№ 7 (19) | июль 2013
Я знаю, что я ничего не знаю
исторический журнал для всех
.ru te ant
их персон 2013 еск
нг ис Рейти торич
dil
Наследники по прямой
ГЕРОИ НАЦИи. Россия
24
дилетант №7 (19)
О
Революция продолжается. Михаил Ромадин, 1988 год
июль 2013
Слезы — это проявление сострадания. При Сталине, в системе, которую он создал, слезам места не было. Сострадание вытравлялось на митингах, в газетных передовицах, в повседневности. Боль в эпоху Большого террора надлежало переплавить в исступление, в ненависть, в поиск внутреннего врага, в недоверие, в отречение от самых близких, наконец. Это было страшнее, нежели сами расстрелы и физический террор, — это была работа по переплавке сознания. Как показало время, весьма эффективная.
dil
Сталинская парадигма «свободомыслие — инакомыслие — оппозиция — враги» актуальна и ныне. Почему?
.ru te ant
Сталин
Юлия Кантор
бливается сердце кровью… / Наш любимый, наш дорогой! / Обхватив твое изголовье, / Плачет Родина над Тобой», — официальный, обязательно пафосный стихотворный некролог Сталину Ольги Берггольц был напечатан в день похорон во всех центральных газетах. А искренний, куда большего эмоционального надрыва, пролежал в ее «Запретном дневнике» несколько десятилетий: «О, не твои ли трубы рыдали / Четыре ночи, четыре дня / С пятого марта в Колонном зале / Над прахом эпохи, кромсавшей меня». Прошло 60 лет, но нужно признать: та эпоха отнюдь не стала прахом и продолжает кромсать наше сознание и подсознание. Ни об одном политическом деятеле не спорят так яростно, как о нем, никого так не боготворят и так не проклинают, как его. Дихотомия отношения к вождю прослеживается и на индивидуальном уровне, даже среди интеллектуалов, и на уровне «широких масс». Никакого феномена в том, что Сталин вошел в тройку лидеров прошлого, импонирующих современникам, увы, нет. Ибо Сталин вовсе не стал прошлым: он вполне актуализируется настоящим. Когда умер Сталин, Шостакович сказал: «Теперь можно плакать».
нг ис Рейти торич
их персон 2013 еск
Растворившийся в будущем
2
о Системе по решению партии охранялась ее щитом и мечом. Флюиды Системы не выветрились до сих пор, историей по-прежнему нередко пользуются по принципу Оруэлла: «Кто владеет прошлым, тот владеет будущим», а информация воспринимается властью как инструмент политического воздействия, то есть — как пропаганда. Жить «хваля и кляня», по выражению Эренбурга, общество продолжало и после смерти вождя. На смену одному сакральному и всемогущему пришли «безликие лики» немощных вождей. Так впервые в Советском Союзе, уже после краткой оттепели, увы, не давшей окончательно приговорить сталинизм, родилась социальная ностальгия по «былому величию», «забившая» ГУЛАГ, загнавшая его в «самиздат» и «тамиздат». Атмосфера неопределенности отношения к прошлому, а значит, и самоощущения в настоящем, доныне доминирует в обществе, и оно рефлексирует по «стабильности», оглядываясь в идеализированное вчера. Воспитанные недавно и не до конца прошедшим временем люди улавливают в полифонии общественно-политического и медиапространства знакомые «звуки» эпохи. И подстраиваются под них — генетическая память воспроизводит стереотип подчинения.
Флюиды Системы не выветрились до сих пор Пожалуй, самым дальновидным и злокачественным в сталинской социальной системе было вето на правду. Режим выполнил самое главное свое предназначение: он лишил народ права на информацию, что было гарантией его стойкости. Ибо развязывало руки, давая право на все. Информацию полностью подменила пропаганда, сделавшая ненужным и даже вредным анализ. Думать было не только бесполезно, но и опасно. Не случайно в сталинское время был запрещен доступ к самой истории, ее заменил большевистский катехизис — «Краткий курс». И закономерно же, что ВСЕ архивы находились в ведении НКВД. Правда
25
ГЕРОИ НАЦИИ. РОССИЯ
Кстати, первым, кто обратил внимание на этот социальный защитный феномен, был Фрейд. Именно он выделил как самостоятельный процесс «идентификацию с агрессором» — бессознательное отождествление себя с тем, кто угрожает твоей безопасности. Если человека (или группу людей) не устраивает положение подвергающегося насилию, он может попытаться не только принять и оправдать намерения агрессора, но и в ряде случаев с удовольствием займет его сторону, копируя его черты и приемы. (Это одна из разновидностей феномена, уже в 70-е годы описанного как стокгольмский синдром.) В сталинском СССР такое поведение носило по понятным причинам массовый характер и репродуцировалось поколениями. Это входило в задачи режима — разъединить общество, нарушить связи между людьми. Чем гуще, тяжелее атмосфера страха, тем было для власти лучше. Боязнь доносительства, страх перед «органами» остались неистребимыми, они и поныне передаются по наследству. Подозрительность осталась, осторожность высказываний сохраняется. Большинство остается готовым к повиновению — так учили, начиная с Соловков (и далее везде): «Вы поймете, что путь принудительный есть единственно правильный путь». Чтобы убедить в «правильности пути», понадобился террор.
