Русский пионер 2008 04 (04) by Vladimir Pigarev

№4 август-

сентябрь

2008

Всегда готов

айван сигал/agency.photographer.ru

Я раньше очень много думал о смерти. Почти столько же, сколько сейчас. Хотя сейчас, конечно, больше думаю, чем раньше. То есть всегда на краю сознания лежит гдето мысль о том, что все это вот-вот закончится и что все это было, увы, кажется, бессмысленно (в том числе и этот номер, за который опять, честное слово, не стыдно). И я даже знаю, где лежит эта мысль. Иногда я ее сознательно достаю и любуюсь ею. Ибо мысль ведь чертовски красива. Она совершенна и законченна. Ну да, она и правда бывает всегда закончена — самим, как бы это сказать, ходом событий. Или логикой их развития, что ли. Мысль о смерти рано или поздно заканчивается смертью. И я знаю, откуда у меня в голове вся эта муть. Она оттуда, из детства, в котором всегда, сколько я его помню, а я что-то помню его все-все, был миру мир и нет — войне. Из этой адской жестокой и бессмысленной детской жизни, в которой я не хотел умирать так бездарно, от нейтронной бомбы, от которой не было спасения в этом лучшем из прекрасных миров, и я жаловался об этом только маме, и плакал об этом только вместе с ней. Ну вот как попробовать разобраться с собой и перестать думать об этом? Никак. Наверное, поздно разбираться. Но можно предпринять отчаянную попытку выговориться по этому поводу. Вот она, эта попытка, перед вами. 4-й номер «Русского пионера». Наслаждайтесь жизнью. Как-то мы в этот раз, по-моему, проскочили. А ведь на волоске висели.

А. Колесников

3 Клятва главного редактора.

стр. 2

первая четверть

Прогул уроков. ƣǉƹǊǆǇǂ ƽǇǉǇƿǃǇǂ ǁƽƾǋƾ, ǋǇƻƹǉǁǒǁ. ƙǆƽǉƾǂ ƛƹǊǁǄǕƾƻ ǈǉǇ ǊƻǇǁ ƣƹǆǆǔ.

стр. 6

стр. 8 Урок литературы. ƥǇǂ Ɯǉǁǆ. Ɲǅǁǋǉǁǂ ƸǃǌǑǃǁǆ Ǉ ǆƾǀƹƺǔƻƹƾǅǇǅ. стр. 12 Сбор металлолома. ƣǄƹǊǊǁǃƹ ƻ ǀƹǈǇƾ. ƞǃƹǋƾǉǁǆƹ ơǊǋǇǅǁǆƹ ǆƹ ƹǄǃǇǈǉǇƺƾƼƾ. стр. 14 Сбор макулатуры. Ƨǋǉǘƽ ҇ 6. ơƼǇǉǕ ƣƹǅƾǆǊǃǇǂ ǈǉǇ Ǌƹǅǔƾ ǆǌƿǆǔƾ ǃǆǁƿǃǁ.

Фотокружок. ƝǘƽǕǃƹ ƻ ǃǌǃǌǉǌǀƾ. ƧǄǕƼƹ ƪƻǁƺǄǇƻƹ Ǉ ƻǔƽƾǉƿǃƾ. ơ ƽǁƹǍǉƹƼǅƾ.

стр. 16

Урок информатики. ƝƾǄǇ ǊƻǁǊǋǌǆǇƻ. ƥǁǎƹǁǄ Ɯǌǉƾƻǁǐ ǈǉǇ ǁǆǋǁǅǆǔƾ ǈǇƽǉǇƺǆǇǊǋǁ ǀƹǉǇƿƽƾǆǁǘ ǁǆǋƾǉǆƾǋƹ.

стр.18

Урок труда. Love-ƨǇǅǁƽǇǉ. Ʃƾƻƹǀ ƩƾǀǇ Ǉ Ǌƻǘǀǁ ǈǇǅǁƽǇǉǇƻ ǁ ǄǗƺƻǁ.

стр. 20

Письмо в редакцию ƥǁǎƹǁǄƹ ƣǌǊǆǁǉǇƻǁǐƹ: ǈǇǐƾǅǌ Ǉǆ ǆƾ ƽƹǄ ǉƾǃǄƹǅǌ ƻ 4-ǂ ǆǇǅƾǉ ƿǌǉǆƹǄƹ «ƩǌǊǊǃǁǂ ǈǁǇǆƾǉ». Ответ ƼǄƹƻǆǇƼǇ ǉƾƽƹǃǋǇǉƹ ƿǌǉǆƹǄƹ «ƩǌǊǊǃǁǂ ǈǁǇǆƾǉ» ǆƹ ǈǁǊǕǅǇ ƥǁǎƹǁǄƹ ƣǌǊǆǁǉǇƻǁǐƹ.

стр. 24 стр. 25

Урок обществоведения. ƸƻǄƾǆǁƾ ƮǉǁǊǋƹ ƺƾǄǌǎƹǅ. ưǋǇ ƽǌǅƹǗǋ ǀǌƺƹǋǔƾ ǃǁǋǔ Ǉ ǋƻǇǉǐƾǊǋƻƾ Ơǌǉƹƺƹ ƯƾǉƾǋƾǄǁ. Дневник наблюдений. Ʀƾ ǋǇ ǊǄǇƻǇ — ưƾǐǆǘ. ƩǌǊǊǃǁǂ ǈǁǇǆƾǉ ƼǌǄǘƾǋ ǈǇ ƜǉǇǀǆǇǅǌ.

стр. 28

стр. 36

третья четверть

стр. 46 Памятные даты. ƣƹǄƾǆƽƹǉǁǃ ǃǇǆǏǇƻ Ǌƻƾǋƹ ƽǇ 24000000000 ƼǇƽƹ. стр. 48 Диктант. The End. Ƨ ǆƾǃǇǋǇǉǔǎ ǈǇǄƾǀǆǔǎ ǊƻǇǂǊǋƻƹǎ ƙǈǇǃƹǄǁǈǊǁǊƹ. Гражданская оборона. ơǀ-ǈǇƽ. ƨǇǊǄƾƽǆǁǂ ǉƾǈǇǉǋƹƿ ǁǀ ǅǇƽǆǇƼǇ ƺǇǅƺǇǌƺƾƿǁǒƹ.

стр. 50

Собеседование. ƫƻǇǂ ƺǌǆǃƾǉ. ƪǋǉƹǎƹ ǆƾǋ, ǊƽƾǄƹǆǇ ƻ Ɯƾǉǅƹǆǁǁ.

стр. 56

Работа над ошибками. ƨǇǊǄƾ ƺǇǅƺǔ. Ƨ ǆǇƻǔǎ ǋƾǎǆǇǄǇƼǁǘǎ ǌǆǁǐǋǇƿƾǆǁǘ ǅǁǉƹ.

стр. 60

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

вторая четверть

Вечный огонь. ƫƾǈǄǇƾ ǅƾǊǋǇ. ƶǃǊǃǌǉǊǁǘ ƻ ǄǌǐǑǁǂ ǃǉƾǅƹǋǇǉǁǂ ƞƻǉǇǈǔ.

стр 64.

Природоведение. ƝƾƻǌǑǃǁ ǁ ǊǅƾǉǋǕ. Ƨ Ǎƹǃǋƹǎ ǁǊǋǉƾƺǄƾǆǁǘ ƺƹƺǇǐƾǃ ƻ ƧǉƾǆƺǌǉƼǊǃǇǂ ǇƺǄƹǊǋǁ.

стр. 70 Урок физики. ƯƹǉǕ-Ǆƹǀƾǉ. ƪǃƹǀƹǆǁƾ Ǉ ǈǇƽǅǇǊǃǇƻǆǇǅ ƼǁǈƾǉƺǇǄǇǁƽƾ. стр. 78 Комикс. ƣƹǃ ƻǀǇǉƻƹǄǁǊǕ ǉǌǊǊǃǁǂ, ǃǁǋƹƾǏ, ƹǅƾǉǁǃƹǆƾǏ ǁ ƹǆƹǉǎǁǊǋ.

Послание из будущего. ƝǇ ǁ ǈǇǊǄƾ. ƩƹǊǊǃƹǀ Ɲǅǁǋǉǁǘ ƜǄǌǎǇƻǊǃǇƼǇ.

стр. 86

стр. 95 Фотоувеличитель. ƨǇǀǁǋǁƻ ǁ ǆƾƼƹǋǁƻ ǍǇǋǇƼǉƹǍǇƻ ƩǇǊǊǁǁ. стр. 96 Полезные советы. ƣƹǃ ǆƾ ǈǇƼǁƺǆǌǋǕ ǊǇ ƻǊƾǅǁ.

четвертая четверть Урок мужества. ơ ǈǌǄǘ, ǁ ƽǌǉƹ. ƪǇƻƾǋǔ ƺƾǀǇǉǌƿǆǇƼǇ.

стр. 118

Урок физкультуры. ƨǇǀǇǄǇǐƾǆǆǇƾ ǀǇǄǇǋǇ. ƦƹǑ ǐƾǄǇƻƾǃ ǆƹ ƧǄǁǅǈǁƹƽƾ 2008. Урок географии. ƫǉǁǈ ǈǇ ǈǌǑǃǁǆǊǃǁǅ ǅƾǊǋƹǅ.

стр. 130

стр. 122

группа продленного дня Пионервожатая. ƥǇǆǌǅƾǆǋƹǄǕǆǇ ǈǌǊǋǇ. ƙǆǆƹ ƦǁǃǇǄƹƾƻƹ Ǉ ǋǇǅ, ǐǋǇ ǅǇƿǆǇ ǄǗƺǁǋǕ, ǎǇǋǘ ǀƹǐƾǅ.

стр. 140 Следопыт. ƫǌǅƹǆǆǔƾ ƽƾƻǌǑǃǁ. Ʀǁǃǁǋƹ ƣǇǊǅǁǆ Ǉ ǊǋǉƹǆǆǇǊǋǘǎ ƺǉǁǋƹǆǇǃ. стр. 142 Горнистка. ƚǇǃƹǄǕǆǇƾ ǅƹǊǋƾǉǊǋƻǇ.

стр. 144 Подшефная. ƦƾǉƹǀƽƾǄƾǆǃƹ. ƥƹǑƹ ƭƾƽǇǉƾǆǃǇ Ǉ ǐƾǅ-ǋǇ ƺǇǄǕǑǇǅ ǁ ǊƻƾǋǄǇǅ. стр. 146 ƦƹǋƹǄǕǘ ƣǇǈǔǋǁǆƹ Ǉ ǃǌǄǕǋǌǉǆǇǅ ǈǕǘǆǊǋƻƾ.

Внеклассное чтение. ƛǀƼǄǘƽ ǆƹ ƺǇƿǁǂ ǅǁǉ ǁǀ ƼǄƹǀǆǁǏǔ ǈǉǇǋǁƻǇƼƹǀƹ. ƩƹǊǊǃƹǀ ƙǆǋǇǆƹ Ƭǋǃǁǆƹ.

стр. 148

стр. 157 Урок правды шеф-редактора. ƨǇƽƻƾƽƾǆǁƾ ǁǋǇƼǇƻ. стр. 159 Табель. 65000 ǇǋǃǄǁǃǇƻ ǆƹ Ǉƽǆǌ ǈǌƺǄǁǃƹǏǁǗ «ƩǌǊǊǃǇƼǇ ǈǁǇǆƾǉƹ».

первая четверть Прогул уроков. Красной дорожкой идете, товарищи. Андрей Васильев про свои Канны. Сбор макулатуры. Отряд № 6. Игорь Каменской про самые нужные книжки. Урок литературы. Мой Грин. Дмитрий Якушкин о незабываемом. Сбор металлолома. Классика в запое. Екатерина Истомина на алкопробеге. Фотокружок. Дядька в кукурузе. Ольга Свиблова о выдержке. И диафрагме. Урок информатики. Дело свистунов. Михаил Гуревич про интимные подробности зарождения интернета. Урок труда. Love-Помидор. Реваз Резо о связи помидоров и любви. Письмо в редакцию Михаила Куснировича о том, почему он не дал рекламу в 4-й номер журнала «Русский пионер». Ответ главного редактора журнала «Русский пионер»

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

инга аксенова

на письмо Михаила Куснировича.

Ради Каннского фестиваля я впервые в своей жизни взял взятку. Пришел в ГУМ к Михаилу Куснировичу и взял. Вернее, надел. Смокинг, штаны, жилет и пластрон. Все — от Corneliani. Потому что в Каннах мне предстояло мероприятие с красной дорожкой. Плюс открытие Русского павильона, которого до моего приезда на этом фестивале и духу не было. А красная дорожка — это строго: без смокинга по ней еще никто не проскользнул. Хотя нет, несколько лет назад один финн прорвался — Аки Каурисмяки. Он, собственно, пришел на свой собственный фильм (который потом получил Гран-при), но пришел в затрапезе. Плюс не вполне трезвый. Секьюрити уже бросились его вязать, но ситуацию спас легендарный президент фестиваля Жиль Жакоб. Он с самого верха лестницы разглядел, что его любимого режис-

сера вяжут, сбежал вниз, обнял по-дружески и как-то во дворец втусовал. Но ради меня он бы напрягаться точно не стал. Значит, делать нечего — нужен смокинг, штаны, жилет и пластрон. Главное, если бы тучу денег, которые стоит все это добро, мне бы велели, например, пропить — я бы пропил со всем моим уважением. Ради мирового кинематографа. А на смокинг тратить — лучше удавиться. Вот и пошел в ГУМ за взяткой. Конечно, читатели «Русского пионера» сразу захотят узнать, почем комплект. Не скажу. Потому что, во-первых, я выше этого «почем». Во-вторых, как киноколумнист решил писать о 61-м Каннском кинофестивале и буду писать только о нем. Вот кое-где в прессе появились сообщения, что некий главный редактор на вечеринке Vanity Fair» в отеле Du Cap облил

даниил зинченко

sipapress/fotobank

rex/fotobank

Многим читателям «Русского пионера», конечно же, не терпится узнать, как так вышло, что во время Каннского фестиваля наш кинокритик Андрей Васильев (кому-то он еще знаком как главный редактор ИД «Коммерсантъ») облил бурбоном Харрисона Форда. Сегодня будут даны исчерпывающие ответы не только на этот вопрос. Будет вообще раскрыта главная тайна Каннского фестиваля.

текст: андрей васильев

бурбоном Харрисона Форда. Это неправда. Я его только отпихнул от стойки бара, куда прорывался за бурбоном. То есть у меня в тот момент и бурбона-то в руках не было. Но это так, фестивальные зарисовки. Пора переходить к главному. Главных мероприятий у меня, как выяснилось, на Каннском фестивале было два. 1. Вечерина по поводу открытия русского павильона, у которого ИД «Коммерсантъ» стал главным информационным партнером. 2. Посмотреть хотя бы одно кино, потому что Каннский же все-таки фестиваль. Про вечерину пресса писала очень много: общее мнение — удалась. А для меня она едва не обернулась трагедией. Где-то около одиннадцати вечера выяснилось, что в пакет со взяткой мне недовложили пластрон. К смокингу от Corneliani полагает-

ся, видите ли, не бабочка, а пластрон — а его нету! И магазины уже закрыты. Конечно, я Куснировичу все про него немедленно по телефону сказал, но что толку? Причем, смокинг — такая гнилая штука, что без галстука в нем выглядишь полным лохом. Обидно: рубашка-то есть, штаны опять же, жилет, ботиночки… Забавно, что в такую же историю, даже еще глупее, вляпался мой сосед по гостинице, гендиректор журнала Citizen K Аркаша Раммштайн. Он свою бабочку после какого-то прошлогоднего мероприятия развязал сдуру, а завязать, естественно, слабо. — Идите к официантам! — кричит по телефону Куснирович. Опять же, что толку? У нас гостиница не то чтобы плохая — она хорошая как раз, домашняя такая, — но в заднице, не в Каннах даже. И официанты тамошние бабочку в глаза не ви-

дели. Не говоря уж о пластроне. От позора спас мой водитель — мне там полагалась восьмерка Audi с водителем — а вы как думали! — негр Витя по имени Сережа. Отвез нас в отель Majestic, где его подозрительный дружок-консьерж продал нам две несвежих бабочки (по виду — из крашеной промокашки) по 25 евро за штуку. Так что не стыдно было и на вечерине появиться, и поехать догоняться в отель Du Cap, где я и встретился с Харрисоном Фордом (см. выше). Следующий раз я с ним встретился уже на мировой премьере «Индианы Джонс» — втором пункте моей повестки. Собираясь туда, я посоветовался с соседом по гостинице, какую бабочку мне надеть, его или мою. — Надень обе, — сказал Аркаша Раммштайн, — а то 25 евро как-то несолидно. Другое дело — полтинник на шее.

В принципе, гендиректор Citizen K был прав. Мировая кинопремьера в Каннах — круче гор, главное культурное событие дня для всего земного шара. И вот я туда приглашен красавицей Катей Мцитуридзе — артдиректором Русского павильона и заодно членом жюри второго по значимости каннского конкурса «Особый взгляд». Пойду с ней, значит, у всего мира на виду по знаменитой красной дорожке. Но до нее еще надо дойти. Во-первых, по пробкам из нашей дыры до Канн минут сорок. Вовторых, в Каннах тоже пробки, и водитель негр Витя по имени Сережа говорит, что нам на полкилометра до набережной Круазетт не меньше часа нужно. А красавица Катя Мцитуридзе уже ждет в лобби-баре гостиницы Majestic за бокалом шампанского. Значит, надо вылезать из Audi и переться через весь город

по жаре (в смокинге, напоминаю). На Круазетт толпа такая, что пересадка в метро на «Белорусской» в час пик покажется моционом в Летнем саду. Причем человек в смокинге в этой толпе никакого пиетета не вызывает — чай не Харрисон Форд. Прорываюсь к красавице Кате, беру ее под ручку — и еще полкилометра, но уже чинным шагом по отгороженному от фанатов участку набережной до каннской лестницы. И вот она, лестница. Штук пятьсот камер, не вру. Все снимают нас с красавицей Катей. Еще же надо не споткнуться и не стирать рукавом пот с лысины. Поднимаемся. Стоит знаменитый Жиль Жакоб и, ей-богу, целует Катю в щечку. А мне, сироте, любезно кивает. Буфета, чтобы отметить это дело, во Дворце фестивалей, оказывается, нет. Даже покурить негде — сразу в зал. В пафосном пятом ряду на креслах — гадом буду! — таблички с нашими фамилиями: «Mcituridze» и рядом тоже «Mcituridze». На экране крутят остальных счастливцев, идущих после нас по красной дорожке — значит, и нас крутили! И всего-то через минут сорок поднимаются герои торжества — съемочная группа «Индианы Джонс».

Десятиминутная овация при их появлении в зале — и можно смотреть кино с французскими титрами. Еще два часа смотрим «Индиану Джонс», причем такое впечатление, что я это уже видел. Хотя, может, так оно и есть. Думаете, программа выполнена? Фиг! Когда включается свет, надо обступить съемочную группу (Стивен Спилберг, Джордж Лукас, Кейт Бланшетт мой Харрисон Форд и т.д.), устроить ей пятнадцатиминутную овацию и фотографировать ее мобильными телефонами. И вот тут меня пробило. Рядом стоит Сальма Хайек — и фотографирует. Эдвард Нортон — тоже фотографирует Фэй Данауэй — туда же. Тут и я достал мобильник… И даже не задался присущим каждому уважающему себя киноаналитику вопросом: «За что им такой респект? За «Индиану»?!» В общем, я все про Каннской фестиваль понял. Там продают понты. Но это-то как раз не фокус. Фокус в том, что их там покупают. Или берут в качестве взятки. Один такой понт висит теперь у меня в гардеробе. Стоимостью — ладно уж — 70 100 рублей. Хотя и условных.Q Q Q

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

rex/fotobank

валерий левитин/коммерсант

В своем очередном хит-параде Игорь Каменской не только припоминает свое непростое детство, но и выдает читателю список книжек — которые все-таки помогли ему не только выжить, но и закалить характер текст: игорь каменской Q Q В детстве я был толстым ребенком. Не в смысле пухлым, а очень толстым. Я был таким почти 30 лет своей жизни. Не то чтобы я 40 лет ждал момента, когда смогу поделиться этой информацией с широкой аудиторией…. Просто в кругу моих знакомых все меньше людей, которые меня таким помнят, а тех, кто видел меня в пубертатный период, смогут найти меня только на «Одноклассниках», когда я на них зарегистрируюсь. То есть никогда. Иными словами, свидетелей, которые могли бы сказать правду о моей былой комплекции, почти не осталось, а мне важно, чтобы все, кто дочитает этот рассказ до конца, помнили, что в детстве я был толстым ребенком. Это важно… Мои родители подвергли меня замысловатому эксперименту, отдав в шесть лет в пионерский лагерь. Это был самый обычный

лагерь, в нем отдыхали обычные добрые дети. Единственным отличием от всех прочих лагерей был 6-й отряд. Он был рожден мощным гением украинских психологов и педагогов и отличался от других отрядов тем, что в нем были собраны только толстые дети. Вы понимаете, что любой из тех, кто в нем был, мог бы на тему «как я провел лето» написать полноценный триллер. Я там был… Я вернулся домой человеком с несгибаемой волей, необыкновенно обогащенным словарным запасом и четким пониманием, что нормальные дети — это абсолютное зло и от них нужно держаться подальше… Одним словом, с детства я очень много читал. А поскольку толстым я был большую часть своей жизни и окружали меня такие же добрые дети, как в том пионерском лагере, к моменту окончания средней школы

я прочел действительно очень много хороших книг. Многие из них по-настоящему помогли мне вырасти психически почти нормальным человеком. Более того, многие из этих книг я считаю обязательным к прочтению для всех молодых людей, переступивших через порог полового созревания. Именно они — книги моего детства и станут темой сегодняшнего, ставшего уже очередным хит-парада. Возглавляет список книга, которая своим безусловным лидерством никак не свидетельствует о моей оригинальности. Но я пытаюсь всегда быть объективным в оценке своих пристрастий, а посему ничего, кроме правды. 1-е место. Дж. Д. Сэлинджер, «Над пропастью во ржи». Я даже под пытками не вспомню, сколько раз я ее прочитал. Но я помню

другое. Помню, как она помогла мне когда-то осознать, насколько же всем без исключения подросткам по каким-нибудь причинам очень страшно и тяжело соприкасаться с окружающим и, как правило, очень враждебным миром. И как важно, несмотря на это и вообще несмотря ни на что, не сделать чего-то, что потом уже невозможно будет никогда исправить. (Я просто дни считаю до того момента, когда я смогу торжественно вручить эту книгу своему сыну.) Я всю жизнь помню сцену, когда главный герой собирает вещи, натыкается на ни разу не надеванные ролики, которые прислала ему в подарок мать. Он держит их в руках и начинает представлять, как она ходит по магазину, заставляя продавца приносить ей все новые и новые модели, как она покупает ролики, и эта так, в общем-то, и не при-

годившаяся ему вещь начинает обретать совершенно новый смысл. Уже гораздо позже, в армии, я, получая посылки из дома, каждую вещь пытался проследить от момента решения родителей прислать мне ее и до момента укладывания ее в коробку. И эти невидимые нити, мысленно соединявшие меня с домом, были для меня гораздо важнее самих вещей. С тех пор я очень трепетно отношусь к подаркам вообще, а к подаркам близких особенно (мама, клянусь, я обязательно посмотрю твоего Бергмана). Мой Артем даже не подозревает, что все его подаренные мне зажигалки я храню в том числе и потому, что когда-то прочитал Сэлинджера. 2-е место — и тут я тоже никого не удивлю — конечно же, занимает Эрих Мария Ремарк и «Три товарища». Эта книга, несмотря на глубоко трагичный

финал, является, на мой взгляд, необыкновенно оптимистичной. Именно такой финал этой книги позволил мне тогда не взвыть от понимания, что у меня нет ни таких друзей, ни такой истории любви. Я решил для себя тогда, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и был страшно благодарен Ремарку за то, что он избавил меня от хеппи-энда. Хотя я до самой последней страницы страшно переживал и за героев, и за их «Карла», и, конечно же, подсознательно долгие годы мерил все свои отношения с людьми высокой ремарковской меркой и навсегда благодарен тем из них, кто когда-либо, пусть ненадолго, дал мне почувствовать себя Робертом. 3-е место. Тут я, наверное, буду немного неординарен. Во-первых, потому что на столь высокое место ставлю пьесу,

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

рисунки: николай пророков

а во-вторых, потому что эта пьеса в стихах. И имя ей «Сирано де Бержерак». Кто не читал, советую прочитать обязательно, но непременно в переводе Владимира Соловьева. В наш практичный век такой глубокий глоток великолепного трогательного романтизма не помешает. Тем более что в этом переводе она читается просто с упоением. А кто читал или смотрел, поймет, какую она вселила в меня в свое время надежду. Я искренне поверил в то, что даже людей с физическими недостатками могут любить, если есть за что, самые прекрасные женщины. Я честно пытался навязать прочтение Ростана всем становившимся объектом моего подросткового вожделения девочкам, как бы намекая им на то, что они просто обязаны посмотреть на меня другими глазами, но, судя по всему, они ее либо не дочитывали, либо умело делали вид, что намека не понимают. Так что в прикладном смысле эта книга мне особой пользы не принесла, зато я на всю жизнь усвоил, что если

у тебя есть чем заинтересовать женщину, не стоит откладывать это до смертного одра. Так что с тех пор я всегда заходил с козырей. Иногда помогало… На 4-е место позвольте водрузить аж сразу девять книг малоизвестного польского писателя Альфреда Шклярского. Это серия, объединенная под названием «Приключения Томека Вильмовского», повествующая о приключениях мальчика по имени Томаш Вильмовский в разных точках земного шара. Его отец, польский революционер, замученный русской царской охранкой, не особо рефлексируя, меняет борьбу за независимость Польши на довольно прибыльный бизнес, заключавшийся в поимке и поставке в различные цирки и зоопарки редких животных, которых они по всему миру отлавливают на протяжении всех девяти книг. Ну что вам сказать? Мало того, что это, пожалуй, самое увлекательное приключенческое чтиво моего детства. Каждая книга к тому же изобилует таким количеством информации о флоре

и фауне всех континентов, что внимательное их прочтение легко позволит вашим детям пропустить добрую половину уроков географии и зоологии. 5-е место. Как всегда, к пятому месту я устаю писать и потому буду краток. На пятом месте, не по степени значимости, разумеется, а чисто по хронологии прочтения стоит бессмертное и ни с чем не сравнимое произведение под названием «Мастер и Маргарита». Из уважения к читателю я не только ни слова не скажу в оправдание этого выбора, но даже не стану напоминать фамилию автора. Добавлю лишь, что готов признать две попытки Владимира Орлова («Альтист Данилов» и «Аптекарь») дотянуться до этого недостижимого идеала более чем достойными. И тем, кто не читал и располагает совсем ничем не занятым временем, я искренне рекомендую с ними познакомиться. Покупайте вашим детям хорошие книги, они помогут им в жизни. И не забывайте читать «Русский пионер». Возможно, он поможет вам. Q Q Q

влиянием известного экзистенциального вопроса: кто и когда в этом будет копаться второй раз? Но одна из таких старых папок пережила серию радикальных чисток и сохранилась под своим изначальным названием: «Грэм Грин». Почему он? Потому что я знал Грина и общался с ним довольно регулярно в течение нескольких лет в конце 80-х годов. Грин при жизни стал мировым классиком, а писательские слова и поступки в прошлом веке имели совершенно иной вес,

говорить, а могли и понимающе помолчать. И выпить две стопки водки перед обедом, обязательно русской, не польской, и съесть рыбу в ресторане «У Феликса» в Антибе, в котором я несколько лет назад увидел того же самого Феликса, но где Грина уже никогда не будет. И еще помню, что мучили вопросы, которые хотелось задать, но я себя сдерживал, потому что Грин категорически не любил пафоса, вопросов такого примерно типа: а как это все-таки было там, во Вьетнаме? Парагвае? в Вене сразу после

новенным достоинством, и окружающие чувствовали его внутреннюю силу. Однажды я помогал ему с оформлением въездной визы в Советский Союз, куда он начал ездить при Горбачеве после многих лет отказов по политическим мотивам. Я встретил его на своей машине в парижском аэропорту Орли, куда он прилетел с юга Франции, где тогда жил, чередуя Антиб с островом Капри, и мы приехали в его квартиру в 17-м округе. Затем я ушел в консульство забирать его документы, но там вы-

orlova

getty images/fotobank

Читатель «Русского пионера» наверняка уже заметил, что многие наши авторы — при том, что люди это вполне состоявшиеся, сложившиеся, устойчивые — в своих текстах для журнала открываются совершенно с неслыханной стороны, причем делают это искрентекст: дмитрий якушкин не, подчас и откровенно. Вот и в этом выступлении Дмитрий Якушкин, Q Q Когда-то давно я много вычем сегодня, и поэтому можете войны? И главный герой в таком бывший пресс- резал из газет, веря в непрепредставить, что отправиться случае — это все-таки вы, а если секретарь первого ходящую ценность оригинала к нему в качестве корреспонденда, то в какой степени? И в чем? та чем-то напоминало просьбу Статус великого и вместе с тем пре зидента России, (который, желтея и высыхая, со временем становился до такой взять интервью у Льва Толстого. земного человека особенно впервые чистосердеч- степени ценным, что рука не При каждой встрече с Грином проявлялся в каких-то бытовых но сознается в своем поднималась его выбросить) я ощущал двойственность, залоситуациях, которые происходили идолопоклонничест- и собирая необходимое для кор- женную в саму ситуацию: с одной с нами в ресторанах, где мы стороны, личность, принадлежаобедали-ужинали, или в аэропорве по отноше- респондентской работы досье. Постепенно желание что-либо щая истории, с другой — обаятах, где я встречал или провожал нию к английскому накапливать на будущее ослательный, остроумный старик, Грина. Надо сказать, что Грин мэтру. бевало, главным образом под с которым мы могли хорошо всегда держал себя с необык-

яснилось, что не хватает каких-то фотографий, поэтому я вернулся назад, позвонил в дверь. Пока я отсутствовал, Грин задремал, и мой звонок застал его врасплох. Он выскочил из квартиры так быстро, что оставил в ней ключи. Дверь, естественно, захлопнулась. Так началась наша совместная спецоперация по проникновению к нему домой. Сначала законным путем: мы полезли на мансардный этаж, где обычно живут уборщицы, чтобы найти запасную связку, но там никого не было. Спустились вниз к консьержке — она тоже ушла. Грин говорит: надо спуститься в машину, взять какой-нибудь инструмент и вскрывать переднюю дверь. Я пошел вниз и взял из «Рено-25» самый прочный на мой взгляд ключ. Перед тем как начать отгибать дверную коробку, спросил: «Может, лучше вызвать полицию?» И тут Грин произнес одну фразу, зато с такой неповторимой ироничной

интонацией, которая и делала его гениальным наблюдателем человеческих характеров: «Вот уж полицию мы точно вызывать не будем». Писательница Ширли Хэззард, написавшая книгу о том, как они с мужем долгие годы отдыхали вместе с Грином на острове Капри, где он купил дом «со всеми потрохами» на гонорар от экранизации «Третьего человека», заметила, что лишь изредка записывала свои разговоры с ним, потому что на бумаге гриновские высказывания утрачивали спонтанность. Грин специально не шутил, но мог сказать простые слова с таким выражением, что все смеялись. Вот так однажды в одном из ресторанов не в сезон нам предложили на десерт клубнику. Грин спросил у владельца, откуда она. Ему ответили, что из Чили. «Нет, пиночетовскую есть не будем». Мне доставляет удовольствие коллекционировать случайные упоминания о Грине, которые

попадаются в разных материалах — в рецензиях, эссе, путевых очерках. Перебирая все эти вырезки, начинаешь видеть контекст, в котором может появиться гриновское имя. Это разбор творчества, описание жизни некоторых писателей, которым он симпатизировал или помогал совершенно конкретно и материально, — прежде всего Мюриель Спарк, Разипурам Нараян, Ивлин Во. Во-вторых, это все, что связано с работой разведки в Латинской Америке или Африке, и даже не столько с работой, сколько с какими-то провалами, просчетами в оценке реального положения вещей. Грин написал на эту тему классическую вещь, а несколько лет назад Фидель Кастро даже объявил национальным достоянием отель «Националь»,

где разворачивается действие «Нашего человека в Гаване». Один из самых выдающихся разведчиков мира Маркус Вольф называл гриновский роман своей любимой книгой. В гриновских городах и странах, которые, как правило, находятся у него в некоем переходном состоянии в силу исторических обстоятельств, борьбы кланов, войн, конечно же, многое коренным образом изменилось, но его взгляд влияет на наше восприятие и сегодня. Сам Грин не был особенно привязан к какому-то определенному месту, он по натуре был блуждающим человеком, страшившимся скуки, совсем вроде бы не мачо внешне, но силы духа необыкновенной вплоть до самой последней минуты жизни. Q Q Q Q

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

getty images/fotobank

вольдемар понарин

Q Утро 5 сентября 200* года выдалось в Будапеште солнечным. Рузвельт-сквер гудела клаксонами. Дунай, словно император Франц-Иосиф усами, шевелил волнами. Венгерская столица, «балканский Париж», аплодисментами встречала участников ралли классических автомобилей по маршруту Будапешт–Вена–Прага. Сами участники ни шатко ни валко держались машин. На их внутреннем и внешнем облике сказывался ужин накануне. Обычная венгерская программа — гуляш, токай, Брамс. Старт был назначен на 8.35. Все были в сборе, и только один автомобиль оказался сиротой — зеленый Jaguar XK 120 C. Лишь штурман Jaguar XK 120 C (я в роли «одинокой русской мисс») находился у указанного болида. Пилота не было. Через полчаса сотрудникам

ресепшн отеля Four Seasons Gresham Palace удалось разбудить, собрать, умыть и выставить вон из гостиницы некоего Эндрю Гамильтона. Это был пилот, с которым мне предстояло ехать до Праги. Это был сын знаменитого Дункана Гамильтона, девятикратного участника 24 Heures du Mans. Гамильтон выиграл гонку лишь однажды — в 1953-м. Единожды чемпион Гамильтон не печалился о своей судьбе (не английское это дело), а коллекционировал болиды. Этуалью в его гараже являлся зеленый приплюснутый бензиновый зверь Jaguar XK 120 C. Именно на нем Гамильтон в паре с пилотом Рольтом победил на кольце Сарте. Дункан Гамильтон не ограничивал себя автомобильной тематикой. Он собирал и летающее железо. В его ангаре тосковал по небу участник

