную кепочку. Десять лет живет Володя на Севере, и каждый год Север обучал его чему-нибудь новому. Десять лет— это полный курс средней школы. В покорении Севера— это чуть выше начального образования. Он еще ученик. Утром сядет парень за руль своего темно-зеленого самосвала и первым устремится к кипящей круговерти прорана. И это будет очередной урок, новая ступенька, новое испытание. А следом пойдут друзья, такие же решительные и собранные, закаленные, обученные Севером, самозабвенные в работе.

— О чем ты сейчас думаешь?

— О ночи. Красиво, правда? — А как?..

— Это будет завтра, — голос только чуть выдает волнение. Завтра — 30 октября 1967 года. Завтра — в каждом следующем месяце и году. Север по всей строгости экзаменует человека ежедневно. Шаги. Все ближе завтрашний день. Они идут всем классом, вместе со своим руководителем, Кларой Петровой. Я непедагогично величаю ее, потому что она еще совсем Клара. Крохотная среди рослых парней, задиристая спорщица, очень впечатлительная. Черными угольками глаз постоянно прожигает человека. Она по своим ученикам познает Север. Влюблена в него, в свой предмет, историю СССР, влюблена в поэзию Блока и Лорки, в музыку Бетховена и Чайковского, в величие жизненной мудрости Антуана де Сент-Экзюпери. «Надо много жить, чтобы стать человеком». На Севере смысл этих слов Экзюпери обнажен как нигде. Так считает Клара.

— Я только учитель. Учитель из заполярного Снежногорска. Значит, немножко необычный учитель. Верно? Потому что необычны мои ученики. Вот я вхожу в класс, здороваюсь с ними и начинаю урок. Из многих лиц в моем сознании вырисовывается образ одного Человека, снежногорца. Это мой ученик. Вот как-то встретила я одного из них, Николая Ваганова, он с парнями из своей бригады рыл ямы для будущих домов. А вечером я смотрела на его красное, обветренное лицо, на его руки, и мне уже не казались высокими слова, что жизнь — это подвиг. Для меня это было полно какого-то особого, иногда трудно объяснимого смысла.

— Смотрю на картины нашего школьного художника Коли Миронова, читаю стихи совсем юной Ларисы Сичаловой. И мне радостно. Что-то удивительно прекрасное есть в жизни, в душе каждого из этих ребят. Все вокруг сделано их славными рабочими руками. Их труд, стремления, тяга к знаниям полны высокой гражданственности. Дела их уже сейчас становятся достоянием истории. И это особенно заставляет уважать их. Можно назвать по-разному моих учеников. Хорошими, добрыми словами. А мне хочется назвать их корчагинцами. Громко? Ну и что, если они такие и есть? А на Хантайке шугоход. Льдины мелькают в лучах прожекторов. Клубы пара поднимаются над прораном. С вершины скал правого берега озаренная светом площадка как на ладони. Через три года сюда, на высоту шестидесяти пяти метров, поднимется гребень плотины. В верхнем бьефе на 90 километров разольется самое крупное в Заполярье искусственное водохранилище. Оно соединится с Большим Хантайским озером, и бурная река в своем верхнем течении перестанет существовать. Люди направят ее поток в русло подводящего канала, из которого Хантайка ринется по семи водоводам на лопасти турбин гидроагрегатов. В недрах древней скалы, в огромном гроте — машинном зале ГЭС — ежегодно будет вырабатываться свыше двух миллиардов киловатт-часов хантайской электроэнергии, крайне необходимой уже сегодня заполярному промышленному району. Так будет...

72 А пока еще в теснине бурлит северянка-река.

— Надо хорошо отдохнуть перед завтрашним днем. Особенно вам, Володя.

— Вы меня прямо как космонавта... А чего там, сяду да поеду.

— И все-таки, Володя... Что «все-таки», мы все хорошо понимаем. Первым быть непросто. Непросто среди равных тебе завоевать это право. Еще сложнее выполнить порученное.

— Утро вечера мудренее,— говорит Володя. — Так, что ли? Тогда топаем обратно, пока нашу тропинку не засыпало снегом, Мы идем заснеженной ночью. Девчата вполголоса затянули: «А я еду за туманом...» До дороги шагаем след в след. И, наверное, каждый вспоминает о своем. Потому что так устроен человек. На пороге значительного события он обязательно должен присесть и в мыслях оглянуться назад. Вот завтра перекроют Хантайку, через три года ее энергию понесут над тундрой провода. Все станет обычным. И снова потянет на новую стройку. А как вообще начинаются ГЭС? Занесла меня как-то командировка редакции в таежный угол средней Ангары. Чадобец... Стоит на крутом берегу реки тихая деревенька. В морозный день столбы дыма из печных труб подпирают небо. Ночью лайки на кого-то голоса повышают. А так тишина. Удивительно упругая тишина. За несколько километров слышно вокруг, как воет редкая автомашина, пробираясь по стиснутой снегами дороге. Скрипят сани. Чадобец — главная база Богучанской комплексной экспедиции. Возглавляет ее Игорь Сергеевич Буров, огромный, медведеобразный мужчина. Любит песни душевные петь, любит крепкие напитки и слова. Познакомился я с Игорем Сергеевичем в Снежногорске в 1964 году. Он тогда возглавлял изыскателей УстьХантайской ГЭС. И вот встретились вновь. «Меня строители преследуют обычно, а теперь еще и корреспонденты, — сказал он мне. — А на Чукотку уедем, тоже повстречаемся?» Потом он показал мне створ будущей Богучанской ГЭС. До него мы километров двадцать пять ехали по льду Ангары на тракторе С-100. Под сиденьем лежал горящий факел и своим жаром не давал замерзать горючему в трубах. А мы были чумазые и голодные как черти. И вот он, створ. Странное чувство простора и необъяснимое ощущение тесноты охватило меня тогда. Туман. «За бортом» трактора — минус 48. Едва-едва проглядывается противоположный берег. Кодинский створ. Полосатый шест воткнут в снег. Ветерок треплет красный лоскут. А где-то за туманом, почти в двухкилометровом отдалении вморожен в правый берег второй такой же шест. И ни души вокруг. И нет между этими шестами даже тоненькой ниточки. На бревенчатой стенке тепляка буровиков написано: «Здесь встанет плотина Богучанской ГЭС». Только звезды читают ночами эти буквы. Чадобец. Непонятное слово. В одной из изб я видел гору камней-образцов, поднятых из глубин земли. Их изучают, заполняют бланки. Рождаются графики, схемы. И все это отсылается в Москву. В большом здании на набережной имени Мориса Тореза уже заведено личное дело Богучанской ГЭС, следующей гидростанции на Ангаре после окончания строительства на Усть-Илиме, А на отвесной скале возле Чадобца кто-то, еще в давние времена, написал черной краской: «Люди, помните бога!» Какими же запасами оптимизма, непреклонности нужно обладать, чтобы пройти нелегкой дорогой изысканий! Пройти самим и проложить точный курс идущим следом. Мы очень мало знаем об этих людях, «Хорошо, хоть вспоминаете иногда, — сказал мне на прощанье Игорь Сергеевич.

— Будешь на перекрытии Хантайки, брось за меня камень в проран...» И вот оно, ослепительно-снежное утро. Группами, семьями празднично одетые снежногорцы и их гости идут к площадке основных сооружений.

73 Паломничество. В точности так же было в Дивногорске ветреным мартовским днем 1963 года, когда перекрывался Енисей. Сотни костров горели в ночи на высоких таежных берегах. Люди приезжали сюда за несколько сот километров. Не получив пригласительного билета, диким способом оккупировали берега еще накануне, создавали дополнительные хлопоты милиции, спорили между собой из-за каждого квадратного метра. И во всем этом было одно — желание стать свидетелем покорения величайшей сибирской реки. Снежногорск — очень далекий край. И не было здесь большого количества гостей. Правда, теснее стало в общежитиях и гостинице. И так же изобретательны в своем любопытстве были люди, пришедшие посмотреть последний аккорд перекрытия. Много натисков пришлось выдержать парням из бригады оцепления. Поблескивая начищенными боками, колонка груженных камнем самосвалов выстраивается на дороге, ведущей к прорану. 60 автомашин. На бортах алеют лозунги: «Слава строителям заполярной ГЭС», «Слава партии!», «Вперед, на штурм Хантайки!». Во главе колонны КРАЗ Володи Шонова. Над кабиной, на козырьке кузова, прикреплен яркий транспарантик: «Победитель в соревновании» и цифра 1. Следом самосвал Николая Касатова, третий победитель — Виктор Антышев. Приглушенно и нетерпеливо работают двигатели. Водители, собравшись в кружок, прикуривают от одной спички. Разговор о рыбалке (вечная тема!), о вчерашнем фильме. На скалах уже полно народа. Сидят на принесенных досках и ящиках, стоят на уступах. Поблескивая трубами, к перемычке прошел оркестр. В штабном вагончике Владимир Михайлович Плотников предлагает в последний раз заслушать сообщение о готовности служб и участков.

— Понимаю, уже сотню раз докладывали. Поизмотала она нам нервы. Но давайте для верности. Итак, проран?

— Ширина десять метров.

— Ясно. Расход?

— 520 кубометров в секунду. Добавлю, после трехдневного шугохода Хантайка в верхнем течении встала.

— Слава богу и гидрологической службе. Транспорт?

— «Кони сытые бьют копытами».

— Связь? Оцепление?... Чувствуется, постарались. Ну что ж, завершим затянувшийся поединок. — На несколько секунд стало тихо в штабе. — Пошли, товарищи. Виктор Евгеньевич, командуй. Стрелки часов стояли уже почти на двенадцати. В. Е. Бажанов взял в руки микрофон, прокашлялся.

— Внимание! Водители, занять места. — В морозном воздухе голос Баженова прозвучал особо значительно и четко. Захлопали дверцы машин. Замерли наизготовку оркестранты. Десятки фото- и кинообъективов нацелены в одну точку, на головную машину Володи Шонова. Он машет рукой. Я знаю, сейчас он волнуется как никогда. Пробежит торопливой походкой время, но никогда не исчезнет из памяти торжественность этой минуты.

— Давай. Вспарывая небо, взвиваются разноцветные ракеты. Бригадир плотницкой бригады, занявшей первое место в соревновании, Василий Рак поднимает флаг перекрытия. Володя медленно трогает самосвал с места. Пятьдесят, двадцать, десять метров до прорана. Лихой разворот — и задним ходом к краю отсыпки. Рядом машины Антышева и Касатова. Поползли вверх кузова. Еще не замолк грохот глыб, не улеглись фонтаны брызг, как громовое «ура!» перекинулось с берега на берег.

74 Куда там! И голос диктора, и шум воды, и рев моторов утонули в едином мощном голосе человеческой радости. «Слезы? А может быть, это от ветра? Ветра нет? Тогда от мороза... А вообще, чего пристал?» И снова, слившиеся воедино волны аплодисментов, крики, шапки в воздухе. Прораб Гарри Моспак, раскрасневшийся, непривычно шумный, показывает: — Видишь, как шоновский камушек лег? Не шелохнется. Точка. Отыгралась, голубушка. — Сказал и исчез, словно ветром унесло, затерялся среди беспрерывно подходящих самосвалов. Атакуют бульдозеры Николая Барчукова и Михаила Иванова. Оба стоят в кабинах, прижав носы к лобовым стеклам: так лучше видно. Сегодня и сменщики их здесь. А как же! День такой, бульдозеристы первыми прикоснутся к левому берегу. По всей ширине утюжат перемычку. Виталий Борисов, Володя Степанюк, Валентин Силин, Костя Горяинов, Павел Козырев и много других, кто первым вышел на пустой хантайский берег. Лена Соколова, боевой снежногорский комсорг Саша Истигичев, проходчики «Гидроспецстроя», монтажники. Вглядываюсь в их лица. Что сейчас у каждого из них на душе? А вон у тех, незнакомых мне снежногорцев? А у Владимира Михайловича Плотникова? Кажется, закурил! Вот уж совсем редкий случай. Мне рассказывали, как в самую первую зимовку пришлось снежногорцам намораживать на Хантайке лед, чтобы его толщина смогла выдержать тяжесть машин. Ледовую переправу бригады строили под руководством В. М. Плотникова. Стояли лютые декабрьские дни... А дорога все-таки заработала. Протянулась в ночи строчка огней поперек реки, пошли люди, машины со стройматериалами. Может быть, об этом сейчас вспоминает главный инженер строительства ГЭС, начальник штаба перекрытия? Может быть, дым первого костра на майском снегу щиплет глаза Володи Степанюка, и они увлажнились? Давно потух этот костер и ветры унесли дым, а огонь живет. И будет вечно жить в сердцах, в улыбках, в творениях человеческих рук. Чем измеряется радость? Это очень несправедливо: за столько лет существования разумной жизни на земле мы не придумали единицу измерения человеческой радости. Мы знаем многое. Как добывается радость, какими путями приходит она к людям, мы знаем, как нелегко без нее. Как бывает она нужнее, чем хлеб и воздух. Как драгоценную крупинку, можно всю жизнь хранить минуту или даже радостное мгновенье. И немеркнущим светом ее озарить многие годы. Но чем измерить радость, как увидеть ее глубину, ощутить ее силу? Тверда поступь машин. Спросил у регулировщика Николая Белевцова: «Каков возраст самого пожилого водителя?» «Есть папаша, Федор Константинович Орляк, шестьдесят один год, из них тридцать семь лет за баранкой. Вон как лихачит... «А самый молодой?» «Все остальные». А утро наступило как обычно, Рассвет оковы ночи расковал. И вот пошел к началу перемычки Украшенный флажками самосвал... Не оборачиваясь, могу поклясться, что это Валентин Не-скубин. Как всегда, немного не в себе: стихи, понятное дело.

— Вот мучился сколько дней, а пошли опять самосвалы, и строки одна за другой начали вырастать: — На трудную работу — Как на праздник... Гром падающих глыб заглушает слова. Мелькает надпись на обломке скалы: «Мы покорим тебя, хантайская стремнина!» За дело взялись «четвертаки». Гудит под ногами

75 перемычка. Запрыгиваю по ступенькам в кабину одной из машин. Ни минуты простоя. Сброшены камни, и машина устремляется за новыми. Молодой парень Виктор Альховский. Разговор у нас торопливый: — Откуда родом?

— В Шумихе родился.

— Енисей перекрывал?

— Само собой, как же без меня!

— Сюда до победы приехал?

— Это твердо. Жена и две дочки следом «малой скоростью» добираются. А мы вот с «ласточкой» вдвоем пока...— Двадцатипятитонная «ласточка» фыркает, неуклюже переваливается с боку на бок. Мелькают за окнами кабины рябые от снега ели, мелькают встречные машины. Через несколько минут мчимся обратно. В кузове две десятитонных глыбы.

— А над моей Шумихой теперь волны плещут. Море Красноярское там. Извини, к прорану нельзя с пассажиром подъезжать. — Прощаемся. Гул работающих двигателей. Мелькают лица. Серьезные, смеющиеся. Снег покрылся копотью. Надя Акзамова с другими девчатами-учетчицами греют покрасневшие от мороза руки над костром. Четко, слаженно идёт работа. В иные минуты кажется, что неминуемо в такой суете и тесноте случится столкновение машин. Но не зря было несколько репетиций, детальных разборов каждого рабочего дня. Четкость идеальная, поразительная.

— Внимание, после окончания перекрытия и митинга приглашаем в Дом культуры на торжественный вечер и праздничный концерт... Все ближе, ближе берега. Река уже поняла свое бессилие, все теснее становится ей в искусственном русле туннеля. По три, по четыре самосвала одновременно сбрасывают камни в проран. Новая волна машин, новые порции глыб. Последняя?! Неужели так обыкновенно, так просто? Да, этому камню, заиндевевшему на морозе, суждено стать последним. Тяжело ложится поперек оставшегося ручейка. Кто-то уже перепрыгнул на левый берег. Обнимаются. Сигналы машин. Ракеты в небе. И мощное «ура!» На циферблате — 17 часов 45 минут. Вот и все, Хантайка. А за спиной приятная усталость и вереница тревожных дней и ночей поединка. Соединились берега! Навсегда. Навечно. Слились мечта и реальность. Соединились в пожатьи натруженные ладони... А потом митинг. Его открыл секретарь парткома строительства Петр Васильевич Туркулец. Выступали начальник «Хантайгэсстроя» В. И. Борисов, бригадир В. Рак, секретарь Норильского горкома партии И. А. Савчук. На трибуне лучшие шоферы, крановщики, гидрологи, проектировщики. Густо сыплет снег.

— Мы шли к этому дню нелегкой дорогой. Оглянитесь, вспомните, товарищи. И это не последнее наше испытание. Но сегодня, в канун полувекового юбилея Советской власти, мы рапортуем Центральному Комитету Коммунистической партии, Советскому правительству: Хантайка покорена! Наш коллектив готов к тому, чтобы в год столетия со дня рождения великого Ленина самая северная в мире ГЭС дала промышленный ток. Хорошо бы вручить каждому снежногорцу хотя бы по одному цветку. Но это Север... Весной на скалах, что повисли над перемычкой, появятся первые цветы. Прямо из-под снега. Цветы найдут победителей.

«МНЕ ВСЕ ЗДЕСЬ НА ПАМЯТЬ ПРИХОДИТ БЫЛОЕ…» (продолжение)

76

И невозможное возможно… Еще не успела высохнуть типографская краска на страницах второй книги, а переполнявшая меня Хантайка вдохновила на написание сразу двух сценариев для документальных кинофильмов о гидростроителях. Затем их утвердили в Москве, на Центральном, как тогда говорили, телевидении. И мы вскоре успешно отсняли эти работы, правда, на черно-белую пленку (цветная была тогда редкостью), вновь проведя незабываемое время в Снежногорске. «Сквозь камень» и «Хантайские подснежники» - так названы эти ленты, копии которых можно отыскать в фильмохранилище Красноярской государственной телекомпании. Да они наверняка имеются в распоряжении и других региональных телекомпаний, так как в Москве фильмы были довольно широко растиражированы. А это верный признак, что их признали достойными для показа по всей стране. Сотворили эти фрагменты кинолетописи совместным трудом режиссер Александр Антонов, оператор Владимир Макаров, директор фильма Владимир Чижиков и многие другие коллеги – подлинные гвардейцы Красноярского ТВ 70-х годов 20 века. Первый фильм, который сделан без дикторского текста, а только на музыке и «шумах трудового энтузиазма», как мы тогда говорили, делает попытку увековечить мозаику будней северной стройки. И укладку первого бетона в тело русловой плотины, и рейсы автомашин по зимнику до Игарки, и виды заснеженного поселка, и установку первых опор линии электропередачи… Вторая лента в течение 15 минут рассказывает о подготовке пуска первого агрегата ГЭС, но главное о проходчиках бригады Николая Романова, которые сооружали подземный машзал станции. Здесь звучит его рассказ о том, как непроста была эта «прогулка» сквозь камень. Обрушения, гибель людей, колоссальные притоки воды, бессонные ночи… Вспоминаю, как примерно за полчаса до начала холостой прокрутки пускового агрегата меня вдруг «чокнула» идея написать краской на оси ротора какие-то слова, чтобы кинокамера зафиксировала, как они начнут мелькать, когда вал сделает первые обороты. Рядом сотни торжественно

77

настроенных людей, некоторые уже слегка «на грудь приняли», а я умоляю дать мне банку краски и кисточку… В какой-то кладовой, наконец, отыскали все необходимое. По крутой лестнице спустился в кратер пускового агрегата. Еще 5 минут затратил на написание фразы «Работай, милая Хантайка!»… И работает до сих пор, без признаков какой-либо аритмии, можно сказать, с журналистского благословения. А снятый нами фильм этот исторический факт «запомнил» на всю оставшуюся жизнь…

(далее – тот же шрифт, что и у вставленных двух книг) СКВОЗЬ КАМЕНЬ (сценарная разработка документального телефильма) Полгода – день, полгода – ночи. Здесь вечный лед и вечный снег. Здесь убеждаешься воочию, На что способен человек… Мы пойдем вслед за Николаем Романовым. За ним легко шагается. Сопротивление встречных сил он привык брать на себя. К царствовавшей в России династии Николай Фролович Романов не имеет никакого отношения. Бывало, конечно, сорвется с чьего-нибудь острого языка слово «царь», на что Романов отвечает коротко: «Однофамильцы». Вот и я попался на эту удочку, когда летом 1967 года, находясь в Снежногорске, познакомился с Николаем Фроловичем. И если корону Романов не носил никогда, то вот уже более тридцати лет, к моменту нашей встречи, покрывал свою голову видавшей виды горняцкой каской. Горняк он, бригадир проходчиков. Многое я пытался узнать от него. Спросил, к примеру, сколько же подземных километров он оставил за спиной.

