Spb 52 full

The Arts, Culture and Tourism Russian-Canadian Magazine

Spring 2016 I Issue 2 (52)

1926

90 thBirthday QUEEN ELIZABETH II

$10.00

2016

FROM THE EDITOR’S DESK

6

10

Нам 10 лет!

Our 10 years

HAPPY BIRTHDAY TO HER MAJESTY THE QUEEN

10

90 Glorious Years

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!

14

Зачем королеве сумочка

К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ С. ПРОКОФЬЕВА

22

Алена Жукова. От первого лица

TO 125TH BIRTHDAY OF SERGEY PROKOFIEV

23

Alena Joukova. From the First Person Perspective

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

30

Елена Крюкова. Бег времени

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

31

Elena Kriukova. The race of time

22

Искренняя благодарность преданному коллективу переводчиков, корректоров, авторов статей и рассказов, фотографов и дизайнеров, чей самоотверженный труд помог выпустить этот номер журнала.

4

Spring 2016

30

T h e A r t s , C u l t u r e a n d To u r i s m M a g a z i n e

www.spbmagazine.ca Founder and Publisher: S & S Tovmassian

ПИТЕРСКИЙ АНДЕРГРАУНД

42

Виталий Аронзон. Памяти брата

Creative Director: Sophia Dmitrieva-Tovmassian

48

Contributors: Alena Joukova Anna Sen Elena Kriukova Sergey Dobrynin Marsha Gershtein Vitaliy Aronzon

ST. PETERSBURG UNDERGROUND

43

Vitaliy Aronzon. In My Brother’s Memory

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

48

Елена Теркель. Лев Бакст: «Одевайтесь как цветок!»

Layout and Design: Anna Sen

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

49

Website Support: Mexley Marketing Inc.

Yelena Terkel. Leon Bakst: “Dress up like flower!”

The St Petersburg’s magazine Chapter in Saint-Petersburg (Russia)

TRAVEL-2016

64

Peterhof

Luba Artemieva The magazine “St Petersburg” is distributed free of charge to libraries, business and entertainment centers, tourist and information agencies. The magazine is honoured to be presented at the Embassy and the Consulates of the Russian Federation in Canada, on Russian and international airlines.

The magazine can be subscribed and/ or it can be found in specialized stores and video salons, at concerts and performances. Price $10.00 CAD

64 68 ТВ передача “TV Vestnik.ca” выходит на канале OMNI 1 (кнопка 4 на Rogers; кнопка 206 на Bell): OMNI 1 (Ontario): по субб. – в 22.30 по воскр. – в 18.30 по вт. – в 9.30 по пятн. – 11.30

OMNI BC (Британская Колумбия): по воскр. – в 9.30 по четв. – в 8.30

OMNI Alberta (провинция Альберта): по субб. – в 7.30 по пятн. – в 11.30 по пон. – в 8.30

Address: 120 Shelborne Ave. Suite # 1014. Toronto, ON, M6B 2M7.

Phone: 416 782-0083 E-mail: spbmagazine@gmail.com Advertisers are responsible for the content and design of the advertising. The opinion of editorial staff may not necessarily coincide with opinion of authors of the published materials.

All rights reserved. Глубокое уважение к авторам публикаций не обязывает редакцию разделять их мнение.

Cover page: Queen Elizabeth II, painted in 1954 by Sir William Dargie spbmagazine.ca

5

На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Берёзы ветви поднимали И незаметно вечерели. Дорогой Читатель! Настоящий номер открывается материалом, посвященным 90-летию со дня рождения Елизаветы II, Королевы Соединенного королевства, Канады и 15 других стран. Наша Королева - женщиналегенда - является самым долгоправящим монархом за всю историю Великобритании, оставаясь на троне более 60 лет. Несмотря на почтенный возраст, королева старательна и трудолюбива, пунктуальна и сдержана. Имидж её безупречный благодаря поддержанию постулатов конституционного монарха в современном демократическом государстве. Стабильность её положительного имиджа в четком соблюдении Конституции и задач королевы: слушать, радоваться, предупреждать. С гордостью вспоминаю, что я, как и каждый потенциальный гражданин Канады, перед получением подданства страны должна была принести символическую клятву верности формальному главе государства, в тексте которой говорится «Королеве Елизавете, Королеве Канады, её наследникам и преемникам». Многие лета, Ваше Величество! Перевернув несколько следующих страниц номера, вы, друзья, получите уникальную возможность почувствовать себя тоже королевой. Всемирно известная ювелирная компания со 130-летней историей Carrera Y Carrera открыла свой первый бутик в Торонто. Необыкновенные украшения Carrera Y Carrera невозможно спутать ни с какими другими, каждое из них – своеобразный талисман с необыкновенной историей. Хочу отметить, что наряду с эксклюзивными изделиями, есть и другие - по вполне демократичным ценам.

2016 год – год Сергея Прокофьева. Весь музыкальный мир отмечает 125-летие со дня рождения великого композитора. Не осталась в стороне и Канада. Предлагаю вашему вниманию обзор событий в авторской статье Алены Жуковой, журналиста, писателя и сценариста, и ее разговор с создателем нашумевшего докумен-

Осип Мандельштам тального фильма «Прокофьев: Неоконченный дневник» Иосифом Фейгинбергом. Данная статья предваряет творческую встречу с создателем фильма, организованную Радио Мегаполис Торонто. Перечитать и вспомнить Леонида Аронзона, трагически рано ушедшего из жизни, предлагает его брат Виталий. Пронзительная статья повествует о боли утраты, знакомит нас с малоизвестными фактами жизни этого яркого представителя питерского андерграунда. При жизни Леонида практически не печатали, если не считать нескольких стихотворений для детей. Теперь говорят, что он писал «под диктовку бога», издаются сборники поэзии и появилось множество публикаций. Откройте для себя этого удивительного поэта! Я бесконечно благодарна журналу «Третьяковская галерея» одновременно научному и художественному изданию - и персонально Натэлле Войскунской за возможность публиковать статьи из этого журнала. О Леоне Баксте - одном из виднейших представителей русского модерна, художнике, сценографе, мастере станковой живописи и театральной графики - нам поведала искусствовед Елена Теркель. Накануне летних отпусков, как обычно, я приглашаю вас, дорогие читатели, совершить визуальную экскурсию в Санкт-Петербург, в жемчужину дворцово-паркового ансамбля, город фонтанов - Петергоф. Ну, а тем из вас, кто отправляется со мной в увлекательное путешествие в Санкт-Петербург в самое прекрасное время в году – время Белых ночей, я с волнением и гордостью буду показывать волшебный город, в котором я имела счастье родиться. А после летнего отдыха мы опять вернемся к трудовым будням и кропотливым поискам новых интересных публикаций, чтобы порадовать взыскательного читателя. Спасибо, что вы читаете наш журнал! София Дмитриева-Товмасян, издатель

6

Spring 2016

FROM THE EDITOR'S DESK

On the pale blue enamel conceivable in April the birches raised their branches and vespered imperceptibly.

— Osip Mandelshtam [trans. Clarence Brown]

Dear Reader, This issue opens with a tribute to Elizabeth II, the Queen of the United Kingdom, Canada and 15 other nations, on her 90th anniversary. Our queen is a legend. She is Britain’s longest-reigning monarch who has been on the throne for over 60 years. Despite the venerable age, the Queen is assiduous and hard-working, punctual and modest. Her image is immaculate because she maintains the principles of constitutional monarchy in a modern democratic state. The stability of her image ensues from her strict abiding by the Constitution and following the queen’s tasks: to listen, to rejoice and to warn. I am proud to recall the day when I, as every Canadian citizen-to-be, had to take a symbolic oath of allegiance “to Her Majesty Queen Elizabeth II, Queen of Canada, Her Heirs and Successors.”

Long to reign over us, Your Majesty!

Turning over a few pages of the magazine, you will have a unique opportunity to feel like royalty, too. The internationally renowned, 130-year-old jewelry company Carrera y Carrera of Spain has opened its first boutique in Toronto. The extraordinary jewelry by Carrera y Carrera is impossible to confuse with anything else; each piece is a kind of a talisman with its own history. I would like to note that, along with exclusive items, the boutique offers pieces that are quite affordably priced.

2016 is the year of Sergei Prokofiev. The entire music world celebrates the 125th anniversary of the great composer. Canada is no exception. We are presenting a review article by the journalist, author and screenwriter Alena Joukova and her conversation with Yosif Feyginberg, the creator of the well-known film Prokofiev: An Unifinished Diary. This article precedes a public meeting with the filmmaker organized by Radio Megapolis Toronto.

The poet Leonid Aronzon passed away tragically early. The article written by his brother Vitaly is a poignant remembrance of this outstanding representative of the St. Petersburg underground that tells us about the painful loss and introduces us to some little known facts from the poet’s life. Leonid’s poetry was practically unpublished in his lifetime, except for a few verses for children. Now they say that he wrote as if “dictated by God,” his collections and publications on him abound. Disocover this amazing poet for yourselves!

I am endlessly grateful to the Tretyakov Gallery Magazine – which is both a scholarly and artistic publication – and personally to Natella Voiskunski for the opportunity to reprint articles from this magazine.

In this issue, art critic Elena Terkel tells us about Léon Bakst, one of the most prominent representatives of Russian modernist art, a painter, set and costume designer and graphic artist.

Summer vacations are just around the corner, and as usual, I am inviting you, dear readers, on a virtual tour of St. Petersburg and its gem, Peterhof — the town of palaces, gardens and fountains. And to those of you who are taking a fascinating trip to St. Petersburg at the most beautiful time of the year — the time of the White Nights — I will proudly and excitedly show you the magical city in which I had the happiness of having been born.

And when the summer ends, we will return again to our work and our meticulous search for new fascinating stories to make our discernible reader happy.

Thank you for being our reader!

Publisher/Editor

spbmagazine.ca

7

www.tg-m.ru www.tretyakovgallerymagazine.ru www.tretyakovgallerymagazine.com Тел./факс: +7 (499) 241 8291 E-mail: art4cb@gmail.com ПОДПИСКА «Роспечать» – индекс 84112 ОК «Пресса России» – индекс 88285

Mikhail VRUBEL. Lilacs. 1900. Oil on canvas. 160 × 177 cm. Tretyakov Gallery. Detail

Лучший журнал по искусству на русском и английском

Городской Cоветник Джеймс Пастернак приглашает Вас

Hа торжественный концерт, посвящённый празднованию

Дня Победы вo Bторой Mировoй Bойнe (1939-1945) World War II Victory Day Ceremony and Concert Monday, May 9th at 12:30PM Nathan Phillips Square, Toronto City Hall, 100 Queen Street West

Джеймс Пастернак Городской Советник Торонто, 10 округ, Йорк Центр

416-392-1371 councillor_pasternak@toronto.ca www.jamespasternak.ca

Canada

1 year - $50

6 months - $25

US and Europe

1 year - $85

6 months - $43

Name Address City

Province

Postal code

Country

E-mail

Phone

Date

Signature

To subscribe the order fill in the coupon and send it with the cheque to: «St. Petersburg Magazine» 120 Shelborne Ave. Suite # 1014. Toronto, ON, M6B 2M7. 416 782-0083, spbmagazine@gmail.com

1926

Born on April 21st to The Duke and Duchess of York

1943

Joins in the War effort

10

Spring 2016

1937

Accession of Duke of York as King George VI at his Coronation on 12th May

1947

Marriage to Phillip Mountbatten at Westminster Abbey on 20th November

90 Glorious Years 1948

Birth of Prince Charles at Buckingham Palace

1957

State visit to US, ticker tape welcome in New York

1953

Coronation on 2nd June 1953

1966

The Queen presents the World Cup at Wembley

spbmagazine.ca

11

1977

Silver Jubilee celebrates 25th anniversary of The Queen’s Accession

1989

Soviet President Mikhail Gorbachev is greeted by The Queen at Windsor Castle

12

Spring 2016

1979

The Queen enjoys a win at Royal Ascot with The Queen Mother and jockey Willie Carson

1995

South African visit, meeting Nelson Mandela

MAY 2016 THE QUEEN’S 90 TH BIRTHDAY CELEBRATION AT WINDSOR CASTLE

2000

Visit to Pope John Paul II, The Vatican

2011

Wedding of Prince William and Catherine Middleton

2002

The Golden Jubilee – marking The Queen’s 50 years of Reign

2012

Diamond Jubilee Celebration recognises The Queen’s 60-year Reign HMQ90.CO.UK spbmagazine.ca

13

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!

ЗАЧЕМ КОРОЛЕВЕ СУМОЧКА?

НИКТО И НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ КОРОЛЕВУ ВЕЛИКОБРИТАНИИ ЕЛИЗАВЕТУ II НА ЛЮДЯХ БЕЗ СУМОЧКИ. ОКАЗАЛОСЬ, В НЕЙ ЦЕЛЫЙ СОНМ ТАЙН, ОТКРЫТЫХ ФИЛОМ ДЭМПИЕРОМ И ЭШЛИ УОЛТОНОМ В КНИГЕ «ЧТО В СУМКЕ КОРОЛЕВЫ И ДРУГИЕ КОРОЛЕВСКИЕ СЕКРЕТЫ».

З

а рекордные 63 года пребывания на троне у Елизаветы II скопилось более 200 сумочек. Они содержатся в прекрасном состоянии и строго классифицированы. Сумки королевы видят все - и в жизни, и в кино, и особенно по телевидению. Но каково их содержание? Мало кто может похвастать, что совал нос или тем более руки в ридикюль ее величества. Даже карманники с мировым именем. И тем не менее давайте попробуем заглянуть. Кое о чем, впрочем, можно догадаться. Ее величество не носит в сумке наличные деньги и кредитные карточки. Они ей не нужны, хотя она самая богатая женщина Англии. Нет в сумочке королевы и автомобильных ключей. За рулем она лихачит лишь в кинофильмах. А так ее «Роллс-ройс» водит шофер, он же - сотрудник секретной службы или Скотленд-Ярда. И вообще, когда тебе стукнет 90 лет, за руль лучше не садиться. Нет в королевской сумочке и никаких удостоверений личности. Королева - единственный человек в Англии, не имеющий паспорта. Елизавета II путешествует без виз. А внутри самой Англии действует правило «государство — это я!».

14

Spring 2016

HAPPY BIRTHDAY, YOUR MAJESTY

Но что тогда есть в загадочной королевской сумочке? Как ни странно, там всегда лежит S-образный крюк, на который обычно вешают... кусок мяса! Не удивляйтесь. Крюк у ее величества не для самозащиты и не для подвешивания окороков. На официальных обедах и ужинах она цепляет крюк за край стола и вешает на него сумку. Помимо S-образного крюка королева носит в сумочке амулеты-талисманы на счастье. Это небольшие фигурки животных, подаренные ее детьми — Чарльзом, Анной, Эндрю и Эдвардом, когда они были еще маленькими, не разводились со своими скандальными женами и мужьями. Вместе с талисманами и фотография самого любимого чада королевы — принца Эндрю. На фото принц изображен после возвращения с фолклендской войны, где он служил пилотом вертолета. Носит с собой королева и металлическую коробочку для макияжа. Коробочка простая — не золотая, но дорогая. Ее смастерил сам принц Филипп, герцог Эдинбургский, и подарил Елизавете в качестве свадебного подарка 69 лет назад. Принимая участие в многочисленных официальных церемониях, от которых клонит ко сну, ее величество борется с объятиями Морфея с помощью... кроссвордов. Прислуга вырезает их из свежих утренних газет. В королевской сумочке всегда имеются мятные конфеты. Ее величество сосет их, если ей предстоит произнести спич, а в горле, пардон, першит. Тут же вечное перо, которое пишет чернилами. Королева не выносит шариковые ручки, не пользуется ими и запрещает пользоваться своему окружению. Замечено, что во время государственных визитов она часто вынимает миниатюрную фотокамеру и делает снимки для личного фотоальбома. Марка камеры держится в секрете, чтобы фирма не могла эксплуатировать ее величество в рекламных целях. Королева путешествует на специальных самолетах и кораблях. Пересекая границу иностранного государства, она, естественно, не проходит через металлический детектор. Поэтому она безболезненно кладет в свою сумочку перочинный нож — привычка, оставшаяся с давних пор, когда она работала гидом, да-да, гидом! Кроме того, там зеркальце, телефонная книжка, солнечные очки и очки для чтения. Неудивительно, что сумки ее величества внушительных размеров. Стоят они около тысячи фунтов стерлингов. Но сумки служат Елизавете II не только по их прямому назначению. Королева, не выносящая спиртное, даже шампанское (она лишь притворяется, что пригубляет его), пользуется сумками для подачи тайных знаков своей свите. Например, если ее величество снимает сумку с крюка и ставит на стол, это означает, что она хочет покинуть надоевшее ей «мероприятие». Если же королева ставит сумку на пол, значит, ей наскучил собеседник и его надо заменить другим.

spbmagazine.ca

15

138 Cumberland Street, Unit 6 (Old York Lane) Yorkville, Toronto, M5R 1A6 (416) 927-8181 info@carreraycarrera.ca spbmagazine.ca

17

ИСПАНИЯ СЛАВИТСЯ БУРЛЯЩЕЙ ИСТОРИЕЙ И ДРЕВНЕЙ КУЛЬТУРОЙ, КОТОРЫЕ НАПОЛНЕНЫ ЮЖНОЙ СТРАСТЬЮ, НЕСГИБАЕМЫМ ИСПАНСКИМ ДУХОМ И УТОНЧЕННОСТЬЮ САМОВЫРАЖЕНИЯ В ИСКУССТВЕ. ВСЕ ЭТО БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ МОЖНО ОТНЕСТИ К ЮВЕЛИРНОМУ ДОМУ СО 130-ЛЕТНЕЙ ИСТОРИЕЙ CARRERA Y CARRERA, КОТОРЫЙ В ЭТОМ ГОДУ ОТКРЫЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ БУТИК В СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ, В ТОРОНТО.

Carrera y Carrera входит в список 30-ти самых престижных мировых брэндов. История феноменального успеха Carrera y Carrera в России началась с 1994 года, когда Мануэль Каррера, правнук основателя марки, в первый раз привез свои неповторимые украшения мини-скульптуры в Москву и поразил поклонников ювелирного искусства их утонченностью и грацией. Коллекция Gardens of Eden прославила бренд на российском рынке - скульптурные изображения женских и мужских тел в Саду Любви восхищали ценителей прекрасного высочайшим уровнем исполнения деталей и форм человеческого тела. Предметы из этой, с тех пор больше не выпускаемой коллекции, до сих пор находятся в частной коллекции Кремлёвского Музея, Российской Академии Искусств и в частных коллекциях известных российских политиков, бизнесменов, архитекторов и звёзд шоу-бизнеса. Бутик Carrera y Carrera в Торонто гордится тем, что может предложить своим клиентам насладиться изделиями из частной коллекции Мануэля Карреры, созданными по подобию коллекции Gardens of Eden. Символом роскоши и утонченного вкуса марку сделали несколько ключевых особенностей. Во-первых, это уникальный дизайн украшений, вдохновленный природой, культурой и искусством солнечной Испании. Во-вторых, изящная пластика мини-скульптур в золоте, - новаторский прием Мануэля Карреры, при котором брэнд получил мировое признание. В-третьих, полностью ручная работа на всех этапах изготовления украшений. И, наконец, уникальная технология обработки золота, сочетающая матовую и глянцевую поверхности, благодаря которой каждое произведение обретает жизнь и движение.

18

Spring 2016

За украшениями Carrera y Carrera стоят удивительные истории вдохновения, метафорически связанные с их родиной – Испанией. Коллекция Seda Imperial (Императорский шелк) вдохновлена Манильской шалью, рожденной в Китае, а позже ставшей эмблемой испанской культуры, после того, как юная китайская принцесса, решив скрыть технологию ручной вышивки императорского шелка, бросила в море свою шаль, вложенную в 7 ларцов, а столетие спустя бравый испанский капитан обнаружил драгоценный ларец в морских волнах. Украшения Seda Imperial имитируют мотивы вышитых птиц и цветочных узоров и плавные движения бахромы шали. Сочетание желтого и белого золота, прозрачность и глубина цвета драгоценных камней и легкие ажурные детали наполняют украшения динамикой и темпераментом и уводят нас в мир, полный тайн и символов. Коллекция Mi Musa (Моя муза) отдает дань неизменной музе Мануэля Карреры – жене Марине, источнику его вдохновения. Трепетную историю любви супругов рассказывают две золотые лягушки, украшенные изумрудами и рубинами. Эти крошечные существа сидят на листьях лотоса и напоминают о первых робких свиданиях Мануэля и Марины и о чистоте их долгой, прошедшей множество испытаний любви.

