Исповедь 1969, 1973, 1989
ИСПОВЕДЬ Работа над сценарием началась в 1969 году – в это время был соз дан первый вариант рукописи, позже автор изменял текст, дополнял его рисунками и иллюстрациями. Существуют три редакции «Исповеди», датированные 1969, 1973 и 1987 годами. Это рассказ о городе, семье и той среде, которая сформировала Сергея Параджанова как человека и художника. Главный герой возвращается в город своего детства и видит, как он изменился. Несмотря на то, что географически точки равны друг другу, настоящее не в состоянии воскресить прошлое и подарить те чувства и ощущения, которые давно ушли. Текст наполнен сюрреалистическими образами, имеющими реальную основу и творчески интерпретированными автором. Исследователи сравнивают «Исповедь» с работой Феллини1 «Амар корд». Сам Сергей Иосифович говорил на этот счет следующее (благодаря друзьям Параджанов смог ознакомиться со сценарием «Амаркорда» еще в заключении): «Читал “Амаркорд” – не потрясло, т. к. мир, окружающий меня, сильнее, чем мир миниатюр итальянского Amigo2»³. Сценарий «Исповедь» был чрезвычайно важен для автора – он просил друзей прочитать его, множество раз упоминал о нем в своих письмах, мечтал поставить. «Сожалею, что Светлана не дала Вам прочесть иллюстрированный сценарий ”Исповедь”. Это одно с Феллини, немного пострашнее. Очень просил бы Вас прочесть и посмотреть фотоиллюстрации»4. Удача улыбнулась Сергею Параджанову слишком поздно – съемки картины «Исповедь» начались в мае 1989 года и продлились всего два дня: у режиссера пошла горлом кровь, и он уже не смог оправиться от болезни (рак легких). «Моя вина! В том, что я родился. Потом увидел облака, красивую мать, горы, собор, сияние радуги, и все – с балкона детства. Потом города, ангины, ты и до тебя, потом бесславие и слава, некоронование и недоверие»5. Публикуемая редакция представляет собой текст 1969 года с автор скими дополнениями, датированными 1973 годом. Эскизы выполнены к началу съемок картины в 1989 году.
327
Эскиз к картине “Исповедь”: “Город, где я родился”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
«Исповедь» – фильм-элегия! Фильм-память, вознесенная в образ! Образ печалей! Доброты! Надежд! Фильм снимает только режиссер, рожденный в 1924 году в городе Тифлисе! Автор 7/10 1973 г. /Пояснение/ В 1966 году, возвращаясь в Тбилиси, возвратился после двадцати лет в город, в котором родился в 1924 году. Горы уже не росли... они ос тановились.... В поисках гробов, рождение которых я видел, пошел на СтароВерийское кладбище6... Старо-Верийское кладбище закрыто навсегда... Старо-Верийское кладбище перестраивается в Парк культуры и отдыха. «Исповедь» – это сценарий фильма, сложенный из цепочки воспоминаний, которые проснулись в моей памяти перед закрытыми воротами кладбища...
329
Эскиз к картине “Исповедь”: “Медсестра у Бажбеука-Меликова”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
<I> Аукцион в Тбилиси! Последний аукцион! Я представляю его так! Металлический ангар... Разные линии – литые из чугуна заржавели... Заржавели русалки, смотрящие в профиль! Заржавели русалки, разговаривающие среди тростников с заржа вевшими лилиями!.. Заржавели столбы, подпирающие иллюзию речного дна... на потолке... с выбитыми стеклами голубыми, розовыми... осколки стекла давно упали на шахматный холодный пол и сверкали полудрагоценными камнями... Последний аукцион!.. В заржавевшем сквозняке, среди осколков стекла и меланхоличных русалок. Заржавели отлитые в тесте чугуна имена фирм литейщиков на подолах русалок, на базах колонн... Посетители аукциона стерли ногами надпись «...», с надеждой входя в зал реализации. Сейчас тут полумрак и тишина... Последний аукцион! Последняя надежда героя фильма... Героя – ищущего истину!.. Ищущего истину на аукционе??? Истину и, должно быть, барыш! В пустом зале два человека – герой фильма «Человек» и аукционер... Аукционер с лицом-череп предлагал товар... Предлагается старая машина «Зингер», ручная... с круглой шпулькой... Удар молотка!.. Продано! Фата... из белого тюля с венчиком восковых цветов... Фата принад лежит «невесте Бога». Удар молотка! Продано! Шуба-клеш из французского крашеного выхухоля... с шалевым воротником. Шубе сто лет... Мех гнилой... Французский котик, в придачу белая шляпа и фетровые белые боты, принадлежащие мадам Параджановой... Удар молотка! Куплено! Куртан7 – из крученых веревок, соломы и кусков карабахского ковра!.. Куртан курдский!.. Свежий! Куртан принадлежал Шаро! Удар молотка... Продано!
331
Эскиз к картине “Исповедь”: “Человек”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
Белый осел из Эчмиадзина и лиловый милиционер... Осел-альбинос с хурджином8 свежей зелени... Но его не пускает в город лиловый милиционер... Почему? Почему не пускают? Удар молотка. Продано! Лечаки9, чихти-копи10... принадлежавшие бабушке «Человека» Ели завете Антоновне!.. Продано... Чистый холст в золоченой раме и юная медсестра в белом халате с об наженными свежими грудями. Чистый холст подписан художником. Бажбеук-Меликов11!!! Продано... Прононс – редчайший – французский! Прононс принадлежит мадам Жермен... Ей 90 лет... Она еще жива! Она ищет покупателя на прононс... Он очень дорого стоит! Прононс – мадам Жермен!.. Продано! Ключи от Ванка Борогодицы в селении Бжни12... Армянской ССР. Ключи заржавели. Они в банке с керосином... Продано... Золотой волос с полотен Боттичелли! Волос реальный, он из косы Светланы Щербатюк13. Светлана Щербатюк – возлюбленная «Человека». «Человек» обнаружил его во рту спустя десять лет после развода... И снова сохраняется во рту! Куплено... Рояль... Венский, прямострунка фирмы «Херман Мауэр», его наст раивали в Вене. Удар молотка... Тишина. Тишина... Удар молотка по роялю... Из-под рояля сыпалась желтая пыль. «Человек» знал – это шашель14. «Человек» не покупает рояль... Удар молотка по роялю... снижается цена. Нет! «Человек» не купит рояль с шашелем!
333
Сергей Параджанов
Еще один удар! Снижается цена! Сыпались последние матовые стекла, застрявшие среди камышей и лилий на тройке... Рассыпался рояль... «Херман Мауэр», и сама по себе встала верти кально золотая дека рояля. Чрево рояля, вставшее вертикально, – похоже на арфу... Кладбище арф!.. «Арфы на кладбище», – подумал «Человек». Куплено – продано... Все продано! Аукционер украдкой снял объявление «Последний аукцион», сунул молоток под сюртук... поправил бабочку и на цыпочках, извиняясь, уходил в темноту... с лицом-череп. Герой фильма уходил, навьюченный аксессуарами своего рода, купленными на аукционе... Упала с полотка смотрящая в профиль чугунная русалка, издав чугунный крик... Резко повернулся удирающий навсегда аукционер с лицом-череп... Восхищенно смотрел на странное помещение счастливый обладатель странных предметов и душ... Герой фильма «Человек» – ищущий истину. «Человек» вышел в город... Было жарко... «Человек» шел и нес, как на параде, купленные аксессуары на аукци оне. За ним шла медсестра с обнаженными свежими грудями и лиловый милиционер. Он грудью выталкивал из города белого осла со свежей зеленью... Лиловый милиционер исполнял приказ горсовета... Мадам Жермен с прононсом в девяносто лет и золотое чрево рояля, похожее на арфу, плыли по улицам Тбилиси... Не смешным... не странным... казалось шествие героя с преобра женным аксессуаром среди дневного города, залитого солнцем... В конце улицы стоял памятник революционеру в образе римского воина... Памятник резко смотрел вправо, подпирая плечом подбородок... В городском (бывшем Александровском) парке были сухие фонтаны. В беседке, в которой когда-то до революции, как говорит моя мама, играл военный оркестр, было пусто и грязно... На садовых скамейках сидели старые женщины в подкотиковых шубах с черными шифоновыми шарфами... Черные вискозные чулки, лаковые
334
Эскиз к картине “Исповедь”: “Кадет”. 1989 г.
