Я знаю, что я ничего не знаю
№ 2 (26) | февраль 2014
исторический журнал для всех
1917 Анекдот от Пушкина
Чемодан, вокзал, Россия
Ричард Жестокое Сердце
проверка слуха
Моцарт и Сальери. Зависть ни при чем Ирина Герасимова, Ирина Кленская
Глухой осенью, 26 октября 1830 года, в деревне Болдино композитор Антонио Сальери отравил композитора Амадея Моцарта. Анекдот этот описал великий русский поэт Александр Пушкин в «Драматических очерках». 66
дилетант №2 (26)
С
лух обрел плоть, и «сказка тупой бессмысленной толпы» превратилась в текст. Моцарт и Сальери с тех пор неразлучны, а фантазии вокруг их судеб не дают покоя историкам, критикам, художникам, просто любопытствующим: зачем, почему и в каком смысле отравил. Вопросов много, но еще больше ответов и вариаций на эту тему, деликатную и опасную. Важно уточнить, откуда поэт узнал жестокую сплетню и почему она его так заинтересовала. «Итак, я жил тогда в Одессе…» Однажды Пушкин, просматривая свою любимую газету (частенько он даже делал из нее выписки) Journal des Debats Politiques et litteraires за 1824 год, обратил внимание на возмущенное письмо австрийского музыканта Сигизмунда Нейкома: «Многие газеты повторяли, что Сальери на смертном одре сам себя обвинил в ужасном преступлении — в том, что он был причиной преждевременной смерти Моцарта, но ни одна из газет не указала источник этого ужасного обвинения, которое сделало бы ненавистной память человека, в течение 58 лет пользовавшегося всеобщим уважением жителей Вены». Нейком затем подробно рассказывает о том, что Моцарт давно болел и, главное, «был поражен глубокой меланхолией», что «с давнего времени у Моцарта было что-то вроде предчувствия собственной смерти», писал о том, что «не будучи связаны дружбой, Моцарт и Сальери питали друг к другу такое уважение, которое оказывают друг другу люди больших заслуг». Заканчивается письмо важной мыслью: «Однако, если было бы засвидетельствовано, что Сальери, умирая, обвинил сам себя в этом ужасном преступлении, не следовало бы легко доверяться этому и распространять признание, которое вырвалось в бреду у несчастного старца 75 лет, удрученного недугами, которые доставляли ему страдания столь невыносимые, что
Вольфганг Амадей Моцарт и его жена Констанция ВеберМоцарт на концерте в Вене. Гравюра 1785 года
февраль 2014
67
проверка слуха его умственные способности значительно пострадали». Письмо настолько взволновало Пушкина, что он через два года в беседе со своими друзьями Веневитиновым и Погодиным сказал, что у него есть удивительный сюжет — Моцарт и Сальери. Сказал и, кажется, забыл. Занят, встревожен другим… Читает Карамзина. В «Записках русского путешественника» его внимание привлекает эпизод о том, что Микеланджело, расписывая капеллу Ватикана, умертвил натурщика, служившего моделью для фигуры Христа, «чтобы точнее изобразить страдания». Карамзин пишет: «Анекдот сей невероятен». В это же время Пушкин читает поэму Лемьера «Живопись», посвященную этому событию. Его привлекает фраза: «Преступление и гений! Замолкни, гнусное чудовище, абсурдная клевета!» И в комментариях поэт Лемьер уточняет: «Не могу поверить, что преступление и гений могут быть совместимы». Однажды на дружеской вечеринке Пушкин спросил у Дмитрия Улыбышева, автора первой в России биографии Моцарта: правда ли то, что болтают в Вене о Сальери? Улыбышев ответил: «Какая чушь и глупость!» Надо сказать, что такая же реакция была у Бетховена, ученика Сальери, когда ему передали сплетню. Бетховен возмутился: «Пустая болтовня». Так же негодовал и Россини. Пушкин не любил злобных сплетен и вымыслов. Сам ведь сказал: «Обременять вымышленными ужасами исторические характеры — и не мудрено и не великодушно». Почему же тогда обременил? Осень 1830 года. Пушкин едет в Болдино. «Милый друг, — пишет он Плетневу, — расскажу тебе все, что у меня на
68
душе: грустно, тоска, тоска…» В деревне грязь, холера, одиночество. Пушкину страшно: «В бездействии ночном живей горят во мне змеи сердечной угрызенья». Или: «Иногда кажется, я как будто смотрю в бездну». Пушкин не предполагал задерживаться в Болдине и писать не собирался — он даже не взял с собой рабочую тетрадь. Но судьба заперла поэта в деревне, и «пламенный недуг» овладел им: стихи, пьесы, драмы, повести… Каждый день — шедевр: 16 октября — «Моя родословная», 17 октября — «Заклинание», 20 октября — «Метель», 23 октября — «Скупой рыцарь», 26 октября — «Моцарт и Сальери». Автографа этого драматического опыта не сохранилось: ни черновиков,
