Я знаю, что я ничего не знаю
№ 4 (28) | апрель 2014
исторический журнал для всех
1849 Египетские мытари
За что судили Достоевского
Вандея
Война нелепая и блистательная
ссср. документ Рубрику ведет Андрей Сорокин
«Атмосфера сплошных доносов» В 1849 году Достоевский был осужден за недонесение на распространителей одного из писем Белинского. Советская власть сделала доносительство ежедневной практикой.
«С
оздалась совершенно иная атмосфера, чем ранее, — атмосфера сплошных доносов», — так донес по начальству информатор НКВД мнение Александра Яковлевича Аросева о ситуации, сложившейся в ВКП(б) и стране в целом к концу 1930-х годов. Аросев (отец народной артистки Ольги Аросевой) — старый большевик с дореволюционным стажем, член московского Военно-революционного комитета в 1917 году, председатель Военно-революционного суда на Украине в 1920 году, сотрудник ВЧК,
62
полпред в ряде европейских стран, в описываемое время — председатель Всесоюзного общества культурных связей с заграницей. В конце 1936 года на Аросева поступают несколько «сигналов», результатом которых становится его арест 3 июля 1937 года и последующий расстрел 10 февраля 1938-го. Процитированный выше и другие доносы на Аросева, хранящиеся в только что рассекреченных делах личного фонда руководителя НКВД, секретаря ВКП(б) Николая Ежова в РГАСПИ, чрезвычайно интересны с разных точек зрения. Подробно и, судя по всему, объективно излагается комплекс представлений «старой гвардии» революционеров о происходящем в стране. Аросев уверен, что начавшиеся репрессии, вылившиеся в 1937–1938 годах в так называемый Большой террор, прямо направлены прежде всего на представителей «старшего большевистского поколения». Вызовет ли сегодня у кого-нибудь избыточную жалость печальная судьба людей, которые развязали в стране Гражданскую войну, потрудились на ниве «революционного возмездия», собственными руками создали систему, жертвами которой вскоре в большинстве своем и пали? Важнейшим элементом этой системы было доноситель-
ство. Оно стало средством борьбы с «врагами народа», в число которых попеременно попадали представители всех социальных групп. Жертвами Большого террора стали отнюдь не только «старые большевики», его каток равномерно прокатился по стране, практически в равной мере затронув все слои населения. Аросев был убежден, что «здесь мы имеем дело с провокацией, имеющей целью дискредитировать» одну часть элиты при помощи другой и натравить их друг на друга. Причем он готов был предположить, что провокация эта идет из-за границы, настолько чудовищной казалась ему мысль о том, что высшее политическое руководство может взять курс на истребление элиты, а значит, и на фактическое самоуничтожение страны. Доносительство сыграло одну из важнейших ролей в раскручивании маховика репрессий, результатом которых стала вторая за двадцать послереволюционных лет полномасштабная смена элит. Кадровая чистка привела к понижению качества управляющих и управления в целом, что еще скажется в начальный период Великой От-
Александр Аросев. 1920-е годы
дилетант №4 (28)
Сталин пожимает руку Ежову. Обложка журнала, 1937 год
ечественной войны, когда дезорганизация военного и гражданского управления поставит страну на грань выживания. «Каждый член партии должен доносить», — заявил на XV съезде ВКП(б) один членов Центральной контрольной комиссии. Ее председатель Куйбышев, подводя итоги дискуссии на съезде, заключает ее словами: «Начинают разбирать, является ли доносом, когда человек пишет на организацию, и является ли доносом, когда человек пишет о том или другом отдельном разговоре. Все это сплошная формалистика, потому что если даже отдельный член партии в отдельном разговоре увидит определенную угрозу единству партии, то совершенно очевидно, что… его обязанностью является довести до сведения партийных руководящих органов то, что он знает». ЦКК — не единственный в системе контрольных органов, созданных советской властью. Рабоче-крестьянская инспекция, КПК, руководящие партийные органы во главе с их
заявлений от населения и их расследованиями. Большевистское руководство, отчетливо видя проблему неконтролируемого роста партийной и советской бюрократии, рекрутируемой из масс не всегда лояльного населения, сразу после окончания Гражданской войны вводит в практику своей деятельности регулярные партийные чистки с целью избавиться от замаскировавшихся врагов, попутчиков, примазавшихся и прочих «зловредных элементов». Уже первая чистка 1921 года провоцирует и первую массовую волну доносов. Очень скоро они становятся элементом повседневной практики коммунистов. Для того чтобы это
Жертвами Большого террора стали отнюдь не только «старые большевики» секретарями, советские органы во главе с председателем ВЦИК СССР Калининым, политотделы при органах государственного управления, бюро жалоб, партийная и советская печать и, разумеется, НКВД — вот те адресаты, которые профессионально занимаются приемом разного рода