битвы за Британию Spitfire, легендарный истребитель 1930-х годов с мотором, сделанным в Rolls Royce. Дункан Гамильтон умер в почтенном возрасте, завещав нажитое годами железное барахло своему единственному сыну Эндрю. Напрасно. К моменту нашего знакомства на ралли Эндрю был рыхлым, седовласым, с отвисшими щеками и большим пупырчатым красным носом господином. Годков ему было около 50. Он сел в семейный мемориальный автомобиль, завел его и затравленно огляделся. Взглядом Эндрю нашел меня. «Ты кто?» — спросил он испуганно. Так обычно крепко выпивший накануне мужчина спрашивает женщину, которую утром обнаружил рядом с собой в постели. «Я штурман», — сказала я. Эндрю облегченно кивнул. Мы почти на цыпочках, с че-

репашьей скоростью, поехали вслед за колонной остальных участников. Несмотря на то что нам удалось встрять в течение ралли, Эндрю продолжал нервничать. Эндрю било самое жестокое похмелье, но он молчал, боясь сознаться миру в пороке. Я почувствовала, что должна помочь ему сделать необходимое признание. «Как провели вечер?» — элегантно начала я. Эндрю расправил брови и приподнял веки: «Интересует сколько? Две белого, две красного, бутылка шампанского, бутылка виски. На двоих». «Надо опохмелиться, мы в России всегда так делаем», — заявила я. «Где, где это сделать-то? Не в Россию же ехать!» — взвыл сын чемпиона 24 Heures du Mans. «Поворачивайте с проспекта Андраши через два поворота налево, там

вольдемар понарин

павел павлик

Зачитав эту колонку, читатель осознает, почему в нашем журнале мужскую автомобильную тему ведет лицо противоположного пола: под женским углом зрения мир металла теряет натужный пафос и обретает естественные, а подчас и комичные оттенки. Как в этой истории про один грандиозный автопробег и не менее грандиозный алкоголизм. текст: екатерина истомина

шла в отель в два ночи. Где и сколько был Эндрю, не знал точно и он сам. При помощи горничных отеля Sacher Palace мне удалось разбудить пилота в 9 утра — нам нужно было срочно ехать в Прагу. Эндрю навалил себе на голову подушек. Горничные стали у его кровати со швабрами как часовые. «Сын чемпиона! Вставайте! Нужно ехать в Прагу! Ралли не ждет!» — кричала я. «К черту чемпиона! Папаша был козел! К черту ралли! К черту Прагу!» «Эндрю, если ты встанешь тотчас же, я налью тебе виски из мини-бара. Твой вкусный утренний сок! Вставай, мой darling!» — пела я. Горничные, словно кремлевские курсанты, были наготове у кровати Эндрю. Приманка сработала. Эндрю высунул из-под подушек большой пупырчатый красный нос. Нос сказал: «Дамы, я британский

джентльмен. Я не могу одеваться в присутствии леди». И через полчаса часа наш трясущийся экипаж уже достойно выруливал на венскую Opera Ring. От ралли мы снова отстали. Дорога наша спорилась. Солнце светило, Эндрю пыхтел сигарой, я следила за картой, драндулет Jaguar XK 120 C весело попукивал на ухабах. Мы остановились в чешском местечке Бистрище, чтобы пообедать в харчевне. Нам дали тушеной капусты и жареную утку. Гостеприимно предложили выпить, не рассчитывая, впрочем, что мы согласимся. Я отказалась. Эндрю решил не обижать хозяев. Он выпил. Давали шнапс. Несколько сортов. Эндрю попробовал все восемь. К концу дегустации он едва мог встать из-за стола. Опасно пританцовывая, Эндрю подошел к болиду. Мы осторожно поехали в сторону

местечка Бенешов. До Праги оставалось 70 километров. У Бенешова мы свалились в канаву. Канава была грязная, на ее дне плескалась вода. ДТП немного отрезвило Эндрю. Он выругался. «Надо искать трактор», — сказал он и прилег на обочине. На наше счастье мимо шел обоз. На телеге сидели люди. «Катастрофа, пани, боже… » — запричитали они. Переговоры пошли на русском языке, так как крестьяне учили его в школе. «Есть у вас трактор?» — «Пани, трактор есть!» — сказал главный крестьянин. «Гоните сюда!». Через два часа приехал советский трактор. Он вытащил болид, пока Эндрю храпел на обочине. Главный крестьянин растолкал его. Предложил выпить грушовки из фляжки. Эндрю не отказался. «Заклинаю тебя памятью отца-чемпиона! Прекрати пить!» — закричала я, понимая, что британский джентльмен может остаться с чешскими крестьянами до утра. Эндрю вытащил из кармана чернобелую фотокарточку. Это был портрет Дункана Гамильтона, победителя 24 Heures du Mans 1953 года. «Дарю!» — сказал он. Q Q Q

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

есть кабак, который работает круглосуточно. Там нальют». «А как же наше ралли?!» — вдруг вспомнил, зачем он, собственно, здесь, Эндрю. «Я же штурман и беру все на себя. Поворачивайте!» Скоро одухотворенный Эндрю уже сидел на скамейке. В руке он держал стакан, до краев наполненный крепкой коричневой сливовицей. Эндрю подставлял лицо солнцу, грел зеленые бока и Jaguar XK 120 C. Им было хорошо. От ралли мы отстали. К ночи мы добрались до Вены. На границе Венгрии и Австрии (полосатая будка, сонный пограничник) Эндрю в целях конспирации закурил сигару, чтобы от него не разило коричневой сливовицей. В Вене мы отправились с Эндрю на бал в Хофбург-палас (бал с оркестром Венской оперы давали устроители ралли). Я при-

павел павлик

getty images/fotobank

Q До недавнего времени фотографии не учили. И фотографическое образование — это семейная вещь. У любого фотографа можно найти папу или дядю, который пристрастил его к фотографии. У меня дедушка все время фотографировал. Это единственное, что я о нем помню. Дедушка был главным инженером стройки канала Волга-Дон и, конечно же, сидел по «делу инженеров». После 53-го года он вернулся в Москву и работал в Гидропроекте. Ему подарили фотоаппарат, помню, на нем был такой золотой угольничек, на котором было написано «Героическому строителю канала Волга-Дон». Ну и последние двадцать лет жизни он снимал, благодаря чему у нас есть семейный альбом. Правда, увидела я его уже только после смерти бабушки, потому что

после всех этих событий бабушка на всякий случай от детей фотографии прятала. Дед снимал все время, сам печатал, и, по-моему, это было тем, что его поддерживало в последние годы. Фотографировал и мой папа. Естественно, была в ванной темная комната. Появилась она у нас, когда мы в хрущобу переехали из коммуналки и папа занялся фотографией к великому неудовольствию мамы и бабушки. Мне нравилось в темной комнате, но папа ругал меня, я там все время что-то переворачивала. Но несмотря на это я все равно туда пролезала. Еще с резкостью у меня очень плохо получалось, хотя папа терпеливо меня учил. Россия вообще очень странная фотографическая страна. Ведь в начале XIX века в России было больше фотоателье, чем во всей Европе и Англии вместе взя-

тых. Почему страна так любила фотографироваться? В любой деревне, в любом уездном городе был свой фотограф или ателье. Фотографировались поголовно все — мещане, крестьяне, дворяне. Всем известно, что в последней царской семье все были страстными фотолюбителями — Николай Второй, все его дети. Жена Толстого, Софья Николаевна, тоже фотографировала. Такое впечатление, что все понимали, что однажды это канет в Лету. Просто всё — страна, образ жизни, люди. И они перед этой гибелью Атлантиды стремились оставить хоть что-то, какие-то знаки, запечатлеть себя. В 1917 году наряду с декретами о мире, о земле был, как ни странно, принят декрет о национализации фотографии. Большевики фотографию поддерживают, особенно репортаж, потому

текст: ольга свиблова что они правильно поняли, что фотография с ее способностью убеждать и одновременно быть достоверной может стать сильнейшим орудием пропаганды, особенно в стране, в которой половина населения не умеет читать и писать. У Ленина даже была идея — выдать каждому красноармейцу фотоаппарат, чтобы они фиксировали все события. Он хотел получить немедленное свидетельство того, как жизнь меняется к лучшему. Все ведь искренне верили, что жизнь быстро изменится. Но получилось по-другому. Первая мировая плюс Гражданская, в стране голод, разруха, и это все, конечно, не способствовало романтическому отражению действительности. И тогда появляется фотомонтаж, он дает возможность из различных элементов создать новую реальность, убедительностью

владимир фридкес

александр родченко

иван авдонин

Даже странно, что пионерское издание до сих пор как-то обходилось без фотокружка, и вот в этом номере наконец-то появляется директор Московского дома фотографии Ольга Свиблова и сразу объясняет, почему Россия — самая фотографическая страна в мире. По мере прочтения ностальгически воспрянет эпоха проявителя и фиксажа.

нимаю, каким образом и почему в воскресный день мои родители вместо того, чтобы отправить меня на лыжную прогулку или взять с собой покататься на байдарке, как положено было во времена физиков и лириков, по какой-то причине решили совершить культпоход и повели меня на фотовыставку. Фотовыставка была удивительная: фотографии были про дядьку, который играл на гармошке, стучал галошей, точнее, тапком по сцене, гулял среди кукурузы, пересекал на бричке какое-то странное перепаханное поле. Кто был этот человек, я совершенно не знала, но дядька мне дико понравился. Он был очень теплый, очень человечный, веселый и очень живой. Я сказала маме: «Мне этот дядя нравится. А кто это?» Мама сказала, что это Хрущев, Никита Хрущев. Я поняла, что дядя Ники-

та — хороший дядя. И до сих пор я люблю Хрущева, точнее, свое хрущевское детство. Конечно, детство нам всем свойственно любить, но дядя Никита вошел в него таким вот фотографическим путем. Потом, уже совсем во взрослой жизни, когда восемь лет назад мы делали ретроспективную выставку Бальтерманца, я увидела эти фотографии и поняла, что в детстве была на его выставке, посвященной Хрущеву. Моя первая встреча с великим Дмитрием Бальтерманцем состоялась именно тогда. Я поняла, что даже из портретов политиков можно создать время, причем вылепить его абсолютно точно, метафорично, честно. Бальтерманц, которому довелось снимать Сталина, Хрущева, Брежнева, Черненко, Горбачева — он про каждого успел сказать что-то свое. Потом я много раз делала выставки Бальтерманца за рубежом, и именно эта часть, политические портреты, всегда удивительна, он как-то законсервировал время в Советском Союзе.

На обратном пути после выставки мне купили конфету «Стратосфера», а на следующий день папа сказал мне, что в космос полетел Гагарин. Для него это было особенно важно, ведь папа мой строил какие-то лопатки к ракетоносителям. Он постоянно смотрел в небо и говорил: «Посмотри, как красиво!», особенно если в небе был след от самолета. Папа спросил меня, хочу ли я полететь в космос. Я обдумала этот вопрос и сказала, что не очень, потому что на Земле много интересного, за что была бита. Папа мой на радостях, что мы покорили космос, немного выпил, и я была бита со страшной формулировкой «за отсутствие воображения». Все сложилось в моем сознании — фотовыставка, конфета «Стратосфера», полет Гагарина, мое отсутствие воображения — в такую вот странную любовь. Может быть, поэтому даже тема фотобиеннале в этом году называлась «Восхищение и удивление».Q Q Q

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

и достоверностью от реальности почти не отличающуюся. В 20–30-е годы фотомонтаж — это такая тотальная зараза. Но для того чтобы сделать фотомонтаж, нужно иметь фотографии. Вот тогда появляется огромное количество самоучек. Фотолюбительство становится частью советской жизни. После войны были физики и лирики. Им что нужно было — в горы ходить, песни под гитару петь, стихи читать, создавать ракеты, лететь куда- то еще дальше в космос, и это прекрасное время хочется сохранить. Вот почему опять поднимается ценность фотографии. Я не так давно поняла, когда же началась моя любовь к фотографии. Это было задолго до того, как папа стал меня фотографии учить, еще когда мне было лет шесть. Я совершенно не по-

иван авдонин

дмитрий бальтерманц

Из этой колонки Михаила Гуревича, гендиректора компании «Медиа Мир», читателю придется узнать неутешительную правду о возникновении отечественного интернета: увы, он зарождался даже не на коленках, а в том неизбежном месте, которое для человечества столь же привычно, как нынешний WEB 2.0. текст: михаил гуревич Q Q Каждый человек задумывается над вопросом, что было бы, если бы не... Один бы стал, наверное, космонавтом, если бы не упал с детской горки в первом классе, тысячи стали бы достойными членами общества, если бы не знали, где папы прячут свои пол-литра. Миллионы покорили бы Эверест, кабы не жены. А я бы, возможно, стал звездой телеэфира, если бы лет пятнадцать назад мне не открылась Сеть. К тому времени я уже полгода бредил интернетом, искал провайдеров, содрогался от их тарифов и прочел тонны публицистики на тему перспектив Всемирной сети. А интернета все не было. Как-то не складывалось. Даже уже не помню почему. Но однажды... Знаете, это как если бы вы до сегодняшнего дня жили в глухой деревне с одним черно-белым телевизором на всех и вдруг какой-то

добрый спонсор решил принести в ваше захолустье культуру, заменив старенький КВН на новый цветной... Я открыл браузер и обомлел. Судьба была решена. Недолго думая я решил стать провайдером. Тогда все, кто знал, с какой стороны подойти к компьютеру, были компьютерщиками, а те, кто мог установить у себя дома маленький сервер и пару модемов, — провайдерами. Мне рассказывали, что в те далекие годы где-то в Крыму был интернет-провайдер, который сам был соединен со своим киевским офисом обычной телефонной линией, а все его пользователи за более чем достойные деньги эту жалкую модемную линию делили меж собой... В общем, решив подружиться с интернетом навсегда, я приехал на собеседование к будущему боссу. Надо сказать, что дело было в Израиле, и так

как это самая домашняя страна в мире, то и офис, куда я направлялся, оказался в доме. То есть в одной из комнат какой-то небольшой виллы под ТельАвивом. Босса звали, как сейчас помню, Мени Нахман. На самом деле имя это тут абсолютно ни при чем, просто на долгие годы оно стало для меня синонимом настоящего авантюриста и прохиндея. Сейчас таких называют пионерами и вспоминают на больших конференциях и съездах. Условия работы были следующие: я за свои деньги должен был купить небольшой сервер, подключить выделенную линию и закупить модемы. А дальше у нас должно было быть что-то вроде разделения доходов. Знаете, как это обычно бывает в лохотронах: «процент за вычетом процентов». Засада состояла в том, что ко времени посещения «офиса» я успел на-

мертво приклеиться к интернету и условия меня не интересовали в принципе. Купить модемы? Легко. «А куда ты их будешь ставить?» — спросила первая жена. Ставить их было действительно некуда. Нельзя сказать, что наше жилище в маленьком доме в предместье Иерусалима было тесным, но модемы — это, если вы забыли, такие коробочки, которые греются, моргают, а в момент подключения грозно шипят. Я закупил их 32 штуки. И нашел выход. Несмотря на скромные размеры, в нашей квартирке было два туалета. Один был как бы хозяйским, а второй гостевым. Как вы, наверное, уже догадались, с моей легкой руки он стал модемным. Мужик, приехавший из телефонной компании устанавливать мне выделенную линию, долго смеялся, но дело было сделано. Теперь бабушка жены, она же пратеща,

изредка навещая нас, обязательно шла в туалет, посмотреть как «капают денежки». Не в силах объяснить, в чем суть моего бизнеса (по факту это оставалось загадкой и для меня), я научил ее пониманию сути процесса заработка. Каждый раз, когда модем начинал шипеть и мигать огоньками, это означало, что очередной клиент подключается и... денежки закапали. Процесс наблюдения за работой модемного пула нравился, кстати, не только пратеще. Сидеть на унитазе в модемном туалете стало интересно и увлекательно. Теперь каждый гость с порога стремился туда. И бизнес… то есть не выдержал. То ли влага, то ли качество телефонных линий причиной, но туалет прослужил пристанищем для модемов недолго. Модемы перевезли в квартиру к родителям жены. Теперь пратеща видела поступление денег в постоян-

ном режиме... А я пока развивал сеть. По сути, я совмещал в себе две ипостаси — менеджер по маркетингу и по технической поддержке. Дополнительной работой было взаимодействие с телефонной компанией. Как вы помните, давным-давно все подключались к интернету по телефонной линии. А связисты вовсе не горели желанием гарантировать людям нормальное качество коннекта. То есть вообще ничего не хотели гарантировать, ведь в договоре на обслуживание про интернет не было ни слова... Посему было найдено уникальное решение, которому были обучены все клиенты, имеющие проблемы с качеством линий. Люди звонили в сервисную службу телефонного узла и объясняли: «Понимаете, мы с друзьями пересвистываемся. Не говорим, как вы, а свистим. Хобби у нас такое, да. Так вот когда мы высоко свистим,

громко то есть, то линии почемуто не выдерживают долгого свиста. Понимаете?». И связисты понимали. Моих клиентов они так и называли — свистуны... Тогда свистунов было еще кот наплакал... Но знаете, если бы не они, то вы сегодня явно не имели бы всего разнообразия WEB2.0 с его социалками, видюхами, фишками и прочей лабудой. Ну а бизнес, если вам еще интересно, накрылся медным тазом примерно через год. Хреновый из меня вышел провайдер. Зато за это время я так насобачился рассказывать про интернет, что меня пригласили на радиостанцию делать программу про Сеть. Так возникла первая русскоязычная радиопрограмма об интернете. Называлась «ЧАВОнет», хотя для себя я ее, конечно, именовал в оригинале FAQnet. Но это уже точно другая история. Q Q Q Q

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

рисунок: маша сумнина

фото итар-тасс

orlova

С помощью этой колонки Реваза Резо читатель сможет с головой погрузиться в подзабытую атмосферу овощебазы и наконец-то получит исчерпывающий ответ на вопрос: что же общего у любви и помидоров? текст: реваз резо Q Q Q Грузчиком на овощную базу

меня устроил один мой родственник, Рамази, приходившийся, кажется, моей маме двоюродным братом, а мне, соответственно, двоюродным дядей. Он уже лет десять был в Москве, провязывал какие-то истории, чем-то торговал. Вообще-то, советуя обратиться к нему за материальной помощью, моя мама предполагала, что он просто выдаст мне сотни две долларов. Но не тут-то было. Пронюхав, что незадолго до этого я крестился, Рамази решил воспользоваться случаем. Я пришел к нему за деньгами, а он затеял со мной религиоведческую беседу с целью вернуть меня в лоно иудаизма. Надо сказать, его подкованность в этом весьма щекотливом вопросе оставляла желать лучшего. Я повелся на несколько брошенных им умных слов и развернул такую демагогию, что минут через двадцать непрерывного монолога ему пришлось сдаться.

Правда, тут же оказалось, что денег он мне не даст — не столько даже потому, что я выкрест, а потому, что у него их просто нет, но в качестве помощи он может предложить поработать грузчиком на овощной базе. Работа оказалась не сродни выстукиванию киносценариев на пишущей машинке. Первое время я еще подсчитывал, сколько килограммов перетаскал за день, но потом надоело. В среднем все равно получалось около пяти тонн. Я грузил и разгружал овощи, фрукты, сахар. Оказалось, что, как и всякое другое дело, работа грузчика таит в себе множество нюансов, которым не то чтобы следует долго и нудно обучаться в институтах или на специальных курсах, но знать их необходимо, иначе дня через три работы ты труп. В основном, это всевозможные способы захвата и подъема, общий принцип которых сводится к тому, чтобы правильно

расположить центр тяжести, задействовав при этом максимально возможное количество групп мышц. Строго следуя этим неписаным правилам, можно с легкостью превратить, например, пятидесятикилограммовый мешок картошки в десятикилограммовый и закинуть его куда следует. Все эти приемы наверняка были известны еще рабам в Древней Греции и уж тем более в Древнем Египте, но не мне, усвоившему из школьного курса по физике лишь кокетливое восклицание нежащегося в ванне Архимеда. В бригаду грузчиков меня зачислили по указанию Марьи Сергеевны. Она была самой главной начальницей грузчиков на всей овощной базе (толстая и невысокая, почти квадратная женщина лет пятидесяти с оплывшим, но бодрым, готовым к жизненным трудностям лицом и со скрученными на затылке в улиткин домик черными крашеными

волосами). Уж не знаю, какими причинно-следственными отношениями с ней был связан мой двоюродный дядя Рамази, но к моему трудоустройству она отнеслась с не совсем адекватной для такой грошовой ситуации ответственностью. В бригаде грузчиков, как и в самой этой немудреной профессии, тоже были свои правила. Точнее, правило было всего лишь одно, но зато непререкаемое и соблюдать его следовало неукоснительно. Касалось оно, конечно же, денег. Все заработанные деньги к концу рабочего дня сливались в общий котел, и только затем сумма поровну делилась на количество работавших. Количество это менялось чуть ли не ежедневно. То нас было четверо, то пятеро, то шестеро, то мы работали даже ввосьмером, а случалось, что нас было всего двое — я и Серега. Сереге было лет тридцать пять.

Он был высок, щупл и болезнен на вид. Встреть я его на улице, никогда не подумал бы, что он с такой легкостью и даже равнодушием может таскать пятидесяти-, а то и семидесятикилограммовые мешки. Русые волосы, мутные глаза, изъеденное прыщами лицо. Он пил беспробудно. Бывало, он успевал напиться еще до первой погрузки. Впрочем, ему как хроническому алкоголику надо было немного. Он работал в совершенно автопилотном состоянии: веки не держались, координация хромала, но он был движим какой-то дьявольской целеустремленностью погрузить или, наоборот, разгрузить очередную фуру. Может, поэтому он таскал мешки с таким равнодушием? У него была семья: жена и довольно большая (четырнадцатилетняя, кажется) дочка. Его жена работала кассиром в продуктовом магазине, а дочка плохо училась в школе.

Часто жена била его, кляня себя за то, что когда-то вышла за него замуж. Следующим утром ему было вдвойне больнее, потому что он соглашался с ней и грустил о том, что она когда-то вышла замуж за него, грузчика и алкоголика. А он, думаю, любил свою жену, любил безупречно чистой, но совершенно беспомощной любовью. Но особенно, я думаю, он любил свою дочку, и на то у меня есть вот какое основание. Как-то раз мы в течение всего дня разгружали три фуры с помидорами. И не продохнуть. Поставка была государственной, а поэтому за нее мы получили бы какие-то сущие копейки. Марья Сергеевна даже обещалась выдать каждому из нас по пятнадцать килограммов помидор в качестве компенсации. Не знаю, предполагала ли она, что мы эти помидоры продадим, или просто решила рассчитаться натурой. В общем, разгружали мы

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

getty images/fotobank

игорь мухин/agency.photographer.ru

александра деменкова/agency.photographer.ru

эти три фуры весь день. Кажется, нас было шестеро. Серега не выходил из автопилотного состояния уже несколько последних суток, и поэтому, когда узнал о предстоящей работе, море ему показалось по щиколотку. — Ща разгрузим! Нет вопросов, Сергеевна. Он работал как Бог во время сотворения мира. Он порхал между фурой и погрузчиком, на который аккуратно, чтоб не помять овощи, один на другой укладывал ящички с помидорами. За ним не то чтобы невозможно было угнаться, нельзя было и уследить. Он был заведенной детской игрушкой, решившей помочь людям. Он делал перерывы только между фурами, минут на десять удаляясь с эстакады, чтобы догнаться. Он курил, сжав сигарету в зубах и чуть ли не перекусывая фильтр. Он был центром Вселенной, античным героем, рыцарем Круглого стола. Он был аккумулятором, подключившись к которому можно было черпать и черпать энергию, и она бы не иссякла. Только ближе к вечеру, когда все три фуры были раз-

гружены, он прилег отдохнуть. Казалось, он теперь проспит до утра, если не дольше. Но не тутто было. Минут через десять он открыл глаза, словно включился, присел, извлек из стоявшего рядом кирзового сапога чекушку, отвинтил крышку и выпил. Меня аж передернуло от этого зрелища. Но в том не было ничего удивительного, странно было другое: передернуло и его, причем передернуло настолько, что он, подобно заправскому портному, смачивающему брюки перед глажкой, фонтаном выпрыснул водку изо рта. — Ой, ч-ч-ерт! Он обхватил руками голову, уперся локтями в колени и заплакал. Он плакал навзрыд, рыдал, всхлипывая и дрожа всем телом. — У Светки, у дочки моей, сегодня день рожденья… четырнадцать лет… а я, подонок, подарка ей не купил, да еще и нажрался как сволочь… Мужики принялись его утешать, мол, фигня, щас какой-нибудь подарок — шарик, машинку или конструктор придумаем, и пойдешь на день рожденья своей дочки. Но Серега рыдал

неугомонно словно малое дитя, и, казалось, ни шарик, ни машинка, ни конструктор не смогут его отвлечь. Прошло несколько минут, прежде чем он перестал плакать. Причем перестал не по ниспадающей, а словно переключился. — Придумал! Спасительный блеск мелькнул в его глазах. Он встал с топчана и, подняв с пола пакет с выданными в качестве вознаграждения за работу помидорами, вывалил из него овощи. Он внимательно разглядывал помидоры один за другим, вертя их у себя перед глазами, пока наконец не остановил свой выбор на самом большом из них. — Вот. Я подарю ей помидор. Правда красивый? Пьяный и зареванный, он стоял перед нами с помидором в руке. Это был самый обычный красный помидор, хоть и довольно крупный. И все-таки я, наверное, больше никогда не увижу такого помидора. Я смотрел на него, и буквально у меня на глазах обычный помидор наливался любовью. С ним он и ушел. Q Q Q

Письмо в редакцию Михаила Куснировича — почему он не дал рекламу в 4-й номер журнала «Русский пионер» Уважаемый Андрей, Здесь, как говорится, «могла бы быть наша реклама». Но ее нет, и Вы отлично понимаете, почему. Мало того, что Вы это сами знаете, так я Вам еще по телефону свою точку зрения изложил. Но Вы попросили повторить это еще раз письменно, «что Вам, как главному редактору, так привычнее; что

у Вас за плечами целая редакция — пусть всем будет понятно, ну и т.д.» Я не возразил — значит договорились.

Вот пишу, а Вы читайте. Все по-пацански. Помните, я Вас спрашивал, «ханжа ли я»? — Вы мне еще в трубку кричали, что, мол, «только не надо таких вопросов! Что всем и так ясно! И т.д.» Судя по всему, не всем.

Уважаемый Андрей, мы с Вами вот уже четыре года на «Вы». И мне, да и Вам это, по-моему, нравится. И есть в этом какое-то мальчишеское кокетство, несмотря на наше абсолютное ровесничество, на многое чего вместе пройденное, съеденное — но не выпитое, переговоренное и уж тем более передуманное. И никакое «Вы» не помешает мне Вам таблеточку от давления посоветовать, а Вам ее принять — просто мы так комфортно себя ведем и чувствуем, при этом предварительно не договариваясь. Так же с рекламой. Особенно в журнале «Русский пионер». Еще на пионерской вечеринке торжественного выпуска первого номера наши общие друзья громко так меня спросили (вы рядом стояли, все видели и слышали) — «Как, мол, рекламу даешь: по дружбе или за деньги?» Я им тут же гордо ответил:

«Конечно, по дружбе, поэтому и за деньги».

То есть еще в самом начале, я по-дружески решил, что новый журнал под Вашим руководством может быть интересен для нас, как рекламодателей, ввиду сходных целевых аудиторий читателей «Русского пионера» и покупателей Bosco di Ciliegi; и что вереница инкассаторских машин будет увеличиваться и увеличиваться на подъезде к нашим магазинам, кафе и салонам после выхода каждого нового номера журнала с яркой рекламой Etro, Jil Sander, Гастронома №1, Articoli и прочая, и прочая. Более того, помимо рекламы я лично согласился выполнять Ваши домашние задания и с грехом пополам сдавать заметки на заданную тему. И уже некоторым (хорошо, что не многим) начало казаться, что мы даем рек-

ламу, только чтобы Вы печатали мои заметки. Но поскольку я-то знал, что это далеко не так — то продолжал делать и то, и другое. Но после прошлого номера я решил перестать делать «и то, и другое». Мне перестало быть комфортно. Теоретический вектор наших целевых аудиторий, благодаря Вашей редакционной художественно-эстетической позиции, стал пересекаться уже под углом девяносто градусов, то есть мы с Вами стали перпендикулярны.

А так мы не договаривались.

Я ведь сознательно приветствовал распространение «Русского пионера» в наших торговых точках с прагматичной целью порадовать клиента, увлечь его, а там, глядишь, и продажи поднимутся. А заметки сдавал, чтобы гордо так, в семейном кругу, их с типографской помощью зачитывать. Ни то, ни другое я с третьим номером проделать не могу. Клиентов я разозлил и многократно получил этим журналом себе хорошо еще, что сын в лагере, в нос, жена в командировке, а мама на даче. Жаль, отовсюду убрать не успел — большинство по дружбе высказались прямо в лицо. И правильно! Я лично в последний раз такие шедевральные рисунки видел на первом курсе в мужском туалете МХТИ им. Менделеева на Миусской площади. Я не то чтобы от них глаз отводил, просто технологически к ним спиной располагался. Так комфортнее. Но когда на втором курсе в туалете ремонт сделали и рисунков не стало, я, помню, про себя отметил, что вот оно — «светлое, доброе, вечное — все ближе и ближе. Взрослеем!

а семейного круга и вовсе стеснялся, журнал прятал,

на правах рекламы

Уважаемый Андрей, уважаемая редакция! Если Вы в том или ином виде (можно другими словами) все же разделяете мой и многих моих клиентов и Ваших читателей дискомфорт от произведенного эффекта — дайте знать. И мы продолжим давать рекламу и, может быть, даже сдавать заметки в следующих номерах, Все по-пацански.

а если нет — то оставайтесь наедине со своими пионерскими изощрениями! Ваш товарищ Михаил Куснирович

orlova

Ответ главного редактора журнала «Русский пионер» на письмо Михаила Куснировича

Андрей Колесников, главный редактор «Русского пионера»

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Уважаемый Михаил! Когда я обратился к Вам с предложением дать рекламу в «Русский пионер», Вы сказали, что это честь для Вас. Собственно говоря, я к этой рекламе так с тех пор и относился. Думаю, и вы тоже. И поэтому я был очень удивлен, когда узнал, что в 4-м номере «РП» рекламы «Боско ди чильеджи» не будет. Причины, как выяснилось, политические. В 3-м номере был опубликован комикс непристойного содержания. И это — Ваш ответ на наш комикс. При этом надо сказать, что комикс пользовался большой популярностью в читательских массах. Мы даже не ожидали такого эффекта. Я отдаю себе отчет в том, что Вы боретесь за нравственную чистоту (и это, как и решение о выделении рекламного бюджета для «РП», делает Вам честь). А мы, редакция журнала, боремся за чистоту художественную. Причем всеми доступными нам способами. А их у нас много. И все — художественные. Дело в том, что язык творчества совершенно неисчерпаем. Нам, во всяком случае, не удалось его исчерпать в этом комиксе. А ответить нам можно только одним способом — снять рекламу из следующего номера. При этом я уважаю Вашу позицию. Я надеюсь, для Вас это было непростое решение. И в самом деле, каким другим ярким способом Вы могли выразить свой протест против оскорбившего Вас комикса? Я мог бы возразить Вам многочисленными примерами из классики изобразительного искусства. Там, в этой классике, есть такие сюжеты и картины, что наш комикс покажется апофеозом целомудрия на фоне грандиозных батальных сцен с участием мужчин и женщин. Но я не буду этого делать. Более того, даже, наверное, соглашусь с Вами, Михаил Эрнестович. Вы действительно имеете полное право сделать то, что вы сделали. И Вы правы. Но и мы имеем право делать то, что мы делаем. И мы тоже будем правы.

Всегда готов

вторая четверть Урок обществоведения. Явление Христа белухам.

Что думают зубатые киты о творчестве Зураба Церетели.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

инга аксенова

Дневник наблюдений. Не то слово — Чечня. Русский пионер гуляет по Грозному.

текст: дмитрий филимонов фото: вита буйвид рисунки: варвара аляй-акатьева

В стремлении постичь язык delphinapterus leucas корреспондент «Русского пионера» Дмитрий Филимонов отправляется на Соловецкие острова, где в беседах с учеными, художниками и зугага. Плеснула хвостом бе— О, как они разговорились! — Влабатыми китами неожидан- Вскрикнула луха. Пришли мы. Ступили резиновым димир Спартакович Беликов снимает но узнает тайну великого сапогом на землю Соловецкую. На ка- наушники и протягивает нам. — Хотите скульптора Церетели. мень лишайный. О-го-го! послушать? — Кто там орет? Метнись, Баклажан, глянь, кого принесло. — А почему я? — Ты самый мелкий.

— Хотим, Владимир Спартакович! Белуха, она же зубатый кит, арктический дельфин. Delphinapterus leucas. «Морская канарейка». Самый болтливый зверь. Щелкает, свистит, скрипит, блеет, ржет. Произносит гласные «а», «у», «ы».

Разогнался Баклажан, метнулся свечой из воды — по самый хвост, в ожерелье из брызг. — Ах! — воскликнули мы, хватаясь за фотокамеры. Он шумно выдохнул воздух, глянул выпуклым глазом, ринулся вниз.

— А еще я умею язык трубочкой складывать, — кокетливо сказала Ладошка. — Погоди, дай послушать, — перебил Самец-с-яйцом, — что про нас журналистам рассказывают.

— Ну? — спросил Самец-с-яйцом. — Журналисты приехали, — ответил Баклажан. — Надо уходить? — засуетилась Роза. — Нет. Журналисты не опасны. От них вреда почти никакого. — И пользы тоже, — заметил Чарли.

— При этом щелкать, свистеть, скрипеть, блеять и ржать, — продолжает Владимир Спартакович, — белуха может одновременно. Это называется акустический иероглиф. Мы описали пятьсот сигналов и пятьдесят три иероглифа, но только четыре расшифрованы достоверно: «отстань», «всем нырнуть», «поворот», «чао».

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

У нас есть алфавит белух, но составить словарь мы пока не можем.

— Слыхали? И за эти выдающиеся достижения им научные звания дают, — съязвил Самец-с-яйцом и захлопал в плавники. — Ага, — хихикнул Чарли, — четырнадцать лет нас подслушивают. И только четыре слова поняли. Четырнадцать лет назад ученые Института океанологии РАН высадились на мыс Белужий и построили наблюдательную вышку. Каждое лето в пору белых ночей к мысу приходят белухи. Самки с детьми. Может, тысячу лет приходят, может, десятки тысяч. Со всего Белого моря. У них ежегодная тусовка. Дамский клуб. Они плещутся на отмели, общаются, рассказывают, что произошло за год, знакомят друг с другом новорожденных китят.

