Евгений Мартынов "Промысел" by Юлия Наталушко

Евгений МАРТЫНОВ

БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ Опоэтизированная автобиографическая повесть

Красноярск 2О12

ББК 84 Р (2Рос-Рус) М - 64 Библиотека «Нового Енисейского литератора» Современная Сибирская проза Автор проекта и редактор-составитель -Сергей Кузичкин Тел. редактора: 296-38-93, 8-905-976-38-93 Адрес для корреспонденции: 660048, Красноярск-48, а\я 11487 E-mail: sergkuz58@mail.ru

Евгений МАРТЫНОВ

БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ Опоэтизированная автобиографическая повесть Красноярск, 2012.— 60 стр. Авторская редакция

Сдано в набор 10.03.2012 года. Подписано в печать 23.03.2012 года. Формат 84x108 1/32. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 8. Тираж 50 экз.

ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ

ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ Кот поджарый не обжора, В пятнах – дик, фон от мажора, – Где-то радостной окраски; Когти спрячет, строит глазки. Евгений Казанцев Сопками окружѐн наш городок. А по касательной, дном каменистым наклонным, Кан-река… отрогами Саян скатывается, стремит свои воды в океан Ледовитый.

Таймени к месту мѐта икры – всѐ ближе… путѐм подлѐдным.

В тот предпраздничный день, слышу, снаружи дворник процарапывается жѐсткой метлой. – Хорошо бы до асфальта… – А вот и затасканная избранница-шайба стала щѐлкаться по цоколю под моим окном. – – Не посыпались бы стѐкла! – беспокоюсь. – Не прилетело бы в лоб, чего доброго, –сместил гардину влево. А днѐм раньше хоронили пожилую женщину из дома, что напротив. Проводили в последний путь. Она имела хорошую привычку: два раза на дню, а когда и почаще, сзывать голубей. Я даже про неѐ хайку тогда сочинил:

– Гули, гули, гу… – вновь, отгоняет ворон, поѐт старушка. Как выразился известный в нашем городе поэт, член союза писателей России! цитирую, – « ХАЙКУ – жанр древнеяпонской поэзии, считается самым коротким стихом в мире, (она состоит из 3-х строк, или 17 слогов)». Вышеупомянутый старейшина, пишущий для детей ладные книжки, в духе традиций Корнея Чуковского, Агнии Барто, Сергея Михалкова, художник-поэт, их, то есть хайку, и сам организует. Это часть его творчества. Посоветую-рискну и от себя лично тоже, то посоветую, что воспринимать такие миниатюры следует с задержками после строк, не торопясь, вдумчиво, ведь паузы, промежутки, пустоты они же не менее значимы, чем фигуры-слова. Вы со мной, думаю, согласны, не правда ли, не так ли? Жизнь на Земле – она прерывиста, увы, в частности, прерывающаяся даже. А крошево то, тогда какое было им, этим истцам!.. Правда, оркестра на похоронах не было, но живые цветы под ноги бросались. Острота момента, царство ей небесное. А бабушки-подружки, вон, вижу, все в сборе сидят себе на длинной скамье, что подле качели расположилась. Весне радуются. Подружки горемычной уже нет среди них, а места, гляди, все заняты.

Снаружи, слышу, всѐ ещѐ дворник процарапывает жѐсткой метлой наледь. Хорошо бы до асфальта, а… завтра Вербное воскресенье.

С самого раннего утра я бьюсь, как витютень в клетке голубятника, или, как отливка, для отделения пригара в среде блестящих звѐздочек из очень твѐрдого белого чугуна, в медленно вращающемся галтовочном барабане. Прозаик-то я начинающий. Технарь до мозга костей. Бьюсь над рассказом с условным названием – ЧАСЫ НА ЦЕПОЧКЕ. Это – я своѐ тогдашнее, детдомовское, на-гора поднимаю. Ловлю искры Божьи.

Ожила первая муха. Шею мне сзади щекочет. Подружка. Пусть еѐ. Приятно, даже после зимнего-то помрачения. Взглянул на часы настенные в деревянном футляре параллелепипедом. Вертикальная сторона – конечно, та, что длиннее. Верх футляра лакированный. С восьмигранной прорезью под циферблат, другая прорезь эллипсом, под полированный диск латунный маятника. Эти семейные часы хоть и с маятником, как настоящие ходики, но заводные. Чу,… вечно спешат куда-то. Отстаѐм, конечно, но жизнь и при них полна неожиданностей.

– «Муха, муха цокотуха Позолоченное брюхо. Муха по полу пошла, Муха денежку нашла». – Отстань, отстань! – Я подружку не трогаю, не неволю, отмахиваюсь разве что. Мой паук, что в трѐхгранном углу под самым потолком слева между окном и стеной (общей со смежными соседями) сеть расширяет. Я его тоже не тревожу, – и он – живое существо же. Одному-то – рогожа, а не жизнь. 25 лет как живу в этой квартире. Получал ещѐ с братом покойничком, царство ему небесное. Теперь вот один живу себе, а ремонта… – хоть бы раз для смеха. Ни при той Советской, ни при теперешней власти. А налоги-то (сходство улавливаю!) плачу исправно. Человек я законопослушный. Доброе утро, гляжу… Дюжину потопов сверху перестрадал.

Вот … такое ГОЭЛРО: «Батарею прорвало»!.. Потолки – смотреть срам. Да, ладно, один ведь живу-то. Тараканы – не в счѐт. Их не много, терпимо. Сегодня гоняться не стану: некогда же…

ландскнехты, то есть наѐмники… прусаки хоть и надоели вы мне, но – ничего, жить можно, да, ведь, и день предпраздничный. А вот и снова шайба! Цокнула. Целили в окно, не иначе… – Эй, вы! – кричу. Ключевые моменты. Кулаком погрозил… Сегодня что-то и легковушка ЛАДА под моим окном не ночевала. Форточку открыл и бензином не пахнет!.. Вон их, сколько развелось, голубушек. Конечно, не иномарки, но – всѐ же…. Владельцы их живут, по меньшей мере, этажом выше. До новых русских им ещѐ – как до небес, но всѐ же… чем чѐрт не шутит, когда Бог спит. Правда, этаж, тот, что непосредственно под чердаком, тоже плебейский, хотя и голуби – рукой подать, щупать можно. Да, и они же, голуби с небесами связаны, – летать умеют! Не то, что тебе в темноте шныряющие котыподпольщики наши…

Теперь вижу, как совсем молоденькая стройная чѐрная сучка из породы лаек загнала тоже чѐрную кошку в рогатину двадцатилетнего тополя. Покрутилась внизу, потявкала, повзвизгивала – наскучило. Куда-то исчезла, а кошка боится, всѐ ещѐ сидит высоко в расщелине двуствольного тополя на суку в тени и сверкает позолоченными своими глазищами, свесив хвост-балансир. На меня, как вроде уставилась. И как она только умудряется так-то долго сидеть в такой, казалось бы, неудобной позе!.. Бьюсь. Бьюсь над рассказом…

Но то ли ум притупился, приустал, то ли ещѐ что, только не приходят путные мысли даже при глубоком вдохе, не говоря уже о выдохе, тут уж мертво, ничего ни скажешь. Наконец, я, разозлился на себя. Отвернулся на трѐхногой табуретке. Шелушащийся, когда-то лакированный верх еѐ, – из дюймовки ДСП. Так, отвернулся я от письменного стола и стал собираться на прогулку. Да и в продуктовый магазин же надо бы заглянуть, себе, холостяку, взять чего-нибудь на обед-ужин. Вот и молока уже нет почти, на

донышке двухлитровой кружки-самокрутки из миллиметровой листовой нержавейки; по швам сваренной качественным электродом специально для костра, густо закопченной: походы были, на рыбалке чаѐвничали, чванствовали, ну, то есть важничали. Такая точность. Сам себе удивляюсь. Достиг прозренья? Да, где уж мне… шучу. «Находит» и ладно. И кефиру пакет купить надо.

Быстро стал собираться. Голому одеться – разве что подпоясаться. – Сунул в левый карман чистый лист «Бумага для записей», предварительно свернув его до формата А8. (Кстати, по секрету, вам-то я могу сказать, дорогой мой читатель, хочу, очень хочу издать такого размера свою книжицу. Мини… миниатюр! Мечта. Но где взять денег? «Всюду деньги, деньги…», – старая песня). Да, вот, коротышкарандаш… в пластмассовом наконечнике, туда же следом. За ухо, тоже левое, – слуховой аппарат SONATA У-04… – Алѐ, Але… – вот теперь слышу!.. Закрыл форточку и задѐрнул штору. Проверил, не течѐт ли вода из кранов. Сухо. Не светятся ли где лампочки. Вытащил из правого кармана брюк, как некогда комиссар маузер из кобуры, массивный штырь в накладной замок с секретами. Моменты ключевые, опять же. Отстегнул цепочку. Снял внутреннюю дверь с защѐлок и внешнюю тоже и… выпятился на квадратную площадку (три на три). И, незамедлительно, почувствовал на себе взгляды уставившихся, как циклопы трѐх дверей моих соседей. Их глазки насторожѐнно недоверительно блестели, вглядывались…

Сами-то по себе соседи – как соседи, я ничего против их не имею, но вот их двери!.. Дань моды? Не скажи. Вынуждает строй новый наш, и тоже демократический! – Всякая власть старается рулить от народа. Ха, – маскируется, что-то.

Все они эти двери разного фасона. Моя плита на петлях, например, рифлѐной красного дерева рейкой обшита! В тайге, небось, живѐм-то. Дверь, что напротив – облицована голубого цвета пластиком. Та, что чуть вглубь рядом – массивная металлическая, однако из «пятѐрки»! Она, когда распахивается до упора, основательно (имеет такую тенденцию), то перекрывает собой премудрый глазок моей двери и тогда наступает затмение. И я тогда знаю, что там – кучка молодых людей. Идѐт беседа. Курят на площадке. Разговаривают, обсуждают свои проблемы. Вглубь квартиры их, в основной своей массе, не пускают. Ну и пусть их. А мы, себе, размеренно, потихонечку… выпячиваемся.

Из-за той, что напротив, двери, той, что пластиком-то небесного цвета покрыта, доносится приглушѐнная, в сопровождении пианино организованная мощным, колоритным, и это тоже чувствовалось, женским голосом, мелодия. Слов было не разобрать, – что-то патетическое, жизнеутверждающее…, ария из оперы, пожалуй. Какой – не знаю, выдавать себя за знатока нет смысла. А жизнь, хоть и стараешься медлить, с тобой проходит, вот ведь….

В этой квартире № 100 проживает народная артистка республики (от Советского Союза) Таджикистан. Она – на пенсии. Простой, не льготной, естественно. При возрасте она. До недавнего времени подрабатывала в ДК на полставки какой-то квалифицированной должности. – Не знаю, может, хором руководила-дирижировала. Да, говорит, тяжеловато стало. Зато теперь она даѐт частные уроки, по части пения, на дому. Но сдаѐтся мне, что за бесплатно. Колоратурное сопрано у неѐ, похоже, по моей оценке. Там-то, в той республике, у неѐ с мужем, совсем недавно умершем, была шикарная,– «Чудесная», – говорит, квартира трѐхкомнатная, или более того, в центре самого Душанбе! Мажор, да и только. На престижном этаже, а здесь-то… у неѐ, вроде бы, полуторка в хрущовке же. Вот так-то, так-то, можно сказать, дома в родной своей России-Матушке, куда пришлось

возвратиться в связи с памятными событиями, с запруженного первого этажа никак повыситься не может…. И никакой перспективы. Ну, да это – предыстория. Такая вот жалкая.

Тем ни менее… Голос красивый, сильный девичий выводитзаливается ответственно чем-то жизнеутверждающим, радужным.

Самая непритязательная дверь, та, что пока не описана. Там живут, а впрочем, не буду, – собственно, какое кому мне до нас дело, или так – какое мне до всех их уж такое дело. Правда, что. Живѐм и живѐм себе. (А, ведь, пробовал, адресное диво для интереса смотреть). Сквозь глазок внутрь, но – непроглядно. Это тебе не замочная скважина в общежитии № 3, где мы с братом, в возрасте от 43-х до 46-и 25 лет тому назад проживали. Ничего не видно, скажу я вам. Глаукома в последней стадии своего развития, да и только. Натыкаюсь… на пустую бутылку из-под пива. Опрокидываю еѐ навзничь. – Может, подобрать? – мелькнула мысль в голове. Да ведь смотрят. Я притворил внутреннюю дверь. Прижал еѐ, наружную, коленом к терпеливому косяку. Вставил в зашторенную изнутри скважину стальной ключ с приваренной «на медь» толстостенной «распашонкой». Два раза провернул, подѐргал, на всякий случай, на себя (ручек-то ноне на двери не приколачивают), вытащил…. Привычным движением правой ноги отчикнул подошвой от своей зоны влияния бычок-окурок на ступеньки лестницы, а потом и – вниз, в приямок к порожку служебного лаза в подвал сопроводил. Перешагнул через свежие лужицы (хоккеистиков приспичило). Правда, детская моча не так уж и пахуча, не бомжей. Но, ведь, и они же, порой, о тѐплом туалете вспоминают.

Опять эта пустая бутылка крутится в лежачем положении под моими ногами! Может подобрать всѐ же? Накопить их и обменять, таки, в конечном счѐте, себе на кофе для поднятия тонуса. Нет, не стану… обижать бомжей. Тороплюсь уйти от унизительных мыслей. А впрочем, впрочем, мне положительно везѐт… Но, будет плакаться-то. Забыл-забыли, что когда-то воспринимали эти же самые «хрущѐвки», как верх благоустроенности. Опять бараки вспомним. Но… не стыдно ли нам, соотечественники, доселе держать равнение на пятидесятые-то годы?..

«Эх, дороги, пыль да туман…»

Потеснил расхристанные двери, с остатками остекления, подъезда и очутился на улице под массивным же козырьком, удерживающимся косолапыми стойками из стальных крашеных, тоже в голубое, труб…

Ну, наконец-то вырвался я из заточения. Окунулся. На улице другой резон, другое дело. Другие темпы. Дворник уже натрусил на основные, ему приписанные, дорожки кварцевого песка рассыпчатого и занялся сбором разного «сброда» бумаженций. Ветерок не значительный. Пацаны тоже… гонялись… за своей шайбой, но, увидев меня, тем же мигом сместились под окна смежной квартиры и приумолкли.

Почти безветренно. Радует небо. Богатые формами тучи светлы. Хоть уже и не совсем рано, но солнце ещѐ низко, за домом, что напротив. В распахнутом окне хозяйка, женщина средних лет, протирает стѐкла. Белая тряпица в еѐ оголѐнной руке мечется, словно голубь из угла в угол. Не понятно, – толи она прощается с кем, то ли она меня приветствует. Почки тополей, конечно же, не набухают, а завтра – Вербное Воскресенье. Та же чѐрная кошка, было, совсем

перебежала мне дорогу, но во время остановилась, как вкопанная и засмотрелась, опять же, на меня умными глазами с проницательными зрачками-ромбиками жѐлтого цвета, а из-за витиеватого решетчатого окна сквозь приоткрытую форточку вырывалась на волю чудесная мелодия.

Во всю возможность и в полный азарт, стоя на перекладине сиденья, раскачивается мальчишка, внучек, наверное, одной из старушек. – Сашенька, перестань, сорвѐшься! – охает бабушка, – кому сказала!.. Но Саше теперь не до неѐ. Не забываем. – вокруг Лебедя шла полемика. – Да, как же, ещѐ недавно!.. – не слышу. Что дальше было, то – да и было. Самые смекалистые, холостяки-бомжи уже прошли. Внутренности контейнеров потревожены. Ворон где-то не видно.

Я пошагал быстро. Для меня прогулка – это не только глазеть по сторонам, а ещѐ и желательно, физически нагрузить своѐ (хочу ему здоровья) тело. Мимоходом… заглянул в коляску. Вижу, парнишка смеѐтся чему-то. Вот они припухшие дѐсны младенца!..

Справа – детский сад. А вот, почти сразу, тоже справа забор школьного стадиона. Ребятня перелазит. Какой пацан станет обходить? Сам был таким, знаю, вхожу в положение. Вон даже тот, не по возрасту солидный, теперешнего покроя, пыхтит, но лезет себе в утомительное удовольствие, перебросив прежде свою сумку. Теперь и цель есть, – не оставлять же книжки да тетрадки без присмотра. Рад. Оглядывается: одолел-таки.

Спешу по узкому проходу между заборами. А теперь слева садик. Вот на кого смотреть-то любо-дорого! На детишек младшеньких. Какие же они, право, ещѐ пока нестандартные, Божественнонепосредственные. Невольно останавливаюсь и любуюсь ими. Их образными движениями, жестами. И вон, тоже встречно, эти две девчоночки загляделись на мою седую бороду и хихикают, вижу. Одна даже махнула ручонкой в мою сторону. Я доволен. Во власти их внимания. Расту!

А вот девочка из другой группы перебросила яркий полосатый надувной резиновый мячик через низенький забор, да и в лужицу прямо, и было захныкала. Но я тут же подхватил его и, со словами,

«Тише, Танечка не плачь, Не утонет в речке мяч»! – препроводил его малышке. Играть хочется!..

– Как тебя звать? – Таня! – Ох, ты, какое совпадение! Ты, Танечка – счастливая. – Я знаю. Мальчишка, вон пялит своѐ тельце – по лестничке лезет. Спрыгивает, резко поворачивается, взмахивает руками-крыльями: коршуна, или орла даже, изображает, под ноги не глядя, и тут же распластывается, споткнувшись обо что-то земное. Шишек себе наставляет, опыта набирается. Вскакивает. Не воображает, а перевоплощается. Хорошо им! Вся жизнь впереди. Да и мне, надо сказать, не плохо… шагать.

Шагаю. Сворачиваю направо, опять же вдоль забора того же махонького стадиона. По левую мою руку – обратная сторона фасада, (что по мне так, тоже – фасад) пятиэтажного дома. Лает собака басом с балкона второго этажа, увидев внизу вечного своего врага – кошку. Но прыгать-нападать не решается. Где ей до кошки. Та – смогла бы. Кошки многое могут. Они мудрые. Я щурюсь. Солнечных лучей – солома!.. Что наверняка послужило сосульке-пипетке светлой… На крыше снежная шапка полями… Свеж Голубей Всплеск!.. Увалень мальчишка, теперь таких сырых здоровяков предостаточно, неуклюже проникает сквозь рваную дыру невысокого забора, сваренного в секции из стального проката-уголка обтянутого «сеткой рабица», видишь ли. Рад толстяк. Ему сорока стрекочет: – Не учи меня скакать в присядку!.. – Такие вот подробности житья-бытья нашего.

Сворачиваю налево, на улицу Юрия Гагарина. Делаю сотню шагов и вынужденно останавливаюсь у автотрассы. Снуют машины. Пережидаю. Подоспел подросток запыхавшийся. Осадил свой велосипед на упругих, только что накаченных шинах (видно, и только что собранный), как лихого коня и сходу дѐрнулся, было…. Я ахнул: – Куда ты лезешь, ну, точно сумасшедший, то ль застрахован!?! Куда! – Схватил его за рубаху, – задавит!.. – Но он, таки, сунулся!.. Завизжали тормоза уазика. Шофѐр во всю мочь всѐ сигналил. Распахнул створку машины. Матерится!.. «Всадник» оцепенел, опешил. Ещѐ бы немного!.. И куда только несѐтся! Водитель остановил машину. Вылез из кабины.

– Фу!.. – И лоб платочком вытер. А отрока… и след-уж простыл. Слава Богу – обошлось. Оба виноваты. Водитель превысил скорость. Хотя, мне ли судить. И кто его знает, не задержи я мальчугана сначала, ситуация была бы, возможно, менее напряжѐнной. Но, обошлось, слава Богу. Погода была хорошая, по-весеннему светило солнце, и я вскоре успокоился.

Под ногами поскрипывает. Скользко. Гололедица. Весна нынче умеренная, врастяжку. Снег ещѐ не сошѐл, разве что проезжие части, уличные стремнины, оголяются, да и на тех – сегодня асфальт чѐрный, а на завтра, глядишь… – снежный накат до гололедицы.

Не удержался взглянуть, сколько воды в речке Барга. Подошѐл к мосту железному, недавно реконструированному, с плафонами на фасонистых стойках по углам! Как в Питере. Склонился, консолью через перилла. Смотрю в проѐм-шпацию для технического досмотра, между двумя двутавровыми балками № 300 не меньше. Вода поверх набухшего льда течѐт спокойно, опять же, слава Богу. Беды не предвещает. А было дело, топила! Да речь-то теперь не об этом. Странная подруга. Канительная речка для нашего городка Потаѐжного, с особенностями. В прошлом году на 4 метра поднималась. Ещѐ бы немножко – полезла бы на город!.. Но речка, тем ни менее, далеко не судоходная. По Кану-то, и то – 2 – 3 катера, довольно редко… Вот моторок-лодок вдоль Набережной, как не резаных собак! Оглохнуть можно от воя! Навигация надвигается…. Было отошѐл. Приблизился к периллам снова. Тоненьким слоем блестит-колышется живая вода!..

Вторая искусственная причуда речки, в том, что она, в пределах города, течѐт под бетонными плитами по бетонному тоже руслу. А сверху плит, по чернозѐму, газоны, кустарник там разный. Кадры питомника. А ниже до самого Кана над самой Баргой по утолщѐнным плитам…– улица, автотрасса.

Пробежаться бы можно, но вот здесь, возле этого белѐсого цвета дома с надписью синей краской по-детски вразмах, без препинания — ЗИНА ЛЕНА СВЕТА ТАНЯ — я пойду пешком: здесь на меня смотрят. Глазеют не только окна всей тыльной стороны здания, это бы ещѐ, куда ни шло, а и не меньше дюжины кошек! Так, что – Не только окошки, А коты и кошки!.. Не мигая. А вот сердобольная старушка, еѐ часто здесь можно видеть, кормит кошек… в две смены, не меньше потчует. Теперь-то смена первая, это я уже усѐк. Кошки, ну, и коты тоже, вышныривают из слухового, кем-то даже несколько расширенного, окна подвала и рассаживаются вокруг тарелочек и мисочек, ну и баночек там разных. Из-под импортного маргарина, например. Еда, ребята, не ахти какая, но всегда из нескольких блюд. Выбирай на вкус. Хоть выбор небольшой, но всѐ же. – Размоченные корочки хлеба. Пшѐнная, или какая ещѐ, каша и еще там что-то, но никаких тебе косточек, даже ни рыбьих: пост же великий. Вот. Кошки – не голуби, так что ворон не видно. Всякие здесь трутся особи, красавцы и красотки разных пород и мастей. Есть и сибирские, и кашмирские, и сиамские, и… их метисы. Например, как вон та с чѐрненькой голубоглазой мордашкой и тѐмными же лапками, и тоже тѐмненьким хвостом с особой отметкой-знаком породы. Рядом с ней обычно Барс восседает. Что вы, – Барс тоже красавец, важная фигура. Но где он этот Барс, кот довольно красивый? Сегодня его, странно что-то, и не видно! Промышляет знать где-то за пределами подвала. Приостанавливаюсь, разыскиваю взглядом.

