БГ 288 by BigCity BigCity

11022

bg.ru 4 6 4 0 0 08 0 90 0 1 4

Сайт bg.ru обновился. Все, что вы хотели знать о Москве QR-код — зарегистрированный товарный знак Denso Wave Incorporated. Для перехода на bg.ru по QR-коду скачайте программу-сканер на свой смартфон и отсканируйте изображение

№22 (288) 14.12.11

л ю д и

г о д а

журнал распространяется в кафе, ресторанах, клубах, магазинах и кинотеатрах города

«я против того, что все живут в резервации: мы модные — а вы не модные. с е р г е й У этого номера 12 разных обложек. Ищите в городе

к а п к о в

№22 (288) 14.12.11 6 письмо редактора

Митинг испорченных ботинок

22 разговор

В Москву приехал главный редактор The New Yorker Дэвид Ремник. Леонид Парфенов обсудил с ним, как изменилась Россия за последние двадцать лет

И не кончается строка Шесть известных филологов выбрали классические стихотворения, актуальные сегодня, и проанализировали их

---------

8 люди года

28 идеи

46 тосты

«На этих выборах люди перестали требовать абстрактного исполнения закона — маленькие Навальные стали сами следить за его соблюдением»

Двадцать лет спустя

34 стихи

Такие дела-2011

Вспышка слева

И немедленно выпил

БГ рассказывает о двенадцати людях, изменивших жизнь Москвы к лучшему в этом году

В редакции БГ собрались левые активисты и либералы, чтобы обсудить судьбу левой идеи в России

Под конец года бизнесмены, политологи, актрисы, художники и поэты рассказали БГ о своем отношении

---------

к жанру тоста

---------

Этот номер вышел с 12 обложками — по числу московских героев этого года. Ищите в городе

Главный редактор

Филипп Дзядко Арт-директор

Юрий Остроменцкий Ответственный секретарь

Дарья Иванова Заместители главного редактора

Екатерина Кронгауз, Алексей Мунипов Редакторы

Ирина Калитеевская, Елена Краевская, Анна Красильщик Дизайнер Анна-Мария Буштуева Фоторедактор Антон Курцев Продюсер Надежда Косян Ассистент редакции

Маруся Горина Принт-менеджер

Анастасия Пьянникова По настоятельной просьбе генерального директора БГ, опирающегося на статью 27 Закона о СМИ, сообщаем отчество главного редактора: Викторович Фотография на обложке: Павел Самохвалов

над номером работали: Ксения Батанова, Станислав Белковский, Евгений Берштейн, Александр Борзенко, Дмитрий Бутрин, Илья Венявкин, Алиса Ганиева, Даниил Да, Иван Давыдов, Александр Жолковский, Маруся Ищенко, Наталья Лебедева, Роман Лейбов, Маша Липман, Александр Мамут, Леонид Парфенов, Александр Решетилов, Лев Рубинштейн, Павел Самохвалов, Юрий Сапрыкин, Александр Соболев, Лев Соболев, Роман Тименчик, Александр Тимофеевский, Надежда Филатова/coma-lab, Ася Чачко, Григорий Чхартишвили

Учредитель и издатель ООО «Большой город» Генеральный директор Нелли Алексанян Директор по рекламе Мария Шабанова sales@bg.ru, shabanova@bg.ru Руководитель отдела спецпроектов Елена Бродач Менеджер по дистрибуции Мария Тертычная diﬆribution@bg.ru Офис-менеджер Ульяна Русяева Адрес Москва, Берсеневский пер., 2, корп. 1 Телефон/факс (495) 744 29 83 / (499) 230 77 71 По вопросам размещения рекламы на сайте bg.ru bg.ru@bg.ru По вопросам размещения рекламы в рубрике «Поесть и выпить в городе» обращайтесь в РА «Добрый дизайн». Тел. (495) 641 64 76 reklama@reklama-dd.ru Журнал распространяется в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Новосибирске, Ростове-на-Дону, Самаре Препресс ООО «Компания Афиша» Цветокорректор Александр Каштанов Старший верстальщик Евгений Грабовников Старший корректор Юлия Алексеева Рекламные дизайнеры Дмитрий Залогин, Павел Ермаков

Отпечатано в типографии Oy ScanWeb Ab, Korjalankatu, 27, 45100, Kouvola, Finland Общий тираж 120 000 экземпляров Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ № ФС 77–45103 от 19 мая 2011 г. выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) Все фотографии с сайта ﬂickr.com опубликованы согласно лицензии Creative Commons или с разрешения авторов. Перепечатка материалов журнала «Большой город» невозможна без письменного разрешения редакции. При цитировании ссылка на журнал «Большой город» обязательна. Редакция не несет ответственности за достоверность информации, опубликованной в рекламных объявлениях. Мнение авторов может не совпадать с точкой зрения редакции В наборе использованы спроектированные специально для БГ шрифты BigCity Antiqua Александрa Тарбеева и BigCity Grotesque Ильи Рудермана, а также шрифт ITC Bookman

письмо редактора

Митинг испорченных ботинок текст: Екатерина Кронгауз

stories/9724). Эти истории не изменили результаты выборов, но изменили процедуру. Теперь любой интересующийся может точно сказать, где, кто и на каком этапе жульничал. Удивительность этой истории не только и, скорее, не столько в том, что фейсбук заставил подняться тысячи людей, а в том, что за некоторое время до этого фейсбук заставил людей изучить закон о выборах, пройти подготовку и принять непосредственное участие в соблюдении собственного электорального права. Людей возбудило и заставило выйти на митинг не то, что неожиданно вдруг выяснилось, что все жульничают, а то, что они сами стали участниками этих

а делать выборы честными. Людям надоело не знать закон. Когда полиция, член избирательной комиссии, ОМОН или кто угодно говорит тебе: «Вы не имеете права» — он делает это так убедительно, что, если не знаешь закона, это подавляет. То, что произошло в воскресенье, сломило именно эту традицию — те, кто ловили за руку председателей избирательных комиссий, разбирались в законе гораздо лучше тех, кого они ловили. Обычные люди повторили успех Алексея Навального и Ильи Варламова, который заключается в том, что они знают закон и не боятся его использовать. И эта странная идея, которая почти никем не формулировалась со сцены,

Люди вышли на площадь с намерением делать выборы честными жульничеств, борцами и наблюдателями. Впервые в таком масштабе обыватели решили не отстраиваться от жульнических выборов, а встроиться в них. Голосовать, наблюдать и требовать, чтобы их голоса были посчитаны правильно. Десятки тысяч людей выходили не с надеждой на то, что их кто-нибудь услышит. Они слушали Навального и других выступающих не с желанием, чтобы они решили их проблемы: Навального было слышно плохо, а при прослушивании в записи многих, как водится, передернуло. Люди вышли на площадь с намерением не требовать честных выборов,

с которой кричали, «Россия — беспутина!», явно ощущалась не только толпой, но и полицией. В течение всего митинга полиция вела себя идеально. Они пустили больше трехсот разрешенных участников, мне лично помог выйти с митинга через забор полицейский и сказал: «Только перейдите скорее дорогу», никого не били, никого не хватали. До того момента, как по привычке, отвлекшись от требований соблюдать закон, часть толпы не ринулась к Лубянке. Понятно, что после двухчасового стояния под дождем в грязи хочется революции, но если идея заключается в требова-

нии соблюдать закон, то это требование должно быть обоюдным, и только тогда оно будет соблюдаться. Если вы хотите, чтобы ГИБДД не брала взяток, — перестаньте их давать. Если вы хотите, чтобы вас не задерживали, — не устраивайте незаконных шествий. Если вы хотите, чтобы ваше избирательное право соблюдалось, — следите за ним, а не требуйте. Это самое сложное и есть. Потому что на следующий день тысячи людей вышли на незаконный митинг — и мало кто видит разницу, а она есть, и вполне принципиальна. На этих выборах люди перестали требовать абстрактного исполнения закона — маленькие Навальные стали сами следить за его соблюдением. И это единственное, что работает (не всегда, но хотя бы иногда). Государство не собиралось и не собирается следить за соблюдением Конституции и законов, требовать от него этого можно, но бессмысленно. До марта 2012 года есть время, чтобы выучить закон о выборах вдоль и поперек, записаться наблюдателем, членом комиссии или просто представителем прессы на избирательный участок. От пяти до восьми тысяч человек с испорченными ботинками должно хватить на все московские участки. Но хорошо бы к этому моменту подумать еще и о том, в чью пользу все хотят честных выборов.

*Номер сдавался в печать 8 декабря

Вычислять участников декабрьских митингов в Москве можно по испорченным ботинкам

󰀈

фотография: Антон Носик

Когда этот журнал окажется в руках у читателей, на одной из московских площадей, скорее всего, уже состоится самый масштабный московский митинг последнего десятилетия — если, конечно, к 10 декабря власти не запретят вообще все митинги и демонстрации. На момент сдачи номера* 22 369 человек уже отметили на странице митинга в фейсбуке, что пойдут. Когда журнал выйдет, Алексей Навальный и Илья Яшин еще не отсидят свои 15 суток, но скучать в одиночестве им не придется: после митинга гарантированно появятся новые задержанные. В России вряд ли сменится власть, хотя бы потому, что ее не на кого менять. Но у власти сменится отношение к жителям своей страны — и не факт, что в лучшую сторону. Митинг на площади Революции — следствие митинга 5 декабря на Чистых прудах. Именно он переломил желание людей отстраиваться друг от друга и неблизких им позиций, а наоборот — попробовать подстроиться друг под друга, как бы это ни было сложно, ради исполнения закона. Восстание хипстеров, акция «Фейсбук поднимает жопу», теперь его еще называют митингом испорченной обуви — суть не меняется: по разным подсчетам, от пяти до восьми тысяч человек вышли на следующий день после выборов на Чистопрудный бульвар и два часа стояли — кто по щиколотку, а кто по колено — в размокшей гуще грязи. Этих людей вывели на площадь социальные сети. Те самые, где в день выборов и последующие дни появлялись явные доказательства фальсификации результатов выборов (http://www.bg.ru/

л ю д и

г о д а

такие дела 2011

С этого года БГ начинает награждать премией «Такие дела» тех, кто, по нашему мнению, сделал жизнь в Москве значительно или незначительно лучше. В числе героев 2011 года — Валентин Карелин, вместе с друзьями облагородивший простой московский двор, Анна Ставицкая, защитившая незаконно осужденных, Сергей Капков, преобразивший парк Горького, и другие люди, делающие жизнь в Москве лучше. Такие дела интервью: Александр Борзенко/«Эхо Москвы», Ирина Калитеевская, Елена Краевская, Анна Красильщик продюсер: Надя Косян фотографии: Павел Самохвалов

󰀊

григорий мельконьянц Заместитель исполнительного директора ассоциации «Голос» — единственной независимой общественной организации, занимающейся мониторингом нарушений на выборах в России и в этом году испытавшей особенно сильное давление со стороны властей. 28 ноября, обращаясь к корреспондентам НТВ, вломившимся в офис ассоциации, Мельконьянц 84 раза произнес фразу «Вы — сурковская пропаганда», мгновенно ставшую крылатой «Ассоциация «Голос» — к сожалению, единственная в России независимая организация, которая занимается мониторингом избирательного процесса. Мы существуем уже почти 12 лет. У нас более трех тысяч человек, которые занимаются непосредственно наблюдением. Поверьте, за это время многое происходило, но такого, как на этих выборах, еще не было, настолько масштабного давления мы не ожидали. Те, кто за этим стоит, препятствуют работе общественной организации, то есть гражданам, которые верят, что наши выборы можно сделать более честными. Учебные заведения вызывают студентов, сотрудничающих с «Голосом», и угрозами пытаются запретить им идти на участки. К сожалению, есть люди, которые отказываются из-за этого с нами сотрудничать. У нас проводятся какие-то проверки, на нас пишут заявления в прокуратуру и в разные другие органы. В нашей стране 83 субъекта, и в каждом из них прокурату-

ра мечтает помешать «Голосу» наблюдать за выборами. А противодействовать наблюдению могут только те, кто что-то скрывает. Федеральные СМИ, подконтрольные властям, — НТВ, «Российская газета», «Комсомольская правда», — занимаются пропагандистской деятельностью против нашей организации. Но люди понимают, что власть ругает тех, кто говорит правду. Мне по электронной почте в последнее время пришло метров десять писем со словами поддержки и благодарности. Говорят, теперь, если журналист НТВ кудато приходит, он сразу слышит: «Вы — сурковская пропаганда». То, что эти слова прозвучали на федеральном телеканале, — уникальный случай. Власти пытаются нас преподнести как западную, ангажированную организацию. Это ложь. Да, мы получаем международное финансирование. И это нормальная, принятая во всем мире практика: нацио-

нальная организация по мониторингу процедур, совершаемых государством, не может зависеть от этого государства. Благодаря международной поддержке мы можем быть объективны и независимы. Мы пытались привлечь российский бизнес, но все боятся. А те, кто как-то помогает — снабжает бумагой, минеральной водой для мероприятий, — стараются эту помощь не афишировать. То есть сочувствующие есть, но до масштабной, публичной финансовой поддержки бизнес в России не созрел. 2 декабря около двух часов дня к нам в офис пришла прокуратура и принесла нам два документа. Во-первых, предостережение нашему директору, чтобы она не нарушала закон, и во-вторых, постановление о производстве по административному делу. Вечером около восьми часов нам принесли повестку в суд — нам предлагалось явиться уже на другой день. Мы не ожидали, что это будет так быстро.

Как выяснилось, дело было инициировано председателем ЦИК Владимиром Чуровым. У нас на сайте опубликовано его уникальное письмо, в конце которого он, по сути, обвиняет «Голос» в присвоении властных полномочий. Это какая-то дикость. И оформлен документ был неправильно — даже судья отметила, что там не стоит ни номера, ни даты. Это было очень быстро сфабрикованное дело. Я сказал им: «Друзья! Вас так возбудила наша «Карта нарушений», что вы сразу начали проверять нас. Но почему вы не стали проверять сведения о тех нарушениях, о которых там написано?!» Странно было бы говорить, что мы совсем ничего не боимся. Мы знаем много грустных примеров. Но мы не изменяем своим принципам. Уйти в подполье, укрыться — это, по-моему, самое низкое, что можно сделать». 󰀋

«экспериментаниум» В марте четверо друзей открыли устроенный по западному образцу частный естественно-научный «музей занимательных наук», в котором все можно трогать, крутить и разбирать, — и о команде «Экспериментаниума» заговорил весь город. К концу года число посетителей не уменьшилось, несмотря на довольно дорогие билеты и, казалось бы, не самые развлекательные сюжеты. Судя по всему, о таком музее и мечтала вся Москва

Наталья Потапова, член совета директоров музея (на фотографии — вторая слева): «Идея музея родилась у моих друзей, и они меня сразу же в этот проект пригласили. Нас четверо, мы все примерно одного возраста, у нас у всех один бэкграунд, мы примерно в одно время росли в Москве и у нас есть какие-то общие воспоминания о школе, о каких-то кружках, о «юном физике» и так далее. И у нас старшие дети уже стали младшими школьниками. И мы поняли, что в Москве чего-то не хватает. Нам захотелось создать место, где дети бы понимали, что научные процессы — это не так скучно, не так сухо, не так взросло, как иногда кажется. Что для того чтобы начинать проводить эксперименты, не обязательно закончить школу, вуз и работать в каких-то воздушных лабораториях. Что наука — это не обязательно либо старые, загибающиеся НИИ, отпугивающие молодежь одним своим антуражем, либо что-то космическое, заоблачное, очень дорогое и элитное. Мне кажется, важно донести это до 󰀃󰀂 детей. Кроме того, сейчас дети активно

погружаются в виртуальное пространство и в симуляторы, в том числе процессов и физических явлений. Любой физический закон можно продемонстрировать с помощью виртуальной модели. Конечно, в современном мире совсем без виртуальных моделей обойтись невозможно, но в результате дети отрываются от этих ощущений на кончиках пальцев, и мне кажется, что это тоже неправильно. Есть вещи, которые проще познавать через материальное, особенно ребенку. Ну и, наконец, в Москве много развлечений для взрослых, есть что-то для детей. Но взрослые, сопровождающие детей, обычно скучают. И мы хотели создать место, где было бы интересно совместно провести время и взрослым и детям — чтобы понять, что мы семья, команда. Мы решили, что нужно сделать такое место самим, а не ждать милостей от природы. Мы перелистали книжки Перельмана, журналы «Юный техник», побывали на съезде Ассоциации музейных центров. Но надо сказать, что практически все похожие музеи являются некоммерческими предприятиями, то есть финансируются за счет государства, фондов и так далее.

Так что у нас даже на общемировом уровне ноу-хау, потому что мы все это сделали не на средства фонда, а на собственные деньги. В марте 2010 года впервые собрались, а в марте 2011-го открылись. У нас разделение зон ответственности. Мои партнеры определяют общую стратегию, в том числе ведут региональное развитие — мы сейчас планируем выходить в регионы. Вот в Саратове открывается выставка. На мне финансовые вопросы, стройка, ремонты, поиск объектов. Я всегда занималась управлением собственностью, работала в холдинговой компании «Интеррос», во Внешторгбанке. Потом довольно долго была в декретных отпусках, а потом занялась музеем. Теперь я все свое время трачу на него — вот на этой неделе у меня есть шанс детей увидеть только, может быть, в среду. Моя коллега Ира Кузнецова занимается программами. Это экскурсии, мастерклассы, лекции, тим-билдинги, квесты по экспонатам. У нас даже взрослые проводят корпоративы. Еще одна важная часть нашего проекта — производство экспонатов. Часть экспонатов мы покупаем за рубежом,

часть — у наших местных партнеров, до сих пор оставшихся в Москве энтузиастов моделирования. Но этого недостаточно: наши экспонаты находятся в постоянном контакте с людьми, с детьми, так что нужно их бесконечно чинить и производить новые. За полгода многое уже по третьему-четвертому разу было сделано. Наш директор по производству раньше говорил: «В первую неделю не пускайте меня на экспозицию, а то я что-нибудь устрою!» Он месяцами это все создавал, вырисовывал, вырезал, покрывал лаком, тестировал — и когда он видел, как не только дети, но и массивные папы резвятся на полную катушку с соответствующими последствиями… Так что нам в первый месяц очень хотелось вызвать бабушек из музеев и развесить везде веревочки. А сейчас мы смирились. Иногда, правда, директор по производству приносит в офис какие-то изгрызанные куски металлического швеллера и говорит: «Я не понимаю, как можно без подручных средств голыми руками это сделать!»

андрей аникеев Спасатель международного класса, заместитель начальника поисково-спасательной службы МЧС России. В этом году с 14 по 23 марта разбирал завалы в японском городе Сэндай, когда там еще продолжались подземные толчки. В апреле тушил серьезный пожар в жилом доме на Таганской улице (его отряд спас тогда 15 человек). С 10 по 15 июля руководил поисковоспасательными подразделениями на месте крушения теплохода «Булгария» недалеко от Казани, а 31 июля — на месте столкновения баржи и катера на Лужнецкой набережной в Москве. Наконец, 8 августа работал на пожаре, случившемся на территории завода «Микоян». Участвовал в ликвидации последствий практически всех чрезвычайных ситуаций, случившихся в Москве и Московской области с 1996 года «Лично для меня тяжелее всего было на «Булгарии». Условия для подводных работ были крайне сложными. Несмотря на все меры, это был огромный риск: водолазы постоянно работали с угрозой для жизни. Ведь это речное судно, на котором, в отличие от морского, мебель не крепится. Матрасы, простыни, одежда, отошедшие от влаги перегородки — все это плавало вперемежку. Входишь в отсек, потом выходишь — и упираешься в стену из вещей. Приходилось все спокойно и аккуратно разгребать, чтобы выйти обратно. С самого начала было понятно, что там будет большое количество погибших детей, и естественно, это является неким эмоциональным фоном. Но когда работаешь, ты абстрагирован от всего. Четко выполняешь задачу: ищешь проходы, пытаешься вскрыть отсеки, люки, найти погибших и пострадавших и вытащить. Но эмоции накапливаются, и после ЧС чувствуется, какое негативное влияние все это оказало на психику. Но мы, как правило, к этому готовы. Мне, как руково-

дителю, надо было общаться с родственниками. Объяснять, что мы работаем, а не просто так тут находимся. Рассказывать, что мы делаем, как ищем. И тут, конечно, эмоции родственников тоже на тебя ложатся. А потом постепенно все проходит. Если это необходимо, спасателей после крупных ЧС отправляют на реабилитацию. Весной был пожар на Таганской улице в жилом доме. Там очень долго не могли дать воду, из-за того что этаж был достаточно высокий, — 14-й, кажется. Пришлось эвакуировать огромное количество людей из соседних квартир, и все это в тяжелых условиях. Огромная температура, сильное задымление. Но справились, вывели порядка 15 человек. По одной из квартир пришлось передвигаться ползком, настолько высокой была температура. Двери вскрывали гидравлическим инструментом. Там была женщина, ее спасли. В Японии наша задача была искать и эвакуировать людей из завалов. Работать было тяжело из-за высокого уровня

воды и большого количества грязи после цунами. Живых, к сожалению, найти не удалось. Мы помогали японцам находить и извлекать трупы. С японцами достаточно сложно общаться. Они своеобразные. Совершенно не приемлют вмешательства в свои дела. Отношение было такое, как будто что ты есть, что тебя нет — им все равно. В некоторых случаях, конечно, благодарили, но довольно сдержанно. И отношение к смерти у них очень спокойное. В каждой чрезвычайной ситуации — перенос пожилых людей в скорые, или вскрытие дверей в помещениях, где находятся маленькие дети, или завалы, взрывы, теракты — ты стараешься максимально использовать свои навыки и знания. Стараешься помочь, в том числе и морально. А потом все скапливается в одну массу, и ты какие-то отдельные операции редко выделяешь в памяти. Чаще всего вспоминается то, что связано с детьми».

󰀃󰀃

зинаида бонами Во многом именно благодаря заместителю директора по международной и выставочной деятельности ГМИИ им. Пушкина Зинаиде Бонами на Воздвиженке в этом году стояли многометровые очереди. В рамках Года Италии в России в музее побывали работы Рафаэля, Боттичелли, Бернини, Лоренцо Лотто и Караваджо. Вместе с двумя француженками, историком моды Флоранс Мюллер и дизайнером Натали Криньер, музей сделал нетривиальную для достаточно консервативной институции и при этом чрезвычайно масштабную выставку «Диор: под знаком искусства». А закрывшаяся в ноябре выставка работ Сальвадора Дали побила рекорд посещаемости музея — за 11 недель ее посмотрели 270 000 человек

«Очереди в Пушкинский музей выстраивались еще в середине XX века, когда моя мама была студенткой. Тогда это было своего рода окно в мир. Но и сейчас, когда у многих появилась возможность ездить за границу, очереди на крупные выставки все равно стоят. Выставка — это не просто произведения искусства, собранные из разных музеев. Помещенные в новое пространство, они всегда будут прочитаны и осмыслены заново. Думаю, что по интенсивности той работы, которую мы провели в этом году, с нами могут сравниться немногие музеи в мире. Вспомним, например, совершенно необычную выставку «Диор: под знаком искусства», которая была создана в тесном сотрудничестве с нашими французскими партнерами. Возможно, некоторые восприняли ее как уступку музея массовому вкусу. Однако задача любого музея — отобрать и показать зрителю самое значительное в художественном процессе, а вклад художников 󰀃󰀄 моды в культуру XX века неоспорим. Так,

несколько лет назад мы осуществили проект, посвященный творчеству Шанель. Эта выставка объединила модели Дома Dior и замечательные произведения искусства, собранные из совершенно разных коллекций — как музейных, так и частных, — чтобы показать, как художники моды использовали художественное наследие предыдущего времени и современного им изобразительного искусства. Кроме того, экспозиция строилась с использованием средств мультимедиа, поколебав таким образом некоторые традиционные музейные табу — например, что нельзя соединять в единый зрительный ряд живопись и графику, картину и движущееся изображение. Огромный успех имела выставка Дали, его первая ретроспектива в России. Оказалось, что он не только мастер эпатажа, но и чудесный рисовальщик, который, например, делал гениальные иллюстрации — скажем, к «Дон Кихоту» Сервантеса. Очереди стояли со дня открытия и до самого конца. В последний день

музей работал до последнего человека, — эта выставка, как и все другие, была сделана усилиями многих людей, в том числе и смотрителей. Одновременно с Дали экспонировалась не менее притягательная выставка «Парижская школа», представившая художников, приехавших в начале XX века из разных концов света в Париж. Затем музей принимал картины из Мюнхена — работы членов художественного объединения «Синий всадник», куда входили и русские художники, например Василий Кандинский. Эту выставку можно посмотреть в Отделе личных коллекций музея и сегодня. Так же как и фотоработы американской звезды Анни Лейбовиц, тоже побывавшей в этом году в Москве. К фестивалю «Декабрьские вечера» Пушкинский открыл выставку из собраний британских музеев, посвященную творчеству Уильяма Блейка. Наконец, Караваджо. Всего 11 картин, но они собраны со всей Италии, и для того чтобы каждый из этих музеев и цер-

ковных собраний решился отправить в Москву принадлежащие им шедевры, нужно было проявить необыкновенную волю и страсть. Мы начали этим заниматься больше года назад — за такой короткий срок совместно с итальянскими партнерами и с помощью посольства Италии в Москве сумели осуществить этот почти невероятный проект. Впервые такое количество картин этого гениального мастера выезжают на выставку за пределы Италии. Все это — жест исключительного доверия правительства Италии и хранителей Ватиканской коллекции к Пушкинскому музею. Действительно, нынешний год не только по количеству, но и по качеству наших выставок совершенно необычен. Это, конечно, не моя личная заслуга, это заслуга музея, это опыт и репутация, которые нарабатывались десятилетиями, еще со времен, когда я была маленькой».

