Я знаю, что я ничего не знаю
№ 6 | июнь 2012
19 |32Маскировка | ПохищениеКремля в Париже
26 70| |Блокадное Браунинг, человек неравенство и пистолет
Цена победы
Смертное время Сергей Яров
«Смертным временем», по свидетельству Виталия Бианки, называли многие ленинградцы самые страшные, голодные месяцы конца 1941 — начала 1942 годов. НАСТУПЛЕНИЕ ГОЛОДА
В первые месяцы войны, до сентября 1941 года, несмотря на введение карточек, о голоде никто в городе не говорил. Но сокращение ассортимента продуктов со временем становилось все заметнее. После очередного снижения норм отпуска хлеба (12 сентября 1941 года стали выдавать 500 г рабочим, 300 г служащим, 200 г детям) в городе началась паника. Она была отражением и неутешительных сводок с фронтов, и слухов о малых запасах продовольствия. В октябре перестали продавать мясо, сахар и крупу, стали отпускать по нормам, не обеспечивающим физиологических потребностей людей. Именно тогда и стали массовыми вылазки горожан на пепелища разбомбленных в сентябре Бадаевских складов в поисках «сладкой» земли, которую промывали, снимали грязную накипь и использовали как сахар. Не очень привычной пищи перестали чураться. Когда на витрине одного из ресторанов вывесили объявление о продаже «конских котлет», в первый день, по свидетельству очевидцев, прохожие только покачивали головами, мало кто заходил. На следующий день объявление было сорвано, а у дверей стояла толпа. Надежды на «черный рынок» быстро исчезли. В конце 1941 — начале 1942 годов руководители лабораторий, учреждений и квалифицированные рабочие получали в месяц 800—1200 рублей, профессор университета — 600, научные работники среднего звена и бухгалтеры — 500—700, уборщицы — 130—180.
26
Первые признаки настоящего, страшного голода обнаружились в ноябре 1941 года. Тогда и началось «смертное время» с нескончаемой чередой похоронных процессий, дележкой крохотного кусочка хлеба, с лихорадочным поиском любых суррогатов пищи. «Этот голод как-то накапливается, нарастает, и то, что еще недавно насыщало, сейчас безнадежно не удовлетворяет. Я чувствую на себе это резкое оголодание, томительную пустоту в желудке… Через час после относительно приличного обеда… подбираются малейшие крошки съестного, выскребаются до чистоты кастрюли и тарелки», —
Женщины собирают останки убитой лошади. 1942 год
Государственная цена на хлеб до января 1942 года составляла 1 руб. 70 коп. за 1 кг, с января 1942 года — 1 руб. 90 коп. На рынке же в декабре 1941 года 1 кг хлеба стоил 400 руб., мяса — 400 руб., масла — 500 руб. Еще в декабре 1941 года на рынке стали отказываться продавать продукты за деньги, и в январе — феврале 1942-го хлеб обычно меняли на ценные вещи (золото, украшения).
Первые признаки настоящего, страшного голода обнаружились в ноябре 1941 года
В пищу шло все: столярный и обойный клей, олифа, ремни из свиной кожи, желуди записывает в дневнике 9 января 1942 года Ирина Зеленская. В ту страшную зиму голод заставлял часть людей полностью терять человеческий облик: за каннибализм в Ленинграде было арестовано несколько сотен человек, но по ряду свидетельств можно предположить, что число каннибалов было значительно большим.
