Garik book by Паша Гриднев

Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке. В путь героев снаряжал, наводил о прошлом справки и поручиком в отставке сам себя воображал. Булат Окуджава Я пишу исторический роман

Гарик Корогодский

Как потратить миллион, которого нет, и другие истории еврейского мальчика Издание второе

Киев

УДК 821.161.1(447)-312.6 ББК 84(4Укр=Рос)6-4 К68

Корогодский Г. К68 Как потратить миллион, которого нет, и другие истории еврейского мальчика / Гарик Корогодский. — 2-е изд. — К.: Саммит-Книга, 2014. — 348 с.: ил. ISBN 978-617-7182-19-0 Не всё можно купить за деньги. Чувство юмора и хороший вкус не продаются, и коль скоро ими наделен человек, входящий в национальную сотню Forbes, не воспользоваться этим было бы скучно. Эксцентричный бизнесмен Гарик Корогодский представляет читателям свою первую книгу. Эта книга — о еврейском мальчике в советской семье. О приключениях детства, когда мир кажется еще огромным, даже если он втиснут в размеры коммунальной квартиры. О нем самом и о каждом из нас. Легкий, остроумный слог, самобытная интонация, честность и неповторимая атмосфера ушедшей эпохи — вот основные достоинства книги Гарика. Дворовые похождения, школа — такая же, как сотни других, быт и будни не самого благоприличного района города, студенчество и упорное желание покорить столицу — во всем этом и заключается ответ на вопрос, заданный в названии этого яркого повествования: «Как потратить миллион, которого нет?» — и добиться многого. Настоящее издание — благотворительный проект. Все деньги от продаж будут перечислены в фонд помощи пенсионерам «Жизнелюб», а каждый читатель поможет кому-то улыбаться чаще.

www.knigagarika.com

УДК 821.161.1(447)-312.6 ББК 84(4Укр=Рос)6-4

ISBN 978-617-7182-19-0

Спасибо! В первую очередь — родителям. За всё. За то, что жили ради меня. Это очень много, когда живые люди посвящают тебе целую жизнь. Я на такое не способен. А они — да. И всё их поколение. Моим родным, Фиме и Гене. Я торопился как мог, чтобы ваши глаза успели увидеть. Пока вы живы — я ребёнок. Отдельное спасибо Гене за фаршированную шейку (тогда, помните, — было очень вкусно, не хватило сил сказать). Тем, кто заставил меня поверить. И то, что вы сейчас держите в руках, — оно ваше в той же мере, что и родительское. Людям, с которыми меня познакомила эта работа и которые вложили в неё свою душу, — редакторам, иллюстратору, верстальщикам и многим, многим другим. Спасибо. Гарик Корогодский

Гарик Корогодский

Как потратить миллион, которого нет, и другие истории еврейского мальчика Издание второе

Литературный редактор Антонина Балакина Редакторы Татьяна Ковтун, Дарья Трегубова Корректор Наталья Меньшенина Художник-иллюстратор Алина Семченкова Макет книги разработан в студии «Papa mishka» Руководитель Александр Валко Верстка Павла Гриднева papamishka.com.ua

Содержание Киев

Родители. .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13

Глава 1. Cоломенские яйца. . . . . . . . . . . . . . . . . 14 Глава 2. Черторой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18 Глава 3. «Динамо». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 22 Глава 4. «Деньги — молоко — деньги» . . . . . . . . . . 26 Глава 5. Шаббат по-советски. . . . . . . . . . . . . . . 32 Глава 6. Стенка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42 Глава 7. Квартира № 49. . . . . . . . . . . . . . . . . . 47 Глава 8. Летучий голландец. . . . . . . . . . . . . . . . 73 Глава 9. Доктор едет, едет.... . . . . . . . . . . . . . . . 76 Глава 10. Шоколад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79 Глава 11. Папины университеты. . . . . . . . . . . . . 83 Глава 12. Море . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87 7

Глава 13. Дядяфимовка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93 Глава 14. Прэсса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96 Глава 15. Чтение — мать учения . . . . . . . . . . . . . 101 Глава 16. Как деревня город сделала. . . . . . . . . . . 109 Глава 17. Профессорский сынок . . . . . . . . . . . . . 113 Глава 18. Первое свидание. . . . . . . . . . . . . . . . 118 Глава 19. Конфетно-букетный период. . . . . . . . . . 123

Фотоальбом . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129

Москва Глава 20. Поступление. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 146 Глава 21. С приездом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151 Глава 22. Где ты, мама?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156 Глава 23. Институт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 160 Глава 24. Меламуды. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164 Глава 25. Ребя, жратва! . . . . . . . . . . . . . . . . . . 168 Глава 26. Зима. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 177 Глава 27. Зима (продолжение) . . . . . . . . . . . . . . 183 Глава 28. Олимпиада. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190

Глава 29. Система № 1. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 196 Глава 30. Система № 2. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 202 Глава 31. Система № 3, последняя. . . . . . . . . . . . 207 Глава 32. Рутина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216 Глава 33. Гроза чемпионов . . . . . . . . . . . . . . . . 224 Глава 34. Технологии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231 Глава 35. Технологии (продолжение) . . . . . . . . . . 239 Глава 36. Studentius obyknoventicus. . . . . . . . . . . 245 Глава 37. Поездатые ребята. . . . . . . . . . . . . . . . 251 Глава 38. Спекуль широкого профиля. . . . . . . . . . 266 Глава 39. Спекуль широкого профиля (продолжение). . 270 Глава 40. Шофёрка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 278 Глава 41. Гиперболоид инженера Гарика. . . . . . . . 289 Глава 42. На войне как на войне . . . . . . . . . . . . . 297 Глава 43. На войне как на войне. Манёвры. . . . . . . 305 Глава 44. Как глухой к совести слепого взывал. . . . . 314 Глава 45. Инженер, что и требовалось доказать. . . . 319 Глава 46. Что?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 325

Приложение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 331 9

Киев

Димка и Маня. Парк Шевченко, Киев. 1952 г.

Родители Рассказывая о них, я вижу всё это прекрасное поколение. Что ни слово — перл. Реакцию предсказать невозможно. Маниакальное стремление накормить всех. Когда еврейская мама хочет передать ребёнку на другой конец света домашнюю котлетку, её не остановит ни одна армия. Дети войны, они с рождения ведут планомерную подготовку к Чёрному Дню. Экономия, возведённая в ранг фетиша. «Чего мы должны им дарить?» Волнение по любому поводу до предынфарктного состояния. Абсолютное знание по любому вопросу. «Главное — не выделяться!» «Оно тебе надо?» С деньгами, отложенными на похороны себе и свадьбу мне. Всегда ожидающие худшего и гостей. Сгорающие от любви к детям. Готовые отдать за нас жизнь и убить нас за то, что едим руками холодную курицу из бульона. Сейчас такой продукт не выпускают. Наши родители.

Глава 1

Cоломенские яйца Я родился на Соломенке, улица Максима Кривоноса, и стал пятым жильцом в комнате 18 квадратных метров, в нагрузку к имевшимся уже там родителям, бабушке и сестре Люсе. Кроме нас, в этой ничем не примечательной коммуналке жили ещё четыре семьи. Воспоминания об этом важнейшем отрезке жизни («как вы жизню распочнёте, так она и потечёт» — бабушка!), размытые и тёплые. Жили как одна семья, ругались лениво, как только пробегала искра — тут же бежали за бутылкой. Посидеть с соседскими детьми, сходить за всех на почту или в магазин — само собой разумеющееся. Меня частенько спрашивают о первых шагах в бизнесе. Заезженного ответа про спекуляцию жвачкой в школе вы не услышите. … Самое яркое воспоминание Соломенского периода — яйца. Началось это, когда мне было три года. Наша коммуналка всё-таки отличалась от сотен других точно таких же. И отличием этим было трюмо. Располагалось оно в прихожей перед кухней и представляло собой трёхметровой высоты зеркало в потолок с приставленной внизу выструганной из досок и покрытой лаком тумбочкой, где хранились щётки для одежды и обуви. Это был шик! Дамы из соседских квартир перед выгулом себя в свет не ленились подняться на пятый этаж пешком — посмотреться. Но уже тогда я понял, что Всевышний послал нам это чудо не для такого банального занятия, как рассматривание собственного отражения.

C о ло м е н с к и е я й ц а

Как только маленького Гарика оставляли без присмотра хоть на минуту, он бежал на кухню и лез в холодильник. Предметом поиска были яйца. Тогда человечество ещё не изобрело венец технического прогресса в виде лотка со специальными углублениями для их хранения. Да и сама мысль о том, что в дверце холодильника можно держать продукты, была кощунственной. Первая сложность — открыть. Это вам не какой-то там магнит — это замок, до которого нужно дотянуться и с ним справиться. Но табуретка у меня в руках — и я внутри! Яйца хранились вверху, в самом углу, — да разве ж это преграда для статного трёхлетнего парня на табуретке? Итак, первые два в руках. Теперь нужно аккуратно слезть и — в прихожую. Следующее действие — положив яйца на тумбочку трюмо, перетащить удлинитель роста — табуретку — к выключателю и зажечь свет. Уф-ф! Подготовительный период завершён. Затем осторожно берём первое яйцо в правую руку и со всей богатырской силой бросаем его как можно выше прямиком в зеркало. Бамц!! Потекло! Желток медленнее, белок быстрее, не смешиваясь. Такая себе свадьба рек в Амазонке *, о чём я тогда, понятное дело, и не подозревал. Держи, неродившаяся курочка, вторую жизнь! Теки на волю! Это я, я не дал тебя съесть этим двуногим, которые узурпировали право решать судьбу твою! У тебя есть двадцать секунд насладиться свободой. Но знай, курица, в жизни не всё так гладко! Она полна несправедливостей и опасностей. Недостаточно родиться — нужно каждый миг отстаивать своё право на существование. И полетело второе яйцо! Новая жизнь вступила в борьбу со старой, и вот уже второй белок напал на первый желток и наоборот. Типичная яйцемодель общественного устройства. Именно этими мыслями была полна моя голова, когда созерцательный процесс грубо прерывался шлепком по попе от поймавшего меня взрослого. Со мной пробовали говорить. Мама била на жалость, говорила, что у курочки на яичко были планы, из него мог бы вырасти цыплёнок. Папа же поведал трагедию всей своей жизни, которую забыть я не смогу *

Гарик Сейчас яйца! т ваши разобьё

Свадьба рек в Амазонке — это в Бразилии, где речка Амазонка и её приток Рио-Негро сое-

диняются. Амазонка жёлтая от ила, а Рио-Негро чёрная (наверное, потому что «Негро»). И они текут, не перемешиваясь, чтоб потом соединиться, уже ближе к тумбочке.

C о ло м е н с к и е я й ц а

никогда. Однажды, когда папа был маленьким и только что окончил техникум, его назначили киномехаником и отправили в волшебный город Алапаевск на Урале крутить деткам кино. Поселился он на квартире у тёти. Недавно закончилась война, в которую я так не люблю играть. Послушайте, что папа рассказал дальше: — Я очень хотел кушать, а у тёти было восемь («папочка, подожди, не так быстро, мне нужно позагибать пальчики, чтобы узнать, сколько их было у тёти») яичек. И она приготовила королевскую Гроза котов. Куртка дедушкина, яичницу, которая пахла на всю кепка – собственность модели. округу. Даже дух царя, которого Алапаевск, 1952  г. расстреляли в этом городе… — Папочка, а зачем царь разрешил себя расстрелять? — Гарюня, слушай внимательно, мы сейчас говорим о более важных вещах! — … завидовал мне. Яичница стояла на кухне, а запах её долетал до самого Кремля. Я сидел в комнате и нюхал, оттягивая счастливый момент. Но вдруг из кухни раздался истошный вопль хозяйки, почти поглотивший божественный запах яичницы. Папа бросился её спасать, но было поздно. Она погибла. Нет, мальчик мой, не тётя. Погибла яичница. На неё нагадил старый кот, который пережил войну и тоже очень хотел кушать. Но хозяйка все яйца приготовила мне. Видимо, кот решил, что это несправедливо. Ведь еду нужно делить поровну, правда, сын? С тех пор я ненавижу котов и, когда они попадаются мне на глаза, я вспоминаю эту страшную историю. — Папочка, ты ненавидишь котов? — Да. Просто очень хотелось кушать. — А можно я теперь тоже буду ненавидеть котов? — Конечно, Гарюня, мы же должны всё делать вместе! Мы же семья! Ты же больше не будешь портить яйца, как тот кот? — Конечно, папочка! Когда на следующий день мама сказала папе, что « Димка, он опять!» — папа вызвал меня на первую мужскую беседу в жизни. Их потом будет

C о ло м е н с к и е я й ц а

ещё две. Обе серьёзные. И поучительные. Очень-очень серьёзные. — Садись. Ты помнишь, я тебе рассказывал про Мужское Слово? — Да, папочка. Это когда мальчик пообещал папе, что будет слушаться, и не пошёл гулять со всеми ребятами, потому что дал Слово. — Молодец! А ты помнишь, как дал вчера Слово, что больше не будешь портить яйца, будто тот гадкий кот из Алапаевска? — Конечно. — Так чего же ты сегодня опять бил яйца? — Папочка, но я же не какал тебе в яичницу?! Тут внимательный читатель спросит — ну а при чём же здесь бизнес? А вот причём — я никогда не использовал наши яйца. Только соседские! Как из пяти одинаковых белых эмалированных мисок я всегда безошибочно выбирал чужую — понятия не имею, но теория вероятности здесь не работает. Лучшие умы нашей коммуналки пытались запутать маленького мальчика, это стало своеобразным видом спорта. Без толку! Для чистоты эксперимента яйца должны быть чужими — и точка. В конце концов, родители смирились и десяток-другой яиц в месяц стал на некоторое время нашей дополнительной статьёй расходов. Переживём, учитывая то, что подобное развлечение было для ребёночка игровой приставкой и велосипедом одновременно. Так, не щадя чужих яиц, через зеркало и боль, я начал постигать мир.

Ещё долгих 40 лет папино проклятие, заслуженно наложенное на котов всего мира, будет действовать. А потом у нас появится кот Гриша, чистокровный русский голубой. Согласно родословной, его имя должно было начинаться на «Б» — такова уж судьба была уготована сыну чемпионов мира Брунгильды и Бенедикта Второго. Но я был непреклонен — папа полюбит только Григория Давидовича, у нас тоже порода, и генеалогическое древо поветвистей будет. Выход был найден — в паспорте кота появилась запись: «Бойрух-Герш». В переводе на русский это означало, что ваш Боря есть наш Гриша. Таки я оказался прав — папа в минуты душевной близости даже разрешал ему потереться о свою ногу.

Глава 2

Черторой Есть в моём детстве одно приятное воспоминание со зловещим названием — Черторой (сегодня это обычный спальный район Киева, который зовётся Радужный). Каждый июль на протяжении многих лет мы с друзьями и родственниками ездили туда в отпуск. Добираться недолго — двадцать минут на рейсовом катере с Речного вокзала, дальше десять минут пешком — и вот мы в киевских джунглях на берегу Днепра. Жили в восьмиместных палатках, по две семьи, на сколоченных там же кроватях. Мы делили одну палатку с семьёй маминого брата дяди Фимы. В сумме нас набегало как раз восемь: четверо родителей, бабушка и трое детей — взрослая Люся десяти лет, четырёхлетний я и шестилетний брат Миша, дяди-Фимин сын. Всего палаток получалось около десяти, так что детей как раз набиралось на две футбольные команды. Из развлечений были все мыслимые и немыслимые игры с резиновым мячом, включая баскетбол на лесной поляне в одно кольцо из проволоки, прибитое к сосне; ещё крутили только появившийся обруч с красивым названием «хулахуп», а также играли в резинки и классики. Мы тогда ничего не знали о Маугли и Тарзане, но уже придумали игру в лесных людей, а основными занятиями были собирание ягод-грибов и рыбалка. Из грибов там водились лисички, маслята и сыроежки, из ягод — земляника, лесная малина и ежевика. Раз в несколько дней все дети совершали набег на раскинувшийся в нескольких километрах заброшенный фруктовый сад — за яблоками. Отдельно стоит упомянуть о рыбалке. Ловили чехонь на закидушки с пятью крючками на каждой. Уловы были большими, рыбы все, как на подбор, от трёхсот граммов до полкило. Из чехони получалась отличная таранка, ещё из неё варили уху, жарили и тушили. На закуску подавали икру из таранки. Ну и какой же обед без десерта? Любимым лакомством был обожжённый на спичке плавательный пузырь чехони!