сергей капков Чиновник, бывший вице-президент Российского футбольного союза и бывший депутат Госдумы Сергей Капков весной возглавил парк Горького, до этого славившийся только гуляньями пьяных десантников, сомнительными шашлыками и дряхлыми аттракционами, и превратил его в нормальный городской парк — с газонами, белками, скамейками, фонарями, фестивалями и велосипедами. Вдохновившись успехом, городские власти передали ему в подчинение весь Департамент культуры Москвы — в надежде, что чудо произойдет и здесь «Я проработал в парке с 28 марта до середины августа — 5 месяцев. Теперь это мое любимое место, я туда каждый день хожу. Летом мне нравилось в Нескучном саду — там были белки, их можно было кормить. А в самом парке мне нравилось около Голицынского пруда. Я работал в Государственной думе первым заместителем председателя информационного комитета и придумал план, как изменить парк Горького. Сделал большую презентацию для мэра — мне еще помогал Илья Ценципер. И мэр говорит: «Хорошая идея. А кто это делать будет?» Я думал, что мы найдем человека, который будет все это исполнять, и будем ему помогать. А мэр сказал: «Все-таки ты уже разобрался. Может, возьмешься?» Поиски людей в команду заняли месяцполтора. Я искал людей, которые в жизни уже сделали что-то успешное, неважно, было это связано с безопасностью, хозяйством, проведением мероприятий или чем-то еще. Мы не могли рисковать и брать людей, которые очень хотят, но у них нет никакого практического опыта. Уходя из парка Горького, я ни одного человека с собой не забрал, хотя, может быть, и хотел бы. Там остались все те, кого я туда пригласил. Потому что иначе я бы подставил дело. И я полностью уверен в этой команде. Самым сложным было перепрограммировать ту аудиторию, которая исторически привыкла ходить туда на аттракционы, — она втянулась в ту жизнь, которая появилась в парке. Нам это удалось, потому что ни одно мероприятие, которое проходило на территории парка, парк не делал сам. Все делали внешние люди, а мы только предоставляли сцену, без-

опасность, звук, уборку, туалеты… Эти люди приходили со своими комьюнити, к ним присоединялись другие посетители парка и начинали играть по их правилам. Получился такой плавильный котел. И если определенной группе людей какое-то мероприятие казалось трэшовым, они могли найти тут свои плюсы. Например, для кого-то концерт Димы Билана — вещь пошлая. Но люди, пришедшие в парк просто погулять, готовы к этому спокойно отнестись. И наоборот — приходят пузатые дядьки покатать детей на каруселях, а тут фестиваль журнала «Афиша–Еда». Дядьки катают ребенка, а потом ведут его кормить к Корреа. И нет агрессии. Ведь я против чего? Того, что все живут в резервации: мы модные — а вы не модные. И так везде: мы модные музейные работники — а вы нет, мы молодые новые театры — а вы проклятые репертуарные. А в середине вообще ничего нет. Я считаю, что не надо друг к другу так относиться. И День десантника можно провести нормально. Если выставить против них ОМОН в шлемах, конечно, будет агрессия. А мы угостили их арбузом, привезли за деньги парка группу «Голубые береты», и десантники искупались в фонтане, дай им бог здоровья, и ушли. Наверное, можно было бы втащить в парк еще больше людей — хочется, чтобы там каждый день были какие-то мероприятия. Хотелось бы, чтобы там был какой-то культурный институт, интересный и читателям БГ, и читателям «Комсомольской правды». Потому что парк — это для всех, и тут нужна такая неэлитарная история. Вот Cirque du Soleil затащить не удалось. Еще я хотел бы, чтобы парк стал еще более зеленым».

󰀃󰀅

издательство «самокат» В сентябре детское издательство «Самокат» выпустило первый игровой набор из серии «Московское ралли». Это девять карт с маршрутами по центру Москвы, а также вопросами и заданиями, которые нужно выполнять по ходу прогулки. К картам прилагается книжечка, в которой описаны правила игры, даны правильные ответы и разные дополнительные материалы. Кажется, на рынке детской литературы не появлялось ничего столь же занятного, красивого и полезного по москвоведению. Авторы текстов — Евгения Гершкович и Хельга Патаки, художницы — Надежда Суворова, Софья Уткина и Наталья Яскина

Ирина Балахонова, главный редактор и директор издательства «Самокат» (на фотографии — крайняя справа): «Несколько лет назад моя подруга и коллега из Парижа Елена Кинтана показала мне парижский проект, который мне страшно понравился: там были карты с небольшими заданиями и маленькая книжечка, в которой объяснялось, что на этих картах нарисовано. Мы вдохновились этой французской историей, но не стали делать кальку — у французов очень короткие вопросы и очень короткие ответы. В итоге решили, что в русском варианте — с нашей любовью к языку и представлением о том, какой должна быть книжка про город, это будет неубедительно. Все-таки, разговаривая об истории города с начинающим читателем, не ограничишься интересными деталями — нам хотелось рассказать о более общих вещах, связанных с развитием архитектуры — а здесь есть о чем рассказать! По задумке, вся игра — 9 или 󰀃󰀆 10 карт и маленькая брошюра в одной

упаковке — должна помещаться в карман, чтобы во время прогулки ее можно было носить с собой. Тем не менее наша брошюрка получилась довольно объемной — и это после долгих усилий по сокращению текста. Потом мы столкнулись еще с некоторыми сложностями — в общем, то, что сначала казалось таким простым, как выяснилось, требовало глобальной структурной работы. И мы, по-моему, с этим справились Нам важно, чтобы наши читатели научились «читать» город, чтобы городское жизненное пространство было более доступным, доброжелательным, чтобы горожане — и совсем юные в том числе — относились к нему более осознанно и чувствовали себя в нем более уверенно, как дома».

но сказать, рукотворной. 9 маршрутов у нас нарисовали три разных художника. И к весне мы собираемся сделать продолжение. Там будет еще 9 маршрутов — Царицыно, Кусково, зоопарк, Третьяковская галерея… В Петербурге люди гораздо больше знают всяких приятных подробностей про свой город, там много хорошей краеведческой литературы, там до сих пор принято гулять. А в Москве такой традиции, к сожалению, сейчас уже нет. Очень редко бывает, чтобы родители взяли детей и поехали в исторический центр, погулять по оставшимся кусочкам среды. Может быть, пора начать прививать это детям?»

Евгения Гершкович, автор (на фотографии — вторая справа):

«У нас в первом пункте правил написано, что надо взять родителей (или еще когонибудь), карты, на которых написаны вопросы, и идти по ним — а книжечку убрать и вообще в нее не смотреть. Люди, которые в первый раз смотрят на эти карты, говорят: «Ой, какие у вас сложные

«Я считаю, что на 90% успех этого проекта заключается в качестве иллюстраций — именно благодаря им игра выглядит такой необычной, удобной и, мож-

Хельга Патаки, автор (на фотографии — в центре):

вопросы». Большинство этих вопросов взято из экскурсоводческой практики — их дети сами задают во время прогулок по городу. И подсказки ко всем вопросам есть на местности. Только пройдя весь маршрут, ответив на все вопросы и уже вернувшись домой, люди берут в руки эту книжечку. В книжечке есть не только правильные ответы, но и разные дополнительные вопросы, картинки, небольшие материалы. В конце есть еще тест по москвоведению. И в зависимости от количества правильных ответов детям предлагается список книг, которые стоит почитать, чтобы перейти на уровень выше. Тем, кто на самом высоком уровне, предлагаются уже книги не о Москве, а об основах градостроительства, истории русской архитектуры Это будет «Московское ралли №2». А еще будут такие же карты по Петербургу».

наталья васильева Помощник судьи Хамовнического суда Наталья Васильева в феврале 2011 года заявила, что приговор Ходорковскому судья Данилкин написал не сам, а под диктовку Мосгорсуда. После этого Васильева уволилась, Данилкин в телеэфире назвал ее высказывания ложью, но иск о клевете не подал, а поэт Дмитрий Быков посвятил ей поэму, которая заканчивалась словами: «Нас мужиков энтропия осилила, пропили совесть и честь. Русская баба Наташа Васильева все рассказала как есть» «Я нисколько не жалею о том, что я сделала. Единственное, сейчас я бы не стала защищать Данилкина. Я бы просто рассказала обо всех нарушениях и все. После того как я уволилась, Данилкин ни разу мне не звонил. Более того, когда я потом приходила в суд, чтобы забрать документы, его там не оказывалось. Мне просто хотелось посмотреть ему в глаза. Сама я ему не звонила — он все равно не возьмет трубку, после того что сказал обо мне на Первом канале. Это чистое предательство — сначала мне было противно, а потом я поняла, что он просто слабый человек, и сейчас, наверное, я бы не хотела с ним видеться. Бывшие коллеги тоже ни разу не звонили. Я думаю, они все меня скорее осуждают. Единственный человек, с которым я потом мимолетно общалась, сказал, что многие вертели пальцем у виска и не понимали, зачем я это сделала. Я самоед по натуре, и то, что я видела в суде, меня съедало. К февралю я поняла, что больше не могу. Плюс я исполняла обязанности пресс-секретаря, и вся пресса приходила ко мне на стол — я читала все оскорбления и угрозы в адрес Данилкина и при этом понимала, что это не его личное мнение и выбор. Мне хотелось рассказать об этом людям. Все запросы на аккредитацию прессы на оглашение приговора Ходорковскому проходили через меня. В запросах были указаны контакты и имена корреспондентов изданий. Поэтому, когда я приняла решение обо всем рассказать, я взяла со стола стопку запросов и вытянула первый попавшийся — от «Газеты.ру». Мне тогда было все равно, кому рассказывать, — я не очень разбиралась в изданиях.

О своем намерении я рассказала только мужу. Он сначала сказал, что я с ума сошла, но потом поддержал. Правда, мы оба не могли тогда предположить масштаб общественной реакции. Было очень тяжело. Первое время я вообще не могла разговаривать на эту тему. А потом поняла, что все правильно. И сейчас я чувствую себя более приличным человеком, чем во время работы в суде. Люди узнали правду, а я поняла, что за человек мой бывший начальник, и моя совесть чиста. Уголовное дело на меня не завели. Во-первых, потому что они знают, что я права, а во-вторых, клевета — это административная статья, и я думаю, им это просто неинтересно. После увольнения я решила посидеть с ребенком дома, а потом пыталась устроиться помощником адвоката в городе Железнодорожный, где я живу. Пока ничего не получилось. Не знаю, связано ли это с моим заявлением, мне просто везде говорят: «Вакансий нет». А в суде я больше не хочу работать, туда меня, думаю, на порог даже не пустят. Я по натуре не оппозиционер, я просто физически не выношу несправедливость. До того как я пришла работать в Хамовнический суд, я чувствовала, что вокруг много вранья, но не понимала механизма, того, как это происходит. Обывателю трудно во всем разобраться, пока он сам в это не окунется. Сейчас я внимательно слежу за новостями в интернете, в курсе того, с какими нарушениями прошли эти выборы, читала про митинги — участвовать в них не могу, так как далеко живу. Недавно посмотрела фильм «Ходорковский» — это замечательная работа, вполне адекватно рассказывающая о захвате ЮКОСа».

󰀃󰀇

проект «шардам» В конце октября открылся «Шардам», первый масштабный детский проект в центре Москвы, где ни на кого не шикают, где можно бегать, рисовать, делать гравюры, ставить спектакли и участвовать в концертах. Он не идеален, а самые грандиозные идеи только готовятся к реализации, но и у детей, и у родителей «Шардам» уже сейчас пользуется оглушительным успехом. БГ поговорил с создателями «Шардама» — рестораторами Дмитрием Борисовым (в центре) и Дмитрием Ямпольским (справа) и дизайнером Игорем Митя Борисов, соучредитель: «Мы не до конца понимали, что открываем и как все должно быть устроено. И, наверное, поэтому сделали слишком анархическое пространство, где все происходит повсюду и одновременно. Конечно, это нравится детям, они с радостью там тусуются, но взрослым очень трудно, потому что детьми невозможно управлять. К февралю мы собираемся ввести более структурированную систему: более четко разделить ресторанную часть, место, где рисуют, и другие зоны. «Шардам» — очень сложный организм, нет людей, которые бы знали, по каким правилам это живет, и мы учимся. Но при этом общий успех налицо: людям нравится, народу много, отзывы в основном положительные. В феврале у нас начнутся регулярные мероприятия: ежедневные спектакли, исторические лектории. Пока мы изучаем реакцию людей, смотрим, что идет, а что 󰀃󰀈 нет.

Заниматься детьми — это страшно затягивает, хотя и очень тяжело. И мы оказались правы в том, что это невероятно востребовано. Люди, которые не уезжают на Новый год, звонят и говорят: «Вот мы в «Шардам» будем ходить, можно нам столик оставить на каждый день?» И уже предлагают сделать то же самое в других городах, в Самаре, скажем».

Дмитрий Ямпольский, соучредитель: «Я достаточно активно участвую — высказываюсь про сайт, влезаю в дизайн. Например, с книжными шкафами я настоял на том, чтобы они были расставлены именно так и никак иначе. Мы хотим сделать суперсказку. Чтобы у ребенка, который туда попадает, рот открывался и не закрывался до тех пор, пока он оттуда не уйдет. Я много езжу, смотрю, как такие места выглядят в мире, и прекрасно понимаю, что нам еще очень много надо сделать, несмотря на то что

«Шардам» уже пользуется успехом. Я сам хожу со своей дочкой Соней на некоторые занятия. Она учится в школе, и я вижу, что нужна более стройная сетка. Тогда будет проще водить, и она точно будет знать, что по понедельникам всегда такие-то занятия. А сейчас мы ходим очень спонтанно. Мне кажется, самое удачное сейчас — это научные истории, детская наука. Вообще основная наша идея, что там не должно быть скучных занятий, где дети сидят и что-то учат. Был отличный опыт, когда мы с ВИА «Татьяна» сделали детскую мини-группу — маленькие девочки выучили взрослые военные песни, вышли на сцену и спели, а аккомпанировала им группа «Татьяна». Получился полноценный концерт с аншлагом, даже два концерта. И для детей это был очень крутой опыт, потому что они увидели, что они сами могут сделать что-то настоящее, что у двухмесячных репетиций может быть очень понятный результат: концерт

с полным залом. И это же можно делать с кем угодно, хоть с группой «Аукцыон». Это наши друзья, и они сами захотят такое сделать. Потому что дети — это круто».

Игорь Гурович, дизайнер: «У истории с «Шардамом» есть лицо — это родители. Проект действительно уникальный, аналогов нет. При этом запускалось все очень быстро, вышло симпатично, но нужно все доводить до ума. Есть проблемы с навигацией. Есть какие-то вещи, которые нам казались понятными, а оказалось, что это не совсем так: например, барные стойки. Вот, например, деревянные мостики внутри — смешные, а насколько они рабочие, пока непонятно. Со временем должно появиться больше разных смешных объектов. Это должна быть очень симпатичная, приятная кунсткамера функциональных вещей, с которыми можно жить, дружить и которые можно крутить по-разному».

валентин карелин Учитель истории в государственной школе №1060 вместе с учениками, их родителями и коллегами за три года превратил заброшенный школьный двор в архитектурный музей, культурный центр и реставрационную мастерскую. Школа находится по адресу Стремянный пер., 33/35 «Во дворе нашей школы были настоящие джунгли — можно было снимать фильм о войне во Вьетнаме. Тут валялось гигантское количество мусора: какие-то железобетонные балки, перекрытия. А в глубине стояла руинированная кирпичная стена. Она была построена в конце XIX века, а в советское время переделана под нужды работавшей здесь тогда фабрики. Когда мы эту стену нашли, она была в кошмарном виде и было очевидно, что она обречена на полное уничтожение. И я понял, что все это можно превратить в красивый школьный сад, который дети могут сделать своими руками. Удивительно, но для детей это оказалось прекрасным развлечением, они сюда приходили с удовольствием, и во время учебного года, и летом, в качестве летней практики для желающих. Сначала работали 10–15 детей. Потом пришли их родители. Потом людей стало много. И это был не просто ремонт: мы придали нашему двору с этой полуразрушенной стеной художественную ценность. Сначала мы разобрали верхнюю часть, которая держалась на одной известке. Мы вынули из стены горы старого, фактурного кирпича и несколько месяцев вместе с учениками и их родителями чистили его от известки. Поставили прямо во дворе столы и большие чаны, в которых эти кирпичи надо было отмачивать, и дети с родителями приходили по субботам и воскресеньям. Больше всего это было похоже на английскую мануфактуру времен Чарлза Диккенса и его Оливера Твиста — стояли дети и чистили эти кирпичи, тысячи кирпичей. Разбирать стену было весело, а чистить, конечно, грустновато. Я писал разные смешные призывы и развешивал в школе. Потом из этого кирпича мы заново переложили стену. Сделали белокаменный фриз — он тянется почти на всю длину этой двадцатиметровой сте-

ны. Белого камня по всей Москве валяется огромное количество, он остается после разрушения старого города. Последнюю порцию мы с моим другом и коллегой Володей Базалием вывезли с Никольской, с территории знаменитого Чижевского подворья. В нашей школе есть такая вещь, как проектные работы. Это значит, что старшеклассник выбирает себе что-то интересное — это может быть связано с физикой, математикой, музыкой, кино, анимацией, чем угодно — и это вставляют в сетку часов. И я вел проектные работы по резьбе по камню. Мы ходили с учениками по Москве, искали, где еще сохранилась такая резьба. Ходили в МарфоМариинскую обитель, чтобы детям было от чего оттолкнуться. Потом дети сами резали по камню, делали рельефы. Уже сделали два изразцовых панно, а будет четыре — каждое посвящено своему времени года. Советские фабричные окна мы перелицевали с помощью приглашенных школой реставраторов, сделали из них аркаду. Сейчас возле стены мы сооружаем галерею, где в теплое время года будут проходить выставки, чаепития и все, что душе угодно. Тут же появится сцена, потому что в школе буквально весь народ музыкальный — будем устраивать концерты. Все это было бы, конечно, невозможно без желания самих учеников и без поддержки школы и сотрудников Департамента образования, помощи от которых мы, признаться, не очень ждали».

󰀃󰀉

отряд «лиза алерт» Добровольческий поисковый отряд, члены которого ищут пропавших людей, возник в конце прошлого года и быстро превратился в одно из самых важных объединений, действующих в Москве и Подмосковье. Первой их операцией были поиски пятилетней Лизы Фомкиной, потерявшейся в лесу вместе с тетей. Пять дней спустя ее начали искать 500 добровольцев. Еще через четыре дня нашли, но было уже поздно — накануне Лиза умерла от переохлаждения. После этого волонтеры объединились в поисковый отряд, чтобы искать пропавших детей, но со временем стали искать всех. На сегодняшний день добровольцы «Лизы Алерт» участвовали в 123 поисковых операциях

Григорий Сергеев, один из координаторов (на фотографии второй справа): «Как организованный отряд мы появились в середине октября прошлого года. Мы — это сообщество неравнодушных людей, которые приняли решение посвятить часть себя поиску пропавших детей, преимущественно в природной среде. В течение года на сайте отряда зарегистрировались больше двух тысяч человек. Многие из них выезжают на поиски. Теперь мы уже ищем не только детей. Я до появления «Лизы Алерт» вместе с женой занимался семейным бизнесом — торговал мебелью. Теперь все время посвятил поискам. Мы такие же люди, как и остальные. Поискам учились сами. Многие из наших поисковиков до вступления в «Лизу Алерт» в лес заходили один раз — с бабушкой за грибами. По возможности каждую неделю мы проводим тренировки по разным дисциплинам, связанным с поисками. Людей всегда не хватает, и от каждого человека требуется высокая 󰀃󰀊 эффективность.

Этим летом звонит тетенька. Мы, говорит, дачу купили в Смоленской области, и тут у соседей ребенок потерялся, девочка Анна-Алена, 2 года. Мама ненадолго вышла с участка, вернулась — девочки нет. Нам сообщили очень поздно, операция была развернута только на третьи сутки. Сначала нас было человек 25–30. Начали опрашивать людей из деревни. Поговорили с местной полицией, МЧС — они очень активно искали до этого, подключили вертолет. В первый день мы отработали несколько направлений, нашли следы, нашли лежку. К сожалению, после того, как девочка ушла, был сильный ливень, и следовые собаки не могли работать. На вторые сутки нашли свидетелей, которые видели, куда пошла девочка. Мы нашли ее неподалеку. Она погибла, утонула в речке шириной в полтора метра. АннаАлена была мертва уже в тот момент, когда мы начинали поиски. А через несколько недель в той же Смоленской области пропала пятилетняя Даша. В местной полиции о нас уже знали и позвонили сразу. Там уже было МЧС,

многих людей собрали с заводов, егерей подключили. Утром Дашу нашли живой. Это результат оперативной реакции. Недавно один дедушка в Одинцовском районе пошел в лес за березовой корой. Температура +2, дождь. О том, что он заблудился, мы узнали через шесть часов. Мы приехали, полиция местная тоже хорошо отработала, и дедушку нашли живым, спасли. Слава богу, у него был мобильный телефон — мы его направляли по телефону, а сотрудники полиции сирену включили рядом с лесом, он на нее выходил. Когда мы находим человека живым, это дает нам силы на новые поиски. Когда находишь погибшего — всегда очень тяжело. Но это не должно нас останавливать. Каждый новый поиск — это новый опыт, который позволяет нам искать все лучше и лучше. Мы учимся на своих ошибках. Год назад я думал, что искать людей должно государство. Сейчас я понимаю, что у властей никогда не будет таких ресурсов — слишком многие пропадают. До сих пор в России почти не было опыта применения добровольцев при лесных поисках.

МЧС признает, что такие поиски эффективны только при большом количестве людей. Сегодня пропавший человек — проблема участкового. Видимо, он один должен прочесать лес. Но и 10 человек не могут найти пропавшего в лесу площадью 30 квадратных километров, даже если они опытные следопыты. Сейчас ситуация примерно такая: пятница — десять вызовов. Мы решаем ехать в Тверскую область, потому что в одном гигантском лесу с двух сторон одновременно заблудились двое пожилых людей. Остальные вызовы мы мониторим — узнаем, что там и как. Выясняется, что в восьми случаях все печально: только двое выбрались из леса. Для того чтобы поучаствовать во всех поисках, нужно, чтобы одновременно приехало 500 человек. Привлечь такое количество людей трудно, но мы это делаем».

иван митин Писатель, создатель проекта «Стихи в кармане» (это когда стихи, напечатанные на листочках размером с карманный календарь, распространяют в общественных местах) и заведения «Дом на дереве», в котором каждый платит, сколько захочет. Опробует новые для Москвы бизнес-модели, отличающиеся небывалым демократизмом. В этом году открыл два места под названием «Циферблат»: там бесплатно дают чай и кофе с печеньем, игры и прочие развлечения, а деньги берут за время «Идея «Циферблата» проста: человек платит только за время пребывания. Одна минута — один рубль. Чай, кофе, печенье, еще какие-то штуки — все бесплатно. Никаких дополнительных товаров, которые можно приобретать за деньги, у нас нет. Человек заходит, мы с ним здороваемся и выдаем ему старый будильник, мы со всех барахолок их скупили. Назвали будильники смешными именами: Фока, например, или Амфибрахий. И мы говорим: «Здравствуйте, сегодня с вами будет сидеть Вальдемар. А как вас зовут?» Люди отвечают: «Вася и Петя». Они садятся за стол вместе с будильником, а мы пишем на доске: «С Вальдемаром сегодня сидят Вася и Петя с 5 часов 10 минут». Когда Вася и Петя собираются уходить, мы смотрим, сколько времени они у нас пробыли. В Москве меня раздражает, что все носят какие-то маски, — от этого много агрессии. Основная функция мест, которые я создаю, — дать людям возможность оказаться там, где к тебе относятся почеловечески. Мне хочется верить, что такое отношение побуждает людей снимать маски. Обычно, приходя в кафе, мы что-то изображаем, и все эти официанты и бармены только настраивают нас на такой лад. А мне хотелось именно домашней атмосферы, и мой предыдущий проект — «Дом на дереве» — был совсем домашний. В «Циферблате» у каждого больше личного пространства, возможно, в ущерб этой самой человечности. До появления «Циферблата» я никогда не заполнял никаких бумажек. Теперь приходится немного этим заниматься — пожарная безопасность, санэпидемстанция. Нам сильно проще, чем другим заведениям, потому что мы не готовим никакой еды — у нас можно есть то, что при-

нес с собой. Если честно, всерьез с чиновниками я еще не сталкивался. Но мы к этому готовы, и морально, и юридически. Я зарегистрировался как индивидуальный предприниматель, открыл расчетный счет, у нас есть юристы. Возможно, нас не трогают, потому что никто не верит, что это бизнес. В некотором смысле они правы: это не самое прибыльное дело. Но все-таки оно позволяет нам существовать. У нас даже — удивительное дело — есть прибыль. Это хорошая модель. Она позволяет помогать людям. К сожалению, тут есть и обратная сторона. «Дом на дереве» практически перестал существовать, когда туда начали приходить совершенно чужие люди. Сначала знание об этом месте передавалось только из уст в уста, и это создавало определенный фильтр. Туда приходили люди, которые потом стали моими друзьями. Самое ужасное началось после того, как информация проникла в «Московский комсомолец» и «Ваш досуг». К нам пошли люди с пользовательским отношением: «О, прикольно, сейчас приду, чаю напьюсь и уйду. А денег оставлю — 12 рублей, и ничего мне не скажут». И никто им особо ничего не говорил, и даже деньги они оставляли, но это была уже совсем другая атмосфера. Те, кто бывал у нас раньше, приходить перестали. Сейчас мы перевели «Дом на дереве» в закрытый формат: выдаем так называемые клубные карты, и это требует от человека небольшого усилия — он должен написать нам, что хочет сюда попасть. Такое действие говорит, что от этого человека можно ждать ответственного отношения. Сейчас в Москве два «Циферблата», мы хотим открыть новые, а потом планируем сделать это и в других городах».

