Taleon Magazine - №11 by eDream Management Ltd

of the issue

Гость номера /g u e s t

У Зураба Соткилава удивительная судьба. Он грезил футболом и мог бы стать спортивной звездой — помешала травма. Мечтал о профессии горного инженера, защитил диплом на горном факультете Тбилисского политехнического института, но карьеру сделал на оперной сцене, став одним из лучших теноров нашей страны. Его имя известно всем любителям оперного искусства. Критики величают его самым итальянским из российских певцов, хотя сам Зураб Лаврентьевич считает своими коронными партиями Отелло и Хозе («Кармен»). Сегодня Соткилава преподает в Московской консерватории и с неизменным успехом выступает с большим концертным репертуаром классических романсов, а также русских, грузинских и итальянских песен.

8 Zurab Sotkilava: “I enjoy singing in my own country.”

Зураб Соткилава: «Мне нравится петь в своей стране»

Zurab Sotkilava has an amazing fate. He was mad about football and could have become a sports star, but injury prevented him. He dreamt of becoming a mining engineer and graduated from the mining faculty of Tbilisi’s Polytechnical Institute, but he made his career on the operatic stage, becoming one of the best tenors in this country. His name is known to all aficionados of opera. Critics describe him as the most Italian of Russia’s singers, although Zurab Lavrentyevich himself reckons his finest roles to be Otello and José in Carmen. Today Sotkilava teaches at the Moscow Conservatoire and performs with invariable success a large concert repertoire of classic romances and Russian, Georgian and Italian songs.

Сцена из оперы Жоржа Бизе «Кармен»: Зураб Соткилава (Хозе) и Елена Образцова (Кармен).

A scene from Bizet’s Carmen with Yelena Obraztsova in the title role and Zurab Sotkilava as José.

— В детстве я, на самом деле, грезил футболом, — улыбается Зураб Лаврентьевич. — Когда родители, пытаясь отвлечь от этой, как они считали, хулиганской игры, отдали меня в музыкальную школу, я сбегал с занятий на стадион. Однажды мама узнала об этом и в сердцах изрубила топором мои любимые бутсы. Я тогда очень переживал... Именно в футболе поначалу раскрылся один из многочисленных талантов Соткилава. В шестнадцать лет он уже восходящая звезда сухумского «Динамо». Играет на месте крайнего защитника, охотно подключаясь к атакам. Бегает стометровку за 11,1 секунды! В девятнадцать лет — капитан молодежной сборной Грузии, а через два года уже играет в основном составе тбилисского «Динамо» и выходит на поле против самого Льва Яшина. Но затем — череда травм. Футбол пришлось оставить… В то время Зураб уже брал уроки пения. А случилось это так. Однажды к его родителям в Сухуми заглянула пианистка Валерия Разумовская, которая всегда восхищалась голосом Соткилава и прочила ему оперное будущее. Она и уговорила Зураба пройти прослушивание у профессора Тбилисской консерватории. Соткилава согласился, но особого впечатления его голос на профессора не произвел. Зато тот оказался страстным поклонником футбола и попросил Зураба доставать ему билеты на выступления тбилисского «Динамо». В то

— As a boy I really was obsessed with football — Zurab Lavrentyevich smiles. — When my parents tried to get my mind off that game for hooligans, as they saw it, and sent me to music school, I skipped lessons and went to the stadium. But my mother found out and was so angry that she chopped up my favourite football boots with an axe. I was very upset at the time. It was in football that one of Sotkilava’s many talents first revealed itself. At the age of sixteen he was a rising star with Dynamo Sukhumi. He played as a fullback, but liked to join in attacks. He could run 100 metres in 11.1 seconds! At the age of 19 he was captain of the Georgia youth team; two years later he was in the Dynamo Tbilisi first team and took the field against the great Lev Yashin. Then came a series of injuries. He had to leave football. At that time Zurab was already taking singing lessons. There is a story behind that. Once the pianist Valeria Razumovskaya, who had always admired Sotkilava’s voice and predicted a future for him in opera, dropped in on his parents in Sukhumi and persuaded Zurab to audition with a profes-

of the issue

Гость номера /g u e s t

время в команде блистали Месхи, Метревели, Баркая — на стадионе яблоку негде было упасть. В благодарность за билеты профессор приглашал юного футболиста в гости, понемногу занимался с ним вокалом. Всего несколько уроков — и успехи ученика превзошли все ожидания учителя. — Когда меня отчислили из команды, я страшно переживал, — вспоминает Зураб Лаврентьевич. — Можно сказать, пролил первую мужскую слезу. Казалось, мир рухнул, жизнь кончилась. Я тогда пришел к профессору и все ему рассказал. Он говорит: «Все, хватит в грязи пачкаться, давай чистым делом заниматься». Через год я защитил диплом на горном факультете Тбилисского политехнического институ-

За блестящую трактовку произведений Верди Болонская академия искусств, основанная в конце XVI века, присвоила в 1980 году Зурабу Соткилава звание почетного академика. Он стал седьмым почетным членом академии среди иностранных музыкантов-исполнителей.

та, а буквально через день пошел сдавать экзамены в консерваторию. Поступок был достаточно авантюрный: музыкальной грамотой Соткилава в то время не владел. Но на прослушивании ректор Отар Тактакишвили был так поражен его голосом, что потом лично ходил с ним на все экзамены и просил за него педагогов. Так в июле 1960 года Зураб Соткилава стал студентом Тбилисской консерватории. В 1966 году его отправляют на стажировку в знаменитый миланский театр «Ла Скала». В декабре 1973 года Зураб Соткилава дебютирует на сцене Большого театра. А в 1978 году, после блистательных гастролей во Франции, США и Италии, к нему приходит мировая слава.

For his brilliant interpretation of the works of Verdi, the Bologna Academy of Arts (founded in the late sixteenth century) awarded Zurab Sotkilava the title of Honorary Academician in 1980. He was only the seventh non-Italian musical performer to receive the honour.

«Один из самых сверкающе-прекрасных голосов, которые существуют где-либо сегодня…» — писали парижские газеты после выступления Зураба Соткилава в Театре Елисейских Полей в 1978 году. “One of the most sparklingly beautiful voices that exist anywhere today”, the Parisian press wrote after Zurab Sotkilava’s performance at the Theatre des Champs-Elysées in 1978.

Сцена из оперы Джузеппе Верди «Бал-маскарад». Тамара Милашкина (Амелия) и Зураб Соткилава (Ричард). 1986 год.

10 Выше. В роли графа Водемона из оперы Петра Чайковского «Иоланта». 1976 год. Top. In the role of Count Vaudémont in Tchaikovsky’s opera Iolanta. 1976.

На сцене Большого театра в роли Манрико из оперы «Трубадур» Джузеппе Верди и Индийского гостя (ниже) из «Садко» Николая РимскогоКорсакова. 1976 год.

On the stage of the Bolshoi in the roles of Manrico from Verdi’s Il Trovatore and (below) the Indian Guest from RimskyKorsakov’s Sadko. 1976.

sor at the Tbilisi Conservatoire. Sotkilava agreed, but his voice did not make any great impression on the professor. He was, however, a great football fan and asked Zurab to get him tickets for Dynamo Tbilisi’s matches. At that time the team included the brilliant Meskhi, Metreveli and Barkaya and the stadium was always packed. In return for the tickets, the professor invited the young footballer home and gave him a little vocal training. After only a few lessons the pupil’s progress exceeded all the teacher’s expectations.

A scene from Verdi’s opera Un Ballo in maschera. Tamara Milashkina as Amelia and Zurab Sotkilava as Richard. 1986.

жалению, сегодня понимающего слушателя стало меньше и в Москве, и в Петербурге. Но зато я открываю для себя другие российские города, где нет больших театров, нет музыкальных учебных заведений, но в зале вижу очень тонкого и внимательного слушателя. В свое время мои зарубежные гастроли проходили с фантастическим успехом, и мне казалось, что весь мир — мой. Но потом я понял, что там, за границей, слава

Слева и внизу. В роли Отелло на сцене Болонского оперного театра. Партию Дездемоны исполняет Мария Кьяра. 1983 год. The highest point of Sotkilava’s career was the role of Otello. Zurab Lavrentyevich himself says that working on the role opened up new horizons for him: “[it] made me review much that I had done before and gave me new creative criteria.”

— Зураб Лаврентьевич, вы гастролировали во многих странах. Где самый понимающий, самый любимый вами слушатель? — Раньше это безусловно была ленинградская публика. Я и до сих пор считаю, что в Петербурге публика больше музыкальная, а в Москве — театральная. К со-

— When I was dropped from the team, it was a great blow — Zurab Lavrentyevich recalls. — You might say I shed my first adult tears. It seemed as if the world had collapsed, life was over. Then I came to the professor and told him everything. He said, “Right, that’s enough wallowing in mud. It’s time to do something clean.” A year later I presented my diploma work at the mining faculty of the Polytechnical Institute and literally two days afterwards I took the exams to enter the Conservatoire. It was a fairly adventurous step: Sotkilava could not even read music at that time, but the Rector was so struck by his voice at the audition that he personally accompanied him to all the exams and asked the examiners to let him in. That is how Zurab Sotkilava became a student of the Tbilisi Conservatoire in July 1960. In 1966 he was sent to continue his training at the La Scala opera house in Milan. In December 1973 Zurab Sotkilava had his debut on the stage of the Bolshoi in Moscow. Then, in 1978 brilliant performances in France, the USA and Italy brought him worldwide fame.

Вершиной творчества Зураба Соткилава стала партия Отелло. По словам певца, работа над этой партией открыла для него «новые горизонты, заставила пересмотреть многое из сделанного, родила иные творческие критерии».

Left and below. In the role of Otello on the stage of the Opera Theatre in Bologna. The role of Desdemona was sung by Maria Chiara. 1983.

— Zurab Lavrentyevich, you have sung in many countries. Where are the most understanding audiences, the ones you are most fond of? — It used to be unarguably Leningrad audiences. I still believe that in St Petersburg the audiences are more musical, and in Moscow more theatrical. Sadly, today there are fewer people who listen with understanding in both Moscow and

of the issue

Гость номера /g u e s t

умирает очень быстро, зато в России тебя помнят долго, а зритель всегда относится с любовью и уважением. Сегодня я с бóльшим удовольствием пою для российской публики. — Ваша любимая партия — это Отелло. А с каким из режиссеров вам было комфортнее всего работать? — Я всегда говорил и буду говорить, что один из самых гениальных режиссеров в мире — это Борис Александрович Покровский. До сих пор, несмотря на возраст, в его постановках огромное количество потрясающих мизансцен и свежих сценических находок. Молодым к таким вершинам еще тянуться и тянуться. — Вас называют самым итальянским из российских певцов. А существуют вообще, на ваш взгляд, национальные оперные школы? — Мой преподаватель в «Ла Скала», великий педагог маэстро Чинарро Барра говорил, что есть только одна школа — школа правильного пения и технического образования. А вот уже пройдя эту школу, француз наполнит ее своими эмоциями, русский — русскими, грузин — грузинскими. — Можно несерьезный вопрос? Бывали у вас на сцене курьезные случаи? — Я был очень дружен с замечательным человеком, актером и спортивным комНиже. После сольного концерта в Большом зале Московской консерватории. 1996 год.

ментатором Николаем Николаевичем Озеровым. Он был поклонником оперы и часто бывал на моих спектаклях. Иногда случалось так, что я пою, он сидит в театре, и одновременно играет «Спартак», за который он страстно болел. Тогда я договаривался с суфлером, который время от времени сообщал мне о ходе матча, а я подходил к краю сцены и знаками передавал сидевшему в директорской ложе Озерову: один–ноль в нашу пользу. В первый раз Елена Образцова страшно на меня ругалась: «Я тебе пою, а ты там какие-то знаки показываешь».

— Многие актеры, спортсмены верят в приметы. А вы перед спектаклем обращаете на них внимание? — Я верю в то, что если утром встал, позавтракал, начал распеваться и распелся, значит, все будет нормально. — В чем секрет вашего творческого долголетия? — Я до конца жизни буду благодарен моему педагогу по Тбилисской консерватории Давиду Андгуладзе. Именно ему я обязан свом рождением как певец. Ведь в консерваторию меня зачислили как баритона, и лишь спустя два года, когда я попал к Андгуладзе, он раскрыл во мне лирико-драматического тенора. Поэтому у меня два дня рождения: один в марте, другой, как певца, в декабре. — Зураб Лаврентьевич, вы довольны своей певческой карьерой? — В целом доволен. Я спел тридцать пять оперных партий. Для тенора это не много, но я спел их на очень достойном уровне. Другое дело, можно было сделать больше, однако на первую зарубежную постановку я выехал, только когда

С Еленой Образцовой на сцене Большого театра во время концертного исполнения оперы Пьетро Масканьи «Сельская честь». 1984 год. With Yelena Obraztsova on the stage of the Bolshoi during a concert performance of Mascagni’s Cavalleria Rusticana. 1984.

Исполнение «Маленькой торжественной мессы» Джоаккино Россини в Большом зале Московской консерватории. Солисты: Маквала Касрашвили, Елена Образцова, Зураб Соткилава и Евгений Нестеренко.

Below. After a solo concert in the Large Hall of the Moscow Conservatoire. 1996.

A performance of Rossini’s Small Missa Solemna in the Large Hall of the Moscow Conservatoire. Soloists: Makvala Kasrashvili, Yelena Obraztsova, Zurab Sotkilava and Yevgeny Nesterenko.

Критики не раз отмечали, что Зураб Соткилава — один из лучших оперных певцов «с блестящим по тембру голосом, прекрасной техникой, большой музыкальностью и экспрессией». Critics have repeatedly noted that Zurab Sotkilava is one of the finest opera singers “with a voice of brilliant timbre, superb technique, great musicality and expressiveness”.

St Petersburg. But on the other hand, I am discovering for myself other Russian towns where there are no big theatres, no specialist musical education, but in the halls I find very discerning and attentive listeners. In their time my performances abroad were a fantastic success and it seemed as if the world was my oyster. But then I grasped that abroad fame expires very quickly, while in Russia people remember you for a long time, and the audiences always regard you with love and respect. Today I take great pleasure in singing for the Russian public. — Your favourite role is Otello. But which director have you found it easiest to work with? — I have always said that Boris Alexandrovich Pokrovsky is one of the most brilliant directors in the world. Even today, despite his age, his productions include an enormous number of amazing settings and fresh theatrical inventions. The younger generation have a long way to go to reach such peaks. — Can I ask a frivolous question? Have you had any funny things happen to you on stage? — I was very friendly with a remarkable man — the actor and sports commentator

Nikolai Nikolayevich Ozerov. He was a devotee of opera and often came to my performances. Occasionally it happened that I was singing and he was in the theatre, but at the same time Spartak, of which he was a great fan, were playing. So I had an arrangement with the prompter. From time to time he would let me know how the match was going and I would go to the edge of the stage and signal to Ozerov, who was sitting in the director’s box: one-nil in our favour. The first time I did it, Yelena Obraztsova was furious with me: “Here am I singing to you, and you’re over there making some sort of signs.” — Many actors and sportsmen believe in omens. Do you have any sort of superstitions about what happens before a performance? — I believe that if I get up in the morning, have breakfast, start to warm up my voice and do it properly, then everything will be fine. — What’s the secret of your long performing career? — I will be grateful to the end of my days to my teacher at the Tbilisi Conservatoire, David Andguladze. It’s to him that I owe my birth as a singer. You know, when I entered

Когда в 1970 году Зураб Соткилава получил Гран-при на престижном Международном конкурсе вокалистов имени Франсиско Виньяса в Барселоне, его учитель Давид Андгуладзе сказал: «Зураб Соткилава — одаренный певец, очень музыкален, его голос, необычайно красивого тембра, не оставляет слушателя равнодушным. И самая замечательная черта его характера — это трудолюбие, желание постичь все тайны искусства. Он занимается каждый день, у нас почти такое же „расписание уроков“, как и в студенческие годы». When in 1970 Zurab Sotkilava was awarded the Grand Prix at the prestigious Francisco Viñas International Singing Competition in Barcelona, his teacher David Andguladze said: “Zurab Sotkilava is a gifted singer, very musical. His voice with its exceptionally beautiful timbre always moves the listener. And the most remarkable feature of his character is his industriousness, his desire to master all the secrets of the art. He practices every day; he has almost the same ‘timetable of lessons’ as when he was a student.”

of the issue

Гость номера /g u e s t

мне было уже за сорок. Это поздно, импресарио любят работать с молодыми. Но что делать, тогда было такое время. Дважды в одну страну не отпускали. Да и вообще, чтобы выехать на гастроли, распределением которых заведовал Госконцерт, надо было дружить с нужными людьми, давать взятки. Но я не такой человек, чтобы просить и унижаться. Поэтому случалось, что меня зовут, допустим, петь оперную партию в Германию, а им из Госконцерта приходит телеграмма, что я хорист грузинского ансамбля народной песни и такие партии не пою. Сегодня у молодых намного больше шансов сделать успешную карьеру на Западе, чем у нашего поколения. Мне недавно Атлантов позвонил и сказал: «Зураб, мы рано родились, нам надо было родиться лет на тридцать позже». Одной из последних крупных работ Зураба Соткилава на оперной сцене стала партия Голицына из оперы Модеста Мусоргского «Хованщина», которая в редакции Дмитрия Шостаковича была впервые поставлена на сцене Большого театра в 1995 году.

One of Zurab Sotkilava’s last major ventures on the operatic stage was the role of Golitsyn in Mussorgsky’s Khovanshchina, which was first staged in Shostakovich’s version in the Bolshoi Theatre in 1995.

У Зураба Соткилава множество правительственных наград. В 1983 году ему было присвоено звание «Народный артист СССР», а в прошлом году Президент России Владимир Путин вручил ему орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Zurab Sotkilava has a lot of official awards. In 1983 he was given the title of “People’s Artist of the USSR” and last year President Putin presented him with the Order “For Services to the Country”, Third Class. the Conservatoire they put me down as a baritone and it was only after two years later, when I came into Andguladze’s hands, that he discovered the lyrical-dramatic tenor in me. That’s why I have two birthdays — one in March, the other, as a singer, in December. — Zurab Lavrentyevich, are you satisfied with your singing career? — On the whole, yes. I sang thirty-five operatic roles. That’s not a lot for a tenor, but I performed them at a very respectable level. It’s a different matter that I could have done more, that I only sang in my first foreign production when I was already over forty. That’s late. Impresarios like to work with young people. The young today have far more chances of making a successful career in the West than our generation did. Atlantov phoned me recently and said, “Zurab, we were born too early. We should have come into the world about thirty years later.”

Слева. Зурабу Соткилава не суждено было стать звездой отечественного футбола, зато его голосом восхищаются любители оперы во всем мире. Впрочем, Зураб Лаврентьевич до сих пор с легкостью укрощает футбольный мяч. На сцене Большого театра после юбилейного концерта. 1998 год. Left. Zurab Sotkilava was not destined to become a soccer star; instead his voice delights opera lovers around the word. Even today, though, Zurab Lavrentyevich has no trouble controlling a football. On the stage of the Bolshoi after his jubilee concert. 1998.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

Петербург — город «умышленный», придуманный, рожденный среди ингерманландских топей буйной фантазией самодержца, чей пример и в дальнейшем побуждал лиц разных чинов и званий к вольным полетам воображения. Одни из «прожектов» так или иначе воплощались в жизнь, другие остались на бумаге, третьи лишь мелькали в досужих разговорах. А ведь будь все они реализованы, петербуржцы жили бы в городе совсем ином! Начать хоть с Васильевского острова. История его застройки слегка подернута флером легенд, но основывается тем не менее на фактах реальных. Излюбленная мысль Петра о создании Северной Венеции предполагала, что каналы (теперешние линии) будут прорыты один за другим параллельно Неве. Вдоль них, соответственно, гордо встанут здания. Воплотить идею должен был генерал-губернатор Александр Данилович Меншиков. Отдав

распоряжение, Петр покинул Петербург ради других забот. Каково же было его удивление, когда, вернувшись, он обнаружил, что каналы роются самым что ни на есть перпендикулярным относительно главной водной артерии образом. Но что тут поделаешь? Поколотив сердечного друга дубинкой, монарх махнул рукой. И даже такое важное строение, как здание Двенадцати коллегий, вынуждено было повернуться к Неве совершенно невыигрышным боком. Зато дворец

St Petersburg is an “invented” city; it sprang up among the marshes of Ingermanland out of the profuse imagination of an autocrat whose example in later years inspired people of various ranks and titles to free flights of fancy. Some of their “projects” were in one way or another accomplished in reality, others remained on the drawing-board, while others still only appeared for a moment in idle conversations. But had they been realized, Petersburgers would now live in a very different city.

самого губернатора глядел на нее всеми своими фасадными окнами. Признаемся, что получилось очень красиво. Хотя как ни строй — хоть параллельно, хоть перпендикулярно, — а наводнений в Петербурге не избежать. Неудивительно, что светлые умы чуть ли не с изначальных дней столицы думали о том, как обуздать водную стихию. Одним из первых обеспокоился этим Бурхард Христофор (Христофор Антонович) Миних. Его план, поданный Екатерине I в 1726 году, носил исчерпывающее название: «Проект, коим образом город СанктПетер-Бурх от разливания воды укрыть возможно и в один или два года от всех, из того восстающих, опасностей защитить тако, чтобы при таком важном предвосприятии кошты не втуне употреблены были». Задумано было весьма амбициозно: Миниху требовалось «сорок тысяч человек сущих работников, не счисляя вольных людей…». Но как же собирался Миних уложиться всего за два года? Долгостроя он намеревался избежать так: во-первых, «солдаты и все работные люди, такоже и лошади, имеют все в близости к работе в поле стоять, дабы ни один работный час праздно упущен не был»; во-вторых, «в Санкт-Петер-Бурхе, Кронштадте и прочих ближних местах во время сей работы никакой другой делать не надлежит». То ли были у императрицы другие задумки, откладывать воплощение которых

она не хотела, то ли не верила Екатерина, что в подобном деле кошты (то есть расходы) могут быть употреблены не втуне, но из детально проработанных идей будущего фельдмаршала принята была лишь одна: строить в дальнейшем так, чтобы «полы на два аршина выше последней вы-

«Вид здания Двенадцати коллегий со стороны Невы». С гравюры Р. Вилкинсона по рисунку Михаила Махаева. Середина XVIII века.

сокой воды заложены были». Все остальные предложения остались на обочине истории. Однако не следует думать, будто в планах защиты столицы от наводнений была поставлена точка. Мысль о преграде продолжала витать в сыром петербургском воздухе. Окончательно идея дамбы созрела к 1837 году, а озвучил ее некий генерал-майор Базен. Он предложил построить двадцатиметровую плотину поперек Финского залива за Кронштадтом,

View of the Twelve Collegia Building from the Neva. From an engraving by R. Wilkinson after a drawing by Mikhail Makhayev. Mid-18th century.

Бюст князя Александра Меншикова работы Бартоломео Карло Растрелли. 1716—1717 годы. A bust of Prince Alexander Menshikov sculpted by Bartolomeo Carlo Rastrelli. 1716—17.

Тени shadows of the unrealized План Петербурга. С рисунка Михаила Махаева. 1753 год. A plan of St Petersburg . From a drawing by Mikhail Makhayev. 1753.

Николай ГОЛЬ / by Nikolai GOL

несбывшегося

Let’s begin with Vasilyevsky Island. The history of how it was built up is slightly obscured by a patina of legends, but founded nonetheless in true facts. Peter’s pet idea of creating a Venice of the North called for canals (now the “Lines”) to be dug out one after another parallel to the Neva. Along

these waterways proud buildings were to be erected. The man entrusted with carrying out the idea was Governor General Alexander Danilovich Menshikov. After giving his instructions, Peter left St Petersburg to see to other pressing concerns. Imagine his surprise when he returned to find that the

«Дом светлейшего князя Меншикова». С офорта Алексея Ростовцева. 1716—1717 годы.

The House of the Most Illustrious Prince Menshikov. From an etching by Alexei Rostovtsev. 1716—17.

canals were being dug out in a completely different direction, perpendicular to the main water artery. But what could he do? After clouting his dear friend with a cudgel, the monarch gave up. And even such an important edifice as the building of the Twelve

Collegia had to turn its totally unimpressive gable end to the Neva. On the other hand, the Governor’s own palace presented the whole of its grand façade to the river. And, it must be said, looks very attractive. Although, parallel or perpendicular, any watercourses in St Petersburg are inclined to burst their banks and flood. It’s not surprising that from the capital’s very earliest days clever minds pondered over how to tame the watery element. One of the first to address the problem was Burkhard Christoph von Münnich. The project that he submitted to Catherine I in 1726 was exhaustively titled “A Plan of how the City of Sankt-Peter-Burkh might be shielded from flooding and, in one or two years, protected from all the danger arising therefrom, so that the expenditure on such an important undertaking be not made in vain”. Perhaps the Empress had other ideas whose realization she did not want to delay, perhaps Catherine did not believe that in such a matter the expenditure would not be in vain, but of all the future field marshal’s carefully thought-out ideas only one was

trough history

Историческая прогулка / a stroll

Портрет Бурхарда Христофора Миниха работы неизвестного художника XVIII века. Portrait of Burkhard Christoph von Münnich by an unknown 18th-century artist.

а для протока невских вод устроить в ней водоспуски. Рассмотрев этот новаторский проект, специальная комиссия нашла, что такая дамба имела бы «неизбежным следствием обмеление фарватера от песчаных наносов, которых тогда залив не будет уже в состоянии уничтожать; такое обмеление нанесет как торговле, так и кораблеплаванию значительный вред. Наконец, проект этот сверх того подает справедливые сомнения насчет прохода льда». Осторожничали люди той далекой эпохи; явно не затем рождены они были, чтоб сказку сделать былью! Так и не защи-

тили город от стихии, да еще и многие годы спустя после отклонения проекта находили в наводнениях некоторые преимущества… В 1905 году, например, петербургская газета писала: «Конечно, неожиданно разразившееся в Петербурге наводнение принесло множество бедствий, но обитатели Нарвской заставы отчасти даже рады бывшему наводнению: оно унесло с собой свалку на берегу речки Таракановки, которую никто без того не желал убирать». Однако не будем забегать далеко вперед, а вернемся к неугомонному Миниху. Взошедшей на престол Елизавете Петровне «Большой дворец в Ораниенбауме». Неосуществленный проект. С рисунка Михаила Махаева. Вторая половина 1750-х годов. The Great Palace at Oranienbaum. An unimplemented project. From a drawing by Mikhail Makhayev. Second half of the 1750s.

18 adopted: that in all future construction “the floors should be laid two arshins higher than the last high water mark”. Don’t imagine, though, that that was the end of plans to protect the capital from flooding. The idea of a barrier continued to hang in the damp St Petersburg air. The idea of a dyke had finally matured by 1837 and it was a certain Major General Basen who gave voice to it. He proposed constructing a 20metre-high structure across the Gulf of Finland beyond Kronstadt with sluices in it to allow the waters of the Neva through. After examining this pioneering project, a special commission came to the conclusion that such a dyke would have “as an inevitable consequence the shallowing of the shipping channel due to silting by sand that the Gulf would not then be able to remove. Such shallowing would cause considerable damage to both trade and navigation. Finally, the project also inspires justified doubts with regard to the passage of ice.” But let us return to the indefatigable Münnich. When Empress Elizabeth came to the throne he suggested to her “that the fifty-verst space from Oranienbaum to

Проект АлександроНевской лавры. С гравюры Питера Пикарта. 1723 год. Александро-Невский монастырь основан Петром I в 1710 году в память победы Александра Невского над шведами. На гравюре АлександроНевская лавра изображена в том виде, в каком она задумывалась в начале XVIII века. Идея осталась неосуществленной. Design for the Alexander Nevsky Monastery. From a 1723 engraving by Pieter Picart. Peter the Great founded the monastery in 1710 in memory of Alexander Nevsky’s victory over the Swedes in 1240. In the engraving the monastery is depicted as it was planned to be in the early eighteenth century. The plan remained unrealized.

он предложил, «чтобы пятидесятиверстное пространство от Ораниенбаума до Петербурга покрылось сплошь увеселительными домами, садами, фонтанами и каскадами, бассейнами и водохранилищами, парками и веселыми дорожками, и прочее; чтобы берега Ладожского канала в 104 версты длиною покрылись народонаселением, городами, замками, дворцами, фермами». Великолепная перспектива! А еще родилась у Миниха мысль прорыть новую искусственную водную артерию: «Я повезу Вас, Всемилостивейшая Императрица, из Вашего летнего петербургского дворца в Царское Село на прекраснейшей яхте, в сопровождении сотни шлюпок, по каналу, который проведу с Божьей помощью». Елизавета даже не ответила, полагая, видимо, что Миних больше думает в данном случае о себе, чем о Петербурге, скучая в далеком сибирском Пелыме, куда был ею сослан… Шли годы, сменяли друг друга руководители страны и столицы, а творческий потенциал преобразователей не иссякал. В 1804 году мещанин Торгованов подал генерал-губернатору Петру Александровичу Толстому проект строительства под Невой тоннеля с Адмиралтейской стороны на Васильевский остров. Губернатора идея не захватила, но милейший Петр Александрович знал, как неприятно, когда отказывают, — ведь и сам он

Франческо Бартоломео Растрелли. «Акведук через Фонтанку и водовзводная башня». Вверху. Разрез, план, фасад. Копия 1835 года с чертежа начала 1740-х годов. Справа. Проект росписи фасада. 1748 год.

обращался как-то с просьбой повысить всем подведомственным ему чиновникам жалованье так, чтобы можно было преследовать их за нерадение и мздоимство; ибо, писал он, «при современном же их положении карать решительно невозможно». Ответили: повысить — еще невозможнее…

В середине 1740-х годов были разработаны различные варианты переустройства водовзводных башен и акведука через Фонтанку. Прежняя система подачи воды к фонтанам Летнего сада не обеспечивала нужного напора и не отвечала роскоши нового дворца. In the mid-1740s various schemes were put forward for the reconstruction of the water-towers and the aqueduct across the Fontanka. The existing system supplying the fountains of the Summer Garden lacked sufficient water pressure and failed to match up to the luxury of the new palace. St Petersburg be completely covered with amusement houses, gardens, fountains and cascades, basins and reservoirs, parks and jolly paths, and so on; and that the shores of Lake Ladoga be covered for a distance of 104 versts with settlements, towns, chateaus, palaces and farms.” A magnificent prospect! Count von Münnich also came up with the idea of cutting out a new, man-made water course: “I shall convey You, Most Gracious Empress, from Your summer palace in St Petersburg to Tsarskoye Selo on a most splendid yacht, accompanied by hundreds

Francesco Bartolomeo Rastrelli. Aqueduct across the Fontanka and a WaterTower. Top. Section, ground plan and façade. 1835 copy of a drawing from the early 1740s. Right. A project for the painting of the façade. 1748.

of sloops, along a canal which, with God’s help, I shall create.” Elizabeth did not even reply, evidently assuming that in this instance Münnich was thinking more of himself than of St Petersburg, as he languished in remote Siberian Pelym, to which he had been banished. The years went by, those in charge of the country and the city succeeded one another, but the creative potential of those who wanted to transform the capital was not exhausted. In 1804 the self-taught engineer Torgovanov submitted to Governor General Piotr Alexandrovich Tolstoi a plan for the construction of a tunnel beneath the Neva from the Admiralty Side to Vasilyevsky Island. The Governor was not taken with the idea, but kindly Piotr Alexandrovich knew how unpleasant it was to be turned down — he had after all himself submitted a request that all the officials serving under him have their salaries raised so that he could discipline them for negligence and bribe-taking, because, as he wrote, “in the present state of things it is absolutely impossible to punish them.” The reply was that raises were even more impossible.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

Одним словом, Толстой передал бумаги Торгованова на высочайшее рассмотрение. Резолюция Александра I была такова: «Выдать Торгованову 200 руб. из кабинета и обязать его подпискою, чтоб он впредь прожектами не занимался, а упражнялся в промыслах, состоянию его свойственных». Очень экономно. Двести рублей — пустяки, а сколько потратили бы, кабы стали рыть тоннель! В общем, количество своевременно не воплощенных проектов росло год от года. В начале прошлого века, когда, как всем теперь известно, Россия развивалась невиданными темпами, идеи начали бить фонтаном. Достаточно полистать тогдашние газеты… Столичная городская управа обсудила проект инженера Малыхина: он предложил «засыпать Екатерининский канал на всем его протяжении и образовавшееся пространство застроить торговыми рядами с трамваем по крышам строений». Почему-то отвергнуто.

Внизу. Давид Бурышкин, Лев Тверской, Ной Троцкий. Неосуществленный проект первых районных терм в Петрограде на Ватном острове. Общий вид. 1920 год.

Или вот: «Академик архитектуры Котов предоставил на суд городской управы проект, который обличает в авторе осведомленного, много потрудившегося творца. Здание сконструировано с такими усовершенствованиями, каких нет и в Западной Европе. Так, с нижнего этажа непознанные трупы посредством особой машины будут подниматься в выставочный зал». Речь шла о новом морге, но решили повременить. А социалистам по сердцу пришлась бы такая идея: «Около Стекольного завода задумано строительство особого дома. Он

Bottom. David Buryshkin, Lev Tverskoi and Noi Trotsky. Unrealized project for the first district public steam baths in Petrograd (on Vatny Island). General view. 1920.

Вверху. Мария Владимирская-Ремезова. Неосуществленный проект городского купального заведения — Римских бань. Главный фасад. 1924 год. Top. Maria VladimirskayaRemezova. Unrealized project for a municipal bathing establishment — Roman baths. Main façade. 1924.

To cut a long story short, Tolstoi submitted Torgovanov’s project for the Emperor’s consideration. Alexander I’s resolution was as follows: “Issue Torgovanov with 200 roubles from [the Emperor’s private funds] and have him give a written undertaking not to devise further projects but to exert himself in his own line of trade.”

Very economical. Two hundred roubles was a trifle compared to what would have been spent if they had started to dig the tunnel. In general the number of bold projects abandoned before they were ever started increased with every passing year. At the beginning of the twentieth century, when Russia was developing at a record pace, there was a

предназначен для фабричного населения. В верхних трех этажах помещаются маленькие комнаты, в нижнем этаже — столовые, гардеробные, читальни, прачечные и так далее. Для русских рабочих такие дома незаменимы. Здесь они приучатся в определенный час ложиться и, так сказать, свободно дисциплинируются». Кто знает, появись вовремя такие коммуны, может, и без революций в России обошлось бы? «Общество взаимопомощи русских художников постановило построить на острове Голодай Дворец Искусств. Пока же решено ограничиться комнатами для одиноких и нуждающихся мастеров кисти, резца, пера и пр.». И где он, этот дворец? Сама собой напрашивается озорная мысль: а неплохо было бы создать в Петербурге музей, экспонатами которого и стали бы все невоплощенные идеи, коими столь богата история этого «умышленного» города. Вот, пожалуйста, и еще один проект, который вряд ли будет реализован! Только что толку о несбывшемся горевать? Ведь сколько всего в городе было воплощено и сколько проектов еще явят себя во всей красе! Но так уж устроен россиянин: не любит он восклицать и аплодировать, и тени прошлого ему порой милей лучезарного завтрашнего восхода…

Странно было бы «умышленному» городу обходиться без вымысла. Можно, конечно, вслед за великим Пушкиным бесконечно повторять: «Над вымыслом слезами обольюсь». Однако много ли от этого пользы? И все же недаром сказал поэт Василий Жуковский: «Барыш мечтателя — мечта».

veritable flood of ideas. We have only to leaf through the newspapers of the time. The capital’s municipal board discussed a plan from the engineer Malykhin, who proposed “filling in the Catherine Canal along its full length and constructing on the resulting area rows of stalls with trams running on the roofs of the buildings.” It was turned down for some reason. Or this: “Academician of architecture Kotov submitted for consideration by the municipal board a project that shows its author to be a well-informed, extremely industrious creative spirit. The building has been designed with improvements not to be found in Western Europe. For example, unidentified bodies will be raised from the lower floor to the viewing hall by a special machine.” It was, however, decided to postpone construction of a new morgue. Socialists found the following idea to their liking: “The construction of a special house near the Glassworks is planned. It is intended for the factory workers. The upper three storeys will contain small rooms, the lower storey canteens, cloakrooms, reading-rooms, laundries and so on. For Russian workers

such housing is indispensable. Here they will learn to go to bed at a certain hour and be loosely disciplined, so to speak.” Who knows – if such communes had appeared in time, maybe Russia would have got by without revolutions. “The Russian Artists’ Mutual-Aid Society has resolved to build a Palace of the Arts on Golodai Island. For the moment, though, it has decided to limit itself to rooms for solitary and needy masters of the brush, chisel, pen, etc.” And where is that palace? A rather mischievous idea suggests itself at this point – how about creating a museum in St Petersburg, whose exhibits would be all the unrealized projects in which the history of this “invented” city is so rich? There we are… one more project that is hardly likely to become a reality! Only what is the point of grieving over what was never realized? After all so much has been accomplished in the city and many more projects will appear in all their beauty. But Russian people are made that way: they don’t like to applaud and show enthusiasm, and the shadow of the past is sometimes dearer to them than the radiant sunrise tomorrow…

It would be strange for an invented city to get by without imaginative fancy. We could, of course, join the great Pushkin in repeating “I shed tears over fancy.” But is that a lot of use? It was not without reason that another poet, Vasily Zhukovsky, said “The dreamer’s profit is the dream.”

Николай Лансере. Проект разбивки новых скверов на Театральной площади. 1925 год. Николай Лансере широко известен как художник и архитектор. Он был профессором Академии художеств, членом общества «Мир искусства». Среди его многочисленных воплощенных проектов — здания в стиле неоклассицизма начала ХХ века. Nikolai Lanceray. Project for the laying out of new public gardens on Theatre Square. 1925. Nikolai Lanceray is widely known as both an artist and an architect. He was a professor at the Academy of Arts and a member of the World of Art association. His many realized projects included buildings in the Neo-Classical style put up in the early 1900s.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

Петербургского поэта Константина Вагинова в 1920-х годах часто можно было встретить на Александровском рынке, где книги продавались на вес, по 10—15 копеек за фунт. Он покупал уникальные или диковинные издания, например старинные сонники и руководства по поварскому искусству. Вагинов коллекционировал не только книги. На толкучках он выискивал старинные безделушки, мундштуки, перстни, которые всегда украшали его хрупкие пальцы и странно контрастировали с детской шапкой-ушанкой и стареньким пальтецом. В основном он собирал вещи бесполезные, никому не нужные, например ресторанные меню, рецепты приготовления разных экзотических блюд, папиросные коробки, конфетные обертки… Ценителям поэзии имя Вагинова было хорошо известно. Его загадочные стихи завораживали, а парадоксальноироничная проза эпатировала читателей и раздражала критиков. Но после ранней смерти в 1934 году Вагинов был надолго забыт.

In the 1920s the St Petersburg poet Konstantin Vaghinov could often be found at the Alexandrovsky Market, where books were sold by weight — 10 to 15 kopecks a pound. He bought unique or out-ofthe-ordinary books such as old dictionaries of dream interpretations or guides to the culinary arts. Vaghinov did not only collect books. At flea markets he sought out old knickknacks, cigarette holders and rings that always adorned his delicate fingers and contrasted bizarrely with his child’s hat with ear-flaps and aged overcoat. For the most part he collected useless items that nobody wanted, such as restaurant menus, recipes for unusual dishes, cigarette boxes, sweet papers, and so on. His name was well known among devotees of poetry. His enigmatic verses were captivating, his paradoxical ironic prose shocked readers and irritated critics. But after his early death, in the mid-1930s, Vaghinov was for a long time forgotten.

Светлана ПРОХВАТИЛОВА / by Svetlana PROKHVATILOVA Ряды Ново-Александровского рынка по Вознесенскому проспекту в Санкт-Петербурге. Слева. Фотография начала XX века. Правее. Фотография Карла Буллы 1900-х годов.

The stalls of the NovoAlexandrovsky market along Voznesensky Prospekt in St Petersburg. Left. Early 20th-century photograph. Right. Early 1900s photograph by Karl Bulla.

«Собиратель снов» “The Collector of Dreams”

Выше. Константин Вагинов. Фотография Моисея Наппельбаума. Август 1923 года. Above. Konstantin Vaghinov. Photograph by Moisei Nappelbaum. August 1923.

Справа. Магазин подержанных товаров. 1910-е годы. Фотография Карла Буллы. Right. A second-hand shop. 1910s photograph by Karl Bulla.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

Будущий поэт родился в Петербурге на исходе XIX века — в 1899 году. Отец его, жандармский полковник Константин Вагенгейм, происходил из немцев, переселившихся в Россию еще при Екатерине II. В 1915 году, во время войны с Германией, он подал прошение «на высочайшее имя» об изменении своей немецкой фамилии на русскую. Так родилась фамилия Вагинов. Константин Вагинов принадлежал к тем, чья жизнь в 1917 году резко разломилась на две части: до и после. До — было тепличное детство в громадном доме на Литейном, 25, любящие родители, которые баловали болезненного мальчика, няньки, горничные, гувернеры. Семья была очень богата. Еще в 1890-е годы, когда жандармский ротмистр Вагенгейм служил в Енисейске, он, отменный танцор, вскружил голову самой богатой невесте Сибири — дочери золотопромышленника. После свадьбы молодые перебрались в Петербург, где купили несколько доходных домов. В 1896 году сибирский миллионер умер. Дочь унаследовала все его состояние. С ранних лет Костя пристрастился к нумизматике, благо родители могли поШарль Бодлер. Фотография 1862 года. Сборник стихов Бодлера «Цветы зла» (1857) стал настольной книгой многих русских поэтов. Charles Baudelaire. 1862 photograph. Baudelaire’s 1857 anthology of poetry Les Fleurs du Mal became a sort of manual for many Russian poets.

The future poet was born in St Petersburg at the very end of the nineteenth century — in 1899. His father, the Gendarmerie colonel Konstantin Wagenheim was descended from Germans who had settled in Russia back in the reign of Catherine II. In 1914, when war broke out with Germany, he submitted a request to the Emperor himself to be allowed to change his German surname for a Russian one. That is how the name Vaghinov appeared. Konstantin Vaghinov was among those whose live was radically divided into two parts by the year 1917. Before there was a protected childhood in a huge house near the Mariinsky Theatre, loving parents who spoilt their sickly child, nannies, maids and tutors. His family was very rich. Back in the 1890s, when Gendarmerie Captain Wagenheim was serving in Yeniseisk, his superb dancing skills turned the head of the wealthiest potential bride in Siberia — the daugh-

Слева направо: Братья Костя и Алеша Вагенгеймы. У Константина было двое братьев: старший, Алексей, и младший, Владимир. В своей автобиографии Вагинов писал: «Родился я в Петербурге в 1899 г. <…> Начал писать в 1916 г. под влиянием „Цветов зла“ Бодлера. В детстве любил читать Овидия, Эдгара По и Гиббона».

зволить своему сыну такое дорогостоящее увлечение. Нумизматика пробудила в нем интерес к истории и искусству. Позже он скажет о себе: «Искусством я вскормлен от колыбели». В старших классах гимназии он увлекся поэзией Шарля Бодлера и сам стал писать стихи, в которых подражал автору «Цветов зла».

Left to right. The brothers Konstantin and Alexei Wagenheim. Konstantin had two brothers: Alexei was older than him, Vladimir younger. In his autobiography Vaghinov wrote: “I was born in St Petersburg in 1899. … I started to write in 1916 under the influence of Baudelaire’s Les Fleurs du Mal. In childhood I liked to read Ovid, Poe and Gibbon.”