Сергей Параджанов
туфли на каблуках-кубиках и полные корзины с фруктами и мясом (они шли с солдатского базара). Парило солнце... и женщины, разморенные шубами, дремали... Ветер колыхал тонкие черные вуали, то открывал, то закрывал седые головы женщин в траурных нарядах... «Человек» стоял под памятником – революционеру и смотрел в сад на спящих женщин в черном. Женщины в шубах спали. Медленно, на металлических тросах, как в цирке, скользили военные музыканты с золотыми трубами... За плечами, как у бабочек на карнавале, у музыкантов были укреплены крылья из накрахмаленной марли... Музыканты усаживались в беседке и играли марш (именно тот марш, о котором говорила мама). Дворники с номерами включали шланги и поливали красный песок... На дорожках, пропитанных водой... шли офицеры... прапорщики... кадеты... подпрапорщики... интенданты с адъютантами и без адъютантов... Скрипели сапоги... звенели шпоры... шипели шпаги на колесах... Седые женщины спали, резко закидывая головы за спины... Седые женщины чему-то улыбались... В саду вокруг сухого фонтана сидели старики-мужчины пенсионеры... они тоже спали. Играл тот же марш... Те же дворники под теми же номерами поливали дорожки. Только по дорожкам парка, обходя красные лужицы, на цыпочках шли гимназистки третьей женской гимназии Онанова... заведения Святой Нины... гимназистки Левандовской гимназии и балерины школы Перина... Они в кружевах с камеями, в шляпках мадам Левинсон и мадам Бауэр подходили к спящим одиноким вдовцам – старикам с четками и бросали кружевную тень от своих зонтов на лица спящих стариков... Старики резко закидывали головы за спины... казалось, что они стонали... Потом исчезло все... Кадеты шли рядом с юными гимназистками из Левандовской школы. Прапорщики догоняли балерин школы Перина. Прапорщики улыбались! Улыбались «святые Нины»! Играл марш!.. Били фонтаны... Дворники поливали цветы...
336
ИСПОВЕДЬ
Осыпались белые розы... В красных лужах от песка отражалось солнце... На красный влажный песок кто-то клал перевернутые белые фар форовые тарелки... К ним тянулись, желая наступить на тарелки, офицерские сапоги со шпорами... К тарелкам тянулись лаковые белые пантуфли... в белых чулках... К та релкам тянулись женские ноги в балетных пуантах... Мужские сапоги резко ломали тарелку... Ножки в балетных пуантах добивали тарелку. Крошили на мелкие куски... Разбивались тарелки... Просыпались женщины в черных шубах, натягивали чулки и спешили к домам. Пенсионеры открывали глаза и удивленно смотрели на погоны и ордена, кем-то пришитые к выгоревшим на солнце драповым пальто, с упреком и обидой. Обиженные, смотрели на «Человека», стоящего у па мятника революционеру в окружении вещей, купленных на аукционе. На главном проспекте города шли потоки людей... В тишине пере двигались все виды городского транспорта. Транспорт в Тбилиси, казалось, по приказу свыше, – оглох и онемел. Тбилиси – когда-то Тифлис отличается и отличался от всех других городов – предрассудками. Если курица кричит петухом – это смерть. Зимой если цветет белым цветом вишня – это смерть. Тетя Аничка – женщина с зобом в платье из черного сатина догоняла черную наседку, прокричавшую петухом... На белом снегу осталось красное пятно... над которым колыхался и взлетал черный петух... Потом тетя Аничка схватила топор... На балконах стояли соседи и требовали срубить вишню... Вишня зацвела зимой белым цветом... Муж тети Анички, дядя Васо, прокуренный портной, пытался выхватить топор... Валились, издавая странные звуки, оцинкованные тазы... Аничка проклинала, плакала, захлебывалась... вырывалась из рук портного Васо... В закопченных занавесках выглядывала Вера... младшая дочь портного... Вера... ее то и дело увозили в Абастумани... В школу она ходила ред ко... Она, Вера, была высокая, красивая, была выше всех в классе с синими глубокими поволоками под глазами...
337
Сергей Параджанов
Вера в лаковых плоских туфлях и с ранцем на спине появлялась на улице, и ее долго провожал тревожный взгляд Анички, матери Веры, жены портного Васо. Дети в школе распространяли упорно небылицу о Вере, будто бы Вера съела собаку15. В классе Вера сидела на одинарной парте. Черный репсовый большой бант подчеркивал ее бледность и красоту. Сейчас Вера выглядывала из окна... закопченные кружевные занавески колыхались. Аничка рубила ствол вишни, плакала... проклинала... Соседи на балконах покрывали себя клетчатыми пледами... запахивали малышей... Крона вишни рухнула, повалив деревянный забор... Вишня была срублена... В тесно стоящих дворах вишня добавила несуществующее прост ранство... Стало легче дышать... Все сразу оголилось и стало неподвижным... Черную зарезанную курицу никто не трогал... Ее обнюхивали собаки, ктото бросал в них поленья, и собаки с визгом убегали от черной курицы, прокричавшей петухом. Все чего-то ждали... В Тбилиси, городе предрассудков, предрассудки подкрепляются фактами!!! Умерла Вера! Аничка то и дело теряла сознание... Жвания, лучший фотограф города, ретушировал портрет покойницы... Вера смотрела прямо на нас, за ней, как два черных крыла, торчал плоский бант. Синие ссадины под глазами ретушер убрал и добавил улыбку, которую никто не видел на лице живой Веры... Улыбка на лице Веры появилась в гробу... Сестры Анички в черном шли к моему дому... Мама была удивлена и огорчена... Женщины в горе пошли домой... Мама вынесла шелковый тюль – занавески, отмерила длину Веры, добавила оборку на лбу, отрезала острыми ножницами, пробормотала «швидобаши»16. Предлагали деньги... Мама отказалась от денег – категорически. Женщины в черном запахнули платки, и за черными платками исчезла белая фата. Все молчали и раскачивались на месте... Мама убрала со стола остаток фаты и тайно от всех перекрестилась. Потом уложила меня на тахту... закрепила иголку в ковер и что-то на чала причитать... Мама подчеркнуто зевала и заражала меня. Я механически зевал днем и не хотел спать... Утром мама, хорошо одетая, надушенная духами и пудрой, закрыла меня снаружи на ключ и пошла хоронить Веру...
338
Эскиз к картине “Исповедь”: “Жерсе-Беж”. 1989 г.