В пищу шло все: столярный и обойный клей, олифа, дуранда (жмыхи), отруби, ремни из свиной кожи, гнилые, почерневшие капустные листья («хряпа»), желуди. Ели листья комнатных цветов и свечи. Промывание «сладкой» земли на месте сгоревших Бадаевских складов стало обыкновением — копали ее сами или покупали на рынке. Существовала даже БЕЗЫСХОДНОСТЬ особая такса: верхний слой этой Изучавший во время блокады земли, наиболее насыщенный сатела дистрофиков известный патохаром (глубиной до 1 метра), стоил логоанатом Владимир Гаршин от100 рублей, нижний — 50 рублей. мечал, что печень их потеряла две Брезгливость исчезала бытрети своего вещества, сердце — стро — притерпелись и к запаху, более трети, селезенка уменьи ко вкусу этих машинных масел, шилась в несколько раз: «Голод костяных пуговиц, клея, вазелина съел их… организм потребил не для смазки деталей. «…Получил только свои запасы, но разрушил жир технический. Он грязен и вои структуру клеток». Каждый месяц нючий, но теперь ему очень рад, этого времени имел свою, не и он выручает», — последнее было единственную, но особую, жуткую главным не только для ленинградпримету: санки с «пеленашками» — ца Черкизова, сделавшего в дневв декабре, неубранные многочиснике такую запись, но и для сотен ленные трупы — в январе, и трупы, других горожан. Когда в июне убранные в штабеля, — в феврале. 1942 года строжайше запретили
страница блокадного дневника. 1941 год
выдавать суррогаты (промышленное сырье) для питания, то выяснилось, что на заводе имени Жданова «рабочие настолько к ним привыкли, что остановить их было трудно». «Сколько бы ни ели, все было мало», — заметил тогда один из руководителей завода. Именно весной 1942 года, несмотря на увеличение норм пайка, ощущение голода для многих блокадников стало непереносимым. Месяцы недоедания ударили по ним страшным бумерангом. Некоторые были готовы теперь есть все, невзирая на брезгливость, и разыгрывались сцены, которые показались бы непривычными даже в декабре 1941 года. Анастасия Уманская обратила внимание, как в мае 1942 года одна из женщин, уходя из магазина, не удержалась и здесь же начала есть только что выданную селедку. То ли еще видели весной того года! Вот рассказ заводской работницы,
подростки теряли силы быстрее взрослых. 1942 год
дилетант №6
июнь 2012
27
Цена победы
«Дяденька! Тетенька! Помогите поднять маму»
похороны в блокадном Лениграде: умершего везут на склад. 1942 год
посланной расчищать помойку: «Сняли два или три мертвых тела, слой нечистот и под всем этим нашли довоенную картофельную шелуху, вмерзшую в лед, и съели ее тут же, разделив между собой». Все, что считалось съедобным, съедалось тут же. Об этом подробно и откровенно написано в воспоминаниях 12-летней Риты Малковой. Ее рассказ о том, как она «дежурила» у столовой госпиталя, — одно из самых горьких свидетельств о блокаде. Очистки, вынесенные из кухни, они с матерью добавляли к соевому кефиру и «черной хряпке»: «А когда ничего нет, то сидим с мамой голодные… А когда выбросят еще до прихода мамы, то я не иду ее встречать… сижу и собираю разные отбросы». Возвращаясь с работы, мать сразу, не заходя домой, шла к помойке. Так и спаслись они в первую военную зиму. Память выхватывает из прошлого фрагменты разных блокадных историй, неожиданно обрывая их, делая их предельно простыми. Они не связаны между собой, но отмечают всегда одно — безысходность. У них есть ответвления, но в этом и особая их ценность. Только так, узнавая о всех деталях блокадного
КаК менЯЛисЬ ноРмы выДаЧи ХЛеБа По категориям снабжаемого населения (в граммах) Дата установления нормы
Рабочие горячих цехов
Рабочие и иТР
служащие
иждивенцы
Дети до 12 лет
16 июля 1941 г.
1000
800
600
400
400
2 сентября 1941 г.
800
600
400
300
300
11 сентября 1941 г.
700
500
300
250
300
1 октября 1941 г.
600
400
200
200
200
13 ноября 1941 г.
450
300
150
150
150
20 ноября 1941 г.
375
250
150
150
150
25 декабря 1941 г.
500
350
200
200
200
24 января 1942 г.
575
400
300
250
250
11 февраля 1942 г.
700
500
400
300
300
23 февраля 1943 г.
700
600
500
400
400
28
быта, мы можем почувствовать это страшное время, эти страдания затерянных на блокадном дне людей. Обессиленным, не ждущим ни от кого помощи, им не оставалось выбора, и они шли на все, чтобы выжить. «Но вот один раз, в воскресенье, мама была выходная и сидела дома, все прибирала. А я пошла дежурить около столовой, чтобы перехватить бак. В воскресенье все хорошее выбрасывали. И вот вынесли бак, я его схватила, а он тяжелый. Я его волоку по земле. Но вот больше не хватает сил, и я стала кричать в окне маме. Мама прибежала». Она поправила свой рассказ через шестьдесят лет: «Нет, неправильно я тогда написала. Мама не могла, конечно, бегать. Она едва ходила. Держалась за стенку дома. Иногда падала. Помню, один раз упала прямо в лужу, и у меня не было сил ее поднять. „Дяденька! Тетенька! Помогите поднять маму”, — просила я прохожих».