НА ПРАВАХ РЕКЛАМЫ

Коллекция Party (Вечеринка) была выпущена к празднованию 130-летия Carrera y Carrera. Используя мотивы знаковых коллекций прошлого, она переосмысливает их в игривом и жизнерадостном стиле. Эта коллекция предлагает возможность индивидуализировать украшение и выбрать камень одного из пяти цветов – прозрачный бриллиант, зеленый изумруд, красный рубин, синий или желтый сапфир. В середине марта этого года, на всемирно известной швейцарской выставке часов и драгоценностей в Базеле, бренд Carrera y Carrera представил свою новую коллекцию, El Retiro, в честь одноименного парка в Мадриде, который хранит в себе тайну несчастной любви

садовника Сесилио Родригеса к дочери герцога Фернана Нуньеса. Сесилио мечтал создать для своей возлюбленной парк, схожий с садом Эдэма, который радовал бы ее круглый год, но отцовская воля разлучила влюбленных, так и не воплотив мечты садовника в жизнь. После выставки около 300 фирменных магазинов представят новые украшения Carrera y Carrera более чем в 40 странах по всему миру. Недавно открывшийся ювелирный бутик Carrera y Carrera в Торонто также украсит свои витрины украшениями из коллекции El Retiro уже к лету 2016 года. Бутик находится по адресу: 138 Cumberland street, Unit 6, Yorkville (Old York Lane), Toronto. Посетив его, Вы попадете в настоящий уютный уголок Европы на Североамериканском континенте, в котором познакомитесь с культурой Испании, воплощенной в золоте и драгоценных камнях. Телефон: (416) 927-8181.

spbmagazine.ca

19

20

Spring 2016

spbmagazine.ca

21

К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ С. ПРОКОФЬЕВА

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА «Если бы я был не композитором, я, вероятно, был бы писателем или поэтом».

Cергей Прокофьев. Дневник.

23 ноября, 1922 года

АЛЕНА ЖУКОВА 23 АПРЕЛЯ 2016 ГОД ИСПОЛНЯЕТСЯ 125 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВЕЛИКОГО РУССКОГО КОМПОЗИТОРА СЕРГЕЯ ПРОКОФЬЕВА. ЕГО МУЗЫКА БУДЕТ ЗВУЧАТЬ НА МНОГИХ РОССИЙСКИХ И МЕЖДУНАРОДНЫХ КОНЦЕРТНЫХ ПЛОЩАДКАХ. «ВИНОВНИКУ ТОРЖЕСТВА» БУДУТ ПОСВЯЩЕНЫ ФЕСТИВАЛИ, ВЫПУЩЕНЫ ЮБИЛЕЙНЫЕ ДИСКИ С ЗАПИСЯМИ ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЙ. В Канаде, в Торонто в одном из лучших концертных залов Koerner Hall в конце апреля состоится концерт лауреатов ХV Международного конкурса им. П. И. Чайковского российского пианиста мирового класса Лукаса Генюшаса и французского пианиста Люка Дебарга, чье уникальное дарование, творческая свобода и оригинальность музыкальных трактовок произвели большое впечатление на публику и критику. Люка Дебарг признался, что Прокофьев один из важнейших композиторов в его жизни, и что он может играть практически весь его репертуар. В течение четырех мартовских дней в театральном центре Four Seasons в даунтауне Торонто с успехом был показан балет «Ромео и Джульетта» в постановке одного из самых востребованных современных хореографов нашего времени Алексея Ратманского. В главных ролях выступили все звёзды канадского балета, включая бывшую прима-балерину Большого театра и ныне солистку Национального Балета Канады Светлану Лунькину, Гиома Котэ, одного из известных в мире артистов балета и прима-балерину Елену Лобсанову, уроженку Москвы. Нет ничего удивительного в том, что многими гранями своей деятельности Национальный балет Канады соприкасается с русской культурой и искусством — ведь ни одна страна не дала миру столько прекрасных балетных спектаклей, столько гениальных хореографов, столько талантливых сценографов, и, конечно, немыслимую плеяду танцоров, ставших лучшими в мире. Ко Дню рождения композитора всего лишь с разницей в несколько дней в одном иэ элитных клубов Торонто Verity приурочен показ документального фильма «Прокофьев: Неоконченный дневник» («Prokofiev: The Unfinished Diary»), с успехом прошедшего на фестивалях и телеэкранах многих стран мира. В программе творческой встречи, организованной «Радио Мегаполис Торонто», прозвучит скрипичный концерт D Major #1 в 22

Spring 2016

TO 125TH BIRTHDAY OF SERGEY PROKOFIEV

FROM THE FIRST PERSON PERSPECTIVE “If I were not a composer, I would likely be a writer or a poet.”

Sergei Prokofiev.

Diary.

November 23, 1922

A L E N A J O U K O VA

ON APRIL 23, 2016, THE WORLD WILL CELEBRATE THE 125TH ANNIVERSARY OF THE GREAT RUSSIAN COMPOSER SERGEI PROKOFIEV. HIS MUSIC WILL BE PLAYED IN MANY CONCERT HALLS IN RUSSIA AND AROUND THE GLOBE. HE WILL BE THE SUBJECT OF MUSIC FESTIVALS AND SPECIAL RECORD RELEASES. In Canada, in late April, one of Toronto’s best concert venues, the Koerner Hall, will host the concert featuring two winners of the XV International Tchaikovsky Competition, the world-class Russian pianist Lukas Geniušas and the French pianist Lucas Debargue whose incredible gift, creative feedom and originality of musical interpretation made a great impression on the audiences and the critics alike. Lucas Debargue calls Prokofiev one of the most important composers in his life and says he can play practically his entire repertoire.

During four days in March, the Four Seasons Centre for the Performing Arts in downtown Toronto showed, to much acclaim, Prokofiev’s ballet Romeo and Juliet produced by one of the most renowned choreographers of our time, Alexei Ratmansky, with a Canadian all-star cast featuring the former prima of the Bolshoi, now a principal dancer with the National Ballet of Canada, Svetlana Lunkina, the world-famous ballet dancer Guillaume Côté, and the Moscow-born prima ballerina Elena Lobsanova. It comes as no surprise that the National Ballet of Canada variously intersects with Russian culture and Russian art in its activities — for no other country has given the world so many beautiful ballet productions, so many choreographers of genius, so many talented stage designers, and, of course, such an incredible constellation of dancers, the best in the world.

Only a few days after the composer’s birthday, Toronto’s exclusive

Yosif Feyginberg

Verity Club will be showing the documentary Prokofiev: The Unfinished Diary, which had success at international film festivals and was shown on TV in many parts of the world. This musical soirée, organized and sponsored by Radio Megapolis Toronto, will also include the performance of Violin Concerto no. 1 in D Major by the talented musicians Julia Morzoev and Todd Yaniw. The First Violin Concerto, written in 1917, remains one of the sunniest and most effervescent lyrical works of Sergei Prokofiev. This is the event of the season for Prokofiev fans.

The director, screenwriter and producer of this film Yosif Feyginberg is well known in Canada and beyond as a master of the art documentary.

His fascinating films about theatre and ballet are fondly remembered.

They include Broken English, A Star in the Making, Moving to His Music, and, of course, Glenn Gould: The Russian Journey, about the celebrated Canadian pianist Glenn Gould, and his latest, The Maestro and The Master: Building The New Mariinsky, dedicated to the opening of the second stage of the Mariinsky Theatre, Mariinsky II. A native of Lvov who left the USSR in the 1970s, Yosif Feyginberg became one of Canada’s leading, award-winning documentary filmmakers. It is impossible to list all of his awards in a short article, so I will mention just a few. The film about Glenn Gould’s Russian trip received the Grand Prize at the 21st International Festival of Films on Art in Montreal, while the story of the one-of-a-kind dancer of the National Ballet of Canada Guillaume Côté Moving to His Music received the Canadian equivalent of Oscar – a Gemini Award at the 22nd annual ceremony held by the Academy of Canadian Cinema and Television in 2007.

His film about the great Russian composer Sergei Prokofiev received high praise at the prestigious 46th Golden Prague International Television Festival. Prokofiev: The Unfinished Diary was named the best film of 2009 dedicated to music and dance and garnered the Czech Crystal Award. The festival called this film an important contribution to music history. The film was also awarded a Special Jury Prize at the 42nd Houston International Film and Video Festival. It was warmly received at the 32nd Moscow International Film Festival. According to a Vechernyaya Moskva poll, the viewers gave it the title of the “Best Documentary Film.”

In my opinion, the success of this film is rooted in the singularity of the material and the precision of the filmmaker’s insight into the spbmagazine.ca

23

исполнении талантливых музыкантов Julia Morzoev и Todd Yaniw. Первый скрипичный концерт, написанный в 1917, — одно из самых солнечных и искрометных лирических произведений Сергея Прокофьева. Режиссер, сценарист и продюсер фильма о Прокофьеве Иосиф Фейгинберг хорошо известен в Канаде и за ее пределами, как мастер фильма об искусстве. Многие помнят его по интереснейшим картинам о театре и балете: «Broken English», «A Star in The Making», «Moving To His Music» и конечно же фильм о выдающемся канадском пианисте Гленне Гульде - «Glenn Gould: The Russian Journey» и последний фильм «Маэстро и Мастер», посвященный открытию второй сцены Мариинского театра — Мариинский II. Бывший львовянин, в 70-е годы покинувший СССР, Иосиф Фейгинберг стал одним из ведущих кинодокументалистов Канады, обладателем многих наград. Перечислить в одной статье солидный наградной список невозможно. Из двух десятков упомяну несколько. Фильм о путешествии Гленн Гульда в Россию получил награду Монреальского фестиваля (Grand Prize Of The 21st International Festival of Films on Art, Montreal), а картина о самобытном танцовщике Национального балета Канады Гийоме Коте («Moving To His Music») принесла канадского «Оскара» - премию Академии канадского кино и телевидения — 22nd Annual Gemini Awards (Academy of Canadian Cinema and Television). Его фильм о выдающемся русском композиторе Сергее Прокофьеве получил высокую оценку престижного Международного Феcтиваля Золота Прага (46th Golden Prague International

24

Spring 2016

Television Festival). «Прокофьев: Неоконченный дневник» был назван лучшим фильмом 2009 года, посвященным Музыке и Танцу и завоевал приз Сzech Crystal Award. Фестиваль отметил этот фильм, как важный вклад в музыкальную историю. Кроме того, фильм был отмечен Специальным Призом Жюри на Международном кинофестивале в Хьюстоне (Special Jury Award, 42 Annual WorldFest, Houston International Film and Video Festival). Этот фильм был показан на 32 Московском Международном Кинофестивале. Его высоко оценили зрители. По опросам «Вечерней Москвы» он завоевал у зрителей звание «Лучшего документального фильма». На мой взгляд, успех этого фильма напрямую зависит от уникальности материала и точности режиссерского попадания в стиль и эпоху. Очень верно избрана «личностная» интонация, соответствующая литературному источнику. В основу картины легли дневники Сергея Прокофьева. охватывающие период жизни композитора вне России с 1918 — по 1933 годы. Он покинул родину вскоре после Октябрьской Революции, а вернулся назад в 1936 году в разгар сталинских чисток. Прожив на Западе восемнадцать лет, добившись признания и успеха, вдруг решил вернуться в большевистскую Россию. Его решение потрясло друзей, и многие оценивали его поступок, как самоубийство. Дневники, которые Сергей Прокофьев писал изо дня в день, начиная с 1907 года, обрываются с момента окончательного решения вернуться. Почему? Может быть потому, что ведение дневников в сталинской России было занятием небезопасным. Далеко не все было известно о Прокофьеве до выхода в свет трехтомника его «Дневника».

spbmagazine.ca

25

К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ С. ПРОКОФЬЕВА

От имени потомков Сергея Прокофьева я хочу поблагодарить автора фильма Иосифа Фейгинберга и всех, кто принимал участие в его создании, за прекрасный фильм, который хочется смотреть еще и еще, после которого хочется слушать музыку Сергея Прокофьева снова и снова»

Cергей Прокофьев — младший

И только в 2002 году, благодаря подвижническому труду старшего сына Прокофьева Святослава и других членов семьи по дешифровке записей (записи велись Прокофьевым стенографически, почти без применения гласных), «Дневник» был издан. После прочтения «Дневника» Иосиф Фейгинберг задумал создание фильма, в котором загадку Прокофьева раскрывает сам Прокофьев. Он обратился к наследникам композитора и смог заинтересовать их своим творческим видением. Самое важное и необычное заключалось в том, что фильм должен был передавать взгляд самого композитора на все, с чем он сталкивался и что его окружало в те годы, проливая свет на «белые пятна» его биографии. В момент первой демонстрации фильма в Москве на Днях канадского кино «Canadian Mosaic», организованными канадской компанией CinemaRU.CA, было зачитано письмо внука Сергея, обращенное российскому зрителю. Текст письма заслуживает того, чтобы процитировать его полностью:

«В силу стечения обстоятельств я не могу присутствовать на этом сеансе, о чем безумно сожалею и завидую вам, уважаемые гости. Вам предстоит увидеть лучший на сегодняшний день фильм о великом русском композиторе Сергее Прокофьеве. Увы, этим видом искусства он не был избалован, а другие попытки, на мой взгляд, до сих пор не соответствовали масштабу главного героя. Автор фильма — Иосиф Фейгинберг — человек внимательный, деликатный, изучивший в малейших деталях жизнь и творчество своего героя. Результат долгой и напряженной работы — замечательный фильм, достоверный, потому как основан на «Дневниках» Cергея Прокофьева, интересный, потому что сделан талантливым и любящим свое дело режиссером 26

Spring 2016

Я была свидетелем того, как смотрели этот фильм в Москве (фильм существует в двух языковых вариантах — английском и русском, причем русский вариант более аутентичен, поскольку дневник Прокофьев писал на русском) и хочу сказать, что зал смотрел так, как слушают музыку в концертном зале — боясь кашлянуть и пошевелиться. На экране оживал сам Прокофьев с его удивительным взглядом на мир — иногда полным сарказма, а порой — идеализма и бесконечной любви к самой жизни. Иосифу Фейгинбергу удалось самое трудное — заставить зрителя «повалиться» в другое временное измерение и увидеть мир глазами самого героя. Как ему это удалось и что осталось «за кадром» я попыталась выяснить у самого режиссера.

— Иосиф, расскажите, пожалуйста, как пришла мысль создать фильм о Прокофьеве?

— Дело в том, что сначала был замысел сделать три фильма о трех Титанах ХХ века — Шостаковиче, Прокофьеве и Стравинском. О том, как сложились их судьбы, когда они выбрали разные жизненные сценарии: Шостакович, не уезжавший из России, Прокофьев — уехавший и вернувшийся через восемнадцать лет, и Стравинский — навсегда покинувший родину. Этот грандиозный замысел требовал огромного бюджета, собрать который было проблематично, и когда я прочел «Дневник» Сергея Прокофьева, то понял, что этот материал заслуживает отдельного фильма.

— Но я помню, что Вы принимали участие в создании фильма о Шостаковиче в качестве консультанта. Фильм делал известный канадский режиссер Лэрри Вайнштейн и назывался фильм — «Симфонии войны: Шостакович против Сталина». Можно ли сказать, что следующий фильм триптиха должен быть о Стравинском?

— Возможно, пока не думал. Могу сказать только, что я счастлив, сняв фильм о Прокофьеве. Он был самым сложным из всех, что я делал. Изначально я знал, что визуального материала крайне мало. Практически нет киносъемок композитора — всего несколько минут. В моем распоряжении были, в основном, только фотографии и сам «Дневник». Невероятно сложно было реконструировать эпоху, найти адекватный визуальный ряд.

TO 125TH BIRTHDAY OF SERGEY PROKOFIEV

“Due to extenuating circumstances, I am unable to attend this screening, which to me is a source of great regret and envy for you, dear guests. You are about to see the best film to date on the great Russian composer Sergei Prokofiev. Unfortunately, he was not ‘spoiled’ by the cinematic art, and the other [filmic] attempts, in my opinion, have not matched the scale of the protagonist. This film’s creator, Yosif Feyginberg, is an attentive and delicate person who has studied the life and art of his hero to the minute detail. His long and painstaking work results in a remarkable film, a truthful film, because it is based on Sergei Prokofiev’s Diaries, a fascinating film because it was made by a talented director who loves his craft.

On behalf of Sergei Prokofiev’s heirs, I wish to thank the filmmaker Yosif Feyginberg and everyone involved for a beautiful film which makes one watch and rewatch it and listen to Sergei Prokofiev’s music again and again.”

Sergei Prokofiev, Jr.

era and its style. The “intimate” intonation is very true to the literary source. The film is based on Sergei Prokofiev’s diaries that span the composer’s life abroad, from 1918 to 1933. He left Russia soon after the October Revolution and came back in 1936, at the height of the Stalinist purges. After eighteen years in the West, having gained recognition and success, he suddenly made a decision to return to Bolshevik Russia.

His move stunned his friends, and many considered it suicidal. The diary that Sergei Prokofiev had been keeping daily since 1907 was stopped at the moment he made the final decision to go back. Why? Maybe because keeping a diary was a dangerous business in Stalin’s Russia.

There were many things about Prokofiev that we had not known until his three-volume Diary saw the light of day.

It was only in 2002, thanks to the selfless efforts of Prokofiev’s elder son Svyatoslav and other family members to decode Prokofiev’s notes (the records were done stenographically, almost without vowels), that the Diary was finally published. After reading Prokofiev’s Diary, Yosif Feyginberg envisioned a film where the enigma of Prokofiev would be solved by Prokofiev himself. He turned to the composer’s heirs and managed to make them interested in his artistic vision. The challenge of the film was to make it into a conduit for the composer’s views on everything he confronted and was surrounded with in those years, thereby shedding light on the “blind spots” in his biography.

Prokofiev’s son and grandson actively assisted in the making of the film. At its first screening in Moscow during the Canadian Mosaic Film Days sponsored by the Canadian company CinemaRU.CA, Prokofiev’s grandson Sergei’s letter addressed to the Russian viewers was read. It deserves to be quoted in full:

I witnessed the audience reaction to this film in Moscow – the film exists in two versions, English and Russian, and the Russian version is more authentic, since Prokofiev wrote his diary in Russian – and I wish to testify that the audiences watched the film as if they were in a concert hall, holding their breath and sitting very still. Prokofiev himself was coming alive on the screen, with his own striking view of the world – sometimes full of sarcasm, sometimes replete with idealism and an endless love of life. Yosif Feyginberg succeeded in accomplishing the most difficult trick – to make the viewer “fall through” into another temporal dimension and see the world through the hero’s eyes.

How did he manage to accomplish that and what was left “behind the scenes”? I have tried to find out from the director himself.

— Yosif, can you tell us how you got the idea of making a film on Prokofiev?

— The initial plan was to make three films about the three Titans of the twentieth century —Shostakovich, Prokofiev and Stravinsky. The way their lives diverged when they chose different life scenarios: Shostakovich stayed on in Russia, Prokofiev left and returned eighteen years later, and Stravinsky left his homeland forever. This grand design required spbmagazine.ca

27

К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ С. ПРОКОФЬЕВА

Пришлось прибегнуть к спецэффектам. Сложность еще состояла в том, что производство фильма взяли на себя несколько стран — Канада («Take 3 Production», «BRAVO!»), Франция («13 Production», «ARTE») при участии России (кинокомпании «Тигр»). У этих стран разные подходы к фильмам об искусстве. Европейская сторона привыкла к более медленному и обстоятельному разговору, а канадская — предпочитает более динамичный монтаж. Пришлось искать разумные компромиссы. Работа над фильмом, в целом, длилась почти два с половиной года.

— А не произошло ли отторжение в конце? Это иногда происходит, ведь неизбежно в процессе работы вживаешься в образ героя, лучше узнаешь его и понимаешь, что гений был далеко не «сахар».

— Да, Прокофьев был человеком не простым, но я узнал какая это была блестящая личность, одаренная щедро не только музыкальным, но и литературным даром. Знаете ли вы, например, что Сергей Прокофьев автор сборника великолепных рассказов? Это яркие образцы короткой прозы, делающие честь любому именитому писателю. Прокофьев говорил, что склонность к записыванию была ему свойственна с детства. Мне нравится одно его высказывание: «Если есть мысль, то стиль повинуется мысли. У меня есть мысль, значит я пишу». Я очень надеюсь, что мой фильм откроет зрителю нового Прокофьева и побудит прочесть его дневники и прозу. Профессор Принстонского Университета Саймон Моррисон (Simon Morrison), один из главных специалистов по Прокофьеву, который участвует в фильме, говорит, что «Дневник» Сергея Прокофьева — музыкальная энциклопедия модернизма. А мой фильм — это попытка дать слово самому Прокофьеву, чтобы он мог рассказать «о времени и о себе» — Вам это удалось! Свидетельство тому признание картины самыми престижными фестивалями и благодарными зрителями.

Сергей Прокофьев рисунок Верейского, рисунок Матисса, портрет работы Кончаловского

28

Spring 2016

TO 125TH BIRTHDAY OF SERGEY PROKOFIEV

Prokofiev to the viewers and will compel them to read his diaries and his prose.

