Бритый Ангел by Esti

Посвящаю любимым поэтам Три встречи с Бродским: "В моей академической тетради на полях среди конспектов летели крылатые сфинксы, между лекциями появились стихи, мой Бродский жил среди древних этрусков, пирамид и ТаджМахала, «где навечно уснула царица любящее сердце»

Бритый ангел

На полях академической тетради

«Посвящения поэтам Серебряного века и лучшие Ваши стихи - есть истинное достояние лирики». Иосиф Бродский Нью-Йорк. 1994 год

«Прочла «Бритого Ангела» …. В современном мире Ваша поэзия - жемчужина в потоке сером». Белла Ахмадулина Москва 2010 год

Все иллюстрации: графика, живопись и монотипии автора

Когда сбывается пророчество И наступает час верховный – Неотделимо одиночество От нашей сущности духовной.

БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ ПОСВЯЩАЮ

эти строки с любовью

"Твой дом, не ведая беды, меня встречал и в щеку чмокал. Как будто рыба из воды, сервиз выглядывал из стекол" Б. А. Туманами даль запотела, Густеет вечерняя просинь, А город бредет опустело, В покрытую ржавчиной осень.  Ты тихо беседуешь с Богом Стихами, слезами пророчеств,  Тебя завернуло в дорогу Плащами ночных одиночеств.  А Стикс, так глубок! - но обратно С Хароном не ходят паромы, Вселенная неадекватна: Откуда? Зачем? Для чего мы?  Кладу у оградки рябину Дождями, снегами хранима.  Когда повидаешь Марину, Скажи, что она здесь любима.  В краю, что зовется Россией, Где воздух тревогой надышен, Стекают с небес от бессилия Порожние будни на крыши.  Спит сумрак в окошечных взорах, А ветер твой рвется с карнизов И плавают рыбы в озерах Осколками чайных сервизов.

ИЗ ПРОШЛОГО Живое знакомство с Беллочкой случилось много лет тому в Италии, в Пеннабилли,

доме моего друга Тонино Гуэрра. Этот дом приютил Андрея Тарковского, изгнанного из России. Тонино написал

сценарии

фильмам

Андрея «Покаяние» и «Ностальгия», они снимали эти картины в Италии. Белла по приглашению Тонино приезжала с камерными концертами, читала стихи в небольших итальянских театрах. Я так никогда и не сознался ей, что мы знакомы гораздо дольше. Еще будучи мальчиком, я приходил к ней домой с тетрадью стихов, но так и не прочел… Она рассказывала об Италии и о Грузии, где ее несказанно любили за чудные переводы грузинских поэтов. Тонино организовал встречу с актером Челентано – это касалось медицинских вопросов. Белла спросила, не смущает ли меня невероятная популяность моего пациента. Она была грустна, хотелось улыбнуть ее: - чем меня может смутить Челентано после того, что я спал в одной кровати с Софи Лорен и Марчелло Мастроянни! Белла и Тонино рассмеялись от неожаиданности этой

правды. Ведь на самом деле, Тонино уступил мне свою комнату на втором этаже, и я спал на той самой кровати, в которой снимались все любовные сцены картины «Брак по-итальянски», сделанной по его сценарию с этими актерами в главных ролях. Удивительно, но с Беллочкой невероятным образом осуществилась нерушимая связь на протяжении всей жизни - от моей юности и до конца ее дней. В последний раз мы встретились в Москве в ресторане Церетелли в 2008 году, я подарил ей свой печатный сборник «Бритый ангел» и вскоре уехал в Лос-Анджелес. Спустя время узнал, что ей нездоровится, она плохо себя чувствует, ведет замкнутый образ жизни и внутренне глубоко одинока. Меня всегда изумляло одиночество людей, которых столь любят во всем мире. Почему ни капли этой любви не достается им, не согревает их жизнь? Вспомнив, что в Нью-Йорке и Чикаго, где я преже жил с семьей, остались мои русскоязычные друзья, любящие Беллу, знающие ее поэзию, как- то вечером я позвонил ей, спросив, знает ли она, как дорога и любима многими людьми, ценящими ее строки? И если б она хотела услышать это… но ей почему-то не верилось… пришлось сделать три вей колл (несколько человек из разных частей мира на одной линии связи), мы читали Белле ее стихи, разговаривали до глубокой ночи. Эти переговоры через океаны стали своего рода традицией и про8

должались до последних дней ее жизни.

На полях академической тетради Застыли в глубоких колодцах Озёра солёной беды. И падало жгучее солнце В бездонную пропасть воды. Оставь мне мое лепетанье, Великий святой Поводырь! Мне легче иллюзий дыханье, Чем истин Твоих нашатырь!

"Зеркало Калхаса" - Бумага. Тушь. рис. Санто.

Древние Этруски считали зеркало отражением души и проводником в бессмертие. Сведения о них дошли до нас благодаря зеркалам оставленным в местах захоронений.

В ПЕННАБИЛЛИ На перекличке католических крестов Фонтан в манжетах паутины нем. Погасло пламя инквизиторских костров, Но вьется плющ, захватывая в плен Полуразрушенные кладки стен. А в келье спит измученный монах, Устав от индульгенций и постов. Лампадки тень лежит на образах, Чернеют перекладины крестов И кисти рук от праведных трудов. Долина спит, спит горная река, Несут холмы на сгорбленных плечах Созвездия, луну и облака. Стихает жизнь в молитвенных кругах И ночь выносит утро на руках. Здесь небо дремлет низко на холмах, Мостится с боку на бок целый день. Сиесты сон на солнечных часах, Багровый мак свалился набекрень, Накрыв панамой одряхлевший пень. А в складках кожи старого ствола Струится сонный дождевой поток, Янтарится кленовая смола, Шуршит листва и ветра легкий вздох… И радугу развешивает Бог Над черепашьим панцирем дорог…. 10

КАПИТОЛИЙСКАЯ ВОЛЧИЦА

Символ

Рима,

Капитолийскую

волчицу,

вскормившую

(согласно легенде) основателей города - Ромула и Рема создал этрусский мастер Вулка из Вейи в 470 г. до нашей эры. В последующие века вся Этрурия была поглощена Римом.

С годами меньше ветреных желаний Мечты редеют, как замерзший лес. Нет грёз и нет безумных упований На чудо в ожидании чудес. Так вот он, Рим! Громады Ватикана, Театр каменный - воздушный колизей, Закручивающий петлей аркана Ладонь арены в цирковой музей: Здесь гладиаторы со львами бились, Рабыни обнажались напоказ, Матроны и патриции резвились, И смерть была усладой праздных глаз. Великий Рим! Заветные руины Приветствуют непрошеных гостей. Здесь древних стен поломанные спины С останками порушенных церквей Охвачены сплошным кольцом барьеров. При свете рамп и звездных фонарей Развалины твои, как интерьеры Лихих витрин, дизайнерских затей,

А римляне, как все островитяне, С дикарским счастьем: «Боже! Вот что есть!» На вздорные фантазии Армани Глядят с безумной жаждой приобресть.

В пыли веков истории осколки, Забросил Рим культуру возрождать, Но бродят где-то в диких стаях волки И воет на луну волчица-мать... Стоит ее этрусская скульптура, Поблескивая битой рыжиной. Ладонью глажу бронзовую шкуру: «Ну, милая, ступай, ступай домой!»

* ~<>~~<>~~<>~*

Разломаны и выжжены мосты — Утрата, боль, сомнение, тревога. Кто не был с одиночеством на «ты» И кто в час горечи не уповал на Бога, Тот не поймет, ведь крик и тишина, Беззвучие и звуки означают, Что теплится внутри тебя душа, Которая живет и умирает.. Кто не искал поддержки в небесах, Не отрекался, не терял терпенья, Кто не сжимал глухую боль в висках До взлета и падения давленья, Тот не поймет, что хлеб и молоко Есть благоденствие и есть благополучье, Что счастье - это выдохнуть легко, Вдохнуть легко, когда ничто не мучит! Кто не впадал в кромешную печаль, В усталость, в непробудное унынье, Тот не поймет, как горько и как жаль Расстаться с орхидеей и полынью. Покинуть солнце, ветер, облака, Где гладью вышивают самолеты. Вы видели, как движется река Стекает Лета... в вечные тенеты? А в сумерках исходит день на нет, Устало прикрывает Бог ресницы, Что чувствует в ночной глуши поэт, Когда все спят, когда ему не спится?

В просвет стекла заглядывает ночь, Касаясь Лба прозрачными руками, И некому спасти или помочь. Что происходит, Господи, что с нами?!Но Постепенно негасимый свет Спадает в рукописные страницы, И мир кружится миллионы лет, И что бы ни случалось — а мир кружится…

ТРИ ВСТРЕЧИ С БРОДСКИМ Питербург, Нью-Йорк, Венеция. Первый настоящий Бродский, не самиздат, а изданный типографским способом, попал ко мне во время студенчества в Академии художеств в Питере. Это был пожелтевший сборничек, на обложке фото – Бродский с кошкой. В моей синей тетради на полях среди конспектов летели крылатые сфинксы, и между лекциями появился цикл стихов. Мой Бродский жил среди древних этрусков, пирамид и Таджмахала, «где на вечно уснула царица, любящее сердце». Однажды вечером я шел по Невскому, допоздна было открыто множество книжных лавочек, притормозив у одной из них, зачитался новинками, купил книгу и ушел, забыв на прилавке мою синюю тетрадь с новорожденными стихами. Восстановить потерянное не получалось, стихи выплеснулись за несколько ночей, не сохранившись в памяти, напрасно я бегал по Невскому в поисках своей тетради. В то время бумага для графики, была дефицитом, но в кулуарах Академии я обнаружил драгоценный клад чудесной плотной бумаги, в которую были завернуты горы раскаладушек. И однажды ночью, варварски обдирая раскладушки, был застигнут с поличным: дверь, скрипнув, неожиданно приоткрылась, и в нее осторожно просунулась вихрастая каурая шевелюра – вошел вы-сокий парень, протягивая мне гигантскую белую гвоздику, похо-жую на головку цветной капусты; под мышкой он держал бутыль пива и… мою синюю тетрадь! 16

Он оказался живописцем, приехал в Питер, шел с вокзала по Невскому, остановился у той же лавки, купил ту же книжку и прихватил забытую кем-то синюю тетрадь. Тетрадь была не подписана, но он прочел стихи к Бродскому, которого тоже любил, и по датам понял, что эти свежие строки для кого-то потеря. Столь углубленный курс по искусству читали только в академии художеств . В ректорате ему сказали, что с такой синей тетрадью, ходит один из всех…. Он искал несколько дней и обнаружил меня “в кулуарах”, застав на месте преступления. Всю ночь, сидя на складе, мы читали Бродского, жгли свечи, дымили «пе-гасинами», пили и к утру в пустом бутыле торчала одинокая голова гвоздики. У меня появились стихи.

На полях академической тетради На обложке с кошкой Бродский – Два задумчивых портрета Одиночество поэтов – Общий взгляд тоски сиротской. Между нами версты, мили… Ты в дали за океаном Или здесь в обложке рваной – Эти строки мы любили. А когда сгорали свечи, Оплывали в сердце рифмы Стеарином, мыслей рифы, Матерное красноречье, Электричка – вечер, восемь, Едешь с томиком под мышкой, Перечитывали книжку рукописную, Иосиф. Это было... не советуй, Нет, до Нотр-Дам Пари, Мы читали те сонеты, Помнишь, ДВАДЦАТЬ для Мари?

19 «Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви». И.Б. 20 СОНЕТОВ К МАРИИ СТЮАРТ

Фреска на сухой штукатурке. Москва 1991 г. Санто.

Прошли годы, с художником мы больше ни разу не встретились, возможно потому, что волей судьбы я оказался с семьей в Нью-Йорке, где однажды вечером на Манхэттене после поэтического концерта познакомился с Бродским. Это был его вечер, при полном зале он читал невыносимо трудно, будто дудел, загоняя звуки в нос. Если б я не знал его стихов на память, то в этом протяжном, носовом завывании не смог бы выловить ни единого слова, но я их знал, и для меня его чтение было музыкой сфер. К концу выступления на сцену выбежал вихрастый парень и подарил ему, буквально всучил, гигантсткую белую гвоздику, похожую на цветную капусту,– это оказался тот самый художник, с которым мы некогда погрузились в поэзу на скаладе раскладушек. Оказалось, он уже несколько лет жил в Нью-Йорке и как раз в то время писал портрет Бродского. Но первое, что я спросил после дружеских объятий: - Где ты разводишь оранжерею этой гвоздичной капусты? Он рассмеялся, выяснилось, что в его жизни случились всего два таких диковинных цветка. Бродский не хотел позировать, и я стал ходить с моим художником на эти сеансы – мы беседовали, курили, читали стихи, его удивила история синей тетради. Прошло немногим больше года, и оба они - художник и поэт покинули этот мир почти в одно время.