󰀃󰀋

анна ставицкая Адвокат, один из лучших специалистов по жалобам в Европейский суд по правам человека. Большинство дел, за которые она берется, становятся резонансными: в России профессиональная защита подсудимых часто превращается в методичную борьбу с судебной системой. В 2011 году Ставицкая добилась вмешательства Европейского суда в дела тяжелобольной Натальи Гуляевой и таджикского бизнесмена Джураева, а также продолжала заниматься делами Сутягина и Политковской «В нашей судебной системе почти ничего добиться невозможно, каким бы гениальным адвокатом ты ни был. Судей вообще утомляет присутствие адвокатов на заседаниях: им не нужны аргументы и выяснения обстоятельств, они заранее знают, какое решение примут. Только в суде присяжных адвокату пока нужны профессионализм, красноречие и доказательства. То, что приходится идти в Европейский суд по каждому чиху, а не разбираться внутри страны, — ненормально, но только с помощью его механизмов в России можно чего-то добиться, что я и использую в своей деятельности. Я обычно исхожу из того, насколько мне интересно дело — обстоятельства, личность человека, которого привлекают к ответственности. Делом предпринимателя Натальи Гулевич я занялась, когда узнала, что человек, обвиняющийся в экономическом преступлении, находится 8 месяцев в тюрьме, несмотря на президентские поправки, отменяющие аресты для подозреваемых в экономических преступлениях. У нее отказал мочевой пузырь, стоит катетер, но на это 󰀄󰀂

никто не обращает внимания, не устанавливает причины заболевания — в общем, караул. Есть уже Магницкий, Трифонова — мне не хочется, чтобы с Гулевич ситуация повторилась. В деле пока хороших новостей мало: суд назначил беспрецедентный залог в 100 млн рублей, который нужно было внести в течение пяти дней, включая три выходных. Она осталась в СИЗО. В связи с тем, что состояние ее здоровья крайне тяжелое, Европейский суд применил правило немедленного реагирования и постановил госпитализировать ее в гражданскую больницу. Ну ее отправили туда на неделю, «полечили» и через неделю вернули обратно в тюрьму. В моей практике такого еще не было — чтобы правоохранительные органы так вцеплялись в больную женщину. У Гулевич есть все основания, чтобы находиться на свободе, но ее держат в тюрьме и в прямом смысле слова издеваются. Врачи «Матросской тишины» написали в медицинском заключении, что для ее перевода в гражданскую больницу нет оснований, так как такие основания возникают только в «случае стойкой утраты функций орга-

низма и осложнений, которые приводят к ограничению жизнедеятельности». Нормально? Эта выписка тоже представлена в Европейский суд — сейчас мы ждем рассмотрения жалобы по ее делу в приоритетном порядке, а также рассмотрения дела по существу в Таганском суде. То, что Европейский суд удовлетворил мою жалобу и запретил экстрадицию из России таджикского бизнесмена Низомхона Джураева, — это победа, потому что в Таджикистане ему неминуемо грозит смерть и потому что это решение фактически аннулировало постановление Генеральной прокуратуры РФ. Сейчас мы ждем решения суда о его освобождении и окончательного решения Европейского суда. «Катынское дело» — тоже очень важная история. В Европейском суде я представляю сторону истцов, родственников расстрелянных в Катыни польских граждан, которые требуют от российских властей адекватного расследования событий 1940 года и получения статуса реабилитации. Суд решил рассматривать это дело на открытых слушаниях, такое бывает

крайне редко. Сейчас тоже ждем решения по жалобе. Дело Политковской, в котором я представляю интересы родственников, сдвинулось с мертвой точки благодаря расследованию «Новой газеты», в котором я принимала участие: в августе следствие предъявило обвинение подполковнику МВД Дмитрию Павлюченкову. Также в мае этого года завершилась история с Игорем Сутягиным— Европейский суд согласился с доводами нашей жалобы и признал, что в 2004 году российский суд не обладал самым главным признаком — независимостью и беспристрастностью. Властями в коллегию присяжных был внедрен бывший сотрудник СВР, который склонил присяжных вынести обвинительный вердикт. Теперь Россия должна будет выплатить Сутягину компенсацию в 20 000 евро».

разговор

Двадцать лет спустя В рамках Фестиваля мировых идей «Вокруг света» в Москву приехал главный редактор журнала The New Yorker Дэвид Ремник. По просьбе БГ Леонид Парфенов встретился с Дэвидом Ремником, чтобы поговорить о том, как изменилось восприятие России на Западе, насколько уместны параллели между Путиным и Брежневым и о том, когда у мира снова проснется интерес к России записал: Илья Венявкин перевод: Маша Липман, Илья Венявкин фотографии: Александр Решетилов

Впервые Леонид Парфенов и Дэвид Ремник встретились двадцать пять лет назад, в конце 1980-х

Главный редактор культового «Нью-Йоркера» Дэвид Ремник был одним из тех интеллектуалов, благодаря которому на Западе узнали и поверили в Россию начала 1990-х. По мере того как реформы сходили на нет, Ремник оставался одним из немногих, кто продолжал верить в российскую демократию. Даже его книга «Воскрешение: Борьба за новую Россию» (1997), посвященная стареющему Ельцину, нечестным выборам и могуществу олигархов, заканчивается оптимистично:

󰀄󰀄

«Возможно, в том, что очень многие американские аналитики требуют от России столь многого и столь быстро, сказывается

«Путина действительно освистали. 12 лет — очень много. Людям просто надоело»

наследие холодной войны. Теперь Россия даже отдаленно не похожа на врага, но мы по-прежнему требуем ответа на вопрос, почему в России не существует самостоятельных политических партий. Мы почему-то забываем о том, что США при всех их исторических преимуществах (взять хотя бы отцов-основателей) потребовалось больше 60 лет с момента обретения независимости, чтобы выработать двухпартийную систему, или о том, что во Франции все партии обслуживают интересы или Миттерана, или Ширака. События 1991 года перевернули наши представления

о российской истории и преисполнили нас самыми невероятными надеждами. Сегодня, когда многое из этих ожиданий не оправдывается, запаздывает или даже предано, кажется, что мы больше не ждем от России ничего хорошего.

Маркиз Астольф де Кюстин, самый известный из путешественников, посетивших Россию в XIX веке, закончил свою поездку и записки фразой: «Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятый там образ правления… Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы». Теперь все изменилось. Наступило совершенно новое время. Россия стала частью мира и получила шанс на все — даже на свободу и счастье». Леонид Парфенов: Каким словом назвать то, что испытывают сегодня американские интеллектуалы, которые следили за ситуацией в России последние 25 лет? Разочарование? Дэвид Ремник: Безразличие. За исключением небольшого числа людей, помешанных на России, большинство интеллигенции ничего про Россию не думает и не знает. Америка главным образом занята самой собой. Так что это касается не только России, но и других стран мира — если только наши войска где-то там не воют. Л.П.: Но ведь поздний Советский Союз и начальная Россия были самой популярной страной мира, и все вы получали Пулицеровские премии за книги о ней. Сейчас никакие западные медийные звезды в России не работают. Д.Р.: Частично это связано с кризисом и трансформацией прессы вообще. Например, у NBC есть одна звезда — Ричард Энгел. И он по всему миру носится как курица, которой отрубили голову (хотя у него, на самом деле, отличная голова), и покрывает собой весь мир. А ваша страна, что касается официального уровня, опять стала скучной. Л.П.: В середине 90-х было ощутимо, как к России поменялось отношение, как нарастало разочарование из-за того, что Россия не оправдывает совсем недавно возлагавшихся на нее надежд. Что говорили на этот счет в экспертном сообществе людей, интересовавшихся Россией? «Они оказались слабыми?» «Они не хотят свободы?» «Они гораздо более азиаты, чем мы думали?» «Они еще не доросли, и, наверное, только следующие поколения все поймут?» Д.Р.: Все эти стереотипы, конечно, существуют. Но я думаю, что одноцветная пропаганда о том, что такое были 90-е, которая в России по понятным политическим причинам в недифференцированном виде распространяется сверху, в какой-то мере существует и на Западе. Представление о том, что все было ужасно, а сейчас по необходимости установился авторитаризм, пусть и достаточно мягкий, тоже там существует. Это невероятно. Нельзя недооценивать уровень экономического падения начала 90-х, невозможно отрицать, что Ельцин 1996 года был уже не тот Ельцин, что в 1992–1993-м. Но все равно мало кто признается, что многое из того, что происходило в 90-е годы, привело сегодня к экономическому развитию, каким бы искаженным оно ни было.

Л.П.: Хорошо, но вы-то как это объясняете? Видно же, что у нас была страна, которая хотела стать Западом или хотя бы дореволюционной Россией, и потом вдруг в середине 90-х оказывается, что у нас было славное прошлое, что мы должны собой гордиться, что мы больше не говорим о себе «совок», у нас больше нет никаких угрызений совести, и нам ни за что не стыдно, и мы уверены в себе. Это произошло еще до нефтяного подъема: экономически ситуация была тяжелой, но чувство самоуспокоенности уже возникло. Вы как его объясняли? Д.Р.: Я сам разделял такие наивные представления. Я был продуктом не только своего бэкграунда, но и тех кругов, в которых я вращался здесь, в Москве, и у меня тоже были эти надежды. Если бы вы сразу после путча 1991 года сказали мне, что

риала», был общепризнанным расчетливым лицемером, членом редколлегии журнала «Коммунист» и проректором Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ. У Юрия Афанасьева не было иллюзий насчет собственного прошлого. «Я уже не помню, сколько лет, — сказал он как-то в телеэфире, — я был по шею в дерьме». Его ждал феноменальный взлет. В мой первый московский год Афанасьев был главным церемониймейстером демократического движения. Всюду, куда бы вы ни направлялись — на субботнее заседание «Московской трибуны», на лекцию о сталинизме, — Афанасьев неизменно оказывался у микрофона: он модерировал, представлял, выступал. Он специализировался на французской историографии, но выглядел как дородный тренер университетской команды по футболу. В нем чувствовалась уверенность человека, проведшего не одно собрание — сначала комсомольское, а потом оппозиционное. Такое превращение заслуживало не смеха, а жалости. Перед вами был человек, который в 70-е не смел защищать Роя Медведева, а в конце 80-х насмехался над ним как над «безнадежным революционером». Тем не менее я с удивлением обнаружил, что Афанасьев мог поразительно точно анализировать ситуацию в стране. Иногда своей уверенностью он напоминал мне Нормана Мейлера (американский журналист и писатель. — Прим. ред.). Он знал, что в его жизни было много ошибок, но он делал все, чтобы его голос услышали».

«Мы сюда ехали не за финскими комарами, а чтобы увидеть тоталитарный зоопарк» Россией будет управлять какой-то человек средней руки из КГБ, вы бы разбили мне сердце. В 1991 году мы с моей подругой Машей Липман шли по улице где-то в центре Москвы, недалеко от Манежа. И она говорила: «Здесь будут шопинг-моллы». Сегодня воспоминания о Советском Союзе, о времени, когда не было никакой коммерции, уже уходят. Я никогда не чувствую себя таким старым, как когда приезжаю сюда и естественным образом начинаю говорить: а помнишь то, а помнишь это. Кстати, моллы-то у вас появились. Л.П.: И кроме них почти ничего. Ведь казалось, что если будет много разной колбасы, то уж точно будет много разных партий. Я помню, какое у всех было очарование демократами первой волны: 1989 год, первый Съезд народных депутатов, Горбачев позволяет появиться новой генерации общественных деятелей — Юрий Афанасьев, Анатолий Собчак, Гавриил Попов… А в середине 90-х стало понятно, что вторые люди в стране — это Коржаков и Сосковец. Как вы почувствовали изменение элиты? Д.Р.: Никто не может жить при такой температуре все время. Меня не очень удивило, что Юрий Афанасьев, сыгравший колоссальную роль, потом ушел в акаде-

Из книги «Могила Ленина: Последние дни Советской империи» (1993) Л.П.: Хорошо. Но была и другая элита: был гайдаровский призыв в правительство — какие-то совсем молодые, блестящие люди. И это опять ушло, а потом опять пришел, как тогда говорили, «крепкий хозяйственник с упругой харизмой». Д.Р.: Сахаров все время говорил, что в КГБ приходили очень много людей и они были очень разными. Они знали иностранные языки, они ездили за границу… Люди из этих слоев появились не в 2000-е, они влились во власть раньше. Циники и крайне неприятные фигуры появились в политике почти сразу. Хотя НТВ выглядело как европейское телевидение, возникали признаки какой-то коммерческой жизни… Л.П.: Про «европейскость НТВ» я, наверное, просто должен сказать. Все, кто выиграл в 90-е, — и в том числе журналисты этой телекомпании, где я тогда работал, — мы все поспешили реализовать свои личные проекты и ничего не сделали для политических институтов, чтобы состоялся наш общий проект — нации, страны. И никакие мы в этом смысле не европейцы и никакая не элита, потому что возлагаемую этими понятиями ответственность на себя не взяли. Слабаками оказались и эгоистами. Никаких представлений о служении и долге, об обязательствах, которые накладывают твои возможности выше средних. А самые пронырливые из нас прямо прислуживали власти, внося неоценимый вклад в строительство госкапитализма с питерским лицом. Потом, правда, многие за что боролись, на то и напоролись, но жалеть нас надо последними.

«Казалось, если будет много разной колбасы, то точно будет много разных партий» мическую среду. Некоторые продаются, некоторые находят себе другое место в жизни.

«Человек, который быстро приобрел известность как ведущий ученый и лидер «Мемо-

󰀄󰀅

Д.Р.: Я думаю, что было бы очень глупо забыть, что такое была советская власть, и автоматически говорить, что сейчас то же самое, что было тогда. Но советское наследие, уровень разрушения сознания оказал огромное влияние на страну. Некоторые известные либералы пытались представить масштаб этого перехода, но его просто невозможно себе вообразить. Как глубоко проросшее советское сознание может трансформироваться во что-то содержательное? История не выдерживает таких переходов. Мы с вами можем назвать все ошибки, описывать глубину коррупции, зависимость от нефти и газа, но я думаю, что самый важный фактор, даже сейчас, 25 лет спустя, это наследие прошлого. Л.П.: В начале 90-х это наследие само по себе было еще сильней, но тогда у нас было критичное отношение к себе — понимание того, как Россией проигран ХХ век, как мы оказались на задворках мира, как недостойно то состояние, в котором мы оказались. Где-то с середины 90-х вдруг наступила самоуспокоенность без всяких очевидных причин. На мой взгляд, самый страшный русский вопрос не «Что делать?» и «Кто виноват?», а «Почему Россия не Финляндия?». Был такой доклад корпоративного университета «Северсталь», и я даже горжусь, что моя родина сформулировала этот главный вопрос. Вот как это могло произойти? Д.Р: Там, откуда я — я имею в виду не только страну, но и мой круг, — считается, что национальный характер — это табу. Он сшит из каких-то предрассудков и политкорректности. Нас, американцев, учат об этом не говорить и не думать. А в России, как мне кажется, есть некоторая фетишизация этого. В Америке люди собой гордятся, а в России фетишизировано самоуничижение. Конечно, вы не финны, и не только потому, что вы не живете в Финляндии. Но у Финляндии нет вашей истории: там не было финского Брежнева, финского Сталина, финского Путина и даже финского Ельцина. Вся эта конструкция власти — продукт того, в каких условиях развивалась Россия. Прекрасно об этом писать, но жить в таких условиях ужасно. Все это не потому, что у вас какие-то поврежденные хромосомы, а потому, что у вас повреждена история. Л.П.: Во-первых, мы с Финляндией 108 лет были одним государством. И тогда она была отсталой провинцией, и каждый русский школьник знал строчку Пушкина: «Приют убогого чухонца…» Сейчас из Петербурга в Финляндию ходит поезд «Аллегро», и какой контраст за окном: и все болота одинаковые, и комары такие же злые, и такие же березы — и вдруг все сразу же другое. Я не хочу быть финном, я хочу иметь финское отсутствие коррупции. Д.Р.: Когда я первый раз сюда приехал, был еще 1983 год. Я прилетел в Хельсинки и оттуда ехал в Ленинград на поезде. Как Ленин. Это было совершенно кинематографическое ощущение: пограничники смотрели наши сумки, проверяя, чтобы у нас не было с собой самиздата, а еще лучше для них было бы, чтобы у нас была какая-то порнография. Это было потрясающее ощущение туристической дрожи. Мы сюда ехали не за 24

«Пограничники смотрели наши сумки, проверяя, чтобы не было самиздата»

финскими комарами, а чтобы увидеть разваливающийся тоталитарный зоопарк, при этом многие ехали сюда с благородными намерениями. Я очень рад, что этот мир больше не существует. А если вы хотите, чтобы я сделал вывод о какой-то генетической, а не исторической причине, то это не мое видение вещей. Сами-то вы верите в наличие такой генетической причины? Л.П.: Нет, но это вопрос институций и требований человека к себе. Д.Р.: Для меня это все находится под зонтиком исторического развития.

благополучными. Нет ощущения, что влияние этих факторов хоть как-то возрастало бы в последние годы. Журналистский либерализм остается в пределах 100-тысячного тиража, что смешно по российским масштабам. Достаточно уехать в Тверь — и все, люди не знают, что такое «Коммерсант».

«совок»!» Но он так иронически и так умно показал на все журналы и газеты, которые у него на столе лежат, и сказал: «Смотрите, у нас никаких проблем нет со свободной прессой, у нас тысячи каналов кабельного телевидения. Единственная причина, по которой государственное телевидение существует в такой форме, заключается в том, что только государство может нести такие огромные издержки, чтобы оплачивать сигнал на всю страну. Кто за девушку платит, тот ее и танцует». Л.П.: А с чего эти ребята решили, что государство — это они? Преференции за оплату сигнала — это бюджетные средства, это деньги налогоплательщиков. А в результате ТВ вообще не работает как общественный институт, обслуживая власть, которая приватизировала государство. Притом что интернет сейчас относится к Путину с голым торсом примерно так, как мы относились к золотым звездам Брежнева. Д.Р.: Но ведь Путин сам над этим смеется, и в этом он гениален! Его собственный пресс-секретарь в какой-то степени над этим смеется. Он говорит: «Конечно, мы засунули туда амфоры сами». Л.П.: Песков пришел на телеканал «Дождь», а там стали говорить про новый застой, и он то ли потому, что решил, сходство настолько очевидное, что его не стоит уже отрицать, то ли, что мы все умерли, но вдруг — представляете! — заявил, что Брежнев — это неплохо, что его любили, что при нем развивались промышленность и сельское хозяйство. Это при Брежневе-то! С самым большим импортом зерна, который рос от года к году и с продовольственной программой, которая открыто признавала, что в СССР только пять продуктов продаются свободно — хлеб, соль, сахар, макаронные изделия и растительное масло. Д.Р.: Я спросил его, что Путин собирается выдвигать как президентскую программу. Самое главное слово в его ответе было «продолжение». Он очень гордо говорит о Ли Куан Ю, Франклине Рузвельте, Гельмуте Коле. Им очень важно представить Путина отцом нации, при этом дискредитировав всех предшественников. Говоря о Ли Куан Ю, он имеет в виду, что Сингапур — развитая страна, и даже если там могут арестовать за то, что человек жует жвачку, это небольшая плата за такое развитие. Они совсем этого не стесняются, даже гордятся. Л.П.: Не стесняются или правда в это верят? Д.Р.: Какая разница, верят они или цинично используют эти аналогии? Л.П.: Вот Михаил Андреевич, который спит спокойно с 1982 года, верил. Д.Р.: Он был, наверное, самый последний верующий.

«Мы оказались эгоистами. А самые пронырливые прислуживали власти»

«Когда мы ехали из колонии обратно в город, майор Дронин заговорил о политике, о «беззаконии», которое сейчас творится в стране. «Скоро установится диктатура, — сказал он, не скрывая удовольствия. — Ее установят уже не органы коммунистической партии, а настоящие органы — КГБ. Они будут развивать экономику, но установят жесткую дисциплину». «Как при Сталине?» — спросил я. «Нет, это слишком, — ответил Дронин. — Может быть, как при Брежневе или Андропове». Дронин смотрел в окно за тем, как очертания колонии тают в молочном тумане. Его глаза были открыты, но казалось, что он грезит наяву». Из книги «Могила Ленина: Последние дни Советской империи» (1993)

Л.П.: Я убежден, что сегодня ментальные изменения могут проходить за одно поколение. Мы живем в достаточно динамичное время, и никто не несет на себе печати генетической инвалидности тоталитаризма. Глядя на то, какое количество русских чувствует себя европейцами и вписывается в Запад, когда там учатся или ведут бизнес. Понятно, что, будь критическая масса таких людей, они могли бы изменить страну. Я совершенно не вижу у русского человека желания стать азиатом. Как только у него есть какие-то возможности для самореализации, в нем всегда виден европеец: он требует уважения к себе, он хочет карьеры, хочет зарабатывать, хочет жить в свободном мире. Д.Р.: Я согласен, согласен! В мой этот приезд меня пригласили в компанию молодых людей до 30 лет, в основном журналистов. И я понял, что не только вы занимаетесь какими-то такими проектами, существует телеканал «Дождь», «Большой город», появляются новые издания. У людей, которые там работают, раздвоенное сознание: они точно знают очерченные границы, но при этом они полностью погружены в искреннюю, честную работу. И мне кажется, на это можно надеяться. Конечно, не диссидентское движение разрушило советскую власть, но семь человек, которые вышли на Красную площадь с одним плакатом, сыграли свою роль. Я не могу поверить, что все, что происходит в обществе — мелкий, вполне честный и хорошо работающий бизнес, дискуссии и разговоры, которые происходят повсюду, — рано или поздно не возымеет эффект. Я только не знаю когда. Л.П.: На самом деле эта тенденция совсем не росла в последние годы, хоть они и были

Д.Р.: А что вы думаете об этом инциденте на боксерском матче? Л.П.: Ну, во-первых, Путина действительно освистали. И это смешно отрицать. Когда при советской власти было только центральное телевидение, и оно говорило, что это истина и больше ничего нет, в этом была логика. Но сейчас, когда есть YouTube, где каждый может понять, что его даже не освистывают, а мешают говорить, и видно, что он сбивается и начинает нести какую-то околесицу про мускулы Федора. При этом госпропаганда доказывает с пеной у рта, что освистывания не было. Если не было освистывания, то зачем все время кричать, что его не было, не было, не было? Д.Р.: Но что нам это говорит о людях, которые его освистали? Л.П.: Это говорит о сроке. 12 лет — это очень много. Людям просто надоело. Помните 12 лет правления Брежнева? Это 1976 год, ему исполнилось 70, и он стал писателем и маршалом. К этому времени о Брежневе в частном общении ничего, кроме анекдотов, вообще не говорили. То же самое о Путине в интернете — только иронично. Д.Р.: Но у него по-прежнему есть власть. Л.П.: А какой прекрасный рейтинг был у Леонида Ильича? Мы все были убеждены, что он вечен и что вся наша жизнь пройдет при Леониде Ильиче. И такая простая мысль, что он может умереть, не приходила в голову. Меня совершенно поразило, когда умер Суслов. Все видели, что они старые и плохо себя чувствуют, но они и 15 лет назад были старыми и плохо себя чувствовали, и вдруг они стали умирать. Когда Брежнев сказал с трибуны: «Спи спокойно, дорогой

«К Путину с голым торсом относятся так, как мы относились к звездам Брежнева» Михаил Андреевич» — мы совершенно не были к этому готовы. Д.Р.: Мне кажется, эта система более гибкая и умная — она понимает современность и деньги. Вчера я встречался с секретарем Путина Песковым и, как наивный иностранец, притворявшись идиотом, спросил его: «Что у вас происходит с государственным телевидением? Это же

идеи

Вспышка слева Левый дискурс в России поднимает голову. Современное российское искусство — насквозь левое, «Букер десятилетия» получил бывший активист НБП Захар Прилепин, все приличные маленькие книжные лавки держат марксисты, а цитировать Маркса и Ленина считается теперь признаком эрудиции (если не верхом изящества). БГ собрал на круглом столе левых активистов и их оппонентов и попытался выяснить, какова судьба левой идеи в России фотографии: Александр Решетилов

слева направо: Борис Куприянов, Максим Трудолюбов, Юрий Сапрыкин, Александр Иванов, Илья Кукулин, Илья Будрайтскис, Алексей Цветков, Станислав Львовский

Участники: Юрий Сапрыкин, шеф-редактор компании «Афиша–Рамблер» Илья Будрайтскис, художник, активист Российского социалистического движения Алексей Цветков, писатель, автор книг «Поп-марксизм» и «Баррикады в моей жизни» Александр Иванов, главный редактор издательства Ad Marginem Борис Куприянов, соучредитель книжного магазина «Фаланстер» Анатолий Осмоловский, художник Максим Трудолюбов, редактор отдела комментариев газеты «Ведомости», автор книги «Я и моя страна: общее дело» Станислав Львовский, поэт Илья Кукулин, литературный критик Борис Кагарлицкий, социолог, политолог, писатель (Пролог: Борис Кагарлицкий, Илья Будрайтскис и Алексей Цветков приходят раньше остальных и обсуждают прошедшие выборы. Через 5 минут взбешенный Кагарлицкий покидает редакцию: выяснилось, что Цветков голосовал за КПРФ, а Кагарлицкий не может сидеть за одним столом с левым, который голосовал за коммунистов)

Сапрыкин: Подозреваю, что одной из отправных точек для этой дискуссии 󰀄󰀊 послужила статья Леши Цветкова про

«Долгое время мне казалось, что национальной идеей может стать ненависть к ментам»

«Большой город», в которой он по-шукшински «срезал» позицию редакции, объявив ее рупором буржуазии. В частности, Цветков писал о том, что авторы БГ этакими барами сидят в своей усадьбе, гоняют чаи и поплевывают на холопов, которые бегают под террасой «Жан-Жака». Мне бы хотелось начать вот с чего: кто такие эти баре, а заодно и холопы в вашем понимании? Что такое «простые люди труда», где начинается буржуазия, как проводится эта граница и возможно ли ее сейчас вообще провести? Цветков: Зайду издалека. Меня много лет волнует, что может у нас стать национальной идеей. Долгое время мне казалось, что этой идеей может стать ненависть к ментам. Потом я понял, что это неконструктивно. Теперь мне кажется, что позитивной идеей могла бы стать идея законодательного ограничения нормы собственности. Если бы, например, раз в 5 лет проводился референдум, где каждый вписывал бы сумму, которую он считает максимально допустимой для человека. Потом бы Центризбирком все это суммировал, выводил среднее арифметическое, и потом все, что выше этого, изымалось и делилось между всеми. Ну понятно, что эта идея нереализуема. Хотя, если бы я создавал свою политическую партию, у меня был бы в программе ровно один пункт — этот. Люди сразу стали бы обсуждать, почему именно такая

цифра, или почему так делать нельзя. Тут-то их классовая структура и проступила бы. Ведь капитализм уникален тем, что классовая структура в нем все время маскируется — разговорами о свободе личности, об общих интересах и так далее. Критика капитализма как раз и начинается с разоблачения идеи общих интересов и идеи, что есть такие свободные, автономные личности, на деятельность которых их классовая принадлежность никак не влияет. Иванов: То, что сейчас продемонстрировал Алексей, на философском языке называется техника спекулятивных различий. Он вводит различия через идентичность, через тождество. Это очень старая техника, восходящая к Платону и Гегелю. В современной ситуации она выглядит крайне неадекватно. Вот смотрите, сейчас прошла ярмарка non/ﬁction. В принципе, она предназначена для того, чтобы там присутствовали какие-то независимые издатели. Но часть независимых издателей оказалась внутри больших корпораций. Например, одной из таких корпораций стал журнал «Вокруг света», который занял всю ярмарку своими логотипами. Второй — корпорация Дмитрия Борисова, которая там ведала кафе и ресторанами. И вот, значит, корпорация «Вокруг света» в четверг без двадцати семь берет и закрывает все рестораны. А это единственное место, где можно было курить, а работники стендов мог-

«Все эти различия — ты левый, я правый — они давно устарели. Эта логика просто не работает, она из XIX века»

ли поесть. В результате в роли угнетенных оказываются все стендисты и посетители ярмарки, а в роли эксплуататоров оказывается довольно неплохой журнал «Вокруг света». Львовский: Простите, а кого в данном случае эксплуатирует журнал «Вокруг света»? Иванов: Он захватывает публичное пространство. Львовский: О’кей. А эксплуатирует-то он кого? Иванов: Он не дает работнику ярмарки возможность покурить и поесть. Львовский: А эксплуатация-то в чем? Иванов: В том, что вам запрещен вход в публичное пространство. Все (хором): Это не эксплуатация. Это ограничение прав, сегрегация. Кукулин: Не надо все неприятные вам вещи называть одним словом, это тоже очень старая техника. Иванов: Я к чему — если продолжать такой вот спекулятивный разговор, мы никогда ни на чем не сойдемся. Цветков: Мы не сойдемся, потому что общество состоит из классов. Львовский: Общество состоит не из классов. Оно состоит из отдельных людей, разных. Иванов: Или из микромножеств, которые составляют субклассы. Вообще, все эти различия — ты левый, я правый — они давно устарели. Эта логика просто не работает, она из XIX века. Из времени индустриального общества, где люди работали на земле и четко понимали, что такое материальный труд. А в современном постиндустриальном обществе, где есть магазин «Фаланстер» и журнал «Большой город», — о чем здесь говорить? Кукулин: Вопрос о том, является ли умственный труд производительным, как раз и расколол марксистов в конце XIX века. Сапрыкин: Я вот чего не понимаю. Допустим, есть некоторый класс или социальная группа, которая испытывает жестокую фрустрацию. Ей плохо. Вы говорите: это народ, который эксплуатирует буржуазия.