Александр Сергеевич Пушкин. Петр Кончаловский, 1932 год
ни пометок, ни записок — ничего… Нашли только листок, на нем слово «зависть». Многие историки считают, что это одно из названий истории о Моцарте и Сальери, но никаких доказательств этому нет, всего лишь предположение. Точно известно другое: Пушкин хотел представить эту историю как перевод с немецкого. Интересна догадка Андрея Битова: Пушкин надевает маску и перевоплощается, он играет, но он и отстраняется от сюжета, он лишь прислушивается к чужому голосу. Зачем? Ему интересны варианты поэтической судьбы своего пути: «Пушкин перебирает их, то ли выбирая из них, то ли перечеркивая их». 27 января 1832 года на сцене Александринского театра «был игран „Моцарт и Сальери“, но без успеха». На Пушкина обрушилась критика. Катенин взбешен: «На Сальери возведено даром преступление, в котором он не повинен. Стыдитесь! Вы, полагаю, честный человек и клевету одобрять не можете». «Я спросил Пушкина, — вспоминал художник Григорий Гагарин, — почему он позволил себе заставить Сальери отравить Моцарта? Он мне ответил, что Сальери освистал Моцарта, и что касается его (Пушкина), то он не видит никакой разницы между освистать и отравить». Анненкову Пушкин объяснил: Сальери — лишь художественный образ, символ, и «искусство имеет другую мораль, нежели общество». Сальери не мог освистать «Дон Жуана» Моцарта, потому что его не было на премьере в Праге. Пушкин не знал об этом. Не знал и многого другого. Например, того, что Сальери Моцарту не нравился: итальяшки «понаехали» в Вену и раздражали. Сохранилась не очень приличная записка Моцарта эрцгерцогу, будущему императору Францу II: «Моя любовь к труду и сознание своего умения позволяют мне обратиться к Вам с просьбой о предоставлении мне положения второго капельмейстера, тем более что Сальери, хотя и опытнейший
дилетант №2 (26)
капельмейстер, никогда не занимался придворной музыкой». Сейчас мы назвали бы это подметным письмом. К сожалению, как писал один из биографов Моцарта, «этот редкостный художник не был великим человеком в иных жизненных обстоятельствах». Еще одна история: в марте 1781 года в царском семействе решался вопрос о музыкальном образовании молодой княгини Елизаветы Вюртембергской, младшей сестры будущей российской императрицы Марии Федоровны. Княгине исполнилось 15 лет. На пост ее преподавателя — две кандидатуры: Моцарт и Сальери. Выбрали Сальери, так как Моцарт имел репутацию «легкомысленного и даже разнузданного молодого человека». Моцарт взбешен: «Сальери не в состоянии преподавать». Моцарт пишет в письме: «Де Понте обещал написать новое либретто для меня… Но сдержит ли он слово? Господа итальянцы везде очень милы, лицом к лицу, а за спиной… Если де Понте сговорился с Сальери, либретто никогда в жизни я не получу, а я так хотел бы показать свое умение в области итальянской оперы». Сальери советовал известнейшему либреттисту и своему соавтору де Понте внимательней отнестись к таланту Моцарта и к его просьбам. Де Понте прислушался: три величайших оперы Моцарта «Дон Жуан»,
Сальери всыпает яд в бокал Моцарта. Михаил Врубель, 1884 год
чиная с увертюры и до финального хора не было ни одного номера, которым бы он не восхищался. Он кричал „Браво!“ или „Превосходно!“. Он не мог найти слов, чтобы отблагодарить меня за возможность послушать мою оперу. После представления я отвез его домой и поехал ужинать». Это была последняя встреча Моцарта с Сальери, о которой Пушкин не мог знать. О Сальери с большим уважением отзывались все, кто его знал и кто с ним встречался. Франц Шуберт, любимый ученик Сальери, говорил, что это лучший, добрейший, великий сердцем и умом человек. У Сальери были и «недостатки»: например мания чистоты и порядка, очень любил конфеты и варенье, не пил вино, с удовольствием всегда пил воду. Ему нравились долгие прогулки в одиночестве, он говорил, что они помогают ему мечтать, фантазировать и пересекать границы миров. Был очень религиозен, в молодости написал «Реквием», а на полях сделал заметку: «Сочиненный мною
О Сальери с большим уважением отзывались все, кто его знал «Свадьба Фигаро» и «Так поступают все женщины» — написаны на его либретто. В последнем письме 14 октября 1791 года Моцарт пишет: «Вчера, в четверг… я поехал в карете за Сальери и Кавальери и отвез их в мою ложу в театре. Ты не поверишь, как хорошо они себя вели, как им нравилась и музыка, и текст, и вообще все в „Волшебной флейте“... Он (Сальери) слушал и смотрел с величайшим вниманием и на-
