Svetlana Sazonova's poems by Archives Design

Я знаю тепло камня (Б.Гребенщиков) Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! (Откр. 3:15)

Несколько имён Дай имя сыну Эдип, испорченный плод Телемак, слабое дитя Ахиллес, пусть Ахиллес Царь купит разбитый кирпич Заплатит звонкой монетой Герой – орёл Доченька – решка Плачь, плачь, наплачешь чёрное море слёз но не считай корабли Твой медленный взгляд Не в силах настичь чемпиона клеймо номер первый

*** Тёмное, пыльное, в сомнительных пятнах бельё облаков, огромная куча скомканных тряпок последнее издыханье. На небе нет горячей воды только блики, обман зрения, ложный цвет. Дни большой стирки начались и среди потока широкой реки плыла и пела дочка крысы расплелся её венок из полевых цветов, хвостик голый, и шубка мокрая до нитки. Натянут туго мрачно-серый тент, смотри Красный трамвайчик развозит печальных бледных сонь Барахтаемся в делишках Словно насекомые среди простыней аз иногда бываю букой прости веди меня, уведи из лабиринта, глаголь, заговаривай головную боль доброго человека.

*** Боже, вышли мне знак. С. Чиграков. Боже, объясни эти знаки я, глупое животное, не понимаю. Вот майский жук на моей подушке или скомканная банка из-под пива на земле, словно неугодная бумажка, ярко-зелёного, ирландского цвета. Нитка паутина с небес это леска где же крючок мы никак поймаем друг друга июнь – тишина – слово - и вновь тишина Лето только началось и Моррисон кричит мне в самое ухо: давай, детка, разожги мой огонь. Да, лето только началось, ещё можно сделать выбор завестись или остаться безучастным. Было – рождение будет смерть Пока же я лёгким свистом отпугиваю облака И воздушные шарики поднимаются ещё выше.

*** Будто бы горлом кровь Красная-красная, словно террор и опять беспомощность младенцев и стариков Глухота, слепота, мокрые пелёнки, безумие и крик. Я думаю о тебе, и начинается шорох по всем ночлежкам, горькая муть, кофейная гуща поднимается со дна, отравляет с самого начала этот день, воду, двух рыб, пять хлебов. А ведь каркуша-вещунья предупреждал. Я спешно прохожу мимо - высоко он сидит на ветке, далеко глядит, вдруг возьми, да и урони мне под ноги обглоданную куриную косточку, остаток своего завтрака.

*** Смерть, ты искала меня, шарила по всем тёмным углам, приговаривая: кто не спрятался, я не виноват и вот глупый зайчик допрыгался плохой притворщик, и актёр я не смог быть тише воды, ниже травы, слиться, как тень, с холодной стеной, изобразить грязный пушистый клубок старой, никуда не годной, и никому не нужной шерсти Зачем я тебе, смерть, ведь ты уже сыта, зачем поймала меня, расцарапала мою мордочку в кровь и держишь крепко за длиные уши словно не зная, что делать дальше лодка перевозчика Мазая полна на сегодня Как я боюсь тебя, смерть, Ты, посмотрев прямо в глаза с усмешкой сказала: трусишка зайка серенький И стало так страшно, что моё сердце, выпрыгнув, убежало, петляя, далеко-далеко Не знаю, как удалось вырваться и мне То ли ты замешкалась, то ли нарочно ослабила хватку Горящий обруч для львов, но я тоже прыгнул через него вслед за тобой, сердце моё Мне незачем крылья, я убежал на длинных ногах-ходулях И вот, могила пуста, я восстанавливаю силы, замаливаю заячьи грехи сплю без кошмаров поглощаю жареных цыплят, пью кофе без меры, не выключаю стеклянную музыку но всё на бегу, петляя, путая следы без передышки спасаясь от тебя, смерть.

*** Чёрный фордик с разбитой фарой на моём письменном столе прозрачный дельфин чьи внутренности ракушки и веточка чертополоха И прежде чем ты отведёшь взгляд я уже знаю - тебя нет дома.

*** Электрический ветерок не охладит моего пыла к тебе Силы его дуновения хватит лишь На трепет крыльев серафима и на то, чтоб донести до нас лёгкую мелодию этого лета. Я, как Хафиз, хочу напиться, оттого что и сегодня нет письма Я, как Велимир, делаю длинные взгляды Я, как Пак Че Сам, могу вырасти деревом хурмы на твоём дворе, чтобы быть ближе Как глупо не сводить глаз с горизонта И я, в горячке и досаде, не знаю, кому бросить упрёк иконам или тебе, в лицо.

