Б. Д. КОМАРОВ
Записки директора НИИ им. Н. В. Склифосовского
МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 2013
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО В этом году исполняется 90 лет со дня создания НИИ скорой медицинской помощи им. Н. В. Склифосовского — многопрофильного научного центра, оказывающего бесплатную, общедоступную и высококвалифицированную скорую и неотложную медицинскую помощь. В этом же году отмечается и еще одна дата — 85 лет со дня рождения члена-корреспондента РАМН, профессора Б. Д. Комарова, отдавшего нашему институту большую часть своей творческой жизни. Такие совпадения, видимо, не случайны. В 1968 году в жизни сорокалетнего профессора, доктора медицинских наук Б. Д. Комарова произошло значимое событие: его назначили директором крупного научного учреждения — НИИ СП им. Н. В. Склифосовского. Здесь он не только продолжил свою научную деятельность, но и проявил незаурядный талант организатора. С первых дней работы он старался повысить статус и значимость института. Его заслугой стал перевод института в высшую категорию по оплате труда сотрудников. Под его руководством была создана структура крупного научного центра, он инициировал создание в институте многих новых научных подразделений и служб: отделения торакальной и сосудистой хирургии, лаборатории почечно-печеночной недостаточности, службы круглосуточной ангиографии, лаборатории радиоизотопной диагностики, отделения гипербарической оксигенации. Все эти подразделения работают и сегодня. Планы по развитию института у Бориса Дмитриевича были грандиозными. Он смог реализовать мечту своих предшественников: им было получено разрешение и финансовые средства на строительство долгожданного клинико-хирургического корпуса. В 1970 году произошла закладка первого кам3
Б. Д. Комаров.
ня будущего здания, а в 1982 году состоялось открытие нового современного корпуса. 14 августа 1973 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Институт скорой медицинской помощи за большие заслуги в решении научных и практических проблем и подготовки кадров, а также в связи с пятидесятилетием удостоен высшей государственной награды — ордена Ленина. Немалая заслуга в этом принадлежит Б. Д. Комарову. В бытность Бориса Дмитриевича директором института был создан первый диссертационный совет по защите кандидатских диссертаций. Много времени Б. Д. Комаров посвящал клинической и хирургической работе — обходы, операции были почти ежедневными. Но центральное место в его дея тельности на посту директора занимали организационные вопросы системного построения службы скорой медицинской помощи в стране. По инициативе Б. Д. Комарова созданы научные советы по СМП Минздрава РСФСР и АМН СССР, в которые он был назначен председателем. Они сыграли серьезную координирующую и организационную роль в научных исследованиях и практической деятельности всех профильных учреждений страны. А в 1976 году создано Научно-практическое объединение «Скорая медицинская помощь», генеральным директором которого стал Б. Д. Комаров. Борис Дмитриевич много времени проводил в командировках по стране, организовывал выездные заседания Научного совета АМН СССР, комиссии Минздрава РСФСР по конкретному решению вопросов скорой медицинской помощи на местах. В самом институте была создана мощная научноорганизационная служба, состоящая из большого числа научных подразделений, руководимых опытными организаторами здравоохранения — докторами и кандидатами наук. Эта служба не только поставила, но и решила многие важнейшие задачи СМП на госпитальном и догоспитальном этапах. Изданы книги и научно-методические пособия по организации скорой помощи. В этот же период, в 1976 году, выходит приказ о введении новой специальности «врач скорой помощи». Надо отметить, что благодаря серьезным достижениям как в научном, так и в практическом плане НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского занял высокие позиции и на международной арене. Б. Д. Комаров был экспертом отдельных научных исследований, проводимых Всемирной организацией здравоохранения, участвовал в экспертизе ряда научных про грамм в Великобритании. 4
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
За большие заслуги в хирургии и в развитии службы скорой помощи в стране Б. Д. Комаров награжден орденом Трудового Красного Знамени, удостоен звания «Заслуженный деятель науки Российской Федерации», избран членом-корреспондентом АМН СССР, Отдавший институту почти 20 лет активного творческого труда, Борис Дмитриевич и сегодня востребован в жизни: он член ученого совета института, активно участвует в реализации важнейших проектов НИИ, оказывает существенную помощь в освещении его исторической деятельности. Дни празднования Сталинградской победы он, ветеран Великой Отечественной войны, встречал в Волгограде с теми, кто отстоял свой город в грандиозной битве на Волге. Книга Б. Д. Комарова «Боль сердца моего» — о годах его работы в НИИ СП им. Н. В. Склифосовского, о становлении и развитии службы скорой медицинской помощи в стране и Москве, о сложностях и трудностях, которые пришлось преодолевать, о признаниях и победах, о людях, которые прошли этот большой путь. Уверен, что написанная в мемуарном стиле, она будет интересна не только врачам и медицинским работникам, по роду деятельности связанным со службой скорой медицинской помощи, но и большому кругу читателей, интересующихся историей отечественного здравоохранения, его достижениями и успехами. Надеюсь, что эту книгу обязательно прочитают и многочисленные пациенты Института скорой помощи им. Н .В. Склифосовского, те, кому в нем подарили жизнь. Директор НИИ СП им. Н. В. Склифосовского, член-корреспондент РАМН профессор М. Ш. Хубутия
5
Вместо предисловия МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Что хранит память Я родился в 1928 году в семье мастерового, кустаря-рабочего Дмитрия Андриановича Комарова, в деревне Мордово Тамбовской области и был крещен в церкви села Полетаево, находившейся в соседнем районе. В домашнем хозяйстве семьи и мастерской, которая ей принадлежала, по тем временам был достаток, позволяющий отцу не спеша присмотреться, выждать, куда повернет бурный поток перемен на селе. Но он, несмотря на благополучие в семье, в конце 1920-х годов стал активистом, организатором новой, колхозной жизни и привлекал крестьянскую молодежь к раскулачиванию ее зажиточных противников. Однако, как это часто тогда бывало, на него написали донос, в котором сообщалось, что он, работая в своей мастерской и имея специальный инструмент, якобы использовал наемных рабочих для производства кровельных работ. На этом основании решением местных властей он был сам приговорен к раскулачиванию и ссылке. Но, собрав все доказательства своей невиновности и указав на то, что он является «безлошадным», отец сумел опротестовать несправедливое решение и избежать наказания. То, что его подвели под раскулачивание, было признано актом отмщения за активную организаторскую работу по строительству колхоза. К тому же к этому времени вышла статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов», направленная против подобных перегибов. Признать-то отца невиновным признали и во всех правах восстановили, но из дома все движимое и недвижимое имущество растащили. Тогда отец передает родительский дом и мастерскую колхозу и по призыву партии (хотя и тогда, и всю оставшуюся жизнь оставался беспартийным), забрав семью, уезжает на строительство первенца индустриализации — Ста6
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
линградского тракторного завода. Уехать из села отцу посоветовали ленинградские рабочие, так называемые «двадцатипятитысячники», мобилизованные партией и направленные для проведения коллективизации на Тамбовщине. Отец имел светлую голову и умелые руки, а потому на новом месте быстро встал на ноги и сумел пройти путь от обычного малограмотного рабочего до ведущего инженера механосборочного цеха. После окончания рабфака при заводе он получил инженерно-техническое образование. Его обычная для того времени биография может служить наглядным примером в нескончаемых спорах о плюсах и минусах, присущих периоду становления советской власти — времени коллективизации и индустриализации. Сложной и противоречивой была и судьба многих других наших близких. Старший брат отца Виктор в 15 лет начал работать в мастерской, изготавливать несложные поделки. Но в 1930-х годах Виктор был осужден на десять лет по известной 58-й статье и отбывал срок в Сибири без права переписки. После освобождения поселился в Рязанской области — такое место жительства определили для него органы госбезопасности. Там он женился, но детей не имел. Зигзаги более ранней эпохи отразились на жизни моего деда по материнской линии, Антона Егоровича Петрова. Родился он в Полетаеве, откуда в 1914 году и был призван в царскую армию. Был грамотным, имел удивительно красивый каллиграфический почерк. Будучи писарем, знал ранговую систему обращения в просьбах и жалобах, обращенных к властным структурам Тамбовского земства. Выполнял не только просьбы простых людей, но и помещиков. В Гражданскую войну ему чудом удалось избежать призыва. И у белых, и у красных он был приговорен к расстрелу за укрытие от службы, отсиживался в подполье, был в бегах. Один из братьев его жены (моей бабушки) Елены Андриановны был священнослужителем, другой — врачом. Память о других ее братьях хранит фотография. На ней — двое молодых людей в военной форме, первый — в чине унтер-офицера, второй — в чине поручика гвардейского полка. Оба они погибли при неизвестных обстоятельствах в революционные годы (то ли от красных, то ли от белых, то ли от многочисленных в ту пору анархистов). На Тамбовщине в период Первой мировой и Гражданской войн, чистки губернии от участников «антоновщины», ожесточенной борьбы в ходе коллективизации гибель людей была делом обыденным. 7
Б. Д. Комаров.
Моя мать, Александра Антоновна, выросла в многодетной семье, в которой было восемь детей (из них пять девочек), и получила начальное образование. На детей женского пола в царское время земельного надела не полагалось, поэтому вся семья работала на помещика, получая проценты с урожая. Познакомилась мать с отцом на деревенской вечеринке в Полетаеве, а вышла замуж, когда подросли младшие сестры и братья, в 1927 году. Оба, и отец и мать, были склонны к музыке, отец играл на струнных инструментах и прекрасно танцевал, коронным номером у него была чечетка, с искрами от папирос — своеобразным фейерверком. Когда собравшиеся были поглощены танцем, на мгновение задували свет, он разбивал горящую папиросу ладонями, и брызги огней в темной комнате вместе с музыкой производили потрясающее впечатление. Мать также любила танцевать и хорошо пела, как и все ее сестры. «Девчата Петровы», как их звали в округе, пользовались успехом не только в Полетаеве, но и в соседних селах, поскольку отличались красотой, сильными голосами и любовью к танцам. У меня в роду принято бережно хранить память о нескольких поколениях родственников. Можно было бы в связи с этим рассказать еще много интересного и поучительного, но не буду утомлять читателя — это тема отдельная. Однако о прадеде по материнской линии упомяну. Он заслуживает этого хотя бы потому, что звали его на деревне «дед Ратник». И не случайно! Был он из обедневших дворян и отдал ратному делу 25 лет. Среди солдат отличался недюжинной силой и высоким ростом, слыл задумчивым и неразговорчивым человеком. Тамбовская губерния давала в армию с каждой сотни крепостных душ по пять новобранцев — наиболее здоровых рослых парней и крепких работных мужей от 20 до 35 лет. Помещики поставляли также и лошадей, и разный прокорм, делали пожертвования деньгами. Вступали в ратные войска и добровольцы-патриоты, к которым относился и мой дед. Выполняли они две основные задачи: из них создавались резервные войсковые части, пешие и конные, главнокомандующего и охранные подразделения в лагеря для военнопленных, в том числе попавших в плен солдат разбитой армии Наполеона. Тамбовская губерния была основным местом, где размещались такие лагеря, о чем подробнее можно прочитать в книге В. Филатовой «Тамбовские ратники в войне 1812 года», вы8
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
шедшей в 1992 году. После окончания военных действий ратные войска и ополченцы распускались по домам, крепостным и их семьям давались вольные… Из Сталинграда на родину родители ездили редко, да и брали меня с собой не всегда. Дальняя и долгая дорога, старая лошадь в упряжке, кругом поля с сочным горохом, чечевицей, свеклой — очень красивые места. В Полетаеве меня отпускали «на горох». Дом бабушки Елены стоял напротив амбара с хранилищем зерна. Дома в деревне выстроены в два ряда, в конце деревни, слева от ее дома, через несколько дворов, — церковь, где всегда народ. На задворках дома — большое гумно, огород и прямо за ним — речка, скрытая за ивами. В ней много рыбы и пиявок. В центре деревни — просторная площадь. Здесь по праздникам проходят ярмарки, где торгуют буквально всем — бочками, колесами, телегами, упряжью, а также яблоками, вишней и другими фруктами, наполняющими площадь вкусными запахами. Бабушкин дом был просторный. В большой белой печи пекли свой хлеб, блины, ватрушки, булки в виде жаворонков и скворцов. Бабушка привычно ругает своих взрослых детей-мужчин, так как кто-то из них залез в погреб и отлил из четверти вишневую настойку, приготовленную для гостей. После того как вынимали из печи свежевыпеченный, ароматно пахнущий хлеб, из нее выгребали еще раскаленный уголь, в пышущем жаром каменном чреве стелили солому, ставили таз с водой и парились. Внутри печи, куда я обычно залезал с маминым братом дядей Володей, было просторно, но уж очень жарко. Попарившись, пили холодный домашний квас. Помню, рассказывали, как у бабушкиной соседки Кочетихи сгорел сын, работавший трактористом на первом в деревне тракторе. Он выстирал свой рабочий комбинезон в бензине, надел его на себя, закурил и вспыхнул. А уже позднее случился на селе пожар, в котором сгорело несколько домов и бабушкин амбар вместе со сторожевой собакой, которая не дала снять ее с цепи. После этого вскоре и все наши родственники, жившие в Полетаеве, перебрались работать и учиться в Сталинград. Младшая сестра мамы, тетушка Люба, работала и училась на преподавателя школы. Мамин брат Григорий после армии осваивал токарное дело на Сталинградском тракторном заводе. Другой брат обосновался на заводе «Красный Октябрь» и работал мастером по сталеплавильным печам. Семьями они обзавестись не успели — началась Великая Отечественная война. 9
Б. Д. Комаров.
