мот by Елена Елена

«A Mother`s Reckoning: Living in the Aftermath of Tragedy»

By Sue Klebold Перевод: Арины Дорониной Оформление: Eugene Glass

https://vk.com/columbineshooting 2017

Всем, кто чувствует себя одиноким и безнадежно отчаявшимся – даже в объятиях тех, кто вас любит.

«Расплата матери: Жизнь после трагедии» Сью Клиболд 2016

ОГЛАВЛЕНИЕ: ПРЕДИСЛОВИЕ ................................................................................................................................................... 6

Часть 1 .................................................................................................................................................. 9 Глава 1.............................................................................................................................................................. 10 Глава 2 ............................................................................................................................................................. 17 Глава 3 ............................................................................................................................................................ 24 Глава 4 ............................................................................................................................................................ 32 Глава 5 ............................................................................................................................................................ 34 Глава 6 .............................................................................................................................................................37 Глава 7 ............................................................................................................................................................ 50 Глава 8 ............................................................................................................................................................ 63 Глава 9 ............................................................................................................................................................ 64 Глава 10 ............................................................................................................................................................73

Часть 2 ............................................................................................................................................... 84 Глава 11 ............................................................................................................................................................ 85 Глава 12 ........................................................................................................................................................... 92 Глава 13 ........................................................................................................................................................... 96 Глава 14 ........................................................................................................................................................... 114 Глава 15 .......................................................................................................................................................... 132 Глава 16 .......................................................................................................................................................... 134 Глава 17 ........................................................................................................................................................... 141 Глава 18 .......................................................................................................................................................... 148 ЗАКЛЮЧЕНИЕ .................................................................................................................................................. 153 БЛАГОДАРНОСТИ............................................................................................................................................ 156

Фото семьи Клиболд Рождество, 1991 (Я, Байрон, Дилан и Том)

ПРЕДИСЛОВИЕ 20 апреля 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клиболд, вооруженные пистолетами и самодельными бомбами, вошли в старшую школу Колумбайн. Они убили двенадцать учеников и одного учителя и ранили еще двадцать четыре человека, прежде чем сами свели счеты с жизнью. Этот скулшутинг был назван самым ужасным в истории. Дилан Клиболд был моим сыном. Я бы отдала свою жизнь, чтобы повернуть время вспять и все изменить. Я бы с радостью поменялась жизнью с кем-то из тех, кто стал жертвой, чтобы хоть кто-нибудь из них выжил. Конечно, я понимаю, что это невозможно. Я не смогу загладить свою вину в случившемся никакими словами или поступками. С того ужасного дня прошло 16 лет. Я посвятила их тому, чтобы понять то, что до сих пор не могу понять – как многообещающая мальчишеская жизнь могла обернуться такой катастрофой, причем на моих глазах? Я допрашивала и экспертов, и всю нашу семью, и друзей Дилана, но больше всего себя. Что именно было упущено, и как я могла это что-то упустить? Я зарывалась с головой в свои дневники, анализировала нашу семейную жизнь со свирепостью судмедэксперта, прокручивала в памяти все события в поисках подсказок, которые я упустила. На что я должна была обратить внимание? Что надо было сделать по-другому? Мой поиск ответов начался как сугубо личная миссия, как потребность докопаться до сути – настолько же острая, как охватившие меня стыд, ужас и горе. Но в итоге ко мне пришло осознание: у меня в руках находятся фрагменты, которые многие уже отчаялись собрать. Надежда на то, что я могу помочь людям, подвела меня к трудному, но необходимому решению – поведать публике свою историю. Между тем, где я нахожусь сейчас и где была до Колумбайн, лежит огромная пропасть. Раньше мы казались типичной американской семьей, жившей в пригороде. Больше чем за 10 лет поисков я смогла открыть глаза на некоторые вещи – не только те, что скрыл от меня Дилан, и не только на события, которые привели к 20 апреля, но так же мне пришлось осознать, что эти идеи имеют последствия, которые простираются далеко за пределы Колумбайн. Мне никогда не узнать, смогла бы я не допустить участие Дилана в этой страшной бойне, но я должна была узнать, что можно было сделать по-другому. Это мелочи, нити в большом гобелене обычной семейной жизни. Так как кто угодно мог заглянуть в нашу жизнь еще до трагедии в Колумбайн, я уверена – то, что они видели, даже приложив к глазам лупу, ничем не отличалось от жизни других людей в бессчетном количестве домов в Америке. Мы с Томом были любящими, внимательными родителями, заинтересованными в жизни своих детей, а Дилан был привязчивым и полным энергии ребенком, а не тем, за кого мы бы волновались и молились, надеясь, что он наконец-то отыщет свой путь и проживет насыщенную жизнь. Мы называли его «солнечным мальчиком» – не только из-за сияющих светлых волос, но и из-за того, что ему как будто бы все давалось легко. Я чувствовала благодарность за то, что являюсь его мамой, и любила его всем сердцем и душой. Заурядность нашей жизни до Колумбайн, вероятно, окажется самым трудным для того, чтобы понять мою историю. Для меня это тоже самое важное. Наша жизнь не была трудной или чем-то отягощенной. Нашего младшего сына нельзя было назвать «наказанием», не говоря уже о том, что мы (или те, кто его знал) могли представить, что он способен причинить вред себе или кому-то другому. Хотелось бы мне, чтобы многое было иначе, но больше всего мне бы хотелось, чтобы с моим сыном все было в порядке. Когда заходит речь о проблемах со здоровьем мозга, оказывается, что многие современные дети настолько же уязвимы, насколько дети, жившие 100 лет назад, были восприимчивы к инфекционным заболеваниям. Как и в нашем случае, их уязвимость слишком часто остается незамеченной. И тогда либо ребенок, в конце концов, «взрывается» в соответствии с самым шокирующим сценарием, либо потенциал его счастья или продуктивности просто сходит на нет. Эта ситуация может быть как ставящей в тупик, так и душераздирающей. Если мы не раскроем глаза на эту детскую уязвимость, страшные потери продолжат расти и будут исчисляться не только такими трагедиями, как в Колумбайн, Вирджинском политехническом университете, Ньютауне или Чарльстоне; однажды они сыграют свою роль в жизни наших коллег по работе, друзей и любимых. Возможно, для родителя нет тяжелее правды, но есть одна вещь, которую каждый родитель на Земле знает лучше меня: любви недостаточно. Моя любовь к Дилану, пусть она и бесконечна, не смогла спасти ни его, ни 13 человек, ставших жертвами

стрельбы, ни тех, что были ранены. Я не заметила трудноуловимые признаки психологического ухудшения, которые могли иметь значение для Дилана и его жертв. Рассказывая свою историю настолько честно, насколько можно, даже если это незавидное для меня положение, я надеюсь зажечь свет, который поможет другим родителям увидеть, что понастоящему из себя представляют их дети – тогда они смогут им помочь, если будет нужно. Многие мои друзья и коллеги стали по-другому вести себя с детьми после того, как узнали о нашей истории. В отдельных случаях их вмешательства имели драматичные последствия – например, когда моя бывшая коллега заметила, что ее 13-летняя дочь ведет себя несколько замкнуто. Вспомнив историю Дилана, моя коллега начала давить (и давила, и давила). В конце концов, девочка нарушила молчание и призналась, что ее изнасиловал незнакомый мужчина, когда она тайком пошла к подруге. Девочка пребывала в глубокой депрессии, ей было стыдно и страшно, и она всерьез размышляла о способе самоубийства. Моя коллега смогла помочь своему ребенку, потому что заметила то, что было трудноуловимо, и не прекращала своих расспросов. Осознав, что история с дочерью моей коллеги закончилась благополучно, потому что она знала нашу историю, я стала храбрее и мужественнее. Мне кажется, что, если с нашей историей познакомится большее количество людей, будет только лучше. Мне нелегко двигаться вперед, но если мне помогут понимание и проницательность, что я приобрела, пройдя через ужасное испытание «Колумбайн», тогда я непременно должна буду поделиться ими. Мне страшно говорить, но это, без сомнения, правильный поступок. Список вещей, которые бы я изменила, если бы знала больше, очень длинный. Это – мои неудачи. Но урок, который я усвоила, подразумевает потребность в более ярком призыве к действию и всестороннем обзоре того, что должно быть уместно – прекратить не только такие трагедии, как та, причиной которой стал мой сын, но и потаенные страдания каждого ребенка.

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ Отрывки, выделенные курсивом, с которых начинаются многие главы в этой книге – выдержки из моих дневников. В первые дни после Колумбайн я исписывала тетрадь за тетрадью в попытках выплеснуть на бумагу свои замешательство, вину и горе. Как и большинство дневников, мои не предназначены для публикации, но они стали бесценным материалом для этой книги. Люди ссылаются на «неясность боевой обстановки», и я уверена, что это относится и к моей ситуации. Если бы я не сохранила рекордное количество дней, недель и лет, неясность, как туман, поглотила бы большую часть этой истории, и я бы не смогла предоставить читателям надежные свидетельства. Дневники служат мне полезным напоминанием не только о событиях или фактах, но также и о фазах моей собственной эволюции. Сейчас я совсем другая женщина, а не та, что существовала до Колумбайн. Это не преувеличение я действительно изменилась. Выдержки из моих дневников позволяют узнать о самых первых мыслях и чувствах, охвативших меня после произошедшего, в то время, как главы объединяют в себе точку зрения, сформировавшуюся с течением времени, и огромное количество исследований и самокритики. Некоторые имена и фамилии изменены, чтобы защитить частную жизнь тех людей, которых я здесь упомянула. В процессе написания этой книги я опросила многих экспертов в областях социологии, психологии, психиатрии и нейробиологии. Существование этой книги было бы невозможно без их великодушия и преданности исследовательскому духу.

Часть 1 Последние люди на земле

С Диланом на его пятилетие Семья Клиболд

Глава 1 «В ШКОЛЕ КОЛУМБАЙН БЫЛА СТРЕЛЬБА» 20 апреля 1999 года, 12.05. Я находилась у себя в офисе в центре Денвера, готовясь к встрече по поводу стипендий для студентов, имеющих инвалидность, когда вдруг заметила, что автоответчик мигает красным светом. Кто-то оставил мне сообщение. Я решила сразу его прослушать, втайне надеясь, что встречу отменили, но сообщение оказалось от моего мужа Тома. Его голос звучал резко, отрывисто, настойчиво. "Сьюзан, у нас ЧП! Немедленно перезвони мне!" Больше он ничего не сказал. Но большего и не требовалось; по его голосу я поняла – что-то случилось с одним из наших мальчиков. Пока мои дрожащие пальцы набирали наш домашний номер, прошло как будто несколько часов. Паника накрыла меня с головой, стук сердца отдавался в ушах. Наш младший сын Дилан был в школе, а его старший брат Байрон – на работе. Неужели кто-то из них попал в аварию? Том сразу же схватил трубку и заорал: - Слушай новости! Но я не могла произнести ни одного внятного слова в ответ. Каких масштабов должно быть происшествие, раз его показывают по телевизору? Мой первоначальный страх насчет возможной аварии внезапно отошел на второй план. Неужели началась война? На нашу страну напали? - Что происходит? – закричала я в трубку. Но на другом конце было слышен только статичный и неразборчивый шум телевизора. Потом, наконец-то, я снова услышала голос Тома, но мой обычно сдержанный супруг сейчас вел себя как безумец. Слова, которые он произносил отрывистым стаккато, не имели смысла: "убийца… стрелок… школа". Я изо всех сил пыталась понять из слов Тома, что же произошло. Оказалось, ему позвонил Нейт, лучший друг Дилана, и огорошил его вопросом: "Дилан дома?" Такой звонок в середине школьного дня сам по себе достаточно тревожен, но причина этого звонка оказалась худшим кошмаром любого родителя: в старшую школу Колумбайн, которую на тот момент заканчивал Дилан, пробрались какие-то люди с оружием и начали стрелять в школьников. Дальше - больше: Нейт сообщил, что стрелки были одеты в длинные черные плащи – такие же, как тот, который мы купили Дилану. - Я не хочу вас пугать, - предупредил Нейт Тома, - но я знаю всех ребят, которые носят такие плащи, и единственные, кого я не смог найти – это Дилан и Эрик. Их и в боулинге сегодня не было. Том рассказывал мне охрипшим от страха голосом, что после звонка Нейта он обшарил весь дом в поисках плаща Дилана, убеждая себя в том, что если плащ дома, значит, с Диланом все в порядке. Но плащ исчез, и Том словно обезумел. - Я еду домой, - произнесла я, чувствуя, как по спине ползет холодок ужаса. Мы оба повесили трубки, не сказав друг другу "пока". Безуспешно пытаясь сохранять хладнокровие, я попросила коллегу отменить мою встречу. Выходя из офиса, я заметила, что мои руки так сильно трясутся, что в лифте пришлось положить левую руку на правую, чтобы нажать на кнопку. Люди, ехавшие со мной, весело болтали друг с другом, собираясь на ланч. Мне пришлось объяснить им свое странное поведение: - В школе Колумбайн была стрельба. Я должна поехать домой, чтобы удостовериться, все ли в порядке с моим сыном. Одна из коллег предложила подвезти меня. Неспособная больше вымолвить ни слова, я лишь покачала головой. Как только я села в машину, мой мозг тут же стал перебирать возможные варианты. Я не стала включать радио; мне едва удавалось вести машину как можно более осторожно. Единственной мыслью, преследовавшей меня всю дорогу домой, было "Дилан в опасности".Всякий раз, когда я пыталась тщательно проанализировать кусочки полученной информации, мою грудь сжимали приступы страха. Я говорила себе, что плащ может быть где угодно: в машине Дилана или в его шкафчике. Конечно, пропавший плащ еще ничего не значит. Но несмотря на это, мой обычно стойкий муж находился в состоянии, близком к истерике. Я еще никогда не видела его таким. Поездка длилась целую вечность, как будто я ехала в режиме замедленной съемки, хотя мои мысли вспыхивали со скоростью молнии, а в ушах отдавались удары сердца. Я пыталась собрать всю картину воедино, чтобы все, наконец, стало понятно, но в этом было мало утешения. Я точно знала, что не переживу, если с Диланом что-то случилось. Пока я ехала, я громко говорила сама с собой и никак не могла остановить льющиеся из глаз слезы. Будучи по натуре аналитиком, я пыталась себя успокоить, ведь мне еще не было известно почти

ничего. Старшая школа Колумбайн - это громадное здание, там учится более 2000 учеников. Только изза того, что Нейту не удалось отыскать Дилана в этом хаосе, еще не значит, что наш сын ранен или мертв. Я должна была прекратить поддаваться панике, которая перешла ко мне от Тома. Даже если продолжали накатывать волны ужаса, я говорила себе, что мы, скорее всего, просто переволновались, как и любые другие родители в подобной ситуации. Может быть, вообще никто не пострадал. Я надеялась вбежать в кухню и застать Дилана совершающим набег на холодильник; может, он даже слегка поддразнит меня за слишком эмоциональную реакцию. Тем не менее, я не могла перестать перебирать в уме один сценарий за другим. Том сказал, что в школе убийцы. Ладони, держащие руль, вспотели, и я затрясла головой, как будто Том мог меня видеть. Убийцы! Может быть, никто не знает, где Дилан, потому что в него стреляли? Может, он сейчас лежит где-нибудь в здании школы, раненый или мертвый – без возможности выбраться, без возможности произнести хоть слово? А вдруг его захватили в заложники? Мысли были настолько страшными, что я едва могла дышать. Плюс ко всему, у меня здорово скрутило желудок. Я похолодела от страха, вспомнив, что Том упоминал об Эрике Харрисе. В тот раз, когда Дилан впервые попал в серьезные неприятности, он был с Эриком. Я снова затрясла головой. Дилан всегда был игривым, любвеобильным ребенком, а теперь он вырос и стал уравновешенным и разумным подростком. Я заверяла себя, что он усвоил тот урок и ни за что бы не позволил себе втянуться во что-то сомнительное во второй раз. Наряду с дюжиной самых разнообразных сценариев, прокручивающихся в моем воспаленном мозгу, у меня появилась мысль: а что, если школьное происшествие – вовсе не невинный подростковый розыгрыш, вышедший из-под контроля? В одном я была уверена на все сто процентов: у Дилана не могло быть оружия. В этом вопросе мы с Томом вели себя столь категорично, что даже думали о переезде из Колорадо, так как из-за многих изменившихся законов огнестрельное оружие стало приобрести гораздо проще. Неважно, насколько отвратительно был продуман розыгрыш - Дилан не мог быть связан с использованием настоящего оружия, даже в шутку. И все это продолжалось целых 26 миль до дома. В течении одной минуты перед моими глазами проносились образы раненого, плачущего от боли и молящего о помощи Дилана, а затем эти образы сменились на другие: вот Дилан, еще маленький мальчик, задувает свечи на торте; вот он пронзительно визжит от удовольствия, съезжая вместе с братом с пластмассовой горки в детский бассейн на заднем дворе. Говорят, когда ты умираешь, твоя жизнь проносится у тебя перед глазами, но пока я ехала домой, я видела не свою жизнь, а жизнь моего сына. Мне как будто показывали кадры из фильма, и каждый драгоценный кадр одновременно разбивал мое сердце и наполнял его отчаянной надеждой. Эта адская поездка домой стала первым шагом к тому, что стало работой целой жизни – к смирению с неизбежным. Когда я, наконец, оказалась дома, моя паника лишь усилилась. Том быстро рассказал мне, что знал: в школе стреляли, от Дилана и Эрика до сих пор ни слуху ни духу. Что бы там ни происходило, это не просто чья-то шутка. Том дозвонился до Байрона, который сразу же пообещал, что отпросится с работы и приедет к нам. Мы с Томом бешено метались по дому, как заводные игрушки, полные адреналина. Мы не могли остановиться, не могли доделать что-либо до конца. Наши домашние животные в тревоге прятались по углам. Том был всецело сосредоточен на исчезнувшем плаще, но лично меня сбили с толку слова Нейта о том, что Дилан прогулял боулинг. Этим утром он ушел гораздо раньше, чем обычно, и, уходя, он произнес лишь одно слово - "пока". Тем утром - утром 20 апреля - мой будильник зазвонил перед самым рассветом. Одеваясь на работу, я посмотрела на часы. Зная, что Дилан ненавидит рано вставать, мы с Томом пробовали отговорить его от занятий по боулингу, которые проходили в 6.15 утра. Но Дилан не изменил своего решения; он сказал, что ему нравится играть в боулинг, и к тому же на эти занятия записались его друзья. На протяжении семестра он проделал хорошую работу над собой - не то чтобы рекордную, но тем не менее. И все-таки я должна была следить за временем. Неважно, насколько покорно Дилан вставал по будильнику – когда ему было нужно на боулинг, мне приходилось поторапливать его криком, стоя внизу у лестницы. Но утром 20 апреля я еще одевалась на работу, когда услышала, что Дилан, громко топая, мчится по лестнице. Оказавшись на первом этаже, он пробежал мимо нашей с Томом спальни. Меня очень удивило, что Дилан уже встал и оделся самостоятельно. Он как будто спешил поскорее выйти из дома, хотя у него в запасе еще имелось время, чтобы поспать. Мы всегда согласовывали наши планы на день, поэтому я открыла дверь и позвала: - Дил? В доме еще было темно и практически ничего не было видно, но я услышала, как открылась

входная дверь. Из темноты раздался резкий и решительный голос моего сына – он крикнул "пока!" и тут же захлопнул за собой дверь. Дилан убежал прежде, чем я успела включить в коридоре свет. Расстроившись, я вернулась в спальню и стала будить Тома. Что-то странное прозвучало в голосе Дилана, чего я никогда раньше не слышала - точно презрительная усмешка, как будто его поймали в самой середине ссоры с кем-то. И это оказалось не единственным признаком того, что Дилан находится в состоянии стресса. Пару дней назад, в воскресенье, Том спросил меня: - Ты заметила, как в последнее время разговаривает Дилан? Его голос какой-то сдержанный и звучит выше, чем обычно. - Том указал двумя пальцами - большим и средним - на свои голосовые связки. - Словно он очень напряжен. По-моему, Дилана что-то беспокоит. Насчет сыновей Том никогда не ошибался, и мы решили сесть и поговорить с Диланом, чтобы понять, что с ним происходит. Скорее всего, Дилан испытывал сильное волнение из-за того, что впереди маячило окончание школы. Три недели назад мы поехали посмотреть на университет Аризоны, первоначальный и наиболее предпочтительный вариант Дилана. Хотя наш сын был достаточно независимым, переезд из одного штата в другой мог стать для него настоящим испытанием как для подростка, который никогда не уезжал так далеко от дома. Но я ужасно огорчилась из-за того, что Дилан так резко бросил мне "пока" и даже не остановился на минутку, чтобы рассказать о своих планах на этот день. У нас так и не получилось поговорить с ним, так как Дилан провел большую часть выходных со своими приятелями. - Думаю, в субботу ты был прав, - сказала я своему сонному мужу. – Дилана действительно что-то беспокоит. Не вставая с постели, Том заверил меня: - Поговорю с ним, когда он придет из школы. Так как Том работал на дому, они с Диланом часто вместе перекусывали и посещали спортивные секции. Я расслабилась и продолжила собираться на работу. Мысль о том, что, когда я вернусь, Том уже будет знать, что беспокоит Дилана, приносила мне облегчение. Стоя на кухне и пытаясь сложить кусочки паззла в единую картину, я вспомнила неприятную, жесткую решимость в голосе Дилана, когда он произнес "пока", и у меня мурашки побежали по коже. К тому же после звонка Нейта выяснилось, что Дилан, хоть и ушел из дома рано утром, так и не появился на уроках. Я полагала, что он собирался с кем-то встретиться до начала занятий и выпить чашку кофе, поэтому ему не хотелось на что-то отвлекаться, даже на разговор со мной. Но если Дилан не пошел на боулинг, то где он, черт возьми? В конце концов, зазвонил телефон, и Том помчался в кухню, чтобы ответить на звонок. На том конце провода оказался адвокат. Мои опасения насчет того, что Дилан в опасности, никуда не исчезали. Все равно, что могло случиться - или ему причинили вред, или он совершил глупый поступок. У Дилана неприятности. Теперь я осознала, что Том боялся еще и потому, что Дилану может понадобиться адвокат. В прошлом году, будучи учениками одиннадцатого класса, Дилан и Эрик угодили в серьезную передрягу. Этот случай поверг нас в шок: наш хорошо воспитанный, организованный мальчик, за которого не нужно было волноваться, взломал припаркованный фургон и украл из него какую-то электронную технику, в результате чего получил испытательный срок. Дилану пришлось пройти Диверсионную программу, которая позволяла избежать любых записей о криминальном прошлом. По факту, Дилан выполнил программу даже раньше, чем требовалось – исключительный случай, как нам сказали – и консультант очень его хвалил. Нам посоветовали не слишком зацикливаться на этом происшествии: Дилан был хорошим мальчиком, а как известно, даже те подростки, что ведут себя просто образцово, могут совершать глупейшие ошибки. Но также нас предупредили, что единственный промах, даже такая шалость, как измазанные кремом для бритья перила, может привести к уголовному обвинению и лишению свободы. И поэтому при первом признаке наличия у Дилана проблем Том должен был связаться с хорошим адвокатом, которого многие рекомендовали. Какая-то часть меня скептически относилась к мысли Тома насчет того, что Дилан может быть замешан в происходящем в школе, но с другой стороны, я чувствовала благодарность. Несмотря на волнение Тома, он предусмотрительно проявил инициативу. Я все еще была далека от мысли, что на самом деле люди могут быть ранены, и тем более по вине моего сына. Я просто волновалась, что из-за какой-то идиотской шутки Дилан может безрассудно подвергнуть опасности свое будущее и просто спустит в помойное ведро второй шанс, что дала ему Диверсионная программа. Разумеется, звонок принес нам худшие новости. Адвокат, с которым связался Том, Гэри Лозоу, только что добрался до офиса шерифа полиции и звонил оттуда, чтобы сообщить нам немыслимые новости, которые, тем не менее, уже подтвердились. Было много противоречий, но в одном никто не сомневался: в школе Колумбайн орудовали люди с огнестрельным оружием. В офисе

окружного прокурора подтвердили, что Дилан – один из подозреваемых, и к нашему дому уже направляется несколько полицейских. После того, как Том повесил трубку, мы уставились друг на друга, не в силах поверить в услышанное. Это не могло быть правдой – и все-таки было. Нет, невозможно! Даже самые жуткие и изощренные варианты, которые я себе представляла, просто меркли в сравнении с реальностью. Я-то боялась, что Дилану угрожает опасность, что он совершил какой-то дурацкий поступок и навлек на себя проблемы; теперь оказалось, что он причинил людям вред. Это на самом деле, это правда. Тем не менее, мой мозг отказывался воспринимать такую правду. Том первым нарушил молчание, сообщив, что пытался прорваться в школу. - Нет! – в ужасе воскликнула я. – Ты с ума сошел? Тебя могли убить! Том спокойно посмотрел на меня: - Ну и что? Вся эта шумная неразбериха, вертевшаяся вокруг нас, дошла до конечной точки. Через мгновение я подавила свои протесты и отвернулась. Том был прав. Даже если бы он погиб, по крайней мере, мы были бы уверены, что он сделал все от него зависящее. Вскоре после того, как часы показали 13.00, я позвонила своей сестре. Мои пальцы дрожали, когда я набирала ее номер. Мои родители уже умерли, а старшая сестра и младший брат жили в другом штате неподалеку друг от друга. Всю свою жизнь, когда мне было хорошо и когда плохо - тоже, я делилась эмоциями с сестрой. Она всегда обо мне заботилась. В ту минуту, когда я услышала ее голос, я больше не смогла держать себя в руках и разрыдалась. - В школе творится какой-то кошмар. Я не знаю, то ли Дилан кого-то ранил, то ли ранили его. Говорят, он во всем этом замешан. Диана не смогла бы остановить мои слезы никакими словами, но она пообещала позвонить нашему брату и всем остальным членам семьи. - Мы с тобой, - горячо заверила она меня. Мы попрощались, и я быстро положила трубку, чтобы телефонная линия оставалась свободной. Я и не подозревала, как нуждалась в Диане все эти годы. К тому времени, как приехал с работы Байрон, мои лихорадочные попытки что-то сделать – хоть что-то – совершенно застопорились, и я просто сидела за кухонным столом, рыдая в полотенце. Как только я оказалась в объятиях Байрона, последние силы покинули мое тело, и я окончательно упала духом, так что Байрону пришлось скорее поддерживать меня, чем обнимать. - Как он мог это сделать? Как он мог это сделать? – снова и снова бормотала я, даже не осознавая, что "это" такое. Байрон качал головой в тихом безмолвии, продолжая обнимать меня. Сказать было нечего. Часть меня думала: "Я его мать. Я должна взять себя в руки, показать, как нужно себя вести, я должна быть сильной ради Байрона". Но я могла лишь беспомощно плакать в руках сына, как тряпичная кукла. Наконец прибыли полицейские. Они выпроводили нас из дома и сказали, чтобы мы ждали у дороги. Был прекрасный день, солнечный и теплый – в такие дни ты чувствуешь, что весна наконец-то вступает в свои права. Будь обстоятельства иными, я бы радовалась, что мы в очередной раз пережили колорадскую зиму. Но вместо этого окружающая красота подействовала на меня как пощечина. "Что они ищут? Что им от нас надо?" - думала я. - "Чем мы можем помочь?" В конце концов, офицер сообщил нам, что полиция собирается обыскать наш дом и комнату нашего арендатора на наличие взрывчатки. О взрывчатке мы услышали в первый раз. Больше нам не удалось ничего выяснить. Нам не разрешили входить в дом без сопровождения полицейских. Тому не позволили отправиться в школу или куда-либо еще. Позже мы узнали, что в школу никому нельзя было входить. Впервые с момента стрельбы в школу вошли только тогда, когда Эрик и Дилан уже довольно давно лежали мертвыми в окружении своих жертв. Стоя на улице и смотря на залитую солнцем дорогу, я отметила, что на трех офицерах надета спецназовская униформа и бронежилеты. Их внешний вид не вызывал тревогу - скорее, приводил в замешательство. Почему они сейчас здесь, возле нашего дома, а не в школе? Полицейские полуприсели и стали медленно входить в дом через парадный вход, держа заряженные пистолеты перед собой, совсем как в фильмах. Они что, думают, мы там прячем Дилана? Или это мы с Томом представляем опасность? Происходящее казалось совершенно нереальным. Вдруг в моем мозгу ярко вспыхнула мысль: "Мы – последние люди на планете, которые могли оказаться в такой ситуации." Несколько часов мы бродили по дороге, точно напуганные животные. Байрон курил одну сигарету за другой, но у меня не осталось сил противиться этому. Полиция не собиралась ничего рассказывать, хотя нам очень хотелось хоть что-нибудь узнать. Что случилось? Почему они подозревают именно

Дилана? Сколько всего было стрелков? Где сейчас Дилан? Все ли с ним в порядке? Нас окружало молчание. Время как будто замерло, как это обычно происходит в чрезвычайных ситуациях. Над головой начали с шумом кружить вертолеты полицейских и репортеров. Наша съемщица Элисон, которая жила в студии во флигеле нашего дома, принесла нам бутылки с водой и батончики мюсли, но мы были в таком состоянии, что не могли съесть ни кусочка. Если нам нужно было в туалет, мы шли туда в сопровождении двух офицеров полиции, которые дежурили за дверью. Я не была уверена, защищают ли они нас или считают преступниками. Оба варианта пугали меня: ведь я никогда в жизни не совершала ничего противозаконного, и мне никогда не приходилось бояться собственного сына. Пока тянулся день, мы продолжали бродить по дороге, даже не помышляя о том, чтобы завести беседу. Подножия Скалистых Гор, окружавшие наш дом, всегда успокаивали меня. Мы с Томом часто говорили, что нам незачем путешествовать, потому что мы уже живем в самом прекрасном месте на Земле. Но в тот день высокие каменные скалы казались холодными и неприступными, как тюремные стены, окружившие дом. Подняв глаза, я увидела фигуру идущего по дороге человека. Джуди Браун, мать Брукса Брауна, с которым Дилан дружил с самого детства. Встревоженная разлетевшимися по Литтлтону слухами о том, что Дилан причастен к стрельбе в школе, она тут же направилась к нам. Меня поразило появление Джуди. Наши сыновья были хорошими друзьями в начальных классах, затем возобновили свою дружбу в старшей школе, но лучшими друзьями назвать их было нельзя. К тому же, я видела Джуди всего лишь несколько раз после того, как наши сыновья окончили начальную школу. Несколько недель назад мы мило побеседовали, встретившись на школьном собрании, но никогда не делали что-либо вместе, если только в этом не участвовали наши мальчики, да и я была не очень-то хороша в светских условностях. Приход Джуди окончательно сбил меня с толку - настолько это казалось странным. Джуди и Элисон сели по обе стороны от меня на дорожку, вымощенную кирпичом, и стали упрашивать меня попить воды, которую они принесли. Том и Байрон прогуливались туда-сюда с задумчивыми лицами. Мои мысли вращались хаотичным потоком. Никак не удавалось совместить имевшуюся у нас информацию с тем, что я знала о своей жизни и о своем сыне. Они говорили не о Дилане, не о нашем солнечном мальчике, он ведь такой хороший. Благодаря ему я всегда чувствовала себя хорошей матерью. Если это правда, что Дилан умышленно причинял людям вред, тогда что должно было случиться в его жизни? В конце концов, к нам подошел главный детектив и сказал, что хочет нас допросить – каждого по отдельности. Мы с Томом радостно и нетерпеливо выразили намерение сотрудничать, ведь это должно было пролить свет на происходящее.Усевшись на переднее сиденье в машине детектива, я начала отвечать на его вопросы. Сейчас это кажется немыслимым, но тогда, во время допроса, я действительно верила, что смогу расставить все точки над "и", если объясню, что полиция ошибается насчет Дилана. Я все еще не осознавала, что в моей жизни начинается новый период, и думала, что скоро все станет как прежде. Чтобы успокоиться, я крепко сцепила дрожащие пальцы. Приняв серьезный и несколько пугающий вид, детектив перешел прямо к делу: храним ли мы оружие в доме? Интересовался ли Дилан оружием или взрывчатыми веществами? На этот счет у меня имелось не слишком много информации. Ни я, ни Том никогда не хранили в доме оружие. У мальчишек, живущих в этой местности, всегда имелись пневматические пистолеты. Мы нарушали эту тенденцию, пока могли, а затем, прежде чем вручить сыновьям пневматику, заставили их самих написать от руки договоры об обеспечении безопасности и поставить под ними свои подписи. Какое-то время мальчишки практиковались в стрельбе с помощью пневматических пистолетов, но когда Дилан подрос, эти пистолеты заняли место на полке в гараже вместе с моделями самолетов, фигурками солдатиков и другими забытыми детскими реликвиями. Я хорошо помнила, как Дилан год назад спросил, не подарю ли я ему пистолет на Рождество. Эта мимолетная просьба прозвучала как гром среди ясного неба. Я удивленно спросила, зачем ему понадобилось оружие, и Дилан ответил, что было бы неплохо попрактиковаться где-нибудь на стрельбище. Дилан знал о моем отношении к оружию, и его просьба застала меня врасплох - пускай мы и переехали в сельскую местность, где охота и поход на стрельбища считались обычным делом. Для меня лично пистолеты были чем-то чужеродным, а для местных - наоборот, приемлемым, и многие наши соседи и друзья из Колорадо очень любили развлечения с оружием. Я никогда не позволяла держать в доме оружие, но когда Дилан попросил себе пистолет, в моей голове не прозвучал сигнал тревоги. Я предложила вместо этого поискать его старый пневматический пистолет. Дилан закатил глаза, а на его лице появилось выражение а-ля "мамы такие мамы".

- Это не одно и то же, - ответил он, но я решительно покачала головой. - Не могу понять, зачем тебе понадобился пистолет. К тому же тебе известно, как мы с папой относимся к таким вещам. Скоро тебе исполнится 18, и тогда ты сможешь купить себе пистолет, если уж очень хочешь. Но я никогда и ни за что не сделаю этого. Дилан кивнул и нежно улыбнулся. - Да, я знал, что ты так и скажешь. Я просто спросил. Он не стал настаивать и не разозлился на меня за то, что я ему отказала. Больше Дилан никогда не упоминал при мне об оружии, и я решила, что это была всего лишь одна из многих нелепых рождественских просьб. Однако это не значит, что Дилан всерьез рассчитывал на такой подарок, как, например, "крутая тачка" или занятия по управлению дельтапланом. Детектив задал мне еще один вопрос: интересовался ли Дилан взрывчатками? Мне показалось, он имеет в виду петарды, и я честно ответила: да, Дилану такое нравится. Он получил петарды в качестве зарплаты, когда ему довелось поработать летом на выставке фейерверков (в Колорадо продажа фейерверков разрешена законом). Петард у Дилана было много, и он бережно хранил их в гараже, в большом резиновом контейнере. Дилан поджигал их на 4 июля (День Независимости США – прим.пер.), и ему это очень нравилось. Остальную часть года петарды лежали на своем месте в гараже. Дилан много чего коллекционировал, однако я ничего не слышала ни о банках с пропаном, ни о трубчатых бомбах, поэтому понятия не имела, о чем именно меня спрашивал детектив. Сидя в полицейской машине, я чувствовала себя маленькой и напуганной, но мне было необходимо ответить на вопросы детектива честно и развернуто. Когда он спросил, попадался ли мне на глаза какой-нибудь оружейный каталог или журнал, кое-что всплыло в моей памяти. Мне действительно попадались каталоги с оружием на обложке вместе с грудой нежелательного почтового мусора, который мы получали каждый день. Я уделяла этим каталогам не больше внимания, чем тем, которые рекламировали детскую одежду или ортопедические изделия для стариков, и сразу же выбрасывала их. Но Дилан вытащил один каталог из мусора - он присматривал себе пару сверхпрочных ботинок, которые подошли бы ему по размеру. Когда он нашел ботинки, которые ему понравились, то оказалось, что они не подходят, и тогда я снова выбросила каталог. В конце концов, Дилан отыскал себе подходящие ботинки в армейском магазине. Детектив смотрел на меня такими глазами, как будто ему уже все было известно. "Вот и попалась". Внезапно почувствовав себя неловко, я начала что-то лепетать в свое оправдание. Полицейский должен был понять, что каждый день нам приходит огромное множество каталогов, и поэтому я не утруждаю себя проверкой адресатов. Мне казалось, я все ему объясню, и тогда он услышит и поймет. Я всегда полагалась на свои способности логически решать проблемы и эффективно общаться. Я до сих пор не понимала – и не буду понимать еще какое-то время – что моя реальность уже не соответствует действительности. Детектив поинтересовался недавними событиями, и я рассказала ему все, что смогла вспомнить. Несколькими неделями раньше мы побывали в Аризонском университете, в который поступил Дилан. Нам хотелось, чтобы он мог твердо стоять на ногах и не сомневался в своем выборе. А три дня назад Дилан, красивый юноша, одетый в смокинг, позировал вместе с девушкой, которая сопровождала его на выпускной бал, и неловко улыбался в камеру. Как полицейские могут подозревать именно его? Но не было ни ответов, ни капли надежды. Допрос закончился. Как только я выбралась из машины, я почувствовала, что вот-вот взорвусь и разлечусь на тысячу кусочков, которые устремятся прямо в стратосферу. Нам все еще не разрешали входить в дом. Том и Байрон все еще прогуливались по дорожке. Офицер сообщил нам, что следователи ждут саперов – эта информация только прибавила страху и еще больше смутила нас. Они ищут бомбу? Кто-то из знакомых Дилана подложил бомбу в наш дом? Но никто не отвечал ни на один из вопросов, и оставалось только гадать - потому ли это, что полиция еще не располагала точными сведениями, или потому, что мы оказались в числе подозреваемых. Стоя бог знает сколько времени на улице, отрезанные от каких-либо новостей, мы знали меньше, чем любой человек в Литтлтоне – или весь остальной мир, коли уж на то пошло. Сотовые телефоны в то время были не в таком широком ходу, как сейчас; правда, у Тома имелся один, для работы, но каменные скалы блокировали сигнал. Домашний телефон оказался под контролем полиции. Все, что нам, напуганным и сбитым с толку, оставалось делать – это молиться за своего сына. Мы ждали снаружи, на солнце, усевшись на бетонные ступени или облокотившись на стоящие автомобили. Ко мне подошла Джуди. Понизив свой голос до шепота, она рассказала мне о жестоком веб-сайте, который создал Эрик. Все еще не переставая волноваться за Дилана, я не могла понять, почему Джуди рассказывает мне об Эрике, пока, наконец, до меня не дошло: она давно уже знала, что Эрик опасен.

- Почему же ты раньше не рассказывала? – спросила я, чувствуя себя еще более озадаченной. Джуди ответила, что уже обращалась в полицию. То и дело звонил домашний телефон. Когда на том конце провода оказалась моя престарелая тетка, детектив позвал меня, чтобы я поговорила с ней (она услышала о стрельбе в Литтлтоне, но имя Дилана в прямом эфире еще не называли). У тетки было слабое здоровье, и, беспокоясь за нее, я не сразу решилась рассказать правду, хотя понимала, что все равно не смогу уберечь ее от плохих новостей. Я произнесла как можно мягче: - Пожалуйста, приготовься к худшему. У нас в доме полиция. Они думают, что Дилан причастен к стрельбе. Когда тетка начала протестовать, я повторила то, что уже сказала. Новая и леденящая кровь реальность уже начинала затвердевать. Так же, как туманные очертания превращаются в буквы и числа с каждым последовательным щелчком прибора окулиста, так и вся величина творящегося ужаса начала проясняться. Многое до сих пор казалось непостижимым и нечетким, но я уже знала две вещи: вопервых, это не затянется надолго, а во-вторых, замешательство растворится в правде, которую, как я думала, мне не вынести. Я пообещала тетке, что буду на связи, и повесила трубку, освободив линию для возможной связи со школой. Тени становились все длиннее, а время ползло как черепаха. Разговаривая шепотом, мы с Томом высказывали свои сомнения. У нас не было выбора, кроме как смириться с причастностью Дилана к стрельбе, но никто из нас не мог поверить, что он пошел на шутинг по своей воле. Должно быть, он связался с преступниками или с какой-то бандой, которая заставила его сделать это. Мы даже подумали, а что, если кто-то угрожал Дилану, что причинит нам боль, и Дилан устроил стрельбу, чтобы защитить нас? Может быть, он шел в школу, думая, что это всего лишь безобидная шутка, и лишь в последнюю минуту узнал, что использовал боевые патроны? Я просто не могла, да и не хотела верить, что Дилан действовал добровольно. Если он действительно стрелял в школе, этот добрый, смешной, глупый мальчик, которого мы так сильно любили - его, скорее всего, обманули, принудили. Ему угрожали или даже накачали наркотиками. Позже мы узнали, что друзья Дилана придумывали себе похожие объяснения. Никто из них не верил, что Дилан сам пошел на шутинг. Никто из нас понятия не имел ни об его истинном уровне причастности, ни о глубине его ярости, отчуждения и отчаяния, пока не прошло несколько месяцев. И даже после этого многие с огромным трудом пытались принять тот факт, что именно Дилан, которого они знали и любили, совершил такой ужасный поступок. Мы оставались на улице, пребывая в подвешенном состоянии. Проходили часы, отмеряемые лишь беспомощностью и замешательством, а наши эмоции клонились от надежды к страху. Телефон все звонил и звонил. Затем парадная дверь нашего дома распахнулась в очередной раз, и тогда я, наконец, услышала телевизор, который Том оставил включенным в нашей спальне. Эхо телевизора разносилось по пустым комнатам. Ведущий местных новостей вел репортаж, стоя во дворе старшей школы Колумбайн. До моих ушей донеслись слова: "по последним данным, убито 25 человек". Как и все матери в Литтлтоне, я молилась за то, чтобы мой сын был в безопасности. Но когда я услышала, что ведущий произнес "убито 25 человек", мои молитвы стали другими. Если Дилан ранит или убивает людей, его нужно остановить. Для меня, как для матери, эта молитва, которую я произносила мысленно, оказалась самой тяжелой в жизни, но в тот момент я осознала, что могу оказать своему сыну великую милость – и помолиться за его смерть.

Глава 2 ОСКОЛКИ СТЕКЛА Когда наступил вечер и начали сгущаться сумерки, я перестала надеяться, что Дилан скоро подъедет к дому на своем старом, черном, слегка помятом БМВ, который он ремонтировал вместе с отцом, смеясь и предвкушая ужин. В конце концов, я приперла к стенке одного из сотрудников спецназа и прямо спросила его: - Мой сын мертв? - Да, - ответил спецназовец. Как только он произнес это, я поняла, что уже знала правду. - Как он умер? – задала я второй вопрос. Мне было очень важно знать это. Его убили полицейские или кто-то из стрелков? А может, Дилан сам покончил с жизнью? Я надеялась на последний вариант. Если бы Дилан совершил суицид, тогда я бы знала, что он хотел умереть. Позже я горько пожалею о своей надежде, как и о многом другом. Спецназовец покачал головой. - Не знаю, - сказал он, а затем повернулся и ушел, оставив меня в одиночестве. *** Возможно, я могу показаться бессердечной из-за зацикленности на Дилане, на его безопасности, а позже – на факте о его смерти. Но моя обязанность – рассказать правду, рассказать все, что я помню, даже если мне больно вспоминать. А правда в том, что все мои мысли вращались только вокруг Дилана. Днем мне пришлось принять тот факт, что Дилана подозревают в убийстве, но сперва этот факт показался мне абстрактным. Я была убеждена, что на Дилана нельзя повесить ответственность за чье-то убийство. Я начала признавать то, что Дилан физически присутствовал на шутинге, но он не причинял вреда никому и ничему в жизни, и я сердцем чувствовала - он не мог никого убить. Разумеется, я ошибалась насчет этого и многого другого, но тогда была уверена, что права. Поэтому в первые часы и даже дни после трагедии я даже не думала о жертвах стрельбы или о том, какие муки испытывают их близкие и друзья. В то же время, как наши тела испытывают шок, когда мы получаем огромную травму (все мы слышали истории о солдатах в бою, которые бежали несколько миль, не зная об оторванной конечности), похожий феномен происходит и при получении психологической травмы. Включается защитный механизм, который охраняет наше здравомыслие от ударов и допускает только то, что мы можем вынести – в час по чайной ложке. Как бы то ни было, сострадание не заключено в том, чтобы быть недолговечным. Моя боль за тех, чья жизнь разрушилась по вине моего сына, за муки и страдания, которые пришлось вынести семьям погибших и их друзьям, со мной каждый божий день. Она не исчезнет, покуда я жива. Когда я смотрю на мать со своей маленькой дочкой, идя по проходу в церкви, я представляю себе, какой красавицей станет дочка, когда вырастет. Когда я вижу в Старбаксе толпу смеющихся подростков, толкающих друг друга локтями, я задумываюсь: а что, если бы у одного из них отняли жизнь прежде, чем он прожил бы ее как следует? Когда на моих глазах семья наслаждается пикником или игрой в бейсбол или направляется в церковь, я не могу не вспомнить о родственниках людей, которых убил мой сын. В этой книге я надеюсь почтить память этих людей. А для того, чтобы сделать это лучше всего, нужно быть честной и приложить все усилия. И, раз так, вот вам правда: в конце концов я смогла оплакать жертв трагедии, и до сих пор оплакиваю их. Но в тот день я не проронила ни слезинки. Мы все еще стояли на дорожке, посыпанной гравием, когда, наконец, прибыл отряд саперов. Вскоре заморосил дождь; мы с Томом, Байроном, Элисон и Джуди переместились на крыльцо, плотно сгрудившись под узким выступом на входной дверью. Внезапно стало темнее и холодней; перемена погоды только усилила нашу уязвимость и страх. Я машинально начала молиться про себя, а потом, в первый раз в жизни, прекратила искать утешение в молитвах. Родители моей матери были христианами, а моего отца взяли из детского дома для евреев, поэтому мы с братьями и сестрами воспитывались в обеих традициях. Между этими двумя религиями имеются существенные различия, но они обе разделяют одну и ту же концепцию - Бог является нашим любящим и понимающим отцом. С детства мне удавалось находить прибежище в Его понимании. Однако тем вечером, 20 апреля 1999 года, я не могла найти утешения - вместо этого я ощущала самый настоящий, неподдельный страх. Я боялась встречаться глазами с Богом. Каждый вечер с тех пор, как появились на свет мои дети, я молилась Богу, чтобы Он оберегал и

направлял их, и действительно верила, что мои молитвы имеют силу. Как только мальчишки подросли, я внесла некоторые поправки в свою молитву и стала просить о безопасности для них обоих. Когда Байрон стал подростком, я услышала по новостям жуткую историю: подросток украл с перекрестка дорожный знак "стоп", и эта выходка привела к несчастному случаю со смертельным исходом. Мысль о том, что мой ребенок может непредумышленно кого-то покалечить, стала худшим кошмаром для меня. Я никогда не беспокоилась о том, что мои дети смогут нарочно причинить кому-то вред; у меня просто никогда не было причин ожидать подобного, даже думать об этом. Но, в особенности пока они учились ориентироваться в узких, извилистых каньонных дорогах между нашим домом и городом, я надеялась, что подростковое дурачество и беззаботность не обернется чьей-то серьезной травмой. Теперь же эти молитвы обернулись настолько ужасающей реальностью, что мне стало недоставать моральной фантазии, чтобы в полной мере осознать это. Я не утратила свою веру. Я боялась привлечь внимание Бога, чтобы Он не обрушил на меня еще больший гнев. Мне всегда казалось, что планы Бога совпадали с моими собственными. Я всем сердцем верила, что если бы я была заботливым, любящим и щедрым человеком, если бы упорно трудилась и отдавала все, что могла, на благотворительность, если бы делала все возможное, чтобы быть хорошей дочерью, подругой, женой и матерью – тогда бы меня ожидала сладкая жизнь. Проникший на крыльцо свет из коридора отбросил неприятные тени на наши лица, и внезапно мне стало стыдно, как если бы мое понимание Бога вдруг на самом деле оказалось наивной выдумкой, сказкой на ночь, жалкой иллюзией. Еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Вскоре уже не осталось времени на чувства и мысли. Полиция так и не впустила нас обратно в дом; нам нужно было на некоторое время найти себе другое место для ночлега. Тому, Элисон и мне разрешили войти только на пять минут, чтобы забрать свои личные принадлежности. Мы должны были заходить в дом по одному, под пристальным взором двух охранников. Прежде, чем с моей стороны последовал всплеск активности, перед моими глазами возникло короткое, но яркое видение, в котором я стояла, окруженная множеством духов, и все они ужасно страдали. Они были всех рас, возрастов и видов телосложения, и я не могла определить среди них ни мужчин, ни женщин. Их головы были опущены и накрыты драными белыми мантиями. Моя прежняя жизнь подходила к концу, и начиналась новая: жизнь, где радость, которой раньше было так много, стала лишь воспоминанием. С болезненной ясностью я осознала, что грусть отныне будет сопровождать меня всю оставшуюся жизнь. Видение оборвалось, когда я почувствовала на лице уколы дождя, точно с неба падали не капли, а стеклянные осколки. Два сопровождавших меня полицейских вели себя точно центровые из баскетбольной команды: пока я собирала вещи, они пристально следили за моими руками и держали свои собственные руки близко к моим. Это меня нервировало, и я испытывала сильное смущение, особенно когда рыскала по ящикам комода в поисках нижнего белья и гигиенических средств. Через несколько лет мне довелось поговорить с одним из полицейских, бывших тогда в моем доме. Когда я рассказала, что очень нервничала из-за той охраны, полицейский объяснил, что все это было исключительно для моей безопасности: офицеры должны были убедиться, что я не попытаюсь покончить с собой. Меня это необыкновенно тронуло. Когда я собиралась, я разговаривала сама с собой - произносила беззвучный монолог, чтобы сконцентрировать свое рассеянное внимание. Необходимость быть последовательной и организованной заставила меня встряхнуться и сосредоточиться. "Что-то, в чем буду спать. Ночная рубашка. Погода меняется. Теплое пальто. Если выпадет снег, понадобятся сапоги". Один из наших котов, Роки, уже давно болел, и я обшарила всю комнату в поисках его лекарств, думая о том, насколько это, должно быть, нелепо на фоне случившегося. Наши австралийские попугаи не пережили бы холодную ночь в машине, поэтому я прихватила с собой плотные пляжные полотенца, чтобы обернуть ими птичью клетку. Спустившись на первый этаж, я открыла шкаф и стала рыться в нем в поисках двух старых нейлоновых спортивных сумок, в которые мы обычно укладывали багаж, но не смогла найти ни одну. Через несколько месяцев я узнала, что Дилан взял эти сумки, чтобы пронести в них взрывчатку в школьный кафетерий. Я стояла перед дверцами шкафа, полицейские - по бокам от меня. Когда я осознала, что мне нужно выбрать одежду на похороны Дилана, меня словно ударили под дых. Мне все еще хотелось надеяться, что я спасусь от истины. После нескольких глубоких вздохов я вытащила из шкафа коричневую твидовую юбку, белую блузу и темный шерстяной блейзер и надела их на одну вешалку.

*** Мы с Томом лихорадочно заполняли машину вещами. Нам нужно было ехать, но куда? Как мы осмелимся постучаться в чью-то дверь? Дорога наверняка забита под завязку репортерами и зеваками, выглядывающими из своих машин. С того момента, как мы прошли через баррикаду полицейских, окружавших наш дом, мы сдались на их милость. Если мы отправимся в чужой дом, за нами может увязаться толпа журналистов и просто любопытных людей, и тогда итогом будет, в лучшем случае, вторжение в частную жизнь, а в худшем - угроза прямой опасности. Мы не будем знать, когда сможем уехать обратно, да еще и притащим с собой на хвосте больных и грязных животных. Нам нужна была помощь, но чья? Джуди предложила пожить некоторое время у нее. Согласившись, мы поблагодарили ее за предложение, и тогда она уехала, чтобы подготовить дом к нашему приезду. Байрон захотел забрать одежду из своей собственной квартиры, но эта идея вызвала у меня ужас. Достаточно ли ясный у него рассудок, чтобы он смог аккуратно ехать? Нашу собственность окружали журналисты и фотографы, их камеры и звуковое оборудование могли быть нацелены на наш дом с любой выгодной позиции. Что, если и Байрона ожидает подобный прием? По правде сказать, я попросту не хотела упускать его из поля зрения. Я почувствовала небольшое облегчение лишь после того, как Байрон напомнил мне, что его договор об аренде лежит в комнате его соседа; наверняка он сможет забрать кое-какие вещи, не привлекая особого внимания. Байрон заверил меня, что встретится с нами позже. Как только мы закончили грузить вещи, вдалеке показались наши соседи. Они несли с собой завернутую в полотенце жареную говядину, подарок от одной из соседок – наверное, осталась от семейного ужина. Хоть я и проплакала целый день, этот внезапный поступок, полный щедрости, вызвал у меня новый поток слез. Ведь всего за несколько часов мы стали другими людьми: родителями преступника, разрушителя нашей общины. Сжимая в руках теплое стеклянное блюдо, я осознала, насколько важно то, что люди все еще добры к нам. Пора было ехать. Кое-кто из соседей взял на себя руководство нашим "побегом": один открыл ворота, другой сел в свою собственную машину, доехал до конца дороги и встал посреди нее, отрезав путь нашим возможным преследователям. За ним последовали три разные машины – в одной ехал Байрон, в другой Элисон, а в третьей мы с Томом. Как только мы выехали за ворота и понеслись на большой скорости по темной извилистой дороге, меня вдруг охватил страх того, что может случиться авария, что с нами произойдет что-то нехорошее. Наконец-то затормозив, мы с Томом впервые почувствовали себя одинокими, хотя после полудня прошло уже много времени. Мало того, что мы совершенно бесцельно ехали через весь пригород, так еще на половину девятого у нас была назначена встреча с новым адвокатом. Я понятия не имела, как и когда Том успел с ним связаться во всем этом хаосе, однако они договорились о встрече на парковке перед продуктовым магазином - рядом с нашим домом. Этот план казался настолько авантюрным, что в других обстоятельствах я здорово бы над ним посмеялась. "Такого не могло случиться с нами", снова подумалось мне. Возврат к прежней жизни невозможен. Что бы ни произошло, это произошло с нами - и произошло из-за того, что натворил Дилан. Мы до сих пор владели весьма скудной информацией о случившемся в школе. Точно мы знали только то, что многие видели Дилана с Эриком, стреляющих в учеников, что в итоге осталось множество убитых и раненых, и следователи возлагают вину на Дилана. Мне было известно, что мой сын мертв, однако я не знала, отчего он умер. Как только мы потихоньку продолжили ехать через погрузившийся в темноту пригород, мы осознали, что оба хотим пересмотреть наши планы. Нас беспокоило то, что мы подвергнем риску не только самих себя, если остановимся у Джуди, но и ее собственную семью. Нам нужно было место, чтобы как следует прочувствовать свое горе и скорбь. А больше всего нам нужно было безопасное место, чтобы спрятаться. Как родители, партнеры по бизнесу и супруги, мы с Томом были хороши в координировании своих действий, и мы применили этот навык, когда стали обдумывать, что будем делать следующие несколько часов и несколько дней. Мы еще не могли по-настоящему горевать о Дилане и пока не начинали разбирать причины, по которым он пошел на такой поступок – такой путь нельзя легко пройти. Той ночью мы сосредоточили все свое внимание на наиболее основной из человеческих нужд:

найти убежище. Гостиницы и мотели отпадали, так как весь Денвер кишел репортерами. Мы не могли написать свою настоящую фамилию или зарегистрироваться с помощью кредитной карты. Из города уехать мы тоже не могли. Даже если бы полиция и позволила нам уехать, то что бы тогда было с телом Дилана? Вдруг мне в голову пришла одна мысль. Увязнув по уши в своем собственном кризисе, мы и не подумали, что наши родственники и друзья сейчас проходят через то же самое. Но сводная сестра Тома Рут и ее муж Дон жили в спокойных окрестностях пригорода, где-то в двадцати пяти минутах езды от эпицентра трагедии, и их фамилия не совпадала с нашей. Если они согласятся принять нас у себя, это будет самым подходящим вариантом. Мы нечасто виделись с Доном и Рут, хотя они всегда поддерживали нас. Когда мы с Томом впервые оказались в Денвере, они приложили все усилия, чтобы помочь мне освоиться. Когда я лежала в больнице после рождения Дилана, моей единственной посетительницей была именно Рут, так как в городе я больше никого не знала. Дон и Рут - очень хорошие люди. Когда мои дети были еще маленькими, нам всем пришлось перенести целый букет болезней, включая ветрянку и грипп с осложнениями. В свой день рождения я чувствовала себя настолько плохо, что даже не могла открыть дверь, услышав звонок. Кое-как доковыляв до двери, я вовремя увидела машину Рут, которая уже съезжала с подъездной дорожки – и у моих ног оказался целый обед домашнего приготовления вместе с праздничным шоколадным тортом и свечками. Я была потрясена, что сразу не вспомнила про Дона и Рут, и могла приписать эту оплошность лишь тому, что из-за всего произошедшего не могла думать как следует. Пока Том вел машину по пустым улицам, я взяла в руки его сотовый и стала набирать номер Рут. Дома, мимо которых мы проезжали, казались очень уютными, а их освещенные окна так и манили заглянуть внутрь. Я вообразила, как, убрав со стола посуду, родители помогают детям с уроками, а кто-то, возможно, занимается какими-нибудь другими домашними делами. Хотя наверняка той ночью все жители города пребывали в шоке от репортажа о старшей школе Колумбайн. А в некоторых домах, и в нашем в том числе, жизнь больше никогда не будет прежней. Когда Рут ответила на звонок, я испытала облегчение, услышав ее приветливый голос в трубке, и едва не затопила все вокруг слезами благодарности, узнав, что нам можно пожить у них. Потом я позвонила Джуди, чтобы поблагодарить ее и отказаться от ее предложения, а Том набрал номер квартиры Байрона и предупредил его, что наши планы изменились. Несколько лет спустя Байрон признался, что спутал голос отца с голосом брата. На один радостный миг ему показалось, что это звонит Дилан, чтобы сказать, что с ним все в порядке, и что весь этот день - не что иное, как огромное недоразумение. Не в первый раз мы цеплялись за надежду, что еще можно стереть все события прошедшего дня - но и не в последний. Прежде чем отправиться к Дону и Рут, мы должны были встретиться с адвокатом. В половине девятого мы подъехали к продуктовому магазину и встали на парковке. Лил небольшой дождь. Через мгновение на свободном месте рядом с нами притормозил еще один автомобиль. Гэри Лозоу посмотрел через плечо, чтобы удостовериться, что никто за нами не наблюдает, а затем подошел к нашей машине со стороны водителя. Мне пришлось перегнуться через Тома, чтобы представиться и пожать слегка влажную ладонь Гэри. Мы открыли заднюю дверь, пригласив адвоката сесть в машину, чтобы он не стоял под дождем. Гэри аккуратно протиснулся на свободное место, вклинившись между мусорным ящиком и кошачьей переноской. Его плечи были обтянуты желтовато-коричневым пальто; одно из них упиралось в запотевшее окно автомобиля, другое – в накрытую полотенцем птичью клетку. Гэри попросил нас отъехать немного подальше, чтобы мы смогли спокойно поговорить. Отъехав на небольшое расстояние, Том припарковался, выключил зажигание, и мы развернулись назад и посмотрели в лицо человеку, который еще не раз поможет нам в трудные времена. Поведение Гэри меня успокоило. Во-первых, у него за плечами имелся большой стаж работы, а вовторых, в его голосе сквозило неподдельное сочувствие. Гэри выразил нам свои соболезнования по поводу нашей огромной утраты, а затем стал задавать наводящие вопросы, касающиеся Дилана, нашей семьи и нашего с Томом поведения как родителей. Как и ранее на допросе, который устроил детектив, мы рассказали о сыне все, что знали. Гэри намеревался выяснить, были ли мы в курсе насчет планов Дилана. Выслушав наши ответы, он объявил, что ни секунды не сомневался в нашем неведении. Тогда я почувствовала громадное облегчение. Хотя в мире от этого ничего ровным счетом не поменялось, я

должна была знать, что кто-то нам верит. Хоть бы земля бурлила у меня под ногами, единственное, в чем я была твердо уверена - мы даже не догадывались о намерениях Дилана. Но лицо адвоката было очень серьезным, когда он заявил: - Ваш сын должен нести ответственность за стрельбу, но он мертв. А так как вы - самые близкие Дилану люди, все ополчатся на вас. После того, как похоронят последнего погибшего, на вашу семью обрушится огненный шторм ненависти. Тяжело придется. Вас будут обвинять, подавать на вас в суд. Поэтому в ближайшем будущем вам следует хорошенько подумать о собственной безопасности. ОГНЕННЫЙ ШТОРМ НЕНАВИСТИ. В течение нескольких лет у меня был повод подумать над этой фразой: она оказалась пророческой. Абсолютно точное и кошмарное описание того, что происходило после трагедии. Гэри выдвинул кое-какие идеи, которые могли бы обеспечить нашу неприкосновенность и защиту, а также предупредил, что будет держать связь с должностными лицами для того, чтобы мы смогли забрать тело Дилана. Я высоко оценила то, как четко он изложил свои следующие шаги и назвал точную дату нашей следующей встречи. Потом мы отвезли Гэри обратно к его машине. Остаток пути мы провели в молчании, так как пытались переварить все сказанное адвокатом. Дон и Рут ждали нас. Как только мы подъехали к их дому, они открыли гараж, чтобы мы не оставляли автомобиль на улице. Я никогда не забуду ни ту полоску света, которая медленно превратилась в яркий прямоугольник в темноте, ни то, насколько нереален был этот заезд в гараж - как будто мы стали персонажами научной фантастики, которые производили стыковку с космическим кораблем. Тогда меня буквально окутывала нереальность происходящего, но я ошибалась. Это была РЕАЛЬНОСТЬ. Том выключил зажигание, и пару минут мы посидели в тишине. Прежде чем открыть дверцу, я сделала глубокий вдох. Я была расстроена из-за того, что приходится доставлять неудобства семье Тома, сожалела, что мы можем представлять собой угрозу для Дона и Рут, но сильнее всего я ощущала стыд. Родители Тома умерли, когда ему было двенадцать лет. Его воспитывал старший сводный брат, а Рут, которая была еще старше, к тому времени уже жила отдельно (по своему возрасту мы с Томом ближе к детям Дона и Рут, чем к ним самим). Хотя между нами существовала сильная привязанность - я считала их дядей и тетей - все равно я чувствовала некоторую официальность и всегда пыталась показать себя с лучшей стороны. Дон - сын расточительного фермера, достойнейший человек, трудолюбивый мужчина Среднего Запада, с которым надеешься подружиться. Рут известна своим великодушием. Оба они кроткие, учтивые и добрые; у них четверо прекрасных дочерей, чья жизнь сама по себе успешна. И вот я, мать преступника, прокрадываюсь в их дом под покровом темноты. Дон и Рут тепло поприветствовали нас и помогли вытащить вещи из машины. Я была очень признательна Байрону, который приехал уже через несколько минут. Сняв полотенце с птичьей клетки и увидев две встревоженные ярко-оранжевые мордочки, изучающие новую обстановку, я обрадовалась. Из-за аллергии Рут нам пришлось отнести кошек Люси и Роки в подсобное помещение. Оказавшись в незнакомом месте, они спрятались за сушилкой, и мне захотелось сделать то же самое. Когда мы поднялись наверх к Дону и Рут, я вдруг обнаружила, что находиться в нормальном доме еще более ужасно, чем пребывать в том безумии, которое нам пришлось пережить ранее. Проведя в дороге несколько долгих часов, не имея никакого доступа к новостям, мы словно бы застряли во времени. Но Дон и Рут, как и все остальные в городе (а как потом выяснилось, и во всем мире), были буквально приклеены к экрану телевизора, где продолжали идти новостные репортажи. Сперва мы практически не обладали информацией - теперь же ее стало слишком много. Я едва справлялась с хаосом, творившимся в моей голове, а внезапный поток телевизионных домыслов и информации оказался еще хуже. Мы увидели леденящие душу последствия того, что сделал наш сын. Мы видели, как врачи оказывали медицинскую помощь раненым прямо на газоне. Мы слышали голоса ребят, сбежавших из школы - эти голоса были полны ужаса и шока. Мы смотрели на мрачные лица очевидцев. Все это выглядело просто чудовищно. Должно быть, тогда я услышала еще и первые описания жертв, но не очень хорошо это запомнила. Позже выяснилось, что после того, как людям приходится столкнуться с огромным горем, они начинают испытывать своего рода отрицание. Годы спустя я беседовала с людьми, которые были сбиты с толку и которым было стыдно за свое отрицание, как и мне - но тем не менее, тогда мой мозг воспринимал только то, что я могла вынести.

Когда мы стояли в нашем дворе, изолированные от всяких новостей, нам все еще удавалось держаться от трагедии на расстоянии вытянутой руки. Но внезапно она стала удушающе близка. Ведь есть разница между тем, чтобы просто смотреть на пожар и стоять по колено в горящих углях, пока пламя пожирает все вокруг. Когда я застонала: "Господи, это неправда, я не могу на это смотреть", Рут быстро попросила Дона выключить телевизор. В тишине стало получше, хотя эхо тех ужасов, которые мы видели и слышали, все еще отражалось от стен. Ближе к полуночи стало ясно, что нашим хозяевам нужно идти спать. Весь день мне хотелось уединения и тишины, чтобы я всецело смогла сосредоточиться на этой непостижимой ситуации и потере своего сына. Однако, в этот момент мне стало страшно оставаться наедине с невыразимой правдой. Рут постелила нам на гостевых кроватях в подвальном этаже, а затем ушла. Байрон заснул на раскладушке в кабинете на первом этаже, рядом с комнатой, которую заняли мы с Томом. Я оставила дверь открытой на всю ночь, чтобы видеть ноги Байрона, торчащие из-под одеяла; мне было просто жизненно необходимо знать, что он здесь. Наверное, я раз сто проверяла, на месте ли Байрон. В то время, как все обитатели этого дома спали, я и Том лежали без сна, трогая друг друга за руки и плечи - это, хоть и немного, утешало нас. Мы потеряли нашего сына. Дилан умер. Где его тело, в каком состоянии - мы не знали. Сам ли он свел счеты с жизнью, убили ли его полицейские или его друг - нам тоже было неизвестно. Несмотря на шокирующие рассказы, услышанные из новостей, мы до сих пор точно не знали, что сделал Дилан. В ту первую ночь мысль о том, что Дилан мог быть прямо связан с таким чудовищным происшествием, находилась за гранью моего понимания, и я отвергала ее. Вместо того, чтобы смириться, я начала придумывать миллион альтернативных объяснений. Я не могла понять, как Дилану удалось приобрести оружие и зачем оно ему вообще понадобилось. В моей голове вертелось множество других сценариев: его обманули, сказали, что патроны ненастоящие; это был розыгрыш, вышедший из-под контроля; на Дилана давили, его принуждали... Я говорила себе, что даже если мой сын причастен к стрельбе, ему было необязательно кого-то убивать. Мы оба - я и Том - всем сердцем верили, что Дилан не мог отнять у кого-то жизнь. Мы цеплялись за эту веру не часами и днями, а целыми месяцами. В последующие дни в моем мозгу лишь случайно вспыхивала мысль, что Дилан все-таки причинил кому-то вред, и эта мысль была настолько нестерпимой, что я тут же прогоняла ее прочь. Даже сейчас мне стыдно в этом признаваться. Тогда я чувствовала себя просто обезумевшей - а по всем канонам так и выходило. После того, как Том, наконец, провалился в сон, я вжалась лицом в подушку, чтобы заглушить свои рыдания. Впервые я осознала, что значит выражение "разбитое сердце". Боль в моей груди была настоящей, физической, как будто мое сердце разбилось на множество острых осколков. Я не могла заснуть, и мои мысли были такими же разобщенными, как и на протяжении всего дня. Я вспомнила, что рассказывала детективу о том, как Дилан ходил на выпускной бал вместе с друзьями, и мысленно перенеслась в тот вечер и следующий день. Когда Дилан вернулся домой рано утром, я встала с постели, чтобы поприветствовать его и спросить, как все прошло. Дилан прекрасно провел время и поблагодарил меня за то, что я купила ему билет. Он танцевал! Не в первый раз в жизни я заметила, что наш младший сын все делает правильно. "Я хорошо его воспитала", подумалось мне, когда я вернулась к себе в спальню. Прошло всего лишь 72 часа – и я уже лежу на чужой кровати, а теплое чувство удовлетворения вытеснили другие чувства и эмоции: растерянность, нарастающий ужас и глубокая скорбь. Смешение этих двух реальностей казалось просто невозможным. За день до выпускного бала Дилан сидел плечом к плечу с отцом, изучая поэтажные планы расположения комнат в общежитии. Как человек, чей рост составлял 6 футов 4 дюйма (и как тот, кто раньше никогда ни с кем не делил комнату), Дилан хотел отвоевать себе как можно больше места. Тогда я лишь посмеялась, увидев, как они вдвоем с отцом строчат примеры и подводят итоги на бумаге для черновиков. Это было так похоже на Дилана – выбирать себе комнату в общежитии с помощью математических вычислений! Воспоминания были такими свежими и теплыми, что, прокручивая их в памяти, я только больше запутывалась. Разве поведение Дилана говорило о том, что вскоре этот парнишка отправится убивать? Все начало проясняться только тогда, когда я стала изучать поведение людей, планирующих самоубийство. Зачастую они составляют вполне конкретные планы на будущее, сбивая этим с толку членов семьи - например, покупают автомобиль или заказывают круиз. Беседы с людьми, выжившими после попытки суицида, помогают исследователям пролить свет на эту загадку. В одних случаях, планы

на будущее – это способ отвлечь семью и друзей от своего суицидального поведения. Если вы обеспокоены тем, что ваш близкий человек склонен к членовредительству, разве вас не успокоит недавно заказанное им путешествие? В других случаях подобные планы являются знаками и симптомами "нарушенной" логики. Такая логика сигнализирует о раздвоении чувств, которое испытывает человек – его то охватывает страстное желание жить, то ему вдруг хочется умереть. Также человек со склонностью к членовредительству может верить одновременно в две реальности: что отправится в путешествие на Карибские острова, и что совершит самоубийство прежде, чем совершит это путешествие. Я ничего об этом не знала, и поэтому мне казался весьма абсурдным тот факт, что Дилан, готовясь к поступлению в колледж, одновременно разрабатывал план атаки на свою школу. А значит, и вероятность его участия в таком деле существенно снижалась. Позже, в течение нескольких лет, мне много раз приходилось сталкиваться с тем, чего я не знала о собственном сыне. Этот ящик Пандоры никогда не опустеет - я проведу остаток жизни, пытаясь совместить ту реальность, которую я знала, с поступком Дилана. Той ночью я в последний раз могла представлять себе образ Дилана точно таким, каким я его знала: любящим сыном, братом и другом. И до тех пор, пока, наконец, серо-голубые рассветные лучи не начали проникать в окна подвала, я продолжала спрашивать – сначала Дилана, а затем Бога. Я задавалась вопросом, который озадачивал и терзал меня, а, в конце концов, растянулся на всю оставшуюся жизнь: "Как ты мог? Как ты мог это сделать?"