*** Три ворона кружат в солнечный день, от скуки играя между собой в наперстки, в ожидании наивных жертв. Великий могол легко может сбить меня с толку, у меня не хватит твердости духа отказаться от ненужной встречи. Я вызываю любовь и жалость, но как мне добиться достойного равнодушия. Моя кожа обожжена июньским светом, но ветер переменился. Холодная или сладкая месть. Я не хочу, но память услужливо, как сеттер, приносит кровоточащую разноцветную птицу, воспоминания о тебе. Моя судьба, ни забыть, ни вернуться.

*** На той стороне улицы Священник с длинной бородой седой бежит бегом боится опоздать служить Богу своему сейчас он за угол свернёт, там церковь маленькая, бедная… спешит городской трамвай, навстречу брату, скользит по рельсам, будто по маслу… ярко-жёлтые и зелёные листья желают побыстрей опасть и собраться в вороха, кучу малу, этакий свальный грех… погода стремится к перемене, вода к продолжению течения, огонь к жару, ветер к своему усилению а я же тороплюсь увидеть отчётливую ясность бытия.

*** Гаудеамус игитур, Вечный студент! читай все эти умные книги, и узнаешь, что такое вострые ножички, быстрая горячая кровь, восточный экспресс, и дикая магнолия в цвету. считай, сколько тебе осталось жить, и ему. так люби, чтоб кости таза разошлись, и плоть от плоти. денег ещё одолжи, пусть не вернут, боль причини, но позже раны зализать не забудь. Не умирай, не умирай, тебе всего лишь 27, так радуйся молодости краткой.

Наполеон День лишь начался, но я жду его завершения спать спать целые сутки одиночество сны мои дурные привычки сорная трава растёт быстро... теперь, когда стучатся, не спешу открывать чужая себе настолько что кошка боится подойти Даже ты воротишь нос, мама разбери краткое слово "Раб" на моём ошейнике. Всё делаю нехотя, из-под палки, словно из одолжения спуститься - подняться по лестнице испечь наполеон - сварить крем и дочитать наконец Исповедь Блаженного Августина...

*** Люблю, но ты не увидишь собачьей преданности В моих глазах, это верный признак ограничения души, ума и страсти. Нет, я не добро. Я любопытство и снисхождение. Трачу бессмысленно наше время, убиваю его, строю замки на песке, черчу круги на воде, дожидаюсь журавля в небе. Высмеиваю серьёзные вещи, подшучиваю над переживаниями, Кривляюсь, делая вид, что мне всё равно. Изображая саму невинность, Довожу тебя до белого каления, знаю. Но, послушай, я просыпаюсь среди ночи, чтобы написать тебе, пощекотать нервишки пером. Вздрагиваю, увидев случайно похожее круглое лицо. Трепетно храню сувениры. Люблю тебя. И не хочу уходить из своих прекрасных глупых мыслей и мечтаний, строк, а потому вновь и вновь завожу шарманку с одной и той же песней на разный лад.

Пасхальные страсти Есть обычай и правило Всему должно быть чистым накануне Чистого четверга Я же чиста разве оттого Что кто-то перемывает мне кости Пыль, пыль кругом. Не вижу я света Люди идут навстречу и не думают о Боге Выгуливают, как таксу, свое самолюбие Да-да-да, настойчиво кивает головой, как игрушечный болванчик, сизый голубь

Мёртв, мёртв курилка Соседа не стало накануне Чистого четверга, Вернее – сдох он, как дворняга, в подворотне Вымел себя, словно хлам, из жизни И нет ему больше ни воскресенья, ни понедельника О, ни сожаления, ни чувства утраты Но и праздника тоже не будет Ни куличей, и яиц, крашеных в отваре луковой шелухи Творожной Пасхи Только усталость как же я устала Когда засыпаю, словно опускаюсь на дно камнем, под толщу воды. И ещё часы шутят со мной, вдруг ни с того ни с того убежав на час. Что бы значило это.

Тысячи шуршащих ничтожеств, прошлогодние листья, сгребают граблями, собирают в чёрные мешки, строят курганы из высохших мумий, Сгружают в грузовики, и куда-то вывозят из города, и потом, должно быть сжигают, как жертв. Ничтожества, я тоже собираю их руками, обнажая шагреневую, кожу земли, освобождаю дорогу пионерам весны – невинные ростки подорожников, слепые дождевые черви, бледно-розовые, пятнистые, словно питоны, бессчётные божьи коровки, маленькие капельки красной краски, суетливые муравьи, безумные бабочки, оранжево-чёрные, ошалевшие от тепла и криков детей.