апрель 2014
стало возможным, проводится целенаправленная работа по устранению моральных преград к доносительству. Ведь донос начиная с конца XIX века в общем словоупотреблении имеет исключительно негативную коннотацию. В словаре русских синонимов Абрамова (1890 год) это слово представлено только в негативном ряду: «донос, извет, оговор, поклеп, ябеда». В пореформенную эпоху впервые доносительство получает широкое распространение, зародившись именно в революционной среде. В хранящемся в РГАСПИ фонде известного народовольца Даниельсона есть любопытнейший документ, которым «Исполнительный Комитет («Народной Воли». — А.С.) просит остерегаться следующих лиц», и далее идет перечень доносчиков. Среди них выделяются два почти классических случая. «Андриевская, Агафья Ал-дровна (поэтесса Ганка Ищенко)… пожелала дать откровенные показания и оговорила более 200 лиц, преимущественно украинофилов… Дриго Владимир Васильевич, человек индифферентный ко всяким общественным вопросам, желая присвоить имение Д. Лизогуба, на которое имел доверенность, предал его, следствием чего была смертная казнь Лизогуба. В июле 1879 года оговорил многих своих близких знакомых». Именно «революционная общественность» формирует негативный смысл самого акта взаимодействия индивидуума и государства. И эта же революционная общественность, придя к власти, тут же берет на вооружение некогда осужденные ею самою методы борьбы с инакомыслием. В сталинском СССР доносительство приобретает огромный размах. Только газета «Правда» в 1937–1938 годах получает до тысячи писем в день. В тот же период бюро жа-
63
ссср. документ
лоб Комиссии советского контроля получает в год по 30–40 тыс. писем, прокурорские службы только в 1938 году получили 40 тыс. жалоб. Чем меньше остается возможностей в обществе влиять на окружающую действительность, транслировать свое недовольство через формальные и неформальные коммуникации, тем более развивается доносительство, поскольку остается практически единственным каналом связи управляющих и управляемых. Происходит это и потому, что властям удается изменить отноше-
64
Газета «За индустриализацию», «сигналы» о вредительстве. 1934 год
ние к доносительству. Слово «донос» исчезает из официального лексикона. Оно заменяется многочисленными эвфемизмами, самыми распространенными из которых становятся понятия «сигнал», «сигнализировать». Выявление недостатков доносом (осуждаемым с нравственной точки зрения) не является. Множественность инстанций, создаваемых
властями, — также одно из средств, призванных размыть этические нормы, препятствующие доносительству, помимо своей основной утилитарной функции создания разветвленной сетевой структуры. В известной степени идеологи этого подхода правы — в системе, где отсутствуют саморегуляторы, настраивающие социальную систему без целенаправленного вмешательства государства, основанные на экономической мотивации акторов процесса, такими регуляторами остаются перманентное вмешательство государства в жизнь социума и «социальная активность» индивидуума, насаждаемая всем арсеналом доступных мер внеэкономического стимулирования. Высшей доблестью становится «помогать чекистам разоблачать врагов советского народа» — именно так сформулирована задача в «Истории СССР. Краткий курс», учебнике для 4-го (!) класса средней школы — первом официальном советском учебнике по отечественной истории, выпущенном в свет в 1936 году и несколько раз лично отредактированном Сталиным. В советском уголовном кодексе, принятом в июне 1927 года (ст. 58, параграф 12), недонесение о «контрреволюционных» преступлениях (трактуемых широко) отнесено к числу уголовных преступлений. Доносить следует даже тогда, когда преступление находится на стадии замысла. Нельзя не отметить, что это положение не является чем-то новым для России. Соборным уложением 1649 года устанавливалась смертная казнь за недонесение, причем предусматривалось наказание не только виновного, но и членов его семьи в случае, если им были известны факты, подлежавшие разоблачению. Даже в ходе либеральной судебной реформы 1864 года недонесение остается деянием, преследуемым по закону. Самый известный фигурант подобного дела — Достоевский, осужденный в 1849 году за недонесение на распространителей одного из писем Белинского. Важно при этом понимать, что огромный масштаб распространения этого явления объясняется как
дилетант №4 (28)