«Путешествие в Хаос» Вагинова Всеволод Рождественский называл книгой «еще младенчески беспомощной…но уже исполненной пророческого бреда». Вторая книга поэта, «Петербургские ночи», при жизни автора не была издана и вышла лишь в 2002 году. Vsevolod Rozhdestvensky said Vaghinov’s Journey into Chaos was “still childishly feeble … but already filled with prophetic delirium”. The poet’s second book, Petersburg Nights, was never published in his lifetime; it came out only in 2002. ter of a man who owned gold-mines. After the wedding the young couple moved to St Petersburg, where they bought several apartment houses. Soon the Siberian millionaire died and his daughter inherited all his wealth. At the age of ten Kostya became a keen numismatist and his parents were well able to permit their only son such an expensive hobby. Coin-collecting awakened an interest in history and art. Later he said of himself: “I was fed with art from the cradle.” In his senior years at the gymnasium he became fascinated with Baudelaire’s poetry and began writing verses himself in which he imitated the author of Les Fleurs du Mal. Konstantin was in his last year at schools when the February Revolution swept the Romanov dynasty from the Russian throne. For the Gendarmerie colonel’s family February 1917 was a catastrophe and the Bolshevik seizure of power brought complete

Константин заканчивал гимназию, когда февральский вихрь смел с российского престола династию Романовых. Для семьи жандармского полковника февраль 1917-го стал катастрофой, а октябрьский переворот — окончательным крахом: все состояние было конфисковано. Николай Чуковский, близкий друг Константина Вагинова, пишет о его родителях: «Это были люди, задавленные страхом. У них было только одно стремление: забиться как можно глубже в щель, чтобы их не заметили... Они не пытались устроиться на работу, боясь, что их спросят, кто они такие, и потому не получали никаких карточек. В своем бывшем громадном доме, в своей бывшей громадной квартире они занимали маленький дальний угол и почти не покидали его. Иногда мать, взяв какую-нибудь уцелевшую вещь, бежала глухими переулками на рынок — продавать. Тогда она приносила домой немного хлеба. Если на улице валялась дохлая лошадь, — что случалось тогда нередко, — она, вооружившись большим ножом, подкрадывалась к ней ночью и вырезала кусок мяса. Голод терзал их, но еще больше терзал их никогда не прекращавшийся страх».

Сын разделял с родителями все их беды, но то, что происходило вокруг, завораживало его. Революцию, раздавившую их семью, он воспринимал как грандиозную катастрофу, подобную гибели Римской империи под натиском варварских племен. Дни и ночи бродил он по улицам обезлюдевшего Петрограда. Однажды во время таких ночных скитаний он познакомился с 17-летней бродяжкой, и они стали блуждать по городу вместе. Девушка нюхала кокаин и пристрастила к нему Константина. Вскоре он не мог уже обходиться без кокаина и обменивал на него золотые монеты из своей нумизматической коллекции. Может быть, Вагинов погиб бы от кокаина, но его спасла мобилизация в Красную Армию. Он воевал на

“Among intrepid exercises in versifying the poetic current can be recognized by a sort of tremor in the voice … by the awkwardness of an adolescent’s movements… It seems to me that a real poet is maturing in K. Vaghinov,” Mikhail Kuzmin wrote.

Before the First World War Russia was one of the world’s major exporters of food. Yet as early as 1915 long queues for bread became an everyday sight in Russian cities.

The writer Nikolai Chukovsky, the son of Kornei Chukovsky. 1928—29 photograph by Moisei Nappelbaum.

«Среди бестрепетных стихотворных упражнений поэтический ток узнается по какой-то дрожи в голосе…по неловкости движений подростка… Кажется мне, что настоящий поэт зреет в К. Вагинове», — писал Михаил Кузмин.

В 1917 году многим казалось, что ничего хуже быть не может. Но впереди Россию ждали голод и разруха… Слева и ниже. На фотографиях — сцены на улицах Петрограда.

До Первой мировой войны Россия была одним из крупнейших экспортеров продовольствия на мировом рынке. Но уже в 1915 году длинные очереди за хлебом стали обыденностью в российских городах.

Писатель Николай Чуковский, сын Корнея Чуковского. Фотография Моисея Наппельбаума. 1928—1929 годы.

ruin: their entire fortune was confiscated. Nikolai Chukovsky, a close friend of Konstantin Vaghinov, wrote about his parents: “They were people crushed by fear. They had only one aspiration, to bury themselves as deeply as possible in some crevice so as to avoid being noticed. … They did not try to find work, fearing that they would be asked who they were and so they did not get any ration cards. In their huge former house, in their huge former apartments, they occupied a small, distant corner and hardly ever left it. Sometimes his mother would take some article they still had left and dash through the back streets to the

In 1917 many people thought that nothing could be worse. But ruin and starvation lay ahead for Russia. Left and below. Photographs showing Petrograd street scenes.

market to sell it. Then she came back with a little bread. If there was a dead horse lying in the street — not a rare occurrence back then — she would take a big knife, creep up to it at night, and hack off a piece of meat. They were tormented by hunger, but tormented still more by their neverabating fear.”

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

польском фронте, потом против Колчака в Сибири, заболел сыпным тифом и после демобилизации в 1920 году вернулся к родителям в Петроград. Это было время, о котором поэт Николай Оцуп вспоминал: «Никогда мы не забудем Петербурга периода запустения и смерти, когда треск мотора ночью за окном заставлял в ужасе прислушиваться: за кем приехали? Когда падаль не надо было убирать — ее тут же на улице разрывали исхудавшие собаки и растаскивали по частям еще более исхудавшие люди». Но именно в эти страшные годы в голодном Петрограде шла необыкновенно интенсивная культурная жизнь. Доклады, лекции, диспуты, вечера прозы и стихов вызывали огромное стечение публики, повсюду открывались литературные и театральные студии. Константин Вагинов вошел почти во все поэтические объединения Петрограда: в «Кольцо поэтов им. К. М. Фофанова» (под этой маркой в конце 1921 года вышла

Автограф стихотворения Вагинова «В одежде из старинных слов…». 1924 год.

его первая книга стихов «Путешествие в Хаос»); группу эмоционалистов, лидером которой был Михаил Кузмин; эфемерное «Аббатство гаеров»; студию Николая Гумилева «Звучащая раковина». Всем, кто на занятиях гумилевской студии слушал Вагинова, становилось ясно, что он — «поэт Божьей милостью», все восхищались его стихами, но… никто, даже сам мэтр, их не понимал. Николай

Ниже. Фотография времен Гражданской войны с надписью «Решающий год». Below. A photograph from the Civil War period captioned “The Decisive Year”.

Vaghinov’s poem “In clothing of old-fashioned words…” in his own handwriting. 1924.

«Если оглянуться и спросить, кого же дала русской литературе поэтическая студия 20-х годов при Доме искусств? Кого выдвинула „Звучащая раковина“? Ответ однозначен — Константина Вагинова», — писала в своих мемуарах поэтесса Ида Наппельбаум.

“If you look around and ask, whom did Russian literature acquire from the poetry studio at the House of the Arts in the 1920s? Who was put forward by the ‘Sounding Seashell’? The answer is clear — Konstantin Vaghinov,” the poetess Ida Nappelbaum wrote in her memoirs. Слева. Первая книга стихотворений Константина Вагинова «Путешествие» в Хаос». Петербург. 1921 год. Left. Konstantin Vaghinov’s first book of verse, A Journey into Chaos. Petersburg. 1921.

The son shared all these miseries with his parents, but he was not scared by what was going on around them. He regarded the revolution that had crushed his family as a spectacular cataclysm like the fall of the Roman Empire under the onslaught of barbarian tribes. He wandered day and night around the streets of depopulated Petrograd. During one such nocturnal excursion

Справа. Обложка альманаха «Звучащая раковина». Петроград. 1921 год. Right. The cover of the Sounding Seashell almanac. Petrograd. 1921.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

Чуковский писал: «Помню, стихи мне понравились, хотя я не понял тогда в них ни слова. Они мне понравились своим звуком, в них было то, что Мандельштам называл „стихов виноградное мясо“. Гумилев слушал внимательно, серьезно и, выслушав, многозначительно похвалил; однако я не сомневаюсь, что и он не понял ни слова. Остальные тоже не поняли и тоже одобрили. Была в этих стихах какая-то торжественная и трагическая нота, которая заставляла относиться к ним с уважением при всей их непонятности…» Всеволод Рождественский: «Стихи его — бред, конечно, но какой заставляющий себя слушать бред!.. Мне думается, весь Вагинов — это рассказывание снов, прекрасных и тающих неуловимо…» Георгий Адамович: «Стихи Вагинова вызывали в Гумилеве сдержанное, бессильное раздражение. Они поистине были „ни на что не похожи“; никакой логики, никакого смысла; образы самые нелепые; синтаксис самый фантастический… Иногда хотелось рассмеяться, махнуть рукой. Но за чепухой вагиновского текста жила и звенела какая-то мелодия, о которой можно было повторить, что „ей без волненья внимать невозможно“. Гумилев это чувствовал. Он понимал, что у других его учеников, только что продекламировавших стихи гладкие и безупречные, нет именно того, что есть у Вагинова. Его сердило, что он не может убедить Вагинова

писать иначе… А тот улыбался, соглашался, смущался, — и на следующий день приносил новое стихотворение, еще „безумнее“ прежнего, но и еще музыкальнее…» В студии Константин познакомился со своей будущей женой — Шурой Федоровой. «Она — идеальный читатель, — говорил о ней Гумилев, — она может даже стихи написать. Но она не поэт». Оба невысокие, одного роста, бедно одетые (издали посмотреть — ну просто два беспризорника), они сидели белыми ночами на

he made friends with a 17-year-old female vagabond and they began roaming the city together. The girl snorted cocaine and got Konstantin hooked on it too. Soon he could not manage without the drug and exchanged gold coins from his numismatic collection for it. Vaghinov’s addiction might well have killed him, but he was saved by conscription into the Red Army. He fought on the Polish front, and then against Kolchak in Siberia. He contracted typhus and after demobilization returned in 1920 to his parents in Petrograd. This was a time that the poet Nikolai Otsup recalled in these words: “We shall never forget the Petersburg of that period of desolation and death, when the sound of a motor outside the window at night made you prick up your ears with horror: who have they come for? When carrion did not need to be cleared away — it was torn to pieces right there in the street by emaciated dogs and carried away in chunks by even more emaciated people.” But in those same terrible years, cultural life in starving Petrograd was particularly active. Lectures, debates and evenings of poetry and prose

drew huge numbers of people; literary and theatrical studios opened all over the place. Konstantin Vaghinov belonged to almost all Petrograd’s poetic associations: the “Poet’s Ring named after Fofanov” (under whose imprint his first book of verse A Journey into Chaos was published in late 1921), the group of Emotionalists, whose leader was Mikhail Kuzmin, and Nikolai Gumilev’s “Sounding Seashell”. Everyone who heard Vaghinov recite at the gatherings of Gumilev’s studio was convinced that he was “a poet by the grace of God”; everyone admired his verses, but …

вов растут материки». Для чтения и обсуждения стихов «островитяне» собирались в Доме Искусств, где жил Колбасьев, в фотостудии Моисея Наппельбаума на Невском, 72, или в квартире молодой поэтессы Веры Лурье. Позже она вспоминала: «Славные это были встречи: у меня на Мойке собирались поздно, часам к одиннадцати, сидели до двух с половиной часов

Константин Вагинов и Александра Федорова в день свадьбы. Фотография Моисея Наппельбаума. 1927 год.

Михаил Фроман и его жена Ида Наппельбаум. Балкон дома № 72 на Невском проспекте. Фотография 1926—1927 годов.

Konstantin Vaghinov and Alexandra Fiodorova on their wedding day. 1927 photograph by Moisei Nappelbam.

29 Свидетельство о браке К. Вагинова и А. Федоровой. 1927 год. The couple’s marriage certificate.

The façade of 72, Nevsky Prospekt. 1914 photograph by Karl Bulla.

Mikhail Froman and his wife Ida Nappelbaum on the balcony of number 72, Nevsky Prospekt. 1926—27 photograph.

ступенях невской набережной и говорили, говорили… Он вспоминал, фантазировал, рассказывал ей обо всем, что волновало и будоражило его душу. И она восприняла неожиданный ход его мыслей, его странное виденье. Она одна из немногих поняла его стихи и стала не просто его женой, а музой, советчицей, редактором. В июле 1921 года в Доме Искусств родилось объединение поэтов «Островитяне». Молодые поэты Константин Вагинов, Николай Тихонов, Сергей Колбасьев и Петр Волков взяли себе девиз: «Из остроМашинописный сборник «Островитяне: Стихи. Выпуск первый» (сентябрь 1921 года), в котором впервые были опубликованы стихи К. Вагинова. The cover of a typewritten anthology The Islanders: Poems. First Edition (September 1921) and pages from this almanac with Vaghinov’s verses (published for the first time).

Вера Лурье вспоминала: «Стихи Вагинов пишет почти ежедневно, обычно циклами… У Вагинова в творческом процессе — два периода: первый, когда он пишет непонятное, затем второй, когда от непонятного он переходит к проясненным произведениям». Vera Lurye recalled: “Vaghinov writes poems almost every day, usually in cycles… With Vaghinov there are two periods in the creative process: in the first he writes something unintelligible; then in the second he moves from the unintelligible to cleared-up works.”

Фасад дома № 72 на Невском проспекте. Фотография Карла Буллы. 1914 год.

no-one, not even the Master himself, could understand them. Nikolai Chukovsky wrote: “I remember liking the poems, although I didn’t understand a word of them at the time. I liked the sound of them; they had something about them that Mandelstam

called ‘the grape flesh of poetry’. Gumilev listened attentively, gravely and at the end pointedly praised them, although I don’t doubt that he didn’t understand a word of them either. The rest did not understand and also approved. There was some sort of solemn, tragic note in those poems that obliged you to respect them for all the difficulty of understanding.” Vsevolod Rozdestvensky: “His poems are gibberish, of course, but a kind of gibberish that forces you to listen! … It seems to me the whole of Vaghinov is the retelling of dreams, beautiful ones that imperceptibly melt away.” Georgy Adamovich: “Vaghinov’s poems evoked in Gumilev a guarded, impotent irritation. They were truly ‘like nothing else’, no logic, no sense; the most absurd images, the most fantastic syntax… Sometimes you felt like laughing and dismissing them with a wave of the hand. But behind the twaddle of Vaghinov’s text some kind of melody lived and rang out that was, to borrow a phrase, ‘impossible to hear without emotion’. Gumilev felt that. He understood that his other pupils who had just recited polished,

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

ночи (позже трех часов ходьба по городу не разрешалась!). Топили печурку сырыми дровами, курили скверные папиросы, пили без конца чай, очень невкусный; если доставали еще хлеб, масло и сахар, то чувствовали себя совсем на пиршестве. Читали свои произведения, говорили о них… Если читались стихи, то Вагинова просили последним; у него был всегда столь огромный запас произведений, что мы боялись, как бы после него никому уже не останется времени читать…» Вагинова все любили, он был удивительно мягок, вежлив и деликатен, говорил мало, предпочитал слушать собеседников. «Люди сразу душевно располагались к его тихому голосу, к доброте, постоянно живущей в его глубоких, больших, карих, совершенно бархатных глазах», — писала Ида Наппельбаум. И после женитьбы он попрежнему жил в поразительной бедности и, казалось, ничуть ею не тяготился. Если у него появлялись хоть какие-то деньги, он тратил их на книги. Выйдя утром из дому, он до вечера обходил все букинистические лавки, в каждой перелистывал множество книг — прочтет несколько страниц поитальянски, потом по-французски… Французский язык он знал с детства, позже самостоятельно изучил старофранцузский и итальянский, начал заниматься испанским и греческим. Он был тончайшим знатоком старинного быта. Бывало, на дружеской вече-

immaculate verses lacked a certain something that Vaghinov had. He was cross that he could not persuade Vaghinov to write differently… But Vaghinov smiled, agreed, got embarrassed — and came the next day with a new poem that was even more ‘nonsensical’, but also more musical.” It was at the studio that Konstantin met his future wife, Shura Fiodorova. “She is the perfect reader,” Gumilev said of her. “She can even write verse, but she’s no poet.” Both were short, the same height, badly dressed (from a distance they looked like a pair of vagrants). They sat on steps by the Neva during the white nights and talked and talked. He remembered and fantasized, telling her everything that excited and stirred his heart. And she accepted the unexpected line of his thoughts, his strange vision. She was one of the very few who understood his poems and became not just his spouse, but his muse, advisor and editor. In July 1921 the “Islanders” association of poets was formed in the House of the Arts. The young versifiers Konstantin Vaghinov, Nikolai Tikhonov, Sergei Kolbasyev and

ринке, немного выпив, он вдруг вставал из-за стола и начинал танцевать менуэт, выделывая изящнейшие па. «Танцевать ему приходилось одному, — замечает Чуковский, — потому что в нашем кругу не было дам, умевших танцевать менуэт». Из любви к старинному быту Вагинов долго жил без электричества, предпочитая свечи. В конце концов сосед-электромонтер в отсутствие хозяина сделал в его комнате

Группа ленинградских писателей. Слева направо, стоят: Александр Туфанов, Иннокентий Оксенов, Всеволод Рождественский, Елизавета Полонская, Константин Вагинов; сидят: Алексей Крайский, Мария Шкапская, Илья Садофьев, Григорий Шмерельсон. Фотография Моисея Наппельбаума. 1925 год.

«поэтических предметов» галстук у Сергея Есенина, — поэт Всеволод Рождественский, а главный герой романа Тептелкин — не кто иной, как Лев Васильевич Пумпянский, один из самых эрудированных людей своего времени. И все же главный герой романа — Петербург, «страшный, заколоченный, пустынный, поросший травой город». Автор с горечью констатирует: «Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград, но Ленинград нас не касается — автор по профессии гробовщик, а не колыбельных дел мастер». В 1931 году вышла в свет книга стихов Вагинова «Опыты соединения слов посредством ритма». Она вызвала резкое неприятие критиков, которые поспешили заклеймить ее как «сугубо реакционное произведение»: «Это наиболее последовательное поэтическое отражение сознания деклассированного социалистической революцией буржуазного интеллигента,

A group of Leningrad writers: Left to right, standing: Alexander Tufanov, Innokenty Oksenov, Vsevolod Rozhdestvensky, Yelizaveta Polonskaya, Konstantin Vaghinov; seated: Alexei Kraisky, Maria Shkapskaya, Ilya Sadofyev, Grigory Shmerelson. 1925 photograph by Moisei Nappelbaum. The cover of the Life of Art magazine (issue 17, 1925) with a group portrait of Leningrad writers by Moisei Nappelbaum.

Павел Лукницкий, поэт, прозаик, исследователь творчества Николая Гумилева. Фотопортрет работы Анны Ахматовой. 1925 год. Pavel Luknitsky, poet, prose writer and researcher into the work of Nikolai Gumilev. Photographic portrait by Anna Akhmatova. 1925.

Обложка первого романа Вагинова «Козлиная песнь». Ленинград. 1928 год. The cover of Vaghinov’s first novel The Goat Song. Leningrad. 1928.

«Стихи К. Вагинова резко отличаются от характера поэзии наших дней. Вагинов не реалист и не рассказчик… Ни одну его вещь не передашь своими словами, не определишь заглавием… Читая его стихи, словно воспринимаешь образы сновидений», — писал Лев Пумпянский в своем докладе «О стихах К. Вагинова».

Справа. Обложка журнала «Жизнь искусства» (1925, № 17) с групповым портретом ленинградских писателей работы Моисея Наппельбаума.

Vera Lurye adopted the motto “From islands continents grow”. To recite and discuss their poems, the Islanders gathered in the House of the Arts, where Kolbasyev was living, in Moisei Nappelbaum’s photographic studio at 72, Nevsky Prospekt, or in Vera Lurye’s apartment. Later she recalled: “They were splendid meetings: we got together at my place on the Moika late on, around eleven, and sat until half past two at night (you weren’t allowed to walk around the city after three!). We fed the stove with damp wood, smoked awful cigarettes, drank endless amounts of very nasty tea and if we had got our hands on bread, butter and sugar too, we felt that it was a feast… If we were reciting poems, then we asked Vaghinov to go last. As he always had such a huge

проводку и ввинтил лампочки, а Вагинов из деликатности не посмел отказаться. Он как будто жил в прошлом, и друзьям казалось, что прошлое для него реальнее и понятнее, чем настоящее. Ида Наппельбаум вспоминала, как однажды он умоляюще спросил ее: «Скажи мне, какая разница между ЦК и ВЦИКом?» И в ответ на ее объяснения с отчаянием выдохнул: «Нет, мне этого никогда не понять!» И вдруг выяснилось, что этот далекий от современности чудак пишет роман о жизни литературного Петрограда 1920-х годов. Написав очередную главу, он шел читать ее по знакомым, и слушатели переходили вслед за ним из квартиры в квартиру, чтобы еще и еще раз с жадным интересом слушать эту ядовитую прозу. Ко всеобщему изумлению, оказалось, что Вагинов, в жизни столь мягкий и кроткий, в прозе своей — беспощадно саркастичен. «Козлиная песнь» (название является буквальным переводом слова «трагедия» с греческого) — роман о петербургских интеллигентах, не сумевших найти себе места в советской действительности. Почти все герои романа имели реальных прототипов. В поэте Мише Котикове, страстном поклоннике погибшего поэта-путешественника Заэвфратского, все узнавали Павла Лукницкого, который собирал материалы о жизни своего кумира — Николая Гумилева. Все знали, что поэт Троицын, похитивший для коллекции

“Vaghinov’s poems differ sharply from the character of poetry nowadays. Vaghinov is not a realist and not a narrator… You cannot retell any of his works in your own words, nor give it a title… Reading his verses is like perceiving the images of dreams,” Lev Pumpiansky wrote in his paper on Vaghinov’s poetry. stock of works, we were afraid that otherwise there would be no time for anyone else.” Everyone was fond of Vaghinov. He was amazingly gentle, polite and considerate, speaking little and preferring to listen to others. “People’s hearts were immediately taken by his quiet voice and the kindness that dwelt constantly in his big, deep, velvety brown eyes,” Ida Nappelbaum wrote. Even after his marriage he continued to live in amazing poverty, seemingly completely

Обложка сборника стихотворений Вагинова «Опыт соединения слов посредством ритма». Ленинград. 1931 год. The cover of Vaghinov’s verse anthology An Experiment in Connecting Words through Rhythm. Leningrad. 1931.

untroubled by it. If any money did come his way, he spent it on books. He would leave home in the morning and spend the time till evening going round second-hand bookstalls, leafing thorough many tomes in each, reading a few pages in Italian, then in French… He knew French since childhood. Later he taught himself Old French and Italian and began to study Spanish and Greek. He was a great expert on daily life in the past. On occasion, at a party with friends, he

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

стихи, которые становились все понятнее и проще. «За месяц до смерти, — вспоминал Николай Чуковский, — он пришел ко мне и, лежа у меня на диване, рассказывал мне о романе, который пишет. Роман назывался „Собиратель снов“, и главным его героем должен был быть человек, который коллекционировал сны». Константина Вагинова не стало 26 апреля 1934 года. Ему было всего 34 года. Хоронили его на Смоленском кладбище в теплый весенний день. Солнце сияло в чистейшем небе, и город был таким, каким описал его поэт незадолго до смерти: Промозглый Питер легким и простым Ему в ту пору показался. Под солнцем сладостным, под небом голубым Он весь в прозрачности купался...

человека мертвой книжной культуры…»; «сочетание бреда, разложения и стилизации окаменевшей культуры доживающих эксплуататорских классов прошлого». В ответном слове критикам поэт попытался объяснить свою позицию: «В эпоху величайших сдвигов, в эпоху, являющуюся гранью между двумя культурами — умирающей и нарождающейся, — появляются люди, стоящие как бы на распутье, очарованные зрелищем гибели. Я воспевал не старый мир, а зрелище его гибели, всецело захваченный этим зрелищем». В то время Вагинов был уже смертельно болен чахоткой. В последние годы жизни он очень много писал — и прозу, и

might suddenly get up from the table after a few drinks and start dancing a minuet with some very fancy steps. “He had to dance on his own,” Chukovsky noted, “because in our circle there were no ladies who knew how to dance the minuet.” It was as if he lived in the past and it seemed to his friends that for him the past was more real and understandable than the present. Then suddenly it emerged that this eccentric far removed from modern times was writing a novel about literary life in 1920s Petrograd. After finishing each chapter, he made a round of his acquaintances to read it, and the audience then followed him from home to home to listen again with keen interest to his waspish prose. To everyone’s surprise it turned out that Vaghinov, so meek and gentle in life, was mercilessly sarcastic in his prose. The Goat Song (the title is a literal translation of the Greek word “tragedy”) is a novel about members of the St Petersburg intelligentsia who were unable to find a place for themselves in Soviet reality. By that time Vaghinov was already terminally ill with tuberculosis. In the last years of his life he wrote a great deal, both prose and

Слева. Константин Вагинов. Фотография начала 1930-х годов. Left. Konstantin Vaghinov. Early 1930s photograph.

Редакция благодарит Алексея Дмитренко за подбор иллюстраций и предоставленные коллекционные материалы. The editors thank Alexei Dmitrenko for the selection of the illustrations and for making items from his collection available.

Новое открытие творчества Константина Вагинова произошло, к сожалению, не на его родине. В 1978 году в США появилось репринтное издание «Козлиной песни», в 1984-м — «Трудов и дней Свистонова». В 1972 году в Италии был опубликован роман «Бамбочада» (в переводе на итальянский). А в 1982-м вышло «Собрание стихотворений» в Германии. К российским читателям Вагинов вернулся лишь в конце ХХ века. В 1998 году в Томске выпустили его книгу «Стихотворения и поэмы», а годом позже в Петербурге было напечатано «Полное собрание сочинений в прозе». The rediscovery of Konstantin Vaghinov’s work did not, sadly, begin in his homeland. In 1978 a reprint of The Goat Song came out in the USA, followed in 1984 by The Works and Days of Svistonov. In 1972 his novel Bambochada was published in Italian translation in Italy. In 1982 a collection of his verse came out in Germany. Vaghinov returned to Russian readers only at the end of the twentieth century. In 1998 his book Verses and Poems was published in Tomsk, while a year later a complete collection of his prose was printed in St Petersburg. poetry, which became ever simpler and more understandable. “A month before his death,” Chukovsky recalled, “he called on me and, lying on my sofa, told me about the novel he was writing. The novel was entitled The Collector of Dreams and its central figure was to be a man who collected dreams.” Konstantin Vaghinov passed away on 26 April 1934. He was just 34 years old. They buried him at the Smolenskoye Cemetery on a warm spring day. The sun shone in a perfectly clear sky and the city looked the way the poet had described it shortly before his death: Dank Piter at that time Seemed to him simple and light. Beneath a sweet sun and an azure sky It bathed in radiance bright.

Обложка первого издания романа Вагинова «Гарпагониана» (Ann Arbor, 1983), в заглавии которого допущена ошибка. The cover of the first edition of Vaghinov’s Garpagoniana (Ann Arbor, 1983) with a mistake in the title.

искусство отдыхать / the art of relaxation меню гурмана / gourmet menu чтение под сигару / a good cigar, a good read

М еню гурмана / g ourmet

Rémy Martin Louis XIII ласкает взгляд теплыми оттенками цвета красного дерева. Он дразнит обоняние безошибочно узнаваемыми оттенками запаха, напоминающего о столетних дубовых бочках. А потом вдруг взрывается фейерверком головокружительных вкусовых ощущений — цветов, фруктов, специй. Rémy Martin Louis XIII delights the eye with its warm mahogany shades. It teases the nose with tantalizingly recognizable elements in an aroma that speaks of century-old oak barrels. And then it suddenly explodes in a firework of dizzying taste sensations — flowers, fruit, spices…

Коньячный дом Rémy Martin был основан в 1724 году в местечке Шарант и получил имя своего создателя, коммерсанта и винодела, который всю свою жизнь посвятил этому самому изысканному в мире напитку. Коньяки Rémy Martin производят только из винограда, произрастающего в лучших регионах провинции Коньяк — Гран и Пети Шампань. Эта местность защищена от холодных ветров горами Центрального Французского массива. Особый микроклимат и меловые почвы создают здесь уникальные условия для произрастания благородной ягоды. Другие коньячные дома — а всего их в мире насчитывается 765 — используют виноград, выращенный и в других районах. Но традиционно к наиболее ценной категории Fine Champagne относят только те коньяки, что имеют в составе более 50 процентов спиртов, происходящих из района Гран Шампань. В качестве «велком дринк» гостям вечера был предложен один из самых молодых коньяков — Rémy Martin VS, в который входят спирты четырехпятилетней выдержки. По словам представителя Коньячного дома Rémy Martin в России Артема

Эмблема Rémy Martin — золотой кентавр — символизирует единение человека и природы, земного и божественного, силы и тайны. Что еще может столь емко выразить характер коньяка?

The Rémy Martin golden centaur emblem symbolizes the unity of humanity and nature, the earthly and the divine, strength and mystery. What else could so eloquently express the nature of cognac?

Разнообразие коньяков, собранных в коллекции «Остентум», может удовлетворить самый изысканный вкус. Выбрать наиболее подходящий к случаю напиток помогут опытные сомелье Талион Клуба. The variety of brandies gathered together in the Ostentum collection is capable of satisfying the most refined taste. The Taleon Club’s experienced sommeliers can help in the choice of suitable drink for the occasion.

король коньяков, коньяк королей... the King of Cognacs, the Cognac of Kings... Коллекция коньяков «Остентум», представленная в Талион Клубе, не может не вызывать восхищения. Сегодня в ней насчитывается около двухсот коньяков от пятнадцати коньячных и пяти арманьячных домов. «Остентум» в переводе с латыни — «чудо». И действительно, только в Талион Клубе можно попробовать редчайшие коньяки более чем столетней выдержки. Один из них — Rémy Martin Louis XIII, «король коньяков и коньяк королей», — был представлен гостям традиционного коньячного вечера в Ореховой гостиной Талион Клуба.

The Ostentum collection of brandies presented in the Taleon Club cannot fail to delight. Today it included around two hundred brandies from fifteen Cognac and five Armagnac houses.Translated from the Latin Ostentum means “wonder”. And indeed, only in the Taleon Club can you try some extremely rare brandies aged for over a hundred years. One of them, the Rémy Martin Louis XIII — the “king of cognacs and cognac of kings” was presented to guests at the traditional brandy evening in the Taleon Club’s Walnut Room.

The Rémy Martin cognac house was founded in Charente in 1724 and takes its name from its founder, a businessman and winemaker, who devoted his whole life to the most exquisite drink in the world. Rémy Martin are produced exclusively from grapes produced in the best growth areas of the Cognac region the Grande Champagne and Petite Champagne. This locality is protected from cold winds by the mountains of the Massif Central. The special microclimate and very chalky soil form unique conditions here for the development of fine grapes.

The welcome drink that greeted the guests was one of the youngest cognacs, the Rémy Martin VS, containing eaux-de-vies four to five years old. According to Artem Shakhnazarov, Rémy Martin’s representative in Russia, this cognac is perfectly suited for drinking as an aperitif and sets an excellent mood for any evening. Rémy Martin VSOP — the next cognac offered to participants of the evening — is produced from older eauxde-vies that have been aged for 8 to 12 years. It is a noteworthy fact that every third bottle of VSOP produced in the world comes from the house of Rémy Martin. In the aroma of this golden drink it is easy to detect hints of wormwood, wild flowers, apricot and young fruit. Served chilled, it goes perfectly with sushi, sashimi, salmon and other fish dishes. Eaux-de-vies aged from 10 to 37 years go into Rémy Martin XO. This cognac’s bouquet first reveals springtime notes, in which you can detect jasmine and iris. Then come the deeper tones of mature ginger, prune and cinnamon. It goes excellently with foie-gras and light fruity desserts. Rémy Martin EXTRA is considered a more feminine drink. In its aroma and flavour there are more shades of chocolate, mature fruit, vanilla and candied tangerine peel. It is usually served with chocolate confectionery and éclairs. But, of course, the high point of the evening was tasting the pride of the house of Rémy Martin, the Louis XIII cognac. This drink was created in 1874 by Paul Emil Rémy Martin, the great-great-grandson of the firm’s founder. It was named in honour of the king who was

М еню гурмана / g ourmet

Шахназарова, этот коньяк идеально подходит в качестве аперитива и задает прекрасный настрой любому вечеру. Rémy Martin VSOP — следующий коньяк, предложенный участникам вечера, производится из более старых спиртов с выдержкой от 8 до 12 лет. Стоит отметить, что каждая третья проданная в мире бутылка VSOP выпускается Коньячным домом Rémy Martin. В аромате этого золотистого напитка легко угадываются оттенки полыни, полевых цветов, абрикоса и молодых фруктов. В охлажденном виде он идеально гармонирует с суши, сашими, лососем и другими рыбными блюдами. В Rémy Martin XO входят спирты с выдержкой от 10 до 37 лет. В аромате этого коньяка поначалу раскрываются весенние ноты, в которых угадываются жасмин и ирис. Затем появляются более глубокие тона спелого инжира, чернослива и корицы. Он прекрасно гармонирует с фуагра, олениной и легкими фруктовыми десертами. Rémy Martin EXTRA считается более женственным напитком. В его аромате больше шоколадных оттенков, спелых фруктов, ванили, мандариновых цукатов. Обычно его подают с шоколадными конфетами и эклерами. Но, конечно, кульминацией вечера стала дегустация гордости Коньячного дома Rémy Martin коньяка Louis XIII. Этот напиток в 1874 году создал Поль Эмиль Реми Мартен, прапраправнук основателя Коньячного дома. А название коньяк получил в честь короля, правившего Францией в те времена, когда род Реми Мартен обосновался в провинции Коньяк. С тех пор этот напиток пользуется у знатоков особым уважением. Его поклонниками были Коко Шанель и Пикассо. Он дарил наслаждение Кристиану Диору, Элтону Джону и Френсису Форду Копполе. Его подавали на торжественном банкете в Версальском дворце в честь королевы Елизаветы и короля Георга VI в 1938 году. Он был на столе Шарля де Голля, когда тот в декабре 1944 года отмечал Рождество в освобожденной Франции. Уинстон Черчилль отметил им свою победу на выборах в 1951 году. Louis XIII — это замысловатое сочетание 1200 спир-

тов Гран Шампани, каждый из которых привносит в композицию собственный характер и звучание. В букете его аромата присутствует 250 различных запахов, и это при том, что обоняние обычного человека может различить не более пятидесяти. Поэтому для каждого этот божественный напиток раскрывается со своей неожиданной стороны, а опустевший бокал еще в течение пяти дней отдает все новые и новые оттенки аромата. Louis XIII выдерживается в специальных столетних бочках из лимузинского дуба. Его удивительный вкус и аромат рождаются благодаря искусству трех поколений мастеров погреба. Используя лучшие коньячные спирты от 40 до 100 лет выдержки, они создают волшебный напиток, который им не суждено даже попробовать. Ведь сегодня мастер погреба Коньячного дома Rémy Martin готовит спирты, которые созреют только к 2108 году! Наполненные коньяком бокалы искрятся красноватыми отблесками, словно в каждом из них сияет маленькое солнце, радуясь освобождению после столетнего заточения. Аромат то появляется, то исчезает. Поначалу это весенние оттенки свежих фруктов, персидской сирени, нарцисса и жасмина, но скоро появляются шоколадные нотки и аромат сигарной коробки. А вот уже чувствуются ваниль, экзотические фрукты — личи и маракуйя. Проходит еще немного времени, и мы замечаем аромат чернозема — так пахнет весенний лес сразу после дождя. Еще чуть-чуть — и появляются драматические нотки старого кожаного седла или куртки. Каждое мгновение в аромате этого коньяка открывается что-то новое. Незаметно, но в той же последовательности эти ароматы обнаруживают себя и во вкусе. Бархатистый и нежный, он мягко обволакивает нёбо, а послевкусие держится более часа. В завершение коньячного вечера гостям были предложены уникальные сигары старейшего доминиканского производителя Macanudo Diplomat Maduro, кубинские сигары Ramon Allones выпуска 2002 года и редчайшие сигары Partagas DemiTip, выпущенные на Кубе 15 лет назад и прекрасно сочетающиеся со старыми коньяками.

Прообразом хрустального графина ручной работы, в котором хранится Louis XIII, стал серебряный сосуд, найденный в 1850 году на месте сражения между католиками и протестантами, произошедшего в конце XVI века. Кому он принадлежал, неизвестно, но наличие пяти геральдических лилий выдает его благородное королевское происхождение. Мог ли быть лучшим выбор вместилища для «короля коньяков и коньяка королей»? The prototype for the hand-blown crystal decanter in which the Louis XIII is sold was a silver flask found in 1850 on the site of a battle fought between French Catholics and Protestants at the end of the sixteenth century. It is not known who owned it, but the presence of five heraldic lilies betray its noble royal origins. Could there be a better container for the “king of cognacs and cognac of kings”?

36 reigning in France when the Rémy Martin family settled in Cognac. From the first this brandy has evoked special respect among connoisseurs. The Louis XIII is an intricate combination of 1,200 Grande Champagne eaux-de-vies, each of which brings its own special character and resonance to the composition. 250 different smells are present in its bouquet, while an ordinary person’s nose can discern no more than 50. For that reason this divine nectar reveals unexpected aspects for every drinker, and an emptied glass continues to give off a succession of new shades of aroma for the next five days. The Louis XIII is aged in "tiercons", Limousin oak barrels that are several hundred years old. Its amazing taste and aroma result from the skills of three generations of cellar-masters. Using the finest cognac eauxde-vie, between 40 and 100 years old, they create a magical drink that they will never get to taste. Today’s cellar-master at Rémy Martin is making eaux-de-vies some of which will reach maturity only by 2108! The glasses filled with cognac sparkle with reddish tints, as if a little sun was shining in every one, delighted at being released from a hundred years of confinement. The aroma comes and goes in waves. At first there are springtime nuances of fresh fruit, Persian narcissus and jasmine, but some chocolaty notes emerge and the aroma of cigar boxes. And now you can already sense vanilla and exotic fruits, lichee and maracuya. Another little while and we notice the scent of black earth — the way a forest smells straight after spring rain. A bit longer and dramatic notes appear of an old leather saddle or jacket. Every moment something new appears in the bouquet of this cognac. Unnoticed, but in the same sequence these aromas reveal themselves in its taste. Velvety and gentle, it softly envelops the

Созревая в бочках, коньяк испаряется. Эти потери называют «долей ангелов». Ежегодно на «долю ангелов» приходится до миллиона литров Rémy Martin. As it matures in the oak casks, some of the brandy evaporates. These losses are called “the angels’ share”. The angels get to enjoy up to a million litres of Rémy Martin cognac every year. palate and the aftertastes continue for over an hour. To complete the cognac evening guests were offered unique cigars from one of the oldest Dominican producers — Macanudo Diplomat Maduro, Cuban Ramon Allones cigars of 2002 vintage and the extremely rare Partagas DemiTip cigars produced in Cuba 15 years ago that superbly complement old brandies.

cigar, a good read

Ч тение под сигару /a good

Порой беспристрастно оценить достоинства сигар известных марок трудно. Для этого существует «слепая» дегустация. С сигар одного формата от разных производителей снимаются банты, и компетентные знатоки оценивают их вкусовые и ароматические качества без оглядок на бренды и авторитеты. Критериев оценки сигар множество: устойчивость вкуса и широта ароматического диапазона, наличие необычных или редких вкусовых тонов, насыщенность и послевкусие… Впрочем, не менее важно и место, где вы курите сигару. Уютная атмосфера Сигарного салона в Талион Клубе как нельзя более соответствует этому серьезному процессу, а марки предлагаемых здесь сигар удовлетворят самого взыскательного курильщика. At times it is difficult to assess the merits of cigars belonging to well known brands dispassionately. That is why the “blind tasting” was devised. You slip the bands off cigars of the same shape from different makers and competent connoisseurs appraise their taste and aromatic qualities without deference to brands or reputations. There are many criteria for evaluating a cigar: stability of taste and breadth of aroma, the presence of unusual or obtrusive tones of flavour, richness and after-taste… No less important, though, is where you smoke your cigar. The cosy atmosphere of the Cigar Salon at the Taleon Club is ideally suited to this serious process and the makes of cigar on offer there will satisfy the most demanding smoker.

Имя Авеля окружено шлейфом легенд и слухов. Но точно известно, что судьбой скромного монаха занимались самые высокопоставленные лица Российской империи: князь Александр Голицын, министр духовных дел времен Александра I; синодальный обер-прокурор князь Петр Мещерский; ряд других известных вельмож и сановников и, конечно, российские государи — от Екатерины II до Николая I! Известно также, что в 1826 году по личному указу императора Николая I Авеля заточили «для смирения» в СпасоЕвфимиев монастырь, где он и умер. Правда, одни историки годом его смерти считают 1831-й, а другие — 1841 год. В те времена эта суздальская обитель была одной из самых мрачных тюрем России. В тесных каменных мешках томились еретики, сексуальные извращенцы, умалишенные, чей бред был признан опасным для государства. Там оказался и монах Авель, который не был извращенцем или сумасшедшим. Но он слыл ясновидцем и пророком, а это расценивалось властью как преступление и угроза безопасности страны.

То, что случилось 12 марта 1901 года, впоследствии описывали по-разному. Но сходились в одном: в этот день император Николай II (по одной версии — с императрицей Александрой Федоровной, по другой — с министром двора Фредериксом) приехал в Гатчинский дворец, взял в руки заветную шкатулку, сломал печати с гербом императрицы Марии Федоровны, своей прапрабабки, вытащил хранившуюся там бумагу и углубился в чтение… People have left different accounts of the events of 12 March 1901, but they agree on one thing: on that day Emperor Nicholas II (accompanied in one version by Empress Alexandra Fiodorovna, in another by Count Fredericks, the Minister of the Imperial Court) drove out to the Gatchina palace, took a precious casket, broke a seal bearing the arms of his greatgreat-grandmother, Empress Maria Fiodorovna, and removed the paper kept inside. The Emperor read attentively…

оставил их и принял постриг в Валаамском монастыре. Там, став иноком Адамом, он и обрел свой необыкновенный дар, происхождение которого, естественно, связывал с Божественным откровением. По его собственному признанию, он был вознесен на Небо, где и увидел некие книги, содержание коих впоследствии пересказал в трех своих брошюрах (они вместе с его письмами свидетельствуют о том, что он достаточно хорошо для крестьянина владел слогом). Многое, по его словам, ему рассказали голоса свыше. Беда же Авеля как прорицателя состояла в том, что Господь не только наградил его способностью видеть будущее, но и внушил ему, что он должен делиться своими знаниями отнюдь не со всеми, а только исключительно с государями. Между тем желающих узнать свое будущее вокруг Авеля всегда было много, но он нещадно гнал назойливых просителей с вопросами о

Евгений АНИСИМОВ / by Yevgeny ANISIMOV

Вознесенный на Небо

Будущий узник суздальской тюрьмы родился в Тульской губернии в 1757 году, в крестьянской семье. Звали его Василий Васильев. До 1785 года он жил в своей деревне с женой и детьми, но потом внезапно

The name of Avel is wrapped in legend and rumour, but we do know for certain that interest was taken in the fate of this lowly monk by the highest figures in the Russian Empire and personally by its rulers, from Catherine II to Nicholas I! We also know that in 1826, on the personal orders of Emperor Nicholas I, Avel was confined “to learn humility” in the Spaso-Yefimyev Monastery, where he would die. At the time that monastery in Suzdal was one of Russia’s most dismal prisons. Languishing in its cramped confines were heretics, sexual perverts and madmen whose ravings were reckoned dangerous to

«Житие и страдание» вещего старца

the life and trials of a monastic Seer Евгений АНИСИМОВ / by Yevgeny ANISIMOV

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

том, каковы виды на урожай и будет ли удачен брак их дочери. Даже высокопоставленным дамам, вроде графини Потемкиной, он отказывал, вежливо отписываясь: «Мне запрещено пророчествовать имянным указом. Так сказано: ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет и самого монаха Авеля и держать их в тюрьмах или в острогах под крепкими стражами. Видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство — в тюрьмах ли лучше или на воли, размысли убо». Наверняка такого указа не было в природе, но то, что Авелю пришлось дорого расплачиваться за свои способности, это уж точно. Его подозревали в том, что, подобно многим проходимцам, он хочет пристроиться ко двору в роли придворного ясновидящего, волхва. В древности без обращения к прорицателям не обходился ни один государь, и такие люди были на вес золота, а их слово устрашало самых могучих правителей. Известно, что царь Борис Годунов неоднократно умолял юродивую Олену предсказать его будущее, а она каждый раз гнала царя вон из своей убогой хибарки — видно, ничего хорошего сказать не могла.