*** Яркие салатовые и розовые листья тянутся к свету, произрастают из души, Пробивают панцирь лжи. Весь этот лес, что сейчас вокруг, зимой был ловко скручен внутри, Как змея в яйце… Но стоило меня отогреть, и пружина распрямилась, Черти выскочили из меня, как оглашенные И теперь, под солнцем, это рой ангелов зеленокрылых, высоких и стройных Название им не херувимы но тополя, ясени, клёны. Они устремляются в небо со всей силой молодости, Роняя небрежно, рассеянно на землю пушинки из своего великолепного оперенья.

*** так далеко зашла сегодня в своих снах как никогда раньше будто школьница в белой рубашке, и юбке колокольчиком волосы медного цвета, и стрижка паж; сидит, и робко ждёт табель, ждёт, словно манну небесную эту проклятую четвёрку по математике... словно ещё полуребёнок а не женщина с ярко накрашенными губами, в новых узких джинсах (хотя на самом деле послушный механизм, стоит скормить монетку и выдаст конфету; стеклянный круглый сувенир встряхните посильней, хорошенько, и напишет стишок) надо же, как далеко зашла в своих снах будто не было этих десяти лет, и не воздвигнута вавилонская башня ошибок не случились все те несчастья... Господи, Господи Боже мой, тогда внутри было что-то ещё, кроме вечных сомнений битком набита ими, под завязку словно тугая подушка пухом правда-правда... Господи, как же нужна была эта проклятая четвёрка по математике, чтобы не ругали дома...

*** Быть может, я не достоин любви. И не умею её внушить. Действительно, невыносим. Такой нервный и злоязычный. Самонадеянный важный павлин. Равнодушный к роли игрушки, пусть и любимой. Да, это всё обо мне. Твоя правда. И моё молчание – есть знак согласия, я готов подписаться под каждым словом твоих шести писем, что остались без ответа.

Линза Любовь для меня, полуслепого, это – увеличивающая линза теперь начинаю замечать даже ничтожных букашек в траве их движение жизнь но моё зрение уже слишком острое Я вижу сейчас что наше одиночество неизменно Боль не забыть Она светит ярко-ярко в небе, отражаясь в моих глазах это белая электрическая луна подходит к твоим снам близко-близко поэтому спишь тревожно и глаза уставшие, едва их откроешь поэтому я не в обиде если не посмотришь нежно не скажешь пару ласковых это всё из-за моих слов, понимаю.

Как мне поймать луну среди ветвей Для тебя на завтрак В тёмно-зелёных листьях она прячется На рассвете, среди пения птиц Мне придётся изловчиться Чтобы обмануть её соблазнительный свет И преподнести, сервировать тебе луну На дорогом фарфоровом блюде Приятного аппетита, любовь моя, ешь на здоровье.

*** Тонкие ли руки у смерти, одни кости, Ведь старуха и сама мертва Или руки у неё мощные, мускулистые, Как у мясника Потому что смерть – убийца.

Георгий и змей. Я так хочу потерять свои сны Катились бы они к чёрту, Вон из моей черепной коробки Врассыпную как шарики Куда-нибудь в самый дальний угол под кровать Чтоб не найти уж никогда. Смыть сны из души насовсем Как грязную воду в канализацию. Вывести эти ночные пятна с постельного белья Вернуть чистоту простыням... Приказать отрубить снам голову, они преступники, мои мучители Я сражаюсь с ними каждую ночь как Георгий со змеем Но пресмыкающийся вновь и вновь обвивает меня своими кольцами, лишает покоя и воли Я взрослый независимый завидую маленькому мальчику, Хотел бы я так ловко управляться со своими снами, как он с юлой, заставить бы их вертеться волчком мне на забаву. А сны бесконечны, я видел, прочитал их целую библиотеку Собрание снов в черных кожаных переплётах на высоких стеллажах, и вот я хожу среди полок, и вздрагиваю от новых видений, и от тех, что являлись уже не раз. В этих темных книгах записана радость, мне снился ещё не рождённый сын, каким я его себе представлял Учтены нападения на меня, побеги, страхи Полёты без крыльев, детские грешки Острые наслаждения, нешуточная боль, лужи крови и переломанные кости Все болезни с рождения, жар и озноб, ветряные оспины и надрывный кашель пневмонии тут моя любимая музыка Амадей битлы роллинги блюзовый скулёж борзый джаз много чего Здесь великая писанина Рембо Набоков Маяковский и иже с ними

Сюда затесались и бегущие картинки Диафильмы про робота Семь благородных самураев Грейс Келли в новом платье Маргарита Терехова в зеркале Во сне иногда вижу голубые и карие глаза, я так вас люблю Ещё зелёные смотрят на меня тоскливо и мрачно презираю, забудьте как звали Вспоминаю, бывает, все дома, где мне довелось жить Отдельная комната в квартире на втором этаже у родителей Стены были сплошь оклеены плакатами рок-звёзд На полу приятель нарисовал какого-то чудика Деревянный, хлипкий домишко, с наступлением первых холодов там появлялись наглые крысы А в разгар жары мы, бедные студенты, лакомились медовыми белыми сливами из сада Клетка общежития яркий свет Стрельбы на полигоне неподалёку невыносимо одиноко старинный доходный дом в центре сижу сейчас здесь и пишу а семилетний сын рядом читает Книгу джунглей