Я его запомнил, уж больно хорош кот. Барс настоящий в миниатюре. Я так его себе и зову, Барс и всѐ тут. Но Барса, что странно, сегодня среди прочих не оказалось. – Сожалею. Он обычно в первую смену кушает. Ради чего это он решил пожертвовать завтраком? Интересно. Нет, вторая смена это явно же не для него, он предпочитает быть в лидерах. У него получается. Он, ведь и сюда сбежал не иначе как ради воли. Ущемили, видимо его, кота достоинство там, на верху, ушѐл-спустился сюда в подполье и живѐт себе, и никто ему не хозяин. Ушѐл, обидевшись, ненадолго ушѐл, да так и остался: понравилось. Смотри-ка ты, какие облака! Я таких стогов ещѐ не видел… неописуемые. И пытаться не буду. На светлом фоне чѐрные вороны – куда-то….

А справа от меня всѐ та же Барга, она, река малая, в Кан реку впадает, под бетонным, не по росту коротеньким, утеплѐнным гумусом, одеяльцем, – уточнение.

Я решил прогуляться до плотины. 45 минут – академический урок – туда и обратно, если с пробежкой.

Путь свободен до… самого пруда внутри болота, окаймлѐнного тайгой дремучей. Чтобы наверстать упущенное время, и куда торопимся! трусцой побежал. Мне – 72, но смотрюсь бодрым. Хотя и седобородый. Я еѐ, бороду, то есть, ещѐ не состриг: она у меня сезонная, но… дочешется! А, что, хорошо – бриться не надо, зарастай себе, как берега Барги вот этой.

Нападавший с ночи снежок, поскрипывает. Бегу, себе, такой вот кадр со слуховым аппаратом. С ним-то мне хорошо слышно. Слева – УПК. Там я до недавнего времени работал мастером производственного обучения (по изготовлению художественной керамики). Организовывал эту славную мастерскую. Преподавал. Сам и глину месил для лепки, да на гончарные круги. Энергичная была пора. – Вспоминаю и улыбаюсь, и досада на кого-то тоже берѐт одновременно, да, так, небольшая. А теперь вот, уж восемь месяцев как на пенсии. Рассказики себе пишу, ящики стола длинные, вместительные, да стихами продолжаю себя ублажать.

И хорошо себе самому… с другой стороны: никто тебя ни выжурит, на вид неприглядной стороной не поставит, Да вот беда, – пенсия уж больно мала. Заслуги? Какие они мои, заслуги. Я не народный артист. Да, ведь и тем не позавидуешь. Не ветеран войны, их ещѐ «больмень» содержат. Ветеран труда в расчѐт теперь слабо берѐтся. Имею, правда, единственную… свою медаль «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны, но я еѐ, медалюшку бронзовую, держу в коробочке плюшем обшитой, вместе с боевыми наградами отца, покойничка, царство ему небесное. С ней, с медалью-то моей, на люди выходить, как-то стесняюсь. («Слишком много гласных… на стыке слов»?) так же как значок-«ромбик» об окончании политехнического института (откуда и эпитеты, сравнения, образы там разные технократические идут, слышите же), теперь это не смотрится (ни то, ни это).

А впрочем, а что, а что, – надеть свой ещѐ почти новый (я его на пятидесятилетие покупал) с брюками клѐш широкими, цвета «растворимый кофейный напиток ЗОЛОТОЙ КОЛОС без кофеина», да и достать-нацепить!!.. Я этот костюмчик редко когда надеваю. Брюки с наглаженными, ещѐ когда! и стойко держащимися стрелочками. На вечера поэзии разве что иногда, надевал. Да, вот было, раз, правда, на

презентации своей книжки стихов «ВАЛ ДЕВЯНОСТО». По совместительству – моѐ, уже тогда, семидесятилетие. Пиджак, так тот, считай, совсем новѐхонький, висит себе на плечиках, а про удобные крутые плечи хозяина и думать забыл, честное слово. На лацкане этого светлого пиджака и дырочка даже есть под значок! проделывать не надо. Вот и обозначиться бы: на левой стороне груди, что ты – инженер, а на правой, что ты, отроком ещѐ будучи, уже доблестно трудился в годы Великой Отечественной войны! Вон когда аж! А…

Да, нет уж, нет: пальцем показывать станут, «Погляди-ка ты,– скажут, – Казанцев-то Евгений Андреевич совсем из ума выжил». – Хотя, какое мне дело, казалось бы, до реплик побочных. А с другой стороны медали-то эти зачем тогда? Коли носить их зазорно? Толку-то тоже и с прочими, я вижу (не вижу) знаками отличия. Например, народного просвещения. Ну, кто их носит, скажите? Казѐнно всѐ как-то. Разве что когда человека не станет, «ИМПУЛЬС», «ПАНОРАМА», или «СЕГОДНЯШНЯЯ ГАЗЕТА» за деньги, может, и сообщат… – такогото числа, на таком-то году ушѐл из жизни заслуженный учитель России, скажем. Вот, милиционеры и военные – они молодцы, они не стесняются. И правильно делают. Перехожу на быстрый шаг.

От УПК и выше, Ха-ха, – Барга без крыши!.. От дога, посторонившись, на всякий случай, глядя в глаза хозяину: – О, дог тигровый! Рад видеть, дружище.

– Извините за непрошенную рифму (вам вместо антитезы, противоположения), – наработка сказывается. Стихи хуже неволи. Не до смеха. Вот тебе и хи, ха-ха. Внизу русла стелется тонкий слой живой воды!.. Тоже к океану стремится. Попробуй, задержи! Встречный ветерок не очень пронимает. Жарко даже становится.

УПК – это Учебно Производственный Комбинат нашего города! Он – межшкольный. Это тебе не меркантильное простенькое заведеньице! Не школа № 177, как она там, в открытую-то, называется, запамятовал. В УПК же учат труду и творчеству, разным промыслам, ремѐслам, профессиям…. Объясняют детям и собственными их руками дают им возможность… п р о и з в о д и т ь .

Мне ближе, естественней – промыслы и ремѐсла. Специальности, они – изыски прогресса; ремѐсла, и промыслы – ближе к Природе, они же от Бога… людям спущены! Вон, он крылатый наш! Правда, я слышал и читал в местной прессе, был такой ИМПУЛЬС, будто, не дай-то Бог, крылья подрезать этому богоугодному заведению собираются. «Прихлопнуть», вроде как даже примериваются. Уважаемые, высоко поставленные сограждане, не берите грех на душу!..

Крутые берега речки густо заросли ивами, талом…. В протоптанных промежутках обнаружишь искорѐженные корпуса и обдѐрганные детали машин, бывшей бытовой техники разной. Потаѐжный, несмотря ни на что, хорошеет… Ишь, воробьи расчирикались, – весну чуют. Перезимовали и ладно, им хорошо, мне тоже.

Два волнореза бетонных, окованы сталью, мечеобразные, всѐ как для путной реки сработано. Она ведь весенней порой, бурливой, уросливой бывает!.. А вот в этом блочным пятиэтажном доме, Гагарина 25, лет двадцать пять тому назад мы проживали! Это номер свежий, при котором мы здесь жили… я, что-то и не припомню. Можно бы, конечно, перетасовав конверты писем от сына, от дочери, от сестры, восстановить. Да, собственно, зачем? Прошлого не вернѐшь. Перегорело. Я с братом. На четвѐртом этаже. В однокомнатной квартире. Вон то окно с торца здания. Из него, или сквозь него, любопытно было наблюдать за житьѐм-бытьѐм детского садика, что тогда, почему-то ограждѐн был высоким плотным из заострѐнных плах забором. А теперь низеньким обнесѐн. Брат был тогда уже кошмарно, так скажем, болен. А может, это была и не болезнь вовсе, как я теперь понимаю, а ниспослание свыше. Да, правда, брат не способен был тогда его воспринять идентично: испугался, возможно. Испугаешься тут, небось. Помаялся, брат, помаялся, поборолся, посопротивлялся, да сам и сдался врачам. А куда денешься, с кем посоветуешься? Диагноз был суров и бесчеловечен. Грубее даже чем вон то название официальное школы № 177, что под стеклом на голубом фоне золочѐными буквами обозначено, прочитайте. По поводу своего состояния Володя не распространялся. Был скуп на комментарии. Говорил только, что – голоса!.. Понимай, как знаешь. А может и объяснить-то нам не пережившим это, слов не находилось, или это было как раз то, что словами-то и не передашь. Слышал он, как все окружающие его предметы разговаривают. Вот, чудо!.. Скажем, птицы… и даже вещи… «вещи говорят»! и всѐ. А ещѐ, помню, однажды он проговорился, что побаивается, – как бы «ЭТО» не было происками Пентагона. Боится, что «голоса» заговорят его, замордуют и вдруг да он проболтается об известных ему секретных данных, а ведь он давал подписку о неразглашении, когда на завод устраивался. А слово предатель для него было роковым. А разве теперь не так?.. Вот

такие подробности. В те времена как раз проводились опыты над мозгом дельфинов, не говоря уж о человеческом интеллекте. О телепатии в военных целях и тому подобное. Вот так, а вдруг-де, его замордуют эти «голоса» и он нечаянно проболтается!.. и эта мнимая возможность его мучила, выводила из себя. Это выводило его из себя. Но он не хныкал. И слесарил до самой кончины. Но только уж не на ЗАВОДЕ, конечно. Группа инвалидности была… вторая. А его кредо – «Тютелька в тютельку». Правда, напивался, порой, до чѐртиков. Ну, да его и понять можно.

Ставлю уколы Брату всѐ чаще, чаще… Время печали. У всех словарей Надорваны корешки. Сдать бы в переплѐт. По его рассказам-недомолвкам, – он два, или три раза влипал в аварийные ситуации. После чего – активная, личная жизнь казалось, конченой – махнул на себя рукой, стал пить откровеннее. Детдомовская мнительность, ранимость сказывалась. Появилась мотивировка побуждения, вроде как к оправданию… Я, сколько было в моих силах, сдерживал. (Опять же, сдерживал, видите ли). За лопатами невольно слежу, стала мелеть могила. Брат умер. Идут его электронные. И – «тика в тику».

Умер брат от рака лѐгких. Вот так. Нет в живых его, а он, ведь на три года младше меня. Царство ему небесное.

Я приехал сюда, в ещѐ интенсивно строящийся город, в средине семидесятых по поводу случившегося горя… и не только этого. Да так и остался. Видно нам с ним, с братом, такое было на роду начертано. Свою квартиру брат проморгал, что называется. Как? – сейчас об этом – не время. А для своей тогда семьи в Бердске я получил, как перспективный специалист, в центре города, в кирпичном ломе, трѐхкомнатную квартиру с балконом, на третьем этаже!.. А лучшего-то я никогда и не имел…. Шесть месяцев ютились в молодѐжном заводском общежитии № 3. Брату – 43 года, мне – 46. Правда, отдельную комнату имели! Я тогда преподавал в вечернем техникуме, вернее, в УКП, от Красноярска. От него и получил, вот эту однокомнатную, но… уже квартиру. Радости-то было! Даром, что хрущѐвка. В ноябре, помнится, к седьмому (тогда это числилось в традиции). По первому кое-где снегу за три рейса на детских саночках скарб свой перевезли.

А брат появился здесь, пройдя весь курс анкетирования и проверок, к самому пуску первой очереди основного производства градообразующего ЗАВОДА! Работал рядовым слесарем. В цехе ремонта. Не выдумка это. Как быстро летит время. Катится, как на игольчатых подшипниках «машинок», а, вроде, стоит на месте. А надо, так и на подшипниках обыкновенных, шариковых… сам в седле велосипеда, да, по цеху ремонта. Ключи – в полевой сумке притороченной сзади! А вокруг расщепляются ядра, процессы протекают, полураспады там разные от – «проще пареной репы» до самого глобально сложного. Всѐ – Божий промысел.

Брат в отрочестве дрова колол здорово, помню. – Если с маху напрямую не развалит полено, то уж с плеча обухом вниз – наверняка!.. Опора колуна – обух, обуха – небо?.. у д и в и т е л ь н о . Ну, это – к слову. А по существу – когда братишке было три месяца, считай малютка, умерла наша мамка. Ручеек бежит себе. Перешагнул и… дальше. Рок такой. – Куда, ворона? Досталось ему. На орехи. «Ядра – чистый изумруд»… Ветераны того цеха должны его помнить тоже. Володькой звали. Рыбак заядлый! Но это было так давно. Затушевалось. Туманом подѐрнулось. Теплотрасса. Две трубы: «прямая и «обратка». Ф700 (если с утеплением). Два сутулых патрубка – в атмосферу дышащие, – с вентилями со снятыми барашками. Вольно гнутые патрубки эти – для спуска воды и выпуска воздуха. Я знаю. Не осуждайте. Только срок тот прошѐл, как урок в классе. – Да, был-корпел и сантехником. Практиковал… семь целых лет с неделей. Гальюны чистил, – крутил стальной трос, как хвост упрямому быку … когда-то тоже. Проводил зондирование, как же. – Так называемые «засоры», разной, от малой до высокой степени плотности, устранял. А что тут зазорного-то? Приставлен я к водопроводу. А он-то обращѐн к народу! – Ведь, всем известно, «без воды И ни туды, и ни сюды». В ладу живу. И не нарушу Задвижки простенькую душу. – Свищ!.. – «ход конѐм»: кладу хомут. … Водопроводчики поймут.

Мастерство, да и только. П р е д с т а в л я ю засаленный стальной трос, для прочистки канализации упругий, десятиметровой длинны, с шарошкой на одном конце и отполированной, от частого пользованья, рукояткой для накручивания (кармы), на другом. Бывали и такие «засорчики», что с одним возишься, (резиновые перчатки-краги не спасали) бьѐшься до самого рассвета: работали-то посменно. Тишина. Один на один в огромном здании бассейна «Нептун» никого нет. Благодать, да и только. И мечты же, мечты же, вроде как пристыженные…

Может, выйдет книжка-зайчик в свет… Я – сантехник спортсооружений, И по совместительству поэт В обществе зеркальных отношений. Я – слесарь, а Вы Скажите – чем не верстак Стол редактора. Очень хорошо. Весны потоки. Приостанавливаюсь. Талые воды. Не только, но и вплести в полное понимание смысл, в данном случае, подчѐркнутых знаков. Да и мало ли чего ещѐ. Кажется необычно, да зато – экономно. – Юркнула мысль, или движение чувства, а еѐ и поймала эта капканчик-раскладушечка, то есть хайку. Хвала ей. А жизнь-то, в сущности, проста, она – великий танец…

Сибирь. Контрасты. Шагаю тропой промеж бурьяна, – высоких зарослей полыни, лебеды, крапивы и лопуха прилипчивого. Слева –

невзрачные гаражи. Вон, сколько привязок-то разных. СОЦИУМ преследует, прямо. На БОЖИЙ МИР как таковой, и взглянуть-то, нет, тебе не позволяет. Как бы всплывают из-за горизонта грудастые фрегаты-тучи!.. Тугими парусами, себе, гордятся!.. Бутылка – пшик!.. но, тем не менее бомжи подружку ценят. Тепло у «рамки ввода», теплей… оно, чем дома. А день прекрасный!.. Из-за угла, мне наискосок, навстречу выходит знакомый. Внимательный. – Привет, ПОЭТУ!.. Слышишь, – говорит, – птицы-то щебечут как! Весну чуют!.. – Привет ветерану ЗАВОДА! – Ему ответно. А сам себе думаю, – какой я к шутам поэт-то. Так, от неустроенности, от одиночества кропаю, день за днѐм регулярно. Пишу, конечно, это правда. Находит. Своего рода защита, – «Рокировкаочка». – Как сказал некогда экспрезидент России. Вспомним былое. – В народе молва, Опять – молва!.. Скорее Волны чем слова. Ему тоже, видно, не по себе тогда было. Для меня лично – это от неустроенности. Точно. Высоким предназначением себя не тешу. О других судить не берусь.

Вот и на прозу, на рассказы теперь потянуло. Лета уж клонят… И, как выразился один наш, здешний, знающий знакомый, наш общий знакомый, – поэтов у нас на пальцах одной руки перечесть-де, можно. Вот видите. С острым не шутят, конечно же. Сочинительство пьянит. Но, судя по причастию нечастому (точно, как из пипетки в глаз слабенького

раствора борной кислоты) моих миниатюр в прессе, увы, к пяти – не отношусь. Даже в роли безымянного. Туман в голове. …средний, мизинец. Как палец безымянный Живу, похоже. Нет, в их число не вхожу. Глуховат, слушайте. Но и с товарищем категорически не согласен: пиитов у нас – пруд пруди – родники, естественно, фонтанируют!.. Вечно мы судим, конечно. Но ему, рыбаку, пожалуй, можно, – он печать предержащий. Галс последовательности? Не скрою, что и караси водятся тоже. С другой же стороны взять-посмотреть…, – ведь не секрет – сказал в своѐ время просветлѐнный, поэт Мацуо Басѐ, что если ты только три (всего-то!) настоящих стихотворения сотворил, то ты – поэт!.. Из этого прямо вывожу. Нахожу, что ты, может, и был час тому назад поэтом, верю в тебя. Но теперь, вдруг, проявив непутѐвую свою волю-инициативу (с точки зрения в тебе божественного – волюнтаризм, да и только!), проявил торопливость и сделался, в одночасье, графоманом, извини меня за выражение. Так, что и то и другое, такая картина, тебе присуще. Ты поэт тогда, когда ты всего лишь проводник. Проводник всего лишь, но проводник Божественного! Когда ты избранный, когда ты проводник Божественного – ты поэт! Так что не теряйте НАДЕЖДУ, уповайте на НЕДЕЯНИЕ. Незнамо как вам, но мне – кажется, что это нас примирит. А недеяние – неделание. Только-то. Неделанием Емели была езда на русской печи. Ну, а что пробелы-промежутки значимы, во, эврика! – оказывается даже мой персональный компьютер, приобретѐнный в рассрочку, лет

пять тому назад, ещѐ до ухода на «заслуженную пенсию», на что – средних возможностей, и то улавливает!.. А мы-то же люди.

– Займи пять рублей! – Напомнил о себе знакомый. – Сам ищу, у кого бы… – Отказываю, так как мы это проходили. Ты же бывший заводчанин, тебе же большую пенсию платят, – говорю. Он – в помятом пиджаке непонятного цвета, в клеточку глаженном, как мы когда-то шутили и в брюках дудочкой, без стрелок. В рубашке с оторванными двумя подряд пуговками. Короткое демисезонное пальтецо, хорошего сукна – нараспашку. – Застегнись, простынешь. – Предупреждаю. – Всѐ, зима прошла, теперь уже и на даче жить припеваючи можно! – Машет рукой. Оправдывается. – Ну, тогда – ладно, – говорю, как будто, – про себя добавляю, – своя рубашка ближе к телу. Он – в штиблетах с потрескавшимся лаком фасона семидесятых… на шерстяной носок грязно-белого, естественного цвета. Синяк под глазом. Губы обмѐтаны волдырями: простуда. – Пенсия большая? Кого! – тянет осунувшийся обросший (больше примет выписывать не стану, а то узнаваемым сделаю, городок-то маленький, а я обижать мужика не хочу), хотя теперь таких, на счѐт… не мало и пальцев обеих рук… и ног не хватит, пожалуй. Шагаем. Рядышком идѐм, Знакомый слева, ну, а я справа, конечно. – 17000, да директор 1700 подбрасывает. – Продолжает примкнувший попутчик. – Ну, вот, в сумме-то сколько? А у меня на 6 тысяч рубликов поменьше. – А получал 100000! – Восклицает и шепелявит припухшими губами, не слышит меня, знакомый.

– Ого! – удивляюсь я, – мне такие деньги, да чтобы в один месяц? – говорю, – нет, не припомню. Весне радуется молоденький, впервые перезимовавший воробушек, вижу. Весело скачет с ветки на ветку!.. – кадры, живые картинки… – на тротуар и снова в кусты. Живо так щебечет… А вокруг солнца – аура!..

– Разве сравнишь, – понижает нараспев голос до жалкой хрипотцы бывший ИТР. Доконала жизнь, считай, а ведь высшее образование в престижном институте получил. Он меня, этак…, так, лет на пятнадцать моложе, не меньше…. Скрутить не долго. Оступился мой знакомый. Отстаѐт. Сходит с дистанции.

Две старушки как бы вырастают из глубины земли-матушки. В руках у каждой по пучку наломанных веток. Куда – по столько-то?!.. – А, – вспоминаю, – завтра же Вербное Воскресенье! – Здравствуйте! – Добрый день. – Вежливо отвечают. Я приостановился. Спрашиваю сверстниц: – Может, вы знаете? А то кого ни спрошу – пожимают плечами, может, вы помните, – Вознесенье, это – когда? И в честь кого, или чего такой праздник?.. Но они тоже пожимают плечами, переглядываясь. Так-то и я умею. Не обижаюсь, – все мы теперь такие нынешние старики-сверстники. – Вот, завтра – Вербное Воскресенье, – это я вам скажу, правда. – Говорит одна чернявая, но если судить по цвету волос, – блондинка. – Вербная неделя шестая Великого поста. – Подключается к разговору вторая. – Вербное воскресенье предшествует Светлому воскресенью! – Это нам батюшка разъяснял как-то после молебна. – Приседая, продолжает блондинка. Батюшка – это вам не политинформатор.

– Верба хлѐст Бей до слѐз. Не я бью Верба бьѐт. Верба красна Бьѐт напрасно. Верба бела Бьѐт за дело… –

Приговаривают, хлеща вербой сонного. – Не удержался и я, выдал сверстницам свои познания старины глубокой. А что таиться то. Хотя я и не крещѐный: мой отец в своѐ время, ещѐ тогда пока не раскулаченных своих родителей и ещѐ не исключѐнный из комсомола, строжайшим образом запретил!

А вот братишку младшего Вовку бабушка с мамой украдкой смогли-ухитрились увезти в церковь, крестили!..

Храм божий в районе Простоквашино интенсивно достраивается. Золочѐные купола уже наведены. Кресты восстановлены!..

– Молебен…. Батюшка – это вам не полит информатор.– Повторяется. – И сравнивать-то грешно, прости меня, Господи. – Говорит-задевает, за живое, видимо, прихожанка. Бывшего… затрагивает. А, ведь, и сама тоже, небось, пропагандировала, да, перестроилась. Агитплощадки все давно снесены, будто и не было, а ведь были. Разве что в памяти остались. Да, ладно, отойдѐм от политики, ну еѐ. Ничего, перестроимся. Жизнь она, как бег с барьерами,

да только это не спорт… Может, к духовному, сущему нашему и правда прибьѐмся, ближе станем.

– А на какой же это праздник, женщины скажите, голубей-то белых выпускают? – Чего-то ради, задал ещѐ один каверзный вопрос. Но не получил ответа. Такие мы теперь несерьѐзные старики пошли, всѐ в одну кучу смешали.

