БЛЕСК И НИЩЕТА ПОПУЛЯРНОГО ЖАНРА Тема: МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА (детектив, фантастика, авантюрный роман)
Власть литературы над читателем — это и есть власть несбывшегося. <.„> Книга — волшебное зеркало, в котором читатель отчаянно ищет собственные мысли, опыт, схожий со своим, жизнь, описанную так, как он это себе представляет. <...> Интеллектуал, теребящий «Маятник Фуко», и среднестатистический лох, уткнувшийся в очередной том эпопеи о «Бешеном», были бы потрясены, узнав, насколько они по хожи. Но эти двое действительно почти близнецы, они в одной лодке — люди вообще отличаются друг от друга гораздо меньше, чем им хотелось бы!
Макс Фрай1
Возможно, Россия по-прежнему остается «самой читающей страной в мире», но в руках у пассажиров метро гораздо чаще можно увидеть не томик произведений Приставкина или Маканина, Владимова или Распутина, Буйды или Войновича, не «толстый» литературный журнал, а одетый в аляповатую обложку любовный роман, детектив или книгу серии «фэнтэзи». Тезис о том, что «нет высоких и низких жанров, а есть хорошая и плохая литература», уже давно сделался общим местом аннотаций и микрорецензий, сопровождающих современные издания бест1
238
Макс Фрай. Идеальный роман. СПб., 1999.
селлеров — книг, пользующихся широким читательским спросом, а вследствие этого — имеющих особый коммерческий успех и издаваемых массовыми тиражами. И на самом деле/хотя определения «популярный», «массовый», «коммерческий» зачастую используются в оценочном значении, но, строго говоря, массовость напрямую не связана с эстетической ценностью: массовым следует назвать любое произведение, возникшее в постгутенберговскую эпоху и бытующее в условиях современного технического прогресса. Гораздо более логичным кажется предложенное Н. И. Толстым определение беллетристики такого рода как «третьей словесности», то есть народно-городской литературы, представляющей собой некое среднее арифметическое между элитарной культурой и фольклором. _ Рецепты массовой литературы обычно составляются на основе облегченного и «популяризованного» восприятия произведений подлинного искусства, откуда «третья словесность» заимствует темы, сюжеты, систему общих мест, традиционных нравственных ценностей, но — адаптируя, усредняя их, делая максимально доступными для восприятия. По меткому замечанию Е. Г. Эт^инда, «публика движению предпочитает остановку, обновлению — привычку, а словесным открытиям — клише» 1. «Для чтения не требуется никаких усилий, и это главная специфика книги М. Веллера как потенциального бестселлера» (из аннотации к сборнику рассказов «Хочу в Париж») — подобная лукавая похвала нередко предвещает изданию невероятный коммерческий успех. В попытках вычленить то немногочисленное общее, что может быть у большинства людей, массовая литература использует готовые модели, 1 Эткинд Е. Г. «Взять нотой выше, идеей выше...» // Часть речи. Альманах литературы и искусства. 1. Нью-Йорк., 1980.
239
ориентируется на канон и стандарт, формулу и схему, штамп и клише. Набор приемов, используемых «третьей словесностью», весьма ограничен, что и позволило литературоведам и критикам назвать литературу такого рода «мелкотравчатой» (Ф. Ф. Кузнецов), «банальной беллетристикой» (Ч. Айтматов), «литературным ширпотребом» (Ф. А. Абрамов). Как известно, любая оценка зависит прежде всего от точки зрения. И воспринимать массовую литературу как маргинальный пласт произведений искусства заставляет сравнение ее с лучшими образцами художественной словесности в качестве эталона, оценка ее, что называется, «по гамбургскому счету». Однако многие из ярких особенностей популярного текста делают его благодатным материалом для филологического анализа, легко позволяя выявить, с одной стороны, сущностные характеристики массового сознания, а с другой — те художественные приемы, реализация которых делает произведение столь привлекательным для широкого круга читателей. Вопреки общепринятым представлениям, широкое распространение массовой литературы отнюдь не является завоеванием современности. В средневековье, например, роль литературы для повседневного чтения играла агиография, к которой, хотя и с известными оговорками, вполне приложимо большинство из уже упомянутых характеристик популярного жанра: ориентация на образец, использование готовых схем построения сюжета, устоявшихся языковых формул и клише. Но как черепок от заурядного глиняного горошка спустя века становится важным свидетельством какой-либо эпохи развития материальной культуры, так и массивные произведения отчасти определяют вехи становления культуры духовной. Кроме того, диалектика куль240