Вниз под воду уходят провода: белух снимает подводная видеокамера, их голоса пишет магнитофон, их рассматривают в бинокли. Биологи наблюдают все циклы жизни белух — от спаривания до рождения. Когда рождается новый детеныш, стадо взрывается криками: «Какой хорошенький!» Каждому киту присвоен номер, под которым он значится в журнале наблюдений. Но завсегдатаев клуба биологи зовут по именам. Знакомьтесь. Баклажан. Родился фиолетовым. В отличие от других белух, которые рождаются коричневыми и которых биолог Верочка называет «шоколадками». Через неделю-другую младенцы чернеют. Через год сереют. Потом белеют и на старости лет желтеют. Чарли Чаплин. С черной родинкой на верхней губе — вроде усов. Любит по-

...В середине р июля в клуб у заглядывают самцы. ц Если их больше,, чем самок,, у устраивают р совещание. щ Парни р становятся в «звездочку» у — головами друг ру к другу ру у — ир решают,, кто лишний. Когда лишние у уходят,, начинается то, что Владимир Спартакович называет дискотекой... В середине июля в клуб заглядывают самцы. Если их больше, чем самок, устраивают совещание. Парни становятся в «звездочку» — головами друг к другу — и решают, кто лишний. Когда лишние уходят, начинается то, что Владимир Спартакович называет дискотекой.

зировать перед видеокамерой: то одним глазом в объектив глянет, то другим. Ладошка. На спине пятно в форме детской ладони. Роза. Цвет кожи розовый. Самец-с-яйцом. На боку пигментное пятно, похожее на яйцо. «Очень неприличная кличка», — краснеет биолог Верочка.

— Ой, я краснею, — сказала Роза. — Не желаете потанцевать? — шепнул ей Чарли. — А ты тут при чем? — рявкнул Самецс-яйцом.

— Спорим, сейчас они журналистам про наши извилины расскажут? — С тобой, Самец-с-яйцом, никто спорить не будет.

В Белом море таких клубов восемь. Но этот, у Белужьего мыса, особо пригоден для научных изысканий. Потому что киты — в двадцати метрах от вышки.

— Известно ли вам, — спрашивает Владимир Спартакович, — что мозг белухи крупней, а извилин в нем больше, чем у людей? Дело в том, что мы с вами пере-

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

33 мещаемся по земле в одной плоскости, а белухи — под водой в трехмерном пространстве. Им для ориентации больше извилин нужно. Но это вовсе не значит, что белухи умнее нас.

— Умники! — пискнула Роза. — Помните, как они по нам из арбалета стреляли? — Кто ж такое забудет! — зашумели присутствующие. Ученые решили взять генетическую пробу — при помощи специальной стрелы с заборником кожной ткани. Стрельнули. Промазали. Стрела упала в воду. Белухи крикнули: «Всем нырнуть!», «Поворот!», «Чао!» И ушли.

в монитор и радуются. Как дети, ейбогу! Теперь Владимир Спартакович новый эксперимент затеял, посложнее: лампочка сама по себе уже не моргает, для этого ее нажать надо. — А вдруг белухи с нами в контакт вступят? Азбукой Морзе по лампочке настучат, — мечтает Владимир Спартакович и хватается за наушники. — Во, опять у них всплеск активности! Это белухи хохочут. Q Q Q

Вскрикнул баклан. Ушла на дно селедка. Явился Он. И сказал: «На Соловках я хочу установить стометровую фигуру Христа,

— Мы думали, не вернутся, — говорит Владимир Спартакович. — Белухи знали, для чего предназначены стрелы. У них генетическая память. Белух промышляли до 1947 года.

— А помните немца-исследователя? — продолжила Роза. — В белый костюм переоделся, ныряет, контакт с нами налаживает. Всю живность распугал в море, умник. — Неужто мы переодетого немца от белухи не отличим? — пожала плавниками Ладошка. — А то еще эксперимент был, — встрял Чарли, — прибор на дно опустили, лампочка моргает. Я давай в нее носом тыкать. — Зачем? — Чтобы умникам приятное сделать. Ткнешь — они там, на вышке, глядят

она станет музеем, на скрижали которого будут занесены имена всех погибших в тех местах».

— Кто там выступает? — Скульптор. — Чего хочет? — Поставить статую. — Где? — На Секирной горе. — Зачем? — Скульпторы всегда хотят ставить статуи. — Но зачем стометровую? — Каждый скульптор мечтает о самой высокой статуе. Зураб Церетели ступил на землю Соловецкую шесть лет назад. С частным визитом. В составе свиты московского мэра.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

А помните немца-исследователя? ц — продолжила р Роза. — В белый костюм переоделся, р , ныряет, р , контакт с нами налаживает. Всю живность распугал в море, р ,у умник. — Неужто у мы переодетого р немца ц от белухи у не отличим? — пожала плавниками Ладошка...

Плескались на отмели белухи, гаги исправно несли яйца, монахи молились в своих кельях. Свита имела беседу с монахами и общественностью. Москва протянула руку. Обещала возродить Соловки — духовный центр русского народа. Реставрация, гордость нации, инвестиции и овации. Ничто не предвещало статуи. Она грянула минувшей весной. Интервью со скульптором по телевизору всколыхнуло соловецкую общественность. Вскрикнула гагой общественность. Только монахи смолчали. Они вообще молчуны. Но пред лицом общей опасности, позабыв недавние обиды в спорах, кто главней на Соловках — церковь или государство, они сплотились — общественность и монахи. — Не бывать статуе! — твердит Сергей Нечитайло, художник-пейзажист и представитель общественности. Пейзажи

ни. На вершине горы — церковь-маяк. И призрак статуи. — Белух не обязательно промышлять, — объясняет профессор Всеволод Белькович, — достаточно их пугать, и популяция исчезнет. Как это случилось в Канаде, в Гудзоновом заливе.

— Кто этот мудрый старик? — О, это главный белуховед Родины. Он сорок лет изучает китов и дельфинов. — Корабли обходят мыс Белужий за километр, — говорит Мария Воронцова. — Ближе запрещено. Мы добились от властей такого декрета. Но мы ничего не можем сделать с туристами, которые пугают белух моторными лодками. С дайверами, которые ныряют посмотреть, как спариваются белухи.

...Кто там выступает? у — Скульптор. у р — Чего хочет? — Поставить статую. у — Где? — На Секирной р горе. — Зачем? — Скульпторы всегда хотят ставить статуи... Сергея тихи, голос мягок, но слышны в нем батальные ноты. — Если что, поднимем народ! Потому что 100 метров — это тридцатиэтажный дом. А Секирная гора, на которую молва водрузила статую, — еще 72 метра. Итого 172. Это будет самое грандиозное сооружение на островах, выше самых высоких крестов Соловецкого монастыря. А гоже ли? Это будет самый высокий Христос в мире. Ибо даже бразильский ИисусИскупитель, что стоит на горе Корковаду, воздев длани над городом Рио-деЖанейро, — всего 38 метров. — Большая статуя — это большая стройка, — говорит художник Нечитайло. Бетономешалки, подъемные краны, сотни рабочих. А потом — тысячи новых туристов. Вот этого и боится общественность. Биологи боятся тоже. Секирная гора — вот она, с мыса Белужьего как на ладо-

— Кто эта заботливая дама? — Директор представительства Международного фонда защиты животных IFAW в России. — Я не специалист по белухам, но я разбираюсь в искусстве, — молвит Сергей Нечитайло, — и поэтому знаю, что художник и его творение неразделимы. Мои пейзажи — это я сам. Иисус Церетели — это сам Церетели. А он нам тут нужен? — Я не разбираюсь в статуях, — говорит профессор Белькович, — я занимаюсь белухами. И чем дольше их изучаю, тем меньше их знаю. При этих словах белухи — Баклажан, Чарли Чаплин, Роза, Ладошка, Самецс-яйцом и др. выныривают из моря и хором произносят:

— Конец.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

наталья львова

текст: сергей шаргунов

Эта земля населена детьми. Их много, безумно много. Младенцы несут покойный мерцающий взгляд, словно боясь его расплескать. Подростки бешено стреляют очами. В отстраненных облачных взорах стариков острыми солнечными уколами вспыхивает подростковый раж, но потом глаза снова гаснут и становятся спокойными, как у самых маленьких. Руслан, наверное, старик. Ему шестьдесят пять. Мы сидим за столом. Вечером. На втором этаже его дома. После длинного грозненского дня. — Ну и как вам Чечня? — спрашивает от плиты его жена Лейла, похожая на черную курицу. — Чечня — здорово! — отвечает мой спутник фотограф Костя, похожий на лисенка.

— Чечня — это неправильно, — говорит Руслан. У него сухое интеллигентное лицо, седая щеточка усов, гортанный голос. — Не люблю это слово. Чечня — не то слово. Сам знаешь, с чем рифмуется… И буква «ч» нехорошая. Много ты знаешь добрых слов, которые начинаются на «ч»? Я задумываюсь. — Чернобыль, — откликается от плиты Лейла. Муж иронично цокает языком: — Сморозила! Лейла умолкает и громко звякает лопаткой, переворачивая блин на шипящей сковороде. — Чума, — задумчиво подбирает слова Руслан, — Чикатило. Он любит слова, он учитель словесности. — Честь, чувство, черешня! — смеюсь я.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Корреспонденты «Русского пионера» отправляются в Чечню по совершенно мирному поводу: посмотреть на стадионе футбол, совершить рейд по развлекательным заведениям города Грозного. В какой-то момент они настолько поддаются благодушию, что жизнь вынуждена им напомнить свое мудрое правило: расслабляться нельзя! Даже в образцово-оздоровительной Чечне.

— Червивая черешня, — Руслан пожевывает губами, в его глазах вспыхивает подростковый азарт, как будто сейчас ударит по мячу на пыльном дворе: — Чушь, чернь, черт возьми! — А какое слово вам нравится? — спрашивает фотограф Костя. Руслан сразу становится серьезным, это уже не мальчишка, бьющий по мячу, это солидный тренер. — Ичкерия, — мягко произносит он. — А лучше всего — Нохч. Мы же нохчи, дети Ноя. Я смотрю на Руслана и стараюсь не улыбаться: да, вы дети, вечные дети.

С утра мы с фотографом Костей бродили по Грозному. Без сопровождающих. Днем пошли на футбольный матч Терек — ЦСКА. Тоже сами по себе. Нам хотелось узнать: как ощущают себя русские в Чечне. Невооруженные русские.

константин рубахин

Люди улыбались. Нам. При виде нас. И это было странно. Я ждал злых взглядов или равнодушия. Но каждый встречный с удовольствием подставлял себя под объектив фотокамеры, прохожие заговаривали, спрашивали: «Вы откуда?» — и, услышав, что из Москвы, сияли еще большим любопытством.

Был выходной, суббота. Мы шли по центральной улице в шумном потоке толпы, изредка выбираясь на менее людные отмели. Толпа несла нас, оглядывая, ощупывая, взвешивая. Город плыл мимо во всем своем великолепном бардаке. Заново отделанные фасады многоэтажек, искристый фонтан, свежевыложенная плитка тротуаров. Ржавые ворота с надписью белым по рыжему: «Мыны! Берегись!», обглоданное бомбой административное здание, над которым торчат опаленные буквы из прошлого: «Искусство принадлежит народу» — и восторженные плакаты дня сегодняшнего, маскирующие пробоины в стенах: «Рамзан, Вы президентом только год — восстал из пепла город, ликует наш народ!», «Детские улыбки — награда для Героя». И черно-белые листки на столбах: «Разыскивается пропавший». Люди улыбались. Нам. При виде нас. И это было странно. Я ждал злых взглядов или равнодушия. Но каждый встречный с удовольствием подставлял себя под объектив фотокамеры, прохожие заговаривали, спрашивали: «Вы откуда?» — и, услышав, что из Москвы, сияли еще большим любопытством. Женщины, торгующие на рынке, небритые парни, безногий инвалид на тележке, красотки в платочках и с кокетливыми лентами в волосах — десятки, сотни лиц обращены к тебе, и в каждом готовность к немедленному гостеприимству. Словно сговорились. Словно мы не туда попали — это никакая не Чечня, это не те самые, знакомые по социальным сказкам страшные разбойники, что резали и взрывали и будут снова резать и снова взрывать. Приветливые. Расспрашивают. Тянутся. Хотят рассказать свою правду. И даже суровый бородатый автоматчик в бронежилете, охраняющий строительство мечети, внезапно подмигивает и делится своей детской радостью: «Это самая-самая большая мечеть будет!». И тут я соображаю, почему, зачем они так рады. Люди боятся изоляции. Не хотят оставаться наедине с собой, со своей памятью о войне. Им нужен воздух мира. Который убавит боль по мертвым, пога-

сит чувство прифронтовой ущербности, даст ощущение нормальной жизни. Гости для них — знак полноценной жизни.

Гость сегодня — ЦСКА. Мы приходим к стадиону за час. Здесь уже клубится народ. Кажется, сюда сбежалась вся мужская часть города. Именно бегом движутся к стадиону со всех сторон. Группками. Хохоча. Ломятся сквозь рамку металлоискателя. Но при всем этом веселом напоре — в толпе тайная пружина опаски, выдержки, настороженности. Проход на матч труден — каждого обыскивают тщательно, подолгу. Мигая и улюлюкая, подъезжает кортеж президента Кадырова. Стадион вмещает десять тысяч человек, и он заполнен. На каждый пас толпа реагирует так, будто решается дело чеченской чести. Люди вскакивают, горланят. «У-у-у-у!» — выдает, сложив ладони трубой, старик в папахе. На центральной

и самой высокой трибуне — Рамзан. Он все время хватается за голову. И я вдруг понимаю: этот матч для них тоже знак жизни. Ее зарождения заново. «Терек» накатывает на ворота противника, гол, стадион подлетает, как при взрыве. Рамзан подпрыгивает и машет руками. Мир тонет в воплях новорожденных. «Вывод войск!» — кричит кто-то. «Аллах акбар!» — гремит в ответ. Итог матча — 1:0. Трибуна болельщиков ЦСКА, обычно ревущая, сегодня тиха, бешеные «кони» пугливы и немы. Болельщиков ЦСКА сгружают в автобус и увозят. Чеченцы вываливают на улицы, несутся вприпрыжку, на лицах какое-то физиологическое удовольствие, будто каждый из них родил этот мяч.

Отгулявшие и оглохшие от матча, мы возвращаемся в дом старого Руслана. Он смотрел матч по телевизору. Его взор

еще искрится победой. Вся Чечня смотрела бой «Терека» с армейцами. Руслан отстраивает свой полуразрушенный дом. Я помогаю Руслану таскать стекла из сарая на стройку, на второй этаж. В темном углу сарая обнаруживаю груду книг с выцветшими корешками: Есенин, Лермонтов, Куприн. — Сын читал, — перехватывает мой взгляд старик. Сына у него нет. Во время второй чеченской в дом ворвались федералы, Руслану сломали нос и ребра, а парня схватили и увезли. Люди говорят, он сгинул в яме, что была не территории авиабазы Ханкала. — Несколько ребят вернулись оттуда, — голос Лейлы дрожит, — из той ямы, а наш не вернулся. — Такой же, как вы был, молоденький, — говорит Руслан с пугающей, непонятной интонацией в голосе.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

наталья львова

— Го-ол! — раздается за забором. Мы вздрагиваем. Это ребятишки гоняют футбол. Они вскрикивают вдохновенно, сегодня Чечня выиграла. Или — Нохч. Опускается ночь. Ночью в мою комнату входит Руслан. Зажигает свет: — Не спишь? — У него в руке пистолет. — Что, испугался? Я молчу. — Это игрушка моей дочки. Она милиционер, уехала в горы, к знахарю. — Он отводит пистолет. — Все хорошо? — А можно и нам в горы, к знахарю?

На следующее утро грозненское такси везет меня, старую Лейлу и фотографа Костю в горы. На полдороги, в Аргуне, встречаемся с дочкой-милиционером. — Такой чудесный, — радуется дочкамилиционер, — наложил на меня руки

константин рубахин

«Терек» накатывает на ворота противника, гол, стадион подлетает, как при взрыве. Рамзан подпрыгивает и машет руками. Мир тонет в воплях новорожденных. «Вывод войск!» — кричит кто-то. «Аллах акбар!» — гремит в ответ. Итог матча — 1:0.

и точно бы внутренности перевернул. И все угадал, что болит, даже сказал, где у меня родинка на спине. Такое чувство, будто заново родилась! Старая Лейла с надеждой вздыхает. Чечня надеется заново родиться. Горное село Махкеты. К знахарю — толпа, но нас пропускают без очереди. Знахарь — сравнительно молодой мужик. Десантник в прошлом. Крупный, мясистый, лицо будто обмазано щетиной. Для начала он дарит нас краткой беседой о зверствах федералов во время войны. Потом велит Лейле сесть на стул и начинает сканировать ее своими громадными ручищами. Женщина крепко зажмуривает глаза с решимостью, открыв их, родиться другой Лейлой. Всем нам, в том числе корреспондентам из Москвы, знахарьдесантник дарует диагноз: «Жить будете». Это радует.

На обратном пути за нами — погоня. Замызганная «девятка» мчится следом по горной дороге, сигналит. Мы встаем на обочине. Лейла бледна, бледен шофер. Костя, тоже бледный, возится с фотокамерой. Неожиданно для себя выскакиваю из такси. Солнце слепит. Из «девятки» выходит человек с автоматом, он в камуфляже, на поясе нож. Рыжеватая борода, жесткий прищур. — Откуда сам? — Из Москвы. Рядом — горы, утонувшие в зелени. «Зеленка». — И как Москва? Стоит? Почесав нос указательным пальцем левой руки (потому что правый лежит на спусковом крючке автомата), рыжебородый принимается рассказывать, как был в Москве совсем юным, до первой чеченской войны, когда народ «еще не обозлился». Он снова чешет нос и спрашивает:

Люди боятся изоляции. Не хотят оставаться наедине с собой, со своей памятью о войне. Им нужен воздух мира. Который убавит боль по мертвым, погасит чувство прифронтовой ущербности, даст ощущение нормальной жизни. Гости для них — знак полноценной жизни.

— Ты кто? — Пишу. — Стихи? Тимура Муцураева знаешь? Знаю! Слушал! Это чеченский бард. — Да, — говорю и принимаюсь цитировать не вполне складные строки: «Не шутит больше и Афган, и Ягуар не в мире этом, с улыбкою ушел Аслан, навечно озаренный светом…». Рыжебородый радостно скалится: — Молодец! Ладно, езжай.

Пассажиры такси по-прежнему бледны. «Отпустил», — говорю я, и водитель срывается с места. Лейла твердит чтото молитвенное на чеченском. Потом ее прорывает, и она начинает нервно сыпать историями. Про то, как федералы разбомбили их дом и как солдаты ходили по рынку, скупая швейные иглы, чтобы потом загонять их под ногти людям, и самые озлобленные

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

наталья львова

константин рубахин

Руслан отстраивает свой полуразрушенный дом. Я помогаю Руслану таскать стекла на второй этаж. В темном углу сарая обнаруживаю груду книг с выцветшими корешками: Есенин, Лермонтов, Куприн. — Сын читал, — перехватывает мой взгляд старик. Сына у него нет. Люди говорят, он сгинул в яме, что была на территории авиабазы Ханкала.

ушли в леса и до сих пор сидят там — «лесники», и рыжебородый точно был «лесником», и он точно убил бы ее дочь, потому что она милиционер, а милиционер она потому, что другой работы нет...

жественности». Чтобы не быть трусом, знаете, чего не надо бояться? — Воевать? — спрашивает Костя, а Лейла вздыхает у плиты, где жарит рыбу. — Иди ты! — беззлобно машет рукой Руслан. — Не надо бояться жить.

Мы снова в Грозном. — Понравился знахарь? — спрашивает Руслан. — А я не верю знахарям. Я светский человек. Я против мракобесия. Правда, в юности русалку видел. Скачу на коне, а баба голая, волосы длинные, седые, сидит на столбе и надо мной хохочет. Я от страха через коня перелетел. Руслан пускается в воспоминания. Мистические истории детства и страшные эпизоды войны переплетаются, как бывает в мальчишеских россказнях. — Отец объяснил мне мои страхи, — говорит Руслан. — «Это дрожь твоей му-

На закате мы помогаем Руслану таскать стекла. Мы стали цепочкой на железной лестнице и бережно передаем оконные стекла друг другу: я, московский литератор, седой чеченец Руслан, фотограф Костя. Стекла тяжелые, скользкие. В них отражается закат и огонь газового факела, пылающего на окраине города. И вдруг стекло выскальзывает из рук. Падает вниз. Разбивается на бетонном дворике. — На счастье! — говорит Руслан положенное и невозмутимо смотрит вниз. Из дома выходит Лейла и терпеливо принимается подметать стекло. Они отстроят свой дом.

Всегда готов

третья четверть Диктант. The End. О некоторых полезных свойствах Апокалипсиса. Памятные даты. Календарик концов света до 24000000000 года. Гражданская оборона. Из-под. Последний репортаж из модного бомбоубежища. Собеседование. Твой бункер. Страха нет, сделано в Германии. Работа над ошибками. После бомбы. О новых технологиях уничтожения мира. Вечный огонь. Теплое место. Экскурсия в лучший крематорий Европы. Природоведение. Девушки и смерть. О фактах истребления бабочек в Оренбургской области. Урок физики. Царь-лазер. Сказание о подмосковном гиперболоиде. Комикс. Как взорвались русский, китаец, американец и анархист. Послание из будущего. До и после. Рассказ Дмитрия Глуховского. Полезные советы. Как не погибнуть со всеми.

тема номера

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

инга аксенова

конец света

текст: игорь мартынов фото: наталья вороницына

В своем вступлении к главной теме этого номера (Апокалипсис, третья мировая и т.п.) Игорь Мартынов обращает внимание на некоторые полезные свойства конца света и предлагает свой а концов света хватит на всех. Пришла пора расконсервации и засекрасочный сценарий его Чего-чего, В ассортименте — с грибком, с подвохом ления — всего, что понастроено на слудостойной встречи. К дик- и что-то такое простое, как лампочку чай общего конца. Но умеем ли, готовы танту прилагается ка- загасить. Всякий раз предчувствие: ну ли мы жить и здравствовать там, вдали, лендарик концов света на теперь-то точно не подведут! Разбег на под землей, куда так и так придется — то Глоба, то Нострадамус, то рано или поздно? Поверхностный, ближайшие 24 миллиарда рубль Адронный, прости господи, коллайдер. а тем более поднебесный этап жизни, лет, на любой вкус. Этим летом с особым креном смотрели похоже, исчерпан, что же нам остается? в сторону физиков: уж они там под Альпами разгонят материю, уж покажут Вселенной черные ее дыры! Ведь чем еще хорош Апокалипсис: все грехи сбреет. Обнулит до первородного. Вернет к стерильному истоку. И мучиться не надо — заполнять потребительскую корзину, искоренять мздоимство, лелеять пенсионную реформу. Какая пенсия, когда конец времен?! В этой вечной походной маете даже некогда прокашляться, суммировать пережитое, написать хотя бы «Капитал» или «Воскресение». Каждый день как последний. Причем и внешняя среда, надо отдать ей должное, идет навстречу страху человечества: то город смоет, то кометой прожжет тайгу до дыр. Все в природе попуталось, ни лета ни зимы, сплошное трясение основ. О третьей мировой принято говорить сухо, по-ветерански, как о последних Олимпийских играх. Пульнуть могут в любой момент, с любого рубежа: хоть от витязей в тигровой шкуре, хоть от белочехов с их ПРО. Но ведь и наша асимметричная мера уже готова всплыть в ближайшем к Пентагону ручейке!

Только верные недра. А нам есть чем гордиться в глубине! «Надо зарываться!» — помню, пару лет назад так не только сказал глава одной подмосковной администрации, но и начал с себя. Взору геликоптера из налоговой инспекции подставлена лишь скупая дощатая конура, тогда как четыре этажа вглубь обшиты мрамором каррарским, освещены вместо капризного солнца бесперебойным ультрафиолетом; не позабыта и культурная часть — имеется размером с «Кодак Киномир» подземный кинотеатр для семейного просмотра. Это же и скромность, и неброскость, и припадание к родным корням. Все-таки нам всегда лучше удавалось бытие на загробном уровне — взять хотя бы прославленный метрополитен. В отличие от тех же немцев или англичан мы никогда метро не унижали просто до вида транспорта, до прозаических нужд, но художественно возносили его до высот мавзолея, дворца бракосочетания, до колумбария. Бывает, запрокинешься с устатку гденибудь на «Маяковской», а над тобой васильковое небо, летят добрые рисо-

ванные самолеты и тихо падают в объятья чернобровые парашютистки в парчовых галифе... Аид по проездному, Валгалла за талон. Сюда турист приходит как в музей, а пора бы, между прочим, опыта набираться! Чем чреват андеграунд? Никаких случайностей. Только проверенные стены. Полное излечение от застарелой русской фобии — боязни открытых пространств. Оставшись в тесноте, да не в обиде, в бункере привычных лиц, уделим время ближним, займемся внутренним миром — для полноценной жизни достаточно двух-трех десятков особей. Да что там! Трех! Двух (если разнополые). Мы еще не настолько хорошо знаем друг друга, чтобы распыляться по пространствам. На распахнутых площадях, в безмерной толпе у нас не очень получается — попробуем, что ли, ограничиться, зарыться? Приюти, как говорится, земля родная? Но перед тем как окончательно уйти в подземелья, конечно, нужен прощальный ужин. Даты Апокалипсиса извест-

ны, можно подобрать по вкусу: вот лунный календарик майя, вот встреча с астероидом QQ47. Все заранее известно, можно спланировать вечеринку или даже утренник.

сиканскую лампу, изящно драпированную испанской шалью... Безусловно, этот праздник надо отмечать на верхних этажах какой-нибудь высотки, чтобы в последнем полете окинуть взором и успеть пропеть «Степь да степь кругом». Ката пультирование — наше обычное состояние. Нам в этой дисциплине равных нет и уже не будет. Да, славно задумано, есть только одна загвоздка: конца света опять не будет, хотя бы потому, что свет еще не начинался. Ведь нельзя же эти робкие проблески принять за полноценное освещение. Каждый раз навек прощались — а уходили, как всегда, на миг. Как бы это ни было мучительно для человечества, но придется смириться с тем, что жизнь не так уж коротка и склонна к бесконечности и мы опять столкнемся друг с другом все те же, лицом к лицу: на следующий день после Судного.

На распахнутых площадях, в безмерной толпе у нас не очень получается — попробуем, что ли, ограничиться, зарыться? Приюти, как говорится, земля родная? Конец света лучше всего встретить в кругу проверенных, видавших виды сотоварищей, провиант и жидкости заранее припася, покусывая филейные части человечества, и лучше в тех апартаментах, где шведские сосновые шкафы, где антикварные кресла и канапе, канадские кленовые стулья и килимские турецкие ковры, чтобы, когда погаснут внешние светила, возжечь мек-

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Сводный календарик концов света до 24

2008 ноябрь

Запуск Большого адронного коллайдера. Вкратце будет вот что: в кольцевом тоннеле протяженностью 27 км протоны и ионы будут разгоняться до скорости света и сталкиваться друг с другом, порождая процессы, схожие с теми, благодаря которым возникла Мать Вселенная. Последствия столкновения частиц станут предметом изучения, поскольку адронный коллайдер создан именно для того, чтобы смоделировать Большой взрыв в лабораторных условиях. Эти опыты в итоге и приведут свет к концу. 21 марта 2008 года за человечество вступились два гавайца: в федеральный окружной суд Гавайских островов был подан иск Уолтера Вагнера и Луиса Санчо, в котором они обвинили ученых в попытке устроить конец света и потребовали запретить запуск коллайдера. Истцов можно назвать пионерами-героями: запуск ускорителя с июля перенесен на ноябрь.

2010 август

Тут всему виной звезды. Ось равноденствия (ноль градусов Овна — ноль градусов Весов), а вслед за ней земная ось испытают неблагоприятное астрологическое влияние. Сама почва под ногами будет казаться неустойчивой. Разрушения в первую очередь объявятся вблизи гринвичского меридиана, то есть в Европе. Выразятся в стихийных бедствиях и войнах. Но как раз в августе 2010 года сейсмическая катастрофа разрушает и США, после чего они теряют статус сверхдержавы и распадаются на отдельные государства.

2012 21 декабря

Точную дату назвали инки, у них был самый точный лунный календарь, и вообще они много такого знали, чего теперь уже не узнает никто. Конец света (конец времен) как конец эпохи в длинном счете календаря майя должен произойти 21 (по другим версиям — 23) декабря 2012 года. Кстати, согласно некоторым расчетам 12 декабря 2012 года состоится солнечное затмение с прохождением диска Солнца через плоскость нашей галактики. Все сходится к одному. Не миновать.

2013

000 002 005

Cогласно древнескандинавской мифологии 2013 год — год конца света Рагнарока. В день Рагнарока чудовищный волк Фенрир проглотит Солнце, погрузив мир во тьму, а море выйдет из берегов, когда из глубин всплывет змей Ёрмунганд. К ним примкнет и огненный великан Сурт с пылающим мечом. Против них выступят асы во главе с Одином. Один сойдется в битве с Фенриром и будет убит. Тор схлестнется со змеем Ёрмунгандом и убьет его, но при этом сам падет от его яда. Великан Сурт сожжет мир, но потом мир возродится.

2014 21 марта

Столкновение с астероидом 2003 QQ47. Этот астероид способен уничтожить все на любом из земных континентов. Метеорит в 10 раз меньше того, который стал причиной гибели динозавров, однако, учитывая скорость его движения (около 35 километров в секунду) и размеры (около километра в диаметре), есть смысл приготовиться к худшему. Шансы на столкновение, впрочем, не очень перспективные: 1 к 909000.

2018

У специалиста своего дела Мишеля Нострадамуса припасено несколько надежных концов света. Как считают некоторые толкователи, это произойдет в 2035 году н.э., чему будет предшествовать мировая война. Перед войной произойдет реинтеграция постсоветского пространства при третьем российском президенте, «короле Аквилона». Еще говорят, что концом света по Нострадамусу будет февраль 2622 года, «седьмой месяц 1999 года» по мусульманскому летоисчислению. Согласно другим трактовкам Нострадамуса в 2018 году произойдет ядерная война.

2026 13 ноября

Запланирован «демографический конец света» при условии сохранения «гиперболической тенденции роста численности мирового народонаселения» — согласно Хайнцу фон Ферстеру. В 1960 году в журнале Science Ферстер опубликовал статью под жизнеутверждающим названием: «Судный день. Пятница 13 ноября 2026 года». По данным, которые тогда имелись в его распоряжении, он вывел, что именно в этот день население Земли должно стать бесконечным. Люди в этот день окончательно собьются со счета.

13 апреля

Столкновение Земли с астероидом 2004 MN4. Привет из космоса. 2004 MN4 вращается вокруг Солнца практически в той же плоскости, что и Земля, дважды в год пересекая орбиту нашей планеты. При столкновении с Землей астероид врежется в нашу планету на скорости 45 тысяч километров в час. В том случае, если он упадет в океан. В случае удара о твердую поверхность Земли возникнет кратер диаметром четыре километра, и это будет сопровождаться выбросом энергии приблизительно в 1600 мегатонн (сто Хиросим).

2034 Об этом занавесе истории человечества по секрету сообщили подмосковному контактеру Олегу Юрьевичу Соломенникову. Еще с конца 1998 года он, находясь у себя дома, внезапно стал улавливать речевые сигналы иных цивилизаций. С периодичностью два раза в год некие силы, называющие себя богами, нашептывают важную информацию: о рае, аде и в том числе и о неизбежном конце света в 2034 году.

2100 Махаватар Бабаджи, пришедший на Землю всего лишь на 14 лет (1970–1984), а затем оставивший тело, не называл конкретных дат окончания света, но предупреждал, что в районе 2100 года состоится Маха Кранти (Великая Революция), апофеозом которой станет ядерная война, в результате чего на Земле останется небольшой процент населения. России Бабаджи отводил место Спасителя Мира. Он предсказал, что практически вся территория России сохранится в своем допотопном виде. Включая лютики и васильки.

2033 Автор этого конца света — древний ирландский монах Малахия, Согласно предсказанию, которое он сделал в 1143 году в труде «Пророчество о Папах», конец света наступит во время царствования 112-го Папы Римского. По версии монаха, институт папства плохо кончит. Рукопись Малахии представляет собой своего рода каталог, в котором перечислены 112 священнослужителей, которые в разное время занимали и будут занимать Святой престол. Всего 112 человек, если считать от Целестина II, смогут занять вожделенный престол (ныне главенствует 111-й). Следовательно, ждать нам осталось совсем немного, финал наступит в 2033 году.

Некоторые богословы, трактуя Библию, предположили, что каждому из семи дней творения соответствует тысяча лет. Значит, сей мир сотворен с запасом всего на 7000 лет. Однако из-за разных систем отсчета в разных календарях получаются разные даты конца света. Так что есть разнообразие выбора — к какому календарю примкнуть.

24 000 002 005

2060 Иссак Ньютон прославился не только тем, что вовремя подставился под падающий плод. Согласно его расчету 1704 года по библейской книге Даниила конец света и Апокалипсис приходятся на 2060 год. Сэр Ньютон потратил 50 лет на расшифровку Библии. Свои вычисления он основывал на обработке каждого слова из книги пророка Даниила. Знаменательной дате, по мнению ученого, будут предшествовать разрушительные войны и глобальные эпидемии. Потом же все будет опять хорошо, на Землю спустится мессия, который будет в одиночку управлять планетой в течение тысячелетия.

7000

2077 23 октября

Гибель человечества в результате ядерной войны, ядерной зимы и последующего распространения биологического оружия — по версии создателей компьютерной игры Fallout.

Согласно последним исследованиям научной группы во главе с Андреем Линде, теоретикомастрофизиком из Стенфордского университета в Калифорнии, конец Вселенной наступит через 24 миллиарда лет. Противоположная силе тяготения энергия «темного вещества», которая заставляет галактики удалятся друг от друга, расширит Вселенную в два раза по сравнению с теми размерами, что у нее есть сейчас. Затем в ожидании нового Большого взрыва Вселенная сократится в размерах до одного сгустка вещества. Доживут ли люди до столь приятно удаленного финала — покажет запуск Большого адронного коллайдера.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

2029

текст: владимир лепилин фото: наталья львова

Мы петляем по Москве, как будто уходим от хвоста. Делаем эстакадные скидки. Дождь пузырится в лужах. — Есть! — рычит полковник, как его проржавевший глушак. — Есть он, подземный город! Вот он под нами сейчас. Бункеры, бомбоубежища, железнодорожные ветки. И чего? Все заброшено. Никому не нужно. А мир хрупок, парень. Очень хрупок! Полковник усмехнулся. Лицо к улыбке осталось безучастным, как кремлевская стена к тому, что происходит в Кремле. Пудовые кулаки с выбивающимися изпод манжет рубахи буйными волосами твердо сжимают баранку. Мы миновали Дом на набережной. Выскочили на Таганку. — В Москве семь тысяч бомбоубежищ, которые сданы в аренду черт-те кому

бодить за шесть часов. Ха! Это даже не смешно. Им и трех суток не хватит, чтоб вывезти свой хлам. Но если даже вывезут, в тех семи тысячах уместить можно максимум третью часть Москвы. Полковник замолчал, словно обдумывая судьбу оставшихся двух третей. Проехали мост через Москву-реку. В пелене дождя город как в дымовой завесе. — Да что вы, Виктор Николаевич, — поправил я давящий грудь ремень безопасности. — Кого нам бояться? У нас же век нанотехнологий. Времена холодной войны далеко позади. Полковник Генштаба в отставке посмотрел на меня так, как смотрят на шизофреников. — Вот чё ты добиваешься? — беззлобно спросил он. — На что ты меня хочешь спровоцировать?