ПРЕМИЯ — ОЛИФА
Лечившийся в госпитале Геннадий Юрмин описал очередь у столовой военторга. В ней находились вольнонаемные на военной службе — от слесарейводопроводчиков до уборщиц. Все истощены до крайности, все с тарелками в руках, все в белых халатах — возможно, боялись, что их выгонят как не имеющих отношения к госпиталю. Юрмин пишет, что у всех у них дома оставались опухшие и отекшие родные и близкие, — вероятно, здесь же рассказывали о своих семейных бедах, ожидая встретить сочувствие. Не до приличий, некого стыдиться — все такие же голодные. Все терпеливо ждут. «Каждый рассчитывает, что хоть какая-то малость ему все же перепадет. О полноценной порции никто и думать не смел, а вот на остаточки с тарелок рассчитывали все». Кто-то, пройдя через унижения, мог все же в столовых — военных,
заводских, учрежденческих, академических — получить какую-то «добавку». Другим это не удавалось. Не имея сил терпеть голод и потеряв надежду вымолить хоть что-то, они должны были унижаться еще сильнее, здесь же, на глазах у всех облизывая чужие тарелки. Ирина Зеленская, работавшая в столовой на электростанции, видела таких унижающихся каждый день. Отличительная их примета — какая-то безропотность умирания. Не обижаются, не ищут виновных, не жалуются, принимают смерть как неизбежность. Сопротивление ей — скорее инстинктивное, чем осознанное. «Мальчик Зеленков, — вспоминала она в июле 1942 года. — Как он прилипал к столовой загородке, не в силах отойти от зрелища еды, которой он не мог получить…» Особо следует сказать о раздаче рабочим промышленного сырья для питания. В «смертное время» такие выдачи спасали жизнь многим. На заводе имени Жданова промышленное сырье выдавали даже в виде премий — за переноску снарядов полагался 1 кг олифы или 100 г столярного клея. Примечательно, что их высоко оценивал председатель Василеостровского райисполкома Кусков (запись об этом зачеркнута в стенограмме его сообщения — правда о блокаде стала казаться неудобной еще до окончания войны): «Сохранился у нас народ на Кожевенном заводе, помогло этому, что в голодное время они ели шкуры. На заводе „Кр. Октябрь” было много клея; варили из него суп, студень, — там также сохранился народ. Меховая фабрика также сохранила народ, употребляя в еду шкуры». На Судостроительном заводе имени С. Орджоникидзе выдава-
«Меховая фабрика также сохранила людей, употребляя в еду шкуры» Молотова раздавали техническое льняное масло — «с величайшей радостью бросился народ на это масло». На заводе ЛенЗОС рабочие получали спирт для протирки стекол, на фабрике «Светоч» — картофельную муку, необходимую для приготовления клейстера. На одном из текстильных предприятий дирекция позволила рабочим даже использовать в пищу детали станков — валики из свиной кожи. Но так питались не все…
НОМЕНКЛАТУРА НЕ УМИРАЕТ
лись в качестве продуктов питания клей для склеивания деревянных деталей, патока, необходимая для литья снарядов, и сало, предназначенное для смазки стапелей при спуске кораблей. На заводе имени
Раздача горячей воды при домоуправлении. 1942 год
БЛоКаДнаЯ сТаТисТиКа Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года. Кольцо было прорвано 18 января 1943 года, а полностью блокада была снята только 27 января 1944-го. На сентябрь 1941 года в городе находилось 2 миллиона 887 тысяч жителей. В ходе эвакуации 1941—1943 годов из Ленинграда было вывезено до 1 миллиона человек. По разным подсчетам, погибло от голода и обстрелов от 800 тысяч до 1,5 миллиона.
