Taleon Magazine - №10

of the issue

Гость номера /g u e s t

«Пространство театра ощущаешь нутром» Сергей ВОРОХОВ /

by Sergei VOROKHOV

“You feel the space of a theatre inside you” Режиссер Темур Нодарович Чхеидзе работает в Большом драматическом театре уже более семнадцати лет. Летом прошлого года при единодушной поддержке труппы он стал его художественным руководителем. О театральных традициях, о секретах режиссерской и актерской профессии и о том, как будет развиваться театр в ближайшие годы, известный режиссер рассказал в интервью нашему корреспонденту.

8

Специальным декретом осенью 1918 года в Петрограде была создана Особая драматическая труппа — так первоначально назывался театр, ныне известный во всем мире под аббревиатурой БДТ. На должность председателя директории Большого драматического был назначен Александр Блок, который, по существу, стал первым художественным руководителем БДТ.

A government decree in autumn 1918 created the Special Drama Troupe — the original name of the theatre that is now known around the world by the initials BDT. The poet Alexander Blok was appointed chairman of the board, making him effectively the theatre’s first artistic director.

The director Temur Nodarovich Chkheidze has been working at the Large Drama Theatre (BDT) for more than seventeen years. Last summer, with the unanimous support of the company, he became its artistic head.

In an interview with the Taleon magazine the celebrated director spoke about theatrical traditions, about the secrets of the directing and acting profession and about how the theatre will evolve over the next few years.

— Темур Нодарович, уже более полугода вы руководите БДТ. Что-то изменилось в работе, во внутреннем отношении к театру, который уже давно стал для вас родным?

— Есть некоторый психологический груз. Понимаете, одно дело работать в тандеме с Кириллом Юрьевичем Лавровым. За ним, как за скалой, всем нам работалось очень легко и свободно. Не то что без оглядки, но как-то спокойнее. Он давал мощную психологическую защиту, да и физическую тоже, если хотите. А после того, как его не стало, конечно, есть чувство, что все мы осиротели.

— Наверное, прибавилось административных хлопот? Что будет с реконструкцией театра?

— Административными делами занимается дирекция, я предпочитаю ставить спектакли. Но театр действительно требует ремонта. К БДТ можно относиться поразному, но надо позаботиться хотя бы о том, чтобы сохранить одно из лучших театральных зданий города. Надеюсь, что в 2009 году реконструкция состоится.

— Вы подписали с театром контракт на три года. Каковы ваши ближайшие планы?

— Мы попробуем с меньшими интервалами выпускать премьеры — так, чтобы со временем ставить на большой и малой сцене по шесть-семь новых спектаклей в год. В 2009 году театру исполнится девяносто лет. К этому времени я хочу поставить «Дон Карлоса» Шиллера. Этой постановкой БДТ открылся в 1919 году.

— Temur Nodarovich, you have been head of the BDT for over six months now. Has anything changed in your work, in your personal attitude to a theatre that has long-since become your home?

— There is a certain psychological load.

You see it was one thing to be working in tandem with Kirill Yuryevich Lavrov. With him like a rock in front, all of us felt very free and easy. I’m not saying we didn’t have any cares, but things were calmer somehow. He provided powerful psychological protection, and physical protection, too, if you like.

Since he passed away, there is, of course, a feeling as if we’ve been orphaned.

— You probably have more administrative concerns? What are the prospects for the reconstruction of the theatre?

— The management looks after the administrative side; I prefer to stage plays. But the theatre really is in need of repair. I hope that the reconstruction will take place in 2009.

— You signed a three-year contract with the theatre. What are your plans for the immediate future?

— We are going to try to have premieres more frequently so that with time between the large and small stages we will be launching six or seven new productions each year.

of the issue

Гость номера /g u e s t

В двадцатые годы главным идейным вдохновителем Большого драматического театра был Максим Горький. Он писал в то время: «Зрителям необходимо показать человека, о котором он сам — и все мы — издавна мечтали, человека-героя, рыцарски самоотверженного, страстно влюбленного в свою идею... человека честного деяния, великого подвига...» На сцену БДТ выходили герои Шекспира, Шиллера, Гюго. Они утверждали идеи благородства, противопоставляя честь и достоинство хаосу и жестокости окружающего мира.

In the 1920s the chief motive force behind the BDT was Maxim Gorky. At the time he wrote: “The audience needs to be shown a person about whom it — and all of us — has long been dreaming: a human hero with knightly selflessness, passionately devoted to his cause… a man of honest actions, of great deeds…” The BDT stage was trodden by the heroes of Shakespeare, Schiller and Hugo. They affirmed notions of nobility, opposing the chaos and savagery of the world around them with honour and dignity.

Особый сценический менталитет и традиции, заложенные Георгием Товстоноговым, на протяжении восемнадцати лет после его ухода из жизни бережно хранил Кирилл Юрьевич Лавров. Ниже. Георгий Товстоногов и Кирилл Лавров на репетиции.

Справа. Алиса Фрейндлих и Темур Чхеидзе на репетиции «Макбета».

The special theatrical mentality and traditions established by Georgy Tovstonogov were carefully preserved for 18 years after he passed on by Kirill Yuryevich Lavrov.

Bottom. Georgy Tovstonogov and Kirill Lavrov at rehearsals.

Right. Alisa Freundlich and Temur Chkheidze at a rehearsal for Macbeth.

11

10 Георгий Товстоногов писал в своей книге «Зеркало сцены», что в театре можно сотворить «мир высоких человеческих страстей, противостоящих низости, мир деяний и мир сомнений, мир открытий и высокий строй чувств, ведущих за собой зрительный зал».

Georgy Tovstonogov wrote in his book A Mirror of the Stage that in the theatre one can create “a world of lofty human passions that counter baseness; a world of deeds and a world of doubts; an open world and a soaring construction of feelings that carries the audience with it.”

In 2009 the theatre will be 90 years old. By that time I want to stage Schiller’s Don Carlos.

That was the production that the BDT opened with in 1919. Finally I would like to bring in more of my fellow directors to work in the theatre — those who have a kinship with the spirit of the BDT and who will not be outsiders in the BDT. Don’t get me wrong, though: I am not looking for others like me.

The more colleagues direct in a different way to me, the more varied aesthetic approaches there are, the more interesting it will be for both the actors and the audience. But there

are certain fundamentals that any director should have, if he wants to work at the BDT. It’s a painstaking, scrupulous approach to the inner life of the characters. Thanks to Georgy Alexandrovich Tovstonogov great attention has always been devoted to that at the BDT. That indeed is the spirit of our theatre, which we mustn’t lose.

— Recently for many people psychological theatre has come to mean boring theatre…

— What’s the type of drama got to do with it? If a production is boring, that is our mistake, our fault. You can change the aesthet-

Наконец, мне бы хотелось побольше привлекать к работе в театре своих коллег, тех, кому не чужд дух БДТ и которые не будут в БДТ чужими. Только поймите правильно: я не себе подобных ищу. Чем больше коллеги будут ставить не так, как я, чем больше будет разных эстетических подходов, тем интересней будет и актерам, и зрителю. Но есть основополагающие вещи, которые должны присутствовать у любого режиссера, если он хочет работать в БДТ. Это тщательный и скрупулезный подход к внутренней жизни героев. Благодаря Георгию Александровичу Товстоногову этому в БДТ всегда уделялось большое внимание. Это и есть дух нашего театра, терять который нельзя.

— Последнее время психологический театр у многих ассоциируется со скучным театром…

— При чем здесь направление? Если спектакль скучный, значит, это наша ошибка, наш промах. Можно менять эстетику, экспериментировать с формой, развивать и видоизменять психологический театр, но главное — чтобы в центре оставалась палитра внутренних переживаний героев.

— А у вас есть предел для эксперимента, вмешательства в авторский замысел, за который вы никогда не переступите?

— Очень часто, когда кто-то говорит, что «нет, это не чеховские три сестры, нет, это не Раскольников», он защищает не автора, а традицию постановок того или иного произведения. Я против резкого насилия над материалом. Но вся соль и прелесть режиссерской работы заключается в том, чтобы познать, во имя чего произносится тот или иной текст. Расшифровать, обнажить текст, а не подминать его под себя. Это и есть та грань, за которую я стараюсь не переходить. Я должен нащупать и услышать тональность автора,

Георгий Товстоногов создал театр, который на протяжении десятилетий неизменно оставался лидером отечественного театрального процесса.

Georgy Tovstonogov created a theatre that for decades remained at the forefront of drama in this country.

ics, experiment with form, develop and modify psychological theatre, but the main thing is that the palette of the characters’ inner experiences remains.

— Do you yourself acknowledge a limit to experimentation, to interference with the author’s conception beyond which you will never go?

— Very often when someone says “no that’s not Chekhov’s three sisters” or “no, that’s not Raskolnikov” they are not defending the author, but the tradition of staging this or that work. I am against the use of brute force on the material, but all the point and the pleasure of a director’s work lies in finding out to what end this or that text is spoken. To decipher the text, to lay it bare and not to crush it beneath you. That is the boundary beyond which I try not to go. I should feel and hear the author’s tonality, sense the aroma of a play. All the same my touch will be evident in the final product.

But if I stage every author in one and the same way, that speaks only of my foolishness.

Chekhov’s tonality in my interpretation cannot be the same as Dostoyevsky’s. It seems to me that a director is an interpreter and not a demolisher.

of the issue

Гость номера /g u e s t

почувствовать аромат пьесы. Все равно в конечном итоге будет виден мой почерк. Но если я любого автора ставлю в одной и той же манере, то это говорит только о моем тугоумии. Не может быть чеховская тональность в моей интерпретации такой же, как тональность Достоевского. Мне кажется, режиссер — это интерпретатор, а не разрушитель.

— В репертуарной политике вы собираетесь делать упор на классику или на современных авторов?

— По большей части это будет классика. Но будут и современные авторы. По нашему заказу сейчас пишется две пьесы специально для БДТ. Что из этого получится, пока не знаю. Иногда смотришь где-нибудь современную пьесу, и кажется, что все очень хорошо и симпатично. Но представляешь ее на большой сцене БДТ

и понимаешь — нет, не то. И не потому, что БДТ консервативный театр. Просто существует понятие пространства театра, которое ощущаешь нутром. И необходимо, чтобы пьеса точно соответствовала этому ощущению пространства.

— Русский театр сильно изменился за последнее время. Когда-то в советские годы он для многих был отдушиной, какова его функция сегодня?

— Театр — это прежде всего духовность. Этим мы и продолжаем заниматься. Когда я берусь за какую-то пьесу, я думаю, какую заповедь можно под нее «подложить». Мне надо знать, почему мне не терпится поставить именно эту пьесу. Кто будет играть, кто будет художником, в какой форме ставить — все это потом. Первым должно возникнуть желание поделиться со зрителем этим своим ощущением, заразить его своей болью. В первые годы жизни БДТ существенную роль в определении его художественного облика играли мастера из творческого объединения «Мир искусства» Александр Бенуа и Мстислав Добужинский. Именно они сформировали торжественный, поистине великолепный стиль раннего БДТ. Слева. Темур Чхеидзе и его постоянный соавтор театральный художник Георгий Алекси-Месхишвили.

12

Внизу. Обсуждение макета декораций к спектаклю «Дядюшкин сон» по повести Федора Достоевского.

— What’s your policy regarding the repertoire?

Do you intend to put the emphasis on the classics or contemporary playwrights?

— For the most part it will be the classics.

But there will be modern works too. We have commissioned two plays that are now being written specially for the BDT. I don’t know yet how that will turn out. Sometimes you watch a modern play somewhere and you think that it’s all very well and good, but picture it on the big stage at the BDT and you realise that no, it’s not right. And not because the BDT is a conservative theatre.

There is, you know, the concept of the space of a theatre that you feel inside of you. And a play has to correspond precisely to that sense of space.

— Russian theatre has changed greatly in recent years. At one time, in the Soviet era, it was a safety valve for many people, but what function does it fulfil today?

— The theatre is above all spirituality. And that’s what we continue to engage in. When

In the BDT’s first years a significant role in shaping its aesthetics was played by two former World of Art members, Alexander Benois and Mstislav Dobuzhinsky. It was those two artists who determined the festive, truly magnificent style of the early BDT. Right. Temur Chkheidze and his constant collaborator, theatrical designer Georgy Alexi-Meskhishvili.

Below. Discussing a model set for a production of Uncle’s Dream, based on a short story by Dostoyevsky.

13

— Зритель ведь тоже сильно изменился, легко ли сегодня найти с ним взаимопонимание?

— Трудно ответить на этот вопрос. Зритель очень разный. Есть зритель с большой буквы, который хочет услышать тебя и даже поспорить. Есть случайный зритель, который забрел к нам потому, что ветер сильно дул на Фонтанке. Но он же пришел погреться в театр, а не куда-то еще, и это прекрасно.

— Что вы больше всего цените в актере?

— Внутреннюю психологическую пластичность. Для меня основное орудие труда артиста — это его внутренний мир и интеллект. И мне кажется, что чем дальше, тем сложнее быть настоящим артистом. Все больше становится того, чем он должен жить и дышать. Конечно, если требуется просто типаж для сериала, то ничего этого уже не надо.

— Легко отпускаете актеров работать в сериалах?

— На первом месте должен быть театр. Но если актер свободен, то пожалуйста, это уже на его совести, в каких сериалах сниматься и как часто. Хотя мне кажется, что злоупотреблять этим не стоит — у актера скудеет палитра, теряется пластика. Нет, я не против, чтобы они снимались в кино. Но не в ущерб театру. Театр для актера — творческая лаборатория, где он постоянно внутренне обогащается. И если ты начинаешь отпрашиваться с репетиций, то извини, уходи из театра и иди работать в сериалы.

I start work on a play I think what precept can be “slipped under it”. I need to know why I myself am so keen to stage that particular work. Who’ll act in it, who’ll be the designer, how to stage it — that all comes later. First of all there has to be a desire to share that feeling of yours with the audience, to infect them with your pain.

— What do you prize most in an actor?

— Inner psychological plasticity. For me the main working tool of an actor is his inner world and intellect. And it seems to me that the further he goes the harder it is to be a real artist, to become ever more what he should live and breathe. Of course if all that’s required is a stock character for some TV serial, then none of that is needed.

— For you is a theatrical company a set of professionals or something more that makes them a single organism?

— A theatre cannot be a single organism.

After all, actors’ main plus point is that they are all different. We serve a single cause, but that’s a different matter. And there’s no call to swear lifelong loyalty to each other.

We put on a production and should be loyal to that.

— Как проходит в театре смена поколений?

— Благодаря Кириллу Юрьевичу Лаврову за последние несколько лет в театр пришло очень много молодых актеров. И у всех есть работа. Уже имеешь представление, кто из них кто и в каком направлении им надо развиваться. А уж станет ли кто-нибудь из них Смоктуновcким или Лебедевым — жизнь покажет.

— Для вас театральный коллектив это набор профессионалов или что-то еще, что делает их единым организмом?

— Театр не может быть единым организмом. Ведь главный плюс актеров в том, что все они разные. Другое дело, что

Темур Чхеидзе и Андрей Толубеев на репетиции спектакля «Мария Стюарт».

Temur Chkheidze and Andrei Tolubeyev at rehearsals for Maria Stuart.

Generations succeed each other, but there are some things that we should preserve in the theatre. I can’t imagine that when an older colleague comes into a room where young actors are sitting they won’t stand up. I want women to feel that there are men alongside them and not just partners. And I am happy that not one of the actresses carries her own suitcase when we are on tour. A detail?

Актеры Валерий Ивченко (сидит) и Леонид Неведомский с Темуром Чхеидзе на репетиции спектакля «Мария Стюарт» The actors Valery Ivchenko (seated) and Leonid Nevedomsky with director Temur Chkheidze at rehearsals for Maria Stuart.

of the issue

Гость номера /g u e s t

14

мы единому служим. И не надо давать друг другу клятвы на всю жизнь. Вот мы ставим спектакль и должны быть ему верны. Меняются поколения, но некоторые вещи необходимо в театре сохранять. Я не могу себе представить, что когда в комнату, где сидят молодые актеры, войдет их старший коллега, они не встанут. Я хочу, чтобы женщины всегда чувствовали, что рядом есть мужчины, а не просто партнеры. И я счастлив, что ни одна из актрис не таскает у нас на гастролях чемодан. Деталь? Деталь. Этому не научишь, только каждое поколение своим примером заражает следующее. У нас никому в голову не придет выйти на сцену в уличной обуви. Я счастлив, что у нас в театре никогда не кричат, не повышают голоса. Даже монтировщики. Когда мы выезжаем на гастроли, все удивляются, как у нас тихо работает постановочная бригада. Спрашивают: как вам это удается? Удается. Так повелось со времен Товстоногова. И разве это плохо? Нельзя искать оправдание в том, что времена меняются! Некоторые вещи должны оставаться незыблемыми.

— Вы давно живете в Петербурге, чувствуете себя петербуржцем?

— Я чувствую себя членом коллектива БДТ. И уже очень давно. Но дом и семья у меня все-таки в Тбилиси.

— А творческие проекты в Грузии остались?

— Раньше я старался раз в год ставить дома один спектакль. Но на художествен-

Yes, it is. You can’t teach that, but each generation passes it on to the next by its example.

None of us would think of going on stage in outdoor shoes. I am happy that people in our theatre never shout, never raise their voices.

Even the stage hands. When we go on tour people are always surprised at how quietly our production team works. They ask how we manage it. We manage it. That is how things have been since Tovstonogov’s time. And is that a bad thing? It’s wrong to seek justification by saying that times change! Some things should remain unshakeable.

— You’ve been living in St Petersburg for a long time. Do you feel like a Petersburger?

— I feel myself to be a member of the BDT company and have done for a long time. But my home and family are still in Tbilisi.

— And do you still have creative projects in Georgia?

— In the past I tried to stage one play a year back home But the workload of an artistic head is greater than for an ordinary director and so at the moment all my attention is focussed on the BDT. — It looks like you will have to give up your collaboration with opera theatres as well?

ного руководителя нагрузка все же больше, чем на очередного режиссера, поэтому сейчас все мое внимание сосредоточено на БДТ.

— Видимо, придется отказаться и от сотрудничества с оперными театрами?

— В марте мы с Валерием Гергиевым должны восстановить в Метрополитенопера оперу Сергея Прокофьева «Игрок», которую ставили там в 2001 году. Других предложений пока нет, но если и будут, видимо, придется воздержаться.

— Кстати, как вы отнеслись к тому факту, что стали первым иностранным руководителем российского театра?

— Заметьте: первым, но уже не единственным. (Театр имени Вахтангова возглавил литовский режиссер Римас Туминас.) А как я отнесся к этому факту… (Смеется.) Прочел в газете и подумал: ну хоть по этой причине я попаду в историю.

Первоначально спектакли БДТ шли на сцене Оперной студии Консерватории. В здание на Фонтанке театр переехал в 1920 году. До революции здесь располагался петербургский Малый театр, в котором на рубеже веков работала труппа Литературно-художественного общества.

The BDT company first performed on the stage of the Conservatoire’s opera studio. It moved to the building on the Fontanka in 1920. Before the revolution this had been the St Petersburg Maly (Small) Theatre, in which the troupe of the Literary and Artistic Society worked at the turn of the century.

«Из немногих наших прославленных театральных „империй“ БДТ, кажется, единственный сохранил дух, не исказил букву и при этом не стал музейным экспонатом», — написала после московских гастролей театра критик Наталия Каминская.

“Among out few celebrated theatrical ‘empires’, the BDT would seem to be the only one that has preserved its spirit, not distorted the letter, yet avoided becoming a museum exhibit,” the theatre critic Natalia Kaminskaya wrote after its tour to Moscow.

— In March Valery Gergiev and I are due to put on Prokofiev’s opera The Gambler at the Metropolitan Opera, where we already staged it in 2001. There are no other proposals at the moment, but if anything does come it looks like I will have to decline.

— By the way, what’s your attitude to the fact that you became the first foreign head of a Russian theatre?

— Kindly note: the first, but no longer the only one. [The Lithuanian director Rimas Tuminas has become head of the Vakhtangov Theatre in Moscow.] What’s my attitude…

I read it in the newspaper and thought, well, I’ll go down in history for that reason at least.

Иллюстрации предоставлены музеем БДТ.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

16

Однажды холодной зимой 1812 года во время рождественского приема в имении графа Шереметева был подан десерт: свежая ароматная крупная земляника. Гости не могли нахвалиться удивительно вкусными летними ягодами. Хозяин приказал позвать в столовую крепостного садовника, вырастившего их.

— Угодил ты мне! Говори, что ты хочешь за свое волшебство?

— Вольную! Тут же граф Шереметев потребовал перо и подписал необходимые документы своему садовнику и даже добавил сто рублей на открытие небольшой торговли. Эта красивая легенда обычно открывает историю фантастически успешной купеческой династии Елисеевых.

During the cold winter of 1812, the highlight of the Christmas party that Count Sheremetev gave at his country estate was an exceptional dessert: large, fresh, aromatic strawberries! The guests could not express their delight at the tasty summer fruit. The host summoned the serf gardener who had grown them to the dining-room.

“You have pleased me. Say what you want for this piece of magic.”

“Freedom!”

Right there and then, to the general approval of the company, Count Sheremetev signed the document for his gifted gardener and even added a hundred roubles to start him in commerce in a small way.

This appealing legend is the usual starting-point for any history of the fantastically successful Yeliseyev merchant dynasty.

Основатель династии В 1813 году свободный ярославский крестьянин Петр, сын Елисея, 36 лет от роду, с женой и тремя сыновьями, имея сто рублей в кармане, отправился искать счастья в Петербург. После тихой деревенской жизни шумная, яркая столица ошеломляла. Но смекалистый крестьянин не растерялся, нашел скромное жилье у своих земляков и уже на следующее утро

Золотой стандарт русского купечества Елена КЕЛЛЕР / by Yelena KELLER

the gold standard of the russian merchant class

приобрел лоток, закупил у купцов мешок апельсинов, которых сам никогда не пробовал, и отправился на Невский проспект торговать заморскими фруктами. Фланеры, как тогда называли гуляющую публику, с удовольствием раскупали экзотические плоды. Торговля шла настолько успешно, что почти через год ему удалось скопить достаточную сумму, чтобы начать дело. Петр снял помещение в доме на углу Невского проспекта и набережной Мойки

The Founder of the Dynasty In 1813, Piotr, son of Yelisei, a free peasant of Yaroslavl province aged 36, set off to seek his fortune in St Petersburg with his wife, three sons and 100 roubles in his purse. After a quiet country existence, the gaudy bustle of the capital was stupefying, but the quick-witted peasant kept his head.

He found modest accommodation with people from his own region and the very next morning he acquired a hawker’s tray, bought a sack of oranges (the taste of which was unknown to him) from the merchants and headed for Nevsky Prospekt to sell his exotic wares.

The flaneurs, as the idle strollers were then known, readily bought the foreign fruit. Trade went so well that within a year Piotr managed to accumulate enough money to start his own business. He rented premises in the building on the corner of «Сенная площадь». Гравюра неизвестного художника. 1830 год.

Sennaya (Haymarket) Square. 1830 engraving by an unknown artist.

Справа вверху. Герб Елисеевых на доме № 12 по Биржевой линии Васильевского острова. Современная фотография.

Top right. The Yeliseyevs’ coat-of-arms at 12, Birzhevaya Line, Vasilyevsky Island. Present-day photograph.

trough history

Угловой фасад дома № 18 по Невскому проспекту. Фотография Карла Буллы. Начало 1900-х годов. Этот каменный дом, построенный по проекту Михаила Земцова, в 1807 году приобрел купец Котомин. В 1812—1815 годах архитектор Василий Стасов перестроил здание, и с тех пор облик его не менялся.

Историческая прогулка / a stroll

18

ми талантами, но грамоты не знал и вместо подписи ставил на документах крест или отпечаток большого пальца. Впрочем, это не мешало ему приобрести доверие столичного купечества, которое поручилось за Петра Елисеевича, и в 1819 году он вступил в гильдию. Торговое дело приняло такой размах, что в 1821 году Елисеев снял в Петербургской таможне специальное помещение для хранения привозных иностранных вин. К этому времени торговля велась не только на Невском, в доме Котомина, но и на Биржевой линии Васильевского острова, в доме Политковского. Умер Петр Елисеев в 1825 году. Его сыновья — Сергей, Григорий и Степан — получили в наследство солидное торговое предприятие. По купеческой традиции фирму возглавил старший сын — Сергей Петрович Елисеев. Как купец первой гильдии, он получил право носить губернский мундир со шпагой. А в 1846 году ука-

The corner façade of 18, Nevsky Prospekt.

Early 1900s photograph

by Karl Bulla.

This masonry building, constructed to the design of Mikhail Zemtsov in 1807, was acquired by the merchant Kotomin. Between 1812 and 1815 another architect, Vasily Stasov, reconstructed the building, since when its appearance has remained unaltered.

(ныне Невский, 18), принадлежавшем петербургскому купцу, а в прошлом также крепостному Конону Борисовичу Котомину, и переехал туда с семьей. Там же открыл «на скромных началах» собственную лавку для торговли вином и колониальными товарами — «сырыми продуктами жарких поясов Земли». Нетрудно догадаться, что крепостной мужик в деревне никогда не пил кофе, не пробовал хороших виноградных вин и, конечно, не знал, что такое колониальные товары. Но желание в корне изменить свою жизнь, видимо, повлияло на выбор ассортимента и стало его пер-

вой коммерческой удачей. В лавке становилось все больше покупателей, а ее владелец богател и приобретал известность в столице. Посетители популярной кофейни Вольфа и Беранже, которая располагалась в том же доме, постоянно наведывались к нему, чтобы купить кофе и хорошего вина. Как и все крепостные, Петр фамилии не имел. Но прошло всего пять лет после получения «вольной», и он, как полагалось купцу, «составил себе фамилию» — теперь его называли Петр Елисеевич Елисеев. Основатель фирмы был одарен разны-

Nevsky and the Moika Embankment (now 18, Nevsky Prospekt) that belonged to the merchant Konon Borisovich Kotomin, himself another former serf, and moved in there with his family. Here too he opened “in a modest way” his own shop selling wine and colonial goods — “raw foodstuffs from the hot zones of the Earth”. It hardly needs saying that in his native countryside this muzhik had never drunk coffee, nor tasted fine wines made from grapes, and of course he did not know what colonial goods were.

But his desire to radically improve his life evidently influenced his choice of wares and determined his initial commercial success.

Trade flourished to such an extent that in 1821 Yeliseyev rented a special store within the St Petersburg customs zone to keep imported wines. By that time his shop in Kotomin’s house on Nevsky had been joined by a second in Politkovsky’s house on the Birzhevaya Line of Vasilyevsky Island.

When Piotr Yeliseyev died in 1825, his sons, Sergei, Grigory and Stepan, inherited a thriving retail enterprise. In accordance with merchant tradition the eldest son, Sergei Petrovich Yeliseyev, became head of

Елисеевы торговали не только вином и различными деликатесами. Они приобрели завод «Новая Бавария», на котором был налажен выпуск «Мюнхенского», «Баварского», «Пильзенского», «Портера английского», «Императорского», «Юбилейного» и других сортов пива.

The Yeliseyevs did not only trade in wine and various delicacies.

They acquired the New Bavaria brewery that produced Munich, Bavaria, Pilsner, English Porter, Imperial, Jubilee and other kinds of beer. the firm. As a merchant of the first guild he was granted the right to wear the provincial uniform and a sword. In 1846 the Senate accorded the Yeliseyev brothers the status of honorary citizens of St Petersburg.

Quality Above All The Yeliseyevs offered the finest goods from Russia and abroad and were in a position to “make a strict selection among a commodity, to reject extensively and to demand the best vintages from foreign vintners.” They paid exclusively in cash, spurning promissory notes, and many European

19

firms were keen to deal with them. The business was hampered, however, by the fact that goods arrived at the port of St Petersburg only twice during the navigation season. In 1845, as members of the first guild, the Yeliseyevs gained the ability to acquire their own vessels to trade with other countries.

Now they had the capacity to buy up whole vintages of wine overseas and bring them back to St Petersburg. Отделение рейнских вин в подвалах Елисеевых на Васильевском острове. Фотография конца XIX века. Нередко случалось так, что закупленные партии вин после выдержки в елисеевских подвалах и розлива в бутылки посылались обратно за границу.

The Hock (Rhine wines) section of the Yeliseyevs’ cellars on Vasilyevsky Island. Late 19th-century photograph.

It was no rare occurrence for large consignments of wine to be re-exported after maturing and being bottled in the firm’s cellars.

Выше. Винные подвалы в доме № 16 по Биржевой линии Васильевского острова. Фотография конца XIX века. Справа. Современный вид дома № 16.

Above. The wine cellars at 16, Birzhevaya Line, Vasilyevsky Island. Late 19th-century photograph.

Right. Number 16 today.

зом Правительствующего Сената братья Елисеевы стали почетными гражданами Петербурга.

Качество превыше всего Елисеевы торговали лучшими товарами отечественного и зарубежного производства и имели возможность «делать строгий выбор среди товара, широко браковать его и требовать от заграничных домов вина лучших урожаев». Расчеты велись только за наличные, без векселей, и многие торговые дома Европы стремились с ними сотрудничать. Однако торговлю тормозило прибытие товаров в Петербургский порт лишь два раза за навигацию, и в 1845 году купцы первой гильдии Елисеевы смогли завести собственные морские суда для торговли с другими странами. В Голландии были куплены три парусных судна: «Архангел Михаил», «Святой Николай» и «Конкордия», а в 1858 году Елисеевы приобрели пароход «Александр II». Теперь у них появилась возможность скупать за границей вина целыми урожаями и везти в Петербург. В это же время Елисеевы начинают активно покупать дома с подвалами, пригодными для хранения вин. На Васильевском острове был создан огромный комплекс амбаров и специализированных погребов общей площадью два с половиной гектара. Таких погребов Россия еще не знала. Эти хранилища были настолько

trough history

Историческая прогулка / a stroll

добротными, что за всю свою историю их ни разу не затопляли ни грунтовые воды, ни выходившая из берегов Нева. В громадных сводчатых помещениях хранились вина в больших (емкостью до 700 ведер) бочках, а также не менее 100 тысяч ящиков с разлитым по бутылкам вином. Чтобы не «беспокоить» вино, его разливали вручную из неподвижных бочек — до 15 тысяч бутылок в день! Каждую бутылку паковали отдельно и укладывали в ящик. Каждый сорт вина — бордоские и бургундские, как красные, так и белые, вина Германии и Австрии, Испании и Португалии, шампанские, ликеры, коньяки имели свои отдельные помещения, это позволяло выполнять условия выдержки и «воспитания вина». Часть выдержанного вина отправлялась на продажу в другие

страны — порой туда, где вырос виноград, из сока которого было произведено вино. Елисеевы имели собственные хранилища в Бордо (Франция), Хересе (Испания), Опорто (Португалия), Фуншале (остров Мадейра). В подвалах на Васильевском острове было также особое отделение для прованского и оливкового масел, которые очищали методом отстаивания в мраморных цистернах при определенной температуре. У Елисеевых масло не фильтровалось, а отстаивалось, что давало гарантию его наивысшего качества.

Укупорка и укладка вин в винных подвалах Елисеевых. Фотография второй половины XIX века.

Corking and packing wines in the Yeleiseyevs’ cellars.

Photograph from the second half of the 19th century.

20 Выше. Винные подвалы Торгового товарищества «Братья Елисеевы». Ликерное отделение. Фотография начала XX века.

Above. The liqueur section of the wine cellars belonging to the Yeliseyev Brothers Trading Company.

Early 20th-century photograph.

До середины XIX века и в России, и в Западной Европе вина, водки, коньяки и другие напитки, кроме шампанских, в розничной торговле продавали в емкости покупателей. Сыновья Петра Елисеева стали покупать крупные партии бутылок для вина, а профессиональным художникам заказали эскизы этикеток для собственных бутылок. Эти эффектные наклейки отличали продукцию фирмы.

Until the middle of the nineteenth century retailers in Russia and Western Europe poured the wine, vodka, brandy and other drinks (apart from champagne) they sold into the customer’s own container. Yeliseyev’s sons began buying in large stocks of bottles for wine and commissioned artists to design labels for their own bottles. These striking stickers set the firms products apart.

Отправочный двор Елисеевых. Фотография начала XX века.

The Yeliseyevs’ dispatching yard. Early 20th-century photograph.

Укладочное отделение в елисеевских подвалах. Фотография начала XX века.

The packing department in the Yeliseyevs’ cellars.

Early 20th-century photograph.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

ные вечера с участием всех столичных знаменитостей. Здесь выступали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Плещеев, Полонский. В этом зале под руководством Рубинштейна давало свои первые концерты Русское музыкальное общество. «Иллюстрированный листок» сообщал, что 10 января 1862 года там открылся шахматный клуб: «…клуб странный, в котором нет ни карт, ни балов, ни маскарадов, но который, тем ни менее, считает в числе своих членов лиц, более или менее известных нашей публике».

Слева направо. Сыновья Петра Елисеева — братья Степан и Григорий. Они были одними из инициаторов создания первого в России частного банка — «СанктПетербургского частного коммерческого банка».

Piotr Yeliseyev’s sons Stepan (left) and Grigory.

The brothers were among the initiators of the creation of Russia’s first private bank — the St Petersburg Private Commercial Bank.

После смерти Сергея Петровича в 1858 году его братья — Григорий и Степан — учредили по западноевропейскому образцу Торговый дом «Братья Елисеевы».

Апартаменты в доме Григория Григорьевича Елисеева. Биржевая линия, дома № 12 и 14. Выше. Концертный зал. Справа. Будуар. Фотографии Карла Буллы.

1900-е годы.

Родовое гнездо

22

В это же время братья Елисеевы, которые продолжали жить в доме Котомина, покупают участок с тремя домами: № 14 на Большой Морской, № 15 на Невском проспекте и № 59 на Мойке. По проекту академика архитектуры Николая Павловича Гребенки эти дома были перестроены и первое время числились в их совместном владении. На Биржевой линии Васильевского острова Елисеевы приобрели четыре дома, где вели торговлю.

Дом № 18 по Биржевой линии, где после венчания поселились Григорий Григорьевич и Мария Андреевна Елисеевы.

18, Birzhevaya Line, the house that Grigory Grigoryevich and Maria Andreyevna Yeleseyev made their home after their marriage.

At this time the Yeliseyevs began actively buying up buildings with cellars suitable for the storage of wine. On Vasilyevsky Island they created a huge complex of warehouses and specialized cellars with a total area of two and a half hectares. Cellars like these were unknown in Russia. The repositories

В доме № 14 открыли главную контору предприятия. Позднее Григорий Петрович окончательно обосновался на Васильевском острове, а Степан Петрович —

were constructed so well that in all their history they were never once flooded either by rising ground water or by the Neva when it burst its banks. Great vaulted chambers contained wines in large barrels (up to 8,600 litres capacity) and also no fewer than 100,000 cases of wines already bottled.

In order not to disturb the wine it was decanted by hand from the stationary barrels — up to 15,000 bottles per day! Each bottle was separately wrapped and placed in a case.

Each type of drink — Bordeaux, red and white Burgundies, wines from Germany and Austria, Spain and Portugal, champagnes, liqueurs, brandies — had its own separate store. This made it possible to adapt conditions to bring the wines to perfect maturity.

Some of the mature wines were sent for sale abroad — on occasion to the very place where the original grapes had been grown.

The Yeliseyevs had their own warehouses in Bordeaux (France), Jerez (Spain), Oporto (Portugal) and Funchal (Madeira). The cellars on Vasilyevsky Island also included a special section for Provençal and olive oils that were purified by being left to stand in

Современный вид дома № 14 по Биржевой линии. Слева вверху. Дом № 14. Фотография начала XX века.

14, Birzhevaya Line as it looks today.

Top left. Number 14.

Early 20th-century photograph.

Apartments in Grigory Grigoryevich Yeliseyev’s house.

12 and 14, Birzhevaya Line.

Above. The Concert Hall.

Right. The Boudoir.

Early 20th-century photographs by Karl Bulla.

на Мойке, этот дом стал родовым гнездом для его потомков. Дома на Морской и на Невском сдавали внаем, что приносило немалый доход. Там были и квартиры, и торговые помещения. После обновления интерьеров Большой зал и примыкающие к нему парадные помещения на Невском Елисеевы сдали в аренду Благородному собранию, где устраивались музыкальные и литератур-

В 1896 году тридцатидвухлетний Григорий Григорьевич стал единоличным главой фирмы Елисеевых. В первый же год оборот Торгового товарищества с 3 миллионов вырос до 64 миллионов рублей.

23

In 1896 the 32-year-old Grigory Grigoryevich became the sole head of the Yeliseyevs’ company. In his very first year its turnover rocketed from 3 million roubles to 64 million.

Кабинет в доме Григория Елисеева на Биржевой линии, 14. Внизу справа. Столовая. Фотографии Карла Буллы.

1900-е годы.

The study in Grigory Yeliseyev’s apartment at 14, Birzhevaya Line.

Bottom right. The diningroom. Early 20th-century photographs by Karl Bulla.

marble cisterns at a certain temperature.

The Yeliseyevs employed this method rather than filtration and thus guaranteed oil of the highest quality.

After Sergei Petrovich’s death, in 1858 his brothers Grigory and Stepan founded the Yeliseyev Brothers commercial firm along Western European lines.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

24

Коробка с сигарами из сигарного салона братьев Елисеевых на Невском проспекте, 56.

Фирма процветала, и в 1873 году Елисеевы приняли участие в международных выставках: в Вене они были удостоены почетного диплома, а в Лондоне — главной награды — золотой медали. В 1892 году на Большой Международной выставке в Париже произошло невиданное событие: русский Торговый дом Елисеевых получил золотую медаль во Франции за французские вина. Они были выдержаны и доведены до кондиции в петербургских подвалах.

A box of cigars from the Yeliseyev brothers’ cigar salon at 56, Nevsky Prospekt.

ственное дворянство. Но Григорий Петрович и его сыновья гордились своей принадлежностью к купеческому сословию и вовсе не стремились стать дворянами. Впрочем, в 1910-х годах звание потом-

ственных дворян представители их рода получили. Внуки старшего Елисеева были блестяще образованными людьми. Они серьезно занимались благотворительностью, меценатством, интересовались искусством. В доме на Мойке, 59, хранилась большая коллекция работ Огюста Родена, среди которых был и бронзовый портрет Варвары Сергеевны Елисеевой, супруги Степана Петровича. Сейчас эти шедевры украшают собрание Эрмитажа. Пышное убранство интерьеров особняка располагало к светской жизни. В этом доме бывали парадные приемы, богатейшие застолья, давались балы, которые собирали весь цвет столичного купечества. В разделе светских новостей газета «Петербургский листок» писала о бале, который дала семья Елисеевых 20 января 1891 года в доме на Мойке: «Бриллианты так и сверкали. Одна из присутствующих дам явилась даже в корсаже, сплошь сделанном из бриллиантов. Ценность этого корсажа, по расчетам одного из присутствовавших, равняется ценности целой Приволжской губернии! Необычно

buildings were reconstructed under the supervision of the architect Nikolai Grebenka and were initially owned jointly by the brothers. The Yeliseyevs acquired four buildings on the Birzhevaya Line of Vasilyevsky Island, where they carried on their business. The firm’s head office was installed in number 14. Later Grigory Petrovich settled permanently on Vasilyevsky Island and Stepan Petrovich on the Moika, establishing the “family seat” for his descendants. The buildings on Nevsky and Bolshaya Morskaya were rented out, providing a considerable income. They contained both apartments and retail premises.

After refurbishment the Yeliseyevs rented out the Great Hall and grand rooms adjoining it to the Noble Assembly. They became a venue for musical and literary soirees in which all the capital’s celebrities participated.

Dostoyevsky, Saltykov-Shchedrin, Pleshcheyev and Polonsky gave readings here. The Russian Musical Society held its first concerts in the hall under Rubinstein’s direction. The Illustrated Sheet reported that on 10 January 1862 a chess club had opened there: “the club is strange, having neither cards, nor

balls, nor masquerades, yet nonetheless counting among its members figures more or less well known to our public.”

The firm flourished and in 1873 the Yeliseyevs participated in international exhibitions. In Vienna they were bestowed with an honorary diploma; in London with the gold medal, the main award. In 1892 at the Great International Exhibition in Paris an unprecedented event occurred: the Yeliseyevs’ Russian firm gained a gold medal in France for its French wines. They had been matured in the St Petersburg cellars.

Цвет столичного купечества В 1879 году умер Степан Петрович, через два года его сын Петр Степанович со своей долей вышел из семейной торговли и переключился на банковскую деятельность. Теперь «Братьев Елисеевых» на протяжении последующих одиннадцати лет представлял единолично Григорий Петрович, который постепенно вводил в дело своего старшего сына — Александра, а со временем и младшего — Григория. Авторитет фирмы продолжал расти. Оборот предприятия в год превышал 4 миллиона рублей серебром. Когда-то Петр Елисеев не мог расписаться на документах, но его сын вел деловую переписку на всех европейских языках. Добросовестность, надежность и незыблемость «купеческого слова» продолжали оставаться семейным кредо. В связи с полувековым юбилеем знаменитого торгового предприятия Григорий Петрович был высо-

Кондитерская братьев Елисеевых. Шоколадное отделение. Справа. Карамельное отделение. Фотографии начала XX века.

чайше награжден званием коммерции советника. К нему теперь обращались: «Ваше высокоблагородие». Еще через несколько лет он стал действительным статским советником и титуловался «Ваше превосходительство». Такой высокий гражданский чин давал право на потом-

Елисеевские магазины в Москве, Петербурге и Киеве были самыми знаменитыми в России. Покупка товаров у Елисеевых считалась престижной и говорила о достатке и респектабельности покупателя.