раз тем, что в большинстве своем все эти сигналы не являлись доносами в чистом виде. В большинстве своем это жалобы, формально не имеющие политического подтекста, но при желании легко интерпретируемые именно в таком ключе. Вовлеченными в увлекательный процесс доносительства оказываются все сверху донизу, в том числе и высшее руководство. Вот секретарь московского комитета ВКП(б) Хрущев пересылает «лично тов. Н. И. Ежову» просьбу «провести сплошную проверку кадров всех редакций», многие из которых засорены троцкистами и правыми (их имена, разумеется, прямо названы). Вот прокурор Союза ССР Вышинский направляет Ежову копию полученного им анонимного письма на брата Лазаря Кагановича, одного из ближайших сподвижников Сталина (расстрелян). Вот начальник одного из управлений НКВД Молчанов направляет копию заявления некоего члена ВКП(б) о сыне председателя ВЦИК Калинина (расстрелян). Вот Молотов пересылает Ежову полученные им «записки» о тов. Петрове, от которого он спешит отмежеваться: «Прошу иметь в виду, что с тов. Петровым Ф. Н. не имею никаких дел в последние годы и даже не встречаюсь». В эти жернова попадают и руководители силовых структур: и Ягода, и Ежов, и их коллеги пониже рангом становятся объектами доносов. В 1934 году на имя Сталина приходит письмо, в котором сообщается о ставшем известным «секретном разговоре совершенно возмутительного характера, в котором Ежов говорил, что Вы зажали все в кулаке, что в партии не смеют пикнуть, что выступить с мнением, отличным от Вашего, — значит потерять голову… приходится приспособляться к господствующим взглядам». Вполне естественно, что основным объектом критики становится новая бюрократия — и партийная,
апрель 2014
Записка Хрущева Ежову. 1937 год
и советская. Настолько, что один из членов ЦКК, Арон Сольц, позволяет себе поставить под сомнение ленинскую формулу о критике «невзирая на лица». Эта идея, по мнению Сольца, «иногда хороша, а иногда никуда не годится». Не в силах сдержать крик души, один из участников пленума ЦКК, состоявшегося в августе 1928 года,
призывал: «Давайте соблюдать престиж наших советских работников, который более ценен, чем брехня подобных людей!» Лишь немногие внизу и наверху в состоянии понять, что дело состоит не в личных качествах управляющих, а в системе. Этот довольно плоский взгляд восходит прямо к Ленину, который ставил во главу угла именно персональный надзор и именно с вовлечением в него широких масс. Еще в 1917 году он писал: «Только добровольное и добросовестное, с революционным энтузиазмом производимое, сотрудничество массы рабочих и крестьян в учете и контроле за богатыми, за жуликами, за тунеядцами, за хулиганами может победить эти пережитки проклятого капиталистического общества, эти отбросы человечества, эти безнадежно гнилые и омертвевшие члены, эту заразу, чуму, язву, оставленную социализму по наследству от капитализма». Для решения задачи контроля за аппаратом (точнее, за его сотрудниками) управления централизованной экономикой и государственным сектором с мая 1918 года создается система госконтроля. Через год, в марте 1919-го, наркомом становится Сталин, при котором аппарат наркомата рабоче-крестьянской
Записка Молчанова Ежову. 1936 год
65
ссср. документ
инспекции разрастается, превысив к 1922 году в три раза соответствующий аппарат царской России. Система госконтроля проходит через ряд реформ, в том числе самую знаменитую, проведенную в 1923 году по настоянию Ленина. В структуре РКИ создается бюро жалоб с разветвленной сетью местных отделений, которая и становится самой известной и доступной для населения. После реформы 1934 года система контрольных органов приобретает законченный вид. Наркомат РКИ заменяется Комиссией советского контроля при СНК, Центральная контрольная комиссия заменяется Комиссией партийного контроля при ЦК. Ранее формально независимые, эти органы теряют всякую самостоятельность (которой Ленин придавал определяющее значение). Революционный энтузиазм, о котором говорил Ленин, судя по всему, действительно присутствовал
66
Письмо Роберта Эйхе, руководителя массовых репресcий в Сибири, Ежову. 1936 год. Сам Эйхе был расстрелян в 1940 году
у большинства корреспондентов, писавших в различные инстанции. Однако довольно скоро он разбился об утесы корпоративного интереса новых управляющих. Член руководства ЦКК Лебедь в 1928 году в одном из писем получает характерный упрек: «Где же дело, а не слова? Мы не видим фактов, чтобы хотя одно преступление советские законы покарали как следует. Где же справедливость? За растрату в 12–15 тысяч — выговор, а за непослушание крестьянином предсельсовета — один год принудительных работ. Дайте вывод». Вывод, напрашивавшийся сам собой, подтвердил товарищ Сталин. В известной своей статье «Против
