Я знаю, что я ничего не знаю
№ 12 №|8декабрь | август 2012
6 | Николаевский тупик
94 | Козлы не мы!
Параллель
Идеальный тупик Андрей Левандовский
Теория официальной народности трактовала правление Николая I как идеал бытия русского народа. Идеология работала на то, что «мы живем в идеальной стране».
П
етербуржцы знали (или им внушили), что Николай — человек чрезвычайно ответственный. Встает царь чуть ли не раньше всех в городе — уже около 6 он на ногах, а в 7 в его угловом кабинете в Зимнем дворце горят знаменитые шандалы, и он приступает к государственной деятель-
6
ности. Через него проходит масса материалов и документов, он видится с министрами, директорами департаментов, принимает послов. Он дает принципиальные указания общего характера, которые тут же спускаются на министерский уровень. В министерствах, в департаментах эти общие царские идеи приобретают форму указов, рескриптов, распоряжений — и курьеры,
курьеры, сотни курьеров, фельдъегеря (ну, не сотни — десятки) каждый день из Петербурга отправляются в губернские столицы. Тула, Калуга, Тобольск… Там, на губернском уровне, все это воспринимается «в условиях данного региона» и спускается на уровень уездный: капитаны-исправники, земские заседатели, уездные казначеи... Система работает. Предельная централизация, и у Николая
дилетант №12
всегда рука лежит на пульте управления. От него идут импульсы вниз, а снизу идут отчеты, которые сходятся на его рабочем столе. Николай в этом плане — формалист и педант. Дисциплина у него на высоком уровне. На каждую входящую бумагу строго должна прийти исходящая и т. д. Но этот порядок носит именно формальный характер. У Герцена есть страницы, блестяще характеризующие суть дела. Он ведь дважды был вовлечен в эту систему не по своей воле: сначала в Вятке, потом — в Новгороде. То-то за границей потом удивлялись и не верили, что ссылка — это назначение на высокое место в губернском правлении. Так вот, Герцен пишет о своем разговоре с вятским губернатором Корниловым, который ему рассказал о том, как он начинал свою деятельность. Герцен поинтересовался, почему такой неглупый человек с университетским образованием ничего не делает, обладая серьезными полномочиями. Корнилов в ответ: «Я пришел, молодой, полный сил,
Они живут, задрав рыло кверху, а управлять должны теми, кто внизу задора — там, в Казани, в Рязани, неважно, — ну, горы сверну. Пришел — у меня лежит бумага, на которую нужно давать срочный ответ. Входящая, значит, сверху. Я ее прочел раз, другой — непонятно ничего. Написано по-русски, вроде… понятны слова, непонятен смысл. Ну, я новый человек, зову управляющего делами — он ничего объяснить не может. Как быть? И ясно только одно: отвечать надо немедленно, иначе будет плохо. ”Так у меня Иван Иванович, столоначальник, 30 лет на такие бумаги отвечает”. Позвать Иван Иваныча. Он вообще ничего не говорит, только мычит, как он будет отвечать? ”Да ответит”. Я решил провести эксперимент, — говорил Корнилов. — Посадил его за стол, дал перо, дал
эту бумагу, положил перед ним, сказал: пиши. Он тут же начал писать, через пять минут подал мне бумагу, ничего не понятно, но совершенно очевидно, что это ответ… Я, — говорил Корнилов, — перекрестился, послал, через какое-то время получил благодарность». Такой формальный порядок приводит к тому, что канцелярия начинает работать сама на себя. Возникает особый язык, определенные правила игры, которые чиновники знают очень хорошо. У Чернышевского, помнится, есть замечательная фраза насчет того, что бюрократы живут, задрав рыло кверху. Главное, поймать импульс и ответить, как должно. Они живут, задрав рыло кверху, а управлять должны теми, кто внизу, — вот в чем главная проблема. И при Николае машина начала работать на холостом ходу. Это было очевидно и самому царю, и он попытался исправить ситуацию. Он, государь, отвечает за все. Значит, если есть такой непорядок, скрытый формальным порядком, надо его пробивать. Но как? Собственными усилиями. То, что он считает наиболее важным, ставит под свой личный контроль. Выделяет в особую, собственную, канцелярию. И она, как яйцеклетка, начинает размножаться делением. Из небольшого ведомства, которое вело переписку царя, занималось наградными делами, вырастают шесть отделений. Надзор за населением — Третье отделение знаменитое. Пятое отделение — государственные крестьяне. Шестое отделение — кавказские дела… Имеется в виду, что чиновники будут работать в непосредственном контакте с царем и иначе, чем все остальные. Например, все то же Третье отделение. Николай говорил, что он не может расчетвериться, раздесятериться. Жандармы на местах — это эманация государя-императора. Они обладали очень большими полномочиями. Им не велено было вмешиваться напрямую, но
Николай I объявляет гвардии о восстании в Польше. Георг Вундер, 1830 год
декабрь 2012
7
Параллель
Николай хорошо понимал, что идеал в значительной мере фальшивый, хотя хорош для внешнего оформления они должны были информировать о непорядках в системе управления. Обычно Третье отделение и жандармская система у нас характеризуются как политическая полиция, и все. На самом деле это система тотального надзора и контроля за соблюдением определенного порядка. Вот с помощью такого хода Николай пытался решить проблему: наиболее важные дела ставить под свой личный контроль, отнимая их у своих собственных заурядных чиновников. Получается, что в какой-то мере вводились элементы чрезвычайного положения. А любое чрезвычайное положение — сигнал о том, что система-то «идеальная» не работает или работает не так, как надо. Да и сами меры, принимаемые Николаем, ясно говорили: он хорошо понимает, что идеал-то в значительной степени фальшивый, хотя хорош для внешнего оформления. Николай был, конечно, фанатиком порядка. Его бы воля, он управлял бы
8