Ширится туча, но, светлая. Стороной проходит, и солнца не застит. Может бомжи, Божьи люди, помогут разобрать завалы-то наши? – подумал я…, – колючки, репей старый прошлогодний, крючочки…

Слева – приусадебный участок «Школы мастеров». А вот и сама школа. Иду, всѐ ещѐ, по улице, названной в честь первого космонавта. По левому ее крылу только. Напротив, за Баргой – «Моя милиция меня бережѐт». Недавно выстроенные корпуса и сданные, так сказать, в эксплуатацию. Стены выкрашены в нежно-розовый и белый цвета. Приятно видеть. Сразу за милицией, и лес… считай, – строевым!.. Чу, прозорливо, дятел!.. значкист. Пробежка. Тренируйся бабка, Соревнуйся дедка… – Сам себе напеваю. Пенсия больно мала, а так-то бы ничего.

– Раз-два-три, Раз-два-три…

– Куда? – Спросят. Обычно, насупившись, отвечаю: – На сопку!.. – На гору!? А я про себя продолжаю, – зелѐную через наш режимный город….– каждый день подышать свежим воздухом поднимаюсь быстрым шагом и, тогда, сбегаю с упором на пятки, по методу академика Амосова, над собой, когда и за компанию, посмеиваясь. Да и горизонт удаляетсярасширяется… Лѐгкие всѐ ѐмче, ѐмче… сбегаю. Да и «тут-теперь» (создам-организую такое понятие, удобный порядок), опять блажь находит и…. Вновь пробежка, и жизнь веселей!.. А рыбы здесь водятся. И хариус доходит до плотины!.. «Но мрежею души не ловят». – Пословицу вспомнил. Сразу за «школой мастеров» – три ДЕВЯТИЭТАЖКИ. Вижу издалека своих знакомых. Радуюсь предстоящей встрече. Хочу узнать новости. – Здравствуйте!.. – Здравствуйте! – оборачиваясь, произносит девушка. – Рад видеть. – И я тоже. – Широко улыбается светловолосая… – Какая у тебя породистая собака. – Говорю комплимент. Собачка на поводочке, замечу. А с ее хозяюшкой моя старшая внучка с одного года рождения. В Томске живет, в университете учится, - к слову, как же не похвастаться-то, скажите?.. К радости все же. – Ну, уж ли! – Смущается молодая интересная. Имя называть не стану. И фамилии не скажу. Зато собачка еѐ низенькая такая, вся в кудряшках блондинка, юля хвостиком и глядя на меня умиленными глазѐнками – крупными чѐрными бусинками, то ли рада комплиментам в свой адрес, то ли за хозяйку благодарит, представляете, как тоже тонко чувствует, что я к ним хорошо, улежно (Даль предлагает такое слово) отношусь! Так что не стану называть фамилии, даже как звать не скажу, хотя и знаю. Дай Бог ей удачи. На третьем курсе Суриковки будет учиться!

Еѐ терракотовое, вид керамики, не при собаке будет сказано, блюдо – вершина достижения мастерской ремѐсел УПК. Блюдо терракотовое с крупными нежными розами тонкой работы! Она – выпускница наша. С отличием закончила! И получила специальность – «изготовитель художественных изделий», четвѐртого! разряда. Терракота – это просто обожженная глина не глазурованная, разновидность керамики. Было, и косые вазы делали. Другие учащиеся, но… только не она. Что нам таиться, кого стесняться? Но она-то – молодец! Я завидую ей по-хорошему и желаю успехов, и поглядываю на еѐ жизнерадостную смешную болонку. И самому хочется восклицать. Да не стану. А с неба – белые мухи, истаивающие на лету…. Но и солнце же светит! Оборачиваюсь. Пожилые, положительно знакомые женщины плетутся сзади. Все в разговорах «за милу душу» и в размышленьях. В руках – букеты! Остановился: понаблюдаю. – А ты что, зяблик?!.. В городке нашем искусство, ремѐсла в цене. Где-то здесь вот живѐт, к примеру, интересный художник. Картину его вспомнил. – На переднем плане хрустальная такая рюмка, наполненная до половины живым красным виноградным вином!.. А глубже, дальше – отплывающий парусник и… Кажется теперь у него небольшая выставка, персональная выставка! в артсалоне офиса газеты ПАНОРАМА. Надо бы заглянуть. Плетут корзины… Пишут картины, изготовляют лоскутные одеяла, пейзажи из соломки. Творчество! Вот и поэтов-то разных, родненьких, много. Шалыгу можно сказать взрастили. Шалыга, это по Далю же если смотреть, подождите, уточним, тут дело-то тонкое, как слой гумуса на поверхности сопки. Не ошибиться бы….

Да, нет, всѐ правильно, – это – округлая верхушка чего-либо. Например, шалыга горы. Так вот, – и союз писателей России согражданами своими расширили. В …04 году глядишь, свой Парнас организуем, вон на той Лысой горе. С горы… дресву спускали , а мы, перво-наперво займѐмся… восстановлением ландшафта, как единой неразрывной системы! Благородное дело. Субботники организуем. Молодость вспомним… Свои стенгазеты будем выпускать, «прожекторы», «окна сатиры» на стволы деревьев вывешивать… и с рифмованной текстовкой, и, даже, на что уж…, верлибрами написанные!.. Радует это. Просто, феноменально. Кузница кадров, да и только. Спортсмены наши, так ведь, эти уж и на мировой арене пьедесталы посещают! Куда уж выше-то. Рукодельниц тоже много. Игрушечницы наши! Например Баранова с еѐ «ярмаркой»! Не осуждайте: полова и зерно – взаимосвязано. Теплынь, да и только! Резьбой по дереву балуемся…. Упиваемся достижениями. А музыки-то всякой, от частушек, песен, до романсов сколько! На стихи, кроме моих, но мне – так и надо! всех местных поэтов!.. и выше. Но нет, припомним, не всѐ так однозначно просто, – и я был на высоте общественного мнения города Потаѐжного. Как, вроде, на «Сопке обзора», что с телевышкой на самой макушке. Правда, было дело,– ни что там, а целую кантату «ПЛАКАТ» сочинил на 25-и летие города высшей категории преподаватель детской музыкальной школы. Муж упомянутой игрушечницы, на мои слова там тоже! Красивая вещь, серьѐзная, философическая получилась. Знакомство с ней состоялось, помню в зале музыкальной школы. Премьера – в большом зале ДК. Там…– рассуждали и о «Камне»–

символе города, и о стеле (памяти войны Великой Отечественной) и о дикой природе: Пролетят свистухи утки Вдоль по речке между гор Может только через сутки Зачадит чумной мотор… И о радиации тонкими намѐками. И ещѐ исполнялась эта кантата, естественно в укороченном виде, в зале клуба строителей. Генералу, тогдашнему начальнику, кантата понравилась. Короткая, правда была у неѐ, у этой кантаты жизнь. Стечением обстоятельств… – слетели ноты мелодий со струн, слова стихов с уст… и рассыпались, растаяли, слились с небытием.… Так должно. А завтра Вербное Воскресенье. Через неделю – Пасха. Время летит быстро. Ну, а осенью…пройдѐт обязательно цветочная выставка, это уж точно, как огород полить. В ДК бесплатное наслаждение – глаз не оторвать. Сорока строчит, пересекая речку наискосок. Ворон, что-то не видно. Странно. Берѐзы готовы вас угостить своим напитком подслащѐнным… и если серьѐзно подходить к проблемам, то жизнь на сносно, даже – на хорошо, тянет. Берега выше быльѐм поросли. Слышу, собаки брешут. На той стороне речки – их будки, псарня.… Так что, улавливаем отличие промысла от ремесла. Бесценного от денежного. Это были быстротекущие моменты жизни. Был… (Были. Было. Был…) Довольно мощный приток энергетики, хотя мой возраст… тогда уже, тоже был довольно порядочный, – после шестидесяти….

Сразу после ДЕВЯТИЭТАЖЕК… снова, детский сад, объект соцкультбыта. Что-то я в последнее время всѐ чаще и продолжительнее стал глядеть на небо, на тучи, – какое великолепие-то, смотрите!.. А ведь до недавнего времени корнепластикой увлекался. Пойдѐшь, бывало, в лес и весь день «в корень» и смотришь, – «находок» жаждешь. А потом… глину добывал же!.. Не тощую, не жирную, в меру, как раз для лепки, глину. Из класса пустотелых Леплю, без малого, СЛОНА От пальцев рук, что может… площе Быть, разве – кожи толщина Определѐнная на ощупь! И… загадаю-ка вам, загадку древнюю, слушайте:

« Был я на копале, Был я на хлопале… Был я на пожаре Был я на базаре…»? Это же горшок! обыкновенный, обожженный, из глины сделанный. Вспомнили? Покупайте!.. Видишь слетают Тарелки с гончарного Круга, лови же! Слышишь воет? – Первый сорт МАХОВОЕ колесо!..

Сам Надеваю, – Нет У Друга Рук, Прозрачный Фартук На Гончарный Круг. Это всѐ я… ещѐ и к тому, что имел честь быть организатором керамической мастерской в должности мастера и преподавателя производственного обучения! (нашѐл, чем хвастать?). Вспоминается. Да, тоже и свистульки же делали. Дрозд. Терракота. С тылу засвистим мы, забавляясь. Ах, эти пустотелые свистульки! Мнут глину теплоподатливые пальцы. На дворе зима. Плюсую, привожу свои стихотвореньица тех лет, как подтверждение того, что не выдумка это, а было на самом деле. Пережито. И радуемся Слеплю, попрошу Барановых поставить соловью голос.

Но лично для меня, стоп, стоп… годы трудные. Особенно в физическом, он же и («маральный», – рискнѐм-скажем) плане. (Рисую словом, – своего рода пленер. Шарж…). Связь с детской художественной школой, замес глины (голубой!) в кадушках, еѐ обезвоживание, проектирование гончарных кругов, радиальные походики в поисках нужной любавы, опять же, глины, еѐ добыча самим и с гурьбой ребятишек! Представляете.

Упорный замес в кадках.

Пусто в храме, не в пещере, В УПК, – истолкованье Доверяю. Меньшить щели Замочил, взял, бочку в ванне. Рождество – вполне рабочий… Дна не два, одна накладка. – Из-под омуля! Слышь, бочка, А по должности, так – кадка. Целых три…. – … эксперименты и прочее, и тому подобное интересное. Да, ещѐ – частые экскурсии в музей изобразительного искусства! И, конечно же, сочинение стихов, в том числе и на эту избранную тему и … составление сборника же – «ЧЕМ СОЛНЦЕ НЕ ГОНЧАРНЫЙ КРУГ», и, правда, что. Его издание! – видите, сколько всего хорошего, волнительного-то было!..

Пусть я – не открывающий Америк – Учительствующий день – изо дня… Родители детей, по крайней мере, С большой надеждой смотрят на меня.

Есть и такие строчки в моѐм архиве-памяти. На живую нитку вѐрстка, Рукоделие напѐрстка. Такие нитки, – Ты их тяни, тки… холст для Тугой картины. Нацеливались матрѐшки Точить и расписывать. И на малых ребятишек стал засматриваться тоже. Но вот теперь их что-то не вижу. Может, занимаются где в своих закрытых закутках здания? Может, воспитательница какую-нибудь книжку им читает, там про муху цокотуху, или, там про дядю Стѐпу милиционера. Э, нет, чу!.. звуки слышны. Сладкой вам жизни, детишки! Свет солнышко. Настроение столь прекрасно, что даже поиграть с ними, детьми, на равных, конечно, захотелось, а что?.. Иду, всѐ ещѐ, хотя и заросли слева – всѐ гуще и гуще, иду по улице названной в честь первого космонавта… Да, кстати, к слову… – и ещѐ одно же совпадение, ѐ моѐ вам, высветилось… Шагаю. Такая вот предстартовая дорожка. Правда, коврами не выстлана, даже и бетоном пока ещѐ не до конца покрыта. Где-то… в 89-ом году вдруг узнаю, что проводится набор (вернее даже сказать – добор из местных жителей) на конкурсной основе персонала для открывающейся в нашем городе школы с каким-то там космическим уклоном!.. да, я тогда ещѐ слесарил, то есть, работал слесарем сантехником – хлораторщиком по пятому разряду. В слесаря-то я сам напросился. – Через «Первого» спустился в машинное отделение бассейна «Нептун», место освободилось. На пенсию предшественник ушѐл. Понизился с

должности директора всех спортсооружений города, – задѐргали? Вестимо, задѐргали: как талоны на части, рвало начальство!.. Ну, вот, дай, думаю, попробую. Платят – даже чуть побольше. Ответственности много меньше… Семь лет отмантулил в рабочем классе – хватит…. Невольно я даже шаг замедлил, припоминая. Подал заявление. Прошѐл собеседование. Приняли, вот, читайте в трудовой книжке синим по голубому фону: № записи – 44. 28.08.89. «Принят в Красноярскую краевую школу-интернат с космической специализацией зам. Директора по воспитательной работе…». Знай наших! Своеобразно было подниматься до интеллигента, (или наоборот ли по тогдашним-то принципам, спускаться), но это уже особый сорт разговора. Может когда и подвернѐтся оказия, – несущий случай… тогда и расскажу.…. Камыш, махалки рогозы, вон уже вижу…. Во, сколько совпадений. Жизнь – не линейная, не прямая, сложный интеграл, правда, что. Это вам не табличный простенький интеграл. «Взять» такой – помороковать надо. Эвон слева, (молодо поднимаясь на цыпочки) впереди за тем вон садоводством, дальше и выше, эта душа «лесная школа» и находилась. Охраняли еѐ собаки дежурных слесарей котельных и две местные лайки прижились для развлеченья. И из нашего Потаѐжного, сразу две девочки, Оля и Наташа были приняты, зачислены в курсантки!.. И, забегая, успешно закончили эту элитную школу. Вон там она, слева дальше и выше отсюда и располагалась в деревянных теремах. Терема-то эти сиротами остались (кроме одного сгоревшего). Нет, надо как-то бы разразиться двумя-тремя новеллами на эту тему. Не буду обещать, но в уме держу….

Скоро звон колоколов услышим!.. Да, вон в той лесной школе под ясным солнцем и звѐздным небом, что километрах в семи отсюда, всего случалось предостаточно. И весѐлого и… трагического. Из грязи, ѐлки-моталки, да, считай, в князи!.. это я о себе. Таланты. Вот такая вот траектория. И, ведь, тоже интересная пора была. Полѐт в космос, да и только!.. Из своей обсерватории (на крыше корпуса «Соляриса») ночи напролѐт на звѐзды зырили! Мир. И какие-то миры Уже исчезли, вне игры. У нас там была ещѐ ночная няня, которую курсанты совой прозвали. – Сова идѐт!.. – Бывало, кто-нибудь прошипит тогда и все вовлечѐнные – мигом по комнатам, словно суслики по норам, только первые – вверх, грызуны, вестимо, вниз отвесно. … В дебрях наших водится и большой чѐрный дятел в красном галстуке, и филины встречаются и даже сыч-редактор видит издалека мышей. Махалки рогозы и… ели вековые… И ещѐ – походы радиальные коротенькие, скажем, до Канна-реки горной. Ночѐвки у костра под звѐздным небом…балдѐж и размышления. И зимние тоже вылазки на лыжах были… Школа располагалась, прямо-таки, в густом лесу, возле подножий сопок. Красивое место. Родниковое озерко. Вот оно же с острой студѐной водой, представляю, ощущаю…. Внеурочные мероприятия за полночь. Опять же переходы-перебежки вверх от учебного корпуса до спального корпуса и, затемно утрами спуском снова в учебный корпус.

И рысь же дикая живая: видели!.. эх, всего не перескажешь. Чудное было время, я вам скажу, тише, слышу – рысь выше наших голов по кронам сосен!.. не доказано, но определѐнно пугали….

СТАНСЫ Нужда – не моды блажь. Кроит – Природа Мать… Чу, мне б на карандаш Миг творчества поймать! К морозам – шерсть густа. … отрежь, а здесь пришей, истратив мех хвоста на кисточки ушей! Я радуюсь весне. Болотце. Сопок высь. … и вижу на сосне – Вполоборота рысь. Школа «Космонавтиков» из нашего города Потаѐжный, увы, перетранспортировалась в другой закрытый побратим-город Железногорск (Красноярск-26. Теперь Железногорск). Мы – упустили, а жаль. Такая вот проза жизни. Не потянули. А ведь какой был задор-то!.. Бывало, там Большой дятел, как мастеровой маститый в красном фартуке, тюк-тюк, долбит, тоже, похоже, как невропатолог, будто по колену… кедра. Лечит и лечит. Чу, трещит кедровка!.. На старте Остолбенела Ракета!..

Ещѐ тогда сотворил. – Она, та ракета-макет, внизу, сразу справа при входе в учебный корпус, смастерѐнная ребятишками-курсантами (под моим, естественно! руководством) из ствола сосны выделена … и заострена. «Сова»!! – Ночная Няня общаги школы «Космонавтиков». ______________________ ОРГАНИЗУЕТСЯ КЛУБ ТВОРЧЕСТВО Лепка, резьба по дереву, сочинительство – теория и практика. Руководитель Е. А. Казанцев. Вторник второе занятие — в 15 часов 22.1189. В мастерской (подвал помещения уч. корпуса. Возле котельной. ___________________________________ А, что, имел (правда, моральное) полное право. Четыре учебных сезона отходил, таки, ещѐ, когда слесарем работал, в изостудию. Проводил занятия с нами тогдашний Главный Художник города. Была тогда такая должность в муниципалитете. Мастерскую эту я тоже сам, по своей инициативе организовал. «От нуля» – в помещении, умора, что ниже даже нулевой отметки, затапливаемом грунтовыми водами. Особенно по весне. Ничего: отчерпывал вѐдрами по утрам, а потом и насосик раздобылприспособил!.. «От нуля» организовывать – это было мне на роду начертано: стрелковый тир – ещѐ абитуриентом политехнического института в Омске, в качестве руководителя такими же, как я сам будущими студентами; Меня выделили из остальных поступающих осчастливленных абитуриентов, только что тогда зачисленных в студенты (желанная

метаморфоза). Видимо потому определили, что я был на шесть лет постарше и уже год, после окончания речного училища, отработал на судоремонтном заводе в качестве мастера, а осчастливленные принятые (конкурс-то был пять человек на место!.. правда, не такой большой, как в речное училище… – десять); зачисленные в студенты молодые люди были готовы и терриконы до неба отсыпать, углубляя и удлиняя траншею, объекта строительства. Трудности, стычки были, как слишком много идущих подряд согласных на стыке слов. Когда потом-потом… на юбилей – 25 лет после окончания, мы, выпускники 1958 года съехались в Омск, я навестил старый корпус института, что на улице Долгирева. Поинтересовался, углубился в угол территории …– тир тогда ещѐ действовал, был жив курилка, детище двух кафедр: военной и физкультурной. Вот и яхту для спортлагеря, своими собственными руками построил, – тогда же на четвѐртом курсе. Современный, со всеми видами литья, литейный цех режимного завода (Среднего машиностроения в городе Бердске; мастерскую творчества здесь, в школе «космонавтиков»; мастерскую художественных ремѐсел в УПКа Потаѐжного Зеленогорска, куда лучше, солиднее организовал. Вон сколько, ѐж твою моталки, ведь, надо же!.. мало-помалу родник, ручей… рекой в ОКЕАН. Кстати, о яхте, о посудине, той, что я своими руками-то, но… Только коротко, концовку только: Спустили на воду. Правда, алые паруса не поднимали, просто скользили-сплавлялись по Иртышу до Чернолучья. Там наш спортивный лагерь обосновался, под боком дома отдыха... Скользили с Галей, глазели природу и друг на друга. Речные чайки. То встречные, то обгоняющие. Такая вот «мартыновщина». А начинался роман так: На лекциях садились рядом. Касались локтями. Обменивались клочками-листочками… Не только из-за меня Галка перешла на нашу «горячую» специальность… с «холодной обработки металлов», но ещѐ и потому, что стипендия была повыше. Жили-то на эту суженную. Помощи ждать не от кого. Родителей у Гали не было: отец на фронте «без вести пропал», а мать перед самой войной

умерла. Я восхищался Галкиными математическими способностями.– Интегрировала классно. Вызовут, бывало, к доске…! – Я так не мог, но, хоть улавливал красоту действа и то ладно. Совместное, – учѐба, увлечение спортом. Золотые осени на уборочных… картофеля, вечера танцев!.. Да и комнаты снимали у частников улицы «12 Северная» в домах неподалеку. Дружили… счастливы были, не совсем, но всяко. Паруса – пошить не успели. А Рафис Багирович, по прозвищу «Побыстрей-побыстрей» тогда торопил, разумеется. Он, вообще-то был нашим любимцем. Утонул он, царство ему небесное. Это последнее-то я узнал на 25-летии нашего выпуска, когда съезжались. В Омске. Рыбачил он посреди озера на удочку. Поднялся шторм. Рафис Багирович неловко повернулся. Свалился в воду. Лодку отнесло ветром. Ну, вот и… А плавать, как оказалось, не умел. Вот тебе и старший преподаватель по физкультуре… Такое вот свадебное путешествие… Вроде бы и на яхте, но без парусов. Судьба. Судьба как в воду смотрела… А, что, официально, то мы так и не разведены, ведь, вот. Кривые Крылья у чаек Кричащих… А чаша – тоже посуда. Как же, как же… и в итоге, от трѐх курсантов и меня лично мы подарили школе изваяние из огромного капокорня, в тайге, чай, живѐм. «ЧАШУ БРАТСТВА»…естественночудесной формы. Где-то видимо хранится… и о нас память, и о, вон, вон о том крутом таѐжном пространстве. А поездки в плавательные бассейны города…

Ничем не хуже Здесь в Зеленогорске нашем, Чем в том Давосе.

Посещение «Новой бани», экскурсии-поездки в картинную галерею, зверинец!.. На каникулы курсанты разъезжались по домам. Столько новостей привозили!.. А викторины, конкурсы, моделирование, запуски действующих моделей ракет. Поездки лучших в дальнее зарубежье; летние сборы учащихся со всего края!.. нет, что ни говорите, ШК была здесь на месте. Интересной, необычной, новой была и структура школы. – Разбивка по «экипажам», вахтенный метод (студенты университета в качестве практики назначались старшими экипажей, вместо традиционных воспитателей); встречи с живыми настоящими космонавтами, выступления перед курсантами учѐных из различных университетов… Были, конечно, и свои неудобства, не без этого, как же без них. Например, то, что школа располагалась в семи километрах от города. Не было своей бани, но эти неудобства перекрывались новаторством и «отдачей»: поступление в институты, после окончания школы было практически сто процентным.

Личность я, пусть, как ни встану, Все должны почти понять, Я коронную асану Научаюсь выполнять! – Сиршасана – гвоздь аскета! Дыбит, замысел высок. … По команде «пуск!» ракета Кудри пышные – в песок.

В мастерской – Глина-матушка из таза, – Мастер, – сплин после экстаза!… Воплощается идея. Ох, не лѐгкая затея Изваять продукт событий. … Подле скульптора забытый Глины сгусток сохнет, молча Превращается в комочек… * * * Школе Космонавтики Весна ручьями к урожаю Стремит, как бы в сентябрь опять… Все остальные обожая, Люблю, со школы, цифру пять. Раскрыл глаза – познаний древо, Смотрю, растѐт, макушкой ввысь, Ветвясь направо и налево, А в нѐм, похоже, – сваха-рысь! Ох, астронома ночь сеансна. Учѐба – свет (звѐзд и планет)… Хоть разны рейтинги и шансы, Среди курсантов «дуба» нет. Любовь. – Про вкрадчивое – вкратце: Остыл. Но Вам о ней строчить. … И в людях полно разобраться вас может ШКОЛА научить. Обзор, как Мир, как шар – всемерный. Хоть коллектив любой здесь – наш, Но по заслугам в ШКОЛЕ первым, Да будет, пятый экипаж! 19 – 20. 03. 90 г.