На строительстве Сталинградского тракторного В семье бережно хранятся фотографии довоенных лет. Вот мы, дети Сталинграда, приехавшие с родителями на строительство завода, зимой в котловане строящегося дома. Санки — одни на всех. Бросается в глаза, как мы все плохо одеты для суровой зимы после того, как фактически лишились в деревне средств к существованию. Валенки чужого размера, перешитая старая верхняя одежда. Начинать жизнь пришлось с нуля. После основной рабочей смены на заводе отец с бригадой рабочих-строителей возводил пятиэтажный многоквартирный жилой дом с подвалом для каждой семьи для хранения продовольственных заготовок на зиму. Для нас котлован был местом развлечения — катались на санках, а рабочие, уже прилично уставшие во время основной смены, вынуждены были трудиться далеко за полночь. Когда дом «вылез» из нулевого цикла, помню, как в темноте к новому рабочему дню заготавливали кирпичи, цемент, песок и прочие материалы. На верхние этажи кирпич таскали на спинах, используя «козлы» — так назывались нехитрые приспособления у грузчиков. Но постепенно, к середине 1930-х годов, жизнь налаживалась. Родители получили двухкомнатную квартиру в поселке СТЗ со всеми удобствами — на втором этаже, в построенном собственными руками доме. Плита на кухне топилась дровами и углем. У меня и сестры появилась добротная одежда: пальто, шапка, обувь. В магазине можно было свободно купить ходовые продукты. Особенно нравилась нам своим непревзойденным вкусом крупная и жирная селедка-залом. Хлеб развозили по домам к подъезду на подводе, взвешенная пайка — для каждой семьи бесплатно. Хлеба можно было поесть в столовой и у отца, на фабрике-кухне завода — хлеб к обеду для инженеров и техников на столах лежал горкой и был бесплатным. Черная икра и раки были в магазинах в изобилии, их не считали за серьезную еду, и банки крабов в основном служили украшением витрин. Соль и спички в магазине лежали прямо на прилавках, и их можно было брать бесплатно. Питались сытно. К столу подавалось много овощей, ежедневно мать варила борщ, обычно с мясом. В Волге было много рыбы. Пшенную кашу ели с маслом и с арбузом или дыней. Бахчевые культуры 10
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
покупали возами и хранили под кроватью. На базаре покупали молоко, сыры, яйца, которые поставляли из ближайших деревень. Для новой квартиры родители приобрели всю необходимую мебель и даже купили красивый большой ковер — можно сказать, признак зажиточности. Так что, хотя и работали на заводе много, не жалея сил, но и платили за труд и снабжали очень достойно. Если кто-либо из рабочих в смене у отца начинал пить водку, отлынивать от работы, то на цеховом собрании принималось решение, что заработную плату будет получать жена. Может быть, кто-то сейчас и усмотрит в этом нарушение «прав человека», но это была эффективная мера борьбы с пьянством и сохранения семей. На семейной фотографии, сделанной в 1938 году, вся наша семья и переехавшие к нам жить родственники одеты не бедно — в новых бостоновых костюмах, платьях из крепдешина, кожаной обуви, все — и взрослые, и дети — ухоженные и причесанные. Уходя в отпуск, отец получал путевку в дом отдыха, находящийся за Волгой, и всегда брал меня с собой. Ходили в кино и на стадион, обычно всей тамбовской компанией родственников, обосновавшихся в Сталинграде. По праздникам собирались за торжественным столом у отцовской сестры, которая жила в центре города, куда нужно было ехать на трамвае. В те годы в городе появились первые парни и девчата в красивых черных костюмах учащихся ФЗУ и курсанты летных училищ в голубой, еще более красивой форме военных летчиков. Трудно передать, как мы, мальчишки, им завидовали! Ведь у всех нас в те годы было приподнятое настроение, и мы свято верили в светлое будущее, в свою звезду! Никто не верил, что мирному времени наступит такой скорый конец. Под верхним поселком появился испытательный полигон, занимавший обширное поле и овраги, где испытывали гусеничные тракторы СТЗ. Я уже перешел в шестой класс, получая в основном четверки, кроме пения и физкультуры, в которых преуспевал. Хотя и был я очень застенчив, но ростом удался — был выше всех и всегда защищал девчонок, за что прозвали меня «девичий заступник». Подростками бегали с ребятами на Волгу. Там мы заплывали далеко от берега и залезали на проплывающие мимо баржи, чтобы полакомиться арбузами. Но вскоре безоблачная наша жизнь прервалась. 11
Б. Д. Комаров.
Сталинград. Год 1942-й Начало войны я со своими сверстниками воспринял едва ли не как уже свершившуюся победу. И мы с трудом понимали, откуда на лицах взрослых появилось такое озабоченное и тревожное выражение. Мы, юные патриоты, искренне считали, что с нападением Германии для нас, дворовых мальчишек, пришло время героических подвигов. И все мечтали попасть на фронт, чтобы эти подвиги совершать. Начинались массовые проводы новобранцев в армию. От призыва на фронт были освобождены специалисты СТЗ, в том числе и мой отец. Но теперь он не приходил с работы сутками. Особенно тяжело стало к концу 1941 года, когда на СТЗ начали выпуск танков Т-34. Конечно, от населения города нельзя было скрыть строительство трех громадных заводов оборонного значения по берегам Волги. И тем более трудно было не заметить вереницы плывущих груженых барж с углем, нефтью, строительным лесом и металлоконструкциями. Значительно увеличилось количество жителей города. Было построено множество домов на двух поселках — верхнем и нижнем, — которые как бы охватывали территорию Сталинградского тракторного завода. Нижний поселок СТЗ выходил на крутой берег Волги, как и поселки соседнего завода «Красный Октябрь». Дальше, вдоль Волги, расположились завод «Баррикады» и крупное зернохранилище. От верхнего поселка и СТЗ в сторону Камышина, к северу от реки Мечетка раскинулись степные края. А по ту сторону Волги — заливные поля, расположенные в пойме Ахтубы, деревни, сады и огороды. Я упоминаю эти подробности потому, что в сентябре 1942 года немецкие войска подошли со стороны Камышина, из-за реки Мечетка, обстреливая из пулеметов и минометов верхний поселок СТЗ. Дорогу в поселок немцам перекрыли два танка, приняли неравный бой и на глазах у всего поселка (дорога эта хорошо просматривалась) сгорели. Но немцы дальше не пошли, засели за бугром, изучая все дворы и улицы поселка, и повели пулеметный обстрел. В результате на нашей улице было убито много жителей, среди них были дети. Рабочие СТЗ организовали отряды самообороны, им было выдано оружие, и они держали оборону, пока не подошли наши регулярные части. 12
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
СТЗ полностью был переведен на ремонт и выпуск танков Т-34. Город не был сдан, и все специалисты и руководство завода оставались с семьями в городе, несмотря на бомбежки. Семья наша не могла эвакуироваться, так как отец находился в резерве директора завода. Скрытно проводился демонтаж станков и прочего оборудования, которое грузилось на железнодорожные платформы и автомашины и ночью вывозилось в степь, в сторону железнодорожных станций Эльтон и Баскунчак. Там формировались составы и эвакопоезда, которые шли через Казахстан на Барнаул. Но об этом мы узнали позже. А тогда, после обстрела и бомбежки поселка поднялась паника. Закрылись магазины, склады, пекарни, школы, детские сады. Быстро исчез хлеб, мука, овощи, и питаться населению стало нечем. Не было воды и света. Город, казалось, был брошен, а многие из представителей властей и милиция самовольно бросили рабочие места. Директора магазинов, бухгалтеры и прочие состоятельные люди, имевшие транспорт, убежали с семьями на машинах за Волгу. Начались грабежи складов, магазинов и, как жесткая ответная мера военного времени, поначалу всех шокирующая, — расстрелы на местах мародеров и грабителей. На крайние меры пошла и какая-то воинская часть, которая провела «показательный» расстрел двух солдат, старого и молодого, перед строем. Оба они сбежали от страха с передовой. Молодой плакал и просил о пощаде, старый солдат крестился и читал молитву. Здесь же был медик, который подтвердил смерть солдат, и трупы закопали неподалеку, в воронке от бомбы. Позже были попытки эвакуировать за Волгу детей и женщин из семей, не занятых на работах по обороне СТЗ. Людей отправили на баржах, но немецкая авиация потопила их. Все сильнее заявлял о себе голод, начавшийся еще в августе 1942 года, и от нашей мальчишеской удали, которую мы проявляли в первые дни войны, не осталось и следа — настолько это было страшно. Выход оставался один — выбираться из прибрежной полосы через зону немецкого минометного обстрела и набирать зерно из элеваторов, которые к этому времени еще были целыми. Однако наши вылазки к элеваторам так и не удались из-за немецкого обстрела. Школу, где я учился, закрыли еще до начала сентября. Учеников направили в другую школу — на нижнем поселке, которая стояла на самом берегу Волги. Идти нужно было да13
Б. Д. Комаров.
леко, километра три-четыре вдоль забора в обход тракторного завода. Нам показали и окопы, где мы должны были укрываться при бомбежке. Годы стерли из памяти номера наших школ, многие имена одноклассников, которые оставались в поселках СТЗ ко времени Сталинградской битвы и стали свидетелями страшных событий, происходивших в городе. Своих дворовых друзей — Вовку Шилихина, Анатолия Потапова, Леонид Шепилова я встретил в Сталинграде в 1947 году. Мы даже сфотографировались — все в военном обмундировании: ребята были призваны в 1945 году в армию. С другими друзьями детства и юности увидеться так и не привелось. …Начать учебу в 7-м классе в сентябре 1942 года нам так и не пришлось из-за начавшихся немецких обстрелов и бомбежек. А где-то к середине сентября на горизонте за рекой Мечетка появились и немецкие танки. Начались обстрелы улиц из пулеметов и минометов. Однажды немцы обстреляли даже мальчишек, которые, не подозревая об опасности, играли в футбол. Несколько ребят были убиты. Рано утром 23 августа* начался массированный авиационный налет на город и на жилые дома поселков при заводах. Немцы сбрасывали бомбы весом до 500 и 1000 килограммов, и фугасные, и зажигательные, и осколочные. За день было проведено свыше двух тысяч бомбардировок, и к вечеру город лежал в руинах. СТЗ авиация не бомбила, поэтому те, кто был на заводе, в том числе и наш отец, уцелели. Ужас от этой бомбежки непередаваем. Бомбы во время падения издавали страшный, леденящий душу звук, в зависимости от веса разрывались и на нижних этажах, и в подвалах жилых домов, уничтожая жителей. Бегущих в поисках убежища людей расстреливали из пулеметов. От зажигательных бомб дома были охвачены пламенем, даже асфальт горел и выглядел как море огня. Мы пережили эту бомбежку только потому, что в наш дом прямого попадания не было и в подвале заранее были поставлены опоры, чтобы потолок не обвалился. Погибли десятки тысяч мирных жителей, на улице стоял отвратительный запах горелых трупов, которые долго оставались лежать в развалинах домов в ужасных позах. Центр города был уничтожен полностью. Мой отец с завода приходил теперь раз в неделю и приносил тревожные вести. После бомбежки немцам удалось неболь* 2 3 а в г у с т а 1 9 4 2 г о д а — День памяти жертв массированной бомбардировки Сталинграда. 14
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
шими группами проникнуть в некоторые цеха СТЗ. Начались внутризаводские бои с отдельными группами гитлеровцев, которым дорогу преградили отряды самообороны. Несмотря ни на что, продолжался ремонт танков, завод еще работал. Немцы засели на берегу речки Сухая Мечетка, на противоположной от жилых домов стороне. Совсем рядом находилась балка с родником, куда жители поселка ходили за водой, так как водопровод давно уже не работал. Теперь дорога к роднику стала опасной. Немцы знали, что в городе есть раненые солдаты Красной армии, которые нуждаются в воде не меньше мирного населения, поэтому стреляли на выбор: по ведрам или по людям. Вражеские части прорвались в центр города, развернулись тяжелые бои на территории заводов «Красный Октябрь», «Баррикады», на железнодорожном вокзале у элеватора, в котором загорелось зерно. От раненых бойцов узнаем, что ожесточенные бои идут с переменным успехом, дома и улицы переходят из рук в руки. Немцы сбрасывают листовки «Пропуск в плен» с карикатурой на наш герб и похабными стихами: «Слева молот, справа серп — это есть советский герб, хочешь, жни, а хочешь, куй…» (дальше шла нецензурщина). Сталинградский комитет обороны еще летом выпустил обращение к жителям города, призывающее выходить на строительство баррикад, используя для этого все, что можно: камни мостовой, песок в мешках, всевозможные подручные материалы. Жителей города, не занятых на заводе, особенно молодых женщин, мобилизовали на рытье заградительных противотанковых рвов и окопов в степи, на подходе к городу. (Мама избежала этой повинности, так как имела троих детей и четверых членов семьи, занятых на производстве СТЗ.) Работы в степи велись на открытой местности, и немецкая авиация жестоко бомбила и расстреливала беззащитных людей. По рассказам очевидцев, жертв было очень много, а часть людей попала в плен, когда немецкие танки вышли на строящиеся укрепления. В сентябре началось формирование рабочих батальонов из рабочих Сталинградского тракторного, заводов «Красный Октябрь», «Баррикады» и других предприятий города. Брат моей мамы Григорий Петров неоднократно ходил в военкомат, чтобы попасть в эти отряды добровольцем, но ему отказывали, так как с него на заводе не снимали «бронь» как со специалиста, токаря-фрезеровщика. И все-таки в октябре его призвали в народное ополчение. Во главе взвода рабочих и бывших за15
Б. Д. Комаров.