ветственно воспитывали детей: одно можно было говорить дома, другое следовало отвечать в школе. Старшие не хотели учить своих детей лгать, но и нельзя было позволить им повторять то, о чем толковали дома. Детей приучали к двойственности существования, которая проникала не только в сознание — она инфильтровалась в подсознание. А потом у большинства, не отягощенного интеллигентской рефлексией, двойственность вытеснялась вполне комфортным одномерным одобрением. Конформизм, приспособляемость, прежде всего ментальная, — естественный способ выживания. Это не просто подлаживание под внешние условия существования, но необходимая психологическая доминанта. Невнятное отношение к прошлому руководства России, колеблющегося между очевидной необходимостью десталинизации и державной ностальгией, этот стереотип лишь укрепляет. Признание трагических ошибок власти, национального позора никогда не было делом государственной важности. Только победы, завоевания, героика. Поэтому сталинский иррациональный миф пока практически нерушим. Значимые составляющие его образа — это сила, зло и страх. Но насильственность,
Чем гуще, тяжелее атмосфера страха, тем было для власти лучше Начиная с 20-х годов надо было высылать людей на Соловки, на Колыму, в Магадан, надо было раскулачить лучших крестьян, сослать их в Сибирь. Нужны были расстрелы дворян, оппозиции, спецов, а затем и беспричинные расстрелы во всех республиках, городах, надо было уничтожить миллионы советских людей — на трупах вырос Страх. При тоталитарном режиме в атмосфере страха прожило несколько поколений. Родители соот-
26
Лозунг на стене в бывшем штрафном изоляторе лагпункта Савватиево
репрессивные структуры как основа «сталинского социализма» не обсуждаются или, вернее, не осмысливаются массовым сознанием. Они как бы априорны, следовательно, лишены эмоционального восприятия. Более того, из-за массированной информационно-разоблачительной атаки 90-х, совпавшей с самыми тяжелыми экономическими проблемами, они раздражающе докучны. А вот ностальгия по «былому величию» действует как обезболивающее. Отсутствие ясной моральной оценки прошлого и запредельной цены достижений (во многом к тому же небесспорных) и «самозащитная» индифферентность населения — две составляющих незыблемости сталинского мифа. Реальный же сталинизм как социально-экономическая модель опять становится неким набором мертвых схем. Так стирается не только память, но и собственный же исторический опыт. Исключая из анализа исторического прошлого трагические страницы, сосредотачиваясь исключительно на утешительных положительных примерах, общество дезориентирует себя. В России 60 лет спустя после смерти тирана не случайна ностальгия по жестокости: она ассоциируется с силой и утерянным государственным величием. Общество отказывается от
дилетант №7 (19)
чувства исторической ответственности, отстраняется от нее. Центральный символ эпохи Сталина — победа в войне — задним числом оправдывает все, что происходило до этого. При этом тот очевидный факт, что Победа завоевана не благодаря Сталину, а в период его пребывания у власти и, скорее, вопреки этому, не только не учитывается, но воспринимается как «покушение на историческую память». Вот и ездят по улицам больших и малых городов автобусы с изображениями генералиссимуса, по-прежнему лукавят руководители столичных и не очень регионов, говоря о том, что надо переименовать Волгоград в Сталинград — это-де патриотично. И понимая при этом, что на самом деле речь идет о пропаганде сталинизма. Сталин остается важной символической фигурой, причем знание о массовых репрессиях против невинных граждан отнюдь не всегда исключает восхищения им как «мудрым руководителем». Большинство людей, поставивших Сталина на второе место среди лидеров прошлого, по данным опросов, заявляет, что не хотело бы
жить и работать при таком руководителе, и считает, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, невозможно оправдать. Но победа в Великой Отечественной войне под руководством Сталина перевешивает для многих его ответственность за гибель миллионов людей.
фронт», «здесь в Сталинграде», «умрем же под Москвой». И коды работают, ибо рефлекс не угас. Депортация народов, аннексия территорий соседних государств, рабский труд в ГУЛАГе, расстрелы «врагов народа», создание государств-сателлитов после войны — все эти постсоветские разоблачительные сюжеты в лучшем случае воспринимаются индифферентно, в худшем же и наиболее распространенном — позитивно. Попробуйте, например, вызвать сочувствие обывателя по поводу того, что Сталин ссылал чеченцев? Результат предрешен. Посокрушайтесь, что он «передвинул границу», присоединив Прибалтику, сослав в Сибирь тысячи людей. И почти наверняка получите: «И правильно, они нас всегда ненавидели». Приведите среднестатистическому респонденту цифры о количестве населения ГУЛАГа, и от вас отмахнутся: «Зато была могучая держава, нас все боялись». Покритикуйте создание державшегося на советских штыках соцлагеря, и вам ответят: «Мы их освободили». А уж ваша скорбь по невинно убиенным «врагам народа» и вовсе нынче натолкнется на ностальгию по «порядку». Сталинский «порядок» и постсоветская мечта растерявшегося поколения о «стабильности» идут нога в ногу. С кровью вбита в подсознание формула «наличие позиции — уже почти оппозиция». А оппозиция — угроза пресловутой «стабильности», сцементированной страхом. Парадигма «свободомыслие — инакомыслие — оппозиция — враги» работает безупречно. Сталин умер, но дело его живет. Как не вспомнить Шарля де Голля, предсказавшего: «Сталин не ушел в прошлое, он растворился в будущем».
Ностальгия по «былому величию» действует как обезболивающее Сегодняшняя власть, ориентирующаяся на безусловное доминирование государства над обществом, с готовностью этот символ эксплуатирует. Это связано с нехваткой у политической элиты символических ресурсов и ею «заработанных» оснований для национальной гордости: не на чем строить национальную идентичность. Потому актуализируется и характерная гальванизация узнаваемых вербальностимулирующих клише: «Народный
Автор — доктор исторических наук, советник директора Государственного Эрмитажа Песочные часы. Петр Белов, 1987 год
июль 2013
27