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Если читатель не даст себя ввести в заблуждение лекговесностью и хиханьками-хаханьками, с которыми наш корреспонент Владимир Лепилин погружается в одно из самых засекреченных подземных заведений советской Москвы, то ему гарантирован полноценный ужас. И кро- Машина у полковника дряхлая. Стойки и заняты черт-те чем. Стоянки автомобимешная без- бьют. Тормоза не тормозят. Но гоняет он лей, склады, овощехранилища. В случае ысходность. на ней, как на болиде. угрозы по инструкции их должны осво-

— На детали, — сказал я. — Вы же сами говорите, никому это сейчас в государстве не нужно. А мир хрупок. Хочется подробностей. Он опять обдал меня тем взглядом. — А ты позвони мне через пятнадцать лет. — Почему через пятнадцать? — Потому что всего десять прошло. С тех пор как я бумажечку одну подписывал. Но он позвонил сам — не через пятнадцать лет, а через пару дней. — Хочешь в бункер спуститься? — пробасил в трубку без лишних предисловий. — Я тебе человека дам. Подъезжай завтра к девяти вечера в 5-й Котельнический переулок, дом 11.

Старинный этот дом не был обозначен на картах города вплоть до середины восьмидесятых. Жильцы его не знали, в чем дело. Вроде бы так же, как все, боролись за звание «Дом образцового

содержания». Так же, как все, смотрели программу «Время» и ненавидели Рейгана за его разворачивание ракет. А дома на карте не было. Может, это изза ворот, что находятся с торца и в которые гуськом ходят и ходят какие-то люди. Ворота и сегодня целы. Рубиновая звезда во лбу горит. В щель между створками видно скамейку, свет из проема какой-то двери и тень человека. Мы прислоняемся к этим воротам спиной. Курим. В мирном небе над мирной Москвой висит ломкая пронзительная луна.

Ровно в девять калитка в воротах отворяется и тень идет к нам. — Владислав Сергеевич, — представляется. На КПП, за окошком, сидит солдат в советской форме. Он говорит с кем-то по советскому телефону, глаза его блестят. В помещении пахнет ржавым железом и почему-то пылью, прибитой дождем.

На стене на вешалках-закорючках — плащ-палатки. Сопровождающий нас Владимир Сергеевич ловко накидывает одну себе на плечи. Мы следуем его примеру. — Только пилоток со звездочками не хватает, — шепчу я как можно тише фотографу. — Вот, если хотите, — сдув пыль, протягивает нам старый чекист головные уборы. Мы переглядываемся. — Клоунада какая-то, — одними губами шевелю я. Владислав Сергеевич гневно оборачивается. Боковой свет пыльной лампочки очерчивает ровно половину его лица. Неприветливо в этом свете оно выглядит. Коридор забирает то вправо, то влево, будто путая следы. — Против ударной волны, — буднично, без эмоций поясняет нам экс-чекист. Он пропускает нас вперед и останавливается. Рука его жмет на маленькую

Ступеньки закончились. Взору отрылись две шахты, уходящие в сумрак буквой V. Под сводами чугунных тюбингов висели плафоны, наполненные желтым недвижимым светом. Старик не раздумывая двинулся впра во. Залитое ярким светом, впереди оказалось просторное помещение. — Вот здесь все и было, — неожиданно произнес он. В середине зала вверх уходила, будто к капитанскому мостику, лестница. — Что все? — Командный пункт связи. Управление войсками ПВО. Сюда стекалась информация с подлодок, самолетовразведчиков, спутников-шпионов. Отсюда отдавались приказы. Я огляделся. На старых расшатанных столах, будто на прилавке антикварного магазина, громоздились приборы связи. «Брусника», «Глубина», черные переносные телефоны. Пожелтевшие пыльные журналы и лампа с абажуром.

Вдруг мимо нас пробежал человек в камуфляжном облачении с карабином в руках. Владислав Сергеевич не обратил на него ни малейшего внимания. Мы с фотографом переглянулись. Камуфляж исчез в перспективе коридоров. Где-то сбоку, совсем рядом, прогрохотал поезд. Мурашки прошли на спине. — Это «Таганская кольцевая», — улыбнувшись, объяснил поводырь. — Отсюда в метро два выхода. И снова он вел нас какими-то лабиринтами. В некоторых местах ходы ответвлялись и исчезали во тьме. Я светил туда фонариком. Робкий луч выхватывал наглухо задраенные двери. Казалось, вотвот откуда-то кто-то выскочит. Как минимум крыса-мутант размером с бульдога. — Тут у нас была столовая, — вещал откуда-то из закутка наш старик. Мы по-

— Этот бункер запасного командного пункта «Таганский» (раньше — просто государственный объект под номером 42), строился по приказу Сталина — Тогда тут жизнь кипела. Планшеты, схемы, карты висели на стенах. Рыбы в аквариуме плавали. — А сколько же человек здесь работало? — Полторы тысячи, — мечтательно отвечал Владислав Сергеевич. — Хотя бункер был рассчитан на три тысячи. Люди могли автономно жить и работать здесь, на глубине шестидесяти метров — это двадцать два этажа вниз, — три месяца. И еще этот бункер мог выдержать прямое попадание водородной бомбы.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

кнопку, огромная стальная дверь толщиной в полметра ползет к косяку. Закрывается. Ступени за ней манят, засасывают в сумрак. По стенам мелькают цифры, написанные красной охрой: -1, -2, -3… — Долго вы здесь работали? — интересуюсь я у сурового гида. — Некоторое время, — отвечает не оборачиваясь. Шаги его меряют ступени лихо. Ни разу не сбивается. Все помнит. Некоторое время идем молча. Где-то на минус тринадцатом спина старика начинает говорить. — Этот бункер запасного командного пункта «Таганский» (раньше — просто государственный объект под номером 42), строился по приказу Сталина. Закончили его строительство в 1956 году. Голос его зомбирует нас, как дудочка Нильса — крыс в сказке Андерсена. Голова кружится от петляний. — Это сейчас все выглядит смешно, — продолжал старик. — А мы, когда спускались сюда, не знали, выйдем ли через трое положенных суток обратно.

дошли к нему. И действительно, столы, стулья. Но отчего-то пыли-то на них совсем нет. Неужели здесь кто-то живет?! — А вот тут было мое любимое место, — взгляд Владислава Сергеевича затуманился. — Бильярдная. — В американку резались? — неосмотрительно спросил я. Старик взглянул испепеляюще. — Играли только в русский бильярд. Самое главное для меня в этом деле — избегать положения «мертвый шар». Что это такое? Это когда шар останавливается в губах лузы и достаточно малейшего толчка, чтобы он упал. Желтый недвижный свет в плафонах моргнул и погас. В ту же секунду раздался глухой взрыв. Чугунные своды загудели. — Внимание, — холодно разнеслось по тоннелю. — На территорию нашего государства была сброшена водородная бомба мощностью 10 мегатонн. Город Москва в радиусе 300 километров уничтожен. Температура в районе взрыва 500 градусов. Радиация 200 микрорентген в час. — Цирк шапито, — сказал я, когда все стихло. — Не так ли, Владислав Сергеевич? Владислав Сергеевич, где вы? Я осветил фонариком то место, где только что стоял он. Старика нигде не было. «Хичкок какой-то, — думал я. — И как без него теперь выбираться отсюда?» Мы стояли на перепутье трех дорог. Под сводами висела мертвая, совсем мертвая тишина. — Э-ге-гей! — заорали мы. Только эхо ответило нам. Идти решили прямо — туда, где валялась ржавая вагонетка. Навстречу вышел человек в камуфляжном костюме, в берцах и бандане с изображением Веселого Роджера. Берцы его клацали. — Чё за херня? — обратился он без предисловий. — Мы уже почти захватили командный пункт. А тут долбануло, свет погас. И главное, уже к пульту подбирались. Бляха-муха, — бросил он в сердцах и плюнул. — Я лично шесть человек укокошил, — сказал он, поправляя на плече карабин.

на прицел. Солдат в советской форме стоял в нише словно часовой. Я машинально протянул сигарету. Поднес зажигалку. — России нужна война, — затянувшись, сказал часовой. — Война натягивает струну жизни, которая сейчас превращается в петлю. — Ты кто, чудила? — Серега спросил. — Ты из какого отряда? — Я сам по себе, — ответил солдат и зашагал по шахте от нас прочь. Мы посветили ему в спину. Гигантская тень размахивала руками, сигаретный дым, завиваясь клубами, уходил под потолок. В непроглядной тьме мы шли неизвестно куда в поисках пацанов, которые почти захватили командный пункт. Серега остановился, достал из кармана сложенную вчетверо бумагу. Я заглянул через его плечо. Это был план спецобъекта ЗКП «Таганский». — Сейчас налево, — сказал он.

— Я сам по себе, — ответил солдат и зашагал по шахте от нас прочь. Мы посветили ему в спину. Гигантская тень размахивала руками — А как выйти отсюда? — спросил я, чтоб отвлечь его внимание от ружья. — Да черт знает, — пожал он плечами и снова поправил ремень карабина. И вдруг закричал: — Пацаны! Жутко так и надрывно крикнул, совсем как в фильме «Живой». — Ны-ны-ны, — пронеслось по тоннелю. — Закурить есть? — вдруг спросили из темной ниши. Я резко направил на голос свет фонарика. Серега (так звали человека в камуфляже) ловко взял световое пятно

Вышли к какому-то котловану, над которым висел здоровенный крюк. — О, блин, — раздалось откуда-то из темноты.— Лом пришел. А мы уж думали, тебя завалило. Из-за стены стали выходить люди. Все были одеты в такую же, как у Сереги, форму. — Чё там стряслось? — спросили. — Не знаю, — Серега присел на доску над ямой. — Выходы все задраены. Идиот какой-то ходит, про войну говорит. Вот журналистов встретил. — Э, чуваки, — сказал кто-то с веселым отчаянием. — Может, и правда Москву накрыло. Нет ее больше. — Не гони, — всполошился Серега. — Дешевый развод. Глуховского начитался. А мне-то завтра в Испанию лететь. Понимая, что быстрого выхода пока не видно, мы расположились, познакомились. — А я вот в детстве мечтал, — сказал Алексей, отвечающий в отряде за растяж-

ки с колокольчиками вместо гранат, — чтоб упала бомба и людей не стало в Москве. Магазины пустые стоят. Заходишь и берешь самый шикарный велик. — Да идите вы к черту, — пружиня на доске, как на качелях, сказал Сергей. — Это просто чья-то глупая шутка. Я вспомнил маршрут, которым мы ехали по Москве с полковником. Неспроста он говорил, что подземный город под нами. И не он ли все это затеял. Вот только зачем? Минут пять все сидели молча. Каждый обдумывал свое. Было слышно, как методично капает с потолка вода. Глупее ситуации и выдумать было нельзя. Две команды мужиков пришли поиграть в пейнтбол. Правила игры просты. Это некий гибрид «Ночного дозора» и DOOM. Нужно просто раздобыть ключ раньше противника и захватить главный пульт. Но кто-то вырубил свет и задраил двери. Если это была шутка, то она действительно слишком затянулась.

Ведь сегодня комплекс ЗКП «Таганский» уже никакой не засекреченный бункер. Спокойно выдерживая прямое попадание водородной бомбы, бункер не выдержал развала большой и воинственной страны. Его просто не на что стало содержать. Подземный город был выставлен на аукцион. И теперь здесь сделали экспозиционный центр развлечений «Противостояние». Секретные документы отправили куда надо, чугунные тюбинги покрыли новенькой краской, на пол уложили китайскую плитку. Бункер сегодня предлагает экскурсии. Корпоративные вечеринки с танцами и такие вот интерактивные игры. …Бойцы числом тридцать уже битый час долбили мощными берцами в дверь. Но никто не отзывался. И все неотвязнее, сначала с иронией, а потом все серьезнее звучала мысль: «Может, и правда нет уже Москвы»? Но тут же все принимались колотить в дверь с удвоенной силой.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

текст: владимир лепилин рисунки: варвара аляй-акатьева

От прозорливого читателя, безусловно, не ускользнет основной мотив появления этой статьи на страницах журнала: мы хотим хотя бы частично успокоить человечество перед лицом надвигающихся катастроф и подсказываем, как спастись не только самому, но и с живностью. Страха нет, сделано в Германии.

На улице жара, а здесь как в погребе. Кажется, род деятельности компании BombShelter накладывает отпечаток на офисный интерьер. — Ну, что? Определились? — отрывая взгляд от книги про пятна на Солнце, спрашивает меня директор компании Роман Угольков. Пятна на Солнце интересуют Романа с детства. Дни Солнца сочтены. Ему осталось 3 миллиарда лет. В открытое окно залетает пожухлый лист тополя. Генеральный директор компании BombShelter делает из него закладку и закрывает книгу. Я захлопываю каталог с образцами бункеров, предлагаемых немецкой компанией физическим лицам планеты Земля. Но у меня-то необычный заказ. — Знаете, — говорю я, — Роман. Мне нужен бункер, в котором был бы воздух кавказских гор и какая-то технология по утилизации навоза. — Имеете в виду канализацию? — Не совсем. Просто я хочу, чтоб мой бункер был такой своего рода Ноев ковчег. Если на Землю вдруг рухнет комета, метеорит или атомная бомба, не дай бог, то в моем бункере должны спастись всякой твари по паре — любимые птички, козочки, собачки — плюс достойные образцы мирового и российского кино, литературы и музыки. Живопись мне пока не по карману. Роман внимает сосредоточенно. Он оглядывает меня. Рваные джинсы, вытянутая майка, истоптанные кроссовки — вот что видит он. Да ведь сегодня по одежке уже не встречают. К генеральному директору компании Bomb Shelter привел меня вовсе не праздный интерес. А знакомый бизнесмен. Юрий Борисович мужчина денежный, он не хочет жить однообразно. И, главное, запросто может себе это позволить — яхту стоимостью, как племя туземцев на острове вместе с островом. Или еще, как он формулирует, «берлогу» — коттедж на Рублево-Успенском шоссе. Но Юрий Борисович совсем этим не кичится. Когда-то мы сошлись с ним на почве арт-хаусного кино. Иногда он орет мне в трубку:

— Да он у Стэллинга все слизал. Эти планы, молчание, проезд камеры. Или: — Хороший иранец. Вдумчивый. Что я могу тебе по поводу этого фильма сказать? Шедевр, но не более. Юрий Борисович достиг того положения, когда можно жить играючи. Презреть условности. И барствовать. Но этого не произошло. Быть может, оттого, что в неравной борьбе за место под солнцем, потерял когда-то почки. Аппарат гемодиализа каждые две недели продлевает его жизнь. И он знает ей цену. Относится как к любимой женщине — с благодарностью, трогательно, ничего не требуя взамен. Но вот недавно вдруг удивил: персональный бункер заказал. — Зачем тебе бункер? — Ну ты же понимаешь, что это такая взрослых дядек игра. Им хочется, чтоб были свои бомбоубежища, которые бы соединялись между собой. — Зачем? Прятаться от жен, водку пить? — Да нет, кажется мне — тут что-то другое. Я в этот бункер решил сложить вещи, которые люблю. Дедовский велосипед «Дукс», катафоты, динамик, любимые пластинки, книжки. В общем, Троя такая моя. Я выпросил у Юрия Борисовча телефон этой конторы. Просто очень захотелось мне выяснить — можно ли спастись не только самому, но еще и уберечь от погибели братьев наших меньших? Потому что скучно же без них будет уцелевшим. Даже в окружении любимых книжек и дисков. Вот зачем поехал я к представителю немецкой компании BombShelter в России по производству персональных бомбоубежищ ABCguard. — Как вам вообще пришла такая идея? — интересуюсь у Романа Уголькова. — Зачем русскому человеку, воспитанному в духе тотального коллективизма, персональный бункер? Роман Угольков по этому поводу шутить не намерен.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

— Обстановка в мире неспокойная. Спрос на персональные бомбоубежища только растет. Особенно в тех странах, где каждый божий день возможны теракты. В Европе люди приобретают бункеры, чтоб защититься от воров, катаклизмов, рейдерских захватов. Многих пугает продвижение НАТО, многих — противоракетные программы в Восточной Европе. А уж в России иметь такой бункер сам бог велел. К сож алению, это доступно пока немногим. Ведь мало кто может выложить от 165 до 700 тысяч евро. Но все-таки за последний год нам поступило около 300 заказов. — Какова же гарантия надежности моего бункера? Роман выложил на стол сертификаты с голограммами НАТО и Министерства обороны Германии. — Что представляет собой личное бомбоубежище? В общих чертах это благоустроенное подземное сооруж ение оборонительного назначения с двумя входами (в подвале дома и, допустим, на территории сада). Основной модуль бункера — это шестиметровые контейнеры, выдерживающие нагрузку до 160 тонн, потолок выполнен из высокопрочной бетонной подушки толщиной до 40 сантиметров. Технология изготовления бункера такова: после прохождения контроля качества в каркасе стального контейнера вырезаются отверстия для дверного проема, вентил яционного люка, коммуникаций… — И утилизации навоза, — напомнил я. — В вашем случае — да. Затем производится сборка всех частей конструкции, укрепление внешних стен и потолка стальными пластинами, сварочные швы проверяются на герметичность. По словам Романа Уголькова, персональные бункеры, производимые их компанией, бывают нескольких мод ификаций. Первый — базовый и самый, как он сказал, дешевый — общей площадью 12 квадратных метров (165 тысяч евро.) Второй — с повышенным уровнем безопасности — 14 квадрат-

ных метров, чуть плотнее бетон в стальной броне каркаса (около 300 тысяч евро в зависимости от коммуникаций и интерьера). И, наконец, бункер с увеличенной площадью — 16 квадратных метров (до 700 тысяч евро). В бункере устанавливается автономная система электроснабжения (генераторы — от дизельных до ручных), канализации, обработки и очистки воздуха. В течение месяца в бункере могут находиться до семи человек. — А через месяц что? — тревожно интересуюсь я. — Дело в том, что после ядерного взрыва выпадает большое количество радиоактивных остатков. Через две недели из-за самопроизвольного распада нестабильных ядер уровень радиации за пределами бункера уменьшается на 96,927%. По истечении четырех недель уровень радиации уменьшается на 99,985%. Вот и выходит, что уже через месяц люди могут спокойно покинуть бункер. — Здорово. А когда сможете мне его установить? — С момента заявки и внесения аванса до его установки обычно проходит где-то около месяца, — сказал Угольков. — Дело в том, что у нас в России пока нет заводов по производству бункеров. Поэтому все заказы направляем в Германию. Как только вы заказываете у нас бункер, к вам на место выезжает наша геологоразведочная служба и ведет там свои работы. Есть дизайнеры интерьера. — Вот у Сталина в бункере был хороший дизайн, — промолвил я. — Аскетизм, минимализм. Роман снова взглянул на меня както подозрительно. Стало очевидно, что ему каждый день приходится общаться с идиотами. Или все-таки люди, не жалеющие на это денег, уже знают что-то такое? И загодя к этому готовятся? …В смятении я выходил наружу, на солнце. Которому осталось светить всего о 3 миллиарда м лл арда лет. ле .

— Какова же гарантия надежности моего бункера? Роман выложил на стол сертификаты с голограммами НАТО и Министерства обороны Германии

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

текст: василий голованов фото: тимофей изотов

По старинке кому-то может показаться, что третья мировая война – это взрывы атомной бомбы. Однако наш научный обозреватель Василий Голованов вник в тему и пришел к парадоксальному выводу, что атомная бомба уже раз в момент, когда советские и амевойна, при которой ударам подвергалась вышла из тренда и ката- Как риканские вояки тешили себя мечтой вся Европа, СССР, Америка и район строфа будет развиваться о победоносной ядерной войне, амери- Дальнего Востока, включающий Японию по совершенно непредви- канский химик Дж. Брикс, который и Корею, — то было уже нетрудно предденному сценарию. Но рано мальчиком был свидетелем бомбарди- положить, что последствия такой войны американцами Дрездена в 1945-м, будут совсем другими, нежели до сих радоваться: в финале ждут ровки вспоминал, как в какой-то момент город пор представлялось военным, президеннеизменные кранты. превратился в сплошной огненный фатам и генсекам. В 1983 году группа крупкел, неистовая тяга которого поднимала в небо большие чемоданы. И вот этот Дж. Брикс позвал другого химика, П. Курцена, и вместе они с точки зрения химиков проанализировали эффект возникновения «огненного торнадо» во время бомбардировок Гамбурга и Дрездена, ну и объяснили, как огненный смерч начинает всасывать в себя кислород и внутри этого смерча начинают гореть даже негорючие материалы, как, например, железо, и образуется колоссальный, сравнимый с вулканическим, выброс пепла в атмосферу, способный в буквальном смысле затмить небо. Когда этот эффект гипотетически был приложен к последствиям крупномасштабной ядерной войны — а главной военной доктриной начала 80-х была именно крупномасштабная ядерная

нейших ученых-климатологов (несколько американцев и один наш, В. Александ ров) составила блиц-прогноз последствий глобальной ядерной войны, результатом которого стала известная концепция «ядерной зимы», которая и привела потом к борьбе за мир и последовательному разоружению. Расчеты показали, что помимо разрушений, которые произойдут буквально в момент ядерной дуэли, будут еще и другие последствия, о которых без расчетов ученых военные не знали и знать не могли. В самых общих чертах это было затемнение земной поверхности от 20 до 100%, падение температур от 0 до -50о С, иначе говоря, «ядерная зима» продолжительностью около года и, соответственно, почти 100-процентная гибель человечества и всего живого на Земле. Это вызвало

Погибнут все: и «победители» (успевшие в первые секунды и минуты нанести наибольшее количество ударов противнику), и «побежденные», и даже те, кто занимался себе рыбалкой где-нибудь в Океании

такой шок у политиков и такой яростный протест среди военных, что СССР и США пришлось срочно создавать крупные группы ученых, которые перепроверили бы полученный результат. У нас такие группы были созданы в Вычис лительном центре Академии наук под руководством академика Н. Моисеева. И ре зультаты только подтвердили, сделали еще более беспощадными и доказательными выводы первых исследователей проблемы. То есть то, что в глобальной ядерной войне победителей не будет. Погибнут все: и «победители» (успевшие

в первые секунды и минуты нанести наибольшее количество ударов противнику), и «побежденные», и даже те, кто занимался себе рыбалкой где-нибудь в Океании и вообще ни сном ни духом… Началось острожное обсуждение темы в ученой среде. Когда В. Александров сделал доклад о «ядерной зиме» в Институте жизни в Хельсинки, к нему подошел крупнейший финский ученый фон Рихт. Было видно, что он неестественно бледен, у него дрожали руки. «Я прошел всю войну, — суммировал он свои впечатления. — Но никогда мне не

было так страшно». Концепция «ядерной зимы» была обнародована в Папской академии наук в Ватикане, а затем и в мире политиков. В. Александров вместе с Н. Моисеевым доложили свои выводы в Конгрессе США, после чего сенатор Эдвард Кеннеди подвел предварительный итог гонке ядерных вооружений, в которую было вбухано благосостояние всего советского народа и — в меньшей, конечно, мере — американского. Кеннеди сказал, что та страна, которая начнет ядерную войну, неминуемо погибнет от своих или чужих ядерных ударов — соб-

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

ственно, кто их нанесет, будет уже неважно. Он сказал, что расчеты, проведенные учеными двух враждующих станов, заставляют относиться к ним крайне внимательно, ибо исключают возможность идеологического запугивания. Любопытно, что за неделю до исторического доклада в Конгрессе американский аналог ГрОб, Управление по мобилизации при чрезвычайных обстоятельствах, направил в Белый дом доклад о перспективах развития сельского хозяйства во время ядерной войны, которые представлялись авторам доклада вполне оптимистичными. Ведь сельское население должно пострадать от взрывов меньше городского, к тому же беженцы из городов создадут на селе избыток рабочей силы, а едоков, получивших смертельную дозу облучения, придется кормить недолго… Все это в свете проблем, возникших перед политиками и военными, звучало просто как издевательство. От концепции крупномасштабной ядерной войны, предусматривающей удары по крупным городам, являющиеся главными источниками пожаров, пришлось отказаться. Что же тогда определяет военную мощь государства? И как, блин, властвовать над миром? Ученые продолжали доставать военных, все более всесторонне изучая последствия возможных ядерных конфликтов. В результате военные были полностью повержены: оказалось, что эффект «ядерной зимы» или, по крайней мере, продолжительной — но достаточной для чувствительного удара по биосфере — ночи достигался уже при использовании 1% имеющегося в мире ядерного арсенала — 100 мегатонн (правда, это 8200 Хиросим), но, с другой стороны, столько несет на себе одна американская подводная лодка. При помощи различных расчетов пытались выявить: а сохранится ли вообще человечество на Земле? Есть ли у него такая возможность? Такие расчеты провела группа ученых из ВЦ РАН под руководством профессора А. Тарко. В качестве модельной территории была взята Горьковская область современной России. Модель приходилось все время

«оптимизировать», то есть добавлять в нее некие априорные факторы и следить, как они будут развиваться в дальнейшем. Вместо Горьковской области желающие могут подставить штат Алабама или Небраска — ситуация от этого не изменится. Итак, первая «оптимизация» — чудесное допущение, что люди все-таки выжили после 12 месяцев «ядерной зимы на Земле». Но одна эта оптимизация бессмысленна без второй — наличия каких-то, хотя бы примитивных, орудий для обработки земли и сохранных запасов зерна. Допустим, сохранились лошади. Итак, выжившее человечество начинает пахать землю на этих лошадях (при этом мы предполагаем, что человечество действует исключительно разумно), получает урожай зерна и, употребляя в пищу самодельный хлеб и конину, пытается выжить. В общем, картина ли шена, конечно, радости. Земля полностью отравлена. Получая хлебный паек, в среднем равный пайку ленинградского блокадника, люди медленно, но верно вымирают. В течение 3 лет выживают только самые сильные, да и то при условии ровного климата и бесперебойных урожаев. Первый же неурожайный год автоматически дает краткую вспышку людоедства и уничтожает всю популяцию в регионе. Одновременно с людьми исчезает флора и фауна средней полосы, степей, тропических и экваториальных лесов. Ничто живое не успевает даже мутировать — оно просто гибнет. Сохраняется растительность (и, возможно, часть фауны) арктических пустынь, полупустынь и тундр. Отчасти можно надеяться на сохранение тайги. Но в целом те, кому суждено выжить после ядерной заварушки, не узнают родную Землю. Апокалиптическое пророчество Иоанна Богослова оказалось мягче мягкого по сравнению с «ядерной зимой» Ведь в «Апокалипсисе» помимо метафор катастрофы есть точные цифры: так, в день Страшного суда погибнет треть деревьев, тварей, людей, день на треть потеряет свой свет, а люди будут

мучимы пять месяцев… Но даже Иоанну Богослову не могло прийти в голову, что люди — венец божественного творения! — могут исчезнуть. Совсем. То есть биосфера сохранится, а человечество — нет. Как вам это нравится — Земля без людей? В общем, никому не захотелось опробовать такой сценарий, в результате чего военные доктрины основных претендентов на мировое господство были полностью изменены. Ядерное оружие сохраняется теми же США лишь с той целью, чтобы немедленно нанести упреждающий удар по стране, которая задумала бы его применить — скажем, по Пакистану. Тактику современного управления миром при помощи локальных войн США продемонстрировали во время войны в Кувейте и в Ираке. При этом возникали даже пугающие пожары, но уче-

Итак, выжившее человечество начинает пахать землю на этих лошадях, получает урожай зерна и, употребляя в пищу самодельный хлеб и конину, пытается выжить ные тщательно следили за этим. Но это далеко не последнее слово военного хайтека. Скажем, Сербия в свое время была «вырублена» путем распыления над энергетическими объектами наночастиц углерода — все замкнуло, страна в прямом смысле была выключена из сети. Но вместо углерода можно распылять над территорией противника и радиоактивные вещества… Никакой «ядерной зимы» не будет, просто люди начнут умирать. Все будет заражено: почва, растения, жилища… А еще можно разбомбить имеющиеся у противника склады химического и бактериологического оружия, и тогда к радиоактивной отраве прибавятся смертоносные эпидемии и отравляющие вещества (срочно избавиться от них!). Когда я попытался расспросить профессора А. Тарко, как будет развиваться человечество в условиях тотальной радиоактивности, я получил ответ, что

институты академии не получали ни заданий, ни денег для того, чтобы исследовать этот вопрос. Что известно? Что после Хиросимы и Нагасаки японцы тщательно сравнили смертность среди детей обычных людей и потомков тех, кто оказался в зоне ядерной бомбардировки. Разницы нет никакой. В то же время после Чернобыльской катастрофы шведами было зафиксировано необычное явление — значительное увеличение числа выкидышей у женщин. Некоторое увеличение числа мертворожденных детей. Не было замечено мутаций — но зато отмечены разнообразные хромосомные аберрации — ну, например, некоторое изменение формы спирали ДНК дает вместо нормальных детей детей-даунов. Остальное неизвестно. Что будет с растениями, с животными? Неизвестно. Вымрет человечество или сохранится в виде каких-то нечувствительных к радиации мутантов? Неизвестно. Многие чернобыльские данные до сих пор строго засекречены, поэтому судить о последствиях применения нового оружия массового уничтожения довольно трудно. Я знал человека, руководителя научной группы из Курчатовского института, который по сумме набрал в Чернобыле 3000 рентген и при этом сохранял жизнелюбивость и жизнеспособность… А другие, получив уже 300–500 рентген, становились пожизненными инвалидами. У некоторых развивались странные депрессивные состояния… Изучением воздействия ионизирующего излучения на живые организмы занимаются в Обнинске, но сведений, касающихся человека, очень мало. Часть данных, зафиксированных в Чернобыле, засекречена, а опыт… Опыт здесь не поставишь. В любом случае — Апокалипсис сегодня будет развиваться совершенно по иному сценарию, чем сценарий А-бомбы, которым нас пугали в детстве. Мы ничего не знаем о нем. И мы так же беспомощны перед ним, как были беспомощны перед «ядерной зимой» ГрОбовщики со своими ватномарлевыми повязками…

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

текст: андрей штефан рисунки: варвара полякова

Конечно, раз уж главная тема номера посвящена концу света, то не могли мы обойтись без репортажа из крематория. И отправили корреспондента к всемирно признанным специалистам по сжиганию тел – в Берлин. Но вместо того чтобы корректно пройтись по печкам, наш корреспондент повел себя неадекватно и произвел в почтенном заведении чудовищный переполох. C другом Кешей летим в Берлин. На экскурсию. В крематорий. Подружка моя берлинская, Хельга, работает в крематории. А что такого? У меня много друзей, и все они где-нибудь работают. И некоторым их работа нравится. Вот и Хельге ее работа нравится — иначе зачем бы ей меня в крематорий звать на экскурсию? Прилетев в Берлин, пытаюсь восстановить в трезвой памяти облик подруги своей Хельги. Чтобы в толпе встречающих отличить. О, вот она — воплощение немецкого духа! Эксперты арийской расы выставили бы ей все пятерки: тело пловчихи, широкие плечи, крепкий зад. Светлые волосы коротко стрижены, голубые глаза — и румянец по всему лицу. Хельга жила в крошечной келье неподалеку от старого нацистского аэродрома. Кеша сразу устроился на полу,

а мы с Хельгой — на койке, под одним одеялом. Моя немецкая подруга каждую ночь стаскивала его с меня во сне. С первых минут германская чопорность и любовь к порядку были подвергнуты ужасному испытанию. Без умысла мы преврати девичью светелку в логово неуправляемой московской богемы на выезде. К тому же мы с Кешей являлись в светелку под утро — навеселе. Как мог, я старался соблюдать приличия. Но тщетно. Моя немецкая подруга Хельга возненавидела нас. В очередной раз явившись ночью, мы старались пробраться незамеченными. Но были разоблачены и посрамлены. Пристыженные, мы с Кешей прилегли на полу. Только забрезжил рассвет — нас разбудил вой сирены. Это будильник, он

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

...Не успев оглядеться по сторонам, мы с Кешей очутились внутри крематория. Самого современного в Европе, самого экологически чистого...

андрей штефан

очутились внутри крематория. Самого современного в Европе, самого, по словам Хельги, технологичного и экологически чистого. В огромном пространстве главного зала царил полумрак. Бетонные стены терялись внутри помещения, своими масштабами соразмерного с городской площадью. Серые колонны уносились вершиной на головокружительную высоту и там протыкали потолок насквозь. Над головой в темноте светились обручи дыр. Казалось, над нами звездное небо. Такое же чувство подавленности я испытал в Карнакском храме в Египте, куда меня водила моя египетская подруга. В таких местах человек превращается в пылинку на коврике у двери, ведущей в неведомое. Хельга вдруг преобразилась. Она сменила гнев на милость, шутила, тихо насвистывала фривольный напев популяр-

ли трясти в дороге? Какая температура в печи? Поэтому по выходным немцы идут на экскурсию в крематорий. Мы с Кешей вздумали тоже побегать вокруг колонн, поиграть в салки. Но чтото мешало, ноги не гнулись в коленках. Прибежала Хельга, сверкая улыбкой. Она щебетала, рассказывая нам про крематорий. Придумали его архитекторы Алекс Шульц и Шарлотта Франк. После объединения двух Германий разрушили старый, построенный в 1913 году, и возвели новый, по последнему слову техники. Открыли его аккурат на рубеже столетий, в миллениум. Мэтр Шульц строит крематории и правительственные здания. В частности, он построил Бундесканцлерамт — официальное место работы правительства, где нынче трудится канцлер Ангела Меркель. Сообщив все это, Хельга просила нас ни-

павел павлик

Без завтрака погрузились в холодную электричку. За окнами проносились ячейки офисов, парки, плавающие в молоке тумана, зябнущие у кафе рабочиетурки

ной немецкой песенки. А потом вдруг начала порхать в танце меж колонн. Мы с Кешей приметили, что на лицах посетителей нет скорби. В зале было полно народу. Отцы семейства гордо вышагивали, возглавляя колонну своих родственников — дедушек, прабабушек, тинейджеров и мелких карапузов. Иные ехали на креслах-каталках, а юные девы несли на руках младенцев. Детвора шумела, играла в догонялки. Солидный господин с седыми усами ел на ходу колбаску. Прислонившись к колонне, целовалась парочка подростков. Немцы подходят основательно не только к жизни, но и к смерти. Им важно знать — на какой каталке их повезут в последний путь. Удобно ли им будет лежать? Как работают рессоры? Не будет

павел павлик

издавал мерзкий звук, словно будил на утренние работы в концлагере. Сегодня в крематории — день экскурсий. Мы отправляемся с Хельгой на ее любимую работу. Без завтрака погрузились в холодную электричку. За окнами проносились ячейки офисов, парки, плавающие в молоке тумана, зябнущие у кафе рабочиетурки. Через какое-то время каждый заводской пакгауз за окном казался нам крематорием, а электричка катила все дальше и дальше. Напротив сидела мрачная валькирия и сверлила нас колючим взглядом. Удивительно, но на кладбище оказалось светло и празднично. Туман растворился. Выглянуло солнце. Не успев оглядеться по сторонам, мы с Кешей

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

...Один зал для проводов граждан, явно не собирающихся унывать в царстве Аида. Для рок-звезд, битников, модернистов...