При этом сам народ выражает свою фрустрацию совсем в других терминах: есть какие-то пидорасы, которые нас на…бывают. При этом совершенно непонятно, почему в качестве пидорасов у вас фигурирует именно буржуазия, а не кавказцы, журналисты, жулики и воры и так далее. И почему этот акт на…бки надо называть именно эксплуатацией, а не, допустим, поражением в правах? Цветков: Это классовый вопрос: их волнует, что произведенный обществом продукт делится несправедливо, неравномерно. А транслировать его можно

в любых терминах — националистических, каких угодно. В том-то и дело, что любые разговоры о кавказцах, жидах, пидорах сводятся именно к классовой борьбе. Будрайтскис: С тем, как определять класс, сейчас действительно есть проблема. В марксистской традиции разделяют класс как социологическую единицу и политический класс — то есть некое осознающее себя определенным образом сообщество. В современной России таких классов нет вообще — за исключением правящего класса. Поэтому именно правящий класс нам и нужно изучать. Можно спорить, кого сейчас в России считать пролетариатом, но это вторичный вопрос. Вся ситуация в России определяется одним — полным господством элиты, могущество которой основано на итогах приватизации начала 90-х. При этом правящий класс представляет незначительное меньшинство. Как говорят участники Occupy Wall Street: 1% правит, а 99 ему подчиняются. Как этот один процент удерживает господство? В том числе и через идеологию, то есть через журналы вроде «Большого города». Кукулин: Я либерал, а не марксист, поэтому я бы сказал, что граница между народом и буржуазией — это граница между людьми, которые чувствуют себя свободными принимать решения, и людьми, которые не чувствуют себя вправе распоряжаться своей жизнью. Но вообще-то фрустрацию в России испытывает огромное количество людей, в том числе занимающих властные позиции. Как в песне Высоцкого, помните: «Здесь все про нас, какие, к черту, волки?» Сапрыкин: Меня вот что волнует. Возьмем абстрактного либерально настроенного гражданина — допустим, читателя или автора «Большого города». Он правящим классом активно недоволен. В каких-то ситуациях ему противостоит. При этом левые его клеймят как подпевалу и орудие идеологии правящего класса. Хотя левое движение этому правящему классу тоже противостоит. А сам правящий класс летает, выражаясь летовскими словами, снаружи всех измерений, совершенно плевать хотел на тех и других, и нашими разногласиями прекрасно пользуется. А главное — кто здесь буржуазия? Вот взять, например, пресловутое дело Магнитского. Представитель правящей буржуазии в данном примере лежит, извините, в гробу. Цветков: Внутри буржуазии существуют разные группы, они борются, это везде так. Осмоловский: Абсолютно не важно, что человек думает про правящий режим, — это его личное дело. Он поддерживает его уже тем, что работает, тратит деньги, включен в ситуацию распределения труда. Иванов: Вот вам иллюстрация того, что марксизм — это идеология подозрительности. Борис Кагарлицкий уже продемонстрировал нам пример дебилизации этого подхода. Конечно, можно объявить коллаборационистами вообще всех, кто в этой системе работает. Тогда нам останется небольшая группа людей, не вовлеченная в процесс обмена в современной России, которые уже не знаю как живут. Натуральным хозяйством, наверное. Будрайтскис: Мы сейчас попадаем в типичную либеральную ловушку: у нас свинский режим — чего там делить левакам и либералам? Вон сидит путинская банда, она всех уже достала, Магницкий в гробу… Это старая песня, пора положить ей конец. Потому что наши претензии к режиму и ваши претензии — они разные. Претензии той части общества,

«Все, что вам нравится в западном государстве, — это заслуга его противников»

которую возглавляет и направляет «Большой город», сводятся к тому, что наше общество недостаточно разделенное, недостаточно неравное, недостаточно капиталистическое, и именно поэтому в нем не может в полной мере реализоваться свобода и талант замечательных, креативных, молодых людей. А кто им противостоит? А противостоит им Путин, опирающийся на патерналистское рабочее быдло. Сапрыкин: Не могу, честно говоря, даже представить, с какого потолка и вы, и Цветков эту воображаемую претензию взяли. Львовский: Я либерал и читатель БГ, но мои претензии к путинскому режиму не в том, что он опирается на рабочее быдло, а в том, что при нем ни один человек не имеет базовых защищенных личных и гражданских свобод. И право собственности этот режим не защищает тоже. Осмоловский: Свободу вы сами должны добыть! Свобода — в борьбе! Будрайтскис: В современной России, несмотря на примеры вроде Магнитского, которые вы держите наготове, богатые все равно обладают гораздо большими возможностями, чем бедные. Не надо нам тут рассказывать, что все одинаково бесправны в путинском государстве. Львовский: Мне кажется, что современная Россия — это вообще не государство, а странным образом устроенное нечто, которое защищает только собственные интересы и заинтересовано только в собственном воспроизводстве. Никаких public goods это нечто вообще не производит. Цветков: Вот вы заговорили о public goods — а вы помните, откуда они взялись? Откуда взялся 8-часовой рабочий день? Он был результатом анархистских взрывов и расстрелов чикагских рабочих лидеров. Отпуск, в который вы уходите, появился во Франции в 1936 году после победы социалистического народного фронта. Все, что вам нравится в западном государстве, — это заслуга его противников. Иванов: Алексей, а скажи, пожалуйста, вот эти твои спекулятивные набросы — они какой-то практический выхлоп для тебя лично имеют? Кроме работы в магазине «Фаланстер». Цветков: Конечно, имеют. Я рядовой активист движения Occupy Moscow. Иванов: Леш, ну а если по чесноку? Цветков: По чесноку я получаю 15 000 р. продавцом в магазине. Иванов: Прекрасно. А кто-то получает 5 000 р. Понимаешь, этот разговор про бедных и богатых — он дико относительный. Цветков: Нет, кто-то в доле, а кто-то в найме. Иванов: Нет, Леш, просто кто-то находится в диком рессентименте (бессильная зависть к тому, что субъект считает причиной своих неудач. — БГ). Цветков: Ну это психологическая сторона вопроса. Пол-России отравлено ненавистью к самой себе. Иванов: Леш, разговор имеет смысл вести практический, а не эти спекуляции про классы разводить. Цветков: Нет, у меня разговор как раз про классы. Иванов: А, то есть ты, типа, академическую лекцию читаешь? Профессура, да? Ну давай к тебе академические критерии применим. Нет? А чего ты тут тогда телегу академическую гонишь? У тебя звание есть? Ты хоть одну конкурентную академическую борьбу выдержал? Цветков: Нет, я никогда в ней не участвовал. Иванов: Ну тогда, слушай, поскромнее себя веди. Просто времени не хватит

показать тебе, что твоя академическая подготовка не соответствует твоим заявлениям. Цветков: При чем тут подготовка, Саша? Иванов: Ну а мы здесь для чего собрались? Не для того же, чтобы сделать себе самопиар. А для того, чтобы найти точки соприкосновения. О’кей, стратегически мы не сойдемся, но тактически-то, в жизни, в городе — можем? Осмоловский: А мы что, банду организуем? Иванов: Конечно. Все мы делаем практические вещи. Мы с Борисом и с кучей издателей организуем независимый издательский альянс. Вы много чего делаете. «Большой город» тоже, например, ставит вопрос о том, что нужно публичное пространство в городе, которое на фиг все корпорации захватили. Мы можем здесь сойтись? Цветков: Конечно. Иванов: Мы можем сойтись в том, что нам, по разным вкусовым причинам, не нравится путинский режим. Можем? Цветков: Запросто. Иванов: Суждение вкуса — это протополитическое суждение, это очень важная вещь, понимаешь? Цветков: А вот с этим я не согласен решительно. Иванов: Ну а что нас еще объединяет? Классы? Где ты его вообще сейчас видел, этот класс? Как ты его выделяешь? Цветков: Люди с таким же лоховским типом потребления, как у меня. Иванов: Это все теоретически-спекулятивные построения, не более. Сапрыкин: Наш разговор ведется в очень интересной тональности. Смотрите, образованный средний класс говорит: нас не устраивает, что любого из нас, включая Илью Будрайтскиса, в любой момент могут долбануть дубинкой по голове или к нему придут люди из центра Э и начнут ему шить 282-ю статью. Нам не нравятся районные поликлиники, где над людьми издеваются и загоняют их в могилу. Мне вот лично не нравится, что, когда у меня заболевает ребенок, я в ужасе от того, что его могут не взять в больницу по каким-то бюрократическим соображениям. И он будет болеть и умирать у меня на руках. Еще образованный средний класс говорит о том, что на хрена, например, вы застроили всю Москву уродливыми торговыми центрами, — может, площадь, на которой могут гулять самые разные люди, это лучше? Образованный средний класс говорит: дайте, пожалуйста, всем представителям этого общества базисные, общие, равные права. Некое общественное благо, общее для всех. А вы в ответ ему говорите: да ты, сука, просто хочешь больше наворовать. Будрайтскис: С образованным средним классом мы встречаемся не только на этих круглых столах, я встречался с ним на Триумфальной площади и на митинге в поддержку Матвея Крылова — да много где. Сапрыкин: Вы ему и там говорите, что он выступает за очередной этап приватизации? Или когда эти люди защищают Матвея Крылова на площади, они молодцы, а когда на бумаге, то они уже вскрывают свою гнилую идеологическую сущность? Будрайтскис: Понимаете, что меня не устраивает в идеологических рупорах вроде «Большого города»? В их желании провести границу между цивилизованным меньшинством и нецивилизованным быдлом. И вот это презрительное расистское отношение к большинству населения, которое проскальзывает в материалах и этого журнала, и в других разных изданиях образованного среднего клас-

«Вы стоите на тех же позициях, что и власть. Поэтому не левым надо меняться, нужно измениться либералам»

са, — а вы не можете отрицать, что оно проскальзывает, оно для нас, для левых, является совершенно недопустимым. Ни на программном уровне, ни на человеческом. Куприянов: Мы, левые, — хотя я уже сейчас не уверен, левые ли мы, — говорим по поводу объединения вот что: мы готовы тактически объединиться с либералами, только надо помнить, что за нами нет бэкграунда сотрудничества с властями, а за вами, либералами, есть. Да вы стоите почти на тех же позициях, что и власть. Поэтому не левым нужно меняться — нужно измениться либералам, и сильно. Львовский: Ну понятно. Объединяться можем, но на ваших условиях, а левым меняться не нужно. Осмоловский: Троцкий еще в 1931 году говорил, что либералы и левые могут объединяться перед лицом фашистской угрозы. Цветков: Кстати, насчет общественных пространств. Мы, конечно, можем объединиться вокруг того, что городу нужно побольше детских площадок, это вполне отвечает левому подходу о свободном доступе к общественным благам. И ценциперовская, кажется, идея про общественное пространство вдоль реки — она замечательная. Но как только мы пойдем дальше и захватим банк, вы же позовете Пиночета. Вы будете показывать на нас пальцами. Вы будете говорить: «Уберите эту сволочь оттуда, там лежат наши деньги». Понимаете? Либералы всегда обращаются к Пиночету, когда под угрозой гешефт. Сапрыкин: Скажите, а вот это «мы» в России 2011 года, это вообще кто? Кто будет восстанавливать справедливость? Кто эти деятели народного рабочего движения? Цветков: А я отвечу. В 1990-х годах у нас появился новый правящий класс. В нулевые он себя прекрасно осознавал, в том числе при помощи журнала «Афиша». Сейчас наступает время классового осознания широких масс — они теряют доступ к образованию, много к чему еще, и активно ищут свою политическую идентичность. К сожалению, большинство из них находит себя в национализме. Маркс не зря говорил, что антисемитизм — это социализм для идиотов. Конечно, марксизм адресован наиболее молодой образованной части среднего класса, у которой нет советской травмы и аллергии на марксистскую лексику. Но свою главную работу я вижу в том, чтобы предложить тем, кто ниже среднего класса, иной способ революционности, оппозиционности. Потому что у высшего и среднего класса уже есть идентичность, все, что ниже — каша, которая сейчас себя ищет. Все это будет происходить прямо сейчас, застой кончится в течение года, уверяю вас. И начнется самое интересное время в нашей жизни. Иванов: Журнал «Большой город» — это журнал, который делается внуками знаменитых советских диссидентов. Я очень ценю традиции советского диссидентства — но что их всех объединяло? Свободомыслие и антикоммунизм. Плюс лозунг Бродского «Воры мне милей, чем кровопийцы». Сейчас, к сожалению, эта модель уже не актуальна, нужно что-то более сложное. Нужно искать другие платформы для объединения. Мне лично кажется, что ею могло бы стать признание того, что главные проблемы сегодняшнего дня лежат в 1993-м. В начале гайдаровской приватизации. Этот консенсус — он не левый, не либеральный. Это то, что Ханна Арендт называет общим чувством. Ну типа «за…бало». Будрайтскис: Корни сегодняшней политической системы, в том числе позор

«Либералы всегда обращаются к Пиночету, когдапод угрозой гешефт»

последнихвыборов,действительно уходятв 1993 год,когдалиберально-диссидентскаячастьобществазаключила пактс антидемократическими,авторитарнымиэлитами. Сапрыкин: Максим,а вымогли бы прокомментироватьтезисо том,что 1993 год— этогодгрехопадениярусского либерализма,а путинскийрежим— этоцветызла,которыевзрослина этой почве? Трудолюбов: Я не владеюмарксисткой лексикой,попробуюобъяснитькаксмогу. Мнепутинскийрежимне кажетсялиберальным,потомучтодлялиберального режиманужносильноегосударство,котороеспособноэффективноперераспределятьресурсы.Сегодняшнеегосударство, кактутвернозаметили,по сутигосударствомне является.Нутоестьесли взятьв качествепримерачто-нибудь среднеек западуот границРоссии, то нашена такоегосударствосовсем не похоже.Да и на китайскоене похоже, и на японское.За последние20 леттут выстроилсяудивительныйпроцесс,которыйнавряд липридумалкто-токонкретный,потомучтоесли быэтобыл одинчеловек,этобыл быкакой-тоневероятныйгенийзла.Этасхема,очевидно, родиласьсамасобой,властьрефлекторно делалатеилииныедействия,которых невозможнобылоизбежать—например, запустиламеханизмсвободногоценообразования,правда,самымдебильнейшим образом.В общем,былисозданыпростей-

шиеинструментыдляуправленияэкономическимиресурсами.Приэтомничего, чтокасалосьправи институтов,затронутоне былововсе.И,например,сталинскийкарательныйаппаратпрактически безреформперешелв рукинынешней правящейгруппы.Оченьскоровыяснилось,чтоонявляетсяневероятноэффективныммеханизмомэкономическогопередела.Понимаете,государство,в которомне защищеныправасобственности, правачеловекаи прочиеправа,а карательныймеханизмработаетв интересах правящейгруппировки,не можетсчитатьсяправовыми либеральным.Фактическиправящаягруппапоследние10 лет толькои делала,чтоукреплялаэкономическиемеханизмыи отбиваласьот того, чтобывводитьмеханизмызащитыправ. В результатемысоздали«режимзакрытогодоступа»,длякоторогоцентральная задача— работатьна шлагбауме,открывающемдоступк материальнымресурсам.И не толькоматериальным,чтомы увиделина примереочередив храмХристаСпасителя. Приэтомте,ктоу нассидитна ресурсах,— онине являютсянезависимыми землевладельцами.Этоскорееопричники.Целикомзависимыеот Путиналюди. Не бароны,не бояре,у нихнетвотчины, этовсеусловность.Поэтомуони,кстати, выводятресурсыза границу.О многом

говориттотфакт,чтобольшаячастьроссийскихкомпаний,начинаяс определенногоуровня,зарегистрированытолько за границей.И весьобменресурсами в действительностипроисходитна основаниизападногоправа,а судыпо самым сложными важнымвопросампроисходят в Лондонеи Стокгольме.Если жевернутьсяк вопросу1993 года— я не уверен,что можноотмотатьназади найтиконкретнуюточку,послекоторойвсесталоплохо. Расстрелпарламента,гайдаровские реформы,роспускСССР— ничтоиз этого не моглостатьединственнойпричиной. Оченьмногиевещивообщеделалисьзаднимчисломи былисовершеннонеизбежными.Россияпредставляетсобойтяжелейшийслучайзависимостиот истории, в этомне виноватниконкретныйЕльцин, никонкретныйГорбачев.Можетбыть, последние30 летнамне везлос дальнозоркимиполитиками. Цветков: Да.Такими,какМаои ЧеГевара. Сапрыкин: Есливернутьсяк главнойтеме нашегокруглогостола:существует ли в Россиилевоедвижение,и еслида,то какиеу негоперспективы? Будрайтскис: Левыесегодня— этоочень разнородноесообщество.Этои интеллектуалы,и людина книжныхярмарках и в книжныхмагазинах,и мощноеантифашистскоедвижение,котороеежегодно 4 ноябряведетборьбуна улицахпротив нацистскойзаразы.Этои независимые профсоюзы,которыеразвивалисьна протяжениипоследнихдесятилет:к ихвозникновениюи развитиюлевыеимеют самоенепосредственноеотношение. Конечно,поводовдлянедовольствакуча, но хотелось бынапомнитьо том,чтодесятьлетназадникакоголевогодвижения здесьне существовало.Былируинысталинистскогореваншизма— и все. Осмоловский: Надопризнать,что,по большомусчету,в Россииегои сейчас нет.Именнопотому,чтов страненет левых,здесьтакпопираютвсяческие права.Никакойпрезидент,никакаявластнаяструктуравамправане выдаст.Они добываютсяв борьбе,этокомпромисс международоми правящимклассом. А нетулевогодвиженияу наспотому, что такиежурналы,как«Большойгород» и огромноеколичествовсякихдругих, ведутоголтелуюлиберальнуюпропаганду. У левыхсейчасединственнаязадача— этозахваткультурнойгегемонии.Чтобы былонеприличноговоритьопределенныевещи:народ— этобыдло,или:если тыбогатый,значит,тысамыйумный. Сейчастаквродеуженеприличноговорить,а 20 летназадбылоабсолютнойнормой.Начнетсяс журналов,а потом,может быть,дойдети до телевизора,в котором простотворитсякакой-тоад.Воттогда и возникнетсерьезноелевоедвижение, и, уверяювас,правачеловеканачнутболееилименееотстаиваться,в томчисле любимоевамиправособственности. Львовский: Нельзя липояснить,как именно? Осмоловский: Левыебудутнаводитьтакой страхна условногоДерипаскуи прочих, чтотеначнутсамиотстаиватьправа человека. Иванов: На Западелевыеи являются гарантамигражданскихсвобод. Львовский: Гражданскихсвобод— не спорю.Но Цветковначалнашубеседус предложенияввестинормировкусобственности. Осмоловский: Ой,нуладно.Этобылахорошаяшутка.Если жеговоритьпротех людей,которыездесьделалиреформы,то действовалиониоченьпросто:прежде всего,говорилилибералы,нужноотключитьмозг.Онипоэтомуникакихинститутовне хотеливыстраиватьв принципе,

они жедажемузеихотелиприватизировать.Вам,либералам,нужновключить мозг!Этооченьважно.Начнитеинтересоватьсякультурнымисобытиями,современнымискусством,литературой.Вы же ничемне интересуетесь! (Либеральная часть стола громко смеется.) Львовский: Анатолий,толькопослевас. Иванов: Я бына вашемместе,господин Кукулин,такужне смеялся.Потомучто то,чтов вашихинституцияхвроде«Новоголитературногообозрения»,называетсясовременнойлитературой,вообще не являетсялитературой,а является мастурбационнойпрактикой.Этозатхлыйподвал. Осмоловский: Но правда—нужнокак-то интересоваться.Вотя недавноперевел и выпустилжурналTelQuel,знаете,был такойво Франции? Кукулин: Знаю,конечно. Осмоловский: А не знаетедаже,чтоэто я егоперевел.Такойвотгигантский томище. Кукулин: Знаю,почему же.Я егопрочел от коркидо корки,и студентампронего на лекцияхрассказываю. Осмоловский (после паузы):А почему рецензиюне написали? Сапрыкин: Анатолийнарисовалкакую-то удивительнуюкартину.Лучшегокомплименталибералами отповедилевакам и представитьсебенельзя.Получается, чтолибералы,привсемихскудоумии и нежеланииходитьвмузеи, умудрились развернутьневероятноуспешнуюпропаганду,одурачитьи оболванитьнародные массыи фактическиучредитькультурную гегемонию,причемпосредствомжурнала «Большойгород».Приэтом,российское левоедвижение,в егонынешнемсостоянии,являетсядвижениемабсолютноэлитарным,герметичным,существующем исключительнов пространствеэстетическихвысказываний.За оболваненные народныемассыоно,может,и переживает,но народпроэтоне подозревает. Куприянов: Действительно,левоедвижениесовершеннозамкнутона себя.Мы пытаемсяговоритьболеегромко.Проблемав том,чтоу насмалоспособов говорения,зачастуюмыдажене очень хотим,чтобынасуслышали.Но у левого движенияестьоднопреимущество— это многовековойопыткритического анализа,которыйчастов либеральной прессеотсутствует.Вотэтомулибералы могли быу леваковпоучиться.И еще одно.Настоящийлевый— этоя говорю с моих,оченьгрубых,немарксистских позиций— всевремявынужденделать выбор,ежеминутно,ежечасно.Прислонитьсяк какой-нибудьидеологиипроще, но тогдатыделегируешьэтоправовыборакому-тодругому.В общем,настоящим левымбытьоченьсложно.

стихи

И не кончается строка

Роман Лейбов, филолог, доцент Тартуского университета (Тарту, Эстония), автор работ по истории русской литературы XIX века, творчеству А.Пушкина, Ф.Тютчева и др. о «Мы живем, под собою не чуя страны...» Осипа Мандельштама Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, И слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются глазища И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет.

Стихотворение Мандельштама было напечатано через 25 лет после гибели автора и через 10 лет после смерти его героя — Сталина

Седьмая строка антисталинского стихотворения дошла в двух вариантах — второй звучит так: «Тараканьи смеются усищи»

󰀅󰀆

Как подкову, дарит за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него — то малина И широкая грудь осетина. Этостихотворениенаписанов конце богатогособытиями1933 года.В Германии горелРейхстаг,былиотмененыдемократическиесвободыи ликвидированамногопартийность,Гитлерполучилчрезвычайныеполномочия,приступилок работе гестапо.В СССРразоблаченыконтрреволюционныешпионы-педерастыи запущеныЧелябинскийтракторный,Уралмаш и Беломорканал,затораспущеныписательскиеорганизации:завершаласьподготовкак первомусъездуСП.В Америке пошелпервыйсрокпрезидентстваРузвельта.Всегоихбылочетыре. 3 апреляМандельштамв последнийраз выступалс чтениемстиховпередпубликой,черезнеделюонс женойи Б.Кузинымуехалв СтарыйКрымв гостик Нине НиколаевнеГрин(самоестранноесейчас— вспоминать,чтоя в раннемдетстве видалвдовуписателя,однуиз немногих современников,слышавшихэтистихи от автора).ЗдесьМандельштамчитает итальянцеви пишет«Разговоро Данте», биографическимфономрассуждений о путешественникев загробныемиры в егостихахбыли«тенистрашные— Украины,Кубани»— бегущиеот голода крестьяне.Толкио людоедствев украинскихселахмоглидойтидо поэта,посвятившегоотдельнуюглавку«Разговора» «арии»благородногоканнибалаУголино. Осенью1933-гоМандельштамывъезжают в московскуюкооперативнуюквартиру. Здесьи написаностихотворениео крем-

левскоммужикоборце(этословоесть в одномиз дошедшихдо насвариантов), по признанию(в буквальномсмысле— речьидето показанияхна следствии) Мандельштама,стихисвязанысо страшнымикрымскимивпечатлениями. СтихиМандельштамапринадлежат к особомуразрядулитературныхпроизведений,получившихиз жесткихрук властидополнительныеправана память потомства.Это— стихотворения-жесты, слова,ставшиефактомсоциальнойбиографииавтора.Таковаранняялирика Пушкина(эпиграммыи «Вольность»), такова«Смертьпоэта».СлучаиЛермонтоваи Мандельштамастраннорифмуются:во второйтретиXIXвекапоэтотправилсяна Кавказподпулигорцев(впрочем,какмыпомним,ненадолго—вскоре, послехлопотбабушки,Лермонтовпереводитсяв Новгородскуюгубернию); во второйтретиXXвеказа стихио кремлевскомгорцепоэтассылаютв Чердынь (тожеоченьненадолго),затемонпосле ходатайстваБухарина(и с санкцииСталина)оказываетсяв Воронеже. ИнвективаЛермонтовасразу жеразошласьв многочисленныхспискахи очень скородошладо императора.СтихотворениеМандельштаматакжебылоориентированона такоебыстроеполуфольклор-

«Стихотворение Мандельштамахотя и достигло Лубянки, но, ксчастью, доСталина не дошло» ноераспространение:авторполагал,что егобудутпетькомсомольцы.Однакокомсомольцыпродолжалипетьдругиепесни, а текст,хотяи достигЛубянкиза полгода (мытаки не знаем,ктосообщилстихи органам),но,к счастью, до Сталина,кажется,таки не дошел.Ситуация,описаннаяв зачинестихотворения,оказалась и опровергнутатекстом(речиуслышали!), и подтверждена(впервыестихибыли опубликованыв 1963 году,черезчетверть векапослегибелиавтораи черездесять летпослесмертигероя).