The Yeliseyevs’ shops in St Petersburg, Moscow and Kiev were the most famous in the Russian Empire. Buying from them was considered prestigious and testified to the wealth and respectability of the customer.

Кондитерская Елисеевых. Упаковочная кладовая. Справа. Запасная кладовая. Фотографии начала XX века.

The Yeliseyevs’ confectionery shop. The packing room.

Right. The stockroom.

Early 20th-century photographs.

The Family Seat At that same time the two brothers, who were still living in Kotomin’s house, bought a plot of land occupied by three buildings: 14, Bolshaya Morskaya Street, 15 Nevsky Prospekt and 59, Moika Embankment. The

С 1874 года фасад дома Елисеевых, где помещалась контора фирмы, а также все вывески, этикетки и клейма стал украшать двуглавый орел «в знак долголетия и полезности деятельности».

The chocolate section of the Yeliseyev brothers’ confectionery shop.

Right. The caramel section.

Early 20th-century photographs.

From 1874 the façade of the building housing the Yeliseyevs Brothers’ company office, as well as all its signs, labels and stamps featured the double-headed eagle “as a mark of longevity and valuable activity”. Выше. Интерьер магазина Елисеевых. Внизу справа. Операционный зал «СанктПетербургского частного коммерческого банка».

25

Above. The interior of the Yeliseyevs’ shop.

Bottom right. The operations room of the St Petersburg Private Commercial Bank.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

роскошный туалет был одет на хозяйке дома и на ее невестке: первая была одета в платье из белых кружев с оранжевым шлейфом, на голове бриллиантовая диадема, вторая в белом же платье с вышитыми цветами со шлейфом цвета „реки Нил“».

«Любовь нечаянно нагрянет…» После Александра Елисеева фирмой стал управлять младший брат — Григорий Григорьевич, один из самых успешных и знаменитых коммерсантов в семье Елисеевых. Его профессиональные интересы простирались чрезвычайно широко. Он был в числе учредителей первой русской автомобильной фабрики, в своем екатеринославском имении выращивал семенную рожь, известную под названием «Ели-

сеевская», имел конный завод, где разводил породистых рысаков, неоднократно отмеченных наградами на выставках. Он занимал ряд государственных и общественных постов: был гласным городской думы, членом комиссии по сооружению городской канализации и переустройству водоснабжения, состоял попечителем школы плавания под парусами и столичного учительского института. В знак особого почета Григорий Григорьевич был назначен консулом Дании в Петербурге, консульство и располагалось в его доме в Биржевом переулке. В 1901 году на Тверской улице в Москве был освящен и торжественно открыт «Магазин Елисеева и погреба русских и иностранных вин». Это событие подробно описал Владимир Гиляровский:

Знаменитый Елисеевский магазин на Невском проспекте, 56. Фотография 1910-х годов.

The Yeliseyevs’ celebrated emporium at 56, Nevsky Prospekt.

1910s photograph.

Александр Григорьевич Елисеев, член правления «Санкт-Петербургского частного коммерческого банка».

Alexander Grigoryevich Yeliseyev, a member of the board of the St Petersburg Private Commercial Bank.

Строительство в Москве магазина Елисеевых сопровождалось самыми нелепыми слухами. Одни считали, что здесь будет открыт храм Бахуса, другие — буддийская пагода, иные — мавританский замок.

The construction of the Yeliseyevs’ outlet in Moscow was accompanied by the most extravagant rumours. Some people reckoned that a temple to Bacchus would open on the site, others a Buddhist pagoda or a Moorish castle.

26 Магазин братьев Елисеевых в Москве. Фотография начала XX века.

The Yeliseyev Brothers’ shop in Moscow.

Early 20th-century photograph.

The Flower of the Capital’s Merchant Class Stepan Petrovich died in 1879. Two years later his son, Piotr Stepanovich, took his share out of the family business and went into banking. For the next eleven years Yeliseyev Brothers was headed by Grigory Petrovich alone. He gradually brought his sons into the business — first the elder, Alexander, then the younger, Grigory. The firm’s reputation continued to grow. Its annual turnover was in excess of four million silver roubles.

Honesty, conscientiousness and the firmness of the “merchant’s word” remained the family creed. The grandsons of the original Yeliseyev were superbly educated. They engaged in charitable activities, patronized and took an interest in the arts. The house on the Moika contained a large collection of works by Auguste Rodin, including a portrait in bronze of Varvara Sergeyevna Yeliseyeva,

Московский магазин Елисеевых. Бакалейный отдел. Справа. Отдел хрусталя «баккара». Фотографии начала XX века.

The grocery department in the Yeliseyev Brothers’ shop in Moscow.

Right. The Baccarat crystal department.

Early 20th-century photographs.

вин, создавший свои образцовые виноградники „Новый Свет“ в Крыму и на Кавказе, — Лев Голицын. Во второй половине зала был сервирован завтрак. Серебро и хрусталь сверкали на белоснежных скатертях… Посредине между хрустальными графинами, наполненными винами разных цветов, вкуса и возраста, стояли бутылки всевозможных форм… На столах все было выставлено сразу, вместе с холодными закусками. Причудливых форм заливные, желе и галантины вздрагивали, огромные красные омары и лангусты прятались в застывших соусах, как в облаках, и багрянили при ярком освещении, а доминировали надо всем своей громадой окорока.

27

«Ровно в полдень, в назначенный час открытия, двери магазина отворились, и у входа появился громадный швейцар. Начали съезжаться гости, сверкая орденами и лентами… В зале встречал гостей стройный блондин — Григорий Григорьевич Елисеев в безукоризненном фраке, с „Владимиром“ на шее и французским орденом „Почетного легиона“ в петлице… В половине молебна в дверях появилась громадная, могучая фигура… Это был самый дорогой гость, первый знаток

Stepan Grigoryevich’s wife. Today these masterpieces adorn the Hermitage collection.

The richly decorated interiors of the mansion encouraged an active social life. The house was the setting for grand parties, sumptuous banquets and balls that were attended by the flower of the capital’s merchant class. On its society page the Peterburgsky Listok reported on a ball that the Yeliseyev family gave in the house on the Moika on 20 January 1891: “The diamonds simply glittered. One of the ladies present even came in a corsage made entirely of diamonds. One person in attendance estimated the cost of that bodice as being the same as the value of an entire province on the Volga!

The mistress of the house and her daughterin-law were dressed with exceptional splendour: the former wore a white lace dress with an orange train and a diamond tiara; the latter also wore a white dress embroidered with flowers and an “eau de Nil” train.”

Love Comes Unawares After Alexander Yeliseyev management of the firm passed to his younger brother Grigory Grigoryevich. His professional interests

Интерьер магазина на Невском, 56. Фотография начала XX века.

The interior of the shop at 56, Nevsky Prospekt. Early 20th-century photograph.

were very wide-ranging. He was among the founders of the first Russian car factory; on his estate outside Yekaterinoslav he grew seed for the rye variety known as Yeliseyevskaya; he had a stud farm where he bred trotting horses that repeatedly won awards at shows. He held a number of state and public positions: city councillor, member of the commission for the construction of a municipal sewer system and reconstruction of the water supply; trustee of the school of sail and of the capital’s teachers’ institute. As a mark of particular esteem Grigory Grigoryevich was appointed Denmark’s honorary consul in St Petersburg; the consulate was housed in the Yeliseyevs’ building on Birzhevoi Lane.

In 1901 “Yeliseyev’s Shop and Cellar of Russian and Foreign Wines” was blessed and formally opened on Tverskaya Street in Moscow. This event was described in detail

by Vladimir Giliarovsky: “Precisely at noon, the hour appointed for the opening, the doors of the shop parted and a huge doorman appeared in the entrance. Visitors began arriving, resplendent in decorations and sashes… In the emporium the visitors were met by a slender fair-haired man —

trough history

Историческая прогулка / a stroll

28

Окорока вареные, с откинутой плащом кожей, румянели розоватым салом. Окорока вестфальские провесные, тоже с откинутым плащом, спорили нежной белизной со скатертью. Они с математической точностью нарезаны были тонкими, как лист, пластами во весь поперечник окорока, и опять пласты были сложены на свои места так, что окорок казался целым. Жирные остендские устрицы, фигурно разложенные на слое снега, покрывавшего блюда, казалось, дышали. Наискось широкого стола розовели белорыбьи и осетровые балыки. Чернелась в серебряных ведрах, в кольце прозрачного льда, стерляжья мелкая икра, высилась над краями горкой темная осетровая и крупная, зернышко к зернышку, белужья…» В октябре 1903 года открылся в Петербурге Елисеевский магазин на Невском проспекте. По богатству своих прилавков и витрин, обслуживанию покупателей и красоте интерьера этот магазин был одним из лучших в Европе. Продавцы всегда знали, «что кому предложить: кому нежной, как сливочное масло, лососины, кому свежего лангуста или омара, чудищем красневшего на окне, кому икру, памятуя, что один любит белужью, другой стерляжью», покупатели были уверены, что «ни одного яблока не попадет с пятнышком, ни одной обмякшей ягодки винограда».

Grigory Grigoryevich Yeliseyev, wearing an immaculate tail coat with the Order of St Vladimir at his neck and the French Legion of Honour in his buttonhole…

“Halfway through the service an immense powerful figure appeared in the doorway…

This was the most valued guest, that foremost connoisseur of wines, creator of his own exemplary vineyards “Novy Svet” in the Crimea and in the Caucasus — Lev Golitsyn.

“Luncheon was served in the other half of the room.

“Silver and crystal gleamed on the snowwhite tablecloths… In the middle, between crystal decanters filled with wines of different colours, tastes and vintages, stood bottles with all manner of shapes…

“Everything was placed on the tables straightaway, together with the cold starters.

“Aspics, jellies and galantines set in fanciful moulds wobbled; huge red lobsters and langoustes lay hidden in cold sauces, as if in the clouds, and glowed crimson beneath the bright lights…

“Plump Ostende oysters, arranged in a pattern on a layer of snow covering the dish, seemed to be breathing.

Мария Андреевна была хорошей помощницей Григорию Григорьевичу: проверяла счета, вела деловую переписку. Она отправила на выставку в Париж вина из елисеевских подвалов, за которые ее муж получил золотую медаль.

Maria Andreyevna was a good assistant to Grigory Grigoryevich. It was at her suggestion that a collection of French wines from the Yeliseyevs’ cellars were sent to an exhibition in Paris. The quality of the wines amazed even connoisseurs.

Величественное здание магазина, построенное по проекту архитектора Гавриила Васильевича Барановского, предназначалось, прежде всего, для торговли. Однако на верхних этажах расположились ресторан и нарядный театральный зал на 400 мест, который открылся 31 марта

Григорий Григорьевич Елисеев, владелец знаменитых магазинов. С 1896 года он стал единоличным главой торговой фирмы.

Grigory Grigoryevich Yeliseyev, the owner of the famous shops.

29 “Diagonally across a broad table lay pink cured fillets of white fish and sturgeon. Fine black sterlet caviar was served in silver buckets enclosed in a ring of clear ice; dark sturgeon caviar and large-grained beluga rose in mounds above the rims…”

In October 1903 Yeliseyev’s shop on Nevsky Prospekt in St Petersburg was opened. In terms of the richness of its counters and windows, its standard of service and the beauty of the interior, this emporium was one of the finest in Europe.

The magnificent building constructed to the design of the architect Gavriil Vasilyevich Baranovsky was intended mainly for retail trade, but the upper floors contained a restaurant and an elegant theatre seating 400 people that was inaugurated on 31 March 1904 with a performance of Hamlet. The theatre was given the name Nevsky Farce.

Grigory Grigoryevich Yeliseyev was a man of sober calculation and strong emotions.

People often say that children born to suc-

Обед в семье Григория Григорьевича Елисеева. На фотографии слева — Мария Андреевна. У Елисеевых было пять сыновей и одна дочь. Все они получили прекрасное образование.

Grigory Grigoryevich’s family at the dining table.

Maria Andreyevna is on the left.

1904 года постановкой «Гамлета». Театр получил название «Невский фарс». Григорий Григорьевич Елисеев был человек трезвого расчета и сильных чувств. Говорят, что поздние дети у удачливых родителей бывают самыми счастливыми. Григорий родился, когда его отцу уже исполнилось шестьдесят, а матери больше сорока. Он был младше своего старшего брата Александра почти на двадцать пять лет, и жизнь уготовила ему не только счастливые, но и трагические события. В пятидесятилетнем возрасте, когда у него уже росли внуки, он, словно юноша, страстно влюбился в молоденькую жену петербургского ювелира. Человек властный и прямой, Григорий Григорьевич не стал таить свое чувство от жены и попросил развода, предлагая любые отступные, но cупруга Мария Андреевна, дочь крупного фабриканта-пивовара Дурдина, не соглашалась. В октябре 1914 года несчастная женщина, много месяцев находившаяся в состоянии глубочайшей депрессии, покончила жизнь самоубийством. Спустя три недели после ее похорон Елисеев обвенчался с возлюбленной и увез ее в Париж, навсегда покинув Россию. Григорий Григорьевич скончался в 1949 году в возрасте восьмидесяти пяти лет, его похоронили на русском кладбище СенЖеневьев-де-Буа. Григорий Елисеев стал потомственным дворянином и получил право на родовой

cessful parents late in life are the most fortunate. Grigory appeared when his father was already sixty and his mother in her forties. He was almost twenty-five years younger than his elder brother Alexander. His life was packed with happy and tragic events.

Grigory was over fifty, a grandfather already, when suddenly like a teenager he fell passionately in love with the young wife of a St Petersburg jeweller. A man of masterful and direct ways, Grigory Grigoryevich did not attempt to conceal his feelings from his wife and requested a divorce, offering her any compensation she would like, but Maria Andreyevna, the daughter of the major manufacturer and brewer Durdin, refused. In October 1914 the unfortunate woman, who had been in a state of darkest depression for many months, committed suicide. Three weeks after her funeral, Yeliseyev married his beloved and took her off to Paris, leaving Russia for ever. Grigory Grigoryevich died in 1949 at the age of eighty-five and was buried in the Russian cemetery at Sainte-Geneviève-des-Bois.

Grigory Yeliseyev became a hereditary nobleman and was granted the right to a coat-

герб только в 1913 году, к столетию фирмы. Но имя Елисеевых в истории России звучит наряду с самыми знатными аристократическими фамилиями. А дома, принадлежавшие этой семье, прожили в XX веке свою непростую жизнь, но они до сих пор хранят память о прежних владельцах.

Выше. Грянула революция, и в 1918 году массивные вывески магазина Елисеевых были сданы на лом. «Елисеевский» опустел. Справа. Продуктовый кооператив «Пролетарий» (бывший «Елисеевский»). Ленинград.

1924—1927 годы.

Above. The revolution broke out and in 1918 the massive signs from the Yeliseyevs’ shop were sent for scrap metal. Yeliseyev’s was deserted.

Right. The Proletarian foodstuffs co-operative (formerly Yeliseyev’s). Leningrad.

1924—27.

Во времена нэпа магазин Елисеевых был переименован в «магазин № 1», но потом «Елисеевский» вернул себе прежнее имя и былую славу. И в советское время он оставался одним из самых популярных гастрономов города. Лишь начало 1990-х годов было отмечено… пустыми прилавками.

During the period of the New Economic Policy, the Yeliseyevs’ flagship store was renamed simply Shop No 1. In Soviet times it remained one of the city's most popular food shops. Only in the early 1990s were its shelves empty. A year later Yeliseyev’s recovered its former name and its former glory. of-arms only in 1913, for the firm’s 100th anniversary. But in Russian history the name of Yeliseyev ranks alongside those of the most aristocratic families. And although the houses that belonged to the family experienced hard times in the twentieth century they still retain the memory of their former owners.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

«Он идет не спеша, сторонясь прохожих, улыбается туману, редкие седые волосы зачесаны с висков на лоб — наподобие венка из лавров. Шляпа прорвана, шляпа измята, узкие брючки кончаются у щиколоток бахромой, двух пуговиц из трех не хватает на пиджачке, потертый галстук затянут жгутиком. Маленький венценосец проникает за ворота, заложенные щеколдой, спускается по мокрой лестнице в подвал… Робкой походкой, цепляясь по карнизам, чтобы не ступить в воду, приближается маленький домовой к роялю, порыжевшему и закапанному стеарином; картавя, поет свою любимую песенку: Если завтра будет солнце – Мы на Фьезоле поедем. Если завтра будет дождь, То карету мы наймем. Если денег будет много – Мы закажем серенаду. Если денег нам не хватит – Нам из Лондона пришлют…»

30

«Последний домовой Петербурга»

Антон КОМПОТОВ / by Anton KOMPOTOV

“The last brownie in St Petersburg”

“He walks unhurriedly, avoiding passers-by, smiling at the fog. His sparse grey hair is combed from the temples onto the forehead like some laurel-wreath.

His hat is torn; his hat is crumpled; his narrow trousers end at the ankles in a fringe of loose threads; two out of three buttons are missing from his jacket; his threadbare tie is knotted tight as a tourniquet. The little laureate passes through the latched gate and descends the wet stairs to the cellar… Treading gingerly, clutching at the cornices so as to avoid stepping into the water, the little brownie approaches the grand piano that is covered with reddish stains and blobs of candle wax. With a burr in his voice he sings his favourite song: Tomorrow if the sun shines, We’ll go to Fiesole.

Tomorrow if it rains, We’ll hire a coach.

If we’ve plenty of money, We’ll order a serenade.

If we’re short of money, They’ll send some from London…”

Таким изобразил Михаила Кузмина Юрий Анненков в своей книге «Повесть о пустяках», которая впервые была издана в Берлине в 1934 году. Михаил Кузмин, судя по воспоминаниям современников, именно так и выглядел в 1920-х годах. Ирина Одоевцева в своей книге «На берегах Невы» писала о сложившемся в ее представлении мифологизированном образе поэта: «Кузмин — король эстетов, законодатель мод и тона. Он — русский Брюммель. У него 365 жилетов… Он — старообрядец. Его бабушка — еврейка. Он учился у иезуитов. Он служил малым в ночном лабазе. В Париже он танцевал кан-кан с моделями Тулуз-Лотрека. Он носил вериги и провел два года послушником в итальянском монастыре. У Кузмина — сверхъестественные „византийские глаза“. Кузмин — урод…» Когда же Одоевцева увидела поэта воочию, то была одновременно и разочарована и поражена — настолько он не соответствовал ее ожиданиям: «Да, глаза действительно сверхъестественно велики. Как два провала, две бездны, но никак не два окна, распахнутые в рай. Как осенние озера. Пожалуй, не как озера, а как пруды, в которых водятся лягушки, тритоны и змеи». В воспоминаниях Одоевцевой собраны воедино едва ли не все расхожие представления о Кузмине — вкупе с досужими вымыслами, отнюдь не всегда имеющими That is the picture of Mikhail Kuzmin that Yury Annenkov painted in his book A Tale of Trifles, first published in Berlin in 1934.

Judging by the reminiscences of contemporaries, Kuzmin really did look like that in that period. In her book On the Banks of the Neva, Irina Odoyevtseva wrote about the mythologized image of the poet that formed in her imagination. “Kuzmin is the king of the aesthetes, the arbiter of fashion and tone.

He is the Russian Beau Brummel, with 365 waistcoats… He is an Old Believer. His grandmother was Jewish. He was educated by the Jesuits. He served as an errand-boy in a nighttime corn-chandler’s. In Paris he danced the cancan with Toulouse-Lautrec’s models. He wore penitent’s chains and spent two years as a novice in an Italian monastery. Kuzmin has supernatural “Byzantine eyes’. Kuzmin is a freak of nature…”

When Odoyevtseva actually got to see the poet in person, she was simultaneously disСлева вверху. Михаил Кузмин. С автолитографии Георгия Верейского.

1929 год.

Top right. Mikhail Kuzmin.

From a 1929 autolithograph by Georgy Vereisky.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

реальную основу, но отражающими противоречивость его личности. Родился Михаил Кузмин в Ярославле в 1872 году, потом семья переехала в Саратов. Что сохранилось в его памяти из раннего детства? Особый колорит провинциальной жизни, более чем скромный достаток, болезненный отец — отставной морской офицер, мать — правнучка французского актера, для которого Россия стала второй родиной… Сам Кузмин писал: «Я рос один и в семье недружной и несколько тяжелой, и с обеих сторон самодурной и упрямой». Ему оставались лишь одиночество и мечтательность, как следствие — страсть к литературе и музыке. В 1884 году семья переехала в Петербург. Он учился в 8-й мужской гимназии на 9-й линии Васильевского острова. В 1891-м поступил в Санкт-Петербургскую консерваторию по классу композиции, но проучился там лишь три года вместо положенных семи. Ему преподавали композиторы Анатолий Лядов и Николай Римский-Корсаков. Кузмин и сам писал романсы, сочинял музыку к своим первым операм «Елена», «Клеопатра» и «Эсмеральда». Он говорил об этом несколько снисходительно: «...у меня не музыка, а музычка, но в ней есть свой яд, действующий мгновенно, благотворно, но ненадолго...» В артистических кругах его песни пользовались успехом.

Михаил Кузмин: отроческие годы перед поступлением в Консерваторию. Фотография около 1890 года.

Mikhail Kuzmin: the last class at the gymnasium before entering the Conservatoire. Photograph circa 1890.

Но не только музыка влекла юношу: он изучал философию, немецкий и итальянский языки. В те годы его связывала тесная дружба с бывшим однокашником по гимназии и отпрыском богатого дворянского рода Георгием Чичериным (тем самым, который будет наркомом иностранных дел при советской власти). Хорошее образование и способность к языкам позволили Чичерину принять весьма значительное участие в формировании вкусов и стиля Кузмина.

33

32

В 1905 году Кузмин вступил в «Союз русского народа», поддавшись сиюминутному псевдопатриотическому порыву. Членство Кузмина-романтика в этой организации было чисто формальным. Фотография около 1906 года.

In 1905, inspired by appeals to patriotism, Kuzmin joined the far rightwing Union of the Russian People, but his membership of that organization was no more than a formality.

Photograph circa 1906.

appointed and amazed at how little he accorded with her expectations. “Yes, his eyes were indeed unnaturally large. Like two trapdoors, two abysses, but nothing like two windows opening on paradise. Like autumnal lakes. No, not lakes, but rather ponds in which frogs, newts and snakes live.”

Odoyevtseva’s memoirs bring together practically all the ideas about Kuzmin that went the rounds — together with idle speculations that often lacked any basis in fact, but did reflect the contradictory nature of his personality.

Mikhail Kuzmin was born in Yaroslavl in 1872, then his family moved to Saratov. What remained in his memory from early childhood? The distinctive colour of provincial life, a very modest family income, a sickly father who was a retired naval officer, a mother who was the great-granddaughter of a

Санкт-Петербургская консерватория. Фотография Карла Буллы. 1890-е годы. Консерватория была открыта в 1862 году по инициативе композитора Антона Рубинштейна. В 1891—1896 годах здание Большого Каменного театра на Театральной площади перестраивалось под руководством архитектора Владимира Николя. Помещение театра стало частью нового здания Консерватории.

The St Petersburg Conservatoire. 1890s photograph

by Karl Bulla.

The Conservatoire was opened in 1862 on the initiative of the composer Anton Rubinstein. In 1891—96 the building of the Large Masonry Theatre on Theatre Square was reconstructed under the direction of the architect Vladimir Nicolas. The theatre was incorporated into the new Conservatoire building.

В 1895 году Кузмин отправился в путешествие по Египту; в 1897-м — в Италию. Несколько лет скитался по русскому Северу, жил в старообрядческих скитах, собирал иконы и древние рукописи. В 1904 году Михаил Алексеевич опубликовал в «Зеленом сборнике стихов и прозы» свои первые стихотворения, которые удостоились внимания Брюсова и Блока. Правда, их отклики были скорее отрицательными. Тогда же он знакомится с известными петербургскими поэтами, входит в круг «Мира искусства». После публикации цикла «Александрийские песни» в журнале «Весы» Кузмин становится известен всему культурному Петербургу. С выходом романа «Крылья» эта известность приобретает скандальные нотки. К 1920-м годам Михаил Алексеевич был уже одним из признанных литературных мэтров — наряду с Александром Блоком, Николаем Гумилевым, Валерием Брюсовым, Вячеславом Ивановым. Последний еще в 1910 году писал, что в стихах Кузмина «золото прямой, беспримесной поэзии». Спустя два года Гумилев утверждал: «Среди современных поэтов М. Кузмин занимает одно из первых мест». Поначалу благосклонно отнесшийся к большевистскому перевороту, Кузмин быстро изменил свое мнение. В дневнике он пишет: «Действительно, дорвавшиеся товарищи ведут себя как Аттила, и жить

French actor for whom Russia had become a second homeland… Kuszmin himself wrote: “I grew up alone and in a family that was disunited and rather difficult, stubborn and tyrannical on both sides.” All that was left to him was solitude and reverie, and as a consequence a passion for literature and music.

In 1884 the family moved to St Petersburg.

He attended the 8th boys’ gymnasium on the 9th Line of Vasilyevsky Island. In 1891 he entered the St Petersburg Conservatoire to study composition, but stayed there for only three years instead of the full seven.

He was taught by the composers Anatoly Liadov and Nikolai Rimsky-Korsakov.

Kuzmin himself wrote romances and composed the music for his first operas — Helen, Cleopatra and Esmeralda. Contemporaries recall him speaking of this rather condescendingly: “Mine is not great music, but minor music. Still it has its poison that acts instantly, beneficially, but not for long…” In poetic circles his songs were a success.

Music was not the young man’s only interest: he studied philosophy, German and Italian. At that time he was close friends with a former classmate from the gymnasium, the

Михаил Кузмин. Портрет работы Константина Сомова. 1909 год. Кузмин посвятил Сомову повесть «Приключения Эме Лефёба», написанную в 1906 году.

Mikhail Kuzmin. Portrait by Konstantin Somov. 1909.

Kuzmin dedicated his 1906 short story The Adventures of Aimé LeBoeuf to the artist.

До революции Кузмин был завсегдатаем таких «литературных» заведений, как «Вена», «Бродячая собака», «Привал комедиантов». Именно он, певец «прекрасной ясности», написал гимн «Бродячей собаки» — прославленного литературно-артистического подвала.

Before the revolution Kuzmin was a regular at such “literary” establishments as Vena, The Stray Dog and The Comedians’ Halt. It was Kuzmin, the bard of “beautiful clarity”, who wrote the anthem of The Stray Dog, the celebrated literary-artistic cellar café. можно только ловким молодцам...» Вскоре для поэта и его коллег по литературному цеху наступили нелегкие дни. Своеобразной отдушиной для него стало посещение Дома Искусств на набережной Мойки. Записи в дневнике Кузмина

scion of a wealthy aristocratic family named Georgy Chicherin (the same one who was destined to be People’s Commissar of Foreign Affairs in the Soviet government).

A good education and a gift for languages enabled Chicherin to play a very significant role in the formation of Kuzmin’s tastes and style.

In 1895–97 Kuzmin travelled around Egypt and Italy. For a few years he wandered about the Russian North, living in Old Believer monasteries and collecting icons and ancient manuscripts.

In 1904 Mikhail Alexeyevich published his first poems in The Green Anthology of Poetry and Prose.

It was at that time that he became acquainted with prominent St Petersburg

Справа. Обложка книги Кузмина «Куранты любви» (Москва, 1910) работы Сергея Судейкина. В книгу вошел одноименный вокальноинструментальный цикл.

Right. Sergei Sudeikin’s design for the cover of Kuzmin’s book The Chimes of Love (Moscow, 1910).

The book featured the vocal-instrumental cycle of the same name.

Ниже. Ноты к циклу «Зима» из «Курантов любви».

Below. Music for the Winter cycle from The Chimes of Love.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

свидетельствуют о том, что приходил он туда едва ли не ежедневно. Выступлением Михаила Алексеевича открылось первое публичное чтение в Доме Искусств. 29 декабря 1919 года он читал здесь стихи из циклов «София» и «Стихи об Италии». Нередко Кузмин участвовал и в «живых альманахах», проходивших в Доме литераторов на Бассейной (ныне улица Некрасова).

29 сентября 1920 года в ДИСКе состоялся творческий вечер Михаила Кузмина в честь 15-летия его литературной деятельности. В своем дневнике Михаил Алексеевич описывал это так: «Пошли в

Дом искусства. А за нами прислали лошадь. Прямо меня провели к Чуковскому и там держали долго. Блок, Рождественский, Оцуп, Грушко меня берегли. Все вышло отлично, душевно и прилично. Блок читал очень трогательно». Александр Блок поздравил юбиляра одним из первых. Он говорил: «Думаю, что я не ошибусь, если скажу, что все те, от лица которых я говорю, радостно и с ясной душой приветствуют вас как поэта, но ясность эта омрачена горькой заботой о том, как бы вас уберечь. Потерять поэта очень легко, но приобрести поэта очень трудно…» Помимо Блока на вечере выступали Гумилев, Шкловский, Эйхенбаум, глава издательства «Алконост» Самуил Алянский и другие. Писатель Алексей Ремизов вручил Кузмину «Жалованную грамоту Кавалеру и Музыканту ордена Обезьяньего Знака» (к сожалению, она не сохранилась). Звучали песни на стихи Кузмина, его произведения исполняла актриса Ольга Глебова-Судейкина. Среди множества заочных поздравлений юбиляру была и приветственная речь английского писателя Герберта Уэллса, Страница из альманаха «Чукоккала» Корнея Чуковского, посвященная юбилейному вечеру Кузмина в ДИСКе 29 сентября 1920 года.

Обложка рукописной книги Михаила Кузмина «Стихи об Италии», выпущенной в 1920—1921 годах. Работа Юрия Юркуна.

The cover of a handwritten edition of Mikhail Kuzmin’s Verses on Italy that was produced by Yury Yurkun in 1920—21.

На обороте обложки пометка Кузмина: «Написано в количестве пяти экземпляров, снабженных нумерами и подписью автора».

The inside cover bears Kuzmin’s endorsement: “Written in five copies, each numbered and signed by the author”.

The page from Kornei Chukovsky’s almanac Chukokkala devoted to Kuzmin’s jubilee evening at DISK on 29 September 1920.

poets and entered the World of Art circle.

After the publication of his cycle of Alexandrian Songs in the magazine Vesy, Kuzmin became known to the whole of cultured St Petersburg. With the appearance of his novel Wings that fame acquired overtones of scandal.

By the 1920s Mikhail Alexeyevich was already one of the acknowledged maestros of literature, along with Alexander Blok, Nikolai Gumilev, Valery Briusov and Viacheslav Ivanov. The last had written as far back as 1910 that Kuzmin’s verses contained “the gold of pure, unalloyed poetry”. Two years later Gumilev affirmed that “Among contemporary poets M. Kuzmin occupies one of the first places.”

Originally favourably disposed towards the Bolshevik coup of 1917, Kuzmin quickly changed his mind. In his diary he wrote: “In reality the greedily clutching comrades behave like Attila, and only wily ruffians can live.” Hard times were not far off for the poet and his literary colleagues.

He found a sort of safety-valve for himself in the House of the Arts (DISK) on the Moika Embankment. Entries in Kuzmin’s

приехавшего в Советскую страну по приглашению Льва Каменева. Банкет в честь знаменитого гостя был дан в ДИСКе на следующий день. Кузмин на нем не присутствовал, но накануне, как свидетельствует шутливый документ под названием Михаил Кузмин. Портрет работы Всеволода Воинова. 1921 год. Художник-график и искусствовед Всеволод Воинов состоял в объединении «Мир искусства».

Mikhail Kuzmin. A 1921 portrait by Vsevolod Voinov.

The graphic artist and art scholar Vsevolod Voinov was a member of the World of Art grouping.

В день юбилея Кузмина 29 сентября 1920 года был выпущен специальный номер «Жизни искусства» со статьями Бориса Эйхенбаума и Николая Стрельникова. В ближайших номерах газеты появились еще три статьи, посвященные поэту.

35

On 29 September 1920, the day of Kuzmin’s jubilee, a special edition of The Life of Art was published with articles by Boris Eichenbaum and Nikolai Strelnikov. The next few editions of the periodical contained three more articles devoted to the poet.

diary indicate that he was a regular, almost daily visitor to the place.

A performance by Mikhail Alexeyevich opened the first public reading held in the House of the Arts. On 29 December 1919 he recited verses from the Sophia and Verses about Italy cycles here. Kuzmin quite often took part as well in the “live almanacs” held in the House of Litterateurs on Basseinaya

«Юбилей Кузмина», предлагал — вместе с Виктором Шкловским — «утопить Уэльса в Советском супе», считая, «что это будет Утопия»… Газета «Жизнь искусства» писала о юбилейном вечере: «Во всей нашей литературе немного найдется поэтов, которых можно любить, как Кузмина, — именно любить, потому что ему не нужно поклоняться, у него не надо учиться. Он не „маэстро“, он просто — поэт… Вечер закончился стихами М. А., которые ему пришлось бы читать без конца, если бы не позднее время; публика была безжалостна к своему любимцу и бурными аплодисментами выражала желание слушать еще и еще красочные мелодичные стихи…» В ДИСКе Кузмин выступал в этом году особенно часто. К примеру, 13 октября он принимал участие в третьем вечере Союза поэтов.. А 1 декабря, на очередном вечере Союза, он участвовал в чтениях вместе с Осипом Мандельштамом, Михаилом Лозинским и Анной Радловой. Свои стихи и рассказы читал Кузмин в эти годы не только в Петрограде. В ноябре 1920 года состоялось совместное выступление Михаила Кузмина и Николая Гумилева в московском Политехническом музее. В Москве поэтов поселили во Дворце искусств (аналоге питерского Дома Искусств, вернее, его «предтече»). В дневнике Кузмин отметил, что в Политехническом «был адский холод, народу много. Стихи как-то Слева. Обложка книги стихотворений Кузмина «Нездешние вечера» (Петербург, 1921) работы Мстислава Добужинского.

Left. The cover of Kuzmin’s anthology Evenings Elsewhere (Petersburg, 1921), designed by Mstislav Dobuzhinsky.

Обложки книг стихов М. Кузмина: «Глиняные голубки» (второе издание; Берлин, 1923) работы Натана Альтмана и «Двум» (Петроград, 1920) работы Екатерины Туровой. Последнее издание состоит всего лишь из двух стихотворений 1917 года.

The covers of Kuzmin’s anthologies Clay Pigeons (second edition; Berlin, 1923), designed by Nathan Altman, and To Two (Petrograd, 1920), designed by Yekaterina Turova. The latter contained only two poems, both dating from 1917.

Выше. Обложка книги стихотворений Кузмина «Эхо» (Петроград, 1921) работы Александра Головина.

Above. The cover of Kuzmin’s anthology Echo (Petrograd, 1921), designed by Alexander Golovin.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

не доходили, но много знакомых и ласковая молодежь». Это был последний случай тесного общения двух удивительно разных, но замечательных поэтов Серебряного века. В дальнейшем их пути разошлись. Кузмину была чужда атмосфера гумилевской «школы». Михаил Алексеевич считал, что жесткая цеховая дисциплина и объеди-

няющий «корпоративный дух» не способны сделать из среднего литератора настоящего самобытного мастера. Зимой 1920/21 года Кузмину пришлось, мягко говоря, нелегко — как, впрочем, и большинству его современников. Вот как один из знакомых поэта описывает встречу с Кузминым в это суровое время: «Я с ним столкнулся и был поражен его видом. Он потускнел, увял, сгорбился. Обычно блестящие глаза его были мутны, щеки — землисты, кутался он в потертое пальто. „Что с вами, где вы, отчего вас нигде не видно, почему никогда не зайдете ко мне?“ И голосом, уже не звонким и не грассирующим, он пробормотал чтото сбивчивое и тусклое: „Долго рассказывать, да и не стоит. Помните мою песенку: „Если завтра будет дождик, то останемся

Портрет Кузмина работы Николая Радлова, художника и теоретика искусства, публиковавшегося в журнале «Аполлон».

1926—1928 годы.

Слева. Афиша вечера поэтов в Доме Искусств 29 декабря 1919 года.

Left. A poster announcing an evening of poets at the House of the Arts on 29 December 1919.

Кузмина называли певцом «мелочей, прекрасных и воздушных». Валерий Брюсов писал: «Изящество — вот пафос поэзии М. Кузмина… Все, даже трагическое, приобретает в его стихах поразительную легкость, и его поэзия похожа на блестящую бабочку, в солнечный день порхающую в пышном цветнике».

36

Kuzmin was described as a bard of “trifles, beautiful and ethereal”.

Valery Briusov wrote: “Refinement — that is the spirit of Kuzmin’s poetry… Everything, even the tragic, acquires in his verses an astonishing lightness and his poetry resembles a glittering butterfly fluttering in a sumptuous flowerbed on a sunny day.” (now Nekrasov) Street. On 29 September 1920 a special evening was organized at DISK to mark 15 years of Mikhail Kuzmin’s literary career. In his diary the poet recorded this description: “We went to the House of the Arts. They sent a horse for us. They took me straight to Chukovsky’s and kept me there a long time. Blok, Rozhdestvensky, Otsup and Grushko protected me. Everything went superbly, sincere and decent.

Blok recited very movingly.”

Alexander Blok was one of the first to congratulate Kuzmin with the words: “I believe it will be no mistake if I say that all those on whose behalf I speak joyfully and with a pure heart hail you as a poet, but that serenity is clouded by bitter concern over how to protect you. It is very easy to lose a poet, but to acquire a poet is very hard…”

Among the many greetings sent by those who could not be present was an address from the English writer H.G. Wells, who had come to the “land of the Soviets” at the invitation of Lev Kamenev.

The newspaper Zhizn iskusstva wrote of the jubilee evening: “In the whole of our literature you will find few poets that can be

Обложки поэтических книг Кузмина: справа — «Новый Гуль» (Ленинград, 1924) работы Дмитрия Митрохина; внизу — «Форель разбивает лед» (Ленинград, 1929) работы Валентины Ходасевич. Правее. Силуэт Кузмина работы Александра Божерянова, воспроизведенный в книге Михаила Алексеевича «Лесок: Лирическая поэма для музыки с объяснительной прозой» (Петроград, 1922).

Covers of some books of Kuzmin’s poetry: Above right. The New Hull (Leningrad, 1924), designed by Dmitry Mitrokhin.

Left. The Trout Breaks the Ice (Leningrad, 1929), designed by Valentina Khodasevich.

Above left. A silhouette of Kuzmin made

by Alexander Bozherianov reproduced in Mikhail Alexeyevich’s book The Grove: A lyrical poem set to music with explanatory prose (Petrograd, 1922).

37

A portrait of Kuzmin by the artist and art-theoretician Nikolai Radlov (known for his contributions to the periodical Apollon).

1926—28.

мы дома“? Вот дождик и полил, как в библейском потопе, дождик бесконечный, без перерыва. Ковчега у меня не оказалось. Сижу я дома“». И все же начало 1920-х годов — пора для поэта не только голодная, но и творчески насыщенная: публикуются его стихотворные сборники, пьесы, рассказы, статьи об искусстве… Последняя и одна из лучших поэтических книг Михаила Кузмина «Форель разбивает лед» была издана в 1929 году. Затем наступило более чем полувековое забвение. Произведений Кузмина не печатали. О нем самом практически не вспоминали. От написанного им в тридцатые годы не сохранилось практически ничего. Под бравурные звуки революционных песен страна маршировала в светлое будущее, а поэт Кузмин уходил во мрак прошлого и безвестности. Он скончался от воспаления легких 1 марта 1936 года в Куйбышевской (Мариинской) больнице на Литейном проспекте. Похоронен поэт на Литераторских мостках Волковского кладбища. Еще в 1907 году Михаил Алексеевич придумал самому себе эпитафию: «30 лет

он жил, пел, смотрел, любил и улыбался». Прожить Кузмину пришлось вдвое больше: он скончался на шестьдесят пятом году жизни. А надпись на могильной плите оказалась, напротив, в десять раз короче: «Михаил Кузмин… Поэт». Друзья, знакомые и соратники Михаила Алексеевича сохранили память о нем, запечатленную в письмах, мемуарах, на страницах дневников. Поэт и искусствовед

loved as Kuzmin can — just loved, because one does not need to worship him, nor to learn from him. He is not some ‘maestro’; he is simply a poet… The evening ended with [Kuzmin’s] poetry that he would have been obliged to read endlessly, had it not been for the lateness of the hour. The audience was merciless to its darling and expressed through thunderous applause its desire to hear more and more of his colourful melodic verses.”

Kuzmin gave readings particularly often at DISK. On 8 October, for example, he participated in the Poets’ Union’s third soiree.

Then, on 1 December, at another soiree he read along with Osip Mandelstam, Mikhail Lozinsky and Anna Radlova.

Kuzmin gave readings of his poems and stories in other places as well as Petrograd in this period. In November 1920 he and Nikolai Gumilev gave a joint performance at the Polytechnical Museum in Moscow. This was the last instance of close collaboration between two astonishingly different, yet remarkable poets of the Silver Age. Afterwards their paths diverged. The atmosphere of Gumilev’s “school” was alien to Kuzmin.

Mikhail Alexeyevich was of the opinion that strict craft discipline and a uniting “corporate spirit” were not enough to turn an average scribe into a genuine original master.

The winter of 1920–21 was, to put it mildly, not an easy time for Kuzmin, nor indeed for the majority of his contemporaries. This is how one of Kuzmin’s acquaintances described a meeting with the poet in that harsh time: “I bumped into him and was struck by his appearance. He had faded, withered and drooped. His usually shining eyes were clouded, his cheeks ashen. He was wrapped in a threadbare overcoat. ‘What’s the matter with you? Where have you been?

Why don’t I see you around? Why do you never call on me?’ And in a voice that no longer rang and lacked those ‘French’ r’s, he muttered something confused and dreary: ‘It’s a long story, and not worth it.