Мной особо курируемый. И ещѐ на первом выпускном вечере я читал свои стансы, (шила в мешке не утаишь). И меня слушали! Привожу в сокращении количества строф. СТАНСЫ (прерывистое, опять же) Жизнь интегрирую, «этажу». К вам головой седой поник, А сам хвалюсь-де, я по стажу Ещѐ постарше выпускник. Огон-хвост огненный махалка. Ушла ракета в НИКУДА… ИЮНЬ. Гурьянова рыбалка – Не оторваться от пруда!.. Вальс. «Школьный вальс» курсантов кружит… А то польстится дщерь… к тому же… Мол, что учѐба подождѐт… А школьный вальс пушинки кружит Им НЕЧТО ВЫСШЕЕ грядѐт!.. Настрой кассетный с диска снят… «Зерно»!.. прессуя из «мякины», О п я т ь изысканно дерзят Из комнат крайних вундеркинды! С луною суетно не спят… Шипит вода в латунном кране… И узнают курсантов с пят На марше вверх ночные няни. А кто же станет к о с м о н а в т о м ? – И, полагая то на то, Шагая, знаю, что не автор

Строк этих низменных, но кто?.. Большую роль играет осмос – Проникновенье… Ты? Ты?.. – впредь Откроешь люк в открытый космос Иллюминатор протереть?.. В е д у т созвучия к Наталии (без них бы я не рисковал) …Закреплены на узкой талии короткий фал и длинный фал… Ж и з н ь – по-хорошему резная. В о з в ы с ь с я … и снизь свой з а д о р , Со школы (этой) твѐрдо зная, Что есть – сучок, а что – задор. От школы несколько оторван… Гляжу на гладь пруда она И есть то зеркало в котором Вся ваша жизнь отражена. Тут…, после многих отчислений… Ответ. Итоги таковы: – Туш!.. Первый выпуск, это – ВЫ!.. А остальные… — на колени!.. И ведь встали. А С.Е. Гурьянов – это первый директор той школы. Астрономию преподавал. А вечер… выпускной длился и длился… и средь сопок, под открытым звѐздным небом…, и снова в кулуарах, и снова… Из Зеркала Взгляд За порогом курс!

Костѐр. Пыл! Суммарно звѐзды. Округа. Отроги Саян. Конечно это не горы Тибета. Да и не надо.

О, в тот выпускной вечер Наташа была Божественно Хороша. Влюблена. В Жизнь. И с этого-то бала они и влились… в университеты и институты страны, в том числе и элитные. И стремит свои воды Барга в ОКЕАН… Под вспученным льдом. А что, Барга, – речка как речка. И ничем не хуже, Мойки, притока «Державной» реки, или там, скажем, Гумѐнки в городе Бердске под Новосибирском. Даже ещѐ и почище будет…такие кадки. Потом, правда, стали сдавать позиции. Действовать по стандарту старомодному, по шаблону. Власть в России поменялась. Появились материальные затруднения и т.п. …, но первый выпуск был классный. Этак, лет пять тому назад в очередной раз решил навестить могилки, отца и брата и… неожиданно прочитал, наткнувшись, надгробную надпись под фотографией Наташи. Как тут не поверишь своим глазам, когда факт налицо. Где он теперь Юрий Гагарин, в честь которого названа эта улица? Жили. Мечтали… Вот уже и нет еѐ в живых, бывшей курсантки первого выпуска школы с космическим уклоном. Уроженки Потаѐжного. Почему так получается? Стежки-дорожки. Броские судьбы. Вот тебе и открытый космос. Вот тебе и «иллюминатор протереть». – Иду дальше. Уже заросли пошли. Сначала сорный лес, всякий там, а следом… и по настоящему породистый, красный. И до мачтового отсюда недалеко!

И тут… я приостановился даже. Ишь, стесняется, прячется за сосну, ишь, – всѐ выше… дятел!.. – Такое вот нечаянное представление. Азбукой Морзе… – Господи, о чѐм речь?.. – подумал и сказал. «А он сказал: поехали». Уклоны космические. Шагаю, глазею, как лѐжа на возу соломы в детстве. Уклоны космические и… формовочноземные же… – вдруг вспомнил, что Юрий Гагарин – бывший литейщик!.. – И тут уж – судьба: Ну, не могу же я «проехать-то» мимо совпадения! – Это не в моих силах (скромнее лошадиной)…, товарищи. – Дело в том, что я то ведь, поди, тоже литейщик. Институт в Омске кончал по этой специальности. А по первой-то я, если хотите знать, техник судостроитель (корпусник даже!). Вот и выходит, что… все четыре моих специальности, не в последнюю очередь, с пустотами связаны. А ПУСТОТА, похоже, – основа МИРОЗДАНИЯ. Где он теперь, Юрий Гагарин, мой ровесник по возрасту? В Царствии ли Небесном?.. Кто скажет? «Не сохранили!» – Слышал. Да как сохранишь-то? Пустое это. Как время летит быстро. Взмыл Памятник На Этом Пятаке!.. – Их Самолѐт Не Вышел Из Пике.

ТАКОЕ НАШЕ ПОКОЛЕНЬЕ Опять литейка (клином свет). Магнитный сплав – моя элита. Я снова видеть стал во сне: Ожив, как голуби к весне, При мне целуются магниты. Мы вместе с техникой росли – Такое наше поколенье… Литейный плац – клочок земли, Где мягко ползать на коленях. Не огород, не палисад. Но землю пробуя на ощупь, Как будто тѐща над рассадой, Колдует Сенька наш формовщик. Словно крестьяне-мудрецы. Они расставили порядком, Как по весне под огурцы Опок коротенькие грядки. Суют всѐ глубже в землю Нос… Ума у каждого – палата. Полушутя, полувсерьѐз Зовут кормилицей лопату. На космос тогда работали. Магниты с направленной кристаллизацией осваивали… в частности. Прецизионного и всякого тот литейный мой цех! Нет, жизнь для меня была не блеск, положим, где уж там…

Потихоньку, не лечиться, На недобрые дела У знакомой кладовщицы Эту колбочку взяла. «Кладовщицу не вините, Кладовщица не причѐм. Уходите, уходите Я прикрою дверь плечом… Если бы без пересуду, Если б враз, без похорон…» Люди вымыли посуду Под струѐй воды внаклон. Не знаю как там с художественной точки зрения, но… так написалось по горячему тогда следу, вроде как вдогонку… по поводу несчастного случая у меня, прямо в литейке. В ночную смену. Она лаборанткой работала. Причина – неразделѐнная любовь! Он токарем тоже посменно. Она, цветущая, пышущая здоровьем дивчина приехала из соседней деревни недавно. Повадился этот ухажѐр за эти тяжѐлые освинцованные двери рентген-лаборатории. Завод-то был высокотехнологичным. Отливки просвечивали для выявления рыхлот, раковин и пор. Кавалер из соседнего механического цеха, что тогда был под одной крышей с нашим. Это потом нам отстроили своѐ зданиекорпус. Токарь – мужик женатый, опытный. Она – девчонка деревенская, пышущая здоровьем, но наивная… Обещал жениться на ней, клялся, что холостой. Дело зашло слишком далеко. Ну и вот, и… понимай, как знаешь. Я тогда исполнял обязанности начальника цеха. Отваживались. Парным молоком отпаивали. Сам лично ходил по частным домам с бидончиком…. Людмилой звали. Хватает за душу. Она уходит в пятки… Так быстро летит, так стремительно время.

Жмутся друг к другу стволы деревьев. Кедр, среди равных, главенствует. Вот и на Урале в городе Касли-то я работал зам начальника старого-престарого самого прославленного цеха художественного литья. Очень мне нравилось там. Редкое совпадение: специальность – в основе хобби. Призвание можно сказать. Считай – мечта сбылась, было, да только ненадолго. – Пришлось снова удалиться к себе в Сибирь. Тогда маленьких своих ребятишек, дочку и сына, пожалел, везти побоялся: радиация была ужасно большая. Атомный взрыв тогда, год или два тому назад, как произошѐл. Критическая масса взорвалась рядышком, в тогдашней «Сороковке». Теперь-то этот «побратим» нашего Потаѐжного Озѐрным поименован. В России их таких закрытых – десять, а в Союзе-то было больше. Вот, что тогда я написал, поражѐнный увиденным и услышанным, – наблюдаемым: В ТАЁЖНОМ ЛЕСУ Однажды в нездешнем таѐжном лесу Старушку окликнул – молчит: недосуг, Себе собирает в лукошко грибы Одна, без обычной ребячьей гурьбы. Я слышал, однако, что лес заражѐн. И грузди не клал в плащевой капюшон. Намѐком спросил: «Радиации нет?» «Нет, ясный, не бойся, – услышал в ответ. – нет, это, сынок, далеконько как раз, зараза за семь километров от нас». Старушка беспечно махнула рукой: «И так далеко, да ещѐ за рекой!» Потом помолчала немножко, пока Щипками с груздя не сняла червяка. «Скажу по секрету, что страшного нет и там. Зря начальством наложен запрет. Оттуда приедет в субботу мой сын. Рабочий простой, а на вид – господин!

Подкатит к избе на машине своей, Набьѐт, как в бочонок селѐдки парней… И высосут ящик бутылок до дна За ночь-то, да всѐ дорогого вина. Ласкает пол-литру, как будто жену, А девок боится. Я. Чай, намекну О свадьбе, серчает и просит вина: «Тут всѐ, – говорит, – и любовь, и жена». Старушка отважно махнула рукой: «И мы бы сбирали грибы за рекой, Да это, сынок, далеконько. Как раз Места те за семь километров от нас…». Как всѐ туго взаимосвязано. Не выпутаешься. А ведь всѐ это, было, было же и…, вроде как, быльѐм поросло, – посмотреть по сторонам. А вот ведь, право, имело место… Пустая колоша, рабочая колоша, пустая, рабочая… и т.д. Такое вот чередование. Идѐт процесс плавки. По ниспадающей, как бы… и вот уже опять стремит-искрит ручей живого жидкого чугуна!.. – Сказывали… на ослепшей лошади, на колошниковую площадку демидовской домны в Касли, на этой крале когда-то колоши шихты завозили по наклонной плоскости!.. Чугун плавили!.. Ходил, смотрел я на развалины этой домны. Кстати, и ту слепую лошадку, говорят, звали Домной. По принадлежности, видимо. Стремит поток искрящегося жидкого сплава из лѐтки по глубокому жаростойкому жѐлобу…, по плацу формовочному р а з в е т в л я я с ь , расползается… зарево!.. в пустоты-изложницы, заглядеться можно. Булат, не хвастай, – Чугун – родоначальник, А сталь – вторична… Горн дышал. Специалисты Ковали!.. Внахлѐстку тоже. Устали. Потны.

Достаточное Дутьѐ, – чтобы пыл в горне – на Должном у р о в н е ! . . А пустая колоша-то, так, это – один древесный уголь, без железной руды… Для сведения. Формовщику на ум пришло опоку (и это так!) ещѐ постукать сбоку. Да, обвалы форм, досада, случались, тем ни менее… КОЛОКОЛА отливали!.. памятники для погоста, ажурные чугунные « вокругмогильные» оградки тоже и кресты фасонные и строго канонические. Правда, этот постоянно действующий заказ-фактор лапидарного… меня поначалу не на шутку смущал: каждый день нужно было соприкасаться с нуждами погоста. Помнить что он – вот он, рядом и ты за что-то перед ним ещѐ и в ответе! обязан. Долго не мог привыкнуть. Но начисто стереть щемящее сердце чувства печали было никому не в силах. Сам-то я коренной сибиряк. Чалдон по образованию, в одном из многих значений этого слова. Да, наша-то родовая деревня Аксѐново ещѐ в царствование Екатерины второй образовалось!.. … В отличии – Уральцы помастеровитее будут. У них ремѐсла и промыслы же по наследству передаются, стезя такая. Сибиряки же – хлеборобы в основном. И уж совсем для меня в диковинку тогда было – церковь! Да ещѐ и действующая (это в то время-то)! Да на холме, на виду!.. Миниатюры первоклассные знаменитые воссоздавали…. – Вот помню, заказ на экспорт в Англию – большую партию красных чертей отливали!.. Не верите? Правда.

В ЛИТЕЙКЕ Гляжу с любовью На формовщика, Как он хлопочет, К вечеру усталый, Как точная Ваятеля рука, Готовит форму Под струю металла! Вот ком земли – В кулак, От пальцев след. Сказал, подумав: – Глины не хватает… Серьѐзным отношением К земле Крестьянина Он мне Напоминает. Как же всѐ в Мире Божественно, взаимосвязано!.. Да, Юрий Гагарин даже на три с хвостиком года меня моложе. Мог бы ещѐ жить, да жить… Снег – хоть БАБУ лепи – льнѐт к подошвам, мну: топчусь на месте. Знаком я с той «кусковой формовкой»!.. за вагранщика, после недельной стажировки, встану, была бы тяга… дутьѐ – фрамуги!.. «Мечта сбылась, но только не надолго» – себя цитируем!.. Кстати, на этом предприятии есть должность «Главный скульптор завода»! В том цехе художественного литья и знаменитые ваятели трудились (каждый в своѐ время, конечно). Например, Пѐтр Карлович Клодт. Ну, тот, который увековечил конные группы, что на Аничковом мосту в Питере, выдающийся бронзолитейщик. Его модели отливок миниатюр, как зеницу ока хранят! Я их своими глазами видел. И даже трогал, щупал, зрачкам своим, как истинный россиянин, не веря. Залюбуешься.

А уж дыма, копоти-то в старых демидовских корпусах, боже мой!.. и кучи-конуса отменной формовочной земли… Без всяческих, тебе добавок, – прямо из карьера – водицей смочил и в дело! Редко такое бывает. Эх, художественное литьѐ, куда – не простое дело, творчество предполагает!.. Там, – что ни рабочий – личность… До… развернулся папирус памяти…– ФИЛОСОФЫ Собрались в кружок Формовщики, Там где небо цеха в дыме. Есть солидные и тощие, А земля торчит пред ними… Пирамидою Хеопса… Разговаривают круто И в руках, как сферу Глобуса, Образец отливки крутят! Рассекают мнимой плоскостью Поперѐк и по другому. Здесь формовщики – Философы! Ищут «линию разъѐма» Оптимальную выискивают!.. И уж ещѐ последнее, наверное, не поверите, – держал в руках, взвешивал царственную бронзовую длань Петра Великого!.. А дело было, говорят, так: Пѐтр первый пожаловал в Касли на демидовский завод в цех художественного литья, да, в этот самый! Был вот здесь, воображаю, хорошо, ясно так вижу перед глазами, на формовочном плацу. Интересовался всем подряд. Пѐтр он и есть Пѐтр!.. Опѐрся рукой о кучу формовочной земли, что вполне было естественно….

Визит окончился. Последний человек свиты вышел из цеха. Догадливые формовщики подправили чуточку гладилочкой, да ланцетом отпечаток, кое-где по кромке его с помачка, ну, то есть с кисточки водой покропили. Лѐгкими своими, через свои же губы дудочкой, высококлассный формовщик-авторитет выдул нападавшие сор и землицу. Дали форме подсохнуть, притрусили полость припылом, чтобы избежать пригара… Сплавили в малой печи бронзы оловянистой колокольной. Собственной засекреченной расшихтовки с добавкой серебра. На царскую руку не жалко… Заливщик снял шлак с зеркала расплава, играющего всеми цветами радуги. Зачерпнул бронзы футерованным ковшом дополна. Быстрым шагом проследовал плацем до формы, пленку-плеву удалил железной мешалкой, вот, и стал заливать… Присутствующие отстранились… Выжидал. Дополнял, добавлял пока, значит, активная усадка металла происходила… – В каждом деле тут, брат, свои секреты; свой резон соблюдать надо. Литьѐ, – это искусство, а не просто профессия. А то ведь может и так получиться, – заливали бронзу, а вытащили репу. Нет, я не оторвался от земли, Отливки выбирают, как картошку. После того как отливка остыла,– вытащили, обрубили облой… А потом… самый опытный чеканщик жилки подправил-проявил!.. Ретушь своего рода. Я держал в своих руках эту длань Петра Великого – тяжеленная!.. И ещѐ… что уж мне, больно допотопно, смешно тогда показалось, так это – межцеховой гужевой транспорт! – Представляете, в роли электрокар… по увалистой территории того завода!.. У нас-то в Сибири тогда, на современнейшем-то заводе, Бердском Электромеханичском, БЭМЗе-то, может, слышали о таком (от электробритвы, скажем; правда, он теперь, специализировался на

другом – лапшу с куриным вкусом готовит). Так, вот на нѐм-то тогда уже вовсю вѐрткие, оперативные электрокары эксплуатировались… Чудо, – тогда, вот уж совсем не подумал бы даже, совсем уж странно, что этот старинный, Петра великого помнящий, прославленный на весь мир цех художественного литья, его механический участок длинные гарпуны тогда изготовлял для Антарктической флотилии к промыслу китов!.. и не только. Много чего лили, ковали, точили, план выполняли, радовались жизни…. А промысел Божий. За скульптурную группу «Родина» на выставке в Париже, на которой Каслинским заводом были заняты, в очередной раз, призовые места, большие деньги давали. Да, разве Родина продаѐтся!.. Радиация… зашкаливает… Говорят, алкоголь из крови еѐ выводит… …А где-то Медитируют Пингвины. Утки-гоголи слепли. Такие вот басни Крылова, я вам скажу, тихонько, по секрету, чтобы первый отдел не услышал. Остепенит, ведь, доброго чего. Хочется плакать. – Озѐр с ужасающими преданиями демидовских времѐн и тяжѐлыми теперь судьбами, не скажешь, что пруд пруди, а много. И теперь много. «Цех гужевого транспорта»! – Как это вам нравится? Лошадки, к шумам привычные. Ходили в упряжи без шор (это я был тогда зашореным). Встретил меня Машиностроительный завод города Касли тогда и доброжелательно, и безжалостно суровыми картинками. Помню, сразу после вступления в должность, знакомясь с цехами завода, я заглянул на заготовительный участок механического цеха.

Цакают гильотины. Жуют листовую сталь-прокат. А одна с разинутым зѐвом замерла. Окостыжилась. Место вокруг неѐ обнесено красными матерчатыми клинышками, нанизанными на киперную ленту. Подходят люди и внезапно, тут же отшатываются, отворачиваются. Лица их, выражая, вроде как, брезгливость и недоумения, бледнеют. – Отчего бы? Почему? – думаю. Приблизился…. Чавкают гильотины смежные… На бетонном полу валяются отсечѐнные пальцы в напальчниках перчаток… – Это ремесленник-мальчонка в первый же день своей первой практики на заводе, подавал-подсовывал остаток стального листа, бывшими своими пальцами, вместо специальной рейки… Ждали инспектора по ТБ от профсоюза. Квартиру тебе (мне) трѐхкомнатную – почти сразу: дом на выходе! Ходил, смотрел. Всѐ ладно. Правда, несколько смущало «титановое» водяное отопление, но тут у многих такое. Опробовано. Не жалуются. Почти на берегу огромного озера. Красивейшие места. Климат потеплее чем у нас в Сибири. – Дубы и липы даже растут! Рыба – кишмя-кишит, и рыбачить вроде как можно: улов не «трещит»: подсовывали под счѐтчик неоднократно. За озером – сам Батюшка Урал вдалеке рисуется! Когда нет тумана, так, вот он, – прямо, рукой подать. Горы поросшие, в основном хвойным, но смешанным лесом. Зима – мягкая снежная сказочная… Тронься – каких-нибудь 30-40 километров – и ты в Европе!.. Принимали меня, метили-смотрели, как на будущего начальника цеха в новом строящемся (коробка уже была воздвигнута!) корпусе художественного литья. А, что – специальное высшее образование, интересуется ремѐслами. Свои поделки имеет…

Добился помещения. Сговорились-организовали с главным скульптором завода изостудию. Я стал первым зачисленным в неѐ учеником, а главный скульптор (фамилию запамятовал) – стал вести занятия. На первом была, помнится, тема теоретической его части, – «Чем отличаются ремѐсла от промыслов». Главный-то был в восторге от такого рвения администратора ему подведомственного цеха. А теперешний, тогдашний, начальник, не в обиду ему будет сказано, выходец из практиков, из рабочих, десятилетки не кончал даже, начальное образование всего-то. Но зато местный. А местные кадры здесь ценить умеют. Но ведь новый корпус вот-вот сдаваться в эксплуатацию будет, а тут вот тебе, кадр сам приехал. С приличным стажем работы в нужном направлении… Карты в масть, да и только… в мои руки было. – Карлики, Эй вы, воробьи!.. Ворона. По ребятишкам своим до безумия тогда соскучился. И жена тоже сниться, надо же было, по ночам стала. Подписывая заявление на увольнение, директор Каслинского механического завода, помню, х о р о ш о сказал: – Я думал, что ты взрослый человек, а ты оказывается мальчишка. И у меня-то было двойственное чувство. И жаль, и понимал, вроде как струсил: люди-то ведь остаются. Работают…, да что там. Точка поставлена. Да, я… вынужден был пойти на попятную. Углубиться в свою Сибирь…

И устроился я старшим технологом. В цех №30, Бердского радиозавода. А потом… и здесь тогда в Сибири в Бердске же… Меня же!.. – КАК НАЗНАЧАЮТ НА ДОЛЖНОСТЬ НАЧАЛЬНИКА ЦЕХА Подъехали. Качнулась «Волга» встав. Шепчу себе: «Попался голубь в сети!» Оповещѐнный младший комсостав, Безмолвствовал, собравшись в кабинете. Директор целый час в полукольце Хулил беднягу прежнего не в меру. Сулил помочь. С улыбкой на лице Меня (хваля) представил ИТэрам… Осмысливаю дома ритмы дня. Сижу, чело склоняя утомлѐнно: Сегодня появился у меня Запущенный, Капризнейший ребѐнок. Помытарился-помаялся полгода в должности начальника цеха… Государственный План даже перевыполняли, но какими усилиями!.. И решил я, что надо быть перед собой честным, и написал директору завода, герою социалистического труда Шкулову Александру Николаевичу такое вот заявление: От должности прошу освободить! Я по своей натуре не начальник. Вы можете смеяться и острить, И заявить, мол, не было печали. Как воспитали с детства, до сих пор,

Хоть понимаю выгоду и вижу, Но глупым сердцем, всем наперекор Прожорливый конвейер ненавижу! И не могу! Пускай вопрос ребром – Законы нарушая, по субботам Работать женщин заставлять рублѐм, Забыть про их домашние заботы. Настанет ночь Быть жѐстким порешу – Какой уж я к шутам руководитель! Ещѐ раз убедительно прошу: Пожалуйста, меня освободите. «Питон» зациклен… Матѐрый транспортѐр В литейном цехе. Конечно, я вместе с этим подал документ и по форме. А стихотворное заявление оставил Александру Николаевичу на память. Через месяц он меня от занимаемой должности освободил. И вот Я – новатор (грош из кучки от аванса до получки?). Я – талант! (родня копейки?). – Подался в преподаватели. Отделился от литейки, Как отливка от питателя!.. … Вот и конец улицы Гагарина. Вот и запруда. Водоплавающие – где-то в пути. Нет еще, не прилетели. Камыш и махалки рогозы!!.. Когда-то было здесь им раздолье. Чудесное место. Скоро звон колоколов услышим! Хоть и не верится…

Да, вот и конец улицы Гагарина. А дальше – тайга глухая. Чу, снова дятел!.. через аппарат SONATA У-04… – далеко слышу. Напрягаться не надо. Не нарадуюсь, прямо. И расцветут, а пока не видится, а ведь будут скоро здесь и подснежники, и жарки-цветы, и Иван-чай, позже и мать и мачеха, и вороний глаз даже!.. Растение так в старину почто-то назвали. Вороны в Восточной Сибири – чѐрные, соответствующие своему названию. Вон и они, легки на поминок, куда-то спешат отделением рваным. А ты волновался. Была б добыча. Строчит кедровка: – Меняются пароли!.. Судьбы у Каждого свои. Как быстро Летишь ты, время Безоглядное!.. Допустим Вожжи режима И шоры. Наш городок Потаѐжный. Так я его предложил поименовать. – Проводился тогда официальный конкурс на название. В период рассекречивания. И это – правда. Допустим, что моя номинация победила в том отборе, что вполне возможно было. Так что наш город Потаѐжный. Для ворон, считай, зимние квартиры. Теперь-то весна. Вот-вот в лес почти опять удалятся, чтобы осенью возвратиться с пополнением, с потомством, армадой целой, аж гам стоит! Тучи чѐрные, не поверите, а мы то знаем. А уж гвалт!