Черторой

К моим пяти годам я и Миша могли всё — накопать красных червей, собрать в сколоченном папами туалете опарышей, выплавить на газовой плитке из свинца грузило, снять пойманную рыбу. Нам даже разрешали привязывать острые крючки! Единственное, что пацанам было недоступно, — это подальше бросить закидушку. Но всё изменилось с появлением авиационной резинки — она позволяла сколько хочешь проверять снасть без помощи взрослых. В общем, если бы не поездки родителей раз в неделю в город за хлебом и пивом, хозяйство можно было бы считать натуральным. Вечерами собирались в кают-компании — под брезентовым тентом с большим столом и лавками вместо стульев. Завтракали и обедали каждый у себя, но на ужин — общий сбор. Лес, темно, вокруг горят костры, на которых булькает еда и которые в то же время служат нам защитой от комаров и диких животных — звери в этом лесу, конечно же, не водились, но это не мешало нам их бояться. После еды горланили песни. Ещё б гитару… Но с инструментами не сложилось, впервые живую игру на гитаре я увидел в пятнадцать лет. Как так получилось, что во дворе никто не играл? Был ли в Киеве ещё хоть один столь не музыкальный двор? Сейчас мне кажется, что на Черторой и Отрадный был строгий отбор — людей брали только

Черторой

с абсолютным отсутствием слуха. Из всех, кто ездил с нами, один Миша впоследствии сделал музыкальную карьеру — он в четвёртом классе играл по блату на школьном утреннике на аккордеоне. Но подающий надежды солист бросил музыку ради рыбалки, где пошёл ещё дальше: ловил карпа на чемпионате мира по карповой ловле в Венгрии за сборную Израиля и даже занял третье место. Произошло это, правда, спустя почти полвека. Песни пели особые. Когда весь Союз с умилением подвывал Эдите Пьехе «Стань таким, как я хочу», папа фыркал и говорил, что если у неё на него, папу, какие-то планы, то сама аранки т з и к пусть работает над собой. А мы пока споём народную еврейскую «Друзья, и Компот ? е т купите папиросы, поглядите — ноги мои босы…». А вместо «Под крылом и т о не х самолёта о чём-то поёт..» Эдика Хиля все горланили частушки «Евреи, евреи, кругом одни евреи» Аркаши Северного. И все дети помнили слова! Зато в шесть своих лет я уже знал, кто такие Пастернак, МХАТ, перигейапогей, Хемингуэй… Конечно, там были и неприличные, по маминому мнению, слова. Но это, как объяснил папа, цена образования. Да и не пристало в семье прораба (ой, я не рассказал: папа у меня большой начальник, работает прорабом на стройке у электриков, у него в подчинении четверо рабочих и автомобиль-вышка, такой подъёмник со «стаканом», с которого можно у фонарей менять лампочки, меня в нём катали!) делить слова на приличные и неприличные. А раз так, то нечего ворчать, когда отец с сыном горланят модную частушку: Валентина Терешкова Захотела молока. И полезла под корову — Очутилась под Быка!*

— Папочка, это так смешно! А что она там делала? — А ну-ка спать! Десять вечера — отбой по лагерю!

Когда в 1963 году первая женщина-космонавт Валентина Терешкова полетела на «Востоке-6»

в космос, на орбите также находился пилотируемый космонавтом Быковским «Восток-5». Так вот, люди судачат о некоей тайной стыковке космонавтов, вроде без кораблей. Сам не видел, но раз говорят…

Черторой

В палатках было проведено электричество (у меня же папа — электрик, сумел подключиться к столбу освещения!) — и сорокасвечёвая * лампочка под потолком была в течение месяца нашей единственной связью с цивилизацией. Хотя нет, вру — в один прекрасный год с нами поселилась Фимина «Спидола» — рижский радиоприёмник, который перевернул нашу жизнь. Дорогущая штука, я вам скажу! Семьдесят пять рублей! Сумасшедшие деньги! У нас в семье имелся только трёхпрограммный радиоприёмник «Юность» за семь рублей, позволявший слушать программу «Маяк», по которой раз в неделю шла часовая спортивная передача. А тут такое чудо! К нам пришли музыка, новости и сигналы точного времени. Но всё это меркло перед тем, что мы теперь могли слушать футбол! Вадим Синявский, Николай Озеров, Наум Дымарский — я рос под их крики, голоса этих гениальных комментаторов я и сейчас бы узнал из тысячи. Так как наши отцы футбол без пива не понимали, а пиво было разливное (существовало и бутылочное «Жигулёвское», но это был огромный дефицит), то ездили за ним в тот день, когда передавали футбол. Холодильником нам служил сухой лёд, который выменивали у знакомых мороженщиц на таранку. А если у людей есть пиво, лёд, таранка, футбол и дети — чего им ещё не хватает в жизни? Правильно, мороженого для детей! Мороженое под футбол — таким хитрющим приёмом папы навсегда связали у нас в подсознании эту великую игру с удовольствием. *

1 свеча = 1 Вт, не знаю, как в физике, но в магазине точно.

Как только начали застраивать Черторой, из Днепра исчезла чехонь. И шо вы думаете — я её понимаю!

глава 3

«Динамо»

68 К шести годам я уже был заядлым болельщиком «Динамо» (Киев), каким и остался на всю жизнь. Даже сейчас ночью разбуди — состав «Динамо-68» отскакивает от зубов, не то что сегодняшний. Эх, мне бы тогда майку с автографом Соснихина или Мунтяна, и жизнь могла бы сложиться иначе! А пока моё достижение заключалось в том, что папа начал брать пацана на стадион. Вся школа, да что там школа — весь двор завидовал мне! Ходили обычно с компанией друзей отца, человек пять-шесть. Места постоянные, по абонементам, двадцатый сектор нижнего яруса, прямо по центру. Ряды с двадцать четвёртого по тридцатый — они находились под навесом, образованным верхним ярусом. Купить их было невозможно, только «достать». За двадцать один рубль плюс подключение высших сил. — Где сидите? — В двадцатом, под козырьком. И это был шик. Атмосфера волшебная, на несколько рядов вверх-вниз все всех знают, болеют с чувством и пониманием игры. Проходили мы хитро — ждали наплыв толпы и, спрятав меня под летним парусино-

«динамо»

вым плащом, смело шли вперёд. Если ловили — разворот и на другой вход. На всю жизнь запомнился матч кубка чемпионов с шотландским «Селтиком» в 67-м году, который тогда был одним из европейских грандов. В Глазго наши им врезали 2:1, дома нужно было не проиграть. За билет на матч давали болоньевый плащ, по тем временам очень модный и жутко дорогой, рублей семьдесят у спекулянтов. Но для болельщиков нашего сектора сама мысль совершить такой обмен была кощунственной! Сыграли вничью, эмоции перехлёстывали через край. Последние минут пятнадцать стадион стоял. Я единственный из своих сверстников видел эту битву, сидя у папы на плечах! А если бы он соблазнился плащом, что бы я сейчас помнил? Другой матч, который невозможно забыть — «Динамо» – «Зенит» (Ленинград) чемпионата СССР 1974 года. Я уже подрос, но под плащ ещё помещался. «Зенит» приехал в Киев как лидер чемпионата, его тренировал Герман Зонин, позволивший себе неуважительно отозваться о наших. В «Динамо» играли молодые звёзды Блохин и Буряк, продолжали блистать Веремеев, Мунтян. В этом матче решалось всё, на кону была честь клуба. Стадион, как всегда, забит под завязку, лишний билетик спрашивают от метро «Крещатик». Тогда я уже знал, что если во втором тайме наши гонят на Бессарабку (ворота соперников находятся слева), то победа гарантирована. Так и есть — начинаем с правильной половины. И мы вы-

Гуревич (слева) и папа. Через 12 лет они возьмут на футбол меня. 1952 г.

носим лидера 5:0! Причём Блохин делает покер * за 39 минут! Сердца разрываются от счастья! Все обнимаются, хлопают друг друга по спине. Золотое время, когда мужчины не целовались и не матерились без крайней на то нужды. Единственное ругательство, которое я услышал за все годы на стадионе, как раз пришлось на этот матч. Сидящий под нами мужчина в перерыве крикнул: «Ленинградские шлеперы!», что в переводе с идиш означало ленинградские же разгильдяи. Кстати, «Зенит» такое унижение не пережил и закончил чемпионат в середине таблицы. После «Селтика», по сложившейся традиции, всей гурьбой пошли в кафе «Крещатик». Находилось оно на втором этаже по обе стороны от входа в Пассаж. Взрослые взяли себе по «мерзавцу» (стограммовая бутылочка армянского трёхзвездочного коньяка, получившая сие нелестное имя оттого, что заканчивалась неожиданно посреди третьего глотка) и по бутерброду, мне достались три шарика шоколадного пломбира в мельхиоровой вазочке. Обсуждали перипетии матча, прокручивали в головах повторы. За час толпа в метро рассосалась (всё-таки семьдесят тысяч человек, и практически все добирались на городском транспорте), и мы спокойно доехали до дома. Дальше шел диалог, который не менялся с годами. Действующие лица — мама, папа, бабушка и я — роли знали назубок. Как и истинное положение дел. Всё-таки традиции — это хорошо! М. Где вы шлялись? Я уже не знала, что и думать! П. Маня! Я что, должен был ребёнка задушить в толпе? Мы прогулялись до метро «Политехническая». М. Ты шо, не мог позвонить?

Покер — четыре гола в одном матче, забитые одним игроком.

«динамо»

П. Я бы умер в той очереди к автомату. М. Ой, не делай из меня идиотку! Опять пили? А-ну, дыхни! П. Хуу… (Папа выдыхает воздух маме в лицо, причём делает это не из себя, а в себя, я тоже так умею. Станиславский бы поверил, но не наша мама.) М. Гарик, они пили? А ты опять ел мороженое на улице? Я. Нет, мамочка, мы гуляли, папа провёл меня мимо зоопарка. М. Но зоопарк после «Политехнической»! П. Так, женщина, ты нас кормить будешь? Или мы зря пришли? М. Сами берите… Алкоголик… Дурак… Эти слова мама говорила уже из кухни, хлопоча между плитой и холодильником. А помогала ей в этом бабушка, единственный и взыскательнейший зритель нашей сценки, которая следила за натуральностью игры и за тем, чтобы никто не забыл слова. Папа ласково называл её «Комиссар Мегера», переиначив на свой манер имя главного героя романа модного тогда Жоржа Сименона *. Бабушка тихонечко, чтобы услышали только я и мама, не двигая губами: — Этот шлимазл** опять-таки накормил ребёнка на улице мороженым. Идиёт! И смотрят обе на мою реакцию. Но не тут-то было!.. Можно сказать, что я всосал любовь к «Динамо» с шипением «Спидолы» и «мерзавцем» отцовского коньяка. *

Комиссар Мегрэ — герой серии произведений Ж. Сименона. Шлимазл — недотёпа, которому всегда не везёт (идиш). Например, у настоящих евреев

зять всегда шлимазл.

Стадион реконструировали, нет уже 20-го сектора. Да и «Динамо» уже не то, больше половины – темнокожие легионеры. Но когда по стадиону раскатисто звучит: «Состав команды „Динамо“ (Киев)», сердце на секунду останавливается. На одну маленькую, короткую секундочку…

глава 4

«Деньги — молоко — деньги» * — Гарик, тебе деньги нужны? С таким вопросом ко мне обратился папа, когда мне исполнилось шесть лет. К тому времени я уже неплохо считал и меня даже посылали в магазин за продуктами. Что такое деньги и на что их можно поменять, рассказывать было не нужно. — Да, папочка. Мне очень нужны деньги. Много денег. — Ты уже большой. Пора что-то делать по дому. У мужчины должны быть обязанности. Так мы заключили соглашение, согласно которому я назначался Заместителем Прораба с исполнением всей мужской работы по квартире. В неё входило выкинуть мусор в мусоросборник (я даже гордился, что мне, такому маленькому, доверяют тащить это огромное ведро!), нарвать в общественном саду за домом ничейные яблоки, купить хлеб и молоко. Иногда я выручал маму и Люсю, покупая за них колбасу или бегал в ЖЭК заплатить за квартиру. А они, в свою очередь, могли выкинуть мусор или купить хлеб. Но только не молоко! Вы никогда не видели, как шестилетний пацан отчитывает мать, которая стоит, виновато склонив голову, и прячет улыбку? Когда я впервые поймал мать за тем, что ей это смешно, я пришёл в ярость, включил мамину маму (она же бабушка) и понёс: — Нет, вы на неё только посмотрите! Ей смешно! Молоко она купила у молочницы! А бутылки сыну кто, граф Бобринский ** с барского плеча пожалует? Головой нужно думать, когда что-то делаешь!

«Деньги – товар – деньги» — формула К. Маркса простого товарного обращения, до слож-

ного ещё не дорос. **

Лёша Бобринский — внебрачный сын императрицы Екатерины и Гришки Орлова. Ему пла-

тили много денег, а он играл и по женщинам… В бабушкиной системе координат — шлимазл, в общем, наш человек.

« Д Е Н Ь Г И — М О ЛО К О — Д Е Н Ь Г И »

Все хохочут. Мама пытается сквозь слёзы рассказать бабушке о правильных методах воспитания. Та, в свою очередь, довольна учеником и не скрывает этого. Мне предлагают компенсацию. Но пепел прабабушки стучит в моё сердце *! Это я, — Оставь свои деньги себе, о несчасти мне 6 лет. ная! Сам справлюсь! Моряк Да. Я подачки не беру. Что моё — то моё. Мама покусилась на мои права, вероломно купив молоко у молочницы. Я и сегодня, вспоминая об этом, не могу сдержать праведный гнев. Сейчас. Чуть-чуть успокоюсь и всё расскажу. К моим обязанностям, как и обещал папа, прилагались права. Они были надежно спрятаны на дне пустых бутылок, которые можно было поменять в пункте приёма стеклотары на деньги. В месяц набегало от четырёх до шести рублей, огромные деньжищи! Единственное условие — папа должен знать, на что я их трачу. Хотя это и так был «секрет — на весь свет». Основной капитал оседал в магазине спорттоваров «Рекорд» около Отрадненского рынка, остатки шли на мороженое и кино. Как раз в это время в наши широты зачастили индейцы, за которых я болел не меньше, чем за «Динамо», и друг детей Фантомас. Благо, в клубе завода «Точэлектроприбор» двухсерийку на дневном сеансе можно было посмотреть за 20 коп. А если уж очень интересно, можно после сеанса спрятаться в туалете и остаться на следующий.

«Пепел Клааса стучит в сердце» — это такой специальный мешочек с пеплом кого-то, кого ты

не хочешь забыть. Первым его начал носить на шее Тиль со смешной фамилией Уленшпигель (такой себе немецкий Ходжа Насреддин), и при ходьбе он стучал. Бывало, что в сердце. Символизирует человека, которого никогда-никогда нельзя забывать. Ходжа Насреддин — герой и антигерой мусульманского Востока, участник многочисленных историй и анекдотов, прообразом которого являлся Гершеле Острополер. Гершеле Острополер — волынский мясник, переставший быть мясником. Похоронен на еврейском кладбище Меджибожа (родина хасидизма, 10 км от г. Хмельницкий). Вот перевод надписи на его могильном камне: «Здесь похоронен святой раввин Цви из Острополя, именуемый Гершеле Острополер, праведник и богобоязненный, проживавший в Галиции в третьем поколении хасидизма придворный шут рабби Баруха из Меджибожа, внука Баал Шем Това». Хасидизм — это когда хасиды движутся. Даже ярые антисемиты не спорят, что это движение.

« Д Е Н Ь Г И — М О ЛО К О — Д Е Н Ь Г И »

Зато я был отлично экипирован — хоккейная клюшка «Сокол», настоящие бадминтонные ракетки и футбольный мяч, чешские коньки «Ботас». Каждый месяц я копил пустые бутылки на что-то конкретное, и основной доход давала моло´чка. Поллитровая бутылка изОй, и это я. Опять под молока или кефира стоила 15 коп., литроморяк. Значит, то вая — 20. Майонезная баночка — 3. Литровые был Миша! и трёхлитровые банки были бабушкиной вотчиной, в них делали закрутки на зиму. Поллитрухи из-под минералки-пива-водки — 12 коп. Когда мне исполнится десять лет, маме скажут, что у неё «почки». И что надо пить «Боржоми», минимум полбутылки в день. Что это такое, я не знал. Но парнем рос смышлёным и сразу уточнил у доктора: — А у папы и бабушки почки есть? — Папе и бабушке лучше «Миргородская». Да и тебе с Люсей она не помешает. С тех пор я начал делать на минералке не меньше пятёрки в месяц. Но пока мне шесть, а мама купила молоко у молочницы. Это надо пресечь, причём в корне!

Существовало три вида молока: 1. Разливное

Качество — хорошее; в ходу была легенда, что оно проделывает путь от коровы до нашего унитаза быстрее всех. И если молочница хорошая (а у нас Галка из пятого дома, она не обманет!), то оно не разбавлено. Как купить — очень просто. Нужно встать ни свет ни заря и сходить на горку напротив дома, когда молочница, отгремев железными плечами при разгрузке, затянет «МА-ЛА-КОО!!». Спать под эту песню тяжело, других дел в пять утра нет, так что можно и постоять полчасика в очереди с трёхлитровым бидончиком. Заодно и все новости двора услышать. Цена — 24 коп. за литр. Самое дешёвое, если бы Галка-стерва доливала. Но она одна поднимает двух сыновей, ей приходится… «И не нужно таскаться с этими чёртовыми бутылками!» — говорила мама. Она вообще не любила бутылки как класс.