Вижу свою жизнь Не могу никак уйти от неё Вхожу вновь и вновь в одну и ту же реку Прокручиваю сам себя на мясорубке воспоминаний Фарш идёт на стишки-пирожки с пылу с жару Завариваю кипятком сухие чаинки прошлого у себя в голове И разливаю потом горячительный напиток через свой длинный носик Вывожу старательно каракули на белой бумаге Видите ли, я изобрёл велосипед – Жизнь есть сон Нет, не так Жизнь сон смерть вот сущность Троицы Жизнь сон смерть – наши пастухи А мы агнцы Чёрные и белые Блеем то дружно, а то вразнобой… Господи, когда придёт урочный час Пора будет тащить меня на закланье Зачти, прошу, что я всю тьму-таракань свою извёл на строчки чёрные Я – Альба. Я стремился к свету.

*** С прежними музами разорваны узы И слова от безделья накопились как пыль Стихи смотрят на меня из всех углов Я же уклоняюсь от них, предпочитаю обходный путь Молчу, молчу, молчу. Давно сладкая тоска не звала меня по имени Беспричинно и отчаянно И не просила посветить ей в темноте Казалось, когда-то тоска ограничилась границами снов. Днём - день. Ночью – ад. Сейчас же чернота пуста. Легион одержимых свиней завоевал мою жизнь. Язык заплетается, сердце разбито, мысли жалки, дела злы, душа всмятку. И у судьбы зимой не допросишься снега… Что ж остаётся исчезнуть из бывшего дома, который теперь - проклятый хлев, шагнуть из яркого окна, заполнить пустоту.

Я многое хотел сказать, но ты обрезала ножом. Д.Хармс Как выразить свою любовь Можно, к примеру, сказать, что я - звезда, а ты - свет, что от меня исходит Или что я – птица, раз – взмах, и поминайте как звали И мои стихи к тебе – крылья Но не перестаю сомневаться, достаточно ли хороши эти образы, детка, вполне ли отразят высоту, силу чувств накал страстей Я перебираю картинки в душе тщательно, как поварёнок - годные и негодные картофелины, Ведь я стараюсь произвести неизгладимое впечатление Живу с оглядкой на твоё мнение, душа моя Пытаюсь догадаться, что тебе понравится Это сложно Быть вовремя глупым и к месту умным Удачно переходить от простоты голубки к лукавству змея Всё зависит от твоего взгляда – будут ли цвести сады, Или откроются кладбищенские ворота… Я – твоё создание, от и до Благодаря тебе всё – средний рост, Голубые слабые глаза, отличный слух, неуравновешенность, воля Характер. Все мелочи жизни и столпы мирозданья. Всё перелито из одного кувшина в другой, Вода превращена в вино. Я живу в месте, отведённом тобой Ношу твои драгоценности и копаю, как ты, землю. А потому – ты – миф, живи вечно, как римская волчица Нет старости для тебя и нет болезни Питай свои подобия, взывающих с горькой молитвой, сладкой небесной манной, Мы - матрёшки, мал-мала-меньше, возможно, преждевременно раздуваем горе, словно мыльный пузырь Но всё же не оставляй нас, прошу, не сейчас. Потом.

*** Туча загребает в кулак остатки солнца Крылья прозрачных стрекоз Исчезают с закатом И лунный свет проявляет тени листьев на стенах моей комнаты Я думал, что строки июля никак не лягут послушно на лист Но оказалось – их всего лишь шесть, и они уже здесь.

*** Если я скажу, что очень скучаю, любовь моя Что моё сердце скоро взорвётся, как бомба И я боюсь своих чувств, словно приближения поезда И мне неприятны любые прикосновения Кроме твоих Я не помню ничего, только твой смех и слова признания Если всё это сказать, будет скучно, Поэтому я молчу.

