Taleon Magazine - №19

Событие / e vent

Накануне дня Святого благоверного князя Александра Невского, 11 сентября 2009 года, состоялось юбилейное, пятое по счету, награждение лауреатов Всероссийской историко-литературной премии «Александр Невский». Торжественная церемония прошла в Талион Империал Отеле. Пять лет — немалый срок. И сегодня можно смело сказать, что «Александр Невский» это уже не просто премия, а сообщество людей, по-настоящему болеющих за судьбу своей Родины и русского народа, для которых история — не только прошлое, а основа настоящего и будущего.

Пресс-конференция, посвященная вручению премии «Александр Невский», состоялась 11 сентября в Талион Империал Отеле. На вопросы представителей российских газет, журналов, теле- и радиоканалов отвечали: исполнительный директор Всероссийской историко-литературной премии «Александр Невский» Марина Гусева, председатель конкурсной комиссии Александр Ебралидзе и сопредседатель комиссии Валерий Ганичев. Ниже. Издания, вошедшие в отборочный список премии «Александр Невский» в 2009 году.

9

8

Служить примером воспитания

«Прошедший год был для нас очень важным — подводящим итог пятилетней интенсивной работы, — заявил председатель комиссии по присуждению премии, генеральный директор ОАО «Талион» Александр Ебралидзе. — На протяжении прошедших лет мы пытались донести до общества очевидную для нас мысль: история создается руками людей, внимательное и вдумчивое изучение уроков истории формирует тот багаж знаний, который позволяет сделать правильные выводы и избежать многих возможных ошибок. И сегодня мы можем заявить, что премия выполняет возложенную на нее миссию успешно». В этом году на конкурс, учрежденный Союзом писателей России и ОАО «Талион», поступило более двухсот произведений. Среди авторов — писатели, историки, литературоведы, общественные и государственные деятели. Первой премии был удостоен известный российский историк, директор Института российской истории РАН Андрей Сахаров. В книгу «Подвижники России», написанную им в соавторстве

с Владиславом Назаровым и Александром Бохановым, вошло тридцать исторических очерков, каждый из которых создает портрет человека, оказавшего влияние на ход российской истории, чей труд, вера, самоотверженность и подвиг вели страну к иной жизни, бóльшим свершениям. Святые Борис и Глеб, Владимир Мономах, Сергий Радонежский, Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, Федор Ушаков — все они, по мнению авторов, не только стали определенным символом эпохи, но сумели совершить высочайший личный подвиг на ниве служения Отечеству. «Очень приятно, что наш скромный труд получил такую высокую оценку, — говорит Андрей Сахаров. — Мне кажется, что эта премия, как общественный феномен, одно из тех событий, которое возрождает величие России. Чем нам важна личность Александра Невского? Тем, что в сложнейших условиях, в разоренной, обнищавшей, безверной, атакуемой с Востока и Запада русской земле, он начал возрождение России. Начал возрождение хозяйственное, военное и возрождение

Событие / e vent

10

веры. Образ Александра Невского — это образ мощной, победоносной, духовной России. Это мощный рычаг, который помогает преодолеть те сложности, которые сегодня существуют в стране». Вторая премия была присуждена доктору филологических наук Владимиру Воропаеву за книгу «Николай Гоголь: опыт духовной биографии». Долгие годы, в силу известных причин, духовно-нравственные произведения Гоголя не только не изучались, но были как бы изъяты из наследия писателя. По мнению же Владимира Воропаева, жизнь и творчество Гоголя необходимо рассматривать через призму его глубоко религиозного мировоззрения. Третьей премии удостоен труд председателя Белгородской областной думы Анатолия Зеликова, написавшего книгу «По воле памяти своей…», в которой перед читателем предстает яркий собирательный образ Белгородчины: от пограничных застав у хазарского каганата до России наших дней. Лауреатами премии «Александр Невский» стали также Галина Аксенова за книгу «Русский стиль. Гений Федора Солнцева», Александр Бондаренко за книгу «Милорадович», Александр Горелов за книгу «Свод русского фольклора. Былины», Константин Ковалев-Случевский за трилогию «Звенигородская Русь», Юрий

Лауреат второй премии Владимир Воропаев (на фото справа), получая награду из рук членакорреспондента РАН Николая Скатова (слева), напомнил о словах Николая Васильевича Гоголя: «Мы призваны в мир на битву, а не на праздник. Праздновать победу будем на том свете». И призвал мужественно делать свое дело.

Сбитнев за книгу «Великий князь» и Аза Алибековна Тахо-Годи за книгу «Лосев». Специальной премией «Собратья» была награждена журналистка Зинаида Курбатова за цикл передач, посвященных истории и культуре России. В этом году открылось новое направление премии — конкурс музейных мемориальных проектов, участники которого — музейные работники и творческие коллективы из разных городов России.

...Александр Невский задолго до московских князей сделал первую попытку реального подчинения центральной власти всех русских земель. В этом он видел силу, процветание и будущую свободу Руси. К этим же усилиям следует отнести и стремление помириться с братом Андреем. Александр не стал ему

На конкурс было прислано более семидесяти заявок от музейных мемориальных проектов. Первая премия была вручена проекту «Как надо человеком быть», созданному Всероссийским мемориальным музеем-заповедником В. М. Шукшина в селе Сростки Алтайского края. Трудно переоценить значение личности Василия Шукшина, 80-летие которого отмечается в этом году. Его талант — плоть от плоти родной земли. Вот почему актуален проект

11

Из книги Андрея Сахарова «Подвижники России» мстить. Напротив, послал в Швецию гонцов, пригласил вернуться, принял его с «любовью», выделил брату почетное Суздальское княжество, однако Батый, помня действия Андрея, воспротивился этому, и тогда Александр отдал брату недавно основанный Нижний Новгород и Городец на Волге. В Орду же Александр направил посольство «со многими дары» просить за Андрея, и, кажется, прощение было получено. В эти «посленеврюевы» годы Александр Невский собирает на пепелище людей, восстанавливает города, отстраивает новые храмы. При нем Русь задышала новой жизнью. Былая безысходность уступала место надеждам на возрождение Родины, и люди связывали это с личностью нового великого князя. Что касается новгородцев, то они очень быстро ощутили неразумность своих попыток разорвать отношения с Александром. В 1256 году шведы высадились на берегу реки Наровы на новгородской территории и попытались построить здесь опорную базу для наступления на земли води и ижоры, которые входили в состав Новгорода. Снова из Новгорода к великому князю было послано посольство с мольбой о помощи, и снова Александр, не помня недавних

«Это новая страница в истории премии, — отметил председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев. — Не секрет, что сегодня предпринимаются попытки фальсифицировать нашу историю. И музеи превратились во второе поле битвы за историческую правду. Если первое — это наша литература высокого содержания и идей, опирающаяся на факты, то музеи — это та экспозиция, которая вещественно представляет нашу историю».

Александр Ебралидзе вручает первую премию Андрею Сахарову (на фото справа). В ответном благодарственном слове лауреат отметил, что главная задача книги «Подвижники России» — рассказ о тех исторических личностях, которые совершили высочайшие подвиги на ниве служения Отечеству, но не могли быть возведены на пьедестал в советское время.

обид, откликнулся на эту просьбу. Он сам повел полки к Новгороду, но шведы, узнав об этом, погрузились на корабли и в панике бежали. В этом же году тридцатипятилетний Александр, продолжая борьбу со шведами, предпринял свой последний военный поход. В суровое зимнее время он двинулся на Копорье, а оттуда в захваченную ранее шведами землю еми в Центральной Финляндии. Александр выбил отсюда шведские гарнизоны и надолго подорвал в крае позиции Швеции. На Западе более он не видел соперников, однако отношения с Ордой продолжали оставаться сложными. Возможно, здесь в полной мере раскрылся большой дипломатический талант великого князя. В 1257 году он вместе с Андреем отправился в третий раз в Орду. Формально целью поездки было почтить нового хана — малолетнего Улагчи, вставшего на престол вместо умершего Батыя и отравленного его старшего сына Спартака. За спиной хана виделась сильная фигура Батыева брата Берке... С ним-то и должен был Александр окончательно урегулировать дело своего брата и получить для него полное прощение. Но самая тяжелая часть миссии заключалась в том, чтобы определить свою позицию в связи с прика-

зом из Каракорума о переписи всего населения Руси и обложении его регулярной данью. Берке был настойчив в проведении этого приказа и требовал от русских земель беспрекословного повиновения. Александр Невский сделал тяжелый выбор, став, по существу, гарантом перед Ордой осуществления этих новых суровых мер. Практически выхода не было. Восстание Андрея показало бесперспективность сопротивления. К тому же Александр не мог поставить под удар все те приращения хозяйственной мощи русских земель после «Неврюевой рати», в которые он вложил столько сил, энергии и средств. Население Владимиро-Суздальской Руси и сам Александр беспрекословно согласились на перепись и уплату новых даней. Однако Новгород, который до сих пор, в том числе усилиями самого Александра Невского, оставался на особом положении, возмутился и изгнал татарских «численников». Не затронутый татарскими разорениями и насилиями город лишь понаслышке знал о них и не ведал их страшной испепеляющей силы. Новгородцы решили сопротивляться и «умереть честно за Святую Софию». На их сторону встал и юный княжич Василий, сын Невского.

Умереть в этой ситуации было несложно. Сложней оказалось сохранить жизнеспособность Новгородского княжества, его хозяйство, военные силы. Эту цель и преследовал Александр, когда постарался уговорить ханских «численников» не жаловаться в Орду и обещал уладить дело миром. Он сам вместе с братом Андреем выехал в Новгород, сурово покарал советников княжича, а самого Василия, бежавшего от отца в Псков, вытребовал обратно и отправил одумываться в Суздальскую землю. Управление Новгородом Александр взял на себя. Но строить отношения с новгородцами было непросто. Когда зимой 1259/60 года татарские переписчики появились здесь вторично, в городе снова начались волнения и лишь вмешательство Александра вновь предотвратило вооруженную борьбу и заведомую гибель населения. Дальновидность Александра Невского в деле оберегания безопасности Новгорода вскоре в который раз подтвердилась. Новгородская и суздальская рати во главе с его сыном Дмитрием вновь нанесли удар по орденским владениям и взяли захваченный было немцами Юрьев. В 1262 году Александр заключил мирное соглашение

с литовским князем Миндовгом. Литовцы отдали Александру захваченный ранее Полоцк, появилась перспектива при случае совместных действий Миндовга и Александра против Ордена. Снова на Западе положение стабилизировалось. Начало 60-х годов Русь встречала в накаленной антитатарской обстановке. Хан Берке объявил о своем суверенитете по отношению к Каракоруму и поэтому мало заботился об интересах чиновников великого хана, собиравших дань на Руси. Те же отдали это дело в руки откупщиков и ростовщиков, что вызвало взрыв возмущения в русских землях. Александр Невский умело использовал разлад среди татаро-монгольских завоевателей, с тем чтобы скинуть ненавистное «число». Во многих русских городах вспыхнули антитатарские восстания, в том числе в Ростове, где незадолго до этого побывал Александр. Они были направлены не против Орды, а против каракорумских сборщиков дани. Александр поддержал эти выступления и даже рассылал по городам грамоты с призывом «тотар побивати». И все же антитатарские действия встревожили подозрительного Берке, и он снова, уже в четвертый раз, вызвал Александра Невского в Орду.

Событие / e vent

12

мемориального класса в школе, где учился Шукшин. Проводимые здесь уроки — удивительно нетрадиционная и перспективная форма музейной работы. Важно, что они посвящены не только Шукшину, но и истории Алтая. Вторую премию получила экспозиция «В гостях у батюшки — отца Иоанна Кронштадтского», созданная в мемориальном музее-квартире Святого праведного отца Иоанна Кронштадтского в городе Кронштадте. «Главное чувство, которое меня переполняет, это радость за отца Иоанна Кронштадтского, — говорит создатель музея протоиерей Геннадий Беловолов. — В советское время его имя пытались предать забвению. Это была трагедия забвения истории и святынь. И я рад, что его имя возвращается не только людям верующим, но и тем, кто по каким-то причинам пока не может переступить порог храма». Третья премия была вручена проекту «Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности», созданному первым в России мемориальным музеем писателя Николая Гоголя, который открылся в Москве в марте этого года, к 200-летию со дня рождения великого русского писателя. Кроме того, лауреатами премии стали следующие музейные проекты: «Соловьи,

Пятая юбилейная церемония награждения лауреатов историко-литературной премии «Александр Невский» завершилась торжественным ужином в ресторане «Талион». Для лауреатов премии и гостей церемонии пел лауреат международных конкурсов солист Михайловского театра Методие Бужор.

соловьи... Поэт-песенник А. Фатьянов» (Музей песни XX века, город Вязники, Владимирская область), «К году Болгарии в Российской Федерации. Герой России и Болгарии генерал-фельдмаршал русской армии Иосиф Владимирович Гурко» (Тверская областная картинная галерея), «Его души высокая звезда» — памяти В. Д. Грамолина, создателя и хранителя музея-заповедника Ф. И. Тютчева (Государственный мемориальный историко-литературный музей-заповедник Ф. И. Тютчева «Овстуг», село Овстуг, Брянская область), «Мир счастливого

Книга Гоголя « Выбранные места из переписки с друзьями» была задумана как единое, цельное произведение. Архимандрит Феодор, едва ли не единственный, кто пытался рассмотреть ее содержание, замечал, что мысли Гоголя, «как они по внешнему виду ни разбросаны и ни рассеяны в письмах, имеют строгую внутреннюю связь и последовательность, а потому представляют единое целое». Отец Феодор

Военно-Морского Флота школы №147 города Челябинска). «С помощью Всероссийской историколитературной премии «Александр Невский» мы надеемся найти истоки русской духовности и патриотизма, — сказал на торжественной церемонии председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев. — Эти истоки — в жизненном пути и деяниях героев нашей истории, способных служить примером воспитания нынешнего и будущих поколений».

Лауреату третьей премии Анатолию Зеликову (на фото справа) награду вручил член Совета Федерации от Санкт-Петербурга сенатор Сергей Тарасов (на фото слева). «Смысл жизни людей прошлых поколений выходит за пределы личного существования, — сказал лауреат. — Они своим примером доказывают потомкам, что грешно жить лишь для личного удобства, счастья, эгоизма, что смысл жизни каждого из нас в непреходящих мировых ценностях».

Из книги Владимира Воропаева «Николай Гоголь. Опыт духовной биографии»

различает в книге три идейно-тематических пласта, или «отдела». «Первый составляют, — пишет он, — общие и основные мысли — о бытии и нравственности, о судьбах рода человеческого, о Церкви, о России, о современном состоянии мира...» Второй «отдел» состоит из мыслей, касающихся «искусства и в особенности поэзии». Третий составляют некоторые личные объяснения автора о себе, о сочинениях своих и об отношении его к публике. Схема отца Феодора носит в достаточной степени условный характер: эти «отделы» можно перераспределить или выделить другие — например, письма об обязанностях различных сословий и о призвании каждого отдельного человека («Что такое губернаторша», «Русской помещик», «Занимающему важное место», «Чей удел на земле выше»). Но главное, в чем архимандрит Феодор, несомненно, прав, — это то, что мысли Гоголя имеют определенную внутреннюю связь и подчинены выражению основной идеи. Идея эта видна уже в названиях глав, которые поражают обилием национальных акцентов: «Чтения русских поэтов перед публикою», «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве», « О лиризме наших поэтов», «Нужно любить Россию», «Нужно проездиться по России»...

человека: А. Т. Болотов» (МУК «Богородицкий дворец — музей и парк», город Богородицк, Тульская область), «Воссоздание и восстановление Вырицкой почтовой станции и музея-усадьбы „Рождествено“» (Литературно-мемориальный музей «Дом станционного смотрителя» в деревне Выра и музей-усадьба «Рождествено» в селе Рождествено, Ленинградская область), «Наследники Ушакова: героико-патриотическое воспитание молодежи на морских традициях» (Музей

В десяти из тридцати двух глав книги национальная идея вынесена в заглавие. Однако и в тех главах, где имя ее отсутствует в названии, речь идет о России, а в предисловии Гоголь просит соотечественников прочитать его книгу «несколько раз» и «всех в России» помолиться о нем. Можно сказать, что главным содержанием «Выбранных мест...» является Россия и ее духовная будущность. Из всех русских писателей никто, кажется, так сильно, как Гоголь, не обнажил язв русской души, указав и на источник их — роковую отделенность большей части общества от Церкви. Вся неправда суетного и мелочного существования, которая гнездилась в культурной среде и соседствовала с устремленностью к материальным благам и развлечениям, является следствием этой убивающей душу отделенности. Единственным условием духовного возрождения России Гоголь считал воцерковление русской жизни. «Есть примиритель внутри самой земли нашей, который покуда еще не всеми видим, — наша Церковь, — пишет он. — Уже готовится она вдруг вступить в полные права свои и засиять светом на всю землю. В ней заключено все, что нужно для жизни истинно русской, во всех ее отношениях, начиная от государственного до

13 простого семейственного, всему настрой, всему направленье, всему законная и верная дорога» («Просвещение»); «Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы это почувствовать, но не знаем даже, где положили его» («Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве»). Гоголь указал на два условия, без которых никакие благие преобразования в России невозможны. Прежде всего, нужно любить Россию. Но что значит — любить Россию? Писатель поясняет: «Тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, — нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином, во всем смысле этого слова». Не должно также ничего делать без благословения Церкви: «По мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в Россию, минуя нашу Церковь, не испросив у нее на то благословенья. Нелепо даже и к мыслям нашим прививать какие бы то ни было европейские идеи, покуда не окрестит их она светом Христовым» («Просвещение»). В своей книге Гоголь выступил в роли государственного мыслителя, стремя-

щегося к наилучшему устройству страны, установлению единственно правильной иерархии должностей, при которой каждый выполняет свой долг на своем месте и тем глубже сознает свою ответственность, чем это место выше («Занимающему важное место»). Отсюда разнообразие адресатов писем: от государственного деятеля до духовного пастыря, от человека искусства до светской женщины. Но это — только внешняя сторона дела. Гоголевская апология России, утверждение ее мессианской роли в мире в конечном итоге опираются не на внешние благоустройства и международный авторитет страны, не на военную мощь (хотя и они важны), а главным образом на духовные устои национального характера. Взгляд Гоголя на Россию — это прежде всего взгляд православного христианина, сознающего, что все материальные богатства должны быть подчинены высшей цели и направлены к ней. Здесь — основная гоголевская идея и постоянный момент соблазна для упреков писателю в великодержавном шовинизме: Гоголь будто бы утверждает, что Россия стоит впереди других народов именно в смысле более полного воплощения христианского идеала. Но, по Гоголю, залог буду-

щего России — не только в особых духовных дарах, которыми щедро наделен русский человек по сравнению с прочими народами, а еще и в осознании им своего неустройства, своей духовной нищеты (в евангельском смысле) и в тех огромных возможностях, которые присущи России как сравнительно молодой христианской державе. Эта идея ясно выражена в замечательной концовке «Светлого Воскресенья»: «Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. „Хуже мы всех прочих“ — вот что мы должны всегда говорить о себе... Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней». Все вопросы жизни — бытовые, общественные, государственные, литературные — имеют для Гоголя религиозно-нравственный смысл. Признавая и принимая существенный порядок вещей, он стремился к преобразованию общества через преобразование человека.

Событие / e vent

С книгами лауреатов историко-литературной премии «Александр Невский» гости торжественной церемонии награждения могли ознакомиться в атриуме Талион Империал Отеля. В нынешнем году на конкурс было представлено 210 книг, а всего за пять лет существования премии — более пятисот. Следует отметить, что в рамках премии «Александр Невский» каждый год происходит благотворительная передача книг от ведущих российских издательств библиотекам.

Торжественная встреча участников церемонии награждения в атриуме Талион Империал Отеля. В чествовании лауреатов историко-литературной премии «Александр Невский» приняли участие известные российские политики, писатели, ученые, деятели искусств и священнослужители.

Ниже. Вера Викулова (на фото справа) возглавляет творческую группу, получившую третью премию в конкурсе музейных мемориальных проектов. Музей «Дом Н. В. Гоголя» открылся 27 марта 2009 года, и в нем уже побывали тысячи посетителей. Премию вручает директор Государственного музея А. С. Пушкина Евгений Богатырев.

Выше. Директор Всероссийского музея А. С. Пушкина Сергей Некрасов отметил важность того факта, что с нынешнего года премия вручается не только писателям, но и музейным работникам. Слева. Лауреату второй премии музейных мемориальных проектов протоиерею Геннадию Беловолову удалось не только сохранить для истории квартиру Иоанна Кронштадтского, но и сделать ее просветительским и духовным центром.

14

Справа. Специальную премию «Собратья» журналистке Зинаиде Курбатовой вручает председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев.

Ниже. Лауреата конкурса исторических литературных произведений Александра Горелова (на фото слева) поздравляет директор и главный редактор издательства «Молодая гвардия» Андрей Петров.

15

Слева. Лауреаты первой премии конкурса музейных мемориальных проектов Лидия Чуднова (слева) и Галина Ульянова. В ответной речи Галина Андреевна вспомнила о наказе Василия Шукшина молодому поколению: «Уверуй, что все было не зря. Наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы — не отдавай всего этого за понюх табаку. Будь человеком».

Справа. Кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России МПГУ Галина Аксенова — специалист по палеографии и истории русского книгоиздания. Она стала лауреатом премии «Александр Невский» как автор книги, посвященной жизни и творчеству выдающегося русского художника и реставратора XIX века Федора Солнцева. Слева. Поет Методие Бужор.

Событие / e vent

16

Из книги Анатолия Зеликова «По воле памяти своей...»

...Есть утверждение наших далеких предков, что на меловой горе, порушенной при строительстве железной дороги уже в нашем времени, с древнейших времен находился Бел-город. Его название произошло из слов «Бел-Бог» — древнеславянский Бог Блага — доброго начала и правосудия, и «Вежа» — древнеславянское слово, обозначающее дворовую, хозяйственную постройку. И возникло капище Бел-Бога на Белой горе, то есть поселение Белая Вежа. Крепость русов Беловежа впервые упоминается в верховье Северского Донца еще в 179 году до нашей эры, во времена царя Гатала Великого, что подтверждает хроника дохристианской летописи. На месте Беловежи хазары в 834—837 годах построили крепость Саркел — это тот Саркел, который в 965 году Святослав захватил, разгромив хазарский каганат. Столетия смотрит Белгород с высоких меловых круч в прозрачные воды Северского Донца. Повидавшие за прошедшие годы воды многое берегут в памяти. < … > В конце XVI — начале XVII века — нескончаемые жестокие схватки с иноземными захватчиками. Белгород горел и вынужден был переселяться на болотистый левый берег Донца, и снова возвращался на Белую гору. Одним словом, эпохи меняли облик нашего края, разрушались одни поселения, вырастали на их месте или рядом другие. Но это не значит, что отсчет надо вести с того времени, с какого зародился новый город. Ведь на старом месте остался дух прежних жителей, плоды их труда, кровь и пот, которыми они полили эту землю. Если это не учитывать и вести отсчет лишь от какой-то новой постройки, занесенной летописцем в книгу, то мы непременно допустим непоправимую историческую ошибку. Ведь в 1943 году город Белгород был полностью разрушен, в нем остались буквально несколько десятков жителей. И он был возрожден из руин в послевоенные годы, но мы ведь не считаем их годами нового рождения города. Очень жаль, что история часто начинается тогда, когда уже ничего невозможно проверить. Поэтому прошлое достается лишь тому, кому принадлежит будущее. Позволь, досточтимый читатель, вернуть тебя в далекие от нас века. Выдвинутый к югу и поставленный приблизительно в 18 километрах от Муравской сакмы, Белго-

род позволял успешнее организовать сторожевую службу. Уже в начале XVII века белгородские разъезды и станицы по численности почти не уступали путивльским и рыльским, самые дальние доезжали почти до впадения Донца в Дон. К 1625 году в Белгороде действовало 40 станиц общей численностью 360 человек. В конце XVI века в этом пустынном крае, продуваемом степными ветрами, тревожимом постоянными набегами неприятеля, почти не было населения. Поэтому на жительство и на службу в новый город набирали воинских людей из других городов, наделяя их поместьем плодородной, но целинной земли, которую надо было не только вспахивать, но и каждый день защищать с оружием в руках. Нелегкая судьба досталась белгородцам XVI—XVII веков. Служилым людям, в том числе и дворянам, получившим здесь за службу поместья, приходилось самим гнуть спину под жгучим степным солнцем, не отставляя далеко от себя оружие. Приходилось не только обеспечивать продовольствием самих себя, но и пахать «государеву десятинную пашню», хлеб с которой посылали в ближайшие города, а также на жалованье казачьим атаманам на Волге, Урале и Дону. Были набеги, разорения и плен. Татары редко шли на штурм городов, они предпочитали налетать на уезды, грабить и захватывать пленников. Белгородцев можно было видеть на рабских рынках и турецких галерах. На «Посольской размене» возле Валуек русские выкупали своих пленных, платя супостатам от 15 до 100 рублей, — «смотря по человеку». Понятно, что осваивать новые земли шли сюда сильные, авантюрные, рисковые люди, в край стекались беглые крестьяне, порой и разбойники. На царскую службу записывались вольные казаки. В начале XVII века эти запальчивые люди приняли активное участие в Смуте — гражданской войне (1604—1612). Осенью 1604 года на территорию страны вторглись отряды польских наемников, возглавляемые авантюристом, называвшим себя сыном Ивана Грозного царевичем Дмитрием. В декабре 1604 года ополчение Годунова сильно потрепало новоявленного «царевича», и он, с остатками разбегающегося войска, отступил в Путивль. По мнению историков, акция Лжедмитрия могла бы на этом и закончиться, и Россия не пережила бы первую в истории масштабную гражданскую войну, если бы самозванца не поддержали жители окраинных городов, в том числе и Белгорода. В конце января 1605 года белгородцы взбунтовались, убив несколько верных Годунову бояр, арестовали воеводу Бориса Лыкова и отправили его с депутацией в Путивль — к «истинному государю». В разразившейся войне и последовавшей интервенции польско-литовских войск пережил катастрофу и Белгород. В 1612 году город на Белой горе был взят литовскими отрядами под предводительством князя Семена Лыко. Литовцы не просто взяли город, а сожгли и уничтожили его полностью, не щадя жителей, даже монахов и священников. И в 1613 году, подводя черту под своим участием в том «бунташном времени», белгородцы в числе выборных из 40 российских городов участвовали в Земском соборе и поставили подписи на Утвержденной грамоте об избрании на царство Михаила

Романова. Среди них был священник Исаак и несколько боярских детей. Город восстановить смогли не сразу, а только в 1613 году. Вновь в других городах пришлось набирать часть служилых людей, привозить пушки, боеприпасы, церковную утварь. Руководил постройкой новой крепости воевода Никита Лихарев. Крепость была меньше первой, стояла уже не на горе, а на низменности, но была удачно защищена не только рекой, а также «топями и болотами». Взять эту крепость целиком противнику не удалось ни разу. Летом 1633 года, во время войны с Речью Посполитой за Смоленск, под Белгород пришел пятитысячный отряд украинских казаков-черкас Яцка Остренина. Около месяца город был в осаде. 20 июля черкасы решились на штурм. После неудачного штурма они вынуждены были уйти от города. В следующем, 1634 году Белгород вновь осадили литовские войска полковника Пырского. Нападавшим удалось взять и сжечь острог, находившиеся там дома, монастырь, церкви, захватить казну. Однако главную часть крепости удалось защитникам удержать. Горожане жили не только внутри крепости, но и за ее стенами, в посаде. В 1626 году в Белгороде были два монастыря — Николаевский мужской, основанный в 1599 году, и женский Рождество-Богородицкий, который был основан в 1622 году на месте женского скита, а также 12 церквей. В городе вместе с посадом насчитывалось около пяти тысяч жителей. Развивалось городское хозяйство, торговля и ремесла. При городских раскопках археологи нашли однороговую наковальню, свидетельствующую, что еще в городе на Белой горе были искусные кузнецы, а возможно, даже и ювелиры. В 1640—1670 годах город Белгород торговал уже с 42 городами, не считая украинских. И хотя в каждой слободе были церкви, нельзя сказать, что белгородцы в то время отличались кротким нравом, правильным и благочестивым поведением. В 1648 году царь Алексей Михайлович даже направил специальную грамоту в Белгород и Тобольск «Об исправлении нравов и уничтожении суеверий». Из грамоты следует, что белгородцы были весьма привержены языческим обычаям и обрядам, многие из которых, несмотря на запреты, благополучно сохранились и в XX веке. Грамоту было велено читать населению в храмах по воскресеньям несколько раз. Ослушников приказывалось воеводе бить батогами.

В уютных залах возрожденного дворца in the cosy rooms of a reborn palace

Резиденция Талион Шереметевский Дворец – старинный дворянский особняк, построенный в XVIII веке. Сегодня он обрел былое великолепие. Это первый и пока единственный в России дворец с услугами пятизвездочного отеля, который гости могут арендовать для проживания.

The Residence Taleon Sheremetev Palace is an old noble mansion built in the eighteenth century. Today it has regained its former splendour. It is the first, and as yet only, palace in Russia with five-star hotel services that can be rented as a temporary residence.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

18

В начале 1872 года в Санкт-Петербурге объявилась американская путешественница, Генриетта Блекфорд. Миловидная и веселая, Хетти быстро нашла друзей в кругу великосветской молодежи. Обеды, балы, рауты… На маскараде в «Благородном танцевальном собрании», арендовавшем залу в доме Елисеевых на Большой Морской улице, к американке приблизился учтивый незнакомец в маске. Разговорились... Под маской скрывался двадцатидвухлетний великий князь Николай Константинович, племянник императора. К Хетти он воспылал нешуточной страстью, затмившей все остальные, весьма многочисленные. Все, кроме одной… Она —«влеченье, род недуга», если воспользоваться выражением драматурга Александра Грибоедова (квартировавшего, кстати, некогда в том же доме, где произошла встреча), — оказалась необорима. Что ж это за недуг такой? Да тот же, которым страдал Алоизий Пихлер, приехавший в Россию тремя годами ранее…

Early in 1872 the American traveller Henrietta Blackford arrived in St Petersburg. The pretty and vivacious Hetty rapidly made friends among the youth of high society. Dinners, balls, receptions…

At a masked ball given by the Noble Dancing Assembly that hired a hall in the Yeliseyevs' house on Bolshaya Morskaya Street, the American was approached by a courteous stranger in a mask.

They fell into conversation.

The man behind the mask was 22-year-old Nikolai Konstantinovich, the Emperor's nephew.

He developed a serious passion for Hetty that put all his other, very numerous infatuations in the shade.

All, that is, except one… That other passion, or one might even say affliction, proved unconquerable.

What was that affliction? The same one that beset Alois Pichler, who had come to Russia three years earlier.

Николай ГОЛЬ / by Nikolai GOL

е ради корысти

not for gain

Новый корпус Публичной библиотеки. Фотография Ивана (Джованни) Бианки. Начало 1870-х годов.

The new block of the Public Library.

Early 1870s photograph by Ivan (Giovanni) Bianchi.

Богослов из Баварии Алоизий Пихлер, уроженец Тюсслинга, маленького баварского городка, сделал карьеру, как говорится, собственными руками. Сын плотника и прачки, он окончил гимназию на казенный счет и пешком отправился в Мюнхен поступать в университет. Добрался. Поступил на теологический факультет и стал доктором богословия. Принял священнический сан. Удостоился членства в Мюнхенской академии наук. Одна за другой выходили из печати его книги, посвященные, в основном, довольно запутанной проблеме взаимоотношений католической и православной церквей. Сочинения богослова, защищавшего

The Theologian from Bavaria Alois Pichler, a native of the small Bavarian town of Tüssling, was a self-made man.

The son of a carpenter and a laundress, he attended a gymnasium at the expense of the state and afterwards set off on foot for Munich to enter the university.

He reached the capital, entered the theological faculty and became a doctor of divinity.

He was invested into the priesthood and achieved membership of the Munich Academy of Sciences. He published books one after another, mainly devoted to the fairly complex problem of relations between the Catholic and Orthodox Churches. The works of this theologian, who defended the Orthodox point of view in the argument with Catholicism,

trough history

Историческая прогулка / a stroll

20

В Мюнхене Алоизий Пихлер учился, здесь же были опубликованы его труды, посвященные теологическим вопросам.

Alois Pichler studied in Munich and his works on theology were published in the Bavarian capital.

точку зрения православия в споре с католицизмом, вызвали раздражение в Ватикане и были внесены в «Index Librorum Prohibitorum» — список книг, чтение которых запрещено верующим под угрозой отлучения. Тучи на западе сгущались, но зато на востоке восходило солнце: в Рос-

irritated the Vatican and were placed on the Index Librorum Prohibitorum — the list of book that Catholics were not meant to read on pain of excommunication. The storm clouds were gathering in the West, but in the East the sun was rising: in Russia Pichler's writings were properly appreciated and approved.

In February 1869, the 36-year-old cleric who understood not a word of Russian, arrived in St Petersburg at the invitation of the government. His duties towards his new employer were not officially specified in any way, but his salary was a fairly substantial one — 3,000 roubles a month, to be paid by the Ministry of Home Affairs.

Time passed. The ministry that scrupulously paid his salary made no demands upon him and in July Pichler requested the position of unpaid supernumerary librarian in the theological section of the Imperial Public Library, to which the Emperor gave his consent.

From then onwards every weekday, sometimes at the weekends too, the cleric appeared in the reading-room early in the morning. He wandered around the halls and stacks, peering into the most remote corners and leafing through books. He

сии труды Пихлера заметили, оценили по достоинству и одобрили. В феврале 1869 года тридцатишестилетний капеллан, ни слова не понимавший по-русски, по приглашению правительства приехал в Санкт-Петербург. Официально его обязанности на новой

службе никак не оговаривались, оклад же был назначен довольно существенный — в три тысячи рублей — за счет средств Министерства внутренних дел. Доктор теологии занял скромную трехкомнатную квартиру в доме при Финской церкви на Большой Конюшенной. В Петербурге ему оказывали явные знаки внимания. Например, он был частым гостем в салоне великой княгини Елены Павловны, тетки государя. Шло время. От министерства, аккуратно выплачивавшего ему содержание, никаких поручений не поступало, и в июле Пихлер испросил места сверхштатного библиотекаря без оклада в теологическом отделении Императорской Публичной библиотеки, на что и воспоследовало высочайшее соизволение. С тех пор ежедневно, иногда и в выходные дни, капеллан ранним утром являлся в читальню. Бродил по залам и хранилищам, заглядывал в самые дальние уголки, листал

21 «…Высокого роста, чрезвычайно тощ; у него маленькая голова, чрезвычайно блестящие глаза; он смотрит исподлобья, не прямо в лицо, постоянно улыбается и краснеет, говорит с большою энергиею и жестикулируя; часто поднимает глаза и руки к небу и произносит имя Бога» -- таким изобразил журнал «Судебный вестник» Алоизия Пихлера, представшего перед судом. “tall, extremely emaciated; he has a small head and unusually sparkling eyes; he keeps his head down and does not look you in the face, constantly smiling and blushing. He talks with great energy and gesticulates, often raises his eyes and hands to heaven and pronounces God's name.” That is the verbal picture that the Sudebny vestnik (Judicial Herald) gave of Alois Pichler as a defendant. would go off somewhere, then come back and resume his wanderings, never removing his long, broad overcoat. “Why such a strange get-up?” the cleric was once asked by the library's director, Ivan Davidovich Delianov, with whom he was by now on terms of friendship and trust. Gesturing expansively the theologian (who always waved his arms about when speaking) explained that there were draughts in the library that endangered his fragile health.

Well, then, let him wear an overcoat if he must. The library staff were more concerned

Центральная площадь Мюнхена — Мариенплац. В средневековье она называлась Марктплац (Рыночная). Здесь проводились ярмарки и устраивались рыцарские турниры. С акварели Самуэля Праута, 1835 год.

Minuch's central square is Marienplatz. In the Middle Ages it was known as Marktplatz. It was the setting for fairs and knightly tournament. From a watercolour by Samuel Prout.

1835.

книги. Куда-то уходил, возвращался — и снова бродил, никогда не снимая широкого, долгополого пальто. «В чем причина столь странной экипировки?» — поинтересовался как-то у Пихлера директор библиотеки Иван Давидович Делянов, с которым у капеллана сложились самые приязненные и доверительные отношения. Широко жестикулируя (он всегда при разговоре размахивал руками), теолог ответил, что в библиотеке бывают сквозняки, а это опасно для его хрупкого здоровья. Ну и пусть себе ходит в пальто. Работников библиотеки больше волновало другое: с некоторых пор из фондов стали исчезать книги. Бывали, конечно, пропажи и раньше, но теперь они сделались явлением постоянным. Беспокойство особенно усилилось, когда обнаружили отсутствие собрания сочинений Вольтера — аж 70 томов! Понятно, что про пальто и думать забыли. Тем более что на время исчез и тот, кто в нем ходил: министерство командировало

«Матерью-благодетельницей» назвали сторонники реформ в России великую княгиню Елену Павловну. В ее салоне собирались известные ученые, литераторы, художники, дипломаты, министры и члены императорской семьи. Фрагмент портрета работы Франца Ксавье Винтерхальтера. 1862 год.

Grand Duchess Yelena Pavlovna. Deatil of a portrait

by Franz Xaver Winterhalter.

1862.

«Вид на Михайловский дворец со стороны сквера и площади». Литография с оригинала Адольфа Шарлеманя. Середина XIX века. Великая княгиня Елена Павловна унаследовала этот дворец после смерти своего супруга — великого князя Михаила Павловича. Он стал одним из культурных центров Петербурга. Здесь бывали поэты Василий Жуковский и Петр Вяземский, художники Иван Айвазовский и Александр Иванов, астроном Василий Струве и путешественник Николай МиклухоМаклай… Бывал здесь и прусский посланник в России Отто фон Бисмарк, будущий канцлер Германии.

about something else: books had begun to go missing from the stocks. There had, of course, been losses before, but now they had become a regular occurrence. Their concern heightened when they discovered the absence of a whole collection of the works of Voltaire — no less than 70 volumes! Naturally, they had no time to think about an overcoat.

Especially as its wearer had disappeared for the moment: the ministry had sent its employee Alois Pichler to Rome to secretly observe the First Vatican Council. The cleric evidently performed his function well: on his return, after presenting his report, he was awarded the Order of St Stanislas 2nd class “for zeal and useful service”.

The librarians, however, had noticed that while Pichler was away not a single book

went missing. Alois came back and again the stocks began to quietly melt away. There was little doubt left, but… this was an eminent scholar! A man of the cloth! The holder of a high decoration!

After a little thought, Delianov gave the doorkeeper instructions to feel Pichler's overcoat unobtrusively as he left the library.

The doorkeeper approached the theologian with a clothes brush, as if intending to remove some dust, but Pichler staggered away from him as if scalded. Still, the doorkeeper had managed to touch an angular object of some kind. A search was conducted. A large sack sewn onto the back of the overcoat on the inside was found to contain a mediaeval folio, while the large pockets held several books of lesser size.

View of the Mikhailovsky Palace from the Garden and Square. Lithograph after an original by Adolphe Charlemagne.

Mid-19th century.

Grand Duchess Yelena Pavlovna inherited the palace after the death of her husband, Grand Duke Mikhail Pavlovich. It became one of the cultural centres of St Petersburg.

Among the guests were the poets Vasily Zhukovsky and Piotr Viazemsky, the artists Ivan Aivazovsky and Alexander Ivanov, the astronomer Vasily Struwe and the traveller Nikolai Miklukho-Maclay. Another visitor was the Prussian ambassador Otto von Bismarck, the future chancellor of the German Empire.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

своего сотрудника Алоизия Пихлера в Рим — тайным наблюдателем на церковный собор. Порученное дело капеллан выполнил, видимо, хорошо: по возвращении и представлении доклада он получил орден Станислава II степени «за усердие и полезную службу». Но вот что заметили библиотекари: за время отсутствия Пихлера не пропало ни одной книги. Вернулся Алоизий — и фонды вновь потихоньку стали таять. Вроде бы все ясно. Однако — известный ученый! Капеллан! Кавалер высокого ордена!

Поразмыслив, Делянов дал швейцару поручение незаметно ощупать пальто Пихлера, уходящего из библиотеки. Швейцар подошел к теологу с платяной щеткой, будто намереваясь смахнуть пыль, тот попятился — но куда там! Швейцар успел коснуться какого-то угловатого предмета. Произвели досмотр. В обширном мешке, пришитом изнутри к спинке пальто, оказался средневековый фолиант сочинений святого Амвросия на латинском языке. В больших карманах — несколько книг форматом поменьше.

Большой читальный зал Императорской Публичной библиотеки. Фотография 1910 года. Императорская Публичная библиотека была основана 16 мая 1795 года высочайшим повелением императрицы Екатерины II. Она должна была служить не только книгохранилищем, но и «источником народного просвещения». В библиотеке предполагалось собрать все книги, изданные в России; напечатанные за границей на русском языке, а также все книги о России на иностранных языках. С 1914 года библиотека была открыта для всех, независимо от социального положения.

The Large Reading-Room of the Imperial Public Library.

1910 photograph.

The Imperial Public Library was founded on 16 May 1795 on the orders of Empress Catherine II. It was intended to serve not only as a repository for books, but as “a source of popular enlightenment”. It was planned to collect in the library all books published in Russia or printed aboard in Russian, as well as books about Russia in foreign languages. From 1914 the library was open to all, irrespective of social status.

Иван Давыдович Делянов, директор Императорской Публичной библиотеки с 1861 по 1882 год. Фотография из фотоателье Сергея Левицкого (набережная Мойки, 30). 1860-е годы.

Ivan Davydovich Delianov, director of the Imperial Public Library from 1861 to 1882. Photograph from the studio of Sergei Levitsky (30, Moika Embankment). 1860s.

Порок или болезнь?

Ниже. Готическая зала, или Кабинет Фауста (хранилище инкунабул), в Императорской Публичной библиотеке. Фотография 1913 года.

Below. The Gothic Room, or “Faust's Study”, repository of incunabula in the Imperial Public Library. 1913 photograph.

22

23

Слева. Суперэкслибрис (экслибрис, оттиснутый на переплетной крышке) Вольтера на книге из его библиотеки.

Left. Voltaire's super exlibris (a mark of ownership stamped on the cover of a book) on a book from his library.

A posse led by Delianov headed for Pichler's apartment. In one of the rooms there, they found a huge chest crammed full of books. In another room books were piled up in a heap almost as tall as a man. They included bibliographic rarities and absolute trifles: a guide for house-painters, teachyourself dancing manuals, textbooks for perfumers and pulp fiction worth mere kopecks. When everything was counted it emerged that between 8 July 1869 and 3 March 1871 Pichler had removed from the library 4,478 books and 427 prints.

Vice or Illness?

The trial began at 11.30 on the morning of 24 June 1871. A large crowd had gathered. The press noted that “after the recess Their Imperial Highnesses Grand Dukes

Справа. Книги из первого собрания сочинений Вольтера, издание которого в 1784—1789 годах предпринял драматург Пьер Бомарше. Именно эти тома и вынес из Императорской Публичной библиотеки Алоизий Пихлер.

Right. Volumes from the first collection of Voltaire's works. The collection was published in 1784—89 by the dramatist Pierre Beaumarchais.

These books were among those that Pichler smuggled out of the Imperial Public Library.

Под предводительством Делянова отправились на квартиру Пихлера. Там в одной из комнат стоял огромный ящик, набитый книгами. В другой комнате книги были свалены грудой высотой в полтора метра. Среди них попадались и раритеты, и совершеннейшая чепуха: руководства для маляров, самоучители танцев, пособия для парфюмеров, бульварного толка брошюрки, цена которым грош. При подсчете оказалось, что с 8 июля 1869 года по 3 марта 1871-го Пихлер вынес из библиотеки 4478 книг и 427 гравюр. Происшествие заинтересовало широкую прессу. Размышляя о наказании, которого заслуживал бы теолог, критик Владимир Стасов писал: «Всего бы лучше было заставить его самого же переносить все книги обратно в библиотеку». Предложением этим, впрочем, пренебрегли: похищенное вернули на семи возах, а Пихлера арестовали и по окончании следствия предали суду присяжных.

Процесс начался в 11 часов 30 минут 24 июня 1871 года. Собралось много публики. Пресса отметила: «После перерыва в залу суда прибыли их императорские высочества великие князья Константин Николаевич и Николай Константинович». Может, кто-то и задумался над вопросом: что за дело великим князьям, сыну и отцу — генерал-адмиралу, главе Морского

Konstantin Nikolayevich and Nikolai Konstantinovich entered the courtroom.”

Perhaps the reader is wondering what interest the Grand Dukes, son and father (Admiral General and head of the Naval Department) had in this prominent, but far from extraordinary trial? Wait a little and all will become clear.

Towards evening the counsel for the defence — Konstantin Arsenyev, a distinguished lawyer and public figure — presented his case. The nub of his argument was this: Pichler had purloined not just valuable publications, but all sorts of things without selecting. He had not displayed any caution, keeping all the books at his home and had made no attempt to sell them, read them or even show them to anyone. Hence he could have gained no advantage from his actions.

That meant that “he was acting under the influence of a passion that he could not resist.”