« Д Е Н Ь Г И — М О ЛО К О — Д Е Н Ь Г И »

2. В треугольных пакетах

Шведская упаковка «Тетрапак» просуществовала недолго. Мы, советские люди, сами научились её делать! Правда, с небольшим отличием — она стала течь. При покупке имелись свои хитрости — сначала выбирался ящик с наименьшим количеством свободного от упаковки молока (совсем сухих не бывало). Потом из него выуживались экземпляры без видимой течи. Качество — так себе, чуть хуже остальных, но пить можно. Завозили треуголки в два часа дня, к четырём их уже разбирали. Как купить — только договорившись со мной. А со мной можно было договориться только на бутылки. Цена — 14 коп. за пакет, 28 — литр. Нормально.

3. В бутылках

Качество — отличное, хранятся долго, не текут. Если это кефир, то он не льётся, как водичка, из треуголки, а плюхается в стакан говелтыками. Подобным словом интеллигенция, к коей папа причислял себя безапелляционно, называла какашки. Кефир «говелтыками» — это бренд *. А ещё имелись ряженка, топлёное молоко и сливки. Как купить — опять-таки договорившись со мной. Завоз в одиннадцать утра, разбирают за час. Через год, когда я пойду в школу, такой возможности уже не будет, но молоко в бутылках из нашего холодильника не исчезнет. — Гарюня, где ты его берёшь? А брал я его во время большой перемены в магазине «Молоко» на Высоковольтной улице, что на полпути из дома в школу, и договаривался с тётей продавщицей, чтобы оно у неё постояло, пока я не пойду обратно из школы домой. Уж очень нужны были деньги! Цена — 28 коп. за поллитра молока или кефира, 32 коп. ряженка, 51 коп. сливки. Если отбросить стоимость посуды, то недорого. Мама ворчала, но однажды папа рявкнул, что мужику нужны свои деньги, и в доме стало тихо. Так у меня появились первые мульёны.

Тут у меня с редакторами по материнской линии возник теологический спор — как же пра-

вильно говорить — «говелтык» или «говелдык». Точно такой же спор однажды у меня возник с ними по вопросу «киш эн тухес» или «кус эн тухес»? Бабушка, отвечавшая в семье за чистоту речи, разрешила оба варианта, обозвав апологетов «кус» не евреями, а лытваками. Киш эн тухес — поцелуй в попу (идиш), где поцелуй — глагол. Лытваки — белорусские евреи, произносится с пренебрежением (идиш).

« Д Е Н Ь Г И — М О ЛО К О — Д Е Н Ь Г И »

Было ещё одно условие. Бутылки должны быть сданы, пока их общая стоимость не превысит три рубля. После этого мои активы начинали мешать папе курить на балконе, где они хранились, и становились согласно конституции мамиными. Один раз меня даже проучили. Папа во время перекура вместо того, чтобы мирно считать ворон, начал считать бутылки. Посчитав, что до трёшки не хватает одной, он быстренько допил початую бутылочку «Миргородской» и послал маму сдавать. Ни о чём не подозревающая мама тоже решила преподать урок растущему поколению и втянулась в игру. Чем же это закончилось? Папа, как организатор теракта, забрал трёшку себе. Но если для родителей это была просто зелёная купюра, то я уже мысленно поменял её на вьетнамские кеды, которые как раз появились в «Рекорде». Расстаться с ними? Да никогда! И я вызвал маму на беседу. Сначала разговор шёл туго. Да, я должен следить, это же мои обязанности… Но я знал больное место! После слов: «Ладно. Но это нечестно!» мама, считавшая честность, за неимением других ценностей, нашим основным богатством, сама съездила и купила мне кеды.

« Д Е Н Ь Г И — М О ЛО К О — Д Е Н Ь Г И »

Итого: 1. Бутылки за меня сдали. 2. Кеды мне купили. Разевали рот на мои денежки и приёмщики стеклотары, незаметно меняя одну-две бутылки на заранее заготовленные с надбитым горлышком, не подлежащие приёму. Первый раз это прошло, но на второй!! Когда мне указали на изъян, я попросил проверить карандашную метку на дне. — Чего? — Дядя, у меня все бутылки помечены, посмотрите! Под смех и улюлюканье очереди дядя посмотрел и доказал всем, что приёмщики стеклотары тоже умеют краснеть. В дальнейшем таких посягательств не было. Единственное, о чём меня попросила мама после этой истории, папе — молчок! Иначе — сам знаешь — полетят твои кеды или в мусорку, или нам в голову. А мне что, конечно, мама, я знаю. Молчу-молчу.

Мир изменяется. Для моих детей роль стеклотары играл возврат НДС при поездках за рубеж – Tax Refund, но боролись они за него как-то вяло. Сытые, мерзавцы…

глава 5

Шаббат по-советски По субботам у нас собирались гости. Предшествовал этому поход на рынок. Чаще всего — Отрадненский, за некоторыми продуктами — на Бессарабку. Ходили всегда, сколько я себя помню, мы с мамой. Лет с пяти я уже выступал, с маминых слов, «тягловой силой», то есть помогал нести сумки. А уже с восьми мог бы заменить маму. В результате походы эти стали любимым занятием на всю жизнь. Это особое искусство — выбрать такие продукты, которые потом понравятся бабушке. Ну ладно, не понравятся, на это даже расчёта не было, — которые она стерпит. Морковка должна быть не старая и коротелька (с закруглённым концом). Буряк (о том, что он женщина и свекла, я узнал много позже) должен быть внутри тёмно-бордового цвета. Для проверки его следует надковырнуть ногтем и потом это место показать бабушке — вот, мы смотрели! Лисички — мелкими, антоновка — с проступающими точками железа. Карп — с жабрами цвета хорошей свеклы, а сметана — жидкой и чуть-чуть горчить. Сегодня мало кто знает, что густая сметана, в которой «ложка стоит», просто несвежая. Клубника покупалась «для покушать» — сухая, ягодка к ягодке, и придавленная, уже пустившая сок, — «на компот». Кстати, отучить маму от привычки покупать «на компот» так и не получилось, даже когда мы уже могли себе это позволить. Отдельного описания заслуживает покупка курицы. Тогда выражение «идём дунем»* имело иной, не сегодняшний смысл. Мы шли в куриный ряд и искали свою «суженую». Выбирали по многим признакам. О свежести речь не шла — товар был живой. А вот остальное… Хозяйка, продающая курицу, должна быть опрятной и немолодой. Оперение — разноцветным, яйца на прилавке — коричневыми. Если эта женщина торговала куриными внутренностями, мама долго рассматривала и обнюхивала печёнку. Претендентка, прошедшая первый тур отбора, поступала маме *

Идём дунем — приглашение покурить «травку».

в руки. Лёгкие нажатия на одной ей известные точки и, при правильной реакции пациента, финал-апофеоз — разворот на 180 градусов. Взгляды скрестились — мама смотрит в глаза куриной жопе. Это напоминало дуэль взглядов перед боксёрским поединком. Обычно мама побеждала, и курица первая отводила жопу, то есть глаза в сторону. Аккуратно раздвинув перья руками, мама мощно дует. Должно открыться оно — в меру жирное, в меру жёлтое, со шкурой без складочек истинное лицо курицы! И шоб никакого суицидального настроения, мамочка всё видит! Если всё отлично, после непродолжительных торгов избранница едет к нам в гости, предварительно там же на рынке заглянув к резнику, который за пять копеек по всем законам военного времени и кашрута сделает ей харакири. А по приходу домой начиналось представление. Бабушка с брезгливым выражением лица разбирала покупки и ворчала себе под нос: — Ты хоть видела, шо они тебе подсунули? Шо я смогу из этого сделать, шоб не стыдно было подать на стол? Где были твои глаза? И когда мама не выдерживала и с воплем «Я сейчас всё это выкину на помойку!» врывалась на кухню, бабушка, как хороший хоккеист, отсекала её корпусом от продуктов и прикрикивала: — Ша! Самасшедшая! Иди, не выкинешь, шо-нибудь придумаю! Я впоследствии пытался передать эту бесценную информацию разным людям, но такое, видимо, усваивается только с молоком матери… Часам к трём начинали подтягиваться гости. Собиралось обычно

Думаю, что мы серьёзно промахнулись, не запатентовав мамин метод анальной диагностики внутренностей, и, как результат, платим «самасшедшие» деньги за колоноскопию. А могли бы получать…

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

Мама (24), её двоюродная сестра Феня (18) и родной брат Фима (20). Фима отказался от брони как единственный кормилец в семье и идёт в армию. 1951 г.

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

человек двадцать, родственники и ближайшие друзья отца. В нашей семье, да и во всём нашем окружении, считалось, что иметь друзей — дело не бабское. На них, бедных, и так куча всего — дом-семья-работа. У папы же в ближайший круг входили двое — Арик Гуревич и Скаковский. Имени Скаковского я тогда не знал, для меня он был дядя Скаковский. Много позже всплыло имя Фимка (папа к нему как-то в порыве гнева так обратился, официально) — но пусть он останется Скаковским, мы же на него зла не держим. Родня тоже была в основном папина — брат Владик, сестра Пана и брат Сёмка-режиссёр с семьями. С маминой стороны был только её родной брат Фима с женой Геней и сыном Мишей, иногда двоюродная сестра Феня с мужем Сашей и сыном Юриком. Тогда же я узнал, что существуют некие мифические существа под названием арабы — Владик вместо «здрасьте» говорил: «Когда пойдём бить арабов?» Все смеялись — события Шестидневной войны были свежи. Смеялись даже те, кто не понимал, о чём речь. С приходом каждого гостя в квартире становилось всё более шумно и к общему сбору она напоминала театральную мизансцену «что-говорить-когда-нечего-говорить». Папа сразу садился со Скаковским играть в шашки-шахматы — они это почему-то называли «конное троеборье». Связано ли это с его фамилией? Не думаю, ибо поход на футбол, по коньячку и последующее объяснение дома папа называл так же. Периодически из кухни выходила мама и на одном дыхании говорила: «Димкатыдурак — займись гостями, не видишь — я готовлю». И, не дожидаясь ответа, убегала обратно. Дети в это время развлекались как могли. Гулять до обеда нас не выпускали — «вас потом чёрта с два загонишь, а всё остынет». Зато папа придумал нам развлечение — «бросбол». Правила просты — нужно было, не отрывая попу от стены, попасть шариком от настольного тенниса в вазу с узким горлом, которая стояла у противоположной стены на книжной полке. Абсолютными чемпионами по бросболу были мы с Люсей, так как тренировались каждый день. Ещё одна забава — «писать чёртиком». Чёртики — это такие стеклянные фигурки, сделанные стеклодувами-виртуозами у мамы на заводе. Внутри полые, они опирались на две ноги и хвост. Вверху они заканчивались трубочкой, на которую надевалась пипетка, а посредине они были мальчиками. Хотя нет, если прикинуть их «мальчика» к росту — настоящими мужчинами. В фигурку набиралась вода — и к бою! Резкое нажатие на пипетку — и чёртик писает метра на два. А ещё у меня была секретная миссия. Весь наш книжный шкаф и книжные полки были заставлены фирменными сигаретами, которые 35

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

собирались годами с миру по нитке. Курящих в доме было двое — муж Паны Илюша и рано, лет в пятнадцать, пристрастившийся к этому занятию брат Миша. Вру, два с половиной — иногда, под настроение, покуривал папа. Отправленный на спецзадание, я должен был незаметно от папы и мамы украсть две сигареты. Курильщики меня прикрывали, папа блистал в центре событий, так что успех был предопределён. За что Гарик удостаивался «молодца!». У взрослых развлечений было меньше. После обновления статуса — кто родился-умер-женился-родил и отчёта о течении известных болезней и подозрениях на новые оставалось одно… Но обо всем по порядку. Папа очень гордился тем, что, будучи начальником участка на стройке, не воровал. Вообще. Мама этим тоже гордилась, но гордости своей стеснялась и на людях повторялось «Димкатыдурак». Единственный случай, когда папа украл, произошёл при электрификации какого-то посольства: он списал и принёс домой люстру из штампованного хрусталя за 25 рублей. И за это тоже был «Димкатыдурак». Но закон он всё равно нарушал — брал на выходные левую работу. Заключалась она в том, что папа, вступив в преступный сговор с заказчиками и своими рабочими, электрифицировал подземные переходы. За один переход платили 200 рублей, сумасшедшие деньги. Особенно если учесть, что зарплата прораба составляла 160 рэ, а мамина — старший бухгалтер на заводе стеклоизделий — 120. Да тридцатка бабушкиной пенсии — вот и все наши доходы. Деньги складывались, отдавались маме и поступали в переработку. Всем. И, будучи переработанными, спускались в унитаз. Все.

Делились левые деньги следующим образом: 100 шло папе за поиск халтуры и закрытие процентовок*, по 50 — двум электрикам за работу. Кстати, папа крутил провода вместе с ними — всё равно на работе, не сидеть же на месте. Один переход делали за три уик-энда. Хвала Всевышнему, они тогда этого слова не знали и работали как по субботам, так и по воскресеньям. (Как и о существовании Всевышнего — выше генсека были только Белка и Стрелка)**. Однажды папа взял на эту работу и двенадцатилетнего меня, заплатив

Процентовка — документ в строительстве, без которого деньги за работу не платили.

Белка и Стрелка — советские собаки, первыми из живых существ слетавшие в космос.

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

за это 25 рэ из своей сотни, — как он говорил: «При эксплуатации детского труда ни один электрик не пострадал!» Крутил провода я наравне со всеми, как сейчас помню, это был переход под Брест-Литовским проспектом напротив будущего городского ЗАГСа, именуемого за свою форму и количество загубленных душ «Бермудским треугольником» (сейчас — проспект Победы). Деньжищи для меня были сумасшедшие, бабки жгли ляжку, потратил быстро и весело. Но я отвлёкся. Так вот, обсчитав маму на один переход — на это ушло года два — папа должен был купить магнитофон «Комета». Портативный. С которым можно было жить вместе в квартире 63 квадратных метра общей и 43 полезной площади на Отрадном. Впятером. Но Скаковский раскрыл папе глаза, что за те же деньги можно купить два «Днепра». С притоками и баржами, то есть с бобинами и записями. Почему два? Да очень просто: 1. Они работают на разных скоростях — один четыре и девять чего-то там в минуту, другой девять и девятнадцать. И ты сможешь Джеймса Ласта писать на девятнадцатой скорости, а Райкина и Карцева-Ильченко со Жванецким на четвёртой. С них станется, влезет больше, а что шумит и слова не расслышать — на хрен нам их слова, шо мы их, наизусть не помним?! 2. Тебе не придётся (да и мне тоже) платить этим сволочам за перезапись!! И папа повёлся. Два «Днепра», «Днепр-9» и «Днепр-14А», были поменяны на деньги. У них было достоинство, которое ценится и поныне — они были ламповые. Каждый размером с тот ещё телевизор. Заезжали они к нам по одному — вместе перессали. И были крики со слезами, и стало нас семеро (бабушка, папа, мама, сестра Люся и я из старого состава плюс маги). Эти сцены прослушивания шипящих на четвёртой скорости юмористов, очень завуалированно, полунамёками для посвящённых высмеивающих советскую власть, так и всплывают перед глазами. Вот настоящее занятие для мужчин! Человек десять стояли раком, пытаясь засунуть ухо поглубже в «Днепр». Все в нетерпении. Все ждут момент. Текст известен, когда смеяться — тоже. А эти промежутки между кульминациями, с полурастянутым ртом в ожидании возможности рассмеяться — терпим! Зато какой это был смех! Гром!! Женщины кричат: « Тише вы там, дураки». Жалкие существа, у нас момент! Мы это слушаем, у нас почти заговор, полупереворот!! 37

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

…Но вот всех зовут к столу. Обеды по субботам проходили по сценарию, написанному явно до моего рождения и не баловали, как говаривал классик, «разнообразием дебютов». Салат из яиц, перетёртых с жареным луком и шкварками, бутерброды со шпротами, обжаренные в масле с чесноком, холодец с хреном и фаршированные самими же собой, перетёртыми со шкварками и жареным луком, яйца — обязательная программа. Фаршированная рыба, тушёная курица, тефтели в томате, жаркое с лисичками — произвольная. Была и праздничная — бутерброды с икрой и утка по-корогодски. Бутерброды с икрой делались так, чтобы исключить возможность притяжения между шариками красного цвета (то, что они бывают чёрными, было тайной за семью замками). Из банки 140 г получалось двадцать пять бутиков. Взрослым по одному, малым детям по два — им нужны витамины. Утка — предмет фамильной гордости папы. Когда удавалось купить это замёрзшее создание, мама его смолила, фаршировала антоновкой с рисом и ставила на плиту. Папа лежал на диване с газетой и раздражённо отвечал на вопросы мамы — готова ли его утка, можно ли выключать. За счёт папиной упёртости она получалась всегда с очень вкусной загорелой корочкой. По такому же рецепту папа делал плов. Если бы его тогда спросили, в чём разница между поваром и шеф-поваром, он не стал бы разговаривать с человеком, не умеющим отличить папу от мамы.