- А кто их считать будет?

78

И в самом деле, не вписывают эти километры в трудовую книжку, и на размер пенсии они не влияют. Самому же проходчику оглядываться незачем, его главный соперник всегда впереди. А прошагать сквозь камень, сквозь породу земную Николаю Фроловичу пришлось много. В десятке мест страны разбросаны отметины его проходки. Ну, скажем, он сооружал станции московского метрополитена: «Фрунзенскую», «Ботанический сад», «Калужскую», «Комсомольскую»... Грыз скалу при строительстве подземных залов и тоннелей горно-химического комбината в закрытом городе Красноярск-26… А вообще, Романов был

совсем мальчишкой, когда

впервые спустился в прохладную темноту забоя.

- Будто чьи-то руки сдавили все тело, не продохнуть, не охнуть. Стоишь, словно, в гипнозе каком-то. Тут треснет, там треснет, капля упадет, где-то в потемках огоньки, как кошачьи глаза… И тяжесть, вроде всю темноту и землю положили на твои плечи. Ноги как свинцом накачаны… Далеко ушли эти ощущения. Теперь он их встречает у других новичков, которых сам обучает горняцкому делу. И лишь когда приезжает в Москву, не может отказать себе «в малой приятности» - в посещении станций своего отправления по жизни. После метрополитена работал Романов на свинцово-цинковых рудниках в Казахстане, потом как опытного специалиста направили его на два года в Монголию. С 1964 года – на строительство Вилюйской ГЭС. А через три года он на Хантайке понадобился. Согласился сразу, не мог упустить случай. Уж очень много говорили о самой северной в мире ГЭС. И все больше со словами «уникальное», «экспериментальное». А он для себя узнал и еще об одном: хантайские породы девятой-десятой категории твердости. Это раза в три выше, чем грунты, скажем, московских недр. Мы пойдем вслед за Николаем Романовым… Только тогда, в марте 1967 года, прежде чем повести за собой, он со своей бригадой сам должен был войти в хантайские скалы.

79

Они стояли друг против друга. Лицом к лицу, грудь в грудь. Люди и скалы. Они стояли, словно изучали друг друга. Скалы, отстояв вечность, могли стоять еще сколько угодно. Люди должны были спешить. Люди - не камни, их жизнь измеряется годами. Ключей от хантайских скал им не вручали, не было

еще

таковых.

Маркшейдерская

служба

«Гидроспецстроя»

со

штурманской точностью сделала расчеты направления проходки, установила место врезки. Врезка – это та самая несуществующая дверь, ведущая вовнутрь скалы, ключи от которой проходчикам и предстояло подобрать. Замшелые,

покрытые

густой

паутиной

трещин

камни

казались

неприступными. Люди ходили вокруг, жгли костры на морозном мартовском снегу. Бригада Романова большая, комплексная, восемьдесят человек. Монолит ее – метростроевцы, а среди них меньше чем по 15 лет горняцкого стажа нет. Проверять работу таких не надо. Знают все виды проходки и крепления, у каждого по две-три специальности, проверены, как говорится, по всем категориям твердости. Николай Соснин, Михаил Антипов, Аркадий Коротков, Петр Тюрин, Николай Дунаев, Николай Михнев, Герман Баженов… Самых опытных собирал Романов на совет. Круглые сутки торчали среди камней, отрешившись от всех прочих забот и радостей житейских.

12 марта начали забуриваться. Далеко над скалами, заглушая все остальные звуки строительной площадки, выплеснулась дробь перфораторов. Поначалу бурили по всему контуру тоннеля. Его высота семь с половиной метров. Поддавался хантайский камень. Седая каменная пыль, словно накидка, упала на снег. Сноровисто шла работа. Дело привычное. Но беспокойство какое-то охватило бригадира. Топтался он позади бурильщиков, поглядывал на густую сетку дыр-шпуров в каменной стене, в которые и должны были они заложить заряды для первого взрыва. Он понял позже причину беспокойства. Позже, после того, как Владимир Леонов и Виктор Шилов произвели первый взрыв. Не удалось поймать

80

контур тоннеля. Обвалились хантайские камни. Обвалились по всему периметру, похоронив многодневный труд, расчеты и надежды… Они стояли лицом к лицу. Практически они стояли на тех же исходных позициях. Скала не желала быть послушной.

- Вот тогда решили на совете бригады: чтой-то надо думать. С наскока их не взять, поискрошило время камушки, в каждой трещине по сотне лет застряло. Решили забуриться на ползабоя, то есть на половину его высоты. Для укрепления портала вбили сотню металлических анкеров, сетку натянули для безопасности. Рванули, как положено, пыль осела… Смотрим, точненько, как на чертежике, портал обозначился. Потом нижнюю часть взорвали. Подогнали технику, начали отгрузку породы. Вздохнули все, вроде бы, пошло дело. Если порог переступишь, увереннее себя чувствуешь. Не забыть ему эти весенние дни 1967 года. Весна в марте – условное для Снежногорска понятие. Разве что солнце щедрее становится. И календарь о весне

напоминает,

а

термометры

по-прежнему

на

зиму

работают.

Неисправимы здешние термометры. А в общем-то, не до них было. Ходко пошла работа. К первому десятку отвоеванных у камня метров прибавился второй, а перфораторы вгрызались в третий… Проходка – дело любопытное. Школьники стали приходить на экскурсии. Приветственные «Молнии» - поздравления появились на скалах. Еще иней не успевал обметать буквы, а уже клеили новый плакат, с новым суточным рекордом. Шагали сквозь камень проходчики… Нелепо утверждать, что никто тогда не ожидал встречи с подземными водами. При такой трещиноватости скал они могли появиться в любое время суток, на любом метре проходки. И это случилось. Вода хлынула в забой 19 апреля. По обилию притоков было похоже, что произошла встреча с подземной рекой, которую разбудили не то весна, не то люди. По двадцать кубометров в час обжигающей холодом воды. В спешке поставленные насосы захлебывались. Десять суток воевала бригада с потоком. Проходка остановилась, набранная скорость была потеряна. Мокрый и злой, Романов

81

все эти сутки почти не появлялся дома. С каждой новой сменой бригадир обязан был «чтой-то думать», как он любит говаривать. А иногда и думать-то некогда было, становились цепочкой и передавали друг другу ведра… Лишь только к началу мая утихомирилась подземные потоки, оставив людей один на один с камнями, дав возможность наверстывать потерянные метры… К 1 июля бригада завершила проходку 170 метров длины транспортного тоннеля, и в этот же день была сделана рассечка на машинный зал ГЭС. Был ли этот день праздничным? Ведь они приступали к главной своей работе, и была она необычной. Впервые в стране бригада Романова вела выемку породы по полному профилю. То есть на всю 38-метровую высоту и на ширину в двадцать два метра. Представьте эти размеры. Сооружался огромный машинный зал. Внутри скалы… Предстояло не только четко организовать буровзрывные работы, вывозку породы, но и найти способы крепления огромного каменного свода… Уже в июле 2003 года во время беседы с бывшим проходчиком Анатолием Чашкиным я, конечно же, не упустил случая и спросил о том, как они отвоевывали подземное пространство для размещения в нем машинного зала ГЭС. Собеседник сразу помрачнел, сжал до хруста огромные свои кулаки. «На моей памяти мы тогда более десятка проходчиков навсегда потеряли. Вечная память мужикам нашим… Порода здесь твердой категории. А это значит, после каждого взрыва количество трещин увеличивается. А с ними и вероятность обрушений растет. Делали все «по науке», понятно. После взрывов - обязательная оборка. Длинными шестами принудительно обрушали те глыбы, которые откололись, но зависли на кровле или на стенах. Шевельнешь ее, она падает. Оборщик успевает отскочить. Но иногда скальные куски по 1,5-2 тонны весом падали неожиданно, уже когда все проходчики были в забое и начинали новый цикл взрывов готовить… Вот и накрывало ребят… А еще, помню, случай был… На верхнем ярусе при проходке машзала у нас обыкновенный карьерный экскаватор стоял. Он породу после взрывов отгружал. Простора ему вполне

82

хватало. Шебутной такой взрывник Леонов у нас был. Зарядил он все шпуры скальным аммонитом. Рванули…Затем, как положено, оборку произвели. После этого все в забой зашли. Смотрим, экскаваторщик ковшом загребать для отгрузки породу начал, а на зубьях ковша невзорвавшиеся капсюли висят. Целый блок и провода от него к нескольким ящикам со взрывчаткой тянутся…

Значит, при взрыве был отказ. Толком не проверили. А

экскаватор

тянет

все

это

вверх.

Мы

орать

стали…

Хорошо,

экскаваторщик вовремя заметил и сумел аккуратно опустить ковш. Если бы тогда рвануло, как говорится, в ограниченном пространстве, ни от нас, ни от экскаватора ничего бы не осталось. А Леонова после такого случая на другие работы перевели. В проходке такие раздолбаи опасны… » Свод машзала, как я понял, был для бригады Романова, в прямом смысле, основным камнем преткновения. Проектные институты рекомендовали крепление его потолка производить железобетонными анкерами. Но как подать бетон на такую высоту? И опять собрался совет бригады. Решили отказаться от многих «утвержденных» рекомендаций. Загнали в тоннель обыкновенный

автопогрузчик,

и

с

его

площадки

крепили

свод

металлическими анкерами. На три погонных метра проходки – пятьдесят анкеров. Нудное дело, но необходимое, потому как надежнее не придумали. Много раз встречался я с Романовым. Водил он меня по хантайским каменным лабиринтам. Гостил у меня в Красноярске. Я свозил Николая Фроловича на строительство Красноярской ГЭС. Познакомил там его со знатным бригадиром Александром Лардыгиным. Интересный получился у них разговор. Шапки сняли друг перед другом. Один из уважения к тем, кто создает самую северную в мире ГЭС. Другой – к тем, кто сотворил одну из самых мощных на планете гидростанций. Долго ходили бригадиры по гребню плотины. Любовались с высоты 127 метров красотами таежных далей и величием Дивных гор. В те дни бригада Лардыгина устанавливала последние железобетонные плиты, мостила проезжую часть на гребне плотины. А проходчики Романова вдали от этих

83

мест, в Снежногорске, вели отделку машинного зала, надевали бетонную рубашку на усмиренные хантайские скалы. Бригадирам было о чем поговорить. А я, как мог, старался не мешать этой беседе… Мы разом посмотрели на часы. Я и сейчас не знаю, насколько это важно, но, очевидно, всей немногочисленной прессе разом захотелось зафиксировать точное время, которое принесло биографии хантайской стройки еще одну памятную веху, одну из самых долгожданных и поэтому самую радостную. В ту минуту мне показалось, что под тяжелый шатер одетых в бетон скал вдруг ворвалось лучистое северное сияние. Его многоцветный переливчатый свет озарил все находившееся вокруг. А ведь на самом деле это были улыбки. Улыбки очень уставших людей, но в них содержалось столько неподдельного восторга и самой подлинной детской радости, что я невольно подумал: а видел ли я чуть раньше эти же лица сосредоточенными, напряженными, каменными и злыми на всех и вся? Забыв о приличии, увешанные фото- и кинокамерами, мы, расчищая себе локтями путь среди радостно обнимающихся людей, устремились к начальнику строительства Владимиру Михайловичу Плотникову. Какие-то нелепые слова срывались с языка, кто-то поздравлял нас, крича в самое ухо, кажется, цитируя Галиллея: «А все-таки она вертится!». «Куда ж ей деться», - отвечали. Мелко дрожал под ногами пол и плясали стрелки приборов. Это был их первый деловой танец. Кончилось безделье Хантайки! Мы уточнили время и аккуратно записали в своих блокнотах: «9 ноября 1970 года, в 23 часа 55 минут по московскому времени первый пусковой агрегат Усть-Хантайской ГЭС (порядковый №2) сделал свои первые обороты на холостом ходу». По крутой металлической лестнице скатываюсь вниз, в утробу агрегата. Теперь уже не под ногами, а над головой гудит и вращается огромный блин ротора. А в центре, отражая свет ламп, набирает обороты вал турбины. И уже невозможно прочесть надпись, которую я с разрешения монтажников самолично написал красной краской на его блестящей поверхности:

84

«Работай, милая Хантайка!» Она и работала, сосредоточенно и напористо раскручивала свою самую первую трудовую смену. Парни из Спецгидроэлектромонтажа искренне удивились, когда я, протянув им блокнот и авторучку, попросил написать свои фамилии. Вот они: Виктор Федоров, Николай Терновский, Иван Моисеев, Геннадий Королев. Их было четверо. У них было задание: наблюдать за поведением агрегата во время первых оборотов. Они наблюдали, но за внимательностью не могли скрыть широких улыбок. Много раз встречаясь со снежногорцами, я заметил, что у них свое отношение к памятным событиям в жизни строительства. Сугубо личное и общее становятся неделимым. «У нас свадьба была на перекрытие Хантайки». Это значит, что свадьба состоялась 31 октября 1967 года. «Вернулся я из отпуска накануне дня рождения «моря». И тоже ясно, когда это произошло. Многие помнят, как 22 апреля 1970 года монтажник Николай Иванович Омшин опустил краном многотонный затвор на водоприемнике. И, упершись в него, Хантайка послушно начала заполнять водохранилище ГЭС.

- После пуска первого агрегата, - говорил мне Виктор Евгеньевич Бажанов, тогда начальник основных сооружений, а позже последний начальник строительства ГЭС, - мы попадаем в полосу «чемоданного» настроения… Все верно. Гидростроитель по своей природе – кочевник. А кочевье его по просторам Сибири имеет много адресов. И один заманчивее другого. Надо спешить. И спешат, забывая об уюте. На работе, как в походе, без излишеств. Сегодня – строительство ГЭС, завтра – строительство завода.

17 марта 1971 года корреспондент ТАСС сообщил: «В 17-ти километрах от Норильска началось сооружение нового никелевого завода. В тундру пришли первые строители – бригада плотников, которую возглавляет Василий Рак…» Василий

Парфентьевич

Рак.

Это

коротенькое

сообщение

коллеги

напомнило мне о днях накануне пуска первого агрегата… Стремительно

85

пустел котлован нижнего бьефа, шла эвакуация оборудования. Мощные тракторы волокли на высокие берега вагончики-теплушки, самосвалы увозили щиты деревянной опалубки, пылали костры, оглушительно свистел сжатый воздух. А над чашей котлована в густом снегопаде висел огромный плакат: «Добро пожаловать, Хантайка!». Гидростроители пригласили реку снова в свое древнее русло, но уже после того, как она прошла через водовод первого агрегата. И в этом деловом столпотворении машин и звуков сновали озабоченные люди. Был среди них со своей бригадой и Василий Рак. Наверное тогда он еще не знал, что выполняет одно из последних заданий на берегах Хантайки. Задание нехитрое: вывезти из котлована все, что представляет ценность, что не должно быть затоплено. Дело куда более простое, чем то, которое он выполнял в мае 1963 года, когда в составе первого десанта начинал сооружение ГЭС и поселка. Он строил их от первого колышка до пуска первого агрегата. И все это время в ежемесячных, квартальных, годовых отчетах бригада Василия Рака значилась в верхней строке. Именно ему, Василию Парфентьевичу, было поручено поднять вымпел «Слава труду» над скалами в день перекрытия реки. Бригада Рака последней ушла из котлована перед его затоплением. И вот вновь первой заброшена на новый объект. Теперь его называют «Надеждинский металлургический завод». Построен на том месте, где многие годы действовал аэропорт по имени «Надежда»… Завидна судьба шагающих впереди. Я листаю блокнот и нахожу в нем такие слова: «Василий Рак давно уже перерос свое бригадирское звание. Я бы назвал его командиром особого подразделения строителей. В нашем деле могут и должны быть такие универсалы, не знающие отказов». Так говорил о бригадире Виктор Евгеньевич Бажанов. Пуск… Слово-аккумулятор человеческих дел. Как, слившись воедино, многие ручьи образуют реку, так и эта завершающая стадия объединила в

86

себе многолетние дела и заботы снежногорцев. Особенно великолепно понимали это монтажники из «Спецгидроэлектромонтажа». Последний этап создания ГЭС доверен им. Они чувствовали за собой многотысячное ожидание и в совершенно объяснимом азарте работали действительно «на ять». Находясь помногу часов в огромном подземном машинном зале, в недрах агрегата, они элементарно не замечали смены суток. Дни и ночи сменялись на поверхности, СГЭМовцы туда выходили редко.

- Первый агрегат всегда трудно дается, - говорил мне регуляторщик Анатолий Иванович Тихомиров. Он лучше нас с вами знает смысл этих слов: запускал первые агрегаты более чем на десяти гидростанциях страны. И на Хантайке той ноябрьской ночью ему доверили эту операцию. Помню, замерли все после официальных рапортов. Тихомиров в тишине, получив приказ Плотникова, положил руки на маленький штурвал и повернул его вправо. Где-то внизу открылись створки направляющего аппарата, и упругая хантайская вода упала на лопасти турбины… Притулившись в уголке, стоял Иван Иванович Кашуба, начальник монтажников СГЭМа. Не то безразличие, не то адская усталость загнали его в угол. На заседания штаба он чаще всего опаздывал. И удивительно, его терпеливо ждали. Называли Кашубу в те дни «главным хирургом», «сердцеведом», называли его главным виновником и главным именинником. Сохранилась у меня в блокноте запись такого диалога. Кашуба, как всегда, опоздал к началу заседания штаба. Вошел заснеженный и тихонько остановился у двери. ПЛОТНИКОВ: Легок на помине. Ты нам скажи, машину собираешься крутить? КАШУБА: А то как же… ПЛОТНИКОВ: Ты видишь, сколько мужиков твою невесту охаживают. Поспал? КАШУБА: Сегодня нормально, часа три выпало. Сейчас настройщик домой побежал. А вообще отоспаться успеем.