Ох, уж эта мне копка картошки! – Глядя на ворон, вспомнил и содрогнулся тоже. «Отливки выбирают, как картошку». В институте – три сезона в качестве руководителя всех посланных на уборочную! (не освобождѐнным секретарѐм комсомольской организации тогда избирался). В Бердске, когда уже рядовым преподавателем трудился, все пять сезонов, опять же, ответственным за всех подростков-учащихся… Сейчас-то я понимаю, – дурака находили. Вот он был-красовался, на лбу написано в проявленном виде!.. Почему бы, правда, что, и не воспользоваться-то. А тогда казалось, – как же, доверие оказывают!.. и всѐ за бесплатно, за не понюх табаку не курящему. А разве шуточно месяца полтора, а на меньший срок и не надейся, в осеннюю непогодь до самых белых мух, плюс неделя, батальоном неприкаянных молодых людей командовать. На подвиги вѐдер, корзин да мешков с клубнями поднимать… «твою так»?!.. В грязи ковыряться. Быт их «нарный» устраивать. Конфликты улаживать. От драк парней сдерживать…. «Краснокожие грамоты от председателей колхозов, да директоров совхозов до сих пор в папке томятся. Эх, осени, осени! и золотыми же были!.. И ещѐ… РЕТРОСПЕКЦИЯ. Обнаружено вакантное место на берегу Кана и… заложили город на зло американцам. Болото. Философия простая. Простор ограничивают зеленью покрытые сопки. Доминирует Лысая гора, по-теперешнему: издержки воздвижения сооружений. С неѐ свозили гравий, естественно, сначала красный лес удалив. ПОТАЁЖНЫЙ. Вот это-то название города нашего мне до сих пор нравится, оно – по сути, чѐтко. И я не уступаю. Ну, вот и хватит. Вон сколько чего мне навеяла оконечность улицы имени Юрия Алексеевича. При слабом-то встречном ветре. А если бы – попутный?!.. Ну, вот и преграда. Но… только, опять же! не мыслям…

Ах, эта жизнь. Все моменты хороши. Бегут мыслительные процессы. Естественно, что вне последовательности… Наш город и в Америке даже… побратима нашѐл!.. А из другого литейного цеха, т. е. того который я и основывал ещѐ в городе Бердске, видимо, ни одна только гирорама отлитая из железа АРМКО чистейшей марки, лишь со следами углерода, тонкостенная, тяжелейшая в исполнении, видимо не одна она в невесомости-то побывала. Не с Юрием Гагариным, конечно, но с кем-то из других космонавтов, уж точно. Всѐ Терешокъ, – читай, мотылѐкъ В. Даль То-то, пресловутая матрѐшка! Ты – куда? О, скатертью дорожка. – Входит Валентина Терешкова. Все есть все, корабль (все!) упакован. Коконы ль – не челноки!..– Космонавты – мотыльки. Или, к примеру, кронштейн четырѐхрогий из 35ХГСМНЛ! Не даром и форму, и марку-то сплава запомнил. Они давили, мы ныли, но … приходилось соглашаться. Пора – тоже пустота. А их ОТК, да военпреды под лупою, а то даже и под, на отшлифованных трущихся поверхностях, под микроскопом разыскивали!.. Покрутись тут. И, ведь, до чего доходило, – окурок на куче формовочной земли увидит какой-нибудь старший лейтенант и норовит приѐмку в цехе остановить! И останавливает: власти больше чем достаточно. А это же – ЧП: отливок требуют другие цеха! Я тогда, помню, сгоряча, с досады экспромт кинул! Одному курирующему наш цех субчику. Прямо в его выбритое «как чисто» сытое лицо:

О. Боже, сколько поколений Спасла шинель от размышлений!.. Всѐ, – «Надо, надо…», всѐ – «Быстрей,быстрей… »!.. Это сейчас можно и улыбнуться, а тогда волосы дыбом вставали. А слова такие, как посягательство на Доблестную Советскую Армию воспринимались. Смех тоже – … Контролѐры сели, Улыбнулись скупо, Бра включили… «спелись» и достали лупы. И отливок жилы Порознь и вместе Ковыряют шилом На здоровом месте! – Из фельетона – Евгений Казанцев. «ДЕЛА ЛИТЕЙНЫЕ» – «РАБОЧЕЕ ЗНАМЯ» Орган директора, парткома, завкома и комитета ВЛКСМ ЗАВОДА … ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ 3 июля 1964 года, пятница. Выдержка. Маленькая. Не бойтесь. Нашѐл чем воздействовать?!.. – Читая, теперь подумал… Но есть там в моѐм стихотворном фельетоне и ещѐ заслуживающие в данном контексте внимания строчки, пришедшие апостериори, из опыта, выстраданные, коренные словца, но, как бы, – Свыше: Он не понял сразу, Что литьѐ – искусство. Дневали и ночевали в цехе при освоении… Государственный План тебе не шутка. Сорви, так и за решѐтку попасть можно, должности, так уж точно лишишься. За исполнение технологии следили строжайше. Чтоб – буква в букву было. Военпреды приѐмку тебе «зарубят»…, (что,

как правило, означало – завод в целом остановят), вот и пой этого, Лазаря, что ли. Сам, лично, когда-то летал в Москву рубинозвѐздную по «зелѐному свету» на головной завод-институт. Отстаивал свою правоту. – Вместо предусмотренного технологией титана, ниобий стали вводить, по моему разрешению, в сплав для литья постоянных магнитов ЮНДК25. Это – для повышения индукции и коэрцитивной силы. По теории-то я был вправе так поступить, даже некоторое новаторство проявил. А по документам… изволь: «Приѐмку останавливаем»! Уговаривали, уламывали – ни в какую!… Восклицательные-то знаки – это от меня и от ЗАВОДА. А военные спокойны. В шахматы себе поигрывают. Улыбаются. Дело, видите ли, сделали!.. не проморгали. Вот и пришлось… Да, ситуация была серьѐзнейшая. (Это тебе не свистульки с поставленным голосом). Не подпиши мне тогда академик, да, что там… и за решѐтку устремили бы, вполне возможно. …Руки и ноги дрожали чудовищно. Но положение моѐ было настолько не просто, что робость осталась позади. – Я перешагнул границу еѐ владений, как порог, выкрашенный почему-то, запомнилось, в жѐлтый цвет, кабинета академика…. Седоволосый стал меня журить, – какое вы имели-де, право нарушать технологию… Пожурил, пожурил и предложил сесть, и… дал добро!.. Но это же академик… – Теперь я шагал, руки в брюки, свободно, широко!.. Тогда, в свою очередь, телеграфировал директору, чтобы он потряс этим, пусть, предварительным, документом перед носом генерала, главного военпреда! и… летел из Москвы на крыльях по седьмому небу, считай!..

Пусто-пусто Вместо пульса… В невесомости. Ограничение снято «Ура!»: приѐмка разрешена! Государственный План ЗАВОД выполнит. Премии начислят!.. С меня, естественно снимут. Да и ладно, хоть так… А будь не академик, а меньшего ранга фигура, – одного мига бы хватило… На приспособление для изготовления магнитов-то с направленной кристаллизацией (они значительно мощней обыкновенных) я даже авторское свидетельство на изобретение за номером 214750 в 1968 году получил. Так, что телега скрипела, но ехала. Быстр мыслительный процесс. «А, что таиться-то, - чай, не ворованное везѐм». – Как в старину говаривали… Но! Но… – минимумы, максимумы, гистерезис и индукция, и тому подобное. – Карлики, Эй вы, воробьи!.. – Ворона. – опять же. А сила коэрцитивная – так, это просто: определяет характер магнита. Чем она выше, тем он упрямей. Вот и вся физика, Филькина грамота… и дальше, об индукции вы из обыкновенной школы знаете, даѐшь пятѐрки. Твою к мат. анализу маломальскую способность направляли в определѐнное русло. – Рассказывай, рассказывай!.. – ворона. Ворона к выживанию несколько оскубана, да, но вида не подаѐт. На Белом свете всѐ одухотворено. «Вещи говорят». Но, покрутила костлявым приличным носом, снялась и улетела… в сторону центра – международные новости слушать.

Тогда-то Союз был не «стена, да гнилая», крепко держался. Не кренился… Утки – селезни. – Меняются пароли!.. – сорока. Ох, ты, – с аппаратом (SONATA У-04) что-то неладное!.. Больше, «глухая тетеря», не буду. Господи, что было, то было. Пять Вертушек Для Кадровых Прохожих… Завод за проходной И… дом, – вся жизнь в труде. Вертушек скрип, сквозной Поток чумных людей. Взгляд, – ровно, в зоне шор, – С утра, в конце и днѐм. – Т о л п а п р о ш л а , – вахтѐр На страже, – о т д о х н ѐ м . Надо дело замять, Не дошло бы до шефа: Боря Лямзин опять Налакался БЭЭФА! И чуть-чуть не избил Я его, но однако, Затащил и закрыл В изоляторе брака.

И ещѐ опять ветру встречному мысленно рассказываю о новогоднем полулегальном застолье. В цехе – не разрешали. План тогда «горел»! спасали всем командным составом, по предложению старшего мастера Ганченко… «По тоннажу» не дотягивали… Вот минул год, как счастье или горе. Цех сдан и принят, к нам пришли послы: Мол, сколько ждать, и что для нас в конторе Накрыли канцелярские столы. Доказывает женщина напротив, Чем раковины разнятся от пор. – Андросова, не надо о работе! – и затихает общий разговор. Стакан-мензурка в поперечных метах. – Эй, Николай Степаныч, наливай! – Кто говорит, что больше спирту нету? Товарищи, по рваному давай! Купюру в кассу чѐрную ховая, Смотрел я на людей полутайком. Плыла по кругу шапка меховая С подрезанным по моде козырьком. А молодыми же были!.. Русские тут и украинцы… Работали, «спивалы»!.. Всѐ, как-то успевали.

Царство ей, Галине Васильевне Андросовой, н е б е с н о г о . – Старшим технологом работала. Такие кадры. Да было время, как быстро летит!.. Но, несмотря на предельную загруженность, таки, тогда по четвергам ездил из Бердска в Новосибирск («ближний свет!» и «была нужда!») на занятия литературного объединения. И так – каждую неделю целых четыре года. После работы. Возвращался за полночь…

Осовев от забот, До сих пор торопливый, Сидя дремлет народ В электричке крикливой. В полудрѐме парю, Будто лѐгкая птица, … Но очнусь и смотрю На усталые лица. О ш а л е в от забот, До сих пор торопливый, Сидя дремлет народ В электричке крикливой. Люди маются сном… Стало девушке жѐстко. Перед чѐрным окном Поправляет причѐску. На щеке в косину Отпечаталась планка. Вот и день промелькнул, Как фонарь полустанка.

Жизнь, она ведь красивая, не правда ль? Да, не редко приходилось возвращаться домой и под наблюдением рясных острогов-созвездий глубоко за полночь. Ох, работа не намеренная,… день не нормированный!.. листает. Не сойти б с ума под осень…. Ну, вот и преграда, спокойно, мысли... А вот и последний пятый мост-мостик!.. В бетон оделася Барга, Мосты повисли над водами!.. (Нет слов, А. С.) А вокруг, глянь, сопки, сопки!.. поросшие высокими этажами лесных массивов. Всѐ – промысел Божий! Я люблю это место… порой угрюмое и загадочное….. Представляю, как когда-то, лет 45 тому назад, первопроходец в болотных сапогах в виде ботфортов, с трѐх… длинноногим теодолитом прицеливается… в это наше, тогдашнее будущее. Романтика, да и только!.. Никаких тебе тогда зданий и сооружений. Стою посредине этого мостика железного узкого над речкой. Дышу осознанно и свидетельствую МИР!.. Если так вот осознано дышать, то есть прослеживать, не отрывая внимания, не отвлекаясь ни на что другое, а только следить. Следить за вдохом и выдохом: вот вдох начинается, вот воздух заполняет лѐгкие, вот вдох заканчивается и теперь отработанный воздух выходит, вот снова начинается вдох…, если так дышать, не отвлекаясь, то Мир предстанет перед тобой ПОЛНО, таким, каков он есть, без социальных прибавок, привязок. Вот попробуйте. Но только, чур, не отвлекаться от вдоха к выдоху ни на что больше. И ни одного не пропустите. Иначе это профанацией называться

будет! А изобрѐл, если так можно сказать, этот метод для своих непосредственных тогда последователей, знаете кто? Ни кто-нибудь, а сам Будда Гаутама!.. От него и буддизм-то пошѐл. Сам-то он буддистом, естественно, не был. Так, что дышите, дышите так… и вы, возможно, приблизитесь к пониманию высказывания Басѐ: «Учись у сосны быть сосной». Я пробую. Вспомнился велосипедист, тот отчаянный мальчишка, – и тут же наработанные сточки из-под сознания: Что, дышишь… Это Функционирование И есть жизнь, ниппель! Пошѐл дождь. Так себе, маленький, так, как бы понарошку, попугать вздумал честной народ, и поласкать кроны деревьев и снег взрыхлить. Вот дождинка… зависла на отдельной, ею избранной веточке над текущей водой и сверкает себе на солнце, мироздание себе целое собой представляя! Вот-вот сорвѐтся же!.. Я замер в ожидании и загляделся. Она держалась изо всех сил, старалась-де, любуйся, не жалко!.. Я долго смотрел на эту капельку, как на единое целое, дивился, но когда она совершенно собралась сорваться с ветки, чтобы слиться с потоком, почему-то отвѐл глаза, почему – сам не знаю. Пора возвращаться. То иду. То бегу. Всѐ то же самое, но в обратном порядке. То, что было справа, теперь – слева, а то, что было началом, обернулось перспективой. … Под ногами. – Кыш!.. – Голуби на земле, словно ребята малые, дети беззащитные.

Я стал дышать осознанно, и словесный поток моментально прекратился… Так тому и быть, но… где-то потерял бдительность, и вновь понеслись мысли неудержимой стремниной. От ассоциаций, от касаний… и прочего там скажешь – не скажешь…. Вот уж и дом по правую руку, с братом в котором жили. «В бетон оделася Барга, Мосты повисли над водами…»! – Плагиат, да и только. Но судебный процесс выиграли! – Выручили кавычки. (Успели – взяли). Класс, диктатура, замесом глину-голубушку опять вспомнил… Словно НЛО Села на глобус в классе Божья коровка. Школа 170. Козырѐк над входной дверью. Над козырьком – горельеф: растопыренный циркуль перед раскрытой книгой из дюралюминия. На одной еѐ странице бронзовый профиль вождя, на другой знаменитые слова: …Учиться, учиться, Учиться… В.И Ленин Кстати же, напротив, разве что чуть-чуть наискосок, за скрывшейся речкой – здание УПК. Конструктивно – бетон, стекло, алюминий. Архитектурно – течение-изыск кубизма. Формой Дворец Труда похож на мавзолей Ленина. Только вместительнее. Но я же на прогулке, вольная птица. Мне – в зону магазина «Элита». Прохожих – никого. Мѐртвое время. Молодые – на работе. Старики, да старушки, центробежные силы! где-то – по периметру квартала, если о бабушках, то на лавочках мостятся. Один дворник

тоже где-то далеко широко захватывающей фанерной окованной лопатой снег скоблит. Но одна старушка, сидит на раскладном стуле подле самой двери магазина, торгует снедью домашнего консервирования в баночках изпод майонеза, семечками, а голубей не видно. Удивительно. – Продаѐм, кому Семечек?!.. Свернѐм сравним Кулѐк — воронка… Штатные бомжи уже прошли. Контейнеры прощупаны. И ворох мусора-хлама на бетонной площадке потревожен. Пустых бутылок не видно. И вдруг!.. – Барс, ах ты сукин ты сын!.. – прошипел я, приняв угрожающую позу, но тут же опомнился. Такой приказ свыше пришѐл. Осѐкся, замер, я сам. И стал наблюдать. Кот, казалось, вовсе застыл, как заколдованный. Остекленевшие его глаза холодно блестели… На меня – ноль внимания. Шея горделиво приподнята, насколько можно. Какая-то сила заставила меня вверх посмотреть. Я метнул взор и ужаснулся!.. Лишь мельком взглянув на дюжину ворон, сбросил взгляд на кота.… Глаза его сверкали, но он прямо, скажем, не смотрел на ворон. Это бы для него было слишком утомительно, а значит и опасно. Сейчас вы поймѐте. Положившись на слух, на все свои другие чувства, на интуицию, Барс прижался животом к снегу. Что было, то было. Левая передняя лапа его – чуть впереди, почти лежала на грунте, но при этом опиралась твѐрдо, правая – согнута и стояла всей упругой подушечкой… на положенном месте. Острые когти были наполовину выпущены, готовы к защите и нападению. Задние же лапы расставлены в строгом соответствии передним…

В пасти кота, вот, сукин сын! трепыхался из последних сил пойманный белый г о л у б ь ! ! . . Одно крылышко его поджато к туловищу, второе же – неестественно развѐрнуто, расслаблено, распущено. По ободкуоснованию крыла, из-под зубов кота струится алая кровь. Она тонкой струйкой стекает в снег, образуя ширящееся пятнышко цвета сукровицы. Вороны. Их меткие клювы, как наконечники дротиков!!.. Глаза каждой персоны чудились мне живыми существами, они как бы самостоятельно выдвигались, миллиметр, за миллиметром… приближаясь к цели, оставляя, несколько можно, позади саму свою разумно-безумную голову. Существо-ворона, каждое в целом, напоминало снаряд… 300 миллиметровой гаубицы. Но в отличии – они же были наделены свыше, каждая в отдельности одухотворѐнными счѐтно-решающими персональными органами!! Вороны уже снизились, насколько это было можно, предварительно перескакивая с ветки на нижеследующую ветку. Уже заняли оптимальные для атаки места. Приняли «как-грубо» необходимые позы. Почти замерли. Оставалась только, разве что юстировка, доводка до… «как-чисто». Оставалось ждать, жаждать…. Горячей крови. Свежего мяса. Оплошности кота. Удобного случая. Но, ведь и Барс был в своѐм роде не меньше одарѐн, терпелив и прочее… и теперь уж – чья возьмѐт!.. Кому что достанется, определит, наверное, уже решающая схватка. И вот ведь какое дело – прохожих не было. Совпадение?.. Не было кроме меня. Но я тут был, похоже, не в счѐт…. – Фу!.. – Тут же очнулся и уже снова мог наблюдать происходящее со стороны. Что-то же надо было предпринимать, или ничего не предпринимать, что тоже – действо. Я остановился на последнем варианте. Но… больше не в силах был смотреть. Особенно на этих ворон, почему-то. Хищных и осторожных. Ни одна до сих пор так и не решалась атаковать первой. Это было для них слишком опасно, да и

инстинкт самосохранения был им присущ. Но жажда живой крови приковывала взор, внимание, побуждала. Мобилизовывала. Да, Барс был в форме, – слишком хорошую школу прошѐл. Не мигал. Судорожно, расчѐтливо выжидал. Любое движение кота спровоцировало бы чѐрнокрылых на активное действие, вот он и замер. Прошло полминуты. – Всѐ то же. Я больше не смог спокойно наблюдать. В моѐм сознании произошло, – не скажешь же – «сдвиг с изгибом» – есть такая деформация в неживой природе, но что-то произошло. – Завтра Вербное Воскресенье. – Мелькнула мысль и погасла. Может это белый голубь испустил дух свой последний. Я развернулся и пошагал прочь. Кто я такой, чтобы вмешиваться в этот расклад? Тут рукой махнуть. Заглянуть, – как же – соскучился!.. В УПК. Отвлечься. Но… нужные мне двери были заперты и я, проходя мимо, перемолвившись, будто весѐлыми репликами с вахтѐршей и техничками, вышел, как свой (но не в своей тарелке) из близкого мне по духу заведения. Я высоко ценю эту категорию лиц. Мне нравилось наблюдать, гденибудь из-за попутного угла, как они, после шестнадцати ноль-ноль, после ухода основной массы ребятни, з а н и м а ю т с я своими делами. То ли пожилая женщина, то ли молодая – без разницы. Кажется уж на что простое, банальное вроде занятие… А когда это из года в год… Движения становятся отточенными, ни одного лишнего. Грациозными даже. Залюбоваться можно. В этой среде можно повстречать и бывшую учительницу, и воспитательницу бывшую… и не бывшую, и лаборанток, да мало ли ещѐ каких профессий. Всѐ – промысел Божий. Техничка-уборщица. Уж ниже вроде и спускаться-то некуда… Вот тутто и приходит, порой, к человеку мудрость. Простота отношений. Маска с лица смывается, изводится. Это тебе не преподаватель

«Высшей категории», не «Заслуженный учитель», не «Отличник народного образования», – куда уж им до него, видите ли!.. Эти смотрят на мир, чаще всего, из-за искусственно образованного барьера (в масштабе один к одному препятствие, а сам человек в гиперболически искажѐнном виде), а эти, технички – нет!.. Прошло минут пятнадцать. Может на пять минут больше. Проходя мимо того здания, вижу, – несколько в стороне – полдничает вторая смена … Старушка, уже другая сердобольная, угощает трѐх кошек. Остальные насытились, отдыхают-переваривают, видимо, в тѐмном подвале вдоль труб отопления. Одна кошка, правда, выглядывает, из, окошечка. Слухового. Поодаль, возле молоденькой аккуратной голубки кружится, бормочет ей, что-то любовное, озадаченный голубь. Она стыдливо, если воспринимать по-человечески, увѐртывается. Как ни в чѐм, ни бывало!.. Сизарь-голубь ворковал ей, вращаясь планетарно вокруг своей оси. Охаживал белую голубушку… и вдруг улетел. Бог с ним. Кто ему судья: он – дикий!.. – Тайга вокруг, рядом. Но, нет, это представление меня не заинтересовало, другая сцена, драма, не давала покоя. Прошѐл между двумя жилыми пятнадцати шагов стоящими друг от друга, соседними домами. На удивление… все действующие персонажи сохраняли свои лучшим образом выбранные места. Замедленного действия… ситуация. Голубь. – Шейка его вытянулась и касалась снега. Крылышко ещѐ больше вывернулось и опало. Кровь теперь не струилась, запеклась. Боже, все те же вещуньи на пределе равновесия!.. – на пределе равновесия!.. Любая из сидящих особей всѐ ещѐ боится атаковать первой. Но азарт, но… Развязка близилась. И среди этой мѐртвой тишины, где-то запредельно далеко местный дворник соскребал окованной фанерной лопатой притоптанный снег. Я не смог ждать дольше.