ключенных он был в окопах на берегу Волги, охранял подступы к заводу. Я бегал к нему за продуктами для семьи. Окопы размещались на крутом берегу Волги, перед деревней и огородами, где засели немцы. Отступать было некуда, за спиной — река. Во время последней своей вылазки 17 октября я увидел полностью разбитые и разрушенные окопы и ходы сообщения. Кругом — воронки, сожженные дома, горелая земля, запах гари и пороха. Никого, ни живых, ни мертвых на берегу не было. Немного позже бабушке Елене пришло сообщение, что ее сын Григорий пропал без вести (поэтому пособие ей не выплачивали), и только после Великой Отечественной войны было установлено, что он погиб геройски при защите города Сталинграда. Об этом сообщалось в ответе на запрос бабушки в Центральный архив Красной армии. Память о народном ополчении была увековечена и хранится поныне в Сталинградском музее, посвященном защитникам города-героя. С середины октября немцев выгнали из разбитых домов и заводских цехов. Были очень большие потери и среди отрядов рабочих. Когда приходил отец и спускался к нам в подвал, его обступали с расспросами, пытаясь выяснить судьбу близких и ситуацию в городе. Ждали подхода регулярных частей Красной армии. В народе называлась 62-я армия под командованием В. И. Чуйкова, которая будто бы подошла к городу и которую очень боялись немцы. В разговорах часто упоминалось имя Г. К. Жукова. В период уличных боев в поселке не было ни воды, ни еды. Чувство жажды и голода было настолько мучительным, что доходило порой до потери рассудка. Люди буквально сходили с ума, теряли сознание, падали или набрасывались друг на друга. Могли убить и за еду, и просто так. Создавалось впечатление, что какие-то сверхъестественные силы задались целью уничтожить все живое! Мучительный голод заставлял нас лазить по брошенным квартирам в надежде найти хоть какое-то съестное. Иногда кое-что и находили. Были сделаны новые попытки пробраться берегом реки к элеватору, и вот — удача! Мы с ребятами нашли сгоревшее овощехранилище, в котором раздобыли томатную пасту в бутылках, немного картофеля и вилки капусты. Все это богатство вынесли под минометным обстрелом. Вскоре неподалеку разрывом снаряда убило войсковую лошадь. Тотчас же ее тушу растащили вместе с внутренностями. 16
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Вкус мяса лошади был великолепным. А из желудка я выгреб с полведра овса, который промыли и сварили. Кое-что перепадало нам из солдатского котелка за воду, которую брали из родника на нейтральной территории, рискуя попасть под обстрел. Когда сидели в подвале дома во время бомбежек, я прятал голову в подушку и просил у Бога заступничества, читал молитву «Отче наш», которой научила меня мама. Возможно, это и спасло нас. Быть убитым или умереть с голоду было очень страшно. Жить под постоянными разрывами бомб — еще страшнее. Нервы не выдерживали, и многие жильцы выбегали из подвалов на улицу, и здесь попадали под пули из немецких пулеметов. Не всех Господь спасал. Стоны и вопли из завалов разрушенных жилых домов были слышны до тех пор, пока не наступала мучительная смерть. Облегченно вздыхали только тогда, когда заканчивался очередной обстрел или налет авиации. Это значило, что ты на этот раз остался жить и живы твои родители и семья. И так до следующего раза. Через час-два всё повторялось снова. На всю свою долгую жизнь я сохранил в памяти события 19 октября 1942 года. С утра немцы начали минометный обстрел верхнего поселка, где в подвалах домов укрывались не только жильцы, но и размещались наши раненые бойцы. Днем от прямого попадания в наш подъезд рухнули перекрытия, и мы все были заживо похоронены под завалом. Я потерял память. Очнулся — голова в крови, ноги и туловище засыпаны известкой, вокруг абсолютная темнота. Ориентируясь только по голосам, высвободился из-под обломков обрушившегося потолка. Нашел сестру и младшего брата с матерью, которые уцелели благодаря спинкам кровати, на которой они лежали. Все начали кричать, звать на помощь, стучать по стене фундамента. Нас нашел отец, который с помощью солдат, через пробитый ими проем в фундаменте, вытащил всех. Я был ранен, мама и младший брат — контужены. Многие другие жильцы остались в завале еще живыми и долго взывали о помощи. Но раскопать их было невозможно — не было никакой техники, да и немцы вели постоянный обстрел. Мать не выдержала. Она взяла нас за руки и вывела на открытое место, под минометный обстрел, чтобы всех разом убило. Но воспрепятствовал этому отец и оттащил нас в подвал соседнего дома. Вернувшись ночью с завода, отец поднял нас и, в чем были, повел через цеха завода на берег Волги к переправе, временно 17
Б. Д. Комаров.
наведенной саперами. Мы пробирались мимо разрушенных зданий и сгоревших домов верхнего поселка, через демонтированные и полуразрушенные помещения заводских цехов и строений. Наконец, вышли к временной переправе, которую бомбила бесконечная вереница немецких самолетов. Бомбы падали выше и ниже по течению. К тому же немцы вели страшный обстрел береговой линии из шестиствольных минометов. Их залпы были подобны скрежету железной пилы по металлу. Один этот звук наводил ужас и вызывал непреодолимое желание зарыться куда-нибудь с головой. От разбомбленного выше по Волге нефтехранилища беспрерывно шел поток горящей нефти, и казалось, что пылала сама вода. Переправа держалась на натянутых с одного берега на другой тросах, к которым на воде крепились пустые железные бочки. Тросы изгибались под напором воды. Доски на бочках создавали видимость моста. Еще один трос, натянутый метра на полтора выше первого, служил поручнем, за который можно было держаться. На наш берег через Волгу шли солдаты и несли на себе мины, у каждого через плечо спереди и сзади их было по пять штук. Солдат было много, и шли они с интервалом метров десять, так как минометный обстрел не прекращался. На наших глазах было прямое попадание в плавучий мост, и пока саперы восстанавливали поврежденный участок переправы, нас пропустили в противоположном направлении. Переправились мы благополучно. Обстрела не было, но на другом берегу, на большой песчаной косе, трупов солдат было множество. Нас ждала еще одна переправа, через Ахтубу, которая производилась лодками воинских частей. Пока переводили дух, налетела немецкая авиация, и началась бомбежка. Мы с отцом укрылись в воронке, а мать с двумя детьми убежала в неизвестном направлении. Отец пошел на поиски. Тем временем наступили сумерки, и я уснул в воронке от бомбы, где оставил меня отец. Вернулся он утром после безуспешных поисков. Полагая, что мать и дети погибли, мы на лодке с военными переплыли на другой берег. Здесь мы нашли директора СТЗ и его замов, которые направлялись в Барнаул на монтаж завода. Они взяли нас с собой. На открытом грузовике направились к железнодорожной станции, к какой точно — не помню. По дороге обгоняли идущих беженцев. Вдруг из одной группы людей выбежала женщина и с возгласом «Митя!» бросилась за машиной. Это была мать, оказались живы и дети! 18
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Но по пути нам довелось еще не раз пережить смертельную опасность — в степи наш грузовик обстрелял из пулеметов немецкий летчик. Пронесло! При формировании состава, идущего в Алтайский край с оборудованием, мы дважды подвергались бомбежке. Один раз бомба разорвалась рядом с нашей палаткой, и осколки пролетели над отцом, который успел нагнуться. А во время движения поезда его бомбили с «музыкой». Бомба с сиреной зацепилась стабилизатором между вагонными скатами, которые были на платформе впереди нашего вагона, но не разорвалась. Смерть еще раз проскочила мимо. Мы отправились в сторону Барнаула в ноябре. Шел снег, а мы были без теплых вещей. В пути началась война со «вшами». На ночь оставляли одежду в тамбуре, и вши от мороза погибали. Через неделю пути поезд остановился в Уральске, где нас высадили с подозрением на брюшной тиф. Сосед по вагону, оказавшийся местным жителем, посоветовал нам остаться и помог отцу устроиться механиком на номерной завод по брони, которая оставалась еще с СТЗ. Брюшной тиф не подтвердился — была простуда и истощение, питаться было нечем. Поселились у старушки в землянке, где спали на сене. Хозяйка подсказала, что можно за городом, на поле, где уже убрали урожай и земля покрыта снегом, поискать оставшуюся картошку. Хотя такое занятие и запрещено, многие перекапывают уже выкопанные грядки и набирают довольно много мелочи. Старушка дала нам тележку, лопаты, и мы набрали целых два мешка мелкой картошки. В Уральске, кроме питания, перед нами встало много других проблем — где жить, во что одеваться, где работать и учиться. Семья была вынуждена снова начинать жизнь с нуля.
На трудовом фронте В феврале 1943 года мне исполнилось 15 лет. Я вырос, окреп, появились силенки и к тому времени стал работать на заводе. Еще в декабре 1942 года отец устроил меня на работу в свой цех учеником слесаря, фактически разнорабочим. Это был завод оборонного значения под порядковым номером 22, который изготавливал для фронта пшено и другую продукцию. Для получения пшена просо мололи на жерновах. Не менее важными были отходы: лузга — для топки, «мучка» 19
Б. Д. Комаров.
шла для корма свиньям и прочему скоту. После просева она годилась и для еды людям. Работники завода имели право выписывать отходы по недорогой цене, и это обстоятельство имело для семьи огромную ценность — ведь многие тогда недоедали. Я быстро научился слесарному ремеслу и получил третий разряд. Пилил металл, нарезал резьбу на болтах, подгонял подшипники, менял трансмиссии, ковал камни-жернова, проводил ремонтные работы. Но лучше всех рабочих варил поутру для всей мастерской кашу с «курятиной». Это делалось скрытно от заводского управления. В цеху всегда было холодно и постоянно топилась лузгой печь-буржуйка. На ней же грели воду для рук и для питья. Несколько рабочих приходили в цех готовой продукции осмотреть трансмиссии или станки и всеми правдами и неправдами приобретали по 500 граммов пшена. Я промывал его — и в кастрюлю. В это время другие рабочие дротиками набивали на кучах проса воробьев, по 20—30 штук. Их быстро ощипывали и потрошили, обваривали кипятком, обрезали лапки и крылья, и они также оказывались в кастрюле. После малого перерыва на завтрак приступали к работе уже сытыми. Столовой на заводе не было, поэтому в обед процедура повторялась. С декабря 1942-го по август 1945 года я сменил несколько специальностей — был и разнорабочим, и слесарем, и ковалем, и жестянщиком, и грузчиком. При этом выбирать в военное время особенно не приходилось, работал там, где требовалось. Рабочих рук, особенно крепких, мужских, не хватало, бронь от призыва в армию имели лишь единицы, в основном специалисты. Но отсутствие опыта иногда оборачивалось крупными неприятностями. Однажды, выполняя на территории завода электросварочные работы в сырую погоду, я замкнул на себя сеть напряжением в 380 вольт. Произошло это тогда, когда я в мокрых овчинных тапочках вздумал передвинуть неотключенный трансформатор. Меня буквально пронзило болью и швырнуло на землю. На мой вскрик среагировал мастер, который и уберег меня от самого тяжелого исхода — мгновенно отключил напряжение. Начинали рабочий день в семь часов утра, а вставать нужно было в пять. Работали не меньше чем по 12 часов (чаще — больше), смена меняла смену. План сдачи готовой продукции постоянно возрастал, часто были авралы. Простой станка — ЧП, выяснялась причина, после чего издавался приказ по за20
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
воду. По огромной территории завода постоянно двигались поезда с вагонами под разгрузку и под погрузку. Зимой в цехах стоял постоянный холод. Теплой одежды не было. Кое-что удавалось выменивать на вокзале у военных, отправлявшихся на фронт, — на табак, водку, папиросы, которые покупали на рынке. В 1943 году я, наконец, возобновил учебу, прерванную войной в 6-м классе, — поступил в школу рабочей молодежи. Чувствовал, что очень сильно отстал. Как учащегося, меня стали отпускать с работы пораньше, на законных основаниях. В школе нас обучали военному делу — готовили к призыву. Казалось бы, жизнь наша в Уральске худо-бедно, но налаживалась. Однако новые беды были не за горами. О том, что мы в Западном Казахстане, узнал старший брат мамы, Виктор Антонович Петров. Был он кадровым офицером-танкистом и воевал на фронте. А его жена с десятилетним сыном, привыкнув до войны к обеспеченной жизни (она не работала и имела даже прислугу), не выдерживала бытовых трудностей эвакуации в Казахстане и замучила мужа жалобами. Тот попросил родителей принять ее с сыном в свою семью. Конечно, родители дали свое согласие. Если бы они знали, какими муками это для них обернется! Приехавшая невестка очень скоро впала в депрессию, по любому поводу проливала слезы, ее стали преследовать ночные страхи. Она вскоре полностью замкнулась в себе и однажды вечером покончила с собой. Отца заподозрили в принуждении к самоубийству с целью подрыва боевого духа офицера Красной армии. Припомнили и старые «грехи» во время коллективизации. Статья была расстрельная, и отца в качестве подследственного посадили в тюрьму. Мы остались одни в чужом доме, почти без средств к существованию, без дров, без еды и корма для скота. Хозяин дома был в курсе всех событий и заявил, что срок проживания продлевать не будет. В октябре — ноябре я нанялся гнать из Уральска в Актюбинск эвакуационный крупный рогатый скот (голов триста). Скот надо было гнать степью 900 километров. За падеж — судебные санкции. Скотогонов было трое: вооруженный охранник, доярка со знанием казахского языка (они ехали на подводе) и я, пеший пастух. По ночам укрывались под телегой. Где находятся источники воды и сенные угодья, мы должны были узнать сами у местных казахов. Стояла глубокая осень. Ночами в степи резко холодало, начались замо21
Б. Д. Комаров.