Сергей Параджанов
Во дворах стояло много народа... все пропускали солидных дам и венки, в помещении носили стулья над головами... Венки вешали на заборах, на ствол срубленной вишни... потом снимали и давали девочкам в плоских лаковых туфлях с плоскими бантами на затылках, девочек выстраивали парами, объединяли венками... Я влезал все выше на окно... пытаясь увидеть все происходящее. Все копошились в тишине, носили стулья и венки, переставляли крышку гроба от одной стены к другой. Потом завизжали стекла в галереях, раздалась духовая музыка. Над черной толпой несли Веру в образе «невесты Бога». Вера, покрытая нашей фатой, улыбалась... Черный бант заменили на белый... Кто-то закрывал двери... Кто-то бил три раза гробом о дверь... Ктото кричал: «Шени пехи мдзиме икос»17, ломали глиняный доки18... Тучные дамы, хорошо одетые, прижимали свои клеши ридикюлями, брали друг друга под руку и пытались всей толпой идти в ногу под Бетховена. В стороне от дам с непокрытыми головами шли вокруг Васо тучные мужчины в коверкотовых брюках (Васо был брючник). Аничка в амфитеатре дворов и балконов еще раз потеряла сознание... Кто-то давал ей нюхать нашатырь... Белая фата – колыхалась... Солнце отражалось в стекле отретушированного портрета Веры. «Невеста Бога» – улыбалась. Это все, что я помню о Вере... Первая моя трагедия – похороны кружев! Улыбка ретушера!.. и запах духов и пудры мамы... их тогда называли «Лориган Коти». Да!.. Это было ранней весной... Тбилиси, апрель 1941 г. На горе Мтацминда осыпается поток камней... камни бьются о стволы цветущего миндаля... Миндаль не осыпается. Тетя Сиран! Тетя Сиран!.. Она всю свою жизнь носила только черное. И всю свою жизнь шила, шила только рубашки... Когда я еще учился в 7-А, она сшила мне первую рубашку из голубой полосатой вискозы... И неукрощенная вискоза вытекала из-за пояса, и я снова впихивал ее за пояс, и она, вискоза, снова вытекала. А сегодня, когда я кончаю 10-А, тетя Сиран всему нашему классу шьет белые сорочки из белого шелкового полотна... и мы рыщем по всем шкафам
340
Эскиз к картине “Исповедь”: “Мать в шубе”. 1989 г.
Сергей Параджанов
и колодам, чтобы набрать шесть перламутровых пуговиц, обязательно перламутровые... и долго обсуждаем, какие мы купим цветы для выпускного вечера, и все решаем... только белые георгины... и мы покупаем белые махровые георгины с перламутровыми бутонами, но почему-то этим утром апреля они – георгины мокрые, и мы все идем в белых рубашках из белого шелкового полотна... идем хоронить тетю Сиран... Тетя Сиран – мы не узнаем ее... она сидит в гробу, и она тоже сегодня в белом, в белом гробу... Только черная ручная машина со стертой надписью «Зингер» лежит у нее на коленях, и она... закрыв глаза, строчит недошитую рубашку... И только тогда я осознаю, что я по пояс голый, и только белые георгины и липкие бутоны бьются о мое воспаленное тело... А Юра Лачинян! Староста класса!.. Предатель! Обмеряет меня, обмеряет шею и душит меня сантиметром, и я пытаюсь растянуть петлю, обмеряет длину рукава и, насилуя меня, переламывает руку в локте... обмеряет длину рубашки и механически сообщает цифры в гроб тете Сиран... А тетя Сиран! Тупыми ножницами пытается очинить карандаш и на огрызке газеты записывает длинное многозначное число... в котором она одна могла разобраться, где размер шеи, длина руки, переломанная в локте, и нужна ли кокетка на спине? Мы все в белом, а я по пояс голый, проходим через город, неся на руках тетю Сиран, и приходим к разрытой могиле... из белого песка... на Верийском кладбище. И только я решаюсь, воровски, усыпляя тетю Сиран, забрать у нее <машину> со стертой надписью «Зингер» и с недошитой моей рубашкой... /СОН/ Медленно, бесшумно осыпаются белые пески... Но почему?.. Уходят мои друзья, не дождавшись могилы... Уходят в белых рубашках с букетами белых георгин, уходят почему-то тем шагом «Всеобуч», каким нас гоняли на верхнем дворе Федосеевской горы?.. «Они» понимают мое недоумение!.. И все разворачиваются лицом ко мне... Должно быть, чтобы я запомнил каждого из них... «Они» в белых шелковых рубашках, с букетами мокрых георгин. «Они», как по команде, отрывают от груди приклад букета, и мокрые цветы оставляют на сердце каждого мокрое пятно... и через мокрый белый шелк просвечивает сосок груди, похожий на мишень...
342
ИСПОВЕДЬ
И они так, спиной идут на горизонт, и их поглощают голубые облака... и с тех пор я больше их не видел... Я стою на уже готовой, рыхлой могиле тети Сиран. Кто-то в черном вон зает в изголовье могилы длинный черный металлический метр с надписью «Сиран»... А я вырываю металлический метр и кладу в изголовье черную машину с надписью «Зингер»... и машина медленно тонет в песках, и вот-вот пески поглотят ее... я хватаю неожиданно появившуюся цепь и привязываю машину к рядом стоящей, уже заржавевшей решетке, а машина продолжает тонуть, а я пытаюсь вырвать из-под иглы недошитую мою рубашку... И, ломая иглу, овладеваю ею!.. Вот она... моя рубашка!!! Белый квадрат, застроченный головоломкой строчек всех цветов... Что это?! Это та белая рубашка, о которой я мечтаю всю жизнь! Или покойная тетя Сиран, неизвестно почему носящая только черное, всю свою жизнь искала... сорочку!!! /ФОТО МАМА/ Крашеный французский выхухоль называется котиком. Мой папа купил в 1926 году для мамы шубу клеш, у Сейланова – владельца табачной фабрики. Купив шубу, папа упрекал ее всю жизнь со словами «Охрат дагирчес»19. Мама действительно надела шубу два раза в жизни... один раз, когда пошел снег в Тбилиси, и другой раз на похоронах отца... Остальное время шубу прятали от обысков у соседей в чулках или проветривали на чердаке... Однажды ночью отец вышел на двор и быстро вернулся в спальню... Он будил маму, «товли модис» /идет снег/, и мама, в длинной батистовой ночной сорочке, полусонная, встала из кровати, механически вынула шубу и надела на ночную сорочку, и как сомнамбула вышла на кухню, открыла чердак и, медленно зевая и медленно подымаясь по стремянке, ушла на чердак... Отец вернулся в постель и вскоре захрапел... Я от испуга съежился в подушку и не мог понять, что произошло... Мама ночью вышла на крышу и стояла под мокрым снегом, чтобы намочить мех... Утром я увидел мокрую шубу на кухне... мне показалось, что ее всю ночь жевали буйволы...