дилетант №6
июнь 2012
Система привилегий в блокадном Ленинграде ни для кого не являлась тайной. Принципы, на которых она основывалась, новыми не были. Преимуществом пользовались люди, находившиеся у власти, и «нужные» специалисты (директора предприятий и учреждений, высококвалифицированные инженеры и рабочие, ученые). Ценность специалистов считалась относительной и «ситуативной», а государственных и партийных работников — абсолютной. Известно, что уровень смертности среди коммунистов во время блокады был в два раза ниже общего уровня смертности в городе. Этот разрыв мог увеличиться, если бы учитывались не все члены партии, а только те, кто занимал руководящие должности. «В райкоме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегированном положении… Из состава аппарата райкома, Пленума райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер. Нам удалось отстоять людей», — вспоминал первый секретарь Ленинского райкома ВКП(б) Григорьев. Мысль о привилегиях многим не представлялась греховной. С раздражением говорили о «смольнинских» пайках, но понимали, что нельзя в равной степени оценивать труд в горячих цехах
29
Цена победы и уборку территорий остановленных заводов. Чувство стыда (и то не всегда) усиливалось лишь тогда, когда различие между пайками «ответственных работников» и простых блокадников оказывалось чрезмерным по любым меркам. Примечательна история Николая Рибковского. Освобожденный от «ответственной» работы осенью 1941 года, он вместе с другими горожанами испытал все ужасы «смертного времени». Ему удалось спастись: в декабре 1941 года он был назначен инструктором отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б). В марте следующего года его направляют в стационар горкома в поселке Мельничный Ручей. Как всякий блокадник, переживший голод, он не может в своих дневниковых записях остановиться, пока не приведет весь перечень продуктов, которыми его кормили: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха:
разнообразное, вкусное, высококачественное… Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь <…> колбаса, рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая». «В воскресенье самое хорошее выбрасывали», — запишет в дневнике оголодавшая девочка, питавшаяся с матерью отбросами на помойке. «Самое хорошее» — вот мерка ценностей людей того времени, не имевших льгот. Рибковский когда-то находился среди них, и недаром его подкармливали в стационаре. Ему явно неловко, ему хочется оправдаться, хочется
сбор урожая капусты у исаакиевского собора. 1942 год
думать, что не только здесь живут, как в «хорошем доме отдыха»: «Товарищи рассказывают, что районные стационары нисколько не уступают горкомовскому стационару, а на некоторых предприятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет». Сохранились сведения о нормах отпуска продуктов в стационаре сталепрокатного завода. Даже хлеба там давали меньше, не говоря уж об ассортименте блюд: мяса полагалось 40 г в день, столько же крупы. Николай Рибковский и его сослуживцы могли и не знать об этом, а если бы и узнали, вряд ли бы отказались от льгот — не только из-за голода, а хотя бы потому, что им и не позволили бы этого сделать. Столовые для «ответственных работников» отличались от столовых предприятий. Если директора фабрик и заводов имели право на «бескарточный» обед, то руководители партийных, комсомольских, советских и профсоюзных организаций получали еще и «бескарточный» ужин. В Смольном из
волково кладбище. 1942 год
30
карточек столующихся целиком отрывали только талоны на хлеб. При получении мясного блюда отрывалось лишь 50% талонов на мясо, а блюда из крупы и макарон отпускались без карточек. Точные данные о расходе продуктов в столовой Смольного недоступны до сих пор, и это говорит о многом. Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемешались с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отнестись с определенным доверием. Ольге Гречиной весной 1942 года брат принес две литровые банки («в одной была капуста, когда-то
«Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха»
Продовольственные карточки 1941—1942 годов
кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой — такие же тухлые красные помидоры»), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взглянуть и на банкетный зал в самом Смольном — ее пригласили туда «на обслуживание». Завидовали ей, но вернулась оттуда она в слезах — никто ее не покормил, «а ведь чего только не было на столах». Израиль Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийского флота член Военного совета Ленинградского фронта Алексей Кузнецов, в знак своего благово-
ления, передал «специально выпеченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт». Его ели пятнадцать человек и, в частности, сам Меттер. Никакого постыдного умысла тут не было, просто Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые подарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесняясь, отдыхать в театре и отправлять торты артистам. Автор — доктор исторических наук, профессор
Репрессированный музей В конце 1940-х Музей обороны и блокады Ленинграда оказался жертвой так называемого Ленинградского дела, очередной кампании сталинского террора. 21 февраля 1949 года в Ленинград прибыл секретарь ЦК ВКП(б) Маленков, а на следующий день состоялся объединенный пленум ленинградского обкома и горкома партии, на котором Маленков обрушился с критикой в адрес руководства города. Началась политическая расправа с руководителями Ленинграда разных рангов. Под горячую руку попал и Музей обороны и блокады Ленинграда. Маленков, пролиставший путеводитель по музею, заявил, что горожане создали миф, выпячивающий неадекватную роль Ленинграда в Великой Отечественной войне. Более того, в музее, оказывается, принизили роль товарища Сталина в обороне города. Очевидно, что это был приговор. Вскоре музей был закрыт для посетителей под предлогом реконструкции, его окончательное уничтожение затянулось на четыре года. В августе 1951 года Совет Министров СССР передал все помещения музея министерству военноморского флота, в 1952-м была создана ликвидационная комиссия. Огромное количество бесценных экспонатов, собранных еще в военное время сотрудниками-энтузиастами и просто ленинградцами, было утеряно, уничтожено. В лучшем случае часть из них, но, увы, меньшая часть, роздана в фонды других ленинградских музеев. По горькой иронии судьбы, акт ликвидационной комиссии о закрытии и окончательном уничтожении Музея обороны и блокады Ленинграда был подписан 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина. Возрожден музей был только в 1989 году. Юлия Кантор
дилетант №6
июнь 2012
31