Странное дело, – всего-то кажется, но мне стало всерьѐз не по себе. Ситуация только внешне осталось прежней. В подъезд спешила молодая мама. Грудной ребѐнок плакал у неѐ на руках. – Случилось же такое. Странно. Вот тебе и «вороний глаз»… хищный, дотошный. – Подумал. Однако глаза кота… люминесцировали ярче, потустороннее. Настырные вороны жаждали развязки. Не знаю, чем всѐ кончилось. Не могу поделиться. Шагаю. Шагаю. Шагаю вот… … И вся картина сегодняшней прогулки, теперь уже в полном объѐме и значении предстала передо мной. Вот так. Только что было просто любопытно. Но вдруг сделалось не по себе, настолько, что ноги, боже, стали – как ватные. И, даже, Бог ты мой, голова закружилась! Наваждение какое-то. Одновременно прозрение и затуманенность. Картина: – на переднем плане треугольник — рыжий кот – белый голубь – вороны — стояла перед глазами. Преследовала. – Так что же, собственно, произошло-то?.. – спрашивал я себя. – Ничего особенного, вроде. Всѐ естественно. Природой предусмотрено, – отвечал себе же. – Но, нет, что-то всѐ же глубоко божественное; не рядом, а по самой сути. Не разумом, а сердцем, что ли, может, осознаваться, стало. Быть может. Я молча шагал. Глаза Барса – вроде бы остекленевшие, так живо блестели!.. Но МИР, показательно, един. – Осознаю… Осознаю. Прут сигналы. Мчит красная машина!.. Я шагал себе отрешѐнно. Прямиком. Машинально где надо сворачивая, обходя лужицы, балансируя на скользких пролысинах.

Шагал, шагал с этим неожиданно, чудом, свалившимся на меня, душным грузом. – Да, но. Да, но… – скрипел под ногами дотаивающий снег. – Аминь, аминь, – истинно, воистину, подлинно, верно и крепко. Чу, – …какой то сверхъестественный, выпрядающийся, как бы из одиночества ноющий и в чѐм-то убеждающий звук, еле слышный, во что-то определяющий, далѐкий, но близкий душе – присутствовал, сопровождал. Теперь уже моѐ внимание не касалось окружающего. Отметилось только, что детей в ограде садика не было, а в нашем квартале та же черная рослая молодая собака загнала ту же чѐрную кошку со светящимися глазами теперь уже под машину цвета неестественного люминесцирующего, но тоже фиолетового. Субботнее небо хмурилось. Возможны осадки. Скорее всего, дождь хлынет, или, может снег мокрый сыпанѐт. Бабушки разошлись по квартирам. Доска, сидение качели, кромкой одного из торцов касалось земли: обрыв цепи. Опять, возможно, перетѐрлось звено. – Перетерлось звено, перетѐрлось звено. – Теперь – пойдут, не то, так другое, не то, так другое. Нижняя часть стропы этой свернулась змейкой, верхняя – свободно висела. Ещѐ – в небе над кварталом кружили голуби, а над ними, кажется, орѐл даже. А выше, между солнцем и землѐй парили облака… Готовились, грозили излиться. За узорчато-решетчатым окном пел теперь уже мужчина. Серенаду. Пел вдохновенно. Потом голос стал приглушѐнным, едва слышным, подавленным дверьми. Снял полусапожки на искусственном меху, молниеносно распахнув низенькие голенища… Стал раздеваться. Тоже с подавленным настроением… Зажѐг свет. По столу – веером, словно карты для пасьянса, листы-заготовки рассказа – ЧАСЫ НА ЦЕПОЧКЕ.

Взглянул на свои настенные. С начала прогулки, как один пролетели – два академических («инь – янь», – «пара»). Выткнул из уха свой слуховой аппарат SONATA У-04. Выключил свет. Лѐг спиной вниз на тахту, некогда упругую, а теперь – в пролежнях. Прикрыл глаза веками. – Расстроил меня, вывел из себя не столько этот кот «Барс», сколько, пожалуй, вороны, почему-то… сам не знаю. Уж такие они умудренно, зло осторожные. Хищные и хитрые. – Ловлю себя на том, что снова пытаюсь судить и… ещѐ больше удаляюсь от желанного душевного равновесия. Опять же таки. – Кто тут прав, кто виноват? Не те категории. Они к этому резону не подходят. Ну что тут скажешь. А ведь, говорится же в писании – «не суди…». Что уж бы. Непонятная штука эта жизнь, всѐ-таки. Она тебе не детская сказочка про муху цокотуху, рыцаря комарика и злыдня паука. Обман налицо… наляпался, как тенѐта в лесу бабьим летом! А дети верят. И верят, ведь!.. А промысел Божий. Может быть, оттого и не по себе, что затуманены мозги наши с самого раннего детства?.. Отошли бы в сторону, исчезли бы эти мысли. Рассеять – это не то, нет, – сгустятся. Взойдут. Вздымутся, как туман… над болотом, если посеять-то, всплывут на поверхность. Так в чѐм же корень, опять же? Промысел божий?.. Условности. Условности?.. Вдуматься только… в это ѐмкое и тем и красивое слово – условности… про дядю Стѐпу милиционера, про достоинства чѐрной пантеры, про благородство Маугли. И прочее… растительное и зоологическое… искусство. Промысел Божий. В поисках всѐ того же душевного покоя, завѐл кисти рук за голову, сцепил их в замок, подтянул пятки ближе к основанию позвоночника, закинул ногу на ногу, так, что голень левой легла на колено правой. Пострадал в этой не совсем удобной, но вскоре принял позу «савасана» – «мѐртвую позу», расслабился… Само собой пришло на ум трѐхстишье великого поэта страны Восходящего Солнца Исса, написанного им…

На смерть маленького сына Наша жизнь – росинка. Пусть лишь капелька росы Наша жизнь – и всѐ же… ПОСЛЕСЛОВИЕ – Грустно не ладное творится что-то со мной сегодня. Лучше бы тогда каркали вороны, а не намертво помалкивали… – То ли вороны сосредоточенные… растерзали голубя и наверняка, лишившись заодно одной особи из сородичей, то ли кот уволок его в подвал и, накушавшись до отвала, уступил объедки своим подругам. Не всѐ ли равно, слушайте. – И то и другое, увы, Божественно, выходит. Божий промысел. И так и этак. И светлое и тѐмное. Как странно. С ума сойти можно. – Сознание бунтовало. Точнее – металось Так в тот день и назавтра, в вербное воскресенье я и не смог обрести желанного душевного покоя. – Может сходить на исповедь к батюшке? – думал тогда, – но ведь я не крещѐный. Почки прогрелись. Так что, вот-вот и – листья! Скоро троица. … И вновь поднялся мой взгляд с цветов на небо. Тропа. Шагаю. Снова стою на узеньком «последнем мосту» над теперь уже бурной рекой, смотрю на водопад. Молчу: осознанное дыхание, прекращая словесный поток-вербализацию, помогает слиться с Божественным.

г. Зеленогорск 07.07.03. Уж осень. И со всех сторон В наш город, Ишь как – тьмы ворон. Саян отроги. Как-то однажды, возвращаясь с этой своей, вошедшей в число привычек прогулки, я повстречал пару… Женщина – чуть-чуть выше. Мужчина плотного телосложения, в хорошей физической форме, примерно на ширину ладошки ниже среднего роста. Этот кавалер, подавшись корпусом влево, меня придержал: – Слушай, дед, – сказал он негромким, доверительным баритоном, – куда это ты всѐ ходишь? Хочу тебя сопровождать. Составить компанию. Побеседуем, а. Давай договоримся прохаживаться вместе! – Нет, – сказал я. – Что так? – Люблю одиночество. Мужчина, при узких сухих и жестких усиках, чуть отстранился и замигал белѐсыми глазками под бесцветными жиденькими бровями: – Не понял!.. – произнѐс он и коротко кашлянул. Да, нет, вы не смотрите, что я так одет. – На нѐм была спортивного покроя курточка и подстать еѐ простенькие брюки навыпуск над обычными утеплѐнными ботинками. Он подѐргал обеими руками отложной воротничок.– Нет, вы не подумайте, я не какой-то там бездельник бездомный бомж, я – капитан милиции!.. – сказал и кивнул в направлении своего отделения, ведомства. Благо оно было неподалѐку. – Ну, что вы. Да ведь и бомжи тоже люди Божьи. Капитан озадаченно посмотрел на меня: – Так, когда встретимся-то? Не смотри, что я сегодня немножко под мухой…

– А я бы и не заметил. – Так, как, насчѐт прогулки вместе, на пару, всѐ же?.. Часто тебя наблюдаю, вижу шагающим мимо под окнами моей квартиры. Вон в том доме. – Сказал, вскидывая глаза на здание, где кошек-то старушки кормят. – Что ж, это ваша профессия такая: отслеживать… – Я ожидал, что служивый обидится, но он воспринял это, похоже, как похвалу, так как энергично продолжил: – Кстати, – ваша фамилия?.. И что бы вы думали? Я назвался… законопослушно. Хотя зачем бы, казалось. – А имя отчество? – Казанцев Евгений Андреевич. Офицер упрямо настаивал на встрече: – Я бы и сегодня мог, но, вот, как видите, при женщине. Его попутчица стояла чуть в сторонке. Молчала и невольно, как-то нейтрально улыбалась. От сопровождающего я отказался. Мужчина остолбенел, нахмурил светлые брови, вздѐрнул, растянув жѐсткие губы в улыбку, вскинул ладонь правой руки к виску непокрытой головы и чѐтко, проговорил: – Честь имею. Капитан милиции меня не понял. Придѐтся сменить маршрут. Одежонки вспомни все я… – Вот шабур, шинель – Россея М а т ь т в о я , а жизнь на лад – Так, внаброс, внавис, внаклад… – Щуп ввожу вглубь гардероба, Длань – парадный вот, вот роба, Плащ, ни счесть штанов, рубах… Это внешнее – с у д ь б а . _________________

«Карты» в руки – трудоднями л ь г о т ы : Сало и зерно мешками!.. Вот и,

Взяв своѐ, при – вспахивать и сечь, С матом жутко деловая речь Связная р а с п а л а с ь на эклоги. Тужа, подвела зима итоги… Конная служила борона, В тракторной-то, в качестве звена. Чем не рай – пенсионеру!.. – Положи крест на карьеру, Не вставляйся в жизнь былую И… беда же – ныть хвалу ей. Лучше выпить, скажем, чаю. Улыбаюсь, отмечаю: Всѐ, что есть под Богом – дебет.… Бог уныния не терпит. Я повеса вот что понял, – Мир ответственно наполнен.

2. ТАИНСТВО И ТАЙНА Доподлинное. – Дела давно минувших дней. О, память. поэтом проза полегче – перешѐл Пью зелѐный чай. Есть чёрный. На «чѐрный день», перед пенсией. Евгений Казанцев А я-то… в аду побывал, так скажем, был приступ. – Голова. Замутнение. Переборщил, видимо версификацией… В больницу, в которой отмаялся 18 дней, ко мне в палату приходила, и невестка. Я внушал ей, говорят, о существовании, наличии, тут и теперь, какой-то «карябающей линии». Черты, наведѐнной, якобы, параллельно полу. – Убей – не помню… – Многое чего ты, слава Богу, не помнишь, – как-то заметил мне сын, тогда ещѐ дежуривший возле… уже дома, у нас в квартире. – Он здесь прописан. Числится жителем города Потаѐжного, а живѐт с подругой в Красноярске. Божьей и помощью сына и дочери, которые экстренно приехали сюда (Изот по, моему звонку прибыл из краевого центра, Настя уже по его вызову из Томска). А так же благодаря неоценимой помощи двух моих «ангелов хранителей». Женского пола. Жительниц здешних. Я был, слава Всевышнему, извлечѐн, с «того света» на этот белый: выписался из неврологического, а следом, терапевтического отделений городской больницы.

Очутившись дома после казѐнных палат… – не узнал своей квартиры. Она стала значительно просторней и посветлела. Из «складского помещения» (меткое определение одного родича) превратилась в жилое пространство!.. По мере прибавления физических и духовных сил, я продолжил святое дело родственников… по приведению квартиры в божеский вид. И… как-то, роясь в своѐм, «окаменевающем дерьме», напал на три (выцветших от времени блѐклых корочек) ученических тетради, сложенных вдвое вдоль большей стороны обложки…. В одной из тетрадок оказался вполне законченный рассказ о детстве военных лет, который и привожу без правки, дабы сохранить аромат и краски хотя бы времени сочинения. Оно ближе к тому совсем уж далѐкому. КРОВЬ рассказ Наверное, подсознательно повествование сие не будет большим, – всполошилось как-то неожиданно и быстро свернулось, съѐжилось. Но случай неординарный… Давно это было. Прожилки… Лист облетел, но не пожух – рубиновые гроздья рябины. Чикнул и – пламя!.. прикурил самокрутку. У военрука в зажигалке, что из патрона винтовки – чистейший бензин. Авиационное, лучшее горючее. Всевобуч. На войне, как на войне. – Коротким, – не бросать слова на ветер, – коли!.. И длинным, – рубит военрук. Взвод… рукопашный. Приклад. Винтовкою. Коль в голову – к а ю к !

Тема урока: «Бинты. Как наложить жгут. – Раненье в руку». – Война. Практические занятия. Отроки. Лист опал. Будто рубины – гроздьев цвет тонкой рябины. Снегом запахло. Воскресенье. Но подростки деревни Боголюбовка толпятся в ограде школы. Такое иногда практиковалось: война, всѐ-таки. «Внимание, рота!» – произносит военрук, подняв вытянутую правую руку до уровня своего плеча. Помедлив, командует, – «В одну шеренгу становись!..» – дождавшись, когда суматоха закончилась и пацаны выстроились вдоль фасада здания школы, возглашает, – «По порядку номеров … р а с ч е т а й с ь ! » … Убедившись, что все в сборе, «дезертиров» нет, отковыляв на средину двора, провозглашает: « Р а з о й д и с ь ! . . – и тут же: «Внимание, рота!.. в колонну по пять с т а н о в и с ь ! . . » Наш военрук крут, хром. В орденах грудь. ПРЯМОУГОЛЬНИК – строй. Воин – школьник. Во всю дорогу гривой, по логу… Шагаем маршем – ногами машем… – По памяти, Женька Казанцев. «…бросок» по просѐлочной дороге околицы на этот раз был не утомительным. Бывший фронтовик старшина-военрук смилостивился и распустил «орду», как показалось мальчишкам, раньше положенного времени. «Деревенские» разбежались по домам, а детдомовские решили пойти печь картошку. По дороге в поле, из-за кустов берѐзового колка к этому «отделению» из старших воспитанников неожиданно «подкатился» Колька, по прозвищу «Арбуз».

Слева, на пересекающейся тропой лужайке паслись два стреноженных долгогривых коня: один буланой масти, другой – вороной. Колька – пацан жизнерадостный, спокойный, умиротворѐнный, рассудительный. Смышлѐный малый. Внутренне прекрасный человечек. Он готов был прийти на помощь к любому в ней нуждающемуся. Завоевал авторитет. Если так можно сказать о… далеко невзрослом человеке. И это – несмотря на то, что он являлся сиротой «круглым»: с начала войны не стало матери, а через какой-то месяц – принесли похоронку на отца. – Красота-то какая!..– восторженно произносит голубоглазый Колька, глядя на унизанную спелыми ягодами в гроздьях рябину, поворачивая свою большую голову со стриженными под машинку рыжими волосами, окончательно примкнув к нам, сегодня освобождѐнным от воинской повинности подросткам. – Щебечут птицы, присутствие суслика около норы!.. О, и русак прыснул!.. В детский дом Колька-Арбуз пришѐл сам, своими ножками. Из какой-то близлежащей от хохлацкой Боголюбовки, «русскоязычной», чалдонами населѐнной, деревни. Одним из первых, вскорости после Женьки и Вовки Казанцевых. Было воскресенье. Ясная сухая погода. Осень на дворе, средина сентября, а колхозная картошка… не выкопана. Кресать!.. и снопик искр в трут и – дым, пламя… (вспомнишь – похвалишь Кольку-Арбуза). Показанное в широком коридоре детдома вчера вечером немое кино «Чапаев» зацепило за живое многих пацанов. То и дело возвращались они к этой теме, горячились, переживали. Первый ворох хвороста с толстенькими комельками, постепенно оседая, прогорел. В накопившиеся уголья была уже вдавлена, загартована и засыпана раскалѐнной золой, накопанная, тут, неподалѐку, молодая картошечка!.. Воспитанники: Смоленский

Володька («Вовчик», – так обычно звали его мальчишки и девчонки в детдоме), Володин Игнат, Витька Нестеров, Женька Казанцев, два брата Петровы, Вовка Ротермиль, Арбуз и… ещѐ кое-кто, наламывая и подбрасывая хворост, толпились вокруг вновь разгорающегося костра. Грудь колесом… – обсуждали положение… на фронте, – боевые дела последних дней: передовицу газеты, ПРАВДА и сообщение ТАСС по радио. Дым костра – отвесно вверх. Почти штиль. Ветерок в это укромное местечко вовсе не доходил. Горячились, повышали, школяры, голос…. Каждый из присутствующих доказывал убойную правильность своей точки зрения. – Бологое… – Винница… Фронт, ого продвинется!.. – сочинял вслух экспромтом Женька Казанцев, переводил прозу суровой жизни в русло поэзии. Но его частенько недопонимали. И Смоленск, и Брянск, и Киев, и Витебск, и многие другие русские, белорусские, украинские города и веси были ещѐ… под немцем. – Да, не суйся ты, Казанцев, со своими рифмами. Что ли ты чокнутый! – остро так оборвал тогда его Игнат. – Там, на фронте, всерьѐз сшиблись, а ты, что?!.. там, под Курском, наши в наступление перешли против немецких группировок… и наши ястребки, куда ловчее и большую скорость имеют, чем их истребители!.. – насупившись, отворачивая лицо от едкого дыма и пламени разгорающегося костра, было продолжил Володин. – Если бы нас тогда, в сорок первом не эвакуировали, – вдруг перебил его Смоленский, – то я то уж наверняка в партизанском отряде был бы, – как вроде швырял слова Вовчик, как будто во врага, находившегося где-то вблизи (уж, не за языкастым ли пламенем костра!..). – Может, в Геббельса, – позорника!.. – или в самого Гитлера, или в кого другого из их фашистской партии, – в Брянских лесах, – отвлѐкшись от застругивания ножичком, заостривания прутика для вытаскивания печѐнок, заявлял Смоленский, – может в разведку бы

ходил. Мальчишкам в таких вылазках в фашистское логово – самое то. Дяденьки они большие, заметные, а тут … тогда бы я к этому времени не одного фрица укокошил. Высоко в небе кружил коршун, высматривая добычу. Возможно даже засидевшуюся куропатку!.. или рябчика. К нему наперерез от вершин голых деревьев, смехота, поспешали две серых вороны, крикливая длиннохвостая сорока и несколько синиц-трясогузок… Это ты-то, Вовчик, – в разведку?!.. – отстранив раскрасневшееся лицо от угольев костра, стоя на коленках и глядя, слезящимися от синего угара, в глаза василькового цвета Смоленского, изобразив удивление, ехидно произнѐс Ротермиль. – да ты же, Вовчик, самый первый трус в детдоме! Ты же, вон, от деревенских пацанов при драке драпаешь, только пятки сверкают, ведь, правда, пацаны?! По шатающимся высоченным стенам сруба клуба недостроенного боишься пройти, а тут, ха-ха! возьми его – в разведку!.. вы слышали, пацаны?!.. да там тебя, Смоленский, сразу раскусят кто ты такой на самом деле, – продолжал издеваться Ротермиль, как ни в чѐм не бывало, поднимаясь с коленок на ноги. Ребятня грудилась-толпилась вокруг, рядом, представляя собой мирную суматоху. Занимались – кто чем: кто подбрасывал хворост, кто нагребал уголья на будущие печѐнки, кто-то точил свой ножичек об осколок бруска, как бы не обращая внимания на вспыхнувший скандал. Лес шумел, сучья в костре потрескивали, пощѐлкивали, а Женька присматривался, прислушивался к тому и другому и недоумевал, – с чего это ради «Рота», вдруг ополчился на тихоню Володьку Смоленского, «спустил» на него «обученную овчарку». Этот «Вовчик», и вправду не отличался смелостью. Смирный такой, застенчивый, боязливый. А драться так, не умел вовсе: стычек избегал. Уклонялся обычно. К тому же у белобрысого – «заячья губа»!!.. Все пацаны, и впрямь, считали его трусом. Но помалкивали: всякие люди бывают. Зла он никому не делал…

Был отличником. И тут вдруг стряслось: тихоня Смоленский, стал белее куска мела. Процедил сквозь стиснутые зубы: «Ах ты, Фриц, фашист, гадюка недобитая!..» и без размаха, но со всей силой ткнул Ротермиля ножом!.. Прямо в сердце метил, да ловкий Вовка успел прикрыть свою грудь, и лезвие вонзилось в мякоть предплечья его левой руки. Смоленский тут же выдернул нож и был готов нанести следующий удар. Брызнула… кровь!.. Ребята мигом вздыбились, сгрудились вокруг сцепившихся… и, таки, растащили их в разные стороны. Игнат Володин заломил руку Смоленского и нож выпал из его кулака. Там и нож-то был!.. самодельный из литовки, с деревянной ручкой. Небольшой, но острый-преострый. (Уж за этим-то качеством своих ножичков все пацаны-детдомовцы бдительно следили). Тут же, не раздумывая, Витька Нестеров стащил с себя куртку и нижнюю белую ситцевую рубаху, одним рывком обеих рук в противоположные стороны от ворота до шва подола… с треском превратил еѐ в распашонку. Следующим подобным рывком получил широкую ленту, отшвырнул остаток рубахи, усадил раненого на пенѐк и по всем, слышанным от военрука школы и медсестры детдома правилам, наложил жгут. Закрутку произвѐл, с помощью вовремя поданной ему Женькой Казанцевым подходящей палочки. – Ты что это, Вова, разве так можно?!.. – упрямо мотнув головой, недоумевая, громко прошептал Колька-Арбуз и тут же, совсем уж тихо добавив, – на своих-то!..– повернулся к Ротермилю и стал помогать Витьке Нестерову, приступившему к перевязке. Он удерживал вздрагивающую раненую руку и приговаривал: – ничего, потерпи, Вова, это Смоленский сгоряча, от обиды, ты на него не серчай, слышишь?..