343
Эскиз к картине “Исповедь”: “У фотографа”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
«Охрат дагирчес» свершилось – папа умер... Соседки требовали, чтобы мама на похоронах надела шубу... /из любопытства сравнить котик с подкотиком/. Мама опять механически надела шубу и вышла за гробом отца на улицу... Уцелела только спинка шубы... потрескались рукава, на грудях просматривался серый коленкор – подшитая основа меха... Все мои соседи, тети и даже толстая «Рижуха» и ее дочери были в чер ных подкотиковых шубах /униформа всех вдов в Тбилиси/. А еще молодой, мой папа проснулся в опере от трагедии молодого Вертера... Молодой Вертер стрелял себе в висок... Давид Бадридзе20 лежал убитый... Мама облегченно вздохнула – папа прекратил храпеть... Бывшая жена Бадридзе в окружении жены профессора Вронского21 и жены Андриладзе плакала... Слезы бывшей жены кто-то увидел даже с галерки... Бывшая жена Бадридзе, правда, плакала всегда, даже когда Бадридзе в роли герцога Мантуанского шестнадцатый раз уже на грузинском языке пел «Сердце красавицы...» Обычно только в опере маме жали туфли... Мама в антракте проклинала Сако /сапожника/. Папа требовал, чтобы мама не смела смотреть в ложу бельэтажа... Потом фаэтон подъезжал к дому... Мама раздевалась, снимала искусственные крупные жемчужные серьги и переодевалась в новое платье-джерси, надевала настоящие бриллиантовые серьги, кольца... Папа закрывал плотнее ставни... Зажигал всю люстру и смотрел на маму... пил вино... Блестели камни, отражались в зеркалах... Мама в белой фетровой шляпе, фетровых белых ботах, в котиковой шубе-клеш с голубым песцом на коленях /так ее в 36 году запечатлел Жвания/ хохотала, смотрела в перламутровый бинокль, снимала шубу, обнажала плечи, но прислушивалась ко всем звукам на улице... В городе были аресты и обыски... Папа засыпал и храпел... не допив вино... Мама раздевала отца и укладывала на тахту, садилась, потом ложилась рядом с ним, сперва разглядывала себя и драгоценности, как Маргарита в опере «Фауст», – потом засыпала, забыв потушить люстру...
345
Эскиз к картине “Исповедь”: “Обыск”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
Мама, кстати говоря, меньше всего боялась обысков... Больше всего она боялась сального пятна на стене, где облокачивался папа... Обычно она спешила подложить под голову «курд балиши» /думку/. Кстати, эта подушка ушла с папой на тот свет... Иногда маме кажется, что деньги, которые он прятал ото всех, были именно в этой подушке, так как их нигде не нашли... Мама злилась и сама себе говорила «чадзаглдес», «джандабас»22. После ремонта в квартире, который мы сделали после смерти отца, неожиданно после того как затопили дровами стенную печку, на глазах у мамы выступило сальное пятно... где когда-то головой облокачивался папа. II Телеграмма сообщает о смерти в горах... Лечу в Тбилиси 2 часа. Столь ко же нужно добираться до центра. В городе большое движение... Горы уже не росли... они остановились... улицы тоже сузились... перекрытые перекрестки... запрещены сигналы, их заменила ругань шоферов... Однако думаю об одном... Рассматриваю земляков... Тут, как всегда, свой лад в одежде... новые выдуманные походки и плоские кепи... и кстати – то же самое на кладбищах... Куда девались кресты и печальные архангелы из алгетского камня, в вечной памяти склонившиеся над могилами моих предков... Они навечно остались в закрытых кладбищах города, о которых вспоминают в случае насилия или грабежа, происшедших на их территории, или печалятся один день, когда придет открытка из горсовета, что кладбище переоборудовано в парк культуры и отдыха... а дорогие надгробия облицуют город. А это новое кладбище над обрывом в Сабуртало23. Натюрморты, похожие на неубранные столы, мох... сосуды из глины и металла... Кажется, что могилы продаются в магазинах подарков... Я стою над могилой отца... она на новом участке. Земля, перемешанная с осколками зеленого стекла бутылок с вином, по обычаю разбитых у изголовья, где и лежит зеленая шляпа отца... рядом на могилах лежала плоская кепка, с другой стороны милицейская фуражка. Я долго стоял над могилой отца... будучи сам уже отцом... упрекал его в том, что он лишил меня детства... Подул сильный ветер с Сабуртало... он сорвал с меня шляпу и шляпу с могилы отца, кепку и милицейскую фуражку, и все они разом, подхваченные
347
Сергей Параджанов
ветром, летели вниз в обрыв... Я кажусь смешным со стороны, бегущим в надежде поймать свою шляпу... И я догоняю ее и возвращаюсь к могиле... Детство! Что это? Почему я не запомнил его? Почему я упрекаю всех, и даже усопших? Ветры Сабуртало!.. Должно быть, они не только срывают шляпы с могил, они восстанавливают в памяти время... Вот оно... Длинные коридоры Метехского замка24 превращены в тюрьму... Мне разрешают свидание с осужденным отцом... Кричали осетины – рябые и рыжие охранники тюрьмы. За решеткой стоял человек, которого я упрекал. Он улыбался, подмигивая, и высоко поднял над головой большую лошадку, печального коня моего детства... III Боттичелли, Лукас Кранах, Доменико Венециано... Волосы на ветру... золото на рапиде... Потом волосы на моей подушке... Они текут, затекают... запутываются и сами на рапиде распутываются... Потом предательски скользят, ускользают навсегда... Спустя десять лет волос во рту... Человек встает, ищет на голой стене гвоздь, наматывает волос... наматывает. Утро – голая стена, торчит голый гвоздь. IV Из трех суток, которые меня приближали к родному городу, я запомнил только одни последние... За окнами была Западная Грузия... Я пулей вылетел из вагона, пересек пути и взбирался вверх по железному столбу. Гудки поездов... удары колокола, свистки и угрозы конвоя на моем языке, сопровождавшие заключенных – по закону свистка резко присевших на корточки – все это фиксировалось мной, но меня не касалось... Большая... голубая... благоухающая магнолия была в руках моей жены... Она впервые видит море... магнолии... Впервые к ней тянется гру зинка-девочка и жадно сосет через блузку грудь. Женщина в черном прозрачном платке отрывает девочку от грудей, извиняется... девочка искусственница... Грудь жены... Сквозняки вагона, запах магнолии... плач девочки... оторванной от груди, лиловые волы на серой земле... горные реки... бетонные памятники вождю, тщательно перекрашенные то бронзой,
348
Эскиз к картине “Исповедь”: “Поезд”. 1989 г.
Сергей Параджанов
то в серебро – все это приближает меня к моему детству, к моей родине. Высокие холмы, увенчанные гением народа, усыпальницы цариц и царевичей – и снова алюминиевые вожди, густо обставленные увядшими пальмами... Потом все остановилось... Поезд опоздал... Вот она, родина, мама в белом в большой луже около киоска с водой... Это была ее победа. Розы в росе от газированной воды... Они в руках Светланы... Шуршала тафта... сияла камея... Мама дожила до этого... она гордилась и объясняла всем, что это не иностранка, а ее невестка, что это я, ее сын, привез в подарок «Потерянный и возвращенный рай» Мильтона с иллюстрациями Доре. Но тяжелая Библия мешала ей, она не могла догнать нас, не могла сойти с путей, не могла идти рядом... Мама, что ты? Опоздал ведь поезд! Я все время искал и нашел... Родина, я счастлив... Видишь, я приехал не один... Я приехал поразить тебя. Смотри!!! Родина смотрит и поражается! Мама не впускает на порог... Обычай... разбить тарелку... Но где очки... где тарелка... та, которую можно разбить... нет, не эта... Эту можно – она советская. Тарелку разбиваю я... На этом месте первый разбил тарелку в 1917 году папа... Мама счастливая... Ведь я привез «ее» за три тысячи километров отсюда... По утрам «она» расчесывала свои золотые волосы, а я, разбуженный и сонный, еле различал ее контур в первых лучах солнца... Вычесанный слиток золота небрежно наматывался на палец... снимался с пальца и летел в колодец моего трехэтажного дома... Квартиранты провожали его взглядом... Слиток медленно опускался на ладонь айсорки25-дворничихи в пестром атласном наряде. Айсорка льстила... волосы можно сдать в «торгсин». И мне тогда так казалось... /КОЛЬЦО/ Потом «она» садилась за рояль, небрежно снимая с пальца золотой обруч, в котором был символ и мои долги, и пела «Аве Марию». Мама открывала окна, подымала крышку рояля... и в крышке вспыхивало золотое дно. На черной поверхности рояля лежало желтое счастье... Я хмурился от солнца... Мама гладила... Фальшивила «Аве Мария». Однажды мама услышала, как в звуках рояля ударился металл о ме талл... И с тех пор по утрам не пели «Аве Марию». Пропало кольцо... Мама считала, что это к несчастью... Она по ночам со свечой подходила к желтому колодцу рояля и долго всматривалась в натянутые прямые в надежде увидеть золотой обруч...