Примирение Зелёной траве сентябрь нипочём Потому что дождь ласков с ней и беспощаден Он стеной стоит, льёт ручьём Напролёт и часами. Так жаден он до неё, вне всяких приличий человечий язык не выразит этого быть может, воробьиный, птичий. Ты чирикнешься, а я в итоге свихнусь Если мы не будем в ближайшее время вместе. Я тебя коснуться боюсь Хоть мы вылеплены из одного и того же теста, Рыбак рыбака видим друг друга издалека, ловим предел горизонта и радугу в дырявые сети Мы обсуждаемы, герои бесчисленных сплетен Имена наши треплют, и рвут, вот несчастье Но не плевать ли сто раз, если даже Пароходы в порту так стонут, ревут, как бегемоты, сгорающие от страсти

И жёлтая трава, иссохшая в тоске по своему дождю Вновь зелена сейчас, волниста, словно в июне. Это – новый плавный поворот в автобусе, ранним утром, навстречу уже яркому солнцу, под нежный припев Фредди - сомбади, соооомбади ту лоооов Да, да, у меня полная боевая готовность любить кого-нибудь Я тугой бутон перед самым раскрытием При первой встрече я словно проглотил тебя, Потерял в себе, словно иголку в сене, Растворил, как соль в крови Поселил язву в сердце Горячку в мозге И мне теперь никуда не деться Это вечный голод, его не утолить, Я как проклятая Крыса, которая едва успевает сточить свои зубы, Перед тем, как они вырастут снова! И не может быть иначе, В твоих объятиях я качаюсь словно на волнах И твоё разгорячённое дыхание – словно шум морского ветра, надувающего паруса Души бьются сквозь наши тела, Изнывая от змеиного клубка желаний в животе, стремясь пробиться друг к другу тщась слепиться в один снежный ком достичь успокоения, наконец, прохлады но нет, нет, любовь преследует нас, это рок, мы прокляты античным мощным заклятьем, как Ио, Прометей, Эдип, Мидас…Мы бежим сами от себя, жалобно мыча, с истерзанным телом, ненавидя тех, кто нас породил, и всё, к чему прикоснёмся, превращаем в золото. Но кто бы ни крутил это вечное колесо наслажденья и пытки, только не прекращай…

Провести час с тобой – всё равно, что перевернуть страницу, это так быстро Моя книга, мой дом, моя жизнь, моя любовь – это ты, и там, где ты Если я в задумчивости шевелю губами, это значит, что целую тебя в мыслях, говорю с тобой, называю по имени Моя жизнь – ложь без тебя…Я двуличная тварь, которая прячется в тёмном лабиринте условностей, долга, правил, обязанностей Я выхожу на свет с человеческим лицом, только если ты зовёшь меня Любовь, как исповедь, очищает меня от грязи Я чувствую чистоту только что омытого младенца Но после того, как ты покидаешь, оставляешь, бросаешь, кидаешь, теряешь, забываешь меня Я вновь чернею до одури, до дурноты Меня тошнит от самого себя Я злобен, как паршивый пёс Липок и холоден, как лягушка в бородавках, Или Голум в своей пещерке, потерявший кольцо Одинокий, словно милые кости в сырой земле Как мне просить тебя остаться? Как убедить быть со мной? Какой афоризм привести в доказательство своей правоты? Я говорю, говорю языком любви Долбаный менестрель, разливаюсь соловьём, тенором Козловским, меццо-сопрано Марии Каллас Ты же не внемлешь. Ты молчишь, закрываешься, устрицей в раковине Уходишь под воду, ложишься на дно Оставляя после себя лишь круги на воде. Я остаюсь при своих интересах.

Если бы ты знал, если бы ты знала, если бы знали вы Как я радуюсь вашему неумению читать мои мысли И вы не представляете, до чего мне тоскливо с вами И скучно, и грустно, и некому руку подать, как было сказано выше Моя Тоска – это не опера, в моём случае ударение падает на последний слог, это - образ жизни Что ещё может испытывать на грешной земле Изгнанный из рая? Клошар я, бомж, никому не нужный бродяга Идут мои последние годы, Доктор Живаго Патлатый алкаш в грязной одежде Разочарован в вере, любови и этой, как её бишь, надежде Кому эта молодость, красота, здоровье, кипящие страсти? В топку всё без тебя, в топку. Я даже не пискну, очутившись в звериной пасти Страшной печи ада. Да, не только с херувимом, и с чертом знакомство вожу, И примелькалось моё рыло свиное, хоть я петляю, кружу… В калашный ряд мне вход навсегда и накрепко закрыт. И для верности Неумолимый Архангел с мечом у заветных ворот стоит. Пущать не велено, приходите завтра. А завтра будет то же, что вчера.

Во мне столько любви Если б её употребить в толк Извлечь из глубин души и сердца Полезное ископаемое Можно было растянуть счастье на тысячи лет Как бесконечные светлые стальные рельсы По которым ехать и ехать на трамвае желаний всю жизнь И жизни жизней детей, внуков и крошечных правнуков ( если повезёт, я застану их в пелёнках). Но я не знаю, что нас ждёт. Жизнелюбие моё и терпение не бесконечны. Я не хочу, не могу ждать тебя всю жизнь, любовь моя. Лучше смерть.