Simon Morrison, Professor of Music at Princeton University and a Prokofiev expert who takes part in the film, says that Sergei Prokofiev’s Diary is a modernist musical encyclopedia. As for my film, it is an attempt to let Prokofiev speak for himself, so that he could tell us about his life and times.

Sergei Prokofiev and Lina Codina with their sons

— You have succeeded! There is no better testimony than the acceptance of the film by the most prestigious festivals and by the grateful audiences.

Trans. Sergey Dobrynin

a huge budget, which was difficult to raise, and when I read Sergei Prokofiev’s Diary, I realized that this material deserved a film of its own.

— But I remember that you participated in making a film on Shostakovich as a consultant. The film was made by the prominent Canadian director Larry Weinstein and was called The War Symphonies: Shostakovich Against Stalin. Could you say that the next film of the triptych should be about Stravinsky?

— Could be, I haven’t given it a thought yet. I can only say that I am happy to have made a film about Prokofiev. It was the most difficult film I ever made. I knew from the outset that there was very little visual material. The composer was rarely if ever filmed – there are only a few minutes of footage. Generally, I had only photos and the Diary itself at my disposal. It was incredibly difficult to reconstruct the era, to find adequate visual imagery. We had to resort to special effects. Another problem was that it was a co-production of several different countries – Canada (Take 3 Production, BRAVO!), France (13 Productions, ARTE), with Russian participation (Tigr Company). These countries have different approaches to films about art. The European side is used to a slower, detailed discourse, while the Canadians prefer a more dynamic editing. The work on the film went on for almost two and a half years.

— Wasn’t there a kind of rejection at the end? This sometimes happens – inevitably, in the process of work, you get under the hero’s skin, reach a deeper understanding of him and realize that the genius was from syrupy-sweet.

— Yes, Prokofiev was a complex person, but I learned how brilliant he was, generously gifted not only with the musical but with the literary talent. Do you know, for instance, that Sergei Prokofiev penned a magnificent short story collection? Those are vivid examples of short prose that would make any famous writer proud. Prokofiev said that he had had a predilection for taking notes from his childhood. I like one of his observations: ‘If there is an idea, the style follows the idea. If I have an idea, I write it down.’ I hope very much that my film will reveal a new spbmagazine.ca

29

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

ЕЛЕНА КРЮКОВА

БЕГ ВРЕМЕНИ «Птицы смерти в зените стоят…» Анна Ахматова КТО РОДИЛСЯ В ИЮНЕ 1889 ГОДА ПОД ОДЕССОЙ, НА БОЛЬШОМ ФОНТАНЕ, - ОБ ЭТОМ РУССКАЯ КУЛЬТУРА УЗНАЕТ НЕМНОГО ЛЕТ СПУСТЯ. ЧТО ТАКОЕ ДЕСЯТЬ, ДВАДЦАТЬ, ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ДЛЯ ИСТОРИИ ЦИВИЛИЗАЦИИ? А ДЛЯ ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕКА? ДРАГОЦЕННОСТЬ КАЖДОЙ, ЕДИНСТВЕННОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ… КОГДА «ОТДЕЛЬНО ВЗЯТАЯ» ЖИЗНЬ НАСЛАИВАЕТСЯ НА ГИГАНТСКИТРАГИЧЕСКИЙ, БУРНО-НЕПОВТОРИМЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН – ОБРАЗУЕТСЯ ВЕЕР УНИКАЛЬНЫХ ОБЕРТОНОВ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИХ, В ИТОГЕ, КОЛОРИТ ЭПОХИ. И не только колорит: смыслы. Время Достоевского, время Пушкина… время Ахматовой.

В

ремя Анны Ахматовой обладает особым руслом медленного, Adagio, течения – это огромная Волга: на одном конце коромысла – девятисотые: морские и киевские, с «великим множеством беспомощных» первых стихов, и десятые, с первым, ставшим легендой замужеством: Николай Гумилев и Анна Ахматова – два гения в одном союзе – вытерпел бы это Бог?.. – с потрясением от открытия поэзии Анненского, с Парижем, пахнувшим в лицо триумфом русского балета, с божественной Италией, напечатлевшейся в душе несмываемой печаткой; на другом… Что на другом – мы с вами, независимо от возраста-поколения, к которому принадлежим, знаем слишком хорошо. И теперь уже молчим об этом знании – после всего, ставшего постыдно-печально известным миру сразу за крахом Тюремной Системы; поразившего многих, кто НЕ ПОСТРАДАЛ, ужасом бесчеловечия и уничтожения. Ахматова – поэт преодоленного страдания, это бесспорно. Слова Бетховена: «Страсть воздействует сильней всего тогда, когда она сдержана могучей рукой», - она могла бы повторить смело, в применении к тому, что делала в искусстве сама. С первых ли шагов в поэзии пришло это понимание? Просматривался ли ею, в отдалении и туманной, а ля Леонардовское sfumato, перспективе весь ее Крестный путь? Счастье, что человек не знает своей судьбы. Тогда, как и теперь, по дорогам России перемещались, особенно в летнюю пору, цыганские таборы, бродили по городам и селам 30

Spring 2016

гадалки в пестрых юбках, в слепящих глаза на Солнце монистах. Быть может, юная Ахматова – а в ней самой текла восточная, тюркская, татарская кровь – подходила к цыганке, просила погадать, клала в смуглую ладонь денежку, смеялась, внимательно слушала, не верила. Конечно, она не верила тому, что будет стоять в тюремной очереди в ленинградские Кресты, что не будет знать, жив или расстрелян ее любимый Левушка. Что будет писать – в один и тот же день – прошение на имя Сталина: освободите, пощадите, дайте знать, где мой сын, - и безумное, страшное стихотворенье: Я приду к тебе черной овцою На сухих и тонких ногах /…/ /…/ и пришелся ль сынок мой по вкусу И тебе, и деткам твоим? Смуглая цыганка и смуглая, загорелая на евпаторийском, на херсонесском Солнце девочка – татарская, украинская, русская крови, причудливо смешиваясь, текли в ней, обещая расцветы многих талантов – смеясь, глядели друг на друга. Никто из них не мог знать, что ждет их. Что ждет страну, омываемую то ледяными, суровыми, то ласковыми теплыми морями.

II. Анна Горенко вышла замуж за Николая Гумилева в 1910 году, Левушка родился первого октября 1912 года. В этом же году вышел первый сборник стихотворений Анны – «Вечер». Псевдоним, выбранный в честь бабушки-

E L E N A K R I U K O VA

THE RACE OF TIME «Birds of death in the zenith are soaring...»

Anna Akhmatova ABOUT THE PERSON WHO WAS BORN IN JUNE 1889 IN GREAT FOUNTAIN TOWN NEAR ODESSA, THE RUSSIAN CULTURE WOULD LEARN SOME YEARS LATER. INDEED, WHAT TEN, TWENTY, OR THIRTY YEARS MAY MEAN IN THE HISTORY OF CIVILIZATION OR IN THE HISTORY OF THE MANKIND? WHAT IS THE VALUE OF JUST ONE HUMAN LIFE ON THIS SCALE? YET, WHEN A CERTAIN HUMAN LIFE IS SUPERIMPOSED UPON A GIGANTICALLY TRAGIC, SEETHING AND UNIQUE HISTORICAL BACKGROUND IT FORMS A FAN OF UNIQUE OVERTONES THAT EVENTUALLY DEFINE THE SPIRIT OF THE ERA. And not only the spirit but the meanings as well.

The Times of Dostoevsky… the Times of Pushkin ... the Times of Akhmatova

T

he time of Anna Akhmatova is notable by a special course of a unhurried, Adagio, flow; it is a huge Volga: on one end of the beam are the 1900s with their sea and Kiev, with the «great lot of the feeble» first poems, and the 1910s, with her first, legendary marriage: Nikolai Gumilyov and Anna Akhmatova – the union of two geniuses (of course, gods could not endure it!); with the shock from the discovery of Annensky's poetry; with Paris offering the stunning triumph of the Russian ballet; with divine Italy leaving an indelible trace on her soul. And, on the other end... What's on the other end, all of us, regardless of our age or generation, know only too well. Now we keep silent on this knowledge - after everything that has become the infamous and tragic facts known to the whole world just on the heels of the prison system collapse; that has struck many who had been spared the suffering with the horror of inhumanity and destruction.

Akhmatova is indubitably a poet of transcended suffering. She could safely repeat Beethoven's words «The passion is the strongest when it is held back with a strong hand» as they applied to what she herself has done in arts. Has this understanding come to her from the first steps in poetry? Has she seen in the hazy distance of the Leonardo-like sfumato perspective her entire Way of the Cross?

That man is happy who does not know his fate.

In those times, as now, on the roads of Russia, particularly in the summer, Gypsy camps traveled; fortunetellers wearing colorful skirts and shiny necklaces roamed cities and villages. Who knows, perhaps the young Akhmatova in whose veins

an eastern Turkic, Tatar blood flowed, used to approach gypsies with a request to tell her fortune, used to put coins into their swarthy hands, laughed, listened carefully, and did not believe.

Of course, she would not have believed that she would stand in a queue to Leningrad “Crosses” prison, that she would not know whether her beloved Lyovushka was alive or already executed; that she would write - on the same day - a petition to Stalin “free, spare, let me know where my son is” and a wrathful and terrible poem: I will come to you as a black sheep On dry and thin legs / ... / /…/ Has my son been to your liking And to the liking of your kids?

A swarthy gypsy and a dark girl, tanned in the Eupatorian or Chersones sun - Tatar, Ukrainian, and Russian bloods flowed in her in a bizarre mix, promising the blossoming of many talents - looked at each other laughing.

Neither one of them knew what awaited them nor what awaited the country washed alternately by icily harsh and gently warm seas.

II Anna Gorenko married Nikolay Gumilyov in 1910. Lyovushka was born in October 1912.

The first collection of Anna’s poems «Evening» was released the same year.

Her pen name chosen in honour of her Tatar grandmother adorned the cover and the title page.

A young woman, who had already seen the life of Paris and Florence, ridden a gondola on the lagoon and lovely canals of Venice, eagerly looked spbmagazine.ca

31

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

татарки, красовался на обложке и на титуле. Молодая женщина, уже увидевшая в жизни Париж и Флоренцию, катавшаяся в Венеции в гондолах по лагуне и прелестным каналам, жадно глядевшая на обреченно падающую Пизанскую башню, аплодировавшая Вацлаву Нижинскому и Анне Павловой, позировавшая Амедео Модильяни, впервые издала – в виде небольшой книги – свои стихи. Если стихи — это impression, впечатление, впечатлений у горбоносой царственной красавицы уже было в жизни хоть отбавляй. Если стихи — эзотерическое, замкнутое само на себе таинство, которому объяснения нет, которое не требует впечатлений извне, чтобы быть и царствовать ИЗНУТРИ, - тогда все верно: не надо удивляться в 1912 году образам и интонациям года 1920-го, 1925-го, 1929-го, 1937-го. Поэт — прозорливец, его душа — юродивая Христа ради, самая свободная на свете; и она, истинно, реет где хочет; и самое себя видит сверху — на годы, на десятилетия вперед. Экземпляров было триста – ровно столько, сколько было у напечатавшего сто лет назад свою первую книгу Александра Пушкина. Сборник был замечен. Странно было бы не заметить такое: Хорони, хорони меня, ветер! Родные мои не пришли. Надо мною блуждающий вечер И дыханье тихой земли. Я была, как и ты, свободной, Но я слишком хотела жить. Видишь, ветер, мой труп холодный, И некому руки сложить. Как узнается в этом ВИДЕНИИ собственной страшной смерти – зимний день, ледяная острая крупка, расстрельный ров, стоящие на краю рва люди в лагерной серой одежде с пришитыми к вороту и к спине номерами, выстрелы в спину, в грудь, и крики проклятья, и крики пощады, и последнее крестное знамение, и падают, падают в вырытый ров люди, расстреливаемые людьми, - нет, НЕЛЮДЬМИ. И это пишет двадцатилетняя девочка, в декабре 1909 года, в Киеве; и рядом с нею где-то – по Крещатику ли, по Андреевскому ли съезду – юный Михаил Булгаков ходит по улицам. Нелюди не печатали романы Булгакова. Нелюди отправили в лагеря Левушку Гумилева, Осипа Мандельштама, Бориса Корнилова, о. Павла Флоренского и иже с ними -– полстраны; всю страну?! – во всяком 32

Spring 2016

случае, ту ее часть, которую мы обозначим как ее ДУХ и с утратой которой в тончайшей и драгоценной культурной оболочке разверзлась пропасть, область гигантского вакуума, пустота, - быть может, доселе не заполненная, невосполнимая. В марте четырнадцатого года вышла вторая книга Ахматовой – «Четки». В семнадцатом году – «Белая стая». Между четырнадцатым и семнадцатым годом пролегла пропасть. Время спрессовывалось, трамбовалось, сжималось в приказной, в предсмертный кулак, в крик атаки, в погребальный плач, в пощечину лозунга. «В терновом венце революций грядет Шестнадцатый год» – написал молодой Маяковский еще до наступления шестнадцатого года. Поэт ошибся всего на год. Для пророчества это позволительно. Поэт, художник, изгой, пророк, юродивый… Менялись имена городов, в порыве патриотизма (война с Германией выпустила наружу вой жестокой, во что бы то ни стало, оголтелой русскости) Петербург переименовали в Петроград, и по улицам оскалившихся, лишившихся уюта и покоя («Уюта – нет. Покоя – нет», - восклицал Александр Блок), бродили невесть откуда взявшиеся калеки и юродивые, как и всегда, от сотворения мира, бывало на Руси в Смутные времена. Калеки известно откуда брались. Война списывала инвалида на улицу, и оставшиеся в живых завидовали солдатам, погибшим в атаках, пленным, пущенным в расход. Первая мировая война обрушивалась на Анну невидимой лавиной, селем – даже тогда, когда она спокойно, с виду, и бестревожно жила летом в Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка, и, гуляя по полям и лугам, глядя на мельницы, на разноцветье бежецких болот, сочиняла свои стихи. Война не отпускала душу. Стало солнце немилостью Божьей, Дождик с Пасхи полей не кропил. Приходил одноногий прохожий И один на дворе говорил: «Сроки страшные близятся. Скоро Станет тесно от свежих могил. Ждите глада, и труса, и мора, И затменья небесных светил». И это пишет нежная юная женщина, жаждущая любви, зовущая любовь, пережившая ее первые драмы, надеющаяся на ее вечное, высокое Повторение! Та, что уже произнесла

at the hopelessly leaning Tower of Pisa, applauded Vaslav Nijinsky and Anna Pavlova, posed for Amadeo Modigliani, - published for the first time her poems in the form of a small book.

If poetry is all about impressions, the hooknosed regal beauty had had more than her share of those .

If poetry is an esoteric self-enclosed unfathomable sacrament that needs no outside impressions to exist and rein inside - then everything is correct: the images and tones of the years 1920, 1925, 1929, or 1937 are not surprising in 1912. The poet is a seer; his soul is a holy fool for Christ's sake, the freest in the world; and it indeed soars wherever it fancies and sees itself from above for years and decades to come.

The run of the book was exactly three hundred – same as of the first book by Alexander Pushkin printed exactly a century before. The collection was noticed. It would have been strange not to notice this: Bury, bury me, wind, you alone, ‘Cause my family has not arrived.

Just a wandering evening’s above me And the breathing soil in peace.

I was free as you are - unhampered But I wanted to live too much.

See, oh wind, my corpse, cold and frozen And there is no one to fold my arms.

It is so easy to recognize in this VISION her own terrible death – a winter day, sharp icy pellets, a firing pit, people in the gray camp uniform with numbers sewn to the collar and the back, positioned at the edge of the moat; shots into their backs and chests, the shouts of curses and cries for mercy, and the last sign of the cross, - and they fall, fall into the ditch dug by humans to shoot humans - no, by NON-HUMANS. These lines are written by a twenty-year-old girl in December 1909, in Kiev; and next to her somewhere - whether on Khreshchatyk or the St. Andrew’s Decline - walks young Mikhail Bulgakov. The non-humans did not publish Bulgakov’s novels. They sent to Gulag camps Lyovushka Gumilev, Osip Mandelshtam, Boris Kornilov, Father Pavel Florensky and many others like them - half the country; the whole country?! - at least the part of it that we denote as its spirit and the loss of which caused an abyss in the finest and precious cultural shell and opened up a giant vacuum, emptiness - perhaps irreplaceable and hitherto not filled.

In March 1914 the second Akhmatova’s book

«Rosary» was published and in 1917, «White Flock». An abyss had opened between 1914 and 1917.

Time got compressed, pounded down, squeezed into a commanding near-death fist, into an attack call, into a funeral lament, into a slap of a slogan. «The sixteenth year of the revolutions is coming forth in a crown of thorns» - young Mayakovsky wrote even before 1916. The poet erred by only one year. It is permissible in the matter of prophecies.

A poet, an artist, an outcast, a prophet, a holy fool… City names got changed; in a patriotic rush (the First World War had released a howl of cruel, at whatever the cost, rabid Russian nationalism) Petersburg was renamed Petrograd, and streets were roamed by the arrived, God knows from where, cripples and crazies deprived of comfort and peace («there is neither comfort nor rest» exclaimed Alexander Blok) as it always happened in Russia in troubled times, from the beginning of the world.

Actually, it is known where the cripples came from. The war would write invalids off, and the survivors were jealous of the soldiers who had died in battle and of the executed prisoners of war. The First World War descended upon Anna like an invisible avalanche or a mudflow even at the summer she lived, calm and untroubled, in the Tver region, about fifteen miles from Bezhetsk; as, walking through fields and meadows, looking at mills and the wealth of colours of the local swamps, she composed her poetry. The war did not release the soul.

Sun has turned to become the God's punishment, No raindrop blessed the fields since Easter.

A one-legged stranger appeared.

He alone would prophecy this: «Times of doom are approaching. Shortly Many fresh graves will crowd the world.

Hunger, cowards and plague are forthcoming And with them, all the stars will eclipse.»

These are the words of a gentle young woman, hungry for Love, calling Love, a woman who survived her first Love dramas, hoping for Love’s eternal and high reappearance! The one who has said, in a whisper, who let it out in a verse: «You breathe the sun but me – I breathe the moon/ But both of us are living by same love ...»

Some insistently recall the textbook «glove from the left hand,» put on the right one by the spbmagazine.ca

33

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

шепотом, выдохнула в стихах: «Ты дышишь солнцем, я дышу луною, / Но живы мы любовию одною…» Любят вспоминать про хрестоматийную «перчатку с левой руки», надетую взволнованной лирической героиней на правую руку. Неистовая точность штриха – алмазный блеск снега алмазной звездной ночью; вся поэтика молодой Ахматовой состоит из искр и граней такого блеска. Неужели никто не угадывал за нестерпимым сверканием вещных подробностей, неразъемно сопряженных с жизнью души, чистоту такого Алмаза, чьи крепкие грани прорежут подлость, жестокость и самую смерть – весь арсенал пыток, над которыми гордо вздернута красивая женская голова? Улыбку, что плывет по обескровленным устам над дыбой, над железными тисками? Тиски, сработанные пыточных дел мастерами вслед за обвалом, Ниагарой человеческой крови в революцию, в годы братоубийственной войны… Их завинчивали от всей палачьей души, до упора. До скрипа костей в пазах. В черных дырах лагерей исчезали – один за другим – тысячи, миллионы живых – именитых и безымянных. Адская машина, запущенная кем – прототипами достоевских «Бесов»? кровавым доморощенным философом, возведенным в ранг Вождя и Учителя всех времен и народов? – заработала вовсю. Николая Гумилева расстреляли на ранней заре жестокостей. «Я гибель накликала милым, / И гибли один за другим». Ахматова, не без героики простого, указующего на свою вину жеста, и не без интонации жертвенности (пусть лучше буду я виновата, я одна, а не кто-то!..) пытается одна отвечать за беду – перед Временем. Она видит гибель Близких – и говорит о близких; пройдет немного времени – десять, пятнадцать лет – и ее материнский голос вымолвит: «…Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, - / Внуки, братики, сыновья!» Выплачет со дна души. Она вправду ощутит себя всеобщей матерью. Ее сын, ее кровь… Сыновья и дочери, отцы и матери – насильственно разорванные, в масштабах громадной страны, кровные связи она восстанавливала одним вздохом: «Магдалина билась и рыдала, / Ученик любимый каменел, / А туда, где молча Мать стояла, / Так никто взглянуть и не посмел». И смели, и глядели! У вопиющего бесстыдства нет границ. Но те, кто в зверином мире провидел человечье и тем более Божие, и в те годы, когда «Реквием» даже не переписывался от руки, а просто запоминался наизусть и 34

Spring 2016

пересказывался тайным шепотом – на кухнях, в закутах, в полумраке, сквозь едва сдерживаемые слезы, - и молчали, закрыв глаза благоговейно, и вставали перед Анной Всея Руси на колени.

