Эрлихман

Эрлихман, В. Муляж на фоне миража [Текст] : исторические детективы Бориса Акунина / Вадим Эрлихман // Родина. - 2001. - N 10. - С. 18-20. - ISSN 0235-7089.

И входа в магазин «Москва» на Тверской меня привлекло невиданное в наши дни зрелище — длинная очередь за книгами. Ближе к кассе мелькали — почему-то исключительно парами — книжки в черных лаковых переплетах. Послышался давно позабытый клич: «Больше трех в одни руки не давать!» — и сразу повеяло духом застойных времен с их гонкой за «макулатурными» изданиями. Когда я подобрался к прилавку, все стало ясно. Борис Акунин и его постоянный партнер — издательство «Захаров» — выбросили на рынок сразу два новых романа под интригующе похожими заглавиями: «Любовник Смерти» и «Любовница Смерти». Кто такой Акунин, долго объяснять не надо. А ведь еще три года назад имя Григория Чхартишвили, автора блестящих переводов с японского и других языков, было известно лишь его коллегам да немногим читателям, имеющим привычку запоминать фамилии переводчиков. Когда в 98-м на прилавках появились первые книги «фандоринской» серии, никто не связывал их с подлинным автором, который в то время дописывал серьезный труд «Писатель и самоубийство». Сначала романы расходились так себе, но благодаря исключительно грамотной рекламе спрос на них вырос многократно. Тут-то Григорий Шалвович и сбросил маску. И пошло-поехало — стотысячные тиражи, заседание во всевозможных жюри и президиумах, первые экранизации. На недавней книжной ярмарке Акунина-Чхартишвили провозгласили писателем года. Надо полагать, Пелевин с Сорокиным, пробивавшие себе путь в литературу лет по десять, давились от зависти. В чем секрет столь молниеносного успеха? Во-первых, в наличии героя, который отсутствует в вялой современной словесности. Сыщик Эраст Фандорин наделен всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами — отменно дерется, кристально честен, галантен с дамами, политкорректно рассуждает о России и ее будущем. К тому же гоним властями, что у нас всегда ценилось. Он истинный патриот, притом благородного иностранного происхождения. Наконец, полон восточной экзотики и повсюду таскает с собой своего Ватсона — японца Масу. Наличие у героя верного и слегка комичного помощника тоже на пользу, поскольку автоматически отсылает к нетленной классике жанра. Вторая причина — лихо закрученный сюжет. Располагая незаурядной эрудицией, автор использует в своих романах приемы чуть ли не всех признанных мастеров детектива, от Конан Дойла до Юлиана Семенова. Особенно безотказен рецепт Агаты Кристи: убийцей оказывается тот, от кого этого меньше всего можно ожидать. Когда сюжет касается реальных исторических событий, нити преступления неизменно тянутся на самый верх, узнаваемо напоминая читателю о событиях недавних. Актуальность — еще один беспроигрышный прием. Типы преступников тоже вполне современны: террористы, наемные убийцы, казнокрады-чиновники и, конечно, маньяки и психопаты всех мастей, по обилию которых Акунин скоро догонит Стивена Кинга. Третья и далеко не последняя причина популярности «фандорианы» — пряный аромат прошлого. Как ни приятно встречать в описании былых эпох знакомые черты, но еще приятнее слышать забытые речевые обороты типа «кушать подано» или «милостиво