Быстрогораспространенияне случилось,но фольклорнаястихияна сатире, конечно,сказалась.Не случайныпесенныйразмер(редкаявариацияанапеста, по наблюдениюОмриРонена,напоминающаяо сатирическойбалладеА.К.Толстого«Поток-богатырь»)и ориентация на карикатурнуюлубочностьилидаже на детскиедразнилки,отмеченная М.Л.Гаспаровым.Фольклорнаи судьба текста.Я привелвариант,которыйпубликуетсяв большинствесовременных собранийМандельштама,онвосходит к автографу,находящемусяв следственномделепоэта.Думаю,большинство читателейзнакомос другимвариантом, главноеразночтение— в немупоминаютсятараканьиусища.Чтозаставило Мандельштамана Лубянкепересмотреть текст,ответитьсложно,но,во всякомслучае,этобылне страх(прилагательное«тараканьи»легкобыло бытожезаменить на что-нибудьменееобидное,да и сравнениепальцеввождяс червямиосталось). Такилииначе,подобнофольклорнымпесням,сатирасуществуетв двухравноправныхвариантах;впрочем,различиямежду ниминевелики.Отдельноговниманиязаслуживаетдошедшийдо наслишьв устномпреданиивариантпоследнейстроки: «И широкая жопа грузина». С.И.Богатыревазапомнилаэтустрокус детства:впервыев своеминтеллигентномдомеона услышалазапрещенноеслово.Еслиэтот вариантдействительновосходитк Мандельштаму,а не являетсярезультатом трансформациитекстав устномбытовании,токультурноблизкийгрузинбыл заменен«чуждым»,«периферийным»осетином(скореевсего,радинапоминания о лермонтовскихстроках«Но злая пуля осетина Его во мраке догнала»),а мягкая, задняя,нижняяи смешнаячастьтела— жесткой,передней,верхнейи по-тараканьистрашной. Ещеодинважныйполуфольклорный жанр,которыйвспоминаетсяв связис сатиройМандельштама,— этоповествованияо миренавыворот,«превратном свете».Здесьнизи верхпоменялисьместами:странаушлаиз-подног,а небесная твердькишитжирнымичервями.Разумнаяи казавшаясянезыблемойшкалаэволюцииперевернута:внизунаходятся обреченныена невольнуюнемотуносителиживойречи,наверхувозвышается горец,наделенный,однако,чертаминизшихбиологическихформ(черви,насекомые).Его-тословаимеютмагическую, железнуюсилу —в отличиеот невнятных звуков,издаваемыххоромублюдочных тонкошеихполулюдей-полуптиц-полуживотных,окружающихгероясатиры (М.Л.Гаспароввспомнилв связис этим сонпушкинскойТатьяныс «черепом на гусиной шее»,а Е.А.Тоддес— тычущего

фотографии: на странице слева ИТАР–ТАСС (2)

БГ попросил известных филологов и литературоведов выбрать классические стихотворения, которые имеют отношение к событиям уходящего года, и объяснить свой выбор

железным пальцем Вия с волшебными глазищами и его свиту). Еще одна важная и страшная черта этого фантасмагорического мира — как в кошмаре, у него нет прошлого. История отменена; все глаголы даны в настоящем времени (условное будущее в двух строчках первой строфы — то же настоящее). Не в Америке, ангел мой, нечего считать сроки. Мы обречены жить здесь, и единственное, что мы можем сделать, — это дать себе отчет в положении дел и внятно выкрикнуть это. Может быть, комсомольцы и не споют, но поэзия сохранит достоинство. Согласно статистике поисковой системы «Яндекс», первая строчка стихотворения Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны» с 1 января по 19 ноября 2011-го точно цитировалась в блогах 984 раза. В 2010 году за тот же период она воспроизводилась 716 раз, в 2009-м — 414, в 2008-м — 208, в 2007-м — 201, а в 2006-м — 97.

«Блок — первый большой поэт, стихи которого сопротивляются читательской иллюзии» Лев Соболев, филолог, заслуженный учитель Российской Федерации, учитель гимназии №1567, автор работ по истории русской литературы XIX–XX веков о «Приближается звук…» Александра Блока Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа. И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, Не дыша. Снится — снова я мальчик, и снова любовник, И овраг, и бурьян. И в бурьяне — колючий шиповник, И вечерний туман. Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю, Старый дом глянет в сердце мое, Глянет небо опять, розовея от краю до краю, И окошко твое. Этот голос — он твой, и его непонятному звуку Жизнь и горе отдам, Хоть во сне, твою прежнюю милую руку Прижимая к губам. Блок, наверное, первый большой русский поэт, стихи которого сопротивляются читательской иллюзии, предполагающей, что смысл стихотворения складывается

из суммы смыслов слов из этого стихотворения. Иными словами, если наивный читатель может тешить себя убеждением, что ему понятны пушкинский «Пророк» или некрасовская «Элегия», потому что он знает русский язык и понимает, что значат слова «духовная», «жажда», «томим», «изменчивая», «мода», «тема», «старая» и т.д., то из строчек «И очи синие, бездонные/ Цветут на дальнем берегу» таким образом он смысла не извлечет. В декабре 1906 года Блок записывает: «Всякое стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звезды. Из-за них существует стихотворение. Тем оно темнее, чем отдаленнее эти слова от текста. В самом темном стихотворении не блещут эти отдельные слова, оно питается не ими, а темной музыкой пропитано и пресыщено. Хорошо писать и звездные, и беззвездные стихи, где только могут вспыхнуть звезды или можно их самому зажечь» («Записные книжки»). Попробуем найти эти слова-острия в нашем стихотворении. Прежде всего это «звук». Для Блока, как и для других поэтов-символистов, музыка шире любой истины, это — выражение души мира; как и для Жуковского, Фета, для Блока стихотворение — прежде всего звуковой поток, завораживающий читателя-слушателя; звук важнее смыслазначения отдельного слова. В знаменитом стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…» есть строчка: «Как белое платье пело в луче». Здесь важнее всего сочетание [п] (или [б]) и [л] — именно это звучание здесь последовательно выдержано. И в нашем стихотворении слово «звук» встретится трижды (прибавим еще слово «голос»). Подобных примеров можно приводить множество — приведем лишь заглавия циклов «Арфы и скрипки» (1908–1916), «Кармен» (1914), «О чем поет ветер» (1913). Гоголевский вопрос: «Если и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром?» — тревожил Блока, мы не раз встретим этот вопрос в статьях поэта. А в выступлении на пушкинском поминальном собрании 1921 года (84-я годовщина гибели поэта) Блок скажет, что на поэта «возложены три дела»: во-первых, «освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых — привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих — внести эту гармонию во внешний мир» («О назначении поэта»). В связи с музыкальным, звуковым построением стихотворения важен и стихотворный размер. В нечетных строчках преобладает пятистопный анапест (во второй строфе размер не выдержан). В нечетных — разностопный (преобладает двустопный). О семантике пятистопного анапеста Илья Кукулин заметил, что с этим размером связан мотив движения и что пятистопный анапест часто встречается в элегиях (см. «Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба». СПб., 1998). Один из элегических мотивов — воспоминание о прошлом, часто с грустью и чувством потери чегото дорогого и любимого — без труда находим и в нашем стихотворении. Интересно, что ни одна строфа по ритмическому рисунку не повторяет другую, но «звук» смягчает различия, создавая сложную и бессознательно воспринимаемую мелодию. Кажется, не случайно здесь появляются те же мотивы, что и в лермонтовском стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен…»: сон, детство, старый дом, природа… Едва ли Блок сознательно

Портрет Александра Блока работы Константина Сомова, 1907 год

Средневековая иллюстрация к манускрипту Саади «Гюлистан», к которому отсылает пушкинское «Подражание арабскому»

это стихотворение так, чтобы проза не исказила, а прояснила поэзию. Я, пожалуй, за такой пересказ не возьмусь. P.S. Блок умер 90 лет назад, в августе 1921 года. Тогда главными именами для жителей России были имена Ленина и Троцкого. Кто из читающих этот номер

«Пушкина не оштрафуешь и со службы не вытуришь, а над школьными библиотекарями сгущаются тучи» сегодня знает хоть одну страницу их сочинений? В пушкинской речи 1921 года Блок сказал: «Мы умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны. Оно единодушно и нераздельно». Это — одна из тех «истин здравого смысла», в которых, по мнению Блока, «можно поклясться веселым именем Пушкина».

Евгений Берштейн, филолог, профессор и заведующий кафедрой русского языка и литературы в Рид-Колледже (Портленд, штат Орегон, США), специалист по истории русской литературы и культуры ХХ века, автор работ о восприятии западных идей сексуальности в русской культуре о «Подражании арабскому» Александра Пушкина Отрок милый, отрок нежный, Не стыдись, навек ты мой; Тот же в нас огонь мятежный, Жизнью мы живем одной. Не боюся я насмешек: Мы сдвоились меж собой, Мы точь-в-точь двойной орешек Под единой скорлупой. В «Подражании арабскому» (1835) Пушкин цитирует следующий эпизод из «Гюлистана» — сочинения средневекового персидского поэта-мудреца Саади: «в былые времена мы с другом были как два миндальных орешка в одной скорлупе. Внезапно мы расстались, и вернувшись, мой друг стал упрекать меня за то, что во время разлуки я не посылал к нему гонца. Я ответил: «Мне было бы жаль, если бы глаза посланца зажглись пламeнем твой красоты, когда я был ее лишен». Позаимствовав у Саади центральный поэтический образ, Пушкин омолодил адресата, сделав его «нежным отроком», прибавил увещевание не стыдиться и выражение ревности заменил на «мятежный огонь» — романтическую метафору любовной страсти. Из сообщений СМИ: «С 14 по 30 марта 2011 года в отделе абонемента Амурской областной научной библиотеки им. Н.Н.Муравьева-Амурского организована выставка «Отрок милый, отрок

нежный», тема которой — формирование читателя-ребенка в российской интеллигентной семье конца XIX — начала XX века». Незадачливым амурским библиотекарям не позавидуешь: в свете начатой функционерами «Единой России» кампании по криминализации «пропаганды гомосексуализма, лесбиянства и педофилии» у них могут быть неприятности. Ведь как ни толкуй, а пропаганда однополой любви (и к тому же к лицу, вряд ли достигшему совершеннолетия) в стихотворении нашего национального поэта налицо. Пушкина уже не оштрафуешь и с придворной службы не вытуришь, а над школьными библиотекарями всей нашей обширной отчизны сгущаются тучи. Помимо Александра Сергеевича на их полках стоят и развращают малюток сочинения других классиков — Лермонтова (неудобные к цитированию), Вячеслава Иванова («В палестрах беломраморных, где юноши нагие/Влюблялись под оливами друг в друга и в себя,/ С Харитами стыдливыми и с Музами благие/Являлись им бессмертные, прекрасных возлюбя»), Кузмина («Умывались, одевались/После ночи целовались,/ После ночи, полной ласк./На сервизе лиловатом,/Будто с гостем, будто с братом,/ Пили чай, не снявши маск»), Цветаевой («Сердце сразу сказало: «Милая!»/Все тебе — наугад — простила я,/Ничего не знав, — даже имени! —/О, люби меня, о, люби меня!»), Есенина («Возлюбленный мой! Дай мне руки—/Я по-иному не привык, —/Хочу умыть их в час разлуки/Я желтой пеной головы») и т.д. — список поэтических шедевров, которые должны, по идее, попасть под новые запреты, долог. На полях замечу, что в акциях опрятных, благонамеренных гей-активистов, марширующих с плакатами «Долой гомофобию!», «пропаганду» однополой любви увидеть трудно, а в бессмертных поэтических строках, эту любовь воспевающих, — проще простого. Оставим в стороне европейских гигантов — Платона, Шекспира, Гете, Байрона, Уайльда и Томасa Манна — и зададимся вопросом о том, чем наших, российских, привлекала тема, вызывающая омерзение у государственных мужей путинской эпохи и, как можно смело предположить, у значительной части электората. Причина, как кажется, не в особой предрасположенности великих поэтов к голубому эросу, а в другом. Гению свойственна «всемирная отзывчивость», тяга к универсальности человеческого опыта, а однополый и разнополый эросы сосуществовали в мире вечно, как сосуществуют и сегодня — хоть в Париже, хоть в Багдаде, хоть в Нижнем Волочке. Природа ли так захотела, или в культуру соответствующие механизмы заложены — то неведомо, но пропагандировать или, наоборот, осуждать гомосексуальность так же абсурдно, как пропагандировать и осуждать, допустим, зеленый цвет глаз (хотя устроить погром зеленоглазых при необходимости дело нехитрое). С солнечным и лунным светом сравнивал два направления эроса — прокреативный и «содомический» — Василий Розанов, утверждая, что в последнем «разгадываются некоторые основные столбы мира». Никакие постановления местных органов власти и даже, боже упаси, Госдумы не перегородят дороги к этим «столбам». Да и не в том цель законотворческих потуг. Мысли начальства заняты по большей части распилами, крышеваниями и откатами, а также тем, как раздражение избирателей канализировать, развернуть от себя и направить в сторону какогонибудь врага — мировой закулисы, «извращенцев», нацменьшинств. Вот

фотография на странице справа: «ФотоСоюз»

Из-за пушкинских сочинений почти двухсотлетней давности сотрудники Амурской областной библиотеки оказались в серьезной опасности

следовал Лермонтову — тем более что у поэта XIX века эти мотивы создают отчетливый контраст с настоящим: кружащимися в танце масками, с холодной толпой. Но поэтическая работа не рациональна — и лермонтовский контекст позволяет нам прочитать в стихотворении Блока противопоставление прошлого и настоящего; перечитайте все стихи цикла «Родина», и вы убедитесь, что этот контраст работает. Второе важнейшее слово — «душа», которое поэт рифмует со словом «дыша» (эти слова происходят от одного корня «дух»). Точно такую же рифму мы найдем и в стихотворении «Сусальный ангел» 1909 года. К сожалению, у нас нет частотного словаря лирики Блока (в 1971 году З.Г.Минц, О.А.Шишкина опубликовали составленный ими частотный словарь только «Первого тома» лирики Блока) — было бы важно знать, как часто встречается у поэта слово «душа». Во всяком случае, в цикле «Родина», куда Блок включил и стихотворение «Приближается звук…», это слово можно найти в стихотворении «Осенний день» (рифма «не спеша») и в стихотворении «Посещение» («и душа для видений ослепла»). Но ясно, что душа обновляется от звука милого, родного голоса — это голос любимой и голос родины — ведь во всем цикле «Родина» есть важнейший мотив «родина — жена» («О, Русь моя! Жена моя!» или в следующем стихотворении: «Помяни ж за раннею обедней/Мила друга, светлая жена!») — не случайно в знаменитом стихотворении «Россия» «ты» — и родина, и женщина с мгновенным взором из-под платка. Третье важнейшее слово — «сон». У Блока это слово имеет множество значений; в соседнем с нашим стихотворении «Сны» — близкое к тому, что и в «Приближается звук…» —воспоминание о прошлом, о детстве, о юности. И кольцевая композиция стихотворения (те же рифмы в нечетных строках) словно напоминает герою прошлое, пусть и невозвратное («хоть во сне»). Интересно, что сходные рифмы встретятся у Блока в стихотворении «Когда-то долгие печали…» (1901): «Теперь — за ту младую муку/Я жизнь отдам…/Твою сочувственную руку/Прижал к губам!» (за два месяца до стихотворения «Приближается звук…» поэт дописал эти последние четыре строки в стихи 1901 года, а еще через четыре года заменил последние две строки на окончательный вариант: «О, если б вновь живую руку/Прижать к губам!»). Блок напечатал стихотворение «Когда-то долгие печали…» в «Ежемесячном журнале для всех» (№4–6, 1918), а через два года включил его в сборник «За гранью прошлых дней» (1920). Сочетание «жизнь» и «горе» может напомнить нам о стихах Жуковского, в которых «радостное» и «скорбное» в равной степени «милое» («Невыразимое») — для Блока это сочетание «нераздельного» и «неслиянного» характерно в гораздо большей степени. «Старый дом», «туман», «небо» — все это, разумеется, не теряет своего словарного смысла, но — больше чем словарный смысл. Повторяя слова («бурьян»/«в бурьяне», «твой»/«твое») или звуки («ЖИзнь», «ПРеЖНюю», «ПРИЖИмая»), поэт, говоря его же словами, вносит гармонию во внешний мир — стихи действуют на читателя так же, как музыка: мы безотчетно реагируем на звуки, мелодию, подчиняемся настроению поэта. Покойный Михаил Леонович Гаспаров умел говорить и писать о стихах как никто. Наверное, он смог бы пересказать

и выдумывают. Глядеть на это неловко и грустно, хотя и назидательно, ибо зрелище сие еще раз напоминает, что сколько бы начальство ни отсиживало себе филейные части в Большом театре, налет цивилизованности на нем тонок и на малейших ухабах начинает осыпаться.

RED ESPRESSO BAR ПРЕДСТАВЛЯЕТ:

Александр Соболев, антиквар, библиограф о «Тюремном сонете» Николая Минаева Посуда… Столик… Веник и кровать… Водопровод и вечная параша, (Она как урна иль, вернее, чаша), Которую не нужно выливать.

МЫ ОТКРЫТЫ!

Здесь в шесть часов предписано вставать… Пью с хлебом чай… В обед все щи да каша… На ужин суп, а в десять спать, вот наша Жизнь, если можно так ее назвать.

RED “ПАРК ГОРЬКОГО” Фонтанная площадь RED “ЛУБЯНКА” Кузнецкий Мост, д. 21/5

Всегда один… Тревожусь и тоскую… Рассматриваю жизнь свою мирскую, Над пережитым мыслями парю…

RED “ДОРОГОМИЛОВСКАЯ” Большая Дорогомиловская, 12 А

Шагаю взад-вперед… Стихи читаю Вслух сам себе… Стою… Сижу… Курю… И с каждым днем душой и телом таю… Форма этого стихотворения, написанного через две недели после смерти Сталина узником одиночной камеры Лефортовской тюрьмы, более чем традиционна: классический французский сонет с рифмовкой типа АББА АББА ВВГ ДГД. Четырнадцатистрочная сложная форма, как и многое другое, пришла в нашу поэзию из средневековой Франции; представляя собой определенный вызов мастерству поэта и одновременно связующее звено многовековой традиции, она никогда не была особо популярна, но почти все крупные поэты воздали ей дань. За три века русского сонетописания сложился круг тем, традиционно перелагаемых «в размер его стесненный» (по слову Пушкина): философия, мифология, чистая лирика и сама поэзия. Отступления от этих правил существуют (был, например, в первой половине ХХ века сонетист Г.Ширман, тематический репертуар которого исключителен по широте), но они немногочисленны. На диалоге с этой традицией строится разбираемое стихотворение. Если от-

«Мысли начальства заняты по большей части распилами, крышеваниями и откатами» влечься от угрюмого антуража камеры, сюжет «тюремного сонета» окажется вполне классическим: автор оглядывает окружающую его обстановку, обводит мысленным взором прошедшую жизнь и утверждается в меланхолическом чувстве. Более того, рудименты

RED “ЛУЖНИКИ” Площадь около плавательного бассейна

Синарская исполнительно-трудовая колония. Ударная бригада грузчиков выходит на работу, 1934 год

RED “БРЕСТСКАЯ” Ул. Большая Грузинская 69 RED “МЯСНИЦКАЯ” Ул. Мясницкая 24/7, Стр. 8

RED “ФИЛИОН” Торговый Центр Филион Багратионовский проезд 5 (около Горбушки)

WWW.REDESPRESSOBAR.COM Реклама. Red Espresso Bar - Рэд Эспрессо Бар. Red - Красный 37

и секретарей». Для того чтобы таким образом воспринять эту бравурную эпоху, обычно требовалась дистанция — географическая или временная; в парижской газете или в годы массовых прозрений такого рода строчки не привлекли бы особенного внимания, но внутри описываемых событий они наперечет. На фоне хоровых верноподданнических литаний (и последующего многоголосого «ну мы же не знали!») редкие обращения Минаева к современной тематике выглядят в высшей степени освежающе: «Не морочь нас сказкой детскою/И затертыми клише,/Жизнь счастливую, советскую/Ненавидим мы в душе», etc. Унаследованная им двухвековая традиция вольной русской поэзии обнаружила свою универсальность и применительно к персонажу, до наших дней стимулирующему массовую завороженность: «Душитель мысли, враг всего живого,/Отец холопства, подхалимства друг,/Кавказец, проявивший ловкость рук,/С умом и внешностью городового» или «Ни дипломат, ни кормчий, ни герой/В тебе себя ничем не проявили,/Ведь гений даже Николай Второй,/В сравнении с тобою, Джугашвили». По счастью, среди его читателей не нашлось доносчика, так что второй арест (в апреле 1944 года) последовал по мягкой неполитической статье — за своевольное оставление места работы — и закончился сравнительно благополучно: по амнистии марта 1945 года Минаев был выпущен на свободу. Третий раз его арестовали в 1953 году — на этот раз именно за стихи; некоторое время спустя он так пересказывал свои диалоги со следователем: «Скажи за что, по-твоему, Ник-Ник, Ты к нам попал в лефортовский тайник? Что сделал ты, твои какие вины?» — «Писал стихи и чай пил у Мальвины…» (Подразумевается его давняя приятельница — поэтесса Мальвина Мироновна Марьянова — не намекал ли он таким образом, что донос исходил из круга ее знакомых?) Это заключение продлилось два года — суд (приговор — 10 лет), ссылка, медленное путешествие в товарных вагонах на восток: Челябинск, Актюбинск, Семипалатинск, Петропавловск — в заботах об оставленной семье и драгоценном архиве. Лишь в сентябре 1955 года он был освобожден — и прожил еще двенадцать

«Среди его читателей не было доносчика, так что арест последовал по неполитической статье» лет в полной безвестности и покое. Не рассчитывая преодолеть эпоху, он готовил свои тексты к суду потомков — и сейчас, полвека спустя, вы — первые (после его семьи, работников архива и автора этих строк), кто прочел напечатанное выше стихотворение.