In other words, Pichler was not a thief, but a kleptomaniac (a word that was only just begining to appear in the vocabulary of psychiatry).

Klepto comes from the Greek for “thief”.

There had, of course, been kleptomaniacs earlier in history; there just had not been a

ведомства, до громкого, но отнюдь не сверхординарного процесса? С ответом на этот вопрос немного повременим… Ближе к вечеру слово на суде получил защитник, известный адвокат и общественный деятель Константин Арсеньев. Суть его аргументации сводилась к следующему. Пихлер похищал не только издания, имевшие ценность, а вообще все без разбора. Он не обдумывал никаких мер предосторожности, держал все книги дома, не предпринимал попыток продать их, прочесть или даже показать кому-нибудь. Следовательно, не мог извлечь из содеянного никакой выгоды. Значит, он «действовал под влиянием страсти, которой противиться не мог». То есть Пихлер — не вор, а клептоман (тогда этот термин только начинал входить в лексикон психиатров). «Кlepto» по-гречески означает «краду». Болезнь эта стала известна задолго до появления соответствующего термина. Например, из книги Таллемана де Рео «Занимательные истории из жизни при дворе короля Генриха IV» известно, что щедрый, добрый, благородный монарх то и дело ненароком прятал в карман чужие вещи. Если хозяин осмеливался обратить на это внимание — с улыбкой возвращал, если нет — с удовольствием оставлял себе и, бывало, говаривал: «Не будь я государем, быть бы мне повешенным за воровство». Ввиду первого обстоятельства второе ему никак не грозило. Другое дело —

word for them. From Tallemant des Réaux's stories of life at the court of Henry IV, for example, we know that the generous, kind, noble monarch from time to time inadvertently let other people's possessions slip into his pocket. If the owner ventured to object, he returned his loot with a smile, if not he happily kept it.

Kleptomania was known in Russia too.

The researcher Nikolai Plisky devoted a whole book, albeit a small one, to the problem. Drawing on personal information and newspaper reports, he cited many instances of unmotivated theft, concealing the identity of the culprits with initials: there was B., a landowner from Minsk province, “who had an astonishing passion for cigarette-cases: any sort — silver, gilt or utterly plain — would evoke in him an insurmountable desire to purloin it”; Z., head of the Vilno nobility, for whom snuffboxes were a particular obsession; and the Petersburger M. who carried away a knife, fork or spoon after every dinner. Plisky also mentions in this same context a certain G. “a young man of good family, a lieutenant in the Naval Guards Company”. In this case it seems that despite the

Константин Арсеньев. Фотография Дмитрия Здобнова. Начало XX века. «В свою личную адвокатскую деятельность он внес глубокое благородство и чистоту приемов и… безусловное стремление к изысканию и разъяснению прежде всего истины…» — писал об Арсеньеве известный юрист Анатолий Кони.

Konstantin Arsenyev. Early 20th-century photograph by Dmitry Zdobnov.

“He brought to his personal activities as a lawyer profound nobility, a purity of method and an implicit striving to discover and elucidate the truth above all,” the prominent lawyer Anatoly Koni wrote about Arsenyev.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

24

Пьетро Висконти, житель Милана, попавший под суд за десятилетие до Алоизия Пихлера и сказавший в последнем слове: «Я всего лишь несчастный человек, у которого недостаточно силы воли, чтобы удержаться от краж», а в тюрьме просивший за ним присматривать, чтобы спасти от пагубной страсти. О клептомании знали и в России. Исследователь Николай Плиский посвятил проблеме целую книжку, пусть и небольшую. Основываясь на личной информации и газетных публикациях, он привел множество примеров немотивированного воровства, скрывая персонажей за инициалами: тут и землевладелец из Минской губернии Б*, «питавший удивительное пристрастие к портсигарам: любой — и серебряный, и позолоченный, и совсем простой — возбуждали в нем непреодолимое желание его похитить»; тут и виленский предводитель дворянства З*, особое влечение имевший к табакеркам; и петербуржец М*, уносивший после каждого обеда ложку, вилку или нож. Упоминает Плиский в связи с подобным и некоего Г*, «молодого человека из хорошей семьи, лейтенанта Гвардейского экипажа». Тут, кажется, мы можем, несмотря на предосторожности автора, уточнить, о ком идет речь. В дневнике Александры Богданович, хозяйки известного светского салона, дамы весьма осведомленной, значится: «Сегодня морской министр Тыртов рассказы-

Великий князь Константин Николаевич был одной из самых ярких и противоречивых фигур дома Романовых. Управлял морским министерством, принимал участие в реформах своего брата — императора Александра II, был председателем Государственного Совета, председателем Императорского Русского географического общества, Русского археологического общества и Русского музыкального общества. Фотография около 1870 года.

Grand Duke Konstantin Nikolayevich was one of the most striking and contradictory figures in the House of Romanov. He managed the naval ministry and took part in his brother Alexander II's reforms. He was chairman of the State Council, the Imperial Russian Geographical Society, the Russian Archaeological Society and the Russian Music Society.

Photograph. Circa 1870.

вал ужасную вещь про сына фельдмаршала Гурко, моряка Гвардейского экипажа. Этот моряк украл у А. А. Половцева шкатулку». И еще: «...просто ужасы рассказывали про этого Гурко (Николая Иосифовича. — Прим. ред.), как он в последнее время воровал в домах у своих знакомых». Разумеется, никаких меркантильных интересов у сына известного военачальника не было. Скандал замяли. Дальше салонных пересудов дело не пошло. Что же касается Алоизия Пихлера — присяжные не прислушались к доводам защиты. Три года ссылки в Тобольскую губернию — таков был вердикт, который услышал зал, и вместе со всеми — великие

князья, отец и сын. Но зачем же все-таки они прибыли на слушания?

Великий князь Николай Константинович в кругу родных. Слева направо: сидят сестра Ольга и ее жених Георг Греческий, мать Александра Иосифовна. Нижний ряд: великие князья Константин, Вячеслав и Дмитрий — младшие братья Николая Константиновича. Фотография 1867 года.

Grand Duke Nikolai Konstantinovich in the family circle. Left to right: seated, his sister Olga and her fiancé Prince George of Greece, his mother Alexandra Iosifovna. Lower row: Grand Dukes Konstantin, Viacheslav and Dmitry, Nikolai's younger brothers.

1867 photograph.

Скандал в августейшем семействе С середины 1860-х годов повседневная жизнь царского дома стала время от времени омрачаться пренеприятнейшими происшествиями. Константин Николаевич записывал в дневнике: «Саша наш (речь идет об Александре II. — Прим. ред.) рассказал про пропажу печатки из комнаты императрицы; это второй раз в эту зиму, и оба раза после семейных обедов. Какая мерзость». О том же и запись из дневника военного министра Дмитрия Милютина: «Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы, и в Мраморном дворце».

Великий князь Николай Константинович с детства ни в чем не знал нужды. Первенец в семье брата императора Александра II, он мог унаследовать Мраморный дворец (уступавший в роскоши только Зимнему), имения в Стрельне и Павловске. Его карьера складывалась вполне успешно, но в одночасье он стал изгоем в императорской семье…

Grand Duke Nikolai Konstantinovich grew up wanting for nothing.

The eldest child in the family of Emperor Alexander II's brother, he might have inherited the Marble Palace (second only to the Winter Palace for luxury) and estates at Strelna and Pavlovsk. His career was advancing well, but overnight he became an outcast from the imperial family.

author's precautions we can ascertain who he was referring to.

In the diary of Alexandra Bogdanovich, the hostess of a prominent society salon and a very well informed lady, we read: “Today the Navy Minister Tyrtov related something terrible about the son of Field Marshal Gurko, a sailor in the Guards Company. That sailor stole a casket from Aleksandr Aleksandrovich Polovtsov.” And later: “horrors were told about that [Nikolai Yosifovich] Gurko and the way he has been stealing from the homes of acquaintances recently.”

Naturally, the son of the distinguished military commander was not motivated by thoughts of profit. The scandal was hushed up. The worst he had to suffer was drawing-room gossip.

As for Alois Pichler, the jury did not accept the defence's arguments. Three years' banishment to Tobolsk province was the sentence proclaimed to the court, including the two grand dukes. But why did they attend the trial?

A Scandal in the Imperial Family From the mid-1860s the daily life of the House of Romanov was from time to time

25

Интерьер одной из комнат великого князя Константина Константиновича в Мраморном дворце. Фотография около 1903 года.

The interior of one of Grand Duke Konstantin Konstantinovich's rooms in the Marble Palace.

Photograph. Circa 1903.

clouded by most unpleasant occurrences.

Konstantin Nikolayevich recorded in his diary: “Our Sasha [Alexander II] spoke about the disappearance of gloves from the Empress's room; it's the second time this winter and on both occasions after a family dinner. How disgusting!” The same phenomenon is mentioned in the diary of Dmitry Miliutin, the Minister of War: “Things have gone missing more than once from the Empress's study as well, and in the Marble Palace.”

Without doubt the things had been taken by one of the family. But why? No-one in that circle could be experiencing financial difficulties. Suspicion fell on Nikolai Konstantinovich. Both his father and the Emperor himself had, according to Miliutin, noticed many “different pieces of mischief [on his part], going back a number of years already”. Of course, there could be no question of making the matter public, but taking him to the Pichler trial for educational purposes was certainly possible.

At first it seemed to have an effect. Or else Konstantin Nikolayevich simply became more careful. Superficially everything was

Было несомненно, что вещи брал ктото из своих. Но зачем? Никто из этого круга не мог испытывать финансовых затруднений. Подозрение пало на Николая Константиновича. И отец, и сам государь замечали за ним, как свидетельствует Милютин, много «разных проделок, продолжавшихся уже несколько лет». Огласке это дело, разумеется, никак не подлежало, но привезти его на процесс Пихлера в воспитательных целях — почему бы и нет? Поначалу это вроде подействовало. Или Николай Константинович просто стал осторожней. Внешне все шло своим чередом. Великий князь окончил Академию Генерального штаба, был зачислен в конногвардейский полк, купил у Кушелевых-Безбородко дворец на Гагаринской улице, роскошно его обставил, украсил коллекцией живописи и скульптуры. И познакомился в «Благородном танцевальном собрании» с Генриеттой Блекфорд. С тех пор все свободное время он проводил с нею. Поселил американку в своем дворце. Дарил ей несметное количество подарков. Пытаясь разрушить этот неприличный мезальянс, в феврале 1873 года семья отправила великого князя в Туркестан, в знаменитый Хивинский поход.

trough history

Историческая прогулка / a stroll

«Хивинский поход 1873 года. Переход Туркестанского отряда через мертвые пески к колодцам Адам-Крылган». С картины Николая Каразина.

1888 год. В Хивинском походе великий князь Николай Константинович возглавлял авангард Казалинского отряда, который пересекал пустыню Кызылкум. Кровопролитные стычки с кочевниками, убийственная жара и нехватка воды — в самых тяжелых ситуациях великий князь был образцом мужественности и хладнокровия. После похода он всерьез заинтересовался ориенталистикой и даже стал принимать участие в работе Русского географического общества. Его даже назначили начальником готовившейся тогда Амударьинской экспедиции.

Воевал князь отважно, заслужил орден Святого Владимира с мечом и бантом, горячо переписывался с Генриеттой — и вновь оказался в центре скандала: увел у хивинского князя лошадь. Тот пожаловался командующему войсками, генералу Константину Кауфману. Оправдываясь, Николай Константинович заявил, что лошадь ему была подарена, — но, уличенный во лжи, все-таки вернул ее хозяину. По возвращении Николая Константиновича в Петербург их связь с Генриеттой стала еще жарче. Великий князь даже испросил у Александра II разрешения жениться на ней, но получил от дяди решительный отказ. Бог весть, чем бы окончилась эта любовная история, но 10 апреля 1874 года великая княгиня Александра Иосифовна обнаружила, что в окладе одной из ее икон не хватает трех бриллиантов. Такое происшествие остаться тайным уже не могло. К следствию привлекли петербургского градоначальника Федора

Трепова и шефа корпуса жандармов графа Петра Шувалова. Николая Константиновича заключили под стражу. Константин Николаевич записывал в дневнике: «15 апреля. Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною. Никакого раскаяния». Но не судить же великого князя за воровство! Решение проблемы точно обрисовано в следующей записи дневника: «Я могу быть отцом сумасшедшего сына, но быть отцом преступника было бы невыносимо». Назначили медицинскую комиссию. В нее вошли профессора И. М. Балинский, Ф. Я. Карель, Н. Ф. Здекауер и лейбмедик И. С. Гауровиц. Госпожу Блекфорд, предварительно выкупив у нее письма великого князя, уже выдворили к этому времени из страны. А жаль: она могла бы дать важные сведения, — что и сделала через несколько лет, опубликовав свои мемуары под псевдонимом Фанни Лир. В них она вспоминает «его странную манию уносить

27

26

proceeding as it should. The Grand Duke graduated from the General Staff Academy and was enlisted in the Horse Guards. He bought the palace on Gagarinskaya Street from the Kushelev-Bezborodko family, furnished it sumptuously and adorned it with a collection of painting and sculpture. And he made the acquaintance of Henrietta Blackford at the Noble Dancing Assembly.

From then on he spent all his leisure hours with her. He installed the American in his palace and gave her countless presents. In an attempt to break up this misalliance, in February 1873 the family sent the Grand Duke off to Turkistan, on the famous Khiva campaign.

Nikolai fought bravely, earning himself the Order of St Vladimir with a swords and ribbon.

On the Grand Duke's return to St Petersburg his affair with Henrietta grew even more

fiery. Nikolai Konstantinovich even asked Alexander II's permission to marry her, but his uncle decisively refused. God knows how this romance would have ended, if on 10 April 1874 Grand Duchess Alexandra Iosifovna had not discovered that three diamonds were missing from the mount of one of her icons.

An event like that could not remain secret. The governor of St Petersburg, Fiodor Trepov, and the head of the corps of gendarmes, Count Piotr Shuvalov, were asked to join in the investigation. Nikolai Konstantinovich was taken into custody.

His father wrote in his diary: “15 April.

The frightful scene of Nikolai's interrogation by Shuvalov and me. No repentance.”

But a grand duke could not be tried for theft! The solution to the problem was delineated in the next diary entry: “I can be the father of an insane son, but to

The Khiva Campaign of 1873. The Turkistan Detachment Crossing the Lifeless Sands to the Wells of Adam-Krylgan. From a painting by Nikolai Karazin, 1888.

In the Khiva campaign Grand Duke Nikolai Konstantinovich led the vanguard of the Kazalinsk detachment that crossed the Kyzylkum desert.

Bloody clashes with nomads, murderous heat and lack of water — in these most difficult circumstances the Grand Duke was a paragon of courage and composure.

After the campaign he developed a serious interest in oriental studies and became involved in the work of the Russian Geographical Society. He was even appointed head of the Amu Darya expedition that was then being planned.

разные безделушки; когда я замечала их исчезновение, он возвращал мне их». Свидетельствует: «Он ежедневно приносил какие-нибудь новые вещицы: флакончики, фарфоровые собачки, статуэтки из воску, кошельки, табакерки, веера и т. д., говоря, что получил это в подарок от матери или разыскал в ненужной рухляди». А потом выносит вердикт: «Мой бедный Николай страдал несчастным недугом, который называется клептоманией». Впрочем, и без Генриетты комиссия пришла к тому же выводу. Лейб-медик Гауровиц особо подчеркивал два обстоятельства. Во-первых, похищение бриллиантов не было корыстно: не говоря даже об огромных богатствах князя, при аресте в одном только ящике его письменного стола обнаружились 12 тысяч рублей, а камни стоили никак не более четырех; во-вторых, как и в случае Пихлера, похитителем не было предпринято никаких мер предосторожности — «он мог понять, что поступок не может остаться скрытым». Николая Константиновича признали душевнобольным и выслали из Петербурга — сначала в Крым, потом в Самару, затем в Оренбург и, наконец, в Ташкент, где он прожил свои последние годы, немало потрудившись на благо края: собирал этнографические материалы, занимался орошением пустынных земель, способствовал проведению электричества в казенные заведения, основал зоопарк, построил гим-

Дворец великого князя в Ташкенте. Открытка начала XX века. При дворце Николай Константинович открыл зоопарк, который могли посещать жители Ташкента.

The Grand Duke's palace in Tashkent. Early 20th-century postcard.

Alongside his palace Nikolai Konstantinovich opened a zoo that was open to the inhabitants of Tashkent.

назию, кинотеатр и библиотеку. «Когда вспыхнула революция, — вспоминала графиня Мария Клейнмихель, — он послал восторженную телеграмму Керенскому с выражением радости по поводу наступления свободы. Ее напечатали все газеты. Это было последнее, что я о нем слышала». И неудивительно: 14 января 1918 года Николая Константиновича не стало. Некоторые исследователи считают, что он был расстрелян, другие — «торжественно похоронен большевиками». Так или иначе, имя его было прочно забыто... А книжных воров питерские книготорговцы еще не один год называли «пихлерами».

be the father of a criminal would be unbearable.”

A medical commission was appointed.

Miss Blackford had already been expelled from the country, but not before the Grand Duke's financial obligations and letters had been bought from her. That is a pity, as she might have provided important information, as indeed she did a few years later, publishing her memoirs under the pen-name Fanny Lear. In them she recalls his strange craze for stealing various trinkets, and then

Ташкент. Улица в старом городе. Открытка начала XX века. Оказавшись в Ташкенте, великий князь неожиданно обнаружил талант к предпринимательской деятельности. Список его предприятий весьма внушительный: фотоателье, бильярдные, продажа кваса, ткацкие мастерские, завод по переработке риса, мыловаренные и хлопковые мануфактуры…

Tashkent. A street in the old city.

Early 20th-century postcard.

After landing up in Tashkent, the Grand Duke discovered an unexpected talent for entrepreneurship. The list of his businesses is highly impressive: a photographic studio. billiard halls, selling kvass, weaving shops, a rice-processing plant, soap and cotton works…

admits that “poor Nikolai” suffered from kleptomania.

But even without Henrietta's help the commission came to the same conclusion. Nikolai Konstantinovich was declared mentally ill and banished from St Petersburg — first to the Crimea, then to Samara, Orenburg and finally to Tashkent, where he lived out his last years, doing quite a lot to the benefit of the area: he collected ethnographic material, concerned himself with the irrigation of desert lands, furthered the electrification of state institutions, founded a zoo, built a school, a cinema and a library. “When the revolution broke out,” Countess Maria Kleinmichel recalled, “he sent an enthusiastic telegram to Kerensky expressing delight at the arrival of freedom. It was printed in all the newspapers. That was the last I heard of him.”

And that is not surprising: on 14 January 1918 Nikolai Konstantinovich left this world. Some researchers believe he was shot; others that he was “given a grand burial by the Bolsheviks”. Either way his name was roundly forgotten. But for quite some time the booksellers of St Petersburg referred to those who stole their wares as “Pichlers”.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

В 1920—1921 годах среди обитателей Дома Искусств немалой известностью пользовался худощавый блондин с правильными чертами лица, которого звали Сергей Нельдихен. Уборщицы произносили его немецко-датскую фамилию как «Нелькин». В «Сумасшедшем корабле» Ольги Форш НельдихенНелькин описан как Эльхен-Олькин; зоркий женский взгляд уловил лишь одну деталь его внешнего вида (но какую!): «У самой кисти руки гремучей змеей громыхнула манжета. Для выхода в свет поэт эти манжеты вбирал в рукава пиджака, и они, возглавляемые белым окаменелым воротником, все втроем симулировали

28

апостол глупости

Валерий ШУБИНСКИЙ / by Valery SHUBINSKY

an apostle of stupidity присутствие рубашки, которой под пиджаком не водилось». Правда, в дни «военного коммунизма» такого рода «щегольство» никого не удивляло. Нельдихен же привлек внимание обитателей ДИСКа не манжетами — стихами.

Слева. Сергей Нельдихен. Фотография. 9 августа 1923 года. Ниже. Первая публикация самого знаменитого стихотворения Сергея Нельдихена во втором выпуске альманаха «Цеха поэтов». Петроград, 1921.

Left. Sergei Neldichen.

Photograph taken on 9 August 1923.

Below. The first publication of Neldichen's most famous poem in the second edition of the Guild of Poets almanac.

Petrograd, 1921.

29

Стихи его трудно было не заметить — и не только потому, что многие из них были написаны еще не очень привычным в то время верлибром. И мысли, и сюжеты, и тон этой «исповедальной лирики» — все сбивало с толку. Особенным успехом пользовалось одно стихотворение. Владислав Ходасевич — уже спустя десятилетие — слово в слово привел отрывок из него в своей знаменитой книге воспоминаний «Некрополь»: Женщины, двухсполовинойаршинные куклы, Хохочущие, бугристотелые, Мягкогубые, прозрачноглазые, каштановолосые, Носящие весело-желтые распашонки и матовые висюльки-серьги, Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие хозяйки —

О, как волнуют меня такие женщины!.. По улицам всюду ходят пары, У всех есть жены и любовницы, А у меня нет подходящих; Я совсем не какой-нибудь урод, Когда я полнею, я даже бываю лицом похож на Байрона. Остальное Ходасевич передает, правда, весьма приблизительно: «Дальше рассказывалось, что нашлась все-таки какая-то Женька или Сонька, которой он подарил карманный фонарик, но она стала ему изменять с бухгалтером, и он, чтобы отплатить, украл у нее фонарик, когда ее не было дома». На самом деле не Женька и не Сонька, а Райка, и не бухгалтер, а «толстый учитель из Смоленска», и похищением фонарика дело не заканчивалось. Лирический герой предавался трогательным страданиям:

In 1920—21 a certain fame among the residents of the House of the Arts was enjoyed by a thin blond fellow with regular features by the name of Sergei Neldichen. The cleaners reduced his German-Danish surname to “Nelkin”. In Olga Forsh's Crazy Ship Neldichen-Nelkin is portrayed as Elchen-Olkin; her sharp female eye caught only one detail in his appearance (but what a detail!): “His cuff rattled like a rattlesnake right at the wrist.

“When going out in public the poet tucked the cuffs into the sleeves of his jacket and, under the leadership of a fossilized white collar, all three simulated the presence of the shirt that was not present beneath the jacket.”

Admittedly, in the period of War Communism that sort of “smart dressing” would have surprised no-one. Neldichen attracted the attention of the denizens of DISK not with his cuffs, but with his poetry.

His poems were hard not to notice, and not only because many of them were written in free verse, which was not very common at that time. The ideas, the subjects and the tone of this “confessional lyric poetry” were all bewildering. One poem was particularly successful. Fully a decade later, Vladislav Khodasevich quoted a passage from it word for word in his famous book of reminiscences Necropolis: Women, two-and-a-half-arshin-tall dolls, Roaring with laughter, tuberous-bodied, Soft-lipped, clear-eyed, chestnut-haired, Wearing cheerful yellow loose jackets and opaque pendant earrings Lovers of my countertenor homilies and bad housewives — Oh, how such women excite me!

Everywhere couples walk the streets.

They all have wives and lovers, But I have no-one suitable; I'm not in the least hideous, When I put on weight my face even looks like Byron's.

Khodasevich admittedly gives a very rough approximation of the rest: “He goes on to say that despite everything he found some Zhenka or Sonka to whom he gave a pocket torch, but she was unfaithful to him with a bookkeeper, and to get his revenge he stole her torch when she was not at home.” In actual fact it was neither Zhenka nor Sonka, but Raika, not a bookkeeper, but “a fat teacher from Smolensk”, and the matter did not end with the theft of the torch. The lyrical hero abandoned himself to pathetic sufferings: Where are you now Raya? If I met her, I would marry her!

Ugh! I'll run my head under the tap I need to calm down…

And the finale is totally unexpected: A kiss is the same as dogs sniffing each other When kissing a woman's body, you sometimes hear The juices flowing inside; — I know what people are made of But, you know, that never stops me from kissing.

Рисунок Юрия Анненкова. Художник входил в правление Дома Искусств, заведовал художественной частью театра политической сатиры «Вольная комедия».

A drawing by Yury Annenkov.

The artist was on the board of the House of the Arts and managed the design section of the Free Comedy theatre of political satire.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

Где теперь Рая? — если б я ее встретил, Я бы женился на ней! Фу, — подставлю затылок под кран, Надо успокоиться… А финал стихотворения уж совсем неожиданный: Поцелуй это то же что у собак обнюхиванье. Целуя женское тело, слышишь иногда, Как в нем переливаются соки; — Я знаю, из чего состоят люди, Но мне ведь это нисколько не мешает целовать. Всерьез это было написано или в шутку? Нельдихен читал эти стихи с пафосом, без тени улыбки. Он со всей решительностью отождествлял себя со своим героем, трогательно-самовлюбленным обывателем, наделяя его своей биографией, принимая на себя полную ответственность за его пошлые страсти, гротескные сентенции и манию величия:

«Демон». Иллюстрация Михаила Врубеля к поэме М. Ю. Лермонтова.

1890-е годы.

The Demon. An illustration

by Mikhail Vrubel for Lermontov's poem. 1890s.

Иисус был великий, но односторонний мудрец, И слишком большой мечтатель и мистик; Если бы он был моим современником, Мы бы все же сделали с ним многое, очень многое! Игра (если это была игра) продолжалась и в быту. Вот эпизод из жизни Олькина, запечатленный в «Сумасшедшем корабле»: «Писательница Долива приставала давно к Олькину, чтобы он прочел „Демона“. Олькин высокомерился. Он-де „назад озираться не может“, и поэзия началась для него с собственной первой книжки. Вообще мысль знакомства с классиками угнетала Олькина как угроза собственной мужской силе и ценности.

30

«Кровавая пошлость». Иллюстрация к стихотворению Василия Лебедева-Кумача. Журнал «Крокодил». Январь 1926 года.

Was that written in earnest or in jest?

Neldichen would recite those verses with emotion and not the hint of a smile. He thoroughly identified with his protagonist, the touchingly narcissistic common man, investing him with his own biography, assuming full responsibility for his vulgar passions, grotesque sententiousness and megalomania.

The game (if game it was) continued in everyday existence. Here is an episode from the life of “Olkin” recorded in A Crazy Ship: “The authoress Doliva had long been pestering Olkin to get him to read [Lermontov's long poem] The Demon. Olkin took an arrogant stance. He was 'unable to look back' and for him poetry had begun with his own first book. In general the idea of acquainting himself with the classics de-

Bloody Vulgarity.

An illustration for Vasily Lebedev-Kumach's poem.

Krokodil magazine.

January 1926.

Владислав Ходасевич писал: «Тот „я“, от имени которого изъяснялся Нельдихен, являл собою образчик отборного и законченного дурака, притом — дурака счастливого, торжествующего и беспредельно самодовольного».

Vladislav Khodasevich wrote: “The persona in whose name Neldichen spoke was a specimen of a choice, utter fool; it was moreover a happy fool, exultant and endlessly self-satisfied.” pressed Olkin like a threat to his own male potency and worth.

“Then suddenly late one evening Olkin knocked feverishly and entered Doliva's room, pressing his raised collar tightly to his neck with his hands, like a confused, failed victim of a hanging and said in sepulchral tones:

31

И вдруг поздно вечером Олькин, лихорадочно постуча, вошел к Доливе, крепко зажав поднятый воротник у самой шеи руками, как сконфуженный, неудавшийся висельник, и сказал погребально: — Ну, радуйтесь. Я только что выслушал всего „Демона“. Это произведение… замечательно. И строки есть там… совершенно мои. Но прежде дайте мне что-нибудь вроде галстуха. Ведь я принужден был оставить даже манжеты. Действительно, Олькин был без своих гремучих змей и их белокаменного возглавления». В ответ на расспросы знакомой Олькин выдал «страничку советского „Декамерона“»: «Будучи филантропом, Олькин нанес визит осиротевшей гражданке, едва ее муж уехал в командировку. Но только что Олькин освободился от аксессуаров, стеснявших движения, как в двери стал бить кулаком раздумавший муж. Не отличаясь инвенцией, дама по древнейшему ритуалу поспешно засунула Олькина в платяной шкаф, а штиблеты и каменные эрзацы рубашки поспешным размахом загнала под кровать. Муж, дав какое-то объяснение по поводу несостоявшейся поездки, желая развеселить жену, впавшую в псевдомеланхолию из-за псевдомигрени, стал вслух читать со школьной скамьи ему любезного „Демона“.

“ 'Well, you can be happy. I have just listened to The Demon right through. It's a… remarkable work. And there are lines in it… that are completely mine. But first of all give me something like a tie. I was forced to abandon even my cuffs.'

“Olchen was indeed without his rattlesnakes and their white-stone leader.

“In response to Doliva's questioning Olkin came out with 'a page of the Soviet Decameron': “Being a philanthropist, Olkin paid a visit to a grass widow whose husband had only just left on a business trip. But Olkin had barely managed to rid himself of the accessories that hampered his movements, when the husband, who had had second thoughts, began pounding on the door.

Not being particularly inventive, the lady followed the age-old ritual and hastily pushed Olkin into the wardrobe, then quickly tossed his shoes and the fossil substitutes for a shirt under the bed.

“The husband gave some explanation for his abortive journey and then, seeking to cheer up his wife, who had fallen into a state of pseudo-melancholy on account of a

Олькин в шкафу, от безумного страха всех попавших в его положение опасаясь чихнуть и икнуть, превратился в напряженнейший слух. Сначала он делал усилия. Лермонтовский стих был беден после стиха своего. Но потом он втянулся и уже без корыстных сравнений в первый раз в жизни стал наслаждаться вдохновением чужим. Вдруг чтение резко кончилось. И неузнаваемый в ярости голос мужа сказал: — Где ты его спрятала, негодяйка? Оказывается, между злоключением Тамары и Демона муж бросил окурок под постель. Целлулоидные манжеты Олькина вспыхнули. При иллюминации муж узрел и штиблеты. Скоро Олькин обнаружен был весь». Может, «Демона» Нельдихен и не знал (все бывает!), но Уолта Уитмена он читал — если не в оригинале, то в переводах Корнея Чуковского. Знал и считал своим учителем. Но его «Праздник» и некоторые другие стихотворения — это почти пародия на Уитмена. Причем пародия, скорее, бессознательная. О выходках Нельдихена рассказывали многое. Например, однажды он дал объявление в газете с просьбой вернуть ему потерянный чемодан с рукописями. Однако никакого чемодана не было, а объявление поэт дал «для рекламы» — чтобы читатели запомнили его имя. Неудивительно, что Ходасевич был шокирован, когда Гумилев принял Нельдихена

Уолт Уитмен. Фотография Мэтью Брейди.

1860—1865 годы. «Русским Уитменом» Нельдихена прозвали скорее иронически. Сам же Нельдихен относился к своему творчеству весьма серьезно, даже писал о поэзии «теоретические» работы, в которых ратовал за максимальное сближение стиха и прозы, за «литературный синтетизм».

Walt Whitman. Photography

by Mathew Brady. 1860—65.

Those who called Neldichen “a Russian Walt Whitman” probably meant it ironically.

Neldichen himself took his own output very seriously and even wrote “theoretical” works about poetry in which he advocated the closest possible convergence of verse and prose in a “literary synthesis”.

Записка Сергея Нельдихена его другу поэту Леониду Борисову на бланке пригласительного билета Всероссийского союза поэтов (1922): «Очень приятно, что Левониду хочется со мной поболтать. Если бы он заходил днем в Дом Искусств, наверное бы, меня застал — постоянно в столовой сижу. Завтра же часам к 4, к окончанию служб, где равные там ордера выдают посетителям скучным, буду у себя в странноприимной комнате или опять же в столовой Дома Искусств. Заходите. Сергей Нельдихен».

A note from Sergei Neldichen to his friend, the poet Leonid Borisov, written on a blank invitation from the All-Russian Union of Poets (1922): “It's very nice that Levonid wants to chat with me. If he came to the House of the Arts in the afternoon, he would probably catch me there — I sit in the canteen all the time. Tomorrow around 4 o'clock, at the end of the offices where they hand out different papers to boring visitors, I shall be in my hospitality room or again in the canteen of the House of Arts. Drop in. Sergei Neldichen.”

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

32

в возрожденный им после долгого перерыва «Цех поэтов». Да еще произнес на процедуре приема провокационную, по мнению Ходасевича, речь: «Прежде всего, он отметил, что глупость доныне была в загоне, поэты ею несправедливо гнушались. Однако пора ей иметь свой голос в литературе. Глупость — такое же естественное свойство, как ум. Можно ее развивать, культивировать. Припомнив двустишие Бальмонта: Но мерзок сердцу облик идиота, И глупости я не могу понять… — Гумилев назвал его жестоким и в лице Нельдихена приветствовал вступление очевидной глупости в „Цех Поэтов“. После собрания я спросил Гумилева, стоит ли издеваться над Нельдихеном и зачем нужен Нельдихен в „Цехе“. К моему удивлению, Гумилев заявил, что издевательства никакого нет.

— Не мое дело, — сказал он, — разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости. Сам я не хотел бы быть дураком, но я не в праве требовать ума от Нельдихена. Свою глупость он выражает с таким умением, какое не дается и многим умным. А ведь поэзия и есть умение. Значит, Нельдихен — поэт, и мой долг — принять его в „Цех“». Конечно, Николай Степанович «дразнил» собеседника. Он не мог не понимать, что поэзия не сводится к набору

«умений» и что ум поэта проявляется не только и не столько в «содержании» стихов, сколько в обращении с языком, со словом. И, видя, как точно и умело временами выбирает и расставляет слова дураковатый «Нелькин», он подозревал, что за его простодушием скрывается какой-то «второй план». По словам поэта Николая Оцупа, Гумилев «любя называл Нельдихена „апостолом глупости“». Но ведь «апостол глупости» — совсем не то, что дурак. И в самом деле, читая подряд книги Нельдихена («Органное многоголосье».

Запись Сергея Нельдихена в альбоме Леонида Борисова: «Правда, любовь, музыка, вкусная пища, свобода личности, расчет на вечное, бескорыстная дружба, откровенность, заповедую Вам, приятнейший Борисов. А литература — не ценность. Передайте это потомкам Вашим; о потомстве, впрочем, не заботьтесь. Люблю Борисова Леонида. Сергей Нельдихен. 3 мая 1923 г. Петроград».

An entry written by Sergei Neldichen in Leonid Borisov's album: “Truth, love, music, tasty food, personal liberty, planning for eternity, disinterested friendship, candour, this I command you, most agreeable Borisov. But literature is not of value.

Pass that on to your descendants; don't worry about posterity, though.

I love Leonid Borisov.

Sergei Neldichen. 3 May 1923. Petrograd.”

pseudo-migraine, started to recite The Demon, a favourite poem of his since school.

“Olkin in the wardrobe experienced the insane dread of all in his situation, fearing to sneeze or hiccup, and became, as they say, all ears. At first it was an effort. Lermontov's verse was a poor thing after his own. But then he was drawn in and, now Обложки книг Сергея Нельдихена «Органное многоголосье» (Петроград, 1922) и «Праздник (Илья Радалёт)» (Таганрог, 1924). Книги Нельдихена вызывали раздражение у критиков. Некий Э. П. Бик писал в 1922 году в журнале «Красная новь»: «Межеумки. Ни футуристы, ни символисты, ни акмеисты — а просто черт знает что: Оцуп и Нельдихен… А ведь у беговой лошади, пожалуй, больше прав называться человеком, чем у Нельдихена, ежели подумать».

The covers of Sergei Neldichen's books The Many-Voiced Organ (Petrograd, 1922) and Festival (Ilya Radalet) (Taganrog, 1924).

without self-centred comparisons, for the first time in his life began to enjoy another's inspiration.

“Suddenly the recital broke off abruptly.

And the voice of the husband, unrecognizable from rage said: “ 'Where have you hidden him, you minx?'

“It turned out that between Tamara's misadventure and the Demon the husband had dropped his cigarette-end under the bed.

Olkin's celluloid cuffs caught fire and by their light the husband spotted the shoes as well. Soon Olkin was discovered altogether.”

Perhaps Neldichen really did not know The Demon (such things happen), but he did read Walt Whitman, if not in the original, then in Kornei Chukovsky's translations. He knew the American and considered him his teacher. But his Holiday and certain other poems are almost parodies of Whitman.

Most probably on an unconscious level.

Much was told about Neldichen's pranks.

He once, for example, put a notice in a newspaper requesting the return of a lost suitcase containing manuscripts. But there never had been any suitcase: the poet used

33

«Ось», «Праздник» и другие), порой находишь вполне «умную» и притом тонкую, талантливую лирику. Более того, литературно-теоретические статьи, им написанные, достаточно основательны и интересны. Прежде всего — «Манифест поэтического синтетизма», созданный одновременно со стихами про Райку и фонарик. Реагируя на «нестихотворность времени», Нельдихен призывал к отказу от рифм, от «подчеркнутой ритмизации» и предлагал «употребление слов и понятий в их обобщающих формах ввиду недолговечности и условности новых слов», «ориентацию на запись непосредственно текущей мысли», «скрытость технических приемов», «усложненность композиции» и т. д. Позднее он подчеркивал, что его идеи были во многом близки к тем тенденциям, которые возобладали в советской поэзии в двадцатые годы, особенно к творчеству конструктивистов. Но это не спасло его от политически окрашенных критических выпадов. Перед нами как будто два разных человека и писателя. Какой же из них настоящий? И есть ли ответ на этот вопрос? Может быть, он — в обстоятельствах молодости Нельдихена? Нельдихена-Ауслендера, если соблюдать точность: вторую часть фамилии ему пришлось отбросить, ибо писатель по имени Сергей Ауслендер уже существовал. Год рождения — 1891-й (сверстник Мандельштама). Родной город — Таганрог,

Эскиз оформления Петрограда к первой годовщине Октябрьской революции. Работа Натана Альтмана.

1918 год.

южнорусская провинция, родина Чехова. Отец — бывший военный моряк. Детство, проведенное поблизости, в Ростове-наДону, — скучноватое, оно описано в первом стихотворении цикла «Праздник»: Мои родители, люди самые обыкновенные, Держали меня в комнатах до девятилетнего возраста, Заботились обо мне по-своему, Не пускали меня на улицу, Приучили не играть с дворовыми мальчиками,

A design for the decoration of Petrograd to mark the first anniversary of the October Revolution.

By Nathan Altman. 1918.

«Единственный интересный поэт из всей молодежи „Цеха“ Сергей Нельдихен. Хорош он тем, что он пишет плохие стихи. Да это собственно и не стихи. Но и не проза. И не стихотворение в прозе. Это проза в стихах. Стихи Нельдихена единственно плохие стихи в альманахах „Цеха Поэтов“, и этим они лучше всех других», — писал Лев Лунц.

“The only interesting poet among all the youngsters in the Guild is Sergei Neldichen. He is good because he writes bad verse. It's not even verse as such. But not prose either. And not poetry in prose. — It's prose in verse. “Neldichen's verses are the only bad poetry in the Guild of Poets almanacs and that makes them better than all the rest,” Lev Lunts wrote. the notice “for advertising purposes” — to have the readers remember his name.

It is not surprising that Khodasevich was shocked when Gumilev accepted Neldichen into the Guild of Poets when he revived the group after a long hiatus. And moreover

gave a speech at the induction ceremony that Khodasevich found provocative: “Mainly he observed that stupidity had hitherto been neglected, that poets had unjustly disdained it. But it was time for it to have its voice in literature. Stupidity is the same kind of natural characteristic as intelligence. It can be developed, cultivated. Recalling Balmont's couplet: But the look of the idiot is vile to the heart, And stupidity I cannot understand Gumilev called it harsh and in the person of Neldichen hailed the appearance of manifest stupidity in the Guild of Poets.

After the meeting I asked Gumilev whether it was right to mock Neldichen and why we needed him in the Guild. To my astonishment, Gumilev declared that there was no mockery.

“It's not my business, he said, “to investigate who among the poets thinks what.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

34

А с моими сестрами сидеть скромно у парадной лестницы На холщевых складных табуретках. Отец мой садился рядом со мною, Рассказывал неинтересное О каких-то своих турецких походах. Вечерами я садился на подоконник, Смотрел на улицу, на фонари керосиновые, А отец мыл чайные чашки и стаканы, И не потому, что у нас прислуги не было, А потому, что ему нечего было делать, Как всякому отставному воину… Кадетское училище, военная служба, фронт, самострел, опять служба — на Балтийском флоте… А потом — Петроград времен «военного коммунизма». Первые стихи Нельдихена были вполне в духе акмеистической лирики. Он писал, к примеру, о живописи «малых голландцев»: Мясник босой развешивает туши, Сидит забавный бюргер у дверей, Шагает франт, ведут гуськом детей, Разносчик продает большие груши. И я, теперь такой обыкновенный, Пускающий из папиросы дым, Казаться буду милым и смешным Когда-нибудь — и стану драгоценным. Но таганрожец, в отличие от молодых петербургских эстетов, искал «контакта с современностью». А для него, человека хрупкого, не без странностей, обретение такого контакта оказалось возможно только через культивирование в себе «дурака», наивного, жизнелюбивого и громо-

Таганрог в XIX веке был крупным торговым портом. С начала двадцатого здесь началось строительство промышленных предприятий и электростанции. Открытка начала XX века.

In the nineteenth century Taganrog was a major trade port. By the 1900s construction of industrial enterprises and an electric power station had begun there. Early 20th-century postcard.

гласного. Сейчас, почти век спустя, после Зощенко, после «обэриутов» и их бесчисленных последователей, это более понятно. А в двадцатые годы такого рода автор был в диковинку. Оказалось, что в обожателе Райки, который слышит, как в женском теле переливаются соки, больше поэтического, чем в эпигоне-неоклассике или «прогрессивном» приспособленце. А что до «ума», то «апостол глупости» подходил к вопросу по-своему и дал собственное определение:

I only judge how they set forth their ideas or their foolishness. Myself I would not want to be a fool, but I have no right to demand intelligence from Neldichen. He expresses his stupidity with a skill that eludes many intelligent people. And poetry, you know, is skill. That means Neldichen is a poet and it's my duty to accept him into the Guild.”

Of course Nikolai Stepanovich was goading Khodasevich. It could not have escaped him that poetry cannot be reduced to a set of “skills”, that a poet's intelligence manifests

Что же такое ум — раз и навсегда?

— Способность знать всегда и во всем больше, чем надо знать, И самому додуматься до своей мерки для измерения всего. Что-что, а своя мерка у Нельдихена была… С Даниилом Хармсом, который мог бы по достоинству его оценить (и как поэта, и как «естественного мыслителя»), Нельдихен, кажется, не встречался. Во второй половине двадцатых он оказался в Москве, где выходили его тоненькие книгиброшюры: «Он пришел и сказал», «Он пошел дальше», «С девятнадцатой страницы» (первые восемнадцать не пропустила цензура) и другие. Одной из книг была предпослана обширная библиография, включавшая, в числе прочего, никогда не написанные произведения (например, роман «Дети Николая II»). Это — для души. Для денег были самые разные работы — от детских книжек (не-

Петроград. Очередь в продовольственный магазин. Фотография 1920-х годов.

Petrograd. The queue for a food shop.

1920s photograph.

плохих и тоже, кстати, несколько «хармсообразных») до рифмованного переложения пехотного устава («Перед тем как выйти в бой, эти правила усвой»): С комвзвода связывайся взглядом, Как будто ты стоишь с ним рядом. А для сигнальных передач Особого бойца назначь. В 1931 году Нельдихен был арестован и на три года выслан в Алма-Ату. В 1934 году он снова в Ленинграде. Михаил Кузмин в этом году не раз поминает его в дневнике: «Очень постарел, но какая-то поэтическая нелепость в нем есть». Среди новых знакомых Нельдихена был Александр Гладков, будущий автор пьесы «Давнымдавно». Осенью 1935 года стареющий поэт часто приходил к молодому драматургу и, как вспоминал Гладков, «…рассказывал мне часами о „Цехе Поэтов“ в начале революции, о смерти Гумилева и пр.». Видимо, те дни так и остались для него «звездным часом».

Нельдихена ругали все. Вот, к примеру: «Наглый, упрощенный, с ограниченно-зверушачетым (! — Ред.) восприятием» (Константин Боженко). Его стихи — «попытка самоутверждения без необходимых средств» (Евдоксия Никитина). Или: «...просто проза, разбитая на короткие строки, проза по форме и безнадежная проза по внутренней сущности» (А. Свентицкий).

itself not only, and not so much in the contents of the verses, as in the handling of language, of the word. And seeing how neatly and competently the dull-witted “Nelkin” selected and placed his words at times, he suspected that there was “something deeper” behind his dullness. According to the poet Nikolai Otsup, Gumilev affectionately called Neldichen “an apostle of stupidity”. But, I'm sure you'll agree, “an apostle of stupidity” is not at all the same thing as a fool.