350
Эскиз к картине “Исповедь”: “Аве Мария”. 1989 г.
Сергей Параджанов
Потом свершилось несчастье... Я снова один... Да!.. Мама продает рояль. Пришли курды с криками и руганью, отвинтили ножки и поставили рояль на бок... Мама снова услышала удар металла о металл... Она возвращает задаток... Она снова ночью подходит к золотому дну... и долго всматривается в натянутые прямые... в надежде найти причину моего несчастья... V Похороны куртана... Куртан из прессованной соломы, крученых веревок и лоскутов карабахского ковра. Куртан, принадлежащий Шаро... Кто помнит – ниже консерватории, на углу Лагидзе, дремали, обло котившись к стенам, курды с куртанами. Но появлялся клиент, и куртаны прыгали на спины Ене, Квазе, Шаро, и стая курдов несла по Тбилиси вверх и вниз по Бесики странные, похожие на лекало мраморные умывальники, варшавские зеркальные шкафы плыли вверх по улицам, и в них отражались верхние этажи домов и провода. А когда несли черный концертный рояль с отвинченной лирой-педалей на пассах, тогда куртаны оставались на углу Лагидзе, чуть ниже консерватории... Сегодня же – хоронят куртан... Куртан Шаро... Прохожие христиане великодушно всматривались в темноту подвала, откуда пахло мертвым куртаном... В гробу-носилках /курды – мусульмане/ лежал куртан... его оплакивали молча... Все торопились похоронить куртан /обычай мусульман/. Потом носилки с куртаном головой вперед бежали по Кипиановской вниз... Все очень торопились похоронить куртан... Шаро, Ене, Квазе бежали вниз по Арсене, Бесики и резко остановились на углу Лагидзе. Свистал осетин милиционер... Ене, Квазе, Шаро как протест хватали свои куртаны, размахивали над головами и били, били друг друга по голове, сбивали друг друга с ног, кричали: «Куро варе табике...»26 и вновь били друг друга по спинам, по животам... Кричали, падали, подкошенные тяжестью куртанов, валялись на тротуарах, хватались за животы. Милиционеры осетины перехватывали гроб-носилки с куртаном и, естественно, разворачивали ногами вперед. Курды, оскорбленные, выхватывали гроб, разворачивали головой вперед и бежали против движения машин... Побитые курды вставали на колени... Милиционеры выхватывали куртаны и сваливали в кузовы грузовиков...
352
ИСПОВЕДЬ
Человек с мешком и обручем медленно подкрадывался к собаке на мусорной яме... Летел мешок с обручем... накрывал собаку. Потом собак бросали в ящик на грузовой машине... Отъезжала машина с куртаном. Отъезжала машина с плененными собаками... Курды бежали по проспекту за пустым гробом-носилками, в котором уже не было куртана Шаро! Жены Ене, Квазе! Жена Шаро... босоногие, в шелках-атласах, из ко торых нам в детстве стегали одеяла, бежали вниз по Чавчавадзе, подметая шелковыми подолами улицу...Рвали на себе груди, кричали... – Ене!.. Квазе!.. Шаро!.. В установившейся в городе тишине – свистели только осетины... Сейчас на углу Лагидзе, чуть ниже консерватории, тишина. Звенят только пустые бутылки из-под фруктовых вод Лагидзе. Внуки и правнуки куртана носят болоньи27 и дакрон28, кушают хача пури и запивают розовой водой, как и все в Тбилиси... И даже сами курды не знают, где в Тбилиси памятник куртану... V МАДАМ ЖЕРМЕН Мадам Жермен... Родилась на юге Франции... Сейчас ей 90 лет... Какие произошли социальные потрясения за последние 90 лет, если детство Жермен и ее сестра Жасмен провели в Кисловодске на водах и не смогли вернуться в Тулузу... И какие социальные крушения и социальное обеспечение мадам вынудили перекочевать все уникальные вещи, полученные мадам Жермен в наследство от отца-гувернера, в чужие руки. Севрский фарфор, дельфтский фаянс, веера, кружева, бисер, бижутерия-фаберже в короткое время пере кочевали в частные коллекции дантистов, академиков, артельщиков, кино режиссеров и просто комиссионеров... Мадам Жермен великодушно выслушивает очередного вымогателя, желающего подешевле приобрести подарок, то якобы для юбилея академика, то для мамы... Сколько вещей киностудия приобрела для революционноисторических фильмов, о создании которых студия объявляла населению через телевизор, предлагая предлагать киностудии манжеты, манишки, перья,
353
Эскиз к картине “Исповедь”: “Курды ловят собак”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
стеклярус, лорнеты и зонты. Мадам Жермен для фильма «Ошибка Оноре де Бальзака»29 великодушно открывала чемоданы, саквояжи времен «Титаника». Все пахло перегоревшими кружевами и желтыми манишками... Механизмы отказали, потому не подпрыгивали цилиндры... Фраки сожрала моль... Эти вещи мадам дарила киностудии как свой вклад в фильм о Бальзаке в придачу к матине и шляпкам из тюль-малина. Но все это было внешне... Мадам Жермен обладала чем-то большим, чем китайские нэцке30, саквояжи и несессеры времени «Титаника». Что же было еще у мадам Жермен, кроме любимой младшей сестры Жасмен в Бельгии, которая посылает ей фотографии с атомными установками на Брюссельской выставке и тисненые бархатные горы на открытках? Опустели полки изысканных горок мадам Жермен! Опустели полки в антикварных лавках столичных городов... Так называемые коллекционеры сконцентрировали в частных кол лекциях все, что было маркировано и маркетировано... Ведь коллекционе ры-дантисты кинулись сперва на русские иконы... запутались в школах и веках и погорели... Потом дантисты-эстеты кинулись на монеты, им нравилось называть себя дантист-нумизмат... Нумизматы опять запутались, не хватало знаний... отличить драхму от тетрадрахмы с лупой и справочником в руках... <это> снова разоряло коллекционеров... Лучше всего было ездить в пригородных поездах, узнавать затерянные в памяти адреса старух, влезать в их доверие и шепотом спрашивать о мо нетах желтого цвета... Тут коллекционерам надо было узнавать только профиль коронованной особы, и убытки нумизматов восстанавливались. Мадам Жермен, Ваш покупатель сегодня носится по пустым анти кварным магазинам городов. Ваш покупатель счастлив, если пополнит свою коллекцию тарелкой, составленной из двух разных половин и непрочно склеенной БФ31. Ювелирные магазины украшают свои витрины бутылками с розовыми и голубыми бантами, в которых укрепляется облигация сто имостью в 30 копеек... На черном бархате витрин лежит только напоминание из металла золото-серебро, сделанное тушью на глянцевой фотобумаге... и толпы женщин сутками простаивают, наклонившись над пустым бархатом, освещенные дневным светом...
355
Эскиз к картине “Исповедь”: “Мадам Жермен”. 1989 г.