III. Когда вырос ее мощный дух? Страшные двадцатые, самое горящее жерло вулканической бойни, хаоса, безумия, непонимания… Битва социальных вер гудела, не утихая. Скачок из девятнадцатого века в двадцатый был никак не осознаваемым потрясением – табурет выбили из-под ног России одним жестким пинком. В 1921 году выходит книга Анны Ахматовой «Подорожник», в 1922-м – «Anno Domini». Она говорит прямо и без обиняков, зная, что не исчезнет из России, что не побежит вместе с рыдающей волной беженцев ни в горящий выстрелами и криками Крым, чтобы в последний момент вспрыгнуть на битком набитый обезумевшими людьми корабль, берущий курс на Стамбул, на Марсель, на Каир; что не перелицует, как старую кацавейку, свое благородное «я», твердо знающее – «где сокровище твое, там и сердце твое»: Не с теми я, кто бросил землю На растерзание врагам. Их грубой лести я не внемлю, Им песен я своих не дам. Она помянула в стихах зимою девятнадцатого года убитого большевиками Царя – на подобный шаг в ту пору не отважился никто: «И раззолоченный гайдук / Стоит недвижно за санями, / И странно царь глядит вокруг / Пустыми светлыми глазами». Глаза, светлые, ледяные, как сама русская зима, видящие собственную смерть. Муза Ахматовой – муза Эпоса, и, констатируя факт истории, она держит руку на своем собственном пульсе, на своей груди, слева, там, где сильно бьется. Именно в двадцатые годы, в почернелом, резко сбросившим былой лоск и роскошество царственного изящества, скорбном, полубезумном Петрограде к ней приходит живой Пушкин: сняв цилиндр, бросив в угол трость, блестя улыбкой и синими горячими глазами. Она по-новому, по-иному полюбила старые петербургские дома, выживавшие внутри великой трагедии, населенные иными жителями, переживающие эпохи, переплывающие их, как Наутилусы, как Летучие Голландцы. Из памяти в память, из времени во время.

anxious lyrical heroine. That frantic accuracy of a stroke – the diamond-like sparkle of snow on a diamond-like starry night; the whole poetics by young Akhmatova consists of sparks and faces of such brilliance. Has no one conjectured behind the unbearable brilliance of small details integrally associated with the life of the soul, the purity of the Diamond whose strong faces will cut through meanness, cruelty and death itself - the whole arsenal of torture underneath a proudly raised beautiful female head; and a smile floating on bloodless lips over a torture rack, an iron vice?

The vice crafted by master torturers after the collapse, after the Niagara Falls of human blood in the years of revolution and the fratricidal war ... They were screwed with the whole strength of the tormentors’ heart to the very bottom, until the bones creaked into slots.

One by one thousands and millions of living - famous and anonymous - disappeared into the black holes of camps. The infernal machine, launched … by whom? – The prototypes of Dostoevsky’s «Demons»? By the bloody homegrown philosopher who rose to the rank of the Leader and Teacher of all times? – … started working full blast.

Nikolay Gumilyov was executed at the early dawn of the atrocities. «I courted destruction to loved ones/And die in a sequence they did.»

Akhmatova, not without heroics of a simple gesture pointing at her guilt, with an intonation of a sacrifice (it’d rather be my fault, mine alone and not someone else’s ..!) is trying to be responsible to Time for tragedy. She sees the death of loved ones - and she talks about loved ones; a bit of time - ten, fifteen years – will pass, and her motherly voice will cry: «... Vankas, Vaskas, Alyoshas, Grishas, -/ grandchildren, brothers, sons!»

She will weep it out from the bottom of her heart. She will perceive herself the universal mother. Her son, her blood ... Sons and daughters, fathers and mothers – she restored the blood ties forcibly broken on a vast country scale in a breath: «Magdalene was thrashing and weeping/The favored disciple turned to stone,/ But to the spot where Mother stood in silence/No one dared to look even briefly .» They dared and they looked! Blatant shamelessness has no boundaries. But those who, in a bestial world, foresaw Human and even more - Godly, in the years when the «Requiem» was not even copied by hand but rather memorized and recited in a hushed whisper in kitchens and nooks, in the shadows, through barely restrained tears they kept silent, with the eyes closed reverently, and kneeled before Saint Anna of All Russia.

III. When did her powerful spirit grow? The terrifying 1920s, the burning crater of a volcanic massacre, chaos, madness, confusion ... The battle of social beliefs raged unabated. The jump from the nineteenth century into the twentieth was an unconscious shock like from a stool knocked out from under the feet of Russia with one hard kick.

In 1921, Anna Akhmatova published «Ribgrass» and in 1922, «Anno Domini». She speaks directly and bluntly, knowing that she will not leave Russia, will not join the weeping wave of those fleeing to the burning with shots and shouts Crimea in order to leap in the last moment onto a boat jam-packed with distraught people, taking course to Istanbul, Marseille, or Cairo; that she will not turn inside out, like an old coat, her noble «I» firmly knowing - «where your treasure is, there your heart is»: I’m not with those who left their land To be tormented by the enemy.

I don’t give ear to their gross flattery, I won’t give my songs to them.

In the winter of 1919 she mentioned in her poetry the Tsar slaughtered by Bolsheviks - a deed no one would dare at the time: «A gilded motionless Haiduk/Stands steadily behind the sleigh,/And Tsar, bewildered, looks around / With strangely empty and light eyes.»

The eyes light and icy as the Russian winter itself, seeing his own death. Akhmatova’s muse is the muse of Epos, and stating a historical fact she keeps her finger on her own pulse, on the left side of her chest where the pounding is the strongest. It is in 1920s, when in the blackened and brusquely stripped of its former luster and regal grace extravagance, mournful, half-mad Petrograd she is visited by live Pushkin: removing his cylinder, dropping his stick into a corner, with a shining smile and warm blue eyes. She fell in love in a new, different way with old St. Petersburg buildings surviving in the midst of a great tragedy, inhabited by new people, experiencing eras and floating through them like the Nautilus or the Flying Dutchman. From memory to memory, from one era to another.

In 1920s she recognized the Time in a different, sharp way; detected the game Time played with people; she understood and recognized Time as an enemy - and as a friend. The darkness of events set off even more brightly the Rembrandtlike golden highlights in the works of those who had come before her and those who lived and died at spbmagazine.ca

35

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

В двадцатые годы она иначе, остро, ножево ощутила Время, его игру с людьми; поняла и почувствовала его как врага – и как друга. Событийный мрак ярче оттенил Рембрандтовы блики золотого света в творениях тех, кто жил до нее, кто жил и умирал рядом с ней. Работы о Пушкине – о «Золотом петушке», о «Каменном госте» – лаконичны и рельефны ровно настолько, насколько полон смыслами, лаконичен и рельефен сам Пушкин. Он вошел к ней запросто, сел в кресло, подал руку помощи, не отпустил. Его улыбка поддерживала ее на плаву всю жизнь. Он был для нее меньше всего литературой, хотя она внимательно, вдумчиво глядела на то, что он натворил в литературе, сама непревзойденный литератор, до безумия любящий свое искусство. Это позднее появятся «Александрина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году» – пушкинские штудии, которыми она усердно занималась двадцать последних лет. Когда их читаешь – ясно видишь тот «магический кристалл», о коем Пушкин мимолетно, весело и походя упоминает в «Онегине»; Ахматова держит этот кристалл бестрепетно в твердой и нежной руке, глядит сквозь него в даль времени, приближает неявное, открывает – ярко до изумленья – уже открытое. А на дворе заканчиваются двадцатые, грядут тридцатые… Тридцатые, о которых – бессмертной латынью: silentium. Стихи сочатся из души по капле. Стихи – как тот Новогодний ли, праздничный ли, поминальный ли Последний тост, - так и видишь ее, гордую, уже с седыми прядями в волосах, в самолично, ржавыми портновскими ножницами, выстриженной челке, держащую бокал в высоко поднятой руке, и красный, просвеченный огнями бокал – вроде ярко горящего факела, и сама она – уже не Анна Ахматова, а Таис, поджигающая Персеполис, а секунду спустя – безумная лагерница, подкладывающая под полный воплями ненавистный барак горящую паклю – перед тем, как кинуться грудью на колючую, под предательским током, проволоку ограды: Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.

36

Spring 2016

Она не боится слов «мертвый», «мертвец», «смерть». Она вызывает смерть на дуэль; она играет со смертью в прятки; она заглядывает в мертвые глаза, говорит с умершими, как с живыми. Здесь она – наследница Сивилл. Немногие друзья видели ее тогда – эту Сивиллу Кумскую в старом халате с разлезшимися швами, обитательницу Фонтанного Дома, пережившую милых и любимых, хоронившую мужей, заживо – в лагере – хоронящую мысленно каждый день единственного сына. Она обращается со страшными, мифологическими словами как с платками и тулупами, в кои надлежит на Вселенском морозе укутать собственных детей. Она идет дальше Мандельштама, выкрикнувшего в отчаянии: «Петербург, я еще не хочу умирать, - / У меня телефонов твоих номера. / Петербург, у меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса»: она выходит тет-а-тет с безносой Старухой, она говорит про Данте: «Он и после смерти не вернулся / В старую Флоренцию свою». Она глядит на себя со стороны – на себя, еще не перешедшую Порога, еще живую: «И упало каменное слово / На мою еще живую грудь». «О, если этим мертвого бужу, /Прости меня, я не могу иначе…» Тридцатые означены усилением, умрачнением смертного колорита. Художник проверяется на прочность именно тем, как он переплавляет трагедию в искусство. Ахматова – непревзойденный мастер в этом жутком плавильном цеху. Цветаева горела в горниле, плавилась и пылала вместе с дровами и углем в топке – Ахматова глядела на Распятие со стороны, и что это был за взгляд! Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: «Почто меня оставил!» А Матери: «О не рыдай Мене…»

IV. Война с Гитлером, по Пастернаку, явилась действительно очистительной грозой. Люди, которых могли взять и погрузить в черный «воронок» не то чтобы дома и ночью – ночей боялись, их ждали, скрипя зубами, - а прямо на улице, в чем были, - с головой ринулись в борьбу – наконец-то – за Родину: сиречь, ЗА САМИХ СЕБЯ. Черный морок лагерей отступил перед нашествием «врага внешнего». Дети, ныне учащиеся в школах, слыхом

her time. The works on Pushkin – on the «Golden Cockerel» and «Stone Guest» are laconic and embossed just as much as full of meaning, laconic and embossed as Pushkin himself. He came to her easily, sat in a chair, gave a helping hand, did not let go. His smile supported her afloat all her life. For her, a very consummate writer madly in love with her art, he was least of all literature, even though she carefully and thoughtfully looked into what he had done in literature.

Later, she would write «Alexandrina», «Pushkin and the Neva Shore», «Pushkin in 1828» - pushkinistic studies, on which she diligently worked for the last twenty years of her life. In them you can clearly see the «magic crystal» mentioned by Pushkin casually and gaily in «Onegin»; Akhmatova holds this crystal fearlessly in her firm and tender hand, looking through it into the distance of time, bringing closer the fuzzy and discovering - astonishingly bright – that, which is already revealed.

“Already end the twenties, thirties coming ...

Of which – in Latin immortelle: silentium.”

Poetry oozes from the soul drop by drop.

Poetry - like the New Year’s Eve’s, a holiday or a funeral last toast; you can see her before your eyes - proud, with gray streaks in her hair, with the bangs clipped by her own hand with rusty tailor's scissors, holding a goblet in a highly raised hand, and the red, light-pierced goblet looks like a brightly burning torch, and she herself - not Anna Akhmatova but Thais setting fire to Persepolis, and a second later, a crazy camp inmate placing a bunch of burning tow under the hateful barrack full of screams - before flinging herself onto a barbed wired and electrified fence: I’m drinking to the ruined house, To my unlucky life, To our loneliness together And also to you, To lips that lied and that betrayed, To lifelessly cold eyes, To the world that is so cruel and vulgar, To God who failed to save.

She is not afraid of the words «dead» and «death». She challenges death to a duel; she plays hide and seek with it; she looks into dead eyes, speaks with the dead as with the living. Here she is a successor of Sibyls.

Not many friends saw her then - the Kuma Sibyl wearing an old bathrobe with unraveled seams, the tenant of the Fountain House, who had survived the loved ones, who had buried her men, and who

every day mentally entombs alive - in GULAG - her only son.

She uses terrible mythological words like shawls and sheepskin coats needed to wrap her own children against the Universal cold. She goes further than Mandelshtam who shouted in despair «Petersburg, I do not want to die, - / I still have the phone numbers of yours. /Petersburg, I still have your addresses/ Where the voices of dead I will find»; she comes tête-à-tête with the old hag Death, she mentions Dante who: «didn’t return after death/To his old Florence». She watches herself from away - herself, who has not yet crossed the Threshold, who is still alive: «And a word of stone has been dropped/Upon my, still living, chest.»

«Oh, even if by this I wake the dead,/Forgive me please but I can’t help it ...»

1930s are signified by the strengthening and deepening of the gloom of the mortal colour. An artist is tested for strength by the way he melts tragedy into art. Akhmatova is an unsurpassed master of this macabre melting shop. While Tsvetaeva burned in the furnace, melted and flamed together with the wood and coal in the oven, Akhmatova looked at the Cross from aside - and what look it was!

«A choir of angels glorified the great time, The heavens have dissolved in the heat.

He said to Father «Why, oh, why you’ve left me!»

And to his Mother: «Don’t weep for me ...»

IV The war against Hitler, according to Pasternak, was a truly cleansing thunderstorm. People who could have been grabbed to be placed into a Black Maria not only from their homes in the middle of the night (the nights were dreaded, they were awaited with teeth-grinding) - but from the street, as is, these people plunged into the struggle - finally - for their Motherland, that is to say, for THEMSELVES. The black wraith of the camps retreated before the invasion of an «external enemy.»

Today’s schoolchildren have no idea what «ten years with no right of correspondence» means.

Yet, the meaning of this idiom was very simple - execution. More precisely - the firing squad.

The medieval methods of killing - the gallows, the fire – did not suit the latter-day Russian auto-da-fé masters. Emerging technologies meant rapid methods of mass destruction. During these same years the German colleagues of the Russian rulers would reach even more ingenious methods of genocide. Gas chambers and crematoria had spbmagazine.ca

37

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

не слыхивали, что значит «десять лет без права переписки». Идиома была крайне проста – казнь. Точнее – расстрел. Средневековые методы умерщвления – виселица, костер – не годились для новоявленных российских аутодафистов. Развивающиеся технологии подразумевали быстрые способы массового уничтожения. В эти же годы немецкие собратья русских владык дойдут до более гениальных методов геноцида. Газовые камеры и крематории появились в Европе – почему бы и нам не испробовать?! Война остановила режущие направо-налево маховики. «Сквозь бомбежку слышится / Детский голосок…» И в эвакуации, погруженная в бессильное, днями, лежание в изнуряющей азиатской жаре, в атмосферу бытовых ссор и сплетен, в БЕЗВРЕМЕНЬЕ – никто не знал, что будет со страной; Марина Ивановна, в Елабуге, поняла так, что уже ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ БУДЕТ, и, поглядев всеобщей гибели в лицо, беспощадно выбрала гибель – свою, - в жаркой Азии, в Ташкенте, Анна Андреевна пишет – думает – плачет – о сыне, о Вечном Сыне, так и не оплаканном, не отплаканном ею никогда: Постучись кулачком – я открою. Я тебе открывала всегда… Шутка ли – жить постоянно в окружении призраков?! «Уже давно ковром закрыт проклятый профиль» на стене в одном из мертвых, умерших домов; уже и себя она уговаривает, бормочет: «…а мне такого рода воспоминанья не к лицу. О тень!…» Элизиум теней?! Ахматова – апологет прошлого, воспевальщица баснословного Тринадцатого года, ТЕХ салонов, ТЕХ красавиц, ТЕХ балов и «прозрачных профилей за стеклами карет»?! Ее память была слишком «хищная» для того, чтобы умиляться воспоминаниями. Она видела насквозь тайны Времени, просматривала его бездонный колодец – до дна. ЭТУ способность Ахматовой нам еще предстоит разгадать. Ни один из исследователей ее творчества не отважился «поднять руку» на то, чтобы рассмотреть в лупу ее Владение Временем, ее пророческий дар. Мы боимся слова «пророк», оно для нас слишком громкое, библейское. Оно – из арсенала Архео, Ретро… того, чему и не особенното веришь: Нострадамий, Иезекииль, Иеремия, Жанна д Арк… Ахматова не боялась писать Би38

Spring 2016

блейские стихи – не только как великолепные, в духе Дорэ, иллюстрации к Библии – «Мелхолу», «Рахиль», - но и насыщенные библейской, пророческой сутью. Она не декларировала свое стояние вровень с Исайей и Даниилом – она жила, ДЫШАЛА их воздухом, чтобы сказать, чтобы смочь, чтобы – успеть. А сам закат в волнах эфира Такой, что мне не разобрать – Конец ли дня, конец ли мира Иль тайна тайн во мне опять. «И время прочь, и пространство прочь…» Да, она жила в иных пространствах – она, хотевшая «с Морозовою класть поклоны, / С падчерицей Ирода плясать». Куда ни кидай, это было пространство любви. Так вот куда пришла по снегу в ветхом рубище, во что преобразилась любовь – та любовь, что нюхала красный тюльпан в петлице возлюбленного, что забывала на столе хлыстик и перчатку! Любовь ахматовского «Реквиема» – невероятного, НЕМЫСЛИМОГО памятника умершей эпохе – в особенности его последней, финальной части, - перекрывает мощью и страстью все любви-сплетенья-тел, все любви-объятья, любви-поцелуи, любви – свиданья и разлуки, а ведь и им посвящено немало Божественных строк, немало дивных страниц. «Для них соткала я роскошный покров / Из бедных, у них же подслушанных слов… О них вспоминаю всегда и везде, / О них не забуду и в новой беде…» – это о них, о молчаливых женщинах с черными от горя лицами, стоявших в тюремных очередях с передачами, с письмами, с единственным немым воплем: ГДЕ?! И: ЗА ЧТО?! Да ни за что. Жестокость всегда – ни за что. Всегда – ни почему. Объяснить жестокость не могут ни зверь, ни Бог. Да и человек, такой изощренный в оправданиях, порой затрудняется. Ахматова объяснила все нам, грамотным и неграмотным, до конца: И это станет для людей Как времена Веспасиана, А было это – только рана И муки облачко над ней. Что – ЭТО? Наше время? Великое Время, и над ним она то ли улыбается, то ли вздыхает: «Но как нам быть с тем Ужасом, который / Был бегом Времени когда-то наречен…»?

emerged in Europe, they’d think, so why not try them here?!

The war stopped the terrifying flywheels.

«Through a bombing heard/Small children's voices…»

Being evacuated, immerged for days in a powerless immobility in the sweltering Asian heat, surrounded by domestic squabbles and gossip, in suspense – since no one knew what would happen to the country (Marina Tsevetayeva, in Yelabuga, had surmised that nothing will, and, in the face of the universal death ruthlessly chose her own); in the heat of Asia, in Tashkent, Akhmatova writes… thinks …cries for her son and for the Eternal Son, whom she never mourned completely: Knock with your fist – and I will open.

I've always opened my door for you...

It's no joke to live permanently among ghosts!

«The damn profile has long been covered with a carpet» on the wall of one of the dead houses; she even tries to persuade herself muttering: «…this kind of memories does not suit me. Oh shadow!…»

The Elysium of shadows?! Akhmatova - an apologist for the past, a praiser of the fabulous 1913, of THOSE salons, of THOSE beauties, of THOSE balls and «transparent profiles through the carriage windows»?! Her memory was too «predatory» to be touched by reminiscences.

She could see through the mysteries of Time, look into its bottomless pit - to the very bottom.

We have yet to unravel this ability of Akhmatova.

None of the scholars specializing in her work dared to venture into looking through a magnifying glass at her Possession of Time, her prophetic gift.

We are afraid of the word «prophet»: it is too loud, too biblical for us. It is from the arsenal of Archeo, Retro… from something we don’t believe in too much: Nostradamus, Ezekiel, Jeremiah, Joan of Arc …Akhmatova was not afraid to write biblical verses - not only the ones resembling the wonderful Dore-style illustrations to the Bible - «Michal» or «Rachel» - but also the ones rich in biblical, prophetic essence. She did not declare her state on a par with Isaiah and Daniel she lived and BREATHED their air in order to say, to be able to - to have time.

The sunset in the waves of ether Is such that I distinguish can’t: Is this the day or world is ending, Or the enigma is in me.

«The time be off, the space be off ...» Yes, she lived in other spaces - she who wanted to «Bow with Morozova/Dance with Herod's stepdaughter.» Wherever you look, it was the space of Love.