приятное. Но Авель врать не мог — гнева Божия боялся и, в отличие от Олены, не стеснялся своим багрянородным «клиентам» говорить такие страшные вещи, что после каждого откровения инока немедленно упекали в глухой монастырь или тюрьму, где он и провел треть своей жизни. Как писал о себе Авель в 1826 году, «был в трех крепостях и в шести тюрьмах, содержался всего времени двадцать один год». Лишь к концу жизни, после предсказанного им «бунташного», кровавого вступления на престол Николая I в декабре 1825 года, Авель решил замолчать навсегда. В своем сочинении «Житие и страдание отца и монаха Авеля» он сообщал: «Я согласился ныне лучше ничего не знать,

да быть на воли, а нежели знать, да быть в тюрьмах и под неволею… буди мудр, да больше молчи». Да что же такого он предсказывал, что так неласково с ним обращались власть имущие? Начал прозорливец с того, что в середине 1790-х годов сочинил первую свою рукописную книжку, в которой описал скорую смерть Екатерины II, указал точную дату внезапной кончины императрицы и предрек, что престол перейдет к ее сыну Павлу. Последнее не было для всех очевидным, ибо государыня готовилась передать трон любимому внуку Александру и даже — по некоторым сведениям — подготовила завещание в пользу внука, в обход не любимого ею сына. Рукопись со своими откровениями Адам (Авелем его нарекут позднее) подарил настоятелю монастыря, который тотчас переправил ее в консисторию и оттуда в столицу. По одной из версий, сам обер-прокурор Синода стращал монаха лютыми казнями, но императрица «бреду старца» значения не придала, а приказала его расстричь и заключить в Шлиссельбургскую крепость.

«Вид Суздальского СпасоЕвфимиева монастыря». С литографии 1890 года. На Спасо-Евфимиев монастырь жертвовали и Василий III, и Иван Грозный, и многие бояре. К концу XVII века Спасо-Евфимиев стал одним из пяти крупнейших монастырей России. Он служил также и государственной тюрьмой, учрежденной здесь в 1766 году по указу Екатерины II. View of the SpasoYevfimyev Monastery in Suzdal. From an 1890 lithograph. The Spaso-Yevfimyev or Saviour Monastery served as a state prison, founded there in 1766 on the orders of Catherine II.

Послание к надидэ

«Буди мудр, да больше молчи!»

Однако ради теплого местечка повелителям предвещают обычно что-нибудь

«Шлиссельбургская крепость. Вид с правого берега Невы». С картины Джакомо Кваренги. Конец XVIII века. The Schlüsselburg Fortress seen from the right bank of the Neva. From a painting by Giacomo Quarenghi. Late 18th century.

the state. Avel ended up there too, although the monk was neither perverted nor insane. He did, however, have a reputation as a clairvoyant and a prophet, and the authorities regarded that as a crime and a threat to national security.

Exalted to the Skies The future prisoner of Suzdal was born into a peasant family in Tver province in 1757. His original name was Vasily Vasilyev. Until 1785 he lived in his village with a wife

43 and children, but then he suddenly abandoned them and became a monk in the monastery of Valaam. It was there, after taking the name of Adam, that he acquired his exceptional gift, the origins of which he naturally attributed to divine revelation. By his own account, he was raised up to the heavens, where he saw some books, the contents of which he later retold in three brochures (that together with his letters indicate that he had a good command of words for a peasant). He also claimed to be told much information by voices from above. Avel’s troubles as a prophet arose because the Lord not only rewarded him with the ability to foresee the future, but also impressed upon him that he should not share his knowledge with everyone, but only with the monarchs themselves. The suspicion arose that, like many rascals, he wanted to install himself at court in the role of official seer or magus. In ancient times no sovereign could manage without consulting the augurs; such people were worth their weight in gold and their words could strike fear into the most powerful rulers. We know that Boris Godunov repeatedly begged the

Павел I, вступивший на престол после скоропостижной смерти матери в указанный Адамом день 6 ноября 1796 года, принял расстригу-провидца ласково. Но и нового государя старец ничем не порадовал. Павла якобы ждало краткое царствование

«Аллегория на царствование Павла I». С гравюры Космы Ческого. 1804 год.

Генерал Алексей Ермолов, сосланный по ложному навету в Кострому, вспоминал о встречах с монахом: «Проживал в Костроме некто Авель… Авель предсказал день и час кончины нового императора Павла I. Все предсказанное Авелем буквально сбылось». General Alexei Yermolov, banished to Kostroma on the basis of a slanderous accusation, recalled his encounters with the monk: “Living in Kostroma was a certain Avel… Avel predicted the day and hour of the new emperor Paul I’s death. All that Avel foretold came true to the letter.” holy fool Olena to foretell his future, but each time she drove the Tsar out of her hovel — evidently she had nothing good to tell him.

“Be wise and keep silent more!” For the sake of a cosy position, though, people usually predict something pleasant for the rulers. Avel, however, could not lie — he feared the wrath of God and, in contrast to Olena, did not hesitate to tell his highborn “clients” such terrible things that after each of his revelations the monk was immediately confined to some remote monastery or prison. Avel himself wrote in 1826 that he had been “in three fortresses and six pris-

An Allegory of the Reign of Paul I. From an engraving by Kosma Chesky. 1804.

ons, being confined for a total of twenty-one years”. It was only towards the end of his life, after the succession of Nicholas I in December 1825, marred as he had foretold by bloody rebellion, that Avel decided to keep silent for ever. In the work he called The Life and Trials of the Father and Monk Avel, he stated: “I have conceded now that it is better to know nothing and be free than to know and be in prisons and in captivity… Be wise and keep silent more.” But what did he prophesy that prompted those in power to treat him so harshly? The seer began in the mid-1790s with his first hand-written book in which he described the imminent death of Catherine II, foretold the exact date of the Empress’s sudden demise, and predicted that the throne would pass to her son Paul. This last was not obvious to everyone, as the Empress had been preparing to leave the crown to her beloved grandson Alexander and had even — by some accounts — drawn up a will in favour of her grandson, passing over her unloved son. Adam (later to be called Avel) presented the manuscript of his revelations to the abbot of the monastery, who immediately

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

и лютый конец на день Софрония Иерусалимского, 11 марта, — «от неверных слуг… в опочивальне удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди». Но Павел не топал на Адама ногами и не сослал тотчас в Сибирь, а стал выспрашивать у него о том, что ждет его потомков. Возможно, государем двигало присущее людям любопытство. Есть в персидском языке такое слово «надидэ» — праправнук, «тот, кого не увидишь». Из речи монаха царь узнал, что при его наследнике Александре I будет большая война, русские возьмут Париж. Но императору «тяжек покажется венец царский и подвиг служения заменит он подвигом поста и молитвы». Потом у власти окажутся не дети Александра I (которых не будет) и не следующий брат Константин, а Николай I, чье царствование «дракой зачнется». После него сядет на престол внук Павла Александр II, который даст волю крепостным крестьянам, освободит славян на Балканах, а затем бунтари начнут за ним охоту и однажды убьют его днем, в центре столицы. В краткое царствование Александра III, правнука Павла, наступит затишье, а потом придет к власти тот самый надидэ — император Николай II, который «на венец терновый сменит корону царскую». При нем начнется великая война и люди будут, как птицы, по небу летать и под водой, как рыбы, плавать, и друг друга душить серой

Ларец для грамот императора Павла I. Бронза, золочение. 1762—1801 годы.

Document casket of Paul I. Gilded bronze. 1762—1801.

зловонной, и уже накануне победы в этой войне рухнет царский трон и «мужик с топором возьмет в безумии власть». Наступит царство безбожия, придет новая страшная война, и «новый Батый на западе поднимет руку» на Россию. Все эти пророчества cтарца Павел собственноручно записал на бумаге как «Письмо к потомку», запечатал в конверт и надписал, что вскрыть сей документ надлежит через сто лет после его, Павла, смерти. В 1801 году, в день, указанный прорица-

телем, жена Павла императрица Мария Федоровна стала вдовствующей государыней. Она положила «Письмо к потомку» в кипарисовый ларец, который и вскрыл 12 марта 1901 года император Николай II...

Пока не сбудется предсказание… Павел отпустил старца, разрешил ему заново постричься в Александро-Невском монастыре, приняв имя «Авель», под которым он и вошел в историю. В мае 1800 года по указу императора Авеля

заключили в Петропавловскую крепость, как писал один историк, «дожидаться 11 марта 1801 года». В ночь с 11 на 12 марта заговорщики из ближнего окружения Павла задушили императора в спальне Михайловского замка. Авеля из крепости тотчас выпустили, чтобы отправить подальше — в Соловецкий монастырь. Но глас с небес не дает Авелю покоя: в 1802 году он пишет новую книгу, в которой предрекает нашествие французов и пожар Москвы. О пророчестве

Узнав о пожаре в Москве, Александр I отправил письмо князю Александру Голицыну: «Монаха Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов на всю полную свободу. Ежели жив, здоров, то езжал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и нечто с ним поговорить». When he learnt of the great fire in Moscow, Alexander I sent a letter to Prince Alexander Golitsyn: “Remove the Monk Avel from the roll of prisoners and place him on the roll of monks with full liberty. If he is alive and well, he should travel to Us in St Petersburg, as We wish to see him and talk with him.”

«Смерть Павла I». С гравюры Жана Жака Утвайта. Гравюра Утвайта была представлена в 2001 году на выставке Русского музея «К 200-летию гибели императора Павла I в Михайловском замке». The Death of Paul I. From an engraving by Jean-Jacques Outhwaite. This engraving featured in the Russian Museum’s exhibition marking the 200th anniversary of the killing of Paul I in St Michael’s Castle.

45 sent them to the consistory from where they were forwarded to the capital. According to one version, the Chief Procurator of the Synod personally threatened the monk with a cruel death, but the Empress attributed no significance to his “ramblings”, but ordered him to be unfrocked and imprisoned in the Schlüsselburg Fortress.

A Message to the Nadide Paul I, who was brought to the throne by the sudden death of his mother on 6 November 1796, the very day foretold by Adam, received the defrocked seer kindly, but the prophet had nothing to please the new sovereign with either. A brief reign supposedly lay in store for Paul and a brutal death on St Sophronius’s Day, 11 March, “at the hands of treacherous servants… you will be strangled in your bedchamber by villains that you warm at your royal bosom.” Paul did not stamp on Adam or banish him straight «Вступление русских войск в Париж 31 марта 1814 года». С гравюры неизвестного английского художника 1815 года.

The Entry of the Russian Forces into Paris on 31 March 1814. From an 1815 engraving by an unknown English artist.

докладывают государю Александру, и он поступает так же, как его предшественники: приказывает посадить Авеля в монастырскую тюрьму, «пока не сбудутся его предсказания». На этот раз старцу пришлось ждать десять лет, пока пожар Москвы не осветил его выход из темницы. План Алексеевского равелина и Секретного дома. Деталь чертежа «План Санкт-Петербургской Петропавловской крепости…». 1807 год. В Секретном доме содержались декабристы и петрашевцы, Федор Достоевский и Николай Чернышевский, написавший здесь свой знаменитый роман «Что делать?». Справа. Кандалы XIX века из экспозиции Петропавловской крепости «Тюрьма Трубецкого бастиона». Plan of the Alexeyevsky Ravelin and the Secret House. Detail of the 1807 Plan of the Peter and Paul Fortress in St Petersburg. Decembrists, members of the Petrashevsky circle (including Dostoyevsky) and Nikolai Chernyshevsky, author of the famous novel, What is to be done?, were among the prisoners held in the Secret House. Right. Nineteenth-century shackles from the Trubetskoi Bastion Prison display in the Peter and Paul Fortress.

away to Siberia, but rather began asking what lay in store for his descendants. Perhaps the Emperor was moved by human curiosity. There is a word in the Persian language for a great-great-grandson — nadide — literally “he, whom you will not see”. From the monk’s words the Tsar learnt that in the time of his heir, Alexander I, there would be a great war and the Russians would capture Paris, but the Emperor “will find the crown weighs heavy and will exchange the holy deed of service for that of fasting and prayer.” Then power would pass not to Alexander I’s children (he would have none), nor to the next eldest brother Konstantin, but to Nicholas I, whose reign would “start with a fight”. After him the throne would be occupied by Paul’s grandson, Alexander II, who would free the serfs and liberate the Slavs in the Balkans, but then rebels would start to hunt him and finally kill him in broad daylight in the capital. A lull would come in the brief reign of Alexander III, Paul’s great-grandson, and then that nadide — Emperor Nicholas II — who would “exchange the royal crown for a crown of thorns”.

«Вид Соловецкого монастыря». С офорта Андрея Шелковникова. 1827 год.

View of the Solovetsky Monastery. From an 1827 etching by Andrei Shelkovnikov.

In his time, too, a great war would break out; men would fly through the air like birds and swim beneath the water like fish, and choke each other with a grey stench, and on the brink of victory in that war the tsar’s throne would collapse and “the peasant with an axe will take power in folly”. A godless realm would arise and another terrible war would come as “a new Batu from the west” would raise his hand against Russia.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

Согласно легендам, Авель предсказал гибель Николая II в 1918 году. Писатель Сергей Нилус рассказывал об одном случае во время праздничного салюта 1903 года. Картечь едва не попала в беседку, возле которой находился император. Николай сохранял полнейшее спокойствие. Он сказал: «До 1918 года я ничего не боюсь». According to legend Avel predicted the killing of Nicholas II in 1918. The writer Sergei Nilus related an episode that took place during a festive salute in 1903. Some shell fragments almost hit the pavilion by which the Emperor was standing. Nicholas remained completely calm. “I’m niot afraid of anything until 1918,” he said. «Внутренний вид храма в Иерусалиме». С картины Максима Воробьева. 1821 год. Interior of a Church in Jerusalem. From an 1821 painting by Maxim Vorobyev.

«Пожар в Москве в 1812 году». Раскрашенная гравюра неизвестного художника 1-й четверти XIX века.

The Fire in Moscow in 1812. Tinted engraving by an unknown artist of the first quarter of the 19th century.

В декабре 1812 года, после пожара, Авеля отпускают на волю: факты, как известно, упрямая вещь. Авель был помилован, заметим — не реабилитирован, а помилован. Но все-

таки к монаху отнеслись уважительно. По предписанию обер-прокурора Синода Александра Голицына ему выписали паспорт «для свободного пропуска, предоставляя также избрать для своего пребывания монастырь, какой сам пожелает».

Ниже. Русский монастырь Святого великомученика и целителя Пантелеймона на горе Афон. Монастырь основан в XII веке, но на своем нынешнем месте находится с XVIII века. Фотография начала XX века.

В объятиях власти А Авелю нужна была свобода, и он отправился по святым местам в толпе таких

Below. The Russian Monastery of the Great Martyr and Healer Panteleimon on Mount Athos. The monastery was founded in the twelfth century and has been on its present site since the eighteenth. Early 20th-century photograph.

Paul wrote down all these prophecies in his own hand as a “Letter to my Descendant”, sealed it in an envelope and wrote on it that the document should be opened 100 years after his death. In 1801, on the day foretold by the seer, Paul’s wife, Empress Maria Fiodorovna, became a widow. She placed the Letter to my Descendant in the casket of cypress wood that Emperor Nicholas II opened on 12 March 1901.

the monk had to wait ten years before the fire of Moscow lit his way out of prison. In December 1812, following the conflagration, Avel was released. Facts, as they say, are stubborn things. Avel was pardoned — not absolved, you will note, but pardoned. Still the monk was treated with respect. On the instructions of Alexander Golitsyn, the Chief Procurator of the Synod, he was issued with a passport “for free passage, allowing him also to choose as a residence whatever monastery he may wish.”

Until the Prediction Comes True Paul released the prophet and let him reenter the monkhood at the Alexander Nevsky Monastery. He took the name of Avel, by which he has gone down in history. In May 1800, on the Emperor’s orders, Avel was locked up in the Peter and Paul Fortress to, as one historian put it, “await the 11 March 1801”. On the night of that day conspirators belonging to Paul’s close circle strangled the Emperor in his bedroom in St Michael’s Castle. Avel was immediately let out of the fortress, in order that he might be sent far away — to the Solovetsky Monastery in the White Sea. But the voices from above gave

же «очарованных странников». В эти благословенные для Авеля два года старец много чего повидал. Он побывал в Константинополе, Иерусалиме, молился на знаменитой горе Афон. Но в 1814 году с ним произошла неприятность — Авель потерял паспорт и за дубликатом обратился к обер-прокурору, который доложил об этом государю Александру. Государь выказал недовольство тем, что Авель «еще продолжает скитаться по России». Это непорядок! Пусть Голицын объявит ему, Авелю, чтобы тот избрал непременно какой-нибудь монастырь и водворился в нем. Но Авель как-то вяло исполнял волю монарха и продолжал бродить по монастырям и по знакомым богомольцам, которые с радостью брали на содержание легендарного старца. В 1826 году Авель, узнав, что архимандрит хочет послать его в Петербург к новому государю Николаю, бежал из Cерпуховского Высоцкого монастыря, где жил с 1823 года. Он вернулся на родину, поселился у родственников в деревне Акуловка.

In the embrace of the authorities

Avel no peace: in 1802 he wrote a new book that predicted the French invasion and the fire of Moscow. The new sovereign Alexander was informed of the prophecies and he acted just like his predecessors, ordering that Avel be held in the monastery prison “until the prediction comes true”. This time

«Вид Константинополя». Гравюра на стали неизвестного художника XIX века. View of Constantinople. Steel engraving by an unknown 19th-century artist.

But Abel needed freedom and he set off to visit holy places in a crowd of other “charmed wanderers”. Over the course of two happy years the monk managed to see a great deal. He visited Constantinople and Jerusalem, prayed on the famous Mount Athos. In 1826, on learning that the archimandrite intended to send him to the new tsar, Nicholas I, in St Petersburg, Avel fled from the Vysotsky Monastery in Serpukhov, where he had lived since 1823. In a letter written to his spiritual mentor Dormidont on 20 July 1826 he made it known where he

Вещий Авель предрек судьбу всех российских государей, Гражданскую и обе мировые войны, конец света в 2892 году. Так свидетельствовали современники монаха. Все эти пророчества, возможно, были записаны в его так называемой «главной» книге, которая до сих пор не найдена. The seer Avel predicted the fate of all the Russian monarchs, the Civil War, both World Wars and the end of the world in 2892. Or so his contemporaries tell us. All these prophecies may well have been recorded in his “chief book” that remains lost.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

В письме своему духовнику отцу Дормидонту от 20 июля 1826 года он указал, где скрывается от теплых объятий власти. Тут-то эта самая власть взяла его под микитки и повезла в Суздаль… Ко всему, что связано с монахом Авелем и его предсказаниями, приходится поневоле относиться критически и с известной долей юмора: источники сведений о старце зачастую весьма ненадежны, вокруг него самого — сплошные недомолвки и смутные намеки на тайну, разгадать которую никому не под силу. И все же одно свидетельство заслуживает того, чтобы обратить на него особое внимание. Ниже. Плакат «Что несет народу большевизм» работы художника А. Кучерова. 1918 год.

Below. Poster “What Bolshevism brings the people” by the artist A. Kucherov. 1918.

Выше. Лубок «Война России с немцами. День объявления войны». 1914 год.

Above. A lubok print: Russia’s war with the Germans. The day war was declared. 1914

was hiding from the warm embrace of the authorities. Those same authorities immediately took him firmly by the arm and brought him to Suzdal. One inevitably has to regard everything connected with Avel the monk with scepticism and a certain degree of humour: the sources of information about the monk are often highly unreliable; he is wrapped up a mass of insinuations and vague hints at a secret that no-one can divine. Yet there is one peace of evidence worthy of being taken particularly seriously. The well-known poet and hero of the 1812 war Denis Davydov wrote in his memoirs that Avel “was gifted with the ability to truly predict the future.” Davydov goes on to retell some episodes from the seer’s life, before finally writing: “Avel was in Moscow at the time of Nicholas’s accession to the throne. He said then of him, ‘The serpent will live thirty years.’” Davydov recorded Avel’s prophecy and died in 1839, while Nicholas I did indeed

Всем известный поэт и герой войны 1812 года Денис Давыдов в своих мемуарах писал об Авеле, что тот «был одарен способностию верно предсказывать будущее». Далее Давыдов пересказывает некоторые эпизоды из жизни прорицателя, а в конце пишет: «Авель находился в Москве во время восшествия на престол Николая, он тогда сказал о нем: „Змей проживет тридцать лет“». Давыдов записал пророчество Авеля и умер в 1839 году, а Николай I действительно прожил ровно тридцать лет и скончался в 1855 году. Подлог невозможен! Конечно, можно сказать, что это совпадение, случайность. Но слишком уж много совпадений и случайностей вокруг имени одного скромного старца…

Поэт, партизан, генераллейтенант Денис Давыдов. С литографии Карла Гампельна. 1812 год. The poet, partisan and lieutenant-general Denis Davydov. From an 1812 lithograph by Karl von Hampeln.

«Жизнь его прошла в скорбях и теснотах, гонениях и бедах, в крепостях и в крепких замках, в страшных судах и в тяжких испытаниях», — писал старец о самом себе в «Житии и страдании отца и монаха Авеля», одной из двух его сохранившихся книг. Судьба и в самом деле не пощадила несчастного монаха. За свои удивительные пророчества он заслужил от сильных мира сего лишь суму да тюрьму. “His life was spent in sorrows and confinement, persecution and tribulations, in fortresses and strong castles, in terrible trials and grave ordeals,” the monk wrote of himself in The Life and Sufferings of the Father and Monk Avel, one of only two books by him to have survived. Fate was indeed unkind to the unfortunate monk. His astonishing prophecies earned him only disfavour and imprisonment from the powerful of the world. reign for exactly 30 years before dying in 1855. This could not be a forgery. Of course, you might say that it is a coincidence, mere chance. But there are just too many coincidences and chances associated with this one lowly monk.

линия жизни: один во многих ликах / line of fate: one with many faces линия жизни: аферист / line of fate: fraud страна, которую мы потеряли / the country that we lost великие о великих / great minds about the greats улица, улица... / through street broad and narrow увлечения / pastimes традиции / traditions высокий стиль / high style тенденции / trends

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

Роль Ивана Грозного — высшее достижение Николая Черкасова в кинематографе (режиссер Сергей Эйзенштейн, 1944—1945 годы). Ниже. Рисунок Сергея Эйзенштейна. Эйзенштейн посмеивался над правилами психологического театра «искать зерно», «ложиться на образ», «вживаться в образ». Свой метод режиссер формулировал категорично и ясно: «Я ищу чистого спирта. Прозрачного и обжигающего». И Черкасов разделял его взгляды.

The role of Ivan the Terrible (director: Sergei Eisenstein, 1944—45) was Nikolai Cherkasov’s greatest achievement on the screen.

Сцена начинается с клоунады Разглядеть в бродяге, спящем на глухом полустанке, святого князя Александра Невского или великого государя Ивана Грозного действительно было делом нелегким. Еще студентом в Институте сценических искусств Николай Черкасов выделялся своим телосложением — тощий, с руками до колен и на две головы выше всех! Своим телом владел виртуозно. Сокурсники вспоминали: «Самый занятный его трюк заключался в следующем: он обхватывал самого себя длинными руками так, что пальцы сходились у него на спине, и затем, отвернувшись лицом к стене, начинал давать себе подзатыльники, прини-

Below. Sketch by Sergei Eisenstein. Eisenstein poked fun at the rules of the psychological approach — “seek out the core”, “get into the role”, “live the role”. The director formulated his own method with categorical clarity: “I am looking for pure spirit — clear and scalding.” And Cherkasov shared his views.

мался поглаживать себя по голове и по плечам… Создавалось полное впечатление того, что встретились двое знакомых и обнимаются на радостях». В двадцатые годы вся Европа смеялась на киносеансах с участием датских комиков Карла Шенстроме и Харальда Мадсена, выступавших в образах Пата и Паташона. Однажды, вернувшись из кинотеатра «Паризиана», Николай и его товарищ Григорий Гуревич стали пародировать датских клоунов. У Пата–Черкасова были узкие брючки, едва доходящие до щиколоток, кургузый пиджачок перетянут веревкой, на ногах белые парусиновые туфли, на голове примятая шляпка. Портрет дополняли

На съемках «Ивана Грозного» природная гибкость актера, опыт эксцентрической пластики, неудержимая страсть к перевоплощению оказались востребованы в полном объеме. Ниже. Грим Черкасова в роли Ивана Грозного. Рисунок Сергея Эйзенштейна. Shooting Ivan the Terrible demanded every last ounce of the actor’s natural flexibility, his accumulated experience of eccentric bodily movements and his irrepressible passion for transformation. Below. A drawing by Eisenstein showing Cherkasov in make-up.

«Паче иных человек» Татьяна ЛАНИНА / by Tatyana LANINA

“Greater than other men”

Было далеко за полночь, когда из леса к железнодорожному полустанку вышел человек с охотничьим ружьем, одетый в старенький ватник. Он устроился на лавке в зале ожидания и уснул, надвинув на глаза кепочку-блин. Уже светало, когда в дверях появился милиционер. Он подошел к посапывающему во сне человеку и, приняв за бродягу, стал трясти за плечо: — Гражданин! Ваши документы! Человек, не открывая глаз, пошарил по карманам. Достал манок для уток, пачку «Беломора» и, наконец, вынул удостоверение депутата Верховного Совета СССР. Милиционер повертел в руках документ: — Где взял? — Это мое, — пробормотал «бродяга». — А ну-ка встань! — приказал страж порядка. Тот выпрямился во весь свой немалый рост — 192 сантиметра! — Это действительно он! — Лицо милиционера расплылось в улыбке. — Вот повезло увидеть вас в жизни, товарищ Черкасов. Уж простите, но очень вы на себя не похожи...

It was well after midnight when a lone figure dressed in an old quilted jacket and carrying a hunting rifle came out of the forest to the small station. He settled himself on a bench in the waiting room and fell asleep, sliding his flat cap down over his eyes. It was already getting light when a militiaman appeared in the doorway. He went up to the tramp who was breathing heavily in his sleep and shook him by the shoulder. “Your papers, citizen!” Without opening his eyes, the man rummaged in his pockets. He fished out a duck call and a packet of Belamor cigarettes before finally producing the credentials of a deputy to the Supreme Soviet of the USSR. The militiaman examined the document. “Where did you get this?” “It’s mine,” the tramp mumbled. “On your feet!” the guardian of law and order commanded. The other man rose to his full, impressive height of 192 centimetres! The militiaman looked the “tramp” over. “It really is you, Comrade Cherkasov!” and his face broke into a broad smile. “I’m a lucky man to have seen you in the flesh. Forgive me, but you didn’t look a bit like yourself.”

Scene Begins with Clowning It was indeed no easy matter to identify the vagrant dozing at the wayside halt with the Sainted Prince Alexander Nevsky or the great tsar Ivan the Terrible. While still a student at the Institute of Theatrical Arts Nikolai Cherkasov had stood out for his exceptional build — thin, with arms down to his knees and fully two heads taller than the rest! Back then, in the 1920s, the whole of Europe was laughing at comic cinema reels featuring the Danes Carl Schenstrøm and Harald Madsen in the roles of Pat and Patachon (or “Long and Short” in English-speak-

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

печально повисшие усы... Во время репетиции к ним присоединился студент Петр Березов, смешно пародировавший знаменитую походку Чарли Чаплина. Дебют этой троицы состоялся на Невском проспекте. Молодых людей, то семенивших по тротуару маленькими шажками, то выбрасывавших ноги в забавном прыжке, окружили прохожие. Зрителей становилось все больше…

Номер пользовался у публики фантастическим успехом. Исполнителей пригласили в Мюзик-холл, позже их танец сняли на кинопленку. Чуткие зрители отметили не только уморительные «антраша» молодого артиста, но и способность к психологическому подтексту в изображении обычных, как тогда говорили, «трамвайных людей». Оборвыш Пат не терял человеческого достоинства, а это уже был первый шаг к драматическому образу.

В «печальном» образе В 1926 году Николай окончил Институт сценических искусств и начал свой путь артиста в Театре юных зрителей с необычной роли… старого пня! Один из зрителей вспоминал: «Длиннющие его ноги и руки так выразительно представляли колеблющиеся ветви и узловатые корни, что корявый пень становился главным действующим лицом». Дети только на него и смотрели.

Николай Черкасов в мимансе Мариинского театра. Опера Жоржа Бизе «Кармен». 1920 год.

Черкасову посчастливилось играть в пяти постановках «Дон-Кихота» (в четырех — главную роль): в одноименной опере Жюля Массне; в постановке балетной школы Александра Кларка; в Ленинградском ТЮЗе; на сцене Театра имени А. С. Пушкина и, наконец, в фильме Григория Козинцева.

Черкасов не отказался бы ни от одной роли, но ему неожиданно предложили... Дон-Кихота! И никто в зале не удивился, когда Дон-Кихот–Черкасов выехал в тюзовский амфитеатр на трехколесном велосипеде, к рулю которого привязали голову Росинанта на длинной-длинной шее... На двадцатитрехлетнего артиста, изображавшего нелепого старого чудака, надели черное трико, короткие штанишки и сапоги с ботфортами. На голове — яйцеобразный лысый парик. Вместо копья

длинная кочерга, щит заменил большой противень, забрало — терка для табака. Голову прикрывал тазик для варки варенья. Рыцарь Печального Образа, казалось, получился исключительно комедийным. Но зал буквально замирал, когда Черкасов пел любовную серенаду своей Дульсинее: О принцесса, почивайте Без печалей и забот, Ничего не опасайтесь – Здесь на страже Дон-Кихот!

Nikolai Cherkasov among the extras in a GATOB (Mariinsky Theatre) production of Bizet’s Carmen. 1920.

ing countries). Once on the way home from the Parisienne cinema, Nikolai and his friend Grigory began parodying the Danish clowns. Pat-Cherkasov was wearing narrow trousers that barely reached his shins, a jacket too small for him and tied up with string, white canvas shoes on his feet and a battered hat on his head. The effect was enhanced by a sadly drooping moustache. During rehearsals they were joined by another student, Piotr Berezov, who did a funny takeoff of Charlie Chaplin’s famous walk. The trio had their debut on Nevsky Prospekt. The young men mincing along the pavement with tiny steps then throwing out their legs in a strange jump were soon surrounded by a crowd rocking with laughter. Their number was a tremendous hit with the public. They were invited to perform at the Music Hall and later recorded on film. Discerning viewers appreciated not only the young Cherkasov’s hilarious “entrechats”, but also his ability to give psychological

Cherkasov had the good fortune to perform in five adaptations of Don Quixote (taking the lead role in four of them): in Massenet’s opera, in a production by Alexander Clark’s ballet school, at the Leningrad Young Spectators’ Theatre, at the Pushkin Theatre and, finally, in Grigory Kozintsev’s film.

depth to his depiction of the ordinary “man on the tram”, as they said back then.

Don Quixote Nikolai graduated from the institute in 1926 and began working at the Young Spectators’ Theatre. His career there began with an unusual role: in a production of We’ll Catch the Sun he was asked to play … an old tree-stump. One of the audience recalled: “His extremely long legs and arms represented the waving branches and knotty roots so well that the crooked stump became the main character.” Cherkasov would never turn down any role, but he was unexpectedly offered the chance to play Don Quixote. Cervantes’s famous novel was adapted for the children of Leningrad. And no one in the theatre was even surprised when Don QuixoteCherkasov rode into the auditorium on a tricycle with the head of Rosinante attached to the handlebars by a long, long neck.

Черкасова знают, в основном, по его работам в кино, но мало кому известно, что в юности он танцевал в балете и был артистом миманса в Мариинке и потрясающим эксцентриком. С друзьями-партнерами: Пат — Николай Черкасов, Паташон — Борис Чирков, Чарли Чаплин — Петр Березов. Cherkasov is known mainly for his cinema work and there are few who know that in his youth he was a ballet dancer, an extra at the Mariinsky Theatre and an amazing visual comedian. With his friends and partners: Charlie Chaplin — Piotr Berezov, Pat — Nikolai Cherkasov and Patachon — Boris Chirkov.

Черкасов в роли ДонКихота. Пьеса Александры Бруштейн, постановка Бориса Зона. Ленинградский ТЮЗ. 1926 год. Cherkasov in the Leningrad Young Spectators’ Theatre production of Don Quixote written by Alexandra Brustein and Boris Zon. 1926.

The 23-year-old actor playing the aged eccentric was dressed in a black vest, short trousers and high boots, with an egg-like bald-headed wig. Instead of a lance he had a long poker. His shield was replaced by a large baking-tray, his visor by a tobaccograter, while his head was covered by a preserving-pan. His Knight of the Sorrowful Countenance seems to have been an exclusively comic creation.

Cherkasov could not have known then that the role of Don Quixote would play a major part in his biography. A new Don Quixote awaited him in the terrible year of 1941. Mikhail Bulgakov’s play, written in 1938 and staged by the Pushkin Theatre in Leningrad after the author’s death, did not inspire laughter. The champion of good embodied by Cherkasov became a tragic figure. His last portrayal of Don Quixote, for Grigory Kozintsev’s 1957 film, brought him worldwide fame. At an international festival in Stratford he was awarded the “Best Actor” prize for his performance. The truly Spanish spirit of the image he created was appreciated in Madrid, Cannes, Berlin and elsewhere.

From Stage to Screen In 1933 Nikolai Cherkasov joined the company of the Pushkin Theatre. He played several roles there in classic and contemporary plays, but in the mid-1930s his acting

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

Черкасов не мог знать, что роль ДонКихота оставит глубокий след в его судьбе. Новый Дон-Кихот ждал его в начале 1940-х. Пьеса Михаила Булгакова, написанная в 1938 году и поставленная в Ленинградском театре имени Пушкина уже после смерти Мастера, не располагала к смеху. Рыцарь добра получился у Черкасова фигурой трагической. Последний Дон-Кихот, сыгранный артистом в фильме Григория Козинцева в 1957 году, принес ему мировую славу. На международном фестивале в Стратфорде за эту роль он получил премию «Лучшему актеру». Истинно испанский дух созданного им образа оценили в Мадриде, Каннах, Берлине. С тех пор в его квартире на Кронверкской улице появились на стене доспехи Дон-Кихота, в которых он снимался в фильме, — как символ благородства, отваги и веры в непобедимость добра!

— Из ТЮЗа?.. Ах, Дон-Кихот?.. И еще Пат? И в Мюзик-холле? Зачем же он нам нужен? — Ну, наш театр имеет право и таких актеров держать, — раздалось в ответ, — может быть, пригодится...» Пришло время, и он получил роль старца в пушкинском «Борисе Годунове». Монах Варлаам, балагур, горлопан и жизнелюбец, просто взорвал традиционный

Кадры из фильма Григория Козинцева «Дон-Кихот» (экранизация пьесы Евгения Шварца по мотивам романа Сервантеса). 1957 год. В роли идальго — Николай Черкасов. Stills from Grigory Kozintsev’s film Don Quixote (a screen version of Yevgeny Shvarts’s play based on the novel by Cervantes). 1957. Nikolai Cherkasov in the role of the eccentric hidalgo.

Черкасов в трагической роли белогвардейского генерала Хлудова в пьесе Михаила Булгакова «Бег», поставленной в Ленинграде на сцене Академического театра драмы имени А. С. Пушкина. Готовясь к роли, Черкасов записал в своей рабочей тетради рядом с репликой Хлудова: «Чем я болен? Болен ли я?» — «Болен неправым делом!» Отныне, каждый раз выходя на сцену, артист должен был заново проживать нравственную вину Хлудова — неординарного человека и храброго боевого генерала, ставшего карателем и свидетелем краха белой идеи, которой он верно служил.

Эксцентрик снимается в кино В 1933 году Николай Черкасов поступил в Театр драмы имени Пушкина и впоследствии стал там выдающимся актером. Но долго не мог забыть, как его встретили в театре: «В первый же день, находясь в актерском фойе и расслышав за спиной свою фамилию, я смог прислушаться к не очень лестному для меня разговору: — Черкасов? — деланно протянул один из собеседников.

Испанцы называли «Дон-Кихот» Козинцева самой испанской из всех многочисленных киноверсий этого романа. Режиссер приступил к съемкам фильма далеко не сразу. До этого в течение почти полугода он встречался с исполнителями главных ролей — Николаем Черкасовым (Дон-Кихот) и Юрием Толубеевым (Санчо Панса). На репетициях режиссеру приходилось работать за остальных персонажей и даже… рычать, когда нужно было изображать льва. Spaniards called Kozintsev’s Don Quixote the most Spanish of all the many foreign screen versions of the novel. Before starting shooting, the director got together with his leading actors — Nikolai Cherkasov (Don Quixote) and Yury Tolubeyev (Sancho Panza) — over a period of six months. At rehearsals the director had to take the parts of all the other characters and even roar when a lion was called for. Николай Черкасов у себя дома. За его спиной — знаменитый рисунок Пабло Пикассо, изображающий Дон-Кихота и Санчо Пансу. Nikolai Cherkasov at home. Behind him is Picasso’s famous drawing of Don Quixote and Sancho Panza.

career took an abrupt turn — towards the cinema. He first performed in the 1927 silent film The Poet and the Tsar, in which many remembered him as the lowly hairdresser Charles. The actor’s many-sided talent shone in Hectic Days (1935), The Girlfriends (1936) and especially in the popular film The Children of

Captain Grant (1936), in which he played Jacques Paganel, whose song “Captain, captain, smile!” became an enduring favourite with audiences.

Deputy, Tsarevich and Prince In 1936, on the Petrograd Side, not far from the Lenfilm studios, people now and

Cherkasov in the tragic role of the White general Khludov in Mikhail Bulgakov’s play Flight staged at the Pushkin Theatre in Leningrad. When preparing for the role, in his notebook next to Khludov’s line “What I am ill with? Am I ill?” Cherkasov wrote “Ill with an unjust cause!” From that moment on, every time he took the stage, the actor had to experience anew Khludov’s moral guilt — the guilt of an exceptional man and a brave combat general who has become head of a punitive expedition and witness to the bankruptcy of the White cause that he has loyally served.

академический спектакль. А когда Черкасов запел… Сочный, пропитой голос его героя разнесся по парадному залу бывшего императорского театра: Как во городе, во городе, во Казани молодой чернец да постригси. Как во три-и-и-и года чернец Богу молился, на четвертый год взвеселилси-и-и-и с Дуней, Дуней, с Дуней на четвертый год взвеселилси-и-и-и! Ободренный успехом, Черкасов сыграл еще несколько ролей в классических и современных пьесах, но в середине 1930-х в его актерской судьбе произошел крутой поворот — в сторону кинематографа. Впервые он снялся в немом фильме 1927 года «Поэт и царь», где многим запомнился его бессловесный парикмахер Шарль, роль которого Черкасов исполнил блистательно и с «галантерейной» элегантностью. Универсальный талант артиста сверкнул в «Горячих денечках» (1935), «Подругах» (1936) и особенно в популярном фильме «Дети капитана Гранта» (1936), где он сыграл Паганеля, чья песенка «Капитан, капитан, улыбнитесь!» покорила зрителей на долгие времена.

Депутат, царевич и князь… В 1936 году на Петроградской стороне, неподалеку от студии «Ленфильм», то

again spotted an elderly man with a short beard and funny-looking quiff on his forehead. He walked with a dancing step, smiling at the passers-by, bowing ceremoniously and checking his pace from time to time with a great pocket-watch on a silver chain. Once the old man skipped jauntily over a barrier and disappeared down an alley. This was 34-year-old Nikolai Cherkasov trying out on the public the make-up, walk and mannerisms he had devised for his role as the 70-year-old St Petersburg Professor Polezhayev — a character that the creators of the film Baltic Deputy saw as being based on the distinguished botanist Timiriazev. In this image, according to the director Iosif Kheifits, the artist combined the incompatible — “mischievous boyishness with old age, tragedy with humour, everyday life with pathos, glaring eccentricity and quiet realism”. When rumours spread through the Lenfilm corridors that the director Vladimir Petrov was beginning to cast actors for a film based on Alexei Tolstoi’s novel Peter I, Cherkasov turned up in the director’s office and put himself forward for the central role.

He managed to get a screen test, but the verdict was final: “You haven’t got the mug for it!” The director invited Nikolai Simonov to play Peter the Great, but made Cherkasov a counter-proposal: “Play Peter’s son. Tsarevich Alexei. He’s a weak-willed fellow, but at the same time wicked, cunning and secretive, hostile to his father’s cause.” Cherkasov’s Alexei walked silently, his sparse, tangled hair falling to his angular drooping shoulders, fear concealed in his eyes. Humiliated by his father, he was prepared to see Peter’s adherents beheaded. In 1937 the theme of “sovereign master and opposition” hung, it seemed, in the very air; all that was needed was to debunk Alexei, but Cherkasov made his character not just a pitiful figure, but also tragic one. Of momentous importance for both was Cherkasov’s creative collaboration with the outstanding film-director Sergei Eisenstein. Their first meeting took place early in 1938. Eisenstein spoke enthusiastically about the forthcoming role: “Alexander Nevsky should be bright, strong and stern! Nevsky is possessed with the single idea of

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

и дело появлялся старомодный человек с короткой бородкой и забавной челкой на лбу. Шел он пританцовывая, улыбался прохожим, церемонно кланялся, время от времени сверяя шаг с часами-луковицей на серебряной цепочке. Однажды «старик» легко перемахнул через какоето заграждение и скрылся в переулке. Это тридцатичетырехлетний Николай Черкасов проверял «на людях» грим, походку и манеры для роли семидесятилетнего петербургского ученого Полежаева, прототипом которого постановщики фильма «Депутат Балтики» видели знаменитого ботаника Тимирязева. В этом образе, по словам режиссера Иосифа Хейфица, артист соединил несоедини-

мое — «мальчишество и озорство со старостью, трагичность с юмором, быт и пафос, яркую эксцентрику и спокойный реализм». Когда в коридорах «Ленфильма» поползли слухи, что режиссер Владимир Петров начинает просмотр актеров для фильма «Петр Первый» по роману Алексея Толстого, Черкасов заявился в кабинет постановщика и предложил себя на заглавную роль. Уговорил сделать кинопробы, но услышал приговор: — Ряшку для этого надо иметь! На роль Петра I режиссер пригласил Николая Симонова, а Черкасову сделал Слева. В роли Кольки Лошака. Фильм «Горячие денечки» в постановке Александра Зархи и Иосифа Хейфица. 1935 год. Справа. В роли Паганеля. Фильм Владимира Вайнштока «Дети капитана Гранта». 1936 год. Left. In the role of Kolka Loshak in the 1935 melodrama Hectic Days directed by Alexander Zarkhi and Iosif Kheifits. Right. As Paganel in Vladimir Weinstock’s 1936 film The Children of Captain Grant.