ИСПОВЕДЬ
Но юная продавщица выставляет на коротком платье десятки гирлянд опаловых бус и ходит по ту сторону витрины, как по треку манекенщиц, сверкая «Рождеством», пытается сделать дневной план на растерянном покупателе. Покупателю, из которого механически выбивают мысль о золоте... Покупателю, которому предлагают янтарь. Необходимо найти комара в смоле янтаря или эдельвейс, но такой янтарь оправляют в золото и прода ют на сертификаты... Но что Вы предлагаете мне приобрести у Вас, мадам Жермен? Мадам, я пришел к Вам после всех, после дантистов, нумизматов и художников кино! Что?! Неужели последнюю камею, которую Вы носите на хлорвини ловом переднике, или мертвые жемчужины в ушах... Вы предлагаете мне сделать удивительное приобретение, которое Вы носите в себе... Вам жалко унести его на тот свет... Мадам Жермен! Вы ждете меня!!! Я покупаю Ваш французский прононс! Я куплю его как уникальную находку, чтобы потом перепродать его или просто подарить дилетанту... Мне лично прононс не нужен. Прононс не нужен человеку, разговаривающему по словарю... Мадам Жермен, Вы свободны... Вы продали все нам... В стоимость купленного у Вас прононса я оплачиваю Вашу камею с профилем Надежды, закрепленную на околевшем хлорвиниловом переднике... и прошу Вас не снимать сгнившие жемчужины из ушей, потому что уши на том свете тоже могут зарасти... И последнее, мадам Жермен! Прошу Вас, перед смертью не любуйтесь на открытки с фотоизображением атомных установок в Брюсселе, а смотрите лучше на розу, которую нарисовал на шелку еще задолго до Вашего рождения китаец. Осень 1966 года... Бжни – селение в сорока километрах от Еревана. Ванк Богородицы! IX век!.. Шедевр!.. Разрушенные крепостные стены!.. «Армпроект» пытается пристроить к руинам крепости кафе для «Интуриста». Москва отпустила стекло! Посещая Бжни, ощущая, что армяне забы вают о своей силе... камень!.. Если вы любите искусство армян, не ходите на современное кладбище Бжни...
357
Сергей Параджанов
Оставшиеся в живых армяне увенчивают могилы родных металлом... металл вьется спиралью... завивается перманентом и сваривается автогеном в ажурные киоски, в которых можно продавать ювелирные изделия, даже ночью, потому что в них горит дневной свет... “ПОСЛЕДНЯЯ ТРАПЕЗА” Я снова посещаю Бжни... Осень 1966 года. В соборе темно... янтарная занавесь теряет свет и рисунок, превра щается в белое покрывало, которое отделяет меня от алтаря. Наконец я вижу нового священника... Священник только что окончил шестимесячные курсы при Эчми адзинском кафедральном соборе32... Он мне ровесник... Он квадратный, с рыжей бородой... со спортивным фибровым че моданом... Священник не имеет характера!!! Да, точно! Он не имеет характера!!! Священник живет в горах, но ночью, уходя, оставляет ключи от собора Богородицы своей сестре... У сестры священника четверо детей... все мальчики, которым в школе машинкой неровно остригли головы... Я смотрю на детей, и мне тоже холодно... В комнате сестры сыро, нет мебели, только три нары и посудный шкаф, неровно покрашенный красной эмалевой краской. Так красят шкафы только женщины... Детей загоняют между кроватями... Мои друзья дарят детям ереванский белый хлеб. Дети в Бжни не любят лаваш... Лавашом поражают в Ереване командировочных... Потому дети так жадно уничтожают хлеб... Священника все называют «Айр» – что означает «отец». «Отец» сидит на фоне красного шкафа, и его борода сгущает свой цвет... Приносят еду! Дети уже уничтожили хлеб... и бездвижно лежат на голых нарах... «Отец» – открывает фибровый спортивный чемодан и долго гремит, гремит! Грецкими орехами, часть которых бесшумно падает на земляной пол...
358
Эскиз к картине “Исповедь”: “Поп из Бжни”. 1989 г.
Сергей Параджанов
«Отец» – находит под грецкими орехами крест с красной лентой, привязанной к ручке креста, надевает через голову ризу из китайского розового шелка... наливает в стакан боржом, кладет лаваш и освящает еду... Я очень хотел бы, чтобы художники Армении хотя бы раз в жизни увидели «армянский натюрморт», освященный «отцом» Бжни. Впервые на моей жизни – освященная еда... Еда – каждодневная, которая вдруг обрела библейскую истину... Все происходящее похоже на театр... Я не помню источника света... Его, кажется, и не было. Только нет характеров почти что ни у кого... «Отец» – освятил еду... намотал на руку красную ленту креста и закрыл чемодан... чемодан обрушился грохотом орехов, проглотил крест и умолк... Извиняясь, приносят обугленное мясо... Лучшие куски отдают детям... Но дети уже спят... с кусками недоеден ного хлеба... Дети! Обугленное мясо... засохший лаваш!.. Шкаф, неровно выкрашенный женщиной эмалью, красная борода «отца» и я, ищущий «истину». «Отец» – следит за мной... мне хотелось бы остаться с ним наедине, до того как он отдаст ключи сестре... Но «отец» уже отдал ключи сестре, он спокойно разламывает зуба ми кость и разжевывает ее... И перемолотая кость исчезает в «отце», и неожиданно все обретает характер... Необходимо установить источник света!!! Я боюсь, чтобы «отец» – не потерял характер... Все наоборот... «Отец» – все больше и больше обретает его... Он жует кость за костью и проглатывает их... Нет оскорбленных борзых... которых лишили кости... не ломаются на турнирах алебарды, не сгорают вытканные на гобеленах подвиги рыцарей, не рухнут башни, похожие на шахматные туры... И гложет за последней трапезой мысль, как мой современник, не имеющий таланта, будет сочетать руины крепости Бжни со стеклянным кафе для «Интуриста» – и кто же включит ночью дневной свет в ажурных киосках на могилах Бжни... Бесшумно входят трое мужчин, в черных драповых кепках и коричневых засаленных костюмах... Они, «мужчины», одновременно, без приглашения к столу, берут три тонких чайных стакана с водкой и готовятся к тосту...
360
Эскиз к картине “Исповедь”: “Мальчики из Бжни”. 1989 г.
Сергей Параджанов
Как же мне отличить одного от другого... В чем же я найду между ними различие? Только в одном... У одного из них – голубая ладонь. У другого – белая. А у третьего – серебрянка, и все три выкрашенные эмалью ладони тянулись ко мне с тонкими стаканами водки, и я пустой бутылкой из-под водки чокнулся с ними и вынужден был встать, чтобы слушать их... «Ты любишь Бжни... Ты хочешь купить тут дом! Зачем тебе дом? Земля Бжни твой дом! Тут скоро построят кафе из стекла, и в честь тебя мы в кафе зарежем барана весной... Вот я, Маис, Минас и Мамикон. Обещаем тебе...» Я думал, почему Мамикон с серебряной левой рукой держит стакан в левой руке, а Минас и Маис – в правой... А что если Мамикон левша??? Но дело не в этом! А в чем? В детях?! Или в том, что «отец» жует кость! И не рычат на него доги или борзые!.. или в том, что женщина покрасила шкаф, или в том, что в ночном небе на фоне Арарата на веревке висит вязанка горького красного перца, или молчит крест в фибровом чемодане? Нет! Все не то... И все-таки я задыхаюсь! Я хочу ключи! От ванка Богородицы! Я хочу знать!.. Хочу знать, кто они? Мужчины в черных драповых кепках... и почему не искрится в стакане боржом... Почему спят дети с белым хлебом в руках... Почему так горько в крови, когда смотришь на перец на фоне Арарата. И кто они? Откуда люди с размалеванными ладонями?.. Или они тоже пришли за мной!.. Да! За мной! Я догадываюсь... Они могильщики!!! И один из них левша!!! Я улетаю в Тбилиси через Эчмиадзин! Я не знал, что только в Эчмиадзине рождаются белые ослыальбиносы... Они ранним утром пытаются прорваться в Ереван, навьюченные эчмиадзинской зеленью, но их не пускает в город лиловый милиционер... Белые тополя на дороге в Эчмиадзин... Черные монахи, играющие с благословления католикоса в волейбол! Скульптуры из алюминия, изображающие «авиацию», «Мужчина» и «Женщина» в образе пропеллера.