So, that was where Love got through the snow, wearing old rags; that was what it had transformed into - the love that had smelled a red tulip in her lover’s lapel, the love that had left a whip and gloves behind on a table!

The love of Akhmatova's «Requiem» – an incredible, UNFATHOMABLE monument to the dead era - especially its last, final part overwhelms in its power and passion all the loves of the entwining of bodies, all the loves of hugs, all the loves of kisses, all the loves of rendezvous and partings, even though she devoted to those loves lots of divine lines and marvelous pages.

«For them I weaved all those lavish shrouds/ Made of the poor words overheard from them.../ It’s them recall I everywhere and ever/It’s them I’ll not forget in troubling times...» It is about them, silent women with faces black from grief, waiting in prison queues with parcels and letters, with only a dumb cry: Where?! And: WHY?!

For no reason. Cruelty is always for no reason.

Neither a beast nor God can explain cruelty. Even the man, very sophisticated in coming up with excuses, sometimes fails.

Akhmatova explained everything for the literate and illiterate of us to the end: It will become for everyone As at the times of Vespasian, When all it was - was just a wound With a cloud of sorrow above.

What meaning did she vest into that IT? Our time? The Great Time upon which she either smiles or sighs: «What should we do with the Horror, which/Has been once named the run of Time ...?»

Or her IT means the bloody orgies of the rulers succeeding one another, as in a kaleidoscope, in the Russian political battlefields, their mutual executions and their joint bickering? Or the IT means the silent «tears of people, oh, tears of people» as by Fyodor Tyutchev, the seas and rivers of tears shed during that time, Akhmatova’s time, by all the torn and abandoned, all the tortured and waiting in vain - those who’d seen both light and darkness that blinded the eyes?

Only a wound; only a cloud of sorrow; only fleeting. Seemingly, not even the present.

Just a cloud: a light word, an ephemeris of the disappearance. spbmagazine.ca

39

Или ЭТО – разгул кровавых пиров владык, сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, на полях российских политических сражений, их обоюдные казни, их совместная грызня? Или ЭТО – бессловесные «слезы людские, о, слезы людские», по Федору Тютчеву, моря и реки слез, пролитых во время оно, в ее, Ахматовское, время всеми истерзанными и покинутыми, всеми замученными и напрасно ждущими – в проглядевших до дна слепоты и свет, и темноту глазах? Только рана. И – только облачко муки. Снова – призрачное. Вроде бы даже и не настоящее. Так – облачко: и слово легкое, ласкательный суффикс, эфемерность исчезновенья.

V Она умерла пятого марта 1966 года. Она успела получить важную итальянскую литературную премию «Этна Таормина» – что она была ей? Ей, с дымом улетавшей с костра Дидоны, чтобы назавтра взойти на костер с Жанной? Ей, дождавшейся своего Левушку из лагеря, воскресившей его ВСЕМИ своими написанными без него стихами? Христово воскрешение Лазаря — одной природы с ЭТИМ воскрешеньем. О Христовом Воскресении она, старая, грузная, серебряная вся, будто окутанная табачным дымом, дымом быстротекущего, уже чужого ей Времени, - тоже думала, как и все мы. И верила. И молилась.

Она молилась — стихами. А сам закат в волнах эфира Такой, что мне не разобрать, Конец ли дня, конец ли мира, Иль тайна тайн во мне опять. За год до смерти она написала: «Я никогда не переставала писать стихи. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных». Ее НЕИСЧЕЗНОВЕНЬЕ из русской и мировой культуры – очевидно. Невынимаемый из перстня прозрачный камень. ...та алая роза, запах которой она, юная, улыбающаяся, обоняет всегда: на берегу солнечно-пламенного, веселого, широкого, родного моря. Нижний Новгород В оформлении использованы работы художника Владимира Фуфачева

Елена Крюкова: поэт, прозаик. Член Союза писателей России с 1991 г. Родилась в Самаре. Профессиональный музыкант (фортепиано, орган, Московская консерватория, 1980). Окончила Литературный институт им. Горького (1989), семинар А. В. Жигулина (поэзия). Лауреат премии им. Цветаевой (книга «Зимний собор», 2010), Кубка мира по русской поэзии (Рига, Латвия, 2012), премии журнала «Нева» (Санкт-Петербург, 2013) за лучший роман 2012 года («Врата смерти, № 9 2012), премии Za-Za 40

Spring 2016

Verlag (Дюссельдорф, Германия, 2012). Лауреат региональной премии им. А. М. Горького (роман «Серафим», 2014). Лауреат Пятого Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь» («Серебряный Витязь» за роман «Старые фотографии», 2014). Лауреат Международной литературной премии им. И. А. Гончарова (роман «Беллона», 2015).Дипломант литературной премии им. И. А. Бунина (книга рассказов «Поклонение Луне», роман «Беллона», 2015

V. She died on March 5, 1966.

By then she was awarded an important Italian literary prize «Etna Taormina» – yet what was in it for her?

For her who flew away with the smoke from Dido’s fire just to ascend the fire with Joan the very next day?

She who lived to see her Lyovushka come back from the camp, she who resurrected him from the dead with all her poems written in his absence?

The resurrection of Lazarus by Christ is of the same magnitude as THIS resurrection.

She – old, heavy, silvery throughout as if wrapped in tobacco smoke, the smoke of the Time, fast-flowing and already alien to her – also, as all of us, thought about the resurrection of Christ. And believed. And prayed.

She prayed in verse.

The sunset in the waves of ether Is such that I distinguish can’t: Is this the day or world is ending, Or the enigma is in me.

A year before her death she wrote: «I never stopped writing poetry. I am happy that I lived in those years and saw the events that had no equal.»

Her non-vanishing from the Russian and world culture - is obvious.

A transparent stone that cannot be extracted from a ring. …that red rose, whose smell she, young and smiling, experienced always: on the coast of a sunflamed, gay and all-embracing sea of her own.

Nizny Novgorod Trans. Marsha Gershtein The design used a picture of artist Vladimir Fufachev

spbmagazine.ca

41

ПИТЕРСКИЙ АНДЕРГРАУНД

«Леонид Аронзон - один из самых значительных поэтов России второй половины двадцатого столетия. За свой недолгий век Л.Аронзон создал целый поэтический мир, открыл совсем иное пространство для нашего стиха: гимническое, световое, музыкальное... Он умел воплощать в словах восторг и особое измененное состояние сознания. Его стихи похожи на звуковые видения. Его опыт был необычайно важен для поэтов следующего поколения, ленинградских и московских». - Ольга Седакова

ВИТАЛИЙ АРОНЗОН

ПАМЯТИ БРАТА СЕЙЧАС О НЁМ МОЖНО ПРОЧИТАТЬ В ГАЗЕТАХ, ЖУРНАЛАХ, ЛЕГКО НАЙТИ ЕГО ИМЯ И СТИХИ НА ИНТЕРНЕТЕ, ИЗДАНО НЕСКОЛЬКО СБОРНИКОВ, О ЕГО ТВОРЧЕСТВЕ ДЕЛАЮТ ДОКЛАДЫ НА КОНФЕРЕНЦИЯХ, ЕМУ ПОСВЯЩАЮТ СТИХИ, УПОМИНАЮТ В МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, СНЯТ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ, ПРОВОДЯТСЯ ПАМЯТНЫЕ ВЕЧЕРА. А ПРИ ЖИЗНИ ЛЕОНИД АРОНЗОН НЕ СУМЕЛ НАПЕЧАТАТЬ НИ ОДНОГО ЗНАЧИМОГО ДЛЯ ПОЭТА СТИХОТВОРЕНИЯ. В августе 1941 наша мама была призвана в действующую армию и работала в госпиталях Ленинградского, Волховского фронтов как военный врач. Папа с первого дня войны ушёл на сборный пункт, но через три дня был отозван и направлен на Урал для проектирования и строительства алюминиевых и магниевых заводов. Лёня, бабушка и я перед началом блокады эвакуировались на Урал к отцу. Осенью 1942 г. к семье присоединилась мать, которую направили в район Березников для формирования эвакогоспиталя. Она оставалась начальником госпиталя до осени 1943 г. Потом была отозвана в Ленинград. В краеведческом музее Березников есть (во всяком случае, была в 80-х годах) экспозиция, посвященная госпиталю и матери. Семья возвратилась в Ленинград 9 сентября 1944 г. Мой брат, Леонид Аронзон, родился 24 марта 1939 г. в Ленинграде. Он уезжал из города и всегда возвращался. В этом городе прошла большая часть его жизни, но ни в одном из своих произведений поэт не называл его Ленинградом, но Петербургу посвящено немало его стихотворений. Есть светлый полдень и раздолье льда, и плотный снег, не тающий на солнце, и Петербург хрустальною солонкой открыт глазам — и тень его светла.

42

Spring 2016

Была школа послевоенных лет с переростками, курением, драками, недовольством учителей, угрозами исключения, первыми стихами. Поступление в химико-технологический институт. Уход со второго экзамена: «Мне не интересно». По настоянию родителей Лёня поступил в педагогический институт им. Герцена на биологический факультет. К концу первого семестра институт бросил, позже экстерном сдал экзамены за первый курс филологического факультета. С этого момента его жизнь и карьера связаны с литературой, борьбой за возможность писать, бесконечными попытками напечататься, заработать какие-то деньги.

ST. PETERSBURG UNDERGROUND

“Leonid Aronzon is one of the most prominent Russian poets of the second half of the twentieth century. In the course of his short life, Aronzon created an entire poetic world, opened up a totally different space for our poetry—hymnic, luminous, musical… He was able to verbalize rapture and a special, altered state of mind. His poems are like sonic visions. His experience was incredibly important for the next generation of Moscow and Leningrad poets.” — Olga Sedakova.

V I TA L I Y A R O N Z O N

IN MY BROTHER’S MEMORY YOU CAN READ ABOUT HIM IN NEWSPAPERS AND MAGAZINES, IT IS EASY TO FIND HIS NAME AND HIS POEMS ON THE INTERNET. THERE ARE SEVERAL PUBLISHED COLLECTIONS OF HIS VERSES, HE IS SPOKEN ABOUT AT CONFERENCES, THERE ARE POEMS DEDICATED TO HIM, MEMOIRS WRITTEN, A DOCUMENTARY FILM, MEMORIAL READINGS. BUT WHILE HE WAS ALIVE, LEONID ARONZON COULD NOT PUBLISH A SINGLE POEM THAT WAS SIGNIFICANT TO HIM AS A POET. My brother, Leonid Aronzon, was born on March 24, 1939, in Leningrad.

He would leave town periodically, but he always returned. Most of his life was spent in this city, which he never called Leningrad, but St. Petersburg features in many of his poems.

There’s a bright noon and a profusuion of ice, and the thick snow that doesn’t melt in the sun, and Petersburg, crystal salt-shaker-like, its shadow light, is open to the eyes.

In August 1941, our mother was drafted into active duty and served as a combat medic in the hospitals of the Leningrad and Volkhov Fronts. Father went to the conscription centre on the first day of war, but three days later was called back and sent to Ural Region to design and construct aluminum and magnesium plants.

Before the Leningrad Blockade, Leonid, Grandmother and I had been evacuated to live with Father in the Urals. In the fall of 1942, Mother joined the family as she was assigned to set up an evacuee hospital in the Berezniki area. She remained the hospital’s chief till the fall of 1943. Then she was recalled to Leningrad. At the Berezniki local history museum, there is (or, in any case, was in the 1980s) an exhibition dedicated to the hospital and to Mother. The family returned to Leningrad on September 9, 1944.

There was a school of the postwar years with overaged kids, smoking, fights, resentful teachers,

threats of expulsion, first poems.

Enrollment in the Institute of Chemical Technology. Quitting after the second exam: “I am not interested.” At the parents’ insistence, Leonid entered the biology department of the Herzen Pedagogical Institute. He dropped out at the end of the first term, then passed first-year exams at the department of philology. From that moment on, his life and career would have to do with literature, with the struggle to have an opportunity to write, with endless attempts to get published and make a living.

In his second year at college, Leonid met Rita Purishinskaya, his future wife who inspired him to create his most remarkable poems; in fact, his whole life was devoted to this love, and most of his poems are about love for Rita Purishinskaya. She was an interesting, intelligent young woman, with a natural sense of tact, a darling of the family and friends. From their first meeting to her death — sadly, she had a complex heart defect—Rita and our parents had a loving rapport. She was a close friend, a kindred spirit.

Bridges approach each other at night, and the best gold of gardens and churches fades.

You come to bed through landscapes, and you are like a butterfly pinned mortally to my life.

[Trans. Richard McKane] spbmagazine.ca

43

ПИТЕРСКИЙ АНДЕРГРАУНД

На втором курсе Лёня знакомится с Ритой Пуришинской, своей будущей женой, которая вдохновила его на создание самых замечательных стихов о любви. Рите - его музе, посвящено большое количество стихотворений. Рита была интересная, интеллигентная девушка с природным тактом — любимица семьи и друзей. С первой встречи и до ухода из жизни (к несчастью, у неё был комбинированный порок сердца) Рита и наши родители с любовью относились друг к другу. Она была своим, близким человеком. Приближаются ночью друг к другу мосты. И садов и церквей блекнет лучшее золото. Сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота. Женившись, Лёня оставляет дневное отделение, переходит на заочное, считая, что должен зарабатывать на жизнь для своей семьи. Первая работа — геологоразведочная партия и командировка на Дальний Восток. Провожали Лёню всей семьёй. Шли пешком к Московскому вокзалу, благо, жили на Старо-Невском. Провожали с тяжёлым сердцем. Мы как бы предчувствовали, что вектор Лёниной жизни поворачивается в неудачном направлении. Экспедиция работала в тайге где-то в районе Большого Невера. Уходили в тайгу на всё лето. У Лёни заболела нога. Боль сопровождалась лихорадкой. Через короткое время он потерял возможность передвигаться самостоятельно. Вызвали по рации вертолёт, и Лёню доставили в фельдшерский пункт ближайшего посёлка, не подозревая о тяжести заболевания, которое требовало немедленной квалифицированной помощи.

Лёня понял, что если не выберется отсюда, то погибнет. Наконец, его сажают на поезд и доставляют в Большой Невер. У поезда ждёт скорая помощь. Лёню отвозят в аэропорт, покупают билет, и он — в самолёте на Москву. Понимает, что надо домой — вся надежда на маму. Выглядел Лёня ужасно. Мама уверенно поставила диагноз — остеомиэлит, инфекционное заболевание, поражающее кость. У Лёни был абсцесс в области колена. На следующий день в госпитале рентгеновские снимки показали, что диагноз страшнее — саркома плюс общее заражение крови. Приговор — ампутация ноги. На маму свалилось принятие решения. Она продолжала верить своему диагнозу. Возможно, потому, что он давал надежду — решение коллег такой надежды не давало. Да и её военный опыт что-то значил. И вот — заключение опытного профессорарентгенолога: «Вы правы. Это остеомиэлит». Мама отказалась от ампутации. Стали готовиться к операции по поводу остеомиэлита. Оперировал профессор Военно-Медицинской академии Вишневский. Ногу «почистили», но ещё надо было победить заражение крови. Абсцесс не оставлял надежды. Даже мама считала, что Леня — при смерти. Приехал Вишневский: «Если проживёт три дня — поправится». И чудо свершилось. На третий день температура стала падать. В общей сложности Лёня провёл в госпитале 7 месяцев. Перенёс несколько операций. Получил 2-ю группу инвалидности. Но как жить на пенсию двух инвалидов? Надо искать работу. «Он работал учителем русского языка, литературы и истории, а также грузчиком, мыловаром, сценаристом и геологом, — пишет Рита в послесловии к книге его стихов, — Из своих тридцати одного года двадцать пять лет он писал стихи, двенадцать лет мы прожили в огромной любви и счастье». Наверное, первые десять лет брака были действительно счастливыми. Много знакомых, друзей, связанных общими интересами, одинаково неустроенных, но готовых прийти на помощь друг другу. Были яркие встречи, например, с Ахматовой. Короткий период взаимного увлечения с Бродским: чтение и записывание на магнитофоне стихов, на-

44

Spring 2016

ST. PETERSBURG UNDERGROUND

Mother was burdened with the making of the final decision. She continued to believe in her diagnosis, perhaps because it gave hope — the colleagues’ report was leaving no such hope. Besides, her wartime experience counted for something. At last came the conclusion of an experienced professor of radiology: “You are right. This is osteomyelitis.”

Mother rejected amputation. They began to prepare for osteomyelitis surgery. The operation was performed

by Professor [Alexander] Vishnevsky of the Miliary Medical Academy.

Having married, Leonid became an extramural student as he believed he had to provide for his family.

Leonid’s leg was “cleaned,” but there was still the sepsis to combat. The abscess did not leave any hope.

Even Mother herself believed that Leonid was going to die. Vishnevsky came and said, “If he survives for three days, he will recover.” And the miracle happened. On the thirs day the fever began to subside.

All in all, Leonid spent 7 months in the hospital. He underwent several operations. Received the second disability category. But how was it possible to live on two disability pensions? He had to look for work.

His first job was on a geological exploration crew sent to the Far East. The whole family came to see Leonid off. We all walked to the Moscow Station, since we lived nearby, on Old Nevsky Prospect. It was a heavy-hearted parting. We seemed to have a foreboding that Leonid’s life was taking a wrong direction.

“He worked as a teacher of Russian, literature and history, as well as a longshoreman, soap-maker, screenwriter and geologist,” wrote Rita in the afterword to a book of his poems. “He wrote poetry for twenty-five years out of his thirty-one. We lived in great love and happiness for twelve years.”

The crew worked deep in the taiga, somewhere in the Bolshoi Never area, all summer. Leonid developed leg pain. The pain was accompanied by fever. After a short while, he lost ability to walk. They called for a helicopter, and Leonid was transported to a medical centre in the closest village. Little did they know that he had a severe disease that required immediate and qualified medical attention.

Leonid realized that he would die if he did not get out of there. Finally, he was put on a train that brought him to Bolshoi Never. An ambulance was waiting at the station.

Leonid was taken to the airport and put on a plane to Moscow. He understood that he had to get back home — Mother was his only hope.

He looked terrible.

Leonid’s mother was sure of the diagnosis — osteomyelitis, an infectious disease of the bone. Leonid had an abscess on knee cap. However, the X-rays made in the hospital the next day pointed to a worse diagnosis — sarcoma, plus a general blood infection. The verdict: amputation. spbmagazine.ca

45

ПИТЕРСКИЙ АНДЕРГРАУНД

говариваемых по очереди, участие в молодёжном литобъединении Союза писателей. Затем — разрыв из-за разного отношения к творчеству. Материалом моей литературы будет изображение рая. ...То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы Истины. Попыток восстановления отношений не было. Друзьям посвящались стихи, велись бесконечные разговоры о литературе, о месте поэта в обществе. Нас всех по пальцам перечесть, но по перстам! Друзья, откуда мне выпала такая честь быть среди вас? Но долго ль буду? В последние годы жизни появилась работа на киностудии научно-популярных фильмов. По его сценариям снято несколько фильмов, отмеченных дипломами. Работа сценаристом давала хороший временный заработок, но мешала любимому делу. «Не могу два дела делать. Если сценарий, то на нём выкладываюсь. Это не моё… Уйду», - говорил мне Лёня.

46

Spring 2016

Неудовлетворённость своим положением, неприступностью редакций, невозможностью посвятить себя любимому делу нарастали и, в конце концов, привели к трагическому финалу. В горах под Ташкентом Лёня и его друг Алик Альтшуллер собирались охотиться. Алик и нашёл Лёню, раненого, у стога сена. Спасти его не удалось — не хватило препаратов крови. Была повреждена селезёнка. На венке от друзей были написаны Лёнины слова: «Всё меньше мне друзей среди живых, всё более друзей среди ушедших». Лёня погиб 13 октября 1970 года. Все фотографии из личного архива Виталия Аронзона. Автор первых пяти фотографий театральный режиссёр Борис Панизовский. Рисунки Леонида Аронзона.

ST. PETERSBURG UNDERGROUND

temporary income, but interfered with his chosen path. “I cannot do two things at once. If there is a script, I give it all I’ve got. This business is not mine… I will leave,” Leonid told me.

His dissatisfaction with the situation, with the impregnability of editorial boards, the impossibility of devoting himself to the work of his life were building up and eventually led to the tragic finale.

In the mountains near Tashkent, Leonid and his friend, Alik Altshuler, went on a hunting party. It was Alik who found a wounded Leonid next to a haystack. It was impossible to save him — there was a shortage of blood products. The spleen was damaged.

It is likely that the first ten years of their marriage were indeed happy. There were many acquaintances and friends who were connected by common interests, equally lacking in comfort, but prepared to come to each other’s help.