56 Справа. В роли Билли Бонса. Фильм Владимира Вайнштока «Остров сокровищ». 1937 год. Right. As Billy Bones in Vladimir Weinstock’s 1937 film Treasure Island.

the might and independence of his homeland — and that is why he wins! The epithet ‘sainted’, with which Alexander Nevsky has gone down in history, has to be revealed as the superlative degree of such epithets as courageous, wise, far-sighted and good — now there’s a task for an actor!” Cherkasov was plagued by doubts: “Why did he chose me? Was it really just for my height, as the chronicle says Alexander was ‘greater than other me’, or did he want a low, deep voice ‘like a trumpet among the people’ as it also says.” There was plenty of work to do — finding the right make-up, selecting costumes for a personage from the year 1242! The epic picture was devoted to a patriotic feat by the Russian people, the victory of Russian arms over foreign invaders! And in the central

role was one of our greatest forefathers — Saint Alexander Nevsky. Millions of viewers gratefully accepted the image of the military commander. The speech the hero of the Battle on the Ice made to foreign envoys found an echo in their own hearts: “Go and tell them all in foreign parts that Rus’ lives. They may come to visit us without fear, but he who comes to us with the sword shall perish by the sword. On that the Russian land stands firm and always will!” Those words were more than ever appropriate on the eve of the Second World War. In 1941 the film was awarded the Stalin Prize, while Cherkasov received the Order of Lenin for his performances as Tsarevich Alexei and Alexander Nevsky. Later he was made a People’s Artist of the RSFSR.

Всенародная слава пришла к актеру во второй половине 1930-х годов, когда он снялся одновременно в двух картинах, сделавших его имя по-настоящему популярным. Это фильмы «Депутат Балтики» и «Петр Первый». The actor became a household name in the Soviet Union in the second half of the 1930s, when he acted concurrently in two films that made him truly popular — Baltic Deputy and Peter the Great.

Этот небольшой катер, гордо рассекающий волны, кажется чересчур элегантным по сравнению со своими коллегами, неспешно фланирующими по петербургским каналам и невской акватории… Свежий ветер приятно холодит лицо, брызги оставляют на губах солоноватый привкус. Покидая широкую магистраль Невы, уютный быстроходный катер устремляется к набережной Мойки, 59.

This fairly small launch proudly slicing through the waves seems just too elegant in comparison with its fellows unhurriedly sauntering along St Petersburg’s canals and the expanses of the Neva… The fresh wind brings a pleasant coolness to your face; the splashes leave a salty taste on your lips. Leaving the broad highway of the Neva, the comfortable fast launch hastens towards 59, Moika Embankment.

Катер был построен по заказу Талион Клуба на известной североамериканской верфи Monterey. Этот шестиместный красавец может развивать скорость до 80 км/час. Надежная конструкция гарантирует пассажирам безопасность и в Финском заливе, и в неспокойных водах Ладоги. Защитный тент на верхней палубе, площадка для солнечных ванн и платформа с лестницей для купания обеспечат вам полноценный отдых на воде в любую погоду и в любое время дня. Несмотря на относительно небольшие размеры судна, на нем есть все необходимое к услугам желанных гостей — две уютные каюты, камбуз, туалет и душ. Все рассчитано для комфортных путешествий на дальние расстояния. Стрельна, Петергоф, Шлиссельбург, форты Кронштадта или ладожские шхеры — все водное пространство вокруг Петербурга отныне в распоряжении членов Талион Клуба и гостей Елисеев Палас Отеля.

The launch was built to a commission from the Taleon Club at the famous North American Monterey shipyard. This six-seater beauty can reach a speed of 80 kilometres an hour. Its reliable construction guarantees the passengers’ safety both in the Gulf of Finland and on the restless waters of Lake Ladoga. A protective awning on the upper deck, a sunbathing area and a swimming platform with a ladder provide for a pleasant experience on the water in any weather and at any time of day. Despite its relatively small size, the launch has everything to meet the needs of its guests — two cosy cabins, a galley, a toilet and shower. Everything is designed for comfortable long-distance trips. Strelna, Peterhof, Schlüsselburg, the Kronstadt forts and the Ladoga skerries — all the watery attractions around St Petersburg are now available to members of the Taleon Club and guests of the Eliseev Palace Hotel.

бегущий по волнам cutting the waves

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

Кадр из фильма Александра Зархи «Депутат Балтики». 1936 год. Профессор Полежаев с трибуны Петросовета обращается с пламенной речью к матросам. A still from Alexander Zarkhi’s 1936 film Baltic Deputy. 1936. Professor Polezhayev makes a flaming speech to the sailors from the platform of the Petrograd Soviet.

контрподачу: «Сыграй сына Петра — царевича Алексея?! Человека безвольного, в то же время злого, хитрого и скрытного, враждебного отцовскому делу». Черкасовский Алексей ступал неслышно, опустив острые плечи, на них падали жидкие, слипшиеся волосы, в глазах прятался страх. Униженный отцом, он готов был рубить головы его приверженцам. В 1937 году тема «государь и оппозиция» витала в воздухе; казалось, Алексей требовал лишь развенчания. Но Черкасов сделал своего героя фигурой не только жал-

As the years passed, the film became known abroad. In 1965 Cherkasov and his wife Nina Nikolayevna arrived in Paris to see huge posters showing the helmet and chain-mail of Alexander Nevsky. They adorned the central cinema where the film was shown every day for a whole year, always to full houses.

Occupation — Tsar Eisenstein summoned Cherkasov a second time in the tragic year 1942. The director had begun shooting a two-part film on Ivan the Terrible. Bloody battles were being waged at the front. Cherkasov flew to Leningrad from Novosibirsk, where the Pushkin Theatre had been evacuated to, and saw a city in ruins from the bombing. But in Alma-Ata, where Mosfilm and Lenfilm were working, the role of Ivan the Terrible awaited him. Sixteen changes of make-up would alter the face of the 40-year-old actor to the point of unrecognizability. The film began with scenes of Ivan’s coronation at the age of seventeen. By the end Cherkasov was playing the autocrat at the age of fifty.

кой, но и трагической. В тюремном каземате зрители увидели не просто коварного заговорщика, а отверженного сына, отчаянно надеющегося на жалость отца и прощение... Судьбоносным стал творческий союз Черкасова с выдающимся кинорежиссером XX века Сергеем Эйзенштейном. Их первая встреча состоялась в начале 1938 года. Эйзенштейн вдохновенно говорил о предстоящей роли: «Александр Невский должен быть светлым, сильным, суровым! Невский одержим одной идеей о мощи и независимости Родины — и потому побеждает! Эпитет „святой“, с которым Александр Невский вошел в историю, необходимо раскрыть превосходной степенью таких эпитетов, как храбрый, мудрый, прозорливый и добрый, — вот задача для актера!» Черкасова мучили сомнения: «Почему он выбрал меня? Неужели только из-за роста, — ведь сказано в летописи: „паче иных человек“, или понадобился низкий, глубокий голос; о нем — там же: „аки труба в народе“?!» Закипела работа — поиск грима, подбор костюмов для персонажа из 1242 года!

Советский орден Александра Невского был учрежден 29 июля 1944 года. Во время Великой Отечественной войны этим орденом было награждено свыше 40 тысяч человек. Поскольку прижизненных изображений полководца не сохранилось, автор проекта ордена Игорь Телятников использовал в своей работе материал из фильма «Александр Невский» (1938). The Order (Soviet) of Alexander Nevsky was founded on 29 July 1944. During the Second World War over 40,000 people were awarded this decoration. Since no contemporary depiction of the great thirteenth-century warrior prince has survived, Igor Teliatnikov, who designed themedal, drew on material from the 1938 film Alexander Nevsky.

Эпическая картина посвящалась патриотическому подвигу русского народа над чужеземцами, победе русского оружия! А в центре картины находился великий предок — Святой Александр Невский. Миллионы зрителей благодарно приняли образ полководца. Обращение героя Ледового побоища к иностранным послам находило отклик в сердцах: «Идите и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости. Но если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля!» Как нельзя кстати звучали эти слова в канун Великой Отечественной войны… В 1941 году режиссер и сценарист фильма были награждены Сталинской премией, а Черкасов получил орден Ленина за исполнение ролей царевича Алексея и Александра Невского, а вскоре ему присвоили звание народного артиста РСФСР. Шли годы, фильм завоевывал зарубежные экраны. В 1965 году Черкасов с женой Ниной Николаевной приехал в Париж и увидел на громадных плакатах знакомый шлем и кольчугу Александра

Профессия — царь… Второй раз Эйзенштейн позвал Черкасова в трагическом 1942 году. Режиссер начинал съемки двухсерийного фильма «Иван Грозный». На фронте шли кровопролитные бои, Черкасов летал из Новосибирска, куда был эвакуирован Пушкинский театр, в Ленинград, видел разрушенный бомбежками город. Оставшиеся в блокаде артисты и обслуживающий персонал театра умирали от голода. Он вез им продукты, раздавал по три килограмма картошки, девяносто граммов сливочного масла и шестьсот граммов мяса. А в Алма-Ате, где работали «Мосфильм» и «Ленфильм», его ждала роль Ивана Грозного... Шестнадцать возрастных гримов должны были изменить лицо сорокалетнего актера. Для их подбора с Черкасова сняли гипсовую маску. Фильм начинался сценами венчания семнадцатилетнего Ивана на царство. В конце картины Черкасов был

Появившийся на киноэкране в 1938 году фильм «Александр Невский» имел невероятный успех. А Сергей Эйзенштейн получил за эту работу Сталинскую премию и был удостоен степени доктора искусствоведения, присвоенной без защиты диссертации.

В роли царевича Алексея. Фильм Владимира Петрова «Петр Первый» (1937) по роману Алексея Толстого. В роли Меншикова (справа) — Михаил Жаров. As Tsarevich Alexei in Vladimir Petrov’s 1937 film Peter the Great, based on Alexei Tolstoi’s novel, with Mikhail Zharov in the role of Menshikov (right).

In telling the actor what he expected of him, Eisenstein revealed the overall concept of the film: “But we do not intend to remove a single gramme of shed blood from the biographical accounts of Tsar Ivan. We are not going to whitewash, but to explain! Intimidating and alluring, charming and frightful — tragic in the full sense of the word!” In the first part of the film CherkasovIvan was “a handsome Byzantine, the darkeyed conqueror of Kazan, rising like a mon-

Невского. Они украшали центральный кинотеатр, где фильм шел каждый день на протяжении целого года, неизменно собирая полный зал.

When it reached the cinemas in 1938, Alexander Nevsky was an incredible success. Sergei Eisenstein received the Stalin Prize for this film and was also awarded a doctorate in art studies without having to present a dissertation. ument in from of a black sky and fluttering banners”. The actor proclaimed his right to a historical mission with a broad majestic gesture: “Two Romes have fallen, the third — Moscow — stands, and a fourth there will not be! And of that third Rome — the realm of Muscovy — I ALONE shall be the master!” When starting work on the second part of the film, the director refined the interpretation of the figure: “Alone as in sole ruler, and Alone as in solitary!”

In Nikolai Cherkasov’s embodiment Ivan the Terrible was revealed in all the complexity and unpredictability of a great personality. The tragic image of a tsar of truly Shakespearian magnitude ruled out sweeping condemnation or justification. The first part of the film came out late in 1945 and was given the Stalin Prize First Class. Nikolai Cherkasov was again awarded the Order of Lenin.

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

уже в образе пятидесятилетнего самодержца. Ставя перед актером задачу, Эйзенштейн раскрывал общий замысел фильма: «…но ни одного грамма пролитой крови не собираемся сбрасывать со счетов биографии царя Ивана. Не обелить, а объяснить!.. Пугающий и привлекательный, обаятельный и страшный, в полном смысле — трагический!» В первой серии Черкасов–Грозный явился «византийским красавцем, чернооким покорителем Казани, возвышающимся как монумент на фоне черного неба и трепещущих знамен». Право на историческую миссию артист выражал в широком величавом жесте: «Два Рима пали, а третий — Москва — стоит, а четвертому не быть! И тому Риму третьему — державе Московской — единым хозяином буду я ОДИН!»

Приступая ко второй серии фильма, режиссер уточнил трактовку образа: «Один — как единовластный, и Один — как одинокий!» В трактовке Николая Черкасова Иван Грозный открывался во всей сложности и непредсказуемости великой личности. Трагический образ царя поистине шекспировского масштаба исключал огульное осуждение или оправдание.

Судьба «Ивана Грозного» Игра Черкасова потрясала зрителей. Выдающийся английский актер Пол Скофилд Черкасов в роли Ивана Грозного (слева) и Михаил Кузнецов в роли Федора Басманова. Cherkasov (left) as Ivan the Terrible and Mikhail Kuznetsov as Fiodor Basmanov.

На съемках фильма «Иван Грозный». Эпизод у гроба Анастасии. Слева направо: Николай Черкасов, Сергей Эйзенштейн, оператор Андрей Москвин. 1944 год.

On the set of Ivan the Terrible. The scene by Anastasia’s coffin. Left to right: Nikolai Cherkasov, Sergei Eisenstein and cameraman Andrei Moskvin. 1944.

The fate of the second part of the film proved dramatic. Eisenstein, who was recovering from a heart attack, was warned that the film was being held back, then he and Cherkasov were invited to the Kremlin. The talk lasted two hours. Stalin’s critical remarks concerned the depiction of the oprichnina (Ivan’s “reign of terror” in the late 1560s and early 1570s) and the image of Ivan IV: “In general it is possible and necessary to show the repressions, but you have to show why they were carried out… You present the oprichnina incorrectly. The oprichnina was the royal army. You show them like the Ku Klux Klan… Your Tsar comes across as indecisive, like some Hamlet. Tsar Ivan was a great and wise ruler.” It was agreed that the film needed more work, but in February 1948 Sergei Eisenstein died unexpectedly. Viewers got to see

the full version of Ivan the Terrible only twelve years later, in 1958.

Without Make-up Cherkasov was given decorations, he was granted prizes and titles, but for him the greatest distinction was being elected a people’s deputy to the Supreme Soviet of the USSR. The doors of his deputy’s office and that of the All-Russian Theatrical Society were always open to anyone who was seeking truth and justice. He told his secretary: “We will hear everyone out and try to help them all, no matter how much time it may require.” The quixotic spirit lived on in his heart. In his everyday life too the great actor was simple, kindly and accessible. There were always visitors at his dacha in Komarovo and his apartment on Kronverkskaya Street. The

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

писал: «Его исполнение поражало тем, что полностью подчиняло себе, обретало безотказную власть над нами». Откликнулся на картину Чарли Чаплин, назвав ее «величайшим историческим фильмом, когда либо созданным». Первая серия вышла на экран в конце 1945 года и получила Сталинскую премию первой степени, а Николая Черкасова снова наградили орденом Ленина. Судьба второй серии сложилась драматически. Эйзенштейна, недавно перенесшего инфаркт, предупредили, что выход картины задержан, а затем его и Черкасова пригласили в Кремль. Беседа продолжалась более часа. Критические замечания Сталина касались изображения опричнины и образа Ивана Грозного:

«Репрессии вообще показывать можно и нужно, но надо показать, почему они делались... У вас неправильно показана опричнина. Опричнина — это королевское войско. У вас опричники показаны как ку-клуксклан… Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Царь Иван был великий и мудрый правитель...» Договорились о доработке картины, но в феврале 1948-го Сергей Эйзенштейн неожиданно умер. Полный вариант «Ивана Грозного» зрители увидели только через двенадцать лет, в 1958 году. Грозный явился высшим достижением Николая Черкасова в кинематографе. Без него не мог появиться на сцене Пушкинского театра и созданный Черкасовым образ белого генерала Хлудова в пьесе

О том, в каких условиях снимался фильм «Иван Грозный», Черкасов рассказывал: «Днем не давали света, поэтому снимать приходилось по ночам. Сцена взятия Казани снималась в казахстанской степи, дневная жара была изнуряющей для артистов, облаченных в кольчуги и шлемы. А я, Иван Грозный, произнося в сцене венчания на царство тронную речь со словами: „Ну что же наша отчизна, как не тело, по локти и по колени отрубленное?“, видел в своем воображении Волхов, Двину, Волгу, мысленно видел, как мой народ сражается на фронтах. Я должен был быть вместе с народом».

Чтобы снять нервное напряжение во время работы над «Иваном Грозным», Эйзенштейн старался создать в павильоне атмосферу творческих импровизаций, шуток, веселых розыгрышей. Черкасова он называл «царюгой», подавал ему смешные команды: «Царек, ухо влево, бороду наверх, лоб вниз, ноги к подбородку!» Рисунок Сергея Эйзенштейна. In order to reduce tension during work on Ivan the Terrible Eisenstein sought to create an atmosphere of creative improvisation, jokes and leg-pulling on the set. He gave Cherkasov humorous instructions, “Tsar, ear to the left, beard on top, forehead down, legs up to your chin!” A sketch by Eisenstein depicting a scene from the film.

most frequent guests were his neighbours at the dacha — the writer Yury German, the dramatist Yevgeny Shvarts and the composer Dmitry Shostakovich. Arkady Raikin was no stranger either. Cherkasov loved gatherings around the dacha table. He instantly slipped into the conversation, cracking jokes and telling tales that always turned into lively performances. His only truly close friend remained the outstanding Leningrad conductor Yevgeny Mravinsky. They were both sixteen when they met in the Mariinsky Theatre’s extras group. They shared one decent suit in the hungry 1920s. They often played fourhanded at the piano for hours at a time. They would sing arias from Boris Godunov but were also fond of naughty chastushka verses.

Recalling the filming of Ivan the Terrible, Cherkasov said: “There was no electricity during the day, so we had to shoot at night. The scene of the capture of Kazan was filmed in the Kazakh steppe where the heat of the day was killing for actors wearing chain mail and helmets. And when, playing Ivan at his coronation, I pronounced the words ‘What is our realm if not a body lopped off at the elbows and knees?’, I saw in my mind’s eye the Volkhov, Dvina and Volga, pictured how my countrypeople were suffering at the fronts. I had to be together with the people.”

Михаила Булгакова «Бег» — образ русского человека, ставшего свидетелем краха белой идеи и отказавшегося от бега в никуда. Таким его открыл для себя и зрителей Николай Черкасов.

Без грима

Знаменитый сатирик народный артист СССР Аркадий Райкин часто гостил у Черкасовых. The famous satirist Arkady Raikin was a frequent guest at the Cherkasovs’ home.

Черкасова награждали орденами, ему присуждались премии и звания, но важнейшим для себя он считал избрание народным депутатом в Верховный Совет СССР. Двери его депутатской приемной и приемной Всероссийского театрального общества всегда оставались открытыми для любого человека, искавшего правды и справедливости. Своему секретарю он говорил: « Мы будем выслушивать всех и стараться всем помогать! Сколько бы времени на это ни понадобилось». Благородный Дон-Кихот продолжал жить в его сердце… И в своей повседневной жизни великий актер был прост, доброжелателен и доступен. На даче в Комарове и в квартире на Кронверкской улице всегда были гости. Чаще всего навещали соседи по даче — жизнелюб, кутила и хлебосол писатель Юрий Герман, мудрый и бесстрашный сказочник Евгений Шварц, композитор Дмитрий Шостакович. Бывал здесь и Аркадий Райкин.

Черкасов обожал дачные застолья, моментально включался в беседу, блистал шутками, анекдотами, а его рассказы всегда превращались в яркие спектакли. Единственным и самым близким другом оставался Евгений Мравинский, выдающийся ленинградский дирижер. Им было по шестнадцать лет, когда они встретились в группе миманса Мариинского театра. Делили один приличный костюм в голодные двадцатые годы. Часто и подолгу играли в четыре руки на рояле. Пели арии из «Бориса Годунова». Любили озорные тверские частушки. Страстным увлечением Черкасова была охота. Домочадцы часто слушали его охотничьи рассказы, пересыпанные словами «вальдшнепы», «глухари», «тетерки», «рябчики», «куропатки». В городской квартире и на даче жили собаки — гончие русские, польские и четвероногие других пород.

Cherkasov was a passionately keen hunter. The family were often regaled with hunting tales, peppered with mentions of woodcocks, capercaillies, greyhens, hazel hens and partridges. In his city apartment and at the dacha he kept dogs — Russian and Polish hounds and other breeds. His expeditions to the marshes lasted many hours, sometimes for days. Nikolai

Слева. Николай Черкасов и Евгений Мравинский, один из величайших дирижеров XX века. 1957 год.

Left. Nikolai Cherkasov and Yevgeny Mravinsky, one of the twentieth century’s greatest conductors. 1957.

Выше. Парижские встречи: Николай Черкасов (в центре) и французский актер Жерар Филипп (справа). 1951 год.

Above. Parisian encounters: Nikolai Cherkasov (centre) and the French actor Gerard Philipe (right). 1951.

Konstantinovich returned home cheerful and rejuvenated, always with a bag of game, sometimes with a basket of mushrooms as well. His Sauer rifle, a gift from the Mongolian Communist leader Choibalsan, never missed. Another hobby was fishing. Dawn would find the actor out on a lake with his rod and line. When the family gathered for breakfast, the happy angler rowed for the landing-

of fate: one with many faces

Л иния жизни: один во многих ликах / l ine

Походы на болота затягивались на многие часы, а то и на сутки. Возвращался Николай Константинович домой бодрым, помолодевшим, всегда с дичью, иногда и с корзиной белых грибов. Ружье «зауэр», подаренное маршалом Чойбалсаном, не знало промаха. Другим увлечением стала рыбалка. В 1945 году артистам Пушкинского театра разрешили на лето поселиться в пустовавших избах у красивейшего озера Пюхиярве, на Карельском перешейке. Черкасов тотчас приобрел лодку. Утреннюю зарю он встречал на озерной глади с удочками и спиннингом. Когда семья собиралась к завтраку, счастливый рыбак с песенкой Паганеля «Капитан, капитан, улыбнитесь!» подгребал к причалу.

Его не стало 14 сентября 1966 года. Провожать любимого актера, казалось, вышел весь город. Движение на Невском остановилось. Александро-Невская лавра ждала своего героя. На похоронах оркестр под управлением Мравинского играл траурный марш Шопена, отрывки из «Раймонды» и «Лебединого озера». Одну из своих последних ролей Николай Константинович сыграл в пьесе с провидческим названием «Все остается людям»: память о нем осталась в сердцах тысяч и тысяч благодарных зрителей.

Спектакль отменен… Николай Черкасов был предан актерскому призванию до последнего вздоха. На смертном одре, теряя сознание, спрашивал жену: — Я не побрит, кого я сегодня играю? Желая успокоить мужа, Нина Николаевна отвечала: — Спектакль отменили. — Почему? У кого я сегодня снимаюсь? Другой раз заговорил репликами из «Дон-Кихота»: — Слушай меня, Санчо, внимательно и не перебивай…

stage singing Paganel’s song, “Captain, captain, smile!”

Performance Cancelled Nikolai Cherkasov remained true to his actor’s calling until his dying breath. On his deathbed, as he lost consciousness, he told his wife: “I’m not shaved. Who am I playing today?” In an effort to calm her husband, Nina Nikolayevna replied: “The performance has been cancelled.” “Why? Which director am I shooting with today?” “Where? Oh, yes, with Sergei Petrovich…” On another occasion he began looking for his slippers and was intending to go and perform in Bulgakov’s Flight, but again he was told that it was cancelled. He passed away on 14 September 1966. It seemed as if the whole city turned out to bid farewell to this beloved actor. The traffic stopped on Nevsky Prospekt. The Alexander Nevsky Monastery awaited its hero. At the funeral an orchestra conducted

Николай Черкасов с сыном Андреем.

Nikolai Cherkasov and his son Andrei.

Ниже: Нина Николаевна, жена Черкасова, Николай Константинович и известная актриса Рина Зеленая. Прага. 1947 год.

Below. Nina Nikolayevna, Cherkasov’s wife, Nikolai Konstantinovich and the famous actress Rina Zelenaya. Prague. 1947.

Черкасова называли «самым политическим актером нашей эпохи». Но он был не политиком, а просто гениальным актером. Для полюбивших его зрителей он навсегда и царь Иван Грозный, и Дон-Кихот, и Александр Невский, и неуклюжий чудак Паганель со своей неизменной «капитанской» улыбкой… Cherkasov was called “the most political actor of our era”. He was not a politician, though, just a brilliant actor. And for the viewers that love him he remains forever Tsar Ivan the Terrible and Don Quixote and Alexander Nevsky and the awkward oddball Paganel with his fixed “captain’s” smile… by Mravinsky played Chopin’s funeral march and extracts from Raymonda and Swan Lake. One of Nikolai Cherkasov’s last roles was in a play with the prophetic title Everything Will Remain for People. The great performer departed, but the memory of him and the dozens of brilliant characters he created has lived on in the hearts of thousands upon thousands of grateful viewers.

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

Серым сентябрьским утром 1918 года с поезда, прибывшего на станцию Белоостров из Петрограда, в толпе других пассажиров сошел полнолицый, вальяжный господин. Постукивая тростью по носку щегольского ботинка, он терпеливо дожидался своей очереди у пропускного пункта. Оставалось всего-то чуть-чуть: сейчас люди в кожанках посмотрят его документы, и он окажется в Финляндии, а оттуда… Париж, Лондон, Рим — вся Европа к его услугам! А потом, глядишь, и Нью-Йорк… Он замечтался и не заметил, как мимо прошел матрос, глянувший на него равнодушно, а потом — с интересом, в котором сквозило узнавание… Эх, заметь он этого матроса раньше!

В пропускной комиссии было накурено. За столами сидели люди с красными от недосыпа глазами. Чья-то рука приняла его документы, зашелестела страницами. — Вроде бы все в порядке. Только вот… Откуда-то сбоку выступил матрос и закивал: — Это он, он! Я спутать не мог. Какой он иностранец… в крепости сидел, гнида контрреволюционная… Вальяжный господин состроил непонимающее лицо, даже руками развел. На «контрреволюционную гниду» он очень даже мог возразить, только понимал: не до политических тонкостей этим людям. Поэтому возмущенно забормотал пофранцузски — мол, не понимает, о чем речь и чего от него хотят. А матрос яростно доказывал сидевшему за столом чекисту: — И фамилия у него двойная — Манасевич-Мануйлов, из аферистов он, и говорили, что в правительстве у царя был. — Ладно, — устало кивнул чекист, — спасибо, товарищ, за помощь. А личность проверим. Задержите гражданина до выяснения… Тут внезапно повеяло откуда-то холодом, а за окном будто бы и потемнело.

the adventures of a Russian Artful Dodger

Похождения «Русского Рокамболя» Виктория МАКСИМОВА / by Victoria MAXIMOVA

Люди, получившие в России власть в октябре 1917 года, пытались удержать ее любой ценой. Проверка документов у всех и вся — один из способов поддержания порядка. Фотография 1917 года.

Those who seized power in October 1917 sought to hold on to it at any price. Checking the papers of everyone and everything was one way of keeping things under control. 1917 photograph.

на дю Террайля или Дюма-отца, книгу коего «Три мушкетера», кстати сказать, с детских лет обожал Ваня Мануйлов. А вообще о своем детстве он вспоминать не любил, больше туману напускал. Иногда такое говорил, что у окружающих глаза на лоб вылезали… Дотошные историки землю буквально рыли, а вот, например, выяснить, кто его настоящий отец, так и не смогли… Ибо претендентов на эту роль насчитывается аж трое! Первый кандидат — мещанин города Ковно, вероятно, по фамилии Мануйлов, сосланный в Сибирь за подделку акцизных

В «мутной воде» того времени водилась самая разная и отнюдь не безобидная рыбка. В начале 1918 года функции милиции по охране порядка были переданы Красной гвардии. Отряд «милиции» перед выездом на задание. Фотография 1918 года.

Который из трех?

Есть люди как люди, а есть прямо-таки персонажи — бери его жизнь и вставляй в роман! И не хуже получится, чем у Понсо-

Among the crowd of passengers who alighted from the Petrograd train at the Beloostrov border station that grey September morning in 1918 was a full-faced, imposing gentleman. Tapping his cane on the toe of his fancy shoe, he stood patiently in the queue for the checkpoint. In just a few more minutes the men in leather coats would verify his papers and he would be in Finland, then Paris, London, Rome — the whole of Europe would be his oyster. And after that, New York… He fell into a day-dream and failed to notice the sailor who glanced at him in passing, but then took a longer look, his eyes widening with recognition. If only he had spotted that sailor in time! The checkpoint was a smoke-filled room. Cheka officials with eyes red from lack of sleep sat behind tables. One of them held out a hand for his documents and flicked through the pages. “Everything seems to be in order. It’s just that…” The sailor appeared from somewhere and nodded. “It is him! I couldn’t be mistaken. He’s no foreigner. He was locked up in the fortress, the reactionary louse!”

The “muddy waters” of that time contained a great variety of fish, many far from harmless. Early in 1918 the Red Guard was entrusted with maintaining law and order. A detachment of the “people’s militia” about to go on a mission. 1918 photograph.

The imposing gentleman muttered indignantly in French, claiming that he did not know what the man was talking about and what they wanted from him. But the sailor vehemently argued his point to the Chekist. “He’s got a double-barrelled surname — Manasevich-Manuilov. He’s a swindler and they said he was in the government under the Tsar.” “Right,” said the Chekist with a tired nod. “Thanks for your help, comrade. We’ll

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

бандеролей — бумажек, наклеиваемых на товар при уплате налога. Вторым по списку проходит богатый купец Федор Савельевич Манасевич, усыновивший мальчугана, — вполне возможно, из любви к его красавице матери Ханке Мавшон (по слухам, та впоследствии вышла замуж за польского офицера Залецкого и была убита им же из ревности). В пользу «номера второго» отчасти свидетельствует тот факт, что купец Манасевич окружил мальчика заботой, привез в Санкт-Петербург и устроил в реальное училище. В столице юный Ваня «выкрестился» — из иудейской религии перешел в лютеранство. (Впрочем, в воспоминаниях современников о нашем герое порой встречаются поразительные разночтения. Так, Михаил Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях «номером первым» в этом списке числит сосланного Тодреза Манасевича, а «вторым» называет купца с фамилией Мануйлов.) Не оставлял купец своими заботами сына и впоследствии — завещал ему солидное состояние, но — вот незадача! — воспользоваться им наследник мог только с тридцатипятилетнего возраста. Что с отцовской точки зрения было вполне оправданно: с юношеских лет у сына обнаружилась сильнейшая тяга к богемным знакомствам и развлечениям самого низкого пошиба. Однако из своей тяги Ванечка и прибыль извлекать умел — ведь тогда он уже работал в столичном охранном отде-

лении и доносил на своих знакомых, среди которых были даже литературные знаменитости того времени. Тогда же и состоялось знакомство юноши с князем Владимиром Петровичем Мещерским, беллетристом, публицистом и издателем, известным своими крайне правыми взглядами. Ванечка признался ему, что он внебрачный сын князя Петра Ивановича Мещерского и, следовательно, его сводный брат! Увы, подтвердить или опровергнуть эти слова князь Петр не мог, ибо к тому времени уже почил в бозе.

check his identity. Have this man held until the matter’s cleared up.”

О Манасевиче-Мануйлове Петр Рачковский, возглавлявший русскую агентуру за границей, написал в Петербург: «…он человек с удивительно покладистой совестью и с полной готовностью сделать все из-за хорошего куша».

Which of the three? There are ordinary people and then there are larger than life personages who seem made to go down in the pages of a novel! They would fit right into the adventure tales of Ponson du Terrail or Dumas, whose Three Musketeers was, incidentally, a favourite with Ivan Manuilov since childhood. Although generally he did not like to mention his early years and sought to obscure the truth about them. Sometimes he said things that made the listeners’ eyes pop out. Painstaking historians have literally dug over his past, but have still failed to establish, for example, who his real father was. There are no less than three candidates for the role! The first was a petty bourgeois from Kovno (Kaunas), probably with the surname Manuilov, who was banished to Siberia for forging excise labels that were used to mark goods on which duty had been paid. Second on the list is the wealthy merchant Fiodor Savelyevich Manasevich, who

Как ни странно, но «брат» Владимир воспылал к новоявленному родственнику любовью! Злые языки говорили, что отнюдь не братской, — сексуальная ориентация Владимира Мещерского ни для кого не была секретом. Так или иначе, но не без покровительства князя Мещерского юноша стал чиновником — сначала в Главном дворцовом управлении, потом в «Императорском Человеколюбивом Обществе». Не терял он и связей с «охранкой», а попутно кормил бойкими статейками столичную прессу. Наш пострел везде поспевал и оттого, должно быть, полюбился проказнице-судьбе, и отправила она его служить… в Департамент духовных дел! Впрочем, обо всем по порядку…

Рестораны, казино, ипподромы — к разгульной жизни Манасевич-Мануйлов привык с юности. Знаменитый ресторан «Яр» в Москве. Фотография начала XX века. Restaurants, casinos, race tracks — ManasevichManuilov led a dissolute life from adolescence. The famous Yar restaurant in Moscow. Early 20th-century photograph.

Первое появление Ванечки в Европе его дотошные биографы относят к 1894 году. Прибыл он в Париж как сотрудник газеты «Новости» якобы «для ознакомления с настроениями во французском обществе», хотя на самом деле занялся сбором информации и вербовкой агентов для охранного отделения. А досужие сплетники уверяли, что в свободное от основных своих работ время пострел еще и переводил популярные французские пьески на русский язык и приторговывал ими на родине, выдавая за свои. Во Франции он освоился быстро, свел массу полезных знакомств во всех слоях

общества. И вскоре отважился на первое серьезное «дело». Возглавлял заграничную агентуру в то время колоритнейший Петр Иванович Рачковский, крепкий профессионал и любитель роскоши. Немалые средства, получаемые им из Петербурга, позволяли ему жить на широкую ногу: он устраивал на своей вилле в пригороде Сен-Клу торжественные обеды для парижской элиты, а метрдотели дорогих ресторанов почтительно называли его «русским генералом». На него и замахнулся Ванечка — пытался добыть на Рачковского компромат, даже слежку за ним организовал… Однако недаром Рачковский слыл докой в шпионском деле! Вскоре ретивый молодой человек уже стоял перед главой русской агентуры и со слезою на глазах умолял простить его… Пострел клялся, что действовал на свой страх и риск — исключительно из любви к агентурному делу! Своими действиями он, оказывается, пытался завоевать доверие начальника санкт-петербургского охранного отделения полковника П. В. Секеринского — в надежде получить у того вознаграждение. Рачковский был в ярости! Впрочем, удостоверившись, что Ванечка действительно не получал из Петербурга никаких указаний, успокоился и даже в одном из писем отозвался о нем как о подающем надежды юноше, из которого при опытном

ished Todrez Manasevich” first in the list and a merchant by the name of Manuilov second.) The merchant continued to care for his putative son and bequeathed him a substan-

tial fortune, but unfortunately with the proviso that he would receive his inheritance when he reached the age of thirty-five. From the father’s point of view this was entirely justified: from adolescence the lad had

Дела шпионские, дела «духовные»

Piotr Rachkovsky, the head of Russian intelligence abroad, wrote back to St Petersburg about Manasevich-Manuilov: “he is a man with an amazingly obliging conscience and a total readiness to do anything for the right money.” adopted the young boy — quite possibly out of love for his beautiful mother, Hanka Mavshon (she is said to have later married a Polish officer who killed her in a fit of jealousy). “Version two” is supported by the fact that the merchant Manasevich took good care of the boy, brought him to St Petersburg and enrolled him in a technical college. In the capital Vanya was baptised — abandoning the Jewish faith for Lutheranism. (The recollections of contemporaries, however, sometimes disagree strikingly regarding our hero. In his memoirs, for example, the Russian military man Mikhail Bonch-Bruyevich places the “ban-

Заграничная агентура при охранном отделении была создана в Париже в 1883 году для того, чтобы разоблачать и подавлять группы революционеров, боровшихся за свержение самодержавия в России. Охранное отделение намеревалось действовать во Франции и соседних странах (насколько это позволяли законодательства европейских государств), и во многом благодаря Петру Рачковскому эта деятельность была успешной. «Бульвар Капуцинов в Париже». С картины Жана Биро. The external intelligence section of the Okhranka (secret police) was created in Paris in 1883 to expose and neutralize groups of revolutionaries seeking to topple autocracy in Russia. The Okhranka intended to operate in France and neighbouring countries (as far as local legislation permitted) and its activities were successful, in a large extent due to Piotr Rachkovsky. The Boulevard des Capucins in Paris. From a painting by Jean Béraud.

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine В Риме «духовный посланник» вел светский образ жизни: был известен как завсегдатай и большой ценитель итальянской оперы и балета. Он много путешествовал по Италии, посетил Сицилию, а сентябрь 1900 года провел в игорных домах Монако. Рим. С открытки начала XX века.

руководстве может получиться способный агент. Поработав несколько лет чиновником Министерства внутренних дел и журналистом, Ванечка перешел в Департамент дел духовных, и начало XX века встретил в Риме, будучи там «по делам католической церкви» и как агент «охранки» (разумеется, негласно). Аккредитовавшись в Ватикане, он развил бурную деятельность: организовал секретное наблюдение за прибывающими из России священнослужителями римско-

shown a taste for bohemian company and amusements of the basest kind. But Vanya also managed to turn a profit from his propensities. By that time he was already working for the Okhranka (secret police) and informed on his acquaintances, including some celebrated literary figures. It was then that Vanya was introduced to Prince Vladimir Petrovich Meshchersky, a novelist, journalist and publisher, who was known for his extreme right-wing views. Vanya confessed to him that he was the illegitimate son of Prince Piotr Ivanovich Meshchersky and, consequently, his halfbrother! Alas, Prince Piotr was unable to confirm or refute this claim, because he had already passed away. Strangely enough, Prince Vladimir was greatly taken with his new-found relative! Malicious tongues said that this affection was far from brotherly — Vladimir Meshchersky’s sexual orientation was no secret. One way or another, but evidently with the support of the Prince, the young man became a civil servant, first in the Main Palace Administration and then in the

католической церкви и за антирусской агитацией среди католического духовенства. В то же воемя он вербовал доносчиков в среде русских и польских социалдемократов, находившихся в Италии. Эти энергичные действия Ванечки завершились грандиозным скандалом. С одной стороны, социал-демократы вынесли оригинальное решение «сделать дипломатическому агенту при римской курии Мануйлову, шпиону и начальнику заграничной полицейской агентуры, публичный по всей Европе скандал посредством издания о нем особой книги». С другой стороны, в Департамент полиции начали поступать многочисленные жалобы от Ванечкиных агентов, которым он не выплатил значительных сумм. Жалобщики угрожали разоблачениями в печати и парламенте относительно деятельности русской политической полиции в Италии. Господину Мануйлову пришлось спешно покинуть Вечный город, но с его отбытием скандал не утих, а продолжал разрастаться.

Вячеслав Плеве в 1902—1904 годах занимал пост министра внутренних дел и пользовался услугами МанасевичаМануйлова как чиновника для особых поручений. Порой эти «поручения» были весьма щекотливого свойства. С фотографии 1902 года. Viacheslav Plehve was minister of internal affairs in 1902—04 and employed ManasevichManuilov as an officialat-large. At times he was entrusted with highly delicate tasks. From a 1902 photograph.

Орденоносец-прохвост Казалось бы, все эти разоблачения должны были поставить крест на его карьере. Куда там! Баловня судьбы стали пуще ценить в Петербурге, а поручения для него становились все деликатнее. В августе 1902 года министр внутренних дел В. К. Плеве отправил Ванечку на полгода в Париж — «для установления бли-

Во время борьбы за власть между министрами В. К. Плеве и С. Ю. Витте Манасевич-Мануйлов сумел похитить компрометирующие Витте документы у его секретаря, жившего в гостинице «Бель-Вю». Ванечка поступил просто: снял смежный номер и подобрал ключи к дверям. Imperial Philanthropic Society. He kept up his ties with the Okhranka and as a sideline fed glib little articles to the St Petersburg periodicals. Our artful dodger had a finger in many pies and perhaps for that reason fickle fate took a liking to him and found him a post in … the Department of Religious Affairs! But we get ahead of ourselves.

Matters of espionage, matters of religion Vanya’s meticulous biographers date his first appearance in Europe to the year 1894. He arrived in Paris as a correspondent of the newspaper Novosti supposedly “to study the mood of French society”. He settled in quickly in France and made a host of useful acquaintanceships across the social strata. Soon he attempted his first major coup.

Top. In Rome the “spiritual envoy” led an active social life. He was known as a devotee and great connoisseur of Italian opera and ballet. He travelled widely in Italy, visited Sicily and spent September 1900 in the gaming houses of Monaco. Left above. Rome. From an early 20th-century postcard.

жайших сношений с иностранными журналистами и представителями парижской прессы, в целях противодействия распространению в сей прессе ложных сообщений о России». То, что скромно именовалось «ближайшими отношениями», на самом деле было подкупом. Через Ванечкины руки проходили внушительные денежные субсидии для представителей «второй древнейшей профессии». Наконец его усердие было замечено на самом верху… «Согласно личному распоряжению государя императора, — гордо писал пострел, — мне было поручено издавать в Париже газету „La Revue Russe“, на каковое издание выдавались суммы по особому приказу государя. Я, после трех или четырех месяцев издания, увидел бесцельность такого издания, и по моему докладу журнал был закрыт». Но делами прессы Ванечка не ограничился и снова с головой окунулся в международный шпионаж… В Европе нашлось немало желающих поработать на Россию, а с началом русскояпонской войны в 1904 году Ванечкины де-

During the power struggle between the two heavyweight ministers Plehve and Witte, Manasevich-Manuilov managed to purloin some compromising documents from Witte’s secretary, who was staying at the Hotel Bellevue. Vanya simply took the adjoining room and picked the lock of the communicating door.

71 The head of Russia’s foreign intelligence at that time was the highly colourful Piotr Rachkovsky, a great professional with a taste for luxury. The considerable funds he obtained from St Petersburg enabled him to live the high life: he gave banquets for the Parisian elite at his villa in suburban SaintCloud, while the maîtres d’hôtel of expensive restaurants respectfully called him “the Russian General”. This was the figure that Vanya had in his sights — he tried to get some “dirt” on Rachkovsky and even had him followed. But Rachkovsky was not considered a master spy for nothing! Soon the zealous young man found himself on the carpet before the head of intelligence tearfully begging his forgiveness. He swore that he had acted on his own initiative, purely out of a taste for cloak-anddagger work! It seems that his actions were aimed at gaining the confidence of the head of the Okhranka in St Petersburg, Colonel Piotr Sekerinsky, in the hope of obtaining a reward from him. Rachkovsky was furious. But when he convinced himself that Vanya had really not received any orders from St Petersburg, he

ла резко пошли в гору. Согласно секретным документам тех лет, ему удалось сформировать чрезвычайно обширную шпионскую сеть. Некая «департаментная справка» того времени гласила: «С начала военных действий в Японии против нашего отечества, Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 16.820 рублей; благодаря сему представилось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений; этим путем были получены указания на замысел Японии причинять повреждения судам второй эскадры на пути следования на Восток…» На бумаге деятельность выглядела более чем внушительно. Не только японские, но и американские, английские, шведские, турецкие — все вызывающие подозрения дипломаты находились «Корабли Второй эскадры Тихоокеанского флота в Кронштадте». С картины Николая Прокофьева. 1904 год. В августе 1904 года вторая эскадра вышла из Кронштадта в Ревель, а оттуда была направлена на помощь Порт-Артуру.

calmed down and in one letter even wrote of him as a promising young man, who under experienced direction might make a capable agent. After a few years as an official at the Ministry of Internal Affairs, Vanya was transferred to the Department of Religious

The Ships of the Second Squadron of the Pacific Fleet at Kronstadt. From a painting by Nikolai Prokofyev. In August 1904 the illfated squadron sailed from Kronstadt to Revel, from where it was sent to the aid of Port Arthur.