In actual fact reading through Neldichen's books (The Many-Voiced Organ; Axis; Holiday and others) you at times come across quite “intelligent” and at the same time subtle, gifted poetry. Moreover, the articles on literary theory that he wrote are fairly well founded and interesting — above all the “Manifesto of Poetic Syntheticism” created at the same time as the poem about Raika and the torch. Reacting to the “non-poetic nature of the age” Neldichen proposed the abandoning of rhyme, of “pronounced rhythmicity” and “the use of words and concepts in their generalizing forms in view of the short lifespan and conventionality of new words”, while advocating “orientation on the record-

35

Everyone called Neldichen names. For example “Impudent, simplified, with the limited perception of a little animal” (Konstantin Bozhenko). Yevdoxia Nikitina called his poetry “an attempt at self-assertion without the necessary means”, while A. Sventitsky called it “simply prose, divided into short lines; prose in form and hopeless prose in its inner essence”. ing of the immediately current thought”, “concealment of technical devices”, “complexity of composition” and so on. It is as if we are dealing with two different men and writers. Which is the “real” one? And is there an answer to that question? Perhaps it lies in the circumstances of Neldichen's youth?

Sergei Neldichen-Ausländer (he had to give up the second part of his surname as there was already a writer named Sergei Ausländer) was born in 1891, making him the same age as Mandelstam. His place of birth was Taganrog in the southern provinces, Chekhov's hometown. His father was a former naval officer. His childhood was spent in Rostov-na-Donu; then came cadet college, military service, the front, a self-inflicted wound, more service — with the Baltic fleet…

Neldichen's first poems were entirely in the spirit of Acmeist verse. But in contrast to the young St Petersburg aesthetes, the southerner sought “contact with modern times”. And for him, a frail man, not without peculiarities, such contact proved possible only by cultivating the “fool” within —

Обложка книги Сергея Нельдихена «Он пошел дальше» с силуэтным портретом автора. Москва, 1930.

The cover of Sergei Neldichen's book He went further with a silhouette portrait of the author. Moscow, 1930.

naïve, cheerful and loud. Now, almost a century later, after Zoshchenko, after the OBERIU [“Association of Real Art”] of Kharms, Vvedensky and company, and their innumerable followers, it is more understandable. But in the 1920s an author of that kind was a rare thing indeed.

As for intelligence, the “apostle of stupidity” approached the question in his own way, and gave his own definition: What is intelligence, once and for all?

The ability to always know more about ever thing than needs to be known, And to invent your own yardstick for measuring it all.

Say what you like about Neldichen, he certainly had his own yardstick…

Daniil Kharms might have properly appreciated Neldichen, but it seems the two never

Обложка книги Сергея Нельдихена «С девятнадцатой страницы». Москва, 1929.

The cover of Sergei Neldichen's book Form Page Nineteen. Moscow, 1929.

brilliant DISK

Б листательный ДИСК / t he

Поводом для знакомства с Гладковым стала пьеса о Козьме Пруткове: Нельдихен хотел предложить ее Театру-студии Николая Хмелева, где Гладков работал завлитом. Но Гладков нашел пьесу «неудобоваримой и нелепой». Так или иначе, последний известный нам текст «апостола глупости», напечатанный в 1-м номере «Литературного обозрения» за 1941 год, посвящен именно Козьме Пруткову. Может быть, именно образ вымышленного придурковатого гения был ключом к судьбе и творческому складу Нельдихена?

Живя в середине тридцатых в Ленинграде (на улице Герцена, неподалеку от ДИСКа), Нельдихен был официально прописан в Твери, а потом в Малом Ярославце. Перед самой войной переехал в Москву и выправил себе московскую прописку. Работал он в эти годы в «Пионерской правде» и в Доме художественного воспитания детей. Вскоре после начала войны, 30 июня, он был вновь арестован. Жизнь его оборвалась в следующем, 1942 году — где-то в северных лагерях. Наследие поэта до сих пор не собрано. Несправедливость этого очевидна.

«Видно то, что Нельдихен умеет делать эту „глупость“ заразительной и понятной. Невольно поддаешься его резвой веселости, напоминающей возню щенят на солнышке», — писал критик и литературовед Александр Слонимский.

“Evidently Neldichen knows how to make this 'stupidity' infectious and intelligible. You simply have to surrender to his playful jollity, which is like puppies frisking in the sunshine,” the critic and literary expert Alexander Slonimsky wrote.

36

меню гурмана / gourmet menu Москва. Фотография 1940-х годов. Справа вверху. Николай Хмелев — актер, режиссер и педагог. В 1932 году он создал театрстудию, позднее присоединенный к Театру имени М. Н. Ермоловой. Впоследствии Хмелев стал художественным руководителем МХАТа, трижды был лауреатом Сталинской премии.

Moscow.

1940s photograph.

Top right. The actor, director and teacher Nikolai Khmelev. In 1932 he created a studio theatre that was later joined to the Yermolova Theatre. Later Khmelev became artistic director of the Moscow Arts Theatre. He was awarded the Stalin Prize three times.

met. In the second half of the 1920s he turned up in Moscow, where his slim brochurelike books came out: He came and said; He went further; From page nineteen (the first eighteen were banned by the censor); and others. One of the books was prefaced by a lengthy bibliography that included, among others, works that were never written (such as the novel The Children of Nicholas II).

That was for pleasure. For money there was work of the most varied kinds, from children's books to a rhyming version of the infantry regulations (“Before you go into action, know all these rules, not just a fraction.”): Keep your platoon commander in sight, Then you know, you've got it right.

And always appoint a special man To take charge of signals, when you can.

In 1931 Neldichen was arrested and banished to Alma-Ata for three years. In 1934 he was back in Leningrad. Mikhail Kuzmin mentions him several times in his diary for that year: “He has aged greatly, but there is some sort of poetic absurdity in him.”

Among Neldichen's new acquaintances was Alexander Gladkov, the future author of the popular play Long, Long Ago.

The occasion for their meeting was a play about Kozma Prutkov, an invented figure used as a pseudonym by several satirical writers in the mid-nineteenth century. Neldichen offered it to Nikolai Khmelev's Studio Theatre, where Gladkov was literary manager.

But Gladkov found the piece “indigestible and absurd”. Be that as it may, the last known text by the “apostle of stupidity”, printed in the first issue of the Literaturnoye obozreniye [Literary Review] for 1941, was devoted to that same Kozma Prutkov. Perhaps the image of that made-up imbecilic genius was the key to Neldichen's fate and creative turn of mind.

While living in Leningrad in the mid1930s (on Herzen Street, not far from DISK), Neldichen was officially registered in Tver, and then in Maly Yaroslavets. Just before the Nazi invasion he moved to Moscow and managed to get himself registered there.

Soon after war broke out, on 30 June 1941, he was re-arrested. His life came to an abrupt end the following year, somewhere in the northern camps. His legacy has still not been gathered together. The injustice of that is obvious.

искусство отдыхать / the art of relaxation чтение под сигару / a good cigar, a good read

menu

М еню гурмана / g ourmet

38

«Грузинский стол похож на грузинскую песню: мы поем на разные голоса, но объединяемся в хоре…» Эти слова мэтра грузинской литературы Чабуа Амирэджиби стоит вспомнить, входя в уютный зал ресторана «Грибоедов», который был открыт ОАО «Талион» на Большой Морской улице. Здесь посетителям предложат знаменитые кавказские блюда, названия которых звучат для уха истинного гурмана как музыка: сациви, чахохбили, хачапури… Впрочем, в «Грибоедове» есть и свои «изюминки», которые придутся по вкусу даже самым искушенным ценителям.

Михаил СЕВЕРОВ Фотографии Дмитрия КОЩЕЕВА

классика,

которая объединяет

menu

М еню гурмана / g ourmet

Название ресторан получил не случайно. Именно на Большой Морской, 14, жил писатель и дипломат Александр Сергеевич Грибоедов. Отсюда, из расположенной на четвертом этаже квартиры, в середине 1828 года он отправился в свою последнюю, как оказалось, дипломатическую поездку в Персию, откуда ему уже не суждено было вернуться.

40 Главной «изюминкой» ресторана классической грузинской кухни стала выпечка грузинского лаваша, шоти, в настоящей глиняной печке торнэ, расположенной прямо в зале. На стенку печи шоти сажается при помощи специального приспособления — «подушки». Готовый лаваш отделяется железной лопаткой.

Стильный интерьер небольшого зала ресторана украшен репродукциями картин, сюжетно связанных с жизнью и деятельностью этого выдающегося человека, портретами его жены Нино Чавчавадзе, ее отца, грузинского князя, поэта Александра Чавчавадзе, и, конечно, самого Грибоедова. В дальнем углу зала расположилась торнэ — небольшая глиня-

ная печь в форме горшка, на стенках которого выпекается удивительно вкусный, с ароматной хрустящей корочкой, грузинский лаваш — шоти. Здесь же расположен мангал. Упор в ресторане сделан на классические блюда, те, что являются лицом грузинской кухни. Разумеется, прежде всего — шашлык, который, как и шоти, готовится прямо в зале. Грузинский шашлык многолик. По желанию гостя в «Грибоедове» его могут сделать острым, солоноватым, с кислинкой или даже со вкусом сливочного масла и любой степени прожарки. Конечно, присутствуют кебаби, сациви, чахохбили и другие традиционные блюда. Меню компактное, но зато полностью отражающее всю палитру и красоту грузинского застолья. «Кавказская кухня очень разнообразна, но мы специально не стали „раздувать“ меню, а ограничились классическим набором блюд и сосредоточились на качестве», — говорит шеф-повар ресторана «Грибоедов» Лиано Качеишвили. Из первых блюд отдельно стоит отметить чихиртму — легкий суп на курином бульоне с особой

Одна из характерных черт грузинской, а точнее, кавказской кухни — это множество различных приправ и соусов. Готовят их, в отличие, скажем, от французских, исключительно из растительного сырья. Зелень, различные пряности, грецкие орехи, сок граната, алыча, винный уксус, чеснок, лук придают неповторимый аромат и энергетику блюдам грузинской кухни.

заправкой из взбитого яйца с приправами. Из закусок нельзя не упомянуть сулугуни с зеленью. Это традиционное для грузинского стола вкусовое сочетание прекрасно раскрывает очарование этой кухни. Помните, как в фильме «Рататуй» главный герой учит своего неразборчивого в еде брата высокой гастрономии? Он дает попробовать сначала соленый сыр, потом сладкий, а потом вместе. И тот приходит

батумского „акцента“. Это, например, салат по-батумски: помидоры и огурцы, заправленные винным уксусом, луком и зеленью. Его отличительная черта — крупная нарезка и большое количество стручкового перца. В остальной Грузии этот салат делают менее острым. Или аджарские хачапури, испеченные в виде лодочки, открытые сверху и залитые яйцом. Это блюдо тоже родом из Батуми».

В винной карте «Грибоедова» представлены в основном вина Нового Света: из Австралии, Аргентины и Чили. Яркие, насыщенные, танинные красные вина как нельзя лучше подходят к классическим грузинским блюдам. Стильный интерьер, легкая грузинская музыка, прекрасная кухня… Открытие ресторана «Грибоедов», без сомнения, стало значимым событием в гастрономической жизни Петербурга.

Обилие сыров — характерная особенность грузинской кухни. В отличие от европейской кухни, где сыры используются в основном как десерт или закуска, в грузинской кулинарной традиции сыр — полноправный ингредиент первых и вторых блюд, пирогов. На фото: сыр с зеленью (справа), батумский салат (слева), цыпленок табака (ниже).

41 в неописуемый восторг. Так и здесь, казалось бы, несочетаемые на первый взгляд продукты — сулугуни, тархун и только что испеченный лаваш, соединяясь, создают феерическую симфонию вкуса. «Наша главная задача — представить традиционные грузинские блюда в их классическом виде, — говорит Лиано Качеишвили. — Никаких экспериментов или новаторских сочетаний. Единственное, что можно отметить, это присутствие в нашем меню легкого

В Грузии к обеду и ужину обязательно подается зелень. В зависимости от сезона это может быть петрушка, укроп, кресссалат, эстрагон, мята, базилик, чабер, зеленый лук… Из овощей — редис, редька, помидоры, огурцы, стручковый перец. Зелень и овощи украшают стол и, главное, обогащают пищу витаминами и минеральными веществами.

Что такое грузинское застолье? Это добродушный прием, богатый стол, неповторимый вкус национальных блюд, великолепный аромат изысканных вин, тосты, озаренные светом мудрости и искренности, и, конечно, песни. Сами грузины часто полушутя называют свое застолье «академией». Надо признать, что в этой шутке есть доля истины.

menu

М еню гурмана / g ourmet

Еще утром эти моллюски нежились в теплом море, а вечером уже покоятся на льду, на широком подносе, под взорами посетителей Талион Клуба. Какую выбрать? Фин де Клер классические или Спесиаль? А может, Белон, Спесиаль Экай Д’Аржан? Или по одной от каждого сорта? Выбор нужно сделать сегодня, или придется ждать следующей пятницы. Потому что второе устричное правило гласит: устрицу надо съесть в тот самый день, когда она была извлечена из моря. На вторые сутки моллюск из готового продукта превращается в полуфабрикат. Наконец выбор сделан. Ловким движением ножа повар вскрывает раковину, и вокруг распространяется пьянящий аромат морской свежести. Капелька лимона — моллюск вздрагивает… И не забыть про третье устричное правило: бокал шабли и устрицы — сочетание, проверенное временем. Шампанское тоже вполне традиционный выбор. Все остальное — экзотика. Говорят, что в Бельгии принято употреблять устрицы с пивом. В апреле устричный сезон заканчивается. Устричные ножи зачехляются до сентября, когда по пятницам в Талион Клубе вновь будет разливаться аромат морской свежести.

Ресторан «Александр» находится в отеле Pädaste Manor на острове Муху, расположенном у западных берегов Эстонии. Поместье Pädaste Manor существует с XV века, а столетие назад им владел егермейстер российских императоров. Отель, разместившийся в поместье, открылся в 1996 году после реставрационных работ и стал одним из первых пригородных отелей класса «люкс» в странах Балтии. Мартин Брюейр, владелец и генеральный менеджер Pädaste Manor, говорит о концепции ресторана «Александр»: «Мы решили вернуться к корням, найти и даже заново создать прошлое. Мы хотим предложить нашим клиентам богатейшую гамму вкусовых ощущений от традиционной кухни северных островов». С 15 октября по 14 ноября 2009 года гости Талион Империал Отеля смогут отведать оригинальные блюда, приготовленные по собственным уникальным рецептам Питера Пихеля, победителя конкурса «Лучший шеф-повар Эстонии 2008 года».

15 октября 2009 года в ресторане «Талион» прой-

Первое устричное правило гласит: устрицы можно употреблять только в те месяцы, в названии которых присутствует буква «р». И хотя благодаря достижениям современной науки выведен сорт этих моллюсков,

дет торжественный ужин, посвященный открытию фестиваля, цель которого — обмен кулинарным опытом между шеф-поварами лучших ресторанов Эстонии и Санкт-Петербурга.

которые можно есть и летом, Талион Клуб придерживается в гастрономических правилах консервативных

гастрономическое путешествие на северные острова

взглядов. Устричные пятничные вечера проходят здесь только с сентября по апрель.

пятницы с ароматом моря Михаил СЕВЕРОВ / by Mikhail SEVEROV

42

fridays with the scent of the sea In the morning these molluscs were still basking in a warm sea; in the evening they are resting on ice on a broad tray beneath the gaze of visitors to the Taleon Club. Which to choose? Fin de Claire classic or Speciale?

What about Belon, Speciale Ecailles d’Argent? Or maybe one of each kind? You have to make the choice today, or else wait until next Friday. Because the second rule about oysters says that they ought to be eaten the same day that they were taken from the sea. The next day the mollusc turns from a ready-made dish into an ingredient.

At last the choice is made. With a deft movement of his knife the chef opens the shell and the intoxicating aroma of sea freshness fills the air. A drop of lemon — the mollusc shudders… And don’t forget the third rule about oysters: a glass of Chablis and oysters is a time-honoured combination. Champagne is another wholly traditional accompaniment. Anything else comes under the heading of exotic. In Belgium, so I am told, people eat oysters with beer.

April is the close of the oyster season. The oyster knives will then be put away until September, when Fridays at the Taleon Club will once again be marked by the scent of the sea.

The first rule about oysters is that you should eat them only when there is an “r” in the month. And although the achievements of modern science include the breeding of a variety of this mollusc that can also be consumed in summer, the Taleon Club adheres to conservative views regarding gastronomic rules. Oyster Friday evenings take place here only from September to April.

устричный бар в атриуме

Этой осенью гостей Талион Клуба и Талион Империал Отеля ожидает очередной гастрономический праздник. В рамках фестиваля «Ароматы Эстонии» любителям кулинарных открытий предстоит знакомство с мастерством Питера Пихеля, шеф-повара ресторана «Александр», одного из лучших прибалтийских заведений высокой кухни.

43

This autumn another gastronomic feast awaits the guests of the Taleon Club and Taleon Imperial Hotel.

As part of the “Flavours of Estonia” festival, lovers of culinary discoveries will be able to acquaint themselves with the skills of Peeter Pihel, head chef of the Alexander restaurant, one of the best haute-cuisine establishments in the Baltic countries.

a culinary journey to the nordic islands The Alexander restaurant is located at the Pädaste Manor hotel on the island of Muhu, off the west coast of Estonia. The Pädaste estate dates back to the fifteenth century and a hundred years ago it was owned by the Tsar's master of the imperial hunt. The hotel opened in 1996 following extensive restoration, becoming one of the first luxury boutique hotels in the Baltic countryside.

Martin Breuer, owner and general manager of Pädaste Manor, says of the Alexander restaurant concept: “We decided to backtrack, to unfold and at times even rediscover our past. We like to offer clients a whole palette of tastes from … the fine tradition of nordic islands cuisine.”

From 15 October to 14 November 2009, guests of the Taleon Imperial Hotel will be able to try original dishes prepared by Peeter Pihel — winner of the “Best Chef of Estonia” title in 2008 — to his own unique recipes.

On 15 October a banquet will be held in the Taleon restaurant to mark the opening of the festival, the aim of which is the exchange of culinary experience between the head chefs of the best restaurants in Estonia and St Petersburg.

cigar, a good read

Ч тение под сигару /a good

«Ливорно». С картины Герардо и Джузеппе Поли. Первая половина XVIII века. История портового города Ливорно изобилует бурными событиями. Со времен средневековья на него претендовали сразу несколько окрестных государств, включая Пизу, Геную, Флоренцию. В конце концов флорентийцы выкупили его у Генуи за сто тысяч золотых флоринов. Этот международный порт, а впоследствии и промышленный центр, был местом, где соседствовали (правда, не всегда мирно) аристократические особняки и бордели, католические храмы и еврейские синагоги, богатейшие торговые дома и бедняцкие трущобы.

46

Если Петр I ввел моду на курение табака в России, то Екатерина II в 1762 году восстановила свободную («вольную») продажу табака, до того времени находившуюся в ведении откупщиков. Императрица понимала, насколько важно развивать табачный промысел, и поэтому внутри страны продажа табака не облагалась налогами, а при вывозе за границу собирали пошлину — 20 копеек с пуда. С тех пор миновали столетия, но табак по-прежнему пользуется спросом… В Талион Клубе завзятые курильщики могут посетить Ореховую гостиную, где им предложат лучшие образцы кубинских и доминиканских сигар.

While Peter the Great made smoking fashionable in Russia, it was Catherine II in 1762 that reinstated the free sale of tobacco, which until then had been farmed out to a limited number of people. The Empress understood how important it was to develop the tobacco industry and therefore imposed no taxes on the sale of tobacco inside the country, but imposed a duty of 20 kopecks per pood on exported supplies.

Centuries have passed since then, but tobacco remains in demand. At the Taleon Club inveterate smokers can visit the Walnut Drawing-Room, where the finest examples of Cuban and Dominican cigars are on offer.

В середине февраля 1775 года итальянский портовый город Ливорно был охвачен лихорадочным волнением. Слухи о том, что среди бела дня похищена русская княжна, будоражили умы горожан. Многие на лодках отправлялись к кораблю «Три иерарха» — флагману русской эскадры, стоявшей в гавани: они кричали и бурно жестикулировали, глядя на окна кают, где, по слухам, могла быть княжна. Другие шли к дому, где жил граф Алексей Орлов-Чесменский, которого молва обвиняла в похищении.

Livorno. From a painting

by Gherardo and Giuseppe Poli. First half of the 18th century.

The history of the port city of Livorno, also known as Leghorn in English, is full of tumultuous events.

From the Middle Ages it was claimed by several neighbouring states, including Pisa, Genoa and Florence. In the end the Florentines bought it from Genoa for 100,000 gold florins.

This international port, and later industrial centre as well, was a place where noble mansions stood (not always peacefully) alongside brothels, Catholic churches alongside Jewish synagogues, rich trading houses alongside miserable slums.

In the middle of February 1775 the Italian port city of Leghorn or Livorno was in the grip of feverish excitement. Rumours that a Russian princess had been abducted in broad daylight stirred the minds of its citizens.

Many people rowed out in boats to the Tri Ierarkha, the flagship of the Russian squadron that was anchored in the harbor: they shouted and gesticulated wildly, their eyes fixed on the windows of the cabins where, it was said, the princess was being held. Others went to the house that had been occupied

by Count Alexei Orlov-Chesmensky, whom the gossip accused of the kidnapping.

Николай ГОЛЬ/ by Nikolai GOL

“Above all Russian”

«Более всего русский»

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

48

Протесты итальянцев оказались тщетными: вскоре русские корабли покинули ливорнский рейд, а Орлов отправился в Петербург, послав впереди курьера с донесением, что «самозванка», которую позже в России окрестили княжной Таракановой, схвачена и будет вскоре доставлена в российскую столицу. Впрочем, это был закат карьеры для героя Чесменской битвы: в том же году граф вышел в отставку и поселился в Москве. А в Петербурге объявился некий испанец, которого Орлов горячо рекомендовал императрице. Речь идет о Хосе де Рибасе, оставившем заметный след в истории России.

Иосиф Михайлович де Рибас. Портрет работы Иоганна Баптиста Лампи Старшего. 1796 год. Год, когда де Рибас поступил на российскую службу, точно не установлен. Некоторые источники называют даже 1769-й и приписывают ему участие в знаменитом Чесменском сражении.

От Неаполя до Санкт-Петербурга

Молодой человек получил прекрасное образование: кроме испанского и итальянского языков изъяснялся и писал на английском, французском и немецком и имел, как сказано в официальном формуляре, «познания в математике». Хосе

Он появился на свет в Неаполе 6 июня 1749 года. Впрочем, некоторые источники говорят: в 1751-м. Вообще в биографии нашего персонажа немало противоречий и неясностей, с которыми сталкиваются дотошные исследователи. Причиной тому не только временнáя отдаленность, но и отнюдь не чуждый авантюризму характер героя. Большинство историков сходятся в том, что отцом Хосе был испанец дон Мигель де Рибас-и-Бойонс, высокопоставленный чиновник неаполитанского военного министерства, а матерью — родовитая шотландка. Неудивительно, что, смешавшись, южная и северная кровь составили в жилах их отпрыска взрывоопасную смесь.

José (Iosif Mikhailovich) de Ribas. Portrait by Johann Baptist Lampi the Elder. 1796.

The date when De Ribas entered Russian service has not been established for certain. Some sources even give the year 1769 and claim he participated in the famous Battle of Chesme.

Historians have come up with one version to explain Catherine II's favour towards De Ribas. In 1776 a boy named Iosif Iosifovich Sabir was born in 1776, the son of a “Spanish nobleman”. Society gossips claimed that Sabir's father was De Ribas (just read the name backwards), but the name of the mother was a profound secret…

From Naples to St Petersburg

Naples. Riviera di Chiaia.

From a painting by Giacinto Gigante. 1837.

Слева. «Портрет Ивана Ивановича Бецкого в халате». Александр Рослин.

1777 год.

Left. Portrait of Ivan Ivanovich Betskoi in a Dressing-Gown.

By Alexander Roslin.

1777.

У историков есть версия, объясняющая благорасположение императрицы Екатерины II к де Рибасу. В 1776 году в Петербурге родился младенец Иосиф Иосифович Сабир, сын «гишпанского дворянина»… Светские сплетники утверждали, что отец Сабира — де Рибас (ведь это анаграмма его фамилии!), а вот имя его матери хранилось в глубокой тайне…

But this was the swansong in the career of the hero of the Battle of Chesme: that same year the Count retired from service and settled in Moscow. Meanwhile a certain Spaniard whom Orlov had very warmly recommended to the Empress turned up in St Petersburg. This man was José de Ribas and he was destined to make a considerable mark on Russian history.

«Неаполь. Набережная Кьяйа». С картины Джачинто Джиганте.

1837 год.

избрал военное поприще и вскоре познакомился с Алексеем Орловым, который, видимо, начал поручать ему дела весьма деликатные и не подлежащие огласке… Некоторые его биографы и авторы исторических романов не сомневаются в том, что де Рибас принимал непосредственное участие в похищении «злополучной самозванки», другие утверждают, что он прибыл в Россию в 1772 году и никак не мог быть замешан в этой интриге. Не вызывает сомнений только одно: Хосе, ставший в России Иосифом Михайловичем, оказал российскому трону немалые услуги и поэтому стал вхож в лучшие петербургские дома, не исключая и Зимний дворец. А Екатерина II всегда остава-

The Italians' protests were to no avail: soon the Russian ships left the port, and Orlov headed for St Petersburg sending on ahead a courier to report that the “impostor”, who later became known in Russia under the name Princess Tarakanova, had been taken and would soon be delivered to the Russian capital.

He probably came into the world in Naples on 6 June 1749. Although some sources say 1751. There are quite a few contradictions and ambiguities in the biography of this figure that make life difficult for painstaking researchers. The reason is not only the distance from us in time, but also the adventuristic character of our hero.

The majority of historians are agreed that José's father was the Spaniard Don Miguel de Ribas-y-Boyons, a senior official in the Neapolitan ministry of war, and his mother a well-born Scottish lady. It is not surprising that their northern and southern blood mixing in the veins of their offspring produced an explosive mix.

49

The young José received an excellent education. Besides Spanish and Italian, he could speak and write English, French and German, and had as the official record form puts it “a knowledge of mathematics”.

He chose a military career and soon made the acquaintance of Alexei Orlov, who evidently began to entrust to him sensitive matters that were not to become public…

Some of his biographers and the authors of historical novels are in no doubt that De Ribas was directly involved in the abduction of the “ill-starred impostor”; others claim that he arrived in Russia in 1772 and there is no way he could be involved in that intrigue. One thing, though, is beyond doubt: José, who became Iosif Mikhailovich in Russia, was of considerable service to the Russian throne and accordingly well received in the best St Petersburg residences, including the Winter Palace. Catherine II remained favourably disposed and indulgent towards this “new Russian”.

Betskoi's Son-in-law On 27 May 1776 a grand wedding was held in the palace church at Tsarskoye Selo.

лась благосклонна и снисходительна к этому «новому русскому».

Зять Бецкого В дворцовой церкви Царского Села 27 мая 1776 года состоялось пышное венчание. Как сообщает камер-фурьерский журнал, после венчания молодожены «приносили в Янтарной комнате благодарение Ее Величеству за оказанную им матерную милость и затем следовали к обеденному на 32 куверта столу в галерее, на котором присутствовала Екатерина Вторая». Невеста, Анастасия Соколова, воспитанница (а на самом деле — внебрачная дочь) Ивана Ивановича Бецкого, богатейшего и влиятельнейшего сановника России, была любимой камер-фрейлиной императрицы, однако ей тогда исполнилось уже 34 года. И по нынешним временам — старая дева, а уж по тогдашним понятиям! К тому же жених был на восемь (а то и на все десять!) лет младше невесты. В общем, не совсем обычная пара. При этом избранник ни имением, ни чинами не блистал. Впрочем, и то и другое — дело поправимое: становясь зятем Бецкого, он

The bride — Anastasia Sokolova, the ward (and in actual fact illegitimate daughter) of Ivan Ivanovich Betskoi, one of the richest and most influential dignitaries in Russia — was the Empress's favourite maid-of-honour, although she was already 34 years old. Perilously close to being on the shelf by today's standards, and back then definitely an old maid! The groom was moreover eight (or perhaps even ten) years younger than his bride. All in all, not quite the usual couple.

Besides, the husband had no estate or high rank to his name. But both those things

«Фасад Большого Царскосельского дворца». С картины Фридриха Гартмана Баризьена. 1760 год. Слева над крышей дворца видны купола дворцовой церкви, в которой проходило венчание Иосифа де Рибаса и Анастасии Соколовой.

The Façade of the Great Palace of Tsarskoye Selo.

From a painting by Friedrich Hartmann Barisien. 1760.

To the left, rising above the roof are the domes of the palace church in which De Ribas married Anastasia Sokolova.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

получал крупное состояние, а что до чинов, то де Рибас — ну конечно же, это его свадьбу праздновали в Царском Селе! — тут же был произведен в подполковники с назначением воспитателем в Сухопутный кадетский корпус, привилегированное военно-учебное заведение, над которым начальствовал его тесть. Вскоре семья стала расти. Одна за другой родились две дочери, Екатерина и Софья. В появлении на свет первой принимала непосредственное участие императрица: своевременно прибыв в дом Бецкого у Летнего сада, где продолжала жить его «воспитанница», «государыня сказала акушеру: „Примемся за работу!“ — и надела на себя передник». Она же была крестной матерью обеих девочек. Иначе говоря, приходилась Иосифу Михайловичу де Рибасу кумой.

Воспитатель

50

Сам он к царским крестницам особого внимания не проявлял, да и в доме Бецкого бывал лишь наездами. Екатерина II избрала для него иное поприще. Де Рибас был назначен состоять при Алексее Бобринском, внебрачном сыне императрицы от графа Григория Орлова. Четырнадцатилетний Алексей учился в Кадетском корпусе, но жил отдельно от однокашников, в «особой» квартире, где вместе с ним поселили и Иосифа Михайловича. Не будем скрывать: педагогом он оказался нику-

could be put right: on becoming Betskoi's son-in-law he came into a large fortune, and as for rank — well, the wedding was celebrated at Tsarskoye Selo — De Ribas was immediately promoted to lieutenant colonel and appointed a tutor at the Cadet Corps, a privileged military educational establishment that was commanded by his father-in-law.

Soon the couple became a family. Two daughters, Yekaterina and Sophia, were born one after another. The Empress herself was directly involved in the delivery of their firstborn, appearing at the right time in Betskoi's house by the Summer Garden, where his “ward” continued to live. “Her Majesty told the obstetrician, 'Let's get to work!' — and herself put on an apron.” She was also godmother to both the girls, giving her a relationship with Iosif Mikhailovich that in Russia was traditionally as strong as kinship.

Mentor The Empress's godchildren were not favoured with great attention from their father; he only paid flying visits to the Betskoi mansion. Catherine II chose another field of activity for him. De Ribas was appointed

дышным. «Каким образом такой человек, как Рибас, мог очутиться воспитателем юношества?» — недоумевал позже Петр Бартенев, археограф и издатель, опубликовавший дневники Алеши Бобринского. По этим записям видно, как томился рутинной службой азартный и деятельный де Рибас. От скуки он даже составил и подал в Академию наук проект моста через Неву, отвергнутый, впрочем, как технически невыполнимый. Что же до исполнения прямых своих обязанностей… Чуть ли не изо дня в день воспитанник записывает: «Рибас не ночевал ни в понедельник, ни во вторник»; «Рибас возвратился в шесть с половиной часов утра»; «Рибас не показывался до двух часов пополудни»; «Рибас водится с девками, вовсе не заботясь о том, что делается в Корпусе»; «Рибас ежедневно играет в карты»; «Рибас долго играл в бильярд»; «Рибас проиграл 150 руб.»; «Рибас проиграл 60 руб.». А как отдавать-то? А вот так: «Рибас сказал мне, что Ее Величество изволила мне подарить 1000 руб., но что мне придется получить из этих денег только 800 руб.». Видимо, отношения между воспитателем и воспитанником сложились вполне доверительные — иначе как первый позволил бы себе подобную наглость?

Все это не могло оставаться тайной, но тесть и кума были снисходительны к Рибасу. Однако, когда Алексей Бобринский после окончания корпуса отправился в заграничное путешествие, сопровождающими назначили иных лиц, а Иосиф де Рибас решил сделать военную карьеру. Начался новый — героический — этап его биографии.

Подвиги и лавры В делах «времен очаковских и покоренья Крыма» де Рибас принял самое деятельное участие. Бои в Днепровском ли-

«Урок закона Божия в Кадетском корпусе в марте 1792 года». С акварели И. Дергуна.

1792 год. Внизу. «Портрет графа Алексея Бобринского в детстве». Карл Людвиг Христинек, 1770 год.

A Scripture Lesson at the Cadet Corps in March 1792. From a watercolour

by I. Dergun. 1792.

Below. Portrait of Count Alexei Bobrinsky as a Child. By Karl Ludwig Christineck. 1770.

51

to attend on Alexei Bobrinsky, the Empress's illegitimate son by Count Grigory Orlov. The 14-year-old Alexei was being schooled at the Cadet Corps, but he lived separately from his fellow pupils in “special quarters”, where he was joined by Iosif Mikhailovich. There is no denying that as a mentor he was hopeless. Routine service weighed heavily on the reckless, energetic

мане, взятие укрепленного острова Березань, штурм Очакова, крепостей Тульча и Исакча… В сентябре 1789 года Александр Суворов пишет ему: «Милостивый государь мой Иосиф Михайлович! С победою вашего превосходительства над Хаджибеем имею честь поздравить. Усердно желаю, продолжая, и далее побеждать неверных, заслужить лавры». Адресат письма, ставший к этому времени кавалером орденов Святого Владимира двух степеней, Святого Георгия III степени и генерал-майором, продолжал.

«Штурм Очакова 6 декабря 1788 года». Раскрашенная гравюра с картины Франческо Казановы. Конец XVIII века. Турецкая крепость Очаков была осаждена армией светлейшего князя Григория Потемкина-Таврического в конце июня 1788 года. В ночь с 5 на 6 декабря русские войска предприняли решающий штурм, турки отчаянно защищались, но крепость после страшных кровопролитных боев пала и по Ясскому мирному договору 1791 года осталась за Россией.

The Storm of Ochakov on 6 December 1788. Tinted engraving after a painting

by Francesco Casanova.

Late 18th century.

The Turkish fortress of Ochakov was besieged by Prince Potemkin's army from late June 1788. On the night of 5 December the Russians launched the decisive storm and after terrible bloody fighting the fortress fell. Under the 1791 Treaty of Jassy it remained in Russian hands.

De Ribas. Boredom even prompted him to draft and submit to the Academy of Sciences a project for a bridge over the Neva (which was rejected as technically impracticable). But as far as his performance of his immediate duties was concerned…

Almost on a daily basis his ward wrote in his diary: “Ribas spent the night elsewhere on Monday and on Tuesday… Ribas came back at half past six in the morning… Ribas keeps company with tarts and shows no concern for what is happening in the Corps…

Ribas plays cards every day… Ribas played billiards for a long time… Ribas lost 150 roubles… Ribas lost 60 roubles…”

And where did the money come from?

“Ribas told me that Her Majesty had been pleased to give me 1,000 roubles, but that I shall receive only 800.” Evidently there was a relationship of strong trust between the mentor and his ward — how else could the former have permitted himself such presumption?

His behaviour could not have gone unnoticed, but Betskoi and the Empress continued to take a lenient attitude towards De Ribas. However, when Alexei Bobrinsky graduated from the Cadet Corps and was sent on a tour of Europe, other people accompanied him, while Iosif de Ribas went off to the Russo-Turkish War. A new — heroic — chapter in his biography began.

Exploits and Laurels De Ribas was very actively involved in the Ochakov campaign and the conquest of the Crimea. The battles in the Dnieper estuary, the capture of the fortified island of Berezan, the storming of Ochakov and the fortresses of Tulcea and Isaccea… In September 1789 Alexander Suvorov wrote to him: “My dear Iosif Mikhailovich, I have the honour to congratulate you on Your Excellency's victory at Hadjibey. I heartily wish you to earn further laurels, continuing to defeat the infidels.”

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

52

План штурма крепости Измаил был предложен Иосифом де Рибасом, а его товарищ по оружию граф Александр Ланжерон писал: «Смелость предприятия адмирала де Рибаса, быстрое покорение Тульчи, потом Исакчи дали основание думать, что попытка взять Измаил может иметь успех». Однако князь Григорий Потемкин сначала решил снять осаду крепости, а потом поручил штурм Александру Суворову, который план де Рибаса принял. За эту кампанию де Рибас был награжден орденами Святого Георгия II степени и Святого Александра Невского.

Памятная бронзовая медаль в честь основания Черноморского флота.

1785 год.

The bronze commemorative medal marking the founding of the Black Sea Fleet. 1785.

Справа ниже. «Сражение между Черноморской эскадрой под командованием Федора Ушакова у острова Тендра и турецким флотом 28 августа 1790 года». Рисунок неизвестного автора. Конец XVIII века. Командующий эскадрой Черноморского флота контр-адмирал Федор Ушаков получил приказ князя Григория Потемкина прикрыть переход гребной флотилии де Рибаса от Очакова к Измаилу. Русская эскадра вышла из Севастополя 25 августа 1790 года и взяла курс на Очаков. Турецкий флот находился между Тендрой и Хаджибеем. Несмотря на превосходство сил неприятеля, Федор Ушаков направил свою эскадру в атаку, и после двухчасового боя турецкие корабли в полном беспорядке обратились в бегство.

Отвага и пылкое воображение удачно сочетались в нем с деловой хваткой. Рождались смелые проекты — один масштабней другого. К примеру, вот такой. Российский флот в Черном море многократно уступал в силе турецкому. Строить же здесь корабли было занятием хлопотным и мудреным: подходящий лес отсут-

ствовал, завозить — дорого и долго, а обстоятельства ждать не позволяли. Де Рибас предложил поднимать из-под воды затопленные легкие турецкие суда, лансоны, и превращать их в гребные корабли. Получил одобрение и с блеском выполнил задуманное. Так что его до некоторой степени можно считать одним из зачинателей Чер-

A medal on a St Andrew's ribbon inscribed: “For the victors. On the [making of] peace, 29 December 1791”.

It was awarded to the participants in the RussoTurkish war of 1787—91.

Below. The Taking of the Fortress of Izmail on 11 December 1790. From a painting by Mikhail Ivanov.

Late 18th century.

The keys to the gate of the Izmail fortress that the Turks presented to Suvorov.

The plan for the storming of the fortress of Izamail was put forward by De Ribas and his comrade-in-arms Count Langéron wrote: “The boldness of Admiral de Ribas's undertaking, the rapid subduing of Tulcea, then Isaccea, gave grounds for thinking that the attempt to take Izmail might come off.” But Potemkin first decided to lift the siege of the fortress, and then entrusted the storm to Alexander Suvorov, who adopted De Ribas's plan. For that campaign De Ribas was awarded the Orders of St George (second class) and St Alexander Nevsky.

Right. The Battle off the Island of Tendra between the Black Sea Squadron Commanded by Fiodor Ushakov and a Turkish Fleet on 28 August 1790.

Drawing by an unknown artist. Late 18th century.

The recipient of the letter, who was by that time the holder of the Order of St Vladimir in two classes, the Order of St George third class and the rank of major general, did indeed continue. Bravery and a fervid imagination successfully combined in him with a gift for business. He came up with bold projects, each on a grander scale than the last. Take this one, for example: The Russian fleet in the Black Sea was greatly outnumbered by the Turkish navy. It was a difficult and troublesome business to build ships where they were needed: there was no suitable timber and bringing it from elsewhere was expensive and time-consuming, while the situation demanded a rapid solution. De Ribas proposed raising sunken Turkish light river transports and refitting them as galleys. The plan was approved and

Медаль на Андреевской ленте «Победителям. При мире декабря 29 1791 года». Ею награждали участников русскотурецкой войны 1787—1791 годов.

номорского флота. Инициатива была оценена: де Рибас стал начальником им же и созданной гребной флотилии. В декабре 1790 года она встала напротив Измаила. Предстоял штурм крепости. На Иосифа Михайловича возлагались большие надежды. «Браво, дорогой генерал, — писал де Рибасу князь Николай Репнин, — вы, так сказать, у ворот Измаила! К вам идут, дорогой генерал, как некогда стремились в Афины. Все хотят сражаться под вашими знаменами». План взятия крепости, предложенный де Рибасом, принес своему создателю широкую славу не только военную, но и поэтическую. В поэме Джорджа Гордона Байрона «Дон Жуан» есть такие строки: Тем временем секретного курьера Светлейшему отправил де Рибас; Тот рассмотрел предложенные меры И подписал желаемый приказ. Подойдя на кораблях к укреплениям Измаила, де Рибас под шквальным огнем

53

he carried it out brilliantly. So, to some extent he can be considered one of the founders of the Russian Black Sea Fleet. His initiative was appreciated: De Ribas became the commander of the rowing fleet that he had himself created.

In December 1790 it lay off the Turkish fortress of Izmail. General-en-chef Suvorov had by that time taken command of the besieging land forces. The plan for the capture of the fortress that De Ribas put forward, brought him not only military, but also poetic glory. In his poem Don Juan Lord Byron wrote these lines: While things were in abeyance, Ribas sent A courier to the prince, and he succeeded In ordering matters after his own bent; I cannot tell the way in which he pleaded, But shortly he had cause to be content.

Rear Admiral Ushakov, in command of a squadron of the Black Sea Fleet, received orders from Potemkin to cover the move of De Ribas's galley flotilla from Ochakov to Izmail. The squadron left Sebastopol on 25 August 1790 and headed for Ochakov.

The Turkish fleet was between Tendra and HadjiBey. Despite the enemy's superior strength Ushakov sent his squadron into the attack and after two hours of fighting the Turkish ships withdrew in complete disarray.

Bringing his ships up to the fortifications of Izmail, De Ribas landed troops under heavy fire and himself took charge of the party. They used scaling ladders to climb the supposedly unassailable fortress walls, with De Ribas himself among the first to ascend.

After losing Izmail the Turks sued for peace. It was concluded at Jassy in Decem-

высадил десант, который и возглавил. По приставным лестницам солдаты взобрались на крепостные стены, считавшиеся неприступными, сам де Рибас — в числе первых. Подвиг незаурядный; по воспоминаниям Ивана Липранди, Пушкин, посетивший Измаил через несколько десятилетий, «удивлялся, каким образом де Рибас мог взобраться на эту каменную стену». В награду генерал получил шпагу с бриллиантами, 800 душ крестьян и контрадмиральское звание. Турки же, потеряв Измаил, запросили мира. Он был заключен в Яссах в декабре 1791 года. Под Ясским трактатом среди прочих стоит и подпись де Рибаса.

Основатель Одессы После заключения мира пришла пора подумать и о мирном строительстве. На высочайшее имя от Иосифа Михайловича поступает проект устройства в Хаджибее — цитадели, завоеванной чуть больше года назад, — торговой гавани и города. Императрица, как обычно, оказалась благосклонна. Де Рибас становится членом Экспедиции строения южных крепостей и получает именной рескрипт: «Нашему вицеадмиралу де Рибасу. Устроение гавани сей мы полагаем на вас и всемилостивейше полагаем вам быть главным начальником оной; мы надеемся, что вы потщитеся, чтобы город предоставлял торгующим защиту, ободрение и покровительство».

ber 1791. De Ribas's signature appears along with others under that document.

«Взятие крепости Измаил 11 декабря 1790 года». С картины Михаила Иванова. Конец XVIII века.

The founder of Odessa

Ключи от ворот крепости Измаил, которые были поднесены турками Александру Суворову.

After the conclusion of the treaty the time came to think of peaceful construction. Iosif Mikhailovich submitted to the Empress a project for the construction at Hadjibey —

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

Со всей присущей ему энергией де Рибас начинает строительство. Историки того времени — вероятно, ошибочно — считали, что Хаджибей находится на месте древнегреческого полиса Одесос. Поэтому город назвали Одессой. Появляются порт, набережная, таможня, биржа, огромный сад, впоследствии ставший общественным, знаменитые дачи. Де Рибас назначает денежное пособие предпринимателям, бесплатно раздает земельные участки всем желающим — только строй! Одесса — энергичная, бурлящая, многоязыкая — росла как на дрожжах. Александр Суворов — Иосифу де Рибасу: «Ваш план и проект устройства нового города очень хорош. Вы там начальник и хозяин, а я ваш помощник». Однако через несколько лет о начальнике и хозяине поползли неприятные слухи. Шептались, что он не совсем чист

на руку. И не только шептались. Граф Федор Ростопчин, например, писал: «Один де Рибас ворует более 500 000 в год». Правда ли? Вероятно, истина навсегда останется загадкой. Но, как бы то ни было, в 1797 году Иосифа Михайловича внезапно отозвали из Одессы в Петербург.

Неугомонный Он вернулся совсем не в ту столицу, которую покинул пятнадцать лет назад. Бецкой умер. Екатерина II пережила его ненадолго. Престол занял Павел I, люто ненавидевший любимцев матери. Так что поддержки де Рибасу ждать было неоткуда. «Все думали, — вспоминал адмирал Александр Шишков (тот самый, который во славу России настоятельно требовал заменить галоши мокроступами, а бутоны — распукольками), — что его затем везут сюда, чтобы посадить в крепость».

Фельдмаршал граф Александр СуворовРымникский. Портрет работы Валентина Грина.

1799 год.

Field Marshal Count Alexander Suvorov-Rymniksky. Portrait by Valentin Grin. 1799.