Remember my little ditty, Tomorrow if it rains, we’ll stay at home? Well, the rain poured down, like in Noah’s Flood, an endless shower without a break. I didn’t have an ark to hand. I am sitting at home.”

And yet the early 1920s was not only a hungry time for the poet, but also a highly

brilliant DISK

Михаил Кузмин. Фотография Т. Левинсон.

1927 год.

нарисованном кистью не чуждого поэзии художника: «Мерцают в тумане светляки нечеловечески огромных глаз: хилый, старенький и незлобивый, направляется за папиросами последний домовой Петербурга. Нечеловечески огромные глаза озарены мудростью и добротой. Он покупает папиросы и дальше неторопливо продолжает путь, ласковым взглядом осматривает свои владения; туман ему не помеха: он знает наизусть каждый выступ кирпича, каждый изгиб тротуара, выбоину мостовой, знает наизусть, как „Метаморфозы“ Овидия, как оды Державина, как свои собственные стихи».

Б листательный ДИСК / t he

38

Mikhail Kuzmin, 1927 photograph by T. Levinson.

Эрих Голлербах, близкий друг Кузмина на протяжении двадцати лет, откликнулся на его смерть такими строками: «…ушел человек, слабый и грешный, но остался прекрасный, нежный поэт, остался писатель тончайшей культуры, подлинный художник, чье благоволие, ироническая мудрость и удивительная душевная грация (несмотря на изрядный цинизм и как бы вопреки ему!), чарующая скромность и простота — незабываемы…» В книге Юрия Анненкова «Повесть о пустяках» поэт продолжает существовать в удивительно емком и точном образе,

productive one. He published anthologies of verses, plays, short stories, articles on art and more.

Mikhail Kuzmin’s last book of poetry, The Trout Breaks the Ice, one of his best, came out in 1929. Then came over half a century of oblivion. Kuzmin’s works were not printed and he himself was hardly ever mentioned.

Little has survived from what he wrote in the 1930s.

To the stirring sounds of revolutionary marches, the country was advancing towards a bright future, while the poet Kuzmin was sagging in the gloom of the past and obscurity. He died of pneumonia on 1 March 1936, at the Kuibyshev (Mariinskaya) Hospital on Liteiny Prospekt. The poet was buried in the Literatorskiye Mostki section of the Volokovo Cemetery.

Friends, acquaintances and colleagues of Mikhail Alexeyevich preserved his memory in letters, memoirs and the pages of their diaries. In Yury Annenkov’s Tale of Trifles the poet lives on in an astonishingly broad and precise image painted by an artist who was no stranger to poetry.

“The fireflies of his inhumanly large eyes

искусство отдыхать / the art of relaxation

Наследие Михаила Кузмина весьма внушительно: 11 сборников стихов, 9 томов прозы, 5 книг пьес и вокальноинструментальных циклов, статьи о литературе, театре, живописи, переводы в стихах и прозе, 18 томов дневника и многое другое.

Mikhail Kuzmin’s legacy is very impressive: 11 anthologies of poetry, 9 volumes of prose, 5 books of plays and vocal-instrumental cycles, articles on literature, the theatre and painting, verse and prose translations, an 18-volume diary and much, much more.

glitter in the fog: sickly, aged and gentle, the last brownie in Petersburg goes to buy cigarettes. The inhumanly immense eyes are lit by wisdom and kindness. He buys his cigarettes and continues unhurriedly on his way, viewing his domain with a look of affection; the fog is no hindrance: he knows by heart every protruding brick, every twist of the pavement, every pothole, knows them by heart like Ovid’s Metamorphoses, Derzhavin’s odes and his own verses.”

Михаил Кузмин на крыше «башни». На Таврической улице, дом № 25 (ныне дом № 35), в круглой угловой комнате поэта Вячеслава Иванова, так называемой «башне», в 1900-х годах был центр литературной жизни Петербурга, место встреч писателей и людей искусства.

Mikhail Kuzmin on the roof of the poet Viacheslav Ivanov’s “tower” at 35, Tavricheskaya Street.

меню гурмана / gourmet menu событие / event чтение под сигару / a good cigar, a good read

menu

М еню гурмана / g ourmet

Блеск и нежность рыбной аристократии Михаил СЕВЕРОВ / by Mikhail SEVEROV

Нежный, сочный кусочек рыбы тает во рту. И память услужливо рисует картинку: Средиземноморское побережье, пальмы, ласковый бриз, теплый песок и стаи золотых рыбок… Именно оттуда, из теплых краев, плывут на кухню ресторана «Талион» аристократы моря: королевская дорада, барабулька и тюрбо. Вернее сказать — летят. Утром эти рыбки плещутся в садках на рынках Франции, а уже вечером украшают трапезу гостей Талион Клуба.

42

Справа. Нежное мясо зажаренной на углях королевской дорады прекрасно сочетается с запеченным в беконе картофелем, крабами и томатным брюнюасом. Слева внизу. Тюрбо запекается в морской соли, смешанной с пряными травами, и впитывает их аромат. Суфле из гребешка и рагу из спаржи, фенхеля и томатов делают совершенным это произведение кулинарного искусства, созданное поварами ресторана «Талион».

The Brilliance and Tenderness of the Fishy Aristocracy

Right. The tender meat of royal dorada fried on coals tastes superb with potato baked in bacon, with crabs and tomato brunuas.

The tender, juicy piece of fish melts in your mouth. And your memory obligingly paints a picture: the Mediterranean coast, palms, a gentle breeze, warm sand and shoals of golden fish… It is from those warm parts that the aristocrats of the sea swim into the kitchen of the Taleon restaurant: royal dorada, red mullet and turbot.

To be more exact they fly. In the morning these fish are splashing in tubs in French markets; that same evening they adorn the plates of Taleon Club guests.

Bottom left. The turbot is baked in sea salt mixed with spicy herbs and absorbs their flavours. Sea scallop soufflé and ragout of asparagus, fennel and tomatoes complete this culinary work of art created by the Taleon restaurant’s chefs.

Дорада принадлежит к семейству морских карасей, но по своим вкусовым качествам намного превосходит своих «родственников». Ее белое мясо с легким розоватым оттенком высоко ценилось еще в Древнем Риме. Чтобы дорада в любой момент могла появиться на столе у патрициев, ее разводили в специальных бассейнах с морской водой. Дорада — рыбка золотая. В основе ее названия

43 Dorada belongs to the sparidae (bream) family, but its taste qualities are far superior to those of its “relatives”. Its white meat with a slight pinkish tinge was highly prized back in Ancient Rome. In order to have a supply of dorada ready to be supplied to patrician tables at any moment, they were bred in special basins of seawater. The dorada is a golden fish. Its name in French, Spanish and Italian has its origins in the Latin root aurum — “gold”. In Germany it is called Goldbrasse, while in Britain it is also called “gilthead”.

This last name comes from its iridescent golden-yellow crescent-shaped mark above its eyes. It is said that this mark was awarded to the fish by the goddess of love, Aphrodite herself. Gourmets prize the dorada for its exquisite taste and fine aroma; devotees of healthy eating for its low-calorie dietetic meat.

Another representative of the gastronomic aristocracy of the sea is the red mullet. By tradition, in Turkey it always adorned the Sultan’s table. In Syria and Lebanon it is still known as “Sultan Ibrahim”. The red mullet was also much appreciated by the Ancient Romans. Pliny, Cicero and Seneca all recorded the fact that before sending a live red mullet to the kitchen, patricians would have their cooks bring it before their guests, so that it would die as they watched and amuse them with its change of colouring. It was of course not the fascinating hue of its scales, however, that brought this small maritime delicacy its gastronomic fame but its distinctive taste.

The turbot is a flat fish, one of the most valuable Mediterranean fish. It has a special subtle taste and aroma, reminiscent of the smell of fresh cucumbers.

Despite its considerable size it has long been the custom in France to serve this fish whole.

на французском, испанском и итальянском лежит латинский корень aurum — «золото». В Германии ее зовут goldbrasse, в Великобритании — gilthead sea bream. А прозвали ее так за переливающуюся золотисто-желтую отметину в виде полумесяца на лбу. Считалось, что этой отметиной наградила рыбку сама богиня любви Афродита. Гурманы ценят дораду за изысканный вкус и тонкий аромат. Поклонники здорового питания — за низкокалорийное диетическое мясо. Еще один представитель рыбной гастрономической аристократии — барабулька, или «султанка». По преданию, в Турции она всегда украшала трапезу султанов. В Сирии и Ливии ее до сих пор именуют «рыбой султана Ибрагима». Ценили барабульку и древние римляне. Плиний, Цицерон и Сенека писали о том, что патриции, прежде чем отправить живую барабульку на кухню, велели поварам выносить ее к гостям, чтобы она уснула у них на глазах и усладила взор изменением окраски. Впрочем, конечно, не причудливые переливы чешуи, а особый вкус этой маленькой деликатесной рыбки принес ей гастрономическую славу. Тюрбо, или «большой ромб», — родственница камбалы. Это одна из самых ценных средиземноморских рыб. Она отличается тонким вкусом и ароматом, напоминающим запах свежего огурца. Несмотря на внушительные размеры, во Франции ее издавна принято подавать на стол запеченной целиком. «Тюрбо, по причине своей красоты называемый „морским фазаном“, а из-за своих размеров заслуживший титул „короля поста“, перестал бы быть гордостью и славой нашей кухни, если бы перед подачей к столу его разрезали на куски», — писал в начале XIX века знаменитый парижский гастроном и гурман Александр Бальтазар Лоран Гримо де ла Реньер. «Тюрбо — рыба благородная, вкус у нее тонкий и нежный, — говорит шеф-повар ресторана «Талион» Александр Дрегольский, — поэтому в качестве гарнира лучше всего к ней подходит легкое рагу из спаржи, фенхеля и томатов, которое выгодно подчеркивает вкус ромбовидной камбалы. И конечно, к рыбе я бы порекомендовал заказать традиционное белое Bordeaux. Такое сочетание полностью раскрывает ее вкус». Гурманы ценят барабульку за тонкий, изысканный вкус. Теплый салат из фенхеля и томатов «черри», сладкий бальзамико и фисташковое масло придают блюду особую прелесть.

Gourmets value red mullet for its delicate, refined taste. A warm salad of fennel and cherry tomatoes served with sweet balsamico and pistachio oil make this dish a special delight.

“The turbot is a noble fish. Its taste is subtle and tender,” says Alexander Dregolsky, the head chef of the Taleon restaurant. “For that reason the best accompaniment is a light ragout of asparagus, fennel and tomatoes that brings out the taste of the fish to advantage.

And of course to drink with the fish I would recommend ordering a traditional white Bordeaux. That combination will completely disclose its taste.”

menu

М еню гурмана / g ourmet

Пьянящий аромат

теплых морей The intoxicating aroma of warm seas Римский император Викторий известен тем, что однажды съел тысячу устриц сразу. А в Книге рекордов Гиннесса зафиксирован подвиг простого ирландского парня Колина Ширлоу, который за 3 минуты съел 233 устрицы. Повторять их достижения совсем необязательно. Но истинные ценители этих благородных моллюсков никогда не пропустят традиционные устричные пятницы, которые с февраля этого года возобновились в Талион Клубе.

The Roman Emperor Victorinus is famous for having once eaten a thousand oysters at a single sitting. The Guinness Book of Records recognizes the Irishman Colin Sherlows’s feat of downing 233 oysters in just three minutes. There is no need to emulate such achievements, but true devotees of these noble molluscs will never miss the traditional Oyster Fridays that begin again at the Taleon Club from this February.

44 Почитателями устриц были Людовик XIV и Наполеон Бонапарт, съедавший дюжину моллюсков перед каждым сражением. Ровно дюжину устриц каждый день поглощал Казанова. «Маленькие и пузатые, как будто ушки, торчащие из раковин, и тающие во рту, словно соленые сладости», — писал о них Мопассан. Вкус устриц — это легкий запах моря, тонкий аромат шабли и прекрасная прелюдия к наступающему уикенду. У каждого сорта есть своя гастрономическая особенность. Устрицы Белон пахнут йодом и обладают ярко выраженным морским послевкусием, а у Фин де Клер вкус более мягкий и изысканный. Гурманы находят в нем сладковато-ореховый оттенок. Разобраться в многообразии представленных на вечере сортов устриц помогут официанты ресторана «Талион». Они же посоветуют соус, который подчеркнет особенности вкуса того или иного вида устриц. А сомелье поможет с выбором напитка. Знатоки уверяют, что лучше всего с устрицами сочетается шабли или шампанское, но истинный гурман никогда не откажется от новых гастрономических впечатлений. Устричный вечер — это не только наслаждение вкусом элитных французских устриц, но и возможность отведать другие морские деликатесы, среди которых омары, крабы и тигровые креветки. Каждую пятницу Талион Клуб заполняет пьянящий аромат теплых морей, который особенно приятно вдыхать в весеннем, но еще сумрачном после зимы Петербурге.

Louis XIV and Napoleon Bonaparte were both fond of oysters. The latter ate a dozen before every battle.

Casanova swallowed exactly a dozen oysters every day.

The taste of oysters is a light sea breeze, the subtle aroma of Chablis and a splendid prelude to the coming weekend. Each variety has its special gastronomic identity. Belon oysters have a scent of iodine and a pronounced aftertaste of the sea. The Fin de Claire taste is milder and more refined. Gourmets detect a sweetish nutty quality in it. The Taleon restaurant waiters help guests to find their way around the range of different oysters on offer during the evening. They will also suggest a sauce that brings out the distinctive taste of this or that kind, while the sommelier will help you with the choice of drink. Connoisseurs say that Chablis or champagne goes best with oysters, but true gourmets will never turn down new gastronomic experiences.

Oyster evenings provide not only the enjoyment of choice French oysters, but also the chance to try other seafood delicacies, including lobster, crab and tiger prawns. Every Friday the Taleon Club is filled with the intoxicating aroma of warm seas, which is especially pleasant in springtime St Petersburg as the gloom of winter lingers on.

Событие / e vent

Михаил СЕВЕРОВ / by Mikhail SEVEROV

«У России и Австралии много общего»

“Russia and Australia have much in common”

Гостей вечера встречал почетный караул – курсанты Суворовского училища, а военный оркестр торжественно исполнил гимны Австралии и России.

The guests were greeted by a guard of honour formed from cadets of the Suvorov Military College and a military band played the Australian and Russian national anthems.

Почетный консул Австралии в Петербурге Себастьян Фицлайон и первый секретарь посольства Австралии в Москве Сью Берджесс радушно принимали гостей в Резиденции Талион Шереметевский дворец.

46

Sebastian Fitzlyon, Australia’s Honorary Consul in St Petersburg, and Sue Burgess, First Secretary at the Australian Embassy in Moscow, cordially welcomed guests at the Residence Taleon Sheremetev Palace.

Доброй традицией для нашего города становится празднование Дня Австралии в Талион Клубе. На этот раз торжественный прием, посвященный национальному празднику австралийцев, прошел на фоне роскошных интерьеров Резиденции Талион Шереметевский дворец. В Белом зале собрались представители дипломатического корпуса, администраций города и области, деловых кругов и, конечно, граждане Австралии, живущие в Петербурге.

It is becoming a pleasant tradition in our city to celebrate Australia Day at the Taleon Club.

On this occasion the formal reception devoted to the Australians’ national holiday took place in the luxurious setting of the Residence Taleon Sheremetev Palace. Members of the diplomatic corps and business circles, representatives of the city and Leningrad region administrations, and, of course, Australian citizens living in St Petersburg gathered in the White Hall.

47

Двести двадцать лет назад на берегах Австралии в Сиднее было основано первое европейское поселение. Русские на берегах Зеленого континента появились на девятнадцать лет позже. Это произошло в 1807 году, когда шлюп «Нева», совершавший кругосветное путешествие, пришвартовался в австралийском порту Джексон. Российско-австралийские отношения стали главной темой выступления на вечере первого секретаря посольства Австралии в Москве Сью Берджесс и почетного консула Австралии в Петербурге Себастьяна Фицлайона. «Мне приятно отметить, — сказала госпожа Берджесс, — что с каждым годом укрепляются культурные и экономические связи между Австралией и Россией. Мощный толчок нашему сотрудничеству дал в прошлом году визит в Австралию президента Владимира Путина. Он стал первым главой российского государства, посетившим нашу страну. Укрепляются

Официальная часть длилась недолго: национальный праздник австралийцы предпочитают отмечать в непринужденной атмосфере. Неизгладимое впечатление произвела на гостей экскурсия по дворцу. «Я потрясен его великолепием и историей», — отметил главный представитель штата Западная Австралия в Европе Ноэль Эшкрофт (на фото в центре).

The official part of the evening did not last long: Australians prefer to celebrate their national holiday in a relaxed atmosphere. A tour of the palace made an indelible effect on the guests: “I am amazed at its magnificence and history, said Noel Ashcroft, Western Australia’s Agent General for Europe (in the centre on the photograph).

Two hundred and twenty years ago, the first European settlement was founded on the coast of Australia, where Sydney stands today. Russians appeared Down Under just nineteen years later. That event took place in 1807, when during her round-the-world voyage the sloop Neva put into Port Jackson (Sydney harbour).

Russian-Australian relations were the chief theme of the speeches given during the evening by Sue Burgess, the First Secretary of the Australian Embassy in Moscow, and Sebastian Fitzlyon, the Australian Consul in St Petersburg.

и наши культурные и экономические связи с Петербургом. В апреле пройдет неделя австралийского кино, а в течение года планируется официальный визит в Петербург премьер-министра штата Западная Австралия». Речь консула завершилась гимнами стран, и под бурные аплодисменты гости подняли бокалы: «За Австралию, за Россию, за дальнейшее укрепление взаимоотношений!» После официальной части гостей вечера ждали экскурсия по Шереметевскому дворцу и фуршет, во время которого почетный консул Австралии в Петербурге Себастьян Фицлайон поделился с журналом «Талион» своими впечатлениями о России и нашем городе. Он сказал: «Я очень люблю Петербург и считаю его и Сидней самыми красивыми городами в мире. В Сиднее — самая красивая природа, в Петербурге — великолепная архитектура. И вообще у России и Австралии много общего. Мы живем в очень больших странах, у нас сходная структура экономики. И австралийцы, и россияне живут в экстремальных климатических условиях: здесь холодно, там жарко. Австралийцы очень самостоятельные люди: если в пустыне сломается машина, любой из нас починит ее своими руками, и русские тоже славятся природной смекалкой. Но самое главное — у нас замечательные дипломатические отношения!»

Ms Burgess said she was pleased to note that cultural and economic ties between Australia and Russia were growing stronger each year. President Putin’s visit to Australia last year, the first-ever by a Russian head of state, had given a strong stimulus to collaboration. Cultural and economic ties with St Petersburg are also growing. In April there will be a week of Australian cinema and the prime minister of the state of Western Australia is due to visit St Petersburg in the course of the year.

The consul’s speech ended with the anthems of the two countries and to strong applause the guests raised their glasses “To Australia, to Russia, to the further strengthening of relations!” After the official part of the evening, the guests were given a tour of the Sheremetev Palace and a buffet supper, during which the Australian Consul Sebastian Fitzlyon shared his impressions of Russia and our city with the Taleon magazine.

“I am very fond of St Petersburg. I consider it and Sydney the most beautiful cities in the world. Sydney has the most beautiful nature; St Petersburg magnificent architecture. In general Russia and Australia have much in common. We live in very big countries. They have similarly structured economies. Both Australians and Russians live in extreme climatic conditions: here it’s cold; there it’s hot. Australians are very self-reliant people. If the car breaks down in the desert, any of us will mend it with their own hands, and the Russians too are noted for their innate savviness. But most importantly, we have excellent diplomatic relations,” said Sebastian Fitzlyon.

Событие / e vent

мужской

взгляд на время a masculine view of time

Талион Клуб, где царит изысканная атмосфера великосветского салона, — идеальное место для представления продукции элитных торговых марок. Поэтому не случайно презентация новинок от легендарной часовой компании Panerai была проведена именно здесь, на Мойке, 59. Одним из самых интригующих моментов вечера стала российская премьера часов Ferrari 8 days GMT, которые были выпущены к юбилею автомобильной компании Ferrari в количестве 300 экземпляров. Часовой механизм от Panerai легко узнать по внешнему виду: от него веет силой и твердостью. Изысканная брутальность и неизменное качество — визитная карточка компании. И в строгом интерьере библиотеки Талион Клуба, и в элегантном убранстве апартаментов Taleon Imperial Hotel, где проходила демонстрация, итальянские хронометры выглядели как нельзя более к месту. Разумеется, чтобы оценить по достоинству стиль марки, надо примерить часы на руку, и гости, присутствовавшие на вечере, не преминули воспользоваться этим предложением салона Eternel, расположенного на набережной Мойки, 59.

48

Итальянская марка Panerai получила широкую известность благодаря поставкам часов для офицерского состава военно-морского флота Италии. Эти хронометры не боятся агрессивной среды и выдерживают давление воды на глубине до трехсот метров. С 1993 года элитные военные часы в ограниченном количестве стали доступны и широкой публике.

The Italian brand Panerai became widely known by supplying watches for the officers of the Italian navy.

These timepieces are not affected by hostile environments and will withstand water pressure to a depth of 300 metres. Since 1993 the elite naval watches have been available to the general public in limited numbers.

The Taleon Club with its high-society-salon atmosphere is the ideal place to present products bearing elite trademarks. It is therefore no coincidence that the presentation of new models from the legendary watch company Panerai took place right here, at 59, Moika Embankment. One of the evening’s most intriguing moments was the Russian premiere of the Ferrari 8 days GMT that has been produced in a limited edition of 300 to mark the jubilee of the Ferrari car company.

Panerai watches are easy to identify by their appearance — they exude strength and toughness. Elegant ruggedness and consistent quality are the hallmarks of the company. Both in the sober interior of the Taleon Club library and in the elegant setting of the Taleon Imperial Hotel’s apartments, where the demonstration was held, the Italian timepieces looked perfectly appropriate. Of course, in order to properly appreciate the style of this brand you need to try the watches on your own wrist and those who attended the evening were happy to follow that suggestion from the Eternel salon, located at 59, Moika Embankment.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

Поздним вечером пятеро усталых путников разбили лагерь в роще на берегу реки. Когда костер уже полыхал, бросая отблески на их лица, из темноты показался зловещего вида всадник, закутанный в пончо. Глаза его были скрыты под надвинутым на лоб сомбреро. Взгляды сидевших у огня обратились к нему. Наконец один из них не выдержал и нарушил зловещее молчание: — Что тебе нужно, мексиканский ублюдок? И в ответ все услышали: — Я — ваша смерть. Выхватить свои кольты путники не успели: прозвучали пять выстрелов, и каждая из пяти пуль нашла свою цель…

50

Табак пришел в Европу с открытием Америки. И главную роль в этом сыграла владычица морей тех времен — Испания. Первыми описали процесс курения члены экспедиции Колумба Родриго де Херес и Луис де Торрес, а в 1606 году король Филипп III издал декрет, согласно которому табак разрешалось выращивать только в испанских колониях на Кубе, Санто–Доминго (остров Гаити) и в Венесуэле. Первые фабрики по производству сигар тоже появились в Испании — в Севилье и Кадисе. Но этой «монополии» вскоре пришел конец. И сегодня в Сигарном салоне Талион Клуба можно насладиться изысканными ароматами от самых разных производителей этой продукции.

Tobacco came to Europe with the discovery of America. The chief role in the process was played by the earliest great sea-power — Spain.

The first people to describe natives “drinking smoke” were two members of Columbus’s expedition, Rodrigo de Jerez and Luis de Torres.

In 1606 King Philip III decreed that tobacco could only be grown in Spanish colonies on Cuba and San Domingo and in Venezuela.

The first factories making cigars also appeared in Spain – in Seville and Cadiz. But the Spanish “monopoly” did not last long.

Today in the Cigar Salon of the Taleon Club you can enjoy the exquisite aromas of the creations of many different producers.

Late one evening five tired travellers pitched camp in a stand of trees by the bank of a river. When the fire was already blazing, casting flickering shadows on their faces, a sinister-looking horseman wrapped in a poncho emerged from the darkness. His eyes were hidden by the sombrero pulled low over his forehead. All the seated men kept their eyes fixed on him. Finally one of them could stand it no longer and broke the tense silence: “What d’ya want, darned Mexicano?”

The reply was short: “To kill you.”

The travellers had no time to draw their Colts. Five shots rang out and each of the five bullets found its mark…

«Рассвет над озером Доннер. Калифорния». С картины Альберта Бирштадта. Вторая половина XIX века.

Dawn over Lake Donner, California. From a painting by Albert Bierstadt.

Second half of the 19th century.

Сергей ЩЕРБАКОВ / by Sergei SHCHERBAKOV

the “Robin Hood” from El Dorado

«Робин Гуд» из Эльдорадо

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

Через три года по дорогам Калифорнии стал колесить необычного вида обоз. Вез он не охочих до золота старателей, а передвижную выставку со всякими диковинками, или, как ее тогда называли, паноптикум. Высланные вперед гонцы расклеивали в городах афиши, гласившие, что вниманию публики предлагаются занятные экспонаты — заспиртованные голова и рука, на которые каждый посетитель паноптикума считал нужным бросить любопытный взгляд. Эти останки принадлежали людям, имена которых еще совсем недавно вызывали страх, а порой и восторженный трепет в сердцах жителей этого золотоносного края…

Рождение легенды

52

Когда в 1848 году в Калифорнии объявился семнадцатилетний мексиканец Хоакин Мурьета, никто и подумать не мог, что через несколько лет это имя станет легендой, а потом украсит собой обложки авантюрных романов и спустя век даже породит множество исторических исследований. Юноша приехал вместе со своей очаровательной женой. История их любви была окутана флером романтики. Красивый, но бедный парень влюбился в Роситу, дочку богатого плантатора. И та ответила ему взаимностью. Однако родители девушки не дали согласие на их брак.

Поначалу золото в Калифорнии добывали прямо с поверхности, но в первые же годы оно иссякло, и старателям пришлось рыть шахты. Множество иммигрантов нанимались в шахтеры. «Старатели». Иллюстрация XIX века из альбома «Золотая лихорадка» (Нью-Йорк, 1949).

О том, как в действительности выглядел Мурьета, можно только догадываться. Все его изображения, публиковавшиеся в прессе, историки подлинными не считают. Рисунок Юрия Апанасовича с оригинала художника XIX века Чарльза Нэла.

We can only guess what Murieta really looked like.

Historians do not consider any of the depictions of him published in the press to be accurate.

Drawing by Yury Apanasovich from an original by the 19thcentury artist Charles Nahl.

At first in California gold was collected directly from the surface, but within a few years it had run out and the prospectors had to dig mines. Many immigrants were hired as miners.

Gold Miners. 19th century illustration taken from the album The Gold Rush (New York, 1949).

Влюбленным оставалось только одно: тайное венчание и бегство. Судьба привела их в маленький старательский городок, где Хоакин решил заняться золотодобычей. Чтобы оградить красавицу жену от посторонних взглядов, он построил хижину в горах. Его участок оказался небогат желтым металлом: трудиться приходилось от заката до рассвета. А Росита коротала дни в хлопотах по хозяйству и делала бумажные цветы. Из-

53 The Birth of a Legend

Three years later an unusual wagon began travelling the roads of California. Its cargo was not gold-prospectors, but a travelling exhibition full of all sorts of rarities, a “panopticon” as they were then called. Messengers pasted up posters in the towns ahead, drawing the public’s particular attention to some fascinating exhibits — a preserved head and hand, which every visitor would be curious to see. These “relics” belonged to men whose names had only recently aroused fear and at times excited enthusiasm in the hearts of this gold-digging region.

When the 17-year-old Mexican Joaquin Murieta arrived in California in 1848, the youth was accompanied by his very attractive wife. The story of their love had a dash of romance about it. The poor but handsome lad had fallen in love with Rosita, the daughter of a rich plantation-owner. The girl also fell for him, but her parents were completely opposed to their marriage. The lovers were left with no choice but to elope.

Fate brought them to a little prospecting town, where Joaquin decided to try his luck at mining gold. In order to protect his beautiful wife from unwanted attentions, he built a cabin up in the hills. His claim was not rich in the precious metal; he had to slave from dawn to dusk. Rosita spent her time tending their humble home and making paper flowers. Now and them she went down into the valley for provisions and her appearance invariably set the male population abuzz.

Слева. «Первые поселенцы в Калифорнии». Гравюра на дереве. Начало XIX века. Справа. «Церковь в Санта-Фе». Иллюстрация XIX века из альбома «Золотая лихорадка» (Нью-Йорк, 1949).

Left. The First Settlers in California. Early 19th-century woodcut.

Right. The Church in Santa Fe. 19th century illustration taken from the album The Gold Rush (New York, 1949).

редка она спускалась в долину — за продовольствием, и ее появление всегда вызывало толки среди мужчин. Впрочем, старатели обычно вели себя, как подобает благородным кабальеро, и разве что учтиво снимали перед красавицей сомбреро. Идиллия продолжалась недолго: в городке появились пятеро янки — то ли бандитов, то ли картежников, которые предпочитали проводить время в салуне за выпивкой и хвастливыми рассказами о том, кого и за что они отправили на тот свет. Впрочем, для Калифорнии времен «золотой лихорадки» такие люди были явлением более чем обыденным. И так уж случи-

Калифорнийские газеты взахлеб писали о том, как мексиканская диаспора помогает Хоакину, укрывая его от преследователей и снабжая продовольствием и информацией — но не безвозмездно, а за долю в добыче.

California newspapers wrote effusively of how the Mexican diaspora was aiding Joaquin, hiding him from pursuers and providing him with food and information — not free of charge, though, but for a share in his loot. «Северный ветер». Скульптура Фредерика Ремингтона. 1900 год. Сильные северные ветра — частое явление на Тихоокеанском побережье США.

The Norther. Sculpture

by Frederick Remington.

1900.

Strong northerly winds are a frequent occurrence on the Pacific coast of the USA.

лось, что красота Роситы привлекла их внимание… Узнать, где находится хижина мексиканца, для них, конечно, не составило большого труда. Когда стемнело, пятеро головорезов ворвались в дом Мурьеты. После короткой неравной схватки юноша упал, оглушенный ударом сзади, и уже не слышал ни криков жены, ни треска рвущихся на ней юбок… Очнулся он несколько часов спустя посреди разгромленного дома. Росита неподвижно лежала на измятой кровати. Мертвая. До самого рассвета просидел Хоакин возле тела возлюбленной. Когда взошло солнце, он выкопал могилу, положил на холмик букетик бумажных цветов, которые незадолго до смерти сделала Росита. И ушел в горы. Старатели решили, что он покинул эти места навсегда. Покинули городок и пятеро янки. А вскоре двое старателей наткнулись на бивуак — около давно погасшего костра лежали пять трупов, наполовину объеденных койотами. Это были тела тех самых американцев, и на лбу у каждого из них была вырезана буква «М».

Золото! Золото! Золото! Область, впоследствии названная Калифорнией, в начале 1850-х годов переживала небывалый подъем. Изначально на этих землях попыталась утвердить

But the prospectors always behaved as befits gallant caballeros and did no more than doff their hats in respect to her.

The idyll did not last long: five yanquis appeared in town — bandits or perhaps cardsharps, who preferred to spend their time drinking in the saloon and telling tall tales of the men they had killed and why. Inevitably the lovely Rosita attracted their attention.

It took no great effort for them to find out where the Mexican’s cabin was located.

When darkness fell, they burst into Murieta’s home. After a brief, unequal struggle the young man dropped to the floor, stunned by a blow from behind. He did not hear his wife’s screams, nor the sound of her clothes being torn off her...

Joaquin awoke hours later amid the wreckage of their home. Rosita lay immobile on the crumpled bed. Dead.

When the sun came up, Joaquin dug a grave and placed the paper flowers that Rosita had made just before her death on the mound. Then he went off into the hills.

The other prospectors decided that he had quit those parts for ever. The five gringos also left town. Soon two of the gold-diggers

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

54

свою власть Испания, но она не могла предотвратить появление колонистов из Британии, России, Франции и США. В 1821 году Мексика получила независимость от Испании, а в 1825 году этот регион был формально провозглашен территорией Мексиканской Республики, хотя значительную часть населения здесь составляли британские колонисты. Но основным претендентом на Калифорнию были Соединенные Штаты. Именно поэтому американское правительство всячески поощряло заселение этих территорий своими подданными. Нехитрая пропаганда тех лет рисовала Тихоокеанское побережье континента раем для охотников, земледельцев и скотоводов. Сначала в путь двинулись единицы, потом сотни, а вскоре уже тысячи переселенцев отправились осваивать новые земли. После американо-мексиканской войны 1846—1848 годов, в которой США одержали победу, Мексика уступила часть своих земель, но отнюдь не безвозмездно, а за сумму в пятнадцать миллионов долларов. Калифорния стала еще одним штатом растущей империи. За неделю до подписания договора об этом произошло событие, которое определило не только судьбу нового штата, но и развитие американской экономики вообще. Плотник из Нью-Джерси Джеймс Маршал вместе с партнером Джоном Саттером обнаружили в притоке реки Амери-

кан крупицы желтого металла, который оказался золотом, — началась величайшая в истории США «золотая лихорадка». Об этой находке узнал весь мир, и в Калифорнию рванули тысячи отчаянных искателей приключений — французы, мексиканцы, чилийцы, китайцы. Разумеется, американцы считали эту землю своей и всячески старались ограничить приток иностранцев. Но тщетно! Даже драко-

Салун — самое популярное место в старательском городке. Разумеется, изрядная доля золотого песка оседала у владельцев этих заведений, часто становившихся жертвами грабителей. Фотография второй половины XIX века.

There’s Gold in Them There Hills!

American, part of a nation that now extended across the continent.

A week before the signing of the peace treaty, an event took place that would shape not only the destiny of the new state, but also the US economy as a whole. James Marshall, a carpenter from New Jersey, and his partner John Sutter discovered in a tributary of the American River nuggets of a yellow metal that proved to be gold. The greatest gold rush in American history had begun.

News of the find spread around the world and thousands of reckless adventurers poured into California — Frenchmen, Mexicans, Chileans and Chinese. Of course the Americans now regarded this land as their

многие мексиканцы испытали ярость янки на собственной шкуре. Поэтому и дальнейшая история Хоакина Мурьеты выглядит вполне правдиво, хотя и не имеет исторических доказательств.

San Francisco Harbour.

Hundreds of thousands of men from a host of countries poured off ships here in the hope of making a quick fortune.

1862 engraving.

новские налоги не могли остановить жаждущих быстрой наживы. Население края стало стремительно расти. «Белые американцы» к уроженцам этих мест относились не намного лучше, чем к пришлым чилийцам или китайцам:

came across a long burnt-out campfire and scattered around it five corpses half-eaten by coyotes. The bodies belonged to those same Americans and carved into the forehead of each of them was a single letter M.

In 1821 Mexico gained its independence from Spain, and in 1825 the territory known as California was formally annexed by the Mexican republic, although British colonists made up a considerable segment of the population. The main rival claimant for California, however, was the United States. For that reason the government in Washington did all it could to encourage its citizens to settle in that part of the continent. The simplistic propaganda of that period painted a picture of the Pacific coastal region as a paradise for hunters, farmers and stockmen. In ones and twos at first, then by the hundreds, and soon by the thousands, men and women headed off to settle the new lands.

After the Mexican-American War of 1846–48, from which the USA emerged victorious, Mexico ceded extensive amounts of territory. The bulk of California became

«Гавань Сан-Франциско». Сотни тысяч людей из разных стран сходили здесь с кораблей в надежде на быстрое обогащение. Гравюра.

1862 год.

The saloon was the most popular place in a mining town. Of course a fair share of the gold dust ended up in the hands of those who owned such establishments and they often became targets for robbery.

Photograph from the second half of the 19th century.

«Пять Хоакинов»

55

После смерти Роситы Хоакин занялся старательством на другом участке и взял в компаньоны младшего брата Хесуса. А судьба уже готовила ему новый удар… Один из приезжих янки обвинил братьев в краже мула. В надежде на правосудие белых оба отправились в ближайший городок и… оказались во власти разъяренной толпы.

— Вот они, конокрады, вздерните их! — закричал кто-то. Братьев скрутили и потащили к дереву. Кто-то перебросил через сук два лассо. «Отправлению правосудия» помешал местный проповедник. К его словам прислушались и вешать «мексиканских выродков» не стали — просто избили. Впрочем, оказалось, что в свалке кто-то нанес Хесусу несколько ударов ножом. Зверски избитый Хоакин добрался до ближайшей хижины. Еле ворочая языком, он попросил: — Пожалуйста, дайте мне лопату. Я должен похоронить брата. Предав тело земле, он снова исчез. А вскоре участники суда Линча начали умирать один за другим. Одного нашли в конюшне с простреленной головой. Дво-

own and did all they could to restrict the influx of foreigners. But to no effect! Even draconian taxes could not stop those hoping to make a quick fortune.

The “white Americans” attitude towards those born in this area was not much better than towards the incomers from Chile and China. Many Mexicans gained first-hand experience of the yanquis’ brutality. For that reason the rest of Joaquin Murieta’s story is quite believable, although there is no documentary evidence for it.

The “Five Joaquins” After Rosita’s death, Joaquin tried prospecting in a different area, with his younger brother Jesus as his partner. But fate was already preparing another blow.

One of the newly-arrived yanquis accused the brothers of stealing a mule. Placing their hopes in the white man’s justice, the pair set off to the nearest town and found themselves in the hands of a furious mob.

“There are the horse-thieves! String ’em up!” somebody shouted. The brothers were bound and dragged to a tree. Two lassos were quickly tossed over a branch. It was

их — на участке, где они промывали золото. Еще одного обнаружили в лодке у реки. И у каждого мертвеца лоб пересекал разрез в виде буквы «М». Ни у кого не осталось сомнений в том, кто оставил эту подпись. Мексиканец оказался вне закона… Впрочем, «закон белых» ему и многим другим мексиканцам принес лишь беды, поэтому Хоакин с легкостью нашел себе товарищей, которые были не прочь заняться грабежом.

«Суд Линча». Гравюра на дереве. XIX век. Наказания без постановления суда в некоторых штатах (особенно южных) практиковались начиная с середины XIX века. Калифорния не была исключением.

Lynch Law. 19th-century woodcut.

Summary punishment without the sentence of a court was meted out in a number of states from the middle of the nineteenth century. California was no exception.

Вскоре по Калифорнии начали распространяться слухи о шайке благородного разбойника Мурьеты, который защищает сирых и слабых, а грабит лишь тех, кто разбогател неправедным путем. Что в этих слухах было правдой, а что вымыслом —

О несметных богатствах, где-то спрятанных Хоакином Мурьетой, до сих пор ходят легенды и пишутся книги. Томас Пенфилд в своем «Путеводителе по сокровищам Калифорнии» указал на десяток мест, где, по его мнению, зарыто награбленное знаменитым бандитом. Однако поиски результата не дали.

only the intervention of the local preacher that prevented “justice” being done. The men listened to his words and gave up the idea of hanging the “filthy dagos”. They just beat them instead. But it turned out that in the crush someone had stabbed Jesus several times.

Savagely beaten, Joaquin crawled to the nearest cabin. Barely able to speak, he asked for a spade to bury his brother with.

Once he had finished, he disappeared again.

Soon the members of the lynch mob began to die one after another. One was found in the stables with a bullet in his head. Two on their claim, where they were panning for gold. One more corpse turned up in boat by the river. And each of them had the letter M cut into his forehead.

Nobody was in any doubt whose mark this was. The Mexican had become an outlaw.

It was not long before California was awash with rumours about a band led by the noble-minded brigand Murieta who protected the weak and lonely and stole from those who had grown rich dishonestly. How much truth there was to those rumours and how much fiction is unclear.

The untold wealth supposedly hidden by Joaquin Murieta is the stuff of legends and the subject of books to this day. In his Guide to Treasure in California, Thomas Penfield indicated ten places where he believed the infamous bandit buried his spoils. But searches have proved fruitless.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

неизвестно. Доподлинно известно лишь то, что один из членов шайки Мануэль Гарсия, по прозвищу Трехпалый Джек, прославился многочисленными убийствами китайских старателей в округе Калаверас и приобрел себе славу борца с иноземцами. Впрочем, «популярность» с Мурьетой делили еще четверо мексиканцев с этим, очень распространенным тогда, именем — Хоакин Карильо, Хоакин Валенсуэла, Хоакин Окоморения и Хоакин Ботелльер. В официальных бумагах банда называлась «Пять Хоакинов», но можно было только строить предположения, как действовали тезки — сообща или порознь… Редактор одной из калифорнийских газет писал: «…Хоакинов тесно связали со всеми преступлениями в округе, и многие хотели их поймать, но им всегда удавалось избежать плена. Каждое

убийство, каждое ограбление теперь приписывалось Хоакинам. Иногда это был Хоакин Карильо, иногда — Хоакин Мурьета, временами это был еще какой-нибудь Хоакин. Но преступник всегда носил это имя». Если верить газетам времен «золотой лихорадки», то во всем штате не было ни одного отеля, в котором бы Хоакин не останавливался, ни одного бара, в котором бы он не выпил кружку пива, все города были хотя бы раз ограблены Хоакином, а количество украденных им лошадей и убитых содержателей салунов не поддается подсчету. Наконец, 11 мая 1853 года губернатор Калифорнии Джон Биглер официально санкционировал создание отряда калифорнийских рейнджеров под командованием капитана Гарри Лава для поимки

«Пятерых Хоакинов». Двадцать самых опытных калифорнийских стрелков и разведчиков отправились на «охоту».

Голова и рука

«Туман в каньоне Тенайя». С картины Томаса Хилла.