87

ПЛОТНИКОВ: Хорошо, докладывай, Иван Иванович… И снова, в который раз, принялся инженерный совет делать заочную разборку-переборку первому агрегату и всему пусковому комплексу. А потом в огромном каменном гроте прозвучала команда, и вспыхнула маленькая лампочка над пусковым агрегатом… Не знаю, какими торжествами украсят снежногорцы тот день, когда берега Хантайки будет покидать последний строитель. Да и никто в поселке не знает того, кто будет замыкающим, за чьей спиной останется словно сложенное из многих человеческих сердец энергетическое сердце Таймыра. Они непременно будут и этот день, и этот человек, уходящий из нелегкого боя последним. Взойдя на палубу теплохода или на борт самолета, он обязательно должен обернуться. И это будет взгляд победителя. Долгий, внимательный, оценивающий дело многих рук и многих лет. Он улыбнется, не скрывая легкой грусти, а может, скажет несколько слов. Так просто, без торжественных митингов, скажет этой земле, которую много лет согревал своим теплом… А возможно, все будет проще. Железное рукопожатие да рюмка крепкого «напосошок» и короткое: «Бывай». И снова где-то будут первый десант, первая тропинка по снежной целине, первый колышек, первый костер… Декабрь 1970 года (изменить шрифт на тот, который уже избран для всех «вставок») И РОЗАМИ УСЫПАНА ДОРОГА (новелла) Декабрьские ночи на севере самые неуютные. Они будто пытаются растворить тебя в кромешной темноте. В морозном тумане осколками ушедшего тусклого дня плавают звезды. Тянут к ним свои обмороженные ветви деревья. Сонно мерцает снег… В такие ночи диспетчеры не выпускают на трассу одинокую автомашину, только в паре с другой. В такие ночи устало светят лампы в мощных прожекторах, и люди редко выходят из квартир. И кажется, что нигде на

88

земле нет ни солнца, ни тепла, ни журчащей воды, ни зелени. Только снег, до визга скрипучий и безразмерный. В такую ночь по хорошо укатанному зимнику двигалась одинокая фигурка. Впереди еще километров тридцать… Когда Лена Соколова шла по льду Енисея, дорога не была такой страшной. А сейчас среди острозубых елей ее жуть охватывает. Наверное, все это похоже на сказку о Красной шапочке. От такой мысли Лене кажется, что непременно случится встреча с серым волком. Как-то знакомый геолог рассказывал, что в эту пору огромные полярные волки особенно «не прочь отведать человечинки». Но ей надо идти. Она должна вернуться в Снежногорск. Лена старается вспоминать другие сказки. Шаг, еще шаг… Однажды, когда заканчивала пятый класс, ей уже было очень страшно. Но тогда рядом сидела мама. Она и рассказала Лене, как в оккупированном фашистами Ростове гестаповцы арестовали четырнадцать подпольщиков. За три дня до освобождения города Красной Армией их всех расстреляли. Всех, кроме одного – четырнадцатый оказался провокатором. Среди погибших был отец Лены, двадцатисемилетний геолог. Она не помнит отца, но ясно представляет его, высокого, шумного, с обветренным лицом. Перед войной он искал нефть под Камышином, писал домой письма, пахнущие степными ветрами. Пожелтевшие конверты целы и сегодня. А ветры?.. Ветры унеслись куда-то. После окончания Ростовского строительного института упругие ветры незнакомых дорог позвали Лену на Север, на строительство самой северной в мире Усть-Хантайской ГЭС. Она сама выбрала эту крохотную точку на карте. В письмах из дома спрашивают: «Чего ты нашла в этом Снежногорске?». Она отвечает: «Учителя, доброго и строгого. Здесь лежат те же дороги, по которым любил ходить папа. Здесь дуют те же колдовские ветры, без которых в жизни просто нельзя обойтись. Здесь суровые и настоящие друзья…»

89

При выдохе клубок воздуха взрывается у самого лица с легким шуршанием. Бывалые северяне говорят, что это «мороз сено мечет». Звонко скрипят шаги. Иногда кажется, что там за елями мелькают волчьи глаза… Все началось так удачно. В Игарке, быстро выполнив задание, Лена зашла в столовую покушать. И как раз к крыльцу подкатил заиндевевший «МАЗ». Шофер грузовика, молодой бородатый парень, согласился подкинуть Лену до Снежногорска. Лучи фар вырывали из темноты все новые и новые километры. Но где-то на полпути парень остановил машину, начал разворачиваться. Лена очнулась от дремоты. «В чем дело?» «Неохота на ночь глядя тащиться по морозу, может быть, переспим это дело?» «Мне очень нужно попасть в Снежногорск, подруга болеет, я ей лекарство везу». «До утра не помрет». Пока говорили, километры замелькали в обратном направлении. «Останови машину!» «Зачем?» «Останови!» Тяжело вздохнув, «МАЗ» замер. Лена спрыгнула на дорогу. Лицо обожгло холодом. Стало трудно дышать. Хлопнула дверцей. «Ты чего?» «Пойду пешком». «Замерзнешь, сегодня же под минус пятьдесят, сам слышал…» «Но мне надо, понимаешь?..» Шофер зло выругался. «А ты езжай, спи спокойно, дорогой товарищ». Она сделала несколько шагов, и вдруг вся эта огромная ночь разом упала на нее, придавила, припечатала к снегу. «Может быть, вернуться?» Замерла на секунду на месте.

90

«Нет, пойду…» Парень, высунувшись из кабины что-то орал вслед. Лена только поняла, что отвечать он за нее не намерен. Машина умчалась, взбудоражив холодную тишину. «Надо быстро идти, тогда не замерзну». Лена шагает. Уже часа два. Отдыхать нельзя, сядешь, тогда случится что-то непоправимое. Тяжело заиндевели ресницы и шарф, которым она обмотала лицо. «… по чащобам лесным ходят сказки и сны…» Песня такая есть у снежногорцев. Здесь много песен. Лена никогда не думала, что на 68-ой параллели может поселиться столько песен. Надо будет написать маме о них. А про эту дорогу она не станет писать никогда… Что-то метнулось впереди. Предательски сжалось сердце. Только не останавливаться… Десять, двадцать, тридцать шагов… Где-то здесь. Но нет, все также тихо. Показалось. Но вот опять легкая, едва уловимая тень несколько раз мелькнула впереди, пересекая дорогу. А потом ясно донесся шум мотора. Машина! Оглянувшись, Лена увидела сквозь морозный туман две мутно расплывшихся точки. Они подпрыгивали, гладили лучами равнодушный, холодный снег. И все ближе, ближе… Значит, вернулся… Но, подняв снежную пыль, мимо промчался «газик». Пока Лена поняла, что это совсем другая машина, «газик» проскочил на несколько десятков метров вперед. Она побежала следом. Кричала. Махала руками, от обиды брызнули из глаз слезы. И странно, машина, удивленно мигнув красными фонарями, остановилась. Вылез шофер. Огляделся. Увидел, что кто-то бежит к машине. Шагнул навстречу.

- Ленка?!! Ты почему здесь? Она молча спрятала лицо у него на груди.

- Я знала, меня кто-нибудь выручит. Знала…

91

- Почему ты идешь пешком? Садись в машину. Товарищ корреспондент, знакомьтесь, Лена Соколова. По данным последней переписи, самый влюбленный в Снежногорск человек. Очевидно, для поддержания фигуры совершала ночную прогулку.

- Перестань, Саша. Отогревшись, Лена рассказала нам о приключившемся. Саша даже

руль

бросил: - Говори кто! Такому среди нас нельзя жить. Не скажешь? Ладно, я сам вычислить смогу!

- Нетипичный случай. На Севере так не бывает.

- Но ведь было все-таки.

- Мы его перевоспитаем… Лена расстегнула меховую куртку. Вынула небольшой сверток.

- Проголодалась? – спросил догадливо Саша.

- Нет, хочу посмотреть, как они себя чувствуют. Она осторожно развернула газету. И в слабом свете мы увидели лежащие на ладони бутоны трех небольших роз.

- Цветы?!

- Лена торжествующе поглядела на нас.

- Парень один сегодня вернулся в Игарку из отпуска. Выпросила. Довезем?

- Конечно! – Саша сел удобнее. Прибавил газу. Мрачные ели за окном слились в одну темную линию. Менее чем через час мы въехали в Снежногорск. Еще светились некоторые окна двухэтажных домов. Лена, расцеловав Сашу и куда-то умчалась, словно растворилась в промороженной темноте… Ноябрь 1967 года.

«МНЕ ВСЕ ЗДЕСЬ НА ПАМЯТЬ ПРИХОДИТ БЫЛОЕ…» (продолжение)

92

Перебирая как-то свои сохранившиеся путевые блокноты тех лет, в одном из них наткнулся на запись своей беседы с Виктором Ивановичем Борисовым. Он возглавлял строительство ГЭС в течение первых семи лет. Позже его рекомендовали на пост первого секретаря горкома КПСС Норильска, и он был избран им. В его служебном кабинете и состоялся тот разговор. Кажется, это было в 1972 году.

- Виктор Иванович, сколько Вам было лет, когда Вы получили назначение на должность начальника строительства?

- 32 года - И как Вы отнеслись к этой перемене в своей жизни?

- Честно говоря, испугался. Работал в Набережных Челнах. Всегда считал себя человеком сугубо «материковским». А тут вдруг – «самая северная в мире». Дали мне в министерстве 10 суток для поездки на Хантайку и на размышления. Обязали к 1 мая ответить. Впрочем, предлагали еще познакомиться и со строительством Зейской ГЭС. Но я в конце апреля 1963 года вылетел в Норильск, а оттуда – на Хантайку. Там тогда никого, кроме группы геологов, не было…

- И каким был ответ?

- Не так просто он мне дался. Пожалуй, помогла любовь с первого взгляда. Так и сказал, вернувшись в министерство: «Влюбился…». Мне ответили: «Значит, дело пойдет, если по любви, а не по принуждению». И 4 мая коллегия министерства утвердила меня начальником строительства.

- Припомните, какую первую задачу Вы поставили перед собой?

- Их было фантастически много. Но, главное, надо было создать надежный коллектив, в котором и рабочие, и ИТР, и их семьи объединены общей целью, построить уникальную по замыслу ГЭС.

- И, похоже, Вы решили эту задачу?

- Пусть простят меня за нескромность, но я отвечаю на заданный вопрос. Полагаю, что мы совместно справились с этой задачей. И знамена переходящие получали, и премии министерства, и награды людям вручали. Но самое, я бы сказал, неожиданное. За все годы строительства практически не было текучести кадров. Снежногорцы душой полюбили Хантайку, несмотря на все неудобства северной жизни и прочие недоработки.

- А что Вы наиболее всего цените в людях?

- Я уважаю прежде всего тех, кто не отпихивает от себя работу, а берет ее столько, сколько способен вынести.

- Много таких людей было на берегах Хантайки?

- Не перечесть. Я учился у них…

- О северной ГЭС и поселке написано много стихов и песен. Какие из них Вам нравятся?

- Поэтов и композиторов у нас, действительно, было много во все времена. Но я отдаю предпочтение раннему творческому взлету снежногорцев. Очень нравятся мне стихи и песни Юрия Голубятникова и Валентина Нескубина. «Снежногорск – невозможное стало возможным…»

93

Это же подлинный гимн тому, что делал каждый из нас на своем рабочем месте. В результате: есть Снежногорск, работает ГЭС!»… Убежден, что и спустя более трех десятков лет Борисов не изменил своего отношения ко всему, что связано с хантайским периодом его жизни. Учитывая и то, что именно при нем как начальнике строительства ГЭС произошла самая крупная в биографии Снежногорска авария, когда все жители поселка находились у черты «Быть или не быть»… В ОБСТАНОВКЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. В Снежногорске и 40 лет спустя после начала его создания проживают несколько десятков тех, кто на себе испытал, что это значит посреди полярной зимы и ночи остаться в кромешной темноте и без обогрева своих жилищ. Наверное, все «прелести» этой катастрофической ситуации, которая обрушилась вечером 2 декабря 1968 года на 12-тысячное, в то время, население Снежногорска, можно ощутить, как говорят,собственной шкурой, когда просто взглянешь на географическую карту и попытаешься представить, где находится этот поселок, напоминающий не то остров в океане, не то оазис в бескрайней лесотундре. И тогда, и сейчас в радиусе более чем 100 километров вокруг не было и нет серьезных населенных пунктов, откуда могла бы придти помощь. Да, наверняка, и не появятся они в ближайшие годы. До Норильска – 150 км., до Игарки, если по прямой, – чуть меньше. Так что, не дай Бог, ежели чего опять случится, вся надежда в первые часы прежде всего на собственные возможности и способности к выживанию. АНАТОЛИЙ ЧАШКИН, бывший проходчик: - Благо, тогда во многих жилых домах, кроме батарей отопления, еще и печи сохранились. Дров подсоберешь и греешься. Семьями объединялись у одного очага. Что было очень заметно, в дни беды люди другими стали. И понятливее, и добрее друг к другу. И воровства в поселке никакого не было, деньги прямо в тумбочках лежали. На продуктовых складах все промерзло. Вино, помню, красное разливное не литрами продавали, а килограммами. Ножовкой пилили… ЮРИЙ ЗАЙЦЕВ, бывший рабочий основных сооружений ГЭС:

94

- А еще окна одеялами изнутри завешивали, чтоб последнее тепло из квартир не упустить. Делали специальные приспособления для паяльных ламп, чтобы пламя вверх направить, и готовили пищу. Понятное дело, на улице… Снизу щи кипят, а сверху их мороз охлаждает… ЛИДИЯ ШАДРИНА, в то время воспитательница детского сада: - Как говорится, и врагу такое пережить не пожелаю. Вроде бы на сказку все было похоже. Выйдешь на улицу, воздух звенит от холода, ветра не было. Дым от печек столбами – в небо. Луна, как медный пятак висит… И заснеженный лес вокруг. Красивая, но очень страшная сказка. Померзнуть могли. Особенно за детей было страшно… В марте 2003 года в Снежногорск на имя директора ГЭС А.Н.Парыгина совершенно неожиданно поступило письмо. Автор его – Станислав Степанович Коршунов. К началу декабря 1968 года он уже был начальником Снежногорской ДЭС, иначе дизель-электрической станции, которая и обеспечивала жителей поселка теплом и светом. Потом на ней случился пожар… Стройка замерла, жизнь оцепенела… В высоких кабинетах на самом полном серьезе обсуждался вопрос об экстренной эвакуации людей из Снежногорска. Но до этого не дошло. Почему? Письмо впервые привносит в летопись покорения Хантайки мало известные подробности той давней трагедии. Я включил в книгу лишь избранные места из обстоятельного письма-монолога Станислава Коршунова. Под его руководством ДЭС была восстановлена в

кратчайшие сроки, после чего

автор воспоминаний ощутил повышенный интерес к своей персоне со стороны сначала КГБ, а позже прокуратуры. Его отправили под суд, а после прозвучавшего приговора Коршунова обнимали родственники и друзья… Он уже многие годы живет и работает в Красноярске и до сих пор вспоминает случившееся, как страшный сон.

95

Прежде эта снежногорская трагедия упоминались лишь «порционно», фрагментами, кусками (как угодно можно назвать!). «От и до» она публикуется

впервые,

причем,

в

изложении

самого

«виновника»

случившегося. В предложенном им тексте сделаны лишь

некоторые

сокращения, но стилистика письма по возможности сохранена. «Пишет Вам строитель Хантайской и Курейской ГЭС Коршунов Станислав

Степанович.

Большое

Вам

спасибо

за

«Сборник

воспоминаний». (Речь идет о книге «Самая северная в мире». Она была выпущена в Красноярске в 2000 году издательством «Бизнеспрессинформ» Б.И.). Честное слово, это мой родной край, хотя родился я в мае 1937 года в г.Ульяновске, на Волге-матушке. В 1965-м приехал на Хантайку. Часто до сих пор вижу сны, а прочел «Сборник воспоминаний» и не нахожу себе места. Хоть сейчас бы рванул к Вам, посмотреть на итог творения рук человеческих, надышаться тем воздухом, которым жил 25 лет. Встаю по утрам уставшим, тяжелым от вновь пережитых во сне трудностей. Все куда-то рвусь, где-то что-то недоделано, и чтобы чтото не случилось, вроде, предугадываю, чтобы предупредить беду, которая не повторилась бы как пожар на дизельной электростанции. В жизни всякое бывает… Жена работала продавцом в магазине, я дорожным мастером. Мой околоток был всегда на первом месте по текущему содержанию пути: грамоты, доска почета, переходящее знамя, - меня не отпускали. А потом подсобку магазина обокрали, жену признали виновной, и она должна была отсидеть как минимум восемь лет в тюрьме. Я не мог согласиться с этим, тем более что сыну 4 года. Сумма большая. Стал собирать деньги в долг, за полгода собрал, рассчитался с государством, а как жить дальше не знаю. Оклад у меня был 120 рублей. В этот период Усть-Хантайская ГЭС часто упоминалась в газетах и журналах. С транспорта уйти сложно, и все же в конце сентября 1965 года я приехал на Хантайку. Прекрасно понимал, что у меня нет

96

строительной специальности, но ничего не сделаешь, видимо, такова судьба. Пришел в отдел кадров, там был начальником Попов Иван Иванович, посмотрел он мои документы, кинул их и сказал: «Здесь ГЭС строится, а не железная дорога. Ты что, неграмотный? Убирайся…» А мне обратно выехать не на что. Люди подсказали, сходи на лесопилку, там начальник Кубалов Михаил Михайлович. Мост уже был через Хантайку. Добрался до пилорамы, посмотрел, как рабочие вытаскивают бревна из реки, и подумал, а ведь я могу и что-то лучшее делать, тем более на руки и смекалку не обижаюсь. Пока ходил, все время слышал шум каких-то работающих машин. Спрашиваю, что это? Мне говорят, это работает ДЭС. Пошел туда, захожу к начальнику. За столом сидит симпатичный молодой человек, лет не более 25-ти, а на лавке еще один мужчина – лет 35-ти. Я подал документы, он посмотрел их и сказал: «Мне нужны дизелистыэлектрики..». Стал просить, чтобы взял он меня слесарем по ремонту дизелей. В технике я разбираюсь, знаю столярное дело, кузнечное, могу хоть сейчас сварить любую ось кузнечным способом, и она будет надежнее, чем после сварки. Нет, говорит, не могу я вас взять. А мужчина, это был Дубровин Владимир Александрович, главный энергетик ГЭС, говорит: «Возьми его, Миша, понаблюдай, испытай, если что, через неделю-вторую выгонишь». Так меня и приняли. Делал все. На улице снег, холодно… Вставлял стекла, навешивал двери, ворота утеплял по необходимости… Но меня очень тянуло к дизелям. Добился я все-таки, перевели в слесари и закрепили меня, можно сказать, за слесарем-профессором Березовским Василием. Через месяц я самостоятельно провел регламентные работы. Великое спасибо Василию. Он редко что объяснял, я просто не сводил глаз с его рук, и мое чутье подсказывало, почему он делал так или иначе. И когда я самостоятельно провел все регламентные работы с укладкой коленчатого вала по индикатору и запустил дизель-генератор, он

97

потребовал контрольной проверки. Дизель запустили, поставили под нагрузку. Он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Ну, ты молодец». При мне смонтировали дизель-генератор № 4 и дальше – до № 17. Через месяц меня назначили мастером, затем начальником машинного цеха. И завертелся я с монтажом, ремонтом, эксплуатацией дизелей и всего вспомогательного оборудования. Самые трудные годы: 1967-1968-1969. Стройка росла не по дням, а по часам. Мы, энергетики, не успевали за таким ростом. Все эти годы жили с дефицитом электроэнергии. Да и качество ее, можно сказать, плохим было. По выходным и в дни актировок было полегче: и напряжение в сети выравнивалось, и частота электротока. В рабочие же дни частота в дневные и вечерние часы была такой, что стрелка лежала на 46-ти вместо 50 герц. А напряжение на высокой стороне понижалось до 5,8 квт, на низкой стороне было 320-340 Вт. Привода грелись везде, по всей стройке. Мало кто знал об этом. Оперативно отключались отдельно подстанции, но это не помогало. Отключить фидеры не могли: на всех были объекты жизнеобеспечения поселка. А через фридеры – 3, 1 и 2 питались основные сооружения. Я спал в сутки по 2-3 часа, не более. В дневное время в любом случае приходил на ДЭС и торчал возле оборудования. Дневной пик нагрузок, с 9 до 13 часов, еще как-то проходили. А вот вечерний, с 19 до 23 часов просто жуткая картина. И как только выдерживало оборудование! После

ноля

часов

шел

спад

нагрузок,

появлялась

возможность

остановить нужный или аварийный генератор. На устранение дефектов – время только до 6 часов утра. Хотим мы

или не хотим, вводим

генератор в параллель. Поломка любой детали двигателя загоняла всех нас в тупик. Наши «самородки», из числа ремонтного персонала делали, казалось

бы,

невозможное.