НЬЮ-ЙОРК – MANHATTAN Манхэттен построил гигантский ребенок, Сложив свои кубики выше и выше. И вы не увидите солнца спросонок, И вы не заметите неба над крышей. И если вы тот, кто отбился от стаи, Кто выпал из тесной петли хоровода, Кто детство свое разлюбил и оставил На полке, за дверцей резного комода, То вам этот остров и кубики эти Роднее салютов и галстуков красных, И кофе в картонке, и плошка спагетти, И образ Монро для вас станет прекрасным. Вы снова сравните авто и кассету С автобусной давкой, навязанным братством, И вам не положат покупку в газету, Не стукнут в плечо и не дернут за лацкан. Спокойно уснёт обездоленный нищий, Не робкий, не жалкий, под вывеской модной. Манхэттен его не оставит без пищи, Здесь дышит душа, оказавшись свободной..

ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА С БРОДСКИМ Была Весна. В Венеции на площади Святого Марка шел карнавал, но я приехал не за этим. Есть славная традиция в ученом мире: когда человек совершил открытие - прорыв в науке - его чествуют, присуждают почетные премии, но высшим признанием становится момент, когда коллеги отдают ему свои рабочие авторучки. Бродский получил Нобелевскую премию по литературе – это со-бытие запечатлел на камеру мой добрый знакомый режиссер Александр Стефанович. «Жаль, что мои старики не дожили до Нобеля», вздохнул Бродский. … они дожили до абсурдного суда над своим сыном, до его заключения, до изгнания с родины…. Еще один мой славный друг Андрей Хржановский снял фильм о Бродском – в процессе съемок (саму картину я так и не видел) мне запомнился момент: отец сидит за столом, мать накрывает, заходит Бродский: «Мама, как Вы здесь – вы же умерли?»… «Ты тоже умер, сынок». И вот он лежит на Венецианском кладбище, где все надписи на итальянском, и вдруг на русском языке: «Могила Бродского» и кривая стрелочка. Я шел по русским стрелкам к нему, чтобы оставить свою авторучку, и положил ее в коробку, заполненную карандашами, записками и авторскими ручками, что стояла у его изголовья в тишине венецианских мраморных распятий… 22

На полях академической тетради

Бумага. Тушь. 1990 г. Санто.

В ПАМЯТЬ О МИНУВШЕМ

посвящаю эти строки Иосифу Бродскому с любовью «И вечер делит сутки пополам, Как ножницы восьмерку на нули» И.Б. Весной в Венеции прохлада. У древних стен Святого Марка, Вблизи старинного фасада Кружатся голуби над аркой. И музыканты в белых буклях Взлетают следом за смычками, В кафтанах бархатных и туфлях Порхают в небе старичками. Смотрю… собор пора покрасить – Поблек, что торт позавчерашний. Под бой курантов восвояси Скульптуры выстроились в башню. Пойду и я средь масок броских К весенней пристани на катер. Туда, где лег недавно Бродский Под тенью мраморных распятий. Где ветра ножницы морские Зари раскраивают замять И карандашики цветные Народ несет ему на память. У изголовья, грусть пришпоря, Стихи, записки, завещанья. 24

25 Не захотел лежать у моря В провинции, и с ней прощанья Не захотел. Как опостыла Фатальной Родины мессия Разбрасывать певцов могилы! Не бережешь ты нас, Россия! Сверкнули звезды рикошетом, Луна нарядна, как епископ. Пишу на камешке поэту Дождем прощальную записку: ... «Оставь мне длинное тире – Соедини его чертою То, что погублено судьбою В последней жизненной поре. Оставь мне крошки многоточий В конце заброшенной строки, Оставь мне белые стихи, Написанные черной ночью Твоих вопросов тяжкий вздох И горький выдох восклицаний, Оставь ту часть своих страданий, Которую нести не смог Холодный жест, горячий взгляд И шепот губ, сложивших строчку, Оставь мне то, что «невпопад», Что не под силу в одиночку, ……что сам оставить был бы рад.

ПОЭТ – ОБЫВАТЕЛЮ "Обходите посредственных - с ними тьма солидарных. Жизнь преследует гениев, жизнь кучкует бездарных". Санто Нет, художник не должен из боли вам Свой возвышенный дух высекать! Эй! Не надо навязывать роли нам, Камни в спину с размаху кидать, Молотком бить по стеклам, в иллюзии Устремлять смертоносный кинжал. В теплой ране грел пальчики Музе я Перед тем, как ее ублажал! Не тираньте мне сердце заточками! Не спешите бесхлебьем морить Обнажась наболевшими точками, Не обязан художник творить! Не топчите нас ниже поребриков!

Вы ведь ждете картин, партитур? Кто вам даст гениальные реплики В очаги одряхлевших культур?! От предательства, лжи, провокации Не спасет одиночеств юдоль. Загибаясь от интоксикации, Что от боли я чувствую? Боль! Облака разбегутся мангустами, Заржавеет луны булава В сны искусства погрузятся чувствами

Эти письма, стихи и слова... Затеряюсь на скорбной Голгофине, Промелькну в зыбко-звездной слюде. Терпким зёрнышком горького кофе я Растворяюсь в бурлящей воде. С небесами союз не расторгли мы! Прозвучало из Боговых уст: Счастье - это полет и восторгами Не исчерпанный жизнью ресурс: Горный воздух вселенского здания, Пригубившая таинство мысль, Эхо творческого дыхания! Это жизнь! Это жизнь! Это Жизнь!

ЗАРИ ПШЕНИЧНЫЙ СЛЕД

Перебираю дней шуршащий ход – Не богохульствую, наоборот, Обещано бессмертье непременно, Хотя всё в мире временно и тленно, Но кто-то и нетленки создает, Взрыхляя ими перечень забот В ночном котле заваривая чай, К рассвету петухов не подгоняй! А человек - венец Творца Вселенной, Всё ждет, что в захолустье неприменно Вольется устьем Млечная Река. Господь на мир взирая свысока Возьмет в ладони этот тяжкий вес Покатится с сиреневых небес, Устав от темноты ночного груза, Лимонная, лимонная луна – Разрезанная кварцевая друза, – Свершится то, о чем он сам радел Настанет вечным горестям предел, Проклюнет тучу яркий луч павлиний, И следом дождь закапает слепой, Не предвещая бури грозовой, Сбываются ведь радужные ливни! Они бегут надышано, свежо. Ну, вот и славно, вот и хорошо! А я и не бегу, и не спешу Перешагнуть последнюю межу…

Мне жаль вон той незрячей и прозрачной, Солоновато-дождевой слезы Упавшей с виноградовой лозы, Что оплела балкон и вход чердачный. Гляжу, скользнул зари пшеничный след На горнорыбий выгнутый хребет. Потоки ливня хлынули лавиной… За синей, ярко-синей высотой… А я слежу в просветке тополиной… Лежу на бритых травах, сам не свой, И наслаждаюсь дальней, голубиной… Какой-то необъятно голубиной, Прозрачной перьекрыло-голубиной, Небесной, невесомой красотой.

НОСИТЕ БРЕМЕНА ДРУГ ДРУГА «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов. Ибо кто почитает себя чем-то, будучи ничто, тот обольщает сам себя» Послание к Галатам. Новый Завет.

Прости, судьба, обиженная мной Вода и ветер, засуха и вьюга! Когда душа измучена виной Нам тяжко бремена нести друг друга. Пред Богом каждый в чем-то виноват, И груз таков, что ломится подпруга, Но и Господь не то чтоб слишком свят Несите, люди, бремена друг друга! И пусть не каждый видит свой зенит, Идя межой за неподъемным плугом: Восславим жизнь! – и Бог благословит, И легче станут бремена друг друга.

БРИТЫЙ АНГЕЛ   «Легче лисенка скрыть под одеждой, Чем утаить вас, ревность и нежность.» М.Ц.

Легенда о Спарте: .... и еще он помнил, как спартанский мальчик, украв лисенка, спрятал его под одеждой, и когда лисенок выгрыз его сердце, он не вскрикнул, умирая от боли, и ничем не выдал себя.

-1Чернее ночи ночь черна, обрывки облаков, луна... Фугасками летят на крыши осколки звезд, и ветер дышит, Как астматический больной, устало дремлет шар Земной, На дождевой качаясь нитке, и ставня жалобно скрипит. Пейзаж растрепан и небрит - померк на выцветшей открытке. Дождем озябший грунт размыт, засну, и будет день забыт. Зароюсь в теплую берлогу, уйму предчувствие беды, Под водосточный всхлип воды впечатаю в молитву Богу Тревог терновые круги, весов кромешные сомненья. О дефицит долготерпенья сквозь горький лепет: «Помоги!» А колокол в висках звонит, перекликается со скрипкой, С погодой, с этой вьюгой зыбкой…Боль набухает, как пульпит, Испепелив до дна, дотла, до жажды самоистребленья, До пекла адского котла! Спартанцу легче, вне сомненья, Сменить лисенка на бобра, чем скрыть любви изнеможенье. Любовь – презумпция добра? О нет, причина размноженья! Алтарь и жертвенник – борьба, пожар, проклятие, судьба, Страстей мгновенное движенье! И все-таки… любовь – служенье.

-2Прости мне, всемогущий Бог, что задаю Тебе работу, Что нет смиренья ни на йоту, что мой отчаливший челнок В Твои заоблачные дали с наперстком опыта – так слаб, И стертые мои сандалии извечно топчут слово «раб»! Ты сеешь страхи в недрах тьмы затем, чтоб хлипкие умы Пиявками убогой мысли, тисками треснутой мольбы

На имени Твоем повисли - ущербной схожестью проблем, Своим трусливым покаяньем набрасываясь, как пираньи, На Твой обещанный Эдем! А мне и в меловом кругу Не уберечься от упреков, но подставлять вторую щеку Безропотно – я не могу! Выклянчивать, чтоб мир простил И ярость, и тоску, и муку… но бритый ангел подхватил Мою опущенную руку над пропастью исхода сил! Мое последнее « прости» в Твое натруженное небо… Достичь пытаюсь, донести, в зарницы алые вплести Свои измученные нервы, в голубизну душой врасти И веткою воскресной вербы в пурпурном облаке цвести. Прими горячее «Прощай!» В распахнутый небесный край, Где свято место не вакантно, – мой бритый ангел на лугу Подковки счастья гнет в дугу, взмахнув крылами элегантно. В аквамариновый восход, в сапфиры утреннего света Душа врывается кометой и, осветив небесный свод, Сгорает зернышком согретым. Прощайте, гороскопный сброд: Быки, Тельцы и Скорпионы, зари увядшие пионы,

Последний луч, последний взлет… Но на шинели небосклона Посеребренных звезд погоны угасли – утро настает. Иду с подковкой налегке, спешу нырнуть в людскую гущу. Сомнений дух вольноотпущен! И запах мирры вдалеке Целебнее пыльцы в цветах и слаще яблонь райской кущи, Где нас приветит Вездесущий улыбкой грусти на устах.

АНДРЕЮ ТАРКОВСКОМУ посвящаю эти строки с любовью «Все, что сбыться могло Мне как лист пятипалый Прямо в руки легло». А. Т. Не гулять нам вдоем променажем Под кружалой осеннею хной. Дождь играет лебяжьим плюмажем, Налетев на убор головной. Я мечталой душой дошколёнок, Хоть и сед, бородат и усат. Всё бреду, как в песках верблюжонок, Как зебрёнок бредёт, полосат... Горизонт распаляется алый, Шлет пейзажи в небесный блокнот И качается лист пятипалый В такт адажио ливневых нот... Покинув Россию, Андрей жил в Италии, в доме Тонино Гуэрра. Выше я упоминал о том, что за это время они сняли две картины - «Ностальгия» и «Покаяние». Андрей был фактически изгнан с Родины, насильственно разлучен с женой и тосковал по близким. В те времена еще не родился Интернет, и его общение с сыном выглядело уникально. 34

Он звонил своему мальчику и быстро говорил: - В три часа дня я буду на площади Испании у фонтана, найди на карте Рима это место - там мы встретимся… И он мчался на площадь Испании, где его ждал сын, сидя в России и водя пальчиком по карте.

НА ПЛОЩАДИ ИСПАНИИ

Бумага. Тушь. 1990 г. Санто.

