Событие / e vent
В день Святого благоверного князя Александра Невского, 12 сентября 2008 года, в четвертый раз состоялось награждение лауреатов Всероссийской литера-
«Если какое-то дело повторяется больше трех раз, то это уже традиция», — сказал на вручении премии председатель правления Союза писателей России Валерий Николаевич Ганичев. Традиция тем более почетная, что с каждым годом литературная премия «Александр Невский» становится все более масштабной, ширится ее география, растет количество участников. Если в первый год на конкурс поступило около пятидесяти произведений, то в этом их число больше в четыре раза.
отношение к этому императору как к «палачу декабристов», «Николаю Палкину», «жандарму Европы». А вот оценка его личности, данная русским философом Владимиром Соловьевым, была совершенно иной. Он писал, что Николай I стоял не только на высоте своего времени, но гораздо выше, потому что он в своей политике был настоящим христианином. Через личные дневники, речи, письма, неофициальные поступки императора и воспоминания современников автор пытается показать читателю «другого»,
«Этот конкурс помогает расширять поле исторических знаний нашего читателя и дает новый взгляд на историю отечества, — подчеркнул Валерий Ганичев. — Кроме того, произведения, поступившие на конкурс, отличает не только фундаментальный, но и новый взгляд на исторические события». В свою очередь, секретарь Союза писателей, руководитель рецензионной группы премии Александр Юрьевич Сегень заметил, что «если бы русский читатель хотя бы раз в год прочитывал какуюнибудь из книг, попавших в отборный список, да даже просто любую из участвовавших в конкурсе, полнота бытия у него стала бы ощутимей, он чувствовал бы себя в этом мире гораздо счастливей и с гордостью нес звание русского человека». Первой премии был удостоен доктор филологических наук, ректор Литературного института имени А. М. Горького Борис Николаевич Тарасов за книгу «Николай Первый. Рыцарь самодержавия». В общественном сознании утвердилось
не совпадающего с хрестоматийным образом, Николая Первого. Показать человека, который был глубоко уверен, что преданно служит интересам России. «Работая над книгами о Чаадаеве и Пушкине, я обратил внимание, что существует масса фактов и оценок личности Николая I, совершенно неизвестных широкой публике, — говорит Борис Тарасов. — И Чаадаев, и Пушкин относились к нему с большим уважением, а император ценил их таланты. К слову, именно после высокой оценки, данной Александру Сергеевичу императором, Иван Киреевский и другие литераторы стали воспринимать Пушкина как выдающегося писателя. Федор Михайлович Достоевский, претерпевший от Николая I за свои революционные увлечения, оценил его впоследствии самым высоким образом. На эпоху правления Николая I приходится золотой век русской литературы, именно при нем были заложены основы экономических, промышленных и научных успехов, которые ждали страну при Александре III.
турной премии «Александр Невский». Торжественная церемония прошла в Шереметевском дворце, резиденции одного из соучредителей премии ОАО «Талион». Роскошные интерьеры старинного особняка
8
придали событию оттенок особой значимости, как явлению, призванному внести серьезный вклад в культуру страны.
«Для общей пользы» Фотографии Анатолия МАЛЬЦЕВА
9 В Неоготическом зале Шереметевского дворца на набережной Кутузова, 4, на пресс-конференцию с руководителями конкурсной комиссии премии «Александр Невский» собрались представители газет, журналов, теле- и радиоканалов. Отвечая на вопросы журналистов, генеральный директор ОАО «Талион» Александр Ебралидзе сообщил, что в следующем году формат премии расширится. Помимо исторического направления появится музейномемориальное. Соответственно, бюджет премии увеличится в два раза.
Событие / e vent
10
Он был противоречивой, но разносторонней исторической фигурой, и нам надо освобождаться от заштампованных идеологизированных оценок его личности, иначе мы будем упрощенно воспринимать и современную действительность, и пути исторического развития России. В этом я и вижу цель моей книги». Вторая премия была присуждена заместителю генерального прокурора России, государственному советнику юстиции 1-го класса Александру Григорьевичу Звягинцеву за книгу «Жизнь и деяния видных российских юристов. Взлеты и падения». Этот труд заставляет читателя по-новому взглянуть на отечественную историю. «Сегодня часто Россию пытаются представить как некое бесправное поле на всем протяжении ее истории, забывая и „Слово о законе и благодати“ митрополита Иллариона, и законы Ярослава Мудрого, и многие другие примеры того, как во все времена в русском сознании присутствовали понятия о праве и необходимости защиты человека, — отметил Валерий Ганичев. — Поэтому книга о русских юристах, о истории российского права очень важна сегодня». Сам Александр Звягинцев, к сожалению, не смог лично присутствовать на вручении премии. Как представитель России в Совете безопасности Европы он
Известный литературовед, член-корреспондент РАН Феликс Кузнецов (на фото справа) получил почетный диплом и бронзовую статуэтку из рук сенатора Сергея Тарасова. Поблагодарив организаторов конкурса, Феликс Кузнецов заметил: «Тот факт, что вручение премии происходит в восстановленном из руин бывшем Доме писателей, память о котором дорога сердцу каждого литератора, придает церемонии особенное значение».
был вынужден уехать в Страсбург. В своем благодарственном письме организаторам конкурса он попросил перечислить денежное вознаграждение премии в фонд детского дома № 26 Адмиралтейского района Санкт-Петербурга. Третья премия была присуждена членукорреспонденту РАН, бывшему директору Института мировой литературы Феликсу Феодосьевичу Кузнецову за книгу
Лауреату первой премии Борису Тарасову (на фото в центре) почетный диплом и золотую статуэтку вручил председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев. В ответном слове Борис Тарасов сказал, что в работе над книгой самое важное для него было «освободить фигуру императора Николая I от идеологических клише и политических штампов».
Из книги Бориса Тарасова «Николай Первый. Рыцарь самодержавия»
Эпоха Николая I — это не время перестройки государственной и общественной жизни по отвлеченным идеологическим схемам, а период неустанного труда в самых разных областях. Вставая на рассвете, сам император иногда проводил за рабочим столом по восемнадцать часов в сутки, назначал аудиенции
на восемь, а то и на семь часов утра и старался лично вникать во все дела. Получив недостаточное гуманитарное образование и испытывая равнодушие к умозрительному знанию, он тем не менее имел природную склонность к прикладным и военным наукам, строительному и инженерскому искусству, обладал практическим складом ума и трезвой оценкой происходящего. Если Петр I воспринимался порою как плотник на троне, то его потомок любил говорить: «Мы — инженеры». Действительно, еще будучи в должности генерал-инспектора по инженерной части, великий князь Николай Павлович вкладывал всю присущую ему энергию в формирование русского инженерного корпуса, почти ежедневно посещал подведомственные учреждения, подолгу просиживал на лекциях офицерских и кондукторских классов Главного инженерного училища, изучал черчение, архитектуру и другие предметы, чтобы до деталей понять суть утверждаемых им проектов. И впоследствии, уже на царском троне, он стремился тщательно вникать не только в военные или строительные проблемы, но и в вопросы технического
оборудования, полезного предпринимательства, финансовой и экономической политики и многие другие, пытался «все видеть своими глазами, все слышать своими ушами». Вахтпарады, смотры флота, маневры, испытательные стрельбы разрывными снарядами, работа комиссий по крестьянскому вопросу или строительству железных дорог — все это и многое другое не обходилось без прямого участия государя. Обычными стали его частые поездки по различным областям империи, осмотры больниц, тюрем, казенных складов, посещения присутственных мест, учебных заведений, вновь возводимых сооружений. Дальность расстояния, бездорожье, ненастье, телесное недомогание или душевная усталость не могли удержать царя от исполнения намеченных планов. Если он был убежден в полезности и справедливости какого-либо дела, то проявлял при его практической реализации непреклонную волю и твердую решимость. Достаточно взглянуть лишь на некоторые резолюции самодержца: «Мы все на службе не за тем, чтобы гулять, а чтобы дело делать...»; «Должно держаться неотступно данных приказаний и впредь не сметь от них
«„Тихий Дон“: судьба и правда великого романа». Этот труд не только ставит окончательную точку в многолетних спорах об авторстве великого романа XX века, но и позволяет осветить страницы истории Отечества во всем их трагическом противоречии, показать героизм и величие народа, на долю которого выпали суровые испытания.
Специальной премией «Духовные подвижники» была отмечена книга Евгения Павловича Титкова «Патриарх Сергий (Старгородский): подвиг служения Церкви и Родине». На долю патриарха Сергия выпала ответственность служить Родине и вере в один из самых драматичных периодов истории страны — первой половине прошлого века. В своем масштабном
11 отступать...»; «Я уже не раз приказывал с предложениями, противными закону, не сметь входить... когда закон есть, должно его соблюдать без изыскания предлогов к неисполнению». Многие современники отмечали и рыцарские качества Николая I, который строго придерживался кодекса чести, верности данному слову, с «крайним омерзением» относился к хитроумной фальши, закулисным интригам, подкупам оппонентов и прочим нелегальным уловкам, часто допускаемым так называемыми цивилизованными государствами. Даже явный недоброжелатель А. де Кюстин писал, что ум царя «самый практичный и ясный, какой только бывает на свете. Не думаю, чтобы сыскался сегодня второй государь, который бы так ненавидел ложь и так редко лгал, как этот император». Император признавался этому мемуаристу, что слишком нуждается в прямом и откровенном высказывании своих мыслей и что скорее отступит до Китая, нежели согласится на продажный и мошеннический способ правления, отличавший, по его мнению, конституционные монархии.
По наблюдениям современников, Николай I, подобно Петру I, но на свой лад, в быту был весьма непритязателен, предпочитал обходиться простыми кушаньями вроде щей и гречневой каши, вел достаточно спартанский образ жизни, старался даже в заграничных путешествиях не изменять своим привычкам и спать по-походному на холщовом мешке с соломой вместо матраса. Один из иностранцев восклицал, что и самый бедный французский землепашец вряд ли бы стал спать на таком жестком ложе. Царь и умер, как писала А. Ф. Тютчева, в маленьком кабинете на первом этаже Зимнего дворца «лежа поперек комнаты на очень простой железной кровати... Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати». Характеризуя Николая I, следует также заметить, что любовь ко всему военному, армейской органи-
зации и простоте не мешала ему владеть иностранными языками, обладать художественным вкусом, увлекаться театром, сочинять музыку, любить церковное пение и нередко самому в нем участвовать. Отмеченные черты личности царя во многом способствовали движению страны к тем целям, о которых можно судить по его словам, начертанным в 1850 году на отчете министра иностранных дел К. В. Нессельроде и адресованным сыну: «Дай бог, чтобы удалось мне сдать тебе Россию такою, какою стремился я ее поставить: сильной, самостоятельной и добро дающей — нам добро, — никому зло». Действительно, Николая I можно считать самым национальным из всех монархов, занимавших до него престол Петра I. Он верил в мировое призвание Святой Руси и по мере сил и понимания пытался самоотверженно служить ей на всех направлениях своей деятельности. Так, большое значение царь придавал укреплению православия и мерам против распространения сектантства и невнятного мистицизма, свойственного предшествовавшему правлению.
Событие / e vent
12
труде Евгений Титков рисует картину общественной жизни того периода, а вместе с ней и глубинные пласты внутрицерковных отношений. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии архиепископ Тихвинский Константин отметил, что эта книга уже практически стала учебником для семинаристов. Специальной премией «Соотечественники» была отмечена книга Валентины Сергеевны Фроловой «Ветры Босфора». Живя в Севастополе, автор изучает в архивах исторические документы о подвигах российских воинов, превращая их в увлекательные романы и повести о героическом прошлом нашей страны. Известный историк, директор Всероссийского музея А. С. Пушкина Сергей Михайлович Некрасов был удостоен специальной премии «Хранители» за книгу «Лицейская лира», в которой на основе масштабных архивных изысканий рассказывает о полуторавековой истории Царскосельского Лицея. «Девиз Лицея был очень близок учредителям, организаторам и участникам литературной премии „Александр Невский“, — заметил в благодарственной речи Сергей Михайлович. — В нем всего три слова: „Для общей пользы“. Надеюсь, что и моя книга тоже в какой-то степени вышла для общей пользы».
Специальную премию «Хранители» директору Всероссийского музея А. С. Пушкина Сергею Некрасову (справа) вручил председатель Комитета по внешним связям Санкт-Петербурга Александр Прохоренко. Книга Сергея Некрасова «Лицейская лира» рассказывает о полуторавековой истории Царскосельского Лицея и содержит аннотированный список его наставников и питомцев.
Специальной премией «Собратья» были награждены Алексей Олиферук, корреспондент программы «Вести. СанктПетербург» телеканала «Россия», автор и режиссер информационных сюжетов и документальных фильмов, посвященных отечественной истории и музейному делу, и Анна Грушина, главный редактор столичных журналов «Архитектура и строительство Москвы» и «Московский журнал. История государства Российского». Специальной премией «Собиратели» было удостоено издательство «Вече», специализирующееся на книгах по истории.
Архиепископ Тихвинский Константин вручил специальную премию «Духовные подвижники» доктору исторических наук Евгению Титкову. К сожалению, его произведение «Патриарх Сергий (Старгородский): подвиг служения Церкви и Родине» вышла ограниченным тиражом и уже стала редкостью в книжном мире.
Из книги Александра Звягинцева «Жизнь и деяния видных российских юристов. Взлеты и падения»
12 января 1722 года оказалось знаменательной датой в истории Российского государства. В этот день Петр I подписал указ, направленный на улучшение деятельности всех органов государственной власти. В нем определялись обязан-
ности сенаторов, предписывалось присутствовать в Сенате президентам коллегий, устанавливалась Ревизион-коллегия и учреждались при Сенате должности генерал-прокурора, рекетмейстера, экзекутора и герольдмейстера. В отношении прокуратуры в указе отмечалось: «Быть при Сенате генерал-прокурору и обер-прокурору, также во всякой коллегии по прокурору, которые должны рапортовать генерал-прокурору». Спустя несколько дней были установлены и должности прокуроров при надворных судах. В этом же указе Петр I писал: «Ныне ни в чем так надлежит трудиться, чтобы выбрать и мне представить кандидатов на выше писанные чины, а буде за краткость времени всех нельзя, то чтоб в президенты коллегий и генерал- и обер-прокуроры выбрать; что необходимая есть нужда до наступающего карнавала учинить, дабы потом исправиться в делах было можно; в сии чины дается воля выбрать изо всяких чинов, а особливо в прокуроры, понеже дело нужное есть». Однако и того срока, который был установлен, Петр I дожидаться не
Ежегодно оно издает более 800 книг общим тиражом пять миллионов экземпляров. В список номинантов премии вошли также книги: Льва Михайловича Анисова «Шишкин», Александра Леонидовича Казина «Великая Россия. Религия. Культура. Политика», Юрия Ивановича Когинова «Багратион. Бог рати он», Юрия Аркадьевича Лигуна «Илья Муромец и Сила Небесная», Антонины Ильиничны Пикуль, вдовы известного писателя, «Валентин Пикуль. Из первых уст» и Кавада Багировича Раша «Время офицеров».
стал — слишком большие надежды он возлагал на должность генералпрокурора. 18 января 1722 года первым генерал-прокурором Сената государь назначил Павла Ивановича Ягужинского. Представляя его сенатором, Петр I сказал: «Вот око мое, коим я буду все видеть». Эта же мысль нашла отражение и в указе от 27 апреля 1722 года «О должности генерал-прокурора»: «Понеже сей чин — яко око наше и стряпчий о делах государственных». По отзывам современников, Ягужинский был видный мужчина, с лицом неправильным, но выразительным и живым, со свободным обхождением, капризный и самолюбивый, но очень умный и деятельный. За один день Ягужинский делал столько, сколько другой не успевал за неделю. Мысли свои выражал без лести перед самыми высокими сановниками и вельможами, порицал их смело и свободно. Талантливый и ловкий, он не робел ни перед кем. Не случайно светлейший князь Меншиков «от души ненавидел его». Ближайшим помощником Ягужинского, обер-прокурором Сената,
Подводя итоги, председатель Комиссии по присуждению Всероссийской литературной премии «Александр Невский» Александр Иосифович Ебралидзе поблагодарил всех литераторов и историков, отметив, что благодаря их книгам «все мы становимся чуть богаче, чуть лучше». И объявил, что формат премии ждут перемены. В следующем году она станет историко-литературной и у нее появится новое направление — музейно-мемориальное. Четыре года назад при учреждении премии генеральный директор ОАО «Талион» Александр Ебралидзе сказал: «Необходимо, чтобы наши писатели вытащили из небытия огромное количество героических личностей, несправедливо задвинутых на задний план истории. Мы хотим затронуть мысли и чувства — глубокие корни патриотизма, гордость за величие своего исторического прошлого, чтобы мысль заставила каждого действовать на своем месте, делать что-то конкретное, практическое для величия своей страны». Без сомнения можно сказать, что литературная премия «Александр Невский» с этой задачей успешно справляется. Мало того, за это время она заняла свое достойное место среди других влиятельных премий — таких, как «Большая книга», «Русский Букер» и «Национальный бестселлер».
13 стал Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев, выдвинувшийся из среды гвардейских офицеров. Генерал-прокурору были подчинены все прокуроры в коллегиях и надворных судах. В соответствии с «Должностью», он обязан был «смотреть над всеми прокурорами, дабы в своем звании истинно и ревностно поступали». Все прокурорские донесения, касающиеся важных дел, он «предлагал» сенату и требовал по ним исполнения. П. И. Ягужинский довольно быстро занял ключевые позиции в государственных делах — по существу, он играл роль второго лица в империи после Петра I. Императора вполне устраивала активная деятельность Ягужинского, и он во всем поддерживал его. Петр I не раз говорил своим приближенным: «Что осмотрит Павел, так верно, как будто я сам видел». Положение первого генералпрокурора Сената было довольно сложным. Император, человек исключительно деятельный и энергичный, нередко сам выполнял прокурорские обязанности: он постоянно ездил в Сенат и строго следил за тем, как принимаются решения.
Первое время Ягужинский тратил немало сил, чтобы навести в Сенате хоть элементарный порядок. Основное внимание он сосредоточил на контроле за повседневной работой, за правильностью и законностью разрешения дел, их своевременным прохождением, порядком заседаний и прочими дисциплинарными моментами. Стремясь к возвышению над Сенатом, он все свои предложения к сенаторам обычно прикрывал авторитетом Петра, с которым оставался очень близок. Коллегиальные решения еще были чужды сознанию самолюбивых сановников, сенаторы не привыкли считаться с чужим мнением и уважать его, поэтому в заседаниях зачастую возникали споры, крики и брань, а иногда даже потасовки. В связи с этим 16 октября 1722 года Ягужинский даже написал особое «предложение» Сенату, в котором просил сенаторов воздерживаться от ссор и споров, «ибо прежде всего это неприлично для такого учреждения». Постепенно генерал-прокурор занимает ключевое положение в государственном управлении. Русский историк В. О. Ключевский писал по
этому поводу: «Генерал-прокурор, а не Сенат, становился маховым колесом всего управления; не входя в его состав, не имея сенаторского голоса, был, однако, настоящим его президентом, смотрел за порядком его заседаний, возбуждал в нем законодательные вопросы, судил, когда Сенат поступает право или неправо, посредством своих песочных часов руководил его рассуждениями и превращал его в политическое сооружение на песке». В. О. Ключевский не случайно упомянул о песочных часах. Дело в том, что в то время в Сенате существовал такой распорядок — сенаторы, выслушав доклад по какомулибо вопросу, имели право переговорить меж собой о том или ином деле, и для этого им давался срок от получаса до трех часов. Для определения точного времени генералпрокурор имел под рукой песочные часы. Как только доклад заканчивался, он тотчас ставил часы на стол. Когда весь песок высыпался, сенаторы обязаны были немедленно садиться на свои места и «подавать голоса», начиная с младших.
Событие / e vent
Выставка изданий, представленных в этом году на конкурс, привлекла внимание всех гостей Шереметевского дворца. У стенда — Анна Васильевна Когинова, вдова номинанта премии Юрия Ивановича Когинова, автора книги «Багратион. Бог рати он», посвященной жизни выдающегося полководца и национального героя России.
Церемония награждения лауреатов, в которой приняли участие известные писатели, историки, деятели искусств и священнослужители, прошла в торжественном интерьере Белого зала Шереметевского дворца.
Ниже. Директор Государственного музейного комплекса «Исаакиевский собор» Николай Буров (слева) поздравляет номинанта премии профессора Санкт-Петербургского государственного университета философа Александра Казина. «Мы знаем, что Россия — это особый мир, живущий по замыслу Божьему, — сказал в ответном слове Александр Казин. — Человеку не всегда понятен этот замысел. Но мы знаем, что Бог любит Россию, поэтому и мы любим ее».
Валерий Ганичев с удовлетворением отметил, что все представленные на конкурс книги основаны на точных фактах и раскрывают читателям малоизвестные страницы российской истории.
Слева. Специальную премию «Собратья» получил корреспондент программы «Вести. Санкт-Петербург» (телеканал «Россия») Алексей Олиферук.
Ниже. Диплом номинанту премии секретарю Союза писателей, капитану I ранга Каваду Багировичу Рашу (слева) вручил начальник 442-го окружного клинического госпиталя ЛенВО полковник медицинской службы Владимир Лютов.
14
Справа. Вдова всемирно известного писателя Антонина Ильинична Пикуль, чья книга «Валентин Пикуль. Из первых уст» вошла в отборный список премии, тепло поблагодарила организаторов премии и членов конкурсной комиссии за высокую оценку ее труда.
15
Слева. Председатель конкурсной комиссии Александр Ебралидзе открывает торжественную церемонию награждения лауреатов премии «Александр Невский». С приветственным словом к гостям выступил также ректор Санкт-Петербургской Православной духовной академии архиепископ Тихвинский Константин.
Для лауреатов премии и гостей церемонии пели лауреат международных конкурсов солист Михайловского театра Методие Бужор (слева) и известный петербургский коллектив «Peter's Quartet» (справа).
Событие / e vent
16
Из книги Феликса Кузнецова «„Тихий Дон“: судьба и правда великого романа»
О том, что на самом деле думал Шолохов о жизни, как он ее понимал, нельзя судить ни по его письмам, ни по его публицистике, где было много чисто внешнего, условного, отвечающего тем правилам игры, без соблюдения которых человек в тех обстоятельствах просто не мог бы выжить. Эти правила соблюдали все — от Фадеева до Пастернака. О внутреннем состоянии писателя, трагическом настрое его души можно судить по эпизоду, рассказанному в воспоминаниях «Нечиновный казак» А. Н. Давлятшиным — бывшим редактором газеты в Вешенской, который в пятидесятые годы часто бывал в доме М. А. Шолохова: «Во время одного из застолий… он как-то без выраженного повода, негромко и не совсем внятно произнес выражение „вешенский узник“ применительно к себе. Думаю, что многие из гостей не услышали его, а слышавшие не придали значения. Но меня его слова словно током поразили. И с тех пор я не могу забыть позы Шолохова, с которой он произнес слова, по моему глубокому убеждению, непроизвольно выразившие глубокую драму». Дочь М. А. Шолохова, Светлана Михайловна, не полностью согласна с Давлятшиным: — От отсутствия гостей Шолохов не страдал. Хотя в душе, духовно был очень одинок, — так прокомментировала она воспоминания Давлятшина в письме ко мне. При всем своем внутреннем одиночестве Шолохов до конца своей жизни оставался убежденным коммунистом по своим взглядам и идеалам. Одна из загадок «Тихого Дона» — в том, что при всем жесточайшем своем трагизме этот роман остается глубоко оптимистичным и при всей беспощадности его критической направленности ни в коей мере не был антисоветским произведением. Боль Шолохова связана отнюдь не c тем, что он к концу своей жизни разочаровался в идеалах коммунизма. Он разочаро-
вался в тех коммунистах, которые стояли у власти, — это они, на его взгляд, «сами же не захотят» коммунизма и уготовят нам такое «светлое будущее», в котором не захочется жить. Но при всем своем неприятии подобных коммунистов Шолохов в еще большей степени не принимал антикоммунизма и антисоветизма. Будучи убежденным государственником и патриотом, он не принял диссидентства потому, что видел в нем угрозу национальным интересам страны. В силу этого фигура Шолохова, особенно после его выступлений против Синявского и Даниэля и против Солженицына, в 60-е годы стала остроконфликтной, вызвала резко противоречивые оценки, вплоть до категорического неприятия некоторыми не только политической позиции, но самой личности писателя (выступления Л. К. Чуковской и др.). Шолохов вновь оказался в самом эпицентре политической борьбы. Политическая страсть 60-х годов отбросила тень и на роман «Тихий Дон», явившись причиной переоценки романа некоторыми кругами интеллигенции, в основном — западнической ориентации, и гальванизации спора об авторстве «Тихого Дона». История рассудит, на чьей стороне была правда в этом конфликте между Шолоховым, отстаивавшим национально-государственнический комплекс идей, и его оппонентами, защищавшими либеральные, западнические ценности. К концу жизни Шолохов отстаивал национально-государственную идею открыто и последовательно, расходясь в этом вопросе с руководством коммунистической партии брежневских времен. В 1978 году Шолохов направил в ЦК КПСС письмо о судьбе русской культуры, о ее спасении и защите, которое было положено под сукно. Это письмо, как и последняя беседа с сыном, — своего рода завещание писателя, приоткрывающее завесу над его внутренним миром. В письме в ЦК Шолохов ставил вопрос о стремлении недругов «опорочить русский
народ», когда «не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия». Шолохов писал о «протаскивании через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру», о том, что «многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными», что «продолжается уничтожение русских архитектурных памятников». Писал о необходимости утверждения «исторической роли» отечественной культуры «в создании, укреплении и развитии русского государства». В этом документе, вызвавшем глубокое раздражение и неприятие со стороны властей, Шолохов предстает как убежденный патриот России и государственник. Собственно, таким он и был на всем протяжении своей жизни. Всю жизнь продолжалась эта тяжба Шолохова с ЦК — и в 20-е, и в 30-е, и в послевоенные годы, и при Хрущеве и Брежневе. Глубоко символично, что — по словам А. Калинина — перед смертью, почти в беспамятстве, Шолохов задавал недоуменно вопрос: «А где же мой ЦК? Где мой ЦК??» Что хотел сказать Шолохов «своему ЦК», мы никогда не узнаем. Но можем предположить, эти слова были бы горькими. Об умонастроении М. А. Шолохова, в котором он уходил из жизни, мы узнали из его бесед с сыном, записанных им вскоре после смерти отца и названных «Разговор с отцом». Эти беседы помогают глубже понять и тайну «Тихого Дона». Шолохов говорил с сыном о вечных ценностях человеческой жизни: «Веры у людей никто и никогда отнять не сможет. Без веры человек не человек. Отними у него веру в Бога, он станет верить в царя, в закон, в вождя. <…> Высокой только должна вера быть. Возвышающей. Плохо, страшно, когда предмет веры мельчится. Мелкая вера — мелкий человечек. А высшие духовные ценности можно и в культ возводить. По мне, так и нужно. Должно».
17
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
Она выступала на вечерах в Доме Искусств вместе с Михаилом Кузминым и Осипом Мандельштамом. Ее портрет писала Зинаида Серебрякова. В нее был влюблен Николай Гумилев. Ее переводы Генриха Гейне высоко ценил Александр Блок, а оригинальные стихотворения публиковал Максим Горький в знаменитом журнале «Летопись». В истории русской литературы Вера Аренс заняла свое скромное, но почетное место. Ее имя включено в энциклопедии и справочники, стихотворения — в антологии «Царское Село в поэзии» и «101 поэтесса Серебряного века». Но до сих пор не издано ни одной книги ее стихов, переводы Веры Евгеньевны с немецкого, французского, финского, латышского, грузинского и других языков разбросаны по малодоступным изданиям либо пылятся в архивах. «Моя жизнь — поэма, не нашедшая издателя», — записала она 16 декабря 1922 года в своем дневнике.
На царскосельские сады Спускался тихо вечер мая, На серебристые пруды Слегка прохладу навевая. ' И на отлогих ступенях, Средь юношей, взметнувших диски, ' Сидела я, а на волнах Плескались ветви ивы низко. Напротив, там, на берегу, Минуя остров с павильоном, Стоял (я облик берегу) Высокий красный дом с балконом. 4 февраля 1922 года Вера Аренс
Антон КОМПОТОВ / by Anton KOMPOTOV
19
18
«у Хроноса в руках песочные часы...» “Chronos is holding an hourglass…”
She performed at soirees in the House of the Arts along with Mikhail Kuzmin and Osip Mandelstam. Zinaida Serebriakova painted her portrait. Nikolai Gumilev was in love with her. Her translations of Heine were rated highly by Alexander Blok, while Maxim Gorky published her original verses in the celebrated periodical Letopis'. Vera Ahrens has taken her modest, but honourable place in the history of Russian literature. Her name is included in encyclopaedias and reference works, her verses in the anthologies Tsarskoye Selo in Poetry and 101 Poetesses of the Silver Age. But to this day not a single book of her poems has been produced; Vera Yevgenyevna's translations from German, French, Finnish, Latvian, Georgian and other languages are either scattered across hard-to-find publications or else gathering dust in archives. “My life is a poem that has not found a publisher,” she wrote in her diary on 16 December 1922.
На борт клипера «Стрелок», стоявшего в Неаполитанском порту, 7 октября 1883 года была передана телеграмма: «Евдокия разрешилась благополучно самочувствие хорошее я тебя поздравляю. Аполлон». Телеграмму эту послал Евгению Ивановичу Аренсу его брат Аполлон Иванович. Она совершила долгий путь: Петербург — Триест — Неаполь. Речь в ней шла о рождении первенца, дочери Веры. Морской офицер Евгений Аренс не скрывал своей радости. На телеграмме он приписал: «Слава Богу! Ура! Ура! Ура!» В семье Евдокии Семеновны и Евгения Ивановича было четверо детей. Вслед за Верой, с интервалом в несколько лет, появились на свет Зоя, Лев и Анна. Благодаря собственным ли талантам, судьбе ли, щедрой на знакомство с выдающимися людьми, но все они состоялись как личности и «вышли в люди». И все же именно Вере Аренс суждено было оставить заметный след в русской литературе. Родилась она в городе Новозыбкове Черниговской губернии (ныне — Брянской области). С одиннадцати лет Вера жила в Петербурге, Петергофе и Царском Селе. В 1900 году она окончила Смольный институт. Дебютировала с оригинальными стихотворениями и переводами в детском журнале «Игрушечка». С 1913 года начала публиковать в журналах рассказы, лирические стихи, переводы, On 7 October 1883 telegram was delivered to the clipper Strelok anchored in the port of Naples: “Yevdokiya gave birth safely. Feels fine. My congratulations. Apollon.” The message was sent to Yevgeny Ivanovich Ahrens by his brother. It travelled a long way: St Petersburg — Trieste — Naples. It informed the father of the birth of his first child, a daughter Vera. The naval officer Yevgeny Ahrens did not conceal his delight. He wrote on the telegram: “Praise be to God! Hurrah! Hurrah! Hurrah!” Yevdokiya Semionovna and Yevgeny Ivanovich eventually had four children. Vera was followed at intervals of a few years by Zoya, Lev and Anna. Thanks to their talents or to fate that was generous in acquainting them with outstanding people, all of them “became somebody”. But it was Vera Ahrens who was destined to leave a noticeable mark on Russian literature. «Царское Село». Рисунок (предположительно) Георгия Аренса, двоюродного брата Льва, Веры, Анны и Зои. 10 июля 1910 года.
Tsarskoye Selo. This drawing is presumed to be by Georgy Ahrens, a cousin of Lev, Vera, Anna and Zoya. 10 July 1910.
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
рецензии и библиографические заметки. В 1915 году Максим Горький прислал Вере письмо, в котором особо отметил ее стихотворение «Послушница». Годы, проведенные в Царском Селе, были, вероятно, самым благодатным временем для развития дарований юных Аренсов. Евгений Иванович с 1903 по 1913 год исполнял обязанности начальника Петергофской пристани и Царскосельского Адмиралтейства. Он проводил шлюпочные парады и устраивал императорские приемы на акватории Большого озера в Царском Селе. В «высоком красном доме с балконом», павильоне, выстроенном в голландском стиле, с готическими стенами и башенками, находилась служебная квартира Аренса. Дом этот и поныне стоит на берегу пруда в Екатерининском парке. Именно здесь, в здании Адмиралтейства, образовался литературно-музыкально-театральный кружок, получивший название «Салон наук и искусств». Три хорошенькие и умные девушки и их брат, приятный в общении и не чуждый искусству, притягивали сюда юных «любо-
мудров», поэтов, музыкантов — блестящую царскосельскую молодежь. Среди посетителей «Салона» были те, кто в недалеком будущем стали весьма известными: музыкант-виртуоз и композитор Владимир Дешевов, впоследствии автор первых советских опер и балетов; филолог, педагог и переводчик Евгений Полетаев, после революции небезызвестный деятель Наркомпроса, расстрелян-
ный в 1937 году; Николай Пунин, выдающийся искусствовед и исследователь русского авангарда, написавший вместе с Полетаевым книгу «Против цивилизации», опубликованную в 1918 году (сестер Аренс Николай окрестил «принцессами духа», а их брата называл «маленьким принцем»); поэт и граф Василий Комаровский, по определению Николая Гумилева, «русский Анри де Ренье»... Красотой Веры Евгеньевны очаровывались не только те, кто бывал в доме Аренсов (Пунин, Полетаев и другие), в нее влюблялись многие пылкие юноши, чьи надежды и чаянья были разбиты в прах в 1912 году, когда «царскосельская серцеедка» вышла замуж и всем своим завидным женихам предпочла скромного инженера Владимира Гаккеля. Но знаки мужского внимания Вера, как истинная женщина, всегда ценила. В 1912 году она записала в своем дневнике: «Размышляя о том, что
Евгений Иванович Аренс и его жена Евдокия Семеновна. Аренсы происходят из старинного дворянского рода. Немецкий медик Иоганн, родоначальник русской ветви Аренсов, приехал в Россию еще в екатерининские времена. Yevgeny Ivanovich Ahrens and his wife, Yevdokiya Semionovna. The Ahrenses belonged to an old aristocratic family. The German physician Johann who founded the Russian branch of the family came to Russia back in the time of Catherine the Great.
20
Вера Аренс. 1910-е годы. В это время ее стихи, рассказы и переводы публикуются в журналах «Современник», «Солнце России», «Вестник Европы» и других изданиях. Vera Ahrens. 1910s. In this period her poems, stories and translations were being published in Sovremennik, Solntse Rossii, Vestnik Yevropy and other periodicals.
По-разному сложились судьбы сестер Аренс. Зоя, подобно Вере закончившая Смольный институт, стала педагогом и вышла замуж за биолога Александра Пунина. Младшая сестра Анна, врач по специальности, связала свою судьбу со старшим Пуниным, Николаем.
Слева. Евдокия Семеновна, Вера, Анна, Лев, Зоя, Евгений Иванович. Царское Село. 1908 год. Евгений Аренс был участником русско-турецкой войны 1877—1878 годов, генерал-лейтенантом флота, профессором Николаевской морской академии. Военная служба в этой семье являлась фамильной традицией. Лев, сын Евгения Ивановича, воевал на флоте во время Первой мировой; заслужил Георгиевский крест, был произведен в подпоручики по Адмиралтейству. Его дядя, Аполлон Иванович, был военным инженером.
хотелось бы остаться жить в памяти людей после смерти, и отчаявшись оставить большой исчерпывающий портрет (картину), хочу, чтобы на могильном камне были вырезаны слова Н. Гумилева о моей красоте». В 1908 году, в то самое время, когда Гумилев добивался руки Анны Горенко (Ахматовой), он писал письма и Вере Аренс. Ей он посвятил и стихотворение «Сады души». Но сама Вера, скорее
The Ahrens sisters had different fates. Zoya, like Vera, went to the Smolny Intitute. She became a teacher and married the biologist Alexander Punin. The youngest sister, Anna, trained as a doctor and married the elder Punin brother, Nikolai.
21 Зоя (слева) и Анна Аренс. Фрагмент фотографии 1910 года.
Zoya (left) and Anna Ahrens. Detail of a 1910 photograph.
Left. Yevdokiya Semionovna, Vera, Anna, Lev, Zoya and Yevgeny Ivanovich. Tsarskoye Selo. 1908.
Справа. «Разбитая лира». В эту рукописную книгу бисерным почерком Евгения Аренса вписаны его стихотворения 1879—1915 годов.
Right. The Broken Lyre. In this manuscript book Yevgeny Ahrens recorded in a miniature hand his own poems of 1879—1915.
She was born in the town of Novozybkov in Chernigov province (now Briansk region). From the age of eleven Vera lived in St Petersburg, Peterhof and Tsarskoye Selo. In 1900 she graduated from the Smolny Institute. Her debut in print — original verses and translations — took place in the children's magazine
Yevgeny Ahrens had participated in the Russo-Turkish War of 1877—78. He was a naval lieutenant general and professor of the Nikolayevsky Naval Academy. Military service was a family tradition. Lev served in the navy during the First World War. He was awarded the St George Cross and promoted to the wartime rank of Admiralty second lieutenant. His uncle, Apollon Ivanovich, was a military engineer.
Igrushechka. In 1913 she began publishing short stories, lyrical verses, translations, reviews and bibliographical notes in periodicals. In 1915 Maxim Gorky sent Vera a letter in which he particularly mentioned her poem Poslushnitsa (Novice in a Convent). The years spent in Tsarskoye Selo were probably the most favourable for the development of the Ahrens children's gifts. From 1903 to 1913 Yevgeny Ivanovich served as Master of the Peterhof Landing-Stage and Tsarskoye Selo Admiralty. He conducted parades of boats and organized events for the imperial family on the Great Lake at Tsarskoye Selo. His service apartment was located in “a tall red building with a balcony” — a Dutch-style pavilion with Gothic walls and turrets. The building still stands on the bank of the lake in the Catherine Park. It was there, in the Admiralty building that the literary-musical-theatrical circle
Урок музыки в Смольном институте. Фотография Карла Буллы. 1900-е годы.
A music lesson at the Smolny Institute. Early 1900s photograph by Karl Bulla.
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
близким. Посетили они и дом Аренсов. Лев Аренс вспоминал об этом посещении: «В 1910 году я услышал, что Гумилев женится на неизвестной мне тогда Ахматовой. Вскоре он нанес вместе с ней визит моим родителям в Адмиралтействе, я случайно был там, и тогда увидел ее впервые. Запомнилось, как Гумилев шел под руку с Ахматовой по коридорам Адмиралтейства». В дальнейшем судьба постоянно сводила Льва Аренса, его сестер и родственников и с Анной Андреевной, и с братьями Пуниными. А Вера, чей «роман» с Николаем Гумилевым так и не состоялся, сталкивалась с ним то на поэтических вечерах, то в коридорах издательства «Всемирная литература», где ей довелось работать вместе с Максимом Горьким и Александром Блоком. Костюмированный вечер у Аренсов в Царскосельском Адмиралтействе. 3 февраля 1912 года. Среди присутствующих — сестры Аренс и их брат Лев; братья Пунины; муж Веры Аренс Владимир Гаккель. A costume party at the Ahrens apartment in the Tsarskoye Selo Admiralty. 3 February 1912. Among those present are the Ahrens sisters and their brother Lev, the Punin brothers and Vera's husband Vladimir Hackel.
22
всего, имела в виду стихотворную надпись на книге «Путь конквистадоров», подаренную ей Гумилевым в 1906 году: Микель-Анджело, великий скульптор, Чистые линии лба изваял; Светлый ласкающий пламенный взор Сам Рафаэль в минуты восторга писал. Даже улыбку, что нету нежнее, Перл между перлов и чудо чудес, Создал веселый властитель Кипреи Феб златокудрый, возничий небес. Через два года Николай Степанович добился наконец руки Анны Горенко. Обвенчавшись, молодожены наносили «визиты вежливости» царскосельской родне и
formed that became known as the “ Salon of Sciences and Arts”. The three pretty, intelligent girls and their sociable brother, who had an artistic bent, attracted young “intellectuals”, poets and musicians — the cream of Tsarskoye Selo youth. Some of the “Salon's” visitors were destined to become very well known in the not too distant future: the virtuoso musician and composer Vladimir Deshevov, author of the first Soviet operas and ballets; the philologist, educator and translator Yevgeny Poletayev, prominent in the People's Commissariat for Education after the revolution, but executed in 1937; Nikolai Punin, an outstanding art scholar and student of the Russian Avant Garde, author with Poletayev of the book Against Civilization published in 1918 (Punin dubbed the Ahrens sisters “princesses of the spirit” and their brother “the little prince”); the poet and count Vasily Komarovsky, whom Nikolai Gumilev defined as “a Russian Henri de Regnier”. Vera Yevegnyevna's beauty enchanted not only those who visited the Ahrens home (Punin, Polteyaev and others), but also many other ardent young men, whose hopes and
Николай Пунин — выдающийся искусствовед, исследователь русского авангарда, художественный критик. Расставшись со своей первой женой, Анной Аренс, он стал мужем Анны Ахматовой, с которой прожил 15 лет. Фотография 1918 года. Nikolai Punin was an outstanding art scholar, a researcher into the Russian avant-garde and art critic. After divorcing his first wife, Anna Ahrens, he married Anna Akhmatova, with whom he lived for 15 years. 1918 photograph.
Ниже. Обложка книги «Против цивилизации». Ее авторы Евгений Полетаев и Николай Пунин писали, что «отдельные индивиды могут, конечно, пострадать», если речь идет о благе человечества. Вряд ли они предполагали тогда, что оба станут жертвами репрессий и погибнут в лагерях. Below. The cover of the book Against Civilization. Its authors, Yevgeny Poletayev and Nikolai Punin, wrote that “particular individuals may, of course, suffer” if the good of humanity is at stake. They can hardly have foreseen that they would both become victims of the repressions and die in the camps.
Слева направо: Лев Аренс, Николай Пунин, Евгений Полетаев. Царское Село. 1912 год. В дарственной надписи 1918 года на книге «Против цивилизации» Полетаев и Пунин назвали своего друга Льва «акушером этой бессмертной книги». Left to right. Lev Ahrens, Nikolai Punin, Yevgeny Poletayev. Tsarskoye Selo. 1912. In their 1918 dedicatory inscription in Against Civilization Poletayev and Punin called their friend Lev “the midwife of this immortal book”.
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
В 1921 году, вскоре после ухода из жизни Блока и расстрела Гумилева, она написала стихотворение, которое, вероятно, было внутренне связано с этими событиями и заканчивалось печальными строками: И мудрость будто в пустоте Свой такт по нотам отбивает, Поэт сегодня умирает, Грохочут громы в высоте. Память о Гумилеве она хранила до конца своих дней. Вот запись в ее дневнике 29 мая 1945 года: «Вчера была у Ахматовой. Специально для того, чтобы показать ей материалы о Н. Г. (то есть о Николае Гумилеве. — А. К.). Встреча была интересной (два хищника с двух сторон ручья, увидевших в воде отражения потустороннего и ощетинившихся в меру). По существу потом, а важнее, что, будь Ахматова простой испанской табачницей (девушкой с фабрики), она бы ловко дралась и царапала соперниц, хорошо бы носила свою желтую шаль и нервно откусывала бы стебли роз (или что там
полагается) в ожидании своего контрабандиста. Ну что же, эта нервная сила, властность и сдерживаемая злость пленяют не меньше, чем ее ум, образование, культура и стихи. Но в стихах она покорная, покинутая, печальная». В 1930-х годах стихотворения Веры Евгеньевны уже не печатали. Изредка появлялись переводы: Гейне, Дидро, Лессинга, Мопассана, Мольера, но публикации были редки, и гонораров на жизнь не хватало. К тому же с юности она «много и тяжело болела туберкулезом», а с возрастом добавились и другие болезни. Ахматова в это время не только оказывала ей знаки внимания, но и помогала материально — по мере возможности (после печально известного постановле-
Вера Аренс. Портрет работы художницы Зинаиды Серебряковой, с которой Вера была знакома с раннего детства. Первая половина 1920-х годов. Vera Ahrens. Portrait by Zinaida Serebriakova, whom Vera knew from early childhood. First half of the 1920s.