55

54

Но случилось иначе. Де Рибас сумел обаять Павла I, был произведен в адмиралы, назначен генерал-кригскомиссаром, то есть стал ведать снабжением, жалованьем и обмундированием армии, получил в свое управление лесной департамент. И все же его положение не было прочным. При взбалмошном, нервном и подверженном влияниям Павле ничье положение прочным быть не могло. И вот 1 марта 1800 года де Рибас отстранен от всех должностей. Теперь, сидя дома, в особняке, доставшемся ему в наследство от Бецкого, бывший деятельный член Экспедиции строения южных крепостей мог любоваться в окошко через Неву на крепость северную, Петропавловскую, — близкую, как никогда. Нечего и говорить, что Иосифа Михайловича такая перспектива нисколько не привлекала. «По общему мнению, — свидетельствует современник, — он первым умышлял против императора». И добавляет: «Остается еще под сомнением, кого бы он предал: его — заговорщикам или заговорщиков — ему». Второе даже вероятней: не прошло и полугода после опалы, как де Рибас снова вошел в фавор: стал помощником вице-президента Адмиралтейств-коллегии, представил план новых укреплений Кронштадта и получил высочайшее повеление руководить этим строительством.

Но минул всего месяц — и в начале декабря 1800 года Иосиф Михайлович внезапно занемог и через три дня скончался. Узнав о его смерти, император воскликнул: «Ах, как жаль!» — тем и ограничился. А среди тех, кто был лучше других осведомлен о жизни при дворе, внезапная кончина пятидесятилетнего адмирала вызвала определенные толки. Говорили, что дело вовсе не в простуде, а именно в опасениях других заговорщиков (и в частности военного губернатора столицы Петра Палена) относительно действительных намерений де Рибаса… Иосифа Михайловича похоронили на католическом (ныне Смоленском) кладбище.

topchin, for example, wrote that “De Ribas alone steals more than 500,000 a year.”

Was that true? The truth will probably never be known. But be it as it may, in 1797 Iosif Mikhailovich was suddenly recalled from Odessa to St Petersburg.

«Из содеянного мною в этой жизни иных деяний почитаю важным основание порта и города, которому волею мудрой государыни дано чудное имя — Одесса, — торговый путь, соединяющий народы обменом произведений рук их и разума», — сказал на смертном одре Иосиф де Рибас.

“Of all the other things I have done in life I consider important the founding of a port and city that by the will of the wise Empress has been given the beautiful name Odessa — a trade route linking peoples through the exchange of the products of their hands and minds,” Iosif de Rebas said on his deathbed.

Indefatigable

the citadel taken a little over a year before — of a commercial harbour and city.

Catherine, as usual, was favourably inclined. De Ribas became a member of the Commission for the Construction of Southern Fortresses and received a personal rescript: “To Our Vice-Admiral de Ribas. We entrust the construction of the said harbour to you and most graciously invite you to be the chief master of the same. We hope that you will make every effort to ensure the city provides traders with protection, encouragement and patronage.”

De Ribas embarked on construction with all his innate energy. The historians of his day

believed — probably erroneously — that Hadjibey stood on the site of the Ancient Greek polis of Odesos, and so the city was called Odessa. A port appeared with a quay, customs, an exchange, a huge garden that later became public and celebrated dachas. De Ribas granted an allowance of money to entrepreneurs and distributed plots of land to all who wanted on the sole condition that they build on them. Odessa — energetic, bubbling and multilingual — grew by leaps and bounds.

But after a few years nasty rumours began to circulate about its master. It was whispered that he was not entirely honest. And not just whispered. Count Fiodor Ros-

«Вид Одессы с моря». С картины Ивана Айвазовского. 1865 год. Об Одессе де Рибас говорил: «Заложенный нами город, милостивые государи мои, — начало России Новой. Это — жемчужина совершенно особого рода».

View of Odessa from the Sea. From a painting by Ivan Aivazovsky. 1865.

De Ribas said of Odessa: “The city we have founded, my dear gentlemen, is the start of a New Russia. It is a pearl of a completely special sort.”

He returned to a very different capital from the one he had left fifteen years before. Betskoi had died. Catherine II had not survived him for long. The throne was occupied by Paul I, who furiously hated his mother's favourites. So De Ribas could not expect help from anyone.

But Iosif Mikhailovich managed to charm Paul I. He was promoted to full admiral and appointed General Kriegskomissar — in other words, put in charge of the supplies, salaries and fitting out of the army, and given control of the Forestry Department.

But his position was not secure. In the reign of the eccentric, highly strung and easily influenced Paul, nobody's position could be secure. And on 1 March 1800 De Ribas was dismissed from all his posts.

Now, sitting at home in the mansion he had inherited from Betskoi, the former energetic member of the Commission for the Construction of Southern Fortresses could look out across the Neva and admire the northern Peter and Paul Fortress, which was closer than ever before. Naturally such a prospect held no attraction for Iosif Mikhailovich.

“It is the general opinion,” one contemporary reported, “that he was the first to plot against the Emperor.” And he added: “It still remains in doubt whom he would have betrayed: [Paul] to the conspirators or the conspirators to [Paul].” The second op-

«Вход в Кронштадтскую гавань». С литографии Августа Бри. 1840—1842 годы. В октябре 1800 года Павел I поручил Иосифу де Рибасу возглавить работы по реконструкции кронштадтских укреплений, которые были щитом Петербурга на случай вторжения британского флота в Финский залив.

The Entrance to Kronstadt Harbour. From a lithograph

by August Bry. 1840—42.

In October 1800 Paul I tasked De Ribas with overseeing the reconstruction of Kronstadt's fortifications, which were St Petersburg's shield in the event of the British navy entering the Gulf of Finland.

good cigar, a good read

Ч тение под сигару / a

56

Фигура Иосифа де Рибаса, как сподвижника императрицы, украшает постамент памятника Екатерине II в Одессе. Скульптор Борис Эдуардс.

The figure of De Ribas as one of the Empress's associates adorns the pedestal of the monument to Catherine II in Odessa.

Sculptor Boris Edwards.

Кроме Иосифа де Рибаса на российской службе состояли и его братья. Известно, что Эммануил де Рибас командовал гренадерами, которые были «посажены» на Черноморскую гребную флотилию, а потом умер от ран. Феликс стал родоначальником ветви одесских Дерибасов, к которой принадлежал Александр Дерибас, автор книги «Старая Одесса». Утверждают, что в одной из турецких кампаний участвовал и Андрей де Рибас, который потом вернулся в Неаполь, где его следы теряются.

Besides José de Ribas, his brothers also entered Russian service. We know that Emmanuel de Ribas commanded the grenadiers that were taken on board the Black Sea galley flotilla and later died of wounds. Felix became the founder of the Odessan branch of the Deribas clan, to which Alexander Deribas, author of the book Old Odessa, belonged. It has been claimed that Andres de Ribas took part in one of the Turkish campaigns before returning to Naples, where his trail goes cold.

И опять не обошлось без загадки, заданной потомству: на надгробной плите годом рождения значился 1750-й, ни в одном из источников не упоминающийся. Итак, прах неугомонного испанца предали земле, но спустя почти два века, в 1989 году, могила де Рибаса была вскрыта и разграблена. Но вскоре ее восстановили и даже внесли в «Перечень объектов исторического и культурного наследия общероссийского значения». Одесские власти не раз обращались с просьбой перенести прах адмирала «с подобающими этому великому человеку почестями» на Украину, в основанную им Одессу. И каждый раз встречали отказ. Разумеется, не лишенный оснований. Ведь Иосиф де Рибас, как гласит надпись на мраморной плите, «адмирал, российских орденов Александра Невского, Георгия Победоносца, Святого Владимира кавалер», — деятель российский. Он и сам, обозначенный в списках масонской ложи как итальянец (вероятно, по месту рождения), еще в 1779 году протестовал против этого, заявляя, что считает себя «более всего русским».

Дерибасовскую улицу называют «витриной Одессы». Здесь находятся лучшие магазины, рестораны и гостиницы. В начале XIX века по указанию Иосифа де Рибаса поблизости был разбит Городской (Казенный) сад. Современная фотография.

tion is even more likely: within half a year of his fall from grace, De Ribas was back in favour. He became assistant vice-president of the Admiralty Collegium, presented a plan for new fortifications at Kronstadt and received the Emperor's order to supervise their construction.

But just a month later — in early December 1800 — Iosif Mikhailovich was suddenly taken ill and within three days he died.

When informed of his death, the Emperor exclaimed, “Oh, what a pity!” and did nothing more. Meanwhile among those who were better informed about life at the court, the rapid demise of the 51-year-old Admiral gave rise to certain rumours. It was said that his death had nothing to do with a chill and everything to do with the concerns of the other conspirators (particularly the capital's military governor Piotr von der Pahlen) regarding De Ribas's true intentions.

Iosif Mikhailovich was buried at the Catholic (now Smolenskoye) Cemetery.

The municipal authorities of Odessa have made several requests in recent years for the Admiral's remains to be transferred to

the Ukraine, to the city he founded. And each time the request has been turned down. With good reason. Iosif de Ribas, described on his marble tombstone as “admiral and holder of the Russian Orders of Alexander Nevsky, St George the Bringer of Victory and St Vladimir” served Russia. He was recorded in the rolls of the Masonic lodge as an Italian (probably on account of his birthplace), but as early as 1779 himself protested against this, declaring that he considered himself “above all Russian”.

Derisbasovskaya Street is called “the Shop-Window of Odessa”. It is the location of the best shops, restaurants and hotels. In the early nineteenth century, on the orders of De Ribas, the Municipal Garden was laid out nearby.

Present-day photograph.

линия жизни: всегда в авангарде/ line of fate: always in the vanguard линия жизни: трусость/ line of fate: cowardice страна, которую мы потеряли / the country that we lost великие о великих / great minds about the greats улица, улица... / through street broad and narrow экстремум / extremum увлечения / pastimes традиции / traditions

of fate: always in the vanguard

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

58

Порывы разъяренного ветра едва не сбивали с ног, пурга слепила глаза… Зима не хотела отступать и сражалась за каждую пядь пространства. По льду Ботнического залива продвигался отряд — с большой осторожностью: ледяная броня, сковавшая на три долгих месяца воды Балтики, теперь начала раскалываться, то и дело приходилось огибать полыньи и торосы. Начинался март 1809 года — война со Швецией продолжалась. Передовым отрядом корпуса князя Петра Багратиона, получившего приказ занять Аландские острова, командовал сухощавый верзила в синем гусарском доломане, сшитом из грубого солдатского сукна. Лицо его, обрамленное густыми бакенбардами, украшали пышные усы, а русую с проседью шевелюру прикрывал ярко-красный финский колпак. Звали гусара Яков Кульнев.

Furious gusts of wind almost swept them off their feet; the snowstorm blinded their eyes…

Winter had no intention of surrendering and fought for every inch of ground. The detachment advanced across the frozen Gulf of Bothnia with great care: the icy crust that had covered the waters of the Baltic for three long months was now beginning to break up; time and again they had to skirt around open water or hummocks of ice.

It was the start of March 1809 and the war with Sweden was still going on. The advance guard of Prince Piotr Bagration's corps, which had been ordered to take the Åland Islands, was commanded by a lean beanpole of a man in a blue hussar's uniform sewn from the coarse material used for common soldiers. His face was framed by thick sideboards and adorned with a luxuriant moustache, while his hair — light brown streaked with grey — was covered by a scarlet Finnish cap. His name was Yakov Kulnev. «Атака у Клястиц 20 июля 1812 года». С хромолитографии Николая Самокиша. Начало XX века. В трехдневном сражении под Клястицами русские войска одержали верх над французскими силами маршала Удино и остановили их продвижение на Петербург.

The Attack at Kliastitsy on 20 July 1812. From a chromolithograph by Nikolai Samokish. Early 20th century.

In a three-day battle by the village of Kliastitsy the Russians gained the upper hand over the French forces of Marshal Oudinot and stopped their advance on St Petersburg.

Игорь ГРЕЧИН / by Igor GRECHIN

Авангард Кульнева обрушился на Аланды как гром среди ясного неба. Шведские войска не выдержали первой же кавалерийской атаки и, бросая артиллерию и подводы с боеприпасами, отступили. Остальные колонны русских заняли острова в считанные дни, а отряду Кульнева выпала особая миссия — испытать дорогу на шведский берег и разведать неприятельские силы. «Господа шведы не единожды у нас гостили, давно пора визит отдать», — сказал прибывший на Аланды Петр Багратион. Кульнев собрал своих гусар и был повоенному краток: — Я пред вами, а князь Багратион за вами; в полночь, в два часа, собраться у мельницы. Поход до шведских берегов венчает все труды ваши. Сии волны, — он показал рукою на вздыбившиеся ледяные глыбы, которыми ощерился горизонт, — истинная награда, честь и слава бессмертная! Иметь с собой по две чарки водки на человека, кусок мяса и хлеба и по два гарнца овса. Море не страшно тому, кто уповает на Бога. Отдыхайте, товарищи! Ночной марш-бросок через пролив Аландсгаф увенчался успехом, и немалым: когда забрезжило утро, перед изумленными взглядами гарнизона шведского города Гриссельгам вдруг объявилась русская кавалерия. Пикет шведских егерей был смят в мгновение ока, а отступившие вражеские Kulnev's detachment came down on the Ålands like a bolt from the blue. The Swedish troops failed to stand up to the very first cavalry attack: abandoning their artillery and ammunition carts they pulled back. The following columns of Russian troops occupied the islands in a matter of days, while Kulnev's detachment was entrusted with a special mission — to test the route to the Swedish coast and reconnoitre the enemy's forces.

Kulnev gathered his hussars together and spoke with military terseness:

«Свирепый пламень брани»

“The Battlefield's Burning Brand”

of fate: always in the vanguard

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

правах автономного княжества вошли в состав Российской империи.

В тени Суворова Если государству война со Швецией принесла новые земли, то Якову Кульневу — чин генерал-майора. Его путь к вершинам воинской славы был долог. Он появился на свет в 1763 году в Люцине (ныне Лудза), уездном городке Витебской губернии, где его отец, секундмайор, вышедший в отставку после тяжелого ранения, служил городничим. Состояния Петр Васильевич Кульнев службой не нажил, и когда Якову исполнилось семь лет, его и младшего брата Ивана, как

части укрылись за скалами, чтобы спастись от гусарских сабель и казачьих пик. В отряде Якова Кульнева было не более четырехсот человек, но бравый гусар направил коменданту Гриссельгама требование сдать город «авангарду русской армии». Имя Кульнева, который просла-

«Переход Багратиона через Ботнический залив 6 марта 1809 года». С картины Александра Коцебу. Вторая половина XIX века.

Bagration's Crossing of the Gulf of Bothnia on 6 March 1809. From a painting by Alexander Kotzebue. Second half of the 19th century.

60 «Аландские острова во время Крымской войны». С картины неизвестного художника. 1854 год. Аландские острова имели важное стратегическое значение, и в 1856 году Парижский мирный договор закрепил за ними статус демилитаризованной зоны.

The Åland Islands during the Crimean War. From a painting by an unknown artist. 1854.

The islands were of great strategic significance and in 1856 the Treaty of Paris imposed the status of a demilitarized zone on them.

Справа. «Яков Кульнев на Аландских островах». Карикатура Василия Апраксина. 1808 год.

Right. Yakov Kulnev on the Åland Islands. Cartoon by Vasily Apraxin. 1808.

“I am before you and Prince Bagration is behind you. At midnight, in two hours' time, we meet by the mill. The march to the Swedish shore will crown all your labours.

These waves,” he gestured to the rearing blocks of ice that dotted the horizon, “are the true prize, honour and immortal glory!

Each man should have with him two cups of vodka, a piece of meat, bread and two measures of oats. The sea holds no fear for those who trust in God. Get some rest, comrades!”

The night-time forced march across the Åland Strait was indeed crowned by considerable success: when dawn broke the dumbfounded garrison of the Swedish town of Grisselhamn suddenly found itself faced with Russian cavalry.

The picket of Swedish chasseurs was swept aside in a moment and the retreating enemy units took refuge behind rocks to save themselves from the hussars' sabres and the Cossacks' lances. Yakov Kulnev's force

вился в этой войне не только бранными подвигами, но и своим великодушием к побежденным, сыграло свою роль: город открыл ворота, а Багратиону было отправлено донесение со словами: «Благодарение Богу честь и слава российского воинства на берегах Швеции…» При шведском дворе появление русских вызвало панику. Шутка ли: неприятель уже в ста верстах от столицы! Произошел дворцовый переворот, и пришедший к власти герцог Зюдерманландский (будущий король Карл XIII) запросил перемирия. В сентябре был подписан Фридрихсгамский договор, согласно которому вся Финляндия и Аландские острова на

numbered no more than 400 men, but the dashing hussar sent the commandant of Grisselhamn a demand that he surrender the town to “the advance guard of the Russian army”. The name of Kulnev, who had become famous in the course of the war not only for his martial deeds, but also for his magnanimity to the vanquished, played its part and the town gates were opened.

The arrival of the Russians caused panic at the Swedish court. Was it a joke? The enemy already seventy miles from the capital! A

61

palace coup took place and the Duke of Södermanland (later King Charles XIII), who came to power, requested a truce. In September the Peace of Fredrikshamn was signed, under which the whole of Finland and the Åland Islands became an autonomous duchy within the Russian Empire.

In the Shadow of Suvorov While the war with Sweden brought the state new territory, it brought Yakov Kulnev the rank of major general. His ascent to the pinnacle of military glory had been a long one.

He came into the world in 1763, in Liutsin (now Ludza in Latvia), a district centre in Vitebsk province, where his father, a major who had retired because of a serious wound, served as head of the municipality.

Piotr Vasilyevich Kulnev had not made his fortune in the army and when Yakov reached the age of seven he and his younger brother Ivan, as children of a meritorious but poor officer, were enrolled at the expense of the state in the Imperial Land Forces Noble Cadet Corps. In 1785 the brothers completed their education, each being awarded a large silver medal. They were promoted to

«Урок декламации в Шляхетном кадетском корпусе». Фототипия с акварельного рисунка кадета И. Дергуна. В Шляхетном корпусе дети дворян обучались математике, истории и географии, артиллерии, фортификации, фехтованию, верховой езде и «прочим к воинскому искусству потребным наукам», а также немецкому, французскому и латинскому языкам, риторике, рисованию, танцам, морали и геральдике.

A Lesson in Declamation at the Cadet Corps. Phototype from a watercolour by the cadet I. Dergoun.

детей заслуженного, но бедного офицера, определили на казенный счет в Императорский сухопутный шляхетный кадетский корпус. В 1785 году братья закончили обучение, каждый — с большой серебряной медалью, были произведены в поручики и направлены в Черниговский пехотный полк. Впрочем, в том же году Яков добился перевода в Петербургский драгунский полк и в его составе принимал участие в русско-турецкой войне 1787—1791 годов. Он участвовал во многих битвах и был отмечен самим светлейшим князем Потемкиным-Таврическим при осаде города Бендеры. В 1792 году началась польская кампания, в которой Якову Кульневу, состоявшему в Переяславском конно-егерском полку, довелось сражаться под Ошмянами, Лидой и Вильно — в составе корпуса генерал-майора Богдана Кнорринга. В июле 1794 года он был переведен в корпус графа Суворова-Рымникского — старого друга семьи Кульневых. Яков Кульнев, мечтавший служить под командой легендарного русского полководца, явил чудеса смелости в битве при Кобрине, при Муховицах и под Брестом. Венцом этого похода стал штурм Праги — укрепленного предместья польской столицы. Слева. Эмблема Кадетского корпуса. Состоит из кадуцея, меча и рыцарского шлема. Кадуцей — магический жезл бога Гермеса, позволяющий добиться согласия в непримиримом споре, символ мира и защиты. Меч — символ мужества, олицетворение победы в сражениях. Рыцарский шлем — символ принадлежности к титулованному роду.

В 1731 году императрица Анна Иоанновна издала указ об учреждении «Корпуса кадетов». Расположился он в бывшем дворце князя Александра Меншикова на Васильевском острове. «…Дабы шляхетство от младых лет воинскому делу в теории обучено, а потому и в практику годны были», — говорилось в указе.

Empress Anna Ioannovna issued the decree founding the Cadet Corps in 1731 “that the nobility be instructed in the theory of warfare from an early age and then be competent in its practice.” The new institution was housed in the former palace of prince Alexander Menshikov on Vasilyevsky Island. the rank of lieutenant and sent to the Chernigov Infantry Regiment. But before the year was out Yakov managed to get himself a transfer to the St Petersburg Dragoons and it was with that regiment that he fought in the Russo-Turkish War of 1787—91. He took part in many battles and was noticed by Prince Potemkin himself at the siege of Bendery. The year 1792 saw the start of the Polish campaign in which Yakov Kulnev, now

Above. The emblem of the Cadet Corps combined the caduceus, a sword and a knight's helmet. The caduceus was the magical staff of the god Mercury that brought agreement in irreconcilable arguments: a symbol of peace and protection. The sword was a symbol of courage, standing for victory in battle. The helmet a symbol of belonging to a distinguished family.

of fate: always in the vanguard

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

«Штурм Праги в 1794 году». С картины Александра Орловского. 1797 год. Генерал Иван фон Клуген писал: «В нас стреляли из окон домов и с крыш, и наши солдаты, врываясь в дома, умерщвляли всех, кто им ни попадался… Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени… офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие…»

«Где Кульнев? Кульнева ко мне!» — этот призыв Александра Васильевича, брошенный в пылу яростного сражения, любят вспоминать авторы книг о Кульневе. Впрочем, служба под бдительным оком Суворова, убежденного противника всяческих протекций, принесла ему славу, а отнюдь не чины… В письме к отцу Яков писал: «Признаюсь, что дорого мне стоит последняя кампания, но чем можно оценить те великие уроки, кои имел я счастие получить, будучи свидетелем славы бессмертного нашего Суворова!» Штурм Праги стал громовым аккордом, увенчавшим польскую кампанию Суворова. Еще не забрезжил рассвет, а колонны солдат двинулись на приступ. По-

винуясь приказу генерал-аншефа, шли в полнейшей тишине, накрывали волчьи ямы плетнями. Под огнем с крепостных стен забрасывали ров фашинами, взбирались на валы по приставным лестницам, и, наконец, ощетинившаяся штыками волна хлынула в предместье… Генерал Иван фон Клуген вспоминал: «…мало сказать, что дрались с ожесточением, нет — дрались с остервенением и без всякой пощады… В жизни моей я был два раза в аду — на штурме Измаила и на штурме Праги… Страшно вспомнить!..» Взрыв склада боеприпасов в Праге вызвал панику среди защитников, а довершила дело русская конница, ворвавшаяся на улицы. Одним из первых был рот-

мистр Яков Кульнев, удостоенный за этот бой звания майора.

The Storming of Praga in 1794. From a painting by Alexander Orlovsky. 1797.

General Ivan von Klugen wrote: “We were shot at from the windows of the houses and roofs and our soldiers, when they broke into the houses, killed all those they found there…

Bitterness and the thirst for vengeance reached the highest degree… The officers were no longer able to stop the bloodshed.”

with the Pereyaslavl Mounted Chasseurs, fought at Ashmiany, Lida and Wilno as part of Major General Knorring's corps. In July 1794 he was transferred to the corps commanded by Count Alexander Suvorov, an old friend of the Kulnev family.

Yakov Kulnev, who had long dreamt of serving under the legendary Russian military commander, demonstrated prodigious bravery at the Battle of Krupcyze, at the River Muchawiec and outside Brest. The culmination of this campaign was the storming of Praga, a fortified suburb of the Polish capital.

Dawn had still not broken when the columns of soldiers went on the attack. In accordance with the orders of the Generalen-Chef they moved in complete silence, throwing hurdles across the pitfalls. Under fire from the fortress walls they threw bundles of sticks into the ditch, used ladders to scale the ramparts and finally a wave bristling with bayonets poured into the suburb… The explosion of the munitions store

in Praga caused panic among the defenders and the matter was finally settled by the Russian cavalry burst into the streets. One of the first was Captain Yakov Kulnev, who was promoted to major for his actions that day.

When Glory Comes But sadly a soldier's life is not only heroic exploits, but also the dismal drudgery of the barracks. Yakov Kulnev would not go to war

Бюст фельдмаршала Александра Суворова работы скульптора Василия Демут-Малиновского.

1814 год.

The bust of Field Marshal Alexander Suvorov by the sculptor Vasily DemuthMalinovsky. 1814.

Возмущенный статс-секретарь Екатерины II Дмитрий Трощинский писал: «Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков, отпускает свободно в их домы, давая открытые листы...»

Dmitry Troshchinsky, Catherine II's secretary of state, wrote indignantly: “Count Suvorov performed a great service with the taking of Warsaw, but on the other hand he causes intolerable vexation with his foolish orders there. He is allowing all the Poles generally, the chief rebels not excepted, to return freely to their homes, issuing them with passes.”

Слева. Яков Кульнев. С гравюры Саломона Карделли. 1810-е годы. Под портретом надпись: «Храбрый Кульнев. Генерал-майор. Сражался за Отечество. Окончил жизнь в бою 20 июля 1812 на 48 году от рождения».

Left. Yakov Kulnev. From an engraving by Salomon Cardelli. 1810s.

The inscription below reads: “Brave Kulnev.

Major General. Fought for his country. Died in battle on 20 July 1812 in his 48th year.”

Когда приходит слава

63

62

дал в опалу, и старшему брату приходилось хлопотать за него. Размеренная жизнь Якову была не по нутру. Он даже собирался оставить службу, о чем писал в письме брату: «Я взял твердое намерение сего сентября удалиться от военного ополчения и восприять на себя вид гражданина-воина, то есть, взяв отставку, по наружности буду трудолюбивый гражданин, но дух воинственный никогда из меня не истребится». Однако минули мирные дни: в 1806 году Кульнев в составе Гродненского гусарского полка отправляется в Пруссию сражаться с наполеоновскими войсками. Следует и новый чин — он становится подполковником.

Но увы: жизнь солдата — это не только подвиги, но и унылая гарнизонная лямка. Не довелось Якову Кульневу больше воевать под началом Суворова. Более десяти лет бравый кавалерист служил в Сумском гусарском полку и в знаменитом Итальянском походе не участвовал. Судьба будто бы испытывала его: младший брат Иван, человек тихий и мягкий, при переводе в Смоленский полк получил чин подполковника, а в 1799 году был произведен в генерал-майоры. Впрочем, его тоже не миновали превратности судьбы: и при Павле I, и при Александре I он попа-

again under Suvorov's command. For over ten years the dashing cavalryman served in the Sumsky Hussar regiment and did not take part in the famous Italian campaign. Fate seemed to be testing him: his younger brother Ivan, a quiet, gentle man, was promoted to the rank of lieutenant colonel on being transferred to the Smolensk Regiment and in 1799 became a major general. But he too suffered from the fickleness of fate: under both Paul I and Alexander I he fell into disfavour and his elder brother had to plead on his behalf.

A steady uneventful life was not to Yakov's taste. He even contemplated resigning his commission, as he wrote in a letter to his brother: “I have taken the firm decision to withdraw from the military forces this September and assume the guise of a civilianwarrior, that is to say, after resigning, I shall be outwardly a hard-working citizen, but the martial spirit will never be destroyed within me.” But the days of peace came to an end: in 1806 Kulnev was sent to Prussia with the Grodno Hussar Regiment. He was also promoted, becoming a lieutenant colonel.

In May 1807, at the Battle of Gutstadt, he led two squadrons of his hussars in pursuit of

the enemy, captured a baggage train with munitions, scattered its escort and the counter-attacking French cavalry and, when the main enemy forces bore down on him, he blew up the gunpowder carts in front of them. Under cover of the resulting smokescreen his hussars withdrew beyond the river.

When he rode up to General Leonty Benningsen to make his report, his commander greeted him with a humorous couplet: Le bruit de vos exploits Est parvenu jusqu'à moi.

(Rumour of your exploits Has reached as far as me.)

From that very day glory persistently pursued Yakov Kulnev. He was always in the very thick of the fighting because in retreats he

Офицеры Гродненского и Лубенского гусарских полков, 1809—1811 годы. Из книги «Историческое описание одежды и вооружения российских войск с рисунками, составленными по Высочайшему повелению». СПб., 1900 год.

Officers of the Grodno and Lubny Hussar Regiments, 1809—11. From the book A Historical Description of the Clothing and Equipment of the Russian Forces with Illustrations Compiled on the Emperor's Orders. St Petersburg, 1900.

of fate: always in the vanguard

реку, и когда Кульнев подъехал с рапортом к генералу Леонтию Беннингсену, тот встретил его шутливым двустишием: Le bruit de vos exploits Est parvenu jusqu'a moi. (Грохот ваших взрывов Докатился даже до меня.) С того самого дня слава неотступно следовала за Яковом Кульневым. Он всегда

оказывался в самой гуще схватки, ибо при отступлении ему поручали арьергард, а при наступлении — авангард. Под Фридландом, в разгар четырнадцатичасового сражения, гродненцы были окружены французской кавалерией. Плен или смерть? Но смелость и натиск решили всё. Гусары прорвали кольцо и устремились к своим… Легенды и рассказы о Кульневе вдруг захлестнули русскую армию, а потом и Россию. На стенах в избах и трактирах начали появляться лубочные картинки с фрагментами его подвигов, потом изображениями гусара стали украшать фарфоровые чашки и страницы дамских альбомов. Анекдоты и душещипательные истории из его жизни переходили из уст в уста.

«Атака лейб-гвардии Конного полка на французских кирасир в сражении под Фридландом 2 июня 1807 года». С картины Виктора Мазуровского. 1912 год.

The Attack of the Life Guards Horse Regiment on the French Cuirassiers at the Battle of Friedland on 2 June 1807. From a painting

by Victor Mazurovsky. 1912.

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

В мае 1807 года в битве под Гутштадтом с двумя эскадронами гродненцев он, преследуя противника, захватил неприятельский обоз с боеприпасами, разметал конвой и контратаковавшую французскую кавалерию, а когда на него обрушились основные силы врага, взорвал перед ними подводы с порохом. Под прикрытием дымовой завесы его гусары отступили за

64

«Самый бедный генерал»

was always entrusted with the rearguard, in attacks with the vanguard. At Friedberg, at the height of the 14-hour battle, the Grodno Regiment was surrounded by French cavalry. Death or captivity? But boldness and drive decided everything. The hussars broke through the encirclement and hurried back to the Russian lines.

Legends and stories about Kulnev suddenly swept through the Russian army, and then through the whole country. On the walls of houses and inns cheap prints began to appear depicting his heroic deeds then likenesses of the hussar started to adorn porcelain cups and the pages of ladies' scrapbooks.

Anecdotes and sentimental tales of his life were passed on by word of mouth.

“The poorest general” To a large extent Kulnev owed the love of the common people to his poverty. One of the hero's first biographers, his comrade-inarms Denis Davydov, wrote: “Out of the meagre salary of a major, and later from the then highly inadequate salary of a colonel and a major general he constantly, to the end of his days, set aside one third each year for the

upkeep of his poor, infirm mother…” Once instead of one more promotion after a successful military operation Kulnev asked for money, which he sent to his relatives, and when Emperor Alexander I awarded him an annuity of 1,000 roubles a year he made it over to his niece, who was still a minor.

His modesty became the talk of the country. Yet he was a cordial host and always invited comrades to dine with him, admittedly adding: “You are most welcome, but each guest must bring his own place setting, as I have only one!” His guests were served with the plainest fare: cabbage soup, cooked cereal, beef…There is a well known anecdote from this period, when Paul I decided to strictly regulate what his subjects ate depending on their social class, or their rank if they were in the service of the state (with the best of intentions, of course — in the hope of instilling moderation in his people). Majors were entitled to three dishes for lunch. When he inquired of Kulnev what his daily diet was, the Emperor was told: “Three dishes: chicken flat, chicken on its edge and chicken on its side.”

In response to good-natured ribbing from friends (after all an officer's life, especially a

65 «1807 года 2-е июня ознаменовано было неимоверной храбростию, неимоверными усилиями войск наших, и при всем том этот день был днем бедственным для нашего оружия», — писал Денис Давыдов о сражении под Фридландом.

“The 2 June 1807 was marked by incredible bravery and incredible efforts on the part of our troops and yet, for all that, the day was a calamitous one for our side,” Denis Davydov wrote about Friedland.

Во многом народной любви Кульнев был обязан своей бедностью. Один из первых биографов героя, его соратник Денис Давыдов писал: «Из скудного жалования майорского, а потом из весьма в то время недостаточных жалований полковничьего и генерал-майорского он ежегодно и постоянно, до конца своей жизни, уделял треть на содержание дряхлой и бедной своей матери…» Однажды Кульнев попросил вместо очередного чина после успешной военной операции выделить ему деньги, которые послал родственникам, а когда император Алек-

hussar's, was supposed to be a constant round of wild binges and amorous adventures), Kulnev replied: “Poverty was the primary virtue of the Romans, who conquered the whole universe, but were finally corrupted by the wealth that fell into their hands.”

Kulnev behaved with true knightly chivalry towards captives, while the civilian population spoke his name with reverence: he savagely punished soldiers for looting and violence.

People long recalled one incident. A ball was being held in the Baltic town of Jacobstadt during the Russo-Swedish War. Suddenly, when the merry-making was at its height, Russian hussars appeared in the

сандр I наградил его ежегодной рентой в тысячу рублей, предоставил ее своей малолетней племяннице. Его скромность стала притчей во языцех. Впрочем, он был радушным хозяином и всегда приглашал к столу товарищей, правда добавляя: «Милости просим, только каждого гостя с своим прибором, ибо у меня один». Гостям предлагались самые простые блюда: щи, каша, говядина… Широко известен анекдот того времени, когда Павел I решил жестко регламентировать питание подданных по сословиям, а служащих — в зависимости от чина (из благих побуждений, разумеется, — в надежде приучить народ к умеренности). Майорам полагалось на обед три блюда. Осведомившись у Кульнева, каков его рацион, император получил ответ: «Три кушанья: курица плашмя, курица ребром и курица боком». В ответ на шутливые упреки друзей (ведь жизнь офицера — а гусарского в особенности! — подразумевала разгульные пирушки

hall, led by a formidable-looking giant wearing a strange cap. Scanning the hall with a practised eye, he made straight for the most beautiful young lady and pointed to her feet, demanding something… A deathly silence fell over the company. Somebody

Девять лет понадобилось Якову Кульневу, чтобы перешагнуть от чина поручика до ротмистра, тринадцать лет он служил в звании майора и менее чем за два года прошел путь от подполковника до генерал-майора. Сам же он писал об этом: «Гораздо лучше быть меньше награждену по заслугам, чем быть много без всяких заслуг».

Yakov Kulnev required nine years to rise from the rank of lieutenant to captain. He served thirteen years in the rank of major and in less than two years advanced from lieutenant colonel to major general. He himself wrote of this: “It is far better to be rewarded less on one's merits than much without any merits.”

«Кто кого?» С картины Виктора Мазуровского.

1912 год.

Who will win? From a painting by Victor Mazurovsky. 1912.

Изображение Якова Кульнева на сахарнице из сервиза с портретами героев Отечественной войны 1812 года.

1820—1825 годы.

A depiction of Yakov Kulnev on the sugar-bowl of a service decorated with portraits of heroes of the Patriotic War of 1812.

1820—25.

of fate: always in the vanguard

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

66

и пикантные приключения) Кульнев отвечал: «Убожество было первою добродетелью римлян, победивших всю вселенную, но которых наконец богатство, попавшее им в руки, развратило». Впрочем, скрягой и анахоретом он вовсе не был, просто жил, что называется, по средствам, не чураясь мирских радостей. Денис Давыдов писал: «Питейным он, — подобно того времени гусарским чиновникам, — не пресыщался: стакан чая с молоком поутру, вечером — с ромом; чарка водки перед завтраком, чарка — перед обедом, для лакомства — рюмка наливки, а для утоления жажды — вода или квас; вот все питейное, которое употреблял Кульнев в продолжение суток. На водку он был чрезмерно прихотлив и потому сам гнал и подслащивал ее весьма искусно. Сам также заготовлял разного рода закуски и был большой мастер мариновать рыбу, грибы и прочее, что делывал он даже в продолжение войны, в промежутках битв и движений. „Голь хитра на выдумки, — говаривал он, потчевая гостей, — я, господа, живу по-донкишотски, странствующим рыцарем печального образа, без кола и двора; потчую вас собственным стряпаньем и чем бог послал“». Истинно по-рыцарски Кульнев обращался с пленными, а мирные жители произносили его имя с благоговением: кара для солдата за мародерство и насилие была жестокой.

Рассказывали о таком случае. В городке Якобштадт во время русско-шведской войны давали бал. Вдруг в самый разгар веселья в зале появились русские гусары, а среди них — великан грозного вида в странном колпаке. Окинув наметанным взглядом зал, он направился к самой красивой девушке и, указав на ее ноги, потребовал что-то… Наступила гробовая тишина. Кто-то перевел: «Сними туфли!» Зашептали: «Уступи ему… Иначе он спалит наш город!» Туфельку, принятую из рук дрожащей девушки, великан наполнил пенящимся шампанским и осушил ее. «Это Кульнев, Кульнев!» -— пронеслось по залу. Музыка заиграла с новой силой…

«И умереть, и славно жить…» Во время русско-шведской кампании Кульнев остановился на постой в одном из домов, где жила финская семья. Шумный и веселый русский чрезвычайно нравился детям. Кто же мог тогда знать, что один из них станет классиком скандинав-

67

translated: “Take your slipper off!” A chorus of whispers: “Do as he says… Otherwise he'll burn the town!”

The giant took the slipper from the girl's trembling hand, filled it with foaming champagne and drained it: “It's Kulnev!

Kulnev!” — the word spread round the hall.

The music resumed louder than before.

To die and live with great ´Elan During the Swedish campaign Kulnev was billeted in a house where a Finno-Swedish family lived. The children became very fond of the noisy, jolly Russian. No-one could then have imagined that one of them would become a major figure in Scandinavian literature. Later Johan Ludvig Runeberg dedicated these lines to the hero: Here was one who could be a brother to all, Could die and live with great élan.

First to cut and thrust at the bugle's call.

And for drinking, too, here was your man.

With his sharp, death-dealing blade He cut us to the very bone.

Yet his valour among us too is praised, As were he one of our own.

Praise be to Kulnev, let it be said,

«Кульнев на балу в городке Якобштадт». С картины финского художника Альберта Эдельфельта. Конец XIX века.

Kulnev at the Ball in the Town of Jacobstadt. From a painting by the Finnish artist Albert Edelfelt.

Late 19th century.

A warrior whose like men rarely saw, Though oftentimes our blood he shed Such, sadly, are the ways of war.

What soldierly wonder is this, whose deeds are praised in the enemy camp?

There was even a rumour doing the rounds of the Swedish soldiers that their king had issued a special order forbidding them to

ской литературы! Впоследствии Йохан Рунеберг посвятит герою такие строки: Вот впрямь умел всем братом быть, И умереть, и славно жить: Он первый — сечь, колоть, рубить И первый лихо — пить! Своим носившим смерть клинком Он нас глубоко уязвил, Но также любим доблесть в нем, Как будто б наш он был! Хвала же Кульневу, любовь! Легко ль найти борцов, как он? Пусть часто пил он нашу кровь, Таков войны закон. Что за чудо-воин, деяния которого славят во вражеском стане? Среди шведских солдат в то время даже ходил слух, что король издал специальный указ, запрещающий стрелять в Кульнева. А Денис Давы-

shoot at Kulnev. Denis Davydov was witness to the following scene: “Many dragoons had been run through and many taken prisoner.

But amid the turmoil our eyes were drawn to a group of horsemen beset by the Cossacks but still defending themselves. We galloped full tilt in that direction and heard the cry: 'Koulneff, Koulneff! Sauvez nous la vie!'

[Kulnev, Kulnev! Save our lives!]. It was General Lewenhelm, the King's adjutant…

Kulnev stayed the lances pointed at them, sprang from his horse and rushed to embrace the captured high officials.”

Merciful though he was towards a defeated enemy, in battle he was brave and ruthless.

He drilled his soldiers hard. He was demanding and severe, but also caring in the manner of Suvorov. Here are some of his orders: “Cleanliness and neatness are the source of a soldier's health. Take care that they are fed well out of Christian duty and the requirements of the service; a daily record is to be kept in the squadrons of what the men ate and what kind of broth was provided.”

Or “On the march be lively and cheerful, low spirits are for old women only. On arrival in Kumlingen — a cup of vodka, gruel

дов стал свидетелем такой сцены: «Много драгун было поколото, много взято в плен. Но посреди сумятицы этой нам бросилась в глаза группа всадников, около которой более толпилось казаков и которая еще защищалась. Мы направились во весь скок в эту сторону и услышали слова: „Koulneff, Koulneff! sauvez nous la vie!“ (Кульнев, Кульнев! спасите нам жизнь!). Это был генерал Левенгельм, королевский адъютант… Кульнев остановил направленные на них пики, соскочил с лошади и кинулся обнимать пленных чиновников». Однако милосердный по отношению к поверженному врагу, в бою он был отважен и беспощаден. Своих солдат муштровал изрядно: требовательный и суровый, он по-суворовски был заботлив. Вот некоторые из его приказов: «Чистота и опрятность есть источник здравия солдатского. При доброй пище печься о них по долгу христианскому и обязанности службы; вести в эскадронах ежедневную записку, что солдаты ели, какого роду было варево…»

Князь Петр Багратион. С гравюры Ивана Ческого. Первая половина XIX века. Под командованием полководца Петра Багратиона Яков Кульнев совершил беспримерный поход к берегам Швеции.

with meat, a snowscreen and a bed of fir branches. Good night!”

There were, of course, women in the life of Kulnev the hussar: it could not have been otherwise. His biographers assert that his affair with a young Polish girl K. Pul-a (they do not give her full name) might have ended in marriage, despite the opposition of her father — a prominent noble. But the bride asked the groom to quit the army as she feared being widowed at a young age. That, however, was something General Kulnev simply could not do. The tone of his letter to her

«Большие Солечники. Штаб-квартира. Ночь с 8 на 9 июля 1812 года». С картины Адама Альбрехта. У Больших Солечников русские войска одержали одну из первых побед в Отечественной войне 1812 года.

Поэт Петр Вяземский писал: «Багратион — Ахилл душою, Кутузов — мудрый Одиссей, Сеславин, Кульнев — простотою И доблестью муж древних дней!»

Prince Piotr Bagration.

From an engraving by Jean Czeski. First half of the 19th century.

It was under Bagration's command that Yakov Kulnev made his unprecedented march to the Swedish coast.

The poet Piotr Viazemsky wrote: “Bagration has the spirit of Achilles, Kutuzov Odysseus' wise ways, Seslavin and Kulnev in simplicity And valour are men of ancient days.”

Bolshiye Solechniki. Headquarters. The Night of 8 July 1812. From a painting by Adam Albrecht.

At Bolshiye Solechniki the Russians gained one of their first victories in 1812.

of fate: always in the vanguard

Л иния жизни: всегда в авангарде / l ine

68

Или:«На марше быть бодру и веселу; уныние свойственно одним старым бабам. По прибытии на Кумлинген — чарка водки, кашица с мясом, щит и ложе из ельнику. Покойная ночь!» Порой Кульнев отечески наставлял: «Серьги солдату носить неприлично. Это предоставлено одним женщинам. Солдат должен щеголять опрятностию и чистотою амуниции. Кто носит серьги, тот о звании солдата не имеет никакого понятия». Корыстолюбие он считал «самою постыдною страстию, источником многих зол». Брату Ивану Петровичу писал, поздравляя его со званием генерала: «Все поступающие в полк суммы, нимало не мешкая, раздавай, равно и все, что только до солдата будет принадлежать…»

Были в жизни гусара Кульнева и женщины: куда же без них? Биографы свидетельствуют, что его роман с молоденькой полячкой К. Пул–ой (ее фамилию полностью они не приводят) мог закончиться браком, несмотря на противодействие отца — знатного шляхтича. Однако невеста попросила жениха выйти в отставку, ибо не хотела прежде времени стать вдовой. А этого генерал Кульнев сделать никак не мог. Тон его письма к ней был чересчур резок: «По сему самому я должен заключить, что есть ли бы вы любили меня искренно, то вместо того, чтоб побуждать оставить службу, составляющую все мое благоденствие, вы первые должны были бы побуждать меня сего не делать, когда бы даже я сам того пожелал. Скажу вам еще более: сколь ни сильна страсть моя к вам, но привязанность к Отечеству и клятва, которую я дал сам себе, служить моему Государю до последней капли крови, восторжествуют над всеми чувствованиями, которые я питал к вам…» Последовал разрыв.

«Где жизнь судьба ему дала, Там брань его сразила…» Едва шведско-русская война закончилась, Кульнева направили сражаться с

Слева. Яков Кульнев. Портрет неизвестного художника, 1810-е годы. Денис Давыдов писал о знаменитом гусаре: «Смело можно сказать, что Кульнев был последним чисто русского свойства воином, как Брут — последним римлянином». Герой Яков Кульнев, отдавший свою жизнь за Отечество, отнюдь не боготворил войну. В одном из своих писем он писал: «...в самом веществе война самое успешнейшее не что иное есть, как истребление рода человеческого и разорение жителей, на что без содрогания сердца нельзя взирать».

Left. Yakov Kulnev. Portrait by an unknown artist.

1810s.

Denis Davydov wrote of the famed hussar: “One can say with confidence that Kulnev was the last warrior of purely Russian character, just as Brutus was the last Roman.”