Александр Жолковский, филолог, профессор Университета Южной Калифорнии (Лос-Анджелес, штат Калифорния, США), автор книг «Осторожно, треножник!» (2010), «Поэтика Пастернака» (2011), «Очные ставки с властителем» (2011) и др. о «Сахарнице» Александра Кушнера Памяти Л.Я.Гинзбург Как вещь живет без вас, скучает ли? Нисколько! Среди иных людей, во времени ином, Я видел, что она, как пушкинская Ольга, Умершим не верна, родной забыла дом. Иначе было б жаль ее невыносимо. На ножках четырех подогнутых, с брюшком Серебряным, — но нет, она и здесь ценима, Не хочет ничего, не помнит ни о ком. И украшает стол, и если разговоры Не те, что были там, — попроще, победней, — Все так же вензеля сверкают и узоры, И как бы ангелок припаян сбоку к ней. Я все-таки ее взял в руки на мгновенье, Тяжелую, как сон. Вернул, и взгляд отвел. А что бы я хотел? Чтоб выдала волненье? Заплакала? Песок просыпала на стол? В этом году Александру Кушнеру исполнилось семьдесят пять. Мы почти ровесники, и я полюбил его стихи с первых сборников. Но разобрать хочу маленький шедевр уже зрелого мастера. Маленький не по размеру, а по жанру — памятника скромному предмету обихода. Поэзия мелочей — особый творческий изыск. Согласно Шкловскому, Литературное произведение есть… не материал, а отношение материалов… Безразличен масштаб произведения… Шутливые… мировые, комнатные произведения, противопоставления мира миру или кошки камню — равны между собой. У Пушкина есть стихи к чернильнице, у Андерсена — сказка «Чайник», а Чехов брался написать рассказ о пепельнице («Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения» — Короленко). Кушнер своим «негромким голосом» (как у любимого им Баратынского) через малое говорит о большом. «Сахарница» — дань памяти Л.Я.Гинзбург (1902–1990), ментору целой плеяды петербургских литераторов (мне тоже посчастливилось знать ее). И разговор, как нередко у Кушнера, охотно заглядывающего то в Серебряный век, то в девятнадцатый, то в восемнадцатый, а то и в античность, — о памяти вообще, в частности, культурной, призванной преодолеть смерть. Память, посмертная связь и составляет сюжет миниатюры. В воображаемом отчете покойной о судьбе ее сахарницы главной героиней автор делает вещь. Тем самым драма памяти/забвения одновременно и приглушается (сокращается до размеров сахарницы), и принимает фантастические масштабы (невинная вещь обвиняется в предательстве), и разрешается (благодаря неодушевленности вещи, а главное — финальному якобы всплеску эмоций). Собственно, уже первые два полнозначных слова текста приходят в столкновение: экзистенциальному беспокойству («Как вещь живет…?») вторит лексиче-

фотография: Павел Смертин/«Коммерсант»

Стихотворение Александра Кушнера посвящено памяти филолога, писателя Лидии Гинзбург, автора «Записок блокадного человека»

традиционного инвентаря здесь иронически переосмысляются: классический зачин стиха — «лирический герой смотрит на античную статую» — выдержан, хотя и в травестийном исполнении: не случайно автору приходят на ум возвышающие синонимы к презренной детали тюремной меблировки: «урна», «чаша». С тою же целью в ткань средневекового стиха ювелирно инсталлированы залихватская русская пословица («щи да каша — пища наша») и нарочитый канцеляризм (и едва ли не цитата из висящих на стене правил внутреннего распорядка) — «предписано вставать». При этом даже на лексическом уровне мастерски сохранено традиционное (хотя и не обязательное) противопоставление двух первых и двух последних строф сонета: из шести финальных строк исчезают низменные приметы и просторечная лексика, а на смену им приходят возвышенные архаизмы («жизнь свою мирскую», «мыслями парю»), объединенные простейшими глагольными рифмами. Смена лексики и интонации в терцетах (так называются трехстрочные части сонета) подчеркивают религиозную проекцию сюжета: слово «мирской» означает «принадлежащий миру, в противоположность монашескому или монастырскому»; таким образом, арест и последующие мытарства оказываются не бессмысленной жертвой, а искупительным мученичеством. Возможность и убедительность такой трактовки внешних событий подготовлена всей биографией автора этого сонета, Николая Николаевича Минаева (1893–1967). Его жизненный путь — редкий и выразительный пример, так сказать, дисперсионного существования внутри эпохи: диалоги с современностью, в которые по необходимости вступает любой человек, а тем паче поэт, полны с его стороны легкой презрительности. В юности он был танцором кордебалета Большого театра; оставив угодья Терпсихоры и сделавшись писателем, он примкнул к небольшому кружку последователей традиционной поэтики, принявших имя неоклассиков; на шумном фоне поэтических 1920-х выглядели они почти незаметно. В его стихах до начала 1930-х годов примет современности нет вообще — только гипертрофированная формальная изысканность и груз словесного наследства позволяет распознать их эпоху. В 1929 году Минаева впервые арестовывают с одновременной конфискацией архива. Из тюрьмы он возвращается спустя несколько месяцев — и стратегия его существования ощутимо меняется. Убедившись в том, что последние ростки вольной печати вытоптаны, наш герой сознательно дистанцируется от разрешенной литературы: покинув Мосгорком писателей, он работает в Стройобъединении, Всехимпроме, Планзо (Заочном плановом институте), МОГИЗе — как можно дальше от мест, где требуется жертвовать совестью или ждать ареста. По памяти (и, возможно, по уцелевшим черновикам) он восстанавливает ранние свои стихи и перебеляет их в новые тетрадки; после этого главная его забота будет о сбережении текстов («Читаешь ли ты иногда мои стихи? Храни их, это лучшая память обо мне и это лучшее, что я сделал в жизни и чем моя жизнь оправдана», — напишет он десятилетие спустя своей жене). С начала 1930-х современность не то чтобы проникает в его стихи, но как-то иногда появляется в окраинных закутках его поэтического микрокосма: «И на бумаге пышно процветает/Страна холопов

ский конфликт между таким безжизненным подлежащим и таким живым сказуемым. (Зыбкость границы между жизнью и смертью — постоянная тема Кушнера: «Вдруг подведут черту Под ним, Как

«Зыбкость границы между жизнью и смертью — постоянная тема Александра Кушнера» пишут смету, И он уже — по ту, А дерево — по эту» («Старик»).) Кроме того, вещь — как бы цитата из Гинзбург, автора статьи «Вещный мир» о работе Анненского (тоже кумира Кушнера) и других поэтов XX века с вещами как носителями психологических состояний. В предметном плане о покойной напоминает реальная вещь, в словесном — филологическая категория вещи. За этим стоит целая традиция стихов о неодушевленных предметах: Пушкина о талисмане и черной шали, Лермонтова о кинжале и ветке Палестины, Цветаевой о своем столе, Пастернака о фотографии любимой («Я живу с твоей карточкой»), Г.Иванова о столовом сервизе («Кофейник, сахарница, блюдца…»). Особенно важны «Вещи» (!) Шефнера: Умирает владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды. Кушнер «научно» определяет жанр, в котором пишет. Подтексты актуализуют и упражняют культурную память. Пушкинская Ольга дана впрямую, а строки «Иначе было б жаль ее невыносимо… Не хочет ничего, не помнит ни о ком» под сурдинку отсылают к Ломоносову («Не просишь ни о чем, не должен никому» («Кузнечик дорогой…»), Лермонтову («Жду ль чего? Жалею ли о чем? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть»), Есенину («И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком… Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — Пройдет, зайдет и вновь покинет дом… Но ничего в прошедшем мне не жаль»), Пастернаку (к «На кухне вымыты тарелки. Никто не помнит ничего» и «В сухарнице, как мышь, копается анапест»). Вдвойне цитатно заглавие: у Кушнера есть стихотворение «Солонка» — о солонке Державина. Не все отсылки одинаково определенны. Строка «Среди иных людей, во времени ином» звучит, как цитата. Откуда? Из Пушкина? Уж десять лет ушло с тех пор — и много Переменилось в жизни для меня, И сам, покорный общему закону, Переменился я <…> глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны…

Мой бедный Ленской! изнывая, Не долго плакала она… Своей печали неверна. Другой увлек ее вниманье, Другой успел ее страданье Любовной лестью усыпить… Мой бедный Ленской! за могилой… Смутился ли, певец унылый, Измены вестью роковой, Или… Уж не смущается ничем, И мир ему закрыт и нем?.. Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас.

Стихотворение Иннокентия Анненского связано с событиями 1905–1906 годов — кровавыми погромами в Прибалтике

Негромко и обращение к образу «не той» из двух сестер и к бесславному эпилогу ее сюжетной линии. (Не Гинзбург ли указала Кушнеру на это — и на отличие от Татьяны, в замужестве льющей слезы по Онегину? На другие цитаты? Можно бы спросить его, но не портить же новогодний сюрприз.) Посмертную измену Ольги оркеструют в подтексте более острые интонации стихов о разрывах прижизненных. Как живется вам с другою, — Проще ведь?.. С язвою бессмертной совести Как справляетесь, бедняк?.. Как живется вам с земною Женщиною, без шестых Чувств? (Цветаева) Теперь года прошли. Я в возрасте ином. И чувствую и мыслю по-иному… Я знаю: вы не та — Живете вы С серьезным, умным мужем… И сам я вам Ни капельки не нужен (Есенин)

Куса. Группа рабочих перед зданием столовой, 1910 год

Вернемся к главному «фокусу» стихотворения — одушевлению и обвинению сахарницы, вещи очень тихой: это не кинжал, не перо, не талисман; даже ее сахар остается невостребованным, она нужна только как посредница между людьми. Накачивание ее жизнью начинается с первойй строки («Как… живет… скучает ли?» — в духе справок об уехавшем знакомом) и не ослабевает до конца

«Вернемся к главному «фокусу» текста — одушевлению и обвинению сахарницы, вещи очень тихой»

(«не верна, забыла… заплакала, просыпала»), то проходя намеком (на ее недовольство уровнем разговоров), то давая яркий животный образ: «На ножках четырех подогнутых, с брюшком». (Не мандельштамовская ли это черепахалира, предчувствующая налет перстов Терпандра? Кушнер ведь тоже возьмет сахарницу в руки.)

Но все время осознается условность одушевления, мотивирующая — извиняющая — равнодушие. Эта конструкция обнажается в финале: «А что бы я хотел?» Конфликт, однако, не снимается, ибо на вещь проецируются претензии поэта к хозяевам дома и самому себе (не случайна перекличка с «Не хочет ничего…»). Адресатка же постепенно исчезает из текста. I строфа обращена к Гинзбург (вас); во II о ней нет ничего; в III косвенное упоминание (там) делается уже с теперешней точки зрения сахарницы; а в IV общаются исключительно поэт и вещь. Этот долгожданный контакт не только весом физически и морально («тяжелую, как сон»), но и выявляет,

«Стихотворение нельзя было и помыслить опубликовать до 1917-го. Оно увидело свет только в 1923 году» наконец, подлинные чувства вещи. Ее волненье отрицается так, что предстает, наоборот, реальным: обсуждается не его наличие, а отказ его выдать. Поэт как бы проговаривается о подавленных чувствах — сахарницы и собственных. Вспомним финал «Разлуки» Пастернака: И, наколовшись об шитье С не вынутой иголкой, Внезапно видит всю ее И плачет втихомолку. Но сахарница не плачет, и поэт ее не роняет, держит ее и себя в руках (характерная кушнеровская концовка: навертывающиеся слезы сдерживаются). Завершает мини-драму памяти песок, сыпучий, но не просыпаемый, сахарный, но чреватый временем, вечностью, забвением. Завершает в негромком медитативно-вопросительном ключе, созвучном проводам уходящего года и тревогам по поводу наступающего.

Роман Тименчик, филолог, профессор Еврейского университета (Иерусалим, Израиль), автор книг «Анна Ахматова в 1960-е годы» (2005), «Что вдруг» (2008) и др. о «Старых эстонках (Из стихов кошмарной совести) » Иннокентия Анненского Если ночи тюремны и глухи, Если сны паутинны и тонки, Так и знай, что уж близко старухи, Из-под Ревеля близко эстонки. Вот вошли, — приседают так строго, Не уйти мне от долгого плена, Их одежда темна и убога, И в котомке у каждой полено. Знаю, завтра от тягостной жути Буду сам на себя непохожим… Сколько раз я просил их: «Забудьте…» И читал их немое: «Не можем».

Как земля, эти лица не скажут, Что в сердцах похоронено веры… Не глядят на меня — только вяжут Свой чулок бесконечный и серый. Но учтивы — столпились в сторонке… Да не бойся: присядь на кровати… Только тут не ошибка ль, эстонки? Есть куда же меня виноватей. Но пришли, так давайте калякать, Не часы ж, не умеем мы тикать. Может быть, вы хотели б поплакать? Так тихонько, неслышно… похныкать? Иль от ветру глаза ваши пухлы, Точно почки берез на могилах… Вы молчите, печальные куклы, Сыновей ваших… я ж не казнил их… Я, напротив, я очень жалел их, Прочитав в сердобольных газетах, Про себя я молился за смелых, И священник был в ярких глазетах. Затрясли головами эстонки. «Ты жалел их… На что ж твоя жалость, Если пальцы руки твоей тонки, И ни разу она не сжималась? Спите крепко, палач с палачихой! Улыбайтесь друг другу любовней! Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий, В целом мире тебя нет виновней! Добродетель… Твою добродетель Мы ослепли вязавши, а вяжем… Погоди — вот накопится петель, Так словечко придумаем, скажем…» Сон всегда отпускался мне скупо, И мои паутины так тонки… Но как это печально… и глупо… Неотвязные эти чухонки… Стихотворение Иннокентия Анненского (1855–1909) «Старые эстонки (Из стихов кошмарной совести)», в бессменной «актуальности» (от этого противноватого в применении к поэзии слова хочется отгородиться не одним, а двумя слоями кавычек) которого никогда не приходилось сомневаться (не забыть, как благодарили меня латышские литераторы, когда я перепечатал его на излете советской власти в рижском журнале «Родник»), нельзя было и помыслить опубликовать до 1917 года. Оно увидело свет только в 1923 году, и тогда свойственник поэта припомнил: «Это случилось зимою 1906 года, когда политические события сменяли друг друга с головокружительной быстротой и люди вполне нейтральные мимовольно втягивались в их круговорот. Анненский не разделил этой — почти общей — судьбы. Но чувствовалось, что он переживает общественно-политические потрясения очень болезненно. Помню, в редакцию «Слова», где я тогда заведывал литературным отделом, была прислана книжка Климкова «Расправа и расстрелы». В ней с жуткими подробностями рассказывалось о карательных экспедициях вообще и в частности — о кровавых усмирениях в прибалтийском крае. Очень скоро книжка эта стала библиографической редкостью, потому что была конфискована министерством внутренних дел и, помнится, предана уничтожению. Вот эту-то книгу увидел случайно у меня в руках Анненский и попросил для прочтения. Не думая о последствиях, я охотно дал ее. Прошло несколько дней… Заехал я к Анненским в Царское Село. Поздоровавшись со мною, И.Ф. ушел к себе в кабинет и, вернувшись через минуту, возвратил мне очерки Климкова. «Большое испытание

фотография: слева внизу «ФотоСоюз»

Может быть. Но важнее общий тон элегического размышления о вещах/ людях, попавших в чуждую обстановку, — как заброшенный в железный век последний поэт Баратынского («Последний поэт» есть и у Кушнера). Ссылка на Ольгу, на первый взгляд, привлечена ради строки «Умершим не верна, родной забыла дом». Но оказывается, что соответствующими строфами «Онегина», задается и многое другое, в частности эффектное «Заплакала?» и настойчивая вопросительность финала:

«Всякое стихотворение, как известно, прописано поверх другого стихотворения» Эрнст Барлах. Frau Sorge («Госпожа Забота»), 1924 год

В стихах о бессоннице всегда слышно тиканье часов, здесь и прямо названное, и сказывающееся монотонией глагольных рифм-консонансов (калякать — тикать — поплакать — похныкать). Всякое стихотворение, как известно, прописано поверх другого стихотворения (а то, в свою очередь, процарапано на доске своего предшественника, и так дальше — к самим истокам лирики и драмы). Анненский был одним из первых, кто стал учить недоверчивого русского читателя этому литературному закону. За ревельскими хозяйственными матронами, подбирающими по дороге оброненные поленья, стоят, — вернее уж, сидят — русские отражения гейневской «Госпожи Заботы» («Frau Sorge»), и одна из них, наверное, некрасовская старуха из его вольного перевода этого стихотворения из «Романсеро», где Некрасов в последнем стихе совсем русифицировал немецкую сиделку к неудовольствию того учреждения, которое первый поэт назвал богомольной важной дурой: Ах, были счастливые годы! Жил шумно и весело я, Имел я большие доходы — Со мной пировали друзья;

Казнь екатеринбургских большевиков легионерами Чехословацкого корпуса, 1918 год

Я с ними последним делился, И не было дружбы нежней, Но мой кошелек истощился — И нет моих милых друзей! Теперь у постели больного, Как зимняя вьюга, шумит, В ночной своей кофте, сурово Старуха-Забота сидит. Скрипя, раздирает мне ухо Ее табакерка порой; Как страшно кивает старуха Седою своей головой!.. Случается, снова мне снится То полное счастья житье, И станет отраднее биться Изнывшее сердце мое… Вдруг скрип, раздирающий ухо, — И мигом исчезла мечта. Сморкается громко старуха, Зевает и крестит уста!

В своих стихах о полудремах-полубессонницах Анненский, страдавший «невы-

носимым нервным зудом кожи», и раньше разглядывал что-то подобное: Когда умирает для уха Железа мучительный гром, Мне тихо по коже старуха Водить начинает пером. Перо ее так бородато, Так плотно засело в руке… <…> Но жаркая стынет подушка, Окно начинает белеть… Пора и в дорогу, старушка, Под утро душна эта клеть… Но на сей раз старуха-забота и ее спутницы озабочены другим. В декабре 1905 года банды фабричных рабочих разгромили и пожгли несколько десятков имений под Ревелем, нынешним Таллинном. По заключению военно-прокурорского надзора, «Август Адов Локкут, Густав Адов Телискиви, Ян Юганов Каропах, Ганс Михкелев Кензапа и еще 22 человека — подлежат обвинению в том, что в конце 1905 г. приняли участие в преступном сообществе, постановившем целью своей деятельности насильственное изменение в Эстляндской губернии установленного в России основными законами образа правления и учреждение демократической республики, и, располагая в значительном количестве оружием, составили таким образом между собой и другими, следствием не обнаруженными, лицами для достижения указанных целей шайку, и затем, действуя в качестве членов этого преступного сообщества, в целях осуществления намеченных целей они в период времени между 13 и 16 декабря 1905 г. в м. Раппель Ревельского уезда, объявленного на военном положении, открыто, с оружием в руках, напали на канцелярию младшего помощника Ревельского уезда по 3-му участку, на канцелярию Верхнего крестьянского суда, на камеру мирового судьи 8-го участка Ревельско-Гапсальского мирового округа

«В те годы военноокружной суд выносил больше тысячи смертных приговоров в год» и на находящееся при нем арестное помещение, открыто похитили деньги, истребили и расхитили имевшиеся в указанных правительственных учреждениях дела, штемпеля, печати, а в канцелярии крестьянского суда уничтожили портреты царствующего государя императора и зерцало, а также разгромили раппельскую казенную винную лавку, истребив в ней всю водку и похитив гербовые марки; открыто, с угрозами оружием, похитили затем у пастора Юргенсона деньги и, кроме того, совершили в тот же период времени ряд последовательных вооруженных нападений на расположенные в окрестностях м. Раппеля помещичьи имения, причем нападения на все пере-

численные имения сопровождались насильственным отобранием оружия, уничтожением огнем барских усадеб и винокуренных заводов, а также истреблением спирта, машин на заводах и разного другого имущества, принадлежащего владельцам этих имений, а нападение на школу — похищением оружия и денег, как казенных, так и принадлежащих учителю Цыпкину, жене его и учительнице Стефановской. При этом, однако, описанное выше преступное посягательство на насильственное изменение образа правления было обнаружено в самом начале…» Дело было предано военноокружному суду. В те годы он выносил больше 1 000 смертных приговоров за год. И Леонид Андреев написал «Рассказ о семи повешенных», где невезучий убийца эстонец Янсон все повторял: «Меня не надо вешать». Среди повешенных, были, конечно, и русские люди, но для Анненского слово «космополитизм» было не бранным, он помнил его античную генеалогию, настаивал на его не «сентенциозных» только, а «художественных» началах — «воспроизведение случайно и несправедливо обездоленных существований». Старуха у кровати размножилась, и трудно отказаться от впечатления, что их стало именно трое, что их рукоделье похоже на манипуляцию с одной нитью, что это — другими словами — три Парки, чье лепетанье чудилось Пушкину в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы». Их угроза построена на зловещей двусмысленности слова «петля» — то ли изгиб нитки при вязании, то ли удавка. И мерещащиеся в полудреме метаморфозы обещают реванш серых, землистолицых, с опухшими глазами, воспитанных крестьянок, превращающихся в задорных фурий-вязальщиц, «трикотажниц» Робеспьера, со спицами в руках подбадривавших рабочий цикл гильотины. Ахматова в 1945 году писала об Иннокентии Анненском: «Он был преддверьем, предзнаменованьем…» В черновике за этим следовала еще одна строка, которую она не могла бы предложить в печать, — «всего, что с нами позже совершилось».

фотографии: moma.org, РИА «Новости»

моему больному сердцу принесла эта книга, — сказал он задумчиво. — Мне тяжело было бы лишний час продержать ее у себя, потому-то и тороплюсь с ее отдачей…» И прибавил: «Какой кошмарной укоризной должна быть каждая ее страница для всякого из нас».

рекламная секция

Sweet Home — «Свит-Хоум», Viet Café — «Вьет-кафе», Mulata Bar Café — «Мулата-бар-кафе», ZenZen Home of the asian tapas — «ЗенЗен», Дом азиатской кухни», Zona — «Зона», Tommy D Restaurant Bar — «Томми Д, ресторан-бар»

Поесть и выпить в городе

Где отметить день рождения, куда сходить на бизнес-ланч, на модную вечеринку, какие новые заведения открылись в Москве. Это и многое другое о кулинарных удовольствиях в специальном проекте, посвященном кафе, ресторанам, клубам и барам Москвы

В «Ботанике» два зала, выдержанных в колониальном стиле, один из них для некурящих. Большие окна с ширмами из красного дерева и органзы, диванные зоны в китайском стиле с мягкой мебельной обивкой и множеством подушек, фисташковые и травяные оттенки, мягкий свет и фоновая музыка делают «Ботанику» одним из самых уютных мест Москвы. Готовят в «Ботанике» исключительно из натуральных продуктов. Средний счет до 1 000 руб. К услугам гостей: бронирование столиков (до 15 персон), аренда зала (не более 25 человек), индивидуальное меню для банкетов. Здесь работают легко и с удовольствием. И так уже 5 лет. Б.Грузинская, 61а, (499) 251 97 60 botanika.restoran.ru Уютный дизайн и дружелюбная обстановка в Chili’s Grill & Bar

Chili’s Grill & Bar

В Chili’s Grill & Bar стоит побывать хотя бы для того, чтобы ощутить невероятную атмосферу юго-западных штатов Америки. За тридцать шесть лет работы Chili’s превратился в огромную ресторанную сеть, которая славится прекрасной едой, вкусными коктейлями и отменным сервисом. В Москве двухэтажный ресторан с панорамным видом на Новый Арбат открылся почти год назад. Здесь гостям предлагают сочные бургеры, прекрасные стейки из австралийской говядины, настоящие фахитас, большие бизнес-ланчи, оригинальные десерты, нежные свиные ребрышки и многие другие блюда — все приготовлено исключительно из натуральных продуктов. Здесь можно попробовать, пожалуй, единственную в Москве настоящую замороженную «Маргариту». Chili’s вообще славится множеством вариаций этого знаменитого коктейля, например, фирменная «Маргарита-Президенте», настолько большая, что подается вместе с шейкером, так как одного бокала для нее мало. Chili’s идеально подходит как для деловых встреч за бизнес-ланчем, так и для спокойных обедов и ужинов в кругу семьи и друзей по будням. А вот в пятницу и субботу вы с трудом найдете свободный столик — в эти дни ресторан заполнен веселыми компаниями и влюбленными парами. Обязательно приходите сюда праздновать свой день рождения: официанты в полном составе споют вам поздравительную песню и подарят фирменный десерт. В начале февраля откроется второй московский ресторан сети по адресу Тверская, 22. Приходите и убедитесь сами — это особенное место! Н.Арбат, 17, (495) 695 50 92 chilis.ru

Мохито

Кафе «Ботаника»

«Ботаника», кафе в двух шагах от метро «Белорусская», идеальное место для проведения предпраздничных встреч и посиделок с друзьями и коллегами.