повелеть соизволил». Читатель попроще млеет от уютных картин старинного быта, а более грамотный с удовольствием отыскивает в тексте литературные параллели и узнает реальных героев под прозрачными донельзя псевдонимами. И те, и другие ностальгически вздыхают о временах, когда самые жуткие преступления и громкие скандалы не могли подорвать мощь и стабильность Российского государства. Не случайно действие романов происходит в XIX столетии, когда, как сказано в обложечной рекламе, «литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом». Историю XIX века автор изучает весьма тщательно — даже его сайт в Интернете оснащен разными полезными сведениями о том времени. Возникающая в итоге иллюзия подлинности достаточно велика, чтобы неискушенный поклонник принял романную канву за подлинную российскую историю. Такую опасность давно заметили профессиональные историки — и разразились грозными статьями под заглавием «Не дадим «обфандорить» прошлое России!». Что само по себе довольно глупо. Если романы Акунина принимают за правду — это не вина автора (как, впрочем, и не заслуга), а диагноз нашему обществу. Еще недавно оно с восторгом глотало романы Дюма и Дрюона, где степень исторической достоверности ничуть не больше акунинской. Что уж говорить о популярности романов Пикуля, скандальных трудов академика Фоменко и прочей псевдоисторической мути? Публика давно привыкла ждать от истории не скучной реальности, а тайн и разоблачений. И ее вкусам послушно следуют и резвящийся на исторической ниве детективщик Бушков, и златоуст Эдвард Радзинский, и тонкий эстет Акунин. Рынок есть рынок. Но картина истории, изображаемая г-ном Чхартишвили, не может быть ошибочной по одной простой причине — она целиком выдумана. Ее прочная с виду конструкция при ближайшем рассмотрении оборачивается зыбким миражом. Эрудиция и литературный опыт сыграли с автором злую шутку — его сюжеты, герои, язык насквозь цитатны. Речевые обороты персонажей фандоринского цикла повторяют Достоевского. В цикле романов о монахине Пелагии воспроизводятся лесковские описания архиерейского быта. Хватает и цитат в собственном смысле — следуя давней моде, автор обильно оснащает текст вымышленными газетными статьями, рапортами и письмами. С одной стороны, это подкрепляет иллюзию подлинности; с другой — официозный, подчиняющийся определенным нормам текст имитировать еще легче. К тому же литературная мода постмодернизма вполне одобрительно относится к тексту, сплошь состоящему из цитат. Правда, сам Акунин, похоже, чувствует за собой тайную вину — недаром псевдоним его по-японски означает «злодей». А в повести «Декоратор» с немалой долей сочувствия выводится маньяк, потрошащий с целью придания «истинной красоты» человеческие тела, как сам автор — чужие тексты. Писательский опыт Акунин обрел не сразу. В первом его романе «Азазель» все герои — от генерала до мелкого шпика — изъясняются примерно одинаково. Да и в последующих произведениях заметны провалы там, где требуется передать ненормированную народную речь. Чего стоит разговор хитровских уголовников, где современно-тусовочное «трупак» соединяется с южнорусскими «гуторить» или «макитра» и псевдонародным «уж невмочь». В последнем романе «Любовник Смерти», целиком посвященном Хитровке, персонажи изъясняются гораздо свободнее — очевидно, сказалось прилежное изучение автором воровского жаргона. Однако все это по-прежнему соотносится с исторической

реальностью, как музейный скелет слона с живым слоном. Муляж жизни по-акунински впечатляет, но не трогает. Вроде и хочется посочувствовать очередной жертве маньяка, а умом понимаешь: это просто придумано, чтобы позанятнее было. Впрочем, и сам автор, похоже, ждет от читателей не сопереживания, а именно умственной гимнастики, восторга перед очередным ловким ходом. Хотя жанр романов Акунина сначала именовался «элитарным детективом», а затем «новым», пресса сразу решительно окрестила его «историческим детективом». Какой же предстает в этих романах история России? Прямо скажем — не очень приглядной. Народ темен, чиновники продажны, военные и полицейские чины — честолюбцы и заговорщики. Что до заговоров, то от них прямо деться некуда. В романе «Азазель» злодействует международная тайная организация, для добычи денег не брезгующая разбоем и убийствами. В «Турецком гамбите» османский шпион в обличье журналиста едва не губит русскую армию. В «Смерти Ахиллеса» убийство неудобного генерала Соболева (читайте: Скобелева) организует не кто-нибудь, а царский двор. «Соболев приговорен к смерти судом высших сановников империи. Из двадцати за смертную казнь проголосовали семнадцать. Приговор уже утвержден императором». Вот так. И бесполезно доказывать читателю, что ни такого тайного суда, ни такого приговора быть просто не могло. Как и того факта, что «Блюстители трона» (читайте: «Священная дружина») заставили отравиться Чайковского, который якобы «оттапетил одного из великих князей». Впрочем, Акунин эти пикантные подробности не изобретает, а лишь прилежно цитирует слухи, ходившие в то время. К чести автора, он не следует ради потехи читателя версии о глобальном заговоре «темных сил». По его либеральным убеждениям, это заговор самой истории, которая мстит России за отсталость и неповоротливость поражениями по всем статьям. Одна надежда у империи — Эраст Фандорин, но и его, как водится, все гонят, все клянут. Впрочем, главный герой тоже довольно недалек; диву даешься, как он разгадывал бы детективные загадки без помощи верного Масы да еще автора! К тому же на протяжении девяти романов — без малого тридцать лет — Эраст Петрович не претерпевает никаких физических и душевных изменений. Он выглядит живым и полнокровным лишь на фоне прочих персонажей — совсем уж ходульных, вводимых для исторического контекста либо затем, чтобы живописно раскинуться в виде трупов. Те же, кто не успел лечь костьми в соответствии с затейливым сюжетом, иллюстрируют главную авторскую мысль: всякая власть отвратительна, особенно российская. Обличение власти достигает апогея в «Коронации», лукаво названной «последним из романов», хотя писатель Акунин еще в 98-м заключил с издателем Захаровым договор на двенадцать произведений, действие которых простирается аж до Гражданской войны. Коллизия проста: шайка международных злодеев похитила маленького великого князя и требует выкуп в виде знаменитого бриллианта «Орлов». На семейном совете Романовы единогласно решают — бриллиант дороже жизни мальчика. Все они сплошь ничтожества: тупицы, педерасты, развратники. Кроме одной лишь великой княжны Ксении, которая, разумеется, тут же влюбляется в неотразимого Фандорина. Автор выдумал не только княжну с ее романтической страстью, но и все семейство Романовых, целиком заимствованное из памфлетов первых лет революции. Понятно, что такая династия представляется обреченной, и ее главу устами просвещенной Европы (сиречь лакеяангличанина) заранее клеймят «последним из Романовых».