Heroic Yakov Kulnev who laid down his life for his country was far from glorifying war. In one of his letters he wrote: “in its very essence war, even the most successful, is nothing but the extermination of the human race and ruin of the population, which one cannot witness without a heartfelt shudder.”

Вместе со своими гродненцами он несколько раз пытался атаковать, но огонь неприятельских пушек вынудил гусар к отступлению. Одно из ядер оторвало генералу обе ноги. Кульнев упал и, сорвав с шеи крест Святого Георгия, крикнул гусарам: «Возьмите! Пусть неприятель, когда найдет труп мой, примет его за труп простого, рядового солдата и не тщеславится убитием русского генерала». Весть о его гибели настолько потрясла солдат, что те вновь поднялись в атаку, а вскоре подошли и основные силы Витгенштейна, отбросившие маршала Удино к Полоцку. Героя оплакивала вся Россия. Впоследствии на месте его гибели был воздвигнут скромный гранитный памятник. На нем — строки из стихотворения Василия Жуковского: Где Кульнев наш, рушитель сил, Свирепый пламень брани? Он пал, главу на щит склонив И стиснув меч во длани. Где жизнь судьба ему дала, Там брань его сразила; Где колыбель его была, Там днесь его могила!..

69

was excessively sharp: “From this I must conclude that if you truly loved me, then instead of encouraging me to leave army service that comprises all my happiness, you should rather encourage me not to do it, even if I myself wanted to. I shall say more: however strong my passion is for you, my devotion to my country and the oath I gave myself to serve my sovereign to the last drop of my blood triumph over all feelings that I had for you…” The engagement was broken off.

“The enemy cut short his life In the very place that saw his birth.”

The Swedish war was barely over when Kulnev was sent to Moldavia to join the army of Lieutenant General Nikolai Kamensky. His new commander gave him the task of besieging the fortress of Silistra and in seven days it fell.

The siege of Shumla, an important strategic point in the Ottoman defences, lasted almost two months. The enemy continually counterattacked and the hussars blocked their way, with Kulnev as ever ahead of them all. When the Turks surrender he was rewarded with a gold sabre encrusted with

«Сражение под Клястицами». С картины Петера фон Гесса. Несмотря на то что численность французского авангарда маршала Удино значительно превышала русские силы, Петр Витгенштейн решился их атаковать у деревни Клястицы. Яков Кульнев командовал авангардом. Сражение длилось три дня, и французы были вынуждены отступить за реку Двину. От народа Витгенштейн получил почетное звание «защитника Петрова града», впервые прозвучавшее в песне, заканчивавшейся словами: «Хвала, хвала тебе, герой! Что град Петров спасен тобой!»

турками в Молдавию, в армию генераллейтенанта Николая Каменского 2-го. Тот поручил ему осаду крепости Силистрия — через семь дней она пала. Почти два месяца длилась осада Шумлы — важного стратегического пункта турецкой обороны. Враг непрестанно контратаковал, гусары преграждали ему путь, а впереди всех — Кульнев. Когда турки сдались, его ждала награда — украшенная алмазами золотая сабля с надписью «За храбрость». До гибели героя оставалось меньше двух лет… Яков Кульнев всегда бросался в атаку первым. Он стал и первым русским генералом, погибшим в Отечественной войне 1812 года. По иронии судьбы — неподалеку от тех мест, где когда-то родился. Возглавляя авангард корпуса генерала Петра Витгенштейна, Кульнев наносил молниеносные удары по частям наполеоновской армии, двигавшейся в Россию. В бою у села Клястицы русская армия одержала первую значительную победу над французами. Преследуя отступающих, Кульнев со своим отрядом переправился через реку Дриссу и неожиданно оказался перед основными силами неприятеля.

diamonds and inscribed For Valour. The hero had less than two years left to live.

Yakov Kulnev always rushed first into the attack and he became the first Russian general to die in the Patriotic War of 1812. By a quirk of fate it happened close to the place where he had been born.

In charge of the vanguard of General Wittgenstein's corps, Kulnev struck lightning-fast blows against units of Napoleon's army advancing into Russia. In a battle by the village of Kliastitsy the Russian army won its first significant victory over the

Слева. Князь Петр Витгенштейн. Портрет работы Франца Крюгера.

1841 год. В составе корпуса Петра Витгенштейна Гродненский гусарский полк под командованием Кульнева одержал победы над наступающими французскими частями под Вилькомиром и у деревни Чернево.

Left. Prince Piotr Wittgenstein. Portrait by Franz Krüger. 1841.

As part of Wittgenstein's corps the Grodno Hussar Regiment commanded by Kulnev won victories over the invading French at Vilkomir and the village of Chernevo.

French. Pursuing the retreating enemy, Kulnev and his men crossed the River Drissa and unexpectedly found themselves facing the main body of the foe. He and his Grodno hussars tried to attack several times, but fire from the enemy cannon forced them to pull back. One of the cannonballs tore off both the General's legs. The news of his death shook the soldiers so deeply that they launched another attack. Soon Wittgenstein's main force arrived and hurled Marshal Oudinot back to Polotsk.

The hero was mourned by the whole of Russia. Later a modest granite monument was erected at the site of his death. It carries lines from a poem by Vasily Zhukovsky: Where is our Kulnev, destroyer of foes, The battlefield's burning brand?

Fallen. His head on his shield he laid, His sword clutched still firm in hand.

The enemy cut short his life In the very place that saw his birth.

Where in the cradle once he lay, Now he lies in the earth.

The Battle of Kliastitsy.

From a painting by Peter von Hess.

Although Marshal Oudinot's French vanguard considerably outnumbered the Russian forces, Piotr Wittgenstein decided to attack by the village of Kliastitsy. Yakov Kulnev commanded the Russian vanguard. The battle lasted three days and the French were forced to withdraw beyond the Dvina.

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

В 1897 году в американском городке Вермиллион поселился скромный профессор математики. Докторскую степень он получил совсем недавно и к тому же говорил с сильным акцентом, но в Университете Южной Дакоты ему все-таки доверили читать лекции: у новоиспеченного профессора были хорошие рекомендации. Александр Пелл (так звали математика) оказался неплохим преподавателем и быстро нашел со студентами общий язык, участвуя в спортивной жизни университета. Воспылав страстью к американскому футболу, он как-то раз даже принял участие в потасовке между студентами-болельщиками. Этот случай сделал его имя легендарным.

Игорь ЧУБАХА / by Igor CHUBAKHA

71

70

мыдиктатором» сделаем вас

“We'll make you dictator”

«

Академическая карьера Пелла тоже шла в гору: он публиковал научные работы, участвовал в конференциях, получил должность декана. В 1907 году похоронил жену, но траур носил недолго и вскоре сочетался браком с многообещающей студенткой. О последних годах его жизни известно немного… Спустя тридцать лет после смерти Пелла вдова, достигшая в науке весьма значительных высот, учредила в Университете

«Санкт-Петербург. 2 апреля 1879 года. Место покушения на императора Александра II у здания Штаба Петербургского военного округа. Народ в ужасе рассматривает следы от пуль». Гравюра на дереве.

St Petersburg. 2 April 1879.

The site of the attempt on Emperor Alexander II's life, by the headquarters of the St Petersburg military district. Horrified members of the public examining the bullet marks. Wood engraving.

In 1897 a humble professor of mathematics took up residence in the American frontier town of Vermillion. He had only obtained his doctorate very recently and spoke moreover with a strong accent, but the University of South Dakota nonetheless trusted him to lecture to its students: the newly-fledged professor had good recommendations.

Alexander Pell, as the mathematician was called, proved a fairly good teacher and quickly found a way into his students' hearts by participating in the sports life of the university. Inflamed by a passion for American football, on one occasion he even got involved in a brawl between rival student fans.

That event made his name a legend.

Pell's academic career also prospered: he published scholarly works, participated in conferences and was appointed dean of the new engineering faculty. In 1907 he buried his wife, but did not wear mourning for long.

Soon he married a promising former stu-

dent. Little is known of the last years of his life. Thirty years after his death his widow, who had reached considerable heights in science, established a scholarship in his name for especially gifted students at the University of South Dakota. Those who received the

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

72

Южной Дакоты стипендию для особо одаренных студентов, названную его именем. Те, кто получал эти деньги, вряд ли знали о том, кем когда-то был профессор Пелл и что привело его в Соединенные Штаты.

Хор трубачей Михайловского артиллерийского училища, находившегося при Михайловской академии. Эти учебные заведения были названы в честь великого князя Михаила Павловича. Фотография конца XIX века.

Убийство в квартире № 13 «В декабре петербургский день короток: едва озарит светом крыши домов, только на улицу выйдешь — а уже смеркается…» — так думал инспектор секретной полиции подполковник Григорий Судейкин, собираясь на встречу со своим самым ценным агентом.

— Николай, — позвал он племянника, исполнявшего при нем обязанности секретаря, — поедешь со мной на Гончарную к Яблонскому. Взяли извозчика. Лошади шли как-то понуро, изредка встряхивая головами… Наконец прибыли. Поднялись на третий этаж. Квартира номер тринадцать. Инспектор полез в карман за ключами, но дверь распахнулась им навстречу.

— О, так вы, Григорий Порфирьевич, не один. — В передней стоял тот, кого они называли Яблонским, — невысокий крепыш, усы на широкоскулом лице, густые, будто насупленные брови. Дверь он тщательно запер, махнул рукой в сторону комнаты: — Прошу вас, господа! Судейкин деловито скинул пальто, прошел в гостиную. Николай замешкался, расстегивая шубу.

The trumpet ensemble of the Mikhailovsky Artillery College attached to the Mikhailovskaya Academy.

Both educational institutions were named in honour of Grand Duke Mikhail Pavlovich.

Late 19th-century photograph.

— Где же… — начал было спрашивать инспектор, оборачиваясь к Яблонскому, и увидел направленный на него револьвер. Тотчас громыхнул выстрел.

— Что вы делаете?! — в отчаянии закричал Судейкин, чувствуя, что левый бок обожгло болью. Вскочил, бросился в прихожую — к Николаю. Поздно: тот уже согнулся пополам, голова вся в крови: позади него стоял какой-то человек, сжимающий в руках дворницкий лом для колки льда. Подняв его, человек шагнул к Судейкину. Путь на лестницу оказался отрезан, а из спальни появился еще один убийца — тоже с ломом в руках. Тогда инспектор бросился по коридору, дернул на себя дверь ватерклозета. Лом со всего размаха опу-

Nikolai Polevoi, Sergei Degayev's grandfather, was an eminent novelist and critic, the publisher of the celebrated periodical Moskovsky Telegraf.

Vladimir, Sergei's younger brother, who also emigrated to the USA took his grandfather's surname as a precaution.

Murder in Apartment 13 “In December the days are short in St Petersburg: the light barely touches the roofs of the houses, you just go outside and it's already going dark,” Lieutenant Colonel Grigory Sudeikin, an inspector of the secret police, thought as he prepared for a meeting with his most valuable agent.

Человек, которого полицейские называли для конспирации Яблонским, носил совсем другую фамилию. После этой кровавой расправы она стала известна всей России: Сергей Дегаев. Сын врача и внук (по матери) известного журналиста и издателя Николая Полевого, Сергей Дегаев рос в многодетной семье. Ему не исполнилось и девяти лет, когда он поступил во Второй московский кадетский корпус, где зарекомендовал

Alexander Pell (Sergei Degayev) and his wife Emma (Liubov Degayeva).

Late 19th-century photograph.

Liubov Degayeva (née Ivanova) accompanied her husband in his wanderings abroad and before he made a career in academia worked as a laundress and dishwasher.

Lev Tikhomirov of the People's Will wrote about Degayev: “He was by the whole nature of his character truly a revolutionary — intelligent, with great will, a powerful imagination and the profoundest conviction that the end justifies any means. In better times he might have played a major revolutionary role, but the pettiness of his surroundings and the enormity of his self-conceit drove him down another path…” funds can hardly have been aware of who Professor Pell had once been and what brought him to the United States.

Первые шаги в революцию

Александр Пелл (Сергей Дегаев) и Эмма Пелл (Любовь Дегаева). Фотографии конца XIX века. Любовь Дегаева (урожденная Иванова) сопровождала мужа в скитаниях за границей, а пока он не сделал преподавательскую карьеру, работала прачкой и посудомойкой.

Народоволец Лев Тихомиров писал о Дегаеве: «Этот был уже по всему складу характера действительно революционер — умный, с большой волей, с сильным воображением и глубочайше проникнутый убеждением, что цель оправдывает всякие средства. В лучшее время он мог бы разыграть крупную революционную роль, но ничтожество окружающей среды и неистовое самомнение толкнули его на иную дорогу…»

Николай Полевой, дед Сергея Дегаева, был известным беллетристом и критиком, издателем знаменитого журнала «Московский телеграф». Владимир, младший брат Сергея, тоже приехавший в США, из осторожности взял фамилию деда.

стился ему на спину. Затем последовал еще один удар, и еще…

“Nikolai!” he called his nephew, who acted as his secretary. “You're coming with me to see Yablonsky on Goncharnaya Street.”

They took a cab. The horses walked rather gloomily, shaking their heads from time to time.

Finally they arrived and climbed to the second floor. Apartment 13. The inspector reached into his pocket for the keys, but as they approached the door opened.

“Oh, so you're not alone, Grigory Porfiryevich.” The man that they called Yablon-

73

sky stood in the hallway. A short, stocky fellow, with a moustache across his broad face and thick eyebrows that seemed to scowl constantly. He carefully bolted the door and waved in the direction of the main room.

“Gentlemen, please go through.”

Sudeikin tossed off his coat in a businesslike manner and went into the living room. Nikolai lingered in the hall, unfastening his fur coat.

“Where's….” the inspector began, but the question died on his lips as he turned to Yablonsky and saw the revolver pointed at him. A shot rang out at once.

“What are you doing?” Sudeikin shouted in despair, as pain seared his left side. He jumped up and dashed into the hall, to Nikolai. He was too late: his nephew was already bent double, his head covered in blood: standing behind him was another man holding a long metal bar of the sort janitors used to break up ice on the street. Lifting it high, he bore down on Sudeikin.

The route to the stairs was cut off, and another murderer appeared from the bedroom also wielding an iron bar. The inspector dashed down the corridor and tugged at the

Кронштадт. Богоявленский морской собор. Фотография Карла Буллы. 1913 год. Военные моряки Кронштадта были одной из мишеней народовольческой пропаганды. Пламенные антиправительственные речи на острове Котлин произносили Вера Фигнер, Андрей Желябов и Сергей Дегаев. Народовольцы планировали поднять здесь восстание, ограбить Кронштадтский банк и освободить из Петропавловской крепости государственных преступников.

Kronstadt. The Naval Cathedral of the Epiphany.

1913 photograph by Karl Bulla.

The seamen of Kronstadt were one of the targets of People's Will propaganda.

Vera Figner, Andrei Zheliabov and Sergei Degayev made fiery speeches against the government on the island. The party planned to raise a mutiny there, plunder the Kronstadt Bank and liberate political prisoners from the Peter and Paul Fortress.

себя одним из лучших учеников. Потом перешел в Михайловскую артиллерийскую академию, а закончив ее, был направлен на службу в Кронштадт. Неожиданно артиллерийский штабскапитан Дегаев увлекся политической экономией, начал читать Карла Маркса и Джона Стюарта Милля… Появились сомнительные для молодого офицера знакомства, сам Дегаев пытался организовать среди своих сослуживцев революционные кружки и был уволен из армии за неблагонадежность. Впрочем, он тут же поступил в Институт инженеров путей сообщения, устроился работать в правление железной дороги, а подрабатывать стал уроками математики — к этой науке у него были недюжинные способности. В то же время он всерьез занялся революционной деятельностью, и осенью 1880 года его приняли в военную организацию партии «Народная воля». Сергей Дегаев участвовал в подготовке покушения на Александра II — народовольцы пытались устроить подкоп на Малой Садовой улице, чтобы заложить там мину. После убийства императора 1 марта 1881 года он был арестован, но вскоре выпущен на поруки (факт, надо отметить, удивительный: ведь следствие располагало доказательствами его вины). Неожиданно женился на мещанке, с которой познакомился в Архангельской губернии. («Простенькая, малообразованная женщина, хоть и прошла курс гимназии», — говорили о ней. Она

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

верила своему мужу и, не рассуждая, любила его.) Революционную деятельность он не оставил: летом 1882 года приехал в Тифлис, где начал вести пропагандистскую работу среди офицеров, представляясь членом Исполнительного комитета «Народной воли» (хотя на самом деле им не являлся). Осенью по предложению революционерки Веры Фигнер уехал в Одессу, чтобы организовать работу подпольной типографии в этом городе. Однако в декабре одесская полиция выследила и арестовала «типографскую» группу. Дегаев попал в тюрьму. На первом же допросе его ждал сюрприз: в кабинет

вошел не кто иной, как жандармский подполковник Георгий Судейкин, заведовавший агентурой в Петербургском охранном отделении.

Разговор, которого, возможно, не было С Судейкиным Сергея познакомил младший брат Владимир, наивный юноша, тоже мечтавший о грядущей революции. Инспектор предложил Володе Дегаеву стать тайным агентом, и тот согласился в надежде, что сумеет, не выдавая товарищей, получать сведения о готовящихся обысках и арестах. Ему не давала покоя слава народовольца Николая Клеточникова, который

«Покушение на императора Александра II 1 марта 1881 года». Иллюстрация, опубликованная в европейской прессе. Удивительный факт: за несколько часов до своей гибели император принял решение о введении либеральной конституции и созыве народного представительства. По сути, народовольцы своими действиями перечеркнули процесс реформ. Есть версия, что вдохновителями терактов выступали политические противники России.

Народоволец Николай Кибальчич руководил изготовлением бомб для террористических актов. За участие в организации убийства Александра II был приговорен к смертной казни. Фотография из следственного дела.

Nikolai Kibalchich oversaw the making of bombs for the terrorist acts of the People's Will. He was condemned to death for his part in organizing the assassination of Alexander II. Photograph from police files.

75

74

door to the toilet. A bar swung full tilt into his back. Another blow followed, then another…

First Steps to Revolution The man whom the police gave the codename Yablonsky actually had a completely different name. After this act of bloody violence it became known across Russia: Sergei Degayev.

The son of a doctor and grandson (on his mother's side) of the well-known journalist and publisher Nikolai Polevoi, Sergei Degayev grew up in a family with many children. He was still just eight years old, when he entered the Second Moscow Cadet Corps, where he became one of the best pupils. He went on to the Mikhailovsky Artillery Academy and when he graduated he was sent to serve in Kronstadt.

Unexpectedly the artillery staff captain developed an interest in political economy and

began to read Karl Marx and John Stuart Mill.

He made some dubious acquaintanceships for a young officer. Degayev himself tried to organize revolutionary groups among his fellow officers and was dismissed from the army as being politically suspect. But he immediately became a student of the Institute of Railway Engineers, found himself a job in the administration of a railway and topped up his income by giving lessons in mathematics — a branch of learning in which he had great abilities. At the same time he seriously pursued his revolutionary activities, as in the autumn of 1880 he was accepted into the military organization of the People's Will party.

Sergei Degayev took part in preparing one of the attempts on the life of Alexander II — the revolutionaries tried to dig a tunnel under Malaya Sadovaya Street in order to plant

The Assassination of Alexander II on 1 March 1881. An illustration published in the European press.

It is an astonishing fact that just hours before his death the Emperor had resolved to adopt a liberal constitution and summon a popular representative assembly. Effectively the actions of the People's Will put an end to the process of reform. It has been suggested that the terrorist acts were masterminded by Russia's political opponents. Справа. Казнь «первомартовцев» на Семеновском плацу 3 апреля 1881 года.

Right. The execution of the Tsar's killers on the Semionovsky Regimental Parade Ground on 3 April 1881.

Дочь военного губернатора Петербурга Софья Перовская увлеклась революционным движением во время обучения на Женских курсах. Была активнейшим членом организаций «Земля и воля» и «Народная воля», участвовала в подготовке нескольких покушений на Александра II. Была гражданской женой Андрея Желябова. Приговорена к смертной казни. Фотография из следственного дела.

Sophia Perovskaya, the daughter of the military governor of St Petersburg, became caught up the revolutionary movement while studying at the courses for women. She was an active member of Land and Liberty and the People's Will, participating in several attempts on Alexander II. The common-law wife of Andrei Zheliabov, she was arrested, tried and executed in 1881.

Photograph from police files.

три года состоял в осведомителях и спас от охранки многих революционеров. Свой замысел Володе осуществить не удалось (он не смог предоставить полезную информацию, и его уволили), а Сергей встречался с Судейкиным исключительно потому, что «Народная воля» планировала расправу с инспектором. Но тогда покушение провалилось. Теперь же Сергей Дегаев оказался в его власти, и Судейкин не преминул этим воспользоваться… Георгий Порфирьевич был, можно сказать, звездой петербургского политического сыска. Методы, которые он применял в борьбе с революционерами, можно смело назвать нетрадиционными. С Дегаевым он решил поговорить, что называется, по душам.

— Напрасно вы себя губите, Сергей Петрович, ох, напрасно… — начал инспек-

тор, — ваша организация борется с существующим строем негодными средствами и впустую истощает свои силы. К чему привело убийство государя? Только к тому, что с каждым днем ваша партия теряет все более и более талантливых членов. Вот и вы погибнете, а с вашим умом и способностями до чего вы могли бы дойти, если бы решились действовать не против правительства, а с ним заодно! Дегаев завороженно слушал Судейкина, который вдруг признался, что сам видит полнейшую негодность нынешнего политического строя и понимает необходимость его коренной ломки.

— Но к этой цели, дражайший Сергей Петрович, надо идти другими, более верными путями… — Жандарм склонился к арестованному и перешел на доверительный тон, излагая свой план захвата власти: — Мы Организатор нескольких покушений на императора Александра II Андрей Желябов был арестован за два дня до 1 марта 1881 года, однако потребовал приобщить себя к цареубийцам и вместе с остальными «первомартовцами» взошел на эшафот.

Andrei Zheliabov, the man behind repeated attempts on Alexander II's life, was arrested a few days before 1 March 1881, but he insisted on being tried with the Tsar's assassins and went to the scaffold together with them.

Партия «Народная воля» осудила убийство американского президента Джеймса Авраама Гарфильда террористом Чарльзом Гито, объясняя это тем, что «Америка — свободная страна». Народовольцы «нечаянно» забыли о том, что крестьяне в России были избавлены от рабства раньше, чем негритянское население южных штатов... Миф о «свободной» Америке оказался удивительно живуч в России.

The People's Will party condemned the killing of US President James Garfield by Charles Guiteau on the grounds that “America is a free country”. They conveniently forgot that the peasants in Russia were given their liberty earlier than the Black population of the southern states. The myth of a “free” America proved amazingly tenacious in Russia. a bomb there. After the Emperor was assassinated by others on 1 March 1881, he was arrested, but soon released on bail (an astonishing occurrence, considering that the investigators had proof of his guilt). Unexpectedly Degayev married a woman from the petit bourgeoisie that he met in Arkhangelsk province. (“A plain and simple woman of little education although she had completed the gymnasium course,” people said of her. She believed in her husband and, without rationalizing, loved him.) He did not abandon his revolutionary activities: in summer 1882 he moved to Tiflis, where he began propaganda work among the officers, introducing himself as a member of the People's Will executive committee (although he was not one). In autumn at the suggestion of the prominent revolutionary Vera Figner he left for Odessa in

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

сделаем вас диктатором, и подполье станет вашей вотчиной. Правительство будет запугано удачными покушениями, которые я помогу вам устроить, а я сумею убедить кого следует в своей нужности и представлю вас как своего помощника государю, а там уже вы сами будете действовать. Насколько искренен в своих словах был Судейкин? Никто этого знать не может. Не исключено, что это был хитроумный способ вербовки. Но Дегаев — удиви-

тельное дело! — поверил инспектору и свое согласие дал. Впрочем, некоторые факты свидетельствуют, что этот разговор состоялся гораздо раньше, еще в Петербурге, когда Дегаеву было предъявлено обвинение в подготовке покушения на Александра II. А может быть, и вовсе не было такого разговора? Может, все это было придумано Дегаевым для того, чтобы оправдать свое предательство и свою трусость? Увы, ответить на этот вопрос не может никто. Поэтому и принято у историков придерживаться официальной версии тех далеких событий, несмотря на то что ее автор — тот же Сергей Дегаев…

Явка с повинной Рождество 1882 года надолго запомнилось Сергею Дегаеву. Праздновал он его в

76

После ареста «первомартовцев» Вера Фигнер, член Исполнительного комитета «Народной воли», осталась на свободе, но вскоре была арестована по доносу Сергея Дегаева. Она провела в одиночной камере Шлиссельбургской крепости 20 лет, потом получила свободу и скончалась в 1942 году в возрасте 90 лет. Фотография начала XX века.

«Что касается самого Сергея Дегаева, -- писала Вера Фигнер, -- то, несмотря на общий отзыв о нем, как об очень умном человеке, я решительно не находила этого. Главное, что бросалось в глаза, это — полное отсутствие индивидуальности: в нем не было ничего оригинального, твердого и характерного. Мягкость, уступчивость — вот главные черты, которые я заметила при первом же знакомстве».

“As regards Sergei Degayev himself,” Vera Figner wrote, “despite the general opinion that he was a very intelligent man, I did not find it so at all. The main thing that struck me was his complete lack of individuality: there was nothing original, firm and characteristic about him. Softness and pliability were the chief features that I observed on our first acquaintance.” order to organize the operation of an underground print shop in the city.

In December, however, the Odessan police tracked down and arrested the “printing group”. Degayev was thrown into prison. A surprise awaited him at his very first interrogation: who should walk in but an old acquaintance — Lieutenant Colonel Georgy Sudeikin, the head of the agents section at the St Petersburg branch of the Okhrana.

A Conversation that May not Have Taken Place Sergei had been introduced to Sudeikin by his younger brother Vladimir, a naïve young man who also dreamt of the coming revolution. The inspector invited Vladimir Degayev to become a secret agent and he agreed in the hope that he would be able to obtain information about planned searches and arrests without betraying his comrades.

Sergei met with Sudeikin only because People's Will intended to settle scores with the inspector. But at that time the plan came to nothing.

Now, though, Sergei Degayev found himself in his power and Sudeikin did not fail to exploit this.

Georgy Porfiryevich was what you might call a star among St Petersburg's political detectives. The methods that he used in the fight against the revolutionaries were untraditional to put it mildly. He decided to have a heart-to-heart talk with Degayev.

“You're destroying yourself, Sergei Petrovich, to no purpose,” the inspector began.

“Your organization is fighting against the existing order by ineffectual means and draining its strength in vain. What did the Tsar's assassination accomplish? Nothing, except that with every passing day your party is losing more and more talented members. You will perish too, but with your mind and your abilities just think what you could accomplish if only you chose to act not against the government, but in concert with it!”

Degayev listened bewitched as Sudeikin went on to admit that he himself recognized the utter worthlessness of the present political system and understood the need to destroy it root and branch.

“But, my dear Sergei Petrovich, you should pursue that end by other, more reliable routes…” The inspector bent down to the prisoner and assumed a confidential

Above. After the arrest of the 1 March assassins, Vera Figner was the only member of the People's Will executive committee to remain at liberty. Soon, however, she was arrested on information from Sergei Degayev. She spent 20 years in solitary confinement in the Schlüsselburg Fortress before being released. Figner died in 1942, just days before her ninetieth birthday. Early 20th-century photograph.

Слева. «Смертница». С картины Якова Калиниченко. 1906 год.

Left. The Condemned Woman. From a painting by Yakov Kalinichenko. 1906.

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

78

тюремной камере, но отнюдь не один, а с женой и жандармским инспектором. Стол ломился от яств, горели свечи… Все было оплачено из средств охранного отделения. Союз скрепили пенящимся шампанским. Вскоре Дегаев бежал. Народовольцы, оставшиеся на свободе, приняли его как героя, не догадываясь о том, что побег организован Судейкиным. Провокатор делал вид, что скрывается от полиции и даже взял себе другую фамилию — Яблонский. Он намеревался возглавить «Народную волю». Те, кто хоть чем-то мог ему помешать, оказывались в тюрьме. Сотрудничество Дегаева и Судейкина было весьма плодотворным: инспектор даже редактировал статьи, которые предназначались для публикации в подпольных типографиях. «Таким образом, — писал Лев Тихомиров, один из идеологов народовольческого движения, — получилось нечто неслыханное в истории революций. Вся революционная организация была всецело в руках полиции, которая руководила ее высшим управлением и цензуровала революционную печать. Судейкин воспользовался Дегаевым во всей полноте. Он создал какое-то главное управление революционной деятельностью, которого директором был Сергей Дегаев». Впрочем, сам «директор» смотрел на происходящее иначе. «Этот мерзавец обманул меня кругом; царю он не предста-

A wanted poster for Sergei Degayev promising 5,000 roubles for reporting his whereabouts and 10,000 roubles for help in arresting him.

Жандармский подполковник Георгий Порфирьевич Судейкин — звезда политического сыска России. Под его руководством была фактически разгромлена «Народная воля». Фотография около 1880 года.

Николай Стародворский провел 20 лет в одиночной камере Шлиссельбургской крепости и там был завербован вицедиректором департамента полиции Петром Рачковским. Фотография 1880-х годов.

Lieutenant Colonel Georgy Sudeikin of the Gendarmerie was a star of political detection in Russia. Under his guidance the People's Will was effectively smashed.

Photograph. Circa 1880.

Nikolai Starodvorsky spent 20 years in a solitary cell of the Schlüsselburg Fortress and was recruited there by Piotr Rachkovsky, the deputy director of the department of police.

1880s photograph.

ницей и не мог быть арестован. За сотрудничество с охранкой провокатору грозила смерть, от которой уже не спасут никакие судейкины… Дегаев решился идти ва-банк. Он отправился с повинной в Париж — к Льву Тихомирову. Тот выслушал исповедь и даже поверил… Видимо, поверил и в то, что на предательство Дегаев решился из честолюбия и благих побуждений. Вскользь же провокатор упомянул о том, что вся информация, которую получил Судейкин, хранится не в охранном отделении, а

«Беседуя о разных материях, мы коснулись как-то террора, и Дегаев признался мне, что, будучи убежденным террористом, он тем не менее не мог бы совершить террористического акта, так как вид крови его пугает, при виде крови он может упасть в обморок…» — вспоминал народоволец Михаил Шебалин.

Психика Василия Конашевича не выдержала одиночного заключения, и через несколько лет его перевели из Шлиссельбурга в Казанскую психлечебницу. Фотография 1880-х годов.

“While talking of various matters we somehow touched on terrorism and Degayev confessed to me that, although a convinced terrorist, he could not himself commit a terrorist act as the sight of blood scared him and he might faint if he saw it,” Mikhail Shebalin of the People's Will recalled. вил меня, показал только Плеве и Победоносцеву; кажется, он хочет меня сделать обыкновенным шпионом; за это я ему отомщу», — жаловался он своей сестре. Но Дегаев, скорее всего, лукавил: в то время он уже вызывал сильные подозрения у оставшихся на свободе народовольцев. В особенности у тех, кто жил за гра-

tone as he set forth his own plan for the seizure of power. “We'll make you dictator, and the revolutionary underground will be your kingdom. The government will be cowed by successful assassinations that I shall organize for you. I shall be able to convince the people who count that they need me and I shall present you to the Emperor as my assistant, at which point you yourself will act.”

How sincere was Sudeikin in his assurances? No-one can answer that question. It's quite possible that it was just a devious way of recruiting an agent. But Degayev, astonishingly, believed the inspector and gave his consent.

Certain facts, however, suggest that this conversation took place a good deal earlier, back in St Petersburg when Degayev stood accused of organizing an attempt on Alexander II's life. Or perhaps it did not take place at all; perhaps it was merely an invention on Degayev's part to justify his own treachery and cowardice? There is now no way of knowing.

So historians customarily follow the official version of those distant events, despite the fact that its only source is Sergei Degayev himself.

Vasily Konashevich's mind cracked in solitary confinement and after a few years he was moved from Schlüsselburg to a mental asylum in Kazan. 1880s photograph.

Приговор Николай Судовский, племянник Судейкина, получил тяжелые ранения, но вскоре пришел в сознание и рассказал следствию о Дегаеве. Однако убийце удалось ускользнуть: он пересек российскую границу за несколько часов до того, как были отпечатаны объявления с обещанием вознаграждения за его поимку. Преступника правительство оценило в немалую по тем временам сумму: десять тысяч рублей. Пять тысяч было обещано тому, кто укажет его местонахождение. Но Дегаев благополучно прибыл в Париж, где зимой 1884 года состоялся «партийный суд». Народовольцы Лев «Перед обыском». С картины Якова Калиниченко. 1895—1908 годы. После убийства Александра II в России начались аресты и репрессии. Около шести тысяч народовольцев было отправлено в тюрьму и ссылку. Полиция начала создавать обширную агентурную сеть. Однако революционеры, находившиеся за рубежом, пытались возродить террористическую организацию. Борьба продолжалась…

Before the Police Search. From a painting by Yakov Kalinichenko. 1895—1908.

After Alexander II's assassination, a wave of arrests and repressions swept Russia.

Around 6,000 People's Will members were condemned to prison or internal exile.

The police began creating an extensive network of informers. Still the revolutionaries abroad tried to revive the terrorist organization. The struggle continued.

Слева внизу. Объявление о розыске Сергея Дегаева: «Указавшему его местопребывание обещано 5000 рублей, оказавшему помощь в задержании — 10 000».

79

A Full and Frank Confession Soon Degayev managed to escape. The members of the People's Will still at liberty received him as a hero, never imagining that his getaway had been stage-managed by Sudeikin.

The agent provocateur pretended to be hiding from the police and even assumed a new name — Yablonsky. He intended to make himself head of the People's Will. Those who stood in the way of that goal found themselves in prison. But Degayev was arousing ever greater suspicion among his remaining party comrades, especially those who were abroad and thus safe from arrest. The penalty for collaboration with the Okhrana was death, and no Sudeikin could save him from that. Degayev decided to stake everything on a desperate move. He set off for Paris to confess to Lev Tikhomirov.

Tikhomirov heard him out and even believed him… Evidently he also accepted that Degayev had embarked on his treachery out of ambition and good intentions. The selfconfessed agent provocateur happened to mention in passing that all the information that Sudeikin picked up was kept not in the

только в памяти самого инспектора. Участь единственного человека, кто мог опровергнуть слова Дегаева, отныне была решена. Тихомиров проглотил наживку и поручил провокатору убийство Судейкина — в качестве искупления вины. Совершить «революционное возмездие» вызвались народовольцы Николай Стародворский и Василий Конашевич.

offices of the Okhrana, but only in the inspector's own head. The fate of the one man who could refute Degayev's words was decided at that moment. Tikhomirov swallowed the bait and gave Degayev the task of killing Sudeikin as a way of redeeming his guilt. Party members Nikolai Starodvorsky and Vasily Konashevich volunteered to carry out this act of “revolutionary vengeance”.

The Sentence Nikolai Sudovsky, Sudeikin's nephew, was badly wounded but quickly recovered con-

sciousness and told the investigators about Degayev. Nevertheless, the murderer managed to slip away: he crossed the Russian border just hours before the posters offering a reward for his capture were printed. The government valued the criminal at a considerable sum for the time: 10,000 roubles. Five thousand was promised to anyone who revealed his whereabouts.

But Degayev reached Paris without incident and in the winter of 1884 his case came before a “party court”. The People's Will leaders Lev Tikhomirov, German Lopatin

of fate: cowardice

Л иния жизни: трусость / l ine

80

Тихомиров, Герман Лопатин и Василий Караулов вынесли такое решение: «Вынужденный горькой необходимостью преодолеть свою нравственную брезгливость и законное негодование и воспользоваться услугами Дегаева, И<сполнительный>. К<омитет>. нашел справедливым заменить ему смертную казнь безусловным изгнанием его из партии с запрещением ему, под опасением смерти, вступать когда-либо на почву русской революционной деятельности. И. К. приглашает всех членов партии Н. В. следить за точным выполнением этого приговора...» Сам Дегаев в это время находился в Лондоне: народовольцы опасались, что французское правительство может выдать его российским властям. А вскоре вместе с женой он отбыл в Южную Америку, потом перебрался в США, где и защитил докторскую диссертацию в Университете Джонса Хопкинса под именем Александра Пелла. Страх перед грядущим возмездием преследовал его всю жизнь. По-русски он отныне почти не говорил, опасаясь, что о нем узнают. С помощью младшего брата Владимира, тоже обосновавшегося в США и взявшего себе фамилию деда — Полевой, он опубликовал в русской прессе сообщение о том, что Сергей Дегаев умер в Новой Зеландии. Заметка была подписана прозрачным псевдонимом — Филдс.

and Vasily Karaulov passed the following resolution: “Obliged by bitter necessity to overcome its moral fastidiousness and legitimate indignation and employ the services of Degayev, the E[xecutive] C[ommittee] has found it just to commute his death sentence to one of unconditional expulsion from the party and a ban, on pain of death, from ever participating in the Russian revolutionary movement.

The E.C. calls on all members of the party to see to it that this sentence is implemented to the letter.”

Degayev himself was at that moment in London: the party feared that the French government might hand him over to the Russian authorities. Soon he and his wife headed off to South America, then on to the United States, where he presented his doctoral thesis at the Johns Hopkins University under the name of Alexander Pell.

The fate of some of the others involved in this drama is quite edifying. Nikolai Starodvorsky, who finished off Inspector Sudeikin with an iron bar in the toilet of the secret apartment, spent twenty years in confinement in the Schlüsselburg Fortress, repented, was released and became… an unofficial agent of the Okhrana. In February 1917 he

Поучительны судьбы некоторых других участников этой драмы. Народоволец Николай Стародворский, добивавший инспектора Судейкина ломом в отхожем месте явочной квартиры, провел в заключении в Шлиссельбургской крепости двадцать лет, раскаялся, вышел на свободу и стал… внештатным агентом охранки. В феврале 1917 года он получил должность комиссара, а умер в Одессе, где ему устроили пышные похороны как герою-революционеру и мученику. Заключенный в Шлиссельбургской крепости Василий Конашевич сошел с ума и окончил свои дни в психиатрической лечебнице. Лев Тихомиров, благословивший убийство Судейкина, разочаровался в революционных идеях, написал покаянное письмо российским властям и вернулся на родину, став одним из ярых приверженцев монархии.

Дегаев-Пелл умер в 1921 году. В свои последние годы он ни слова не произнес по-русски и лишь однажды, говорят, в сердцах высказался о своей родине, где бушевала Гражданская война: «Проклятая Россия, даже получив свободу, она не дает жить человеку».

Degayev-Pell died in 1921. In later years he never spoke a word of Russian and only once, so they say, did he speak angrily about his homeland, where the Civil War was raging: “Damned Russia, even after gaining freedom, it won't let a person live!”

was appointed a commissar and he died in Odessa, where he was given a grand funeral as a revolutionary hero and martyr. Vasily Konashevich was also locked up in the Schlüsselburg Fortress. He went mad and ended his days in a psychiatric clinic.

Lev Tikhomirov, who had sanctioned Sudeikin's murder, became disillusioned with revolutionary ideas, wrote a repentant letter to the Russian authorities and returned to his homeland, where he became one of the monarchy's most ardent supporters.

Здание Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, где Дегаев защитил докторскую диссертацию. Он был основан в 1876 году на средства известного мецената и носит его имя.

Johns Hopkins University in Baltimore, where Degayev presented his doctoral thesis, was founded in 1876 on a bequest from the entrepreneur and philanthropist whose name it bears.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Почтовая карета с заиндевевшими стеклами выехала из Санкт-Петербурга ранним февральским утром 1803 года. Столица еще пребывала в предрассветной дреме, и редкие прохожие на заснеженных улицах вовсе не обратили внимание на этот рядовой факт и уж тем более не задумались о том, кто находится в ней… Вряд ли и тот человек, которому предстояло долгое путешествие по российским дорогам на юг, мог предполагать, что его ждет впереди…

The post coach left St Petersburg early one February morning in 1803, its windows white with hoar-frost.

The capital was still drowsing and the few people out on the snowy streets at that hour paid no attention to this routine event and still less pondered over who might be inside… And the man embarking on the long journey over Russian roads to the south could hardly have anticipated what lay in store for him. Игорь РЖАНИЦЫН / by Igor Rzhanitsyn

82

«

жное окно» в Европу the “southern window” on Europe В 1900 году в Одессе установили памятник императрице Екатерине II в окружении тех, кто стоял у истоков рождения города, — Иосифа де Рибаса, Франца де Волана, Григория Потемкина и Платона Зубова. В советское время памятник убрали, но в 2007 году он был восстановлен.

In 1900 a monument was set up in Odessa showing Empress Catherine II surrounded by those who were behind the cities foundation.

Three weeks later the coach came to a halt on the only square of a city where he was destined to spend a considerable part of his life — almost twelve years! In fact you could barely have called the place a city: squalid wattle-and-daub houses with thatched roofs, hastily knocked-together shanties along the streets, the dilapidated scaffolding of unfinished churches and faceless masonry structures that resembled barracks more than anything.

The door of the coach was flung open and the traveller took a deep breath of fresh

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

84

Спустя три недели карета остановилась на единственной площади города, где ему предстояло провести немалый срок — почти двенадцать лет! Впрочем, тогда вряд ли это место можно было назвать городом: убогие глиняные мазанки с соломенными крышами, наспех сколоченные из досок времянки вдоль улиц, полуразвалившиеся леса недостроенных церквей и безликие каменные строения, более всего походившие на казармы… Дверь кареты распахнулась, и путешественник полной грудью вдохнул свежий морской воздух, сделал шаг и… едва ли не по колено увяз в грязи. Так встретила зарождающаяся Одесса своего градоначальника — Армана Эмманюэля дю Плесси герцога де Ришелье. Детище де Рибаса Археологические изыскания свидетельствуют о том, что северные берега Черного моря люди облюбовали еще в эпоху палеолита. В I тысячелетии до н. э. здесь побывали скифы, затем пришли киммерийцы и сарматы. Появились и древнегреческие мореплаватели, основавшие поселения для торговли — колонии. А в начале новой эры эти земли подверглись нашествию гуннов, готов и других кочевых племен, продвигавшихся в Европу. Спустя несколько веков сюда нагрянули печенеги, потом их сменили половцы, а в XIII веке настало время Золотой Орды.

sea air, stepped down and found himself stuck almost knee-deep in mud. That is how nascent Odessa greeted its new governor — Armand Emmanuel du Plessis, duc de Richelieu.

Несмотря на то что герцог Ришелье принадлежал к одному из знатнейших французских семейств, поведения он был самого демократического: ходил в старенькой шинели, поддерживал отношения с людьми самых разных слоев, бывал на праздниках в домах купцов и мещан. Гравюра Этьена Фредерика Линона с оригинала Томаса Лоренса. Первая треть XIX века.

Despite the fact that the Duc de Richelieu belonged to one of France's noblest families, he was very democratic in his manner.

Engraving by Etienne Frédéric Lignon after an original by Thomas Lawrence. First third of the 19th century.

скому. Но ненадолго: стремительно растущая Оттоманская империя захватила этот край. На Черноморском побережье турки возвели крепости, одна из которых, ЕниДунья (Новый Свет), появилась рядом с Хаджибеем в 1764 году. Новый Свет (кстати, крепость небольшая: всего двенадцать орудий и триста человек гарнизона) недолго служил форпостом Сиятельной Порте: 14 сентября 1789 года отряд генерал-майора Иосифа де Рибаса вместе с казаками под предводительством атаманов Антона Головатого и Захария Чепеги взяли эту крепость штурмом. Война с Портой закончилась заключением в 1791 году Ясского мирного договора, по которому к России отошли Крым и земли в междуречье Днестра и Южного Буга. На обретенных Россией землях под придирчивым оком полководца Александра Суворова начали строиться новые военные укрепления: Херсон, Николаев, Тирасполь… На берегу Хаджибейского залива в 1793 году по проекту воен-

Именно тогда генуэзцы и построили на территории нынешней Одессы свою факторию для торговли с кочевниками — Джинестру. Но Орда распалась на отдельные улусы, а Северное Причерноморье вместе с селением Хаджибей (возможно, названное так в честь местного правителя, совершившего хадж в Мекку) в XV веке перешло к Великому княжеству Литов-

Новое название города прижилось далеко не сразу: в народе Одессу по-прежнему называли Хаджибеем. Городские власти решили проблему просто. При въезде в город казакам было дано приказание спрашивать у приезжающих: «Куда путь держите?» Если следовал ответ: «В Хаджибей», то казаки человека пороли. Метод оказался исключительно действенным: вскоре все именовали город Одессой.

The new name for the city did not catch on at all quickly. Ordinary people persisted in calling it Hadji-Bey. The city authorities found a simple solution. Cossack sentries were given orders to ask those entering the city where they were going. If the answer was “Hadji-Bey”, the Cossacks gave the speaker a thrashing. This method proved highly effective and soon everyone referred to the place as Odessa.