Глава 3 ЧЬЯ-ТО ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ "Вчера в мою жизнь ворвался самый жуткий кошмар, который только можно себе представить. Я даже не могу писать." - заметка из дневника от 21 апреля 1999 На следующее утро у меня появилось такое ощущение, будто я ворвалась без предупреждения в чью-то чужую жизнь. Месяц назад в наш город приехала моя старая подруга. Мы решили вместе пообедать, и я призналась, что считаю свою жизнь весьма удавшейся. Недавно мне исполнилось 50. Рядом был любящий муж, с которым я прожила 28 лет, пройдя через взлеты и падения. Байрон, который уже мог сам себя обеспечивать, снимал квартиру вместе со своим другом. Дилан оправился после эпизода с кражей в прошлом году и проделал хорошую работу над собой; он двигался к финишной прямой, проводя время с друзьями и планируя поступление в колледж. У меня даже выдалось немного свободного времени на рисование. Единственное, что сильно меня беспокоило – это ухудшение здоровья нашего любимца, старого кота Роки. 20 апреля 1999 года я проснулась самой обыкновенной женой и матерью. Мне доставляло удовольствие "пасти" свою семью одновременно с тем, чтобы работать, хлопотать по хозяйству и посещать школьные собрания. Быстрая перемотка на 24 часа вперед – и я превратилась в мать обезумевшего от ненависти преступника, ответственного за худший в истории скулшутинг. Дилан, мой многообещающий мальчик, не просто был мертвым – он был мертвым массовым убийцей. Несколько дней после трагедии в школе Колумбайн мы упрямо цеплялись за нереальность, защищающую нас от правды, которую мы не могли вынести. Но эта нереальность не могла долго защищать нас от гнева общества или от внезапной правды о нашем сыне. *** Щедрость и доброту Дона и Рут нельзя было оспаривать, но все же они, как и никто другой, не могли помочь нам справиться с нашим горем. Я почти не могла говорить. Когда я открывала рот, чтобы вставить свой комментарий, чаще всего я просто умолкала. Даже думать о еде казалось немыслимым: вилка в моей руке выглядела каким-то чужеродным инструментом, а запах аппетитной еды, которую готовила Рут, заставлял мой желудок скручиваться. Я никогда еще не чувствовала себя настолько измученной. Меня как будто засыпало влажным цементом. Я смутно помню обеспокоенную Рут, укрывающую меня вязаным шерстяным платком, когда я неподвижно лежала на ее диване. Сон давал мне лишь временную отсрочку: в ту секунду, когда я приходила в сознание, меня буквально раздавливало чудовищное преступление Дилана и его бесчувственность. Наверное, это избитая фраза, зато она наиболее точно описывает то, что со мной происходило - я вела себя как зомби. При нормальных обстоятельствах – если любые обстоятельства, включающие смерть сына, можно назвать нормальными – мы бы позвонили членам семьи и друзьям, чтобы сообщить им ужасные новости. Они бы все собрались, чтобы разделить с нами горе и предложить свою поддержку. Мы бы занимались приготовлением дома для гостей и друзей, которые принесли бы с собой рассказы, стихи и фотографии, чтобы почтить память Дилана. Эти механизмы выживания перед лицом горя проверены временем, их используют разные народы, потому что они эффективны. Они дают семьям погибшего утешение, когда мало что может утешить. А наша жизнь в первые дни после смерти Дилана по большому счету была далека от нормальной. Практически все наши знакомые были в курсе насчет связи Дилана с трагедией в Колумбайн, но они не могли связаться с нами, потому что мы уехали из дома. Все, кто звонил нам 20 апреля, либо не дожидались ответа, либо слышали в трубке голос сотрудника правоохранительных органов. Очевидно, что мы не могли пригласить в Литтлтон кого-то из близких, живущих в другом штате. Даже если бы нам удалось где-нибудь их поселить, гарантировать их безопасность было нельзя. Прячась в

доме Дона и Рут, мы понятия не имели, насколько опасна ситуация в обществе - до тех пор, пока я не прочитала в газете об одном из дальних родственников Тома. Этому человеку пришлось публично заявить о том, что он никогда не был знаком с Диланом, и умолять, чтобы люди прекратили угрожать ему. За прошедшие 48 часов после стрельбы почти все члены нашей семьи получили более 2000 тысяч звонков от журналистов и простых людей. Конечно, не все они звонили, чтобы начать угрожать – некоторые выразили нам свою поддержку сразу после трагедии – но тем не менее. В Огайо один из местных репортеров попытался пробиться в дом моей 85-летней тетки. Она очень гордилась тем, что встала прямо перед ним и попросила покинуть ее дом, хотя и настояла на том, чтобы он взял с собой свежеиспеченное печенье. Я просто не могла с чистой совестью пригласить в Литтлтон дорогих мне людей, зная, что наша семья вызывает у горожан гнев, смешанный с яростью. Выбрав затворничество, мы тем самым выбрали безопасность. Нам и тем, кому еще был дорог Дилан, пришлось переживать свое горе по отдельности. Согласно полицейскому отчету, выпущенному через несколько месяцев, нас официально уведомили о смерти Дилана на следующий день после стрельбы. Я этого не помню. Не помнит и Том. Что мне запомнилось, так это новость о том, что тело моего сына отдали коронеру на вскрытие. Тогда эта новость о смерти Дилана легла на нас твердым грузом. Мне было невыносимо представлять, как он лежит на холодном железном столе в полном одиночестве. Я всегда водила Дилана к педиатру, а когда ему делали прививку, всегда держала его за руку, и никогда не пропускала его визиты к стоматологу. Мне отчаянно хотелось поехать в офис коронера, чтобы быть рядом с Диланом - чтобы он не лежал там один. В то же время я и Том с надеждой ждали результатов вскрытия, молясь, чтобы результаты показали наличие наркотиков. По крайней мере, наркотики бы объяснили, почему Дилан совершил настолько чудовищный поступок. Казалось, что смерть окружает нас и угрожает нас задушить. Том начал говорить что-то вроде "мне кажется, я не смогу дальше без Дилана". Это нездоровое настроение сыграло свою роль в том, чтобы вывести меня из состояния, близкого к ступору: а что я буду делать, если и Том покончит с собой? После произошедшего с Диланом я больше не могла быть уверена в том, что точно знаю, какое эмоциональное состояние у членов моей семьи. Насколько я тогда поняла, Том и Байрон активно планировали совершить самоубийство, и я едва не обезумела. Да и у меня самой бывали мысли о самоубийстве. Это самая естественная вещь в мире, способ, с помощью которого можно заставить замолчать свои чувства - горе, вину и стыд. Но, зная, что эти чувства являются нормальной реакцией, не делают их менее пугающими. Также для меня было нормально слишком сильно беспокоиться за Байрона, даже если на самом деле это выглядело нездорово. Как только Байрон исчезал из моего поля зрения, я тут же чувствовала себя покинутой и сильно нервничала. Я не могла избавиться от страха, что с Байроном может произойти что-то страшное или что он, из-за глубокого отчаяния после смерти Дилана, что-нибудь с собой сделает. С каждым днем эта динамика между нами только возрастала. За свою жизнь Байрон пережил мало потерь; лишь один раз он побывал на похоронах тренера Литтл Лиги, у которого внезапно случился сердечный приступ. Мы с Томом оба пережили своих родителей и других родственников, и нам было понятно, что Байрон просто не готов к тому, что произойдет в течение следующих дней. С другой стороны, как вообще к такому подготовиться? Первая настоящая потеря Байрона обернулась катастрофой огромной величины. К тому же, эта катастрофа была полна неясности, которую все мы будем пытаться постичь остаток нашей жизни. *** В доме Рут и Дона невозможно было ни читать газеты, ни смотреть телевизор, но иногда я все же украдкой посматривала новости, словно выживший, который время от времени выбирается из бомбоубежища, чтобы оценить масштаб разрушений снаружи. Также у меня просто не получалось постоянно избегать газетных заголовков и новостных репортажей, кричащих: "ТЕРРОР В ЛИТТЛТОНЕ. Как полагают, двое стрелявших подростков – Эрик Харрис и Дилан Клиболд – учились в старшей школе Колумбайн…" Я стала зацикливаться на изображении, которое постоянно выставляли напоказ: на самой неудачной школьной фотографии Дилана. Когда он принес ее домой, я стала убеждать его сфотографироваться заново. На этом снимке он выглядел как подросток, который не нравится ни

учителям, ни сверстникам, и по этой причине все стараются его поддеть, или как парень, от которого в столовой стараются отодвинуть свой поднос подальше. На этом фото Дилан был непохож на самого себя. Даже в моем, близком к помешательству состоянии после трагедии, я понимала, насколько нелепо расстраиваться, что СМИ используют именно это фото Дилана вместо того, чтобы показать его приятным молодым человеком, каким он был на самом деле. Моего сына считали убийцей, а я переживала из-за того, что по телевизору показывают его неудавшееся фото. Вот вам блестящий пример того, какие штуки способен выкидывать наш разум, когда мы испытываем невыносимые эмоции. Да, это абсурдно, но мне хотелось, чтобы Дилана показывали таким, каким я его помнила. По всем каналам демонстрировали графические описания побоища, а также слов и действий Эрика и Дилана, в деталях описывали, каким оружием они воспользовались и во что были одеты. Еще показывали диаграммы передвижений Эрика и Дилана по школе. Отсутствовала лишь информация о мотивах атаки. СМИ буквально изобиловали самыми разнообразными теориями. Многие из этих теорий были противоречивыми, и одна сложнее другой. Чего только не писали в газетах! Эрик и Дилан были готами. Они имели отношение к культу смерти. Они считались членами антиобщественной группировки под названием "Мафия Плащей" (Тренчкот Мафия). Они были испорченными, избалованными подонками, никогда не знавшими разницы между тем, что правильно, а что нет. Они были геями. Над ними издевались. Они сами над кем-то издевались. Атака на школу планировалась долгое время и весьма хладнокровно. Как вариант, атака была экспромтом: у мальчишек просто что-то щелкнуло в голове. С тех пор в течение нескольких лет многое было написано об этих теориях – в частности, о том, как быстро ложная информация об Эрике и Дилане превратилась в чистую правду. Когда на меня выливался весь этот поток информации, я как будто бы глядела в калейдоскоп. Я нуждалась в просветлении как никто другой, потому что вообще не понимала, чему верить. Как только очередной кусочек новостей занимал свое место, каждый еще более отвратительный, чем предыдущий, в фокусе появлялось новое изображение моего сына. Но я абсолютно никогда не узнавала его в этих изображениях. Когда же один из кусочков выпадал или оказывался ложью, все остальные компоненты снова сдвигались, а вместе с ними и земля у меня под ногами. Для всего остального мира эти сдвиги, возможно, означали, что следователи и журналисты приближаются к правдоподобному объяснению причин, из-за которых произошла эта трагедия. Но каждое из объяснений уводило меня все дальше и дальше от мальчика, которого я вырастила. Раньше я избегала смотреть новости о Колумбайн, потому что они изобиловали дикими неточностями или потому, что я просто не могла слушать новости о своем сыне. Сейчас я стараюсь не смотреть их по той причине, что, будучи активисткой против жестокости и насилия и адвокатом психического здоровья, я осознаю, насколько пугающе безответственны эти новости. Сейчас нам известно, что новостные репортажи, предоставляющие зрителям чрезмерные подробности – например, фетиш на одежду, которую носили убийцы, или точные данные о передвижениях в момент совершения преступления – вдохновляют подражателей, дают им образец, на основе которого можно разработать свой собственный план. Однако же в то время противоречивые свидетельства и неточности лишь подогревали мою отчаянную надежду на то, что все происходящее является ужасным недопониманием. На протяжении многих недель, месяцев и лет я хорошо запомнила, что наш мозг проделывает трюки для того, чтобы мы могли взять себя в руки, если находимся под огромным напряжением. Как правило, такое логично до безобразия - в те первые дни я хваталась за любой клочок надежды, неважно, насколько она была нерациональной или надуманной. Первая и наиболее распространенная неточность – это то, что обоих мальчиков охарактеризовали как "изгоев". Меня это поразило, хотя не должно было: как я потом узнала, это общепринятое (и общераспространенное) заблуждение насчет массовых убийц. Это правда, что Дилан всегда был сдержанным и застенчивым: ему никогда не нравилось быть в центре внимания или хоть как-то выделяться из толпы. Правда также и то, что он стал более сдержанным, как только дорос до подросткового возраста. Но Дилана никогда не подвергали остракизму, у него всегда были друзья, поэтому стереотип "антисоциала", навязанный СМИ - неправда. На протяжении всей своей жизни Дилану хорошо удавалось заводить друзей - как мальчиков, так и девочек. Пока он учился в старшей школе, наш телефон буквально разрывался от звонков - Дилана приглашали в боулинг или в кино, а также звали сыграть в "фантастический" бейсбол. Мне казалось, если бы СМИ ошибались насчет социального статуса Дилана, тогда бы была возможность того, что все

случившееся – ошибка, что репортеры и полицейские все перепутали, и Дилан на самом деле жертва, а не жестокий убийца. Также говорили, что Эрик был единственным другом Дилана, что довольно далеко от правды. Откровенно говоря, нам не нравилась их дружба, в особенности после того, как они украли технику из фургона в 1998 году, и мы с Томом были довольны, когда заметили, что Дилан держится от Эрика подальше. На момент его смерти я искренне считала, что Нейт - его самый лучший друг. Когда СМИ отождествили Дилана и Эрика с "ненавистниками, носящими свастику", я подумала, что такое просто невозможно. Эти слухи никоим образом не вязались с правдой. Я воспитывалась в еврейской семье, а моя собственная семья две недели назад проводила неформальный пасхальный Седер (еврейская пасха – прим.пер.) и Дилан, как самый младший, зачитывал на празднике Четыре Вопроса. Я работала преподавателем и адвокатом для людей с инвалидностью, и мы с Томом всю жизнь являлись сторонниками толерантности. Мы не терпели ни разжигания ненависти, ни антисемитских образов - ни в нашем доме, ни на одежде Дилана. Я, как одержимая, вновь и вновь концентрировалась на противоречиях и меняющихся цифрах – сколько убитых, сколько раненых. Если авторитетные источники столько времени были не уверены в количестве смертей, в чем еще они могли ошибаться? Сколько бы я не сосредотачивалась на этих числах, я все равно не могла перевести их в то, что они значили на самом деле: в детей и учителя, которых насильно и навсегда оторвали от своих родных, у которых украли их жизни, их будущее. Мне хотелось, чтобы список погибших и раненых уменьшился, будто бы от этого поступок Дилана стал не таким ужасным. Надеюсь, что, когда я так честно в этом признаюсь, я не оскорбляю ни погибших, ни раненых, ни тех, кто остался прикованным к инвалидному креслу, ни их семьи. Прошло несколько недель, прежде чем произошел срыв покровов, и я смогла оплакать жертв Дилана. В первую очередь мы оплакиваем тех, кого любили, а Дилан был моим сыном. И я все еще не верю, что он оказался способен на убийство. Я стремилась избегать всей правды об уровне причастности к стрельбе Дилана, но полное отрицание, отделявшее меня от всех остальных, не было устойчивым. Масштабы и жестокость атаки все больше потрясали меня с каждым газетным заголовком и каждым звонком нашего адвоката. Впридачу к пятнадцати погибшим было ранено двадцать четыре человека, которые теперь лежали в больницах. Новости о состоянии тяжело раненных ребят постоянно обновлялись. Оставшись в живых, они, скорее всего, получили психологическую травму или инвалидность на всю оставшуюся жизнь. Вторую половину моего стажа составляла работа с учениками-инвалидами, поэтому я очень хорошо знала, что это такое. Мой разум расшатывался. Почему нельзя нажать на кнопку "сброс", заново прожить последние недели вместе с Диланом, изменить исход его жизни, остановить его, чтобы ничего не произошло? Я переживала за других родителей, оплакивающих своих детей и бормочущих молитвы возле больничных коек, и постоянно напоминала себе, что никакими мыслями, никаким волшебством мне не повернуть время вспять. Я бы не только не смогла ничего предотвратить – теперь, после того, как все произошло, я ничего не смогла бы улучшить. Все, чего мне хотелось – это задержать своего сына, получить еще один шанс, чтобы остановить Дилана, прежде чем он совершит свой последний жуткий поступок. В моей голове закручивалась петля, каждый раз начинаясь и заканчиваясь одним вопросом: "Как он мог это сделать? Как он мог это сделать?" Мы остались смотреть в лицо катастрофе, которую Дилан оставил после себя, и единственного человека, который сумел бы пролить свет на то, что случилось, и по каким причинам, больше не было. *** Дон и Рут вели себя очень гостеприимно, но, в конце концов, они стали выглядеть такими же измученными, как я, Том и Байрон. Ведь это естественно – захотеть сделать перерыв даже после самых желанных и замечательных гостей, а нас с трудом можно было счесть таковыми, хотя мы изо всех сил пытались не перекладывать на Дона и Рут свое горе. Я понимала, что Дону хочется посмотреть новости о трагедии, но точно знала, что не смогу этого вынести, и поэтому проводила все больше времени в подвале. Несколько лет спустя Байрон признался, что, когда ему хотелось, чтобы его никто не видел, он прятался за кустарником, растущим во дворе, и плакал. Тем первым вечером, когда мы прощались с нашим адвокатом на парковке возле магазина, мы

договорились о встрече на следующий день: Гэри хотелось, чтобы мы зашли к нему в офис и познакомились с его сотрудниками. А наши соседи и близкие друзья Пегги и Джордж настаивали, чтобы мы заехали к ним после встречи с адвокатом. Я заверила их, что мы заедем после того, как я постригусь. Обычно я ношу мужскую фланелевую рубашку и джинсы и могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз в жизни делала маникюр. В самом начале своей трудовой деятельности я осознала, что, если буду регулярно стричься, то смогу выглядеть опрятно и профессионально и не стану суетиться каждое утро для того, чтобы сделать прическу. Поэтому я каждый месяц записывалась в парикмахерскую, чтобы постричься и покрасить волосы. Стрижка стала для меня такой же необходимостью, как душ и чистка зубов. В том месяце мой визит к парикмахеру оказался назначен на следующий день после Колумбайн. Я решила, что не стану ничего отменять. Я не подумала, как к этому отнесутся все остальные - я вообще тогда ни о чем не думала. Меньше всего на свете мне хотелось делать стрижку, но, с другой стороны, куда хуже оказалось давиться хлопьями Cheerios (Рут настояла на том, чтобы я съела всю миску). Я рассудила, что визит в парикмахерскую на некоторое время вытащит меня из дома Дона и Рут, даст им чуточку личного пространства и позволит отдохнуть. К тому же, от меня требовалось всего лишь какое-то время посидеть в кресле, и я полагала, что вполне смогу справиться с этой задачей. Что еще важно - стрижка придала бы мне более презентабельный вид. Я выросла с пониманием того, что внешний вид – это способ продемонстрировать уважение. Мне было бы куда удобнее в джинсах и старой футболке, но, когда я собиралась в театр, я наряжалась в красивую одежду из уважения к артистам. Я и помыслить не могла о том, чтобы пойти в храм или в церковь в спортивных штанах. На днях нам нужно было организовать похороны Дилана, и я не хотела выглядеть как чучело, когда придет пора прощаться с сыном. Том отвез нас в офис Гэри Лозоу, где мы познакомились с его сотрудниками. Прежде чем обсудить организацию похорон Дилана, мы уселись за стол, за которым уже сидели юристы. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что можно было отказаться обсуждать юридические вопросы, пока не пройдут похороны, но тогда мы были охвачены беспомощностью. Соприкосновение юридических и личных дел являло собой образец нашей жизни после Колумбайн. Всякий раз наше горе омрачали юридические вопросы, которые нужно было решать. К счастью, мы смогли найти этичного адвоката, который искренне нам сочувствовал и серьезно относился к делу. На собрании Гэри суммировал правовые аспекты нашей ситуации: пока еще никто не подал на нас в суд, но это неминуемо. Пока юристы говорили, я сидела в оцепенении и ничего не понимала. Я продолжала пребывать в шоковом состоянии и никак не могла проявить интереса к сказанному. Юристы вели себя так, как будто на карту было поставлено мое будущее, но, насколько я понимала, у меня нет будущего. Моя жизнь кончена. Покидая собрание, я спросила Гэри, что он думает насчет моего визита к парикмахеру. Сама того не осознавая, я уже начинала просить его повлиять на самые незначительные решения, потому что сама понятия не имела, что правильно, а что неправильно, и никакой барометр не подсказал бы мне, как нужно себя вести. Я все еще пребывала в состоянии зомби. Гэри ответил как можно мягче: - Я думаю, вы должны делать то, что обычно делаете. Это вам поможет. Тогда я позвонила своей парикмахерше и уточнила, сможет ли она постричь меня в вечернее время, когда все остальные клиентки разойдутся. Парикмахерша согласилась. Вечером Том высадил меня у салона, а сам поехал к нашим друзьям. Моя парикмахерша встретила меня радушно, но было заметно, что она неловко себя чувствует. Мы были не очень хорошо знакомы. Я впервые попыталась выглядеть и вести себя нормально перед человеком, который не входил в круг моих друзей и родных, но сразу поняла, что это бесполезно. Мне казалось, стрижка не потребует от меня больших усилий, но даже минимальное социальное взаимодействие оказалось далеко за пределами моих представлений о нем. Мне хотелось сказать бедной парикмахерше, что ей нет нужды испытывать неловкость, но я понимала, что эта женщина попросту не способна считать меня нормальным человеком после того, что натворил Дилан. Темнота за широкими окнами парикмахерской заставляла меня чувствовать себя незащищенной; я едва могла смотреть на запятнанного, загнанного в угол зверька по ту сторону зеркала. Парикмахерша о чемто нервно рассказывала, пока я сидела в кресле, сжавшись под ярким светом флуоресцентных ламп. В ходе разговора выяснилось, что этим днем в салон приходила мать одного из погибших - тоже стричься.

Это меня ошеломило. Может быть, я сидела в том же кресле, где за несколько часов до меня сидела другая мать – может, даже под тем же испачканным в краске пластиковым колпаком. Мысль о том, что мы обе пришли в этот салон, чтобы постричься и подготовиться к похоронам своих детей, в равной мере тронула и ужаснула меня. На долю секунды я снова почувствовала, что стою на дорожке возле дома, как будто являюсь частью общества, оплакивающего жертв трагедии. Но потом грусть из-за того, что мой собственный сын причинил боль чужой матери, стала нестерпимой. Мне хотелось стать ближе к ней, но я была последним человеком, которому она позволила бы себя утешать. Я остро ощутила одиночество, горе и чувство вины. Неожиданно за мной приехала Пегги вместе со своей дочерью Дженни, и я едва не рассыпалась в благодарностях. Они оставили Тома с мужем Пегги, Джорджем, чтобы мужчины могли поговорить. Это было унизительно - позволить своим знакомым увидеть меня в таком жалком виде: обмякшую в кресле, с прилипшими к лицу мокрыми волосами. Пегги и Дженни заметили, что я с трудом держусь, и, взяв меня за руки, поддержали разговор с парикмахершей, пока я боролась со слезами. Мои волосы были все еще влажными, когда я, наконец, встала с кресла. Собравшись заплатить за стрижку, я вдруг вспомнила, что у меня мало наличных. Брауны послали нам немного денег, чтобы мы не светили свою фамилию, пользуясь чеками или кредитками, но я очень не хотела тратить эти деньги, по крайней мере, пока не знала точно, когда мы сможем отправиться в банк. Поэтому я спросила парикмахершу, можно ли отправить ей чек по почте вместо того, чтобы, как всегда, заплатить наличными. Последовавшая за этим вопросом тишина напугала меня; я почувствовала, что парикмахерша испытывает нерешительность, и более того - она мне не доверяет. Судя по всему, ей пришлось призвать всю свою храбрость для того, чтобы объяснить мне, что правила салона требуют оплату во время обслуживания. Когда я сумела отыскать несколько банкнот и заплатила, мое лицо горело от стыда. Для этой женщины я больше не тот человек, которого она знала до трагедии: теперь я мать преступника. Изза поступка Дилана люди стали смотреть на меня по-другому, как и я сама. Меня всерьез обеспокоил тот факт, что наличных денег стало ощутимо меньше, и внезапный вопрос парикмахерши застал меня врасплох – она хотела знать, можно ли ей будет говорить людям о том, что я была здесь. Я мельком представила себе ту другую мать, сидевшую в кресле в этом салоне, и вновь ощутила мимолетную связь с ней. Я поступила безрассудно, ответив парикмахерше, что да, она может об этом говорить. Вероятно, у нее получится создать мост, который вновь соединит меня и общество, пострадавшее от рук моего сына. После стрельбы в Колумбайн прошло всего ничего, и я как-то не подумала, что парикмахерша станет разговаривать с прессой. В тот же вечер она дала интервью. Это был щедрый жест и попытка нам помочь: женщина рассказала о моем шоковом состоянии, о нашем горе и абсолютном неведении относительно планов Дилана. Но ее рассказ переврали, и в результате я превратилась в Марию Антуанетту, решившую "побаловать себя", пока остальные родители оплакивали своих мертвых детей. История получила всенародную огласку, и мне стали приходить гневные письма аж из Техаса. Это изложение фактов подавалось как история, которую СМИ уже начали развивать: Дилан был испорченным подонком, которого вырастили нерадивые, корыстные родители. Новостные репортажи концентрировались на машине Дилана, черном БМВ – неважно, что Том купил этот буквально непригодный для езды автомобиль за 400 долларов, и они с Диланом вместе его починили. Воздушная съемка нашего дома демонстрировала его массивность, но нигде не упоминалось, что этот дом нам достался практически за бесценок, в запущенном состоянии и с мышами. Такое искаженное восприятие пугало меня. Том сразу очень сильно начал горевать по Дилану, своему любимому сыну и компаньону. Они проводили вместе много времени, играя в бейсбол, ремонтируя машины и играя в шахматы. Том был просто убит горем из-за того, что не попрощался с Диланом. Одно дело, что наш сын совершил свой шокирующий поступок, другое дело, что он совершил его без каких-либо объяснений. Если бы он оставил записку, это было бы уже кое-что. Я могла думать лишь о реакции окружающего нас общества. Как и многих женщин, с детства меня приучали прежде всего думать о других и заботиться о том, чтобы составить о себе хорошее мнение. Когда те люди, которых я уважала, считали меня хорошей матерью, я испытывала удовольствие и гордилась собой. Узнать, что тебя осуждают, оказалось невероятно мучительно. Самые мягкие выражения, которыми нас нарекли в прессе - "бесполезные", "слепые", "рассеянные". О нас ходило и другое мнение - мы сознательно защищали полного ненависти расиста и закрывали глаза на его оружейный арсенал, который он копил под крышей собственного дома, тем

самым подвергнув общество опасности. Я полностью понимала, почему люди осуждают нас. Если бы я оказалась на их месте, я была бы в ярости на родителей ТОГО ПОДРОСТКА. Конечно, я бы ненавидела и обвиняла их. Но я также знала, что все наши карикатуры являют собой ложь, а правда на самом деле куда более жестока. *** 22 апреля адвокат сообщил нам, что смерть Дилана наступила в результате самоубийства, и что коронер готов отдать нам его тело. Услышав эту новость, мы столкнулись с новой проблемой: что нам делать с телом Дилана? Мы были уверены, что любое похоронное бюро в Литтлтоне даст нам от ворот поворот. С другой стороны, если нам не откажут, вдруг мы огорчим или оскорбим родителей погибших или, что еще хуже, помешаем им с похоронами их детей? Я не представляла, что делать. Несколько лет назад я работала в комитете, занимающемся консультациями по программе науки о погребении в местном колледже по созданию возможностей в этой области для учеников-инвалидов, и тесно сотрудничала с женщиной, руководящей этой программой. Мы не общались уже долгое время, но, пребывая в отчаянии и не зная, куда обратиться, я решила попросить у нее совета. Когда я дозвонилась до Марты, ее голос звучал тепло и участливо: она призналась, что уже подумала о моей ситуации и размышляла, чем могла бы помочь. Повесив трубку, она тут же связалась с одним из самых уважаемых людей - с директором денверского похоронного бюро. Марта и Джон явили собой пример невообразимой щедрости и сочувствия. Изначально мы с Томом вообще не хотели устраивать никаких похорон. Это выглядело бы слишком неуважительно по отношению к жертвам Дилана. Я век буду благодарна Марте и Джону за то, что они убедили нас изменить свою точку зрения. Они пообещали, что мы сможем провести частную церемонию, где не будет ни репортеров с телевизионщиками, ни озлобленных представителей общественности. Просто служба, на которой будут присутствовать только члены семьи и близкие друзья - Байрон, Дон и Рут, и, конечно же, родители лучших друзей Дилана – Нейта и Зака. Священник церкви, к которой мы принадлежали, когда Байрон и Дилан были еще маленькими, согласился провести церемонию похорон. Мы с Томом понимали, что единственный выход – кремация. Имелась большая вероятность того, что могилу Дилана могут изуродовать. К тому же, после похорон нам пришлось бы куда-то переезжать, а мы не хотели оставлять здесь его могилу. Я объяснила, что мне нужно увидеть сына в последний раз, и Марта с Джоном пообещали, что специалисты сделают все возможное, чтобы замаскировать рану на голове Дилана. Тогда мы увидим его таким, каким он был при жизни. Я плохо помню, как решала вопросы, касающиеся похорон. Тогда я удивлялась своему видимому спокойствию, хотя внутри моей головы не смолкал монолог, полный страданий и неверия. Это был мой сын, которого я воспитывала, оберегала и любила всем своим сердцем. От мысли о том, что я больше никогда не услышу его голос и никогда не дотронусь до его лица, у меня перехватывало дыхание. Чтобы сделать все приготовления к последней разлуке, я едва смогла собрать оставшиеся силы. Моя забота о Дилане закончилась. Любовь и работа, которые ушли на создание этого человека, тоже закончились – наиболее гибельным способом. *** Посреди кошмарной завуалированной планировки похорон стало ясно, что здоровье нашего старого кота Роки стремительно ухудшается, и я, как одержимая, стала пичкать его лекарствами. Позже Рут призналась, что моя истерия, связанная с больным котом, лишь доказывала, что на меня навалилось слишком много всего. Мы пробыли у нее дома три дня, и я так ослабела, что приходилось подпирать голову рукой, когда я сидела за столом - чтобы не сломаться под гнетом усталости и горя. Я едва могла принимать душ или питаться, не говоря уже о том, чтобы заботиться о своей семье, но я не могла перестать беспокоиться о Роки. Поездка к ветеринару стояла под вопросом: даже я осознавала, что нахожусь не в той форме, чтобы садиться за руль. Смирившись и просто не найдя другого выхода, Рут и Дон посадили Роки к себе в машину и повезли нас в ветеринарную клинику, которая располагалась в нашем районе. Я непростительно мягкосердечна, когда дело касается животных, но теперь я понимала, что чувствовала

в тот день нечто большее, чем просто ответственность за своего питомца. Литтлтон утопал в страданиях; я чувствовала себя ответственной за это и ничего не могла сделать. Забота о больном Роки словно бы убеждала меня в том, что ему я МОГУ помочь, что ситуация еще поправима. Опасаясь, что меня узнают, я вошла в клинику через черный вход. Когда пришло время отдать Роки ветеринару, оказалось, что я не могу этого сделать. Роки был питомцем Дилана. Наш сын выбрал себе котенка из соседского выводка, когда учился еще в третьем классе. Когда мы всей семьей рассаживались на диване и смотрели "Розовую пантеру", большой белый кот обычно лежал рядом с нами, вытянувшись во всю длину. Выпустить Роки из рук значило отпустить Дилана. Я изо всех сил старалась не зарыдать, пока говорила с врачами и просила их подержать Роки в лечебнице, пока я не вернусь за ним. В конце концов, я позволила ветеринару забрать у меня напуганного кота. Когда я шла через парковку, направляясь к прибежищу Дона и Рут, я услышала, как кто-то зовет меня по имени. Обернувшись, я увидела одну из сотрудниц ветлечебницы, направлявшуюся ко мне, и на секунду задумалась, пойти ли мне к ней навстречу или убежать прочь. Гэри постоянно нас предупреждал, что мы должны вести себя осторожно ради своей же безопасности: в Колорадо (да и во всем мире) многие люди считали нас ответственными за стрельбу в Колумбайн, и кто-то был бы счастлив увидеть нас мертвыми. 21 апреля в наш офис пришла крупная доставка горячей еды - знак сочувствия и доброжелательности от незнакомца, как и ящики писем, которые мы начали получать. Гэри не позволил нам съесть ни кусочка, опасаясь, что еда может быть отравлена. Даже много лет спустя я начинаю сильно тревожиться, когда приходится называть свое полное имя, чтобы договориться о доставке, или когда стою перед кассиром в банке. Но тогда, на парковке, я впервые отшатнулась в страхе из-за того, что придется разговаривать с человеком из нашего района. Однако, как оказалось, можно было не волноваться. Милая женщина обняла меня и рассказала, что сама воспитала двух мальчиков, и ей хорошо насколько глупо они могут себя вести. Это было то чувство, которое я еще разделю со многими, многими матерями. Я возвышалась над этой женщиной, как башня; пока она обнимала меня, мы чуть не утонули в моих слезах. Позже я осознала, что даже не спросила ее имени. Та женщина не была единственной, кто проявил великодушие. Еще перед тем, как мы покинули дом Дона и Рут, вокруг нас сомкнули ряды наши давние друзья и соседи. В газете появилась фотография наших друзей, которые вешали плакат на ворота перед нашим домом:

"Сью и Том Мы вас любим Мы с вами ЗВОНИТЕ НАМ" Изображение этих знакомых и дорогих нам лиц можно было сравнить с сообщением по радио "Свободная Европа", передаваемым через вражеские ряды. Память обо всех проявлениях доброты – больших и маленьких – унизительна и по сей день. Даже когда наши друзья и члены семьи выражали нам свою любовь и сочувствие, я была уверена, что на самом деле они думают: "Люди, что же вы сделали, чтобы ребенок ощущал такую ярость? Как вы могли не заметить, что происходит?" Я и сама задавала себе эти вопросы.

Глава 4 МЕСТО УПОКОЕНИЯ В субботу 24 апреля мы кремировали нашего сына. Марта предложила заехать за нами и отвезти нас в похоронное бюро. У нее имелся большой опыт в общении со скорбящими людьми; пока мы ехали, она завела непринужденную беседу, но я, парализованная ужасом, чувствовала себя все напряженней. Тем не менее, я все-таки попыталась поддержать разговор, несмотря на то, что сильно дрожала и безуспешно боролась со слезами. И Марту, и Джона очень беспокоил вопрос нашей безопасности и неприкосновенности. Они убедили нас, что за дверью помещения, где находится гроб с Диланом, не будет ни гостевой книги, ни какихлибо опознавательных знаков – к тому же, в этой комнате всего одна дверь, а окон нет вообще. Но даже несмотря на все меры предосторожности, за несколько минут до нашего приезда в похоронное бюро звонил человек из СМИ, поэтому мы входили в помещение чуть ли не на цыпочках, бросая взгляды через плечо, словно испуганная добыча. Мне не описать никакими подходящими словами ту боль, которую я ощутила, увидев Дилана лежащим в гробу. Выражение на его лице было незнакомым. Позже Байрон признался, что испытал некоторое облегчение, увидев Дилана таким. Вероятно, только это незнакомое выражение позволило нам пережить тот первый, страшный, нереальный момент. Я погладила Дилана по волосам и поцеловала его в лоб, пытаясь отыскать в его лице хоть какие-то ответы, но ничего не нашла. Мы с Томом принесли несколько мягких игрушек Дилана и обложили ими его голову и шею. Затем Байрон, Том и я взяли друг друга за руки, и все вместе мы взяли за руки Дилана. Наконец-то мы снова были рядом с ним. День был хоть и весенним, но довольно зябким, и меня вдруг охватила непреодолимая, чуть ли не биологическая потребность согреть Дилана. Я не могла перестать потирать его холодные как лед руки, которые торчали из-под коротких рукавов больничной одежды. Пришлось заставить себя остановиться и не залезть в гроб, чтобы согреть Дилана теплом своего тела. Марта предложила нам провести с Диланом немного времени - каждому по отдельности. Первым с ним остался Байрон. Сидя в главном помещении бюро, я старалась подготовиться к тому, что в последний раз увижу то, что осталось от моего сына, и начала паниковать. Меня накрыло волной животного инстинкта защиты. Неужели я позволю уничтожить тело Дилана, неужели позволю ему сгореть в огне? Я вскочила с кресла и начала мерить комнату шагами, прокручивая в мозгу варианты. Возможность погребения под землей меня не удовлетворяла. Я пыталась сообразить, как можно выкрасть тело Дилана и спрятать в безопасном месте, но снова и снова думала: "Я не могу этого сделать". В главном помещении был камин. В этот холодный снежный день он казался таким приветливым и так манил меня к себе, что, в конце концов, я смогла немного успокоиться, глядя на огонь. Паника отступила, а ей на смену вновь пришло горе. "Как это грустно", подумала я, "вот каким образом я должна буду согреть своего сына". С того дня мне начали сниться сны о Дилане, которые все время повторялись. В этих снах у меня был второй шанс спасти его, но я терпела неудачу. В этих снах я задирала на нем футболку, чтобы обнаружить скрытые раны; в этих снах я одновременно защищала его и других - от него. Но однажды мне приснился особый сон. В нем я увидела окровавленные кости Дилана, которые были разбросаны по всему лесу. Я собирала их одну за другой, стараясь не уронить - боялась, что потеряю, или что кто-нибудь их украдет. Для них не было надежного места, поэтому мне оставалось лишь беспомощно прижимать эти липкие, пропитанные кровью кости к своей груди. Существует известная притча о женщине по имени Киса Готами. История начинается с того, что у нее умер ребенок. Неспособная смириться с его смертью, Киса стала требовать у доктора лекарство, который хорошо знал, что никакие лекарства ребенку уже не помогут. Доктор послал женщину к Будде, который велел ей пойти и взять четыре или пять белых семян горчицы из дома, в котором бы никто не умирал. Киса Готами стучалась в каждую дверь, просила семена и объясняла, что ей нужно лекарство для ее ребенка. Многие были готовы поделиться с ней семенами, но всякий раз, когда Киса спрашивала, теряли ли жители этого дома близких людей, ей всегда отвечали "да". В конце концов, Киса вернулась к Будде.

- Ты принесла семена? – спросил он. - Нет, - ответила женщина. – Но теперь я понимаю, что нет никого, кто бы не потерял близкого человека, и я дам своему ребенку покоиться с миром. Мне потребовалось несколько лет, чтобы позволить Дилану покоиться с миром. А еще больше времени ушло на то, чтобы получить кое-какие ответы - и это позволило мне обрести свой собственный покой.

Глава 5 ПРЕДЧУВСТВИЕ Дилан, где бы ты ни был, я люблю тебя и скучаю по тебе. Я пытаюсь разобраться в хаосе, оставшемся после тебя. Если есть хоть какой-то способ оправдать тебя и твои действия, пожалуйста, покажи нам его. Помоги найти ответы, которые дадут нам покой и помогут жить в этой жизни, в которую нас втолкнули. Помоги нам." - заметка из дневника, апрель 1999 Вечером после похорон Дилана мы заправили кровати, забрали своих животных и покинули Дона и Рут, чтобы вернуться домой. Байрон ехал за нами на своей машине. Мы подъезжали к дому, трепеща от волнения. Наплыв людей из СМИ не уменьшался. Журналисты окружали дома наших друзей, забрасывали их визитками и записками. Один из них преградил проезд возле дома нашей подруги, когда она отказалась говорить с ним, и преследовал ее до тех пор, пока она не пригрозила, что вызовет полицию. Мы неоднократно поднимали телефонную трубку и слышали, как кто-то шепотом рассказывает о том, что ПРЯМО У НИХ сидит известный телеведущий. Я понимала, что весь мир одержим одним-единственным вопросом: "почему произошла стрельба?" Я понимала, что от нас ожидали объяснений, хотя мы не могли их дать. Нам хотелось всего лишь остаться одним, чтобы оплакать потерю сына и гибель тех, кого он убил. Слава богу, в тот вечер наша подъездная дорожка оказалась безлюдной - после бесплодного четырехдневного бдения журналисты сдались и уехали. Однако возвращение не принесло нам облегчения. Я считала, что нам станет лучше, когда мы окажемся дома, в непосредственной близости к вещам Дилана, но как только за нами захлопнулась входная дверь, я почувствовала себя более уязвимой, чем у Дона и Рут. Наши широкие венецианские окна выходили на изумительно живописный колорадский пейзаж. Мы никогда их не занавешивали, поскольку неприкосновенность частной жизни не является проблемой для того места, где мы живем, но в тот момент я думала лишь о том, какой незащищенной чувствую себя из-за этих окон. Если зажечь в доме свет, кто угодно может это увидеть. Лампа, которую Том оставил гореть на время нашего отсутствия, служила нам единственным источником освещения, пока мы передвигались по опустевшему дому. Том нашел фонарик, но, к нашей досаде, весь запас батареек, лежавший в ящике кухонного стола, куда-то исчез. Нам пришлось воспользоваться наполовину сгоревшими заостренными свечками, которые я берегла на случай отключения электричества. Я привыкла хранить спички на самой верхней полке, пряча их от детей, которые вообще-то переросли меня пару лет назад, но оказалось, что спички исчезли так же, как и батарейки. Полиция конфисковала все, что могло бы послужить доказательством изготовления бомб. Копаясь в темноте, я нашла комплект старых простыней, фланелевые одеяла и газеты, обреченные на переработку. Потом я стала рыскать в ящиках стола, пытаясь нащупать чертежные кнопки и изоленту. Сперва мы повесили импровизированные занавески в кухне, встав для этого на стулья и воспользовавшись светом из открытого холодильника. Держа в руках свечки, зажженные при помощи газовой плиты, мы втроем перемещались из комнаты в комнату, используя все, что только можно, чтобы обезопасить свою жизнь от чужих глаз. Только когда все окна оказались занавешены, мы наконец-то смогли включить свет в остальных комнатах. После того, как Байрон помог нам, он вернулся к себе в квартиру. Я с трудом отпустила его, так как была уверена, что его внешнее сходство с братом и наша особая фамилия больше не позволят ему жить обычной жизнью. К тому же, его горе и смятение пугали меня намного больше, чем мои собственные чувства. Я потеряла одного сына, и ужасающая мысль, что я могу потерять и другого, приводила меня в отчаяние. Также я думала, что не цеплялась бы за Байрона, если бы сам факт его присутствия не напоминал мне о том, что я все еще чья-то мать. Мы с Томом бродили по затемненным комнатам. Возвращаясь домой, я представляла, что свалюсь, как затравленный зверь, но на самом деле я чувствовала себя скорее раненым животным, которое ползком добирается до своей норы, чтобы умереть там в одиночестве. Наш дом больше нельзя

было назвать "домом". Когда мы занавесили окна, в комнатах изменилась акустика, и отсутствие звука в нашем внезапно опустевшем доме показалось отсутствием кислорода. Я все продолжала думать, что слышу звук открывающейся дверцы холодильника - как будто Дилан все еще был с нами телом и душой. С первого этажа можно было увидеть, как в коридоре наверху валяются выброшенные из комнаты Дилана книги, документы и мебель. Матрац, с которого стянули простыню, был прислонен к перилам; здесь же стояла кровать, разобранная на части. Пока мы прятались у Дона и Рут, нам отчаянно хотелось оказаться ближе к вещам Дилана, но той ночью нам не хватило сил войти в его комнату. Сохранять рассудок было слишком больно, поэтому мы отправились в спальню. Мы оставили свет включенным, так как окна нашей спальни выходили прямо на дорогу; мало ли, какой-нибудь репортер или линчеватель заметит, если мы погасим лампу. Когда стало понятно, что заснуть не получится, мы, в конце концов, согласились, что боялись напрасно. *** Трудно представить, что в ту ночь мы смогли заснуть, но мозг, в конце концов, проявил милосердие и отключился. На протяжении нескольких лет пробуждение было самой жестокой вещью в мире. Очнувшись ото сна, лишь на долю секунды я могла поверить, что мне просто приснился кошмар, худший сон, какой только может присниться человеку. Проснувшись в то первое утро, Том сжал мою руку, и некоторое время мы просто лежали в тишине, уставившись в потолок. Наконец мы свесили ноги с кровати на пол и вместе вышли из спальни. Я вздрагивала, когда шла по освещенному дневным светом дому и натыкалась на фотографии сыновей: походы и рыбалка с отцом, бейсбол, скалы рядом с домом, рафтинг с другой семьей… Отовсюду – со столов и книжных полок на меня смотрело озорное лицо Дилана, лучащееся улыбкой. Гостиная нашего любимого дома - места, где мы прожили больше десяти лет, где провели множество вечеров за просмотром классических фильмов, перепалками по поводу домашней работы и семейными ужинами - была неузнаваема. Заблокированные окна сделали незащищенное пространство темным и зловещим. Газеты едва пропускали солнечный свет, в котором наш дом всегда буквально утопал, а воздух заполнился противным запахом псины. Я слышала пение птиц рядом с кормушкой, но не могла их увидеть. Короткий путь из спальни в кухню буквально вымотал меня; пришлось схватиться за столешницу, чтобы удержаться на ногах. Внезапно я вспомнила о тревожном моменте, который пережила несколько лет назад вскоре после рождения Дилана. Он появился на свет ранним утром 11 сентября 1981 года. Как и его старшего брата, мы с Томом решили назвать Дилана в честь известного поэта, уэльского драматурга Дилана Томаса. Я помню, что в родильной палате были простыни с желтыми цветочками, и Дилан просился на свет божий настолько тихо и спокойно, что, пока я его рожала, я слышала даже, как в холле шептались медсестры. Он вскрикнул лишь один раз до того, как я нетерпеливо взяла его на руки, и стал щуриться от яркого света. Как и всякая новоиспеченная мама, я пришла в восторг от знакомства с созданным мной существом. На следующее утро, когда нам, наконец, удалось побыть вместе, я буквально трепетала, целуя его мягкие щечки и любуясь идеальными крошечными пальчиками на руках и ногах. Но, прижимая малыша к себе, я вдруг ощутила глубокое, тревожное чувство дурного предзнаменования, настолько сильного, что даже вздрогнула. Как будто над головой пролетела хищная птица, накрыв нас тенью. Глядя на прекрасный сверток, который держала в руках, я почувствовала: этот ребенок принесет мне страшную, глубокую печаль. По натуре я не суеверна и раньше никогда не переживала подобных предчувствий. Оно меня настолько поразило, что я едва могла пошевелиться. Материнская интуиция? Может быть, мой малыш, здоровый на вид, болен? Но проверки показали, что с Диланом все нормально, и мне разрешили отправиться с ним домой. Недели через две Дилан внезапно начал обильно срыгивать после каждого кормления. Испугавшись, я схватила его и помчалась в приемный покой. Врачи обследовали Дилана двое суток, но ничего не обнаружили. Вскоре я настояла на повторном обследовании, потому что Дилан, которому исполнилось всего три недели, сильно потерял в весе, был бледным и обезвоженным. После рентгена ему поставили диагноз "пилоростеноз" (сужение одного из отделов желудка - "привратника"). Нам пришлось лечь в больницу. Ситуация оказалась настолько серьезной, что Дилан мог умереть без

немедленного хирургического вмешательства. После того, как он пережил это суровое испытание и вновь превратился в прелестного пухленького розовощекого младенца, я испытала огромное облегчение и уверила себя в том, что эта серьезная болезнь - катастрофа, которую удалось предотвратить - и была моим плохим предчувствием. После побежденного пилоростеноза у меня не было причин беспокоиться о Дилане, но только до тех пор, пока он не перешел в одиннадцатый класс.

Глава 6 ОТРОЧЕСТВО

Малыш Дилан, играющий в снегу Семья Клиболд 37

"Меня переполняет ужас и абсолютная невозможность поверить в то, что происходит. Скорбь из-за потери сына, стыд из-за его поступка, страх из-за ненависти целого мира. И передышку от страданий не возьмешь." - заметка из дневника, апрель 1999 Большую часть своей жизни я вела дневники. В конце начальных классов и в средней школе я доверяла свои проблемы и мечты страницам маленьких книжек, которые тщательно прятала – правда, кому какое было дело, какую кофту я надевала или где именно гуляла с собакой. Каждый день я исписывала страницу за страницей. Если моя сестра начинала проявлять нетерпение и выключала свет в нашей спальне, мне приходилось дописывать в темноте. В старшей школе и в колледже я больше занималась тем, что писала письма сестре, маме и бабушке с дедушкой, хотя и находила время сочинять (плохие) стихи. После замужества и рождения сыновей я стала записывать в дневник не только какие-то события, произошедшие в жизни, или свои эмоции по какому-либо поводу. Я с удовольствием писала о развитии Байрона и Дилана, увековечив те даты, когда дети впервые заметили, что у них есть ручки, или когда они впервые перевернулись, или сделали свои первые шаги. После того, как мальчишки подросли, и их занятые жизни стали отнимать у меня больше времени, заметки стали короче: "Байрона - к стоматологу, должен пользоваться зубной нитью. Команда Дилана выиграла – 6:3!" В первые дни после Колумбайн я решила снова начать писать, чтобы найти какую-то отдушину, и воспользовалась рождественским подарком Дилана. Мы с Томом всегда говорили детям, чтобы они не дарили нам дорогие подарки, и я была очень тронута, когда на Рождество 1997 года нашла в своем чулке записную книжку в кожаном переплете. А на следующее Рождество Дилан подарил мне еще один восхитительный дневник - на сей раз с изображением картины Эдварда Мунка "Крик" на обложке. Конечно, после трагедии это изображение выглядело зловеще символичным, но тогда, в 1998 году, я просто ужасно обрадовалась такому вдумчивому подарку. Он совмещал в себе темы искусства и письма - поэтому я сочла его идеальным. После Колумбайн облегчение, которое я испытывала, изливая чувства на бумагу, было почти что физическим, хотя и временным. В своем дневнике я могла собрать мириады чувств, зачастую противоречивых, которые испытывала по отношению к Дилану и его поступку. Я пыталась справиться с огромным горем, печалью и страданиями, которые причинил мне Дилан. Прежде чем я смогла лично поговорить с родителями убитых, я приносила им извинения от всего сердца и лично горевала об их потерях в своем дневнике. С помощью дневника можно было расставить все точки над "и". Пребывая в шоковом состоянии, мы оплакивали не только самого Дилана, но и его индивидуальность – и нашу тоже. Возможности исправить информацию, которая появлялась в прессе и на телевидении, не было, но мне хотелось рассказать о нас самих с нашей точки зрения, только если конфиденциально. На страницах моей записной книжки я молча отвечала людям, которые называли нас животными и чудовищами, чтобы прояснить все недоразумения, касающиеся Дилана и нашей семьи. На некоторых из тех страниц отражались моя беззащитность и даже злость, направленная на тех людей, кто осуждал нас, ничего не зная толком. Я не горжусь тем, что испытывала такие чувства, и хорошо, что я скрывала их, но в то время они были мне необходимы. Детали, на которых я зацикливалась, являются невольными свидетельствами моего шока и горя. Пока я не могла говорить открыто о своей потере, я писала о ней в дневнике. Наш адвокат не рекомендовал мне посещать группу поддержки, так как я могла "сместить" остальных ее членов, но мне было нужно безопасное пространство для того, чтобы помнить и хвалить своего сына. Весь мир считал Дилана монстром, но я-то потеряла не монстра, а ребенка. Особенно в самые первые дни я исписывала страницы воспоминаниями. Потом я начала их перечитывать, пытаясь понять, как могло докатиться до такого. Большая часть "процесса горевания" – это когда в твою память внедряется что-то отдельное; я несколько лет размышляла о том, что же происходило в мозгу у Дилана под конец его жизни. Попытки разгадать загадку появились позднее сначала я писала просто из любви. Я вписывала в дневник каждое воспоминание, которое могла припомнить - о Дилане-малыше, мальчике и подростке. Я вновь пережила как его взлеты и падения, так и множество простых мелочей

из повседневной жизни. Боясь, что забуду, я записала избитые семейные истории и внутрисемейные шутки, слова и фразы, которые вызывали у нас четверых приступ нескончаемого смеха, в то время, как другие ничего не понимали. Когда я вела дневник, это приближало меня к Дилану. Я знаю, что после того, как расскажу эти истории, меня начнут критиковать, и мне страшно, хотя за шестнадцать лет какую только критику в свой адрес я не слышала. То мы с Томом вели себя слишком снисходительно, то наоборот, многое запрещали. То на стрельбу в Колумбайн повлияла наша семейная позиция касательно огнестрельного оружия; мол, если бы Дилана с раннего возраста приучили к пистолетам, они бы не казались ему такой загадкой. Меня забрасывали вопросами вроде: "вы плохо с ним обращались? вы позволяли кому-то плохо с ним обращаться? вы его вообще обнимали? говорили ему, что любите его?" Разумеется, к некоторым своим решениям я отношусь скептически. Конечно, я о чем-то сожалею, в частности, о том, что не замечала, в каком состоянии находился Дилан, и это привело к тому, что он причинил вред себе и другим. Именно из-за того, что я не замечала проявлений состояния Дилана, я хочу рассказать эти истории. Не имеет значения, какие решения принимали мы с Томом как родители они были сознательными и в меру наших возможностей. Я делюсь своими историями не для того, чтобы заработать себе или Дилану блестящую репутацию. Но мне действительно кажется, что это очень важно, особенно для родителей и учителей, понять, КАКИМ был Дилан. На протяжении пятнадцати лет я работала над предотвращением самоубийств и жестокости среди молодежи и успела услышать кучу историй о трагически завершившихся жизнях. Иногда родители говорили мне, что они знали о проблемах своего ребенка. Они описывали малыша, с которым не могли справиться; младшеклассника с удручающим антисоциальным поведением; озлобленного, жестокого подростка, которого стали бояться. Во многих случаях, эти родители постоянно пытались (зачастую безуспешно) помочь своим детям. Чуть позже в этой книге я расскажу о таких случаях. Мы должны сделать так, чтобы родителям и другим взрослым людям стало намного легче помогать ребенку, который переживает какие-то проблемы, прежде чем этот ребенок станет опасен для себя и окружающих. Но я упоминаю здесь об этих борющихся семьях потому, что хочу сделать важное разграничение. Ребенок, чьи трудности проявились рано и годами держали его или ее семью в напряжении? ЭТО НЕ ПРО МОЕГО СЫНА. Намеки на то, что у Дилана были проблемы, действительно имелись, и я несу ответственность за то, что не разглядела их, но ведь они не заявляли о себе, как гудок клаксона или мигающий неоновый знак. Если бы вы увидели Дилана, сидящего на скамейке в парке, вы бы не стали хватать своего ребенка за руку и уводить прочь - скорее, пообщавшись с Диланом несколько минут, вы захотели бы пригласить его в гости на воскресный обед. Насколько я могу судить, именно эта правда делает нас такими уязвимыми. После Колумбайн мир быстро вынес свое суждение: Дилан - чудовище. Но этот вывод обманчив, поскольку реальность гораздо более запутанная. Как и все мифы, убеждение в том, что Дилан был монстром, имело более глубокое назначение: люди должны были убедиться в том, что они способны распознавать зло среди них. Очевидно, ты узнаешь монстра, если увидишь его, ведь так? Если Дилан был исчадием ада, а мы - беспечными родителями, позволявшими своему проблемному, озлобленному сыну копить оружие прямо у нас под носом, тогда трагедия – насколько бы ужасной она не была – не имеет никакого отношения к обыкновенным мамам и папам в их собственных гостиных и к их детям, плотно укутанным в одеяла и спящим в мягких постелях на втором этаже. Если Дилан - монстр, тогда события в Колумбайн, какими бы трагичными ни были - аномалия, эквивалентная удару молнии в ясный солнечный день. В чем проблема? В том, что убеждения насчет Дилана - неправда. Насколько чудовищно он поступил, настолько же тяжело совместить с его поступками правду о нем. Дилан не был "чертом с вращающимися глазами", какого можно увидеть в мультиках. Тревожная реальность заключается в том, что за гнусными злодеяниями скрывался покладистый, застенчивый, располагающий к себе молодой человек из "хорошей семьи". Я и Том принимали активное участие в жизни своих детей: мы ограничивали просмотр телевизора и поедание сладостей, следили за тем, какие фильмы смотрят мальчишки, и не укладывали их спать без молитвы, сказки на ночь и объятий. За исключением несколько проблемного поведения в 1998 году (которое едва ли можно назвать обычным для подростка, как нам сказали), Дилан вел себя как образцовый сын. Его было легко воспитывать, мы получали удовольствие от времяпрепровождения с ним - в общем, у нас был повод им гордиться. Если изображение Дилана как монстра оставило впечатление, что трагедия в Колумбайн не имеет

никакого отношения к обычным людям или их семьям, тогда любое предложенное утешение было фальшивым. Я надеюсь, что правда разбудит в людях большее чувство уязвимости – возможно, более пугающее, но критическое – которое нельзя так просто ограничить.

*** С детства я хотела быть матерью. Родители Тома умерли, когда он был еще ребенком; несмотря на любовь и заботу, которые он получал от тех членов семьи, что растили его, Том остро чувствовал потерю отца и матери. Это прибавило ему сил, чтобы стать активным, небезразличным и настоящим отцом. Мое собственное детство 50-х годов выглядело как традиционная послевоенная жизнь, отображенная в телевизионных программах. Хотя мир существенно изменился (и я работала 4 дня в неделю вместо того, чтобы сидеть все время дома, как моя мать с тремя детьми), мы с Томом, воспитывая детей, придерживались модели для сплоченной семьи, живущей в пригороде. В связи с моим высшим образованием мне потребовалось пройти курсы детского развития и психологии. И я наивно полагала, что сочетание знаний и интуиции, отточенное опытом, сослужит мне хорошую службу. По крайней мере, мы будем знать, куда обратиться, если столкнемся с какими-то проблемами – так я рассуждала. Наши дети подтверждали нашу уверенность в себе. В детстве Байрон вел себя как настоящий егоза. Он напоминал мне героиню актрисы Люсиль Болл из комедийного телесериала "Я люблю Люси", потому что всегда что-нибудь вытворял. В ресторане Байрон вылетал из уборной и со свистом в ушах мчался прямо на официантку, которая несла поднос с едой. Он умудрялся опрокинуть на себя тарелку с картофельным салатом так, что весь салат оказывался у него на лице, и в это же время демонстрировал "пукающую подмышку", а на следующее утро во время завтрака проделывал то же самое с миской овсяной каши. Это было невинное мальчишеское дурачество, без злого умысла. Даже Том обычно хохотал над выходками Байрона. Мы удивились, когда обнаружили, что, по сравнению с энергичным Байроном, Дилан предпочитает сидеть на полу и тихо во что-нибудь играть. Оба наших сына были активными и игривыми, но Дилан искал себе занятия, требовавшие усидчивости, терпения и логики. В отличие от чересчур подвижного брата, который перерос всяческие нежности, Дилан либо сидел и спокойно читал книжку, либо собирал мозаику, либо прижимался ко мне. Наш младший сын был приметливым, любознательным и вдумчивым мальчиком с кротким характером. Его интересовало все, что происходило вокруг. Терпеливый, уравновешенный, смешливый Дилан мог превратить самую рутинную рутину в веселое занятие. Общительный, приветливый ребенок, которому нравилось что-то ДЕЛАТЬ. И еще он был умен. Одаренность Дилана проявилась достаточно рано. Вскоре после того, как он научился держать в руках вещи, он стал плакать по ночам. Мы изо всех сил пытались его успокоить, но, так и не выяснив, в чем дело, отправились к педиатру. Доктор внимательно осмотрел Дилана, а затем посоветовал нам класть в кроватку безопасные игрушки и книжки в мягком переплете, чтобы малыш мог себя развлечь, если проснется. Следующей ночью мы слышали, как из кроватки Дилана издавались тихие звуки, пока он играл с игрушками и листал книжки. Когда он закончил играть, он снова заснул. Оказывается, ему просто было скучно. Как преподаватель, я поражалась его "скороспелости". Может, она не должна была так много значить для меня, но Дилан так быстро учился! В третьем классе он загорелся страстью к оригами, и это продолжалось вплоть до подросткового возраста. (Когда Дилан сделал своего первого бумажного журавлика, у нас в доме некоторое время гостили две японские студентки по обмену. Дилан был разочарован, когда узнал, что девушки знают о складывании деталей из бумаги немногим больше меня.) За несколько лет в нашем доме скопилось множество книг по оригами, и Дилан брался за наиболее сложные работы – из 70-80 деталей. Его коротенькие пальцы не всегда могли согнуть бумагу так, чтобы складки резали как бритва, но тем не менее, его работы - это настоящее искусство. Когда я навещаю своих друзей, я все еще вижу в их домах бумажные шедевры Дилана, а когда учительница, преподававшая у него в пятом классе, выразила нам свои соболезнования, она принесла с собой одно из ее самых заветных сокровищ – сложенное из бумаги дерево, украшенное крошечным орнаментом. Этот рождественский подарок занял у Дилана несколько часов. Едва научившись ходить, Дилан увлекся игрушками-конструкторами; став постарше, он потратил бессчетное количество часов за конструктором Лего. Действуя точно и последовательно, Дилан очень

тщательно собирал корабли, замки и космические станции. Том поместил большой лист фанеры на нижнюю кровать, чтобы у Дилана было место для более крупных конструкций, на постройку которых уходило несколько дней. Байрон предпочитал свободный стиль, и его воображение позволяло ему выдумывать невероятные творческие проекты. Дилан, напротив, любил следовать инструкциям. Порой нас беспокоила его тяга к совершенству, и мы с Томом говорили, что все нормально, если нет подходящей детали - ее вполне можно заменить другой. Аналогичным образом Дилан вел себя, когда мы вчетвером играли в настольные игры Монополию или Риск. Проиграть для него было равносильно унижению, и когда Дилан проигрывал, он очень злился. Разумеется, важно знать, как выигрывать, также, как и проигрывать, и поэтому, пока мы продолжали играть, Дилан учился контролировать свою вспыльчивость. Кроме того, он играл в бейсбол Литтл Лиги, где учился достойному поведению спортсмена. Мы надеялись, что потребность Дилана в выигрыше ослабнет, когда он станет старше. Однако, оглядываясь назад, я задумываюсь, а что, если мы ненароком поощряли Дилана подавлять свои чувства под личиной обучения правилам игры? В детстве я была трусишкой, и меня сильно впечатлило бесстрашие Дилана. Он не боялся походов к стоматологу, как я в его возрасте. Пока ему впервые делали стрижку, он широко улыбался. Дилан не боялся воды, не боялся оставаться один дома в темноте, не боялся грозы. Когда мы бывали в парке аттракционов, Дилан всегда выбирал самые страшные. Из-за этого он часто катался один, а мы махали ему снизу, потому что ни у кого не хватало смелости к нему присоединиться. Том и я называли Дилана "нашим маленьким трудягой". Он не отмахивался от проблемы, пока не разбирался с ней до конца. Он не любил просить помощи, да и просто редко в ней нуждался. Будучи самым высоким и академически одаренным, Дилан пошел в школу на год раньше. Большую часть своей жизни он был самым младшим в классе и почти всегда – самым высоким. Дилан не всегда любил делиться своими игрушками и мог спрятать самые любимые, если на каком-то празднике в доме оказывалось много детей. Будучи малышом, уставший Дилан впадал в истерику, если я слишком долго ходила по магазинам, а то, как он красовался перед нами, показывая, что намного лучше старшего брата знает таблицу умножения, было не самой очаровательной вещью в мире. Но мы все равно его любили. Мы с Томом оба верили, что Дилану предназначено добиться успехов в жизни. В последующие годы я очень много размышляла о потребности Дилана убедить себя и окружающих, что он способен себя контролировать. Это было частью его натуры еще с детства. Когда он был маленьким, мы гордились его особенностями, но теперь я думаю, не была ли та гордость неуместной. Потому что когда Дилану действительно нужна была помощь под конец его жизни, он просто не знал, как о ней попросить. После Колумбайн многие люди пошли нам навстречу и поделились со мной своими собственными историями или скрытой болью. Потрясающе, сколько было рассказов о так называемых "идеальных детях": победителе на выставке научных достижений, звезде легкой атлетики, молодой музыкантше, которой предложили выбрать консерваторию, в которой она будет учиться, и полную стипендию. Иногда в жизни этих детей ярко проявлялись знаки, показывающие, что не все хорошо: ухудшение оценок, беспорядочное употребление наркотиков, проблемы с законом. Хотя во многих случаях эти дети умело скрывали правду и ужасную боль от своих родителей. Когда я думаю, зачем вообще пишу эту книгу, в очередной раз позволяя миру судить меня и язвительно высказываться, я думаю о тех родителях. Возможно, Дилан не являлся лучшим выпускником школы или звездой легкой атлетики, но мы были уверены, что он достойно справится с неизбежными изменениями в жизни. Если бы я знала о тех детях, что прятали свои страдания глубоко в душе, внешне выглядя счастливыми, вела бы я себя с Диланом по-другому? Наверное, 20 на 20, но, кажется, в таком случае Дилан не так легко убедил бы меня, что ему удается жить без особых усилий. Мы с Томом всегда шутили, что в Дилана встроен автопилот. Когда ему было пять или шесть лет, он попросил меня научить его принимать ванну самому. Я показала, как намыливать мочалку, на какие части тела следует обращать особое внимание, и как тщательно нужно все с себя смывать. Байрон, который старше Дилана на три года, тогда в основном развлекался в ванной, и, чтобы он вымыл уши, приходилось постоянно его подгонять. А Дилану я все показала только однажды – и он стал вешать полотенце на вешалку без моего напоминания. Дилан был не просто "легким" ребенком, но и СЧАСТЛИВЫМ. Он был более застенчивым, чем его брат, но все равно у него получалось легко заводить друзей. Когда мы жили на улице, полной ребятишек, Дилан чувствовал себя комфортно в окружении мальчишек его возраста, с которыми

носился по всему району. Мы всегда знали, где они: когда на лужайке у чьего-то дома валялась куча велосипедов - значит, все забежали туда, чтобы перекусить. Когда наши сыновья чуть подросли, нас с Томом поразило, что Дилан без особых проблем вписывается в компанию Байрона и его приятелей. Сейчас, пока я пишу это, на письменном столе стоит одна из любимых моих фотографий; на ней Дилан висит на руке Байрона как маленькая обезьянка, и оба весело улыбаются во весь рот. Я много думаю об одной истории из детства Дилана. Когда ему было лет десять, ему пришлось удалить зуб с крепкими корнями, росший не на своем месте. К сожалению, на следующий день к нам должны были приехать друзья из другого города. Наверное, я должна была настоять, что Дилан останется дома, и я побуду с ним, пока ему не станет лучше, но Дилан ни в какую не хотел пропустить прогулку с нашими друзьями, несмотря на то, что его щеки раздулись, как у бурундука. Я вздрагивала всякий раз, когда видела его бледное, раздутое лицо, но Дилану все было нипочем – он катался на картинге, ел мороженое и ехал на поезде до Пайкс Пик (гора высотой более 14 000 футов, с которой открываются наиболее живописные виды в мире). Когда я тревожно пыталась поймать его взгляд в зеркале заднего вида, Дилан мягко улыбался, чтобы меня успокоить. Несмотря на мое волнение, Дилан здорово проводил время. А когда я и другая мать боялись сделать первый шаг, чтобы ступить на мост Королевского ущелья, Дилан попеременно дразнил, подбадривал и уговаривал нас пересечь самый высокий мост Соединенных Штатов. Я все еще чувствую его руку в своей. *** Нам пришлось переезжать несколько раз, пока мы, наконец, не сумели найти подходящий дом. По правде говоря, его широкие венецианские окна и высокие потолки демонстрировали не очень-то "домашнюю" атмосферу. К тому же, когда мы его купили, дом был в состоянии крайней запущенности. Внешний вид бассейна не выдерживал никакой критики, в трещинах на теннисном корте росли огромные сорняки 6 футов высотой, крыша протекала, а несколько окон было разбито, благодаря чему дом заполонили сотни белок, мышей и полевок. Здание было слишком большим для нашей семьи, учитывая наш доход, зато его окружали живописные пейзажи. Горы окрашивались огненно-оранжевым цветом на рассвете и приятным темнолиловым на закате. Среди массивных розовых песчаных скал росли угловатые карликовые дубы, ощетинившиеся опунции и колючие юкки - выносливые жители пустыни. Мы с мальчиками садились перед окном и наблюдали за жизнью дикой природы, что было для нас как просмотр телевизора в других семьях. Сойки, дятлы, сороки и синички стали постоянно прилетать к нашим кормушкам, а олени, лисы и еноты делили меж собой еду, которую мы бросали им на землю. Как-то раз на нашем заднем дворе даже гостило семейство рыжей рыси. Однажды вечером после ужина, когда Том мыл посуду, он посмотрел в окно и увидел черного медведя, который смотрел на него в упор - не за каких-нибудь 18 миль от дома, а прямо за окном. В другой раз, уже утром, Том увидел еще одного медведя, который блаженно разлегся прямо посреди нашего бассейна, принимая ванную в углублении защитного покрытия, где как раз сохранилось достаточно воды. Кто-то из соседей рассказал мне, что раньше здесь зимовало местное племя индейцев, и потому эта земля пропитана священным духом. Мне хотелось, чтобы мои мальчики росли в окружении природных красот, чтобы они могли свободно бродить по месту, которое наградит их воображение. И поэтому, когда мы отыскали дом в горах, пускай он и был ветхим и запущенным, я осознала, что вот оно, то самое место. Мы переехали туда в начале декабря 1989 года, когда Дилан учился в третьем классе. Дружелюбный сосед подарил нам свой старый мини-велосипед, а Том нашел второй (б/у), просмотрев газетные объявления. Он вместе с сыновьями отремонтировал велосипеды, чтобы на них можно было ездить, и вскоре Дилан и Байрон объездили все дорожки возле дома. В их распоряжении имелся огромный простор для прогулок; с другой стороны, новый дом находился так далеко, что нам с Томом приходилось составлять расписание поездок с мальчишками в город. Байрон и Дилан не могли навестить своих друзей, доехав до них на велосипеде, не могли завернуть за угол, чтобы купить мороженого. Наша относительная изоляция предоставляла мальчишкам проводить много времени друг с другом. Можно было сильно гордиться независимостью растущего Дилана. К моему удовольствию, когда

ему было десять лет, Дилан попросил меня показать ему, как стирать одежду. Эта независимость, совмещенная с решимостью, придавала ему силу, с которой нужно было считаться. Помню, как повела его и Байрона кататься на роликах. Сама я, конечно, не умела, но, по крайней мере, могла на них стоять, и поэтому предложила свою помощь Дилану, пытавшемуся удержаться на ногах. Он убедил меня, что справится сам, и тогда я послушно села напротив ограждения. Вдруг Дилан споткнулся. Он сделал несколько неуверенных шагов, без скольжения, а потом упал и ударился. Я поспешила на помощь, но Дилан раздраженно отмахнулся: - Я могу кататься. Жди здесь и смотри. Не подходи! Я сам. Оставшись стоять на месте, я увидела, как он пополз на коленях до ограждения и, вцепившись в него, кое-как поднялся на ноги. Затем, сделав еще несколько неуклюжих шагов, он снова упал. Я сдерживала себя и наблюдала за крошечной фигуркой, осторожно передвигавшейся по огромному катку. Нерешительные шаги, неизбежное падение - и Дилан снова встает, держась за ограждение. Я не имела ни малейшего понятия, сколько времени он будет до меня добираться. Казалось, что прошел целый час. В конце концов, Дилан с трудом подъехал к тому месту, где я его ждала. Его лицо было мокрым от пота, ко лбу прилипли прядки светлых волос. Взглянув на его джинсы, испачканные в пыли, я содрогнулась, представив, сколько он набил синяков. Дилан держался за стену, пытаясь удержаться в вертикальном положении; его ноги тряслись после всех этих нагрузок. Он вытянулся во весь рост и победоносно посмотрел на меня: - Видишь? Я же говорил, что могу кататься! Подобные случаи убеждали меня и Тома, что Дилан способен справиться со всякой задачей одной лишь силой воли. Такова была основа нашей веры. Дилан был весьма уверенным в себе, и поэтому мы тоже в него верили. Дилан окончил четвертый, пятый и шестой классы, учась по программе для одаренных детей. Это было похоже на занятия в частной школе: маленькие классы, там и сям шахматы и математические игры, а каждому ученику уделялось индивидуальное внимание. К концу шестого класса Дилан, которого окружали ребята, разделявшие его интересы, чувствовал себя на вершине блаженства. На одной из фотографий он, одетый в клетчатую рубашку, стоит на вершине желтых, зеленых и пурпурных скал, машет в камеру рукой и широко улыбается. Директор начальной школы взял эту фотографию для школьной коллекции, вставил ее в рамку с золотой табличкой, на которой значилось имя Дилана, и повесил в холле. После трагедии в Колумбайн, опасаясь, что кто-то уничтожит или украдет это фото, мы попросили любимого учителя Дилана вернуть его нам. *** Одной из черт характера Дилана, сохранявшейся до конца его жизни, было преувеличенное нежелание оказываться в унизительном для него положении; когда он стал подростком, это нежелание усилилось. Мы с Томом по натуре самокритичные люди, которые без проблем могут подшутить сами над собой. Но Дилан не мог просто посмеяться над своими слабостями. Он не мог себе простить, если ему что-то не удавалось, и ненавидел выглядеть глупо. Как-то раз летним днем, когда Дилану было около восьми лет, мы отправились на пикник вместе с Джуди Браун и ее сыновьями. Дети ловили раков в речке, и в какой-то момент Дилан потерял равновесие, стоя на скользких камнях, и шлепнулся в воду (по счастью, неглубоко). Он выбрался из воды целым и невредимым, но ужасно разозлился из-за того, что весь вымок, и еще сильнее разозлился на всех остальных, потому что они стали смеяться. Мы попытались помочь ему обернуть все в шутку (Байрон, скорее всего, наплевал бы на этот казус и продолжил развлекаться), но Дилан убежал к машине и отказался разговаривать со всеми нами до тех пор, пока не нашел в себе силы явить миру свое лицо. Эта реакция показалась не совсем нормальной, однако она подтвердила то, что нам уже было понятно: Дилан чувствовал смущение гораздо острее, чем другие дети. Когда ему было около десяти, к нам в гости приехала двоюродная сестра из другого штата; я, она и мальчишки отправились кататься на лошадях. Где-то в середине пути лошадь Дилана остановилась прямо посреди дороги, чтобы справить малую нужду. Мы ребячески засмеялись. Лицо Дилана прямотаки побагровело от смущения; с каждой секундой он чувствовал нарастающее унижение. Тем не менее, несмотря на то, что он был более застенчивым, чем Байрон, его закомплексованность оставалась в пределах нормы для десятилетнего ребенка.