Изобретали,

как

могли

латали,

реставрировали, но заставляли машины работать. За каждой мелочью не рванешь в Горький или в Харьков. Вокруг тайга, болота… Аналогичного или похожего оборудования на стройплощадке не сыщешь.

98

В этом отношении было очень тяжело. Я часто бывал на заводах в этих городах со слезными письмами по поводу запасных частей. Фонды выбраны,

но

коллективы отделов

реализации,

да

и

начальники

производств заводов, понимали меня, верили моим рассказам о Заполярье, и мои спецификации по запасным частям

почти полностью

удовлетворялись. Домой летел как на крыльях. На какой-то период мы закрывали брешь по запасным

частям.

Вскоре

запустили

топливоподготовку,

стали

очищать солярку от механических примесей и влаги. Вздохнули все облегченно, когда топливная аппаратура стала устойчиво работать. Очень

много

сил

и

времени

отдал

нашей

ДЭС

слесарь

топливоподготовки Матюхин Вячеслав. В лицо помню всех. Смотрю на фотографии, но фамилий и инициалов не могу вспомнить, прошло много времени, но таких самородков-слесарей по ремонту основного и вспомогательного оборудования как Березовский Вячеслав, Гаврин Александр, Удалов Григорий, Кучеров Анатолий, Худышкин Александр, Приколотин Владимир никогда забыть не сумею. Многих, еще многих хотел бы назвать, но, увы, не помню. Заработки мизерные, только тариф плюс премии 20%, сверхурочные по норме. Вот и весь заработок, сдельщины у нас не было. Где найти специалистов при такой оплате их труда? На ДЭС так же, как и я, никто прежде никогда не только не работал, но даже и не видел таких машин и оборудования. Тяжело было и с обслуживающим персоналом. Я так ни разу не укомплектовался

до

нормы.

Текучесть

была

большая,

люди

не

выдерживали шума, а он в помещениях машинного зала превышал 120 децибел. От антифонов отказывались. В них можно было поработать часа 2-3, не более. Ушные раковины начинало ломить, вата не помогала. Точили из дерева затычки и ими пользовались. Самая низкая зарплата была у нас да в ЖКО. Изменить в системе оплаты труда повременщиков никто ничего не мог. Мы, работники ДЭС, не имели понятия об

99

актированных из-за морозов днях, и пешим порядком добирались от поселка до станции при любых холодах. Много проблем было и с доставкой ГСМ на ДЭС при –55 градусах Цельсия. Топливо еще как-то сливалось, а вот масло – целая проблема. После 1000 часов работы в дизелях необходимо заменить масло. По регламенту это 1,5 месяца работы, а их – 17 дизельгенераторов. Сколько труда и терпения требовалось, чтобы залить в дизель одну тонну масла при 40-50 градусах мороза. Бывало, открою люк, кулаком нажму на верхнюю часть масла, остается чуть ли не вмятина, хоть лопатой черпай. Опускали подогреватель, начинали греть. Вокруг прогревается, дальше нет. Начинаем качать, подхватит более холодный кусок и рвет рукав. Работали голыми руками, рукавицы уже пропитаны в них еще хуже и быстрее мерзнут руки. У меня, да и у всех слесарей, были не раз отморожены руки. И сейчас помню, у меня слезла шкура, как перчатки. Все эти невероятно тяжелые условия и низкая заработная плата заставляли уходить с ДЭС. Люди знали, на других объектах стройки заработная плата была в 2-3 раза выше нашей. В крайних ситуациях, днем или ночью, я выходил на Дубровина В.А., редко

на

Плотникова

В.М.,

но

все

равно

вопросы

решались

положительно. По условиям эксплуатации ДЭС в работе должно было находиться 60 процентов установленной мощности, 20 процентов резерв, еще 20 - ремонт. Оставшийся костяк нашего коллектива – это женщины,

операторы

пульта

управления

станции,

машинисты

топливоподготовки, насосной станции, дежурные электромонтеры и электромонтеры сетей и подстанций. Люди работали на грани своих возможностей. Заполярье не терпит хилых и хитрых, а также болтунов всех мастей. Оно само отбирает тех, кто может работать на совесть, не боясь лютых морозов, неприспособленности временной обстановки, мерзлоты, полярной ночи. Эти люди, мне кажется, принадлежат к более высокому

100

духовному миру, хотя, уверен, и не подозревают об этом. Как бы ни было мне тяжело все эти годы, я не думаю о них плохо, рад тому, что вынес с честью это испытание. А стал бы вновь молодым, по-другому, видно, ничего бы и не сделал…

2 декабря 1968 года. Понедельник. Вечер. Иду с планерки, которую проводил Дубровин В.А. Около 20 часов. Думаю: «Хоть поем». В воскресенье как ушел утром, так дома еще и не был. На сына посмотрю. Вдруг вижу, в светящихся окнах домов лампочки стали мигать, такие глубокие посадки напряжения. Я бегом обратно на ДЭС. Обо всем забыл. Дым в машинном зале. Добрался до двери щита управления. Никого нет. Вышел в машинный зал, увидел огненный шар до потолка со стороны управления дизелями. Там гореть, вроде бы, нечему, некоторые дизели работают на малых оборотах. Остановил. Стал задыхаться… Выбрался из машинного зала… Машинисты стали говорить и объяснять, что в технологическом канале между 11-12 генераторами был какой-то взрыв. Между этими дизелями поперек машзала проходит кабельный канал к насосной станции, она стояла на Сиговом ручье. Темнота кромешная, фонари

ручные

не

помогают.

Сплошное

задымление.

Приехали

пожарные. В Снежногорске было всего четыре машины боевых расчетов. Попробовали пену применить. Колом встала в рукавах. Минус 53!.. Развернули рукава, дали воду. Из ствола идет струя, а через 10 метров уже град падает. Вспомнил, что между 13-12 дизелями приготовили кислород для сварочных работ. Пожар, а тут баллон с кислородом. Как представил, что будет, если рванет! В рот мокрую тряпку, и в машзал. Меня не пускают, держат. Еле вырвался, и вперед. Баллон кислородный нашел на ощупь. Стал задыхаться. Лег на пол, баллон закатил на спину и пополз к выходу. Не дополз метров пять. Потерял сознание. Очнулся на улице, меня вытащили. Бьют по щекам. Спина сгорела от горячего баллона. На каждом дизеле было по два баллона с пусковым воздухом по 500 литров.

101

Контроль за пусковым воздухом был жесткий, поэтому они всегда были полными. Рванул обратно… Подлезу к дизелю, выбью стеклоблоки, подышу, стравлю баллон. И так на всех девяти машинах. Ярче всего горела крыша. Дерево, покрытое рубероидом на битуме. Крыша никак не соответствовала категории пожарной безопасности объекта. Видимо, чем можно было, тем и закрыли крышу, когда строили… Пока сбрасывал воздух с пусковых баллонов, неоднократно попадал под струи воды пожарных рукавов. Мокрый был насквозь. Пламя от горевших дизелей стало подступать к генераторам-возбудителям. Быстро собрал пожарных, объяснил, что и как тушить. Начали выбивать стеклоблоки окон, они располагались со стороны Сигового ручья. Приток свежего воздуха сделал свое дело: горение увеличивалось. Почему я дал такую команду, вроде бы, вопреки здравому смыслу? А только потому, что огонь начал доходить до генераторов и возбудителей, а допустить их горение – это смерть всему поселку. Железо, чугун не сгорят. Оплавятся меднолатунные да алюминиевые трубы, приборы и детали, но чугунной 40тонной махине ничего не будет. 6 рукавов были направлены на генераторы. Начальство сначала хватало меня за грудки: «Зачем разбил стекла в окнах?» А потом поняли, если бы сгорели генераторы, станцию мы бы не восстановили. А так 22 декабря – в День энергетика – мы подали напряжение на все фидеры. Соцкультбыт начал работать, в домах свет, садики, школы – все детские учреждения ожили. Сложнее было с жильем. Разморожены системы воды, тепла нет не только в домах, но и уличные водоводы бездействуют, а они у нас везде, на всей стройплощадке и в поселке, находились на поверхности. Этими вопросами занимался заместитель начальника ХГЭС Сичалов Виктор Викторович, а непосредственным выполнением ремонтных работ руководил начальник участка №2 Федосеев Виктор Степанович. Люди и здесь показывали свое упорство в восстановлении, никто не просил оплаты, работали все по 16-18 часов. «Нам, - говорят, - не нужны деньги,

102

мы пришли работать и хотим помочь выйти из этого положения». И так все работоспособное население поселка. А что творилось на самой ДЭС, я даже описать не в силах. Очистили от сгоревшего материала и льда машзал. Лед над дизелями был выше крыши. В течение полутора суток корпус станции был очищен. Внешним осмотром генераторов были довольны, секции обмоток были целы. Поставили палатки на генераторы-возбудители, начали вести просушку. От радости откуда-то брались силы. Я засыпал стоя. Люди меня кормили, знали, что у меня новорожденный, бросить его жена не могла, чтобы принести мне поесть. Все оборудование требует тщательной проверки, вплоть до разборки. Надо запустить первую очередь, а это 8 генераторов. Трубопровод охлаждающей воды на дизеле проходил через сгоревший

машзал.

Все

соединения,

фланцы,

все

прокладки

в

технологическом канале - все выгорело. Но все-таки решили запустить насосы. Их было четыре. Запустили генератор №3 без охлаждения. И почти 10 минут запускали насосную станцию, она нужна для всех дизелей. По температуре дизель был на пределе, но появилась вода, температура дизеля пришла в норму, отрегулировали. Запустили второй насос, воды все-таки хватало. Люди работали мокрые на этом морозе, и все-таки за сутки мы почти устранили течи. Запустили мы тогда все восемь машин. Подали напряжение на объекты первой необходимости: котельные, насосные станции, основные сооружения.

Электромонтеры сетей и

подстанций в этот мороз не слазили с опор, а работы приходилось проводить почти голыми руками. Больше 5 минут человек на опоре не мог выдержать. Опускался один, и тут же лез следующий… (обидно, не помню фамилий!). На протяжении всего периода восстановительных работ я не встретил ни одного человека в подпитии или пьяного. Сейчас газеты, журналы, телевидение выплескивают грязь на наших бывших рабочих, да и вообще

103

на русских людей, что они лодыри и пьяницы, тупые, и место им только на помойке. Нас вогнали в эту помойку и нищету. Сколько же у нашего народа терпения и выносливости, трудолюбия! Попадая в труднейшие условия жизни, а выходят победителями… Я занимался механической частью. Михеев Владимир Владимирович – начальник электроцеха - с Дубровиным В.А.

электрооборудованием

станции и сетями, подстанциями поселка. Работы очень много: тысячи прокладок с проводкой, новых трубопроводов воды, топлива и масла: все медное, латунное, алюминиевое – расплавилось. Объем колоссальный. А сколько желающих работать! Начинаешь отказывать, какая обида на лицах! Показывает на работающих слесарей: «Им можно, а мне нет?». На третий день приехал Борисов Виктор Иванович, смотрит на меня и, вроде, не узнает. Меня качает, а я не замечаю. Доложил обстановку и говорю: «В аду, наверное, намного легче». Он долго почему-то на меня смотрел. Потом сказал: «Завтра будут гости из КГБ». Я уже знал, догадывался, что меня ждет тюрьма и надолго. Убытки большие. Гнал от себя все темные мысли и продолжал упираться. На следующий день ко мне подходит милиционер и докладывает, что он приставлен ко мне и не будет круглосуточно допускать до меня посторонних лиц. Я удивился и сказал ему: «Ты не знаешь, на что пошел, мне кажется, что Виктор Иванович заподозрил меня в возможном самоубийстве». Впоследствии милиционер сознался, что был разговор и об этом. Побегал за мной мой охранник часов 20, смотрю, глаза ввалились, рот открытый, я взял и повел его на раскладушку: не успел выйти – он уже спал! Помню, еще 3 декабря полез по кабелю, питающему насосную станцию, и увидел под рифленым металлическим полом технологического канала развороченные после взрыва два конца кабеля. Почему дошло до этого? Стал разбираться. На подстанции для собственных нужд обнаружил свежие вставки. Я к дежурному электрику. « Дай вставки, которые стояли». Отвечает: «А у меня их нет».

104

«Куда, - говорю, - дел?» «Да там не было вставок.»- И показывает три шинки алюминиевые сечением 50х9 мм. Я все понял. Видно, боясь аварийного отключения подстанции собственных нужд и чтобы не посадить станцию на «ноль», Михеев В.В., возможно, с согласия Дубровина В.А., воткнул шины вместо предохранителей. Это и было причиной взрыва кабеля и загорания. А месяца через два я узнал, что Липей

Валентин

Иванович,

зам.

главного

инженера

управления

энергетики, взял у секретаря ключ от сейфа и выдрал из папки все приказы о своей ответственности за пожарную безопасность объектов Управления энергетики. А приказ с моей фамилией оставил.

В КГБ

терзали меня и прямо в глаза говорили: «Скажи спасибо, что не 1953 год, мы бы с тобой не возились…» Искали причину вредительства, нарушителей, пьяниц. Я ни на кого не ссылался. Хотели присоединить ко мне еще кое-кого, чтобы получилась вредительская группа. Я упорно никого не называл. И себя не признавал виновным, ссылался на дефект кабеля. Из КГБ позже передали дело в гражданское производство. Опять начались дознания… Следователи, их было двое, утверждали, что на кабель капала вода с дизеля, вот и получилось короткое замыкание. Я приводил им в пример Вилюйскую ГЭС, где кабели проходят по дну реки и выходят на противоположный берег на высоковольтные опоры. Говорил и о кабеле связи, соединяющем Америку с Европой, что лежит на дне Атлантического океана... Таскали меня долго. Вызывают на допрос, я тут же на табуретке засыпаю. Об этом мне потом рассказали. Похоже, когда Борисов В.И. узнал обо всем,

со следствием, видимо, была проведена работа. Они перестали

меня таскать, а стали сами появляться на ДЭС, задавали интересующие их вопросы и удалялись. Если до пожара вес у меня был 75 кг., то к Новому

году

я

весил

50.

Со

стороны

работников

управления

строительства ГЭС я ни разу не слышал никаких упреков, только поддержку. Руководство знало все состояние дел на ДЭС. А вот приезжие

105

изощрялись, смотрели на меня как на преступника – сжег, мол, электростанцию. Раза три возили меня на административные комиссии в Норильск. Помню, как проходила

комиссия в одной из тюрем

Кайеркана. Человек 20 за столом. Подошла моя очередь. Меня завел в зал один

из

охранников

тюрьмы

и

встал

около

двери.

Председательствующий начинает зачитывать приказ Борисова В.И. об освобождении меня от должности начальника ДЭС. Дословно не могу припомнить,

но

суть

такова:

Коршунова

С.С.

от

занимаемой

должности освободить…с последующим восстановлением в должности начальника ДЭС. И второе: повысить оклад до 190 рублей. Все слушали… Разговоры притихли, и одна женщина задает вопрос: «А какой оклад у Вас был?». Я говорю: «150 рублей». Все как один повернули головы в мою сторону, смотрят на меня. Я тоже стал себя осматривать, в чем дело, может, на мне что-то не так. Поинтересовались, сколько сыну лет. Я ответил и добавил, что живу в балке. Все сидели задумавшись, и мне велели покинуть помещение. Я быстро в аэропорт «Валек» уехал и вечером был уже в Снежногорске.

8 или 9 декабря меня, Дубровина и Михеева срочно вызвали к Борисову В.И. В кабинете сидел еще один мужчина, Виктор Иванович назвал нас и объяснил,

кто

заместителем

и

чем

министра

занимается. энергетики

Сидевший СССР

оказался

первым

Фалалеевым

Павлом

Викторовичем. Вопрос он задал один: «Почему на ДЭС не сработала защита?» Дубровин и Михеев молчат. И тут я, впервые такое на меня нашло, сказал, что вместо вставок (предохранителей) стояли шины, т.е. загрубили, боясь в такие морозы посадить электростанцию на «0» из-за отказа работы насосной станции, как это было не раз. Замминистра стукнул кулаком по столу, и сказал: «Мне все понятно». Я долго мучался, что «заложил», так сказать, Дубровина и Михеева. Потом они подошли ко мне. Я ожидал чего угодно, но они сказали, что я правильно сделал, что сказав правду. Следователи прямо говорили, что я ответственный

106

за объект и поэтому виновность возлагают на меня. Убытки от пожара большие – мне грозит тюремное заключение на всю катушку, т.е. на 15 лет. Помню, перед началом суда подходит ко мне женщина и говорит: «Я адвокат, ознакомилась с Вашим делом и хочу Вам помочь. Ну, если не 15, то 10 лет колонии можно добиться. Подпишите согласие и оформите оплату». Я ответил: «Спасибо. Вы адвокат, но уже меня признали виновным. А между тем я не виновен». На суде я поразился, как люди меня защищали, особенно инспекторы Госпожнадзора. Казалось бы все должно быть наоборот…

Народный

судья Норильска Лысенко неоднократно меня останавливал, вскакивал: «Подсудимый, я Вас лишаю слова». Я ему отвечал, что говорю от лица защиты, т.е. адвоката, и продолжал защищаться. Часа четыре суд был на совещании. Завели меня в зал и судья начал зачитывать приговор: «Именем Российской Федеративной…. Коршунова С.С. приговорить к трем годам условного заключения, не наращивать «северные», лишить отпуска, в случаях нарушения трудовой дисциплины – тюремное заключение». Я одеревенел от решения суда. Не мог прийти в себя. Меня схватили люди и вытащили на площадь. Целуют, обнимают, а в голове одно: «Не посадили…» Минут через 10 начал приходить в себя. Жена тащит домой, и это были единственные день и ночь, которые в тот период я провел в своей квартире. В том году я должен был в мае идти в отпуск за 3 года, но пошел в отпуск только в 1971 году, после 6 лет каторги на ДЭС. В заключении хоть режим, а тут никакого. Не знаю, откуда брались силы. Из месяца в месяц мы улучшали обгоревшее оборудование, и к лету станция обрела уже полную надежду на новый зимний сезон. Штабом по восстановлению ДЭС командовал Плотников Владимир Михайлович.

Каждому

начальнику

Управления,

привлеченному

к

восстановлению, давались часы, а не дни и недели. Он напоминал всем,

107

если не можете, если не верите людям, уходите, сделаем без Вас. Никогда никакого крика, срыва, шума. Расходились и тут же начинали претворять в жизнь решение штаба. Плотников – изумительный человек, умно, упорно, настойчиво, порой с юмором, он ориентировался во всех сложных вопросах, все решал тут же, не откладывал своих решений ни на какое время… Как не вспомнить начальника ОМТС Шубина Максима Павловича – ветерана войны. Настолько оперативно решал вопросы доставки необходимого для замены сгоревшего оборудования, да и на все электрохозяйство, что можно было удивляться и поражаться. Вся доставка шла из Красноярска. Он настолько входил в курс дел и вопросов по изысканию и комплектации оборудования, что все необходимое находил и без срывов отправлял на Хантайку. Великое спасибо тебе, Максим

Павлович.