Сделав перевязку, Витька и Колька отѐрли руки о пожелтевшую траву и остаток нижней рубахи. Нестеров, скомкав, запихал эту «распашонку» в густой куст шиповника, окроплѐнного крупными каплеобразными ягодами цвета запѐкшейся крови. Такие вот кадры… наяву, а не из фильма. На этой укрытой от посторонних взглядов, укромной поляне, костѐр прогорел. Картошка, должно быть, испеклась, но несовершеннолетним свидетелям… было не до печѐнок. Хотя… «не пропадать же добру»: почти каждый из мальчишек понавыкатывал, надоставал себе… штук по 5… и поостывшими рассовал их по глубоким карманам. Володька Смоленский, никто и не заметил – когда, куда-то исчез. Откуда ни возьмись, на разные ветки толстой осины, с реденькими рдяными листьями (зубчатыми кругляшами) уселись две серые вороны и почти одновременна, где-то вблизи, застрекотала белобокая сорока. Воспитанники затушили костѐр. Тщательно примяли, притопали. И, сначала гурьбой, сопровождали раненого. Сговаривались, как будут истолковывать случившееся «рукопашную» взрослым. Потом растянулись гуськом, по одному, да по два, и, увеличивая дистанцию, приближались к детдому. Вовка Ротермиль морщился, но молчал. Рану Ротермиля, в присутствие Игната Володина, Витьки Нестерова и Женьки Казанцева, квалифицированно перебинтовала медсестра Полина Борисовна, попутно расспрашивая – что, да, как, да – почему?.. Но ответы слышала заранее продуманные, соответствующие правдоподобной версии-сговору. На такие изыски пацаны-детдомовцы были натасканы обстоятельствами. Сочинять они умели. Вешали лапшу на уши. Так им и поверили!.. Но с рук тогда сошло, как говорится… и с плеч долой.

На ужине Смоленского не было. Лишь перед самым отбоем он, опустив голову на грудь, набычившись, появился в спальне. Молча разделся, залез под одеяло и укрылся им с головой… Женька проснулся. Раннее утро. Но почему-то в спальне мальчишек было светлее обычного. Откинув одеяло, перевалился на правый бок и, дотянувшись рукой до гардины, отстранил еѐ от окна. И стало ясно: «Всѐ бело, грязи нет, санки ладить пора!!..» – Улыбнулся. Выпал… снег!.. Как ни странно, но Вовка Ротермиль на ретивого Смоленского, вроде, и не обижался. (Это, конечно, далеко не исчерпывающее мнение). Правда, и не общался без надобности, а только если по делу. Рана затягивалась, подживала, наконец, зарубцевалась. Ни город Смоленск, ни Киев нашими войсками ещѐ не были освобождены. Пострадавший безукоризненно продолжал исполнять предназначенную ему, видимо, Свыше, роль шутника, балагура. К Смоленскому же, пацаны относились, как прежде, ровно. Но тот его выпад, можно сказать, впадение в гнев, не посчитали за геройский поступок. Суровая жизнь в детдоме (и за его пределами) продолжалась, сутулилась…. От отца братьям Казанцевым с фронта, где свистели пули, грохотала артиллерия, рвались бомбы, снаряды и мины, вестей не было. Такие вот «салазки», оставляющие два следа на первом снегу. Вечереет. Задѐрнул, новенькие шѐлковистые, приятно сочетающиеся цветом и узором с узором и цветом обоев стен (спасибо родственникам), гардины. Включил общий свет в малой комнате и бра. Ухватившись правой рукой за нижнюю половину еѐ стальной стойкиштатива, приподнял сию переносную осветительную систему, с чугунным основанием, похожим на вспученный толстостенный обуглившийся лаваш предельно больших размеров, переместил над

полом (бреющий полѐт) к письменному столику, что у тахты, на которой я почиваю. Протягивая свой кулак (пронзѐнный штативом) ввысь, я наткнулся верхней боковиной указательного пальца-перста на торец столбика диаметром 10 мм и высотой в полторы спички. – Да, – вспомнил!.. – это же – постоянный магнит с направленной кристаллизацией!.. Он в своѐ время прихвачен мной на память об участке литья в землю Радиозавода города Бердска, чтобы воскресить когда-нибудь, хотя бы в памяти, те деяния.…. Еле-то отъял, отодрал от стальной хромированной трубки. Вот ведь штука, какая!.. Чувствовалось, что таинственные свойства индукция и коэрцитивная сила не уменьшились ни на йоту, а прошло 40 лет!.. чем вам ни вечный двигатель!!.. Покрутив столбик (постоянный магнит) перед глазами, придвинул бра и… присел за столик… подвигнуть к логическому завершению, концу эту повесть «ТАИНСТВО И ТАЙНА».

НА ЭСТАКАДЕ Листы остывшей стали рабочие листали. Небольшое сказание, затеянное ещѐ тогда, в 1969 году, судя по черновикам, тем блѐклым тетрадкам, в ночную смену плавильщиков бригады Карлова.

ТАИНСТВО Переживанья – и производственные отношения

Я был принят на работу старшим технологом участка литья в землю… радиозавода города Бердска. До этого такой должности и в помине не было, не предусматривалось. Дела старшего мастера участка и, заодно, технолога вѐл сам начальник цеха Кочанов Николай Семенович. (Рост – выше среднего. Сутуловат. «Покрой» – мягкий. Лицо большое, сизоватого оттенка. Нос мясистый. Руки пухлые, покрытые негустой бесцветной растительностью… – помню. Помнюслышу голос – тенор, ближе к альту…). Он не хотел выпускать «вожжи из рук». – Хобби и есть хобби. Так вот и повелось. С войны на этом заводе. С отрочества здесь и начинал свою трудовую деятельность. С подсобного рабочего, пройдя все специальности, дорос до начальника, хоть и небольшого, но, всѐ же, цеха… литья в землю. А затем, после объединения, – литейносборочного. С головного конвейера которого «сходили» радиодинамики – РГД-3 на бариевых магнитах и новшество – малютки на постоянных магнитах с направленной кристаллизацией. Да, мне было жалко расставаться с тем литейным – Бердского Электромеханического завода, где я проработал 5 лет. Начинал… со старшего инженера по технике безопасности, а затем был переведѐн, по специальности, старшим мастером… зам начальника цеха, часто, периодически, исполняя обязанности начальника. Собственно, под моим «чутким руководством» и был организован «от нуля»… тот первоклассный, со всеми видами литья (в последнее время даже и прецизионного) – литейный цех. И вот… увольнение. Эго взыграло. Завихрения. Не редкость… залежи глубины…. Сейчас-то я на эти вещи смотрю по-другому. Тогда – так. Водовороты. Отмучивание… «Со стороны», вновь назначенный директор завода, по аббревиатуре – БЭМЗ, Валентович, не посоветовался, видите ли, со мной старожилом, – поставил начальником цеха старшего мастера,… бывшего у меня в подчинении!..

Но если честно и по большему счѐту, то это был хороший предлог… для ухода с завода. Пора: вымотали. По 10 – 12 часов в сутки!.. приходилось работать. – Америка, видите ли, поджимала, заставляла шевелить…. – В чѐм были тогда уверены («убеждены») ЦК КПСС и Правительство – диктатура пролетариата. Завод был секретнейший и сугубо оборонный. И вопреки всему сказанному, как бы одновременно, мне было, таки, жаль расставаться с цехом. – Подумать: столько беспокойного труда вложено!.. и дело-то нравилось. Вот такая игра… воображенья. Но и то же, первое – правда!.. то, что тогда возмутился.…. Заело. Упѐрся как бык. Партком не снимал с учѐта. А я настоял на своѐм. Уволился…. И поступил, как уже упомянуто, старшим технологом… на радиозавод. Бывает. Ну, да ладно. Об этой приземлѐнной канители может, потом тоже, как-нибудь… подробнее. – Многовато, пожалуй – «потом»… потом… – а тебе Евгений Андреевич Казанцев, уже 76!.. – скоро будет… – выключая компьютер. Собираюсь на прогулку по набережной Кана. Махатма Ленин с пьедестала: «И добра, и зла хватало…». Не помню, были ли часы у проходной этой вспомогательной площадки, но стрелки железнодорожных путей, местами заросшие бурьяном, у бывшего зернохранилища, не иначе как стратегического назначения, проглядывались. В сегментах и секторах между рельсами – развалы бурого и… всякого черного, вплоть до вороного с отблеском антрацита каменного угля. – Запас на зиму для местных котельных и для всей одноэтажной части города Бердска. Топлива, которое в течение года, согласно нуждам отопительного сезона, по заявкам развозили телегами летом, или санями на мохноногих лошадках-тяжеловозах….

Надо. Частным домам, в основном рубленым из добротных сосновых брѐвен, закурившихся со времѐн заполнения Обского водохранилища-моря. Они, эти частные дома, охватывали 2/3 населения тогдашнего города Бердска.

ВЕСНА Уголь бурый зависает. Плохо печка кормится. Угол выше промерзает В одинокой горнице… Песни скворушко заводит, Успевай выслушивай. В палисадничек выходит Бабка в куртке плюшевой. На резиновые боты Заменила валенки. Чтоб, как зимние заботы, Развалить завалинки. В местные котельные, располагающиеся ниже нулевой отметки пятиэтажных зданий, так называемых «Хрущѐвок», каменный уголь доставляли… самосвалы. Инструмент да рухлядь. Полный закром угля. Тощая лебѐдка до пределов вѐртка. Стынь зимы метельной. В городской котельной дышат топки сыто может с антрацита.

И здесь же рядом слева от проходной располагалась, в одноэтажном вместительном уютном рубленом «в лапу» доме под железной зелѐной крышей, редакция газеты «ЛЕНИНСКИЙ ПУТЬ». Она и теперь, наверное, находится там же. Сменив, конечно, на приемлемое нынешним строем, своѐ название. Я к этой редакции в то время имел прямое отношение. Сотрудничал. Изливал свою душу, или фиксировал текущие моменты жизни, тоже накидывая уздечки строф с удилами-рифмами на тогдашнее бытьѐ, в силу своих возможностей и таланта, но… от всего сердца. Слышал о себе такое мнение: после института был пробел, но от внутризаводского трения я как инженер почти созрел. Как поэту не на что надеяться, поздно начал, матерьял так сыр. Как в Сибири яблоня ни стелется, не накормит яблоками мир. Так цветѐт. С подобной репутацией, и за те же, собственно, грехи, я зачем-то всѐ-таки в редакцию приношу зелѐные стихи. Приносил. Волновался. Как же давно это было. Голова кружится от погружения…. Но, ведь было же. Я отследил и как-то утром доложил начальнику цеха, что магниты с направленной кристаллизацией бригады Карлова, и в основном ночная смена, идут с пятидесяти процентным выходом годного. «Это много, – проворчал Николай Семенович, – вроде и человек надѐжный, а надо же». Начальник цеха Качанов (в продолжение характеристики) человек с высоко развитым, организованным эго. Взрослые дети у него – приѐмные. Своих ребятишек не было. Жил он, помнится, возле колонки!.. В своѐм одноэтажном рубленом пятистенке с печным отоплением. Окнами на зелѐную летом (обычно, с пасущейся вокруг колышка на длинной бечѐвке козой) лужайку. Ещѐ тогда незастроенную, довольно большую. С квартал будет.

Крупная голова Николая Семѐновича – «варила»!.. – был неиссякаемым рационализатором, незаменимым человеком, – вроде как единственным литейщиком. Правда, практиком, но умницей. Пользовался непререкаемым авторитетом, при прошлых директорах и… бессменном главном инженере Премыслере, работавшем на этом заводе, тоже, как и Николай Семѐнович, ещѐ с войны, недавно умершем. – Инфаркт. …Но коньком, начальника, его хобби, можно сказать, был участок литья в землю. В прошлом, в годы войны, здесь отливали из серого чугуна корпуса для мин, а может и бомб, снарядов. Земляные формы снабжала чугуном всѐ та же небольшая вагранка. Это «дело» Николай Семѐнович любил страстно. Чем и подкупал. – Мне тоже оно, это литейное дело, нравилось. Притягивали пустотыформы. Пустота, которую необходимо было залить, как живым!.. расплавом. Будь… – чугуном, или бронзой, или латунью, по необходимости. Упоминалось ещѐ и то, что тот цех, как и весь завод, был эвакуирован с запада, из Харькова в те лихие времена, да так и остался, прирос, здесь в Сибири. Хотя работники его, в основной своей массе, вернулись на свою «малую родину». Выслушав меня до конца, начальник высказал своѐ решение: – Евгений, возвращайся домой и… выходи сегодня в ночную смену. Разберись… в чѐм причина. Подчинился, пусть будет, – его воля, его право. Да, я пришѐл на этот участок совсем недавно. Может потому, мой взгляд на происходящее теперешнее (тогдашнее) событийное был особенно обострѐн. – С одной стороны (с той с которой я прибыл) – современнейший цех со всеми видами литья, с другой (где я очутился) тутошней – допотопная литейка. Правда, в давнюю бытность, после окончания (до института) речного училища, мне пришлось поработать на судоремонтном заводе

Омска в должности нормировщика, в малюсеньком литейном цехе ещѐ более приземлѐнном. Но это было когда… Получение магнитов из сплава ЮНДК24 для меня не было в новинку. Участок литья в землю, как и весь цех динамиков, располагался в складском длинном-предлинном помещении бывшего зернохранилища, низком, почти без окон. «Однотонная» старушка-вагранка в латаном-перелатаном, листовой стали кожухе, три высокочастотных плавильных печи ТВЧ первых выпусков. Формовочный плац (две с половиной сотки), конуса формовочного состава под низкий потолок, совковые лопаты, большие, стоящие в наклон решета и сита; парк покоробленных и побитых опок собственного изготовления, разного формата из силумина. Термическая печь и сушило для стержней. Гильотинные ножницы. Отрезной (прорезной, с вулканитовыми кругами) и по одному кругло и плоскошлифовальному станку, тоже стареньким, установка для намагничивания. – Вот, пожалуй, и всѐ оборудование, чем располагал участок. Тремя словами – участок выглядел убого. Из бытовок – дежурка, где размещался и мой стол. Старшего технолога. Комнатушка для переодевания с трѐх сосковым умывальником и со шкафчиками для одежды. Душа не было. Вагранку разжигали раз в неделю, по мере готовности формовочного плаца к… поглощению расплавленного чугуна. А вот печи ТВЧ, работая в две смены, едва успевали за конвейером, с которого сходили большие динамики «ГД-3», помнится, и динамики малютки – новинка. Для них-то, собственно и нужны были магниты с направленной кристаллизацией. (Рационализаторское предложение Качанова). В заготовках они и выглядели столбиками-стерженьками Ф10, длинной 100 миллиметров.

Отследить соблюдение техпроцесса получения этих магнитов, я и был направлен в ночную смену. Рабочие-плавильщики заступали в ночную смену. И я с ними. Они переодевались. Снимали и вешали на самодельные плечики и крючки гражданскую одежду и облачались в рабочую (уже опалѐнную) спецовку-комплект: валенки, (штанинами на голенища) брезентовые шаровары, куртка навыпуск поверх брюк, защитные очи с затемнѐнными стѐклами и войлочная светло-коричневого цвета, вся в прожогах, с широкими полями шляпа. – В общем, в то, что было положено по технике безопасности. Кроме меня, все трое… – «ходили» по пятому разряду. Когда один из них, бригадир хромоногий Карлов Григорий Антонович, судя по предыдущим контактам, человек начитанный, личность известная всему заводу – кавалер ордена Ленина! обнажил свой торс, а затем и остался в одних долгих, цветастого ситца трусах, я был поражѐн!.. Меня озадачило то, что тело его, начиная от шеи – спина, плечи, нога (кажется правая), было покрыто бледными плешинами ожогов!.. значительных размеров и углублѐнности. – Что это у вас, Григорий Антонович? – не удержался, спросил я, кивнув на его тело. – А, – отмахнулся он. – Долгая история рассказывать, Евгений… – и, продолжая облачаться в спецовку, нехотя добавил, – попадался. Наследие их Величества токов высокой частоты. Я надел свой, ещѐ ни разу не стираный, халат синего цвета. Приступили к работе. При моѐм присутствии стали проводить взвешивание шихтовых материалов. Настоял – с точностью до грамма. Взвешивания всех без исключения входящих в сплав металлов: железо АРМКО, что значит – чистейшее, электротехническое. С минимальным содержанием примесей углерода. Затем – кобальт, никель, медь, алюминий. «Ага, ага! – отметил для себя. – Побуждения плавильщиков к нарушению техпроцесса были!» – Оказывается, до этого раза

взвешивали – шаляй-валяй. Прикидочно, вплоть до расхожего, штампа – «на глазок». Потом взвесили кобальт, никель, медь и… в последнюю очередь, с особой тщательностью, уже на малых весах, правда торговых (с долговязой и чуткой стрелкой) – присадки. Рабочие хотя и интуитивно чувствовали свою несостоятельность. Но я улавливал, – иронизировали, дескать, давай-давай, грамотей, а мы посмотрим. Помалкивали, посапывали. Хотя действующие на этом участке плавильные печи ТВЧ, с точки зрения техники безопасности, не выдерживали никакой критики. Чтобы убедиться в этом, достаточно отметить одно, то, что… при необходимости, уровнять по составу расплав стальной мешалкой (похожей на пешню) с деревянной ручкой, не говоря уж о снятии шлака специальной железной ложкой с дырками, типа дуршлага, необходимо в обязательнейшем порядке выключить печь. В противном случае сунувшейся, не дай то Бог… испытает на себе воздействие токов высокой частоты…. Доказательством, а точнее наглядным пособием того – тело бригадира плавильщиков Карлова. Стали помещать шихтовые материалы в тигли. И тут вновь обнаружился их (плавильщиков) ляпсус. Выявилось, что рабочие проводили загрузку, не учитывая значения температуры плавления металлов!.. Казалось бы, и ветру, залѐтному сквозняку, должно было быть понятно, что алюминий при таком раскладе действий естественно недопустимо много выгорит и, стало быть, состав сплава изменится…. Старушка-вагранка стояла себе в тѐмном углу и помалкивала. Ждала своего возбуждения. Такая вот кухня. – СТОП!.. стоп – алюминий погрузить в последнюю очередь! – остановил я побуждение Карлова. Плавим…

Ввели модификатор-присадку, чудодействующее вещество, уже в малых количествах улучшающее свойства сплава. Им является ниобий. Моѐ предложение-новшество. До этого в таком качестве применялся металл титан. Присели отдохнуть. А печи «ТВЧ» включены. Работают, себе… Двое плавильщиков – закурили. Папиросы «прибой». Чу, истошный писк!.. Уже в который раз за ночь. Днями – такого вопля не слышал. – Кто это? – спросил я. – Да, крысы-заразы, – чертыхнувшись, стал объяснять всѐ тот же притомившийся бригадир, – через приямки-канавы перескакивают, – а в них проложены токоведущие медные шины печей. Вот их, крыс и лупят, хлещут, ожигают токи… высокой частоты. Крысы, покалеченные успевают усигнуть, скрыться… и не известно чем кончится…. летальным ли исходом, или обойдѐтся плешинами, ожогами. По себе знаю…… И я тут же воочию представил, образно так, вновь приступившего к работе бригадира-плавильщика. Обнажѐнным…. Действие на организм живого существа токов высокой частоты – ошарашивающее. Отличается от воздействия низкочастотных, например в 60 герц. Первые поражают поверхности (жуткие ожоги), вторые – внутренние органы шокируют,… останавливают сердце. Это-то я в ы з у б р и л , работая прежде начальником бюро техники безопасности (кем только я ни работал!..). Проводил инструктажи и принимал экзамены. На протяжении всех плавок ночи я был бдительным и дотошным. Работа в литейном цехе БЭМЗ а, под неукоснительным оком военпредов меня к этому приучили. Смена подходила к концу. Полудрѐма в комнатушке для отдыха, забегаловке. Сон не клеился. – Истошный писк крыс, дикие ожоги Карлова, потрескивания электрических разрядов плавильных печей и то д а л ѐ к о е , что было в моѐм отрочестве во время большой войны,

Великой Отечественной, давали о себе знать, торкались… из подсознания, просились… в кору головного мозга…. И, достав из ящика неказистого стола школьную тетрадку-дневник, с замызганными корочками, «долистал» до чистой страницы, вывел печатным чертѐжным шрифтом –

ТАЙНА (рассказ) «Где-то вскоре после каникул, числа 17 января, а по старому стилю 4-го 1943 года, детдомовцы-старшеклассники Игнат, Витька, Женька и четыре девчонки заступили на дежурство по кухне…» Повествование, тогда, давным-давно, оборвалось…. Не продвинулось оно и в то ближайшее время: дела замотали. Насущность. – Не обойти, не объехать. Младенец. Мама оберегающими руками… встречно – не переводятся ни старики, ни старушки…. Не знаю с чего я. Щемит ретивое… – дротик отсчѐта. Стрелка… истоки Саян. Предгорье. Потаѐжный. Почти сиамский без одного тапочка – крадѐтся осень… Дед не пойдѐт – по двум тропинкам сразу, у меня есть выбор….. Себе шагаю. Люблю одиночество – и всю природу. – Куда ты кулик, шустрая пташка, тоже всѐ торопишься. – Застой за плотиною речки Барги. Прогулка. Выйдя в дневную смену, лично сам провѐл термообработку, для придания магнитных свойств, заготовкам с направленной кристаллизацией из сплава ЮНДК-24, что были отлиты при мне в ночь намедни бригадой Карлова. И… результаты, как говорят в таких случаях, превзошли ожидания!.. Сто процентная годность! – Индукция и коэрцитивная сила – «зашкаливают»!.. значительно выше номы. Что и требовалось доказать!.. Причина была в точности взвешивания компонентов сплава, последовательности загрузки входящих металлов

и… – не «квасить», не задерживать процесс плавки,… а, в общем… и целом – в соблюдении техпроцесса. О чѐм я и доложил начальнику цеха. С этого времени Николай Семѐнович стал относиться ко мне более доброжелательно. Признал как специалиста. Подозрительность исчезла. Мы, смею сказать, подружились… до такой степени, что с ним совместно подготовили и отослали материал в Комитет по делам изобретений и открытий при Совете Министров СССР. Три заявки на изобретения!.. Все – на тему постоянных магнитов с направленной кристаллизацией. Правда, получили свидетельства (он и я) на одно из трѐх отосланных… в Москву. Да и то – неплохо.

ТАЙНА Из были – факты база под рассказа Гляжу в окошко. Август. Быстро темнеет, и спешат люди. – Как винтовка на плече женщины гладиолус. Снимает с клумбы девочка свою кошку – осторожнее… В середине школьных каникул, в рождественскую ночь с 6 на 7 января, детдомовцы-старшеклассники Игнат, Витька, Женька и четыре девчонки заступили на дежурство по кухне. – Переписал из старого дневника и продолжил. – Кухня и столовая – один рубленый дом под соломенной крышей. Он стоял в отдалении, в метрах четырѐхстах от спального корпуса. И рядышком с подсобными по хозяйству помещениями. Как бык, вторгался в лоно берѐзового леска за деревней Боголюбовкой, в сторону Усовки и железнодорожной станции Марьяновка, районного центра. А за этими прилегающими колками – колхозные поля под картошку, просо, овѐс, пшеницу и прочее, по усмотрению агронома да председателя.