Основной танцпол

Клуб Zona

Глобальный клубный проект Zona представляет беспрецедентную праздничную феерию — «Новогоднюю историю Кота в сапогах». В эту ночь вы перенесетесь в сказочный волшебный мир любимых героев! Известный разбойник Кот в сапогах знает, как весело провести время и отметить самый прекрасный праздник в году в компании своих лучших друзей — Шалтая-Болтая и Кисы Мягколапки. Новогодняя история Кота в сапогах — это яркое праздничное коллективное веселье для тех, кто еще не разучился верить в чудеса и радоваться им как ребенок, для тех, кто привык брать от жизни все, для тех, кто любит зажигательные танцы, шумные, позитивные компании и хоровые крики «С Новым годом!» под брызгами искрящегося шампанского. В эту ночь вас будет ждать специальная шоу-программа: лучшие артисты циркового жанра, красочные фрики, а также визуальные спецэффекты и удивительные сюрпризы — все для того, чтобы наполнить ваш праздник красотой, волшебством и только позитивными эмоциями! Среди сюрпризов — новогодний подарок от клуба каждому гостю. А с 22.00 до 0.00 в карнавальных костюмах вход бесплатный. И специальное предложение для всех друзей клуба — программа «все включено» от 3 000 рублей! Следуйте за Котом в сапогах, и вы никогда не собьетесь с праздничного курса! Ленинская Слобода, 19, корп. 2, (495) 675 69 75 zonaclub.ru

Новогоднее меню «Рождественская сказка»

Поверьте в сказку в «Шоколаднице»

В преддверии Нового года «Шоколадница» приготовила для вас новогоднее предложение, которое подарит вам праздничное настроение и окутает атмосферой волшебства. Фирменные напитки и изысканный нежный десерт ждут вас этой зимой в вашей любимой кофейне. Чашечка бодрящего имбирно-медового латте создаст рождественское настроение и принесет ощущение праздника. Ароматный апельсиновый чай с медом согреет вас в холодные зимние вечера, а новогодний апельсиново-шоколадный торт порадует вас своим непревзойденным вкусом. Наше рождественское меню сделает долгие зимние вечера уютнее и теплее и подарит вам отличное настроение накануне светлого праздника. Окунитесь в атмосферу волшебного Нового года в «Шоколаднице». shoko.ru

Гранатовый зал чайханы «Джейран» К Новому году чайхана «Джейран» подготовила приятные сюрпризы для своих гостей. Обновленная бакинская кухня от легендарного шеф-повара Аги Агакулиева удивит самых изысканных гурманов. В «Джейране» появилась вечерняя программа: по пятницам и субботам для гостей работает DJ и музыканты с живым звуком — скрипка, саксофон и гитара. Дополнят восточное гостеприимство зимний согревающий чай, заваренный по старинным рецептам, и кальян на самый утонченный вкус. Радушная чайхана позаботилась и о своих маленьких гостях. К вашим услугам каждые выходные в детском клубе «Джейранчик» с 14.00 до 20.00 с детишками работают лучшие аниматоры театра «Современник», а также проводятся интересные кукольные спектакли. В Новый год «Джейран» представит увлекательную программу «Кругосветное путешествие», стоимость билета от 3 000 р., включающая в себя стол с легкими закусками и алкоголь. Маленькие гости чайханы в праздничную ночь будут окружены вниманием аниматора Снегурочки. Со 2 по 8 января с 14.00 до 20.00 будут проводиться детские елки, а с 1 по 8 января каждому желающему «Джейран» дарит хаш! Все праздники действует 50%-ная скидка на кальян на грейпфруте! Встречайте Новый год вместе с чайханой «Джейран»! просп. Маршала Жукова, 48, (495) 787 45 87 djeyran.ru

Чайхана «Джейран»

тосты

И немедленно выпил За пару недель до Нового года БГ предложил поэтам, писателям, журналистам, актерам, бизнесменам, художникам и другим важным людям произнести предпраздничный тост и рассказать о своем отношении к этому жанру

«Тосты — это и есть музыка большого застолья, коммуникатор, квазиречь» 󰀆󰀈

фотографии: ИТАР–ТАСС (12), РИА «Новости» (4), PhotoXPress.ru (2)

продюсеры: Ксения Батанова, Маруся Ищенко, Ирина Калитеевская, Надежда Косян, Анна Красильщик, Ася Чачко фотографии: Надя Филатова/coma-lab

()

(4),

( ),

р ф

Александр Тимофеевский, литератор: «Ресторанов в Москве много, и в них много музыки. Из дорогих мест, притворяющихся Европой, она сейчас изгнана или, скажем аккуратнее, почти изгнана. К тому же ни итальянскую, ни французскую кухню в Москве невозможно есть. Приходится ходить только хоженой дорогой — в те кавказские заведения, которые облюбовали бандиты для своих стрелок. Во-первых, там будет честная еда, а не плевок на тарелке, окруженный вен-

зелями, иначе пацаны не поймут повара. Во-вторых, там не будет музыки, иначе пацаны не услышат друг друга. А у них каждое слово на вес золота, знаете ли. Так, присоседившись к пацанам, можно светски и дружески пообщаться. Казалось бы, обед — это повод для встречи. Нажраться от пуза сподручнее в одиночестве. В ресторан идут поговорить. Заглушать речь — какая-то дикая идея. Ее и не заглушают. Нечего заглушать, потому что нет речи. Сидит угреватый юноша в выходных брюках, перед ним барышня с мохито, оба пунцовые и потные, застенчивые до хамства, чувства их несказанны, и о чем говорить, когда говорить нечего, но вот тут звучит музыка — и о чудо! — музыка нас связала, тайною нашей стала. А так был мохито без тайны. Музыка в ресторанах — это волшебный помощник, коммуникатор, такая квазиречь, чтобы улица не корчилась безъязыкая. Продвинутая публика в ней, конечно, не нуждается и просит ля минор вырубить. Общаться с глазу на глаз она умеет, но все преображается, как только за столом сидит десять и более персон. Представьте, случилось такое несчастье, у вас свадьба или, хуже того, юбилей. И нужно позвать человек пятьдесят: начальство с работы (без него нельзя), заклятых друзей, много лет смачно плюющих друг в друга, одноклассников — дремучих (а какими еще бывают друзья детства?), простодушных говорливых родственников, двух-трех эзотерических знатоков, угрюмо, сосредоточенно жующих, и даму самого хорошего тона, которая на все морщится. Без музыки никак не обойтись. Что говорить, когда говорить нечего? Тосты. Тосты — это и есть музыка большого застолья, волшебный помощник, коммуникатор, квазиречь. Их содержание ничтожно, их значение огромно. Они льются, как песня, ни на секунду не останавливаясь, заполняя собой все неловкие, мучительные паузы. Для этого они сами должны быть как песня. Ничтожные по мысли, ни для кого не обидные. Не слишком сухие, иначе все уснут. Но и не слишком взволнованные, это неприлично. С маленькой эмоцией, которую готов вместить каждый. Зато с большим, раздольным зачином — начинать надо совсем не с того, к чему придешь в конце. А по дороге несколько шуток, один парадокс, можно добавить немного путаницы, если надо нарастить объем. Только никакого, упаси боже, конфликта: заход, отход, приход и две-три красивые фразы в заключение — атака финала. Помоему, я описал статью в гламурном журнале. Хорошую статью, образцовую, которой гордится редакция. Тост — это господствующий формат последнего десятилетия, я бы даже сказал, единственный. Он везде и всюду, вошел в плоть и в поры. Что говорить, когда говорить нечего? Иногда нервы не выдерживают. Дама самого хорошего тона, которая на все морщится, может взять и напиться. И, двигаясь к выходу, роняя на ходу посуду и прическу, изрыгнуть из себя классический антитост: «Хозяйка — бл...дь, пирог — говно./Котлеты — точно из конины./Подайте шляпу и манто./Е...ал я ваши именины». Драка, которой заканчивается свадьба, — той же природы. Знать, не все неловкие, не все мучительные паузы были заполнены музыкой тостов, теперь несказáнное, да и попросту нескáзанное, рвется наружу — хрясь! И еще раз — хрясь! И снова — хрясь! Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Давайте за это выпьем!»

Александр Мамут, предприниматель: «Иногда бывает, случится перекресток таких обстоятельств, что прекрасны и дата, и люди (незнакомые и друзья), и время дня вперемежку с погодой, и место, где в ожидании малинового звона суеты чуть больше, чем еды, и как будто много воздуха, и ощущение будущего, и многое впереди (хотя многое позади), но еще ведь все-таки, кое-что — впереди? (Хотя…) Но сегодня — точно все предстоит, и это наперебой, невпопад, и даже интрига мелькнет (в начале), и ребенок поелуснул-слава-богу, и завтра — не с утра, словом… Все цифры выиграли. Автомобиль ваш. Зеленый свет. Тост — в студию. Я начинаю говорить, никогда не зная о чем».

Александр Филиппенко, актер: «Нам всем не дано выбирать. Мы не выбираем страну, где рождаемся, время, родителей, братьев и сестер. Даже президенты теперь сами себя выбирают — без нас. Но есть все же одно исключительное право: выбирать своих любимых и друзей. Давайте выпьем за этот выбор. За выбор, с кем и за что выпить».

Полина Филоненко, актриса: «Однажды была съемка, для которой понадобилась военная техника. Предваряло ее застолье, где был важный военный начальник, который за эту технику отвечал и с которым нам нужно было подружиться. И вот в какой-то момент он встает, просит всех поднять бокалы и начинает говорить самый скучный и самый длинный тост в моей жизни. На четвертой минуте я потеряла мысль, на седьмой — поняла, что больше не могу, а он все стоит-стоит, говорит-говорит. Я начинаю просто умирать, тут же сидят продюсеры, которые меня бьют по ноге и говорят: «Перестань». А я не могу, у меня слезы из глаз. На пятнадцатой минуте мне уже стало даже не смешно. Сам тост я уже не помню, там было что-то про волков, которые бежали в стае, — самое яркое впечатление. Помню, что за это поведение меня потом посадили рядом с ним и весь вечер он рассказывал мне про НЛО. А мой сегодняшний тост звучит так: «Быть добру!» — это и тост, и прощание. Я сейчас снимаюсь в проекте про скорую помощь, перед съемками мы общались с настоящими врачами, и они рассказывали нам про свои приметы. Когда они уезжают на смену, то никогда ничего друг другу не желают, только говорят: «Быть добру».

Даниил Да, поэт: «Необходимость произносить тосты всегда меня тяготила. Можно сравнить это со страхом белого листа. Особенно когда сидишь в незнакомой компании. Кто все эти люди, что я могу им пожелать? Страх этот проходит, если немного выпьешь. Появляется эмпатия, ну а там уже разве до тостов — и так всем хорошо. Тост в такой ситуации чреват неуместным пафосом. Корни этого неумения лежат, скорее всего, в юности. Пить мы с друзьями начинали в подворотнях, а какие в подворотнях могут быть тосты? Всегда вспоминаю рассказ Клюева про таинственную секту братьев-молчальников. Встретишь такого в горах, а он положит тебе руку на плечо и скажет: «Помолчим, брат». Вот так и мы пили: «Помолчим, брат». Пример удачного тоста, многоходового, тонкого, удивительного, я наблюдал однажды лично. За год до войны, летом 2007 года, я был в командировке, объезжая с инспекцией виноградники Телави. Про грузинские застолья рассказывать бессмысленно. Тамада там всегда полубог, и, мне кажется, выбирают его на это место изощреннее, нежели буряты выбирают кандидата на роль шамана. Тамада всезамечающ и практически всемогущ. Он шестирук, и он повсюду. Он повелевает голосами за столом, как опытный дирижер или мягкий диктатор — здесь добавит сильную долю, там снизит темп или приглушит басы. Нас, приезжих, сидело за столом человек 20, говорили обо всем. В зал время от времени входили и красиво пели у стены три полных достоинства старика. И вот, в паузе, пока чашушули и сациви сменяли хинкали и совсем уже избыточные мужужи, наш тамада встал и предложил (повелел!) выпить за детей. Обводя рукой с пунцовым стаканом стол, он, как стрелка часов, показывал на каждого из нас и, смотря в глаза каждому, говорил ровно и не сбиваясь, как священник. — Выпьем за Ирину, Анну, Николая, Матвея, Олега, Илью… — говорил он, смотря в глаза тому, имя чьего ребенка он называл. Он не сбился и не ошибся ни разу. Это был какой-то сверхдоверительный, неожиданный, трогательный момент. Я как-то совершенно не мог

предположить, что он все нескончаемые часы, пока мы сидели за столом, не только говорил, но и слушал! И запомнил все 30 или 40 имен, и уложил их где-то внутри, и совместил с нашими родительскими лицами людей, которых он, в общем-то, видел в первый и последний раз в жизни. Я не исключаю, что это какой-то особый застольный трюк, но даже если это мастерство ремесленника, то оно дорогого стоит. И вот мы, мои друзья, со своим молчанием. Сейчас уже все (по крайней мере многие) — взрослые, занятые люди. Мы перестали пить на скамейках и в детских избушках на игровых площадках. Но наши застолья все равно мало похожи на те встречи за столом, что были у наших родителей, бабушек, дедов. Мы почти не поем песен, редко читаем вслух стихи. Наливаясь тяжелой эмпатией, как осенние груши, мы сидим в креслах, шевеля бровями. Может быть, вокруг слишком много слов. Может быть, мы молчим, потому что легче написать чтото в окне мессенджера, нежели произнести это вслух. Тут ведь включается тонкое: вибрация голосовых связок, мимическое напряжение, как бы не лажануться. А набранный текст — он простой. И дело совсем не в том, что грузины, к примеру, умеют произносить тосты, а мы нет. Корни молчания таятся в другом, говорю я себе, поднимая и рассматривая на просвет пунцовое, как слюна боксера, вино. Все, что должно быть сказано, рано или поздно сказано будет. Хотелось бы в это верить. Стены пещер раздвинут таящиеся в глубине недр алмазы, небесный трон, который мы всегда видим, засыпая, окажется случайно свободен, в яблоневый сад за урожаем мы придем первые, и никто не посмеет ставить забор у нас на пути».

Анатолий Комм, повар: «Помните, что повар проникает в вас глубже, чем врач, поэтому предлагаю выпить RomanéeConti 1961 года за здоровье поваров. Тосты вообще — это правильно. Без них была бы просто пьянка».

«Все, что должно быть сказано, рано или поздно сказано будет» Ксения Собчак, телеведущая: «Главное благо и моей семьи, и моего окружения — это то, что у нас вообще в последнее время не принято пить, и я этому очень рада. Но, к сожалению, произносить тосты — для меня дело привычное, потому что часто моя работа — это один длинный тост протяженностью в два-три часа какого-нибудь торжества. Меня учили, что тост обязательно должен быть позитивным и поучительным. Поэтому вот: жрите говно, миллионы мух не могут ошибаться! Мне кажется, что в этот год, полный политических страстей, в год выборов это самый актуальный тост».

Борис Березовский, бизнесмен: «Я, как вы знаете, живу, сейчас в Лондоне, и тут культуры произносить тосты нет. В общем-то, это хорошо: я сам не люблю все это слушать. Вот когда я жил в России, когда в Грузию ездил, которую я нежно люблю, — там да, там, конечно, и говорили, и вино пили. Сейчас я совсем не пью, поэтому и тостов не произношу. Но один тост я все же в Лондоне сказал. Это было мое шестидесятилетие, собрались друзья, приехала моя мама. И я сказал тост — единственный, наверное, тост, который говорят англичане. Я предложил выпить за королеву — за мою маму. Это был первый тост праздника, а в бокалах у нас было шампанское Dom Pérignon».

Вадим Дымов, бизнесмен: «Я из семьи военных — у нас дома всегда было принято произносить за столом тосты. Собирались офицеры, слушали хорошую музыку, выпивали, играли в преферанс и говорили тосты. Был целый набор тостов под преферанс, а если, например, кто-то из друзей получал повышение, то перед тостом он бросал звездочки в рюмку и все за него выпивали — так обмывали новое звание. А я хочу выпить за здравый смысл и за умение договариваться хоть до чего-то! Думаю, что сегодня и политикам, и всем нам очень не хватает в первую очередь именно этих качеств».

ного конфликта, когда я был тамадой на 70-летии грузинского театрального режиссера Роберта Стуруа. Это было своего рода «наказанием для гостя из Москвы». А сегодня я бы предложил поднять бокалы за разумный компромисс. Слишком много в современном мире накопилось конфликтов, и если мы не проявим благоразумия и терпения, то в очередной раз поставим себя на грань катастрофы. Я поднимаю бокал за людей, которые готовы пойти на компромисс, потому что компромисс — это всегда выигрыш двоих».

Михаил Швыдкой, экс-министр культуры: «Тосты — великое культурное изобретение человечества. Когда человеку говорят, что он горный орел, ему хочется взлететь. Но чаще человеку говорят, что он дерьмо и свинья, и тогда ему хочется захрюкать. Поэтому тосты — это великая, облагораживающая социальная терапия, которая помогает снять напряжение в компании и примирить людей. Мой самый любимый тост я услышал, когда впервые приехал в Грузию, это было больше сорока лет назад. Его произнес замечательный грузинский актер Бадри Кобахидзе. Вот что он сказал: «Однажды грузинский князь решил выдать замуж свою дочь. Он собрал народ и объявил свое условие: если джигит сумеет разрубить яблоко, лежащее на груди его дочери, так, чтобы яблоко было разрублено до конца, но ни капли крови не выступило на коже, княжна станет его женой. Приехал к князю первый джигит — сильный, бодрый имеретинец, рубанул по яблоку и разрубил его, но капля крови выступила на груди девушки. Тогда князь спросил у народа: «Что делать с этим джигитом?» И народ ответил: «В Куру его!» Приехал другой претендент — неторопливый и осторожный сван, ударил по яблоку, не задел девушку, но не разрубил яблоко до конца. Князь снова спросил народ: «Что с ним делать?» И народ опять, конечно, ответил: «В Куру его!» Наконец, приехал третий — красавец гуриец. Он разрубил яблоко на груди у княжны пополам и ни капли крови не пролил. Но ритуал есть ритуал, князь снова спросил у народа: «Что делать с этим джигитом?» И народ закричал: «В Куру его!» Невеста заплакала, а удивленный князь спрашивает у народа: «Ведь он выполнил условие, за что его в Куру?» — «Как за что? За компанию!» — ответил народ. Так выпьем за компанию!» Компания — это главное в тосте. И хотя я не люблю незнакомые компании, мне приходилось бывать тамадой на самых разных мероприятиях. Однажды я вел празднование 75-летия Бориса Николаевича Ельцина в Кремле. Застолье шло четыре с лишним часа, а среди выступавших были Владимир Путин, Билл Клинтон и другие, не менее интересные люди. Но самый трудный стол у меня был в конце сентября 2008 года в Тбилиси, сразу после воен-

Николай Злобин, политолог: «Есть тост, который я часто использую в самых разных ситуациях. Беру бокал вина, встаю, жду, пока все за столом затихнут, а потом медленно и торжественно говорю: «Я хочу выпить этот бокал вина». И все. Может, где-то на Востоке сохранилась культура долгих и витиеватых тостов, но у нас эта традиция в основном сводится к штампам и пошлым шуточкам. Нет, на самом деле есть еще один тост, который я чаще произношу про себя. Звучит он так: я хочу, чтобы за меня все выпили не чокаясь как можно позже. Этот тост легко распространить и на всю Россию. Надеюсь, что за Россию никогда не придется выпить не чокаясь».

Даниил Дондурей, культуролог: «Недавно я посмотрел новую картину Александра Прошкина про 1946 год, а также работу Андрея Смирнова про 1920-е годы, и меня посетило страшное чувство, что ничего не меняется. Хотя вместо нищеты, грязи и прямого насилия мы получили роскошные «мерседесы» и «ауди», пересадки во Франкфурте и возможность поехать на Рождество в Париж, по сути, смысл и тайнопись жизни совсем не изменились. И в России жизнь очень тяжелая. В связи с этим я бы хотел сказать тост. Мне кажется, что каждый из нас — жертва собственных стереотипов. А стереотипы — это такие мертвые картинки в голове. Часто нам кажется, что мы смотрим на живую, яркую, красочную и вдохновляющую жизнь, но на самом деле видим только устаревшие, ничего не объясняющие картинки. Я желаю каждому из нас не поддаваться обаянию этих удивительных, но мертвых картинок. Не попадаться в ловушки стереотипов. Сделать это очень трудно, иногда невозможно, потому что помимо личных стереотипов у каждого из нас есть стереотипы наших социальных групп, общества, в котором мы живем. Эти слои прячутся один под другим, как матрешки. Но я желаю всем нам не терять веру, способность и силу эти матрешки раскрывать. Я желаю нам тратить огромную энергию на то, чтобы не поддаваться обаянию мертвечины, но уметь видеть реальную и живую жизнь».

Александра Ребенок, актриса: «Недавно я снималась в короткометражном фильме «Невеста». Если коротко, девушка выходит замуж за заключенного, который уже 9 лет отсидел за убийство, и ему еще столько же сидеть. До этого она видела его один раз в жизни, когда брала у него интервью, и влюбилась. И вот — один ее день, как она едет к нему выходить замуж, устраивает девичник, все как надо. И одна подружка очень серьезно подходит к ней с бокалом и говорит тост: «Аня, в жизни будет разное — и слезы, и радость. Желаю тебе, чтобы слезы твои были не крокодильи, не ручьями, а маленькие капельки счастья». При этом она достает из маленького подарочного пакетика капли валерьянки, потом капли валокордина и маленькую хрустальную капельку и дарит ей. Мне хочется сказать тост про любовь, но все тосты про любовь шаблонные и попсовые, одни штампы в голову лезут. А выпила бы я вино белое, потому что от красного рот черный».

«Все тосты про любовь шаблонные и попсовые, одни штампы в голову лезут»

Эдуард Бояков, режиссер: «Вообще-то я человек непьющий, в том смысле, что пью очень редко, только когда есть настоящий повод. Я отношусь к алкоголю с большим пиететом, и выпивание для меня чуть ли не мистическая практика. Но раз уж мы выпиваем, то хочу пожелать, чтобы мы выпивали по полной, чтобы радовались, теряли ум, становились по-настоящему сумасшедшими, оторванными и хулиганистыми людьми. Я бы хотел, чтобы Москва становилась городом настоящего, здорового веселья».

Амалия Мордвинова, актриса: «Тосты давно не произношу и не слышу: алкоголь ушел из рациона. Но на злобу дня придумать можно такой, например: «Конец света — это еще не конец звука. Так выпьем же за вечное». А из любимых есть тост из «Собачьего сердца»: «Ну, желаю, чтобы все...»

Артемий Троицкий, музыкальный критик: «Выпьем за честный Судный день, справедливую реинкарнацию и успешный Армагеддон! Во всем мире и в нашей стране особенно богатые и власть имущие обнаглели окончательно, потеряли остатки совести, скупили и церкви, и суды. Поэтому надеяться на то, что им воздастся в этой жизни, уже не приходится. Но очень хочется верить, что по крайней мере на том свете все они получат по своим деяниям».

Иосиф Бакштейн, искусствовед: «Давайте выпьем за процветание современной художественной культуры. Хочется думать, что и в Москве, и в других городах и весях нашей необъятной родины современное искусство находится сейчас на медленном, но все-таки подъеме. Поэтому хочется пожелать ему дальнейшего процветания, успехов и всенародного признания».

Тина Канделаки, телеведущая: «В Грузии любят и умеют встречать гостей. И если уж вы попали в грузинский дом, то никогда не уйдете оттуда голодным, не выпив стакана вина. Я не пою и не пью, но очень люблю встречать гостей. Вот мой тост. Слепил Бог из глины человека, и остался у него небольшой кусочек глины. «Что тебе еще слепить, человек?» — спросил Бог. Человек подумал: вроде все есть — руки, ноги, голова — и сказал: «Слепи мне счастье!» Но Бог, хотя все видел и все знал, не знал, что такое счастье. Он дал человеку глину и сказал: «Слепи сам себе свое счастье». Поэтому выпьем за наши успехи!»

Владимир Паперный, культуролог: «Сейчас во всем мире происходит резкое разделение на своих и чужих. В России не любят «лиц кавказской национальности», мусульмане не любят «неверных», бедные не любят богатых, богатые — бедных, местные — пришельцев, евреи не любят арабов, все остальные — евреев и т.д. Все это происходило в истории много раз, а сегодня опять достигло библейских масштабов. Это прямой путь к конфликтам и агрессии. Не знаю, может ли один тост изменить ситуацию, но попробовать стоит. Я поднимаю этот бокал за тех, кто не похож на нас. В моем кругу не очень принято произносить тосты, больше — просто попивать вино. Тосты — только по очень важным поводам. Это один из них. Выпил бы я за это хванчкару».

«Всем желаю мегамощи! Гигаудачи! Терарадости!»

Герман Виноградов, поэт, художник, музыкант, создатель мистерии «Бикапо», лидер группы «Гроздья виноградовы»: «Единыть!» — тост, он же ругательство, он же словечко на все случаи жизни (как «дык» или «дык елы-палы»). Авторство принадлежит литературному критику Леониду Бахнову при участии Германа Виноградова. Родился тост во время возлияний в Сухуми в мае 2011-го на излете Международных литературных чтений памяти Даура Зантарии. Под этот тост (а рожден он под чачу) лучше пить крепкие напитки: водку, спирт, самогон. Впрочем, благодаря мощной трансформирующей силе этот тост облагородит любую бормотуху. Последний такой тост и событие также связаны с Абхазией и чтениями памяти Даура Зантарии. По окончании чтений организаторы устроили настоящее абхазское застолье в Новом Афоне, невероятно красивом месте. Я был единственный раз в Абхазии до рождения,

в утробе матери (мама моя больше никогда принципиально на море не ездила). Поэтому для меня новое посещение Абхазии было сакральным путешествием, паломничеством. К концу застолья, сподвигнутый переполняющими меня чувствами, я произнес развернутый тост за страну души, Абхазию, мою обретенную малую родину! Вообще, к тосту как к жанру я отношусь равнодушно, но с пониманием. А к тосту как к неотъемлемой части мистерии «Застолье», достигшей на Кавказе заоблачных (и в буквальном смысле тоже) высот — с поэтическим восторгом. Всем читателям БГ желаю мегамощи! Гигаудачи! Терарадости! Всем читательницам БГ помимо этого желаю симфосчастья!»

«Так выпьем за детей, которые, слава богу, растут не дурее нас»

Петр Федоров, актер: «Как-то раз мы с друзьями вышли весной в лес с бутылочкой и выпили за адронный коллайдер. Сейчас можно за многое выпить: в следующем году вообще конец света, выборы, и хочется выпить за то, чтобы эти вещи не были связаны. Я до последнего надеюсь, что конец света и выборы не связаны, потому что если это связано — тогда жопа. А вообще, если тосты звучат, то наутро ты уже их не помнишь. Мне кажется, наше поколение как-то проще к тостам относится. Слишком тяжеловесно это стало. Пить я люблю виски, но предпочитаю водку».

Григорий Чхартишвили, писатель: «В одном из недавних номеров БГ детям задавали всякие разные вопросы, а дети на них отвечали трогательную детскую чепуху. Про то, что «взрослые — тоже люди», про Хрюшу и подгузники, эт цетера, эт цетера. Приятное, релаксирующее чтение в жанре «Ах, милые дети!». И вдруг читаю, как на вопрос «В чем корень всех бед?» некий 12-летний Миша роняет (ба-бах!): «В желании людей достичь чего-то более легким путем». Я проскочил взглядом дальше. Потом вернулся, прочел еще раз. Отложил журнал. Наморщил лоб. Как теперь говорят, меня реально задумало. Пошел к жене — спрашивать, а что по этому поводу думает она. Жена тоже наморщила лоб. Опровергнуть детскую версию генезиса Зла так, с ходу, у меня не получилось. С одной стороны, на поиске «легких путей» построен весь прогресс. С другой — большинство преступлений, подлостей и катастроф тоже объясняется именно этой причиной: кто-то попытался словчить, схимичить, срезать путь, урвать лично для себя какие-то льготы и послабления. Нет, ну понятно: Шеллинг с Кантом толковали происхождение Зла примерно в том же смысле, но сильно мутнее и многословней. Теорию гомогенно-гетерогенной трансформации с Мишиной версией даже и сравнивать не хочется. Возможно, Миша додумался до этой простой и лаконичной формулировки de malorum origine сам (тогда хотелось бы поговорить с ним и на другие философские темы). Но даже если он зацепил эту мысль из разговора взрослых и удержал в памяти — все равно он чертовски умный мальчик. А еще я прочитал там же ответ 10-летнего Антона на вопрос «Что такое любовь?»: «Это когда у мужа с женой много денег, а они ездят на одной машине». И вспомнил, что во времена, когда у нас с женой было совсем мало денег, а машины вообще не было, мы ходили вместе на помойку выносить ведро с мусором. Так выпьем, во-первых, за правильный поиск легких путей; во-вторых, за любовь; а в-третьих, за детей, которые, слава богу, растут не дурее нас».