К средней школе Дилан закончил учиться по программе для одаренных детей. Как многие ребята его возраста, он мучительно осознавал, что выделяется из толпы. Как он признался мне, в средней школе умных не считали "крутыми". Несмотря на это, Дилан продолжал делать успехи в учебе. В восьмом классе учитель математики порекомендовал ему перевестись в математический класс в старшей школе Колумбайн, но Дилан не захотел. Тогда мы втроем встретились с учителем, чтобы обсудить все плюсы и минусы перевода. И девятикласснику довольно страшно начинать обучение в старшей школе, а уж пойти туда на год раньше... Да и забирать Дилана из одного места и везти в другое было бы затруднительно. В конце концов, вместе мы решили, что Дилан продолжит изучать математику в средней школе. Мы испытывали облегчение, зная, что у Дилана все идет хорошо, потому что у Байрона дела обстояли не так радужно. Он нуждался в хорошем родительском тычке, чтобы начать выполнять ежедневные обязанности. Когда мальчишки были маленькими, мы установили для них четкие правила. Им не разрешалось говорить в неуважительной манере ни с нами, ни с другими взрослыми. Мы просили их убирать свои комнаты и помогать нам по дому. Я предполагала, что мои сыновья будут себя беречь: пользоваться солнцезащитным кремом, аккуратно водить машину и ни при каких обстоятельствах не принимать наркотики. Но прежде всего они должны были всегда выполнять домашние задания. Поэтому, когда мы с Томом увидели, что успеваемость Байрона значительно ухудшилась, хотя он и так звезд с неба не хватал, мы обыскали его комнату и обнаружили, что он курил травку. Сейчас марихуана в Колорадо разрешена законом, поэтому, возможно, мы повели себя как ретрограды и слишком остро отреагировали, но наркотики никогда не были частью нашей жизни, и мы, честно говоря, их боялись. Прежде мы и так достаточно пристально следили за передвижениями Байрона, но, обнаружив косячок, мы ужесточили свой контроль. Обыск его комнаты стал для нас привычным делом. Мы настаивали, чтобы Байрон прекратил дружбу с теми, кто, по нашему мнению, плохо на него влиял. Мы водили его к психологу. Уверена, мы раздражали его сверх меры, но Байрон продолжал быть таким же добрым, веселым, открытым и любящим, как и всегда. Я проводила в его комнате несколько часов, разговаривая с ним и убеждаясь, что у него все нормально. В нашем доме не было много конфликтов, но Байрон определенно получал львиную долю нашего родительского внимания, и, вероятно, из-за этого мы не осознавали интенсивность возникших потребностей Дилана. В то время Дилан продолжал делать то, что должен был делать. Казалось, он наслаждался ролью ответственного ребенка, который поступает правильно, и нам с Томом было нужно, чтобы Дилан справлялся с этой ролью еще более усердно, пока мы занимались благополучием Байрона. Обязательство Дилана быть уверенным в своих силах скрыло то, как сильно он нуждался в помощи к концу своей жизни. И, несомненно, это способствовало тому, что мы так и не смогли увидеть в Дилане проблемного ребенка. Летом после окончания восьмого класса Дилан начал становиться тощим, угловатым парнем, и оставался таким до конца своей жизни. Мы захотели наградить его за переход в старшую школу и поэтому предложили ему поездку в летний лагерь в горах. Лагерь был простоватым, и дети брали на себя ответственность за организацию большинства занятий. Дома Дилан никогда не стеснялся жаловаться, что на него взваливают слишком много поручений, но в лагере он никогда не жаловался. Ему нравилось проводить время на свежем воздухе, и нам говорили, что Дилан неплохо ладит с другими ребятами. *** С самого детства Дилан и Байрон играли в бейсбол. Они смотрели его по телевизору, дрались за спортивные журналы и простаивали в очередях вместе с отцом, чтобы попасть на матч. Том тоже обожал бейсбол, и они втроем играли в него летними вечерами на заднем дворе или просто бросали мячи через лист фанеры, чтобы практиковаться в подаче. Стены в комнате Дилана были увешаны плакатами со звездами бейсбола: Лу Герига, Роджера Клеменса, Рэнди Джонсона. Дилан очень любил фильм "Самородок" про чудо-бейсболиста с Робертом Рэдфордом в главной роли. Мальчишки так часто смотрели этот фильм, что знали его практически наизусть. Бейсбол не просто считался полезным времяпровождением для мальчишек - этот вид спорта высоко ценили и в моей семье, и в семье Тома. Одного из моих дедушек в молодости приглашали в профессиональную бейсбольную команду (он отказался, потому что не хотел покидать свою

овдовевшую мать), а отец Тома вместе со своим братом довольно хорошо играли в любительский бейсбол, будучи уже взрослыми. Мне нравилось, что наши сыновья занимаются тем же классическим американским спортом, каким занимались их предки. И Дилана, и Тома ужасно огорчило, когда Дилана не приняли в бейсбольную команду в старшей школе Колумбайн, куда он поступил после средней школы. Байрон-правша подавал мяч спокойно и гладко; такая подача удерживала его в игре, пока он не уставал. Дилан же был левшой, и он подавал мяч необычайно сильно - так, что тот вылетал как из пушки. Дилан считал это своей фишкой и зачастую жертвовал меткостью ради скорости. Такой стиль подачи сильно сказался на его руке. Летом перед началом учебы в восьмом классе Дилан стал заниматься с тренером, которого нанял Том. На одном из занятий Дилан отрабатывал подачу как будто через силу. Внезапно он совсем перестал бросать мяч и опустил голову. Том тут же подбежал к нему, опасаясь, что он или тренер слишком сильно толкнули Дилана, и увидел, что глаза сына блестят от слез. - Я не могу бросать, очень сильно рука болит, - пожаловался он Тому. Муж удивился: прежде Дилан никогда не жаловался на боль. Позже мы узнали, что он терпел ее несколько месяцев, что отрицательно сказалось на его самочувствии. Для Дилана это было типично - не упоминать о подобном; он намеревался преодолеть проблему силой воли. Том немедленно отвел сына к доктору. Оказалось, у Дилана сильное воспаление локтевых сухожилий, и доктор порекомендовал ему отдохнуть от бейсбола некоторое время. Дилан снова стал играть лишь следующим летом, когда начал практиковаться для вступления в команду школы Колумбайн. В то же время у Тома стали сильно болеть суставы. Когда Дилан поступил в старшую школу, Тому поставили диагноз – ревматоидный артрит, и в течение следующих лет ему пришлось перенести несколько операций на коленях и плечах. Больше он не мог помогать Дилану практиковаться в бейсболе, поэтому вновь пришлось нанимать тренера. Однако, как выяснилось, воспаление Дилана так и не прошло. В дни тренировок они составляли "прекрасную" пару – у Дилана воспаленный локоть, а у Тома такая сильная боль в коленях, что он с трудом выходил на поле. Учитывая его травму, мы со смешанными эмоциями встретили новость о том, что Дилана не взяли в школьную команду. Пусть нас и огорчило, что Дилан не будет заниматься спортом в старшей школе, ни Том, ни я не хотели подталкивать его к чему-либо, что могло бы причинить ему серьезный вред. Как семья, мы пытались свести потери к минимуму и жить дальше. К тому же, со своей стороны Дилан заявил, что ему все равно не нравятся ребята из школьной команды. Тем не менее, страсть Дилана к спорту не угасла. Он продолжал дотошно следить за профессиональным бейсболом, от случая к случаю ходил на матчи вместе с отцом, и еще в то время он присоединился к фантастической бейсбольной лиге. Однако, когда внимание Дилана переключилось с бейсбола на компьютеры, оказалось, что неудача со вступлением в команду не так уж сильно его расстраивала. Дилан и Байрон не могли добираться в школу на автобусе, поэтому нам с Томом приходилось возить их туда и забирать после занятий. Перейдя в девятый класс, Дилан разработал план, который подтвердил его растущее чувство независимости: после школы он садился на городской автобус, ехал ко мне на работу в колледж и оставался там, пока не заканчивался мой рабочий день. Я очень любила, когда Дилан приезжал ко мне и сидел в моем кабинете. Специально для таких случаев я набивала один из ящиков стола всякими вкусностями, который часто оставались нетронутыми, потому что мои коллеги-женщины угощали Дилана своей домашней едой. Когда он заканчивал делать домашнее задание, он мог пойти в студенческую комнату отдыха, чтобы посмотреть там телевизор, или же в кафетерий, чтобы выпить молочного коктейля. Порой Дилан, сидя за столом в моем кабинете, вытягивал под ним свои длинные ноги и дремал. Когда он перешел в десятый класс, он стал волонтером в дневном детском саду на территории университета. Директором детского сада была моя коллега, и я иногда заглядывала туда, чтобы понаблюдать за работой сына. Как от него и ожидалось, Дилан находился на игровой площадке и следил за тем, чтобы малыши аккуратно выстраивались в очередь на качели. Каждая мать волнуется насчет социальных аспектов старшей школы, но я волновалась не сильно. Дилан был высоким и чудаковатым, и, конечно, не мог занимать верхушку социальной иерархии (эта честь принадлежала спортсменам), но тем не менее, в старшей школе его социальная жизнь процветала. У Дилана было три лучших друга, с которыми он проводил большую часть свободного времени. Каждые выходные либо кто-то из них приходил к нам в гости, либо Дилан ходил к кому-то. У них

четверых – Дилана, Зака, Нейта и Эрика – были и другие друзья, но именно эти трое считались близкими для Дилана. Дилан познакомился с Нейтом – мальчишкой, которого я всегда считала его лучшим другом – в средней школе. Нейта, единственного ребенка в семье, воспитывали мама и отчим. Как и Дилан, Нейт был долговязым и худым парнем, с длинными темными ресницами и черными волосами. Однако, в отличие от Дилана, он вел себя не так сдержанно и просто обожал тараторить обо всем на свете. В первые годы дружбы ребята проводили много времени на улице, играя в салки и во что-то другое. Нейт с ловкостью обыгрывал Дилана в баскетболе, зато Дилан мстил ему в бильярде, в который они играли у нас на заднем дворе. Когда Нейт ночевал у нас, мальчики допоздна играли в бильярд или в видеоигры или пробовали еду, приготовленную по рецепту из вечерней кулинарной программы. (Даже среди прожорливых подростков, с которыми он тусовался, Дилан славился своим аппетитом. Причем он был еще и авантюристом: его друзья, которые приходили к нам на обед, обычно придерживались стандартных блюд, в то время как Дилан не боялся экспериментировать с кальмарами или уткой на гриле). Нейт проводил в нашем доме много времени. Он всегда бежал мне на помощь, если я несла сумки, полные продуктов, или вещи из прачечной, и всегда хвалил мою стряпню. Я чувствовала себя счастливейшей в мире, когда дом был полон народа, и никогда не жаловалась, когда в кухню, как саранча, влетала толпа подростков, хотя такое бывало нечасто, ведь наш дом находился на приличном расстоянии. С Заком Дилан познакомился на первом году обучения в Колумбайн. Отец Зака - профессор в университете, ставший администратором, а мама руководила молодежной группой в церкви, куда мы ходили, когда мальчики еще были маленькими. Зак был дружелюбным, общительным, коренастым парнем с круглым лицом и короткими каштановыми волосами. Его дом являлся эпицентром развлечений для всех ребят – казалось, там всегда устраивали барбекю, катались на лодке или проводили вечеринку в бассейне – и Дилан проводил у Зака много времени. Зак всегда мне нравился изза своего дружелюбия и открытости, и я поощряла их дружбу с Диланом. Заку, похоже, нравилось бывать в центре внимания, и это немного влияло на Дилана. Оба - и Дилан, и Зак - интересовались техникой. Однажды летом они потрясли распродажу случайных вещей, проходившую в районе Зака, продемонстрировав старый телефон, который они превратили в портативную телефонную систему (это было еще до сотовых). Мальчики очень гордились своим хитроумным изобретением, которое работало достаточно хорошо, чтобы вызывать помехи в телефонной системе нашего дома. Они собрали его, прикрутив старый телефон болтами к чемодану с амортизаторами. Именно Зак к концу десятого класса подал Дилану идею стать школьным звукооператором. Побывав на спектакле "Пока-пока, птичка", я заглянула в будку звукооператора и была впечатлена тем, как Дилу удается управляться со всеми этими переключателями и рычажками. Дилан действительно любил это занятие. Он часами сидел на репетициях, а также экспериментировал со звуками на своем компьютере, чтобы сочинить оригинальный саундтрек к постановке "Франкенштейн", режиссером которой являлся его друг Брукс. Время от времени люди обращались к Дилану, прося его поставить их фонограмму на шоу талантов, религиозных мероприятиях и менее официальных школьных спектаклях. Зак первым из всех друзей Дилана обзавелся подружкой. Сначала Дилан завидовал удачливости друга, но, тем не менее, смог подружиться с его девушкой, Девон. После смерти Дилана Девон подарила мне альбом с его фотографиями и рассказами о нем. Меня поразило ее доверие к Дилану и то, как она была уверена в его надежности. Когда Девон было обидно или когда она с кем-то ссорилась, она обращалась к Дилану за поддержкой: "Я звонила ему или болтала с ним в Интернете. Никто не мог утешить меня так, как он. И выслушать - тоже." Четвертым его другом был Эрик. Дилан познакомился с ним, как и с Нейтом, еще в средней школе. Отец Эрика был военным, вышедшим в отставку и вернувшимся в Денвер с семьей, которая все еще привыкала к жизни в Литтлтоне, когда наши сыновья познакомились. Когда они стали проводить время вместе, мы встретились с родителями Эрика, и они нам понравились, хотя мы не заметили, чтобы они вели себя очень приветливо. В конце восьмого класса оказалось, что Дилан и Эрик добились выдающихся успехов в математике. Когда они вышли на сцену, чтобы получить награду, я прошептала Тому, что они выглядят как две горошины в одном стручке (тогда Дилан еще не обогнал Эрика в росте).

Будучи учениками средней школы, Дилан и Эрик вместе смотрели фильмы тоннами и обожали ходить в боулинг. Как-то раз они изобрели такую штуку, которая позволяла запускать картошины из одной половины сквера в другую. Когда мальчишки стали старше, к их увлечениям прибавились интерес к девушкам, компьютерные игры, музыка, а также походы на бейсбол и концерты. В старшей школе Эрик оставался сравнительно невысоким, в то время как в росте Дилана произошел большой скачок. Однако Эрик был старше, и поэтому он получил водительские права раньше Дилана. Их дружба не выглядела такой уж сильной по сравнению с другими; во всяком случае, я могла сказать, что Дилан был близок с Нейтом. Их дружба казалась более личной, что ли. Я никогда не чувствовала особого расположения к Эрику, как это было с Нейтом и Заком, хотя передо мной и Томом Эрик всегда вел себя вежливо и уважительно. Не могу припомнить, чтобы он спрашивал меня о чем-то или рассказывал какие-нибудь смешные истории про Дилана, как Нейт и Зак, однако он, без сомнения, был умным, дружелюбным и забавным. Наверное, это что-то значит, если у меня не сохранилось таких же воспоминаний об общении с Эриком, как с другими друзьями моего сына. Интересно, сколько из них должно быть о времяпровождении с Заком и Нейтом после смерти Дилана? К тому же здесь играет роль тот факт, что я имела возможность наблюдать за тем, как они стали взрослыми. Я до сих пор общаюсь с Нейтом; он поздравляет меня с праздниками и заезжает в гости, когда бывает в городе. Я точно знаю, что мы оба не замечали ничего необычного и волнующего в Эрике или его дружбе с Диланом вплоть до проблем с законом, которые они себе заработали в 1998 году; в противном случае, ни Том, ни я не позволили бы их дружбе продолжаться. Дилан ни с кем не встречался в старшей школе, но, как и его друзья, общался с девушками; среди ребят его возрастной группы было принято устраивать "групповые свидания". Он познакомился с Робин - девушкой, с которой ходил на бал выпускников - на уроке математического анализа. Когда они с Робин только начали общаться, я буквально забросала Дилана вопросами о ней и ее родителях; я всегда так делала, когда хотела узнать побольше о его приятелях. Дилан рассмеялся: - Поверь, мам, тебе не о чем беспокоиться. Робин – та самая девушка, с которой бы ты хотела меня видеть, круглая отличница. На вопрос "а какая она?" Дилан пожал плечами и ответил: - Она просто хороший человек. Спустя несколько дней я встретилась с Робин и убедилась, что Дилан говорил правду. Робин была красивой девушкой. На меня произвело впечатление то, как свободно она держится рядом со мной и Томом. Перед тем, как везти куда-то Дилана и его друзей, с ними запросто можно было пообщаться и разузнать про их родителей. Высадив Дилана, мы с Томом всегда приветствовали других родителей и согласовывали наши планы. Мне было очень приятно, что мы могли свободно говорить о наших детях и высказывать друг другу какие-то сомнения и тревоги, хотя обычно для волнения причин не имелось. Когда Дилан и его друзья стали достаточно взрослыми для того, чтобы работать, в конце концов, они устроились в пиццерию "Блэкджек". Зак первым получил эту работу, Дилан присоединился к нему чуть позже, а Эрик и Нейт – вскоре после него. Дилан похвалялся своим умением быстро делать пиццу. Когда на него посыпались зарплатные чеки, я помогла ему открыть в банке рассчетный и сберегательный счета, а после его смерти я нашла папки, в которых он аккуратно хранил банковские выписки, корешки платежей и информацию о налогах. Либо Том, либо я отвозили Дилана в "Блэкджек" и забирали оттуда, если никто из друзей не мог его подвезти. Однажды мы позвонили ему на работу, чтобы уточнить, во сколько его забрать, и получили невероятное удовольствие, услышав, как профессионально Дилан отвечает на звонки клиентов. Оценки Дилана в старшей школе были похожи на приливы и отливы в зависимости от его отношения к конкретному предмету и конкретному учителю. Мы огорчались, что Дилан не использует свой потенциал в полной мере, как он это делал в начальной школе; с другой стороны, я испытывала облегчение, когда он вновь загорался интересом к чему-либо. В детстве перфекционизм Дилана расстраивал его (и нас иногда), хотя я уже об этом рассказывала. Поэтому я была не против, когда его обычно организованная, аккуратная комната стала превращаться в более типичную для подростка. В конце концов, Дилан смог чем-то увлечься и преуспевать в этом, точно так же, как я и Том: мои

собственные оценки были посредственными до тех пор, пока не пришла пора окончить школу. Недавно я узнала, что зачастую перфекционизм характеризует детей с особыми способностями. Как ни странно, иногда он подрывает их потенциал. Ошибка или неудача, на которые одни махнут рукой, способны попросту сломить других, с нереалистичными и недосягаемыми стандартами. Самооценка таких детей может существенно понизиться, они могут отказаться решать интеллектуальные задачи, которые когда-то разжигали в них интерес. Оглядываясь назад, я думаю, что врожденный перфекционизм Дилана и тот факт, что мы не смогли помочь ему справиться со своими недостижимыми ожиданиями - все это способствовало отчуждению Дилана под конец его жизни. *** В колледже Дилан планировал изучать информатику. Как и его отец, он любил возиться с техникой, и вместе они чего только не делали: и динамики настраивали, и автомобили чинили. К тому же, Дилан и Том обожали разыгрывать друг друга посредством хитрых манипуляций с чужим компьютером, чтобы при включении из него раздавались противные звуки, похожие на завывания собаки, "поющей" рождественскую песню. В десятом классе у Дилана появился собственный компьютер. Он любил играть с друзьями в видеоигры и экспериментировать с аудио- и визуальными эффектами - и, в конце концов, стал бетатестером продуктов Майкрософт. Я часто обращалась к Дилану как к "компьютерщику". Мне бы хотелось, чтобы он проводил больше времени на свежем воздухе, в особенности потому, что наш дом находился на самой лучшей территории в мире, где можно было и в походы ходить, и кататься на лыжах или сноуборде. Но ни Том, ни я не думали, что времяпровождение Дилана за компьютером плохо на нем отражается. Его социальная жизнь нисколько не страдала, и Дилан неохотно шел ужинать или смотреть с нами фильм, если мы звали его присоединиться. Никто из нас не относился к компьютеру как к инструменту разрушения или злонамеренного поведения. В противном случае мы не разрешили бы Дилану за ним сидеть. Что именно Дилан делал за компьютером, на какие сайты он заходил - мы с Томом не проверяли. Сейчас такое поведение кажется шокирующе наивным, но тогда было другое время, да и потом, я все равно не знала, как проверять историю в браузере, потому что сама только начинала пользоваться Интернетом. Обычно я выдумывала всякие предлоги, чтобы зайти в комнату Дилана и невзначай бросить взгляд на монитор. Как-то раз Дилан сидел в чате, и когда я заглянула в монитор через его плечо, он заметно занервничал. А когда я попросила его объяснить мне значение жаргонных слов, все оказалось обыкновенным подростковым трепом. Я знала, что в Интернете можно легко наткнуться на изображения сексуального характера и предполагала, что они привлекали Дилана, как и большинство подростков, но ни разу не застала его рассматривающим подобные вещи. Даже если бы я имела представление о том, какой опасный материал можно найти в Интернете, я бы никогда не заподозрила Дилана в интересе к таким вещам, которые могут довести до членовредительства и тем более убийства. *** Байрон не выражал особого желания поступать в колледж - по крайней мере, немедленно. Мы с Томом не хотели вступать с ним в очередной конфликт, и так хватало жестких запретов (никакого алкоголя, наркотиков и сигарет в нашем доме), но слишком сильно волновались, что ему будет тяжелее пробиваться в менее структурированной среде. После бесконечной череды бесед мы отправили Байрона к его психологу. Психолог задал ему прямой вопрос: готов ли он устроиться на работу и жить в отдельной квартире? Байрон заверил его, что да, готов. В таком случае нам оставалось лишь надеяться, что требования настоящей жизни помогут ему созреть. С благословения психолога Байрон вместе со своим лучшим другом снял дешевую квартиру на другом конце города, и они оба уехали из нашего дома на небольшом грузовике, везя с собой запасную мебель, кухонную утварь и коробки с едой. Будучи оптимисткой, я даже положила им чистящие средства. Дилан не мог дождаться момента, когда, наконец, ему разрешат переехать в комнату брата; она была просторной, и окон в ней было больше. Одним из наших семейных увлечений является косметический ремонт. Как-то раз мы с Томом заменили раздвижные дверцы шкафа на зеркальные, чтобы комната казалась вдвое больше, чем она есть. Дилан захотел, чтобы одна стена была покрашена в гладкий черный цвет, что здорово сочеталось с современной черной мебелью, оставшейся от Байрона. Дилан

поставил свой компьютер у черной стены, а на всех остальных развесил разные плакаты. Том повесил над компьютером полку, чтобы у Дилана было место для дисков, а к нижней части полки прикрепил флуоресцентную лампу. Для меня переезд Дилана в комнату Байрона означал, что его детство закончилось. Пускай он и дорос до 192 сантиметров, я с грустью наблюдала, как Дилан складывает свои игрушки в коробки и помечает их словами "на хранение". После его смерти я распечатала коробки с когда-то драгоценными для Дилана конструкторами Лего. Большинство коробок содержало оригинальные упаковки и диаграммы с инструкциями, почти порванными от частого использования. Помню, как меня потрясло, с какой тщательностью Дилан упаковывал свои вещи, которые ему уже были не нужны. Примерно тогда же, когда он переехал в комнату старшего брата, Дилан получил свои ученические водительские права. Мы обрадовались, и в то же время с трудом приняли тот факт, что наш сын сделал еще один шаг ко взрослой жизни. Друзья Дилана никогда не отказывались его подвезти, но мы жили в 15 или 20 минутах езды от них, и Дилана раздражало, что он единственный среди своих друзей, чей возраст еще не позволяет ему водить машину. Сперва Том выбрал один вечер и отвел Дилана на пустую парковку, чтобы дать ему почувствовать, каково это - управлять автомобилем. Затем они стали выезжать на улицы города, автострады и, в конце концов, стали ездить по извилистым горным дорогам. Когда мы впервые отправились в новую квартиру Байрона на обед, мы позволили Дилану сесть за руль и проехать полпути. (Байрон с гордостью презентовал нам двойную партию макарон быстрого приготовления Hamburger Helper. Предвосхищая недостаток овощей в меню, я привезла с собой салат.) К началу августа Дилан уже брал уроки вождения, так что он мог получить небольшую страховую ставку. Процесс переезда Байрона был достаточно болезненным, но как только мы увидели, как он обустроился в новой квартире, то осознали, что приняли правильное решение. Я сказала Тому, что теперь можно сосредоточиться на Дилане, хотя особо сосредотачиваться было не на чем. Казалось, наш младший сын следует выбранному курсу. Большую часть времени, если он понимал, что то или иное правило придумано не просто так, он ему следовал. Возможно, Дилан не был таким же общительным и отрадным сыном, как в детстве. Что это такое - мальчишка-подросток? Но до тех пор, пока он не нажил себе проблем в одиннадцатом классе, я не замечала никаких – НИКАКИХ – предзнаменований будущей трагедии.

Глава 7 ОДНА- ДРУГАЯ "Сегодня я начала писать письма с соболезнованиями семьям погибших. Оказалось, это так трудно! Потеря всех этих ребят трагична. Мне очень тяжело, но я должна это сделать. От сердца однойматери – к другой". - заметка из дневника, май 1999 Еще с детства я находила утешение в том, чтобы быть кому-то полезной. Мой дедушка устраивал масштабные пикники на своей ферме (для людей, работавших на его компанию, и благотворительных организаций, которые он поддерживал), и я всегда помогала ему, бегая туда-сюда с бумажными тарелками и пустой посудой. В школе на переменках вместо того, чтобы играть во дворе, я предпочитала помогать буфетчицам убирать в столовой. Мне до сих пор это нравится. "Дайте мне какую-нибудь работу", обыкновенно прошу я на свадьбах и продолжаю просить, пока хозяева не позволят мне что-то передать или налить. Но в этой ситуации я совершенно ничем не могла помочь людям, которым пришлось пережить весь ужас и шок после кровавого побоища в Колумбайн. Взволнованные друзья и священники хотели собрать все семьи вместе, но после того, как был подан первый судебный иск, наши адвокаты сразу отклонили эту идею. К тому же, невозможно представить, чтобы кто-то захотел встретиться со мной сразу же после шутинга. Люди убеждали нас с Томом выступить с публичным заявлением. Мы сделали это через несколько дней после трагедии - принесли извинения и выразили свое замешательство и горе. Но даже после выступления мне казалось, что я должна напрямую пообщаться с семьями жертв Дилана и с теми, кто выжил, но получил ранения. Я решила сама написать им письма с извинениями – каждой семье. Так как я не глупа, я не стала наивно полагать, будто смогу найти подходящие слова. Но мне нужно было донести до родственников погибших всю глубину моей скорби оттого, что им пришлось погибнуть от руки моего сына. Я думала что, если смогу выразить немного доброты, это слегка уравновесит жестокость Дилана в то страшное утро. И, хотя в этом нет ничего благородного, мне хотелось дать им понять, что, хотя я любила Дилана, я не такая, как он. Сочинение этих писем оказалось одной из самых трудных вещей, какие мне приходилось делать в жизни. Я писала их целый месяц. Как можно было передать свое сочувствие, если простое упоминание моего имени могло только обострить страдания родителей? Как показать, что я разделяю их скорбь, когда мой сын – человек, которого я сотворила и которого любила больше жизни – оказался причиной их ужасных мук? Как вообще можно сказать: "мне жаль, что мой сын убил вашего ребенка?" Написание писем осложнял конфликт, возникший в моей собственной семье. Том был против этой идеи; он беспокоился, что, если отправим письма, то все равно что примем на себя ответственность за произошедшее. Он испытал невероятную боль, когда узнал о жертвах и о том, как они погибли, и старался от этого оградиться. А я считала иначе. Если мои слова принесут хоть чуточку утешения и откроют передо мной возможность общения с семьями погибших, я не должна упускать этот шанс. Я должна была ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ. Я надеялась, что если внесу свою лепту и проявлю немного человечности, то людям, которые всегда будут страдать из-за жестокого поступка моего сына, станет немножко легче. Я сознательно продолжала избегать новостных репортажей, но для того, чтобы написать письма, мне было нужно больше узнать о погибших. Поэтому я заставляла себя читать статьи в газетах - про учителя и всех погибших подростков. Мне никогда, ни за что не хотелось обезличивать тех, кто был убит или ранен, и называть их исключительно одним общим словом – "жертвы". Я должна была узнать про каждое сокровище, утерянное навсегда. С каждой прочитанной биографической деталью моя скорбь увеличивалась. Рассказы о том, чем интересовался каждый подросток, с кем дружил и кого любил, разбивали мне сердце, а мысль, что Дилан отнял у невинных людей их драгоценные жизни и будущее, была нестерпимой. Как он мог причинить людям такую боль? Как мог человек, который вырос в нашем доме, совершить подобное? Бывало, что пока я писала письма, мне казалось, что я играю с огнем, и порой приходилось делать шаг назад. С каждым днем мне все сильнее хотелось убежать от стоявшей передо мной задачи так быстро,

как только можно. Но если бы я сбежала, я бы потеряла связь с произошедшим. Колумбайн стала громоотводом (и по-прежнему им является); для всего остального мира она - символ издевательств, психических заболеваний, безответственных родителей и огнестрельного оружия. Как и все остальные, я полагала, что на вопросы будут искать ответы, но все еще не была готова находить убежище в абстракциях. Колумбайн - это не издевательства или оружие. Колумбайн - это пятнадцать человек, которые теперь мертвы, и еще двадцать четыре человека, которые были ранены (некоторые тяжело). Даже пытаясь писать вразумительные письма, в которых признавала ответственность своего сына, я со всей свирепостью продолжала отрицать тот факт, что Дилан причастен к чьей-то смерти. Пока я писала эти письма, я всем сердцем верила, что тех, кто получил смертельные ранения, убил Эрик, а не Дилан. В письмах я ссылалась на "роль" Дилана в стрельбе, потому что все еще не знала, что на самом деле произошло в тот день. Я ссылалась на "момент безумия", так как продолжала верить, что Дилан действовал импульсивно и не мог планировать атаку месяцами - это просто невозможно. Я не могла поверить, что мой сын убийца, потому что никак не хотела понять, что Дилан действовал с четким намерением – убивать. Я ужасно боялась, что людей, для которых я писала письма, может оскорбить моя самонадеянная попытка наладить с ними контакт. Они могут сказать, что у меня нет права даже произносить вслух имя человека, которого они потеряли - и будут совершенно правы. Когда я прочла первые наброски, я едва не выкинула их в мусорное ведро. Слова на бумаге, к моему стыду, оказались позорно неподходящими. Но все же я могла думать только об этих письмах. Я не могла отменить того, что сделали Эрик и Дилан. Я не могла вернуть к жизни тех, кто погиб, не могла помочь тем, кто получил серьезные травмы и остался парализованным на всю жизнь. У меня не было сил облегчить боль - ни свою, ни чью-либо еще, и я понимала, что не смогу проконтролировать ответы на свои письма. Я не просила прощения, не требовала понимания – мне был нужен всего лишь шанс сказать "я сожалею". *** "Сегодня прочитала, что мистер Рорбо уничтожил кресты Эрика и Дилана. Я его не виню. Вряд ли можно было ожидать, что семьи, оплакивающие своих детей, будут оплакивать и их убийц. Будь я на его месте, я бы чувствовала то же самое". - заметка из дневника, май 1999 Через неделю после шутинга к нам на несколько дней приехал мой брат Фил. Моя сестра не смогла приехать с ним: ее дочку-подростка, двоюродную сестру Дилана, настолько травмировали новости о Колумбайн и участии Дилана в стрельбе, что ей потребовалась медицинская помощь. Фил приехал, чтобы утешить нас, но что он мог сказать или сделать? Мы превратились в тени самих себя, мы стали похожи на призраков, движущихся через бесконечные сумерки, которые характеризовались замешательством, стыдом и скорбью. Нам приходилось встречаться с представителями закона и параноидально следовать правилам - избегать контактов с репортерами и теми людьми, которые могли причинить нам вред. Лицо Дилана было повсюду: УБИЙЦА. ТЕРРОРИСТ. НЕОНАЦИСТ. ИЗГОЙ. МЕРЗАВЕЦ. Вскоре после трагедии нам пришлось испытать еще один страшный шок. Мы узнали, что это Робин – девушка, с которой Дилан ездил на выпускной – приобрела три пистолета для Эрика и Дилана. Моей первой мыслью было: "О нет. Бедняжка Робин!" Я сразу же поняла: она сделала это, потому что Эрик и Дилан ее попросили, потому что она им симпатизировала, потому что она – хороший человек, в конце концов. Робин никогда, никогда бы не совершила подобного, если бы не была уверена, что это безопасно. "Ей придется жить с этим всю свою жизнь. Смотри, скольким людям они навредили", в тысячный раз подумала я. Но на этом шокирующие известия не закончились. По-прежнему избегая новостей и прячась от внешнего мира, я имела лишь смутное представление о том, что происходило. Лишь через год я узнала, что Мэрилин Мэнсон отменил свои концерты в нашей области в знак уважения, однако Национальная Ассоциация Стрелков все равно провела ежегодное собрание в гостинице, расположенной в пятнадцати милях от школы, невзирая на то, что после трагедии прошло всего десять дней.

Я узнала, что администрация школы и полиция знали о веб-сайте Эрика, о котором мне рассказала Джуди Браун в тот кошмарный день - о сайте, на котором Эрик открыто писал про создание самодельных трубчатых бомб и про то, что хочет убивать людей. И еще я увидела фотографию Дилана на обложке журнала "Тайм" под заголовком "Монстры по соседству". Несмотря на всю чудовищность поступка Дилана, мне стало ужасно больно оттого, каким именно словом его описали, и это было прямо-таки сюрреалистично - видеть его лицо на обложке этого журнала. Мне до сих пор с трудом верилось, что Дилан совершил нечто настолько ужасное, что об этом знают не только все наши соседи, но и целый мир. Я прочитала статью, а на следующий день открыла свой дневник и написала: "Вчера чуть не подохла от тоски, пока читала статью в журнале "Тайм". В ней Дилана описали как "человека, сбившегося с пути". Это еще больнее, чем когда из него сделали воплощение зла, потому что с такой точки зрения видно, насколько его поступок был бессмысленным. Он не должен был совершать ничего подобного. Он же почти окончил школу, он мог начать новую жизнь и учиться в университете. Если он был подавлен, он нам этого не показывал". В городе возвели импровизированный мемориал - плотник изготовил пятнадцать деревянных крестов, по одному для каждого погибшего, включая Эрика с Диланом. Но почти сразу же кресты Эрика и Дилана разрубили на куски и выбросили в мусор. Люди из церковной группы посадили на своей земле пятнадцать деревьев в память о погибших, но, когда два срубленных деревца упали, полицейские и прихожане лишь беспомощно стояли и смотрели. Конечно, я понимала, почему люди не хотели чтить память Эрика и Дилана, и все же постоянная показная ненависть пугала нас. Через несколько дней после приезда мой брат принял предложение переночевать в соседском доме и стал уговаривать нас пойти с ним. - Сейчас вы в шоковом состоянии, вы не понимаете, как это опасно, - настаивал он. Мы действительно пребывали в шоковом состоянии, но то, что нам было попросту все равно, являлось куда большей проблемой. Однажды, в особенно плохую для нас ночь, Том устало произнес: - Лучше б он и нас тоже убил. Такая мысль приходила нам в голову несколько раз в последующие несколько лет. Кто-то из репортеров умудрился заполучить записи наших телефонных разговоров и стал звонить всем тем, с кем мы разговаривали в течение нескольких месяцев. Мало того, что нашим друзьям и родным уже и так надоели звонками - представители прессы начали ходить и опрашивать наших квартиросъемщиков. Мы упорно работали над развитием семейного бизнеса; безопасность и комфорт наших жильцов всегда стояли на первом месте, но людей тревожили просто потому, что им не повезло поселиться у нас. Мы не знали, как обеспечить жильцам достойную защиту, поэтому, в конце концов, продали два дома, принадлежавших нам. Мы подумывали о переезде из Литтлтона, но в то время, когда весь мир пылал ненавистью к родителям убийц, наш "внутренний круг" оставался для нас бесценным источником поддержки. Мы прожили в Литтлтоне чуть больше десяти лет, и все наши приятели сразу встали на нашу сторону. В те дни, когда я была не уверена, что выживу, тут же появлялись мои друзья и выражали мне свою поддержку. Я действительно верю в то, что любовь Бога проявляется в человеческих деяниях. В то ужасное время нас окружали заботой. Друзья и члены семьи ежедневно звонили и обнимали нас. Соседи приносили еду домашнего приготовления, а потом возвращали пустую посуду владельцам. Наши друзья быстро поняли, что в интервью нас не стоит защищать, после того, как увидели, что их слова безбожно переврали или использовали в негативном контексте. Однако они свирепо защищали нашу собственность - не только от вторжения репортеров, но и от любого незнакомца. Первое время, когда домашний телефон просто разрывался от просьб об интервью и звонков от незнакомцев и друзей (от 20 до 30 звонков в день), наши ближайшие соседи отдали нам свой автоответчик, чтобы мы быстро могли определить, кто нам звонит, и стоит ли поднимать трубку. В День Матери, уже после шутинга, моя подруга, талантливая садовница, прочесала целую

секцию уцененных товаров в местном питомнике. Когда я вернулась домой, меня встретило обилие весеннего цвета: вербены, петуньи, гвоздики, лобелии, ноготки. Это был дар красоты, благодаря которому я осознала кое-что удивительное: оказывается, я еще способна ценить подобные вещи. Для того, чтобы справиться с собственным горем и разобраться, что же происходило у Дилана в мозгу, нам нужно было побеседовать с теми, кто его знал, но мне совсем не хотелось ставить его друзей в положение, при котором их могли заставить явиться в суд и дать показания. (Нам не разрешалось говорить ни о каких вещах с юридическим значением, хотя в наши дни все имеет юридическое значение). По натуре я дружелюбна и раньше могла свободно делиться своими мыслями с людьми, о которых заботилась. Наш адвокат заверил меня, что я могу высказывать свои собственные чувства - и я высказывалась. Окружавшие меня люди были достаточно добры и выслушивали меня, даже когда я рассказывала одну и ту же историю снова и снова. Я могла только принимать, но не отдавать. Я не нуждалась в доброте других людей сильнее, чем тогда, но свою благодарность выражала очень плохо. Это ощущение добавлялось к всепоглощающему чувству вины. Моя кратковременная память исчезла. Я не могла вспомнить, кого благодарила, и выражала ли хоть как-то свою признательность вообще. Мне приходилось записывать все в блокнот; это помогало запомнить, что я сказала или сделала, но я все равно убеждена в том, что так и не смогла поблагодарить как следует всех, кто это заслужил. К концу нашей первой недели, проведенной дома после возвращения от Рут и Дона, мы знали, что не сможем покинуть Литтлтон. Люди, которые знали Дилана ПРЕЖДЕ – которые помнили тот день, когда его команда победила благодаря его блестящей подаче, и которые смеялись, когда Дилан сам съел целое ведерко еды в KFC – они тоже были с нами и добровольно делились своми воспоминаниями. Как мы сможем выжить без них? Да и потом, неужели от этого действительно можно сбежать? Никакой переезд не оградит нас ни от правды, ни от позора. Неважно, куда мы отправимся – последствия того, что натворил Дилан, будут преследовать нас всегда. *** «Слоняюсь по дому в одиночестве, не зная, чем себя занять». - заметка из дневника, апрель 1999 В начале 1970-х годов я работала арт-терапевтом в психиатрической больнице города Милуоки. Как-то раз я услышала слова Бетти, нашей пациентки с шизофренией: "Мне плохо, я так устала оттого, что за мной повсюду следует мое лицо". Эта фраза неотступно преследовала меня в течение нескольких недель и месяцев после Колумбайн. Когда мое шоковое состояние начало постепенно сходить на нет, меня захлестывало волнами негативных эмоций, и я переключалась между подрывающими здоровье скорбью, страхом, злостью, унижением, тревогой, сожалением, горем, бессилием, болью и отчаянием. Эти чувства были мне не в новинку - они стали моими постоянными спутниками после того, как я, находясь на работе, получила тревожное сообщение от Тома. Хотя любая защитная оболочка могла уменьшить их воздействие, она становилась все менее прочной. Когда прошло больше времени, чувство изолированности, удерживавшее меня от того, чтобы я в полной мере ощутила реальность, начало исчезать, и когда я испытывала эмоции, они были жгучими. Я больше не могла переживать свою боль отдельно от всего общества или притворяться, что мой сын – не причина всеобщих мук. Фотографии с похорон жертв, размещенные на обложке местной газеты, отнимали у меня способность двигаться, и я практически буквально ощущала на себе тяжкий груз сожалений и горя. Я всегда была рациональным и сверхорганизованным человеком, для которого нет ничего лучше, чем окунуться в повседневные дела. Но в первое время после Колумбайн, если я могла сделать хоть чтото одно – убрать всю посуду из посудомойки или оплатить счета – тогда, считайте, день удался. Я еще не могла вернуться на работу, но, по крайней мере, моя работа с инвалидами смогла заранее меня подготовить. Потеря памяти, дефицит внимания, эмоциональная уязвимость, усталость, делающая человека нетрудоспособным – все эти симптомы удивительно похожи на последствия черепно-мозговой травмы. Иногда я опасалась, что попросту утрачу душевное равновесие. Однажды утром, сидя на кровати, я пыталась одеться. Натянув на ногу носок, я уставилась взглядом в пространство и просидела так около часа, прежде чем надеть второй носок. Чтобы одеться, мне понадобилось четыре часа. В другой раз, уже

днем, мне позвонила подруга, чтобы поинтересоваться, как у меня дела. В ответ я, чувствуя себя сбитой с толку, задала ей вопрос: - Почему я чувствую себя такой уставшей? Я ведь ничего не делаю... Подруга, которая тоже пережила потерю близкого человека, ответила: - Делаешь. Ты горюешь, а это тяжелая работа. Мое горе по Дилану было центром всего. Оно сокрушило бы меня при любых обстоятельствах, но все усугубилось из-за моего недостатка понимания и чувства вины за его поступок. Мой мир буквально сходил со своей оси. Друзья, которые знали, что в трудные времена я часто обращаюсь к рисованию, принесли мне книжки по искусству и новые этюдники, но я так и не смогла их открыть. Носить яркую одежду я не могла - это причиняло мне почти что физическую боль. Жизнь, которая когда-то была полна работой, развлечениями с семьей, домашними делами, рисованием и встречами с друзьями словно бы впала в ступор. Меня утешали долгие вечерние прогулки с соседями возле нашего дома. В начале мая в школе решили, что ближайшим друзьям Эрика и Дилана нельзя присутствовать на их собственной церемонии в честь выпуска, назначенной на конец месяца. Сначала несправедливость этого решения вызвала во мне настоящую злость и желание вступиться за этих мальчиков. Они были хорошими ребятами, и им тоже было больно после случившейся трагедии. Они приходили к нам домой, чтобы выразить свою поддержку и признаться, что поступок Эрика и Дилана ошарашил их не меньше нашего. Некоторые делились с нами фотографиями и видео с Диланом, а также приносили открытки, которые он им когда-то дарил. Я уже упоминала, что Девон сама сделала альбом с фотографиями Дилана и хорошими словами о нем. На одной из этих фотографий Дилан вовсю скалил зубы, толкая отца Зака в бассейн; на другой на нем была гавайская рубашка и цветочные ожерелья (Девон тогда устроила костюмированную вечеринку); на третьей он дурачился вместе с Заком и показывал в камеру банальный жест "все клево!". Я часами перебирала все эти артефакты, отчаянно ища подтверждения, что тот чувствительный, смешливый ребенок, которого помнили мы с Томом, существовал на самом деле. После некоторых размышлений моя злость относительно выпускного поутихла, а ее место заняла мрачная покорность. Кто я такая, чтобы злиться? Обстоятельства были экстраординарными, и не существовало никаких инструкций о том, как надо действовать после худшего в истории скулшутинга. В конце концов, друзья Дилана разлетелись кто куда, как бусины лопнувшего ожерелья. Неудивительно, что многие из них годами переживали серьезные затруднения. Когда Нейт уезжал из города, он сначала заехал к нам и попросил, чтобы мы разрешили ему что-нибудь забрать на память о Дилане. Просьба Нейта очень тронула меня. Он выбрал себе пару солнцезащитных очков Дилана, которые нам обоим напоминали о нем и о более счастливых временах. Но еще Нейт должен был кое-что нам рассказать. Как-то раз он увидел, как Дилан давал крупную сумму денег парню, с которым работал в "Блэкджек Пицца". Прижав Дилана к стенке, Нейт узнал, что на эти деньги друг купил себе пистолет. Сказать, что эта новость нас ошеломила - значит, ничего не сказать. Даже Том, наконец, смог как следует разозлиться на Дилана за то, что он врал нам. Мы изо всех сил надеялись, что Дилан - невинная жертва, которого "заманил в ловушку" Эрик Харрис – и вот, оказалось, что на самом деле наш сын принимал активное участие в покупке оружия и был совсем не тем, кем я думала. Через месяц после трагедии я отправила свои письма семьям погибших. Чтобы узнать об их реакции, наш адвокат специально посмотрел новости (я все еще не могла заставить себя включить телевизор). Как мы и ожидали, родители погибших отреагировали по-разному. Одни искренне оценили нашу попытку, другие рассердились; по крайней мере, одна семья разорвала мое письмо, даже не прочитав. Не было единой точки зрения. Потом, на протяжении нескольких лет, если кто-то один или все члены какой-то семьи выражали агрессию, я вспоминала, что так себя ведут не обязательно все семьи. Я получила два ответа на свои письма в течение следующих месяцев. Одно письмо было от сестры одной из убитых девочек. Она написала, что не винит нас в случившемся, и я плакала слезами грусти и радости. Потом на мой день рождения, 11 месяцев спустя, мы получили письмо от отца одного из мальчиков, которого убили в библиотеке. Он выражал нам свое сочувствие и писал, что хотел бы как-то нам помочь. Это письмо было точно подарок небес. Мы получили разрешение от адвоката ответить на это письмо, но на протяжении нескольких лет мы так и не встретились из-за бесконечных судебных

исков. Небольшое чувство завершения, которое я получила, отправив письма, было недолговечным. Было больше потерей, чем 13 убитых. Мне казалось, я также должна написать тем 24, которые были ранены. Кто-то из них больше не сможет ходить, кому-то придется жить с постоянной, непрекращающейся болью. После многих лет работы с нетрудоспособными студентами я очень хорошо представляла себе лишения учеников, получивших различные травмы, и их семьи, которым пришлось все это вынести. Я представляла, какую физическую и психологическую боль они должны испытывать; к тому же, им постоянно приходится тратить огромные суммы на лечение. Некоторым приходится приспосабливаться к своим новым личностям, которые повлияют на каждый аспект их жизни. Даже если бы суд обязал нас выплачивать кому-то денежную компенсацию, все равно никакие деньги в мире не смогли бы оплатить ущерб, нанесенный Диланом. Вторые письма, предназначавшиеся семьям выживших, я писала намного дольше, чем первые. И вновь меня поразила неадекватность своего послания. Как я смею вмешиваться в жизнь этих людей? Но я считала, что мне было нужно что-то сделать. *** "Я больше не могу просыпаться по утрам с ощущением разбитого сердца, тоски по Дилану и желания громко закричать, чтобы проснуться от кошмара, в который превратилась моя жизнь. Я хочу снова обнять Дилана, убаюкать его, как несколько лет назад, посадить к себе на колени, помочь завязать шнурки или собрать мозаику. Я хочу поговорить с ним, чтобы у него даже мыслей не возникло совершить такую ужасную вещь." - заметка из дневника, 11 мая 1999 В конце фильма "Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега" можно увидеть сцену, в которой Индиана Джонс связан спина к спине с героиней фильма. Они не могут освободиться и просто стоят с закрытыми глазами, пока злобные летающие духи не выпустят на волю бурю, которая разрушит все вокруг. Мы с Томом, в каком-то смысле, были так же связаны друг с другом: беззащитные, мы не могли сбежать и понятия не имели, останется ли что-то от наших жизней, когда ураган пройдет. С каждым новым фактом о Дилане наше горе только росло. Сразу после шутинга мы посетили одного психолога, которого нам в письменной форме порекомендовал коронер округа. Том и Байрон сходили к нему несколько раз, но вскоре пришли к выводу, что сеансы им не помогают. Я же там задержалась, хотя мы едва коснулись поверхности моих переживаний. Судя по всему, психолога буквально поглотила наша ситуация и ее масштабы. Он читал газеты, просматривал новости и Интернет, чтобы оценить реакцию всего мира на Колумбайн. Когда я приходила на сеанс, психолог отворачивался от компьютера и начинал намекать на угрозы в наш адрес в прессе или онлайн. Я пыталась абстрагироваться от страха, поэтому такие новости заставляли меня тревожиться. Уверена, психолог просто заботился о нашей безопасности, но временами казалось, что его гораздо больше занимают внешние факторы, а не мое эмоциональное состояние. Мы делали какие-то упражнения, чтобы справиться с горем (к примеру, писали Дилану письма), но мы с Томом никак не могли принять и смириться с потерей своего ребенка. Ну как это сделать? Нас поглотило безумие. Наше горе оказалось погребено под кучей тягот и невзгод той жизни, что сотворил для нас Дилан. Вскоре стало ясно, что я и Том по-разному переживаем свою боль. Том – прирожденный предприниматель, в котором нет ни капли моей врожденной осторожности. Он всегда готов взяться за новый проект, совершенно не заботясь о цене или сложности. Я влюбилась в его творческую натуру; меня восхищало то, что Том не боялся рисковать и вообще мало чего боялся. Нас всегда сильно тянуло друг к другу, вдобавок у нас было одинаковое чувство юмора. Однако тот, кем ты являешься, начинает диктовать тебе, что нужно делать, чтобы пережить такое горе, и поэтому вся экстремальность ситуации, в которой мы оказались, стала указывать нам, насколько мы с Томом на самом деле разные. Том искал объяснение: задиры, школа, средства массовой информации, Эрик. Но все эти примеры казались мне бессмысленными. Хотя я и продолжала отрицать причастность Дилана, пусть и не так явно, я бы скорее поверила, что он был сумасшедшим (или даже сущим дьяволом), вместо того, чтобы

прикидываться, что его хоть как-то можно оправдать. Мне становилось комфортнее в присутствии гостей, а Том предпочитал проводить время в одиночестве. Мне казалось, он хотел контролировать юристов, работавших с нами, тогда как я испытывала неподдельную благодарность, когда профессионал с опытом работы говорил мне, что нужно делать. Наш брак был счастливым на протяжении 30 лет, потому что мы дополняли друг друга. Однако после Колумбайн мы ни в чем не могли совпасть. Мы словно бы ехали на одном и том же аттракционе, но никогда не приезжали в одно и то же время в одно и то же место. Если Том грустил, я злилась. Если я злилась – он грустил. Раньше у меня всегда получалось успокоить Тома, если он был чем-то раздражен, и посмеяться над его эмоциональными разглагольствованиями. Но когда ты горюешь настолько глубоко, твое терпение сходит на нет. С меня как будто бы содрали кожу, не оставив защитного слоя между мной и подавляющими меня эмоциями. В своем дневнике я писала: "Слова Тома звучат как отбойный молоток, даже те, что он произносит максимально спокойно. Его мысли совсем не похожи на мои. Они всегда появляются издалека, и они абсолютно чужды моему мышлению". Наши отношения с Байроном тоже были напряженными. После смерти брата он вернулся домой на несколько недель. К тому времени он уже два года жил в собственной квартире и считался достаточно взрослым, чтобы жить независимо. Мы с Томом постоянно молились за личную жизнь Байрона; нам казалось, что причина Колумбайн - это недостаток наших молитв за Дилана. Но мы едва ли вели себя разумно – это стало нам понятно, когда однажды вечером Байрон отправился ужинать с другом. Погода стояла плохая; мы с Томом никак не могли сомкнуть глаз, переживая из-за неважного состояния извилистых дорог, ведущих к нашему дому. В конце концов, мы услышали, как около 11 вечера Байрон вернулся, но, вопреки нашим ожиданиям, он не вошел в дом. Вместо этого мы услышали странные звенящие звуки, доносившиеся из гаража, а затем машина умчалась прочь на всех парах. Мы запаниковали и стали воображать в уме наиболее жуткие сценарии: оружие, наркотики, суицид, кража, убийство. Байрон вернулся домой за припрятанным пистолетом или другой контрабандой? Может, он хранит в нашем гараже что-то незаконное? Может, надо вызвать полицию? Через 20 минут, перекрывая стук наших бешено бьющихся сердец, машина Байрона вновь подъехала к дому, уже на более низкой скорости. Конечно, сын был в шоке, когда, зайдя в дом, увидел нас в пижамах, стоящих на верхних ступенях лестницы с широко открытыми глазами. Как оказалось, мы спутали зебру с лошадью: по дороге домой Байрон заметил машину, съехавшую со скользкой дороги в кювет. Он заехал домой, чтобы забрать из гаража цепь и помочь другому водителю вытащить машину. После той ночи я заставила Байрона пообещать, что он никогда намеренно не причинит вреда себе или кому-то другому. И я очень удивилась, когда он потребовал такого же подтверждения от меня. Мы стали ближе друг к другу, чем когда-либо были. Я побуждала Байрона говорить о своих чувствах, но когда он признался в собственном отчаянии (рационально, при определенных обстоятельствах), я забеспокоилась, что он может причинить себе вред. На самом деле, он находился в несправедливом положении. Я просила его убеждать меня, что с ним все в порядке – по факту, я просила его БЫТЬ в порядке – когда, конечно же, это было не так. Прошло довольно много времени, прежде чем мы отыскали способ поговорить о нашем опустошении, пока убеждали друг друга, что все-таки стремимся жить. На самом деле я не уверена, стремились ли мы. Не раз казалось, что умереть куда легче, чем продолжать жить. Втроем мы говорили на тему смерти, праха, эпитафий, смысла жизни; Том тогда сказал, что знает, какими будут его последние слова: "Слава Богу, все кончено". *** "Я читала письма пять часов и почти все время плакала. Их целых две коробки: одну принесли с почты, другая - от нашего адвоката. Столько открыток и писем, столько слов любви и поддержки, но стоит наткнуться лишь на одно, полное ненависти – и я теряю

силы". - заметка из дневника, май 1999 После Колумбайн большинству людей надо было приписать кому-то или чему-то вину за случившееся. Будь то масштаб трагедии, бесчувственность или тысяча других причин, какие я могу себе вообразить, Колумбайн стала – и остается – громоотводом. Люди обвиняют видеоигры, фильмы, музыку, издевательства, доступ к оружию, безоружных учителей, отсутствие молебнов в школах, светский гуманизм, психиатрическое лечение. Но больше всего они обвиняют нас. И я могу их понять. Если бы я сидела у себя в гостиной, перелистывая страницы свежей газеты "Роки Маунтин Ньюс", Дилан возился бы на кухне, собирая мусор в мешок, а Байрон счастливо и неряшливо устраивался в своей квартирке, я бы тоже нас обвиняла. Неужели я бы не заинтересовалась семьей преступника, если бы услышала о таком жестоком деянии? Разве я бы не подумала: "Какого черта родители сделали с этим бедным ребенком, что он вырос в такое чудовище? Ребенок, которого растили в любящей семье, ни за что на свете не совершил бы такой поступок". Много лет, совершенно не задумываясь, я соглашалась с тем, что винить нужно непосредственно родителей преступника. Очевидно же, что родители вели себя рассеянно, безответственно и плохо обращались с ребенком под видом счастливой семьи. Конечно же, мать была мегерой, душителем, бесхарактерной тряпкой. Вот почему я так удивлялась, когда люди не выражали немедленного желания поговорить с нами, посочувствовать нашей потере или затруднительному положению. И поэтому я очень уважала и ценила попытки родителей жертв пообщаться с нами безо всяких обвинений. Они не знали (как и я), каково это – быть матерью убийцы, и все же проявляли сострадание. Мне кажется, это просто замечательно. Не уверена, что смогла бы поступить так же на их месте. Через несколько дней после стрельбы наш адвокат вручил нам картонную коробку, в которой лежали вручную раскрашенный керамический ангел, замороженная курица со сливками и печеньем и несколько открыток с выражением соболезнований – подарки от людей, с которыми мы никогда не встречались. Постепенно струйка внимания превратилась в поток, а затем и в целое наводнение. Люди писали нам со всех концов страны, со всего мира. Им было нужно лишь наше имя и адрес "Литтлтон, Колорадо" на конверте – и их слова и подарки без проблем доходили до нас. Множество писем приходило от тех людей, которых мы с Томом знали по разным периодам жизни: одноклассники из начальной школы, учителя, коллеги и бывшие ученики. Некоторые письма приходили от ребят, которые были знакомы с Диланом; эти ребята делились с нами воспоминаниями о нем. Я перечитывала эти письма множество раз. Многие из них отправляли совершенно посторонние люди, к тому же, большинство были анонимными. Мы получали молитвы, стихи, книги, значки, игрушки, детские рисунки и вещи, сделанные своими руками. Люди делали благотворительные пожертвования в честь Дилана. Они отправляли нам деньги и чеки, которые мы возвращали обратно. Кто нам только ни писал: священники, юристы, учителя, полицейские, соцработники, морские пехотинцы Соединенных Штатов и заключенные. Людская щедрость просто поразительна: нам предлагали юридические услуги, конфиденциальные разговоры, массаж и частные коттеджи, где мы могли бы спрятаться от журналистов. Очень многие писали о том, как сильно их расстроило, что мемориал был устроен в память лишь тринадцати погибших, а не пятнадцати. Люди хотели, чтобы я знала, что их религиозные организации или социальные группы вспоминали обо всех погибших – на концертах, где имя Дилана зачитывали вместе с именами других жертв, или на службах, где молились за упокой его души. За такие письма я испытывала безмерную благодарность. Для меня жертв было пятнадцать. Хотя я могла понять реакцию людей из своей местности, мне все равно было очень тяжело смириться с тем, что жизнь Дилана совсем не имеет ценности из-за того, что он совершил, прежде чем умереть. В прессе широко обсуждался факт издевательств над Эриком и Диланом, и поэтому нам приходили письма от людей всех возрастов, над которыми издевались в старшей школе. Я не знала, что над Диланом издевались, и испытала настоящий шок от необходимости "отрегулировать" его образ. Несмотря ни на что, меня взволновали письма, чьи авторы описывали собственные эмоции: слепую ярость, депрессию и беспомощность, которые приводили к бессилию. "Я не удивлен, что это

произошло. Я удивлен, что это произошло не в моей школе, и что такое не происходит каждый день в школах по всей Америке", написал один молодой человек, предварительно поделившись с нами своими собственными воспоминаниями о старшей школе – как он боялся заходить в туалет или просто ходить по коридорам. Изливая всю свою печаль и ненависть к своей собственной школе, молодые люди обращались напрямую к Дилану, и я задумывалась, знали ли окружавшие их люди о том, что таилось в их душах. Много было и тех, кто писал о своей личной потере. Некоторые рассказывали про свою семью, про воспоминания, связанные с психическим расстройством и самоубийством. Такие письма оказали мне огромную помощь, как и те, в которых родители, бабушки и дедушки делились историями о лишениях и унижении, которые им причинял кто-то из членов семьи. Один священник прислал письмо, в котором написал о своем сыне, отбывающем наказание за убийство, и я часто его перечитывала. После трагедии я кое-в чем чувствовала себя виноватой – в страхе, что у меня не получилось дать надлежащее религиозное воспитание. Я каждую минуту учила Дилана отличать хорошее от плохого, но мы не регулярно посещали церковь или синагогу, поскольку мальчишки были маленькими. Это было глупо - единственный пример не мог служить образцом - и все же меня сильно утешало знание, что в одном этом случае, по крайней мере, регулярного посещения воскресной школы недостаточно, чтобы оградить ребенка от неверного выбора. Наш адвокат дал одному из своих подчиненных задание - отобрать и уничтожить все злые письма или угрозы. Однако, несмотря на его усилия защитить нас, мы все равно получали обвинительные письма. А одно такое мигом обнуляло положительный эффект от сотни писем, в которых нас поддерживали. Однажды, вскрыв очередной конверт, мы увидели большие буквы, написанные черным маркером: "КАК ВЫ МОГЛИ НЕ ЗНАТЬ??!" Это, конечно, был тот вопрос, который я задавала себе днями и ночами. Я вовсе не воображала, будто являюсь идеальной матерью, но, тем не менее, верила, что наша тесная связь (не только с Диланом, а с обоими сыновьями) означает, что я могу интуитивно ощущать наличие проблем, особенно если дела крайне плохи. Я бы никогда не сказала вам, что обладала доступом к каждой мысли и каждому чувству Дилана, но могла бы сказать с уверенностью, что точно знала, на что он был способен. И я ошибалась. "Иду туда по благодати Божией", написала мне одна мать. Она жила с жестоким, психически больным ребенком; в своем письме она в красках описывала, как просыпается каждый день и трясется от ужаса, что вдруг зазвонит телефон, и она узнает плохие новости о своем сыне - как я, когда мне позвонил Том. Это чувство повторялось и со многими другими на протяжении нескольких лет. Другое письмо выражало нам поддержку при помощи молитв; под ним стояла подпись "От матери смертника". Нам приходили письма и от родственников тех, кто погиб в других скулшутингах. Один человек, чьего сына убили в средней школе, красноречиво делился своими потаенными эмоциями – яростью, болью и невозможностью что-либо изменить. С помощью этого письма я смогла получить представление о том, что чувствуют родители погибших в Колумбайн. Нам писали люди, потерявшие своих детей - к примеру, одна молодая мать, чей маленький ребенок погиб от смертельного ранения в голову. Такие письма давали мне возможность ощутить себя просто матерью, которая горюет по сыну. Конечно, многие рассказывали о своих близких, совершивших самоубийство. Я еще не могла целиком осознать смерть Дилана как суицид, но те письма помогли мне начать. Позже у меня появилась возможность встретиться со многими людьми, которые мне писали. Хотя мы в любом случае оказались отрезаны от местной общественности, письма помогали мне ощутить просто-таки глобальное родство с другими людьми. Оказалось, в мире намного больше людей, переживших подобные потери, чем я полагала. Мир был просто переполнен болью; мы словно бы открыли целый источник вселенских страданий. Каждый день я поражалась человеческому состраданию и щедрости. На одной открытке была написана всего лишь одна строчка "Благослови Бог вашу семью", выведенная старательным и нетвердым почерком очень старой женщины. Меня сильно впечатлили титанические усилия совершенно постороннего человека - купить открытку и марку, написать эту строчку, отправить по почте – и все только ради того, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Так могут поступать очень эмоциональные люди, наделенные глубиной и широтой понимания, которые появились вследствие их собственной боли.

К сожалению, мне еще рано было утешаться их рассказами о том, как они продолжают жить дальше. Я пока еще не верила, что оно вообще есть - это "дальше". Мы не могли отвечать на эти письма, как обычно. На самые первые, разумеется, я отвечала лично и намеревалась продолжать отвечать, но письма все приходили и приходили. Когда-то мой дедушка написал ответное благодарственное письмо после того, как его кто-то поблагодарил в письменной форме, поэтому я чувствовала себя ужасно из-за того, что не успевала отвечать. Мне очень не хотелось думать, что люди, потратившие свое время на письмо или открытку, чтобы выразить мне свое сочувствие, не прочтут в ответ "спасибо", но, повторюсь: я попросту не успевала отвечать всем подряд. Я аккуратно складывала письма в пластиковые контейнеры, пока они не заполняли всю комнату. Я разработала целую сортировочную систему, чтобы в приоритете, на самом верху, оказывались те письма, в которых люди писали о своем собственном отчаянии и мыслях о суициде. Я отправила свой ответ на многие из этих писем, и все же их количество ничтожно мало. Когда число посланий достигло 3600, я перестала их считать. Они еще долго потом приходили. Я чувствовала собственную вину куда острее из-за жестокой критики, которая сыпалась на нас со всех сторон. Каждый день нас осмеивали и позорили в прессе, зачастую по причинам, которые были мне не совсем понятны. Например, наши юристы посоветовали нам связаться с отделом шерифа и уведомить его, что, если станет доступна новая информация по делу Колумбайн, мы будем взаимодействовать с полицией и помогать всем, чем сможем. Но вскоре после этого решения история просочилась в прессу, а журналисты все перевернули таким образом, будто бы мы собирались подать в суд на отдел шерифа за то, что сделал наш сын. Подобные истории в интерпретации журналистов отличаются поразительным количеством сарказма. "Эти люди просто отвратительны", гневно заявил один человек по радио; я случайно услышала эти слова, когда ехала в машине и переключала радиостанции. Люди считали, что нас нужно посадить в тюрьму, на нас надо охотиться как на животных, подвергнуть пыткам, расстрелять. Я до сих пор не могу просматривать разделы с комментариями к статьям о Колумбайн. Мне никогда не удавалось избежать унижения и страха. Я всегда считала себя добропорядочной гражданкой и хорошей матерью, но после Колумбайн меня выставили худшей матерью в мире. Впервые в жизни я ощутила себя изгоем, осужденным и отвергнутым обществом. Дилан невольно дал нам возможность понять, что он мог чувствовать в последние годы своей жизни. После смерти Дилана нам пришлось жить в маленьком психологическом пространстве, в котором мы продолжали быть внимательными, доброжелательными, любящими родителями, которые потеряли сына. Единственное, что мы могли сделать, чтобы перенести все, что на нас свалилось - это свести к минимуму воздействие негатива. Каждый раз, когда кто-то пытался высказываться от нашего имени, их слова коверкали или неверно истолковывали. Поэтому мы собрали вокруг себя друзей и закрылись от всех остальных, не реагируя даже на самые отъявленные обвинения. Я не уверена, что такая стратегия оказалась самой подходящей. То, что нам не удалось высказаться в свою защиту, заставило людей думать, что мы что-то скрываем. Чувствовалось (и до сих пор чувствуется), что неправильно позволять лжи распространяться - в особенности потому, что большинство недоразумений о нашей семье и о том, как мы воспитывали Дилана, до сих пор считают правдой.

*** "Я устала быть сильной. Я больше не могу. Не могу ни на что смотреть, не могу ни за что приняться. Я погружена в бездну скорби. На автоответчике 17 сообщений, а у меня нет сил их прослушивать. Комната Дилана все в том же состоянии, и я не могу заставить себя привести ее в порядок". - заметка из дневника, май 1999 Первое время мы неуклюже пытались вернуть нашему дому прежний вид, но комната Дилана находилась в том же состоянии, в каком ее оставила полиция - вещи были разбросаны по всему мезонину, а матрас, освобожденный от простыни, был прислонен к перилам.