1885 год. Живописные пейзажи Америки вполне располагают к героическим легендам, которые уже стали национальным достоянием США.

Жизнь Гарри Лава была богата приключениями. И кем только не доводилось ему быть — пиратом, разведчиком, шерифом. Он возглавил отряд калифорнийских рейнджеров, расправившихся с бандой Хоакина Мурьеты. Рисунок неизвестного художника.

Mist in Tenaya Canyon.

From the 1885 painting

by Thomas Hill.

America’s picturesque landscapes themselves inspire the heroic legends that have become a national treasure of the USA.

Harry Love lived a life full of adventure and changes of occupation — pirate, scout, sheriff. He was the commander of the California Ranger detachment that made short shrift of Joaquin Murieta’s band.

Drawing by an unknown artist.

Слева внизу. «Скачки через рожь». Скульптура Фредерика Ремингтона.

1902 год.

57

56

One established fact, though, is that a member of the band — Manuel Garcia, known as “Three-Fingered Jack” — was known for the killings of many Chinese prospectors in Calaveras county and had a reputation for fighting against immigrants.

Murieta shared his fame with four other Mexicans who all had the same first name (very popular at that time) — Joaquin Carrillo, Joaquin Valenzuela, Joaquin Ocomorenia and Joaquin Botellier. Official documents contain references to the “band of the Five Joaquins”, but it is actually a matter of speculation whether these namesakes acted together or separately.

If we are to believe the newspapers of the Gold Rush era, there was not a single hotel in the whole state in which Joaquin had not

Bottom left. Coming through the Rye. Sculpture

by Frederick Remington.

1902.

Гарри Лав и его люди патрулировали долину Сан-Хоакин и спустя месяц в каньоне Панoче, который находится в 50 милях от города Монтеррея, наткнулись на нескольких мексиканцев. Мурьета пытался бежать, но лошадь под ним убили, а его самого, готового сдаться в плен, рейнджеры застрелили случайно. Смерть настигла и Трехпалого Джека. Про других членов шайки Лав высказался расплывчато: «Во время погони мы убили нескольких бандитов, остальных ранили, некоторых — тяжело. Тем не менее они продолжали отстреливаться…» Чтобы представить губернатору доказательства смерти Мурьеты, Лав распорядился отрезать его голову и руку Трехпалого Джека и послал своих людей в ближайшее поселение, чтобы заспиртовать их. (Подробности этой стычки стали известны историкам благодаря одному из рейнджеров — долгожителю Уильяму Джеймсу Говарду, скончавшемуся в 1924 году.) Капитану рейнджеров поверили и даже выплатили ему помимо обещанной награды в тысячу долларов еще пять тысяч. Своими страшными трофеями Гарри Лав и его рейнджеры распорядились своеобразно: они нашли нескольких уважаемых

slept, not a single bar in which he had not downed a glass of beer. Every town had been robbed by Joaquin at least once and no-one could keep track of the number of horses he had stolen and men he had killed.

Finally, on 11 May 1853, California governor John Bigler officially sanctioned the formation of a detachment of California Rangers under the command of Captain Harry Love to hunt down the Five Joaquins.

Twenty-six highly experienced marksmen and scouts took up the challenge.

Head and Hand Harry Love and his men patrolled the San Joaquin Valley and after a month they came across a group of Mexicans at Panoche Pass, 50 miles from Monterey. Murieta tried to flee, but his horse was shot from under him, and the rangers killed him accidentally as he tried to surrender. Three-Fingered Jack also met his death that day. (The details of the skirmish became known to historians thanks to one of the rangers, the long-lived William James Howard, who died in 1924.)

In order to provide the Governor with proof of Murieta’s death, Love gave orders

людей, воочию видевших преступников, и заставили письменно подтвердить подлинность останков. И вскоре паноптикум отправился по всем городам Калифорнии. Правда, злые языки утверждали, что в округе Калаверас, где Мурьету хорошо знали, фургон не появлялся. А какаято мексиканка, объявившая себя сестрой разбойника, заявила, что выставленная голова не принадлежит ее брату. Репортеры тоже не желали расставаться с лакомой темой — например, в газете «Алта Калифорния» писали: «Чтение различных отчетов о захвате и обезглавливании „печально знаменитого Хоакина Мурьеты“ доставляет немалое развлечение нашим гражданам. Вздор этих отчетов настолько очевиден, что остается удивляться, как разумный человек может верить подобным заявлениям». Утверждали, что убит был Хоакин Валенсуэла, а настоящий Мурьета скрылся с награбленным золотом и вернулся в Мексику. Спустя годы прошел слух, что прах Хоакина покоится на старом иезуитском кладбище в горах Сьерра-Мадре. Кто-то говорил, что сокровища Хоакина прибрала к рукам его жена, которая вовсе не погибла от рук злодеев... Паноптикум некоторое время привлекал толпы людей, а когда интерес к нему угас, «экспонаты» оказались в одном из музеев Сан-Франциско. В 1906 году во время сильнейшего землетрясения они были утрачены.

that his head and Three-Fingered Jack’s hand be cut off and sent men to the nearest township for alcohol to preserve them. The ranger captain’s story was accepted and he even received a $5,000 bonus on top of the promised $1,000 reward. Love and his rangers found an inventive use for their terrible trophies. They sought out several respected citizens who had seen the criminals in person and had them confirm in writing the authenticity of the remains.

Soon the panopticon began its journey around the towns of California. There were, admittedly, malicious tongues that claimed that the van never made it to Calaveras county, where Murieta had been well known. And some Mexican woman, claiming to be the bandito’s sister, insisted that the head on display was not her brother’s.

Reporters, too. did not want to let a juicy story die. They wrote that the man killed was Joaquin Valenzuela, while the real Murieta had gone into hiding with the stolen gold and then returned to Mexico. Others claimed that Joaquin’s loot had fallen into the hands of his wife, who had not been killed by villains at all.

Афиша, анонсирующая в городке Стоктон «передвижную выставку», на которой демонстрировались голова знаменитого Хоакина и кисть Трехпалого Джека. 1853 год.

A poster advertising the display of the supposed head of Murieta and hand of Three-Fingered Jack in Stockton, California. 1853.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

58

Сам Гарри Лав приобрел на вырученные деньги лесопилку, женился, а в 1868 году был убит на дуэли в городке Санта-Круз.

Жизнь после объявленной смерти Первым, кто обратился в своем творчестве к образу Мурьеты, был журналист Джон Роллин Ридж, сын вождя племени чероки от белой женщины. Под своим индейским именем Желтая Птица он в 1854 году опубликовал книгу «Жизнь и приключения Хоакина Мурьеты, знаменитого калифорнийского бандита». Ныне можно только гадать, какие эпизоды в этом произведении правда, а какие порождены фантазией автора или придуманы в угоду душещипательному сюжету. По крайней мере, те, кто впоследствии писал книги о Мурьете, основывались именно на сочинении Желтой Птицы. А книг были написаны десятки! Не упустил золотую жилу и американский кинематограф — уже в 1919 году по мотивам этой истории Дэвид Гриффит снял фильм «Алые дни», правда, назвал главного героя Альваресом. В основу фильма 1936 года легла книга Уолтера Ноубла Бернса «Робин Гуд из Эльдорадо», потом последовало еще несколько лент, среди которых наиболее известна «Хоакин Мурьета: легенда, написанная кровью», за которой последовала и телепостановка. В 1967 году чилийский поэт Пабло Неруда написал драматическую кантату

The panopticon drew large crowds for a time, but when interest in it faded, the exhibits found their way into a San Francisco museum. They were lost during the terrible earthquake and fire of 1906.

Harry Love bought a sawmill with the money awarded to him. He married, but was killed in a duel in the city of Santa Cruz in 1868.

Life after Death The first person to write at length about Murieta was the journalist John Rollin Ridge, the son of a Cherokee Indian chief and a white woman. Under his Indian name of Yellow Bird, he published a book in 1854 — The Life and Adventures of Joaquin Murieta, the Celebrated California Bandit. Today we can only guess which episodes in his work are true and which are the product of the author’s imagination or were borrowed to bolster the moving tale. At least we know that those who wrote books about Murieta later drew mainly on Yellow Bird’s account. And dozens of books have been written!

American movie-makers have not overlooked this gold vein either. As early as 1919 D.W. Griffith made Scarlet Days based on ele-

«Сияние и смерть Хоакина Мурьеты, чилийского разбойника, убитого в Калифорнии 23 июля 1853 года». Это произведение на советской сцене стараниями режиссера Марка Захарова, переводчика Павла Грушко и композитора Алексея Рыбникова превратилось в мюзикл. Со скрипом миновав цензурные препоны, «Мурьета» в 1976 году вышел к зрителю, восторженно его принявшему. Был также выпущен аудиоальбом, а в 1983 году — полнометражный фильм. История о Хоакине Мурьете стала первым мюзиклом в России, воплощенным сразу в трех крупных формах, принятых в мировой практике.

линия жизни: начальник Аляски / line of fate: chief of Alaska линия жизни: перебежчик / line of fate: turncoat страна, которую мы потеряли / the country that we lost великие о великих / great minds about the greats улица, улица... / through street broad and narrow искусство отдыхать / the art of relaxation традиции / traditions высокий стиль / high style

Вряд ли калифорнийский разбойник мог предположить, что его история перешагнет через века и воплотится во множестве книг, театральных постановок, кинолент и даже станет мюзиклом в далекой России.

The Calfornia outlaw could hardly have imagined that his story would span the centuries and become the subject of numerous books, plays, films and even a musical in distant Russia.

ments of the story, although the central character was named Alvares. A 1936 film, based on the book by Walter Noble Burns The Robin Hood of El Dorado, was followed by several more, of which the best known is Joaquin Murieta… a legend written in blood.

In 1967 the Chilean poet Pablo Neruda wrote the dramatic cantata entitled The Glory and Death of Joaquin Murieta, a Chilean bandit killed in California on 23 July 1853. Thanks to the efforts of director Mark Zakharov, translator Pavel Grushko and composer Alexei Rybnikov, this work was turned into a Soviet stage musical. Barely passed by the ever-vigilant censors, in 1967 Murieta was presented to the public that received it with delight.

The project also spawned an LP and, in 1983, a full-length film. The tale of Joaquin Murieta was the first musical in Russia to come out in all the three major forms traditional in world practice.

Ныне уже невозможно судить, действительно ли Хоакин Мурьета — «калифорнийский Робин Гуд» или, как писали газеты того времени, «кровожадный злодей, не знающий милосердия и одержимый манией убийства». Его имя давно стало продукцией массовой культуры.

Today it is impossible to judge whether Joaquin Murieta was really “California’s Robin Hood” or, as the newspapers of the time insisted, “a bloody villain who knows no mercy and is driven by a mania for killing”. His name has long since turned into the stuff of mass culture.

Александр ВОСТОКОВ / by Alexander VOSTOKOV

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

of fate: chief of Alaska

Порывистый ветер свистел в корабельных снастях, небо хмурилось, обещая вот-вот ударить сверху дождем. Александр Андреевич Баранов стоял, тяжело опершись на борт и глядя на перекатывающиеся свинцовые волны. Его одолевали невеселые думы. Позади двадцать восемь лет тяжелейших трудов, строительство Ново-Архангельска, дипломатические игры с англичанами и американцами, стычки с индейцами. Сколько раз спасала его от верной смерти надетая под рубаху кольчуга! Перед отплытием он подарил ее индейским вождям, пришедшим проводить Великого Нанука, что на их языке означало — Повелитель Белых Медведей. Так его здесь прозвали. Индейцы относились к нему с уважением, а вот столичные чинуши… Баранов совершенно не понимал: зачем руководство компании настаивает, чтобы он прибыл с отчетом в Петербург? Ревизия нарушений не выявила. Да и не могла: он честно служил Отечеству. А кто ждет его в России? Семья, друзья, партнеры… вся его жизнь — здесь, на Аляске. Могли бы оставить старика в покое, ан нет! Неймется столичным… Первый правитель Аляски глубоко вздохнул, бросил последний взгляд на удаляющийся берег и спустился в каюту. Прилег. В памяти невольно возникли события далекого 1790 года.

60

«Русским полезен Америки край» an american province for russians’ use

The gusting wind whistled in the rigging; the sullen sky held the promise of rain at any moment. Alexander Andreyevich Baranov leaned heavily on the ship’s rail and stared at the rolling leaden waves. He was overcome with gloomy thoughts.

Behind lay twenty-eight years of gruelling work, the construction of Novo-Arkhangelsk, diplomatic games with the British and Americans, skirmishes with the Indians. How many times had he been saved from certain death by the chain mail he wore beneath his shirt? Before sailing he had presented it to the native chiefs who had come to bid farewell to the Great Nanook — the Lord of the Polar Bears, as they called him.

The Indians regarded him with respect. If only he could say the same of the functionaries back in St Petersburg…

Baranov was at a loss to understand why the management of the company insisted that he personally give an account of himself in the capital. The inspection had not revealed any malpractices. Nor could it have: he had served his country honestly. What awaited him in Russia?

His family, friends and partners… his whole life was here, in Alaska. They might have given an old man his rest, but no. Those Petersburgers could not leave things be.

The first ruler of Alaska sighed deeply. He cast a final glance at the retreating shore and went down to his cabin.

As he lay down, his mind drifted back to the events of the distant year 1790.

Удары «ожесточенной судьбы» Для купца из Каргополя Александра Баранова, уже десять лет ведущего дела в Иркутске, тот год начался крайне неудачно. Да что там неудачно, скверно начался! Лишь подступила зима — чукчи напали на его промысловое поселение, стоявшее на реке Анадырь. Людей почти всех поубивали, товары растащили, а сам он едва жив остался. Воротившись в Иркутск, узнал, что сгорел принадлежавший ему стекольный завод. Да еще душегубы-кредиторы подступили... Тяжкое выдалось время!

The Blows of “Embittered Fate” That year had begun unfortunately for Alexander Baranov, a merchant from Kargopol who had been active in Irkutsk for a decade already. Unfortunately — disastrously was more the word! As soon as winter came, the Chukchi had attacked his furgathering settlement on the River Anadyr.

The people had almost all been killed, his wares plundered, and he himself barely survived. On his return to Irkutsk he learned that the glassworks he owned had burnt down. Ruthless creditors had begun calling in their loans. Hard times indeed!

So when his old acquaintance Grigory Shelikhov again, probably for the third time already, suggested he take charge of his company’s affairs on Kikhtak Island, off the coast of Alaska, Baranov did not need to Слева. Фрагмент карты Камчатки, Алеутских островов и Аляски, составленной и нарисованной от руки капитаном Тимофеем Шмалевым. 1775 год.

Left. Part of a map of Kamchatka, the Aleutian Islands and Alaska compiled and drawn by Captain Timofei Shmalev.

1775.

Вверху. Александр Баранов. Портрет работы Д. Г. Смирнова. Литография. 1810-е годы.

Top. A lithographic portrait of Alexander Baranov

by D.G. Smirnov. 1810s.

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

62

Поэтому, когда его давний знакомый Григорий Шелихов в очередной, уже, наверное, третий по счету, раз предложил возглавить дела своей компании на острове Кадьяк, что вблизи Аляски, Баранов долго не раздумывал. Так, для порядку и солидности взял на размышление три дня, а потом ударили по рукам: «Мы, нижеподписавшиеся, рыльский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольский купец иркутский гость Александр Андреев сын Баранов постановили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо-восточною компаниею, тамо расположенною...» В августе на галиоте «Три святителя», с командой из пятидесяти двух человек, он отправился к берегам Нового Света. Начало экспедиции оказалось неудачным. Корабль попал в жестокий шторм и разбился, а те, кто спасся, зазимовали на Уналашке, одном из Алеутских островов. Еле выжили. Только весной, построив из остатков галиота несколько байдар, Баранов с товарищами добрался до главной конторы шелиховской компании. Впрочем, компания — это громко сказано. Несколько зимовок, контора в гавани Трех Святителей на Кадьяке да чуть больше сотни русских промышленных людей, занимающихся добычей пушнины в подчинении. «При первом шаге, ожесточенная

судьба преследовала меня здесь несчастием, но может быть увенчает конец благими щедротами, или паду под бременем ее удара»,— писал Баранов в Россию. Перед Александром Андреевичем лежала неизведанная страна, богатая лесом и пушным зверем, а океан — ценной ры-

think twice. For form’s sake, he asked for three days to consider the offer before shaking hands. In August he set off aboard the galiot Three Saints with a group of 52 men bound for the shores of the New World.

Again disaster lay in wait for him. The ship broke up during a terrible storm and those who survived had to spend the winter on Unalaska, one of the Aleutian Islands.

They barely survived. Only in spring, after building boats from the wreckage of their ship, did Baranov and his comrades reach the main factory of Shelikhov’s company.

“Company” sounds too grand for what he found there — a few winter-camps, the factory at Three Saints’ harbour on Kikhtak (now Kodiak) Island and just over a hundred Russian hunter-trappers engaged in collecting furs. “At the first, embittered fate pursued me with misfortune here, but perhaps it will crown the end with bountiful generosity, or else I shall fall beneath its blow,” Baranov wrote back to Russia.

founded stood. The land was bare with hardly any trees, not enough to make a good house, let alone a stockade. Clay for bricks needed to be found, and copper would be useful too.

Without waiting for the arrival of ships from Okhotsk, Baranov went around the coast of the large island in a small leather Aleutian boat. And he found what he was looking for. Soon the company’s factory moved to Pavlovsk Harbour. In the spring of 1792, having built and fortified a settlement there, Alexander Andreyevich sent expeditions out in all directions to hunt, reconnoitre and familiarize themselves with the land. He joined one of them himself.

As if giving way before the powerful pressure of mercantile energy, fate gradually turned in the Russian colonists’ favour.

While investigating the Chugach Gulf, Baranov found a whole stand of trees suitable for shipbuilding. He was delighted beyond measure. He could create a fleet!

Returning to camp, tired but happy, he fell into bed, but not before instructing his deputy to post sentries.

“We only recently smoked the peace-pipe with the Chugach Indians,” the man object-

First Steps in Alaska Baranov was very unhappy with the bay on which the settlement that Shelikhov had

бой и морским котиком, но почти все начинать ему пришлось с нуля. Нужно было осваивать и заселять эту суровую землю, строить крепости и корабли, заниматься огородничеством и скотоводством, развивать торговлю, открывать церкви и школы...

Первые шаги на Аляске Бухта, где располагался основанный Шелиховым поселок, Баранову решительно не понравилась. Место голое, деревьев мало — даже на хороший дом не хватит, не то что на крепость! Глину для кирпичей искать надо, и медь неплохо бы найти. Говорили знающие люди, что должна быть медь на острове, тогда и свои корабли сподручнее строить. А без них

Честью, славой сюда завлечены, Дружбой братской здесь соединены, Станем создавати, дальше занимати, Русским полезен Америки край. Здесь хоть дика кажется природа, Кровожадна привычка народа, Но выгоды важны, отечеству нужны, Сносным делают скуку и труд. Стихотворение, написанное А. А. Барановым в честь основания крепости на острове Ситка (ныне остров Баранова).

By honour drawn here, and by fame, United in fraternal friendship’s name, We shall labour to produce An American province for Russians’ use.

Though nature here may seem so wild, The natives’ customs far from mild, So great will our homeland’s benefits be That tedium and toil we’ll bear willingly.

Verses penned by Alexander Baranov to mark the establishment of a fort on the island of Sitka.

63

никак не освоить огромные пространства Аляски. Не дожидаясь, когда придут суда из Охотска, Баранов на небольшой кожаной алеутской лодке обошел вокруг Кадьяка. И нашел-таки что хотел! Вскоре контора компании переехала в Павловскую гавань. А весной 1792 года отстроив и укрепив здесь поселение, Александр Андреевич во все стороны разослал промысловые экспедиции охотиться, разведывать земли и обживаться. С одной из них отправился лично. Словно уступая могучему напору купеческой энергии, судьба стала потихоньку благоволить русским колонизаторам. Обследуя Чугачский залив, Баранов нашел настоящую корабельную рощу. Радости его не было предела. Можно строить флот! Вернувшись в лагерь усталый, но довольный, он упал в койку, бросив на ходу помощнику, что надо выставить дозорных.

— Так ведь давеча трубку мира курили с индейцами-чугачами. А кроме них, тут никого. Зачем дозор? — попытался спорить артельщик.

— Ставь, ставь, — уже сквозь сон пробормотал Баранов. Что это было: врожденная осторожность, многолетняя привычка быть начеку или интуиция?.. Среди ночи Баранов подскочил, разбуженный истошными криками. Кричали кадьякские охотники, сопровождавшие экспедицию и ночевавшие

Фрагмент карты владений Российско-Американской компании в Северной Америке. 1821 год. Красным обведен остров Кадьяк — основная база русских поселенцев до 1808 года. Синим — остров Ситка (ныне остров Баранова), куда в 1808 году была переведена главная контора Российско-Американской компании.

Detail of a map showing the territories belonged to the Russian-American Company in North America.

1821.

Kikhtak (now Kodiak) Island, the Russian settlers’ base until 1808, is circled in red. Sitka (now Baranof) Island, to which the main office of the Russian-American Company was transferred in 1808, is circled in blue.

«Шлюп „Нева“ у поселения Павловская Гавань на острове Кадьяк». С картины неизвестного художника XIX века.

The sloop Neva at the Pavlovsk Harbour settlement on Kodiak Island.

From a painting by an unknown 19th-century artist.

ed, “And there’s no-one here beside them.

Why the sentries?”

“Just do it,” Baranov muttered, already half-asleep.

What was it: inborn caution, the long-time habit of remaining on the alert, or intuition?

Baranov sprang from his bed in the middle of the night, awoken by desperate cries. They came from the Kodiak hunters, who had

accompanied the expedition and were camping on the shore under their upturned canoes. Dashing from his shelter, Baranov immediately assessed the situation by the light of the moon. Tlingit Indians, known to the Russians as Kolosh, had attacked the camp. Baranov rushed to the falconet, turned it towards the enemy and lit the fuse. The small cannon thundered. The Indians fell

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

на берегу прямо под своими байдарами. Выскочив из шалаша, Баранов при свете луны мгновенно оценил ситуацию: на лагерь напали индейцы-тлинкиты, или, как их звали русские, колоши. Баранов метнулся к фальконету, развернул его в сторону нападавших и поджег фитиль. Громыхнул выстрел. Индейцы попятились, но не отступили. Они были облачены в воинские доспехи: деревянные латы, оплетенные китовыми жилами, защищали от копий и ножей. На многих — толстенные кожаные плащи. Вкупе с латами их и пуля не возьмет. На головах крепкие деревянные шлемы, лица закрыты устрашающими масками. Просвистело копье, ударило Баранова в грудь и отскочило. Добрую кольчугу по-

Торговля пушниной была главным источником дохода Российско-Американской компании. Промысловую партию составляли в основном из алеутов. На охоту одновременно могло выйти до 500 байдар. Обычно эту флотилию сопровождали одно-два парусных судна с пушками для защиты промышленников от воинственных колошей и пиратов. «Охота на бобра. Аляска». Иллюстрация из газеты XIX века.

The fur trade was the main source of income for the Russian-American Company. Fur-gathering expeditions were usually made up of Aleuts.

Beaver Hunting, Alaska.

19th-century newspaper illustration.

дарили ему купцы-сотоварищи перед отъездом из Иркутска!

— А ну, молодцы, заряжай! — крикнул Баранов. — Не боись, одолеем супостатов! Бой продолжался часа два. Наконец колоши отступили. На следующий день посланцы от племени пришли с просьбой о мире, пояснив, что напали на русских случайно, по ошибке приняв их лагерь за стоянку своих давних врагов — чугачей. Баранов сделал вид, что поверил им. Война с тлинкитами никак не входила в его планы. Торговать хорошо, если живешь в мире...

«В спокойствии и добром согласии» Осенью 1794 году на Кадьяк к Баранову наконец пришло подкрепление: полторы сотни промышленных людей и поселен-

цев для организации сельскохозяйственной колонии. До этого российские корабли из Охотска не могли пробиться на Аляску из-за штормов. Теперь под началом Баранова находилось уже почти триста русских колонистов. Зимой начали закладку собственного флота. И даже отлили медные колокола для церкви. Жизнь постепенно налаживалась, расширялась освоенная территория. К 1799 году позиции Баранова на Аляске были столь сильны, что указом императора Павла I была создана Российско-Американская компания, в состав акционеров которой вошли члены императорской семьи. Главным правителем русских поселений на Аляске был назначен Баранов, теперь не просто управляющий купеческим

Под флагом Российско-Американской компании прошло тринадцать кругосветных путешествий.

Thirteen circumnavigations of the globe were accomplished under the flag of the Russian-American Company.

«Слава имени Баранова гремит между всеми варварскими народами, населяющими северо-западные берега Америки до пролива Жуан де Фука. Даже живущие в отдаленности приезжают иногда смотреть его, и дивятся, что столь предприимчивые дела могут быть исполняемы человеком столь малого роста», — писал русский путешественник Гавриил Иванович Давыдов в 1802 году.

Слева. Колошская деревня. Ниже. Индейцы колоши. Иллюстрации из газет середины XIX века.

Left. A Kolosh village.

Below. Kolosh (Tlingit) Indians. A mid-19th-century newspaper illustrations.

“The fame of the name Baranov resounds among all the barbarian peoples inhabiting the north-western coasts of America as far as the Juan de Fuca Strait.

Even those who live far away sometimes make the journey to gaze upon him and wonder that such enterprising deeds can be accomplished by a man of such small stature,” the Russian traveller Gavriil Ivanovich Davydov wrote in 1802.

65

64 Слева. «Колоши на Ситке». Работа художника Фридриха Генриха Китлица, который участвовал в кругосветном плавании военного шлюпа «Сенявин» в 1826—1829 годах. Его рисунками иллюстрированы записки начальника экспедиции Федора Петровича Литке.

back, but did not run off. They were clothed in armour: wooden tabards entwined with whale sinews gave protection from spears and knives. Many were also wearing thick leather capes. In combination with the tabards they would even stop bullets. They wore strong wooden helmets on their heads and covered their faces with fearsome masks.

A spear came flying, struck Baranov on the chest and bounced off. The stout chain mail had been a gift from his fellow merchants before his departure from Irkutsk.

Left. Kolosh on Sitka.

A work by the artist Friedrich Heinrich von Kittlitz, who took part in the roundthe-world voyage of the naval vessel Seniavin in 1826—29. His drawings illustrate the notes made by the expedition leader, Fiodor Petrovich Lütke (Litke).

“Come on, lads, load up!” Baranov shouted. “Never fear, we’ll get the better of them!”

The fight continued for some two hours.

Finally the Kolosh withdrew. The next day the tribe sent envoys, seeking peace. They claimed to have attacked the Russians accidentally, having mistaken them for a group of their long-standing enemies, the Chugach.

Baranov pretended to believe them. A war with the Tlingit played no part in his plans.

Trade flourishes when you live in peace.

“In Peace and Good Harmony” In the autumn of 1794 Baranov at last got reinforcements on Kodiak: around 150 hunter-trappers and settlers intending to establish an agricultural colony. Before that, storms had prevented Russian ships from

Ниже. Прославленные в рок-опере Алексея Рыбникова на стихи Андрея Вознесенского фрегат «Юнона» и шлюп «Авось» принадлежали Российско-Американской компании. Первый был куплен Николаем Резановым у американцев, второй построен в НовоАрхангельске.

Below. The frigate Juno and the sloop Avos, made famous to Russians by Alexei Rybnikov’s rock opera (with lyrics by Andrei Voznesensky), belonged to the Russian-American Company. The former was bought from the Americans by Nikolai Rezanov; the latter was built in Novo-Arkhangelsk.

Выше. «Охота на оленей». Гравюра на дереве середины XIX века.

Above. Deer Hunting.

Mid-19th-century woodcut.

crossing to Alaska from Okhotsk. Now Baranov had almost 300 Russian colonists under his command. That winter they began to build their own fleet and even cast copper bells for the church.

Life gradually became easier; the territory under their control grew. By 1799 Baranov’s position in Alaska was so strong that

Paul I issued a decree creating the RussianAmerican Company with members of the imperial family among its shareholders.

Baranov was appointed chief administrator of the Russian settlements in Alaska. Now he was not just the head of a commercial enterprise, but the Russian Empire’s ambassador plenipotentiary in the New World!

The company’s new status opened up great prospects for development and Baranov turned his gaze to the north-west coast of America. He bought a plot of land from the native chiefs on the island of Sitka and founded St Michael’s Fort. In contrast to other colonists, British and American, Baranov displayed a statesmanly far-sightedness,

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

хозяйством, а полномочный представитель Российской империи в Новом Свете! В небо над домами в Павловской гавани взмыл Андреевский флаг. Новый статус компании открывал богатые перспективы для развития. К тому же на освоенных территориях из-за интенсивной охоты стало сокращаться поголовье пушного зверя — главного источника дохода компании. И Баранов обратил свой взор на северо-западное побережье Америки. Летом 1799 года он направил туда целую флотилию (более четырехсот!)

байдар в сопровождении гукора «Св. Екатерина» и галиота «Орел». Выкупив у местных вождей участок земли на острове Ситка, Александр Андреевич заложил Михайловскую крепость. В отличие от других колонистов, англичан и американцев, Баранов, проявляя государственную дальновидность, старался наладить с индейцами дружественные отношения. На территориях, принадлежавших Российско-Американской компании, запрещалась продажа спиртного и оружия туземцам, поощрялись огородничество и

хлебопашество. Смешанные браки между русскими промышленными людьми и индианками считались законными. Детей крестили, учили и брали на службу в компанию. Некоторых, особо способных, отправляли учиться в Петербург. Любопытно свидетельство стороннего наблюдателя, английского мореплавателя Джорджа Ванкувера, писавшего: «Я с чувством приятного удивления видел спокойствие и доброе согласие, в каком живут русские между самыми грубыми сыновьями природы. Покорив их под свою власть, они удерживают

Русскими поселенцами на Аляске было основано более 20 укрепленных поселений и факторий. Гарнизоны небольших деревянных крепостей состояли обычно из 12–25 русских промышленников с несколькими туземцами-работниками. В неукрепленных факториях проживали от 3 до 5 промышленников. Кроме того, существовали и временные промысловые артели для добычи зверя или птицы. Они строили для себя сезонные шалаши, хижины и зимовья. Слева. Форт Святого Михаила, или Михайловская крепость.

В обмен на меха индейцы получали европейские товары, которые не могли производить сами: металлические инструменты, яркие ткани, теплые одеяла, бисер. «Торговая фактория на Аляске». Гравюра на дереве XIX века.

Ниже. Ново-Архангельск. Гравюры на дереве XIX века.

Russian settlers in Alaska established more than twenty fortified settlements and factories.

The garrisons of the small timber forts usually consisted of 12–25 Russian hunter-trappers and a few native workers.

Three to five men lived at the unfortified factories.

In addition teams of hunter-trappers would be formed for a time to go after animals or birds.

They constructed seasonal shelters, huts and winter quarters for themselves.

In exchange for furs the Indians received European goods they could not make themselves: metal tools, bright fabrics, warm blankets and beads.

A Trading Factory in Alaska.

19th-century woodcut.

Left. St Michael’s Fort.

Below. Novo-Arkhangelsk.

19th-century woodcuts.

66

67

striving to establish friendly relations with the Indians. On the territories controlled by the Russian-American Company it was forbidden to sell alcohol or weapons to the natives, while horticulture and grain-growing were encouraged. Mixed marriages between Russian hunter-trappers and Indian women were recognized by law. Their children were baptised, schooled and taken into company service. A few particularly gifted ones were sent to study in St Petersburg.

Right. Peoples of North America (Alaska) with fishing and hunting implements. From an engraving by an unknown mid-19thcentury artist.

Slaughter on Sitka Of course relations between the Russian settlers and the local population were not untroubled all the time or everywhere. The most serious clash took place in May 1802 on the island of Sitka. American and British traders, seeking to reduce the influence of the Russian-American Company, had long been stirring up the Kolosh who inhabited the islands against the Russian “conquerors” and also supplying them with alcohol and selling them arms. The Indians, seduced by promises of more favourable trading conditions, were only waiting for a suitable opportunity. It soon came.

Справа. Народы Северной Америки (Аляски) с атрибутами рыбной ловли и охоты. С гравюры неизвестного художника середины XIX века.

Back in the early spring five British sailors had turned up at St Michael’s Fort. They had been put ashore by their captain for some misdemeanour and asked to be taken into Russian service. Baranov consented — the alternative was to send them to the Indians and anyway there was a shortage of working hands in the settlement. The sailors behaved themselves and pulled their weight.

On the fateful evening Vasily Medvednikov did his usual round of the sentries on the walls.

He had grounds to be on the alert. Friendly Aleuts working in the fur trade had given more than one warning that the Kolosh were planning something bad. Now the gates of the fort were kept barred both day and night.

Assured that everything was in order, Medvednikov returned home. He had barely closed the door, when a shadow slipped silently from the barracks wall and crept to the gates. If Medvednikov had spotted this silhouette, he would have recognized the Englishman Smith, who had had a long talk with the Kolosh who came to the fort selling game that afternoon.

The bar of the gates grated and a moment later Indian war-cries sounded in

влияние над ними не страхом победителей, но, напротив того, приобретая любовь их благосклонным обращением... Русские находятся на весьма дружественной ноге со всеми жителями края».

Резня на острове Ситка Конечно, отношения между русскими поселенцами и местным населением не всегда и не везде были безоблачными. Самый крупный военный конфликт случился в мае 1802 года на острове Ситка. Американские и английские торговцы, желая ослабить влияние Российско-Американской компании, давно подстрекали населявших остров колошей против русских «завоевателей», а кроме того, снабжали их спиртным и продавали оружие. Индейцы, соблазненные посулами более выгодных условий для торговли, лишь выжидали удобного случая. Вскоре он представился. Еще в начале весны в Михайловской крепости объявились пятеро английских матросов. За какие-то проступки капитан корабля приказал высадить их на берег, и тогда они попросились на службу к русским.

Рыба была основным питанием не только местных туземцев, но и русских промышленников. И хотя в артелях иногда держали скот и птицу, выращивали картофель и репу, суровый климат мешал развитию сельского хозяйства.

Fish was the staple food of both the natives and the Russian hunter-trappers. Although the fur-gathering teams sometimes kept livestock and poultry and grew potatoes and turnips, the harsh climate hindered the development of agriculture. the courtyard of the fort. The fight was soon over. The Kolosh took the inhabitants of the fort unaware, killed them and scalped all the Russian hunter-trappers, before setting the place on fire.

Alexander Baranov nursed his strength for two years in order to have revenge on the treacherous Indian chiefs. But as soon as the naval ship Neva, making the first Russian round-the-world voyage under the command of Yury Lisyansky, arrived in Alaska, Baranov was at last ready to move against Sitka. In early autumn 1804 his flotilla joined forces with the Neva and anchored off the island. By that time the Indians, anticipating the wrath of the Great Nanook,

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

68

Женщина и мужчина с острова Уналашка. С гравюры Николая Уткина. 1802 год. На этом алеутском острове прошла первая зимовка Александра Баранова.

A woman and man from Unalaska Island. From an 1802 engraving by Nikolai Utkin. It was on this Aleutian island that Alexander Baranov spent his first winter.

Англичан приютили и определили на работу: лишние руки в поселении никогда не помешают. Вели себя англичане тихо, работали исправно. В тот роковой вечер начальник крепости Василий Медведников, как обычно, обошел дозоры на стенах. Приходилось быть начеку. Дружественные алеуты, работавшие на промыслах, уже не раз предупреждали, что колоши замышляют недоброе, и теперь ворота крепости и днем и ночью держали на запоре. Удостоверившись, что все в порядке, Василий вернулся в дом. Едва за ним закрылась дверь, от стены казармы беззвучно отделилась тень и прошмыгнула к воротам. Если бы Медведников мог рассмотреть этот силуэт, то признал бы англичанина Смита, который сегодня днем о чем-то долго толковал с колошами, пришедшими к крепости продавать дичь. Скрипнул засов на воротах, и спустя мгновение во дворе крепости раздался боевой клич индейцев. Сражение оказалось скоротечным. Застав врасплох обитателей крепости, колоши перебили и оскальпировали всех русских промысловиков, а крепость сожгли.

had built a mighty wooden redoubt there.

Taking it would be no easy matter.

“What is your plan of action, Alexander Andreyevich?” asked Lisyansky as they sat drinking tea in the wardroom.

“The Americans are rubbing their hands at the thought of us getting tied up in a war with the Indians. They’ll use it to weaken our influence in America and the Indians will be in bondage to them as they’ll need weapons. There’s nowhere else they can get them except from the Americans.”

“But a war’s inevitable. You don’t surely intend just to make a show of strength in front of the fort and then sail away?”

“If we go away, the Indians will decide we’ve taken fright. In that case there’ll certainly be no avoiding a prolonged war. No, we must show them our strength, and here I am relying on you and your cannon. Secondly, we need to convince Kotlean, the Kolosh chief, that he is on his own, that the rest of the Alaskan tribes are with us. In my force I do have Aleuts, Kodiak islanders, Tenaina and many others. And they all came to me voluntarily! Finally, and most importantly, after our display of strength, we

Сказать, что известие о ситкинской резне расстроило Александра Баранова, значит не сказать ничего. Два года он собирался с силами, чтобы отомстить вероломным индейским вождям-тойонам, которые продали мир с русскими за бутылку рома. Но только когда на Аляску прибыл военный шлюп «Нева», совершавший первое русское кругосветное плавание под командованием Юрия Федоровича Лисянского, Баранов наконец решился идти в поход на Ситку. В начале осени 1804 года его флотилия, соединившись со шлюпом «Нева», бросила якорь у острова. К тому времени индейцы, ожидая мести Великого Нанука, выстроили здесь мощную деревянную крепость. Взять ее с ходу было не так-то просто.

— Как собираетесь действовать, Александр Андреевич? — Лисянский и Баранов сидели в кают-компании и пили чай.

Алеутская деревянная погребальная маска с острова Ахта.

Wooden Aleutian burial mask from Atka Island.

Александр Баранов был пожалован императором именной золотой медалью «в воздаяние усердия его к заведению, утверждению и расширению в Америке российской торговли». В1802 году он был произведен в коллежские советники, а в 1807 году получил орден Анны второй степени.

Alexander Baranov was awarded a gold medal bearing his name by the Emperor “in reward for his efforts in establishing, consolidating and expanding Russian trade in America”. In 1802 he was promoted to the rank of collegiate counsellor and in 1807 given the Order of St Anne, second class. should forgive the Kolosh, let them know that we will not take revenge. Then the Americans will not be able to goad them into fighting us any more.”

Lisyansky looked at Baranov with respect.

This member of the merchant class could outshine many of the capital’s diplomats.

After a siege of a few days, with skirmishes beneath the fortress walls and a few poundings from the ships’ guns, the Kalosh placed themselves at the mercy of the victor and abandoned the stronghold by night.

Baranov, who had personally directed the Индейское изображение русского солдата. Камень. XIX век.

An Indian depiction of a Russian soldier. Stone.

19th century.

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

70

— Американцы только и ждут, чтобы мы увязли в войне с индейцами. Тем самым они ослабят наше влияние в Америке, а индейцы попадут к ним в кабалу — им будет необходимо оружие. Кроме как у американцев взять им его больше негде.

— Но ведь война неизбежна. Вы же не собираетесь, покрасовавшись перед крепостью, убраться восвояси?

— Если мы уйдем, индейцы решат, что мы испугались. Вот уж тогда точно длительной войны нам не избежать. Нет, мы должны показать им свою силу, и здесь я надеюсь на вас и ваши пушки. Кроме того, мы должны убедить тойона колошей Котлеана, что он одинок, что остальные племена Аляски с нами. В войске же моем есть и алеуты, и кадьякцы, и кенайцы, и многие другие. И все пришли со мной добровольно! И наконец, главное: показав силу, мы должны простить колошей, дать понять, что мстить не будем, — тогда американцы больше не смогут подбить их на войну с нами. Лисянский с уважением посмотрел на Баранова. Этот выходец из купеческого сословия мог дать фору многим столичным дипломатам. После нескольких дней осады, стычек под стенами крепости и обстрелов ее из корабельных орудий колоши сдались на милость победителя и ночью покинули укрепления. Баранов, лично руководивший осадой и раненный в руку во время одной из стычек, отдал приказ не преследовать

Капитан 1-го ранга Юрий Федорович Лисянский. Портрет работы Владимира Боровиковского.

1810 год.

Captain Yury Fiodorovich Lisyansky. Portrait by Vladimir Borovikovsky.

1810.

индейцев. Колошскую крепость сожгли. А новую — русскую — Александр Андреевич повелел заложить несколько в стороне и от сгоревшей индейской крепости, и от разоренного два года назад русского укрепления. Имя новому поселению, будущей столице Русской Аляски, было дано «Ново-Архангельск». В 1808 году сюда была переведена главная контора Российско-Американской компании.

Интриги «высших» и заговоры «низших» Баранову приходилось не только усмирять мятежных индейцев, но и железной рукой наводить порядок среди колонистов. Люди в Аляску стекались разные. Были среди них и авантюристы, и ссыльные. Подобно новгородским ушкуйникам, многие из них при случае не брезговали грабежом, нападали на местное население, а то и на склады компании. В 1808 году ссыльный Василий Наплавков, бывший чиновник почтамта в Петер-

«Он по дарованиям своим заслуживает всякое уважение... Компания не может иметь в Америке лучшего начальника, ибо, кроме познаний, он сделал уже привычку к понесению всяких трудов и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага», — писал Лисянский о Баранове.

“He deserves every respect for his gifts… The company could have no better head in America, because apart from his knowledge he has already made it a habit to contribute all manner of labour and does not begrudge using his own property for the public good,” Lisyansky wrote of Baranov.