Нет смерти для нас, любовь моя Все, кто угодно, но не мы, не ты и не я Кладбище за кирпичной стеной не будет нам приютом И никто не придёт к нам в гости с букетом пластмассовых цветов, сорванных на большой поляне перед входом в последний предел Кесарю-кесарево Мёртвым – мёртвые цветы Но мы никогда не перестанем Мы, родившие любовь, безудержную, как Годзилла и Мощную, как динозавр Т-Rex Любовь, что вырывалась из грудной клетки, И бегала нагая по улицам, оглашая город, и окрестности Диким воем, рёвом, и криком. Наша любовь оставила свои извечные чернильные отпечатки на бумаге, зарубки на деревьях, отметки и воспоминания в календарях, сорванные башни, пересохшие реки, голод тел, вооружённые конфликты. Пустые флаконы на зеркальных полках хранят запахи прельщения и утешения, сны, что мы увидели, кино, за которое мы заплатили высокую цену. Дни, месяцы, годы ожидания, волчьей тоски. Твоя душа окаменела и моя стала равнодушной, потому что судьба выжимала нас, крутила, как мокрое бельё. Тем самым либо лишила нас воли, либо сделала неуязвимыми, как черепах. Но вот твоя боль и моя соединились. И грянул гром, любовь моя. Теперь и никогда мы умереть не можем, оттого что однажды родились. Да будет так, аминь.

*** Пусть я знаю прикуп, и живу у самого синего моря, Слушаю шум прибоя, любуюсь на чаек, Ем мидий в масле, пью красный сок. Сытый, безмятежно сплю и вижу сны, быть может И греческая богиня, моё утешение, поёт, ненадолго сойдя с олимпа, Свои лучшие партии о невозможной любви, и смерти, что, не замедлив, явится, Раньше, чем наступит утро, и распахнёт шторы на затемнённых окнах отеля, Резким, безжалостным движением.

*** Не грусти, сегодня уж вторник, а завтра – среда. Немного ещё, три дня – и мы навсегда Будто бы вместе, на выходные, на самом-то деле. Неделю все дружно поедом нас ели Как мыши сыр, до дыр; наконец - передышка Пять дней – марафон, пять дней - это слишком. Пара дней счастья – ни о чём, страшно мало, это снег ранней осенью – рраз, и растаял… Я хочу только тебя, нашу комнату, и постель, Книги, объятья, зимний свет через щель Старых штор, райский хор, поющий нам со факин спешл Время без стрелок, без грома тик так и вот так Времени должно тихонько шуршать – утешил…утешил…

*** Дети закрывают глаза от страха взрослые прячут взгляд за большими чёрными очками вот и я хочу ослепнуть добровольно потом - разучиться читать и писать, забыть, как складываются ладно буквы в слоги, и линии цепляются за крючки но стилет и бумага всегда под рукой иначе как ты узнаешь, милый что остатки сладки а взятки гладки.

Кто убил во мне Бэмби? М. Ты танцуешь перед зеркалом под песню Билли Джин и сердишься, заметив, что я наблюдаю. Мы совершаем увеселительную поездку туда и обратно до столицы нашей Родины, смеёмся всю дорогу, и пьём лимонад. Я так горжусь твоими сложными чертежами, смешными комиксами, выигрышами в теннисных партиях… Твоя музыка приносит несчастья, резкость и свободу. Благодаря тебе всегда закрываю двери в комнате, Не позволяю дешёвых вещей.

Выкидываешь меня из машины ночью, далеко от дома, не желая слушать горькие всхлипы. Твои замечательные подарки, шутки, старые рубашки переходят мне по наследству. Падаешь посреди дороги, а я, стоя на коленях, прямо на проезжей части, держу твоё лицо в ладонях и умоляю открыть глаза… Мчишься ко мне в больницу из другого города, когда я вдребезги к чёртовой матери, приносишь сок и шоколадный батончик… Моя память – это скряга Плюшкин, ну почему я не могу выбросить старый ностальгический хлам, не только твой, но и чей-либо… Но именно ты убил во мне Бэмби.