На площади Испании - цветы, Каскады лестницы цветочными рядами… И на ступеньках люди как цветы, Стоят букетами, сидят в кружках венками. А Рим бурлит до утренней поры, За стеклами лохмотья модельеров И брызгами блестящей мишуры Сияют манекены всех размеров. Поверх одежды выставлены швы, Измяты платья - в моде откровенность, Намек на предпочтенье простоты, А простота бесхитростна как верность. И от волос пышней густой копны Фен и цирюльник, как причуды ветра, От шелковой спадающей волны, Цветами радуг, солнечного спектра, Исходят ароматы... вновь цветы! На площади Испании под вечер, Влюбленными наводятся мосты, Соединяются и происходят встречи. А мы в кафе заходим налегке, Где Гоголь сочинял о «Мертвых душах», Чтоб с чашкой кофе где-то в уголке, Взгрустнуть о нем и музыку послушать.

Великий Рим! С тех пор как молоко Волчицы дикой пили Ром и Ремул И древний Колизеум широко В объятья каменные заключил все небо -

Случилось столько, что всего не счесть! А ты стоишь, крылом времен задетый, Прекрасный Рим! Пусть выпадет мне честь Тебе на память написать сонеты!

Бумага. Тушь. 1990 г. Санто.

Андрей любил бывать в кафе на Виа Коло ди Рьензо. Это было его кафе. Мы сидели за столиком, беседовали. Характер у него был нелегким, вольно или невольно он подчинял себе окружающих, бывал нетерпим, но все вокруг него становилось ярким, и я никогда не принимал ничьей критики в его адрес. Ему завидовали: повезло. Будто талант - это просто дар от Бога, без личных усилий, а он работал, как трубочист, и спустя два десятка лет я помню его «Сталкера», будто смотрел вчера. Тонино познакомил Андрея с режиссером Антониони, картины Федерико Феллини и Антониони, снятые по сценариям Тонино, ценились в Италии как классика кинематографа. Когда ушел из жизни Феллини, с которым они вместе росли, а за ним Джульетта Мазина – великая актриса, жена великого режиссера, Тонино сделал в своем Саду Забытых фруктов, где, проходя через “Арку славы” видишь стелу, надпись: «Один плюс однин не всегда будет два. Если к одной капле дождя прибавить вторую каплю, получится одна большая капля”. И стреди других стел необычный памятник: две тонкие бронзовые ветки, на которые слетели две птицы. Но каждый день в сиесту, когда солнце вступает в зенит, птицы отбрасвывают тень, превращаясь в два профиля: Джульетты и Федерико, которые смотрят друг на друга. У Андрея с Антониони мгновенно вспыхнула любовь–соперничество, и Тонино нередко становился громоотводом между ними.

Мы приехали в Сардинию в имение Антониони, и мне показалось, что его вилла, окруженная розовыми скалами в изумрудным море с просвеченным солнцем дном -самое красивое место Италии. Антониони сидел в спальне, запуская оттуда в свою бухту кораб-

лики, и по-ребячьи радовался, дистанционно управляя ими. Поруганный, изнанный с родины Андрей никогда не имел подобного великолепия, но неожиданно для всех он сделал то, что не сумел бы сделать великий маэстро. Андрей очень быстро взобрался на высоченную скалу - издалека на розовом утесе едва виднелась его крепко сбитая фигура - и с самой вершины бросился в море. Мы вглядывались в даль, ожидая, когда на поверхности появится его голова. Он снова поднимался и повторял эти отчаянные прыжки, которые казались мне его маленькой местью за все большие беды. Я не был знаком с его отцом, одним из моих любымых поэтов, но однажды в Москве, в Доме Кино профессор ВГИКа Вайсфельд, у которого училась моя юная жена, познакомил нас с супругой Арсения Тарковского. Мы пили чай, разговаривали, и почти каждая ее фраза начиналась примерно так: «Когда в Париже мы с Арсюшей после концерта поехали домой к Эдит Пиаф...» Или : «...когда в Праге мы с Арсюшей пришли к Марине, Марина Ивановна сидела на полу, счищая землю с обуви на белый лист . С порога он спросил: - Марина, что Вы делаете? Она ответила: - Это священная земля Праги, я положу ее в ладанку и буду носить на груди. В юности я ездил в Елабугу, куда влекла меня любовь к стихам, и, вспомнив, рассказал , жене Арсения Тарковского историю, которую мне удалось найти в Елабужском архиве среди рукописей

Марины Цветаевой. Это было в Москве голодной зимой, во время гражданской войны. Марина жила одна, без мужа, ушедшего на войну, с двумя маленькими дочерьми, Алей и Ириной. К ним в квартиру, где ради обогрева была сожжена мебель и лестница, забрался вор. Обнаружив его, она, ничуть не испугавшись, предложила морковного чаю. Они немного поговорили. Вор ушел, но, поразившись ее нищете, оставил на столе все, что у него было. Жена Тарковского изумилась этой истории, утерла платком глаза и сказала: «Он бы сейчас вспылил тем крепким солдатским словцом, на которое был способен» . Не помню, то ли Андрей хотел, то ли снял эти кадры в картине «Зеркало», где через поле жизни, сстулясь, идет старая женщина куда-то в вечность, и через весь ее проход звучат стихи: «Свиданий наших каждое мгновенье»... Слова его отца, посвященные его матери… Спустя некоторое время я снова приехал к Тонино, по вопросам здоровья, поскольку курировал его как врач с того времени, как познакомился с ним в доме режиссера Данелия. Андрея уже не было в живых, мы сидели в маленьком гостевом доме, где он некогда останавливался. Я машинально взял с полки томик Пушкина, открыл, и оттуда выпал сложенный вдвое листок. Это оказалось предсмертное письмо Андрея Тарковского. Тонино сказал: «Возьми себе на память».

Перечитываю это письмо: «В последнее время, очевидно, в связи со слухами о моей скорой смерти, в Союзе начали широко показывать мои фильмы. Как видно, уже готовится моя посмертная канонизация. Когда я не смогу ничего возразить, я стану угодным власть имущим и тем, кто в течение 17 лет не давал мне работать, тем, кто вынудил меня остаться на западе, чтобы, наконец, осуществить мои творческие планы, тем, кто на пять лет насильственно разлучил нас с нашим 10-летним сыном. Зная нравы некоторых членов моей семьи (увы, родство не выбирают), я хочу оградить этим письмом мою жену Лару, моего постоянного верного друга и помощника, чье благородство и любовь проявляются теперь как никогда (она сейчас моя бессменная сиделка, моя единственная опора от любых будущих нападок).

Когда я умру, я прошу ее похоронить меня в Париже, на русском кладбище. Ни живым, ни мертвым я не хочу возвращаться в страну, которая причинила мне и моим близким столько боли, страданий, унижений. Я – русский человек, но советским себя не считаю. Надеюсь, что моя жена и сын не нарушат моей воли, несмотря на все трудности, которые ожидают их в связи с моим решением. Париж, 5 ноября 1986 г. Подпись (Тарковский)»

ДА БУДЕТ СЛАВЕН РАДОГОСТ, КАК ВЫСШИЙ СУДИЯ И мне открылся замысел простой Путей извилистых, сосудов кровеносных: Никто не предстает пред Радогостом — Есть высший суд — ответ перед собой! Душа вселится в дерево, в цветок, В животное, в летящую комету, Песчинкой канет в бездну, канет в Лету, Во тьму пространства, в ливневый поток. Иллюзии — немыслимый тираж! Вселенная — бездонная темница! И далека от Господа черница, Как душегубец, бесы и мираж. Не сложится по новой ДНК, Не сцепятся молекулы, как прежде, Застынет взор, остекленеют вежды, И мимо берегов пройдет река... Небесные рассыплются лекала... Успеет ли мятежная душа Глотнуть из семизвездного ковша? — Один глоток — не много и не мало. 42

На полях академической тетради

АННЕ АХМАТОВОЙ - С ЛЮБОВЬЮ "Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король". А.А.

Воды с лица не пить, не миновать Пролетов без перил и перекладин… Когда б умела ты околдовать, На старых шрамах не нарезав ссадин! Любви твоей горячее меню Всегда горчит на донышке десерта. Тебя, как Модильянивскую Ню, Целую теплой охрой из мольберта. Твой тихий, акварельно-томный взгляд Туманностью дождей меланхоличен. Но если свыше миг этот продлят, Я буду благодарно безграничен.

Меня трогает, что Модильяни рисовал Ню, вспоминая Ахматову с восхищением. Есть великолепное эссе самой Ахматовой об этой встрече. Но, поскольку читал я разных авторов: и тех, кого Анна Андреевна водила по себе, как по музею, и тех, кто приникал к замочной скважине, чтобы углядеть, нечто личное - трудно сейчас адсорбировать, кому какая ремарка принадлежит. Поэтому, думая о ней или о сыне Ахматовой и Гумилева, с которым мне некогда довелось соприкоснуться, опираюсь на достоверность памяти. Встреча с Модильяни случилась в Париже, куда Анна Андреевна приехала на поезде с супругом. В дороге Николай Степанович приревновал ее, возникла размолвка, Гумилев покинул купе и провел ночь в тамбуре или гдето ещё - он был полигамен. Наутро Ахматова сказала ему, что сосед по купе, немец, всю ночь не сводил с нее глаз. На что Гумилев ответил: – Даже на Венеру Милосскую невозможно смотреть восемь часов подряд, а Вы ведь не Венера Милосская. В Париже Анна Андреевна познакомилась с Модильяни, принято знать, что она мгновенно оценила его дар, ибо Ахматова была умна и гениальность в людях чувствовала, как родство, кроме того, Амадео был молод и хорош собой . Он делал ее графические наброски в своей мастерской, те, что Ахматовой не понравились, она уничтожила, как уничтожала фотографии, которые не соответствовали образу. Анна Андреевна, на мой взгляд, не обладала cногсшибательной красотой, но, желая пленять, выработала изумительные манеры

и грацию с преобладанием царственной осанки. Для этого необходима особая «постановка головы»; она не просто сидела на стуле, а держала свой торс в руках, и художник оценил эту пластику. Обожаю графическую линию ее фигуры, которая, как мне кажется, выполненна Модильяни в той же композиции, в какой Микеланджело расположил скульптуру «Ночи» на мраморном саркофаге Папы Инноккентия (не помню, какого по счету). В подробности ее романа с Модильяни не вникал, неловко... но запомнилось, что однажды она пришла к нему в мастерскую, дверь оказалась заперта. Ахматова через окно бросила розы в комнату. А позже он сказал: «Как жаль, что Вы не дождались меня, Анна» Она ответила, что не заходила. - А розы? - удивился Модильяни. - Я перебросила их в окно. - Странно, они так красиво лежали... Этот разговор с тенью нежного флирта описала сама Ахматова. Позднее Анна Андреевна разошлась с Гумилевым. Его расстреляли, она стала женой Шелейко, который утром, видя, как она ест яичницу, заметил: - Аня, Вам так не идет есть цветное! Эта яишня мне напомнила картинку: писатель Куприн хотел пролететь с летчиком Уточкиным на желтом кукурузнике над стадионом в Киеве. И оба они грохнулись с небес прямо на зеленую щетину футбольного поля. Вылезая из-под желтых обломком самолета, Куприн сказал: - Мы были похожи на яичницу с ветчиной в укропе. (Вот ту самую, что уплетала Ахматова, веселя этой трапезой своего мужа:

«Вам так не идет есть цветное» - как будто это и была та, куприновская желто-зеленая самолетная яичница...) А потом Ахматова была замужем за Пуниным, его «экс-вайф» была моим куратором в академии художеств в Петербурге, я встречался с сыном Ахматовой Львом Николаевичем Гумилевым и бывал у них дома. Когда он говорил об украденном из его жизни времени - 14 лет каторги - о том, как в тех условиях лечили раны, присыпая землей, хотелось слушать об этой жизни бесконечно. Но сначала надо было привыкнуть к его «словесной бормотухе», а привыкнув, перестаешь замечать… он говорил, как славянский Бог Барма, который бормотал молитвы. Лев Николаевич бурухтел, выкладывая свои постулаты о пассионарной теории этногенеза, глуша звонкие согласные, и эта глуховатость тембра напоминала низкий, глуховатый, прокуренный ахматовский голос. Бродский нечто похожее отмечал о голосе, о словах Ахматовой: В них бьется рваный пульс, В них слышен костный хруст, И заступ в них стучит; Ровны и глуховаты… Лев Николаевич зачесывал в прошлом темные, с сильной проседью волосы по-гоголевски набок. Фигура у него была грузной, нос характерно ахматовский, а глаза широко поставленные, как у отца, с вселенской грустью на дне. Могу сказать, что сын был похож на Анну Андреевну, какой ее писал Осьмеркин в «фонтанном доме», на фоне белой ночи, где она стоит у распахнутого окна и смотрит в сад.