В столовой Пуниных в Фонтанном доме. Слева направо: Анна Аренс, Анна Ахматова, филолог Николай Миронич, Николай Пунин и Зоя Аренс. 1925 год.
Слева. Вера и ее муж Владимир, который, по ее собственным словам, «отличался ревностью». Балаклава. Фотография 1912—1913 годов.
После того как Льва Аренса арестовали в 1935 году и приговорили к пяти годам лагерей, один из его сыновей, Игорь, жил у Пуниных в Фонтанном доме, а старший сын, Евгений, нашел приют у тети Веры на Серпуховской улице. На долгие годы Вера Евгеньевна заменила ему и отца, и мать.
Ниже. Удостоверение Веры Аренс — члена секции переводчиков-литераторов ФОСП. Действительно до 1 июля 1930 года. Left. Vera and her husband Vladimir, who by her own admission was particularly jealous. Balaclava in the Crimea. 1912—13 photograph. Below. Vera Ahrens's credentials as a member of the literary translation section in the Federation of Soviet Writers' Associations. Valid until 1 July 1930.
24
dreams were smashed in 1912 when the “Tsarskoye Selo heartbreaker” married, preferring the modest engineer Vladimir Hackel to all her envious suitors. But, like any true woman, Vera always appreciated tokens of male attention. In 1912 she wrote in her diary “Reflecting on what I would like to live on in people's memory after my death and despairing of leaving a large exhaustive portrait (painting), I want my gravestone to be inscribed with Gumilev's words about my beauty.” In 1908, at the same time as Gumilev was courting Anna Gorenko (Akhmatova), he was also writing letters to Vera Ahrens. He
dedicated his poem Gardens of the Soul to her. But Vera was most probably referring to the verse dedication in the copy of his Way of the Conquistadors that Gumilev presented to her in 1906. It includes these lines: Michelangelo the great Sculpted the lines of her brow so well. That bright tender burning gaze Was limned by admiring Raphael. Two years later Nikolai Stepanovich finally won Anna Akhmatova's hand. After their nuptials, the newly-weds made courtesy calls on relatives and friends in Tsarskoye Selo. These included a visit to the Ahrens home.
In the Punins' dining-room at the Fountain House. Left to right: Anna Ahrens, Anna Akhmatova, the philologist Nikolai Mironich, Nikolai Punin and Zoya Ahrens. 1925.
ния о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года Ахматова подверглась гонениям, печатать ее стихи запретили). Всю блокаду Вера Аренс пробыла в Ленинграде. В 1942 году скончался ее муж, Владимир Андреевич, потом от голода и болезней — племянники Игорь и Юрий, сестра Анна умерла в эвакуации. Тогда Вера чудом осталась в живых — ей было отпущено еще двадцать лет. В 1962 году Вера Евгеньевна умерла, ее похоронили на ленинградском кладбище «Памяти жертв 9 Января». С ранних лет Вера Аренс вела дневник, где отражались не только события ее личной жизни. Она записывала впечатления от увиденного и прочитанного, набрасывала портреты известных художников, писателей, деятелей науки и искусства, с которыми была знакома или дружна на протяжении долгих лет. По всей вероятности, Вера Евгеньевна мечтала когда-нибудь издать книгу воспоминаний.
25
Выше. Удостоверение Веры Евгеньевны АренсГаккель, состоящей переводчицей при издательстве «Всемирная литература». Вера сотрудничала с издательством с 1919 года. Помимо стихов Генриха Гейне, она переводила и французских авторов: Виктора Гюго, Эмиля Золя. Above. Vera Ahrens-Hackel's credentials as a translator for the World Literature publishing house. Vera collaborated with the publishing house from 1919. Besides Heine's poetry, she also translated the French authors Victor Hugo and Emile Zola.
After Lev Ahrens was arrested in 1935 and sentenced to five years in the camps, one of his sons, Igor, lived with the Punins at the Fountain House, while the elder son, Yevgeny, found refuge with his aunt Vera on Serpukhovskaya Street. For many years Vera Yevgenyevna was both mother and father to him. Lev Ahrens recalled the occasion: “In 1910 I heard that Gumilev was to marry Akhmatova, whom I didn't know then. Soon the two of them paid a visit to my parents at the Admiralty. I happened to be there and that is where I first saw her. The sight of Gumilev walking arm-in-arm with Akhmatova along the Admiralty corridors stuck in my mind.” Later fate would repeatedly bring Lev Ahrens, his sisters and other relatives together with Anna Akhmatova and the Punin brothers. And Vera, whose romance with Nikolai Gumilev ended before it started, bumped into him at poetry evenings or in the corridors of the World Literature publishing house, where she ended up working together with Maxim Gorky and Alexander Blok. She preserved her memory of Gumilev to the end of her days. Here is a diary entry from 29 May 1945: “Visited Akhmatova yesterday. Specially to show her materials about NG [Gumilev]. The encounter was interesting (two predators on either side of a stream that have seen the reflection of the other world in the water and bristled a bit). “… if Akhmatova were a simple Spanish girl (a worker at a tobacco factory), she would
fight skilfully and scratch her rivals; she would wear her yellow shawl well and nervously bite through rose stems (or whatever the done thing is) while waiting for her smuggler. “Well, that nervous energy, imperiousness and restrained malice are no less captivating than her mind, education, culture and poetry. “But in the poems she is submissive, abandoned, sad.” By the 1930s Vera Yevgenyevna's poems were no longer being printed. Her translations — of Heine, Diderot, Lessing, Maupassant, Molière — appeared now and again, but such publications were rare and did not bring in enough to live on. In this period Akhmatova not only took an interest in her, but also assisted her financially when she could. Vera Ahrens remained in Leningrad throughout the siege. In 1942 her husband, Vladimir Hackel, died; then starvation and disease claimed her nephews Igor and Yury. Her sister Anna died in evacuation. By some miracle Vera survived — fate allotted her another twenty years. She died in 1962 and is buried at the 9 January Memorial Cemetery. Vera Ahrens kept a diary from an early age. Besides the events of her own life, she
В 1933 году Анна Андреевна и Вера Евгеньевна обменялись стихотворными посланиями. Ахматова, по просьбе Аренс, записала в альбоме Веры свое стихотворение «Муза». А Вера, в свою очередь, ответила экспромтом «На перекрестах огненных дорог…». In 1933 Anna Akhmatova and Vera Ahrens-Hackel exchanged messages in verse. At Ahrens's request Akhmatova wrote her poem The Muse in Vera's album. Vera in her turn responded with the impromptu “At the crossroads of fiery paths…”.
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
26
Вот лишь несколько небольших набросков для этой книги: «В 1918 году познакомилась с Сережей Есениным, который сказал мне, что ему нравится мое стихотворение „Дорога“, которое он знает наизусть…» «С В. Маяковским я познакомилась в журнале „Летопись“ в 16—17 гг. в Ленинграде. В первый же раз он пригласил меня пойти с ним погулять, но я была застенчивой и боялась его озорства, хотя знала, что он очень талантлив, и отказалась под каким-то предлогом…» «У Пуниных. В. Маяковский был с Лилей Брик и ее мужем Осипом Бриком. Там он был гостем и, как простой смертный, играл в карты, ужинал и пил вино. Лиля Брик была, как всегда, элегантна, а волосы ее, какого-то особенного медно-каштанового цвета, светились, как ореол, созданный ей Маяковским…» «1921. Вторник 9-го августа. Вчера меня как громом поразило известие о том, что в воскресенье утром в 11 ч. 7/VIII умер А. Блок. Я знала, что он тяжко болен, но что безнадежен не слышала. Мне страшно грустно и глубоко жаль его и чувствую, что это общая наша потеря и огромная, которой все глубоко потрясены. Как человека его очень любили и у всех мужчин и женщин глаза заплаканные… Среда 10-го. Была на выносе тела А. Блока и на похоронах. Шла как на богомолье с благоговейной скорбью и
чистой печалью. Жаль, что „Судьба“ не позаботилась познакомить нас ближе. Правда, я ей не помогала, не желая быть навязчивой по отношению к Блоку (а не к судьбе). Только страсть преодолевает преграды, а дружеское расположение очевидно слишком пассивно. Но всё же жаль, что прошла почти мимо истинно человеческой, хотя и не крепкой, не мужественной души. Горе современникам, не сберегшим такого поэта от преждевременной смерти». В этих строках Веры Евгеньевны чувствуется что-то очень интимное. Смерть Блока была для нее личной болью, глубоким внутренним переживанием. В письме к Александру Александровичу, написанном
Анна Ахматова. Фотография первой половины 1960-х годов. Ниже. Книга Анны Ахматовой «Стихотворения (1909—1960)», подписанная Анной Андреевной Льву Аренсу в поселке Комарово под Ленинградом в день его рождения — 15 августа 1961 года. Anna Akhmatova. Photograph from the first half of the 1960s. Below. Anna Akhmatova's book Poems (1909—1960) with a signed dedication to Lev Ahrens written at Komarovo outside Leningrad on his birthday, 15 August 1961.
Большая часть жизни Льва Аренса связана с Анной Андреевной. Лев Евгеньевич и его супруга Сарра Иосифовна в последние годы жизни поэтессы ухаживали за ней, когда она проводила лето в Комарове. Much of Lev Ahrens's life was connected with Akhmatova. He and his wife, Sarra Iosifovna, took care of the poetess in the last years of her life, when she spent the summers at Komarovo.
Лев, брат Веры. Фотография 1965 года. Лев Аренс был кандидатом биологических наук; он называл себя «натуралистом широкого профиля». Когда снимался фильм «Три толстяка», Ахматова и ее друзья уговорили Льва Евгеньевича принять участие в пробах на роль доктора Гаспара. Пробы он не прошел, хотя и был самым настоящим Гаспаром… Lev, Vera's brother. 1965 photograph. Lev Ahrens had a higher degree in biology and called himself “a broadspeciality naturalist”. When Yury Olesha's 1924 fairy-tale Three Fat Men was being filmed, Akhmatova and her friends persuaded Lev to audition for the role of the famous scientist Doctor Gaspar. He did not get the part, although he was ideally suited to it.
depicted in it well known artists and writers, leading figures in science and the arts with whom she was acquainted more or less closely over many years. Here are just a few brief passages from her notebooks: “In 1918 I met Sergei Yesenin, who told me that he liked my poem The Road and knew it by heart.” “I became acquainted with Mayakovsky at the magazine Letopis' in Leningrad in 1916—17. At our very first meeting he invited me for a walk, but I was shy and afraid of his waywardness, although I knew he was very talented, and I found some excuse to turn him down.” “At the Punins. Mayakovsky was there with Lilia Brik and her husband Osip Brik. He was a guest and, like an ordinary mortal, played cards, ate dinner and drank wine. Lilia Brik was elegant as ever and her hair, which has some special coppery-chestnut colour, shone like a halo created for her by Mayakovsky.” “1921. Tuesday, 9 August. Yesterday I was thunderstruck by the news that Alexander Blok died on Sunday morning at 11 o'clock. I knew that he was seriously ill, but had not heard that there was no hope. I am terribly sad and deeply sorry for him and I sense that
brilliant DISK
Б листательный ДИСК / t he
28
в 1919 году, она говорила о том, что чувствует свою близость к нему — не по степени таланта, «но, может быть, по характеру, по искренности, нелживости». Блок откликнулся на это послание почти мгновенно: «Да, вероятно, в нас с Вами есть сходное… Будем ждать, чтобы судьба нас познакомила». Жизнь свела в дальнейшем Блока и Аренс. В дневнике Веры Евгеньевны описываются их встречи в издательстве «Всемирная литература», в «Клубе Поэтов» на Литейном, «в частной квартире моряка, где устраивали читку стихов и чаепития», совместные выступления на поэтических вечерах. Вера тянулась к Блоку, по ее собственному признанию, не только как к великому поэту, но и как к человеку, с которым ощущала подлинную духовную близость. И в дневнике 1921 года ее описание смерти и похорон Блока завершается фрагментом, где звучит основной мотив ее творчества и, по большому счету, всей ее жизни — мотив непризнанности, глубокой тоски и одиночества: «Я только отдохнула от людей в своем заключении на берегу Обводного Канала, а особенно от жадно добивающихся славы поэтов, прилепляющихся к колесницам знаменитостей во что бы то ни стало. Я понимаю таких отшельников, как Блок. Так трудно поверить в искренность и бескорыстные чувства друзей».
this is our common loss. a great one that has shaken everybody. He was much loved as a person and all the men and women have eyes red from crying. “Wednesday, 10th. I attended Blok's carrying-out and funeral. I went as if on a pilgrimage with devout grief and pure sadness. It's a shame that “Fate” did not see fit to acquaint us more closely. Admittedly I did not help it, not wishing to be intrusive towards Blok (not towards fate). Only passion overcomes obstacles and a friendly disposition is evidently too passive. Still it's a shame that I almost passed by a truly human soul, albeit not a strong, not a courageous one. “Woe to the contemporaries who did not save such a poet from a premature death.” In the 1921 diary her account of Blok's death and funeral ends with a passage that gives voice to the chief motif of her creative work and, on a broader level, of her whole life — the motif of lack of recognition, deep melancholy and loneliness: “I only found rest from people in my imprisonment on the bank of the Obvodny Canal, and especially from poets thirsty for glory who will hitch themselves to the chariots of celebri-
искусство отдыхать / the art of relaxation меню гурмана / gourmet menu чтение под сигару / a good cigar, a good read
И все же, несмотря ни на что, Вера Аренс продолжала верить в людей и любить поэзию, помогавшую ей выстоять даже в самые тяжелые годы. Еще в 1911 году она писала: «Хочется закончить чего-нибудь страстно, хочется увлечься чем-нибудь безгранично, хочется, чтобы душа зажглась и горела. Чем же можно ее зажечь? Я думаю, только искусством».
Евгений, сын Льва Аренса. Фотография 1989 года. Евгений Львович, палеонтолог, работал сотрудником Горного музея и преподавателем Ленинградского Горного института.
ties at any price. I understand hermits like Blok. It is so hard to believe in the sincerity and disinterested feelings of friends.” Yet, despite everything, Vera Ahrens continued to believe in people and to love the poetry that helped her to keep going even in the most difficult times. As far back as 1911 she wrote: “I want to finish something with passion; to become boundlessly carried away with something; I want my soul to catch light and burn. What can set it on fire? Only art, I think.”
Ниже. «Гандзя». Поэма Евгения Ивановича Аренса. Эту «самиздатскую» книгу со своими стихами и рисунками ее автор подписал своему внуку и тезке в 1937 году.
Yevgeny, the son of Lev Ahrens. 1989 photograph. Yevgeny Lvovich was a palaeontologist who worked at the Mining Museum and taught at the Leningrad Mining Institute.
Below. Ganja. A poem by Yevgeny Ahrens. The author dedicated this samizdat book with his own poems and drawings to his grandson, also Yevgeny, in 1937.
cigar, a good read
Ч тение под сигару /a good
34
«Европейцы завоевали Америку, но табак завоевал весь мир» — с этой поговоркой североамериканских индейцев трудно не согласиться, однако ее можно и дополнить. Ведь с открытием этой части света в Европе появилось много новшеств, без которых уже немыслима жизнь современного человека. К примеру, картофель, ставший настолько популярным, что ООН объявила 2008 год Международным годом этого корнеплода. Есть и другие, не менее полезные выходцы из Америки: помидор, жгучий красный перец, каучук… Их путь в Европу не обошелся без приключений, о которых можно почитать, уютно устроившись в сигарном салоне Талион Клуба. “The Europeans conquered America, but tobacco has conquered the whole world.” It's hard not to agree with that North American Indian saying, but one could add to it. The discovery of the New World brought to Europe many innovations without which our life today would be unimaginable. Among them was the potato, which has become so popular that the United Nations declared 2008 the international year of that root crop. There are other no less useful American exports: the tomato, chilli pepper, rubber… Their journey to Europe was not a smooth one, as you can read while sitting comfortably in the Taleon Club's cigar salon.
овосветские диковинки
— Земля! Земля! — звонко прокричал ранним утром 12 октября 1492 года матрос Родриго де Триана, впередсмотрящий каравеллы «Пинта». Его услышали и на «Санта Марии», и на «Нинье». Вся маленькая флотилия Христофора Колумба ликовала. И было от чего. Почти три месяца назад вышли они из Испании, чтобы найти новый морской путь в Индию. И вот приплыли. Как оказалось впоследствии — в Америку. Так порой бывает: думаешь, что обнаружил одно, а присмотришься повнимательней, и окажется совсем другое. “Land! Land!” the voice of Rodrigo de Triana, lookout on the caravel Pinta, rang out clear in the early morning of 12 October 1492. His cry was heard on the Santa Maria and Niña as well. The whole of Christopher Columbus's little flotilla rejoiced. And with good reason. They had set out from Spain almost three months before to find a new sea route to India. And at last they had arrived. In the Americas, as later became clear. It sometimes happens that way: you think you have discovered one thing, but on closer inspection it turns out to be something completely different.
exotica from the New World Николай ОГУРЦОВ / by Nikolai OGURTSOV
35
«Экспедиция Христофора Колумба высаживается на острове, который мореплаватели назвали Сан-Сальвадор (Святой Спаситель). 12 октября 1492 года». С картины Альберта Бирштадта. 1893 год.
Christopher Columbus's expedition landing on the island that the sailors called San Salvador (Holy Saviour). 12 October 1492. From a painting by Albert Bierstadt. 1893.
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
Картофель. Рисунок из книги швейцарского ботаника, анатома и систематика растений Каспара Боэна «Pinax theatri botanici» (Базель, 1671 год). The potato. Drawing from the book Pinax theatri botanici by the Swiss botanist, anatomist and classifier of plants Caspar Bahin (Basle, 1671).
«Среди бесчисленного множества растений, которые покрывают поверхность суши и водную поверхность земного шара, нет, быть может, ни одного, которое с бóльшим правом заслуживало бы внимания добрых граждан, чем картофель», — писал в 1771 году Антуан Огюстен Пармантье. Карта мира Мартина Вальдзеемюллера 1507 года, на которой впервые четко обозначен недавно открытый континент — Америка, названный им в честь Америго Веспуччи.
36
Martin Waldseemüller's 1507 map of the world that showed clearly for the first time the newly discovered continent of America, which he named in honour of Amerigo Vespucci.
«Земляные яблоки» Первая экспедиция Колумба положила начало многолетнему периоду колонизации новых земель. Матросы и солдаты, получившие название конкистадоров, двигались в глубь континента, узнавая по пути много нового, доселе незнакомого. Взять хоть растение, которое местные жители называли «папа», — травянистое, с темно-зелеными листьями, небольшими
зелеными плодами и подземными клубнями. Индейцы высоко их ценили и употребляли в пищу — жареными, или вареными, или специальным образом высушенными на солнце. Лакомство пришлось по вкусу и европейцам. Индейцев они обязали часть налогов платить клубнями и включили новую еду в рацион моряков. Так южноамериканское растение попало в Испанию, а оттуда — в Италию. Самое раннее сохранившееся письменное свидетельство о «папе» оставил Педро Чеза де Леон. Тринадцати лет от роду он пробрался тайком на корабль конкистадоров, отправлявшийся в Южную Америку, и таким образом очутился в Перу. Там в 1538 году он и увидел «папу»: по его словам — род земляного ореха, который белеет при варке, как каштан, но не имеет твердой корки и напоминает подземный гриб трюфель. Именно в честь упомянутого гриба «папа» получил первое свое европейское название: «тартуффоли», трюфель. Странствия его из страны в страну продолжились, и вскоре начались недоразумения. Один английский лорд (разные источники называют различные фамилии) высадил несколько кустиков диковинного растения в своем поместье и, прослышав о съедобности «тартуффоли», решил однажды угостить заморским продуктом гостей. Повар приготовил не клубни,
Френсис Дрейк. Горельеф на стене «Королевского военно-морского колледжа» в Лондоне. Английскому вице-адмиралу Дрейку, каперу и мореплавателю, в свое время приписывалась заслуга появления картофеля в Европе. Francis Drake. A bust on the wall of the Old Royal Naval College at Greenwich. The English vice admiral, privateer and naval explorer was once credited with having brought the potato to Europe.
а поджарил в масле листья и стебли. Блюдо получилось отвратительным на вкус. Мало того, гости еще и разболелись. Откуда повару было знать, что в ботве «тартуффоли» содержится растительный яд — соланин... Разгневанный лорд приказал все кусты вырвать и сжечь. Вырвали и сожгли, но в золе нашли испекшиеся клубни. Они оказались очень вкусными. С тех пор англичане их едят, но называют «потейтос» — видимо, чтобы отмежеваться от первого неудачного опыта.
37
Из Англии через Голландию это растение попало в Россию, но имя поначалу сохранило близкое к первому европейскому: «тартуфель». Во времена правления Анны Леопольдовны он считался одним из самых изысканных и дорогих блюд. Например, на придворный обед 23 июля 1741 года было «отпущено тартуфелю полфунта». Получается примерно двести граммов на всех собравшихся! 12 августа, на празднование дня рождения малолетнего императора Иоанна Антоновича, расщедрились чуть больше: «отпущено тартуфелю один с четвертью фунт». Зато на обед в честь штаб- и оберофицеров Семеновского гвардейского полка 20 ноября — всего четверть фунта! При такой скаредности впору ждать дворцового переворота. Он и случился 25 ноября 1741 года. На престоле воцарилась Елизавета Петровна — и что же? «Ноября 30-го: тартуфелю отпущено — 1 фунт»... Новая эпоха в судьбе американского растения началась через двадцать с лишним лет, при Екатерине Второй.
“Among the countless host of plants that cover the surface of the land and the watery surface of the globe there is not perhaps another more deserving of the attention of good citizens than the potato,” Antoine-Augustin Parmentier wrote in 1771.
“Apples of the Earth” Columbus's first expedition marked the start of a long period of colonization of the newly discovered lands. Sailors and soldiers who became known as conquistadors moved into the interior of the continent, finding much that was new and unfamiliar as they went. Take, for example, the plant that the natives called papa — a herbaceous species with dark green leaves, small green fruit and underground tubers. The Indians greatly prized these tubers and used them as food — roasted or boiled, or sun-dried in a special way. The earliest surviving written account of papa was left by Pedro de Cieza de Leon. As a thirteen-year-old he stowed away on a ship of conquistadors bound for South America and so reached Peru. There, in 1538, he saw papa, which he described as a type of groundnut that turns white like a chestnut when boiled, but has no hard shell and resembles a truffle. It was from this last property that the papa received its first European name: tartuffoli — “truffle”. Its wanderings from country to country began and soon confusion set in.
«Император Иван VI Антонович и Анна Леопольдовна». C литографии Штадлера. 1741 год.
The infant Emperor Ivan VI Antonovich and Anna Leopoldovna. From a 1741 lithograph by Stadler.
When the plant arrived in Russia it was at first known by a name similar to its first European one: tartufel'. Around the time of Anna Leopoldovna's regency it was considered one of the most costly and exquisite dishes. At a court banquet on 23 July 1741, for example, half a pound of tartufel' was served. That's roughly 200 grammes between all the diners!
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
Энергичная императрица, насаждавшая в стране просвещение и культуру, не забывала и о культуре «тартуфеля». Именовался он, правда, уже иначе, хоть еще и не картошкой. По инициативе царицы Сенат 31 марта 1765 года издал «Наставление о разведении земляных яблоков, назыНиже. «Вид главного съезда от дома вниз под гору в Богородицком саду». С акварели, исполненной Андреем Болотовым и его сыном Павлом. 1786 год. Below. A view of the main descent from the house in the Bogoroditsky Garden. From a watercolour by Andrei Bolotov and his son Pavel. 1786.
ваемых потейтос»: «Россия всякую пользу от того имела, если бы земляные яблоки во всех губерниях и провинциях разводились, так что и простой народ мог бы ими пользоваться». Простой же народ, ради которого, собственно, все и делалось, к заморской новинке отнесся с подозрением. Наиболее яростные проповедники из крестьянской среды внушали слушателям, что христианам негоже употреблять земляные яблоки: они-де родятся с головой и глазами, наподобие человека, а потому тот, кто ест картофель, ест души человеческие. А еще картофель будто бы и есть тот запретный плод, который отведали когдато Адам и Ева.
Выше. Андрей Болотов. Портрет работы неизвестного художника. Последняя треть XVIII века. Андрей Болотов был не только известным агрономом и автором замечательных «Записок о жизни и приключениях Андрея Болотова, написанных им самим для своих потомков», но и талантливым художником.
38
Above. Andrei Bolotov. A portrait by an unknown artist. Last third of the 18th century. Andrei Bolotov was not only an eminent agronomist and author of the remarkable Notes on the Life and Adventures of Andrei Bolotov, written by himself for his descendants, but also a talented artist.
On 12 August, for the celebration of the infant Emperor Ivan Antonovich's birthday, the helping was a little more generous: “one and a quarter pounds”. But a dinner in honour of the staff and senior officers of the Semionovsky Guards Regiment on 20 November rated only a quarter of a pound! With such stinginess a palace coup could not be far away. It took place on 25 November 1741. Peter the Great's daughter Elizabeth seized the throne and… “30 November: tartufel' served — 1 pound” A new era in the life of the American import began twenty-plus years later, in the reign of Catherine the Great. The energetic Empress who sowed Enlightenment and culture in her realm did not forget about the culture of tartufel' either. By then the plant was, admittedly, known by another name. On the Empress's initiative, on 31 March 1765 the Senate issued A Manual on the Cultivation of the Earth Apples known as Poteitos:
39 Болотов сыграл выдающуюся роль в пропаганде картофеля. В 1770 году он опубликовал статью о картофеле, в которой писал, что «простой народ… почитает его гораздо вкуснее печеный, что и в самом деле так, ибо вареный требует некоторой приправы, а печеный только посоля есть можно».
Bolotov played a leading role in popularizing the potato. In 1770 he published an article about the vegetable in which he stated that “the common people consider it far tastier baked, which is quite true, because boiled it requires some seasoning, but when baked can be eaten just salted.” “Russia would benefit greatly if earth apples were cultivated in every governorship and province, so that the common people might use them.” The common people, for whom strictly speaking all this was being done, regarded the foreign novelty with suspicion. The
Власти настаивали на своем. Те, кто сажал картошку, поощрялись наградными листами и даже медалями с надписью «За полезное». Но чем активнее понуждали крестьян к выращиванию картофеля, тем сильнее они сопротивлялись. Особенное недоверие вызывали награды: зачем же их давать, если от картофеля только польза? Что-то тут не так. Наверное, таится в земляных яблоках какая-то опасность и вред для человека! Кое-где даже разразились настоящие восстания, «картофельные бунты» — как любой русский бунт, бессмысленные и беспощадные. Поля, которые могли бы стать картофельными, превращались в поля сражений. «Вместо раскаяния, — доносил, например, тамбовский генералгубернатор, — бунтовщики бросились с криками „ура“ на меня и стоящих вблизи солдат...» Тогда ставку сделали на дворянство. Крупным помещикам выдали через СанктПетербургскую губернскую канцелярию клубни, годные к посадке. Распределялись они по специальному списку с точным указанием числа: кому — 71 клубень, кому — 52. Осенью губернская канцелярия предоставила отчет. Оказалось, что дела у всех пошли по-разному. Например, в имении Авраама Петровича Ганнибала, арапа Петра Великого, был посажен 1 гарнец земляных яблок — чуть больше килограмма. Урожай же почти 27 килограммов!
А вот в вотчине его соседа посажено 40 клубней — и вовсе не получено ничего. Но уже правнук Ганнибалов, Александр Сергеевич Пушкин, писал об одном из своих героев, поэте Чарском, что тот «втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни». Европейцы не только привозили «диковинки» из Нового Света, но и ввозили туда свои — например, гвоздичные деревья и перечный кустарник. В самой Европе разводили кориандр и тмин. Эти пряности применялись не только в кулинарии, а использовались и в медицинских целях. «Выращивание специй». Средневековая гравюра. Europeans not only imported “exotica” from the New World, but also exported their own to it — clove trees and pepper bushes, for example. In Europe itself they cultivated coriander and caraway. These herbs were used not only in cooking, but also in medicines. Growing Spices. Mediaeval engraving.
Что же до Франции, то там по просьбе садовода Антуана Огюстена Пармантье в начале 80-х годах XVIII века пропагандой картофеля занимались лично Людовик ХVI и Мария Антуанетта. Но каждый из венценосных супругов подошел к делу по-своему.
Справа. «Посадка картофеля». С картины шотландского художника Уильяма Маршалла Брауна. 1911 год. Right. Planting Potatoes. From a painting by the Scottish artist William Marshall Brown. 1911.
most fervent preachers from the peasant milieu informed their listeners that it was not seemly for Christians to consume “earth apples”, saying that they were born with a head and eyes like a human being and so whoever ate potatoes was eating human souls. And the potato was also said to be the very forbidden fruit that Eve had once given to Adam.
The authorities were determined. Those who planted potatoes were rewarded with certificates of honour and even medals inscribed “For a useful cause”. Still, the more peasants were encouraged to cultivate potatoes, the more they resisted. The awards evoked particular distrust: why give them if potatoes brought nothing but benefits? Something had to be wrong. The earth
Ниже. Памятник Антуану Огюстену Пармантье в парижском пригороде Нейи-сюр-Сен работы Адриана Этьена Годеза. Below. The monument to Antoine-Augustin Parmentier in the Paris suburb of Neuilly-sur-Seine. Statue by Adrien Etienne Gaudez.
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
Королева на одном из балов украсила прическу цветами картофеля. Милое скромное украшение — зонтики белых, красноватых или желтых цветков. А раз так поступила первая дама королевства, остальные последовали ее примеру. Цветы картофеля сразу же вошли в необыкновенную моду. Картошку стали сажать как садовое растение; пышные овощные клумбы расцвели в Версале и Фонтенбло. И все равно цветков не хватало. В Париже начали даже делать искусственные цветы картофеля из бархата и шелка. Но народ картошку не сажал и не ел. Король же около своего дворца в Малом Трианоне вблизи Парижа велел засадить картофелем целое поле и поставить охрану. За воровство кустов с этой плантации был публично объявлен огромный штраф. Однако негласно Людовик ХVI приказал часовым на нарушителей не обращать внимания. Вероятно, король не очень хорошо разбирался в природе картофеля. Зато он великолепно знал человеческую природу. Жители предместий, привлеченные
Индия и Молуккские острова в Индонезии привлекали европейцев, прежде всего, пряностями. Пряности и специи сыграли важную роль в истории развития цивилизации, открытия новых земель и торговли. В древние и средние века ценность этих заморских продуктов была столь велика, что их зачастую приравнивали к золоту и драгоценным камням. «Сбор пряностей». Гравюра XVIII века. For Europeans the main attraction of India and the Molucca Islands in Indonesia was spices. Historically herbs and spices played an important role in the development of civilization, the discovery of new lands and trade. In ancient and mediaeval times the price of these exotic commodities was so high that they were often placed on a par with gold and precious stones. Gathering Spices. 18th-century engraving.
охраной и атмосферой тайны, быстро растащили посадки с королевского поля по своим огородикам. С этого и началось развитие картофелеводства во Франции. Однако развивалось оно довольно медленно. Французов отвлекали другие новшества. Вскоре разразилась революция
40
«Индийцы, собирающие для Марко Поло черный перец». Иллюстрация из рукописной книги 1375 года. Indians gathering black pepper for Marco Polo. Illustration from a 1375 book.
apples probably held some concealed danger and harm to people! Here and there genuine rebellions — “potato riots” — broke out. The fields that might have been growing potatoes turned into battlefields. Then the authorities decided to stake their hopes on the nobility. The owners of large estates were issued with seed potatoes through the office of the St Petersburg governor. They were allocated according to a special list with precisely specified numbers: one got 71 tubers, another 52. In the autumn the governor's office presented its report. It emerged that experiences were very different. On the estate of
Avraam Petrovich Hannibal, the famous Moor of Peter the Great, just over a kilo of earth apples was planted and they harvested almost 27 kilos! But on the estate of his neighbour forty potatoes were planted — and nothing at all came up. But Avraam Petrovich's great-grandson, Alexander Pushkin, wrote that one of his characters, the poet Charsky, “secretly preferred a baked potato to all the inventions of French cuisine.” As for France, in the early 1780s Louis XVI and Marie Antoinette personally promoted potato cultivation at the request of the gardener Antoine-Augustin Parmentier. But each of the royal couple went about things his or her own way. The Queen decorated her coiffure with potato flowers for one of the court balls. It was a modest, pleasing adornment of white, yellow or reddish umbels, but since the first lady of the state had sported it, the rest followed her example. Potato flowers immediately became extraordinarily fashionable. People began to grow the pomme de terre as a decorative plant; lush fields of the vegetable thrived at Versailles and Fontaine-bleau.
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
1789 года, к которой примкнул и Пармантье. Через три года королевскую семью арестовали, через четыре — гильотинировали. Не до картошки стало. А вышедшая на исходе «галантного» XVIII века книга «Хозяйственные растения, произ-
растающие в окрестностях Парижа» приписывала картофелю свойства, чрезвычайно вредоносные для организма.
В 1596 году вышла в свет книга Уолтера Рэли «Открытие Гвианы». Благодаря появлению переводов книги на немецкий и голландский языки, а также на латынь (издание Теодора де Бри), книга эта стала широко известна в Европе. Так родилась легенда о таинственной и манящей стране Эльдорадо…
«Слезы дерева» В 1493 году, во время второй экспедиции Колумба, испанцы с удивлением наблюдали, как местные жители развлекаются какой-то игрой, используя для этого удивительные мячи — упругие, подпрыгивающие при ударе о землю высоко вверх. Причем шары эти индейцы делали
In 1596 Walter Raleigh's The Discovery of Guiana was published. Translations into German, Dutch and Latin (Theodorus de Bry's edition) made the book well known in Europe. That is how the legend of the mysterious and enticing land of Eldorado arose.
По одной из легенд, картофель в Англию впервые привез из Виргинии сэр Уолтер Рэли, фаворит королевы Елизаветы I. Легенда эта не отличается достоверностью: в Виргинии конца XVI века о картофеле еще никто не знал. According to one legend Sir Walter Raleigh, a favourite of Queen Elizabeth I, brought the potato to England from Virginia. The story cannot be true as the potato was unknown in late sixteenth-century Virginia.
Слева. «Переработка табачных листьев». Гравюра на меди. XIX век. Появление в Европе, и прежде всего в Англии, табака молва также связывала с именем Уолтера Рэли.
42
And still there were not enough flowers. In Paris they even began to make artificial potato blooms out of velvet and silk. Yet the common people did not plant or eat potatoes. The King, for his part, ordered that a whole field of potatoes be planted near the Petit Trianon palace at Versailles and placed under guard. An enormous fine was publicly proclaimed for the theft of plants from this plantation. Louis, however, secretly ordered his sentries not to notice any raiders. The King was probably not a great expert on the nature of the potato plant, but he was evidently a superb scholar of human nature. The local inhabitants, attracted by the guards and the atmosphere of secrecy, quickly pilfered the potatoes from the King's field and planted them in their own. That is how potato cultivation took off in France.
“Tears of a tree” In 1493, during Columbus's second expedition, the Spanish watched with amazement as the natives played a game using
Left. Processing Tobacco Leaves. 19th-century copper engraving. Popular belief also associated Sir Walter Raleigh with the arrival of tobacco in Europe, more specifically in England.
Памятник Уолтеру Рэли в Лондоне. Мореплаватель, авантюрист, ученый и поэт, Рэли был казнен после неудачной экспедиции в Новый Свет. The monument to Raleigh in London. The seafarer, adventurer, scholar and poet was executed in 1618 after an unsuccessful expedition to the New World.
marvellous balls that bounced high into the air when they struck the ground. It turned out that the Indians made these balls from a black viscous substance that they chewed thoroughly beforehand. A little later Fernando Cortes's conquistadors saw Aztec priests moulding figurines of their gods from some black mass. They were also amazed at the cape of the local chief — a piece of clothing that did not get wet in
43
Первая экспедиция Христофора Колумба у берегов Нового Света. С гравюры фламандского художника и издателя Теодора де Бри «Радушие туземцев». 1596 год.
Columbus's first expedition on the shores of the New World. From an engraving by the Flemish artist and publisher Theodorus de Bry The Hospitality of the Natives. 1596.
the rain. The natives, moreover, coated woven baskets with the same substance and used them to carry water like buckets, And once, while cutting their way through a thicket, the conquistadors discovered that their swords could no longer cut the trees as they had become covered with a sticky mass, as if they had made their own scabbards. They wrote all this down at the time, but were unable to put all the facts together. Two and a half centuries passed before the French explorer CharlesMarie de La Condamine, a member of the Parisian Academy of Sciences and honorary member of the St Petersburg Academy travelling around Peru in 1735—42, rediscovered the South American substance that had amazed Columbus in his time. The locals called it kauchu — from the two words kau — “tree” and uchu — “to cry”. “Tears of a tree.”
из какого-то вязкого черного вещества, предварительно тщательно его разжевав. Чуть позже конкистадоры Фернандо Кортеса видели, как жрецы ацтеков лепят из черной массы фигурки богов. Дивились они и плащу местного вождя — одежде, которая не промокала под дождем. Помимо того, местные жители смазывали тем же веществом плетеные корзины и в них, как в ведрах, носили воду. А однажды, прорубаясь сквозь чащу, конкистадоры обнаружили, что их мечи перестали резать деревья, покрывшись липкой массой, — словно сами собой оделись в ножны. Все это сумели тогда же записать, но сопоставить факты не смогли. Прошло два с половиной столетия, и, путешествуя по Перу в 1735—1742 годах, французский исследователь Шарль Мари де ла Кондамин, член Парижской академии наук и почетный член Петербургской академии, заново открыл поразившее еще Колумба южноамериканское вещество. Местные жители называли его «каучу» — от слов «кау» — «дерево» и «учу» — «плакать». «Слезы дерева». Это название вовсе не было случайным: каучук, как назвал его ла Кондамин, получали, надрезав кору на стволе дерева, именуемого «гевея». Шарль Мари привез каучук в Европу. Но что с ним делать, придумали не сразу. Первое практическое применение каучука относят к 1770 году и связывают с именем
The name was quite apt: caoutchouc, as La Condamine named it, was obtained by making a cut in the bark on the trunk of a Hevea tree. La Condamine brought caoutchouc to Europe, but people did not immediately think what to do with it. The first practical use for the substance is dated to 1770 and connected with the English chemist, philosopher and naturalist Joseph Priestley. This man of broad interests found an application for the “tears of a tree”, which he christened “gum elastic”. Priestley began using it to rub notes made in pencil from paper. It worked very well, but Priestley evidently did not erase everything: because of his declarations in support of the French and American revolutions that offended the British authorities he was forced to emigrate to the United States, where he died. But gum elastic remained in Europe. In Russia the first half of the name was lost and it became lastik, still a colloquial word for an eraser. With time many more uses were found for a fascinating substance that is nowadays usually referred to as “natural rubber”.
Статуя Джозефа Пристли в Бирмингеме. Гравюра на дереве. Конец XIX века. The statue of Joseph Priestley in Birmingham, England. Late 19th-century wood engraving.
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
Джозефа Пристли, английского химика, философа, натуралиста. Обладая подобной широтой интересов, он нашел, к чему приспособить «слезы дерева»: назвав каучук гуммиэластиком, эластичной смолой, Пристли стал стирать им с бумаги карандашные записи. Получалось очень хорошо, чисто-начисто. Но, видимо, Пристли стирал не все: из-за революционного содержания сочинений власти выслали его из метрополии в непролазную глушь, в Америку. Где он и умер. А гуммиэластик остался в Европе. В России он, потеряв первую половину слова, стал называться просто ластиком или стирательной резинкой. По-английски же его до сих пор иногда именуют «India rubber» — индийская стиралка. А каучуку нашлось еще множество применений.
ния выглядят «наподобие кругловатых яблок — сначала цвета зеленого, потом золотистого и красного. Называются они обыкновенно pomi d’or». В переводе pomi d’or — золотые яблоки. А если без перевода, то получится: помидор. Маттиоли же в своих заметках мимоходом отметил: «Плоды эти иногда едят». Иногда! А что же, спрашивается, с ними делали в остальное время? Их использовали в качестве декоративных растений, выращивали как комнатные цветы — на окнах в глиняных горшках. Томаты употребляли и в лечебных целях: считалось, что они помогают от чесотки и глазных заболеваний. Их дарили друг другу в знак приязни и нежных Одно из первых изображений помидоров, сделанных европейцами. Рисунок Альбрехта Мейера. 1549—1556 годы.
«Яблоки любви»
44
Осваивая американский континент, европейцы среди прочей диковинной флоры узнали еще и растение, которое на языке бронзовокожих индейцев племени науатлака называлось «томатль». Отплывая, загрузили в трюмы, помимо всего прочего, и эту ботаническую невидаль. В Европе ученые стали ее изучать, дав при этом новое название. Итальянский врач и ботаник Пьетро Андреа Маттиоли писал в 1554 году, что плоды этого расте-
One of the first European illustrations of the tomato. Drawing by Albrecht Meyer. 1549—56.