Мальчишки натаскали колотых дров, заготовленных предыдущей сменой, залили во все три котла, вмонтированных в плиту печи, воду в необходимом литраже для первого второго и третьего блюд, возбудили пламя в топке, выставили алюминиевый пятиведѐрный бак на середину кухни, подтянули мешок с картошкой…. Девочки тоже не сидели, сложа руки. Занимались чем-то необходимым для общего дела. Но… теперь уже почти всей бригадой разместились вокруг бачка чистить картошку в тазик, наполненный водой наполовину. Все, весь этот личный состав, дежурили не впервой, и дело спорилось. Помалкивали. Сопели себе под нос. Думали… каждый о своѐм личном… заветном… Дичились. – Только-только зарождающиеся чувства, влечение особей разного пола друг к другу. И Вера Новицкая была ничего, симпатичная девочка со стройными ножками, но всѐ-таки Надя Кузнецова Женьке нравилась больше. Больше жизни как ему казалось. Но это – между нами. Через какое-то время решили передохнуть. Сходили (сначала мальчишки…) на улицу… посмотреть в звѐздное небо. Определиться по времени. Часов не было. На дворе морозно. В больших прогалинах, между косматыми тѐмными тучами, с изменчивыми абрисами, в звѐздной компании, – краюшка луны. Вон… и ковшик-черпак. Сверкает Большая Медведица…. Ориентировочно около полуночи девчонки пригласили ребят в пустующую столовую, что располагалась, как уже было сказано, в этом же доме – через коридорчик напротив кухни (двери в двери). Все трое согласились. Правда, Казанцев, пошѐл, было, но вернулся, подумав, что не помешает снять крышку с котла, в котором доходила до кондиции кулеш-каша. И умерить пыл в топке печи. Вернулся именно Женька, возможно потому, что уже с раннего детства был человеком обязательным. Обстоятельства заставили, сформировали такое качество. Пришлось заботиться о младшем братишке Вовке, оставшемся без родной матери с трѐхмесячного возраста. Вот и Вера

Новицкая такая же по характеру… в этом отношении. – При ней здесь в детдоме – маленький Коля, «Топ-топ», как его прозвали воспитанники. Малыш забавный. Окна – наполовину снизу прикрыты ситцевыми белыми шторками. Столик на высоких ножках, или его можно назвать большим табуретом, который придвигали по необходимости к торцу длинного общего стола для приѐма пищи, чтобы поставить на него бак с варевом, будь то суп, каша, или компот. Теперь этот спец. табурет был отодвинут, накрыт белой скатертью с вышитыми крестом красными петухами. На ней в фарфоровой тарелке стояла зажжѐнная восковая свеча, рядом располагалось блюдце, тоже фарфоровое, с крутой отбортовкой, а на нѐм, с видимой внутренней стороны, химическим карандашом намечена, наведена стрелка…. Все, кроме Казанцева, уже разместились вокруг, Женька вслепую придвинул табуретку и молча присел. Наступили минуты т а и н с т в а . Пламя… тени… Одним из набора гаданий на блюдечке было – «кто тебе нравится» и «кто тебе больше всех нравится»!.. кого ты любишь – другими словами. Примерно полночь. Логикой и не пахнет, одни чудеса. На лбах пот холодный выступил. Тут не до скуки. Блюдечко продолжало кружить!.. и стрелка тоже, конечно. Свеча еле светила. Тени шарахались… по стенам, полу… Когда очередь подошла – загадал и Женька. Не без колебаний. Все участники потѐрли ладошку об ладошку и прикоснулись подушечками пальцев к кромке блюдца. После непродолжительной выдержки оно… тронулось!… медленно, вроде как бы нехотя, по кругу. Женька затаил дыхание. Вот блюдечко, приостановилось. Стрелка показывала на Веру Новицкую… – Надо же!.. – подумалось Казанцеву. А стрелка, постояв секунды 3 – 4, снова «поплыла»… Медленно-медленно, едва-едва. От одного к другому, от одной к другой!.. вокруг сидящих пацанов и девчонок.

Женька не отрывал от этой чѐрточки своего взора. Любопытство разгоралось, затягивало, словно в омут. И вот блюдце опять замерло. Остановилось. И больше ни с места. Стоит, как… прилипшее. Стрелка показывала на Надю Кузнецову! Однозначно. Девочка смутилась. И Женька тоже, и, видимо, покраснев с лица, поднялся. Вылез из-за стола. И все встали. За окнами завывала вьюга. Пора было идти на кухню. Продолжить недоделанную работу – чистку картошки на обеденное варево. Помешать половником в котлах и подбросить дровишек в печку, или наоборот утихомирить кочергой пламя. Что не входило именно в Женькины обязанности – мог бы и Витька, или Игнат это сделать. Но… это ещѐ не всѐ. Распалѐнные гаданием ребята с обострѐнным интересом, поглядывали друг на друга. Переговаривались. То полушѐпотом, то вдруг неоправданно громко, возбуждѐнно. Девочки, то одна, то другая вдруг прыскала и, как бы смущѐнно прикрывали… губы ладошкой. Покарябав толстый и рыхлый куржак на шибочке оконной рамы, и не достигнув стекла, Женька открыл форточку…. Тьма кромешная и стужа. Луна, звѐзды – всѐ исчезло. Две пары детдомовцев расположились вокруг бачка дочищать картошку. Остальные занялись – кто чем, по заданию шеф-повара тѐти Клавы…. Но были все в сборе, здесь на кухне. Казанцев придвинул к цоколю печи невысокую скамеечку, встал на неѐ, взяв черпак, и стал перемешивать пшѐнную кашу. И тут что-то подозрительное мелькнуло и скрылось в глубинах котла. «Чему бы это быть?.. – подумал Казанцев. И стал интенсивнее перемешивать кулеш, высматривать. – Вот-вот оно, вот, – и … поймал, подцепил… поднял над парящей поверхностью варева.

– Что это?!.. – догадывался и не верил себе. Повесил черпак на кромку чугунного литого котла и ухватил это что-то инородное за, как показалось, лысый длинный хвост. Опустил половник. – Да это же!.. – хотел было сказать и не находил нужного слова, – это же… смотрите, что я поймал!.. – Крыса!.. – выпалили все хором!.. ахнули. При этом чистильщики картошки привстали со своих мест. И другие тоже замерли в тех позах, которые они занимали до этого момента. Да, то была… огромная полевая мышь!.. или может небольшая крыса-подросток. Брезгливо, держа за хвост облезлое безобразие, Казанцев вышвырнул его за окно, через форточку, видимо, в сугроб. Под наблюдением зорких девчонок Женька тщательнейшим образом перемешал пшѐнную кашу-кулеш…. Высмотрели, выловили останки. Утро. 5 января 1943 года. Первая, вторая, третья смены – ребятня детдомовская завтракает. Казанцев – на раздаче. … Как ни странно, каши в бачке ещѐ четверть. – Кому добавки?.. – повышает голос, немного смущѐнно. В ответ летят тарелки!…. Стоящий на раздаче их ловит.…. Не скупится и отсылает назад желающим добавочного кулеша. Воспитанники вылезали из-за стола со вспотевшими лицами и, почти как никогда, сытыми. После приступа и… больничных сравнимых с адом мытарств по диагнозу: «Подозрение на инсульт головного мозга», приняв во внимание совет лечащего врача, я записался, на приѐм к заместителю начальника медсанчасти по трудовой экспертизе Остаповой Надежде Васильевне – выяснить имею ли шанс получить группу инвалидности. Ждать пришлось месяц.

Средина августа, а листья деревьев, в основном тополей, стали желтеть, черстветь жухнуть и облетать…. Что-то уж больно рано.

В ночь снотворные глотаю, спрашивается на кой лях?.. в аду быть, точно знаю, мне при помощи такой … – От нелепых ситуаций: то в колодце, то в огне… – сбит я так, что тошно мне, с толку от манипуляций подсознания во сне. Перелистывая, медленно, с задержками книжку историй моих болезней, видимо, усомнившись, Надежда Васильевна задала мне, с еѐ точки зрения, ряд каверзных вопросов: «Какое сегодня число?.. Сколько дней вы пролежали в больнице?..» – и ряд подобных. Все мои ответы еѐ, судя по выражению лица, вроде бы устроили, и всѐ же, чтобы окончательно погасить сомнение, направила меня к врачу психиатру: «… Для прохождения теста», – сказала она в заключение.

Этот хитроумный тест «На вменяемость» у психиатров (опрос вѐл заведующий корпусом психиатрического отделения больничного городка в присутствии принимающего врача…) я прошѐл, как говорится, без сучка, без задоринки и, примерно через неделю, снова предстал перед очами Остаповой. Дамы синеглазой. Лет пятидесяти пяти. С крупными выразительными чертами лица. По слухам, со стороны хорошо знающих еѐ сослуживцев, своенравного характера. Человека в своѐм деле очень авторитетного. Повторно и значительно медленнее, чем в прошлый раз, листая мою, медицинскую карту, книжицу альбомного типажа, рукописную, пухлую, потрѐпанную с вклеенными листами и разного рода

вкладышами, вчитываясь, делая пометки себе на листке бумаги, попутно, как бы мимоходом, задавала вопросы. На которые я старался отвечать, лаконично, без утайки… и, как потом узнал, нашла счесть возможным, вписать отдельным параграфом своѐ резюме, – «Подлежит оформлению на вторую группу инвалидности». – Не поднимая головы, без личностного обращения подробно и толково объяснила – «Оформляйтесь на группу через невропатолога… сходите к ней на приѐм… и она выпишет вам направление с перечнем врачей, заключения которых необходимо заполучить. После этого невропатолог сделает обобщающее резюме, и, видимо, выдаст вам талончик с указанием даты и времени, когда вам надлежит явиться на ВТЭК». Так всѐ и было, в конечном счѐте. Хотя эта комплексная процедура с закавыками в пространстве и времени заняла ещѐ не менее трѐх недель. Но всему приходит конец, и вот я сдал все анализы, обошѐл врачей, обозначенных невропатологом, и получил талончик на 4 сентября этого года на – ВТЭК. Так что, возможно, определят и присвоят мне группу инвалидности! Слово-то, какое – инвалид. Но… что поделаешь. Носили и в заплатах одежонки… Прогулка. Длиннохвостые, в отличие от стрижей, ласточки-касатки, молодые и бывалые, барражируют над лужайкой. Сбиваются в предварительную стаю… под нытьѐ густо рассеянной мошкары, над этой площадью. Она – с футбольным полем, беговой дорожкой, с девятью вкопанными в один ряд (боковые стороны – смежные) покрышками диаметром полтора метра с колѐс мощных грузовиков. – Полоса препятствия для перескакивания с одной глубокого рифления на последующую покрышку и… прочая…. Короче эта площадь – недоразвитый стадион школы №170. Он – рядом, напротив.

И эта же лужайка, примыкает почти впритык к фасонной боковине здания УПК, где я проработал с 1994 года по 2002-ой, в основном преподавателем в мастерской художественных ремѐсел, которую сам и организовал (впоследствии она специализировалась по изготовлению художественных изделий из керамики). Откуда в 2002 году и отбыл… – «Уволен по собственному желанию (статья такая-то) в связи с уходом на пенсию по возрасту». Проставлена дата. – Последняя запись… толстенькой, с вкладышем, потрѐпанной, видевшей виды «ТРУДОВОЙ КНИЖКИ». Удивительное было время. Романтичное. Вот между этими разросшимися кустами ракит, что справа по ходу, под обрывом над плотным высоким забором какого-то транспортного предприятия, съезжала россыпью и скатывалась комьями с гладких кузовов пятитонных самосвалов глина, из карьеров, и не только, привезѐнная. Впрок – куча пластичной белой, а рядом конус не совсем правильной формы рыжей «тощей». А годную к лепке глину, которую брали, скажем, из отвалов, около музыкальной школы, или из обрыва, что возле «Первого ручья» и приносили с ребятами в рюкзаках, особенно поначалу, при организации мастерской, спускали сразу в подвал здания УПК. Дел было невпроворот. Забот – голова шла кругом и обо всѐм мимоходом не расскажешь. Кстати, из школы № 170, одной из «поставщиц» учащихся комбинату, немало было и моих талантливых прикладников … Порхают воробьи, кошка крадѐтся… Быть может вспомнил обо мне кто-то из моих потомков. Смотри-ка ты, и клѐны желтеют, и, глянь, даже береговые ивы тоже. И – дальше за город по берегу уже обнажѐнной (без бетонного покрытия) речки Барга. Мироздание кочующее или изменчивое… стягивающееся, расширяющееся… Всѐ в нашем мире взаимозависимо – возможность Бога.

Возвращаюсь с этой очередной прогулки по излюбленному маршруту, окончанием улицы имени Юрия Гагарина по правой стороне (берегу) речки Барги. Поравнявшись с низенькой оградой детского садика, я невольно остановился. Повернулся на 180 градусов, поднял голову и долго пристально смотрел на окно четвертого этажа, где была наша с братом Володькой, с которым вместе и в детдоме-то жили, однокомнатная квартира, первая полученная в этом городе. В своѐм романе «Промысел Божий», опубликованном в 2004-ом году, я упоминал об этом, но теперь придѐтся повториться, всѐ же – другая книга. В том повториться, что брат работал с самого основания ЭХЗ, со времѐн пуска первой очереди технологической линии… по расщеплению ядер урана. Слесарем. По шестому разряду. В цехе ремонта – одного из основных цехов этого секретнейшего тогда завода. Разъезжал на велосипеде, с притороченной сзади седла тяжѐловесной сумкой с набором слесарного инструмента, по всем основным цехам. Без трѐх месяцев 10 лет тут мантулил, вплоть до появления «голосов» в его головушке и выхода по этой причине на инвалидность (2-я группа). Основным агрегатом и гордостью завода, была тогда (и остаѐтся поныне) не очень-то больших размеров, так называемая легендарная «машинка» с невероятно большими оборотами вращения ротора… Постояв с минуту, припоминая подробности нелѐгкого тогдашнего бытия, и пожелав брату Царства Небесного, я продолжил свой путь… Дождик осенний ситник. Плюс десять. Лужи. – Они снаружи. Походя зонтик растѐр в ладонях. – На вид тмин, а не пахнет…. Действительно. Факт. – Иду. Рассуждаю. Радости мало – предстоит ВТЭК: с головой что-то. – Туда?.. – Нет, я уже оттуда. – Ну и что?… – А, третью группу дали. Рассчитывал – на вторую… Теперь то вы человеком выглядите, – доверительно, отвлекаясь от своих проблем, отметил этот, как прояснилось, знакомый по

больничной палате, – а тогда были… никто. – А я, то есть Казанцев, вроде бы, и не припомню, не узнаю. Так, разве что – еле-то-еле. Вышла медсестра: – Казанцев, войдите. Я вступил в кабинет. Опустился на стул, сидение которого и спинка были обтянуты кожзаменителем коричневого цвета, в полупрофиль… к врачу невропатологу, председателю комиссии Черкасовой, бубновой дамы средних лет и, предположительно, роста, в меру упитанной со строгими, правильными чертами лица. Зазвонил телефон. Галина Александровна подняла трубку и, как-то по-свойски с кем-то коротко перетолковала. Выражение еѐ лица оттеняло строгую официальность. Сама она была готова в любой момент незамедлительно отражать вспышки возражений (как в воду смотрел!) обескураженного отказом истца, которого, при желании, можно было понять… – Евгений Андреевич, – произнесла она, выпрямляя спину и поджимая красивых очертаний подбородок к грациозной шее при отложном воротничке кофточки из шѐлковистой ткани сиреневого цвета, официальным, металлическим голосом, глядя перед собой на голую стену. …Вынуждена вам сообщить, что тщательно ознакомившись с вашими историями болезней и заключениями ведущих врачей, посоветовавшись, члены комиссии единогласно решили, что основания на присвоение вам группы инвалидности… нет, – она помедлила и продолжила, – тем более вы сами, Евгений Андреевич, – как бы настаивала на своѐм Черкасова, при этом ладони еѐ рук с вытянутыми пальчиками, согласованно с периодами речи плотно прижимались к столешнице и расслаблялись, – тем более вы сами, подчѐркиваю, разгласили причину, вызвавшую этот приступ. На фоне бессонницы такое, – она не нашла нужного существительного, согласующегося с прилагательным «такое». И, помолчав, закончила фразу, – случается, увы, не редко. Продолжайте регулярно принимать препараты. И если острое и внезапное проявление болезни, подобное

случившемуся приступу, повторится, и не один раз, не единожды, то члены комиссии могут счесть возможным, комиссия может вернуться к рассмотрению вашей просьбы на определение (присвоения) вам группы инвалидности и пересмотреть своѐ решение. С этим вопросом строго. – Она замолчала. Выслушав еѐ монолог, очевидно, наработанный и отшлифованный многократными, похожими, по сути, и изложению, как две капли воды, вариациями. Я, вне своей очереди, встречно выдохнул: – Ну и хорошо, значит – не инвалид, тоже – ладно. – Тоже хорошо, – повторила она начало моей фразы, как бы неосознанно. Я присмирел, тупо глядя на простенький старого выпуска чѐрного, как смоль цвета замерший телефонный аппарат. – Всѐ! – как бы опомнившись, заключила председатель медико-социальной экспертной комиссии Черкасова Галина Александровна… – Евгений Андреевич… вас больше не держу. Я улыбнулся, твѐрдо поднялся с потѐртого, но ещѐ крепко держащегося на косолапых давно крашенных (залупающихся) в бежевый цвет ножках казѐнного стула и вышел из 313-го кабинета. Нам солнцем сентябрь – ни одного голубя на купол неба Немыслимое: впервые в жизни затеянная и аккуратно доведѐнная до логического конца акция с отрицательным исходом меня не огорчила. Странные люди эти канонизированные, ограниченные (справочною литературой, правилами…)… медики…. Не заняться ли йогой? Пробежала, оглядываясь, чья-то незлая рыжая собака, хвост – знаком вопроса. Клик!.. Перелѐт птиц – мах мягок, но упруг.

Стемнело. Задѐргиваю гардины. Включаю общий свет. Подтаскиваю свою длинноногую бра к столику, что возле низенькой, но достаточно широкой и дрябло… мягкотелой тахты (оставленной мне в наследство Володей) и опять же, как тогда, в начале этой повести, натыкаюсь! на столбик постоянного магнита с направленной кристаллизацией. Еле отодрал… Сажусь. Задумываюсь. Ищу ответа на загадку – что же это за сила такая неиссякаемая?.. Да мало ли их, этих таинств на нашей Земле. Взять, в дополнение к явлению магнетизма, хотя бы электрический ток, или ещѐ того тоньше, расщепление ядер, скажем, далеко не ходить, урана!.. которые, к примеру, прибыльно осуществляет градообразующий завод нашего Потаѐжного…

РОТОР Цех – мученическая ниша на годы тишиной нависшая… Чу, моль мельчайших «трепет тщаний», пещера пустоты вещаний. Собой уран «экстрапуляя», – Когда мне, ядра расщепляя, – воет чумной «машинки» ротор, – скучать в причастных оборотах!..» – Так-то… Вот тебе и ещѐ таинство глубокое, вспомнил, – то фарфоровое блюдечко! из далѐкого, еле углядываемого детства сороковых. – Сговориться девчонки и мы, отроки тогда не могли, – настолько пластичными – не были. Зажатые, сколько-то недоразвитые. По крайней мере, я, поседевший со временем, Женька Казанцев, в этой авантюре (если бы она и была) не участвовал, да и думаю, что Игнат Володин и Витька Нестеров, и те девочки – тоже.

…И так можно упоминать ещѐ – о многом-многом на этом белом свете. – Явления научились использовать в своих целях, приловчились, а что каждое собой представляет, по сути, кто его знает толком-то. И знать… видимо, не дано нам грешным с испокон века и в веки веков. Не наши «сани», Бога. Один, как перст! И, слышу речитатив: «Спасибо повару, спасибо дежурным за вкусные кушанья!» – примерещилось, что ли?.. – И мне думается, что та небольшая тайна, о которой шла речь выше, не стала достоянием, всех к тому причастных до самого закрытия детдома № 210. Уверен, что она не была разглашена и много позже после окончания второй мировой войны, а для проживающих детей того … приюта – Великой Отечественной, вплоть до этой публикации. – Спасибо!.. – оно и сейчас слышится мне, как тогда, первозданно. … Вечереет. Опять шагаю в свою холостяцкую квартиру. Размышляю: «Подъѐмы в 5 и раньше, чтобы занять и держать очередь у ещѐ замкнутых наружных дверей поликлиники для получения «талончика» на запись к врачу (одного из десяти «чѐрного списка»). Четырѐхчасовые «высиживания» в ожидании приглашения интимным подмигиванием электрической лампочки в шарообразном плафоне матового стекла, размещѐнной по осевой линии двери над косяком, суета-сует несчастных людей, в подавляющем большинстве стариков и старушек, по узким коридорам поликлиники, слава-то Богу! Теперь уже позади… Тут хоть та была сполна быль… успокоится бы надо. – Будто с неба ниспали строчки. И это пройдѐт. – Как сулит суфийская притча. Так что мы ещѐ, попишем, но если даст Бог, с его разрешения, потрудимся… на благо соотечественников, – подумал, – тем более есть теперь на то и законное основание: получил намедни наконец-то, из Москвы, долгожданный

членский билет с наштампованным «позолотой» гербом страны. Этакую «краснокожую» книжицу в ладошку размером. «СОЮЗ РОССИЙСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ». – Снизу принят, – дескать – «веха». Утверждѐн «трамбовкой» сверху… с боков, спереди и сзади я теперь, гляди, писатель!.. Да, но… вступление в сей престижный «Союз…» – особая история, потянет на новеллу… как-нибудь – в своѐ время, которое Бог определит, если сочтѐт нужной. Свежий снег потоптан – не тропа, но тропка… по бокам в покое серебро такое. «Взрослые, но дети люди, Бог радетель!..» – баится в народе, что-то в этом роде. – В шоке стан берѐз и оголились лозы… с лиственницы роскошь – в золоте дорожка… _____________________ Храм. Отсвященствывают – свечи возложенное на них молящимися. Аминь.

ПОСЛЕСЛОВИЯ Вокруг звезды летят планеты – и то мои с Земли приметы в ночном, мальчишки-хулигана, глядящего из балагана вверх… Год за годом наважденья. Листва с дерѐв – мой день рожденья, моя пора… водица в блюдце на грани минуса и плюса.

ПОД НЕБЕСАМИ Лидеры без компаса до Юга Всех ведут. Да, не настигла б вьюга… Пронесло, на сей раз кассу дроби Всю от человеческого хобби. Осень. Серый гусь, но не домашний, Крыльями под небесами машет. Семьями. Чуть сзади самок – дети. Гусаки ещѐ авторитетней.

СОДЕРЖАНИЕ 1. ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ……………………3 2. ТАИНСТВО И ТАЙНА…………………..42