туры в том и состоит, что высокое и низкое в ней постоянно взаимодействуют, меняются ролями: так, например, яркая авторская метафора, становясь фактом обыденного языка, клишируется, блекнет от частого употребления, превращается в невыразительный штамп. Своей привлекательностью массовая литература не в последнюю очередь обязана как раз той вопиющей стереотипности, которая, по-видимому, утоляет какую-то душевную потребность, заставляющую читателя искать каждый раз все того же самого комплекса переживаний. От автора детектива, скажем, требуется лишь соблюсти строго дозированное соотношение между привычной схемой сюжетной интриги и новизной некоторых ее деталей. Причем даже в области формы новаторство не должно быть слишком уж смелым: известен, например, случай, когда «королеву детектива» Агату Кристи едва не исключили из Всемирного клуба авторов детективного жанра за то, что в романе «Убийство Роджера Экройда» она позволила себе нечто выходящее за рамки правил — вести повествование от лица убийцы. Как справедливо заметил уже поминавшийся здесь Михаил Веллер (не только практик, но и теоретик популярного жанра, автор книги с примечательным названием «Все о жизни» — «всеобщей теории всего», своеобразной квинтэссенции размышлений писателя о человеческом существовании во всех его проявлениях, эдакой «метафизики для бедных»), «когда восприниматель говорит: „Ни черта не понимаю 44,— это означает, что он не может без усилий раскодировать произведение искусства и перевести его в своем сознании (подсознании) в формы жизни. Что это значит? Что художник имел в виду? Как это, собственно, должно на меня воздействовать? — никак, зараза, не воздействует, толь241
ко раздражает. Реалистическая живопись — для всех. Боевики — для всех. Но человек, знающий жизнь и вовсе не знающий искусства, более всего ценит романтизм и сентиментализм. Жизнь в формах жизни плюс острые проявления чувств в очень простых и общепонятных формах. Индийское мелодраматическое кино. <...> Простому человеку <...> хочется еще — интересно, красиво и душещипательно: смех — это смех, слезы — это слезы, злодей — это злодей — все элементы произведения абсолютно жизнеподобны, просто пропорции изменены, краски контрастны, страсти обнажены. Хорошему сочувствуешь, злодея ненавидишь, с несчастным плачешь, за несправедливо обиженного переживаешь. <...> Примитив? Примитив. Но смеяться не надо. Обыватель плачет над массовым искусством пронзительней и слаще, чем эстет — над высоким. Искусство — производная от жизни. Изображение жизни <...> все равно остается тем базовым уровнем, той линией отсчета, от которой пляшет любое искусство. <...> Проекция массового искусства на жизнь — проста и легка в восприятии, одноступенчата, непосредственна. Проекция высокого искусства на жизнь — в восприятии сложна, ступенчата, опосредованна, ассоциативна. Сутьто одна» 1.^ На содержательном уровне тривиальность массовой литературы адекватна «банальности» отражаемых ею общечеловеческих идеалов: поэтому в обязанность детективу вменяется продемонстрировать победу добра над злом, роману — всепоглощающую силу любви, фантастике — возможность воплощения мечты в реальность. Мир в подобных текстах непременно разделен на белое и черное, своих и чужих, «наших» и «фашистов», литературная услов1
242
Веллер М. Все о жизни. СПб., 1998.
ность присутствует здесь в минимальной степени и потому без труда расшифровывается. Однако такая художественная одномерность отменяет лишь эстетическую, но отнюдь не этическую ценность произведения искусства1. Ибо, как сетовал когда-то Ницше, «человечество ни от чего не пострадало больше, чем от забвения банальных истин». «Искусство влияет на мир уже по самой своей сути. Каким именно образом — это следующий разговор. Это не экскаватором землю копать, здесь зависимость сложнее. <...> Один из бесспорных критериев искусства — насколько созданное им становится фактом общественного сознания, не менее значимым, чем реальные исторические факты; часто и более» 2. Роль, которую играют тексты «третьей словесности» в общественном сознании, чрезвычайно ответственна, ибо они становятся не просто воспитателями вкуса, подобием «некоего магического клея, способного примирить и связать' воедино два разных типа сознания: писателя и читателя, творца и потребителя, вещающего и внимающего» 3,— но зачастую и формируют у читателя (в особенности — у читателя молодого и не слишком искушенного) систему нравственных ориентиров. Сделав попытку разобраться, что же составляет в глазах обывателя особую привлекательность детектива, фэнтэзи, бульварного и авантюрного романа, давайте подумаем теперь, нельзя ли извлечь жемчужное зерно пользы из этой кучи литературного мусора.^ 1 «Законы сказочного мира обусловлены этически. Его фи зика, можно было бы сказать, стоит на стороне добрых геро ев». Станислав Лем. (Lem S. Roboter in der Science Fiction // Science Fiction, Theorie und Geschichte. Munchen. 1972.) 2 3
Веллер М. Все о жизни. СПб., 1998. Макс Фрай. Идеальный роман. СПб., 1999.
243
«Почти вся жизнь прошла без фантастики, приключений и детективов. <...> А жаль. <...> Те, кто упивался подобной литературой в детстве,— счастливые люди. <...> Детективы и приключения снимают на время головную боль вечных вопросов, делая вид, что занимаются с тобой гимнастикой ума и навыками мимолетной проницательности и сострадания» 1.