Душистая картина. Свет падает столь мягко, что кисть художника на этом холсте, становится прозрачно-серовской. Сама Ахматова отнюдь не декадентская, как на помпезной картине Дела-Вос-Кардовской, и не стилизована под инопланетянку «с космическим бэкграундом», как на портете Альтмана. Этот портрет во многом опередил время, но у Осьмеркина Ахматова особенно теплая, человечная, не такая «суровая колхозница», как у Петрова-Водкина, будто мастихином нанесенная на дерево. Хотя чувствуется в этом лице некая замкнутость, будто ей не позволено говорить. Она на этом полотне мягкая, тихая, как в графических рисунках Бруни и Тышлера, выполненных в технике «ламповая копоть». Лев Николаевич имел яркий темперамент, говорил оживленно, на нем была рубашка цвета пасмурного неба - застиранный удрученно-голубой . У него было много лица, щеки свисали по свойственной дворянам манере стареть. (Заметил, что в антропологическом портрете русского дворянства среди наследственно устойчивых признаков челюсти меньше, чем в крестьянской квадратной скуластости. Но крестьянско-широкие скулы с годами лучше держат падающие «собачьи щеки» - в любой породе есть свои преимущества. Лоб у него был огромный, ясный, широкий. Поскольку в академии мои работы по ИЗО курировала Пунина (новая жена прежнего Ахматовского мужа), я бывал в их доме.

После развода Анна Андреевна продолжала жить в одной квартире с бывшим мужем и его новой женой. Видимо, это не было ее выбором. В доме как-то тягостно чувствовалось ревностное отношение к ахматовской памяти, ко Льву Николаевичу.

Временами наружу выскальзывал клубок внутренних склок, и это тиранило мой юный идеализм. Дом был напичкан раритетами, фотографиями, и мне стоило усилий не разглядывать их открыто, но, откровенно говоря, хотелось «вкусить роковую отраду в попраньи заветных святынь» и впитать все, что было вокруг. Запомнилась пыль старого интеллигентного жилья, смешанные запахи снеди. Пунина была миловидной, благородно увядшей, и напоминала актрис, которые играли мать Ильича - это врезалась в память,

возможно, потому, что их доме в тот момент по телевизору шел фильм о Ленине - одна ошеломляющая мизансцена подсказала мне это сходство. На экране мать Ильича с пунинским личиком, обрамленным тюлевой занавеской- шарфиком - просила плохого царя в блестящих эполетах помиловать ее хорошего сына Сашу (типа Саша пытался убить царя, но поскольку промахнулся, то можно его как бы извинить). А царь бросил ей обвинение: дочь - в тюрьме, один сын бузит революцией, а второй– террорист! И тут скромная мать высокомерно отрезала: - Я горжусь своими детьми! И я, выпав из атмосферы ахматовского просемейства, впал в культурный шок: чем она гордится?! Дочь, дворянская барышня, и вдруг - ужас – тюрьма! Не проститутка, не спекулянтка - еще хуже - сидит в тюрьме! Один сын – убийца, другой в ссылке, дочь на зоне – мать гордится: воспитала. Пунины враждовали со Львом Николаевичем и предьявляли ему претензии. Он был резок. Меня изумляло, но им казалось, что человек, незаслуженно просидевший 14 лет в застенках, должен быть пушистым и кого-то там как-то особенно тонко понимать, что-то кому-то великодушно прощать - они хотели великодушия от него! Буквально ранил этот ослепительный эгоцентризм. Гумилев брил правду небезопасной бритвой. 50

Дочь Пуниной зеленела и взвизгивала, нос у нее становился остреньким, губы и глаза узкими, личико лисьим, пегие волосы цвета грязной воды (называются русые) засаливались прямо на глазах (у многих в то время были сальные волосы – считалось, что часто мыть голову вредно, и делать это надо только тогда, когда волосы залоснятся) А Лев Николаевич, круглый, теплый и несчастный, оборонялся. Они не сочувствовали ему, обвиняли, считали, что он озлоблен, осуждали Анну Андреевну за ее скудные передачи в тюрьму и нежелание включать их в свои воспоминания в том свете, как им бы хотелось. Пунина, тихая, милая, бесцветная, с полинявшим взглядом утомленного тушканчика, в основном молчала.Трудно было поверить, что они с Ахматовой были женами одного и того же мужчины. Лев Николаевич обижался, и во мне ныло чувство досады за то, что никто не обласкал его, не оценил, не сострадал его мукам. Хотелось сказать: «Ты - прекрасный человек! Я восхищаюсь мужеством твоим, выдающимся умом, твоей судьбой - тобой, тобой, тобой!» Но как-то нелепо все это звучит… Восторженность и доброта всегда непереносимо банальны. Нежности своей стесняешься! Нежности больше, чем гнева. Гнев более энергичен, изобретателен и словесно изощрен. А доброта однозначна – святость вообще тускло предсказуема, даже нудна однотипными судьбами святых с довольно унылым восхождением к небесным нимбам. Хотя с годами я упразднил мораль кукушки и петуха, до слов Булата Окуджавы:

Давайте говорить друг другу комплименты Ведь это все любви счастливые моменты. Давайте восклицать, друг другом восхищаться, Высокопарных слов не надо опасаться. Давайте жить, во всем другу потакая, Тем более, что жизнь короткая такая. Лев Николаевич много курил, тушил, душил окурок пожелтевшим пальцем, и дым, как старая фата, нависал над столом. Мне были очень интересны антично-гумилевские беседы, и сейчас вся та картинка выплывает из прошлого папиросным дымом, как из небытия. Он был очень «мужской человек», но какими-то моментами напоминал мне старуху, наверное, из-за круглых плеч, сходства с матерью… и эта вязанка-пуловер... Мне казалось: как бы он ни бранился, ему надо было прощать все - у него было на это право. Но другие так не думали... Лев Николаевич всегда был любим мной за страдания его, ум светлый, волю, за сыновность несчастно-счастливую, за то, что в нем соединились две крови, ахматовская и гумилевская, как потоки Арагвы и Куры. «Там, где, сливаяся, шумят, Обнявшись, будто две сестры, Струи Арагвы и Куры, был монастырь...» М.Л. Он и сам был похож на заброшенный монастырь …

ПОЭТУ

"Поэт не баловень удачи, Не загоняйте птицей в клетку!Поэт включен, как передатчик, В луны небесную розетку!" Санто

Послушай, не надо заглядывать вниз Там пресса и пресс бюрократии. Ведь это тотальный идиотизм – «Прогугливать» чьи-то понятия! Кивать, завихряясь в безбожный цинизм – Да ну его к матери! Я, кроме того, не люблю в лицо брызг Штампованных с губ обывателей. Послушай, не надо давать всем отчет О личном в духовных брожениях! Плевать, как смотрюсь я, на чей-то там счёт, В чьих-нибудь воображениях! В чужой обезличенной данности став Фишкой нелепой оказии В марлевой чьей-то туманности, В наперстках бесцветной фантазии, В капельницах восприятий, понятий О смерти и эвтаназии, В каменных лбах, отгоняющих ветер битвы И боли, - мира многообразие. Послушай, не надо ломиться лбом, Жаться к чужим причалам! Давай заниматься святым ремеслом, Давай начинать с начала! Кто встал в свою нишу - будет утешен Помыслами и действием, 54

55 Тот равен себе уравновешен Мартовским равноденствием! Но всё, что д`обыто промыслом Сердечным шоком страдания, Поиском пропасти домыслов В колодце вселенского знания, Вихрем развития речи, Смерчем, рекой раскаяния Всё обесценено в противоречиях Революции - сестры Каина! В плебействе её босяцки-чухонском, Грозой разрывавшем тучу, Мир захлебнулся, как дом Облонских, Когда всё смешалось в кучу! Людской маскарад - простейший наряд И судьи шикарная мантия О сущности духа не говорят, Тут посложней хиромантия. Рутинные штампы не стоит беречь, И дресс-коды меняют ход! Но всякая личность видна через речь, Когда открывается рот! И ясно, чем человек начинен, И где его мыслей бродилище, Какой в голове Ньютона бином И библиотекохранилище, Каков объем извилиномышц

И сколько в нем истин искаемых, Каких накопал этот ум-малыш Полезнейших ископаемых, И сколько любви в нем, добра и греха, Души и тоски человечьей Нас отличает суть языка! Ткань нашей личной речи. И пока язык мой путем эмпирическим Не свяжет стопарь вискария Наслаждайтесь оргазменно-эстетически Риторикой моего глоссария! Моим репунсивом анаколуфным, Олбанью* - до звёзд и транса! Не прячьте головы в страхомуфты От когнитив-диссонанса!* Кому непонятно - не мне заботиться! Пусть о себе заботится каждый! Пусть мозгом своим сам изворотится Осмыслить продукт бумажный! Поэт не наладит оптику чутья На растиражированные вкусы! У дельцов и волшебников разные якоря, Разные паруса и грузы.

Поэт - не родственник всей толпе! Он к тем высотам пригоден, Где воздух разрежен - на той высоте, Где он, как Бог, благороден!

В канонах, капканах культуры массовой Форматы в шкале "коитально", Но индивидуальность не встроишь в пазлы, Куда встроены все повально. Поэт идет к закату бред`овому Смотреть, где небо заканчивается, Чтобы дать дорогу чему-то новому, Тайному и заманчивому, Чему-то неясному, непредсказуемому Тончайшей звездной вибрации. И он найдет подлежащее и сказуемое Для всей небесной абстракции! Потому что в реальности вашей банальной Он ищет иные черты: Незаштампованной, парадоксальной, Удивительной красоты!

ПОЭТАМ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА Твои осколки, век Серебряный, Горячей стружкой серебра Навеки сложены и сцеплены Порукой правды и добра. А мир закручен кругом белкиным, Сгорает мир на вертеле, И в подмосковном Переделкино Свеча сгорала на столе. Горчат запреты, ложь и патока Как трудно раны врачевать, Когда Иосиф шел на каторгу – Не выжить шел, а умирать! Когда в чужом краю, в Елабуге, Марина отказалась жить – И вознеслась душа по радуге, Желая боль эту избыть. А рифмы звонкие, мятежные Застыли с краешка строки, И думы, горькие и грешные, Сложились в вечные стихи. Они летят, как шарфик газовый, Подхваченный взрывной волной, А небо светится алмазами, И серебром, и сединой. В канонах, капканах культуры массовой Форматы в шкале «коитально», Но индивидуальность не встроишь в пазлы.

МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ С ЛЮБОВЬЮ "Ах, Марина, давно уже время, Да и труд не такой уж ахти, Твой заброшенный прах в реквиеме Из Елабуги перенести" Б. П. Ветхий двор – петушиное зодчество. Криво сбит деревянный сарай. Хоронили Марину без почестей – Рыли яму под хрипы: «Давай!..» И взлетали лопаты крылатые, Разрыхляя чужой чернозем, И лежала она, им объятая, Запечатана ржавым гвоздем. Ах, Марина, быльем запорошено, Хоть и труд, говорят, не ахти – Из Елабуги прах твой заброшенный На Московскую твердь привезти. Воронье – одичалыми стаями, Всхлип ворот на последнем пути. Годы тянутся скользкими сваями, Рвется ветер – Марина, прости! 58

Попасть из огня да в снег, к застылым в немой бескрылости, Задерживать плач и смех ладонью, раздавшей милости. Под ветром печаль избыть, стихами укрыть обиженных... Младенцев не прокормить, уютов страшась насиженных. С высот обозрев края, блеснешь дождевыми спицами. На смерть обрекли тебя, твоими шурша страницами. Кровящим кустом рябин алеет дорожка издавна Из всех на земле Марин, единственною ты избранна!

ОЗЕРА ТЕНЕЙ "Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший - сер! " М.Ц. Нет, не ясн`а мне сущность бытия, По вере воздается с каждым веком: Полуденной истомой, теплым млеком, Восходов медью, бронзой лития. Как древний мир под солнцем дух обжег, Из каждой веры выполз свой божок Людских фантазий ярких стрекоза, Летит с небес и льется бирюза В озера юных розовых теней, В туман лучей поэзии моей. А в облаках горячий солнца блин, Замешанный из первозданных глин. Под ним любой бескровно одинок, Живет, как с ветки сорванный листок. В Рай не войдешь религии одной, Минуя Ад, обещанный в другой.