андрей штефан

шахты, мы попали на нижний уровень. Типичный бункер верховной ставки. Везде стояли никелированные тележки. По стенам змеились толстые кабели высокого напряжения. Справа и слева в узких проходах стояли железные стеллажи, уходящие в перспективу. Мутный желтый свет, зеленые стены, в которые вмонтированы черные двери печей. Любопытные старички и старушки открывали их и заглядывали внутрь. Здесь Харон проверяет пропуска и дает контрамарки.

Я парил низко, почти касаясь земли. Я пытался управлять своим телом, но конечности не слушались. Я делал пассы руками, дергал ногами, стараясь оттолкнуться от чего-нибудь

Зал напро тив отличался крайним аскетизмом. Здесь все по-взрослому. В воздухе — тяжкий дух скорби. Я не смог выбрать подходящий зал для себя и побежал на звук колокольчика. Хельга собрала толпу бюргеров и махала нам с Кешей рукой. Хельга живо вела экскурсию, иногда переходя на русский язык для нас. Вот технический этаж с хранилищем на 700 гробов. Три печки расположены под землей на глубине десять метров. Пространство главного зала рассчитано на 1000 человек и поделено неравномерно двадцатью девятью колоннами. Почему 29? Наверное, здесь глубокий сакральный смысл, подумал я. Но вот тяжелые металлические двери распахнулись перед нами. И мы начали спуск в пекло. Можно было воспользоваться лифтом. Но мы с Кешей выбрали лестницу. Неизвестно, что ждало нас внизу. Вдруг скрутят руки и заставят разгружать уголь для печек? Организм требовал пива. А какой глинтвейн и пунш продавали в эти рождественские дни на улицах Берлина! Миновав железные

В темной нише я об наружил одинокую тележку. Прилег, почувствовал себя покойником. И сразу взлетел над кафельным полом. Я парил низко, почти касаясь земли. В конце темного коридора рябило, будто там был телевизор без антенны. Я пытался управлять телом, но конечности не слушались. Я делал пассы руками, дергал ногами, стараясь оттолкнуться от чего-нибудь. И тут полумрак взорвался вспышкой света. Казалось, зажглись тысячи свечей. И света стало так много, что он казался осязаемым. И меня потащило вперед. Вдоль стен метались тени в белых халатах. Кажется, они были недовольны вторжением. Они бросились на меня и стали трясти. Хельга трясла меня за плечи и смотрела как на умалишенного. Как можно уснуть в крематории? Не попрощавшись с Хельгой, я стал выбираться наверх. Кеша давно ждал на улице. Я не стал говорить ему, что уснул у печи на каталке. Снаружи крематорий не казался таким большим. Он был похож на старый радиоприемник. Мы стремительно удалялись в направлении баварских колбасок и пива.

павел павлик

куда не пропадать. Она сбивает группу экскурсантов. Мы скоро отправимся в подземелье. В ожидании спуска в подземелье мы с Кешей продолжаем изучать главное помещение. Вот сразу несколько ритуальных залов — помещения для прощаний и соболезнований. Один зал, как мне показалось, для проводов граждан, явно не собирающихся унывать в царстве Аида. Для рок-звезд, битников, модернистов. Обстановочка без трагизма: гитара, цветочки, джинсовая ткань.

Всегда готов

текст: антон уткин фото: любовь аверина рисунки: анна всесвятская

Этот репортаж Антона Уткина из деревеньки под Оренбургом напрочь опро- Если я спрошу вас, чем знаменито оренвергает расхожее мнение буржское Приуралье, вы, вероятно, ото том, что конец света есть ветите, что оно знаменито визитами и Даля — славных гениев отедля природы безусловное Пушкина чественной словесности. Такой ответ вызло. Выясняется, что для зовет во мне уважение, потому что я увинекоторых представителей жу, что имею дело с людьми, не чуждыми фауны именно свет являет- русской культуре. Ну, может быть, еще казачество, подскажет кто-нибудь. ся беспощадным термина- газ, И это тоже будет правильно, но не о них тором, а люди с особой же- сейчас речь, наше ведомство ими не застокостью пользуются этим нимается. А когда я добавлю в этот списвойством света. Правда, сок бабочку ephemeraptera и круг удивиявлений, связанных с бытовавсего лишь несколько ночей тельных нием указанного отряда членистоногих, в году. и вы, скорее всего, недоуменно поднимете бровь, то опять же у меня не будет к вам претензий. Главным образом, потому, что я и сам услышал обо всех этих чудесах не намного раньше. Вот и получается, что с первых же строк мы начинаем друг друга понимать, а это, честное слово, хороший почин, ибо, как гововаривала одна старушка из деревни Андреевки, «к последнему концу все идет». И не в последнюю очередь, осмелюсь добавить я, из-за отстутствия между людьми взаимопонимания. Деревня Андреевка стояла на берегу Урала еще во времена Пугачева. Патриоты этих мест утверждают, что именно здесь Пушкин условно помещал Белогорскую крепость, в которой разыгралась для всех

нас незабываемая драма капитанской дочки. Впрочем, конкурирующие краеведы из соседних казачих станиц тоже претендуют на знаменитую крепость, так что блудная дщерь литературы просто смещается чуть выше или чуть ниже по течению реки. Можно поэтому сказать, что если вы путешествуете по берегам Урала к западу от Оренбурга, Белогорская крепость всегда пребудет с вами. Так вот. Каждый август жители оренбургского села Андреевка превращаются в энтомологов. Только ловят бабочек они не сачком, а светом прожекторов, и не по одной, а сотнями тысяч. Этот необычный промысел существует на реке Урал с незапамятных времен, и есть все основания утверждать, что свидетелями ему были и Пушкин, и Даль, и даже сам Пугачев, хотя до внедрения лампочки Ильича еще оставалось время. Бабочку ephemeraptera все здесь называют — он. Он, то есть мотыль. Только наш новый знакомый Вергилий Иванович выдерживает академический канон, хотя и носит тельняшку. Подёнки, говорит он. Подёнки образуются из личинок, объясняет он нам, обитающих в илистых грунтах ниже поверхности воды. В последних числах июля личинки превращаются в бабочек. С наступлением темноты бабочки взлетают над водой, спариваются и погибают. Столь краткое

...Каждый август жители оренбургского села Андреевка превращаются в энтомологов. Только ловят бабочек они не сачком, а прожекторами, и не по одной, а сотнями тысяч...

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

время их жизни и породило одно из их названий — подёнки, то есть «живущие один день». А еще их называют метлицей, потому что вид неисчислимого множества летящих бабочек напоминает метель, а само это явление известно как «летний снег». Вергилий Иванович — нефтяник на пенсии. Здесь он просто дачник, его дом с башней из красного отделочного кирпича возвышается над Андреевкой, как донжон феодального замка. Мы, а именно я и друг мой оператор Сева, пришли просить у него лодку, чтобы сделать несколько кадров непосредственно с воды. Над Уралом меркнет день. Во да успокаивается и поминутно меняет цвета, чтобы окончательно отдаться во власть фиолетового мрака. Сидим за столом в сливовом садике. На столе самовар. С гордостью Вергилий Иванович демонстрирует свой спиннинг, удилище которого сделано из клинка спортивной рапиры. Веет от нашей беседы покоем и безмятежностью, как будто вновь настали на Руси блаженные времена сестер Рутиловых и Царя-Миротворца, с той лишь разницей, что все вишневые сады уже вырублены, а построенные на их месте МТС лежат в руинах. Благодушие этого вечера так и подмывает коснуться проклятых русских вопросов. — С некотрого времени я больше не употребляю, — немного смущаясь, признается наш хозяин. — А то было дело, — добавляет он, и его немногословная супруга, сидящая рядом, грустно качает головой. Сделав глоток какого-то безобидного напитка, Вергилий Иванович продолжает вводить нас в курс дела: — Она взлетает над водой, эта бабочка, спаривается и погибает. Вот ее назначение в мире. До появления электричества, которое, кстати, провели сюда только в 1957 году, подёнку ловили на карбидовые лампы. Теперь это во всех смыслах прошлый век, и старые лампы сменили мощные прожекторы. Бабочки летят на свет про-

Бабочки летят на свет прожекторов, а люди собирают их мешками, сушат на солнце и получаемую биомассу используют в качестве корма для домашней птицы

жекторов, а люди собирают их мешками, сушат на солнце и получаемую биомассу используют в качестве корма для домашней птицы. В принципе, это явление хорошо известно науке под именем фототропизма, однако мы начинаем ощущать, что это сложное и умное слово здесь неуместно. Нас ждет нечто мистическое и незабываемое. Как и остальные обитатели Андреевки, Вергилий Иванович тоже ловит бабочек, используя для этого свой внедорожник. Просто выгоняет автомобиль на берег и включает фары. Правда, кур, гусей и уток он не держит и бабочки нужны ему исключительно для рыбалки, так что собирает он по аппетитам Андреевки всего-то ничего — килограммов семь-восемь. Люди, живущие на реке, относятся к бабочкам без эмоций. Для них бабочки — это дар природы, включенный в привычные биологические цепочки. Однако Вергилий Иванович вполне ясно выражает то, что прочие лишь смутно ощущают. Для большей ясности он переводит подёнку в мужской род мотыля. Риторические вопросы накатывают на нас как волны. — Откуда он знает, что ему надо лететь против течения? Что надо засеять всю реку? Потому что течение снесет личинки в Каспий, и он не сможет жить в соленой воде. Значит, есть цель. Есть такая наука — телеология, наука о целях. Мы вспоминаем, что нам известно о телеологии. Пока наша цель одна — снять материал для фильма, но я понимаю, куда клонит Вергилий Иванович. Он хочет сказать, что цели ставит сверхличность, что мы вовсе не одиноки в этом мире, который порой кажется нам безумным и несправедливым. Когда-то подёнка обитала на многих реках европейской России. Вылет ее бывал столь массовым, что иногда даже нарушал движение железнодорожного и автомобильного транспорта. Однако теперь, возможно из-за ухудшения экологической ситуации, «летний снег» можно увидеть только на реке Урал и его притоках. — Заводы-то стоят, — замечает Вергилий Иванович, — а для реки это хорошо.

...Люди, живущие на реке, относятся к бабочкам без эмоций. Для них бабочки — это дар природы, включенный в привычные биологические цепочки...

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Когда-то подёнка обитала на многих реках Европейской России. Вылет ее бывал столь массовым, что иногда даже нарушал движение железнодорожного и автомобильного транспорта

Нам симпатичен Вергилий Иванович. Речи его основательны и разумны. Выговор правильный, интеллигентный. Облик исполнен достоинства и благородства. У него богатырская фигура и шапка седых волос. Он представляет какой-то невиданный нами тип нефтяника — не топ-менеджеранедоучки, примелькавшегося в телевизионном экране, а старого русского инженера, воспетый Солженицыным. Нам кажется, что мы прекрасно понимаем друг друга. Но Вергилий Иванович, сам того не подозревая, готовит нам сюрприз. — Что же, Вергилий Иванович, — спрашиваю я, — от нужды ловят бабочек? — Да не то чтобы. Испокон веков все тут этим занимаются. Видите ли, подёнка эта — чистый белок. Очень хороший

корм для птицы — птица не болеет. Хотя, конечно, живут небогато. Раньше здесь колхоз был богатый, в девяносто третьем развалился. Живут кое-как. Землю поделили. Кто-то работает, а ктото и пьет, — с затенной тоской в голосе говорит он. — А вы родом отсюда? — Нет, просто место понравилось. На рыбалку ездил, так и приглядел. А на пенсию вышел — дом купил. Не этот, конечно, — усмехается он, кивая на свой замок. Мы толкуем о деревенском житьебытье, о временах и нравах туземных жителей, с которыми, уверяет Вергилий Иванович, ему удалось найти неколебимое, безоговорочное взаимопонимание. — Расскажите, Вергилий Иванович, — просим мы, но Вергилий Иванович морщится.

— Да рассказывать-то нечего, — говорит он. — Как-то ночью залезли было двое, один-то убежал, а другого я поймал. Вергилий Иванович глубоко затягивается сигаретным дымом, продолжает. — Отволок в сарай, взял цепь железную, обмотал его за шею, замок повесил, а ключ в Урал выбросил. Некоторое время мы молчим, потрясенные столь решительной фантазией Вергилия Ивановича. — И что? — мы заинтригованы. — А что? — переспрашивает он. — Отпус тил его. Что же еще с ним прикажете делать? — Прям с цепью? — Прям с цепью. Дня два он проходил в ошейнике этом, а мальчишки как увидят его, ну и давай дразниться. «Собака! Собака!» — кричат.

— Сурово, — замечает оператор Сева, а Вергилий Иванович пожимает плечами. Видимо, по выражению наших лиц он понимает, что мы не вполне одобряем образ его действий, но и оправдываться тоже не собирается. — На третий день является ко мне целая делегация, ну, там, родственники и так далее, — ключ просить. А ключато нет. Ключ-то в реке... Дал им ножовку, пилите, говорю. А другого выхода у вас нет. Распилили, ничего. Поранили, правда, его немножко. Ну, так это понятно — неудобно же цепь на шее пилить. Так ведь? — И Вергилий Иванович останавливает свой взор то на мне, то на Севе, как бы призывая нас в свидетели. Мы с оператором переглядываемся и отставляем чашки. Воцаряется тягостное молчание.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

— Н-да, — вырывается у меня, но Вергилий Иванович спокоен. Похоже, он вспоминает что-то еще, о чем уже совсем неудобно повествовать посторонним людям. — Что же, — недоверчиво спрашиваю я, — и после этого вас не сожгли? — Верите ли, — любезно отвечает Вергилий Иванович, — даже и не пытались. Впрочем, осмысливать услышанную историю времени сейчас нет. Уже совершенно темнеет, и мы, натянув на головы москитные сетки, спешим к берегу, где начинаются приготовления к лову. Звенят комары, звучат голоса, тарахтят двигатели, повсюду возятся какие-то черные фигуры. И перед нами начинают разворачиваться впечатляющие картины ночной жизни реки. В сумерках берега ее покрываются огнями. То здесь, то там возникают снопы света. Кто-то про-

сто ставит прожектор на берегу, кто-то выгоняет на берег трактор, а некоторые действуют по старинке: выплывают на стрежень в лодках, оснащенных фонарями, работающими от аккумуляторов. Всходит огромная кроваво-красная луна и освещает диковинную картину. Здесь-то мы неожиданно узнаем, что вид подёнки, с которым мы имеем дело в настоящий момент, носит название ephoron virgo, то есть подёнка-девушка. Поначалу девушка как будто и не стремится вовсе в смертельные объятия света, а все ходит вокруг да около, но к полуночи лет ее достигает своего апогея. В воздухе стоит шорох миллионов маленьких крыльев. В глазах рябит. Включаем надкамерный галоген, и в воде это производит настоящий взрыв — нас буквально засыпает его осколками. «О!» — одобрительно произносит Вергилий Иванович. Комары держатся от него на почтительном расстоянии. А подёнка неистовствует. Никаких других авторитетов, кроме царя-света, в эту важнейшую для себя ночь она не признает. И впрямь кажется, что посреди лета мы попали в настоящую метель. В этой вьюге на какое-то время пропадают фигуры людей и очертания прибрежных осокорей, а бесчисленные насекомые все летят и летят навстречу своей гибели из черных недр текучей воды. И вспоминается начало «Капитанской дочки», заячий тулупчик Петруши Гринева и кое-что еще так, по мелочи. Поначалу зрелище кажется феерическим, но постепенно обретает какие-то зловещие черты. Безликие прожектора высасывают из воды все новых и новых бабочек. Луна скользит в беспредельное пространство, уменьшается и мертвенно бледнеет. Кажется, я начинаю понимать, почему собаки воют на луну. Мне тоже хочется взлететь и в хмельном самоотречении устремиться к манящему диску, источающему холодный зовущий свет. Из мрака как бумеранги выносятся летучие мыши, и это добавляет происходящему инфернального обаяния. «Мама, мы в аду», — думаю я. На земле под прожекторами растут трепещущие груды нежной плоти. По-

жилая соседка Вергилия Ивановича ворошит их рукой. — Маловато, — со вздохом произносит она, хотя слой достигает уже сантиметров десяти. Отдельные группы сбившихся насекомых образуют как бы гигантские хризантемы. Нежные крылышки перламутром переливаются в лучах электричества. Даже привычные к подобным видам ловцы прекращают разговоры и в задумчивом молчании созерцают погибающую красоту. Подёнка-девушка кончается прямо на наших глазах. Конец света для нее наступает наглядно и реально. Но не все так просто. Миллионы личинок, брошенных сейчас в воду, гарантируют повторение этой dance macabre ровно через год. Мы чувствуем, что сама тайна жизни приоткрывается нам в эти минуты. Как там сказал Вергилий Иванович? «Вот ее назначение в мире». А наше, наше назначение? Моё, Севы, Вергилия Ивановича? Назначение пойманного им вора? Назначение всех прочих воров и праведников в подлунном мире? И вообще что, собственно, происходит? Поневоле сознание настраивается на фи лософский лад и стремится дать метафизическое объяснение этому явлению. Наблюдение за этой мгновенной, как бы наивной жизнью, которая еще более укорачивается безжалостным светом, заставляет меня чувствовать тревогу. В самом деле, эта ликующая, но мимолетная красота, которая на глазах превращается в безобразную биомассу, невольно наводит на размышления и о юдоли человеческой. Ведь в представлениях людей нечто высшее по отношению к человеку тоже видится светом. Свет ли это спасения или обыкновенный прожектор, которым вольны распоряжаться некие посредники между Богом и людьми? Но эту кощунственную мысль я не хочу даже додумывать... Примерно во втором часу ночи интенсивность «метели» падает и скоро прекращается совсем, хотя в иные дни лет продолжается почти до самого рассвета. Жирные объевшиеся лягушки уползают в темноту. Люди собирают свою добычу

ведрами и мешками. Они снова безучастны и деловиты, и это как-то пугает. Мало-помалу река успокаивается и жизнь входит в привычные берега. Течение уносит еще распластанных на поверхности воды бабочек, так и не успевших взлететь. Время луны подходит к концу. Светает. Бледным отражением она полоскается у берега, во владычество которым неумолимо вступают царственные лучи уже другого светила. И уже ничто не напоминает о ночных событиях. Ближе к полудню мы снова на берегу — снимаем, как люди сушат свой улов. Степное солнце стремится к зениту, около сорока выше нуля. Мотыль пахнет соленой рыбой и выглядит весьма аппетитно. Очень, очень хочется побаловать себя литромдругим искрометного, закусить мотылем, подёнкой-девушкой тож. Но я вспоминаю суровую непреклонность владельца неофеодальной дачи, и это придает мне твердости. А вот, кстати, и он — возвращается с утренней рыбалки. На его суровом благородном лице заметно удовлетворение — рыбалка удалась, а больше, как сообщил он накануне, от жизни он ничего не ждет. Сумерки над Оренбургом рассеивают разноцветные электрические огни увеселительных заведений. Рано утром нам уезжать. Мы сидим в кафе рядом с памятником Пушкину и Далю и наблюдаем жизнь города. Бронзовые не пьют, а перед нами, как говорится, по пинте «старого доброго эля». Пример несгибаемого Вергилия Ивановича уже не так сильно довлеет над нами. А жизнь города течет себе, как вода в Урале. Девушки в светлом — по двое, по трое и стайками устремляются в центр. Они спешат на обманчивый свет скоротечных удовольствий, которые щедро обещает цивилизация, и плывут мимо нас равномерным потоком. «Точно мотыли, — задумчиво замечает Сева, — точнее, как подёнки-девушки». Действительно похоже. Некоторое время мы разглядываем поток разодетых девушек. Но камера зачехлена, штатив сложен, и мы решаем, что этих мотылей пусть снимает кто-нибудь другой.

В представлениях людей нечто высшее по отношению к человеку тоже видится светом. Свет ли это спасения или обыкновенный прожектор, которым вольны распоряжаться некие посредники между Богом и людьми?

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

текст: михаил васин фото: андрей штефан рисунки: маша сумнина

Очерк погружает читателя в мрачноватую атмосферу эпохи гонки вооружений и звездных войн и дает возможность под водительством реального сталкера — Петра Иваныча — посетить — Я готов! сверхсекретный объект, пе- Часть 1. Выстрел — Готов! ред которым когда-то тре- Москалев сидел за огромным пультом — Резонатор настроен! петала вся американская в центре, Юра Завалов — справа от — Приборы нормально военщина. него, Андрей слева стоял у контролле— Давай, — сказал Москалев. Опять ров напуска. — Поехали! — скомандовал Москалев. Помощники крутили ручки и перемещали движки, нажимая нужные кнопки, следя в основном не за стрелками, а за зажигающимися по выполнении операции лампочками. Москалев постукивал по стеклышкам приборов, у него были измерительные отсеки. Где-то далеко отсюда клацала автоматика, сервомоторы подвывали слегка. Огромные емкости кубометр за кубометром наполнялись газами, содержащими в себе страшную химическую энергию. Конденсаторы инициирования наполнялись нестрашной электрической энергией, но при страшноватых киловольтах. Росло напряжение на емкостях, росло напряжение в мозгах. Москалев почти крикнул, казалось, громко, а получилось как-то хрипловато: — Доложите!

вышло сипло. Юра Завалов нажал кнопку инициирования. Тугой удар не слышанной еще здесь силы прошел по всей трубе, всем помещениям, люкам, подвалам, смотровым площадкам, отсекам, винтовым лестницам… Волна прокатилась лесом и достигла поселка ослабленной. Сотрудники, сидевшие на своих рабочих местах во вспомогательных корпусах, притулившихся к трубе, были в специальных наушниках, оберегающих перепонки. Но в поселке у полигона не испугались раската грома. Валька-буфетчица наливала сто грамм старому взрывнику Петровичу. В этот момент тряхнуло, рука дрогнула, грамм 15 пролилось. — Что-то они сегодня перестарались в своих казематах! — Валь, ты зубы-то не заговаривай, доливай, — приказал Петрович, за жизнь стравивший не один вагон взрывчатки.

... этим гиперболоидом, этим мощным лазерным лучом — задача непростая. Этим занимались целые институты...

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

В углах испытательной сыпалась штукатурка, лампочки мигали, включилась уже откачка и то, что осталось от этих страшных газов, вылетало в высоченную трубу, где они уже не были страшны. Прорезалась громкоговорящая связь. Это Васька, находясь в измерительной будке на просеке за километр от пультовой, орал неистово: — Горит как! Так кричал Васька, хотя никто не видел, как горит, и не знал, может ли это гореть, кроме редких случаев пирокинеза. Горела и плавилась, между прочим, лобовая броня танка. — Все, уже не горит, дым разгоняет! — продолжал докладывать Васька. Кинокамеры и сверхскоростные регистраторы перестали стрекотать. — Дырища, как у… — кричал в запале необыкновенно возбужденный известный в поселке скабрезник и бабник Васька, хотя дыра в броне явно во много раз превышала любые человеческие. Было ясно: первый полномасштабный эксперимент удался. Гриша диктовал помощнику показания своих приборов. «Джаули», как говаривал Членкор, были неплохи. Москалев собирался с мыслями, обдумывая, что сейчас он будет докладывать Членкору. Членкор, фактический директор огромного института, старый и опытный разведчик, выслушал, не давая выхода чувствам, немножко похвалил, вяло ругнул за нарушение плана и под конец сказал: — В шарик, Юра, надо, в шарик! Но душа Членкора ликовала. Он вынул из шкафчика початый армянский, самый лучший, от друга Коли, щедрого академика, писавшего свою фамилию то на -ян, то на -ов. Хватил стопочку, подошел к отдельному столику, вставил ключик в вертушку, позвонил: — Капитон Федорыч, ну мы тут того, начали немножко, — без всяких эмоций, как бы между прочим сказал Членкор.

Рассказывали и о том, как однажды был совершен партизанский налет на вражеский объект. За выстрел потом получили от одних начальников по шапке, зато другие обещали представить к Ленинской премии — Молодец, — также суховато бросил Капитон Федорыч, чувствуя подъем настроения. — В шарик давай теперь, Борисыч, в шарик! Лежащий зверь чихнул, пролаял и снова затих. Надо было готовиться к плевку страшной лазерной энергией из самой большой на земле лазерной пушки в космос — «в шарик»! Предстояло не только повернуть луч вверх , необходимо было пробить атмосферу, сохраняя энергию импульса. Лазерный луч, даже если не рассеивается в атмосфере, испытывает так называемую дифракционную расходимость и достигает объектов в космосе уже весьма размытым, с меньшей концентрацией энергии. Легкий, почти невесомый воздух оказы-

вается серьезным препятствием для излучения. До нужного объекта доходит только доля начальной энергии, и все дело в том, какая это доля. Управлять этим гиперболоидом, этим мощным лазерным лучом — задача непростая. Этим занимались целые институты. Четверть века с того залпа по танковой броне минуло. Где они теперь? Где Членкор, где Юра Завалов, что стало со скабрезником Васькой? Прошлое обросло легендами. Говорили о военных астрономах, молодых старлеях Сереже и Володе, присланных откуда-то с гор вместе с телескопом средних размеров. О том, что наши сначала где-то и когдато стрельнули в наш же, уже отживший, на излете, с выработанным почти ресурсом спутник. Якобы попали и попадание это зафиксировали. Правда, серьезно сменить орбиту не смогли, хотя сам факт попадания радовал, лиха беда начало. Рассказывали и о том, как однажды был совершен партизанский космический налет на вражеский объект. За несанкционированный выст рел потом получили от одних начальников по шапке, зато другие обещали представить к Ленинской премии. Факт остается фактом: спутник неизвестной национальной принадлежности, слишком уж нагло нависший над заставой, потерял вдруг ориентацию, закувыркался, неуправляемо стал снижаться и сгорел совсем не голубым пламенем в плотных слоях атмосферы. Это были будни звездных войн.

Часть 2. Зверь В не самом дальнем Подмосковье, в сосновом лесу, за бетонным забором на огромной бетонной же площадке распластано странное бетонное сооружение. Из космоса оно может показаться гигантской папиросой. Между прочим, если попросили бы, от нее можно было бы и прикурить — так прикурить, что на земле начался бы ад. Но из космоса хорошо видели эту славную папироску — поэтому, возможно, и не закуривали свою примерно такую же.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

свободно проглотит электричку. Опирается он на четыре двух- и трехэтажных корпуса-лапы и могучее утолщение живота — конденсаторный зал посредине...

Зев этого зверя свободно проглотит электричку. Опирается он на четыре двух- и трехэтажных корпуса-лапы и могучее утолщение живота — конденсаторный зал посредине. А впереди отделенная от туловища тонкой шеей — ниткой грузового монорельса голова баллонная, то есть склад газовых баллонов. Выхлопная труба, как загнутый кверху хвост, торчит торчком над гигантским телом: держит хвост пистолетом зверь. Когда американцы засекли со спутников это чудовище, прикинули его возможную мощность, по дипломатическим каналам пошли запросы о новом секретном оружии русских, не предусмотренном ни Женевской, ни другими конвенциями. Ответили, что это всего-навсего новый лабораторный корпус одного из академических институтов. Американцы, естественно, не поверили. Была пора ударной гонки вооружений. Атомным и ядерным оружием стороны уже перенасытились, обычное достигло небывалого совершенства, возникла потребность в чем-то новеньком. Первый лазер заработал в 1960 году и сразу же увлек воображение военных. Лазерные прицелы и дальномеры позволяли ствольной артиллерии поражать цели с первого выстрела. Дальше больше… Стали говорить о непосредственно боевом применении лазеров, акцент делали на так называемых химических оптических генераторах или хемолазерах. Для них не надо было тратить электрическую энергию. В 1968-м советские физики получили генерацию на цепной разветвленной реакции двух газов — фтора с водородом (дейтерием). Это был грандиозный прорыв. Думалось и грезилось, что вот-вот на смену и обычному оружию, и атомному наконец-то придет столь почитаемый с детства смертельный луч инженера Гарина. Заговорили о звездной войне. Только две державы могли позволить себе строить мощные лазерные установки. Лазеры требуют много энергии, с ней

По бесчисленным кабелям входила в Большого Зверя электрическая энергия, когда по многим трубам текли в него газы, накачивая его тело энергией химической в космосе проблемы. Солнечных батарей недостаточно. Засылать электростанции в космос с запасом химического горючего — дело разорительное. Вот и пришла мысль использовать химию напрямую: сразу из химической энергии получать направленную, то есть лазерную энергию, которая потом и будет уничтожать, толкать и слепить спутники и корабли в космосе. Действует так: смешивают какие-то газы, пары или даже жидкости, следует взрыв, яркая вспышка, из этого ада вырывается в нужном направлении смертельный луч невидимый. Понятно, что это встревожило американцев. Их военные спутники день и ночь не выпускали объект из поля зрения. Где-то в архивах ЦРУ хранятся снимки Трубы и фигурок машин и лю-

дей около нее. Где-то там и изображения моих друзей, которых больше никто в жизни не фотографировал из космоса. И вряд ли уже сфотографирует. Но не все можно было разглядеть со спутника. По бесчисленным кабелям входила в Большого Зверя электрическая энергия, когда по многим трубам текли в него газы, накачивая его тело энергией химической. Это как в живом огромном механизме кровь, лимфа, воздух, жидкие и твердые отходы, слух и зрение, мускулы и кости. Многочисленные датчики, как нервные окончания, как чувствительные точки пронизывали где больше, где меньше тело Зверя, давая знать о готовности его к рывку. Множество сервомоторов, как мускулы и жилы, подтягивали газовые баллоны, закрывали и открывали двери, настраивали зеркала. Гигантские фильтры и мощные вентиляторы служили легкими для этого необъятного бетонного тела, покрытого стальной кожей. И наставал момент, когда ближайшие окрестности сотрясал сильнейший лай. Страшная дрожь взрыва бежала по звериному телу, и невидимый глазу луч вырывался из его нутра. А в высоченную выхлопную трубу уходили на безопасное для человека расстояние потоки вредных продуктов… Теперь лежит неподвижно страшный Зверь, электронно-оптическое чудовище, сторожащее вход в преисподнюю, который так, слава богу, и не был открыт. Другая эпоха наступила. Железобетонный гигант лишался людей, обслуги и обслуживания, хирел, ржавел, оседал. Отключили громкоговорящую связь, телефон, компьютерные сети. Перекрыли газ. Увезли в неизвестном направлении огромные зеркала. Из многочисленного штата в конце концов остался один Петр Иваныч. Он здесь работает на станке и присматривает за помещениями, которые все больше погружаются в тьму и хлад: сотни лампочек не горят, а поступление тепла постепенно уменьшают.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

фильтры и мощные вентиляторы служили легкими для этого необъятного бетонного тела, покрытого стальной кожей...

Петр Иваныч знает нутро зверя, он живет на границе с тем миром и иногда лезет в преисподнюю.

Часть 3. Сталкер Теперь это Зона. В «Сталкере» Тарковского на Зону упал метеорит, спровоцировав необъяснимые процессы. На лазерного гиганта ничего не падало. Ну кроме разве что того сбитого вражеского спутника. Царьлазер просто угодил под смену эпох. Место обнесли бетонным забором. А потом возникли слухи о конденсаторном зале, в котором исполняются, точно как в «Сталкере», любые желания. С тех пор Зона стала притягивать к себе разных посетителей. Много оказалось страждущих изменить свою жизнь как по волшебству. Тут же появились и проводники. Их было несколько, предпоследний уволился полгода назад. Теперь остался один Петр Иваныч. Очень неохотно водит он паломников в конденсаторный зал. На этот раз ведет меня и фотохудожника Андрея. Сталкер идет осторожно, прощупывая путь инфракрасным фонариком.

Место обнесли бетонным забором. А потом возникли слухи о конденсаторном зале, в котором исполняются, точно как в «Сталкере», любые желания

Я убеждаюсь, что есть внутри Трубы что-то от преисподней. Темь, хлам, странные и страшные звуки хаоса. Удивительно, что наружу не вырываются отсюда темные силы, их как будто из последних сил сдерживает ракетный железобетон. Такое впечатление, что гигант словно затаил на создавших его людей смертельную обиду. Сейчас должен появиться конденсаторный зал. И тут на пороге выясняется, что фотохудожник коварно прихватил с собой небольшую фотокамеру, с помощью которой намерен запечатлеть таинственный конденсаторный зал. Потрясенный Петр Иванович в своем негодовании становится точь-в-точь таким, как тот Сталкер, пытающийся урезонить Писателя, притащившего в комнату бомбу с целью уничтожить местo, где сбываются заветные мечты. Петр Иванович бросается на Андрея практически с кулаками: «Здесь снимать нельзя! А вдруг это спровоцирует Темные Силы? Вдруг они выйдут из-под контроля? Что вообще знает че-

ловек о тех силах, которыми он так опрометчиво пытается повелевать?» Я перестаю понимать, что происходит и где я нахожусь. Я чувствую дыхание притаившегося зверя у себя за спиной. Мороз по коже… Какая тонкая, какая хрупкая грань разделяет победоносную науку и необъяснимую мистику. И не может человек оставаться на одной из сторон. Мы возвращаемся по какому-то кажущемуся бесконечным коридору — подземному каналу под Трубой. Впереди идет Петр Иваныч, последний хранитель былой славы. Сталкер, соединяющий миры — живой и уже несуществующий. Он что-то приговаривает, не разобрать, доносятся только обрывки фраз: — Люди не хотят верить… Очень жаль… Говорят, что вера — сила слабых людей. Как же это ошибочно… Он никого не проклинает, он просто выводит нас из преисподней, из Зоны на свет божий. И как же хорошо здесь, на этом свете. Нам весело. Вокруг нас светло, местами ржаво, местами аляповато. Довольный Андрей фотографирует. Зверь молчит.

Всегда готов

Специально для «Русского пионера» Регулярно, с первого же номера «Русского пионера» культовый московский писатель Дмитрий Глуховский публикует в журнале рассказы, написанные специально для «РП». На этот раз автор пытается представить, насколько изменит грядущая мировая война жизнь в российской глубинке.