Урок 16. «ИГРА С ИСТОРИЕЙ» По детективу Б. Акунина «Азазель» 2 КОММЕНТАРИЙ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ
Задания к уроку 1. Используя «Мифологический словарь», объясните значение имени Азазелъ. 2. Найдите аллюзии на известные произведения классической литературы XIX и XX вв. и объясните смысл их появления в тексте. 3. Попытайтесь разгадать, какие исторические лица скрываются за псевдонимами в романе Б. Акунина. 4. Перечитайте 5-ю главу книги пятой второй части романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» («Великий инквизитор») и главу 5-ю третьей части «Преступления и наказания». Вспомните основные положения «теории» Раскольникова и аргументацию позиции Ве ликого инквизитора.
Начать урок мы предлагаем с отзыва критика JI. Лурье о серии романов Б. Акунина, главным героем которых является сыщик Эраст Фандорин: «Наша классическая литература в отличие от анг-
1
Крыщук Н. Расписание. Игра для взрослых // Звезда. 2001.
№ 2. 2
244
Акунин Б. Азазель. М., 2000.
лийской не знала своего детектива. Полицейские романы в духе французов были, но герои типа патера Брауна или Огюста Дюпена российской традиции не свойственны. Русский писатель от Радищева до Солженицына прославлял свободу, призывал милость к падшим, был и священником, и адвокатом, и политическим деятелем. А преступника не надо было искать: им были государство, социальный уклад, господствующая идеология. Литература не была беллетристикой. Занимательность считалась знаком низкопробности и врагами господствующего режима, и его защитниками. Отделение литературы от политики, произошедшее на наших глазах, выбросило на книжный рынок тысячи наименований детективов, триллеров, исторических романов — сначала переводных, потом и русских. Но все эти Слепые, Бешеные, капитаны Ларины, Журналисты и Адвокаты, русские Перри Мейсоны, Арчи Гудвины и Майклы Хаммеры не могли по-настоящему увлечь читателя, воспитанного как-никак в традиции серьезной литературы. Российский детектив читали, слегка стесняясь самих себя. Маринина или Семенов — это все же не Сименон и даже не братья Вайнеры. Время требовало местного Грэма Грина, Умберто Эко, Ле Карре на худой конец. Нужен был занимательный, остросюжетный интеллектуальный роман» 1. «Интеллектуальный роман» предполагает возникновение между автором и читателем некоего увлекательного диалога: если текст является многоуровневым построением, то читатель (начиная с «проницательного» и заканчивая настоящим эрудитом) может строить свое общение с произведением как проникновение в различные пласты романа. 1 Лурье JI. Борис Акунин как учитель истории // Эксперт Северо-Запад. 2000. № 8.
245
Действительно, автор романов о Фандорине начинает игру с читателем уже с собственного псевдонима и названия произведения. Задание: Предложите варианты истолкования, «расшифровки» псевдонима и заголовка. Во-первых, по-японски Аку нин — «злой человек», «негодяй», «злодей». Во-вторых, хотя сам автор (Григорий Шалвович Чхартишвили, бывший заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература, филолог-японист) и открещивается от ассоциации Б. Акунин — Бакунин («Б. Акунин не имеет к Бакунину никакого отношения. Смысл псевдонима совсем в другом <...>. Я работал над книгой „Писатель и самоубийство", которая вышла в издательстве „Новое литературное обозрение". Когда читаешь каждый день о писателях, добровольно ушедших из жизни — из-за болезни, политики, несчастной любви, пьянства и так далее,— очень тяжело и грустно. Хочется устроить отдых, заняться чем-нибудь веселым, легкомысленным и приятным — игрой. Чтобы почувствовать себя по-другому, надо дать себе другое название. В средневековой Японии эта традиция была весьма распространена. Когда человек чувствовал, что достигает какого-то жизненного рубежа, он менял имя и с этого момента начинал жить по-другому. И так три, четыре, пять раз на протяжении одной жизни. Когда я называю себя иным именем, я и пишу поиному» 1), имя известного анархиста, ниспровергателя основ, разрушителя порядка мгновенно возникает в сознании русского читателя. Название романа не менее любопытно. Согласно исследованию С. С. Аверинцева, Азазель — в представлениях иудаизма демоническое существо, в Библии упоминается толь-
1 Акунин Б. «Так интереснее мне и веселее взыскательному читателю» // Независимая газета. 1999. 23 дек.
246
ко в контексте описания ритуала «дня искупления»: в этот день грехи народа перелагались на двух козлов, один из которых предназначался в искупительную жертву для Яхве, а другой («козел отпущения»)— для Азазеля. В апокрифической «Книге Еноха», упоминаемой Акуниным в романе, Азазель выступает как падший ангел, совратитель человечества, своего рода негативный культурный герой, научивший мужчин войне и ремеслу оружейника, а женщин — блудным искусствам раскрашивания лица и вытравления плода, что является актом враждебного Богу цивилизаторства. Иногда в талмудической литературе Азазель отождествляется с сатаной. Это имя как одно из традиционных именований беса встречается в художественной литературе (например, у М. Булгакова в романе «Мастер и Маргарита», в итальянизированной форме «Азазелло»)1. Вспомним, что «до Акунина» у писателей-детективщиков существовала, что называется, узкая специализация, например: Маринина (традиционный милицейский детектив) — Дашкова (тексты с «закрученным» авантюрным сюжетом) — Полякова (романы, где женщина всегда умнее мужчины, а бандит симпатичнее представителя правоохранительных органов). Это по женской линии. По мужской: Незнанский (политический или милицейский детективы) — Леонов (сериал о милиционере-супермене) — Воронин (сериал о просто супермене). Был стандартный набор примет современной криминальной жизни: загадочное преступление, версии, погони, современный антураж из «новорусских» вилл, ресторанов, «мерседесов» и горилл-охранников, «братки», мафия и т. д. В итоге — преступник всегда обезврежен, лучше всего — с минимумом потерь 1
Мифологический словарь. М., 1992.