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

под наблюдением Ванечкиных людей. Плюс ко всему он удачно фабриковал и дела, связанные с русским революционным подпольем, которое якобы финансировалось неким японским полковником Акаши. Весьма внушительными были и суммы, проходившие через его руки. Ведь работал он не только как чиновник особых поручений при Департаменте полиции, деньги он получал и на агентуру, и «на прессу», и от Департамента общих дел, и от Главного артиллерийского управления (за некие добытые им чертежи артиллерийских орудий). Совершенно неожиданно в его распоряжении оказались и крупные средства, ассигнованные на охрану Балтийского флота. Ретивого служаку начальство даже наградило орденом Св. Владимира IV степени! Удивительно, но «своего героя» нашли и другие награды: персидский орден Льва и Солнца (в 1897 году) и испанский — Изабеллы Католической (в 1905 году). За какие такие заслуги? Бог весть. Историки только руками разводят по этому поводу. Гораздо больше о Ванечкиной деятельности говорят упрямые факты. Судя по жа-

Орден Льва и Солнца. В юмореске «Лев и Солнце» писатель Антон Чехов высмеял получение этой персидской награды в России.

Сколько веревочке ни виться…

The Persian Order of the Lion and the Sun. In his humorous piece The Lion and the Sun Anton Chekhov poked fun at the receipt of this Persian award in Russia.

лобам агентов, предназначенные им деньги российского правительства частенько оседали в карманах пострела. А вскоре выяснилось, что часть добытых им и его людьми сведений — откровенная липа! Широко известна история о том, что однажды в качестве шифра им были представлены фотокопии страниц из… китайского словаря. А Ванечка предоставлял начальству кипы подобных документов! Однажды полученная через него дезинформация едва не привела к разрыву дипломатических отношений с Англией. Осенью 1904 года для поддержки ПортАртура из Балтийского моря вышла эскадра под командованием адмирала Зиновия Рождественского, которого известили, что японцы планируют на нее нападение

Испанский крест Изабеллы Католической вручался за заслуги перед Испанией. О таких «заслугах» Манасевича-Мануйлова ничего не известно. The Cross of Isabella the Catholic was awarded for services to Spain. Nothing is known about any such services being performed by Manasevich-Manuilov.

Большая Морская улица в Санкт-Петербурге. Открытка начала XX века. Bolshaya Morskaya Street in St Petersburg. Early 20th-century postcard.

«Юмористическая карта мира» образца 1914 года. Японская хромолитография. Японская империя в Первой мировой войне выступила на стороне Антанты, несмотря на прогерманские настроения в этой стране. В противном случае у Японии шансов на победу не было: на суше ей противостояла Россия, а на море — США. Вести войну против этих двух держав было бы самоубийством.

A “humorous map of the world” 1914 vintage. Japanese chromolithograph. In the First World War the Japanese Empire took the side of the Entente, despite the pro-German mood in the country. The alternative would have been a suicidal conflict with Russia on land and the United States at sea.

Affairs. The start of the twentieth century found him in Rome dealing with the Catholic Church and (covertly, of course) spying for the Okhranka. Accredited to the Vatican, he led a very active life: organizing the secret monitoring of visiting Catholic priests from the Russian Empire and watching out for anti-Russian agitation among the clergy. Simultaneously he recruited informers among the Russian and Polish Social-Democrats living in Italy. His energetic efforts ended in a tremendous

brouhaha. On the one hand the SocialDemocrats took the original decision “to provoke a Europe-wide public scandal for the diplomatic agent to the Curia Romana Manuilov, a spy and head of the foreign police intelligence, by publishing a book specially about him.” On the other hand, the Department of Police began to receive numerous complaints from Vanya’s agents, to whom he owed considerable sums of money. The disgruntled informers threatened to make disclosures in the press and

в Северном море. В указанном районе оказалась английская рыболовецкая флотилия. Полагая, что эскадру окружают японские корабли, Рождественский приказал открыть огонь. В результате несколько траулеров получили серьезные повреждения, а один затонул. Скандал удалось замять…

Деньги, стекавшиеся к нему отовсюду, Ванечка тратил с шиком: путешествовал по Франции и Италии, играл в казино, приобретал предметы роскоши и произведения искусства, которыми украшал свои апартаменты в доме на Большой Морской в Петербурге. Разумеется, немалых затрат требовали и многочисленные представительницы прекрасного пола, услаждавшие его жизнь. Пиком его карьеры стал 1905 год. Празднуя Рождество на балу в петербургском доме Елисеевых на набережной Мойки, Ванечка и не подозревал, что на горизонте его жизни сгущаются тучи в лице старого знакомца Петра Рачковского, возглавившего розыскное отделение Департамента полиции, и начальника секретного отделения того же департамента Аркадия Гартинга (опытного шпиона, известного также под фамилиями Ландезен и Геккельман). Профессионалам пришлось потрудиться в поте лица, но они все-таки разобрались в махинациях Ванечки. Чиновники в министерствах и департаментах долго

Морис Палеолог, посол Франции в России, писал о Манасевиче-Мануйлове: «Человек он крайне занятный… с живым, но бесчестным умом, вкусом к светской жизни, удовольствиям и „произведениям искусства“, но решительно без каких-либо принципов — агентпровокатор, шпион, плут, мошенник, жулик, фальсификатор и распутник в одном лице...» Maurice Paléologue, the French ambassador to Russia, wrote of Manasevich-Manuilov: “He is an extremely busy man … with a lively, but dishonest mind, a taste for the high life, pleasures and ‘works of art’, but totally without any principles — an agent provocateur, spy, cheat, swindler, rogue, forger and libertine all in one.” parliament about the activities of Russia’s political police in Italy. Manuilov had to leave the Eternal City in haste, but his departure did not put an end to the scandal, which continued to grow.

A highly decorated scoundrel You might think that such exposure would have finished his career. Nothing of the kind! This darling of fate was appreciated all the more in St Petersburg and entrusted with ever more delicate tasks. In August 1902 Viacheslav Plehve, the Minister of Internal Affairs, sent Vanya off to Paris for six months Выше. Террасы Казино в Монако. Открытка начала XX века.

Above. The terraces of the Casino in Monte Carlo. Early 20th-century postcard.

Слева. «Парижское кафе». С картины Сони Делоне. XX век.

Left. A Parisian Café. From a painting by Sonia Delaunay. 20th century.

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

судили-рядили и в конце концов вынесли вердикт: «Единственно ценным материалом, доставленным г. Мануйловым, следует считать копию дипломатического шифра японского правительства». В своей докладной записке Гартинг расставил все точки над «и»: «Принимая во внимание, что сведения г. Мануйлова не дают никакого материала секретному отделению, между тем как содержание его в Париже вызывает для Департамента весьма значительный расход, имею честь представить на усмотрение вашего превосходительства вопрос о немедленном прекращении г. Мануйловым исполнения порученных ему обязанностей и отозвании его из Парижа, с откомандированием от Департамента полиции…» Это был сокрушительный удар! Правда, в конце 1905 года министр внутренних дел П. Н. Дурново по инициативе председателя Совета министров С. Ю. Витте назначил Ванечке жалованье 7200 рублей в год и командировал его на встречу со священником Георгием Гапоном, бывшим агентом охранного отделения и организатором легальной партии «Собрание фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Священника хотели «склонить вновь давать сведения по политическому розыску». Встреча с Гапоном состоялась, но вот незадача: значительная часть денег (всего, по слухам, было 30 тысяч рублей), переданных Ванечкой Гапону для рабо-

Справа. Петр Николаевич Дурново, министр внутренних дел кабинета Витте. Фотография начала XX века.

The Witte-Durnovo cabinet is making gigantic strides forward. Cartoon from the magazine Scorpion, Issue 2, 1906.

На вольных хлебах

Left. Sergei Witte. 1880s photograph. Right. Piotr Durnovo, minister of internal affairs in Witte’s cabinet. Early 20th-century photograph.

«Последний оплот (Гапон, Витте, Дурново)». Карикатура. 1906 год. После событий 9 января 1905 года (Кровавое воскресенье) священник-расстрига Георгий Гапон, возглавивший шествие рабочих в Петербурге, стал одним из самых популярных людей не только в России, но и в мире. Разумеется, политики тех дней пытались использовать Гапона в своих целях. The Last Bastion (Gapon, Witte, Durnovo). 1906 cartoon. After the events of Bloody Sunday, 9 January 1905, the defrocked priest Georgy Gapon, who had led the procession of workers in St Petersburg that was violently dispersed, became one of the most popular figures in Russia and even in the wider world. Inevitably the politicians of the day tried to use Gapon to their own ends.

Ниже. Георгий Гапон был повешен эсером Пинхасом (Петром) Рутенбергом и якобы некими «рабочими» в 1906 году. К сожалению, об этом известно лишь из книги самого Рутенберга, изобразившего свою жертву предателем интересов рабочих.

«Кабинет Витте–Дурново идет вперед гигантскими шагами». Карикатура из журнала «Скорпион», №2, 1906 год.

чих организаций, таинственным образом исчезла. Тогда пострела изгнали с государственной службы — правда, келейно, без огласки.

Слева. Сергей Юльевич Витте. Фотография 1880-х годов.

“to establish the closest possible relations with foreign journalists and representatives of the Parisian press in order to curb the appearance in that press of false information about Russia.” What was euphemistically termed “the closest possible relations” was actually bribery. Impressively large subsidies to members of the “second-oldest profession” passed through Vanya’s hands.

Below. Georgy Gapon was hanged in 1906 by the Socialist Revolutionary Pinhas Rutenberg and, supposedly, a group of “workers”. Sadly the only account of the event is in Rutenberg’s own book, where he presents his victim as a traitor.

Сам Ванечка вовсе не афишировал свои неудачи, а продолжал делать вид, что человек он влиятельный и вполне способен оказать страждущим помощь — за определенную мзду, разумеется. Он устроил себе «приемную» — богато обставленную, с телефоном и кипами официальных бланков на столе. Специальные агенты подыскивали клиентуру. Беседуя с просителем, Ванечка незаметно нажимал кнопку под своим письменным столом — и раздавался телефонный звонок. — Слушаю, господин министр… — говорил пострел и затевал непринужденный разговор с молчащей трубкой. На неискушенных людей это производило сильное впечатление, и они быстро соглашались расстаться со своими деньгами. А цены на Ванечкины услуги были немалые — от 500 до 15 тысяч рублей. Нельзя сказать, что в Департаменте полиции не знали об этом. Папка с его «делом» пухла день ото дня: то и дело поступали жалобы от обманутых им зарубежных агентов, множились обвинения в шантаже, мошенничестве и продаже сведений иностранным разведкам. В «деле»

имелась даже резолюция председателя Совета министров П. А. Столыпина: «Пора сократить этого мерзавца». «Пора» настала только в январе 1910 года, когда в Департамент полиции поступили сведения, что Ванечка согласился продать секретные документы охранного отделения революционеру и издателю Владимиру Бурцеву. У Ванечки устроили обыск и изъяли множество бумаг, которые он, видимо, прихватил «на память» о своей работе в полиции. На страницах европейских газет запестрели скандальные статьи, а Ванечка стал величать себя не иначе как «жертвой политического произвола». Больше всего обеспокоилось по этому поводу французское «охранное отделение» — Sûreté générale, из которого, как выяснилось, будучи агентом, он безвозмездно черпал секретную информацию. Обнародование этого факта могло вызвать небывалый скандал в Палате депутатов. Впрочем, после обыска Ванечку оставили на свободе, и он занялся писанием жалобных писем во все инстанции, живописуя свое бедственное положение, например, так: «…выброшенный на улицу Департаментом, которому я отдал лучшие годы моей жизни, не щадя себя и подставляя все время мою голову под удары революции…» В то же время он настойчиво бомбардировал этот департамент письмами,

В одной из своих служебных записок Сергей Витте сообщил, что не имеет «дальнейшей нужды в услугах прикомандированного к нему чиновника Департамента полиции Мануйлова», на что Петр Дурново ответил: «А мне этот мерзавец никогда и не нужен был». In a memorandum Sergei Witte stated that he had “no further need for the services of the official Manuilov from the Department of Police currently attached to him”. Piotr Durnovo replied: “And I never needed that scoundrel.” But Vanya did not confine himself to media matters and again plunged into international espionage. In Europe there was no shortage of people willing to work for Russia and with the outbreak of the Russo-Japanese War in 1904, Vanya’s activities really took off. According to the secret documents of that time he managed to build an exceptionally extensive network of spies. On paper the artful dodger’s doings looked more than impressive. Highly impressive too were the sums passing through his hands. He was not only an official-at-large for the Department of

Революционер, журналист и издатель Владимир Бурцев был истинным патриотом своей страны. Ярый противник монархии, он в день октябрьского переворота 1917 года резко выступил против большевиков с призывом «Граждане! Спасайте Россию!» и стал первым политзаключенным новой власти. The revolutionary, journalist and publisher Vladimir Burtsev was a true patriot of his country. A fierce opponent of the monarchy, on the day after the Bolsheviks’ seizure of power he issued an appeal against them headed “Citizens! Save Russia!” and became the first political prisoner of the new regime.

Police, but also received money for his spies and “to aid the press”, and from the Department of General Affairs, and even from the Main Artillery Administration (supposedly for obtaining the blueprints of some big guns). On top of everything he also had control of large funds allotted to the security of the Baltic Fleet. The zealous patriot’s superiors even awarded him the Order of St Vladimir, Fourth Class! Amazingly this “hero” even received foreign decorations: the Persian Order of the Lion and the Sun (in 1897) and the Spanish Order of Isabella the Catholic (in 1905). God alone knows for what services. The artful dodger’s biographers only shrug their shoulders on that point. Stubborn facts say far more about Vanya’s activities. Judging by the complaints of his agents, the money that the Russian government intended for them often got no further than the dodger’s wallet. And soon it emerged that some of the information obtained by him and his people was pure fiction! One of the better known stories has him presenting photographed pages from a Chinese dictionary as a code book. Vanya

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

предлагая самую «свежую» информацию о русских революционерах и иностранных шпионах… Уж очень ему хотелось вернуться в альма-матер, столько лет кормившую его в буквальном смысле слова! И хотя для обвинения в мошенничестве материалов оказалось более чем достаточно, высокие инстанции не решились дать делу ход «ввиду нецелесообразности постановки настоящего дела на судебное разбирательство». Проще говоря: «Не тронь — и вонять не будет».

С поличным

енным рвением обратился к журналистике и писательскому ремеслу. Правда, эта работа не могла принести тех денег, к которым он привык. Пришлось влезть в долги, заложить кое-что из имущества. Настала тяжелая полоса… И вдруг! В качестве корреспондента крайне правой газеты «Новое время» Ванечка знакомится с Григорием Распутиным. Встреча двух авантюристов в декабре 1914 года оказалась очень даже плодотворной. И спустя несколько дней борзописец, травивший «святого старца» в петербургской прессе, неожиданно сделался его секретарем. Ванечка в очередной раз нашел свою золотую жилу! Теперь он снова восседал в приемной, снова принимал деньги, которые, правда, предназначались не ему, но когда его это смущало? Да и директор Департамента полиции С. П. Белецкий, а потом и ставший министром внутренних дел

Ниже. В этом доме (Невский проспект, 40) находилась редакция консервативной газеты «Новое время», в которой сотрудничал МанасевичМануйлов (под псевдонимом «Маска»). Фотография Карла Буллы. Начало 1900-х годов. Below. The building at 40, Nevsky Prospekt contained the editorial office of the conservative newspaper Novoye Vremia (New Time) to which Manasevich-Manuilov contributed under the pseudonym “The Mask”. Early 20th-century photograph by Karl Bulla.

Все эти события не испугали Ванечку, но его репутацию в глазах потенциальных клиентов подпортили. Поэтому он с удвоВыше. Павел Милюков — лидер кадетской партии, депутат III и IV Государственных дум, редактор газеты «Речь». На заседании Думы 1 ноября 1916 года выступил с обвинительной речью в адрес МанасевичаМануйлова, Штюрмера и Распутина. По словам Милюкова, Манасевич-Мануйлов, выполняя поручение германского посла Пурталеса, пытался подкупить сотрудников газеты «Новое время», но был с позором изгнан.

All good things come to an end With money pouring in from all quarters, Vanya spent with style: he travelled in France and Italy, gambled at the casinos, acquired luxury items and works of art to adorn his apartments in a house on Bolshaya Morskaya Street in St Petersburg. The many members of the opposite sex who sweetened his life also required considerable expenditure, of course. His career reached its peak in 1905. Celebrating Christmas at a ball held in the Yeliseyevs’ mansion on the Moika embankment, the artful dodger had no inkling that the storm clouds were gathering on his horizon in the shape of his old acquaintance Piotr Rachkovsky, now head of the Department of Police’s criminal investigation section, and the head of its secret section, Arkady Harting — an experienced spy, who also went by the names Landesen and Hackelman.

After meeting ManasevichManuilov in person Grigory Rasputin said: “He is a great swine! I respect him.” With Rasputin’s aid Vanya, known for his antiSemitic attitude, helped Jewish businessmen to escape the notorious “Pale of Settlement” — for a substantial consideration, of course.

А. Н. Хвостов пришли к мнению, что Ванечку стоит сделать информатором, — и еще один денежный ручеек устремился в карманы нашего героя. Впрочем, оба деятеля долго на своих постах не продержались. В фаворе (не без помощи Распутина) оказался Б. В. Штюрмер, занявший сначала пост председателя Совета министров, а потом добавивший к нему

Как журналист «Нового времени» Манасевич-Мануйлов публиковал антисемитские статьи и, по утверждению современников, «приложил руку к подготовке погромов, опустошивших еврейские кварталы Киева, Александровска и Одессы». As a journalist on Novoye Vremia Manasevich-Manuilov published anti-Semitic articles and, so contemporaries claimed, “had a hand in organizing the pogroms that emptied the Jewish quarters of Kiev, Alexandrovsk and Odessa.”

Выступление Павла Милюкова в Думе. Фотография 1915 года.

sent his masters heaps of equally valuable documents.

Григорий Распутин после знакомства с Манасевичем-Мануйловым сказал: «Он большой нахал! Уважаю». С помощью Распутина Ванечка, известный своими антисемитскими взглядами, помогал еврейским коммерсантам миновать пресловутую «черту оседлости» — за солидную мзду, конечно.

Монархист Владимир Пуришкевич прославился своей «антираспутинской» речью в Думе и стал одним из участников расправы со «старцем». Фотография 1910-х годов. The monarchist Vladimir Purishkevich was famed for his speech against Rasputin in the Duma and was one of the group who finally disposed of the “holy man”. 1910s photograph.

77 These professionals had a hard job of it, but they managed to disentangle Vanya’s machinations. The ministerial and departmental officials weighed matters for a long time, before finally delivering their verdict: “The only valuable material provided by Manuilov should be considered to be a copy of the Japanese government’s diplomatic code.” In his report Harting summed up the situation succinctly: “Taking into account the fact that Manuilov’s intelligence is not providing the secret section with any material, while keeping him in Paris entails very considerable expense for the Department, I have the honour to present for Your Excellency’s consideration the question of Manuilov immediately being relieved of the duties entrusted to him and recalled from Paris, with a posting from the Department of Police…” This was a crushing blow for the artful dodger. Admittedly, at the end of 1905 at the initiative of the chairman of the Council of Ministers, Count Sergei Witte, the Minister of Internal Affairs, Piotr Durnovo,

said) that was passed on to Gapon through the dodger mysteriously disappeared. At that point Manuilov was dismissed from state service — on the quiet, though, without any publicity.

Above. Pavel Miliukov, the leader of the Cadet party, a deputy to the 3rd and 4th State Dumas and editor of the newspaper Rech’. He made a speech in the Duma on 1 November 1916 denouncing Manasevich-Manuilov, Stürmer and Rasputin. According to Miliukov, Manasevich-Manuilov, acting on behalf of the German ambassador Pourtalès, had tried to suborn the staff of the newspaper Novoye Vremia, but was ignominiously thrown out.

Fending for himself

Miliukov speaking in the Duma. 1915 photograph. «Черта оседлости» ограничивала те районы Российской империи, где дозволялось жить лицам иудейского вероисповедания. Карикатура «Свобода совести». 1905 год. The “Pale of Settlement” limited the areas of the Russian Empire in which persons of the Jewish faith were allowed to live. 1905 cartoon: Freedom of Conscience.

awarded Vanya a salary of 7,200 roubles a year and assigned him to meet with the priest Georgy Gapon, a former Okhranka agent and now organizer of the legal political party “the Assembly of St Petersburg Factory Workers”. The aim was to persuade the priest “to again provide intelligence on political crimes”. Vanya managed to agree with Gapon but, alas, alack, a fair proportion of the money (30,000 roubles, so it was

Vanya himself did not advertise his setback and continued to act like an influential man quite capable of assisting those in need — for a certain consideration, of course. He organized himself a “surgery” — richly furnished, with a telephone and heaps of paper with official letterheads on the desk. Special agents sought out clients. While conversing with a petitioner, Vanya would secretly press a button under his desk, making the telephone ring. “Yes, minister,” the artful dodger would say and conducted an informal conversation with the silent telephone. This made a great impression on unsophisticated people and they readily agreed to part with their money. Vanya’s services did not come cheap — anywhere between 500 and 15,000 roubles. It can’t be claimed that the police failed to notice what he was up to. Their dossier on

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

кресло министра внутренних дел, а чуть позже — иностранных дел. Именно Штюрмер сделал Ванечку начальником секретариата внутренних дел… Все складывалось как нельзя более удачно, но вдруг громом на безоблачном небе грянул арест! Предшествовала этому самая что ни на есть плутовская история, коих в биографии Ванечки неисчислимое множество! Он вздумал шантажировать Московский Соединенный банк, намекнув его представителю, что состоит членом особой комиссии под председательством генерала Н. С. Батюшина, созданной для борьбы с антигосударственной деятельностью и шпионажем. Ванечка заявил представителю банка, прибывшему из Москвы, что арестован член совета частного Коммерческого банка некий М. Шкафф, в показаниях которого оказалось много сведений, компрометирующих Соединенный банк. Чтобы «замять дело», шантажист потребовал скромную сумму в 25 тысяч рублей. Велико же было изумление представителя Московского Соединенного банка, когда после беседы с Ванечкой он встретил на улице самого М. Шкаффа, которого, как выяснилось, никто в комиссии не допрашивал и под арест не отправлял! Банкиры обратились в полицию. Там предложили переписать номера банкнот, предназначенных для передачи мошеннику, — и дело завертелось! Ванечку взяли с поличным. Оказалось, что в комиссии он Морис Палеолог писал о Манасевиче-Мануйлове: «…в последнее же время ему удалось попасть в милость к императрице — в награду за массу услуг, оказанных им Распутину». «На деле Мануйлова прошу написать „прекратить дело“ и переслать его министру юстиции. <…> Это грязная история, поднятая с целью повредить нашему другу…» — писала императрица Николаю II. Александра Федоровна с наследником цесаревичем Алексеем. Фотография 1913 года. Maurice Paléologue wrote of Manasevich-Manuilov: “recently he has managed to gain the favour of the Empress in return for the great many services that he has provided to Rasputin.” “I ask you to write ‘Drop the case’ on Manuilov’s file and send it to the minister of justice. … This grimy story has been brought up to harm our Friend,” the Empress wrote to Nicholas II. Alexandra Fiodorovna with her son Tsesarevich Alexei. 1913 photograph.

министра юстиции А. А. Макарова уволили в отставку. Императрица Александра Федоровна требовала прекратить дело — в связи с тем, что оно может повредить Распутину. И возможно, добилась бы своего, но в декабре 1916 года заговорщики, среди которых был и двоюродный брат императора великий князь Дмитрий Павлович, обманом завлекли «старца» в особняк князя Феликса Юсупова и убили. Ванечка лишился своей царственной заступницы.

Борис Штюрмер стал во главе кабинета министров при поддержке Распутина и императрицы Александры Федоровны. Фотография 1913 года. «Зло идет от тех темных сил и влияний, которые... и заставляют взлетать на высокие посты людей, которые не могут их занимать... От влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным!» — с трибуны Государственной думы возвещал Владимир Пуришкевич. Boris Stürmer was made head of the cabinet of ministers with the support of Rasputin and Empress Alexandra Fiodorovna. 1913 photograph.

За решеткой Ванечка пробыл недолго: в вихре февральской революции 1917 года распахнулись двери тюрем, и пострел оказался на свободе. Но насладиться вволю свежим воздухом ему не дали: Временное правительство водворило его обратно — ведь с падением режима открылся доступ ко многим полицейским досье, и к его делу в частности. И уж очень неприглядно теперь выглядела жизнь нашего героя!

«Большинство министров военного времени было обязано Распутину своим назначением, — писал генерал Михаил Бонч-Бруевич. — Контрразведке было известно, что за всю эту „министерскую чехарду“ Распутин брал либо большими деньгами, либо дорогими подарками, вроде собольей шубы».

“Evil proceeds from those dark forces and influences that … cause the ascent to high posts of people incapable of occupying them…. From the influences that are headed by Grishka Rasputin!” Purishkevich declared from the platform of the State Duma.

“The majority of the wartime ministers owed their appointment to Rasputin,” General Mikhail Bonch-Bruyevich wrote. “Counter-intelligence knew that for all these ‘ministerial shuffles’ Rasputin took either large sums of money or expensive gifts like sable coats.”

работал всего лишь осведомителем и никакого участия в ее заседаниях не принимал. На сей раз суд состоялся, и шантажиста приговорили к полутора годам арестантских отделений с лишением всех особых прав. Правда, предшествовали этому драматические события: суд то и дело откладывали, назначившего его к рассмотрению

of Police that Vanya had agreed to sell secret Okhranka documents to the revolutionary and publisher Vladimir Burtsev. A search turned up many papers that he had evidently taken as “souvenirs” of his work with the police. Scandalized articles appeared in European newspapers and Vanya began to present himself as “a victim of political tyranny”. Even though there was more than enough evidence to charge him with fraud, senior figures hesitated to let the law take its course “in view of the inexpediency of bringing the present case before the courts”. In other words: “Don’t stir up an unnecessary stink.” Vanya grew thicker by the day: complaints from agents abroad that he had tricked; more and more accusations of blackmail, fraud and selling information to foreign intelligence services. The file even included the resolution of Piotr Stolypin as chairman of the Council of Ministers: “I forgot to give you the attached documents concerning Manuilov today. It’s time to put a stop to this scoundrel.” That time came only in January 1910, when information reached the Department

«Ах, какая была жизнь!»

Red-handed All these events failed to scare the artful dodger, but they did tarnish his reputation in the eyes of potential clients. So he redoubled his efforts in the fields of journalism and creative writing. That kind of work could not, however, bring in the sums of money to which Vanya was accustomed. He started running up debts and pawning some of his possessions. Hard times had come for the artful dodger… But all of a sudden — in

Одиночная камера в петербургской тюрьме. Фотография начала XX века. A solitary cell in a St Petersburg prison. Early 20th-century photograph.

79 Комиссия генерала Николая Батюшина занималась расследованием банковских афер, спекуляций и злоупотреблений в тылу российской армии. На карикатурах Юлия Гомбарга (Идарского) изображены Батюшин (слева) и МанасевичМануйлов, являвшийся осведомителем комиссии. 1916 год. General Batiushin’s commission investigated banking fraud, speculation and malpractice in the rear of the Russian army. These caricatures by Yuly Gombarg (Idarsky) depict Batiushin (left) and Manasevich-Manuilov, who was an informant to the commission. 1916.

his role as correspondent for the extreme right-wing paper Novoye Vremia Vanya became acquainted with Grigory Rasputin. The meeting between the two arrivistes in December 1914 proved fateful for both. In a matter of days the hack writer who had previously decried the “holy man” in the St Petersburg press unexpectedly became his secretary. Vanya had struck yet another vein of gold! Once again he sat in an office receiving people, and receiving money. It was not intended for him, admittedly, but since when had that bothered him? Then both the head of the Department of Police, Stepan Beletsky, and the new Minister of Internal Affairs, Alexei Khvostov, decided that Vanya should become an informer — and another rich stream of money flowed into the artful dodger’s pocket. But neither of those figures stayed in office for long. The man of the moment proved (not without Rasputin’s help) to be

Boris Stürmer, who was given chairmanship of the Council of Ministers, to which he soon added the post of Minister of Internal Affairs and a little later the Foreign Affairs portfolio too. It was Stürmer who made Vanya head of the secretariat of Internal Affairs. The artful dodger seemed to be on a real winning streak, but then like a bolt from the blue came his arrest. This was preceded by the most roguish episode of the countless multitude in Vanya’s biography. Our artful dodger decided to blackmail the Moscow Amalgamated Bank, hinting to its representative that he was a member of a special commission chaired by General Nikolai Batiushin that had been formed to fight subversive activity and espionage. Vanya informed the visitor from Moscow of the arrest of a certain Skaff, a member of the board of the Private Commercial Bank, whose statements to interrogators had included much information compromising the Amalgamated Bank. In order to hush things up, the artful dodger requested the modest sum of 25,000 roubles. The Moscow banker was therefore greatly surprised when on the street, after his

of fate: fraud

Л иния жизни: аферист / l ine

Журналист П. Павлов даже опубликовал в журнале «Былое» подробное жизнеописание «Русского Рокамболя» с красноречивыми цитатами из секретных документов. Но вскоре власть взяли большевики, и Ванечке вновь удалось ускользнуть. Но покидать родину, объятую революционным пожаром, он не спешил. Ему казалось, что всеобщий страх и неразбериха могут вновь сделать его состоятельным человеком. Пользуясь фальшивым чекистским удостоверением, он занялся «экспроприацией» ценностей у состоятельных граждан, но вскоре понял: если раньше ему приходилось рисковать только свободой, теперь на карту поставлена его драгоценная жизнь. В России разворачивался красный террор. Раздобыть соответствующие документы — пара пустяков. Разыграть иностранца — и того легче. Только этого проклятого матроса он не мог предусмотреть! Сидя в пропускном пункте, он разглядывал дорогие перстни на пальцах: «Может, удастся подкупить чекистов?» Вдруг его мысли прервал до боли знакомый голос: — Ванечка! Да, этот окончательный удар ему нечаянно нанесла женщина, которую он называл своей супругой, хотя, конечно, не ее одну… Но именно с нею он задумал бежать из России, — может, действительно любил? Пересечь границу она должна была вслед за ним, а увидев его здесь, Рисунок Бориса Кустодиева, опубликованный в журнале «Жупел». 1905 год. Drawing by Boris Kustodiyev published in the magazine Zhupel (Bugbear). 1905.

Здание Всероссийской чрезвычайной комиссии в Петрограде (Гороховая улица, 2). В феврале 1918 года ВЧК было дано право расстреливать шпионов, диверсантов и других врагов революции без передачи дел в трибунал.

The building of the AllRussian Extraordinary Commission (Cheka) on the corner of Gorokhovaya Street in Petrograd. In February 1918 the Cheka was given the right to shoot spies, saboteurs and other enemies of the revolution without any tribunal.

арестованного, растерялась и назвала по имени. Разыгрывать иностранца больше не имело смысла. …Перед расстрелом Ванечка вдруг принялся разбрасывать вокруг себя золотые безделушки, хранившиеся в карманах, а потом в ход пошли и перстни с пальцев… — Ах, какая была жизнь! Какая жизнь! — кричал он.

Плакат с лозунгами: «Да здравствует мировая революция! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» 1920-е годы.

conversation with Vanya, he bumped into that selfsame Skaff. It quickly emerged that he had not even been questionedby anyone from the commission, let alone arrested! The bankers took their story to the police. There it was suggested that they

Poster with the slogans “Long live worldwide revolution!” and “Workers of the world unite!”. 1920s.

81 record the serial numbers of the notes that would be handed over to the swindler. And that did the trick — Vanya was caught red-handed! This time there was a trial. The artful dodger was sentenced to eighteen months in prison, stripped of all his civic rights, etcetera, etcetera. Admittedly there were more dramatic events before that: the trial kept being postponed; the Minister of Justice who had sent the case to court was obliged to retire. Empress Alexandra Fiodorovna demanded that the case be dropped on the grounds that it might damage Rasputin. But in December 1916 the “holy man” was killed in Prince Felix Yusupov’s palace. Vanya had lost his last hope.

“Oh, what a life it was!” Manuilov did not spend long behind bars. The whirlwind of the February Revolution in 1917 threw open the gates of the prisons and the artful dodger found himself at liberty. He did not have time to really enjoy the fresh air, though. The Provisional Government put him back inside — the fall of

Отправка политзаключенных из петербургской тюрьмы в Туруханский край. Фотография начала XX века. Справа. Записка Владимира Ленина Феликсу Дзержинскому с предложением издать декрет «О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками». Political prisoners being sent to Siberia from a St Petersburg prison. Early 20th-century photograph. Right. A note from Lenin to Felix Dzerzhinsky suggesting issuing a decree “on the struggle against counter-revolutionaries and saboteurs”.

the tsarist regime had made many police dossiers accessible, including our hero’s. Soon, however, power was seized by the Bolsheviks and Vanya again managed to slip out. Still, he did not make haste to leave a country in the grips of a revolutionary conflagration. He imagined that the general atmosphere of fear and confusion might make him a wealthy man once more. Using forged Cheka credentials, he began “expropriating” valuables from prosperous citizens, but soon realised that while before all that had been at stake was his liberty, now he was risking his own precious life. The Red Terror had been unleashed upon Russia. Getting the right documents was a piece of cake; playing a foreigner even easier. Only he had not been able to foresee that damned sailor! Sitting at the checkpoint, he examined the expensive rings on his fingers. Perhaps he could bribe the Chekists? Suddenly his thoughts were interrupted by a painfully familiar voice — “Vanya!” Yes, the final blow was struck by the woman he called his wife, although she was

Очерки журналиста П. Павлова о «Русском Рокамболе» публиковались в 1917 году в журнале «Былое», а в 1925 году были изданы отдельной книгой с дополнениями К. Бецкого. Feature articles about the Russian “artful dodger” by the journalist P. Pavlov were published in the magazine Byloye in 1917 and as a separate book in 1925 with additions by K. Betskoi. not the only one… Anyway, she was the one he decided to flee from Russia with. Perhaps he truly loved her. She was supposed to follow him over the border, but when she saw him still there, she lost her nerve and called him by his real name. Before he was shot, Vanya began scattering around the gold trinkets that he kept in his pockets, and then he disposed of his rings the same way. “Oh, what a life it was!” he shouted. “What a life!”

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Крепость Суворова

Александр ВОСТОКОВ/ by Alexandr VOSTOKOV

Suvorov’s fortress

Чем дальше отъезжала карета от Петербурга, тем больше улучшалось его настроение. Вдали от придворных интриг и льстивых царедворцев дышалось свободней. В Белгороде двое семинаристов испросили аудиенцию и с блеском в глазах прочитали сочиненную в его честь оду. Вроде бы мелочь, а приятно. Про обеды с вечерами и говорить нечего. Зван был в каждом городе. Да и предвкушение настоящего ратного дела приятно щекотало нервы. Совсем было он скис на финской границе: не служба, а сплошные хлопоты по хозяйственной части. То ли дело южные рубежи! Вроде и мир нынче, а турок не дремлет. Рано списывать Суворова со счетов, повоюет он еще! The farther the coach got from St Petersburg, the more his mood improved. Away from palace intrigues and sycophantic courtiers the very air was fresher. At Belgorod two seminarists requested an audience and with glistening eyes recited an ode composed in his honour. A trifle, but pleasant nonetheless. Not to mention the lunches and dinners to which he was invited in every town. And the prospect of some real fighting ahead stirring his blood. He would have gone to seed completely on the Finnish border — that was not military service, just one administrative headache after another. The southern frontiers were a different matter! There was supposedly peace for the moment, but the Turk was not napping. It was early yet to write Suvorov off. He would live to fight again! Слева. «Прием Екатериной II турецкого посольства в Большой галерее Зимнего дворца». С акварели Андрея Воронихина. 1793 год. Торжественный прием по случаю окончания русско-турецкой войны 1787—1791 годов состоялся 13 октября 1793 года. В это время на присоединенных к России территориях под руководством Суворова уже шло строительство крепостей. Справа. Бюст Александра Васильевича Суворова работы Луи Мари Гишара. 1804 год. Left. Catherine II Receiving the Turkish Embassy in the Great Gallery of the Winter Palace. From a watercolour by Andrei Voronikhin. 1793 The reception formally marking the end of the Russo-Turkish War of 1787—91 took place on 13 October 1793. By that time fortresses were already being built under Suvorov’s supervision on Russia’s newly annexed territories. Right. Bust of Generalissimo Suvorov by Louis Marie Guichard. 1804.

А вскоре по прибытии в Херсон еще одна приятность: пришла депеша от Хвостова, поверенного в делах в Константинополе. Того самого Хвостова, что во главе Троицкого полка одним из первых взошел на стены Измаила. «Один слух о бытии вашем на границах, — писал Александр Семенович, — сделал и облегчение мне в делах, и великое у Порты впечатление; одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются». Не письмо — бальзам на старые раны. Упрямый голландец По Ясскому мирному договору с Османской империей, подписанному в самом конце 1791 года, к России отходило все Северное Причерноморье, включая Крым и земли между Южным Бугом и Днестром. Перед отъездом в Херсон Суворов получил исчерпывающие указания от Екатерины II. Отныне на него возлагались работы по укреплению новой границы с Портой, включая руководство возведением крепостных укреплений и командование войсками в екатеринославской губернии и Северном Причерноморье. Суворов должен был также оценить безопасность границ и сообщить в столицу о мерах, «каким образом оные привести в беспечность против неприятельского нападения». А кроме того — приложить все усилия для сбора

Soon after his arrival in Kherson, he received another treat in the form of a dispatch from Khvostov, the chargé d’affaires in Constantinople. The same Khvostov, who at the head of the Troitsky Regiment had been one of the first onto the walls of Izmail. “The very rumour of your presence on the borders,” Alexander Semionovich wrote, “has greatly eased my dealings and made a great impression on the Porte. Your name alone is a powerful counter to all the insinuations being made by malevolent figures who seek to incline the Porte to hostility against us.” The letter was balm to his old wounds. The Stubborn Dutchman Under the Treaty of Jassy, concluded with the Ottoman Empire at the tail end of 1791, Russia acquired the whole of the northern Black Sea coast, including the Crimea and the land between the Southern Bug and the Dniester. Before his departure for Kherson, Catherine II had given Suvorov exhaustive instructions. She entrusted him with the task of reinforcing the new frontier with the

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Франц Павлович Де Волан. С гравюры Григория Янова, выполненной по рисунку Ореста Кипренского. Первая половина XIX века. Franz Pavlovich (François Sainte) de Wollant. From an engraving by Grigory Yanov after a drawing by Orest Kiprensky. First half of the 19th century.

сведений о настроениях по ту сторону Днестра, для чего, в частности, предпринять допросы купцов и других пришлых людей с правого берега. В Херсоне Суворова встречал его давний знакомый инженер Франц Павлович Де Волан. — Ну что, все немогузнайствуешь? — улыбнулся Александр Васильевич. — Да будет вам! Как вы, русские, говорите? Кто старое помнит — тому глаз вон? Они обнялись и трижды поцеловались. А случай тот давний произошел еще под Измаилом, когда Де Волан среди других офицеров был впервые приглашен на обед к Суворову. Александр Васильевич тогда, по своему обыкновению, стал задавать присутствующим каверзные вопросы. Отвечать на них следовало быстро и четко. И горе тому, кто будет уличен в «немогузнайстве»!

— Что есть глазомер? — обратился генерал-аншеф к Де Волану. — Не знаю, ваше сиятельство, — спокойно ответил голландец. Суворов переменился в лице: — Эй, Митька, а ну отвори окна да ладану принеси, надо комнату проветрить от этого заразного немогузнайства! Так что есть глазомер? — Не знаю, и не в моих правилах рассуждать о вещах, в коих не уверен, — упорствовал Де Волан. Слово за слово, они уже стояли раскрасневшиеся друг перед другом и кричали, размахивая руками. Вдруг голландец подошел к окну, вскочил на подоконник и был таков. Вслед за ним сиганул и Суворов. Через полчаса они вернулись вместе, уже примирившиеся. — Вот через такое упорство многие великие дела свершаются, — обратился

Суворов к присутствующим. — За это еще Петр Великий голландцев любил!

Решительностью и упорством воздвигнутый

Вместе с Де Воланом Суворов незамедлительно принялся за обустройство границы Бессарабии. Они объехали места предполагаемого возведения крепостей, наметили первоочередной план строительства инженерных сооружений. Главное внимание Суворов уделил укреплению нижнего течения Днестра. «Первоначальнейшим и главнейшим на границе сей» укреплением должна была стать Срединная крепость. Место для нее Суворов выбрал напротив устья реки Ботны, где раскинулась обширная равнина и была удобная переправа через Днестр. К началу 1793 года проект укрепления границы направили на согласование в Петербург. Суворов, стремительный и решительный на поле боя, не привык медлить и в мирное время. Не дожидаясь высочайшего утверждения проекта, он заключил договора с подрядчиками на строительство и поставку материалов. А поскольку денег на задатки у него не было, то выписал векселя. «Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно, — писал Суворов в Петербург статс-секретарю по военным делам Петру Ивановичу Турчин-

скому. — Вы говорите, их не надобно; это надлежало мне сказать в Петербурге. Так сей год повороту нет; будущий год в вашей власти. Присылайте деньги и с ними хоть вашего казначея». Однако желчный тон Суворова не встретил понимания в Петербурге. В апреле 1793 года в Херсон пришел рескрипт Екатерины II. Инженерные проекты одобрялись в целом, однако некоторые работы за недостатком в казне средств приостанавливались на неопределенный срок, в других же было велено не спешить. «Боже мой, в каких я подлостях, — писал Суворов в письме Хвостову, — и кн. Григорий Александрович [Потемкин] никогда так меня не унижал». Денег казна не давала, а подрядчикам надо было платить. Суворов занял 100 тысяч рублей у командующего

Греки называли реку Днестр — Тирас. Отсюда и произошло название города Тирасполя, ставшего российским форпостом в Бессарабии. Открытки с видами Бессарабии конца XIX века.

Turks, including supervising the construction of fortifications, and command of the forces in Yekaterinoslav province and the northern Black Sea region. Suvorov was also to assess the security of the borders and report back to the capital on the measures required “to render them safe from enemy attack”. Additionally, he was to make every effort to gather information on the mood of the populace beyond the Dniester, including questioning merchants and others crossing from the right bank. At Kherson Suvorov was reunited with an old acquaintance, the Dutch military engineer Franz Pavlovich (François Sainte) de Wollant. “Well, are you still ‘don’t knowing’?” Alexander Vasilyevich inquired with a smile. “Be off with you! What’s that Russian saying? He who brings up the past, should lose an eye?”