электрооборудования

Честно, машинного

по-хозяйски зала,

организовал

ремонт

управления

слесарь-

щита

электромонтер Чебыкин Иван Михайлович. Прекрасный специалист, легко работал с металлом: изготавливал, а если можно, восстанавливал электрошкафы. На станции бригада добровольцев у него была большая, делали все быстро, аккуратно, вплоть до покраски. А начальник участка № 2 Федосеев Виктор Степанович почти полностью восстановил все водо-масло-топливо-воздухопроводы, кругом только и видно, как трудится бригада Сысолятина… Чебыкина Мария Петровна… Она и кладовщик, и снабженец, и председатель профсоюза. Все нужное находила, оформляла, доставляла на ДЭС, все сразу шло в дело, без какого-то внутреннего складирования. Трое детей – дочь и два сына, правда, большие, но уход, контроль и за ними должен быть. Успевала все... Спасибо тебе, Мария Петровна, за твой самоотверженный труд. В конце декабря 1970 года, после пуска на ГЭС первого агрегата, мы вошли в параллель с Норильско-Хантайской энергосистемой и начали

108

разгружать свои дизельгенераторы. Разгрузились, и мертвая тишина образовалась. Работают освещение, вспомогательное оборудование. Все начали выходить из помещений в машинный зал, никто не проронил ни слова, все стоят и молчат – жуткая тишина. Непривычно. Станция стоит, а вокруг светло. Кто-то закричал: «Ура!» Мы все стали обниматься, целоваться. У всех на глазах я видел слезы, но это были слезы радости. Стоим: свет, нет этого жуткого грохота, я никогда, наверное, до смерти, не забуду этот момент, да, наверное, не я один. В День энергетика в 1970 году мне вручили удостоверение «Отличник энергетики

и

электрификации

СССР»,

подписанное

министром

Непорожним Петром Степановичем. Фалалеев поздравил, посмотрел на меня и говорит: «Выдержал?». Я ответил: «Да». Он еще раз пожал мне руку и сказал: «Всего тебе самого наилучшего». Еще четыре раза заполнялись на меня наградные листы, последний в 1986 году. Тогда я работал в «Гидроспецстрое» главным механиком. Но для кого-то я был поджигателем, да и в партии не состоял. Я не обижаюсь, но все, как говорят, воля Божья… До августа 1971 года наша дизель-станция стояла в горячем резерве, а к осени

помещения

организовывать

передали

теплые

дирекции

стоянки

для

ГЭС. своего

Там

они

начали

автотранспорта.

К

сентябрю приехал из отпуска, отдохнул три месяца. Меня приказом назначили механиком в РММ. Вот тут-то и пошли у меня проблемы: вовремя приходить на работу, вовремя уходить. Но куда девать силы, волю, энергию, которую выработал организм?

Я не находил ответа.

Грибы, ягоды, рыбалка, все это быстро проходит - зима свое дело знает. Стал потихоньку привыкать. В июне 72-го вызывают меня к Бажанову В.Е.. Он стал к тому времени начальником строительства. Захожу в кабинет, он представляет меня сидевшим и знакомит: «Секретарь горкома партии Игарки, председатель горисполкома и третий – директор горэлектростанции». Бажанов ко мне обратился: «Слава, это

109

руководители города просят у нас помощи. У них очень плохо с электроэнергией, почти вся Игарка без света. Обращаются и просят помочь специалистом, а ты у нас ас в этом деле. Я, - говорит, - тебя не неволю, но мы скоро начнем Курейскую ГЭС возводить, поэтому нам с этими людьми придется работать. Слетай с ними, посмотри, что там. Вертолет ждет». Позвонил жене, что вылетаю в Игарку, дома буду часа через четыре-пять. То, что я там увидел, привело меня в смятение: кругом грязь в помещениях, угольная пыль, зола чуть ли не до щиколоток, все черно. Золоудаление и углеподача не работают. Американское оборудование: котлы и генераторы стоят еще со времен строительства железной дороги Салехард-Игарка-Норильск, 503-ей Сталинской стройки. Четыре дизеля горьковского завода «Двигатель Революции» и два котла: один не работал,

второй

кое-как

тянул.

Электростанция

относилась

к

Министерству коммунального хозяйства. Сели, стали мне объяснять – есть проект, согласован с инстанциями г.Красноярска, утверждены сметы, расходы на себя берут Игарка и Красноярск. Надежды на Минкомхоз не было никакой. Мне в октябре обещали трехкомнатную квартиру и устройство жены на работу, а временно пока поселили в гостинице… Я просчитал объемы работ и сказал, что раньше, чем через 2 года, ограничения не снимем. Начал работать через неделю. Уговорил жену и уехал в Игарку. Убрали американское оборудование. Смонтировали дизельгенераторы. Расширяли или, вернее, удлиняли машинный зал еще на две машины. Вскоре смонтировали, запустили, сняли ограничения по электроэнергии. На это ушло 1 год и 8 месяцев… После такой разлуки я и вернулся в Снежногорск в первых числах июня. Мызников и говорит: «Ладно, не опоздал». Заехали в управление строительства ГЭС, к Бажанову. Обговорили все варианты отправки первого десанта на Курейку. Намечены, да уже и были подобраны те

110

специалисты, которые необходимы на первый случай. Груженую баржу с предметами первой необходимости, в том числе и стройматериалами, техника, экскаватор, два бульдозера, электростанция, радиостанция. Два плавкрана «Блейхерт» - 15 -ти и 5-ти тонный должны были вести два катера, «Гидростроитель» и «Заполярник». Проводку должен был осуществить Гавриленко Володя по имеющимся 5-летней давности лоциям. Катера не были предъявлены инспекции морского регистра Игарки. Да они и не получили бы допуска, так как не относились к нужному классу. А игарский водный бассейн по условиям навигации относится к классу «река-море». Мы знали, что рискуем, и поэтому Игарку прошли в ночные часы, опасаясь нарваться на инспекцию морского регистра. И вот пересекаем главный фарватер Енисея, начинаем втягиваться в устье реки Курейки, видим красные ракеты. Гавриленко Володя говорит, что надо вставать. Я ему отказал, ссылаясь на то, что находимся на главном фарватере, а поэтому не обращай внимания на ракеты. Втягивайся в русло и причаливай к левому берегу, глубина позволяет». Что и было сделано. Енисей прошли, осталось

85 километров вверх по течению

Курейки. Подходит и швартуется к нам катер «Нордвик». Инспекторы показывают нам удостоверения инспекции морского регистра. Я докладываю: «Главный механик СМУ КурейГЭСстроя». Он смотрит на нас с удивлением. Какая еще Курейская ГЭС? Никаких тут ГЭС нет. Объясняю ему, что я ответственный, а это первый десант, идем с УстьХантайской ГЭС для того, чтобы начать строительство Курейской. Осмотрел баржу, плавкраны, полез в помещения катеров, проверил документы, комплектовку и говорит: «У вас суда класса «Озеро», и вы ни под каким видом не можете находиться в Енисейском водном бассейне». Он мне приказал, чтобы я сел в его катер, и в Игарку, в инспекцию морского регистра на разборку. Отвечаю ему, что никуда не поеду, так

111

как несу ответственность не только за то, что здесь на плаву, а еще и за жизнь 40 человек. Он мне: «Не сядешь, заберем силой. У меня вся команда – члены дружины». «А у меня, - говорю, - их 40 человек, а я 41-й». «Тогда приказываю стоять трое суток до выяснения». «Не беспокойтесь, говорю, - выясняйте все, что нужно»… «Нордвик» ушел, а я дал команду сниматься с якоря и идти вверх по Курейке. Река путейцами не обработана, знаков створных нет. Идем по данным лоции 5-летней давности. «Морошку», это перекаты и мели, прошли с трудом. Все стали впередсмотрящими, даже сидели на стреле «Блейхерта». Наблюдали за руслом реки. Прошли Мундзуйский перекат, речку Пелятку, впадающую по левому берегу. Осталось 10 км до места нашей высадки.

Проходим «Щеки», скальный выступ левого берега,

увидели там ручей «Темный». Мы на месте! Переход у нас занял 4,5 суток. Причалили. «Блейхертом» сняли бульдозеры. Они сразу сделали подсыпку на уровень палубы баржи. Съехали 5 автомашин: самосвалы, ЗИЛ-555. С трудом сошел экскаватор, которым управлял Дзядик Андрей. Электростанцию разгрузили, тут же стали готовить ее к работе. Потребовалось всего два часа, и станция заработала. Геодезист проложил ось

дороги в будущий поселок

«Пионерный». Лес валили и тут же начали отсыпку дороги по прорубленной просеке. Бригада из пяти человек приступила к установке первых палаток на высоком скальном выступе. Так в июне 1975 года и началось строительство Курейской ГЭС….

112

«МНЕ ВСЕ ЗДЕСЬ НА ПАМЯТЬ ПРИХОДИТ БЫЛОЕ…» (продолжение) Только Енисею одному доподлинно известно, сколько воды утекло за минувшие годы и из Хантайки, и из Курейки… Уже более полутора десятка лет исправно работает ГЭС и на второй реке-северянке. Она даже помощнее Усть-Хантайской получилась, хотя и имеет всего пять гидроагрегатов. Однако производит младшая по возрасту станция 2,6 млрд. квт-часов электроэнергии в год, тогда как действующая в Снежногорске – лишь два млрд… Где-то в самом конце 70-х годов Хантайка вновь позвала меня, чему я ни минуты не сопротивлялся. Территория края в те времена для посещения его, прежде всего зарубежными журналистами, была наглухо закрыта. Их очень выборочно допускали лишь в Шушенское, Абакан, Саяногорск, иногда и в Норильск разрешали заглянуть. Чаще такой чести удостаивались коллеги, прежде всего, из государств социалистического содружества или же из коммунистической прессы апиталистических стран. А вот Элемер Чак, корреспондент Венгерского радио в Москве, методом «долговременной осады» в течение почти трех лет Павла Стефановича Федирко, тогдашнего первого секретаря Красноярского крайкома КПСС, добился-таки персонального для себя позволения совершить поездку по Енисею. Он назвал основной причиной своего стремления к этому то, что на реке работает довольно много построенных в Венгрии теплоходов-толкачей. Их называют «ОТы», что означает «Озерный толкач». А сопровождать Элемера и организовывать программу его пребывания в крае Федирко попросил меня, помня, что таким опытом я как собственный корреспондент Агентства печати «Новости» уже располагаю.

113

«Товарищ Чак», как чаще всего называли Элемера, профессиональный журналист, прекрасно владеет и русским, и английским. Завершив работу в Москве, он был затем направлен корреспондентом Венгерского радио в НьюЙорк. А за годы пребывания в нашей стране он сумел поездитьть по Дальнему Востоку, республикам Средней Азии, и на строительстве БАМа он побывал, и на «величайших в мире ГЭС на реке Енисей», и в Туве… Несколько раз мы с ним были в поездках вместе. Очерки об этом могут стать отдельной темой для серии публикаций о том, как принимали его и многих других зарубежных журналистов в сибирской глубинке. Пока же отмечу, что почти везде Элемеру обычно не хватало в гостиницах… длины кроватей. При своем более чем двухметровом росте он был вынужден ночами вести исключительно «половой образ жизни», то есть спал на полу, что абсолютно его не огорчало… Немного странное у нас получилось путешествие. По воле строгих режимных служб основную часть Енисея мы увидели только с борта самолета ЯК-40, который совершал рейс от Красноярска до Игарки. Только здесь мы взошли на борт толкача венгерской постройки и находились на нем около двух суток. Кажется, буксировали баржи до Дудинки. И много беседовали с капитаном, с командой… Разумеется, я не мог допустить, чтобы, будучи поблизости от УстьХантайской ГЭС, мы не заглянули и в Снежногорск. Осмотрели плотину, машзал, пульт управления, поселок… Элемер много беседовал и фотографировал. А потом на попутном воздушном судне мы перелетели на Курейку, где бывшие снежногорцы уже начали возводить ГЭС и поселок Светлогорск. Видели и необузданный тогда Курейский порог… А в 1982 году в Будапеште Элемер выпустил свою книгу на венгерском языке, назвав ее «Страна Енисей». Есть в ней страницы, посвященные и посещению Хантайки. Отыскав в 2003 году коллегу, я попросил его выслать мне несколько отрывков из той давней книги. Он исполнил просьбу. Однако, не имея ни

114

печатной машинки, ни компьютера с русским алфавитом, он сделал перевод с венгерского нескольких страниц, и передал их мне по электронной почте в рукописном виде. Таким образом, получив его согласие, я и предлагаю вашему вниманию избранные лично Элемером отрывки, почти полностью сохранив их в том изложении, которое получилось у него как у человека, уже давно не имеющего возможностей регулярно пользоваться русским языком. Поэтому прошу, будьте снисходительны. «Сокровище в панцире льда. Открытка из снежного города. «Лучший путь к здоровью – пешеходная дорожка», - так гласит подпись над дверью. Я пойму мысль этих слов тогда, когда мы уже на 8-м этаже, под землей. И еще их осталось 9. Одной из главных черт гидроэлектростанции на реке Хантайке является то, что ее машинный зал - в глубине огромной скалы. Если сравнить ее с гигантами на Енисее, то мощность этой ГЭС «всего» 441 мега-ватт… Хантайка, точнее Снежногорск на ее берегу, находится на полпути между Игаркой и Норильском. Сверху хорошо видно, что это за край, за который уцепился одиноко этот поселок всего с 13 тыс. жителей. Тундра здесь показывает почти все свои лица: цепь озер и бесконечных речек меняется кочками с видом коржиков… Почва здесь желто-зеленого цвета, а подальше напоминает сливающиеся следы кисти акварели – лимонный цвет переходит в коричневый, зеленый – в апельсиновый. Спустя несколько минут двигающийся пейзаж становится полностью зеленым. Множество блестящих водяных пятен выглядит как зеленый ковер, засыпанный стекляшками. Деревьев здесь нет, редко бывает группа хилых болотных березок, берегущая белую память зимы. Больше всего изумляет картина перед посадкой. Вертолет приземляется в миниатюрном аэропорту. Несмотря на лето, водохранилище покрыто льдом… Поселок стоит на берегу Хантайского «моря». Половина поселка – избы, вторая часть – лента многоэтажных домов. Останавливаемся перед шатким бревенчатым домом. Здесь проживает партийный

115

секретарь поселка и ГЭС Петр Туркулец. Европеец назвал бы чудаком этого всегда улыбающегося мужчину лет 50-ти с чем-то. Он был строителем электростанции и города. Точнее, был одним из руководителей, который после героического периода остался здесь, не переселяясь в комфортабельный дом, и сейчас предается радостям Севера. «Бывали в настоящей русской бане?» - спрашивает он после моего визита на ГЭС. «Бывал и обожаю». «Тогда вы знаете, как у нас говорят: «Пойдем в баню, заодно и помоемся. Рад, что вы согласны…» Но до этого мы совершили интересную программу. Мой хозяин посадил меня на свой изношенный «газик» и вместе со своим подростковым сыном вывез меня в тундру. Мы остановились на берегу залива водохранилища, у лежащих бревен. Туркулец-младший с навыком достал из машины засоленную рыбу и сало, завернутое в листья чеснока, и приступил к ритуалу. Зажег огонь, сделал жар. На него мой хозяин поставил металлический шкаф – газовую духовку с решетками. На духовку мы положили пойманную сиговину, а на пол-ящика лучины твердого дерева. И все это мы поставили на жар… Дверцу мы открыли через полчаса: изнутри на нас сияли жирные золотистые рыбины. Вкус сига был замечательным. Вместо водки рыбу мы запивали «сюрпризом Туркульца», венгерским красным вином «Кадарка». Во время долгого пути в Сибирь вино немного «устало» и, кажется, замерзало, потеряло свой цвет. Но какой венгр будет на это жаловаться, когда его угощают с таким вниманием! Уже сидя в семейной бане, я узнал, что стоимость такого вина здесь не меньше, чем золота. Ведь Снежногорск не связан с миром ни железной дорогой, ни шоссе. Между 1 октября и 20 мая сюда можно попасть только вертолетом… Я прощаюсь со снежным городом, борясь с мошками. Самолет опаздывает. Сижу в деревянной будке возле взлетной полосы. Вдруг начинается дождь. Супружеская пара, которая является и сторожем, и диспетчером, угощает меня хлебом и рыбой. Так что обед проходит еще в Снежногорске…»

116

А потом наступило затишье… И меня где-то носило, и Снежногорск, живя без событийных всплесков, не напоминал о себе. Полагая, что разошлись мы с ним навсегда, «как в море корабли», я все же в глубине души очень хотел, чтобы меня вновь позвала Хантайка. Ностальгия ведь неизлечима!.. Звонок прогремел уже летом 2000 года. Знакомая мне прежде Ольга Гончарова, создавшая к тому времени в Красноярске свое частное издательство «Бизнеспрессинформ», сообщила, что по заявке дирекции ГЭС она с коллегами готовит к выпуску книгу-сборник «Самая северная в мире», которая расскажет об истории строительства ГЭС на Хантайке. Ольга спросила, не будет ли у меня возражений, если несколько отрывков из книги «Здравствуй, Хантайка!» она включит в сборник. Разумеется, я согласился. А вскоре директор ГЭС Анатолий Николаевич Парыгин передал мне приглашение посетить Снежногорск, где пройдут торжества, связанные с 30летием пуска ее первого гидроэнергоагрегата. Это был подлинный подарок судьбы. Сколько старых знакомых удалось повидать! Владимир Михайлович Плотников, бывший начальник строительства, увидев меня, крепко пожал руку и сказал: «Перед вылетом из Москвы снял с полки две твои книги, прочел их одним махом, и сердце защемило, и все в памяти ожило…» Такая рецензия поценнее любой награды будет. Парыгин тогда же заметил, что тех давних книг теперь в Снежногорске и отыскать невозможно, разъехались многие и увезли с собой. «А собственную историю знать очень многим хочется…», - заметил он. Думаю, на основе возникшего книжного дефицита на хантайскую тему, а также из уважения к трудовому и житейскому прошлому самых северных в мире энергетиков и возникла позже идея переиздать безо всяких купюр и

117

изменений те давние «Записки репортера», соединив две книжки единым переплетом и приложив к текстам максимально возможное количество фотоснимков прошлых и нынешних лет. Парыгин не только словом, но и делом поддержал идею. Теперь эта работа, получившая опять же в муках рожденное название (43 варианта было!) «Снежногорск, до востребования…», перед тобой, Читатель. И, пожалуйста, заметь, что не «На деревню, дедушке…», адресована книга, а может быть востребована любым из тех, кто не только является снежногорцем по месту жительства, но и, обитая в иных местах, прикипел всеми корнями своими к этой крохотной точке на нашей планете … Спешу на новое свидание…

21 июля 2003 года. Из праздничного Норильска летим в будничный Снежногорск. Летим вместе с директором Усть-Хантайской ГЭС Анатолием Николаевичем Парыгиным и его супругой Татьяной Даниловной. Точнее, пытаемся лететь, аэропорт «Валек» нас не выпускает. Привычное для «северов» объяснение: «по маршруту нет погоды - сплошная облачность». Ходим-бродим по вокзалу, вспоминаем минувший праздник… Основанный заключенными ГУЛАГа летом 1935 года, Норильск с небывалым для прежних лет размахом отметил очередную круглую дату своей трагическо-героической истории. Даже развеселый и многокрасочный карнавал, словно бурный поток, прошел по его главным улицам. А еще насыщенные дождем облака с помощью химических реагентов разгоняли над городом. Был фейерверк, было множество концертов, и гимн города прозвучал впервые, и впервые провели эстафету бегунов от Дудинки до Норильска. Говорят, первая колонна зэков, доставленных сюда на пароходах по Енисею, в 1935 году прошла этот путь за несколько суток пешком. 104 километра! «По тундре, по бескрайней равнине…». Эстафетчики бежали под легким дождичком по асфальту автодороги примерно по 1 километру на человека. Бежали генеральные, а значит, и