247
в рядах милиционеров (частных детективов, суперменов). Акунин эту «иерархию» «взрывает». Чем же отличаются тексты Б. Акунина? Сюжетами? Нет, сюжеты вполне тривиальны: расследование мошенничества («Пиковый валет») или самоубийства («Азазель»), охота на маньяка («Декоратор»), поимка шпиона («Турецкий гамбит»), поиски террористов («Статский советник»). Жанровым своеобразием? Жанры политического или шпионского детектива тоже далеко не редки в современной литературе. Дело, видимо, в чем-то ином. Обратим внимание на ритм повествования и антураж романа «Азазель». Прочтем для примера несколько фраз из начала произведения: «На молодого человека в узких <...> панталонах, сюртуке, небрежно расстегнутом над белым жилетом, и круглой швейцарской шляпе дама обратила внимание сразу — уж больно странно шел он по аллее. Остановился перед скамейкой и, обращаясь к юной барышне, воскликнул шутовским фальцетом: — Сударыня! Говорил ли вам кто-нибудь прежде, что вы невыносимо прекрасны? Барышня, которая и в самом деле была чудо как хороша, уставилась на наглеца, чуть приоткрыв от испуга земляничные губки». «Дама, панталоны, сюртук» — явно не из настоящего и не из недавнего прошлого, «земляничные губки» — стилизация под текст романтического содержания. В какую же эпоху переносит нас Акунин? В детективе писателя самое сногсшибательное техническое новшество — «хриплый телефон», а следовательно, все остальное (расследование, поимка преступника) становится задачей, «делом рук и мозга» собственно сыщика, в нашем случае — коллежского регистратора Эраста Фандорина. Так расследовали преступления в девятнадцатом веке, и не случайно в каждой книге «фандоринской серии» Акунин пишет, что посвя248
щает свои детективы «памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом». Воспользуемся этой «подсказкой» автора для осмысления его романа. В «Азазеле», как и в других произведениях писателя, мы обнаружим несколько пластов: собственно детективный (преступления и их разгадка), культурно-исторический (антураж столичной и московской жизни последней четверти прошлого века, исторические лица — правда, с измененными именами), литературный (аллюзии и реминисценции из «великой» литературы) и, наконец, мифологический (вечные темы и сюжеты, своеобразно интерпретированные писателем). Детективная линия романа развивается вокруг главного героя Эраста Петровича Фандорина, в первом романе он письмоводитель, служащий в управлении полиции в Москве. В «Азазеле» (по крайней мере, в начале романа) герой предстает человеком вполне обыкновенным. Недаром автор как будто бы не считает нужным специальным образом описывать своего героя и дает его портрет лишь попутно, «кстати» (вспомним, что это прием Ф. М. Достоевского, использованный, в частности, при описании Раскольникова в «криминальном» романе «Преступление и наказание»): «Раз уж речь зашла о ресницах, уместно будет описать внешность Эраста Петровича подробнее». Предложив учащимся охарактеризовать героя, убеждаемся, что традиционного школьного «разбора» образа не получается. Герой «плоский», изображенный «без лимонада психологий». В последующих романах Фандорин несколько индивидуализируется, в первом же единственная его особая «примета» — странная везучесть во всякого рода пари, дуэлях и т. п. Попытаемся ответить на вопрос, почему автор постоянно величает своего ге249
роя чиновником. В современном русском языке это слово приобрело отчетливую негативную окраску, стало наименованием должностного лица, выполняющего свою работу формально, следуя предписаниям, без живого участия в деле. Но в дореволюционную эпоху его значение было куда более узким: «государственный служащий». Оказывается, что Эраст Петрович — и есть искомое «золотое сечение»: чиновник, служащий не за страх, а за совесть, не ставший бездумным винтиком государственной машины; либерал, но без реформаторской эйфории; страж порядка, но лишенный идеологических шор, поэтому не идеолог, а деятель, которого так не хватает России эпохи реформ. Поместить Фандорина в сегодняшнюю реальность — значит приговорить его к смерти в глазах современного читателя, который на подобного героя отреагирует с откровенным недоверием: в наше время такого быть не может. «Отодвинув» действие в прошлое, сделав среду условнолитературной, Акунин «удостоверяет» подлинность героя именно в рамках этой среды. «Он спасает Россию от заговоров и иностранных козней, но не дает ей превратиться в восточнославянскую диктатуру. Фандорин — мечта нынешнего либерала: человек светский, способный к действию, безусловно нравственный, при этом чудак, то есть человек, имеющий представление о ценности приватности <...>. Фандорин, с одной стороны,— новый герой, с другой,— библиотекарь, ряженный бравым следователем, и распутывает он не кровавые преступления и заговоры, а бродячие сюжеты, блуждающие сны и перепутавшиеся мотивы» 1. Ведь реальность давным-давно заражена литературой, а сама литература больше не подражает жизни, то есть не де1 Данилкин Л. Послесловие // Б. Акунин. Особые поручения. М., 2000.