В романе «Статский советник» генерал-карьерист из Департамента полиции руководит революционерами-террористами, «заказывая» им неугодных людей. Конечно, отношения между охранкой и террористами во времена того же Азефа были весьма тесными, но далеко не такими простыми, как описывает Акунин. В любом государстве стражи закона вынуждены заводить агентов и осведомителей в преступной среде. Но вот приказывать им убивать тех или иных лиц в нормально организованном, законопослушном государстве никак невозможно. Не было этого и в Российской империи, которая, как ни крути, была именно таким государством. Однако в романе подобными делами занимается не только генерал Пожарский — ими не брезгует и его покровитель, московский губернатор Симеон (читайте: Сергей) Александрович. Что же, нет в акунинской России никакого убежища от чиновничьего произвола? Конечно, есть. Это тихая Заволжская губерния, этакая российская Аркадия, где под отеческим надзором епископа Митрофания царит Божья благодать. Но и туда неугомонные власти шлют чиновника Святейшего синода — бывшего каторжника, шулера и убийцу. Его задание — устроить громкий судебный процесс против язычниковинородцев, чтобы заставить их креститься, а заодно и подкузьмить губернское начальство. Одна лишь монахиня Пелагия — настоящий Фандорин в юбке, вернее, в рясе, — может помешать планам злодея... И опять хочется воскликнуть: ну не могло такого быть! Не мог такой человек быть чиновником по особым поручениям. Не мог обер-прокурор Победин (читайте: Победоносцев) слепо доверять ему: у старика было немало недостатков, но проницательностью его Бог не обидел. Наконец, не фабриковали синодальные чиновники дел о ритуальных убийствах — ни дела Бейлиса, ни Мултанского, о котором идет речь в романе. Это все опять оттуда, из агитпропа советских времен. Описанные Акуниным нравы власть имущих гораздо больше напоминают современность с ее повальным сращиванием власти и криминала. И, похоже, автор не избегает злободневных ассоциаций, а сознательно провоцирует их — еще один рекламный ход. Вот, например, что говорится в романе «Любовник Смерти»: «Кавказские джигиты... марьинских фартовых прижали, девок под себя забрали и все керосиновые лавки». Понятно, что речь идет о чеченской преступности, которой в Москве 1900 года и не пахло. Зато читателю приятно: ну вот, и тогда все было как сейчас. А когда Акунин в новой серии романов «Приключения магистра» переносит действие в сегодняшнюю Москву, его герой — английский потомок Фандорина — и вовсе оказывается окруженным одними бандитами. И тут уж заимствуются худшие штампы наших доморощенных боевиков, правда в причудливом сочетании с архивными терминами, которые даются г-ну Чхартишвили не в пример лучше. Вторая линия романа о магистре Николасе Фандорине — приключения предка героя Корнелиуса фон Дорна в далеком XVII веке. И тут детективная коллизия отступает на задний план на фоне экзотики, какой представляются автору русские нравы того времени. Этот текст тоже цитатен — он следует свидетельствам европейских путешественников, что естественно, поскольку повествование ведется от лица иностранца. Удивляет другое — из всех отзывов о Московском царстве отбираются самые нелестные. Можно всерьез усомниться в том, что тогдашние русские были такими уж невежественными, жуликоватыми и вечно пьяными, как описывает их автор. Не делается ли это с той же целью — доказать, что «нет ничего нового под солнцем», что Россия всегда отставала от цивилизации и держалась только на таких людях, как фон Дорн или его потомок Фандорин?

А с какой целью сам г-н Чхартишвили взялся за сочинение «элитарных детективов»? Скорее всего, став Акуниным, он просто пытается вырваться наконец из плена переводимых авторов и создать нечто пусть вторичное, но свое. И в этом он до странности похож на Бельбо — героя «Маятника Фуко» Умберто Эко. Этот персонаж, устав редактировать других, сочинил собственное произведение, которое неожиданно обрело плоть и погубило своего создателя. Не будет ли такой же судьба автора «фандорианы»? Не пойдет ли его персонаж с острыми усиками и седыми висками гулять сам по себе, как нос майора Ковалева? Не подомнет ли он под себя, в конце концов, своего создателя? Кто знает...