И поцелуй иконы по стеклу Ерошит чувств поникшую ветлу И горизонт не больше, чем барьер, И наичернейший в этом мире сер!

ТРЕХПРУДНОЕ «В переулок зайди Трехпрудный, В эту душу моей души». Марина Цветаева. С деревьев возле старого фасада Листвой осенней схлынула волна. Натянута дождинная струна, Дождь дребезжит над городом, за МКАДом* Сплошная слякоть, ветра брякотня. А вдалеке, в морозной вышине, В туманами заветренном окне, Из дальнего… предальнего… в полете Мелькнул идальго – рыцарь на коне! Исчезла тень, кружа на повороте. Вы помните, Марина?... Как по мне, Чудесен конь – его хромая кляча, И дух идей на мельничной мечте. Он так любим! А можно ли иначе?! Все те, кто после… все-таки не те... Осенней рябью пишется картина На трех скрижалях. Первая скрижаль: Он только Дульсинею обожал. Я обожаю Вас, моя Марина! Иду на встречу в зыбком мире сна. Гуляет ветер, шаткий с бодуна, Вздыхает ночь осенним перегаром, От дождевого терпкого вина

Колышется туманная ситара И небо глубоко - не видно дна... Как высоки, Марина, тополя! – Надежная опора небосводу. Здесь воробьи и стая воронья – Не испугав пернатого народу, Поблескивает лунный тазик медный – Шлем Донкихотовый парадный и победный! Поклон, идальго! Вам земной поклон! В Трехпрудный путь, а далее не надо. Ее душа - долина Эльдорадо – Там высота и колокольный звон! А всадник мчит в индиговом тумане, От нас далече, в миллионах лье, Нанизанные звезды на копье – Что если небо станем полем брани, А солнце каплей крови на белье? Он мир поддержит рыцарским плечом И мы оценим дух его полета, Не осмеяв стараний Дон Кихота С его зелёнобронзовым конем! Я подвигов для Вас не совершал, Но полюбил в тиши листать страницы – Я Вашим горьким воздухом дышал, Чтоб в ночь, однажды духом пробудиться… Он не исчез в пустынно-сизой мгле, Он жив мечтой, межзвездной небылицей! Он в небесах – Свободный, славный рыцарь, Последний светлый рыцарь на земле!

Мне кажется, что Марину и Дон Кихота связывает необычайное благородство духа - жертвование личным во имя высшего. Не помню, в каком году Нобелевский комитет по литературе объявил конкурс на лучшее литературное произведение всех времен и народов. Этой книгой был назван роман Диего Сервантеса – «Дон Кихот». Сервантес создал гимн рыцарству в темнице, будучи в плену, в одиночестве, тяжело раненым, что я бы сравнил с полонезом Огинского, написанным композитором кровью в тюрьме. Недавно я прочел книгу моего друга «Пятый воздух» - версия убийства Марины Цветаевой, автор Т. Костандогло. Безмерно благодарен за этот труд. На протяжении рассказа о поисках настоящего захоронения Марины Цветаевой преследование властей давит, как пресс. Что знают сытые хулители чужих судеб о хитроумных ходах спецслужб, что знают они о том, как вербавало ЧК, намереваясь сделать осведомительницей ее, «белоэмигрантку», у которой муж, дочь, родная сестра, племянник, литераторы и общие знакомые арестованы? Приехав в Елабугу, она прошла местное КГБ: «За мое перо дорого бы дали, если бы оно согласилось обслуживать какую-нибудь одну идею, а не всю правду…» М.Ц. Последняя поездка в Чистополь во имя спасения сына - не спасла.... Трое детей. Бездомье. Безденежье. Трагедия за трагедией… Даже на просьбу принять на работу в общепит литфонда посудомойкой, т.е. “убирать за писателями”, получила отказ. Но, живя в непроглядной нужде, сама отказалась от предложения работать в НКВД переводчицей, в совершенстве владея немецким и французским.

Сделала последнюю попытку - наняться в совхоз, но директор подал ей милостыню (подачку 50 рублей) , сказав: «У нас и без вас все грамотные». Она не приняла - может быть, и это стало последней слезой, упавшей на письмо: “ …не похороните живой, проверьте”… Кто-то скажет: время было тяжелым - всем было нелегко. Это правда. Но не все сделали для России столько, сколько семья Цветаевой! У нее другие точки отсчета и другое мироощущение. Ее отец создал и подарил Москве музей изобразительных искусств мирового значения, строил на свои средства школы, а через несколько лет его родная внучка, дочь Марины, умерла от голода - да, шла гражданская война, был холод, люди ели крыс, но в ее судьбе …Старшую из тьмы выхватывая, Младшей - не уберегла. Младшая дочь погибла, старшая получила почти 20 лет тюрем и лагерей, мужа расстреляли в затенках, родная сестра была арестована - 18 лет заточения. Сына, мальчика в 20 с небольшим, убили. После 18 лет нищеты в эмиграции - возвращение на родину, допросы, вербовка, стояние в тюремных очередях, снова бездомье, безденежье, бездна унижений. И самоубийство. Или все-таки убийство? Открыть правду не позволяют, но позволяют судить всем, кому ни попадя. Из книги «Пятый воздух» цитирую: “Сегодняшние выяснения, домыслы, догадки, рассуждения решительно ничего не дают, но - о многом говорят. Вот ещё две известные странности.

Первая - Марина покончила собой, не сняв кухонный фартук. Так её и похоронили. Поэт так уйти не может. . Даже если сама ушла… фартук сняла бы. Что заставило об этом забыть? Что? Вторая странность - более чем странность – горячая рыба в сковороде, только что приготовленная ею… ( будто голос самоубийцы за кадром): «Дорогие мои, я тут повесилась, а вы обедайте! Не обращайте внимания, приятного аппетита!» И вспомним тех двоих в штатском, что в час ее смерти выпрыгнули в окно дома, где она снимала угол. Тех, кого видели соседи, боясь сказать об этом. Иначе почему прячут ее могилу? Препятствуют, угрожают? Хоронил Марину конюх дядя Коля, промсовхоз дал лошадь и телегу” Марина Цветаева - не только лирический поэт, она обладала способностью масштабно мыслить, не случайно Бродский назвал ее интереснейшим мыслителем 20 столетия, утверждая, что «не читая и не слушая поэтов, общество приговаривает себя к низшим видам артикуляции... Другими словами, оно лишается своего собственного эволюционного потенциала. Ибо то, что отличает нас от остального животного мира, это именно дар речи... Поэзия – не форма развлечения и, в определенном смысле, даже не вид искусства, а наша генетическая цепь, наш эволюционный лингвистический маяк». Творчество Цветаевой - величина необъятная. Опережая время, она видела и нынешнюю жизнь, нравственный стержень которой проявляется здесь и сейчас. Убили ее в Елабуге или нет, но правда в том, что "Даже если сама ушла – всё равно убили. Такие Поэты, как Марина Цветаева спасательный круг для живых. Промысел божий." "Через десять лет забудут! Через двести — вспомнят!"

* ~<>~~<>~~<>~* "Обнимаю тебя кругозором гор Гранитною кроною скал…" М.Ц. Как славно в горы выбраться весной! Иду один, пою в глуши лесной, Весь год гоним финансовым авралом, Пустил судьбу без упряжи в разгон, Чтоб раздобыть в казну немного «крон» За хлеб работаем, почти задаром. У олигархов в свете сверхзадач Одна из первых - подходящий врач, И я запеленгован их радаром. Шагаю по иголкам и камням, Распахнуто в запыленной рубашке. Летит по лиловеющим полям Слепое солнце в облачной упряжке И треплет ветер лапой дикой львицы Лучей закатных огненные спицы. Я всем горам присвоил имена

Поэтов, что слагали письмена, Мир обнимая горным кругозором! В колодцах чувств такая глубина, Что камень, поседев, достигнет дна,

Невидимый неискушенным взорам. Марина, на дороге тот же куст Рябиновый, и тех же веток хруст, И запах карамельно-терпкой мяты Зигзагом молний швы небес разъяты, И думаю: вернусь сюда, вернусь… А дождь бежит, оплакивая Русь, А дождь спешит стереть черты и даты…

От себя скажу: те, кто из подземелья ложных версий, из болота своих липких домыслов те, кто «плюют» вслед ушедшим гениям - по сути, совершают « культурную диверсию». Чтобы очернить - горошины ума достаточно, а воспеть - душа нужна. Я не ратую за полировку биографий - я за то, чтобы понимать, ценить и помнить. Стервятники, кружащие над полем памяти это постыдный знак нашего времени. Находясь в потоке современных пиитов, я хотел бы видеть не пишущих, а любящих стихи! Еще больше хотел бы видеть знающих! И особенно - Знающих среди Пишущих. Пусть создадут свои стихи лучше ушедших поэтов, проживут свои жизни чище, выше, ярче тех, кого судят! И всякий, кто чернит недосягаемые имена - пусть начнет с себя. Я хочу видеть того, кому должен доверять! Покажите, что он создал - чего стоит сам?! «Проводите, проводите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!»

Но увы, зависть и бездарность паразитируют на высоких именах низкими мыслями. Об этом говорит и «Антибиография Ахматовой», размазанная на 600 страниц, и множество невежд, порочащих на поэтических порталах имена Цветаевой, Есенина, Маяковского... – великомучеников Серебряного века. Чернить стало тенденцией, как эпидемия - свиной грипп ущербных душ.

«Кто бы ни клялся, ни думал, что знает, как было, пусть помнит: никто не может знать всей правды. Достоверностью становится то, что убеждает, а убеждает то, к чему каждый расположен по уровню своего интеллекта и голосу совести.» Сама тема “Марина Цветаева” определяет вектор духа. Ибо горизонт ее так далек, что каждый может узреть только то, что ему по силам. «Обнимаю тебя кругозором гор, гранитною короною скал... Крyгом клумбы и крyгом колодца, куда камень придет - седым! Круговою порукой сиротства, - одиночеством - круглым моим!» Глубина такова, что камень поседеет, достигнув дна. Ее стихи правдивы, неординарны, в каждом их звуке - философия и пророчество, любовь и боль - они не приземляют, а подхватывают вдохновением, которым дышат лучшие ее строки. Поэзия Цветаевой - это щедрость и широта. Ни капли приспособленчества, формализма. Ее дары не для тех, кто алчут и «хощут». «Хотеть - это дело тел, А мы друг для друга души ...» «Поэма Конца». А коллективные суждения о том, что и кому должен Поэт… Как жил и как надо было жить - нелепы!…Помилуйте, при чём тут кастрюли, полы, обеды? Опомнитесь, господа! Поэт - в стихах своих, и только в них! Стихами дышать надобно, впитывать их, спасаться ими… Поэт - существо многомерное… Солнце - не для одноразовых лампочек!

"Любовь – это все дары В костер и всегда задаром!" М.Ц. Понятие верности для Марины - это верность в беде! В способности «состояться» она ценила не карьеризм, а сбывание души: «Господи! Душа сбылась: Умысел твой самый тайный.» В ее стихах – ничего материального, меркантильного, она утверждала, что «материалом для искусства является не слово, не камень, не холст, а ДУХ! «Через поэта работает вечность.” Цветаева умела не замечать быт, но обладала способностью прозревать бытие. Несмотря на бунтарский дух, не поддалась ослеплению революцией - соблазном великих утопий. Она следовала своим понятиям о высоком и низком и была верна им.

«В 1990-ом году, когда патриарх Всея Руси Алексий второй дал согласие на отпевание Марины Цветаевой, его спросили: - Что позволило сделать исключение для нее? - Любовь народная, - ответил патриарх.»

В ПАМЯТЬ О МАРИНЕ с горечью пишу эти строки

"Читателем газетных тонн, Глотателем, доильцем сплетен…" М.Ц. И те, чьи речи cтоль избиты - утилитарны и скупы, Чьё царство - кухонные плиты, а помыслы слепы От стонов зависти оглохнув, в Твой Дом – словесности приют, Стучат половниками в окна, тебя на суд зовут. Душа вместила быль и небыль, судьба – трагедия без дна. Как высоко, Марина, небо, в котором ты – одна! Огонь лампад и чист, и светел, отпущен грех, но эта смерть Став пиршеством доильцам сплетен – им лакомая снедь. Цветет в Елабуге рябина, шумят листвой ветра... Кто сочинит твой стих, Марина, купцы? Бугалтера? Кто, скорбь до горечи осиля, за всё воздаст мольбы? Да не простит себе Россия вовек твоей судьбы!