250
лает вид, будто ее герои и сюжеты — реальные люди и происшествия 1. Таким образом, читатели вынуждены признать, что Эраст Петрович — персонаж выдуманный, литературный и, следовательно, существует по законам жанра, а не реальности. Литературный пласт романов о сыщике Фандорине отсылает читателя и к зарубежным образцам детективного жанра (в первую очередь, Конан Дойля и Агаты Кристи), и к русской классической литературе. Этому служат и точная стилизация на языковом уровне, и тактичное включение в текст цитат, и использование приема литературного коллажа — формы интеллектуальной игры автора с читателем. Предложим учащимся увлекательное путешествие вместе с Б. Акуниным по страницам классической литературы. Какие мотивы, сюжеты, сцены, имена, приемы, герои, ситуации и т. д. узнаваемы? — Эраст влюбляется в «бедную Лизу» (Н. М. Карамзин. «Бедная Лиза»). — Описан портрет героини в серебряной рамке, завораживающий Фандорина еще до встречи с оригиналом (Ф. М. Достоевский. «Идиот»). — Граф Зуров — картежник, бретер, лихой наездник — спасает героя от неминуемой смерти (А. С. Пушкин. «Пропущенная глава» «Капитанской дочки»). — Некая Амалия Казимировна, чьей благосклонности добиваются многие мужчины, устраивает прием, где играют в фанты и появляются неизбежные «сто тысяч» (Ф. М. Достоевский. «Идиот»). — Зуров увозит возлюбленную (все ту же Амалию) в неизвестном направлении (правда, не из-под 1 Славникова О. Спецэффекты в жизни и литературе // Но вый мир. 2001. № 1.
251
венца, а от неминуемого разоблачения) (Ф. М. Достоевский. «Идиот»). — «Бедная Лиза» погибает по вине Эраста (Н. М. Карамзин. «Бедная Лиза»). — Действие романа начинается «в понедельник 13 мая 1876 года в третьем часу пополудни, в день по-весеннему свежий и по-летнему теплый, в Александровском саду» в Москве (М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита» ). — Разговор о «духовном кислороде», которого не хватает «лучшим из образованной молодежи» (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»). — «Вояж» самоубийцы (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»). — Теория леди Эстер, размышления о прекрасном будущем человечества и путях достижения «всеобщей гармонии» (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы») и т. п. Какова цель использования этих параллелей? Герои не замечают, что существуют в пространстве не жизни, а литературы, но об этом прекрасно осведомлены и автор, и читатели. Поэтому персонажам не приходит в голову решать «мировые вопросы» о соотношении, например, цели и средств или узнавать в себе исполнителя чьей-то роли. Там, где «читатель уж ждет идеи, проклятого вопроса, диалога с Соней, Чертом <...> остается чистая цепочка событий, поддающаяся логическому осмыслению, прогнозу и анализу» 1. Детектив остается детективом. При этом читатель находится в освоенном пространстве — литературном — и, следовательно, не чувствует себя чужим. Сам Акунин обозначил этот 1 Данилкин JI. Послесловие. Акунин Б. Особые поручения. М., 2000.
252
свой прием следующим образом: «При том, что я всю жизнь занимался иностранной литературой, больше всего люблю русскую. Но мне не хватает в ней беллетристического жанра. У нас ведь или «Преступление и наказание», или «Братва на шухере», середины нет, а вот нормального развлечения для взыскательного читателя, чем в Европе были «Три мушкетера», потом Агата Кристи, Честертон, в России не было никогда <...>. Когда я сочиняю — не задумываюсь, почему слова составляются именно таким образом; потому что если ты прочитал много книжек и если ты хоть сколько-то чувствуешь слово,— то все это в тебе уже есть. С другой стороны, у меня, конечно, есть математический расчет, и довольно замысловатый, многослойный. Скажем, есть слой исторических шуток и загадок. Есть слой намеренных литературных цитат — так веселее мне и интереснее взыскательному читателю» 1. Теперь зададим учащимся вопрос, кто из русских писателей-классиков был мастером детектива, хотя никогда не настаивал на своей принадлежности к касте авторов криминального жанра. Несомненно, вспоминается имя Ф. М. Достоевского, ибо мотивы его произведений (в частности, «Преступления и наказания», «Идиота», «Братьев Карамазовых») легко обнаруживаются в романе «Азазель». Попытаемся понять, с какой целью Акунин использует «достоевские» мотивы и приемы, «слой намеренных литературных цитат». Теория Раскольникова и мечта Великого инквизитора о покорном и счастливом человеческом стаде своеобразно трансформируются в романе «Азазель»: суть «новейшей теории» исправления мира остается прежней, только спасителем людей оказывается не инквизитор, 1 Акунин Б. «Так интереснее мне и веселее взыскательному читателю» // Независимая газета. 1999. 23 дек.