ного инженера Франца де Волана тоже стали возводить цитадель: пять бастионов, сто двадцать пушек на гарнизон из двух тысяч солдат. Идея создания здесь портового города принадлежала де Рибасу. Вместе с де Воланом они разработали и представили проект Екатерине II, а 27 мая 1794 года последовал высочайший рескрипт, начинавшийся словами: «Уважая выгодное положение Гаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали Мы нужным устроить тамо военную гавань, купно с купеческою пристанью. Повелев нашему Екатеринославскому и Таврическому генерал-губернатору, открыть тамо свободный вход купеческим судам, как наших подданных, так и чужестранных держав, коим силою трактов с империей нашей существующих, можно плавать по Черному морю…» Иосифа де Рибаса императрица назначила «главным начальником» будущего порта, первые сооружения которого были заложены 2 сентября

Иосиф Михайлович де Рибас. Гравированный портрет работы неизвестного художника из «Новороссийского календаря на 1836 год».

José de Ribas. Engraved portrait by an unknown artist from the New Russia Calendar for 1836.

85

De Ribas's Brainchild Archaeological investigations have shown that human beings turned their eyes to the northern shores of the Black Sea as far back as the Paleolithic Era. In the first millennium BC the area was home to the Scythians, then the Cimmerians and Sarmatians.

Ancient Greek seafarers also appeared here, establishing trading colonies. Soon after the birth of Christ these lands suffered invasion by the Huns, Goths and other nomadic tribes advancing into Europe. A few centuries later the Pechenegs arrived, then they were succeeded by the Polovtsians. In the thirteenth century it was the turn of the Golden Horde.

It was precisely at that time that on the territory of present-day Odessa the Genoese built a trading post to deal with the nomads and called it La Ginestra. But the Golden Horde broke into separate realms and in the

fifteenth century the northern Black Sea coast together with the settlement then known as Hadji-Bey (perhaps named in honour of a local ruler who had made the Hadj to Mecca) passed to the Grand Duchy of Lithuania. But only briefly: the rapidly expanding Ottoman Empire seized this region. The Turks constructed fortresses on the Black Sea coast, one of which — YaniDunya (“New World”) — arose next to HadjiBey in 1764.

This small stronghold with only twelve guns and a garrison of 300 did not serve as an outpost of the Sublime Porte for long: on 14 September 1789 a force led by Major General José de Ribas together with Cossacks commanded by atamans Anton Golovaty and Zakhary Chepega took the fortress by storm. The war ended with the signing of the Treaty of Jassy in 1791 that brought Rus-

«Вид селения Хаджибей». С картины Геннадия Ладыженского. 1899 год. Известный художник Ладыженский более тридцати лет жил и преподавал живопись в Одессе. В 1899 году он организовал в Одесской гимназии выставку своих работ, доход от которой отдал в пользу нуждающихся учеников.

Бюст Франца де Волана, установленный в Одесском порту.

The bust of Francois de Wollant installed in the port of Odessa.

View of the Settlement of Hadji-Bey. From an 1899 painting by Gennady Ladyzhensky.

Ladyzhensky, a distinguished artist, lived and taught painting in Odessa for over thirty years. In 1899 he organized an exhibition of his works in the city's gymnasium, donating the proceeds to benefit needy pupils.

sia the Crimea and the lands between the Dniester and the Southern Bug. Construction of fortifications began on these new territories under the watchful eye of the great general Alexander Suvorov: Kherson, Nikolayev, Tiraspol… On the shore of the Hadji-Bey inlet they also commenced work on a citadel to the design of the military engineer François Sainte de Wollant: five bastions, 120 cannon and a garrison of 2,000 men.

The idea of founding a port city here came from De Ribas. He and Wollant between them drew up a project and presented it to Catherine II, and on 27 May 1794 the Empress issued a decree beginning with the words: “Esteeming the advantageous position of Hadji-Bey on the Black

Sea and the benefits associated with that, We have acknowledged the need to establish a naval port there together with a commercial wharf…”

The Empress appointed De Ribas head of the future port, the first foundations of which were laid on 2 September 1794, the date that is taken as Odessa's birthday.

But three years later unfavourable times set in for the new city after Paul I came to the throne: he found the port “inconvenient” from a military point of view and was unwilling to spent state funds on it. Odessa's second birthday can be reckoned to be the date of the appointment to the post of governor of Richelieu, a member of the same noble family that had produced the celebrated cardinal.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

1794 года — эту дату и называют днем рождения Одессы. Однако через три года для города наступили неблагоприятные времена: на престол вступил Павел I, считавший этот порт «неудобным» в военном отношении и не желавший тратить на него государственные деньги. Вторым рождением Одессы можно считать назначение ее градоначальником Ришелье — потомка того самого дворянского рода, к которому принадлежал и прославленный кардинал.

знаменитого рода было не занимать: его наградили Георгиевским крестом и именным оружием, а известную фамилию в списках заметила императрица. Однако взятие турецкой крепости надолго отбило у него охоту к войне. «Надеюсь, я никогда больше не увижу столь ужасного зрелища», — написал Ришелье. При Павле I он

получил генеральский чин, затем был отставлен от службы, снова принят, снова отставлен… Александр I назначил его градоначальником Одессы. Тогда население города составляли беглые крепостные, бродяги (власти смотрели на это сквозь пальцы: не хватало рабочих рук!), беглецы из разных районов Оттоманской империи — греки, болгары, молдаване, черноморские казаки, евреи из Польши, даже французы и итальянцы… «Волевая накипь народа» — так назвал эту разношерстную, разноязыкую толпу один из путешественников, побывавший тогда в Одессе. «Им было сказано: вот вам земля, вот вам камень, стройтесь и живите, — писал Александр Дерибас в книге «Старая Одесса». — У них не было паспортов, но никто и не спрашивал паспортов. Создатели Одессы были рады всем и даже преступ-

Памятник «Дюку» Ришелье работы скульптора Ивана Мартоса был воздвигнут на Приморском бульваре в Одессе в 1828 году.

The monument to “the Duc” by the sculptor Ivan Martos was set up on Maritime Boulevard in Odessa in 1828.

«Помойная яма Европы» Богатство, знатность, близость ко двору — будущий градоначальник Одессы с детства ни в чем не испытывал недостатка. Но светская жизнь его не привлекала, он получил прекрасное образование, выучил несколько языков и много путешествовал. Его, как и многих французских дворян, манила Россия, где иностранцы могли сделать блестящую военную карьеру. Фортуна ему улыбнулась и на этот раз: он был представлен Григорию Потемкину и получил разрешение участвовать в штурме Измаила. Храбрости отпрыску

Своей планировкой Одесса обязана Францу де Волану, который учел в своем проекте топографические особенности местности, климатические условия и назначение города. Расселяли в Одессе жителей по национальному признаку. Отдельные кварталы предназначались для каждой национальности. В центре каждого квартала предполагалось сделать площадь с церковью. Слева. Первая (Ришельевская) мужская гимназия в Одессе. Фотография 1910 года. Слева внизу. Памятник «Дюку» Ришелье. Современное фото.

86

“The Cesspit of Europe” Wealth, nobility, closeness to the court — the future governor of Odessa had lacked for nothing since childhood. But high-society life held no attraction for him. He received an excellent education, learnt several languages and travelled extensively.

Like many Frenchmen he was drawn to Russia, where foreigners could forge a brilliant career in the military. Fortune smiled on him once more: he was presented to Grigory Potemkin and permitted to take part in the storming of Izmail. This scion of a famous family was not lacking in courage: his reward was a St George Cross and a presentation weapon — and the Empress spotted the famous surname in the lists. But the capture of the Turkish fortress gave him an enduring distaste for war: “I hope that I

Odessa owes its layout to François de Wollant whose design took into account the topography of the site, the climatic conditions and the purpose of the city. The inhabitants were settled on the basis of ethnic origin. Separate districts were planned for each nationality, with a square and a church in the centre of each.

Left. The First (Richelieu) Gymnasium for Boys in Odessa. 1910 photograph.

Below left. The monument to “the Duc”. A present-day photograph.

shall never again witness such a terrible spectacle,” he wrote. Under Paul I he was promoted to general then dismissed from the service, reinstated and dismissed once more… Alexander I appointed him governor of Odessa.

At that time the population of the city was made up of runaway serfs and vagrants (the authorities turned a blind eye as there was a shortage of manpower), fugitives from various parts of the Ottoman Empire — Greeks, Bulgarians, Moldavians, Black Sea Cossacks, Jews from Poland, even Frenchmen and Italians. “They were told: here's land for you, here's stone, build and live,” Alexander Deribas wrote in the book Old Odessa. “They had no documents, but then no-one asked for documents. The creators of Odessa welcomed even criminals. Providing they were human and remained here permanently.”

The Comte de Langéron, who eventually succeeded Richelieu as governor, put it more crudely: “the cesspit of Europe”.

Richelieu immediately got down to work.

He obtained tax concessions for Odessa and state funding (albeit modest) for construction and demanded that craftsmen be sent

87

from St Petersburg. His tenure saw the laying out of a host of new streets and public gardens, the construction of a cathedral, an Old Believers' chapel, a Catholic church, a synagogue, two hospitals created, a theatre, a market, an educational institute for the nobility (later named after him), a commercial gymnasium, six lower educational establishments and many other buildings. Some of the designs were the work of the eminent St Petersburg architects Jean Thomas de Thomon and Auguste Montferrand.

Richelieu's unfamiliarity with the traditions of Russian administration not only shielded the city from the arbitrary dictates of the bureaucracy, but also provided it with a freedom to develop that was unprecedented for the time. “We will not over-regulate,” he used to say. “After all we stand on new ground; time itself will show the direction for our activities.”

A City of Aristocrats The history of Odessa in the nineteenth century was very probably determined less by events and political tendencies in Russia and Europe than by the personalities of its gover-

никам. Лишь бы те были человеками и оставались здесь навсегда». Граф Ланжерон, впоследствии сменивший Ришелье на посту градоначальника, выразился грубее: «Помойная яма Европы». Ришелье взялся за дело тотчас же. Он добивается для Одессы налоговых привилегий, получает из государственной казны деньги на строительство (правда, скромные), требует прислать мастеровых из Петербурга. При нем в Одессе прокладывается множество новых улиц, разбиваются сады (сам Ришелье выписывает из Италии саженцы знаменитой белой акации), строятся собор, старообрядческая часовня, католическая церковь, синагога, две больницы, театр, рынок, благородный воспитательный институт (впоследствии переименованный в Ришельевский лицей), коммерческая гимназия, шесть низших учебных заведений и множество других зданий. Авторами некоторых проектов выступили знаменитые петербургские архитекторы Жан Тома де Томон и Огюст Монферран. Малознакомый с традициями российского администрирования, Ришелье не только оградил город от произвола чиновничьего аппарата, но и предоставил ему неслыханную в те времена свободу для развития. «Не будем слишком регулировать, — говорил он. — Ведь мы стоим на почве новой; время само покажет направление нашей деятельности».

nors. Of course the most important figure in the series was “the Duc” as Odessans unceremoniously called Richelieu (and still do today). “In the time before lunch, during the meal and after it, various people of higher or common class came calling with some business or without, and he received them all with kindness and patience, although he was

Здание Одесской биржи было построено в 1835 году. Строительством руководил итальянский архитектор Франц (Франческо) Боффо, работавший в Одессе более сорока лет.

The Odessa exchange was built in 1835.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Основой развития Одессы стала торговля: ведь о быстром росте промышленности в то время не могло быть и речи (к примеру, в момент прибытия в город Ришелье самым крупным предприятием была фабрика, производившая пудру, где трудились пять человек), а сельское хозяйство требовало освоения окрестных земель, которые никак нельзя было назвать плодородными. В те годы вывоз из порта Одессы значительно преобладал над привозом, а главной статьей экспорта стало зерно. Правда, в первые годы правления Ришелье Малороссию постиг неурожай, и одесское купечество оказалось на грани разорения, но градоначальнику удалось получить правительственные ссуды, и город продолжал развиваться. Во время войны с Турцией, которая была едва ли не основным импортером одесского зерна, Ришелье добился отмены запрета на вывоз хлеба для вражеской державы, доказав, что запрет грозит городу экономическим крахом. Это был беспримерный случай в истории: торговые суда воюющих государств сво-

бодно курсировали между портами к выгоде обеих сторон. Будучи не только градоначальником Одессы, но и губернатором Новороссийского края, Ришелье способствовал и развитию животноводства в регионе: по его настоянию из-за границы были выписаны лучшие породы мериносовых овец. Он же содействовал созданию в Одессе первой шерстомойни.

Граф Александр Федорович (Луи Александр Андре) де Ланжерон был назначен градоначальником Одессы и новороссийским генерал-губернатором в ноябре 1815 года. Ланжерон любил Одессу и завещал похоронить себя в этом городе. Умер он от холеры в Петербурге в 1831 году. Портрет работы Людвига Брамсона. 1818 год.

Louis Alexandre Andrault, Comte de Langéron, was appointed governor of Odessa and governor general of New Russia in November 1815. Langéron loved Odessa and in his will asked to be buried in the city. He died of cholera in St Petersburg in 1831.

Portrait by Ludwig Bramson. 1818.

Город аристократов Пожалуй, история Одессы XIX века определялась не столько событиями и политическими веяниями в России и в Европе, сколько личностями градоначальников. Разумеется, самой видной фигурой в этом ряду был герцог Ришелье, или «Дюк», как запросто его называли и называют по сей день одесситы. «Во все время до обеда, во время стола и после приходили разные люди высшего и простого класса, по делу и без дела — и всех он принимал ласково и терпеливо, хотя, видимо, усталость одолевала его», — писал один из путешественников, побывавший в Одессе

«Вид Одессы в лунную ночь». С картины Ивана Айвазовского. 1860 год. Это произведение известно также под названием «Бухта Одессы. Черное море». В Одессе художник организовал выставку своих картин, на которых были изображены эпизоды восстания греков острова Крит против турецкого владычества. Средства, полученные от выставки, Айвазовский передал жителям Крита.

89

88

evidently overcome by fatigue,” a traveller who visited Odessa in 1813 wrote. The governor lived exceptionally modestly, in a small house and wore an old greatcoat. He worked all day: travelled around the region, visited government offices and shops, examined the pupils of educational establishments and even viewed archaeological digs.

During the grave plague epidemic of 1812—13 Richelieu fearlessly entered houses where there were victims and when the terrified gravediggers refused to bury the dead, he himself took a spade and dug graves. In 1812 he donated all his savings,

40,000 roubles, for the defence of Russia's from Napoleon's invasion. The Duc never did make another fortune in Russia.

In 1815, at Alexander I's insistence, he left Odessa to tackle another task. Richelieu soon became head of the French coalition government.

He was replaced as governor by his friend and fellow-countryman Louis Alexandre Andrault, Comte de Langéron, whose biography had much in common with Richelieu's (both participated in the storming of Izmail). Although he was more of a military man than a civilian, the Count implement-

View of Odessa on a Moonlit Night. From a painting by Ivan Aivazovsky. 1860.

This work is also known under the title Odessa Bay. The Black Sea. In Odessa the artist organized an exhibition of paintings in which he depicted episodes from the uprising of the Greeks on the island of Crete against Turkish rule. Aivazovsky donated the proceeds of the exhibition to the people of Crete.

в 1813 году. Жил градоначальник чрезвычайно скромно, в небольшом доме, ходил в старенькой шинели, работал целый день: объезжал край, посещал присутственные места и торговые лавки, экзаменовал воспитанников учебных заведений и даже бывал на археологических раскопках. Во время тяжелейшей эпидемии чумы в 1812—1813 годах Ришелье бесстрашно входил в дома, где находились больные, а когда могильщики из страха отказывались хоронить умерших, сам брал лопату и рыл могилы. В 1812 году он пожертвовал все свои сбережения, сорок тысяч рублей, на оборону России от войск Наполеона. Другого состояния герцог в России так и не нажил. В 1815 году по настоянию Александра I он покинул Одессу: его ждало новое поприще. Герцог де Ришелье вскоре возглавил коалиционное французское правительство.

На посту градоначальника его сменил друг и соотечественник — граф Луи Александр Андре де Ланжерон, чья судьба во многом была схожа с судьбой Ришелье (оба участвовали в штурме Измаила). Граф, хотя и был человеком скорее военным, нежели гражданским, воплотил в жизнь многие важные начинания своего предшественника. Основным из них было введение в Одессе порто-франко — права беспошлинного ввоза и вывоза товаров. При нем появилась и первая городская газета — «Мессаже де ля Руси меридиональ», разбит ботанический сад и открыто заведение с лечебными минеральными водами. Храбрый генерал, честный человек, известный жуир и балагур, Ланжерон оставил после себя в городе добрую память. Его дом со знаменитыми пушками у входа, давший название Ланжероновской улице, долгое время служил одной из одесских достопримечательностей, не говоря уже о множестве забавных легенд и анекдотических историй, связанных с жизнью его хозяина… Сохранилась и триумфальная арка при въезде на дачу графа — ныне она ведет на пляж его имени. В доме Ланжерона бывал ссыльный поэт Александр Пушкин. Хозяин принимал его весьма радушно, правда, слегка надоел чтением своих сочинений. Впоследствии их дружеские отношения продолжились уже в Петербурге…

Александр Пушкин приехал в Одессу в июле 1823 года и прожил в городе тринадцать месяцев. Он остановился в одной из первых гостиниц города — «Hôtel du Nord» на Итальянской улице. Ныне в этом доме находится музей его имени. В Одессе Пушкин создал более тридцати лирических стихотворений, поэму «Цыганы», закончил «Бахчисарайский фонтан» и написал две с половиной главы «Евгения Онегина». Одессу он описал в главе «Путешествие Онегина».

Alexander Pushkin arrived in Odessa in July 1823 and lived there for thirteenth months. He stayed in one of the city's first hotels — the Hôtel du Nord on Italian Street. Today the building houses a museum devoted to the poet.

In Odessa Pushkin produced more than thirty lyric poems and the narrative poem The Gypsies, finished The Fountain of Bakhchisarai and wrote two and a half chapters of Eugene Onegin. He described Odessa in the chapter “Onegin's Journey”. ed many important initiatives of his predecessor. The main one was making Odessa a free port with no duties on the import and export of goods. His tenure also saw the appearance of the city's first newspaper, the laying out of the botanical garden and the opening of a spa facility.

A brave general, honest man, well known hedonist and joker, Langéron left the city with fond memories of him. His home, with its famous cannon by the entrance, gave the name to Langeron Street and was for a long time one of the sights of Odessa, not to mention the many amusing legends and anecdotal tales connected with the life of its

owner. The triumphal arch at the entrance to the Count's dacha also survived: now it leads to the beach that bears his name.

Langéron's house was visited by Pushkin during the poet's exile in the south. He gave him a very cordial reception, but got on his nerves slightly by reciting his own poetry.

Later their friendly relations continued back in St Petersburg. Памятник Александру Пушкину установлен на Пушкинской улице (ранее — Итальянская) перед литературно-мемориальным музеем поэта.

The monument to Pushkin on Pushkin (formerly Italian) Street in front of the literary and memorial museum to the poet.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Генерал-фельдмаршал граф Михаил Семенович Воронцов. Портрет работы Богдана Виллевальде.

1856 год.

Field Marshal Count Mikhail Semionovich Vorontsov. Portrait by Bogdan Willewalde.

1856.

Стоит упомянуть, что Ланжерон, как и Ришелье, не нажил службой состояния, но оставил после себя обширные мемуары, несколько пьес и стихи. Не менее родовитым аристократом, чем его предшественники, был и градоначальник Михаил Семенович Воронцов, граф, а впоследствии и светлейший князь, тот самый «полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежа», с женой которого Елизаветой Ксаверьевной, урожденной графиней Браницкой, у Пушкина завязался роман. Так что в своих знаменитых эпиграммах поэт, мягко говоря, был весьма необъективен.

Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Портрет работы Йозефа Тельчера. 1830 год.

Countess Yelizaveta Vorontsova. Portrait by Josef Eduard Teltscher.

1830.

Благодаря Воронцову в Одессу стали приезжать богатые аристократы из России, Англии, Польши… Разумеется, это способствовало процветанию розничной торговли, появлению ресторанов, росту театральных сборов. Торговый город постепенно становился модным курортом. Не случайно Пушкин писал о «вольном воздухе Европы», которым все дышало в Одессе. Впрочем, Воронцов тоже был скорее военным, нежели гражданским администратором. История сохранила вот такой отзыв о нем: «Правлением графа Воронцова все, вообще, недовольны. Говорят о нем, что делами весьма мало занимается, не входит в подробности, как бы следовало, полагается на своих чиновников...» Впрочем, надо отдать Воронцову должное: он чрезвычайно интересовался сельским хозяйством и немало способствовал его развитию в Новороссийском крае. По его почину в Одессе было учреждено Общество сельского хозяйства, в трудах которого он сам принимал деятельное участие.

они и о пище духовной. Способствовали этому и градоначальники. Генерал-губернатор Одессы Павел Евстафьевич Коцебу, получивший впоследствии графский титул, все свое внимание уделял благоустройству города. При нем проезжие части улиц мостились гранитной брусчаткой, масляные фонари сменились газовыми, были построены водопровод и железная дорога. Немало им было сделано и в области просвещения: открыты Новороссийский университет, первая городская казенная женская гимназия и Одесская рисовальная школа, организовано Одесское общество изящных искусств. Весьма колоритным городским головой оказался миллионер Григорий Григорьевич Выше. Одесский национальный академический театр оперы и балета был открыт в 1810 году, но в 1873 году старое здание сгорело. Современное построено в 1887 году. Здесь дирижировали Петр Чайковский и Николай Римский-Корсаков, пели Федор Шаляпин и Энрико Карузо, танцевали Анна Павлова и Айседора Дункан. Фотография начала XX века.

Не хлебом единым Хотя основной статьей дохода для одесситов и была торговля, не забывали

91

90

Above. The Odessa National Academic Theatre of Opera and Ballet was opened in 1810, but the old building burnt down in 1873. The present building was constructed in 1887.

Not by Bread Alone Although the main source of Odessans' income was trade, they did not forget about more spiritual matters. This was also encouraged by the governors.

Governor General Pavel Kotzebue, who was later made a count, devoted all his attention to the improvement of the city. In his time the roadways were paved with granite, oil lamps were replaced with gas in the

It is noteworthy that, like Richelieu, Langéron did not accumulate a fortune while in state service, but he did leave posterity extensive memoirs, a few plays and verses.

Governor Mikhail Semionovich Vorontsov was no less a highborn aristocrat than his predecessors — a count and later an illustrious prince. Thanks to him Odessa became a destination for wealthy aristocrats from Russia, England and Poland. This of course

encouraged the growth of retail trade, the appearance of restaurants and increased theatrical takings. The commercial city gradually evolved into a fashionable resort.

Vorontsov took a great interest in agriculture and did much to further its development in the south-west of the empire. On his initiative the Agricultural Society was founded in Odessa and he himself played an active part in its activities.

«Одесса. Вид мола и берега у дворца Воронцовых». С картины Максима Воробьева. 1832 год.

Odessa. View of the Jetty and Shore by the Vorontsovs' Palace. From a painting by Maxim Vorobyev. 1832.

Первая публичная библиотека, которой генерал-губернатор Михаил Воронцов подарил уникальное собрание своих книг, была открыта в 1829 году. В 1906 году специально для библиотеки было построено здание в стиле классицизма. Фотография начала XX века.

The first public library, to which Governor General Mikhail Vorontsov donated a unique collection of his own books, was opened in 1829. In 1906 a Classicalstyle building was put up specially for the library.

Early 20th-century photograph.

«Город Одесса, -- писала английская путешественница Мери Холдернесс, побывавшая в Одессе в 1816 и 1820 годах, -- процветающий морской порт и место поистине удивительное, если вспомнить, что около двадцати лет тому назад все его население умещалось в нескольких рыбачьих хижинах и что в 1812 году треть населения города была унесена чумой».

“The town of Odessa is a very flourishing seaport,” wrote the English traveller Mary Holderness, who visited in 1816 and 1820, “and a most astonishing place, if it be remembered that about twenty years ago a few fishing huts comprised the whole of its inhabitants, and that in 1812 a third of its population was destroyed by the plague. Окрестности Одессы. Селение Малый Фонтан. Фотография начала XX века. В Одессе было три источника пресной воды — Большой, Средний и Малый Фонтаны. Правее. Рекламный плакат одесского грязелечебного заведения и санатория «Valetudo» Альвины Фрейндлих. 1913 год.

The environs of Odessa.

The settlement of Maly Fontan. Early 20th-century photograph.

Far right. A poster advertising the Valetudo mudtherapy clinic and sanatorium run by Alwin Freundlich in Odessa. 1913.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

Маразли, сын одного из богатейших одесских коммерсантов, грек по происхождению. Список сделанного им на благо родного города поистине впечатляет: конножелезные дороги, Александровский городской парк (ныне парк имени Тараса Шевченко), первая в России бактериологическая станция (где работал профессор Илья Мечников), первая в России химическая лаборатория для исследования продуктов (под руководством профессора химии Александра Вериго). Маразли занимался благоустройством одесских грязелечебниц, создавал училища, народные школы и библиотеки, больницы, клиники, дома престарелых и ночлежные приюты… Весь XIX век Одесса продолжала расти — бурно, стремительно и к началу двадцатого уже стала вторым по грузообороту портом после Петербурга. А к 1910 году третьим городом в империи по числу жителей.

Вихри войн и революций Войны и революционные события стороной Одессу не обошли. Во время Крым-

92

ской войны 1853—1856 годов она подверглась обстрелу англо-французской эскадрой, следовавшей в Крым. В 1870-х годах Одесса стала одним из центров народовольческого движения, члены которого готовили покушение на Александра II. В 1875 году здесь возникла первая в Российской империи рабочая политическая организация «Южнороссийский союз рабочих», а в 1905 году восставший броненосец «Потемкин» бросил якорь на одесском рейде. Борьба за власть развернулась в Одессе после большевистского переворота в 1917 году. Город переходил из одних рук в другие: Совет солдатских депутатов, Украинская центральная рада, большевики, австрийские войска, Антанта, петлюровцы, отряд атамана Никифора Григорьева, Добровольческая армия… В феврале 1920 года эта кровавая чехарда закончилась: над городом взвился красный флаг. Героическая оборона Одессы во время Великой Отечественной войны длилась более семидесяти дней, прежде чем советские войска были эвакуированы на

Григорий Маразли — миллионер, меценат, городской голова Одессы в 1878—1895 годах. Фотография 1870-х годов. Многие проекты он финансировал сам — так, например, на собственные средства он купил здание для Музея изящных искусств (ныне Одесский художественный музей).

Grigory Marazli, millionaire, philanthropist and head of the city of Odessa from 1878 to 1895. 1870s photograph.

He funded many of projects himself, buying a building, for example, for the Fine Arts Museum (now the Odessa Museum of Art).

Одесса. Практическая гавань. Фотография начала XX века. Автором первого проекта Одесского порта был Франц де Волан. В 1844 году, когда город праздновал свой полувековой юбилей, из Одессы было вывезено зерна больше, чем из всех портов Северо-Американских Соединенных Штатов, а по товарообороту Одесса оказалась второй в России и уступала лишь Петербургу. В 1850 году была завершена реконструкция порта, ныне включающего в себя Каботажную, Карантинную, Практическую (она же Арбузная), Угольную (она же Военная), Новую, Нефтяную и другие гавани.

streetlights, a water-supply system and railway were constructed.

He also did a fair bit for education: the University of New Russia was opened as well as the city's first state-funded gymnasium for girls and the Odessa School of Drawing. The Odessa Fine Arts Society was eastablished.

The millionaire Grigory Marazli proved a highly colourful head of the city. He was the son of one of Odessa's richest businessmen, a Greek by birth. The record of what he did for his native city is truly impressive: horse tramways, the Alexandrovsky city park, Russia's first bacteriological station and the country's first chemical laboratory to study foodstuffs.

Marazli made improvements to Odessa's therapeutic mud baths, set up colleges, public schools and libraries, hospitals, clinics, old people's homes and shelters for the homeless.

Throughout the nineteenth century Odessa continued to grow in leaps and bounds, and by its end the port was second only to St Petersburg for goods traffic. By 1910 it was also the empire's third most populous city.

The Maelstroms of War and Revolution Wars and revolutionary upheavals did not pass Odessa by. During the Crimean War of 1853—56, the city was already bombarded by the Anglo-French squadron on its way to the Crimea.

The “Practical” Harbour at Odessa. Early 20th-century photograph.

The first design for the port of Odessa was the work of François de Wollant. In 1844, when the city celebrated its 50th anniversary, more grain was exported through Odessa than from all the ports in the United States, and in total turnover of goods Odessa was second only to St Petersburg in Russia.

In 1850 a reconstruction of the port was completed. It now had Coasting-Trade, Quarantine, Practical (or Water-Melon), Coal (or Naval), New and Petroleum Harbours as well as several more.

country that we lost

Страна, которую мы потеряли / t he

94

легкой промышленности. Учебные заведения и научные центры, средоточие транспортных коммуникаций и учреждений культуры — все это служит вящей славе города, но главным для Одессы остается неистребимый дух свободы и знаменитый на всю Россию одесский юмор.

Слева. Одесса встречает советских солдат, освободивших город от немецко-румынских захватчиков.

10 апреля 1944 года. Ниже. Артиллерийский салют в честь освобождения Одессы.

Right. Odessa greeting the Soviet soldiers who liberated the city from German and Romanian occupiers.

10 April 1944.

Below. The artillery salute to celebrate the liberation of Odessa.

Крымский полуостров. Впрочем, борьба с захватчиками продолжалась и во время оккупации города: несколько партизанских отрядов нашли пристанище в катакомбах — бывших каменоломнях, где добывался камень ракушечник, известняк, который использовался для строительства домов в Одессе. Подземный лабиринт общей протяженностью более двух с половиной тысяч километров служил надежной базой солдатам, производившим диверсии в тылу противника. К концу XX века Одесса стала не только торговым и культурным центром, но и индустриальным: выросли новые машиностроительные и металлообрабатывающие заводы, фабрики химической, пищевой и Монумент «Народные мстители» в селе Нерубайском, где в годы фашистской оккупации базировался партизанский отряд.

The People's Avengers monument in the village of Nerubaiskoye, which was the base of a partisan unit during the occupation.

Сегодня город Одесса, называемый «Жемчужиной у моря», находится на территории независимой Украины.

Today the city of Odessa, the “Pearl by the Sea”, is part of an independent Ukraine.

In the 1870s Odessa became one of the centres of the People's Will movement, whose members sought to assassinate Alexander II. In 1875 the Russian Empire's first workers' political movement appeared here — the South Russian Union of Workers, and in 1905 the mutinous battleship Potemkin anchored in the Odessa roads.

A struggle for power broke out in Odessa following the Bolshevik coup in 1917. The city passed from hand to hand: the Soviet of Soldiers' Deputies, the Ukrainian Central Rada, the Bolsheviks, Austrian forces, the Entente, Petliura's forces, Ataman Nikifor Grigoryev's detachment, the White Volunteer Army… In February 1920 this bloody merry-go-round came to an end with the red flag flying above the city.

The heroic defence of Odessa during the Second World War lasted over seventy days before the Soviet forces were evacuated to the

Crimea. But the fight against the invaders continued even when the city was occupied: several units of partisans found a refuge in the catacombs — former quarries for the shell limestone used to construct buildings in Odessa. This underground labyrinth with a total length of over 2,500 kilometres served as a reliable base for soldiers engaged in sabotage behind enemy lines.

By the late twentieth century Odessa had become not only a commercial and cultural centre, but also an industrial city: new machine-building and metal-working enterprises, chemical works, food and light industry appeared. Educational establishments and research centres, a transport hub and cultural institutions all made the city even more important, but the main thing remained the ineradicable spirit of freedom and Odessan humour famed across Russia.

ВЕЛИКИЕ О ВЕЛИКИХ

ПЛУТАРХ О ГНЕЕ ПОМПЕЕ

«Он был лишен почти всех пороков...»

Первые победы В юности Помпей имел довольно привлекательную внешность, которая располагала в его пользу прежде, чем он успевал заговорить. Приятная наружность соединялась с величием и человеколюбием, и в его цветущей юности уже предчувствовались зрелая сила и царственные повадки. Мягкие, откинутые назад волосы и живые, блестящие глаза придавали ему сходство с изображениями царя Александра (Македонского. — Прим. ред.).

96

С именем Гнея Помпея Магна (Великого) связана целая эпоха в истории Древнего Рима. Приход к власти Суллы, подавление мятежей в римских провинциях, восстание Спартака, борьба с пиратами в Средиземноморье, война с Митридатом VI — Гней Помпей всегда и везде становился победителем. Он восстановил отмененные Суллой демократические порядки, присоединил к империи множество новых земель и не поддался искушению стать диктатором, хотя мог получить неограниченную власть едва ли не по мановению руки. Противостоять Помпею мог лишь один человек в Риме — Гай Юлий Цезарь. В битве при Фарсале встретились два непобедимых полководца, и удача окончательно отвернулась от Помпея Великого. Он был убит в Египте, где надеялся найти убежище. Мы предлагаем вниманию наших читателей фрагменты из сочинения Плутарха «Сравнительные жизнеописания», посвященные Гнею Помпею Магну.

Бюст Гнея Помпея Великого. Древний Рим. Середина I века до н. э.

Двадцати трех лет от роду Помпей, никем не назначенный, по собственному почину облек себя полномочиями полководца; на площади большого города Ауксима он воздвиг судейское возвышение и особым эдиктом повелел двум сторонникам Карбона, весьма влиятельным в городе братьям Вентидиям, покинуть Ауксим. Затем Помпей стал набирать воинов и, как полагается, назначил им центурионов; то же самое он делал, объезжая соседние города. Все сторонники Карбона бежали, прочие же с радостью отдали себя в распоряжение Помпея. Таким образом за короткое время он набрал три полных легиона, запасся продовольствием, вьючными животными, повозками и всем прочим снаряжением и двинулся к Сулле, не спеша и не желая скрываться, но задерживаясь в пути, чтобы тревожить неприятеля, и во всех областях Италии, через которые он проходил, стараясь поднять восстание против Карбона. <…> Города стали переходить на сторону Помпея, считая, что враги от страха уже совершенно рассеялись. Вскоре на него напал консул Сципион. Однако не успели еще оба войска пустить в ход дротики, как воины Сципиона, приветствуя воинов Помпея, перешли на его сторону, Сципиону же пришлось бежать. Наконец, сам Карбон выслал к реке Эзии многочисленные отряды всадников, но и этому нападению Помпей оказал решительное сопротивление: враг был обращен в бегство и загнан во время преследования в неудобную и непроходимую для конницы местность. Неприятельские воины, видя, что нет надежды спастись, вынуждены были сдаться со своим оружием и конями. Сулла ничего не знал еще об этих событиях. При первых известиях и слухах о том, что Помпей должен действовать против стольких неприятельских полководцев, располагавших столь большими силами, Сулла испугался за Помпея и немедленно выступил ему на помощь. Когда Помпей узнал, что Сулла уже недалеко, он приказал командирам вооружить воинов и выстроить их в боевом порядке для смотра, чтобы они произвели на главнокомандующего самое лучшее, блестящее впечатление. Помпей рассчитывал на великие почести со стороны Суллы, но получил даже больше, чем ожидал. Завидев приближение Помпея с войском, состоявшим из сильных и здоровых людей, гордых своими победами, Сулла соскочил с коня. Как только Помпей приветствовал его по обычаю, назвав императором, Сулла, в свою очередь, назвал его этим же именем, причем никто не ожидал, что Сулла присвоит человеку молодому, еще даже не сенатору, тот титул, за который сам он сражался со Сципионами и Мариями. И дальнейшее поведение Суллы вполне соответствовало этим первым проявлениям любезности: так, когда приходил Помпей, Сулла вставал и обнажал голову — почесть, которую он не часто оказывал кому-либо другому, хотя в его окружении было много уважаемых людей.

97

Лукулл был старше по консульству и по летам, но Помпей — выше достоинством, так как имел два триумфа. Впрочем, при первой встрече они обошлись друг с другом как можно более вежливо и любезно, прославляли подвиги друг друга и поздравляли друг друга с победами. Однако при дальнейших переговорах, не придя ни к какому справедливому и умеренному соглашению, они стали упрекать друг друга: Помпей упрекал Лукулла в алчности, а Лукулл его — во властолюбии, и лишь с великим трудом друзьям удалось прекратить ссору. Лукулл распределил часть захваченных в Галатии земель и другие награды по своему усмотрению. Помпей же, расположившись лагерем в некотором отдалении, запретил повиноваться Лукуллу и отнял у последнего всех его воинов, кроме тысячи шестисот, которых из-за строптивого нрава считал для себя бесполезными, а для Лукулла — опасными. Кроме того, открыто издеваясь над подвигами Лукулла, он говорил, что тот сражался с театральными и призрачными царями, ему же предстоит борьба с настоящим войском, научившимся воевать на неудачах, так как Митридат обратился теперь к коннице, мечам и большим щитам. В ответ на это Лукулл говорил, что Помпей явился сюда сражаться с тенью войны, он привык-де, подобно стервятнику, набрасываться на убитых чужою рукой и разрывать в клочья останки войны. Так, Помпей приписал себе победы над Серторием, Лепидом и Спартаком, которые принадлежали, собственно, Крассу, Метеллу и Катулу. Поэтому неудивительно, что человек, который сумел присоединиться к триумфу над беглыми рабами, теперь всячески старается присвоить себе славу армянской и понтийской войны. После этого Лукулл уехал, Помпей же, разделив весь свой флот для охраны моря между Финикией и Боспором, сам выступил против Митридата. Хотя у царя было тридцать тысяч человек пехоты и две тысячи конницы, он все же не решался дать Помпею сраженье. Сначала Митридат расположился лагерем на сильно укрепленной и неприступной горе, но покинул эту позицию из-за недостатка воды. Гору занял затем Помпей. Предположив по виду растительности и по характеру горных ущелий, что на этом месте должны быть источники воды, он приказал прорыть повсюду колодцы, и тотчас в лагере появилась вода в изобилии; Помпей дивился, как это Митридат за все время стоянки здесь об этом не догадался. Затем Помпей окружил вражеский лагерь и стал обносить его валом. Митридат выдерживал осаду в течение сорока пяти дней, а затем, перебив неспособных носить оружие и больных, незаметно бежал с лучшей частью своего войска.

Полководец в Риме В Риме шли о Помпее всевозможные слухи, и еще до его прибытия поднялось сильное смятение, так как опасались, что он поведет тотчас свое войско на Рим и установит твердое единовластие. Красс, взяв с собой детей и деньги, уехал из Рима, оттого ли, что он действительно испугался, или, скорее, желая дать пищу клевете, чтобы усилить зависть к Помпею. Помпей же тотчас по прибытии в Италию собрал на сходку своих воинов. В подходящей к случаю речи он благодарил их за верную службу и приказал разойтись по домам, помня о том, что нужно будет вновь собраться для его триумфа. После того как войско таким образом разошлось и все узнали об этом, случилось нечто совершенно неожиданное. Жители го-

родов видели, как Помпей Магн без оружия, в сопровождении небольшой свиты, возвращается, как будто из обычного путешествия. И вот из любви к нему они толпами устремлялись навстречу и провожали его до Рима, так что он шел во главе большей силы, чем та, которую он только что распустил. Если бы он задумал совершить государственный переворот, для этого ему вовсе не нужно было бы войска. Помпею тогда не было еще, как утверждают писатели, во всем сравнивающие и сближающие его с Александром, тридцати четырех лет; в действительности же возраст его приближался к сорока. Каким счастьем было бы для него как раз тогда окончить свою жизнь, когда ему еще сопутствовала Александрова удача. Вся остальная его жизнь приносила ему либо успехи, навлекавшие на него зависть и ненависть, либо непоправимые несчастья. Действительно, свое влияние в государстве, приобретенное

Макет города Рима эпохи императора Константина, разработанный архитектором Итало Джизмонди при участии археолога Рудольфо Ланчани и скульптора Пьерино Ди Карло. Каждое здание на макете, который сейчас находится в Музее римской цивилизации, выполнено в масштабе 1: 250.

minds about the greats

g reat /

В еликие о великих

благодаря собственным заслугам, он употреблял на пользу других людей, и употреблял недостойным образом; так, способствуя усилению других, он наносил ущерб своему доброму имени и незаметно был сломлен собственной силой и величием. Когда в руки неприятеля попадают ключевые позиции в городе, они умножают вражескую мощь — подобным образом Цезарь, обязанный своим возвышением в государстве влиянию Помпея, совершенно уничтожил того самого человека, благодаря которому одержал верх над остальными…

повели их туда, где было назначено построение, то каждый, словно отлично выученный участник хора, спокойно и быстро занял свое место. <…> В войске Цезаря насчитывалось двадцать две тысячи человек, а у Помпея — немногим больше чем вдвое. Уже с обеих сторон был дан сигнал и раздались трубные звуки, призывающие к битве. Большинство участников думало лишь о себе, и только немногие — благороднейшие из римлян, а также несколько греков, прямого участия в сражении не принимавшие, — с приближением страшного часа битвы стали задумываться о том, как далеко завели римскую державу алчность и честолюбие. Здесь сошлись друг с другом братские войска, родственное оружие, общие знамена, мужество и мощь государства обратились против него же самого, показывая этим, до чего слепа и безумна охваченная страстью человеческая натура! Ведь если бы эти люди захотели спокойно властвовать и наслаждаться плодами своих побед, то большая и лучшая часть суши и моря была бы уже подчинена их доблести. Если бы им было угодно, они могли бы удовлетворить свою страсть к трофеям и триумфам, утоляя жажду славы в войнах против парфян и германцев. Поле их деятельности представляли бы Скифия и Индия, и при этом у них было бы благовидное прикрытие для своей алчности — они бы просвещали и облагораживали варварские народы. Разве могли бы какая-нибудь скифская конница, парфянские стрелки или богатство индийцев устоять перед натиском семидесяти тысяч римлян под предводительством Помпея и Цезаря, чьи имена эти народы услышали гораздо раньше имени римлян — так много диких народов они покорили своим победоносным оружием?! Теперь они сошлись на бой, не щадя своей славы (ради которой принесли в жертву даже отечество): ведь до этого дня каждый из них носил имя непобедимого.

дела со строгим беспристрастием, добился безопасности, порядка и спокойствия в судах, председательствуя там под охраной вооруженной силы. Однако в одном из таких процессов оказался замешанным тесть его Сципион, и тут Помпей пригласил к себе триста шестьдесят судей и просил их помочь тестю. Обвинитель отказался от процесса, увидев, что судьи провожают Сципиона с форума. Поэтому о Помпее снова пошла дурная слава.

Битва в Фарсальской долине Очистив форум от своих противников, Цезарь и Помпей утвердили закон о распределении земель. Соблазненный этим законом, народ сделался сговорчивым и склонным принимать всякое их предложение; теперь он вовсе не вникал ни во что, но молчаливо одобрял их законопроекты. Таким образом были утверждены распоряжения Помпея, из-за которых у него шел спор с Лукуллом, Цезарю же были предоставлены Галлия по эту и по ту стороны Альп и Иллирия, а также четыре полных легиона сроком на пять лет… Выступая как-то в Народном собрании, Помпей заметил, что всякую почетную должность ему давали скорее, чем он того ожидал, и он отказывался от этой должности раньше, чем ожидали другие. О справедливости этого замечания свидетельствует

Что касается Цезаря, то ему и на суше и на море приходилось встречаться с затруднениями: необходимость вынуждала его искать сражения, часто нападая на вражеские укрепления и при каждом удобном случае вызывая неприятеля на бой. В большинстве стычек Цезарь одерживал верх, но однажды едва не потерпел полного поражения и чуть не лишился своего войска. Помпей сражался с замечательным мужеством, пока не обратил в бегство всех врагов, перебив две тысячи воинов Цезаря. Однако он не смог — или побоялся — ворваться в лагерь Цезаря. Поэтому, обращаясь к друзьям, Цезарь сказал: «Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому побеждать». С наступлением дня Цезарь начал было движение на Скотуссу, и его воины уже снимали палатки и высы-

«Сам он был исключительно красив, но не той красотой, которую придает расцвет жизни, но достоинством и твердостью, которые в соединении с величием его фортуны сопровождали Помпея до последнего дня жизни. Исключительно незлобивый, чрезвычайно благочестивый, в меру красноречивый, он страстно жаждал власти, но полученной почетно, а не захваченной силой; на войне испытанный вождь, гражданин в годы мира, умереннейший, кроме тех случаев, когда он опасался равного себе, в дружбе стойкий, легко прощающий оскорбления, очень надежный в примирении, он никогда, или очень редко, не обращал свою власть в произвол. Он был лишен почти всех пороков, если не считать одного, но величайшего: в свободном государстве, правящем народами, где все граждане равны в правах, он не мог вынести, чтобы кто-либо был равен ему по положению», — писал древнеримский историк Веллей Патеркул.