118

просто директора, понятно, их заместители, пенсионеры бежали и, разумеется, «представители молодого поколения» северян. Праздник действительно получился всеобщим. Юбилейная дата связана с тем, что 16 июля 1953 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета РСФСР, по которому достигшему своего 18летия Норильску решили сменить статус. Был поселком, стал городом краевого подчинения. На тот момент в нем проживали почти 77 тыс. человек, 68 тысяч из которых были заключенными почти 20 местных лагерей. Как уголовными так и политическими. Последних помянули трогательно и торжественно. Речи произнесли со словами скорби и благодарности, цветы возложили, играла музыка, горели поминальные свечи и звучал колокол. Вся эта церемония происходила на склоне горы Шмидта, где сооружен мемориальный комплекс. Говорят, за годы правления страной ГУЛАГом через Норильск прошли свыше 300 тыс. заключенных. Многие из них, чаще безымянными, были похоронены штабелями на склоне Шмидтихи, так обычно здесь называют эту гору. Интересно, что, когда в 1964 году я из Норильска держал путь на Хантайку, на темы ГУЛАГовского происхождения этого города никто не говорил. Да и прочесть об этом было невозможно. Запретной считалась тема. «Утонула в прошлом, стоит ли ворошить», - так мне в горкоме КПСС объяснили. Тогда все больше о первых комсомольцах, начинавших строить Норильск, упоминали. Но они появились здесь, и тому есть документальные свидетельства, заметно позже, года через четыре после смерти Сталина и распада ГУЛАГа, этого зловещего созидателя «светлого будущего»… Все! Зовут на посадку. Рейс наш выполняет почтенного возраста самолет Ан2. Кто-то подмечает, что данный летательный аппарат по возрасту «несколько моложе Снежногорска», которому в 2004 году исполняется 40 лет. С разговорами на эту тему и занимаем места в салоне вдоль бортов. Пристегиваемся. Уже занявшие свои кресла в кабине пилоты просят особо тяжелые сумки переместить из хвостовой части салона ближе к кабине. В

119

Норильске многие товары, включая и харчи, стоят по-северному дорого, но все-таки дешевле, чем в тупиковом по своему происхождению Снежногорске. Так что фактически никто, кроме меня, без запасов и не летел. Сумки, пакеты, упаковки. Ан-2 уже задрожал всем своим несерьезным телом, предвкушая радость предстоящего разбега и взлета, когда один из пилотов попросил двух крайних к хвостовой части мужиков подняться и перейти ближе к кабине. Парыгин и его сосед выполнили просьбу. Мера необходимая. При отрыве от бетонки хвост должен быть легким на подъем. Разбег… Взлетели и вскоре легли на вираж. Летим на высоте 1200 метров, под самым слоем плотной облачности. Летим, как выяснилось, окружным путем, чтобы над невысокой горной грядой не испытывать всех возможных «прелестей» турбулентных завихрений. Как часто говорит мой приятель, красноярский фотограф Анатолий Белоногов, «тише едешь – морда шире». Не вникая в тонкости этой словесной конструкции, замечу, ему видней. Он через объектив на мир смотрит. Мы с ним на пару много воздушных километров отмотали. И от Норильска, и от Игарки оптимально короткими наземными трассами до Снежногорска считаются те, по которым ЛЭП проложены, линии электропередачи. За годы эксплуатации ГЭС их по лесотундре уже около десятка установлено. Зимой, ориентируясь по ним, чтобы не заплутать, смельчаки и на автомашинах ездят. Даже на «Жигулях» прорываются…А мы, вот, окружной путь избрали. Значит, чуть больше часа будем находиться на своей «околоземной орбите». И хорошо сидим, и хорошо летим… Побеседовать с соседом, правда, невозможно. Орать не хочется. А правом голоса в таких самолетах только его двигатель и располагает. Бесконечные блюдца озер и лабиринты речушек плавно сменились обширным водным пространством. «Наше море»,- кричит сосед. Потом увидели плотину и остаток Хантайки в нижем бьефе плотины. А за спиной ГЭС - поселок. Компактный и, в основном, краснокаменный… Он словно

120

ветром занесен в это безконечное северное пространство. Острее всего такое ощущаешь во время полярной ночи, когда в синеватом мраке вдруг увидишь с высоты сгусток ярких электрических огней внизу. Будто кто-то бросил пригоршню драгоценных камней, а они здесь как бы удвоенным земным притяжением обладают… Идем на посадку. Вот и снова свиделись, Хантайка… Говорить о Снежногорске со снежногорцами – одно удовольствие... Они даже если и сетуют на свою жизнь, то как-то снисходительно, с явным пониманием того, что избранная ими судьба занесла их слишком далеко «от остальной цивилизации». Что, по мнению одних – хорошо, а для других – не очень. Важнее иное. Все единодушно признают, что внимание властей нашей страны к нуждам северянам теперь, в рыночных условиях, заметно ослаблено… Анатолий Иванович ЧАШКИН, бывший проходчик: - Оказался в Снежногорске, как говорится, «вслед за юбкой». 26 лет тогда было… Работал в Казахстане, на строительстве Ермаковской ГРЭС, дружил с девушкой. Она на Хантайку уехала, а я следом за ней… Больше 30 лет снежногорцем себя называю. Здесь и поженились, здесь и дети родились. Сейчас сын и дочь в Норильске живут, выучил я их. Квартиры приобрел… И вроде бы все стабильно, а иногда горечь обуревает, что старость собственную в бедности встречать приходится. Были сбережения, так их дефолт в 1998 году заглотил. А при пенсии в 3 тысячи рублей на Севере теперь не разбогатеешь. За литровый пакет молока иногда до 70 руб. приходится отстегивать… Парыгин, как директор ГЭС, все это отлично понимает. С ним о житейских проблемах и на улице поговорить можно. Если позволяют условия, он охотно помогает ветеранам, но, я понимаю, не все от него зависит…

121

Олег Васильевич ПЕТРОВ, начальник производственнотехнического отдела дирекции ГЭС: - Мы всем «семейным табором» еще в 1971 году сюда приехали. И, как видите, до сих пор не разонравилось. Я до Снежногорска 13 лет на Сталинградской ГЭС трудился. Так что кое-что в гидроэнергетике понимаю. То, что здесь создано за максимально короткий срок, это подлинная жемчужина мирового гидростроения… Валентина Дмитриевна ЕРЕМЕНКО, заведующая канцелярией: - В Снежногорск, признаться, я попала совершенно случайно. Работала в одном из магазинов Алма-Аты, в секции «Меха». Пришла как-то покупательница. Попросила помочь шубу выбрать. Разговорились. Она оказалась из Норильска. Оставила адресок. Мы с подругами письма отправили. Пригласили почему-то только меня. Я в 1967 году и приехала. Из Норильска меня в Снежногорск направили, в управление торговли. Год проработала, вышла замуж, сын родился, а вскоре вернулась в Алма-Ату. Но северную жизнь все не могла забыть. Деньги? Нет, не только в них было дело. Снова отправила письмо, и меня пригласили вторично. Так вот с 1971 года и проживаю. Много лет была секретарем у Виктора Тимофеевича Цемы. Он возглавлял Хантайторг. Позже стала секретарем директора ГЭС Владимира Александровича Кузнецова…Здесь и мужа своего два года назад похоронила. Квартира у меня есть в Калужской области, а когда покину Снежный, пока и не знаю. Конечно, когда ГЭС строили, жизнь более бурной была. Сейчас затишье наступило. Но поселок хорошеет, становится все удобнее для жизни. Очень сложно мне с ним проститься навсегда. Я, если в отпуске, уже через неделю скучать о нем начинаю. Здесь все привычное и родное…

122

Любовь Петровна ТУРЫГИНА, прожив и отработав в Снежногорске 30 лет и покинув его в 2002 году, оставила на прощание своим землякам такие стихи. Их передал мне Анатолий Николаевич Парыгин. Самолет поднимается выше и выше, И моторы на взлете протяжно ревут, А внизу, под крылом, - мне до боли знакомые крыши. Там, под ними, мои земляки-снежногорцы живут. Дорогие мои, я желаю Вам счастья. Снов спокойных ночами под сводом продрогших небес. Чтобы утром Вам полными силы спускаться Трактом Кузи под горку, работать на ГЭС. Я хочу, чтоб жемчужиной ГЭС оставалась, Не сломили б ее перестройки заезжих вельмож, Чтоб, как раньше, в снега, и в цветы по весне одевалась, А Ваш труд и Ваш быт был на наш хоть немного похож. А еще я хочу, чтобы Вы не скучали И традиций хантайских не смели терять, Чтоб в общественном центре почаще задорно плясали Только так северяне должны, согреваясь, гулять. Вот внизу протянулась дорога к Казбеку… Я по ней на свиданье с природой ходила пешком И домой возвращалась счастливым вполне человеком, Угорев от дурмана тайги вперемешку со снегом, с дождем. С высоты поклонюсь двум березкам любимым. Я девчонок своих попросила за ними смотреть. Свой секрет доверяя открыто, сказав им: «Те березки меня научили душой не стареть». Я люблю Снежногорск – никогда не забуду Синь апрельских небес, милых лиц снежногорских черты.

123

В Красноярске, мои дорогие, я помнить вас буду И с людьми, и с поселком останусь надолго на ТЫ. Расцветай, Снежногорск, над тайгой возвышайся, Пусть окон твоих свет отражает хрустальной Хантайки вода. Молод будь, Снежногорск, ты мужай, но не старься, Мы отдали тебе свой задор и свои молодые года. Самолет поднимается выше и выше. И моторы на взлете протяжно ревут. Все – прощаюсь, но знаю, что в белом безмолвье есть крыши. Там мои земляки – снежногорцы счастливо живут. Юрий Павлович ЗАЙЦЕВ, мастер по средствам связи: - Меня сюда пацаном привезли еще в 1965 году. Жили попервости в палаточном городке на левом берегу. Мама в столовой работала. Я и Большой порог помню таким, каким его природа сотворила. И по вантовому мосту бегал. Красота была огромной силы. Один мужик, помню, решил на моторке пройти сквозь порог. А двигатель не завелся. Только лодку потом и выловили. Да таких случаев здесь много было. Кого по спору тянуло на это, кого по любви, а кого и по дурости… А каких тайменей из Хантайки вытягивали! И женился здесь, и учился в вечерней школе. Ее, кстати, и жена окончила. И в армию здесь был призван, и дети в Снежном родились. Я 20 лет в местном инструментальном ансамбле отыграл. Работать пришлось и на сооружении плотины, и электриком в автотранспортном управлении… В 90м году распрощались мы со Снежногорском, думал, навсегда. Северный стаж я к тому моменту уже себе заработал. Уехали мы в Ташкент. А там уже полная заграница стала. Деньги меняют, паспорта меняют, власть, понятно, тоже другая. Пять лет в этом омуте продержались, а на шестой год я обратно попросился. С трудом, но разрешили вернуться. К беглым здесь ревниво относятся. Спасибо, Парыгин помог. Так что Хантайка – это жизнь и судьба…

124

Геннадий Николаевич АТАМАНОВ, лэповец: - Никто меня за приезд на Хантайку не агитировал. Армейскую службу проходил под Тюменью. Думаю, сниму погоны, видно будет, как и где жить дальше. А тут брат, он на 5 лет старше меня и уже успел в Нефтеюганске поработать. Рванем, - говорит, - на Хантайку? Я толком и не знал, где это. Но рванули на пару. Это было в 1967 году. Кстати, сын мой, родившийся здесь, сейчас в Калуге в институте учится, на юридическом факультете. Так только о том и говорит, что сюда обязательно вернется. У этих мест – свое очарование. Море романтики… Тундра, трассы ЛЭП, безлюдье, грибыягоды, рыбалка… Теперь я - электромонтер высоковольтных линий, 5 разряд имею. Выше меня по квалификации – только бригадир. И самую первую линию прокладывал. Ее длина - 160 км. Мы поставили на этих тяжких километрах 460 опор. Летом в основном просеки рубили, а главные объемы работ выполняли только зимой, когда грунт затвердевает. Иначе в непролазных болотах буксовали. По самой первой ЛЭП из Норильска в Снежногорск и была электроэнергия направлена, для подмоги строителям ГЭС. А теперь мы ее сами отпускаем. И постоянно, понятно, следим, чтобы линии были в полном рабочем состоянии. Под ними часто мерзлота оседает, и ветры шалят, и перепады температур влияют. Правда, мне теперь по опорам лазить не приходится. А вот молодые парни, как и я прежде, делают это с удовольствием… Светлана Николаевна ГОРОВАЯ, заведующая детским садом: - Главное, мы все здесь за детей спокойны. И в таких суровых условиях для них все-таки и дирекция ГЭС, и поселковая администрация сумели создать максимально необходимые условия. У нас в детском садике и плавательный

125

бассейн есть. Мы его в своем подвале соорудили. На субботники даже Парыгин приходил и других начальников приводил. Есть зимний сад, есть зал для лечебной физкультуры, питание соответствует всем нормам. А если каких витаминов не хватает, мы со старшими детьми летом травки различные собираем и делаем из них очень полезные настои. Сейчас в садике 90 детей. Так что тесноты нет. Было в два раза больше. Многие семьи уехали… Нет, из Снежногорска не бегут, а просто уезжают по каким-то очень уважительным причинам. Да и дети взрослеют довольно быстро… С главой администрации Снежногорска Юрием Федоровичем Слыщенко мы познакомились в аэропорту «Валек» и тут же разминулись. Для северянина отпуск – нечто святое. В этом я убедился в своих прежних бесконечных командировках на «севера», как российские, так и зарубежные. Хотя бы один раз в два года его неукротимо влечет под более ласковое солнце, туда, где земля не дышит вечным холодом, и где овощи-фрукты переполнены действительно витаминами, а не жалкими остатками таковых. Словом, признав причину временного отсутствия Юрия Федоровича в поселке вполне уважительной, я пожелал ему «полной чаши отпускных успехов». Побеседовать договорились позже. Но затем текучка внесла свои поправки уже в мой рабочий график, возникла очередная нестыковка и все закончилось тем, что я направил из Красноярска мэру Снежногорска по электронной почте свои вопросы, а он затем переслал ответы на них по факсмильной связи. Перво-наперво Юрий Федорович, как человек, состоящий на серьезной государственной службе, предъявил, словно свидетельство о рождении, основополагающий документ. Вот его текст: РЕШЕНИЕМ № 376 ОТ 16.10.1964 года, ПРОТОКОЛ № 15 ЗАСЕДАНИЯ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА КРАСНОЯРСКОГО КРАЕВОГО (промышленного) СОВЕТА ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ ПОСЕЛОК СНЕЖНОГОРСК С 01 ЯНВАРЯ 1965 года ОТНЕСЕН К КАТЕГОРИИ

126

РАБОЧИХ ПОСЕЛКОВ И АДМИНИСТРАТИВНО ПОДЧИНЕН ИСПОЛКОМУ НОРИЛЬСКОГО ГОРСОВЕТА. Из этого следует, что Снежногорску, действительно, исполнилось 40 лет, а его глава последнее время одновременно является и заместителем норильского мэра, так как поселок энергетиков – это составная часть Единого муниципального образования «Город Норильск». В него входят также и соседние города Кайеркан и Талнах. Одним словом, коммунальносоциальное благополучие Снежногорска в решающем смысле зависит от финансовых поступлений из бюджета «Большого Норильска». И хотя, судя по известной поговорке, здесь тоже «денег много не бывает», снежногорцам, по утверждению Юрия Слыщенко, грешно обижаться на «старшего брата». Только за несколько минувших лет для нужд жителей поселка было направлено из норильской городской казны более 20 млн. рублей. Они «уложены» в бетонирование дорог и тротуаров, в благоустройство площадок при жилых домах. Они затрачены на посадку деревьев и многолетних трав на дворовых газонах, на освещение улиц, на сооружение при местном стадионе катка, который уже запланировано в ближайшее время сделать крытым… За эти деньги преобразилась и поселковая больница. Она теперь укомплектована современной диагностической и лечебной аппаратурой, включая компьютерные анализаторы и стоматологическую установку «Скаволини». А хирургический стол, которым располагают снежногорские медики, имеет в своем комплекте почти 750 инструментов. Признаться, чтобы оценить это, надо быть человеком, хорошо информированным в тонкостях медицины. Я же к таковым себя не могу отнести. Однако, читая послание Юрия Федоровича, я ощутил прежде всего его хозяйскую гордость за то, что в распоряжении его земляков многое – не хуже, чем у остального человечества. К этому разряду, бесспорно, относится и местная средняя школа, в которой 170 учащихся. В ней – тепло, светло, уютно и просторно одновременно. Оснащена она компьютерами, видеотехникой, спортинвентарем. А еще, «много сил и средств затрачено на укрепление

127

фундамента школьного здания, на металлочерепицу, которой теперь защищена его крыша, на замену сантехники, старых окон стеклоблоками и всей мебели в классах…». Особо радует мэра, что начиная с 1994 года уже восемь старшеклассников снежногорской школы, сносно владеющих английским языком, по одному, а то и по двое, проходят годичное обучение в школах США, проживая на полном пансионе в американских семьях. Эта масштабная программа American councils целиком финансируется правительством Соединенных Штатов и осуществляется при поддержке министерства образования Российской Федерации. Программа охватывает десятки регионов не только нашей страны, но и стран СНГ. Так что отметим еще один, знаковый для истории Снежногорска факт. Став в 1994 году победителем проведенного на берегах Хантайки конкурса, первым из местных юных жителей «открыл Америку» Вадим Горовой… И поверим осведомленным социологам, что «народная дипломатия», а именно так называют связи, идущие от сердца к сердцу между жителями различных государств, чаще всего объединяет людей понадежнее самых современных магистралей… «На снежногорскую землю я впервые ступил 26 июня 1986 года», - написал Юрий Федорович. «Поселок мне сразу понравился. Таких в Советском Союзе тогда было немного. Однако впечатление портили горы металлолома на окраинах, разрушенные склады с тысячами мешков цемента, списанная техника и другие остатки большого строительства…». Первым местом работы Юрия Слыщенко в Снежногорске стал электроцех Усть-Хантайской ГЭС. Его приняли на должность электрика, а уже через два года, оценив заметные организаторские способности, избрали на первую в его жизни общественную должность, секретарем парткома электростанции. А затем, начиная с марта 1990 года, он неизменно возглавляет поселковую власть. То в качестве назначенного на этот пост, то всенародно избранным мэром. По утверждениям многих снежногорцев, столь высокая степень доверия к нему

128

вызвана прежде всего тем, что Юрий Федорович Слыщенко не на словах, а делами доказывает, что затерянный в лесотундре поселок «вполне может стать жемчужиной Заполярья».