Love Apples Among the other exotic flora that the Europeans discovered as they explored the American continent was a plant that in the language of the bronze-skinned Indians of the Nahuatl tribe was called tomatl. When they returned home this botanical novelty also found a place in ships holds. Scholars in Europe began to study the plant and gave it a new name.The Italian physician and botanist Pietro Andrea Mattioli wrote in 1554 that its fruits looked “like rather round apples — first green in colour then golden and red. They are usually called pomi d'or.” Pomi d'or translates as golden apples and merged into a single word this became the usual Russian name of the fruit. In his notes Mattioli observed in passing that “people sometimes eat these fruits.” Sometimes!? That prompts the question what else did they do with them. They were used as decorative flora, cultivated as house plants in pots on windowsills. Tomatoes were also used for medicinal purposes: they were believed effective against rashes and eye disorders. People gave them
to one another as a token of goodwill and affection, and in France they were even known as pommes d'amour — love apples. What aphrodisiac or other “love-related” properties do tomatoes have? Answer: none at all. Most probably the French, who were introduced to tomatoes by the Italians, misheard the name. For the Gallic mind a romantic interpretation may well have held greater appeal. But gradually tomatoes, pomi d'or, golden apples and love apples — whatever they were called — found more practical uses. The Russian agronomist Vasily Levshin, who was active at the start of the nineteenth century, gave very specific advice in his book The Gardener: “With us tomatoes should be sown in greenhouses in early spring and
good cigar, a good read
Ч тение под сигару / a
46
чувств, а во Франции даже называли pomme d’amoure — «пом д’амур», яблоко любви... Но какими такими особыми любовными свойствами обладают томаты? Да никакими. Вероятнее всего, французы, познакомившись через итальянцев с помидорами, неправильно расслышали название и дали свое, похожее по звучанию. Где «поми д’ор», там и «пом д’амур». А куртуазным французам такое название оказалось как-то ближе и приятней. Но постепенно томатам, помидорам, золотым яблокам и яблокам любви, как их ни назови, находилось и более практическое применение. Русский агроном Василий Левшин, работавший в самом начале ХIХ века, в своей книге «Огородник» давал уже совершенно конкретные советы: «У нас томаты должно сеять в парниках ранней весной, после чего, когда они для пересадки довольно уматереют, высаживать их на открытую гряду». И легкомысленные французы начинали со временем подумывать уже не только о любви, но и о желудке. Хотя не без некоторых оговорок. Во французском словаре растений за 1803 год указано, что помидоры «можно есть, как огурцы, хотя плод их зловонный». Очень часто необычное кажется людям неприятным. Так уж устроен человек. Эту истину подтверждает и история возвращения томатов на историческую
родину — возвращения далеко не триумфального. Совершенно забытые и вновь завезенные из Европы, они были признаны американцами абсолютно несъедобными и чрезвычайно ядовитыми. Мнение о ядовитости помидоров продержалось в США на удивление долго. Оно было распространено даже среди профессионалов-ботаников. Секретарь агрономического совета штата Коннектикут сообщал: «Мы вырастили наши первые томаты в 1832 году как диковинку, но не употребляли их в пищу, хотя слышали, что французы это делают». Как рассказывают, права гражданства в Соединенных Штатах Америки помидоры получили, в общем-то, случайно. В 1840 году было совершено покушение на жизнь президента Мартина Ван Бюрена. Попытка оказалась неудачной. Нам-то понятно, что иначе и быть не могло. Подкупив поваров, злоумышленник бросил в еду главы государства несколько кусочков помидора, уверенный в том, что страшная отрава сведет президента в могилу. Тот, однако, не только остался невредим, но выразил желание, чтобы необычная добавка впредь почаще входила в состав приготовляемых для него блюд. Служба охраны провела расследование. Обнаружила кусочки помидора. Так томаты были реабилитированы. С той поры их не боятся есть даже американцы.
then, when they have come up sufficiently to be transplanted, be put out in an open bed.” In time the frivolous French also began to think of their stomachs as well as of love. Albeit with certain reservations. A French plant dictionary from 1803 states that tomatoes “can be eaten like cucumbers, although the fruit have a disagreeable smell.” Quite often the unfamiliar seems unpleasant to us. Such is human nature. This truth is confirmed by the story of the tomato's return to its ancestral homeland — a far from triumphant event. Completely forgotten and re-introduced from Europe, they were considered by Americans to be absolutely inedible and even highly poisonous. This misconception endured in the United States for an amazingly long time. It was common even among professional botanists. The story goes that tomatoes finally gained acceptance in North America by chance. In 1840 an attempt was made on the life of President Martin Van Buren. The attempt failed for a reason that is perfectly clear to us today. After bribing the chefs, the
would-be assassin tossed a few pieces of tomato into the head of state's food, convinced that the terrible poison would kill the President. Van Buren, however, was not only unaffected but even requested that the unusual ingredient be used more often in food prepared for him. The security service investigated and more pieces of tomato were discovered. That is how the love apple was rehabilitated. Since that time even Americans have not been scared to eat them.
«Кровавая Мэри» — популярный коктейль, но мало кто знает о его австралийском аналоге. В томатный сок добавляют сахар, соль, лимонный сок, портвейн, тертый репчатый лук и немного черного перца; после перемешивания два часа настаивают на листочках мяты и ставят на холод. Коктейль готов! The Bloody Mary is a popular cocktail, but few people know of her Australian “cousin”. Take tomato juice and add sugar, salt, lemon juice, port, grated onion and a shake of black pepper. After mixing infuse with mint leaves for two hours and chill. Cheers!
линия жизни: доблесть/ line of fate: valour поворот судьбы: вассал, нарушивший клятву/ twist of fate: a vassal who broke fealty страна, которую мы потеряли / the country that we lost великие о великих / great minds about the greats улица, улица... / through street broad and narrow высокий стиль / high style искусство отдыхать / the art of relaxation традиции / traditions
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
48
Суворову равный
Игорь ГРЕЧИН /
by Igor GRECHIN
the equal of Suvorov
Едва смолк грохот утренней канонады, солдаты двинулись на приступ. Издалека, сквозь пелену моросящего дождя крохотные темные фигурки казались муравьями, взбирающимися по насыпи к турецкому редуту. День выдался из рук вон негодный: идти тяжело — размокшая глинистая почва липнет к сапогам, в слякотном месиве вязнут копыта лошадей… Но никто не решился отменить штурм в день ангела государя, находившегося здесь же, в войсках. Офицеры, воодушевлявшие солдат перед битвой, торжественно предлагали порадовать Александра Освободителя — подарить ему Плевну…
The thunder of the dawn cannonade had barely fallen silent when the soldiers went onto the attack. From a distance, through the haze of drizzle, the dark little figures seemed like ants, scrambling up the slope to the Turkish redoubt. The weather could not have been worse: it was hard just to walk — the sodden clay soil clung to men's boots and horses' hoofs floundered in the slushy mess. But no-one dared to call off the attack on the nameday of the Emperor, who was right there, with the army. The officers who roused the troops before the battle grandly encouraged them to make Alexander the Liberator's day by giving him Plevna. «Захват Гривицкого редута под Плевной». С картины Николая ДмитриеваОренбургского. 1885 год. Русские войска атаковали Гривицкий редут во время второго (18 июля) и третьего (30—31 августа) штурма Плевны, когда он был наконец взят. Именно в это время отряд Михаила Скобелева овладел двумя фланговыми турецкими редутами, откуда можно было с легкостью войти в город. Но русское командование не приняло его план, и он вынужден был отступить.
The Capture of the Grivitsa Redoubt outside Plevna. From a painting by Nikolai Dmitriyev-Orenburgsky. 1885. Russian and Romanian forces attacked the Grivitsa redoubt during the second (18 July) storm of Plevna and the third (30–31 August), when it was at last taken. At that same time Mikhail Skobelev's men gained control of the two flanking redoubts from which it would have been easy to enter the city. But the Russian command rejected his plan and he was obliged to withdraw.
С турецких редутов на атакующих сыпется град пуль, летят гранаты… Шрапнель выкашивает солдат рядами. Вот коегде они замешкались, залегли, начали отстреливаться… И вот — уже бегут обратно в лощину, врассыпную, как попало, многие падают и остаются лежать. Атака захлебнулась. — Это еще что за срам!.. — слышится откуда-то громовой голос. — Что здесь за табор? Смирно! Из-под редута бежать... Позор! Не хочу я командовать такой сволочью! Идите к туркам! Вы не солдаты!.. Перед отступающими гарцует на белоснежном коне и в белом кителе молодой совсем генерал: густые русые бакенбарды на покрасневшем от гнева лице, в глазах — молнии. — За мной! Я вам покажу, как бьют турок... Стройся!.. Живо, барабанщики, наступление! Под неумолимую дробь барабанов служивые становятся в строй, вновь идут, катятся волнами к редуту — стозевному чудовищу, изрыгающему пламя, дым, смерть. А впереди — он, белый всадник. Вихрем взлетает над турецкими укреплениями, размахивая саблей, и спустя мгновение он уже в ощетинившейся штыками траншее, в самой гуще врага. А за ним несется громогласное «ура!», и захлестывает турецкие укрепления волна атакующих — первая, вторая… Враг колеблется, отступает и наконец бежит. A hail of bullets and flying grenades met the attackers from the Turkish positions. Shrapnel cut down whole ranks of soldiers. Here and there they faltered, fell to the ground and began to fire back… And now they were already running back to the hollow, in a disorderly scramble. Many fell never to rise again. The attack petered out. “What a disgrace!” a stentorian voice rang out from somewhere. “What's this rabble? Attention! Running away when you were nearly there… Shame on you! I don't want to command such scum! Go join the Turks! You're no soldiers!” Prancing on a snow-white horse in front of the retreating men was a very young general in a white uniform, thick brown side whiskers on a face red with fury and thunder in his eyes. “Follow me! I'll show you how to beat the Turks! Fall in! Look lively, drummers, beat the attack!” To the incessant roll of the drums, the men regrouped and returned to the fray. Wave upon wave they broke upon the redoubt — a fantastic monster belching flames, smoke and death. And at their head was the white horseman. He flew like a
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
«У нас только один Скобелев и умеет водить войска на штурм», — записал в своем дневнике полковник Михаил Газенкампф, в будущем — генерал и известный писатель. Михаил Скобелев. Гравюра неизвестного художника на дереве. Около 1880 года.
«Ключ» от Плевны Редут взят, но нет торжества победы, радостного ликования победителей. Весь склон усеян телами, черен от крови. Солдаты молча сидят на брустверах, кое-где вьется дымок от трубок... — Майор Горталов, вы остаетесь комендантом редута! — обернулся генерал к одному из сопровождавших его офицеров. — Могу я рассчитывать на вас? Тут нужно удержаться во что бы то ни стало... — Или умереть, ваше-ство! — Подкреплений, может быть, не будет... Хотя это — сердце неприятельской позиции... Там, — и генерал кивнул в сторону тыла, — этого еще не понимают... Я попробую убедить их... Дайте мне слово, что вы не оставите редута! — Моя честь порукой!.. Живой отсюда не уйду. — Горталов поднял руку, как бы присягая. Отъехав на версту, генерал оглянулся. Пробившееся сквозь тучи солнце высветило над головами русских солдат два батальонных знамени, а издалека уже неслись протяжные выкрики «алла!» — турецкие таборы начали наступление, чтобы получить назад «ключ от Плевны» — так впоследствии назвали редут, захвачен-
“On our side Skobelev alone knows how to lead troops into an attack,” Colonel Mikhail Hasenkampf (a future general and well-known writer) wrote in his diary. Mikhail Skobelev. A wood engraving by an unknown artist. Circa 1880.
«В рукопашном бою у солдат внезапно появилось сознание безмерной ценности этого человека, которого нужно охранять как символ, как знамя, и — редкий случай — во время жаркой рукопашной схватки солдаты и офицеры окружили Скобелева… его посадили на лошадь и вывели из редута», — писал один из биографов полководца Николай Кноринг. “In the man-to-man fighting the soldiers suddenly became aware of the immeasurable value of this man who had to be preserved as a symbol, as a banner, and — exceptionally — during the bitter hand-tohand combat the men and officers surrounded Skobelev … sat him on a horse and led him from the redoubt.” The words of Nikolai Knoring, one of the general's biographers. «М. Д. Скобелев в атаке». Фрагмент гравюры Юзефа Барановского по рисунку Николая Каразина. Конец XIX века.
50
whirlwind over the Turkish earthworks, wielding his sabre, and a moment later he was in a trench bristling with bayonets, in the very thick of the enemy. Behind him a huge cheer erupted and a wave of attackers poured over the Turkish positions; first one, then a second… The enemy wavered, pulled back and, finally, fled.
The “Key” to Plevna The redoubt was taken, but there was no celebration, no rejoicing among the victors. The whole slope was littered with corpses
M.D. Skobelev on the Attack. Detail of an engraving by Yusef Baranovsky after a drawing by Nikolai Karazin. Late 19th century.
and black with blood. The soldiers sat in silence on the parapets; here and there smoke rose from pipes. A verst away, the general looked back. The sun breaking through the clouds caught two battalion standards above the Russian soldiers' heads and in the distant he could already hear the drawling battle cry of “Allah! Allah!” — the Turkish forces were mounting an attack to recover the “key to Plevna” as the redoubt captured by the “white general”, Mikhail Skobelev, and his men later became known. But the “key” purchased at such a high price still did not unlock Plevna. Grand Duke Nikolai Nikolayevich, the commander-in-chief of the Russian forces, and the rest of his generals did not even consider the possibility of using the captured redoubt as a springboard for the taking of the city. The Turkish commander, Osman Pasha, fully understood, however, the weakness of his defences in that very spot and had already begun to prepare his baggage trains for a retreat from the city! The Russian attacks on the other outworks did not at first bring the desired result.
51
ный солдатами «Белого генерала» Михаила Скобелева. Впрочем, столь дорого доставшимся «ключом» Плевну отпереть так и не удалось. Главнокомандующий русскими войсками великий князь Николай Николаевич и остальной генералитет даже не рассматривали возможность использовать захваченный Скобелевым редут как плацдарм для взятия города. А ведь турецкий командующий Осман-паша, понимая всю слабость своей обороны именно в этом месте, уже начал готовить свои обозы к отступлению из города! Атаки же русских войск на другие редуты поначалу не принесли желаемого результата. С горы, откуда государь и штаб главнокомандующего наблюдали за битвой, ничего разобрать было нельзя: пороховой дым застилал все, а невнятные донесения с позиций картину никак не могли прояснить. Неожиданно внимание императора привлек всадник в широкополой шляпе и странной полувоенной форме, вернувшийся с передовой. «Грин, американский военный агент», — услужливо подсказал кто-то, и государь решил выслушать иностранца — по крайней мере, как лицо незаинтересованное, он должен был сказать правду… Грин пылко начал объяснять: штурм не удался, русские атаки со всех сторон отбиты, а у турок солидные преимущества… Кто знает, была ли ложь иностранца
«Лагерь под Плевной». Гравюра неизвестного художника на дереве. Конец 1770-х годов. Заботу о подчиненных Михаил Скобелев считал святым долгом офицера. Его солдаты в любых условиях были обеспечены горячей пищей, баней и обмундированием. Camp outside Plevna. Wood engraving by an unknown artist. Late 1870s.
умышленной? Одно лишь неоспоримо: его слова не вызвали ни малейшего сомнения, никто не удосужился их проверить. Резервные полки тут же начали готовить к отступлению. — Однако Скобелев, кажется, удерживает свои позиции… — подал голос военный министр Милютин.
On the hill from which the Emperor and Commander-in-Chief were watching the battle confusion reigned: gun smoke hid everything from view and the nebulous reports from the different positions did nothing to clarify the picture. Unexpectedly the Emperor's attention was caught by a horseman in a broad-brimmed hat and strange semi-military dress coming back from the front lines. “Greene, the American military attaché”, someone obligingly prompted,
«Первая атака Плевны». Гравюра неизвестного художника на дереве. Конец 1870-х годов. The First Attack on Plevna. Wood engraving by an unknown artist. Late 1870s.
and the Emperor decided to hear what the foreigner had to say — as a disinterested party he should at least tell the truth. Greene launched into a spirited account: the storm had failed; the Russian attacks had been repulsed on all sides and the Turks had the distinct advantage… Who knows whether the foreigner was deliberately lying? One thing is indisputable, though: his words evoked not the slightest doubt and no-one bothered to check them. The reserves immediately began to prepare for a withdrawal. “But Skobelev seems to be holding his positions,” Miliutin, the Minister of War, piped up. “But for how long?” the Grand Duke asked dubiously, “The battle's lost. We need to worry about the safety of the Emperor.” Skobelev did not receive any reinforcements and the ranks of his men were dwindling with every passing hour… The “white general” had only one choice — to withdraw. That is how the third storm of Plevna ended. Osman Pasha, seeing that the Russians were not renewing their attack, brought his baggage trains back into the city. “Allah be
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
52
— Надолго ли? — с сомнением спросил великий князь. — Сражение проиграно, нужно озаботиться безопасностью государя. Подкрепления Скобелев так и не получил, а ряды его солдат таяли с каждым часом… «Белому генералу» оставалось одно — отступить. Так закончился третий по счету штурм Плевны. А Осман-паша, увидев, что русские не возобновляют атак, вернул свои обозы в город. «Слава Аллаху, русские не поверили в мое поражение», — бледно улыбнулся он.
praised! The Russians failed to believe in my defeat,” he said with a wan smile.
An Impossible Scapegrace “Until the third attack at Plevna I was young, I came away from there an old man,” said Skobelev, who had his thirty-fourth birthday that year. Even at that time his name was surrounded by a mass of rumours, legends and anecdotes. He was hated and feared, admired, envied and sincerely loved. The son and grandson of generals, Misha Skobelev was born in the home of his grandfather, Ivan Nikitich, the commandant of the Peter and Paul Fortress. Ivan Nikitich, a man of lowly peasant origins, was a hero of the war against Napoleon. In ten years he managed to rise from ensign to senior general, something inconceivable at the time without friends in high places (admittedly it took him almost as long to rise from private to ensign). Then, to everyone's surprise, he turned his hand to literature and did that well too. His books and plays were quite successful in St Petersburg. But Ivan Nikitich, who devoted all his time to his grandson, died when Misha was just six years old.
Осман-паша прославился искусной и упорной обороной Плевны. За это султан даровал ему титул «гази» — победоносный. Впоследствии он был военным министром Турции. Гравюра неизвестного художника.
«Невозможный шалопай»
Osman Pasha became famous for his skilful and stubborn defence of Plevna. The Sultan rewarded him with the title of gazi — “victorious”. He went on to become the Ottoman Empire's Minister of War. Engraving by an unknown artist.
After that the boy had a fairly unfortunate experience with a German tutor, who was a pedantic devotee of corporal punishment. This pedagogue hated all things Russian and was fond of saying that without German administration Russia would wallow in barbarism. When Mikhail reached the age of twelve he gave his tutor a slap in the face in return for his insults. The German was paid off and Mikhail was sent off to Paris, to Desideré Girardieu's boarding school. Naturally Skobelev senior wanted his only son to follow a military career, but he was a puny, touchy and reserved youth, spending most of his time with a book. And so Dmitry Ivanovich decided that his boy should dedicate himself to the service of science. The Frenchman Girardieu became not just a beloved teacher, but also a spiritual mentor for the young Mikhail. In his school the lad mastered several European languages, read the works of eminent philosophers as well as novels. Girardieu himself developed a genuine affection for his pupil and even visited him later, when he was serving in the army.
«Армия Осман-паши, взятая в плен после боя при Плевне». С акварели Евгения Макарова. Конец 1870-х годов. После взятия Плевны (ныне Плевен) генерал Скобелев стал национальным героем Болгарии, где во многих городах его именем названы улицы, площади и парки… В сентябре 2007 года на бульваре имени Скобелева в городе Плевен был установлен памятник прославленному генералу в ознаменование 130-й годовщины освобождения города от османского ига. Osman Pasha's Army Taken Prisoner after the Battle of Plevna. From a watercolour by Yevgeny Makarov. Late 1870s. After the capture of Plevna (now Pleven), General Skobelev became a national hero in Bulgaria, with streets, squares and parks being named in his honour across the country. In September 2007 a monument to the glorious general was unveiled on Skobelev Boulevard in Pleven in commemoration of the 130th anniversary of the city's deliverance from the Ottoman yoke.
53
«До третьей Плевны я был молод, оттуда вышел стариком…» — сказал Скобелев, которому в тот год исполнилось тридцать четыре года. Уже в то время его имя окружал сонм слухов, легенд, анекдотов. Его ненавидели и боялись, им восхищались, ему завидовали и его искренне любили… Будущий генерал, сын генерала и внук генерала, Миша Скобелев родился в доме своего деда Ивана Никитича, коменданта Петропавловской крепости. Скобелевдед, выходец из крестьян-однодворцев и герой войны 1812 года, за десять лет смог дослужиться от прапорщика до генерала от инфантерии, что без протекции в те времена было немыслимо (правда, путь от солдата до прапорщика у него занял почти столько же времени). А потом неожиданно для всех занялся литературой и даже преуспел. Его книги и пьесы пользовались немалым успехом в Петербурге. Но Иван Никитич, посвящавший все свое время занятиям с внуком, скончался, когда тому было шесть лет. После этого Михаила ждал довольнотаки печальный опыт общения с немцемгувернером, педантом и сторонником телесных наказаний. Гувернер ненавидел все русское и любил говорить, что без немецкого управления Россия погрязнет в варварстве. Когда мальчику исполнилось двенадцать, в ответ на оскорбление он дал гувернеру пощечину. Немец получил рас-
«Преследование польских повстанцев в районе Краснополя. 1863 год». С акварели Александра Сафонова. 1990-е годы. Свой первый опыт боевых действий Михаил Скобелев получил при подавлении восстания в Польше. The Pursuit of Polish Rebels in the Krasnopol District. 1863. From a 1990s watercolour by Alexander Safonov.
чет, а Михаила отправили в Париж — в пансион Дезидере Жирардё. Разумеется, отец хотел видеть своего единственного сына военным, но мальчик был щупл, обидчив, скрытен и большую часть времени проводил с книгой. Поэтому Дмитрий Иванович рассудил, что отпрыск должен посвятить себя служению науке. Француз Жирардё стал для Михаила не просто любимым учителем, а духовным наставником. В его пансионе юноша освоил несколько европейских языков, читал сочинения знаменитых философов и художественные романы. Сам Жирардё искренне привязался к своему ученику и впоследствии даже навещал его во время службы в армии. В 1861 году Михаил Скобелев сдал экзамены в Санкт-Петербургский университет, избрав своим поприщем математику, но вскоре оставил учебу и записался в лейб-гвардии кавалергардский полк, где начинал службу его отец. Волонтером корнет Скобелев участвовал в подавлении польского восстания 1863 года и за проявленную в боевых действиях храбрость получил орден Святой Анны IV степени. Затем — стремительная карьера: служба в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, чин поручика («Чудак. Отличный малый, лихой, берет сумасшедшие барьеры», — написал о нем один из сослуживцев); а в 1866 году он зачислен в Николаевскую академию Генерального штаба.
In 1861 Mikhail Skobelev passed the entrance examinations for St Petersburg University, having chosen to study mathematics, but soon he abandoned his studies and enlisted in the Cavalier Guards Regiment of the Life Guards, where his father had begun his career. As a volunteer cornet Skobelev took part in the suppression of the Polish uprising of 1863 and for valour shown during military
Михаил Скобелев в год окончания Академии Генштаба. Во время его учебы кафедры академии возглавляли видные военные теоретики того времени — Генрих Леер, Михаил Драгомиров… Mikhail Skobelev in the year he graduated from the General Staff Academy. During his time at the Academy its departments were headed by eminent military theoreticians of the day including Heinrich Leyer and Mikhail Dragomirov.
operations was awarded the Order of St Anne Fourth Class. Then his career took off: service with the Life-Guard Grodno Hussars and enrolment in the General Staff Academy. Here Skobelev's character made itself evident: he inexplicably combined bachelor parties with abundant drink and amorous adventures and a wild temperament worthy of a hussar with reading the night through and obtaining the highest marks in the history of warfare, military and political history, Russian language and literature and foreign languages. “A simply impossible scapegrace,” one of the professors of the Academy wrote of him. But the “scapegrace” was even then writing his own scholarly essays on the art of war in which he permitted himself to give his own novel assessments of great commanders of the past. The way Skobelev passed his final practical examination became a legend. The task set him was to organize a mounted regiment's crossing of a waterway. The particular waterway was the River Neman. Skobelev was given a map, paper, on which he was supposed to write an explanation of his decision, and a horse. The examiners were
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
54
Во время штурма хивинской столицы Михаил Скобелев, вопреки приказаниям из штаба,«нечаянно» ворвался в город. А когда его пытались остановить, писал генерал Михаил Терентьев, он ответил так: «Идти назад страшно, оставаться на месте — опасно, остается идти вперед и занять ханский дворец». During the storm of Khiva, Skobelev defied orders from the staff and “inadvertently” pushed on into the city. When they tried to stop him, General Mikhail Terentyev wrote, he replied: “Going back is frightening, staying still is dangerous, all that remains is to press on and take the Khan's palace.” Характер Скобелева здесь уже дал о себе знать: холостяцкие пирушки с обильными возлияниями и пикантными похождениями, буйный, истинно гусарский нрав необъяснимо сочетались с чтением ночи напролет и высшими баллами по истории военного искусства, по военной и политической истории, русскому языку и литературе, по иностранным языкам… «Просто невозможный шалопай», — писал о нем один из профессоров академии. Впрочем, «шалопай» уже тогда писал собственные сочинения о военном искусстве, где позволял себе оригинальные оценки действиям великих полководцев прошлого. Легендой стала сдача Скобелевым практического экзамена. Выпускнику достался вопрос: «Организация переправы конного полка через водную преграду». Местом переправы был выбран Неман. Скобелев получил карту, бумагу,
greatly surprised to find him a few hours later sleeping peacefully on the river bank, while the paper remained as blank as ever. “Where, sir, is the place you have chosen for the crossing?” General Heinrich Leer, one of the examiners, inquired snidely. The examinee leapt onto his horse and before the eyes of the flabbergasted commission swam across the river and back. When he returned, he said: “You force a river crossing where you have to, and not where it's more convenient.” That dashing, but madcap act became, strangely enough, the reason for Staff Captain Skobelev's assignment to the General Staff.
Always in the Front Line But the fine view of Palace Square from his office window and a steady life behind a desk quickly bored Skobelev. Bureaucratic bustle, the scrape of pens and rustle of papers were not his cup of tea and the young officer wheedled himself an appointment to a military expedition to the borders of the Khanate of Bukhara and then to the Caucasus, to Colonel Stoletov's force that was headed
Выпускник вскочил на коня и на глазах у изумленной комиссии переплыл реку туда и обратно. А вернувшись, сказал: — Реку форсируют там, где надо, а не там, где удобнее. Этот лихой, но сумасбродный поступок, как ни странно, стал причиной зачисления штаб-ротмистра Скобелева в Генеральный штаб.
Всегда на переднем крае Однако превосходный вид из окна на Дворцовую площадь и размеренная кабинетная жизнь быстро наскучили Скобелеву. Чиновничья суета, поскрипывание перьев и шорох бумаг пришлись ему не по вкусу, и молодой офицер всеми правдами и неправдами добился назначения в военную экспедицию к границам Бухарского ханства, потом на Кавказ, в отряд полковника Столетова, направлявшийся за Каспий… В Хивинском походе генерала Константина Кауфмана подполковник Скобелев возглавлял авангард Мангыш-
«Кочевник на верблюде. Хивинская экспедиция. 1873 год». С акварели Николая Каразина. 1880-е годы. Хивинский поход 1873 года, в котором принимал участие Скобелев, по своим масштабам значительно превосходил все предшествующие операции русских войск в Средней Азии.
на которой должен был письменно объяснить свое решение, и коня. Каково же было удивление комиссии, когда спустя несколько часов они застали выпускника мирно спящим на берегу, а бумага оказалась девственно чистой… — Где же выбранное вами место для переправы, сударь? — ехидно поинтересовался один из членов комиссии — генерал Генрих Леер.
across the Caspian. During General Konstantin Kaufman's campaign against Khiva, Lieutenant Colonel Skobelev commanded the vanguard of the Mangyshlak detachment. He received several sabre wounds in clashes with nomads, but that did not prevent him participating in the storm of Khiva. He was the first through the breach that the artillery smashed in the fortress gates, followed by men of his detachment. Fighting for every street, they burst into the Khan's palace and captured him. After fall of Khiva, Skobelev disguised himself as a Turkman and took a very small party of men on an exceptionally bold and daring reconnaissance mission deep into enemy territory. For that operation he was awarded the Order of St George Fourth Class. The name of the Russian hero appeared in the European and American press. The indefatigable warrior even managed to end up on the battlefield when on leave! After leaving for France, he unexpectedly turned up in the Spanish Pyrenees, where there was a war going on between the regular forces of the crown and partisan detachments of Carlists. Joining one of the detach-
Nomad on a Camel. The Khivan Expedition. 1873. From a watercolour by Nikolai Karazin. 1880s. The Khivan campaign of 1873, in which Skobelev participated, was on a considerably greater scale than all the previous Russian military operations in Central Asia.
55
Под началом полковника Николая Столетова, основавшего город Красноводск, Скобелев служил в 1870 году. Впоследствии в русско-турецкую войну 1877—1878 годов Столетов командовал болгарским ополчением, был одним из руководителей обороны Шипки. Гравюра на дереве Петра Бореля. После 1878 года. Skobelev served under Colonel Nikolai Stoletov, the founder of the city of Krasnovodsk, in the year 1870. Later, in the RussoTurkish War of 1877—78, Stoletov commanded the Bulgarian volunteers and was one of the leaders of the defence of Shipka. Wood engraving by Piotr Borel. After 1878.
лакского отряда, во время стычки с кочевниками получил несколько сабельных ранений, но это не помешало ему принять участие в штурме Хивы. В брешь, пробитую артиллерийскими ядрами в крепостных воротах, он ворвался первым, а вслед за ним — солдаты его отряда. С боем преодолевая каждую улицу, они прорвались к ханскому дворцу и захватили его. После этого штурма Скобелев, переодетый туркменом, в сопровождении всего лишь нескольких человек совершил выдающуюся по смелости и лихости разведывательную экспедицию в глубь вражеской территории. За эту операцию он был награжден орденом Святого Георгия IV степени. Имя героя попало в европейские и американские газеты. Неугомонный офицер даже во время своего отпуска умудрился оказаться в боевой обстановке! Отдых на юге Франции он намеревался провести инкогнито — за чтением трудов по военному искусству, но вездесущие репортеры нашли его, а
«Ворота крепости ХазарАсп перед приходом русских войск». Гравюра Карла Вейермана по рисунку Николая Каразина. 1880-е годы. Крепость Хазар-Асп, прикрывавшая подступы к столице Хивинского ханства, была взята штурмом в конце мая 1873 года. The Gate of the KhazarAsp fortress before the Arrival of the Russian Forces. Engraving by Karl Wyermann after a drawing by Nikolai Karazin. 1880s. The fortress, which covered the approaches to the capital of the Khanate of Khiva, was taken by storm in late May 1873.
ments, Skobelev acquired practical experience of mountain warfare. On his return to St Petersburg, he was appointed to head the military part of a Russian embassy being sent to Kashgar in Eastern Turkistan. At this time in the Khanate of Kokand a revolt flared up that the Muslim clergy proclaimed a holy war against the Russians. In the Kokand campaign, again led by General Kaufman, Skobelev first commanded the cavalry and then some separate forces of quite considerable strength.
In numerous encounters with the enemy he invariably led the attack and was the first to plunge into the thick of the foe, where only superb mastery of his horse and sabre could save him from death. He was not troubled by either obviously superior numbers or the fury of Muslim fanatics. He coped superbly with the tasks that he was set, demonstrating not only striking bravery and a gift for military command, but also exceptional talents as a diplomat. The Emperor immediately showed his approval: he was promoted to major
Крест военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени на ленте. Орден давался только за особые отличия в сражениях и имел четыре степени. Учрежден в 1769 году. The cross of the military Order of the Holy Martyr and Bringer-of-Victory Saint George 4th class on a ribbon. This order was awarded only for particular merit in battle and had four classes. It was founded in 1769.
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
56
потом хлынули и любители досужих знакомств… И Скобелев внезапно исчез. Вскоре он объявился в Испании, на Пиренеях, где шла война между регулярными королевскими войсками и малочисленными партизанскими отрядами карлистов. Не в меру любопытный русский офицер был схвачен людьми Алоиза Мартинеса, сподвижника Дона Карлоса, с завязанными глазами доставлен в горы и — чудом избежал казни! Более того, Скобелев откровенно признался, что не сочувствует движению, а просто интересуется способами ведения войны в горах. Его откровенность покорила Мартинеса, и юноша остался в отряде. Не расставаясь со своей записной книжкой, он наблюдал за строительством укреплений в горах, за переброской по горным тропам войск и артиллерии… По возвращении в Петербург зимой 1874 года его ждали радостные известия — производство в полковники и назначение флигель-адъютантом в свиту царя. Но наслаждаться прелестями придворной жизни было не в характере Скобелева. Никак не обуздала его и женитьба на фрейлине императрицы княжне Марии Гагариной — спустя два года последовал развод. «Жить моей жизнью, сознаюсь, для женщины нелестно», — поставил точку в этой истории молодой офицер — и больше в брак не вступал. Вскоре он оказался в Ташкенте в качестве начальника военной части россий-
ского посольства, отправляемого в Кашгар (восточный Туркестан). В это время вспыхнуло восстание в Кокандском ханстве, объявленное мусульманским духовенством «газаватом» — священной войной против русских. В Кокандском походе генерала Константина Кауфмана Скобелев сначала командовал кавалерией, а потом и отдельными, достаточно значительными по силе отрядами… В многочисленных стычках с врагом он неизменно возглавлял атаку и первым врывался в гущу кокандцев, где только виртуозное владение конем и саблей могло спасти его от гибели. Его не смущал ни явный перевес врага в численности, ни ярость фанатиков-мусульман… Со своими задачами он справлялся блестяще, демонстрируя не только поразительную храбрость и таланты военачальника, но и незаурядные способности к дипломатии. Не замедлило последовать и
general and awarded a sword inscribed “For Valour”. In February 1876, Alexander II decreed the abolition of the Khanate of Kokand and it was incorporated as the Ferghana region into the Governor-Generalship of Turkistan. Skobelev was appointed the first governor of the region and commander of the forces located there. In civil affairs too the front-line officer proved the man for the job! Above all, he achieved political stability in a part of the world that had early been a veritable powder keg: without hesitation he deposed the local chieftains who might have raised a revolt, while displaying tolerance of the local cus-
Унтер-офицер лейб-гвардии Гродненского гусарского (справа) и рядовой 3-го гусарского Елисаветградского полка.
Наградное георгиевское оружие «За храбрость». Вторая половина XIX века. Михаил Скобелев награждался георгиевским оружием неоднократно, а за подвиги в русско-турецкой войне 1877—1878 годов — золотым оружием с бриллиантами. A St George Weapon awarded “For valour”. Second half of the 19th century. Mikhail Skobelev was given several such weapons, and for his exploits in the RussoTurkish War he received a gold weapon with diamonds.
Орден Святого Равноапостольного князя Владимира III степени. Орден был учрежден в честь князя Владимира Крестителя в 1782 году и являлся наградой за военные и гражданские заслуги. Имел четыре степени.
С 1867 года генерал Константин фон Кауфман являлся командующим войсками Туркестанского военного округа и туркестанским генерал-губернатором. Гравюра неизвестного художника на дереве.
The Order of St Vladimir the Equal of the Apostles, 3rd class. This order was founded in 1782 in honour of the Kievan Prince who brought the Eastern Slavs to Christianity and was awarded for military and civic service. It had four classes.
From 1867 General Konstantin von Kaufman was commander of the forces in the Turkistan military district and governor general of Turkistan. Wood engraving by an unknown artist.
монаршее благоволение: он был произведен в генерал-майоры и награжден шпагой с надписью «За храбрость». В феврале 1876 года по указу Александра II Кокандское ханство было упразднено, а его территория стала Ферганской областью в составе Туркестанского генерал-губернаторства. Первым губернатором области и начальником войск, располагавшихся в его пределах, был назначен Скобелев. И на гражданском поприще боевой офицер оказался к месту! Прежде всего, добился политической стабильности в этом крае, ранее походившем на пороховую бочку: без колебаний смещал местных вождей, которые могли поднять бунт, проявлял лояльность к местным обычаям и религии, защищал права мирного населения, но был беспощаден к мятежникам и подстрекателям.
Наполеонам нужен простор Но не лежала душа Михаила Скобелева к сытой и спокойной жизни. Известия, приходившие с Балкан, не оставляли «Генерал М. И. Драгомиров передает главнокомандующему Дунайской армии великому князю Николаю Николаевичу старшему подробности переправы русской армии через Дунай 16 июня 1877 года». Акварель Сергея Лучшева, сделанная с натуры.
Михаил Cкобелев был на редкость справедлив к своим подчиненным. Он никогда не приписывал себе успеха, а, наоборот, всячески отмечал успехи своих подчиненных, порой заявляя прямолинейно: «Я тут ни при чем... Все дело сделано таким-то...» Mikhail Skobelev was exceptionally fair to those who served under him. He never appropriated someone else's success; on the contrary he did all he could to point out his subordinates' achievements, at times directly stating that “It was nothing to do with me — the whole thing was the work of…”
Молодой губернатор сосредоточил все инженерные силы на строительстве арыков (ведь вода была в этом краю самой насущной необходимостью) и дорог, обеспечил охрану караванным путям. Потом наступил черед борьбы с торговлей людьми и рабством, с казнокрадством и взяточничеством… А нечистых на руку чиновников Скобелев карал жестко и тем самым приобрел множество врагов и недоброжелателей, среди которых некоторые были близки к императорскому двору. Скобелева самого пытались обвинить в злоупотреблениях и воровстве. Тогда генерал лично отправился в Петербург со всеми счетами и бумагами. И был оправдан.
General Dragomirov Giving Grand Duke Nikolai Nikolayevich the Elder, Commader-in-Chief of the Danube Army, Details of the Russian Army's Crossing of the Danube on 16 June 1877. Watercolour by Sergei Luchshev painted from life.
57
An NCO of the Life-Guards Grodno Hussars (right) and a private of the 3rd Hussars Yelizavetgrad Regiment.
Справа. «Пикет на Дунае». С картины Василия Верещагина. 1879 год. Кавказской казачьей дивизией при переправе через Дунай командовал генерал Дмитрий Скобелев, отец героя. Потом он находился при главнокомандующем Дунайской армии и принимал участие во взятии Плевны. Right. A Picket on the Danube. From a painting by Vasily Vereshchagin. 1879. During the crossing of the Danube the Caucasus Cossack Division was commanded by General Dmitry Skobelev, the hero's father. Later he was attached to the Commander-in-Chief of the Danube Army and participated in the taking of Plevna.
toms and religion. He protected the rights of the peaceful population, but was ruthless towards rebels and troublemakers. The young governor directed all his engineering resources towards the construction of irrigation channels (water being a vital necessity in the region) and roads. He ensured the safety of the caravan routes. Then he began a fight against slavery and the slave trade, embezzlement of public funds and bribe-taking. Skobelev dealt harshly with dishonest officials, earning himself a host of enemies and detractors, some of them close to the imperial court. Attempts were made to incriminate Skobelev himself with abuses and theft. In
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
58
сомнений: грядет война с Турцией. На просьбы молодого генерала отправить его в действующую армию поначалу пришел отказ, но Скобелев, не привыкший отступать ни в каких обстоятельствах, оставил свой пост и выехал в столицу. Напоследок генерал Кауфман, питавший искреннюю симпатию к своему подчиненному, сказал: «Из тебя может выйти великий полководец, только не дадут тебе ходу. Слишком ты талантлив и слишком прямо ко всему приступаешь. У нас ты до седых волос должен исполнять чужие глупости, а потом уже получить право приводить в исполнение свои. У нас не хотят понять одного: Наполеоны как подчиненные никуда не годятся. Им надо давать простор и ответственность». Слова старого генерала оказались пророческими! И хотя Скобелеву удалось попасть на Балканы, к боевым действиям допускать его не спешили. Главнокомандующий Дунайской армии великий князь Николай Николаевич прославился своей неразборчивостью в людях: зачастую он доверял ответственные посты совершенно безответственным и бездарным офицерам. Именно благодаря этим «кадрам» война на Балканах приняла затяжной характер… Неудивительно, что Скобелев пришелся не ко двору ни в штабе армии, ни в свите императора. «Как им любить его? — говорил один из выдающихся боевых генералов тех лет. —
response the General personally travelled to St Petersburg with all the accounts and records. And proved his innocence.
Napoleons Need Space But Mikhail Skobelev was not cut out for a life of quiet comfort. The news coming from the Balkans left no doubt that war with Turkey was coming. The General's request to be transferred to the army in the field was turned down at first, but Skobelev was unaccustomed to giving in under any circumstances. He left his post and travelled to the capital. General Kaufman, who had a sincere liking for his subordinate, said: “You might make a great commander, but they will not give you the chance. You are too gifted and set about everything too directly. With us you are expected to implement other people's idiocies until your hair turns grey, and only then do you get the right to implement your own. Our people don't «Переправа русской армии через Дунай 15 июня 1877 года». С картины Николая ДмитриеваОренбургского. 1883 год.
The Russian Army Crossing the Danube on 15 June 1877. From a painting by Nikolai DmitriyevOrenburgsky. 1883.
Помилуйте, сидели они чинно за столом, плавно курлыкали, все это так хорошо и спокойно было; вдруг грохот: проваливается крыша, и прямо на стол сверху летит Скобелев с целым чемоданом новых идей, проектов, знаний о вещах, до сих пор этим индюкам неизвестных...» Чтобы избежать прозябания при штабе, Михаил Скобелев поступил весьма оригинально: предложил себя в ординарцы генералу Михаилу Драгомирову, чья дивизия должна была первой форсировать Дунай. Случай в русской армии небывалый: один генерал в ординарцах у другого! Однако Драгомиров согласился: он понимал, что лучшего помощника вряд ли можно пожелать. О героизме, проявленном Скобелевым во время переправы, писали все газеты, и главнокомандующему волей-неволей пришлось обратить на молодого генерала внимание. Ему стали поручать командование в самых безвыходных ситуациях — возможно, в надежде, что «победитель халатников» (так его за глаза называли недоброжелатели) наконец попадет впросак. Но Скобелев на удивление легко справлялся со своими задачами, да и не только
Ак-паша (Белый генерал) — так прозвали Михаила Скобелева в Средней Азии и на Балканах восхищенные его смелостью противники. Действительно, Скобелев, искушая судьбу, отправлялся в бой в безукоризненно белом кителе, в белых перчатках и на белом жеребце. Утверждали, что Ак-паша «заговорен от пуль» и непобедим, а его великодушие к побежденным стало легендой.
Ak Pasha — the White General — was the Turkic name given to Mikhail Skobelev in Central Asia and in the Balkans by enemies who esteemed his daring. Skobelev did indeed tempt fate by going into battle in a spotless white jacket and white gloves, riding a white stallion. It was said that Ak Pasha had had a protective spell against bullets put on him and was invincible, while his magnanimity to the vanquished became legendary.
59
справлялся, а еще и выручал своих начальников, когда их действия оказывались несостоятельными. Во время второго штурма Плевны Михаил Скобелев командовал небольшим по численности отрядом, однако именно он сумел обнаружить слабое место в обороне противника и отвлечь на себя значительные силы турок. Военные историки единодушно признают: если б командовавший штурмом барон Николай Криденер и князь Алексей Шаховской, непосредственный начальник Скобелева, предоставили молодому генералу подкрепление, сражение кончилось бы совсем иначе! Однако ему не поверили — и русским войскам с позором пришлось отступить. Тогда фланговый отряд Скобелева приковал к себе значительные неприятельские силы и уберег войска Шаховского от полного разгрома. Вот как после этих событий докладывал главнокомандующему о Скобелеве представитель Генерального штаба полковник Петр Паренсов: «Заслуга свиты Его Величества генерал-майора Скобелева в деле велика: он своим верным быстрым военным глазомером сразу оценивал положе-
ние дел и выбирал надлежащий образ действий, затем своим блистательным спокойствием и распорядительностью, в адском огне, своим геройским личным примером воодушевлял войска и сделал их способными на чудеса храбрости. Одна лошадь под ним убита, другая ранена. Когда пришло время отступать, генерал-майор Скобелев слез с коня и, вложив саблю в ножны, лично замыкал отступление». Казалось бы, командование Дунайской армией должно было учесть ошибки предыдущих штурмов, но — увы! — косность мышления высших чинов победила… Третий штурм опять стал позором русского оружия. Однако, удивительный факт: поражения русских войск, возглавляемых бездарным генералитетом, приносили все больше славы Скобелеву, действия которого в любой ситуации оказывались единственно правильными и безупречными. Отрицать этого не смели даже самые ярые завистники генерала… Взятие Ловчи, небольшого городка, имевшего важное стратегическое значение, стало первой серьезной победой русских, и имя Скобелева, фактически
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
возглавлявшего штурм, опять было у всех на устах! Когда же увенчалась успехом блокада Плевны, руководство которой доверили выдающемуся военному инженеру того времени Эдуарду Тотлебену, молодого генерала назначили военным губернатором города. И отнюдь не случайно. Тотлебен, поначалу относившийся к Скобелеву с подозрением и называвший его «генералом-забиякой», был чрезвычайно удивлен, побывав у него на позициях. Оказалось, что в инженерной науке «забияка» разбирается не хуже признанного авторитета: укрепления и траншеи у него сделаны по всем правилам, для солдат оборудо«Бой под Плевной 27 августа 1877 года». С картины Николая Дмитриева-Оренбургского. 1883 год. В этом бою отряд Михаила Скобелева добился значительного успеха, но развить его русское командование отказалось.