* ~<>~~<>~~<>~* «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Евангелие от Иоанна

С годами мысли обесценены в слова И чувства обесцвечены, и память, И уходящая любовь ждет, как вдова, Чтоб наши судьбы в черное огранить. Планета молится на деньги, деньги – Бог! Земная карусель - быстрей рулетки, Звучат слова и в них ударный слог, Как завещание дошедшее от предков. Слова тасуются, меняют смысл и масть, Тут короли, тузы, шестерки речи... И словом можно защитить или напасть: Унизить, вознести, очеловечить! «В начале» - сказано, что слово - это Бог! Прорыв в духовность – глубины конечность, Вибрация волны - ударный слог... Поэзия - озвученная вечность.

ПОЭЗИЯ – ОЗВУЧЕННАЯ ВЕЧНОСТЬ

Монотипия «Ветер» Бумага. Акварель. 2000 г. Санто.

БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ С ЛЮБОВЬЮ "С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей" Б.П. Шел декабрь дикообразом, разлохмачен и блестящ. Лунный диск желтел анфасом в окруженье звездных чащ. День накрылся медным тазом, вечер спекся, и в борьбе Ночь играла страстным спазмом на фаллопьевой трубе. В синеоблачном пролете, где часов не признают, Таял белый самолетик тенью бронзовых минут. Разомлев любовным глазом, я мечтало оробел: Небо сыпало алмазы, свет струился лунным квасом, Переулок фонарел…Шел декабрь. Дикообразом Лес щетинился, могуч, лунь плыла, ныряя брассом В окоеме блудных туч. Как обугленные груши, Сто грачей наперебой прилетали бить баклуши, Околачивать собой! В мире все жило, пыхтело, Зрело таинством чудес! Я глядел зафанатело, Ощутив любви замес. Небеса топтал Пегасом Разбежалый блик лучей. По-че-му я не Саврасов?!!! ………………………….Насаврасил бы грачей! 74

На полях академической тетради

Монотипия. "Молчание рыб" . Бумага. Акварель. Санто.

Обугленные груши грачей Пастренака нумолимо напоминаеют мне хрестоматийных «Грачей» Саврасова. Он родился в Москве, в семье торговца, и хочу даже сквозь усмешку некоторых ценителей живописи всмпомнить о нем и сказать несколько слов. За страсть к живописи и нежелание продолжать семейный бизнес Саврасов был изгнан отцом из дому, жил на чердаке. Женился, родил в первом браке 4-х детей, двое погибли, из-за этой трагедии и бедности брак распался. Он был исконно русским человеком, изумительным пейзажистом, бедствовал, тяжко пил. Дорог мне тем, что не подражал итальянцам, как, например, Брюллов, у которого не русская, а европейская, точнее, итальянская манера живописи («Последний день Помпеи», «Всадница», «Полдень»…) Эта живопись картинно красива, но в ней ничего родного, трогательного, щемяще узнаваемого. Полотна Брюллова, на мой взляд, кидаются на зрителя, кричат своей яркостью, они помпезны, великолепны, но в них ощущается модельная постановочность, намерение произвести впечатление, и в этом смысле нарочитость - «Всадница» на картине явно ниоткуда не прискакала! Ее определенно посадили на лошадку, расправили кружева, как для фото - не пляжного, конечно, скорее салонного. Гляжу на нее - изумительно! Но напоминает макет - наверху вырезанный овал, вставь голову - и ты всадница, и я, и кто угодно. Брюллов – мастер, огромный талант, но для меня его картины статичны, как обложки или обертки дорогих, роскошно дорогих, но… все же конфет. 76

Эта живопись - как великолепное, сногсшибательное, королевское ассорти, безумно сладкое - подарочная живопись радует глаз, даже восхищает, но не волнует, не пробуждает душу. Трепета жизни не заменяет первоклассный гламур. Гламур нынче популярен, видимо, это некое представление быдла о прекрасном. А Саврасов никода не гнался за эффектами, но сумел передать исконно русскую поэзию в простом пейзаже, в чувстве, в настроении. Тему «Грачей» он тщательно обдумывал, сделал множество этю-дов, а написал за один день в каком-то экстазе откровения. «Грачей» экспонировали на выставке передвижников в Пите-ре, эта небольшая по размеру работа вызвала волнение особым грустным очарованием нашей природы, будто среди обычной незаметной жизни на пустыре с шатровой церквухой свершается маленькое чудо пробуждения мира от зимнего оцепенения. Эта была единственная картина, которую отметил Крамской: «Было на выставке множество пейзажей, а душа есть только в «Грачах». Саврасов не гнался за эффектами, не старался угодить, отдать дань моде, подражать авторитетам - он слушал душу, всматривался в нее… В этом скромном, даже скупом пейзажике дышит весна вечной темой обновления жизни. Колорит «Грачей» мне чем-то напоминает гоголевскую «Шинель»: тащится Акакий в замшелой шенельке на службу, а над ним пролетают грачи Саврасова...

При жизни, как многие гении, он был не понят, не оценен, не признан, умер в нищете, в одиночестве, всеми забытый, в больнице для бедных… И никогда Алексей Кондратьевич не узнал, какое значение для России обрела его живопись, его понимание мира, не узнал, что его «Грачи» стали для нас чем-то знаковым, родным, как слово Пушкина. Потому что именно Саврасов сумел неброскими, серыми тонами российского пейзажа передать нечто важное, сказать о тех ценностях, которые негромки, не лежат на поверхности, но становятся основами в формировании души, ее способности к отзывчивости, к несуетному, глубокому восприятию мира. Он не только повернул взгляд нашего художника к родимым краям, но и оставил учеников, продолживших ход его мысли. Любимец Саврасова, Левитан, горевал о нем, ценил как учителя и человека. Горько думать, что Саврасов умер, забытый всеми, в тоске и лишениях, никогда не узнав, что его грачи долетели до нас.

На полях академической тетради

Монотипия. "Протуберанцы". Бумага. Акварель. Санто.

ИГОРЮ СЕВЕРЯНИНУ - С ЛЮБОВЬЮ

Шуршалость кринолиньих декольте Мазурками и вальсами запарена, Забытый веер, прима в па-де-де, Сухой цветочек, томик Северянина! Мы вычеркнем дворянский политес И этот Ваш шансон, месье Вертинский, Мы любим хлеб, а не деликатес! Нам «Беломор» вкусней сигар кубинских! Эй, кто тут за буржуйский плюрализм?! Гринпис вам даст горжетки горностайки! Вот на хрена нам ваш анахронизм?! Мы любим грабли, шпалы и фуфайки! Мы новый мир покраше создадим! За детство, за счастливое, за наше Напишет каждый школьник как один: «Спасибо-на, любимая о-Раша!» Из пафосных речей - крутой клистир, Ошметки перьев от словес крылатых Чтоб бедность истребить, боролся мир, А мы - за то, чтоб не было богатых! Воты удрал в Европу, эмигрант, Неблагодарная за всё скотина! За ним Молдова, Грузия, Прибалт Стоять, Чечня! Куда ты, Украина?! Куда жеж вы? Куда-ж вы удалюлись, Краснопернатых революций дни?! Мы проглотили - мы не поперхнулись: Прощайте, Фет, Бальмонт, Бодлер, Парни….

На полях академической тетради

Монотипия. "Золотое небо" . Бумага. Акварель. Санто.

По мироощущению Северянин явный мизантроп, что, судя по его стихам, не приносит счастья: Каждая строчка - пощечина. Голос мой - сплошь издевательство. Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс. Я презираю вас пламенно, тусклые ваши сиятельства, И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс! Еще Пушкин - Наше-фсё, в «Онегине» сказал о мизантропах: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»

Ибо мизантропия, от греч. «ненависть» + «человек» = человеконенавистник, то есть личность - by default, испытывающая неприязнь, презрение к людям. Не все однозначно, в джентльменский набор мизантропа входит и пренебрежение к ханжескими моралям - это мое, и презрение к шаблонам с банальностями – тоже разделяю. Отвращение к порокам, культивируемым общественным мнением - и это на ура:) Но душевное окукливание - духовный сомнамбулизм, своего рода дрема, свойственная мезантропии - не мое! Хотя мизантропу не обязательно быть лучше остальных, чтобы презирать их, его самого удручает факт, что он тоже носитель мелких проявлений ничтожных человечков. Мизантропов можно поделить на два статуса: тех, кто терпит жалкеньких чел-овец и тех, кто уже не может терпеть - мы с ними встречаемся на каждом шагу, ну, к примеру –

несколько слов об разных мизантропских видах: мизантроп-оппортунист —работает как показатель сиюминутно-дурного настроения. Мизантроп-ницшеанец, напротив, ведет себя прилично, потому что умён и сознает, что без протоплазмы этого жалкого общества - не выжить. Мизантропов-меланхоликов полным полно, они общаются только по делу, ограничиваясь функционалом, такой тип - исключительно деловая колбаса. Игорь Северянин, пожалуй, мизантроп-нерд и элитист, нерд - гений, которому плевать на всё, кроме его работы, науки или искусства - это почти каждый выдающийся ученый, художник. А элитист презирает не всё чел-овечество, но ту часть, что не относится к его избранному кругу - это может быть работник жека, коммунист или верующий - любой, кто пытается строить других, учить неблагодарный планктон жизни, вплоть до бабки-похабки - трамвайного хама, который считает себя учебником “КАКНАДАЖЫТЬ”. Шапокляк в «Чебурашке» - типичная мизантропка, такого типа люди прыщут в глаза, ими правит рудиментарный инстикт к насилию, проявляющийся в изнасиловании чужого мозга своими допотопными понятиями. От прямого насилия их удерживает только «разумная трусливость» (бояццо, что харьку натопчут). Сальвадор Дали и ГалА - и один из лучших примеров сожительства двух мизантропов: союз креодонтов, что в результате дает высокий творческий накал. Хотя Сальвадор больше похож на Сreodonta — вымерший хищник, типа мастодонта.

«И он шагал в проветренной дали Потерянной тропою мастодонта, Диаметром потресканной земли, Периметром грозы и горизонта!» Сам Сальвадор Дали позиционировал себя скорее как мизантропбрахман, т.е. супер-надличностный человек - первооснова всех вещей и феноменов - некий абсолют - Душа Мира. Это и есть в какой-то мере эгофутуризм, закольцованный эгофутуристом Северяниным:) Да я и сам не чужд мизантропной эйфории: «Взлечу на гребень аховой волны, Славянофилить, как брахман и Барма! Базальтом рифм ворочать валуны Хорея, амфибрахия и ямба!» И если госпожа Шапоклячка — «самая обаятельная и привлекательная» мизантропка, то Доктора Хаус из знаменитого сериального “мыла” - ярчайший пример мизантропа. Но наилюбимейший мой мизантроп - гений Игорь Северянин, хотя бы за то, что он не хотел, подобно Маяковскому, «cбросить с корабля современности Пушкина, Рафаэля, Толстого», считая, что Пушкина, Блока, и Бальмонта надо знать даже «во времена Северянина». "Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж... Королева играла - в башнях замка - Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж" И.С. Читая его, загрустил нетленкой и придумал симбиоз жанров, который назвал «Репунсивный декаданс». 84

*~<>~~<>~~<>~* Мы зря о декадансе тёрки трём, Все вытерто бредовым коммунизмом. Быльё навеки поросло быльём, И стало благородство атавизмом. Кружевные перчаточки в тоне бежево-палевом Укоряют в упадочном поцелуе вуалевом. В прошлом перья трефовые и тулья шляпы фетровой. А сегодня мы новые! А нам всё – фиолетово! Выше неба алмазного звезд рубины каратные Бейтесь с белами красные за древко сучковатое! Пусть любви недовесил мне контингент шароваровый, Мне уже фильдеперсово, мне давно все муарово! С веерами жеманное Время в пошлом - я верю вам. Нынче джинсово-рваное Время - пальцами веером! Круче стиля ампирного ваш язык балалаечный Мне, конечно, цилиндрово – вам, должно быть, фуфаечно! Проплыла каравеллами дымка сизо-опальная. Пела девушка в белом - и вся была нереальная, А вдали за пределами, за фатальным стеклом Гипсовела дебелая «Комсомолка с веслом».

«Я, гений Игорь Северянин, Своей победой упоен: Я повсеградно оэкранен! Я повсесердно утвержден!»