розки. По утрам скот слизывал влагу со скудной растительности и хрумкал полынь. Шли медленно, оберегая молодняк. В пути провели полтора месяца. По договору за эту работу мне должны были дать мешок муки и два воза сена, которое я сам же и накосил перед командировкой. Но по возвращении из Актюбинска (обратно ехали поездом) мне выдали только половину мешка муки. А за то, что обещанное сено якобы самовольно отвез домой, руководитель хозяйства, оказавшийся бессовестным обманщиком, и вовсе грозил судом. От новых пережитых потрясений меня стали мучить приступы малярии, от которых я стал желтеть. Болезнь усугубили тяжелая простуда с высокой температурой по ночам и фурункулез. Мама же в свои 35 лет полностью поседела и страдала бессонницей. Ситуация с самоубийством невестки, наконец, прояснилась. По заявлению отца прокуратура отозвала с фронта капитана В. А. Петрова. Выяснилось, что его жена была психически больным человеком, у нее уже раньше проявлялись попытки к самоубийству, а однажды она даже покушалась на убийство близких людей, выкрав пистолет у мужа. По счастью, оружие оказалось незаряженным. Добавлю к этой истории, что сын Петрова оставался жить с нами до конца войны. Дело прекратили. Отец вернулся работать на завод, мне же отдали все обещанное за перегон скота. Чтобы выйти из тяжелого материального положения, мы с отцом заключили договор на забой скота, за что имели отходы с забоя и долю от туши. Позднее стали разводить и свой скот. Конец войны застал нас, когда мы на спиртзаводе ставили десятиметровую трубу на котельной. Заплатили нам водкой, которую мы обменяли на хлеб и одежду для семьи. …В зрелые годы довелось пережить немало трудностей и разочарований, столкнуться с самыми сложными проблемами на своем главном — врачебном поприще. Но это уже не шло ни в какое сравнение с тем, что выпало испытать мне и моим близким в военное лихолетье. Хранятся в памяти дни ожесточенных боев за наш поселок в Сталинграде и тракторный завод, смертельно опасные вылазки за водой и к зернохранилищу. Встают перед глазами страшные картины массовой гибели людей во время бомбежек. Нельзя забыть и горящую, вздыбленную от разрывов Волгу, леденящий душу вой падающих на шаткую переправу бомб и спасительный песчаный берег, вспаханный минометными залпами. 22
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Должен при этом сказать, что война оказалась еще милостивой к нашей семье — все остались живы. Судьба моих родственников более трагична. Из четырнадцати членов семей Комаровых и Петровых (моих родителей, их братьев и сестер) пятеро погибли на фронтах Великой Отечественной войны (трое — под Москвой и Сталинградом), двоих расстреляли немцы по дороге в Германию, куда угоняли их вместе с другими жителями Сталинграда — из-за того, что они не могли идти из-за крайнего истощения.
Профессия — хирург Война закончилась, и я твердо вознамерился продолжить учебу. Обложился учебниками и после самостоятельной подготовки экстерном сдал экзамены за 8-й и 9-й классы средней школы. Затем окончил 10-й класс и, получив аттестат, в 1946 году уехал из Уральска в Москву поступать в институт. Заранее, правда, не решил, в какой именно. Чувствовал, что родителям без меня будет трудно, так как самая тяжелая работа по уходу за скотиной в личном хозяйстве лежала на мне. А ведь наверняка придется им еще и продуктами мне помогать. В Москве тогда была карточная система на хлеб и основные продукты. В столице разыскал тетушку, родную сестру моей мамы, которая в письме обещала помочь мне обустроиться. Но при встрече выяснилось, что тетушка, ее муж-инвалид, вернувшийся с фронта контуженным, и сын жили в одной комнате коммунальной квартиры. Институт для поступления выбирал долго. В конце концов, не без колебаний подал документы во 2-й Московский медицинский институт им. И. В. Сталина. Вчерашние солдаты, основательно подзабывшие многое из школьных программ, имели при зачислении льготы. Только что назначенный директором института генерал-лейтенант медицинской службы Сергей Иванович Миловидов считал, что таким абитуриентам для поступления достаточно будет получить по всем предметам (русский язык, физика и химия) тройки. Не сдавшие экзамены с первого захода переходили в группу повторной сдачи. Сразу после зачисления предоставлялось общежитие и, что самое главное, выдавались продовольственная и хлебная карточки. 23
Б. Д. Комаров.
Я был принят в институт со второго захода. И на втором курсе «успешно» завалил на зимней сессии анатомию. Мне, привыкшему за военные годы совсем к другому труду, очень тяжело было переключиться на изучение скелетов людей и работу с трупами. Приходилось препарировать мышцы, сосуды, нервы. Труп нужно было самому достать из хранилища, заполненного раствором формалина, а после практических занятий вновь погрузить в этот бассейн. А тут еще и латынь, которая поначалу давалась с большим трудом. За пять лет обучения многие студенты меняли институт, поняв, что медицина — не их дело. Я же после фиаско на сессии отправился домой. Но отец был категорически против того, чтобы я так просто бросил учебу. Поэтому я вернулся в Москву, напряг все силы и сдал сессию без потери года обучения. Но и без стипендии, что создавало немалые проблемы. Среди поступивших было больше ребят и девушек, окончивших московские школы. Они держались обособленно, жили в своих семьях, у них были свои интересы и довольно спокойная послевоенная жизнь. Студенты, оказавшиеся в институте после демобилизации, прошедшие фронт и особенно побывавшие в плену, резко отличались от остальных. Были они постарше, а тяжелые испытания оставили на них свою печать. Казалось, что жили они в состоянии постоянной тревоги. Некоторые из них проходили проверку в органах госбезопасности. А наш однокурсник, сосед по общежитию на Якиманке, в состоянии нервного срыва застрелился из пистолета, привезенного с фронта. В целом группа студентов-фронтовиков жила своим коллективом, в который приняли и меня. Мы оставались верными нашей послевоенной дружбе и по истечении многих лет. Все студенты-фронтовики (а с ними и я) жили в общежитиях, были общественниками, возглавляли комсомольские и партийные группы и факультетские и курсовые бюро. За время учебы мне привелось пожить по очереди во всех четырех общежитиях института. В дачном поселке Томилино институт снимал жилой дом. Были общежития в Охотном Ряду, Алексеевском студенческом городке и на Якиманке, откуда было совсем недалеко добираться до основного корпуса института, расположенного на Малой Пироговской улице, и до 1-й городской больницы, в которой размещалась кафедра факультетской хирургии. В холодный дом, расположенный в Томилине, возвращались после занятий поздно. Нужно было ехать поездом с Ка24
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
занского вокзала, а добравшись до общежития, нарубить дров, затопить печь, наносить воды и переделать уйму других хозяйственных дел. А утром — снова на поезд, и надо еще суметь втолкнуться в переполненный тамбур. Жилось голодно — на стипендию в 20 рублей (если ты, конечно, успеваешь по всем предметам) не разгуляешься. А подхарчиться у тетушки можно было только по праздникам, если она на них приглашала. Картошку и капусту зарабатывали на погрузках-разгрузках и переборе подгнивших на хранилищах овощей. Подрабатывали на чистке от снега крыш и улиц, одним словом — везде, где только можно. На каникулы ездил к родителям в Уральск, где нанимался в артели на полевые работы, поливал бахчевые культуры, косил сено. Здесь, в степи, хорошо кормили из общего котла. Оставались силы, чтобы сходить в город на танцы и к утру вернуться. Когда жил в Алексеевском студенческом городке, рядом со знаменитым монументом Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», устроился работать по вечерам библиотекарем. Платили немного, но можно было заниматься в читальном зале. На третьем курсе мне подфартило: в месткоме бесплатно выдали пальто, а в связи с болями в желудке — выявился гастрит — стал получать талоны на диетическое питание. Меня прикрепили к фабрике-кухне какого-то завода, где я обедал ежедневно. Чуть позже перевели в общежитие на Охотном Ряду. Там было хотя и тесно, но все бытовые неудобства компенсировались близостью Большого театра, весь репертуар которого мы сумели просмотреть… со второго действия. Для этого прибегали к небольшой хитрости. В антракте люди всегда выходили покурить на улицу. После перекура мы без пальто заходили обратно вместе с ними и находили свободные места на галерке. На старших курсах жили на Якиманке, что было очень удобно, так как занятия по клиническим дисциплинам шли на базах 1, 2 и 5-й городских больниц, расположенных неподалеку, на проспекте Ленина. Вот здесь я всерьез заинтересовался хирургией и стал посещать соответствующие кружки, сначала в 5-й, а затем — в 1-й городской больнице при кафедре факультетской хирургии, где заведующим был академик А. Н. Бакулев — выдающийся ученый и талантливый практик. Начинал я заниматься рядовым студентом, а в конце учебы был уже старостой кружка, выполнял самостоятельно несложные операции по дежурству и подавал надежды. Вел кружок обаятельный доцент Николай Антонович Дымович. 25
Б. Д. Комаров.
Накануне окончания института началось распределение. Академик Бакулев меня заметил и предложил остаться у него на кафедре, работать клиническим ординатором. Я дал согласие. Видно, я ему приглянулся тем, что хорошо знал больных и четко докладывал на обходах, добросовестно, без конфликтов с больными и персоналом, исполнял все свои обязанности и проявлял упорство в учебе. К тому же не гнушался никакой общественной работы, что считалось тогда немаловажным. Нельзя не сказать об одной очень важной детали: нас, кадровых медицинских работников, с института учили всегда помнить, что мы работаем для людей. Более того, воспитывали так, чтобы мы свои личные интересы всегда подчиняли общественным, общегосударственным задачам. Комсомольскую школу прошло подавляющее большинство моих сверстников. В комсомольской организации МОЛГМИ им. Сталина* я получил первые навыки общественной работы. а в факультетской клинике, расположенной на базе 1-й городской больницы, избирался в комсомольское бюро, был одним из активных его членов. Секретарем бюро тогда была Роза Александровна Гундорова, позднее ставшая известным профессором-офтальмологом, работала в Институте офтальмологии им. Гельмгольца. По призыву ЦК ВЛКСМ мы на общественных началах занимались самыми различными делами. Вместе со студентами младших курсов строили Московскую окружную автодорогу, участвовали в строительстве стадиона в Лужниках и университета им. Ломоносова. Мы выезжали на колхозные поля убирать урожаи картофеля («на картошку»!), капусты, свеклы, где нас сытно и вкусно кормили. Эти работы не оплачивались, но какие это были незабываемые, счастливые дни! Через комсомол я в 1956 году вступил в партию. Вступление в партию имело большее значение для дальнейшей перспективы человека, но подавляющее большинство шло туда не ради карьеры или каких-то привилегий. В справедливость решений партии и ее съездов верили. Правда, верили и процессам, которые прошли в начале 1950-х годов над «врачами-убийцами». Были арестованы многие профессора, которые нам, студентам, читали лекции. Я же работал с доцентом В. В. Виноградовым, который ничем не отличался от всех остальных сотрудников кафедры, а на работу ездил на мото* М О Л Г М И – Московский ордена Ленина государственный медицинский институт. 26
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
роллере. Кампания общественного презрения к «заговорщикам» коснулась и нашей кафедры, и ее парторг Р. В. Богославский провозгласил, что столичная кафедра — не место для сына «врага народа». В. В. Виноградов со всей семьей (двое малолетних детей) вынужден был уехать работать в сибирскую сельскую больницу. В хрущевский период был развенчан культ личности И. В. Сталина. Теперь его клеймили позором, и столько на него новое правительство вылило грязи, что в это до конца уже не верилось. Наша партийная убежденность пошатнулась! После того как был взят курс на подъем сельского хозяйства, параллельно с колхозами начали создавать совхозы. Был и лозунг такой провозглашен: «Молодежь в совхозы!» Меня, как молодого коммуниста, вызвали в райком партии и уговаривали ехать директором совхоза на село. Но я ведь уже хирург со стажем, хотя и небольшим, веду преподавание, занимаюсь научной работой. Обещают дом, земельный участок, корову и разную другую живность. Но все равно это было похоже на авантюру (да так оно и было на самом деле при Хрущеве), и я отказался. Сослался на то, что я житель городской, семейный, к сельским условиям непривычный… Школа факультетской хирургической клиники им. С. И. Спасокукоцкого 2-го МОЛГМИ, где проходило мое профессиональное становление, отличалась высокой требовательностью к персоналу, ведущему лечебную работу. Здесь большое значение имели даже внешний вид врачей, белизна их халатов. Правила общения с больными были строго регламентированы. Обращаться к ним следовало только на «вы». Оперировать своих родственников запрещалось. Осмотр больных женщин выполнялся только вдвоем или втроем. Больше всех за самые различные недочеты доставалось ординаторам, причем критикой, порой и необоснованной, в их адрес особенно отличался профессор В. А. Жмур. На эту тему даже сочинили стихи «За что врача жмурили в ординаторской». Они были не только смешными, но и подчеркивали существовавший перекос в отношениях, допускавшуюся несправедливость. В клинике постигали премудрости работы хирурга. Обучали друг друга, как вязать узлы на шовном материале, как подхватывать на лету нить, чтобы не выдернуть ее из иглы, которой хирург сшивает ткани. Надо было уметь быстро работать любыми хирургическими инструментами, при этом владеть одинаково хорошо обеими руками. На дежурствах необходимо 27
Б. Д. Комаров.