They hugged and kissed each other’s cheeks. The incident referred to had taken place during the siege of Izmail, the first time De Wollant had been invited with other officers to dine with Suvorov. Alexander Vasilyevich, as was his habit, had begun to ask his guests tricky questions. They were expected to answer quickly and precisely. And woe betide anyone who uttered the words “I don’t know.” “What’s ‘measurement by eye’?” the General-en-Chef asked De Wollant. “I don’t know, Your Excellency,” the Dutchman calmly replied. The expression on Suvorov’s face changed. “Hey, Mitka, throw open the window and fetch some incense. We need to air the room to get rid of this infectious ‘Don’t know’! So, what is ‘measurement by eye’?”

Блестящий военный инженер, Франц Де Волан участвовал в штурме Измаила и других крепостей. Составил карты отвоеванных у турок территорий. Был первым архитектором Одессы, Тирасполя, Новочеркасска и Овидиополя. «Штурм Измаила 11 декабря 1790 года». Раскрашенная гравюра Самойло Шифляра по рисунку Михаила Матвеевича Иванова. Конец XVIII века. The brilliant military engineer De Wollant took part in the storming of Izmail and other fortresses. He made maps of the territories seized from the Turks and was the first architect of Odessa, Tiraspol, Novocherkassk and Ovidiopol. The Storm of Izmail on 11 December 1790. Tinted engraving by Samuel Chifflard after a drawing by Mikhail Matveyevich Ivanov. Late 18th century.

The Greek name for the River Dniester was Tiras. Hence the name of the city of Tiraspol that became a Russian advance-post in Bessarabia. Postcards showing views of Bessarabia in the late 19th century.

Тираспольская крепость была построена по всем правилам фортификационного искусства. Она представляла собой восьмиугольник, вокруг — земляной вал и широкий ров. Внутри находились казармы, дом коменданта, военный госпиталь, пороховые погреба. Над этими строениями возвышалась церковь святого Андрея Первозванного. The Tiraspol fortress was built according the all the rules of fortification. It took the form of an octagon encircled by an earthen rampart and a wide ditch. Inside were barracks, the commandant’s house, a military hospital and powder magazines. Rising above the other buildings was the Church of St Andrew the First-Called.

Поэт и переводчик Александр Хвостов в 1790-х годах представлял интересы России в Константинополе. Литография Игнатия Щедровского. 1830—1840-е годы. The poet and translator Alexander Khvostov represented Russia’s interests in Constantinople in the 1790s. Lithograph by Ignaty Shchedrovsky. 1830s—40s.

“I don’t know and I am not in the habit of discussing matters of which I am not certain,” De Wollant said stubbornly. One hasty word led to another and soon they were standing red-faced, shouting at each other and waving their arms. Suddenly the Dutchman dashed over to the window, hopped onto the sill and was gone. Suvorov leapt after him. Half an hour later they came back together, having made up. “It’s with that kind of stubbornness that many great things are achieved,” Suvorov told those around the table. “That’s why Peter the Great in his time was so fond of the Dutch!”

A product of decisiveness and stubbornness Working with De Wollant, Suvorov immediately set about strengthening the border. They toured the proposed sites for the construction of fortresses and sketched out preliminary plans for the military installations. Suvorov devoted most attention to the fortification of the lower reaches of the Dniester. “The primary and most important [stronghold] on this border” was

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Черноморским флотом адмирала Николая Семеновича Мордвинова и распорядился готовить к продаже свои новгородские имения. К счастью, к крайним мерам прибегать не пришлось. Императрица, узнав, что Суворов собрался строить укрепления на собственные деньги, растрогалась и велела уплатить долг, а также выделить из казны дополнительные средства на возведение крепостей. Крепость Срединная, давшая начало городу Тирасполь, была заложена Суворовым 22 июня 1793 года.

Узилище декабриста «Тирасполь, пограничный город, находящийся в 89 верстах от Овидиополя, стоит на том месте, на котором несколько лет назад молдавская слобода Суклея имела

свое поселение. Днестр, извиваясь вдоль оного и уравнивая быстрые струи свои с пологими веселыми берегами, делает положение его весьма приятным. Наша сторона степная, но турецкая покрыта по опушке мелким кустарником, за коим видны сенокосы и небольшие пригорки. Новый сей город выстраивается по плану широкими улицами, имеет в себе до 350 дворов, и жителей оного суть русские старообрядцы, малороссияне, молдованы, валахи, евреи и цыгане. В версте от него большая земляная крепость с крепким гарнизоном защищает наш рубеж, и никому не позволяется переплывать далее половины реки. Уезд Тираспольский простирается с лишком на 300 верст», — писал Павел Сумароков в книге «Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году».

Памятник Владимиру Раевскому в Тирасполе. О нем писал советский поэт Евгений Евтушенко: «Был Раевский на допросах чист. Не предатель был додекабрист…» The monument to Vladimir Rayevksy in Tiraspol. Rayevsky was banished to Siberia. He came under the amnesty of 1856, but made only a brief visit to European Russia, before returning to his place of exile near Irkutsk, where he died in 1872.

В конце XIX века железная дорога соединила Тирасполь сначала с Одессой, а затем с Кишиневым, но он сохранил очарование южного провинциального городка. Открытки конца XIX века. In the later 1800s the railway linked Tiraspol first to Odessa and then to Kishinev (Chisinau), but it retained the charm of a southern provincial town.

Late 19th-century postcards.

to be the Middle Fortress. The site Suvorov chose for it was opposite the mouth of the River Botna, where there was an extensive plain and a convenient crossing of the Dniester. By early 1793 the plans for the fortification of the border were sent off to St Petersburg for approval. Impetuous and decisive on the battlefield, Suvorov was not in the habit of dawdling in peacetime either. Without waiting for the Empress to confirm the project, he concluded contracts for the construction work and supply of materials. And since he had no cash to pay advances, he issued promissory notes. “A year would have been lost, if I had delayed only a little here with contracts that the country cannot do without,” Suvorov wrote to the Secretary of State for War, Piotr Ivanovich Turchinsky, in St Petersburg. “You claim that they are unnecessary; I should have been informed of that in St Petersburg. Well, this year there is no going back; the coming

year is in your power. Send the money — and your paymaster with it, if you will.” Suvorov’s acrimonious tone failed to strike the right note in the capital. In April 1793 Catherine II’s decision arrived in Kherson. The fortification plans were approved in gen-

Тираспольская крепость в 1800 году была признана наилучшей из крепостей на юго-западе России, однако как оборонительное сооружение так никогда и не сыграла своей роли. В 1812 году подписанием Бухарестского мирного договора завершилась очередная война с Османской империей, и граница России отодвинулась до реки Прут, а Тирасполь утратил свое значение. В 1826 году крепость понизили в классе, а в 1835-м и вовсе упразднили. Зато Тираспольская крепость вошла в историю декабристского движения. Здесь с 1822 по 1826 год находился под арестом Владимир Федосеевич Раевский, деятельный участник «Союза благоденствия», а затем Южного тайного общества. Раевский отрыто проповедовал идеи свободы, равенства, братства среди солдат в ланкастерской школе взаимного обучения, начальником которой был назначен в 1821 году. В феврале 1822 года главнокомандующий 2-й армии генерал Петр Христианович Витгенштейн, ознакомившись с донесениями тайной полиции, отдал приказ командиру корпуса, где служил Раевский: «Судить его, Раевского, военным судом. Суд сей учредить в Тирасполе под непосредственным Вашего превосходительства надзором, которому поставить в строгую обязанность открыть и самый источник предпринимаемых майором Раевским замыслов и содействующих ему в том лиц...»

eral, but due to a lack of funds in the Treasury some elements were postponed indefinitely, while others were not to be hurried. “My God, the infamy into which I have fallen,” Suvorov wrote to Khvostov. “Even [the late Prince Potemkin] never humiliated me so.” The Treasury did not provide the money, but the contractors had to be paid. Suvorov borrowed 100,000 roubles from Admiral Mordvinov, the commander of the Black Sea Fleet, and gave instructions to prepare for the sale of his Novgorodian estates. Fortunately, he was spared having to take such extreme steps. When she learnt that Suvorov intended to build the fortifications at his own expense, the Empress was moved and gave orders for the debt to be settled and for additional funds to be made available from the Treasury for the construction of the fortresses. The Middle Fortress that gave birth to the city of Tiraspol was founded by Suvorov on 22 June 1793.

Jail for a Decembrist By 1800 the Tiraspol Fortress was acknowledged to be the best stronghold in south-west Russia, but its qualities were

Сохранились свидетельства о том, что находившийся в то время в Кишиневе поэт Александр Пушкин предупреждал Раевского о возможном аресте, а потом не раз навещал его в Тираспольской крепости.

В бурях XX века В XIX веке Тирасполь оставался типичным провинциальным городком. Две-три пыльные площади, бульвары с белыми акациями, несколько рестораций, главными посетителями которых были офицеры расквартированных здесь кавалерийских частей… Сонное течение провинциальной жизни нарушила Гражданская война. В начале 1918 года Румыния оккупировала правобережье Днестра, и Тирасполь вновь стал пограничным городом. Несколько раз он переходил из рук в руки. Тут побывали румынские и австро-венгерские войска, французский экспедиционный корпус и отряды генерала Деникина. Наконец, кавалерийская бригада Котовского утвердила в городе власть большевиков. В 1924 году по инициативе Григория Котовского на левом берегу Днестра была создана Молдавская Автономная Советская Социалистическая Республика в составе Украинской ССР. Формально в нее входила и оккупированная Румынией территория на правом берегу Днестра. Столицей МАССР стал Тирасполь. В Тирасполе родился и работал один из основоположников русского авангарда художник Михаил Ларионов. Здесь в начале XX века им были написаны картины «Розовый куст», «Сирень», «Цветущие акации», «Угол сарая: часы вечера» и многие другие. Фотография середины 1900-х годов. Слева от Ларионова (в центре) его дед по материнской линии Федосей Петровский. One of the founders of Russian artistic avantgarde, Mikhail Larionov, was born in Tiraspol and worked there. In the early 1900s he painted Rose Bush, Lilac, Flowering Acacia, Corner of a Barn: the Evening Hours and many more works in the city. Photograph circa 1905. To the left of Larionov (in the centre) is his maternal grandfather Fedosei Petrovsky.

never tested in warfare. In 1812 another war with the Ottoman Empire ended with the signing of the Treaty of Bucharest; Russia’s border shifted to the River Pruth and Tiraspol lost its significance. In 1826 the status of the fortress was reduced and in 1835 it was abandoned altogether.

Окружив отряд белогвардейцев в районе Тирасполя, Григорий Котовский через парламентеров предложил им сдаться, обещая сохранить жизнь. И слово свое сдержал. И хотя такое великодушие не вызвало восторга в Реввоенсовете, за бои по освобождению Тирасполя Котовский был награжден орденом Красного Знамени. Портрет работы С. Яковлева. When he surrounded a White Army detachment in the city, Grigory Kotovsky gave them the chance to surrender, promising to spare their lives. He kept his word and although such magnanimity did not please the Revolutionary Military Council, he was nonetheless awarded the Order of the Red Banner for taking Tiraspol. Portrait by S. Yakovlev.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Сегодня основанный полководцем Александром Суворовым город Тирасполь является столицей непризнанной Приднестровской Молдавской Республики.

Today the city of Tiraspol, founded by Alexander Suvorov, is the capital of the unrecognized Pridnestrovian Moldavian Republic.

Во время Великой Отечественной войны город был сильно разрушен — впоследствии его пришлось отстраивать практически заново. Однако сохранились основные постройки суворовского времени — помещения для хранения оружия, штаб и казармы. Их разобрали только в середине шестидесятых годов, и на месте бывшей крепости поднялся крупнейший в городе жилой массив. Чудом сохранились только бастион Святого Владимира с пороховым погребом и двухэтажный жилой дом, находившийся при крепостном госпитале.

Вид на центральную магистраль Тирасполя с птичьего полета. Фотография 1970-х годов.

Before that, though, the Tiraspol Fortress did manage to go down in the history of the Decembrist movement. From 1822 to 1826 it was the place of detention of Vladimir Rayevsky, an active member of the “Union of Prosperity” and then of the Southern Secret Society. Rayevsky had openly preached ideas of liberty, equality and fraternity among the soldier pupils of the Lancasterian monitorial-system school that he was appointed to head in 1821. In February 1822, after receiving reports from the secret police, General Wittgenstein, the commander-in-chief of the 2nd Army, instructed the head of Rayevsky’s corps to bring him before a court martial. “Establish this court at Tiraspol under [your own] immediate supervision with strict instructions to uncover both the source of the schemes undertaken by Major Rayevsky and the persons who have assisted him.” There is evidence that the great Russian poet Alexander Pushkin, who was in Kishinev at that time, warned Rayevsky of his possible arrest and then visited him several times in the Tiraspol Fortress.

In the storms of the twentieth century

Справа. Памятник Александру Суворову, работы скульпторов Владимира и Валентина Артамоновых, установили на главной площади Тирасполя 23 июня 1979 года. A bird’s-eye view of Tiraspol’s main thoroughfare. 1970s photograph. Right. The monument to Alexander Suvorov created by the sculptors Vladimir and Valentina Artamonov was unveiled on Tiraspol’s main square on 23 June 1979.

In the nineteenth century Tiraspol remained a typical provincial town. Two or three dusty squares, boulevards with white acacias, a few restaurants, the main customers of which were officers from the cavalry units quartered there. The sleepy course of provincial life was disrupted by the Civil War. Early in 1918 Romania occupied the right bank of the Dniester and Tiraspol again became a border town. It changed hands several times before Kotovsky’s cavalry brigade finally established Bolshevik rule in the place. During the Second World War the city was heavily damaged and subsequently had to be rebuilt almost from scratch. But the main structures from Suvorov’s time did survive — armouries, barracks and a HQ building. They were dismantled only in the mid-1960s, when the largest residential district in the city was created on the site of the old fortress. The St Vladimir Bastion alone miraculously survived with a powder magazine and a two-storey dwelling house that belonged to the fortress infirmary.

ВЕЛИКИЕ О ВЕЛИКИХ

В плеяде великих имен, которые, как звезды, освещают всемирную историю, этот человек занимает первое место. Вся жизнь Гая Юлия Цезаря стала эталоном, по которому человечество до сих пор судит о делах полковод-

СВЕТОНИЙ О ГАЕ ЮЛИИ ЦЕЗАРЕ

Божественный и непревзойденный

На шестнадцатом году он потерял отца. <…> Лишенный и жреческого сана, и жениного приданого, и родового наследства, он был причислен к противникам диктатора и даже вынужден скрываться… Сулла долго отвечал отказами на просьбы своих преданных и видных приверженцев, а те настаивали и упорствовали; наконец, как известно, Сулла сдался, но воскликнул, повинуясь то ли божественному внушению, то ли собственному чутью: «Ваша победа, получайте его! но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев!»

…Полагают, что Цезаря поработила привычка к власти, и поэтому он, взвесив свои и вражеские силы, воспользовался случаем захватить верховное господство, о котором мечтал с ранних лет. Так думал, по-видимому, и Цицерон, когда в третьей книге «Об обязанностях» писал, что у Цезаря всегда были на устах стихи Еврипида, которые он переводит так: Коль преступить закон — то ради царства; А в остальном его ты должен чтить.

…Он решил уехать на Родос, чтобы скрыться от недругов и чтобы воспользоваться досугом и отдыхом для занятий с Аполлонием Молоном, знаменитым в то время учителем красноречия. Во время этого переезда, уже в зимнюю пору, он возле острова Фармакуссы попался в руки пиратам и к великому своему негодованию оставался у них в плену около сорока дней. При нем были только врач и двое служителей: остальных спутников и рабов он сразу разослал за деньгами для выкупа. Но когда, наконец, он выплатил пиратам пятьдесят талантов и был высажен на берег, то без промедления собрал флот, погнался за ними по пятам, захватил их и казнил той самой казнью, какой не раз, шутя, им грозил.

цев и государственных деятелей. И эталоном до сих пор непревзойденным — ибо он определил судьбу не отдельно взятого, хоть и величайшего, государства, а западной цивилизации вообще. Книгой «Божественный Юлий» открывается сочинение Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати Цезарей»,

В должности квестора он получил назначение в Дальнюю Испанию. Там он, по поручению претора объезжая однажды для судопроизводства общинные собрания, прибыл в Гадес и увидел в храме Геркулеса статую Великого Александра. Он вздохнул, словно почувствовав отвращение к своей бездеятельности, — ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте уже покорил мир, — и тотчас стал добиваться увольнения, чтобы затем в столице воспользоваться первым же случаем для более великих дел.

избранные фрагменты из которой мы предлагаем вашему вниманию.

Вверху. Гай Юлий Цезарь. Портрет работы Питера Пауля Рубенса. XVII век.

Вернувшись из Испании в Рим, он переправился в Македонию и там, продержав Помпея почти четыре месяца в кольце мощных укреплений, разбил его, наконец, в фарсальском сражении и преследовал бегущего до Александрии, где нашел его уже убитым. Так как он видел, что царь Птолемей и против него замышляет злое, ему пришлось вести здесь необычайно трудную войну, в невыгодном месте и в невыгодное время: зимой, без припасов, без подготовки, в столице богатого и хитрого врага. Победив, он отдал египетское царство Клеопатре и ее младшему брату, не решаясь обратить его в провинцию, чтобы какой-нибудь предприимчивый наместник не смог опереться на нее для новых смут. Из Александрии он направился в Сирию и затем в Понт, обеспокоенный вестями о Фарнаке, сыне Митридата Великого, который воспользовался случаем начать войну и уже был опьянен многими успехами. На пятый день своего прибытия, через четыре часа после его появления, Цезарь разгромил его в одном-единственном бою. Потом он часто поминал, как посчастливилось Помпею стяжать славу полководца победами над неприятелем, который не умеет воевать. После этого он победил в Африке Сципиона и Юбу, у которых искали прибежища остатки неприятелей, и в Испании — сыновей Помпея. Во всей междоусобной войне он не понес ни одного поражения. Терпеть неудачи случалось лишь его легатам… Оружием и конем он владел замечательно, выносливость его превосходила всякое вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в наемной повозке, делая по сотне миль в день, реки преодолевая вплавь или с помощью надутых мехов, так что часто опережал даже вестников о себе. Трудно сказать, осторожности или смелости было больше в его военных предприятиях. Он никогда не вел войска по дорогам, удобным для засады, не разведав предварительно местности; в Британию он переправился не раньше, чем сам обследовал пристани, морские пути и подступы к острову. И он же, узнав об осаде его лагерей в Германии, сквозь неприятельские посты, переодетый в галльское платье, проскользнул к своим. Из Брундизия в Диррахий он переправился зимой, между вражескими кораблями, оставив войскам приказ следовать за ним; а когда они замешкались и он напрасно торопил их, посылая гонцов, то, наконец, сам, ночью, втайне, один, закутавшись в плащ, пустился к ним на маленьком суденышке, и не раньше открыл себя, не раньше позволил кормчему отступить перед бурей, чем лодку почти затопило волнами.

Никогда никакие суеверия не вынуждали его оставить или отложить предприятие. Он не отложил выступления против Сципиона и Юбы из-за того, что при жертвоприношении животное вырвалось у него из рук. Даже когда он оступился, сходя с корабля, то обратил это в хорошее предзнаменование, воскликнув: «Ты в моих руках, Африка!» В сражения он вступал не только по расчету, но и по случаю, часто сразу после перехода, иногда в самую жестокую непогоду, когда меньше всего этого от него ожидали. Только под конец жизни он стал осторожнее принимать бой: чем больше за ним побед, рассуждал он, тем меньше следует полагаться на случай, так как никакая победа не принесет ему столько, сколько может отнять одно поражение. Обращая неприятеля в бегство, он всякий раз отбивал у него и лагерь, не давая ему оправиться от испуга. Если успех колебался, он отсылал прочь лошадей, прежде всего — свою, чтобы воины держались поневоле, лишенные возможности к бегству. Не меньшим было и его присутствие духа, а обнаруживалось оно еще разительнее. После сражения при Фарсале, уже отправив войско в Азию, он переправлялся в лодке перевозчика через Геллеспонт, как вдруг встретил враждебного ему Луция Кассия с десятью военными кораблями; но вместо того, чтобы обратиться в бегство, Цезарь, подойдя к нему вплотную, сам потребовал его сдачи, и тот, покорный, перешел к нему. В Александрии, во время битвы за мост, он был оттеснен внезапно прорвавшимся неприятелем к маленькому челноку; но так как множество воинов рвалось за ним туда же, он спрыгнул в воду и вплавь спасся на ближайший корабль, проплыв двести

Благодаря тому, что «Записки о Галльской войне», написанные самим Цезарем, очень подробны, о его кампаниях историкам известно намного больше, чем о походах всех остальных римских полководцев. Выше. Карта Галлии времен Юлия Цезаря.

Луций Корнелий Сулла, прозванный Счастливым. Гравюра резцом. XVIII век. С приходом к власти Суллы Цезарь был лишен жреческого сана.

minds about the greats

пайка: те, кто побогаче, брались заботиться о тех, кто победнее. И за все время долгой войны ни один солдат не покинул его; а многие пленники, которым враги предлагали оставить жизнь, если они пойдут воевать против Цезаря, отвечали на это отказом.

Слева. Цицерон. Мраморный бюст. I век до н. э.

В еликие о великих

g reat

О «Записках» Цезаря Цицерон отзывался так: «Записки, им сочиненные, заслуживают высшей похвалы: в них есть нагая простота и прелесть, свободные от пышного ораторского облачения. Он хотел только подготовить все, что нужно для тех, кто пожелает писать историю, но угодил, пожалуй, лишь глупцам, которым захочется разукрасить его рассказ своими завитушками, разумные же люди после него уже не смеют взяться за перо».

шагов с поднятой рукой, чтобы не замочить свои таблички, и закусив зубами волочащийся плащ, чтобы не оставить его в добычу неприятелю. Воинов он ценил не за нрав и не за род и богатство, а только за мужество; а в обращении с ними одинаково бывал и взыскателен и снисходителен. Не всегда и не везде он держал их в строгости, а только при близости неприятеля; но тогда уже требовал от них самого беспрекословного повиновения и порядка, не предупреждал ни о походе, ни о сражении, и держал в постоянной напряженной готовности внезапно выступить куда угодно. Часто он выводил их даже без надобности, особенно в дожди и в праздники. А нередко, отдав приказ не терять его из виду, он скрывался из лагеря днем или ночью и пускался в далекие прогулки, чтобы утомить отстававших от него солдат.

Проступки солдат он не всегда замечал и не всегда должным образом наказывал. Беглецов и бунтовщиков он преследовал и карал жестоко, а на остальное смотрел сквозь пальцы. А иногда после большого и удачного сражения он освобождал их от всех обязанностей и давал полную волю отдохнуть и разгуляться, похваляясь обычно, что его солдаты и среди благовоний умеют отлично сражаться. На сходках он обращался к ним не «воины!», а ласковее: «соратники!» Заботясь об их виде, он награждал их оружием, украшенным серебром и золотом, как для красоты, так и затем, чтобы они крепче держали его в сражении из страха потерять ценную вещь… Всем этим он добился от солдат редкой преданности и отваги. Когда началась гражданская война, все центурионы всех легионов предложили ему снарядить по всаднику из своих сбережений, а солдаты обещали ему служить добровольно, без жалованья и

Мятежей в его войсках за десять лет галльских войн не случилось ни разу, в гражданской войне — лишь несколько раз; но солдаты тотчас возвращались к порядку, и не столько из-за отзывчивости полководца, сколько из уважения к нему: Цезарь никогда не уступал мятежникам, а всегда решительно шел против них. Желая пополнить поредевшее население города, он издал закон, чтобы никакой гражданин старше двадцати и моложе сорока лет, не находящийся на военной службе, не покидал бы Италию дольше, чем на три года; чтобы никто из сенаторских детей не уезжал из страны иначе, как в составе военной или гражданской свиты при должностном лице; и чтобы скотовладельцы не менее трети своих пастухов набирали из взрослых свободнорожденных людей. Всем, кто в Риме занимался медициной, и всем преподавателям благородных искусств он даровал римское гражданство, чтобы они и сами охотнее селились в городе, и привлекали других. Особенно строго соблюдал он законы против роскоши: вокруг рынка он расставил сторожей, чтобы они отбирали и приносили к нему запрещенные яства, а если что ускользало от сторожей, он иногда посылал ликторов с солдатами, чтобы забирать уже поданные блюда прямо со столов.

К друзьям он был всегда внимателен и добр: когда однажды он ехал с Гаем Оппием через глухой лес и того свалила внезапная болезнь, он уступил другу единственный кров, а сам ночевал на голой земле под открытым небом. А когда он уже стоял у власти, то некоторых людей самого низкого звания он возвысил до почетных должностей, и в ответ на упреки прямо сказал, что если бы он был обязан своим достоинством разбойникам и головорезам, он и им отплатил бы такой же благодарностью. Гней Помпей. Мраморный бюст. I век до н. э.

Его умеренность и милосердие, как в ходе гражданской войны, так и после победы, были удивительны. Между тем, как Помпей объявил своими врагами всех, кто не встанет на защиту республики, Цезарь провозгласил, что тех, кто воздержится и ни к кому не примкнет, он будет считать друзьями. Всем, кого он произвел в чины по советам Помпея, он предоставил возможность перейти на сторону Помпея.

«Гней Помпей неоднократно утверждал, что Цезарь оттого пошел на всеобщую смуту и переворот, что из своих частных средств он не мог ни окончить построек, которые начал, ни оправдать ожидания, которые возбуждало в народе его возвращение», — писал Светоний.

Выше. Царь Птолемей XII был изгнан из Египта и бежал в Рим искать поддержки. Впоследствии он передал трон своей дочери Клеопатре VII (справа). Бюсты I века до н. э.

При Фарсале он призвал своих воинов щадить жизнь римских граждан, а потом позволил каждому из своих сохранить жизнь одному из неприятелей. Никто не погиб от него иначе, как на войне… Наконец, в последние годы он даже позволил вернуться в Италию всем, кто еще не получил прощения, и открыл им доступ к государственным должностям и во-

«Смерть Цезаря». С картины Фридриха Генриха Фюгера. 1815 год.

«…Именно такого рода смерть была ему почти желанна, — писал Светоний. — Так, когда он читал у Ксенофонта, как Кир в предсмертном недуге делал распоряжения о своем погребенье, он с отвращением отозвался о столь медленной кончине и пожелал себе смерти внезапной и быстрой».

Вина он пил очень мало: этого не отрицают даже его враги. Марку Катону принадлежат слова: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым». В отношении же еды он, как показывает Гай Оппий, был настолько неприхотлив, что когда у кого-то на обеде было подано старое масло вместо

Из всех древних народов лишь римляне имели обыкновение возводить полевые укрепления во время походов. Они никогда не вступали в сражение без укрепленного лагеря, где находились резервы и раненые и была сложена поклажа. На месте долговременных римских укреплений иногда возникали города. Например, по преданию, Лондон был основан на том месте, где находился лагерь Цезаря. Крепость древних римлян. С гравюры XIX века.

О любви Цезаря к Клеопатре Светоний писал: «…с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть через весь Египет до самой Эфиопии, если бы войско не отказалось за ним следовать; наконец, он пригласил ее в Рим и отпустил с великими почестями и богатыми дарами, позволив ей даже назвать новорожденного сына его именем».

свежего, и остальные гости от него отказались, он один брал его даже больше обычного, чтобы не показать, будто он упрекает хозяина в небрежности или невежливости. В красноречии и в военном искусстве он стяжал не меньшую, если не большую славу, чем лучшие их знатоки. После обвинения Долабеллы все без спору признали его одним из лучших судебных ораторов Рима. Во всяком случае, Цицерон, перечисляя ораторов в своем «Бруте», заявляет, что не видел никого, кто превосходил бы Цезаря, и называет его слог изящным, блестящим, и даже великолепным и благородным.

енным постам. Даже статуи Луция Суллы и Помпея, разбитые народом, он приказал восстановить. И когда впоследствии против него говорилось или замышлялось что-нибудь опасное, он старался это пресекать, но не наказывать.

Бюст Марка Юния Брута работы Микеланджело Буонарроти. 1539 год. Увидев среди заговорщиков Брута, Цезарь воскликнул: «И ты, дитя мое!»

Однако все это перевешивают его слова и дела иного рода: поэтому даже считается, что он был повинен в злоупотреблении властью и убит заслуженно. Мало того, что он принимал почести сверх всякой меры: бессменное консульство, пожизненную диктатуру, попечение о нравах, затем имя императора, прозвание отца отечества, статую среди царских статуй, возвышенное место в театре, — он даже допустил в свою честь постановления, превосходящие человеческий предел: золотое кресло в сенате и суде, священную колесницу и носилки при цирковых процессиях, храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, место за угощением для богов жреца, новых луперков, название

месяца по его имени; и все эти почести он получал и раздавал по собственному произволу. У некоторых друзей осталось подозрение, что Цезарь сам не хотел дольше жить, а оттого и не заботился о слабеющем здоровье и пренебрегал предостережениями знамений и советами друзей. Иные думают, что он полагался на последнее постановление и клятву сената и после этого даже отказался от сопровождавшей его охраны из испанцев с мечами: другие, напротив, полагают, что он предпочитал один раз встретиться с грозящим отовсюду коварством, чем в вечной тревоге его избегать. Некоторые даже передают, что он часто говорил: жизнь его дорога не столько ему, сколько государству — сам он давно уж достиг полноты власти и славы, государство же, если что с ним случится, не будет знать покоя, а только ввергнется во много более бедственные гражданские войны. Перевод М. Л. Гаспарова

Трасса тысячи виражей

Interfoto/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Ведущая рубрики Ия Жукова. Монако. 2007 год.

Ия ЖУКОВА / by Iya ZHUKOVA

the circuit of a thousand bends Гоночная трасса «Гран-При Монако», один из этапов «Формулы-1». Выше. Герб княжества Монако. Изображенные на гербе монахи с мечами символизируют Франсуа Гримальди, основателя правящей династии. Переодевшись монахом, Гримальди проник в генуэзскую крепость и захватил ее.

The track for the Monaco Grand Prix, one of the stages of the Formula 1 championship. Above. The arms of the Principality of Monaco. The monks with swords shown on the coat of arms represent François Grimaldi, the founder of the ruling dynasty. In that disguise he entered and seize the Genoese fortress.

Special columnist Iya Zhukova. Monaco. 2007

На побережье Средиземного моря, между французским городком Ниццей и итальянским Сан-Ремо, располагается княжество Монако. Если не считать Ватикана, Монако — самое маленькое государство Европы, где проживает более тридцати тысяч человек, из которых около шести тысяч местные уроженцы — монегаски, остальные — выходцы из Франции, Италии, Англии. Окаймляют Монако альпийские вершины, на протяжении столетий защищавшие страну и от холодных ветров с севера, и от вторжения непрошеных гостей. В наши дни вопросы обороны княжества взяла на себя соседняя Франция, а князя Монако (или принца, как этот титул называют в Европе) охраняет немногочисленная гвардия. А вот за порядком в княжестве следят 400 полицейских — ведь сюда приезжают толпы людей со всех концов света!

On the Mediterranean coast, between the French city of Nice and Italian San Remo lies the principality of Monaco. Apart from the Vatican, Monaco is the smallest state in Europe. It has an area of less than two square kilometres. This tiny patch of land is inhabited by over 30,000 people, of which around 6,000 are native-born Monegasques, the rest incomers from France, Italy, Britain and elsewhere. Monaco is hemmed in by the Maritime Alps that for centuries have protected the country from both cold northern winds and invasions by uninvited guests. Today neighbouring France has taken upon itself the defence of the principality, while the ruling Prince of Monaco is protected by a small, mainly ceremonial bodyguard. Law and order in the principality is maintained by a police force of 400 — besides the locals they deal with visitors from all corners of the world.

Гонки проходят прямо по улицам Монако. Это одна из самых «тихоходных» гоночных трасс мира: средняя скорость болидов не превышает 150 километров в час. Но соревнования в Монако профессионалы недаром называют «Дьявольская карусель» и «Гонка тысячи виражей»…

Эпизод борьбы между Ачилем Варци и Тацио Нуволари во время гонок «Гран-При Монако» 1933 года. An episode in the contest between Italian rivals Achille Varzi and Tazio Nuvolari for the 1933 Monaco Grand Prix.

Дуэль двух болидов. Британский гонщик Тони Брукс уступает пальму первенства австралийцу Джеку Брэбэму. 1959 год.

Эта площадь знаменита старинным храмом, построенным там, куда, по преданию, в IV веке после шторма был выброшен волнами корабль. На нем везли останки корсиканской мученицы святой Девот. С тех пор она почитается как небесная покровительница Монако. Согласно другой легенде, вор, попытавшийся скрыться в море с чудодейственными мощами, был схвачен местным рыбаком, который сжег лодку похитителя. В память об этом событии ежегодно в канун Дня святой Девот (26 января) монегаски сжигают лодку. После старта, еще не успев набрать скорость, пилот делает резкий поворот. Десятки машин переворачивались

Dpa/PHOTAS

Логотип Автомобильного клуба Монако, который занимается организацией гонок «Формула-1». The logo of the Automobile Club de Monaco that organizes the annual Formula 1 race.

Начало: площадь Святой Девот и МонтеКарло

Столицы как таковой у княжества нет: это государство состоит из четырех округов, не имеющих четких границ между собой: Монако, Монте-Карло, Ла-Кондамин и Фонвьель.

Dpa/PHOTAS

A wonderful climate and the famous Casino have turned Monaco into one of the most prestigious tourist centres in the world. But the principality can boast more than luxurious gambling halls and the famous opera theatre, where at various times Chaliapin, Caruso and Pavarotti sang. For many people the city-state is famous above all for the Monaco Grand Prix, the annual international competition that is one of the stages of the Formula 1 World Championships

The History of the Grand Prix

PA Photos/PHOTAS

The race takes place on the streets of Monaco. This is one of the “slowest” race circuits with the average speed of the cars not exceeding 150 kilometres an hour. But it is not for nothing that professionals call the

Alamy/PHOTAS

Dpa/PHOTAS

Начинаются гонки в районе Ла-Кондамин, недалеко от площади Святой Девот.

The principality does not have a capital as such. The city-state consists of three traditional districts — the Rock, Monte Carlo and La Condamine — but these are subdivided into wards and a new one — Fontvielle — has been added by land reclamation.

A high-speed duel. The British driver Tony Brooks had to accept second place behind the Australian Jack Brabham in 1959.

competition in Monaco the “Devil’s Carrousel” and the Race of a Thousand Bends. The first Grand Prix was organized by Anthony Noghès in 1929. Anthony’s father, Alexandre Noghès, was founding president of the Automobile Club de Monaco which arranged local motorsport events. Soon, however, members of the club considered Monaco worthy of hosting international competitions. Anthony proposed holding a major race actually in the streets of Monte Carlo. Thanks to the support of Prince Louis II of Monaco and the enthusiasm of the outstanding Monegasque driver Louis Chiron, the idea became a reality and then an annual event.

Считаные секунды отделяют Дэвида Култхарда от победы в соревнованиях «Формулы-1». 2002 год. Слева. Церковь Святой Девот. David Coulthard just seconds from victory in the 2002 race. Left. The Church of Sainte Devote.

Монако. 28 мая 2006 года. Поворот Ла-Раскасс. Во время отборочных соревнований, за день до гонок, Шумахер развернул здесь свой болид, заблокировав трассу. Его время было аннулировано, и в самой гонке он смог занять лишь пятое место. Правее. Знаменитый немецкий гонщик Михаил Шумахер. В его активе — пять побед в «Гран-При Монако». Monaco. 28 May 2006.La Rascasse. Michael Schumacher’s actions during qualifying the day before were deemed to be deliberate and he was consigned to the back of the starting grid. He had to fight his way past almost the entire field to finally take fifth place. Far right. The famous German racing driver Michael Schumacher retired with five wins at Monaco to his credit.

Dpa/PHOTAS

История «Большого Приза»

Первые гонки были организованы Энтони Ноэсом в 1929 году. Отец Энтони, Александр Ноэс, создал Автомобильный клуб Монако, под эгидой которого устраивались гонки местного уровня. Но вскоре члены клуба посчитали Монако достойным претендовать на проведение международных соревнований. Энтони предложил проводить на улицах МонтеКарло автомобильный Гран-При. Благодаря поддержке князя Монако Людовика II и энтузиазму монегаского гонщика Луи Широна эта идея воплотилась в реальность. Трасса в Монако интересна тем, что здесь все зависит не столько от технических параметров автомобиля и мощности двигателя, сколько от ловкости, умения и хладнокровия гонщика-пилота. Бразилец Нельсон Пике говорил: «Гонять по кругу Монако все равно что летать на вертолете в гостиной комнате».

Dpa/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Прекрасный климат и знаменитое Казино превратили Монако в один из самых престижных в мире туристических центров. Однако гордость княжества составляют не только роскошные игровые залы и оперный театр, где в разные годы пели Федор Шаляпин, Энрико Карузо и Лучано Паваротти. Едва ли не в первую очередь своей славой княжество обязано «Гран-При Монако» — ежегодному международному соревнованию, одному из этапов гонок «Формула-1». Автогоночная трасса в Монако — это опасные для жизни крутые повороты, резкие подъемы и спуски. Жажда риска и тяга к приключениям в крови у монегасков. Поэтому неудивительно, что именно здесь был создан наиболее сложный участок гонок.

«Гран-При Монако» — самое значительное событие в календаре «Формулы-1». По популярности эти гонки занимают третье место после олимпиад и чемпионатов мира по футболу. Победив в Монте-Карло, пилот навсегда остается в истории «Формулы-1». The Monaco Grand Prix is a key event in the Formula 1 calendar. The race is the world’s third most popular sporting event after the Olympics and the World Cup. A win at Monaco ensures a driver a place in Formula 1 history. Справа. «Феррари» семикратного чемпиона мира, одного из самых успешных пилотов Михаила Шумахера на гоночной трассе «Формулы-1» в Монако. Именно этому болиду обязан Шумахер своим прозвищем — «Красный барон». Right. The Ferrari of seventimes world champion Michael Schumacher, one of the most successful drivers on the Monaco track. It was from the colour of his car that Schumacher got the nickname of “Red Baron”.

The start: Place de Sainte Devote and Monte Carlo The race begins in the La Condamine district, not far from the Place de Sainte Devote. This square is famous for its old church, constructed, according to legend, on the place where in the fourth century a ship carrying the relics of the Corsican martyr Devote was cast up by a storm. Since then she has been the patron saint of Monaco. According to another legend, a thief who tried to carry the miracle-working relics away by sea was seized by a local fisherman, who set fire to the villain’s boat. In memory of that event the Monegasques burn a boat each year on the eve of the saint’s feast-day (26 January). With barely time to pick up speed after the start, the driver has to make a sharp turn. Dozens of cars have overturned here on the first circuit of the race. After the bend, the driver snakes the length of the casino building

and hurtles around the central square of Monte Carlo. After the difficult decades following the French revolution, the principality was in economic crisis. In the mid-nineteenth century it also lost territory. Charles III staked on the development of tourism and opening casinos. And his gamble paid off. In 1863 the Prince created the Société des Bains de Mer. This company launched several hotels, a theatre and casino and laid the foundations for the future fame and prosperity of the celebrated resort. The Casino is one of the best known sights of the citystate. Its present building was erected to replace its predecessor in 1878 to the design of the architect Charles Garnier, the creator of the Opéra in Paris. The Casino in Monte Carlo is not as large as the Opéra, but no less sumptuous. Visitors are invariably struck by the marble-lined atrium with its 28 Ionic columns made of onyx and the largest hall in the building — the Opera Theatre or Salle Garnier that is adorned with sculptures and frescoes.

Right. The pedestrianized Rue Princesse Caroline in central Monaco was named in honour of the sister of the present prince, Albert II.

Alamy/PHOTAS

Бюст архитектора Шарля Гарнье, создателя Казино в Монте-Карло и парижской Гранд-Опера.

Photononstop/PHOTAS

Монте-Карло. Здание Казино, построенное в 1878 году. Справа. Зал Гарнье в Оперном театре Монте-Карло.

The Casino in Monte Carlo, built in 1878.

A bust of the architect Charles Garnier, creator of the Casino at Monte Carlo and the Opéra in Paris.

Abaca/PHOTAS

Right. The Salle Garnier at the Monte Carlo Opera.

Океанографический музей с подземным аквариумом — одним из самых больших в мире. Жак-Ив Кусто был его директором многие годы.

здесь на первом круге гонок. Миновав поворот, пилот проскальзывает змеей вдоль здания Казино и мчится вокруг центральной площади Монте-Карло. С итальянского языка «Монте-Карло» переводится как «Гора Карла». Имя городу было дано в честь князя Монако Карла III. После Великой французской революции княжество необходимо было выводить из финансового и экономического кризиса. Карл III сделал ставку на развитие туризма и открытие игорных домов. И он не проиграл. В 1863 году принц создал «Общество морских

The Oceanographic Museum with its basement aquarium is one of the largest in the world. Jacques Cousteau was its director for many years.

ванн». В эту компанию входили нескольких отелей, театр и казино. Так закладывалась основа будущей славы и процветания знаменитого курорта. Казино — одна из самых известных достопримечательностей города. Нынешнее здание было возведено на месте старого в 1878 году по проекту архитектора Шарля Гарнье, создавшего Гранд-Опера в Париже. Казино Монте-Карло уступает парижской Опере в размерах, но не в роскоши отделки. Воображение посетителей поражают выложенный мрамором атриум с 28 ионическими колоннами из оникса и самое красивое помещение Казино — Оперный театр, украшенный скульптурами и фресками.

Alamy/PHOTAS

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Справа. Пешеходная улица Принцессы Каролины в центре Монако, названная в честь Каролины Гримальди, сестры князя Монако Альберта II.

Продолжение: гавань и порт Эркюль Объехав площадь Казино, пилот делает крутой поворот у гостиницы «Мирабо», потом еще один — «шпильку», как говорят монегаски, разворачиваясь на 90 градусов в сторону набережной. Затем он въезжает на скорости в темный туннель, идущий вдоль моря. В истории «Гран-При Монако» были две аварии со смертельным исходом, произошедшие на этом месте. Далее пилоты едут вдоль знаменитого порта Эркюль, делая еще один опасный поворот в форме буквы «U». Именно здесь в 2006 году Михаил Шумахер развернул свой автомобиль, закрыв дорогу двум другим гонщикам, Фернандо Алонсо и Марку Веберу, которые пытались его обогнать. Этот знаменитый поворот называется Ла-Раскасс. Недалеко от него находится «Форт Антуан» — театр под открытым небом. После поворота Ла-Раскасс трасса идет параллельно Старому Городу, который называется «Le rocher» («Скала»). В 1910 году принц Альберт I открыл здесь уникальный Океанографический музей. А в XIII веке на этом месте была генуэзская крепость, которую захватил Франсуа Гримальди. В Старом Городе находится и знаменитый кафедральный собор, где хранятся останки князей Монако. Там похоронена и Грейс Келли, супруга князя Ренье III. В 1982 году она разбилась недалеко от Монако, рухнув в пропасть на своем роскошном «ровере». Альберт II, сын Грейс и Ренье, — нынешний монарх княжества.