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

Отдельного рассказа заслуживают два блюда — фасоль со шкварками и шейка. Фасоль замачивалась на сутки, варилась и перемешивалась с жареным луком, гусиными шкварками и гусиным же жиром — последние два ингредиента делались, естественно, из курицы. Шейка — с шеи курицы снималась шкура, начинялась перетёртой с куриным жиром мукой, жареным луком и шкварками, зашивалась суровыми белыми нитками и тушилась несколько часов. Для этих целей в каждом уважающем себя доме держали «цыганскую иглу» — иголку огромного размера. Надо заметить, что в бабушкином понимании (а это было её блюдо) курица состояла из двух основных частей — шеи и жопы, причём первая плавно переходила во вторую. При покупке по внешнему виду жопы выбиралась лучшая шея. Таким образом, из одной курицы почти без дополнительных затрат получалось две. Вкусно было безумно. Употреблять такие диетпродукты всухомятку было бы грешно, да и шея бы в горло не полезла. Напитков имелось два — вино и водка. Вино — наливка из украденных в саду за домом яблок. Делали её много, чтобы хватило на год. Водка — чаще всего «дядяфимовка». Мамин брат Фима гнал самогон только из сахара. Слеза!! Обходился он рупь за литр, пили много. Женщины пили в основном наливку. Исключение — жена Скаковского школьный педагог Ася, проходившая ввиду нервной профессии по мужской квоте. Периодически они демонстри-

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ

ровали мужьям верность семейным ценностям. Делалось это с помощью выкрикивания фразы: «… тебе хватит, ты забыл — у тебя же…». Перед фразой вставлялось имя мужа (Димка, Фимка..), в конце — название наиболее проблемного органа (почки, печень, голова…). Если такового не наблюдалось, то название органа заменялось на «тебе нельзя!». Так потихонечку и накачивались. Десерт — без него никак! Когда с едой было покончено и закусывать оставалось больше нечем, наступал его час. Бабушкин яблочный пирог из уже упомянутой свежеукраденной антоновки с корицей и тётиГенин бисквит. Иногда сухарики с орешками (их слабую итальянскую подделку можно купить сейчас везде) и штрудель с густым вишнёвым вареньем. Такого штруделя, как у бабушки, я не ел никогда. Он готовился в духовке часа четыре, на пропитанной маслом бумаге для компрессов. Потом минимум день настаивался. Хрустящий, жирно-сладкий снаружи и кислый внутри, он не оставлял себе ни единого шанса на долгую жизнь. Руки в масле, лицо в варенье и накатывающиеся одна за другой волны счастья под ложечкой. Пока декорации на столе менялись, мужчины уходили в магнитофонную комнату и, сгрудившись над «Днепром», будто собираясь нырнуть в него, передавали энергию выпитого юмористу. А тот, словно издеваясь, брал нас на паузу. Вот уже женщины зовут к сладкому столу. К дьяволу десерт!!! У нас надвигается кульминация, дыхание задержано и… Пытаясь закончить первыми, все на секунду раньше артиста выкрикивают ключевое слово. Конец Советам! Где, чёрт побери, наш десерт с рюмочкой?! Однажды папе предложили повышение. Вернее, возможность рассмотреть возможность повышения с прораба до начальника участка. Зарплата выше, условия божеские, и их всего два: 1. Надо перестать быть евреем; 2. Надо вступить в КПСС. Ну, с первым условием вроде ничего страшного. Креститься не заставляют, традиции еврейские мы и так не знаем — мы же евреями были не для себя, а для других. А вот второе условие! Они же посягают на основную свободу — возможность стоять раком над магнитофоном и хохотать! Папа сэкономил минуту и взял досрочный ответ. В официальной версии это звучало «я ещё недостоин». В домашней — «идут они в жопу!» Так и прожил свой век беспартийный прораб Димка Корогодский.

ШАББАТ ПО-СОВЕТСКИ В 2010-м году Сёмка, шустрый еврейский мальчишка 77 лет от роду, приехал с нового места жительства в Германии в Киев с целью продажи однокомнатной квартиры на 5-м этаже отрадненской хрущёвки, без лифта, мусоропровода и метро в обозримой близости. Имелся у квартиры и плюс – с 1965 года она ни разу не была обезображена ремонтом. Зато знающие люди в Дюссельдорфе сказали, что минимальная цена за эти хоромы – 50 тыс.$, а на рынке больше 40 не давали. Поиск «цедрейтер»* (любимое слово нашего режиссёра) занял месяц. Раз в неделю Сёмка приходил к нам в гости помыться. – Шо, нет горячей воды? – Я знаю? Я же продал ванну, смесители и унитаз. – Сёма, ещё те? Кто же их купил? – Соседи. Не забывай, им хоть и по 50 лет, но последние 20 никто ими не пользовался. Так шо им ещё жить и жить. А холодильник я подарил, эта женщина ещё за мамой ухаживала. Хоть мне за него давали 300. – Сёмка, не гони. За 300 можно купить новый, импортный. – Ты шо, новый минимум 100$! – А 300 чего? – Гривен, идиёт. – Сёмочка, ну ладно, моешься ты у нас, раз в неделю. А в туалет тебе не хочется? – Ты таки шлимазл**. Это вы срёте в одно и то же, а я каждый день в новое – в коробку из-под обуви. Ну не котик?

* Цедрейтер — самасшедший (идиш). Но не просто самасшедший, а сильно взбудораженный хуторской идиёт. Шлимазл — см. с. 25.

Глава 6

Стенка Не могу сказать, насколько юным представлял своего читателя Носов, когда писал «Незнайку на Луне». Думаю, он был бы удивлён, что меня этот шедевр настиг в сорокапятилетнем возрасте — в детстве мы с этой книгой как-то не пересеклись. Проглотил я её за день. К вечеру осталось хорошее послевкусие и врезавшиеся в душу два персонажа — Жадинг и Скуперфильд. Эти лунные бизнесмены с говорящими фамилиями породили бурю воспоминаний своей болезненной схожестью с родителями. Я имею в виду не только своих родителей, а всё их поколение. Нет, они не были жадными априори — просто если из месячных доходов вычесть месячные расходы, получалось нечто отрицательное. А из этого минуса нужно было отложить на одежду (оглоеды растут — на них не напасёшься!), юбилеи и на Стенку. Я неспроста написал её с заглавной буквы — Стенка была полноправным членом нашей семьи. Сколько себя помню, мы копили на Стенку. В 1964 году подошла наша очередь на отдельную трёхкомнатную квартиру на Отрадном. Это был уже почти не Киев, но какое это имело значение для пяти человек, ютившихся до этого в восемнадцатиметровой комнате в коммуналке? Первое время в новой квартире мы терялись и аукали, наполняя расширившееся в несколько раз пространство диалогами типа: — Димка, принеси газету из спальни. — Я тебе что, нанялся туда-сюда бегать? Поначалу эти слова были для всех сладкой музыкой. Но постепенно мы привыкли, да и удивить на хуторе своей квартирой было некого — все такие. Тут-то нас и настигло знание, что благополучные квартирообладатели отличаются от остальных наличием Стенки, желательно гэдээровской. Стоила она около тысячи, деньги сумасшедшие, но по десяточке, по пятёрочке в день зарплаты мама заначивала на хорошую жизнь. Которая, что очевидно, не заставит себя ждать и придёт со Стенкой в нагрузку.

стенка

Так, лет за семь, мы накопили на первый взнос и приобрели этот мерседес в мире мебели в рассрочку. Выплачивали всем миром ещё лет десять с потом и кровью, но положение обязывает. Кстати, точно такие же стенкикровопийцы стояли в подавляющем большинстве квартир. В нашей семье было чёткое разделение прав и обязанностей. Глава семьи — папа, это даже не вопрос. Менеджер — мама. Совет директоров с правом ворчаще-совещательного голоса — бабушка Эда, или просто Ба, мамина мама, которая всю жизнь прожила с нами (о ней позже, личность очень яркая, в двух строках не опишешь). Так вот, задача менеджера и Совета директоров сводилась к следующему:

1. обозначить вопрос; 2. изложить его так, чтобы Глава не успел произнести «нет». Подвести его потом к правильному решению — тьфу, раз плюнуть. Но если прозвучало «нет», сопровождаемое характерным наклоном головы вниз и вбок (потом я это движение, явно подсмотренное у папы, видел у быков на корриде), — дальнейшие уговоры теряли всякий смысл, логика отдыхала. Я многое унаследовал от папы, кое-что — от мамы. Быть заложником своего же «нет» — это мой крест, который, надо заметить, я несу с удовольствием. Так вот — задача мамы как менеджера была распределить имеющиеся 300 рэ вдоль по месяцу как можно равномернее. Папина задача выглядела с виду попроще — осложнить работу маме. Но подходил он к ней с несвойственной ему педантичностью и делал своё дело, надо отдать должное, талантливо. Каждая его идея выливалась семейному бюджету в копеечку. Долг рос, мама участвовала в тратах и походя ныла. У сегодняшнего поколения разделение на пессимистов и оптимистов более условное, люди стали сдержанней. Тогда же существовало два лагеря, не было колеблющихся. Мама и бабушка играли за пессимистов, папа за оптимистов, причём каждый был в своей команде явно не на последних ролях. Как-то раз, услышав очередной «Плач Ярославны» (папина терминология) о том, что протянуть до конца месяца мы не сможем и что все ресурсы по перехватыванию до получки исчерпаны, наш Глава спросил, сколько же осталось. Ответ его удовлетворил, и поступила команда собираться. — Куда? — В ресторан. 43

стенка

Тут я должен заметить, что слово это было для нас чуждым, заграничным. С родителями я ходил в ресторан за их счёт раза три в жизни. Но врезался в память именно этот, приуроченный не к юбилею, а к пренебрежительному отношению папы к деньгам, вернее — к их отсутствию. Мне было тогда лет шесть, но этот день я помню отчётливо. Итак, ресторан «Столичный» на Крещатике, рядом с площадью Ленинского Комсомола.

стенка

— Столик на четверых. — Мест нет. — Разве я такой вопрос задавал? — Сию минутку… Вооружённый нашим рублём, швейцар быстро сбегал за положительным ответом. — Пап, ты его знаешь? — Его — нет. Людей знаю. Все папины ответы из этого диалога я усвоил и запомнил. Жить с такими знаниями оказалось несложно. И вот нам уже несут еду! Всем салат «Столичный», котлеты по-киевски, детям ситро, родителям коньяк пять звёзд. У мамы среди родни был имидж непьющей, но попробовать алкоголь она любила. По три шарика мороженого на десерт. Потом прогулка по Крещатику до Бессарабки с поеданием шоколадного пломбира «Каштан» за двадцать восемь копеек и цветами маме и, конечно же, на такси домой. Весь вечер и последующий день мама раз в пять минут повторяла: «Димка, ты сумасшедший!». Но если вечером она это делала с нескрываемым восхищением, и это были слова Женщины, то уже утром менеджер взял своё… Сколько я себя помню, все вокруг копили, откладывали, экономили. Цели были у всех приблизительно одни и те же — злосчастная стенка, поднять детей, зимнее пальто. Кто-то копил на шубу или на пыжиковую шапку. Некоторые отчаянные начинали откладывать на автомобиль, надеясь передать этот процесс в руки вырастающим детям. Были и совсем бедные, те, кто копил на Стенку Третьего Поколения с надеждой, что пусть ни они, ни их дети до цели не доживут, зато внуки… Но одна статья накопления была у всех — на ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ (ЧД). Те, кто помоложе (вроде моих родителей), представляли его в виде каких-то неожиданных расходов. Бабушкино поколение так называло день смерти. И, чтобы и в этот день не стать обузой, похоронные деньги хранились в бабушкином зимнем пальто за подкладкой. Проникнуть в это Хранилище можно было через специально проделанную дырку в кармане. В моей хулиганской юности зачастую деньги нужны были до зарезу, но и тогда даже мысль не промелькнула посягнуть на отложенное на ЧД. Украсть деньги из копилки — трёхлитровой банки, закрученной крышкой на манер консервации, — святое дело. Прорезь в крышке, через которую деньги заходили, манила. Думаю, родители об этом знали. Но незащищённые пятьдесят(!) рублей в бабушкином пальто… Я их иногда даже брал в руки и гладил, в этих двух сиреневых бумажках таи45

стенка

лась огромная скрытая сила. Выросший в семье атеистов, я веровал, что мы все живы и здоровы благодаря этим двум клочкам бумаги с портретом Ленина. Но стоит им покинуть своё убежище… Когда бабушка умерла, я уже был относительно богат. Не дожив до девяноста лет всего пару месяцев, она осуществила все свои мечты. Пережила войну. Поставила на ноги внуков. Увидела и подержала на руках четырёх правнуков — двух моих и двух Мишиных. Но пережить смерть этих двух бумажек не смогла. Когда в девяносто третьем они прекратили хождение как деньги и стали ничем, бабушка угасла. В то время я не знал правила захоронения фараонов. Да и евреи не египтяне, хоть и вышли из. Но все мы люди. По её просьбе я не стал их менять на новые деньги. И, уже без её ведома, тихонько положил ей в карман. Так и похоронили.

Долг рос… Долгрос… О! ОО! ООО «Росдолг» — отличное название для компании.

глава 7

Квартира № 49 В отличие от булгаковской квартиры № 50, наша квартира была мирной. Никто из неё не исчезал, не заходил в неё корректный милиционер в белых перчатках… То есть милиционеры захаживали, но чтоб в перчатках? Итак, поехали.

г. Киев, бульвар Лепсе, 7-Б, кв. 49 Это наш адрес

252067

А это наш почтовый индекс Добро пожаловать, дорогие гости! Расположенная на третьем этаже типовой хрущёвки, наша трёхкомнатная квартира не отличалась от тысяч других. 45 квадратных метров жилой и 63 общей площади, да на пятерых — хоромы! Но сначала подъезд, или, по-нашему, параднячок. Начинался он с тамбура, который, согласно гениальной задумке архитекторов этого памятника старины, должен был хранить тепло. Но учитывая то, что вторая дверь никогда не закрывалась, он выполнял роль склада временного хранения. Идёшь в мусоросборник выбросить мусор, и тут же с ребятами в футбик — ведро подождёт тебя за второй дверью. Или принёс из магазина продукты — громко проорал под окном: — Ма! Сетка в парадном! И убежал. Сетка — это авоська. Получила своё имя за дарованную надежду — кладёшь её по дороге на работу в портфель, авось что-то и купишь. В голодные семидесятые злые языки называли её «нихераськой». За тамбуром — лестница на первый этаж. А левее внизу — дверца в подвал. Нормальные пацаны лазили в неё лет до десяти, я и в двенадцать помещался. Подвал был нашим Зазеркальем, там не дей47

К В А Р Т И Р А № 4 9

ствовали правила и запреты. Курить, играть в карты, целоваться с девчонками, прятаться от родителей и дворника — можно всё. Я подвал не любил. Слова «клаустрофобия» в обиходе ещё не существовало, но я уже чувствовал, что она станет одной из моих любимых фобий. Для запретных вещей предпочитал расположенный за домом детский садик. Да, там был сторож, и его нужно было умаслить. Но, как учили взрослые пацаны, — любишь играться, люби и сторожу платить! Цветовые решения в нашем подъезде были на высоте. Ступеньки лестницы — серые бетонные, перила — коричневые, стены — до высоты вытянутой руки среднего хулигана крашеные синие, выше и потолок — белёные. На синем писать, кто такая Нинка с четвёртого этажа и насколько она доступна, действительно было неудобно — плохо видно. Зато мы умели подсадить друг друга и дотянуться до белого. А ещё — наслюнявить спичку, извозюкать её конец в побелке со стены, поджечь и бросить в потолок так, чтобы она прилипла и горела. Получалось очень красивое чёрное пятно, за которое, если поймают, больно били по заднице. Между первым и вторым этажами — почтовый ящик, неожиданно синий. Я умел, как почтальон, взять его сзади — приподнять снизу одной рукой и мизинцем второй в образовавшейся щели откинуть замок. Правда, у почтальона был для этого специальный ключ. Очень полезное умение — оно позволяло не бегать туда-сюда за ключиком от нашего ящика. А это, ни много ни мало, 60 ступенек в оба конца, которые после беготни во дворе преодолевать ох как не хочется! Чужие газеты при этом не воровал никогда. Хотя мог. Ладно, ладно, почти никогда. Итак, квартира. Обитая чёрным дерматином входная дверь, с красивым орнаментом, выложенным по ней гвоздиками с жёлто-золотыми шляпками. На уровне глаз — наша гордость, ромбовидной формы табличка с числом «49», выведенным красной краской. Зеркальная, сделанная по спецзаказу у мамы на заводе. В нашем доме такая одна. Вот! Дверь открывается внутрь. Сейчас так не строят — пожарная безопасность, а тогда открывать наружу было некуда. И мы сразу попадаем в коридор размером 2 кв. м., в котором умещается три двери (входная, в ванную и в тамбур), вешалка для одежды, журнальный столик для ключей и расчёсок и три больших зеркала — напротив входной двери над столиком, на двери в ванную и напротив. Каждое отражало нас в полный рост. При этом зеркало на двери было ещё и подвижно. В отличие от своих сверстников, я с младых лет представлял себе, как выгляжу сзади. Оклеен коридор был обоями в полосочку, пока папа не достал где-то розовые моющиеся. Ещё один предмет обоснованной гордости.