Бывшая столица Русской Америки город НовоАрхангельск, основанный Барановым в 1804 году, ныне зовется Ситка. Но до сих пор его улицы носят имена многих русских первопроходцев и мореплавателей — Чирикова, Шелихова, Баранова, Врангеля. «Вид Ново-Архангельска». Гравюра на дереве XIX века.

The former capital of Russian America — NovoArkhangelsk, founded by Baranov in 1804 — is now called Sitka. To this day its streets bear the names of many Russian pioneers and seafarers — Chirikov, Shelikhov, Baranov, Wrangel.

View of Novo-Arkhangelsk.

19th-century woodcut.

siege and was wounded in the arm during one of the clashes, gave orders not to pursue the Indians. The Kolosh fortress was burnt to the ground. Alexander Andreyevich ordered the construction of a new Russian fort a short distance away from burnt Indian stronghold and the Russian one destroyed two years earlier. The name given to this

new settlement, the future capital of Russian Alaska, was Novo-Arkhangelsk.

Intrigues at the Top and Plots Down Below Baranov had not only to pacify rebellious Indians, but also to keep order among the colonists with an iron hand. People of various sorts were ending up in Alaska. Among

71

«Нельзя не заметить... что во всех поселениях Российско-Американской компании, которые мне случалось видеть, господствует примерная исправность во всех отношениях. Ничего не проглядеть, на все быть готовым — было правилом Баранова; дух этого необыкновенного человека витает, кстати, и теперь над им основанными заведениями», — писал через десять лет после смерти Баранова известный русский мореплаватель Федор Литке.

“It should be noted … that all the settlements of the Russian-American Company that I had occasion to see are in a state of exemplary order in every regard.

To overlook nothing and be prepared for anything was Baranov’s rule. The spirit of that exceptional man, incidentally, still hovers over the institutions that he founded,” the eminent Russian seafarer Fiodor Lütke wrote ten years after Baranov’s death.

бурге, попытался организовать заговор против Баранова. Наслушавшись рассказов об авантюристе Морице Беньовском, которому удалось сбежать с Камчатки и стать «губернатором Мадагаскара», Наплавков вместе с другим ссыльным, Иваном Поповым, задумали убить Баранова, захватить крепость и, нагрузив корабль мехами и молодыми наложницами-индианками, отправиться к полинезийским островам. О планах заговорщиков Баранову донесли доверенные люди. Зачинщиков схватили. Расследование длилось почти десять лет. Заговорщики обвиняли Баранова в злоупотреблении властью и непомерных поборах с промышленных людей. Недруги Баранова в России, а в особенности сибирский губернатор Иван Борисович Пестель, пытались обратить процесс против правителя Аляски. В 1817 году Наплавкова и Попова приговорили к каторжным работам в Сибири. Обвинения в адрес Баранова не подтвердились. В 1815 году вновь обострились отношения с колошами. Баранову докладывали, что у них появились в изобилии ружья и порох. В незаконной торговле оружием Александр Андреевич не без оснований заподозрил капитана брига «Педлер» Вильяма Ханта, стоявшего на якоре в Ново-Архангельской гавани. Баранов послал на бриг двух приказчиков с требованием сдать порох. Хант подчиниться отказался — завязалась драка. Тогда Баранов

them were adventurers and exiled convicts.

In 1808 one of the latter, a former postoffice official from St Petersburg named Vasily Naplavkov, tried to organize a plot against Baranov. Together with another exile, Ivan Popov, he planned to kill Baranov and seize the fort, then load a ship with furs and young Indian concubines and head off for the South Seas.

Baranov was informed of the plot and the ringleaders were seized. The investigation lasted almost ten years. The conspirators accused Baranov of abusing his authority and taking more than was due from the hunter-trappers. Baranov’s enemies in Russia, especially Ivan Pestel, the Governor of Siberia, sought to turn the case against the ruler of Alaska. At last, in 1817 Naplavkov and Popov were sentenced to hard labour in Siberia. The accusations against Baranov were found to be groundless.

In 1815 relations with the Kolosh became strained once more. Baranov was informed that they now had large quantities of guns and gunpowder. Not without good cause, Alexander Andreyevich suspected that one of those dealing in arms was William Hunt, the captain

Генерал-губернатор Сибири Иван Борисович Пестель управлял краем из Петербурга, за что злые языки прозвали его самым дальновидным губернатором. С портрета неизвестного художника начала XIX века.

Ivan Borisovich Pestel, the Governor General of Siberia.

Portrait by an unknown early-19th-century artist.

на двух баркасах буквально взял корабль на абордаж и силой изъял порох. На сторону Ханта встал близко знавший его Михаил Петрович Лазарев, совершавший в ту пору кругосветное плавание на судне «Суворов». Баранов попытался арестовать его, но Лазарев, несмотря на предупредительные выстрелы из крепостных орудий, покинул Ново-Архангельск. Конфликт с Лазаревым дал в руки недругам Баранова еще один козырь и сделал отставку правителя Аляски неизбежной. Впрочем, Александр Андреевич никогда за место не держался и еще раньше неоднократно просил прислать ему сменщика. По злой иронии судьбы оба назначенных ему тогда преемника погибли в кораблекрушениях по пути в Ново-Архангельск.

Последний путь К 1818 году имя Баранова уже было известно всем мореплавателям, бороздившим Тихий океан. Русские колонии

of the brig Pedlar currently anchored in NovoArchangelsk harbour. Baranov sent two officials onto the ship to remove the gunpowder.

Hunt refused to comply and a fight broke out.

Then Baranov used two launches to literally take the brig by storm and confiscated the powder by force. Hunt’s side was taken by his close acquaintance Mikhail Petrovich Lazarev, who was then making a round-the-world voyage aboard the Suvorov. Baranov tried to arrest Lazarev, but, despite warning shots from the fortress guns, the future admiral sailed out of Novo-Arkhangelsk. The conflict with Lazarev put another card in the hands of Baranov’s enemies and made his dismissal as ruler of Alaska inevitable. But Alexander Andreyevich had never clung to the post, and had already repeatedly asked to be replaced. By a wicked irony of fate both his appointed successors perished in shipwrecks on their way to NovoArkhangelsk.

The Final Journey By 1818 Baranov’s name was known to all seafarers who sailed the Pacific. The Russian colonies in the New World extended over many thousands of versts — territories Grig-

of fate: chief of Alaska

Л иния жизни: начальник Аляски / l ine

72

в Новом Свете простирались на многие тысячи верст — о таких территориях Григорий Шелихов тридцать лет назад не мог и мечтать. По инициативе Баранова ближайший его сподвижник Иван Кусков основал Форт-Росс в Калифорнии. Русским удалось наладить торговые и дружеские связи с Гавайскими островами. Первый король этих островов Камехамеха I в знак уважения подарил Баранову в 1815 году земли в своих владениях и озеро с рыбой. Правитель Аляски уже ощущал за своими плечами груз прожитых лет: ему исполнилось семьдесят два года. Удерживать в подчинении людей и управлять разросшимися территориями колоний не хватало сил. Он мечтал о спокойной старости в своем доме в Ново-Архангельске, о тишине и уединении в собственной библиотеке, книги для которой он собрал за это время. И еще — о тихих семейных вечерах вместе с женой-индианкой Анной, с которой он обвенчался в 1806 году. Этот брак принес ему сына Антипатра и двух дочерей — Ирину и Екатерину. Но в Петербурге рассудили иначе. Объявляя Баранову об отставке, капитанлейтенант Леонтий Гагемейстер передал ему также настойчивое требование руководства компании явиться в Россию со всеми бумагами для полного и личного отчета о делах. Осенью 1818 года на военном шлюпе «Кутузов» Александр Андреевич Баранов покинул Ново-Архангельск.

ory Shelikhov could not even have dreamed of thirty years before. On Baranov’s initiative his close associate Ivan Kuskov founded Fort Ross in California. The Russians managed to establish ties of trade and friendship with the Hawaiian Islands.

The ruler of Alaska was already feeling the burden of the years: he had reached the age of 72. He no longer had the strength to keep his subordinates in check or to administer the expanded colonial territories. He dreamed of a tranquil old age in his own house in Novo-Arkhangelsk, of peaceful solitude in the library that he had put together over the years, and of quiet evenings spent with his Indian wife Anna, whom he married in 1806. That union produced a son, Antipater, and two daughters, Irina and Yekaterina.

But there were those in St Petersburg who had different ideas. Informing Baranov that he was being relieved, Lieutenant Captain Leonty Hagemeister also passed on the insistent demand of the company management that he present himself in Russia with all his papers to make a complete, personal report on affairs. In the autumn of 1818 Alexander

Во время путешествия резкие перемены климата окончательно подорвали здоровье Баранова. Во время вынужденной стоянки шлюпа в Батавии он заболел лихорадкой, а 16 апреля 1819 года, через несколько дней после выхода корабля в море, Баранов умер и был похоронен в водах Зондского пролива. При этом, по странному стечению обстоятельств, исчезли и все документы, что он вез в Петербург. Личность Баранова до сих пор остается легендой Аляски. В честь него был переименован остров Ситка. Теперь это остров Баранова. Его именем названы река и озеро. На острове Кадьяк работает Дом-музей Баранова. А в Свято-Михайловском соборе города Ситка (бывший Ново-Архангельск) хранится бесценная икона Архистратига Михаила в тяжелой драгоценной оправе. Эту икону в Ново-Архангельск вез шлюп «Нева», но потерпел крушение недалеко от острова. Чудом образ был вынесен волнами на пустынный берег, где его и нашел Александр Баранов. В 1989 году в городе Ситка Баранову был открыт памятник. На постаменте начертаны слова Александра Андреевича: «Мы можем жить в мире и согласии в этом крае».

Andreyevich Baranov left Novo-Arkhangelsk aboard the naval vessel Kutuzov.

The abrupt changes of climate encountered on the voyage irrevocably undermined Baranov’s health. During an enforced stop-over in Batavia he came down with a fever and on 16 April 1819, a few days after the ship had put out to sea again, Baranov died and was buried in the waters of the Sunda Strait.

Baranov is still today a legendary personality in Alaska. The island of Sitka was renamed in his honour and a lake and river have been called after him. A Baranov House-Museum operates on Kodiak Island.

In 1989 in the former Novo-Arkhangelsk, now the city of Sitka, a monument to Baranov was unveiled. The pedestal is inscribed with some of Alexander Andreyevich’s own words “We can live in peace and harmony in this land.”

Ситуационный план крепости Росс. 1817 год. Земля под строительство Форт-Росса была выкуплена Иваном Кусковым у индейцев за три одеяла, три пары штанов, два топора, три мотыги и несколько ниток бус. До 1841 года это была самая южная русская колония в Северной Америке. Отсюда осуществлялись поставки продовольствия в НовоАрхангельск и другие поселения на Аляске.

Ivan Kuskov bought the land for the construction of Fort Ross from the Indians for three blankets, three pairs of trousers, two axes, three hoes and several strands of beads. Until 1841 it was Russia’s most southerly colony in North America. It provided Novo-Arkhangelsk and other Alaskan settlements with provisions. A situational plan of Fort Ross. 1817.

of fate: turncoat

Л иния жизни: перебежчик / l ine

В 67 году римские войска, подавлявшие кровавое восстание в Иудее, после долгой осады взяли крепость Йодфат (в греческом произношении — Иотапата). Оборону крепости возглавлял сам Йосеф-бар-Маттафия, командующий иудейскими войсками на севере страны. Римляне при штурме потеряли лишь одного воина. Тем не менее они начали методично истреблять все мужское население города. В одной из подземных пещер нашли убежище сорок человек, в том числе сам Йосеф. Душными июльскими ночами они выходили наружу и осматривали римские караулы, ища тропинки, чтобы уйти из города. Но все пути были перекрыты. Потом какая-то женщина выдала их... Почему-то победители захотели взять предводителя живым. На переговоры в пещеру послали трех трибунов, в том числе Никанора, с которым Йосеф познакомился, когда несколько лет назад был с иудейской депутацией в Риме, при дворе Нерона. Йосефу обещали жизнь. Спустя несколько часов Йосеф-бар-Маттафия и один из его воинов спокойным шагом вышли из пещеры. Они сложили перед Никанором оружие. Тела остальных обнаружили позднее: горло каждого из повстанцев было перерезано. Валерий ШУБИНСКИЙ / by Valery SHUBINSKY

Жребий

74

«благоразумного» a lot of "good sense" «Стена Плача». С гравюры П. Лорте. 1884 год. Вверху. Иосиф Флавий. С гравюры неизвестного художника. XVII век.

The Wailing Wall. From an 1884 engraving by P. Lortet.

Top. Josephus Flavius.

Form an engraving by an unknown 17th-century artist.

In AD 67 the Roman forces suppressing a bloody uprising in Judaea took the fortress city of Jatapata after a prolonged siege. The defence of the stronghold had been directed personally by Joseph ben Matthias, the commander of the Jewish warriors in the north of the country.

During the storm the Romans lost only one soldier. Nevertheless, they began methodically exterminating all the male population of the city.

Forty defenders, including Joseph himself, took refuge in a nearby cave.

During the close June nights they emerged to reconnoitre the Roman guard posts, seeking a means by which to escape the encirclement, but all the paths were secured. Then a certain woman betrayed them.

For some reason the victors wanted to capture the leader alive. They sent three tribunes to the cave to negotiate. With one of them, Nicanor, Joseph was acquainted from the time when he had visited Nero’s court in Rome as an ambassador from the Jews. Joseph was promised his life. A few hours later Joseph ben Matthias and one of his soldiers calmly walked out of the cave. They laid down their arms before Nicanor. The bodies of the others were discovered later: each of the rebels had had his throat cut.

of fate: turncoat

Л иния жизни: перебежчик / l ine

76

...Среди римских провинций Иудея занимала, пожалуй, особое место. Были страны, изначально принимавшие римскую власть без сопротивления. Были и такие, которые десятилетиями с оружием в руках отстаивали независимость, но, покорившись, бунтовать более не пытались. Иудею же поначалу присоединили

на оказалась разделена между его многочисленными потомками, а верховное управление сосредоточилось в руках римских наместников — прокураторов. Иудеи с удивлением увидели, что от их независимости ничего не осталось. Но они еще не изведали римского меча и потому были уверены в себе. Страна бурлила.

Евреи не ладили с другими местными поселенцами — самаритянами, сирийскими греками. Моралисты-фарисеи, мистики-ессеи и книжники-садуккеи вели бурные теологические споры (все большее влияние завоевывала и малочисленная поначалу секта христиан). Приход Мессии, который освободит избранный народ от завоевателей, ожидался со дня на день. Самые радикальные из иудеев ждать не желали! Отряды партизан-зилотов вели войну против оккупантов, а в 66 году восстала вся страна. Поводом послужило требование очередного прокуратора изъять для нужд Рима семнадцать таланов из храмовой сокровищницы. Как это часто бывает, руководители повстанцев начали конфликтовать друг с другом — дело дошло до кровопролития. События развивались так, что главной надеждой Иудеи оказался двадцатидевятилетний Йосефбар-Маттафия, фарисей, знаток иудейского закона, но не очень умелый стратег. И именно Йосефу (мир знает его под именем Иосиф Флавий) суждено было

Слева и внизу. Знаменитый храм Соломона был разрушен после завоевания Иерусалима вавилонянами. Макет Второго храма, возведенного на месте прежнего, можно увидеть сегодня в саду иерусалимского отеля «Холилэнд». Макет был создан на основе письменных источников и археологических находок. В 70 году Второй храм был разрушен римлянами. Уцелела лишь его западная стена, которая ныне одна из главных еврейских святынь — Стена Плача.

Переселение иудейских женщин и детей в Вавилон. Фрагмент рельефа VII века до н. э., находящегося в городе Ниневия.

бескровно: великий полководец, освободитель страны Иуда Маккавей заключил в 160 году до н. э. оборонительный союз с Римом против сирийцев, потом, полтора столетия спустя, Ирод Великий признал вассальную зависимость от Рима... И наконец, после смерти Ирода стра-

Judaea occupied a rather special position among the provinces of the Roman Empire. There were countries that had from the outset accepted Roman rule without resistance. There were others that had fought for decades to defend their independence, but once defeated no longer tried to revolt.

Judaea was at first annexed bloodlessly: the great military commander Judas Maccabeus, after he had liberated his country, concluded a defensive alliance with Rome in 160 B.C. against the Syrians. Then, a century an a half later, Herod the Great acknowledged his vassal status in respect of Rome. Finally, after Herod’s death, the country ended up divided between his numerous descendants, while the reins of supreme power were in the hands of the Roman governors or procurators.

The Judaeans discovered to their astonishment that nothing remained of their independence, but the fact that they had not yet tasted Roman swords gave them selfconfidence. The country was at boiling point. The most radical, the zealots, waged a guerrilla war against the occupiers, and in AD 66 the entire country rose up. The impe-

стать историком этой войны. Подробности его пленения мы знаем главным образом с его собственных слов. Иосиф красочно описывает, как соратники силой удерживали его в пещере, не давая сдаться римлянам. Они готовы были предпочесть капитуляции самоубийство, как и защитники другой легендарной крепости иудеев — Масады. Красноречивый Иосиф произнес пламенную речь: «Тот, кто не желает умереть, когда следует умереть, такой же трус, как тот, кто желает умереть, когда умирать не следует. В самом деле, что препятствует нам сдаться римлянам? Не страх ли смерти? Но в таком случае, неужели же мы из страха перед возможной смертью от руки врагов навлечем на себя верную смерть от собственной руки? „Нет, из страха перед рабством“, — скажет кто-нибудь из вас. Но как будто сейчас мы свободны!» Однако софизмы малодушного предводителя не подействовали на людей, готовых к героической гибели. Тогда Иосиф предложил своим товарищам убивать друг друга по жребию — дабы не осквернять

77

tus was the current procurator’s demand that seventeen talents be expropriated from the temple treasury for the needs of Rome.

As is often the case, the leaders of the rebellion began to argue among themselves — even to the point of bloodshed. In the heat of internecine conflict one 29-year-old for some reason emerged as Judaea’s chief hope — Joseph ben Matthias, a Pharisee, an expert on Jewish law, but not a very competent strategist. And it was Joseph (known to us now as Josephus Flavius) who was destined to become the historian of that war.

The details of his capture are known mainly from his own account. Josephus eloquently described how his comrades forcibly held him in the cave, preventing him from surrendering to the Romans.

They were prepared to choose suicide over submission, like the defenders of another

Left and above. The famous Temple of Solomon was destroyed after the Babylonians conquered Jerusalem.

A model of the second temple that was constructed on the site of the first can be seen today in the garden of the Holy Land Hotel in Jerusalem. It was made on the basis of written sources and archaeological finds. In AD 70 the second temple was destroyed by the Romans. Only its western wall survived and it is now one of Judaism’s most holy places — the Wailing Wall.

The resettlement of Jewish women and children in Babylon. Fragment of a 7th-century BC relief found at Nineveh.

Иосиф Флавий родился в Иерусалиме в аристократической священнической семье. Ему исполнилось двадцать шесть, когда он был послан в Рим с поручением добиться освобождения нескольких еврейских жрецов. Рим произвел на него очень сильное впечатление.

Joseph Flavius was born in Jerusalem, into an aristocratic priestly family. He was 26 years old when he was sent to Rome on a mission to obtain the release of some Jewish priests. Rome made a very powerful impression on him. legendary fortress, Masada. The eloquent Josephus made a fiery speech: “A man who is unwilling to die, when he ought to die is just as much a coward as the man who wishes to die when he ought not. What indeed is it that prevents us surrendering to the Romans? Is it not fear of death? But in that case out of fear of possible death at the

hands of the enemy are we really to bring upon ourselves certain death at our own hands? ‘No, out of fear of servitude!’ one of you will say. As if we were free men at the moment!”

But the sophisms of a craven leader had no effect on men prepared for a heroic death. Then Joseph suggested to his comrades that they draw lots and kill each other to avoid sullying themselves with the sin of suicide. What followed was a suspicious series of coincidences. Joseph drew the lot of dying last. When all the others had killed each other, he persuaded the last man who posed a threat to him to surrender to the Romans. In his book The History of the Jewish War (written in Aramaic and in Greek and aimed at both the vanquished and the victors) the former commander tells this shameful story in the third person — without

of fate: turncoat

Л иния жизни: перебежчик / l ine

78

себя грехом самоубийства. Далее — подозрительное стечение обстоятельств: Иосифу выпал жребий умирать последним. Когда все остальные лишили друг друга жизни, он уговорил последнего, от чьей руки мог погибнуть, сдаться римлянам. В своей книге «Иудейская война» (написанной и по-арамейски, и по-гречески, предназначенной как для побежденных, так и для победителей) бывший полководец рассказывает эту постыдную историю в третьем лице — без малейшего смущения и даже бахвалясь своим «благоразумием». Впрочем, Иосиф объяснял свое поведение не только «благоразумием», но и видениями «о судьбах евреев и Рима», посетившими его. Попав в плен, он добился аудиенции у римского военачальника Веспасиана и описал ему одно из своих «видений», в котором Веспасиан восседал на императорском троне. Вообще-то трон был занят, причем император Нерон был сравнительно молод (он приходился Флавию ровесником), а Веспасиану исполнилось пятьдесят восемь. Но военачальник был полон сил, а безумства Нерона всюду вызывали возмущение... Выслушав пленника, римлянин решил пощадить его. Когда в 70 году Тит, сын Веспасиана, осадил Иерусалим (Веспасиан к тому времени уже стал императором — предсказание сбылось; а Титу суждено было впоследствии унаследовать престол), Иосифа посылали на боевые позиции в качестве парламен-

тера и — говоря современным языком — «спецпропагандиста». Слыша цветастые речи оратора, убеждающего и других последовать его примеру, защитники города забрасывали его камнями. Однажды Иосифа серьезно ранили; а когда прошел слух, что он убит, родная мать не смела оплакивать предателя при посторонних. Предателя? А кем же он еще был! И всетаки Иосиф не походил на обычного перебежчика, думающего только о своей шкуре. Когда римляне взяли-таки город Справа. Монета с изображением царя Селевкидов Антиоха IV Эпифана, насаждавшего эллинистическую культуру и приказавшего в 167 году до н. э. превратить Иерусалимский храм в святыню Зевса Олимпийского.

Right. A coin bearing a depiction of the Seleucid ruler Antiochus IV Epiphanes, who sought to impose Hellenistic culture on the Jews and in 167 BC ordered that the Temple be turned into a shrine to Olympian Zeus.

Слева. Иуда Маккавей, возглавивший увенчавшееся победой восстание евреев против греко-сирийского войска Антиоха. Жреческий род Хасмонеев, к которому принадлежали Иуда и его братья, правил Иудеей в 167—37 годах до н. э. Гравюра XVIII века.

Left. Judas Maccabeus, who led a successful Judaean uprising against the Graeco-Syrian forces of Antiochus IV. The priestly clan descended from Hasmoneus, to which Judas and his brothers belonged, ruled Judaea from 167 to 37 BC. 18th-century engraving.

the slightest embarrassment and even bragging of his “good sense”.

But Joseph explained his conduct not only as “good sense”, but also as the consequence of visions he had “about the fates of the Jews and Rome”. As a prisoner he managed to obtain an audience with the Roman commander Vespasian and described to him one of these visions, in which he saw Vespasian on the imperial throne. The throne was, of course, occupied and Emperor Nero was still a relatively young man (the same age as Joseph), while Vespasian was already fiftyeight. But the soldier was fit and healthy, while Nero’s mad acts evoked universal indignation. After listening to the prisoner, the Roman decided to spare him. When in the year 70 Vespasian’s son Titus laid siege to Jerusalem (Vespasian had by that time Семисвечник — один из символов государственности древних евреев. Гравюра неизвестного художника из книги «Костюмы древних народов», изданной в Париже.

1784 год.

The menorah, a sevenbranched candelabrum, was one of the symbols of ancient Jewish statehood. An engraving by an unknown artist from the book Costume des Anciens Peuples, à l'Usage des Artistes, published in Paris in 1784.

79

штурмом и пламя охватило Храм, он спасал из огня старинные свитки. Когда Тит (прославленный, кстати, в римской традиции как один из самых гуманных и добродетельных императоров) казнил по пятьсот человек в день, Иосиф неутомимо добивался помилования хотя бы для некоторых — и кое-кого ему спасти удалось. Случалось, он, получив разрешение благоволившего к нему Тита, снимал с креста и выхаживал уже распятых. После войны Иосиф получил римское гражданство — высшая привилегия для представителя завоеванного народа; ему было позволено взять родовую фамилию новой династии. Переехав в Рим, он начал писать первую из своих книг. Примерно в 79 году, в год смерти Веспасиана и восшествия на престол Тита, появилась греческая версия «Иудейской войны» (арамейская — несколько раньше). В предисловии к книге Иосиф подчеркивает, что, принижая силу и стойкость евреев, римляне убавляют и собственную славу. «Как могут быть великими те, кто одержал победу над ничтожным противником?» Пользуясь этим риторическим ходом, он красочно повествует о доблести защитников Масады и Иерусалима. (Трудно до конца осознать чудовищную парадоксальность ситуации: представим себе, что про подвиг Бреста или Сталинграда мир узнал бы из книги, написанной Андреем Власовым!) И тем не менее в глав-

ном он верен себе, верен сделанному выбору — да и как могло быть иначе? Иосиф считал, что альтернативы римскому владычеству нет и что «зачинщики смуты» погубили собственный народ, втянув его в героическую, но бессмысленную борьбу. Ведь в конце-то концов римляне не угоняли израильтян в рабство, как Навуходоносор, не запрещали еврейские обряды, как греко-сирийский властитель Антиох Эпифан. А что теперь? «Из всех государств, находящихся под властью Рима, именно наше сперва достигло вершин процветания, а затем пало в глубину ничтожества... Поэтому-то я и не в силах сдержать своих сетований».

В книге «Жизнь двенадцати цезарей» древнеримский историк Светоний писал о Веспасиане: «Обиды и вражды он нисколько не помнил и не мстил за них... Никакая смерть его не радовала, и даже над заслуженною казнью случалось ему сетовать и плакать. Единственное, в чем его обвиняли справедливо, это сребролюбие».

In his Lives of the Caesars the Ancient Roman historian Suetonius wrote of Vespasian: “He was not inclined to remember or to avenge affronts or enmities… Certainly he never took pleasure in the death of anyone, but even wept and sighed over those who suffered merited punishment. The only thing for which he can fairly be censured was his love of money.”

Руины дворца царя Ирода в Иерусалиме. Современная фотография.

The ruins of King Herod’s palace in Jerusalem.

Present-day photograph.

Храм Ирода, обнесенный тремя внешними стенами, — мощное фортификационное сооружение. Главные ворота были обращены на восток, к Масличной горе. Гравюра неизвестного художника.

Herod’s Temple, surrounded by three outer walls was a mighty piece of fortification. The main gate faced east, towards the Mount of Olives.

Engraving by an unknown artist.

become emperor — the prophesy was fulfilled, and Titus was destined to succeed him later) Joseph was sent as a negotiator and “propaganda specialist”, to use today’s parlance. As they heard the traitor speak and try to persuade others to follow his example, the defenders of the city pelted him with stones.

Once he was seriously injured and when the rumour went out that he had been killed, his own mother did not dare to mourn the turncoat in the presence of others.

Turncoat? How else could you describe him? And yet Joseph was no common collaborator, thinking only of his own skin. When the Romans finally did take the city by storm and set fire to the Temple, he saved ancient scrolls from the flames. While Titus (celebrated, incidentally, in Roman tradition as one of the most humane and virtuous emperors) was executing 500 men a day, Joseph tirelessly sought mercy for at least a few — and he did manage to save some. On occasion, with the permission of Titus, whose favour he enjoyed, he even took crucified men from the cross and nursed them back to life.

After the war Joseph was given Roman citizenship — the highest honour for a mem-

of fate: turncoat

Л иния жизни: перебежчик / l ine

Пятнадцать лет спустя появилась новая книга Иосифа Флавия — «Иудейские древности». На сей раз историк попытался изложить на изысканном греческом языке хроники своего народа — от сотворения Адама до воцарения Нерона. С одинаковым интересом описывает он эпохальные события и дворцовые интриги. Упоминается в «Иудейских древностях», между прочим, и о распятии Иисуса, но этот фрагмент явно выделяется из остального текста — он написан так, будто принадлежит перу средневекового христианина.

Триумфальная арка Тита, построенная при императоре Домициане, младшем сыне Веспасиана, в честь победы над Иудеей и завоевания Иерусалима. Современная фотография.

Вставил благочестивый переписчик в рукопись Флавия весь этот отрывок с начала до конца или просто изменил слова автора до неузнаваемости? Правду об этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем... Сам Иосиф был верен религии своих предков в ее фарисейском варианте. Живя в Риме, пользуясь почетом у завоевателей (ему поставили в Риме что-то вроде памятника при жизни!), он по-прежнему служил (или считал, что служит) своему народу. Он стремился доказать всему миру, подвластному римскому орлу, значимость

The triumphal Arch of Titus constructed under Emperor Domitian, Vespasian’s younger son, to celebrate victory over Judaea and the conquest of Jerusalem. Present-day photograph.

еврейской цивилизации. С наибольшей силой эта идея выражена в публицистическом трактате Иосифа «Против Апиона», написанном примерно в 95 году. Ссылаясь на египетские и финикийские хроники (ведь они сложены в то время, когда у греков еще не было письменности!), Иосиф доказывает древность еврейского народа. Он защищает евреев от обвинений в нетерпимости (сами-то афиняне, вспоминает он, казнили Сократа за непочтение к богам!), в косности, в невежестве. Он прославляет гармоничность еврейского Завета, но в первую очередь — стойкость людей, готовых отдать за него жизнь. «Думаю, некоторые из тех, кто одерживал над нами победу, не из чувства ненависти к побежденным подвергали нас пыткам, но потому что хотели посмотреть

Справа. В 69 году Веспасиан взошел на престол и стал основателем новой династии римских императоров — династии Флавиев. Гравюра неизвестного художника.

Right. In AD 69 Vespasian came to the throne as the first of a new dynasty of Roman emperors — the Flavians.

Engraving by an unknown artist.

Римский император Тит, старший сын Веспасиана, носил то же имя, что и отец, — Тит Флавий Веспасиан. Гравюра на дереве.

80

ber of a conquered people; he was permitted to assume the family name of the new dynasty. Moving to Rome, he set about writing his first book. Roughly in the year 79, the time when Vespasian died and Titus succeeded him, the Greek version of The Jewish War appeared (the Aramaic one came slightly earlier).

In the preface to the book Joseph stressed that by belittling the strength and determination of the Jews, the Romans were diminishing their own glory. “How can those who gain a victory over a feeble enemy be great?”

Using this rhetorical device, he gives a graphic account of the virtue shown by the defenders of Masada and Jerusalem. And yet overall he is true to himself, true to the choice he made — and how could it be otherwise?

Joseph believed that there was no alternative to Roman hegemony, and that the “instigators of sedition” had been the undoing of their own people, drawing them into a heroic, but senseless struggle. After all, the Romans did not drive the Israelites off to be slaves as Nebuchadnezzar had done, nor even ban their religious rites like the GraecoSyrian ruler Antiochus Epihanes.

Слева. Триумфальное шествие римлян с захваченным в Иерусалимском храме семисвечником. Фрагмент рельефа арки Тита в Риме. 81 год.

81

Emperor Titus, Vespasian’s elder son, had the same full name as his father – Titus Flavius Vespasianus.

Woodcut print.

Left. A triumphal procession of Romans parading the menorah from the Temple of Jerusalem.

Detail of a relief on the Arch of Titus. AD 81. Слева. Сцена осады Иерусалима римлянами.

Left. A scene of the Roman siege of Jerusalem.

Ниже. Лагерь еврейских беженцев.

Below. A camp of Jewish refugees.

Гравюры неизвестного художника из книги «Костюмы древних народов», изданной в Париже.

1784 год.

An engraving by an unknown artist from Costume des Anciens Peuples (Paris, 1784).

Joseph himself remained faithful to the religion of his ancestors in its pharisaic interpretation. Living in Rome and enjoying the respect of the conquerors (something like a monument was erected to him in Rome during his lifetime!), he continued to serve (or believe he was serving) his people. He sought to demonstrate the significance of Jewish civilization to the whole world that was ruled by the Roman eagle.

Тит, превозносимый своими современниками за доброту и щедрость, к врагам Римской империи был беспощаден. Об этом свидетельствует множество убитых и распятых при подавлении восстания в Иудее. Жертвы, по некоторым источникам, исчислялись десятками тысяч...

Titus, eulogized by his contemporaries for his kindness and generosity, was merciless to the enemies of Rome. That is clear from the numbers killed and crucified during the suppression of the revolt in Judaea.

Some sources put the number of victims in the tens of thousands.

This idea is most forcibly expressed in Joseph’s “pamphlet” Against Apion, which was written around AD 95.

Referring to the Egyptian and Phoenician chronicles (compiled at a time when the Greeks still had no writing), Joseph

sought to prove the antiquity of the Jewish people. He defended the Jews against accusations of intolerance (the Athenians themselves, he pointed out, had condemned Socrates to death for disrespecting the gods), inertness and ignorance. He extolled the harmony of the Jewish Testament, but above all the fortitude of the men and women prepared to give their lives for it.

Was not his insistent praise of the courage of others a consequence of how open he was himself to the charge of cowardice?

Roughly a quarter of a century after Joseph’s death (the exact date of which is not known), Judaea rebelled again. This time Rome had to relocate legions from many provinces in order to defeat the Jewish leader Simeon bar Kokhba. The proud

of fate: turncoat

Л иния жизни: перебежчик / l ine

на удивительное зрелище — что есть какие-то люди, уверенные в том, что для них существует только одно зло — не выстоять и сделать что-то вопреки законам или нарушить их хотя бы единым словом». Не потому ли он так настойчиво прославлял чужое мужество, что его самого легко было обвинить в малодушии? Примерно через четверть века после смерти Иосифа (точная ее дата неизвестна), в 132 году, Иудея восстала снова. На сей раз Риму пришлось перебрасывать легионы из многих провинций, чтобы разгромить вождя евреев Симона Бар-Кохбу. Гордый Бар-Кохба перед битвой молился: «Господи, только не помогай нашим врагам — нам помогать не надо!» Желающие вступить в его войско, чтобы доказать свою доблесть, должны были отрубить себе палец; и все же войско Бар-Кохбы на-

считывало 400 тысяч человек. Но Рим опять оказался сильнее. На сей раз катастрофа была окончательной. Кони римлян ступали по бедро в крови. Симон погиб, с 85-летнего рабби Акибы, вдохновителя восстания, заживо содрали кожу. Евреям запрещено было жить на земле их предков, на месте Иерусалима построили колонию Элиа Капитолина. Пошли прахом все попытки Иосифа найти в римском мире место для своего народа! Как удивился бы он, узнав, что этот народ, рассеянный по миру, надолго переживет казавшуюся незыблемой империю... Крепость Масада. Современные фотографии. Масада — мощная крепость, расположенная в 90 километрах от Иерусалима. Она высится на вершине стометровой скалы с плоской вершиной.

The fortress of Masada.

Present-day photographs.

Masada was a mighty stronghold located 90 kilometres from Jerusalem.

It rises above a 100-metre high cliff with a flat top.

Иосиф Флавий писал, что крепость Масада была построена первосвященником Ионатаном, а царь Ирод еще больше укрепил ее, соорудив 37 высоких башен. Через три года после падения Иерусалима 960 защитников крепости предпочли смерть бесчестью. Чтобы не попасть в руки римлян, они убили своих жен и детей, а затем и друг друга.

Josephus Flavius wrote that the fortress of Masada was constructed by the high priest Jonathan and further strengthened by King Herod, who added 37 tall towers. Three years after the fall of Jerusalem 960 of its defenders chose death over dishonour. In order to avoid falling into the hands of the Romans, they killed their wives and children, then each other.

Bar Kokhba prayed before battle: “Lord, only do not aid our enemies — you do not need to aid us!” Those who wanted to join his forces has to cut off one of their fingers to show their courage, and still Bar Kokhba managed to recruit 400,000 men. But again Rome proved stronger. This time the catastrophe was total. The Romans’ horses waded in blood to the haunches. Simeon perished and the 85-year-old rabbi Akiva ben Yosef, the instigator of the revolt, was skinned alive. The Jews were forbidden to live in the land of their ancestors; the colony of Aelia

Capitolina was constructed in place of Jerusalem. All Joseph’s efforts to find a place for his people in the Roman world had come to naught! How surprised he would be to learn that this people, scattered across the world, would long outlive the seemingly unshakeable empire.

Император Адриан в 130 году посетил Иудею, вскоре после его отъезда эта римская провинция восстала. Бюст. II век.

Emperor Hadrian visited Judaea in the year 130.

Soon after his departure this Roman province rebelled. 2nd-century bust.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

«Россия, пред целым светом заступница и покровительница нации нашей, простирает десницу свою, дабы мог армянский народ жить в спокойствии и благоденствии». Глава армянской епархии Грузии и Имеретии архиепископ Нерсес Аштаракеци отложил в сторону перо, пробежал глазами написанное и задумался. Вот уж несколько столетий армянский народ живет то под турецким, то под персидским игом. И не сбросить его, не одолеть самим вражеские полчища. Рассеялся армянский народ по всему миру. От кого теперь ждать помощи, как не от России? Еще в 1703 году мелики, армянские князья, били челом великому императору Петру I: «А мы и книгам нашим ныне поверим подлиннее, в которых писано, что от страны Северной будет нам спасение подлинно, а не от иной страны». Не суждено было сбыться их чаяниям. Покорил Петр Дербент и Баку, способствовал переселению армян на берега Каспия, под защиту русских штыков, но свободы армянскому народу не принес, да и сам на новых землях не удержался… Надежда возродилась сто лет спустя, когда понятно стало, что Россия пришла на Кавказ всерьез и надолго. Дважды русские войска стояли под стенами крепости Эривань. И дважды отступали. Что ж, Бог троицу любит… Архиепископ вновь взял в руки перо и вернулся к составлению послания армянскому народу. Этим словам предстоит проникнуть во все уголки Кавказа и за его пределы, войти в сердце каждого армянина, дабы оставил он мирный труд и взял в руки оружие, ибо грядет час освобождения!

84

«Не город — орешек калёный» Ирина ВАСИЛЬЕВА /

by Irina VASILYEVA

“Not a city, but a roasted nut”

На протяжении всей своей истории армянский народ был вынужден отстаивать свою свободу с оружием в руках. В 451 году на Аварайском поле в жестокой битве сошлись армянское войско Вардана Мамиконяна и армия персов Язкерта II, задумавшего обратить армян в зороастризм. Вардан погиб, его войско было рассеяно, но и персы отступили. Армяне отстояли христианскую веру. Вардананк (день святого Вардана) — традиционный армянский праздник. «Вардананк». Гобелен работы Григора Ханджяна. 1981 год.

Throughout their history the Armenian people have repeatedly been forced to take up arms to defend their liberty. In the year 451 a bitter battle took place at Avarayr between the Armenian forces under Vardan Mamikonian and the Persian army of Yazdegerd II, who sought to impose Zoroastrianism on the Armenians. Vardan was killed, the Armenian army was smashed, but the Persians fell back.

Vardanank — St Vardan’s Day — is a traditional Armenian holiday.

Vardanank. Tapestry by Grigor Khandzhian. 1981.

“Russia, the protector and intercessor for our nation before the whole world, extends her hand so that the Armenian people might live in peace and prosperity.” Archbishop Nerses Ashtaraketsi, the head of the Armeneian eparchy of Georgia and Imeretia, set down his pen, glanced over what he had written and fell to thinking.

For more than three hundred years the Armenian people had been living under a foreign yoke, Turkish or Persian. And they could not themselves throw it off, outfight the enemy hordes. Armenians had been scattered across the world. Where should they look for help now, if not to Russia? As far back as 1703 the meliks, Armenian princes, had appealed to the great emperor Peter I: “And now we believe more truly our books in which it is written that from a land to the north our salvation will come, and not from any other land.”

Their hopes were not destined to come true. Peter conquered Derbent and Baku, assisted the resettlement of Armenians on the shores of the Caspian under the protection of Russian bayonets, but he did not bring freedom to the Armenian people and could not keep his hold on the newly-conquered lands… Hopes rose again a century later, when it became clear that Russia had arrived in the Caucasus in earnest and for long. Twice Russian troops stood beneath the walls of the fortress of Erivan. And twice they withdrew. Well, third time lucky, as they say.

The Archbishop took up his pen again and returned to writing his message to the Armenian people. These words were destined to reach every corner of the Caucasus and far beyond, to enter the heart of every Armenian that he might leave his peaceful labours and take up arms, for the hour of liberation was at hand!

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Боевое каре Портнягина Первый поход на крепость Эривань летом 1804 года предпринял князь Павел Цицианов, занимавший тогда пост главнокомандующего кавказскими войсками. Эта экспедиция и стала началом первой русско-персидской войны. На пути к крепости, возле Эчмиадзинского монастыря, четырехтысячный отряд Цицианова выдержал бой с двадцатитысячной армией наследного персидского царевича принца Аббаса-Мирзы. Персидская конница, попытавшаяся наскоком смять русские пехотные каре, была отброшена картечными залпами и бежала. Напрасно принц метался среди своих подданных, пытался вернуть их на поле боя и грозил вечным позором. Беспорядочное бегство прекратилось, когда гром русских пушек остался далеко позади. Обойдя монастырь и войско АббасаМирзы стороной, Цицианов без помех

дошел до Эриванской крепости и взял ее в блокаду. Однако ждать, пока персы соберутся с силами, князь не хотел. Он вызвал к себе шефа Нарвского драгунского полка генерал-майора Портнягина.