было самим делать анализы крови на лейкоциты, совместимость и группу крови. Каждый должен был хорошо выполнять обязанности и первого, и второго помощника оперирующего хирурга, знать их особенности. Нужно было уметь давать больным масочный или интубационный наркоз, переливать кровь внутривенно или внутриартериально под давлением с оксигенацией. Педагогическую и научную работу вели сотрудники кафедры. Лечебную работу выполняли заведующие лечебной работой и врачи-ординаторы городской больницы, но и те и другие работали под руководством А. Н. Бакулева. Принцип подготовки ординатора предусматривал его поочередное перемещение из одного отделения в другое. Отделение заболеваний желудочнокишечного тракта, где я проработал первый год, возглавлял профессор В. А. Жмур. Также год я проходил стажировку в отделении заболеваний желчевыводящих путей и поджелудочной железы под руководством профессора А. В. Гуляева. В отделении гнойно-легочных заболеваний, которым заведовала профессор А. В. Герасимова, и в травматологическом отделении опорно-двигательной системы, где заведующим был профессор С. Г. Рукосуев, отработал по полгода. В те годы начались поступления больных с врожденными и приобретенными пороками сердца. Специального отделения для них еще не было, их размещали по всем палатам. Этих больных консультировали доценты Е. Н. Мешалкин и Р. В. Богославский. Оба имели группу закрепленных за собой ординаторов, которые в 1956 году все вместе перешли работать на базу другой больницы, а затем вместе уже с профессором Мешалкиным уехали в Новосибирск, где создавался научный центр и строился академический городок. Научным направлением «Хирургия пороков сердца» А. Н. Бакулев начал заниматься с 1950 года. Он организовал для этого специальную группу, привлек многих ученых, академиков, профессоров. Среди них были реаниматолог, профессор В. А. Неговский, кардиолог, профессор Г. Г. Гельштейн, доцент Е. Н. Мешалкин, академик АН УССР Е. Б. Бабский, который разрабатывал проблемы патофизиологии кровообращения при пороках сердца и возможности хирургического лечения. Операции при приобретенных и врожденных пороках сердца уже проводились в США, Англии и других странах. В СССР эту проблему отодвинула на задний план Великая Отечественная война, и она только начиналась разрабатываться. 28
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Как и все сотрудники клиники, я оказался вовлечен в эти научные разработки по этой тематике и, помимо текущей лечебной работы и ежесуточных дежурств по неотложной хирургии, проводил научно-диагностические исследования. Поначалу моя клиническая тема формулировалась так: «Перевязка нижней полой вены как разгрузочная операция при декомпенсированных пороках сердца». Такая операция проводилась у тяжелых больных, страдающих митральным пороком сердца. Эта тема в дальнейшем определилась как достойная для защиты на ученую степень доктора медицинских наук. А. Н. Бакулев передал ее хирургу из Таджикистана К. Т. Таджиеву, который через два года защитил докторскую диссертацию, получил ученое звание профессора и должность заведующего кафедрой в Душанбе. Бакулев готовил также высоквалифицированных специалистов для Азербайджана и Узбекистана, стран социалистического содружества — Болгарии, Румынии, Польши. Все они по дватри года работали в клинике, защищали диссертации на степень доктора медицинских наук и после получения дипломов ВАК СССР уезжали на самостоятельную руководящую работу, возглавляли клиники и научно-исследовательские институты. Такой же практике он следовал в работе с профессорами своей кафедры, распределяя их по территории страны: как я уже упоминал, профессор Е. Н. Мешалкин уехал в Новосибирск, профессор А. В. Герасимова — в Омск, профессор С. Г. Рукосуев, а затем и профессор В. А. Жмур — в Рязань, профессора В. И. Казанский, А. А. Бусалов, А. В. Гуляев и С. А. Колесников остались в Москве на должностях заведующих кафедрами хирургии, но других вузов. Так формировалась основа высококвалифицированных преподавательских кадров не только в Москве, но и на периферии, так как война выбила руководящий состав хирургов-преподавателей. Вторая моя научная тема была определена как поисковая и обусловлена обследованием больных детей с врожденными пороками сердца новым отечественным методом динамокардиографии. Прибор (его плоскость) подкладывался под больного, и на электродинамокардиограмме фиксировались все фазы сердечного цикла, включающие быстрое и медленное изгнание крови. С его помощью изучалась сократительная способность миокарда до и после операции, а также проводился диагностический тест — сброс венозной крови в артериальное русло. Руководили моей научной работой академик А. Н. Бакулев и академик Е. Б. Бабский. 29
Б. Д. Комаров.
Больных, которых оперировали по поводу врожденных пороков сердца (в основном это делали Е. Н. Мешалкин и А. Н. Бакулев), было много. Иногда за сутки на разных столах оперировали семь-восемь человек разной тяжести заболеваний и с различными исходами. Приходилось день и ночь наблюдать за этими больными. Не все из них выживали. Целая команда специалистов осуществляла суточный контроль гемодинамики, газовый состав крови и следила за другими биохимическими показателями с целью прогнозирования исходов хирургического лечения. Проводился постоянный анализ показателей в динамике, вносилась корректировка в лечебные процедуры. Были тяжелые, мучительные моменты, когда лечащий врач должен был информировать родственников о том, что больной умер на операционном столе. Естественно, не все родственники воспринимали такие трагедии адекватно. Однажды муж погибшей больной проник в клинику с заряженным ружьем и во время обхода выстрелил в группу врачей и профессоров (пострадал заведующий отделением), а затем пытался покончить жизнь самоубийством. В другой раз милиционер, отец умершего ребенка, из табельного пистолета хотел застрелить дежурного хирурга, посчитав его виновным в смерти сына. Тот был болен врожденным пороком сердца и не перенес восстановления нормальной гемодинамики после операции, которая была выполнена слишком поздно — в 15 лет, и о вероятности летального исхода и отец, и мать предупреждались. Были и другие попытки родственников «наказать» врачей. Одна из них закончилась тем, что научный сотрудник, анестезиолог, остался слепым на один глаз (был ранен дробью) и потерял профессию анестезиолога. После трех лет исследований, в 1957 году, я доложил результаты сначала на кафедре, а затем на ученом совете 2-го МОЛГМИ им. И. В. Сталина, где тайным голосованием единогласно мне была присуждена ученая степень кандидата медицинских наук. Я был переведен на более солидную должность ассистента кафедры факультетской хирургии им. С. И. Спасокукоцкого. Сразу стало легче материально, возникло чувство стабильности — как-никак стал основным сотрудником кафедры. Произошли значительные перемены в моей личной жизни (я женился), и академик А. Н. Бакулев ходатайствовал перед ректором института профессором М. Г. Сироткиной о предоставлении мне квартиры в доме, выделенном для со30
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
трудников вуза. Квартиру я получил в 1959 году — двухкомнатную, со всеми удобствами. Работа ассистента — преподавателя хирургии заключалась в раскреплении студентов по больным, выявлении их теоретических знаний и уровня владения методами диагностики и лечения, умения правильно написать историю болезни. Читая истории, подготовленные студентами (в каждой группе их было по 15—16 человек), я старался помочь им найти правильное решение хирургической тактики. В качестве лекционного ассистента я готовил больных для демонстрации их студентам во время лекции, помогал лектору (профессору) в аудитории, вывешивал плакаты и прочие наглядные пособия, расставлял экспонаты. Был назначен я и хозяйственным ассистентом: получал научное оборудование, следил за транспортом, погрузкой-разгрузкой, производил распечатывание ящиков с оборудованием, закупленным за рубежом, осуществлял списание и уборку тары. Грузы с отечественным и импортным оборудованием нужно было еще устанавливать на этажах и ставить под монтаж, договариваться с соответствующими фирмами о его установке. Для кафедральной работы я выписывал дефицитные медицинские препараты: спирт для наркоза, кислород, закись азота в баллонах. В кассе института получал зарплату на всех работников кафедры и все время нервничал, боясь ошибиться. В течение пяти лет я вел еще на общественных началах и консультативную работу в гинекологическом отделении, на кафедре гинекологии, которой заведовал известный в ту пору профессор И. Ф. Жордания, а после его трагической смерти в авиакатастрофе — профессор Л. С. Персианинов. Позже я был направлен на кафедру урологии, к профессору А. Я. Пытелю. Кафедра была только что создана, и меня с доцентом Н. А. Лопаткиным А. Н. Бакулев «прикомандировал» сюда временно, на организационный период. Через год я вновь вернулся на кафедру факультетской хирургии, и мне была дана новая тема научных исследований «Хирургическое лечение больных аневризмами аорты». В то время эти операции в нашей клинике делал только А. Н. Бакулев. Это были тяжелые операции с высокими показателями тяжелых осложнений и смертности. Работал я над этой темой почти десять лет. Было прооперировано около пятидесяти больных. Более успешно проходили операции при аневризме брюшного отдела аорты, а наиболее трудно — при аневризмах 2 Комаров Б. Д.
31
Б. Д. Комаров.
грудной аорты. К концу 1966 года я представил свой материал Александру Николаевичу, сделал доклад на кафедральном собрании. Было высказано мнение, что материал «тянет» на две диссертации, и все, что касается аневризмы брюшной аорты, оттуда можно убрать. Защищать на ученом совете следует только более трудную часть материала — по проблемам аневризмы грудного отдела аорты (клиника, диагностика и хирургическое лечение). К этому времени я был утвержден ВАК СССР в звании доцента по хирургии, круг выполняемых мной операций был достаточно широк, в том числе на аорте, сердце, легких, брюшной полости. В 1967 году, перед самой моей защитой, академик А. Н. Бакулев скончался. Можно без преувеличения сказать, что с его смертью понесла тяжелую утрату вся отечественная медицина. Но 15 лет хирургической работы на кафедре факультетской хирургии им. С. И. Спасокукоцкого под руководством выдающегося ученого и прекрасного учителя А. Н. Бакулева, которого сменил его ученик — профессор, член-корреспондент АМН СССР В. С. Савельев, не прошли даром. Они дали мне возможность уверенно чувствовать себя в сложных ситуациях на новом месте, в новой, непривычной для меня должности. Но об этом — в следующих главах.
32
Часть первая ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
Как я стал «варягом» Мне часто вспоминается теплый сентябрьский день, когда я вступил в должность директора Научно-исследовательского института скорой медицинской помощи им. Н. В. Склифосовского. Случилось это в 1968 году после моей защиты диссертации на соискание ученой степени доктора медицинских наук. В те годы Главное управление здравоохранения Мосгорисполкома, которому подчинялся НИИ им. Склифосовского, возглавлял Леонид Андреевич Ворохобов. В «верхах», властных органах здравоохранения и в горкоме КПСС, было принято решение об усилении административного руководства институтом, который входил в систему городского подчинения, и подбиралась кандидатура на должность директора. Как я узнал позже, рассматривалось несколько кандидатур. Л. А. Ворохобов позвонил, в числе других, и профессору В. С. Савельеву, который назвал «по дружбе» мою кандидатуру. Виктор Сергеевич быстро сориентировался в обстановке и сказал, что оставаться мне на кафедре дальше не имеет смысла, нужно переходить на самостоятельную работу. Когда я узнал, что для меня открылась вакансия на должность профессора, директора научно-исследовательского института, я долго взвешивал все «за» и «против», опасаясь, что большие административные обязанности нанесут ущерб моим научным интересам и медицинской практике. Но, в конце концов, дал согласие на эту работу, так как другой такой случай в ближайшие годы в Москве вряд ли бы представился. Во 2-м МОЛГМИ им. Н. И. Пирогова вакантного места профессора по хирургии, на что я мог претендовать, не было и не предвиделось. На кафедре факультетской хирургии, где я работал доцентом, новый заведующий такой ставки не открыл. На 33
Б. Д. Комаров.