The Battle outside Plevna on 27 August 1877. From a painting by Nikolai Dmitriyev-Orenburgsky. 1883. In this battle Mikhail Skobelev's detachment achieved considerable success, but the Russian high command refused to build upon it.
ваны удобные землянки, артиллерия расположена как нельзя более удачно! К тому же все солдаты сытые, бодрые, каждый знает свою задачу… И, что удивительно, ни одного больного! Полковник Паренсов свидетельствовал: «Быть при Скобелеве это значило пройти целую школу теории, применяемой тут же на практике... Однажды он прочитал мне целую лекцию об условиях стояния войск на бивуаке, о важности ассенизации бивуака и различных способах это устроить». Очевидцы утверждали, что, где бы Скобелев ни находился, он учился и читал беспрестанно. Каким образом он, будучи на передовой, умудрялся добывать иностранные журналы и сочинения военных теоретиков, можно только гадать. А ведь он не только читал, но и успевал записывать в блокнот мысли о прочитанном и собственные наблюдения! Он был настоящим «отцом солдату»: снабженцем и врачом, исповедником,
«Стоянка лейб-гвардии Павловского полка на Балканах. Декабрь 1877 года». С картины Адольфа Шарлеманя. 1888 год. Переход русских войск через Балканы оказался неожиданным не только для турок, но и для всей Европы. В своей речи перед солдатами Михаил Скобелев сказал: «Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамен: сегодня мы начинаем переходить через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь, в виду у неприятеля, через глубокие снеговые сугробы. Нас ожидает в горах турецкая армия... Не забывайте, братцы, что нам вверена честь Отечества... Дело наше святое».
Военный инженер, руководитель инженерных работ при взятии Плевны в 1877 году генерал-адъютант граф Эдуард Тотлебен. Гравюра неизвестного художника. Конец XIX века. Adjutant General Count Eduard Totleben, a military engineer who directed the work of sappers at Plevna in 1877. Late 19th-century engraving by an unknown artist.
61
60
want to understand one thing: Napoleons are hopeless subordinates. They have to be given space and responsibility.” The old general's words proved prophetic! Although Skobelev did manage to get to the Balkans, no-one was in a hurry to let him into the fight. Grand Duke Nikolai Nikolayevich, commander-in-chief of the Danube Army, was notorious for his poor discrimination: he often entrusted responsible posts to utterly Чернильница из копыта коня генерала Михаила Скобелева. Изготовлено фирмой «Морозов». Санкт-Петербург. 1898 год.
An inkwell made from the hoof of General Mikhail Skobelev's steed by the Morozov company in St Petersburg. 1898
irresponsible and ungifted officers. It was precisely due to such appointments that the war in the Balkans became a long drawn-out affair. No surprise, then, that Skobelev fitted in with neither the army command nor the Emperor's retinue. “How can you expect them to like him?” one of the leading combat generals of the period said. “For goodness sake, they were sitting sedately round the table, cooing softly. Everything was nice and calm, when suddenly with a crash the roof caves in and Skobelev drops down straight onto the table with a whole suitcaseful of new ideas, projects and knowledge of matters of which those turkeys are still ignorant.”
Camp of the Life-Guards Pavlovsk Regiment in the Balkans. December 1877. From a painting by Adolphe Charlemagne. 1888. The Russian troops' crossing of the Balkan mountains was unexpected not just for the Turks, but for the whole of Europe. In his speech to his men Mikhail Skobelev said: “We have a difficult exploit ahead of us, one worthy of the tried and tested glory of Russian banners… Don't forget, my boys, that we have been entrusted with the honour of our homeland… Our cause is sacred.”
заступником и помощником. Один из биографов героя Василий НемировичДанченко был свидетелем того, как решал Скобелев солдатские проблемы. Например, однажды, встретив плачущего солдата и узнав, что в семье у него пала корова и одолели недоимки, он выдал ему пятьдесят рублей, чтобы послать домой, но предусмотрительно добавил: «А квитанцию принеси ко мне». «На войне мелочей нет», — говорил Скобелев. Поэтому воры-интенданты в его частях не задерживались, а на покупку провианта и обмундирования генерал
In order to avoid vegetating at headquarters, Skobelev took a highly original course of action: he offered his services as orderly to General Mikhail Dragomirov, whose division was supposed to cross the Danube first. This was something unprecedented in the Russian army: one general acting as orderly to another! But Dragomirov agreed, realizing that he could not hope for a better assistant. All the newspapers wrote of the heroism displayed by Skobelev during the crossing and, like it or not, the Commander-in-Chief had to pay attention to the young general. He began to be entrusted with commands in the most desperate situations — possibly in the hope that the “conqueror of the dressinggown wearers” (as malicious tongues called him behind his back) would at last make a fool of himself. Skobelev, however, coped with his tasks with astonishing ease — not only coped, but also helped out his superiors when their actions proved ineffective. During the second storm of Plevna Mikhail Skobelev was in command of a relatively small detachment of men, but he it was who managed to discover a weak point in the enemy's defences and draw away considerable Turkish
порой жертвовал собственное жалованье, подавая пример другим офицерам.
У врат Царьграда После падения Плевны русская армия двинулась в сторону Константинополя. Путь лежал через Балканы, и Скобелев был направлен под командование генерала Федора Радецкого, который со своими войсками удерживал позиции вблизи селений Шипка и Шейново. Солдатам Скобелева предстоял тяжелейший путь через горы, причем в зимнее время. Прежде всего генерал где-то добыл холст
forces. Military historians are unanimous in stating that if Baron Nikolai Krüdiner, who commanded the attack, and Prince Alexei Shakhovskoi, Skobelev's immediate superior, had provided the young general with support, the battle would have ended very differently! But they did not trust him and the Russian troops had to make a shameful withdrawal. At that point Skobelev's flank detachment kept considerable enemy forces engaged and saved Shakhovskoi's men from a complete rout.
«Перед атакой под Плевной». С картины Василия Верещагина. 1881 год. Before the Attack outside Plevna. From a painting by Vasily Vereshchagin. 1881.
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
62
и приказал сшить из него мешки взамен тяжелых и неудобных ранцев. Приказал увеличить пайки, а также каждому солдату взять с собой по полену сухих дров… Над всеми этими распоряжениями некоторые офицеры посмеивались, но последующие события доказали скобелевскую прозорливость: после тяжелейшего перехода в его отряде не оказалось ни одного
обмороженного! А на вещмешки впоследствии перешла вся русская армия. Неудивительно, что его солдаты и в бою под Шейновом оказались на высоте: именно удары авангарда, которым командовал Скобелев, заставили турок сдаться. Их главнокомандующий Вессель-паша отдал свою саблю Скобелеву, процедив сквозь зубы:
One would think that the high command of the Danube Army would have heeded the errors of the previous storms, but sadly the ossified thinking of the upper ranks held sway. The third storm again ended in opprobrium for the Russian forces. Astonishingly, however, the defeat of Russian forces under mediocre generals brought even more fame to Skobelev, whose actions in any situation proved to be the only correct ones and could not be faulted. Even the General's most rabid enviers could not deny this. The capture of Lovcha, a small town of great strategic importance, provided the first major Russian victory and the name of Skobelev, who effectively led the storm, was again on everyone's lips. When the siege of Plevna (command of which was entrusted to Eduard Todleben, an outstanding military engineer of the period) ended in success, the young general was appointed commandant of the city. This was no mere chance. Todleben, who had at first regarded Skobelev with suspicion and called him a “blustering general”, was enormously surprised when he visited his positions. It emerged that the “blusterer” had as good a
grasp of military engineering as the acknowledged authority: his fortifications and trenches were made in accordance with all the rules; comfortable dug-outs had been organized for the soldiers; and the artillery was placed in the best possible location! The troops were, moreover, well-fed and cheerful, with each knowing his job. And, amazingly, not a single man was sick! Skobelev was a real “father to his men”: provider and doctor, confessor, intercessor and helper. “There are no minor matters in war,” Skobelev used to say. That is why thieving quartermasters did not stay long under his command and at times the General donated his own salary for the purchase of provisions and kit, setting an example for other officers.
At the Gates of Constantinople After the fall of Plevna the Russian army advanced towards the Ottoman capital. The route lay over the Balkan Mountains and Skobelev was sent to serve under General Fiodor Radetsky, whose men were holding positions near the villages of Shipka and Sheinovo. Skobelev's men had a very tough mountain cross-
«Сражение у Шипки-Шейново 28 декабря 1877 года». С картины Алексея Кившенко. 1894 год. Колонна Скобелева, пройдя через Иметлийский перевал, внезапно, без артиллерийской подготовки, атаковала турецкие позиции у селения Шейново. Выйдя врагу в тыл, батальоны «Белого генерала» соединились с войсками генерала СвятополкМирского, и армия Весселя-паши оказалась в полном окружении. Вскоре турки сложили оружие, и путь в Южную Болгарию оказался открыт для русской армии. The Battle at ShipkaSheinovo on 28 December 1877. From a painting by Alexei Kivshenko. 1894. Skobolev's column passing over the mountains launched a sudden attack, without artillery preparation, on the Turkish position by the village of Sheinovo. Appearing in the enemy's rear, the White General's battalions joined up with General Svitopolk-Mirsky's troops and Vassil Pasha's army was completely surrounded. The Turks soon laid down their arms and the route through to southern Bulgaria was open to the Russian army.
63
— Сегодня гибнет Турция, такова воля Аллаха! Мы сделали все! — Вы дрались славно, браво... Такие противники делают честь. Они храбрые солдаты! — вежливо ответил Скобелев, а потом пробормотал будто бы про себя: «А все-таки мерзавцы, что сдали такие позиции». После победы под Шейновом Скобелев был назначен начальником авангарда русской армии, двинувшейся маршем на Адрианополь. Скорость продвижения его солдат была фантастической: враг просто не успевал подготовиться к обороне и почти без боя сдавал хорошо укрепленные позиции… Всего неделя потребовалась Скобелеву, чтобы достичь Адрианополя и занять его. Еще неделя — и его солдаты уже находились в местечке СанСтефано — буквально под стенами Константинополя. Казалось бы, заветная мечта россиян освободить древний Царьград от мусульманского владычества как никогда близка к осуществлению… Скобелеву и его войскам достаточно было лишь приказа — Константинополь они взяли бы в тот же день. Но этому помешали дипломатические игры… Англия и Австро-Венгрия оказывали на Россию сильнейшее давление, угрожая выступить на стороне Турции… Это понимал и Александр II, заметивший в разговоре с генералитетом: «Константинополь — это новая война».
Государь понимал, что ресурсы страны слишком истощены, чтобы выстоять против этих держав. Вскоре в Сан-Стефано был подписан мирный договор.
Последний подвиг На Балканах воцарился мир, за который было заплачено немалой русской кровью, а Михаил Скобелев получил назначение — и на этот раз лично от императора! — в Туркестан. Ему предстояло выступить против текинцев, самого воинственного туркменского племени, совершавшего набеги на мирных жителей Закаспийской
«Русские войска на набережной в Сан-Стефано. 1878 год». С акварели Евгения Макарова. Отряд Скобелева ближе других русских частей подошел к Стамбулу: Сан-Стефано находился в 12 километрах от турецкой столицы. Russian Troops on the Sea-Front at San Stefano. 1878. From a watercolour by Yevgeny Makarov. Skobelev's unit came closer than any other Russians to Constantinople. San Stefano lay just 12 kilometres from the Ottoman capital.
ing ahead of them — in winter too. First of all the General obtained canvas from somewhere and ordered that sacks be sewn from it to replace the men's heavy, inconvenient knapsacks. He ordered that rations be increased and that each soldier carry with him a log of dry firewood. Some of the officers laughed at “It's a base and shameful thing to start a war just like that, to drift into these instructions, but subsequent events it without extreme, extreme necessity… Any kind of light-mindedness in proved Skobelev's foresight: after the very difficult crossing there was not one case of frostthis respect is unforgivable… Black stains are left upon kings and emperors by wars undertaken out of ambition, rapaciousness or dynastic bite in his command. And the whole of the interests,” wrote Mikhail Skobelev, whom many called “the poet of war”. Russian army later went over to kitbags. It will come as no surprise to learn that in the fighting at Sheinovo his men were in good form: it was the blows struck by the vanguard commanded by Skobelev that forced the Turks to surrender. After the victory at Sheinovo, Skobelev was appointed head of the vanguard of the Russian army that was marching on Adrianople (Edirne). His troops moved with fantastic speed: the enemy simply had no time
«Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней, крайней необходимости... Никакое легкомыслие в этом случае непростительно... Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов» — так писал Михаил Скобелев, которого многие называли «поэтом войны».
Слева. «Заседание в квартире генерала Игнатьева в Сан-Стефано во время заключения мира». Гравюра М. Рашевского по рисунку I. L. N.
Left. A Conference in General Ignatyev's Apartment in San Stefano during the Conclusion of a Peace Treaty. Engraving by M. Rashevsky after a drawing by “ILN”.
of fate: valour
Л иния жизни: доблесть / l ine
«Кончина генерал-адъютанта М. Д. Скобелева. Погребение тела „Белого генерала“ в церкви села Спасского Рязанской губернии». Газетная иллюстрация. Казалось, семью Скобелевых преследует безжалостный рок: в декабре 1879 года внезапно заболел и скончался отец прославленного полководца Дмитрий Иванович; спустя несколько месяцев от руки грабителя погибла мать Ольга Николаевна (урожденная Полтавцева).
64
The Death of Adjutant General M.D. Skobelev. The interment of the “White General” in the village church of Spasskoye in Riazan province. Newspaper illustration. The Skobelev family seemed to be persecuted by merciless fate: in December 1879 the heroic commander's father, Dmitry Ivanovich, fell suddenly ill and died; a few months later his mother, Olga Nikolayevna (née Poltavtseva), was killed by a burglar.
области. Текинцам оказывала военную помощь Англия в надежде воспрепятствовать усилению российского влияния в этой области. Кто, как не Скобелев, мог справиться с этой задачей? Средства на этот поход отпустили из казны немалые, и генерал сразу же распорядился начать строительство Закаспий-
ской железной дороги для переброски войск через пустыню. Прокладка полотна велась небывалыми для того времени темпами — больше версты в день, и в декабре 1880 года отряд Скобелева численностью тринадцать тысяч человек уже подошел к Геок-Тепе, главной крепости текинцев. За ее стенами укрылось почти все население
to prepare defences and surrendered wellfortified positions practically without a fight. Skobelev required only a week to reach Adrianople and take the city. Another week and his soldiers were already at San Stefano, literally outside the walls of Constantinople. It seemed as if the long-treasured Russian dream of liberating “Tsargrad” from Muslim rule was closer than ever to being accomplished. All Skobelev and his men needed was the order and Constantinople would have been taken that same day. But diplomatic factors interfered — Britain and Austria-Hungary put extreme pressure on Russia, threatening to enter the war on the Turkish side. Alexander II understood the realities, remarking to his generals that “Constantinople means a new war.” The Emperor knew that his country's resources were too strained to stand up to two great powers. Soon a peace treaty was signed in San Stefano.
received a new posting — this time from the Emperor personally! — to Turkistan. He was to fight against the Tekke, the most belligerent Turkmen tribe that had carried out raids on the peaceful inhabitants of the Transcaspian region. Who if not Skobelev could accomplish that mission? The treasury provided considerable funds for the campaign and the General immediately ordered work to start on the Transcaspian Railway to transport troops across the desert. The tracks were laid at an unprecedented pace for the time — over a verst per day, and in December 1880 Skobelev's force of 13,000 men was already closing on Geok-Tepe, the main Tekke fortress. Almost the entire population of the Akhal-Tekke oasis had taken refuge behind its walls — over 30,000 people. The besieged fought with fanatical stubbornness, but they could not resist regular forces. On 12 January the fortress fell and its defenders fled. But that victory, which brought Skobelev yet more decorations and the rank of full general, was overshadowed by the deaths of his mother and father. The assassination of Alexander II could have led to a fall from
The Final Exploit Peace descended on the Balkans, a peace bought with considerable quantities of Russian blood, and Mikhail Skobelev
65
Ахалтекинского оазиса — более тридцати тысяч человек. Осажденные сражались с фанатичным упорством, но противостоять регулярным войскам они не могли: 12 января крепость пала, а ее защитники бежали… Впрочем, эта победа, которая принесла Скобелеву и очередные награды, и чин генерала от инфантерии, была омрачена смертью отца и матери. Кроме того, гибель Александра II могла обернуться для народного героя опалой… Некоторые приближенные нашептывали будущему императору, что Скобелев «метит в Наполеоны», а кто-то распустил слух, что на коронации случится переворот и взойдет на престол генерал под именем Михаила III. Надо признать, что генерал сам давал множество поводов для всяческих пересудов: публично произносил речи, повергавшие в ужас дипломатов, вел весьма смелые разговоры, встречался с бывшими министрами… Мечтой Скобелева было объединение славянских народов — для противодействия агрессии с Запада, и прежде всего со стороны милитаристски настроенной Германии. Но прославить свое имя в политике Скобелеву так и не довелось. В 1882 году Россию потрясло известие о его внезапной смерти. После вскрытия медики вынесли вердикт: «Паралич сердца». Однако этому объяснению никто не поверил: все были уверены в могучем здоровье
генерала, которому еще не исполнилось и сорока лет… Страну захлестнула волна догадок и слухов. В старой церкви села Спасского рядом с могилами отца и матери лег последний из Скобелевых. Гроб утопал в цветах и венках. На одном из них, от Академии Генерального штаба, была надпись: «Герою Скобелеву, полководцу, Суворову равному».
favour for the popular hero. Some close associates whispered in future emperor Alexander III's ear that Skobelev had “Napoleonic aspirations” and someone put about the rumour that a coup would take place at the coronation with the General taking the throne as Mikhail III. It has to be admitted that Skobelev himself gave much cause for such talk: he made public pronouncements that horrified diplomats, held very bold conversations, met with former ministers… The General's dream was to unite the Slav peoples in order to resist aggression from the West, first and foremost a militaristic Germany. But Skobelev was not destined to make his name illustrious in politics. Soon Russia was staggered by the news of his sudden death. After an autopsy the doctors gave the verdict “paralysis of the heart”. But no-one believed that explanation: the whole of Russia was convinced of the vigorous health of a man who had still not reached the age of forty. A wave of rumour and conjecture swept the country. The last of the Skobelevs was laid to rest in the old church of Spasskoye village,
«Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный... Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, то есть люди ему верят и ему следуют... Теперь время критическое для Вас лично, теперь или никогда Вы привлечете к себе и на свою сторону лучшие силы России, людей, способных не только говорить, но самое главное — способных действовать в решительные минуты... Тем драгоценнее теперь человек, который показал, что имеет волю и разум и умеет действовать: ах, этих людей так немного», — писал Константин Победоносцев Александру III.
В 1912 году в центре Москвы, на Тверской площади, был воздвигнут памятник легендарному генералу, средства на который собирали по всей России. Из 27 проектов, представленных на конкурс, комиссия выбрала работу скульптора-любителя, отставного подполковника Петра Самонова. В 1918 году памятник был снесен после принятия декрета «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг», инициатором которого выступил Владимир Ленин. In 1912 a monument to the already legendary general was set up on Tver Boulevard in the centre of Moscow, funded by donations from across Russia. Of the 27 designs entered for the competition, the committee chose a work by an amateur sculptor, retired Lieutenant Colonel Piotr Samonov. In 1918 the memorial was demolished in keeping with the decree on the removal of monuments erected in honour of the tsars and their servants that was issued on Lenin's initiative.
“Even if he is an unprincipled fellow, as is being said… Skobelev has, I say once again, become a great force and acquired tremendous moral influence over the masses. That is to say people believe in him and will follow him… Now the moment is critical for you personally: now or never will you attract to yourself and to your side Russia's best forces — people capable not only of talk, but most importantly, capable of acting at decisive moments… All the more precious now is a man who has demonstrated that he has will and intelligence and knows how to act: oh how few such people there are,” the éminence grise Konstantin Pobedonostsev wrote to Alexander III. alongside the graves of his father and mother. The coffin was submerged in flowers and wreathes. One of them, from the General Staff Academy, bore the words “To the hero Skobelev, a general the equal of Suvorov”.
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
«Битва при Нанси». С картины Эжена Делакруа. 1831 год. Коммин в своих «Мемуарах» изобразил графа де Кампобассо предателем и главным виновником поражения Карла Смелого в этом сражении. Однако современники Коммина не считали Кампобассо предателем: ведь он перешел на службу к герцогу Лотарингскому, своему законному сеньору, к тому же с согласия Карла Смелого. Коммин обвинял Кампобассо лишь для того, чтобы скрыть в тени этих обвинений собственную измену герцогу. Справа внизу. Филипп де Коммин. Cкульптура работы Эжена Луи Лекена. 1853 год.
The Battle of Nancy. From a painting by Eugène Delacroix. 1831. In his Mémoires Commynes depicted the Count de Campobasso as a traitor and the chief architect of Charles the Bold's defeat in that battle. Contemporaries, however, did not consider Campobasso a traitor: he had gone over to service with the Duke of Lorraine, his legitimate overlord, and with Charles's consent moreover. Commynes accused Campobasso only in order to cast a veil over his own betrayal of the Duke. Bottom right. Philippe de Commynes. Sculpture by Eugène Louis Lequesne. 1853.
Дмитрий КОПЕЛЕВ / by Dmitry KOPELEV
67
66
Рыцарь плаща и пера an artful knight
История Бургундского герцогства пронизана кровавыми сражениями — может быть, потому, что окончательно сформировалось оно в разгар Столетней войны. В 1356 году, во время решающей битвы при Пуатье, младший сын Иоанна II Доброго, четырнадцатилетний Филипп, бросился на подмогу отцу. Огромной секирой французский король наносил беспощадные удары окружившим его врагам. Филипп, с мечом в руках, прикрывал короля щитом. В награду он заслужил прозвище Храбрый и стал первым герцогом Бургундским из династии Валуа. Его правнуку Карлу Смелому суждено было стать четвертым из этой династии и последним из герцогов Бургундских. Этот бесстрашный воитель всю жизнь провел на полях сражений и пал в январе 1477 года под Нанси, где бился со швейцарцами. На глазах у растерявшихся телохранителей его конь поскользнулся на льду и наездник, вылетев из седла, исчез в гуще схватки. Труп нашли только под утро. Опознать Карла Смелого смогли не сразу: тело вмерзло в ледовую корку, голова герцога была изуродована ударом алебарды. Так прекратило существование Бургундское герцогство, одно из самых удивительных государств средневековья.
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
68
The history of the Duchy of Burgundy is full of bloody battles — perhaps because it was formed at the height of the Hundred Years' War. In 1356, during the crucial Battle of Poitiers, 14-year-old Philip, the youngest son of King John II, rushed to the aid of his father. The French King struck out ruthlessly at the enemies around him with an enormous battle-axe. Philip, sword in hand, covered his father with his shield. In reward he was given the by-name “the Bold” and became the first Valois Duke of Burgundy. His great-grandson, Charles the Bold, was destined to be the fourth and last of the Valois dukes. That fearless warrior spent his whole life in battle and died in January 1477 outside Nancy while fighting against the Swiss. Before the eyes of his confused bodyguards, Charles's horse slipped on the ice and its rider flew from the saddle and was lost in the thick of the melee. They found his body only at first light. Charles was not immediately recognisable: the corpse was covered in a crust of ice; the Duke's head was disfigured by a blow from a halberd. That is how the Duchy of Burgundy, one of the most astonishing states of the Middle Ages, passed out of existence. Many contemporaries allotted the blame
for the defeat to one of Charles's generals, the Neapolitan condottiere Nicola di Monforte, count de Campobasso. On the eve of the battle Campobasso defected, although the Duke trusted him more than anyone else in the whole Burgundian army. Among the Neapolitan's fervent accusers was Philippe de Commynes, one of Louis XI of France's high officials. He later described in his memoirs the way the “dishonest Count” embarked on treachery, how he wrapped the Duke in a web of intrigue and plotted his murder. But Commynes himself, when the news of Charles the Bold's death ar-
Виновником поражения многие современники сочли одного из военачальников Карла Смелого, неаполитанского кондотьера Никола де Монфора, графа де Кампобассо. Накануне битвы Кампобассо дезертировал, а между тем никому во всей бургундской армии герцог не доверял больше, чем ему. Ярым обличителем неаполитанца был и вельможа Людовика XI Филипп де Коммин, который впоследствии описал в своих мемуарах, как «бессовестный граф» встал на путь измены, как он опутывал герцога сетью интриг и готовил его убийство. Однако сам де Коммин, получив известие о смерти Карла Смелого, поспешил привести к покорности бургундские земли и всем, готовым добровольно сдать Людовику XI свои города и замки, обещал щедрое возна-
граждение. Вассалы покойного герцога с трудом сдерживали негодование — ведь они прекрасно помнили, сколь многим был обязан де Коммин их государю.
Иллюзии юности
69 rived, hastened to subdue the Burgundian lands and promised generous rewards to all those prepared to voluntarily surrender their towns and castles to the French King. The late Duke's vassals could barely restrain their indignation — they remembered full well how much Commynes was indebted to their former lord.
The Illusions of Youth Philippe de Commynes was born into the venerable Flemish Van den Clyte clan. It was a long-established family tradition for the Van den Clytes to serve at the court of the Count of Flanders, and later the Dukes of Burgundy, when they became rulers of much of the Low Countries. The boy was born in 1447 in the castle of Renescure. His father, Colard van den Clyte, was an influential figure at the court of Philip the Fair, who awarded him the Order of the Golden Fleece. The Duke also showed Van den Clyte his favour by becoming godfather to his vassal's new-born son, who was in turn
«Труп Карла Смелого, найденный на поле битвы при Нанси». С картины Франсуа Никола Огюстена Фейен-Перрена. Музей Нанси. 1865 год. Карл Смелый, сын Филиппа Доброго, двенадцати дней от роду был посвящен в рыцари ордена Золотого Руна. Герцогом Бургундским он стал по смерти своего отца, в 1467 году, а до этого носил титул графа де Шароле. The Corpse of Charles the Bold Found after the Battle of Nancy. From an 1865 painting by Augustin FeyenPerrin. Musée des BeauxArts Nancy. Charles the Bold, son of Philip the Fair, was initiated into the knightly Order of the Golden Fleece at the age of twelve days. He became Duke of Burgundy after his father's death in 1467. Before that he bore the title of Count of Charolais.
Филипп де Коммин происходил из древнего фламандского рода ван ден Клитов. Издавна члены этой фамилии по семейной традиции служили при дворе графов Фландрских, а потом бургундских герцогов, когда те завладели фландрскими землями. Мальчик родился в 1447 году в замке Ренескюр. Его отец, Колар ван ден Клит, был влиятельным человеком при дворе Филиппа Доброго, который пожаловал ему орден Золотого Руна. Герцог так благоволил ван ден Клиту, что собственноручно принял от купели его новорожденного сына, названного в его честь Филиппом. В приданое бабушки мальчика Жанны де Вазьер входило маленькое поместье Коммин на реке Лис — так он сделался Коммином. Замок достался его дяде, однако родовое прозвание Коммин навсегда сохранил за собой и именно так подписывал все письма и донесения. В Бургундии же и во Франции Коммина именовали, соответственно, сиром де Ренескюром и сиром д'Аржантоном — по названиям принадлежавших ему поместий. В шесть лет Филипп осиротел и воспитывался в доме двоюродного брата Жана де Коммина. Он научился держаться в
седле и управляться с мечом, греческий и латынь так и не одолел, зато мог поддержать беседу на сносном французском. Судьба улыбнулась семнадцатилетнему Коммину в 1464 году: Филипп Добрый, помня о заслугах его отца, определил молодого человека оруженосцем к наследнику герцогства Бургундского, тридцатилетнему графу Шароле. Молодой оруженосец следовал за своим господином повсюду: вместе с ним травил кабанов, прислуживал ему во время пиршеств, наблюдал за порядком в
Слева. Устав ордена Золотого Руна, основанного в 1430 году бургундским герцогом Филиппом Добрым. Девиз ордена: «Pretium Laborum Non Vile» — «Награда не уступает заслуге». На обороте центрального звена цепи был девиз Филиппа: «Non Aliud» — «Иного не желаю». Left. The statutes of the Order of the Golden Fleece, founded in 1430 by Duke Philip the Good of Burgundy. The motto of the order is Pretium Laborum Non Vile — “The reward will not be inferior to the service”.
named in his honour. The dowry of Philip's grandmother, Jeanne de Waziers, had included the small domain of Commynes on the River Lys and his surname came from there. The castle went to his uncle, but Philippe kept the ancestral name and used it when signing all his letters and reports. In Burgundy and in France Commynes was
«Метаморфозы» Овидия. Пергамент. XV век. На единственной миниатюре, украшающей рукопись, изображены: переводчик сочинений Овидия (слева), знатный сеньор (на груди у него — знак ордена Золотого Руна) с супругой. Ovid's Metamorphoses. 15th-century parchment manuscript. The only miniature adorning the manuscript depicts the translator of Ovid's works (left) and a noble (with the badge of the Golden Fleece on his breast) with his wife.
successively referred to as the Sire de Renescure and the Sire d'Argenton, from the names of estates that he owned. Philippe was orphaned at the age of six and grew up in the home of his cousin, Jean de Commynes. Fate smiled upon the 17-year-old in 1464: Philip the Fair, remembering the services of his father, appointed the young man squire to the heir to the Duchy of Burgundy, the 13-year-old Count of Charolais. The young squire followed his lord everywhere: he hunted wild boar with him; served him during feasts, maintained order in his chambers, inspected his sleeping quarters before he retired and sometimes watched over him as he slept. He greatly admired the Count. When he set off with him on his first military campaign against the French, Commynes was sincerely puzzled: “Can there really be anyone in this world who would dare challenge this superlative being?”
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
Филипп III Добрый, герцог Бургундский. Бюст работы Йорга Муската по живописному оригиналу Рогира ван дер Вейдена. Бронза. Около 1500 года. Philip III, the Good, Duke of Burgundy. Bronze bust by Jörg Muscat after a painted original by Rogier van der Weyden. Circa 1500.
дворцовых палатах, перед сном обходил спальные покои своего повелителя, а иногда и охранял его сон. Он восхищался графом. Отправившись с ним в первый военный поход против французов, Коммин искренне недоумевал: «Неужели есть на свете кто-либо, осмеливающийся бросить вызов этому величайшему человеку?» Пройдет семь лет, и эти юношеские иллюзии останутся в прошлом. Пока же он готов был отдать жизнь ради герцога. Такая возможность представилась ему в первой же кампании. При Монлери, в жаркой сече с французами, неустрашимый граф Шароле, командовавший правым флангом бургундской армии, получил сильнейший удар в горло, так что отскочила защитная шейная пластина, — Коммин рванулся к нему. Обоих ждала неминуемая гибель, и оба спаслись чудом.
70
Вовремя подоспела подмога, и натиск противника удалось отбить. В 1467 году, после смерти своего отца Филиппа Доброго, граф Шароле стал герцогом Бургундским, а для Коммина закончилась пора ученичества: его посвятили в рыцари. Он получил должность камергера и отвечал теперь за порядок в дворцовых покоях. Лучшего, казалось, нельзя было и желать…
Above. “January”, detail of a miniature from the Très Riches Heures du Duc de Berry, executed by the brothers Herman, Jean and Paul Limbourg for Jean de France, duc de Berry. 1413—16.
In 1467, after the death of his father, the Count of Charolais became Duke Charles I of Burgundy and Commynes apprenticeship was over: he was made a knight. He was given the post of chamberlain and was responsible for order in the ducal palace. He could, it seemed, want for nothing more.
The secret seal of Charles the Bold incorporating his coat-of-arms. Brussels. 1474.
Изнанка бургундского двора Состоя при Карле Смелом, Коммин не чурался литературных занятий и иногда делал какие-то записи, которые спустя много лет помогли ему в работе над знаменитыми «Мемуарами». За пышным декором он еще в молодости разглядел другой мир, где все решали не рыцарские идеалы, а выгода и расчет. Подыгрывая герцогу, многие придворные в действительности домогались высокого жалованья, рент, пенсий, наместничеств. Несколько лет камергерской службы преподали Коммину хороший урок. Иными глазами он теперь смотрел и на своего сюзерена. Все чаще Коммин сравнивал Карла Смелого с его отцом. «Великий герцог Запада» Филипп Добрый слыл осторожным и дальновидным политиком. Воевать открыто этот утонченный сибарит не любил — предпочитал терпеливо дожидаться нужного часа. Обладая несметными богатствами, он сорил деньгами, предавался радо-
The Underside of the Burgundian Court
Выше. «Январь» — фрагмент миниатюры из «Великолепного часослова герцога Беррийского», выполненного братьями Полем, Жаном и Эрманом Лимбургами по заказу Жана I Великолепного, герцога Беррийского. 1413—1416 годы.
Секретная печать Карла Смелого с изображением его герба. Брюссель. 1474 год.
While serving Charles the Bold, Commynes also engaged in literary activities and now and again made notes that many years later helped him when he was writing his famous Mémoires. Even as a young man he saw through the opulent surface to another world where matters were decided not by knightly ideals but by calculation and advantage. While playing up to the Duke, many courtiers were in reality only seeking high salaries, rents, pensions or posts. A few years as chamberlain taught Commynes much. He came to regard his suzerain with different eyes as well. With increasing frequency Commynes compared Charles the Bold with his father. Philip the Good, the “Great Duke of the West”, had a reputation as a cautious, farsighted statesman. That refined sybarite disliked open warfare, preferring to wait patientКубок Филиппа Доброго, герцога Бургундского. Сделанный из горного хрусталя, кубок украшен алмазами, рубинами и жемчугом. 1453—1467 годы.
Goblet of Philip the Good, Duke of Burgundy. The rock-crystal cup is decorated with diamonds, rubies and pearls. 1453—67.
Справа. Миниатюра из военного устава. Лондон. 1473 год. Карл Смелый изображен в окружении преданных ему офицеров. У ног герцога, на ковре, изображен его личный герб; он же, в окружении золотой цепи ордена Золотого Руна, повторен и в декоративном обрамлении миниатюры (внизу в центре).
71
стям жизни, официально признал семнадцать своих бастардов. В этом герцог Карл мало походил на отца. Любовные приключения его не манили. Он жаждал славы героев — Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря — и желал войти в историю великим королем-рыцарем. Невысокий, широкоплечий, он словно родился в латах и с мечом и копьем, которыми владел как истинный виртуоз. Он презирал опасность, не знал усталости, а во время битвы бросался очертя голову в самое пекло. Ему казалось, что только его участие решит успех сражения. С таким же рвением и столь же неутомимо Карл вникал во все текущие дела при дворе. Герцог самолично проверял счета казначеев, председательствовал в советах, вел судебные заседания. Он строго спрашивал со своих подчиненных, на его
Карл Смелый, герцог Бургундский, с цепью ордена Золотого Руна. Портрет работы неизвестного художника. После 1519 года. Charles the Bold, Duke of Burgundy, with the chain of the Order of the Golden Fleece. Portrait by an unknown artist. After 1519.
аудиенциях царили казарменные порядки. В черном или фиолетовом камзоле Карл Смелый восседал на троне, а дворяне часами сидели перед ним на скамьях, каждый согласно чину, боясь шевельнуться. Особой церемонией был обед хозяина, собиравший до тысячи вельмож и сеньоров. После трапезы они проходили мимо принца, который сурово их оглядывал, отмечая
Right. A miniature from military regulations. London. 1473. Charles the Bold is depicted in the company of his loyal officers. The Duke's personal coat-of-arms is depicted on the carpet at his feet. It also features in the surroundings of the gold chain of the Order of the Golden Fleece and is repeated in the miniature's decorative frame (centre bottom).
ly for the right moment. Fabulously wealthy, he threw money around, giving himself up to the pleasures of life. He officially acknowledged seventeen illegitimate children. In that way Duke Charkes bore little resemblance to his father. Amorous adventures held no attraction for him. He thirsted for the martial glory of Alexander the Great, Hannibal or Caesar and wanted to go down in history as a great sovereign knight. Stocky and broadshouldered, he seemed to have been born in armour, wielding a lance and sword, something he did with consummate skill. He scorned danger, was never tired and in battle would rush headlong into the thick of the fight. He believed that his presence alone would decide the outcome of a clash. Charles devoted himself with the same indefatigable fervour to all the affairs of state. The Duke personally checked his treasurers' books, sat in council and conducted trials. He held his subjects strictly to account and his audiences were stringently regulated affairs. Charles was a powder keg of a man: trivial matters could provoke a raging fury in which he stamped his feet and might even strike the offender.
Карла современники никогда не называли Смелым. Филипп де Коммин, к примеру, величал его «Карл Бургундский». Только в XVII веке историки стали отдавать предпочтение прозвищу «Смелый», которое с тех пор закрепилось за герцогом. Contemporaries never called Charles “the Bold”. Philippe de Commynes, for example, referred to him as “Charles of Burgundy”. It was only in the seventeenth century that historians began to give preference for the epithet “le Téméraire” — “the Bold” — that has become firmly associated with him.
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
отсутствующих. Вспыльчивый как порох, Карл по пустякам впадал в бешеную ярость, топал ногами и в запальчивости мог ударить виновного. Коммину тоже довелось испытать на себе, что такое гнев герцога. Однажды, вернувшись с охоты, Карл Смелый потребовал, чтобы Коммин снял с него сапоги. Кислая мина камергера не понравилась герцогу, он вскипел и немедленно решил преподать урок нерадивому придворному. — Сядь-ка сюда, — повелел Карл, указав Коммину на кресло. — Давай я теперь за тобой поухаживаю.
го побережья Нидерландов до Лиона и альпийских предгорий и охватывали территории Фландрии, Артуа, Невера, Шароле, земли на Верхнем Рейне, Голландию, Зеландию и Брабант. Но, несмотря на свое могущество и богатство, бургундские герцоги все равно оставались вассалами по отношению к своим сюзеренам — императору Священной Римской империи и королю Франции. Самолюбивый и гордый, Карл Смелый был готов на все, только бы стать им равным. Ведь принадлежавшие ему земли когда-то составляли ядро империи Карла Великого. По Верденскому трактату 843 года внук Шарлеманя, император франков Лотарь I, создал здесь знаменитое «Срединное королевство», куда наряду с Бургундией
Всеобщее восхищение придворных вызывали и нескончаемые развлечения герцога Беррийского — веселые охоты, рыцарские турниры, спектакли и маскарады. Courtiers were invariably delighted too by the Duc de Berry's endless entertainments — jolly hunts, knightly tournaments, spectacles and masquerades.
Жан Валуа, герцог Беррийский, был третьим сыном французского короля Иоанна II Доброго. Он покровительствовал музыке и изящным искусствам, окружал себя красивыми и редкими вещами, особенно он ценил манускрипты, которые покупал или заказывал известным художникам. «Великолепный часослов» и «Прекрасный часослов» ныне признаны шедеврами средневековой миниатюры. Содрав с ноги камергера сапог, герцог принялся бить им Коммина по голове, из раны хлынула кровь. При дворе после этого посмеивались над незадачливым фламандцем и за глаза называли «Битая башка». Разве мог дворянин забыть о таком унизительном оскорблении? Столь же импульсивно Карл подчас действовал, принимая внешнеполитические решения. Владения Бургундского герцогства простирались от северно-
Фрагменты из «Великолепного часослова герцога Беррийского»: «Май» (выше) и «Декабрь» (слева; на миниатюре изображена дубовая роща вокруг Венсеннского замка). 1413—1416 годы. Details from the Très Riches Heures du duc de Berry: “May” (above) and “December” (left — the miniature shows the oak grove around the Château de Vincennes). 1413—16.
Jean Valois, Duc de Berry, was the third son of King John (Jean) II, the Good, of France. He patronized music and the fine arts, surrounded himself with rare and beautiful objects and especially treasured manuscripts that he bought and commissioned from distinguished artisans. The Très Riches Heures and Belles Heures are now reckoned among the masterpieces of mediaeval miniature-painting. Above right. Falconry — detail of the miniature “May” from the Belles Heures du duc de Berry. 1409—13.
Commynes also got to experience the Duke's anger for himself. Once, after a day out hunting, Charles the Bold asked Commynes to pull his boots off. The Duke did not like sour look on the Chamberlain's face. His blood boiling, he decided to teach
Ниже. «Соколиная охота» — деталь миниатюры «Май» из «Прекрасного часослова герцога Беррийского». 1409—1413 годы.
his negligent courtier a lesson straight away. “Sit down here,” Charles told Commynes, pointing to a chair. “Now let me look after you.” After pulling the boot from his chamberlain's foot, the Duke started beating Commynes about the head with it, causing blood to gush. Courtiers began to poke fun at the hapless Fleming and call him “Tête Bottée” — “Booted Head” behind his back. Could a noble forget such a humiliating insult? Charles sometimes behaved just as impulsively, when deciding foreign affairs. The territory of his duchy extended from the northern coast of the Netherlands to Lyons and the foothills of the Alps and included Flanders, Artois, Nevers, Charolais, lands on the upper Rhine, Holland, Zeeland and Brabant. But despite their power and wealth, the dukes of Burgundy still remained vassals to their sovereign overlords — the Holy Roman Emperor and the King of France. Proud and haughty Charles the Bold was prepared to venture anything to become their equal. The Duke considered France to be the chief obstacle to his success. For almost a
73
входили Нидерланды, Прованс и Италия. Постепенно в голове Карла Смелого вызревал замысел восстановить державу Лотаря. Главным препятствием на своем пути герцог считал Францию. Почти сто лет между бургундской и французской династиями Валуа тянулась открытая вражда, подогреваемая распрями, ненавистью и жаждой мести за былые унижения. Карл всеми силами поощрял врагов королевства бороться против Парижа. В сложной дипломатической игре ему оказался очень полезен такой осторожный советник, как Коммин. Герцог неоднократно поручал своему молодому советнику секретные миссии. Коммин ездил в Испанию, Бретань, Англию. Всюду, где появлялся
Маргарита Йоркская. Скульптура работы неизвестного мастера. Маргарита, третья жена Карла Смелого, пережила его почти на тридцать лет. Margaret of York. Sculpture by an unknown sculptor. The third wife of Charles the Bold, Margaret outlived him by almost thirty years.
Когда Карл в 1468 году сочетался браком с сестрой английского короля Маргаритой Йоркской, торжества в городе Брюгге продолжались несколько дней и завершились рыцарским турниром. Среди доблестных рыцарей, преломивших копье в поединках за прекрасную принцессу, был и де Коммин. Всерьез ли Коммин увлекался этой рыцарской бутафорией? Судя по «Мемуарам», которые он, на склоне лет, будет диктовать своему секретарю, — не без доли иронии. В них он предстает человеком трезвого ума, беспристрастным хроникером. Справа и ниже. Поединки между прославленными и именитыми рыцарями на турнире. Французские миниатюры. После 1446 года.