Завершение круга: Ла-Кондамин Круг трассы замыкается в районе Ла Кондамин, близ улицы Принцессы Каролины. Это необыкновенно уютная пешеходная улица: два ряда апельсиновых деревьев, висячие корзины с цветами, бутики, кафе и рестораны; террасы, которые с наступлением сумерек подсвечиваются фонарями. Недалеко отсюда находится Оружейная площадь с рынком, которому уже более ста лет. Торговые залы рынка выполнены в виде эспланады с висячими садами, фонтаном и красочными торговыми прилавками. Как известно, Монако славится своими уникальными садами. Один из них, Жарден Экзотик, находится в Ла-Кондамин, неподалеку от гоночной трассы. В этом саду представлены несколько тысяч видов растений, которые радуют глаз в любое время года. В наши дни «Гран-При Монако» — самый сложный этап «Формулы-1». Пилоты во время езды по трассе длиной около трех с половиной километров проходят 78 кругов. Им приходится переключать передачу более трех тысяч раз — около 26 переключений в минуту! По сегодняшним стандартам «Гран-При Монако» считается самым опасным для жизни этапом «Формулы-1», и только давняя традиция не позволяет смягчить условия проведения этих гонок.

В Монако этой весной можно посетить: The continuation: The harbour and Port of Hercules

A panoramic view of Monaco showing the shoreline, the port and the race circuit.

Dppi/PHOTAS

Панорама Монако. Вид на побережье, порт и гоночную трассу.

After Casino Square comes a tight corner by the Hotel Mirabeau, then the Grand Hotel hairpin, and another 90° turn towards the sea. Then, at high speed, the cars enter the tunnel that runs along the shore. This is a particularly dangerous moment, not just because of the sudden change from light to dark, but because the aerodynamics of the car alters. The course then runs along the famous Port of Hercules before doubling back in the challenging La Rascasse hairpin. It was here during qualifying in 2006 that Michael Schumacher caused one of the most controver-

sial incidents in recent Formula 1 history: crashing his car and preventing Fernando Alonso and Mark Webber, who were close behind, from bettering his time. A nearby landmark is the open-air Fort Antoine Theatre. After La Rascasse, the course runs beside the old city, known as the Rock. In 1910 Prince Albert I opened a unique Oceanographic Museum here, but back in the thirteenth century it was the site of a Genoese fortress that his ancestor François Grimaldi, the founder of the dynasty, captured. The Rock is the location of the palace and the cathedral where the princely family are buried.

The finishing straight: La Condamine The circuit ends where it started in La Condamine, close to the Rue Princesse Caroline. This is an exceptionally pleasant pedestrian street: two rows of orangetrees, hanging baskets of flowers, boutiques, cafés and restaurants. Terraces are lit up with lanterns as darkness falls. Close by is the Place d’Armes with a market that dates back over 100 years. The market halls take the form of an esplanade with hanging gardens, a fountain and colourful stalls. Monaco is famous for its unique gardens. One of them — the Jardin Exotique — is located in La Condamine, not far from the race track. Several thousand different species of plant grow there. The Monaco Grand Prix remains the most demanding stage of the Formula 1 circuit. The cars make 78 laps of the approximately 3.5-kilometre course. The drivers have to change gear over 3,000 times — around 26 times a minute! By today’s standards the Monaco Grand Prix is considered the least safe of the Formula 1 circuits and only long tradition ensures its place in the calendar each year.

Светские мероприятия: 22—25 мая

Formula One Monaco Grand Prix — соревнования «Формулы-1» на трассе «Гран-При Монако». 23 мая

F1 Drivercast & Theme Party — торжественный вечер для участников «Формулы-1». Он состоится в выставочном зале, где представлена коллекция редких автомобилей, принадлежащая князю Ренье. Шампанское, коктейли, ужин и возможность задать вопрос участникам знаменитых гонок. Место: Les Terrasses de Fontvieille

Экскурсии по городу: Azur Express («Лазурный экспресс») — экскурсионный поезд, отходит от Океанографического музея и проезжает по улицам и аллеям Старого Города, вдоль порта и центра Монте-Карло.

The Circuit de Monaco Walking Map («Карта пешеходной прогулки по трассе») поможет совершить самостоятельную прогулку по трассе гонок «Гран-При». Карту можно получить у консьержа или в ближайшем туристическом центре.

Выставки/музеи: Musee Oceanographique de Monaco et Aquarium — Океанографический музей, где хранится богатейшая коллекция чучел и скелетов морских существ, и Аквариум с подводными обитателями — один из крупнейших в мире. Место: Avenue Saint-Martin Roseraie Princesse Grace — Розарий княгини Грейс. Розарий был открыт в 1984 году князем Ренье III в память о его супруге Грейс, погибшей в автокатастрофе. Воздух здесь напоен ароматами пяти тысяч розовых кустов, более 150 видов из них — уникальные сорта от лучших европейских и американских селекционеров. Место: Park Fontvielle

Резиденция князей Монако ночью. The residence of the princes of Monaco by night.

Увлечения / p astimes

Путешествуя по Исландии, можно только дивиться, насколько популярно здесь катание на лошадях. Никакой другой вид спорта не имеет столько поклонников — на 300 тысяч жителей в стране приходится 80 тысяч лошадей! Нет ничего удивительного в том, что именно лошади стали визитной карточкой этой страны в мире. Лошади появились на острове вместе с первыми поселенцами — в конце IX века. В суровых исландских условиях требовались животные здоровые, выносливые и послушные. Норвежцы, шотландцы и ирландцы, отправлявшиеся сюда, были весьма придирчивы в отборе своих будущих помощников. Говорят, первое поселение стали строить там, где остановился конь первооткрывателя Ингольфура Арнассона. И уже в те древние времена исландцы поняли, насколько важно блюсти чистоту породы и оберегать здоровье животных: в начале X века здесь приняли закон, запрещающий ввозить лошадей из-за границы. Он действует до сих пор — и все лошади, отправляющиеся за пределы страны на соревнования, не могут вернуться на родину и поэтому

denizens of a harsh clime

Питомцы сурового края

Лариса ПЕЛЛЕ / by Larisa PELLE

100

Увидев «исландцев» хоть раз, с другой породой не спутаешь: невысокие (до 1,5 метра в холке) и коренастые лошадки по-своему элегантны. К зиме они покрываются длинной густой шерстью, и поэтому многие называют их пони, хотя содержать этих лошадей как пони было бы серьезной ошибкой. На протяжении тысячи лет эта порода служила жителям Исландии для поездок по их суровому краю: эти лошадки переправлялись через бурные потоки, пересекали каменистую местность и штурмовали горы. Стойкость и отвага у них в крови, а эти качества ценятся в Исландии и по сей день. Баловать лошадей там не принято. Но главный козырь этой породы — не внешность и не выносливость, а тёлт — необычайно мягкий четырехтактный аллюр, при котором лошадь может развивать такую же скорость, как на резвой рыси, а порой и как на галопе. Раньше тёлтеров в Исландии использовали под дамским седлом, а сейчас — для многодневных туристических походов в глубь страны: ведь они легко проходят по 150—200 километров в день! Конечно, тёлт встречается и у некоторых других пород, но для этого требуется умелый наездник, а «исландцы» могут идти этим аллюром даже без человека.

Anyone who has ever seen an Icelandic horse will instantly recognize the breed: short (up to 150 cm at the withers) and stocky, these animals have their own kind of elegance. As winter approaches they grow long, thick coats and so many people call them ponies, although it would be a serious mistake to keep these horses like ponies. For a thousand years this breed served the people of Iceland as a means of transport around their harsh homeland: these animals forded raging streams, crossed rocky terrain and clambered over mountains. Bravery and endurance are in their blood and those

На Всероссийских конных играх, которые пройдут в Санкт-Петербурге с 25 апреля по 4 мая, второй раз появятся необычные гости — исландские лошади. Впервые они посетили Россию в прошлом году, и шоу с их участием вызвало бурю восторженных откликов у зрителей. For the second time the All-Russian Equestrian Games that take place in St Petersburg between 25 April and 4 May will welcome some unusual guests — Icelandic horses. They first visited Russia last year and the show in which they participated met with a storm of delighted response from the public.

Лошади в Исландии с древности были верными спутниками поселенцев. Табуны этих животных встречаются повсюду за пределами столицы. From earliest times horses in Iceland were loyal companions to the settlers. You can find herds of the animals everywhere outside of the capital.

Несмотря на малый рост, эти лошади очень сильные и выносливые, они способны выдерживать длительные переходы с наездником и тяжелым грузом. А вдобавок к трем основным аллюрам — шагу, рыси и галопу — они могут двигаться иноходью и тёлтом. Despite their lack of height, these horses are very strong and tough. They can make long journeys carrying a rider and a heavy load. As well as the three standard gaits: walk, trot and gallop, they can all perform the tölt and some do a fifth called the skei∂ (pace).

101 В некоторых районах страны лошадей еще используют для сгона овец, но в основном «исландцы» задействованы в спортивных состязаниях и туристических походах. In some parts of the country horses are still used for herding sheep, but in the main Icelandics are now used for sporting competitions and tourist treks.

qualities are prized in Iceland to this day. It’s not customary to pamper horses there. But this breed’s main charm lies not in its appearance or its stamina, but in the tölt — a four-beat running walk or rack. Doing the tölt a horse can reach the speed of a fast trot, or even a gallop. In days gone by tölters in Iceland were reserved for ladies to ride and now for several-day tourist treks around the interior of the island — they can easily cover 150–200 kilometres a day! Of course, the rack can be found in certain other breeds, but it requires a skilled person in the saddle, while the Icelandics can perform this gait even without a rider. Travelling around Iceland, you are struck by how popular horse-riding is there. No other sport has so many

devotees — for the country’s 300,000 human inhabitants there are 80,000 horses! It’s not surprising, then, that horses have become a sort of trademark for the island nation around the world. Horses appeared on the island together with the first settlers in the late ninth century. The harsh climatic conditions demanded animals that were healthy, tough and obedient. The Norwegians, Scots and Irish who crossed the sea were extremely choosy when selecting their future helpers. It is said that the first settlement was built, where the discoverer Ingólfur Arnason’s steed stopped. And even in those early days the Icelanders grasped the importance of maintaining the purity of the breed and guarding their horses’ health: in the early tenth century they adopted a law forbidding

Увлечения / p astimes

подлежат продаже. Даже на ввоз экипировки для верховой езды наложены жесткие ограничения: никакая инфекция проникнуть на остров не должна. Но, разумеется, в других странах держать исландскую породу в полной изоляции невозможно. В прошлом году первая пара жеребцов была подарена мэру Москвы Юрию Лужкову. Для подготовки и транспортировки животных мэр Рейкьявика Вильямур Вильямссон выбрал конный центр «Армот», которым владеет Хафлиди Халлдорссон — знаменитый в Исландии наездник, победитель многих соревнований и организатор многочисленных конных игр и шоу. Хозяин «Армота» славится своим радушием и чувством юмора, но большую часть времени проводит в конюшнях. В его центре поток посетителей и телефонных звонков не прекращается даже ночью: центр известен далеко за пределами Исландии. Хафлиди — «первопроходец» в экспорте исландской породы в Россию, где ею всерьез заинтересовались после конных игр 2007 года, проходивших в СанктПетербурге. Это немалая ответственность — ведь раньше исландская лошадь не переступала границ нашей страны и пока в реестре пород лошадей РФ не значится. Первые годы в новой стране для такой породы особенно критичны. Нужно обеспечить чистоту породы и

Соревнования по тёлту в Исландии проходят всюду: и в городах, и даже в маленьких деревнях. А международных соревнований здесь не бывает из-за запрета на ввоз лошадей из других стран.

У этой породы исключительное разнообразие мастей — в табуне «исландцев» можно найти всю гамму цветов и оттенков! This breed has an exceptional variety of colouring — in an Icelandic herd you can find a whole range of colours and shades.

контролировать ее правильное развитие — это позволит избежать грубых ошибок в дальнейшем. Первоначальный отбор и многовековая изоляция сделали возможным тот набор уникальных качеств, сохранение которого — первоочередная задача заводчика. Чтобы обстоятельно познакомиться с породой, вовсе не обязательно отправляться в Исландию — буквально по соседству, в Финляндии, этих лошадей держат уже давно, и сейчас их там насчитывается более двух тысяч. Желающие могут посетить конный центр «Куума», где можно пройти курс обучения всем тонкостям ухода за этими животными. Занятия, которые включены в цену лошади, могут длиться от нескольких дней до нескольких месяцев — никаких временных ограничений здесь нет. Главное — чтобы новый хозяин был уверен не только в надлежащей подготовке животного, но и в своем умении обращаться с ним. Когда-то исландские лошади были незаменимыми работниками в суровом северном краю, а сейчас служат для туристических прогулок, выступают на соревнованиях и пользуются огромным успехом в конных учебных центрах. Их общительный и дружелюб-

ный характер оказался востребован даже в такой необычной для лошадей сфере деятельности, как реабилитация и терапия инвалидов. До четырех лет лошадей в Исландии обучать не принято, они живут в табунах и большую часть времени проводят на открытом воздухе, только зимой их собирают в загоны или конюшни. Благодаря густой шерсти они превосходно переносят морозы и умеют находить траву под снегом. К тому же хорошо ориентируются и легко находят дорогу к дому. «Лошадиная школа» начинается с четырех лет, а с пяти — усиленный тренинг, но только для подающих надежды особей. Полного развития животные достигают к семи годам. И остаются бодрыми и здоровыми до преклонного возраста — в двадцать пять лет большинство из них обладает прекрасным здоровьем и выносливостью, а многие доживают и до сорока. «Для нас эта порода стала залогом выживания в этой стране, — говорит Хафлиди Халлдорссон. — О ней рассказывается еще в сагах, да и для каждого современного исландца она стала верным другом. Это самое лучшее, что есть предложить у Исландии».

Tölt races are held across Iceland, in the towns and even in tiny villages. But there are no international competitions — because of the ban on importing horses from abroad.

Слева. В стране, где дорог почти нет, а ледниковые реки — повсюду, очень ценится способность лошадей без страха преодолевать водные преграды.

102

the import of horses. It is still in force today and any horse sent abroad to compete cannot return to its homeland and has to be sold. Even the import of riding tack is strictly controlled so that no equine diseases reach the island. In other countries, of course, it is impossible to keep members of the Icelandic breed in complete isolation. Last year a first pair of stallions was presented to Yury Luzhkov, the Mayor of Moscow. To prepare and transport the animals the Mayor of Reykjavík, Vilhjálmur Vilhjálmsson, choose the equestrian centre Armot, which is owned by Haflidi Halldorsson, a famous horseman in Iceland, winner of many competitions and organizer of many equestrian events and shows. The owner of Armot is famous for his cordiality and sense of humour, but he spends most of his time in the stables. The flow of visitors and telephone calls to his centre goes on even at night — it is an establishment known far beyond the island. In order to become closer acquainted with this fascinating breed, there is no real need to go to Iceland. In Finland, for example, Icelandic horses have been kept for many years and there are now over 2,000 of them

Left. In a country where there are almost no roads, criss-crossed by icy-cold streams, the horses’ ability to fearlessly overcome watery obstacles is greatly appreciated.

103

Справа. Некоторые конные хозяйства служат еще и гостиницами, которым такой антураж придает особый шарм.

there. Those who wish can attend a training course that covers all the finer points of caring for the breed. This instruction, which is included in the price of a horse, can last a few days or a few months: there is no strict time limit. In the past Icelandic horses were irreplaceable workers in a harsh northern country, but today they serve as trekking horses, perform in competitions and are tremendously popular at riding schools. Their friendly, sociable character has also proved an advantage in such non-traditional fields of activity as equestrian rehabilitation and therapy for the disabled. Up until the age of four horses are not generally trained in Iceland; they live in herds and spend most of their time outdoors, only being brought into pens or stables in winter. Thanks to their thick coats they have no trou-

Some horse farms also function as hotels, a combination with a special charm to it.

С весны и до середины октября лошади находятся на свободе в табунах. Осенний сбор лошадей — незабываемое зрелище, взглянуть на которое приезжают толпы туристов. From spring until the middle of October the horses roam free in herds. The bringing-in of the horses in autumn is an unforgettable sight that many tourists come specially to see.

ble coping with frost and they can find grass beneath the snow. They also have a good sense of direction and can easily find their way home. Schooling begins at the age of four, more intensive training a year later — but only for those animals that show promise. Icelandic horses only reach full development at the age of seven. But then they stay hale and hearty until a ripe old age — at twenty-five most still have excellent health and stamina and many live to forty. “For us this breed became the guarantee of survival in this country,” Haflidi Halldorsson says. “It was already mentioned in the sagas and for every present-day Icelander too it has become a loyal friend. It is the very best that Iceland has to offer.”

Традиции / t raditions

Однажды осенним вечером в скромной холостяцкой квартире молодого петербургского чиновника собрались несколько его приятелей. Поводом для этого «мальчишника» послужила грядущая свадьба хозяина квартиры Алексея Даниловича, на которой настояли его родители, весьма обеспокоенные судьбой единственного отпрыска. Алексей Данилович ничуть не скрывал, что не жаждет обременять себя семейными узами, но еще более страшился отцовского гнева. Его суженая, впрочем, была вполне миловидной особой, да и приданое за ней давали немалое…

104

«Квартирный вопрос» ... the housing question Petersburg-style Елена КЕЛЛЕР / by Yelena KELLER

One autumn evening several male friends gathered in the modest bachelor apartment of a young St Petersburg civil servant. The occasion for this stag party was the forthcoming marriage of the host, Alexei Danilovich, a match insisted upon by his parents, who were very concerned about the fate of their only child. Alexei Danilovich made no bones about his reluctance to burden himself with the duties of matrimony, but he was even more afraid of his father’s wrath. His fiancée was not at all bad-looking, though, and she came with quite a dowry too.

«Вот и закончилась веселая, беззаботная жизнь, — с грустью подумал Алексей Данилович, — впереди заботы, обязательства…» А собравшиеся гости, как назло, нахваливали его апартаменты: и от коллегии близко, и цена подходящая, и хозяйка вкусно готовит… — Наверное, вам не хочется съезжать отсюда? — участливо спросил канцелярист Бецкой. — Новую-то квартиру уже небось подыскали? — Дмитрий Петрович, не поверите: бегал сломя голову по всему Петербургу — и ничего подходящего. Осень! — Зачем же по всему городу? — удивился чиновник Бобрищев. — Лучше в своем районе — чтоб к коллегии поближе, а то ведь на извозчика половина жалованья уйдет. — Андрей Николаевич прав, в своем районе оно привычней: той же прачке можно белье отдавать, знакомый лавочник опять же кредит откроет, все та же молочница, водовоз… Молочница. Императорский фарфоровый завод в Петербурге. 1780-е годы. Дворник. Москва. Завод Франца Гарднера. 1820-е годы. Щеголь. Москва. Частный фарфоровый завод Алексея Попова. 1830-е годы. Milk-Seller. Imperial Porcelain Factory, St Petersburg. 1780s. Dvornik (Yard-Keeper). Gardner Factory, Moscow province. 1820s. Dandy. Alexei Popov’s private porcelain factory, Moscow. 1830s.

“This is the end of my jolly, carefree life,” Alexei Danilovich thought sadly. “Now come worries and obligations.” As if to run things in, the guests expressed their approval of his lodgings: close to the office, a fair rent and a landlady who cooks well… “You probably don’t want to move,” the clerk Betskoi added sympathetically. “You’ll have found yourself another place by now, won’t you?” “Dmitry Petrovich, believe it or not, I’ve been rushing all over St Petersburg and not found anything suitable. It’s autumn!” “Why all over the city?” Bobrishchev, another official, inquired with surprise. “Better stick to this district, so as to be close to the office. Otherwise you’ll be spending half your salary on cabs.” “Andrei Nikolayevich is right. In your own district everything’s familiar: you can send your washing to the same laundry; a shopkeeper who knows you will still let you have things on credit; the same milkseller, water-carrier and so on.

Традиции / t raditions

«Где жить?» — в отличие от Москвы в Петербурге этот вопрос считался злободневным. Многие семьи меняли квартиры едва ли не ежегодно. Гораздо реже можно было встретить петербуржца, чей адрес долго оставался неизменным. И объяснение этому кроется в истории города. В России издавна существовала традиция родового жилья — от самого богатого поместья до маленькой избы, а в Петербурге все складывалось иначе. Строительство началось на необжитой территории и шло быстрыми темпами. На берега Невы приезжали на заработки крестьяне, но к лету многие из них отправлялись обратно в деревню — к своему хозяйству. Позднее, уже в XIX веке, весной начинался массовый выезд горожан на дачи. Туда устремлялась не только столичная

знать, но и мелкие чиновники, купцы, богема. Осенью, по окончании дачного сезона, тысячи семей возвращались в столицу. Многие из них селились не там, где жили до этого, а на других квартирах, которые снимали лишь до следующей весны. Так складывалась традиция обустраиваться ненадолго, на сезон. Петербург был одним из самых «арендных» городов не только в России, но и в Европе. «Кабинет. Интерьер». С картины Лавра Плахова. Середина XIX века. Лавр Плахов был учеником знаменитого художника Алексея Венецианова, который первым в русском искусстве стал писать картины бытового жанра.

Рынок жилья начал складываться еще в XVIII веке и особенно оживлялся после наводнений и пожаров, когда горожане были вынуждены срочно искать крышу над головой. В петровские времена домовладельцев обязывали обеспечивать постой приезжим мастерам, военным и торговым людям. На протяжении всего XVIII века квартиры сдавались внаем не только в домах городских обывателей, иногда знатные приезжие арендовали квартиры даже в особняках родовитых дворян. Многие купцы, мещане, чиновники, духовенство сдавали жилье не только из-за нужды. Приток приезжающих в столицу рос значительно быстрее, чем велось строительство, и городские власти вменяли в обязанность домовладельцам сдавать квартиры в своих домах.

— Господа, мне уже надоело расспрашивать домовладельцев и швейцаров, выискивать «билетики» на воротах и окнах… — Недавно у нас в канцелярии, — стал рассказывать Бобрищев, — переписывали новые правила для домовладельцев — как писать эти «билетики». Теперь, по приказу градоначальника, для удобства «билетики» о сдаче комнат надобно писать на зеленой бумаге, квартир — на розовой, а углов — на белой. Так что, Алексей Данилович, смотрите розовые бумажки. — Однако, господа, — прервал друзей хозяин, — милости прошу к столу, а Сергей Васильевич присоединится к нам позже, — наверно, где-то задерживается. — Видимо, на минутку заехал к своей певичке и, как всегда, забыл все обещания, — улыбнулся Бецкой.

Where to live? — in contrast to Moscow, in St Petersburg this was reckoned a burning issue. Many families moved apartments as often as once a year. It was far rarer to find a Petersburger who had lived for a long time at one address. The explanation for this lies in the history of the city. In Russia there was an age-old tradition of the family dwelling — from the richest country mansion to the smallest cottage, but in St Petersburg matters took a different course. Construction began on a virgin site and proceeded at a great pace. Peasants came to the banks of the Neva to earn money, but as summer approached many returned to their farms in the countryside. Later, in the 1800s, spring saw a mass exodus from the city to dachas. Not only the resident nobility sought to leave, but also minor officials, merchants and artistic bohemians. In autumn, when the dacha season ended, thousands of families returned to the capital. Many of them took up resi-

Study. Interior. From a painting by Lavr Plakhov. Mid-19th century.

Mikhailovskaya Street. The House of Count Stroganov (now belonging to Prince Meshchersky. 1856—57. From a drawing by Fiodor (Friedrich Heinrich) Baganz. In 1837 Pushkin and his wife Natalia visited this house on the corner of Nevsky Prospekt (number 38/4) for the wedding breakfast of Georges D’Anthès and Natalia’s sister Yekaterina.

guished newcomers leased apartments even in the mansions of high-born aristocrats. It was not the extra income that made many members of the merchant class, petty bourgeoisie, civil service and clergy lease apartments. The influx of people into the capital was considerably higher than the rate of construction and the city authorities obliged owners to rent out part of their houses.

Lavr Plakhov was a pupil of the famous Alexei Venetsianov, who was the first Russian artist to turn to genre painting.

dence not where they had lived before, but in different apartments that they rented only until spring. It thus became a tradition not to settle in one place for long, just for the season. St Petersburg had one of the highest proportions of rented property not only in Russia, but in Europe.

“Gentlemen,” the host interrupted his friends, “the table awaits us. Sergei Vasilyevich will join us later; he must have been held up somewhere.” “He’s evidently dropped in on his little singer just for a minute and forgotten all his promises as always,” Betskoi commented with a smile.

«Вид на островах». С акварели Карла Кольмана. 1834 год. Среди любителей искусства XIX века очень популярны были акварели Карла Ивановича Кольмана, изображающие петербургские уличные сцены и русский деревенский быт. View on the Islands. From a watercolour by Carl Kollmann. 1834. Kollmann’s watercolours depicting St Petersburg street scenes and Russian rural life were very popular among nineteenth-century art-lovers.

— Алексей Данилович, а ведь у вас в квартире вполне приятная обстановка. — утолив первый голод, вернулся к разговору канцелярист. — Мебель ведь ваша, она для новой квартиры подойдет? — Да, наверное… Только вряд ли этим удовольствуется будущая супруга Алексея Даниловича, — покачал головой Бобрищев. — Кажется, сызмальства к комфорту приучена… — Господа, господа! — Хозяин решил поменять тему разговора. — Может, Сергей Васильевич и вправду забыл о нас? — Он непременно будет. Как только за карты сядем — тотчас объявится! — сострил Бобрищев.

«Михайловская улица. Дом графа Строганова (ныне князя Мещерского). 1856—1857». С рисунка Федора (Фридриха Генриха) Баганца. В 1837 году в этом доме (№ 38/4) на углу Невского проспекта был и Александр Пушкин с супругой — на обеде в честь свадьбы Жоржа Дантеса и Екатерины, сестры Натальи Николаевны.

107

106

На рубеже XVIII—XIX веков в Петербурге сложилась система сдачи жилья внаем, которая могла обеспечить кровом любого горожанина — от высокопоставленного чиновника до сезонного рабочего. Желающим предлагалось любое жилье: дворцы (иногда вместе с обстановкой), дома, меблированные квартиры, комнаты, углы и, разумеется, номера в постоялых дворах и гостиницах.

The housing market had already formed in the eighteenth century and it became especially busy after floods and fires, when people were forced to urgently seek somewhere else to live. In Peter the Great’s time, house-owners were obliged to provide quarters for newlyarrived craftsmen, military men and traders. Throughout the eighteenth century accommodation was available not just in the houses of ordinary Petersburgers: on occasion distin-

Слева. «Дом на Песках». С картины художника любителя А. Фосса. 1844 год. Пески — одно из тех мест в Петербурге, где с 1840-х годов жили мелкие лавочники. Left. A House in Peski. From a painting by the amateur artist A. Foss. 1844. Peski (“the Sands”) was one of the places where small shopkeepers lived in the 1840s.

“Alexei Danilovich, your apartment is quite nicely furnished,” the clerk continued after taking the edge off his hunger. “And the furniture’s yours, isn’t it? Won’t it do for the new apartment?” “Yes, probably… But that’s unlikely to suit Alexei Danilovich’s future spouse,” Bobrishchev said shaking his head. “It seems she’s been used to comfort from childhood.” “Gentlemen,” the host decided to change the subject, “perhaps Sergei Vasilyevich really has forgotten about us?” “He’s bound to turn up. As soon as we start dealing the cards, he’ll appear,” Bobrishchev quipped.

Традиции / t raditions

108

но было сдать на хранение или продать движимое имущество. В 1861 году в журнале «Северное сияние» была опубликована статья, рекламирующая подобную компанию: «В третьем участке, от Екатерининского канала до Семеновского моста находится… компания для хранения и залога громоздких движимостей, помещающаяся в особом доме. Цель учреждения компании заключается в приеме на сохранение и в залог разных вещей: экипажей, мебели, оружия, платья…»

«Бассейная улица. Дом Доссе. 1858—1860». С рисунка Федора Баганца. Художник изобразил дом на углу Бассейной (ныне — Некрасова) и Басковой (ныне — Короленко) улиц, принадлежавший мекленбургскому подданному А. Доссе. Basseinaya Street. Dausset’s House. 1858—60. From a drawing by Fiodor Baganz. This building, on the corner of Basseinaya (now Nekrasov) and Baskov (now Korolenko) Streets belonged to A. Dausset, a subject of one of the Grand Duchies of Mecklenburg.

Поскольку жители Петербурга часто меняли место жительства, то, в отличие от других российских городов, они не обзаводились большим количеством мебели, и некоторый аскетизм жизни в столице становился привычным. В 1830-е годы открылись «Общества хранения и сдачи внаем крупных движимых предметов», где можно было взять на любой срок разнообразную мебель — от обстановки спальни, кабинета, детской и до кухни, включая музыкальные инструменты, например рояль или орган. А после съезда с квартиры в «Обществе» мож-

Since the citizens of St Petersburg moved house so often, in contrast to people in other Russian cities, they did not acquire much furniture and a certain asceticism became a feature of life in the capital. In the 1830s entrepreneurs founded “companies for the storage and rental of large moveable objects” where you could hire a variety of furniture for any length of time — from bedroom, study and nursery sets to kitchens, including musical instruments such as grand pianos and organs. After moving out of an apartment you could put furniture into storage with such a firm or sell your movable property there. In 1861 the magazine Northern Lights published an article advertising one business: “Located on the third section from the Catherine Canal to the Semionovsky Bridge is a company for the storage and pawning of bulky movable property housed in a separate building. The purpose behind the foundation of the company is to take in for storage or as security various articles including carriages, furniture, weapons and clothing.”

К середине XIX века началось строительство доходных домов, специально предназначенных для временного жилья. Впрочем, несмотря на такое утилитарное назначение этих зданий, многие из них стали архитектурными памятниками. В их создании принимали участие выдающиеся мастера — Леонтий Бенуа, Федор Лидваль, Владимир Щуко, Гавриил Барановский. Довольно часто в адресе доходного дома указывали только улицу и фамилию владельца. Петербуржцы до сих пор дом на улице Рубинштейна, 15, называют Толстовским, а на Лиговке, против Кузнечного переулка, — Перцевским. В обязанности домовладельцев входило поддерживать порядок и чистоту, следить,

— Нынче, говорят, в доходных домах много удобства, прислуга хорошая: в каждом подъезде свой швейцар, а дворники дров наколют и в квартиру принесут. — Нет-нет, перед большими доходными домами — булыжные мостовые, телеги едут с грохотом, возницы кричат, пахнет навозом. Окна не открыть — шумно. — Алексей Данилович, не привередничайте, это только в первом этаже…

109

“There are so many conveniences in apartment houses nowadays, people say: good servants, a porter in every entrance and the yardkeepers chop firewood and bring it to your flat…” “No, no, in front of big apartment houses the streets are cobbled; carts rumble as they pass, the drivers shout and there’s a smell of manure. You can’t open the windows because of the noise.” “Alexei Danilovich, don’t be so fussy. That’s only true of the ground floor.” By the middle of the nineteenth century people had begun to build apartment houses that were specially intended as temporary housing. Despite such a utilitarian purpose, many of these buildings have become architectural monuments. Outstanding architects such as Leonty Benois, Fiodor Lidval, Vladimir Shchuko and Gavriil Baranovsky were involved in their creation. Quite often the address of an apartment house consisted only of the street and the name of the owner. To this day Petersburgers refer to the Tolstoy House on Rubinstein Street and the Pertsev House opposite Kuznechny Lane on Ligovsky Prospekt. The owners were responsible for maintaining order and cleanliness and for

Выше. Кабинет поэта Николая Некрасова в его мемориальном музее на Литейном проспекте, 36. Above. The study of the poet Nikolai Nekrasov in his memorial museum at 36, Liteiny Prospekt.

«Внутренний вид помещения в мансарде». С рисунка А. Фосса. 1847 год. Ниже. Музей-квартира Александра Пушкина на Мойке, 12. Interior View of an Attic Room. From a drawing by A. Foss. 1847. Below. Pushkin’s Apartment Museum at 12, Moika Embankment.

чтобы жильцы имели «приписку» в полицейском участке. Чем фешенебельнее дом, тем более многочисленной и вышколенной была прислуга, которой руководил управляющий. В штат прислуги входили дворники, ночные сторожа, посыльные, швейцары, водоносы, а позже и водопро-

Последняя квартира, которую нанимала семья Пушкина на Мойке, 12, состояла из 11 комнат. Там жили Александр Сергеевич с женой Натальей Николаевной, четверо детей, сёстры жены, две няни, кормилица, лакей, четыре горничные, повар, прачка, четверо слуг Пушкина. The last apartment that Pushkin rented for his family (at 12, Moika Embankment) consisted of 11 rooms. The poet occupied it with his wife, four children, his wife’s sisters, two nannies, a wet nurse, a footman, four maids, a cook, a laundress and Pushkin’s four servants.

Справа. План квартиры Пушкина на Мойке, 12, изображенный поэтом Василием Жуковским. Right. A plan of Pushkin’s last apartment drawn by the poet Vasily Zhukovsky.

making sure the tenants registered with the local police station. The more fashionable the building, the more numerous and well-trained were the servants, who were managed by an administrator. They included yard-keepers, night watchmen, messengers, hall porters, water-carriers and later plumbers.

“Not long ago Ivan Nikolayevich told me he was being given a five-room apartment in the ministry’s own building and will be vacating his threeroom apartment.” “Just three rooms! Olga Alexandrovna is not likely to agree after her parents’ grand residence.” “And why not? It’s very easy to arrange things: the drawing-room — one, the bedroom — two, and a dining-room and study combined.” “No, that won’t do. And there has to be a separate guest room too.” Apartments almost always had an enfilade layout, with the rooms linked directly by doorways placed in line with one another, rather than by a corridor. This allowed the owners to offer housing that resembled the mansions of rich nobles… Buildings had windows facing the street and the yard. A suite of state rooms ran along the street side, while the actual living quarters

overlooked the yard. By the main staircase there were grand almost square rooms with two or three windows, behind them narrower private rooms with one window. The suite ended with the kitchen and utility rooms next to the back stairs. The other sides of the yard were formed by wings occupied by poorer tenants and the staff of the building.

Традиции / t raditions

водчики. Особым доверием жильцов пользовались швейцары. Уезжающие надолго квартиранты доверяли им ключи, чтобы те поливали цветы и протирали мебель. Дворники подметали двор, чистили ковры, мыли окна. Прислуге жилье в доме предоставлялось бесплатно.

Дома почти всегда имели анфиладную планировку — комнаты сообщались друг с другом дверными проемами, расположенными по одной оси, то есть были проходными. Это давало возможность домовладельцам предлагать квартиры, напоминающие богатые дворянские особняки… Окна дома выходили на улицу и во двор. Вдоль уличного фасада шла анфилада парадных комнат, вдоль дворового — жилых. У парадной лестницы находились почти квадратные парадные комнаты в два-три окна, за ними — более узкие, жилые — в одно окно. Заканчивалась анфилада кухней с хозяйственными помещениями у «черной» лестницы. Вокруг двора располагались флигеля, где жили съемщики победнее и прислуга дома. Собственная прислуга, как правило, жила вместе с семьей — либо в отдельной комнатке, либо на кухне или антресолях. Процедура найма недорогой квартиры была простой: если постояльца устраивала цена, он договаривался с хозяином на

— Давеча Иван Николаевич рассказывал, что ему дают в доме коллегии казенную пятикомнатную квартиру, а свою трехкомнатную он освобождает. — Однако, лишь три комнаты! Ольга Александровна после родительских апартаментов вряд ли согласится… — Да отчего же? Разместиться очень просто: гостиная — раз, спальня — два, а столовая и кабинет вместе будут. — Нет, нет. И без особой комнаты для гостей никак нельзя.

— Кстати, Алексей Данилович, а что с прислугой? — Федор уж столько лет мне служит, грех жаловаться… Повара мне хозяйка рекомендовала — ее кузен, в хороших домах работал, не пьет и готовит хорошо. — На первое время вам и хватит, а там уж дети появятся, начнутся новые хлопоты: нянюшки, кормилицы… — Дмитрий Петрович… — поперхнулся хозяин, — ей-богу, это еще не скоро.

Ямская улица (с 1915 года — Достоевского). Дом № 36 (архитектор Гавриил Барановский, 1897 год). Фотоателье Карла Буллы. Начало 1900-х годов. Yamskaya Street (since 1915 Dostoyevsky). Number 36 (architect: Gavriil Baranovsky, 1897). Early 1900s photograph by Karl Bulla’s studio.

110

Dvorniki by a water-tank (left) and stacking firewood (right). Early 1910s photograph.

Personal servants generally lived with the family — either in a separate room or in the kitchen or a mezzanine.

Дворники у бака с водой (слева) и за укладкой дров (справа). Фотографии начала 1910-х годов.

“By the way, Alexei Danilovich, what about servants?” “Fiodor’s been my valet for years and I can’t complain… My landlady’s recommended a cook — her cousin. He’s worked in good homes, doesn’t drink and cooks well.” “That’ll do you for the moment, but when you have children, there’ll be more to worry about — nannies, wet-nurses…” “Dmitry Petrovich,” the host spluttered, “for goodness sake. That’ll not be for a while yet.”

owners would insist on a written contract that specified the obligations of the tenant and the services provided. The lessee undertook to pay rent on time and to keep the furniture and premises in proper condition — without the landlord’s agreement you could not change anything in the apartment, otherwise he could charge a penalty. In the case of expensive apartments, with rents of 500 roubles a year and more, a written contract signed in the presence of a notary detailed “mutual rights and obligations”. Tenants had rent books in which their payments were recorded and stamps confirming payment of duty stuck in.

The procedure for renting an inexpensive apartment was simple — if the size of the rent suited the tenant he agreed verbally with the owner and could move in the same day. The only formality was to register with the police. To play safe some

111

Анфиладное расположение комнат было характерно для столичных дворцов и особняков. Анна Левицкая, урожденная графиня Олсуфьева, писала о своем родовом гнезде: «Дом был огромный... В этом доме было 17 комнат. Из передней шла целая анфилада комнат...» The corridorless enfilade arrangement of rooms was typical for palaces and mansions in the capital. Anna Levitskaya (née Countess Olsufyeva) wrote of her childhood home: “The house was enormous… [It] had 17 rooms. A whole enfilade of rooms ran from the entrance hall.”

“Well, well!” Betskoi exclaimed. “It seems I hear Sergei Vasilyevich’s voice in the hall… And here he is!” “At last! We’re quite tired of waiting. Please, join us.” Despite the popularity of temporary accommodation and the high demand, rents in St Petersburg were nearly half those in other Russian cities. Most expensive were apartments in the centre. Apart from location and number of rooms, the price

Дом 3-го Бассейного товарищества (архитекторы Эрнест Фридрих Виррих и Алексей Зазерский) на улице Некрасова (бывшая Бассейная). Справа. План дома 3-го Бассейного товарищества. The house of the 3rd Basseinaya Company (architects: Ernest Wirrich and Alexey Zazersky) on Nekrasov Street. Right. A plan of the same house.

depended on whether the windows overlooked the street or the yard, the range of services and the floor. It was considered prestigious to live in the bel étage, one or two storeys up from the street. Landlords tried to make maximum use of their property and not let a single square metre “go to waste”. The nineteenth century saw the appearance of shaft-like “well courtyards” and “pencil-box” apartments. The higher the storey, the lower the ceiling and smaller the rooms. The top floors were occupied chiefly by “bohemians”, students, retired civil servants and low-ranking officers. A general, a civil servant and an apprentice craftsman might live in the same house. The occupants of expensive apartments used the grand staircases, those in cheap apartments or furnished rooms the back stairs. Many people found it profitable to rent out small apartments, rooms or even corners. In his short story The Peacock, Leskov wrote about a landlady who in the courtyard wings of her house created tiny rooms as lodgings for the poor “on the well-founded calculation that subdivided apartments

Традиции / t raditions

словах и в тот же день мог вселяться, нужно было лишь зарегистрироваться в полицейском участке. Ради перестраховки некоторые домовладельцы заключали письменное соглашение, где четко указывали, какие именно обязательства должен выполнять квартиросъемщик и какие услуги будет предоставлять хозяин. Жилец обязывался своевременно вносить плату и сохранять имущество и квартиру в надлежащем состоянии — без согласия владельца в квартире нельзя было ничего менять, иначе хозяин имел право взыскать штраф. При сдаче дорогих квартир, от 500 рублей в год, договор заключался в письменной форме в присутствии нотариуса и с подробным указанием «двухсторонних прав и обязанностей». Жильцы имели квартирные книжки, в которые вписывались поступления арендной платы и вклеивались марки гербового сбора. Несмотря на популярность временного жилья и высокий спрос, цены в Петер-

бурге были чуть ли не вдвое ниже, чем в других городах России. Самыми дорогими были квартиры в центре города. Помимо района и количества комнат, цена зависела от расположения окон — на улицу или во двор, от этажа и набора услуг. Престижными считались квартиры, расположенные в бельэтаже, на втором и третьем этажах. Домовладельцы старались максимально использовать жилую площадь, чтобы Гостиная в доме Е. И. Соловьевой-Каневской на Моховой улице. 1910-е годы. The drawing-room in Madame SolovyevaKanevskaya’s house on Mokhovaya Street. 1910s.

Справа вверху. Дом 3-го Бассейного товарищества. Колодец внутреннего двора. Фотография середины XX века. Top right. The well-like inner courtyard of the house of the 3rd Basseinaya Company. Mid20th-century photograph.

— Четырехкомнатная квартира, конечно, хороша, но нынче и маленькие квартиры дороги. — Андрей Николаевич, я сниму ненадолго, не полный сезон, месяцев шесть обойдется рублей в пятьсот, а там переедем в имение до осени… — Однако! — воскликнул Бецкой, — кажется, я слышу в прихожей голос Сергея Васильевича… А вот и он… — Ну, наконец, мы совсем заждались. Пожалуйте к столу!

112

не «гулял» ни один квадратный метр. В XIX веке стали появляться «дворыколодцы» и «квартиры-пеналы». Чем выше этаж, тем ниже был потолок и меньше размер комнат. На верхних этажах селились преимущественно представители богемы, студенты, отставные чиновники и военные низших классов табели о рангах. В одном доме могли жить и генерал, и чиновник, и подмастерье. Жильцы дорогих апартаментов пользовались парадными лестницами, а дешевых квартир или меблированных комнат — «черными». Как правило, меблированные комнаты стоили недорого, но и они значительно отличались по цене. Например, можно было найти самую дешевую комнату за 50 копеек в месяц, тогда как более комфортная в приличном месте стоила 5 рублей в месяц. Для сравнения: обед в ресторане обходился в те же 5 рублей, а рюмка водки или вина с закуской в трактире стоили 15—20 копеек. Многие считали прибыльным сдавать внаем небольшие квартиры, комнаты и углы. Лесков в рассказе «Павлин» писал Кабинет (слева) и гостиная (справа) в квартире Ивана Рклицкого, начальника 1-го отдела перевозки почты по железным дорогам, в доходном доме на набережной Екатерининского канала (ныне — Грибоедова). 1900-е годы.

The study (left) and drawing-room (right) in the apartment occupied by Ivan Rklitsky, the head of the first section for the transport of post by rail, in an apartment house on the Catherine (now Griboyedov) Canal. Early 1900s.