В течение первого месяца, последовавшего за смертью Дилана, я совершала ежедневные краткие набеги в его комнату, чтобы хоть немного привести ее в порядок, а как только меня начинали переполнять эмоции, я убегала оттуда. В особенности я задерживалась возле умывальника Дилана; на его расческе остались клочки его светлых волос, а на электрической бритве, которую мы ему подарили бакенбарды. Не только сила моего горя удерживала меня от того, чтобы продолжать наводить порядок. Каждый раз, когда я дезинфицировала поверхность или складывала грязную одежду в корзину для стирки, я уничтожала отпечатки Дилана, которые он оставил. Мысль о том, что я стираю его, словно ластиком, разбивала мне сердце, и я боялась, что с каждым разом теряю шанс понять, что происходило с Диланом в последние часы его жизни. Конечно, следователи забрали все, что сочли нужным, но я все еще продолжала искать ответы. Я так и не приблизилась к пониманию того, о чем думал Дилан и что он чувствовал; я не могла понять, как тот ребенок, которого я любила и воспитывала, мог принять участие в таком зверстве. Что могло бы объяснить его душевное состояние? Принимал ли он наркотики, которые не обнаружили во время вскрытия? Может, имели место быть внешние воздействия? Возможно, организованное преступление? Даже если Эрик самостоятельно разработал план атаки и побудил Дилана участвовать, Дилан ведь был умным парнем. Он бы нашел способ отказаться, если бы хотел. Почему он этого не сделал? Эрик принуждал его, угрожал? Промыл Дилану мозги? Однажды Байрон со всей серьезностью спросил, не был ли Дилан одержим. Еще месяц назад я бы посмеялась над такой нелепой мыслью, но в нашей новой реальности одержимость демонами казалась подходящим ответом на подобный вопрос. Могилы у Дилана не было, поэтому я часами просиживала в его комнате, пытаясь интуитивно постичь ответы. Обнаружив пачку сигарет в одном из ящиков стола, я испытала настоящий шок. Незадолго до смерти Дилана мне показалось, что от него пахнет табаком, и я тут же спросила: "Ты курил?" В ответ Дилан одарил меня раздраженным взглядом: "Я не такой дурак!" Он возмутился очень убедительно, словно и впрямь считал, что курить – ниже его достоинства, и я ему поверила. Однако найденные сигареты доказывали, что Дилан врал мне в лицо. Мне стало очень грустно, когда, заглянув в шкафчик в уборной Дилана, я нашла почти пустой флакончик с этикеткой "Зверобой". В последнее время я часто заглядывала в уборную, чтобы убедиться, что Дилан поддерживает там чистоту, но шкафчик никогда не открывала. Зверобой - это натуральный антидепрессант, который можно купить в продуктовых магазинах и аптеках. Явное, неопровержимое доказательство того, что Дилан страдал от депрессии, да настолько, что пытался облегчить ее с помощью лекарств. Срок годности на флакончике указывал, что Дилан принимал антидепрессант уже давно. Я начала осознавать, насколько доверчивой и легковерной была. В письмах, которые продолжали приходить (в основном от взрослых), люди признавались нам, что, когда сами были подростками, они много чего творили и скрывали это от родителей; среди их признаний фигурировали и сексуальные похождения, и наркотики, и воровство. Какие-то истории были довольно забавными - к примеру, одно письмо повествовало о том, что однажды его автора полиция застукала на крыше детского дома без штанов. Но все-таки большинство историй оказывались трагическими и рассказывали о целых годах мучительного молчания. Этот коллективный сброс бремени повлиял и на наших друзей. Практически каждый человек, приходивший к нам домой, делился своими рассказами о подростковом возрасте: об употреблении алкоголя и наркотиков, о поездке в Вегас, о годах воровства в аптеках, об отношениях со взрослым мужчиной. Из-за события в Колумбайн один наш друг нашел в себе силы признаться своему отцу (и нам), что, когда он был маленьким мальчиком, к нему приставал сосед, причем на протяжении нескольких лет. Я поймала себя на том, что молча задаю себе тот же вопрос, что и весь мир - мне: "Как его отец мог не заметить?" Еще одно письмо было датировано 27 апреля 1999 года. Оно печатается здесь с разрешения автора, хотя мне пришлось изменить имена и названия мест, чтобы защитить неприкосновенность этого человека. Письмо написала Синди Уорт, женщина нашего возраста. Том с детства знал ее семью и все эти годы поддерживал с ними связь. Мы оба восхищались Уортами – они хорошие, успешные и счастливые люди, опора своей церкви, и я всегда поражалась их любви и тому, насколько они близки друг с другом. Мы прочли следующие строки с неподдельной грустью и тревогой:

"Дорогие Том, Сью и Байрон! Простите за такое длинное письмо, но мне очень много нужно вам сказать. Надеюсь, что после того, как я поделюсь с вами своей историей, вы сможете обрести утешение и покой, а также поймете, почему Дилан не рассказывал вам о своих переживаниях. Мы с семьей переехали в Колорадо, когда мне было 14 лет. Почти сразу меня начали дразнить несколько мальчишек. Они обзывали меня "Флиппером" из-за длинного носа (прим.пер.: flipper – «плавник»). Они подкрадывались ко мне, когда я шла по школьному коридору, и пели песню из шоу "Флиппер ТВ". Они засовывали в мой шкафчик использованные тампоны и прокладки, воровали письма из моего блокнота, которые я хотела отправить друзьям, и читали их в мужской раздевалке перед футбольной тренировкой. В конце концов, меня изнасиловал один из футболистов. Потом он хвастался своим приятелям, что ему было бы "приятнее", если бы он не смотрел на мое уродливое лицо. Я никогда не рассказывала маме с папой – до недавнего времени. Сейчас я хочу, чтобы они знали – и чтобы вы тоже знали – почему я молчала. Возможно, это поможет вам понять, почему Дилан не делился с вами своими проблемами. Мне было очень стыдно из-за того, что я стала мишенью для издевательств и насилия. Подростки винят самих себя за боль, которая их мучает - я знаю это по собственному опыту. И я верила, что со мной действительно что-то не так, раз люди относятся ко мне подобным образом. Мне хотелось, чтобы мама и папа думали обо мне только лучшее. Мне казалось, что, если я расскажу им о том, что произошло, они будут думать обо мне так же, как все, и считать меня испорченной уродиной. Я была слишком юной и не понимала, что то, что со мной сделали – это преступление. Мне казалось, что если я кому-то расскажу, надо мной еще сильнее начнут смеяться. Около трех месяцев я молча страдала и все глубже погружалась в депрессию. Я уже обдумывала разные способы самоубийства, но вдруг мне повстречался человек, который буквально спас мне жизнь. Кен был забавным, общительным, жизнерадостным парнем, немного аутсайдером, но его это не слишком беспокоило. Мы нашли друг друга и подружились. Через несколько недель я почувствовала, что могу признаться Кену в том, что со мной произошло. Этот милый, добрый 14-летний подросток оказался достаточно мудрым, чтобы выслушать меня и крепко обнять, когда я залилась слезами. Когда Кен вырос, он стал священником. Он был и всегда будет МОИМ священником. Вот что было нужно Дилану. Друг, сверстник, который должен был быть рядом, чтобы выслушать его и поддержать. Друг, который смог бы увести Дилана прочь от гнева и депрессии, а не подогревать их в нем. Прошу вас, поймите: вы, Сью и Том, не смогли бы стать Дилану таким другом, потому что вы его родители. И ты, Байрон, не смог бы, так как ты его брат. Процесс взросления и отдаления приводит к тому, что подросткам, скрывающим подобные проблемы, очень трудно обращаться за помощью к родителям, братьям или сестрам. Я верю всеми фибрами души, что Дилан сейчас с Богом, и что однажды мы снова его увидим и будем радоваться вместе с ним. Я люблю вас. Мы любим вас. И поддерживаем. Синди." Мы с Томом перечитывали это письмо множество раз. Том знал Синди всю свою жизнь; я знала ее чуть больше двадцати лет. Наши дети вместе праздновали дни рождения. Никто из нас даже вообразить себе не мог, что она пережила то, что описала – издевательства, изнасилование, мысли о суициде. Где-то через две недели мы поговорили с ее родителями. Они тоже были в шоке от того, что узнали.

Помимо прочего, письмо Синди показывало, что даже самые наблюдательные родители, учителя и сверстники не могут обнаружить проблему у того или иного ребенка, если он предпочитает держать ее в себе. Большую часть своего педагогического стажа я наработала в колледже и хорошо знала, что молодые люди находили способ спрятать шесть ящиков с пивом или украдкой целовались на парковке. Но я не думала, что ребенок может так долго скрывать настолько шокирующее происшествие, как изнасилование, или мысли о самоубийстве, особенно от таких родителей, как Уорты. С каждым днем я все больше осознавала, насколько наивными и опасными были мои убеждения. Что еще более важно - письмо Синди заставило меня, наконец, поговорить с Диланом. Наш с ним диалог непрерывно звучал в моей голове, как фоновая музыка. Когда я находилась в доме Рут и Дона, мой врач прописал мне успокоительное. Я приняла его лишь однажды; заглушение волнения привело к тому, что мое горе выплеснулось наружу в полную силу. Я плакала, не переставая, словно чей-то палец все время нажимал на кнопку "вкл.". После этого я решила жить со своими эмоциями без лекарств. Начало приходить осознание, что нет смысла пытаться избегать замешательства или горя. Лучшее, что я могла сделать – просто попытаться все это пережить. И в последующие месяцы и годы сделать все, что в моих силах, чтобы понять все те вещи о Дилане, о которых я раньше не знала.

Глава 8 МЕСТО СКОРБИ "В этой библиотеке погибли невинные дети. Здесь они должны были быть в безопасности, а теперь они все мертвы". - заметка из дневника, июнь 1999 В начале июня мы прочитали в газете, что родственников погибших пригласили в школьнуюбиблиотеку -туда, где погибло большинство детей - до того, как там сделают ремонт. Я знала, Дилана никогда не считали жертвой Колумбайн, и понимала, почему. И все равно мы должны были увидеть место, где Дилан убил стольких людей и покончил с жизнью. Наш адвокат переговорил с людьми из отдела шерифа и организовал нам визит в библиотеку. После шутинга нам так или иначе приходилось скрываться, поэтому мы встретились с юристами на парковке возле скобяной лавки, для того, чтобы пересесть в другие машины. Установленный "шпионский" распорядок на сей раз не выглядел абсурдным. Школа продолжала считаться местом преступления. Сердце в груди заколотилось, как только я увидела желтую полицейскую ленту. Пока мы шли по коридорам, мы видели, как рабочие пытаются привести здание в порядок после того, что здесь натворили Эрик и Дилан. На коврах, стенах и потолке виднелись пятна черной сажи; в тех местах явно побывали трубчатые бомбы. Потолочную плитку и какие-то участки напольного покрытия убрали, разбитые окна прикрыли прозрачным пластиком. Не в первый и не в последний раз меня просто поразило, какой огромный ущерб нанес школе мой сын. Рабочие смотрели на нас сверху вниз, стоя на стремянках. Интересно, знали ли они, кто мы такие? Двери в библиотеку были заперты, прикрыты листом пластика и обмотаны желтой лентой. Прежде, чем мы вошли внутрь, люди из отдела шерифа предупредили нас, что мы находимся здесь лишь затем, чтобы увидеть то место, где умер наш сын, и на этом все. Я почувствовала благодарность к полицейским за их профессионализм и за уважение, которое они проявили ко всем погибшим. Войдя в библиотеку, я задрожала. Пребывая в поиске ответов, я отчаянно хотела верить, что, когда увижу место, где умер Дилан и все его жертвы, на меня снизойдет просветление, и я пойму, что происходило у Дилана в голове. Поэтому я постаралась на некоторое время забыть о скорби и сконцентрироваться на правде, которая могла мне открыться. В тот момент, когда я вошла в помещение, стало очень тихо. Я больше не слышала рабочих, которые возились в коридоре. Я почувствовала только две вещи, прежде чем мои глаза наполнились слезами. Я ощутила присутствие детей... и покой. Полицейские провели нас к тому месту, где застрелились Эрик и Дилан. Мое сердце подпрыгнуло, когда я увидела длинные, тонкие, угловатые очертания, отмеченные на полу. Никаких сомнений, это Дилан; очертания выглядели точь-в-точь как он. Мои слезы закапали на пол. Байрон положил мне руку на спину, когда я упала на колени и прикоснулась к напольному покрытию, на котором 20 апреля лежал мертвый Дилан.

Глава 9 ЖИЗНЬ, ПОЛНАЯ ГОРЯ "Цитата из газеты о людях, больных раком: "Люди, которые поправляются, создают себе место в своей голове и своей душе, где они могут быть здоровыми". Вот это мы и делаем. Аналогия Тома - торнадо разрушил наш дом, и мы можем жить лишь в одной его части. Вот на что похожа жизнь, полная горя. Ты обитаешь в этом маленьком месте, где можешь функционировать." - заметка из дневника, август 1999 Богослов К.С. Льюис начинает свое "Исследование горя", прекрасное раздумье о смерти своей жены, следующими словами: "Никто никогда не говорил мне, насколько горе похоже на страх". Годы спустя эти слова все еще шокируют меня тяжестью неопровержимой правды. Смерть близкого человека, в особенности смерть ребенка, расшатывает все твои основы. Как написала Айрис Болтон, писательница, чей муж покончил с собой: "Я думала, что бессмертна, что мои дети и семья тоже бессмертны, что плохое происходит только с другими". Мы нуждаемся в этой вере, чтобы выживать, а голая правда способна повергнуть человека в ужас. Для меня непостижимость того, каким именно способом умер Дилан, увеличила нестабильность моих основ, поставила под сомнение все, во что я верила касательно своей жизни, семьи и себя самой. Одна студентка, с которой я работала в общественном колледже, поделилась со мной наиболее тяжелым фактом, касающимся ее инвалидности. - Первым делом всем бросается в глаза именно инвалидность. Для других людей я прежде всего инвалид, а не личность, - призналась она. В то время я была благодарна ей за доверие, потому что знала – это может пригодиться мне в работе. Однако после Колумбайн я осознала, что конкретно та студентка имела в виду. Я была уверена, что теперь на меня всю жизнь будут смотреть, как на мать, которая вырастила убийцу, и никто, включая меня, не станет считать меня кем-то еще. *** Хотя к тому времени мне исполнилось уже 50 лет, в первые месяцы после трагедии я ощущала острую тоску по своим собственным родителям. Хорошо, что они не дожили до того момента, когда моя жизнь превратилась в ад, но тем не менее, я совершенно по-детски жаждала простого подтверждения их присутствия рядом. Отец умер, когда мне было всего 18; хотя мать я потеряла, будучи уже 38-летней женщиной, я продолжала во многом полагаться на нее после того, как стала взрослой. На похоронах мы с братом и сестрой назвали нашу маму Полярной Звездой – она помогала нам искать свое место в жизни даже в наиболее беспокойных обстоятельствах, и ее помощь была для нас бесценна. Подозреваю, что именно поэтому после Колумбайн мне стала сниться мама – почти так же часто, как и Дилан. Один такой сон приснился мне вскоре после трагедии. Была ночь, дул холодный ветер. Я искала свою машину на огромных размеров парковке, сжимая в руках двухлетнего Дилана. Пытаясь укутать его в одеяльце, чтобы он согрелся, я продолжала бродить туда-сюда по рядам, ища машину. Мое отчаяние росло; ко всему прочему, мне приходилось нести огромные, тяжелые пакеты, полные документов, и я начала волноваться, что уроню Дилана прямо на тротуар. Только-только он начал выскальзывать у меня из рук, вперед шагнула моя мать и произнесла: "Отдай мне пакеты. Лучше позаботься о своем сыне". Одну за одной, она забрала у меня тяжелые сумки, которые врезались в мои запястья и ладони, и, когда я смогла крепче держать Дилана, мама как следует закутала его в одеяльце. В конце концов, я отыскала нашу машину и осторожно посадила Дилана на сиденье, пока мама стояла снаружи и держала пакеты. На этом сон кончился. Этот сон символизировал тот путь, которому я должна была следовать. Набитые документами пакеты символизировали все, что отвлекало меня от горя: беспокойство насчет судебных исков и денег, боязнь увидеть свое имя в газетах, тысячи писем, счетов, заметок, юридических документов, захвативших наше убежище и заполнив его страхом и обязательствами. Для меня было больше чем достаточно постоянных нападок прессы, ненависти и обвинений целого мира, уж не говоря о том, что я

постоянно тревожилась за Байрона. Наша финансовая ситуация стала поистине катастрофической, и казалось, что мы никогда не выберемся из этой ямы. Но мама была права. Я должна была сосредоточиться на Дилане и его жертвах, а все остальное отпустить. Было трудно. После трагедии прошел целый месяц, а мы с Томом продолжали бродить по пустым комнатам, точно призраки, ошеломленные потерей сына и угрызениями совести, измученный одинаковыми повторяющимися мыслями. "Я скучаю по Дилану. Как он мог совершить такой ужасный поступок? Не могу поверить, что больше никогда его не увижу. Как человек, которого я так сильно любила, мог хладнокровно убить людей? Других детей? Если бы я только знала, если бы произнесла волшебные слова, сделала что угодно, чтобы его остановить! Как он мог? Неужели я больше не почувствую прикосновение его колючей щеки к моей?" Периодически мы встряхивались и ощущали едва ли не безудержную энергию – наш дом, семья, вся наша жизнь, которую мы строили 27 лет, могла рухнуть из-за бесчисленных последствий поступка Дилана. Хотя Гэри Лозоу и предоставлял нам значительную скидку на свои услуги, первый счет, который мы получили, вернул нас с небес на землю. Мы вообще не представляли, как будем его оплачивать. Но в этом случае моя мама словно "вышла из могилы", чтобы нам помочь. Перед тем, как умереть в 1987 году, она застраховала жизни наших маленьких сыновей, и после смерти Дилана нам выплатили деньги, которые полностью покрыли стоимость счета. Однако то была лишь капля в море: впереди нас ждали годы и годы юридических счетов. Том пытался найти временную работу на нефтяном месторождении, но возможностей практически не было, а если они и появлялись, то после того, как инвесторы узнавали, чьим отцом является Том, они тут же исчезали. Нашей страховой компании понадобилось какое-то время, чтобы решить, будут ли они вообще покрывать наши расходы. Когда они, наконец, согласились, выяснилось, что они не смогут покрыть наше сотрудничество с Гэри. Нас это ужасно огорчило, так как мы уже относились к Гэри не просто как к адвокату, а как к надежному другу; он стал нашим оазисом здравомыслия в пустыне безумия. Эмоционально нам пришлось тяжело, однако наши новые юристы, Фрэнк Паттерсон и Грегг Кэй, проявляли сострадание и терпение, когда мы показывали им семейные фотографии и рассказывали о Дилане. Я хотела, чтобы они узнали нашу семью, узнали Дилана - и вскоре рядом с ними мы уже чувствовали себя комфортно. Но даже с их помощью каждый день приносил нам гору бумажной работы, а принимать решения стало более затруднительно и беспокойно, потому что мы не могли полностью понять их подтекст. Между тем, на кого-то постоянно подавали в суд. Выдвинули иск против подруги Дилана Робин, которая купила Эрику и Дилану три пистолета, а также против Марка Мейнса, который продал им четвертый. Люди выдвигали иски против компаний, которые производили оружие, и против компании "Лювокс" - этот антидепрессант принимал Эрик. Выдвигали иски против полиции. В конце концов, 36 судебных исков выдвинули против нас самих. Наши адвокаты делали все возможное, чтобы объяснить, что происходит, но сложность нашей ситуации находилась далеко за пределами моей способности осознать ее. Честно говоря, хотя адвокаты беспокоились за нас, сама я думала: а какая разница? В том случае, когда иски помогали кому-то из родителей заботиться о раненом ребенке, я была рада. Но судебными процессами погибших не вернуть. Иски не вернут Дейва Сандерса, убитого учителя, его семье. Иски не вернут нам возможность сделать что-нибудь по-другому, не объяснят нам, как могло произойти такое немыслимое событие. Они не вернут нам Дилана.

*** "Вчера был просто ужасный день. Сначала я четыре с половиной часа не могла встать с кровати, а потом начала рыдать. Я плакала и не могла взять себя в руки. Днем я поговорила с С. и сказала, что не могу вернуться на работу, хотя перед этим заверила ее, что смогу". - заметка из дневника, май 1999

Через месяц после Колумбайн мне позвонила Сьюзи, моя начальница. Она постоянно справлялась о моем самочувствии, присылала мне еду и растения с наилучшими пожеланиями от моих коллег. (Единственной причиной, по которой у меня все еще была работа, являлись накопившиеся годы отпусков по болезни и неиспользованные отгулы). Я плакала, как обычно. Сьюзи слушала меня какое-то время, а затем предложила: - Мне кажется, тебе надо вернуться на работу. Это настолько меня ошеломило, что я даже перестала плакать. Вернуться на работу? Невозможно. Абсурдно. Черт побери, я не могла думать ни о чем другом, кроме Дилана и того, что он совершил! Как можно покинуть безопасное пространство и столкнуться с людьми, которые не знали Дилана так, как я, не любили его так, как я? - Я не могу! Сьюзи продолжала мягко настаивать на моем возвращении. Да, нам придется поработать над деталями, но для меня так будет лучше, и моим коллегам может понадобиться моя помощь. - Что, если я дам тебе проект, над которым ты сможешь работать дома, в собственном темпе? Тебя никто не будет подгонять. Сил протестовать у меня не нашлось. Проще было согласиться, чем отказываться. Безобидная посылка, которую мне чуть позже отправила Сьюзи, несколько дней оставалась нетронутой. Когда, наконец, я начала работать, мне показалось, что я делала целый день то, что можно было сделать за час. Возвращение к настоящей работе казалось просто бесполезным. Но я должна была воссоединиться с той частью своей личности, которая являлась ничем иным, как матерью Дилана, и ухватиться за проект, который нужно было закончить. Работа над проектом, даже в моем состоянии, должна была быть сделала, и сделана как следует. Поэтому я хваталась за небольшие проекты, даже в те дни, когда по целому часу пыталась составить связное предложение - и, в конце концов, осознала, что мне нужно содействие своих коллег. Как и надеялась моя начальница, маленький проект вернул меня к жизни, и я начала составлять планы возвращения на работу – на неполный рабочий день. Я делала это с трепетом в душе. Мне подходила эта новая работа, и я наслаждалась хорошими отношениями с новыми коллегами, пока еще не знала их достаточно хорошо. Я переживала, имеют ли они представление о том, каким был мой сын, и сравнивают ли его образ с тем, какой преподносят по всем каналам. Что же до меня – ну, я являюсь матерью убийцы. Я не могла перестать думать о том, что сам факт моего присутствия может травмировать моих коллег. Их дети и члены семьи находились в тот день в школе и чудом остались в живых. Мужа одной из сотрудниц, школьного учителя, чуть не застрелили. Его лучший друг Дейв Сандерс погиб. Дочь администратора проходила интенсивную терапию, получив посттравматическое стрессовое расстройство. Каждый день - новые газетные заголовки о расследовании, новые обращения в суд или конфликты. Даже если коллега не знал никого из Колумбайн, что он скажет, если мы наткнемся друг на друга в комнате отдыха, решив выпить кофе? Откуда им знать, как со мной работать? К счастью, во главе общественного колледжа, в котором я работала, стоял выдающийся лидер ректор, которая понимала всю сложность ситуации. Она хотела помочь мне чувствовать себя комфортно и одновременно хотела убедиться, что мое присутствие не станет кого-либо сильно беспокоить. За неделю до моего возвращения ректор отправила всему персоналу особую памятку, в которой написала, что все, кто обеспокоен предстоящей работой со мной, должны прийти к ней. Была разработана линия поведения на тот случай, если сотрудникам придется иметь дело с наплывом журналистов, а те, кому понадобится поддержка, могут воспользоваться услугами психолога. Мне было не по себе оттого, что все это - из-за меня, и в то же время я высоко оценила этот мудрый поступок. Я встретилась с женщиной из отдела кадров, чтобы уладить все вопросы насчет моей безопасности и неприкосновенности. Меня поразило, что она так рассуждала о моем возвращении, как если бы я пережила обыкновенную неудачу вроде хронической болезни или родителя с болезнью Альцгеймера. Мы попросили секретаря в приемной скрывать мои звонки и стереть с белой доски расписание моего рабочего времени. Администратор предложила мне свой кабинет, чтобы я могла совершать личные звонки за закрытой дверью. Я сняла табличку со своим именем, которая размещалась на стене моей кабинки, и убрала в ящик стола.

За день или два до моего возвращения ректор разослала всем еще одну памятку, любезно намекнув, что мои коллеги должны предоставить мне достаточно личного пространства, чтобы я смогла обрести равновесие. Она мягко предупредила, чтобы ко мне не проявляли слишком много внимания, но, если кто-то пожелает, может выразить свои соболезнования. И за эту мудрость я тоже была благодарна. Даже со всеми этими условиями в свой первый день на работе я чувствовала себя эмоционально неустойчивой. Я не могла думать ни о чем другом, кроме Дилана и того, что они с Эриком натворили. Я молилась, чтобы мне не пришлось ехать с кем-нибудь в лифте – не столько из-за чувства стыда, но потому, что единственное слово или прикосновение могло вызвать у меня слезы, и я чувствовала, что если потеряю над собой контроль в первый же день, то больше собраться не смогу. В мое отсутствие в моей кабинке работали другие сотрудники - они отвечали на звонки и делали все возможное, чтобы продолжать работу. Я ощутила себя нарушителем, вторгнувшимся в пространство. В углу лежали незнакомые мне документы, пароль на компьютере изменился. А хуже всего - черный телефон, стоявший на столе. Он казался мне чудовищным, страшным. В течение следующих месяцев, если я замечала, что автоответчик мигает красным светом, по моему телу прокатывалась волна тревоги. Но тем утром сообщений не было. Вскоре ко мне начали подходить люди. Одни приветствовали меня и выражали сочувствие, другие крепко обнимали. Позже мне пришлось посетить большое ежемесячное собрание. Все стулья оказались заняты, поэтому я присоединилась к коллегам, стоявшим у стены. В первый раз после трагедии я очутилась в помещении, полном людей; некоторые были мне совершенно незнакомы. Тяжело было не думать о том, что все сосредоточены на моем присутствии, хотя люди изо всех сил старались не пялиться на меня. В те первые дни у меня был довольно скудный запас жизненных сил, и я даже стоять долго не могла. Через несколько минут я поняла, что с трудом дышу и едва держусь на ногах. Но садиться на пол было бы непрофессионально, к тому же последнее, чего мне хотелось – это привлекать к себе внимание. Однако, чтобы не упасть в обморок, мне пришлось опуститься на пол и поправить юбку так, чтобы она прикрывала колени. В конце концов, я села за рядами стульев, скрестив ноги. Одна коллега встретилась со мной взглядом и предложила сесть на ее место. Прекрасный жест – маленький, чтобы не смутить меня, но дать понять, что меня заметили и хотят проявить заботу. Я покачала головой: нет, спасибо, я в порядке, сиди. Остаток собрания я провела, сидя на полу, присутствуя и в то же время как будто не присутствуя, глядела людям в спину и слушала, не видя говорившего. Маленькая победа.

*** "Я находилась на работе с девяти утра до половины второго и побывала на четырех собраниях. Все это время я отчаянно пыталась выглядеть и действовать, как обычно. Как же я вымоталась! К концу дня я чувствовала себя совершенно разбитой. У меня столько всего на уме, и я хочу все высказать, но тем самым как будто пытаюсь протолкнуть слона через игольное ушко. Никто не понимает, через что я прошла и продолжаю проходить. Когда я, наконец, добралась до своей машины, я захлопнула за собой дверцу и разрыдалась." - заметка из дневника, июнь 1999 Хотя в то время я этого не осознавала, возвращение на работу дало мне необходимую основу для восстановления своих сил. Прежде всего я смогла увидеть, как другие люди способны сострадать и сочувствовать. Когда меня обнимали, мне хотелось плакать, но я научилась не сдерживать слезы. Проще позволить себе чувствовать скорбь, чем подавлять ее. Коллеги не нарушали моей неприкосновенности, но все равно выражали свое сочувствие и проявляли доброту по-всякому, как могли. Сомневаюсь, что они знают, как сильно они тогда мне помогли. В июле ко мне в кабинку пришла одна из тех коллег, с кем я работала раньше. В руках она держала самый изысканный букет засушенных цветов, который мне когда-либо приходилось видеть. Мы не очень хорошо друг друга знали, и она довольно церемонно сообщила: неважно, что совершил мой сын – он по-прежнему остается моим ребенком. Я знала, что она никогда не любила Дилана и,

наверное, не понимала, как я могу продолжать его любить, но, несмотря на это, она попыталась найти со мной точки соприкосновения. Меня затопило волной признательности, и я просто не знала, что сказать. Позже, уже осенью, в комнате отдыха проходила распродажа вещей ручной работы, и я приобрела пару шпилек, украшенных в Рождественском стиле, для своих подруг. Подписав чек, я открыла бумажник, чтобы продемонстрировать удостоверение личности, но женщина, ответственная за кассу, заверила меня, что в этом нет необходимости. "И правда", подумала я, убирая свои водительские права. "Кому в целом мире захочется прикинуться мной?" Такой вот черный юмор поддерживал меня в те дни. Я неуклюже попыталась вести себя непринужденно, но на лице женщины появилась искренняя печаль. Никто из моих сослуживцев не соглашался на интервью, хотя пресса постоянно их терроризировала. Один из репортеров обманом заставил администратора соединить его с моей начальницей, но, оставшись ни с чем, возмущенно воскликнул: - Почему ваши сотрудники отказываются говорить о Сью Клиболд? - Потому что мои сотрудники – хорошие люди, - отрезала начальница. Первое время я могла думать только о Дилане. По утрам, выезжая в центр города, я плакала почти всю дорогу. Я ценила это личное время, когда могла побыть наедине со своими воспоминаниями - ведь потом, чтобы нормально работать остаток дня, мне приходилось выбрасывать их из головы. Каждое утро, прежде чем выйти из машины, я смотрелась в зеркало и вытирала дорожки слез со своих щек. Несмотря на терпение своих коллег и всевозможные усилия вести себя как подобает специалисту, я буквально разваливалась на части. В подростковом возрасте у меня из-за стресса появились хронические проблемы с кишечником, и я боялась есть, если поблизости не было уборной - что бы я делала в случае приступа? Я делала все, что могла, чтобы перестать так бояться, даже прекратила заводить будильник, потому его звук потом целый час отдавался у меня в мозгу - безрезультатно. Кто-то из друзей однажды мне сказал, что мозг "в состоянии горя" действует как устаревший компьютер, на котором пытаются запустить программу, слишком сложную для него – он жутко барахлит и зависает даже на простейшей вычислительной операции. Невероятно сложно хотя бы просто услышать то, что говорят другие. А я, конечно же, с трудом могла на чем-то сконцентрироваться и пребывала в своем собственном мирке, постоянно думая о своей личной ситуации и о Дилане. Я делала множество заметок, но все равно в чем-то допускала промахи. Мне до сих пор стыдно вспоминать о первом собрании, которое я провела после трагедии. Тогда я попросила всех присутствующих собраться в круг, представиться и немного рассказать о том, что они делают. Когда в помещении наступила тишина, я нечаянно повторила свою просьбу. Косые взгляды и ерзания на стульях дали понять, что я совершаю ошибку, и мне пришлось неуклюже извиниться. Прошло довольно много времени, прежде чем я смогла работать как раньше. Физическую силу мне помогли восполнить вечерние прогулки, а для того, чтобы находиться среди людей, мне пришлось восстанавливать эмоциональную способность. В каком-то смысле, работа стала для меня реабилитацией, безопасной окружающей средой, где я могла восстанавливать силы и преодолевать свое горе. Мои мысли постоянно вращались вокруг родственников погибших; я все время думала, как им, должно быть, непросто пытаться вернуться к подобию нормальной жизни после того, что сделал Дилан. С течение времени мои переживания стали казаться чуть ли не комичными. Запасные носовые платки постоянно выпадали из моих блокнотов, календарей, рукавов и карманов. Если кому-то нужны были салфетки, он всегда мог попросить их у меня. Сезонная аллергия? Сью поможет! Я надеялась, что ко мне будут относиться с добротой, и большую часть времени так и происходило. Я получала больше доброго отношения, чем заслуживала. Но, разумеется, не все люди были добрыми и понимающими. Я жила в отрицании, что являлось естественной реакцией (особенно мои убеждения в том что Дилана принудили участвовать в стрельбе или что он сам не причинил никому вреда), но дальше так продолжаться не могло. Я чувствовала, что мои коллеги злятся, страдают и осуждают меня. Если кто-нибудь из них неприязненно отзывался обо мне за моей спиной, друзья говорили мне об этом. Одни избегали меня, другие непрямо конфликтовали со мной. Один из подобных инцидентов впечатался в мою память - не потому, что это был худший конфликт или самое отвратительное высказывание, какое я слышала за всю свою жизнь, но потому что он ясно выразил то, о чем все думали, и чего я боялась, не упоминая уже о

страхах насчет себя самой. В тот раз я вместе со своими коллегами посетила занятие по специальной программе, которую финансировал наш офис. Занятие проходило в небольшой сельской школе за пределами Денвера. Мне было тяжело там находиться; я все время боролась со слезами, особенно когда вошла в просторный компьютерный класс и увидела там довольных, счастливых ребят. Мы представились учителю информатики - это был молодой человек, выглядевший ненамного старше своих учеников - и поздравили его с преуспевающей программой. Когда я назвала свое имя, учитель уставился на меня с напряжением во взгляде. А когда один из членов нашей команды отметил, что все компьютеры в очень хорошем состоянии, молодой человек ответил: - Ну, ты знакомишься с ними, начинаешь узнавать о них как можно больше. В каком-то смысле это то же самое, что быть хорошим родителем. С этими словами он специально повернулся к своему собеседнику, чтобы наши глаза встретились. Его взгляд буквально обжег меня. - Как правило, хорошие родители имеют какое-то представление о том, на что способен их ребенок. Его слова сильно меня задели, и мне больно вспоминать об этом. Но несмотря на то, что мне хотелось сбежать отовсюду, где всплывала тема Колумбайн, я не могла провести всю свою жизнь, избегая комментариев, которые не хотела слушать, или просто сидеть дома и вообще никуда не ходить. Поэтому я никогда не попадала в ситуацию, которая могла бы вызвать у меня стресс. Несмотря на ужасающий водоворот эмоций, которые мне приходилось испытывать, не только мне одной было больно. Я понимала, насколько сильно действия Дилана повлияли на других людей. Каждый раз, когда мне нужно было прийти в себя после очередной неудачной встречи с кем-то, я делала очередной шаг вперед. Поддерживали меня люди или осуждали - возвращение на работу поставило меня в один ряд с обществом, которое мой сын пытался уничтожить. Я всегда чувствовала мнение окружающих о себе, но внезапно на первое место встало одобрение. Я была уверена, что мое собственное поведение оценивали, осуждали и использовали затем, чтобы объяснить, как так вышло, что Дилан убивал и калечил других. Я всегда спокойно относилась к своей работе, но меня вдруг охватил период интенсивного перфекционизма. Я не совершала ошибок, не допускала ни малейшего недопонимания. Я ловила себя на каждой опечатке, выполняла любой проект лучше, чем могла бы, и старалась экономить время. Мне было недостаточно считаться компетентной или нормальной – я должна была убедить окружающих, что не я стала причиной безумия своего сына. Совершив незначительную ошибку, я так расстраивалась, что не могла работать дальше. Всякий раз, когда мне задавали вопросы, я чувствовала себя раскритикованной. Сидя за рулем, я боялась, что отвлекусь и случайно собью кого-нибудь, может, даже насмерть, и тогда весь мир убедится, что Сью Клиболд не заслуживает даже дышать. Всматриваясь в различные фотографии счастливых семейств, я неустанно поражалась: что такого сделали вы, чего не сделала я? Одновременно с этим я пребывала в отчаянии, уже не зная, как доказать людям, что мы любили Дилана, что я была хорошей матерью и что понятия не имела о его планах и никогда не подозревала, что Дилан окажется способным на такой варварский поступок. Конечно, я приписывала другим собственные негативные эмоции. Сама того не зная, я вырастила убийцу, человека с таким искривленным чувством морали, что он совершил самое настоящее зверство. Дура, балда, простачка! А ведь я даже не курила травку со своими детьми и не знакомила их со своими "клевыми бойфрендами"! Нет, я была такой мамой, которая любит, когда вся семья собирается за одним столом, которая предпочитает сначала встретиться с друзьями своих детей и их родителями, а потом уже решать, отпускать их ночевать в другой дом или нет. И что хорошего мне это принесло? Я вспомнила, как мне пришлось отвезти Дилана-дошколенка обратно в продуктовый магазин, из которого он утащил конфету, не заплатив за нее. Спасибо менеджеру, который спокойно принял извинения Дилана и забрал у него конфету вместо того, чтобы одобрить эту мелкую кражу и позволить ему оставить лакомство себе. Когда дети отправлялись на вечеринку с ночевкой, я звонила туда и спрашивала, какой фильм они будут смотреть, и часто просила, чтобы жестокости в фильме было поменьше. Зачем я себя утруждала, если в итоге весь мир увидел, что мне не удалось уберечь ни своего сына, ни других детей? Наверное, это невозможно – вырастить ребенка так, чтобы совсем ни о чем не сожалеть. После

убийства (или суицида) твоими постоянными, невыносимыми спутниками становятся вина и домысливание. Когда вечером я возвращалась домой с работы, я с какой-то одержимостью начинала пролистывать фотоальбомы. Там были поездки на молочную ферму, в музей естествоведения, в парк – обычное счастливое детство в семье среднего класса. Я успокаивалась, видя, как часто на фотографиях Дилана обнимали, ласкали или щекотали. Я мечтала о том, чтобы вцепиться в каких-нибудь прохожих на улице и показать им наши альбомы. "Вот", хотелось сказать мне. "Видите? Я не сумасшедшая. Смотрите, какими мы были счастливыми!" Но изображение Дилана, привычно обнимающего Тома за шею и улыбающегося во весь рот, в очередной раз тонуло в бесконечной реке грусти. В старом фильме под названием "Газовый свет" персонаж Шарля Буайе пытается довести свою жену, которую играет Ингрид Бергман, до безумия. Он перемещает произведения искусства и украшения и "находит" предметы в дамской сумочке, которые жена якобы украла. Это работает: когда женщина больше не могла доверять самой себе, она начала "ломаться". Я часто вспоминала этот фильм, когда пыталась реконструировать свою собственную личность. Я считала, что была хорошей матерью. Я любила своего сына и гордилась им. Когда Дилан был жив, я не замечала ничего, что заставило бы меня заподозрить неладное. Оглядываясь назад, я бы не смогла увидеть никаких очевидных, кричащих знаков. Когнитивный диссонанс был силен. «Хорошие родители имеют какое-то представление о том, на что способен их ребенок». Комментарий учителя информатики ужалил меня больше, чем это сделали бы ругательства, полные ненависти – не потому, что я не верила в это, а как раз наоборот. *** "Том только и думает о том, воссоединимся ли мы когда-нибудь с ним (Диланом). Он говорит, ему стало бы легче, если бы он знал, что снова его увидит. Я много думаю о том, где сейчас Дилан, и волнуюсь - а что, если его поступок мешает ему упокоиться с миром? Хочу надеяться, что Бог все ему простил, потому что Он осознает, что Дилан был всего лишь ребенком". - заметка из дневника, май 1999 Моя подруга Шэрон, чей ребенок совершил самоубийство, убедила меня вступить в группу поддержки тех, чьи близкие покончили с жизнью. Я отчаянно нуждалась в людях, которые могли меня выслушать и поддержать, ни в чем не обвиняя, но никак не могла себе представить, что войду в комнату, полную незнакомых людей, и все они будут обсуждать поступок Эрика и Дилана. Более того, как подметил Гэри Лозоу, кто-то из членов группы поддержки мог бы выступить в качестве свидетеля в суде. Мне казалось, что я причинила уже достаточно вреда. Одиночество было нестерпимым. Я ощущала себя отрезанной от мира. Мы не общались с Харрисами. Единственным человеком, кто мог понять, через что я прохожу, был Том, но трещина, которая пролегла между нами, продолжала расширяться день ото дня. Конечно, в этом нет ничего удивительного. Хотя, согласно статистике, вероятность развода после смерти ребенка несколько преувеличена, большинство браков действительно начинают трещать по швам. Одна из наиболее популярных причин – мужчины и женщины по-разному оплакивают свою потерю. Мужчины склонны к тому, чтобы оплакивать того ребенка, каким он никогда не станет, тогда как женщины оплакивают ребенка таким, каким они его помнят. У нас все было именно так: я постоянно вспоминала Дилана-малыша, Дилана постарше и Диланаподростка, а Том все время думал о том, что бы мог сделать Дилан в жизни, если бы не умер. Этот его акцент на потерянном будущем раздражал меня, словно Том посмертно давил на Дилана, заставляя его оправдать отцовские ожидания. Сейчас те вещи, из-за которых мы ссорились, не имеют для меня значения. Мы были привязаны спина к спине, находясь в центре жуткого шторма, но порой казалось, что быть с кем-то еще хуже, чем быть одному. Наши защитные механизмы тоже отличались. Я всегда тянулась к людям и общению, а Том предпочитал уединение. Насколько это было напряженно - подвергать себя ненависти и осуждению - но также мое "воссоединение" с миром давало мне ощутить доброту и щедрость других. К тому же, взаимодействие с людьми означало, что я не могу все время отрицать случившееся. Неприятный

разговор мог ранить мои чувства и на время вывести меня из равновесия, но, в конце концов, я верила – взаимодействие с окружающими поможет мне примириться с реальностью. В то время, как я пыталась снова стать частью внешнего мира, Том все больше замыкался в себе. Я хотела широко распахнуть двери, а Том - как следует загородиться от всего. И все больше и больше мне становилось ясно, что я отдаляюсь от него. *** "Всю дорогу я напевала грустные песни и плакала. Я едва могла идти и двигалась, как в режиме замедленной съемки. Мои чувства лучше всего описывают слова "порой я чувствую себя практически исчезнувшей". Приехав на работу, я села за свой стол и расплакалась. Подумала, что, может, лучше поехать домой, потому что совсем не была настроена работать, а потом осознала, что дома будет еще хуже. В конце концов, я все-таки как-то смогла заставить себя сконцентрироваться на работе". - заметка из дневника, август 1999 Моя жизнь раскололась на два полушария: шум и скандалы в личной жизни и спокойное времяпровождение на работе. Моя сосредоточенность росла. С каждым разом (на минуту, две, пять или пятнадцать) я настолько втягивалась в работу, что забывала, что меня беспокоило. Такие мгновения были настоящим блаженством: они не только давали мне передышку от постоянных страданий, но и вновь превращали меня в того человека, каким я была до трагедии: ответственного, способного, который может приносить пользу. Как и наши друзья, делившиеся с нами собственными историями из юности, коллеги тоже стали рассказывать мне о своих воспоминаниях, за которые им было стыдно. И мне пришлось осознать еще раз, что в мире существует неиссякаемый источник боли и страданий. Теперь и Сью Клиболд являлась его частью - окончательно и бесповоротно. Одна из коллег призналась, что ее сына отправили в тюрьму за покушение на убийство. Другая поделилась воспоминаниями из первых рук - о депрессии, суицидальных мыслях и психиатрической госпитализации. Слушать эти рассказы было одновременно и честью, и уроком. Когда знакомые доверяли мне подобные истории, тем самым они напоминали мне, что мой кризис - это только МОЙ кризис. Другим людям тоже пришлось несладко. Они претерпели ужасные вещи, но, тем не менее, продолжают жить дальше. Хорошо ощущать себя человеком, который может утешить, хоть и не полностью. Я не могла сказать ничего глубокомысленного, да и потом, кому нужны советы от матери убийцы? Но я могла помочь, хотя бы просто выслушав человека. В своем дневнике я написала: "Я усвоила две важные вещи. Первая – в мире есть много хороших и добрых людей. Вторая – есть люди, которым пришлось много страдать, но они продолжают быть сильными и смелыми. В конце концов, они становятся поддержкой для других. Надеюсь, однажды и мой пример кому-то пригодится".

Это будет долгий путь. Отбросив свою прежнюю личность, я смогла увидеть, насколько раньше была эгоистична. Мне всегда хотелось нравиться людям и считаться полезным членом общества. Я выбрала такую работу, чтобы иметь возможность помогать другим; чувство удовлетворения всегда было для меня важнее, чем куча денег. Я испытывала огромную гордость за своих сыновей, за семью, которую строили мы с Томом, и за себя, что была хорошей матерью. После Колумбайн все это больше не могло быть правдой. Я не просто плохая мать – я худшая мать на свете, которую открыто ненавидят и пишут о ней в местной газете. Теперь, когда я больше не могу нравиться людям и заслуживать их уважения, лучшее, на что можно надеяться – что окружающие однажды смогут проявить ко мне каплю сострадания, наряду с

осуждением и ужасом. Это тяжелое испытание. Я никогда не смогу выйти за пределы того, что сделал Дилан. События в Колумбайн и роль моего сына в стрельбе наложили на меня неизгладимый отпечаток, стали моей неотделимой частью. Для того, чтобы выжить, мне нужно отыскать способ существования в новой реальности. За исключением своей смерти, я не смогу сделать ничего, о чем думает весь оставшийся мир. Моя новая величайшая надежда - это всего лишь слияние прежней Сью и новой.

Глава 10 КОНЕЦ ОТРИЦАНИЯ "Все, чего я сейчас хочу – это умереть. Том постоянно говорит, что было бы лучше, если бы он никогда не рождался. Мы так сильно любили Дилана, но он не чувствовал себя любимым. Не думаю, что сам он любил кого-то или что-то. Как это произошло? Я не знаю того мальчика, которого сегодня увидела на этих кассетах". - заметка из дневника, октябрь 1999 В октябре, спустя полгода после Колумбайн, люди из отдела шерифа согласились показать нам с Томом собранные ими вещественные доказательства. На эту новость я отреагировала неоднозначно. После месяцев предположений, сплетен и дезинформации возможность наконец-то узнать правду показалась невероятным облегчением. Но в то же время (и по той же причине) новость меня ошеломила. Как я написала за неделю до этого: "Встреча потребует больше смелости, чем у меня есть. Пока я не поговорила с полицейскими, я могу довольствоваться собственными соображениями. Не хочу, чтобы эта встреча уничтожила того Дилана, которого я храню в памяти". За два дня до того, как нас пригласили в отдел шерифа, позвонил Гэри Лозоу. Он предупредил, что нам собираются показать кое-какие видео, и впечатления от них могут оказаться "еще мучительнее, чем 20 апреля". Гэри предположил, что речь идет о съемках с камер наблюдения. На это Том ответил, что он отказывается их смотреть. Я не могла поверить, что мы обсуждаем такие вещи. Если бы мне пришлось смотреть на то, как Дилан убивает людей, я бы сошла с ума. Накануне вечером мы с Томом составили список вопросов. В душе мы все еще хранили стойкое убеждение, что Дилана либо принудили стрелять, либо он по неосторожности вляпался во что-то более серьезное, чем ему казалось. Ходили слухи, что в доме Харрисов были найдены материалы военной подготовки по методам промывки мозгов, и эта информация только подогревала нашу уверенность, что Дилан - еще одна жертва трагедии. Звучало правдоподобно, учитывая военное прошлое мистера Харриса. Мне нравилось фантазировать о том, что мы могли бы провести публичный траурный митинг. Но это длилось недолго. Я начала понимать, насколько хрупкой была наша версия. Мне было необходимо отрицать - возможно, даже для спасения жизни. Отрицание служило мне защитным механизмом. Однако по прошествии какого-то времени отрицать стало сложнее. Многое из того, о чем говорили по телевидению и в прессе, было ложью, и это укрепляло наш скептицизм. Но мы знали, что Дилан покупал оружие, знали, что есть множество надежных свидетелей, которые видели, что Дилан стрелял в учеников, и слышали, что он говорил им перед смертью. Таким образом, мое убеждение начало трещать по швам. Как я и подозревала, встреча с полицейскими в отделе шерифа напрочь его разрушила. *** "Сегодня как будто бы настоящий конец моей жизни – той, прежней жизни. Если завтра мне придется узнать что-то ужасное и пронести это через всю свою жизнь, я буду оглядываться на сегодняшний день и помнить его как конец лучших времен. Мы проработали свои вопросы. Байрон крепко меня обнял, чтобы я смогла достойно встретить завтрашний день. Надеюсь, они не уничтожат мои воспоминания о мальчике, которого я любила. Я не знаю, что это за видео, которое они хотят нам показать". - заметка из дневника, октябрь 1999 Утром 8 октября мы прибыли в отдел шерифа. Мы должны были встретиться с ведущим следователем Кейт Баттан и еще одним следователем, Рэнди Уэстом – именно они допрашивали нас в офисе нашего адвоката вскоре после стрельбы. Они же сопровождали нас в в школьную библиотеку. Кейт и Рэнди были добры к нам и вели себя очень профессионально; я никогда не была им настолько благодарна, как

в тот день. Поприветствовав друг друга, мы с Томом уселись на стулья, расставленные в помещении, предназначенном для официальной презентации. Я думала о Харрисах и о родителях погибших. То, что мы сидели на одних и тех же стульях в разное время, как будто бы сближало нас. Указывая на различные места, обозначенные на диаграмме школы, Кейт и Рэнди начали рассказывать о том, что делали Эрик и Дилан 20 апреля 1999 года. Это был первый раз, когда мы с Томом услышали о том, что происходило в тот день и несколькими днями ранее, из официального источника. Материал, который далее последует, представлен весьма детально, и принимать решение о включении его в книгу далось мне нелегко. Жертвам этой трагедии и их семьям пришлось вынести тяжелые испытания, и я не хочу, чтобы описание событий 20 апреля вновь заставило их страдать. Не исключено, что это описание может стать схемой очередного скулшутинга, хотя лаконичность повествования и минимум графических описаний должны уменьшить вероятность подражания. При этом для меня очень важно признать, насколько отвратителен был поступок Эрика и Дилана. Очень многое в книге сосредоточено на моей любви к Дилану, но также мне необходимо признать всю подлость его поступка. Я нисколько не преуменьшаю его масштабы, чтобы тем самым успокоить себя, и мне никогда, никогда не забыть, что я чувствовала, когда думала, что Дилан может оказаться невинной жертвой. Мое намерение состоит лишь в том, чтобы почтить память безвременно ушедших подростков и учителя. Кейт начала говорить. Бойня была тщательно спланирована. Мальчики разместили небольшую бомбу-приманку на поле за три мили от школы, полагая, что взрыв отвлечет сотрудников экстренных служб от происходящего в Колумбайн. Приехав в школу, они вошли внутрь примерно в 11.15 утра с двумя спортивными сумками, набитыми трубчатыми бомбами. Во дворе Эрик столкнулся с Бруксом Брауном, который упрекнул его за пропущенный тест. "Это больше не имеет значения", ответил Эрик. "Брукс, ты мне сейчас нравишься. Убирайся отсюда. Иди домой". Установив бомбы в кафетерии, Дилан и Эрик вернулись к своим машинам и стали ждать. Когда бомбы, вопреки сценарию, не взорвались, мальчики поднялись на верхние ступени лестницы, ведущей к западному входу в школу, и открыли стрельбу. Кейт не стала делиться с нами подробностями о том, что именно говорили мальчики, как жестоко они обошлись со многими подростками, сколько пуль или осколков было найдено в телах жертв. Она сделала все возможное, чтобы смягчить визуальную и слуховую образность, придерживаясь исключительно хронологических фактов – кто в кого стрелял, какое оружие использовалось и где именно находились убитые и раненые. Намеренно или нет, я приняла это как акт милосердия и была очень благодарна Кейт. Эрик стал стрелять в Рейчел Скотт, которая погибла практически мгновенно, и в Ричарда Кастальдо, который получил множественные ранения и остался парализованным ниже пояса. Затем Эрик выстрелил в Дэниела Рорбо, Шона Грейвса и Лэнса Кирклина, которые поднимались на холм навстречу им. Дэниел погиб, остальные двое получили ранения. На траве напротив западного входа сидели пятеро учеников. Эрик стал стрелять по ним. Он ранил Майкла Джонсона, но подросток смог убежать и остаться в живых. Марк Тейлор получил множественные ранения, но смог выжить, притворившись мертвым. Еще трое сбежали. Дилан отправился в кафетерий. По пути туда он выстрелил в Лэнса Кирклина и переступил через Шона Грейвса. Эрик, оставаясь снаружи, продолжил стрелять в учеников, сидящих неподалеку от входа, и ранил Энн-Мари Хочхальтер. Ни в кого не стреляя и ничего не выяснив насчет бомб, Дилан присоединился к Эрику, и вместе они стали стрелять по нескольким ученикам, которым удалось убежать и перебраться через сетчатый забор на футбольное поле. Никого из них ранить не удалось. Учительница Патти Нильсон, увидев с третьего этажа то, что происходило во дворе, направилась туда, намереваясь прекратить "розыгрыш", как ей казалось. Но не успела она подойти к западному входу, мальчики стали стрелять по дверям, ранив Брайана Андерсона стеклянными осколками. Нильсон тоже получила ранение в плечо. Она побежала в библиотеку и приказала находившимся там студентам спрятаться под столы. Сама она спряталась под стол библиотекаря и набрала 911. На парковку прибыл вооруженный школьный охранник Нил Гарднер. Эрик выстрелил в него;

Гарднер стал отстреливаться, но ему не удалось задеть Эрика. Гарднер вместе с другим помощником из отдела шерифа округа Джефферсон начали перестрелку с Эриком, но в итоге никто никого не ранил. Мальчики вошли в здание школы. Эрик выстрелил из своего оружия 47 раз. Дилан выстрелил 3 раза из пистолета и 2 - из дробовика. Впридачу к этому они бросали трубчатые бомбы. Эрик и Дилан шли по коридорам, бросая бомбы и стреляя во все стороны. Они ранили Стефани Мансон. Потом из-за угла выбежал Дейв Сандерс, который вывел из кафетерия огромное множество человек и лично убедился, что им ничего не угрожает, после чего стал искать тех, кого еще не предупредили об опасности. Он и еще один ученик заметили Эрика и Дилана и развернулись в другую сторону. Мальчики стали стрелять по Дейву; пока еще неизвестно, кто именно из них его убил. Рич Лонг, еще один преподаватель, дотащил Сандерса до одного из кабинетов, где двое учеников, Аарон Хэнси и Кевин Старки, пытались оказать ему первую помощь на протяжении трех часов. Несмотря на все их усилия, Дейв Сандерс скончался, так и не дождавшись, когда ему придут на помощь и заберут в больницу. Дилан и Эрик бросили две бомбы через перила в кафетерий. Бомбы взорвались. Еще одна бомба взорвалась в коридоре, ведущем в библиотеку. Затем мальчики вошли в саму библиотеку. Эрик выстрелил в сторону стола, под которым прятался Эван Тодд; Эван был ранен, но не серьезно. Дилан застрелил Кайла Веласкеза, прятавшегося под компьютерным столом. Мальчики перезарядили оружие, а затем, подойдя к окнам, стали стрелять в спасателей, помогавших ученикам во дворе школы. Потом Дилан ранил Дэниела Стипплтона и Макая Холла. Эрик выстрелил под один из столов не глядя, смертельно ранив Стивена Курноу, а затем выстрелил в Кейси Руджсеггер. Он прошел к другому столу и убил Кесси Берналл. Дилан выстрелил в Патрика Айрленда, который пытался помочь Макаю Холлу. Под очередными столами Дилан обнаружил Айзею Шолса, Мэттью Кехтера и Крейга Скотта, младшего брата Рейчел Скотт. Дилан обозвал Айзею расистскими эпитетами, после чего Эрик выстрелил и убил Айзею. Затем Дилан выстрелил и убил Мэтта Кехтера. Эрик швырнул картридж с углекислым газом под стол, где прятались Макай, Дэниел и Патрик. Макай успел отшвырнуть бомбу, прежде чем она взорвалась. Эрик начал стрелять, ни в кого конкретно не целясь. Дилан выстрелил в выставочный стенд, а затем в сторону ближайшего стола, тем самым ранив Марка Кинтджена. Он выстрелил снова, ранив Лизу Кройтц и Валин Шнур. Затем он убил Лорен Таунсенд. Эрик заглянул под стол, чтобы поиздеваться над двумя девочками, затем выстрелил в Николь Ноулен и Джона Томлина. Когда Джон попытался уползти, Дилан его убил. Потом Эрик застрелил Келли Флеминг, ранил Лорен Таунсенд, Лизу Кройтц и Жанну Парк. Мальчики еще раз перезарядили оружие. Эрик заметил Джона Саведжа – паренька, с которым Дилан был знаком. Джон спросил Дилана, что они с Эриком делают, и Дилан ответил: "Да так, людей убиваем". Джон спросил, убьют ли они и его тоже. Дилан приказал ему уходить. Джон бросился прочь из библиотеки. Эрик застрелил Дэниела Маузера. Потом Эрик и Дилан выстрелили под другой стол, ранив Дженнифер Дойл и Остина Юбэнкса и убив Кори ДеПутера. Наткнувшись на Эвана Тодда, они стали издеваться над ним. Эрику сломало нос отдачей дробовика, и у него сильно текла кровь. Мальчики направились к выходу из библиотеки. Заглянув в комнату отдыха, Дилан выстрелил и попал в телевизор, после чего схватил стул и со всей силы обрушил его на стол библиотекаря, под которым пряталась Патти Нильсон. После того, как мальчики покинули библиотеку, 30 учеников, которые не пострадали, и 10 раненых эвакуировались из здания. Остались Патрик Айрленд и Лиза Кройтц: Патрик был без сознания, а Лиза не могла пошевелиться. Патти Нильсон вместе с кем-то из преподавателей и двумя библиотекарями заперлись в кабинетах, примыкающих к библиотеке. На протяжении следующих 32 минут Эрик и Дилан бродили по школе, стреляя наугад и взрывая бомбы. Кейт Баттан отметила, что в здании все еще оставалось от двух до трех сотен человек. Некоторые учителя и кто-то из персонала остались, чтобы в случае чего суметь защитить оставшихся школьников. Во время презентации Кейт все время повторяла, как это удивительно, что мальчики больше никого не убили. Вернувшись в кафетерий, Эрик и Дилан попытались взорвать бомбы с пропаном, которые оставили там раньше. Они заглядывали через окошки в кабинеты, встречались глазами с прятавшимися там ребятами, но не врывались и не стреляли. Они вообще больше не

причинили никому вреда. Эрик и Дилан вернулись в кафетерий и прошли на кухню. Затем они вернулись в библиотеку, где снова начали перестрелку с полицией, а потом совершили самоубийство. В их автомобилях находились самые большие бомбы, которые должны были взорваться ровно в 12.00, но так и не взорвались. Очнувшись, Патрик Айрленд дополз до одного из окон. Его поймали двое спецназовцев, стоящих на крыше бронированного грузовика. Лизу Кройтц, получившую множественные огнестрельные ранения, эвакуировали некоторое время спустя - вместе с четырьмя людьми, прятавшимися в комнате отдыха. Вместе с учителем Уильямом Дейвом Сандерсом погибло еще 12 человек: Кесси Берналл, Стивен Курноу, Кори ДеПутер, Келли Флеминг, Мэттью Кехтер, Дэниел Маузер, Дэниел Рорбо, Айзея Шолс, Рейчел Скотт, Джон Томлин, Лорен Таунсенд и Кайл Веласкез. Еще 24 ученика получили ранения; трое были ранены, когда пытались сбежать из школы. Когда на нас вылили всю эту информацию, я впала в оцепенение. Все это походило на документальный фильм, настолько жестокий и извращенный, что я бы никогда в жизни, ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не посмотрела его. Единственный несомненный и недвусмысленный факт: ЭТО СОВЕРШИЛ ДИЛАН. Стрельба планировалась долгое время, и Дилан участвовал в ее подготовке. План атаки был тщательно расписан и стратегически выстроен. Дилан сознательно убивал и ранил людей. Когда они молили его о пощаде, он жестоко высмеивал их. С его губ слетали расистские и полные ненависти высказывания. Дилан не проявлял ни милосердия, ни сожаления, его не мучила совесть. Он застрелил учителя. Он хладнокровно убил детей. Впервые за все прошедшие месяцы мои глаза были сухими. Я не только не могла осознать то, что мне только что пришлось услышать – я вообще ничего не чувствовала. Все убеждения, за которые я цеплялась, чтобы жить дальше, были уничтожены. Блокнот с вопросами, лежавший на моих коленях, так и остался нераскрытым. Когда я, наконец, вникла во все детали сказанного, до меня дошло одно из самых шокирующих и ужасающих откровений того утра: на самом деле планировались разрушения куда большего масштаба. Атака являлась ни чем иным, как неудачной попыткой взорвать всю школу. Большие пропановые бомбы должны были взорваться в тот момент, когда в кафетерии соберется максимальное количество учеников. Но из-за ошибки в просчетах они так и не взорвались. По словам Кейт, если бы это случилось, кафетерий бы окутала стена огня, и толпа учеников оказалась бы в ловушке. Потолок бы обрушился, и весь кафетерий оказался бы погребен под его обломками. Произошедшее в Колумбайн просто меркло в сравнении с тем, что изначально планировали Эрик и Дилан. Я едва могла дышать, думая об этом. Все могло быть намного хуже. Вот что на самом деле намеревался сделать наш сын. Взяв себя в руки, Том захотел узнать еще больше информации. Нам все еще не объяснили самую большую загадку: что было у Дилана на уме? Почему он пошел стрелять? О чем он думал и что чувствовал, когда решался на такой чудовищный поступок? Мы полагали, что Дилан не оставил абсолютно никаких зацепок, которые могли бы объяснить его действия. Следователи уже сообщили нам, что он очистил жесткий диск на своем компьютере, а из его комнаты вынесли все, что могло дать нам возможность понять мотивы Дилана. Мы беспрестанно искали хоть какую-нибудь записку. Когда к нам приходили друзья Дилана, я обращалась к ним за помощью; они открывали коробочки CD-дисков и рылись в книжках. Но никто из нас так ничего и не нашел. Поэтому мы с Томом цеплялись за последние крупицы надежды. Да, Дилан действительно участвовал в бойне, это очевидно, но так ли уж добровольно он на это пошел? Разве не может быть, чтобы ему промыли мозги, накачали наркотиками или еще как-нибудь заставили стрелять? Кейт покачала головой и ответила, что в полиции уверены – Дилан участвовал добровольно. Когда мы спросили, откуда такая уверенность, Кейт сообщила, что мальчики оставили после себя видеозаписи. То самое вещественное доказательство, о котором нас предупреждали. Хотя Эрик и Дилан посещали вместе класс видеосъемки, я не знала, что они сами записывали видео. Услышав об этом, у меня внутри все сжалось от страха. Я не могла подготовиться к тому, что мне пришлось увидеть, когда Кейт вставила кассету в видеомагнитофон и нажала на кнопку "play".

*** "И вновь моя жизнь разрушилась. Если бы я не увидела это своими глазами, я бы не поверила. Сбылись мои худшие страхи. Я все время думаю о его безумной ярости и желании умереть. Он лгал нам и своим друзьям. Он выглядел таким бесчувственным. Я все еще пытаюсь понять, как этот милый, ненаглядный ребенок стал таким. Не передать словами, как я зла на Бога, который сотворил такое с моим сыном". - заметка из дневника, октябрь 1999

"Подвальными лентами" назывались видеозаписи, снятые Эриком и Диланом в разных местах и в разное время до трагедии. Многие были сняты в доме Эрика, в его комнате, которая находилась в подвале – поэтому записи и получили такое название в прессе. Мы понятия не имели о существовании этих видео, но как только нам включили кассету, я осознала, что мне придется забыть все предположения о жизни своего сына, о поступках, которые привели к его смерти, и злодействах, что он совершил. Когда я впервые увидела Дилана и услышала его голос, у меня едва не разбилось сердце. Он выглядел точь-в-точь таким, каким я его помнила – тем самым мальчиком, по которому я так скучала. Но через пару секунд я стала различать слова, которые он говорил, и у меня закружилась голова. Я встала, думая, хватит ли мне времени, чтобы добежать до комнаты отдыха, пока меня не стошнило. Дилан и Эрик нелепо позировали и выступали друг перед другом и невидимой публикой. Я никогда не видела на лице Дилана такого глумливого превосходства. А когда я услышала, какие выражения они употребляют, у меня просто челюсть отвисла - гадкие, полные ненависти, расистские, уничижительные слова. Слова, которые никогда не звучали в нашем доме. Меня накрыло волной адреналина, и сосредоточиться на пленках стало трудно, хотя информация была такой важной, что я боялась даже мигать. На первом видео, которое нам показали, Эрик ведет себя как ведущий телепередачи, представляя на обозрение темы, которые хочет увековечить, а Дилан высокомерно ему поддакивает. На первый взгляд, Эрик кажется спокойным, здравомыслящим парнем; на его фоне Дилан бурно выражает свою злость. Очевидно, что ярость Дилана являлась ключевым компонентом в их движущей силе. Эрик снова и снова побуждает его "ощутить ярость", и Дилан, чтобы угодить Эрику, выплескивает все, что раньше держал в себе. Временные промежутки, о которых он рассказывает, доходят до смешного – он вспоминает даже обиды дошкольных лет. Психологи, которые просматривали эти кассеты, пришли к одному и тому же выводу: Эрик полагался на вялотекущий, подавленный гнев Дилана, чтобы разжигать и подпитывать его садизм, в то время как разрушительные импульсы Эрика подталкивали пассивного Дилана к активным действиям. Мне потребовались годы, чтобы отфильтровать то, что я услышала на этих видеозаписях, и понять роль злости в саморазрушении Дилана. Поверх ужасающей бравады и шокирующих слов, вылетавших у него изо рта, я смогла разглядеть в Дилане знакомую подростковую застенчивость - он смущался точно так же, когда Том принес домой видеокамеру, чтобы записать домашнее видео. Я хотела запрыгнуть в экран телевизора, наброситься на Дилана с кулаками и наорать на него – и одновременно хотела вернуться назад во времени, обнять своего сына и убедить в том, что очень сильно его люблю, что он не один. Я уже не помню, в каком порядке нам показывали видео. На одном из них Эрик и Дилан сидят перед камерой, едят и пьют алкоголь прямо из бутылки. Они перечисляют имена своих потенциальных жертв и описывают, что конкретно хотят с ними сделать. (Как отметила Кейт, никто из тех, кого мальчики упоминали на пленках, не пострадал). На другом отрывке Дилан снимает то, как Эрик примеряет "костюм для атаки" и демонстрирует свое оружие. Мальчики говорят, что держат свои планы в секрете. Эрик демонстрирует, насколько хорошо он спрятал свое оружие - так, чтобы родители ничего не нашли. Для нашей пользы Кейт прокомментировала, что эта часть видео – настоящая неожиданность даже для тех, кто давно работает в правоохранительных органах. При первоначальном обыске комнаты

Эрика следователям не удалось обнаружить один из его тайников, и после просмотра кассеты им пришлось вернуться и сделать повторный обыск. Кейт добавила, что когда следователи вернулись домой, они обшарили комнаты своих собственных детей так, как прежде никогда не обшаривали. Далее Дилан говорит о том, как ему удалось пронести в дом свой новоприобретенный дробовик. Он обрезал ствол, сделав оружие более незаметным. Дилан описывает, какое напряжение он испытывал, когда прятал дробовик под плащом, но ему удалось прокрасться в комнату безо всяких подозрений. Мы так и не узнали, где он хранил оружие – в доме или где-то в другом месте. Возможно, дробовик лежал в изголовье кровати Дилана; внутрь можно было заглянуть, только отодвинув кровать. Просматривая это видео, я ощутила беспомощность. Даже если бы мы продолжили обыскивать комнату Дилана, как регулярно делали целых полгода после его ареста, мы бы, возможно, туда и не заглянули. В какой-то момент Дилан уничижительно высказывается о всей моей родне, а потом еще и о своем старшем брате. Мы горевали по Дилану целых полгода, и никто из нас не принял на себя все бремя людской злобы более храбро, чем Байрон. Наш старший сын вышел вперед и взвалил на свои плечи ужасные обязанности, и он это сделал со смелостью и потрясающим изяществом. Парадоксально: Дилану было мало на что жаловаться или злиться в отношении Байрона или родственников, с которыми он слишком редко виделся, чтобы проявлять такую ярость, в которой нуждался Эрик. На другом отрывке Дилан жалуется Эрику, что я заставляю его отмечать Песах (прим.пер.: еврейская Пасха). В те выходные, когда они снимали свои видео, я решила устроить традиционный пасхальный обед и пригласила соседей, а потом уточнила у сыновей, во сколько они освободятся после работы, чтобы все как следует распланировать. Дилан ответил, что не хочет отмечать Песах. Я сочла это инфантильным и эгоистичным. Самый младший член семьи должен читать часть службы, а Дилан заявил что его это смущает. Я попросила его подумать еще раз: - Понимаю, этот праздник ничего не значит для тебя, но для меня он очень важен. Обед будет очень вкусным. Посидишь с нами? Ради меня? Когда Дилан согласился, я поблагодарила его и сказала, что ценю это. А потом он пожаловался Эрику, что теперь обязан праздновать с нами. Эрик, играющий с оружием, в то время, как Дилан ему жалуется, замирает и становится очень тихим, услышав слово "Песах". Он не знал, что у меня еврейские корни. Когда Дилан осознает, в чем он только что признался, он дает задний ход. По-видимому, он боится реакции Эрика и спешит сказать, что я не совсем еврейка – только на четверть или на одну восьмую. Не могу сказать, боялся ли он, что Эрик его осудит или застрелит. В конце концов, Эрик разссеивает напряженное молчание, сказав Дилану какие-то утешительные слова. Смотря на них, я подумала: "Какие же вы дураки! Вы говорите лишь о том, как ненавидите всех и вся, и вы даже не знаете, о чем говорите! Вы все это выдумываете для того, чтобы подогреть свою злость". А самое печальное - что на долю секунды Дилан, кажется, почти осознал это. В какой-то момент Эрик предлагает им обоим сказать пару слов о родителях. Дилан опускает голову, смотрит на свои пальцы и бормочет практически неслышно: "Мои родители были добры ко мне". Никто из них не признает связь между действиями, которые они планируют, и болью, которую им придется причинить своим родным и близким. На другом видео Эрик и Дилан заходят так далеко, что объявляют: родители и друзья не должны нести ответственность за то, что должно случиться - как будто упоминание об этой мелочи поможет родителям, когда все будет кончено. Последнее видео оказалось самым коротким. И самым тяжелым для меня. Эрик и Дилан сняли его, чтобы попрощаться перед тем, как отправиться в школу и привести свой план в исполнение. Вокруг них разбросаны все их запасы, как будто им предстояло отправиться в экспедицию. Эрик сообщает своей семье, как они должны будут распорядиться его имуществом. Дилан не произносит ни одного злого слова, не говорит о ненависти или мести. Он не упоминает о смерти и грядущих разрушениях. Никакого бахвальства, как на предыдущих записях. Он не плачет и ведет себя покорно, безропотно. Что бы он еще ни намеревался сделать, он собирается отправиться в школу, чтобы там покончить с жизнью. Дилан не смотрит в камеру, как будто разговаривает сам с собой, а затем тихо он произносит: "Просто знайте, что я ухожу в лучшее место. Я не слишком-то люблю жизнь…" Глядя на него, я прикусила губу, чтобы не закричать: "Стой! Остановись! Не уходи! Не оставляй

меня! Не делай этого. Не причиняй людям боль. Дай мне шанс помочь тебе! Вернись". Но, где бы он ни был, Дилан больше меня не слышал. *** Туфекси: "Вообще не вижу никакой пользы в том, чтобы смотреть эти кассеты. Они могут принести только больше вреда". - фраза из разговора с социологом Зейнеп Туфекси, февраль 2015 Годы спустя мы с Томом будем бороться за то, чтобы так называемые "Подвальные ленты" не стали доступны для просмотра всем и каждому. Но многие воспротивились нашему решению. Люди были убеждены, что мы что-то скрываем или защищаем репутацию Дилана. (Впервые, когда мы услышали такое обвинение, я сухо сказала Тому: "По-моему, уже слишком поздно"). Те, чьи близкие покончили с собой, задавали мне такой вопрос: "А вы не думаете, что, посмотрев эти кассеты, люди смогут понять, почему все это случилось?" Мой ответ: нет, не думаю. И я не изменила свое мнение. Причины перекликаются с многими глобальными проблемами, соседствующими с суицидом и жестокостью в самом сердце этой книги; в особенности, настоящий страх того, что какой-нибудь проблемный подросток использует эти видео как образец для собственного скулшутинга. В определенных кругах Дилана и Эрика уже объявили чемпионами. Мы с Томом получали пугающие письма от ребят, которые выражали восхищение по отношению к Дилану и его поступку. Взрослые, над которыми в детстве издевались, писали нам, что в какой-то степени они связаны с мальчиками и их действиями. Девушки забрасывали нас любовными письмами, а молодые люди оставляли сообщения на автоответчике, называя Дилана богом и героем. От кого-то из знакомых, работавшего в исправительном учреждении, я узнала, что некоторые заключенные аплодировали во время просмотра репортажа о Колумбайн. Видеопроект, снятый Эриком и Диланом и просочившийся в прессу, стал "боевым лозунгом" детей, которых подвергали издевательствам. Все вышеперечисленное выбивало меня из колеи сильнее, чем самые жестокие письма. Если разрешить выпуск "подвальных лент", мы ведь не сможем контролировать всех и каждого, кто их посмотрит. (Я ужасно нервничала, когда перечисляла события 20 апреля и описывала увиденное на пленках; я бы этого не сделала, если бы мне на то не дали добро люди, изучающие эти вопросы). Мы не могли, пребывая в здравом уме, выпустить эти видеозаписи. И без того произошло достаточно трагических событий. С нашей стороны это не просто суеверие. По прошествии нескольких лет наш страх, что действия Эрика и Дилана вдохновят других проблемных детей, подтверждался снова и снова. Материалы по делу Колумбайн были найдены среди личных вещей Чо Сын Хи (Вирджинский политех) и у Адама Лэнз (начальная школа Сэнди-Хук). Расследование ABC News, опубликованное в 2014 году, обнаружило "по меньшей мере 17 атак и еще 36 мнимых сценариев или серьезных угроз против учебных заведений, которые могут быть связаны с бойней 1999 года." Без сомнения, мы знаем, что огласка истории о самоубийстве или суицидальном поведении может оказать влияние на впечатлительных людей. Они могут пытаться "подражать" человеку, совершившему суицид. Такой эффект называется "инфекцией самоубийства". Также он известен как "эффект Вертера" - этот термин был придуман социологом Дэвидом Филлипсом в 1970-х годах. Название подчеркивает, что нам уже довольно давно известно о таком феномене – в 18 веке множество юношей имитировали протагониста романа Гете "Страдания юного Вертера", покончившего с собой, и одевались, как он – в желтые штаны и синий пиджак. То, что СМИ признает эффект Вертера, несомненно, спасает людские жизни. Возможно, вы заметили, что смерти в результате суицида, особенно подростковые, редко упоминаются в новостях. Это не случайно; работники СМИ обязаны следовать методическим рекомендациям, одобренным Центром борьбы с инфекционными заболеваниями и Национальным Институтом Душевного Здоровья. Оба они они предполагают, что ограничение подобных репортажей может спасти чью-то жизнь. Эти рекомендации состоят в том, что СМИ избегают без конца повторяющихся, разрекламированных или сенсационных репортажей, и не предлагают упрощенные объяснения