— Садись, Семен Андреевич. — Цицианов кивнул на походный стул. — Смотри, Аббас-Мирза стоит лагерем здесь, возле Гарни-Чаю. — Князь ткнул пальцем в разложенную на столе карту. — А шах Бабахан расположился у Калаахире. Осадных орудий у нас нет, и блокада Эривани может затянуться. Не воспользоваться ли нам случаем и не ударить ли по АббасуМирзе, пока он не соединился с шахом? Что думаешь?

— По мне, Павел Дмитриевич, добрая драка в сто раз лучше прозябания в лагере.

— Ну, я и не сомневался. Бери своих молодцов — и с Богом! В ночь на 24 июля 900 человек пехоты и конницы под командованием Портнягина скрытно покинули расположение

Генерал-фельдмаршал Иван Васильевич Гудович одержал немало славных побед. Взять в 1808 году Эривань ему помешали малочисленность войска, отсутствие осадной артиллерии и внезапно наступившие холода. Литография издательства гвардии полковника Новоселова. Печатник И. Карелин.

Field Marshal Ivan Vasilyevich Gudovich won no small number of glorious victories. He was hampered from taking Erivan in 1808 by the small size of his force, a lack of siege artillery and a sudden spell of cold weather.

Lithograph published by Guards Colonel Novoselov. Printed by I. Karelin.

87

86

Portniagin’s Square The first campaign against the Erivan fortress was undertaken in the summer of 1804 by Prince Pavel Tsitsianov, who was at that time commander-in-chief of the forces in the Caucasus. His expedition became the start of the first Russo-Persian War. On the way to the fortress, near the Echmiadzin Monastery, Tsitsianov’s detachment of 4,000 men held their own in a battle with the 20,000-strong army of the heir to the Persian throne, Abbas-Mirza. The Persian cavalry tried a sudden attack, hoping to overrun the Russian infantry squares, but was repulsed by volleys of grapeshot and fled. The Mirza

rushed among his subjects, trying in vain to return them to the battlefield and threatening them with perpetual disgrace. The disorderly flight only stopped, when the thunder of the Russian cannon was far behind.

Leaving the monastery aside, Tsitsianov reached the Erivan fortress without hindrance and laid siege to it. But the Prince did not want to give the enemy he had put to flight time to join up with the other Persian forces. He summoned Major General Portniagin, the commander of the Narva Dragoons Regiment.

“Take a seat, Semion Andreyevich,” Tsitsianov said, nodding to the camp chair.

«Сражение персов с русскими». С картины неизвестного художника. 1815—1816 годы. Во главе персидского войска изображен сын Фатх-АлиШаха (Баба-хана) наследный принц Аббас-Мирза.

The Battle between the Persians and the Russians. From a painting by an unknown artist.

1815—16. The Persian forces were commanded by Abbas Mirza, the son and heir of Fath Ali Shah (Baba Khan).

русских войск под Эриванью. К лагерю Аббаса-Мирзы вышли перед рассветом, но, к несчастью, передовой разъезд нарвался на вражеский пикет. Персы подняли тревогу, и вскоре на горстку русских солдат двинулась сорокатысячная армия. Оказалось, что ночью персидские войска успели объединиться... Перед Портнягиным встал трудный выбор: сдаться или погибнуть вместе с отрядом, сохранив честь русского оружия. Но он нашел третий путь.

— Колонны, строй каре! — Зычный голос генерала заглушил даже улюлюканье персидских всадников. — Орудия в центр! Раненых на лафеты! Каре, марш! Отступая, держать строй! А Баба-хан, в предвкушении легкой победы, уже отправил в Эривань весть об уничтожении русского отряда. Персияне ликовали, весь день со стен крепости звучали залпы. Каково же было изумление осажденных, когда к вечеру они увидели движущееся каре русских, которые вели прицельный огонь, не давая приблизиться врагу. Четырнадцать часов отряд Портнягина, обороняясь, медленно отходил к русскому лагерю. За это время были ранены все солдаты-артиллеристы, и офицеры самолично заряжали пушки и вели огонь. Ни одного трофея не досталось врагу. Даже тела убитых были принесены в лагерь. Однако осада Эривани затянулась до

“Look, Abbas-Mirza is camped here, near the Garni-Chai.” The Prince stabbed his finger at the map laid out on the table. “And Shah Baba-khan has taken up a position by Kalaakhira. We don’t have siege guns and a blockade of Erivan might be a long business. Shouldn’t we use the opportunity to strike against Abbas-Mirza before he joins up with the Shah? What do you think?”

“If you ask me, Pavel Dmitriyevich, a good fight is a hundred times better than sitting around in camp.”

“I didn’t doubt you’d say that. Take your fine fellows and God be with you!”

In the early hours of 24 July, 900 men, infantry and cavalry, under Portniagin’s command slipped quietly away from the Russian position outside Erivan. They reached Abbas-Mirza’s camp before dawn, but unfortunately the advance patrol ran into an enemy picket. The Persians raised the alarm and soon a host of 40,000 was bearing down on the handful of Russian soldiers. It turned out that the Persian forces had managed to join up during the night.

Portniagin was faced with a difficult choice: to surrender or to die with all his

осени, пошли дожди, обнаружился дефицит продовольствия, и начались болезни. Цицианов был вынужден собрать военный совет. Большинством голосов генералы решили снять осаду. «Предвижу, — писал расстроенный Цицианов Александру I, — невыгодное для нас впечатление и вредные последствия, которые могут произойти от снятия блокады, как в Грузии, так и в сопредельных ей магометанских землях, но, повинуясь закону, не имею я права взять на себя ответственность за штурм, когда на моей стороне только один генерал Портнягин». Спустя четыре года Эривань пытался взять генерал-фельдмаршал Иван Гудович, но и его постигла неудача.

Эчмиадзин по-армянски означает «место сошествия единорожденного», то есть Иисуса Христа. По легенде, первому армянскому патриарху Григору Лусаворичу приснилось, что Христос сошел с неба с огненным молотом в руках и указал место для постройки собора. «Основание Эчмиадзина». С картины неизвестного художника. 1834 год.

Echmiadzin in Armenian means “the place of the only-begotten”, i.e. Jesus Christ. According to legend the first Armenian patriarch, Gregory the Illuminator, had a dream that Christ came down from heaven holding a fiery hammer and indicated the place where a cathedral should be built.

The Foundation of Echmiadzin.

From a painting by an unknown artist. 1834.

В августе 1804 года отряд майора Монтрезора, посланный Цициановым за продовольствием, был окружен персами у реки Памбак. В ответ на предложение сдаться майор ответил, что «предпочитает смерть постыдному плену». В неравном бою погибли все 114 русских воинов. На этом месте воздвигнут мемориал, где всегда лежат живые цветы.

In August 1804 Major Montrezor’s detachment that Tsitsianov had sent for provisions was encircled by the Persians at the River Pambak. In response to a call to surrender, the Major replied that he “preferred death to shameful captivity”. In the uneven encounter all 114 Russian soldiers died.

A memorial was raised on the spot and there are always fresh flowers on it. men, preserving the honour of the Russian army. But he found a third alternative.

“Columns, form a square!” The General’s stentorian voice drowned out even the hallooing of the Persian horsemen. “The guns in the centre. The wounded on the gun carriages. Square, march! Withdraw without breaking formation!”

Meanwhile, Baba-Khan, used to easy victories, had already sent news of the destruction of the Russian unit to Erivan. The Persians were delighted. All day salvoes were fired from the walls of the fortress. How astonished the besieged garrison was when

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

88

Спасение Эчмиадзина В июле 1826 года персидские войска во главе с Аббасом-Мирзой, нарушив Гюлистанский мирный договор, перешли границу, заняли Елизаветполь (ныне Гянжа) и осадили крепость Шушу. Началась вторая русско-персидская война. Епископ Нерсес Аштаракеци призвал к созданию армянского ополчения, на что вскоре было получено и высочайшее соизволение от императора Николая I. «В прошлом году, при вторжении персиан в наши пределы, армяне отличились: храбрым сопротивлением врагам, непоколебимою твердостью в понесенных бедствиях, беспредельною верностью к христианской религии и похвальною преданностью русскому правительству, — писал в воззвании военный губернатор Тифлиса Николай Сипягин. — Государь император милостиво взирает на таковую ревность верноподданного ему армянского народа; и хотя русских войск достаточно для сокрушения врагов и без помощи других, но Его Величеству благоугодно иметь в рядах победоносных своих войск и особый полк, сформированный из здешних армян». Весной 1827 года два батальона армянского ополчения по тысяче человек в каждом уже готовы были присоединиться к регулярной русской армии, отбросившей к тому моменту неприятеля за реку Аракс. «Взятие штурмом крепости Эривань 1 октября 1827 года». Литография Карла Беггрова с оригинала В. И. Машкова. Конец 1820-х годов.

The Taking of the Erivan Fortress by Storm, 1 October 1827. Lithograph by Karl Beggrow, from an original by V.I. Mashkov.

Late 1820s.

Владыко Нерсес лично провел в Тифлисе смотр созванного им ополчения. Седовласый старец выехал к ним на коне с крестом и обнаженной саблей в руках: — Желаю вам здравствовать, дети мои!

— Кецце! — армянским приветствием отозвалась площадь.

— Спасибо, храбрецы мои! Сбросим путы проклятого рабства!

— Урррра! — отвечали армянские ратники. Не дожидаясь окончательного формирования ополчения, Нерсес присоединился к авангарду русских войск и вскоре уже въезжал в Эчмиадзин, древнейшую святыню армянского народа. Монастырь встречал освободителей колокольным звоном и крестным ходом. Тем временем Иван Паскевич, сменивший Алексея Ермолова на посту главнокомандующего, оставил под Эриванью корпус Афанасия Красовского, а основные силы армии направил в южный Азербай-

Духовный лидер армян архиепископ Нерсес Аштаракеци (с 1843 года Католикос всех армян) всегда видел в России надежного союзника. Портрет работы Акопа Овнатаняна. 1850-е годы.

Archbishop Nerses Ashtaraketsi, the spiritual leader of the nation (from 1843 Catholicos of All Armenians), always looked on Russia as a reliable ally.

Portrait by Akop Ovnatanian.

1850s.

В начале XIX века имя архиепископа Григория Манучарянца наводило страх и на персов, и на татар, совершавших набеги на армянские деревни. Последние прозвали его «сумасшедший поп». Сменив клобук на папаху, Манучарянц во главе дружины из 500 армян-добровольцев участвовал и в походах Цицианова, и во взятии Эривани Паскевичем, отличаясь во всех сражениях беспримерной храбростью.

In the early nineteenth century the name of Archbishop Gregory Manuchariants inspired feare in both Persians and Tatars who raided Armenian villages. At the head of a volunteer militia of 500 men he took part in Tsitsianov’s campaigns and in Paskevich’s capture of Erivan, displaying exemplary courage in all the battles.

89

джан. Аббас-Мирза, намереваясь сорвать это наступление, неожиданно появился под стенами Эчмиадзина, грозя тем самым выйти к Тифлису и перерезать снабжение русской армии оружием и продовольствием. Узнав о бедственном положении защитников монастыря, Красовский двинулся им на помощь. Несмотря на то что его отряд был усилен армянским ополчением, силы персов втрое превосходили русское войско. Жестокий бой длился десять часов. Долину между селами Аштарак и Ушаган, где развернулось основное сражение, заволокло дымом от оружейных и пушечных залпов. Землю покрыли груды тел. В этом бою русское войско понесло самые жестокие потери за всю русско-персидскую войну: более тысячи убитых и множество раненых. Потери персиян были втрое больше. Сражение завершилось русской штыковой атакой и ударом армянской конницы во фланги. Эчмиадзин удалось спасти. В начале сентября Паскевич вновь осадил Эривань, и в день Покрова Пресвятой Богородицы, 1 октября 1827 года, крепость пала. Вот как описывал народное ликование очевидец событий армянский писатель Хачатур Абовян: «Солдаты стали входить в крепость, — а в тысяче мест, в тысяче окон люди не в силах были рот открыть, — так душили их слезы. Но у кого было в груди сердце, тот ясно видел, что эти руки, эти застывшие, окаменев-

towards evening they saw the Russian square returning, its cannon laying down targeted fire that prevented the enemy from approaching.

For fourteen long hours Portniagin’s square held steady, gradually withdrawing to the Russian camp. By the end all the artillerymen had been wounded and the officers themselves loaded and fired the guns. Not a single trophy was abandoned to the enemy. Even the bodies of the dead were brought back to camp.

But the siege of Erivan dragged on into the autumn. The rains came, food ran short and disease broke out. Tsitsianov was obliged to call a council of war. The majority of his generals voted in favour of lifting the siege.

“I anticipate an impression disadvantageous to us,” a disappointed Tsitsianov wrote to Alexander I, “and harmful consequences that may result from the abandonment of the siege, both in Georgia and in the adjoining Mohammedan lands, but, bowing to the law, I do not have the right to assume responsibility for a storm, when General Portniagin alone is on my side.”

шие, устремленные на небо глаза говорят без слов, что и разрушение ада не имело бы для грешников той цены, как взятие Ереванской крепости для армян. Как друг, как небесный ангел-благовестник, с венцом свободы и милосердия, вступил князь Паскевич в сардарский дворец. Проходя, в тысяче мест должен он был сам сдерживать слезы, видя, как старики, дети, девушки, старухи не только у него ноги целуют, но бросаются на шею

Первопрестольный святой Эчмиадзин является резиденцией Верховного Патриарха и Католикоса всех армян. «Эчмиадзинский собор». Багдасар Месропян. Акварель. 1960-е годы.

Holy Echmiadzin, the first capital, is the residence of the Supreme Patriarch and Catholicos of All Armenians.

Echmiadzin Cathedral.

Watercolour by Bagdasar Mesropian. 1960s.

Генерал от инфантерии Афанасий Иванович Красовский командовал осадным корпусом под Эриванью. Литография Ивана Песоцкого с оригинала из мастерской Джорджа Доу. 1840-е годы.

General of Infantry Afanasy Ivanovich Krasovsky commanded the siege forces at Erivan.

Lithograph by Ivan Pesotsky, after an original from the studio of George Dawe.

1840s.

Иван Паскевич был направлен на Кавказ в 1826 году, имея полномочия сменить Алексея Ермолова на посту командующего отдельным Кавказским корпусом. Паскевич разбил персов под Елизаветполем. За взятие Эривани был удостоен графского титула.

Ivan Paskevich was sent to the Caucasus in 1826 with the authority to replace Alexei Yermolov in the post of commander of the separate Caucasus Corps. Paskevich smashed the Persians at Yelizavetpol. The capture of Erivan earned him the title of count.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

солдатам и замирают у них на груди в душевном умилении. С тех пор как Армения потеряла свою славу, с тех пор как армяне вместо меча подставляли врагу свою голову, не видели они такого дня, не испытывали подобной радости».

90

В тени бесчисленных садов Взятие Эривани нанесло окончательный удар Персии. Вскоре начались переговоры, и 13 февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор, по которому Персия уступала России Нахи-

Выше. Князь Иван Федорович Варшавский, граф Паскевич-Эриванский. Портрет работы Франца Крюгера. 1834 год.

Above. Ivan Fiodorovich Paskevich, Most Illustrious Prince of Warsaw, Count of Erivan. 1834 portrait by Franz Krüger.

Справа. Денис Васильевич Давыдов. Раскрашенная гравюра М. Дюбурга по оригиналу Александра Орловского. 1814 год.

Right. Denis Vasilyevich Davydov. Tinted engraving

by M. Dubourg, after an original by Alexander Orlovsky. 1814.

Four years later Field Marshal Ivan Gudovich tried to take Erivan, but he too suffered failure.

The Saving of Echmiadzin In July 1826 Persian forces led by AbbasMirza crossed the frontier in breach of the Treaty of Gulistan, occupied Yelizavetpol (now Ganca in Azerbaijan) and laid siege to the fortress of Shusha. The second Russo-Persian War had begun. Archbishop Nerses Ashtaraketsi called for the creation of an Armenian militia, a move that soon received support from Russian Emperor Nicholas I. “Last year, when the Persians invaded our territory, the Armenians distinguished themselves by courageous resistance to the enemy, unshakeable firmness in the distresses endured, boundless devotion to the Christian religion and commendable loyalty to Russian rule,” the military governor of Tiflis, Nikolai Sipiagin, wrote in his proclamation. “Our sovereign Emperor looks favourably upon such zeal on the part of his loyal Armenian people and although there are Russian forces enough to crush the foe

«Достаточно пригласить сотню армян, и они отобьют врага», — любил говорить в критических ситуациях поэт Денис Давыдов, герой Отечественной и кавказских войн, участвовавший в освобождении от персов северной Армении.

without the aid of others, His Majesty will be pleased to have among the ranks of his victorious forces a special regiment formed from the Armenians of these parts.”

By the spring of 1827 two battalions of Armenian volunteers, each numbering a thousand men, were already ready to join the regular army that had by that time thrown the enemy back beyond the River Aras.

Meanwhile Ivan Paskevich, who had replaced Alexei Yermolov in the post of commander-in-chief, left Afanasy Krasovsky’s corps outside Erivan and turned the main body of his army towards southern Azerbaijan. Determined to halt that advance, AbbasMirza appeared unexpectedly beneath the walls of Echmiadzin, thus threatening to move on Tiflis and cut the Russian army’s lines of communication. When he learnt of the parlous situation of the monastery’s defenders, Krasovsky went to their aid.

Although his men had been reinforced by the Armenian militia, the Persians outnumbered the Russian forces three to one.

The grim battle lasted ten hours. The valley between the villages of Ashtarak and

“We only need to call in a hundred Armenians and they’ll see the enemy off,” Denis Davydov was fond of saying in critical situations. The poet, hero of 1812 and of the wars in the Caucasus, took part in the liberation of northern Armenia from the Persians.

91

чеванское и Эриванское ханства. В освобожденную Восточную Армению хлынул поток переселенцев из Персии и Турции. В течение двух лет на родную землю вернулось более 130 тысяч армян. Начался новый этап в многовековой истории армянского народа. Стал расцветать и город Эривань. Здесь открываются школы, больницы, основывается армянская театральная труппа. Сюда приезжают путешественники, писатели, ученые. Александр Грибоедов первую и единственную прижизненную постановку своей знаменитой комедии «Горе от ума» увидел именно в Эривани. В то время Эривань был типичным восточным городом, где вся жизнь протекала в двух плоскостях. Одну из них составляли улицы, другую — плоские горизонтальные крыши домов. Палящее летнее солнце делало улицы почти необитаемыми, а за час до заката жители выходили на крыши, обрамленные низкими балюстрадами и освежаемые вечерним ветерком. Здесь совершались первые и последние трапезы дня, здесь расстилались одеяла, на которых можно было насладиться сном под открытым небом. Улицы густонаселенных кварталов утопали в тени бесчисленных садов, а над всем этим благолепием царил массив Арарата, который можно было окинуть взглядом от вершины до основания.

Таким Эривань оставался до начала тридцатых годов XX века. Таким, с его маленькими духанами в подвалах невысоких домов, кривыми улочками, смешением языков и культур, полюбил этот город Осип Мандельштам: Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала, Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала? Ах, Эривань, Эривань! Не город — орешек калёный, Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.

Театр оперы и балета с Большим залом филармонии сегодня одна из главных архитектурных достопримечательностей Еревана. Замысел Александра Таманяна был настолько масштабен и грандиозен, что в полном объеме реализовать его при жизни архитектора не удалось — не позволила техника того времени. Достроено здание было только в 1963 году. Фотография второй половины XX века.

The Opera and Ballet Theatre with the Great Hall of the Philharmonia is one of the chief architectural sights of Yerevan today.

Alexander Tamanian’s concept was so huge and grand that it could not be fully accomplished in the architect’s lifetime — the engineering of the time was not up to it. The building was finished only in 1963.

Photograph from the second half of the 20th century.

Озеро Севан — один из красивейших уголков Армении и самый большой резервуар пресной воды на Кавказе. Монастырь Севанаванк был построен в IX веке. Фото Максима Альперта. Начало 1960-х годов.

Lake Sevan is one of the most beautiful spots in Armenia and the largest body of fresh water in the Caucasus.

The Sevanavank monastery was built in the ninth century. Photograph

by Maxim Alpert. Early 1960s.

In early September Paskevich besieged Erivan once more, and on the Feast of the Intercession, 1 October 1827, the fortress fell.

In the Shade of Countless Gardens

Ushagan, where the main clash occurred, was befogged with the smoke from muskets and cannon. The ground was covered with heaps of bodies. In this encounter the Russians suffered their worst losses of the entire war: over a thousand killed and many wounded. The losses on the Persian side were three times as high. The battle ended with a Russian bayonet attack and the Armenian cavalry striking on the flanks.

Echmiadzin was saved.

The capture of Erivan dealt Persia a crushing blow. Peace negotiations soon started, concluding with the signing on 13 February 1828 of the Treaty of Turkmanchai, under which Persia ceded the khanates of Nakhichevan and Erivan to Russia. A flood of settlers poured into liberated Eastern Armenia from Persia and Turkey.

Over a period of two years more than 130,000 Armenians returned to their homeland. A new phase in the long history of the Armenian nation began.

The city of Erivan also started to flourish.

Schools and hospitals were opened there; the first Armenian theatrical troupe was founded. It was in Erivan that Alexander Griboyedov attended the first, and only, performance in his lifetime of his famous comedy Woe from Wit. At that time Erivan was a typical eastern city, in which the whole of life took place on

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

В конце XIX века в Армении развернулось строительство железных дорог. В дома пришло электричество, появились телефон и водопровод. Основанный в 1893 году коньячный завод Шустова дал начало производству известных на весь мир армянских коньяков. В начале двадцатых годов из Петербурга в Эривань приехал уже известный к тому времени архитектор, вице-президент Академии художеств Александр Таманян. По его проектам были воздвигнуты первые правительственные здания, обсерватория, публичная библиотека, оперный театр с филармонией. «Стиль Таманяна» отличало искусное следование традициям средневековой армянской архитектуры. Так, проект здания Театра оперы и балета был удостоен Гран-при на Всемирной архитектурной выставке в Париже в 1935 году. Сегодня здание театра является одной из главных достопримечательностей Еревана. В XX веке Ереван (так стали произносить название города с 1936 года) развивался и хорошел, став за годы советской власти одним из крупнейших промышленных и культурных центров Закавказья.

92

two levels. One was the streets, the other the flat roofs of the houses. The baking summer sun left the streets almost deserted, but an hour before dusk the inhabitants came out onto the roofs that were surrounded by low balustrades and cooled by the evening breeze. This was the setting for the first and last meals of the day. People would sleep beneath the open sky on blankets spread on the roofs. The streets of the densely populated quarters were bathed in the shade of countless gardens, while Mount Ararat, visible from peak to foot, reigned over all this splendour.

That is how Erivan remained until the 1930s. That is the city, with its taverns in the basements of low houses, its winding lanes and mixture of languages and

cultures, that the poet Osip Mandelstam came to love.

O, Erivan, Erivan! Was it a bird That drew you, or a lion like a child Coloured you with crayons?

O, Erivan, Erivan! Not a city But a roasted nut; I love the Babylons of your twisting, wide-mouthed streets.

In the late nineteenth century the railways came to Armenia. The houses acquired electricity, telephones and running water.

The Shustov factory founded in 1893 began to produce the Armenian brandies that are known around the world.

In the early 1920s, Alexander Tamanian, already an eminent architect and vice-president of the Academy of Arts, came to Erivan

«Русские, освобождая армянских крестьян, ведут самую гуманную войну», — писал в дневнике великий писатель и дипломат Александр Грибоедов.

The Russians liberating the Armenian peasants are waging the most humane of wars,” the great writer and diplomat Alexander Griboyedov wrote in his diary.

from Petrograd. It was to his designs that the first government buildings, the observatory, the public library and the opera theatre with philharmonia were built. The “Tamanian style” was marked by a skilful adherence to the traditions of mediaeval Armenian architecture. His design for the building of the Opera and Ballet Theatre was awarded the Grand Prix at the World Architecture Exhibition held in Paris in 1935. Today the theatre is one of the chief sights of the Armenian capital.

In the twentieth century Yerevan (the preferred pronunciation of the city’s name since 1936) developed and grew more beautiful, becoming in the Soviet period one of the major industrial and cultural centres of Transcaucasia.

Слева. Легендарная гора Арарат величественно возвышается над современным Ереваном. Согласно Библии, именно сюда причалил ковчег Ноя.

Left. Legendary Mount Ararat rises majestically above present-day Yerevan.

According to the Bible this is where Noah’s ark came to rest.

Ниже. Барельеф на здании Ереванского коньячного завода.

Below. A bas-relief on the building of the Yerevan brandy distillery.

После распада Советского Союза Верховный Совет Армянской ССР в сентябре 1991 года провозгласил Армению независимым государством.

After the break-up of the Soviet Union, in September 1991 the Supreme Soviet of the Armenian SSR proclaimed Armenia an independent state.

ВЕЛИКИЕ О ВЕЛИКИХ

ПЛУТАРХ О ЛУКУЛЛЕ

пресыщенный славой

… Лукулл в молодые годы, прежде чем вступить на поприще государственной деятельности, добиваясь какой-либо должности, начал с того, что привлек к суду обвинителя своего отца, авгура Сервилия, уличая его в должностном злоупотреблении. Римлянам такой поступок показался прекрасным, и суд этот был у всех на устах, в нем видели проявление высокой доблести. Юношей, приняв участие в Марсийской войне, он сумел неоднократно выказать свою отвагу и сметливость. За эти качества и еще больше за постоянство и незлобивость Сулла приблизил его к себе и с самого начала постоянно доверял ему поручения особой важности; к их числу принадлежал, например, надзор за монетным делом. Во время Митридатовой войны большая часть монеты в Пелопоннесе чеканилась под наблюдением Лукулла и в честь его даже получила наименование «Лукулловой». Ею оплачивались необходимые закупки для военных нужд, и она быстро разошлась, а после долго имела хождение.

История справедлива к человеку не всегда и не каждому воздает по его заслугам… Вряд ли римский полководец и государственный

94

муж Луций Луциний Лукулл мог предположить, что его имя (не запятнанное, кстати, участием в многочисленных заговорах и интригах того времени) спустя тысячелетия станет нарицательным… в гастрономическом смысле!

Когда Сулла оказался в таком положении, что, засев в Афинах, он господствовал на суше, но на море хозяйничали враги, отрезая ему возможность подвоза продовольствия, он отправил Лукулла в Египет и Ливию, чтобы тот привел оттуда суда. Было это в самый разгар зимних бурь; на трех легких греческих суденышках и стольких же родосских ладьях с двумя рядами весел Лукулл пустился в открытое море, навстречу вражеским кораблям, которые повсюду во множестве бороздили море, пользуясь численным преимуществом. Все же ему удалось достигнуть Крита и привлечь его на свою сторону. Затем он явился избавителем для киренцев, город которых был приведен в тяжелое состояние беспрестанными смутами и войнами, и упорядочил их государственный строй…

«Вид форума в Риме». Иллюстрация из издания Исена «Римский форум».

1892 год.

Если же обратиться к трудам историков, то перед нами предстанет дальновидный политик и стратег, оказавший на историю древнего мира не меньшее влияние, чем его современники Сулла, Гней Помпей и Митридат Понтийский. Именно в борьбе с Митридатом ярче всего проявился незаурядный гений полководца Лукулла, хотя судьбе было угодно отдать лавры победителя Помпею, который нанес строптивому понтийскому царю окончательное поражение. Историк Плутарх посвятил Лукуллу одну из глав

Оттуда он отплыл в Египет. По дороге на римлян напали пираты, и Лукулл потерял большую часть своих судов, но сам спасся и торжественно высадился в Александрии. Навстречу ему вышел весь флот в великолепном убранстве, как это принято при возвращении царя. Юный Птолемей, наряду с другими знаками исключительного внимания к гостю, предоставил ему кров и стол в своем дворце; до того времени туда не допускался еще ни один чужеземный полководец. Средства на его содержание были отпущены вчетверо большие, чем обыкновенно, однако Лукулл не принимал ничего сверх необходимого. Он отказался также и от присланного царем подарка — а тот стоил целых восемьдесят талантов! По рассказам, он не стал ни посещать Мемфис, ни осматривать другие прославленные достопримечательности Египта, заметив, что это прилично делать досужему путешественнику, разъезжающему в свое удовольствие, а не тому, кто, как он, оставил своего полководца в палатке, в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.

своей знаменитой книги «Сравнительные жизнеописания», отрывки из которой мы предлагаем вашему вниманию.

Луций Луциний Лукулл. Гравюра резцом. XVIII век.

Сулла самолично описал свои деяния и посвятил их Лукуллу, чтобы тот обработал этот текст и придал ему стройность. Сулла. Гравюра резцом.

XVIII век.

Между тем Лукулл занялся городами Азии. Теперь, когда он освободился от военных забот, он хотел сделать так, чтобы и сюда пришли правосудие и законность — провинция была давно уже их лишена и терпела невероятные, несказанные бедствия. Откупщики налогов и ростовщики грабили и закабаляли страну: частных лиц они принуждали продавать своих красивых сыновей и девушекдочерей, а города — храмовые приношения, картины и кумиры. Всех должников ожидал один конец — рабство, но то, что им приходилось вытерпеть перед этим, было еще тяжелее: их держали в оковах, гноили в тюрьмах, пытали на «кобыле» и заставляли стоять под открытым небом в жару на солнцепеке, а в мороз в грязи или на льду, так что после этого даже рабство казалось им облегчением. Застав провинцию в столь бедственном положении, Лукулл сумел в короткий срок избавить этих несчастных от их притеснителей. Он начал с того, что запретил брать за ссуду более одного процента; далее, он ограничил общую сумму процентов размером самой ссуды; наконец, третье и самое важное его постановление предоставляло заимодавцу право лишь на четвертую часть доходов должника. Ростовщик, включавший проценты в сумму первоначального долга, терял все. Не прошло и четырех лет, как благодаря этим мерам все долги были выплачены и имения вернулись к своим владельцам незаложенными. Успешно шли у Лукулла и все прочие дела, и он заслуживал этого — ведь он больше стремился к тем похвалам, которые воздаются за правосудие и

человеколюбие, нежели к тем, которыми награждают военные подвиги. Последними он в немалой степени был обязан войску, а еще более — судьбе, в первых же сказывалась его душевная кротость и отличное воспитание, и именно этими качествами Лукулл без оружия покорял чужеземные народы. Так, к нему явились царьки арабов, отдавая в его руки свои владения; к нему примкнуло также племя софенцев. У гордиенцев он вызвал такую преданность, что они хотели было оставить свои города и с женами и детьми следовать за ним. Причиной тому послужило вот что. Зарбиен, царь гордиенский, как уже говорилось, вел с Лукуллом через Аппия тайные переговоры о союзе, так как тяготился тираническим владычеством Тиграна. На него донесли, и он был казнен, причем вместе с ним погибли его дети и жена (это было еще до вторжения римлян в Армению). Лукулл не забыл об этом: вступив в страну гордиенцев, он устроил Зарбиену торжественные похороны, причем погребальный костер был украшен тканями, царским золотом и отнятыми у Тиграна драгоценностями; своими руками Лукулл зажег его и вместе с друзьями и близкими покойного совершил заупокойное возлияние, именуя Зарбиена другом и союзником римского народа. По приказу Лукулла ему был также поставлен памятник, который стоил немалых денег, — ведь Лукулл нашел во дворце Зарбиена великое множество золота и серебра и три миллиона медимнов зерна, так что и солдатам было чем поживиться, и Лукулл заслужил всеобщее восхищение тем, что вел войну на средства, приносимые ею самой, не беря ни драхмы из государственной казны.

minds about the greats

В еликие о великих

/

g reat

Марк Туллий Цицерон, близкий друг Лукулла. После того как Помпей сменил Лукулла на посту командующего римскими войсками в войне с Митридатом, Цицерон в своих речах подчеркивал, что вины Лукулла в этом нет. Офорт XVIII века.

96

Триумф Лукулла не был, как другие, рассчитан на то, чтобы удивить чернь протяженностью шествия и обилием проносимых в нем предметов. Зато Лукулл украсил Фламиниев цирк великим множеством вражеского оружия и военными машинами царя, и уже одно это зрелище было на редкость внушительным. В триумфальном шествии прошли несколько закованных в броню всадников, десяток серпоносных колесниц и шестьдесят приближенных и полководцев царя; за ними следовали сто десять военных кораблей с окованными медью носами, золотая статуя самого Митридата в шесть футов высотою, его щит, усыпанный драгоценными камнями, затем двадцать носилок с серебряной посудой и еще носилки с золотыми кубками, доспехами и монетой, в количестве тридцати двух. Все это несли носильщики, а восемь мулов везли золотые ложа, еще пятьдесят шесть — серебро в слитках и еще сто семь — серебряную монету, которой набралось без малого на два миллиона семьсот тысяч драхм. На больших писчих досках значилось, сколько денег передано Лукуллом Помпею на ведение войны с пиратами, сколько внесено в казну, а сверх того — что каждому солдату выдано по девятьсот пятьдесят драхм. Затем Лукулл устроил великолепное угощение для жителей Рима и окрестных сел...

В жизнеописании Лукулла, словно в древней комедии, поначалу приходится читать о государственных и военных делах, а к концу — о попойках и пирушках, чуть ли не о пьяных шествиях с песнями и факелами и вообще о всяческих забавах. Ведь к забавам следует отнести, по-моему, и расточительное строительство, расчистку мест для прогулок, сооружение купален, а особенно — увлечение картинами и статуями, которые Лукулл собирал, не жалея денег. На эти вещи он щедро тратил огромное богатство, накопленное им в

До сего времени счастье, можно сказать, сопутствовало Лукуллу в его походах, но отныне словно упал попутный для него ветер — таких трудов стоило ему каждое дело, с такими препятствиями приходилось сталкиваться повсюду. Он по-прежнему проявлял отвагу и твердость духа, достойные прекрасного полководца, но его новые деяния не принесли ему ни славы, ни благодарности. Мало того, в неудачных начинаниях и бесполезных раздорах он едва не растерял и свою прежнюю славу. Не последней причиной тому было его собственное поведение: он никогда не умел быть ласковым с солдатской толпой, почитая всякое угождение подчиненным за унижение и подрыв власти начальствующего. А хуже всего было то, что с людьми могущественными и равными ему по положению он тоже ладил плохо, глядел на всех свысока и считал ничтожествами по сравнению с собой. Да, такие недостатки, говорят, соседствовали с многочисленными достоинствами Лукулла, который был статным, красивым, искусным в красноречии и выказывал острый ум как на форуме, так и в походах.

Крепость древних римлян. С гравюры XIX века.

Сенат возлагал на Лукулла необычайные надежды, рассчитывая найти в его лице человека, который, опираясь на свою огромную славу и влияние, даст отпор самовластию Помпея и возглавит борьбу лучших граждан. Однако Лукулл расстался с государственными делами. Быть может, он видел, что государство поражено недугом, не поддающимся исцелению, возможно также, что он, как полагают некоторые, пресытился славой и решил после стольких битв и трудов, которые увенчались не слишком счастливым концом, отдаться жизни, чуждой каких бы то ни было забот и огорчений.

походах, так что даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами. К этому надо добавить постройки на побережье и в окрестностях Неаполя, где он насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря.

Полководцу Лукуллу пришлось провести немало времени в морских путешествиях. Участвовал он и в морских сражениях. Древнеримские суда. С гравюры XIX века.

Лукулл устраивал ежедневные пиры с тщеславной роскошью человека, которому внове его богатство. Не только застланные пурпурными тканями ложа, украшенные драгоценными камнями чаши, увеселительное пение и пляски, но также разнообразные яства и не в меру хитро приготовленные печенья вызывали зависть у людей с низменными вкусами. Как бы то ни было, Лукулл не только получал удовольствие от такого образа жизни, но и гордился им, что ясно видно из его памятных словечек. Так, сообщают, что ему случилось много дней подряд угощать каких-то греков, приехавших в Рим, и эти люди, в которых и впрямь проснулось что-то эллинское, засовестившись, что из-за них каждый день производятся такие расходы, стали отказываться от приглашения. Но Лукулл с улыбкой сказал им: «Кое-что из этих расходов делается и ради вас, достойные греки, но большая часть — ради Лукулла». Когда однажды он обедал в одиночестве и ему приготовили один стол и скромную трапезу, он

97

«Самым завидным в жизни Лукулла можно, пожалуй, считать ее завершение: он успел умереть раньше, чем в жизни Римского государства настали те перемены, которые уже тогда уготовлялись ему роком в междоусобных войнах, и окончил дни свои в отечестве, пораженном недугом, но еще свободном»,— писал Плутарх.

Слева. Римский воин-пращник. Справа. Ликтор с фасцией. Ликторы в Риме сопровождали должностных лиц. Фрагменты гравюр XIX века.

«Римляне на пиру». Фрагмент фрески в городе Помпеи. I век до н. э.

рассердился и позвал приставленного к этому делу раба; тот ответил, что раз гостей не звали, он не думал, что нужно готовить дорогой обед, на что его господин сказал: «Как, ты не знал, что сегодня Лукулл угощает Лукулла?» Об этом, как водится, в городе много говорили. И вот однажды, когда Лукулл прогуливался на форуме, к нему подошли Цицерон и Помпей. Первый был одним из его лучших друзей, а с Помпеем, хотя у них и была распря из-за командования в Митридатовой войне, они часто встречались и беседовали, как добрые знакомые. После приветствия Цицерон спросил, нельзя ли к нему зайти; Лукулл ответил, что был бы очень рад, и стал их приглашать, и тогда Цицерон сказал: «Мы хотели бы отобедать у тебя сегодня, но только так, как уже приготовлено для тебя самого». Лукулл замялся и стал просить отсрочить посещение, но они не соглашались и даже не позволили ему поговорить со слугами, чтобы он не мог распорядиться о какихлибо приготовлениях сверх тех, какие делались для него самого. Он выговорил у них только одну уступку — чтобы они разрешили ему сказать в их присутствии одному из слуг, что сегодня он обедает в «Аполлоне» (так назывался один из роскошных покоев в его доме). Это было уловкой, при помощи которой он все же провел своих друзей: по-видимому, для каждой столовой у Лукулла была установлена стоимость обеда и каждая имела свое убранство и утварь, так что рабам достаточно было услышать, где он хочет обедать, и они уже знали, каковы должны быть издержки, как все устроить и в какой последовательности подавать кушанья. По заведенному порядку обед в «Аполлоне» стоил пятьдесят тысяч драхм; и на этот раз было потрачено столько же, причем Лукуллу удалось поразить Помпея не только величиной расходов, но и быстротой, с которой все было приготовлено. Вот на что Лукулл недостойно расточал свое богатство, словно ни на миг не забывал, что это добыча, захваченная у варваров. Однако следует с похвалой упомянуть о другом его увлечении — книгами. Он собрал множество прекрасных рукописей и в пользовании ими проявлял еще больше благородной щедрости, чем при самом их приобретении, предоставляя свои книгохранилища всем желающим. Без всякого ограничения открыл он доступ грекам в примыкавшие к книгохранилищам помещения для занятий и портики для прогулок, и, разделавшись с другими делами, они с радостью хаживали туда, словно в некую обитель муз, и проводили время в совместных беседах. Часто Лукулл сам заходил в портики и беседовал с любителями учености, а тем, кто занимался общественными делами, помогал в соответствии с их нуждами, — коротко говоря, для всех греков, приезжающих в Рим, его дом был родным очагом... Перевод С. П. Маркиша

Special columnist Iya Zhukova. London.

2007

Ия ЖУКОВА / by Iya ZHUKOVA

Mary Evans Picture Library/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Ведущая рубрики Ия Жукова. Лондон.

2007 год.

Аристократический Лондон манит великолепием архитектуры, водоворотом столичной жизни, но — в особенности! — бережным отношением к традициям. Несмотря на то что столица Великобритании является одним из самых современных городов мира, а многие и вовсе считают Лондон «столицей мира» — он хранит и оберегает свои национальные корни. Наиболее ярко присутствие английского аристократического стиля ощущается на главной лондонской улице — Пикадилли. Аристократическое времяпрепровождение на Пикадилли — это непременное английское чаепитие (знаменитый «файв-о-клок»), покупки гастрономических деликатесов в универмаге Fortnum & Mason, заказ костюмов и мужских рубашек от личного портного и, конечно, посещение галереи искусств и аукциона знаменитого дома Christie's.

98

Вид на площадь Piccadilly Circus. Бронзовый фонтан, увенчанный крылатой фигурой «Ангела христианской любви» (чаще его называют Эросом) — памятник филантропу викторианской эпохи графу Шафтсбери. Скульптура работы Альфреда Гилберта была установлена в 1893 году и стала излюбленным местом встреч жителей Лондона.

Piccadilly Пикадилли

A view of Piccadilly Circus.

The bronze fountain is topped by a winged figure of the Angel of Christian Charity, more often known as “Eros”, actually a monument to the Victorian philanthropist Lord Shaftesbury. The sculpture by Alfred Gilbert was cast in aluminium and installed in 1893. It has become a favourite meeting-place for Londoners.

Aristocratic London draws us with its magnificent architecture, the hurly-burly of life in a great metropolis, but — especially! — its caring attitude to traditions. Despite the fact that the capital of the United Kingdom is one of the most modern conurbations in the world, and many indeed consider it the “capital of the world” this city preserves and nurtures its national roots. The presence of English aristocratic style can be most strongly sensed on one of London’s main streets — Piccadilly.

Aristocratic ways to spend time on or around Piccadilly include the indispensable English afternoon tea, buying delicacies for the table in the food-hall of the department store Fortnum & Mason, ordering shirts from a bespoke tailor, visiting art galleries and the famous auction house Christie’s.