февраль 2014
и для меня самого, Антонио Сальери, крошечного создания». Но все это слова. А поступки, дела? Они тоже превосходны и достойны. Сальери, человек, обласканный судьбой, никогда не злоупотреблял своим положением — известный композитор, любимец публики, все его сочинения всегда вызывали огромный интерес. Эрнст Амадей Гофман (второе имя он взял себе как поклонник Моцарта) считал, что музыка Сальери превосходна и богата мыслями. Сальери — любимец императора, достигший всех возможных чинов, званий и почестей, человек, долгие годы влиявший на музыкальную жизнь империи — держался и жил очень скромно. Он был прекрасным педагогом, но денег за уроки не брал. Считал, что он должен бескорыстно помогать и поддерживать таланты точно так, как когда-то его, безвестного и слабого, поддержал и подарил ему судьбу известный композитор и очень влиятельный при дворе человек Флориан Гассман. Блистательные ученики Сальери — Ференц Лист, Карл Черни, Джакомо Мейербер, Людвиг ван Бетховен — всегда вспоминали о нем с благодарностью. Сальери много лет руководил Венским музыкальным обществом, и все гонорары от концертов передавались вдовам музыкантов и сиротам. Венцы
69
проверка слуха вспоминали, как один из великолепнейших концертов общества 1791 года открывался симфонией Моцарта. Оркестром руководил Сальери, который «не мог скрыть слез радости от успеха Моцарта». Оперу «Свадьба Фигаро» венская публика встретила холодно. Спектакль сняли. Будучи директором итальянской оперы, Сальери не без труда через несколько лет возобновил постановку, считая, что главная обязанность директора — поощрять и поддерживать таланты. Был случай, когда Моцарт и Сальери выступили даже соавторами — они написали кантату на выздоровление примадонны Ненси Сторейс. Оба восхищались певицей, сочувствовали ей, когда она в одночасье потеряла голос, и радовались, когда голос вернулся. Последние годы Сальери омрачены глубочайшей депрессией и тяжелыми болезнями. Рассудок покидает его. Сальери помещают в клинику для душевнобольных. Последняя запись,
Смертельно больной Моцарт поет «Реквием». Томас Шилдс, 1882 год
сделанная в дневнике Сальери 7 мая 1825 года, за два дня до смерти: «Пресвятой Боже, сжалься надо мной». …Прошло 50 лет. Страшный слух бродил по Европе: Сальери — убийца. Вдова известного композитора Мошелеса, ученика Сальери, опублико-
гую историю. К известному биографу Моцарта Кастильо Блазу обратился знаменитый писатель Альфред де Виньи с вопросом: можно ли доказать, что Сальери отравил Моцарта. И Блаз ответил: «Нет, конечно, нет. Грубая, жестокая сплетня». «А жаль, — вздохнул де Виньи, — интересный был бы сюжет…» Неужели Пушкин увлекся интересным сюжетом? А может, не Пушкин, а мы поверили и увлеклись? Прочли слишком конкретно то, что совсем не очевидно? Отец Сергий Булгаков назвал «Моцарта и Сальери» символической трагедией. Он считал, что между гением и злодеем трагедия невозможна, трагедия возможна только между равновеликими силами. Пушкин не случайно соединил этих «двух детей Гармонии» союзом «и». «Моцарт и Сальери» — таинственное, вечное соединение друзей, гениев. Зависть ни при чем и к этим людям не имеет никакого отношения. Речь о трагедии творчества, о трагедии безумия, о трагедии заблуждения. А по мнению Анны Ахма товой, много размышлявшей о «Моцарте и Сальери», Пушкин отождествлял себя с Сальери — легкость, с какой сочинял Моцарт, была ему чужда, ценился только «труд отделки и отчетливости». Мандельштам согласился с Ахматовой: настоящий труд — это брюссельское кружево. В нем главное то, на чем держится узор: воздух, проколы, причуды. Сальери достоин уважения, но, сказал Мандельштам, в каждом поэте есть и Моцарт, и Сальери. Может, дело совсем не в мелкой сплетне и не в том, «был ли убийцею создатель Ватикана»? Может, дело в вопросах, на которые нет ответов…
По мнению Ахматовой, Пушкин отождествлял себя с Сальери вала воспоминания мужа: «Это была последняя печальная встреча. Он выглядел призраком и говорил о своей смерти. Он сказал: хотя я смертельно болен, я хочу заверить Вас честным словом, что нет никаких совершенно оснований для этих абсурдных слухов. Вы знаете, о чем я: Моцарт, что я якобы отравил его. Но нет — это злобная клевета. Скажите миру, дорогой Мошелес, что старый Сальери на краю смерти сам Вам это сказал». Пушкин уже не мог прочитать это признание, но не мог не слышать дру-
Материал подготовлен на основе программ радиоканала «Орфей»
70
дилетант №2 (26)