Юрий Петрович Ямпольский, генеральный директор ОАО «Таймырэнерго» - При первой встрече Снежногорск поразил меня своей ухоженностью и основательностью. Не каждый населенный пункт даже «на материке» располагает такой опрятностью. Мои жена, дети и тесть, которых я уже привозил сюда для знакомства, были просто в восторге. Думаю, что это заслуга всех жителей поселка, сложившихся здесь традиций и, конечно же, постоянная озабоченность этими проблемами Парыгина и Слыщенко. У последнего, точно знаю, до копейки все в бюджете постатейно расписано… Работа и жизнь на хантайских берегах начались у меня 18 июня 2003 года. До этого я был первым заместителем генерального директора ОАО «Мариэнерго». Это тоже локальная энергосистема, она действует в республике Мари-Эл, не имея соединения с энергосетью всей страны. Вообще в России таких энергосистем - около десятка: Магаданская, Якутская, на Сахалине, на Камчатке… Если бы, к примеру, «Таймырэнерго» располагала соединением с ЕЭС, то мы могли бы поставлять на российский рынок солидные объемы конкурентно способной и по качеству, и по себестоимости энергии. Думаю, в будущем такое станет возможно. А пока мы решаем то, что наиболее актуально для Усть-Хантайской ГЭС. Нам предстоит заменить рабочие колеса на всех ее семи гидроагрегатах. Этого требуют минувшие годы эксплуатации станции. Вместо поворотнолопастных установим радиально-осевые рабочие колеса, что позволит не только заметно поднять коэффициент полезного действия каждой турбины, но и повысить выработку электроэнергии. Решено, что, начиная с 2005 года, будем менять по одному колесу ежегодно. А реконструкция всего комплекса

129

ГЭС займет 12 лет. Компания «Норильский никель», как наш основной потребитель, заинтересована в обновлении станции и, надеюсь, окажет нам поддержку. Серьезная поддержка необходима нам и в решении другой острейшей проблемы. На сороковом году существования Снежногорска стало вполне очевидно, что его жители не могут далее находиться в такой транспортной зависимости. В этом смысле мы просто оторваны от остального мира. Поселку нужен свой официальный аэропорт, и прежде всего для приема самолетов типа АН-24, которые, скажем, два раз в неделю могли бы выполнять к нам прямые грузопассажирские рейсы из Красноярска, доставляя безо всяких пересадок-перегрузок и пассажиров, и продукты питания, и все, что нам необходимо. Коммерческой загрузки для них вполне хватит. Это уже скрупулезно подсчитано. В течение каждого года у нас есть отпускники, командированные и те, кому нужно где-то «на материке» пройти курс лечения… Да мало ли у всех нас различных транспортных забот. Сейчас снежногорцы, несмотря на действующее расписание, вынуждены по 10-12 дней ждать вылета либо от нас, либо к нам, из Норильска. И чаще всего не из-за погодных условий, а из-за нехватки тех самых АН-2, единственно которые и могут у нас приземляться. Понятно, сооружение полноценного аэропорта заставит нас лет 8-10 нести дополнительные затраты. Но на это надо пойти! Вот и пытаемся на многих уровнях доказать целесообразность реализации такого проекта. Причем уже найдено место для взлетнопосадочной полосы. Ее можно разместить не в низине, как сложилось исторически с ныне действующим примитивным аэропортом, а на том плато, где находится сам поселок. Причем, повторю, далеко не худший в России по всем показателям заполярный поселок…

130

«Мне все здесь на память приходит былое…» (окончание) Былое, как выяснилось, приходит на память не только Князю в опере Даргомыжского «Русалка». Мурлыкая слова этой арии, хожу-брожу по Снежногорску. Дышу прошлым, рассматриваю настоящее. Наверняка нечто подобное ощущает каждый, кто бывал в этом поселке в прежние годы, а потом вдруг неожиданно вернулся сюда, скажем, как я, в июле 2003 года. Не отыщешь теперь даже остатков той дороги-лежневки, по которой от причалов на правом берегу подвозили стройматериалы для возведения первых домов поселка. Эту кольцевую магистраль-колею длиною, кажется, в 2,5 километра, сработали из сосновых бревен и толстенных досок в 1964 году к Дню строителя, и называли «первой серьезной трудовой победой» местного значения. Говорят, когда сюда летом 1964 года прилетали из Норильска первые журналисты, а это были много поездившие по миру коллеги из Чехословакии Мирослав Зигмунд и Иржи Ганзелка, они долго фотографировали в разных ракурсах лежневку, приговаривая, что прежде ни в одной из стран такого не видели. Жаль, не удалось нам отыскать их книг в библиотеках, чтобы полнее узнать, что же они написали после своей встречи с новорожденным Снежногорском. Теперь здесь для пешеходов – бетонные тротуары, а для немногочисленных автомашин – залитые слоем бетона дороги. Пока их не везде в поселке встретишь, но это поправимо, каждое лето понемногу наращивают. Нет в помине, к примеру, и «Кулацкой слободы», или «Сиротской окраины», как снежногорцы промеж себя называли находившуюся несколько в отдалении улицу, где размещались небольшие дома руководителей строительства ГЭС. Помню, пришлось писать про Гидростроительную улицу и о том, что почти

131

все желтобокие двухэтажные жилые дома на ней были сооружены из древесных брусьев, доставленных по первому зимнику, который удалось пробить до Игарки. Нет теперь такой улицы. Не зря ее тогда в шутку называли «Гидрорастворительная»… Вот и растворилась в череде минувших лет. Оставшиеся от былого Снежногорска деревянные здания, их примерно еще с десяток, желтобокость свою совершенно утратили и почернели от времени и тоски о прошлом. Некоторые зияют пустыми глазницами окон и дверей. Их планомерно сносят. А тот брус и плахи, что еще годятся для иных сооружений, продают, как мне сказали, «по ценам, которые вас приятно удивят». Удивляться пришлось не ценам, а тому, как здесь много строят из бывшей в употреблении древесины. Парники и теплицы возводят, в которых за короткое лето выращивают лук, укроп, петрушку, редис, да и огурчики созревают у многих местных «мичуринцев». А еще сооружают для себя, как здесь говорят, «гаражи повышенной комфортности», во многих из которых в лучшем случае стоят снегоходы и нет автомашин (здесь просто ездить некуда), зато имеются просторные кладовые, овощехранилища, комнаты отдыха с «видиками» и телевизорами, с отоплением, горячей и холодной водой, душевыми и даже… с туалетами. Здесь явно исповедуют принцип: красиво жить не запретишь, называя эти заботы-хлопоты еще и «местным хобби».

132

Словом, былой Снежногорск при осмотре нынешнего можно распознать лишь по отдельным приметам. Скажем, в сохраненном здании бывшего Дома культуры обосновался не то склад, не то хранилище. Хотел отыскать самый шумный в прежние времена в поселке объект «социально-бытового назначения» под названием ресторан «Арктика», но и его не обнаружил. Зато здание бывшей дизельной электростанции, как и прежде, находится «на набережной» Сигового ручья. О былом пожаре в нем практически ничего не напоминает. Теперь здесь автохозяйство. Вместо, пусть и небольшого, лабиринта улиц теперь хоровод кирпичных зданий. А его центральную часть занимают школа, детский сад и небольшой сквер подле него, гостиница и обладающий всеобщим притяжением общественно-культурный комплекс. В нем актовый зал для собраний и концертов, Сбербанк, почта, кафе, магазины… А еще это место для случайных и назначенных свиданий, как взрослых, так и детворы… Впрочем, многолюдно здесь бывает только в выходные дни, и то, когда погода не противоречит прогулкам по очень «свежему» или не очень «мокрому» воздуху. Снежногорск «не коптит» свое собственное небо. Здесь нет угольных котельных, что типично для большинства аналогичных северных поселений. Тепло во все помещения поселка поступает от электробойлерной, как говорится, стабильно и в нужном объеме. С помощью спутника связи жители поселка принимают около десятка телевизионных программ, пользуются Интернетом и имеют возможность позвонить в любую точку планеты. Здесь действует система Красноярской городской телефонной сети, через которую в автоматическом режиме и коммутируются местные телефоны. Правда, на телеэкране пока не увидишь программ из соседнего Норильска, в прямом родстве с которым состоит Снежногорск, или из Красноярска. Живет поселок без местных новостей и в локальном, и в краевом смысле. Но, как я понял Юрия Петровича Ямпольского, и эта «историческая несправедливость» скоро будет устранена. Количество действующих телеканалов решено довести до 12-ти. Знатоки

133

космической связи подтвердили: «Технически это возможно». Слушаю и вспоминаю, как мы в 1967 году до полного очумения и хрипоты орали в телефонные трубки, когда передавали в Красноярск и в Москву свои информации о перекрытии Хантайки. А до этого здесь пользовались исключительно телеграфным ключом, с помощью которого и уходили в эфир такие романтичные сигналы азбуки Морзе… Восточную окраину Снежногорска омывает Хантайское «море». Огромное водное пространство, даже летом, ввиду его быстротечности, начиненное запасами холода. Не то чайки горланят и мечутся над ним, не то еще какие-то птицы. И так вдруг захотелось увидеть хоть единственный парус у горизонта… Хотя прекрасно понимаю, что иметь здесь при 4-месячном, якобы, лете даже простецкую яхту - непозволительная роскошь. Впрочем, как знать, может быть еще далеко не все романтики покинули Снежногорск… На теплоходе «Заря» со скоростью 30 км в час идем-плывем вниз по Хантайке. Уютное пассажирское судно принадлежит дирекции Курейской ГЭС. Рейс - до Светлогорска, откуда на самолете (он прилетает сюда раз в неделю) можно без пересадок сразу же попасть в Красноярск. Так что по Хантайке, а затем по Енисею и Курейке предстоит преодолеть более 400 км. Если без остановок, то часов за 15-ть. Но, как оказалось, стоянки уже запланированы. Серьезные мужики собрались на борту, вооружены и очень даже опасны для местных рыбных запасов. Правда, за четыре получасовых остановки никому из них так ничего и не удалось выдернуть из речной воды. Но зато как красочно поговорили «за рыбалку»! И даже выпили за успех, но «обрыбиться» не довелось. Признаться, мой улов оказался более весомым, хотя вряд ли кто-либо из обитателей «Зари» это заметил, так как я не брал в руки спиннинг, а, беседуя в очень неформальной обстановке с директором Курейской ГЭС Вадимом Григорьевичем Бардюковым, пользовался диктофоном.

- Когда и в каком качестве Вы познакомились с Хантайкой?

134

- 1 октября 1976, в качестве молодого специалиста. До этого я письма свои в Снежногорск посылал, в результате которых дирекция ГЭС направила на меня заявку в Ивановский энергетический институт, и меня сюда распределили.

- Вы специалист…

- …по релейной защите и автоматике. Была такая знаменитая в свое время специальность 0650. На нее всегда самый высокий конкурс был.

- Как Вы относитесь ко всему, что сделано на берегах Хантайки?

- С любовью отношусь. И к людям, и к Снежногорску. Я там 20 лет проработал. Так что все закоулки станции, включая и тоннели, прекрасно знаю, даже лучше, чем на Курейской ГЭС.

- 2003 год на календаре… А много ли осталось бывших снежногорцев на Курейке?

- Не более десятка. Когда в 1987 году запускали первый курейский гидроагрегат, хантайцев было заметно больше. Многие строители переучились на энергетиков. Работали… Позже стали покидать Север. Сейчас численность нашего коллектива – 470 человек. Это с учетом тех, кто на обслуживании поселка работает. В Снежногорске примерно столько же. Плюс-минус 20-30 человек.

- Вадим Григорьевич, а могут ли в этом северном районе появиться новые гидростанции?

- Думаю, что пока нет. Для этого, во-первых, требуются серьезные инвестиции. А во-вторых, нужна весомая надобность, чтобы строить новую ГЭС. Курейка и Хантайка летом используют примерно 60 процентов своих мощностей. Зимой, понятно, больше. На 100 процентов своих возможностей мы выходили только один раз, в маловодный 1999 год. Так что, если потребуется, мы в паре можем увеличить выработку энергии почти на 50 процентов. Пока же мы просто сбрасываем излишки воды вхолостую. Лично у меня это вызывает сожаление…

135

Когда наша «Заря» достигла Светлогорска, и мы приехали к плотине, Бардюков как бы предъявил нам выразительное «наглядное свидетельство» того, о чем он чуть раньше рассказывал. Потрясающе красиво! Огромной силы тугая струя курейской воды, освобожденная от забот по выработке электроэнергии, с торжествующим ревом вырывалась через открытое для этого «окно» в плотине. А потом еще долго не могла успокоиться на своем 100-километровом пути до Енисея…

СНОВА ЕСТЬ У «ЛЕТЧИКА» МЕЧТА. Думаю, что директор Усть-Хантайской ГЭС Анатолий Николаевич Парыгин к категории так называемых «громких начальников» не имеет ни малейшего отношения. Есть такие «капитаны экономики», которые, если публично произносят какую-то фразу, то это обязательно истина в последней инстанции либо «историческое заявление». А каждое озвученное ими слово непременно – на вес золота. Парыгин, как я понял, исповедует иные ценности, не парадные, а глубинные. Ему свойственны и мужицкая цепкость, и непоказная надежность, и хозяйская обстоятельность. Для таких людей крепко вбитый в стену в нужном месте гвоздь важнее, чем цветастые речи о пользе этого процесса. Да и вниманием журналистов местные руководители не избалованы, тому ощутимо препятствует серьезная отдаленность от тех мест, где обитают журналисты. Хоть и не сооружал Парыгин порученную ему электростанцию, лучшие традиции начальников этого строительства и работавших до него директоров ГЭС, как мне показалось, он прекрасно усвоил, эффективно использует их и пытается развить в новых экономических условиях. Парыгин постоянно находится в состоянии деловой озабоченности. Но без суеты и авралов, умея

136

скрупулезно предусматривать даже мельчайшие детали того, что необходимо реализовать. Его директорская деятельность очень напоминает работу самой гидростанции, которую он возглавляет. Здесь все идет своим чередом. Всего три человека в смену с помощью автоматики управляют Усть-Хантайской ГЭС. И все происходящее на всех ее уровнях проистекает спокойно, размеренно и выверенно, по заранее принятому распорядку. Разумеется, с полной страховкой от самых обвальных неожиданностей. Без запасных вариантов на Севере вообще прожить невозможно. Это становится понятным даже на исходе первого года жизни здесь, а Парыгин уже почти четверть века состоит в рядах снежногорцев.

- Анатолий Николаевич, в Снежногорске так тихо и спокойно, что невольно хочется спросить, а существует ли в природе то, что волнует Вас как директора ГЭС, скажем, в период короткого лета?

- Конечно, есть. Скажу о главном. Мы

должны набрать полное

водохранилище и не допустить перебора. То есть уровень заполнения нашего «моря» у плотины обязан быть не выше

60-метровой отметки.

Воды в

наших местах много. Тают снега, идут дожди… «Море» быстро наполняется. Не будет контроля, вода пойдет через плотину. Тогда беда. Когда 16 июля зафиксировали 60 м 13 см, я приказал открыть один затвор. Через него каждую секунду сбрасываем 600 кубометров.

- А сколько гидроагрегатов работает?

- Из семи турбин - пять под максимальной нагрузкой. Норильску круглый год нужно много энергии. Мы на пару с Курейской ГЭС сполна обеспечиваем и его, и Игарку. Чуть более 4 миллиардов киловатт-часов за год. Половина – наша, половина – курейская.

- Но ведь воду надо и на зиму накопить, а вы сбрасываете…

- Накопим. Здесь, как говорится, «все схвачено». Осенние дожди помогут. В зиму мы должны войти, имея в «море» не менее 24,5 кубических километров воды. Причем за зимний период уровень воды у плотины понижается на 5, а то и 6 метров. И вновь начинаем копить…

137

По неписаным житейским законам российского бытия получается, что если любой наш соотечественник, скажем, женился или родился в мае, то у такого человека в дальнейшем вроде как не жизнь должна получиться, а маята сплошная. Об этом я подумал, когда в беседе с Парыгиным узнал, что он не просто в мае родился, а в самый первый день этого месяца. И ни где-нибудь, а в Маньчжурии, то есть на территории Китая. И хотя последнее обстоятельство в свое время весьма негативно повлияло на выбор им жизненного пути, маятой он свою судьбу не считает. В «китайца» же он превратился не по своей воле. Но и на предков своих в связи с этим ни малейшей сердитости ни тогда, ни сейчас не имеет. Говорит, что во времена октябрьского, 1917 года, переворота из России за кордон переместились многие семьи забайкальских казаков. Вот и дед Парыгина, полный, между прочим, Георгиевский кавалер, тоже вместе со своей семьей на чужбину подался. Кто в те годы считал такие семьи? Одни «на юга» ушли с родной земли, другие переселились на Запад. Кто-то осуждал беглецов, но были и те, кто завидовал им. Нынешнее время, вроде бы, все расставляет по своим местам… Китайские власти разрешили беженцам из Забайкалья создать свои поселения. Одно возникло близ города Хайлар. Там и родился у Парыгиных сын, которого назвали Анатолием. Много позже, когда он как молодой специалист поселился уже со своей семьей в городе Назарово Красноярского края, местный военкомат даже предлогал ему в конце 60-х годов поехать в район острова Даманский в качестве переводчика с китайского языка. Там в то время вооруженный конфликт с КНР разгорался. В ходе его погибло много парней и с советской стороны, и с китайской. Парыгин, действительно, мог объясняться на этом языке, который по воле обстоятельств познал с детства. Но не до такой степени, чтобы становиться переводчиком. Он отказался, а в военкомате не настаивали. К сожалению, это был не первый случай, когда в официальных кабинетах к китайскому происхождению Парыгина проявлялся далеко не праздный

138

интерес. Не прожив еще и двух десятков лет, он начал постепенно понимать, что не время рождения, т.е. май, а место, где он появился на свет, постепенно становится серьезным препятствием в самом главном для судьбы любого человека, при выборе дела всей жизни. Анатолий Парыгин, как выяснилось,

не выбирал свой путь. Он просто

родился с мечтой стать летчиком. И обязательно военным, пилотом истребителя. По его словам, в те годы он бредил этим. Но мечта, словно войдя в штопор, рухнула, так и не расправив крылья. Более 40 лет прошло с того времени, а он до сих пор, не скрывая сожалений, вспоминает о том с ироничной улыбкой на лице… В городе Хайларе Анатолий окончил 9 классов, да еще и курсы трактористов прихватил. Последнее обстоятельство и стало определяющим, когда он начал нарабатывать свой трудовой стаж. Трактористом он стал уже в Казахстане, в середине 50-х годов. Парыгины тогда не просто вернулись в Советский Союз, а «по призыву партии и правительства», как говаривали в те времена, отправились осваивать целинные земли в этой республике. Все лето проработал он тогда на тракторе, да и

прицепщиком довелось быть на

комбайне. К сентябрю прервал он собственный рабочий стаж, так как предстояло еще и 10-й класс окончить в одном из поселков под Оренбургом. Близ этого города его бабушка тогда проживала,

и Анатолий к ней

перебрался. Последний год школьной учебы пролетел словно один день. Он завершил его с отличием. И уже не о тракторе мечтал, а о боевом самолете. Благо, в Оренбурге – два известных всей стране авиационных училища. Но его не приняли. Не было тогда Анатолию Парыгину необходимых 17-ти лет. «Взрослей, - сказали, - и приходи на следующий год».