When Charles married Margaret of York, the sister of the English king, in 1468, the celebrations in Bruges lasted several days and ended with a knightly tournament. Among the valorous knights who broke lances in single combat for the beautiful princess was Commynes. Was Commynes really interested in this knightly show? Judging by the Memoires that he dictated to his secretary in old age, he took it with a pinch of salt. In his famous work he comes across as a soberminded man, a dispassionate chronicler. Left and above. Combat between renowned and illustrious knights at a tournament. French miniatures. After 1446.
century there had been open hostility between the Burgundian and French Valois dynasties, fuelled by disputes, hatred and a thirst for revenge for past insults. Charles did all he could to encourage the enemies of the kingdom to take up arms against Paris. In a complex diplomatic game a cautious advisor like Commynes was very useful to him. More than once the Duke entrusted his young counsellor with secret missions. Commynes travelled to Spain, Brittany and England. Wherever the artful envoy appeared people began talking, first in whispers, then aloud, of war against Louis XI. ` The Meeting in Peronne
Unprepossessing to look at, the King of France was a dangerous opponent to any of his many enemies. He has gone down in history as a far-sighted, calculating politician
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
74
этот искусный дипломат, сначала шепотом, а потом во весь голос начинали говорить о войне с Людовиком XI.
Свидание в Перонне
нял добрые отношения с бургундскими соседями. Однако былая дружба скоро сменилась противостоянием и враждой. У короля выработались свои правила политической игры. Никому не доверяя,
Невзрачный с виду король Франции для любого из своих многочисленных врагов был опасным противником. Он вошел в историю как дальновидный и расчетливый политик, сумевший объединить разрозненные феодальные земли. Ради этого лицемерный король часто шел на обман, прибегал к подкупу, умело стравливал своих врагов и не скупился на обещания. Никто так, как он, не умел скрыть свои подлинные намерения и под маской радушия и доброжелательности нанести смертельный удар. Не зря за ним закрепилось прозвище «Всемирный Паук». Он и впрямь сплел из международных отношений запутанную паутину, задушив в ней многих недругов. В обширном списке его врагов Карл Смелый занимал особое место — ведь король давно положил глаз на бургундские земли. В 1456 году, когда тридцатитрехлетний Людовик был еще дофином, он после ссоры с отцом, королем Карлом VII, бежал в Бургундию, к своему дяде Филиппу Доброму. Там его приняли тепло, и за пять лет изгнания Людовик даже сдружился с Карлом. Во Францию он вернулся, когда Карл VII умер. Взойдя на престол, Людовик какое-то время еще сохра-
Людовик XI предпочитал всем ему обязанных слепых исполнителей, которые будут «верно служить» и которых легко держать в узде. Нужных людей король покупал, жалуя подарки, награды, земли. Он требовал от своих советников изворотливости, хитрости, умения отвечать на ложь еще большей ложью. Этот лицемер был прекрасно осведомлен обо
who managed to unite a disparate set of feudal lands. To that end the hypocritical King often resorted to deceit and bribery, skilfully set his foes against each other and made empty promises. It is not for nothing that he was nicknamed “the Universal Spider”. He did indeed weave a confused web from international relations, ensnaring many an adversary in it. In the long list of his enemies Charles the Bold occupied first place — the King had long since had an eye on the Burgundian lands. This crowned hypocrite was excellently informed about the doings of the court in Dijon and had heard much about Commynes's talents. They first met in October 1468 in the old Burgundian castle of Péronne, to which Charles had invited Louis to discuss the terms of a peace treaty. Louis decided to accept the Duke's invitation and attend the meeting, although many of his retinue advised against it. For some reason the circumspect King considered the Duke's word sufficient guarantee of his safety, but soon he was informed that the Burgundian army had been brought up to the town and closed all the roads.
The negotiations dragged on as each of the parties tried to obtain the best possible conditions for it. Unexpectedly a messenger galloped into Péronne from Flanders. He brought news that the citizens of Liège had revolted against the Burgundians and slaughtered the Duke's supporters. Those that escaped claimed that the rebels had killed the Bishop of Liège, who was the Duke's cousin, and that all their actions were directed by French masterminds. The hot-tempered Charles saw red: that meant that Louis had turned up for the talks to lull his vigilance, while he himself was hatching perfidious schemes! Charles's first thought was to take vengeance on the treacherous deceiver. He ordered the castle gates to be closed and guarded by a large body of men. Caught in a trap, Louis did not sleep the entire night. His gaze was involuntarily drawn to a gloomy edifice looming over the castle — Count Gilbert's Tower. Five centuries before, in 923, King Charles the Simple, deposed by his barons, had been imprisoned in a dungeon of that keep. Could history be going to repeat itself?
Замок Перонн в Бургундии. Современный вид. The Castle of Péronne in Burgundy. Present-day view.
75
всем, что происходило при бургундском дворе, и давно прослышал о талантах Коммина. Впервые они встретились в октябре 1468 года в старинном бургундском замке Перонн, куда Карл Смелый пригласил Людовика XI обсудить условия мирного договора. Людовик решил принять приглашение герцога и отправился на «пероннское свидание», хотя многие приближенные предостерегали его от этого шага. Почему-то осторожный король счел слово герцога достаточной гарантией безопасности, но вскоре узнал, что бургундская армия подошла к городу и перекрыла все дороги. Переговоры затянулись: каждая из сторон пыталась выговорить для себя наилучшие условия мира. Неожиданно из Фландрии в Перонн прискакал гонец. Он привез известие о том, что жители Льежа подняли мятеж против бургундцев и перебили сторонников герцога. Беглецы уверяли, что бунтовщики убили родственника герцога епископа Льежского и что всеми их действиями руководили королевские подстрекатели. Вспыльчивый Карл пришел в ярость: значит, Людовик явился на переговоры, чтобы усыпить его бдительность, а сам втайне вынашивал коварные планы! Первой мыслью Карла было отомстить вероломному обманщику. По его приказу ворота в замке закрыли и выставили возле них многочисленную охрану.
Оказавшийся в западне Людовик всю ночь не смыкал глаз. Его взгляд невольно устремлялся на высившуюся над замком мрачную громаду — башню графа Гилберта. Пять веков назад, в 923 году, в темницу этого донжона был брошен король Карл Простоватый, низложенный своими вельможами. Неужели история повторится? Карл тоже не мог уснуть. Коммин не отходил от него ни на минуту. Герцог метался по спальне, разбрасывал мебель, бормотал бессвязные угрозы. «Если бы в этот час среди нас… нашелся бы такой, кто посоветовал отомстить королю, то он бы так и поступил и по меньшей мере заключил бы короля в большую башню. Но, кроме меня, — вспоминал Коммин, — его речи слышали только два камердинера… Мы не стали распалять его чувств, но, сколь могли, успокоили его».
Когда гнев герцога утих, переговоры продолжились, только теперь монархи вели их через посредников. Загнанный в угол, Людовик XI пытался любыми средствами узнать о замыслах Карла. Он не скупился на обещания и щедрой рукой раздавал деньги всем тем, кто мог повлиять на строптивого герцога. Привезенные им в Перонн увесистые мешки с золотыми экю убавлялись в весе. Со стороны Карла Смелого, в числе прочих, переговоры продолжал вести Коммин. Он не раз приходил
Charles's foreign policy was directed towards expanding his realm. He dreamt of making Burgundy a kingdom and even of becoming emperor of the Holy Roman Empire. But those dreams were not destined to be realized…
Статуя Карла Смелого украшает францисканскую церковь Хофкирхе в городе Инсбрук (Австрия). 1563 год. Храм, предназначавшийся для погребения Максимилиана I, строился как мавзолей. Императора похоронили в другом месте, но остался саркофаг, который окружают бронзовые статуи родственников и предков Максимилиана, отлитые по эскизам Альбрехта Дюрера и других художников.
This church was constructed as a mausoleum, a burial place for Maximilian I. The Emperor was buried elsewhere, but the empty tomb remains, surrounded by statues of Maximilian's relatives and ancestors that were cast to designs by Albrecht Dürer and other leading artists.
King Charles VII, the Victorious, of France, father of Louis XI. Portrait by H. Jean Fouquet. 1450—53.
В паутине интриг
Внешняя политика Карла Смелого была направлена на расширение герцогства Бургундия. Он мечтал сделать Бургундию королевством и даже стать императором Священной Римской империи. Однако этой мечте не суждено было сбыться…
Left. A statue of Charles the Bold adorns the Franciscan Hofkirche in Innsbruck, Austria. 1563.
Король Франции Карл VII Победоносный, отец Людовика XI. Портрет работы Жана Фуке. 1450—1453 годы.
Charles could not sleep either. Commynes did not leave him alone for a minute. The Duke paced about his bedchamber, throwing furniture and muttering incoherent threats. “If at that moment there had been one among us who advised taking vengeance on the King, he would have done so and at the very least incarcerated the King in the great tower,” Commynes recollected. “But beside me his speeches were heard only by two valets… We did not seek to inflame his feelings, but calmed him as best we could.”
In a Web of Intrigue When the Duke's rage had cooled, the talks continued. Only now the monarchs conducted them through intermediaries. With his back against the wall, Louis tried to discover Charles's intentions by any means available. He did not stint on promises and
Статуя Людовика XI возле здания Почтамта в Бурже — городе, где король родился.
The statue of Louis XI by the post office in Bourges, the city where he was born.
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
в комнату короля, где они вели долгие беседы и, по-видимому, скоро нашли общий язык. Через два дня Людовик XI досконально знал о планах герцога. Карл Смелый рассчитывал заставить короля заключить позорный мир и передать в удел Карлу Французскому (младшему брату Людовика) провинции Шампань и Бри. Он также хотел настоять, чтобы король после подписания мира отправился вместе с ним в карательную экспедицию против Льежа. Свои требования Карл намеревался изложить при личной встрече, явившись к королю неожиданно, чтобы застать того врасплох. Разве мог он представить, что обо всех его планах Людовику доносит Коммин? «У короля был друг, — напишет он в «Мемуарах», — который его предупредил обо всем и убедил, что если он примет эти
Louis XI did not trust people and expected no good from them. For animals, however, he had a genuine affection. The King had a menagerie created and servants brought him wild and domesticated animals from different parts of the world: hunting hounds, mules, elks and even jackals. Mediaeval miniature by an unknown artist.
Король остерегался Парижа и предпочитал неприступные замки на Шере и Луаре, особенно Плесси-ле-Тур, окруженный со всех сторон зубчатыми стенами и глубокими рвами. День и ночь, сменяя друг друга, несколько десятков арбалетчиков стояли на стенах замка в дозоре. В лесу, на подступах к Плесси-ле-Тур, на каждом шагу попадались волчьи ямы и ловушки с ножами-секачами, а на деревьях были устроены специальные площадки, откуда скрытые от посторонних глаз лучники посылали смертоносные стрелы в любого, кто осмеливался приблизиться к королевскому «гнезду». Людовик XI всю жизнь боялся наемных убийц и переодетых лазутчиков. Он подозревал в черных замыслах всех, кто его окружал, особенно — неприметных галантерейщиков, придворных поваров, аптекарей, способных подмешать смертоносную отраву в еду и лекарственные снадобья.
76
Плесси-ле-Тур — замок близ Тура, излюбленная резиденция короля, где он и скончался в 1483 году. Современная фотография.
Plessis-lès-Tours, the castle near Tours that was King Louis XI's favourite residence, where he died in 1483. Present-day view.
generously handed money to anyone who could influence the obstinate Duke. The heavy sacks of gold écus that he had brought to Péronne grew considerably lighter. On Charles's side Commynes was among those who continued to conduct the negotiations.
два условия, то беды не будет, а если нет, то навлечет на себя такие несчастья, что хуже и быть не может». Подготовившись к визиту герцога, Людовик согласился на все его условия. Он подписал унизительный мир и на кресте Карла Великого поклялся соблюдать его. Только много ли стоили эти клятвы? Дальше совместного штурма Льежа дело не пошло, а война между Францией и Бургундией спустя полтора года возобновилась. В мае 1472 года Карл Французский, с которым герцог связывал многие надежды, внезапно умер. Карл Смелый открыто обвинил короля в том, что он отравил своего младшего брата, и бросил грозную бургундскую армию на захват Нормандии. Но наступление бургундцев провалилось, и герцог был вынужден заключить перемирие. Полный успех короля ознаменовался и переходом на его сторону двадцатипятилетнего Коммина.
Людовик XI не доверял людям, от них он не ожидал ничего хорошего. Другое дело — животные, к ним он питал настоящую страсть. Король обзавелся зверинцем, и слуги привозили ему домашних и диких животных из разных стран мира: гончих и борзых собак, мулов, лошадей, лосей и даже шакалов. Средневековая миниатюра неизвестного художника.
The King was wary of Paris and preferred impregnable castles on the Cher and Loitre, especially Plessis-lès-Tours that was surrounded on all sides by crenellated walls and deep moats. Day and night dozens of crossbowmen kept watch in shifts from the walls of the castle. The woods on the approaches to the castle were full of pitfalls and traps armed with knives and blades, while the trees contained specially constructed hides from which concealed archers could shoot deadly arrows at anyone who dared to approach the royal fastness. Throughout his whole life Louis feared hired assassins and spies in disguise. He suspected all those around him of underhand plots, especially the inconspicuous outfitters, court cooks and apothecaries capable of slipping poison into food or medications. He came more than once to the King's room, where the two held long conversations and, evidently, soon found a common language. Within two days Louis XI knew all about the Duke's plans. Charles the Bold reckoned on forcing the King to conclude a
Филипп де Коммин. Гравюра Миньера по рисунку Пьера Шасла. Возможно, Коммин терзался муками совести и пытался переложить ответственность за предательство на графа де Кампобассо. Но ведь и сам Карл Смелый пошел войной против своего сюзерена, показав не лучший пример своим вассалам…
77
Philippe de Commynes. Engraving by Migneret after a drawing by Pierre Chasselat. Perhaps Commynes troubled conscience prompted him to try to put the blame for treachery on the Count de Campobasso. But Charles the Bold himself waged war against his overlord — not the best example to set for his vassals.
shameful peace in which Charles of France (Louis younger brother) would be given the provinces of Champagne and Brie as an appanage. He also wanted to insist that after the signing of the treaty the King would join him in a punitive expedition against Liège. Charles intended to present his demands at a face-to-face meeting after appearing before the King unexpectedly to catch him off his guard. He could hardly have imagined that Commynes would inform Louis of all his plans. “The King had a friend,” Commynes wrote in his Mémoires, “who warned him of everything and convinced him that if he accepted those two conditions nothing bad would happen, but if not, he would bring down such misfortunes upon himself that there could be no worse.” Prepared for the
Однако вряд ли расчетливый камергер герцога принял это решение внезапно. За год до побега Коммин был отправлен с поручением герцога к кастильскому королю. Он выбрал кружной путь через Бретань и заехал в Тур. Здесь у него состоялась встреча с доверенными людьми Людовика XI, которые обещали ему солидный пенсион и в местной купеческой конторе положили на его имя шесть тысяч ливров. Король встретил перебежчика радушно и не поскупился на дары: Коммин получил две тысячи ливров, ежегодный пенсион в шесть тысяч, княжество Тальмон и несколько поместий в Пуату, Берри и Анжу. В январе 1473 года Людовик XI сосватал ему мадемуазель Элен де Шамб, одну из самых богатых девиц в королевстве — в приданое за ней Коммин получил двенадцать владений и баронство Аржантон. Награды лились как из рога изобилия. В июне 1473 года, при осаде Турнэ, Коммин убедил военачальников Карла Смелого отказаться от штурма, за что ему были пожалованы пять тысяч ливров и угодья Шайо неподалеку от Парижа. Людовик XI щедро расплачивался с ценным советником, знавшим всю подноготную бургундской политики. Коммин становился незаменимым. «Он один правит с королем и является всесильным», — доносил миланский посол. Коммин посоветовал королю на время отойти в сторону и не чинить препятствий
Duke's visit, Louis acceded to all his conditions. He signed the humiliating treaty and swore on the cross of Charlemagne to observe it. But were his oaths really worth much? Things did not go beyond the joint storming of Liège and the war between France and Burgundy broke out anew. In May 1472 Charles of France, in whom the Duke had vested many hopes, died suddenly. Charles the Bold openly accused the King of poisoning his younger brother and despatched the formidable Burgundian army to seize Normandy. But the Burgundian attack floundered and the Duke was obliged to conclude a truce. The King's complete triumph was sealed by the defection to his side of the 25-year-old Commynes. The King gave the turncoat a cordial welcome and was liberal in his largesse: Commynes received 2,000 livres, an annual pension of 6,000, the Princedom of Talmond and estates in Poitou, Berrie and Anjou. In January 1473 Louis XI suggested he marry Hélène de Chambes, one of the richest heiresses in the kingdom — in her dowry Commynes received twelve domains and the
of fate: a vassal who broke fealty
П оворот судьбы: вассал, нарушивший клятву / t wist
78
герцогу в его дипломатических демаршах. «Карл не умеет вести тонкую игру, он полезет напролом, наломает дров, — увещевал Людовика его новый фаворит. — Возможные союзники отвернутся от него». Всемирный Паук с готовностью принял такую расстановку сил — ему всегда нравилось плести смертельные сети и готовить удары незаметно. Он затаился: пускай герцог Карл сам заманивает себя в ловушку, а потом, когда никто не будет этого ждать, геройски погибнет от ядра или аркебузного выстрела. А Людовик будет умело направлять такое развитие событий, нащупывая слабые места Карла и предпринимая тайные ходы, подсказанные Коммином, возглавившим его секретную службу. Донесения шпионов Коммина, переодетых монахами и паломниками, стекались отовсюду.
В поисках оправдания Осенью 1473 года император Священной Римской империи Фридрих III и Карл Смелый встретились в городе Трире. Несколько дней они вели переговоры о браке сына Фридриха эрцгерцога Максимилиана и единственной дочери герцога Марии Бургундской. Дело продвигалось успешно, и Карл Смелый уже предвкушал, как император провозгласит его герцогство королевством — таково было обещание будущего свата. Но за день до коронации Карла, ничего не
Baronage of Argenton. Louis generously rewarded a valuable advisor, who knew all the ins and outs of Burgundian politics. Commynes became indispensable. “He alone rules with the King and is all-powerful,” the Milanese ambassador reported. Commynes advised the King to stand aside for a time and not hinder the Duke in his diplomatic manoeuvrings. “Charles does not know how to play subtly. He will rush headlong at things, like a bull in a china shop,” Louis's new favourite assured him. “Potentail allies will turn away from him.” The Universal Spider readily accepted such an arrangement — he always enjoyed weaving deadly nets and preparing strikes in secret. He kept a low profile: let Duke Charles lead himself into the trap and then, when no-one expects it, he will be heroically killed by a cannonball or crossbow bolt. And Louis would skilfully direct the course of events, feeling out Charles's week spots and making covert moves suggested by Commynes, who took charge of his secret service. The reports of Commynes's spies, disguised as monks and pilgrims, came in from every quarter.
объясняя, император прервал переговоры и отбыл из города. Это означало, что Всемирный Паук двинулся в наступление, и теперь он будет наносить честолюбивому гордецу удар за ударом. Следующим шагом короля стало расстройство англо-бургундского союза, затем на герцога ополчились его многочисленные враги, и в первую очередь непобедимые швейцарцы. Роковой час Карла Смелого приближался. Финалом стали сокрушительный разгром при Муртене и Грансоне и гибель Карла, когда он попытался взять реванш в битве при Нанси. Король ликовал — все вышло, как он хотел. Коммин же богател и искал оправдания своему предательству. В «Мемуарах» он пытается учить будущих правителей, как следует управлять, и задается вопросом о том, может ли быть безупречен государь. Карла Смелого он относит к категории «неполных государей», которые
Мария Бургундская — дочь Карла Смелого. Конь Марии вместо попоны покрыт флагом Бургундии. С рисунка неизвестного художника XV века. Maria of Burgundy, the daughter of Charles the Bold. In place of a horsecloth, Maria's mount is covered with a Burgundian flag. From a drawing by an unknown 15th-century artist.
Наследница Карла Смелого Мария Бургундская в 1477 году все же вышла замуж за эрцгерцога Максимилиана Габсбурга и стала именоваться герцогиней Австрийской. Территорию государства Карла Смелого поделили между собой Франция и Священная Римская империя: Франш-Конте (графство Бургундское) и Нидерланды стали владениями Габсбургов, собственно же Бургундия досталась Франции.
79
In Search of Justification In the autumn of 1473 the Holy Roman Emperor Frederick III and Charles the Bold met in the city of Trier. Over several days they negotiated the marriage of Frederick's son, Archduke Maximilian, to the Duke's only daughter, Maria of Burgundy. The meeting went well and Charles was already looking forward to the Emperor proclaiming his duchy a kingdom — which was what his future “in-law” had promised. But a day before Charles's coronation, without any explanation the Emperor broke off the talks
Император Фридрих III и Карл Смелый, герцог Бургундский. Встреча в Трире. С гравюры 1473 года. The Meeting in Trier between Emperor Frederick III and Charles the Bold, Duke of Burgundy. From a 1473 engraving.
Charles the Bold's sole heir, Maria of Burgundy, did nonetheless marry Archduke Maximilian of Hapsburg in 1477 and began to style herself the Duchess of Austria. Charles's realm was divided between France and the Empire: Franche Comté (the county of Burgundy) and the Netherlands went to the Hapsburgs, Burgundy proper fell to France. and left the city. That was a signal that the Universal Spider had gone on the offensive and now he would strike blow after blow upon the arrogant, ambitious Duke. The King's next move was to break apart the Anglo-Burgundian alliance. Then the Duke's numerous enemies ganged up on him, with the invincible Swiss taking the lead role. Charles the Bold's last hour was approaching. The finale was a crushing defeat in the Battle of Grandson and Charles's death when he tried to take revenge at Nancy. The King was exultant: everything had turned out as he wanted. Commynes for his part grew rich and sought justification for his treachery. In his Mémoires he tries to teach future rulers how to rule and asks himself whether a monarch can be irreproachable. He numbered Charles the Bold among the “imperfect monarchs” who lacked common sense, subtlety and a devious mind. “The Lord so reduced his reason,” Commynes wrote, “that he began to disdain the advice of all men, relying solely upon himself. And soon he ened his life pitifully, having destroyed many of his men and his subjects and ruin-
лишены здравомыслия, тонкости и хитрости ума. «Господь… столь умалил его разум, — писал Коммин, — что он стал презирать советы всех людей, полагаясь только на самого себя. И вскоре он горестно закончил жизнь, погубив многих своих людей и подданных и разорив свой дом». Людовик XI в изображении Коммина — идеал правителя. Он проницателен и хладнокровен, не мучается сомнениями, лишен гордыни или честолюбия, легко признает свои ошибки и умело обращает в свою пользу просчеты врагов. Получается, что Коммин, избрав его своим сюзереном, просто сделал правильный выбор и стал служить самому лучшему сеньору. Коммин пережил Людовика XI, который скончался в 1483 году. Наступили новые времена, и к власти пришли новые люди. Коммин терял прежнее влияние на дела, а после участия в заговоре против юного короля Карла VIII оказался в опале: его ждала тюремная камера в одной из железных клеток, устроенных Людовиком XI в Лошском замке, а потом ссылка с разрешением проживать в своих поместьях. Время от времени о нем вспоминали и приглашали ко двору, однако восстановить утраченные позиции Коммину не удалось. Скончался он в 1511 году в замке Аржантон, оставив потомкам свои «Мемуары» и надежду, что «не глупцы и простаки будут развлекаться чтением этих воспоминаний».
ing his house.” Louis XI in Commynes's portrayal is an ideal ruler. He is shrewd and composed, untroubled by doubts, devoid of arrogance or ambition, readily acknowledges his errors and skilfully turns his enemies' miscalculations to his advantage. It follows that in selecting him as his suzerain Commynes simply made the right choice and entered the service of the best monarch. Commynes outlived Louis XI, who died in 1483. New times dawned and new men came to power. Commynes lost his former influence over affairs and after participating in a conspiracy against the young King Charles VIII found himself in disgrace: he was incarcerated in one of the iron cages constructed by Louis XI in the Chateau de Loches and then banished to live on his estates. Form time to time he was remembered and invited to court, but Commynes never managed to re-establish himself there. He died in 1511 at the Chateau d'Argenton, leaving posterity his celebrated work and the hope that “it will not be fools and simpletons that amuse themselves with the reading of these memoirs.”
Изображение Максимилиана I из книги Ганса Сакса «Император». 1538 год. Максимилиан I Габсбург — император Священной Римской империи c 1493 года, прозванный «последним рыцарем», сын императора Фридриха III и Элеоноры Португальской. A depiction of Maximilian I from Hans Sachs's book The Emperor. 1538. Maximilian I of Hapsburg, Holy Roman Emperor from 1493, was nicknamed “the Last Knight”. He was the son of Emperor Frederick III and Eleonor of Portugal.
country that we lost
Страна, которую мы потеряли / t he
80
Ладья бодро резала волну, гребцы, налегая на весла, помогали слабому попутному ветерку. По берегу тянулась бесконечная стена леса. Временами она расступалась, обнажая обгоревшие остовы домов, заросшие бурьяном огороды, и снова смыкалась, словно сглатывая очередное разграбленное городище. — Который день плывем, а вокруг одно разорение, — пробормотал пожилой, с окладистой бородой, торговый с виду человек, перекрестился и повернулся к сидевшему рядом дружиннику: — Когда жилые места-то будут? Тут ладья обогнула мыс, и вдали, над кромкой леса, в лучах вечернего солнца заалели белые стены собора. Дружинник указал туда: — Вон церковь на холме видишь? Все, что Батый оставил от Юрьева. Оттуда еще день пути, — молвил дружинник.
«Луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет»
Сергей ВОРОХОВ / by Sergei VOROKHOV
“The Moon shines calmly down on Belaya Tserkov”
81
The boat cut briskly through the water. The men laid on the oars, helping the slight following breeze. An endless wall of forest stretched along the bank. From time to time it receded, revealing the burnt remnants of houses and gardens overgrown with weeds, then closed up again, as if swallowing up yet another plundered settlement. “We've been sailing for days and seen nothing but destruction,” the elderly man with a bushy beard and the look of a merchant muttered, crossing himself, and turned to the man-at-arms sitting next to him. “When will we see some human habitation?” At that moment the boat came round a headland and in the distance, above the fringe of the forest, the white walls of a cathedral showed red in the rays of the setting sun. “See that church on the hill? That's all that Batu left of Yuryev. From there it's another day's journey.” Слева. С картины Николая Рериха «Легенда». 1923 год. Left. From Nikolai Roerich's 1923 painting Legend.
A Landmark Above the Ros' The ancient town of Yuryev, named in honour of Grand Prince Yaroslav the Wise (whose baptismal name was Yury), was founded in 1032. At that time Kievan Rus' was prey to raids by the Pechenegs and to protect his southern frontiers Yaroslav established a line of fortified watch posts along the River Ros'. That is how Korsun, Boguslav, Stebliv and Volodarev appeared, as well as Yuryev, that soon became the seat of a bishopric. The soaring white-stone walls of St George's Cathedral standing on a hill served
«Маяк» над Росью Древний город Юрьев, названный так в честь Ярослава Мудрого (Юрий — имя, полученное князем при крещении) был основан в 1032 году. Киевскую Русь в то время терзали набегами печенеги, и для защиты южных границ Ярослав заложил вдоль реки Рось линию сторожевых крепостей. Так появились Корсунь, Богуслав, Стеблив, Володарев и Юрьев, который в скором времени стал кафедральным центром Поросской епархии. О епископе Юрьевском Михаиле древнерусские летописи упоминают в 1072 году. Возможно, это был тот самый монах Михаил, что приехал вместе с киевским митрополитом Георгием из Византии и передал преподобному Феодосию Печерскому Устав монахов Студитского монастыря, послуживший основой монастырской жизни на Руси. Высокие белокаменные стены расположенного на горе Свято-Георгиевского собора служили ориентиром идущим через Поросье торговым людям. Впрочем, они же привлекали и кочевников. Город жил в постоянном напряжении, отражая набеги то печенегов, то половцев, а затем и татар. Последним для Юрьева стало нашествие Батыя. В 1242 году город был разрушен до основания, жители — кто убит, кто угнан в полон. Край опустел. И лишь стены белокаменного собора, по-прежнему
as a landmark for traders passing through the Ros' basin. But their presence also attracted the nomads. The city lived in constant stress, repelling raids by the Pechenegs and Cumans, and later by the Tatars too. The attack by Batu, grandson of Genghis Khan, was the last for Yuryev. In 1242 the city was raised to the ground, its inhabitants either slaughtered or driven off as prisoners. But time passed and life returned to the devastated region. A new settlement grew up around the ruins of the cathedral and the resurrected city became known as Bila Tserkva or in Russian Belaya Tserkov — “White Church”.
A Focus of Cossack Revolts In 1362, together with the Principality of Kiev, Bila Tserkva was annexed by Lithuania and two centuries later it became part of the Rzeczpospolita, the Polish-Lithuanian Commonwealth. Very quickly the city with its important strategic position became the site of bloody clashes between Poland and the Ukrainian Cossacks. The endless succession of wars was begun by the Cossack hetman Krishtof Kosinsky, who took Bila Tserkva by
country that we lost
Страна, которую мы потеряли / t he
82
возвышаясь на Росью, указывали дорогу редким путникам. Шло время, жизнь возвращалась в опустошенный край. Вокруг руин собора вновь возникло поселение, и возрожденный город получил имя Белая Церковь.
В котле казацких бунтов В 1362 году Белая Церковь вместе с Киевским княжеством была присоединена к Литве, а спустя два столетия вошла в состав Речи Посполитой. И очень скоро город, имевший выгодное стратегическое положение, стал ареной кровавых столкновений между украинскими казаками и Польшей. Начало бесконечной череде войн положил казацкий гетман Криштоф Косинский, который в 1591 году, взяв приступом Белую Церковь, повесил на воротах замка предводителей польской шляхты. Косинский родился в небольшой деревушке неподалеку от нынешнего города Бреста. О юности его известно крайне мало. По одной из версий, его отца, мелкого шляхтича, убили то ли за отказ принять католичество, то ли желая прибрать к рукам его землю. Криштоф бежал в Запорожскую Сечь, где, выказав отвагу и умелое руководство войском в сражениях с татарами, вскоре стал гетманом. Поводом для восстания против польской шляхты опять стал земельный вопрос. Белоцерковный староста Януш Острожский присвоил себе усадьбу, жалованную
Косинскому за заслуги в войне против татар. Гетман, недолго думая, собрал казаков и повел их на Белую Церковь. Успех восставших всколыхнул местное население. Крестьяне изгоняли из поместий поляков, захватывали земли и имущество, провозглашали себя вольными казаками и уходили в войско Косинского. Вместе с войском росли и амбиции гетмана. Он уже мечтал отторгнуть Поросье от Польши, порушить несправедливую панскую власть и ввести казацкое устройство, при котором все люди были бы равны и владели землей с одинаковым правом. В 1593 году Косинский взял Киев. Но вскоре удача отвернулась от него. В одном из сражений казаки потерпели поражение, а спустя некоторое время сам Кри-
Памятник основателю Белой Церкви Ярославу Мудрому стоит на самом высоком в городе месте — Замковой горе. Археологические раскопки подтвердили, что именно здесь, на Ярославовой (как тогда она называлась) горе, находился не сохранившийся до наших дней Свято-Георгиевский собор, чьи белокаменные стены дали второе имя древнему русскому городу Юрьеву. В XVI веке, когда город принадлежал Речи Посполитой, здесь был выстроен замок, разрушенный по приказу Екатерины II в 1795 году. The monument to Yaroslav the Wise, founder of Bila Tserkva, stands on the highest place in the city — Castle Hill. Archaeological excavations have confirmed that it was here, on Yaroslav Hill (as it was then called) that the lost Cathedral of St George stood. Its white stone walls gave the second name to the Early Russian city of Yuryev. In the sixteenth century, when the city belonged to the Rzeczpospolita, a castle was built here that was then destroyed on Catherine II's orders in 1795.
После поражения под Берестечком в 1651 году Богдан Хмельницкий был вынужден заключить в Белой Церкви мир с коронным гетманом Польши. Условия белоцерковского договора фактически возвращали казаков к тому положению, в котором они находились в начале борьбы с феодальной Польшей. Уже через год договор утратил силу, освободительная война была продолжена.
За свою почти тысячелетнюю историю город Белая Церковь не раз отстраивался практически заново. С картины Николая Рериха «Город строят». 1902 год.
After the defeat at Berestechko in 1651, Bohdan Khmelnytsky was obliged to conclude a truce with Poland. The Treaty of Bila Tserkva practically returned the Cossacks to the position they had been in before the uprising. A year later the treaty expired and the war of liberation continued.
Over its almost thousand years of history, Bila Tserkva has been rebuilt from practically nothing several times. From Nikolai Roerich's 1902 painting Building a Town.
storm and hanged the leaders of the Polish gentry from the gates. Kosinsky was born in a small village not far from present-day Brest. Little is known about his younger days. According to one version his father, a petty noble, was killed either for refusing to convert to Catholicism or because someone wanted his lands. Krishtof fled to the Zaporozhye Cossack host, where his displays of valour and skilled leadership in battles with the Tatars led to him soon becoming hetman. The occasion for the rebellion against the Poles was once again the question of land. The administrator of Bila Tserkva, Janusz Ostrogski, appropriated the estate that Kosinsky had been awarded for his efforts in the struggle against the Tatars. The Hetman quickly gathered the Cossacks and led them against Bila Tserkva. The rebels' success roused the local populace. The peasants drove the Poles from their estates, seized lands and property, proclaimed themselves free Cossacks and joined Kosinsky's army. The Hetman's ambitions grew together with his forces. He was already dreaming of tearing the Ros' basin away from Poland, bringing an end to the unjust rule of
83
штоф Косинский был предательски убит, отправившись на переговоры с черкасским старостой Василием Вишневецким. Во время освободительной войны 1648—1654 годов Белая Церковь вновь стала одним из важнейших опорных пунктов казацкого войска. Долгое время Богдан Хмельницкий с основными своими силами располагался в белоцерковском замке, рассылая оттуда по всей Украине призывы к борьбе. Вверху. «Богдан Хмельницкий». Иллюстрация Николая Самокиша к альбому «Украинская старина», 1900 год. Справа. Портрет Ивана Мазепы с гравюры начала XVIII века. Гетман родился рядом с Белой Церковью, в родовом имении — селе Мазепинцы. В 1703 году поселился в белоцерковском замке. Здесь он казнил Кочубея и Искру, здесь вынашивал предательские планы.
После смерти Богдана Хмельницкого город осаждали то войска запорожского кошевого атамана Ивана Серко, то верного Москве гетмана Ивана Брюховецкого, то сторонника союза с Турцией и Крымским ханством гетмана Петра Дорошенко. Смуты на этой земле не прекратились и с наступлением XVIII столетия, начало которого ознаменовалось на Украине антипольским восстанием под руководством казацкого полковника Семена Палия. Его центром вновь стала Белая Церковь. Палий очень надеялся на поддержку Москвы. Правда, когда в 1703 году на Правобережную Украину пришли российские войска, полковник был арестован по оговору Мазепы, который обвинил его в намерении переметнуться к шведам, и сослан в Сибирь. Прощен был Палий накануне
Top. Bohdan Khmelnytsky. An illustration by Nikolai Samokish for the 1900 album Ukrainian Past. Right. A portrait of Ivan Mazepa from an early eighteenth-century engraving. The Hetman was born next to Bila Tserkva on the family estate of Mazepintsy village. In 1703 he took up residence in the Bila Tserkva castle. Here he executed Kochubei and Iskra and forged his treacherous plans.
the nobility and introducing the Cossack social order, under which all men were equal and owned land by one and the same right. In 1593 Kosinsky took Kiev. Soon, however, fortune turned away from him. The Cossacks were defeated in battle and a while later Kosinsky himself was treacherously killed. During the war of liberation in 1648—54, Bila Tserkva again became one of the foremost strongholds of the Cossack host. For a long time Bohdan Khmelnytsky and his main force made the castle their base, sending out calls to rise up across the Ukraine from there. After Khmelnytsky's death the city was besieged in turn by the men of the Zapo-
Петр Дорошенко. Копия XIX века с портрета неизвестного художника Волоколамского монастыря, где был захоронен гетман. Piotr Doroshenko. A 19th-century copy of a portrait by an unknown artist in the Monastery of Volokolamsk, where the Hetman was buried.
rozhye ataman Ivan Serko, by pro-Russian Hetman Ivan Briukhovetsky and by Hetman Piotr Doroshenko, who favoured an alliance with Turkey and the Khanate of the Crimea. The disturbances in this part of the world continued into the eighteenth century, the start of which was marked in the Ukraine by a rebellion against the Poles led by Cossack colonel Semion Paly. Again Bila Tserkva was its focus. Paly placed great hope in the support of Moscow. In 1703, however, when Russian troops did enter the eastern Ukraine, the Colonel was arrested on the instigation of Mazepa, who falsely accused him of planning to desert to the Swedes, and banished to Siberia. Paly was pardoned shortly before the Battle of Poltava. Outraged by Mazepa's treachery, Peter the Great had Paly brought back and he took part in the decisive battle. Right up until 1774 Bila Tserkva “stewed” in a cauldron of unrest and rebellion, the culmination of which was the Koliyivschina (from a word meaning “to impale”) revolt which the Polish landowners provoked by their harsh religious oppression of the Ukrainian peasants. For putting down the
country that we lost
Страна, которую мы потеряли / t he
84
Полтавской битвы. Возмущенный вероломством Мазепы, Петр I вернул Палия из ссылки, и тот принял участие в сражении. Вплоть до 1774 года Белая Церковь варилась в котле смут и восстаний. Венцом их стала Колиивщина (от украинского «колiй» — повстанец), поводом для которой послужили жестокие религиозные притеснения украинских крестьян со стороны польских панов. За подавление Колиивщины великий коронный гетман Польши Ксаверий Браницкий получил в пожизненное владение одно из богатейших в Польше Белоцерковское староство. А вскоре, в 1793 году, город окончательно отошел к России.
Слева. На берегу Лазневого (банного) пруда располагались летние купальни, а также павильон «Руины», со смотровой площадки которого открывается великолепный вид на реку Рось. Ниже. Колоннада «Эхо», построенная архитектором Иваном Старовым, обладает уникальными акустическими свойствами. Слово, произнесенное даже шепотом в одном ее конце, отзывается эхом в другом. Left. On the shore of the Bathing Pond there were summer bathing-houses and also the Ruins pavilion, from the belvedere of which there is a splendid view of the River Ros'. Below. The Echo colonnade, created by the architect Ivan Starov, has unique acoustic properties. A word spoken even in a whisper at one end is echoed at the other.
Парк госпожи Браницкой
Члены царской семьи часто посещали «Александрию» и по установившейся традиции сажали в Царском саду деревья. «Императорский ясень», посаженный в 1816 году собственноручно императором Александром I, сохранился до наших дней. Members of the imperial family often visited Alexandria and, following an established tradition, planted trees in the Imperial Garden. The “Emperor's Ash”, planted personally by Alexander I in 1816, still survives.
85 Слева. С декоративного «Китайского мостика» открывается живописный вид на пруды «Александрии». Left. The decorative Chinese Bridge provides a picturesque view of the Alexandria ponds.
Всю осень Петербург шептался о том, что любимая фрейлина императрицы красавица Александра Энгельгардт выходит замуж за родовитого шляхтича. Старики за игрой в карты подробно обсуждали политические плюсы и минусы предстоящей партии. — Матушка императрица мудра. Нам с Польшей нужен стабильный мир. И крепкие связи между шляхтой и русским дворянством этому только на руку. — Светлейший тоже не промах. У него свои интересы в Варшаве есть. А тут ему такой прикуп в руки плывет. Дамы, прикрывшись веерами, перешептывались по углам.
Справа. Арочный «Турецкий мостик» на пруду «Серебряный серпантин». Ниже. Источник «Лев» в восточной части парка.
— А слышали, что у князя с племянницей был роман? — Не может быть! — Верно говорят, вот он и хлопочет поскорей ее замуж выдать. Свадьба Александры Васильевны Энгельгардт, племянницы светлейшего князя Григория Потемкина, и польского гетмана Ксаверия Браницкого состоялась в ноябре 1781 года. Зиму молодые жили в Петербурге, а на лето уезжали в польские владения гетмана. Спустя три года после свадьбы Александра Васильевна получила в подарок от мужа имение под Белой Церковью и, решив сделать его родовой резиденцией, с энтузиазмом принялась за обустройство. Главным ее делом стало создание парка, не уступающего своим величием и роскошью лучшим паркам Европы. С особым размахом работы пошли после смерти в 1791 году Григория Потемкина, оставившего Браницкой значительную часть своего состояния. Желая увековечить имя светлейшего князя, так много для нее значившего, Браницкая задумала
Большая часть коллекции мраморных скульптур, украшавших «Александрию», погибла в годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Одна из немногих уцелевших статуй. The majority of the marble sculptures that adorned Alexandria perished during the Civil War and Second World War. This is one of the few to survive.
Right. The arched Turkish Bridge on the Silver Serpentine pond. Below. The Lion spring in the eastern area of the park.
Koliyivschina, the Great Crown Hetman Franciszek Ksawery Branicki was awarded ownership for life of the Bila Tserkva district, one of the richest in the realm. Soon, however, in 1793, the city became part of the Russian Empire.
Madame Branicka's Park
Справа. В восточной части парка была устроена целая система водопадов, запруд и фонтанов. Right. A whole system of waterfalls, dams and fountains was constructed in the eastern section of the park.
For the whole autumn it had been bruited in St Petersburg that the Empress's favourite maid-of-honour, the beautiful Alexandra Engelhardt, was going to marry a Polish noble. The old folks discussed to political advantages and disadvantages of the match over the card table. “Our mother the Empress is wise. We need a lasting peace with Poland. And strong ties between the Polish szlachta and the Russian nobility only furthers that end.”
country that we lost
Страна, которую мы потеряли / t he
86
сделать доминантой парка мавзолей Потемкина. Его проект выполнил архитектор Иван Старов, автор Таврического дворца в Петербурге. Однако с восшествием на престол Павла I, у которого одно лишь упоминание имени Потемкина вызывало кислую мину, от этих планов пришлось отказаться. Для составления генерального плана застройки имения из Франции был выписан известный архитектор Мюффо, который выбрал для парка модный в то время английский ландшафтный стиль. Помимо особняка Браницких на территории парка появилось множество других архитектурных сооружений: Царский павильон, где жили члены царской семьи, когда гостили у Браницких; Танцевальный павильон; колоннада «Эхо»; Ротонда, где все же был установлен бюст Григория Потемкина; «Руины»; «Китайский мостик» и многие другие. Парк был украшен бронзовыми и мраморными скульптурами, вазами, декоративными композициями из больших глыб и искусственных земляных возвышений. Со всей Европы и даже из Америки в парк привозились экзотические растения. В балках были сооружены каскады прудов, наполненных чистой ключевой водой, водопады и фонтаны. По одной из легенд, Браницкие приказали засадить берега прудов ядовитыми растениями, чтобы крестьяне не выловили из них ценную рыбу.
которые питались вокруг двора, с большими конюшнями породистых коней, с охотами, на которые съезжалась вся аристократия Юго-Западного края», — вспоминал в книге «Самопознание» философ Николай Бердяев, которому Браницкие приходились дальними родственниками.