К В А Р Т И Р А № 4 9

Ванная комната. Хотя нет, просто ванная. 4 квадратных метра. Включая туалет. Когда Хрущёв придумал совместить туалет с ванной, не обсмеял это только ленивый. Самая удачная, на мой взгляд, шутка — название Гавана. Мы как раз в начале 60-х начали дружить с Кубой, появились в продаже кубинские сигары и сахар. Сигары! Первое курево в моей жизни! Мы с пацанами в третьем классе скидывались по 20 копеек и отправляли гонца на Красноармейскую, в магазин «Гавана». Там по рублю за штуку продавались сигары — «Партагас», «Ромео и Джульетта» и «Панч». Предпочитали «Партагас», в алюминиевых тубах. Курили одну на 5–6 человек. Запах, который источала после этого наша одежда, завораживал и уносил вдаль. Ну и что, что при курении кашляли и после курения родители устраивали вырванные годы? Взрослая жизнь соткана не только из достоинств. Вернёмся в ванную. Гавана — это собранные под одной крышей говно и ванна. Бачок унитаза взирал на отправляющих естественные надобности с высоты птичьего полёта. Держатель для туалетной бумаги появится много позже, когда славящийся своими инженерами Советский Союз таки украдёт на загнивающем западе это выдающееся изобретение человечества — делать рулоны с дыркой посредине, что позволит нашим людям не только механизировать процесс отрывания нужного куска, но и нести купленный дефицит из магазина не занимая рук, надев его на шею как ожерелье. Сама ванна была чугунная. Потом их заменят на металлические, чтобы уже совсем потом поменять обратно на чугунные, но уже не в каждой квартире, а только избранным. Разница колоссальная — в чугунную приятно ложиться, она ласкает тело, а металлическая под водой горячая, а над водой — противно холодная. Цвет ванной снаружи, как это ни странно, синий. Кафель и сантехника. Белый у всех, голубой — у элиты. А ещё он делился на отечественный, чешский и финский. Последний встречался только в рассказах. Выложена ванная комната плиткой до уровня глаз, выше — крашеная синей краской стенка. И вершина сантехнического счастья — раковина-тюльпан. Вау! 49

К В А Р Т И Р А № 4 9

На стенке — полочка для косметических изысков: зубного порошка, пасты, щёток, расчёсок, мыла и только появившихся шампуней. И не каких-нибудь, а импортных, болгарских. Фирмы «Болгарская роза» и «Ален мак», производившие пасту «Поморин» и шампуни «Кря-Кря» для детей, думали о нас. А «Кря-кря» вообще вещь культовая, от него пахло жвачкой «Дональд» и не слезились глаза, дети им готовы были мыться почти без скандала. Полочка, как это было заведено в нашей семье, была оборудована зеркалом. И да, флакончиков было много, стояли тесно, когда берёшь один — падают остальные. Снизу это чудо техники было оборудовано крючками для полотенец. Довершало натюрморт цинковое корыто, висевшее на гвоздике над ванной, — в нём можно было искупать детей, если отключали горячую воду, а то на эту огроменную ванну за целый день не нагреешься. Чуть не забыл — для комфортабельного отдыха в углу около ванной имелся табурет. Цвет его называть, думаю, излишне. Помыв с дороги руки и вытерев их вафельным полотенцем, мы, отразившись четыре раза в зеркалах, можем смело пройти в тамбур размером метр на полтора. Почти свободный от мебели (круглый шахматный столик для телефона и ключей и к нему детский круглый же стульчик — гарнитур для соседей, зашедших позвонить, — не в счёт), он тоже имел три двери — из коридора, в большую комнату и на кухню. Этим наша квартира очень напоминала сказку, где от камня вело три дороги. Таких точек в ней было три, тамбур — вторая. Только роль камня исполняло зеркало. Ой, я что, не сказал о зеркале над телефоном? Извините. Выбираем «прямо пойдёшь — счастье найдёшь» и заходим в бабушкин кабинет — на кухню. Тут посвободней, 6 квадратных метров. И царство тут не синее, а белое. На этих просторах раскинулся кухонный гарнитур производства Белоцерковской мебельной фабрики.

Гарнитур: 1. стол обеденный, укрытый изрезанной моими шаловливыми ручками клеёнкой; 2. три табуретки, стыдливо прячущиеся под ним; 3. пенал — узкий шкаф под потолок, в котором хранилось всё; 4. шкафчики напольный и над ним подвесной, в которых хранилось всё остальное.

К В А Р Т И Р А № 4 9

Старый добрый холодильник ЗиЛ, переехавший за нами из коммуналки, достаточно быстро был вытеснен «Днепром». Последний, как и Варвара, законная супруга Васисуалия Лоханкина *, имел два существенных достижения. И если у Варвары ими являлись большая белая грудь и служба, то у «Днепра» — технические новшества, как то хранение продуктов в дверце и отделение для яиц (рецидива болезни по метанию мы не боялись, помните — бьём только чужие, просто удобно) — это первое. И второе — плоский верх, что увеличивало рабочую площадь кухни на целых полметра и позволяло хранить там разные вкусности, до которых я не всегда мог добраться даже с табуреткой. Так бабушка пыталась спасти штрудель, приготовленный за пару дней до прихода гостей. Дело в том, что позавчерашний — он вкуснее, только его нет… Идём дальше. Неизменный предмет кухонной обстановки — широкий подоконник у двустворчатого окна с обязательными кисейными занавесочками, чтоб людям не было видно, что же мы едим. — Мам, а зачем они нам, ведь мы же на третьем этаже? — С ними уютнее. Кстати, мама, их нужно простирнуть! — Это уже бабушке. — Может, лучше выкинем? — Видишь, какие они чёрные? Это копоть. Выкинешь занавески — она будет на наших лёгких. Умник. На подоконнике обосновались законные обитатели — спички, банка из-под сайры для горелых спичек, банки с малосольными огурцами и помидорами (обязательно с листиками смородины), банка с салатом — это такой напиток **, мамин вазон столетника — алоэ, сок которого можно капать в нос от всех болячек. *

Варвара, жена Васисуалия Лоханкина — самый отрицательный персонаж романа И. Ильфа

и Е. Петрова «Двенадцать стульев». Мало того, что она ушла от законного мужа интеллигента В. Лоханкина к инженеру Птибурдукову, она ещё и обвинила супруга в бунте индивидуальности и обозвала его дураком. Волчица старая и мерзкая притом! **

Делается из веника — купленного на рынке букета из проросшего укропа, листьев салата,

чеснока, лимонной кислоты и сахара. Весь этот набор заливается кипятком, и через два дня отличный запивон для «дядяфимовки» готов.

К В А Р Т И Р А № 4 9

Сразу за подоконником начиналась плита. Новая, газовая, с духовкой и удобными крыльями-подставками по бокам, которые из-за катастрофической нехватки места пришлось снять. В духовке и на плите всегда что-то булькало и шкворчало, а около неё сидела бабушка. У неё были больные ноги и набор любимых фраз: «Один раз в жизни послушай дурную бабу!» — говорилось перед любым предложением. «Завтра меня не станет — ещё пожалеете!» — просто так, раз десять в день. «Тоже мне, граф Бобринский!*» — в случае недовольства, высказанного или просто подуманного нами в бабушкину сторону. «Шо-то у меня саркомочка в голове крутит!» — мне, когда не хотела, чтобы я уходил из дома. «Шоб хто так жил?» — вопрос, которым бабушка проверяла любую поступающую информацию. Правильный ответ: «Чтоб ты так жила!» — это означало, что стервец не врёт, не может же он желать смерти родной бабе? «Съешь до пары, а то съедят татары!» — всем, кто отказывался от второй котлеты. «Бог троицу любит!» — то же, но от третьей. «Ну давай, десять ложек за моё здоровье — и свободен!» — мне, когда остальные методы кормёжки не срабатывали. «Нет, вы посмотрите на него — кугочку он есть не хочет… Лучше б я недожила до этого дня, такое позорище…» — говорилось себе, под нос. Как вы, наверное, уже заметили, все фразы взаимозаменяемы. Иногда Ба стояла у окна и высматривала кого-то. Это означало, что кто-то из нас опаздывает, а уже всё горячее, а она уже не знает что и думать, уже все глаза высмотрела, а оно остывает, для кого всё это надо, можно было позвонить, и так нервы на пределе, теперь опять грей… — Ба (или ма, или «слышите» — так бабушке к обращался папа), ну хватит уже! — Нет, вы послушайте, люди добрые, ещё и на меня кричат! Ой, лучше б я таки осталась в Бабьем Яру со своими! На самом деле бабушка провела войну в эвакуации, в Средней Азии, с мамой и дядей Фимой. Дед, её муж, погиб на войне**. А папины мама и се*

Почему Бобринский — никто не знает. Во всяком случае, мы с бабушкой не в курсе. Дедушка Эля на самом деле пропал без вести. Ушёл в первые дни войны на фронт и больше

ни весточки. Ба продолжала ждать его до самого конца.

К В А Р Т И Р А № 4 9

стра, мои бабушка и тётя, таки полегли в Бабьем Яру. Поэтому последняя бабушкина фраза произносилась только в папино отсутствие.

Папина семья — родители Ривка и Гриша, сестра Рашель и сам папа. В 1941 г., когда дед ушёл на фронт, семья должна была эвакуироваться в Среднюю Азию. Но у Рашели поднялась температура до 40 градусов, и они с мамой остались в Киеве. После они попали в Бабий Яр, где и лежат.

Кормила нас бабушка вкусно. Бедно, но правильно. Если это кислосладкое жаркое, то чернослив должен быть мягким и пахнуть дымом, если тушёные лисички — на казанок нужно поджарить десять больших луковиц, готовится это блюдо не меньше пяти часов. Кстати, лисички — пожалуй, единственное, что я могу воспроизвести на достойном уровне, не оскорбившем бы бабушкину честь. Ещё несколько блюд из её репертуара (именно так, а не какого-нибудь там «меню»!) могу исполнить на уровне «Я знаю? Не выкинем…» По воскресеньям мы все вместе собирались на кухне на завтрак. Ели всегда одно и то же — печёная картошка, сало (ой, только не надо меня стыдить, за себя вспомните!) и селёдку. Когда удавалось достать — за селёдку была скумбрия холодного копчения. Запивали грузинским чаем, мама пила кофейный напиток «Летний». Для этих целей 53

К В А Р Т И Р А № 4 9

мы выдвигали стол на середину кухни — тогда умещались все пятеро. Эту ювелирную работу бабушка тоже никому не доверяла — промахнёшься на 10 см — и всё, ты уже причалил к другой стенке. Так, где мы там застряли? А, бабушка у плиты… Кстати, под плитой жили лук и картошка, которые от тепла вроде должны были прорастать, но не успевали.

Внизу — дедушка Эля, Ба и Фима. Справа вверху мама. Последняя фотография дедушки, в первые месяцы войны он пропал без вести на фронте. 1941 г.

За плитой примостился второй шахматный столик, служивший подставкой и одновременно разделочной доской для бабушки. За ним можно было работать сидя. С шахматами на моей памяти у него романа не состоялось, ни один конь не топтал его девственно чистые клетки. Дальше — мойка, наша гордость. Эмалированная! Под ней — мусорное ведро, сначала цинковое, потом мама сказала, что с такой мойкой такое ведро — стыдоба, и купили пластмассовое, с крышкой, как сейчас помню — за 8 рублей. Когда бабушка мыла посуду, ей постоянно казалось, что сзади её атакуют табуретки и шахматный столик, а спереди — мусорка. Приходилось извиваться. Если делала она это в папином присутствии — получала: «Тётя Соня, не крутите задом, это не про-

К В А Р Т И Р А № 4 9

пеллер, а ви — не самолёт!»* В ответ бабушка тихонечко бурчала под нос: « Идиёт, и это отец моих внуков…» Делала она это драматическим шёпотом, слышно было даже на улице. Имелся ещё элемент декора, делавший нашу кухню уникальной в масштабах подъезда — паркет-линолеум. Это такой линолеум, на котором нарисован паркет. Круть! Кстати, во всех остальных помещениях на полу был обычный линолеум. Вроде всё. Ой, нет, как же я мог забыть — были ещё предметы мебели! Ручки на окне — на них постоянно что-то висело. А снаружи, по обе стороны от окна, были вбиты два гвоздя-сотки. На них зимой вешались авоськи, в которых хранились пельмени, мясо коровы, рыба хек и прочие вкусности. И наконец, самая большая гордость нашей кухни — трёхпрограммное радио «Маяк», висевшее над входной дверью на гвоздике. Во время нашего воскресного завтрака транслировали любимый всеми радиоспектакль «КОАПП» — заседания комитета по охране авторских прав природы, сделанные с прекрасным чувством юмора. За каждым членом нашей семьи был закреплён определённый персонаж. Состав КОАППа был определён на первом, учредительном заседании «Спасите наши уши!». Тогда же папа решил, что он — председатель КОАППа Кашалот, мама — секретарь организации Птица-секретарь. Её роль была без слов, и когда мама пыталась вставить в разговор свои пять копеек, Кашалот быстро ставил её на место. Бабушку заделали Совой. Она было обрадовалась, так как Сова считалась кладезью житейской мудрости, но папа опустил её на землю, указав, что определяющим была не мудрость, а то, что она «женщина из простонародья». Люсе досталась Стрекоза — богемная женщина. Учитывая то, что выбор был невелик — ещё оставалась вечно не попадающая в ноты разговора Мартышка, — она осталась довольна. Хуже всего дело обстояло со мной. Явный претендент на Рака, выдающего смешные комментарии, я был записан в Удильщики — членыкорреспонденты по морям и океанам. Но не за присущий нам обоим

Пти ц со С а-секр тре ета Уди льщ козой и рь ико м. 1 967 г.

Слова из известной песни «Школа танцев Соломона Пляра» (ой, только мне не надо рас-

сказывать, шо он не Пляр, а Кляр!)

К В А Р Т И Р А № 4 9

оптимизм, а за то, что я только год назад, когда мне исполнилось четыре, перестал писать в постель. Но добрый папочка продолжал меня спрашивать: «Ну как сегодня, рыбку наудил?» А я слушал и мечтал о собственных детях. Вот кому я отомщу, так отомщу. В экскурсии объявляется пятиминутный перекур.

Скажите, я один такой, вечно считаю ступеньки? Дома, на отдыхе… Где бы я ни побывал, на второй день я точно знаю количество ступенек на своём пути. Если количество ступенек на пути туда и обратно сходится – Гарик счастлив. Может, это от того, что мама бухгалтер?

Большая комната — Покурили? Продолжим. Из кухни через тамбур мы заходим в большую комнату. Изначально двери тут не было — был большой проём, но когда стало очевидно, что соседи своими разговорами по телефону мешают папе погружаться в царство Морфея на диване под газетой «Советский спорт», Кашалот вынес вердикт — застеклить! Пришёл мастер и объявил, что нужно

К В А Р Т И Р А № 4 9

сделать широкую двустворчатую дверь, которая должна куда-то открываться — а некуда. Быстро проведя с ним летучку — термин с папиной службы, означавший пятиминутное совещание перед началом рабочего дня, приняли решение строить раздвижную дверь. Дело было новое, неизведанное, зато перспективное. Построили. Закрывать её нужно было вдвоём, иначе перекашивало и заедало, но папу это абсолютно не смутило, потому что всегда есть соседка плюс мама/бабушка, а иначе и закрывать незачем. Большая комната была огромной — 18 метров! Пойдём налево. Сразу у двери — папино кресло из отечественного мягкого гарнитура, работы явно не Гамбса*. Сидел в нём папа редко, но занимать кресло можно было ные часы Ба, шахмат только после того, как он приходил домой и ложился Приехал и моя рука. на диван. Далее — журнальный столик, предназначенный для телефона, после на каникулы прессы, книг, выбранных для чтения в этот период, и шашек-шахмат. са первого кур У стены на столике стояли настоящие шахматные часы! . института Не верите? Нам не положены по рангу? Ха! Папа со Скаковским рубились только с часами, по 10 минут на партию. Иногда папа слезал с Олимпа и играл со мной и, если я набирал пол-очка из трёх, — удостаивался скупой мужской похвалы.

Диван Далее — диван, раскладной, из того же гарнитура. Вот он-то уже понастоящему папин! После работы или в выходной, когда папа начинал неблизкий путь из кухни, квартиру сотрясал рык сытого мужчины: — А ну, уди! Ничто не должно было помешать отцу плюхнуться на диван. Кто успел — занимал отцовское кресло, кто не успел — тот таки опоздал. Было ещё одно кресло, но о нём позже. Уже лёжа папа кричал: «Маня!» Этим криком вызывалась мама или ближайший из детей. Не явиться мгновенно — себе дороже. Набор действий всегда был одинаков — нужно подать свежую газету, включить телеви-

* Гамбс — немец, творивший мебель в Санкт-Петербурге. Воспет Пушкиным, Тургеневым и Ильф-Петровым. Умер от холеры.