253
не новоявленный Наполеон, а Азазель. Вот как говорит об этом главный идеолог «азазельянства» леди Эстер: «Азазель — не сатана <...>. Это великий символ спасителя и просветителя человечества. Господь создал этот мир, создал людей и предоставил их самим себе. Но люди так слабы и так слепы, они превратили божий мир в ад. Человечество давно бы погибло, если б не особые личности, время от времени появляющиеся среди людей. Они не демоны и не боги, я зову их hero civilisateur1. Благодаря каждому из них человечество делало скачок вперед <...>. Но самый ценный из этих героев — иудейский Азазель, научивший человека чувству собственного достоинства. Сказано в „Книге Еноха“: „Он проникся любовью к людям и открыл им тайны, узнанные на небесах*'. Он подарил человеку зерцало, чтобы видел человек позади себя — то есть имел память и понимал свое прошлое. Благодаря Азазелю мужчина может заниматься ремеслами и защищать свой дом. Благодаря Азазелю женщина из плодоносящей безропотной самки превратилась в равноправное человеческое существо, обладающее свободой выбора — быть уродливой или красивой, быть матерью или амазонкой, жить ради семьи или ради всего человечества. Бог только дал человеку карты, Азазель же учит, как надо играть, чтобы выиграть. Каждый из моих питомцев — Азазель». Просим учащихся вспомнить о том, как трактовалась фигура библейского Азазеля в словаре, и ответить на вопрос, в чем сходство и в чем различие трактовок. Таким образом мы пытаемся осмыслить мифологический план произведения. Размышляем и над тем, в чем близость философии, методов, средств достижения цели у леди Эстер и названных героев Достоевского. 1
Г е р
Особое внимание обращает на себя необычный антураж акунинского текста (исторический пласт повествования). «Цивилизованная среда», благородный высококультурный сыщик могут быть расценены как антитеза «криминальной дикости» не только в самом романе Акунина, но и в современной действительности. Как вы думаете (задаем вопрос), почему писателем выбрана именно последняя четверть девятнадцатого столетия? Кого из исторических деятелей той эпохи вы узнали в романе? Что знаете об этом периоде истории? Наступает эпоха технического прогресса, научных достижений, продолжается «золотой век» русской литературы, идеи либерализма (аллюзия на день сегодняшний) захватывают умы и «властей предержащих», и широких масс, идеи обновления «носятся в воздухе». Но, как следствие ослабления «уз и скреп»,— разгул преступности, авантюры, финансовые пирамиды, серии мошенничеств, убийства, терроризм. Хотя акунинский детектив — очевидный роман «без идеи», исторические параллели все-таки напрашиваются. Однако намеками все и ограничивается. «Как и в любом качественном детективе, мы узнаем массу интересных вещей, прямо не относящихся к сюжету,— особенности психологии самураев, систему соподчинения жандармерии и охранки, криминальную топографию первопрестольной. Среди прототипов действующих лиц множество реальных исторических деятелей: генерал Скобелев и канцлер Горчаков, начальник московской охранки Зубатов, московские генерал-губернаторы князь Долгоруков и великий князь Сергей Александрович. Все они, однако, скрыты под псевдонимами, что составляет для проницательного читателя интеллектуальное наслаждение — вместе с Фандориным мы ищем агента народовольцев в политической полиции, турецкого резидента в русской 255
армии, московского Джека Потрошителя и одновременно разгадываем псевдонимы действующих лиц. Исторически все весьма правдоподобно» 1. Читая, надо помнить, что перед нами не исторический роман (на это ориентируют измененные автором фамилии исторических лиц), но произведение, способное этими лицами и событиями заинтересовать. Кстати, в Интернете открылся посвященный романам Б. Акунина сайт, с помощью которого заинтересованный читатель может пополнить багаж своих исторических знаний. Страница содержит карты Москвы тех времен, материалы о старой Москве, где происходит действие многих романов, френологическую таблицу, бывшую в моде в те годы,— то есть представляет собой нечто вроде реального и историческ ого комментариев к текстам. Таким образом, появление качественного романа в популярном жанре детектива — знак хороший. (Не случайно Б. Акунин стал лауреатом престижной литературной премии Антибукер-2000.) С точки зрения критика Н. Ивановой, назвавшей Акунина представителем русс-арта, акунинские романы — символ окончательной смерти идеологического литературного симулякра в России: «Первым литературным проектом русс-арта, лишенным идеологической „нагрузки44, стал Б. Акунин в его детективной серии о Фандорине. <...> Б. Акунин в одночасье <...> стремительно занимает пустующее <...> место модного писателя, соединившего детективную интригу с умным повествованием, сделавшим из жанра массовой литературы чтение, не стыдное для интеллектуалов» 2.
1 Лурье Л. Борис Акунин как учитель истории // Эксперт Северо-Запад. 2000. № 8. 2 Иванова Н. Жизнь и смерть симулякра в России // Дружба народов. 2000. № 8.