Имя парку Александра Васильевна дала свое — «Александрия». Правда, когда в 1816 году Белую Церковь посетил Александр I, ему дипломатично намекнули, что парк назван в его честь. К середине XIX века «Александрия» стала одним из прекраснейших пейзажных парков Европы. Его посещали Гаврила Державин и Тарас Шевченко. Во время южной ссылки у Браницких часто гостил Александр Пушкин. Как известно, поэт питал нежные чувства к жене генералгубернатора Новороссии Михаила Воронцова Елизавете Ксаверьевне, урожденной Браницкой. В «Александрии» неоднократно бывали члены Южного общества декабристов: Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Пестель. «Белая Церковь и Александрия были настоящим феодальным герцогством с двором, с огромным количеством людей,
“Potemkin won't lose out either. He has his own interests in Warsaw. And now a catch like this comes his way.” The ladies covered their faces with their fans and whispered in corners. “Have you heard that the Prince had an affair with his niece?” “I don't belive it!” “They say it's true and now he's in a rush to marry her off.” The nuptials of Alexandra Vasilyevna Engelhardt, niece of the Most Illustrious Prince Grigory Potemkin, and the Polish Hetman Ksawery Branicki took place in November 1781. The newly-weds spent the winter in St Petersburg and as summer approached left for the Hetman's Polish possessions. Three years after the wedding, Alexandra Vasilyevna's husband made her the gift of an estate outside Bila Tserkva and, deciding to make it the family seat, she enthusiastically set about making it fit for the purpose. Her efforts were chiefly directed towards the creation of a park that would rival the best in Europe for grandeur and splendour. The work proceeded on a particularly grand scale after the death in 1791 of Grigory
Potemkin, who left Branicka a considerable portion of his wealth. Eager to perpetuate the memory of the Most Illustrious Prince who had done so much for her, Branicka decided to make Potemkin's mausoleum the dominant feature of the park. Its design was entrusted to Ivan Starov, who had created the Taurida Palace for him in St Petersburg. However, with the accession of Paul I, who pulled faces at the very mention of Potemkin's name, the plans had to be abandoned. The distinguished architect Muffot was summoned from France to draw up an overall plan for the estate. He chose the fashionable English landscape style for the park. Apart from the Branickis' main house, a large number of other architectural structures appeared in the park. The Imperial Pavilion, where members of the imperial family stayed when visiting the Branickis, the Dancing Pavilion, the Moon colonnade, the Rotunda, in which a bust of Potemkin was installed, some “ruins”, a Chinese Bridge and many more. The park was adorned with bronze and marble sculptures, vases, decorative compositions formed from boulders and man-made hills.
Как феникс из пепла Благодаря усилиям Браницких Белая Церковь к началу XX представляла собой небольшой, но вполне благополучный торговый городок. Как только Екатерина II отдала земли вокруг Белой Церкви в пожизненное пользование роду Браницких, они добились, чтобы административный центр был перенесен в город Васильков. Они же дали разрешение на поселение в Белой Церкви еврейской общины.
К концу XIX века Белая Церковь стала крупным торговым центром. Здесь прошло детство поэта Саши Черного, здесь до переезда в Киев жил еврейский писатель Шолом-Алейхем. «Белая Церковь на Киевщине». Литография неизвестного художника, 1880-е годы. By the end of the nineteenth century Bila Tserkva had become a major commercial centre. The poet Sasha Cherny spent his childhood here and the Jewish writer Sholom Aleichem lived here before moving to Kiev. Bila Tserkva in Kiev Province. 1880s lithograph by an unknown artist.
87
Сегодня Белая Церковь, бывший город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым, находится на территории независимой Украины. Today Bila Tserkva, the former city of Yuryev founded by Yaroslav the Wise, is located on the territory of the independent Ukraine.
Почти все архитектурные памятники Белой Церкви, сохранившиеся до наших дней, возведены Браницкими. Преображенский собор был построен по заказу Александры Браницкой. Она умерла, не дожив несколько месяцев до его освящения, и была похоронена в приделе Александра Невского 15 августа 1839 года. Almost all the architectural monuments that still stand in Bila Tserkva were constructed by the Branickis. The Transfiguration Cathedral was commissioned by Alexandra Branicka. She died a few months before it was consecrated and was buried in the Alexander Nevsky side-chapel on 15 August 1839.
Exotic flora was brought from across Europe and even from America. Cascades of ponds filled with pure spring water, waterfalls and fountains were created in the gullies. By the middle of the nineteenth century this Alexandria had become one of the finest landscape parks in Europe. It was visited by the poets Gavriil Derzhavin and Taras Shevchenko. During his banishment to the south, Alexander Pushkin was a frequent guest of the Branickis. Alexandria was visited on several occasions by Decembrists belonging to the “Southern Society”: Bestuzhev-Riumin, Muravyev-Apostol and Pestel.
Like a Phoenix Rising from the Ashes Thanks to the efforts of the Branickis, by the start of the twentieth century Bila Tserkva was a fairly small, but quite prosperous mercantile town. In the centre, which was inhabited mainly by merchants, there were two- and three-
В центре города, где жили в основном купцы, были построены двух- и трехэтажные дома. Активно развивались торговля и сахарная промышленность. Браницкие владели десятью сахарными заводами, а в Белой Церкви находилась лаборатория, которая занималась улучшением качества сахара. Кроме того, они разводили породистый скот, арабских и английских лошадей, выращивали тонкорунных овец. Революция и гражданская война не оставили от этого благолепия камня на камне. Усадьба Браницких была разграблена, а в городе то и дело случались еврейские погромы. Великая Отечественная принесла новые несчастья. В самом начале оккупации Белой Церкви полицаи показательно расстреляли 90 еврейских детей. Значительная часть города была разрушена, население сократилось почти вдвое. После войны город — в который уже раз за свою долгую историю! — начал отстраиваться вновь, здесь появились промышленные предприятия, и вскоре о нем уже заговорили как об индустриальном центре. В середине пятидесятых началось восстановление дендропарка «Александрия», которое продолжалось до начала девяностых. Сегодня он — одна из главных достопримечательностей города, посмотреть на которую приезжают туристы со всего мира.
storey houses. Commerce was developing actively, as was the sugar industry. The Branickis owned ten sugar refineries, and at Bila Tserkva there was a laboratory that sought ways to improve the quality of the sugar. Additionally the Branickis were engaged in breeding pedigree cattle, Arabian and English horses and rearing finefleeced sheep. The revolution swept all this away. The Branickis' mansion was looted and there was a series of Jewish pogroms in the town. The Second World War brought new misfortunes. At the very start of the occupation 90 Jewish children were shot in a demonstrative act. A considerable portion of the town was destroyed and its population was almost halved. After the war — for the umpteenth time in its history! — the town began to rebuild. Industrial enterprises appeared and soon it was being described as a manufacturing centre. In the mid-1950s work began to restore the Alexandria arboretum. It lasted until the early 1990s. Today it is one of the main sights of the city and draws visitors from around the world.
ВЕЛИКИЕ О ВЕЛИКИХ
88
Зенитом развития Древней Руси историки называют время правления князя Ярослава I Владимировича, прозванного в народе Мудрым. Будучи дальновидным политиком и незаурядным полководцем, Ярослав объединил русские земли и расширил границы государства. При нем начали стремительно появляться новые крепости и города, строиться монастыри и храмы. Благодаря ему появилась Русская Правда — первый свод законов на Руси. Летописец Нестор сравнивал Ярослава с сеятелем, который «засеял книжными словами сердца верующих людей». Ведь Ярослав не только собрал множество «книгописцев», переводивших книги с греческого на славянский язык, но и стал инициатором
КАРАМЗИН О ЯРОСЛАВЕ МУДРОМ
Ярослав вошел в Киев и, по словам летописи, отер пот с мужественною дружиною, трудами и победою заслужив сан Великого Князя Российского. Но бедствия войны междоусобной еще не прекратились. <…> Чрез несколько лет Мстислав (брат Ярослава, княживший в Тмутаракани. — Ред.) объявил войну Касогам или нынешним Черкесам, восточным соседям его области. Князь их Редедя, сильный великан, хотел, следуя обычаю тогдашних времен богатырских, решить победу единоборством. «На что губить дружину? — сказал он Мстиславу: — одолей меня и возьми все, что имею; жену, детей и страну мою». Мстислав, бросив оружие на землю, схватился с великаном. Силы Князя Российского начали изнемогать: он призвал в помощь Богородицу — низвергнул врага и зарезал его ножом. Война кончилась: Мстислав вступил в область Редеди, взял семейство Княжеское и наложил дань на подданных. [1023 г.] Уверенный в своем воинском счастии, сей Князь не захотел уже довольствоваться областию Тмутороканскою, которая, будучи отдалена от России, могла казаться ему печальною ссылкою: он собрал подвластных ему Козаров, Черкесов или Касогов, и пошел к берегам Днепровским. Ярослава не было в столице. Киевские граждане затворились в стенах и не пустили брата его; но Чернигов, менее укрепленный, принял Мстислава. — Великий Князь усмирял тогда народный мятеж в Суздале. Голод свирепствовал в сей области, и суеверные, приписывая оный злому чародейству, безжалостно убивали некоторых старых жен, мнимых волшебниц. Ярослав наказал виновников мятежа, одних смертию, других ссылкою, объявив народу, что не волшебники, но Бог карает людей гладом и мором за грехи их, и что смертный в бедствиях своих должен только умолять благость Всевышнего. Между тем жители искали помощи в изобильной стране Казанских Болгаров и Волгою привезли оттуда множество хлеба. Голод миновался. Восстановив порядок в земле Суздальской, Великий Князь спешил в Новгород, чтобы взять меры против властолюбивого брата. Знаменитый Варяг Якун пришел на помощь к Ярославу. Сей витязь Скандинавский носил на больных глазах шитую золотом луду или повязку; едва мог видеть, но еще любил войну и битвы. Великий Князь вступил в область Черниговскую. Мстислав ожидал его у Листвена, на берегу Руды; ночью изготовил войско к сражению; поставил Северян или Черниговцев в средине, а любимую дружину свою на правом и левом крыле. Небо покрылось густыми тучами — и в то самое время, когда ударил гром и зашумел сильный дождь, сей отважный Князь напал на Ярослава. Варяги стояли мужественно против Северян: казалось, что ужас ночи, буря, гроза тем более остервеняли воинов, при свете молнии, говорит Летописец, страшно блистало оружие. Храбрость, искусство и счастие Мстислава решили победу: Варяги, утомленные битвою с Черниговцами, смятые пылким нападением его дружины, отступили. Вождь их, Якун, бежал вместе с Ярославом в Новгород, оставив на месте сражения златую луду свою. На другой день Мстислав, осматривая убитых, сказал: «Мне ли не радоваться? Здесь лежит Северянин, там Варяг; а собственная
открытия школ на Руси. Мы предлагаем вашему вниманию отрывки из сочинения Николая Карамзина «История государства Российского», посвященные Ярославу Мудрому.
Ярослав I — сын Святого равноапостольного князя Владимира Святославича и Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволода. С гравюры пунктиром Алексея Осипова. Первая половина XIX века.
«Любовь к учению книжному...» дружина моя цела». Слово недостойное доброго Князя: ибо Черниговцы, усердно пожертвовав ему жизнию, стоили по крайней мере его сожаления. Но Мстислав изъявил редкое великодушие в рассуждении брата, дав ему знать, чтобы он безопасно шел в Киев и господствовал, как старший сын великого Владимира, над всею правою стороною Днепра. Ярослав боялся верить ему; правил Киевом чрез своих Наместников и собирал войско. Наконец сии два брата съехались у Городца, под Киевом; заключили искренний союз и разделили Государство: Ярослав взял западную часть его, а Мстислав восточную; Днепр служил границею между ими, и Россия, десять лет терзаемая внутренними и внешними неприятелями, совершенно успокоилась.
89
Ярослав сделался Монархом всей России и начал властвовать от берегов моря Балтийского до Азии, Венгрии и Дакии. Из прежних Удельных Князей оставался один Брячислав Полоцкий: вероятно, что он зависел от своего дяди как Государя самодержавного. О детях Владимировых, Всеволоде, Станиславе, Позвизде, Летописец не упоминает более, сказывая только, что Великий Князь, обманутый клеветниками, заключил в Пскове Судислава, меньшего своего брата, который, может быть, княжил в сем городе. Но Ярослав ожидал только возраста сыновей, чтобы вновь подвергнуть Государство бедствиям Удельного Правления. Женатый на Ингигерде, или Анне, дочери Шведского Короля Олофа — которая получила от него в вено город Альдейгабург, или Старую Ладогу — он был уже отцом многочисленного семейства. Как скоро большому сыну его, Владимиру, исполнилось шестнадцать лет, Великий Князь отправился с ним в Новгород и дал ему сию область в управление. Здравая Политика, основанная на опытах и знании сердца человеческого, не могла противиться действию слепой любви родительской, которое обратилось в несчастное обыкновение. Узнав о набеге Печенегов, он спешил из Новагорода в южную Россию и сразился с варварами под самыми стенами Киева. Варяги, всегдашние его помощники, стояли в средине; на правом крыле граждане Киевские, на левом Новогородцы. Битва продолжалась целый день. Ярослав одержал победу, самую счастливейшую для отечества, сокрушив одним ударом силу лютейшего из врагов его. Большая часть Печенегов легла на месте; другие, гонимые раздраженным победителем, утонули в реках; немногие спаслися бегством, и Россия навсегда освободилась от их жестоких нападений. В память сего знаменитого торжества Великий Князь заложил на месте сражения великолепную церковь и, распространив Киев, обвел его каменными стенами; подражая Константинополю, он назвал их главные врата Златыми, а новую церковь Святою Софиею Митрополитскою, украсив ее золотом, серебром, мусиею и драгоценными сосудами. Тогда был уже Митрополит в нашей древней столице, именем Феопемпт — вероятно, Грек, — который, по известию Нестора, в 1039 году вновь освятил храм Богоматери, сооруженный Владимиром, но поврежденный, как надобно думать, сильным Киевским пожаром 1017 года. Ярослав начал также строить монастыри: первыми из них были в Киеве монастырь Св. Георгия и Св. Ирины. Сей государь, по сказанию Летописца, весьма любил церковные уставы, духовных пастырей и в особенности черноризцев, не менее любил и книги Божественные; велел переводить их с Греческого на
Славянский язык, читал оные день и ночь, многие списывал и положил в церкви Софийской для народного употребления. Определив из казны своей достаточное содержание Иереям, он умножил число их во всех городах и предписал им учить новых Христиан, образовать ум и нравственность людей грубых; видел успехи Веры и радовался, как усердный сын Церкви и добрый отец народа. Ревностное благочестие и любовь к учению книжному не усыпляли его воинской деятельности. Ятвяги были побеждены Владимиром Великим; но сей народ, обитая в густых лесах, питаясь рыбною ловлею и пчеловодством, более всего любил дикую свободу и не хотел никому платить дани. Ярослав имел с ним войну; также с Литовцами, соседями Полоцкого или Туровского Княжения, и с Мазовшанами, тогда независимыми от Государя Польского. Сын Великого Князя, Владимир, ходил с Новогородцами на Ямь, или нынешних Финляндцев, и победил их; но в сей земле, бесплодной и каменистой, воины его оставили всех коней своих, бывших там жертвою мора. Великий Князь провел остаток жизни своей в тишине и в Христианском благочестии. Но сия усердная набожность не препятствовала ему думать о пользе государственной и в самых церковных делах. Греки, сообщив нам Веру и присылая главных духовных Пастырей, надеялись, может быть, чрез них присвоить себе и некоторую мирскую власть над Россиею: Ярослав не хотел того и еще в первый год своего Единодержавия, будучи в Новегороде, сам избрал в начальники для сей Епархии Луку Жидяту; а в 1051 году, собрав в Киеве Епископов, велел им
«Наставление Ярослава сыновьям. 1054». С литографии Иванова по рисунку Бориса Чорикова. 1836 год. На литографии изображен Ярослав Мудрый, передающий атрибуты великокняжеской власти старшему сыну. Рядом с Ярославом — первый русский митрополит Илларион. На столе, у постели великого князя, книга, на которой читается заглавие «Русская Правда».
minds about the greats
В еликие о великих
/
g reat
«Новгород. Великий мост и „София о 13 верхах“». Реконструкция Д. Сухова. Середина XX века. «София о 13 верхах» — деревянная церковь, шедевр плотницкого искусства новгородцев. Она простояла 60 лет. Когда в 1016 году новгородцы с Ярославом пошли на Святополка Киевского, киевляне презрительно называли их «плотниками». После того как деревянная церковь сгорела, Ярославом Мудрым и его сыном Владимиром был заложен Софийский собор — одна из древнейших каменных построек на Руси.
90
Новгородский князь Владимир Ярославович, во время княжения которого был построен Софийский собор. Фрагмент фрески XII века.
поставить Митрополитом Илариона Россиянина, без всякого участия со стороны Константинопольского Патриарха... Иларион, муж ученый и добродетельный был Иереем в селе Берестове при церкви Святых Апостолов: Великий Князь узнал его достоинства, имея там загородный дворец и любя, подобно Владимиру, сие веселое место. Наконец, чувствуя приближение смерти, Ярослав созвал детей своих и хотел благоразумным наставлением предупредить всякую распрю между ими. «Скоро не будет меня на свете, — говорил он, — вы, дети одного отца и матери, должны не только называться братьями, но и сердечно любить друг друга. Знайте, что междоусобие, бедственное лично для вас, погубит славу и величие Государства, основанного счастливыми трудами наших отцев и дедов. Мир и согласие ваше утвердят его могущество. Изяслав, старший брат, заступит мое место и сядет на престоле Киевском: повинуйтесь ему, как вы отцу повиновались. Святославу даю Чернигов, Всеволоду Переяславль, Вячеславу Смоленск: каждый да будет доволен своею частию, или старший брат да судит вас как Государь! Он защитит утесненного и накажет виновного». Слова достопамятные, мудрые и бесполезные! Ярослав думал, что дети могут быть рассудительнее отцев, и к несчастию ошибся. Ярослав заслужил в летописях имя Государя мудро-
вать: вероломным обманом; но, признательный к их усердию, дал им многие выгоды и права. Князья Новогородские следующих веков должны были клясться гражданам в точном соблюдении его льготных грамот, к сожалению, истребленных временем. Знаем только, что сей народ, ссылаясь на оные, почитал себя вольным в избрании собственных Властителей. Память Ярославова была в течение веков любезна жителям Новагорода, и место, где обыкновенно сходился народ для совета, в самые позднейшие времена именовалось Двором Ярослава. Сей князь заточил брата, обнесенного клеветниками; но доказал свое добродушие, простив мятежного племянника и забыв, для счастия России, прежнюю вражду Князя Тмутороканского. Ярослав был набожен до суеверия: он вырыл кости Владимировых братьев, умерших в язычестве — Олеговы и Ярополковы, — крестил их и положил в Киевской церкви Св. Богородицы. Ревность его к Христианству соединялась, как мы видели, с любовию к просвещению. Летописцы средних веков говорят, что сей Великий Князь завел в Новегороде первое народное училище, где 300 отроков, дети Пресвитеров и Старейшин, приобретали сведения, нужные для Священного сана и гражданских чиновников. Загладив следы Болеславовых опустошений в южной России, населив пленниками область Киев-
«Нестор-летописец». Гравюра Леонтия Тарасевича для книги «Патерик Печерский». 1702 год. Свою летопись монах Печерского монастыря преподобный Нестор закончил в 1112 году. Она называется «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первое княжити и откуда Русская земля стала есть». Нестор принадлежал к образованнейшим людям своего времени — знал греческий язык, историю, философию. Он писал: «Велика ведь бывает польза от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это ведь — реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они — узда воздержания…»
одежду Святых по рисунку весьма несовершенному, но с удивительною свежестию красок: работа более трудная, нежели изящная, однако ж любопытная для знатоков Искусства. — Благоприятный случай сохранил также для нас серебряную монету княжения Ярославова, на коей представлен воин с Греческою надписью: Γεοργιος, и с Русскою: Ярославле сребро: доказательство, что древняя Россия не только пользовалась чужестранными драгоценными монетами,
но имела и собственные. — Стараясь о благолепии храмов, приятном для глаз, Великий Князь желал, чтобы и слух молящихся находил там удовольствие: пишут, что около половины XI столетия выехали к нам певцы Греческие, научившие Российских церковников согласному Демественному пению. Двор Ярославов, окруженный блеском величия, служил убежищем для Государей и Князей несчастных. Еще прежде Гаральда, супруга Елисаветина, Олоф Святый, Король Норвежский, лишенный трона, требовал защиты Российского Монарха. Ярослав принял его с особенным дружелюбием и хотел дать ему в управление знаменитую область в Государстве своем; но сей Король, обольщенный сновидением и надеждою победить Канута, завоевателя Норвегии, выехал из России, оставив в ней юного сына своего, Магнуса, который после царствовал в Скандинавии. Дети мужественного Короля Английского, Эдмунда, изгнанные Канутом, Эдвин и Эдвард, также Принц Венгерский, Андрей (не быв еще зятем Ярославовым), вместе с братом своим Левентою искали безопасности в нашем отечестве. — Ярослав с таким же великодушием принял Князя Варяжского Симона, который, будучи изгнан дядею, Якуном Слепым, со многими единоземцами вступил в Российскую службу и сделался первым Вельможею юного Всеволода. Наконец блестящее и счастливое правление Ярослава оставило в России памятник, достойный великого Монарха. Сему Князю приписывают древнейшее собрание наших гражданских уставов, известное под именем Русской Правды. Еще в Олегово время Россияне имели законы; но Ярослав, может быть, отменил некоторые, исправил другие и первый издал законы письменные на языке Славянском. Они, конечно, были государственными или общими, хотя древние списки их сохранились единственно в Новегороде и заключают в себе некоторые особенные или местные учреждения. Сей остаток древности, подобный двенадцати доскам Рима, есть верное зерцало тогдашнего гражданского состояния России и драгоценен для Истории…
91
Слева. «Строительство Киева при Ярославе Мудром». С миниатюры неизвестного художника XV века. Копия с Радзивиловской летописи XII—XIII веков. Ниже. Памятник Ярославу Мудрому в Киеве. Скульптор Владимир Чепелик, архитектор Николай Кислый по проекту скульптора, кинорежиссера и драматурга Ивана Кавалеридзе. 1997 год.
Слева. «Верхний Киев. Панорама начала XII века». Реконструкция Григория Логвина. Середина XX века. При Ярославе Мудром Киев стал одним из крупнейших городов Европы и мог соперничать с Константинополем. В городе было около четырехсот церквей и восемь рынков.
Справа. Сребреник Ярослава Мудрого (аверс и реверс). Начало XI века. Сребреник (серебряник) — первая серебряная монета, чеканившаяся в Киевской Руси в конце X века. На лицевой стороне сребреника Ярослава I изображен Святой Георгий (христианский покровитель Ярослава), на оборотной — родовой знак Рюриковичей и надпись «Ярославле серебро».
го; не приобрел оружием новых земель, но возвратил утраченное Россиею в бедствиях междоусобия; не всегда побеждал, но всегда оказывал мужество; успокоил отечество и любил народ свой. Следуя в правлении благодетельным намерениям Владимира, он хотел загладить вину ослушного сына и примириться с тению огорченного им отца. Внешняя политика Ярославова была достойна Монарха сильного: он привел Константинополь в ужас за то, что оскорбленные Россияне требовали и не нашли там правосудия; но, отмстив Польше и взяв свое, великодушною помощию утвердил ее целость и благоденствие. Ярослав наказал мятежных Новогородцев за убиение Варягов так, как Государи не должны наказы-
скую и будучи, подобно Олегу и Владимиру, основателем многих городов новых, он хотел, чтобы столица его, им обновленная, распространенная, могла справедливо называться вторым Царемградом. Ярослав любил Искусства: художники Греческие, им призванные в Россию, украсили храмы живописью и мусиею, доныне видимою в Киевской Софийской церкви. Сия мусия, составленная из четвероугольных камешков, изображает на златом поле лица и
Нестор писал о Ярославе Мудром: «И другие церкви ставил по городам и по местам, поставляя попов и давая от богатств своих жалованье, веля им учить людей, потому что им поручено это Богом, и посещать часто церкви. И умножились пресвитеры и люди христианские. И радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христиан, а враг сетовал, побеждаемый новыми людьми христианскими».
Madrid is the heart of Spain. That rather clichéd statement is at the very least geographically true: it is located in the very centre of the Iberian Peninsula. But it would be more accurate to call Madrid the focal point of contradictions. Judge for yourself: this city, spread out on a rocky, featureless plateau, does not in the least match the common stereotype of “romantic Spain”. It is not rich in majestic old buildings and picturesque views, while its harsh continental climate is not to the liking of many. The city, moreover, became capital not by virtue of historical circumstances, but by the will of King Philip II, as late as 1561. That monarch was guided by purely pragmatic considerations: the town stood between Toledo and Segovia, the centres for two mutually hostile political camps. Perhaps that decision left its mark on all the subsequent development of the city: at times Madrid seems an invented, “artificial” metropolis.
дорога
Наталья ПОПОВА / by Natalia POPOVA
к восходящему солнцу
the road to the rising sun
93
Alamy/Photas
Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow
92
Мадрид — сердце Испании. В этом, банальном на первый взгляд, изречении кроется, по крайней мере, географическая истина: он расположен в самом центре Пиренейского полуострова. Но вернее назвать Мадрид средоточием противоречий. Судите сами: этот город, раскинувшийся на скалистом и безликом плато, отнюдь не соответствует общепринятому стереотипу «романтической Испании». Он не богат величественными старинными зданиями или живописными видами, а его жесткий континентальный климат немногим придется по вкусу. К тому же столицей этот город стал — не в силу исторических обстоятельств, а по воле короля Филиппа II — только в 1561 году. Монарх исходил из причин чисто прагматических: городок находился как раз между Толедо и Сеговией — центрами враждующих политических группировок. Возможно, это решение и наложило на дальнейшее развитие города свой отпечаток: порой Мадрид кажется придуманным, «искусственным» городом.
Площадь Пуэрта дель Соль: памятник королю Карлу III (справа) и здание Королевской почты (слева). На фасаде здания установлена мемориальная доска в память о восстании, поднятом на Пуэрта дель Соль 2 мая 1808 года против наполеоновских войск, очевидцем которого стал художник Франсиско де Гойя, запечатлевший его на своей картине, находящейся сейчас в музее Прадо. The Plaza Puerta del Sol with the monument to Charles III (right) and the Royal Post Office building (left). On the façade of the building is a plaque commemorating the uprising that started on Puerta del Sol on 2 May 1808 against Napoleon's forces. It was witnessed by Francisco de Goya, who recorded it in a painting now in the Prado museum.
Выше. Табличка с указанием названия площади на одном из домов Пуэрта дель Соль.
Выше. Пуэрта дель Соль: памятник «королю-просветителю» Карлу III.
Отметка «Нулевой километр» на тротуаре Пуэрта дель Соль перед зданием бывшей Королевской почты. Отсюда начинается отсчет шести главных испанских автострад.
The Heart of Madrid If Madrid is the centre of Spain, the centre of Madrid is the Plaza Puerta del Sol, the “Gate of the Sun”. This is the spot from which the distances on all Spanish roads are measured. Among the ten streets that fan out from this square is the longest in Madrid (and perhaps in the whole of Europe) — the Calle de Alcalá. There is no mysticism about the name of the square: back in the fifteenth century this was the site of the eastern gate that separated the town from its suburbs. Nearby stood a church and a monastery, and the covered galleries that enclosed this complex were a popular place to meet and exchange news. At one time they used to say in Madrid that such clear-sighted people gathered there that they found out the news before the events themselves had happened. Those buildings are long gone, as have the many cafés and bookshops for which the square was once known. The plaza acquired its present oval shape in the eighteenth century. Only one edifice, though, has survived since that time — the former building of the Royal Mail, which is famous because the chimes of its tower clock usher in the New Year in Spain. The Spanish have a superstition that if you stand on the square and manage to eat a dozen grapes before the clock finishes chiming then all your wishes will come true in the next twelve months. As a result the square is always packed on the night of the New Year. It would be hard to find a single madrileño (as the inhabitants of Madrid call themselves) who has never arranged to meet someone “by the bear” on the Plaza Puerta del Sol. The famous sculpture depicting a bear eating the fruit of a strawberry tree is a sort of symbol of the Spanish capital. The legend goes that once upon a time there was a grove of these trees on this spot;
12, Calle de Alcalá: the building of the Spanish Credit Bank, erected in 1882—91 to the design of the architect José Grases.
тянется на восток до самых городских окраин, пронзая несколько центральных площадей… Когда-то эта улица была проселочной дорогой, ведущей к городку Алькала-де-Энарес, в котором родился автор бессмертного «Дон-Кихота». Говорят, что дорога шла мимо оливковых рощ, но в XV веке деревья по приказу королевы Изабеллы Католической вырубили, чтобы среди них не могли прятаться грабители. Потом вдоль дороги стали появляться монастыри, вокруг которых строили жилье миряне: дорога постепенно превращалась в улицу. Сейчас Алькала скорее деловая улица города, здесь находятся самые крупные банки, офисы всемирно известных компаний и государственные учреждения. В самом начале улицы, в здании, являющемся
The Plaza Puerta del Sol was at one time known less romantically as the Plague Gate. Even in the nineteenth century it would become flooded after heavy rain and was a breeding ground for all kinds of epidemics. This square was considered the centre of the capital's nightlife, drawing both the elite and the dregs of society.
Above. Puerta del Sol: the monument to the enlightened monarch Charles III.
свидания на Пуэрта дель Соль «у медведя». Эта знаменитая скульптура, изображающая косолапого лакомку, поедающего плоды земляничного дерева, — своего рода символ Мадрида. Легенда гласит, что когда-то здесь была роща таких деревьев, а теперь для наглядности они выставлены неподалеку в кадках. Правда, если вам удалось застать на них плоды — это большая удача. Скульптурной доминантой Пуэрта дель Соль служит памятник Карлу III — монарху, чье правление
The Bear and Strawberry Tree sculpture. The bright orange fruit of this tree belonging to the Ericaceae family resemble the strawberry in shape, but they cannot rival it in taste.
Улица Алькала, дом № 12: здание Испанского Кредитного банка, построенное в 1882—1891 годах по проекту архитектора Хосе Грасеса.
Площадь Пуэрта дель Соль когда-то называли менее романтично — «Ворота чумы». Еще в XIX веке она часто оказывалась затопленной после обильных дождей и была рассадником различных эпидемий. Это место считалось центром ночной жизни столицы, где бывали и сливки общества, и его отбросы.
Above. The sign giving the name of the square on one of the buildings at Puerta del Sol.
Скульптура «Медведь и земляничное дерево». Ярко-оранжевые плоды этого дерева из семейства вересковых по форме напоминают землянику, хотя вряд ли могут соперничать с ней по вкусу.
94
Photoshot/Photas
Если Мадрид — центр Испании, то центр Мадрида — площадь Пуэрта дель Соль, в переводе — «Ворота Солнца». Именно отсюда и начинают свой отсчет все испанские дороги. Отсюда лучами расходятся десять улиц, среди которых есть и самая длинная в Мадриде (а возможно, и в Европе) — Калье де Алькала. В названии площади нет никакой мистики: еще в XV веке на этом месте находились восточные ворота города, отделявшие его от предместий. Рядом располагались церковь и монастырь, а крытые галереи, его окружавшие, были популярным местом встреч и обмена новостями. Когда-то в Мадриде говорили: «Здесь собираются столь проницательные люди, что о новостях они узнают раньше, чем происходят сами события». Однако этих зданий давно уже нет, как нет многих кафе и книжных магазинов, которыми когдато славилась Пуэрта дель Соль.
Нынешнюю форму эллипса площадь приобрела в XVIII веке. Правда, с того времени сохранилось единственное здание — дом бывшей Королевской почты, знаменитое тем, что куранты с его башни оповещают страну о наступлении Нового года. У испанцев существует поверье: если, стоя на площади, успеть съесть двенадцать виноградин, пока бьют куранты, то все желания в наступающем году сбудутся. Так что в новогоднюю ночь здесь так людно, что даже виноградине негде упасть. Вряд ли найдется хоть один мадриленьо (так называют себя жители Мадрида), который не назначал
The “Kilometer Zero” marker on the pavement in front of the former Royal Post Office at Puerta del Sol. Distances along Spain's six main highways are measured from here.
95
Ниже справа. Пересечение улиц Алькала и Гран Виа. Справа — церковь Сан-Хосе, слева — здание «Метрополис» с фигурой богини Виктории над куполом, построенное в 1905—1911 годах. Внизу. Статуя королевы Изабеллы Католической в садах Сабатини в Мадриде. Скульптор Джиован Доменико Оливьери. 1750—1753 годы. Lower right. The intersection of the Alcalá and Gran Via. On the right is the Church of San José (St Joseph's), on the left the Metropolis building (1905—11) with a figure of the goddess Victoria above the dome. Bottom. The statue of Queen Isabella the Catholic in the Sabatini Gardens. Sculptor: Giovan Domenico Olivieri. 1750—53.
в XVIII веке оказалось для страны чрезвычайно благодатным. Снижение налогов, рост благосостояния, изгнание из страны иезуитов, появление многочисленных учебных заведений — это далеко не полный перечень его деяний.
Дорога оливковых деревьев Среди центральных улиц Мадрида нет той, что официально признана главной. Каждый выбирает исходя из собственного вкуса: Калье Майор, Гран Виа, Пасео дель Прадо… Но по какой из них ни пойдешь, обязательно выйдешь к Калье де Алькала, которая
образцом классического барокко, находится Министерство финансов, но многие называют его по старинке — Дом таможни. Чуть дальше расположены здание Испанского Кредитного банка и Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо — ныне второй музей в испанской столице после Прадо. Разумеется, ни одна большая улица в Мадриде не обходится без церкви — ведь эта страна долгое время была оплотом католичества. У пересечения Калье де Алькала и Гран Виа находятся две старинные церкви — Калатравас и Сан-Хосе. Эти здания как будто предупреждают беспечного прохожего о
PhotoNonStop/Photas
Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow
Сердце Мадрида
nowadays they can be seen in tubs not far away. Admittedly, you will be very lucky to find any fruit on them. The sculptural focus of the Puerta del Sol is the monument to Charles III, a monarch whose eighteenth-century reign was of exceptional benefit to his realm. Reducing taxes, increasing prosperity, driving the Jesuits from the country and the foundation of many educational establishments — that is a far from complete list of his achievements.
The Road of Olive Trees None of Madrid's central streets is officially acknowledged as the main one. People are free to choose as the fancy takes them: Calle Major, Gran Via, Paseo del Prado…But whichever of these you walk along, you will inevitably come to the Calle de Alcalá that extends eastwards as far as the very outskirts of the city, running through several central squares. At one time the street was a country road leading to the town of Alcalá de Henares, the birthplace of Cervantes,
author of the immortal Don Quixote. It's said that the road ran through olive groves, but in the fifteenth century the trees were cut down on the orders of Queen Isabella so that robbers could not hide among them. Then monasteries and convents sprang up along the road and lay people built houses around them: the road gradually turned into an urban street. Today the Alcalá is more like the city's business quarter: it contains the largest banks, offices of international companies and state institutions. At the very start of
the street number 3, a fine example of the classic Baroque style, houses the Ministry of Finance, although from old habit many call it the Customs House. A little further along is the building of the Spanish Credit Bank and the San Fernando Royal Academy of Fine Arts — now the second-ranking museum in the Spanish capital after the Prado. Of course any major street in Madrid is dotted with churches — the country was after all for a long time a Catholic bulwark. At the intersection of the Calle de Al-
Испанский Бродвей Прогуливаясь по Алькала, трудно не поддаться искушению и не свернуть на Гран Виа, которая тоже претендует на роль главной улицы столицы, хотя и чересчур молода для этого. Решение о ее прокладке было принято еще в середине XIX века, но лишь с наступлением двадцатого начался массовый снос старых домов, вид которых, как тогда говорили, не удовлетворял облику столицы. Не обошлось без народных волнений, но до революции дело не дошло, и в 1910 году король Альфонс XIII собственноручно взялся за кирку, положив тем самым символическое начало строительству, которое продолжалось несколько десятилетий. Эту улицу неоднократно переименовывали (в 1930-х годах ей даже довелось побывать Русской авеню и авеню Советского Союза), но после вступления в столицу войск генерала Франко ей присвоили имя Хосе Антонио, и лишь в 1981 году она обрела нынешнее название. Гран Виа — это улица ресторанов, отелей, театров и кинозалов. Здесь был построен первый в Мадриде небоскреб — здание компании «Телефоника», служившее во времена гражданской войны ориентиром для обстрела города артиллерией Франко. Отсюда военный корреспондент Хемингуэй отправлял в США свои знаменитые репортажи. В те времена мадриленьо называли эту магистраль «аллея Гаубиц».
Пасео дель Прадо (по-испански «прадо» — луг) был создан именно для таких прогулок, а всемирно известный музей появился здесь гораздо позже. Пласа де ла Сибелес украшает один из символов Мадрида — фонтан со скульптурой богини Кибелы на колеснице, запряженной львами. В те дни, когда футбольный клуб «Реал» одерживает победу
На Гран Виа, неподалеку от Алькала, находится знаменитый бар «Чикоте», описанный Эрнестом Хемингуэем. Его владелец Перико Чикоте был автором нескольких книг о коктейлях и одним из популярнейших людей в Мадриде. On the Gran Via not far from the Alcalá is the famous Chicote bar described by Ernest Hemingway in his works. Its owner, Periso Chicote, was the author of several books about cocktails and one of the most popular people in Madrid.
Площадь плодородия Пласа де ла Сибелес — площадь Кибелы, фригийской богини плодородия, — находится на пересечении Алькала и двух знаменитых бульваров — Пасео дель Прадо и Пасео де Реколетос. Традиционные прогулки (по-испански «пасео») — вид времяпрепровождения, которому мадриленьо предаются уже несколько столетий. Время пасео начинается после сиесты, когда спадает жара и улицы столицы оживают. «Себя показать и других посмотреть» — вот, пожалуй, нехитрая цель этого занятия. Бульвар
96
Выше. Пуэрта де Алькала на площади Независимости (архитектор Франческо Сабатини, 1769—1778 годы). Слева. Площадь богини Кибелы: Дворец связи, в котором находится Музей почты и телеграфа (архитектор Антонио Паласиос, 1905—1917 годы), и знаменитый фонтан (скульптор Вентура Родригес, 1777—1782 годы). Above. The Puerta de Alcalá (1769—78, architect: Francesco Sabatini) on Plaza de la Independencia. Left. Plaza de la Cibeles: the Palacio de Comunicaciones (1905—17, architect: Antonio Palacios) that contains a Post and Telegraph Museum and the famous fountain (1777—82, architect: Ventura Rodriguez).
в очередном матче, здесь собираются радостные болельщики и купаются в фонтане. Площадь обступают величественные здания — Банко де Эспанья, дворец Буэнависта (когда-то он принадлежал герцогам Альба, а ныне здесь размещается Министерство обороны Испании), дворец Паласьо де Линарес (сейчас здесь «Дом Америки» — музей латиноамериканского искусства) и Паласьо де Коммуникасьонес (Дворец связи, или Главпочтамт).
В конце XIX века Ретиро стал общедоступным местом, где устраивались балы и театрализованные представления. Сегодня парк — пасторальный уголок в самом центре мегаполиса, где гнездится множество птиц, а белки не откажутся взять из рук посетителя угощение. Впрочем, есть у парка и своя «теневая» сторона: туристов обычно просят воздерживаться от прогулок здесь в вечерние часы, а сами мадриленьо говорят: «В Ретиро разрешено всё, что запрещено». Если вам скажут, что улица Алькала заканчивается у Пласа де Торос де Лас Вентас (площади Быков), то не верьте: улица тянется дальше, а здесь находится место, известное всем мадриленьо. Это арена для корриды и музей, где представлены портреты великих матадоров, их оружие и костюмы. Корриды, которые проводятся здесь в середине мая в честь Святого Исидро, покровителя Мадрида, считаются кульминацией сезона тавромахии, длящегося с весны до глубокой осени.
Пастораль и тавромахия Площадь Независимости — следующая обязательная остановка в путешествии по Алькала. Здесь находится еще один символ Мадрида — Пуэрта де Алькала. Когда-то здесь были воздвигнуты ворота специально для встречи Маргариты Австрийской, супруги Филиппа III, а Карл III распорядился построить на их месте новые, более внушительных размеров. За площадью Независимости раскинулся самый популярный из парков столицы — Ретиро. По сути, это ансамбль дворцов, садов и загородных резиденций, возведенных для королевской семьи, но до наших дней сохранились отнюдь не все здания.
Photoshot/Photas
Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow
том, что дьявол не дремлет: ведь Гран Виа считается самой шумной, самой модной и самой порочной улицей в Мадриде.
Alamy/Photas
В Мадриде этой осенью можно посетить: essence is the unsophisticated purpose of the paseo. The boulevard called Paseo del Prado (prado means “meadow”) was created specifically for such strolls, and the world-famous museum appeared here much later. The Plaza de la Cibeles is adorned by another of Madrid's symbols — a fountain incorporating a sculpture of the goddess in a chariot drawn by lions. When the Real Madrid football team beat their opponents celebrating fans will gather here and bathe in the fountain. The square is surrounded by majestic buildings — the Banco de España, the Palacio de Buenavista (that once belonged to the Dukes of Alba and now houses the Spanish Ministry of Defence), the Palacio de Linares (now the Casa de América, a museum of Latin American art) and the Palacio de Comunicaciones — the city's central post office.
calá and the Gran Via there are two old churches — the Calatravas and San José. These buildings are a sort of warning to the blithe passer-by that the devil is not sleeping: appropriately as the Gran Via is regarded as the noisiest, most fashionable and most depraved street in Madrid.
The Spanish writer Benito Perez Galdos compared Madrid in summer with a frying-pan that is heated but empty. The shady walks of the Paseo del Prado provide a respite from the merciless sun.
Square of Fertility The Plaza de la Cibeles, named after Cybele, an originally Phrygian fertility goddess, is located at the junction of the Alcalá and two famous boulevards — the Paseo del Prado and Paseo de Recoletos. The paseo — traditional strolling — is a form of leisure activity that the madrileños have been practicing for centuries. Its time begins after the siesta, when the heat of the day diminishes and the streets of the capital come to life. “To show yourself and to look at others” — that in
С 7 октября
Museo Thyssen-Bornemisza / Музей ТиссенБорнемисса: выставка, посвященная авангардным течениям в европейской живописи периода Первой мировой войны. С 15 октября
Museo del Prado / Музей Прадо: выставка картин Рембрандта из музеев Европы и США.
Светские мероприятия: С 15 по 23 ноября
Countryside and Corrida Испанский писатель Бенито Перес Гальдос сравнил летний Мадрид со сковородкой — раскаленной, но пустой. Тенистые аллеи Пасео дель Прадо спасают от безжалостных солнечных лучей.
Выставки/музеи:
Plaza de la Independencia is the next compulsory stop on a journey along the Alcalá. It is home to one more of Madrid's symbols — the Puerta de Alcalá. At one time a gate was constructed specially here to welcome Margaret of Austria, the wife of Philip III; then Charles III gave orders for a new gate of more impressive size to be built in its place. Beyond the Plaza de la Independencia lays the most popular of the city's parks — the Retiro. In effect this was an ensemble of palaces, gardens and suburban residences constructed for the royal family, but not all the buildings have survived to the present. At the end of the nineteenth century the Retiro became open to the public and a venue for balls and theatrical performances. Today the park is a little bit of countryside in the centre of a megapolis, a place where many birds nest and the squirrels will even take food from your hand. But the park also has its “shady” side:
Ежегодная выставка изобразительного искусства и антиквариата Feriarte 2008. Это самая крупная выставка антиквариата в Испании и четвертая по значимости в Европе.