подходе были новые докторские диссертации — нужно было уходить. Собеседование проходило в кабинете начальника Главного управления здравоохранения Москвы Л. А. Ворохобова неформально. Дело в том, что после окончания 2-го МОЛГМИ в 1953 году, моя кандидатура при распределении рассматривалась для зачисления в ординатуру на кафедру хирургии, руководимую профессором С. Д. Терновским. На ней и работал в то время Ворохобов, который меня хорошо знал. Он и убедил меня в том, что докторам медицинских наук нужно раньше уходить на самостоятельную работу. Привел в пример и свой опыт, напомнил, что с кафедры профессора Терновского ушли, кроме него, такие специалисты, как М. В. Волков, Ю. В. Исаков, Д. А. Долецкий, и ничего страшного ни с кем не случилось. «Организационную работу, — отметил Леонид Андреевич, — ты знаешь, хотя пока и в пределах хозяйственного ассистента кафедры. Уверен, что справишься, а мы будем помогать». Я дал согласие, и мы поехали на улицу Горького в Моссовет, к П. А. Ворониной, заместителю председателя Мосгорисполкома, на согласование. Как я понял, она была уже предварительно обо всем поставлена в известность и даже согласовала с заместителем министра по кадрам Министерства здравоохранения РСФСР мое назначение. Тогда никто из них ничего о тяжелом положении института скорой помощи мне не говорил. Если бы я знал истинное положение дел, может быть, принял бы иное решение. В конце концов, у меня было приглашение в Новосибирский центр кардиологии от его директора, профессора Е. Н. Мешалкина, вышедшего из школы А. Н. Бакулева. Перед этим также освободилась вакансия в связи с уходом в отставку по возрасту главного хирурга госпиталя МВД СССР. Должность директора института скорой помощи была привлекательна тем, что я получал возможность заниматься хирургией в известном на всю страну лечебном учреждении, где работал выдающийся хирург и ученый академик С. С. Юдин, скончавшийся в 1954 году. Здесь же работали настоящие корифеи хирургии, академики Б. А. Петров, Д. А. Арапов, профессор, лауреат Государственной премии СССР П. И. Андросов. Этих видных хирургов я знал по научным публикациям и заседаниям Московского хирургического общества. И было, конечно, заманчиво попробовать свои силы на самостоятельной работе. 34
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
Сомнений — а вдруг не справлюсь? — было много. Пробовал посмотреть на себя со стороны, пытался понять, на что же я способен, достаточен ли багаж моих знаний. Как того требовал порядок, в определенной очередности — райком, горком КПСС и т. д. — проходило согласование и утверждение моей кандидатуры. Помню, первый секретарь МГК КПСС В. В. Гришин на заседании бюро горкома задал мне несколько вопросов и дотошно интересовался, как готовится документация по строительству нового здания института. Коллективу института меня представлял, зачитав соответствующий приказ Министерства здравоохранения РСФСР, заместитель министра по кадрам С. Я. Чикин. Прежний директор института М. М. Тарасов, который проработал в этой должности 16 лет (с 1952 года), уже не выходил на работу задолго до этих событий, поскольку находился в преклонном возрасте. Он был нездоров и вскоре умер. Нельзя не сказать о том, что на плечи этого доброго и мягкого человека легла вся тяжесть забот о развитии института в нелегкие послевоенные годы. Благодаря его усилиям начались и продолжались большие художественно-реставрационные работы по воссозданию первоначального вида Странноприимного дома графа Шереметева. Художники-реставраторы и скульпторы восстанавливали картины и украшения алтарного купола церкви, а в бывшей трапезной, где сейчас находится конференц-зал, первозданную прелесть приобрели три огромные люстры и более двух десятков старинных бра. Коллектив сотрудников института мое появление в должности директора встретил неоднозначно. Были среди молодых сотрудников те, кто отнесся к этому позитивно, были и недоброжелатели, которые нарекли меня прозвищем «варяг». Был, например, такой характерный случай. Вскоре после моего прихода в институт заместитель директора по науке Б. А. Петров попросил меня посмотреть в приемном отделении одного из вновь поступивших экстренных больных. В приемном отделении уже были Петров и дежурные врачи приемного отделения. Вскоре пришел и профессор Д. А. Арапов. Я сразу понял, что к чему, что мне устраивают что-то вроде экзамена. Осмотрел больного в разных положениях, как учил студентов, провел пальпацию, аускультацию. У меня за спиной собрался консилиум. Закончив осмотр и обследование, объявил свое мнение: у больного обострение хронического панкреатита, перитонеальных явлений нет, тактика ведения 35
Б. Д. Комаров.
больного в данной ситуации — медикаментозное лечение (без операции). Больной подлежит госпитализации в хирургическое отделение клиники, руководимой Б. А. Петровым, под наблюдение дежурных врачей, с докладом завтра на утренней конференции о результатах медикаментозного лечения и о целесообразности моего повторного осмотра. Судя по реакции моих оппонентов, экзамен я выдержал. Знакомству с клиниками и отделениями института я посвятил первое же заседание ученого совета. Их по сложившейся традиции обычно проводил заместитель директора по научной работе, главный хирург института Борис Александрович Петров — профессор, действительный член Академии медицинских наук СССР, он же заведующий кафедрой госпитальной хирургии, созданной в свое время на базе 2-й клиники, где он же на общественных началах был руководителем. Всего в составе ученого совета было 11 руководителей клиник, заведующих лабораториями и заведующих отделениями, 6 докторов медицинских наук и 28 кандидатов медицинских наук. Петров председательствовал на заседаниях ученого совета, поскольку директор института Тарасов не имел ученого звания. Ученым секретарем был доктор медицинских наук И. М. Григоровский, человек уже в почтенном возрасте, выработавший в себе с годами привычку возмущаться всем и вся. По положению, председателем ученого совета (орган не только совещательный, но и утверждающий решения администрации) при наличии ученого звания и ученой степени должен быть директор института. Многие из членов ученого совета (12 человек, в том числе 11 кандидатов и докторов медицинских наук) были в возрасте около семидесяти лет и смену директора восприняли настороженно. Мне же тогда исполнилось 40 лет. Из документов ученого совета и беседы с Б. А. Петровым, ученым секретарем и членами ученого совета узнал, что всего в институте 110 занятых научных должностей. Большую часть персонала по штату составляли врачи и средний медицинский состав. Заведовали лечебными отделениями десять докторов медицинских наук и семь старших научных сотрудников, кандидатов медицинских наук. Все они — научные сотрудники, штатных должностей заведующих лечебными отделениями в подчинении главного врача нет. В институте — 11 клиник и 12 научно-практических лабораторий. А отнесен он был к финансированию, по табелю оснащения и сетке окладов к третьему, низшему, разряду науч36
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
ных учреждений. Поэтому многие ставки из-за низких окладов были вакантны, а научное оборудование приобреталось очень редко, особенно устарели рентгенологические аппараты. План работы ученого совета на 1968 год не составлялся. Заседания совета проводились нерегулярно, а вопросы избрания на вакантные должности иногда решались без кворума. Контроль за ходом выполнения диссертационных работ был пущен на самотек, не обсуждался и не осуществлялся. Без обоснования переносились невыполненные научные работы 1968—1969 годов на более позднее время. Отчет о научно-исследовательской работе за 1967 год, со слов Б. А. Петрова, был составлен, но еще предстояло направить его на утверждение в УМС (ученый медицинский совет) Минздрава РСФСР. План научно-исследовательских работ института на 1968 год не обсуждался, соответствующего доклада не было и его утверждение тоже было перенесено. Отчеты руководителей отделений на ученом совете, научные доклады и содоклады, также и доклады диссертантов по апробациям диссертаций не проводились. После принятия решений о предоставлении двух- или трехмесячного творческого отпуска сотрудникам для завершения научных диссертационных работ их часто просто не отпускали. Последний состав ученого совета института пересматривался и дополнялся в 1964 году. А совет, обновленный в 1968 году, ученым медицинским советом Минздрава РСФСР не был утвержден. Причин такой неорганизованности и царившего безразличия в работе научной части института было много. Начиная с первого профессора — руководителя института П. Н. Обросова, который возглавил его в 1927 году, я был уже восьмым директором. Особенно часто менялись руководители института в годы Великой Отечественной войны: на смену профессору А. В. Русакову пришел академик С. С. Юдин, после него — Б. Ф. Нифонтов. При этом некоторые из директоров были совместителями, работали на кафедрах и в других учреждениях, некоторые же были репрессированы и исчезали из поля зрения. Надо отдать должное руководителям военной поры. Например, Русаков был назначен директором института им. Н. В. Склифосовского в 1941 году, в период, когда немцы вплотную подошли к Москве, а многие учреждения города эвакуировались. Некоторые важные подробности истории нелегкого становления и развития института я узнал из впечатляющей экс37
Б. Д. Комаров.
позиции музея института, которую собирали в течение долгих лет его главный хирург академик С. С. Юдин, а в последующие годы — штатный смотритель музея Татьяна Сергеевна Петрова (жена академика Б. А. Петрова). В музее хранились многие документы еще времен графа Шереметева — архитектурная планировка и история строительства главного здания и других корпусов, а также творения знаменитого художника М. В. Нестерова, скульптора В. И. Мухиной, другие ценные экспонаты. Кабинет директора находился в административном корпусе № 4, на первом этаже, в небольшой комнате, которую открыла мне секретарь бывшего директора Валентина Фоминична, миловидная пожилая женщина, не утратившая внешнюю привлекательность. Была она человеком очень опрятным, воспитанным и интеллигентным. В своей должности она работала долгие годы, и на ней держались все связи администрации внутри и вне стен института. Она последовательно вводила меня в необходимые дела, знакомила с вопросами, которые были особенно важны для молодого директора. И — никаких недовольств, злопыхательств, сплетен или жалоб. Как я узнал позже из отрывочных рассказов сотрудников — ветеранов института, знавших ее длительное время, Валентина Фоминична более десяти лет провела в лагерях, как жена «врага народа» (был репрессирован ее муж, являвшийся руководящим работником на Украине). Она потеряла и мужа, и ребенка, тяжело болела диабетом. Я ее о прошлом не расспрашивал, так как хорошо знал, что такое карагандинские лагеря из рассказов бывших заключенных. Однажды и сам туда слетал — к родственникам, которые жили раньше, как и я, в Сталинграде и стали беженцами во время войны. А в Карагандинскую область двое моих двоюродных брата, Борис и Сергей Ягубкины, были направлены после окончания института, занимались шахтным строительством и из рядовых инженеров стали ведущими специалистами. Борис был начальником строительного управления. Первое свое жилье братья получили в освободившемся доме начальника лагеря, находящемся на территории одного из крупнейших исправительно-трудовых лагерей — «Карлаг» с центром в поселке Долинка. Находясь там, я имел возможность составить представление и о жизни несчастных заключенных в тех печально знаменитых краях. Валентина Фоминична пользовалась уважением сотрудни38
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
ков института. При очередном распределении жилья ей была предоставлена квартира. Жила она с сестрой вдвоем и умерла в связи с нарастающим диабетом и всеми возникающими в таком случае осложнениями: возникли большие проблемы со зрением, печеночно-почечная недостаточность. Со мной она проработала более пятнадцати лет и, повторю еще раз, о своих бедах никогда не рассказывала, никогда и ни на что сама не жаловалась. Кабинет, в котором я разместился, занимал громадный письменный стол с резной мозаикой образца прошлого века и такой же старый шкаф. Верхний этаж административного корпуса, где когда-то, до ареста в декабре 1948 года по ложному обвинению, были жилые комнаты Юдина, был заброшен. Комнаты и коридор были свободны, но находились в таком разрушенном, заброшенном виде, что производили впечатление непригодного для работы помещения. Дощатый пол был разобран и доски исчезли, межэтажные перекрытия были открыты и захламлены, кровля протекала при дожде. Корпус не охранялся. О том, что здесь жил главный хирург института, ничто не напоминало. Семью Юдина я немного знал с 1954 года, когда Сергей Сергеевич был реабилитирован, восстановлен во всех званиях и наградах и получил отдельную квартиру в элитном доме — высотной башне у Красных Ворот, на девятом этаже. При этом, как оказалось, на одной лестничной площадке с моими родственниками. Это был уже сильно постаревший человек невысокого роста, худощавый, приятной внешности. Когда мы встречались в лифте, он был всегда приветлив, брал на руки мою трехлетнюю дочь и расспрашивал ее о житье-бытье. Я в то время работал у академика А. Н. Бакулева и был наслышан, что С. С. Юдин в революционные годы якобы был на стороне меньшевиков, поддерживал позицию П. Милюкова, а также профессоров И. Алексинского и Ф. Рейна, придерживавшихся отнюдь не революционных взглядов. Так это было на самом деле или нет (скажем, не очень верится, что можно было одновременно поддерживать позиции меньшевиков и Милюкова, находившихся во враждебных политических лагерях), но такая молва о нем шла после реабилитации. Мне в то время и в голову не приходило, что буду когда-то работать в НИИСМП им. Склифосовского, где он многие десятилетия был главным хирургом и преуспевал в медицине, и не только отечественной. О его хирургических талантах было известно и за рубежом. Он успешно провел операцию на желудке пос39
Б. Д. Комаров.