98

то, что он всегда распускал после похода свои войска. Но тогда, полагая, что Цезарь войска не распустит, Помпей старался в противовес ему упрочить собственное положение, обеспечив высшие государственные должности за своими приверженцами. Впрочем, он не вводил никаких новшеств и не желал обнаруживать своего недоверия к Цезарю, — напротив, старался показать, что презирает его и ни во что не ставит. Когда Помпей начал процессы о подкупе и лихоимстве и издал законы, на основании которых были возбуждены судебные преследования, он вел все

лали вперед обоз и рабов. В это время прибыли разведчики с сообщением, что во вражеском лагере переносят с места на место много оружия, что они заметили там движение и шум, какие обычно бывают перед битвой. Затем прибыли другие разведчики и объявили, что передовые части врага уже строятся в боевой порядок. Цезарь сказал, что наступил долгожданный день, что наконец они будут сражаться не с голодом и нуждой, а с людьми, и отдал приказ быстро поднять перед своей палаткой пурпурный хитон, что у римлян служит сигналом к битве. Заметив сигнал, воины с радостными криками оставили свои палатки и кинулись к оружию. И когда начальники

«Помпей в Иерусалимском храме». Иллюстрация Жана Фуке к «Иудейским древностям» Иосифа Флавия. 1470—1475 годы.

«Цезарь и Помпей». Фреска работы Таддео ди Бартоло в палаццо Публико в Сиене. Плутарх писал: «Очистив форум от своих противников, Цезарь и Помпей утвердили закон о распределении земель. Соблазненный этим законом, народ сделался сговорчивым и склонным принимать всякое их предложение; теперь он вовсе не вникал ни во что, но молчаливо одобрял их законопроекты. Таким образом были утверждены распоряжения Помпея, из-за которых у него шел спор с Лукуллом, Цезарю же были предоставлены Галлия по эту и по ту стороны Альп и Иллирия, а также четыре полных легиона сроком на пять лет…»

99

Римский воин. Рисунок Франческо Сальвиати.

XVI век.

На правом крыле Помпей не скоро начал атаку, но все оглядывался на другое крыло и медлил, ожидая, к чему приведут действия конницы. Конница уже развернула свои отряды, чтобы окружить Цезаря и опрокинуть на пехоту его немногочисленных всадников, выставленных впереди. Однако по сигналу Цезаря его конница отступила, а выстроенные позади воины числом три тысячи человек, дабы избежать охвата, внезапно выступили вперед и пошли на врага, а затем, как им было приказано, подняли копья вверх, целясь врагам прямо в лицо. Всадники Помпея, и вообще-то неопытные в военном деле, не ожидали такого маневра и не были к нему подготовлены, а потому не вынесли ударов в глаза и лицо:

они отворачивались, закрывали себе глаза руками и, наконец, бесславно обратились в бегство. Не обращая внимания на бегущих, воины Цезаря двинулись против вражеской пехоты; пехота Помпея была теперь лишена прикрытия конницы, и ее легко можно было обойти с фланга и окружить. Когда эти воины нанесли удар во фланг, а десятый легион одновременно ринулся вперед, неприятели, не выдержав натиска, бросились врассыпную, так как видели, что как раз там, где они думали окружить врагов, им самим грозит окружение. Когда они обратились в бегство, Помпей, увидев облако пыли, догадался о поражении своей конницы. Трудно сказать, о чем он думал в тот миг, но он совершенно уподобился безумцу, потерявшему способность действовать целесообразно. <…> В таком состоянии Помпей пришел в свою палатку и безмолвно сидел там до тех пор, пока вместе с беглецами в лагерь не ворвалось множество преследователей. Тогда он произнес только: «Неужели уже дошло до лагеря?» Затем, ничего больше не прибавив, поднялся, надел подходящую к обстоятельствам одежду и вышел из лагеря. Остальные легионы Помпея также бежали, и победители устроили в лагере страшную резню обозных и карауливших палатки слуг. <…> Удалившись немного от лагеря, Помпей пустил коня во весь опор и — так как погони не было — в сопровождении немногих друзей беспрепятственно продолжал путь, предаваясь размышлениям, каких и следовало ожидать от человека, который в течение тридцати четырех лет привык покорять всех неприятелей. Только теперь, на старости лет, в первый раз узнав, что такое поражение и бегство, Помпей вспоминал битвы и войны, в которых выросла его слава, потерянная ныне за один час, и думал о том, что еще недавно он стоял во главе столь великих сил, пеших и конных, и множества кораблей, а теперь бежит, жалкий и униженный, вынужденный скрываться от преследования врагов. Перевод Г. А. Стратановского

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

Слева. Ночью Очардроуд — яркий, играющий огнями променад, где на каждом шагу бары, рестораны и дискотеки. Эстетам рекомендуется попробовать коктейль «Сингапур Слинг» в Long Bar отеля Raffles, где бывали такие знаменитости, как Редьярд Киплинг, Чарли Чаплин, Сомерсет Моэм… Есть и более демократические, но весьма популярные у молодежи Acid Bar, Alley Bar, Rouge…

Сингапур един в трех своих ипостасях — остров, город и государство. А как только его не называют! «Новая Азия», «Азиатская Singapore is a whole trinity in itself — an island, a city and a state. And it has a whole string of nicknames: the New Asia, the Asian Switzerland, Paris in Asia, the New York of Asia…

And Russians know it too as

Швейцария», «Париж в Азии», «Азиатский Нью-Йорк»…

Left. By night Orchard Road is a bright promenade of lights with bars, restaurants and discos at every step. Aesthetes are recommended to try a Singapore Sling cocktail in the Long Bar of the Raffles Hotel, which was visited by such celebrities as Rudyard Kipling, Charlie Chapin and Somerset Maugham.

И разумеется, какой русский не знает слов из песни Александра Вертинского: «В бананово-лимонном Сингапуре…»

“banana-lemon Singapore” from

Легендарный Сингапур возник на перекрестке морских торговых путей в глубокой древности. По крайней мере, во II веке н. э. древнегреческий астроном и географ Клавдий Птолемей уже указывал на существование торгового порта в этом районе. Одна из малайских легенд гласит, что принц древнего королевства Шривиджая, оказавшийся на острове, увидел здесь необычное животное. Принцу сказали, что перед ним лев. Тогда принц решил, что это знак свыше, и решил основать здесь город. Именно так и переводится с санскрита слово «Сингапур» — Город Льва. Однако зоологи подвергают сомнению правдивость этой истории: когда-то на острове водились тигры, но о львах им ничего неизвестно. Уже в XIV веке Сингапур стал основным морским и торговым центром Малаккского пролива, а в 1819 году представитель британской Ост-Индской компании сэр Томас Стамфорд Рафлс выбрал остров для строительства нового английского порта, опередив голландцев, которые тоже претендовали на колонизацию этих земель. Ост-Индская компания «купила» этот остров у Гуссейн-шаха, султана малайского государства Джохор. Город стал центром беспош-

Справа вверху. В сорокаэтажном здании пятизвездочного Meritus Mandarin Hotel более тысячи номеров, а также рестораны и бары на любой вкус, конференц- и фитнес-залы.

the well-known song by Alexander Vertinsky.

Ниже. У входа в Meritus Mandarin Hotel.

Наталья ПОПОВА / by Natalia POPOVA

101

100

по Садовой, по торговой...

an Orchard with a fine crop of shops

Top right. The 40-storey five-star Meritus Mandarin Hotel has over a thousand rooms as well as restaurants and bars to suit any taste, conference halls and fitness rooms.

This legendary place sprang up in distant antiquity on the crossroads of maritime trade routes. As far back as the second century AD the Greek astronomer and geographer Ptolemy recorded the existence of a trading port in this area. A Malay legend states that a prince of the ancient kingdom of Srivijaya who found himself on the island saw an unusual animal here. The prince was told that it was a lion. He decided that was a sign from heaven and resolved to found a city here. The name Singapore means “City of the Lion” in Sanskrit. Zoologists, however, cast doubt on the accuracy of the tale: there were tigers on the island at one time, but nothing is known about lions.

As early as the fourteenth century Singapore had become the main maritime and commercial centre in the Strait of Malacca, and in 1819 Sir Thomas Stamford Raffles, the representative of the British East India Company, chose the island for the construction of a new British port, forestalling the Dutch, who also had plans to colonize these territories. The city became a centre for free trade in South-East Asia and that determined its subsequent history.

Singapore remained a British colony until 1963.

Trade became the source of its prosperity, indeed its very reason for existing. That is why the city's main thoroughfare, Orchard Road, is known around the world as a street of shops.

Orchard, Cemetery, Laundry…

Orchard Road got its name in the 1840s. At that time there were on both sides of the road fruit or-

линной торговли в Юго-Восточной Азии, и это определило его дальнейшую судьбу. Торговля стала основой процветания и смыслом существования Сингапура, остававшегося британской колонией до 1963 года. Именно поэтому и главная городская магистраль Очард-роуд известна в мире как улица магазинов.

Садовая, Кладбищенская, Прачечная… «Садовая дорога» («очард» в переводе с английского — сад) получила свое название в 1840-х годах. Тогда по обеим ее сторонам располагались сады, где выращивали фрукты,

chards and gardens where they grew nutmeg and black pepper. In the late 1840s the first buildings were put up along the road… and the first cemeteries laid out. The first to bury their dead here were the Chinese (today the site of the Chinese cemetery is occupied by the five-star Meritus Mandarin Hotel and the Ngee Ann City commercial centre). Then their example was followed by immi-

Две башни торгового центра Ngee Ann City по замыслу архитектора символизируют китайских богов — хранителей дверей, приносящих в дом силу, изобилие и единство.

The towers of Ngee Ann City.

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

мускатный орех и черный перец. В конце 1840-х годов на этой улице стали появляться первые здания и… первые кладбища. Сначала хоронить здесь своих умерших стали китайцы (ныне на месте Китайского кладбища находятся пятизвездочный Meritus Mandarin Hotel и торгово-коммерческий центр Ngee Ann City). Потом их примеру последовали выходцы с острова Суматры, а их могилы уступили место девятиэтажному трехзвездочному Grand Central Hotel. Дольше других на Очард-роуд просуществовало Еврейское кладбище, но и оно в 1984 году было снесено ради строительства станции местного метро — MRT (Mass Rapid Transit). Станция, построенная на «костях», называется Dhoby Ghaut, что в переводе с хинди означает «место для стирки». Когда стиральных порошков еще не было, индийцы для стирки пользовались камнями: на большом раскладывалось белье, небольшим «отбивалась» грязь. «Прачечная» (пожалуй, по-русски лучше не скажешь!) является крупнейшей в Сингапуре станцией метро, к тому же оборудованной движущимися дорожками. Это самая «глубокая» станция в Сингапуре: здесь пять подземных этажей, общей высотой 28 метров. Предусмотрительные сингапурцы (в их памяти, возможно, сохранились сцены японской оккупации острова во время Второй мировой войны) устроили при станции бомбоубежище. Над станцией возвышается здание The Atrium @ Orchard — шесть этажей одна секция и десять другая. Здесь располагаются офисы крупных финансовых и медиа-корпораций, а на первом этаже — престижные рестораны.

102

Лабиринты торговых галерей

Еда — второй, после шоппинга, культ в Сингапуре. Порой вместо привычного «Как дела?» сингапурцы спрашивают: «Ели ли вы сегодня?» Самые знаменитые блюда местной кухни — лакса и чили-краб. Первое — густой суп из кокосового молока с морепродуктами и рисовой лапшой. Второе — крабовое мясо под острым соусом.

Food is the second cult after shopping in Singapore. Sometimes instead of “How are you?” Singaporeans will ask “Have you eaten today?”

The most famous dishes in the local cuisine are laksa and chili crab.

The first is a thick coconut-milk soup with seafood and rice noodles; the second is crab meat in a spicy sauce. grants from the island of Sumatra; their graves gave way to the nine-storey three-star Grand Central Hotel. The European cemetery held out longest on Orchard Road, but in 1984 it too was removed to allow the construction of a station for the city's Mass Rapid Transit. The station constructed “on bones” is called Dhoby Ghaut which means “a place for laundry” in Hindi. Before washing powder came along, the Indians used to use stones to do their laundry: they would lay the clothes out on large stones and “beat out” the dirt with small ones.

Dhoby Ghaut is one of the largest public transport stations in Singapore, and is even equipped with moving walkways. It is the deepest station in the city with five underground levels, giving a total height or depth of 28 metres. The prudent Singa-

Выше. Здание The Atrium @ Orchard по современным сингапурским меркам невелико, однако здесь умещаются офисы и рестораны, фитнессалоны, банки и даже медицинские учреждения.

сосредоточена в многоэтажных торговых галереях — пассажах, как их принято называть в России. Очард-роуд — один из мировых рекордсменов по числу торговых центров: их больше двадцати! Чтобы обойти их все, любителю шоппинга не хватит и недели.

A Maze of Shopping Malls In the 1860s a large number of private houses and bungalows appeared on Orchard Road, mainly on the hills with a view into the valley where the actual road ran. In the 1890s the King of Siam acquired a property known as Hurricane House here.

Now the site is occupied by the Thai embassy. In the early twentieth century the British press described Orchard Road as having “the appearance of a well-shaded avenue to English mansion[s]" and comparable in its "quiet but effective beauty to Devonshire lanes". But as time went on the country mansions of the British began to surrender under the onslaught of markets and shops.

Слева. Торговый центр ION Orchard открылся совсем недавно — 21 июля 2009 года. Он находится у станции метро Orchard и является одним из крупнейших торговых центров в Сингапуре. Здесь есть большая картинная галерея ION Art, а на 55-м этаже находится ION Sky — площадка для панорамного обзора города.

Left. The ION Orchard mall opened very recently, on 21 July 2009. It is located by the Orchard MRT station and is one of the biggest shopping centres in Singapore. It includes the large art gallery ION Art and, on the 55th floor, the ION Sky platform with a panoramic view of the city.

Справа. Модель, рекламирующая товары в витрине торгового центра Paragon. with a panoramic view of the city.

Right. A model advertising goods in a window of the Paragon shopping centre.

The oldest department store in Singapore is considered to be John Little. That trade name first appeared in 1845 and now it belongs to a whole chain of shops (six across the city, several on Orchard Road). No less popular is Robinsons department store, founded in 1858. One of the Robinsons stores is also on Orchard Road, in one of the multistorey shopping centres.

Among the pioneers of the retail trade in Singapore was the Chinese immigrant Tang Choon Keng, who founded Tangs department store in the 1930s. Admittedly, the company's outlet on poreans (perhaps recalling the Japanese occupation of the island during the Second World War) included a bomb-shelter in the project.

With time colourful low-rise Singapore had to make room for skyscrapers.

A 1960s photograph of Chinatown.

The escalators at Dhoby Ghaut have something of the work of M.C. Escher about them.

103

Above. The building called The Atrium @ Orchard is not large by modern Singaporean standards, but its accommodates offices and restaurants, fitness salons, banks and even medical establishments.

Со временем колоритному «малоэтажному» Сингапуру пришлось потесниться и уступить место небоскребам. Чайнатаун. Фотография 1960-х годов.

Эскалаторы на станции Dhoby Ghaut чем-то напоминают творения Маурица Эшера.

В 1860-х годах на Очард-роуд появляется множество частных домов и бунгало — в основном на холмах с видом на долину, через которую проходила «Садовая дорога». В 1890-х король Сиама приобрел здесь имение под названием Харрикэйн-хаус («Дом ураганов»), сейчас на этом месте находится здание тайского посольства. В начале XX века Очард-роуд английская пресса описывала как «тихую и спокойную улицу, ведущую к английским особнякам и своей красотой напоминающую аллеи Девоншира». Однако время шло, и загородные дома англичан стали сдавать свои позиции под натиском рынков и магазинов. Старейшим универмагом в Сингапуре считается John Little. Впервые эта вывеска появилась в 1845 году, а сейчас это целая сеть магазинов (в городе их шесть, и часть из них находится на Очард-роуд). Не менее популярен и универмаг Robinsons, основанный в 1858 году. Один из универмагов Robinsons также располагается на Очард-роуд, в многоэтажном торговом центре. Легендарным в Сингапуре стало имя выходца из Китая Тан Чун Кена, основавшего в 1930-х годах магазин TANGS. Правда, на Очард-роуд здание TANGS появилось позднее — в конце 1950-х. Тан Чун Кен, рожденный в семье пресвитерианского пастора, приехал в Сингапур в 1923 году и стал торговать китайскими кружевами и вышивками, обходя дома сингапурцев. Почти десять лет ему понадобилось, чтобы скопить сумму для открытия собственного магазина. Дела пошли в гору, и вскоре TANGS стал одним из самых популярных универмагов города. Ныне в Сингапуре, стремительно растущем вверх, бóльшая часть магазинов и сетевых универмагов

Универмаг TANGS: слева — здание, располагавшееся на Очардроуд в 1960-х годах; ниже — вход в современное здание.

TANGS department store: left the building that stood on Orchard Road in the 1960s; below the entrance to the present building.

Улица, улица... / t hrough streets broad and narrow

104

Справа. В Музее искусств Сингапура — тринадцать галерей, где представлены все направления в искусстве Юго-Восточной Азии. Музей находится в здании бывшей католической школы.

Зеленые островки в море небоскребов Однако на «Садовой дороге» остались и сады. Один из них окружает Истану — официальную резиденцию президента Сингапура. Истана на малайском языке означает «дворец». Эта территория — настоящий зеленый оазис среди высотных зданий на Очард. Когда-то здесь были плантации, где выращивали мускатный орех, а в 1867 году землю получило Британское колониальное правительство. Здание дворца, построенное в колониальном стиле, стало домом английских губернаторов вплоть до 1959 года, а затем его «унаследовало» правительство Сингапура. В 1942 году здание ощутимо пострадало во время налетов японской авиации, но бы-

Right. The thirteen galleries in the Singapore Museum of Arts present all the tendencies in South-East Asian art.

The museum building was previously a Catholic school.

ло восстановлено. В дни некоторых национальных праздников Истана открыта для посетителей, а в первое воскресенье каждого месяца на Очард-роуд проводится торжественная смена караула дворца. Церемония проходит под музыку военного оркестра. Ботанический сад расположен в северной части Очард-роуд. Он открыт для посетителей с пяти утра и до полуночи, а входная плата с посетителей не взимается (за исключением той его части, которая называется Национальный сад орхидей). Надо сказать, что первый ботанический сад в Сингапуре основал все тот же неутомимый представитель Ост-Индской компании сэр Томас Стамфорд Рафлс в 1822 году, а нынешний сад существует с 1859 года. Он разделен на несколько отдельных частей, среди которых есть территория тропического леса, Сад эволюции (иллюстрирующий путь развития флоры на Земле), Сад имбиря (включающий ресторан), а также специальный сад с аттракционами для детей.

Ниже. Парк, где находится резиденция президента Сингапура. Она открыта для посетителей лишь в дни национальных праздников. Выше и слева. Национальный музей Сингапура знакомит туристов с историей острова и населяющих его народов. Здесь представлено двадцать диорам, иллюстрирующих самые значительные события, начиная с высадки Томаса Рафлса на остров.

Below. The Istana Park is situated directly opposite the Istana, Singapore's presidential palace, which is open to visitors only on national holidays.

Остров единения В отличие от главных улиц европейских столиц, Очард-роуд не может похвастаться обилием музеев. Однако к югу от нее — там, где она переходит в Брас-Баса-роуд (рядом со станцией метро Dhoby Ghaut), — находятся три основных музея Сингапура. Музей «Форт Каннинг» расположен на холме, где построил свою первую резиденцию первый британский губернатор острова сэр Рафлс, а позже здесь были возведены военные укрепления. Во время Второй мировой войны в форту Каннинг размещался штаб войск, оборонявших остров от японских захватчиков. Музей оборудован по последнему слову техники: аниматронные фигуры воспроизводят для посетителей события тех дней. От форта до Национального музея Сингапура два шага. Это старейший музей Сингапура, основанный в 1849 году (сначала его назвали в честь сэра Рафлса). Здесь хранились зоологические и этнографические коллекции из стран Юго-Восточной Азии, а также имелась библиотека. Сейчас его экспозиции посвящены истории острова начиная с XIV века. Логичным завершением прогулки по Очардроуд будет посещение Музея искусств Сингапура неподалеку на Брас-Баса-роуд. Музей срав-

Слева внизу. Памятник сэру Томасу Стамфорду Рафлсу в Сингапуре на Лодочной набережной — месте первой высадки основателя города.

Above and left. The National Museum of Singapore acquaints tourists with the history of the island and the peoples that inhabit it.

It features 20 dioramas illustrating the most important events, beginning with Raffles landing on the island.

Bottom left. The monument to the city's founder at the Raffles' Landing Site, where he is believed to have come ashore.

105

Orchard Road appeared later — in the 1950s.

Today Singapore is growing rapidly upwards and most shops and department store branches are located is shopping centres or malls. Orchard Road is one of the world leaders for the number of such complexes — more than twenty! A week would not be enough for a dedicated shopper to go around them all.

Шоппинг в Сингапуре — это национальный спорт. Впрочем, на Очард-роуд с 2007 года проводится еще одно любительское спортивное состязание — the Anlene Orchard Mile. Женщины любого возраста и комплекции состязаются в беге (или ходьбе) на дистанцию в 1 милю.

Shopping is the national sport in Singapore. But since 2007 Orchard Road has been the venue for another amateur sports event — he Anlene Orchard Mile. Women of any age and build compete in running (or walking) a distance of one mile.

Islands of Greenery in a Sea of Skyscrapers There are, however, still gardens on Orchard Road.

One of them surrounds the Istana, the official residence of the President of Singapore. Istana means simply “palace” in Malay. Its grounds are a real green oasis among the high-rise buildings of Orchard Road. At one time there were nutmeg

Справа. В 1859 году на этом холме было заложено оборонительное сооружение — форт Каннинг. Сейчас здесь разбит парк, где проводятся фестивали, выставки, спектакли и другие мероприятия. Здесь также находится Сад пряностей. Слева. Эскалатор, ведущий на холм Форт Каннинг.

нительно молод: его открытие состоялось в 1996 году, однако число экспонатов впечатляет — около восьми тысяч! В этих залах представлены творения всех народов, населяющих юг Азиатского континента. Это символично: ведь Сингапур, называемый иногда «Ворота Азии», — это место, которое их соединяет.

Right. In 1859 a defensive structure — Fort Canning — was begun on this hill.

Today a park has been laid out that is the setting for festivals, exhibitions, shows and other events. It also contains the Spice Garden.

Left. The escalator leading to Fort Canning hill.

plantations here; then in 1867 the land was acquired by the British colonial administration.

The palace, constructed in the colonial style, became the home of the British governor right up to 1959, and then it was inherited by the government of Singapore.

The Botanical Garden is located on the northern part of Orchard Road. It is open to the public from five in the morning until midnight and there is no entry charge (except for the section known as the National Orchid Garden).

It is worthy of note that the first botanical garden in Singapore was founded by that same Sir Thomas Stamford Raffles back in 1822, and the present garden has been in existence since 1859.

It is divided into several sections that include a Rain Forest, the Evolution Garden (illustrating how plants developed on Earth), the Ginger Garden (including a restaurant) and a special garden with amusements for children.

The Island of Unity In contrast to the main streets of European capitals, Orchard Road is anything but an open-air museum. But to the south — where it turns into Bras Basah Road (next to the Dhoby Ghaut MRT station) — are Singapore's three main museums.

The Fort Canning museum is situated on the hill where Raffles, the original British governor, built

his first residence. Later military fortifications were constructed around it. During the Second World War, Fort Canning was the headquarters of the forces defending the island from Japanese invasion.

It is just a couple of steps from the fort to the National Museum of Singapore. This is the country's oldest museum, founded in 1849 (and originally named in honour of Stamford Raffles).

The logical conclusion of a stroll along Orchard Road would be a visit to the Singapore Art Museum, nearby on Bras Basah Road. This museum is relatively new, inaugurated in 1996, but it has an impressive number of exhibits — around 8,000!

Its halls present the creative work of all the peoples who inhabit the south of the Asian continent. This is symbolic: Singapore, sometimes known as “the Gateway to Asia” is the place that brings them all together.

Экстремум / e xtremument

Добрая половина всех антарктических экспедиций начинается в аргентинской Ушуайе — самом южном городе планеты. В день отправки экспедиции в близость Белого континента почти не верится: в декабре на «краю света», или, если хотите, у «ворот в Антарктику», стоит идеальный летний день. Кажется, в такую погоду вполне уместно было бы отправиться на пляж, но вместо этого мы проходим инструктаж на случай эвакуации. Отработка нежелательных сценариев вызывает у большинства пассажиров усмешку, но уже через несколько часов шутники замолкают: корабль выходит в пролив Дрейка, где бушуют самые сильные шторма на планете. Здесь Атлантический и Тихий океаны, как два самца-вожака, меряются силами, поэтому и пятнадцатиметровые волны, и ветер двадцать метров в секунду — обычное дело. Все цвета, которыми играла летняя Ушуайя, разом исчезли, уступив место свинцово-серой гамме. Поднявшись на капитанский мостик, видишь, как огромной пенящейся волной заливает палубу. Впервые оказавшись в проливе Дрейка, думаешь: апокалипсис, не иначе. «Это еще что! Разве же это качка? Это — комфортное плавание. В прошлом рейсе пассажиры летали вместе со стульями и тарелками», — говорит начальник экспедиции Грэхэм и как бы между делом проверяет, привинчена ли ресторанная мебель к полу. Многие на этом корабле —

Антарктида: закалка

Лариса ПЕЛЛЕ / by Larisa PELLE Фотографии Апаара ТУЛИ, Ларисы ПЕЛЛЕ / Photographs by Apaar Tuli, Larisa PELLE

гом

«Те из вас, кто сейчас лежит в каютах с приступом морской болезни, могут представить себе первых исследователей Антарктики, которые проходили эти воды в семиметровой открытой шлюпке», — раздается голос из громкоговорителя. Наш корабль — сто семнадцать метров от носа до кормы, но ледяные волны поднимают его на гребень и тут же кидают вниз, как игрушку. Первые исследователи Антарктики сражались здесь со стихией не на жизнь, а на смерть, спустя сто лет путешественники вальяжно заказывают вино у филиппинских официантов...

106

Antarctica: cold conditioning

“Those of you now fighting seasickness in your cabins can imagine the first Antarctic explorers who crossed these waters in an open boat just seven metres long,” says the voice from the loudspeaker.

Our ship is 170 metres from bow to stern, but the icy waves pick it up and straightaway toss it down like a child's toy. The first Antarctic explorers waged a life-and-death struggle with the elements here. A hundred years later travellers nonchalantly order wine from the Filipino waiters.

A good half of all Antarctic expeditions begin in Ushuaia, Argentinia, the most southerly city on the globe. On the day the expedition set off, it was hard to believe that the White Continent was so close — in December “the edge of the world” or, if you prefer, “the gateway to Antarctica” was basking in ideal summer conditions. It was the sort of weather that prompted thoughts of heading for the beach, but instead of that we had lifeboat drill. The run-through of potential hazardous occurrences had most of the passengers grinning ironically, but within a few hours the jokers would fall silent — the ship entered the Drake Strait, where the strongest storms on the planet rage.

There the Atlantic and Pacific lock horns like two stags in a trial of strength, so 15-metrehigh waves and winds over 70 kilometres an hour are common. All the riot of colour that summertime Ushuaia presented disappeared in an instant, giving way to shades of leaden grey. If you go up to the bridge you can see huge foamy waves breaking over the deck. The first time you find yourself in the Drake Strait, you think it's nothing short of the Apocalypse.

“What? You think this is rolling and pitching? This is comfortable sailing. On the last

Экстремум / e xtremument

завсегдатаи полярных регионов. Кто-то организует дайвинг-экспедиции в Антарктиде, кто-то проводит исследования животных, и каждый готов поделиться захватывающими дух историями. Новозеландец Грэхэм, веселящий пассажиров во время двухдневной болтанки, — первый человек в истории, обошедший неприступный остров Южная Георгия на каяке. Профессиональный искатель приключений, он считает пролив Дрейка скромной платой

за то, чтобы увидеть Антарктику воочию. «В последние годы не раз возникали предложения построить в Антарктике аэропорт, чтобы пассажирам не приходилось переносить сложный переход из Южной Америки, — размышляет он. — Но разве это будет настоящее приключение?» К вечеру второго дня горизонт скрывается под завесой тумана, из которой потом начинают проступать очертания айсбергов. В воде видны первые пингвины — пред-

Ледники похожи на гигантский слоеный десерт. Подходить близко не рекомендуется: от них то и дело откалываются и сползают в море гигантские куски, которые становятся айсбергами.

Glaciers are like gigantic layer cakes. It is not advisable to get too close: every now and again huge lumps separate off and slip into the sea to become icebergs.

Снежная буря здесь может подняться за считанные секунды, но пингвинам она нипочем.

108 После грозного пролива Дрейка прибрежные воды Антарктики поражают своим спокойствием.

After the turbulent Drake Strait, the coastal waters of Antarctica are astonishingly calm.

run the passengers were flying around along with the chairs and plates,” says Graham, the head of the expedition, and he checks, in passing as it were, whether the restaurant furniture is still bolted to the floor. Many people on the ship are frequent visitors to the polar regions. Some organize diving trips in the Antarctic, others study the wildlife, and each

of them has some breathtaking tales to tell.

Graham, the New Zealander who kept the passengers amused during two days of buffeting, was the first person in history to circumnavigate the forbidding island of South Georgia in a kayak.

Towards the evening of the second day, the horizon becomes hidden by a cloak of mist, from which the silhouettes of icebergs then begin to emerge. The first penguins are visible in the water, heralding land ahead. At times they lounge clumsily on the surface or leap out of the water like dolphins. Through the clear water you can see how, as they dive after prey, the birds turn into lightning-fast torpedoes hurtling into the depths.

On the third day, when we reach the first islands, it gets hard to contain our impatience. Everyone is in a hurry to get ashore, from where the clamour of a penguin colony carries — as well as the unromantic smell of guano. Penguins eat mainly krill — small crustaceans — that turn their excreta a pinkish colour. From the ship we can make out pink penguin paths and even great highways along which they go about their avian business singly or in little chains.

109

Snowstorms can spring up in a matter of seconds, but the penguins take them in their stride.

вестники суши. Временами они неуклюже болтаются на поверхности или выпрыгивают из воды, как дельфины. В прозрачной воде видно, как, ныряя за добычей, эти птицы превращаются в молниеносные торпеды, уносящиеся в глубину. На третий день, когда мы достигаем первых островов, с трудом удается сдерживать нетерпение. Все спешат на берег, откуда доносится галдеж пингвиньей колонии и… вовсе лишенный романтики запах гуано. Пингвины едят преимущественно

Пингвин Генту целыми днями занимается добычей строительных материалов: собирает камешки для гнезда. Через секунду их у него украдет сосед...

Gentoo penguins spent the whole day gathering building material — stones for their nests. Within seconds they are pilfered by their neighbours.

криль — ракообразных, от которых их естественные отходы окрашиваются в розовый цвет. С корабля видны розовые пингвиньи тропы и даже целые шоссе, по которым где цепочкой, а где вразнобой они идут куда-то по своим птичьим делам... Завороженные увиденным, пассажиры садятся в резиновые лодки и уже через пару минут, как пингвины, цепочкой карабкаются вверх по склону. На суше птицы едва ли проворнее людей — так же падают и проваливаются в снег. Нам всем строгонастрого приказано тщательно закапывать свои глубокие следы: провалившись в такую полуметровую яму, взрослый пингвин еще может выбраться, но для птенцов это значит верную смерть. Птицы быстро соображают, что вверх идти гораздо удобнее по уже протоптанной тропинке, и самые смелые из них встают в нашу цепочку. Со спуском у пингвинов проще — они ложатся на толстый лоснящийся живот и, сигая с горки, уже через секунду отряхиваются внизу. Если речь заходит о пингвинах, большинство представляет себе крупных красавцев — императорского и королевского, но оказалось, за ними нужно ехать на Южную Георгию или же снаряжать самую настоящую экспедицию вглубь материка. На Антарктическом полуострове, куда ходит большинство круизов, живет три вида: полуметровые Генту, пингвины Адели и Антарктические пингвины. Увидев первую

Fascinated by these sights, the passengers board inflatable boats and a few minutes later they are struggling up the slope in single file like the penguins. On land the birds are hardly more nimble than humans — they also fall over and sink into the snow. We are all given strict instructions to carefully fill in our deep footprints — if an adult penguin drops into such a half-metre pitfall it can still get out, but for the youngsters it means certain death.

The birds quickly realise that it is far easier to climb up a ready-made path and the boldest of them join our chain. Going down is easier for penguins — they lie on their fat glossy bellies, push off from a hill, and a second later they are shaking themselves off at the bottom.

To say a little more about penguins, the majority are big handsome birds — Emperors or Kings — but it turns out that to see them you need to go to South Georgia or fit out a proper expedition into the interior of the continent. The Antarctic Peninsula, which is the destination for most cruises, is inhabited by three species: the half-metre Gentoo, Adélie penguins and Antarctic penguins. When you see your first colony of Gentoos, you immediately forget about their small size and can

barely keep from laughing. The female Gentoos sit businesslike on the egg, while the males go from nest to nest… stealing stones.

After pinching a stone from under someone else's brooding mate, the male carries it to his own nest, from where it is promptly lifted by another bird. With occasional breaks to go hunting, the males spend all their time at this endless game of “beggar-my-neighbour”. It is a rare bird that goes to the shore for stones and not to the nearest nest.

You are not allowed to approach the birds closer than five metres, but no-one has told the penguins that: if you come up to a colony and stand motionless, then after a while they lose their fear of you and curiosity brings them almost right up to you. But with other local inhabitants you have to be careful.

There are already comical pups on the seals' breeding ground, but if you approach a youngster, you immediately find yourself the target of a vicious attach by its mother and will be very lucky to come away unscathed.

Skirting around the seal rookery, I inadvertently intruded on the territory of nesting terns — they are almost invisible among the rocks, but when a human appears they go

Экстремум / e xtremument

колонию Генту, мгновенно забываешь об их небольшом размере и едва сдерживаешь смех. Самки Генту деловито сидят на гнездах, в то время как самцы ходят от гнезда к гнезду и... воруют камешки. Утащив камешек из гнезда чьей-то беременной подруги, самец несет его к своей, откуда его тут же утаскивает кто-то другой. Изредка прерываясь на охоту, самцы проводят все свое время за этой «игрой в камешки». Редкий пингвин отправляется за камнями на берег, а не к соседу. К птицам не разрешается подходить ближе чем на пять метров, но самим пингвинам об этом никто не сообщил: стоит только остановиться рядом с колонией и застыть неподвижно, как они через какоето время перестают тебя остерегаться и, любопытствуя, сами подходят чуть ли не вплотную. Впрочем, с другими местными жителями приходится соблюдать осторожность. На лежбище котиков уже родились смешные бельки, но подойди к детенышу — тут же встретишь суровую атаку

мамаши и уйти невредимым вряд ли удастся... Обходя лежбище, я незаметно для себя вступаю на территорию гнездящихся крачек — их почти не видно в камнях, но при появлении человека они устраивают настоящую истерику. Прикрыв голову руками, еле успеваю унести ноги с «места преступления». Возвращаясь на корабль, все старательно моют обувь: хоть здешний мир и кажется суровым, жизнь в нем очень хрупкая. Если некоторые бактерии перенести из одной колонии в другую, животные подвергнутся серьезной опасности. Может, дело в белой антарктической ночи или в постоянном возбуждении от ежедневных открытий, но очень скоро перестаешь считать дни и с нетерпением

Часть вылазок — это мини-круизы на резиновых лодках «Зодиак». На берег туристы не высаживаются, а наблюдают за тем, что происходит в воде, например за охотой касаток или морских леопардов.

Some of the excursions are mini-cruises on Zodiac inflatable boats. Tourists do not go on shore, but watch what is happening in the water — killer whales or leopard seals hunting, for example.

111

110 У котиков и их детенышей очень умилительный вид, но от них лучше держаться на расстоянии.

Seals and especially their cubs look very appealing, but it is better to keep your distance.

into a hysterical frenzy. Shielding my head with my arms, I barely managed to escape from the “scene of the crime”.

Back on the ship, everyone washed their boots thoroughly: although the environment seems very tough, life here is actually extremely fragile. If certain bacteria are carried from one colony to another it can put the animals in serious danger.

Sometimes the weather changes so unexpectedly that you barely manage to pull on gloves and wrap a scarf around you in time.

Just a few moments ago the sun was shining, but now a snowstorm is raging so hard you can barely make out your neighbour two steps away. When a sudden snowfall interrupted our progress along the shore, we immediately found a new amusement: climbing one of the hills, we rolled down one after another, flattening a smooth, slippery slope.

Our cruise was drawing to an end: we headed for horseshoe-shaped Deception Island

ждешь, когда объявят очередную высадку на берег. Когда «главные достопримечательности» находятся в воде — будь то айсберги, киты или охотящиеся морские леопарды, — высадки сменяются мини-круизами на надувных лодках. Вот внезапно вынырнувший рядом с льдиной морской леопард хватает зазевавшегося пингвина, встряхивает его так, что шкура буквально слетает с птицы. Пообедав, он скрывается в волнах. На льдинах то тут, то там виднеются выпотрошенные пингвиньи шкуры — будто забытые рабочими рукавицы... Айсберги вокруг переливаются всеми оттенками синего цвета, от которого порой режет глаза. Ярче всего синева проявляется, когда солнце скрывается за облаками. Кое-где встречаются и айсберги зеленых оттенков — значит, ледяная глыба, подтаяв снизу, недавно перевернулась вверх тормашками, зачерпнув из глубины водоросли. Порой погода меняется так неожиданно, что едва успеваешь надеть перчатки и закутаться в шарф. Лишь несколько минут назад на небосклоне сияло солнце, но вот уже завывает снежная буря, и едва ли можно различить соседа в двух шагах от тебя. Когда внезапный снегопад прерывает наш поход вдоль берега, сразу находится новое развлечение: забравшись на один из холмов, мы скатываемся с него друг за другом, уминая скользкий и гладкий склон. Со второго и третьего раза удается разогнаться

О флоре и фауне Антарктиды мы по-прежнему знаем немного. Гиды рассказывают, например, о глубинных прозрачных рыбах, в которых совсем нет крови, или других существах, которым еще даже не дали названия...

We still know very little about the flora and fauna of Antarctica. The guides tell you about deep-water fish that have no blood and other creatures that do not even have names.

уже так сильно, что некоторые, потеряв контроль, вылетают из колеи и бухаются в глубокий и мягкий, как вата, сугроб. Антарктида так напоминает детство, когда сугробы еще были большими! Наш круиз близится к концу: мы направляемся к подковообразному острову Десепшн, образованному взорвавшимся вулканом. В бухту, где находился кратер, проникнуть непросто. Здесь, в узких воротах, метко названных «Мехами Нептуна», всегда дует сильный порывистый ветер, преграждающий кораблям путь. Но все эти сложности окупаются с лихвой: «внутри» острова пыхтят горячие источники, блестит на солнце черный как смоль вулканический песок, а взобравшись на край кратера и попав под настоящий штормовой поток, находишь то, за чем сюда и ехал, — чувство стихии, ощущение неизведанного и захватывающую дух панораму. Вот таким был бы мир, не явись в нем человек. Пляж внизу человек уже оккупировал: возбужденные туристы барахтаются в горячих источниках и фотографируются в купальных костюмах на фоне айсбергов. Рядом валяются обломки деревянных лодок, оставленных здесь китобоями в середине прошлого века, когда этот промысел начали ограничивать. Посреди лодок и купальщиков ходят пингвины — главные хозяева Белого континента, где человек все еще гость...

that was created by an exploding volcano. It is no easy matter to get into the bay that was once a crater. In the narrow entrance aptly known as “Neptune's Bellows” a powerful wind always gusts, hampering the passage of ships.

But all the difficulties are more than compensated: the inner shores of the island steam with hot springs and shine in the sun with volcanic sand as black as pitch. And when you clamber up to the edge of the crater and get into the stormy current of air, you have found what you came for: a sense of the wild elements and an untouched, breathtaking panorama. This is how the world was before human beings appeared.

The beach below has already been occupied by humanity: excited tourists wallow in the hot springs and photograph each other in swimming costumes against a background of icebergs. Nearby lie the remains of wooden boats abandoned here by whalers in the middle of the last century when their trade began to be restricted.

Between the boats and the bathers stroll penguins — the chief proprietors of the White Continent, where humans are still only guests…

Хорошая погода в Антарктиде даже в «теплые» месяцы большая роскошь. В ясный день можно отправиться на прогулку вглубь материка или же устроиться поудобнее вблизи колонии пингвинов и ждать, когда любопытные птицы сами подойдут к тебе.

Fine weather is a great luxury in Antarctica even in the “warmer” months. On a clear day you can take a walk inland or settle comfortably near a penguin colony and wait for the curious birds to approach you.

Увлечения / p astimes

112

Камнем по голове

Брат Франциск размахнулся и бросил пушечное ядро. Клацанье металла, маленькая искра и… оглушительный взрыв. Старый пороховой погреб, где незадачливые монахи решили сыграть в петанк, взлетел на воздух. Тридцать восемь погибших — таков итог той трагической партии, состоявшейся в 1792 году в одном из монастырей вблизи Марселя. Варварство и небрежность наказуемы. Об этом сегодня помнит каждый любитель петанка.

Есть версия, что запрету на игру в шары в XVII веке французы обязаны высокопоставленным любителям же-де-пом (игре с мячом, напоминающей теннис) — те якобы завидовали популярности петанка. Однако благодаря монахам, которые стали строить закрытые площадки для игры в шары, петанк смог пережить гонения. Слева. Аббатство СенМишель-де-Кукса, основанное в IX веке.

It has been suggested that the ban on boules in seventeenth-century France was due to highly placed devotees of the jeu-de-paume (a forerunner of tennis) — they supposedly envied the popularity of the other game.

But thanks to monks, who began constructing covered playing areas, boules managed to survive this adversity.

113

Дмитрий РЖАННИКОВ / by Dmitry RZHANNIKOV

a game for all ages

´ petanque —

игра для всех

Left. The abbey of St.-Michel-de-Cuxa, founded in the ninth century.

Петанк — так называют эту игру во Франции, бочче — в Италии, боулз — в Великобритании и Австралии. В шары, одну из древнейших забав на земле, играли еще древние греки и римляне. В начале IV века до нашей эры Рим был захвачен галлами. Лишь горстка молодых воинов закрепилась на Капитолийском холме и отражала атаки превосходящего по силе противника. В качестве «боеприпасов», кроме всего прочего, они использовали камни, метко бросая их в наступающих галлов. Когда враг отступил, оставшиеся в живых римские воины сделали метание камней одним из своих любимых развлечений. Похожая игра примерно в это же время появилась и у древних греков. Вот только эллины бросали камни просто на дальность, а у потомков Ромула и Рема оценивалась точность попадания. На землю укладывался маленький камушек, который называлcя «цезарь» или «вождь», а игроки бросали камни побольше, пытаясь расположить их рядом с ним. Выигрывал тот, чей камень оказывался ближе всех к «цезарю». На многих древнеримских гробницах изображены сцены с участием людей, бросающих круглые камни в цель, лежащую на земле. В средние века в шары играют уже по всей континентальной Европе. Вспомните, например, фильм «Храброе сердце»

Brother François swung back his arm and tossed the cannonball. The clank of metal, a tiny spark and… a deafening explosion. The old powder magazine, where the hapless monks decided to play pétanque blew up. Thirtyeight killed — that was the tragic outcome of a game played in 1792 at a monastery outside Marseilles. Barbarity and carelessness are punished.

That is something every lover of pétanque remembers nowadays.

с Мэлом Гибсоном. Правда, далекие от сантиментов шотландцы в качестве цели для метания камней обычно избирали голову партнера, и в этом случае ценилось умение не только попасть в мишень, но и удержать удар противника, не потеряв при этом сознания. Игра в шары оказалась столь заразительной, что английский король Генрих III даже ввел запрет на нее, повелев своим солдатам не тратить время впустую, а больше упражняться в меткости стрельбы из лука. Позже его примеру последовали и французские монархи, лишившие этого развлечения простолюдинов.

Ноги вместе! Сегодня самой популярной разновидностью игр с шарами, несомненно, является петанк. Выражение «les ped tanco» в переводе с провансальского диалекта французского языка означает «ноги вместе». Впервые употребил его в 1907 году игрок по имени Жюль Ленуар. До этого участники игры делали перед броском разбег, но Ленуар, заболевший ревматизмом, бегать уже не мог, а бросать свою любимую игру не хотел. Тогда он придумал собственные правила, по которым сегодня играет весь мир. Вокруг бросающего очерчивается небольшой круг, за пределы которого он не имеет права выходить и вынужден стоять, держа ноги вместе. В десяти–пятнадцати метрах от

A Head Start Pétanque or boules in France, bocce in Italy, bowls in Britain and Australia — these closely related games have a long history. As far back as Ancient Greece and Rome people amused themselves in a similar fashion.

In the early fourth century BC Rome was captured by Gauls. Only a handful of young warriors took a firm stand on the Capitoline Hill and repulsed all attacks despite being heavily outnumbered. Their “ammunition” included, among other things, stones that they threw with great accuracy at the advancing Gauls. When the enemy withdrew, the surviving Roman warriors made stone-throwing one of their favourite pastimes.

A similar game appeared among the Ancient Greeks at about the same time. But while the Hellenes competed only for distance, the descendants of Romulus and Remus put greater value on accuracy.

In the Middle Ages bowls proved so compulsive that King Henry III of England even banned the game, ordering his subjects not to waste their time and to practise archery instead. Later his example was followed by

«Две женщины с мячом». Терракотовая статуэтка из Коринфа.

III век до н. э.

Two Women with a Ball. A terracotta statuette from Corinth. 3rd century BC.