Спектакли и концерты: До 16 ноября
Festival de Otono / «Осенний фестиваль» в Мадриде, на который съезжаются театральные, музыкальные, хореографические и цирковые коллективы из разных стран.
Футбол: 10 декабря
Заключительный матч группового турнира Лиги чемпионов: «Зенит» — «Реал».
tourists are usually advised not to walk there in the evening and the madrileños themselves say that “Everything forbidden is permitted in the Retiro.” If people tell you that the Calle de Alcalá ends at the Plaza de Las Ventas, don't believe them — the street goes on, it's just that this is the location of a place that a madrileño cannot simply pass by — the city's bullring. Here you will also find a museum containing portraits of great matadors, their weapons and costumes. The corridas held here in the middle of May in honour of San Isidro, Madrid's patron saint, mark the start of the city's bull-fighting season.
Выше. Площадь Быков: памятники ученому Александру Флемингу, открывшему антибиотик пенициллин (слева), и испанскому тореадору (справа). Above. Plaza de Las Ventas with monuments to Alexander Fleming, who discovered the antibiotic penicillin, (left) and a Spanish toreador (right).
style
Высокий стиль / h igh
Русское общество в начале XIX века было пропитано идеями романтизма. Готические мотивы проникли и в литературу, и в живопись, и в архитектуру. Неудивительно, что именно в это время в Петербурге вспыхнула мода на витражи — непременный атрибут готических соборов. Цветными стеклами стали оформлять церкви, дворцы знатных вельмож и дворянские особняки. Витражи украсили Коттедж и церковь Святого Александра Невского в петергофской Александрии, башню-часовню «Шапель» в Царском Селе, павильон «Ферма» в Павловске. На протяжении ста лет развивалось в Петербурге витражное искусство, но революционные потрясения начала XX века надолго заставили забыть о нем. Многие произведения были безвозвратно утрачены. Казалось, что золотой век петербургского витража канул в Лету, но сегодня это искусство переживает второе рождение.
98
Ирина ВАСИЛЬЕВА / by Irina VASILYEVA
азноцветье солнечных лучей
the different colours of sunlight
In the early nineteenth century Russian society was strongly taken with the ideas of the Romantic movement. Gothic motifs found their way into literature, painting and architecture. It is not surprising, then, that at this very time a vogue for stained glass - an invariable feature of the great Gothic cathedrals — arose in St Petersburg. It was used to decorate churches, the palaces of the aristocratic elite and the mansions of the nobility. Stained glass adorned the Cottage and the Church of St Alexander Nevsky in the Alexandria area of Peterhof, the tower-like Chapelle in Tsarskoye Selo and the Farm pavilion in Pavlovsk. For some one hundred years, stained glass developed as an art form in the Russian capital, but the revolutionary upheavals of the early twentieth century left it forgotten for a long time. Many works were irrevocably lost. It seemed as if the Golden Age of St Petersburg stained glass was gone for ever, but today this field of creativity is undergoing a revival.
Мистические потоки света Латинское слово vitrum переводится как «оконное стекло», от него витраж и получил свое название. Простейшие витражи существовали уже в Древнем Египте и в Древнем Риме. Однако история художественного витража начинается со средних веков. В XI веке ученый монах Теофил, подробно объяснивший технику создания витража в книге «Краткое изложение различных искусств» («Schedula diversarum artium»), писал: «Ты, кто прочтешь эту книгу! Я не скрыл от тебя ничего, что мне известно. Я научил тебя тому, что знают многие греки в искусстве подбора и смешения красок, итальянцы — в чеканке серебра, в нарезах слоновой кости, шлифовке тонких камней, чем славна Тоскана, в искусствах Дамаска, какими владеют арабы, тому, чем сильна Германия: в ковке золота, железа, меди; в сочетании драгоценного и блестящего оконного стекла, какими славна Франция». И действительно, лучшими в мире считаются французские готические витражи. Своим рождением они обязаны новой конструкции храмов, благодаря которой в стенах появились огромные многометровые окна. Изюминка конструкции — стрельчатая готическая арка. Если своды романских арок держались на массивных стенах с маленькими окошками, то стрельчатые арки опираются уже на новоизобретенный каркас — мощные контрфорсы и аркбутаны. Эти элементы выходят за пределы стен и похожи на изогнутые ноги гигантского насекомого. Стены же перестали нести конструктивную нагрузку, утончились, а потом и вовсе сделались стеклянными. Так и появились колоссальные окна собора Парижской Богоматери, просторных и очень высоких готических соборов Реймса, Амьена, Бурже... Сначала окна лишь освещали интерьер, а потом, с появлением в них витражей на сложные евангельские и аллегорические сюжеты, стали украшать помещения, а также служить просвещению и воспитанию
Окна парижской церкви Сен-Шапель — подлинный шедевр витражного искусства XIII века как по краскам, так и по тонкости и сложности рисунка.
The windows of the Sainte-Chapelle in Paris are a true masterpiece of thirteenth-century stained glass for both their colours and the fineness and complexity of the designs.
Слева. Витраж работы Вильяма Валькота в банкетном зале гостиницы «Метрополь». Начало XX века.
Left. Stained glass by William Walcot in the banquet hall of the Hotel Metropole. Early 20th century.
style
Высокий стиль / h igh
прихожан. Старейшие цветные картины находятся в оконных проемах центрального нефа Аугсбургского собора, а также украшают церковь Сен-Дени близ Парижа. Роскошные потоки густого, насыщенного красками света, смешиваясь, пронизывают пространство готических соборов. Расходясь широкими веерами, синие, красные, золотистые лучи омывают стены, погружая прихожан в атмосферу возвышенной таинственности… Обычный дневной свет воспринимается как мистический и духовно значимый.
князей Василия и Алексея Голицыных, в палатах боярина Кирилла Нарышкина. Красками были расписаны окна в Коломенском дворце и «Крестовой палатке» патриарха Филарета. В те времена это воспринималось как заморская диковинка — удивительная, но бесполезная.
И в церкви, и в будуаре «В Петербурге есть одно окно, и на него смотреть приезжают, разиня рот, как на чудо. Монферран ценит свое окно в 1300 рублей», — писал Федор Брюллов своему брату Александру, будущему известному
Заморская диковинка В Древней Руси витражи не нашли столь широкого применения. Если в средневековой Европе картины на библейские сюжеты из цветного стекла были одним из главных украшений готических храмов, то православная традиция запрещала писать иконы на стекле из-за хрупкости и недолговечности материала, а значит, и образа, на нем запечатленного, в котором, по христианским понятиям, присутствует душа того, кто изображен на иконе. В светских же хоромах большое витражное окно, прямо скажем, не слишком эффективно защищало от стужи суровыми русскими зимами. Да и стоили европейские витражи целое состояние. Только в XVII веке цветное остекление появилось в доме
Витраж идеально соответствовал настроению модерна, его причудливости, изысканности и загадочности. Многие живописцы пробовали свои силы в этой технике. Например, Михаил Врубель, создавший для дома Перцова в Москве известный витраж «Рыцарь». Ниже. Парадная лестница особняка Рябушинского на Малой Никитской в Москве. Архитектор Федор Шехтель. 1900—1902 годы.
Слева. Монументальный алтарный витраж «Воскресение Христа», выполненный по эскизу художника Николая Бруни выпускником училища барона Штиглица Гансом Кузиком, стал одним из основных архитектурнодекоративных элементов великокняжеской усыпальницы Петропавловской крепости. Начало XX века.
Below. The main staircase of Riabushinsky's manision on Malaya Nikitskaya Street in Moscow. Architect: Fiodor Schechtel. 1900—02.
Stained glass perfectly suited the mood of the Art Nouveau, its fanciful, refined, mysterious nature. Many painters tried their hand at this technique. Mikhail Vrubel, for example, created the celebrated stained-glass Knight for Pertsov's house in Moscow.
Left. The monumental sanctuary stained glass image of the Resurrection was created by Hans Kusik, a graduate of the Baron Stieglitz College, to a design by the artist Nikolai Bruni. It became one of the key features of the GrandDucal Sepulchre in the Peter and Paul Fortress. Early 20th century.
100
Mystic Streams of Light Decorative coloured window glass in a very simple form existed back in Ancient Egypt and Ancient Rome, but the history of artistic stained glass begins in the Middle Ages and French Gothic windows are considered its finest pinnacle. They owe their origins to a new way of building churches that permitted huge window openings measuring many metres in the walls. The heart of such a construction was the lancet Gothic arch. While vaults of Romanesque arches were supported by massive walls with small windows, lancet arches rest on a newly-invented
framework — mighty buttresses and flying buttresses. These elements protrude beyond the walls and resemble the folded legs of some gigantic insect. As they no longer bore the constructional load, walls became thinner and eventually glass rather than stone. That is how the tremendous windows appeared in Notre Dame de Paris, and in the spacious, soaring Gothic cathedrals of Reims, Amiens, Bourges and other cities. At first the windows only lit the interiors, but then, with the appearance in them of elaborate biblical and allegorical stained-glass compositions, they became adornments of these places of worship as well as serving to educate and enlighten worshippers. The oldest surviving coloured pictures can be found in the central nave of Augsburg cathedral and the Basilica of Saint Denis outside Paris. Sumptuous streams of deep, richly coloured light blend and transfuse the interior space of Gothic cathedrals. Spreading out in broad fans, blue, red and golden rays wash the walls, immersing the congregation in an atmosphere of sublime sacramentality… Common daylight is transformed into something mystic and spiritually significant.
An Exotic Novelty In Early Rus' stained glass was not so extensively used. While in the mediaeval West biblical scenes depicted in stained glass were one of the main adornments of Gothic churches, the Orthodox tradition forbade the painting of icons on glass because of the fragility and
архитектору, в 1829 году. Этот пример подтолкнул братьев всерьез задуматься о закупках за границей немецких расписных окон и продажи их в Петербурге. Однако «сделать состояние через готические стекла» им не удалось. Не хватило коммерческой жилки. Зато впоследствии Александр Брюллов охотно использовал витражи в своем творчестве. Разноцветные оконные стекла появились в построенной по его проекту церкви над могилой графа Полье в Шуваловском парке в Парголове. Витражи с изображениями евангелистов украсили и другое творение зодчего — Лютеранскую церковь Святого Петра на Невском проспекте. Другой брат архитектора — знаменитый живописец Карл Брюллов — тоже не остался равнодушен к витражам. В 1837 году он предложил пробить стену за главным престолом Казанского собора, чтобы вставить туда картину на стекле. Поддержки для этого проекта он не нашел, но спустя десятилетие воплощением этой идеи стал алтарный витраж Исаакиевского собора. Витражи пришли и в светское жилище. Особняки знати украсили многоцветные орнаменты, изображения фигур святых и целые сюжетные композиции. С одной стороны, они создавали особый эмоциональный настрой, вызывали ассоциации с образами исторического прошлого. С другой — отражали появившуюся в середине XIX века тенденцию к обособлению жилища от внешней городской среды. Если раньше классицизм тяготел к открытым пространствам, то теперь требования уюта и комфорта предполагали изоляцию от внешнего мира, с чем успешно справлялось расцвеченное стекло. Ту же цель
101 Выше. Витраж «Аллегория живописи» работы Владимира Сверчкова украшал доходный дом на Николаевской улице (ныне улица Марата) в Петербурге. Вторая половина XIX века. Above. An Allegory of Painting, stained glass by Vladimir Sverchkov. This work adorned an apartment house on Nikolayevskaya (now Marat) Street in St Petersburg. Second half of the 19th century.
Фрагмент витража в доходном доме страхового общества «Россия» на Большой Морской в Петербурге. 1905—1907 годы.
Detail of stained glass in an apartment house belonging to the Rossiya insurance company on Bolshaya Morskaya Street in St Petersburg. 1905—07.
выполняли появившиеся в это время цветы на подоконниках и специальные ширмочки из ткани или бумаги. Со временем на смену увлечению готикой пришла мода на Восток, затем необарокко и неорококо. Витраж с легкостью вписывался в каждый из этих стилей. Цветные стекла стали почти обязательной принадлежностью комнат, предназначенных для отдыха: в будуарах, курительных, ванных, оформленных, как правило, в одном из «восточных» стилей. Они украшали столовые, библиотеки, кабинет хозяина дома, домовые церкви, домашние музеи…
Жизнь духа Пик увлечения цветным остеклением приходится на начало XX века. Дальнейшее развитие получает и философия витража. Романтические представления о витраже как о «вуали», призванной умерить невыносимое для обычного человека сияние божественной истины, дополнились размышлениями символистов о грани двух миров, божественного и земного, духовного и телесного, где одно перетекает в другое. Мертвая
impermanence of the material and hence of the image recorded upon it. (According to tradition the soul of the person depicted is present in an icon.) In secular buildings, large areas of stained glass provided poor protection, to put it mildly, against the cold of harsh Russian winters. It was only in the seventeenth century that coloured glass appeared in the home of Princes Vasily and Alexei Golitsyn and in the residence of the boyar Kirill Naryshkin. Windows were embellished with coloured paints in the Kolomenskoye Palace and the Krestovaya Palatka of Patriarch Filaret. At that time this was regarded as an exotic novelty — wonderful, but pointless.
In church and in the boudoir “In St Petersburg there is one window that people travel to see and look at it open-mouthed, as if at a miracle. Montferrand values his window at 1,300 roubles,” Fiodor Briullov wrote to his brother Alexander, the future eminent architect, in 1829. This example prompted the brothers to seriously consider buying up German stained-glass windows abroad and selling them in St Petersburg. But they did not manage to make their fortune with Gothic glass, as they lacked the commercial knack. Later, however, Alexander Briullov was fond of using stained glass in his creations. Window glass of different colours appeared in the church constructed to his design over the grave of Count Polier in the Shuvalovs' Park at Pargolovo. Stained-glass windows depicting the Evangelists adorned another of Alexander's creations: the Lutheran Church of St Peter on Nevsky Prospekt. The architect's other brother, the famous painter Karl Briullov, also developed a liking for this art form. In 1837 he suggested knocking a hole in the wall behind the main altar of the Kazan Cathedral so as to install a
Революция оборвала бурную историю развития искусства петербургского витража. Витражные мастерские закрылись, а витраж, как и другие атрибуты буржуазного мира — мозаика, изразцовая печь, лепные украшения, — оставшись без хозяев, стали стремительно исчезать из интерьеров петербургских домов. Однако традицию продолжали художники за рубежом. Классикой витражного искусства XX века стали работы Марка Шагала. Свой первый заказ на изготовление витража для Кафедрального собора в Меце художник получил в 1957 году. Несмотря на то что ему было тогда уже под семьдесят, он быстро освоил и полюбил эту технику. Витражи Шагала отличаются красочностью и изысканным рисунком. Среди самых известных надо упомянуть окна для храма Всех Святых в Тудли в Англии и панно, посвященное памяти Дага Хаммаршельда, трагически погибшего Генерального секретаря Организации Объединенных Наций, в здании ООН в Нью-Йорке. А также двенадцать витражей, посвященных двенадцати коленам Израилевым, выполненных для синагоги Иерусалимского университета. К этой работе Шагал
В мастерской Аркадия Натаревича рождаются настоящие шедевры витражного искусства. Arkady Natarevich's studio produces real masterpieces of stained-glass art.
Второе рождение У истоков возрождения витражного искусства в Санкт-Петербурге стоял выпускник Мухинского училища, а ныне Санкт-Петербургской художественнопромышленной академии имени барона Штиглица, Аркадий Михайлович Натаревич. Художник принимал участие в восстановлении интерьеров гостиницы «Англетер», в создании витража для Русского Географического общества Академии наук. Натаревич —
николь якутович
На бледно-лазурном стекле Написаны ярко узоры. Цветы наклонились к земле, Скала убегает к скале, И видно, как дремлют во мгле Далекие снежные горы. Но что за высоким окном Горит нерассказанным сном И краски сливает в узоры? Не дышит ли там Красота в мерцании мира и лени? Всхожу, — и бледнеет мечта, К печали ведет высота, За темным окном пустота, — Меня обманули ступени. Все дышит в немой полумгле, И только на мертвом окне Играют бездушные тени…
относился особенно трепетно, и, чтобы убедиться, что каждый витраж будет достаточно освещен, он специально приезжал в Иерусалим и исследовал место, на котором тот должен находиться.
Аркадий Натаревич разработал уникальную авторскую технологию изготовления витражей, которая позволяет добиваться на редкость богатейшей цветовой гаммы — от глубоких насыщенных тонов до мягких, полупрозрачных нюансов цвета. Arkady Natarevich has developed a unique technology for making stained glass works that allows him to use an exceptionally rich chromatic range — from deep saturated tones to soft semitransparent nuances of colour.
Современное стекло позволяет использовать различные техники спекания, что дает возможность получать новые цветовые оттенки, обогащающие палитру художника. Modern glass permits the use of a variety of firing techniques that make it possible to achieve new shades of colour, enriching the artist's palette.
stained-glass window. That proposal did not receive support, but ten years later the idea was realized in the sanctuary of St Isaac's Cathedral. Stained glass also entered into secular life. The houses of the nobility were adorned with multicoloured ornament, depictions of saints and entire narrative compositions. On the one hand, they created a special mood, evoking associations with historical examples; on the other, they reflected the mid-nineteenth-century ten-
dency to separate the home from the external urban environment. While earlier Classicism favoured opened spaces, now the demands of comfort and cosiness presupposed isolation from the wider world, a task successfully accomplished by coloured glass. In time the fascination with the Gothic gave way to a vogue for the Orient, then revivals of the Baroque and Rococo. Stained glass fitted easily into each of those styles. It became almost a compulsory feature of rooms intended for relaxation: boudoirs, smoking-rooms, and bathrooms that were generally decorated in one of the “Eastern” styles. It adorned dining-rooms, libraries, the master's study, the domestic church and personal museums.
The Life of the Spirit
николь якутович
style
Высокий стиль / h igh
102
материя в стекле истончается, практически теряя земную оболочку, но обретает взамен жизнь духа. Константин Бальмонт писал:
The fascination with multicoloured glazing reached its height at the beginning of the twentieth century. The philosophy of stained glass evolved too. Romantic notions of stained glass as a “veil” called upon to reduce the radiance of divine truth that is unbearable for the ordinary mortal were supplemented by Symbolists' musings on the boundary between two worlds, the earthly and the divine, the physical and the spiritual, where one flows into the other. In the glass dead material becomes more subtle, practically losing its earthly shell, but gaining a spiritual life in exchange. The revolution cut short the exuberant development of the art of stained glass in St Petersburg. The workshops closed and stained glass, along with other attributes of a bourgeois world — mosaics, tile stoves and stucco decoration — left ownerless began to disappear rapidly from the interiors of St Petersburg dwellings. But the tradition was continued by artists abroad. Marc Chagall's works became a classic landmark in twentieth-century stained glass. The artist got his first com-
Ниже. Витражи Аркадия Натаревича «Весна священная» и «В гостях у Ноя». В последний художник поместил свой автопортрет. Below. Arkady Natarevich's stained-glass works Rite of Spring and Visiting Noah. The artist included a self-portrait in the latter.
николь якутович
Left. Vadim Lebedev took part in the restoration of the stained glass in the English Church, the renewal of two panes in the Gothic Chapel at Peterhof.
Справа. Создание расписного витража очень трудоемкий процесс. Изображение наносится специальными красками с поэтапным обжигом, отчего краски впекаются в массу стекла. Для создания одного витража требуется до десяти обжигов.
николь якутович
николь якутович
Right. The creation of a painted stained-glass panel is a very laborious process. The image is created with special paints through a series of firings that incorporate them into the glass. A single panel can require up to ten firings.
Справа. Витраж Аркадия Натаревича «Революция».
Above and below right. Stained-glass insets: Planet and Miniature.
mission, for the cathedral in Metz, in 1957. Chagall's creations are notable for their colourfulness and exquisite lines. Among the most famous are the windows in All Saints' Church in the English village of Tudeley and the panel dedicated to the memory of Secretary General Dag Hammarskjöld in the United Nations building in New York. And, of course, the twelve compositions devoted to the twelve tribes of Israel made for the synagogue of the Hadassah-Hebrew University Medical Centre in Jerusalem. Chagall was particularly anxious about this work and to reassure himself that each window would get enough light, he made a special journey to Jerusalem and studied the intended location.
Above and below right. Vadim Lebedev's Angel with a Censer and Candle (copy of a 19th-century original) and Birds.
105
Современный витраж рассчитан на электрическое освещение, и это значительно расширяет сферу его применения в архитектуре. Сегодня витражи часто используются в интерьерных перегородках и подвесных потолках. A modern work of stained glass is designed for electric lighting and that significantly expands its sphere of usage in architecture. Today stained-glass panels are often used in interior partitions and suspended ceilings.
николь якутович
Right. Arkady Natarevich's Revolution.
Выше и справа внизу. Витражи Вадима Лебедева «Ангел с кадилом и свечой» (копия с оригинала XIX века) и «Птицы».
николь якутович
николь якутович
Выше и справа внизу. Витражные вставки «Планета» и «Миниатюра».
николь якутович
104
без использования свинцовой оплетки), и пескоструйная гравировка, когда струя песка под сильным давлением высекает на стекле фактурные матовые узоры. Витражи не только украшают оконные проемы, но и фильтруют межкомнатный свет, используются как декоративный элемент в нишах и ложных окнах, для оформления светильников и зеркал. Роспись стекла с обжигом при высокой температуре — старинная техника, которой владеет художник Вадим Лебедев, работающий в реставрационной мастерской Эрмитажа. Он создает расписные станковые витражи.
Витражные перегородки в гостиной работают как световые картины, наполняя пространство таинственной игрой красок. Современный интерьер. Stained-glass partitions in a drawing-room function like light-paintings. Modern interior.
Rebirth The revival of stained-glass art in St Petersburg has been associated with Arkady Mikhailovich Natarevich, a graduate of the city's Mukhina College (now the Baron Stieglitz Academy of Art and Industry). He was involved in the restoration of the interiors of the Angleterre Hotel and the creation of a stained-glass window for the Russian Geographic Society. Natarevich is a questing artist, who experiments boldly with glass. He is one of a
few who does not use ready-made coloured glasses, but stains them himself with metal salts, producing a unique palette of colours. Natarevich also attaches great significance to texture. His composition The Rite of Spring was inspired by the music of Igor Stravinsky, while his response to the “era of great changes” was the panels Revolution, Breaking, Parliament and Prisoner in which stylized images convey the mood of the time, while colour conveys here sadness, there the energy of destruction and decay.
николь якутович
николь якутович
Слева. Вадим Лебедев участвовал в реставрации витражей Английской церкви, восстановлении двух стекол Готической капеллы Петергофа, реконструкции и реставрации витражей здания Лицензионной палаты.
николь якутович
священная» навеян музыкой Игоря Стравинского; откликом на «эпоху больших перемен» стали витражи «Революция», «Разлом», «Парламент» и «Узник», где через условные образы можно почувствовать настроение времени, а цветом передаются то грусть, то энергия разрушения и упадка. Сегодня вновь популярен и классический витраж, и фьюзинг («запекание» стеклянной картины в печи,
николь якутович
style
Высокий стиль / h igh
художник ищущий, смело экспериментирующий со стеклом. Он один из немногих, кто использует не готовые цветные стекла, а самостоятельно окрашивает их солями металлов, достигая неповторимой цветовой палитры. Сегодня наряду с заказными интерьерными работами он создает портреты, философские и абстрактные композиции. Большое значение художник придает фактуре. Его витраж «Весна
When a stained-glass panel is not being created for a specific interior there are no limits to experimentation. The artist need only follow his own inner creative impulses.
Top right. In the interior of a modern kitchen a stained-glass panel on the ceiling serves as an extra source of light.
Справа. Художник Светлана Романова считает, что витражные вставки придают зеркалу дополнительное «звучание» в интерьере.
Конечно, витраж должен соответствовать архитектурному стилю, органично вписываться в интерьер. Он может придать помещению солидность, а может низвести интерьер до фарса, придать комнатному освещению уютную мягкость или сделать пространство темным и мрачным. «Для исторических зданий, как правило, уместнее всего классические витражи, с фрагментами в свин-
Ниже. Станковый витраж «Бабочка». Right. The artist Svetlana Romanova believes that stained-glass insets give a mirror an additional “resonance” in an interior. Below. Butterfly, a stainedglass panel.
николь якутович
106
николь якутович
Справа вверху. В современном интерьере кухни витраж на потолке служит дополнительным источником освещения.
николь якутович
style
Высокий стиль / h igh
В станковых витражах, не связанных с конкретным интерьером, нет ограничений для эксперимента. При их создании художник повинуется лишь внутренним творческим импульсам.
цовой или латунной оплетке, с росписью по стеклу, — считает петербургский художник по стеклу Светлана Романова. — Для квартир в минималистическом духе лучше подходят одноцветные рельефные витражи, витражи с матовыми элементами. Содержание и цветовое решение подбираются всегда индивидуально. Придумывать ничего не приходится. Стекло само предлагает сюжет, надо только прислушаться и… воплотить».
apartments in a minimalist style, the best thing is single-colour relief glass and glass with matte elements. Content and colour scheme are always chosen individually. You don't have to invent anything. The glass itself suggests the subject; all you have to do is listen and carry it out.” Станковый витраж «Рыба Красная» (выше) и дверь с витражными вставками в стиле модерн (слева). Работы Светланы Романовой.
Today classic stained glass is enjoying renewed popularity as well as fusing (when the pieces of a glass picture are joined by partial melting in a kiln without the use of lead strips) and sandblasting in which a highpressure stream of small particles is used to cut matte relief designs into glass. Painting glass followed by annealing in a furnace is a historical technique that has been mastered by Vadim Lebedev, an artist working in the Hermitage's restoration workshops. He produces easel stained-glass paintings. Of course, a stained-glass composition has to accord with the architectural style, to fit organically into an interior. It can bring an air of solidity to a space, but can also reduce an interior to the level of farce. Coloured glass can give a cosy softness to the lighting of a room, but can also make it dark and gloomy. “For historical buildings as a rule the most suitable are classical stained glass windows with pieces mounted in lead or brass and painting on the glass,” the St Petersburg glass-artist Svetlana Romanova believes. “For
Red Fish stained-glass panel (above) and a door with stained-glass insets in the Art Nouveau style (left). Works by Svetlana Romanova.
николь якутович
art of relaxation
O казавшись на Аландах, сразу же начинаешь по-
И скусство отдыхать / t he
Заманчивых далей зов the temptation of distant places Ветряная мельница — изюминка местного пейзажа и символ Аландских островов, растиражированный на открытках и сувенирах. Здесь мельницы можно встретить в каждой деревне. The windmill is a gem of the local landscape and a symbol of the Åland Islands reproduced on postcards and souvenirs. You can find windmills in every village here.
Когда паромы, курсирующие между шведской и финской столицами, останавливаются ночью в Мариехамн, пассажиры крепко спят. За пять минут стоянки паром покидает всего с десяток-другой пассажиров, которые тут же растворяются в сонных улицах городка. Похоже, у Аландских островов есть какой-то особый, тщательно охраняемый секрет. Раскрыть его способны только настоящие искатели приключений.
Лариса ПЕЛЛЕ / by Larisa PELLE
нимать, что главный цвет здесь — зеленый. Рядом с дорогами всюду находятся велодорожки. И движение на них заметно интенсивнее, чем на автотрассе. Похвастаться бескрайними просторами острова не могут. Архипелаг занимает территорию всего лишь в полторы тысячи квадратных километров, и трудно придумать способ передвижения здесь более удобный, чем неспешное велопутешествие. Велосипедисты — основные постояльцы сельских гостиниц, как будто специально построенных в самых подходящих для ночлега местах.
Манящие дали От Мариехамн, аландской столицы, дорога ведет на север, в провинцию Хаммарланд. Прохожий заинтересованно смотрит на меня, растерявшуюся велосипедистку: «Наверное, едешь в Экерё? За мельницей будет поворот налево». Прохожий, видимо, подшутил надо мной: мельниц тут пруд пруди, и все они одинаковые. Если бы не эта заминка, я приехала бы в Скарпнатё через пару часов, а не колесила бы по округе в поисках нужной мельницы…
When the ferries plying between the Finnish and Swedish capitals stop in the night at Mariehamn, nearly all their passengers are fast asleep. During the five-minute stop only a couple of dozen people leave the ship and they immediately disappear into the slumbering streets of the town. It seems as if the Åland Islands have some special, carefully guarded secret. Only the truly adventurous are able to uncover it.
108
Аландцы стойко придерживаются традиции: красят свои дома в неизменный «красный цвет из Фалуна». Слева. Границы коммун на островах четко размечены. Каждая коммуна имеет собственный герб. The Ålanders are deeply devoted to tradition: they invariably paint their houses in “Falun red”. Left. The borders of the communes on the islands are precisely marked. Each of the communes has its own coat of arms.
When you arrive on Åland, you immediately realize
that the dominant colour there is green. The roads are always flanked by cycle-tracks. And there is noticeably more traffic on them than on the main carriageway. The islands cannot boast boundless expanses: the archipelago has a land area of only 1,500 square kilometres and it would be hard to think of a more convenient way of getting about than by bike. Cyclists are the main occupants of the rural hotels that seem to have been built specially in the most suitable places for an overnight stop.
art of relaxation
И скусство отдыхать / t he
Лежа в траве и изучая карту около средневекового замка Каслхольм, я поняла вдруг, что заехала на другой край архипелага. Острова, соединенные насыпными дорогами и мостами, незаметно переходят один в другой. Красные мельницы словно в сговоре с ними... Как будто нарочно все ориентиры сбивают неопытного путешественника с толку, делая все для того, чтобы дать ему возможность в первый же день как можно больше увидеть. И ты, тот самый путешественник, крутишь педали велосипеда, и архипелаг медленно раскрывается перед тобой во всей своей живописной манящей красе.
И швец, и жнец, и красковар… Еще каких-то полвека назад мне пришлось бы пару дней ждать оказии с весельной лодкой, но сегодня добраться до самых маленьких деревень проще простого. К вечеру я уже в Скарпнатё. Здесь все знают Бритту, хозяйку деревенской гостиницы, и ее мужа Ялле, владельца парома и единственного в округе такси, по совместительству играющего роль школьного автобуса. «Да что там мы! — тут же подхватывает Бритта. — В других деревнях один человек держит магазин, работает почтальоном и паромщиком. Нас здесь не много, приходится успевать везде».
Наутро наступает важный для архипелага день — праздник Ивана Купалы, и в хутор стекаются гости. Ферма оказывается еще и центром общественной жизни. Бритта напоминает добрую сказочницу, готовую рассказать историю каждой вещицы, открыть тайну любого явления. Оказывается, типичные для всей Скандинавии красные деревянные дома тоже хранят свою историю. «Это не обычная краска, мы варим ее сами, — поясняет Бритта. — Нужно взять красную глину, смешать с водой, ржаной мукой и сульфатом железа и варить часа три. Вообще-то впервые такую краску изготовили в Швеции, в Фалуне, а в Финляндию традиция пришла через Аландские острова. Правда, поначалу позволить себе покрасить дом могли только обеспеченные люди. Но к королевским визитам в „красный цвет из Фалуна“ у нас выкрашивали целые деревни!» Судя по деревенским пейзажам, сейчас из-за краски трудно разориться: в красный покрашены дома, школы и даже сараи.
У священного дерева Это дерево хоть и зовется майским, но редко появляется здесь раньше Ивана Купалы — главного летнего праздника. В каждой деревне сооружают и разукрашивают свое дерево, стараясь перещеголять соседей. Мне встретилась добрая дюжина деревьев — с цветными лентами, флажками Аландов, листьями и цветами, но дерево перед домом Бритты даст фору многим. «Человек на самой верхушке с руками-веслами — символ хорошей работы. Парусники, плывущие по кругу, привезут нам товары, соединят нас с континентом и доставят гостей», — улыбается Бритта. Дерево походит на языческий символ. Хозяйка замечает: «Вообще-то мы все лютеране, но в этот день становимся немного язычниками, как наши прадеды». Решающий момент близок — гости собираются у дерева. Пока мужчины поднимают верхушку, малышня и деревенские старики удерживают ствол страховочными канатами. Теперь, кажется, можно приступать к пиршеству, но хуторянам не до этого: они собираются в круг, и майское дерево оказывается в центре неистовых хороводных плясок, сопровождаемых песнями.
Аландские острова — это территория мира. Здесь нет ни воинских частей, ни военных баз, ни полигонов, ни авиабаз финских вооруженных сил. К тому же обитатели архипелага, в отличие от остальных жителей Финляндии, не призываются на воинскую службу.
Вверху. Жители деревни очень стараются, чтобы их майское дерево было самым красивым.
110
The Åland Islands are a zone of peace. There are no military units here, no army bases, no ranges, no airfields for the Finnish air force. Male islanders are, moreover, exempt from conscription, unlike their counterparts on the Finnish mainland.
111
Ниже. В хороводах вокруг майского дерева не зазорно участвовать и молодежи, и старикам. Слева. Старейшине деревни поручено ответственное дело — контролировать страховочные канаты.
Distant Attractions From Mariehamn, the capital of Åland, a road runs north to the commune of Hammarland. A passer-by took an interest in the lost cyclist: “You're probably going to Eckerö? After the mill, there's a turning to the left.” That local was probably having a bit of fun with me: there are dozens of mills in the area and they all look the same. As the islands are connected by causeways and bridges, you don't really notice when you cross from one to another. The red windmills seem to be in cahoots with them… All the landmarks seem deliberately made to confuse inexperienced visitors, doing everything to help them see as much as possible on their first day. You keep turning the pedals and the archipelago slowly opens up before you in all its picturesque beauty.
Butcher, Baker and Candlestick-maker While half a century ago you might have had to wait a couple of days for a rowing-boat going in the right direction, today it is very easy to reach even the smallest hamlets. By evening I had already arrived at Skarpnåtö. Everyone there knows Britta, who runs the village inn, and her husband Jalle, the owner of the ferry and the only taxi in the area, which also doubles as the local school-bus. “That's nothing!” Britta points out. “In other villages one man keeps the shop, takes the post round and acts as ferryman. There aren't many of us here and everything needs to be done.”
Внизу. Велосипед на Аландах — неотъемлемая часть жизни местного населения.
The next day is an important occasion for the archipelago — the day of the Midsummer festival and guests gather at the farmstead, which also turns out to be a sort of community centre. Britta puts one in mind of a kindly teller of tales, ready to pass on the story of any object, to reveal the secret of any phenomenon. I find out that the red wooden houses typical of Scandinavia also have a story to them. “It's not ordinary paint,” Britta explains. “We cook it up ourselves. You need to take red clay mix it with water, rye flour and iron sulphate, and boil it for around three hours. The first paint like it was made in Sweden, at Falun, and the tradition reached Finland by way of the Åland Islands. At first, admittedly, only the well-off could afford to paint their houses. But for royal visits whole villages here were painted in 'Falun red'.”
Top. Villagers do their very best to make their Maypole the most beautiful. Below. Dancing around the Maypole is no disgrace for young or old. Left. The village elder is entrusted with the responsible task of keeping watch on the safety lines. Bottom. The bicycle is an inseparable part of life for the local population.
Жители Аландских островов когда-то прибыли сюда из Швеции, поэтому у них преобладают скандинавские черты лица. Вверху. Паромы для велосипедистов — один из самых удобных способов сообщения между островами.
The Keeper of Treasures
The inhabitants of the islands originally came from Sweden and so they have predominantly Scandinavian facial features.
Britta, the innkeeper, is also the custodian of local traditions. She takes me into a building that looks like a barn, but behind the iron bolts there turn out to be spa-
Top. Bicycle ferries are one of the most convenient ways of getting between the islands.
cious rooms full of old utensils, a large kitchen with a traditional stove and even a nursery. She opens a chest to reveal a heap of old clothes — men's boot that would reach almost to the waist, women's lace blouses, skirts that seem to have been starched only yesterday… One costume looks very much like what my hostess is wearing. “I ordered mine from a tailor in India, giving him a photograph,” Britta says. “I really didn't expect that he would sew such an exact copy of what my grandmother wore!” The islanders are acquainted with the wonders of globalization — the young people are especially active travellers, often disappearing to distant lands for a year or two after school on the grounds that life on the archipelago has bored them rigid. But then they all come back. “I also did a lot of travelling, but then I suddenly realized that for me the best form of relaxation is not adventures overseas, but the fisherman's lodge that my grandfather built on a rocky islet.” My hostess opened more and more doors, unlocked chests and threw back the curtain over the stove. And behind each door was a genuine treasure-house.
sea, a postal route ran through the islands. It proved fateful for many local peasants who were given the task of delivering mail between Stockholm and Turku. Queen Christina personally checked that dispatches arrived in time and the boatsmen were expected to cover two Swedish miles (around 20 kilometres) in four hours. The slightest delay could put a man in jail. That is why Britta and Jalle, descendants of the Ålandic letter-carriers, do not seem extraordinary here. Lazy and sluggish people did not last long in these parts and the present-day islanders have hard work in their blood. Today, though, Jalle no longer has to set the sail or pull on the oars like his ancestors. As midday approaches his ferry, the Silvana, fills to the limit with the walkers, cyclists and even kayakers who are his main clientele. The next rural harbour is half an hour away and to my surprise the passengers, mainly young Finns and Swedes, strike up a song. Their loud, melodious chorus rings out over the waves lapping the rocks. “Is singing a compulsory part of the journey?” I ask the girl next to me. “No,” she smiles, “but when you're surrounded by such beauty, how can you resist?”
And as I go I Love to Sing… Although at first sight the Ålanders seem to be comfortably off, they know from personal experience what hard work means. For many centuries life on the archipelago was far from blissful: rocky islands are not the best place for growing crops. In addition, exceptional obligations were imposed on the islanders at certain times. In the seventeenth century, when Sweden was in the ascendancy and the Baltic became the kingdom's internal
Subsistence Farming Although even someone new to cycling can easily cover 60–70 kilometres a day on the fairly flat islands, you could stop every three: at each hamlet they make something tasty or have some distinctive kind of festivities. You can drink coffee and enjoy a traditional cinnamon bun at the village cafés, but you need to look out not for garish advertising boards, but home-made card-
art of relaxation
И скусство отдыхать / t he
Хранительница сокровищ Хозяйка гостиницы Бритта по совместительству является и хранительницей местных традиций. Она ведет меня в постройку, по виду напоминающую сарай. Но за железными засовами оказываются просторные комнаты, полные старинной утвари, большая кухня с традиционной печкой и даже детская. Открывается сундук, в котором обнаруживается ворох старинных костюмов — кожаные мужские сапоги едва ли не до пояса, женские кружевные блузки, как будто вчера накрахмаленные юбки... Один костюм очень уж напоминает тот, что одет на хозяйке. «Свой я заказала у портного в Индии, показав ему фотографии, — говорит Бритта. — Я и не ожидала, что он сошьет точную копию того, что носила моя бабушка!» Чудеса глобализации аландцам знакомы — особенно много путешествует молодежь, часто уезжая после школы в дальние страны на год или два под предлогом, что жизнь в архипелаге им окончательно наскучила. Но потом все возвращаются. «Я тоже много путешествовала. А потом вдруг поняла, что лучший отдых для меня — не приключения за океаном, а рыбачья сторожка на каменном островке, что построил мой дед». Хозяйка открывает всё новые дверцы, отпирает сундуки и отодвигает занавеску над печкой. И за каждой дверцей — настоящая сокровищница.
С песней по водам… Хотя на первый взгляд аландцы кажутся людьми обеспеченными, но, что такое тяжелый труд, они знают не понаслышке. На протяжении многих веков жизнь обитателей архипелага была отнюдь не райской, ведь каменистые острова — не лучшее место для земледелия и садоводства. Кроме того, на жителей архипелага порою возлагались и специфические обязанности. В XVII веке, когда могущество Швеции возросло и Балтийское море стало внутрен-
ним морем королевства, через Аланды прошел Почтовый путь. Он стал роковым для многих крестьян, которых обязали доставлять почту между Стокгольмом и Турку. Королева Кристина лично следила за тем, чтобы почтовые отправления доходили своевременно, и крестьянам предписывалось проходить две морские мили за четыре часа. За малейшее промедление грозила тюрьма. Поэтому Бритта и Ялле, потомки аландских письмоношей, здесь не кажутся какими-то особенными людьми. Ленивые и нерасторопные в этих краях не задерживались, и у нынешних обитателей островов трудолюбие в крови. Сейчас Ялле уже не приходится ни ставить парус, ни грести на веслах, как его предкам. Его паром ближе к полудню заполняется до отказа: пешеходы, велосипедисты и даже каякеры — вот основная клиентура паромщика. До следующего деревенского порта полчаса ходу, и пассажиры, большей частью молодые финны и шведы, к моему удивлению заводят... песню. Громкий и слаженный хор звучит над волнами, ласкающими окрестные скалы. «Песня — обязательное правило проезда?» — интересуюсь я у соседки. Та улыбается: «Нет, но когда вокруг такая красота, как тут удержишься?»
Хозяйство au naturel Хотя по довольно плоским островам даже начинающий велосипедист запросто проделает 60—70 километров в день, останавливаться можно хоть через каждые три: в каждом хуторе готовят что-то вкусное или же устраиваются какие-то особенные празднества. Выпить кофе и съесть традиционную плюшку с корицей можно в деревенских кафе, но искать их нужно, ориентируясь не на броские рекламные щиты, а на самодельные картонные указатели. Один хуторянин печет коричные булочки; другой — продает молодой картофель, вывесив объявление: «Меня нет дома, поэтому возьмите, сколько вам нужно картошки, а деньги положите в коробочку на крыльце»;
113
112 Каяк — еще одно популярное средство передвижения. Многие предпочитают арендовать каяк в столице для многодневного путешествия по островам. Слева. Сауна посреди водных просторов — исключительно удобно! Справа. Большинство домов на Аландах расположены в прибрежной зоне. Так что видом на море здесь никого не удивишь.
board signs. One villager bakes buns; another sells new potatoes by hanging out a notice: “I'm not at home, so take as many potatoes as you need and leave the money in the box on the porch”; a third breeds horses. Here subsistence farming is not a term from the history books, but everyday reality. While in the capital youngsters go to discos and order furniture from an Internet catalogue, 20 kilometres from the town the picture is totally different. Here people grow and make everything themselves: vegetable oil from their own rapeseed, bread from a neighbour's rye, sausages with meat from a relative's farm. The local café offers not hothouse
strawberries, but the fragrant wild forest variety, not beef steak, but roast venison. It's no disgrace for a young man to call for his date on a tractor — it's likely to just be a piece of fun, but even so!
A life without fences The rules of public life here are also distinctive and at times they surprise visitors. Every Finn knows from childhood, for example, the “Right of Every Person” — a law that proclaims that anyone, irrespective of nationality, can wander freely in the countryside, set up camp and collect mushrooms and berries, even on private
Kayaks are one more popular means of transport. Many people prefer to hire a kayak in the capital in order to travel around the islands for a few days. Left. A sauna out in the middle of the water is particularly convenient! Right. The majority of houses on Åland are located near the coast, so a sea view is nothing special.
art of relaxation
И скусство отдыхать / t he
третий — разводит лошадей. Здесь натуральное хозяйство — не термин из учебника истории, а каждодневная реальность. Если в столице молодежь ходит на дискотеки, а мебель заказывает по интернет-каталогу, то уже в двух десятках километров от города картина совсем иная. Здесь всё выращивают и производят сами: растительное масло из своего репса, хлеб из соседской ржи, колбасу из мяса с фермы родственников. В местном кафе вместо тепличной клубники — душистая лесная земляника, вместо стейка — жаркое из оленины. К приглашенной на свидание девушке не зазорно приехать на тракторе — конечно, скорее в шутку, чем всерьез, но все-таки!..