рассказ дмитрия глуховского* рисунки: варвара аляй-акатьева

вгуст выдался удивительно мягким и благостным. Свирепых сибирских комаров, которые обычно как раз в этот месяц разворачивали последнее решающее наступление на человечество, на сей раз унесло куда-то игрой циклонов. Пару недель назад случилось, правда, небольшое землетрясение, но по сравнению с прошлогодним августовским пеклом и лесными пожарами, которые чуть не пожрали и Борисовку, и соседнее Грязево, и сам райцентр Мантурово, толчки казались неправдоподобно легкой расплатой. Словно ждали червонец строгого режима, а отделались тремя годами условно. Главной неприятностью было то, что в телевизоре теперь пропал сигнал.

— Как-то там Андрюша... — ковыряясь резиновым наконечником клюки в земле, переживала Ангелина Степановна. С тех пор как от Андрюши ничего не было больше слышно, вечерние посиделки было решено перенести во двор Нины Прокофьевны, благо комары не докучали. — Нехорошо ему на голове навертели, — покачала голо´ вой Анна Павловна. — Растрепанный такой, словно бошку не мыл неделю, да еще и чумазый стал. Раньше мне он больше нравился. Опрятный такой был, а теперь тьфу! Хоть бы и не видала его век.

— Зато поправился хоть немного. А то кому он такой тощий нужен? — почти ласково улыбнулась Нина Прокофьевна. — А в последний-то раз чего рассказывал... Про мальчонку этого, который своего товарища случайно из ружья отцовского застрелил! А потом отцу парнишки убитого позвонил и тому говорит: на, извиняйся, если хочешь. И все! Дальше, говорит, в следующий раз все доскажем. И на тебе! — разорялась Ангелина Степановна. — Ничего, Анатолий из райцентра вот вернется, станет понятно, что там у них, — уверенно заявила Нина Прокофьевна.

Телевизоров в деревне было всего два. Один старый, советского производства, заботливо накрытый вязанной из белой нити кружевной скатертью, стоял на почетном месте в зале у Анны Павловны. Он играл роль алтаря под иконостасом пожелтевших овальных фотокарточек с обветренными временем лицами ее покойного мужа, родителей и глянцевыми прямоугольничками с розовыми физиономиями внуков, которые жили с родителями в райцентре. Второй — с Cовершенно Плоским Экраном и надписью Made in Indonesia — был привезен Нине Прокофьевне ее дочерью из города прошлым летом.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

олег климов/agency.photographer.ru

евгений лучинский/agency.photographer.ru

— Да вон же он едет! — привстала со скамьи дальнозоркая Анна Павловна. — Анатолий! Толя! Гонец, отправленный за истиной в райцентр, смотрел вперед несмело и руль держал неуверенно. Сначала хотел прислонить свой зловонный мопед к ограде, потом передумал и сообщил от калитки, не приближаясь на опасную дистанцию: — Вышка повалилась ретрансляторная! Говорят, скоро подымут. Когда трясло, она и вылетела с корнем. До тех пор — никакого телевизора! — Это надо же! — всплеснула руками Анна Павловна. — Заходи, Толя, что стоишь, — упершись руками в пояс-

ницу, Нина Прокофьевна трудно поднялась на ноги. — У меня пирожки, для внуков пекла. — Спасибо... — Анатолий дыхнул в кулак, закашлялся и замотал головой. — Не голодный! В Мантурове накормили. — К своей, что ли, ездил? — прищурилась Ангелина Степановна, не замечая укоризненного взгляда Анны Павловны. — Угу, — Анатолий неопределенно качнул головой и на всякий случай крутанул ручку газа, намекая, что разговор затягивается и что ему пора бы ехать. — А может, мерзавчик налить, а, Толь? — хозяйка дома кряхтя двинулась к шкафу с пыльными стограммовыми гранеными стаканчиками.

Тот дрогнул, но устоял. Будь сейчас утро, он вряд ли был бы так несгибаем. Но время легального опохмела миновало, и перед мысленным взором Анатолия маячил костлявый призрак запоя. Именно железный принцип: больше трех дней подряд не пить — позволял ему изящно балансировать на грани алкоголизма все эти годы, пока его одноклассники и сослуживцы самозабвенно отдавались белой горячке. Нина Прокофьевна пожала полными плечами и уселась обратно. Анатолий взял под козырек и отчалил, оставляя за собой рваные облачка сладковатой бензиновой гари. Дочь с зятем и оба внука — городские, приехавшие к бабке на каникулы, — ушли купаться на речку и вернуться должны были только к ужину. Пирогов Нина Прокофьевна успела напечь с утра, картошку ставить на огонь было еще рано: оставалось время для умственной деятельности. — Все врет, — высказалась она. — Про кралю свою? — встрепенулась задремавшая Ангелина Степановна. — Вообще все, — категорично заявила Нина Прокофьевна. — Не был он в Мантурове. — А где же он был? На мотоцикле ведь ездил. — Вчера дождь шел? Шел. Там от Грязева до Мантурова дорога — колдобина на колдобине, после дождя не лужи,

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

«Горизонт» Анны Павловны был всегда мутен и пуст, так как безнадежно поломался тринадцать лет назад и не был выброшен только из пенсионерской солидарности. Плод же японского индустриального неоколониализма в странах Юго-Восточной Азии работал исправно, и каждый день Нина Прокофьевна торжественно расчехляла его, приподнимая паутину стираных кружев, и осторожно нажимала кнопку на пульте. Зимой паломничество к ней соседок начиналось еще утром: по главному каналу страны объясняли, как правильно дозировать мочу, чтобы избавиться от остеохондроза и убедительно показывали, как побороть метастазы при помощи сырого мяса. Летом с утра надо было спешить на огород, зато вечером можно было поохать над невероятными историями человеческих страстей, сочиненными за косяком сценаристами второго Малахова. Новости в деревне глядел только Анатолий, остальные никаким политикам не верили, да не очень-то и интересовались московскими информационными абстракциями. Раз в год, когда президент, по слухам, обещал поднять пенсию, случалось, включали программу «Время» — чтобы удостовериться. Чтобы не попасть впросак перед стервозной почтальоншей, которая раз в два месяца привозила из райцентра конверты с редкими купюрами, вихляя восьмерками велосипеда «Орленок» по выбоинам единственной дороги. Но внеочередное повышение уже свалилось под мартовские выборы, и в августе от Москвы ничего хорошего не ждали даже самые ярые оптимистки. Нет новостей — да и шут с ними. От них сплошные расстройства, а про политику уж всегда соврут, это в деревне твердо знали еще с тех пор, когда телевизор «Горизонт» только-только вылупился из картонной коробки с надписью «Не кантовать».

а болота настоящие. А мотоцикл чистый у сукина сына, — разоблачила авантюриста Нина Прокофьевна. — Значит, дальше Грязева не уехал. — Да что ему в Грязеве сдалось? — Ангелина Степановна пригладила шерстяную юбку. — В Мантурове у него девка хотя бы, учительница тамошняя. — Поругались они, — авторитетно возразила Анна Павловна. — Как ты не знаешь? — Да когда же они успели? На той неделе же ездил к ней... — Ничего не ездил. Он уж у ней месяц не был! Скажет — к Наташе, а сам в Грязево. — А в Грязеве-то что? — Дружок там его, Витька рыжий. На лесопилке работает. Сидел который. — Да что я, Витьку не знаю? — уличенная в некомпетентности, Анна Павловна попыталась восстановить позиции. — Кто мне дрова-то зимой привозил? — С Витькой и пил. Точно, — с прокурорской убежденностью заключила Нина Прокофьевна. — Тебе Танька, что ли, доносит? — нахмурилась Анна Павловна.

У хозяйки в рукаве имелся козырь: почтальонша, всех бабок открыто презиравшая, в проницательной и подозрительной Нине Прокофьевне видела себе равную и иногда делилась с ней сплетнями о грязевской и мантуровской жизни. Плохо только то было, что в этом году деревенские ни на что не подписывались, а пенсия, как ни старались партия и правительство наладить выплаты, до Борисовки доходила не чаще, чем раз в два месяца. Июньская же задерживалась и того больше, а об августовской можно было вообще не мечтать. — Лучше бы она другого чего донесла, — открестилась от информатора Нина Прокофьевна. — Да уж... На два с половиной месяца отстают. Макароныто на что брать будем?

По совести, на четыре тысячи пенсионных рублей в Борисовке покупать было нечего. Сложенное из цементных белых кирпичей сельпо находилось в Грязеве, и крашенные зеленой масляной краской полки были поровну заставлены скверной водкой, батареями сайры в собственном соку, кондовыми коробками с рафинадом и расфасованными по бумажным пакетам крупами. Водка особым спросом не пользовалась, а сахар, напротив, уходил влет, поскольку в каждом втором доме стоял самогонный аппарат. Все остальное можно было вырастить на своем огороде или выменять у соседей. У Нины Прокофьевны были куры и фруктовый сад, у Анны Павловны — подающие надежду поросята и двадцать соток огорода, у Ангелины Степановны — отелившаяся недавно корова и парники с помидорами. Натренированные годами реформ, жители Борисовки, Грязева и любого другого российского поселка могли с легкостью перейти в автономный от государства режим, из всех слабостей позволяя себе лишь традиционную русскую ностальгию по сервелату. Нина Прокофьевна половину повышенной своей пенсии аккуратно отделяла и раз в квартал отправляла с мантуровского почтамта детям в город. Ангелина Степановна закупала на все гречку и сахар, потому что уже отпраздновала семьдесят пятый день рождения и за это время была не единожды учена горьким опытом. Анна Павловна откладывала сбережения в конверт за иконкой Николая Чудотворца, которая висела у нее в спальне, и дрожала от каждого натужного дыхания своей старой избы, опасаясь грабителей. И для всех троих нерегулярная подачка была скорее знаком причастности их деревни к некому необъятному государственному целому. Макаронный вопрос, изначально риторический, повис в воздухе. Лето выдалось хорошим, в парниках разрослись настоящие огуречно-патиссонные джунгли, и фаланги начищенных трехлитровых банок ждали сигнала к выступлению: зима не будет голодной. Мазохистическая природа русской женщины располагает ее говорить не о том, что у нее хорошо, а о том, что не складывается. — Потоскливо без Андрюши-то, — вернулась к своему любимцу Ангелина Степановна. — Когда теперь вернут? — Как нам теперь знать, — развела руками Нина Прокофьевна. — Сукин сын обманул, никуда не ездил. Теперь только если зятя попрошу прокатиться узнать... Да захочет ли он по такой дороге? И так уж матерился...

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

олег климов/agency.photographer.ru

Конечно, корейские автоконструкторы не могли предви их аться атиров эксплу будет х которы в й, услови х деть суровы что по детище. Оно, в общем- то, неплохо держалось, учитывая, . Но вообще было не дороги овым корейским поняти ям за Мантур ительпотреб дело это под й взявши ьевны, зять Нины Прокоф бесский кредит, не намерен был ставить на новом автомобиле нию отноше по нием одолже м человечные эксперименты. Больши ную к его супруге было просто согласи ться ехать в эту отчаян е. машин на глушь Он, как и все остальные обитате ли Борисовки, в первые дни но пережи вал телевизионную ломку, механи чески и обречен куплен тещи для якобы пульта кнопки в вечером за вечер тыкая нзасиже вать ного им телевизора. Лазил даже на крышу исследо Экран ную ворона ми антенн у. Тщетно: Совершенно Плоский иков сотрудн чения приклю и пургу, ю эфирну лишь показы вал убойного отдела, которы х до душевного зуда не хватало первую неделю, стали постепенно забываться. Взвесив все за и против, ехать в Мантурово и проводить там ьрасследование обстоятельств исчезновения Малахова и сериал скучаше Андрю по неделю ных кукол зять отказался. На третью четла уже только сентиментальная Ангелина Степановна. На грузить уже было пора ьевны Прокоф Нины родне когда , вертую ся машин у и отправ ляться обратно в город, из-за холма показал педе. велоси ездок на дребезжащем старом лейку, — Пенсия, — разгиба ясь и отставл яя в борозд у жестян ую предположила Анна Павловна. — Война! — заголосила издалека взмыленная почтальонша. Q Q Q

место привычных уже цветны х «Аргументов» в ее сумке валялись плохо отпечатанные фронтовые сводки. Хотя фронкак тов, собственно, никаки х не было, да и война уже три недели вой свинцо иеся мажущ они читали ни сколько И илась. законч , краской страницы, никто из жителей Борисовки не мог понять к ти привес мог ю Тайван по ракет ых как залп китайских крылат еотправке американских МБР в Пекин, что было неверно расцен по но в одинцовском бункере РВСН и вызвало ответны й удар США, после чего... Землет рясение месячной давност и оказалось отголоском пепел чудовищных взрывов, в одночасье обративших в пыль и Все города. ие азиатск и все крупные европейские, американские ни , ельства правит ни что тельно, стреми ко случилось настоль ств, Государ я. роватьс эвакуи успели не ования команд е военны сущекоторые задел атомны й молох, уже почти месяц больше не вспомтре райцен в вке Борисо о более ствовало. О Грязеве и тем нили только теперь. Листок прошел по рукам и обескровленный упал на сканайти мейку. Люди растерянно смотре ли друг на друга, пытаясь отчегоголову В ь. утешит ть, повери ргнуть, опрове нужные слова: то лезли мысли совсем неумес тные... ю — Андрюша-то как же... — прикрывала рот заскору злой ладонь Ангелина Степановна. — Это что же, пенсии-то не будет теперь? — попыта лась осознать Анна Павловна.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

константин саломатин/agency.photographer.ru

алнис стакле/agency.photographer.ru

— Кредит можно не возвращать, — почти неслышно добавил зять. — Да как же мы жить-то теперь будем? — запричитала Ангелина Степановна.

В повисшей тишине слышно было, как побрякивал колокольчик на шее у ее коровы и альтом звенел первый адаптировавшийся к новой жизни комар. А может быть, это наконец долетел до Борисовки отголосок того звука, когда лопнули невидимые струны, протянувшиеся через всю огромную страну из Останкина и удерживавшие ее за счет единства мыслей и переживаний мало чем похожих друг на друга граждан. — Да так же и будем, как жили, — вдруг объявила Нина Прокофьевна. — Что изменилось-то?

памятка

От радиоактивных осадков можно укрыться в любом защищенном месте. За время существования Советского Союза в нашей стране была построена масса ядерных убежищ, однако простые граждане не всегда знают, где они расположены. Поэтому осмотритесь вокруг и подумайте, какие здания по пути, например, на вашу работу могут послужить укрытием в случае ядерного взрыва.

В убежище необходимо взять радио с запасом батареек. Слушайте сообщения властей, они должны объявить, где находятся пункты дезактивации, эвакуации и раздачи пищи. Если радио не работает, это значит, что радиоволны не могут преодолеть толщу бетона В этом случае следует еще подождать (насколько позволяет запас провианта) и выйти из убежища.

Первые признаки применения опасных химических веществ: капли, дымы, туманы. Если вы поняли, что произошел выброс или химическая атака, выключите вентиляцию, кондиционеры, фены. Укройтесь во внутренней комнате (ванной, туалете), загерметизируйте комнату с помощью клеящейся ленты. Возьмите с собой радио на батарейках и слушайте сообщения властей.

Если адресованное вам письмо (посылка, бандероль) кажется подозрительным, вынесите его из помещения, аккуратно положите на землю, отойдите на расстояние не менее 100 метров, укройтесь за любым капитальным сооружением (стена, бетонный забор), позвоните в милицию или другую экстренную службу. текст: дмитрий филимонов рисунки: анна всесвятская

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

марк марков-гринберг/фотосоюз

Рубрика «Фотоувеличитель» хороша тем, что не оставляет никаких секретов. Потому что если в текстах можно увильнуть, поиграть, запутать смысл, то фотографии — они честнее. Они уж какие есть, ничего не попишешь. И все, что нам остается, — рассортировать фотографии по своему усмотрению. Некоторые мы приговорили в «негатив», а какие-то отправили в «позитив». Но все-таки надеемся, чио читатель по-своему взглянет на эти журнальные полосы без слов. И, возможно, не согласится с нами. А скажет, что все наоборот. Мнение читателей может (а иногда обязано!) не совпадать с мнением редакции. Для этого мы и придумали рубрику «Фотоувеличитель».

позитив

негатив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

марк марков-гринберг/фотосоюз

негатив

александр гронский/agency.photographer.ru

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

сергей потапов/фотосоюз

негатив

александр гронский/agency.photographer.ru

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

александр гронский/agency.photographer.ru

101

негатив

валерий кацуба

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

валерий щеколдин/agency.photographer.ru

103

негатив

юрий борисов/фотосоюз

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

марлен матус

105

позитив

рена эффенди/ agency. photographer.ru

негатив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

александр гронский/ agency. photographer.ru

107

негатив

александр гронский/ agency. photographer.ru

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

александр гронский/ agency. photographer.ru

109

позитив

александр кустов/фотосоюз

негатив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

рена эффенди/ agency. photographer.ru

111

позитив

валерий кацуба

негатив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

олег виденин/ agency. photographer.ru

113

негатив

сергей потапов/фотосоюз

позитив

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

сергей потапов/ фотосоюз

115

Всегда готов.

четвертая четверть

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

инга аксенова

Урок мужества. И пуля, и дура. Советы безоружного. Урок физкультуры. Позолоченное золото. Наш человек на Олимпиаде-2008. Урок географии. Трип по пушкинским местам.

117

getty images/fotobank

И пуля, и дура

В очередном уроке мужества Николай Фохт доходчиво объяснит, как себя вести в высшей фазе мужского разговора, когда у одной из сторон появляется решающий аргумент в виде огнестрельного оружия. Советы Николая пусть не очень-то разнообразны, зато, следуя им, невооруженная сторона имеет хоть какие-то шансы выжить. А это уже кое-что. текст: николай фохт рисунки: анна всесвятская Хорошо, когда на тебя надвигается безоружный противник. Подготовленный, технически оснащенный, бесстрашный, закаленный, опытный — но безоружный. Это удовольствие, когда он угрожает тебе побоями и моральным унижением. Да что удовольствие — это счастье. Потому что плохо, когда в руках у соперника молоток, нож, пистолет. Как-то сразу меняются приоритеты, как-то автоматически открывается сбоку где-то дверца в иную реальность, и из дверцы этой обязательно дунет плотный ледяной ветерок. Даже не знаю, что посоветовать. Были и в моей судьбе эпизоды — как с холодным, так и с огнестрельным. Признаюсь, оба вспоминаю с адским содроганием, лихорадочно прокручиваю, если всплывет воспоминание, вперед, вперед, быстрей отсюда, быстрей.

Вот, к примеру, нож… Нет, что там нож, зачем нож? Вот, к примеру, девочка. Вынь да положь ей героическое прошлое. То есть уж и так и сяк изворачиваешься, вплоть до студенческих стихов и юморесок, но где-то под утро обязательно встанет вопрос: а тебя пытались убить? Это странный вопрос для девочки 22 лет, очень странный. Хотя не страннее вопроса: «А были у тебя мужчины?»… Нет, лучше про нож. Я обычно после вопроса про нож вытягиваю изо всех сил левый мизинец и начинаю рассказ про смешной маленький шрам… Что я рассказываю девочке, неважно — все было несколько иначе. Ресторан «Будапешт», только что я получил свой первый за этот вечер шрам — на голове, от ботинка официанта. До этого было разбито огромное зеркало на стене, офигевшие официанты набросились,

я от избытка чувств упал ничком и хватал их за ботинки. Все четверо оказались в результате на полу, но башку мне пробили. Ну, кое-как расплатились, уладили, даже с ментами поулыбались из последних сил. Вышли с товарищем на воздух в целом возбужденные. Товарищ решил, что вечер окончен, я умом с ним был согласен, но душа, судя по всему, рвалась дальше. Душе подвернулся таксист. За полтора километра дороги он запросил цену неадекватную. Не успев поставить точку в предложении, таксист получил грамотный удар в нос, точнее в переносицу. И вышел из строя. Напрочь. С заднего сиденья выскочил низенький господин и достал как раз нож. Человечек, приговаривая что-то про срочную дорогу в аэропорт и водилу, которого я некстати вырубил, пересыпая речь не только инвективной, но и тюремной лексикой, двинул на меня.

Первая реакция была здравой — я рванул от чувака. Но, сделав несколько прыжков, остановился, повернулся к урке лицом и прям-таки бросился на него. Мы приняли боевые стойки: я свою борцовскую, он свою бандитскую — с ножом в правой руке. Постояв так секунд десять, попереблякавшись с человечком, я сделал следующий неверный шаг — пошел в атаку. Действовал я реально безумно. Заорав на несчастного маленького человека с ножом, первым движением отмахнулся от «пера» — неудавшийся пассажир такси не успел убрать оружие (ну, резче меня вообще мало людей на земле), и мой мизинец попал на лезвие. Чувак испугался и убежал к себе в машину. Битва окончена. У истории, разумеется, было продолжение — но оно не имеет отношения к ножу. Что меня спасло, я объясню чуть позже, сейчас про пистолет.

Про пистолет я девочке рассказывал уже по своей инициативе — ну как бесплатное приложение к ножу. Дело было у «Динамо», напротив Петровского парка. Я сидел спиной к тихой и очень опасной компании. Я продолжал пить, поэтому вел себя смело. Когда пришел самый главный и притихли даже девки за их столом, я продолжал комментировать реплики компании. Меня вежливо, через официанта, просили перейти в другой зал, мне предлагали компенсацию (бутылка смородинового «Абсолюта») за перемещение. Я взял компенсацию, да и выпил всю. От переезда отказался, от комментариев не отказался. И все это спиной к соседям. Я не могу объяснить своего поведения, оно и впрямь было невежливым. Ну и в конце, когда водка была допита, я, чуть склонив голову вбок, поинтересовался у людей: «Водки больше не будет?».

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

getty images/fotobank

119

Ну раз не будет, обиделся я, тогда и хер с вами. Мне пора, некогда мне тут с вами. Конечно, все закончилось стрельбой. Только я вышел на порог ресторана, сзади набросились телохранители главного. Удар по голове, ногами били уже лежачего. Когда я понял, что происходит, первый раз принял верное решение — затих. Какой интерес бить неподвижное пьяное тело? Стали со мной разговаривать. Я — молчок. Вышел главный и стал — как Горбатый, когда свет в подвале вырубили, — приговаривать: «Коля, Коленька, ну что ты, ну давай, вставай, не дури». Это когда же мы познакомились? По всему, я протрезвел уже наполовину. Ладно, резюмировал главный, в багажник его. Я понял, что пора действовать. Третьим глазом произведя рекогносцировку, очень резко (опять резкость спасла) вскочил и увидел перед собой только одного противника. Я рванул за воротник его красной шелковой рубахи — кусок алой ткани остался у меня в руке. Противник и не сопротивлялся (я вообще, кстати, не уверен, что он из той компании был — я же спиной к ним сидел). Противник прям заплакал: «А-а-а-!!! Триста долларов! Ты чё! Валера, Валера, он мне рубашку за триста баксов порвал». С алой тканью в руке я рванул в Петровский парк. За спиной послышались сухие шаги и лаконичная, серьезная, достоверная команда: «Стреляй!» Пауза две секунды. Какой-то нереально тихий, но опятьтаки убедительный звук — и сразу подтверждение: справа на уровне плеча ветерок. Тот самый, плотный и ледяной. Я прибавил, нырнул в подземный переход, растворился в парке… Девочка, затаив дыхание, приоткрыв рот, слушала. Увлажнились глаза, я почуял, куда сейчас это все повернется. Господи, какие же они все-таки дурочки, почему-то пронеслось в голове. Но не в этом дело. А в чем? А в том, что, как ни странно, спасло меня только то, что я был очень пьян. Особенно в огнестрельном случае.

Урок 1.

1. Разумеется, когда появляется ствол, надо бежать. Бежать быстро, не терзаясь никакими моральными сомнениями, не переживая, что назовут трусом (хотя кому в голову придет упрекать?). Как ни парадоксально, на трезвую голову решение скрыться может прийти не сразу — а тут важны, как у нас, спортсменов, говорится, доли секунды. 2. Я не могу советовать надираться каждый раз, как только запахнет жареным. Это противоречит здоровому образу жизни, а главное, снижает беговые кондиции и резкость. Бесчеловечно рекомендовать надираться до тех кондиций, когда мне приходилось сталкиваться с вооруженными противниками. Я предлагаю компромисс. Не напиваться. Вбить себе в трезвую голову, что при виде холодного или горячего оружия надо сваливать.

3. И сваливать. Трезвым. Гордиться резкостью рывка с места и скоростью преодоления дистанции. Разумеется, я не предлагаю вооружаться — это пошло, это претит людям возрождения, стать которыми хотят все креативные и разумные, трезвые и резкие люди. 4. И еще. Независимая артистка Умка сказала однажды: свобода — это когда можно съ...аться. Именно. В смысле, именно съ...аться. В смысле, надо заставлять себя быть свободными — и тогда мы снова выживем.

Всегда готов

123

Позолоченное золото

Пресс-секретарь Олимпийского комитета Геннадий Швец в доходчивой и убедительной форме объясняет, почему наши олимпийцы не выиграют в командном зачете Олимпийские игры в Пекине. А может быть, и выиграют — потому что нет в мире ничего более непредсказуемого и не поддающегося прогнозам, чем олимпийское «золото».

Золотая олимпийская медаль с точки зрения ювелиров — изделие лишь позолоченное, а базовая его часть состоит из серебра. Этот сугубо технический факт можно перевести в категорию если и не философскую, то метафорическую. Иногда две эти медали бывают почти равны по своей спортивной ценности, чемпиона и второго призера разделяют незримые величины, сотые доли секунды, микроны, и, образно говоря, если хорошо поскрести золотую медаль, то она превратится в серебряную. Точно так же и второе место в соревнованиях бывает почти равно победе. Во многих номерах олимпийской программы конкуренция достигает такого уровня, что равные шансы на чемпионство имеют пять-шесть участников и каждый вправе считать свое поражение несправедливым, случайным. Но побеждает если и не сильнейший, то один (в индивидуальных видах спорта, а в командных — одна команда). Поэтому победа, «золото», абсолютизируется, на Олимпийских играх страны расставляются в таблице согласно количеству завоеванных золотых медалей, а «серебро» и «бронза» — это вроде бы уже так себе

побрякушки, бижутерия. На Олимпиаде в Афинах Россия набрала 92 медали, из них 28 золотых. У Китая было 64 медали, но при этом золотых 32. И что же? Считается, что Китай занял второе место, а мы третье (Америка победила по всем показателям). Стать олимпийским чемпионом — это значит пройти по жердочке над пропастью. Роковые случайности подстерегают на каждом шагу: судьи могут смухлевать, ветер дунет не с той стороны, простуда случится, комариный укус, соринка в глазу, развязавшийся шнурок, да мало ли что. Можно составить целую энциклопедию разбитых надежд, несостоявшихся побед. Известно, что спортсмен, находящийся на пике формы, уязвим как грудной ребенок, окружающая среда враждебна по отношению к нему. И получается, что олимпийский чемпион — это тот спортсмен, который победил в данном месте, в данный час, в данную секунду, то есть истинно победа его сиюминутна, хотя звание присваивается навечно. Можно вообразить себе гипотетическую ситуацию переигровки, повторного финала, в результате чего чемпион может

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

текст: геннадий швец рисунки: анна каулина

оказаться не на первом месте и даже в призеры не попадет. Если бы, например, в Сиднее Александру Карелину вдруг предоставили возможность еще раз побороться за «золото», он наверняка бы закатал в рулон Рулона Гарднера, который по стечению обстоятельств стал олимпийским чемпионом. Там же, в Сиднее, первое место по прыжкам в высоту неожиданно занял наш Сергей Клюгин. Дело было так. Клюгин первым взял сравнительно небольшую высоту 232 см, и сразу после его удачной попытки пошел холодный дождь, а это серьезное дополнительное препятствие: покрытие сектора становится скользким, одежда намокает и начинает весить больше, пусть и ненамного, но психологически это ощущение в буквальном смысле чуть опускает прыгуна. Никто, кроме Клюгина, так и не сумел взять 232, наш парень стал чемпионом, и, естественно, никто не оспаривал его победу, никто не сказал: давайте дождемся безоблачного неба и проведем перепрыжку, чтобы все были в одинаковых погодных условиях. Дождь, даже ливень, а хоть и снегопад не считаются за форс-мажор, позволяющий отменить результаты соревнования и начать все сначала. Забавный случай произошел на зимней Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити во время соревнований по шорт-треку. В финальном забеге на 5000 метров австралиец шел пятым и уже ни на что не претендовал, но вдруг один из лидеров упал на вираже и снес, убрал с дорожки еще четырех финалистов: дорога австралийцу к «золоту» была открыта! Он стал олимпийским чемпионом. Значит, так было угодно тем неведомым силам, которые вообще распределяют на бренной земле между людьми все блага — медали, деньги, славу, продолжительность жизни, здоровье, любовь. История Олимпийских игр знает немало катастрофических и нелогичных поражений стопроцентных фаворитов, равно как и сенсационных побед тех, кто не имел на нее никаких шансов. Я часто вспоминаю Игры 1992 года в Барселоне. Эта Олимпиада назывались «имени Сергея Бубки». Наряду с баскетбольной Dream Team он был ее не просто золотом — бриллиантом, притягивающим взгляды многомиллионной толпы. До этого Бубка выиграл три подряд чемпионата мира, стал олимпийским чемпионом в 1988-м в Сеуле, установил кучу мировых рекордов. Соревнования по прыжкам с шестом виделись как театр одного актера — Сергея Бубки, его соперники числились статистами. Все мировая знать, все випы Олимпиады пришли на Бубку, в том числе король Испании Хуан Карлос I со всем своим августейшим семейством, а простые люди плати-

...История Олимпийских игр знает немало катастрофических и нелогичных поражений стопроцентных фаворитов... ли спекулянтам три цены за билет на Бубку. И все болели за него, потому что он летал высоко и красиво, как воздушный акробат под куполом цирка. Бубка заявил начальную высоту 5 метров 70 сантиметров, имея личный рекорд чуть ни на полметра выше. Это был для Сергея разминочный рубеж, разменная монетка, копеечная высота. Мне даже подумалось, что Сергей начал со столь малой для себя высоты специально, чтобы предоставить публике возможность дольше наслаждаться этим искусством — прыжками с шестом в исполнении виртуоза. Первую попытку он исполнил как-то скомканно, сбил планку, и никто, в том числе он сам, не придал значения этой мелочи: ну не настроился, поторопился, шутка. Через несколько минут состоится вторая попытка и Сергей пролетит над 570 как птица. А некоторые зрители даже и не заметили этой проходной неудачи, наблюдали за другими соревнованиями, намереваясь переключиться на Бубку чуть позже, когда начнутся серьезные высоты. Ко второй попытке суперфаворит готовился дольше и тщательнее, стадион в большей степени сфокусировал на нем внимание. Сергей разбежался, согнул в дугу шест, взлетел — под планку… Весь народ на стадионе — от королей до простолюдинов — перестал воспринимать прочее происходящее, все думали только о Бубке. Стадион поутих в ожидании третьей попытки Сергея. Я быстро перебрался из ложи прессы на трибуну участников, где сидели тренер Бубки Виталий Петров и его менеджер Стив Миллер. Спросил, что происходит. Оба улыбнулись, но улыбки их были чуть растерянными. Когда Сергей Бубка в третий раз сбил планку, публика впала в кому. Раздался одинокий свист. А потом многие зрители стали стекать к выходу со своих мест, хотя в программе соревнований было еще много интересного. Лично я не помню большего

фото итар-тасс

разочарования зрителей на олимпийских аренах. Никто не радовался. Правда, Стив Миллер нервно рассмеялся: он работал в фирме Nike, которую по контракту рекламировал Сергей, и, стало быть, плакали ожидаемые ею прибыли. Да, это была драма (слава богу, не трагедия — все остались живы, никто не бросился с верхнего ряда трибун на асфальт). Но ведь драма всегда интереснее, чем гладкие сюжеты с безоблачным началом, со столь же счастливым продолжением и опять же с медовым хеппи-эндом. Я тоже сбежал с трибуны, рванул к раздевалкам, чтобы посмотреть на Сергея в эти минуты и, возможно, сказать что-нибудь высокопарное, ободряющее: «Ты все равно самый великий! Через неделю назло всем установишь мировой рекорд!» Сергей шел из раздевалки к автобусу, неся на плече вязанку шестов, которые так подвели его в этот раз. Вокруг него бегали телеоператоры с переносными камерами на плечах. Увидев меня, Сергей дал волю настроению, зная, что только соотечественник способен понять его чувства — понять в буквальном смысле, без переводчика. Да, я понял его сплошь нелитературный русский. Сергей обычно никогда не матерится, но на этот раз он мог бы дать фору одесским биндюжникам, а в старые времена схлопотал бы на Родине пятнадцать суток. Из его гневного монолога я сумел вычленить содержательную часть. Во время соревнований работники стадиона по своим надобностям то и дело распахивали ворота напротив прыжкового сектора, и сразу возникал сильный сквозняк, он мешал разбегу, сносил чуть в сторону шест. Уже чуть позже злосчастные ворота были закрыты, все наладилось. И если бы Сергей начал прыгать с высоты, например, 590 или того больше — с 6 метров, то несомненно бы побе-

дил. А потом, вечером, я в пресс-центре переключал каналы телевизора: по всем программам великий спортсмен давал планете урок ненормативного русского языка. Чемпионов всегда больше, чем нечемпионов, золотые медали — большой дефицит, можешь вставать хоть в пять утра и занимать очередь — все равно не достанется. Наверное, если бы людской мир, в том числе и спортивный, был бы устроен более справедливо, по-божески, то следовало бы награждать золотой (или пусть позолоченной) медалью всех, кто ее достоин, а не только фактических победителей, подобно тому, как Иисус Христос разделил одну краюху хлеба на пять тысяч человек. То есть еды и славы должно было бы хватать если и на всех, то на многих. А впрочем, отчасти это и делается: каждому участнику Олимпийских игр вручают памятную медаль, не знаю, из какого металла она делается, но красивая. И это справедливо, ведь Кубертен говорил, что главное не победа, а участие. В этом изречении можно усмотреть и такой смысл: участие в Олимпийских играх — это уже победа. Потому что каждый олимпиец, прежде чем таковым стать, побеждал во множестве турниров, начиная со школьных первенств и заканчивая национальными, континентальными и прочими чемпионатами. Если честно, то к победителям лично я питаю сложные чувства. Конечно, стать олимпийским чемпионом — это замечательно и для него самого, и для болельщиков, и для его спонсоров, и в целом для страны и народа. Победа ясна как божий день, как безоблачное небо. С какой-то точки зрения поражение или пусть второе или третье место — содержательнее и даже в чем-то перспективнее. Всетаки чемпион уже сумел реализовать себя, и причем в своем главном деле, и последующая жизнь уже не столь мотивирует его, он уже был там — на вершине успеха, вкусил от древа познания и славы. А нечемпион сохраняет ощущение неудовлетворенности, незавершенности чего-то важного для себя и поэтому продолжает искать свое лицо и свой успех. У меня нет выверенной статистики, но осмелюсь утверждать, что серебряные или бронзовые призеры в последующей карьере добиваются большего, чем победители. К тому же, чемпионы в период пика славы нередко выпадают из привычного окружения, воспаряют, чуть заносятся, что имеет свое объяснение и свое оправдание: человеку элементарно не хватает времени и сил, чтобы общаться со всеми желающими, сначала ведь нужно уделить внимание телевидению, меценатам и прочим

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

125

крупным величинам. Помню, как один мой близкий друг приехал с Олимпиады с золотой медалью, я не ринулся встречать его в аэропорт и обнимать под вспышки фотокамер, а выдержал паузу на пару месяцев, чтобы товарищ вошел в норму. Интересно, что после того случая в Барселоне мы с Сергеем Бубкой сдружились сильнее. Потому что в тот момент он стал как-то ближе к народу, говорил с ним (в данном конкретном случае — со мной) в буквальном смысле на одном языке, пусть и не отраженном в академических толковых словарях. У нас в стране в последнее время стал превозноситься личный и личностный успех, публичный, очевидный, нередко топорный, принято считать, что единственно успех служит мерилом личности. Нет, господа, все не так банально, жизнь проистекает по более талантливым и занимательным формулам. Я думаю, что Александр Карелин, не завоевавший в Сиднее свою четвертую золотую медаль, стал мудрее, содержательнее. Или вспомним Афины. Алексей Немов не взошел на пьедестал, но снискал любовь к себе миллионов людей в разных странах, а потом получил международный приз «Фэйр Плэй»: золотых олимпийских медалей триста с лишним, а приз такой один. И Светлана Хоркина в Афинах проиграла, а сейчас поглядите: депутат Госдумы, красавица, певица, фотомодель, писательница! Дима Носов тоже не стал там чемпионом, получил бронзу, но ведь это был уже блокбастер: юный дзюдоист с окровавленным лбом, со сломанной рукой запрокидывает голову и рыдает на пьедестале — прямая дорога в Голливуд! Это не преувеличение: Носов уже сыграл главную роль в отечественном боевике не хуже какого-нибудь Сталлоне. И это еще не вся радость: к Диме с большим почтением относится такой наш нешуточный дзюдоист, какого больше ни в какой другой стране нет. В самом деле, у серебряной или бронзовой медали есть другая сторона — золотая. Я повернул тему в эту сторону не потому, что незадолго до пекинской Олимпиады на всякий случай, в силу исполнения служебных обязанностей, хочу предупредить общественность о том, что у нас может оказаться меньше «золота», чем мы бы этого хотели. Там все должно быть нормально, российская команда будет на равных бороться с Америкой и Китаем и непременно останется в первой тройке, а если отбросить обтекаемые формулировки и сказать прямо, то скорее всего займет третье место. А раньше, во времена СССР, мы побеждали на Олимпийских играх почти всегда, и летом, и зи-

мой. Вот результаты соперничества СССР и США на летних Олимпийских играх начиная с 1952 года, если вести счет по завоеванным золотым медалям. Хельсинки (1952) — 22:40 (то есть у СССР 22 золотые медали, у США — 40). Мельбурн (1956) — 37:32. Рим (1960) — 43:34. Токио (1964) — 36:30. Мехико (1968) — 29:45. Мюнхен (1972) — 50:30. Монреаль (1976) — 49:40. То есть на этом отрезке, на семи Олимпиадах, СССР победил на четырех, заметный спад у нас был только в Токио и Мехико, где победили американцы. Апогея мы достигли на Олимпиаде-80 в Москве — 80 золотых медалей, но в тот раз в Играх не участвовали из-за бойкота американцы. Мы пропустили Игры-84 в Лос-Анджелесе, где в укор нам американцы набрали даже больше «золота», чем мы в Москве, а именно 83. Зато в Сеуле в 1988-м СССР и США после двенадцатилетнего перерыва вновь схлестнулись в прямом противостоянии, эта битва закончилась для нас триумфом — 55:37. Даже когда Союз уже развалился и на Игры-1992 поехала не сборная, а сбродная, и едва хватило денег, чтобы экипировать спортсменов, которым пришлось выступать под непонятным белым флагом СНГ, мы все равно обыграли американцев — 45:37. А потом Россия стала выступать отдельной командой и Америка начала брать реванш за полстолетия почти беспрерывных поражений: в Атланте в 1996-м Россия проиграла по «золоту» со счетом 26:44, в Сиднее мы немного сократили отставание — 32:40. В Афинах мы проиграли американцам 28:35, по «золоту» мы уступили и Китаю — 27:32, но по общему количеству медалей значительно опередили его — 92:53. Все эти цифры говорят о многом, но не служат исчерпывающей иллюстрацией состояния спорта

...Юный дзюдоист с окровавленным лбом, со сломанной рукой запрокидывает голову и рыдает на пьедестале...