К В А Р Т И Р А № 4 9

зор и сесть рядом — погладить ногу. Она у папочки была больная, ещё в Алапаевске на подъём стопы упал барабан с кабелем. Вы когда-нибудь видели, что это такое? Похоже на катушку ниток, только деревяшка метра два в диаметре да нитки свинцовые, толщиной в руку. И теперь эта нога ныла на погоду, причём на любую. Но, пока ногу гладишь — она не болит. Сидеть полагалось полчаса, потом можно запросить смену. Бабушке эта работа не доверялась. Если дома был кто-то один, что случалось крайне редко, так как папа приходил с работы не раньше девяти, то до одиннадцати, времени отхода ко сну, дежурный по ноге мог заниматься чем угодно, но сидя на диване и имея в распоряжении только одну руку. Иногда папа позволял приготовить ему чай — тогда минут десять можно было провести на кухне. Всё это время папа спал, но очень чутким сном — стоило выключиться телевизору или замедлить поглаживания — он мгновенно делал замечание, произнося имя дежурного вслух. При этом сохранялась полная уверенность, что его сон не прерывался. Но стоило только появиться дома ещё кому-нибудь — как сразу поступала команда: «Чай!». Оказывается, наш Кашалот не просто спал, а спал и терпел, выжидал. Дальним своим концом диван подпирал стенку. За диваном, под батареей, хранились две чугунные гантели по 2,5 кг. Сколько себя помню, папа всегда делал зарядку — от первого нашего знакомства до последнего прощания. Зимой ли, летом, с двумя инсультами за плечами — никаких исключений! А ещё он с помощью этих гантелей делал одно из своих фирменных блюд — цыплята табака*. Для этих целей покупались синенькие — это сейчас они стали баклажанами, а тогдашние синенькие — цыплята по 80 копеек за килограмм, жуткий дефицит, кожа да кости, по цвету синее неба и ваших баклажанов; натирались чесноком и под гнётом из двух гантелей доводились на сковороде до иссиня-чёрного цвета. Мы всегда с удовольствием хрустели ими. *

Да знаю я, знаю, что они ТАПАКА, но папа делал ТАБАКА!

К В А Р Т И Р А № 4 9

А ровно в одиннадцать у мамы в голове били часы, и с последним ударом кучер (папа) съёживался в размерах и переходил в подчинение коней (мама и бабушка), которые к этому времени сами уже превратились в мышей, карета (диван) раскладывалась и становилась диван-кроватью, все шли по своим местам, чтобы Золушка (Люся) могла лечь спать. Как, собственно, и мы.

Балкон Далее — окно и дверь на балкон, право владения которым папа делил с мамой. Папа там курил, сидя на четвёртой табуретке из кухонного гарнитура, мама сушила на верёвках выстиранные вещи. Когда нас, детей, не отпускали на улицу, мы тоже торчали на балконе. Там же, кстати, располагалось одно из наших развлечений — наружный термометр. Когда приходила свежая газета, можно было посмотреть прогноз погоды на сегодня и сверить его с истинным положением дел, не забыв добавить: «Вот сволочь этот гидрометцентр!» Недавно я водил своего сына погулять по Отрадному (ему было лет пятнадцать) и показал наш балкон. — Вон, видишь, третий этаж, синенький? И леска натянута вместо верёвок, а на ней висят-сушатся голубые женские трикошки*. Как-будто мы никуда не выезжали. Даня долго крутил головой и наконец выдал: — Не вижу. Кто кошек повесил? Ладно, поехали дальше. На подоконнике, как изнутри, так и снаружи, жили разные вазоны с растениями, предоставляющие нам, с маминых слов, кислород. А на наружной стенке балкона были закреплены два ящика с рассадой. В них цвели астры и анютины глазки. Ещё на балконе постоянно жили лыжи и мои активы — пустые бутылки, которые составлялись в ящики по 20 штук. Ящиков было два — как только второй наполнялся наполовину, что означало *

Трикошки, они же трико — конструкция, надевавшаяся на всех женщин

независимо от пола и возраста, дабы уберечь часть тела от середины бедра до талии от нескромных взглядов. Также якобы уберегали носительниц оных от простуды по-женски. Вызывали ненависть у девочек и оставляли шрам от ношения на середине бёдер и в душе´.

К В А Р Т И Р А № 4 9

превышение максимума в три рубля, папа накладывал на них лапу. Случилось такое всего один раз, закончилось хорошо (этот случай я описал выше).

Телек Покидаем балкон и идём дальше. Ба! Цветной телевизор «Электрон», собственной персоной! А на нём плоскогубцы («только лохи называют их пассатижами, фу!» — папины слова) для переключения программ, ибо родной переключатель сломался на третьем дне жизни, вазочка для всяких нужностей (пуговицы, булавки, ключик от почтового ящика, неоплаченный счёт за газ…) и что-то, что завтра мама ни в коем случае не должна забыть взять с собой, например, рецепт. Ну и, конечно же, антенна с двумя выдвигающимися почти до потолка металлическими усами. Показывали три программы, но две устойчиво, а чтобы поймать третью, надо было этими усами долго шевелить. Зато по ней шли детские передачи, которые так любила бабушка. Видеть она всё равно не могла — слабое зрение, но и слушать без картинки не соглашалась: — А ну-но сделай дурной бабе таракана! И я послушно шевелил усами антенны и искал то единственное положение, в котором бабушке было лучше не видно «Надобраніч, діти!» Зато всё менялось, когда шли КВН, «Клуб кинопутешествий» с Сенкевичем или какой-нибудь концерт — Юрмала, «Голубой огонёк» или «Песня-сколькотамнибудь». А ещё лучше — «Кабачок 13 стульев». Папа был паном Директором, мама — бухгалтером паном Вотрубой, бабушка — паном Профессором*. Собирались у экранов все, улицы пустели. Если бы тогда моим домочадцам сказали, что я, их сын-внук-брат Гарик, буду петь в «Песне-83» и меня покажут по первому(!) каналу — рассмеялись бы в лицо. А я буду, вот увидите. Если транслировали хороший футбол, всё было ещё круче. Мы с папой и кем-нибудь из его друзей садились на диван («мужики лёжа футбол не смотрят!») и в сопровождении нескольких бутылочек или трёхлитрухи разливного «Жигулёвского» с таранкой собственного улова втыкались взглядом в экран на полтора часа. Мне по такому случаю покупалась бу*

Изначально Ба хотела стать пани Музой. Что это означало, она не понимала, но мело-

дика имени её покорила. Помешало абсолютное знание по любому вопросу, безоговорочно возведшее её в ранг пана Профессора.

К В А Р Т И Р А № 4 9

тылочка «Ситро» или лимонада, под бабушкин аккомпанемент: «Байстрюки, уже мой компот им невкусно…» Вот боковым зрением я вижу маму — она стоит с кастрюлей холодца и ждёт, пока её заметят, а мяч вылетит в аут. Я толкаю папу, папа кричит: «Бегом!», мама бежит, ей нужно успеть выставить кастрюлю на балкон и вернуться в жизнь, пока мяч не ввели в игру. Не успела — жди на балконе, а там может быть ноябрь. Брр… Но судья у нас дома один, а Птицасекретарь, и мы это знаем, права голоса во время матча не имеет. Эту добрую семейную традицию — не пересекать невидимую линию между отцом и телевизором — я смог привить и в своей семье, за что родителям ещё раз огромное спасибо!

Стенка За телевизором начиналась Стенка. Да, да, именно та Стенка, на которую, со слов папы, он горбатился всю жизнь. Какие мы преодолевали препятствия для обладания ею, я уже говорил. Пришёл черед рассказать — а что же это за зверь такой. Состояла Стенка из трёхстворчатого серванта, книжного шкафа и двустворчатой горки. 61

К В А Р Т И Р А № 4 9

Сервант имел главное отделение — примыкающий к телевизору бар и пять ящиков под ним — и второстепенное — двустворчатое отделение с полкой посредине за стеклом и такую же закрытую тумбу под ним. В баре хранилась вся наша жизнь. Хотя, если бы какой-нибудь несчастный воришка заглянул в него, то увидел бы только спиртное. Початые и целые бутылки, содержимое которых далеко не всегда соответствовало этикеткам. Наливка в бутылке из-под портвейна, «дядяфимовка» в бутылке перцовки, перцовка в лимонадной бутылке с герметически закрывающей её пластмассовой пробкой, венцом советской инженерной мысли — там было всё. Периодически мама, как бы случайно, заглядывала в бар и, не сумев скрыть удивление от находки, брала ближайшую бутылку в руку, громко вопрошая: «Шо это, кто-то знает?» — и мгновенно отхлёбывала из горла, не оставив нам ни малейшего шанса на досрочный ответ. Когда же ей говорили, что мама-алкоголик в еврейской семье это редкость и горе одновременно, неизменно обижалась, клялась, что вообще не любит спиртное и что у неё почки. Последнее было правдой, и мы это знали. Справа от бутылок, у стенки, хранились оставшиеся до получки деньги и паспорта. Денег было рублей 5–10, не больше. Это, если что, для воришек. Остальные хранились тут же, но слева в глубине. Это на еду. В ящиках было всё, чем жила советская семья — документы, счета, вязание, карты и многое другое, без чего наше существование утратило бы смысл. Два ящика были отданы под лекарства. Двустворчатые отделения, как открытое, так и закрытое, были отданы под посуду. Югославский чайный сервиз, старый китайский обеденный, доставшийся бабушке ещё от её родителей, писающие чёртики и всякая дребедень. Была там и фарфоровая фигурка Будды с секретом. Если Будде нажать на живот, он откидывал голову и обнажал чрево, в котором покоился ключик от бара с деньгами на жизнь. Правда, последние дней десять месяца ключик из замка не вынимали — смысл? Да, и на серванте, конечно, красовались всякие хрустальные вазочки, которыми задаривали маму на работе по случаю Нового года, 8 Марта и дня рождения. Сделаны они были из так называемого штампованного хрусталя — то есть гранёного стекла. Следующий в цепи — книжный шкаф. Четыре полки были забиты книгами под завязку. Один ряд стоит, на нём еще в пару слоёв лежит что влезло. Позже я подробно расскажу, какие книги оказали нам честь своим присутствием. Сейчас только добавлю, что, читая дневник братьев Гонкур, я нашёл 5 рублей. Мне тогда было лет тринадцать. Сначала побе-

К В А Р Т И Р А № 4 9

дила жадность, и я их тихонечко присвоил, быстро поставив книгу на место. Но потом совесть взяла своё, и я вернул деньги братьям, за что через пару дней удостоился одобрительного папиного шлепка по попе, сопровождаемого скупой похвалой «Молодца, сына». Постепенно мы обросли ещё четырьмя отдельно висящими книжными полками, но места всегда не хватало, и книги жили везде. На книжном же шкафу стояла ваза, которую мы использовали, играя в бросбол. Горка была зеркальным повторением серванта, только без бара и ящиков. Также заставлена посудой, которая, поколесив по свету, осела у нас. Ничего особенного, если не считать пяток красивых чёртиков с пипетками, выдутыми мамиными умельцами-стеклодувами. — Что? Опять курить? А, в туалет. Пять минут!

Я сейчас тоже люблю, когда меня гладят. Но мне на ногу при этом ничего не падало. Учитывая то, что инцидент произошёл ещё до знакомства папы с мамой и живых свидетелей нет, меня начали терзать смутные сомнения – а был ли кабель? Правда, папа прихрамывал на эту ногу, но это когда мы могли его видеть. Ведь мы же не знаем, как он ходил, когда за ним никто не наблюдал?

То-сё Переходим к следующей стене. Её подпирает обеденный раскладывающийся стол с шестью стульями, производства ГДР. На нём постоянно находились ваза для цветов (цветы — нечастые гости в нашей квартире, папа считал, что дарить их нужно тогда, когда хочется, а не на всякие там 63

К В А Р Т И Р А № 4 9

памятные даты, и озвучивал эту принципиальнейшую позицию именно в эти даты), морская раковина, привезённая папой из Клайпеды, служившая пепельницей, в которую мама категорически не разрешала курить, и льняная салфетка размером 30 на 40 см, с рисунком барабанщицы и надписью на французском, подаренная матери на заводе импортной делегацией. Стол использовался по прямому назначению только при гостях. Выдвинутый на середину комнаты, он в разложенном состоянии и с приставленным к нему кухонным, на который для увеличения площади клались две чертёжные доски, мог принять до 25 человек. Сидели тесно, на две табуретки водружалась доска, зато вкусно и весело.

Гордость семьи и Фетровой фабрики Фима. 1963 г.

Над столом висел большой чёрно-белый фотопортрет красивого мужчины в раме. Это был наш папа, отец семейства, а фото — с Доски почёта треста «Киевэлектромонтаж»! Мы этим фактом очень гордились, как и мамой на такой же Доске Киевского опытно-экспериментального завода стеклоизделий, и Фимой на Фетровой фабрике, и Геней

К В А Р Т И Р А № 4 9

в ателье индпошива на улице Ивана Кудри! И Золотой медалью Миши! — Видишь, Гарюня, какие у тебя родственники? А ты? Эх, ты… Надо отдать должное — я таки никогда не соответствовал. За меня всегда краснели, особенно мама. Иногда, среди потока событий, мама выискивала повод рассказать обо мне в бухгалтерии, но получалось как-то не очень горделиво… Рядом со столом в углу размещалось второе кресло из гарнитура, только уже бабушкино. Сесть в него без разрешения хозяйки не мог никто. Над креслом нависало бра, чтобы бабушке было удобно читать. Правда, она после шестидесяти (практически с момента нашего зна-

Просто красивый мужчина — Давид Корогодский, он же Димка. 1965 г.

комства) плохо видела, а до этого просто читать не умела, но бра, по её настоятельному требованию, светило. По паспорту бабушка была 1904 года рождения, но говорила, что второго. Как и у всех, документы были утеряны в эвакуации, и людей регистрировали со слов. Вот тут мнения евреев разделились. Нет, в одном они были единодушны — 65

К В А Р Т И Р А № 4 9

Принцесса Люся. 1965 г.

не воспользоваться такой возможностью грешно, и два года — разумный компромисс. Больше — хамство. А вот приписывать себе лишние года или вычитать — вопрос вопросов. Это вам не «быть иль не быть», как говаривала Ба, нам бы их проблемы. Результат — бабушка на два года старше своего паспорта. А когда мне стукнуло тридцать, бабушка, будучи уже почти на смертном одре (правда, с её слов, она с него не слезала последние лет двадцать), поведала страшную семейную тайну. Всё было как у классика — слабеющей рукой она предложила мне наклониться и тихо прошелестела на ухо: — Я ухожу… Ты должен это знать…

К В А Р Т И Р А № 4 9

Воображение быстро нарисовало, что бабушка со своей пенсией 30 рэ в месяц всю жизнь работала под прикрытием, что девичья её фамилия не Корецкая, а Корейко*, а прадедушка был не владельцем скобяной лавки, приватизированной и уничтоженной большевиками, а особой, приближённой к императору, и вся эта моя спекуляция — мышиная возня… Но бабушка уже втянула в себя новую порцию воздуха и продолжила: — Твоя мама не 28-го года рождения.. 27-го… — Ба, ну и что? А чё вы молчали всю жизнь? — Я её в войну переписала. Дима бы на ней не женился, если б знал, шо она старше его… — Ба, успокойся. Какое это имеет значение? К тому же в войну они не были знакомы, никто же не знал… — Баба знала… Старая баба всё знает… Думаешь, если я слепая и глухая, так я не вижу и не слышу? Всё, иди… Да, и Фиму тоже! — А Фима какого года? — Я не помню… Какая разница… Потом я этот вопрос задал маме. Она загадочно улыбнулась и предложила молчать и не говорить папе. — Думаешь, после сорока лет в браке папа, услышав такое известие, разведётся? — Ты его таки не знаешь! Он меня убьёт и не простит! В общем, я пришёл к выводу, что ни бабушка, ни мама точно ничего не помнили, но наличие секрета грело душу. Освещала всё перечисленное выше великолепие в большой комнате люстра. Да не простая, а хрустальная! Единственная вещь в доме, полученная папой незаконным путём, — как вы помните, он списал её при электрификации какого-то посольства. Но наша, из штампованного хрусталя, резко отличалась от люстр «Ананас» в других квартирах, где подвески из хрусталя вообще были пластмассовыми. А на полу возлежал ковёр. 3 на 4 метра, синтетический, купленный по талону у мамы на работе за 40 рэ. Он не грел ноги, не смягчал движения, не улучшал интерьер своим красно-серым геометрическим узором. Его нужно было пылесосить два раза в месяц и выбивать несколько раз за год. Но ковры были у всех, и нам не оставили выбора. Позже я несколько раз попадал в действительно богатые дома. Первое, что бросалось в глаза, — отсутствие ковров. Такое могли себе позволить единицы…

* Корейко — благодаря Ильф-Петрову, самый раскрученный подпольный советский миллионер.