самоубийства. Методы нельзя обсуждать детально. Предсмертные записки нельзя переиздавать. Нельзя использовать фотографии с места смерти, мемориальных сайтов, а также изображения горюющих членов семьи. Согласившись сообщать о самоубийствах не как о преступлениях, привлекающих внимание, а как о широкой проблеме общественного здравоохранения, СМИ спасают чьи-то жизни. Единственные исключения – это самоубийство знаменитости и убийство-самоубийство (когда после убийства преступник совершает суицид). Сейчас я не настолько наивная и понимаю, что никогда не увижу мир, в котором не будет ни одного репортажа про смерть какой-нибудь известной персоны (Робина Уильямса, например) или о событии, как в школе Сэнди-Хук. Это не только трагические события - это и газетные материалы. Но есть множество способов сообщать об этих событиях более ответственно, и на то приведены весомые аргументы. Все большее число исследований предполагает, что растущее число массовых убийств в Штатах неразрывно связано (наряду с легкодоступностью оружия и недостатком знания о проблемах душевного здоровья) со способами, которыми СМИ преподносят людям информацию. И если такой репортаж может вызвать случаи подражания, тогда я согласна с такими экспертами, как доктор Фрэнк Очберг и Зейнеп Туфекси: крайне необходимо разработать новые правила объявления об убийствесамоубийстве. Разумеется, здесь уже ощутима разница между тем, как СМИ прикрывают информацию о событиях, и тем, что происходит в самых потайных уголках Интернета или даже по кабельному телевидению. Мэг Мориц, журналистка и профессор, которая тщательно просматривала репортаж о Колумбайн, напомнила мне, что зачастую журналистам приходится принимать мгновенные решения, если обстоятельства менее чем оптимальны. Несмотря на это, неблагоразумно ожидать, что новостные организации будут следовать передовым рекомендациям. Многие из этих рекомендаций содержат слово "нельзя". Нельзя демонстрировать фото стрелка, в частности, где он с оружием или в обмундировании, в котором собирается на стрельбу. Нельзя демонстрировать оружие, которое использовалось в стрельбе, или другие вещественные доказательства. Нельзя бесконечно повторять имя стрелка; вместо этого следует называть его "убийцей" или "преступником". Нельзя подробно рассказывать о продолжительности событий, публиковать видео, записанные преступниками (как "Подвальные ленты") или их манифесты. Нельзя сравнивать убийцу с другими, в частности ставить акцент на количестве убитых. Туфекси полагает, что подсчет убитых, раненых и сколько было произведено выстрелов - все это сможет стать подстрекательством к тому, что кто-то захочет посоревноваться с убийцей и, возможно, превзойти его. Нельзя представлять насилие или количество убитых как сенсацию – типа "самое масштабное массовое убийство за всю историю страны!" Нельзя упрощать причины, повлекшие за собой трагедию. Что более важно - нельзя ненароком сделать из убийц героев. Очевидно, что когда происходит подобное событие, нельзя избежать детальных (я бы даже сказала, фетишистских) описаний того, какое оружие использовалось, как ребята прятали свой арсенал, что они делали и ели в судьбоносный день, какая на них была одежда. Их имена становятся общеизвестными. Мы знаем их любимые блюда, видеоигры, фильмы и рок-группы. Конечно, никто не отменял утечку информации; Интернет есть Интернет. Но если эти образы и детали способны вдохновлять, тогда их нельзя бесконечно повторять по новостям. Доктор Фрэнк Очберг – психиатр, первопроходец в области эмоциональной травмы и заслуженный председатель центра журналистики и эмоциональной травмы в университете Колумбии. Когда он читает лекции студентам-журналистам, он советует им расширить дискуссию о травматических событиях вместо того, чтобы делать из них сенсацию. Какие детали действительно помогут понять картину произошедшего? Какие источники мы можем указать людям? Как можно рассматривать трагедию в широком контексте душевного здоровья? Одно из самых больших улучшений - не делать поспешных выводов, в особенности упрощая первопричины. Скулшутеры не убивают людей, потому что "виноваты видеоигры или музыка жанра техно", а люди не кончают с собой, потому что потеряли работу или расстались с любимым человеком. Многие статьи, которые я читала после смерти Робина Уильямса, выражали шок: как такой состоятельный человек, кумир миллионов, мог подумать, что ему незачем жить? Разумеется, деньги и популярность не защищают людей от болезней рассудка; они, скорее, сами их вызывают. Когда мы преуменьшаем причины суицида, мы предполагаем, что невзаимная любовь или

увольнение – это причина для смерти. Такие вещи вызывают уныние и тоску, но очень многих людей бросают и увольняют; эти события сами по себе не могут объяснить, почему кто-то кончает с жизнью. Подобным образом, жестокие видеоигры демонстрируют, как снижается чувствительность детей к жестокости и насилию, и, в частности, такие игры опасны для уязвимых ребят, у которых проблемы с рассудком или с чем-то еще. Но скулшутеры не идут стрелять просто потому, что поиграли в Grand Theft Auto или Doom. Я надеюсь, что рекомендации, которые я привела здесь, покажутся читателям не цензурой или угрозой свободе слова, а призывом к этике. (Я очень уважаю поступок известного писателя Стивена Кинга - он попросил своего издателя прекратить публикацию новеллы "Ярость" после того, как ряд скулшутеров взял ее на вооружение). Фотография-"икона" Колумбайн – стоп-кадр с камер наблюдения, на котором Эрик и Дилан размахивают оружием в кафетерии. Всякий раз, когда я вижу это фото – особенно если оно размещено под статьей, которая претендует на то, чтобы считаться более конструктивным подходом – я еле сдерживаюсь, чтобы не отшвырнуть от себя журнал. Конечно, есть прецедент для изменения способа подачи событий в СМИ с прицелом на благо. Хорошему репортеру никогда бы не захотелось опубликовать имя жертвы сексуального насилия или конкретные перемещения войск. Возможно, вскоре станет немыслимо публиковать снимок убийцы поверх списка убитых и раненых им людей. Некоторые новостные организации начали прислушиваться. В 2014 году консервативная телевизионная сеть Канады приняла решение не называть имени и не показывать фотографию преступника, который стрелял в пятерых полицейских (двое из них погибли). Редакция объяснила свое решение: "Это просто – рассказывать о жизни убийцы, прочесывать его страничку на Фейсбуке, делать предположения о мотивах, но все это может вызвать такое ощущение, что его поступок каким-то образом будет оправдан". Насчет сокрытия имен я уверена не настолько, как аналитики; я лучше оставлю эту рекомендацию кому-то более квалифицированному. Однако примечательно, что тот углубленный репортаж событий нельзя было скомпрометировать, потому что в новостях не упомянули те детали. Во многих странах Европы новостные репортажи проверяются, и нарушения наказуемы. В Америке это, по-видимому, невозможно и, наверное, даже нежелательно (хотя я бы хотела, чтобы нашелся способ наказать National Enquirer, которые опубликовали просочившиеся в прессу фотографии из Колумбайн, включая фото мертвых Эрика и Дилана, лежащих в библиотеке). Каждый день в лучших отделах новостей проходят беседы о чувствительности, неблагоприятном влиянии и эмоциональных травмах. Я верю, что со временем и образованием новостные агентства добровольно примут эти рекомендации – по той простой причине, что это правильно. Между тем, если вы увидели какое-то из вышеописанных нарушений в том или ином новостном репортаже, вы можете (как делаю я) написать организации на электронную почту или публично выразить свои возражения. Страх подражания – вот главная причина, по которой мы с Томом боролись за запрет "подвальных лент", но далеко не единственная. Мне страшно было подумать, что люди, потерявшие своих близких, вновь испытают шок просто потому, что возьмут полистать журнал или, зайдя в спортбар, сядут посмотреть телевизор. Еще меня волновало, что выпуск "подвальных лент" продолжит подпитывать утешительные фантазии людей о том, что только дурак не мог бы распознать здесь зло. Для меня трагедия в Колумбайн является доказательством опасности этой фантазии. Смотря на Дилана на этих записях, можно подумать: "Этот парень больной, в нем бурлит ярость. Он планирует совершить по-настоящему жестокий поступок и умереть, покончив с собой. Должно быть, его родители - полные идиоты. Невозможно, чтобы они жили с ним в одном доме и не знали, что он опасен". Все, что я могу сказать – я сама подумала бы точно так же. Нет никакой убедительной причины на выпуск "Подвальных лент". Армия профессиональных исследователей и психологов изучали эти записи, и они не смогли прийти к единому мнению, почему Эрик и Дилан сделали то, что сделали. О чем, черт возьми, собиралось узнать целое поколение? Я часто думаю, что намного более поучительным и страшным было бы видео, которое мы сняли в день выпускного бала, за три дня до стрельбы - с улыбающимся Диланом, игриво бросающим крошечные снежки в отца, держащего видеокамеру. На мой взгляд, видео с отчаявшимся человеком, который прячет свои подлинные чувства и намерения за маской – это куда более важное послание. "Подвальные ленты" остаются конфиденциальной информацией. Сторонники теорий

заговора рвут и мечут, но здесь нет никакого заговора. Видео просто не стоит смотреть. *** "Мое отношение к Дилану изменилось. Сейчас я так зла на него! Что же я, как мать, сделала, что он испытывал такую боль, такую злость, такую отчужденность?" - заметка из дневника, октябрь 1999 Покидая офис шерифа после просмотра "подвальных лент", я пребывала в шоковом состоянии. Когда я шла по парковке к машине, я пошатывалась и невнятно произносила слова, как пьяная. Ужас того, что мы только что услышали – не упоминая, что все могло быть куда хуже – просто подкосил меня. Мой мир снова был разрушен. Просмотр "подвальных лент", наконец, заставил меня увидеть своего сына так, как его видел весь мир. Неудивительно, что люди считали Дилана монстром. Как только я очнулась от шока и вновь начала чувствовать, меня охватила ярость. Я только начала оправляться от того, что Дилан убил столько невинных людей. Все эти месяцы я хранила в сердце память о любимом сыне, но он разрушил эту память. На праздник Дня Благодарения единственное, о чем я могла думать и быть благодарной – что бомбы из кафетерия не взорвались. Пустой стул Дилана служил напоминанием о других семьях и других пустых стульях. Я держала Байрона за руку, пока он говорил "спасибо" за еду и за нас, но дальше вести разговор не получилось, как и нормально поесть. По прошествии печальных пятнадцати минут Байрон извинился и встал из-за стола, чтобы унести посуду на кухню. Когда он вышел, мы с Томом расплакались. Той осенью ухудшились мои проблемы с пищеварением. Когда я пришла на ежегодный гинекологический осмотр, мой доктор был искренне напуган моим состоянием. Он наблюдал меня много лет; именно он принимал Дилана, когда я рожала, а жена этого доктора забеременела примерно в то же время, что и я. Как врач-профессионал и как друг, он был непреклонен: мне необходимо посетить психолога. Доктор даже не представлял, как он был прав. Из-за юридических ограничений я никогда не посещала группу поддержки. Да, я могла поделиться воспоминаниями о Дилане со своими замечательными друзьями и коллегами, но как, черт подери, я могла поговорить с ними о том, что увидела на тех кассетах? Во-первых, это было невозможно из-за судебных тяжб. А теперь, когда я получила ответы на некоторые вопросы, мой стыд и злость затмили все остальное. Пребывая в отчаянии, я записалась на прием к психологу, которого посещала вскоре после трагедии. Я всегда подозревала, что его помощь не очень-то нам помогает, и этот сеанс стал последней каплей. Когда я рассказала психологу про "Подвальные ленты", его это настолько потрясло, что он не мог вымолвить ни слова. В конце концов, он сознался, что для него это слишком сложно, и он не знает, как помочь. Поблагодарив его за честность, я больше к нему не ходила. Мне пришлось советоваться с врачом, с друзьями, с пастором и раввином. Гэри Лозоу помогал мне искать кандидатов. Это был удручающий процесс. Одна женщина-психолог, когда узнала, кто я такая, не могла дождаться окончания нашего телефонного разговора. Ей не хотелось навлекать на себя неприятности, связанные с многочисленными судебными исками, которые нас окружали. Одни проявляли какой-то одержимый интерес к деталям, а другие просто признавались, что ничего не смогут сделать. И, наконец, я смогла отыскать женщину-психолога, которая тоже потеряла ребенка. Взглянув в ее глаза, я почувствовала себя так, будто вернулась домой. По правде сказать, моя слепая злость на Дилана длилась всего лишь несколько дней после просмотра видео. Я должна была освободиться от этого чувства. Злость препятствует любви, а любовь продолжает побеждать. *** Именно мой новый психолог помог мне понять, почему тот день в офисе шерифа так меня подкосил - потому что мне пришлось горевать заново. Тот Дилан, которого я уже оплакала, исчез, и его заменил тот, кого я не узнавала. Подобно портрету Дориана Грея, образ Дилана в моем воображении с каждым разом становился все безобразнее. Сломалась та соломинка, за которую я цеплялась все эти месяцы – веря, что Дил пошел на такое либо недобровольно (или вовсе принудительно), либо в момент безумия. Лицо, искаженное

злостью, которое я увидела на "подвальных лентах" - это та сторона Дилана, о которой я не знала, которую никогда не видела за всю его жизнь. После просмотра видео действительно было очень трудно не сказать: "дьявол – вот кем он был". С помощью психолога я смогла понять, что, если признать Дилана монстром, это не принесет утешения. Я не могла соотнести такую характеристику с тем Диланом, которого знала. Весь остальной мир мог оправдаться: либо Дилан с рождения был таким (дурное семя) - либо его так воспитали. А я понимала, что все не так просто. Просмотрев "Подвальные ленты" и вернувшись домой, я открыла маленькую коробочку, лежавшую в ящике стола; в ней хранились несколько драгоценных сувениров. Среди них лежала крошечная бумажная лошадка. Я проверяла и проверяла, на месте ли эта лошадка, периодически вынимая ее и изучая, словно она могла хранить ответы на мои вопросы. Когда Дилану было около девяти, я подхватила отвратительный конъюнктивит, который никак не хотел проходить, несмотря на постоянные визиты к врачу. Дилан очень волновался и часто проверял, не стало ли мне лучше. Он всегда был очень ласковым ребенком, и я до сих пор люблю вспоминать, как он клал руку мне на плечо и взволнованно вглядывался в мои глаза. Однажды, продолжая лечиться, я обнаружила на своем письменном столе крошечную крылатую лошадку, сделанную из бумаги. Рядом лежала записка, на которой было выведено неуклюжим детским почерком: "Я надеюсь, мой Пегас поможет тебе скорее поправиться. Я его сделал спетциально для тебя. С любовью, Дилан". Как это возможно, что херувим с золотистыми волосами, который, хихикая, расцеловывал мои щеки, и тот убийца с экрана телевизора - один и тот же человек? Как мальчишка, сложивший из бумаги и подаривший мне такого замечательного Пегаса с пожеланием выздоровления, может быть тем самым человеком с "Подвальных лент"? Я должна была соединить воспоминания о своем сыне с образом того человека, каким он стал к концу своей жизни. Больше нельзя было отрицать тот факт, что мой сын действительно спланировал и совершил кошмарный, зверский поступок. Но тот ласковый, нежный ребенок, подаривший мне Пегаса; красивый, скромный мальчик, который не мог отказаться от помощи, чтобы собрать паззл из 1000 кусочков; молодой человек, чей лающий смех звучал на протяжении всех эпизодов "Таинственного театра 3000 года" (сериала, который мы смотрели вместе) – он тоже был настоящим. Кого я любила? И почему я его любила? Однажды я получила электронное письмо с цитатой, которая потрясла меня настолько, что я стала искать ее целиком: "Будь терпелив с тем, что хочет твое сердце". Как оказалось, Райнер Мария Рильке написал это в своем четвертом письме к молодому поэту. "Постарайся полюбить сами вопросы – как запертые комнаты или книги, написанные на иностранном языке. Не ищи ответов, которые нельзя получить, потому что ты не смог бы жить с ними. А смысл в том, чтобы пережить все. Переживи вопросы, и может быть, сам не зная того, ты будешь жить и однажды получишь ответы". Пройдет время, прежде чем мое сердце вновь полностью откроется для своего сына – когда я смогу оплакать не только его жертв, но и его самого. Я узнаю, насколько глубоко страдал Дилан – возможно, на протяжении нескольких лет, в течение которых я ни о чем не подозревала. Посттравматическое расстройство и тревожность, что мне самой пришлось пережить после Колумбайн, покажет мне, что кризис душевного состояния может исказить ход человеческих мыслей. Ничто из этого не оправдывает и не умаляет вину Дилана. И все-таки то, что я начала лучше понимать его душевное состояние, позволит мне снова о нем горевать. Этот процесс занял годы. Сперва мне пришлось жить с вопросами и со всем неотвеченным в сердце. Просмотр "подвальных лент" стал первым шагом. Это был страшный опыт, после которого мне пришлось принять тот факт, что Дилан являлся активным и добровольным участником шутинга в Колумбайн. В дальнейшем мне понадобится собрать противоречивые фрагменты - для того, чтобы понять, как Дилан мог скрывать эту свою сторону от меня и Тома, от своих учителей, лучших друзей и их родителей. И я была полна решимости это сделать – не только потому, что так нашла бы оправдание своему горю и ужасу, но и чтобы понять, что можно было сделать по-другому.

Часть 2 Навстречу осознанию

Четырнадцатилетний Дилан играет в покер с моей сестрой и братом Семья Клиболд

Глава 11 ГЛУБИНЫ ЕГО ОТЧАЯНИЯ В наши дни, когда я выступаю на конференциях, я называю свое имя и говорю: "Мой сын покончил с собой". Затем добавляю: "Он был одним из стрелков в школе Колумбайн". Я уже привыкла к тому, что у людей обычно отвисает челюсть. Почти всегда кто-то да спрашивает: "Я никогда об этом не думал, но, полагаю, это было самоубийство, не так ли?" Меня не удивляет такая реакция. А как им еще реагировать? У меня тоже была такая реакция. Осознание того, что Дилан совершил суицид, и последствия этого осознания – все это пришло ко мне постепенно, но важность осознания до сих пор ощутима. Как вы уже, наверное, догадались, я давно перестала надеяться, что смогу найти единственный кусочек головоломки, который встанет на свое место и, наконец, объяснит мне, почему Эрик и Дилан совершили стрельбу в Колумбайн. Я бы хотела, чтобы обстоятельства, подтолкнувшие мальчиков навстречу катастрофе, были недвусмысленными. Я настороженно отношусь к тем объяснениям, которые появились сразу после трагедии. Школьная культура и издевательства? Жестокие видеоигры? Нерадивые родители? "Военизированность" Америки? Это все кусочки одного большого паззла. Но ни одного из них, даже в сочетании, усиливающем их индивидуальные эффекты, не будет достаточно, чтобы объяснить мне такую ненависть и жестокость. Я даже с опаской говорю о "мальчиках" так, как если бы их мотивы обязательно были общими. Дилан и Эрик планировали атаку вместе и действовали вместе, но я верю – как и большинство исследователей, изучавших вещественные доказательства – что они были двумя разными людьми, участвовавшими в стрельбе по разным причинам. Так что нет одного-единственного ответа, но есть один кусочек паззла, который способен показать мне полную картину больше, чем что-либо другое: Дилан испытывал депрессию или какой-то другой кризис душевного состояния, что и привело ко всеобъемлющему желанию совершить самоубийство; желание Дилана умереть играло существенную роль в его участии в бойне. Я осознаю, что это противоречивое утверждение. Я совершенно не подразумеваю, что душевные переживания Дилана виноваты во всех его злодеяниях. Сказать так – значит, оскорбить сотни миллионов людей, которые страдают от депрессии или перепадов настроения. Позор и невежество значат, что многие не получают помощи, в которой отчаянно нуждаются. Стыд, который испытывает человек, которому требуется помощь, может быть не только трагичным, но и смертельным, и у меня нет никакого желания содействовать этому. Я не считаю также, что кризис душевного состояния - это единственно верное объяснение поступкам Дилана. Автоматический сплав жестокости и "умопомешательства" не только мучителен для людей, которые страдают - он некорректен. По словам доктора Джеффри Суонсона, который изучал перекрещивание душевной болезни и жестокости, серьезная душевная болезнь сама по себе является фактором риска всего лишь в 4% случаев. Их число растет только тогда, когда душевная болезнь сочетается с другими факторами риска – в основном это злоупотребление алкоголем и наркотиками (ближе к концу своей жизни Дилан начал пить - об этом мы с Томом тоже не знали). Большинство людей, страдающих нервными расстройствами, совершенно не опасны для других. Хотя, как указывает доктор Суонсон, есть некоторое частичное совпадение между душевными расстройствами и жестокостью. В 1999 году после шутинга в Колумбайн Секретная Служба США и Департамент Образования запустили Школу Безопасности (так было названо исследование 37 школьных атак) в надежде предотвратить подобное в будущем. В ходе исследования было обнаружено, что у большинства атаковавших имелись или суицидальные намерения, или депрессия, или отчаяние. Доступ к массовому обследованию и лечению здоровья мозга крайне необходим в предотвращении насилия – как и самоубийства, расстройств пищевого поведения, злоупотребления алкоголем и наркотиками, а также множества других опасностей, угрожающих подросткам. Доступ к этим источникам, может, и не "ответ" на все вопросы, но способен к нему приблизить. Наверняка вы заметили, что в своей книге я употребляю термины "болезнь мозга" и "здоровье мозга" в отличие от общепринятых "психическое заболевание" и "психическое здоровье". Я приняла такое решение в результате беседы с неврологом Джереми Ричманом, чья дочь, Авиелл Роуз Ричман,

погибла от руки Адама Лэнзы (шутинг в Сэнди-Хук, Ньютаун). Доктор Ричман и его жена Дженнифер Хенсел (ученая и составитель медицинской документации) основали фонд в честь Авиелл, надеясь, что люди, которым нужна помощь, перестанут этого стыдиться. Также среди их целей - развить концепцию "проверки здоровья мозга" и идентифицировать поведенческую и биохимическую диагностику, которая позволить находить факторы риска. В нашей беседе доктор Ричман пояснил: - Психика - вещь невидимая. Речь идет о страхе, волнении, и стыде из-за вещей, которые мы не понимаем. Но мы знаем, что в мозгу происходят реальные, физические проявления, которые можно представить, измерить, посчитать и понять. Нам нужно переместить свое осмысление к видимому миру здоровья мозга и заболеваний мозга, которые заметны. То, что в этой главе я ставлю акцент на самоубийстве Дилана, может показаться вам бесчувственным - как будто для меня его смерть более важна, чем смерти людей, погибших от его руки. Но это совсем не так. Я просто хочу сказать, что приход к осознанию смерти Дилана как самоубийства дал мне по-новому поразмыслить обо всем, что он сделал. Я действительно верю, что Дилан потерял доступ к инструментам, которые могли бы позволить ему принять верное решение, и надеюсь в этой главе обсудить некоторые причины с чуткостью и вдумчивостью. Я бесконечно благодарна экспертам мирового уровня, которые очень мне помогли. Пропустила ли я какие-то знаки, указывающие, что Дилан собирался совершить преступление, особенно такого масштаба? Нет. Даже сейчас мне не кажется, что они были, эти знаки. Оба - и Эрик, и Дилан - открывали те или иные подробности своего плана своим друзьям – но не родителям. Это не значит, что я была беспомощна, потому что в том году у Дилана действительно наблюдались признаки депрессии. Сейчас мне кажется, что если бы мы с Томом смогли определить эти признаки и вмешались, то, по крайней мере, у нас был бы шанс предотвратить то, что случится. Осмысление смерти Дилана как самоубийства пришло ко мне с опозданием. Но для Дилана все этоначалось намного раньше. *** Как-то раз, по прошествии нескольких месяцев после трагедии, я сидела в комнате отдыха с чашкой чая и листала журнал. К нам в офис приходили журналы по теме высшего образования, и, когда я их просматривала, это помогало мне чувствовать связь с миром, который не удалось разрушить моему сыну. Я перестала читать желтую прессу, чтобы ненароком не наткнуться на цитату о нашей семье от "доверенного лица", которого никогда не встречала, или на едкие слова редакции о чересчур избалованном Дилане или недостатке моральных ценностей. О всех новостях, расследованиях, судебных исках или жертвах я узнавала от своего адвоката, друзей или близких. Перелистывая страницы, я наткнулась на статью о предотвращении самоубийств. В первом абзаце были такие слова: "У людей появляется искушение обвинить во всем внешние факторы (жестокие видеоигры, недостаток законов о контроле над оружием), когда дело касается трагедии в Колумбайн. Но не стоит забывать, что помимо всех этих смертей в тот день двое юношей совершили суицид". Эти слова ошеломили меня. Я думала только об убийствах, которые совершил Дилан, и практически не осознавала, насколько важен тот факт, что его смерть наступила в результате самоубийства. Разумеется, я знала, что мой сын покончил с собой: так говорилось в отчете о вскрытии. Я сделала еще один шаг вперед, составив представление о смерти Дилана как о суициде, сразу после недолговечной, но популярной теории заговора о том, что Эрик убил Дилана (эту теорию и сейчас любят обсуждать в Интернете). Всякий раз, когда кто-нибудь упоминает при мне об этом, я отвечаю, что это не важно. Какая разница, Дилан спустил курок или его убил Эрик (или даже полицейский – в те дни ходила и такая теория) – Дилан сам был ответственным за свою смерть. Но до тех пор, пока я не прочла ту статью в журнале, во мне жила уверенность, что Дилан совершил суицид, поддавшись порыву (из-за того, что все пошло наперекосяк), а не потому, что давно планировал это сделать. Однако не то, чтобы я сразу же подумала "ага, так вот как все было" - нет, ситуация была намного сложнее, а я была слишком напугана и сбита с толку. И все-таки у меня в мозгу что-то щелкнуло. Эта случайная статья открыла мне путь к осознанию того, что я не позволяла себе осознать: чтобы он ни намеревался сделать, Дилан отправился в школу, чтобы умереть там.

*** Моя бывшая начальница и лучшая подруга Шэрон, которая тоже пережила потерю близкого человека, рассматривала смерть Дилана как суицид с самого начала. Так как я не могла примкнуть к группе поддержки, Шэрон буквально заваливала меня специальной литературой. Она воспринимала намерение Дилана покончить с собой как данность - и ей удалось понять, задолго до меня, что это важная и неотъемлемая часть головоломки под названием "скулшутинг в Колумбайн". Присутствие Шэрон и разговоры с ней дарили мне покой, но гора книг и памфлетов о самоубийстве оставались непрочитанными по нескольку месяцев. Даже если бы мне удалось сконцентрироваться настолько, чтобы прочесть одно или два предложения, я бы все равно думала не о намерении Дилана умереть, а о том, почему он отправился в школу и начал убивать. Мое невежество было огромным, и поэтому я не могла себе представить, что Дилан был подавлен или размышлял о самоубийстве. Да и эти слова не изменили бы ситуацию. Девон рассказала мне, что после того, как они потанцевали на выпускном балу, Дилан поцеловал ее в макушку. Разве такое поведение похоже на депрессию? После прочтения той статьи из журнала я начала штудировать книжки, которые принесла мне Шэрон. То, что я там обнаружила, меня невероятно удивило. Я полагала, что являюсь образованным и деликатным человеком - но, как и многие другие, я бездумно верила во множество распространенных и ложных мифах о самоубийстве. Открыв те книжки, я сделала первый шаг к работе всей своей жизни "обучать" и консультировать себя и других, а также по-настоящему примириться с тем, что в нашем доме и семье пошло не так. Люди часто говорят, что раньше, когда они слышали о чьем-то самоубийстве, им казалось, что это происходит где-то далеко. Так им казалось до того, как они сами не теряли кого-то из близких. Вот настоящий вопрос – почему мы продолжаем упорно верить, что подобное происходит очень редко? В Америке кто-то кончает с собой каждые полчаса – это 40 000 человек за весь год. Цифра весьма значительна, не так ли? Согласно данным СDC, самоубийство является третьей лидирующей причиной смерти среди подростков 10-14 лет и второй – среди людей 15-34 лет. Ни от рака, ни от венерических болезней не погибает столько молодых людей, как от суицида (разве что из-за убийств или аварий). В 2013 году было проведено исследование, в ходе которого опросили 6500 подростков. По меньшей мере 1 из 8 думал о самоубийстве, 1 из 25 пытался покончить с собой, и только половина из них находилась на лечении. Более миллиона людей в Соединенных Штатах каждый год предпринимают попытку суицида – это три попытки КАЖДУЮ МИНУТУ. Многие совершенно не проявляют никаких признаков того, что собираются совершить. Даже спустя 10 лет, в течение которых я активно сотрудничала с организацией, занимающейся предотвращением самоубийств, я до сих пор считаю такие цифры и всеобщее неведение ошеломительным. Я учила Дилана (как чуть раньше - его брата), как защититься от ударов молнии, укусов змей и переохлаждения. Я учила его пользоваться зубной нитью и солнцезащитным кремом. Когда Дилан стал подростком, я максимально открыто просветила его насчет алкоголя, наркотиков и сексуального поведения. Невозможно было и представить, что тягчайшая опасность, с которой столкнется Дилан, возникнет не из-за внешних факторов, а внутри него самого. Глубоко в душе мне казалось, что мои близкие никогда не совершат чего-то вроде самоубийства потому, что я любила их, потому что между нами были хорошие взаимоотношения или потому, что я была чувствительным, заботливым и проницательным человеком, который мог обезопасить своих родных. Не мне одной казалось, что в нашей семье не может такого случиться; не одна я ошибалась. Почти все мои знания о самоубийстве были ошибочны. Мне казалось, я хорошо знаю, какие люди пытаются покончить с собой и почему они это делают – либо они эгоистичны, либо слишком трусливы, чтобы разбираться со своими проблемами, либо стали заложниками порыва. Я слепо верила убеждению о том, что самоубийцы - это трусы и лодыри, слишком слабые, чтобы справиться с трудностями жизни, желающие привлечь внимание или пытающиеся наказать окружающих. Эти мифы произошли из-за того, что никто не пытался заглянуть внутрь разума таких людей. Мысли о суициде – это симптом болезни, признак того, что что-то идет не так. Большинство людей совершают суицид вовсе не спонтанно. Большинство смертей от суицида – это результат того,

что человек проиграл в длительной и мучительной битве против своего собственного ухудшенного мышления. Самоубийца – это тот, кто больше не может продолжать страдать. Даже если он или она на самом деле не хочет умирать, он знает, что смерть прекратит все страдания раз и навсегда. Нам известно, что между самоубийством и болезнью мозга есть неопровержимая взаимосвязь. Всемирные исследования предполагают, что подавляющее большинство (90-95% людей, покончивших с жизнью), страдали от серьезных психических расстройств - чаще всего от депрессии и биполярного расстройства. Многие из тех исследователей, с которыми я беседовала, полагают, что (исключая прекращение жизни вследствие хронической болезни) суицидальность в корне несовместима со здоровым разумом. Доктор Виктория Аранго - клинический нейробиолог из Колумбии, которая посвятила себя изучению биологии самоубийства. Ее исследования привели к убеждению, что существует биологическая (и, возможно, генетическая) уязвимость, без которой человек навряд ли способен предпринять попытку суицида. В настоящее время доктор Аранго работает над определением специфических изменений в мозгах людей, покончивших с собой. "Самоубийство – это заболевание мозга", сказала она мне. Доктор Томас Джойнер пишет свои книги и как психолог, и как человек, чей отец покончил с собой. Его теория самоубийства подобна диаграмме Венна с тремя пересекающимися кругами. Джойнер предполагает, что желание покончить с собой возникает, когда люди какое-то время переживают одновременно два психологических состояния: "Я одинок" и "Этому миру было бы лучше без меня". Такие люди неизбежно рискуют, когда пытаются подавить свои собственные инстинкты ради самозащиты, и тогда возникает третье состояние – "Я не боюсь смерти", которое и дает человеку способность довершить дело до конца. Осознание этого будет доказывать мне свою важность на протяжении нескольких лет. *** "Наконец-то я прочла несколько страниц из его дневника. Оказывается, у него была депрессия и мысли о самоубийстве на протяжении целых двух лет. Не могу в это поверить. У нас было столько времени, чтобы помочь ему – а мы не помогли. Я читала дневник и плакала. Вот она - предсмертная записка, которую мы так и не получили. Ужасный, душераздирающий день". - заметка из дневника, июнь 2001 С того дня, как произошла трагедия, мы отчаянно нуждались в информации о том, что творилось у Дилана в голове. Он намеренно не оставил после себя никаких зацепок, а правоохранительные органы опустошили его комнату, так что нам нечего было изучать. Спустя практически два года нам пришлось смириться с тем, что мы никогда не узнаем, о чем думал Дилан в последние месяцы своей жизни. Но в 2001 году нам позвонила Кейт Баттан. В отделе шерифа хранились страницы личного дневника Дилана, и нам предложили сделать копии. Эти записи всегда называют "дневником", но на самом деле это разрозненные страницы, собранные следователями уже постфактум. Большинство страниц было взято из школьного дневника Дилана; некоторые отрывки и клочки бумаги являлись старыми рекламными листовками или чем-то подобным, которые Дилан прятал в разных книгах и папках. В целом все это представляло собой кипу откопированных страничек около полдюйма* толщиной. На одной странице могло быть одно длинное предложение, а продолжение следовало искать на других страницах. То, что я обнаружила в этих записях, стало для меня настоящим откровением. Я вообще не имела никакого понятия о том, что Дилан вел дневник и выплескивал туда все свои чувства, как я, и это сделало нас еще ближе друг к другу. Записи Дилана разбили мне сердце. Я знаю, каким обманчивым может быть "самописание". Бывает, я исписываю страницу за страницей, когда грущу, боюсь или злюсь; если же у меня в жизни все хорошо, тогда я могу написать от силы две строчки. К тому же, люди могут написать в своем дневнике такое, чего в реальной жизни ни за что бы не совершили: "Клянусь, я убью Джо, если он не вернет мне газонокосилку". Но даже с этими оговорками душевная боль Дилана – его депрессия, осознанное отчуждение, тоска и отчаяние – так и лилась со страниц. Он пишет о том, как резал себя – это признак тяжелых страданий. Он пишет о самоубийстве на каждой из самых первых страничек:

"Мысли о самоубийстве дают мне надежду на то, что, куда бы я ни попал после этой жизни, я попаду в СВОЕ место – что я наконец-то перестану воевать с самим собой, миром, Вселенной – что для моего разума, тела и всего остального наступит МИР – я – моя душа (бытие)" и зачастую после этого: "Господи, как же я хочу умереть… чувствую себя покинутым, одиноким человеком, которого никто никогда не спасет… это несправедливо, НЕСПРАВЕДЛИВО!!! Взглянуть только на мою жизнь… это же самое жалкое существование за всю историю". В дневнике Дилана – отчаяние и ярость, а также немного жестокости, особенно в период до января 1999 года. Помимо печали, наиболее часто встречаемая эмоция и превалирующее слово – "любовь". Некоторые страницы покрыты огромными, нарисованными от руки сердцами. Дилан пишет, душераздирающе и порой красноречиво, о своем неосуществимом, мучительном желании романтической любви и понимания: "Темное время, бесконечная печаль. Я хочу найти свою любовь". Он заполняет страницы детальными описаниями о своей мучительной влюбленности в девушку, которая даже не подозревает о его существовании. Два психологических состояния, на которые указывает Джойнер – "Я одинок" и "Я обуза" болезненно очевидны, хотя Дилан хранил в тайне свои переживания и влюбленность. Я годами боролась с тем, что люди воспринимали Дилана как изгоя, потому что у него были лучшие друзья (не только Эрик, но и Зак с Нейтом) и достаточно приятелей - как мальчиков, так и девочек. Однако – и это жизненно важно для человека, чей близкий покончил с собой – дневник показал, насколько отличалось наше восприятие реальности Дилана от его собственного. У Дилана были друзья, но он не чувствовал себя "своим". В одной из заметок указано, что "хорошая семья" входит в его "Список хороших вещей в жизни", но вся наша безмерная любовь не могла рассеять туман его отчаяния и чувство одиночества. Дилан считал себя обузой, хотя нам так никогда не казалось. (Мы с Томом сильно волновались насчет того, как будем оплачивать обучение Дилана в колледже; мысли об этом преследуют меня и по сей день). Дилан злился на мир, который его не понимал и не принимал. Сначала его злость была направлена в большей степени на него самого, а потом постепенно начала выплескиваться на окружающих. *** "Я подумал, что совокупность следующих пунктов должна тебе помочь: 1. Ничто из того, что ты сделала или не сделала, не является причиной поступка Дилана. 2. Ты не "проморгала" никакие признаки того, через что проходил Дилан – он был слишком замкнутым и намеренно скрывал свой внутренний мир не только от тебя одной, но и от всех остальных. 3. К концу его жизни психологическое функционирование Дилана ухудшилось до того, что он не мог мыслить здраво. 4. Несмотря на это ухудшение, его былое "я" еще жило в нем и позволило спасти, по крайней мере, четырех человек во время атаки". (электронное письмо от доктора Питера Лэнгмана, 9 февраля 2015) То, что Дилан страдал от серьезной депрессии, даже не обсуждается. Конечно, после смерти нельзя ставить диагноз, но, тем не менее, несколько экспертов считают, что проблема могла быть куда более серьезной. Содержание дневника Дилана тяжело понять, и не просто потому, что у него был плохой почерк. Приближаясь к концу своей жизни, он писал такие странные вещи, как, например: "Когда я в своем человеческом облике, зная, что умру, на всем появляется налет банальности". Подобное заявление подразумевает, что, по крайней мере какое-то время, Дилан не чувствовал себя человеком. Похоже, "быть человеком" - это то, что находилось вне его досягаемости: "рожден человеком, не имея возможности БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ". Дилан был умным, образованным учеником, и особенно хорошо он проявлял себя на уроках по письму. Но в своих дневниковых записях он использует странные словосочетания. Иногда можно наткнуться на неологизмы – слова, которые Дилан придумал сам – например, "depressioners" (порезы) и

"perceivations" (возможно, «ощущения или восприятия» - прим.пер.) Способ, которым он составляет предложения, тоже необычен – как том в отрывке, что я уже цитировала: "чувствую себя таким грустным, покинутым, одиноким» (по-видимому, суть дела в следующих друг за другом эпитетах - прим.пер.) Это не журналистская стенография, а почти что импровизационная особенность, напоминающая доктора Сьюза. Это одна из тех особенностей, которую отметил Питер Лэнгман - психолог, эксперт по скулшутерам и автор множества книг, в числе которых "Почему дети убивают: в сознании скулшутеров". Наши беседы входе написания этой книги бы достаточно тяжелыми, но, тем не менее, они помогали мне все осмыслить. С его разрешения я во многом положилась на его интерпретации, чтобы уловить смысл записей Дилана. Доктор Лэнгман рассказал мне, что вначале он не хотел упоминать Дилана в своей книге, так как не был не уверен насчет его мотивов. Было слишком много противоречий: как этот парнишка, о котором все отзывались исключительно как о скромном и вежливом мальчике, превратился в подлого убийцу? Позже, в 2006 году, отдел шерифа дал добро на выпуск некоторых записей Дилана, тем самым продемонстрировав несоответствие между тем, как Дилан преподносил себя всему остальному миру, как он себя вел, когда рядом был Эрик, и каким он казался самому себе. Доктор Лэнгман полагает, что ранние описания Дилана как застенчивого, самосознательного и самокритичного могут означать, что он страдал легкой формой личностного расстройства избегания. Став подростком, Дилан не смог управлять стрессовыми факторами в своей жизни, и его расстройство развилось до шизотипического расстройства личности. Шизотипики часто кажутся другим людям "чудаковатыми" (те, кто не очень хорошо знал Дилана, называли его бестолковым и тупым). Они могут быть параноиками или слишком обидчивыми людьми – а Дилан был таким. Они часто используют странный, бессвязный синтаксис и необычные слова – что и делал Дилан, когда писал дневник. Они "уходят" в мир, где реальность и фантазия не всегда различимы. Это то чтобы иллюзии или галлюцинации, а неопределенность, когда границы между выдумкой и реальностью весьма расплывчаты. Такая неопределенность очень хорошо видна в дневнике Дилана: в реальности он ощущал себя едва ли не низшим созданием на Земле, и тогда, по словам доктора Лэнгмана, он выдумал свой мир, в котором ощущал себя Богом. К концу жизни Дилана эта фантазия взяла верх. Сама я не знаю, как относиться к диагнозу Лэнгмана. Я не уверена, что хуже – знать, что Дилан страдал от шизотипического расстройства или то, что я не знала об этом, пока он жил под крышей моего дома. Но в любом случае есть доля поддержки. С помощью доктора Кента Кила, который проводит исследования структуры мозга преступников в университете Нью-Мексико, я провела независимый анализ дневников Дилана. Критик не обнаружил доказательств соответствующего расстройства мышления, но указал на следующее: "…настойчивые и непрекращающиеся темы депрессии, суицидальности и отчуждения… и возрастающая диссоциация (разобщенность) от самоощущения до начала его депрессии. Наряду с его усиливающимися внутренними переживаниями и чувством отчуждения появлялась бесчеловечность… Эта грандиозная идентификация, бесчеловечность, потеря способности выражать эмоции, кроме боли, и обещание избавиться от этой боли, сформировал иллюзорный внутренний мир, который и привел к мыслям о суициде и убийствах". Отчет заканчивается следующими словами: "Учитывая один лишь дневник, поставить определенный диагноз невозможно, но преобладание депрессии с временными психотическими эпизодами и/или пограничным расстройством личности с временными психотическими эпизодами – наиболее подходящие диагнозы, основанные на записях дневника". В конце концов, на самом деле неважно, какой именно у Дилана мог быть диагноз. Никто не оспаривает его депрессию; по факту, 9 из 10 скулшутеров, которых доктор Лэнгман приводит в своей последней книге "Скулшутеры: Старшая школа, колледж и совершеннолетние преступники", страдали

от депрессии и суицидальных мыслей. Но даже если серьезная депрессия являлась единственной причиной, Дилан, как об этом мне написал доктор Лэнгман, не мог быть "не в своем уме". *** Кей Рэдфилд Джеймисон в своей блестящей книге на тему суицида "Скорое наступление ночи: понимание самоубийства" пишет: "Большинство самоубийств, хотя отнюдь не всех, можно предотвратить. Брешь между тем, что мы знаем и делаем, способна привести к летальному исходу". В случае Дилана, конечно же, решение умереть привело к летальному исходу не только его, но и многих других. Даже если человек не обсуждает ни с кем свое намерение покончить с жизнью, он часто проявляет определенные признаки, свидетельствующие о каких-то проблемах. Конкретные события - такие, как предыдущие попытки суицида или проблемы с законом - могут подвергнуть людей большому риску. К тому же следует обращать внимание на поведение человека - он может замкнуться в себе и проявлять повышенную раздражительность. Если эти знаки можно заметить и распознать, тогда человеку может помочь лечение. Потому что – и мне было тяжело это услышать, когда я потеряла сына – САМОУБИЙСТВО МОЖНО ПРЕДОТВРАТИТЬ. Все эксперты, с которыми мне приходилось беседовать, ставят акцент на успехе лечебных процедур при нервных расстройствах - только если люди осознают их преимущество и готовы их придерживаться. Однако все же не каждый суицид можно предотвратить. (Эд Коффи, врач и вице-президент системы здравоохранения имени Генри Форда в Детройте, руководил разработкой программы под названием "Идеальное Лечение Депрессии", которая поставила перед собой цель – свести к нулю число самоубийств. Когда Коффи спрашивали, реальна ли такая цифра, он спрашивал в ответ: "А какую цифру вы бы выбрали? Восемь? А если бы в это число входила моя мать или ваша сестра?" Расстройства мозговой деятельности могут быть смертельными. Иногда они прогрессируют и побеждают. То же самое можно сказать о раке: даже в условиях лечения "золотого стандарта" некоторые все равно умирают. Но значит ли это, что мы должны отчаяться и сложить руки? Или мы лучше возьмем на себя обязательство начать выявлять болезнь на начальных стадиях, а не на последней? Иногда я завидую семьям, которые делают все, что в их силах, чтобы обеспечить эффективное лечение своим родным и близким, даже если, в конце концов, им придется проиграть борьбу. Мой сын боролся со своей болезнью один. Я и не подозревала о его депрессии, пока не прочла его дневник и не узнала, что Дилан размышлял о суициде и жаждал мира и утешения в смерти. Его лучшие друзья, мальчики, с которыми он виделся каждый день на протяжении многих лет, тоже не знали, насколько Дилан был подавлен. Некоторые до сих пор отказываются принять это. Но я была его матерью. Я должна была знать. Возможно, Дилан бы покончил с собой несколько позже, если бы не Колумбайн; этого я не знаю. Эрик, возможно, разработал бы и осуществил план атаки на школу либо в одиночку, либо с кем-то другим. Может быть, ему бы удалось справиться со своим кризисом без насилия, либо совершить террористический акт в другом месте в другое время. Но я точно знаю – Дилан проявлял признаки депрессии, и мы с Томом их видели, но не были способны расшифровать. Если бы нам было известно достаточно, чтобы понимать, что означают эти знаки, я верю – у нас бы получилось предотвратить стрельбу в старшей школе Колумбайн.

Глава 12 РОКОВАЯ ДИНАМИКА Окончательное утверждение: «Я не думаю, что трагедия в Колумбайн произошла бы без Эрика». - из разговора с доктором Фрэнком Очбергом, январь 2015 Помимо прочего, дневник Дилана проливает свет на их взаимоотношения с Эриком – в частности, на жуткую взаимосвязь, фатальную для них обоих и многих других. Летом 1997 года Зак начал встречаться с Девон. У Нейта тоже появилась девушка. Но мы этого практически не замечали – Дилан все еще проводил время с Заком, как раньше, а иногда к ним присоединялась и Девон. Точно так же Дилан проводил время с Нейтом и другими приятелями. Тем не менее, Дилан относился к отношениям Зака и Девон как к предательству. Это еще один пример отличия реальности Дилана от его восприятия этой реальности. Тем летом Дилан сблизился с Эриком. Имя Эрика стало появляться чаще. Дилан неоднократно пишет о суициде, как и раньше, но не упоминает об убийствах – вплоть до наступления осени. Даже после того, как мальчики начали разрабатывать план атаки, Дилан держал это в секрете на наиболее личных страницах: он полагал, что покончит с собой до того, как их план атаки на школу осуществится. После двухлетнего желания совершить самоубийство Дилан, в конце концов, говорит "до свидания" - в июне 1998 года. "Наверно, это моя последняя запись. Люблю ту часть себя, что близка к (...) моей вечной любви. До свидания" (перевод может быть неточным – прим.пер.) Однако следующая запись, датированная 20 января 1999 года, начинается с досады по поводу того, что он до сих пор жив: "Опять это дерьмо. Опять я пишу сюда, прямо как гребаный зомби". Позже в этой записи Дилан упоминает Эрика как возможное решение его проблемы: "Я ненавижу этот бездумный застой. Я застрял в человечности. Может быть, если совершу NBK (бооже) с Эриком, то смогу обрести свободу". (NBK – аббревиатура названия фильма Оливера Стоуна "Прирожденные убийцы"; так Эрик и Дилан называли свой план атаки). После этого записи становятся все более мрачными и безнадежными. Мысли Дилана становится все труднее осмыслить, когда ему начинает казаться, что план Эрика являет собой единственный выход из положения. Его метания и неуверенность не отпускают его вплоть до шутинга. К концу своей жизни Дилан был охвачен лишь двумя эмоциями – злостью и отчаянием. Любые позитивные чувства и эмоции находились вне его досягаемости. Он верил, что только смерть является единственным выходом и возможностью сбежать от постоянной боли. Выражаясь языком Джойнера, Дилан воспринимал себя как основательно отдалившегося от всех остальных. Выражаясь моим языком, Дилана любили, но он не чувствовал себя любимым. Его ценили, но он не чувствовал себя ценным. Он мог выбрать любой другой из множества вариантов, но видел перед собой только вариант Эрика. *** Однажды вечером (примерно на третьем году учебы в Колумбайн), Дилан сказал мне: - Эрик - сумасшедший. На это я ответила: - На протяжении всей твоей жизни тебе придется сталкиваться с людьми, с которыми нелегко иметь дело, и я рада, что в тебе достаточно здравого смысла, чтобы распознавать это. И еще я сказала Дилану, что мы с его отцом твердо уверены, что Дилан способен принимать правильные решения – с друзьями или без них. Да, наша уверенность оказалась неуместной, но никто из нас и не подозревал, что Дилану приходится переживать. У меня даже смутных представлений не было о том, что ситуация действительно опасная. К тому же, я не поняла, что Дилан имел в виду под словом "сумасшедший". Взрывоопасный темперамент Эрика был хорошо заметен, когда они с Диланом играли в футбол. Однако проблема носила более серьезный характер. Как и Дилан, Эрик вел дневник, в котором раскрывались его самые сокровенные чувства и мысли.

Они настолько мрачные, что их практически невозможно читать. Дневник полон садистскими образами и рисунками, фантазиями об изнасиловании и расчленении, а также о разрушениях огромных масштабов и массовом вымирании человеческой расы. Доктор Лэнгман пишет: "Дневник Дилана заметно отличается от дневника Эрика – и по содержанию, и по стилю. Эрик одержим нарциссическим снисхождением и жаждой крови - Дилан сосредоточен на одиночестве, депрессии, размышлениях и поисках любви. Эрик рисовал оружие, свастику и солдат; Дилан рисовал сердца. Эрик хотел секса и фантазировал об изнасиловании; Дилан мечтал о настоящей любви". Основываясь на его дневнике, многие эксперты, с которыми я беседовала, сообщают, что у Эрика наблюдаются черты характера психопата. Как и в случае с Диланом, посмертный диагноз Эрику поставить невозможно (так как мозг подростка еще развивается, официальный диагноз "психопатия" ставится человеку только по достижении им 18 лет). Но даже с учетом всего этого личный дневник Эрика определенно указывает на подобное личностное расстройство. Психопатия характеризуется ослабленной эмпатией и провокационным поведением. Что более важно, у психопатов (еще их называют социопатами; некоторые эксперты проводят различие между ними, но большинство этого не делают) нет совести - того чувства, что заставляет человека чувствовать вину за содеянное. Психопаты лгут без раскаяния и зачастую умело манипулируют людьми. Некоторые психологи и психиатры полагают, что психопатов можно успешно вылечить. Но те, с кем я беседовала, в этом не уверены. Не каждый психопат – преступник или садист, но если они пойдут в этом направлении, как Эрик, то могут стать весьма опасными. Исследование 2001 года несовершеннолетних скулшутеров показало следующие интересные выводы. Первый – 25% из 34 шутеров-подростков действовали в парах. Это отличается от совершеннолетних шутеров, которые предпочитают действовать в одиночку. Доктор Рид Мэлой, судебный психолог и эксперт по целенаправленному насилию, возглавлял это исследование. Он сообщил мне, что процент смертоносных пар указывает на то, что родителям абсолютно необходимо уделять внимание динамике между своим ребенком и его приятелями. Второй вывод: как правило, один из двух психопат, а другой – податливый, зависимый и подавленный. По всей видимости, именно такая движущая сила существовала между Эриком и Диланом. В ежегоднике Эрика Дилан злорадствует об издевательствах над другими ребятами, но в своем личном дневнике он стыдится этого, чувствует свою вину и обещает себе, что больше не станет так делать. Это очень похоже на позерство в "подвальных лентах". Там отчетливо видны различия между чувствами Дилана, его поведением в присутствии Эрика и его собственными поступками. Доктор Лэнгман полагает, что двойственность чувств Дилана могла не отпускать его и в момент стрельбы. По крайней мере четыре раза – всегда вне поля зрения и слышимости Эрика – Дилан оставлял людей в живых. Вещественное доказательство предполагает два инцидента во время стрельбы, когда Эрик пытается убедиться в том, что Дилан все еще "в деле". Но меня это не утешает. Дилан совершил ужасный поступок, и точка. И тем не менее непросто было узнать о душевных метаниях Дилана. Побеседовав с Лэнгманом, я открыла свой дневник и написала: "Я так сильно реву, не могу много писать… Я заставила себя смириться с тем, что Дилан – убийца-садист, но все еще не представляю, как быть с тем Диланом, который пытался противостоять своей "злой" части какими-то проявлениями доброты. Думаю, я впервые познакомилась с таким Диланом, когда Лэнгман заговорил со мной об этом, и теперь я могу оплакивать нового Дилана". Неуверенность Дилана заставила меня чувствовать себя еще более виноватой. Доктор Мариса Рандаццо руководила исследованием Секретной службы в области скулшутингов и (как Мариса Рэдди) была одним из создателей федерального исследования скулшутингов, проводимого совместно с разведкой США и департаментом образования. И она, и доктор Мэлой говорили мне, что когда ребята узнают, что они могут по-другому решить мучающие их проблемы, а не совершать самоубийство, они полностью осознают преимущество этих других вариантов. Дилан предпринимал попытки прекратить отношения с Эриком. Моя вина насчет этого доводит

меня до отчаяния. После того, как они оба попались на краже техники из фургона, Дилан попытался свести общение с Эриком к минимуму и попросил меня помочь. Мы разработали следующую тактику: если Эрик звонил Дилану и просил его о чем-то, Дилан отвечал: "Сейчас спрошу у мамы" и кивал мне. Тогда я громко говорила - так, чтобы было слышно на другом конце провода: "Прости, но сегодня я не разрешаю, Дилан. Ты обещал, что наведешь порядок в комнате/сделаешь домашнее задание/поужинаешь с нами". В то время я была просто счастлива, что Дилан старается держаться подальше от Эрика. Я предупреждала своих сыновей, что они могут воспользоваться моей помощью в случае крайней необходимости. В частности, я имела в виду выпивку и вождение автомобиля, но подразумевала и опасные ситуации. Поэтому я была довольна - не только потому, что Дилан воспользовался моим предложением, но и потому, что он нашел способ отдалиться от своего друга, не ранив его чувств. После того, как я увидела динамику между Эриком и Диланом на "подвальных лентах", я поймала себя на том, что вижу их взаимоотношения по-новому. Если Дилан не хотел идти гулять с Заком, Нейтом, Робин или еще с кем-нибудь, он просто говорил им: "Не, на этих выходных я не могу. Надо писать доклад". Только в случае с Эриком он нуждался в моей помощи. Я никогда не задумывалась об этом и не спрашивала Дилана: "Почему ты просто не скажешь «нет»?" То, что Дилан попросил у меня помощи, я посчитала признаком здравого смысла, но впоследствии осознала, что это было предзнаменованием чего-то более волнующего. Это был знак, который я не замечала, пока не стало слишком поздно. Во время одного из наших разговоров Фрэнк Очберг сказал: - У Дилана не профиль убийцы, но у него была большая вероятность спутаться с убийцей. Люди из ФБР обнаружили, что Эрик пытался заинтересовать других своим планом массового разрушения, включая Зака и Марка Мейнса. Они не попались на эту удочку. А Дилан попался. *** Рандаццо: "Зачастую есть тонкая грань между потенциальными убийцами и самоубийцами. Большинство самоубийств не связано с убийствами, однако многие убийцы становятся таковыми из-за желания совершить суицид". Думаю, именно это и произошло с Диланом". - аннотированное примечание из интервью с Марисой Рандаццо, февраль 2015 Специалист по уголовному правосудию доктор Адам Лэнкфорд, автор "Мифа о мученичестве", изучает суицидальные намерения смертников и скулшутеров. Он пишет, что стрелки, как террористысмертники, разделяют три основные характеристики: проблемы с психическим здоровьем, которые порождают желание умереть, обостренное чувство преследования и желание завоевать славу и триумф путем убийств. В ходе одного из его исследований было изучено около 200 шутеров в период с 1966 по 2010 год. Почти половина из них покончили с собой, и это являлось частью их плана. Другие, возможно, намеревались совершить самоубийство, но их либо удержали от этого, либо успели арестовать. Независимо от желания совершить суицид, у шутеров меньше 1% шанса избежать последствий своих действий. Планирование чего-то с таким катастрофически низким шансом побега или выживания приводит к тому, что Лэнкфорд называет "безразличием к жизни". По словам экспертов, массовые убийцы почти всегда следуют определенным путем. Ключом к предотвращению трагедии является распознавание указателей на этом пути, который зачастую начинается с желания умереть. На протяжении долгого времени убийство-самоубийство рассматривалось как подкатегория именно убийства. Некоторые подобные случаи соответствуют модели убийства, где суицид – это план Б, к которому прибегают лишь за неимением других вариантов. Но возрастающее понимание суицида и близкий взгляд на данные открывают, что многие убийства-самоубийства, если не подавляющее большинство, происходят из-за суицидальных мыслей. Другими словами, как пишет доктор Джойнер, "если суицид – основа убийства-самоубийства, тогда предотвращение суицида – это предотвращение

убийства-самоубийства". В случае Колумбайн я верю, что это правда. Я годами искала ту упущенную сторону характера Дилана, которая позволила ему сделать то, что он сделал. Из того, что я узнала, я сделала вывод, что третий сегмент диаграммы Венна – способность покончить с жизнью –может дать мне частичный ответ на вопрос. В своих записях Дилан утешается мыслями о смерти. Но он не кажется способным совершить суицид. Как указывает Джойнер, люди должны стать менее восприимчивыми к жестокости и страху боли, чтобы иметь возможность причинить себе вред. (Он говорит, что именно поэтому среди таких людей, как врачи, солдаты и анорексики, процент суицида очень большой). У всех людей есть такая вещь, как инстинкт выживания, и людям приходится работать над собой, чтобы научиться его игнорировать. Дилан был не способен совершить самоубийство. Он говорит о суициде, но не разрабатывает никаких планов. Его записи об этом, как и о большинстве вещей, абстрактны. Дилан хотел найти работу, связанную с компьютерами, но либо не мог ее найти, либо не мог удержаться на той, которую находил. Он постоянно писал о девушке, в которую был влюблен, но нет никаких свидетельств, что он пытался хоть как-то ей в этом признаться. Дилан сильно мучился над письмом, которое писал этой девушке, но так и не отправил его. На самом деле, нет даже доказательств того, что они хоть раз говорили друг с другом. То же самое может быть правдой и в отношении суицида, когда Дилан обращается за помощью к Эрику: "Скоро… совершу ли я самоубийство один или вместе с (…), и это будет наш NBK". Оказывается, Дилан "нуждался" в плане Эрика затем, чтобы совершить то, чего он хотел больше всего: покончить с собой. Доктор Джойнер предполагает, что планирование атаки на Колумбайн с Эриком могло быть подготовкой Дилана к самоубийству, которая помогала ему снизить свою чувствительность. На протяжении многих лет я сопротивлялась тому, чтобы обвинять Эрика. Я полагала, как и до сих пор полагаю, что независимо от Эрика Дилан все равно несет ответственность за свой выбор. В какой-то момент он все-таки нашел в себе силы сказать мне, что Эрик "сумасшедший" и чувствовал себя достаточно неуверенно, чтобы попытаться оградить себя от этих отношений и попросить моей помощи. Принимая во внимание то, что я узнала о психопатии, сейчас я думаю и чувствую иначе. Я считаю, что из-за жестокости и ненависти, бурлящих на страницах дневника Эрика, его практически невозможно читать, однако его записи понятны, а Дилана - нет. Как говорит доктор Лэнгман, "записи Дилана смешанные, бессвязные, полные запутанного синтаксиса и неправильно употребленных слов. У Эрика тревожащие мысли; у Дилана тревожен сам процесс мышления. Разница в том, о чем думает Эрик и как думает Дилан". Нам известно, что Эрик был весьма настойчивым. Его консультант из Диверсионной программы, позволившая Эрику окончить программу раньше срока, в самом конце отчета написала: "muy facile [sic] hombre", что мои друзья, говорящие на испанском, переводят как ласковую характеристику "парня, с которым очень-очень легко". Этот "нимб" Эрика мог распространиться и на Дилана, чьи собственные оценки были недостаточно хороши, чтобы оправдать его раннее окончание Диверсионной программы. Ряд психологов, с которыми мне пришлось побеседовать, сообщили мне, какими пугающе харизматичными и очаровательными могут быть психопаты – как быстро они могут найти подход к человеку и насколько мастерски владеют искусством манипуляции. Я не уверена, что Дилан, особенно в своем состоянии, сумел бы самостоятельно разорвать эти отношения. Доктор Рандаццо опросила ряд возможных скулшутеров, которым успели помешать, прежде чем они осуществили свои планы. Она описывает их неуверенность и ограниченность взглядов: "Когда они достигают точки отчаяния, они ищут выход. Они не видят никаких других вариантов. Им просто все равно". Знание этого не преуменьшает вины Дилана, но может приблизить нас к объяснению, как он до такого дошел. Доктор Дуэйн Фьюзелье, криминальный психолог и глава команды ФБР, проводившей расследование по делу Колумбайн, сообщил мне: "Я полагаю, что Эрик отправился в школу, чтобы убить людей, и не заботился о том, умрет он или нет, тогда как Дилан хотел умереть, и его не заботило, если умрет кто-то еще".

Глава 13 ПУТЬ К САМОУБИЙСТВУ

Дилан с семьей в местном ресторане. За три недели до событий в школе Колумбайн Семья Клиболд

"Мы пробыли у адвоката около четырех часов. Чем больше мы беседовали, чем отчетливей понимали, что "идеальный" ребенок был не таким уж идеальным. К концу беседы нам казалось, что наша жизнь не просто бесполезна, но еще и разрушительна. Мы хотели верить, что Дилан идеален, и действительно не замечали признаков его злости и разочарования. Не знаю, смогу ли я дальше жить. О стольком приходится сожалеть…" - заметка из дневника, май 1999 В одиннадцатом классе Дилан попал в неприятности. Не единожды или дважды, а несколько раз подряд. Эту главу мне писать труднее всего. Потому что я знаю – большинство людей, прочитав ее, скажут: "Сью, твоему ребенку было плохо, а ты просто стояла и ничего не делала. О чем ты думала, черт возьми?" Признаки борьбы Дилана были очевидны, и мы их замечали, но неверно истолковывали. Сейчас подавляющее большинство детей, даже если у них имеются какие-то проблемы со здоровьем мозга, не собираются устраивать скулшутинги. Если вы живете с подростком, есть большая вероятность, что он или она страдает от какого-либо расстройства. По оценкам, только у 20% детей и подростков могут выявить это расстройство. Вот почему родители зачастую узнают о проблемах своих детей только после того, как эти проблемы приводят к насилию, преступлениям или членовредительству. Несмотря на распространенность и опасность, которую она собой представляет, болезнь мозга у подростков часто остается незамеченной ни внимательными учителями, ни благонамеренными психологами и педиатрами, ни самыми бдительными родителями. Если это заболевание не вылечить, даже среднее ухудшение работы мозга может сломать человеку жизнь, не позволить ребенку раскрыть свой потенциал в полной мере - в общем, стать настоящей трагедией. У такого заболевания, как депрессия, могут быть более серьезные последствия, так как она расставляет подросткам ловушки, среди которых: алкогольная и наркотическая зависимость, вождение в пьяном виде, мелкие правонарушения, расстройства пищевого поведения, порезы, насилие и авантюрное сексуальное поведение. В 1999 году я не понимала разницу между грустью, апатией, которую всегда называла депрессией, и клинической депрессией, которую многие описывают как "чувство несуществования". Я не знала, что 20% подростков страдают от депрессии (а недавний отчет CDC указывает на увеличение этой цифры до 30%). Мне было невдомек, что у подростков депрессия проявляется по-другому, не так, как у взрослых. Взрослые могут чувствовать грусть и недостаток энергии, а подростки (особенно мальчики) склонны замыкаться в себе и проявлять повышенную раздражительность, самокритику, разочарование и злость. Боли, которые нельзя объяснить, плаксивость, расстройства сна и прилипчивость – все это общие симптомы депрессии среди детей и подростков. Не знала я и о том, что симптомы депрессии у подростков часто маскируются другими изменениями в развитии и поведении - по этим причинам диагноз и ставится слишком поздно. Родителей может не насторожить то, что ребенок поздно ложится спать в выходные, или то, что обычно хороший едок отставляет от себя тарелку со словами "фу, гадость" - хотя изменения сна и аппетита могут быть симптомами депрессии. Поставить диагноз тем сложнее, что у многих детей не проявляются вышеперечисленные признаки. Депрессию Дилана так и не выявили и не вылечили. В этом он не одинок. Подавляющее большинство подростков не получают помощи, в которой нуждаются, даже если их состояние мешает их взаимоотношениям с друзьями и родителями, мешает им учиться, а также увеличивает риск преступить закон или совершить суицид. В случае Дилана, конечно, произошло и то, и другое. Нам было известно, что в жизни Дилана наступила черная полоса. В тот год вся наша семья измучилась из-за проблем со здоровьем и деньгами. Вдобавок мы с Томом ощутимо переживали за Байрона, который стал жить отдельно. Тот тяжелый год стал еще одной причиной, по которой мы не заметили, что происходило прямо у нас под носом. Еще одна причина, по которой мы с Томом не отреагировали так, как было нужно, когда Дилан ступил на скользкую дорожку - мы считали, что он пытается вернуться на верный путь. В конце того года и на протяжении следующего, после тревожных событий предыдущих месяцев, казалось, Дилан был намерен доказать нам, что его жизнь - в его руках. Я говорю об этом не для того, чтобы прикрыться очередной отговоркой, а потому, что все

родители, чей ребенок совершил самоубийство, ведут себя одинаково. "Но все ведь было гораздо лучше!" - восклицают они. Да, и мы так думали. Заимствуя клише, нам казалось, что Дилан боялся тяжести своих новоприобретенных проблем. К сожалению, финишная прямая, к которой он двигался с такой ясностью, не была, как мы полагали, независимой жизнью в общежитии Аризонского университета и получением степени в области информатики. Этот план должен был закончиться смертью Дилана – а заодно и другими смертями.

*** "Этим летом все настолько здорово… Дилан веселится и замечательно проводит время с друзьями". - заметка из дневника, июль 1997 То лето, когда Дилан окончил десятый класс, прошло довольно спокойно. Однако мне хорошо запомнился один неприятный инцидент с участием Эрика Харриса. Дилан не играл в футбол с детского сада, но на время лета он решил присоединиться к команде, в которой играл Эрик, и ему дали шанс, несмотря на отсутствие опыта и некоторых навыков. Мы обрадовались, когда узнали, что Дилана взяли в команду, так как, играя в футбол, он мог не напрягать ту руку, которую повредил на бейсболе. К тому же, нас восхитило его добровольное желание заняться спортом, которым он не занимался так долго. Дилана нельзя было назвать хорошим спортсменом – он был сильным, но ему недоставало ловкости и координации, чтобы управлять своими длинными, нескладными конечностями. Он не особо хорошо играл в футбол, но исправно посещал тренировки. Однажды мы с Томом пришли посмотреть на игру. К сожалению, Дилан играл плохо, и его команда проиграла. Все еще потные, Эрик и Дилан подошли к тому месту, где стояли мы с Харрисами. Но, прежде чем мы успели ободрить их и поздравить с хорошей попыткой, раздался громкий крик Эрика. Он набросился на Дилана, буквально брызжа слюной, и на чем свет стоит начал ругать его игру. Мирно болтающие друг с другом родители и мальчики обоих команд замолчали и уставились в нашу сторону. Родители Эрика встали по бокам от него, подхватили его и увели с поля, в то время, как громом пораженные Том, я и Дилан медленно двигались к нашей машине. Я не слышала, что именно Харрисы говорили Эрику, но, судя по всему, они пытались его успокоить. Шагая между Томом и мной, Дилан вел себя тихо и невозмутимо. Меня просто шокировала эта внезапная вспышка ярости. А то, что Дилан никак на нее не отреагировал, очень меня встревожило. Ему должно было быть больно и обидно, но он ничем этого не выказал. Сердце мое болело; я хотела обнять Дилана, но он был уже 15-летним парнем, да и зачем смущать его еще больше на глазах у команды? Как только мы сели в машину, я не выдержала: - Ну и ну! Вот подонок! От Эрика я такого не ожидала! Когда Том завел мотор, Дилан уставился в окно с пустым выражением на лице. Его спокойствие в ответ на срыв Эрика показалось мне неестественным, и я надеялась, что он позволит себе выплеснуть свою злость по пути домой, но ничего подобного не произошло. Я начала давить на него, желая, чтобы Дилан выпустил пар: - Разве тебе не обидно? Я бы сильно расстроилась, если бы мой друг мне такого наговорил. Дилан, все так же смотря в окно, ответил мне с тем же выражением на лице: - Не-а. Это же Эрик. Том был определенно зол на Эрика; Дилан же, казалось, уже позабыл о случившемся. Насколько же хрупкое у Эрика было эго, чтобы так огорчаться из-за проигрыша в дурацком футбольном матче? Меня больше смущало его поведение, чем поведение Дилана - словно это Эрик был младше, а не Дилан. Пока мы ехали домой, я решила включить режим Мамы-Спасительницы. Почти ничего об этом не зная, я стала предлагать Дилану различные варианты того, как он смог бы исправить свою игру. Наверное, я

заставляла его чувствовать себя еще хуже, но остановиться никак не могла. Я говорила ему, что, если и узнала в свои годы хоть что-то о школьных командах - что самые лучшие игроки, как правило, бегут за мячом так, как будто от этого зависит их жизнь. Победителями обычно оказываются те, кто очень сильно этого хочет. Дилан не отвечал, и, в конце концов, я сдалась. На следующей игре, последней в сезоне, он удивил нас, играя лучше, чем когда-либо. Его команда снова проиграла, но тренер похвалил Дилана за улучшение его спортивных навыков; к тому же, Дилан выглядел гораздо более непринужденным. Хоть это и глупо, но я подумала, что мои советы хоть немного ему помогли, и нам с Томом было приятно увидеть, что Эрик больше не вел себя так, как не подобает спортсмену. Как бы то ни было, Тома очень сильно разозлила истерика Эрика. Он так до конца и не простил его, но не стал запрещать Дилану с ним дружить. Мы думали, Дилан сам с этим разберется. Конечно, теперь, оглядываясь назад, мне бы хотелось, чтобы мы поступили жестко и запретили Дилану общаться с Эриком.