127

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

…А потом Россия стала выступать отдельной командой и Америка начала брать реванш за полстолетия почти беспрерывных поражений…

…Мы все равно много побеждаем, хотя теперь уже не посоветски, а как-то иначе…

...Оказалось, что русские, точнее россияне, — самые большие в мире индивидуалисты... в стране, а тем более не описывают состояние социальной сферы. Некоторые развитые и оправданно уважаемые и уважающие себя страны вообще отказались считать Олимпийские игры мерилом какой-то совокупной мощи, не придают никакого значения количеству своих и чужих побед. Но Россия действительно особая нация. Мы должны побеждать, мы привыкли побеждать и не хотим отказываться от этой привычки. Отчего так? Существует убеждение, что мы — самые большие на земле патриоты, тяготеем к соборности, иными словами, к коллективизму, потому в спорте, например, нас так волнуют общекомандные победы. Но недавно группа зарубежных социологов и психологов обнародовала неожиданные результаты. Оказалось, что русские, точнее россияне, — самые большие в мире индивидуалисты, устремлены к самоутверждению, к личной власти, к преимуществу над другими — и не только над американцами или над китайцами, но и над соседями, над родственниками. Можно верить этому анализу. Советская идеология как-то приглушала всякие эгоистические устремления: «Сначала думай о Родине, а потом о себе». В спорте это тоже проявлялось, и характерно, например, что на всех Олимпийских играх СССР особенно здорово проявлялся в командных видах спорта: не по разу чемпионами становились наши волейбольные, баскетбольные, гандбольные, футбольные, хоккейные, ватерпольные команды. А Россия еще ни разу ни в одном из этих видов спорта не поднималась на высшую ступень. Но все-таки провала нет, в Пекине вполне можно ждать медалей, в том числе и золотых, от наших игровых команд. Мы все равно много побеждаем, хотя теперь уже не по-советски, а как-то иначе, за счет новых мотиваций. И это не искоренить: русский человек всегда будет биться за себя, за личное первенство, он до чрезвычайности честолюбив,

и многие наши юные сограждане ищут и находят в спорте, в упорных тренировках дорогу пусть не к Bentley, но к почтению со стороны окружающих и к некоторым материальным благам. А если еще в городах и весях появятся нормальные стадионы, спортзалы и бассейны, то американцы снова отодвинутся в спорте на свое второе место — после нас, и в этом будет состоять историческая справедливость. (Правда, честно не знаю, на какое место мне поставить китайцев.) Да, мы стали другими, мы теперь истинно новая страна, в которой в неизмеримо большей степени, чем раньше, каждый за себя. Но это не смертельно, и это, наверное, не навсегда, а этап, мы по своему обыкновению впали в крайность, противоположную предыдущей, и со временем поумерим частнособственнические интересы, поймем, что высокий забор — не препятствие для голодной толпы, идущей на штурм олигархической виллы. А кроме того, люди постепенно свыкнутся с тем, что кто-то живет неизмеримо богаче, такое сознание — непременное условие выживания граждан по обе стороны баррикады. И вновь спортивные реалии служат отражением общих процессов. На чемпионате 2008 года по хоккею Россия победила — впервые за свою новую историю. Потом «бронзу» Европы завоевали наши футболисты (правда, ведомые голландцем, которого, впрочем, мы почти зачислили в наши соотечественники). Но более интересно и показательно другое — реакция народа на эти достижения. Неимоверно возросли продажи трехцветных российских флагов, пиротехнической и алкогольной продукции, люди, не выучившие за свою жизнь ни одного стишка, теперь наизусть знают слова гимна России. Это происходит не только в Москве, Питере и других больших городах, где у молодежи есть потребность и рубли достойно отметить победы на ледовых и травяных полях. Я позвонил в глухое, богом забытое село, где живет моя 77-летняя тетка. Ее жизнь печалит меня, я знаю ее невзгоды, хочу, чтобы произошло какое-нибудь чудо, которое бы скрасило ее дни. Чудо состояло в том, что у нее работал телефон, а еще в ее ответе на мой неизбежный вопрос о здоровье: «Да что там здоровье — его как не было, так и нет. Ерунда это, главное — наши футболисты у голландцев выиграли. Ты уж скажи там своим спортсменам, чтобы они в Пекине держали марку». Я засмеялся и заплакал одновременно. Мы все-таки победим, пусть и не в Пекине, а здесь, у себя, я имею в виду не Сочи-2014, а более обширную территорию под названием Русь и более продолжительный отрезок времени.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

129

Трип по Пушкинским местам Поначалу плящущий и расхристанный стиль этого репортажа из Эфиопии вызовет у читателя недоумение: уж не объелся ли автор белены? Но, следуя этому отчаянному трипу по пушкинским местам (не забудем эфиопские корни классика), читатель поймет, что автор объелся кое-чего посильнее белены: чада и таджа. И древний мир запляшет перед ним. текст и фото: андрей штефан рисунки: варвара аляй-акатьева

В пустом помещении Института времени беззвучно царапал бумагу самописец. Мы собрались здесь, чтобы обсудить проблему перемещения культурных артефактов между древними цивилизациями Тибета и Южной Америки. В ходе беседы выяснилось, что должна быть и третья точка мистического треугольника. И она безусловно находится в Африке. Открываем Геродота, Льва Африканского, Диодора Сицилийского, Страбона. Вырисовывается преинтересная картина. «Земли, лежащие за пределами великой Ливийской пустыни, населены волшебниками. Там обитают огромные змеи, львы, слоны, медведи, ядовитые гадюки, рогатые ослы, люди-песьеглавцы и совсем безголовые, звери с глазами на груди, затем — дикие мужчины и женщины и еще много других уже не сказочных животных». Значит, нам туда дорога! Высаживаемся в Эфиопии десантом — три московских философа. Это верное омоложение. В стране 2000 год, 13 месяцев в году и время, которое каждый эфиоп, просыпаясь, сам устанавливает на 0. Эти ребята пережили Атлантов, Птолемеев, Цезарей и Сапа Инку. Орды арабовзавоевателей повернули своих коней на границе царства. Охотники за черным деревом, европейцы, жадные до чужого добра, чудом миновали эти земли. Ангелы построили здесь новую столицу христианского мира — Лалибелу. Из самого большого озера в Африке, Таны, вытекает могучий Нил. В Аксуме, ровеснике египетских пирамид, проткнуты гранитными перстами оранжевые знойные небеса. Эфиопы, по сути, наши прародители. Ведь все мы дальние, но родственники Пушкина.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

131

С книжкой «История Африки в древних и средневековых источниках» оказались в Аддис-Абебе. Заселились в самый старый отель столицы. Скрипят половицы, на балконах летучие мыши ловко уклоняются от массивных балясин, внизу шумит черная Африка. Уже ночью нас, осоловевших от рома, с рук кормила инжирой1 хозяйка отеля. Во мраке светились только зубы и белки глаз фиолетовой Глории. Я проснулся почему-то не на кровати, а на балконе в обнимку со сломанным пилерсом2. Натянул серое пончо и выпал на улицу города. Выплыли из желтого смога мои друзья философы — жизнерадостный Прохор и мрачный Ефим. Солнце скоро зарядило вполне по-африкански. В шерстяном пончо было как в бане, но я решил не сдаваться. Если мы ищем связь древних цивилизаций Южной Америки с местной, то выглядеть нужно индейцем. Лезем на холм, садимся на гранитные скамьи за каменный стол. Чем же нас будут потчевать в гостях у черного великана? Все, что есть в ресторане, — крошечная бутылочка «Миринды». Спускаемся вниз к реке, ползем узкими проходами, врываемся в чьи то дворы. На нас с испугом смотрят голые черные карапузы. В итоге зависаем над пропастью. Внизу мелкий ручей. Хлебнули добрую порцию рома. Отдались на растерзание человеческому водовороту, тащившему все живое в черную дыру. Так мы очутились на рынке — меркато. Несметное количество коробок, заполненных черными телами, крепкие дедырастаманы, гортанно шипящие в тупиках, бары, полные люда. Вдобавок нашего тихого философа поцеловала прокаженная одалиска и он впал в тревожное состояние души. А может, это высокогорье и надвигающаяся гроза на него так подействовали? Чтобы слегка улеглась эйфория от сознания, что мы наконец на черном континенте, решили ехать на вершину горы. Она розовым силуэтом пульсировала на горизонте. Нужно было успокоить печального философа. Несемся в гору, по пояс высунувшись из голубого «жигуля». Орем, отдавая честь старушкам, несущим на плечах поленницы бамбука. На вершине попрощались с лихим водилой. Пешком спускаемся к инжире эфиопской столицы, зажатой горами в котловине. Пытаюсь помочь хрупкой девушке, но поднять рощу бамбука, которую эти карлики тащат в свой муравейник, оказывается мне не по силам. Только позитивный философ смог оторвать вязанку от земли. Наш мрачный друг даже и не пробовал. Он предпочитает путешествовать в виртуальных мирах, сидя в кресле у камина. Пугая детишек бородатыми харями, в полной темноте добрались мы до нашего пристанища. Жизнелюбивый Прохор сгинул во мраке в поисках веселящих снадобий. Уговорили с Ефимом последний литр рома, идем искать нашего пропавшего в городе друга. Бодрый чернокожий брат любезно согласился отвести нас к нашему товарищу. На балконе нас ждет Прохор с огромной папиросой в зубах. Сознание заволакивает сладкий туман. И вот уже самолет уносит нас на север, в Бахыр-Дар. Потом через водопад Курящего рыцаря едем в Гондор. Богатырь мощно затягивается, причем не он один, курят все его соседи. То есть вся долина дымит почем зря. Петляя внутри каньонов, забираемся к небесам, вдруг срываемся в пропасти. Вокруг ввинчиваются в облака каменные сверла. Из зарослей акации прут небоскребы Нью-Йорка. Не сбавляя скорости, влетаем на Бруклинский мост. На нем покосившийся домик — хижина дяди Тома. Взяли отборного чада.3 Жуем салат, а голова прозрачнее и ослепительнее с каждым виражом. Следующая деревня специализируется по производству таджа.4 Конечно, взяли три литра. Отлично сбивает автофокус. Летим невысоко над землей. Мы упакованы полностью — узо, ганджубас, тадж и чад. Гондор встретил нас дырявыми унитазами, оторванным шлангом душа, клопами, отсутствием воды и электричества и роскошным видом с балкона, по периметру опоясывающего пятый этаж. На улице к нам сразу прилипли два черных как ночь

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

133

студента философского факультета. Они с трудом отпали только через несколько суток. Так что философы множатся. Огромный дворцовый комплекс — особая тема. Черный паноптикум остался за дворцовой оградой. Тишина, заросли фиолетовых шаров. Сквозь двери дворца Фасилада, куда легко можно было бы впихнуть сразу двух троянских коней, словно пули со смещенным центром тяжести, влетают сотни стрижей. Птицы немыслимыми траекториями прошивают огромные залы насквозь. Мы с Прохором стояли под сводами потолка, проколотые тонкими лучами света, падающими из круглых отверстий в крыше, вокруг свистели пули. Дух захватило. Пришлось на царском балконе выпить граненый стакан узо. Пол на балконе был засыпан жемчугом. В Москве жемчуг пророс в цветочном горшке. Ефим посмеялся над нашим зачарованным видом, но от узо не отказался. На древних стенах мы наконец-то разглядели маски и орнаменты древних инков. На почетном месте был начертан буддийский «ом». Мы восстановили культурную связь континентов! К вечеру из музея выплыли в компании добродушных вакханок. Вектор нашего путешествия метнулся на север, к границе Судана. Мы двинулись пыльными дорогами к древней столице эфиопского царства — Аксуму. Здесь чувствовалось дыхание недавно прошедшей войны. На обочине, задрав гусеницы к небесам, лежал советский танк. Башня, украшенная драными ранами, валялась в десяти метрах от него. По дороге барражировали люди, вооруженные «калашниковыми». Ближе к вечеру выгружаемся из джипа в пустынной местности — вокруг разбитая техника, дома с выбитыми стеклами, колючая проволока, завязанная в узлы арматура. Нас тут же окружают черные качки. Поигрывая железной мускулатурой, тычут в нашу сторону пальцами. Студенты привезли нас в самое красивое место Черной Африки — Симен. Мы изрядно начитались местных увлекательных «книжек». У позитивного философа сдали нервы. Я с пессимистом уже на горе, а наш товарищ прилип к джипу, черные великаны нежно просят его следовать за нами. На секунды мне тоже передалось чувство тревоги. Невозмутим только Ефим. Нашу процессию сопровождает стадо бабуинов. Они ломают ветки в эвкалиптовых рощах и громко лают хриплыми голосами, совсем как цепные псы. Внизу, в пропасти, сопровождающие нас студенты обнаружили дракона. «Абака, абака», — вопят они. Я ложусь на край и опускаю голову вниз. В окуляр телеобъектива я вижу действительно доисторическое ископаемое. Нечто, напоминающее гигантского муравьеда, шкуру украшает черно-белый узор, по бокам — лохмотья крыльев. Оно спокойно пасется на зеленой лужайке. Над местностью господствует уходящий в бездну утес. Добравшись до верхней точки, столбенеем в невольном восторге. Даже наш скептик разволновался. На соседней скале в недвижных позах застыли бабуины. Они тоже на закате любуются картиной рая. Нас окружают горные массивы всех калибров — каньоны, трещины, горные реки и водопады, на горизонте бликуют ледники. В лучах заходящего солнца, когда тени контрастны, горы напоминают парк вымышленных существ. По центру долины огромный носорог рылом увяз в болоте, его окружают гарпии, василиски и мурены. Обнаружили то, что искали. На плоской скале начертан священный знак Солнца. Инки называли его Кориканча. Похоже, его высекла на камне та же рука, что и на стенах далекой крепости Саксайуаман. Весь день идет тропический ливень. Дорога превратилась в реку жирной красной грязи. Одно колесо весит над пропастью, противоположный борт чиркает по скале. И все бы хорошо. Но у нашей «Тойоты» не работают дворники, а фары разбиты. Чем ближе к Аксуму, тем больше искореженной советской военной техники. По обочинам дороги — целые кладбища ржавого металла. При въезде в город — типичные для Тибета буддийские гомпы и собранные из камней уходящие к горизонту

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

135

гробницы. Похоже, цивилизации Америки, Тибета и Африки все же действительно были связаны между собой. Тихий философ считает, что всеми руководит один кукловод. И живет этот мудрый старичок на горе Атлас. А жизнерадостный философ считает, что только китайцев правильно приготовили. Белых недожарили, поэтому они получились вареными. А черных вообще сожгли — забыли вовремя вынуть из духовки. Следующий день посвящен исследованию останков Аксумского царства. Гуляем среди карликовых небоскребов. Фундаменты дворцов оккупировали круглые мазанки аборигенов вместе с ослами, верблюдами и странного вида конструкциями. Так что найти обозначенный на карте дворец сына царицы Савской проблематично. А ведь сюда он привез похищенные у папаши Скрижали завета. В ванне царицы, вырубленной в камне, ребятишки устроили помывочную. Кладбище аккуратно распахали — остались только покосившиеся надгробья. И везде мы находим барельефы, напоминающие сцены коронации инки Манко Капака. Тук-тук5 доставил нас к подножью горы. Наверху Архангел Михаил пасть порвал Немейской львице. Впоследствии сцена битвы проявилась чудесным образом на соседней скале. Дети и взрослые умоляют нас не ходить дальше в гору. Там гиены — эти кровожадные твари совсем не боятся людей. А как же пропустить по стаканчику на отвесной скале, выехавшей вперед из вершины? Наконец мы одни. Местные с нами не пошли. Вся древняя империя у наших стоп. Единственное огорчение: пропал фотоаппарат и самая большая фляга с узо. Спуск вниз занял много времени. Вся бордовая земля под ногами сверкает драгоценными каменьями. После дождя вода, текущая с гор, оголяет несметные сокровища — ониксы, малахит, древние аксумские монеты. У каждого местного крестьянина в избушке небольшой музей. Около фотоаппарата стоит местный черный пионер и отдает нам салют. Та же история повторяется около фляжки с бухлом. Дети тащат нам самоцветы и древние денежки. Извините, ребята! У нас у самих полные карманы! Обратно вернулись на «КамАЗе» с черными дальнобойщиками. Утром «Фоккер» унес нас в Лалибелу. ...Мы опять в столице Эфиопии. Исследуем цивильную часть города. Сидим с вареными в ресторанах, жрем устриц, пьем русскую водку и вспоминаем голодных, но счастливых наших пережаренных братьев. Мы так и не смогли купить Пушкина на Амалике. Хотя каждый эфиоп уверенно утверждал, что Пушкин есть в каждом книжном магазине. Нет книжки, решили поклонится хотя бы памятнику. На поиск потратили весь день. Посреди огромной стройки на раздолбанном грузовиками перекрестке стоит наш любимый поэт. Более того, пока мы с Прохором водили хороводы вокруг Пушкина, менты сцапали нашего тихого философа. Правильно, нечего белому спать на помойке. Прохор подошел, обнял каждого милиционера. Громкий философ кричит им в уши лекцию: «Мой дядя самых честных правил». Стражи порядка спасаются от русских психов бегством. Перед нашим отлетом Прохор объявил большой сбор всем черным района меркато. Пришли торговцы наркотиками, гиды, нищие и просто зеваки. Всем он дал задание на ближайший год. Если ты раста, не торгуй наркотиками — раздавай бесплатно. Если гид — раздай деньги голодным. Если нищий — иди делать сандалии из автопокрышек. Всех остальных наш жизнерадостный философ отправил учиться в школу. Учите Пушкина, на следующий год вернемся экзаменовать!

1 инжира — пористая тонкая лепешка с сырым мясом в центре. 2 пилерс — столб на корабле. 3 чад — стимулятор. 4 тадж — крепкая медовуха 5 тук-тук — мотороллер

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

137

женщины мира: первый подход

Белые

Черные

Желтые

Красные

Уязвимое место коренной женщины западной цивилизации — богатая фантазия. Книги, журналы, телевизор и промтоварные магазины побуждают ее все время заглядывать за горизонт и домысливать недосказанное, недоувиденное и недотроганное. Поэтому главная задача — дать толчок ее фантазии. Например, неожиданно поздороваться. Или предложить ручку, когда она подписывает слим у кассы. Можно даже пропустить ее вперед на выходе, а то и на входе. И самое главное — улыбаться. И еще самое главное — молчать. Молча улыбаться, глядя на женщину западной цивилизации, — нет более действенного способа.

Обязательно набрать лишних 8–10 килограммов. Без лишнего веса к медитативной женщине лучше не подходить. Хорошо, чтобы в первый раз она увидела тебя за едой. Чем обильнее стол, тем больше шансов. Никаких улыбочек или смешков. Долгие и частые разговоры напоказ по новейшей модели мобильника. В общении лучше переходить сразу к приказам: покажи, расскажи, объясни, поехали! Перед «поехали» можно для верности подарить кольцо дутого золота с фианитом. В первые годы знакомства исключить совместные походы в кинотеатры — лишнее. Зато можно похвалить ее домашнюю рисовую лапшу, если до этого дойдет дело. А что-то подсказывает, что дойдет.

Придется иметь крепкое тело — тут нужен спортивный подход. На глаза женщине блюзовой традиции надо попасться со спортивным инвентарем. Важна одежда: шорты или бриджи (открывают хорошо проявленные икроножные мышцы и начало двуглавой бедра), футболки без рукавов (бицепс, трицепс, дельтовидная). Из инвентаря — теннисный мяч, очки для плавания, эспандер. Говорить громко, не улыбаться, но смеяться в голос. Кормить. В смысле, угощать горячей пищей, холодными напитками. В разговоре дотрагиваться то до руки, то до плеча. Тактильность в этих отношениях категорически важна.

Сложно. Индейцам всегда нравились жертвы. Ну, например, ради удачной парковки можно на ее глазах поцарапать передний бампер. А лучше взять (или сделать вид, что взял) бездомного щенка или котенка. Для первого знакомства принять образ преодолевающего страдания мужчины — просто попасться на глаза индейской женщине с лицом, искаженным гримасой боли. Она предложит помощь — показать ей пару бинтов, которые, мол, всегда с собой. Потом пригласить к себе осмотреть полную версию аптечки. Главное, чтобы на гримасу боли не клюнула медсестра западной цивилизации — спугнет удачу. текст: николай фохт рисунки: анна всесвятская

группа продленного дня

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

инга аксенова

Пионервожатая. Монументально пусто. Анна Николаева о том, что можно любить, хотя зачем. Следопыт. Туманные девушки. Никита Космин о странностях британок. Горнистка. Бокальное мастерство. Наталья Копытина о культурном пьянстве. Подшефная. Неразделенка. Маша Федоренко о чем-то большом и светлом.

139

группа продленного дня

продленного дня группа

Монументально пусто

У Анны Николаевой апокалиптическое сознание, и все, что она может сделать для читателя, — талантливо и цинично поделиться им с ним.

долить фон!!!

orlova

У больших торговых центров, которые вспороли городскую архитектуру изнутри, есть одно тайное предназначение. Торговые центры — отличные объекты для бомбометания. Хотя они сами об этом вряд ли догадываются. Только огромные торговые центры, на которые потрачена бездна песка и бетона, прорва мысли и километры нервов, способны гармонично разрушиться под натиском крылатых ракет Patriot. Можно, конечно, вспомнить про монументальные офисные здания, но после теракта 11 сентября это уже не то. Текущая жизнь абсолютно клаустрофобична и, как следствие, совершенно предсказуема. Суши, свежевыжатый сок, Пол Смит или Китон. Может быть фитнес, но лучше футбол. Немного секса, хотя зачем. И опять не хочется спать. Работа всегда. Он уже никогда не будет другим, ну и ладно. Вырваться из этого невозможно ни на Камчатку, ни в Мексику: там тоже есть торговые центры. Торговые центры могут все. Хотите любовь, например. Итак: вы знакомитесь в ресторане Good man (1-й уровень торгового центра Five seasons), у нее длинные волосы, у него Audi A9. Перебираетесь в кинотеатр (6-й уровень), выбор очень большой, смотреть нечего. И в голове трепыхается только одна мысль: господи, я знаю, чем это закончится. Пусть он купит мне сумку (4-й уровень), думает. Не уверен, что

пионервожатая анна николаева

смогу ее трахнуть у себя дома, думает. Они идут на 8-й уровень, там еще нет магазинов (только закончились строительные работы). Там нет никого. Только ты и я, дорогая. Вот вам завершенная история любви, полноценная. Они могут прожить год или десять. Все зависит от близости торгового центра к метро. Ты боишься войны? А кто ее не боится. Она жила в те годы с детьми в землянке у военного госпиталя. Рядом была огромная яма, куда санитарки выбрасывали ампутированные руки и ноги. Она подводила детей к краю этой ямы и рассказывала, что там. Она хотела, чтобы они больше никогда не подходили к этой яме. Она ждала мужа, он уже давно

погиб в плену. Так ей сказали. А потом вернулся с другой женщиной. Это же война. И они жили рядом. Она была ужасно старая, и я ее спрашивала: ты что, до сих пор хочешь жить? И она отвечала: кто ж не хочет. Странное дело: старики из военного прошлого не могут жить друг без друга. Я замечала, что они не сильно переживают друг друга. Вот умер один, год прошел — и другого не стало. Это что, любовь такая? Я спрашивала ее, почему она его простила, он же вернулся с другой женщиной — предательство, ложь. Предательство — пустое слово, война — страшное, любовь — родное, так она рассуждала. Она никогда не смотрела новости

и каждый месяц носила цветы на могилки рядом с ее домом. Кого там похоронили, она не знала. Она пережила его на год. Но когда он умер, она обо всем забыла. Так и умерла. Наша жизнь чудовищно предсказуема. Еще чуть-чуть (пару сотен лет) — и мы научимся делать пластиковые кишки, силиконовые мозги и в жизни не останется места трагедии. Запачканные души будут стирать в специальных цифровых машинах отбеливающим порошком с хорошим запахом, и все слезы уйдут в песок. В комнате на столе не останется ни одной фотографии. Царапины на теле будут заживать в течение секунды и перестанет болеть голова. Процесс эволюции в разгаре. Еще кажется, что надо кого-то любить, но сил уже нет и вместо эмоций вопросы. Прогрессивное человечество делает выбор в пользу устойчивого сознания, которое решает любые проблемы и не дает воли лишнему. Все предсказуемо, сознание побеждает, и не смешите тут никого своей любовью. Трое взрослых мужчин говорят о политике. Через несколько минут они соглашаются, что третьей мировой войны не миновать. Обязательно будет. Во всем мире. Они искренне полагают, что все дело в концентрации конфликтного потенциала и последних удачных испытаниях ядерного оружия в Иране и Северной Корее. Их не переубедишь.

группа продленного дня

Они идут на 8-й уровень, там еще нет магазинов. Там нет никого. Только ты и я, дорогая. Вот вам завершенная история любви, полноценная. Они могут прожить год или десять. Все зависит от близости торгового центра к метро.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

наталья вороницына

141

группа продленного дня

продленного дня группа

Туманные девушки

Наш корреспондент со студенческим билетом Никита Космин продолжает детально изучать английскую жизнь, ибо в силу жизненных обстоятельств учиться, учиться и учиться вынужден в Англии. На этот раз он суммирует свои впечатления о таком явлении природы, как английские женщины. И находит в них немало такого, что в голове не укладывается. Удивительные существа. К сожалению, только задумавшись как следует над сюжетом колонки, я в полной мере оценил коварство коллеги, подбросившей мне эту тему. «Плюнь в лицо тому, кто говорит, что можно объять необъятное», — совершенно обоснованно говорил Козьма Прутков. Я лицом к лицу встретился с похожей задачей. В связи с обилием материала и отсутствием видимых возможностей его классифицировать и обработать меня охватила такая тоска, что отпала всякая охота что-либо писать. К тому же я убежден, что любой, кто думает, что способен понять женщин, — глупец. Я действительно не знал, что делать. Задачу усложняло то, что половина контингента, подвластного скрупулезному анализу, то есть подручные девушки, с которыми я встречался, были континентального происхождения — Италия, Франция, не говоря уже о России. Потом я решил рассказать то, что знаю, а вы уж делайте за меня выводы. На вечерней прогулке моей псине взбрела в ее массивный немецко-овчарный череп мысль полакомиться, как у нее водится, какой-нибудь мелочью. Пританцовывающей походкой, с блеском в глазах и парящим в воздухе

следопыт никита космин

хвостом Китти направилась к мини-гавкалке, нашедшей себе убежище между ногами хозяйки — леди, непринужденно облокотившейся на перила моста, где она, похоже, наслаждалась видом пустынного залива. Моя псина — мускулистая бестия со вспыльчивым темпераментом, которая перекусила бы этого пуделька как соломинку, не испытав никаких угрызений совести. Потому что у нее ее нет. Сгребая собаку в охапку в этот критический для нас момент, я не мог не обнаружить, что леди в действительности, как говорят, «метает харч». Скоро выяснилась, что она была

в стельку пьяна. Как начинающий английский джентльмен, я выяснил дедуктивным методом, где она живет, и дипломатически склонил ее направиться туда. Ведя капризничающую даму к ней домой, я, тогда еще не владеющий нужным искусством в надлежащей мере, чемто ее рассердил, и она, сердито взмахнув рукой, сделала пару неуверенных шагов, собираясь бежать бог ее знает куда, но алкоголь взял свое, она упала и осталась лежать неподвижно. Из-под спутанных каштановых кудрей медленно натекала лужица бордовой крови. Тормознув первую попавшуюся

машину, я потоком выпалил: «Тамнаасфальтележитженщинаейнадопомочьунеекровьтечет...» Тогда я еще верил в слова, перед отлетом сказанные моей мамой: «В Англии самое страшное оскорбление — это сказать человеку: «Сэр, вы не джентльмен». Я верил в эту страну чудаковатых правил чести и честной игры, где незнакомые люди улыбаются тебе на улице просто так, из удовольствия тебя видеть. Но девушка в Audi, окинув взглядом мой неброский прикид, сощурилась поверх дымчатых Miu Miu и оборвала меня на полуслове простым, но удивительно действенным «bye-bye». Набрав воздуха в грудь, я попытался объяснить прекрасной незнакомке, что там недалеко на асфальте лежит тяжелораненый человек, которому больно и страшно, которому нужна наша помощь. Который, может быть, умирает. В этот раз я даже не добрался до второго слога. «Bye-bye» — я начал ее раздражать. Мягко захлопнулась дверь. Тихо шурша шинами, Audi тронулась с места. Конечно, я был наивен тогда. Что ж с того? История все-таки закончилась благополучно, леди добралась до безопасного места. Мне сказали пару скупых слов, после которых я раздулся как индюк и почувствовал себя кемто вроде Христа, исцелившего

группа продленного дня

А у нее были рыжие кудри, спадающие на плечи, фигура Венеры и томный хрипловатый голос. Добавьте к этому тринадцать пирсингов, маму-байкера и работу в тату-салоне — и, если вы знакомы с подростковым табелем о рангах, поймете, как все было безнадежно Это бесстыдное лето, так не похожее на все остальные, заразило тебя своим безумием, и через поле, палимое полуденным солнцем, сквозь запах горелых стогов отчетливо доносится теперь уже очевидный аромат распускающихся лилий, взошедших отчаянно скоро из щедро посыпанной пеплом земли. Хочется смеяться и плакать от счастья, и ты, такой непохожий

на себя прежнего, с давно не помнящейся легкостью вспоминаешь или догадываешься, каково в моменты неопределенности было отдать себя всего и снова и снова находить выбранные полностью колодцы синевы и блеска наполненными до краев. Как странно узнавать, что ночи нежности, данные тебе однажды, навсегда останутся твоими и не раз напомнят

о себе, нахлынув (как это все не вовремя!) порывом теплого ночного ветра, когда ты меньше всего этого ожидал, заставляя тебя понять, что на самом деле значит «навсегда останусь в твоем сердце». Как трудно передать, как сжимается сердце от боли и нежности и позднего прозрения — обманчиво мягкого, но оттого не менее болезненного чувства, которое охватит тебя, когда время, не спросив твоего разрешения, впитает в себя твои несвоевременности и ускользнет, оставив тебя, непонимающего, перед чистым листом.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Лазаря, и героя боевика, победившего всех-всех-всех плохих парней. Однако что же, это все? Ронни. Моя самая-самая первая подруга в английской школе, товарищ, звезда и, конечно же, любовь. Признаться, я не всегда был нагловатым, самоуверенным повесой. Тогда у меня не было в школе друзей, парни смеялись надо мной, девушки обходили стороной. Учителя, библиотекари и леди, развозившие тележки с едой, были моим социумом. А у нее были рыжие кудри, спадающие на плечи, фигура Венеры и томный хрипловатый голос. Добавьте к этому тринадцать пирсингов, маму-байкера и работу в тату-салоне — и, если вы знакомы с подростковым табелем о рангах, поймете, как все было безнадежно. Почему я не могу забыть, как она взяла меня за руку и повела за собой? Восемь месяцев мы проводили вместе почти все наше время. Увы, скудость моего мышления не дает мне возможности отдать ей должное. Да и вряд ли это возможно. Смешная и трогательная, властная, беззащитная и всегда манящая великая женщина… Вообще-то я не о том, кажется, говорю. А надо сказать вот о чем. Чувства заполонили твой разум. Что-то внутри тебя яростно ворочается, пытаясь когтями и зубами прорвать окостеневший кокон, оболочку, сформировавшуюся за годы выдержки: неуютно становится при мысли, что все может быть не так, как прежде. Чувство самообладания, так верно служившее тебе с тех пор, как помнишь себя, помогавшее сохранить себя, ускользает песком сквозь пальцы, и страшно, и радостно, и как-то глуповато досадно — так легко позволил себе подставиться.

getty images/fotobank

143

группа продленного дня

продленного дня группа

Бокальное мастерство

Chablis Grand Cru, Chardonnay ХХХ, Chateau ХХХ… При всей любви к бокалу хорошего вина меня никогда особо не вдохновляло изучение карты вин. Тем более когда эта карта размером с толстенную книгу. Понятно, что выбор можно сузить ценой, местом, годом или просто довериться сомелье. В приличном месте его предложение будет абсолютно точным и правильным. Но для меня самый приятный критерий выбора — предпочтение партнера, пригласившего меня на обед или ужин. Некоторым, правда, удается настолько увлечься хорошим вином и прекрасной дружеской обстановкой, что незаметно для себя они умудряются оказаться за чертой допустимой дозы. Тет-а-тет довести себя до такого великолепия, как встреча лицом с закуской, тяжело, но вот «средь шумного бала» — вполне достижимо. Я в этом смысле многим посоветовала бы особо на деловых вечеринках не расслабляться. Свидетелями неумеренного расслабления могут стать, например, наши замечательные зарубежные партнеры, которые наслышаны про русский характер, позволяющий после третьей не закусывать. Они, наши зарубежные партнеры, как правило, с большим внима-

orlova

Читая повествование Надежды Копытиной, диву даешься, как все-таки умеют женщины выходить сухими не только из воды, но и из более крепких напитков. Мужчину-бизнесмена пагубная привычка давно бы выбила из седла, а вот президент ГК «Лёдово» Надежда Копытина, стряхнув хмель, уверенно продолжает двигаться к цели — миллиарду евро.