«Беззаборная» жизнь Альтернативные способы передвижения здесь в чести: кажется, будто бы все автомобили остались в столице, а по идеально размеченным дорогам проезжает одна машина в полчаса, да и та везет сено для лошадей или развозит детей после школы по хуторам.
Жизненные устои здесь тоже свои, и порой они удивляют приезжих. Например, всем финнам с детства известно «Право каждого человека» — закон, гласящий, что человек, независимо от национальности, может свободно гулять на природе, разбивать лагерь и собирать грибы и ягоды — даже если это частные владения. Аландцы, правда, несколько проигрывают финнам в этом свободолюбии: если в Финляндии без лицензии можно еще и ловить рыбу на удочку, то на островах архипелага разрешение надо приобрести. Правда, продажей лицензий здесь обычно занимается тот, кто и сам заядлый рыбак, и он радушно подскажет уловистые места приветливому и дружелюбному гостю. Олоф, хозяин популярного на Аландах кемпинга в Сандёсунде, с виду суровый и занятой, но после пары теплых слов уже приглашает к себе на завтрак и по первой же просьбе топит сауну. Здесь, на востоке архипелага, гостей Олофу пришлось бы ждать долго, не придумай он свои «изюминки». Традиционную сауну он сделал плавучей, из нее открывается круговой обзор на море; его гостей терпеливо ждут каяки и велосипеды, а в лесу — «тарзанки». «Жаль, что не можешь остаться, — говорит Олоф, когда я собираюсь в обратную дорогу. — Ты еще ничего толком не видела». Признаться, у меня самой то же чувство. Сюда едут на выходные в надежде исколесить маленькие острова, а находят целый мир. К счастью, этот мир и через сто лет будет тем же — ведь он держится на хранительницах семейных музеев и потомках самых стойких крестьян.
Жизнь на Аландах незатейлива: любой сарай может запросто оказаться семейным музеем, трактор — «лимузином», который доставит тебя на свидание с невестой, а пара сапог вдохновляет на создание своеобразной икебаны…
114
property. The Åland Islanders, admittedly, lag a little behind the Finns in their devotion to freedom: while on the mainland you can also go angling without a licence, on the archipelago you will need to get a permit. The sale of licences, though, is usually entrusted to someone who is himself a keen angler and he will happily point out the best places to fish to a friendly and sociable visitor. Olof, the owner of a popular Ålandic campsite at Sandösund, seems a dour and busy man, but after a few warm words he is already inviting you to breakfast and at the first request will stoke up the sauna. Here, in the east of the archipelago, Olof would have had to wait a long time for guests if he hadn't come up with a few “gimmicks”. He turned the traditional sauna into a floating attraction with an all-round view of the sea and his guests queue patiently for kayaks or bikes and for the rope swings in the woods. “It's a pity you can't stay,” said Olof, when I was getting ready for my return journey. “You haven't seen anything properly yet.” I must confess to feeling the same myself. People come here for a weekend with the intention of cycling all over the little islands, and they discover a whole world. Happily, a hundred years from now that world will still be there — after all, it is held together by the custodians of family museums and the descendants of the staunchest peasants.
Life on Åland is unpretentious: any barn might easily turn out to be a family museum, a tractor can be the “limousine” that takes you on a date with your fiancée, while a pair of boots might inspire the creation of a piece of “ikebana”.
На архипелаге нет двуязычия, как в Финляндии. Государственный язык тут один — шведский. Аланды — это «государство в государстве», автономная провинция Финляндии, обладающая самоуправлением, имеющая свое гражданство, свой парламент, свое правительство и даже свои почтовые марки. The islands are not bilingual like the rest of Finland. The sole official language is Swedish. Åland is a “state within a state” — an autonomous province of Finland, with self-government, its own parliament, its own country-level Internet domain (.ax) and even its own postage stamps.
Традиции / t raditions
С давних времен отношение к почте было весьма уважительным и серьезным. В ней нуждались все: и важные особы, и восторженные барышни. Получив тайное письмо от возлюбленного, героиня романа Джейн Остин «Эмма» с восторгом восклицает: «Поразительное заведение — почта! Эта четкость, распорядительность! Подумать — столь многое на нее возложено, и как отлично она со всем справляется — это, право, достойно удивления! Так редко сталкиваешься с нерадивостью или путаницей! Так редко письмо доставляют не по адресу, а ведь их тысячи расходятся по стране — миллионы! — и ни одно не пропадает».
Пишите письма, господа!
Елена КЕЛЛЕР, Любовь СТОЛЬБЕРГ / by Yelena KELLER, Lubov STOLBERG
From ancient times the attitude to the post was highly respectful and serious. Everybody needed it: important personages and flighty young ladies. The heroine of Jane Austen's novel Emma exclaims with admiration: “The postoffice is a wonderful establishment! The regularity and despatch of it! If one thinks of all that it has to do, and all that it does so well, it is really astonishing! … So seldom that any negligence or blunder appears! So seldom that a letter, among the thousands that are constantly passing about the kingdom, is even carried wrong — and not one in a million, I suppose, actually lost!” Слева. Вскрытие мешков с письмами и проставление на них штемпелей с помощью «машинки Догена», которую впервые использовали в Париже в 1884 году. Гравюра конца XIX века.
117
116
Left. Opening mailbags and cancelling the letters with a Daguin machine that was first used in Paris in 1884. Late 19th-century engraving.
Пешая почта — самая старая из всех видов почт, известных человечеству. Пешие «посланники» были еще в Ассирии — за три тысячи лет до нашей эры! Ниже. Посыльный в форме. Below. A uniformed messenger.
write letters, ladies and gentlemen!
Почтовое дело в России возникло вместе с образованием Киевской Руси — более тысячи лет назад. Правда, доставка корреспонденции в те времена не была регулярной. В XIII веке появились первые правила проезда гонцов по русским землям. О достаточно разветвленной почтовой службе в Великом Новгороде A postal service appeared in Russia along with the formation of the state of Kievan Rus', a thousand years ago. The delivery of correspondence was, admittedly, not regular at that time. The first regulations for messengers crossing the Russian principalities appeared in the thirteenth century. Numerous birchbark letters are testimony to a fairly well-developed postal service in Novgorod the Great. In the 1660s regular postal routes connected Moscow to Riga and Vilnius. The idea came from the boyar Afanasy Ordin-Nashchokin, a prominent statesman of the time. Peter the Great did not neglect the mail either. He issued the following decree: “A regular postal service is to be established from St Petersburg to Moscow and from Moscow to St Petersburg twice a week, specifically on Mondays and Fridays, because without an established mail the despatch of vitally necessary imperial decrees and letters is delayed.” This led to the establishment of a regular mail service between the two capitals, old and new, where main post-offices were instituted. Other large Russian cities had smaller offices, overseen by a post-master.
Выше. «Привет из Петербурга». Почтальон. Открытка начала ХХ века. Слева. Почтальон. С акварели Х. Лукаса. 1903 год. Above. Greetings from St Petersburg. A postman. Early 20th-century postcard. Left. A postman. From a watercolour by H. Lucas. 1903.
Under Peter's Watchful Eye The first post house in St Petersburg was constructed in 1714, next to the Trinity Landing-Stage on the Great Meadow (now the Field of Mars). This single-storey building, designed by Domenico Trezzini, was allotted such importance that it was given a site close to the Tsar's Summer and first Winter Palaces. But the prestige of the new capital demanded more extensive premises for
Традиции / t raditions
118
свидетельствуют многочисленные «берестяные» письма. В 1660-х годах Москву связала с Ригой и Вильно регулярная почтовая «гоньба». Идея принадлежала боярину Афанасию Ордину-Нащокину — видному государственному деятелю той эпохи. Не обошел своим вниманием почту и Петр I, издавший такой указ: «Из СанктПетербурга до Москвы, из Москвы до Санкт-Петербурга учинить обыкновенную почту в неделю два раза, а именно в понедельник и пятницу для того, что без установленной почты нужнейшие государевы указы и письма посылкой медлятся». Так появилось регулярное почтовое сообщение между двумя столицами — старой и новой, где были учреждены Почтамты, а в других крупных российских го-
Фрагмент одного из первых планов Петербурга, изданного нюренбергским картографом Иоанном Батистом Хоманном в 1717 году. Красным кружком обозначен почтовый двор.
Part of one of the first plans of St Petersburg, published in 1717 by the Nuremberg cartographer Johann Baptist Homann, The red circle marks the post office.
the mail service. Work began on a masonry building as early as 1715. Peter “ordered that one hall be decorated in the best manner” and be located on the upper floor. It became a venue for public assemblies and the Tsar celebrated the weddings of his close companions Fiodor Golovin and Alexander Rumiantsev there. Peter was a frequent visitor and his campaign journal includes an entry for 3 February 1720: “His Majesty dined with guests at the Post House.” The post office became a popular place: people would gather there on the days when the mail went off, some to send letters, others to say goodbye to those travelling with the mail coach. Those of high rank did not call for their correspondence themselves, but sent couriers. Letters were handed out only after they had been checked against the registers — special accompanying documents. These were placed
родах — почтовые конторы с почтмейстерами во главе.
тельными документами. Их вместе с письмами укладывали и запечатывали в почтовую кожаную сумку и отправляли вместе с подорожной сопроводительной грамотой. Иностранцы, жившие в Петербурге, не полагались на почтальонов и сами приходили за почтой. В это время в штате Почтамта уже числилось двадцать человек, и на их содержание отпускалось более тысячи рублей в год. Все делопроизводство велось на немецком языке. Почтамт имел свою печать: двуглавого орла с вырезанной вокруг него надписью на немецком языке: «СанктПетербургская почтовая контора». Часть почты шла морским путем. В 1720-х годах на Неве была построена Почтовая пристань, и начиная с 1723 года два русских фрегата регулярно доставляли почту из Петербурга в Любек, а оттуда возвращались с грузом писем, посылок и газет из Европы.
Популярное место В Петербурге первый почтовый дом был выстроен в 1714 году рядом с Троицкой пристанью на Большом лугу (ныне Марсово поле). Этому одноэтажному зданию «в одно жилье», построенному по чертежам Доменико Трезини, придавалось столь важное значение, что и место для него было выбрано рядом с Летним и первым Зимним дворцом Петра I. Но престиж новой столицы требовал для почтовой службы дома более вместительного и просторного. Его начали строить в камне уже в 1715 году. Петр I «повелел одну залу убрать наилучше» и расположить ее на втором этаже. Там устраивали публичные ассамблеи, а государь отметил свадьбы своих приближенных Федора Головина и Александра Румянцева. Государь бывал здесь часто, и в его походном журнале имеется запись от 3 февраля 1720 года: «Их Величество кушали на Почтовом дворе и были гости». Почтамт становился популярным местом: там горожане собирались в день отправки почты — одни приходили отправить письма, другие попрощаться с отъезжающими. Высокопоставленные особы сами за корреспонденцией не ходили, а посылали доверенных лиц. Письма выдавались только после того, как их сверяли с реестрами — специальными сопроводи-
together with the letters in a sealed leather mail bag and despatched together with a travel pass. By that time there were already twenty people working at the main post office and over a thousand roubles a year was allocated for their pay. All the clerical records were kept in German. The institution had its own seal — a double-headed eagle with the words “St Petersburg Post Office” in German inscribed around it. Some of the mail went by sea. In the 1720s the Postal Landing-Stage was constructed on the Neva and from 1723 onwards two Russian frigates made regular deliveries of mail to Lübeck, returning with a cargo of letters, parcels and newspapers from Europe.
The Post Comes to the People In 1735 the second building of the St Petersburg Post Office burnt down. The third, now three-storeyed, was constructed in the 1740s. The head post-master was by then Friedrich Asch, who held the position for over fifty years. In 1781 Major General Alexander Andreyevich Bezborodko took charge of the Postal Department. He began his tenure
Афанасий ОрдинНащокин. С портрета неизвестного художника XVIII века. По проекту Ордина-Нащокина была не только установлена почтовая связь между Москвой, Вильно и Ригой, но также стали регулярно выпускаться «Куранты» — рукописные газеты в одном экземпляре, содержавшие информацию о событиях, происходивших в зарубежных странах. После того как российская столица была перенесена из Москвы в Санкт-Петербург, почтовое сообщение между этими двумя главными городами становилось все интенсивнее. Для обслуживания ямского пути от Москвы до Петербурга в 1714 году Петр I повелел прислать из разных губерний России пять тысяч ямщиков. Afanasy Ordin-Nashchokin. From a portrait by an unknown 18th-century artist. Ordin-Nashchokin not only organized a postal service between Moscow, Vilno and Riga, but also initiated the regular issue of Kuranty [The Chimes] — a handwritten newspaper in a single copy that provided information about events abroad. After the capital was moved from Moscow to St Petersburg, postal communications between Russia's two main cities grew and grew. In 1714 Peter I ordered that 5,000 coachmen be sent from the provinces of Russia to serve the post road from Moscow to St Petersburg.
Зимнего дворца Почтамт необходимо перенести, поскольку рядом с императорской резиденцией будут выставлены пикеты и заставы, затрудняющие доступ к Почтамту, и не будет места для «парковки» многочисленных почтовых карет. Но решение было принято не сразу… В 1781 году Почтовым департаментом стал управлять генерал-майор Александр Андреевич Безбородко. Свою деятельность на этом посту он начал со строительства нового здания на Ново-Исаакиевской улице, которую сразу же переименовали в Почтамтскую. Семь лет возводилось величественное здание с колоннами и портиками по проекту архитектора Николая Львова. На первом этаже располагался зал, где разбирали почту, а на втором и третьем —
Государственный Российский герб с эмблемой почтово-телеграфных учреждений. Начало XX века. The arms of the Russian Empire combined with emblem of the postal and telegraphic service. Early 20th century.
Почта выходит в город
119
В 1735 году здание второго СанктПетербургского почтамта сгорело. Третий Почтамт, уже трехэтажный, построили в 1740-е годы. Из-за своего местонахождения этот дом получил название «Придворный». Его современный адрес выглядел бы так: Миллионная улица, № 36/38. Возглавил Почтамт Фридрих Аш. Он прослужил в этой должности более пятидесяти лет. Аш обратил внимание городских властей на то, что в связи со строительством Вид Немецкой (Миллионной) улицы от Главной аптеки (первой городской аптеки, построенной Доменико Трезини в 1720-х годах) к Зимнему дворцу. С рисунка Михаила Махаева. 1751 год.
Здание Почтамта. С гравюры Л. Тюмлинга. Середина XIX века. The post office building. From an engraving by L. Thuemling. Mid-19th century.
with the construction of a new building on Novo-Isaakievskaya Street, which was immediately renamed Pochtamtskaya. The majestic building designed by the architect Nikolai Lvov with columns and porticos took seven years to complete. The ground floor contained the hall where the mail was sorted, the upper two floors apartments for postal workers. The large inner courtyard held stables and ancillary services, but still
View of German (Millionnaya) Street from the Main Pharmacy (the first municipal pharmacy built by Domenico Trezzini in the 1720s) to the Winter Palace. From a drawing by Mikhail Makhayev. 1751.
there was not enough room and the Post Office was given the use of a building on the other side of the street. Later the two buildings were linked by a covered gallery designed in the Venetian style by the architect Albert Cavos. St Petersburg's Main Post Office became a sort of symbol of the city. From 1819 to 1835 Konstantin Bulgakov was post-master in St Petersburg. Under him, in 1821, the city's first branch offices were opened: in the Liteiny district (on Voskresensky Prospekt), Moscow district (on Offizerskaya Street) and Petersburg District (on Bolshoi Prospekt). He justified this innovation saying: “The inhabitants of the remote parts of St Petersburg quite often have difficulty in delivering their letters to the Post Office. Those living on Vasilyevsky Island, the Petersburg and Vyborg Sides, beyond Liteiny and in the Yamskaya
Традиции / t raditions
родские почтовые отделения, расположенные в Литейной части (на Воскресенском проспекте), в Московской части (на Офицерской улице), в Петербургской части (на Большом проспекте). Необходимость их открытия он мотивировал так: «Жители отдаленных частей СанктПетербурга нередко находят затруднения в доставлении на Почтамт своих писем. Живущие на Васильевском острове, Петербургской и Выборгской сторонах, за Литейной улицей и в Ямской должны
Внешний вид здания Петербургского почтамта в конце XIX — начале XX века. Справа — дом Главного управления почт и телеграфов. The exterior of St Petersburg's Main Post Office in the late 19th or early 20th century. On the right is the building of the Main Administration of Postal and Telegraphic Services.
120
квартиры почтовых служащих. В обширном внутреннем дворе находились конюшни и вспомогательные службы, однако места все равно не хватало, и Почтамту отдали строение, расположенное на другой стороне улицы. Впоследствии по проекту архитектора Альберта Кавоса оба здания были соединены крытой галереей в венецианском стиле. Петербургский Главпочтамт являлся своеобразным символом города. До сих пор в центральной арке находится верстовой столб с отметкой «ноль», который считался географическим центром Петербурга, а следовательно, и Российской империи. От этого места отсчитывались расстояния до других населенных пунктов. С 1819 по 1835 год петербургским почтдиректором был Константин Булгаков. При нем в 1821 году открылись первые го-
area are obliged to walk several versts to post sometimes a single letter.” For the convenience of citizens who went off to dachas outside St Petersburg in the spring, branches were opened near the Okhta, on the road to Peterhof, near Novaya Derevnia and in the First Pargolovo Settlement. From 1831 a postal service began functioning within the city, as was reported by the Severnaya Pchela newspaper on 14 January. At first the municipal post was located in 45 small shops that were called “collecting points”. This was because such shops were open from early morning to late evening and usually located at road junctions or next to bridges. A sign saying “Municipal Post Collecting Point No…” was placed above the entrance. The shopkeeper took the correspondence and collected payment for it. It cost 20 kopecks to send a letter, while a greetings card or invitation cost 10 kopecks. After being paid, the shopkeeper put the mail in a special post-box with two sections. One of the sections was locked and outgoing letters went into there. The key was kept by the local postman. The municipal postal service had seventeen districts and each of
Петербургский почтдиректор, управляющий почтовым ведомством, тайный советник Константин Булгаков. Портрет работы Карла Гампельна. 1825 год. The St Peterburg Post Director, head of the postal department, Privy Councillor Konstantin Bulgakov. 1825 portrait by Karl Hampeln.
проходить несколько верст для подачи иногда одного письма на почту». Для удобства жителей, уезжавших весной на дачи под Петербургом, в летние месяцы открывались почтовые отделения неподалеку от Охты, на Петергофской дороге, вблизи Новой Деревни и в Первом Парголовском поселке.
these had two postmen. They delivered letters to the city's sorting offices and mail from there to the addressees three times a day. In order to ensure that no mail went missing, the postman opened and closed the box in the presence of the shopkeeper, who then locked the mail in a postbag with a key. The second section of the post-box was open. It contained returned mail that could not be delivered and the unsuccessful senders could always take their letters back.
On the Street Where I Live Finding the intended recipient, even within the bounds of the capital, could be no easy matter. For the first thirty years of its existence, the young city had no precise system of addresses. Before envelopes, letters were folded inwards on all four sides, the lower flap tucked into the upper one and sealed with red sealing-wax (black sealingwax was used only in connection with a death). The address was then written on the other side. For example, “The Illustrious Count and Admiral General Fiodor Matveyevich Apraxin in St Petersburg”. Such a distinguished figure was, of course,
Способ заделки письма без конверта с припечатанным пером, показывающим спешность пересылки. One method of sealing a letter without an envelope. It is marked with a feather indicating the urgency of the communication.
121
С 1831 года начала действовать внутригородская почта, о чем 14 января сообщила газета «Северная пчела». Поначалу городская почта размещалась в 45 мелочных лавках, они были объявлены «приемными местами». Это было связано с тем, что лавки работали с раннего утра до позднего вечера и обычно располагались на перекрестках улиц или у мостов. Над входом прикрепляли вывеску «Прием на городскую почту №...». Корреспонденцию брал лавочник и получал за это плату. За письмо взималось 20 копеек, за каждый пересылаемый визитный или пригласительный билет платили 10 копеек. Получив деньги, лавочник опускал почту в специальный почтовый ящик, который имел два отделения. Одно из отделений было заперто на замок, в него и опускали почту. Ключ находился у письмоносца, как называли тогда почтальонов. У этой почты имелось семнадцать округов и в каждом по два письмоносца. Они доставляли письма в почтовые отделения города, а оттуда три раза в день — письма адресатам. Чтобы обеспечить сохранность отправлений, письмоноша открывал и закрывал ящик в присутствии лавочника, а тот замыкал ключом его почтовую сумку с письмами. Второе отделение почтового ящика было открытым. В нем хранились письма ненайденных адресатов, и неудачливый отправитель всегда мог взять свое письмо обратно.
Скачет, форменно одет, Вестник радостей и бед. Сумка черная на нем, Кивер с бронзовым орлом… Евгений Гребенка. «Почтальон». 1841 год
«Где эта улица, где этот дом…» Отыскать адресата, даже в пределах столицы, было делом непростым. Первые тридцать лет в молодой столице еще не существовало четкой системы городских адресов. Письмо с четырех сторон загибали вовнутрь, нижний клапан вкладывали в верхний и припечатывали красным сургучом; черный сургуч предназначался для траурных писем. На оборотной стороне писали адрес. Например: «Сиятельному графу и генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину в Петербурге». Но столь именитую личность знали все, и найти его особняк не представляло труда. С простыми обывателями дело обстояло значительно сложнее. Немецкий дипломат Фридрих Вебер писал: «Ни одна улица в Петербурге не имеет названия, один «Почтальон и служанка». С литографии Василия (Георга Вильгельма) Тимма. 1844 год. The Postman and the Housemaid. From an 1844 lithograph by Vasily (Georg Wilhelm) Timm..
Dressed in uniform he rides, The bringer of sorrow and joy A black satchel by his side, A bronze eagle on his hat. Yevgeny Grebenka, The Postman, 1841
known to all, and finding his residence presented no difficulty. With ordinary citizens, things were considerably more problematic. The German diplomat Friedrich Weber wrote: “Not a single street in St Petersburg has a name. A person will describe the place about which he is asking by naming this or that inhabitant of the locality until he hits upon one that is known, and even then the cross-questioning has to continue.” The first official names of the eighteen most important streets and avenues, five squares and certain canals and bridges were established by the Commission for the Construction of St Petersburg on 20 April 1738. The names of the streets and squares were written on special boards attached to posts. In 1768 Catherine II instructed Nikolai Chicherin, the head of the city police, to
“give orders that at the ends of streets and at every crossroads a board be set up giving the name of that street in Russian and German. Those that have no names be so good as to christen. Make the shape of the boards fine and neat, but without embellishments.” As a result attractive marble plaques bearing the street name appeared on the facades of many corner buildings.
Post Haste Up until the middle of the nineteenth century the mail was invariably associated with the post road, verst posts, the postal troika with its bell and a dashing coachman hurtling into the unknown distance. The men who drove horse-drawn postal vehicles were known as yamshchiki. They had a special uniform of a green caftan with a
Традиции / t raditions
122
Мраморная доска с названием улицы «Почтовая» сохранилась на здании Старого Эрмитажа (угол Зимней канавки и Дворцовой набережной). A marble plaque bearing the street name has survived on the building of the Old Hermitage (at the corner of the Winter Canal and Palace Embankment).
другому описывает место, о котором спрашивает, называя того или иного, живущего в этой местности, пока не назовут такого человека, которого знают, а затем приходится продолжать расспросы». Первые официальные названия восемнадцати наиболее значительных улиц и проспектов, пяти площадей, нескольких каналов и мостов были учреждены «Комиссией о С.-Петербургском строении» 20 апреля 1738 года. Названия улиц и площадей писали на специальных дощечках, укрепленных на столбах. В 1768 году Екатерина II указала генерал-полицеймейстеру Петербурга Николаю Чичерину: «Прикажи на концах улицы и каждого переулка сделать доску с именем той улицы или переулка на русском и немецком языках; у коих же нет еще имен, то изволь оные окрестить. Формы досок получше
red eagle on the left sleeve and a post-horn on the right. The long-distance mail was divided into classes. The highest class was the relay, intended for the delivery of orders from the tsar and most senior officials. It travelled at 8-12 versts an hour. Next came the vehicles carrying ordinary “light” mail. They covered the distance at half the speed. The lowest “heavy” class of mail conveyance served as long-distance transport. Private individuals were allowed to hire post vehicles, but they had to pay twice as much as those travelling on state business. A major event was the appearance in St Petersburg in the 1840s of special covered carriages. Now correspondence no longer got wet in the rain or lost en route. Every carriage was accompanied by a guard who was issued with a horn to blow on approaching a settlement. The horn had long since become a symbol of the postal service. When the railways came on the scene, the mail was delivered faster. The first correspondence was carried on the line from St Petersburg to Tsarskoye Selo on 1
и почище сделать, но и без украшений». В результате на фасадах многих угловых домов появились красивые мраморные доски с названиями улиц. С середины XIX века названия улицам присваивались сенатскими указами или постановлениями городской думы.
командовали станционные смотрители. Каждая станция обслуживала свой участок тракта, к ней были приписаны несколько ямщиков, лошади и кибитки — простые крытые повозки на колесном и санном ходу. Вдоль трактов стояли каменные столбы с указанием расстояния до того или иного города. Большим событием стало появление в Петербурге в 1840-х годах специальных крытых экипажей. Теперь корреспонденция не намокала во время дождя
«Вот мчится тройка почтовая…» До середины XIX века почта неизменно ассоциировалась с почтовым трактом, верстовыми столбами, почтовой тройкой с колокольчиком и лихим ямщиком, летящим в неведомую даль. Ямщиками называли людей, управлявших конными повозками. По дороге они останавливались на ночлег и меняли лошадей в так называемых «ямах», отсюда и произошло слово «ямщик». Ямщики имели специальную форму — зеленый кафтан с красным орлом на левом рукаве и почтовым рожком на правом.
«Дворцовый курьер». С картины Петра Грузинского. 1859 год.
Для курьерских и почтовых лошадей полагался колокольчик под дугой. Лица, не имевшие отношения к почте, не могли подвешивать колокольчик на своей тройке. Нарушителей ждало суровое наказание. Courier and postal conveyances had a bell fitted to the shaftbow. People with no connection to the mail were forbidden to attach a bell to their vehicles. Offenders were punished harshly. «Почтальон и дворник». С рисунка Игнатия Щедровского. 1830—1840-е годы. Во второй половине XVIII века для почтальонов была введена форма нового образца: красный суконный кафтан с белым поясом. Им вменялось в обязанность носить на груди медную бляху с государственным гербом, а через плечо шнурок с рожком.
November 1837. With the opening of the railway to Moscow in 1851 special mail cars were added to trains.
Secrets of the “Black Office” The secret inspection and opening of correspondence was something the authorities
123
«Улица с почтарями». С акварели Александра Орловского. 1829 год. Обычай присваивать знаки, отличающие почтовую службу, существовал с давних пор. Римские письмоносцы имели особые бронзовые бляхи. A Street with Postarii. From a watercolour by Alexander Orlovsky. 1829. The custom of having a special badge to distinguish the postal service goes back a long time. Roman letter-carriers had distinctive bronze tokens.
A Palace Courier. From a painting by Piotr Gruzinsky. 1859.
Ямская почта разделялась по рангам. Высший ранг — эстафета, предназначалась она для доставки указов царя и высших сановников, скорость ее составляла 8–12 верст в час. Рангом ниже считались экипажи обыкновенной «легкой» почты, она была вдвое медленнее. Почта самого низкого ранга, «тяжелая», служила транспортом дальнего следования. Частным лицам разрешалось нанимать почтовые экипажи, но обходилось это вдвое дороже, чем проезжающим «по казенной надобности». Во второй половине XVIII века «ямы» переименовали в почтовые станции, ими
Ниже. «Почтовый тракт». С акварели неизвестного художника (возможно, Максим Воробьев). 1829 год. Below. The Post Road. From a watercolour by an unknown artist (possibly Maxim Vorobyev). 1829.
permitted themselves everywhere, not just in Russia. A detailed description survives of the way this was done at the St Petersburg Post Office during the reign of Alexander II. On the third floor there were the offices of civil servants who carried out “open censorship” and beyond them
The Postman and the Yard-Keeper. From a drawing by Ignaty Shchedrovsky. 1830s—40s. A new style of uniform was introduced for postmen in the second half of the eighteenth century: a red cloth caftan with a white belt. They were duty bound to wear a copper badge bearing the state arms on their chest and carry a post horn on a strap over their shoulder.
Слева. Верстовой столб. 371 верста до Ставрополя.
Left. A milepost: 371 versts to Stavropol.
Ниже. «У постоялого двора». С акварели Константина Филиппова. 1860—1870-е годы.
Below. By the Post Inn. From a watercolour by Konstantin Filippov. 1860s—70s.
those for their colleagues engaged in secret censorship. In 1880-81 Count Mikhail Loris-Melnikov was Minister of Internal Affairs and read the most suspicious letters in the Post Office's “Black Office”. The secret process followed its own ritual. The Minister came to see the chief censor only on exceptional occasions. He came not by the official
Традиции / t raditions
и не терялась в пути. Каждую карету сопровождал смотритель, которому выдавали рожок для подачи звуковых сигналов при подъезде к населенному пункту. Рожок издавна стал эмблемой почтовой службы. С появлением железных дорог доставка почты ускорилась. Впервые корреспонденция была доставлена по линии Петербург — Царское Село 1 ноября 1837 года. С открытием в 1851 году Николаевской железной дороги в поездах появились специальные почтовые вагоны.
Чудеса в почтовом ящике
Первый почтовый ящик. Из экспозиции Центрального музея связи имени А. С. Попова (СанктПетербург, Почтамтский переулок, 7). Музей размещается во дворце, построенном итальянским архитектором Джакомо Кваренги в последней четверти XVIII века для князя Александра Безбородко. В 1829 году наследники продали здание почтовому ведомству России. The first post-box. From the display of the Central Museum of Communications (7, Pochtamtsky Lane, St Petersburg). The museum, named in honour of the radio-pioneer Alexander Popov, is housed in a palace built by the Italian architect Giacomo Quarenghi in the last quarter of the eighteenth century for Prince Alexander Bezborodko. In 1829 the Prince's heirs sold the building to the Russian postal department.
Выше. У подъезда станции почтовых карет на Мойке. С литографии И. Шпринга по рисунку Людвига Премацци. 1840-е годы.
Выше. Станция почтовых карет (дилижансов). Зал ожидания. Справа. Двор почтовых карет.
124
С акварелей Людвига Премацци. 1848 год.
Above. At the entrance to the mail-coach station on the Moika. From a lithograph by I. Spring after a drawing by Luigi Premazzi. 1840s.
Above. The waiting room at a mail-coach station. Right. A yard with mail coaches. From watercolours by Luigi Premazzi. 1848.
Почтовые кареты в XIX веке были основным средством междугородного сообщения. Многоместные дилижансы курсировали по расписанию между Петербургом, Москвой и другими крупными городами. In the early nineteenth century mail coaches were the main means of long-distance travel. Diligences with a large number of seats ran to timetables between St Petersburg, Moscow and other major cities.
entrance, but through the entrance from a side lane. The adjutant rang the duty officer, who opened the door, which was closed with an American lock. The Minister walked rapidly through the office where the censors were at work checking foreign newspapers and periodicals, and reached the office of the chief censor, who guarded like Cerberus the entrance to the secret suite of rooms. A large yellow cupboard of standard state issue stood in this room. It was this cupboard that served as the entrance to the Black Office. A special machine lifted all correspondence, both foreign and long-distance, up here from the sorting office. An official went through the letters and those whose contents were known for certain not to be of interest to the department of police were sent back downstairs. The 2,000 or so letters set aside were opened by another official using an ordinary bone knife, trimming the flap of the envelope
Почтово-пассажирский дилижанс. XIX век.
A nineteenth-century diligence for carrying mail and passengers.
125
Почтовый вагон. Из «Приложения к отчету Министерства путей сообщения. Художники — служащие железных дорог». 1855—1880-е годы. В России первые почтовые вагоны появились в 1861 году. A mail carriage. From the Appendices to the report of the Ministry of Railways. Artists working for the railways. 1855—1880s. The first mail cars appeared on Russian railways in 1861.
Почтовое дело продолжало совершенствоваться, и 23 ноября 1845 года газета «Северная пчела» сообщила о важном событии: «…для доставления корреспондентам более удобства в пересылке писем по городу признано полезным ввести в употребление по городской почте особые почтовые, разной величины куверты со штемпелями, установив продажу сих кувертов публике по 6 копеек серебром за каждый, то есть по одной копейке собственно за куверт и по 5 копеек серебром за пересылку». Этот штемпель и был маркой петербургской городской почты. Через месяц штемпелеванные конверты появились в Москве, но от столичных их отличал цвет: петербургский был синим, а московский — красным. Для содержания почтовой службы в 1843 году решили ввести по европейскому образцу единый тариф, определяющий стоимость конверта с напечатанным на нем государственным гербом. Письма без конвертов больше не принимались. Конверт с маркой позволил отказаться от почтовых услуг мелочных лавок, и в 1848 году в Петербурге на центральных улицах появились первые почтовые ящики. В каждой профессии есть свои «охотничьи» рассказы и анекдоты. Если врачи любят рассказывать о разных предметах, проглоченных их пациентами, то почталь-
that was convenient for opening. All the correspondence of high officials and ministers, their deputies, governors general, heads of branches of the administration, directors of state departments and their assistants, senators, members of the State Council and, in general, anyone occupying a prominent position was subject to inspection. On one occasion a second-hand bookseller even came into possession of a letter from Alexander I to Kutuzov that the Tsar had ordered the Field Marshal to destroy after reading. Kutuzov had, of course, obeyed the order, but neither the Emperor nor the Field Marshal suspected that before
оны могут поведать не менее интересные истории о своих находках в почтовых ящиках. В них обнаруживались портмоне, сигары, забытые или потерянные документы, а однажды в почтовом ящике было найдено птичье гнездо, и гуманные служители почты повесили рядом запасной ящик, чтобы не помешать птицам спокойно вывести птенцов.
Первый почтовый конверт санкт-петербургской городской почты. 1845 год. The first envelope of the St Petersburg municipal post. 1845.
Тайны «черного кабинета» Перлюстрацией называлась тайная проверка корреспонденции, которой занимались власти всегда — и не только в России. Существует подробное описание того, как это происходило во времена Александра II на Петербургском почтамте. На третьем этаже находились кабинеты чиновников «гласной цензуры», а за ними — комнаты для служащих, занятых цензурой секретной.
it was handed to the Commander-in-Chief the letter had been opened, read and carefully copied. Diplomats invented their own ways of getting around this problem. When serving as Russian ambassador to London, Count Nikolai Ignatyev often sent his dispatches in cheap grubby envelopes addressed by his servant. The letters came to the private homes of janitors and stokers working at the Foreign Ministry, who then passed them on to the proper recipients.
A Million-dollar Envelope The former popularity of the mail service is attested to by many people's interest in collecting postal paraphernalia — stamps, postcards, envelopes and even postmarks. Sometimes a fortune can be hiding in old correspondence somewhere in the attic or the back of a cupboard… In 1847 James Wallace Hooff of Alexandria, Virginia sent a letter to his beloved Jannett Brown of Richmond. It contained a formal proposal of marriage. Soon the lovers were joined in matrimony and a pack of their letters, carefully tied up with a ribbon, was
Традиции / t raditions
Граф Михаил Лорис-Меликов. С портрета Ивана Айвазовского. 1888 год. В феврале 1880 года Михаил Лорис-Меликов был назначен главным начальником Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Ему подчинялись все высшие учреждения в государстве, в том числе III отделение Собственной Его Величества канцелярии и корпус жандармов. Позже он стал министром внутренних дел.
Московский почт-директор Александр Булгаков жил в казенной квартире при Почтамте, где его однажды посетил Александр Пушкин. Однако до дружбы между чиновником и поэтом дело не дошло: вскоре на Московском почтамте было вскрыто письмо Пушкина жене, которое Булгаков переслал шефу жандармов Александру Бенкендорфу. Alexander Bulgakov, the Moscow post director, lived in an official apartment attached to the main post office. He was visited there once by Alexander Pushkin, but the poet and the civil servant did not become friends: soon a letter from Pushkin to his wife was opened at the Moscow post office and Bulgakov forwarded it to Count Benckendorff, the head of the secret police.
Александр Булгаков. С гравюры Алексея Афанасьева. Конец XIX века. Справа. Конверт и чернильница. С рисунка Александра Пушкина. 1820 год. Alexander Bulgakov. From an engraving by Alexei Afanasyev. Late 19th century. Right. An envelope and inkwell. From a drawing by Alexander Pushkin. 1820.
126
Москва. Центральный почтамт. Цветная литография Андреаса Мюллера по оригиналу Самуэля-Фридриха Дица. 1840-е годы. The central post office in Moscow. Colour lithograph by Andreas Müller after an original by Samuel Friedrich Dietz.
В 1880—1881 годах министром внутренних дел был граф Михаил Лорис-Меликов, который в «черном кабинете» Почтамта читал наиболее подозрительные письма. Секретное делопроизводство выглядело следующим образом. Министр появлялся у главного цензора только в особых случаях. Он входил не в официальный подъезд, а через вход с Почтамтского
переулка. Адъютант звонил дежурному, который отворял дверь, запертую на американский замок. Министр быстро шел через канцелярию, где трудились цензоры, проверявшие иностранные газеты и журналы, и оказывался в кабинете главного цензора, сторожившего, словно цербер, вход на негласную половину. В этом кабинете стоял большой желтый шкаф казенного типа. Он-то и служил входом в «черный кабинет». Сюда из экспедиции Почтамта специальной машиной поднималась вся корреспонденция, как иностранная, так и иногородняя. Чиновник сортировал письма, и те, чье содержание заведомо не могло представ-
тении уничтожить. Разумеется, Кутузов выполнил этот приказ. Но ни император, ни фельдмаршал не подозревали, что еще до вручения главнокомандующему письмо было вскрыто, прочтено и аккуратно переписано. Дипломаты изобретали свои способы решения этой проблемы. Граф Николай Павлович Игнатьев, будучи послом России в Англии, частенько отправлял донесения в дешевых засаленных конвертах, надписанных его лакеем. Письма уходили по частным адресам к дворникам и истопникам Министерства иностранных дел, которые передавали их по назначению.
Count Mikhail LorisMelikov. After an 1888 portrait by Ivan Aivazovsky. In February 1880 LorisMelikov was appointed head of the Supreme Administrative Commission for the Preservation of State Order and the Public Peace. He had authority over all the highest establishments of state, including the Third Department (secret police) and the Corps of Gendarmes. Later he became the minister of internal affairs.
лять интерес для департамента полиции, отправлял назад. Около двух тысяч отфильтрованных писем другой чиновник вскрывал с помощью обычного костяного ножичка, подрезая удобный для вскрытия клапан конверта. Просмотру подлежала вся корреспонденция сановников, министров, их товарищей, то есть заместителей, генерал-губернаторов, начальников главных управлений, директоров департаментов и их помощников, сенаторов, членов Государственного Cовета и вообще всех лиц, занимающих видные должности. Однажды в руки букиниста попало даже царское письмо фельдмаршалу Кутузову, которое Александр I повелел по проч-
О былой популярности почты свидетельствуют увлечения многих людей коллекционированием почтовых атрибутов — марок, открыток, конвертов и даже оттисков почтовых штемпелей. Порой на чердаках и в каморках среди старой корреспонденции можно обнаружить целое состояние… В 1847 году некий Джеймс Уоллес Хуфф из города Александрия в штате Виргиния отправил письмо любимой девушке Джанет Браун в Ричмонд. Оно содержало официальное предложение руки и сердца. Вскоре влюбленные сочетались браком, а пачка писем, бережно перевязанных ленточкой, десятилетиями хранилась в шкатулке. В 1879 году
Справа внизу. Почтовый набор для взвешивания корреспонденции. Россия. Вторая половина XIX века.
kept in a sewing-box for decades. Jannett Hooff died in 1879 and twenty-eight years later a daughter looking through her mother's letters found that one of the envelopes bore a strange sticker resembling a round postmark with the text "Alexandria Post Office paid 5”. She showed her find to an old philatelist friend. It turned out that this was a unique “Postmaster Provisional” stamp from 1846. Only six such stamps printed on
dark yellow paper survive, but the “Blue Boy”, as it is known on account of its bluegrey paper, remains to this day one of a kind. In 1981 the exceptional envelope was sold at auction in Switzerland for 1,000,000 dollars. Write letters, ladies and gentlemen! Write them and send them by post. Give your heirs and descendants a chance of striking it rich!
127 Bottom right. A set for weighing postal correspondence. Russia. Second half of the 19th century.
До середины 1760-х годов письма, отправлявшиеся почтовыми учреждениями Российской империи, не клеймились почтовыми штемпелями. Первые штемпеля клеймения писем со строчным обозначением города отправления появились на Петербургском почтамте, затем в Москве и Риге. Until the mid-1760s letters conveyed by the postal services of the Russian Empire were not franked. The first stamps indicating the city of origin appeared at the main post office in St Petersburg, followed by Moscow and Riga.
Конверт за миллион долларов
Традиции / t raditions
Джанет Хуфф скончалась. А еще через 28 лет ее дочь, просматривая письма своей матери, обнаружила на одном из конвертов странную наклейку, напоминавшую круглый штемпель, с текстом: «Alexandria Post Office paid 5». Она показала находку старому другу — коллекционеру. Оказалось, что на конверте уникальная почтмейстерская марка Александрии 1846 года — так называемая «Голубая Алек-
сандрия». Таких марок на темно-желтой бумаге сохранилось всего шесть, но найденный экземпляр на голубовато-серой бумаге до сих пор остается единственным. В 1981 году на аукционе в Швейцарии этот уникальный конверт был продан за один миллион долларов. Пишите письма, господа! Пишите и отправляйте их по почте. Дайте счастливый шанс своим наследникам и потомкам…
Группа ломовых извозчиков и фургон для перевозки крупногабаритных грузов — «тяжелой почты». Фотография ателье Карла Буллы. 1900-е годы. A group of drivers and a van for carrying large parcels — “heavy post”. Early 1900s photograph by the studio of Karl Bulla.
Первая почтовая марка появилась в Англии в 1840 году, а спустя 18 лет марки были введены и в России. В центре бумажного вертикального прямоугольника без зубцов размещался овал, в нем — Государственный герб — двуглавый орел. The first postage stamps appeared in Britain in 1840. Eighteen years later stamps were introduced in Russia. They took the form of a vertical-format rectangle without perforations containing an oval bearing the state arms of the doubleheaded eagle.
128
Справа. Грузовой автомобиль с рекламой фирмы, занимающейся развозкой корреспонденции.
Справа. Петербургский почтальон конца XIX — начала ХХ века.
Right. A goods vehicle bearing the advertisement of a mail-delivery firm.
Right. A St Petersburg postman from the turn of the twentieth century.
Ниже. В операционном зале Главного телеграфа на Почтамтской улице. Петербург. 1910-е годы.
Below. In the operations hall of the Main Telegraph Office on Pochtamtskaya Street in St Petersburg. 1910s.
Ниже. Телеграфный аппарат Морзе. Токио. Япония. 1916 год. Below. A Morse telegraphic apparatus. Tokyo, Japan. 1916.