There were memorable meetings, for instance, with Anna Akhmatova. There was a brief period of mutual admiration with Joseph Brodsky: taking turns in the reading and tape-recording of poems, participation in the Writers Union’s youth literary circle, followed by a breakup over creative differences.

The funeral wreath from friends had an inscription taken from Leonid’s writing: “I have fewer and fewer friends among the living, and more and more among those who have passed away.”

Leonid died on October 13, 1970.

All the photos are from Vitaly Aronzon’s personal archive. The author of the first five pictures - theater director Boris Ponizovskii.

Drawings Leonid Aronzon..

Trans: Sergey Dobrynin

My literature will be based on a depiction of Paradise…. The fact that art is preoccupied with our nightmares testifies to a misunderstanding of the fundamentals of Truth.

There were no attempts to mend the relations.

He devoted poems to friends, they had endless discussions on literature, on the poet’s place in society.

One can count us all on one’s fingers, on the ones that bless! My friends, who granted me that honour to be among you? But will it be for long?

[Trans. Richard McKane] In his last years, Leonid worked at the Popular Science Film Studio. Several films based on his scripts received awards. A screenwriter’s job provided a good spbmagazine.ca

47

МИР НАУКИ И ИСКУССТВА

48

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

FUSION OF ART AND SCIENCE

Елена Теркель

Лев Бакст: «Одевайтесь, как цветок!» Своим творчеством Лев Бакст стремился сделать жизнь гармоничнее и прекраснее. Мечтая осчастливить человечество, грезя античностью и Востоком, что мог он дать людям? Немного франтоватый и по-детски наивный художник нередко вызывал улыбку на лицах друзей. И все же именно ему удалось сделать жизнь светлее и ярче, приблизить красоту к повседневности. Бакст стал первым русским художником, получившим мировое признание как дизайнер. Л.С.БАКСТ Эскиз костюма для Л.П.Бакст. 1903 ГТГ

Léon BAKST Sketch of a costume for Lyubov Bakst. 1903 Tretyakov Gallery

Л.С.Бакст Париж Фото. 1912 ГТГ

Léon Bakst Paris Photo. 1912 Tretyakov Gallery

1

Бакст Л. Об искусстве сегодняшнего дня // Столица и усадьба. 1914. № 8. С. 18.

2

Пуарэ Поль – известный французский дизайнер и модельер, реформатор моды. В 1903 году открыл в Париже свой дом моды.

3

«Это последний крик» (перевод с фр. – Е.Т.).

4

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 355. Л. 1 об.

О

необходимости художественной гармонии в окружении человека художник рассуждал в статье «Об искусстве сегодняшнего дня»: «Посмотрите, что выходит: мы живем в прошловековых зданиях, среди старинной мебели, обтянутой облезлыми материями, среди картин, драгоценных “патиною” или желтизною, мы смотримся в зеркала блеклые, тусклые, с очаровательными пятнами и ржавчиной, где еле можем рассмотреть свою позорную современную фигуру, наряженную в платье из старинного куска материи. Я должен сознаться, что не могу отделаться от

мысли, что все вокруг меня сфабриковано мертвецами для мертвецов и что я, современник, в сущности intru (втируша) в этом почетном и красивом собрании произведений мертвецов»1. Бакст не мог и не хотел смириться с таким положением вещей, но по натуре не был революционером, борцом или ниспровергателем. Он не отвергал наследия прошлого, наоборот, с головой погружаясь в него, искал то, что могло бы помочь простому человеку ощутить красоту жизни. «Русские сезоны» С.П.Дягилева стали той «площадкой», где художник смог применить

талант, показать свои находки, создать неповторимый, очаровательный, красочный мир сказки. Оформление балетов «Клеопатра» (1909, театр Шатле) и «Шехеразада» (1910, «Гранд-oпера») принесло Баксту мировую славу и буквально перевернуло жизнь художника. Париж стал грезить Востоком, необычным и неожиданным, пряным и страстным, ярким и элегантным, открывшимся парижанам именно таким благодаря бакстовским декорациям и костюмам. Экзотический Восток быстро вошел в моду. Великосветские красавицы хотели одеваться по-новому, и многие из них напрямую обратились к Баксту с просьбами о создании эксклюзивных одеяний. Парижские модные дома также склонялись к мысли о том, что лучшим создателем новомодных костюмов должен стать тот, кто смог увлечь публику восточными мотивами. Так неожиданно для Бакста открылась возможность стать успешным и высокооплачиваемым модельером. Художник не сразу решился связать свою жизнь с миром высокой моды. Однако сомнения этического характера довольно быстро отступили на второй план. Летом 1910 года Бакст писал жене: «Слыхала ли ты про Poiret2портного? C’est le dernier cri3. На днях он мне предложил 12 тысяч франков за 12 рисунков модных туалетов. Художники мне отсоветывают соединять свое имя с его, боятся, что я буду “declassé”. Но будет чудно, если Петербург через 2 года (раньше не докатится) будет носить мои фасоны!»4 Перед Бакстом разворачивалось грандиозное поле деятельности. Появилась возможность хотя бы частично осуществить то, о чем он мечтал с юности, сделать жизнь эстетически гармоничной в ее внешних проявлениях. В статье «Костюм женщины будущего» художник писал: «Архитектура, преимущественно в Германии, в своем стремлении внести нечто новое в свое искусство призывает на помощь скульптуру и живопись, чтобы создать ансамбль стиля и получаемого от него впечатления. Вполне логично поэтому, чтобы мужчина или женщина,

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

49

THE TRETYAKOV GALLERY

МИР НАУКИ И ИСКУССТВА

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Yelena Terkel

Léon Bakst: “Dress up like a flower!”

Léon Bakst hoped that his art would bring more harmony and joy into life. Wishing to make mankind happy and day-dreaming about antiquity and the Orient, what did he really have to offer?

Something of a dandy and naïve like a child, the artist often made his friends smile. Yet he would succeed in making life shinier and brighter, in bringing beauty closer to everyday life.

Bakst was the first Russian artist to win worldwide recognition as a designer. Л.С.Бакст Ментона Фото. 1903 ГТГ

Léon Bakst Mentone Photo. 1903 Tretyakov Gallery

1

Bakst, Léon. “On the art of today”. Stolitsa i usadba [Town and country]. 1914, No. 8, p. 18.

50

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

I

n his article “On the art of today” the artist postulated that the environment where a person lives needs artistic harmony: “Look what happens: we live in homes built in the previous century, amidst antique furniture with ragged upholstery, amidst paintings valued for their ‘patina’ or yellowness; we look in dull and dim mirrors with charming stains and rust where we barely discern our shameful modern figures attired in dresses made of old fabrics. I must say that I can’t help thinking that everything around me was manufactured by the dead for the dead and that as a contemporary, I am in fact an intruder in this venerable and beautiful collection of things made by the dead.”1 Bakst could not and did not want to accept such a state of affairs, but he was not a natural-born revolutionary, fighter or rebel either. He did not dismiss the legacy of the past – quite the opposite, he fully immersed himself in it, seeking that which could make ordinary people alert to the beauty of life. Sergei Diaghilev’s Ballets Russes became a venue where the artist could apply his talent, showcase his discoveries, and create an inimitable and spellbinding world of fairy tales. Design for the sets of ballets such as “Cleopatra” (1909, Théâtre du Châtelet) and “Scheherazade” (1910, Grand Opera) won for Bakst worldwide fame and literally turned his life upside down. Paris started dreaming of the Orient, so unusual and surprising, spicy and passionate, dazzling and elegant – and it was Bakst’s sets and costumes that created such images in the minds of Parisians.

The exotic Orient quickly became fashionable: society belles were anxious for a change in their apparel, and many of them approached Bakst directly with requests to create exclusive clothes for them. The fashion house owners in Paris, too, started to think that the man who could captivate the public with Oriental motifs would probably be equally good at designing fashion collections. Thus, unexpectedly for him, Bakst came across an opportunity to become a fashionable and highly-paid clothes and accessories designer.

Although the artist thought carefully before becoming engaged with the world of high fashion, his ethical qualms were brushed away quite quickly. In the summer of 1910 Bakst wrote to his wife: “Have you

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Л.С.БАКСТ Эскизы шляп (лист из альбома). Середина 1910-х

FUSION OF ART AND SCIENCE

Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST Hat designs (sheet from an album) [mid-1910s] The Constantinowitz family collection, Paris

Приглашение на лекцию «Цвет и костюм», прочитанную Л.С.Бакстом в Торонто 5 марта 1923 года ГТГ

Invitation to a lecture “Colour and costume” delivered by Léon Bakst in Toronto on March 5 1923 Tretyakov Gallery

heard about Poiret2 the dressmaker? C’est le dernier cri [French: He is all the rage now]. Recently he offered me 12,000 francs for 12 drawings of fashionable outfits.

Artists advise me against linking my name to his, they are concerned I would become ‘declassé’. But what a sight it would be if in two years (there is no way it can happen earlier) the public in St. Petersburg will wear my apparel!”3 Bakst had a huge field of action stretching out ahead of him. There was a chance to at least partly fulfill the dreams of his youth – to make the exterior of life aesthetically harmonious. In his article “Costume of a woman of the future” the artist wrote: “Architecture, mostly in Germany, in its eagerness to introduce something new to its art secures the assistance of sculpture and painting in order to create a unity between the style and the impression it produces. So it would be quite logical if, for the sake of overall harmony, men or women who are to live in such a home would dress up to match their environment.

Is it not the visual artist’s mission to express the ideas of his age in a costume? This is the essence of what I am trying to do.”4 This pivotal principle became a cornerstone of the artist’s ensuing attempts to create a style of life where dresses, headwear, wigs, footwear, fabrics, accessories and even perfumes would agree with their settings.

Bakst did not seek to please society and its tastes – he did what was natural for him given his guiding principles, and had always been very particular about the aesthetic component of ambiance and clothing. When he was young, his friends used to make good-natured fun of his collection of neck-ties. Over time Léon even started to see a mystical lining in clothes; certain passages in an autobiographical novel he wrote late in life offer evidence of this. “The collection of ties, famous among my friends, appeared as a motley-coloured Oriental fairy tale against the mysterious backdrop of

an opened wardrobe in whose bowels ... side by side hung decapitated and lifeless Baksts, more accurate and stricter than the original but without animate folds. Lying in bed, I was wondering myself at the number of sets of clothes, the yellow and the black rows of shoes. I was aware of that foible of mine.

Every time I bought for myself new underwear, a new costume, a new hat, I believed I started a new life, much finer and more interesting than before, and I spent the day after the purchase in high spirits.”5 Today it is common knowledge that

comfortable clothes and their colour scheme should match an individual’s particular state of mind. Some colours provoke aggression, others, on the contrary, bring tranquility. Costumes with a provocative cut are not conducive to peace of mind, while business dress is inappropriate for a home setting. Bakst was very sensitive to all such things. In 1903, preparing to wed the daughter of the Tretyakov Gallery’s founder Lyubov Pavlovna Gritsenko, he wrote to his fiancee: “Dress up like a flower – your taste is so good! Yes, this is one of the joys of this

Л.С.БАКСТ Фантазия на тему современного костюма. 1912 Léon BAKST A fantasy on modern costume. 1912

2

Paul Poiret (1879-1944) – famous French fashion designer and couturier, reformer of fashion; opened a fashion house in Paris in 1903.

3

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, item 355, sheet 1 (reverse).

4

Bakst, Léon. “Costume of a woman of the future”.

Birzhevye vedomosti [Stock Exchange News], 1913, March 20.

5

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, item 2337, sheet 11. ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

51

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

world! Believe me. Pin flowers to your bodice, scent yourself, wrap yourself up in lace – all that is insanely beautiful – all this is life and its beautiful side.”6 In 1903-1904 Bakst was enthusiastically creating costumes for his wife, one of which is held by the Tretyakov Gallery. In the early 1910s the artist for the first time took up fashion design seriously, his female clients including a number of most distinguished personalities: Grand Duchess Yelena Vladimirovna (granddaughter of Alexander II), the French actress Eva Lavallière, the Russian aristocrats Fekla Orlova-Davydova, the lovely-looking sisters Yelena Oliv and Duchess Natalya Gorchakova7. Usually they commissioned garments to Bakst’s design at the most prestigious fashion houses in Paris (at Poiret and at Worth8). The artist created especially extravagant and showy costumes for two truly wonderful women, Ida Rubinstein9 and Luisa Casati10.

They both were marked by their unconventional beauty, outlandish ideas and tremendous wealth.

For Rubinstein, his life-long friend, the artist created, to great acclaim, costumes of Salome, Cleopatra, Pisanella and others (for stage productions), as well as numerous garments for everyday use. For Marchioness Casati, Bakst designed unique costumes for balls and society receptions as well as exclusive attire for daily use. In 1913 Bakst designed for her costumes of a white harlequin, animal tamer, goddess of the Sun, an Indo-Persian outfit and other clothes. Casati’s Indo-Persian costume included several pale blue gold-threaded full-body veils, a cone-shaped headpiece adorned with pearls, Oriental shoes with upturned toes, and golden claw-shaped finger caps. Ultimately this outfit somewhat differed from Bakst’s initial drawing called “Indo-Persian dance”. Interestingly, the marchioness never danced; rather, she was fond of striking static poses that afforded an ample view of her adorable figure. Luisa Casati also employed Bakst as a designer for entire ball receptions. Many of the artist’s ideas were realized by his spendthrift client at a Pietro Longhi grand ball in the 18thcentury style, which took place in September 1913 in Venice on St. Mark’s Square.

52

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

6

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, item 39, sheet 2 (reverse).

7

Yelena Vladimirovna (1882-1957) – a grand duchess, daughter of Grand Duke Vladimir Alexandrovich (in the 1890s Bakst taught painting to the dukeʼs children, including Yelena); Eva Lavallière (Eugénie Marie Fenoglio) (1876-1929) – a French actress; Fekla Orlova-Davydova – a countess, née Baroness Staal, wife of a member of the State Duma Alexei Orlov-Davydov; Yelena Oliv (1879- ?), and Natalya Pavlovna Gorchakova (1880-?) – daughters of a wealthy sugar producer, patron and connoisseur of arts Pavel Ivanovich Kharitonenko.

8

The fashion business “House of Worth” was founded by Charles Worth (1825-1895) in Paris in 1858. In 1945 Worth merged with the fashion house of Jeanne Paquin.

9

Ida Rubinstein (1883-1960) – actress and dancer. Orphaned early in life, she inherited a big fortune; she decided to devote herself to art, performed in Diaghilevʼs Ballets Russes, and later set up her own company.

10

Luisa Casati (née Amman) (1881-1957) – a marchioness famed for her astonishing beauty and extravagance, a muse of poets and painters, and a patroness of arts.

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

для которых предназначено такое жилище, должны быть одеты ради общей гармонии в тон с тем, что их окружает. Разве артист-художник не призван к тому, чтобы выразить в костюме идеи своей эпохи? Именно в этом и состоит моя попытка»5. Это программное положение стало основой дальнейшей работы художника по созданию некоего стиля жизни, включавшего гармонично сочетающиеся с обстановкой костюмы, шляпы, парики, обувь, ткани, аксессуары и даже парфюмерию. Все это делалось не в угоду обществу и его вкусам, а в соответствии с жизненными установками художника. Внимание к эстетической составляющей обстановки и одежды было характерно для Бакста всегда. В молодости друзья подсмеивались над его огромной коллекцией галстуков. Со временем Лев Самойлович стал придавать одежде мистический смысл, о чем свидетельствуют строки автобиографического романа, написанного художником в конце жизни. «Знаменитая среди друзей коллекция галстуков казалась восточною многоцветною сказкою на таинственном фоне раскрытого платяного шкафа, где

в глубине… рядом висели обезглавленные и безжизненные Баксты, более аккуратные, более строгие, чем оригинал, но без живых складок. Лежа в кровати, я дивился сам количеству перемен, желтому и черному ряду ботинок. Я знал за собой эту слабость. Всякий раз, когда я покупал себе новое белье, новый костюм, шляпу – мне казалось, что я начинаю новую жизнь, гораздо более прекрасную и интереснее прежней, и день после пребывал в поднятом настроении духа»6. Сейчас ни для кого не секрет, что комфортная одежда, цветовая гамма соответствуют определенному психологическому состоянию человека. Одни цвета будят агрессию, другие, наоборот, успокаивают. Вызывающий покрой костюма не может способствовать достижению покоя, деловой костюм не уместен в домашней обстановке. Бакст был очень чувствителен к подобным вещам. В 1903 году, собираясь жениться на дочери основателя Третьяковской галереи Любови Павловне Гриценко, он писал своей невесте: «Одевайтесь, как цветок – у Вас столько вкуса! Да это ведь одна из радостей этой земли!

Л.С.БАКСТ Портрет Л.Казати. 1912 Частное собрание

Léon BAKST Portrait of Luisa Casati 1912 Private collection

Л.С.БАКСТ Эскиз костюма для Л.Казати «Индо-персидский танец». 1912 Léon BAKST Sketch of a costume for Luisa Casati “Indo-Persian dance” 1912

Л.С.БАКСТ Эскиз костюма «Аглая». 1913 Léon BAKST Sketch of a costume “Aglaia”. 1913

(Здесь и далее подчеркнуто Бакстом. – Е.Т.) Клянусь Вам. Носите у корсажа цветы, душитесь, завертывайтесь в кружева – все это безумно красиво – все это жизнь и ее прекрасная сторона»7. В 1903–1904 годах Лев Бакст с увлечением создавал костюмы для жены, один из эскизов хранится в Третьяковской галерее. В начале 1910-х художник всерьез занялся созданием моделей одежды. Среди его клиенток были весьма знатные особы: великая княгиня Елена Владимировна (внучка Александра II), французская актриса Ева Лавальер, русские аристократки Фекла Георгиевна Орлова-Давыдова, красавицы сестры Елена Павловна Олив и княгиня Наталья Павловна Горчакова8. Как правило они заказывали туалеты по рисункам Бакста в Париже в самых престижных домах моды (у «Пуаре» и «Уорта»9). Особенно экстравагантные и эффектные костюмы художник создал для двух поистине удивительных женщин: Иды Рубинштейн10 и Луизы Казати11. Обе отличались неординарной красотой, заоблачными фантазиями и огромными финансовыми возможностями. Для

5

Бакст Л. Костюм женщины будущего // Биржевые ведомости. 1913. 20 марта.

6

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 2337. Л. 11.

7

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 39. Л. 2 об.

8

Елена Владимировна (1882–1957) – великая княгиня, дочь великого князя Владимира Александровича (в 1890-х годах Бакст обучал рисованию его детей, в том числе Елену). Лавальер Ева (Евгения Фенолио) (1876–1929) – французская актриса. Орлова-Давыдова Фекла Георгиевна (1867–?) – графиня, урожденная баронесса Стааль, жена члена Государственной думы А.А.Орлова-Давыдова. Елена Павловна Олив (1879–?) и Наталья Павловна (1880–?) Горчакова – дочери богатого сахарозаводчика, мецената и любителя искусств Павла Ивановича Харитоненко.

9

Дом моды “Worth” был основан Чарльзом Уортом в Париже в 1858 году. В 1945-м “Worth” был объединен с Домом “Paquin”.

10

Рубинштейн Ида Львовна (1883–1960) – актриса, танцовщица. Рано осиротев, унаследовала огромное состояние. Решив посвятить себя искусству, выступала в «Русских сезонах» С.П.Дягилева, впоследствии создала свою труппу.

11

Казати (урожденная Амман) Луиза (1881–1957) – маркиза, славившаяся своей необычной красотой и экстравагантностью, муза поэтов и художников, покровительница искусств. ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

53

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Л.С.БАКСТ Негр, секретарь суда, палач. 1911 Эскизы костюмов к мистерии Г. ДʼАннунцио «Мучения святого Себастьяна». Труппа Иды Рубинштейн, театр Шатле, Париж ГТГ

Léon BAKST Negro, Court Secretary, Executioner. 1911 Sketches of costumes to a mystery play by Gabriele DʼAnnunzio “Le martyre de Saint Sébastien“ (The Martyrdom of St. Sebastian) Ida Rubinsteinʼs company Théâtre du Châtelet, Paris Tretyakov Gallery

Л.С.БАКСТ Эскиз костюма княгини Н.П.Горчаковой для бала у графини М.Э.Клейнмихель 1914 Léon BAKST Sketch of a costume of Countess Natalya Gorchakova, made for Countess Maria Kleinmichelʼs ball 1914

Л.С.БАКСТ Женский туалет для костюмированного бала. Около 1914 Эскиз костюма ГТГ

Léon BAKST Womanʼs Dress Designed for a fancy-dress ball c. 1914 Sketch of a costume Tretyakov Gallery

54

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОВЧЕГ

Л.С.БАКСТ Саломея Эскиз костюма для И.Л.Рубинштейн 1908 ГТГ

Léon BAKST Salome Sketch of the costume for Ida Rubinstein 1908 Tretyakov Gallery

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

55

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Л.С.БАКСТ Эскизы шляп (лист из альбома) Середина 1910-х Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST Hat designs (sheet from an album) [mid-1910s] The Constantinowitz family collection, Paris

Л.С.Бакст Карлсбад. 1911 Фото В.Нижинского ГТГ Публикуется впервые

Léon Bakst A photo of Vaslav Nijinsky. Karlsbad.