Счастье жить на земле. Промыли в окнах стёкла… А. Яшин. Днём жизнь прекрасна, и я понимаю, «какое это счастье – жить на земле». Благоприятный прогноз погоды, горошина отбеливающей зубной пасты прозрачная чистота окон невнимательные школьники на выставке нежных акварелей в музее, письмо верного друга, его знаешь без малого одиннадцать лет, чай, сдобная булочка чья-нибудь остроумная шутка и многое другое помогает держаться на плаву До ночи я сдерживаюсь, но перед сном из моего плоского сердца, пустого полиэтиленового пакета – редкий стеклодув выдувает мыльный пузырь цвета зелёного бутылочного стекла, поэтического абсента. Любовь мертва и заспиртована, размножена, в заточении во всех четырёх кунсткамерах моего испитого сердца. Как стемнеет, джинны в бутылках очнутся чудики с ручками-веточками, кривыми ножками, усохшим тельцем начнут барабанить по стеклу, требуя свободы. Безумие, но они светятся, или это горит спирт, обречённая мошкара в застенках фонаря… Нет, даже не надейся, я не выпущу тебя, мертвый уродец, три плюс один, пока не воскреснешь, и не превратишься волшебным образом в девушку-апрель с цветком в волосах из календаря пирелли.

*** Чудесные люди! Шум гул сердце Воздушный шар, самолёт Готов лопнуть, или взлететь Так вот этот шум сердца заглушает музыка Баха с немецкого «ручей» Камень ножницы бумага Что сильнее шум сердца музыки или воды

*** Голодный ветер бросается на птиц и стая голубей взлетает с заснеженных крыш так плавно и сильно поймали волну команда сёрферов, не поминайте лихом воздушные пустые поцелуи на белом песке следы беглецов

*** Говорят, я разжигаю похоть, И со мной люди чувствуют себя порочными. Что ж, тогда невинность – к чертям… на помойку – нашу луну… в мусорный мешок, её, проклятую, и туда. А я лишь меняю счастливое неведение На жизнь, на её торжество Получай, костлявая, по заслугам – Любовь и жалость я творю именно там, Где ты мучила меня испанским сапожком. Я творю, а ты полюбуйся.

*** …И я не сплю всю ночь иду, приплясывая, по дурной дорожке Загляну в подвалы – нет ли где чёрного пса… Поднимусь на чердак – навестить старинный портрет И сорву афишу с забора на память о

*** Если придам голосу нежность, ответишь ли тем же, не так уж и важно – лишь о тебе моего сердца заботы Но мой ангел равнодушен Как ко всему земному, так и небесному, кроме, конечно, своей красоты не скучай, деточка, не то я сменю Твою херувимскую масть, белокурое пламя на медь соседки, Серафимы.

Поэма тревог, беспокойства, потерь и ... С.В.С. Что там мерещится мне во сне, в темноте среди ветвей, Мелькает в тумане, изодранном в клочья? Это извечное беспокойство, Тревога, многоликая и разноцветная, как стая птиц. Чего я боюсь? Исчезнуть, когда испишу все чернила до молочной белизны, И кончатся мысли. Верно, я буду думать ни о чём, и напишу идеальное ничто На чистом листе бумаги. От скудости ума я истончусь, превратившись в глупую картонку, пустую Коробочку. Меня будет легко потерять, и однажды это случится. Потеряв так много, я сама буду числиться как пропажа среди живых. С глаз долой – из сердца вон, но верю, что не забудешь меня и не перестанешь любить, даже если я исчезну. И ты будешь обнимать воздух, разговаривать только про себя, целовать наших детей, но не меня. Иначе слишком больно становиться тенью, и не легче ли продырявить себе отверстие в котелке, и выпустить пар, дыхание, жизнь, что пока шевелится во мне, булькает и бормочет там что-то…

И так я, проживая жизнь, сыта её горечью знаний досыта уже в неполные тридцать. Эй, желторотые пташки, нежные щенки, детки, что пока ещё в клетке блаженной глупости. Слушайте, и не говорите потом, мол, мы не слышали. Знайте же, милые, прежде всего, нет ничего ненадёжней материнской любви. Не верьте своим матерям, потому что вы не знаете их, и они не знают, кого выстрадали, пеленали, нежили и растили. Любовь ли, если тебе неизвестно, что за варево в голове чада? если мы не можем прочесть мысли друг друга… И можно ли любить нескольких сразу? Без меры, как следует. Итак, полагаю, то, что называют материнской любовью, дети – это инстинкт. Слепой и безумный. Я пишу эти строки, полные желчи, предчувствуя весну. Спрятавшись от мира в своей комнате с высокими потолками, я забилась в самый угол кровати, уткнувшись лицом в стену. Одиночество приятно и мучительно. Смотрю и замечаю вдруг на пустой и скучной до этого дня стене морщины, царапины, неровности, знаки. Как знать, может, они появились тут под силой моего взгляда. Надеюсь, они – свидетели уже близкого марта. Потому что я жду тепла, как и всё живое под снегом. Мои чувства выспались в душе, словно медведь в берлоге. Они хотят появиться при свете дня, и огласить лес победным рыком. Я пришёл! Накопив желания, хочу жить быстрее. Тратить бездумно деньги, Радовать друзей остроумными шутками. Читать еретика Унамуно. Путешествовать. Вообще, с толком проводить время. И конечно, говорить с тобой о стихах, прозе, и слышать совет: «Пиши, пиши, пока твои чернила не станут белыми, как молоко».