опошления лозунга самокритики», опубликованной в «Правде» в июне 1928 года, Сталин заявил: «Нам нужна не всякая самокритика… ведущая к разрушению партийности, к развенчанию Советской власти, к ослаблению нашего строительства, к разложению хозяйственных кадров, к разоружению рабочего класса, к болтовне о перерождении». Другими словами, любая критика властей вполне могла быть истолкована именно как покушение на основы со всеми вытекающими последствиями. Критиковать можно отдельные недостатки и их конкретных носителей, «негодных («злостных») элементов», как называет их Сталин, которых необходимо разоблачать и ликвидировать. Именно они — источник всех проблем. Моральный императив не единственная преграда, сдерживающая активность в этой сфере. Были и опасения последствий двоякого рода — преследование со стороны самой власти и месть со стороны обвиняемого. Однако эти преграды в конечном итоге падают под напором искателей социальной справедливости. Побеждает всеобщая враждебность и подозрительность, насаждаемая властью, которая разрушает все социальные связи и структуры, до предела атомизирует общество. «Жуткая атмосфера недоверия друг к другу» — так определяет происходящее один из функционеров. Принадлежность разоблачаемых к власти, их многочисленность постепенно компрометирует саму власть, ее систему, поскольку очень скоро оказывается невозможным все неудачи списать на ее отдельных представителей, тем более что власть чистит аппарат неоднократно. Понятно, что решить все проблемы, поставленные в многочисленных обращениях во власть, тоже нельзя. Конечно, это не могло не стать одним из сильнейших импульсов к разочарованию в этой политике со стороны масс населения, обещания которым устроить справедливую жизнь в соответствии с их пожеланиями оказываются невыполненными. Даже и в отношении самой главной для сталинского режима функ-
дилетант №4 (28)
Пересылка заявления на имя Сталина в аппарат Ежова
ции — борьбы с потенциальными (реальными или мнимыми) врагами режима, в ряды которых недовольные постоянно рекрутируются реалиями самой советской действи тельности. Сталин, развязывая общественную инициативу в области «самокритики», предоставляет власть имущим (прежде всего себе самому) широчайший спектр возможностей для истолкования того или иного факта, мотивов поведения того или иного корреспондента, да и самой его личности в зависимости от потребностей текущей политической конъюнктуры. С одной стороны, произносит он, «самокритика нужна нам не для травли хозяйственных кадров, а для их улучшения и укрепления», но с другой — «мы не долж-
внутренних врагов режима и, следовательно, его укрепления. Врагами очень скоро становятся те, кто этот режим создавал, а инструментарий разоблачительных кампаний используется для шельмования кадров с последующей отбраковкой. Сталину нужен аппарат, готовый беспрекословно подчиняться выполнению поставленных перед ним задач, и его формированию предшествует масштабная, с запасом, вырубка «негодного» человеческого материала. Иллюзорность достижения краткосрочных задач режима, какими они виделись Сталину — обновление и консолидация элиты, избавление от реальных и мнимых врагов и балласта — стала очевидной уже в среднесрочной перспективе: в годы Великой Отечественной серьезные
В долгосрочной перспективе был скомпрометирован сам режим ны пренебрегать даже такой критикой, которая является правильной лишь на 5–10 процентов». Вообще 1928 год становится переломным в создании сталинской вертикали власти, и кампания доносительства становится, по замыслу вождя, инструментом выявления
апрель 2014
масштабы приобретает коллаборационизм, а в рядах вооруженных национальных формирований в составе вермахта оказывается до миллиона граждан СССР. В долгосрочной же перспективе в глазах населения был скомпрометирован в целом и сам режим, оказавшийся не в состоянии
справиться с объемом претензий, жалоб и рекомендаций, спровоцированных в свой адрес им самим. Ошибется тот, кто сочтет феномен доносительства исключительно советским. Многие страны в своей правоприменительной практике используют доносительство как легальный и легитимный инструмент взаимодействия государства и гражданина. В фондах РГАСПИ хранится замечательный в своем роде документ. Речь идет о письме Луи Арагона, которое он направил в декабре 1935-го первому секретарю Союза советских писателей Щербакову и редактору «Правды» Кольцову о «недопустимом поведении писателя Безыменского во время его поездки во Францию». Неожиданным оно выглядит лишь на первый взгляд. Стоит вспомнить, однако, что практика доносительства (именно в такой терминологии) укоренена во французском обществе и формализована в праве со времен Великой французской революции, когда в 1791 году было установлено понятие гражданского доноса, обязательного для населения. Различие «только» в том, что в одном случае (российском) этот специфический акт взаимодействия вменялся в обязанность государством своему подданному, то есть заведомо неравноправному субъекту (или, точнее даже, объекту) отношений, а в другом (французском) это — взаимодействие равноправных партнеров. Следует ли определять доносительство как презренное поведение, этически подлежащее осуждению, или следует воздержаться от морализаторства при анализе такого рода проблем — вопрос отнюдь не праздный. Обсуждая тему, насколько допустимо доносительство и в каких реальных ситуациях, предварительно имеет смысл обратить внимание и на вполне конкретные историко-культурные контексты. Автор — директор Российского государственного архива социальнополитической истории
67