К В А Р Т И Р А № 4 9

Родительская спальня Проход из большой комнаты в спальни лежал, согласно древней еврейской традиции, через тамбур. Метр на метр, из него, уже по русской сказке, три дороги — в родительскую спальню, детскую и кладовую. Каждая дорога увенчана дверью. Родительская спальня в 11 квадратных метров от роду была заставлена мебелью по самое не могу. Огромный трёхстворчатый шкаф, бельевой двустворчатый, полуторная кровать (шириной 1,2 м) и трюмо составляли вместе гэдээровский спальный гарнитур за 450 рублей. Куплен он был намного раньше стенки, почти сразу после нашего переезда на эту квартиру. Всего годик родители поспали на раскладушках, пока папа не плюнул на всё это и не завёз гарнитур в дом, лишив маму сомнительного удовольствия принять участие в этом судьбоносном решении, а заодно — и права выбора. Грузчики заносили, мама постанывала, бабушка бубнила «самасшедший». — Где ты взял на всё это деньги? — Пока нигде. Будем выплачивать, в рассрочку на два года. Мама бухгалтер, считает мгновенно. — По двадцатке в месяц? Откуда? — Так. Всё-всё-всё. Ша! После сказанного подобным тоном «так» выбор небогат — или замолчать, или скандал. Мама почти всегда выбирала первое. Да, ещё в него входили два стула, на которых можно было сидя переодеться. Такое было только в родительской спальне, и все иногда бегали туда. На стене у кровати — ковёр. Небольшой, 2 на 1,5 метра, зато настоящий шерстяной. А ещё мы бегали посмотреться в трюмо. Нет, конечно, можно и в коридоре, но только тут — в полный рост, в трёх створках. На трюмо стояли невесть как попавшие в наш дом несколько нефритовых шкатулок и парфюмерия — мамины любимые духи «Красная Москва» и папин одеколон — сначала это были наши «Шипр» и «Лесной», а потом каким-то чудом появившийся в советских широтах египетский «Спартакус» — большая квадратная хрустальная бутылка, с красивой огранкой и приятным запахом. Я им душился, чтоб никто не видел. 8 рэ вначале, потом 12 за флакон — это вам не шуточки! Для целостности картины нужно упомянуть смелое инженерное

К В А Р Т И Р А № 4 9

решение, на которое был способен только технически изощрённый папин ум. В спальне катастрофически не хватало прикроватной тумбочки. Оба родителя — очкарики, а очки нужно положить так, чтобы утром можно было их нащупать с закрытыми глазами. Но рядом с кроватью места не было вообще — напротив шкаф, проход и так узкий, а поставить тумбочку за кроватью — тяжело тянуться через спинку. — Стиральная машина. — Что стиральная машина, Дима? — Тумбочка. — Объясни, ничего не понимаю. — У нас же есть стиралка? Вот она и будет вместо тумбочки, она высокая, как раз по высоте спинки будет. И в ванной развернуться хоть можно будет. — А стирать как? С ума сошёл? — У мамы своей спроси — она ей много пользуется? А ты небось уже и забыла, когда в последний раз стирала. Стирала действительно только бабушка, в корыте на стиральной доске. Машине не верила и так ни разу и не воспользовалась. А постельное бельё все тогда сдавали в прачечную. Так папа росчерком пера решил сразу две проблемы, причём без дополнительных затрат. По выходным к родителям в спальню приходили гости — мы с Люсей, поваляться. Вчетвером было тесновато. Лежали, обсуждали планы на жизнь и на сегодня. В эти минуты можно было погладить папу и провести через него какое-нибудь уж совсем неосуществимое в нормальной жизни решение. Валялись до тех пор, пока не заходила бабушка с информацией, шо в третий раз завтрак пусть кто-то другой греет, дурных нема. — О, уважаемая, а мы как раз лежим и думаем, как нам вас не хватает… Одни из самых счастливых мгновений в жизни. 69

К В А Р Т И Р А № 4 9

Кладовка Задумывалось это помещение как большой тамбур, но абсолютно все жильцы таких квартир возводили в этом месте стену. Помните, как у «Pink Floyd»? «Мама, должен ли я строить стену?» — «Да, сынок», — ответствовала мама. И мы построили. Два метра в глубину и полтора в ширину, до самого потолка, плюс антресоли над остатком тамбура — готовый склад! Мама просверлила папе дырку в голове, и он сдался и соорудил там полки. Ну, не совсем он, а рабочие с его участка, но факт остаётся фактом. Там жили пылесос, раскладушка, бельё, на котором мы спали (кроме родительского, их кровать была только кроватью и в дневное время никак не использовалась), всякие тазики, ненужная обувь, которую жалко выбросить, туристическое барахло для Чертороя, газовая плитка с баллоном на две конфорки, бадминтон и футбольный мяч, вся консервация на зиму, бутыли с наливкой, перина из прошлой жизни, утюг, десятилитровая кастрюля, ёлочные игрушки и гирлянда, коньки «гаги», Люсин костюм принцессы для новогоднего утренника, настенные неходячие часы на батарейке, которые никто не брался чинить, элитное спиртное, представленное кипрским мускатом «LOEL» и итальянским ликёром «Amaretto di Saronno», которые если поставить в сервант, то они тут же и кончатся, хула-хуп и скакалка, сито для муки и ещё очень много важных и нужных вещей.

Детская Третья дорога из последнего тамбура вела в детскую. Жили в ней я и бабушка. 13 квадратных метров. С нами обитали двустворчатый шкаф на ножках, переживший эвакуацию и наверняка бы воевавший, если бы не плоскостопие, бабушкино и моё спальные места, письменный стол и тумба. Я спал на коричневой дерматиновой оттоманке, которая поначалу была шире меня, но я рос, а она нет. По ночам я читал, укрывшись одеялом с головой, при свете лампы-бутсы, которая крепилась к книжке подошвой на пружине, мощностью 12 свечей. Раз в два часа бабушка вставала пописать в тазик, скучавший в ожидании у неё под кроватью. Она поругивалась, что мне пора спать, а то она щас разбудит папу, и он мне всыплет по первое число, я выпрашивал ещё десять минут,

К В А Р Т И Р А № 4 9

Ба велась на уговоры и засыпала, подарив мне ещё два часа спокойного чтения. Засыпал я не раньше трёх, зависело от книжки. А утром в школу. Классу к шестому накопилась усталость, и в школу я стал ходить всё реже и реже, а в восьмом бросил это дело вообще. Днём, как бы после школы, я садился за письменный стол поделать уроки. Технология была простая — учебник и тетрадь на столе, ночная книжка — в выдвижном ящике, прямо у живота. Когда бабушка неслышно заглядывала поймать меня на горячем — ящик был уже задвинут. Дело в том, что неслышно она ступала только для своих ушей, мама ей даже делала замечания — перестань тупать, как слон. Просто когда мне было 12, ей уже было 70, из них 4 года — война. Тумба служила подставкой для магов, два «Днепра» несли по ней свои воды. Между ними была стоячая вода в виде аквариума. Его когда-то купили, рыбки давно уже всем надоели, но не умирали. — Они как я, никак не подохнут! — с нежностью в голосе хвасталась бабушка. Внутри тумбы лежало несметное количество бобин с плёнками. На подоконнике жили вазоны, в том числе столетник, но уже бабушкин. Он лечил от всех болезней, как и мамин, а ещё маму от мании величия. Шкаф был вотчиной Ба. Там хранилась заначка на ЧД, то бишь — похоронные. Две бумажки по 25 рублей, за подкладкой пальто (я уже рассказывал). Остальное не имело значения. И главный элемент детской — бабушкина кровать. Огромная, железная, спинки с шишечками, с матрацем и периной, круглый год с пуховым одеялом. Поспать на такой мечтали все, но бабушке — нужнее. Однажды я обиделся на неё за что-то и в отместку открутил железную шишечку и у неё на глазах проглотил. Крик, ор, мама отозвана с работы. Позвали даже соседок. Меня накормили какой-то какой с мёдом, отваром, кажется, сенны и ещё чего-то и повели в туалет. Сидел часа три, 71

К В А Р Т И Р А № 4 9

пяток женщин, собравшихся в нашем рассчитанном на одного туалете, советовали тужиться. И я таки родил. — Стукнуло! — радостно взревела мама. — А ну вставай, дай посмотреть. Это был он. Немного испачканный и много повидавший на своём пути шарик. — Слава богу! — выдохнула Ба. — Я уже думала, кровать развалится! Бабушка часто врала.

Я так и не удостоился чести повисеть на Доске почёта… Никогда… Или пока не удостоился? Ведь говорила же мама, что Гарик запаздывает в развитии, он ещё себя покажет, вот увидите…

глава 8

Летучий голландец Главным учителем в моей жизни был двор. Обычный Отрадненский двор, каких тысячи. Вот только выжить в нём было тяжело. Считалось, что нужно отличаться чем-то от остальных — тогда тебя уважали. Физической силой, умением хорошо играть в футбол и ловко лазить по деревьям. Или, скажем, ловить рыбу в озере за домом лучше всех, иметь настоящий кожаный футбольный мяч. Засчитывалось наличие старшего брата. Даже способность плевать дальше всех сквозь щель в зубах ограждала от неприятностей. Но у меня всего этого не было. То, что я единственный, благодаря своему маленькому весу, мог выйти на озеро, когда лёд почти растаял, в зачёт не принималось. Были только отягчающие Летучий Голландец обстоятельства — отсутствие уже упомянутой физической силы, очки, национальность. Подливала 1970 г. масла в огонь бабушка, которая звала меня кушать со свойственной ей эмоциональностью. — Гагык! — слегка картавя, бабушка перекрикивала всех в радиусе километра. — Иди кушать кугочку! Дома я имел с бабушкой беседу. Объяснял, что из-за неё меня дразнят, не уважают, что достаточно крикнуть: «Иди кушать», что если ещё хоть раз она озвучит меню во дворе, — я вообще кушать не приду. Бабушка не соглашалась принципиально. — Зачем тебе уважение этих босяков? Тебе шо, мало моей любви? Ладно, иди, иди, я шо, не понимаю… Наступал следующий день, приходило обеденное время, и бабушка, высунувшись в окно до половины, кричала: 73

Л Е Т У Ч И Й ГО Л Л А Н Д Е Ц

— Гагык! Иди кушать! — И, не успев сказать пацанам «скоро вернусь», я слышал продолжение: — Кугочка стынет! У нас во дворе антисемитизма не было. Просто еврею для любой победы нужно было приложить чуточку больше усилий. И я прилагал. Становился на ворота, когда никто не хотел. Залезал с бесстрашным видом на верхушки деревьев, хотя высоты боялся с детства. Курил, матерился, не избегал стычек с более сильными ребятами. Это позволило мне подняться на некую ступень в местной иерархической лестнице. Меня уже не гоняли, перестали дразнить. Тут же, во дворе, меня научили бить первым. — Чувствуешь опасность — бей! — говорили старшие ребята. — И, если он сильнее, сразу беги. Они же проводили с нами мастер-классы, учили бить. Лучший удар — неожиданно головой в нос, «на Одессу». Тогда мне казалось, что они издеваются над малышнёй и получают удовольствие от того, как мы мутузим друг друга. И только спустя много лет я понял, что старшие товарищи делали это искренне, для нашей же безопасности и поддержания чести двора. Я был с ними, я был одним из них. Но до уважения было ещё очень далеко. Как-то раз, играя в футбол, я сломал руку. Ничего особенного, простой перелом кисти. Хирург наложил гипс и предложил поберечься — анализ показал, что у меня пониженное содержание вроде кальция то ли в крови, то ли в костях. Или фосфора, не помню. Что очень часто бывает у подростков. Побольше рыбы и никакого футбола. Но где там! На следующий день я опять вышел играть. Пацаны оценили и похвалили. И сломали мне вторую кисть точно в том же месте. Мама рвала и метала, хирург смеялся и успокаивал. Оказалось, что жить с двумя загипсованными руками тяжело, но можно. А наказывать такого ребёнка — себе дороже. В итоге директриса разрешила сидеть дома, а в школу приходить, когда снимут гипс. Из развлечений осталось только чтение — благо переворачивать страницы я мог. Но душа требовала подвига. И, наплевав на все запреты и угрозы, я пошёл во двор. А там футбол! На эту картину собрались посмотреть все. Договорились, что у меня мяч отбирать нельзя и, если пройду к воротам, — вратарь должен пропустить. Я забил таким образом пару голов и совершил подвиг. Но что такое подвиг? Со временем он забудется. Требовалось совершить нечто, что сделало бы меня легендой двора. Чтобы пацаны гордились мной.

Л Е Т У Ч И Й ГО Л Л А Н Д Е Ц м

И я сделал это! Улучив подходящий момент возле ворот противника, я откликнулся на пас верхом. Да как откликнулся! Оттолкнувшись что есть мочи, пролетел пару метров параллельно земле и ударил головой по мячу. Дальнейшую картину можно восстановить только по рассказам очевидцев. По мячу я не попал, хотя помнил, что попал. И приземлился на вытянутую вперёд правую руку. Душераздирающий крик — и я лежу без сознания. Как сказали после врачи — очень сильный болевой шок. Соседи, «скорая», мама, прибежавшая с работы. Диагноз — осколочный перелом локтя со смещением. Операция, потом шесть недель в гипсе, потом ещё два месяца на крайне болезненную разработку сустава. В промежутке ухитрился сломать палец на этой же руке, но это уже не расстроило даже маму. Во двор меня выпустили через три месяца. А там Гарика встречали как героя. Ребята в лицах показывали, как это было. Очкарик, никогда до этого не игравший головой, с гипсом на обеих руках, летит на встречу с мячом. Это были мои секунды славы! И я их заслужил! Шёл 1972 год, у всех на устах был Йохан Кройф по прозвищу Летучий Голландец. Надо ли говорить, как после этого случая меня называли во дворе? Мы выросли, а дворовая мелюзга продолжала смаковать эту историю: — Вы знаете, какие были первые слова Гарика, когда он пришёл в сознание? — Ну? — Он спросил: «Я забил?»

Глава 9

Доктор едет, едет... Доктор Кулик не мог быть кем-либо иным. Только доктором, причём именно участковым. И только на нашем участке. Его любили и уважали, боялись и слепо верили. Да мало ли ещё чего его… Анатолий Степанович был грузным мужчиной в очках с непривычно, по тем временам, бритым черепом. Неизменный тулуп, сношенная до залысин серая кроличья шапка, пропитанная потом тысячи преодолённых за день ступеней, ботинки киевской обувной фабрики на тракторном ходу. Если меня спросить, как бы он выглядел летом, — я бы не знал, что ответить. Дело в том, что наш доктор — продукт внесезонный, выглядит во все времена года одинаково. Во всяком случае, мне так казалось. А ещё у него был портфель. Огромного размера коричневый саквояж, который рос и взрослел вместе с нами. Когда доктор раскрывал его, тот напоминал разинувшего пасть крокодила. Доброго, несущего исцеление, просящего еды крокодила. Но об этом позже. Наш герой считал неправильным, что больной должен идти к доктору за исцелением. Наоборот — доктор обязан нести здоровье в дом! Поэтому на приём к нему попасть было просто. Но не нужно. Заболел — пригласи доктора Кулика на дом. И он придёт, и хворь отступит. Анатолий Степанович Кулик был хорошим доктором. Начинался визит с официальной части. — Здравствуйте, доктор! Говорил он мало и исключительно по делу. Позволял снять с себя тулуп, приподнимал шапку над головой — знал, что заботливые руки подхватят и пристроят его головной убор на вешалку, имитировал шаркающими движениями вытирание ног о коврик — и в комнату, за стол. — Чайку, кофейку? Встречала его всегда мама. Она была ответственной за здоровье, причём не только в нашей семье — везде.

Д О К Т О Р Е Д Е Т , Е Д Е Т. . .