Ахиллес и черепаха …иду - красивый, двадцатидвухлетний. Маяковский В. В морозный денёк иду бодро, ощущая в себе всю силу молодости и здоровья без труда обгоняю ковыляющую старуху в жёлтом платке и клетчатом пальто И вдруг, обернувшись, почувствовав на себе её взгляд, понимаю Что однажды старость догонит меня Как черепаха Ахиллеса.

Иерусалим Странные облака родом из Иерусалима Иначе откуда взяться на небесах скелету древнего ящера Только этот город достаточно стар для необычных, странных облаков Прядь волос с головы Иоанна Крестителя Малые и большие птицы летят вперемешку с шестикрылыми серафимами Окровавленные щипки ваты На закате словно рваном собаками Разноцветные бильярдные шары раскатились по зелёному сукну Неба перед грозой Сонный чёрно-красный маковый рассвет Яркий синий флаг свободы в полдень Неба над Иерусалимом Этот город недоступен днём Только в сумерках Когда в комнаты входит свет мягких ламп Он разрешает соглядатаям подсматривать за собой Видения наполняют прозрачную пустоту Сторожевые несуществующих складов покидают свои посты И бедовые еврейские парни Находят там каждый своё Портрет Жан, Часть Речи, Этика, Капитал, Бессознательное, Камень.

Бедовые еврейские парни разбрелись по всему свету А столица остаётся на месте Средоточие и исток неизменен Эти мирные воды разливаются всё шире, преумножают наши знания и скорби но сам Иерусалим остаётся всё тот же Храмы Соломона и Ирода по-прежнему великолепны жёлтый металл и поныне отлит в золотого тельца И ничего не стоит Месячное жалованье населения – жалкие вдовьи лепты Но мы не жалуемся Лишь плачем иногда у нарочной стены сезон бесконечных дождей и слёз сменяет засуха впрочем голод не страшен здесь все сыты двумя рыбами Мёртвого моря и пятью хлебами маломощных земель В колодцах вино, а не вода Так легко напиться и забыться на каменоломнях перемалывают кости и несчастья в муку но у гибели здесь прекрасное лицо Саломеи танец смерти чарует поэтому мы, крестоносцы умираем без сожаления и страха все воскреснем на третий день под английские псалмы сэра Уильяма в нашем вечном городе Иерусалиме все, открыв слепые до этого глаза, вновь увидим странные облака

Бумеранг-1 Птица-бумеранг летит, мгновенно разрезая мне грудь своим острым крылом И впускает в душу, пустую скучную комнату, Звуки и запахи тёплого осеннего дня переменную облачность, мягкую грязь земли, пасмурные тени, покой и волю сентября.

Бумеранг-2 Я посылаю тебе бумеранг но ты не догадаешься или не захочешь поймать его а я не приму его назад! так пусть же он летает вокруг тебя отныне будет твоим вечным спутником.

*** Серый шёпот и тёплый поцелуй на закате замыкают на ключ этот пасмурный день, продолжают нежность дождливых недель и время тянется как размытая дорога по ней бредут часовые древние механизмы их сердца внутреннего сгорания работают на тоске по тебе я живу за высокой стеной света любви и ещё долго не высуну отсюда носа.

*** Ты прожил годы слёз, погружался в океан печали Проплывал в темноте по реке, освещаемой красными китайскими фонариками В совершенном одиночестве Утратил легкомыслие Кутался в плед, и прятал голову в наушники Уезжал далеко-далеко от дома, чтобы встряхнуться хотя бы чуть-чуть Не помогало. Ты стал серьёзным и взрослым, почти не улыбаешься И не смеёшься. Слушаешь блюз, размышляешь о бренности мира Доморощенный Екклезиаст. Наконец, нашёл в себе силы забыть свою любовь, жестокую, глупую и равнодушную. Что ж, детка, вот тебе новая тетрадь, пиши теперь разборчиво, набело и аккуратно. Забудь глубокие тёмные воды прошлого, Расскажи о белоснежных вершинах Эвереста, которые ещё предстоят.

*** Февраль вступил в свои права. И Марта начало ещё далеко. Я хотел очистить душу Но лишь опустошил её И оттого В конце зимы мои ночи черны и густы, как нефть Я плаваю в темноте, персик в сиропе, не видя снов, Не зная, что будет дальше, в полном неведении. Наощупь я следую за тобой только ты проведёшь меня, как верблюда, сквозь игольное ушко, В пределы Рая. В конце зимы – резкое потепление, благодаря тебе.