Генри Джермин, граф Сент-Альбанс, шталмейстер при дворе Карла I и кавалер Ордена Подвязки; в молодые годы был фаворитом королевы Генриетты-Марии Французской, супруги Карла I Стюарта.

Right. Jermyn Street runs parallel to Piccadilly and is famous for its upmarket menswear shops. It can be reached by way of Piccadilly Arcade (in the photograph), a gallery of marvellous shops.

Ниже. В престижных магазинах на Джерминстрит — любые предметы мужского гардероба от лучших английских производителей.

Below. The fine shops on Jermyn Street can provide any item of male apparel from the best British manufacturers.

101

Отель «Ритц», расположенный на углу Пикадилли и Грин-парка. Слева. Один из чайных залов отеля, спроектированных самим Цезарем Ритцем, которому, по легенде, принадлежит выражение «Клиент всегда прав».

ALAMY/PHOTAS

100

ALAMY/PHOTAS

Более ста лет назад на Пикадилли вырос престижный отель «Ритц», архитектурное оформление которого повторяет дизайн фасадов парижской улицы Rivoli. Отель знаменит обязательным для посетителей строгим стилем одежды, а также дневным чаепитием, английским «файв-о-клоком» в Palm Court — специально созданном для этой церемонии зале. Традиция чайной трапезы, или Tea Time, появилась в Англии в XIX веке. Согласно легенде, одна из приближенных английской королевы Виктории, герцогиня Анна Бедфорд, поселившись в особняке Belvoir Castle, после скромного обеда никак не могла дождаться обильной вечерней трапезы и приказывала своим слугам приносить ей чайничек с чаем и выпечкой. Но пить чай в одиночестве было скучно, и вскоре герцогиня стала приглашать своих друзей на «полдник» в пять часов вечера. Меню состояло в основном из маленьких кексов, бутербродов из хлеба и масла, из различных сластей. Дневные чаепития стали очень популярными, и по возвращении в Лондон герцогиня по-прежнему созывала гостей на дневной чай, рассылая им письменные приглашения. Эту изысканную манеру быстро переняли и другие светские дамы. Дневное чаепитие до сих пор культивируется в Англии в специализированных кафе и пятизвездочных отелях. В 1985 году Чайный совет Объединенного Королевства создал Чайную гильдию, в которую входят рестораны, отвечающие высоким стандартам чайного сервиса. Чайная трапеза в «Ритце», безусловно, считается самой изысканной в Лондоне. Роскошные интерьеры, живая музыка, серебряная посуда и тонкий фарфор — все это создает уникальную атмосферу истинно английского чаепития.

Henry Jermyn, 1st Earl of St Albans, Master of Horse at the court of Charles I and a Knight of the Garter, was a favourite of the King’s wife, Queen Henrietta Maria.

Справа. Рядом с улицей Пикадилли находится Джермин-стрит, знаменитая магазинами мужского платья. Пройти на Джермин-стрит можно через галерею Piccadilly Arcade (на фото), по обеим сторонам которой находятся шикарные магазины.

ALAMY/PHOTAS

Полдник по-английски

ALAMY/PHOTAS

Пикадилли — одна из главных исторических улиц Лондона — разделяет между собой два престижных аристократических района: Мейфейер и СентДжеймс. Эта прямая широкая улица начинается от Гайд-парка и упирается в знаменитую круглую площадь — Piccadilly Circus. Поначалу улица Пикадилли называлась Португальской. Современным своим названием она обязана лондонскому портному Роберту Бейкеру, с легкой руки которого в английскую моду XVII века вошли кружевные воротнички — piccadills. Лондонские денди на элегантные вещицы не скупились, и вскоре Бейкер сделал на воротничках целое состояние. Купив участок на Португальской, он построил шикарный особняк. Популярность Бейкера в лондонском обществе была столь велика, что его резиденция получила название Piccadilly Hall. А чуть позже и вся улица стала называться Пикадилли.

Не один век Пикадилли служит Меккой для всех лондонских денди. Правда, основные магазины для джентльменов расположены не на ней, а на соседней Джермин-стрит, которая соединена с Пикадилли галереей дорогих бутиков — Piccadilly Arc. Джермин-стрит была названа в честь Генри Джермина, графа Сент-Альбанс, который в 1660-х годах построил несколько зданий на этой улице. Близость к королевскому дворцу сделала Джермин-стрит одной из самых престижных в Лондоне, позже здесь располагались фешенебельные отели, а с викторианских времен за ней закрепилась слава улицы модных мужских магазинов. На Джермин-стрит можно приобрести лучшие в мире мужские рубашки от самых знаменитых английских марок Harvie & Hudson и Turnbull & Asser, а также дорогие ботинки ручной работы от New & Lingwood, John Lobb и Church's.

Mary Evans Picture Library/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Улица кружевных воротничков

The Ritz hotel stands on the corner of Piccadilly and Green Park.

Left. One of the hotel’s tearooms, designed by César Ritz himself, the Swiss hotelier who said “The customer is never wrong.”

A Street of Lace Collars Piccadilly, one of London’s main historical thoroughfares, separates two of the cities prestigious aristocratic districts: Mayfair and St James’s. The broad, almost straight street starts at Hyde Park Corner and ends at the famous round square called Piccadilly Circus.

Originally Piccadilly was called Portugal Street (in honour of Charles II’s wife, Catherine of Braganza). It owes its present name to the London tailor Robert Baker who made his fortune as a supplier of picadills — stiff laceedged collars popular in England at the turn of the seventeenth century. He bought a plot of land out to the west of London and built a fine mansion there.

Baker was a well-known figure and his mansion became popularly known as Piccadilly Hall. By the 1740s

Слева. Компания Pink на Джермин-стрит торгует рубашками и галстуками. Томас Пинк, чье имя значится на лейбле компании, был лондонским портным в XVIII веке и прославился своими красными и розовыми охотничьими жакетами. Его имя и позаимствовали в 1984 году три брата-ирландца по фамилии Mullen.

Bottom. Thomas Pink on Jermyn Street sells shirts and ties. The name that features on the company’s label was borrowed from an eighteenthcentury London tailor.

Первым среди знаменитых отелей начал проводить чайные вечера именно «Ритц». По воскресеньям в отеле во время чайной церемонии играет небольшой ансамбль, а столики надо заказывать заранее — желающих выпить чаю в «Ритце» много!

The Ritz’s afternoon teas have become an institution. They are served in the Palm Court with music provided by a pianist or harpist. Even with three sittings a day, you need to book weeks in advance to ensure a table.

the street leading to it was being called Piccadilly. For centuries now, the area has been a mecca for London’s dandies. The foremost shops for gentlemen are admittedly not directly on it, but on the parallel Jermyn Street, linked to it by side-streets and Piccadilly Arcade with its expensive boutiques.

Jermyn Street is named after Henry Jermyn, 1st Earl of St Albans, who developed the St. James's area around the year 1667. At first it was one of the city’s most prestigious residential areas, close to the royal palace.

Later fashionable hotels appeared here and from Victorian times it was known as a street of stylish men’s clothiers.

Afternoon Tea The prestigious Ritz Hotel, named after the Swiss hotelier César Ritz, was built in 1906. The design of its façade was inspired by buildings on the Rue Rivoli in Paris. The hotel is known for its strict dress-code and also for its afternoon teas, served in the Palm Court, a hall specially created for this very English ceremony.

The tradition of taking afternoon tea appeared in Britain in the nineteenth century. According to the legend, one of Queen Victoria’s close companions, Anne, Duchess of Bedford, was staying at Belvoir Castle, when, tired of the long wait between lunch and dinner, she asked the servants to bring a pot of tea and something to eat. But it was boring to drink tea alone, so soon the Duchess began inviting friends to join her for an afternoon snack. The menu consisted of small cakes, sandwiches and assorted sweetmeats. On her return to London the Duchess had more people round for tea, sending out written invitations. These occasions became very popular and the practice was taken up by other society ladies.

семья. English hampers пользовались успехом в викторианском высшем обществе, особенно на ежегодных королевских скачках в Аскоте и на Хенлейской регате — ежегодном соревновании по гребле, которое проходит на Темзе в городе Хенли. Сегодня Fortnum & Mason многоэтажный универмаг, где можно найти все — от сверкающего хрусталя до постельного белья. И конечно, подарочные корзины, наполненные шампанским, сыром, лососем холодного копчения, джемом, мармеладом и прочими яствами. В 1964 году вход в универмаг украсили огромные дорогие часы. Каждый час механические фигуры мистера Фортнума и мистера Мейсона появляются и отдают поклоны друг другу под музыку XVIII века.

Быть в Лондоне и не посетить художественные галереи и знаменитые аукционные дома Sotheby’s и Christie’s — значит лишить себя истинного эстетического удовольствия. В одном из красивейших на Пикадилли исторических зданий — Burlington House — с 1768 года располагается Королевская Академия искусств. Она была создана для поддержки молодых талантливых художников. Сегодня здесь можно увидеть работы и юных дарований, и признанных классиков. А выставки, организованные академией, ничуть не уступают экспозициям лондонской Национальной галереи и галереи «Тейт». Например, этой весной Королевская Академия искусств принимает у себя выставку русских художников из собраний Русского и Пушкинского музеев. Русское искусство популярно сегодня и на лондонских аукционах. Знаменитый аукционный дом Christie's ежегодно проводит аукционы русского искусства.

Королева Виктория. Портрет работы сэра Джорджа Хейтера.

1838 год.

Queen Victoria.

1838 portrait by Sir George Hayter.

Выше. Статуя Джошуа Рейнолдса, первого президента Королевской Академии искусств, перед зданием Академии. Слева. Выставка в одном из залов Академии.

Above. The statue of Joshua Reynolds, the first president of the Royal Academy, in front of the Academy building.

Вот уже три столетия Fortnum & Mason является воплощением английских традиций. Филиалы фирмы открыты в трех городах Японии; ее продукцией торгуют в различных универмагах Австралии и США. Недавно чайные смеси F&M появились и в России.

For three centuries now Fortnum & Mason has been a cornerstone of English tradition. The firm’s branded products are sold in stores in Japan, Australia and the USA. F&M blended teas have recently appeared in Russia too.

ALAMY/PHOTAS

Fortnum & Mason. The company emblem on the façade of the store.

Ценителям прекрасного

Left. An exhibition in one of the halls of the Academy.

В январе 2008 года в Королевской Академии открылась выставка «Из России: французские и российские шедевры живописи 1870—1925 годов». В экспозиции представлены 120 картин из четырех крупнейших музеев России.

In January 2008 the Royal Academy launched the exhibition “From Russia: French and Russian Master Paintings 1870—1925 from Moscow and St Petersburg”. It features 120 paintings from four of Russia’s largest museums.

В Лондоне этой весной можно посетить: Светские мероприятия:

Delicacies in Wicker Hampers Next to the Ritz stands Fortnum & Mason’s department store, which supplies Her Majesty Queen Elizabeth II with the most exquisite foodstuffs. Its founder, William Fortnum, came to London in 1705 and worked as a servant at the royal court. After a time he went into partnership with Hugh Mason and opened a grocery shop for the London aristocracy. Fortnum’s was the first establishment to come up with the idea of picnic hampers — wicker baskets filled with a mix of ready-to-eat delicacies such as Stilton cheese and smoked salmon.

The firm flourished in the reign of Queen Victoria, when it was granted permission to use the royal crest on its goods and products. Of course, everyone would like to buy their food in the same place as the Queen. Hampers became very popular with the Victorian upper crust, especially at such annual society events as the Ascot races and Henley Regatta. In 1964 a huge, expensive clock was installed above the entrance to the store as a tribute to the founders. Every hour mechanical figures of Fortnum and Mason appear and bow to each other to the accompaniment of eighteenth-century music.

Connoisseurs of Beauty To be in London and not visit its art galleries or the famous auction houses Sotheby’s and Christie’s is to de-

ALAMY/PHOTAS

10 марта Знаменитые кэбы ныне служат рекламным целям. Лондонский извозчик развозит продукцию фирмы F&M — плетеные корзины для пикника.

The Lighthouse Gala Auction — ежегодный благотворительный аукцион в Christie’s, St. James.

Слева. Универмаг Fortnum & Mason на Пикадилли.

Место проведения: The Duke of York’s Square, Chelsea.

Во время подготовки к трехсотлетнему юбилею фирмы на реконструкцию здания универмага было потрачено 24 миллиона фунтов стерлингов.

prive yourself of some real aesthetic pleasure. Since 1768, Burlington House, one of the most attractive historical buildings on Piccadilly, has been home to the Royal Academy. This venerable institution was founded to support young talented artists. Today you can see the works of gifted newcomers there as well as acknowledged classics. The exhibitions held at the Royal Academy are in no way inferior to those put on by the National Gallery and the Tate. This coming spring, for example, Burlington House will be the venue for an exhibition of Russian artists from the Russian and Pushkin Museums.

Russian art is also popular at London salerooms nowadays, with Christie’s holding a special auction for it each year.

The famous London cabs have become mobile advertising hoardings.

Delivering Fortnum & Mason’s famous food hampers in London.

Left. Fortnum & Mason’s store on Piccadilly.

In the run-up to the firm’s 300th anniversary 24 million pounds was spent on refurbishing the building.

На этом развлекательном аукционе предлагается все — от встреч со звездами и экзотических поездок до предметов искусства.

11—15 марта

The British Antiques Dealer’s Association Fair — выставка антиквариата.

Photononstop/PHOTAS

Fortnum & Mason. Эмблема фирмы на фасаде универмага.

ALAMY/PHOTAS

Рядом с отелем «Ритц» расположен универмаг Fortnum & Mason (F&M), который обеспечивает Ее Величество королеву Англии самыми изысканными деликатесами. Его основатель Уильям Фортнум приехал в Лондон в 1705 году и работал лакеем при королевском дворе. Спустя некоторое время он вместе с компаньоном Хью Мейсоном открыл бакалейную лавку для лондонской аристократии. Это заведение стало первым предлагать своим клиентам english hampers — плетеные корзины для пикника, наполненные разнообразной снедью, — чем завоевал популярность в высшем аристократическом обществе. Фирма расцвела при королеве Виктории, когда магазин получил разрешение от королевской семьи использовать изображение королевского герба на своей продукции и товарах. Конечно, ведь все хотят покупать продукты там, где это делает королевская

ALAMY/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Деликатесы в плетеных корзинах

5 марта

Rainbow Trust Children’s Charity Gala — благотворительный праздничный ужин. Место проведения: ресторан Cellini, The Duke of York Square, Chelsea.

Экскурсии по городу: The Big Bus Company — самый легкий и приятный способ посмотреть достопримечательности столицы — сидя в двухэтажном лондонском автобусе. Автобус отходит каждые 45 минут от Пикадилли (между Green Park и гостиницей Ritz).

Выставки/музеи: International Baroque (1600—1800) / Victoria & Albert Museum На этой выставке представлены шедевры в силе барокко от Балтийского побережья до Шри-Ланки.

Vanity Fair Portraits: Photographs 1943—2008 / National Portrait Gallery Выставка фотопортретов, опубликованных в знаменитом журнале Vanity Fair.

Спектакли/театры: Carmen / Royal Opera House, Covent Garden Испанские страсти и испепеляющая любовь — знаменитая опера Жоржа Бизе по новелле Проспера Мериме. На французском языке.

The Phantom of the Opera / Her Majesty’s Theatre Всемирно известный мюзикл Эндрю Ллойда Вебера.

Аукционный дом Christie’s был открыт Джеймсом Кристи в Лондоне 5 декабря 1766 года. Сегодня он является одним из самых известных аукционов в мире.

The famous auction house was opened by James Christie on 5 December 1766. Today Christie’s is one of the worldwide leaders in its field.

art of relaxation

И скусство отдыхать / t he

Кажется, что наш самолет сейчас окажется в воде, но в самый последний момент внизу появляется гряда островов. Они настолько малы, что их длины едва хватает на взлетную полосу. Самолет вылетает из столицы Панамы каждое утро и до отказа набит индейцами в цветных нарядах, с разрисованными лицами и золотыми кольцами в носах. Через полчаса он садится в Порвенире, столице и единственном городе архипелага Сан-Блас, а потом «развозит» местных жителей по деревням и возвращается в Панама-сити.

104

Робинзонада в кокосовом раю Лариса ПЕЛЛЕ / by Larisa PELLE

Фотографии автора / Photographs by the author

I’ve got a lovely bunch of coconuts…

В мире почти не осталось уголков, не тронутых цивилизацией, и народов, живущих по древним традициям. Архипелаг СанБлас в Панаме — одно из немногих мест, где жители упорно сохраняют свою самобытность.

There are hardly any places left in the world untouched by civilization or people living according to ancient traditions. Panama’s San Blas archipelago is one of the few spots where the locals adhere stubbornly to their distinctive identity.

It seems that the plane is going to come down in the sea, but at the very last moment a string of islands appears below.

They are so small that there is barely room for the length of a runway.

The plane takes off from the Panamanian capital every morning, packed with Indians in colourful outfits with painted faces and gold rings in their noses. Half an hour later it lands at El Porvenir, the capital and only town of the San Blas archipelago; then it takes the locals to their various villages and returns to Panama City.

art of relaxation

И скусство отдыхать / t he

Вместо аэропорта здесь тростниковая хижина, вместо таксистов — индейцы-лодочники. Все они знают мистера Робинзона — пожилого индейца, которого обычно спрашивают нечастые здесь путешественники. По телефону на ломаном испанском Робинзон пообещал, что устроит мне здесь «островной рай» — только приезжай! Он оказался колоритным стариком с беззубой улыбкой и несколькими необитаемыми островами на выбор. Сам он, как заведено у племени куна, живет с

семьей на одном из густонаселенных островов, хотя мог бы удобно устроиться на своем собственном. Но куна являются приверженцами коммунального хозяйства и селятся вместе, а большая часть архипелага остается необитаемой.

Робинзон не обманул — на «моем» острове действительно нет ничего, кроме двух тростниковых хижин и нескольких гамаков, подвешенных между деревьями. Над хижинами поднимается дым — прислуга готовит обед. «Если что понадобится, — говорит Робинзон, отчаливая на своем каюко, — спроси прислугу, они съездят в деревню». И время как будто замедляет свой ход, напоминая о смене дня только рассветами и закатами, приливами и отливами. Занятий на острове хоть отбавляй: кроме сладкого ничегонеделанья, можно играть кокосом в «петанк» или научиться местному виду борьбы — стоя на руках, ногами балансировать в воздухе, пытаясь одновременно сбить противника. Но самое захватывающее — это крабьи бега. Когда прислуга наловит крабов, каждый ставит на «своего» краба, который должен проделать непростой путь от ведра к морю. Двухметровая дистанция оказывается многим не под силу — несмышленые крабы несутся куда глаза глядят, но только не в сторону финиша. Расплата для дезертиров строга — голубчики отправляются на гриль… А владелец победившего краба взамен беглеца получает весь призовой фонд — связку кокосов.

Игры на свежем воздухе Наш каюко — выдолбленная из ствола дерева лодка (но с мотором!) — уходит к островам на горизонте.

Кокос — всему голова! До 1990-х кокосовый орех был официальной валютой индейцев. Каждая кокосовая пальма — чья-то собственность, только с нее снимают в год не один, а несколько урожаев. Урожайный год — это тридцать миллионов орехов для куна! Орехи меняют у соседей-колумбийцев на предметы цивилизации — лодочные моторы и мелкую технику. Панама кокосы у куна покупать не может, потому что, в отличие от Колумбии, не имеет ни одной фабрики по их переработке. Каждый год старейшины устанавливают цену на кокосы, чтобы предотвратить демпинг со стороны любителей быстрой наживы. Если кто-нибудь из куна будет замечен за продажей кокосов по цене ниже официальной, ему грозит выселение из коммуны. Кокосовый орех утоляет и жажду, и голод (конечно, когда на костре не шипит свежий краб или

106

The airport building here is a cane hut, the taxis boats steered by Indians. They all know Mr Robinson, the elderly native that the few travellers who come here usually ask for. On the telephone Mr Robinson had promised in his broken Spanish that he had an “island paradise” awaiting me — all I had to do was come!

He turned out to be a colourful old chap with a toothless smile and several uninhabited island on offer. He himself, as is usually for the Kuna tribe, lives with his family on one of the densely populated islands, although he could enjoy an easy life on one of his own.

The Kuna, though, have a communal economy and group together, while the greater part of the archipelago remains uninhabited.

Из нескольких сотен островов архипелага заселены не более полусотни. Но заселены они весьма основательно — дома вплотную подходят к кромке воды, а ширина «улиц» не более полуметра. Для низкорослых и худосочных аборигенов этого вполне достаточно.

Of the several hundred islands in the archipelago no more than fifty are inhabited. But those are very densely settled — the houses go right to the edge of the water and the “streets” are no more than half a metre wide. For the short, wiry natives that is plenty of room.

осьминог). Вот только добраться до него непросто. Кокосы висят так близко, что создается обманчивое впечатление, будто сорвать их — минутное дело. И хотя пальмы здесь все больше низенькие, залезть на нее, а потом, обхватив ногами за ствол, оторвать крепко держащийся орех не каждому под силу. С непривычки на добычу ореха может уйти и час, и два.

Праздник — каждый день! В отлив песчаное дно и коралловые рифы обнажаются, и на соседние острова можно даже пройти пешком. Или взять каюко и отправиться в гости — например, на вечеринку, которые у куна случаются часто. Хороший повод для праздника — созревание чичи, крепкой браги из сахарного тростника. Через несколько дней старейшины начинают дегустацию чичи на предмет готовности.

107

Ниже. Каюко — единственный общедоступный транспорт на островах. Иногда эти лодочки оснащаются мотором.

Fun in the Open Air Our cayuco — a dug-out canoe with an outboard motor — sets off for the islands on the horizon. Mr Robinson was telling the truth: there really is nothing on “my” island apart from two cane huts and a few hammocks strung between the trees. Smoke is rising above the huts as the servants are preparing lunch. “If you need anything,” Robinson says, as he heads back in his cayuco, “ask the servants. They will go to the village for you.”

It’s as if time has slowed down, reminding me of the passing of the days only with sunrises and sunsets, high tide and low tide. There’s plenty to do on the island: besides dolce far niente, you can play coconut boules or try the local variety of wrestling — do a handstand and then, waving your legs in the air to keep your balance, attempt to knock your opponent over. But the most gripping pastime is crab-racing. When the servants have caught crabs, each of you chooses one crustacean that has the difficult task of getting from the bucket back to the sea. The two-metre course proves

too much for many of them — the dim-witted creatures race off in all directions, except the one they should take. The penalty for failing to reach the finish is harsh — the poor things are put on the grill, while the owner of the successful escapee gets the entire prize stakes — a bunch of coconuts.

Meat and Drink Until the 1990s the coconut was the Indians’ official currency. Every coconut palm belongs to someone and provides not one but several harvests in the course of a year. In a productive year that means 30 million nuts!

The Kuna exchange them with their Columbian neighbours for the trappings of civilization — outboard motors and gadgets. Panama cannot buy coconuts from the Kuna, because in contrast to Columbia, it does not have a single factory to process them. Every year the elders set a price for coconuts so as to prevent dumping by individuals in search of a quick profit. If one of the Kuna is caught selling coconuts below the official

Тростниковые хижины защищают от тропического зноя и дождя, а проблема отопления местным жителям неведома.

Cane huts give protection from the tropical heat and rains. Heating is an unknown problem for the islanders.

price, he risks banishment from the community.

The coconut can quench your thirst and assuage your hunger (if there is no fresh crab or octopus sizzling on the grill, of course). But it’s not easy to get one.

The coconuts hang so low that you have the deceptive impression that picking them is the work of a moment.

Although the palms here are all fairly squat, climbing one and then pulling off the firmly attached nut while gripping the trunk with your legs is a real challenge.

Without practice it can take you an hour, or even two.

A Feast Every Day Low tide exposes the sandy seabed and coral reef and you can even wade over to the neighbouring islands.

Самое притягательное для туриста в архипелаге Сан-Блас — это возможность провести несколько дней на необитаемом острове.

The biggest attraction of the San Blas archipelago for tourists is the chance to spend a few days on an uninhabited island.

Below. The cayuco is the only generally available means of transport on the islands. Sometimes these little boats are fitted with a motor.

art of relaxation

И скусство отдыхать / t he

Если уже утром мужчина-куна навеселе, сразу ясно: это почтенный старейшина, выполнивший на сегодня долг перед коммуной. Когда чича наконец-то готова (а происходит это раз в неделю или две), об этом оповещают соседние коммуны, и вечером того же дня гарантировано празднество. Учитывая количество деревень, гулять на празднике куна можно каждый день в новой деревне — где-то уж точно созрела чича! Самые пышные вечеринки посвящены вступлению девочек во взрослую жизнь. Одна из церемоний — песенное изложение девочкам всей истории куна — длится 24 часа! Историю поют мужчины — правда, если хорист собьется с ритма или забудет слова, то его выдворяют с церемонии. Я приготовилась к долгому испытанию, но на этот раз обошлось без «официальной части». Только я никак не ожидала, что девочке окажется лет тринадцать! Дело в том, что имя дочери у куна дается только с началом менструации… Чича лилась рекой, и, слегка повеселев, даже старейшины деревни стали подходить ко мне поговорить. С испанским у нас было одинаково плохо — куна говорят на своем языке и государственный язык Панамы учат нехотя. Правда, под воздействием чичи словарный запас индейцев расширился. Вечеринки — самый простой способ для туриста познакомиться с куна поближе.

На вечеринке старейшина был добр и пригласил погостить на своем острове. После беседы с ним в деревне меня начинают узнавать и обращаться по имени, но от дежурных любезностей быстро переходят к главному — предлагают купить молы. Мола — традиционное рукоделие, делается из ярких кусков материи, накладываемых один на другой. С помощью прорезей в тканях, наложенных в несколько слоев, получаются странные узоры, а сюжеты заставляют заподозрить куна в употреблении сильных галлюциногенов. Здесь сплетаются воедино люди и пришельцы из космоса, животные и чудища о двух головах, а иногда и достижения техники — например, трактор. Молы делаются в двух экземплярах — похожих, но всегда немного разных. Женщины куна делают из них яркие блузки, в которых одна мола — перед, другая — зад. Для индейцев продажа мол — серьезный источник дохода. Стоимость этого рукоделия — от пяти до нескольких сотен долларов. Цена чаще всего оправданна: на изготовление одной молы уходит от нескольких дней до нескольких месяцев.

Тихая война с цивилизацией Островитянами куна стали сравнительно недавно — еще каких-то триста лет назад архипелаг был необитаем, а куна жили на материке, на территории современных Панамы и Колумбии. С приходом испанцев индейцы обратили взор на острова, где не было болезней, бушевавших на материке. Например, здесь можно не бояться малярии — нет ни комаров, ни мух. К услугам западной медицины куна прибегают не часто — все болезни лечат местные лекари-шаманы. И порой хороший целитель пользуется даже большими благами, чем старейшина. Например, он может выбрать себе остров… Здесь, в Сан-Бласе, не все острова одинаково привлекательны для поселения — самыми престижными считаются те, что расположены близко к берегу, особенно около устья реки. С пресной водой на островах туго, овощи и скот куна тоже выращивают на материке: песчаная почва островов этого не позволяет. Каждое утро полчища джонок устремляются

Женщины куна славятся своими рукоделиями по всей Центральной Америке. Покинуть Сан-Блас, не купив образчик их творчества, просто невозможно!

Kuna women are famed across Central America for their needlework. It is simply impossible to leave San Blas without buying an example of their creations.

Ищите шляпу!

108

Самый образованный и знающий человек — разумеется, глава деревни, «сайла». Узнать старейшину несложно — обычно это человек в черной фетровой шляпе. Еще недавно старейшинами признавались «белые» индейцы — альбиносы. Их появлению способствовала обособленность племени от остального мира. Не подозревающие о генетике куна придумали этому свое объяснение. Для них белокожие дети — это посланники Луны, особые люди. Детей-альбиносов баловали и готовили к привилегированной жизни. Но их способности часто объяснялись всего лишь тем, что им давали самое лучшее образование и чаще показывали врачу, чем остальных отпрысков. Коммуны и сейчас кое-где возглавляют альбиносы, но более верный способ обнаружить местную власть — искать фетровую шляпу.

Девочки куна ходят с длинными волосами, но лет с четырнадцати их обрезают — это знак того, что пора замуж. Тогда «невеста» начинает присматриваться к юношам. Избранник получает предложение, от которого не может отказаться. Стоит еще добавить: браки у куна нерасторжимы.

Kuna girls wear their hair long, but around the age of fourteen they have it cut off. That’s a sign that it’s time for them to marry.

Then a “bride” begins to look for a suitable groom.

The young man chosen receives an offer he cannot refuse. It should be added that the Kuna do not have divorce.

109 Забота о малышах и доме остается уделом женщин. Мужчины занимаются рыбной ловлей и сельским хозяйством.

Care of the children and the home remains women’s work. The men fish and grow crops.

whole history of the Kuna to the girls in song — lasts 24 hours! The men do the singing, but if a member of the choir loses the rhythm or forgets the words, he is excluded from the ceremony. I was prepared for a lengthy ordeal, but on this occasion they omitted the “official part”. Only I wasn’t at all expecting that the girl would be only about thirteen. It turns out that the Kuna only give their daughters names when they start having periods.

The chichi flowed like water and after a few drinks even the village elders began coming over to me for a chat.

We were all equally bad at Spanish — the Kuna have their own language and learn the state language of Panama with reluctance. Under the influence of the chichi, though, the Indians’ stock of Spanish words grew. A party like this is the easiest way for a tourist to become closer acquainted with the Kuna.

If You Want to Get Ahead, Get a Hat Or take the cayuco and head off to one of the parties that the Kuna often hold. A good excuse for a party is the maturing of some chichi — an alcoholic drink brewed from sugarcane. After a few days the village elders begin tasting the chichi to see if it is ready yet.

If you come across a tipsy Kuna man before noon, you know at once that he is a venerable elder who has been performing his duty to the commune. Once a

batch of chichi is ready (something that happens once every week or two), the neighbouring communes are informed and a celebration is guaranteed that very evening. Considering the number of villages, it’s possible to party in a different place every night — the chichi is bound to have reached maturity somewhere!

The grandest celebrations are dedicated to girls’ entry into adult life. One of the ceremonies — the retelling of the

Слева. Индейцам не чужд европейский спорт. Дети куна с удовольствием играют в баскетбол.

Left. The Indians are familiar with international kinds of sport. The Kuna children enjoy playing basketball.

The most educated and knowledgeable person is, of course, the head of the village, the sahila. It’s not hard to identify an elder — usually he’s wearing a black felt hat. Until recently “white” Indians — albinos — were acknowledged as elders. Albinos were born quite often as a consequence of the tribe’s isolation from the wider world. Having no idea of genetics, the Kuna invented their own explanation: for them white-skinned children

art of relaxation

И скусство отдыхать / t he

к материку за пресной водой, а заодно и приглядеть за подсобным хозяйством. Яйца, курицу или свинину куна в пищу не употребляют, а выращивают для того, чтобы продать или обменять на кока-колу, бейсболки, батарейки, посуду и другие полезные вещи. Часть племени куна осталась на материке и контактов с внешним миром не поддерживает. Только общий язык связывает их с островитянами. И общая цель: и те и другие ведут тихую войну против всего, что заставляет весь остальной мир сближаться, перемешиваться и объединяться… Компьютеры,

телевидение, Интернет здесь появятся не скоро: кокосовые орехи вряд ли вырастут в цене настолько, чтобы оплатить эти и другие «блага» цивилизации… Покидать остров, уже ставший почти родным, не хочется. Когда поднимаешься в самолет, мир куна остается за спиной и ничто больше о нем не напоминает. Только дома, уставившись на хитросплетения узоров молы, страстно желаешь, чтобы архипелаг никогда не менялся. На тот случай, если вдруг отчаянно захочется на необитаемый остров.

Свадьба и медовый месяц Талион Клуб — превосходное место для того, чтобы шикарно и весело отпраздновать свадьбу. Дизайн интерьеров переносит вас в прошлое, в эпоху царей и аристократического вкуса к жизни и роскоши.

Мы предлагаем прекрасные возможности для проведения вашего свадебного празднества в особняке XVIII века. Ресторан «Талион», украшенный мраморными колоннами, скульптурами, каминами, расписными плафонами, с которых смотрят на гостей античные боги и музы, рассчитан на 80 персон. Шеф-повар, лауреат международных конкурсов, создаст специальное свадебное меню, которое удовлетворит самые изысканные вкусы приглашенных. Ресторан «Виктория» на 60 гостей, с его просторной террасой, расположенной на крыше особняка Елисеева, — идеальное место для свадебного торжества в летнее время. Отсюда открывается вид, которым можно любоваться бесконечно: золотые шпили и купола соборов, плывущие по каналам катера и лодки, романтические пары, прогуливающиеся по набережным…

110

Вы можете также остановиться в одном из роскошных номеров для новобрачных с видом на реку Мойку и Казанский собор, насладиться романтикой Санкт-Петербурга. were emissaries from the moon, special people. Albino children were spoilt and prepared for a life of privilege.

Some communes are still headed by albinos today, but a more reliable method of finding the local authority is to look for the felt hat.

The elder at the party was a nice fellow and invited me to spend time on his island. After my talk with him, people in the village start to acknowledge me and address me by name, but the social pleasantries are quickly followed by the main thing — the offer of molas for sale. A mola is a traditional handicraft article made of bright pieces of cloth laid one on top of another.

By making cuts in the different layers, the Kuna produce strange patterns with subjects that make you suspect them of using strong hallucinogens.

Molas are made in pairs, but always slightly different.

The Kuna women make colourful blouses from them, with one mola for the front and the other for the back. The sale of molas is a major source of income for the Indians.

В племени запрещены браки с представителями других народов. Нарушение закона карается изгнанием. Индейцам грозит вырождение — ведь численность населения архипелага чрезвычайно мала. Поэтому здесь часто рождаются альбиносы, которых куна считают избранниками богов.

Kuna law forbids marriage outside the tribe and those who break the law are banished. This leads to genetic degeneration as the population of the archipelago is extremely small. That is why albinos, whom the Kuna regard as chosen by the gods, are often born there.

We offer some splendid alternatives for you to hold your wedding reception in an eighteenth-century mansion: The Taleon restaurant — decorated with marble columns, sculptures, fireplaces and ceiling paintings from which classical gods and muses look down on the diners — seats 80. Its head chef, a winner of international competitions, will create a special wedding menu that will satisfy the most refined tastes of your guests.

The Victoria restaurant, seating 60, with its spacious terrace located on the roof of the Eliseev mansion, is an ideal place for wedding celebrations in the summer months. It provides a view that you could admire forever: the gold spires and domes of cathedrals, boats and launches plying the waterways, romantic couples strolling on the embankments…

weddings and honeymoons The Taleon Club is an excellent place to celebrate a wedding in enjoyable style. The design of its interiors transports you back to the past, to imperial Russia and an aristocratic taste for life and luxury.

You can also stay in one of the luxurious honeymoon suites with a view of the River Moika and the Kazan Cathedral and enjoy the romance of St Petersburg.

A Quiet War with Civilization Not all of the islands of the archipelago are equally attractive for habitation — those located closer to the coast and especially to the mouth of a river are particularly favoured. Fresh water is in short supply on the islands; the Kuna also grow vegetables and raise livestock on the mainland — the sandy soil of the islands is not suitable. Every morning a whole fleet of boats head off to the mainland for fresh water and also to check on the “farm”. The Kuna do not themselves eat eggs, chicken or pork, but produce them to sell or exchange for Coca-Cola, baseball caps, batteries, crockery and other useful items.

Some of the Kuna tribe has remained on the mainland and shuns contact with the outside world.

В гостеприимном Taleon Imperial Hotel вас ждет свадебный подарок.

Only their common language links them to the islanders. And a common goal: both groups are waging a quiet war against everything that makes the rest of the world a smaller, more mobile and homogenous place.

It is a wrench to leave the island that has almost become like home. When you board the plane the world of the Kuna remains behind your back and there is nothing more to remind you of it. Only back home, as you admire the elaborate patterns of a mola, you passionately want the archipelago to remain the same for ever. Just in case you get the sudden urge to go and live on an uninhabited island.

The hospitable Taleon Imperial Hotel has a wedding present waiting for you.

Чтобы узнать о наших специальных предложениях, пожалуйста, обращайтесь по телефону +7 812 324-99-11 или электронной почте: club@taleon.ru либо посетите наш сайт: www.eliseevpalacehotel.com To find out about our special offers, contact us by telephone +7 (812) 324-99-11 or e-mail club@taleon.ru, or visit our website www.eliseevpalacehotel.com

Традиции / t raditions

Хозяйка одного из самых известных столичных салонов, Наталья Дмитриевна Кологривова, собирала у себя общество самое избранное. Многие мечтали попасть в ее гостиную, но высокая должность, богатство и даже громкое аристократическое имя не гарантировали успех: чтобы быть принятым в доме Кологривовой, требовалась безупречная репутация. В это время должность военного министра занимал граф Александр Чернышев. Блестящая карьера была его главной «добродетелью» — в свете ходили слухи о сомнительном происхождении и неприглядных поступках графа… Чернышев не был знаком с Кологривовой. Однажды он приехал к ней с визитом и вошел в переполненную посетителями гостиную без доклада дворецкого. Наталья Дмитриевна не ответила на его поклон, а, по свидетельству писателя Владимира Соллогуба, «позвонила и, грозно глянув на вошедшего слугу, громко проговорила своим басистым голосом: „Спроси швейцара, с каких пор он пускает ко мне лакеев?“». Кологривова не случайно употребила оскорбительное для министра слово «лакей» — без доклада в гостиную мог войти только слуга.

112

«К вам с визитом...» Дмитрий СТРОГАЛЕВ / by Dmitry STROGALEV

paying a call

Natalia Dmitriyevna Kologrivova, the hostess of one of the most celebrated salons in the capital, gathered the most select company in her home. Many dreamt of gaining entry to her drawing-room, but high office, wealth and even an esteemed aristocratic surname were no guarantees of success — to be admitted to Kologrivova’s home one had to have an irreproachable reputation.

At that time Count Alexander Chernyshev held the post of Minister of War. Having made a brilliant career was his chief “virtue” — rumours abounded of the Count’s dubious origins and unseemly behaviour.

Chernyshev was not acquainted with Kologrivova.

One day he drove over to pay her a visit and entered the drawing-room, which was packed with visitors, without being announced by the butler. Natalia Dmitriyevna did not acknowledge his bow and, so the writer Vladimir Sollogub reports, “rang the bell and, glaring at the servant who entered, said loudly in her deep voice, ‘Ask the doorman when he began letting lackeys in to see me?’” Kologrivova’s choice of the word “lackey” to describe the minister was no random insult — only servants were permitted to enter a drawing-room unannounced.

Для человека из общества визит считался непременной обязанностью. В аристократических гостиных собирались и молодежь, и публика преклонного возраста, знакомые и пришедшие впервые — с целью быть представленными хозяевам. Точность соблюдения правил визита безошибочно указывала на принадлежность к светскому кругу. Нарушение этих правил могло привести к весьма печальным последствиям: например, к отказу от дома, что влияло не только на репутацию, но и на карьеру. Положение в свете зависело от происхождения, титулов и чинов. И даже самое тщательное следование этикетным правилам не могло помочь мещанину, купцу или провинциальному дворянину быть принятым в домах столичного дворянства. Так случилось и с Дмитрием Свербеевым, который в юности приехал из провинции в Москву, закончил университет, а потом перебрался в столицу. Казалось бы, все складывалось вполне успешно, но попасть в высшее общество ему никак не удавалось. «Неумение изъясняться на модном языке и неспособность к танцам мешали мне в Москве, а в Петербурге сделались причиною того, что я никак не могу решиться представиться не только в высшее, но даже в какое бы то ни было общество», — писал Свербеев. Свой первый петербургский визит он решил нанести For a member of high society a visit was considered an unavoidable duty. Aristocratic drawing-rooms were gathering places for both young people and representatives of the older generation, both acquaintances and first-time visitors aiming to be presented to the master and mistress.

Precise observation of the rules relating to a visit was an unfailing indicator of belonging to the right circle. Breaking the rules could have very grave consequences: being barred from a house, for example, which affected not only one’s reputation but also one’s career.

A person’s position in society depended on birth, titles and posts held. And even the most painstaking observance of the rules of etiquette could not help a petty bourgeois, merchant or provincial gentleman to gain entry to the homes of the capital’s nobility. Слева. «Как вы редко нас посещаете, нельзя ли почаще?» («Чтобы от него избавиться, прикажу всегда отказывать».) Лист из графической серии «Что говорят и что думают». 1830 год.

Left. “How rarely you call on us. Can you not come more often?” (“I’ll give orders to say we’re not at home, whenever he turns up.”)

A cartoon from the series What people say and what they think. 1830.

Традиции / t raditions

некоему Камбурлееву, обязанному своей успешной судьбой отцу Свербеева. Камбурлеев, в прошлом провинциал, разбогатевший на сомнительных махинациях, к этому времени уже давно жил в столице. Тем не менее Свербеева не приняли. По его словам, он «оставил карточку великолепному швейцару, дал записать мою квартиру, и целые два года напрасно прождал от Камбурлеева какого-нибудь знака их внимания или простой светской учтивости». По сути, эта ситуация была вполне тривиальна. Молодого человека подвели неопытность и незнание обычаев света. Он не понимал, что Камбурлеев был принят в обществе совсем недавно и не мог решиться допустить в свой дом неизвестного провинциала. Как правило, с визитами приезжали между завтраком и обедом. Во многих домах существовали особые дни, когда хозяева принимали посетителей. В Москве,

в отличие от Петербурга, день начинался и заканчивался значительно раньше. Десять утра считалось временем для утренних визитов. Простые визиты отдавали с полудня и не позднее двух часов, тогда как в обычные дни обедали в три. В Петербурге было принято являться с визитом не раньше двух часов дня и не позже пяти-шести. Считалось, что до двух вы рискуете застать хозяев за домашними занятиями или за туалетом, а после шести — навязываетесь на обед. Не принято было приезжать на Страстной неделе, по воскресеньям и накануне больших церковных праздников. Визиты были непродолжительны — не более получаса. Поэтому в один день можно было побывать в нескольких домах. В дневнике петербургского чиновника, заядлого театрала Степана Жихарева отмечен один из таких дней: «25 декабря.