— Ну? Таким всегда был первый звук, издаваемый доктором. В ответ мама должна была назвать члена семьи, ради которого он сейчас здесь находится, жалобы, симптомы заболевания, предполагаемый диагноз и предлагаемое лечение. Всё это время он внимательно слушал, склонив голову набок с полностью отсутствующим взглядом, и сопел. Сопел Анатолий Степанович всегда, вызвано это было проблемами в носу. На вопрос, почему же наконец он, которому и стетоскоп в руки, не займётся своим здоровьем, наш эскулап ответствовал, что лишён возможности бросить больных на целую неделю. После того как мама замолкала, доктор проходил к больному для осмотра. На это уходило минут тридцать. Иногда в процессе он задавал короткие вопросы — не для того, чтобы услышать ответ, просто у него уже начинался внутренний диалог. Вмешиваться в который не имел права никто. После осмотра — обратно к столу. Коротко брошенное «Маня, сделай чай» — и в комнате минут на десять воцарялась гробовая тишина, в которой сёрбания чая звучали как выстрелы. Потом ещё минут десять скрип быстрого письма, вскользь брошенное «На сколько выписывать больничный?», разворот к зрителям — всё, болезнь выявлена, диагностирована и будет побеждена. Можно аплодировать. Но он ведь пришёл не к кому попало — он пришёл к нам. А у нас есть мама, по статусу своему занимающая промежуточную ступень между больной и доктором. За что ей полагаются бонусные пять минут разговора на профессиональном сленге. Диагнозы, поставленные доктором, чаще всего совпадали с мамиными. Иногда не полностью. Совсем редко доктор был не согласен с мамой в корне. Тогда разгорался жаркий спор, в котором он пользовался двумя словами — «нет» и «ладно». Мне казалось, что Кулик (за глаза так его называли и взрослые, и дети) дома прививает себе все болезни. А иначе откуда он знает, что я чувствую при ангине? Да, и он всегда оказывался прав. После начиналась произвольная программа. Дело в том, что участок был большой. И обходил его наш эскулап на своих двоих. Поэтому прийти мог в любое время, режим работы — до последнего клиента. Рекордное время прибытия — в два часа ночи. Но, независимо от времени визита, после испол77

Д О К Т О Р Е Д Е Т , Е Д Е Т. . .

нения обязательной программы он садился за телефон. Который был большой редкостью в то время. А у нас имелся. Говорил доктор коротко и по делу. Обзвонив всех — больных, работу, дом, он откидывался в кресле с чувством выполненного долга. Тут на авансцену выходила мама. Загвоздка состояла в том, что деньги за свою работу он с больных не брал. Поэтому приходилось изыскивать альтернативные способы выражения благодарности, которую мы испытывали искренне и в которой, не найди мы этих способов, могли бы захлебнуться. Одним из них был вызов врача сразу к двум членам семьи. А что, ведь всегда найдётся, на что пожаловаться маме или бабушке. Ведь зарплату доктору платят за визиты, и он эти деньги заслужил. Другим способом можно было выразить свою благодарность с помощью мелких подношений, которые всегда пригодятся в доме. Лимон, дефицитные шпроты, десяток лампочек, баночка икры к Новому году — в ход шло всё. И это всё исчезало в разинутой крокодильей пасти докторского портфеля. И так в каждой квартире. Иногда мама умудрялась, при особо сложных случаях, засунуть между двумя продуктами троячку*. Стыдно при этом было всем — у мамы краснело лицо, у доктора — лысина. Как, как могла наша не ведающая границ благодарность уместиться в одном портфеле? Ещё одна неразгаданная тайна моей юности…

* Троячка — одно из имён трёхрублёвой купюры. Так её называли, когда хотели умозрительно возвеличить её значение. Трёшка — то же самое, но уменьшить. Пример: в долг брали трёшку, а возвращать приходилось троячку.

У меня даже существовал такой вид заработка — спорил, что Корогодских в Киеве больше, чем Ивановых. Судьёй нам были «Жёлтые страницы» — книга всех телефонов города Киева. Так вот — Корогодских в ней было одиннадцать, а Ивановых — четыре. Секрет заключался в том, что Корогодских в Киеве было всего одиннадцать, просто они отличались очень высоким процентом телефонизации. К слову, в нашем подъезде был ещё один телефон. И принадлежал он опять не Ивановым, а наоборот, Шапиро.

Глава 10

Шоколад Раз в месяц к нам приезжал Сэмэн. Именно так, не Семён, не Сёма. Мамин двоюродный брат из Житомира с женой Аллой очень любили эти поездки. Да и мы, что греха таить, ждали их. Приезд дядюшки становился праздником для всех. Жили они богато, были одной из самых статусных, как сказали бы сегодня, семей в своём городе. Секрет заключался в том, что Сэмэн обладал уникальнейшей профессией, делавшей его незаменимым для всех жителей славного града Житомира. Но сначала необходимое отступление. В шестидесятых-семидесятых у всех советских гражданок, помимо основной специальности, была смежная. Они шили. Причём все поголовно. Бывали исключения вроде моей мамы, но они скорее лишь подтверждали правило. «Шитиё моё» заменило им религию, хобби и секс на стороне. Некоторые, как моя тётя Геня, сделали это своей работой. Что не мешало им, придя с работы, шить для души. Почти в каждой семье была швейная машинка. У кого-то отечественные, но в основном импортные. Производства Германии и Японии. Немецкие делились на два типа — профессиональные «Зингер» и гламурные «Веритас». Причём «Зингеры» встречались даже трофейные. На японских работали реже, они были уделом суперпрофессионалов или очень богатых людей. Как разновидность шития встречалось вязание. Тут уже было явное доминиро-

Будущий король Житомира, а сегодня просто защитник родины Сэмэн

Шоколад

вание японских машин, стоили они дорого, вязать для себя смысла не было — только на заказ. За этот участок в нашем клане отвечала другая тётя, Феня. Если в семье не было ни швейной, ни вязальной машинки — значит, её собирались купить и откладывали для этих целей деньги. Если не было и не откладывали — да, вы не ошиблись, это была наша семья. Теперь немного арифметики. В городе Житомире в семидесятых годах проживало около трёхсот тысяч человек. Если предположить, что на десять человек приходилась одна машинка, то их число составляло тридцать тысяч. Отбросим половину на советские и наш здоровый скептицизм — остаётся пятнадцать. Пятнадцать тысяч импортных швейных машинок. А доктор для них один. Сэмэн. Да он обладал большей властью, чем Секретарь горкома КПСС! Через Потому что ему от партийных бонз не было нужно 1 стан 5 лет Фен ничего. А вот если у жены какого-нибудь руководиет я маст известны теля сломается швейная машинка — все идут на поер м вязан ом машинн клон к Мастеру. Единственному в городе Мастеру ия Фа о иной. го 1960 по ремонту импортных швейных машин. г. Очевидно, что при таком положении дел Сэмэн был богат. А ведь он мог бы и вообще не работать. Потому что его Маргарита тоже не сидела без дела. В миру она отзывалась на имя Алла и, в свою очередь, могла бы содержать десяток мужчин благодаря служебному положению. С высоты сегодняшнего дня её должность не выглядит так уж респектабельно — кассир в столовой. Но! Это была не просто столовая — это была Столовая-на-Автовокзале. Бесплатные продукты в неограниченном количестве плюс деньги — вот что приносила в семью Алла. Да при такой жене Сэмэн мог себе позволить оперировать отнюдь не все машинки, а выбирать самые сложные случаи для души. Но, как давший клятву своему швейному Гиппократу, Мастер не отказывал никому и пахал, как вол. А ещё они были красивые. Алла, статная брюнетка, одетая по последней житомирской моде в шубу и шиньон, выглядела эффектно. Сэмэн, лысый и коротконогий некоронованный король, брал взглядом. Всю эту красоту нужно было выгуливать. Но куда? Ясное дело, в Киев.

Шоколад

Приезжали они на три дня. С пятницы до воскресенья. Был у этих приездов жёсткий сценарий. При встрече Сэмэн всех одаривал деньгами: женщинам (включая бабушку) — по десятке, детям — по трёшке. Давал так, что не взять было невозможно. Хотя о чём это я — никто и не старался. Потом он совершал набег на магазины, торгующие запчастями для его пациентов. Там его знали, ждали и любили. Затарившись под завязку, объезжал с визитами родственников. Раздав все причитающиеся трёшки-десятки, он считал официальную часть визита законченной и возвращался к нам домой. Важный момент — ремонтировать киевскую технику для него было табу — чужая территория. Если надо — он пришлёт своего коллегу, тот всё починит. Нарушать конвенцию и опускаться до уровня Паниковского было ниже его достоинства. А Алла же тем временем расслаблялась по полной программе. Дело в том, что в Житомире они жили в частном доме. Он, хоть и находился в центре города (их волшебный адрес уже тогда поражал моё воображение — Пятый переулок Горсовета), был лишён таких достижений цивилизации, как центральное водоснабжение и ванна. А ванна в Аллиной системе приоритетов занимала одно из первых мест. Поэтому к их приезду наша трёхкомнатная хрущёвка на Отрадном превращалась в SPA. Конечно, слова такого мы ещё не знали, но суть уловили хорошо. После здрасте-поцелуйчиков по квартире разносилась команда: «Быстро все в туалет!». А как иначе при совмещённом санузле? За это время набиралась вода с гэдээровской пенкой для ванн. Получалось как в буржуазных фильмах. Первый час на отмокание. Потом мама или бабушка приносили нашей принцессе индийский чай в тонком стакане с подстаканником и свежий номер журнала «Юность». Ещё часик — и, вытершись одним махровым полотенцем и накрутив как тюрбан на голову другое, Алла в папином махровом же халате выплывала в комнату. Там, сидя в кресле (папином, Алла — единственное исключение из правила, сделанное им, о чём см. выше) и почитывая журналы с перерывами на обед, она коротала время до вечерней процедуры. Которая 81

Шоколад

ничем не отличалась от утренней. За время приезда так повторялось пять раз, чего с лихвой хватало до следующего визита. Суббота проходила по тому же расписанию. Сэмэн вдруг вспоминал, что он что-то недоделал в пятницу. Алла купалась. Во второй половине дня собирались родственники, кушали, пили водку, слушали магнитофон. Потом Алла купалась. А ещё Сэмэн привозил нам всякую еду. Дефицитные импортные консервы, домашние колбасы, особенную, житомирского разлива, кровянку, варенья, посольскую водку и многое другое. Но запомнилось мне не это. Шоколад. Украденный с местной кондитерской фабрики и подаренный за ремонт швейной машинки. Как, собственно, и все остальные продукты. Это был не просто шоколад — это было сырьё для его производства. Чёрный круглый диск размером с тарелку и толщиной сантиметров пять. 100% какао. Горький и необыкновенно вкусный. Для того чтобы отколоть от него кусочек, нужно было приставить к нему мощный нож и ударить по ножу молотком. Иначе никак. А потом сосать этот кусочек весь день. Этот вкус остался в моей памяти навсегда. А в воскресенье, после того как Алла принимала ванну на дорожку, они с Сэменом трогались в обратный путь. Чтобы через месяц позвонить с вопросом: — Шоколад кончился? Тогда ждите.

Опять врёшь! Была у нас швейная машинка — я. Помнишь, уроки труда, 6-й класс, девчонки делали молотки напильником и штангенциркулем, а пацаны вышивали и вязали? А я как раз поломал руки и сидел дома, скучно, и бабушка учила меня всем этим бабским штучкам, чтоб разработать суставы? Ну, английская резинка, 2 лицевых, 2 изнаночных? Шарфик маме за 3 дня? И ешё обижался, что мне не давали работать с дорогим мохером? А в школе трудовик сказал: «Берите пример с Корогодского — строчит, как машинка!» Вспомнил? А то — машинки у нас не было…

Глава 11

Папины университеты Я ходил в русскую школу № 67 на Отрадном. Альтернатива была одна — соседняя с ней украинская школа. Начинал хорошо — грамоты, олимпиады… До второго класса — отличник, мама на родительских собраниях посматривает на всех снисходительно. Стоит признаться, что все преподаватели в нашей районной школе на окраине Киева были учителями от Бога. Особенно хочется рассказать о нашей классной руководительнице, преподавателе русского языка и литературы Туровской С. С. по прозвищу, о чём нетрудно догадаться, СС. Сарра Самойловна не соответствовала своим инициалам настолько, насколько это возможно вообще. Интеллигентная еврейская женщина, никогда не повышавшая голос на учеников, она пользовалась заслуженным уважением. Привить таким же, как я, не посещавшим школу хулиганам любовь к предмету — задача невозможная. Во многом благодаря своему Учителю я начал читать, причём запоем. И таких в нашем классе оказалось большинство. Уверен, и в появлении этой книги её немалая заслуга… Ещё были преподаватель математики Зоя Ивановна, с хрипотой доказывавшая директору право прогульщика (то есть — моё) представлять школу на районной олимпиаде, преподаватели английского Алла Ивановна и Ирина Дмитриевна, вложившие знания в мою дурную голову, и многие, многие другие. Нижайший вам поклон! Вернёмся в школу. Так вот, третий класс был как третий год пятилетки — продолжающий. Забегу чуть вперёд — четвёртый определяющий и восьмой — завершающий. Багажа первых двух классов мне хватило на третий. А в четвёртом началось… Сначала я начал выигрывать в карты. Тринька, сека, бура, храп* стали моими кормильцами. Плюс спекуляция

* Популярные картёжные игры 70-х годов. Особенной любовью пацанов пользовался храп. В этой игре был термин «захрапеть на голой даме». Действие очень рисковое для денег, зато можно было двусмысленно поржать.

П АП И Н Ы У Н И В Е Р С И Т Е Т Ы

жвачкой и другой чуждой настоящему пионеру мелочёвкой сделали своё дело. Появились деньги, пока небольшие, но достаточные для того, чтобы осознать никчёмность учёбы. Так отличник 2б класса стал двоечником 8б класса. Классе в пятом к нам домой пришёл отец моего товарища из родительского комитета. Я открыл дверь, он попросил позвать папу. — Маму? — Папу! У меня сразу мелькнула мысль — ну не дурак ли? Но риски не мои, позвал. Разговор получился стремительным и содержательным. Конфликт был во всём — в ролях (истец — ответчик), социальном статусе (главный инженер большого завода — прораб), в одежде (костюм-галстук против трусы-семейки и майка-алкоголичка), в финансовом положении. Первый явно тянул на охотника. Но наш, разбуженный от воскресной спячки и вытащенный с дивана из-под газеты на свет божий, оказался явно опасен. Они оба были отцами, но с разной степенью успешности. И более успешный с точки зрения общества пошёл в атаку. Он сказал, что папа неправильно меня воспитывает. И стоял в ожидании оправданий. Возможно, он даже продумывал следующий свой атакующий ход. Наивный! Как можно было не увидеть в папиной руке «Советский спорт»? И полетело успешное тело истца и инженера с лестницы третьего этажа, ударяясь о ступеньки. Щёлкнул замок. Я понимал — что-то будет. Обычно папа занимался моим воспитанием методом пристального взгляда. Иногда по маминой просьбе: «Димка, скажи!» — строгий взгляд поверх «Советского спорта» папа приправлял словами: — «Гарик» или «хватит». Я не поставил восклицательный знак после этих слов не случайно — это были не возгласы, а произнесённые папиным голосом из-за газеты мои скорректированные жизненные планы. И этого было достаточно, ибо всё, что говорил Димка — муж, прораб или отец своих детей, — автоматически приобретало силу закона. Насколько я помню, ругаться он мог себе позволить только с начальством на работе — остальным объявлялась воля Господня. Свои отношения с папой с высоты прожитых лет я охарактеризовал бы так — мы гордились друг другом. Между нами не было дружбы — папе на это просто не хватало времени, он очень много работал. Я гордился постоянно, папа — в те моменты, когда вспоминал о моём существовании. И в эти святые отношения пытаться вмешаться? Поберегись! Так вот, в этот раз папа снизошёл до развёрнутого разбора ситуации, подробно объяснив

П АП И Н Ы У Н И В Е Р С И Т Е Т Ы

что же именно я сделал не так, своё отношение к данному происшествию и как же мне, непутёвому, жить дальше. Повод был подходящий. Рассерженный, не сдерживающий эмоций, на глазах превратившийся из папы в отца, он был страшен в своём гневе. Этот незнакомый человек, объясняющий, насколько важны учёба и примерное поведение, нравился мне и давал новый повод для гордости — это мой папа, смотрите, каким он может быть! А посмотреть из кухни на этого незнакомца уже подтянулись мама и бабушка. Прямая папина речь звучала так: — Нахуя мне эта хуйня? Шоб этой хуйни больше не было! Я запомнил её дословно и навсегда. Слова эти знакомы мне были уже несколько лет, причём услышал я их впервые именно дома. С тех пор как у нас появился телефон, папа ими работал. Для прораба мат, что для электрика плоскогубцы. Что ж тут непонятного? Забегая вперёд скажу, что папе ещё один раз в жизни пожаловались на меня. В целом можно считать, что с наставлением, как жить дальше, я справился на пять с минусом. 85

П АП И Н Ы У Н И В Е Р С И Т Е Т Ы

А мама тем временем ходила за мной и повторяла: — Ты слышал, что папа сказал? Ты всё понял? Да, мама, я слышал и понял. И извлёк, и намотал на ус. Не знаю, буду ли я ещё, — но своих детей я постараюсь воспитывать так же. Лаконично, доступно, не унижая их достоинства. Прогуливая уроки в школе, я создал предпосылки для другого урока, главного. Дети должны знать, кто в доме папа.

Много позже, в конце 90-х, я встретил маму этого товарища, тоже в прошлом видного инженера, на Бессарабском рынке. Она торговала фрукты с лотка. Поздоровались, обнялись, вспомнили былое. Я накупил всего впрок. — Гарик, ты один из немногих, кто не отвернулся. Я своей работы не стыжусь, работаю честно, не обвешиваю. — Алла Георгиевна, кем я только в этой жизни не работал… — Вот! А мои бывшие коллеги лежат на диване и стонут о том, что всё болит и какая же Алла беспринципная! На тот момент ей было 73 года.