*** "Потери и другие события – ожидаемые или фактические – могут привести к стыду, унижению или отчаянию, а также могут послужить катализатором суицидального поведения. К таким событиям относятся разрыв отношений, смерть, неуспеваемость в школе, отстранение от занятий, проблемы с законом, издевательства или проблемы со здоровьем. Все вышеперечисленное особенно актуально для молодых людей, у которых низкая самооценка или психическое расстройство - например, депрессия. Таким людям требуется оказать необходимую помощь". - Американская Ассоциация Суицидологии Как только Дилан перешел в одиннадцатый класс, на нашу семью свалилась целая куча проблем. За первыми месяцами отдельной жизни Байрона тяжело было наблюдать. Я успокаивалась, вспоминая об утверждении Ирмы Бомбек о ее собственных мальчиках: "Они живут как хомяки". И все-таки у меня на душе было неспокойно. Одно я знала - по крайней мере, Байрон хорошо питается два-три раза в неделю. Он приезжал к нам ужинать (в основном по воскресеньям) и всегда уезжал с пакетом, полным вкусностей. Однако режим питания Байрона и то, как он ведет домашнее хозяйство было меньшим, о чем мы волновались. Той осенью ему пришлось пережить множество неприятностей. Сперва, когда он ехал в своей машине по дороге и остановился на перекрестке, в него врезалась другая машина. Байрон не сильно пострадал, но все равно происшествие очень нас напугало; вдобавок, его автомобиль пришел в полную негодность. Байрон продолжал перебегать с одной низкооплачиваемой работы на другую. Зачастую он увольнялся по каким-то мелким причинам – например, не хотел рано вставать или надевать униформу. Когда он мог позволить себе оплачивать счета, он иногда про них забывал. Как и в случае с Диланом, я была уверена в хороших качествах Байрона. "Он сможет взять себя в руки", я часто уверяла Тома. Но каждый телефонный звонок приносил новые новости о новых препятствиях, и тогда даже меня начинало тревожить, остепенится когда-нибудь Байрон или нет. Мне и самой пришлось столкнуться с кое-какими переменами. В сентябре, после бурных политических событий, мне пришлось перейти на новое место работы, координируя небольшой грант для помощи людям с инвалидностью в общественном колледже, где можно было освоить навыки работы с компьютером. Я должна была сидеть в офисе всего 4 дня в неделю, но получать за это урезанную зарплату. Время действия гранта было ограничено, что добавляло сомнений. До нового места приходилось добираться на час дольше, чем до предыдущего, и, если бы я понадобилась своим детям, им бы пришлось очень долго меня ждать. Но самым стрессовым событием нашей жизни стало стремительное ухудшение здоровья Тома. Он годами жаловался на боль в суставах: "колени не сгибаются", "болит шея", "в пальцы ног словно впиваются острые кусочки льда". Временами на него накатывала необъяснимая слабость или приступы мигрени, после которых он какое-то время не мог видеть или говорить. Все объяснил диагноз

"ревматоидный артрит", который Тому поставили как раз тогда, когда Дилан перешел в старшую школу. РА - это дегенеративное заболевание; Том боялся, что его состояние продолжит ухудшаться, и, в конце концов, он превратится в инвалида и не сможет больше работать. Как-то утром за завтраком, когда Том держал в руке коробку с апельсиновым соком, что-то произошло с его сухожилием. Мы с Диланом безмолвно уставились на большой палец Тома, который больше ему не подчинялся, а свободно болтался на руке. Том – это человек, для которого отсутствие работы – это что-то страшное; человек, у которого на уме не было ничего, кроме 18-часового рабочего дня и взмахов кувалдой; человек, который укладывал бетон, пока его колени кровоточили. И надо же его победило каких-то пол-галлона "Тропиканы". Постоянная боль, сопряженная с неуверенностью, означала, что Том больше не мог работать так, как должен работать геофизик. Наши проблемы с деньгами увеличились, особенно учитывая предстоящую оплату колледжа Дилана. Том свернул большинство своих домашних проектов, хотя дома еще много чего нуждалось в ремонте. К тому же, больше он не мог по вечерам отправляться на пробежки, которые так любил; они помогали ему оставаться в форме и снимать стресс. Нам всем было необходимо какое-то средство для снятия стресса. Учитывая наши финансовые затруднения, прогрессирующую болезнь Тома, мою новую работу и нестабильность Байрона, я ощущала себя капитаном корабля, который пытается успокоить свой паникующий экипаж во время сильного шторма. По ночам я заваливалась спать, будучи настолько измученной, что едва могла заставить себя почистить зубы, а зачастую бывало так, что я не могла уснуть, так как сильно переживала и думала, что же будет дальше. Подобные вещи – особенно финансовые затруднения и болезни родителей – являются факторами риска возникновения депрессии и суицида среди подростков, а их комбинация имеет еще более сильный эффект. Мы заметили, что Дилан стал более раздраженным с нами. В общем и целом, мы были спокойной семьей. Мы не орали друг на друга, не хлопали дверьми, не позволяли сыновьям дерзить или употреблять плохие слова в нашем присутствии, а также в присутствии с другими взрослыми людьми. Даже наихудшие битвы с Байроном отличались тем, что мы были друг с другом вежливы. Однако Дилан, став подростком, решил открыто выражать свою мрачность и раздражение. Если я просила его сбавить скорость, когда он вел машину, он награждал меня долгим, тупым взглядом, а потом пару миль тащился как черепаха, желая убедиться, что я все поняла. Если я просила его: "Смени постельное белье, прежде чем пойдешь гулять", Дилан едва незаметно закатывал глаза в тот самый момент, когда поворачивался и шел выполнять мою просьбу. Мне не нравилось такое поведение, но я воспринимала его спокойно. Другим матерям приходилось терпеть куда большее неуважение. А иногда, когда меня беспокоили его перепады настроения или раздраженность, Дилан весело бежал и выполнял мои поручения или присоединялся к нам за ужином и заставлял нас смеяться до тех пор, пока мы с Томом не забывали о своих тревогах. За Дилана можно было долго не волноваться. Можно было – до поры до времени. Потому что в том году единственный член семьи, который, как казалось, всегда жил беспроблемной жизнью, начал наживать себе проблем. *** В сентябре Дилану исполнилось шестнадцать. Когда мы с Томом предложили ему устроить вечеринку, он запротестовал: "Мам, пап, я не хочу большого праздника". Но шестнадцатилетие – это важная веха, и мы хотели, чтобы Дилану запомнился этот день рождения. У нас была семейная традиция – посещать ресторан, который выбирает виновник торжества. В том году Дилан выбрал барбекю-ресторан с атмосферой классических фильмов 40-х годов. Байрон не пошел с нами, так как никто не смог подменить его на работе. Разумеется, мы огорчились, что он пропустит день рождения младшего брата, но в то же время обрадовались, что Байрон серьезно относится к своей работе, и поддержали его решение. Впридачу мы с Томом приготовили для Дилана сюрприз: хотя Зак в тот вечер тоже работал, мы пригласили в ресторан Нейта и Эрика. Увидев своих друзей, Дилан искренне удивился и обрадовался. Он даже не сразу смог разговориться и начать наслаждаться праздником. Нейт и Эрик стеснялись нас гораздо меньше, чем Дилан, и я ему сочувствовала. Он знал, что мы не терпим грубость и придирчивых едоков, и, возможно, волновался за поведение своих друзей. Однако со временем Дилан расслабился и, пребывая в хорошем

100

настроении, поблагодарил нас за то, что мы не согласились с его возражениями и смогли его удивить. Но все еще только начиналось. Через несколько дней Дилан проснулся посреди ночи от сильной боли в животе. Мы перепугались и вызвали "скорую помощь". Однако врачи, проводившие обследование, полностью исключали аппендицит или что-либо другое. Дилана отпустили домой, и вскоре его боль прошла. Позже мне придется узнать, что необъяснимые соматические симптомы, в частности, в брюшной полости, могут указывать на то, что у человека депрессия. Через пару дней, в начале октября 1997 года, Тому позвонили из школы. Дилана отстранили от занятий. Мы были в шоке. В первый раз кого-то из наших сыновей наказывали в школе. Интерес Дилана к обслуживанию сервера и администрированию сети привел к тому, что один из учителей попросил его и Зака помочь в поддержке компьютерной системы Колумбайн. Копаясь в системе, мальчики наткнулись на список с кодами от всех шкафчиков. Дилан открыл и закрыл один-два шкафчика, чтобы проверить, актуальны ли эти коды, а затем перенес данные на диск и поделился ими с Эриком. Зак пошел немного дальше и оставил записку в шкафчике бывшего парня своей девушки. В результате мальчишки попались, и школьная администрация приняла решение отстранить Дилана от занятий на пять дней. Мы сочли это наказание чересчур жестким. Конечно, Дилан заслуживал наказания за свой проступок, ведь у него не было права копаться в школьных записях. Но он открыл шкафчик просто чтобы проверить, сможет ли он это сделать, и закрыл его, ничего не трогая. Том считал, что такое наказание не смогло объяснить мальчикам, почему так поступать нельзя, и что лучше было бы не отстранять их от уроков. Мы оба надеялись, что вместо "изгнания" в школе Дилану вынесут предупреждение или назначат испытательный срок, и решили договориться о встрече с деканом. Встреча прошла не очень удачно. Свод правил не предусматривал ничего для подобных случаев. В результате администрация решила отнестись к мальчикам так, словно они пронесли в школу оружие. Я была в шоке. То, что сделали Дилан и Зак, было сродни проникновению в женский туалет, плагиату или мошенничеству. Я не преуменьшала их вину (не подумайте, мне не кажется, что пробраться в женский туалет – это хорошая идея), но ведь мальчишки НЕ ПРИНОСИЛИ в школу оружие. Мы спросили, может ли администрация изменить решение и предложить какое-то другое наказание. Мальчики могли бы пожертвовать свободным временем и повозиться с техническим оборудованием или провести уборку в складских помещениях. Декан ответил, что об инциденте известно районному начальнику, и он намеревался наказать мальчишек максимально сурово. Если у нас есть дополнительные вопросы, мы можем обсудить их с учителем информатики. Так как я сама была администратором, я осознавала, что декану требуется подпись на документе, чтобы он мог перейти к решению другой проблемы. Пока мы ждали учителя информатики (который, кстати, был любимым учителем Дилана), я улучила момент, чтобы поговорить с Диланом наедине. Я хотела, чтобы он осознал последствия своего поступка - ведь учителя вполне могли уволить. Лицо Дилана не выражало пренебрежения или цинизма – только грусть. Я была удовлетворена тем, что он все понял. Учитель информатики показался нам потрясенным, но добрым; в первую очередь он беспокоился о Дилане. Обе стороны принесли свои извинения, однако то, что произошло потом, шокировало Дилана куда больше, чем отстранение от уроков: учитель сообщил, что Дилан больше не сможет помогать ему с компьютерами. Когда мы отъезжали от школы, я заметила, что Дилан какой-то оцепеневший. Я спросила его, сможет ли он со всем этим справиться; он ответил "да". В список его предметов входили химия, тригонометрия, всемирная история, информатика, сочинение и 4-летний курс французского языка. Это была довольно тяжелая нагрузка, и я спросила, что Дилан будет делать с учебой во время отстранения. Дилан ответил, что будет спрашивать домашнее задание у друзей. А когда он спросил, что я думаю обо всем этом, я сказала ему правду: - Мне непонятно это решение, и я с ним не согласна, но придется его поддержать. Проблема решится быстро, если мы будем соблюдать правила, и мне бы не хотелось еще больше ухудшать ситуацию. Дилан кивнул в знак того, что он понимает. На протяжении пяти дней своего наказания Дилан был вынужден сидеть дома и проводить много

101

времени с Томом. Как-то раз во время разговора с отцом Дилан пожаловался, что школьная администрация предоставляет спортсменам "привилегии", изобретая для них отмазки, и в то же время набрасывается на тех, чьи проступки не такие страшные. По мнению Дилана, школа – это "такое место, где царит несправедливость". Тем не менее, нам казалось, он принял наказание как должное, а по истечении пяти дней все мы сумели оправиться от инцидента и стали жить дальше. В октябре Дилан получил водительские права. Я нервничала, когда думала о том, как он будет ехать в машине один, без взрослого, но Дилан испытал облегчение оттого, что больше ни нам, ни его друзьям не придется подвозить его. У Тома было своеобразное хобби - находить старые, видавшие виды автомобили по скидочным ценам. Вскоре после того, как ему показалось, что Дилан достаточно взрослый и ответственный, Том купил ему черный БМВ за 400 долларов. Одно из окон было разбито, а внутри имелось несколько повреждений, но Дилана и Тома не испугал требуемый объем работы. К тому же, их ужасно обрадовал тот факт, что машине было уже 16 лет – как раз столько, сколько и Дилану. Дилан согласился помогать с оплатой бензина и страховкой. Когда он получил свои права, я сказала своей сестре, что у него словно выросли крылья. Большинство его друзей все еще жили в пригороде, из которого мы переехали к подножьям гор. С точки зрения безопасности, для нас было бы лучше, если бы Дилан заночевал у друга, а не ехал поздно ночью через каньон, но Том напомнил мне, что я должна позволить Дилану повзрослеть. Дилан, Эрик, Нейт и Зак вместе ездили в боулинг, играли в бильярд или ходили в кино. Время от времени кто-то из них устраивал вечеринки. Мы не были новичками в воспитании подростка, и Дилану пришлось столкнуться с обычным потоком родительских вопросов: "Куда ты едешь? Кто там будет? Кто за рулем? Там будут алкогольные напитки? Родители будут дома? Оставь нам телефон". Мы часто звонили по оставленным номерам, и Дилан всегда оказывался там, где и должен был находиться. Единственный раз он вернулся домой позже назначенного времени, когда отправился на помощь другу, попавшему в автомобильную аварию. В том году мы с Томом ощутили, что Дилан отдаляется от нас. Он уволился из "Блэкджек Пицца", чтобы найти работу, связанную с компьютерами, но так и не нашел ее; кроме того, той осенью он не был занят как звукооператор в школьных постановках. Мне нравилось, что по вечерам он дома, хотя я волновалась, что Дилан слишком много времени проводит за компьютером. Конечно, замкнутость является признаком депрессии у подростков и взрослых, но ни я, ни Том не восприняли тягу Дилана к уединению как сигнал опасности. Когда он находился в своей комнате, он болтал с друзьями по телефону или переписывался с ними в Интернете. С его социальной жизнью все было в порядке. Тем не менее, количество проблем только возросло, когда дни стали холоднее. Один из моих любимых преподавателей, входивший в Лигу Студентов Факультета Искусств, внезапно скончался от инфаркта. Жену моего брата госпитализировали, а моя сестра, которая годами боролась со своей болезнью, снова начала плохо себя чувствовать. Здоровье Тома продолжало ухудшаться. В ноябре ему сделали операцию на сухожилии на руке, а в январе ему предстояла еще одна операция - на сей раз на плече. Он все еще не мог работать много, и наши проблемы с деньгами только увеличились. Подруга попыталась утешить меня избитой фразой Уинстона Черчилля: "Если ты проходишь через ад - не останавливайся". Но плохие новости не прекращались. Однажды Байрон позвонил нам из приемного покоя – ему наложили швы в трех местах после столкновения с расистом-скинхедом. В тот вечер я, наконец, смогла признаться себе, что я в отчаянии. Конечно, это замечательно, что Байрон смог постоять за свои убеждения, но из-за своих решений он вечно попадал в неприятности, и ничего не помогало – ни терапия, ни строгость, ни поддержка. День Благодарения смог озарить ярким светом тот мрачный сезон. К нам приехали погостить восемь моих родственников, и наша спокойная жизнь, к которой мы привыкли, изменилась. Мы с братом и сестрой всегда были близки друг с другом. Мы все слишком быстро говорили и громко смеялись; из нашего разговора почти нельзя было уловить ни слова. Весь этот хаос казался Дилану чрезмерным, но мне очень нравилось, что дом полон народа. Моему отцу принадлежало несколько кинотеатров (моей первой работой было продавать попкорн в торговом киоске) - и мы питали слабость к старым фильмам. Также всем нам нравились книги и музыка. Неудивительно, что мы обожали играть в шарады. Обычно Дилан предпочитал играть со взрослыми в покер, но в том году он поддался на уступки и сыграл с нами парочку раундов. Я гордилась своим умным и забавным сыном, а еще меня очень порадовало, что застенчивость Дилана не помешала ему присоединиться к нашей игре.

102

Невозможно было подумать, что через несколько месяцев все пойдет прахом, и Дилан снова поднимется на вершину семейных волнений. *** В начале 1998 года Дилан пожаловался Тому на парочку ребят из школы, которые его доставали. Эти ребята учились в девятом классе, и Том с трудом подавил искушение рассмеяться: рост Дилана составлял метр девяносто, к тому же он-то учился уже в одиннадцатом. Дилан сказал нам, что он хочет собрать своих друзей, чтобы "разобраться" с теми парнями. Мы с Томом ответили, что реагировать на таких людей - значит, тем самым доставлять им удовольствие. Я боялась, что кто-то может пострадать, а Том не хотел, чтобы Дилан сам себя унижал и опускался до драки с младшими ребятами. Но Дилан не мог просто взять и смириться. Ничего нам не сказав, они вместе с Эриком созвали друзей, подошли к тем девятиклассникам и назначили им "стрелку" за пределами школы, но в итоге их противники так и не появились. Том и я узнали о запланированной драке уже потом. Дилан полагал, что сможет успешно разобраться, но мы очень огорчились и высказали ему все, что думали по этому поводу. По крайней мере, никто никого не покалечил. Спустя некоторое время мне позвонила Джуди Браун, мать Брукса, друга детства Дилана. Брукс и Эрик сильно поссорились в школе, и Эрик запустил в машину Брукса снежком, тем самым повредив лобовое стекло. Кипя негодованием, Джуди высказала целую тираду в адрес Эрика, что порядком меня смутило. Я считала, что не только Эрик должен нести ответственность за произошедший инцидент, и мне было непонятно, зачем Джуди вмешалась в ситуацию, в которой Эрик и Брукс должны были разобраться сами. Ее реакция на поступок Эрика показалась мне слишком бурной. Вскоре после этого Тому позвонили из школы. Через четыре месяца после отстранения от занятий из-за инцидента с кодами Дилан умышленно исцарапал дверцу чужого шкафчика ключом. В наказание его оставили после уроков и сказали, чтобы он заплатил 70 долларов за покупку новой дверцы. Том приехал в школу, чтобы выписать чек, и спросил декана о девятиклассниках, будучи уверенным, что Дилан не стал бы портить шкафчик просто так – его явно на это спровоцировали. Декан сознался, что в школе действительно есть группка "дебоширов", которые ведут себя так, будто "школа им принадлежит", но тут же принялся уверять Тома, что администрация прикладывает все усилия, чтобы справиться с этим. Тем вечером у нас с Диланом состоялся серьезный разговор. Том был рассержен и на Дилана, изза того, что он испортил школьное имущество, и на школу, за то, что они содрали столько денег на починку шкафчика. Дилан отдал Тому свои карманные деньги и пообещал отработать остаток долга. Я сказала Дилану, что он не должен позволять себе реагировать подобным образом на чье-то отвратительное поведение. Не знаю, чей именно шкафчик испортил Дилан; может, этот шкафчик просто попался ему под горячую руку. Через несколько лет я узнала, что на дверце было нацарапано слово "педики" (faggots – прим.пер.) – ругательство, которым часто обзывали Эрика и Дилана в коридорах Колумбайн. Об этом нам в школе никто не говорил. Это, конечно, не смешно, когда младшие ребята издеваются над старшими. Я просто не могла себе вообразить, что кто-то станет издеваться над Диланом. Мое представление о ребенке, являющимся идеальной мишенью для насмешек, было таким же стереотипным, как и о самоубийце. Одежда и прическа Дилана могли выделять его среди типичных учеников средней школы, но они не выглядели как что-то из ряда вон выходящее. К тому же, мы считали, что рост Дилана действует на остальных устрашающе, потому что он сам нам так сказал. Однажды, будучи десятиклассником, Дилан в разговоре с Томом упомянул про "ненависть к джокам". - Они что, тебя обижают? - спросил Том. Дилан самоуверенно ответил: - Меня они не трогают. Я метр девяносто. А вот Эрику сильно достается. После трагедии о культуре школы Колумбайн и о месте Дилана там было написано очень много. Реджина Хьюэртер, директор диверсионной программы для несовершеннолетних, в 2000 году составила целый отчет по этому делу, а Ральф Ларкин независимо опубликовал многие из полученных ею данных в своей исчерпывающей книге 2007 года "Постигая Колумбайн". И Хьюэртер, и Ларкин выяснили, что старшая школа Колумбайн академически безупречна и глубоко консервативна (и нам было об этом известно), однако также они описали Колумбайн как школу, где царят издевательства – в частности, исследователи упомянули о группе спортсменов, которые изводили, унижали и физически нападали на

103

ребят, стоящих на нижних ступенях социальной лестницы. Также Ларкин указывает на самоназванную нравственную элиту - христиан, которые пытались насильно обратить других подростков в свою веру, запугивали их и называли "отродьями Сатаны". Это исследование подкрепляется многими историями, о которых нам пришлось услышать от ребят, чьи одноклассники применяли к ним физическое и психологическое насилие. Одна из таких историй особенно выделяется на фоне остальных. Когда осенью 1999 года Том отправился в офис шерифа, чтобы забрать конфискованный БМВ Дилана, один из сотрудников выразил ему свои соболезнования и рассказал о том, как его сыну, который тоже учился в Колумбайн, однажды подпалили волосы. Несмотря на то, что мальчик получил довольно серьезные ожоги, он отговорил отца обращаться к школьным администраторам, так как боялся, что все станет еще хуже. Хотя этот инцидент произошел некоторое время назад, мужчина просто кипел от ярости. В разговоре с Томом он признался, что ему хотелось "разобрать школу по кирпичикам". Через 5 лет после трагедии у меня состоялся разговор со школьным психологом. Он рассказал, что после первого вынесенного на публику инцидента об издевательствах в Колумбайн установили пристальное наблюдение за поведением учеников и преподавателей - в коридорах во время переменок и в кафетерии во время ланча. Но мы оба согласились с тем, что это попросту невозможно контролировать сразу 2000 учеников на территории школы или следить за тем, что они делают на парковке возле "Dairy Queen". Несмотря на такие меры, призванные свести к минимуму конфликты между учениками, усилия администрации не оправдались. Многие считали старшую школу Колумбайн враждебным и страшным местом, даже если считались одними из самых популярных ребят, а Дилан и его друзья таковыми не являлись. Одна наша соседка сообщила нам о реакции ее уже взрослого сына на трагедию, и эта реакция оказалась рефреном, звучавшим повсюду: "Удивительно, что это произошло только сейчас". Как следует из выводов Хьюэртер и Ларкина, учителя смотрели сквозь пальцы на издевательства и неприемлемое поведение учеников в коридорах школы либо потому, что не воспринимали это всерьез (мол, "дети остаются детьми"), либо из-за того, что держали сторону популярных спортсменов, которые издевались над другими учениками. Хьюэртер и Ларкин приводят примеры, когда школьная администрация отказывалась принимать какие-либо меры, даже после того, как им сообщали о конкретных происшествиях. Тогда это не считалось таким уж удивительным, как считается сейчас. В 1999 году против издевательств не существовало ни федеральных законов, ни санкционированных школьных директив, а также не выходили книги-бестселлеры по версии "Нью-Йорк Таймс" о какихнибудь «королевах улья». Тогда жестокость среди подростков определенно не рассматривали как серьезную проблему всего общества; мы осознали это лишь сейчас. Том, как и Ларкин, считает, что токсичная культура Колумбайн и желание отомстить - вот причины атаки, спланированной Эриком и Диланом. Многие эксперты с этим не согласны: несмотря на слова Ларкина о том, что пропановые бомбы находились под столами, за которыми обычно сидели джоки, во время атаки Эрик и Дилан не целились намеренно в популярных ребят или спортсменов (из 48 восьми шутеров, перечисленных в книге Питера Лэнгмана, лишь один намеренно застрелил того, кто издевался над ним). Далее – в дневнике Дилана практически нет упоминаний об издевательствах. Он, скорее, завидовал джокам из-за их положения в обществе и за то, что им проще заводить девушек. Лично я придерживаюсь золотой середины. Издевательства, даже самые жестокие – не являются оправданием для физического насилия или мести. Но я действительно верю в то, что над Диланом издевались, и в комбинации с другими факторами издевательства действительно могли сыграть свою роль. Учитывая темперамент Дилана и основные черты его характера, легко понять, почему издевательства так сильно задевали его. Он ненавидел ошибаться и проигрывать. Он был слишком застенчивым и самокритичным (а беспощадная самокритика, между прочим - это еще один симптом депрессии). Дилану нравилось чувствовать себя уверенным, он хотел, чтобы на него смотрели как на человека, у которого все под контролем. Однако с каждым инцидентом его уверенность в себе рассеивалась. По-видимому, подобные случаи считались чем-то привычным. Однажды Дилан вернулся домой в измазанной кетчупом футболке. Он не стал рассказывать мне, что случилось, только бросил: "Это худший день в моей жизни". Я настаивала, чтобы он рассказал правду, но, в конце концов, пришлось от него отстать. "У подростков бывают разногласия", подумала я. "Что бы это ни было, все разрешится – а если нет, я об этом узнаю." Потом мне рассказали, что произошедший инцидент оказался намного серьезнее, чем можно было вообразить: подростки стали дразнить и толкать Эрика и Дилана, а потом облили их кетчупом и обозвали "педиками". Один этот

104

случай вряд ли мог подтолкнуть мальчиков на составление плана атаки, но подобное унижение способно сформировать между подростками особую связь. Нам с Томом известен еще один случай. На третьем году учебы в Колумбайн парковочное место Дилана располагалось неподалеку от территории школы. Через несколько недель после конфликта с девятиклассником Дилан сообщил отцу, что с машиной что-то не так. В итоге Том обнаружил, что одна из покрышек сплюснута – как если бы кто-то встал на нее и оставил повреждение, идентичное повреждению электрощита. Дилан сказал отцу, что он не заметил эту вмятину. Том прямо спросил его – не тот ли девятиклассник испортил автомобиль? Дилан ответил, что не знает, когда или где это случилось, хотя был уверен, что точно на школьной парковке. Машина была старая, и мы не думали, что ей удастся пережить старшую школу совсем без повреждений. Но то, что нам так и не удалось выяснить, кто это сделал – ещеодна вещь, о которой я сожалею. Мы с Томом не считали Дилана "непопулярным"; как нам казалось, у него было очень много друзей. К сожалению, мы не имели ни малейшего понятия, что на самом деле его повседневная жизнь была такой, как в школе. В своей книге Ларкин описывает видео, которое снял Дилан. На нем он и несколько его приятелей идут по коридору, а им навстречу движутся четверо других. Один из парней, облаченный в толстовку с надписью "Columbine Football", проходя мимо, толкает Дилана локтем, заставив его вскрикнуть; в этот момент видеокамера сильно дергается. Спортсмены смеются, а друзья Дилана бормочут что-то неразборчивое. Ларкин подчеркивает, что самое жуткое в этой ситуации то, что Дилан и его друзья продолжают идти по коридору, как ни в чем не бывало (на самом деле видео снимал не Дилан, а Эрик Вейк – прим.пер.). "Наверное, такое случалось довольно часто, вот почему подобное поведение стало привычным", пишет Ларкин. Это наблюдение поддерживает ряд интервью, которые писатель провел с учениками. Наши собственные разговоры тоже это отражают. Один друг Дилана сначала говорил, что он никогда не замечал, чтобы в школе одни ученики относились плохо к другим – и тут же рассказал мне, как в него швырнули банку из-под газировки, полную табака, смешанного со слюной - и это произошло прямо на одном из школьных спортивных мероприятий. Другой рассказал, что однажды мимо него на машине проехали подростки, которые бросались стеклянными бутылками и другим мусором. (Ларкин пишет, что бросаться мусором в учеников низшей касты было привычным делом). Смирившийся с этим Дилан попытался успокоить взбудораженного новоприбывшего: "Ты привыкнешь. Они постоянно так делают". Как же больно осознавать, что Дилан так легко скрывал свою настоящую жизнь! Мне до сих пор снятся сны, в которых я узнаю о его потаенных муках. В одном из таких снов я раздеваю совсем маленького Дилана, чтобы выкупать его. Я стягиваю с него рубашку и вижу на его теле кровавую сетку порезов. Даже сейчас, когда я пишу об этом, мне хочется плакать. Дилан мог скрывать от нас правду, но он был не единственным, кто терпел издевательства в школе. Исследование 2011 года, проведенное Центром Контроля над Болезнями, обнаружило, что 20% учеников старших школ Америки терпели издевательства в течение 30 дней до проведения исследования; еще более высокий процент учеников столкнулся с травлей в социальных сетях. Сторонники борьбы с издевательствами предполагают, что это число может вырасти до 30%. Между издевательствами и болезнью мозга, которая остается у человека даже после того, как он становится взрослым, определенно есть связь. Исследование университета Дьюка показало, что, по сравнению с детьми, над которыми не издевались, среди совершеннолетних "козлов отпущения" обнаружилось 4 случая преобладания агорафобии, общей нервозности и панических атак. У самих хулиганов обнаружилось 4 случая риска развития антисоциального расстройства личности. Существует прочная связь между издевательствами, депрессией и самоубийством. Тот, кто был и зачинщиком, и жертвой издевательств одновременно, подвержен высокому риску возникновения депрессии, суицидальных мыслей и попыток. Исследователи Йельского университета обнаружили, что среди жертв издевательств насчитывается от 2 до 9 случаев суицидальных мыслей. Затравленные дети могут сами стать задирами – по-видимому, это и произошло с Эриком и Диланом. Ларкин цитирует жалобу одной из учениц, которая рассказывает, что Эрик и Дилан издевались над ее братом, учеником с особыми потребностями, и они так сильно его запугали, что он боялся ходить в школу. Исследователи называют таких подростков термином "хулиган-жертва"; исследования показывают, что такие ребята подвержены огромному психологическому риску. Среди них, по сравнению с теми, кто никогда ни над кем не издевался, 14 случаев риска возникновения

105

панических атак, 5 случаев риска возникновения депрессии и 10 случаев риска возникновения суицидальных мыслей и поведения. Унижения, которые пережил Дилан в школе, возможно, внесли свой вклад в его психологическое состояние. В какой-то момент его злость, которая годами была направлена на него самого, начала выплескиваться наружу, а идея личного разрушения, которая утешала Дилана, начала включать и других. Постоянные инциденты с издевательствами в школе, окружающая среда, которая должна была быть безопасной - все это могло послужить точкой отсчета. Разумеется, то, что Дилана унижали одноклассники, не избавляет его от ответственности за трагедию в Колумбайн. В то же самое время я глубоко сожалею, что не знала, что Дилан думал и чувствовал о школе, где проводил значительную часть времени. Мне бы хотелось, чтобы я проводила с ним больше времени и тратила больше энергии на то, чтобы определить, насколько именно эта школа подходит Дилану и какая там культура, чем оценивать знания, которые Колумбайн предоставляет детям. Изредка я позволяю себе фантазировать и придумываю 1000 способов, которыми могла бы закончиться эта история - и все мои фантазии начинаются с перехода в другую школу. Хотя больше всего мне приходится сожалеть о том, что я не прилагала никаких усилий, чтобы узнать об истинных чувствах и душевных переживаниях Дилана. *** На конференции по предотвращению самоубийств отец 12-летней девочки рассказывал о том, как ему не удалось понять, что его дочь страдает от депрессии. Она стала более капризной и приставучей, начала жаловаться на невидимые глазу недуги и продолжала жаловаться даже после того, как педиатр осмотрел ее и ничего не обнаружил. "У меня болит живот. У меня болит голова". К тому же, ее стало очень трудно укладывать спать. "Я только дочитаю эту главу. Еще пять минуточек, честно!" Но отец даже не догадывался, что все это - возможные признаки депрессии у ребенка такого возраста. И я бы не догадалась. Через несколько лет я рассказала эту историю подруге, матери 11-летней девочки. Эта история так сильно ее взволновала, что подруга даже провела неофициальный опрос среди своих знакомых: посчитали бы они прилипчивость, ипохондрию и нарушения сна за возможные симптомы депрессии у своих собственных детей? Никто из них не посчитал бы. А вы? Еще более печально то, что, по словам того мужчины с конференции, педиатр его дочери тоже не догадался, что у девочки может быть депрессия. Примерно в 80% случаях человек, совершивший суицид, посещал врача за год до этого, а некоторые - за месяц. Дилан обращался с жалобами на больное горло к нашему семейному врачу за несколько недель до самоубийства. Врачам просто необходимо постоянно проверять своих пациентов на наличие симптомов депрессии и суицидальных намерений. Учителя, школьные психологи, тренеры – все эти люди могут вовремя заметить признаки депрессии и, возможно, спасти чью-то жизнь. Существуют специальные программы – к примеру, ASIST (Содействие), которые учат тому, как выявлять людей, которые постоянно думают о суициде. Оценки Дилана в старшей школе никогда не были особенно хорошими, несмотря на его интеллект, но в последние несколько недель его успеваемость съехала настолько, что двое преподавателей не на шутку заволновались. Волосы Дилана, чистые, но длинные и нестриженные, выбивались из-под кепки, которую он всегда носил козырьком назад, а волосы на его лице были редкими и сероватыми. Каждый в его жизни, включая нас с Томом, давал оценочное суждение тому, что видел, вместо того, чтобы призадуматься - а может быть, что-то не в порядке? Это один из парадоксов, с которыми мы сталкиваемся. Конечно, было бы намного проще помогать подросткам, если бы на них было приятно посмотреть или если бы они охотнее делились с нами своими мыслями. Если бы они только выглядели, как дети на страницах брошюр: аккуратные и симпатичные, уставившиеся в окно, за которым идет дождь, с глубокомысленным выражением на лице, подпирая кулачком подбородок! Однако чаще всего депрессивный подросток неприятен людям: он агрессивный, несносный, раздражительный, враждебный, ленивый, капризный, ненадежный и порой забывающий о личной гигиене. Но то, что такие дети нас отталкивают, не значит, что им не нужна помощь. Наоборот, они очень остро в ней нуждаются.

106

*** То, что произошло с Диланом несколько позже, обернулось настоящей катастрофой. 30 января, через несколько дней после того, как Дилан испортил чужой шкафчик, их с Эриком арестовали за взлом фургона и кражу электронной техники. Тем вечером Дилан согласился пойти вместе с Заком в церковь на какое-то мероприятие, после которого они должны были вернуться вместе - Зак собирался остаться ночевать. Мы с Томом сидели в гостиной и слушали музыку, когда около 8.30 зазвонил телефон. На том конце провода был отец Зака. По его голосу было слышно, что он чем-то удручен. Оказалось, Зак поссорился со своей девушкой и уехал с ней из церкви. К тому же, он немного поранился – наверное, после того, как выскочил на ходу из машины. Родители Зака звонили нам, потому что хотели предупредить - так как планы изменились, Дилан покинул церковь вместе с Эриком. Я поблагодарила папу Зака за предупреждение и тут же позвонила Харрисам, которые, как и мы, были встревожены, не зная, где Эрик и Дилан. Мы пообещали друг другу оставаться на связи, если вдруг что-то узнаем. По прошествии какого-то времени вновь зазвонил телефон. Это оказался шериф округа. Он сообщил, что Дилана и Эрика арестовали за какое-то правонарушение. Когда мы с Томом добрались до местного дополнительного офиса шерифа, Харрисы были уже там. Предъявленные обвинения включали "криминальное правонарушение первой степени" и "кражу" (уголовные преступления), а также "преступно причиненный вред" (проступок). Моя челюсть отвисла до пола, когда я услышала, насколько все серьезно. Я не могла поверить, что наш Дилан, который в жизни никогда не делал ничего плохого, совершил уголовное преступление. Ведь это может здорово испортить ему будущее! Ни меня, ни Тома никогда не арестовывали, поэтому мне пришлось позвонить нашему соседу адвокату, чтобы спросить совета. Он сказал, что Дилан должен "расколоться" - то есть рассказать всю правду, как есть. Прежде чем повесить трубку, сосед нас заверил: - Порой мальчишки совершают глупые поступки. Он хороший парень. Все утрясется. Мы стали ждать. Казалось, прошла вечность. Миссис Харрис всхлипывала. Затем открылась дверь, и из нее вышли Эрик и Дилан, а за ними - помощник шерифа. Я чуть не подпрыгнула, когда Дилан прошествовал мимо меня в наручниках. Нам пришлось прождать несколько часов, чтобы узнать, отправят ли наших детей под заключение или позволят вернуться домой. В конце концов, офицер, арестовавший Эрика и Дилана, сказал нам, что лучше всего, если мальчики пройдут Диверсионную программу – это альтернативный выход для несовершеннолетних преступников, совершивших какие-либо мелкие правонарушения. Программа предоставляет консультации под наблюдением и выполнение общественно-полезных работ; она позволит мальчикам избежать уголовных обвинений и тюрьмы. После этого Эрика и Дилана отдали на наше попечение. Домой мы ехали в полной тишине. Все трое боролись с разными эмоциями: яростью, унижением, страхом и замешательством. Мы вернулись, будучи эмоционально и физически измученными, около четырех часов утра. Нам с Томом надо было обсудить, что делать дальше. Мы сказали Дилану, что обязательно все решим, но поговорим об этом после того, как отдохнем. Я была так вымотана, что смогла заснуть только после восхода солнца. Том проснулся раньше меня. После того, как проснулся Дилан, они вместе отправились на длительную прогулку. Вернувшись домой, Том сообщил, что Дилан очень, очень сердит – на ситуацию, на полицейских, на школу, на несправедливость жизни. Он так зол, что, кажется, даже не осознает, что именно он натворил, и не признает неправоту своего поступка. Сама я все еще была в ярости и не хотела разговаривать с Диланом, пока не успокоюсь. Немного погодя мы с Диланом присели на ступеньки нашей лестницы, чтобы поговорить. Наша спальня - моя и Тома - находилась на первом этаже, а комната Дилана – на втором, поэтому мы часто сидели с ним на лестнице и болтали. Тем вечером я записала наш с ним разговор в свой дневник - практически слово в слово - и прокручивала его в голове бессчетное количество раз после трагедии в Колумбайн. - Дилан, помоги мне понять, - начала я. - Почему ты совершил такой аморальный поступок? Дилан открыл рот, намереваясь ответить, но я остановила его: - Стой. Погоди минутку. Сначала расскажи мне, что случилось. Расскажи все с самого начала.

107

И Дилан начал рассказывать. После того, как Зак покинул церковь, они с Эриком решили отправиться на стоянку недалеко от нашего дома и поджечь там несколько петард. На этой стоянке велосипедисты оставляли свои машины, когда хотели прокатиться по живописному каньону. В темноте Эрик и Дилан заметили пустой припаркованный фургон. Заглянув в окно, они увидели там электронное оборудование. Фургон был заперт. Мальчики попытались открыть окно, но у них ничего не вышло. Тогда они разбили его камнем. - Это Эрик придумал разбить окно? - спросила я. - Нет, - возразил Дилан, - мы вместе это придумали. Эрик и Дилан вытащили из фургона технику, погрузили в машину Эрика и отъехали в укромное место. Через несколько минут на парковке оказался помощник шерифа. Он увидел взломанный фургон, а на некотором расстоянии от него - машину Эрика. Как только офицер подошел к мальчишкам, Дилан во всем сознался. Когда он закончил свой рассказ, я снова задала ему вопрос: - Ты совершил преступление против человека. Как ты мог? Это же аморально! Ответ Дилана шокировал меня: - Это преступление не против человека, а против компании. На такие случаи у людей есть страховка. У меня просто челюсть отвисла. - Дил! - воскликнула я. - Кража – это преступление против человека! Компаниями управляют люди! А если бы кто-то из наших жильцов решил украсть светильник, это было бы преступление против нас или против риэлторской компании? Дилан сдался: - Ладно, ладно, я все понял. Но я не остановилась. Я начала объяснять, что владельцу фургона придется выплатить страховой компании отчисления. Я пыталась донести до Дилана, что преступлений без жертв не бывает. Я вспомнила историю одного программиста, который обнаружил способ выкачивания небольших денежных сумм благодаря определенным вычислениям. - Скоро ты будешь знать достаточно, чтобы совершить что-то подобное, - сказала я Дилану. - Думаешь, это правильно? Дилан сказал, что знает - это аморально. Он заверил меня, что больше не совершит ничего подобного. Мне хотелось, чтобы он понял – так поступать нельзя. Взывая к его чувствам и разуму, я спросила, как бы он себя чувствовал, если бы у него что-то украли. - Дилан, если в жизни ты не следуешь никаким правилам, следуй хотя бы десяти заповедям: "не убий", "не кради". - Я сделала паузу, чтобы дать ему осознать важность этих заповедей, а потом решила прекратить свои пламенные речи. – Вот правила, по которым нужно жить. - Я знаю, - ответил Дилан. Какое-то время мы посидели молча. Потом я произнесла: - Дил, ты меня пугаешь. Как я могу быть уверена, что ты больше не совершишь ничего подобного? Дилан ответил, что не знает. Видимо, он испугался, осознав, что может совершить подобное, подчинившись порыву. Он выглядел несчастным. В тот момент я не чувствовала злости - я могла только сочувствовать ему. Прежде чем встать, я сказала Дилану, что он подорвал наше доверие. Отныне нам придется наблюдать за ним более пристально и ввести кое-какие ограничения. Дилан начал жаловаться - мол, это нечестно, ему и так уже придется проходить Диверсионную программу... Но его поступок не оставил нам выбора. Я добавила, что, наверное, Дилану стоит посетить профессионального психолога, но Дилан ответил, что совершенно не хочет этого делать. На мои слова о том, что мы будем искать помощи, если это в его интересах, он отрезал: - Мне не нужен психолог. Вот увидишь - я обойдусь без него. Тогда мне было намного легче оттого, что Дилан смог избежать тюремного заключения. Но спустя

108

несколько лет после его смерти я посетила исправительную колонию для несовершеннолетних – в подобное место могли отправить Дилана – и узнала, что то, чего я так сильно боялась, оказалось бы для Дилана куда лучше, чем возвращение в школу - тем более в Колумбайн, с ее токсичной культурой. - Мы спасаем детей, а не наказываем их, - сообщил мне администратор. По его словам, Дилану могли бы помогать профессионалы, которые специализируются на борьбе с перепадами настроения и посттравматическим расстройством, которое имеется у всех ребят, над которыми когда-либо издевались. Многопрофильная команда смогла бы поставить Дилану точный диагноз, выявила бы у него депрессию или, может быть, какое-то другое расстройство мозговой деятельности. Персонал колонии тесно сотрудничает с родителями правонарушителей и даже предоставляет учебный компьютерный центр. Нам никогда не узнать, какие уроки остаются "в запасе", особенно когда все идет так, как мы того хотим. В то же время, нам было приятно, что Дилан смог подойти для прохождения Диверсионной программы. Но теперь я постоянно думаю о том, что колония могла бы спасти Дилану жизнь, и не только ему, но и остальным погибшим 20 апреля 1999 года. *** До начала Диверсионной программы оставалось два месяца. Мы с Томом вместе принялись за разработку новых правил. Мы установили в доме комендантский час, ограничили общественную деятельность Дилана, забрали клавиатуру от его компьютера, ужесточили его водительские привилегии и запретили проводить свободное время с Эриком. К тому же, мы регулярно обыскивали его комнату. Теперь Дилан должен был проводить больше времени с нами. Несмотря на все ограничения, он продолжал работать и принимать участие в школьных постановках. Когда мы продиктовали ему новые правила, Дилан вздохнул с облегчением. Он согласился с нашими условиями, но все равно было тяжело. Казалось, он ушел в себя, и когда мы что-то от него требовали, Дилан мог тут же вспыхнуть, как сухая спичка. Его отношения с внешним миром были не лучше. Примерно через неделю после ареста Дилан получил работу в продуктовом магазине. Эта работа ему не нравилась; он ненавидел носить цветастую рубашку как часть униформы. В общем, долго он там не продержался. Потом случилось так, что ему выдали талон за превышение скорости. И вскоре после этого, возвращаясь домой, Дилан проехал на красный свет, после чего получил талон от того же самого офицера, который арестовал его 30 января. После второго талона мы с Томом предупредили Дилана о том, что он должен взять себя в руки. Еще несколько ошибок – и все его будущее испорчено. Уголовники не имеют права голосовать, не имеют права быть присяжными; его попросту лишат гражданских прав. И кто захочет нанять его на работу? Где-то через месяц после ареста Дилана я позвонила Харрисам – посовещаться. Мы все хотели лучшего для наших детей, и я считала, что две семьи должны быть на связи, чтобы координировать последствия наших действий. Мы с миссис Харрис обсудили все плюсы и минусы разделения сыновей. Она рассказала мне о вспышках гнева Эрика и призналась, что они с мужем планируют немедленно найти ему профессионального психолога. В свою очередь, я сказала, что мы пытаемся определить, нужен ли Дилану психолог или не нужен. Я была уверена, что мальчикам нужно запретить общаться, но миссис Харрис не хотела уничтожать "главную дружбу в жизни ее сына", тем более в такой период. Я это понимала, но всетаки считала, что Дилан должен держаться от Эрика подальше. В конце концов, мы условились держать наших сыновей на расстоянии друг от друга какое-то время. Однажды вечером мне позвонил Байрон - он снова по какой-то глупой причине ушел с работы. Я была настолько расстроена тем, что происходило с моими детьми, что просто не знала, что делать. После того, как Том пошел спать, меня разыскал Дилан. Он внимательно и спокойно выслушал мои тревоги насчет Байрона и даже попытался кое-что предложить. Дилан изо всех сил старался меня ободрить, и тогда я почувствовала радость оттого, что он дома, с нами. В тот период Дилан вместе с одним своим другом основал Фантастическую Бейсбольную Лигу. Казалось, это благотворно действует на моего сына; к тому же, его друг был мне симпатичен. Эрик в этом не участвовал. Также Дилан выступил звукооператором школьной пьесы "Музыкант", поставленной в конце февраля. Ничто так не способно заставить родителей гордиться, чем школьный

109

спектакль, и мы определенно гордились Диланом. В марте началась Диверсионная программа. В самом начале мальчикам дали длинный перечень проблем и попросили отметить то, что имеет к ним прямое отношение. Эрик выбрал многие из них, включая "злость", "суицидальные мысли" и "мысли об убийстве", а Дилан отметил только две: "финансы" и "работу". К тому же, сначала было необходимо дать обширную оценку нашей семьи. Я написала, что Дилан иногда выглядит "сердитым или мрачным" и порой ведет себя "неуважительно и нетерпимо к другим". Именно такие чувства я испытывала к Дилану в том году, особенно после ареста. Он никогда не повышал голос, не матерился в нашем присутствии, не огрызался, но порой я слышала в его голосе нотки неуважения, когда он говорил о других. Вот самое худшее, что я могла сказать о Дилане. Позже эти комментарии расценят как неопровержимое доказательство того, что мы проигнорировали опасные знаки и вели себя пренебрежительно. Хотя тогда мне очень хотелось поговорить с психологом - узнать, как у Дилана обстоят дела, и потребуется ли ему помощь экспертов. В беседе с психологом Дилан признался, что пару раз курил марихуану. Мы очень удивились, и по пути домой Том спросил Дилана об этом. Дилан не хотел говорить, где он достал травку, но, в конце концов, сознался, что косячок принадлежал его брату. В результате Том наехал на Байрона и предупредил, что сам отведет его в полицию, если Байрон снова пронесет в наш дом наркотики. После трагедии были опубликованы (хотя обычно так делать не принято) документы из Диверсионной программы Дилана. Там говорится, что мы с Томом "выгнали" нашего старшего сына из дома за употребление наркотиков. Для нас это стало полнейшей неожиданностью. Решение переехать принял сам Байрон, и принял это решение не спонтанно, а посоветовавшись с нами и своим психологом. Плюс к этому, Байрон по-прежнему занимал важное место в нашей жизни: он приезжал на ужин раз или два в неделю. В документах Диверсионной программы написано, что Дилан любил своего старшего брата, но считал курение марихуаны "пустой тратой времени и денег". Еще Дилан признавался, что пару раз употреблял спиртное, хотя его дневники демонстрируют, что занимался "самолечением" не пару раз, а довольно активно. После его смерти я узнала, что его прозвищем – в Интернете и среди друзей – было "ВоДКа", в котором он выделял прописные буквы Д и К как инициалы своего имени. Дилан очень расстроился, когда узнал, что из-за злополучного косяка Том поссорился с Байроном. Тому пришлось объяснить, что он сделает все, чтобы обезопасить своих сыновей. После трагедии Том стал винить себя за то, что Дилан вел тайную жизнь; ему казалось, что он непреднамеренно испортил их отношения, и Дилан перестал ему доверять. Может, Дилан не говорил нам, что он боялся Эрика, потому что знал - отец захочет поговорить с Харрисами? Разумеется, Том бы так и сделал, если бы имел малейшее понятие о смертельной динамике между двумя парнями. *** Несколько лет спустя я, сидя в приемной, взяла пролистать журнал для родителей, в котором нашла коротенький опрос на "нравственное воспитание". Я ответила правильно на 10 вопросов, кроме одного: "Прочли бы вы личный дневник вашего ребенка?" Согласно журналу, правильный ответ "нет". Так бы я и ответила, когда Дилан был жив. Когда мы обыскиваем комнаты наших детей или читаем их дневники, мы сильно рискуем. Дети могут почувствовать себя преданными. Однако они могут утаивать проблемы, с которыми не в состоянии справиться сами. Когда психолог попросил Дилана рассказать о его взаимоотношениях с членами семьи, Дилан ответил, что они лучше, чем у множества других ребят. Он описал меня и Тома как "отзывчивых, любящих, надежных и заслуживающих доверия". На вопрос "Как твой арест повлиял на семью?" Дилан ответил: "Плохо. Мои родители были подавлены, как и я". А на вопрос о самом травмирующем событии он ответил: "Тот вечер, когда я совершил преступление". Закончив опрашивать Дилана и нас, сотрудник Диверсионной программы сделал следующий вывод: "Основываясь на полученных данных, лечение не требуется". Несмотря на это, когда мы встретились с психологом-консультантом, я тут же спросила: нужна ли Дилану психологическая помощь? Тогда консультант спросила Дилана, как он сам считает – нужна ли ему помощь или нет? Он ответил "нет". Я была несколько разочарована тем, что консультант не предоставила нам побольше рекомендаций, но Дилан продолжал убеждать нас в том, что он просто сделал глупую ошибку: "Я

110

докажу вам, что мне не нужны психологи". В итоге, мы согласились наблюдать за ситуацией и, если потребуется - сменить курс. Диверсионная программа занимала много времени. Дилану предоставляли консультации, тренинг по управлению гневом и курс этики. Ему пришлось принять участие в общественно-полезных работах, а также возместить убытки владельцу фургона. Впридачу Дилана регулярно проверяли на употребление наркотиков. Мы считали, что тяжесть наказания поможет Дилану понять, насколько серьезное преступление он совершил. К сожалению, посещение курсов Диверсионной программы у Эрика и Дилана часто совпадало, да и в школе они продолжали видеться. Хотя мальчики не распространялись об аресте, их друзья знали, что у Эрика и Дилана какие-то серьезные проблемы. Когда Джуди Браун услышала, что Эрик и Дилан угодили в неприятности с законом, она предположила, что это из-за того, что Эрик угрожал ее сыну Бруксу. Оказывается, Эрик вел вебсайт, полный ненавистных высказываний и жестоких изображений. В частности, угрозы Эрика были направлены на Брукса Брауна; Эрик даже выложил на сайте его номер телефона и домашний адрес. Я не знала об этом вплоть до 20 апреля 1999 года. Но Дилан знал – и за день до того, как им с Эриком нужно было идти на прием, он подловил Брукса в коридоре школы и отдал ему клочок бумаги, на котором был написан адрес сайта. Сделав это, Дилан предупредив Брукса, чтобы тот ничего не рассказывал Эрику. Для меня это еще одна из попыток Дилана освободиться от отношений с Эриком – или, по крайней мере, привлечь внимание к суровости разрушительного влияния своего друга. Все знали, что Брукс очень близок со своими родителями, особенно с матерью. Дилан предполагал, что Брукс сразу же расскажет матери о сайте Эрика. Его предположения подтвердились, и Брауны обратились в полицию. Следователь составил ордер на обыск дома Харрисов, который, однако, никто так и не увиде. После трагедии в Колумбайн этот документ исчез. Мое незнание о сайте Эрика подчеркивает тот факт, как важно для родителей делиться друг с другом информацией, хоть бы и неутешительной. Я могу понять, почему Джуди ничего мне не рассказала – когда Эрика и Дилана арестовали, она посчитала, что полиция наконец-то приняла решительные меры. Она понятия не имела, что мальчиков арестовали за кражу, которая не имела ничего общего с угрожающим поведением Эрика, а я не знала, что Эрик угрожал Бруксу и другим вплоть до самого худшего дня в своей жизни - когда Джуди Браун стояла во дворе моего дома, а 15 человек лежали в школе мертвыми. *** Дилану не нравились ограничения, которые мы установили для него, и он стал очень вспыльчивым. Так как сотрудники Диверсионной программы не выявили у него никаких проблем с психикой, мы терпели его раздражительность и пытались вовлекать его в семейные дела по мере возможностей. Однако, помимо ссор и недоразумений, были и приятные моменты, когда мы собирались все вместе и наслаждались обществом друг друга. Когда Дилан спросил, что я хочу получить в подарок на день рождения, я ответила, что хочу провести какое-то время с ним наедине. Мы решили позавтракать вместе. Я попыталась дать ему возможность рассказать о своих мыслях и чувствах, но Дилан ответил на мои вопросы очень кратко, а затем начал спрашивать о моей работе и моей жизни. Он был настолько умелым слушателем, что я даже и не заметила, как ловко он увел разговор в сторону, переключив его на меня. Пока наши блинчики не остыли, я болтала о своих произведениях искусства, работе и мечтах о будущем, так и не осознав, что Дилан проворно уклонился от разговора о нем. К концу учебного года все постепенно начало налаживаться. Дни и вечера Дилан проводил на школьных репетициях очередной постановки – "Мышьяк и старые кружева". Мы начали заговаривать о его жизни после окончания школы. Дилан чувствовал себя выгоревшим и не хотел поступать в колледж, но мы убедили его подумать, и через несколько дней он согласился, что поищет и найдет себе подходящее учебное заведение. Дилан был умным парнем, но ему не хватало мотивации с тех пор, как он перестал учиться по программе для одаренных детей. Я была уверена, что в колледже все пойдет как по маслу, и Дилан получит достаточно свободы, чтобы заниматься тем, что ему нравится. 20 апреля, ровно за год до его смерти, Дилан и Том отправились на первую бейсбольную игру сезона. На следующей неделе мы с Томом поехали в школу на спектакль "Мышьяк и старые кружева".

111

Вклад Дилана в эту пьесу оказался безупречным. Хотя не могу сказать, что он выглядел счастливым скорее, более уравновешенным; казалось, он старается забыть о своих прошлых ошибках. Той же весной между нами произошла худшая ссора из всех возможных. Это случилось в День Матери - последний День Матери, что мы провели вместе - и мне до сих пор больно о нем вспоминать. Не помню точно, что именно вывело меня из себя. Я чувствовала себя измотанной после отвратительного года, после всех происшествий со своими детьми, злилась на непрекращающийся негатив Дилана, а в тот день еще и обиделась на то, что он забыл про День Матери. Когда я высказала ему все, что думаю насчет его отношения, мне показалось, что он не воспринял мои слова всерьез. «Достала» - явственно читалось на его лице. Тогда я толкнула Дилана, крепко прижала его к холодильнику и прочитала ему целую материнскую лекцию. Я не кричала, но в моем голосе слышалась властность. - Перестань быть таким раздражительным эгоистом! Мир не вращается вокруг одного тебя, Дилан. Самое время подумать и о других. Пора начинать брать на себя ответственность. К тому же ты забыл, что сегодня – День Матери! Пока я произносила все эти слова, я крепко сжимала его плечо. До самой своей смерти я никогда не перестану жалеть о том, что не притянула Дилана к себе, а оттолкнула его от себя. В конце концов, Дилан произнес мягким голосом, в котором, однако, слышалось предупреждение: - Мама, перестать толкать меня. Я начинаю злиться и не знаю, смогу ли контролировать свою злость. Действительно, это определенно не мой стиль воспитания. Потрясенная тем, что конфликт зашел так далеко, я отступила. За все семнадцать лет жизни Дилана это была самая отвратительная наша ссора. Чуть позже мы сели за стол, чувствуя себя ужасно. Я извинилась за свой срыв, а Дилан извинился, что забыл про День Матери, и предложил помочь мне приготовить обед. В тот же день он купил и подарил мне открытку и фиалку-сенполию в маленькой жестяной баночке. Чудесный подарок! Я очень люблю миниатюры, и, когда Дилан был еще маленьким, мы вместе коллекционировали подобные штучки. Мы обнялись. Я подумала, что теперь все порядке, хотя и заметила, что на открытке было написано только мое имя, а не "С любовью, Дилан". Конечно же, мне бы хотелось, чтобы мы не ссорились, особенно в День Матери, но я чувствовала, что моя вспышка гнева вполне справедлива. Разве не нужно ругать своих детей, когда они сбиваются с истинного пути? Теперь я думаю о той ссоре по-другому. То, что я обняла своего сына и сказала, что люблю его, не остановило Дилана от убийств и самоубийства. Но все же мне бы хотелось взять его за руку и сказать: "Присядь сюда. Поговори со мной. Расскажи, что происходит". Вместо того, чтобы говорить ему, что он все делает не так, как надо, или что он должен быть благодарным, я бы выслушала его, поняла бы, что ему больно. Если бы я заново пережила этот эпизод, я бы сказала: "Ты изменился, Дилан, мне страшно за тебя". Но мне не было страшно, хотя я и должна была бояться. *** Теперь я понимаю, что за Дилана действительно стоило волноваться, когда пошел третий год его пребывания в Колумбайн. Волнения из-за болезни Тома, финансовые трудности, трения с Байроном - все эти факторы увеличивают риск возникновения депрессии у людей, уязвимых к этому. Арест Дилана и издевательства, которым он подвергался в школе – это социальные факторы, связанные с высоким риском депрессии и суицидальных намерений. Его повышенная раздражительность и непривычный недостаток мотивации указывали на наличие депрессии, хотя все вышеперечисленное выглядит нормальным для родителей сына-подростка. Дилан тщательно скрывал от нас, что употребляет алкоголь – это еще один фактор риска. Каждый раз, когда нам казалось, что пришла пора серьезных мер, Дилан тут же начинал из кожи вон лезть, чтобы доказать нам, что с ним все в порядке. Так как же обеспокоенным родителям улавливать разницу между разнообразным поведением несовершеннолетних ("Он такой ленивый; у него такое ужасное отношение; она просто истеричка") и настоящими признаками депрессии или других заболеваний мозга? Ключевой вопрос, поднятый

112

историей (такой, как моя) – как догадаться, когда именно действия или слова указывают на что-то тревожное? На этот вопрос нет твердого ответа. По факту говоря, это одна из наиболее волнующих нерешенных проблем в области поведенческой медицины. Но доктор Кристина Матье из Американской Организации по Предотвращению Самоубийств учит студентов-медиков и врачей уделять внимание ПЕРЕМЕНАМ: нарушениям сна, тревожности, перепадам настроения, изменениям привычного поведения или изменениям в "личности" подростка. Взятые по отдельности вышеперечисленные факторы могут указывать лишь на стрессовую неделю, но их совокупность может сигнализировать о куда более серьезных проблемах. В одиннадцатом классе Дилан из ребенка, за которого не нужно было волноваться, стал ребенком, о котором приходилось волноваться каждую минуту. После шестнадцати беспроблемных лет он внезапно стал конфликтовать с администрацией школы, с нами, с другими ребятами и, в конце концов, с законом. Доктор Мэри О’Тул, бывшая сотрудница ФБР и судебно-поведенческий консультант, является автором доклада под названием "Скулшутер: Перспективная Оценка Угрозы". Доктор О’Тул предупреждает, что родители не должны полностью полагаться на своего ребенка - все равно нужно следить за его поведением. Если что-то покажется противоречивым или необъяснимым, взгляните на это под другим углом и ни в коем случае не позволяйте себе излишнюю мягкость. Любовь к нашим детям приводит к тому, что мы начинаем игнорировать их настораживающее поведение или оправдывать их. Чаще всего такое происходит, когда ребенок, о котором идет речь, "хороший", и когда у родителя с ребенком хорошие взаимоотношения. Надо прикладывать усилия, чтобы перестать оправдывать детей и действовать, если что-то заметили. Вы никогда не простите себе, если что-то не сделали или чего-то не заметили. Если вы искренне обеспокоены, доктор Матье советует обратиться за помощью к экспертам. Если с ребенком все в порядке, вам станет легче, если вы услышите это от психолога; если проблема куда более серьезная, психолог способен разглядеть ее и суметь помочь. Дилан не хотел, чтобы ему помогали. По его дневнику видно, что он сам пытался справляться со своими проблемами. Принимая во внимание этот аспект его личности (и врожденную упертость), я не думаю, что сумела бы заставить Дилана сходить к психологу. Даже если бы мне удалось привести его в кабинет, он наверняка просидел бы в угрюмом молчании все время приема. Я спросила доктора Лэнгмана, что он может предложить родителям, чей ребенок отказывается от помощи. Лэнгман ответил, что в таких ситуациях он просит прийти РОДИТЕЛЕЙ. Зачастую одной беседы с ними оказывается достаточно, чтобы определить, каковым должно быть дальнейшее вмешательство – например, контакт с методистом из школы (или даже правоохранительными органами), если потребуется. Дилан обещал мне, что изменит свою жизнь – и так он и сделал. По словам доктора О’ Тул, это "восстановление" могло быть знаком само по себе – подобное распространено среди женщин, находящихся в абьюзивных отношениях. Как только родители начинают вмешиваться – "Я не хочу, чтобы ты больше виделась с Джонни" - дочка тут же начинает активно пытаться произвести на родителей впечатление. Разумеется, нет никаких гарантий, что с ребенком все будет хорошо, даже с учетом профессиональной помощи. После ареста родители Эрика отправили его к психологу, и Эрик стал принимать лекарства - но ни психолог, ни таблетки не помешали ему осуществить скулшутинг 20 апреля 1999 года. Сейчас, когда я перелистываю какой-нибудь из своих старых дневников и вижу что-то вроде "Дилан раздражается, когда ему напоминают, что нужно покормить кошек", какая-то часть меня начинает вопить: "КАК ты могла это упустить? Разве ты не знала, что у мальчиков-подростков раздражительность может оказаться признаком депрессии?" Я не знала. И не я одна. Прямо сейчас где-нибудь в Америке одна из матерей, живущих в пригороде, с раздражением показывает на двух голодных кошек, вьющихся возле ног несовершеннолетнего мальчика, который забыл их покормить. Есть шанс, что мальчик, став взрослым, не станет читать своему собственному сынуподростку лекции из-за двух пустых кошачьих мисок. Но для кого-то другого, увы, счастливого исхода не будет. Гремучая смесь детской уязвимости и определенных обстоятельств в конце концов создаст куда более темный каскад.

113

Глава 14 ПУТЬ К НАСИЛИЮ

Робин приклепляет бутоньерку к праздничному смокингу Дилана. Выпускной. 17 апреля, 1999

114

"У меня всегда было ощущение, что одна из самых значительных трагедий – это то, что вы и Харрисы не поделились с людьми тем, что вынесли сами для себя. Иными словами, вы не ответили на вопросы родителей со всего мира – какие проявления ненависти и отчаяния вы видели? Что вы могли упустить? Проводили ли вы много времени друг с другом? О чем говорил ваш сын? Что бы вы изменили в воспитании Дилана? Еще одна деталь, которая не дает мне покоя - это то, что ваш сын все от вас скрывал. Я от многих слышал, что подростки могут очень хорошо прятать какие-либо вещи (например, бомбы и оружие) и хранить секреты от родителей. Не могу с этим не согласиться. Но в вашем случае все намного хуже. Ваш сын был настолько озлобленным и отчаявшимся, что хотел убить сотни школьников. Сотни! Как, черт возьми, вы могли проглядеть ТАКУЮ ненависть и ТАКИЕ проблемы у вашего сына? Неужели вы были настолько далеки друг от друга? Как такое возможно?!? Мне кажется вы оказали бы всем огромную услугу, если бы решили публично выступить и честно обо всем рассказать. Конечно, вам будет очень тяжело и больно. Некоторые могут обозвать вас ужасными и нерадивыми родителями, да. Но большинство людей уже давно так вас назвали. Думаю, та боль, которую вы почувствуете, если выступите перед всеми, уже не будет настолько острой, как та, что вам уже пришлось пережить, потеряв своего сына. Не упоминая уже о вине, связанной с тем, что вы не сделали ничего в знак раскаяния." (отрывок из письма Тома Маузера, сентябрь 2007 года)

Несомненно, люди хотят знать о последних днях жизни моего сына – поэтому я открываю свой дневник и дневник Дилана, чтобы провести параллель между ними. Профессионалы по оцениванию угрозы говорят о "пути к насилию". Доктор Рид Мэлой объясняет это так: "Целенаправленное насилие часто начинается с личной потери или унижения. Этот инцидент становится отправной точкой, когда человек полагает, что единственный способ забыть свою обиду – это совершить акт насилия. Первый шаг – исследование и вынашивание плана действий. Второй шаг – подготовка: накопление оружия, выбор мишени. Третий шаг – осуществление плана атаки". Эрик встал на путь к насилию, скорее всего, еще в апреле 1997 года, когда они с Диланом впервые начали делать бомбы. Эрик считал, что Дилан тоже стоит на этом пути, но дневник Дилана свидетельствует совсем о другом. Дилан был уверен, что умрет гораздо раньше, чем Эрик претворит свои планы в жизнь. Его путь вел прямо к суициду – вплоть до января 1999 года. Не то, чтобы мы с Томом не знали, что с Диланом, который уже перешел в выпускной класс, чтото не так. Мы попросту недооценили глубину и тяжесть его переживаний и всего того, на что он был способен, чтобы все это прекратить - и в итоге все привело к летальному исходу. *** "Заставила Дилана провести с нами несколько минут, когда мы все обедали. С ним так сложно взаимодействовать – он просто нас отталкивает. Мы пытаемся установить с ним хоть какие-то отношения". (20.08.1998) "Дилан вернулся домой из школы и тут же засобирался на работу. Я быстро приготовила ему перекусить. Он выглядел неважно - наверное, простудился. Прежде чем уйти, он забрал фотографию из ежегодника. Том пришел домой поздно, и я приготовила небольшой скромный ужин. Когда Дилан вернулся с работы, он поужинал с нами и пошел гулять". (28.08.1998)

Тем летом Дилан вел себя как типичный подросток: в один момент веселый, игривый и любящий, а в следующий - замкнутый и вспыльчивый. Мне всегда казалось, что он что-то утаивает.

115

Мы продолжали держать Дилана на коротком поводке. Мы обыскивали его комнату, чтобы убедиться, что он не прячет там наркотики или краденые вещи. У Дилана всегда был порядок с карманными деньгами, но тем летом он был на мели. Том уговаривал его найти работу, но Дилан не хотел устраиваться в какой-нибудь общепит – он хотел работать с компьютерами. Ему пришлось возместить убытки владельцу фургона, и в то время, пока он собирал какие-то суммы, выполняя наши поручения и поручения соседей, мы помогли ему с оплатой страховки автомобиля. На ознакомительном собрании сотрудники Диверсионной программы попросили родителей не связываться с ними: "Если от нас нет никаких известий, значит, все идет хорошо". Хоть спустя какое-то время мы и узнали, что Дилан опаздывал на консультации или вовсе не приходил, нам никто не жаловался. Когда первоначальному консультанту Дилана пришлось уехать, нам позвонил новый консультант; он представился, сказал, кто он такой, и на этом все. Через несколько лет я прочла заметки первого консультанта. По ее словам, Дилан был "приятным молодым человеком, немножко бестолковым; его своеобразное чувство юмора заставляло меня смеяться". Я множество раз разговаривала с друзьями Дилана, с которыми он проводил много времени летом 1998 года. Я спрашивала их напрямую, замечали ли они проявления депрессии или ярости, но поведение Дилана казалось его друзьям вполне нормальным. Какие-то моменты его жизни остались запечатлены на фото и видео. В честь своего шестнадцатилетия Девон устраивала вечеринку в стиле "луау"; на одной из фотографий с той вечеринки Дилан облачен в аляповатую гавайскую рубаху и соломенную шляпу, которые Девон одолжила ему по такому случаю. Под фотографией она написала: "Ему это жуть как не нравилось, но все-таки он это надел". Нейт часто оставался у нас ночевать. Они с Диланом могли до утра просидеть перед телевизором, пока не начинали показывать только ролики с информационной рекламой. Мальчишки убавляли громкость, составляли собственные диалоги о технике продаж, сопровождающие изображение на экране, и смеялись до боли в животе. Затем они совершали набег на кухню. Они съедали тонны польской колбасы, яблочных чипсов, пончиков и чипсов с соусом сальса. Том, бывало, говорил, что нам нужно купить запас еды в "Ореос". Несмотря на то, что внешне все выглядело нормально, 10 августа Дилан написал в своем дневнике страстное и секретное прощание для девушки, в которую был тайно влюблен – еще одна предсмертная записка в дневнике, переполненном записями о самоубийстве. За несколько дней до начала учебного года Дилана приняли на работу в компьютерный магазин в качестве сотрудника техподдержки. Он спокойно воспринял местную униформу – рубашку с воротничком и черные брюки – и в свой первый день отработал 11 часов. Домой он вернулся уставшим, но гордым. Мы с Томом отметили, что, скорее всего, если Дилан окончит колледж и найдет работу, связанную с компьютерами, у него будет такой же долгий рабочий день. С приближением осени будущих выпускников попросили сфотографироваться для школьного ежегодника. Местный фотограф оказался человеком проницательным; он предложил Дилану привести на фотосессию своего друга, чтобы тот помог ему раскрепоститься. Этим другом стал Зак. Мне очень понравились снимки с расслабленным и счастливым Диланом на фоне розовых скал в долине, неподалеку от нашего дома. Позже один из этих снимков появится на обложке журнала "Тайм" под заголовком "Монстры по соседству". *** С началом нового учебного года жизнь нашей семьи начала возвращаться на круги своя. Мы с Томом очень обрадовались, когда Байрон, наконец, нашел себе работу по душе, устроившись продавцом в автосалон. Его начальники оказались зрелыми, надежными наставниками, которые хотели научить Байрона бизнесу, но самое главное - Байрон сам хотел поскорее всему научиться. Он переехал на новую квартиру, поближе к месту работы, так что теперь мы видели его чаще. Наше удовольствие росло; казалось, Байрон взрослел не по дням, а по часам. Он даже взял себе котенка, и я была необычайно тронута, когда увидела, каким любящим и заботливым "папочкой" может быть Байрон. Эта работа стала переломным моментом для нашего старшего сына – именно тогда он достиг зрелости и стал трудолюбивым, ответственным, преуспевающим взрослым человеком, какой он и сейчас. Мы с Томом приобрели в центре города вторую недвижимость и арендовали студию, построенную во дворе нашей собственности. Дополнительный доход слегка успокоил наши тревоги насчет денег, хотя

116

мы все еще не знали, чем будем платить за колледж Дилана. А еще Тому наконец-то удалось найти комбинацию лекарств, которая могла облегчить его хроническую боль. Ему пришлось перенести еще несколько операций, но теперь он мог делать гораздо больше, на что был способен. Я тоже как следует устроилась на новом месте работы и стала наслаждаться своей четырехдневной рабочей неделей. Так как у меня появилось больше времени на готовку, я без зазрения совести использовала еду как приманку, чтобы собрать всю семью за одним столом. Я готовила рагу из говядины и лазанью, слоистые запеканки, которые обожали Байрон и Дилан, тыквенный торт со специями (любимое блюдо Дилана) и пудинг из тапиока. Я делала сразу три партии блюд: одну на стол, другую в морозилку - на тот случай, если придется накрывать на стол в спешке, а последнюю – Байрону с собой. Практически каждую неделю у нас был воскресный обед. Байрон и Дилан, дурачась, устраивали на кухне эпичные бои. Хотя они и выглядели как взрослые мужчины, все равно в душе они оставались детьми. Впридачу у меня появилось достаточно времени для того, чтобы сосредоточиться на искусстве. Мне всегда нравилась задача перенесения трехмерного мира в двухмерный; время от времени я вместе с друзьями посещала занятия по рисованию фигур, которые проходили утром в субботу. Но бывало и так, что с моей семьей, ведением домашнего хозяйства и работой я и свободной минутки не могла выделить. Я определенно никогда не была в таком "творческом ударе", как в тот год. Я могла часами сидеть и рисовать карандашами или красками, думая лишь о том, как наиболее верно передать цвета и формы, которые я видела в природе, перенеся их на лист бумаги. Мои дневниковые записи тех дней полны снедавшими меня художественными вопросами: белый как мел, мутные цвета, хитрые тени, композиция, детали и форма. После Колумбайн, будучи убежденной, что из-за своих тривиальных забот я ослепла и не разглядела депрессию и планы Дилана, я еще не скоро смогла начать рисовать вновь. *** "5 ноября. Завтра Тому предстоит операция на руке. 6 ноября. Мы пробыли в больнице до пяти, потом начали медленно ехать домой. Попали в пробку. Пару раз остановились, чтобы купить китайской еды и лекарства. Хорошо, что Дилан остался дома – мы смогли поужинать все вместе. Его машина сломалась, поэтому сейчас он ждет друга, который приедет за ним в девять, и они поедут в кино. Я так хочу стать ему чуточку ближе, но он всегда какой-то отстраненный. Сейчас для него очень важно думать о своем будущем, но он просто ни к чему не стремится. Ну, по крайней мере, сегодня он вел себя хорошо и не возражал против того, чтобы поужинать с нами. 9 ноября. Дилан сегодня веселый; между прочим, он сказал, что хочет поступить в Аризонский университет, чтобы сбежать от колорадской непогоды". Проблемы предыдущего года вроде бы остались позади. Порой у Дилана менялось настроение, он мог быть раздражительным, но не больше, чем типичный подросток. Иногда мы замечали, что он выглядит усталым, но во-первых, его работа с компьютерами занимала много времени, а во-вторых, среди его уроков числились математический анализ, искусство видеосъемки, английский язык и психология, а ранним утром – боулинг. Без каких-либо понуканий Дилан ходил на консультации Диверсионной программы, выполнял общественно-полезные работы в местном парке и проходил рутинные тесты на наркотики. Мы с Томом испытывали облегчение, что из-за наркотиков нам уж точно волноваться не следует. Дилан стал возвращать себе привилегии, которые утратил после ареста, а когда ему стало трудно совмещать работу в компьютерном магазине с занятиями в школе и консультациями, Дилан уволился и снова стал сотрудником "Блэкджек Пицца". 11 сентября 1998 года нашему младшему сыну исполнилось семнадцать лет. Наш подарок должен был удовлетворить его непомерный аппетит – мы подарили Дилану маленький холодильник черного цвета, который можно было бы забрать в колледж. Дилану очень понравился подарок, и он настоял на

117

том, чтобы сразу поставить его в свою комнату. Как только Нейт узнал, что именно мы подарили, он тут же принес королевских размеров ведерко с жареной курицей – специально для Дилана. В том же месяце Дилан стал звукооператором школьной постановки "Франкенштейн", приуроченной к Хэллоуину, и возобновил свою дружбу с Бруксом Брауном. Они отдалились друг от друга с тех пор, как между Эриком и Бруксом произошел конфликт, но снова сдружились во время работы над пьесой. Дилан очень гордился проделанной работой: для создания жуткого, атмосферного саундтрека он использовал множество разнообразных необычных звуков. Кроме того, актеры и рабочие сцены записали видео с благодарностями для учительницы по классу театральной постановки. На этом видео Брукс, Зак и Дилан дурачатся, говоря, что надеются на то, что учительница купит им пиво или заплатит им, чтобы они передали следующему поколению учеников свое "ноу-хау" в создании постановок. Джуди Браун устроила вечеринку по этому случаю и сфотографировала Дилана, который смеялся и веселился вместе со всеми. Дилан обещал, что к Рождеству он закончит составлять заявления в колледж. Нам пришлось немного поторопить его, но мы понимали, что у Дилана много работы, и помогали ему с документами. Мы просили его подумать над поступлением в какой-нибудь небольшой колледж, но Дилан этого не хотел. Он подал две заявки в Колорадо и еще две - в Аризону, и когда все четыре заявления были опущены в почтовый ящик, мы все вздохнули с облегчением. Рождество прошло сдержанно, без особых происшествий. Как обычно, Дилан был главным в таких делах, как находка и украшение елки; он всегда выбирал самую большую елку, которую едва можно было закрепить на крыше автомобиля. Моей ежегодной традицией было вытаскивать Тома и мальчишек на празднества – пение мадригалов или поход в зоопарк. В то Рождество мы побывали в марокканском ресторане, где сидели на подушках, лежащих на полу, и засовывали в рот острую еду с помощью кусочков хлеба. Дилан попросил у Тома немного денег на рождественские подарки. Обнаружив утром под елкой дневник в твердом переплете, я была очень тронута. Идеальный, содержательный подарок! У меня и в мыслях не было, что пройдет несколько месяцев, и я стану изливать на страницы этого дневника свою печаль. Мы купили Дилану длинное черное кожаное пальто, которое он просил. Тому казалось, пальто будет нелепо смотреться на долговязом Дилане, и, между нами, я тоже так считала. Но несколько мальчишек в школе носили похожее пальто, и Дилан уже приобрел себе черный плащ. Ему казалось забавным, когда кто-то из учителей или школьного персонала видел Эрика и Дилана в коридоре и дразнил: "Вы похожи на мафию плащей". Но до самой смерти Дилана я и не подозревала, что в школе существовала группа учеников, носивших черные плащи и называвших себя Тренчкот Мафией. После трагедии о связи Дилана с этой Тренчкот Мафией поползло огромное количество слухов. Все надеялись, что этот факт прольет свет на случившееся, объяснит, почему произошла атака на Колумбайн. Что такое Тренчкот Мафия - банда одержимых смертью готов? Неонацисты? Сатанисты? Культ самоубийства? Но в итоге оказалось, что связь с Тренчкот Мафией ничего не объясняет. На самом деле это была просто группа ребят (друзей и не обязательно), которые решили носить плащи, чтобы выделиться среди других учеников, приобретавших одежду в более консервативных магазинах - "Поло" или "Аберкромби и Фитч". Дилан и Эрик даже не причисляли себя к Тренчкот Мафии, хотя дружили с парнем Крисом, который причислял. Несмотря на все наши мысли по поводу пальто, оно выглядело довольно безобидно, и Дилан пришел в полный восторг, когда развернул свой подарок рождественским утром. *** "11 января 1999. Этот долгий, трудный день, наконец, закончился. Сегодня Тому делали операцию. Нам пришлось встать в 4 утра, чтобы прибыть в больницу в 6. После ожидания, которое длилось целых 13 часов, мне было нужно вернуться домой. Хорошо, что я это сделала, потому что в мое отсутствие Дилан показал себя совершенно безответственным. Он проспал, прогулял уроки, и все еще спал, когда я пришла. Он не сделал ничего, о чем я его просила (в частности, не позаботился о кошках). Кого я вырастила?..