лу США в СССР и оперировал многих других видных деятелей науки, искусства и государства. Юдин был одним из немногих среди хирургов страны, кто свободно разговаривал на нескольких иностранных языках, любил искусство и увлекался музыкой и природой. И конечно, он опубликовал много уникальных трудов по хирургии. После смерти С. С. Юдина, а похоронен он был на Новодевичьем кладбище, многие семейные и личные особенности, связанные с его жизнью, передавались и обрастали подробностями словно легенды, в которых неизменно присутствовали преклонение перед знаменитым человеком и восхищение его талантом. И все же, хотя и был Сергей Сергеевич восстановлен в НИИ скорой помощи, но подспудно травля его отдельными неугомонными лицами продолжалась. Но — зря старались! Здесь же, на первом этаже административного корпуса, размещался кабинет главного врача А. С. Сидоркина, где всегда было многолюдно. Кабинет заместителя директора по кадрам и бухгалтерия находились в другом корпусе, бывшей часовне Странноприимного дома графа Н. Шереметева. Первый, ознакомительный, обход зданий и размещенных в них административных вспомогательных служб, знакомство практически со всей территорией института оставили тяжелое впечатление. На осмотр только одних зданий (а их более десяти) ушла неделя. В обходе участвовали главный врач института А. С. Сидоркин, заведующий хозяйством А. В. Попов, инженер В. М. Шутиков. Зрелище предстало нескучное. Поделюсь впечатлениями в том порядке, в каком они выстраивались на «экскурсии», где основным «гидом» был главный врач. Начал он с первого корпуса Шереметевского здания. Кровля из жести постоянно течет, особенно зимой, так как теплотрасса всего корпуса размещена под крышей. Зимой она согревает снег на кровле и талая вода устремляется по потолкам и стенам вплоть до фундамента. Вода откачивается прямо на асфальт, где она замерзает и превращает двор в каток. К корпусу невозможно подойти ни медперсоналу, ни тем более больным. Больные из корпуса в корпус, а также поступающие из приемного отделения переправляются на каталках. Зимой и в дождь их помещают в непромокаемый или утепленный мешок. В полуподвале 1-го корпуса размещена служба гражданской обороны с кроватями, носилками и другой мебелью, здесь же 40
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
хранился твердый и мягкий инвентарь. Окна полуподвала выходят в приямки, которые завалены различным хламом, а зимой — снегом. Недостатки пытались «исправлять», но неудачно: теплотрассу подвесили там же — над переходом, под потолком, и вода по-прежнему заливала полуподвал и фундамент. Весь инвентарь системы гражданской обороны был покрыт плесенью. Пищеблок размещался в полукруглом специальном здании с глубокими подвальными хранилищами для продуктов питания, с большими камерами хранения для овощей. Когда-то институт имел свое подсобное хозяйство в Московской области и в течение всего периода Великой Отечественной войны обеспечивал больных своими продуктами. Варочные цеха были просторные, с высокими потолками, хорошо проветриваемые от пара и запахов. Однако при хорошей планировке вся электрика — мармитные плиты, электрохолодильные камеры — постоянно выходила из строя. В хранилищах овощей, мяса, рыбы была постоянная сырость, поэтому к ним санитарно-эпидемиологическая служба города постоянно имела претензии. Трудности были и с охраной продуктов питания, воры постоянно взламывали двери и окна. Доставка горячей пищи в лечебные корпуса производилась на тележках в алюминиевых ведрах и кастрюлях, и зимой пища быстро охлаждалась. У сестер-хозяек постоянно пропадали алюминиевые ложки, которые больные при выписке якобы брали как память о лечении в институте. Все эти большие и мелкие трудности требовали быстрейшего решения. Но ими круг хозяйственных проблем, увы, не ограничивался. На территории института стояла котельная с высокой каменной трубой и тремя остывшими котлами, давно уже не работающими, ямой и приемником для угля. Все это находилось в бездействии и разрушалось, но сносить было нельзя, а надлежало хранить как резерв на случай непредвиденных обстоятельств. Котлонадзор города контролировал и систему отопления, и состояние котлов. Однако рабочих котельной давно не было в штате хозяйственной службы и вся эта служба, с низкими, по третьей категории окладами, была не укомплектована. В отдельном помещении разместилась служба главного инженера. Здесь соблюдался какой-то порядок и было создано нечто наподобие мастерской. На задворках находились помещения, приспособленные под слесарную и токарную мастерские. Однако этими мастерскими с оборудованием инже41
Б. Д. Комаров.
нерно-технического назначения никто и никогда серьезно не занимался и не было видно каких-либо перспектив. Бомжи, постоянные обитатели подвалов в зимний период, которых исправно поставляли находящиеся рядом три вокзала, наводили «свой порядок», растаскивая все, что можно пустить на продажу. Помещения, где хранились кислородные и закисные газовые баллоны в рампах — это едва ли не главное хозяйство инженерной службы, — были всегда открыты и с развороченными замками (централизованной газовой системы еще не было). Баллоны пропадали вместе с манометрами. В инженерно-технических мастерских, расположенных на хозяйственном дворе, открыто лежали трубы, швеллера, угольники — навалом в кучах, без присмотра. Бывшая прачечная давно вышла из строя и находилась в заброшенном состоянии. В ней когда-то стирали, гладили и выбраковывали больничное белье. Остались лишь пустые чаны, гладильные столы и лавки. Кругом — сорванные двери, выбитые окна и выломанные рамы, черно-серые стены, вскрытые полы. А выше этажом размещался функционирующий архив, где хранились истории болезней, в том числе еще востребованные. Но так как нижний этаж не отапливался, во всем корпусе было холодно и персонал архива уходил греться в другие корпуса, где было тепло. Архивное помещение оставалось доступным для всех, кто что-либо искал. Поэтому прямо на полу, в беспорядке лежала масса, по сути дела, выброшенных историй болезней. Помещение морга и судебно-медицинской экспертизы с холодильными камерами, предназначенными для ограниченного количества вскрытий, было превращено в массовое хранилище трупов, которые свозили из нескольких стационаров. Тесный зал прощания с покойными, нехватка секционных столов превращали работу персонала в своеобразный коловорот. Работали сутками, комнат для отдыха персонала не было. Кроме сотрудников института и судебно-медицинской экспертизы города, здесь размещалась и кафедра топографической анатомии 1-го Московского медицинского института (заведующий кафедрой академик АМН СССР, бывший ректор этого вуза В. В. Кованов считался очень влиятельным лицом). Из-за большой скученности были случаи ошибочной выдачи в зал прощания не тех трупов. Можно только представить, какую реакцию вызывали подобные ЧП у родственни42
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
ков, по жалобам которых были даже публикации в прессе. И совсем уж трудно было работать, когда поступали трупы с мест массовых катастроф, как, например, случилось уже при мне после падения самолета японской авиакомпании в аэропорту Шереметьево. Для опознания и судебно-медицинского освидетельствования всех погибших (их было более ста) разместили в коридорах морга. Экспериментальные лаборатории — лаборатория экспериментальной патологии профессора Ю. М. Гальперина и лаборатория консервирования тканей профессора Г. А. Пафомова, а также лаборатория трансплантации органов доктора биологических наук В. П. Демихова — размещались в приспособленных, тесных помещениях. Под первую лабораторию была отведена землянка с насыпным покрытием (бывший погреб для хранения продуктов), с кафельным полом. В ней помещались клетки для животных, операционный зал и кабинет для сотрудников и заведующего лабораторией. Условия для работы ужасные: без вентиляции, без кондиционеров и окон. Для проветривания рабочих площадей открывали окна. Людей удерживал только великий энтузиазм или отсутствие каких-либо перспектив. Фундаментальные исследования проводились при полном отсутствии помощи со стороны администрации, при низких зарплатах и плохом обеспечении необходимыми материалами. Лаборатория Демихова содержала виварий для собак, к которым позже добавились обезьяны, и занимала подвальную площадь под Центральной станцией скорой помощи. Какиелибо удобства — водоснабжение, вентиляционные окна и канализация — отсутствовали. Операционный зал размещался рядом с котельной на втором этаже технического корпуса. Для имеющихся в лаборатории двух операционных столов, собственной стерилизационной, материальной и инструментальной базы было очень тесно. И здесь работал коллектив фанатов трансплантологии, смирившийся с предоставленными условиями после многих переселений. Директор института М. М. Тарасов принял эту лабораторию по указанию свыше из института хирургии им. А. В. Вишневского. В институте занимались заготовкой отдельных тканей (кожи, кости, хрящей, трупной крови) для трансплантации и органов (почек и печени) для временного подключения в кровоток больным при отравлениях. Как я уже говорил, бухгалтерия института занимала площадь бывшей часовни, которая была перегорожена на не43
Б. Д. Комаров.
сколько комнат в два этажа. Здесь люди тоже были вынуждены тесниться, но здание оказалось крепким, хотя и требующим капитального ремонта. Складские здания представляли собой деревянные бараки бывшего подсобного хозяйства. Один из них был полностью завален старым, списанным в клиниках, но не снятым с балансов инвентарем — тумбочками, стульями, матрацами и другими огнеопасными предметами — и располагался вблизи лечебного корпуса. Второй же находился возле морга. При этом не было места, где можно было бы хранить использованные рентгеновские пленки. По предписанию пожарных служб (оба склада были предметом постоянных нареканий пожарного надзора) бараки надлежало снести, списанную мебель снять с баланса и вывезти на свалку. Ожидалось начало строительства центрального архивного здания на хозяйственном дворе института для хранения рентгеновской пленки. Здания Центральной городской станции скорой помощи, ее автобазы и 1-й подстанции были размещены на территории института, в видавших виды помещениях. Здесь же при приемном покое для первичных больных был и старый архив рентгеновской пленки. Такое соседство было опять-таки недопустимо с точки зрения пожарной безопасности. Персонал бухгалтерии и хозяйственно-технических служб — электриков, сантехников, столяров, слесарей и рабочих других профессий — из-за неустроенности рабочих мест и низких окладов постоянно менялся, текучесть кадров поражала. Обход показал, что дальше так работать нельзя. Чувство ответственности у главного врача и завхоза явно притупилось. Требовались срочные и серьезные хозяйственные решения по ликвидации всех тягот, свалившихся на новую администрацию. Они, безусловно, отрицательно влияли на всю научноисследовательскую и лечебную работу, серьезно тормозили ее. Результаты увиденного были доложены мной на партийнохозяйственном активе и ученом совете института. Чтобы грамотно, эффективно и оперативно решать копившиеся годами вопросы, нужно было создавать мощную хозяйственно-эксплуатационную и инженерно-техническую, учетно-экономическую и бухгалтерскую службы с новыми руководителями. Забегая вперед скажу, что со временем мне удастся создание всех этих и других подразделений не только обосновать, но и укомплектовать, а эксплуатационные службы разместить в цокольных этажах нового корпуса в соответствии 44
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
с корректировкой проекта строительства клинико-хирургического комплекса зданий, осуществленного в 1970-х годах. Велся и подбор новых руководителей не оправдавших себя служб, но он был долгим и продолжался не один год. До той поры, пока не пришли более молодые и энергичные сотрудники. Но приходили они уже на новые, повышенные ставки, после того как мне удалось перевести институт из третьей категории научных учреждений в первую. Но это будет уже значительно позже… Неудивительно, что моя работа в должности директора сразу же приняла характер выслушивания жалоб на хозяйственную разруху. В лечебных корпусах дело шло к осени, дожди всюду вызывали протечки и обрушения штукатурки, а разбитые двери и оконные рамы многих корпусов (а их всего было 23 на территории института: 8 лечебно-диагностических, 6 административно-хозяйственных, 9 организационно-методических, экспериментальных и вспомогательных; некоторые впоследствии пришлось снести) требовали срочного ремонта. Бухгалтерия не выплачивала своевременно зарплату и пенсии, случалось, сотрудники института группами врывались в кабинет директора, угрожая учинить самосуд. Пришлось срочно выяснять у главного бухгалтера, в чем дело. Оказалось, что задержку выплат создает главк Л. А. Ворохобова по причине дебиторской и кредиторской задолженности института. Выявился весь хозяйственный и инженерно-технический развал, который наступил как результат деятельности (точнее, бездеятельности) бывшей администрации: директора, заместителя директора по хозяйственной работе и главного бухгалтера, а также главного инженера со своими отделами. В начале работы я ничего резко не менял, стараясь получить как можно больше информации от исполняющих обязанности заведующих отделениями, чтобы составить более объективное представление о положении вещей. Почти во всех их пожеланиях сквозила надежда на лучшие времена, на то, что я смогу переломить ситуацию. Постоянно поддерживал меня профессор Павел Иосифович Андросов, веривший, что хозяйство института, находящееся в плачевном состоянии, с моим приходом изменится в лучшую сторону и станет предметом гордости коллектива. На первых порах методику постановки и решения организационных, научных и лечебных проблем, структурный подход к управленческой деятельности я заимствовал из опыта 45
Б. Д. Комаров.