1911 State Tretyakov Gallery First publication

Л.С.БАКСТ Фантазия на тему современного костюма. 1910 Léon BAKST A fantasy on modern costume. 1910

56

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

11

Maria Kleinmichel (18461931) – a countess, daughter of Senator Eduard von Keller, the hostess of a fashionable society salon in St. Petersburg.

12

Peterburgskaya gazeta (Petersburg newspaper), 1914, January 25.

13

Yelizaveta Shuvalova, née Baryatinskaya (1855-1938) – the hostess of a fashionable society salon in St. Petersburg famous for her balls and philanthropy, and a member of the Society for Protection and Preservation of Art and History Landmarks in Russia.

200 black servitors, dressed up to Bakst’s design in white wigs and red velvet camisoles embroidered with pearls, and holding candelabra, were arrayed across the square beside the laid tables. In charge of the overall design of the ball, the artist also received many commissions for costumes for this event whose list of guests included English, French and Italian aristocrats.

Their Russian counterparts did their best to keep up. In 1914 Bakst was recruited to design several balls in St. Petersburg, and several society belles also commissioned from him apparel for the events. A ball organized by Countess Kleinmichel11 became known for the splendid Oriental costumes worn by guests, and a procession in the style of “The Arabian Nights”.

According to the newspapers, “Her Highness Countess Natalya Gorchakova wore an original silver-and-white Indian garb made to Bakst’s design, with gold and silver inserts patterned with high-relief Arabian ornaments, a broad bodice trimmed with a blue velvet bleu person with original shoulder pieces made of white swan’s down, a dazzlingly white and light Indian turban trimmed with white toques and feathers esprit as well as pearls and diamonds, which framed the face in an Oriental mode. Emeralds, sapphires, and silvery tassels and frills bouillonné, also to Bakst’s design, complemented the fairy-tale look of this original outfit.”12 Perhaps the most famous among the receptions was the so-called “ball of coloured wigs” hosted by Countess Shuvalova13. 2,000 invitations were sent out, and a wagon of flowers ordered from Nice. Bakst stipulated that the colour of the ladies’ hair or, rather, wigs should match the colour of their dresses. The balls caused a sensation in St. Petersburg as Bakst gave out comments without a stop: “The notorious slits on the dresses are simply a paraphrase of the more

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Иды Рубинштейн, с которой Бакст всю жизнь поддерживал дружеские отношения, он создал имевшие большой успех костюмы Саломеи, Клеопатры, Пизанеллы, а также множество повседневных платьев. Для маркизы Казати создавались уникальные костюмы для балов и великосветских приемов, а также эксклюзивная повседневная одежда. В 1913 году Бакст нарисовал для нее эскизы костюмов белого арлекина, дрессировщицы зверей, Богини солнца, индо-персидский и другие. Индо-персидский костюм Казати включал несколько голубых с золотой нитью покрывал, украшенный жемчугом конусообразный головной убор, восточные туфли с загнутыми носами, золотые наконечники на пальцах в форме когтей. Он несколько отличался от первоначального варианта, известного по рисунку Бакста под названием «Индо-персидский танец». Примечательно, что маркиза никогда не танцевала, скорее она любила принимать статичные позы, чтобы можно было полюбоваться ее красивой фигурой. Луиза Казати поручала Баксту оформлять и целые балы. Многие задумки художника были реализованы расточительной заказчицей на большом балу Пьетро Лонги в стиле XVIII века, состоявшемся в сентябре 1913 года в Венеции на площади Сан-Марко. Двести черных слуг, одетых в костюмы по эскизам Бакста, в белых париках и расшитых жемчугом красных бархатных камзолах, держали канделябры перед накрытыми на площади столами. Художник, заведовавший декоративной частью этого торжества, куда были приглашены английские, французские и итальянские аристократы, получил множество заказов на костюмы. Не отставал и русский высший свет. В 1914 году в Петербурге состоялось несколько балов, дизайнерское решение которых поручили Баксту, создавшему также костюмы для некоторых великосветских красавиц. Бал у графини Марии Эдуардовны Клейнмихель12 прославился роскошными восточными костюмами участников и шествием из «Тысячи и одной ночи». По сообщениям газет, «светлейшая княгиня Наталья Павловна Горчакова была в оригинальном серебряном с белым индийском костюме, выполненном по рисунку Бакста, с вставками из золота и серебра, изображавшими горельефные арабские орнаменты, широко вырезанный корсаж отделан синим бархатом bleu person с ори-

12

Клейнмихель Мария Эдуардовна (1846–1931) – графиня, дочь сенатора Эдуарда фон Келлера, хозяйка великосветского модного салона в Санкт-Петербурге.

13

Петербургская газета. 1914. 25 янв.

14

Шувалова (урожденная Барятинская) Елизавета Владимировна (1855–1938) – хозяйка модного великосветского салона в Санкт-Петербурге, известная своими балами и благотворительностью, член Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины.

15

Утро России. 1914. 11 фев.

И.Л.Рубинштейн в роли Саломеи Париж Фото. 1912

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОВЧЕГ

Ida Rubinstein as Salome. Paris Photo. 1912

Балет «Шехеразада» Декорации и костюмы Л.С.Бакста. Постановка в «Гранд-опера», Париж Фото. 1914 “Scheherazade” ballet.

Sets and costumes by Léon Bakst.

Grand Opera production in Paris Photo. 1914

гинальными наплечниками из белого лебяжьего пуха, на голове индийская чалма, ослепительно белая и легкая, с белыми токами и эспри, жемчугом и бриллиантами, обрамлявшими лицо по-восточному. Изумруды, сапфиры и серебряные кисти и бульонэ, также по

Баксту, дополняли сказочное впечатление этого оригинального костюма»13. Пожалуй, самым знаменитым стал так называемый бал цветных париков, состоявшийся у графини Е.В.Шувалоний, из Ниццы выписали вагон цветов. Бакст поставил условие светским львицам: их волосы, или вернее парики, должны были быть обязательно выдержаны в одном тоне с цветом платья. Балы гремели по Петербургу, а Бакст не уставал давать разъяснения. «Знаменитые разрезы на платьях – не что иное, как перифраз более смелых греческих постановок, сделанных 3 года тому назад в балете Дягилева. Туда же следует отнести и котурны, так странно не вяжущиеся с мужской шапочкой, которую теперь носит добрая половина женщин земного шара. Синие, зеленые и золотые волосы обязаны происхождением балету “Клеопатра” и трагедии “Пизанелла” Габриеля Д'Аннунцио, которые ставились в прошлом году с Идой Рубинштейн в заглавных ролях в парижском театре Шатле. Ида Рубинштейн первая одела цветной (синий) парик в “Клеопатре”. Наконец, обошедшие весь мир и утвердившиеся на правах полного гражданства, моды на цветные тюрбаны и восточные костюмы идут исключительно от небывалого успеха “Шехеразады”…»15. Этот успех во многом объяснялся не только талантом Бакста-декоратора, но и вниманием художника к мелочам и деталям, к тщательности стилизации и исполнения. Это позволяло делать восточные костюмы яркими, но не вульгарными. Особое значение придавалось используемым тканям. Сам художник писал однажды директору парижского театра «Гранд-опера» Жаку Руше о необходимости использования хороших тканей: «…я ведь тоже

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

57

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Бал у графини М.Э.Клейнмихель Фото. 1914

audacious Greek costumes made three years ago for a Diaghilev ballet. The same is true for the buskins, which look so odd in combination with man’s skull-cap worn by half Ball hosted by of the world’s women today. The blue, green Countess Maria Kleinmichel and golden hair originate from the ‘CleopaPhoto. 1914 tra’ ballet and Gabriele D’Annunzio’s tragedy ‘Pisanella’, which were produced last year, with Ida Rubinstein in the leads, at the Théâtre du Châtelet. Ida Rubinstein was the first to put on a coloured (blue) wig in ‘Cleopatra’. And finally, the fashion for motley turbans and Oriental garb, which by now has won over the world, owes its existence solely to the unprecedented success of ‘Scheherezade’.”14 In many respects, not only Bakst’s designing talents accounted for this success, but also his attention to detail, as well as careful stylization and execution. This allowed him to avoid vulgarity in the Oriental costumes without sacrificing their dazzle, while choosing among different Бал у графини fabrics was especially important. The artist Е.В.Шуваловой himself once wrote to the director of the Фото. 1914 Grand Opera in Paris Jacques Rouché Ball hosted by about the necessity of using good fabrics: “I Countess Yelizaveta am a couturier too, who, whenever possiShuvalova ble, chooses quality fabrics himself (always Photo. 1914 himself)”.15 Surviving letters from French fashion houses show that Bakst personally chose textiles for Ida Rubinstein, Alice Garrett and others16. As such, fabric design became possible largely as a result of the introduction of mass production of print cloths. During his first visit to the US (from Autumn 1922 to Spring 1923) Bakst met the textile tycoon Arthur Selig, America’s silk king. Selig commissioned from the artist a series of drawings on American Indian themes, to be used on silks; probably a Russian folk design was suggested by Bakst. It was required that the patterns be simple, for the manufacturing of prints was a mass production process.

The lucrative American commissions and the chance to realize his artistic ideas in textile mass production appealed to Bakst. Бал у А.С.Леонард Фото. 1914 In May 1923 he wrote: “I’ve had clients here for $2,000 worth of fabric (at last!), Ball hosted by A.Leonard very lucrative, and my drawings will always Photo. 1914 find a niche in New York!”17 However, Bakst’s secretary and American attorney Nikolai Grishkovsky warned the artist at once: “Drawings for prints: when you reassign exclusive rights to American manufacturers you have to be very careful: they all are swindlers, everyone will try to rip you off”18. Of course, it took a while for the artist to fathom the smart tactics of American industrialists, and at first he was more interested in artistic and technical issues.

Correspondence with Selig is evidence of

14 15

58

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

Utro Rossii [Russiaʼs morning]. 1914, February 11.

Bibliothèque Nationale de France, Bibliothèque-Musee de lʼOpéra National de Paris. Fonds Rouché.

Th. des Arts. R. 8 (4).

16

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, items 2140-2142, 2145.

17

Russian Culture Fund, Archival Library, Nikolai Grishkovskyʼs fund.

18

Manuscript Department, State Tretyakov Gallery, Fund 111, item 1047, sheet 4 (reverse).

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОВЧЕГ

модельер, по возможности выбирающий сам (причем всегда) качественную материю»16. Сохранились письма французских домов моды, свидетельствующие о том, что Бакст лично выбирал ткани для Иды Рубинштейн, Алис Гаррет и других светских красавиц17. Серьезная работа по дизайну тканей стала реальной благодаря началу эры фабричного производства набивных тканей. В свой первый приезд в Америку (осень 1922 – весна 1923) Бакст познакомился с нью-йоркским текстильным магнатом Артуром Селигом, «шелковым королем» Америки. Тот заказал художнику серию рисунков на индейские темы для шелковых тканей. Возможно, сам Бакст предложил также варианты в русском народном стиле. Рисунки должны были быть стилизованы и довольно просты, ибо предназначались для фабричного производства. Выгодные американские заказы, возможность реализовать свои художественные идеи в массовом производстве тканей радовали Бакста. В мае 1923 года он писал: «Были у меня здесь заказчики на 2000 dollars материи (наконец!), очень выгодные, и будут всегда в НьюЙорке брать мои рисунки»18. Но секретарь и поверенный в американских делах Бакста Н.О.Гришковский сразу предупредил художника: «Рисунки материй: при даче исключительного права с фабрикантами при заключении договоров на Америку надо быть очень осторожными: ведь все жулье и будет стремиться надуть»19. Конечно, художник не сразу понял, что такое американская деловая хватка. Вначале его больше занимали творческие и технические вопросы. Переписка с Селигом свидетельствует о заинтересованности в сотрудничестве. Текстильный магнат дает Баксту конкретные советы (в том числе по цветовой гамме), излагая нюансы цветной печати при изготовлении набивной ткани: «Что касается использования цветов в тканях различного дизайна, я заметил, что большинство изменений коснулось самого рисунка, а не фона. Я уверен, что многие Ваши рисунки выглядели бы не менее восхитительно на темном фоне – к примеру, черном, синем или коричневом. Мне не терпится увидеть готовые ткани с Вашей цветовой гаммой и Вашим дизайном – в успехе я не сомневаюсь. Поэтому хотел бы попро-

Визитная карточка И.Л.Рубинштейн с запиской Л.С.Баксту: «Моему дорогому большому другу» ГТГ Публикуется впервые

Ida Rubinsteinʼs visiting card with a note for Bakst: “To my dear close friend” Tretyakov Gallery First publication

Письмо А.Селига к Л.С.Баксту 28 июля 1923 ГТГ Публикуется впервые

Arthur Seligʼs letter to Léon Bakst.

July 28 1923 Tretyakov Gallery First publication

сить Вас указать, какие цвета можно использовать на темном фоне…»20 В начале сотрудничества художник не был полностью удовлетворен поставленными условиями. По возвращении в Париж Бакст продолжил заниматься текстилем, добившись при этом некоторого делового успеха, о чем с гордостью сообщал Гришковскому в августе: «Рисунки материй. Я здесь гораздо лучше устроил дела, чем в Нью-Йорке! Мне блестяще заплатили долларами, очень большие деньги и право собственности до конца 1924 года их заставляет, как они мне сообщили, меня вовсю рекламировать, из их интересов же. Первый дом шелка в Америке»21. Бакст

и Селиг договорились о взаимовыгодном сотрудничестве, о чем свидетельствуют и письма текстильного магната22. Работая в Париже, художник создал довольно много рисунков тканей. Большинство эскизов было отослано за океан; по ним делались ткани, продававшиеся в крупных американских магазинах. Текстиль по рисункам Бакста пользовался настолько большим успехом, что началось производство контрафактной продукции «под Бакста». Купив несколько рисунков материй, американские производители хотели получать прибыль «именем Бакста». Об одном из таких случаев художник писал своему поверенному: «Пусть тотчас

Л.С.БАКСТ Эскиз росписи ткани Начало 1920-х Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST A textile print pattern sketch Early 1920s The Constantinowitz family collection, Paris

16

Bibliothèque Nationale de France. Bibliothèque-Musee de lʼOpéra National de Paris. Fonds Rouché. Th. des Arts. R. 8 (4).

17

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 2140–2142, 2145.

18

Архив-библиотека Российского фонда культуры. Ф. Н.О.Гришковского (далее – Фонд Гришковского).

19

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 1047. Л. 4 об.

20

Перевод с англ. – ред. ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 1934. Л. 1. ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 1934. Л. 1.

21

Фонд Н.О.Гришковского.

22

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 1935–1939. ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

59

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

Л.С.БАКСТ Фантазия на тему современного костюма. Dioné. 1912

Léon BAKST A fantasy on modern costume. Dioné 1912

his interest in the cooperation: the textile king gave to Bakst specific advice (including on colour schemes), expounding details of colour printing in textile production: “On going over the colorings for the various designs, I noticed that most of the changes were in the overcolor and not the ground color. I am sure many of the patterns would look wonderful with dark grounds – such as black – navy blue – brown. I am so anxious to … have your own colorings and to make a great success with your designs. So I wonder if you would indicate the colorings on same dark grounds…”19 When he began to work with Selig, Bakst was not utterly satisfied with the conditions set for him. Back in Paris, he continued to pursue textile design – he wrote proudly about it to Grishkovsky in August: “Drawings for fabrics. Here I’m doing much better than in New York! I was handsomely paid in dollars, a very big sum, and the ownership right until the end of 1924 makes them, as they’ve told me, advertise me like mad, for their very own good. The first house of silk fashion in America.”20 Bakst and Selig made an agreement about mutually beneficial cooperation, and the textile king’s letters bear testimony to this21. Working in Paris, the artist created quite a few fabric designs.

Most sketches were sent overseas; fabrics patterned after them were sold at big American stores. The huge success of Bakst’s textiles brought about a series of illegal rip-offs “a-la Bakst”. American industrialists who had bought from the artist several designs wanted to continue to make a profit “with Bakst’s name”; the artist wrote about one of such cases to his attorney: “Tell him to return the items at once, save those selected under the agreement, and allow him to write ‘color Bakst, influence’, but never ‘made to Bakst’s design’…”22 Although they were very popular and a huge success, Bakst’s textile designs are little known, especially in Russia. Six months before his death Bakst wrote to his niece Marussia Klyachko: “…My textiles are in the greatest demand across America – all society ladies now sport them…”23 Some of the sketches are kept at the Garrett family collection in Evergreen House in Baltimore. In March-April 1927 an Art Centre in New York hosted a modest show of Bakst’s “textile drawings”, and in April 1927 a bulletin published there ran black and white photographs of some of them.

In 1929 an article by Katherine Gibson about Bakst’s work in textile design24, illustrated with the American Indian patterns, came out in the American magazine “Design”. Regrettably, the current location of most drawings is unknown (except

Оперная певица Ж.Белак в костюме, созданном по эскизу Л.С.Бакста Фото. 1913

60

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

Opera singer Germaine Bailac in a costume designed

by Léon Bakst Photo. 1913

those now held in Paris25 and Baltimore26).

Equally little is known about Bakst’s ventures into fashionable headgear design, especially fur outfits, and exclusive footwear. Striving for a harmonious look for the modern woman, the artist quite naturally came to appreciate the importance of complementing the dress with fitting headpieces and shoes – hence the coloured wigs, extravagant hats, shawls and high boots. An article “A fashionable celebrity in Paris”, run in the newspaper “Birzhevye vedomosti” [Stock Exchange News], said: “Who introduced green wigs into Parisian society? – Bakst. Who came up with the idea to adorn heels of ladies’ shoes with diamonds? – Bakst. Who invented the special suit of clothes for the 20th-century ladies – a suit liberal, catchy and daring, with all possible variations thereon? – Bakst. Who taught Parisians to paint naked body parts – bosom, neck and upper part of the back, arms – for grand parties and galas? – Bakst. In short, there is no end to Bakst, and so much diversity at that.”27 1913-1914 were peak years for Bakst’s fame as a fashion designer. The boldest of innovations were met with cheers. The most daring representatives of the fair sex who unthinkingly went for the latest fashion fads often became an object of derision to onlookers in the street, while newspapers regularly churned out articles, poems and caricatures devoted to Bakst’s fashion fancies. But the biggest fashion houses meanwhile showered him with orders.

“Now on to another matter: do you know that Maison Paquin signed me up, and under the agreement, over three years two thirds of its dresses are to be made exclusively after my designs and under my supervision? I’ve driven them mad, just think of it – not only M-me Paquin28 herself, but all premieres and craftswomen dress up in my style, wear white stockings and checkered patterns – daim [French: chamois], etc.

Others quickly followed suit: Camille Roger29 signed me up with hats for a year, and Hellstern30 signed me up with footwear

19

20 21

22

Manuscript Department, State Tretyakov Gallery, Fund 111, item 1934, sheet 1.

Russian Culture Fund, Archival Library, Grishkovskyʼs fund.

Tretyakov Gallery Department of Manuscripts, Fund 111, items 1935–1939.

Russian Culture Fund, Archival Library, Grishkovskyʼs fund.

23

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, item 2644, sheet 2.

24

Gibson K. Textile Designs by Leon Bakst // Design, Syracuse (New York), 1929. Vol. 31, pp. 109-113.

25

The Constantinowitz family collection, Paris.

26

Evergreen House Foundation (USA, Baltimore).

27

Birzhevye vedomosti [Stock Exchange News]. 1914, January 20.

28

The fashion house of Jeanne Paquin, one of the first French female designers of clothes, operated until 1954, at the address Rue de la Paix, 21.