362
Эскиз к картине “Исповедь”: “Крушение старого кладбища”. 1989 г.
Сергей Параджанов
И все это, увиденное сегодня, проектируется на розовый экран Арарата. Я в небе Армении!!! Я перелетаю границу республик!! Я снова дома!.. Старо-Верийское кладбище... Оно давно уже закрыто... Надо идти по улице Гогебашвили до конца и вверх на гору... Ночью на Старо-Верийском кладбище всех охватывает страх, кроме одних!.. Я не называю их имена... «Он» – скульптор... Союз художников Грузии дал ему мастерскую в од ном из фамильных склепов армян... «Она» – она носит очки и работает концертмейстером в опере... и белых мраморных ангелов на могилах воспринимает как бутафорских, которые пылятся в коридорах оперы... Но иногда... только при ветре, в марте месяце ее охватывает страх... «Она» боится войти на кладбище, истошно кричит, кричит в ночи имя скульптора... Иногда ей удается разбудить или оторвать его от натуры... И это кон чается всегда по-разному... Или ночью плачет избитая натурщица, или плачут натурщица и кон цертмейстер, избитые скульптором... И все это на Старо-Верийском кладбище... В августе 1966 года в Тбилиси все задыхались от жары! Грузины и их семьи не ехали к морю, а собирали грибы и ягоды под Москвой... Я задыхаюсь от пыли и жары на Старо-Верийском кладбище. Буль дозеры гудели и рушили кладбище. В раскаленном воздухе стоял столб желтой пыли... нечем было дышать, и желтая пыль не успевала оседать на иссохшие от жажды листья сирени... Я не рассчитал своих сил, я не знал, что в желтой густой пыли спустя двадцать лет я не смогу найти могилы моих предков, могилу Веры! Тети Сиран! Бабушки!.. Мою дорогу к предкам то и дело в пыли перебегали, как призраки, юноши в черных трико... держа в руках нивелиры и теодолиты. Ревели бульдозеры... Поднималась пыль, и только в желтой пыли чернели черными мо чалками кипарисы с окаменевшими стволами. Давно уж улетели мраморные ангелы, опирающиеся на расколотые
364
Эскиз к картине “Исповедь”. 1989 г.
Сергей Параджанов
кресты... Лабрадоры33 давно распилены и проданы скульпторам по нарядам Союза художников, и сейчас ничего не протестует происходящему... Бульдозеры ровняют кладбище... и прыгают в желтой пыли юноши в черных трико... с теодолитами и нивелирами. И я... решаю уйти с кладбища... Уйти! Это значит забыть аукцион... и проданные с молотка аксессуары моего рода... Забыть печали детства! Забыть могилы!.. Надписи матерей сыновьям! И женщин мужчинам!.. И желание усопшим «Спи спокойно»!! Нет! Я не уйду с кладбища! Я не выдержу гонения из детства... Я за прещаю вообще гонения!.. Они мои! Призраки, мне с вами лучше... чем с теми, которые живут. Я вас люблю больше, чем те, которые любят меня. Вы призраки!.. Имена! Профессии! Мои!.. Кипарисы! И корни кипарисов! Мы с вами в родстве! Вы касались и касаетесь моих предков!.. Какое-то время мы вместе с вами росли... Вы почернели... а я побелел... Я знаю, что это просто мероприятия горсовета!!! Здесь, как и на Ходжи ванкском кладбище, ничего не состоится... Кипарисы в марте снова при ветре будут пугать ищущих друг друга в ночи... И все же я не могу выйти из зоны пыли... и нарываюсь <то> на обру шенные, когда-то выкрашенные бронзой, гипсовые барельефы генералов Закавказского военного округа, то на деревянную уборную с открытой дверью... Кто?!.. Кто, кроме меня, протестует? Неужели только я?.. Нет!! Протестует Хосе Диас34! Он стоит на цыпочках и машет над головой флагом... Протестует против всего, что происходит на Старо-Верийском кладбище... Он – Хосе Диас!.. протестует против того, что в церкви на кладбище стирает женщина в цинковом корыте, похожем на гроб. Протестует, что в церкви инвалид кормит собаку... Он протестует даже против того, чтобы я умер в своем детстве... Но Хосе Диас уже в бронзе! А я еще живой... задыхаюсь в пыли. Зады хаюсь и злюсь, что не найдет тот смысл и образ красоты, который ищет, «Человек»... И в ответ на желчь и проклятие рассеивается пыль и возникают...
366
Эскиз к картине “Исповедь”: “Черный крепдешин35”. 1989 г.
Сергей Параджанов
“АРФЫ НА КЛАДБИЩЕ” Арфы... золоченые. Со струнами от красной меди до седины волос... Арфы... Они прислонились к стенам отсыревшей, закрытой на висящий замок церквушки... Арфы! Золоченые!! Арфы на кладбище... То! Именно то, что я искал!!! И я могу умереть! Без сожаления! И я умираю! Как умираю! Это неважно!.. Это станет страшно только тогда, когда осядет желтая пыль от буль дозера... и я превращусь в желтый барельеф земли... И я, умирая, улыбаюсь... Я счастлив, что я обманул себя! Ведь это не арфы... Это чрево!.. Чрево старомодных венских роялей, которые дешево покупает и скульптор, чтобы перелить их в слитки бронзы, из которой он потом отольет скульптуры любому, сделает точный профиль, если фотография будет в фас... Он тоже нуждается в заказе... ему тоже нужна квартира с лоджией!.. А что если он снимет с меня маску, когда я уже превращусь в желтый барельеф земли. И снова, для потехи, обнажит мое лицо! Нет... Не обнажит... мне нечем ему заплатить!.. Я умею только домысливать «истину»! И я умею услышать, как зарождается в желтой пыли смех... Смех, который нарастает и надвигается на меня! И в желтой пыли... замирают бульдозеры и повисают в прыжке юноши в черных трико. Они и все уступают дорогу... дорогу – старухам... нашим бабушкам и прабабушкам... «Они» – «бабушки» все в черном шуршащем муаре и крепе. «Они» поправляют кружева своих чихти-копи и гладят локоны своей юности, натягивают опавшие черные вискозные чулки... и тщательно прячут желтые монеты с лицом императора всероссийского за уже вялые испепеленные подвязки, и так черной массой, поддерживая друг друга, они идут на меня, перешагивая через мой «желтый барельеф» на земле, и спешат уйти из зоны желтой пыли... «Они» выходят в нейтральную зону чистоты и тишины... и на цыпочках входят в сиреневый предрассветный туман Тбилиси...
368
Эскиз к картине “Исповедь”: “Эпилог”. 1989 г.