Лев Рубинштейн, поэт: «Прекрасный тост, дорогой Гриша! Я, впрочем, в тебе и не сомневался: ты ведь сын грузина, а среди грузин, как меня уверял другой грузин, владение застольными жанрами передается генетически, а опыт лишь совершенствует и изощряет этот природный дар. А у меня нет грузинских предков. Зато очень много еврейских. И я помню так ярко и отчетливо, как будто все это было вчера, родственные сборища моего детства. Их было много — братьев и сестер моих отца и матери. Когда я был маленьким, я обожал эти шумные и бестолковые застолья. Прежде всего, конечно, играли роль шпроты и наполеон. Но не только. Я привык считать, что весело — это когда шумно и многолюдно. Ну, и шпроты, конечно же. Не говоря о наполеоне. Когда гости расходились, я говорил маме: «Мама, вот меня учишь, что перебивать других нехорошо. Что надо сначала дослушать, что тебе скажут, а потом уже говорить самому. Правильно?» «Конечно, правильно, — отвечала мама. — А почему ты спрашиваешь?» — «А потому что наши гости всегда разговаривают одновременно и никто никого не дослушивает до конца». Это и правда было так. Вставал из-за стола, допустим, дядя Боря, поднимал бокал и говорил: «Предлагаю выпить этот бокал за нашего Мишеньку, успешно защитившего диплом, и пожелать ему, вопервых…» — «Здоровья!» — тут же выкрикивала тетя Оля с другого конца стола. «И чтобы поступил в аспирантуру!» — орал в тот же самый момент дядя Мотя. «Чтобы нашел хорошую девушку и женился!» — кричал кто-то прямо из прихожей, где курили. Тосты у них не получались. Но смеялись они много и заразительно — не помню даже над чем. Потом пели хором. Это у них получалось, как ни странно. Это в детстве. А уже в юношеском возрасте я все это стал уже воспринимать как реальную опасность. Я был напряжен и подозрителен, когда сидел за родственным столом — и, как правило, не зря. Потому что в какой-то момент кто-либо из изрядно уже постаревших теток-дядек говорил: «Может быть, Левочка что-нибудь скажет наконец? Он же у нас поэт, пусть скажет что-нибудь в стихах». Этот кошмар мне время от времени снится и по сей день. Надо ли объяснять, почему я не умею и не люблю провозглашать тосты? Зато я научился вставлять свои реплики в чужие тосты, сам при этом фальшиво осуждая подобную манеру у других. Я редко кому завидую. Но умельцам и мастерам тостов я завидую безусловно. Я завидую умению держать всеобщее внимание пустячным, в сущности, разговором. Завидую умению говорить долго, но все же в меру, органично сочетая смешное с трогательным, а юбилейную приподнятость интонации смягчая легкой, необидной иронией. Я вот знал одного человека, слывшего таким мастером. Я встречал его за разными московскими столами, и он всякий раз повторял свой фирменный тост — и всегда с огромным успехом. Он вставал, выразительно и властно стучал вилочкой по рюмочке, добивался мертвой тишины, выдерживал эффектную паузу, обводил

собравшихся значительным взглядом и громко, отчетливо и торжественно говорил: «Выпьем водки!» Эффект всякий раз был оглушительным. И я понимаю почему: минимализм в искусстве вообще привлекателен прежде всего необозримостью интерпретационного пространства. Эту историю про «выпьем водки» я рассказываю часто, то есть почти всякий раз, когда обстоятельства принуждают меня встать из-за общего стола и что-нибудь все-таки сказать. Вот я обычно и начинаю с того, что тосты я говорить не умею. Не то что один человек, который когда-то… ну и так далее. Заметь, я делаю это и сейчас. А как без этого? Никак. Но надо говорить. И я скажу. Налей-ка, дорогой друг, мне и себе холодного прозрачного напитка, напитка на редкость честного, бесконечно дружелюбного и ничуть не коварного для тех, кто умеет вступить с ним в разумные взаимоуважительные отношения. Он (она) нас не подведет. И я скажу. Я хочу, дорогой друг, чтобы мы (мы все — ты понимаешь, о чем и о ком я говорю) жили не просто долго, а бесконечно долго. Но с одним обязательным условием: не теряя при этом способности к рефлексии и не забывая о долге свидетельствования. Мы должны еще многое увидеть, услышать, застать. И описать, конечно же. И постараться понять. И, как говорил Горбачев, «обменяться». А без этого — ничего не надо. Бесконечно долго ничего не бывает, я знаю. Но пожелать же можно? Выпьем водки!»

Иосиф Кобзон, певец: «К тостам я нормально отношусь. Это традиционный жанр — еще со времен Советского Союза. А за рубежом он не очень приветствуется, там вообще не понимают, что это такое. Просто сидят весь вечер и общаются. А у нас это традиция, и я тосты произносить люблю. Выпил бы я все подряд, но мне нельзя пить. Было бы можно, я бы выпил на радостях шампанского — по случаю сорокалетия семейной жизни».

Валерия Гай Германика, режиссер: «Я просто выпью за веру в царя и отечество».

Ольга Свиблова, галерист: «Я хочу выпить за то, чтобы не было войны. Это самое страшное, что может быть, и сейчас, мне кажется, эта тема, хотя она и вечная, особенно актуальна. Летом я заметила, что разные каналы, газеты, журналы — французские и английские — делают странные материалы. Например, о том, как Америка вышла из Великой депрессии благодаря Второй мировой войне. Меня это насторожило. Сегодня снова идет речь о возможностях холодных и «горячих» войн, кроме того, идут локальные войны. Что-то такое звенит в воздухе, и это неправильно. Это тост, который я никогда не произносила: под Новый год как-то другие тосты произносишь. Но сегодня «Чтобы не было войны» — главный тост, и я бы его сказала».

«Сегодня «Чтобы не было войны» — главный тост, и я бы его сказала» 56

Татьяна Друбич, актриса: «Я давно не произношу тостов, хотя зря: среди них есть великие. Например, у Жванецкого: «Выпьем за то, чтобы жить долго и умереть молодым!» или еще: «За здоровье тех, у кого оно еще осталось!» Уже много лет я праздную Новый год вдвоем с мужем во Франции, а там говорить тосты не принято. И я всегда борюсь за то, чтобы хотя бы бокал шампанского поднять. Он шампанское не любит, да и я не то чтобы большой поклонник шампанского, но русскому человеку непонятно, как можно встретить без него Новый год. Когда куранты бьют двенадцать, я всегда про себя благодарю ушедший год. А потом думаю о том, чего бы мне хотелось: чтобы близкие были живы и здоровы. А все остальное — это жизнь, она бывает разной, но всегда можно справиться».

Дмитрий Орешкин, политолог: «Я предлагаю выпить за совесть. Так сложилось, что именно таких простых человеческих качеств, как стыд и совесть, нам сейчас остро не хватает. И если раньше их отсутствие было свойственно только самому высшему руководству — тому, что бессовестно рассказывало народу сказки про строительство светлого будущего и высокую производительность социалистического труда, — то теперь такое поведение стало мейнстримом. Нами так долго помыкала власть, что мы привыкли к тому, что все всегда врут, что вранье — это норма. Я хочу выпить за отход от нее».

Николай Полисский, художник: «Обычно мы поднимаем тосты, по крайней мере в начале застолья, чтобы не было скучно. Пьют за что-то хорошее, за главное. За здоровье, например. А мой дядя Ваня всегда, когда выпивал, торжественно говорил тост: «Быть добру!» — за фатальное наступление добра. И лучше уже не придумаешь, все остальное длинно, нудно. А добро непременно будет, и даже если его сейчас не будет — когда-нибудь все равно да будет. А что пить, зависит от места и от компании. Я бы выпил винца, водки, самогона, виски, кальвадоса — да все что угодно. Главное, чтобы немного. Сама земля, сама природа рождает те напитки, которые надо в этом месте пить. В Никола-Ленивце очень качественный самогон — чистая текила. Он вкуснее и лучше водки. Ароматный».

Николай Хомерики, режиссер: «Однажды ночью я возвращался домой с бурного застолья. Моросил дождь. Я шел по пустынным улицам, и мне то ли привиделась, то ли не привиделась за углом черная кошка с горящими зелеными глазами. Ее глаза так манили, так притягивали, что хотелось идти и идти за ней. И я пошел за ней. В этом было какое-то счастье. Я долго плутал за ней по ночному городу. Она то появлялась, то исчезала. Когда я вдруг остановился, оглянулся, то понял, что не знаю, где нахожусь. И кошки нигде не было видно. Выпьем за любовь, которая неожиданно появляется, ведет за собой, а потом, оставляя нас потерянными, исчезает!»

Кристина Потупчик, пресс-секретарь движения «Наши»: «Я не очень люблю произносить тосты, так же как и слушать их, но если уйти от всей этой обычной застольной мишуры типа «давным-давно в одном селе был горец» и так далее, то я бы, наверное, сказала следующее: давайте каждый из нас выпьет за то, чтобы жизнь всегда была такой, как хочется именно ему или ей, чтобы мы жили, не упуская возможностей и не жалея о несделанном, чтобы у нас никогда не было повода жалеть себя больше, чем других, и чтобы тот (или та), кого вы любите, и тот, кто любит вас, были одним и тем же человеком. И чтобы не было бездомных собачек. А выпила бы я виски Jameson и колу отдельно».

Ирина Меглинская, галерист: «Тост — это то, что отвлекает от еды и иногда заставляет слушать глупости, мешающие беседе, которая плавно завязалась с соседом. Я вообще не люблю, когда кто-то пытается завладеть моим вниманием или над могилкой, или на свадьбе, или в других, менее торжественных случаях. Я человек не очень про тосты и про то, чтоб их слушать. Единственный тост, который я в состоянии переварить, — это тост типа того, что с тупой последовательностью, от пьянки к пьянке, произносил папа моего детки Илюша Пиганов: «Чтоб х…й стоял и деньги были». Коротко, емко и не отвлекает принудительно от собственной волны в застольях. Так что я не ваш человек — не краснобай, не п…добол и уж тем более не ценитель этих качеств. К тому же я не умею пить одним глотком: для меня спиртное — часть трапезы».

«Даже маленькая стопка способна подвигнуть человека, если он, конечно, алкоголик, на сколь угодно долгий и полный опасностей путь»

Дмитрий Бутрин, журналист: «Ради красного словца отца не сдам, а сдам дедушку. Благо за родню мне краснеть не приходится — дедушка, чай, был не партийный работник, не следователь Министерства госбезопасности и даже не нарком какойнибудь промышленности, а почтенный русский пьяница. Классическое образование алкоголика в России тостов, в общем, не предполагало. Напротив, в стране каждая рюмка пилась с пониманием того, что, отчего и зачем пьется. Поэтому исторических тостов я не передам, не пытайтесь записывать, но расскажу самое радужное воспоминание из моего детства — как дедушка меня потерял. Дело было в четвертинке русской, которая ранней весной 1979 года располагалась примерно в десяти километрах от места жительства дедушки и бабушки в недальнем Подмосковье. Четвертинка располагалась над полатями настоящей русской печи (под деревянным настилом полатей сушили яблоки, это первый вкус, который я запомнил с рождения и который будет преследовать меня до смерти), в укромной щели за печной трубой старого дома довоенной постройки. Тот дом давно сгорел вместе с сундуками, стоявшими кругом в горнице, половиками, которыми сундуки были при-

крыты, и сырыми постелями, хранящимися в этих сундуках до случайного гостя, которому не хватило места на полатях. Но тогда он стоял нерушимо, четвертинка была надежно запрятана от бабушки на черный день, и черный день, апрельский волшебный день, наступил. Дедушка, бывший матрос строевого флота, оставленный следить за пятилетним ребенком, не мог опозорить флот: десятикилометровый марш-бросок — через весь панельный покосившийся город, через диковинные, пахнущие бензином гаражи, через таинственный в своей непохожести и бедности частный сектор, через расположившееся в шереметевской усадьбе автомобильное ПТУ, по дороге через заколдованный старый лес в уединенную деревню — был настолько прекрасен, что я не запомнил ни секунды этой дороги от счастья. Цель пути мне была совершенно не важна, о ней я узнал лишь через несколько лет, когда история в семье стала легендой. Из картинок старого дома я запомнил только яркий свет на грубом деревянном столе, на котором стояла граненая мелкая стопка, полотенце и к которому был прислонен ухват, вещь таинственная и рогатая, а все рогатое ребенку пяти

лет страшно и привлекательно. Цель была достигнута, пора было возвращаться обратно. Примерно в полукилометре по грунтовой дороге, осуществлявшей смычку города и деревни, располагалась лужа. Это была настоящая лужа, не чета нынешним лужам. В детстве все настоящее — и пруд, с берега которого усатый сом может утянуть ребенка на дно, и деревня Улиткино за краем света, а может, и на том свете, поскольку туда попадают только заблудившиеся, и молния, раскалывающая ночью безвозвратно небо на осколки темного стекла. Для меня лужа была безопасна: я на легких ногах мог перелететь ее по окраине. Для дедушки, отягощенного четвертинкой и посему уже не располагавшего своим телом так, как располагают собой пятилетние дети, лужа была морем, которое Одиссею не судьба быстро переплыть. Поскользнувшись на ее глинистом крае, дедушка с размаху упал на ее южной оконечности, и попытки колосса встать вертикально на глиняные скользкие горизонтали земли были обречены. Деда это озадачило, а мои попытки помочь ему обрести прямохождение были тщетны. Не сказать чтобы я очень старался: когда я беспечно уходил по дороге, дедушка вслед мне посылал такие матросские проклятия, что филологи наверняка написали бы пару кандидатских на этом сочном материале. Обратной дороги от полного счастья я тоже не запомнил. Такое счастье невозможно запомнить: был только свет, апрельский лес, разбитая грузовиками дорога и абсолютная свобода. К обеду я уже был на месте, около хрущевской работы пятиэтажки, откуда начинались странствия. Дорогу я осилил сам, но узнать нужную пятиэтажку в череде других не смог — меня до дома проводил человек из квартиры №5 соседнего дома, в которую я позвонил и очень удивился, что открыла дверь не бабушка. Я был птицей, летящей прямым путем и лишь немного сбившейся с пути. Одиссей же прибыл через пятнадцать минут после моего возвращения. Потом он говорил, что нет в жизни способа протрезветь столь быстро и надежно, как только проснуться в весенней луже и осознать, что только что потерял бог весть где вверенного тебе на обережение от всех превратностей жизни пятилетнего внука, которого к тому же любишь без памяти. С тех пор я знаю, что даже маленькая стопка способна подвигнуть человека, если он, конечно, алкоголик, на сколь угодно долгий и полный опасностей путь. С тех пор я знаю, что любая дорога чревата не целью, а возвращением. С тех пор я знаю, что такое свобода перемещения, и этой дорожной свободы у меня никто не отнимет. С тех пор, наконец, я знаю, кто я такой: повернись колесо другой стороной, откинь меня на пару-тройку десятилетий назад, и я бы был не птицей небесной, а дедом Одиссеем, ищущим в Адриатической луже утерянное дитя и не находящим тверди. Я потомок тех, кого четвертинка манила и в другие дни убивала. Похорон совершенно нестарого деда, а это случилось через пару лет после описанных событий, я не помню. Все это — самое счастливое воспоминание детства о нем. Есть и другие: они и сейчас, поверьте, страшны. Поэтому я не предлагаю вам выпить ни за что, даже за деда, царствие ему небесное, какой он был добрый. Я предлагаю поверить: мы все родом из этой страшной, веселой и далекой страны, когда непьющих в стране, считайте, и не было. Любая стопка может быть об этом — но лучше пустая».

Андрей Бильжо, художник-карикатурист: «Мой любимый тост звучит так: «Чтобы по жизни мы встречали как можно меньше м…дозвонов, а уж если они нам встречаются, чтобы не портили нам настроение». К жанру тоста я отношусь сложно. Если это какое-то большое застолье с огромным количеством незнакомых людей — отношусь отрицательно. К тостам длинным, к тостам банальным, к тостам, которые произносятся лишь бы что-то сказать, к тостам неискренним (типа когда выпивают за начальника, хотя все знают, что он говно) тоже отношусь отрицательно. А когда сидит компания близких людей, где все друг друга знают и произносят тосты на грани фола, с подколами и ерничаньем, в том числе в мой адрес, — отношусь положительно. Пить я люблю белое вино. Но если очень холодно и есть хорошая водочная закуска, могу выпить водки».

Григорий Служитель, актер: «Самый необычный тост я услышал, точнее увидел, в одном ресторане. За соседним столом собралась компания друзей. Глухонемых. У них был центр — такой солидный дядя средних лет, большой балагур. В какой-то момент он поднял руку, чтобы привлечь внимание, потом все «замолчали», и он взял слово. Я не знаю язык глухонемых, но, судя по бурной реакции наблюдающих, тост был весьма остроумен. А в театре, где я работаю, сложилась традиция: третий тост всегда поднимают за нашего худрука — Женовача Сергея Васильевича. Красноречием этот тост не отличается. Мы говорим: «За Женовача!» — и осушаем рюмки».

Тимур Кибиров, поэт: «В нашем кругу лучше всех говорит тосты Айзенберг. Правда, на мой взгляд, немного затянуто. Обычно я слушаю, что говорят за столом, и просто в какой-то момент добавляю: «Прошу считать это тостом». Это древний, старинный жанр, я его очень люблю. Претензия к нему одна: иногда заставляют говорить того, кто не хочет. Вот минус этого жанра — пожалуй, единственный. Что касается напитка, то последние 25–30 лет я пью водку».

Иван Давыдов, поэт: «Тосты — это ведь вообще для людей южных, которые пьют неспешно и не для того, чтобы согреться. Опять же — водка, водка не любит ждать. Тут уж не до речей, не до историй про мудрых старцев или там несчастных птичек. Всяких, короче, кавказских пленниц. Тут требуется краткость. В идеале — «за тебя, старик». «За нас». Следом за «нами» еще один — спасибо любимой группе бывшего будущего президента, — «за десант и за спецназ». Этот особенно любят бледные юноши, отродясь никого кроме свиней в «Энгри бердс» не убивавшие. Дальше — если, например, вы интересуетесь политикой — чередой идут здравицы, ставшие уже традиционными. Благо алкоголь притупляет не только душевные боли, но еще и тягу к прекрасному, в связи с чем в определенный момент они даже кажутся смешными. «За заслуги перед отечеством!», например. «За фальсификацию истории!», «За разжигание национальной розни!» Вместо этого, если

слишком длинные фразы произносить уже тяжело, можно просто выкрикнуть «282». Кто работал, тот поймет, как пел один акын. Но бывают случаи, когда выпить совершенно не за что. Это создает дискомфорт, обрекая любителя ритуалов на мучительный поиск. Только ведь тост в ситуации, когда выпито уже достаточно для того, чтобы разговаривать стало лень, и придает смысл совместному распитию. Иначе это уже не объединяющее действо, а так, банальное пьянство. Что-то все-таки есть во звоне стаканов сдвигаемых, раз тянет нас этот звон послушать. Ну и особенно тяжело, конечно, если в компании ты оказался случайно, общих тем для беседы нет, привычных шуток — тем более, намеки не хотят ловиться. В такой ситуации только тост и может спасти дело. Вот как-то раз сидели мы с парнями в некотором баре. Перед нами в телевизоре бегали футболисты из команды «Зенит», пытаясь в еврокубковом матче победить третьесортного врага. Мы выпили много, сказали друг другу все, что хотели, и даже все обидные кричалки про жителей болот прокричали, блюдя приличия, вполголоса. И тут вдруг подсел к нам мужчина лет тридцати, на вид обычный такой офисный клерк при галстуке. — Можно я тут с вами посижу? — Стойка общая, страна свободная. Как-то дернулся он при слове «свободная». — Я сам-то в прокуратуре работаю, — виновато так. Ну, есть наверняка чего стесняться. Однако к продолжению беседы не располагает. — Вон там я за столиком сижу, с ментами, типа, встреча по работе. Нашел чем хвастаться. — Надоели они мне. А вы футбол смотрите, да? — Нет, ждем, когда балет показывать начнут. — Так давайте, — и радость в глазах, тему, значит, нашел, — давайте за «Зенит»? Удачи ребятам, да? Ну, тут пришлось молчание нарушить. Мы-то, понятно, за «Спартак», а поскольку «Спартак» для еврокубков слишком уж хорош, то просто против прочих русских. За «Зенит», а. Он не без испуга выслушал сбивчивые наши речи. Кратко, но емко изложили мы, перебивая друг друга, что именно мы на «Зенит» клали и куда ему желаем отправиться. — Может, тогда за офицерскую честь? — Это за столиком у себя, мы штатские. Водка стыла, атмосфера накалялась. Но он оказался настырным, незваный наш собутыльник. — Вы вот думаете, приперся, лезет, да? А я у них, — он махнул рукой в сторону покинутой ранее компании, — проверяющим. Вот они и поят меня раз в месяц, чтоб добрее был. А мне противно с ними так, тяжко. Да чего там. Вот я смотрю, вы вроде нормальные. Ну, не из милиции. — Это точно. — Ну так вот, дайте я с вами выпью. Давайте за, за… А давайте — не за, а против? Просто против ментов. И зазвенели стаканы. Русским ведь людям всегда найдется за что выпить. Главное, чтобы тост был короткий».

«Чтобы мы всегда оставались живыми и настоящими»

Алиса Ганиева, писательница: «Помню, еще в другом государстве мы выпивали с одной девочкой. И даже поднимали тосты. В собрании участвовали гэдээровские куклы в хлопчатобумажных сарафанах, пластмассовые пупсики с движущимися ручками и ножками на резинках, набитые ватой зайцы и целая очередь из матрешек с туго скручивающимися брюшками. Мы чокались игрушечными стаканчиками с водопроводной водой и заедали хлебными мякишами. Пили, разумеется, «за наших детей!». Судьба детей, несмотря на пожелания, оказалась довольно плачевной. Мы быстро разжаловали своих сыночков и дочек в неодушевленные предметы. Пупсики растеряли конечности, зайцев поели в кладовой мыши, кукол с дырявыми пятками передарили младшим, гораздо менее сентиментальным «мамам», а из всех отсыревших и распавшихся на части матрешек осталась лишь самая мелкая, в зеленом платочке. Про государство я уже и не говорю. Так вот, хотелось бы пожелать, чтобы всех нас миновала подобная участь. Чтобы нас никто не передарил, не загрыз и не сломал. Чтобы мы всегда оставались живыми и настоящими. А близкие в это верили».

Станислав Белковский, политолог: «Я давно сформулировал для себя задачу десятилетия — перестать быть политологом. Политолог — это такой чувак без определенных занятий, который все время чтото комментирует в СМИ. Точнее, который способен комментировать все что угодно — от трансферного ценообразования в футболе до психоэмоциональных циклов у карликовых лягушек, — ни разу не признавшись, что банально не в материале. Политологи до сих пор не вымерли только потому, что во всякой редакции есть список комментаторов, вроде как способных сказать чтото умное/прикольное. Этот список не меняется десятилетиями, так как всем лень. Но когда «Русский марш» перерастет в русскую революцию, то списки в одночасье отменят и… Надо сыграть на опережение. А если не политологом, то кем? Раньше я собирался стать экскурсоводом в Венеции. Город я, в принципе, знаю неплохо, особенно забегаловки с дешевым напитком шпритц (где он по полтора евро, а не по пять, как для лохов-туристов). Работа непыльная. Стандартный тариф — 50 евро в час. Считаем. Обычная средняя экскурсия — 4 часа. Это 200 евро. Плюс обед за счет клиентов — если клиенты русские, то они, как правило, добрые, жалеют гида, у которого жизнь (в отличие от них) не сложилась, и угощают его. Это еще 30–40 евро экономии. Плюс надбавка за бренд бывшего политолога — еще, типа, 200 евро. Плюс накинем соточку за чтение стихов Бродского (некоторые это любят): «Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага…» и т.п. Итого почти 550 евро. Если водить экскурсии два раза в неделю, выходит больше 4 000 евро в месяц. Выжить можно. Но тут намедни меня осенило, что есть специальность и получше гида — тамада. За последние 15 лет я был тамадой много раз. Не то чтобы напрашивался, но часто приглашали. Так даже выходило, что был тамадой на собственных днях рождения, если гости не особо умели/любили говорить тосты. Дело шло к тому, что я должен и тамадить, и говорить все тосты сам — так получалось приятнее. Потому пару лет назад я решил больше не отмечать дни рождения. Праздную теперь один, сам с собой.

А вообще тамада — это не просто профессия, а важная социальная миссия. В социуме, где пить намного легче, чем говорить, функция тамады — не дать компании быстро нажраться вусмерть. Грубо говоря, обеспечить примат души над печенью. В современной России тамадой работает обычно зашитый алкоголик-актер, выгнанный из последнего театра не меньше 20 лет назад, или же дама постбальзаковского возраста, бывший замдиректора дома культуры по воспитательной работе. Такой тамада за всю жизнь вызубривает толстую книжку «Анекдоты и тосты». А перед мероприятием получает список гостей, где около каждого имени указаны какие-нибудь характерные особенности, например «разноцветные глаза» или «хронический эпилептик». Задача такого тамады — как-то приладить бородатый тост из книжки к личным особенностям потенциального тостующего. Получается, как правило, совсем не смешно, но все смеются, чтобы не обидеть хозяев, потратившихся на тамаду. Заработок такого «специалиста» — порядка $1 000 за 4–5 часов работы. Вовсе не фигово, кстати. Я практикую несколько иные подходы. Три приоритета тамады, по моей версии, таковы: 1. Тамада должен вписаться в компанию и стать ее органической частью еще до начала мероприятия; если вписаться заведомо не получается — например, если речь идет о семейном торжестве разведчика-нелегала или годовом отчетно-выборном собрании преподавателей языка суахили, — то лучше отказываться сразу, каким бы выгодным ни было предложение. 2. Тамада ни в коем случае не должен напиться до завершения мероприятия; это значит, что настоящий профессионал должен уметь выпить, не окосев, не менее 0,5 л чистого спирта за сеанс; надо учитывать, что в ходе мероприятия тамада мало ест, поскольку все время говорит, и подкрепиться лучше заранее (за счет приглашающей стороны, разумеется). 3. Тосты (они же «подводки») должны быть такие, чтобы их нельзя было запомнить, записать в книжку и использовать в другой компании, в другой раз, — хорош только тот тост, который существует однажды, мимолетно, здесь-и-сейчас. Ну и конечно, тамада обязан различать тосты по типу выпиваемого алкоголя. Есть тосты водочные — в них царит веселая обреченность тех, кому суждено нажраться в хлам. Есть тосты височные (с ударением на первый слог, от whiskey) — здесь уже грустная обреченность, ибо с виски напиться как следует нельзя из-за неправильного формата бокала. Тосты коньячные — тут понты (зачастую дорогие) и пафос. Наконец, винные тосты (белые и красные). Вина пьют в основном женщины, здесь открывается огромный простор для сексуальных аллюзий и подтекстов. Если, конечно, тамада — мужчина, а по-иному бывает редко, хотя, к сожалению, бывает (см. выше). С учетом всего сказанного брендированный ВИП-тамада может просить за свои услуги порядка $2 000 за мероприятие. А если все происходит за границей, то до $3 000 плюс перелет и гостиница. Согласитесь, это значительно выгоднее, чем быть гидом в Венеции».