- Не помню, по каким причинам, - вспоминает Анатолий Николаевич, - но мы с другом почему-то в Челябинск поехали. Там устроились на тракторный завод. А я еще и местный аэроклуб решил окончить. После учебы в нем многих курсантов обычно направляли в авиационные училища. Но мандатная

139

комиссия не пропустила меня. Вообще-то говорили, что в моем «деле не хватает каких-то документов». Вроде бы, я неполный комплект нужных бумажек собрал. Позже я узнал случайно, что, оказывается, рожденный в Китае в советском небе летать не может. Вот такие были порядки… Парыгин подливает в наши рюмки коньячок, зажигает очередную сигарету, и мы, не чокаясь, помянули разбитую «мандатниками» мечту его далекой теперь юности. Испытав горечь первого в своей жизни «облома», он не опустил рук, не раскис, а стал готовиться к поступлению в институт. Но вскоре, как говорится, на полных законных основаниях, его призвали в армию. Определили в войска ПВО. Парадокс получился, летать не разрешили, а вот отслеживать тех, кто незаконно летает в советском небе, дозволили. Служил он среди лесистых сопок в районе Находки. Рядом – крупный аэродром, база истребителей. Так «под боком у мечты» своей он и провел более трех лет, охраняя небо Дальнего Востока от американских Б-52, которые тогда особо активно совершали облеты границ СССР. Службу закончил в должности начальника радиолокационной станции и в звании старшего сержанта. «На гражданке» еще какое-то время пытался пробить себе путь в небо, но вскоре понял, что образовавшаяся пропасть между мечтой и возможностью ее исполнения непреодолима. Подал

тогда

Парыгин

документы

в

Челябинский

политех,

на

приборостроительный факультет. Через положенный срок окончил он учебу в институте, и получил закрытую по тем временам специальность «ИИТ», что означает «информационно-измирительная техника». Вполне, на мой взгляд, объяснимо и то, что Парыгин, как обладатель редкой тогда специальности, был направлен институтом

для работы в

закрытый город Красноярск-26, в Научно-производственное объединение Прикладной механики, или проще НПО ПМ, которое теперь носит имя своего создателя, академика Михаила Решетнева и производит до 70 процентов российских космических аппаратов. В те годы об этом городе и

140

его предприятиях знали исключительно те, кому положено было знать. Как говорится, в силу служебных, родственных, а возможно, и шпионских надобностей. Теперь-то всему миру стало известно, что город этот при сохраняемой закрытости своей открыто нанесен на географические карты под названием Железногорск. И приехать сюда может любой и каждый, только, разумеется, заказав заранее пропуск. Пропуск в Красноярск-26 молодому специалисту Анатолию Парыгину тоже был, вроде бы, заказан, но дальше КП его не пропустили. Просто вышел за ворота представитель отдела кадров НПО ПМ и объяснил счастливому обладателю диплома, что теперь им уже не требуются специалисты «данного профиля». А еще сказал, что соответствующий отказ, хоть и поздновато, но уже послан в Челябинск. После отказов в поступлении в авиационное училище Парыгин воспринял очередной от ворот поворот

как нечто

ожидаемое. Только и сказал, что надо бы ему деньги вернуть, затраченные на дорогу от Челябинска до Красноярска. Деньги вернули. После чего молодой и не оприходованный специалист, уже имевший к тому времени жену и дочь, ощутил себя «советским безработным» по принуждению, а потому имеющим полное юридическое право на свободное трудоустройство. Это была одна из редких свобод, которая хоть и не радовала, но все же пользовалась «спросом» при тоталитарном партийном режиме тех лет. Шел 1966 год… На берегах Хантайки в те дни усиленно готовились к перекрытию реки. Но Анатолий Парыгин не имел тогда еще ни малейшего понятия ни об этой реке-северянке, ни о том, что станет энергетиком, ни о том, где обретет крышу над головой для себя и для своей семьи. Он просто бродил по улицам Красноярска, вспоминая порой пророческое определение творца научного коммунизма Карла Маркса о том, что «свобода – это осознанная необходимость». И очень хотел тогда не выгодно, а хотя бы сносно обменять ее, эту самую свободу, на работу с приличным заработком…

141

В энергетику Парыгин

«вошел», если так можно сказать, через

Красноярскую ТЭЦ-1. Причем ни минуты не отработав на этой самой старой в городе электростанции. Она начала давать тепло и свет людям в 1943 году. Чем он произвел впечатление на начальника лаборатории ТЭЦ, а он попал почему-то именно к нему, Парыгин теперь объяснить не в состоянии. Может, молодостью своей, или азартным желанием дорваться поскорее до настоящей работы. Словом, снял начлаб ТЭЦ телефонную трубку и позвонил в отдел кадров «Красноярскэнерго». Вот по такому случайному «блату» молодой специалист Парыгин и попал на Назаровскую тепловую электростанцию, или ГРЭС, как ее чаще называют. Тогда еще продолжалось ее сооружение, и монтировали на ней самый мощный в энергосистеме страны энергоблок на 500 мегаватт. А для контроля за его рабочими параметрами при блоке должна была действовать некая невидаль для тех лет - электронновычислительная машина, которую нынче назвали бы не столь загадочно, а проще, компьютером. Тогдашний директор ГРЭС по фамилии Красноштан, узнав по телефону, что молодой дипломированный электронщик ищет работу, ответил без колебаний: «Беру не глядя, пусть приезжает». Всей

семьей

своей

какое-то

время

жили

Парыгины

в

местном

профилактории. А потом, очевидно, оценив старательность нового инженера, дали ему квартиру в поселке Бор. Это чудесное, находящееся поблизости от ГРЭС место, где жилые дома стоят в окружении великолепных сосен, Парыгин до сих пор вспоминает самыми теплыми словами. 13 лет здесь прожили. Стал он за это время ведущим специалистом по релейной защите. И уже исполнял обязанности начальника электроцеха, когда ему предложили перебраться на Усть-Хантайскую ГЭС. Случился таким образом у семьи Парыгиных большой переезд, который на Руси во все времена считают страшнее пожара. Первая встреча Анатолия Парыгина с Хантайкой произошла в апреле 1979 года. Поначалу он один сюда прибыл, семья вслед за ним только летом перекочевала. В одиночестве и 40-летие свое здесь встретил, получив, можно

142

сказать, в подарок к юбилею, должность заместителя директора ГЭС. В те годы руководил дирекцией Владимир Александрович Кузнецов. И как-то так получилось, что не могли ему долгое время достойного заместителя подыскать. Парыгин, похоже, сразу пришелся ко двору, хотя и не сталкивался прежде с гидроэнергетикой. Но с первых дней начал познавать ее особенности со всей старательностью. Того деревянного двухэтажного дома, в котором им предоставили квартиру, теперь уже нет в поселке. Снесли, как и многие другие подобные дома, где проживали строители ГЭС. Обветшали они. Поэтому и было принято решение, что Снежногорск будущего должен быть каменным городом. Когда Парыгины стали северянами, кирпичные пятиэтажки поселка, под номерами 1, 2 и 3 уже были заселены. Однако до сих пор от всех «деревяшек» Снежногорск пока не освободился. Еще около десятка домов старой постройки, правда, капитально отремонтированных, служат людям. В них проживают примерно 130 семей. Теперь каждая квартира в них располагает не только светом и теплом, но и всеми прочими удобствами, а это при жизни за Полярным кругом очень большие облегчения каждому человеку приносит. Словом, в 21-й век Снежногорск вошел, имея 5 жилых 70-квартирных кирпичных зданий. И половину такого же шестого дома, который пока не достроен. В одном из них, получив квартиру еще в 1980 году, так и проживают Парыгины. И если северную жилплощадь свою за минувшую четверть века они не меняли, то место своей работы Анатолий Николаевич сменил. В 1998 году он был назначен директором гидростанции. Он стал ее пятым по счету директором, если вести этот отсчет от Михаила Яковлевича Гельмера, который был директором еще сооружаемой ГЭС.

- Припомните,

пожалуйста,

какое

самое

трудное

решение

Вам

пришлось принимать, находясь более 5 лет на посту директора ГЭС…

- Думаю, самыми трудными были те дни, когда нужно было определить для самого себя оставаться или нет в кресле директора. Деятельность излишне ретивых реформаторов привела к тому, что директор ГЭС остался без

143

управленческих кадров: без производственно-технического отдела, отдела кадров, без бухгалтерии, а также без службы материально-технического снабжения… И практически без прав по решению задач управления предприятием. Это был период появления марионеточных управленцев в энергетике, когда в ОАО «Таймырэнерго», в которое входят УстьХантайская и Курейская ГЭС, к управлению пришли амбициозные, но профессионально не подготовленные, далекие от энергетики люди. И тем более от особенностей работы и жизни в условиях Крайнего Севера - Вы хотели уйти?

- Да… Как говорят, на заслуженный отдых.

- Что же остановило?

-

Во-первых,

хоть

это

и

звучит

высокопарно,

наверное

чувство

ответственности перед людьми, с которыми работаю много лет, и огромное желание доделать то, что мною было задумано по улучшению жизни в Снежногорске. Признаться, я в то время не видел тех, кто смог бы лучше меня решить весь объем актуальных для поселка проблем. Одним словом, «Если не я, то кто?..». Во-вторых, в 2003 году произошла очередная смена руководства

в ОАО

«Таймырэнерго»,

и

ситуация

стала

заметно

стабилизироваться. В действиях нового генерального директора появился здравый смысл, рациональный, взвешенный подход. Сегодня я практически уже уверен, что в 2004 году, к сорокалетию поселка, у нас появится, к примеру, плавательный бассейн. Жизненно нужный для нас, северян… Парыгин прекрасно понимает, что затерянный в лесотундре поселок вряд ли когда-либо превратится в райский уголок с фонтанами и пальмами. Но при всех «отдаленностях» и вызванных ими лишениях создать здесь максимум житейских удобств не только можно, но и крайне необходимо. Эту свою программу он цепко и осуществляет. Именно она и стала второй причиной того, что он «во дни тягостных раздумий» не покинул директорского кресла, чтобы обменять его на диван пенсионера в уютном собственном доме близ Красноярска. О планах Парыгина мне рассказывал не только он сам, но и

144

жители поселка, очевидно, полагая, что такой позитивной информацией обязательно нужно поделиться с заезжим журналистом. Тем более, как заметил один из собеседников, «если ты сам уже 40 лет знаком с Хантайкой и Снежногорском». Прекрасно осознает Парыгин и другое. Манна небесная вместо снегов и дождей никогда на поселок не посыплется. Благополучие жизни людей, а это почти полторы тысячи человек, зависит здесь прежде всего от успешной работы ГЭС. От действующих тарифов на электроэнергию, от внимания местных властей, от гибкости руководства и, наконец, от понимания того, что по одному шаблону нельзя соизмерять жизнь в Снежногорске и, скажем, в любом из малых городов Подмосковья. Там и климат иной, и транспортные

возможности

несколько

разнообразнее.

те же Других

градообразующих предприятий здесь нет. Потому-то и восстал директор ГЭС, как мог, против «крутых реформаторов», для которых, как оказалось, важнее процесс ломки, а не ее результаты. Пока, к сожалению, не все удалось отстоять. Действовали долгое время в поселке свинарник и коровник. Теперь их нет. Вообще для жителей Снежногорска на каждый год требуется по 30-40 тонн мяса. Половину от этого получали за счет собственного подворья, хоть и несла дирекция ГЭС на этом убытки примерно в полмиллиона рублей. Но по 200 животных ежегодно забивали! Благодаря чему свежее мясо поступало и в продажу, и в детский сад. Но где-то, в значительной отдаленности от Снежногорска, был принят запрет

на

«непрофильную

деятельность».

Словно

поддержание

необходимого уровня энергетики человеческого организма ничего общего с производством электрической энергии не имеет. Буренок и свиней в 2002 году пустили под нож. Теперь мясо в полном объеме приходится завозить, на десять

рядов

перемороженное,

а

потому

со

значительной

потерей

питательных качеств, хотя и цены на него стали в два, а то и в три раза, выше. А при покупке литрового пакета молока здесь вынуждены платить до 40 рублей. Зимой же цена достигает и 70-ти. Местных коммерсантов,

145

конечно, можно ругать и материть. Но лучше представить, откуда они, исключительно на перекладных, доставляют эти самые «калории и витамины». Даже если в пределах Красноярского края – не менее 1 тыс. км получается.

- А если в Снежногорске начнет работать хотя бы один фермеркормилец? – спросил я робко Парыгина.

- Расчеты показывают, что такой смельчак прогорит уже в первый год своей работы. У нас, вроде бы, много разных трав произрастает, но практика убедила, что корма, к примеру, прессованное сено, выгоднее завозить из Красноярска, чем здесь заготавливать. Парыгин не очень-то верит тому, что принятый запрет на непрофильную деятельность энергетиков будет отменен как социальном

плане. Жители

неоправдавший себя в

оторванного от всего остального

мира

Снежногорска уже это ощутили. Возможно, со временем в том же смысле «созреют» и чиновники в Москве, поняв однажды, что любое подсобное хозяйство при работе ГЭС в таких условиях заметно стабилизирует бытие, предоставляя местному населению дополнительные рабочие места и дополнительный заработок, что при дороговизне вообще, а северной, в частности, играет далеко не последнюю роль. Вот почему в ближайших планах Парыгина – восстановить работу и местного завода по переработке рыбы, прекрасное оборудование которого он приказал не демонтировать, а тщательно законсервировать «до нужного времени» и охранять со всей строгостью. По крайней мере, и самолеты, и вертолеты, а летом и теплоходы покидают Снежногорск порожняком, а могли бы деликатесную рыбу доставлять в магазины и рестораны того же Норильска или Красноярска, где прилавки завалены в основном дальневосточной морепродукцией. Да и у жителей национального поселка Хантайское озеро, что находится в относительной близости к Снежногорску, где промысловая рыбалка – одно из основных занятий, появились бы постоянные заработки. Словом, считает

146

Парыгин, есть над чем поразмышлять не с местечковых, а с государственных позиций. Помню, во времена возведения ГЭС и поселка были у проектировщиков планы превратить Снежногорск в «город под одной крышей». Или, точнее, под стеклянным колпаком. В одной из своих книг о Хантайке я упоминал об этом «смелом и оригинальном» проекте». Почему упоминал? Да потому, что тогда мне никто не мог толком объяснить сути. Лишь общие слова произносились, хоть и, признаюсь, захватывающе интересные. Микроклимат, зимние сады… Скажем, для того, чтобы попасть на рабочее место, надо было выйти в тапочках из своей квартиры и, не покидая пространства под колпаком, перейти на ГЭС. Ни морозов тебе, ни дождей, ни снега… Если память не изменяет, в те годы журнал «Техника – молодежи» рассказывал

полно

и

обстоятельно

о

таком

северном

городе.

До

Снежногорска нечто подобное собирались соорудить и в Якутии, в Айлахе, где алмазы добывают. Но проект и там похоронили. Не то слишком затратным его признали, не то технически несбыточным, а может быть, и противоестественным, каким-то инкубаторским… Да оно, полагаю, и к лучшему. По крайней мере, находясь в Снежногорске летом 2003 года, я сожалений по этому поводу не услышал, хотя многие ветераны о такой затее помнят прекрасно. Парыгин, когда рассказывает про громадье своих планов, красок не жалеет, подчеркивая, что никакого отношения к фантастике они не имеют, хотя и реализация их идет, по его оценке, «не совсем гладко». Причем, никого не желая обидеть, он убежден в том, что если в отпущенное ему «рубежное время» не удастся осуществить задуманное, «потом никто и головы в эту сторону не сможет повернуть». Честно говоря, я разделяю его позицию, так как много ездил по «северам». Здесь ведь как иногда рассуждают: хоть и живут люди в этих местах постоянно, каждый из них все-таки лишь на какое-то время становится северянином. Значит - временщик! А потому надо ли нести излишние

147

затраты, создавая дополнительные удобства для жизни тех, кто сидит на чемоданах? Вернется человек «на материк», там и получит их не то в достатке, не то в избытке. Надо быть очень несговорчивым и даже настырным в своей правоте, чтобы противостоять вот таким до предела упрощенным нормам. Думаю, что Парыгин именно из тех, кто поэтапно и настойчиво способен выметать сор из избы. По действующим социальным нормативам такому поселку как Снежногорск не дозволено иметь, скажем, банно-прачечный комбинат. Но он, вопреки «указивкам», располагает им. В нем с помощью мощных машин стирают и чистят спецодежду, постельное белье, ковровые изделия. Есть мастерская для ремонта обуви. Появится парикмахерская… А пока

женских и мужских

мастеров один раз в полтора-два месяца на неделю «десантируют» то из Норильска, то из Игарки. Обслужат они всех и покидают клиентов. Такой вариант, конечно, не очень удобен, однако лучшего пока не придумали… Словом, постепенно «банно-прачка» очень умело и взвешенно превращается в общественный оздоровительный комплекс. Здесь, к примеру, уже действует зал для занятий шейпингом, и его очень даже активно посещают местные женщины. Задуманы и еще некоторые обновления. И все они отнюдь не наносят вреда массовым постирушкам, то есть изначальному назначению комбината. Мне рассказали, как Парыгин признал однажды даже чем-то оскорбительным для снежногорцев, что они, проживая среди «огромной воды», даже летом не имеют возможности поплавать. Ванны и душ в квартирах этого, как известно, заменить не могут. И поэтому, проявляя чудеса административной изобретательности, директор ГЭС несколько лет потратил на то, чтобы появился в поселке плавательный бассейн. Один уже действует при местной сауне. Правда, длиною всего 7 метров. Специально таким, максимально возможным, и сделали. Вода в нем лишь ночами пустует. В большинстве своем и мужчины, и женщины, а про представителей юного поколения и говорить не приходится, не столько «кости погреть» сюда ходят, а прежде всего, чтобы поплавать до полного душевного изнеможения.

148

Это мне рассказала начальник местной ЖКХ Валентина Ивановна Политова, с которой мы осмотрели все подведомственные ей объекты. Очень приветливые и милые женщины, «хозяйки» сауны, предложили бросить все дела и оценить прелести снежногорской баньки. Увы, воспользоваться этим приглашением не довелось. А большой бассейн, точнее, оздоровительный комплекс, к 40-летию Снежногорска уже фактически создан. Теплый, просторный, с залами для тренажеров и прочими помещениями. Его ванна, хоть и не дотягивает до принятого стандарта, но 18 метров длины имеет, а по ширине – три просторных дорожки для пловцов умещаются. Походили мы по «берегам» этого сухого пока водоема, порассуждали… Как и во многих местах нашей разлохмаченной за 10 лет реформ страны, в Снежногорске не ощущают дефицита идей, заряженных здравым смыслом. А вот средств на все остро не хватает. Хотя, уточнил Парыгин, если прежде из бюджета Норильска Снежногорску, как правило, мало что доставалось, то после того, как кресло норильского мэра занял Олег Бударгин (в январе 2003 года он был избран уже губернатором Таймыра – Б.И.), поселковая власть перестала ощущать себя в роли обделенного «бедного родственника». Такое, к сожалению, еще встречается и не только на Крайнем Севере, а совершенно независимо от географической широты, там, где «в товарищах согласья нет», как с оправданной назидательностью подчеркивал когда-то известный российский баснописец Иван Андреевич Крылов. О том, какие блага обрели жители Снежногорска в результате наконец-то достигнутой взаимности, нам уже обстоятельно рассказал глава поселка Юрий Слыщенко (см. выше его интервью – Б.И.), Парыгин же дополнил сказанное лишь тем, что держит, как мне показалось, наиболее близко к собственному сердцу. К примеру, рассказал, как удалось в буквальном смысле реанимировать местную библиотеку. Теперь фонды ее обновляют не только за казенный счет, но и пополняют сами читатели, передавая книги из своих домашних хранилищ. Обрел отдельное помещение и открытый здесь еще в 2000 году по

149

инициативе директора ГЭС музей истории строительства Усть-Хантайской гидростанции. На его стендах теперь все чаще появляются новые экспонаты. Вот и автору этих строк предложили поделиться кое-чем раритетным из того, что за 40 лет было им собрано в довольно обширном хантайском досье… А еще… Очень хочет Парыгин украсить эту землю православным храмом, соорудив его из смолистых бревен и бруса на пригожем для этого в поселке месте. Участок под него уже застолбили на самом берегу Хантайского «моря». Побывал я там, прикинул мысленно: красиво и величаво будет смотреться. И проект уже разработан, и необходимые инженерные расчеты выполнены. Конечно же, деньги нужны… За воплощение этой идеи решили они всем миром взяться. В число ее сторонников уже более половины жителей поселка вошло, включая, что очень важно, и нового генерального директора «Таймырэнерго» Юрия Ямпольского. Он сам мне об этом сказал. Так что сомнения минимальны, одолеют снежногорцы сообща и дорогу к своему Храму. Здесь невозможное – возможно. За 40 прожитых лет это многократно подтверждено. О чем я и попытался напомнить своей книгой… Красноярск-Норильск-Снежногорск-Светлогорск-Красноярск. Август 1964 - февраль 2004 года.

ОГЛАВЛЕНИЕ * Сам не очень-то верю…

стр. 3-4

* «Мне все здесь на память…»

стр. 5-8

* «Здравствуй, Хантайка!»

стр. 8-