Сергей Параджанов
«Они» на цыпочках идут по сонному Тбилиси... Идут по трамвайным линиям проспектов, и вслед им остаются растерянные ими золотые монеты на трамвайных путях... «Они» – как одна.. Подходят к шкафу, который висит на металлическом тросе... «Они» – боящиеся грозы, электричества! Газа! Пультов! Ракет и бульдозеров! «Они» сегодня смеются над пультом и бьют его кулаками... И пульт гудит! И натягивает трос!.. И плывет в гору шкаф с незакрытой дверью... И наши предки – хохочут над городом... Над городом, где на горизонте сливается желтая пыль с сиреневым испарением, и «они» – старухи... пускают по ветру свои лечаки... и сиреневый тюль... летит над городом... цепляется за жирный трос и летит... летит, пока не сольется в сиреневом... А юноши!.. Напрягающие мышцы... подтягивающие животы... зади рающие локти. С закрытыми глазами... открывали хрустальные лоджии... и механически ловили... Ловили сиреневый тюль... Тюль механически мочили в воде... Круто выжимали... И раскаленными утюгами гладили через тюль свои брюки... Юноши не открывали глаза... Шипели утюги... Горел и исчезал сиреневый тюль... И в абсолютной тишине на верхнюю станцию фуникулера пришел и остановился с открытой дверью пустой шкаф. /ЭПИЛОГ/ Эпилог сценария «Исповедь» дописал, когда на VI Московском кинофестивале встретил Великую немую – Лилиан Гиш36. Так умер «Человек» – Человек, ищущий правду. Мать «Человека» – мадам Параджанова на похоронах сына попросила священника Тер-Акопа, чтоб во время совершения службы траурной одновременно дал брачный обет ее с грешником Езефом Сергеевичем Параджановым, с которым они развелись фиктивно в целях спасения шубы из французской выхухоли и дома на горе Святого Давида. Тер-Акоп внимательно выслушал мадам Параджанову и совершил мессу только за душу грешника.
370
ИСПОВЕДЬ
Мать «Человека» в праздник Сурб Саркиса37 в соборе Сурб Геворга38 принесла в жертву белого петушка, которого купила у татарки в Шулавери39. По обычаю принесения жертвы должен пропеть петух. Петух, купленный мадам у татарки в Шулавери, снес в соборе розовое яичко. Изумленная и обеспокоенная тем, что случилось, мадам Параджанова обратилась в кли нику Филатова в Одессе с просьбой о быстрейшей возможности выполнения операции глаз. Главный врач клиники Филатова выслал мадам Параджановой сле дующую депешу: «ГрССР, Тбилиси, ул. Коте Месхи, 7, граж. ПараджановойБежановой. Гражданку Параджанову срочно просим сообщить клинике Филатова, сколько лет уважаемой пани».
371
Сергей Параджанов
Феллини Федерико (1920–1993) – выдающийся итальянский кинорежиссер. Amigo – исп. друг. 3 Письмо от 26 июня 1976 года к Лиле Брик и Василию Катаняну (старшему) из архива Музея Сергея Параджанова (Ереван). 4 Письмо от 26 июня 1976 года к Лиле Брик и Василию Катаняну (старшему) из архива Музея Сергея Параджанова (Ереван). 5 Письмо, датированное мартом 1976 года, к Светлане Щербатюк из архива Музея Сергея Параджанова (Ереван). 6 Старо-Верийское кладбище — армянское кладбище в городе Тбилиси, просуществовавшее до 30-х годов ХХ века, позднее было разрушено, а на его месте разбит сквер, известный как Кировский сад. 7 Куртан – род подушки, которую кладут на спину при переносе тяжестей. 8 Хурджин, хурджун (арм. Խուրջին) — традиционная восточная сумка, сотканная ковровой техникой из разноцветных шерстяных волокон и украшенная бубенчиками, состоит из двух частей (мешков). 9 Лечаки — деталь национального грузинского женского головного убора, представляющая собой треугольную тюлевую белую вуаль, закрепляющуюся сзади на чихти-копи. 10 Чихти-копи – головной убор в национальном грузинском костюме, расшитый бисером ободок из бархата с вуалью. 11 Бажбеук-Меликов Александр Александрович (1891–1966) – армянский художник, живописец, проживал в Тбилиси. 12 Имеется в виду церковь Сурб Аствацацин (Пресвятой Богородицы) (арм. Սուրբ Աստվածածին) в селении Бжни Коктайской области Армении. 13 Щербатюк-Параджанова Светлана Ивановна (р. 1938) – филолог, педагог, вторая жена режиссера. 14 Шашель – жук-древоточец. 15 Соседка Вера – персонаж, имевший реальный прототип, предположительно страдала от туберкулеза. По местным поверьям, для того чтобы излечиться от этой болезни, необходимо было съесть блюдо из мяса собаки. 16 Швидобаши (груз. მშვიდობაში) – на счастье. 17 Шени пехи мдзиме икос (груз. შენი ფეხი მძიმე იყოს) – букв.: пусть твоя нога будет тяжелой. 18 Доки (груз. დოქი) – глиняный кувшин с ручкой для вина. 19 Охрат дагирчес (груз. ოხრად დაგრჩეს) – букв.: на горе тебе. 20 Бадридзе Давид Георгиевич (1899–1987) – оперный певец, лирический тенор, народный артист Грузинской ССР. 21 Вронский Евгений Алексеевич (1882/83–1942) – русский певец, баритон, профессор Тбилисской консерватории с 1932 г. 22 Чадзаглдес, джандабас (груз. ჩაძაღლდეს, ჯანდაბას) – грузинские проклятия, аналог в русском языке: «Пропади ты пропадом!» 23 Сабуртало – район в Тбилиси. 1 2
372
ИСПОВЕДЬ 24 Метехский замок – средневековая крепость в Тбилиси, в XIX – начале ХХ вв. использовалась как тюрьма; снесена в 1959 году. 25 Айсоры (ассирийцы) – народ семитской этноязыковой группы, проживающий в странах Ближнего Востока, Азии, Закавказья. 26 Куро варе табике – ругательство на курдском языке. 27 Болонья – тонкая синтетическая водоотталкивающая ткань для плащей и курток. 28 Дакрон – легкая ткань из синтетического полиэфирного волокна на основе полиэстера. 29 Речь идет о кинофильме, снятом на киностудии имени А. Довженко в 1968 году. 30 Нэцке – в Японии: миниатюрная декоративная фигурка (обычно со сквозным отверстием) из дерева, слоновой кости, металла или камня. 31 Речь идет о фенолополивинилацетальном клее БФ, применяемом для склеивания металлов и неметаллов. 32 Эчмиадзинский кафедральный собор (арм. Էջմիածնի Մայր Տաճար, от др.арм. Էջ Միածինն — Сошествие Единородного) — главный храм Армянской апостольской церкви, престол Верховного Патриарха и Католикоса всех армян, один из древнейших христианских храмов в мире (основан в IV веке). Расположен в городе Вагаршапат (Армения). 33 Лабрадор – минерал из группы полевых шпатов (употребляется как материал для ювелирных поделок и украшения зданий). 34 Хосе Диас Рамос (1895–1942) – испанский политический деятель, погибший в Тбилиси в 1942 году. 35 Крепдешин (от франц. crêpe de Chine – китайский креп) – плотная и тонкая матовая ткань из натурального шелка. 36 Гиш Лилиан (1893–1993) – американская актриса, звезда немого кино. 37 Святой Саркис (арм. Սուրբ Սարգիս) — раннехристианский воин-мученик IV века, считается покровителем влюбленных. 38 Церковь Святого Георгия (арм. Սուրբ Գևորգ եկեղեցի, груз. სურბ გევორგის ეკლესია) – армянская церковь XIII века, расположенная в историческом центре Тбилиси. 39 Видимо, имеется в виду Шулавери (груз. შულავერი) – железнодорожная станция, находящаяся недалеко от границы Грузии, Армении и Азербайджана.
373