118

12 января. Том вернулся из больницы… а Дилан повел себя как затворник. Мы едва видели его и никак не могли уговорить его побыть с нами. Он даже не сказал Тому "привет" и не спросил, как его отец себя чувствует. Странно". В январе, за три месяца до трагедии, Тому сделали операцию на левом плече. Вечером я вернулась из больницы и обнаружила, что Дилан не сделал то, о чем я его просила. Уже не помню, что именно он должен был сделать – не то порезать брокколи к ужину, не то купить молока. Запись на автоответчике известила меня о том, что Дилан прогулял уроки. Кошки мяукали от голода, а Дилан спал у себя в комнате. Я очень расстроилась и рассердилась, что он бил баклуши, пока я присматривала за его отцом в больнице. Не могу сосчитать, сколько раз я делилась этой историей с другими людьми, потерявшими своих близких. Недавно мать одной девочки, заливаясь слезами, сообщила мне: "Я не могла понять, почему она не справляется со своими обязанностями. Я говорила ей – перестань быть такой эгоисткой!" Через четыре дня после этой ссоры ее дочь покончила с собой. Иногда, если ребенок прогуливает школу или не выполняет свои домашние обязанности, это не значит, что его надо критиковать и ругать - это сигнал о помощи. Дилан часто выглядел усталым, и меня беспокоила его загруженность в школе и на работе. Он был вялым и отчужденным на той неделе, когда Тому сделали операцию, поэтому, как только Том оправился, мы втроем отправились в китайский ресторан. Насладившись вкусной едой, мы более-менее успокоились. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что Дилан часто мастерски развеивал наши волнения. Не знаю, надеялся ли он, что все будет хорошо, или что мы не заметим, насколько все плохо. Дилан был из тех, кто всегда поступал правильно и хотел сам обо всем заботиться. Поэтому когда он говорил "все хорошо", мы принимали это за чистую монету. Дневники Дилана указывают на то, что он постоянно думает о кардинальных изменениях. Запись от 20 января: "Я здесь, ВСЕ ЕЩЕ один, все еще больно". Он не смог совершить самоубийство и оттого злился. Очень много синтаксических нарушений, которые отметил доктор Лэнгман – вплоть до того, что написанное практически невозможно разобрать. "Я люблю ее. Путешествие, бесконечное путешествие, должно закончиться. Нам нужно быть счастливыми, чтобы существовать по-настоящему. Я вижу ее в совершенстве, в "безмятежности". Люблю эту бесконечную чистоту". Возможно, Дилан был пьян, когда писал эти строки, но все эти фантазии стали для него реальностью. "Все еще представляются сюжеты, образы, частички счастья. Так будет всегда. Я люблю ее, она любит меня. Я знаю, она тоже устала страдать. Настало время. Настало время". 23 января Дилан вместе с Эриком и Робин тайком посетил выставку оружия, где они купили дробовики, использованные в стрельбе, и познакомились с Марком Мейнсом, молодым человеком, продавшим Дилану полуавтоматический пистолет ТЕС-9. Ирония в том, что я никогда не ощущала себя такой счастливой, как зимой 1999 года. На выходных после операции Тома к нам приехал Байрон, и вся мужская часть семейства отправилась в гараж – возиться с машинами. Конечно, Том пока что не мог работать в полную силу, зато он давал советы и наблюдал сыновьями. Все они шутили и помогали друг другу. Я осталась дома, работая над картиной, в то время, как на плите в горшочке медленно кипел чили домашнего приготовления. Когда муж и дети вернулись домой, мы уселись перед телевизором и стали смотреть игру "Денвер Бронкос"; я буквально грелась в лучах удовольствия от того, что мы собрались все вместе. Время летело – осенью Дилан должен был отправиться в колледж – и я не хотела упустить ни единой минутки. После того, как Байрон уехал домой, Дилан вместе с Томом сели в любимую отремонтированную машину Тома и поехали в пункт проката кинофильмов. На обратном пути Том позволил Дилану сесть за руль и доехать до дома, и Дилан весь надулся от гордости. Это был абсолютно идеальный день. Так я и написала в дневнике прежде, чем лечь спать: "Я так благодарна, так счастлива! Прекрасный день!" Конечно, я много раз задумывалась о том, с какой легкостью Дилан нас обманывал. Как это бывает у людей, размышляющих о суициде, составление плана могло упростить Дилану задачу и тем самым сбить нас с толку, заставить поверить, что его жизнь идет своим чередом. Бывает трудно уловить разницу между тем, кто искренне хочет вылечиться от депрессии, и тем, кто утешается мыслями о

119

смерти (доктор Дуэйн Фьюзелье, который большую часть времени проработал в ФБР, предупреждает своих студентов, что они должны быть внимательными, если переговоры насчет заложников идут успешно - внезапное сотрудничество может означать, что террорист намерен покончить с собой). Но я все еще не могу примириться с тем, что мальчик, хохочущий вместе со мной над Алеком Гиннесом в "Добрых сердцах и коронах" - тот самый человек с "подвальных лент", планирующий убить своих невинных одноклассников. Через два дня после семейного ужина с домашним чили нам неожиданно позвонил консультант Дилана. Если мы не возражаем, то и Эрика, и Дилана пораньше освободят от курсов Диверсионной программы. Потрясающая новость! Раннего прекращения Диверсионной программы удостаивались лишь 5% участников. Консультант сообщил, что Эрик и Дилан справлялись исключительно хорошо, и он убежден, что они "твердо стоят на ногах". До атаки на Колумбайн оставалось 10 недель. Многие считают эту деталь весьма огорчительной, но меня это не удивляет. Если уж я не знала, что было на уме у Дилана – у ребенка, которого я родила и вырастила, который сидел у меня на коленях и опустошал посудомойку – тогда каким образом о его планах мог догадаться чужой человек? В своей книге "Анатомия насилия" доктор Эдриан Рейн рассказывает об исследовании, в котором детей оставляли одних в комнате и просили не глядеть на игрушку, когда экспериментатор уйдет. Все происходящее в комнате записывалось на пленку (смотрели дети на игрушку или не смотрели), также записывались их ответы, правдивые или лживые, когда детей спрашивали, смотрели ли они на игрушку. Когда запись этого эксперимента показали студентам, они смогли правильно угадать, кто из детей соврал, лишь 51 раз – это чуточку лучше, чем чистая случайность. Следующими стали таможенники из тех, кто, подчеркивает доктор Рейн, множество раз вычислял людей, провозивших контрабанду. Эти закаленные профессионалы смогли правильно угадать лишь 49 раз – это хуже, чем подбрасывать монетку. Затем исследователи показали запись эксперимента полицейским. Они правильно угадали только 41 раз – это ЗНАЧИТЕЛЬНО ХУЖЕ, чем вероятность. Вы можете подумать, что с маленькими детьми куда проще догадаться, врут они или говорят правду, но даже четырехлетнему ребенку под силу одурачить профессионалов. Несколько восторженно, доктор Рейн подводит итоги: "Родители, вам КАЖЕТСЯ, что вы знаете своих детей, но на самом деле вы ничего о них не знаете. Вот насколько все плохо. Простите, но вы настолько же незадачливы в деле определения психопата-лжеца, как и я". Для меня это слабое утешение. Я не удивлена, что Эрик и Дилан смогли обмануть своих преподавателей, школьного психолога, психолога Эрика и специалистов Диверсионной программы. Но вплоть до апреля 1999 года я совершенно точно была уверена, что Дилан мне не врет. *** Через неделю после звонка от консультанта Дилана начали приходить письма о принятии его в университет. Дилана зачислили в один из университетов Колорадо, в другом занесли в список ожидания, а также приняли в два университета Аризоны. К Колорадо Дилан был равнодушен, но обрадовался, узнав про Аризону. "Все встает на свои места", подумала я, решив организовать ужин с Харрисами в честь освобождения Эрика и Дилана от Диверсионной программы. Хотя мы весь год пытались разделить мальчишек, их дружба нас уже так сильно не беспокоила. Да, мы знали, насколько Эрик импульсивен и эмоционален, но сейчас он находился под пристальным надзором родителей и ходил к психологу. Близилось окончание школы, ошибки Эрика и Дилана остались в прошлом, и это здорово, что мы могли осознать их достижения. Жизнь предоставляет не так уж много возможностей, которые стоит отмечать, и нам было за что испытывать благодарность. Несколькими неделями ранее я поинтересовалась у Дилана, какие планы на будущее строят его друзья. Дилан ответил, что Нейт, Зак и прочие собираются в колледж, а Эрик надеется стать морским пехотинцем. Прежде чем состоялся праздничный ужин с Харрисами, я спросила, что там с планами Эрика - есть ли свежие новости? Дилан ответил, что с морской пехотой ничего не вышло, и Эрик останется дома – будет работать и учиться в муниципальном колледже. Во время этой беседы я заметила, что взгляд у Дилана какой-то отсутствующий, и забеспокоилась - а вдруг он тоже захотел поменять свои планы насчет колледжа? Испытав первоначальный шквал удовольствия от теплого аризонского климата, Дилан стал еще более замкнутым, тихим и меланхоличным, словно о чем-то постоянно размышлял. - Ты уверен, что хочешь уехать так далеко? – спросила я. Дети наших соседей предпочли

120

поступить в колледжи поближе к дому, и мне хотелось напомнить Дилану, что существуют и другие варианты. - Я точно хочу уехать, - решительно ответил Дилан. Я кивнула, показывая, что поняла его; естественно, Дилан нервничал, но все-таки был готов покинуть Колорадо. Сейчас мне кажется, что он говорил о своей смерти. Через пару дней мы получили письменное подтверждение об окончании Диверсионной программы. В своем последнем отчете от 3 февраля консультант Дилана написал:

"ПРОГНОЗ: Хороший Дилан – умный молодой человек с большим потенциалом. Если он сможет задействовать свой потенциал в полной мере, его жизнь сложится хорошо. РЕКОМЕНДАЦИИ: Успешное завершение Дилан заработал право раньше закончить программу. Он должен упорно трудиться, чтобы следовать своим целям и оставаться на верном пути. Он достаточно образован, чтобы воплотить любую свою мечту в жизнь, но ему нужно понять, что это невозможно, если не прилагать усилий". Наконец-то я могла облегченно выдохнуть. Дилан вернулся на верный путь. Может быть, я чересчур бурно отреагировала на взлом фургона? Как говорится, порой мальчишки совершают глупости. Дневник Дилана отражает другое. На тот момент все решительно обернулось к худшему. Если бы у меня был шанс вернуться в прошлое, я бы обшарила каждый уголок, каждую щелочку в комнатах своих детей, ища не только наркотики или краденые вещи, но и любой доступ в их внутренний мир. Я бы все отдала, чтобы прочитать каждую страницу дневника Дилана, пока он был жив, пока у нас был шанс образумить его, удержать его от полета в бездну, которая поглотила его и стольких невинных людей. Позже, в феврале, мы с Диланом беседовали о том, что его последний год в Колумбайн подходит к концу, и Дилан упомянул о розыгрыше в день выпуска. Предположив, что в этом буде принимать участие весь класс, я попросила Дилана рассказать подробней. Улыбнувшись, он ответил, что не хочет мне рассказывать. Они с Томом обожали розыгрыши, но мысль о подобной шутке на выпускной заставила меня нервничать. Консультант из Диверсионной программы четко дал понять: даже самое мелкое нарушение вроде обертывания туалетной бумагой дома на Хэллоуин может навредить будущему Дилана. Если он совершит еще одну ошибку, ее сочтут уголовным преступлением. - Даже не думай об этом! - предупредила я Дилана. - Не волнуйся, мам. Обещаю, что проблем не будет, - ответил он. Официально Диверсионная программа закончилась, но Дилан должен был сходить на последнюю консультацию. Поэтому я позвонила его консультанту и попросила убедить Дилана, что ситуация очень серьезная. Мне совсем не хотелось, чтобы он принимал участие в каком-то розыгрыше, даже если в нем будут участвовать все остальные. Консультант Дилана поговорил с ним и еще раз четко и ясно изложил все правила. Больше ни о каких розыгрышах мы не слышали. *** "Уф, наконец-то! Мы только что вернулись после ужина с Эриком Харрисом и его родителями, отпраздновав раннее и успешное окончание Диверсионной программы. Остается надеяться, что мальчики будут вести себя примерно еще год, чтобы записи об их преступлении аннулировали, что бы это не значило. О, я никогда не забуду, через что нам пришлось пройти год назад!" - заметка из дневника, февраль 1999 2 февраля мы встретились с Харрисами в местной закусочной. Почти год прошел с того момента,

121

как мы видели их в последний раз. Все шестеро расположились в двух примыкающих друг к другу кабинках – родители в одной, а Эрик и Дилан в другой. Когда мама Эрика призналась, что они с мужем не уверены, какие планы у их сына, я прощебетала, что Дилан осенью поедет в колледж, втайне испытывая облегчение, что у Дилана более конкретные планы, чем у Эрика. Насколько же была безрассудна моя гордость! Где-то в середине февраля, хотя в тот день у него был выходной, Дилан стал собираться на работу. Оказалось, что пес Эрика по кличке Спарки серьезно заболел, поэтому Дилан решил помочь Эрику и отработать смену за него. Мне всегда нравились маленькие собачки, и я прониклась к Эрику сочувствием; очень тяжело терять питомца, особенно того, кто рос вместе с тобой. Когда Дилан уже собрался выйти из дома, я крепко обняла его и сказала, что очень горжусь им - таким ответственным работником и верным другом. Позже на той неделе мы с Диланом просмотрели требования университетов, в которые его приняли, и когда увидели, сколько предметов ему придется изучать, то схватились за голову. Том стал заполнять бумаги на материальную помощь, а мы с Диланом начали раздумывать, когда нам ехать и смотреть выбранные им университеты. Шел конец февраля. Однажды вечером я приготовила для Тома и Дилана сюрприз: пироги с фруктовой начинкой и "Семь самураев" - классический японский фильм 1950-х годов режиссера Акиры Куросавы. Дилан услышал про этот фильм на уроке, заинтересовался и захотел посмотреть. Я тоже его не смотрела, хотя знала, что существует ремейк - вестерн под названием "Великолепная семерка", снятый в 1960-х. На улице было холодно, шел снег; самый что ни на есть подходящий вечер, чтобы разжечь огонь в камине, налопаться вкусной еды и посмотреть кино. Но, включив "Семь самураев", я вдруг заволновалась - а не ошиблась ли я в своем выборе? Вряд ли Дилану понравится длинный чернобелый фильм с субтитрами о японской деревне 16 века... Но, как ни странно, фильм буквально заворожил Дилана, да и нас с Томом тоже. Бедняга Байрон, неожиданно решивший навестить нас! Хотя мы не понимали ни слова из японской речи, мы шикали на Байрона всякий раз, когда он пытался вставить слово. Несколько минут он честно пытался проявить заинтересованность, но все-таки кино ему не понравилось; такую реакцию я ожидала от Дилана, а не от него. В конце концов, Байрон поцеловал меня в макушку и направился к выходу. Поглощенные происходящим на экране, мы едва взглянули в его сторону. Когда на экране пошли заключительные титры, Том, я и Дилан не стали расходиться, а сидели на диване допоздна, обсуждая наиболее выдающиеся сцены. Так как Дилан изучал искусство видеосъемки и работал со звуком для школьных постановок, он высоко оценил работу звукооператора. Но особенно его потрясла замысловатая хореография в сцене с битвой под проливным дождем; позже я узнаю, что эта сцена вдохновляла многих режиссеров - например, Мартина Скорсезе. Меня очень впечатлило то, что Дилан оценил тонкое мастерство фильма. На первой неделе марта Дилан сообщил, что собирается с друзьями в горы - им нужно выполнить какое-то задание для класса видеосъемки. У Тома была назначена еще одна операция – на этот раз на правом плече. Я спросила, с кем Дилан собирается ехать и кто будет за рулем; я не была знакома с теми двумя парнями, чьи имена он назвал. В марте в Колорадо все еще зима, поэтому я напомнила сыну взять с собой теплую одежду, еду и воду на случай чрезвычайного положения. Когда я поцеловала Дилана на прощание, я заставила его пообещать, что он не станет совершать никаких правонарушений. Дилан заверил меня, что это государственная земля, и что его друзья хорошо знают эту местность. По словам Дилана, ребята собирались снимать боевик в естественной обстановке, используя игрушечные пистолеты. На самом деле они снимали видео, озаглавленное как "Rampart Range". Я не знала о нем ничего, пока нам не пришлось дать показания под присягой - через четыре года после трагедии. На видео Эрик, Дилан и Марк Мейнс (человек, продавший им один из пистолетов) стреляют в лесу по кеглям из оружия, приобретенного на аукционе. 11 марта я взяла отгул, чтобы мы смогли съездить в колледж Колорадо. Дилан не выражал особого энтузиазма – он говорил, что больше всего его привлекает климат пустыни – но я отметила, что, когда мы отправились посмотреть на компьютерный класс, Дилан проявил больше заинтересованности. Его академические успехи в старшей школе всегда были для нас загадкой; для кого-то, подающего большие надежды, особо он не блистал. Наблюдая за ним в кампусе, я ощутила уверенность: в колледже успехи Дилана пойдут в гору. Тем же вечером Том и я посетили родительское собрание. Мы получили промежуточный отчет за

122

предыдущую неделю, который показывал, что отметки Дилана по мат.анализу и английскому языку стремительно упали. Я была уверена в том, что это всего лишь предэкзаменационная хандра, временное падение мотивации после зачисления в колледж - и все-таки мне захотелось это проверить. Учитель по мат.анализу сообщил нам, что Дилан несколько раз засыпал прямо в классе и еще не сдал некоторые домашние задания. Учитель явно был огорчен, что у Дилана больше нет интереса к его предмету. - Он вел себя невежливо по отношению к вам? – спросила я. - Нет-нет, Дилан всегда вежлив со мной. Я стала высказывать мысли вслух: возможно, несерьезное отношение Дилана объясняется тем, что он на год младше своих одноклассников; может, он пренебрежительно относится к предмету, потому что все равно будет изучать его в колледже... Но потом я осознала, что это выглядит так, будто я изобретаю оправдания для Дилана, и заставила себя замолчать. Когда я рассказала преподавателю о том, что Дилана приняли в университет Аризоны, он слегка удивился и выглядел впечатленным. А когда мы рассказали и о другом аризонском университете, учитель со смехом ответил: "О да, именно туда и бегут все джоки после того, как их исключают из Калифорнийского университета за неуспеваемость". Мы упомянули это в разговоре с Диланом, и тогда он передумал ехать и смотреть этот колледж. В общем, в результате нашей встречи мы узнали, что Дилан не завалит мат.анализ, если будет ходить на уроки и сдаст все задания. Потом мы присели поговорить с учительницей английского. Она преподавала этот предмет и Байрону, и Дилану, поэтому я относилась к ней как к своей старой знакомой. От нее мы услышали, что Дилан уже сдал несколько невыполненных заданий, и его двойки исправились на четверки. К тому же, учительница похвалила писательские способности Дилана. Мы с Томом приятно удивились, так как всегда считали Дилана математиком, а Байрона – способным к языку. После этой похвалы тон учительницы несколько изменился, когда она поведала нам о встревожившем ее рассказе, который сочинил Дилан. (Том помнит слово, каким она описала рассказ – "шокирующий", и он подумал, что в рассказе содержатся сцены сексуального характера). Мы попросили объяснить все в подробностях, но учительница сказала лишь, что рассказ сам по себе очень мрачный, и там встречаются кое-какие плохие слова. Чтобы проиллюстрировать, насколько неприемлемым вышло сочинение Дилана, женщина рассказала нам о сочинении Эрика, представлявшем собой рассказ от первого лица - пули, выпущенной из пистолета. История Эрика могла показаться жестокой, но когда он читал ее вслух перед классом, все смеялись. История Дилана же выглядела жуткой и ни капельки не смешной. Учительские комментарии к рассказу, который я увидела лишь спустя год, приведены ниже: "Использование ненормативной лексики возмутительно. Разве на уроках мы не обсуждали уместность использования $?!* К тому же, мне хотелось бы поговорить с тобой о твоем рассказе, прежде чем ставить оценку. Ты прекрасный писатель/рассказчик, но с данным произведением есть проблемы". - Нам что, нужно серьезно волноваться? - спросил Том. Учительница ответила, что, по ее мнению, все под контролем. Она попросила Дилана переписать свой рассказ, а оригинал она покажет школьному профконсультанту. Так как мне не хотелось уходить с собрания с чувством неопределенности, я уточнила: - Так если вам покажется, что проблема достаточно серьезна, вы или консультант нам позвоните? - Да, позвоним, - подтвердила учительница. Позже она показала сочинение Дилана консультанту, и он пожурил нашего сына за использование нецензурной брани. После трагедии у меня появилась возможность встретиться с этим консультантом; он был, по понятным причинам, потрясен тем, что не смог определить зародившуюся угрозу. Профессионалы, с которыми я беседовала, говорят, что из-за своих рассказов Дилана и Эрика сегодня отправили бы под наблюдение в бесплатную среднюю школу с протоколом оценки угрозы. Возможно, на их рассказах бы не заостряли особого внимания: мальчики-подростки часто сочиняют

123

всякое про оружие и насилие. Однако, настоящая оценка угрозы заключается в том, чтобы собрать несопоставимые кусочки паззла в полную картину; и, похоже, арест Дилана, отстранение от уроков и тревожный рассказ представляли собой единый знак опасности. Мы не восприняли рассказ как знак опасности, а тот вечер лишь поспособствовал тому, чтобы мы недооценили его важность. Так как больше никто не хотел поговорить с учительницей английского, мы продолжили беседовать. Я упомянула просмотренную недавно презентацию о различиях между детьми поколений "икс" и "игрек". Мы поговорили об учебном плане округа по занятию письмом и литературой, а также об одной из обязательных к прочтению книг, "Молитва об Оуэне Мини". Так как все мы были приблизительно одного возраста, мы стали размышлять о том, каково пришлось молодым людям во время Вьетнамской войны. Это побудило учительницу Дилана поделиться с нами историей. Однажды она включила на уроке песню 60-х "Четыре сильных ветра". В песне пелось о лишениях, с которыми столкнулись работники фермы. Она всегда заставляла учительницу плакать, но ученики, услышав песню, начали громко смеяться. Нахмурившись, мы с Томом наклонились вперед: - И Дилан что, тоже смеялся? Учительница кивнула. Эта новость меня сильно огорчила: Дилан часто смотрел вместе с нами классические фильмы, и я не ожидала, что он может так отреагировать на старую песню. Нам пришлось принести извинения за бесчувственность нашего сына и его одноклассников, и мы трое какое-то время посокрушались насчет подрастающего поколения, точно старики, сидящие на скамейке в парке. Когда пришло время расставаться, мы пожали друг другу руки. Вот так и получилось, что по пути домой мы с Томом обсуждали реакцию Дилана на песню, а не его рассказ. Мне ужасно не понравилось, что он засмеялся, когда его учительница поделилась с классом тем, что трогает ее душу. Том никогда не мог расстаться со старыми книгами, журналами или автозапчастями, и его горы старья обычно приводили меня в неистовство. Но в тот вечер мне пришлось одобрить эту особенность Тома, когда он смог откопать у себя "Четыре сильных ветра". Мы сделали себе по чашке чая, сели на диван в гостиной, и я отдалась во власть меланхоличной старой песни. Том усмотрел в ситуации неплохую возможность преподать Дилану урок, а также немного повеселиться. Вскоре мы услышали, как к дому подъезжает БМВ Дилана. Когда наш сын вошел в дом, мы сообщили ему, что побывали на родительском собрании. По словам Тома, во время обсуждения мы упомянули рассказ Дилана и попросили нам его показать; а я помню, что мы не спрашивали об этом до следующего утра. Пока мы разговаривали, Том незаметно включил магнитофон. В конце концов, Дилан узнал игравшую на фоне песню и, конечно же, засмеялся: - Зачем вы включили эту УЖАСНУЮ песню? - Почему ты считаешь ее ужасной? –спросила я. Дилан ответил, что ему не нравится ее "странное" звучание. Тогда мы рассказали ему, о чем эта песня. - Просто послушай ее с открытым сердцем, - попросил Том. Не став возражать, Дилан прослушал остаток песни и признал, что не такая уж она и ужасная. Мы объяснили ему, как было обидно его учительнице из-за всеобщего смеха, и как это важно - уважать чувства других людей. Дилан согласился, что поступил плохо, засмеявшись на уроке. В конце концов, мы втроем удобно устроились на диване и включили один из наших любимых фильмов – "Головокружение" Альфреда Хичкока. А когда пришло время ложиться спать, мы с Томом подумали, что дали сыну самое лучшее объяснение. Но мне никогда уже не узнать, на самом ли деле Дилан все понял или притворился, что понял. На следующее утро я попросила Дилана показать мне сочинение по английскому. Он ответил, что сочинение лежит где-то в машине, и у него сейчас нет времени на поиски. Но я не отступила: - Хорошо, тогда покажешь мне его, когда вернешься из школы. В котором часу ты будешь дома? - Сегодня не смогу, мне после школы на работу, - вновь попытался выкрутиться Дилан. Я посмотрела на него взглядом, означавшим "прекращай изобретать отмазки" и добавила: - Я хочу увидеть твой рассказ. Можешь показать мне его вечером после работы. Дилан согласился, но к вечеру мы с Томом уже об этом забыли. То, что я не довела дело до конца, для меня нетипично, но показательно: я-то полагала, что Дилан являлся психически здоровым человеком. Я и подумать не могла, что его сочинение может отражать

124

глубокие проблемы. Я знала, что в рассказе присутствуют грубые выражения и мрачная тематика, но понимала, что учительница и консультант способны взять ситуацию под контроль. К тому же, раз уж на то пошло, мне хотелось просто оценить писательские навыки своего сына. Впервые я увидела сочинение только после смерти Дилана, когда прошло уже больше года; среди вещей, которые нам вернул отдел шерифа, лежала копия рассказа. Его содержание (человек, одетый в черное и убивающий популярных в школе ребят) действительно внушало тревогу, но я не могла удержаться от мысли - могла ли я, человек искусства, усмотреть в рассказе опасность, если бы прочла его до смерти Дилана? Художественное самовыражение, даже если оно отталкивает, порой является отличным способом справиться с эмоциями. Я испытываю отвращение к тому, что жестокость и насилие так привлекают подростков (не могу заставить себя досмотреть до конца "Криминальное чтиво"), но я и представить не могла, что Дилан сделает эту жестокость настоящей. *** Той весной, всякий раз, когда Дилан бывал ничем не занят, я замечала, каким отвлеченным и задумчивым он выглядел. Как-то раз днем (до трагедии оставался месяц или около того) я подошла к Дилану, который сидел на диване, уставившись пустым взглядом в пространство перед собой. - Сынок, ты такой тихий в последнее время. У тебя точно все в порядке? Встав с дивана, Дилан ответил: - Да, я просто устал, и у меня много домашки. Пойду сделаю все уроки, чтобы пораньше лечь спать. - Ну хорошо. Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю? За последние несколько месяцев Дилан здорово похудел. Дома он ел как следует, но я переживала, хорошо ли он питается, когда не бывает дома, поэтому часто предлагала ему перекусить французским тостом или омлетом. Дилан потряс головой и направился к лестнице. Я вернулась на кухню и продолжила уборку. Я доверяла ребенку, которого вырастила, чувствовала удовлетворение оттого, что он может рассказать мне все, что у него на уме, и была уверена, что он сделает это, когда будет нужно. Не то чтобы я не знала, что что-то не так, я просто понятия не имела, что это вопрос жизни и смерти. Я просто беспокоилась, что Дилан может быть несчастен. После трагедии в Колумбайн не прошло ни дня, когда бы я не корила себя за то, что не поднялась вслед за ним по лестнице. Отвлеченный взгляд – я слышала, что суицидолог Томас Джойнер называет его "взглядом уставшего от битвы солдата" - важный знак приближающегося самоубийства, который зачастую остается незамеченным. Сотни раз я представляла себе, как требую, умасливаю, заискиваю, подкупаю Дилана: "Скажи мне, что с тобой происходит. На что это похоже? Скажи, что тебе нужно. Скажи, чем я могу помочь". Я даже представляла себе, что стою в его комнате и загораживаю дверь, отказываясь уйти, пока Дилан не расскажет мне, о чем он думает. Каждая из этих фантазий заканчивается тем, что я заключаю Дилана в объятия, точно зная, что ему сказать и как помочь. *** На свой 50-летний юбилей я пригласила свою подругу выпить после работы и предупредила Тома, чтобы он не волновался, если я поздно вернусь; я подозревала, что моя подруга наверняка запланировала вечеринку в мою честь. Однако, придя в ресторан, я обнаружила там десяток близких друзей, коллег и Тома, который и организовал застолье. Меня это невероятно тронуло. Не успела я присесть и завести беседу с друзьями, Том наклонился ко мне и шепотом предупредил: "Не слишком налегай на закуски - нас еще ждет семейный ужин". Дома нас ждали Дилан и Байрон, уже одетые и готовые к выходу. Байрон подарил мне комнатное растение, а Дилан CD-диск. В ресторане нас встретили Рут и Дон – еще один сюрприз. В тот вечер я была счастлива, как никогда, совершенно далекая от надвигающейся все ближе катастрофы. Когда мы уходили из ресторана, Дон сделал несколько фотографий. Дилан весь вечер вел себя тихо и застенчиво (он всегда чувствовал себя некомфортно в людных местах), но был вежливым и радостным оттого, что можно много и вкусно поесть. На фотографиях Дона, которые я увидела лишь

125

после смерти Дилана, он выглядит раздраженным. Следующим утром мы рано встали, сели в машину и поехали в Аризону. Хотя я спала всего лишь несколько часов, мне не терпелось провести время с Томом и Диланом. На второй день путешествия Том позволил Дилану сесть за руль; мы надеялись, что в этой поездке его водительские навыки улучшатся. Первые часы стали для нас испытанием. В кривоватых очках, балансировавших на носу, и кепке, надетой козырьком назад, Дилан практически полулежал на водительском кресле и вел машину, касаясь руля лишь указательным пальцем левой руки. Сидя на заднем сиденье, я крепко сжимала дверную ручку и тихо молилась, а потом все-таки решилась попросить Дилана сбавить скорость. Том пытался успокоить нас обоих, хотя я заметила, что ему не понадобилось обычное напоминание пристегнуть ремень. Мало-помалу Дилан стал вести машину лучше. Я даже смогла заснуть, а когда проснулась, Дилан уже водил как настоящий профи. Когда я его похвалила, он заметно обрадовался, хотя, возможно, это было из-за того, что я перестала ворчать. Дилан слушал музыку стиля "техно" в наушниках, но в какой-то момент Том попросил включить что-нибудь для нас. Том предпочитал джаз, а я – классику, и мы оба были удивлены, но нам понравилась музыка, которую поставил Дилан. Все мы с волнением ждали, когда горные пейзажи Колорадо уступят место пустыне. После того, как Том вновь сел за руль, Дилан взял в руки камеру и сделал несколько снимков из окна автомобиля, а потом снова сообщил, что ему не терпится начать учебу в университете в пустыне. Наша поездка оказалась успешной, и к ее концу Дилан принял решение: он хочет учиться в Аризонском университете. Так что мы могли не заезжать в другой университет, а сразу отправились домой. Остановившись на заправке, мы попросили Дилана встать в позу рядом с кактусом цереус, который был в три раза выше него самого. На фото, распечатанном уже после его смерти, Дилан кажется невысоким и взъерошенным, а его руки, как по мне, похожи на невидимые пистолеты. Добравшись до гостиницы, мы с Томом рано легли спать, а Дилан, у которого был отдельный номер, стал смотреть кино. На следующее утро, когда мы были готовы приступить к легкому завтраку, Дилан, как обычно, натянул на голову свою любимую бейсболку. Мы вместе над ней потрудились: он аккуратно срезал букву "Б", обозначавшую "Бостон Ред Сокс", с другой кепки, слишком потрепанной, чтобы ее носить, а я пришила эту букву к новой кепке. Таким образом, Дилан мог носить ее задом наперед и все равно демонстрировать логотип. Он так обожал эту кепку, что носил ее, практически не снимая. Том, упертый сторонник дресс-кода 1950-х годов, попросил Дилана не стоять в кепке рядом со шведским столом. Дилан заспорил, что он находится в отпуске, и какая кому разница, в кепке он или нет. Я стрельнула в Тома взглядом "не раздувай из мухи слона", однако подрывать его отцовский авторитет мне тоже не хотелось, и, в конце концов, я подхватила чемодан со словами: - Так, я пойду посижу в машине и подожду, пока вы не разберетесь. Но оказалось, я забыла ключи от машины. Дыша холодным утренним воздухом, я вспоминала, как Том настаивал, чтобы перед походом в церковь Дилан и Байрон надевали рубашки и чистили туфли, тогда как дети священника щеголяли в джинсах и футболках. Я была сердита на Тома из-за злополучной кепки. И, кажется, до сих пор сержусь. В конце концов, Дилан подошел к машине один. Кепки на нем не было. Мне хотелось сказать, что я на его стороне, что я бы не стала возражать против кепки, но вместо этого я проговорила: - Мне жаль, что утро началось именно так. Вижу, ты решил снять кепку. Дилан ответил устало, но решительно, намеренный отмахнуться от неприятной темы: - Не стоит ссориться по пустякам. Подумаешь, кепка. Откровенно говоря, меня удивила такая реакция; от семнадцатилетнего парня я ожидала более сильной злости и жалоб: - Ничего себе! Дилан, я впечатлена! Я неправильно истолковала его желание уйти, сбежать от конфликта со старшими. Я похвалила его за то, что он смог держать эмоции под контролем, но сейчас мне хотелось бы, чтобы Дилан орал и топал ногами, чтобы увидеть хотя бы отблеск бушующего в нем яростного пламени. Может быть, тогда ему было уже просто все равно? По пути домой случился еще один странный инцидент, который мы с Томом приписали желанию

126

Дилана побыстрее вернуться к друзьям. Чтобы по-быстрому перекусить, мы остановились возле переполненного МакДональдса в Пуэбло. Напротив стены за двумя столами разместилась большая группа подростков. Не успели мы развернуть наши сэндвичи, как Дилан наклонился к нам и быстро протараторил: - Пойдемте отсюда. Они надо мной смеются. Я посмотрела в сторону подростков. Они гикали, шумели и наслаждались компанией друг друга. Никто из них не уделял нам ни малейшего внимания. - Расслабься, Дил. Никто на тебя не смотрит, - попыталась я успокоить Дилана. Кроме того, если человек не хочет, чтобы на него смотрели, зачем тогда ему надевать кожаное пальто до самого пола? Но Дилан стал еще более настойчиво бросать параноидальные взгляды поверх своего плеча на ничего не подозревавших подростков. Ему было настолько некомфортно, что мы поскорее проглотили свои бутерброды и поспешили к выходу. Подростки даже не взглянули в нашу сторону. Остальная часть пути домой прошла без происшествий. После нашей поездки Дилан сразу вернулся к своей прежней жизни. Нейт, как и раньше, оставался у нас ночевать. Как-то раз, после занятий мат.анализом вместе с Робин, Дилан спросил, помогу ли я ему оплатить расходы на выпускной бал. Я сильно удивилась, узнав, что он вообще собрался туда идти; в такое же изумление пришли его друзья, как выяснилось позже. Казалось, это забавляло Дилана. Следующим вечером, 30 марта, я посетила родительское собрание и столкнулась там с Джуди Браун. После нашего телефонного разговора об инциденте с Эриком прошло уже больше года. Мы виделись лишь урывками, в основном после школьных спектаклей, и нам не терпелось пообщаться друг с другом. Вскоре беседа перетекла в наш взаимный интерес искусством – я рассказала о своих занятиях рисованием, Джуди рассказала о своих.Прежде чем попрощаться, я показала Джуди парочку своих рисунков, лежащих в машине. Никто из нас и словом не упомянул об Эрике. *** Один из наиболее болезненных вопросов, которые задают людям, потерявшим своих детей – обнимали ли вы их когда-нибудь? Вопрос больно ранит, но не только по очевидным причинам (какая же мать не обнимает своего ребенка?), а еще, в моем случае, из-за необычного происшествия - то есть, особенного объятия. Это случилось в последние две недели жизни Дилана. Как-то раз мы столкнулись с ним в коридоре возле лестницы, и вдруг я спонтанно обняла его: - Я так сильно тебя люблю! Ты замечательный человек, и мы с папой так тобой гордимся! В ответ Дилан нежно коснулся моей спины, всего лишь на мгновение, и шутя поблагодарил меня - так мы обычно благодарили друг друга за сотрудничество и делали друг другу смешные комплименты. Но я не хотела, чтобы он воспринимал это как шутку, ведь мои слова шли прямо от сердца. Тогда я взяла в ладони его лицо и посмотрела прямо ему в глаза: - Я не шучу, Дилан. Я действительно очень тебя люблю. Ты замечательный, я горжусь тобой, и папа тоже гордится. На этот раз Дилан смутился. Опустив глаза в пол, он еле слышно пробормотал "спасибо". Годами я прокручивала эту сцену в своей памяти. Боясь, что из-за постоянных повторов она исказится, я ее записала. Это как сцена из фильма: две фигуры в коридоре, его рука на моей пояснице, я тянусь вверх, чтобы дотронуться до его лица. Воспоминание о том объятии – одно из самых горьких. И еще больнее оттого, что даже сейчас я не знаю, о чем тогда мог думать Дилан. *** 4 апреля я решила устроить запоздалый праздничный обед в честь католической и еврейской пасхи - своеобразный "двойной праздник", который раньше часто устраивали мои родители. Когда я упомянула об этом в беседе с Диланом, он рассмеялся так, словно услышал какую-то шутку, и сказал, что не хочет присутствовать на этом празднике. Но когда я попросила его как следует подумать, он сдался. Кроме того, к нам зашла соседка, и все мы отлично провели время. В начале апреля, чтобы отметить день рождения Тома, мы отправились есть фондю*. Байрон и Дилан ехали в одном автомобиле, а мы с Томом в другом, решив дать братьям возможность пообщаться. Это был последний раз, когда Байрон видел Дилана, и позже он будет вспоминать, что

127

Дилан вел себя как обычно. За обедом говорил в основном Байрон. Дилан был таким тихим, что я начала волноваться - может, мы уделяем ему мало внимания? Это беспокойство знакомо многим родителям, когда одному из детей кажется, что его любят меньше, чем другого. Тем не менее, Дилан несколько раз пошутил; одна шутка оказалась настолько забавной, что я смеялась над ней весь вечер. Но позже, когда мне не удалось вспомнить, что это была за шутка (ни Том, ни Байрон тоже не запомнили), я стала корить себя за то, что оказалась такой невнимательной. После обеда мы все вчетвером поехали домой, чтобы отдать Тому подарки и съесть торт. Том присел на бетонную скамеечку – свое место, где он обычно отдыхал - и стал ухаживать за своими любимыми цветами, а наши сыновья без особых усилий перетаскивали их в сад из багажника моей машины. Байрон подарил Тому CD-диск, а Дилан – коробочку маленьких сигар. На протяжении многих лет Том обязательно выкуривал одну сигару в день рождения Дилана – в память о нем. За четыре дня до трагедии мы с подругой отправились на выставку Тулуз-Лотрека, проходившую в денверском музее искусств. В это время Том и Дилан внимательно изучали карту университета Аризоны, чтобы найти ближайшее к центру студгородка общежитие, и пытались выяснить, какие комнаты наиболее просторные. После того, как они закончили с этим, Дилан взял свой смокинг и повесил его на дверцу шкафа, чтобы он не помялся. Позже мы увидим это на «подвальных лентах». Мы с Томом заметили, что на той неделе Дилан стал вести себя несколько возбужденно. Я считала, что он нервничает перед выпускным балом. Робин должна была прилететь в Денвер в субботу днем, и до ее прилета Дилану надо было успеть выбрать цветы и распланировать все поездки туда и обратно. Задания были, мягко говоря, для него непривычными. В пятницу Дилан спросил, может ли Эрик остаться у нас ночевать. Мы разрешили. Гостевую комнату никто не убирал уже пару недель (последний раз там ночевал Нейт), к тому же, там стошнило нашего больного кота Роки. Поэтому мы с Томом спустили с лестницы пылесос и попросили Дилана убрать в комнате и ванной до приезда Эрика. В ответ Дилан раздраженно ответил, что не надо уделять такое пристальное внимание уборке, потому что Эрику все равно, чисто в комнате или нет. Я не приняла во внимание его протесты: - Эрику, может быть, все равно, а нам нет. Если ты уберешь у себя в комнате, тогда папа уберет в ванной, а я – в гостевой. Это быстро закончится, если мы все вместе примемся за дело. Через несколько минут Дилан выбежал из дома, крикнув, что он должен срочно отлучиться по делу. Я закатила глаза, подумав, что он просто отлынивает от уборки. Скорее всего, ему пришлось от чего-то избавиться, чтобы мы не увидели эту вещь. После того, как Дилан вернулся, мы несколько раз заглядывали в его комнату, чтобы проверить, убирает он там или нет. Ни Том, ни я не заметили ничего необычного. Я уже собиралась лечь спать, когда приехал Эрик – в 10 часов вечера. Он нес большую спортивную сумку – такую тяжелую, что с трудом мог ее поднять; когда с ним поздоровался Том, Эрик как раз перетаскивал сумку через порог. Дилан и его друзья всегда перевозили компьютерные детали из дома в дом, поэтому Том не стал спрашивать, что лежит в сумке. Он сообщил мальчишкам, что закуски готовы, пожелал спокойной ночи и ушел в спальню. Заснули мы без проблем. Утром, когда я отправилась готовить завтрак, Эрик уже уехал. После всей суеты с уборкой гостевой комнаты кровать выглядела так, словно к ней и близко не подходили.

*** "Мы все крутились вокруг Дилана, наряжая его на выпускной бал. Это было так мило! К нам зашла А., и мы сфотографировались. Дилан и Робин уехали около шести; для них ночь только начинается". - заметка из дневника, апрель 1999 года В субботу 17 апреля мы остались дома, чтобы помочь Дилану подготовиться к торжественному мероприятию. Дилан вел себя куда спокойнее, чем раньше; казалось, он изо всех сил пытался убедить меня, что уже не нервничает. Когда я спросила, волнуется ли он, что Робин может не приехать вовремя, Дилан пожал плечами и ответил:

128

- Да не особо. Если мы это сделаем – мы это сделаем. Если нет, то нет. Меня это особо не волнует. Чуть позже, днем, когда его волосы были еще влажными после душа, Дилан отнес смокинг в нашу спальню, в которой было зеркало во весь рост. Не привыкший носить парадную одежду, Дилан попросил помощи у Тома. Застенчиво стоя в черных носках, клетчатых боксерских трусах и сверкающей белой рубашке с жестким отутюженным воротничком, Дилан, казалось, возвышался над своим отцом, хотя был выше Тома всего на пару дюймов. Он терпеливо стоял, пока Том с трудом застегивал множество крошечных металлических и пластиковых пуговиц и застежек смокинга. Однако галстук-бабочка ему никак не давался; тогда Дилан решил попытаться сам его завязать. Наконец, вдвоем они смогли со всем разобраться. Я сидела на кровати, чисто для того, чтобы составить им компанию. В какой-то момент я сообщила Дилану, что он похож на Ли Марвина из вестерна "Кошка Балу". Дилан и Том расхохотались. Я взяла в руки камеру, и Дилан вытерпел несколько снимков, но потом, как обычно, засмущался и стал раздраженным. Я попыталась поймать его отражение в зеркале, пока он не видел, но Дилан испортил мне весь кадр, схватив полотенце и закрыв им лицо. Я отпечатала эти снимки после трагедии, использовав вымышленное имя, чтобы пресса не добралась до фотографий. На этом снимке лишь фрагмент его лица - озорная ухмылка под усталыми глазами. В том году мы постоянно упрашивали Дилана подстричься, но безуспешно. Я уговорила его завязать волосы в хвостик и дала ему одну из своих резинок. Сунув свои обычные очки в карман, Дилан нацепил на нос солнечные очки. Мы посчитали, что он выглядит весьма привлекательно. К нам заглянула наша квартирантка Элисон; она предложила сфотографировать всех нас. На этом фото Дилан дурачится, изображая профессиональную модель. Его смокинг резко контрастирует с выцветшими фланелевыми рубахами и голубыми джинсами - нашей с Томом одеждой. Дилан часто носил темные очки в последние недели своей жизни; сейчас мне кажется, что он как бы прятался за ними. Том не забыл зарядить видеокамеру и немного поснимал Дилана незадолго до того, как приехала Робин. Их разговор кажется каким-то неестественным; совершенно ясно, что ни один из них не чувствовал себя комфортно, снимаясь на камеру. Но мы пересматривали это видео множество раз и показывали его другим. В поведении Дилана не видно ничего необычного, и это просто поражает. Они с Томом немного поговорили о бейсболе, и Дилан сымитировал своего героя, Рэнди Джонсона, отбивающего мяч. Забавно выглядит, так как смокинг - явно неподходящая для бейсбола одежда. Затем Том говорит что-то о взрослении, а Дилан сообщает, что у него никогда не будет детей. Тогда Том говорит, что его мнение еще может измениться, а Дилан отвечает: "Знаю, знаю. Однажды я посмотрю на самого себя в юности и удивлюсь: о чем же я думал?!" Звучит необычайно пророчески. Когда Том продолжает снимать Дилана, невзирая на его протесты, Дилан хватает небольшие горстки снега с ближайшего куста, делает из них миниатюрные снежки и игриво швыряет ими в Тома, пока отец не сдается и не выключает камеру. Любовь и нежность между ними настолько осязаема, что ее можно потрогать, и это разбивает мне сердце. Робин приехала вовремя. Она выглядела просто прекрасно в своем темно-синем платье. Том заснял на видео, как Дилан дарит Робин ее букетик, который нужно было прикрепить к платью, и посмеялся, когда Робин пыталась прицепить розочку на смокинг Дилана. Я, шутливо изображая папарацци, попросила их отойти немного в сторону, чтобы сделать фотографию без машин на заднем плане. Так как Дилан убеждал нас, что они с Робин просто друзья, я удивилась (и, честно говоря, обрадовалась), когда он обнял свою спутницу. В последние несколько минут съемки Том сфотографировал улыбающихся Дилана и Робин, после чего они застенчиво, но очень мило, рассмеялись. *** Услышав, как машина Дилана подъезжает к дому, я встала, чтобы с ним поговорить, хоть и чувствовала, что не выспалась. На часах было больше четырех утра. Мы встретились возле нижних ступеней лестницы. Дилан выглядел измученным, но счастливым – подростком, который отлично повеселился ночью. Как обычно, он неохотно делился информацией, поэтому я буквально закидала его вопросами о том, что он ел и с кем проводил время. Меня приятно

129

удивила новость о том, что Дилан танцевал. Он сказал "спасибо" за то, что я заплатила за билеты и одежду, а также (нетипичное для него проявление чувств!) признался, что это была лучшая ночь в его жизни. Я поцеловала его, пожелала спокойной ночи и уже хотела отправиться обратно в спальню, когда Дилан остановил меня: - Я хотел тебе кое-что показать. Он вытащил из кармана металлическую фляжку. Кто-то неумело заклеил грязным пластырем большую трещину на ней. - Что это? Где ты это взял? – требовательно спросила я. Дилан ответил, что нашел. На вопрос, что в ней налито, он ответил, что это мятный шнапс, и что ему лучше не рассказывать, где именно он нашел эту фляжку. Я уже собиралась высказать ему все, что думаю, об употреблении алкоголя, когда Дилан поднял руку, призывая меня замолчать: - Мам, я хочу, чтоб ты знала: ты можешь доверять мне и Робин. Я наполнил фляжку специально для нас с ней. Можешь посмотреть, мы выпили совсем немного. Он дал мне фляжку и стал настаивать, чтобы я как следует ее осмотрела - точно собирался продемонстрировать какой-нибудь фокус. - Мы выпили совсем чуть-чуть. Видишь? Фляжка почти полная. Действительно, так и было. - Просто знай, что ты можешь мне доверять, - вновь произнес Дилан. Испытывая легкое потрясение, я поблагодарила сына за честность и прибавила: - Я доверяю тебе, Дилан. Успокоившись, я отправилась обратно в спальню. В конце концов, я не ожидала, что Дилан начнет экспериментировать с алкоголем в старшей школе. Ну, по крайней мере, он мне об этом сказал. В ночной тишине я долго размышляла об этой личной минуте между матерью и сыном. Оглядываясь назад, я думаю, что разговор о фляжке являлся одной из жесточайших уловок Дилана. Может, он сознательно манипулировал мной, заставив доверять ему? Он насмехался надо мной? Если он готовился умереть через несколько дней, почему он так упорно пытался укрепить мое доверие? Дилан нуждался в перестраховке или просто хотел уберечь свою комнату от обыска? Однажды я поделилась этими мыслями с психологом, который, выслушав меня, спросил: "А откуда вам знать, что Дилан не был настроен серьезно? Может быть, он хотел заслужить ваше одобрение, и это не имело никакого отношения к тому, что за этим последовало". К сожалению, мне никогда этого не узнать. *** В воскресенье Дилан спал долго. Проснувшись днем, он поехал в гости к Эрику. Он выглядел сильно утомленным, что неудивительно, учитывая пятничную вечеринку и субботнее мероприятие. Я приготовила овощной суп в маленькой кастрюльке, но у Байрона были свои планы, а Дилан должен был вернуться поздно, поэтому нам с Томом пришлось обедать в одиночестве. В понедельник, 19 апреля, Дилан предупредил меня, что не придет домой обедать – он собирался пойти с Эриком в тот самый стейкхаус, где мы обедали с Харрисами два месяца назад. - А по какому поводу? – поинтересовалась я. Обычно, если Дилан хотел пообедать с друзьями, они отправлялись в фаст-фуд. Дилан ответил, что у Эрика есть пара купонов. Вообще, как мне показалось, им не нужна была причина - ведь через три недели после выпускного у мальчишек начнется новый жизненный этап. Я одобрила их желание это отметить и пожелала Дилану хорошо провести время. Он вернулся домой около половины девятого, и я поприветствовала его словами: - Ну что, как посидели? - Хорошо, - ответил Дилан, снимая заляпанные грязью ботинки. Как всегда, пытаясь выудить чуть больше информации, я задала вопрос: - Что вы ели? Дилан оторвался от своей обуви, посмотрев на меня взглядом "да ладно тебе, мам" - ведь они с Эриком ходили в стейкхаус. - Дай-ка подумать... стейк?

130

Мы рассмеялись. Том сидел в гостиной и читал. Я спросила Дилана, сможет ли он посидеть с нами минутку, но Дилан ответил, что у него много дел, добавив, что, скорее всего, ему придется просидеть в комнате целый вечер. Он вел себя по-особенному уклончиво и прямо-таки жаждал поскорее подняться наверх. Я предположила, что у него есть какая-то домашняя работа, которую он еще не сдал и теперь хочет закончить ее в последнюю минуту. Несколько раз звонил телефон; я позволила Дилану отвечать на звонки. Не помню, целовала ли я его, приходила ли к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. Я все еще пытаюсь простить себя за то, что не помню этого. Следующим утром я встала, когда было еще темно, и стала собираться на работу. Но не успев напомнить Дилану, что сегодня у него с утра занятие по боулингу, я услышала, что Дилан уже спустился на первый этаж и промчался мимо моей спальни. Я открыла дверь, надеясь поймать Дилана прежде, чем он уйдет. Входная дверь открылась. - Дил? - позвала я в темноту. Но в ответ до меня донеслось лишь одно слово:

- Пока.

131

Глава 15 ПОБОЧНЫЙ УЩЕРБ "Я действительно не вижу никаких причин продолжать жить. В среду у меня маммография. Я даже воображаю себе, что смертельно больна, чтобы была возможность сказать: "И сколько мне осталось тут проторчать, прежде чем я умру?" Я не внесла никакой вклад в эту жизнь и не получила от нее никакого удовольствия. Фантазирую о том, что спасаю ребенка и погибаю в процессе спасения, либо предлагаю свою жизнь террористам в обмен на полный людей самолет." - заметка из дневника, январь 2001 В День Святого Валентина в 2001 году, спустя почти что два года после участия Дилана в стрельбе в старшей школе Колумбайн, у меня обнаружили рак молочной железы. Я даже не удивилась. Знаете, есть такие костюмы на Хэллоуин, которые создают иллюзию рукояти топора, торчащей из груди? Вот так я себя чувствовала в тот момент. Сердце – это то место, где ты хранишь и вынашиваешь своего ребенка, а в моем словно бы установили бомбу. Мой сын погиб, и еще 14 человек погибли из-за него. Это должно было принести дополнительный вред. Страх смерти постоянно был моим спутником, еще с детства, а вскоре после того, как мне поставили диагноз, он лишь усилился, наряду с нервозностью, которая и так уже была до небес. Через несколько дней после этого Том отвез меня в наш любимый китайский ресторанчик. Закончив есть, я разломила напополам свое печенье с предсказанием, но в нем ничего не оказалось. Моя онколог вдумчиво отнеслась к моему случаю. Так как рак обнаружили на ранней стадии, и опухоль была небольшая, врач посчитала, что я могу пройти только лучевую терапию, избежав химиотерапии. Из-за постоянных проблем с желудком и нервного состояния я уже потеряла около 12 килограмм – вес, который я не могла позволить себе потерять. Чувство горя и вины как следует истощили мои физические и эмоциональные источники. Я выбрала лечение, но правда оставалась невысказанной: я была настолько истощенной и измученной, что не выглядела, как человек, который сможет выдержать химиотерапию. Я предпочла не делать этого. Существует социальный проект Сьюзен Комен. Он заключается в том, что после того, как вам поставили диагноз, к вам приходит женщина, поборовшая рак груди; она рассказывает вам всю необходимую информацию и ободряет вас. (У Американского Фонда по Предотвращению Самоубийств есть схожая программа, которая называется "Оставшийся в живых". В настоящее время я работаю над тем, чтобы эта программа начала действовать в Колорадо). Когда мой волонтер нашел для меня информацию о группе поддержки больных раком груди, я лишь покачала головой. Мне была нужна группа поддержки, это правда - но не для рака. Лучевая терапия приводит к изнурению и физическому дискомфорту, но я уже пребывала в таком состоянии. С помощью семьи, друзей и потрясающей команды врачей я смогла пройти курс лечения. Закончив последний сеанс, я получила открытку, подписанную всем медперсоналом клиники. Похоже, они проявляли подобную доброту к каждому своему пациенту, но я была настолько тронута, что разрыдалась, захлопнув за собой дверцу автомобиля. Я не понимала, почему я плачу. Может быть потому, что это здорово, когда о тебе заботятся. Или потому что конец лечения означал, что я вернусь домой, насовсем – оплакивать Дилана и пытаться понять, что он сделал и почему. Забавно, но мне больше нечего сказать; мой рак вылечили, и я стала жить дальше. Но после выздоровления ко мне пришло осознание: я ошибалась, когда писала в дневник то, что вы прочли в начале этой главы. Я не хочу умирать. Том часто говорил, как бы ему хотелось, чтобы Дилан убил и нас тоже, или чтобы мы вообще не появлялись на свет. Я молила Бога о том, чтобы умереть во сне, тихо избавиться от мучения просыпаться каждое утро и осознавать, что все случившееся – не кошмарный сон. Стоя в пробке, я фантазировала о том, что торгуюсь и отдаю свою жизнь в обмен на жизнь погибших в школе, или что у меня появляется шанс принести себя в жертву и тем самым спасти большую группу людей. Смерть принесла бы мне облегчение, думала я. А смерть, которая спасла бы кого-то, придала бы значение моей жизни.

132

Избавившись от рака груди, я смогла осознать то, что, возможно, нам всем стоило бы осознать: моя жизнь – это дар, и я должна отыскать способ почтить этот дар.

133

Глава 16 НОВОЕ ОСОЗНАНИЕ Среди тех, кто переживает какое-либо горе, хорошо известно, что второй год пережить куда сложнее, чем первый. В первый год ты пытаешься смириться с новизной страдания и жить дальше. А во второй год ты осознаешь, что впереди и позади нет ничего, кроме пустоты – лишь одно огромное одиночество. Оно будет с тобой всегда, и ты не сможешь повернуть время вспять. Мое горе подкреплялось еще и мучительным знанием того, что из-за моего сына страдает очень много других человек. Образ Дилана, полного ненависти и полного ярости на "подвальных лентах", боролся с моими воспоминаниями о ласковом и веселом ребенке, которого я любила. Временами мне казалось, что внутри меня идет война. Тем не менее, была одна вещь, которая мне помогала. Я пока что не могла заниматься искусством, но, лежа в кровати, я иногда воображала, что рисую. В основном я "рисовала" деревья. Я всегда любила деревья. Меня вдохновляли их стойкость и характер (сучки, шрамы и наросты, свидетельства стольких травм и жизни), а также их щедрость - то, как безропотно они дают людям тень, кислород, еду, убежище и топливо. Несмотря на то, что корнями деревья прорастают глубоко в землю, они превосходный образец для подражания, потому что никогда не перестают стремиться ввысь. Деревья казались мне моими друзьями, и когда я воображала, что рисую их, я ощущала безопасность и комфорт. На самом деле мне понадобилось два жизненно необходимых вещества, в которых нуждались столь многие оставшиеся в живых. Сперва я отыскала общество, а затем нашла способ взаимодействовать с ним. *** "Познакомилась с С. Ее сын Д. покончил с собой в 12 лет после неудачного дня в школе. Прошло уже полтора года, а она до сих пор все время плачет. Прорыдав всю дорогу домой, я осознала, как сильно хочу вступить в группу поддержки. Не буду впускать сегодня вечером котов, чтобы как следует выспаться". - заметка из дневника, июль 1999 Меньше чем через три месяца после трагедии моя начальница отправила меня на большую региональную конференцию специалистов по реабилитации. Я стала взвешивать все "за" и "против"; тогда я еще привыкала работать с коллегами и не была уверена, что мне стоит давать о себе знать остальному миру. В конце концов, я попросила организаторов конференции спрятать табличку с моим именем под стол регистрации (к тому времени подобные меры предосторожности стали жизненно необходимыми). Когда я подошла и попросила свой бейджик, одна из двух женщин, сидящих за столом, подняла на меня глаза. - Сью Клиболд? - спросила она. Я тут же напряглась, но красивая темноволосая женщина перегнулась через стол и дотронулась до моей руки: - Меня зовут Селия. Я хочу, чтобы вы знали – многие понимают, через что вы сейчас проходите. Ее голос был теплым, но она не улыбалась. Когда она продолжила говорить, я поняла, почему: - Мой 12-летний сын покончил с собой в прошлом году. Я получала огромное количество писем с выражением сочувствия и соболезнования. Наши друзья и мои коллеги – замечательные люди, но я всегда чувствовала разницу между их переживаниями и моими. Рука Селии на моей и ее слова – "многие понимают, через что вы сейчас проходите" - вернули меня обратно к миру, дали мне глубокое и автоматическое утешение. Так расстроенный ребенок успокаивается и перестает плакать, оказавшись в маминых объятиях. Я спросила Селию, есть ли у нее время, чтобы посидеть и поговорить, и она ответила, что сможет освободиться через полчаса. Следующие полчаса прошли впустую. Половину этого времени я проплакала в туалете, а остальную половину просто бродила, не в состоянии думать ясно. Моя потребность поговорить с другой матерью, потерявшей ребенка, оказалась даже сильнее, чем я думала. Когда, наконец, ко мне

134

подошла Селия, я ухватилась за нее, как утопающий за соломинку. Около часа мы просидели в плюшевых креслах в холле отеля, держась за руки и делясь воспоминаниями. Я была осторожна и старалась не разглашать те детали о Дилане, которые могли обеспечить Селии проблемы с законом. Тем не менее, ее собственная история разбила мне сердце. Ее сын покончил с собой, когда ему было всего 12 лет! По крайней мере, я успела увидеть молодого человека, в которого вырос Дилан. Разумеется, не я одна не имела абсолютно никакого понятия о страданиях своего ребенка, но у меня почти что не было возможностей ощутить родство с человеком, пережившим кого-то из близких. Ко всему прочему, Селия оказалась весьма интеллигентной женщиной, четко выражавшей свои мысли – таким типом женщин я восхищаюсь, невзирая ни на что. Ее утонченная нормальность была просто как бальзам на душу, и я невольно купилась на множество мифов о суициде. Когда мы прощались, обнимаясь и плача, я чувствовала такую близость с Селией, как ни с одним человеком в мире. Люди качали головой и говорили: "Я и представить не могу, что ты чувствуешь", и они были правы. Я говорю это без осуждения. Кому бы захотелось представить, что он сам проходит через подобное? Я бы точно не захотела. Окруженная любовью и поддержкой, я ощущала себя оторванной от нормальных переживаний – на самом деле, от себя самой. Думаю, именно так Дилан чувствовал себя к концу жизни. На горизонте не предвиделось ни облегчения, ни знака, что все может измениться – до тех пор, пока Селия не положила свою руку на мою. Одним только жестом она связала меня с обществом - с теми людьми, которые относились ко мне без осуждения или ненависти. Впервые я ощутила проблеск надежды на то, что, может быть, мне не придется провести остаток жизни в своем обособленном мирке, чувствуя то, что больше никто не может почувствовать. Где-то в этом мире были люди, которые могли бы назвать меня своей сестрой, партнером или родственной душой – люди, которые позволили бы мне присоединиться к ним.