Увлечения / p astimes

него на землю кладется кошонет (в переводе с французского — «поросенок») — маленький деревянный шар, который и является целью. Игроки по очереди бросают металлические шары, чтобы, подобно древним римлянам, расположить их как можно ближе к кошонету. После того как все шары брошены, происходит замер результатов. Раунд выигрывает тот игрок или та команда, чьи шары лежат ближе к кошонету. За каждый такой шар начисляется одно очко. В пар-

тии побеждает команда, первой набравшая 13 очков. Несмотря на столь простые правила, петанк — игра со сложной стратегией и тактикой. Важно не только расположить свой шар поближе к кошонету, но и не дать шарам противника приблизиться к нему. Особенно ценится бросок, называемый «карро». Это когда вы выбиваете шар противника таким образом, что ваш шар становится на его место. Подобно страйку в боулинге, карро — высший шик в петанке.

Богослов, ученый и сатирик Эразм Роттердамский, автор памфлета «Похвала глупости», одним из первых упомянул об игре в петанк в своих сочинениях. Портрет работы неизвестного мастера. Резьба по вишневому дереву. Начало XVII века.

The scholar, theologian and satirist Erasmus of Rotterdam, famous for his Praise of Folly, was one of the first to mention the game of boules or bowls in his works.

Carved portrait in cherry wood by an unknown craftsman.

Early 17th century.

В старину играли деревянными шарами, в которые для большего веса вбивали железные гвозди. Сегодня шары делают из стали. Каждому шару присваивают серийный номер. Некоторые игроки наносят на шары свои инициалы.

In olden times people played with wooden balls into which iron nails were hammered to give greater weight. Today the balls are made of steel. Each has its own serial number.

Some players also put their initials on their boules.

114 «Крестьяне, играющие в шары на деревенской улице». С картины Давида Тенирса Младшего. Около 1650 года.

Peasants Bowling in a Village Street. From a painting by David Teniers the Younger. Circa 1650.

French monarchs, who deprived the common people of this pleasure.

Feet Together!

Today the most popular version of boules is undoubtedly pétanque. The expression les ped tanco in the Provençal dialect means “feet

Одно из самых ранних письменных упоминаний игры с бросанием шаров принадлежит перу Эразма Роттердамского. Он называет ее латинским именем «globurum». Позже в «Человеческой комедии» Бальзак дал подробное описание партии игры в шары, не забыв о мельчайших деталях. С его легкой руки маленький шар получил французские названия — cochonnet («поросенок») или bouchon («пробка»).

One of the earliest mentions of a game involving the tossing of balls can be found in the writings of Erasmus. He called it by the Latin name globurum. Later, in his Human Comedy, Balzac gave a detailed description of a game of boules that includes all the finer points. It was thanks to him that the jack or target ball became known in French as cochonnet (“piglet”) or bouchon (“cork”).

together”. It was first used in 1907 by a player named Jules Lenoir.

Up until then players had taken a run-up before throwing, but Lenoir suffered from rheumatism. He could no longer run, but did not want to give up his favourite game. So he invented his own rules, which are now followed around the world. A small circle is drawn around the thrower; he or she must not leave it and has to make a throw, keeping the feet together. Ten to fifteen metres away a small wooden ball known as the cochonnet (“little pig”) is placed on the ground as a target. The players take turns to throw metal balls, trying like the Ancient Romans to get them as close as possible to the cochonnet.

After all these boules have been thrown, the results are measured if necessary. The round is won by the player or team whose boule is closest to the cochonnet. The nearest (or nearest two if there is a tie) brings one point. A game is won by the first side to get 13 points.

Despite the simplicity of the rules, pétanque is a game with complex strategy and tactics. It is important not only to place your own boules closer to the cochonnet, but

Увлечения / p astimes

зрительниц, либо имеющаяся в любом уважающем себя петанк-клубе специальная статуэтка. Легенда связывает эту традицию с некой официанткой, которая в качестве утешения позволяла проигравшему игроку поцеловать себя в щечку, но когда один из них повел себя слишком развязно, неожиданно повернулась к нему задом. По традиции после позорного поцелуя проигравшие еще и проставляются в ближайшем баре.

Петанк — любимая игра Ива Монтана, принца Монако Альберта и бывшего премьер-министра Франции Алена Жюппе.

Pétanque is the favourite game of the late Yves Montand, Prince Albert of Monaco and the former French prime minister Alain Juppé.

больше всего — во Франции, Испании и Италии, а также по всему остальному Средиземноморью. Обычная картина для любого приморского города: несколько благообразных старичков на небольшой ровной площадке мирно и неторопливо бросают блестящие шары и время от времени попивают пастис — разбавленную французскую анисоШар для игры в петанк весит около 700 граммов. Общий вес шаров, которые приходится кидать игрокам за время турнира, достигает двух тонн!

Были бы руки!

«Петанк». С картины Йожефа Рипля-Ронаи. Начало XX века.

Pétanque. From a painting

by Jozsef Rippl-Ronai.

Early 20th century.

Самая пикантная из традиций этой игры: команда, проигравшая всухую, со счетом 0:13, обязана поцеловать в место, находящееся чуть пониже спины, девушку Фанни. Ее роль играет либо одна из

Самый распространенный в петанке формат — игра командами три на три (triplettes). Парные состязания называются doubles, игра один на один элегантно именуется tête-à-tête. Изредка проводятся соревнования команд из четырех или шести участников.

116

The most usual way of playing pêtanque is with two opposing teams of three (triplettes). There are also doubles matches and singles, known as tête-à-têtes. Very occasionally matches are held between teams of four or even six players. «Игроки в петанк». Скульптурная группа работы Роджера Бернета, установленная на кортах в Лидсе.

Pétanque statue.

Sculptural group by Roger Burnett in Bond Court, Leeds. The French game is, however, less common than other varieties of bowls in Britain.

Первый турнир по петанку прошел в 1910 году в Провансе. Его организовали братья Эрнест и Жозеф Петио, владельцы кафе в городке Ла-Сиота, расположенном неподалеку все от того же Марселя. Кстати, Ла-Сиота вошел в историю и как место рождения кинематографа. Братья Люмьер в 1895 году сняли здесь знаменитый кинофильм «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сиоты». Сегодня петанк развивается бурными темпами, завоевывая все новых и новых сторонников. Французская федерация петанка была создана сразу после окончания Второй мировой войны, в 1945 году, Международная — в 1958-м. В начале XXI века в ней насчитывалось более 600 тысяч членов, проживающих в 52 странах мира. В петанк играют и в Таиланде, и на Мадагаскаре, во Вьетнаме и в США, но

вую водку, традиционный напиток игроков в петанк. Франсуа Рабле как-то сказал: «Ни ревматизм, никакая другая болезнь не может помешать кому-либо играть в эту игру. Она подходит для любого возраста, как для молодых, так и для старых». И, как говорят в Провансе, лишь безрукого Бог лишил этого удовольствия.

A pétanque ball weighs around 700 grammes.

In the course of a tournament the total weight of the balls the players toss can reach two tonnes.

117

also to keep your opponent's away from it.

The throw known as the carreau is especially favoured. It means knocking an opponent's ball out, while leaving yours in its place. Like a strike in ten-pin bowling, the carreau is the highest achievement in pétanque.

The most amusing tradition associated with the game is the one by which a team that loses scoring a point, 13:0, has to kiss a young lady named Fanny on the bottom. The part of Fanny is taken by a female spectator or else by a special effigy kept on hand in any self-respecting pétanque club. Legend links this tradition to a certain waitress, who by way of a consolation prize allowed a losing player to kiss her on the cheek, but when one of them got too familiar, she unexpectedly turned a different cheek to him. Custom also dictates that after the shameful kiss the losers also stand a round in the nearest bar.

You Need Arms…

The first pétanque tournament was held in Provence in 1910. It was organized by the brothers Ernest and Joseph Pitiot, owners of a café at La Ciotat, not far from Marseilles.

(La Ciotat had already gone down in history

as the birthplace of cinematography: in 1895 the Lumière brothers shot their famous film of a train pulling into the station there.)

Today the game of pétanque is developing apace, gaining ever more followers. The French pétanque federation was founded straight after the end of the Second World War, in 1945; the international federation in 1958. In the early twenty-first century the latter has over 600,000 members living in 52 countries.

Pétanque is played in Thailand and Madagascar, in Vietnam and the USA, but most of all in France, Spain and Italy, followed by the rest of the Mediterranean basin.

François Rabelais once said that “Neither rheumatism, nor any other illness can prevent someone from playing this game. It is suitable for any age, for both young people and old.” And as they say in Provence, God deprives only a man without arms of this pleasure..

В петанк полезно играть менеджерам, бизнесменам, политикам. Игра учит гибкости, умению стратегически мыслить и работать в команде. Выиграть благодаря лишь индивидуальному мастерству чрезвычайно трудно. Парижане играют в петанк на набережной между мостами Мари и Луи-Филиппа.

Pétanque is a good game for managers, businessmen and politicans. The game teachers flexibility, strategic thinking and teamwork.

Parisians play pétanque on the embankment between the Ponts Marie and Louis-Phillippe.

Традиции / t raditions

Гвардейский поручик Василевский всю ночь провел за картами и чудовищно проигрался. Утром, в полном отчаянии, он раздумывал, как свести счеты с жизнью. Набросив халат, вышел на балкон с чашкой кофе в руках. Именно в этот момент мимо дома, где жил Василевский, проезжал император Павел I и увиденной картиной возмутился. Поручика тотчас же доставили во дворец.

— Почему в такое время не в службе, а на балконе в халате? Приказа моего не слышал?! Офицер никак не мог признаться государю в проигрыше: как и все в Петербурге, он хорошо знал, что Павел Петрович не терпел игроков, — и тут же сочинил историю.

— Ваше величество, я влюблен в купеческую дочь, и она меня любит, а отец не желает выдать ее за бедного дворянина.

— Как он посмел отказать офицеру?! Я ему покажу, как пренебрегать мундиром! Через час перепуганный купец уже стоял перед императором. Павел не дал ему и рта раскрыть.

— Сейчас же обвенчай свою дочь с Василевским! Так ничего и не поняв, купец на следующий день сыграл свадьбу. Поручик получил порядочное приданое и хорошенькую жену, а чашка, с которой он вышел на балкон, стала его талисманом и хранилась в кабинете на самом почетном месте.

«Ассамблея в Петербурге в первой половине XVIII века». Литография с рисунка Адольфа Иосифовича Шарлеманя.

1861 год. На петровских ассамблеях в перерывах между танцами и играми разносили чай и кофе, мед и варенье. Сласти и напитки служили «фоном», антуражем для праздника и требовали особого ритуала.

An Assembly in St Petersburg in the First Half of the Eighteenth Century.

Lithograph after a drawing

by Adolphe Charlemagne.

1861.

At these new-style social gatherings tea and coffee, honey and jam were brought round in the intervals between dances and games.

The sweet treats and drinks served as an accompaniment to the festivities and required a special ritual.

Елена КЕЛЛЕР, Любовь СТОЛЬБЕРГ /

by Yelena KELLER, Lubov STOLBERG

119

118

с

« ироп

“Syrup of soot”

из сажи»

Многое перенял Петр I у голландцев, в том числе и кофе, к которому пристрастился в Амстердаме в доме у бургомистра Николая Витсена. По возвращении в Россию царь со свойственной ему энергией начал внедрять кофе в своем «Северном парадизе». Специальным указом предписывалось подавать его на ассамблеях — для Петра это был еще один признак европейского образа жизни. Поначалу к заморскому новшеству относились как к «сиропу из сажи», но государь велел «не возводить напраслины на достойное кушанье». В конце концов петербуржцы распробовали «заморскую горечь», и она пришлась им по вкусу. Тон в обществе задавал двор. Большой любительницей кофе была Екатерина II, по ее рецепту фунт свежемолотых зерен мокко и три чашки воды дважды медленно доводились до кипения в серебряном ко-

фейнике. Этот невероятно крепкий напиток императрица всегда пила со сливками. Говорили, что однажды ее секретари отведали царского кофе без сливок, что закончилось у обоих сердечным приступом. Весьма неравнодушен к этому напитку был и Александр III. По утрам он частенько сам варил себе кофе и пил его с сушками. Утро во многих дворянских семьях начиналось чашечкой кофе, пили его и после обеда, а также подавали в гостиных во время послеполуденного визита. В одних домах предпочитали крепкий черный кофе, в других — с молоком (во время постов его заменяли миндальным молоком). Многие любили кофе со сливками, в те времена их получали путем выпаривания: молоко наливали в широкую кастрюлю и ставили либо на край плиты, либо «на вольный дух русской печи», не допуская, чтобы оно кипело.

Guards Lieutenant Vasilyevsky had spent all night playing cards and lost an enormous sum. Next morning, in utter despair, he was debating how best to do away with himself. Throwing on a dressinggown, he went out onto the balcony with a cup of coffee in his hand. At that very moment Emperor Paul I was driving past the building where Vasilyevsky lived and was roused to indignation by what he saw. The Lieutenant was fetched to the palace straightaway.

“Why weren't you on duty at that hour, instead of on your balcony in a dressing-gown? Have you not heard my order?”

There was no way the officer could admit to losing at cards, like everyone else in St Petersburg he knew full well that Paul could not stand gamblers, so he immediately concocted a story.

“Your Majesty, I am in love with a merchant's daughter, and she loves me, but her father will not let her marry a poor noble.”

“How dare he turn down an officer! I'll show him not to despise your uniform!”

An hour later the frightened merchant was already standing before the Emperor. Paul did not let him even open his mouth.

“You will marry your daughter off to Vasilyevsky at once!”

And so, still completely confused, the merchant organized a wedding the very next day. The lieutenant got a fair-sized dowry and a pretty wife, and the cup he took onto the balcony with him became his talisman and was kept in a place of great honour in his study.

Peter the Great adopted many things from the Dutch, including coffee, for which he developed a taste in Amsterdam, at the home of the burgomaster Nicolaes Witsen.

On his return to Russia, the Tsar began in a characteristically energetic manner to introduce coffee in his new capital. He issued a special decree ordering that it be served at assemblies — for Peter it was one more sign of a European way of life. At first people dismissed the outlandish novelty as “syrup of soot”, but the autocrat commanded them “not to make false allegations against a worthy dish”. At last Petersburgers gave the bitter foreign drink a try and found it to their liking.

The court set the tone for society. Catherine II was a great coffee-lover. Her recipe called for a pound of freshly-ground mocha

beans and three cups of water to be brought slowly to the boil twice in a silver coffeepot.

The Empress diluted this incredibly strong concoction a little with cream. It was said that once her secretaries tried the imperial brew without cream and both were laid low with heart palpitations.

Alexander III was also extremely fond of this drink. In the mornings he often brewed his own coffee and drank it with sushki (dried bread rings).

In many noble families morning began with a small cup of coffee. It was also drunk after lunch and served in drawing-rooms during afternoon visits. In some homes they preferred strong black coffee; in others they took it with milk (replaced with almond milk at times of fast). Many enjoyed coffee

«Сироп из сажи», «Черная кровь турок» — как только не называли кофе поначалу! Но на его употребление смотрели снисходительно: налоги и пошлины от его продажи существенно пополняли казну любого государства.

“Syrup of soot”, “black Turks' blood” — Russians invented all sorts of derisory names for coffee at first. But consumption was officially encouraged: the taxes and duties imposed on it made it profitable for the treasury of any state.

Традиции / t raditions

Петр Бартенев, издатель знаменитого исторического журнала «Русский архив», вспоминал: «Маменька вставала несколько позднее всех, и мы дожидались ее появления из спальни в узенькую комнату, где ждал ее самовар и две кастрюли со сливками, одна с пенками, а другая, для младших членов семьи, — пожиже». Однако настоящие кофеманы любили чистый крепкий кофе, один из них, Андрей Немчинов, писал: «Как истый любитель сего напитка, я всегда пью его без сливок, с ломоточком лимона, куря при том трубку жуковского табаку — это невыразимо упоительно! скажу более — это удовольствие я не променяю на удовольствие смотреть

на Тальони или слушать Рубини, Тамбурини и Виардо-Гарсию. Простите моему невежеству — у всякого свой вкус». Кофе заваривали в специальных небольших самоварах-кофейниках. В них вместо привычной трубы-жаровни в основании размещался металлический ящичек с углем или спиртовка, а внутри тулова — специальное устройство для приготовления кофе в виде вынимающейся металлической рамы с холщовым мешочком. Со временем сложилась привычная форма кофейника — небольшого, чаще вытянутого по вертикали сосуда с носиком и одной ручкой, который ставился на таганок со спиртовкой.

Владельцы особняков и богатых квартир содержали целый штат прислуги, включая поваров и кондитеров, но приготовление кофе доверяли особо приближенному слуге. Утро для светских дам начиналось довольно поздно. Проснувшись, барыня звонила в колокольчик, и вскоре горничная торжественно несла поднос с кофейным прибором: кофейник, сливочник с топлеными сливками или молочник с молоком, сахар, сухие бисквиты или печенье. Шлейфом вслед за ней стелился соблазнительный кофейный аромат — своеобразный символ начавшегося дня. Во многих дворянских домах существовал обычай: допивая

«Утро». С картины Никола Ланкре. 1739 год. В XVIII веке кофе, чай, шоколад назывались напитками, а алкоголь — «питиями». Кофе считался сытной, питательной жидкостью, поэтому никогда не говорили, что его пьют, а всегда «кушают» или «откушивают».

Morning. From a painting

by Nicolas Lancret. 1739.

In the eighteenth century a sharp dividing line separated coffee tea and chocolate from alcoholic beverages. Coffee was considered a substantial nourishing liquid like soup, and not simply a drink.

Вместе с зернами кофе в Европу торговцы привозили и маленькие кофейные приборы, сразу же вошедшие в моду. Немало популярности этого напитка во Франции способствовал приезд в Париж в 1669 году посланника турецкого султана, который, стремясь заручиться поддержкой влиятельных лиц при дворе, устраивал пышные приемы и празднества в восточном духе, которые всегда сопровождались угощением кофе.

«Служанка». Картинка из журнала мод XIX века. В конце XIX века женская прислуга, поступая на работу, как правило, оговаривала «кофейное довольствие». Мало того, горничные и кухарки, ежедневно употребляя хозяйский кофе, хотели получать еще и зерно — по фунту в месяц.

Ниже. Европейский кофейный сервиз. Серебро и фарфор.

121

120

with cream that was obtained back then by evaporation: milk was poured into a wide pot and placed either on the edge of the kitchen range or in a moderately hot Russian stove and watched to make sure it did not boil.

But real coffeeholics preferred their beverage pure and strong. One of them, Andrei Nemchinov, wrote: “As a true lover of my drink I always take it without cream. With a wedge of lemon, while smoking a pipe of Zhukov's

tobacco — it's indescribably thrilling! I'll go even further — it's a pleasure that I wouldn't swap for the pleasure of watching [the ballerina] Taglioni or listening to [the singers] Rubini, Tamburini and Viardot-Garcia. Forgive my ignorance — each to his own.”

Coffee was brewed in special small samovars. Instead of the usual central pipebrazier they had a small metal firebox at the bottom for charcoal or a spirit-burner, and inside the body a special filter for the coffee in the form of a removable metal frame with a little canvas bag. With time the coffeepot as we know it today came into being — a fairly small vessel, commonly tall rather than broad, with a spout and a single handle that was placed on a trivet over a spirit-burner.

The owners of mansions and wealthy apartments kept a whole staff of servants,

As well as coffee beans, merchants brought to Europe small coffee-making devices that immediately became fashionable. The popularity of the drink was significantly increased by the arrival in Paris in 1669 of an envoy from the Turkish Sultan. Seeking the support of influential figures at court, the diplomat hosted sumptuous receptions and parties in an Oriental manner that always included coffee among the refreshments.

Left. A European coffee service. Silver and porcelain.

Выше. «Хозяйка за утренним кофе». С открытки начала XX века. В конце XVIII века в самых популярных тогда изданиях «Экономический магазин» и «Всеобщее и полное домоводство» стали восхвалять кофе, хотя в России не сразу научились его правильно заваривать: поначалу кофейную массу использовали несколько раз.

Maidservant. Picture from a 19th-century fashion magazine.

In the later 1800s when taking up a new position a female servant would as a rule agree a “coffee allowance”. Besides enjoying their employers' coffee on a daily basis, they sought to negotiate a further pound of beans for themselves each month.

Above. The Mistress at Her Morning Coffee. From an early 20th-century postcard.

В одном из журналов XIX века писали: «Кофе, смягченный цикорием, сливками и сахаром, становится питательным и чуть-чуть вредным. Итак, пускай пьют на здоровье кофе все рабочие и бедные женщины, если он заменяет у них завтрак, обед и ужин, если после продолжительных трудов кофе восстанавливает в них силы и веселость; что же лучше этого?»

One nineteenth-century magazine wrote: “Coffee smoothed with chicory, cream and sugar becomes nourishing and slightly unhealthy.

So let all workers and poor women drink coffee to their hearts' content if it serves them as a substitute for breakfast, lunch and dinner. If after prolonged labours coffee restores their strength and cheerfulness, what could be better?” including cooks and confectioners, but making coffee was a task for an especially trusted servant. The morning began fairly late for society ladies. On waking the mistress rang the bell and soon the maid solemnly delivered a tray with the coffee things: a cof-

утренний кофе, хозяйка собственноручно наливала чашку своей горничной — это был знак благоволения, которым служанки дорожили и гордились, особенно если дозволялось выпить кофе сидя в присутствии госпожи. За кофейным столом нередко происходили забавные или скандальные истории,

feepot, a cream jug with baked cream or else a milk jug, sugar, plain sponges or biscuits.

The seductive aroma of coffee trailed after her as a sort of symbol of the start of a new day. In many noble homes there was a little ritual: after drinking her own coffee, the mistress personally poured a cup for her maid.

This was a sign of favour that servants appreciated and took pride in, especially if they were allowed to drink their coffee while sitting in the mistress's presence.

Amusing or scandalous events quite often happened at the coffee table, and coffee was not only a “backdrop”, but even the “chief protagonist” of anecdotes that were endlessly told and retold. Men of letters included it in their works. In 1726, for example, Antiokh Cantemir wrote “coffee is better than others… the finest tonic against sadness” and supported this assertion with the following tale: “It recently occurred that a certain lady, on hearing that her husband had been killed in battle, cried out, 'Oh, how unfortunate I am. Quickly give me coffee!' and when she had drunk it her grief was at once assuaged.”

That anecdote was retold in various versions in all the drawing-rooms of the capital.

Традиции / t raditions

и кофе бывал не только «фоном», но и «главным героем» анекдотов, их бесконечно рассказывали, пересказывали, а литераторы включали в свои произведения. Так, в 1726 году Антиох Кантемир писал, что «кофе паче других… лучшее лекарственное питие противу печали», и поддержал этот «постулат» такой историей: «Недавно случилося, что некая дама, услы-

шавши, что мужа ее убили на баталии, возопила: „О как несчастна я бедная, скоро подайте мне кофе“, и как выпила, тотчас и утешилась скорбь ея». Этот анекдот в разных вариациях пересказывали во всех столичных гостиных. Авторы мемуаров, рассказывая о своем детстве и о бытовом укладе дворянских семей, вспоминали не столько домашние

обеды, сколько утренний кофе: ведь в детском восприятии этот напиток связывался со взрослой жизнью. «При входе в столовую утром нас охватывал вкуснейший аромат горячего кофе — смесь мокко с ливанским, — писал Константин Веригин в книге «Благоухание». — Его покупала и готовила с особым тщанием и по своей системе Мила, наша гувернантка, не доверявшая в этом прислуге. Вслед за ароматом кофе поднимался ряд других, менее сильных, но не менее приятных запахов. Кофе наливали нам мало, почти вся чашка наполнялась молоком, но мы очень дорожили этой привилегией — пить кофе, как взрослые, — и были очень огорчены, когда в один „прекрасный“ день нам решили давать какао. Оно, впрочем, скоро нам приелось и было отменено. Итак, наиболее сильным, ярким, все покрываю-

«Завтрак императоров Александра II и Вильгельма I в Зимнем дворце». С картины Михаила Александровича Зичи.

1873 год. Ранний завтрак при дворе российских императоров подавали в личных апартаментах. Слуги приносили кофе, чай или горячий шоколад, разные сорта хлеба, по желанию — яйца, ветчину, бекон. Горячие калачи, завернутые в подогретые салфетки, были традицией, уцелевшей с допетровских времен.

щим утренним запахом являлся аромат горячего кофе». Для детей одним из самых привлекательных и таинственных мест в доме был кабинет отца, там даже запах был особенный: «Память прибавляет еще запах горячего черного кофе с коньяком „Мартель“, который отец пил по вечерам. Очень часто на прощание мы получали от него вкусный canard — кусочек сахара, опущенный на секунду в его чашку кофе, который мы особенно любили».

Breakfast of Emperors Alexander II and Wilhelm I in the Winter Palace. From a painting by Mihaly Zichy.

1873.

At the Russian court early breakfast was served in the private apartments. Servants brought coffee, tea or hot chocolate, different sorts of bread and, on request, eggs, ham and bacon. Hot kalach, buns wrapped in heated napkins, were a tradition that endured from before Peter the Great.

123

122 Попытка создать «быстрый» растворимый кофе увенчалась успехом в первый же год XX века. Его создатель — японский ученый Сатори Като, живший в Чикаго, представил его на Всемирной американской выставке в Буффало, штат Нью-Йорк. Идея коммерческого использования этого изобретения принадлежала американцу Джорджу Константу Луису Вашингтону, который начал производить этот продукт в 1910-е годы. В Европе «отцом» растворимого кофе считается швейцарский химик Макс Моргенталлер, под руководством которого в 1938 году появилась знаменитая марка «Nescafé».

The authors of memoirs about their childhood and the home life of noble families recollected not so much the family meals as morning coffee: in the child's perception the drink with associated with adult life. “On entering the dining-room of a morning we were enveloped by the delicious aroma of hot coffee — a blend of mocha and Lebanese. It was bought and brewed with special care and to her own system by Mila, our governess, who did not trust the servants to do it. The aroma of coffee was followed by a succession of other smells, less strong but no less pleasant. We were given only a little coffee; the cup was almost filled with milk, but we greatly treas-

Efforts to create “instant” soluble coffee were crowned with success in the very first year of the twentieth century. Its inventor, the Chicago-based Japanese scientist Satori Kato, presented it at the 1901 Pan-American Exposition held in Buffalo, New York. George Constant Louis Washington became the first to launch instant coffee commercially around 1910. The famous Nescafé brand, the product of an improved process devised by a team led by Swiss chemist Max Morgenthaler, appeared in 1938. ured that privilege — drinking coffee like grown-ups — and were very disappointed when one 'fine' day we were allowed to have cocoa. But we soon grew tired of that and it was taken off the menu. So, the strongest, most vivid, all-encompassing morning smell was the aroma of hot coffee.”

Слева. Кофейный сервиз «Тет-а-тет». Франция.

1840 год.

Left. A “tête-a-tête” coffee service for two. France.

1840.

Выше. «Разговоры по хозяйству». С картины Константина Маковского. 1868 год.

Выше. «Семейная картина». С картины Прокофия Пушкарева. 1846 год. Справа. Самовар-кофейник. Начало XIX века. Самовар-кофейник с традиционным самоваром объединяла главная идея — «самоварящего» прибора. Бывали самовары, сочетающие в себе кофейник и чайник.

Above. Family Picture.

From a painting by Prokofy Pushkarev. 1846.

Right. A samovar-coffeepot. Early 1800s.

This household gadget shared the idea of “selfboiling” with the traditional samovar. Some examples incorporated both tea- and coffeepots.

Coffee lost its established aristocratic aura by the 1830s, although to some extent it retained its association with St Petersburg.

The critic Vissarion Belinsky compared Moscow tea-drinking with Petersburg coffeedrinking, identifying them as the twin passions of the two capitals, two indicators that distinguished even the “lower orders” among their citizens. He asserted that “besides spirits and tea, the common folk of St Petersburg also like both coffee and cigars, which even the ordinary muzhiks regale themselves with, while the fair sex among the Petersburg commoners, in the person of cooks and servants of different sorts, do not consider tea and vodka necessities at all, while they simply cannot live without coffee.” This claim is borne

Справа. Медный кофейник со спиртовкой. Вторая половина XIX века. Кофейники впервые появились во Франции в 1680-х годах. Они представляли собой обыкновенный кувшин, который нагревали над пламенем спиртовки. Позже придумали специальное ситечко в верхней части сосуда, чтобы отделять жидкость от гущи.

Top. Discussing Household Matters. From a painting

by Konstantin Makovsky.

1868.

Above. A copper coffeepot with a spirit burner.

Second half of the 19th century.

Coffeepots first appeared in France in the 1680s.

They were an ordinary jug that was heated over a spirit burner. Later people devised a special strainer in the upper part of the vessel to separate the liquid from the grounds.

Традиции / t raditions

124

В купеческих семьях кофе обычно бывал по большим праздникам, о чем в своих воспоминаниях свидетельствовал Николай Лейкин — известный писатель, представитель купеческого рода, много писавший о жизни своего сословия: «Скажу кратко, как у нас проходил первый день Рождества… Утром все ходили к ранней обедне в церковь Владимирской Божией Матери, а вернувшись домой, разговлялись ветчиной и пили кофе со сливками». Кофе теряет присущий ему аристократический ореол к тридцатым годам XIX века, хотя в некотором смысле сохраняет петербургский колорит. Критик Виссарион Белинский, сравнивая московское чаепитие и петербургское кофепитие, обозначает их как две страсти двух столиц, как две приметы, отличающие даже «низшие слои» горожан. Он утверждал, что «петербургский простой народ, кроме полугара (водка. — Прим. ред.) и чая, любит еще и кофе и сигары, которыми даже лакомятся простонародные мужики; а прекрасный пол петербургского простонародья в лице кухарок и разного рода служанок чай и водку отнюдь не считает необходимостью, а без кофею решительно не может жить». Это утверждение можно дополнить и документальным фактом из «Ведомостей С.-Петербургского градоначальства и С.-Петербургской городской полиции» за 1873 год: «Кофе

out by a documented fact to be found in the Register of the St Petersburg Borough and St Petersburg Municipal Police for 1873: “Coffee has become a real passion with Petersburg's maids, seamstresses, laundresses and cooks.

Many cooks refuse to reside in houses where the owners do not drink coffee or refuse to provide, in addition to wages, a certain quantity of coffee. Without that drink life for them is not worth living. If a cook has a lot of urgent work in the morning, she expresses her busyness with the phrase 'I have so many things to do that I still haven't said my prayers or drunk coffee.' A yardman arguing with a cook will call her a 'chicory-pot'.”

In St Petersburg coffee cost 30 kopecks a pound, while ground chicory cost 8 kopecks, so the less wealthy would always add chicory to their coffee — a third or even half, and brew it like tea. They spooned it into the coffeepot, added boiling water and placed it on the burner of the samovar. It was drunk while holding a lump of sugar in the mouth, or occasionally “through raisins or treacle”.

The city on the Neva was known as the military, naval, northern or even coffee

стал подлинным предметом страсти у петербургских горничных, швей, прачек и кухарок. Многие кухарки отказываются жить в тех домах, где хозяева не пьют кофе или отказываются выдавать, помимо жалования, определенное количество кофе под названием — „горячее“. Без этого питья им жизнь не в жизнь. Если у кухарки поутру много спешной работы, недосуг свой выражает она фразою: „У меня столько дела, что я еще Богу не молилась и кофею не пила“. Дворник в ссоре с кухаркою бранит ее „цикорницей“…» Кофе в Петербурге стоил 30 копеек за фунт, а молотый цикорий — 8 копеек, поэтому небогатые горожане обязательно добавляли в кофе цикорий — на треть или на половину и варили на манер чая: клали

в кофейник, заливали кипятком и ставили на конфорку самовара. Этот напиток пили с сахаром вприкуску, а иногда «через изюминку или патоку». Российскую столицу на Неве именовали по-разному: военной, морской, северной и даже кофейной, в отличие от Москвы — чайной столицы. Поскольку долгое время население Петербурга составляли приезжие как из разных губерний Российской империи, так и из европейских стран, то их гастрономические привычки и обыкновения поначалу обладали «географическим» признаком. Первый

Обжаривание зерен кофе требует особого искусства. От того, как обжарены зерна, зависят вкус и аромат напитка. После этого зерна мелют, порой предварительно смешав с другими сортами — для достижения оптимального вкуса.

Roasting coffee beans is a special art. The way it is done determines the taste and aroma of the drink.

After roasting the beans are ground, sometimes in a blend of different varieties to obtain the best taste.

кофейный дом в Петербурге, открытый в 1720 году при «Аустерии четырех фрегатов», посещали в основном иностранцы, а в 1732 году появился «Голландский кофейный дом». Кофейные дома, как и все «трактирные заведения», подчинялись строгим правилам, которые регламентировали местоположение, время работы, ассортимент и многое другое. За каждое нарушение с владельцев взимался большой штраф, а в некоторых случаях заведение закрывалось. В каждом кофейном доме необходимо было иметь «мороженое,

«Кофейня „Гринштайдль“». С картины Райнхольда Фолькеля. 1890 год. Завсегдатаями венского кафе «Гринштайдль» были молодые литераторы. Здесь создавались литературные произведения и рождались новые направления в искусстве. Нередко сюда заглядывали и представители высшего света австро-венгерской монархии. Кофейня просуществовала до 1897 года, а потом литераторы обосновались на новом месте, в кафе «Сентраль», а позднее в «Герренгоф».

Основатель лондонского Музея чая и кофе Эдуард Брама подсчитал, что в период между 1789 и 1921 годами только в США было известно более 800 приспособлений для варки кофе, 185 разновидностей кофейных мельниц, 312 различных жаровен и 175 иных изобретений, связанных с процессом приготовления кофе.

Edward Bramah, the founder of London's Museum of Tea and Coffee, calculated that in the period between 1789 and 1921 in the USA alone there were more than 800 different devices for brewing coffee, 185 types of coffee-grinder, 312 heating devices and 175 other inventions connected with the process of making coffee.

125

Выше и ниже. Кофемолки начала XIX века. Западная Европа.

Above and below. Early 19th-century coffee-mills from Western Europe.

Выше. «Женщина, мелющая кофе». С картины Винсента Ван Гога.

1881 год.

Above. A Woman Grinding Coffee. From a painting by Vincent van Gogh. 1881.

Café Griensteidl. From a painting by Reinhold Volkel. 1890.

This Viennese café was frequented by young men of letters. Works of literature and new artistic trends were created here.

Members of Austro-Hungarian high society were quite frequent visitors too.

The café closed down in 1897 and the writers moved on — to the Café Central, and later to the Herrenhof.

capital, as opposed to the tea capital — Moscow. Since for many years the population of St Petersburg was made up of incomers from both various provinces of the Russian Empire and European countries, their gastronomic habits and customs had at first a “geographical” aspect. The first coffeehouse in St Petersburg opened in 1720, attached to the “Four Frigates Tavern” and was mainly frequented by foreigners. It was followed in 1732 by a “Dutch CoffeeHouse”.

Coffee-houses like all public places of refreshment were subject to strict rules that governed their location, working hours, bill of fare and much else. Each coffee-house was obliged to have “ice-cream, lemonade, orgeat, coffee, chocolate, jam, snacks, fruit, fancy breads and pretzels.” They were absolutely forbidden to sell strong drinks

and more substantial meals; their customers could not listen to music or play billiards. In contrast to other establishments, the floor area of coffee-houses was not restricted and their annual excise tax was 100 roubles.

Under the new Regulations on Hotels, Restaurants, Coffee-Houses, Taverns and Eating-Houses, approved by the Senate on 2 February 1821, such establishments could be located not only in privately owned or rented buildings where they had to have a sign on the façade, but also in movable stalls constructed during festivities and public celebrations. Their working hours were set between 9 in the morning and 11 in the evening. Singing, dancing and games of chance were not permitted and entry was barred to soldiers and servants in livery.

Coffee-houses mushroomed. Many were opened on the road to Peterhof, where the

Традиции / t raditions «Кондитерская С. Вольфа и Т. Беранже». С картины неизвестного художника.

1830-е годы. В течение многих лет эта кондитерская была своеобразным клубом, где бывали знаменитые русские писатели. Ниже. «В кафе». Рекламная открытка начала XX века.

Wolff and Béranger's Confectioner's Shop. From a painting by an unknown artist. 1830s.

For many years this establishment served as a sort of club attended by prominent Russian writers.

126

Below. In a Café.

Early 20th-century advertising postcard.

лимонад, аршат, кофе, шеколад, варенья, закуски, фрукты, хлебные конфекты, крендели». Ни в коем случае нельзя было продавать всякого рода «горячительное» и съестное, запрещалось слушать музыку и играть в бильярд. Площадь кофейных домов, в отличие от других заведений, не ограничивалась, годовой акциз составлял 100 рублей. По новому «Положению о гостиницах, ресторациях, кофейных домах, трактирах и харчевнях», утвержденному Сенатом 2 февраля 1821 года, размещать подобные заведения разрешалось не только в собственных и наемных домах с обяза-

тельным условием установки вывески на фасаде, но и в подвижных палатках, устраиваемых во время гуляний и при публичных торжествах. Часы работы были установлены с 9 часов утра до 11 часов вечера. Не разрешались пение, пляски, азартные игры, и запрещался вход солдатам и слугам в ливреях. Владельцами, содержателями и управляющими могли быть купцы трех гильдий, мещане и цеховые мастера кондитерского цеха, имевшие свидетельства на право торговли. Весь доход с отдачи в откуп шел в городскую казну. Ежегодно, с 1 ноября по 1 декабря, выплачивались годовые акцизы и выдавались свидетельства на следующий год. Кофеен становилось все больше, многие открывались на Петергофской дороге, где находились дачи высшего света, в том числе любимый аристократами «Свеаборг». В 1826 году архитектор Карл Росси перестроил грот в Летнем саду в Кофейный домик, куда петербуржцы заходили выпить чашку ароматного напитка. После войны 1812 года столичные кофейни переименовали в «кафе», и они начали работать по образцу парижских. Первым столичным кафе считался «Кофейный домик» Бурдерона, он был построен в 1813 году по проекту архитектора Василия Стасова на Адмиралтейском бульваре. На Невском проспекте, 24, в 1841 году появилось кафе «для удоволь-

social elite had dachas. In 1826 the architect Carlo Rossi converted the grotto in the Summer Garden into a little Coffee-House, where Petersburgers would drop in to drink a cup of the aromatic drink. After the Napoleonic Wars the capital's coffee-houses began calling themselves “cafés” and started

ствия публики высшего класса», оно называлось по имени владельца — «Доминик». Там подавали вкусную еду и хороший кофе. Посетителям предлагались свежие газеты, шашки, шахматы и домино. Специальные заведения, в которых можно было полакомиться, назывались кондитерскими, почти все они располагались в центре города. «Для желудка Невский проспект то же, что Древний Рим для искусств: что шаг, то величественный памятник, то есть великолепная кондитерская… Бросьте древний предрассудок, что сласти портят зубы! Что такое зуб? А притом разве вы не видите мудрой преду-

предительности Невского проспекта? Он около каждой кондитерской поместил двух врачей: одного Валенштейна и одного Валенгейма! Портите зубы на здоровье: один вам выдернет зуб, а другой его вставит. Утром пейте кофе у Адмиралтейского угла Невского проспекта, завтракайте у Полицейского моста, обедайте подальше Казанского и кушайте мороженое за Аничковым мостом. Таким образом желудок ваш совершит полную прогулку по Невскому». В начале XX века в многочисленных кофейнях можно было за 15–20 копеек выпить чашечку кофе по-венски, по-варшавски, по-турецки. Под Пассажем от

«Кофейный домик в Летнем саду». Гравюра второй четверти XIX века.

The coffee-house in the Summer Garden. Engraving from the second quarter of the 19th century.

Слева. «У Доминика». С картины Владимира Маковского.

1897 год. Кафе-ресторан «Доминик» открылся на Невском проспекте, 24, в мае 1841 года. Он славился хорошей кухней и доступными ценами. Посетителям предлагались российские и иностранные газеты. Здесь собирались любители бильярда, домино, шашек и шахмат и бывали многие знаменитости: Федор Достоевский, Дмитрий Менделеев, Михаил Чигорин, Илья Репин.

Above. The artist Benno Becker enjoying a cup of coffee. Portrait by Lovis Corinth. 1892.

Left. At Domenic. From a painting by Vladimir Makovsky.

1897.

The café-restaurant Domenic opened at 24, Nevsky Prospekt in May 1841. It was known for its good food and reasonable prices. Visitors could read Russian and foreign newspapers. This gathering place for lovers of billiards, dominoes, chess and draughts was visited by many celebrities: Fiodor Dostoyevsky, Dmitry Mendeleyev, Mikhail Chigorin and Ilya Repin.

127

«Хороший кофе должен быть крепок, как рукопожатие, сладок, как поцелуй женщины, и черен, как дьявол», — гласит венгерская поговорка. В Турции говорят: «Чашка кофе — путь к сорока годам дружбы».

to operate like their French counterparts.

The first café in the capital was reckoned to be Bourderon's Coffee-House that was constructed on Admiralty Boulevard in 1813 to a design by the architect Vasily Stasov. In 1841 a café “for the satisfaction of the higher-class public” opened at 24, Nevsky Prospekt. It was name Dominique after its owner.

Special establishments where one could indulge a sweet tooth were called confec-

Художник Бенно Беккер за чашкой кофе. Портрет работы Лоренса Коринта.

1892 год.

“Good coffee should be strong like a handshake, sweet as a woman's kiss and black as the devil,” a Hungarian saying claims.

In Turkey they say, “A cup of coffee is the way to forty years of friendship.” tioners' and were almost all located in the centre of the city. “For the stomach Nevsky Prospekt is what Ancient Rome is for the arts: at every step a majestic monument, that is to say a splendid confectioner's… Put aside the age-old prejudice that sweet things ruin the teeth! What is a tooth? Don't you see the wise foresight of Nevsky Prospekt in

that matter? By each confectioner's it has placed two doctors — the one Walenstein, the other Walenheim! Spoil your teeth as much as you like: one will pull a tooth for you, the other will put one in. In the morning drink coffee by the Admiralty needle, take breakfast by the Police Bridge, lunch a little beyond the Kazan Cathedral and eat ice-cream by the Anichkov Bridge. In that way your stomach will have taken a complete stroll along Nevsky.”

In the early twentieth century for 15–20 kopecks in one of the many cafés you could dink a cup of coffee Viennese, Warsaw or Turkish style. In the early 1900s on the Nicholas and Palace Embankments, by the landing-stages of the Finish Light Steamship Line, floating restaurants appeared. Alexander Otsup, one of the first wave of Russian émigrés (with the pen-name Sergei Gorny), wrote recalling St Petersburg: “Did you real-

Традиции / t raditions

128

Международная выставка плодоводства в Петербурге. Главный вход на Михайловской площади. Фотография 1894 года.

Невского проспекта до Итальянской улицы устроили широкий подземный коридор, где располагалось популярное в Петербурге кафе. Его завсегдатаями были биржевики: в перерывах между торгами они заходили выпить чашку кофе, просмотреть свежую газету и обменяться новостями с партнерами. В 1900-х годах на Николаевской и Дворцовой набережных у пристаней общества «Финляндского легкого пароходства» появились ресторанчики-«поплавки». Сюда с удовольствием заходили горожане, особенно молодые. Один из представителей первой волны русской эмиграции поэт Александр Оцуп, вспоминая Петербург, писал: «Неужели вы на таком поплавочке, за круглым столиком, где-нибудь в углу — не пили кофе?» А наши современники до сих пор помнят вкус замечательного двойного кофе

В петербургском Пассаже (Невский проспект, 48). Ниже, в подземном коридоре, располагалось популярное кафе. Фотография 1900 года.

The basement corridor of the Passage shopping arcade (48, Nevsky Prospekt) housed a popular café.

1900 photograph.

Ниже. Невский проспект. Витрина магазина, торгующего бразильским кофе. Фотография 1812 года.

Below. The window of a shop on Nevsky Prospekt that sold Brazilian coffee.

1912 photograph.

ly not drink coffee on one of those floating restaurants, at a little round table, somewhere in the corner?”

That makes me want to ask a similar question of people today: “Do you remember the taste of the wonderful double coffee in the Saigon, the cafeteria of the Moskva restaurant on the corner of Nevsky and Vladimirsky Prospekt? And do you recall the faces of

The main entrance (on Mikhailovskaya Square) to the international fruit-growing exhibition in St Petersburg. 1894 photograph.

в «Сайгоне» — кафетерии ресторана «Москва» на углу Невского и Владимирского. В ностальгических воспоминаниях горожан запечатлены лица завсегдатаев, разговоры, балансирующие на грани недозволенности, та удивительная атмосфера и особый дух кофейного братства… Кажется, это было совсем недавно, но время неумолимо. Нет уже знаменитых «поплавочков» начала XX века, нет и «Сайгона» — но они навсегда остались в истории нашего города.

the regulars, the conversations balancing on the very edge of what was prohibited, that amazing atmosphere and the special spirit of the coffee fraternity?” It seems like only yesterday, but time marches relentlessly on. The pre-revolutionary floating restaurants are gone, so is the Saigon, but they remained forever in the nostalgic recollections of Petersburgers.