горнист надежда копытина

нием следят за тем, что мы пьем и как себя ведем. Лучше, если на празднике жизни собрались свои и с одной целью. Тогда планка для всех будет одна, и единственное, на чем стоит сосредоточиться, это на выборе алкоголя. После очень дорогого спиртного, как правило, утро бывает легким. На крайний случай возродить утреннюю веру в человечество поможет хорошее шампанское, особенно в сочетании со свежей клубникой и ананасом. Вот тут как раз самое время и место написать о вреде любой чрезмерности, будь то трудоголизм или алкоголизм. Тем более

что в последнее время врачинаркологи отмечают прямую зависимость второго от первого, а также пугающе растущую вовлеченность в оба эти процесса прекрасной половины. Переговоры, презентации, корпоративные вечеринки — многие задачи в бизнесе решаются под аккомпанемент алкоголя. Вроде бы ничего особенного, даже вполне естественно выпить с партнерами и коллегами рюмку-другую. Но в этом ритуале, придуманном мужчинами, действительно все активнее начинают принимать участие женщины, и все чаще сталкиваешься с тем, что они — умные,

успешные, красивые — стремятся продолжить вечеринку со спиртным дома. Вместе с другом, но чаще в одиночку. Утром я легко узнаю этих женщин по тонкому запаху, по тому, как долго они не могут проснуться на рабочем месте, или по легкому тремору рук… Причин — море: эмоциональные перегрузки на работе, гиперответственность, резкий диссонанс между успехами в карьере и провалом, с их точки зрения, в личной жизни. Еще для меня совершенно очевидно, что многие из нас приходят в бизнес, чтобы доказать мужу, папе, обществу, что мы тоже классные мужчины, и выпивка для нас — некий элемент мужественности. В моей жизни был такой замечательный период. Мне только исполнилось 28 лет, у меня уже все состоялось — прекрасная дочь, теплый дом, успех в бизнесе. Жизнь вокруг кипит, ты востребована, тебе постоянно звонят, ты все время где-то крутишься, вращаешься. Настолько все хорошо — хоть вой. Особенно в праздничные и выходные дни, когда затихает рабочая суета, или по вечерам, когда дочь давно спит. Зато рядом с тобой мужчина, основоположник такой милой традиции, как бокал вина к ужину. Потом два бокала, потом три,

группа продленного дня

145

потом… Спохватилась я, когда для ожидаемой приятной эйфории стало мало бутылки на одного. Зная обо всех особенностях женского алкоголизма, очень горжусь, что тогда вовремя поймала себя. В моих нынешних вечерах при свечах есть норма — не больше двух бокалов вина. Совсем отказываться от спиртного, делая страшные глаза («ах, что вы, я не пью!»), не собиралась и не

собираюсь. Почему я всегда была столь агрессивной противницей всех диет? Потому что любая из них обязывает меня: ни разу мороженого, ни разу пирожного, ни разу много чего, включая спиртное. От этого категорического запрета возмущается все мое естество — как это мне что-то не дозволено? Если я знаю свою норму, то почему должна отказать себе в таком удовольствии, как бокал

вина в компании с хорошим человеком? И, наоборот, если я не могу или не хочу пить, никто не заставит меня это сделать. Проблема не в том, как отказать, а в том, что мы сами себе разрешаем или нет. Однажды постановив не позволять себе ни грамма за рулем, я легко откажусь от рюмки коньяка, бокала вина или шампанского перед поездкой и будучи дисциплинированным

и требовательным по отношению к себе человеком не испытаю никакого дискомфорта. Даже сейчас, когда уволился мой водитель. Впереди лето, и я наконец-то пересяду за руль своего любимого Maserati. Управлять спортивным автомобилем — такое огромное удовольствие! Хотя, конечно, потом будет осень… Водителя никто не посоветует?

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

orlova

Спохватилась я, когда для ожидаемой приятной эйфории стало мало бутылки на одного. Зная обо всех особенностях женского алкоголизма, очень горжусь, что тогда вовремя поймала себя

группа продленного дня

продленного дня группа

Неразделенка

Когда прилетаешь в Москву из-за границы, в очереди на паспортном контроле из свежекупленых заграничных кофточек и рубашек вырастают трезвые и серьезные лица. Это Родина, и это важно. Но тоскливо. Русские похожи на сереньких собачек, нарисованных на картоне. Я предпочитаю быть жирафом, зеброй, кем угодно, крашу губы в туалете, читаю Фрая на английском и включаю плеер, но все равно от скучного стояния в очереди серею с каждой минутой. К стойке паспортного контроля подхожу уже не я, а моя паспортная фотография. Русская пограничница по-комсомольски пытливо смотрит ей в глаза. Маленькая любительница пергидроля и дешевых колготок. Мне смешно, но я не улыбаюсь и, кажется, не дышу — както не дышится. Зато Москва дышит ровно и сходу похозяйски залепляет мне в глаза солнцем — c хирургической точностью. Мы едем в электричке. Только что познакомившиеся английские подростки на переднем сиденье громко и со знанием дела обсуждают достопримечательности

orlova

Прилетев из-за границы в Москву, Маша Федоренко прочитала журнал «Русский пионер» и так растрогалась от прочитанного, что села писать сама – не очерк и не заметку, а крик души о Родине. Прочитав Машин крик, мы, в свою очередь, растрогались и решили: пусть Маша будет нашей подшефной. Ведь должны же быть у «Русского пионера» подшефные.

подшефная маша федоренко

Москвы — Арбат и Красную площадь, а еще русских телок и цены на пиво. По всему выходит, что в Москоу-сити прикольно. — Ты на сколько? — На три дня. — Это в самый раз, чувак. После жаркого, влажного и экстатически яркого Бангкока, который шепчет что-то на ухо, соблазняет, опьяняет и изобретательно охмуряет, Москва, наоборот, лежит передо мной нагая и готовая на все, как помытая и вытертая вафельным полотенцем репка, как несделанное домашнее задание, как ленивая любовница. Что мы обе

тут делаем? Закрыла глаза и не собирается даже сама снимать трусы. Наутро город неумело старается мне понравиться. Меня не вставляет. Чаевых не будет. В ассортименте милые сентиментальности. Между домами в голубом небе сидят фотогеничные кучи. Я потягиваюсь после бега по заставленной машинами набережной, и дворовая собака симметрично потягивается вместе со мной. Nice try. Сквозь вату абсурдной рекламы мерцает Дима Билан. Он существует, и, следовательно, я живу.

Я живу в России. У нас тут вечером праздник, день полосатых маек и фуражек. Мутноглазые здоровяки с обочин и окраин страны пьют с такой жаждой, что становится ясно — это не город, это пустыня. А они — верблюды, и это объясняет абсолютно все. Теперь я тоже хочу пить. Я покупаю кофе с крышечкой, которая оказывается разработанной специально, чтобы проливать кофе, и сижу на скамейке в Камергерском неподалеку от непоседливых бомжей. Двое из них прямо не сходя с места пытаются заняться сексом, и это доказывает, что один из них — женщина, несмотря на хриплый бас. Бомжи в этом плане консерваторы, прямо как народные депутаты. Крышечка сводит меня с ума и никак не получается представить себя в Централ-парке. Но куда ты ни улетаешь, все равно главное всегда с тобой, вот оно, бодро бежит по венам. «We, Russians, like to feel ourselves miserable», — объясняю я приятелям из Мэриленда, и они весело смеются и не понимают, как это. Я тоже смеюсь, потому что это правда смешно.

группа продленного дня

группа продленного дня 147

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

виктория семыкина

ВЗГЛЯД НА БОЖИЙ МИР ИЗ ГЛАЗНИЦЫ ПРОТИВОГАЗА текст: антон уткин рисунки: николай пророков

Так уж получается, что многие (если не все) отечественные литераторы имеют за плечами боевой опыт. Можно бы упомянуть тут и Л.Н. Толстого и И.Э. Бабеля. А вот у писателя Антона Уткина такого опыта нет. Зато у него есть опыт общения с миром и с противогазом. О чем он не может, да и не должен молчать.

149

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

ой друг Миша с недавних пор не доверяет выгодам цивилизации. Хоть на Рублевке, хоть на Лазурке. Миша человек небедный, но быстро постиг истинную ценность денег. Они, уверяет он меня, очень плохо горят. Когда придется бежать из города, охваченного проказой энергетического кризиса, бумажки эти не пригодятся. Ни к чему или почти ни к чему окажутся смокинги, автомобили и яхты. За ведро картошки станут давать эквивалент веса золотом, но желающих не найдется. Потому что энергетический кризис — это не какая-то там революция. Одним словом, все перемешается на поверхности планеты Земля и последние станут первыми. Миша помнит выученные уроки. Когда-то мы с ним изучали, как на рубеже первого и второго тысячелетий готовились в Западной Европе к концу света монашествующие. Они рыли себе могилы, строили склепы и там в беспрестанной молитве дожидались своей участи. Миша подходит к вопросу спасения как человек нового времени. Дома у него всегда наготове рюкзак, позволяющий во всеоружии встретить катаклизм нового типа. Когда я бываю у него, он разбирает этот рюкзак и любовно демонстрирует мне свой арсенал: здесь и несколько армейских сухих пайков, и спальный мешок, и комплект ОЗК, и таблетки для обеззараживания воды, и пила, полотно которой сворачивается в клубок, и таблетки сухого спирта, и иголка с ниткой (?), и даже колода игральных карт с непристойными фотографиями. Ах, Миша, Миша... Признаюсь, в конец света я не верил. То есть никогда. Ни в год смерти Леонида Ильича, когда некая чрезмерно впечатлительная пионерка из нашей школы билась в истерике, ожидая с этой смертью для мира людей самого худшего, ни чуть позже, когда США бомбили Ливию. Мы толпились у женского туалета, где растерянные педагоги пытались привести девочку в чувство, и жадно заглядывали в урывками приоткрывающуюся дверь. Слезы пионерки казались нам священной влагой, а сама это девочка — отмеченной провидческим перстом, сакральным безумием... Теперь о Ливии. Ливия. Четыре года спустя. Вторые сутки сидя в самолетах в полном вооружении, мы вспоминали, что нам известно об этом уголке земного шара. Кажется, жарко и виноград. У нас в Бессарабии все это уже было: и виноград, и белое солнце

пустыни, и нам хотелось сменить впечатления. Но США бомбили именно Ливию, так что поневоле приходилось менять шило на мыло. Что из всего этого может произойти, мы не очень задумывались. Большинству из нас было от восемнадцати до двадцати, и мысль о внезапном прекращении всего сущего не обременяла наше коллективное сознание. Мировая война представлялась нам чем-то вроде хоккейного матча СССР — Канада, только вместо щитков были бронежилеты, а вместо клюшек КОHO — автомат Калашникова стрелковый укороченный. Сейчас мне в два раза больше, но я продолжаю упорствовать. Лишь дважды Апокалипсис осенил меня своим крылом, и только единственный раз мне пришлось познать его не в виде иносказаний, признаки которых так любят отыскивать в окружающей жизни авторы эсхатологических статей, а как буквальное исполнение мрачных картин Иоанна Богослова. Но об этом чуть ниже, а прямо сейчас о том, какое именно обстоятельство уберегло и продолжает уберегать меня от взгляда на мир в духе бенедиктинцев и позволяет безмятежно смотреть в будущее. Дедушка приучал меня к труду с младых ногтей. Леонид Ильич еще здравствовал, а я по малолетству своему еще не входил в круг возвышенных проблем. В кубанской станице, длиннющей, как ожидание конца жарко-рабочего дня, под командой дедушки и в компании цветасто-ситцевых станичных тетушек мы с двоюродным братом, на лето прикрепленным, или, лучше сказать, прикомандированным к дедушке, собирали помидоры в деревянные ящики. Когда число наполненных ящиков дотянуло в станичной бухгалтерии до пятнадцати рублей, дедушка позволил взять расчет, и я впервые в жизни ощутил бремя выбора. На двоих с кузеном дедушка великодушно отрядил нам свежеотпечатанный червонец, а еще пять рублей, как пойманная синяя птица, впорхнули в его бумажник. (Если кто помнит, какие блага сулило обладание этим бумажным прямоугольником, тот меня поймет.) Но бремя выбора длилось недолго: жизнь, почувствовав во мне сложившегося потребителя, мигом вывела из затруднения, которое я начинал испытывать, поглядывая на прилавки сельского магазина. Ее посланец, соседский мальчишка — меркантильный Гермес в сандалиях ростовской фабрики «Олимп» — предложил обменять красненький червонец на противогаз, намекнув на возможность ядерной схватки. «Кто их знает, вдруг ударят, — сказал он как бы в раздумье и даже поглядел на небо. — Лучше иметь». Спору нет, за Леонидом Ильичом мы были как за каменной стеной, но береженого, как говорится, бог бережет. К тому же, кое-что я уже знал о раскладе сил в мире сем, и сомнения мальчишки казались вполне обоснованными. Встретившись с ним у пруда в условленный и не слишком добрый для себя час, я без сожаления вручил ему прощально хрустнувшую десятку и получил взамен кусок старой резины, оборванной по краю, из которой вырастал гофрированный хобот в пятнах солидола. Я начинал уже гордиться своей прозорливостью и запасливостью, как вдруг укол совести заставил меня спохватиться. «А ты как же?» — участливо спросил я, устыдившись собственного благополучия, и тоже поглядел в безмятежно синевшее небо. «А, как-нибудь», — махнул Гермес благородной рукой и испарился, как радиоактивное облако. Я же, обтянув головенку этим резиновым приспособлением, с чувством загодя и без напоминаний исполненного долга весело и гордо зашагал домой. Дышалось мне на удивление легко, главным образом потому, что у противогаза отсутствовали оба глазных стекла, да и бачка, впрочем, тоже не было. Поэтому, представ пред дедушкины очи и надеясь показать ему, что у родины появился новый защитник, а у империалистов всех стран еще один заклятый враг, на славу потрудившийся над своей неуязвимостью, я уже смутно чувствовал, что похож всего лишь на глупого слоника с отколотым носом, и больше ничего. Мой вид поверг дедушку в ступор, но еще больше дедушки, видавшего все же виды, была изумлена наша тучная хозяйка, варившая варенье из желтой алычи. Узнав о сумме, заплаченной за безопасность, она вооружилась палкой, которой мешала варенье, и в сопровожде-

Когда число наполненных ящиков дотянуло в станичной бухгалтерии до пятнадцати рублей, дедушка позволил взять расчет, и я впервые в жизни ощутил бремя выбора.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

151

нии дедушки и сонмища мух бросилась как фурия на поиски обманщика. Очень быстро он был открыт на задах своего куреня в ту самую минуту, когда собирался вкусить сигарет без фильтра «Парашютист» в обществе бездельных разгильдяев. Мне, однако же, удалось убедить дедушку, что сделка состоялась и не может иметь обратного хода без ущерба для репутации. Длань, протянутая дедушкой навстречу моей щепетильности, принесла подзатыльник, а брат, удрученный невежеством брата, не пустословя надавал тумаков. (Брат был старше меня тремя годами и тоже зарился на сивый дымок «Парашютиста».) Так я и остался владельцем дырявого противогаза. С тех пор я стал хозяином своему слову, то есть попросту избегал давать какие бы то ни было слова. Последствия этого маленького происшествия подействовали на мою психику. Стоило мне напялить противогаз, как мое маленькое и невзрачное «я» начинало двоиться, троиться, потом отслаивалось еще несколько пластов, до тех пор пока не превращалось в настоящую фанеру небывалой толщины. Из глубин собственного существа до меня доносились отзвуки чужих голосов. И волей-неволей приходилось прислушиваться к стонам их ликований и заунывному плеску горестей. И с этих пор я мог запросто пересказать чужую историю, без зазрения совести подменив местоимения. Отчего-то мне стало казаться, что я и впрямь способен проникнуть в мысли других людей и сказать, о чем они думают, когда смотрят в морскую пустыню с корабельного мостика, или когда бредут в колеях черноземной дороги между созревших хлебов, или когда, сидя вечером на завалинке, отдыхают от трудов. Или понять, почему кто-то плачет, когда так весело и удобно устроена жизнь и даже нет ни малейших причин, чтобы просто хмуриться. В пионерском лагере, когда мы вместе с другими мальчишками, повязав носы алыми треугольниками галстуков, совершали ночные рейды в соседний корпус к писклявым девчонкам с открытыми тюбиками «Поморина» в руках, а после предавались жутким воспоминаниям и я, лежа на подушке и поджав коленки к подбородку, фантазировал один за всю «футбольную» палату, вдохновенно врал, выдумывал нелепых чудовищ, божился, что видел в деревне русалку, то и сам в конце концов начинал бояться еще пуще своих благодарных сопливых слушателей. За свои нарративные заслуги я даже получил от товарищей прозвище Муравей. Какую связь усматривали здесь мои товарищи, всегда оставалось для меня неразрешимой загадкой. Если эта связь опосредованна, рассуждал я, то мне никак не проследить весь угловатый, ломкий путь от одного понятия к другому, проделанный в их лохматых головах, намятых футбольным мячом, а если она непосредственна и выражается по прямой, как поезд, вышедший из пункта «А» в пункт «Б», тогда, надо сказать, еще непонятней. В то же время я напрочь забывал как раз то, что происходило со мной самим, и возможно, потому, что ничего особенного не происходило. Ну там, смерть Леонида Ильича, Ливия, куда, по счастью, его преемники решили все же не ввязываться, — это не в счет. С чего бы, в самом деле, начать? Может быть, декабрь восемьдесят восьмого, Армения? Пожалуй. Итак, Армения. Спасательный отряд МГУ. Спитак. Время указано. Во дворах и на огородах лежат груды замерзшей, покрытой инеем капусты. На перекрестках как поленницы стоят стопки темно-синих пустых гробов... По ночам на въездах в несуществующий больше город сухо звучали выстрелы: говорили, что это расстреливают мародеров. Мы жили в армейских палатках на поле напротив рухнувшего элеватора. Утверждали, что там в столовой, которая располагалась в основании, еще есть люди — то ли двадцать, то ли тридцать человек. От нашего отряда два раза в сутки на элеватор уходила рабочая смена. Остальные помогали жителям вызволять различный скарб, остававшийся в разрушенных жилищах. Как-то мы с Мишей вытаскивали вещи одной учительницы. Думаю, именно тогда его недоверие к цивилизации из догадок смущенного духа превратилось в практи-

«А ты как же?» — участливо спросил я, устыдившись собственного благополучия, и тоже поглядел в безмятежно синевшее небо. «А, как-нибудь», — махнул Гермес благородной рукой и испарился, как радиоактивное облако.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

153

Дом ее наполовину сложился, но в одном месте искривленная крыша чудом держалась на каких-то шестах, то есть в прямом смысле висела на волоске. Учительница особенно настаивала, чтобы в первую очередь вынесли книги.

ческую философию. Дом ее наполовину сложился, но в одном месте искривленная крыша чудом держалась на каких-то шестах, то есть в прямом смысле висела на волоске. Учительница особенно настаивала, чтобы в первую очередь вынесли книги, в частности десятитомник Герцена. Эта неожиданная просьба среди развалин на двенадцатиградусном морозе заставила нас презреть опасность. Бордовые тома провозвестника русской свободы мы передавали друг другу благоговейно, как новорожденных младенцев. Чтобы добраться до них, пришлось вести настоящие раскопки. Холодильник, стулья и чудом уцелевшие трехлитровые банки с компотом из айвы — это было уже потом. Это было уже не так важно. Такие вот, уважаемая публика, живали люди в той нашей стране. На второй день появился сын учительницы — невысокий солдат с черными погонами на шинели, он только что добрался с Дальнего Востока. И я до сих пор вижу его огромные в тон погонам глаза, полные растерянности и невыразимой скорби, которыми он озирал останки отчего дома. Я помню даже имя этого солдата — его звали Самвел, вообще помню много такого, что все уже забыли. Из всех этих эпизодов два особенно отчетливо, как фотоснимки стоят перед глазами: торец обвалившейся пятиэтажки, на стене кухни самого верхнего этажа как ни в чем не бывало висят полки, на них даже стоят вазочки, а пол у этой кухни начинается на уровне наших ног. А мимо по грудам колотого бетона старуха-армянка тянет узел с пожитками, а на сгибе ее свободной руки болтается репродукция картины Брюллова «Последний день Помпеи»... Что тут еще сказать? Тогда же черным студеным вечером мы раскопали погреб, в котором нашли бутылок сорок коллекционного коньяка. Хозяин спасенной коллекции угостил нас одной — «Наири» двадцатилетней выдержки. Мы пили его по очереди из одной на всех железной кружки, стоя в кружок около костра, который развели из тома Ленина на армянском языке и наколотой на щепу крышки близлежащего гроба. Многое уже угадывалось в пламени этого костра, но обжигать он еще не обжигал. Так мы и стояли молча вокруг него — то ли разгоняли кровь, то ли загодя поминали социалистическое отечество... Природа еще пугала, поэтому, к счастью, гробов тогда оказалось больше, чем трупов. Как менялось это соотношение, все вы хорошо знаете. Видели, слышали. Многие лучше меня компетентны в этих вопросах — в этих увлекательных вопросах организации конца света в отдельно взятой стране. Встретите кого-нибудь из них, сведущих, в вестибюле отеля Resort Intime на острове Хайнань или в Ritz на Французской Ривьере — поговорите, спросите. Вдали от родины развязываются языки. Весь последующий Армагеддон я провел в своем волшебном противогазе и, честно вам скажу, дважды или трижды сподобился неописуемых видений, в то время как у остальных, судя по сообщениям извне, в глазах плясали отблески адского пламени. Противогаз оказался сродни шапке-невидимке, подаренной нимфами герою Персею, только никаких подвигов, в отличие от героя, мне не предстояло. Настоящее сходство здесь лишь то, что я тоже прятался в противогаз от всех возможных Горгон своих дней. Но с некоторых пор, замечал я со страхом и тоской, все чаще и чаще сидение в противогазе не помогало вернуть душевное спокойствие. Теперь я слышу только слабый, не до конца еще похищенный временем запах резины, ощущаю прохладное соприкосновение ее с кожей и душевное беспокойство. И это заставляет повнимательней изучить позицию пресловутых пензенских затворников, пророчества бенедиктинцев и содержимое Мишиного рюкзака. Собственно, мой экстремальный набор ничуть не хуже Мишиного: армейские сухпайки, спальник (минус 20), таблетки для обеззараживания воды, пила, полотно которой сворачивается в клубок, и даже дом в деревне. Есть и химзащита, присланная другом из Америки, они там, кстати, в свободной продаже. Вот только карт нет. Но я не азартен, хе-хе. Впрочем, найду и карты. Если, конечно, ничего не случится.

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

155

Всегда готов

157

Однажды Владимир Владимирович™ Путин открыл журнал «Русский пионер» и с удивлением увидел там колонку заместителя главы администрации президента Владислава Юрьевича Суркова. Владимир Владимирович™ немедленно снял трубку и нажал на кнопку вызова Владислава Юрьевича. — Слышь, брателло, — сказал Владимир Владимирович™, — Ты чё это, журналистом заделался? — Да я давно хотел, — немного смутился Владислав Юрьевич, — да при тебе не решался… — Что значит — при мне? — не понял Владимир Владимирович™. — А сейчас ты при ком? Владислав Юрьевич вздохнул. Андрей левкин: «Небольшое медийное событие: журнал «Русский пионер» привлек нового колумниста. Звать колумниста В. Сурков. Дебют вызвал общественные чувства, М. Гельман на своем общедоступном блоге даже признался, что «Слава Сурков реально хлеб отбивает». Какой именно хлеб — неясно, но одобрение однозначно. Что до самой колонки, то это по части культурного туриз-

ма: «Как-то ранней весной засобирались в Барселону… За неделю до вылета вспомнилось, что великий Хоан Миро — каталонец, и то ли фонд, то ли музей его имени как раз в Барселоне». Далее про Миро на предмет выводов личного характера: «Сквозь треск быстрых фраз и одноразовых радостей, сквозь напряженный шум переменного мира — расслышите насмешливое молчание судьбы». Ну, здесь не про то, отвечает ли теперь Миро за суверенную демократию — почему бы человеку не написать про Миро, а редакции не опубликовать? Где ж еще главреду Колесникову брать новых авторов, как не среди лиц, с которыми он общается по основному месту работы?»

Man_spase: «Этаж куда ж мир-то катится, ежели политруководители в журналы лезут с мыслями о высоком, об искусстве. Бардак какой-то. Так все политтехнологи уйдут с мыслей о низком, о нас, простых смертных, в облака, летающие высоко! Вот Сурков тут вылез на полях «Русского пионера» со статьей о Миро (для справки, был такой художник). Кто на очереди? Статья Путина с глубоким анализом поэзии Фета?»

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

Если вы по какой-то причине не читали третий номер «Русского пионера», значит, вы не читали и колонку Владислава Суркова. А зря. Думающая общественность внимательно изучила творчество нашего колумниста и, сделав правильные выводы, высоко оценила написанное, о чем свидетельствует горячая дискуссия, развернутая в интернете.

Byrmenk: «В третьем номере журнала «Русский пионер» опубликована статья, авторство которой приписывается небезызвестному думному дьяку Кремля Владиславу Суркову. О творчестве испанского художника Миро. Что-то мне подсказывает, что мы присутствуем при рождении новой мистификации. На сей раз искусствоведческой. Так сказать, освоение гельминтами нового жанра. То есть, использование имён влиятельных людей в качестве редакционных псевдонимов. Впрочем, можете меня поправить. Может, и в самом деле писал Сурков».

Nickolas_titkov: «А отчего бы и нет? Мужик умный, с широчайшим кругозором, пишет, ясное дело, потому что нравится, а не за деньги. С мест тут же раздались крики типа: «Колесникова напрягли», но, думается, человеку просто нравится. Это же отлично, ежели разобраться!» Drugsnboobs: «Вся статья Суркова наполнена довольнотаки глубокими мыслями. «Кардинал» предстает то в обличии настоящего знатока искусств, то в маске философа, то в обличии просто очень чувственного человека. Очень интересное явление — политик, который никогда не стремился быть публичным, решил идти в массы (статья опубликована в журнале «Русский пионер»). Рекомендую всем. Меня она подвигла к изучению творчества Миро. Не вижу ничего странного в наличии у «серого кардинала» интеллекта и достаточно тонкого восприятия искусства. Как правило, подобные люди отличаются разносторонними знаниями и интересами. Что касается самого появления подобного материала в прессе — либо это желание от души (почему бы и нет, если хочется), либо это новый штрих к образу политика, который ему зачем-то понадобилось».

рисунки: анна всесвятская

Андрей Ашкеров: «Мир Миро завораживает первозданностью, текст Суркова несет очарование удачного дебюта. Миро — дебютант абсолюта, Сурков взирает на абсолюты с ошеломляющей высоты кремлевских башен. Перед обоими расстилается огромное пространство, кажущееся тем, кто взобрался на такую верхотуру, чемто вроде tabula rasa. Эта территория — terra incognita, на которой все вещи, события и явления выглядят как крючочки и черточки. В каждой закорючке угадываются письмена Бога». Мория Раш: «Андрей Ашкеров! Андрейка, не пиши на эту тему более, плс. В смысле, не пиши более о текстах Владиславика. Ввиду глубочайшего НЕПОНИМАНИЯ и самого автора, и его слов, и его деяний-намерений. Статью в РП сегодня прочитала. Она — СМЯТЕНИЕ его души и попытка писать ПРОЗРАЧНО!» Anonimus: «Сегодня патриот должен полюбить Миро». Простак: «Да, блин, круто. Чувствую, что речь идет о чемто интересном/важном, но очень не пойму, не владею современной терминологией (коды сменились). Одно понял, что Сурков — величина нарастающая».

Уходим. Уходим. Уходим. Опять труба зовет в поход последний. Опять в рюкзаках только самое важное: кварта виски, три сосиски, томик Ивана Богослова в шагреневой коже. Нас снова ждет огонь смертельный. Экспедиция в Апокалипсис, в Атлантиду, в Шамбалу. Третья, Пятая, Десятая мировая. Далее везде. Не успели еще прикрутить на грудь Георгиевские кресты и обменяться фронтовыми фото — а уже опять хоть до края земли, хоть за край. Мы и на Марс полетим, а кто же еще?! Лету до того света от силы 80 млн. км, горючки хватит только в одну сторону, обратно придется заправляться на Марсе, а вдруг там перебои? Значит, американцы туда своих не пошлют, они все на учете, ради одного солдата Райана целый блокбастер устроили. Остаемся только мы на крайний случай: земляки Терешковой, отроки во Вселенной, дети галактики. Скоро — на вылет, будем там жить в двух консервных банках, кормясь пророщенной соей, и все это при минус 86! Мы прошли глубокую закалку — два года лежали под уклоном вниз головой, потом два года болтались в проруби, без акваланга, чудом затаив дыхание, — и вот теперь нам не страшны любые катаклизмы! Звучим как наканифоленные — только тронь! И есть у нас еще одно бесспорное преимущество: мы слыхали, как поют дрозды. Нет, не те дрозды — не полевые. После такого любые астероиды и черные дыры не страшны. И та, которая с косой, покажется кукольной, полюбуйтесь на обложке. И когда явятся главные экзаменаторы, скажем без дрожи в голосе: «Конец света? Знаем, знаем, проходили».

И. Мартынов

русский пионер №4. август-сентябрь 2008

евгений халдей/фотосоюз

159

Выходит с февраля 2008 года Благодарим за помощь в выпуске Игоря Каменского и Михаила Прохорова Главный редактор Андрей Колесников Помощник главного редактора Олег Осипов Шеф-редактор Игорь Мартынов Ответственный секретарь Дмитрий Филимонов Менеджер по работе с VIP-клиентами Анна Николаева Арт-директор Павел Павлик Фотодиректор Вита Буйвид Дизайнер Варвара Аляй-Акатьева Цветоделение Леонид Шелманов Препресс Константин Гирка Верстка Юлия Варламова Корректор Нина Саввина Генеральный директор Геннадий Швец Креативный директор Василий Бровко Директор по рекламе Людмила Шитикова Офис-менеджер Ольга Дерунова Адрес редакции: Москва, ул. Спиридоновка, д.9 Телефон: (495) 953 2348 Электронный адрес russpioner@gmail.com Обложка: Алексей и Инга Аксеновы Авторы номера: Дмитрий Якушкин, Екатерина Истомина, Ольга Свиблова, Владимир Лепилин, Михаил Гуревич, Реваз Резо, Сергей Шаргунов, Андрей Штефан, Антон Уткин, Андрей Васильев, Анна Николаева, Никита Колесников, Михаил Васин, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Игорь Мартынов, Василий Голованов, Дмитрий Глуховский, Наталья Копытина, Маша Федоренко, Геннадий Швец, Андрей Колесников, Михаил Куснирович, Игорь Каменской Фотографы: Даниил Зинченко, Вольдемар Понарин, Наталья Львова, Наталия Вороницына, Александра Деменкова, Orlova, Алнис Стакле, Андрей Штефан, Павел Павлик, Вита Буйвид, Олег Климов, Евгений Лучинский, Константин Саломатин, Тимофей Изотов, Александр Гронский, Рена Эффенди, Константин Рубахин, Любовь Аверина, Олег Виденин Художники: Анна Всесвятская, Варвара Аляй-Акатьева, Инга Аксенова, Варвара Полякова, Елена Ужинова, Анна Каулина, Маша Сумнина, Николай Пророков, Виктория Семыкина Журнал зарегистрирован Федеральной службой по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного неследия. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-30457 от 4 декабря 2007 года. Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции. За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель. Отпечатано в типографии OAO «АСТ — Московский полиграфический дом». Тираж 10 000 экз.