Слова о гении с предысторией: В Московии в начале 20 века на поэтическом вечере в Политехе - это музей, не институт, - Северянина признали королем поэтов! Второе место отдали Маяковскому. Третье - Бальмонту. Северянин, как король, издал поэтический «Рескрипт короля» : в СЕМИ ПУНКТАХ: 1. Душа - единственная сила. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отвергания старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со «стереотипами» и «заставками». 7. Разнообразие метров» Он сблизился с кубофутуристами, но быстро разошелся: «Нас стало четверо, но сила моя, единая, росла. Она поддержки не просила и не мужала от числа» Четверо - это поэты: Иванов, Олимпов, Игнатьев, Гнедов и Се-верянин - пятый и первый! Эгофутуризм - «Эго» по латыни, означает - «Я» - центральное звено творчества - фигура поэта - его личность - его «я».

На полях академической тетради

Россия – боль! Ты далека.  Как в зеркалах твои просторы. Но не дотянется рука, и не доплещется река,  и не переместятся горы.

Монотипия. "Сумерки вселенной" . Бумага. Акварель. Санто.

* ~<>~~<>~~<>~* «Хвалу и клевету приемли равнодушно…» А.П. Работа в стол - как речь из-под полы С заклеенными намертво устами. Без вашей клеветы и похвалы Я обойдусь – и Бог да будет с вами! Чем напоказ для публики творить В капканах обывательского толка, Стать рупором, маячить и трубить – Уж лучше в стол, в огонь или на полку! Нет, хороводы не пойду водить В кругу слепых, немых, косноязыких, Раскраиваться сердцем, мир кроить На избранных, бездарных и безликих. Поэты на Руси - судебная статья: Загублены, отверженны, убиты. Пускай идет в печать галиматья, Но живы те, кто ныне не забыты! Даю обеты верности стихам! Служили им без почестей и чина Есенин, Маяковский, Мандельштам, Замученные Анна и Марина! Пока горит лампада и звезда, Пока летит горящая комета, Стихи живут незыблемо, всегда Несокрушимой волею поэта! 88

ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ С ЛЮБОВЬЮ «И сквозь прозрачное рядно Молочный день глядит в окно И золотушный грач мелькает» О. М. Удар в висок - и смех, и плач! Рассветной косточкой из вишни Несется золотушный грач - горсть красных ягод ест Всевышний. Кристаллами остылых слёз хочу на солнце испариться. Лечу, просачиваясь сквозь рядно зари ослепшей птицей. В туманном мороке ни зги, блуждают мысли-пилигримы. Не три озябшие виски – печали непреодолимы. Судьба течет по склону лет, свои запасы расточает… Зажженный каждой жизнью свет со смертью каждой угасает.

БЕЛАЯ ВОРОНА Среди пернатых див вне времени и моды Что может быть белей вороньего крыла? Вот это раритет особенной породы! Вся стая – чернозем, она одна бела! Клюет с ладони хлеб без алчности и прыти, Шелк белого пера – светлей моих волос. Я мастером грущу с тоской по Маргарите Лети в разлив утра, мой славный альбинос! Оседлость хороша, когда есть путь свободы! Упавшая звезда куда б ни привела В безмолвие ночей, в кровавые восходы За все, что жизнь дала, Всевышнему хвала! Я с белым вороньем рад схожести, ей- Богу! У нас единый вкус, у нас единый дух! В высоких небесах, где светит лунь двурого, Нас ждет оваций «бис» и «браво» оплеух!

ОСЕННИЙ ПРАХ «Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось…» М.Ц. Когда на сонном лежбище минут Я чувствую времен окаменелость Засеянный потерями редут, Где прежде все жило, рвалось и пелось -Я думаю, что злой судьбы удел Гнобить талант, ломая белокрылость: От воронья, редута, мертвых тел До сыра, что дарованный на милость. А вороны, набросившись, клюют Слепых зениц стеклянные осколки. И стаи черным прочерком снуют В глухую ночь, и ветер рвется колкий... Я эту тему тронуть не хотел, Но девочка, с руки кормя ворону, Смеется, не заметив, как задел Осенний прах желтеющую крону. Ей так хотелось, чтоб судьба сбылась, Чтоб легкою в пути была поклажа, Чтоб жизнь сияла, пела и рвалась! Стою. Молчу. Крыло воронье глажу.

ЭДУАРДУ БАГРИЦКОМУ С ЛЮБОВЬЮ «Фарфоровый фонарь - прозрачная луна В розетке синих туч мерцает утомленно». Э.Б.

Рельефами расписанные дюны, Цветение каштановых свечей, Воланчик на волне лимонно-лунный Выхватывает нос рыбачьей шхуны, Гудит маяк в разветренность ночей. Он в ламаистском войлочном халате Сидит на ржавой вдавленной кровати – Буддийский неприкаянный монах.

В лампадно догорающем закате Бормочут губы исповедь в стихах. В квартире на Ремесленной бардак, Он занят - слов причудливая вязка, Скрипит перо, рождается строка… Под черною затрепанной повязкой Багровым шрамом взорвана щека. Сидит... Сутулой тенью в стену врос, Ерошит надо лбом копну волос Седины цвета перца с крупной солью. Ему немногим больше тридцати. Щербатый рот пронизывает болью, В больницу натощак не доползти... Он вслух читает Бернса и Ли Бо, Небритые сжимает скулы голод. Он так красив, так несчастливо молод, Взволнован Вальтер Скоттом и Рембо. Как хорошо исчезнуть в вечном сне, Не ждать апреля, не дожить к весне, Не дописать тетрадную страницу… Не знать, что сын погибнет на войне, Сгноят жену советские темницы… К розетке синих туч подключена Фарфоровым фонариком луна. Листаю томик, что в строю пылится… И проступает в серой пелене, В забытой незнакомой новизне, На коленкоре золотом – «Багрицкий».

Его отца звали Годел Дзюбин, он был маклером, они жили в Одессе на Ремесленной улице, в маленькой двухкомнатной квартире. Лет 20-ти с небольшим Багрицкий служил в одесской милиции, потому что ему нравилось иметь пистолет. Что он в жизни видел? Кровь, грязь, смерть - этого много. ... Сидел на голом матрасе в красную полоску (на котором потом умер), в белом войлочном халате, как буддийский монах. На щеке черная повязка - громадный шрам от флюса. У него была копна рано седеющей шевелюры, впереди недоставало зубов, и не сгибался палец на руке. Он с утра до ночи читал романы Стивенсона, отрываясь только, чтобы поесть, а еще он любил рассказы Лескова. Для меня это важно, я люблю читать то, что любили те, кого я люблю. Опадает предзимняя рябь, оскудели аллеями парки, Индевеет дорожная хлябь, слабых звезд догорают огарки. Солью в берег кидает волна, он сутулит озябшие плечи. Скоро город накроет война - омертвит и обесчеловечит. Обездолит любую судьбу - разломает, обветрит, забросит. Он бормочет стихи – бубубу - прямо в горькую, голую осень. … Сидел, скрестив по-турецки ноги, кашлял, плохо дышал, но «колебал мировые струны»! К морю ходить не любил, боялся моря - бронхиальную астму получил по наследству от отца. Багрицкий умер в 38 лет. Слава Богу, не дожил, не узнал, что его жену посадили на 19 лет, а сына убили в начале войны. Он чудесный, волшебный, неровный - время было рваное. А вкус черпал из Рембо и Бернса, Вальтера Скотта и Гуда, но многое прозревал сам. 94

Он служил, задыхаясь в глуши, (Революций бряц`анье отметьте) Антрацитом сверкали стиши, раскаленным дыханьем бессмертья. Я читаю и чувствую дар его ярких фантазий из плена. Для поэта забвенье – удар, и больней, чем живая измена. Борзописцами нынче полна Интер-сеть, что уловом шаланда. Постепенно мельчает страна и звучит, как дворовая банда. Мир продажен - всему есть цена, но не все измеряется в «мани». Он не знал, что осталась жена с узелком и повесткой в кармане. Не меняется исповедь лет, все такая же ложь и уродство, И все так же задавлен поэт апогеем всеобщего скотства.

ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ С ЛЮБОВЬЮ

"Взяла,отобрала сердце и просто пошла играть как девочка мячиком" В. М.

А любовь твоя - персик с перцем! Будто фокус - слова обманчивы. Как жонглер, на открытом сердце Ты кидаешь соблазнов мячики. Разгораюсь, себя не помня, Став доверчивее индейцев, Только знала б ты, каково мне Жить без кожи с открытым сердцем! Прощелыг ты, смеясь, встречала, Мной играла - девочкой с мальчиком! Опустело душа кричала, Облетевшая одуванчиком. В лунный час я зажгу умельцем Сотни звезд, да встряхну, как градусник! В небесах мое рвется сердце Видишь, лунный на рейде парусник…

СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ - С ЛЮБОВЬЮ

"В тихий час, когда заря на крыше, Как котенок, моет лапкой рот..." С.Есенин Апрельский дождь исполнил блиц, Сияет небо синее! А ты стоишь средь прочих лиц, Задумчиво красивая. Взглянул - сомнений ни следа! Смутилась заполошенно... Иди, любимая, сюда, Иди, моя хорошая. Настойчиво не буду груб В минуты откровенные. Шепнула горько: «Ты мне люб», Сжав чашечки коленные. Любовь, одетая в мундир, Застегнута по горлышко. Котенком вывернулся мир, Зажмурившись на солнышке. Не скажешь ласковое «да», Не станешь нежно-добрая Исчезнув, кану навсегда, Естественно отобранный! Играют клавиши дождя, Моргает небо стразами. В просторах теплого плаща Несу тебя за пазухой.

* ~<>~~<>~~<>~* "Стылым одиночеством объят. Я и сам люблю тебя не очень, Утопая в дальнем, дорогом" С.Е. Прочь иду в тумановых истомах, По латунным тротуарам пру. Ночь колышет кистями черёмух, Неспеша оглаживая тьму. Был бы я судьбой не заморочен, От ударов в спину уклонясь, Я бы полюбил тебя не очень, Жил бы не печалясь, не грустясь. Ты бы обошла мои пороги, Растворясь в калиновый закат. Я бы не свернул на полдороге, Стылым одиночеством объят.

Монотипия. "Протуберанцы" Бумага. Акварель. Санто.

101

БОРИСУ ЧИЧИБАБИНУ С ЛЮБОВЬЮ "Сними с меня усталость, матерь Смерть. Я не прошу награды за работу, но ниспошли остуду и дремоту на мое тело, длинное как жердь" Б.Ч. Я навечно устал от рассеянных слов, От невызревших чувств, недозрелых умов Бледной мысли, во всем скороспелой, Партитуры судьбы черно-белой. От разорванной пряжи невытканных снов, Мимолетных людей, дождевых городов Я ищу перекресток, чтоб стать на ветру, Или в море скалу, или в поле нору! Расстилается день светом белого льна, Чередой перемен, за волною волна Водопадом, упавшим расплёсно, Небосводом, рассыпанным звёздно. Поднимусь на гору - на ветру, на краю, Хвойным ворохом веток огонь распалю: Не погаснуть в ночи золотому костру, Не засохнуть листве, не сломаться перу!

НИКОЛАЮ ЗАБОЛОЦКОМУ С ЛЮБОВЬЮ "Облетевший мой садик безжизнен и пуст... Да простит тебя бог, можжевеловый куст!" Н. А. Прикован Прометеем и забыт, Испепелён дотла и обесцвечен. Спи, избранная вечностью Лилит, Еще тепл`а, сочится и кровит Орлом упрёков клёванная печень. Не растуманишь серогубый дым, Смог сигарет и хмеля Ркацители. Я заходил, нетрезв и одержим Стремлением, ниспосланным двоим, Крещение принять в твоей постели. Пусты сусеки и доход не густ Ты просишь не любви, а милосердья! Наш облетелый садик гол и пуст, И слышен веток можжевельный хруст, Как будто разрываются предсердья.

102

Заря в просветы тусклого стекла Лениво льет туманную сгущёнку. Нас не накроет пасмурная мгла Нам ангелы протянут два крыла Сквозь облака льняного распашонку!

103

ДАВИДУ САМОЙЛОВУ - С ЛЮБОВЬЮ "Стою, обвит страстями, как лозой Между дорогой, деревом и домом"

104

Морская пена шепчется: «Встречай!» О шелест платья знатного вельможи... Дорожка расплескала лунный чай И ластится, скользя змеиной кожей К ногам - ступаю голою пятой, А волны - черно-белые орлицы Несут на крыльях квантовый прибой, И хлещет дождь стальной вязальной спицей. О море! Выбор слишком непростой, Как труден мой разлад и разобщенность! Мне трудно быть в ладу с самим собой, Уладить эту горечь и влюбленность. А море пеной тешится: «Давай! Не стой слепым безумцем, недотрога! Держи волну! Себя в нее впрягай! До истины ползи, что червь до Бога!» А я застыл в сомнении напрасном, Застыл в тени, отчаянно молясь, Измученный и духом, и соблазном, Стою один, к волне не торопясь. Я так устал, я так устал от мира, Живя в его ладонях жестко-властных. О взлет твоих качелей майна - вира! От мук и до утех безвольно-праздных.