*** На второй год после смерти Дилана я отыскала таких людей. Я всегда с легкостью могла поболтать с бариста в Старбаксе и знала по именам всех женщинкассирш в супермаркете. После Колумбайн я с тревогой стала наблюдать за языком тела людей и микро-выражениями на их лицах, чтобы понять, узнают ли они меня. К счастью, 99,9% людей говорили мне какие-нибудь добрые слова, но было невероятно мучительно чувствовать себя как испуганное животное и съеживаться, бывая в знакомых местах. После трагедии в Колумбайн о случившемся было написано очень много всего. Как люди впадают в шок после надругательства над их телом, также поступило и общество. Как сказал президент Клинтон: "Уж если это произошло в таком месте, как Литтлтон…" Этот город не является поставщиком наркотиков, он не настолько нечестивый, как, к примеру, Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Люди, живущие в Литтлтоне – честные горожане с домами в пригороде и счастливыми, здоровыми, сытыми детьми. Мы ожидали, что в наших школах будет безопасно. В первые месяцы после Колумбайн каждый из живущих в той области чувствовал страх и собственную беззащитность. Все это место превратилось в комок нервов, и реакция людей была самой разной. Некоторые выражали свое прощение и сочувствие. Другие беспрестанно бранились. Многие, кто раньше не подавал голоса, ощутили власть и собственную важность. Некоторых это искушало; другие искренне полагали, что, высказываясь, делают что-то хорошее. Дальше - больше. Одни считали, что проблема в большом количестве огнестрельного оружия, другие полагали, что наоборот, оружия слишком мало, и всех до единого учителей необходимо им обеспечить. Религиозное Право обвинило во всем недостаток семейных ценностей; в ответ люди стали кричать, что это Религиозное Право повинно в страданиях общества. Посреди всего этого хаоса люди пытались скорбеть по погибшим, лечить пострадавших и восстанавливать ощущение собственной безопасности. Естественной реакцией на трагедию является поиск первопричин: почему это случилось? Кто несет ответственность? Главными подозреваемыми, конечно, были мы с Томом. "Эти мальчики могли научиться ненависти только в собственном доме", кричали газетные заголовки. Все, что было сказано и

135

написано людьми, причиняло нам боль. Чтобы защитить свои слабые места, люди сворачиваются клубком, как дикобразы, и выпускают иглы наружу. Такая защитная реакция – естественный ответ на трагедию в Колумбайн, и Литтлтон тогда буквально кишел «дикобразами». Школа, СМИ, полиция – каждый причастный к трагедии человек спонтанно отражал атаку и одновременно атаковал сам. Полицейские проделывали скрупулезную работу, но тем не менее, людям стало известно, что в отделе шерифа не приняли во внимание жалобы Джуди и Рэнди Браунов на Эрика. В день атаки цитаты из его сайта мелькали в ордерах на обыск как доказательство, что полиция все же знала о нем. Одному заявлению они едва ли не последовали: когда обнаружились доказательства изготовления трубчатых бомб, следователи составили ордер на обыск дома Харрисов. Но этим ордером так и не воспользовались, дом не обыскали, и отчета никто не видел до тех пор, пока после трагедии не прошло много времени. Потеряв доверие к полицейским, люди стали требовать больше информации. Отчет о вскрытии несовершеннолетнего обычно запрещено читать посторонним, однако кое-какие детали уже были известны – например, то, что в организме Дилана не нашли наркотиков. Я не видела, чтобы кто-то жаждал узнать, что находилось в желудке Дилана, когда он умер, или сколько весили его внутренние органы. Однако даже с помощью наших адвокатов мы проиграли бой, и результаты аутопсии стали доступны всем и каждому. Я чувствовала себя ужасно – и тут нам не удалось защитить Дилана! Натиск журналистов несколько уменьшился, но все равно практически ежедневно в газетах мелькали заголовки, относящиеся к Колумбайн. Кое-кто из репортеров проводил непрерывное расследование и пытался понять, что на самом деле случилось в школе. Другие поступали менее этично. Когда фотографии трупов Эрика и Дилана, лежащих на полу в лужах крови, поместили на обложку "National Enquirer", мне показалось, что это уже переходит все границы. Тем временем мы с Томом находились в жутком эпицентре бури. Несмотря на то, что наши родные и близкие оставались для нас источником силы, оберегающим нас от враждебности внешнего мира, в наших собственных отношениях продолжало расти напряжение. В то время, как я обретала утешение, общаясь с людьми из группы поддержки тех, чьи близкие покончили с собой, между мной и Томом все становилось только хуже. *** Моя подруга Шэрон понимала, что мне необходимо связаться с другими родителями, чьи дети совершили самоубийство. Она также знала, что мои организационные навыки делают меня превосходным координатором и администратором - человеком, которого на автомате можно попросить запланировать встречу или сбалансировать бюджет. Поэтому на второй год после Колумбайн Шэрон пригласила меня присоединиться к небольшой группе женщин-волонтеров из Коалиции по Предотвращению Самоубийств в Колорадо. Собираясь на первую встречу, я испытывала неподдельный страх. Будут ли осуждать меня эти люди? Я не смела надеяться, что они понимают поступок Дилана, не говоря уже о том, что мне самой довелось пережить. Однако уже через десять минут я сидела за кухонным столом с пятью матерями и завязывала бантики на цветочных горшках, в которых находились пакетики с семенами незабудок. В той комнате не существовало никакой дискриминации – ничего, кроме любви, сострадания и слишком узнаваемого горя (Половина из этих женщин, как и я, одержали победу над раком груди, что подкрепляло мою, предположительно ненаучную, теорию о том, что происходит, когда в сердце взрывается бомба). Напряжение, которое я обычно ощущала в компании других людей, куда-то исчезло. Возможность оплакивать Дилана как своего сына - неважно, что он сделал в последние минуты своей жизни - была настолько ценной, что не описать словами. Недавно я прочитала статью Патрика О’Малли в "Нью-Йорк Таймс". Он написал об одной из своих пациенток, которая испытала облегчение, присоединившись к группе поддержки скорбящих родителей, несмотря на изначальное сопротивление. По словам этой женщины, в этой группе "не требовалось действий. Там люди понимают, что на самом деле им не нужно замыкаться в себе." Когда я находилась рядом с другими матерями, Дилан был просто мальчиком, совершившим самоубийство. Никто не оправдывал его действий, но и не сбрасывал со счетов мое горе или право скучать по своему погибшему сыну. На следующих выходных я посетила ланч, устроенный коалицией предотвращения самоубийств (группой, во главе которой стояла Шэрон); на столах стояли наши незабудки. Впервые я находилась в

136

одной комнате с людьми, которые могли понять мои чувства. Не было нужды рассказывать им всем, что я понятия не имела о планах Дилана. Они и сами все это пережили. "Итог: когда кто-то тебе лжет, ты чувствуешь себя одураченной", сказала одна из женщин, и я разрыдалась (между прочим, один факт о собрании - ты не единственный, кто плачет). Все понимали, какое унижение я испытывала, будучи обманутой, и стыд оттого, что не смогла помочь своему ребенку, когда он так во мне нуждался. Как и в случае с Селией, я тщательно исследовала каждого человека, пытаясь уловить ту проблему, которая стала причиной их кошмара. Эта мать выглядела холодной или равнодушной? Этот отец казался слишком жестким или нерадивым? Есть ли какие-то определяющие характеристики, которые бы заклеймили этих людей как несовершенных? Точно так же, разумеется, исследовали и меня. Но люди, с которыми я познакомилась, оказались приветливыми, умными, веселыми и добрыми – в общем, НОРМАЛЬНЫМИ. Среди них были и учителя в начальной школе, и социальные работники, и водители грузовика, и стоматологи, и пасторы, и домохозяйки. Все они были активными, внимательными родителями, сестрами, мужьями, женами и детьми. Они очень сильно любили человека, которого потеряли. Как и я, многие из них неправильно истолковывали многие знаки опасности. Самоубийство – отвратительная вещь. Оно оплетено позором. Оно объявляет миру, что чья-то жизнь закончилась неудачей. Большинство даже не хотят об этом слышать. Подавляющее большинство верит, что люди, покончившие с собой - слабаки, что им недоставало силы воли, что они выбрали "поступок, достойный труса". Мы верим, что такие люди поступили весьма эгоистично. Если бы им была важна их семья, супруг или работа, они бы нашли другой способ разобраться со своими неприятностями. Все это неправда, и тем не менее, позор является всеобъемлющим и делится между родственниками покончивших с собой. Замешательство, вина, сожаление и самобичевание становятся постоянными спутниками человека, чей близкий совершил самоубийство. Как-то раз я обедала со своей старой подругой, и она вдруг спросила: "Ты сможешь когда-нибудь простить Дилана за то, что он сделал?" Я буквально онемела, осознав, насколько радикально наши жизни отклонились от нормы. Не зная, что ответить, я лишь представляла себе сцену из "Обыкновенных людей"* - когда влажная рука Бака выскальзывает из руки Конрада, и Бак тонет. В конце концов, я собралась с мыслями и произнесла, стараясь, чтобы это не прозвучало как защитная реакция: - Простить Дилана? Моя работа состоит в том, чтобы простить саму себя. Дилан выскользнул у меня из рук, точно как Бак. Это я его подвела, а не наоборот. Если о суициде сложно говорить и думать, то об убийстве-самоубийстве и подавно. Мне не удалось защитить Дилана не только от него самого, но и от убитых им людей. За то время, что я была частью сообщества людей, потерявших близких из-за суицида, я поняла, что образованность и предупреждение проблемы могут спасти человеческую жизнь. Но участие в первом мероприятии (а впоследствии и в дюжине других) укрепило тот факт, что в подобной ситуации может оказаться КТО УГОДНО. Многие либо не подозревали о наличии проблемы, либо, как я, недооценили опасность ситуации. Наши первые догадки о том, что все очень серьезно, ворвались в нашу жизнь необратимой катастрофой. Даже профессионалы не всегда могут знать, когда им придется иметь дело с вопросом жизни и смерти. Одна женщина, психолог, рассказала о смерти своего сына. Будучи подкованной, она знала все, что полагается делать в подобных ситуациях, и все же не заметила, как дело дошло до самоубийства (при этом ни в коем случае не делайте вывод, что суицид совершается без предупреждения - просто мы не всегда распознаем факторы риска). Другие хорошо знали об опасности, но не знали, как помочь. Другая женщина рассказала о своем сыне, которого повторно госпитализировали из-за биполярного расстройства личности. После выписки из больницы врач порекомендовал ему продолжить лечение. В тот день, когда подросток застрелил свою девушку и покончил с собой, он виделся и с семейным священником, и со своим психиатром. Эти рассказы заставили меня осознать, что проблема весьма и весьма серьезная. На первом собрании кое-что стало кристально ясным. Первое: предотвращение самоубийства – это нечто большее, чем любить человека и говорить ему об этом. Насколько бездонной была моя любовь, но ее оказалось недостаточно, чтобы спасти Дилана и его жертв.

137

Второе: многие из нас полагают, что на горизонте все чисто, когда не распознают сигналы опасности. Третье: несмотря на то, что существуют эффективные способы борьбы с депрессией и другими факторами риска, на их эффективность все-таки нельзя полагаться. Я опасаюсь, что после этих слов люди, которым нужна помощь, побоятся ее искать. Но многие из тех, кого я встретила на первом собрании, пытались помочь кому-то бороться с прогрессирующей или прерывистой болезнью. Они проходили лечение неделями, месяцами, годами или даже десятками лет, принимали лекарства, получали альтернативное лечение, лежали в больнице. Одним это помогло, другим нет. Многие жили в страхе или каждый день боролись с мыслями о суициде. То первое собрание стало зарей нового осознания. Проблема, с которой мы боролись, оказалась необыкновенно сложной и многогранной. Если что-то должно было измениться, для этого предстояло сделать очень многое. *** «Саммит по предотвращению самоубийств. Эмоциональный подъем. Когда созналась людям, ехавшим со мной в лифте, кто я такая, они все начали обнимать меня. Сколько было слез! Я чувствовала себя как дома». - заметка из дневника, май 2002 Большинство людей, наверное, не сочтет это чем-то важным: я сижу за регистрационным столом на конференции, организованной Коалицией по Предотвращению Самоубийств в Колорадо, приветствую посетителей и выдаю им бейджики – точно так же, как это делала Селия. Разница в том, что теперь на мне самой висел именной бейджик с цветной наклейкой, которая означала, что мой ребенок покончил жизнь самоубийством. Пока я занимала свое место за столом, сердце бешено колотилось в груди. Что, если на меня случайно наткнется кто-то из журналистов? Что, если кто-то из посетителей узнает меня и плюнет мне в лицо? Однако ничего подобного не случилось - я приветствовала участников конференции, отвечала на вопросы о выступающих и подсказывала, где находится туалет. Мне довелось услышать в свой адрес лишь несколько соболезнований. День саммита стал для меня переломным моментом; с тех пор я серьезно втянулась в мероприятия, посвященные предотвращению самоубийств и насилия. В мои обязанности входило раздавать регистрационные таблички и свернутые программки. Я и тысячи других людей вместе собирали деньги в поддержку предотвращения самоубийств. Я сопровождала дарителей из отеля в ресторан, упаковывала предметы на аукционы, которые проводятся без аукциониста, распечатывала на принтере брошюры. Я разговаривала с людьми, обнимала и выслушивала их. По последним данным Центра Контроля над Болезнями, суицид является одной из 10 самых распространенных причин смерти в Соединенных Штатах, наряду с такими «убийцами», как диабет, болезнь Альцгеймера и почечные заболевания. Но когда дело доходит до финансирования научных исследований, предотвращение самоубийств оказывается в самом низу – вероятно из-за распространенного, но устойчивого заблуждения, что самоубийство чаще совершают по своему выбору, а не из-за болезни. Финансирование исследования по предотвращению самоубийств является инициативой родителей, которые решили направить всю свою скорбь и беспомощность на волонтерство и сбор денежных средств. Как и все некоммерческое, организации по предотвращению самоубийств зачастую страдают от нехватки денег и персонала, и я быстро поняла, что мои административные навыки могут что-то изменить. Впервые за долгое время я почувствовала, что могу внести какой-то вклад в общее дело. Действовала я не из чистого альтруизма. Это был подарок, который я подарила сама себе – возможность стать частью команды и работать с кем-то плечом к плечу ради общей цели. Я могла взяться за руки с человеком, который тоже потерял кого-то из близких, и тем самым сделать хорошую конференцию еще лучше. У меня было много работы и увлечений, к которым я относилась с важностью. Я учила детей читать, будучи специалистом по чтению; я работала, предоставляя студентам с ограниченными возможностями жилье, в котором они нуждались, чтобы преуспевать в колледже. Но работа по предотвращению самоубийств оказалась моим настоящим призванием – лучом света в темном царстве, спасением из поезда, сошедшего с рельс.

138

Проработав много лет с людьми, имеющими ограниченные возможности, я заметила, что тяжелая потеря часто приносит с собой благодарность за жизнь, чувство радости и способность жить настоящим. Эти вещи могут быть недоступны людям, которых не коснулась такая трагедия. То же самое я заметила и у людей, потерявших своих близких. Мы много плачем, но и смеемся много. Кто-то сказал мне: "Нельзя одновременно смеяться и плакать". Я обнаружила, что смех помог мне перенастроить бешено вращающийся внутри меня гироскоп. Я начала искать повторные показы сериалов "Сайнфелд" и "Whose Line Is It Anyway?" и фильмы, которые мне нахваливали – например, абсурдный спагетти-вестерн "Меня зовут Троица". Я читала книги Ирмы Бомбек, Дэйва Барри и Билла Брайсона, слушала музыкальных сатириков Странного Эла Янковича и Питера Шикеле, а также комедии на радио. Некоторые из комиков, которые больше всех мне нравились – Мария Бэмфорд и Роб Делани, к примеру – открыто заявляли о своей борьбе с психическими заболеваниями. С помощью других людей, потерявших своих близких, я научилась сочувствовать и тем, кто меня осуждал. Однажды до моих ушей дошел слух, что одна из моих коллег, с которой мы были дружны, заявила: "Только не говорите мне, что она ни о чем не знала - такого быть не может". Ее убеждение в том, что я знала о планах Дилана и праздно стояла в стороне, пока он планировал убить себя и других, сильно меня ранило. Я не могла перестать думать об этих словах и как-то раз упомянула о них в разговоре с одной женщиной, потерявшей близкого человека. В ответ она кивнула: - Раньше я мысленно отвечала таким людям: "Если бы такое произошло в твоей семье, ты бы не судил. Может, жизнь даст тебе возможность понять, какую глупую и жестокую вещь ты сказал". Услышанное несколько меня шокировало - я всегда считала эту женщину щедрой и очень доброй. Она продолжила: - Разумеется, я и врагу бы такого не пожелала. В любом случае, эти люди пытаются убедить себя, что с ними уж точно никогда подобного не произойдет. - Она жестом показала на коробку с брошюрами на переднем сиденье моей машины. - Невежество – вот по какой причине мы боремся, верно? – Женщина покачала головой. – Видит Бог, я и подумать не могла, что переживу такое. Эти слова помогли мне осознать, почему среди людей, входящих в организацию по предотвращению самоубийств, я чувствовала себя как дома. Потому что это стихийное движение отцов и матерей, сыновей и дочерей, партнеров. Мы жертвуем своим временем, потому что верим, что наши близкие не должны были умереть; к тому же, нам известно из первых рук, что невежество порой приводит к летальному исходу, и этот факт делает нашу работу еще более "срочной". После смерти Дилана я нафантазировала целую сотню способов, которыми можно было бы искупить вину - и, в конце концов, отыскала один настоящий. Мне не пришлось предлагать свою жизнь террористам в обмен на школьный автобус, полный детей. Я могла написать заметку для веб-сайта, заполнить таблицу, пройтись по банкетному залу и разложить на тарелках программки, встретить спикера в аэропорту. Сообщество людей, потерявших своих близких, научило меня тому, что даже маленький вклад в дело может спасти чью-то жизнь. Я читала все книги и статьи, до которых могла дотянуться. Я посещала конференции, чтобы слушать спикеров. Я штудировала научные работы, которые находила в Интернете, даже если мне было понятно лишь краткое содержание. Я просматривала вебинары, корпела над образовательными ресурсами, просила у лекторов презентации в Power Point, чтобы убедиться, что я ничего не пропустила. И задавала много, очень много вопросов. В конце концов, организация предотвращения самоубийств помогла мне понять, что это поведение Дилана было патологическим, а не мое. Хотя в процессе у меня начала развиваться страсть к активизму. Произошедшее с Диланом – это капля в море с точки зрения масштабов и редкости. Но это также и часть большой проблемы. Я даже не осознавала, насколько большой. На любой конференции можно встретить людей, которые потеряли кого-то из близких. Одни ведут свое происхождение из семей, буквально пронизанных самоубийствами, жестоким обращением, наркоманией или другими рассудочными заболеваниями. Другие вообще не знают своих биологических родителей. Многие потеряли больше чем одного члена семьи; некоторые сами пытались покончить с собой и делились своими историями с другими. Кто-то помогал скорбящим, а кто-то пахал каждый

139

божий день, чтобы спасти своих родных или пациентов. Всех нас объединяет одна истина: ТЕХ, КОГО МЫ ПОТЕРЯЛИ, УЖЕ НЕ ВЕРНУТЬ, НО ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО СПАСТИ ДРУГИХ. Придя в единение с участниками организации по предотвращению самоубийств, я смогла успокоиться. Осознание смерти Дилана как суицида немного меня утешило, и стоит признаться, что часть меня хотела бы на этом и остановиться. Но я не такая дура, чтобы всю жизнь тешить себя иллюзиями о том, что Дилан стал единственной потерей в тот день, когда он лишил себя жизни. Задолго до того, как мне удалось принять депрессию Дилана и его желание покончить с собой, я пыталась осознать его жестокость. Человек, которого я увидела на "подвальных лентах", был совершенно неузнаваем – чужак в теле моего сына. Этот человек, который вырос в моем доме - ребенок, который, как мне казалось, был проникнут моими ценностями, которого я научила словам "спасибо" и "пожалуйста", а также крепкому рукопожатию – убил людей и планировал куда более масштабные разрушения. Осознание его смерти как самоубийства стало первым важным шагом. Но это было только начало.

140

Глава 17 СУД "Я пытаюсь хоть как-то успокоиться – и ничего не получается. Ничто не утешает - ни рисование, ни природа, ни то, что пишу сюда. Все время кажется, что вот-вот случится катастрофа. До сих пор оплакиваю Дилана и ненавижу себя за то, что он сделал. Перед глазами все время стоит его образ из тех видеозаписей. Все, о чем я могу думать - это о том, где бы раздобыть обоюдоострый меч". - заметка из дневника, август 2003 Через 4 года после Колумбайн, наконец, был объявлен день дачи показаний. Наконец-то ужас, которому не было названия, трансформировался в число на календаре. Наши адвокаты объяснили, что показания под присягой – это внесудебные показания, которыми истцы могут воспользоваться, чтобы собрать достаточно информации для иска. Я, Том и Харрисы должны были целый день отвечать на вопросы перед сплоченной группой родителей погибших. Мы сидели лицом к лицу с людьми, чьих детей убили Эрик и Дилан. Я видела скорбь в их глазах и с ужасом понимала, что ответственность за нее несет мой сын. Я уже смирилась с наступлением финансовой катастрофы. СМИ выставляли нас людьми обеспеченными - в частности потому, что мой дедушка был успешным бизнесменом. Но после его смерти его имущество перешло к благотворительным организациям, а наш дом, кажущийся огромным на фотографиях, сделанных с вертолета, давно нуждался в хорошем ремонте. Так что мы могли потерять его и обанкротиться. Что можно было противопоставить тому, через что нам пришлось пройти? Давать показания было тяжело, но как только мы это сделали, нам было уже плевать на результат. По крайней мере, с этим было покончено. *** "Всю дорогу до работы вспоминала свой сон и ревела. Дилан в этом сне был совсем малышом, размером с куклу. Я хотела найти для него надежное место, но не могла. Мы находились в каком-то общежитии, и, в конце концов, я нашла комнату с выдвижными ящиками, как в морге или мавзолее. В этой комнате было много женщин с младенцами, и у каждой было место для ребенка, но я не захотела, чтобы на выдвижном ящике значилось имя Дилана. Дилан устал и хотел отдохнуть, но я так и не смогла никуда его положить". - заметка из дневника, апрель 2003 Нас уже обвиняли все, кому не лень, но показания под присягой должны были окончательно определить нашу компетентность как родителей. В конечном счете, наша судьба должна была оказаться в руках людей, которые не знали нашего сына и нашу семью. И так было понятно, что в воспитании Дилана мы провалились. Каждый день я обдумывала сотни вещей, которые мне хотелось бы изменить. Вероятность того, что на нас ляжет вся ответственность, была высока. На "подвальных лентах" Дилан и Эрик демонстрировали явное желание убивать и размахивали пистолетами, точно игрушками. На одном фрагменте мы с Томом узнали комнату Дилана – по меньшей мере, одну ночь в нашем доме находилось огнестрельное оружие. Ярость нашего сына сделала виноватой всю нашу семью. Что можно было сказать, как доказать, что Дилан скрывал от нас свои жестокие намерения? Хотя это была правда, я понимала, что никто в нее не поверит. Мне и самой верилось с трудом. В те дни я часто вспоминала одну женщину, с которой познакомилась, пока преподавала в рамках программы для трудных подростков, которым требовался документ об окончании средней школы. Однажды, когда мы обедали вместе, эта женщина рассказала мне историю из своего детства. Одна из ее одноклассниц постоянно воровала у нее деньги на обед. Устав ходить голодной, девочка пожаловалась отцу, но тот швырнул ее в ванную и сильно избил ремнем, а потом заявил: "Больше никогда не приходи ко мне, если сама не можешь справиться со своими проблемами". На следующий день девочка отправилась в школу, взяв с собой ручку от грабель, и как следует избила ей воровку. Больше никто не

141

решался красть у нее деньги. - Большей услуги отец просто не мог мне оказать, - добавила женщина и засмеялась, увидев мои расширившиеся от изумления глаза и выпавший из рук бутерброд. Меня настолько потрясла эта история, что я вспоминала ее еще много лет. Но когда мы собирались давать показания, я много думала о том, что значит "быть хорошим родителем". Раньше я осуждала отца этой женщины, но она рассказывала эту историю не с ненавистью и обидой, а с любовью и уважением. Она действительно считала, что отец воспитал ее как надо и подготовил ее к трудностям жизни в обществе. Может быть, я что-то упустила? Разумеется, у меня не было никакого права осуждать. Наверное, все мы делаем все возможное, используя свой опыт, знания и источники. Я могла быть уверена лишь в том, что Дилан принимал участие в бойне ВОПРЕКИ своему воспитанию, а не ВСЛЕДСТВИЕ него. Но как сказать об этом родителям погибших ребят? Их страдания не стали бы меньше ни после моих слов, ни после чего-то другого. *** Оригинальный документ с нашими извинениями был опубликован в газете - как и те извинения, которые опубликовали на первую годовщину трагедии. Но кто бы что ни говорил журналистам, цитаты все равно вырывали из контекста. Нам угрожали, нас запугивали. К сожалению, из-за нашей невозможности высказаться в свою защиту люди считали, что мы что-то скрываем. Мне пришлось писать тяжелые письма семьям жертв. Каждый день я твердила имена погибших, как мантру, и все же единственными способами связи с ними оставались наши адвокаты или газетные статьи. Я хотела сократить расстояние между нами. Исследуя другие подобные случаи, я узнала, что если семья преступника может поговорить с семьей погибшего, извиниться, поговорить и поплакать, это принесет существенное облегчение. Но такое невозможно было себе представить. И все равно, какой болезненной бы ни была наша встреча, я жаждала ее. В конце концов, мне пришлось успокоиться и смириться. Мое появление могло кого-то повторно травмировать, а семья, потерявшая одного из своих членов, должна восстановиться сама по себе. Я могла лишь сказать, что если разговор или встреча со мной кому-то из них поможет, они всегда могут на меня рассчитывать. На протяжении всех этих лет мы несколько раз контактировали с семьями жертв Эрика и Дилана и, как мне кажется, это было исцеление с ОБОИХ сторон. Примерно через год с нами связался отец одного из погибших мальчиков. Мы пригласили его к нам домой в декабре 2001 года. Меня потрясло его благородство, и я ощутила непомерное облегчение, извинившись перед ним лично за поступок Дилана и выразив соболезнования его потере. Мы рыдали, делились фотографиями и говорили о наших детях. А перед тем, как уйти, мужчина признался, что не считает нас ответственными за поступок Дилана. Это были самые благословенные слова, о которых я могла только мечтать. В то же время встречи с нами попросила мать одной из убитых девочек. Добрая и прямолинейная, она сразу мне понравилась. Мы обе пролили много слез, когда встретились, но я была способна извиниться и задавать вопросы об ее дочери. Я была тронута, когда эта женщина начала спрашивать про Дилана и хотела узнать, каким он был. Человек глубокой веры, эта мать ощущала, что гибель ее дочери была предрешена, и ничего нельзя было сделать, чтобы предотвратить это. Я сказала ей, что, к сожалению, не могу с ней согласиться. Но после этой встречи я ощутила громадное облегчение, и надеюсь, она тоже. Я получила милую записку от сестры одной из убитых девочек; она написала, что не думает, что родители ответственны за поступки своих детей. Мы также получили грустное, прекрасное письмо от внучки Дейва Сандерса. Она сказала, что не ненавидит нас и не держит на нас зла. Я сохранила оба этих письма и часто перечитывала их, когда нуждалась в утешении. Через четыре года после дачи показаний, через восемь лет после трагедии в Колумбайн, я встретилась с еще одним человеком, чьего сына убили в школе. Но в то время, когда мы давали показания, я встретила только двух человек, чьи дети погибли, а нас обвиняли 36 семей. Никогда нельзя было сказать, с кем именно мне придется столкнуться в зале суда.

142

*** "Все еще борюсь со страхом, тревогой и чувством, что схожу с ума. Мой мозг просто перегружен. Чувствую себя запуганной, побитой, измученной. Постоянно размышляю о своем душевном состоянии и о смерти. Все было в порядке, пока не начались эти чертовы панические атаки. Раньше я как-то справлялась, а теперь боюсь, что больше не смогу". - заметка из дневника, июль 2003 С приближением дня дачи показаний давление усиливалось. Как-то раз за ужином у нас с Томом завязался длинный разговор о жизни после смерти. Я очень сильно переживала за Дилана, даже после его смерти. Меня пугало, что его дух может не найти покоя из-за преступлений. Осознание того, что он много страдал при жизни, и так было невыносимо, и я не могла смириться с мыслью, что и после смерти Дилан продолжает страдать. Когда мы отправились спать, я пережила страшный приступ паники. Такое было мне не в новинку. В детстве я была нервным и пугливым ребенком, который боится засыпать по ночам, но подобной панической атаки мне еще не приходилось переживать. Мои мысли попросту вышли из-под контроля, и я дрожала и всхлипывала, чувствуя, как моя душа буквально сворачивается в комочек от ужаса. Приступы паники продолжались и после того, как мы с Томом закончили давать показания. Они охватывали меня без предупреждения – в хозяйственном магазине, во время совещания на работе или когда я вела машину. Передо мной словно поднималась внезапная, непреодолимая волна ослепляющего страха, которая потом обрушивалась на меня. Эти волны неконтролируемого ужаса оказались намного хуже, чем горе и скорбь. Иногда панические атаки шли сразу друг за другом, и тогда я теряла ощущение времени. Я литрами пила чай с ромашкой и перепробовала сотню успокоительных средств, изводя себя мыслями о том, что произойдет, если приступ случится прямо в суде, во время дачи показаний. Сейчас, когда я перечитываю записи из дневника того периода, мне совершенно ясно, что в тот момент моя жизнь буквально висела на волоске. *** Мне не разрешено говорить о том, что именно происходило во время дачи показаний, за исключением того, что этот процесс протекал весьма болезненно, а также (как мне кажется) неудовлетворительно для всех, кто был к нему причастен. Вместо того могу поделиться своим сожалением. Во время дачи показаний мне хотелось лично извиниться перед родственниками погибших, но адвокаты не позволили, сказав, что для этого "не то время и не то место". Жаль, что я не настояла на своем. Думаю, отсутствие моих извинений очень остро ощущалось всеми присутствовавшими в суде; наверняка все они чувствуют это до сих пор. Вот еще одна из причин, по которым я пишу эту книгу - чтобы извиниться. Нейробиологи обычно говорят, что поведение – это результат сложного взаимодействия между природой и воспитанием. Когда-нибудь в будущем ученые смогут выявлять специфическую комбинацию нейромедиаторов, которые побуждают человека совершать жестокие преступления. Я буду радоваться тому дню, когда нейробиологи предоставят точное описание механизма, ответственного за эмпатию и совесть. Пока, разумеется, до такого мы не дошли. Тем не менее, благодаря таким ученым, как доктор Виктория Аранго, нам точно известно, что мозговая деятельность людей, которые кончают жизнь самоубийством, отличается от мозговой деятельности людей, которые этого не делали. К тому же, доктор Кент Киль и другие ученые уже доказали, что мозговая деятельность людей, которые совершали убийства, также имеет свои отличия. Я много думала, была ли у Дилана биологическая предрасположенность к насилию. Если была, то мы с Томом так или иначе несем за нее ответственность. Я не употребляла алкоголь, будучи беременной. Мы не унижали Дилана ни физически, ни вербально, ни эмоционально, и сам он никого не унижал в нашем доме. Он не рос в нищете, не страдал от недоедания, не употреблял токсические вещества. Мы с Томом не пили и не употребляли наркотики. Даже если у Дилана ДЕЙСТВИТЕЛЬНО имелась предрасположенность к насилию, вряд ли одна

143

лишь биология определила его судьбу. Какие-то факторы ведь усугубили эту склонность? Губернатор Колорадо на своем первом публичном выступлении заявил, что первопричина - это родительское воспитание, но я и Том точно знали, что происходило в нашем доме, пока мы воспитывали Дилана, и были абсолютно уверены, что причина не в нас. Вот что мне хотелось сказать в показаниях – и не потому, что я намеревалась обелить свое имя или оставить свое досье чистым от записей криминального характера, а потому, что это ключевая возможность лучше понимать трагедии, подобные Колумбайн. Мы не учили Дилана ни жестокости, ни расизму, ни ярости, ни отчуждению. Мы не учили его равнодушно относиться к человеческой жизни. Вот что мне известно. Мы любили Дилана. Я любила своего младшего сына, когда, держа его за пухленькую ручку, вела его из детского сада покупать замороженный йогурт. Я любила его, когда в тысячный раз читала ему книжку доктора Сьюза "There is a wocket in my pocket", когда счищала пятна от травы с его бейсбольной униформы и когда мы за месяц до его смерти смотрели "Полет Феникса" и жевали попкорн из одной миски. Я все еще люблю Дилана. Я не одобряю его поступок, но все равно люблю его. Мораль, сопереживание, этика – все эти вещи были не просто уроками на один раз, они содержались во всем, чему мы учили своих детей. Я учила их тому, во что верила сама – что мы должны относиться к окружающим так, как хотим, чтобы они к нам относились. От Дилана ожидалось, что он будет помогать соседям с работой на их заднем дворе, не ожидая за это платы, потому что так поступают соседи, и придерживать дверь для человека, идущего следом, потому что так поступают воспитанные люди. По-видимому, я прирожденный учитель. Все, о чем я знала, заботилась и ценила, я передавала своим детям. Поход в продуктовый магазин был не просто поводом набить холодильник едой, но и способом показать мальчишкам, как нужно выбирать самые натуральные яблоки, напомнить о фермерском труде, благодаря которому мы можем есть эти самые яблоки, а также поговорить о том, как употребление фруктов и овощей делает человека сильным и здоровым. Это был шанс познакомить детей с новыми для них словами - к примеру, "кармин" или "киноварь". Я помогала Дилану аккуратно складывать фрукты в корзинку. Если в очереди перед нами оказывалась пожилая дама с небольшим количеством покупок, мы пропускали ее вперед. Получив сдачу, мы смотрели кассиру в глаза и вежливо говорили "спасибо". Нервничая из-за невнимательных водителей, я крепко держала Дилана за руку, пока мы откатывали продуктовую тележку на место и следили, чтобы она не врезалась в чью-то машину. Когда мальчишки повзрослели, мой подход к их воспитанию изменился, но суть осталась прежней. Возвращаясь домой после соревнований Литтл Лиги, я пыталась уравновесить естественный посыл соревнований и эмпатию: "ребята из другой команды такие же, как вы". По мере возможностей я брала Дилана с собой на работу и, хотя мои студенты никогда не становились для него "примером", Дилан хорошо усвоил, что человек остается человеком, даже если у него церебральный паралич или отсутствие конечностей. Он видел своими глазами, что, несмотря на подобные лишения, люди способны жить творческой и продуктивной жизнью. Схожим образом и Том помогал мальчикам вырасти хорошими людьми. В спорте он подчеркивал, что игра должна быть по правилам, что ради хороших результатов очень важно прикладывать усилия, и что необходимо получать удовольствие от работы в команде. Ремонтируя что-либо, Том объяснял сыновьям, что такое наука, проектирование и строительство, а одновременно с этим учил получать удовлетворение от решения сложной проблемы и удовольствие от того, что можно починить ту или иную вещь, а не выбрасывать ее при первой же поломке. Том приучал мальчишек выполнять работу по дому без нытья и жалоб, а также помогал им не забывать про такие события, как, например, День Матери. Конечно, мы не все делали правильно. Мое собственное исследование показало, что я могла бы намного лучше обращаться с Диланом. Мне нужно было выслушать его вместо того, чтобы читать лекции. Мне нужно было просто посидеть с ним молча, вместо того, чтобы заполнять пустоту своими собственными словами и мыслями. Мне нужно было признать чувства Дилана, нужно было не поддаваться на его отмазки вроде "я устал, мне надо делать домашку", когда он хотел избежать разговора со мной. Мне нужно было все время говорить ему о своих волнениях, когда Дилан пропускал их мимо ушей. Мне нужно было что-то сделать, как-то привлечь его внимание, копать сильнее и глубже, чтобы заметить то, что я не заметила, когда Дилан был жив. Да, я обо всем этом сожалею, но, даже с учетом вышесказанного, не могу сказать, что по Дилану

144

было видно, какой поступок он собирается совершить. Мне приходилось слышать множество жутких историй от хороших людей, которые пытались воспитывать своих серьезно больных, жестоких детей. Я невероятно им сочувствую и считаю, что мы должны модернизировать систему здравоохранения, которая слишком часто бросает таких людей на произвол судьбы. Если хотите, чтобы у вас скрутило живот, послушайте рассказ какой-нибудь матери о том, как ее вспыльчивый 10-летний сын едва не зарезал ее большими кухонными ножницами, и как ей хотелось сообщить об этом в полицию, потому что в случае припадка гнева замок на двери комнаты его младшей сестры не выдержит и сломается. Родителям особо трудных подростков слишком часто приходится звонить в полицию просто потому, что им больше некуда обратиться. Пока такая семья не получит возможность отправить своего ребенка в частную клинику, им приходится выбирать между тяжестью проблемы и вызовом полиции. Для таких матерей вопрос ответственности не является абстрактным. Я испытываю безмерное сочувствие к этим людям, но моя ситуация все-таки совершенно другая. Дилан ничем не демонстрировал свою возможную опасность для окружающих. Утром он ходил в школу, по вечерам работал и собирался поступить в колледж. За несколько дней до шутинга Дилан, как обычно, ужинал с нами, легко поддерживал беседу, а по окончании ужина отнес грязную посуду на кухню и поставил ее в раковину. Да, бывало, он засиживался в своей комнате, но это не значит, что он прятался от сверстников. Нездорового увлечения огнестрельным оружием он не выражал. Порой Дилан раздражался и вел себя агрессивно, как и многие подростки, но ни разу не проявлял такой ярости, какую мы видели на "подвальных лентах". Он не угрожал нам, не кидался на нас с кулаками и ни словом, ни намеком не давал понять, что планирует кого-то покалечить. Мы с Томом никогда, ни единого раза в жизни не боялись Дилана. Нам казалось, что наше воспитание принесло хорошие плоды. Дилан был хорошим, верным другом и любящим сыном, который собирался стать ответственным взрослым. В его дневнике достаточно доказательств того, что он впитал все то, чему мы его учили; заметно, что порой он чувствовал себя виноватым и словно боролся с собой. И тем не менее, в конце концов что-то перечеркнуло все данные ему уроки. Не всегда одна лишь семья оказывает влияние, и в особенности это относится к подросткам. "Воспитание" обозначает все окружающие человека факторы. Дилан обожал смотреть беспричинно кровожадные фильмы, такие, как "Бешеные псы" и "Прирожденные убийцы", но эти фильмы смотрели и другие мальчишки. Мы их не покупали и не водили Дилана на них в кино, однако и не запрещали ему смотреть эти фильмы дома, когда ему исполнилось 17 лет. Он все равно мог бы посмотреть их, если бы захотел, ведь он работал и зарабатывал деньги. Помимо этого Дилан играл в Doom - это один из самых ранних шутеров от первого лица. Мне эта игра не нравилась, но я больше беспокоилась о том, что сидение Дилана за компьютером может плохо сказаться на его общении со сверстниками (об этом волноваться вообще не стоило). Компьютерные игры в большинстве своем казались мне тупыми, я считала их напрасной тратой времени. Я была убеждена в том, что мой Дилан - добрый мальчик. Мне и в голову никогда бы не пришло, что он перейдет от стрельбы по виртуальным мишеням к живым людям. Оглядываясь назад, я понимаю, что сильно заблуждалась. Существует исследование, результаты которого показывают, что благодаря жестоким играм наподобие Doom у человека снижается уровень эмпатии и увеличивается уровень агрессии. Критики обращают внимание на то, что в эту игру играют миллионы (примерно 10 миллионов человек хотя бы раз в жизни играли в Doom), и только незначительная часть из этого числа совершала преступления. Однако доктор Дьюи Корнелл, судебномедицинский психолог, а также автор более 200 статей по психологии и образованию (в том числе статей, связанных с подростковой преступностью, безопасностью в школе, издевательствами и травлей) рассказал мне о своем мнении насчет жестоких компьютерных игр: - Одна сигарета не может привести к раку легких. Некоторые курят всю жизнь и не заболевают раком, однако это не значит, что между курением и раком легких нет связи. Жестокие игры могут быть не существенной причиной, но пагубным фактором. Когда в игру вступают другие факторы и предрасположенности, малое количество наиболее уязвимых курящих людей заболевает раком легких. То же самое и с жестокими компьютерными играми: наиболее уязвимые люди особо подвержены риску совершить преступление. Но ни я, ни Том, ни кто-либо другой не считал Дилана уязвимым. Возможно, его уязвимые места были теми же, что позволили ему поддаться пагубному влиянию Эрика. Я не замечала этого, потому

145

что никогда не воспринимала Дилана как "последователя". По своей природе он был уступчив – в детстве, как типичному младшему брату, ему приходилось играть в игры Байрона, а когда мы с Томом заставляли его что-то сделать, то не получали в ответ негативной реакции. Я много раз наблюдала за поведением Дилана в компании друзей, и они общались между собой на равных, умели договариваться. Никогда такого не было, чтобы Зак или Нейт ощущали превосходство над Диланом. Если Нейту хотелось поесть пиццы, а Дилану пойти в МакДональдс, они решали эту проблему. Я все еще отвергаю идею того, что Дилан лишь следовал чужим идеям. Нельзя отрицать, что обаяние и харизма Эрика помогала ему обводить вокруг пальца взрослых людей, включая психотерапевта. Но неужели Дилан так просто перечеркнул усвоенные за 17 лет понятия "сопереживание" и "совесть"? Именно Эрик мог быть всецело сосредоточенным на убийствах, но Дилан ведь поддержал его. Он не сказал "нет". Он не рассказал о своих планах ни нам, ни учителю, ни друзьям. Вместо этого он приступил к разработке адского, не поддающегося описанию сценария убийств. Мне никогда не узнать, почему Дилан решил последовать идеям Эрика. Его дневник достаточно ясно дает понять, что Дилан ощущал себя безнадежно неполноценным человеком. Возможно, Эрик дал ему понять, что не отвергнет его, показал ему, что считает его сильным, а затем предложил продемонстрировать всему миру, насколько они оба сильны. Доктор Адам Лэнкфорд называет "желание славы, величия или внимания" мотивом для массовых убийств. Ральф Ларкин называет это "убийством ради дурной славы". Марк Юргенсмайер, который пишет о религиозном терроризме, называет это "публичным представлением насилия" и поясняет, что подобные поступки совершаются ради символичных и стратегических целей. Социолог Кэтрин Ньюман считает, что таким образом скулшутеры "ищут способ сменить устоявшиеся образы слабаков и отбросов на нечто более привлекательное: на опасных и жестоких антигероев". Я была удивлена, что во время дачи показаний меня не спрашивали о разных деталях – о дисциплине в нашем доме, о фильмах и играх, о друзьях Дилана, об алкоголе и наркотиках, об одежде и пиротехнике. Но, как оказалось, это не должно было касаться судебного разбирательства. Давая показания под присягой, не следовало говорить об издевательствах, огнестрельном оружии, атмосфере в школе или неокрепшем разуме несовершеннолетних. Я еще сама не начала разговаривать с экспертами. Хотя даже на той ранней стадии я твердо знала одно: я не верю и никогда не поверю, что Дилан стал убийцей из-за меня. Если бы я знала, что все настолько плохо, я бы горы свернула, чтобы ему помочь. Если бы я знала о сайте Эрика, об оружии или о депрессии Дилана, я бы вела себя по-другому. Во всяком случае, я делала все возможное, чтобы воспитывать своего ребенка - того, кого я знала, а не того, каким он стал без моего ведома. *** Неудивительно, что вскоре после дачи показаний газеты буквально взорвала эта новость. Запечатанные стенограммы процесса опять заставили людей думать, что мы скрываем от них правду. Я хотела, чтобы людям предоставили возможность прочесть наши показания. Почему бы и нет? Я устала производить впечатление вечно что-то скрывающей матери убийцы, когда сама дни напролет искала ответы на мучающие меня вопросы. Наверное, это было наивно, но тем не менее, я надеялась, что выпуск показаний, наконец, даст людям понять, что не существует одной-единственной причины, по которой в Колумбайн произошла стрельба. К тому же, в отличие от "подвальных лент", эти документы не могли пагубно на кого-то повлиять. К сожалению, это было не мое решение. После того, как все четверо родителей дали показания под присягой, юристы так и не пришли к консенсусу, который бы смог удовлетворить интересы всех. В конце концов, судья принял решение запечатать наши показания сроком на 20 лет. Я сказала не все, что мне хотелось, но я думала, что если семьи погибших увидят и услышат меня, они поймут, что, какова бы ни была причина, по которой Дилан устроил стрельбу, мы с Томом тут совершенно ни при чем. Следующим же утром, взяв в руки газету, я осознала, что сильно ошибалась. Это снова повторялось: "добросовестные родители должны были знать, что замышляют их сыновья". А то, что мы ничего не знали, означало, что мы ответственны за поступок Эрика и Дилана. Отношение к нам людей не изменилось ни на йоту.

146

Разорвав газету на мелкие кусочки, я замолотила кулаками по кровати и зарыдала в голос. Мне было очень больно, но в тот же момент я все поняла. Я ведь тоже считала, что хорошие родители должны знать, о чем думают их дети. Если бы чей-то сын убил Дилана, когда он делал домашнее задание в школьной библиотеке, я бы тоже обвиняла родителей убийцы. *** После дачи показаний я продолжала испытывать стресс, плохо спала и с трудом могла на чем-то сконцентрироваться. Через десять дней мы услышали, что истцы готовы к урегулированию дела. Адвокаты считали, что это большое облегчение, но я не ощущала ни малейшего душевного подъема. Никакое судебное постановление не могло избавить меня от ужаса, что поселился у меня в груди - безнадежного ощущения того, что я больше не смогу справляться. В конце концов, при помощи лекарств и терапии мои панические атаки отступили. Мы вновь стали учиться жить без Дилана, жить с осознанием, что он совершил убийство.

147

Глава 18 НЕКОРРЕКТНЫЙ ВОПРОС У горя есть жизненный цикл. Многие рассказывали мне что окончательно приходили в норму лет через семь. Так случилось и со мной - мне стало лучше лишь к 2006 году. Я не стала меньше скучать по Дилану; и часа не проходило, когда бы я с болью и печалью не вспоминала убитых им людей и их родных. Но я перестала плакать каждый день и бродить, точно зомби. Когда с нас были сняты ограничения закона, я начала задумываться о публичных выступлениях. Работая в организации по предотвращению самоубийств, я познакомилась с двумя свидетелями убийства-самоубийства. Мы поговорили друг с другом, и это сильно нам помогло. Большинству людей, чьи близкие совершили суицид, приходится бороться с горем, виной и унижением, но когда в последний момент твой родственник совершает убийство, ты начинаешь воспринимать его и горевать о нем по-другому. Ты постоянно будешь задаваться вопросом - а не сделал ли я что-то такое, что могло толкнуть его на такой поступок? Да и внимание со стороны прессы может сильно травмировать. Эти люди, как и я, считали, что главное в этих случаях - самоубийство, однако публика рассматривала их исключительно как убийства. Нам хотелось доказать, что убийство-самоубийство – это манифестация суицида. Нам хотелось помочь людям понять, что предотвращение самоубийства – это и предотвращение убийства-самоубийства. Поэтому, когда я узнала, что в университете Колорадо в Боулдере проходит конференция под названием "Насилие проникает в колледжи", я решила устроить там дискуссию, посвященную убийству-самоубийству. Том посчитал мой глубокий интерес к этой теме гнетущим. Еще более негативно он отнесся к моему исследованию, посвященному убийству-самоубийству, назвав нашу группу "семейкой Аддамс". Думаю, ему казалось, что так я отказываюсь двигаться дальше, и порой я задумывалась – может, он прав? У меня скопилась целая библиотека из книг про разум несовершеннолетнего, суицид, убийствосамоубийство и биологию насилия. В этих книгах я искала правду. Возможно, частью этого было покаяние, частью – самозащита. Если бы я отыскала самое худшее, тогда бы оно больше не смогло застать меня врасплох. Хотя за всем этим просто скрывались попытки заставить себя понять, как Дилан, воспитанный мной и Томом, оказался способен на такой поступок. *** Я хотела объявить во всеуслышание, что Дилан – мой сын. Я хотела выйти и сказать, что, несмотря на горе и сожаление, которые я чувствую по отношению к жертвам трагедии, я все еще люблю своего сына. К сожалению, я пока не была готова выступать публично. После конференции в Боулдере я отправилась к своей подруге, чтобы посмотреть спектакль, в котором играла ее дочь. Выходные должны были пройти прекрасно, но, когда я оказалась в кампусе среди молодых людей, меня охватило странное чувство. Я впервые посетила студгородок с тех пор, как ездила с Диланом в Аризонский университет, и всякий раз, когда мой взгляд натыкался на высокого, худощавого студента, который наслаждался пребыванием в колледже, мое сердце сжималось. Пока я прогуливалась по кампусу, меня настиг первый со времени дачи показаний приступ паники. Второй приступ я испытала, сидя на спектакле, а третий – во время ужина. Сидя в своем номере в гостинице и ожидая друзей, которые должны были отвезти меня домой на следующее утро, я переключала каналы и наткнулась на биографический фильм 1955 года о певице Лилиан Рот "Я буду плакать завтра". Наблюдая за актерской игрой Сьюзен Хейворд, которая изображала нервный срыв, вызванный алкогольным опьянением, я пережила настолько сильную паническую атаку, что думала, она меня убьет. И начался просто ужасный период, словно у меня в мозгу была пружина акселератора, застрявшая в одной позиции. Раньше, испытывая панику, я фокусировалась на смерти, а в этот раз - на страхе. Было страшно, что будет страшно. Панику могло вызвать все, что угодно. Офис коронера, где проводили вскрытие Дилана – бум! Сцена из старого фильма, когда ковбой забрасывает в сарай динамит – бум! Красные цветы на кусте – бум! Моя пищеварительная система всегда была особенно уязвимой, и я боялась есть, потому что вместе с паникой могла получить и сильное расстройство желудка.

148

Эти приступы паники, которые напоминали мне о смерти Дилана, моя психолог считала проявлением посттравматического стресса. Согласно ее словам, мне нужно было принимать транквилизаторы, которые прописал доктор. Но я боялась, что они вызовут у меня привыкание, и поэтому принимала только по пол-таблетки. Этого хватало, чтобы рассеять чувство тревожности, но было недостаточно, чтобы я ощутила себя полностью спокойной. В глубине души я считала, что эти панические атаки указывают на существенный недостаток характера. "Перестань", говорила я себе. "Возьми себя в руки. Тебе надо как-то справиться с этим". Психолог считала, что я еще не готова к публичным выступлениям. Но я привыкла следовать своим убеждениям любой ценой, и то, что я принуждала себя продемонстрировать людям свою "нормальность", только усугубило дело. Мне хотелось показать, что страх мной не управляет, и в попытках доказать это я загнала саму себя в ловушку. По мере приближения дня конференции панические атаки стали более частыми. Однажды вечером, когда я ехала домой, приступ был настолько сильным, что я была уверена, что попаду в аварию. Прежде я не размышляла о самоубийстве всерьез, но тогда, бросив взгляд на пассажирское сиденье, я подумала: "Если бы там лежал пистолет, я бы им воспользовалась, чтобы прекратить все это". Так больше продолжаться не могло. На конференции я все-таки выступила. По рекомендации психолога, моя подруга записала мои ответы на магнитофон, чтобы я могла нажать на кнопку play, если вдруг не смогу говорить. В итоге полвыступления мне помогала запись. Для всех присутствующих этот день был тяжелым, но, тем не менее, успешным: оценки ясно давали понять, что мы сумели помочь людям осознать, что из себя представляет убийство-самоубийство. Один сказал, что для него это откровение, а другой даже извинился перед нами за то, что раньше думал иначе. Я начала принимать предписанные мне транквилизаторы; с их помощью, с помощью психолога и долгими прогулками панические атаки наконец-то стали отступать. Теперь я понимаю, что тревожность – это болезнь мозга, с которой мне придется жить и справляться остаток жизни. Даже когда ситуация не критическая, вероятность испытать приступ паники всегда есть. Из-за своей уязвимости я бережно контролирую свою реакцию на стресс, как люди, которые рискуют пережить удар, измеряют свое кровяное давление. Я медитирую, занимаюсь йогой, выполняю глубокие дыхательные упражнения, каждый день делаю зарядку. Я посещаю психолога и принимаю антидепрессанты, если мне требуется дополнительная помощь. Со временем я научусь "слушать" свою тревожность и буду знать, что она указывает на то, что со мной что-то не в порядке. На протяжении многих лет мы с Томом все больше отдалялись друг от друга. Уже не было никакой возможности вернуть все как было, и в 2014 году, после 43 лет брака, мы решили разойтись. Это решение я смогла принять только после того, как осознала, что мысль о том, чтобы сохранить отношения, приносит мне больше стресса, чем мысль о разводе. Мы перестали быть супругами, чтобы сохранить нашу дружбу, и, без сомнений, мы всегда будем заботиться друг о друге. За это я благодарна. Как только мне удалось выбраться из мрачного и страшного периода тех последних панических атак, я почувствовала себя Дороти, осторожно ступающей по дороге, вымощенной желтым кирпичом и ведущей в страну Оз. Я смогла осознать, что мой собственный кризис послужил для меня просветлением. С его помощью я научилась некоторым вещам, которые были мне нужны, чтобы лучше понимать жизнь и смерть Дилана. *** Всемирная Организация Здравоохранения дает следующее определение душевному здоровью: "Состояние благополучия, при котором каждый индивид осознает свой потенциал, может справляться с обычными стрессовыми ситуациями, работать продуктивно и плодотворно, а также вносить вклад в общество, в котором он живет". Мое тревожное расстройство показало мне, каково это – быть запертым внутри разума, который работает со сбоями. В такой ситуации мы не способны управлять собственными мыслями. Неважно, что я пыталась делать, чтобы привести свои мысли в норму - в конечном счете я осознала, что не могу их контролировать. Это осознание помогло мне ощутить сочувствие к тем, кто страдал. Годами я пыталась понять поступок Дилана, и вот мой собственный разум вышел из-под контроля, что помогло мне взглянуть на мир по ту сторону зеркала - личный, бурлящий ад, в котором меня одолевали нежелательные мысли. Грустная, страшная правда в том, что невозможно предугадать, когда у нас (или у кого-то, кто нам

149

дорог) может возникнуть серьезная проблема со здоровьем мозга. Когда мне стало лучше, я не могла поверить, насколько искаженными были некоторые из моих мыслей. Впервые я поняла, почему Дилану казалось, что он движется в правильном направлении, когда все было как раз наоборот. Я все еще не могу понять того, что совершили Эрик и Дилан; я не могу понять, как человек вообще способен на подобное. Мне кажется, что это просто - сочувствовать тому, кто покончил с собой, но Дилан УБИВАЛ. К этому нельзя привыкнуть, с этим нельзя смириться. Был ли Дилан злым? Я много размышляла об этом и наконец пришла к выводу, что не был. Большинство людей полагают, что самоубийство – это выбор, как и насилие; эти вещи контролируются человеком. И все же из разговоров с выжившими после попыток суицида мы знаем, что их способность принимать решения не совсем доступна нашему пониманию. В беседе с психологом и исследователем самоубийства доктором Мэтью Ноком из Гарварда я запомнила одну фразу, которая мне очень понравилась: "дисфункция в принятии решений". Если самоубийство кажется человеку единственным выходом, потому что его существование нестерпимо, действительно ли это свобода воли? Разумеется, Дилан не только покончил с собой. Он убивал людей. Нам всем знакомо чувство злости и гнева, достаточное, чтобы мы воображали себе, как убиваем того или иного человека. Что позволяет подавляющему большинству людей бояться простого импульса, а другим - справляться с ним? Если кто-то решает причинить другому человеку вред, что управляет возможностью сделать этот выбор? Если то, что мы считаем злом, на самом деле не что иное, как отсутствие совести, тогда возникает вопрос: куда девается совесть у этого человека? Я поняла на личном опыте, что это такое, когда тебе не подвластны собственные мысли. Под конец своей жизни Дилан отвернулся от морали, эмпатии и совести. Все, что я узнала, поддерживает мое убеждение в том, что он был не в своем уме. Дилан виноват в преступлениях, которые совершил. Я уверена, под конец жизни он понимал разницу между тем, что хорошо, а что плохо - и он совершил, без сомнения, плохой поступок. Но мы не можем направить все силы на предотвращение насилия, если не будем принимать во внимание роль депрессии и мозговой дисфункции. Конечно, нельзя судить так категорично. Нельзя утверждать, что все люди с нарушениями мозговой деятельности опасны – опасен лишь небольшой процент. Мы должны уметь обсуждать точки пересечения между здоровьем мозга и жестокостью в открытой и беспристрастной манере, но этого нельзя сделать без упоминания о "позорном клейме". Наверняка вы сможете назвать кого-нибудь из золотых медалистов Олимпийских игр или знаменитых квотербеков, которые рвали связки на коленях, или питчеров высшей лиги, которым делали пересадку сухожилия. Но кто может назвать знаменитого человека, который боролся (причем успешно) с депрессией или каким-нибудь еще психическим заболеванием? Даже знаменитости боятся потерять свою работу или представлять опасность для своих детей. Здоровье, сила и любовь публики не защитят человека от позора. Мой собственный опыт заставил меня стыдиться своего состояния и того, что о нем могут узнать окружающие. Я считаю себя честным человеком, порой даже слишком честным. И тем не менее, переживая очередной приступ паники, я испытывала стыд из-за того, через что мне приходится проходить. Я чувствовала себя униженной, потому что не могла справиться с проблемами. Я боялась предстать в глазах других людей слабой или неуравновешенной, и поэтому делала все возможное, чтобы скрыть (или, по крайней мере, замаскировать) свои внутренние переживания от коллег или друзей. И мне это удавалось без особого труда. Уверена, мои коллеги и случайные знакомые замечали, что со мной что-то не так. "Вам не кажется, что Сью выглядит похудевшей-нервной-бледной-рассеянной?" Кроме того, у меня имелась понятная причина так выглядеть. "Неудивительно, что она такая измученная – ей такое пришлось пережить..." Похоже на фразы, которые я когда-то говорила Тому: "Кажется, у Дилана слишком большая нагрузка - он выглядит уставшим" и "Конечно, ему лучше пойти к компьютеру, чем посидеть с родителями – он же подросток!" Мои переживания помогли мне изменить свое отношение к людям, которые скрывают свою боль. Большинство проблем такого характера можно вылечить, но многие не обращаются за помощью, в которой нуждаются, и страх быть заклейменным - одна из причин. Если вы повредите колено, вы не станете ждать, когда совсем не сможете ходить, а сразу начнете лечиться. Вы будете прикладывать лед к суставу, пропускать тренировки, а потом, если через пару дней

150

не наступит улучшение - запишетесь к ортопеду. К сожалению, люди не обращаются к профессионалам для лечения психических болезней, пока ситуация не станет достаточно серьезной. Никто не думает, что можно самостоятельно вылечить колено, используя лишь самодисциплину и находчивость - но, боясь быть заклейменными, мы считаем, что сами справимся со своими переживаниями. Как только я вновь смогла контролировать свои мысли, все внезапно стало ясно, как день: болезнь мозга - это ПРОБЛЕМА СО ЗДОРОВЬЕМ, такая же, как порванная связка или больное сердце. Она излечима, но сперва ее нужно выявить и поставить диагноз. Каждый день маммография помогает докторам выявлять и лечить рак груди, что было невозможно 50 лет назад. Я сама успешно поборола рак груди и могу только надеяться, что однажды у человечества появится возможность так же успешно бороться с психическими заболеваниями. Она должна появиться. Как и многие другие заболевания, нарушения мозговой деятельности могут быть опасными, если их вовремя не выявить и не вылечить. В некоторых исключительных случаях люди могут представлять опасность для окружающих. Это не данность и даже не вероятность, но так и есть. Когда люди не могут получить надлежащего лечения, увеличивается риск, что они причинят вред себе или другим. Часто в таких случаях начинается самолечение наркотиками и алкоголем, а злоупотребление этими веществами и является фактором, который увеличивает вероятность преступлений среди людей с психическими заболеваниями. Пока я писала эту книгу, я задавала экспертам вопрос: как можно говорить о точках пересечения между болезнью мозга или психическим заболеванием и насилием так, чтобы люди не чувствовали себя заклейменными? Доктор Кент Киль аккуратно собрал все ответы в один: "Лучший способ избавиться от убеждения, что люди с психическими заболеваниями опасны – это помочь им, сделать этих людей не опасными для общества и самих себя". *** Невозможно знать наверняка, кто именно способен совершить преступление. Профилирование не работает. Но преступление МОЖНО предотвратить. У профессионалов есть такая поговорка: «"Профилактика не требует предсказания". Однако она требует усиленного вмешательства. Доктор Рид Мэлой, первопроходец в этой области, использует следующую аналогию: кардиолог может не знать, у кого именно из его пациентов случится инфаркт, но если принимать во внимание известные факторы риска (к примеру, высокий уровень холестерина у всех пациентов), осложнений будет меньше. Ситуация будет улучшаться и дальше, если кардиолог отнесется с особым вниманием к курильщикам и людям с избыточным весом и будет уверен в том, что пациенты, которые уже перенесли инфаркт, соблюдают все требования и принимают предписанные лекарства. Схожая уровневая система уже работает в некоторых школах. На первом уровне каждый ученик должен получать первую помощь и обследование мозговой деятельности. К тому же, существуют специальные программы, которые учат детей обращаться за помощью к подготовленным взрослым и не бояться последствий обращения. Второй уровень внимания – это дети, которым приходится труднее, чем остальным – у которых умер кто-то из родителей, которых дразнят или запугивают, а также те, кто находится в особой группе риска (геи, лесбиянки, бисексуалы и трансгендеры). Третий уровень вмешательства вступает в дело тогда, когда у ребенка возникают серьезные проблемы - постоянная смена настроений, разговоры о самоубийстве или (как в случае с Диланом) сочинение жестокого рассказа. Этому ученику будет оказывать помощь команда специально обученных учителей и других профессионалов - они станут его опрашивать, внимательно изучат то, что он пишет в соцсетях, будут искать другие доказательства и беседовать с друзьями, родителями, местными правоохранительными органами, психологами и учителями. Прелесть этих мер не в том, что они позволяют выявлять потенциальных скулшутеров - они эффективно помогают выявлять подростков, борющихся с разными типами проблем. Издевательства, расстройства пищевого поведения, членовредительство, алкогольная или наркотическая зависимость, неблагоприятная атмосфера в семье и насилие со стороны партнера - лишь малая их часть. В редких случаях команда может обнаружить, что ученик серьезно планирует навредить себе и другим, и тогда к делу подключаются сотрудники правоохранительных органов. - У людей, причастных к целенаправленному насилию, обычно в основе лежит какая-то проблема, -объяснила мне доктор Рандаццо. – Зачастую это проблема психического заболевания. Ее можно

151

решить, если вовремя обнаружить и вылечить. Лучшие средства борьбы с психическими заболеваниями могут помочь предотвратить преступление, без сомнений. Если мы настроены серьезно, мы должны осознавать и затраты общества, когда делаем огнестрельное оружие доступным. Дилан сделал то, что сделал, не только потому, что смог приобрести оружие, но тем не менее, оно представляет собой огромную опасность, если его может купить человек, склонный к убийству. Мы должны иметь это в виду, когда говорим, что делаем наше общество более безопасным и здоровым. *** Когда происходят такие трагедии, как в школе Колумбайн, в Виргинском политехническом университете или в школе Сэнди Хук, первый вопрос, которым задаются все люди, всегда "почему?" Думаю, это некорректный вопрос. Я пришла к выводу, что правильный вопрос – "как?" Когда мы пытаемся объяснить причины того или иного происшествия, все заканчивается простыми ответами и бездействием. Только тот человек, который страдает и хочет покончить с жизнью, видит смерть логическим разрешением неизбежных жизненных трудностей. Опасно считать самоубийство естественным ответом на разочарование или огорчение, когда на самом деле оно является результатом болезни. Думаю, то же можно сказать и про Колумбайн. У Дилана была депрессия, он не контролировал свои эмоции; возможно, он страдал от более серьезных перепадов настроения или расстройства личности. Нам с Томом не удалось увидеть все это и сократить пагубное влияние таких факторов, как жестокие видеоигры и дружба с Эриком. Вопрос "как?" вместо "почему?" позволяет нам увидеть саморазрушительное поведение как процесс. Как так получается, что человек начинает причинять вред себе или другим? Куда деваются самоуправление, самосохранение и совесть? Как можно определить, что у человека искаженное мышление? Как нам определить наиболее эффективный способ лечения? Сколько еще нам требуется времени, чтобы, наконец, осознать: здоровье мозга – это ЗДОРОВЬЕ, и начать поддерживать его? Все эти проблемы жаждут нашего внимания. Вопрос "почему?" лишь приводит нас в отчаяние и отнимает надежду. Вопрос "как?" указывает нам путь вперед и говорит, что именно нужно делать. Мне пришлось слишком хорошо узнать, что здоровье мозга - это не "мы против них"*. У каждого из нас есть возможность испытать подобное, и большинство, в какой-то момент своей жизни, это испытают. Мы учим наших детей тому, как важно чистить зубы и посещать стоматолога, как важно хорошо питаться и ответственно относиться к деньгам. Но многие ли учат детей следить за своим душевным состоянием? Знают ли, как это делается? Я не знала, и очень сожалею, что не научила этому Дилана.

152

ЗАКЛЮЧЕНИЕ "Сью Клиболд. "Глава Колорадо". Пережила тяжелую утрату. Потеряла своего сына Дилана в случае убийства-самоубийства в старшей школе Колумбайн в 1999 году. До сих пор спрашиваю, почему. Содействую расследованию". - короткое описание, с помощью которого я представилась американской организации по предотвращению самоубийств на конференции в 2015 году Дня не проходит, чтобы я не ощущала груз вины – и за то, что многократно подвела Дилана, и за разрушения, которые он оставил после себя. Шестнадцать лет спустя я по-прежнему каждый день думаю о людях, которых убили Дилан и Эрик. Я думаю о последних минутах их жизни, об их страхе и боли. Я думаю об их близких – о родителях, о жене, детях и внуках Дейва Сандерса. Я думаю об их родных и двоюродных братьях и сестрах, об одноклассниках. Я думаю о тех, кто был ранен (некоторые остались инвалидами на всю жизнь). Я думаю об учителях начальной школы, няньках и соседях, для которых мир стал еще более пугающим и непостижимым после действий Дилана. Потери, в конечном счете, не поддаются исчислению. Я думаю о семьях, которые были бы у погибших ребят, о командах Литтл Лиги, которые бы они тренировали, о музыке, которую бы они сочиняли. Мне жаль, что я не знала о планах Дилана. Жаль, что я не смогла его остановить. Жаль, что я не смогла отдать свою жизнь взамен жизней погибших. Но, имея тысячу разных сожалений, я понимаю, что ничего уже не вернуть. Да, я пытаюсь жить так, чтобы чтить память людей, чьи жизни отнял мой сын. Работа, которую я делаю - для того, чтобы помнить о них, а также продолжать любить Дилана, который навсегда останется моим ребенком, несмотря ни на что. Я часто вспоминаю, как Дилан складывал оригами. В то время, как большинство оригамистов весьма придирчивы и дотошны, мой сын, который тогда учился в четвертом классе, часто складывал фигурки с поспешностью, из-за чего они порой получались небрежными. Однако ему нужно было лишь один раз посмотреть на сложную модель, чтобы воспроизвести ее самостоятельно. Мне нравилось сидеть позади Дилана с кружкой чая в руках и наблюдать за тем, как его руки порхают, точно два колибри. Я приходила в восторг, когда Дилан превращал бумажный квадратик в лягушку, медведя или краба. Меня всегда поражал тот факт, что простой клочок бумаги, если его пару раз согнуть, может стать чем-то новым. Я любовалась законченной формой фигурки и сложными, неизвестными мне приемами, с помощью которых Дилан сложил ее. Это воспоминание во многом отражает то, что я переживала после Колумбайн. Мне пришлось поновому взглянуть на то, что я знала о себе, о своем сыне и о своей семье, наблюдая, как мальчик превращается в чудовище, а затем снова в мальчика. Оригами – это не магия. Даже самые сложные фигурки можно собрать, если понять, как это делается. То же самое можно сказать про нарушения работы мозга и насилие. Депрессия и другие типы болезней мозга не могут совсем избавить от морали, но, тем не менее, они потенциально угрожают жизни, потому что искажают чувство реальности. Нам следует бросить все свои силы на исследование и познание этих болезней, а также развенчание мифов, которые мешают нам помогать тем, кто больше всего нуждается в помощи. Мы должны сделать это не только ради страдающих, но и ради тех невинных, которые могут стать очередными жертвами, если не предпринять никаких мер. Одно несомненно: если мы сможем оказывать людям помощь ДО ТОГО, как в их жизни наступит кризис, этот мир станет безопаснее для всех нас.

153

БЛАГОДАРНОСТИ Я бы не смогла закончить эту книгу без помощи Лоры Такер. Сотни страниц и тысячи часов переживаний могли бы так и не увидеть свет, если бы Лора не превратила их в приличного вида рукопись. За все годы нашего сотрудничества Лора стала для меня больше, чем писателем. Она примерила на себя роли акушерки, психотерапевта, хирурга, исследователя, архитектора, штурмана, рабочей силы, духовного наставника и просто друга. До тех пор, пока мы не начали работать вместе, меня буквально затягивала трясина бесконечных проблем. Получится ли у меня рассказать историю, если читатели уже знают, какой будет конец? Как мне объяснить переживания в режиме реального времени, если решающая информация о фактах была узнана позже? Лора решала эти проблемы и множество других. Она обладает сверхъестественной способностью ткать из несоизмеримых инцидентов нити логики. Она понимает, на каких деталях стоит заострить внимание, а каких нужно избегать. Меня постоянно поражала ее чувствительность к нюансам и способность слышать невысказанное. Сотрудничество с Лорой обогатило мою жизнь. Я всегда буду ей благодарна за ее силу духа, которая позволила ей взять ответственность за книгу на такую болезненную тему. Я бесконечно ей обязана. Мой агент, Лори Бернштайн, отыскала меня тогда, когда я как раз пыталась найти хорошего литературного агента для своей книги. Появление Лори в моей жизни оказалось устрашающе пророческим. После нашего первого разговора я поняла, что она – тот самый человек, который будет стоять на страже моих интересов и поможет мне с публикацией книги. Особую благодарность я хочу выразить ей за дальновидность и помощь в написании книги, а также за то, что она свела меня с Лорой и издательством "Кроун Паблишерс". Лори – моя чемпионка и защитница, и я благодарю ее за труд и расторопность. За многое хочется поблагодарить Эндрю Соломона. Еще до нашего знакомства я побывала в Денвере на мероприятии, посвященном душевному здоровью, и меня настолько вдохновило выступление Эндрю, что я тут же купила его книгу "Демон полудня: Атлас Депрессии". Когда позже Эндрю спросил, может ли он взять интервью у нас с Томом для книги, которая позже получила название "Вдали от дерева", я, не колеблясь, согласилась и убедила Тома согласиться. В последующие годы я ценила каждый момент, проведенный с Эндрю - не только потому, что он остроумный и чуткий человек, умеющий ясно выражать свои мысли, но и потому, что он всегда поддерживал мое желание написать книгу. Он читал не только выдержки, но и целые черновики моей рукописи на разных стадиях написания, и его комментарии были просто бесценны. И, наконец, он выразил желание присоединиться ко мне на финишной прямой, написав коротенькое вступление для этой книги*. Это честь – водить знакомство с таким человеком, и я бесконечно благодарна Эндрю за его щедрость. Я бесконечно признательна своим партнерам из "Кроун Паблишерс". Я благодарю эту экстраординарную команду за бесконечную поддержку, помощь в редактуре и публикации книги. За недостатком места невозможно привести здесь абсолютно все имена, но я искренне благодарна каждому, кто внес свой вклад в общее дело. Особая благодарность моему редактору Роджеру Шоллу за его наметанный редакторский глаз, необычайную деликатность и желание бороться за эту книгу с самого первого дня. Спасибо также его замечательному ассистенту Даннали Диаз и издателю Молли Штерн - за блестящую работу и неподдельный энтузиазм. Работа с заместителем Дэвидом Дрейком, директором Карисой Хейс, а также с Эннсли Роснер принесла мне много радости. Надеюсь, они знают, как сильно я им благодарна за их помощь и дружбу. Спасибо также Саре Пекдемир, заместителю директора по маркетингу. Большое спасибо главному редактору Терри Дилу, литературному редактору Лоренсу Краузеру, директору дизайна интерьера Элизабет Рендфляйш и креативному директору Крису Бранду - за дизайн обложки "Расплаты матери". Спасибо Лэнсу Фитцжеральду за распространение книги по всему миру. И последнее, но тем не менее важное сердечное спасибо Майе Мавджи, президенту издательства - за веру в меня. Я благодарна Дейву Каллену за то, что он рассказал мне о своем исследовании трагедии в Колумбайн, а также за помощь в пересчете конкретных деталей. Когда я нуждалась в абсолютной точности, он копался в грудах материала, чтобы проверить достоверность того или иного факта. За указание верного направления и за рекомендации к прочтенной рукописи я, наряду с организацией по предотвращению самоубийств, хочу поблагодарить главврача Кристину Мотье и

154

гендиректора Роберта Геббиа. Их готовность поделиться знаниями и опытом по теме суицида и душевного здоровья внесла значительный вклад в книгу. Я благодарю многих экспертов по другим вопросам за то, что согласились сотрудничать, смогли поделиться своими источниками и дали мне возможность связаться с теми, кто мог ответить на какие-то специфические вопросы. Так или иначе, их исследования напрямую относились к трагедии в Колумбайн, и все эти люди помогли мне разобраться в том, что такое здоровье мозга, и рассказали о задачах, направленных на предотвращение насилия. Они дали ответы на многие вопросы, которые мучили меня годами. Большое спасибо: Виктории Аранго, Брэду Бушмену, Дьюи Корнеллу, Дуэйну Фьюзелье, Сидре Голдман-Меллор, Джеймсу Ходону, Томасу Джойнеру, Кенту Килю, Питеру Лэнгману, Адаму Лэнкфорду, Риду Мэлою, Терри Моффиту, Кэтрин Ньюман, Дебре Нихофф, Мэттью Ноку, Фрэнку Очбергу, Мэри Элен О’Тул, Адриану Рейну, Марисе Рандаццо и Джереми Ричмену. Я также благодарна Маргарите Мориц и Зейнеп Туфекси за их соответствующий ответ СМИ на привлекающие внимание инциденты с насилием. Большое спасибо моим юристам Гэри Лозоу и Фрэнку Паттерсону – не только за их постоянную заботу, но и за то, что они позволили мне взять у них интервью для книги. Наша беседа помогла мне перечислить некоторые правовые аспекты, с которыми нам пришлось столкнуться. Я невероятно благодарна Нейту за то, что он был хорошим другом Дилана и за то, что он продолжает им быть. Нейт дал мне возможность косвенно насладиться счастливыми временами, которые они с Диланом провели вместе. За готовность Нейта возродить для меня прошлое и за его желание сделать все, что угодно, чтобы помочь книге, я всегда буду благодарна.

Спасибо моим друзьям, соседям, коллегам и другим людям, чьи близкие покончили с собой, за их бесконечную доброту и поддержку. За недостатком места я не смогу уместить здесь все имена, но именно эти люди давали мне возможность двигаться дальше, когда казалось, что я уже не смогу. Я благодарю своих брата и сестру за поддержку и за то, что во время моего тяжелого и длинного пути они постоянно присматривали за мной, как ангелы. Постоянство их преданности – ветер под моими крыльями. Наконец, я хочу выразить благодарность самым важным для меня людям, Байрону и Тому - за то, что они не стали возражать против публикации этой книги, несмотря на то, что идея не пришлась им по душе. Хотя они оба ясно дали понять, что не хотят бередить душу старыми воспоминаниями, приносить в жертву свою частную жизнь или сосредотачиваться на том отрезке времени их жизни, который лучше было бы забыть, они поощрили мое стремление делать то, что, как я считала, было необходимо. За это я всегда буду им благодарна.

Байрон, твоя любовь и поддержка – самое лучшее, что есть в моей жизни. Без них я бы не нашла в себе силы написать эту книгу. Том, я всегда буду ценить нашу дружбу. Мы с тобой претерпели очень многое и всегда будем важны друг для друга.

https://vk.com/columbineshooting 2017

155