29

The fashion house of Camille Roger, a famous French couturier and designer of hats whose fame peaked in the 1920s, was situated at Rue de la Paix, 6

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

вернет вещи, кроме отобранных согласно бумаге, и разрешите ему писать: “color Bakst, influence”, но никоим образом: “сделано по рисунку Бакста”…»23 Более чем успешные работы Бакста по дизайну тканей мало известны, особенно в России. А ведь успех был колоссальный. За полгода до смерти Бакст писал племяннице Марусе Клячко: «…Материи мои разошлись по всей Америке с огромным фурором – все дамы света щеголяют теперь в них…»24 Часть эскизов сохранилась в коллекции Гарретов в Эвергринхаус (США, Балтимор). В марте–апреле 1927 года в Нью-Йорке состоялась небольшая выставка «текстильных» рисунков Бакста. Некоторые из них были опубликованы (черно-белые фотографии) в апреле 1927 года в бюллетене Художественного центра, проводившего выставку. В 1929-м в американском журнале “Design” была опубликована статья Гибсон о работах Бакста для текстильной отрасли25, иллюстрированная рисунками тканей с индейскими мотивами. К сожалению, нынешнее местонахождение большинства рисунков неизвестно (за исключением хранящихся в Париже26 и в Балтиморе27). Так же мало известно о дизайнерских разработках Бакста в области создания модных головных уборов (в том числе меховых) и эксклюзивной обуви. Пытаясь найти гармоничный облик современной женщины, художник естественно пришел к мысли о необходимости дополнения костюма соответствующими головными уборами и обувью. Отсюда цветные парики, необычные шляпы, шали и сапожки. Вот что писала газета «Биржевые ведомости» в статье «Модная знаменитость Парижа»: «Кто ввел в парижском обществе зеленые парики? – Бакст. Кто научил украшать дамские каблучки бриллиантами? – Бакст. Кто изобрел особый дамский костюм двадцатого века, свободный, яркий и дерзкий, варьируя его на всевозможные лады? – Бакст. Кто привил парижанкам во время больших вечеров и раутов манеру раскрашивать обнаженные

Л.С.БАКСТ Эскиз росписи ткани Начало 1920-х Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST A textile print pattern sketch Early 1920s The Constantinowitz family collection, Paris

части тела – грудь, шею, переходящую в линию спины, и руки? – Бакст. Словом, Бакст без конца и при том – такая исключительная многогранность»28.

1913–1914 годы – пик популярности Бакста-модельера. Его революционные нововведения воспринимались на ура. Самые смелые представительницы женского пола, без оглядки следуя моде, нередко вызывали смех прохожих. Газеты пестрели сатирическими заметками, стихами и карикатурами на модные изыски Бакста. А тем временем крупнейшие дома моды заключали с художником контракты. «Теперь из другой оперы: знаешь ли, что Maison Paquin подписал со мной условие, по которому в течение 3-х лет две трети моделей ее дома исключительно по моим рисункам и под моим наблюдением? Я их свел с ума, суди, не только сама M-me Paquin29, но и все premieres, мастерицы, одеваются под меня, носят белые чулки, рисунки в клеточку – daim и т.д. Сейчас, конечно, и собезьянничали: Ca-

mille Roger30 подписал на год со мной шляпы, а Hellstern31 на год обувь по моим рисункам. Мои сандалии совсем в моде, а о расшитых чулках верно дошло до Петербурга уже. Je touche 10 poursents sur chaque robe, chapeau et chaussure32. Пока меня это безумно забавляет. Стиль платьев – свежий и без вычур, преобладают сочетания bleu roi и белого, иногда incidents зеленые. Есть и красно-сургучные talleurs (английские дамские костюмы (фр.) – Е.Т.) с белым. Большой успех имеют мои головные уборы для дома и гостей, род чулка или ночного колпака из шелка, расшитые и спускающиеся набок, как гарибальдийские колпачки с кистями из бисера»33. Сохранилось довольно много рисунков шляп, которые художник делал для известных французских домов моды Жанны Пакэн и Камиля Роже. Журнал “Comédie de la Mode” поместил целый разворот, посвященный сотрудничеству Бакста с Камилем Роже, приведя подробное описание шляп и поместив

Лист из журнала “Comédie de la Mode” со статьей о шляпах, изготовленных по эскизам Л.C.Бакста 1913 Sheet from “Comédie de la Mode” magazine with an article about hats designed by Bakst 1913

Фонд Н.О.Гришковского.

23

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 2644. Л. 2.

24 25

Gibson K. Textile Designs by Leon Bakst // Design, Syracuse (New York), 1929. Vol. 31, pp. 109–113.

26

Собрание семьи Константинович, Париж.

27

Evergreen House Foundation (USA, Baltimore).

28

Биржевые ведомости. 20 янв. 1914.

29

Дом моды Jeanne Paquin (Жанны Пакэн) – одной из первых французских женщин-модельеров – располагался на Rue de la Paix, 21; просуществовал до 1954 года.

30

Дом моды Camille Roger (Камиль Роже) – известного французского кутюрье и дизайнера шляп – располагался на Rue de la Paix, 6; специализировался на дизайне и изготовлении головных уборов. Расцвет фирмы пришелся на 1920-е годы.

31

Дом моды Maison Hellstern & Sons («Хельстерн и сыновья»), основанный в Париже в 1870-х годах, находился недалеко от Вандомской площади. Был одним из первых домов моды, специализировавшихся исключительно на дизайне и изготовлении обуви. Расцвет фирмы пришелся на 1920-е годы.

32

«Я получаю 10 процентов с каждого платья, шляпы и пары обуви» (перевод с фр. – Е.Т.)

33

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 435. Л. 1, 1 об. ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

61

EXCLUSIVE PUBLICATIONS

design for a year. My sandals are all the rage, and the news about embroidered stockings has probably reached St. Petersburg already. Je touche 10 poursents sur chaque robe, chapeau et chaussure.

[French: I receive 10% for every dress, hat and shoe.] For the moment it amuses me greatly. The style of the dresses is fresh and unpretentious, dominated by the combinations of bleu roi [French: bright blue] and white, sometimes with a touch of green.

There are also seal-waxy red talleurs with white. My headpieces for home and for visits are very popular – a silver stocking or a night cap of sorts, embroidered, the tip hanging down on the side like a Garibaldi hat with beaded tassels.”31 The artist made quite a lot of hat drawings for the famous Parisian fashion houses Jeanne Paquin and Camille Roger.

The magazine “Comédie de la mode” devoted a whole page spread to the collaboration between Bakst and Roger, with detailed descriptions and photographs of the hats.32 Bakst’s heirs still keep his album with sketches of headpieces, which show the diversity of the artist’s style in this field.33 Contemporaries praised Bakst’s masterpieces not only for their elegance and comfort, but also for their novelty and singularity. The “Daily Mail” newspaper wrote on December 1 1913: “Bakst in his works combined the Russians’ love for barbarian colour effects with the refinement of Aubrey Beardsley’s line...”34 The singular

Письмо из дома моды «Worth» к Л.С.Баксту о подборе ткани для костюма И.Л.Рубинштейн.

18 июня 1921–1924 ГТГ Публикуется впервые

Letter from the fashion firm “House of Worth” to Léon Bakst about selection of fabrics for Ida Rubinsteinʼs costume.

June 18 [1921-1924] Tretyakov Gallery First publication

Американская актриса и певица Этель Леви в костюме, созданном по эскизу Л.С.Бакста Фото. 1914 American actress and singer Ethel Levy in a costume designed

by Léon Bakst Photo. 1914

discoveries in fashion were not all focused on the Oriental themes originating from the popularity of the productions of “Cleopatra” and “Scheherezade” – Bakst succeeded in introducing Russian motifs into Parisian and international fashion. This applies not only to dresses but to fabrics, headgear, and footwear as well.

Living abroad, Bakst started drawing on the Russian historical experience unknown in the West: fur hats styled after boyar’s hats, overcoats resembling the drayman’s sheepskin, folk ornaments and needlework. Gras Forster wrote in his article “Will Bakst dominate the fashions for 1916?”: “Russian ideas start to penetrate fashion. Russian blouses have been accepted. Next came fur trims in Russian style – after Bakst’s sketches – followed by high boots, fur turbans and a realistic emulation of Russian headpieces.”35 For Paris fur was a luxury, not an indispensable warmer as it was for Russians. However, in this area Bakst’s ideas met with recognition too.

“Dresses will be copiously trimmed with furs. I’ve come up with droll hats, in the mold of Catherine II, the public took to it right away. Paquin too asked to design items with fur for her.”36 Surviving letters show that the artist negotiated with repre-

30

“Maison Hellstern & Sons” (founded in Paris in the 1870s, located near Place Vendôme) was one of the first fashion houses to specialize exclusively in footwear. It had its best years in the 1920s.

31

Manuscript Department, State Tretyakov Gallery, Fund 111, item 435, sheet 1 (reverse).

32 33

62

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

Comédie de la Mode. 1913, April 20.

The Constantinowitz family collection, Paris.

34

Daily Mail. 1913, December 1.

35

Sentinel. 1915, December 26.

36

Tretyakov Gallery Manuscript Department, Fund 111, items 373, sheet 1.

37

Kuznetsova Maria (1880–1966) – opera singer (soprano) and dancer. Daughter of the artist Nikolai Kuznetsov. In 1922 she set up in Paris her own theatrical enterprise (in collaboration with Leon Bakst).

38

Birzhevye vedomosti [Stock Exchange News]. 1914, January 20.

sentatives of fur firms. The artist also worked with a famed producer of fancy shoes “Hellstern and Sons”. Bakst designed for them a wide variety of shoes: from Greek sandals to Cossack-style high boots.

Richelieu-style glazed-kid cherry shoes designed by Bakst also enjoyed success. He designed thick-soled shoes for Maria Kuznetsova37 as Potiphar’s wife in the ballet “The Legend of St.Joseph”. The artist was also famous for trimming ladies’ shoe heels with precious stones.

Not only did Bakst make clothing, head-dress and footwear designs, he also sought to popularize a new life style. In 1923-1924 the artist gave a few lectures in the United States and Canada on fashion, costume, and new trends in clothing style.

The lectures were a great success and helped to promote Bakst’s ideas in American fashion.

Bakst’s desire to make life harmonious, to introduce beauty and elegance into everyday life led the artist into the world of fashion. As he himself wrote: “There are no eye-catching spots. Nothing but a grey blur... Nothing for the eager, ‘famished’ eye to admiringly linger on...

And one is so anxious for enjoyments and the jubilance of colours not only in paintings, but in the outerwear and day-to-day existence as well.”38 P.S. On the American continent there is still an enviable continuity in perception of fashion design as a form of art. In spring and summer 2010 the Metropolitan Museum of Art and the Brooklyn Museum Costume Collection are going to hold jointly two exhibitions – “American High Style: Fashioning a National Collection” and “American Woman: Fashioning a National Identity”. They will feature the art of American fashion designers of the mid 19th-late 20th centuries, as well as the works of French fashion houses of Worth and Paquin for which Bakst created his designs. Even a hundred years later the artist’s creative ideas have not lost their appeal.

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОВЧЕГ

их фотографии34. У наследников Бакста хранится альбом с эскизами головных уборов, по которому можно составить представление о разнообразии дизайнерских решений художника в этой области35. Современники признавали не только элегантность и удобство, но и новизну и необычность созданных Бакстом шедевров. Газета “Daily mail” писала 1 декабря 1913 года: «В своих работах Бакст соединил любовь русских к варварским цветовым эффектам с изысканностью линии Обри Бердслея…»36 Неожиданные находки в области моды были связаны не только с восточной темой, навеянной популярностью балетов «Клеопатра» и «Шехеразада». Леон Бакст смог привнести в парижскую и мировую моду русские мотивы. Так было не только с одеждой, но и с тканя-

Л.С.Бакст Нью-Йорк Фото. 1923 Léon Bakst New York Photo. 1923

Л.С.БАКСТ Эскиз росписи ткани Начало 1920-х Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST A textile print pattern sketch Early 1920s The Constantinowitz family collection, Paris

ми, головными уборами, обувью. Живя за границей, Бакст стал использовать не известные там русские исторические реалии: меховые шапки наподобие боярских, пальто, похожие на тулупы извозчиков, народные орнаменты и вышивки. Грас Форстер писал в своей статье "Will Bakst dominate the faishions for 1916?”: «Русские идеи начинают проникать в моду. Русская рубаха была принята. Затем пришла отделка меха, имитирующая русскую манеру – с рисунков Бакста – и с этим высокие сапоги, меховые тюрбаны и реалистичное подобие русских головных уборов»37. Для Парижа меха были роскошью, а не необходимым утепляющим материалом, как в России. Однако и в этой области идеи Бакста имели успех. «Много меху будут носить на платьях. Я сочинил забавные шляпы, вроде Екатерины II, сразу пошло. Paquin просила ей сочинить тоже модели с мехом»38. По сохранившимся письмам мы знаем, что художник вел переговоры с представителями меховых фирм. Сотрудничал он и с известным модным домом обуви «Хельстерн и сыновья». Обувь, созданная по эскизам Бакста, была самой разнообразной: от сандалий в античном стиле до казацких высоких полусапожек. Успехом пользовалась бакстовская обувь в стиле «Ришелье» из вишневого шевро. По эскизам художника была сделана обувь на платформе для артистки Марии Николаевны Кузнецовой39, исполнявшей роль жены Потифара в балете «Легенда об Иосифе». Бакст не только рисовал эскизы одежды, головных уборов, обуви; он пы-

тался пропагандировать новый образ жизни. В 1923–1924 годах художник прочел в Америке и Канаде несколько лекций о моде, костюме, тенденциях в развитии стиля одежды. Огромный успех лекций у публики способствовал влиянию идей Бакста на развитие американской моды. Желание сделать гармоничной внешнюю сторону жизни, придать красоту и элегантность повседневности – вот что привлекало Бакста в моде. Он писал: «Нет горячих пятен. Серая муть какаято… Нечем восхищенно залюбоваться ищущему, “изголодавшемуся” глазу… А между тем так хочется радостей, ликования красок не только на картинах, но и в одеждах, во всем человеческом обиходе»40.

Интересно, что за океаном и сейчас не утрачена преемственность подхода к восприятию моды как искусства. Весной – летом 2010 года в Нью-Йорке Метрополитен-музей и Бруклинский музей планируют провести совместно две выставки: "American High Style: Fashioning a National Collection" («Американский высокий стиль: создание национальной коллекции») и "American Woman: Fashioning a National Identity" («Американская женщина: мода и национальная идентичность»). На выставках будет представлено искусство американских модельеров середины XIX – конца ХХ века, а также работы французских модных домов “Worth” и “Paquin”, для которых создавал свои эскизы Бакст. И через 100 лет идеи художника остаются актуальными.

Л.С.БАКСТ Эскиз росписи ткани Начало 1920-х Собрание семьи Константинович, Париж

Léon BAKST A textile print pattern sketch Early 1920s The Constantinowitz family collection, Paris

Coétdie de la Mode. 1913. 20 avril.

34

Собрание семьи Константинович, Париж.

35

Daily mail. 1 December.

1913.

36

Sentinel. 26 Décembre. 1915.

37

ОР ГТГ. Ф. 111. Ед. хр. 373. Л. 1.

38

Кузнецова Мария Николаевна (1880–1966) – оперная певица (сопрано), танцовщица. Дочь художника Н.Д.Кузнецова. В 1922 году в Париже организовала свою антрепризу (в сотрудничестве с Бакстом).

39

Биржевые ведомости. 1914.

20 янв.

40

Журнал «Третьяковская Галерея». www.tg-m.ru ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ / THE TRETYAKOV GALLERY / #4’2009

63

View of the Great Palace and Grand Cascade Grand Cascade.

Fountain: Samson Tearing Open the Jaws of the Lion. 1801, sculptor: Mikhall Kozlovsky; architect: Andrei Voronikhin: Cast by Vasily Ekimov

64

30

PETERHOF

No description of St Petersburg would be complete without some of the former imperial residences that are strung out around the edges of the northern capital like the beads of an exquisite necklace. Many of these park and palace complexes came into being at the same time as the city and, in accordance with Peter I’s plans, became a delightful and fitting frame for Petersburg. The most deserving of our attention is Peterhof, the favourite residence of Peter I, after whom it is named. Peterhof constitutes a grandiose 18th-19th century architectural and park

WHITE NIGHTS FESTIVAL IN BRILLIANT SAINT-PETERSBURG

12 days tour from Canada: June 26 - July 07, 2016 Price: CAN $2,500 (for group from 10) Info: 1-416-782-0083 E-mail: spbmagazine@gmail.com

31

65

Decorative sculpture У КАМИНА Perseus. 1801, sculptor: Feodossy Shchedrin Wounded Amazon.

1801, sculptor: Fiodor Gordeev.

Copy of an original 5th-4th century B.C.

66

32

Spring 2016

ensemble with an area of over a thousand hectares dotted with approximately thirty buildings and pavilions and decorated with over one hundred sculptures.

15 August 1723 saw the official opening of Peterhof. The arrangement of fountains on the terraces and in the Lower park was developed and a gravity-fed water system installed in the Petrine era. At the time, these

unique ornaments were given different shapes and sizes in order to achieve an array of effects with the falling water. By skillfully exploiting the lay of the extensive territory with its natural ledges, slopes and plains, architects, engineers and sculptors succeeded in creating a picturesque park and peerless architectural ensemble. In front of the northern façade of the palace, stretching down towards the sea,

is the Lower Park, which embraces a variety of buildings and numerous fountains. At the centre of this magnificent symmetrical composition is the Grand Cascade. Besides the fountains themselves, sculptures and basreliefs an important symbolic and ornament part in the Grand Cascade ensemble. In the form of allegories, they represent and celebrate Russia’s military prowess and naval might.

The centrepiece of the Cascade is the fountain of Samson Tearing Open the jaws of the Lion, which was created in honour of the 25th anniversary of an important Russian victory.

On 27 June 1709, St Samson’s Day, the famous Poltava Battle took place in which the Russian army, led by Peter I, routed King Charles XII of Sweden’s troops. The aforesaid sculpture was to serve as an allegorical expression of Russia’s triumph, a task that naturally dictated the monument’s design.

West staircase У КАМИНА View of the Grand Canal (otherwise known as the Sea Samson Canal) Galatea. 1801, Sculptor: Jean-Dominique Rachette

spbmagazine.ca

67

Great Palace.

Main Staircase

The Great Palace is the main building of the Peterhof ensemble. The staterooms and drawing rooms are located on the first floor. Rastrelli made the largest of these the Throme Room, which has an area of 300 metres. A double row of windows in the Ballroom reflected in a series of mirrors visually increases the size of the hall. A large number of windows of different shapes and sizes interspersed with strategically placed mirrors were a common device used ib Baroque architecture to create the illusion of endless space. In the Petrine era the Portrait Hall was also the largest room. The big, two-tone hall in the very centre of the palace has windows and doors on two sides. To the south the Upper Park is to be seen, while to the north lie the Grand Cascade and the gulf in all their glory.

68

34

Main Staircase.

Upper landing Ballroom Throne Room

spbmagazine.ca

35

69

Н ИИ ЧЕ

ВТ

Е

Brokerage License #12090

ЧАСОВ

ЧАСТНЫЕ ССУДЫ

• Есть проблемы с выплатой мортгиджа • Нужны деньги на ремонт дома • Не хватает денег на покупку дома • Нужны деньги купить бизнес ПЛОХАЯ КРЕДИТНАЯ ИСТОРИЯ? НЕТ ПРОБЛЕМ!

416-827-4722

www.MortgageRateToronto.com 70

Spring 2016

Boutique-hotel “Happy Pushkin” is found in the historical centre of St Petersburg. It’s a 15 minutes’ walk from our hotel to the Hermitage Museum, Saint Isaac's Cathedral and Mariinsky Theatre. The acquaintance with one of the most beautiful cities starts from here.

Located in the mansion which was founded by Potyomkin in the first half of the XVIII century Boutique - hotel “Happy Pushkin” combines modern comfort and atmosphere of the Pushkin epoch. Historical value draws attention: high ceilings, moldings, ornamental tiles and antique furniture. A.S. Pushkin was living here from October 1831 till May 1832; these were the first happy years of his marriage.

In the present time the house marked with memorial desk.

Boutique-hotel “Happy Pushkin” gives the following supplementary services: baggage delivery to your room, luggage keeping, parking in the inner protected court, ordering a taxi, transfer from the airport/railway station to our hotel, ordering air and railway tickets, ordering tickets to the theatres and concerts, long-distance phone calls and international calls, organization of excursion tours, services of guide-interpreters.

The photos of our room and more information you can find on our site: www.happypushkin.com.

Placing service (24-hour):

Tel: (812) 777-17-99 Fax: (812) 570-15-76 booking@happypushkin.com

At our guests’ service we have 35 comfortable rooms (with two separate beds or one of the king size) of 4 categories. Every room has unique planning. In the number the following things can be found: cozy furniture, TV set, Wi-Fi, mini-bar, modern bathroom equipment, telephone, safe, necessary toilet articles, hair dryer, terry towels and slippers. To the extent possible the historical decoration work of the rooms is kept.

There is a cozy restaurant in the hotel where every morning the hotel staff serves breakfasts for its gests. Breakfasts are included in the price.

In accordance of our guests’ desire breakfast can be set in the room. spbmagazine.ca

71

Культура. Искусство. Туризм

Весна 2016 I № 2 (52)

Корона Святого Эдуарда, сделанная из золота, сапфиров и других драгоценных камней, в 1661 году, была возложена на голову Елизаветы 2 июня 1953 г. Наряд дополняли эти перчатки.

St. Edward’s Crown, made of gold, sapphires, and other precious stones in 1661, was placed upon Elizabeth’s head on June 2, 1953.

She wore this coronation glove.