государством, как армией. Не зря же он так любил смотры, парады. И понятно почему: огромная масса войск движется в нужном направлении, приходит в нужное время, он всеми командует. А здесь казарму заменила канцелярия, которая так работать не может. Но Николай пытается командирским голосом — у него, кстати, прекрасный был голос — докричаться до разных уровней. Через своих людей, своих ставленников, наблюдателей… Есть и еще одно внутреннее противоречие. Сергей Семенович Уваров, пресловутый создатель теории официальной народности, это в то же время человек, при котором и отчасти благодаря которому была создана великолепная система средних учебных заведений. Именно при Николае российские гимназии стали явлением европейского уровня. Да и университеты были хороши. Плюс к этому появляются небывалые
ранее технические учебные заведения. Но Уваров, будучи министром народного просвещения, идет дальше, предлагая тоже небывалое: чтобы система образования давала бы умных, дельных, хорошо подготовленных исполнителей. То есть просвещать не только во имя знания, но еще и для воспитания верноподданных государя-императора. Удивительное стремление лишить европейское просвещение его неотъемлемой части — аналитического, критического подхода к окружающему. А ведь сам Уваров, критиковавший, кстати, в свое время Александра за погромы университетов, писал по поводу Голицына, тогдашнего министра просвещения: «Они хотят найти огонь, который не жегся бы». Хорошо сказано! Просвещение изнутри разрушает систему. Обойтись без него система не может. Значит, это опять-таки показатель того, что систему надо менять. Вот одна поразительная литературная реминисценция. Николай читает Лермонтова, «Герой нашего времени». Его письмо к императрице: вот, читаю «Герой нашего времени», не ожидал, пре-
Николай I держит речь перед своими безголовыми гвардейцами. Карикатура, 1854 год
дилетант №12
Из вступления к роману Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа — восставшие бежали по телам товарищей — это пытали время, был «большой застенок» (так говорили в эпоху Петра). Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны, и остзейская немота Бенкендорфа стала небом Петербурга. Тогда начали мерить числом и мерой, судить порхающих отцов; отцы были осуждены на казнь и бесславную жизнь... «Что такое тайное общество? Мы ходили в Париже к девчонкам, здесь пойдем на Медведя», — так говорил декабрист Лунин. Он не был легкомыслен, он дразнил потом Николая из Сибири письмами и проектами, написанными издевательски ясным почерком; тростью он дразнил медведя — он был легок. Бунт и женщины были сладострастием стихов и даже слов обыденного разговора. Отсюда же шла и смерть, от бунта и женщин. Людей, умиравших раньше своего века, смерть застигала внезапно, как любовь, как дождь. «Он схватил за руку испуганного доктора и просил настоятельно помощи, громко требуя и крича на него: „Да понимаешь ли, мой друг, что я жить хочу, жить хочу!“» Так умирал Ермолов, законсервированный Николаем в банку полководец двадцатых годов. И врач, сдавленный его рукой, упал в обморок… Людям двадцатых годов досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их. У них было в тридцатых годах верное чутье, когда человеку умереть. Они, как псы, выбирали для смерти угол поудобнее. И уже не требовали перед смертью ни любви, ни дружбы... Время бродило. Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения. Было в двадцатых годах винное брожение — Пушкин. Грибоедов был уксусным брожением. А там — с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары.
декабрь 2012
красная вещь, отличный язык и, главное, как поставлена тема. И письмо на другой день: какая пакость. Значит, он поначалу решил, что Максим Максимыч — это и есть герой нашего времени, замечательный во всех отношениях человек, очень обаятельный, предельно верноподданный, не рассуждающий, а только резонирующий, для которого долг — это святое. Вот таких бы побольше! А потом оказывается, что он не более чем фон, а герой нашего времени — совсем другой человек, который никоим образом не уложится в систему. При всем этом Николай ситуацию понимает достаточно хорошо. С одной стороны, вот он, идеал, а с другой... Как это нередко бывает, идеал оказался тупиком. Очень серьезная проблема — чувствовать себя на взлете, в апогее, и в то же время ощущать, что ты в тупике. Ведь совершенно очевидно, что крепостное право к тому времени уже не давало России двигаться вперед. Николай готовит реформу. Но как? Это комитеты, в которых заседает бюрократия. Комитеты секретные, они даже собираются под кодовыми названиями. О том, что делается, нельзя говорить вслух. Если приглашается кто-то со стороны, будь он хоть министр из министров, ему ничего не объясняют. Он дает справку и уходит. Секретно готовить можно все что угодно. Но отменить секретно крепостное право невозможно. «Идеальная система» ставила перед Николаем проблемы, которые он, часто изнемогая, пытался решить очень искренне, ко всеобщему благу, а они таким образом не решались. Надо было меняться. А меняться страшно. Его тоже можно понять. Вот самая продвинутая, как сейчас бы сказали, из его реформ — жесткое ограничение барщины и оброка. Это было в пользу крестьян. Но сделано только на части территории Украины. По одной простой причине: там помещики — шляхта, они чужие, они враги. А крестьяне в значительной степени православные. Когда же Николаю предложили такую же меру провести по всей России, он дал великолепный ответ: «Хотя я всевластный и самодержавный, я на это не пойду никогда. Я не могу ссориться с моими помещиками». Иными словами, его помещики, в отличие от шляхты, — это опора, а к тому, чтобы выбивать опору из-под себя, он был не готов. Чтобы сделать шаг, нужно было потрясение. Таким потрясением стала Крымская война.
9