работы, накопленного на кафедре факультетской хирургии 2-го МОЛГМИ. Там уже многие годы были профилированы хирургические отделения, проводились систематические обходы, разборы отдельных успешных и неудачных, но тематических по научно-исследовательским работам (НИР) операций, разборы летальности, научные доклады на конференциях и подобных мероприятиях. При всех несомненных положительных качествах моих предшественников такой организации административной работы в институте скорой помощи не было ни при С. С. Юдине, ни при Б. Ф. Нифонтове, ни при М. М. Тарасове. Впрочем, и сейчас большинство крупных медицинских специалистов и руководителей нередко считают такую работу «рутиной», чем-то второстепенным. Следующим этапом стала разработка подробного распорядка работы администрации, в целом режима работы института по дням недели и издание соответствующего приказа. Я начал проводить еженедельные административно-директорские планерки и директорские обходы отделений совместно со всеми своими заместителями и секретарем парторганизации. Планерка предусматривала анализ выполнения закрепленных за руководителем обязанностей и заданий на неделю. Так, заместитель по научной работе отвечал за всю работу научной части, тематику и отчетность работы ученого совета, организацию всевозможных научных конференций, съездов, участие в их заседаниях научных сотрудников института. Заместитель по хозяйственной работе вел ремонтные работы в клиниках и подготовку их к зиме, контролировал сроки строительства трех объектов на территории института — хранилища рентгеновской пленки, центрального корпуса станции СМП и клинико-хирургического комплекса. Главный инженер следил за лифтами, энергообеспечением, освещением и инженерно-техническим хозяйством. Главный врач вел весь лечебный процесс, занимался обеспечением лекарствами, снабжением и закупкой диагностических приборов, мягкого и твердого инвентаря, отчетами. Диетический врач отвечал за качественное питание больных по раскладкам пяти лечебных столов. На нем лежали завоз продуктов, закладка в котлы и выдача готовой продукции, обеспечение всех заявок, прием и хранение овощей, мяса, рыбы. Заместитель по кадрам осуществлял всю кадровую политику, контроль за выходом на работу, увольнение и принятие на работу, обучение персонала, отчеты по различным формам. 46
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
В ведении главного бухгалтера — финансирование, отчеты по сметам, закрытие статей расходов, дебет и кредит. Директор же осуществлял общее руководство, он же был распределителем кредитов. Разница в организационных особенностях — между теми, которые сложились в институте до моего прихода, и теми, что были позаимствованы мной во 2-м МОЛГМИ, была значительной. Я прошел за 15 лет работы на кафедре факультетской хирургии выучку академической школы. Начиная с того, как приготовлен обход: больные должны быть все в кроватях и нижнем белье, рентгеновские снимки, истории болезней — все в папке на столе, палата проветрена и т. п. Форма одежды врача включала обязательное укрытие волос на голове (шапочка), никаких украшений (кольца, серьги, кулоны запрещались). Лечащие врачи должны были знать фамилии и истории болезней без шпаргалок. Обучение персонала отделения проводилось на обходе, на еженедельных внутриклинических конференциях, в ходе повседневных замечаний по работе молодых хирургов. На кафедре академика А. Н. Бакулева на эту тему были даже написаны не лишенные чувства юмора стихи под общим названием «Ординатория». В 1-ю городскую больницу, где располагалась факультетская хирургическая клиника 2-го МОЛГМИ, большинство больных госпитализировались как плановые, они требовали внимания и обследования. Экстренные больные, как правило, были уже прооперированы ночью и находились под наблюдением, но уже в палатах лечащего врача, который сам выполнял дообследование: делались анализы крови на лейкоциты, РОЭ, гемоглобин, проводилось рентгеновское обследование. Встречались, конечно, и различные осложнения. Так, однажды при поступлении больного с асцитом его как следует не диагностировали, а затем выявили травматический разрыв мочевого пузыря. Но такие случаи были исключением. Среди плановых больных общего хирургического профиля госпитализировались дети и взрослые с врожденными и приобретенными пороками сердца, а также с нагноением легкого (легочные больные помещались в отдельное отделение, и они не общались с чистыми больными). Это были тяжелые больные, приехавшие со всех уголков страны. Особенно тяжело было обследовать и оперировать детей с врожденными пороками сердца — так называемыми «синими пороками». Это были фактически обреченные дети, понима47
Б. Д. Комаров.
ющие свое безвыходное положение и хранящие надежду на успех операционного лечения. Они были очень чуткими и сообразительными. Всегда вспоминаю неординарные случаи в работе с ними. Однажды я проводил обследование на ангиокардиографическом аппарате для контрастирования полостей сердца и аорты. При этой процедуре больному в затемненном зале рентгенооперационной через катетер вводится контрастное вещество в полость сосуда. Дается команда для включения рентгеновского аппарата — «ток»! Но ребенку не сказали, что, когда пойдет серия снимков, аппарат начнет стучать как автомат. И во время исследования с испуга он вскакивает со стола, контраст его обжигает изнутри, он вскрикивает. Потом ему, конечно, особенности процедуры объясняли. Но настороженность у него осталась. Да и у меня тоже. Часто приезжие больные дети были лишены заботы родственников, не получали передач и сладостей. Конфеты и шоколадки приносили главным образом лечащие врачи или медсестры. Как-то вхожу в палату и вижу, что два малыша лет по пять—семь сидят в одной постели и плачут. Выяснил: один из них получил от медперсонала конфету и съел ее, не дождавшись своего друга, который постоянно угощал его домашними сладостями от мамы. Я их успокоил и дал обоим по конфете. Отношение всего персонала к больным было чутким и внимательным, уважительным, как этого требовали шеф — академик А. Н. Бакулев и его учитель академик С. И. Спасокукоцкий. Последний вообще никогда не приглашал на работу к себе в клинику военно-полевых хирургов или дежурантов, оперирующих в экстренных условиях. Здесь же, в институте, я стал периодически проводить собственные обходы, как это было заведено в 1-й городской больнице у А. Н. Бакулева — «obchodus profundus», и требовать, чтобы к ним были подготовлены палаты и больные. Во время обхода больной должен лежать, а не сидеть в верхней одежде на кровати, он обязан раздеваться для осмотра, снимать белье и носки. Если в палате стоял затхлый запах от немытых тел и нестираного белья, я прекращал обход и уходил, требуя навести порядок. Потребовалось немало усилий, чтобы переломить у сотрудников института безразличие к внешнему виду и чистоте больных и палат. У некоторых это безразличие иногда переходило в крайность. Считалось, например, что наведение молодыми сотрудниками «марафета» является чем-то предосудительным и не вполне достойным. 48
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
Особый контингент больных — люди, поступающие в институт им. Склифосовского в состоянии алкогольного опьянения по скорой помощи через телефон «03», по экстренным показаниям, чаще — с травмами или диагнозом «пьяная травма». Все места в палатах этого отделения обычно заняты, в коридорах постоянно стоят дополнительные кровати. Прикроватные стены украшены надписями типа «Здесь был Федя» и различными наклейками, в тумбочках — бутылки, чаще уже пустые, из-под водки. Больные курят прямо в палатах, то, что «скорая помощь» их доставила накануне в институт, многие не помнят или не знают. На обходе доклады о больных, поступивших ночью или утром, врачи по истории болезни сделать не могут, так как не знают показателей обследования, фамилии больных путают. Медицинский персонал из-за большого количества поступлений и коридорных больных вынужден постоянно перерабатывать без дополнительной оплаты. Происходит перерасход по всем статьям финансирования — это и медикаменты, и питание, и белье, и уборка. И при всех этих проблемах — никаких научных разборов на обходах в присутствии руководителей клиник и профессоров или на утренних конференциях. Никакой воспитательной работы в коллективе. Не было кафедральной выучки, хотя в институте базировались многие учебные кафедры. Часто больные назначались на операции недообследованными, с неясным диагнозом. Со времен С. С. Юдина, чтобы сократить предоперационный период, был принят подход: «Вскроем живот — диагноз будет ясен, и объем операции будет понятен». Но ведь операцию на кишечнике нужно готовить несколько дней! Плановых операций в хирургических отделениях было немного, в основном хирургическая работа выполнялась ночью. Последовательность экстренных операций — чистых, а затем гнойных — не выдерживалась, часто хирург повторно руки не мыл, а менял только стерильные перчатки. Иногда на нескольких операционных столах, стоящих рядом, вопреки всем нормам выполнялись операции, которые нельзя было проводить одновременно в одном помещении. Например, на органах брюшной полости — холецистэктомия, а рядом — открытая механическая травма костей голени или сочетанная травма; или идет «чистая» операция — резекция желудка, а по соседству — «грязная», каловый перитонит. Техника выполнения операций в каждой из хирургических клиник была разной. Очень удивляло, что некоторые из вид49
Б. Д. Комаров.
ных хирургов использовали прямые иглы с длинной нитью. Иглодержатель применяли только при заведении лигатуры в ушко иглы. Далее хирург шил ткани своими пальцами, выполняя часто непрерывный шов. Длина нити определялась линией шва. Между тем прямые иглы уже не применяли в операционных. Мне это было видеть странно, так как на кафедре факультетской хирургии студентов 4-го курса учили использовать изогнутые иглы различных номеров и различных изгибов, закладывая в прорезь ушка иглы лигатуры одноразового узлового шва на один стежок, используя для этого иглодержатель по назначению. Учили такой технике операции, при которой она выполняется последовательно, этап за этапом. В госпитальной хирургической клинике этапы операции выполнялись несколько по-другому. В связи с этими особенностями позже под редакцией моей и М. М. Абакумова был написан специальный «Справочник операционной и перевязочной сестры» для служебного пользования. Количество осложнений в послеоперационном периоде увеличивалось, все списывалось на экстренность случаев и на самих пострадавших или больных. Когда я стал эти вопросы выносить на обсуждение (на конференции хирургов и общие конференции института), на меня смотрели, как на инопланетянина, явившегося поучать и устанавливать порядок в коллективе, который в этом не нуждался. Редко мои начинания и обсуждения итогов разовых обходов заканчивались взаимным пониманием. Чаще высказывалось много претензий и недовольств по всем поставленным вопросам. Тем не менее я проявлял настойчивость, и многие проблемы выносил затем на партком и партсобрание с приглашением представителя Дзержинского райкома партии — куратора института. Были введены фиксированные дни работы ученого совета — здесь было проще, так как я уже был его председателем. Повестка заседаний объявлялась заранее, была заслушана работа главного врача, бухгалтерии, отдела кадров... Но для того чтобы заниматься хирургией, оперировать, ни времени, ни возможности у меня не оставалось. Тем более что почти везде, снизу до руководящих верхов, стали вдруг замечать хозяйственную разруху, адресуя почему-то укоры новому директору-«варягу», у которого размораживается отопление, лопаются трубы, замерзают больные и т. д. и т. п. Пришлось всей администрации приложить немало усилий, чтобы пере50
ИНСТИТУТ СКЛИФОСОВСКОГО: ТАЛАНТЫ В ЗЕМЛЯНКАХ
адресовать ответственность за бесхозяйственность и исполняющим обязанности заведующего отделениями, сотрудникам, которые безразлично относятся к своему рабочему месту, оставляют зимой открытыми двери, водопроводные краны, не заботятся о сохранности казенного имущества. С целью исправления имевшихся санитарно-гигиенических и хозяйственных безобразий стали организовывать плановые (по линии парткома) и внеплановые (по решению администрации) субботники на территории клиник, лабораторий и всей территории института. Я начал проводить обходы клинических отделений, а затем и лабораторий. Эта административная форма работы вводилась с трудом. В обходе участвовали: директор, заместитель по научной работе, заместитель по лечебной работе, главный врач, врач-диетолог, заместитель по хозяйственной работе, главный инженер, начальник отдела кадров, бухгалтер. К сожалению, не всегда удавалось собрать всех заинтересованных лиц, особенно в начале внедрения в жизнь практики таких обходов, но затем, когда выявилась их польза, они стали одной из основных форм работы, заняли ведущее место в общем комплексе решаемых вопросов. По плану работы на каждое из подразделений обход администрации приходился раз в один-два месяца. После обхода отделений проводили анализ работы каждого отделения в кабинете у его заведующего по всем вопросам: организация лечебной работы, хозяйственная работа, кадры, санитарногигиеническое содержание палат и кабинетов общего пользования, коридоры, лестницы, дисциплина, научные разработки и научное оснащение и т. п. Главной целью этих обходов было выяснение у сотрудников всех наболевших вопросов, их желания вникнуть в особенности работы отделений, более детально ознакомиться с принципами реорганизации научной структуры института. Затем в кабинете директора я проводил анализ всех недостатков в работе администрации и заведующих лечебными отделениями, которых фактически в штатном расписании не было. Их обязанности поначалу исполняли научные сотрудники с низкими окладами (в тот период, когда институт был отнесен еще к третьей категории). Эту проблему, наряду с текучестью кадров, неукомплектованностью научно-клинических, лабораторных и административно-хозяйственных штатов, плохой обеспеченностью инвентарем и оборудованием, лечебными койками, предстояло срочно решать. Для этого 51
Б. Д. Комаров.
нужны были надежные и мобильные, знающие дело помощники. Первый год работы прошел в бесконечных поисках таких людей. Пришлось сменить несколько главных бухгалтеров и замов по хозяйственной работе, некоторые уходили самостоятельно, так как у них не клеилось взаимодействие с руководством Главного управления здравоохранения города. Чтобы ориентироваться в сложных вопросах, во многое нужно было вникать самостоятельно. Например, пришлось изучить самому бухгалтерский учет и отчетность. При этом выяснил, что в сфере обслуживания у бюджетных организаций (учреждений здравоохранения — в том числе) бухгалтерский учет совершенно иной, нежели на предприятиях производственной сферы. И в промежутках между долгими хождениями по различным инстанциям (райисполком, райком партии, Главное управление здравоохранения и Моссовет) я с тревогой стал осознавать, какую же большую ответственность взял на себя и какую рискованную, полную опасностей ношу взвалил на свои плечи!
Власть и судьба института. «Стройка века» Остро встал вопрос о необходимости увольнения некоторых должностных лиц, как не справляющихся с работой. Должности заместителей директора были номенклатурными, а поэтому требовалось согласование в Главном управлении здравоохранения города — с его начальником Л. А. Ворохобовым, заместителем по кадрам М. М. Боковым, в планово-финансовом и других отделах. Текучесть кадров можно было приостановить, лишь изменив статус всего института. Этот вопрос выходил за грани решения его в администрации ГУЗМ. Вышедшие в 1968 году постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР, направленные на развитие здравоохранения страны, и последующий приказ Минздрава СССР о развитии и совершенствовании службы скорой медицинской помощи, требовали решения вопросов развития и ремонта клиник института в Моссовете. Мои обращения по этим проблемам нашли поддержку в аппарате председателя Исполкома Моссовета Владимира Федоровича Промыслова. С большим вниманием ко всем моим заботам отнеслась заместитель Промыслова, курирующая здраво52