113

Интерьер особняка Адольфа Франка (архитектор Василий Шауб, 21-я линия Васильевского острова, 8). Правее. Ванная комната в особняке Франка. 1907 год. Убранство интерьеров особняка не сохранилось. The interior of Adolphe Franck’s mansion (architect: Vasily Schaub) at 8, 21st Line of Vasilyevsky Island. Far right: The bathroom in Franck’s mansion. 1907. The interior décor of the building has not survived.

Табличка для дверного звонка. Иллюстрация из альбома «Петербург. История торговли». 1999 год. Bell plate. An illustration from St Petersburg. A History of Commerce. 1999.

Гербовые марки. Иллюстрации из альбома «Петербург. История торговли». 1999 год.

Duty labels. An illustration from the album St Petersburg. A History of Commerce. 1999.

“Please forgive my lateness. Something rather odd happened!” “Then get on and amuse us with the tale! Look, Alexei Danilovich is quite overcome with gloom.” “Imagine, I’d just got home when Lieutenant Uvarov, my schoolmate, comes in with a jangle of spurs. I’ve never seen him so excited. He told me that at a ball at the Countess’s he’d danced the mazurka with a young lady and they had straightaway fallen in love with each other. But the problem is that her parents have already found her a husband and named the wedding day. So my hussar decided to marry the beautiful Olga secretly

always bring in more than large ones, because they are taken by poor people who are always more numerous than the rich and lay no claim to taste or even to cleanliness.” But in the capital there was great demand for “middling apartments”. These, of course, differed greatly from the luxurious apartments of wealthy noble or merchant families who for various reasons chose to rent their housing.

Традиции / t raditions

об одной домовладелице, которая во внутренних флигелях своего дома настроила клетушки под общие квартиры для бедных «в том основательном расчете, что дробные квартиры всегда приносят более чем крупные, потому что они занимаются людьми бедными, которых всегда более чем богатых, и которые не претендуют ни на вкус, ни даже на чистоту». Однако в столице был большой спрос на так называемые средние квартиры. Но они, конечно, сильно отличались от роскошных квартир богатых дворянских или купеческих семей, которые по разным причинам пользовались наемным жильем.

— Простите меня великодушно, приключилась неожиданная история! — Тогда повеселите же нас! Вот наш Алексей Данилович совсем приуныл… — Представьте, едва вернулся после службы домой, как вошел, громко звеня шпорами, поручик Уваров, мой однокашник. Таким взволнованным я никогда еще его не видел. Вот что он мне рассказал. На балу у графини Уваров танцевал мазурку с барышней, и они сразу полюбили друг друга. Но беда: родители нашли ей жениха и уже день свадьбы назначили. И мой гусар решился тайно обвенчаться с красавицей Ольгой, а меня просил быть шафером. Пришлось брать извозчика — и на Мойку за невестой, а потом — за город, венчаться. Вернулся — и сразу к вам. — На Мойку, говорите? — привстал Алексей Данилович. — Позвольте, а как фамилия этой Ольги? — Булатова. — Боже мой! — ахнул Бобрищев. — Так не ваша ли это невеста? Да-с… Все взгляды устремились на хозяина дома. Тот растерянно развел руками и неожиданно расхохотался… — Вот и ладно, зато никаких хлопот! Не послать ли Федора за шампанским, господа?

114

Слева. Семья члена «Товарищества по борьбе с жилищной нуждой» в комнате нового дома. Фотоателье Карла Буллы. 27 октября 1906 года.

Справа. Объявление в газете «Речь» о продаже мебели в рассрочку. № 134. Санкт-Петербург, 19 мая (1 июня) 1912 года. Right. An advertisement in the newspaper Rech for furniture sold by hirepurchase. Issue 134, St Petersburg, 19 May (1 June) 1912.

Жильцы нового дома «Товарищества по борьбе с жилищной нуждой» (Гаванская улица, дом № 71, корпус 1). Фотоателье Карла Буллы. 27 октября 1906 года. Occupants of a new building belonging to the Association to Counter Housing Need (Building 1, 71, Gavanskaya Street). Photograph by Karl Bulla’s studio. 27 October 1906.

Left. The family of a member of the Association to Counter Housing Need in a room of the new building. Photograph by Karl Bulla’s studio. 27 October 1906.

and asked me to be his best man. We had to hire a cab, drive to the Moika for the bride, then out of town for the ceremony. I came back and straight here.” “The Moika, you say?” Alexei Danilovich asked with a start. “And what was the surname of this Olga?” “Bulatova.” “Good heavens!” Bobrishchev exclaimed. “Isn’t that your fiancée? Well I’ll be…” All eyes turned to the host. He cast up his hands and unexpectedly burst out laughing. “That’s that, then. But it gets me off the hook! Perhaps we should send Fiodor for champagne, gentlemen?”

style

Высокий стиль / h igh

«Скипетр на владение миром»

Кто, когда и как впервые додумался сложить вместе несколько широких листьев и, обмахиваясь ими в знойный полдень, вкусил наконец желанной прохлады, история умалчивает. Бытует легенда, что Ева, отведав яблоко с древа познания, смутилась от пристального взгляда Адама и, сорвав ветку с ближайшего дерева, стала непринужденно обмахиваться, всем своим видом показывая, что до мужчины ей нет никакого дела. Существует и другое предание, будто бы бог западного ветра Эол без памяти влюбился в жену Эроса Психею. Однажды, воспользовавшись отсутствием мужа, он проник в опочивальню и стал целовать ее. Неожиданно вернувшийся Эрос в гневе оторвал у Эола крыло. А проснувшаяся от шума Психея взяла в руки трофей мужа и кокетливо стала им обмахиваться. Свои легенды о веерах есть у японцев, китайцев и индусов. Но как бы там ни было, в Европе веер всегда был неотразимым оружием в шаловливых руках прекрасной половины человечества.

Ирина ВАСИЛЬЕВА / by Irina VASILYEVA

“A sceptre to rule the world”

Когда б владел я целым миром, Хотел бы веером сим быть; Всех прохлаждал бы я зефиром И был бы всей вселенной щит; А ты, махаясь, Хлоя, мною, От жара сильного дыша, Как солнце бы цвела красою, Моей быв тенью хороша. Гавриил Державин. «Веер»

117

116 If all this earth I were to rule, To be this fan would be my desire. Everyone with my breeze I’d cool And be a shield for the world entire. Then you, Chloe, waving me, Breathing heavily from the heat, Would like the sun shine beautifully, And be my shadow o so sweet. Gavriil Derzhavin, The Fan

В оформлении статьи использованы веера из коллекции Государственного музея истории Санкт-Петербурга (ГМИСПб). Fans from the collection of the State Museum of the History of St Petersburg were used to illustrate this article.

On the question of who it was that first thought to gather together a few broad leaves and, waving them gently in the noonday heat, at last obtained some cool relief history is silent. There is a tale that after tasting the fruit of the Tree of Knowledge, Eve was embarrassed by Adam’s stares and, tearing a branch off the nearest tree, began to fan herself nonchalantly, pretending that she was not at all bothered by her man. There is another legend claiming that Aeolus, the god of the winds, fell hopelessly in love with Cupid’s wife Psyche. Once he exploited her husband’s absence to enter her bedchamber and began kissing her. Cupid returned unexpectedly and in his rage tore off one of Aeolus’s wings. Awakened by the noise, Psyche picked up her husband’s trophy and began to wave it coquettishly. The Japanese, Chinese and Indians also have legends about fans. But whatever the case elsewhere, in Europe the fan was always an irresistible weapon in the hands of the female sex.

От опахала до веера В Древнем Египте опахало считалось символом власти, эмблемой счастья и небесного покоя. Существовал даже особый титул «Носитель опахала с левой стороны», претендовать на который могли только лица царской крови. В надписи под одним из египетских барельефов так поименованы сыновья Рамзеса Великого, держащие в руках опахала из страусовых перьев. В Древнем Риме опахало из павлиньих перьев на длинной ручке называли «флабелум». Специально обученный раб, флабелифер, должен был грациозно и деликатно обмахивать свою госпожу даже во время сна. Что касается складного веера, то считается, что изобретен он был в Японии в начале VIII века. Правда, на роль первооткрывателей претендуют еще Китай и Индия, но за давностью лет установить истину здесь невозможно. Знакомство западной цивилизации с этой занятной вещицей состоялось только в середине XVI века. Веер привезли из Китая португальские купцы, и он сразу покорил сердца обитательниц Европы. Поначалу веер утвердился в Испании и Италии как непременный атрибут женского костюма. Затем вошел в моду во Франции — благодаря Екатерине Медичи, которая собрала великолепную коллекцию, состоящую из девятисот экземпляров и

From large to small In Ancient Egypt the large fan was considered a symbol of power, an emblem of happiness and heavenly peace. There was even a special title “Bearer of the Fan on the Left Side” that could only be held by someone of royal blood. The sons of Ramses the Great are referred to in this way on a relief that shows them holding large fans made of ostrich feathers. In Ancient Rome a fan made of peacock feathers on a long handle was called a flabellum. A specially trained slave, the flabellifer, was supposed to fan his master with it gracefully and unobtrusively even while he slept. The folding fan is believed to have been invented in Japan back in the early eighth century, but India and China also lay claim to be its homeland. Western civilization became acquainted with this amusing article only in the mid-1500s. Fans were brought back from China by Portuguese merchants and they immediately won the hearts of Europe’s ladies. First they established themselves in Spain and Italy as an obligatory part of female dress. Then they came into fashion in France, thanks to Catherine de Médicis,

style

Высокий стиль / h igh

ным. Им гордились, как модной шляпкой, туфельками или затейливой прической. Каждый имел свой стиль, свой «характер». Веера были строгими, галантными, легкомысленными, фривольными и двусмысленными. Они заключали в себе признание в любви, притворство, скуку и шаловливую игру — все многообразие человеческих чувств, настроений и желаний.

Пластинки остова веера делали из золота, слоновой кости, черепахи, перламутра, украшали резьбой, гравировкой. Особенно богато оформляли верхние пластины — оправу веера. Здесь использовали золото, серебряную насечку, драгоценные камни. Экран веера художники расписывали сюжетами на античные мотивы, пасторальными сценами. Над веерными миниатюрами трудились такие знаменитые живописцы, как Ватто, Буше и Ланкре. В 1757 году в Париже вышла книга «Учебник четырех цветов», подробно описывавшая дамские манеры и туалеты. Отдельную главу в этом руководстве светской львицы занимало описание «языка веера». Целая система знаков, наподобие языка сигнальных флажков на кораблях, позволяла общаться без слов на улице, на придворных балах, маскарадах и королевских приемах. Любой взмах, положение, поворот веера имели определенный смысл, который стал общепринятой частью любовного флирта. Например, фразу «Я опасаюсь, но согласна встретиться с вами в три часа» можно было сказать так: веер очень медленно открывается, затем внешние створки сводятся на конце пальцами и веером три раза постукивают по другой руке.

Ниже. В Китае веером пользовались представители всех сословий — от самого бедного крестьянина до императора. Фрагмент китайской народной картинки няньхуа. Конец XIX века.

Right. In China fans were used by all sections of society from the poorest peasant to the emperor. Detail of a Chinese woodblock print (nianhua). Late 19th century.

находящуюся ныне в Лувре. А вскоре и в Англии Елизавета I установила обычай, по которому королева от своих подданных могла получать единственный подарок — веер, за что она была названа «покровительницей вееров».

Слева. Веер дарил прохладу японским красавицам и защищал их лица от солнца и посторонних взглядов. «Женщина в образе поэтессы Оно но Комачи». Хошада Иеши, 1795 год. Left. Fans kept Japanese beauties cool and shielded their faces from the sun and curious gazes. Hosada Eishi. A Woman in the Guise of the Poetess Ono no Komachi. 1795.

Неизменный спутник, помощник, подсказчик

118

Вплоть до двадцатых годов XX века веер сопровождал женщину на протяжении всей жизни. Он мог быть детским и свадебным, бальным и театральным, светским и коронационным, и даже… траур-

В 1673 году Людовик XIV учредил корпорацию мастеров по изготовлению вееров, творения которых шли нарасхват у парижских модниц. Это были настоящие произведения ювелирного искусства.

who assembled a magnificent collection of 900 fans that is now in the stocks of the Louvre. Soon in England Elizabeth I declared that the only gift worthy of the Queen was a fan, earning herself the epithet “patroness of fans”.

Constant companion, assistant and prompter Right up until the 1920s fans accompanied women throughout their lives. There were children’s fans and wedding fans, ball and theatre fans, society, coronation and even mourning fans. They were something

При помощи веера и специальной жестикуляции в средневековой Японии военачальники отдавали приказы. А боевой веер гумбай в их руках мог стать грозным оружием.

Military commanders in mediaeval Japan used fans and special gestures to issue their orders and in their hands a gumbai war fan could become a deadly weapon. to boast about like a fashionable hat, shoes or an elaborate coiffure. Each one had its own style and “character”. Fans could be ascetic, gallant, frivolous and ambiguous. They conveyed declarations of love, pretence, boredom and playfulness — the whole gamut of human emotions, moods and desires.

119 Китайский веер. 1860—1880-е годы. Из коллекции ГМИСПб. Такие веера изготавливались для экспорта на Запад, были в моде в 1830—1920-х годах и получили название «мандаринских». A Chinese fan. 1860s— 80s. Fans like these were made for export to the West. They were in fashion between 1830 and the 1920s, becoming known as “mandarin fans”.

Слева. Английская королева Елизавета I ни разу не вышла к подданным без веера в руках. Мастерская Николаса Хиллиарда. Около 1599 года. Left. Queen Elizabeth I of England never appeared before her subjects without a fan. Studio of Nicholas Hilliard. Circa 1599.

Особое значение имел цвет веера: черный — печаль, красный — радость, счастье, голубой — постоянство, верность, желтый — отказ, зеленый — надежда, коричневый — недолговременное счастье, черный с белым — нарушенный мир, розовый с голубым — любовь и верность, вышитый золотом — богатство, шитый серебром — скромность, убранный блестками — твердость и доверие.

Дама на картине Антуана Ватто держит в руках веер. Возможно, его прообраз расписывал тоже Ватто… Фрагмент картины «Паломничество на остров Киферу». 1718 год. The lady in this painting by Antoine Watteau is holding a fan. It is possible that Watteau painted the actual fan as well. Detail of the painting Pilgrimage to the Island of Cythera. 1718.

«По манере пользоваться веером можно легко отличить княгиню от графини, маркизу от разночинки. Из всех составляющих туалета элегантной женщины ни один она не может использовать так ловко, как веер», — писала мадам де Сталь. “By their manner of using a fan one can easily distinguish a princess from a countess, a marquise from a commoner. Of all the components of an elegant woman’s toilet, there is none she can use so deftly as her fan.” Madame de Staël. In 1673 Louis XIV established a corporation of master fan-makers, whose works were snatched up by the fashionable ladies of Paris. They were real works of the jeweller’s art. The ribs forming the skeleton of the fan were made of gold, ivory, tortoiseshell or mother-of-pearl and decorated with carving or engraving. The outer guards that framed the fan were especially richly decorated, using gold, silver hatching and precious stones. The pleated “leaf” of the fan was painted by artists with ancient motifs or pastoral scenes. Even such famous painters as Watteau, Boucher and Lancret turned their hands to painting fans. Le livre de quatre couleurs, published in Paris in 1757, described in detail female manners and clothing. A separate chapter in this guide for society lionesses is devoted to “the language of the fan”. There was a

whole system of signs, similar to semaphore, that enable the user to converse wordlessly on the street, at court balls, masquerades and royal receptions. Every wave, position and turn of the fan had a certain meaning and this all became a generally accepted element of romantic flirting. For example, the sentence “I am afraid, but agree to meet you at three o’clock” could be conveyed by opening the fan very slowly, then bringing the guards together at the end with the fingers and tapping the fan on the other hand three times.

“It’s not fashionable to love just one person” Folding fans arrived in Russia together with European dress as a result of Peter the Great’s reforms. Peter himself preferred modest Dutch styles to French opulence, but by the time his daughter Elizabeth took

Шелковый веер с изображением галантных сцен. Остов черепаховый с инкрустацией золоченой фольгой, ребра слоновой кости. Испания. 1790-е годы. A silk fan bearing a depiction of gallant scenes. Guards: tortoiseshell inlaid with gold foil; ribs: ivory. Spain. 1790s.

style

Высокий стиль / h igh

«Одного любить не в моде — нынче машут по погоде» В Россию складной веер проникает вместе с европейским костюмом благодаря петровским реформам. Пышной французской моде Петр I предпочитал скромную голландскую. Но уже ко времени восшествия на престол Елизаветы Петровны роскошные веера стали непременной деталью дамского туалета на всех балах, торжествах и приемах. «Веер в руках красавицы — скипетр на владение миром», — говорили в то время. Он служил изощренным орудием женского кокетства. Опытные покорительницы мужских сердец знали, «сколько раз можно махнуть веером так, чтобы от сего косыночка, закрывающая их грудь, приняла то прелестное положение, при котором вопреки булавок видима бы быть могла восхищающая беспорядочность; и сколько ударов веера потребно для того, дабы приятным образом развевать свои волосы, придавая им та-

кое восхищающее положение, которое кроме опахала никакая рука смертного доставить им не может». Так иронизировал «Сатирический журнал» в 1790 году. Ветреные светские львицы меняли любовников как перчатки, а их непостоянство отразилось в каламбуре: «Одного любить не в моде — нынче машут по погоде». «Махаться» — означало кокетничать, волочиться, обмениваться с помощью веера любовными посланиями. «Я знаю, что она глазеет на Таларикина. Я знаю, что у них великое махание; только мне кажется, что он в болванчики ей не годится» — это строчки из сочинения императрицы Екатерины II «Именины госпожи Ворчалкиной». Во фривольные времена конца XVIII века появляются веера с пикантными рисунками и со специальными дырочками для глаз, которые позволяли незаметно наблюдать за людьми. Веер использовали для передачи любовных записочек,

Портрет императрицы Марии Александровны, супруги Александра II, работы Франсуа Винтергальтера, 1857 год.

Согласно этикету, в присутствии королевы дамы не могли раскрыть веер, за исключением случаев, когда с его помощью чтонибудь ей передавали. Неудивительно, что на гравюре Антуана Дюкло у придворных дам в руках веера сложены. Ведь в центре их госпожа, королева Мария Антуанетта.

Лебединая песня В XIX веке веер во многом утратил роль инструмента обольщения, но правила хорошего тона по-прежнему рекомендовали дамам обзавестись веером вне зависимости от возраста и положения. Стало модным заказывать веер к определенному костюму, к какой-либо дате или событию. Веер продолжал быть непременным атрибутом балов и вечеринок. Девушки выезжали на бал с веерами из слоновой кости или перламутра, дамы — из кружев или страусовых перьев.

Ниже. Веер из слоновой кости. Германия, 1860— 1880-е годы. ГМИСПб. Portrait of Empress Maria Alexandrovna, wife of Alexander II, by Franz Xaver Winterhalter. 1857. Below. A German ivory fan. 1860—80.

Гравюра конца XVIII века. Etiquette forbade ladies from opening their fans in the presence of the queen, unless they were using them to inform her of something. It is no coincidence that in Antoine Duclos’s engraving the ladies of the court have their fans neatly folded — in the centre is their mistress, Queen Marie Antoinette. Late 18th-century engraving.

Справа. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Фотограф Х. С. Мендельсон. Лондон. 1880-е годы.

Пергаментный веер с прорезями для глаз. Остов из слоновой кости. Испания, 1770-е годы.

Right. Grand Duchess Yelizaveta Fiodorovna. Photograph by H.S. Mendelssohn, London. 1880s.

A parchment fan with eyeholes and ivory guards. Spain. 1770s.

121

которые незаметно вставлялись между его пластин. А начертанные на оборотной стороне экрана любовные стихи, афоризмы или анекдоты помогали их владелицам быть яркими и остроумными в беседе. Изящная и утонченная императрица Мария Федоровна была большой поклонницей вееров. Ниже. Деревянный остов этого веера украшен посеребренным цветочным узором, а белый шифон экрана — акварельной росписью и тончайшим кружевом. Россия. Конец XIX века. Из коллекции ГМИСПб.

the throne splendid fans had become an obligatory part of a lady’s outfit for all balls, celebrations and receptions. “A fan in the hands of a beauty is a sceptre to rule the world,” they used to say at that time. It was an exquisite instrument of female coquetry. Flighty society ladies changed lovers like gloves and their inconstancy was the subject of jokes and puns. “I’m aware that she’s making eyes at Talarikin. I know that they have been signalling wildly with their fans, but to my mind he’s no suitable match for her” — lines from the play Madame Vorchalkina’s NameDay, written by Catherine II. In the frivolous later 1700s fans appeared with risqué illustrations on them and special peepholes that

Великая французская революция вынудила европейскую знать изменить уклад своей жизни. Спрос на веера на время упал, а их производители оказались на грани разорения. The French Revolution forced the nobility of Europe to change their way of life. Those were difficult times for the makers of fans and many of them were brought to the brink of ruin. allowed the holder to view people secretly. The fan was used as a vehicle for love letters, slipped inconspicuously between its blades. A crib of love poetry, aphorisms or anecdotes jotted on the reverse of the leaf helped a fan’s owner to sparkle in conversation.

The petite Empress Maria Fiodorovna was a great fan of fans. Below. The wooden guard of this fan is decorated with a silvered floral pattern, while the white chiffon leaf is decorated with watercolour painting and extremely fine lace. Russia. Late 19th century.

Swan Song In the nineteenth century the fan lost much of its role as an instrument of seduction, but bon ton continued to require ladies to carry a fan irrespective of their age or position. It became fashionable to order a fan to match a particular outfit or for some

Мария Федоровна бережно хранила веера, созданные к памятным датам императорского двора. Среди них есть веер с портретами императрицы, ее мужа Александра III и их детей, расписанный художником Иваном Крамским. Maria Fiodorovna carefully kept fans created for notable events at the imperial court. These include a fan bearing portraits of the Empress, her husband Alexander III and their children painted by the eminent artist Ivan Kramskoi.

style

Высокий стиль / h igh

«Девушка с веером». С рисунка Франца фон Лембаха. Конец XIX века. Слева. Бамбуковый веер. Китай, 1880—1890-е годы. Из коллекции ГМИСПб. Girl with a Fan. From a drawing by Franz von Lembach. Late 19th century. Left. A Chinese bamboo fan. 1880s—90s.

122

Начало XX века и эпоха модерна — лебединая песня веера. Мир завоевывают веера причудливой формы, а в женских журналах появляются руководства, как самостоятельно изготовить веер. Но уже со второй половины 1910-х годов у прекрасной половины человечества интерес к нему иссякает. Изящный аксессуар «праздных женщин» постепенно выходит из моды во всех европейских странах, и сегодня его можно увидеть разве что на великосветском приеме. О некогда могущественном оружии женского кокетства нам напоминают лишь музейные экспонаты, неизменно вызывающие восторженный интерес у посетителей.

Галантный язык веера «Да» — приложить открытый веер левой рукой к правой щеке. «Нет» — приложить открытый веер правой рукой к левой щеке. «Я к вам не чувствую приязни» — открыть и закрыть веер, держа его у рта. «Я вас не люблю» — сделать закрытым веером движение в сторону. «Мои мысли всегда с вами» — наполовину открыть веер и несколько раз легко провести им по лбу. «Я вас люблю» — правой рукой указать закрытым веером на сердце. «Не приходите сегодня» — провести закрытым веером по наружной стороне руки. «Приходите, я буду рада» — держа открытый веер в правой руке, медленно сложить его в ладонь левой. «Будьте осторожны, за нами следят» — открытым веером дотронуться до левого уха. «Вы меня огорчили» — быстро закрыть веер и держать его между сложенными руками. «Я не приду» — держать левую сторону открытого веера перед тем, с кем идет разговор. «Я хочу с вами танцевать» — открытым веером махнуть несколько раз к себе. «Я приду» — держа веер левой стороной перед тем, с кем идет разговор, прижать веер к груди и затем быстро махнуть им в сторону собеседника. «Молчите, нас подслушивают» — дотронуться закрытым веером до губ. «Я жду ответа» — ударить закрытым веером по ладони. «Прости меня» — сложить руки под веером. «Расположение, симпатия, любовь» — подать человеку веер верхним концом. «Презрение» — подать веер нижним концом (ручкой вперед). «Сомнение» — закрывающийся веер. «Скромность, неуверенность» — веер, раскрытый менее чем на четверть. «Одобрение» — раскрывающийся веер. «Ожидание» — похлопывание чуть раскрытым веером по раскрытой ладони. «Нерешительность» — прикрыть половину лица и глаза веером, раскрытым на треть. «Невозможность» — полураскрытый, опущенный вниз веер.

The gallant language of fans “Yes” — the left hand carries the open fan to the right cheek. “No” — the right hand carries the open fan to the left cheek. “I feel nothing for you” — open and close the fan, holding it by your mouth. “I do not love you” — a gesture to the side with the closed fan. “My thoughts are always with you” — half open the fan and brush your forehead with it a few times. “I love you” — using the right hand, point the fan towards your heart. “Don’t come today” — pull the close fan across the back of your hand. “I’ll be glad to see you” — holding the open fan in the right hand, slowly close it in the palm of the left. “Be careful; we are being watched” — touch the left ear with the open fan. “You have disappointed me” — quickly close the fan and hold it between your folded hands. “I will not come” — hold the left side of the open fan towards the person you are talking to. “I want to dance with you” — wave the open fan a few times towards yourself. “I will come” — hold the left side of the open fan towards the person you are talking to, press the fan to your breast and then quickly wave it towards him. “Say nothing, we are overheard” — touch your lips with the closed fan. “I am waiting for an answer” — beat the closed fan against your palm. “Forgive me” — fold the hands beneath the fan. To convey liking, sympathy, love — give the person a fan top first. To convey contempt — pass the fan handle first. To convey doubt — closing the fan. To convey modesty, uncertainty — a fan less than a quarter open. To convey approval — opening the fan. To convey expectation — tap the slightly open fan on the open palm. To convey indecision — cover half the face and the eyes with the fan one-third open. To convey impossibility — a half-open fan turned downwards.

«Мадам Моне с сыном». С картины Огюста Ренуара. 1874 год. Рядом. Этот складной деревянный веер с резными раскрашенными пластинами в виде цветов и листьев ландыша принадлежал Марии Федоровне. Англия. 1860-е годы.

В начале XX века появилось множество механических вееров: веера-лорнеты, веера-бинокли, веер, поддерживающий слуховой аппарат, и даже был запатентован веер-вентилятор.

Madame Monet and Her Son. From the painting by Auguste Renoir. 1874. Alongside. This folding wooden fan with carved and painted blades in the form of lilly-of-the-valley flowers and leaves belonged to Maria Fiodorovna. England. 1860s.

123

Слева. «Женщина на лестнице». С картины Огюста Ренуара, около 1876 года. Рядом. В закрытом виде этот веер напоминает сигару. С помощью пробкового «хватка», расположенного на одном из концов веера, экран можно вытянуть из футляра, а затем, нажав на «хваток», убрать обратно. Из коллекции ГМИСПб. Left. Woman on a Staircase. From the painting by Auguste Renoir. Circa 1876. Alongside. When closed up this fan resembles a cigar. Using the cork grip attached to one end of the fan, the folding leaf could be pulled out of its case and then returned to it by pushing on the grip.

In the early twentieth century a large number of mechanical fans appeared. There were lorgnette-fans, binocular fans, fans carrying a hearing-aid and even a rotary fan was patented.

occasion or event. The fan remained an obligatory accessory for balls and soirees. Young girls went to a ball with an ivory or mother-of-pearl fan, older ladies with one made of lace or ostrich feathers. The fan’s swan song came in the early twentieth century and the art-nouveau era. Fancifully shaped fans became the order of the day and ladies’ magazines published instructions on how to make your own. But by the second half of the 1910s interest in fans was already fading away. This elegant accessory for “idle females” gradually went out of fashion across Europe and today you are unlikely to see one outside of a high-society gathering. The only reminder of this once mighty weapon of feminine coquetry nowadays are museum exhibits that always arouse delighted interest with visitors.

Справа. Портрет Сары Бернар работы Жоржа Клерена. 1876 год.

Right. A portrait of Sarah Bernhard by Georges Clairin. 1876.

Рядом. Веер из перьев фазана на остове из панциря черепахи. Россия. Начало XX века. Из коллекции ГМИСПб.

Alongside. A pheasant feather fan with a tortoiseshell guard. Russia. Early 20th century.

Тенденции / t rends

Долгожданный чемпионский кубок завоеван в упорной борьбе. Судьба первого места решилась в последнем матче чемпионата России с «Сатурном», которого «Зенит» обыграл на выезде со счетом 1:0. The long-awaited champion’s cup was won after a stubborn struggle. The first place was only decided in the last match of the Russian championship, against Saturn with Zenit winning 1:0 away from home.

Фото ИТАР-ТАСС / Григорий Сысоев

124

«Зенит» обязан побеждать! Zenit is duty-bound to win!

На радость болельщикам, которые ждут от любимого клуба только побед, «Зенит» уверенно играет в Кубке УЕФА. Сумеет ли команда вновь завоевать титул чемпиона России, что необходимо для успешной игры в Лиге чемпионов и почему не ладятся дела у сборной России — об этом и многом другом наш корреспондент Геннадий Амельченко решил побеседовать с футбольным телекомментатором «Пятого канала», мастером спорта Геннадием Орловым.

To the delight of fans, who expect nothing but victories from their beloved club, Zenit has started the new season with confidence. Will the team be able to hold on to the championship title? What is needed for a successful run in the Champions’ League? And why can’t the Russian national team get things together? Our correspondent, Guennadi Ameltchenko decided to talk about this and much more with Orlov, Master of Sport and football commentator for Fifth Channel television.

125

Более 30 лет Геннадий Орлов (вверху) комментирует спортивные соревнования. Сегодня уже трудно представить трансляцию матча «Зенита» без вдумчивого комментария Геннадия Сергеевича. Справа. «Зенит» — чемпион СССР 1984 года! Геннадий Орлов (в центре) и Николай Озеров поздравляют главного тренера команды Павла Садырина (слева). Gennady Orlov (top) has been a sports commentator for more than 30 years. Today it is hard to imagine one of Zenit’s matches being broadcast without Gennady Sergeyevich’s thoughtful observations. Right. Zenit — winners of the USSR championship in 1984! Gennady Orlov (centre) and Nikolai Ozerov congratulating Pavel Sadyrin (left), the head coach of the club.

— Guennady Sergeyevich, the fans are still arguing

over what played the deciding role in Zenit’s success last year. An experienced trainer, the choice of players or the financial support of Gazprom? — The championship was the result of Zenit having become united team. Remember that cup match against Dynamo, which we won 9:3. There was a very interesting moment in it. Tymoshcuk usually takes the penalties. But this time when a penalty was given, Dominguez, who was only just beginning to find his form then, went up to Arshavin and said he would like to try. Arshavin cleared it with Tymoshchuk. Dominguez took the kick and put the ball in the net. From that moment he really started to play. His spirit lifted with the knowledge that the team trusted him. And I am sure that that jump by Dominguez that everyone remembers

in the last match with Saturn, when he fished the ball back from an empty goal and Zenit became champion, was linked by an invisible thread to that cup game back in the spring. That’s just one small example of how ties are established within the team, but it is thanks to them that Zenit won the league. In football with us, the old system of relationships within the team is still in the process of being broken down. In Soviet times everything was founded on fear, on shouting. That’s the way society was structured. Today new people are coming in, new influences, and the appearance of foreigners in our game has proved positive in that regard. The first step in that direction was taken by Petrzela. By getting rid of the barrack-like system at Zenit, he brought in freedom. Many people think that he let the

Тенденции / t rends

126

ему доверяет. И я уверен, что памятный всем прыжок Домингеса в последнем матче с «Сатурном», когда он вынес мяч из пустых ворот и «Зенит» стал чемпионом, связан незримой ниточкой с той весенней кубковой игрой. Это лишь один маленький пример, как налаживаются связи внутри команды, но именно благодаря им «Зенит» и выиграл чемпионат. В нашем футболе все еще происходит ломка старых взаимоотношений внутри команды. В советское время все держалось на страхе, на окрике. Так было устроено общество. Сегодня приходят новые люди, новые веяния, и появление в нашем футболе иностранцев в этом отношении оказалось полезным. Первый шаг на этом пути сделал Петржела. Убрав из «Зенита» казарменность, он привнес свободу. Однако многие полагают, что он чересчур распустил команду. Но это не так. Ведь все в конечном итоге зависит от самих игроков. Я как-то посоветовал Властимилу поговорить по душам с одним из футболистов, потому что тот ни в жизни, ни в футболе не умел держать себя в рамках. А что может образумить молодого русского парня? Только разговор по душам. «Нет, — сказал тогда Петржела, — я не буду с ним говорить. Если он сам поймет — станет профессионалом. А если нет, то что бы я ему ни говорил, все бессмысленно». И по большому счету он был прав. Возможно, жестоко и цинично бросать не умеющего плавать в реку и ждать: выплывет или нет? Но это приносит результат. Главный тренер «Зенита» Дик Адвокаат работает с командой второй год. Под его руководством «Зенит» превратился в признанного лидера российской премьер-лиги. Теперь от команды ждут только побед. Zenit’s head coach, Dick Advocaat, is in his second year with the club. Under his guidance Zenit has become an acknowledged leader of the Russian Premier League. Now people expect only wins from the team.

— Геннадий Сергеевич, болельщики до сих пор спорят о том, что сыграло решающую роль в прошлогоднем успехе «Зенита». Опытный тренер, подбор исполнителей или финансовая поддержка «Газпрома»? — Чемпионство — результат того, что «Зенит» стал единой командой. Вспомните кубковый матч с «Динамо», который мы выиграли со счетом 9:3. Там был очень любопытный момент. Пенальти в команде обычно бьет Тимощук. Но вот назначается одиннадцатиметровый, и Домингес, который тогда толькотолько стал находить свою игру, подходит к Аршавину: мол, хочу пробить. Аршавин просит Тимощука. Домингес бьет — и забивает. С того момента у него пошла игра. Он поймал кураж, понял, что команда

team get out of hand. That’s not true. In the final analysis everything depends on the players themselves. — And what do you think Dick Advocaat has brought

to the team? — Advocaat is an experienced trainer. When he came to the club, he put everyone in their places. He gave the captaincy to Tymoshchuk, although there were local leaders. Most importantly, before him Zenit was a team that ran forwards. Everyone wanted to attack. But on the other hand, the team’s defensive play was unpredictable. They were full of surprises: Zenit could outplay a strong opponent and lose to a weak one. Advocaat made the players behave more rationally, made them hold onto the ball, sometimes even for too long. At first that got on our nerves. But now a proper combination of attack and the ability to defend has been found. Football builds on defence. If everything is solid at the back, then up front you can construct anything you like! Many people say that football should be attacking. That’s not right — football should bring results! And the tactic, the strategy is a matter for the trainer and the team. Zenit started playing for a result and won the league. — Can the team repeat last year’s success and win the

league title again? — Zenit today is a stable team. In every position there are good players. Generally speaking, it’s the best constructed team in the Russian Premier League. Besides, the club has one of the biggest budgets. And let’s be objective — we have Gazprom to thank for that. And for the new stadium that I hope will be inaugurated by the Day of the City in 2009. So Zenit is duty-bound to win. And if the team doesn’t take the championship, it’ll be nonsense. It’ll mean the players have thrown away the season. But we must honestly admit that it won’t be easy. What was so good about

— А что, на ваш взгляд, привнес в команду Дик Адвокаат? — Адвокаат — опытный тренер. Придя в команду, он всех расставил по своим местам. Отдал капитанство Тимощуку, хотя в команде были местные лидеры. И главное, до него «Зенит» был бегущей вперед командой. Все хотели атаковать. Но при этом была очень непредсказуемая игра в обороне. Этакая командасюрприз: «Зенит» мог и обыграть сильного соперника, и проиграть слабому. Адвокаат заставил футболистов играть более рационально, держать мяч, иногда даже передерживать. Поначалу это нас раздражало. Зато сейчас найдено точное сочетание атаки и умения обороняться. Футбол строится от обороны. Если сзади все надежно, то впереди можно выстроить что угод-

но! Многие говорят: футбол должен быть атакующим. Нет, футбол должен быть победным! А какая тактика, стратегия — это уже дело тренера и команды. Вот «Зенит» начал играть на результат и стал чемпионом. — Сумеет ли команда повторить прошлогодний успех и вновь завоевать чемпионский титул? — Сегодня «Зенит» — стабильная команда. На каждой позиции есть хорошие игроки. Вообще, это самая укомплектованная команда российской премьер-лиги. Кроме того, у клуба один из самых больших бюджетов. И будем объективны, за это надо сказать спасибо «Газпрому». И еще за новый стадион, который, надеюсь, будет открыт ко Дню города в 2009 году. Так что «Зенит» обязан побеждать. И если он не станет чемпионом — это будет нонсенс. Значит, игроки провалили сезон. Но надо и честно признаться — будет трудно. Чем в прошлом году был хорош Зырянов? Тем, что никто не ждал, что он может выскочить из-за спины Аршавина. Сегодня у соперников к нему уже совсем другое внимание.

— А что вам не нравится в «Зените»? — То же, что и во всем российском футболе. Игрокам не хватает мобильности на все девяносто минут матча. Тот же Аршавин не может держать нужный темп всю игру и периодически отключается. Именно поэтому у него и нет серьезных предложений от западных клубов. Иногда игроки в ущерб команде грешат индивидуальными действиями, лишний раз берут игру на себя, передерживают мяч. Здесь надо найти золотую середину, а сделать это непросто. Тот же Погребняк часто бьет из неудобного положения, вместо того чтобы отдать пас.

— Кстати, о клубном бюджете. Футболисты сегодня зарабатывают большие деньги. Многие считают, что даже слишком большие… — Когда в шестидесятые годы я играл за «Зенит», за другие команды, мы мечтали, чтобы у нас был профессиональный футбол. Почему? Да потому что на следующий день после того, как ты закончил играть, ты оказывался никому не нужным. Ну абсолютно цинично никому не нужен. И я за то, чтобы сегодня футболисты как можно больше зарабатывали и могли обеспечить свое будущее. К этому надо относиться спокойно. И потом посмотрите: футбол сегодня стал жестким, а иногда даже жестоким. В любую минуту игрок может получить травму, которая поставит крест на его карьере.

Успехи «Зенита» были бы невозможны без финансового обеспечения клуба компанией «Газпром» и поддержки руководства Санкт-Петербурга. Вверху. Губернатор города Валентина Матвиенко и председатель правления ОАО «Газпром» Алексей Миллер встречают чемпиона в аэропорту. Слева. Бокал шампанского в честь победы! Игроки «Зенита» в аэропорту «Пулково». Zenit’s successes would not have been possible without the financial support given to the club by Gazprom and the support of the St Petersburg authorities. Top. City governor Valentina Matviyenko and Alexei Miller, chairman of the Gazprom board, welcoming the champions at the airport. Left. A celebratory glass of champagne. Zenit players at Pulkovo airport.

В этом сезоне перед «Зенитом» стоят три задачи: как можно дальше пройти в Кубке УЕФА, отстоять титул чемпиона страны и выйти из группы в розыгрыше Кубка чемпионов. Была еще одна задача — выиграть Суперкубок России, но она уже выполнена. This season Zenit has three tasks: to get as far as possible in the UEFA Cup, to retain the championship and to advance beyond the group stage of the Champions League. There was a fourth task — to win the Russian Super Cup, but that has already been accomplished.

Тенденции / t rends

И вообще, понимаете, как смотреть на «Зенит», с чем сравнивать его игру? Если команда равняется только на титул чемпиона России — это один уровень. Но этого уже мало для болельщиков. Надо равняться на Европу, показывать настоящий европейский футбол. — В межсезонье команда не приобрела ни одного игрока с именем. А ведь впереди Лига чемпионов… — Если мы хотим удачно выступить в Лиге чемпионов, состав, конечно, надо укреплять. Требуется подспорье Анюкову, он ведь не может один тянуть все матчи. Нужны центральные защитники. Крыжанац сегодня играет не на уровне «Зенита». Он медлителен, не успевает за нападающими, поэтому много фолит. Вот мы и получаем опасные штрафные в свои ворота. Уверен, летом в команду должны прийти новые высококлассные игроки. Это понимает и руководство клуба.

Проект нового стадиона для «Зенита» разработал один из лучших архитекторов современности Кисе Курокава. The design for Zenit’s new home ground was produced by one of the best contemporary architects — Kisho Kurokawa.

— Как вы оцениваете игру нашей сборной? — Защитники — Игнашевич, братья Березуцкие — последнее время не прогрессируют. В центре поля нет культуры паса. А знаете почему? Нет конкурентов! У Хиддинга очень ограниченный выбор игроков. Полагаю, что надо срочно ужесточать лимит легионеров в российских клубах. В команде должно быть не более двух-трех иностранцев, по-настоящему звездных игроков. Ну нельзя, чтобы наши молодые ребята сидели в глубоком запасе. Если они не будут играть, то у нас никогда не будет сильной сборной.

В 2009 году на месте стадиона имени Кирова (на фото) появится новая арена, вмещающая 62 тысячи человек. Стадион будет иметь выдвижное поле и соответствовать всем требованиям ФИФА и УЕФА.

128

In 2009 a new arena will appear in place of the Kirov Stadium (shown here). The new stadium will seat 62,000 spectators, have a movable field and meet all FIFA and UEFA requirements.

По итогам двух игр с германской командой «Байер» из Леверкузена «Зенит» впервые вышел в полуфинал Кубка УЕФА, с чем мы команду и поздравляем. Следующим соперником «Зенита» в этом почетном соревновании будет знаменитая «Бавария» из Мюнхена. Пожелаем же нашей команде дальнейших успехов! After their return match against Bayer Leverkusen, Zenit are now through to the semi-final of the UEFA Cup. We congratulate the team and hope their successful run continues against their semi-final opponents — another German team, Bayern Munich.

Zyrianov last year? The fact that nobody expected him to pop out from behind Arshavin’s back. This time round opponents give him a very different amount of attention. — What don’t you like about Zenit? — The same thing as I dislike in the Russian game generally. The players haven’t got enough mobility for the whole 90 minutes of a match. Arshavin can’t keep up the required pace for a whole game and switches off from time to time. That’s why there haven’t been any serious offers for him from Western clubs. Sometimes players indulge in individual actions to the detriment of the team; they go it alone too often, hold onto the ball too long. You have to find a golden mean and that’s not easy to do. Pogrebniak often shoots from an awkward position rather than making a pass. And anyway, it depends how you look at Zenit, what you compare their game to. If the team is only equal to the title of Russian champions — that’s one level. But that’s no longer enough for the fans. The team needs to rise to the level of Europe, to display real European football. — Between seasons the club did not buy in a single

player of note. But there’s the Champions’ League ahead…

— If we want to do well in the Champions’ League, the squad needs strengthening, of course. Aniukov needs help; he can’t carry all the matches on his own. They need central defenders. Krizanac is not playing to Zenit’s standard today. He’s slow, can’t keep up with the attackers and so he commits a lot of fouls. And so we get dangerous free kicks at our goal. I’m sure that new high-class players should be brought into the team in the summer. The club’s management understand that too. — How do you rate the way the national team is

playing? — The defenders — Ignashevich, the Berezutsky brothers — have not been making progress recently. There’s no culture of passing in the centre of the field. And you know why? There’s no competition! Hiddink has a very limited choice of players. I think that we urgently need to further limit the number of foreign players at Russian clubs. A team should have no more than two or three foreigners, real star players. We can’t have our own lads at the end of the list of reserves. If they don’t play, then we will never have a strong national side.