256
Кто-то скажет, что неуместно заниматься детективами на уроках, когда и без того не хватает времени на полноценное освоение программного материала. Но есть факультативные часы; можно, наконец, предложить обзорную лекцию о популярных жанрах (дети-то все равно это читают, так пускай читают лучшее), которая поможет учащимся сориентироваться среди глянцевых обложек на прилавках. По замечанию самого Г. Чхартишвили, «средний читающий человек прочитывает за год около сорока развлекательных романов. Столько мне, увы, не написать, как бы я ни старался. В эту „экологическую нишу“ поместится как минимум еще полтора десятка беллетристов. Да и необязательно писать детективы, это может быть фантастика, авантюрный роман» 1. Домашнее задание 1. Дайте оценку детективным романам Б. Акунина. 2. Напишите сочинение «Мой любимый детектив».
Литература Акунин Б. Левиафан. М., 2000. Акунин Б. Турецкий гамбит. М., 2000. Акунин Б. Алтын-толобас. СПб.; М., 2000. Пьецух В. Четвертый Рим // Классика мирового детектива. Приложение к журналу «Сельская молодежь». Вып. 1. 1993.
1 Акунин Б. «Так интереснее мне и веселее взыскательному читателю» // Независимая газета. 1999. 23 декабря.
9 Русс, литература
257
БЛЕСК И НИЩЕТА ПОПУЛЯРНОГО ЖАНРА РЕЦЕНЗИЯ НА ДЕТЕКТИВ Б. АКУНИНА « АЗАЗЕЛЬ »
Беллетристика — один из самых презираемых критиками и при этом один из самых любимых рядовыми читателями литературных жанров. Это противоречие вполне объяснимо: критик желает работать лишь с серьезной, «качественной» литературой. Анализировать «бульварное чтиво» — ниже его достоинства. Непритязательный же читатель, напротив, хочет с книгой в руках отвлечься от напряженных размышлений о повседневных проблемах. Будет ли такой книгой детектив, авантюрный роман или фантастика — не столь уж важно. «Живые люди, а не персонажи; знание эпохи; захватывающий сюжет; единственный детектив, сочетающий остроумную парадоксальность сюжета с блестящей стилизаторской манерой...» Не верится, что эти и другие похвалы звучали не только из уст читателей-почитателей, но и профессиональных критиков-литературоведов в адрес беллетристики — серий детективных романов Б. Акунина (псевдоним Г. Чхартишвили) об Эрасте Фандорине. Мэтр отечественной литературы Б. Стругацкий так высказался о творчестве Б. Акунина: «Неудивительно, что он нравится широкой аудитории. Но почему от него в восторге высоколобая критика — это меня действительно удивляет». В самом деле, чем же очаровал Эраст Петрович Фандорин «рядового читателя», чем вызвал уважение у критиков? На эти вопросы можно попытаться ответить, взяв в качестве примера роман Б. Акунина «Азазель». Сюжет романа довольно прост. Молодой чиновник Фандорин почти сразу после зачисления на 492
службу в московское Сыскное управление оказывается замешанным в расследование череды странных самоубийств. Неожиданно дело приобретает государственное значение, а сам Фандорин становится правой рукой следователя из Петербурга — «прогрессиста», использующего в своей работе новейшие достижения сыскной практики, свободного от предрассудков, — одним словом, человека будущего. Фандорин многому учится у него, попутно раскрывая всемирный заговор, цель которого — захват власти на Земле детьми-сиротами, гениальными воспитанниками «эстернатов» — приютов известной благотворительницы леди Эстер. Первое, на что обращаешь внимание, открыв книгу, — именование главы на старинный манер, когда в титуле кратко пересказывается содержание. Уже с первых строк автор настраивает нас на архаичный стиль романа. Прием намеренного акцентирования внимания читателя на характерных для той эпохи деталях, особенностях жизни используется автором весьма часто. Атмосфера романа от этого, как мне кажется, даже страдает: фон, декорация выплывают у Акунина на первый план, часто загораживая образ главного героя, и повествование принимает «лубочные», «игрушечные» черты. Автор не органично встраивается в реалии того времени, а будто бы комментирует события с позиций современности. После прочтения первых глав возникает впечатление какой-то «наивности» повествования. Действительно, даже образ Фандорина не соответствует «эталонному» образу героя современного детектива. Утонченность, детскость, подчас даже некоторая женственность натуры Эраста Петровича, кажется, ни в коей мере не способны служить мотивировкой его собственных поступков (чего стоит хотя бы весьма неожиданное, озарившее Фандорина свы493