1806 г. Вторник. Вот мои сегодняшние

Екатерина Свербеева (урожденная княжна Щербатова). Портрет работы Луи Беккера.

1833 год. Екатерина Александровна, жена дипломата Дмитрия Свербеева, была одной из умнейших и образованнейших женщин своего времени. В московском салоне Свербеевых на Страстном бульваре, 6, бывали Иван Киреевский, Алексей Хомяков, Николай Языков, Петр Чаадаев, Тимофей Грановский, Михаил Лермонтов, Николай Гоголь и другие известные писатели и философы.

Yekaterina Sverbeyeva (Princess Shcherbatova by birth). 1833 portrait by Louis Becker.

Yekaterina Alexandrovna, the wife of the diplomat Dmitry Sverbeyev, was one of the most intelligent and highly educated women of her day. The Sverbeyevs’ salon on Strastnoi Boulevard in Moscow was frequented by Ivan Kireyevsky, Alexei Khomiakov, Nikolai Yazykov, Piotr Chaadeyev, Timofei Granovsky, Mikhail Lermontov, Nikolai Gogol and other prominent writers and philosophers.

114

Слева. «Гостиная в загородном доме графини Софьи Владимировны Строгановой». С картины Ермолая Есакова, домашнего живописца графов Строгановых. 1812 год.

Such was the case with Dmitry Sverbeyev who arrived in Moscow from the provinces as a young man. He graduated from the university there and then moved to the capital.

Everything seemed to be going well for him, but still he was totally unable to break into the higher echelons. “An inability to express myself in fashionable language and a lack of dancing skills had hampered me in Moscow and in Petersburg, it kept me from presenting myself not only in high society, but indeed in society of any kind,” Sverbeyev wrote. The first visit he ventured to make in St Petersburg was to a certain Kamburleyev,

who was indebted to Sverbeyev’s father for his prosperity.

Kamburleyev, a former provincial who had grown rich through a series of dubious schemes, was by then a long-time resident of the capital. Despite everything he did not receive Sverbeyev, who “left my visiting card with a magnificent doorkeeper, gave my address and waited in vain fully two years for Kamburleyev to show some sign of attention or simple courtesy.” In essence the situation was utterly trivial. The young man was let down by his inexperience and ignorance of social customs. He failed to realise that

Left. The Drawing-Room in Countess Sophia Vladimirovna Stroganova’s Suburban House. After a work by Yermolai Yesakov, the Stroganovs’ domestic painter. 1812.

115

утренние визиты: был у Державина, князя Лопухина, Ададурова, Вестмана, Эллизена, А. И. Корсакова и князя Дондукова-Корсакова; к Будбергу нечего было и ездить: он не принимает; старичка своего Лабата поздравил у него за обедом…» Визиты наносили с целью засвидетельствовать почтение. С поздравительными визитами ездили в Новый год, на Пасху, в день именин или рождения. После бала, обеда, званого вечера, домашнего концерта или спектакля непременно следовал visite de digestion — благодарственный визит. Визит для изъявления участия — visite de condoléance — был необходим, когда навещали больного или выражали соболезнование после похорон. Свадебные визиты наносили в первые две недели после свадьбы. Иногда приезжали с деловым визитом, а отбывая в путешествие или в имение, делали прощальные визиты. Светский, или «интимный», визит обязывал к ответному шагу. Просто послать визитную карточку было равнозначно прекращению знакомства. Исключение составляли особы преклонных лет, они были вправе не отдавать визита младшим, начальники — подчиненным, дамы — мужчинам. В приемные дни хозяева не могли покидать дом. В том случае, если муж находился днем на службе, жена принимала одна, но вечером непременно присутствовали оба супруга. Молодая барышня могла принимать только дам, а особе замужней по-

зволялось в отсутствие супруга принимать любых гостей. Приехав с визитом, прежде всего следовало отдать свою визитную карточку швейцару, который передавал ее дворецкому, чтобы тот мог доложить о посетителе. Кроме того, в прихожей находилась специальная визитная книга, в которую вписывали имена и адреса тех, кто не оставил карточки. Если швейцар без объяснения

Kamburleyev had himself been accepted in society only very recently and could not permit himself to receive some unknown provincial.

As a rule people paid visits between breakfast and lunch. Many homes had particular days when the master and mistress received visitors. In comparison with St Petersburg, in Moscow the day began and ended significantly earlier. Ten o’clock was considered the appropriate time for morning visits. Simple visits were paid from noon onwards, but no later than two, because on ordinary days people took lunch at three.

In St Petersburg it was customary to pay a visit not earlier than two in the afternoon and no later than five or six. The thinking was that before two you ran the risk of finding your hosts engaged in domestic affairs or still dressing, while after six you were pushing for a dinner invitation. It was not the done thing to make calls in the week before Easter, on Sundays and on the eve of major Church festivals.

Visits were kept short — not more than half an hour and so it was possible to call at several places in the course of a day.

«Принимать визиты, отдавать визиты — такое важное дело, что нужно было бы завести бухгалтерию визитов: книги, графы, итоги, с означением кредита и дебета, прихода и расхода… словом, истинный мелочный торг изъявлениями любви, дружбы, уважения и почтения».

Интерьер лестницы особняка братьев Вонлярлярских на Благовещенской площади. С рисунка Иосифа Шарлеманя. 1852 год.

The stairwell of the mansion on Blagoveshchenskaya (Annunciation) Square belonging to the Vonliarliarsky brothers.

From an 1852 drawing by Joseph Charlemagne.

Александр Вельтман. «Новый Емеля, или Превращения»

“Receiving and paying calls was such an important matter that people had to keep accounts: ledgers, columns, totals, credit and debit, incomings and outgoings… in short, truly niggling commerce in demonstrations of love, friendship, respect and esteem.”

Alexander Weltman, The New Yemelia or Metamorphosis.

Visits were paid to show one’s respect.

At the New Year and Easter as well as on name-days and birthdays, one would call to express one’s best wishes. A ball, dinner, soiree, domestic concert or play invariably required a follow-up visite de digestion to voice one’s thanks. A visite de condoléance was the proper way to call on the sick or to give one’s condolences after a funeral. Wedding visits were paid in the first two weeks after the ceremony. Sometimes people paid a business visit, while those leaving for their country estate or on a journey would call to take their leave.

Традиции / t raditions

причин сообщал, что хозяева не принимают, это понималось как отказ от дома. В семье у каждого супруга был свой визитный билет, и когда чета наносила визит, то для доклада передавали оба. В Европе же заказывали общую для супружеской пары карточку, куда вносили и имена детей. Чиновники, адвокаты и врачи кроме титула, имени и фамилии указывали свои должности. В первой половине XIX века, если хозяина не было дома, оставляли карточку, а на обратной стороне в углах писали начальные буквы французских слов: «P.р.» (pour presente) — представиться; «P.c.» (pour condoléance) — выразить соболезнование; «P.p.p.» (pour prendre part) — выразить «Парадная гостиная. Приемный день». С картины неизвестного художника.

1850-е годы.

The Formal Drawing Room on Visiting Day. From an 1850s painting by an unknown artist.

участие; «P.p.c.» (pour prendre congé) — проститься в связи с отъездом; «P.f.» (pour féliciter) — с целью поздравить, «P.r.» (pour remercier) — отблагодарить. В некоторых случаях просто загибали угол карточки: в ситуации рядового визита вежливости — левый край на лицевую сторону; для выражения сочувствия — правый край на оборотную сторону. Со временем визитные карточки стали модным атрибутом светской жизни. Их специально заказывали к определенному событию. К Рождеству и Пасхе в типографиях печатали разноцветные билеты готическим, прописным и курсивным шрифтом с серебряными и золотыми литерами. Карточки стоили довольно дорого: 10–15 рублей за сотню. Во время визита, как отмечала в «Письмах из России» шотландка Марта Вильмонт, «манера приема гостей довольно церемон-

«Чтение сочинений хороших авторов много способствует к чистоте разговорного языка, посещение же с молодыми людьми хорошего дамского общества в семейных домах служит для них лучшим руководителем в выборе и употреблении общепринятых разговорных выражений». Из книги «Светский человек, изучивший свод законов общественных и светских приличий».

“Reading the works of good authors does much to further the purity of conversational language, while taking young people on visits to good female company in family homes serves as their best guide to the choice and usage of generally accepted conversational expressions.”

From the book The Man of Society who has studied the codex of public and social decorum.

117

116

A social or “intimate” visit was supposed to be reciprocated. To simply send one’s visiting card was tantamount to breaking off the acquaintance. An exception was made for people of advanced age: they had the right not to return a visit to younger people.

The same was true of superiors in respect of subordinates and ladies in respect of gentlemen.

On visiting days the hosts were tied to the house. If a husband was at work during the day, the wife received visitors alone, but in the evening both spouses were invariably in attendance. A young “miss” could only see ladies, while a married woman was

Выше. «Прощальная» визитка, заказанная в связи с отъездом из страны. Слева. Оборотная сторона визитной карточки Анания Белохвоста, которую он вложил в букет цветов. Правее. Надпись на визитке А. Белохвоста гласит: «Прасковия Федоровна, прошу принять этот букет, но что желтые цветки есть это ничего, потому что я сам его не покупал».

Above. Mr Alexander Katarge’s “farewell” visit was occasioned by his departure from the country.

Left. The reverse side of the visiting card that Anany Belokhvost placed in a bouquet of flowers.

Far right. The message written on Belokhvost’s card reads: “Praskovia Fiodorovna, I ask you to accept this bouquet, but the yellow flowers in it don’t mean anything, because I didn’t buy it myself.”

на, представьте: в глубине гостиной на красном сафьяновом диване сидит княгиня. С противоположного конца комнаты входят гости — князья, графы, графини. Все они обладатели бриллиантовых темляков, различных орденов первой, второй и третьей степеней, алых, голубых etc. лент. Они приветствуют друг друга… затем рассаживаются и беседуют. Ни ярко горящего камина, ни карточного стола… ни диванчиков у окон или уголков, где кто-то флиртует. Все общество сосредоточивается в одном месте, и… каждое произнесенное слово явственно слышно всем. Но не воображайте, что разговор касается Пунических войн или коллекции мелодично звучащего стекла. Нет. Здесь рождаются тонкая лесть и легкое злословие… 40 человек из светского общества в 40 различных домах говорят и делают приблизительно одно и то же, только одни — скучно, другие — интересно». Этикетные правила распространялись на приветствия, прощания, расположение гостей и хозяев дома в гостиной. При входе в прихожую или парадный вестибюль снимали шубы, шинели, накидки; кавалеры оставляли там же шпагу, трость, зонт. Шляпу брали с собой в гостиную. Перчатки никогда не снимали. К дамам относились более снисходительно. Они могли не оставлять зонтик в прихожей, а взять его с собой вместе с другими аксессуарами, включая сумочку.

При входе в гостиную было принято обменяться легкими поклонами. Мужчине не следовало садиться на диван подле хозяйки, а полагалось занять место на стуле или в кресле слева от нее или «от высших по положению лиц». Дама могла подсесть к хозяйке дома на диван, но только по ее предложению. При появлении нового гостя полагалось уступить ему свое место и не покидать гостиную тотчас же, а выждать некоторое время. Уходя,

allowed to receive any guests in her husband’s absence.

When you came calling the first thing was to present your visiting card to the door keeper, who passed it on to the butler for him to announce your arrival. Apart from that, every hall had a special visitors’ book in which the names and addresses of those who had not left cards were recorded. If the doorman informed you that the master or mistress were not in, without giving a reason, that was taken to be a refusal to accept your visits.

Both halves of a married couple would have their own visiting cards and when they called on someone together both were presented. In Europe it was customary for a couple to order a joint card that also gave the names of their children. Apart from their titles and full names, the visiting cards of state officials, lawyers and doctors also gave their position.

In the first half of the nineteenth century, if the master was not at home, people would leave their card, writing on the reverse side in the corners a couple of letters standing for French words: Pp — pour présente — to

Справа. Визитная карточка госпожи Т. Риттер.

«Дамы в вечерних визитных костюмах». Картинка из «Модного журнала» (раздел «Французская мода»). 1830-е годы.

Ladies in Evening Visiting Dress. An illustration from the French fashion section of the Fashion Magazine.

1830s.

Выше. «Поздравляю с днем ангела!» Поздравительная карточка. Россия. Конец XIX века. Ниже. Визитка Екатерины Доминиковны Келпш. Дачный поселок Шувалово под Петербургом.

present oneself; Pc — pour condoléance — to express condolences; Ppp — pour prendre part — to express sympathy; Ppc — pour prendre conge — to take one’s leave; Pf — pour féliciter — to give best wishes; or Pr — pour remercier — to express thanks. In some cases people simply turned down a corner of the card — the lefthand side forwards in the case of an ordinary courtesy visit, the right-hand side backwards to express sympathy.

In time visiting cards became a fashionable element of social life. They were ordered specially for particular occasions. For Christmas and Easter print-shops produced multicoloured cards with Gothic, cursive or italic lettering printed in gold or silver ink.

Right. The visiting card of Mrs M. Ritter Above. “Happy NameDay!” Greetings card. Russia.

Late 19th century.

Below. The visiting card of Yekaterina Dominikovna Kelpsh. The dacha settlement of Shuvalovo outside St Petersburg.

Традиции / t raditions

визитер кланялся хозяйке, затем — хозяину. Следующий поклон предназначался оставшимся гостям и, наконец, последний, общий поклон — у двери гостиной. После четвертого поклона можно было повернуться спиной к присутствующим. Не случайно Александр Пушкин отмечал умение Евгения Онегина «кланяться не-

принужденно». По окончании визита хозяин дома или его сын провожали гостью до выхода, а гостя — только до дверей гостиной. В XIX веке во многих домах становился модным французский обычай приветствия поцелуем в обе щеки. Дурным тоном считалось в начале и конце

визита произносить «bonjour», «bonsoir», «adieu». Такое банальное приветствие было возможно лишь с самыми задушевными приятелями. Предметом особой заботы являлся визитный костюм. Для утреннего визита ему полагалось быть изящным, но не парадным. Господа носили сюртуки с жилетами, а дамы — модные утренние туалеты. Мужчинам для первого визита полагались белые лайковые перчатки и белый галстук, а барышни могли надеть перчатки в тон своего костюма. Для вечернего посещения мужчины облачались во фрак или смокинг — нередко сразу после визита они отправлялись в театр или клуб. Поэтому визитный костюм мало отличался от вечернего наряда. Но высокопоставленные особы в театральных ложах в «визитке» не появлялись. Место этих костюмов было в партере. Беседы во время визита велись самые непритязательные. Умение поддержать диалог, вовремя пошутить, сделать ком-

плимент хозяйке дома — все это составляло особое искусство общения в гостиной. Светские приличия не допускали пространных рассуждений о политике, биржевых операциях или язвительных замечаний в адрес присутствующих особ, но и обсуждать отсутствующих считалось совершенно недопустимым. В гостиных

Одним из самых известных салонов начала XIX века был салон Алексея Оленина, президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки. Здесь бывали Иван Крылов, Николай Гнедич, Василий Жуковский, Константин Батюшков, Александр Пушкин.

One of the best known salons in the early nineteenth century was that of Alexei Olenin, the president of the Academy of Arts and director of the Public Library. Its visitors included Ivan Krylov, Nikolai Gnedich, Vasily Zhukovsky, Konstantin Batiushkov and Alexander Pushkin. Слева. «Гостиная Олениных». С акварели неизвестного художника.

1820-е годы.

Left. The Olenins’ drawingroom. From an 1820s watercolour by an unknown artist.

118

Cards were fairly expensive: 10–15 roubles for a hundred.

Rules were laid down for greeting and saying goodbye and for how guests and hosts should be seated in the drawing-room.

Coats and the like were removed upon entering the hall or main vestibule; gentlemen also left their swords, canes and umbrellas there. They took their hats with them into the drawing-room. Gloves were never removed. Ladies were accorded greater freedom: they could leave their umbrellas in the hall or keep them by them along with other accessories, including handbags.

On entering the drawing-room there was customarily an exchange of slight bows.

Men were not supposed to sit on a couch next to the hostess, but rather to take a seat on a chair to the left of her or of the “persons of highest status”. A lady could join her hostess on the couch, but only at her invitation. When a new guest arrived, it was the done thing to surrender one’s seat to him, but not to leave the room until a certain amount of time had passed. When leaving, a visitor bowed to his hostess, then to the host.

The next bow was directed towards the

119 «У подъезда дворца». С картины Николая Самокиша.

1895—1905 годы.

At the Entrance to the Palace. From a painting

by Nikolai Samokish.

1895—1905.

Мужской и женский костюмы для визитов и выездов в театр. Иллюстрация из дамского журнала.

1825—1830 годы.

Male and female outfits for visits and theatre outings.

An illustration from a ladies’ magazine.

1825—30.

remaining guests, while the last, general bow was performed at the door of the room.

After the fourth bow, it was permissible to turn your back on the company. At the end of a visit the host or his son accompanied a lady to the street door, but a gentleman only to the door of the drawing-room.

Visiting attire was a special concern. For a morning visit one was expected to be elegant, but not formal. Men wore frock-coats

and waistcoats, white kid gloves and a white tie; young ladies could wear gloves that matched the colour of their outfit.

For an evening visit men put on tails or a dinner-jacket — quite often they would go on straight to the theatre or a club. For that reason visiting attire differed little from evening dress. But people of high standing did not appear in theatrical boxes wearing “visiting dress”; such outfits were reserved for the stalls.

Платья для вечернего и утреннего визитов. Иллюстрация из дамского журнала. 1831 год.

Dresses for evening and morning visits. An illustration from a ladies’ magazine. 1831.

Традиции / t raditions

говорили о театре, моде, светских новостях и, конечно, о погоде. «В гостиных лучшего общества царствовала величайшая пристойность, — вспоминал Филипп Вигель, — ни слишком повысить голоса, ни без пощады злословить там не было позволено. Такие вечера не могли быть чрезвычайно веселы, и на них иному не раз приходилось украдкою зевнуть; но в них искали не столько удовольствия, сколько чести быть принятым». Нередко формальный светский визит оказывался в тягость человеку думающему, имеющему литературные или художественные увлечения. Лев Толстой, отправляя героя «Анны Карениной» отдать ви-

зит, показывал, насколько ему претило исполнение светских обязанностей: « — Может быть, не принимают? — сказал Левин, входя в сени графини Боль.

— Принимают, пожалуйте, — сказал швейцар, решительно снимая с него шубу. „Экая досада, — думал Левин, со вздохом снимая одну перчатку и расправляя шляпу. — Ну, зачем я иду? Ну, что мне с ними говорить?“ <…> В этой гостиной сидели на креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел к ним, поздоровался и сел подле дивана, держа шляпу на колене.

— Как здоровье вашей жены? Вы были в концерте? Мы не могли. Мама должна была быть на панихиде.

— Да, я слышал… Какая скоропостижная смерть, — сказал Левин.

— Вы были вчера в опере?

— Да, я был.

— Очень хороша была Лукка.

— Да, очень хороша, — сказал он и начал, так как ему совершенно было все равно, что о нем подумают, повторять то, что сотни раз слышал об особенностях таланта певицы. Графиня Боль притворялась, что слушала… „Ну, кажется, теперь пора“, — подумал Левин и встал. Дамы пожали ему руку и

“I am most glad to see you so happy.” (“The devil take you!”)

A cartoon from the series What people say and what they think. 1830.

Слева. «Осколки» — еженедельный юмористический журнал (1881—1917 годы).

121

Разворот из рукописного альбома с текстом и акварельным изображением шиповника.

1820-е годы.

yawn surreptitiously time and again, but in them people sought not so much pleasure as the honour of being accepted.”

As early as 1880, the authors of the book The Man of Society who has studied the codex of public and social decorum, published in St Petersburg, were complaining that “in

Pushkin and His Friends Listening to Mickiewicz’s Declamation in Zinaida Volkonskaya’s Salon.

From the painting by Grigory Miasoyedov. 1905—07.

Справа. «Московский журнал» Николая Карамзина, названный впоследствии Юрием Лотманом «эталоном русского литературнокритического журнала» (1791—1792 годы).

Ниже. В гостях молодой человек должен был уметь не только «кланяться непринужденно» и вести светскую беседу, но и при случае написать стихотворный экспромт в альбоме хозяйки. Для тех, кто был лишен стихотворного дара, в журналах печатались образцы таких «стихотворений».

Conversation during visits was generally very low-brow. An ability to keep the dialogue going, to joke at the appropriate moment and to compliment the lady of the house — those were the components of the special art of drawing-room chat. Social decorum forbade extensive discussions of politics and the stock market or caustic remarks about anyone present, but it was considered also unacceptable to discuss people in their absence. Drawing-room chat was about the theatre, fashion, society news and, of course, the weather. “In the drawing-rooms of the finest society the greatest propriety reigned,” the Russian memoirist Philipp Viegel recalled. “It was not permitted to raise one’s voice overmuch there, nor to talk scandal incessantly. Such evenings could not be excessively jolly and during them some had to

«Пушкин и его друзья слушают декламацию Мицкевича в салоне Зинаиды Волконской». С картины Григория Мясоедова.

1905—1907 годы.

Журналы, как и салоны, были показателями культурной жизни страны. Наряду с дамскими, юмористическими и другими развлекательными изданиями выпускались серьезные литературнокритические журналы.

«Как я рад, что вы так щастливы!» («Черт тебя подери!») Лист из графической серии «Что говорят и что думают». 1830 год.

120

просили передать mille choses (тысячу поклонов) жене». Уже в конце XIX века авторы книги «Светский человек, изучивший свод законов общественных и светских приличий» (СПб., 1880) сетовали на то, что «в наше время свободомыслия и неуважения к светским приличиям некоторая молодежь отвергает необходимость визитов». Что и говорить о прагматичном XXI веке, оснащенном мобильной связью и Интернетом! Но тем не менее компьютеры и коммуникаторы не смогут заменить собой человеческого общения с родными и близкими, а уж насколько «церемонным» будет это общение — зависит только от нас.

When visiting a young man was expected not only to pay his respects in an easy, unforced manner and make polite conversation, but also if needed write improvised verses in the hostess’s album. For those who lacked the poetic gift, magazines published ready-made rhymes for different occasions.

Left. A double page spread from a handwritten album with text and a watercolour picture of a dog-rose. 1820s.

Ниже. «Модный свет» — петербургский иллюстрированный журнал для дам (1868—1916 годы).

Periodicals, like salons, were barometers of the country’s cultural life. As well as ladies’, humorous and other entertaining publications, there were also serious literaryjournals.

Многие салоны были средоточием культурной жизни того времени. В московском салоне Волконской можно было встретить знаменитых русских поэтов — Александра Пушкина, Петра Вяземского, Дениса Давыдова…

Many salons were the focal points of the cultural life of the time. In Volkonskaya’s Moscow salon one could have met famous Russian poets – Alexander Pushkin, Piotr Viazemsky, Denis Davydov and others.

Left. Nikolai Karamzin’s Moscow Magazine (1791—1792) was later described by Yury Lotman as “the yardstick for a Russian literary-andcritical journal”.

Far left. Oskolki [Splinters] (1881—1917) — a weekly humorous magazine.

Modny svet [Fashion World] (1868—1916) — an illustrated St Petersburg magazine for ladies.

our time of freethinking and lack of respect for the social proprieties, some young people deny the necessity of visits.” What then of the pragmatic twenty-first century with its mobile telephones and Internet! But at the end of the day computers and communicators cannot replace direct human contact with friends and relatives — and how formal that contact should be is for you alone to decide.

style

Высокий стиль / h igh

«Модельер должен быть архитектором в крое, художником в цвете, скульптором в форме, музыкантом в гармонии и философом в чувстве меры». Эти принципы были провозглашены испанцем по происхождению, но самым «французским» кутюрье Кристобалем Баленсиагой еще в середине прошлого века. Они актуальны и по сей день.

“A couturier must be an architect for design, a sculptor for shape, a painter for colour, a musician for harmony, and a philosopher for temperance.”

These principles were proclaimed by that “most French” of couturiers, Spanish-born Cristobal Balenciaga back in the middle of the last century. They still apply today.

122 Наталья ЛАПИК/ by Natalia LAPIK Фотографии предоставлены агентством «VIOmedia» Photographs provided by the VIOmedia agency.

Вариации в стиле «ретро»

haute couture retro variants haute couture

В середине ХХ века в Париже насчитывалось сто шесть Модных домов, но к 1997-му их осталось только восемнадцать. Девальвацию ценностей haute couture видели в стремительности ритма жизни и в умирании «цвета» нации. Но в начале XXI века кутюрье объявили войну унифицированной одежде. Платья грядущего сезона от Christian Dior, Alexander McQueen, Balenciaga — буйство красок и изощренность узоров.

In the middle of the twentieth century Paris could boast 106 fashion houses, but by 1997 only eighteen remained. People blamed the decline of Haute Couture on the accelerated pace of life and the “flower of the nation” dying out. At the start of the twenty-first century, though, couturiers declared war on standardized clothing.

The coming season’s dresses from Christian Dior, Alexander McQueen, and Balenciaga are a riot of colour and sophisticated patterns.

style

Высокий стиль / h igh

«Беспредметная композиция № 2008» «Новый цвет» придумать нельзя. Художник может только выбирать из набора уже известных цветовых оттенков. Однако и в пределах имеющейся гаммы всегда есть место для фантазии модельера. Именно игре с цветом подчинены главные тенденции сезона «весна—лето 2008», что роднит эту моду с супрематизмом, импрессионизмом и другими стилями в живописи, в которых цветовое взаимоотношение выдвинуто на первый план. Модельеры взяли на вооружение приемы Малевича, Кандинского, Родченко. Ритм, эмоциональное звучание оттенков, экспрессия линий и пятен призваны выразить сильные ощущения, сходные с чувствами, пробуждаемыми живописью.

124

В коллекции «весна–лето 2008» петербургского модельера Леонида Алексеева цветовое и фактурное сочетание выдвинуто на первый план. В его моделях впервые появились неоновые зеленые, лиловые, синие, желтые и розовые оттенки. «Гавайские» цвета, положенные на стиль 1960-х, породили коллекцию, на удивление точно подпадающую под нынешние мировые тенденции.

Мода движется к тому, что в будущем будет трудно определить, происходит ваше платье из России, Индонезии или Сомали. Современный фольк отличается от винтажного смешением разных культурных традиций.

The way fashion is moving, in the future it will be hard to tell whether your dress comes from Russia, Indonesia or Somali. Contemporary “folk” differs from the vintage variety in its mixing of various cultural traditions.

In the St Petersburg designer Leonid Alexeyev’s spring-summer 2008 collection combinations of colour and texture have been given pride of place. For the first time neon greens, violets, blues, yellows and pinks appeared in his creations. The “Hawaiian” colours based on the style of the 1960s gave birth to a collection that accords astonishingly precisely with current tendencies worldwide.

“Non-objective Composition №2008” You cannot invent a new colour. An artist can only choose between the shades of colour that are already known. But even within the existing range there is always room for creative fantasy.

It is the play of colour that characterizes the main tendencies of the spring-summer season 2008 and that links this fashion with Suprematism, Impressionism and other styles of painting in which interactions of colour have a primary significance. Couturiers have borrowed the techniques of Malevich, Kandinsky and Rodchenko.

Pure colours from the solar spectrum applied directly to the canvas and not mixed on the palette is a principle of painting invented by the first Impressionists. This was the principle employed by Nicolas Ghesquière in the creation of a collection for the Balenciaga fashion house that has aroused some hefty debate. The variety of floral motifs and the bold combination of these (yellow, blue and pink in a single outfit) calls to mind Monet’s vivid Impressionist sketches.

Чистые цвета солнечного спектра накладываются непосредственно на холст, а не смешиваются на палитре — живописный принцип, придуманный первыми импрессионистами. По этому принципу создавалась коллекция Николя Гескьера для Дома Balenciaga, вокруг которой разгорелись нешуточные споры. Разнообразие цветочных мотивов и их смелое сочетание (желтый, синий и розовый в одном костюме) рождает в памяти яркие импрессионистические наброски Моне. Мелкий пестрый рисунок, а также микс психоделических авангардных цветосочетаний в коллекциях Christian Lacroix, Dries Van Noten, Prada и Stella McCartney похожи на те, что известны всему миру благодаря художественным находкам Александры Эстер и Владимира Бурлюка. Коллекцию Dries Van Noten вообще можно определить как «страстные поиски цветовой выразительности». Ни одного костюма с повторяющимся рисунком. Каждый — отдельное полотно с изображением полос, зигзагов, пятен. В коллекции Prada заметно использование кубофутуристического разложения форм, а у Stella McCartney — тяготение к эстетике примитива и простодушно-выразительному «фольклорному» рисунку с городскими и сельскими мотивами. В коллекциях Comme des Garçons, Gucci и Sonia Rykiel цвет остался чистым, но приобрел глубину и насыщенность. Самыми трендовыми признаны фиолетовый, темно-синий, зеленый и солнечный желтый. В работах Comme des Garçons он не просто чистый, но и многослойный. Из-под желтого пальто розовые брюки или цветастая блузка поверх платья ультрамаринового оттенка. Главный цвет лета, или, как его еще называют, «цвет будущего», — белый — также неизменно присутствует во всех летних коллекциях. На этот раз Джон Гальяно для Дома Dior, Ann Demeulemeester, Vandevorst и Celine сделали его основным, ведь белый, как никакой другой цвет, способен продемонстрировать безупречную геометрическую форму и чистоту линий.

125 “Clumsy” combinations of colour are the main tendency of the coming season, but not then only one. Pure colours are still “in” as well. Ianis Chamalidy’s collection is full of whites, blacks and sandy shades.

«Аляпистые» цветосочетания — главная, но не единственная тенденция наступающего сезона. Чистые цвета также остаются актуальными. Коллекция Яниса Чамалиди наполнена белыми, черными и песочными оттенками.

The small, variegated patterns and mix of psychedelic avant-garde colour combinations in the collections from Christian Lacroix, Dries Van Noten, Prada and Stella McCartney resembles those known to the whole world thanks to the artistic discoveries of Alexandra Ester and Vladimir Burliuk.

Dries Van Noten’s collection could indeed be defined as “passionate searchings for expression through colour.” Not a single outfit with the same fabric pattern as another. Each is a separate canvas with its own stripes, zigzags and patches.

The Prado collection is marked by a Cubo-Futuristic deconstruction of forms, while Stella McCartney displays a leaning towards the aesthetics of Primitivism and a naïve, expressive “folklore” pattern with urban and rural motifs.

In the Comme des Garçons, Gucci and Sonia Rykiel collections colour has remained pure, but acquired depth and intensity. The trendiest shades are violet, dark blue, green and a sunny yellow. In the Comme des Garçons creations colour is not just pure, but multi-layered —

pink trousers showing beneath a yellow coat or a bright flowery blouse above a skirt in a shade of ultramarine.

White — the main colour of the summer, the “colour of the future” as it is being called, is also present in all the summer collections without exception. On this occasion John Galiano, designing for Dior, Ann Demeulemeester, Vandevorst and Celine have made it their basis. No other colour can bring out immaculate geometrical shapes and pure lines so well.

“Hostages to the Past” Early twenty-first-century fashion is constantly quoting from the twentieth century, and even the nineteenth.

This summer will be no exception. On this occasion the couturiers found inspiration in American (more precisely Hollywood) fashion of the mid-1900s. One of the most prominent examples of this tendency is John Galiano’s collection for Christian Dior. Marking the 60th anniversary of the Dior brand, it abounds in satin and silk evening wear in the best traditions of the costumiers of Veronica Lake and Greta Garbo.

Stefano Pilati, who created the collection for Yves Saint-Laurent is tuned to the same wavelength. In his outfits you could clearly detect elements from the Golden Age of Hollywood: “wet-look” trench-coats, jackets with angular shoulders and military-style pinched waists.

The style of the Sixties permeates Nicolas Ghesquière’s latest work for Balenciaga. The jackets and skirts have got shorter and the shoulders bulkier. The dense Jacquard “armour” is already familiar from the work of the founder of the brand, Cristobal Balenciaga.

One more important tendency is to draw upon the ethnic past of the native peoples of Africa, Asia and America. It expresses itself in the use of ornament and embroidery, “homespun” materials and batik — in other words everything related to traditional dress. The ethnic theme has been employed to one extent or another by designers Balmain, Jean Paul Gaultier and Kenzo.

style

Высокий стиль / h igh

всем классическим канонам. В его работах ясно читались приметы золотых лет Голливуда: тренчи с «мокрым» эффектом, пиджаки с острыми плечами и по-военному затянутые талии. Стилистикой шестидесятых годов пронизана новая работа Николя Гескьера для Balenciaga. Жакеты и юбки стали короче, а плечи объемнее. Плотные жаккардовые «панцири» знакомы нам еще по творчеству самого основателя марки Кристобаля Баленсиаги. Гескьер лишь «оживил» эту старую форму, которая, кстати, совсем не льстит женской фигуре, но выглядит весьма эффектно. Еще одна важная тенденция — обращение к этническому прошлому народов Африки, Азии, Америки, выраженное в использовании орнамента и вышивки, «домотканых» материалов, батика — то есть всего, что имеет отношение к народному костюму, но в новом преломлении. Если раньше одежда была сшита руками или на машинке, то сейчас она может быть склеена, сварена, соединена химическим путем. В той или иной степени к теме народности обратились дизайнеры Balmain, Jean Paul Gaultier, Kenzo. Новый рулевой марки Balmain Кристоф Декарнан заглянул в историю американских индейцев. Коллекция Кристофа насыщена их непременными атрибутами: орлами, мозаикой и перьями, но в богемно-парижском духе.

Яркость и китчевость одежды будущим летом не будет лишней и в мужском гардеробе.

«Body Boy» снова подтвердил статус самой «провокационной» петербургской дизайнерской марки. Дуэт Натальи Солдатовой и Евы Польна создает одежду для мужчин, не боящихся экспериментов со своей внешностью.

«Заложники» прошлого

126

Мода начала ХХI века беспрестанно цитирует век двадцатый и даже девятнадцатый. Это лето не станет исключением. На этот раз источником вдохновения для кутюрье стала американская (вернее, голливудская) мода середины ХХ века. Одной из самых заметных в этом направлении стала коллекция Джона Гальяно для Дома Christian Dior. Приуроченная к шестидесятилетнему юбилею марки, она пестрит вечерними туалетами из атласа и шелка в лучших традициях костюмеров Вероники Лейк и Греты Гарбо. На ту же волну настроен и модельер Стефано Пилати, создавший коллекцию для Дома Yves Saint Laurent по Christophe Decarnin, the new helmsman at Balmain, glimpsed into the history of the American Indians. His collection is full of their indispensable attributes: eagles, mosaic and feathers, but with a BohemianParisian spirit.

Jean Paul Gaultier pictured the modern girl as a “female sea-wolf”. His brief khaki-coloured shorts, sumptuous satin blouses, wide leather belts, bulky bags, corsets and (tobacco) pipes seem to have been inspired by the Pirates of the Caribbean.

Another significant trend running through the collections of the leading fashion houses as a complete contrast to the first two is futurism. Not only the bright hues, but also the androgynous look of Balenciaga’s close-fitting metallic-coloured satin outfits served as a reminder that the fantastic future really is coming soon.

The “Chastity Belt” Back in Vogue With accessories no cardinal changes have taken place, but here too the designers have devised some innovations that cannot by any means be called minor.

While previously they sought to use velvet, fur, suede and silk, now all that has changed. Artificial materials — rubber, faux suede, mink dyed to look like rabbit, and other imitations — are becoming an important trend in fashion for the summer season.

This applies primarily to bags. Thanks to its size, urban “luggage” made from natural or artificial leather can easily be turned into a beach bags. Shapeless sacks with straps replacing buttons and zips will occupy an honourable place among summer articles.

The second most popular accessory was costume jewellery that has become a real field for creative inventiveness. Its relatively low cost gives both designers and consumers the opportunity to put together the

Одежду «Body Boy» можно классифицировать как самое вызывающее проявление мужской сексуальности.

Body Boy clothing can be classified as a combination of the most challenging manifestations of male sexuality.

most incredible combinations. Most importantly costume jewellery should be large and bulky, like it was in the 1980s. A heavy weight in the form of a massive bracelet is an ideal way to demonstrate the delicacy of a maidenly wrist. Bracelets are the most popular adornment for the summer. Heavyweights from Gucci have built-in chronometers; the ones from Hermes are

“Gaudy and kitschy” will not be out of place in the male wardrobe this summer either. Body Boy has once again confirmed its status as the most “provocative” St Petersburg label. The duo Natalia Soldatova and Eva Polna produce clothing for men who are not afraid to experiment with their appearance.

style

Высокий стиль / h igh

Жан Поль Готье представил современную девушку как «морскую волчицу». Короткие шорты цвета хаки, пышные атласные блузки, широкие кожаные ремни, объемные сумки, корсеты и курительные трубки, казалось, были созданы под впечатлением «Пиратов Карибского моря». Другой важный тренд, красной нитью проходящий в коллекциях ведущих Домов мод и являющийся полной противоположностью первых двух, — футуризм. Не только яркая расцветка, но и андрогинность костюмов Balenciaga из облегающего атласа цвета металлик напомнили о том, что фантастическое будущее все же не за горами. Необычные металлизированные ткани, причудливый крой и «обтекаемый» силуэт — футуристическая сверхидея, близкая также Hussein Chalayan и Alexander McQueen. Среди множества коллекций особенно выделяются две: Comme des Garçons, впитавшая в себя все перечисленные тренды, и Vivienne Westwood, как всегда идущая вразрез с любыми тенденциями. В кукольных образах Comme des Garçons, походивших на старорусских ряженых, есть и пестрота в цвете, и народность в декоре, и футуризм в конструкциях. Припанкованная бунтарка Вивьен Вествуд шокировала публику, назвав новую коллекцию «56» и посвятив ее британскому правительству и лично премьер-министру Гордону Брауну, с политикой которого она категорически не согласна.

Огромные клипсы и браслеты были популярны в 1950-х годах. К началу 60-х стало модным навешивать на себя длинные нити бус, а вычурные барочные украшения превратились в символ 80-х. Сейчас мода на аксессуары снова страдает гигантоманией.

128

Huge clip earrings and bracelets were popular in the 1950s. By the early ’60s it had become popular to bedeck yourself with long strings of beads, while fanciful Baroque jewellery became a hallmark of the ’80s. Today fashion in accessories has once again been infected with gigantomania. covered with coloured enamel with a bright pattern and are exceptionally wide (around 30 cm!). Pebble silver bracelets are engraved, while The Great Frog’s are made in the form of silver skulls.

Besides the arms, the waist should also attract attention. Designers have unanimously decided that the gazes of all men should be drawn to women’s waists this spring. The modern belt should resemble the mediaeval symbol of honour and virtue — that’s true of Burberry (wide, leather, with three buckles), and of Kenzo — bright scarlet, looking like armour, and of a real “chastity belt” from Dolce & Gabbana — iron, with two tiny locks, and a little key on a chain. So a call from couturiers to tighten your belts may well be anything but a joke in the coming season.

Широкий пояс-корсет от Alexander McQueen как нельзя лучше подчеркивает тонкость талии и горделивую осанку.

This broad corset-belt from Alexander McQueen is ideal to stress a slender waist and aristocratic bearing.

«Пояс верности» снова в цене В аксессуарах кардинальных перемен не произошло, однако и здесь дизайнеры предусмотрели кое-какие новинки — их совершенно невозможно назвать мелочами. Если раньше модельеры стремились использовать бархат, мех, замшу, шелк, то теперь все наоборот. Искусственные материалы, каучук, резина, фальшивая замша, норка, выкрашенная под кролика, и другие материалы-имитаторы становятся важным направлением в моде летнего сезона. В первую очередь это касается сумок. Городской «багаж» из натуральной или искусственной кожи благодаря своему огромному размеру легко превращается в пляжную сумку. Бесформенные сумки-пакеты на ремешках, заменивших кнопки и молнии, займут почетное место среди летних вещей. Вторым по популярности аксессуаром предстала бижутерия, ставшая настоящим дизайнерским изыском. Ее относительно невысокая цена дает как модельерам, так и потребителям возможность составлять самые невероятные сочетания. Главное, бижутерия должна быть крупной и громоздкой, какой она была в 1980-х. Тяжелый груз в виде массивного браслета как нельзя лучше продемонстрирует хрупкость девичьего запястья. Браслеты — самые популярные украшения лета. Тяжеловесы от Gucci имеют встроенные хронометры, у Hermes они покрыты цветной эмалью в виде яркого рисунка и чрезвычайно широки (около 30 см). Браслеты Pebble из серебра имеют гравировку, а Great Frog сделаны в виде серебряных черепов. Кроме рук внимание должна привлекать и талия. Модельеры единодушно решили, что взгляды всех мужчин этой весной должны быть прикованы к женской талии. Современный пояс должен быть похож на средневековый символ чести и целомудрия — такой, как у Burberry (широкий, кожаный, оснащенный тремя пряжками), такой, как у Kenzo, — яркоалый, похожий на панцирь, или такой «пояс верности», как у Dolce & Gabbana, — железный, с двумя замочками и ключиком на цепочке. Так что призыв кутюрье затянуть пояса потуже будет, пожалуй, в грядущем сезоне отнюдь не шуткой.