ше решение сыграть в русскую рулетку, хотя он мог этого избежать). Да и не только центральный персонаж романа «неправдоподобен». И по-отцовски добрый Грушин, и очаровательная леди Эстер, и слащавый злодей Пыжов, и многие другие герои представляются не слишком реалистичными. Такое впечатление, что Акунин и не стремится к правдоподобности, создавая на страницах «Азазеля» безобидную, неагрессивную (несмотря на присутствие в сюжете убийств и злодейств) атмосферу. Это-то и отличает его текст от современных детективов-боевиков, которые уже с первой страницы заставляют читателя с головой окунуться в грязную, неэстетичную псевдореальность, где его должны развлекать эпизоды с описанием драк и перестрелок, где главный герой — этакий супермен, решающий проблемы в основном при помощи кулака. Правда, Фандорин не вполне избежал этого «суперменства», хотя оно у акунинского персонажа носит несколько иной характер. Эраст Петрович не прикладывает к раскрытию преступлений почти никаких усилий: причина всех его успехов — сказочная удачливость, щедро дарованная автором своему герою. Впрочем, есть и еще одна особенность повествования, заимствованная Акуниным у традиционного современного детектива: так называемый «экшен» (action). Именно постоянно разворачивающееся действие, движение в пространстве и времени делают текст столь динамичным, а проще говоря, увлекательным. Таким образом, легко вычисляются «два слагаемых», две составляющих успеха акунинского детектива у широкой публики: «наивность» и «активность» повествования. Ну а чем же привлек «Азазель» внимание критиков? 494
Причин этому, я полагаю, тоже две. Одна (и, видимо, главная) — это «цитатность». По всему тексту «Азазеля» рассыпаны аллюзии на произведения классической русской литературы (например, «Идиот»: Фандорин влюбляется в Бежецкую заочно, лишь увидев ее фотографический портрет). Литературоведам импонирует такое остроумное применение классики, а образованному читателю просто интересно разгадывать сюжетные центоны. Вторая причина — продуманность системы акунинских текстов. Как внутри одного произведения, так и от романа к роману автор перекидывает своеобразные «мостики»-связки, помогающие соединить отдельные фрагменты повествования в нечто вроде цельного сериала. Примером такой «внутритекстовой» связки может служить приведенное в девятой главе «Азазеля» описание сна Фандорина, где леди Эстер предсказывает, что Лиза — возлюбленная Эраста Петровича — станет невинной жертвой, а Бриллинг произносит ту самую фразу, которую он скажет перед попыткой убить главного героя. При первом прочтении эти «мостики», может быть, и незаметны, но при внимательном перечитывании всплывают на поверхность текста. Примером такой «междутекстовой» связки становится появление в «Азазеле» персонажа из четвертой книги сериала («Смерть Ахиллеса») — наемного убийцы Ахимаса Вельде, который из эпизодического героя впоследствии перерастет в главного. Но самая «экзотическая» особенность акунинских детективов, их главное преимущество — сюжетные ходы. Их абсолютная нестандартность, необычность приводят к тому, что интересно даже не то, как расследуется преступление, а — что происходит при расследовании. Судите сами: Иван Францевич Бриллинг в начале повествования предстает как учитель и покровитель Фандорина. И вдруг 495
именно из его уст мы слышим следующее: «Вы слишком хороший сыщик. И поэтому, мой юный друг, мне придется вас убить, о чем я искренне сожалею». Неожиданно, правда? Но этот эпизод, как, впрочем, и все предыдущие, затмевается финалом романа. После прочтения последней страницы восприятие всей книги резко меняется. Акунин делает невозможный с точки зрения классической поэтики сюжета «финт» — убивает положительного, любимого героя, Лизу фон Эверт-Колокольцеву. Никакого традиционного хеппи-энда! Фандорин, вопреки ожиданиям, остается несчастным. Поразительная удачливость во всем, чудесные спасения из безвыходных ситуаций — и вдруг, как гром среди ясного неба, появляется смерть, да еще какая... «В первый момент Эраст Петрович не понял, что это такое. Подумалось лишь, что на земле этому никак не место. Потом разглядел: тонкая, оторванная по локоть девичья рука посверкивала золотым колечком на безымянном пальце». Пожалуй, становится ясно, почему Чхартишвили назвал себя «злым человеком» (а именно так переводится с японского псевдоним «Акунин»): столь хладнокровное убийство собственного героя может совершить далеко не каждый писатель. Но финал не только ошеломляет, но и оставляет ощущение недоумения. Дело в том, что собственно детективная составляющая не находит в романе достойного завершения. Расследование, в сущности, провалено, и даже полученной информацией о международном заговоре Фандорин никак не распоряжается. Автор не ставит точку в деле «Азазеля», даже не утруждает себя многоточием... Словом, необычное для традиционного детектива решение. Объяснить это можно только так: литература Акунина — это литература не героя, а сюжета. 496
Эраст Петрович Фандорин, несомненно, умный, милый, симпатичный человек, но не он является стержнем романа. Не он раскрывает преступления, а сами преступления, повинуясь волшебной везучести героя, раскрываются перед ним. Акунинские детективы интересны нам благодаря не Эрасту Петровичу, а сюжету, который в любой момент может совершить такой резкий поворот, что у читателя дух захватит. И детективную линию автор бросает потому, что задача романа исчерпана — мы узнали и полюбили героя, Акунин показал, на что он способен, и заинтриговал читателя сюжетом. С «Азазелем» покончено, впереди — новые книги. И новые сюжетные ходы... М. Петров, 10-й класс