Не нужно ни веселья, ни покоя! Надежды не сули, морская пена! Плыву на зов смертельного прибоя, И голубая кровь стучит по венам.

105

НИКОЛАЮ РУБЦОВУ - С ЛЮБОВЬЮ "Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы" Н.Р. Мир покидают те, кто дороги, густеет проседь неспроста. Озябший вечер сонным ворохом спадает с желтого листа. Ты, неудачами заряженный, к судьбе утратил свой пароль. Из поднебесной сизой скважины следит с усмешкой мумитролль. Твой самолет заглох на линии, стал пароход на полпути… И расплескалось небо ливнями, наотмашь краны отвинтив. Не совладать уму с потерями, не завершить последний круг. И дух прощается с материей, и небо падает из рук.

106

107

ЛЕСНОЕ - ЛЕШЕЕ "Знаешь, ведьмы в лесной глуши плачат жалобно" Н.Р. ..Живет где-то лешик живой В просветах лесных перелесков. Он цедит дымок бородой, Пьет чай с дождевою водой, По дереву режет стамеской. Смешались легенды и быль – В одной тяготятся упряжке. Но все-таки тролль и упырь Не смеют залезть в монастырь, Не пьют мировую из фляжки. За лесом хлысты и скопцы, А в чаще, в глухом подземелье Лже-карлики и кузнецы Туманного солнца венцы, Куют, превращая в каменья. А лешик блукает домой С кусочком пчелиного перга, Вдруг видит: блестят под ольхой Серебряный и золотой Фальшивомонетчика-цверга*.

А Лешик прижал свой мешок, Тревожным сомненьем объятый Не верится ни на вершок… Лежит, как простой артишок, На вид драгоценное злато… Трамвайчиком мчится река, Набита созвездий копилка, И вдруг жалюзи тростника Ворсистая лапа-рука Стянула за бурые жилки, Гляди семипалый кузнец, Нарушив лесное эмбарго, Что лешик возьмет наконец – Ведь так соблазняет свинец Под проблеском звездного сварга. А лес, протестуя, шумит, Листвы малахит монохромный Раскрашен под летний лимит, И лешик себе говорит: «Схватил бы монету, да стрёмно!»

108

Тут цверг задрожал в тростнике, Затрясся свирепо от злости, Напыжился он в тайнике, Аж кнопки на воротнике Впиваются в шейные кости...

Но лешик добрался домой Тропинкой лесных перелесков, И цедит дымок бородой, Пьет чай с дождевою водой, По дереву режет стамеской. А лунь за туманом блестит, Как примус, в вечернюю копоть В Евангелие говорит: «Кто может вместить, да вместит» (Матвей, собирающий подать).

109

МОЙ АНГЕЛ Мой Ангел, как долго во мгле беспросветной Ты мимо летишь над землей, Не слышишь мечты затаенной, заветной, Как будто ты Ангел не мой! Вращается сонно земная рулетка, Прощально звучит «Болеро». И падает шарик, нацеленный метко Судьбой на пустое зеро. Я степью кочую, минуя курганы, Закончился временный бег. Пуст ветер обветрит саднящие раны И небом просыпется снег. И лягут на душу пушистые хлопья, Покроет грехи белизна. Пусть рабская сущность, и сущность холопья Развеются дымкою сна. Я в полночь стою за счастливым билетом И жду сокровенного дня! Мой Ангел, как долго во мгле беспросветной Летаешь ты мимо меня...

110

На полях академической тетради

Монотипия. "Лазурный закат" . Бумага. Акварель. Санто.

111

УРГЕНТНЫЙ ЗВОНОК Вызов врача в любое время В зеркальной луже – тень, висок седой. Последний переулок, путь домой. В осенней ветоши продрог замшело Безлюдный город, снег со всех сторон Виток ограды, клен заиндевело Ползет паучьей веткой на балкон. Оплавлен медным светом поворот, Барочный дом, фонарь, за ним живет Знакомый доктор - выйдет спозаранку – И в госпиталь. – Болит – бинты не рви! Он думает о ней и о любви… Редеет ночь – пей чай, кроши буханку, Младенчика спасай, дыша рот в рот. Она не спит, еще наверно, ждет… Раздеть, целуя медленно до пят... Ну, вот и дом - звонок - опять звонят. Ну, что там?! – (нескончаемая смена) Как умирает?! – крови по колено? А сколько лет? – безусый, молодой? (какого черта! так хотел домой!) Проходит полночь – режет свет, как днем… – Который час? … Остаться с ней вдвоем, 112

Привлечь к себе… ладони тесно сжаты… Но ждут уже больничные палаты И утренний обход не отменить. А что в душе, как жизнь? Когда же жить?! Прийти, обнять, измять постель тобою… Но ворох дел, завален с головою… Спадает осень, нежится весна, Не вырваться из белого халата, Из этой шкуры... – что ни ночь - без сна! Зачем? За что? – ничтожная зарплата. Она уйдет, она не виновата… Тюленьих облаков плывут стада. Даль купоросом окропляет зорька. Он будет жить. - а ты? – пронзает горько Предчувствие… дом тих, в проем окна Упали шторы, пусто… где она?! – О, боже! нет! зачем я существую?! – В прорехах жертв и прорезях утрат. Я не хочу, я не люблю другую!… Будь проклят этот утренний халат! – Вернулся? хочешь есть? - обнял, целую! – Хочу любить тебя напропалую! …Звонок. Опять… который год звонят. ... В зеркальной луже – пепельно-седой Все вьюжит, вьюжит снег над мостовой,

113

Как будто небо вытрясли с изнанки, Заводится несносная шарманка: Домой, в тепло, припасть к щеке родной… Да-да… такие мысли... не герой…

114

115

ДОКТОРСКОЕ, ОБЫЧНОЕ Дождит ноябрь – осенний перебор... Темнеют в бурых грудах листопада Деревья и церковная ограда – Поток листвы – плот`иновый затор. Зато всю ночь – хоть даром отдавай, Пекут хлеба. Вдыхая дух пекарни, Луна, затеяв в небе сыроварню, Сама, как в полотенце каравай... А рядом с нею, ливнями промыты, Сверкают звёзд грибы и сталактиты. Бери плетёнку, палку – собирай До самого последнего карата, Пока заря не бросит через край В ночное небо зёрнышки граната… А ты ей: погоди, не наступай! Тут у меня свое земное дело… Вот осень – дай ей бог! – недоглядела, Оставив долгожданный урожай. Осеннюю перебирая мзду, Вкатилось утро, размывая дёготь, И напоследок круглый лунный коготь Прочь утащил зевнувшую звезду... Открыло двери сонное метро, господь С небес перевернул ведро

Набухшей тучи в жухлый листопад. Повылезали снулые уродцы – Спешат нырнуть в туннельные колодцы И в ожиданье вытянуться в ряд. Примчится монстр и распахнет уста, Еут все рванутся занимать места – На службу, в офис с кондиционером, Включить экран – духовности оплот, А я спешу под госпитальный свод, Под лампы с резко бьющим галогеном. Спасать, ловить над пропастью во ржи, Еаскать носилок узкие баржи, Халат в крови – пока не уморят… Пока к земле не засутулит плечи, Колокола в мозгу не загудят: Вам, доктор, чаю? – нет, еще не вечер. – Еще не вечер! – бодро говорят. А он уже идет, заиндевелый. А я не перевёл ни дух, ни взгляд, И снег вокруг ложится белый-белый, Такой крахмальный и стерильно белый.... Как утренний наглаженный халат.

116

117

О СЧАСТЬЕ ...Что нужно мне для счастий запоздалых?.. Прожить легко, вольготно как хочу – Лететь пернатокрылым в небах алых, Нырять чешуйнокожим в водах шалых. Да мало ли как славно закручу! И не давал бы клятвы гиппократа, Не врачевал судеб день ото дня. Я разделю друзей и супостатов – Плакучих ив чернеющие даты Оставлю там, где сжатая стерня! Открою жизнь с нечитанной страницы, Пером из лебединого крыла Впишу в меню восхода небылицы, Душистый ветер, пахнущий корицей – И это наилучшие дела! Пусть вертолет мой кружит над планетой! Кораблик рассекает соль морей! Пусть катит поезд пущеной монетой Без дыма, тормозов и без билетов! – В пространства звезд и лунных фонарей!

И, посетив волнующие дали, Я нарисую маслом на холсте, Как эльфы голубино пролетали Над зеркалами тающих проталин Писать стихи на снежной бересте. Пусть жизнь сладка как сахарная вата, Легка, как одуванчик на лугу! Но, подчеркнув счастливейшие даты, Опять озвучу клятву гиппократа – Затем, что по-другому не могу.

118

119

СУББОТНЕ-КОЛОКОЛЬНОЕ Сметает дни субботняя метла, К обедне звоны льют колокола! Утюжат поднебесья сарафаны, Качая грушевидные тела, Похожие на черные тюльпаны. Колокола – как мы – имеют лица. – По ком звонят? – Злы притчи во языцех! Но звонница – не кукушинный кук, Бывает глух и страшен этот звук Не телефон, а может дозвониться! Когда гудят в набат колокола, В тревоге закрывают зеркала В них темный мир способен отразиться, В туманном мареве холодного стекла Невидимой, нечитанной страницей – Мелькнет шаман, а то лохматый тролль, Особенно когда просыплешь соль. Блестят ее кристальные крупинки, Засеяв непроглядную сурьму, Дырявят ночи купольную тьму Соленых звезд осколочные льдинки.

Их слижет солнце знойным языком, Вползая утром в сизый окоём, Скользнет волшебным светом по квартире, Народом оживится снулый двор, И забурлит нечищенный в мундире Картофель под глумливый разговор. А мне ослабить хочется подпругу – Навьюченный, замаялся везти. Все бросить бы, но Господи прости! – Рутина дел за мной вползает цугом В покой субботний, нагоняя хмарь. По ком звонит сегодня пономарь?! Сигнал навек или на скорой, в гости? Заноет сердце, пьешь валокордин. Звонок предупреждал, и не один. Что тело без души? – мешок и кости! В обход не прошмыгнуть, не обойти Ту лодочку, что брезжит на пути. А жизнь – запрет: не пробуй, не шали! Без нас уходят в дали корабли, И пустота за литургийным звоном... Но чувствую, что не готов пока, За сварговые* кануть облака, Причалиться у Вечности с Хароном.

120

* «Св`арга» - на славянском - Звездное Небо, именуемое Колесом Сварога.

121

В ПАМЯТЬ О ДРУГЕ В той тишине, где негасим и вечен... Смотрю в окно, прищурясь сквозь очки: Играют бицепсами облака – качки, И белый самолет наставил строчек, То промелькнет, как газовый платочек, То скроется - прозрачна высота И даль синеет - за верстой верста, Не то что на земле – плетни, ухабы… Далеких звезд сверкающий витраж, А самолетик ветреный и слабый Распахнутые крылья, фюзеляж… Но друг, сдержав усмешку, нападет: Да брось! – обыкновенный самолет! Там, наверху - тоска и холодрыга! Пойдет ненормативный разговор… А я гляжу в небесное индиго, Гляжу на голубеющий простор! Но друг нальет, зацепит про Афган, Про хирургию без анестезии. Колючим матом костернёт Россию: Ну, чем нам, собственно, мешал душман? Все о войне, о бабьей доле вдовьей… Он ранен был, а под шинелью крови… Густой, как студень, крови холодец… Я оперировал, предчувствуя конец.

122

Взял скальпель и подумал: вот же суки! Вскрыл полость живота, немели руки... Не чокаясь, мы пили «самострел», Он тяжко задышал, как после ринга. Я отворил окно, листок слетел, Луч перьевые облака задел, Рассвет, согнувшись розовым фламинго, Склевал креветки звезд в ночной слюде И растворился в синей слободе… - Мура, - махнул он, - врут, что есть тот свет, Я умирал и думал – матка боска! Жизнь после жизни – допотопный бред! Дымилась, догорая, пахитоска, Исчезла роспись - самолетный след... - Где души? - кто погиб, кто искалечен... Я промолчал, подумав: «может, нет?! – В той вышине живут они... далече, В той вышине, где воздух не согрет, В той тишине, где негасим и вечен, Где негасим и вечен звездный свет!»

• Пахитоска - тонкая сигара, самокрутка с мелко нарубленным табаком.

123

И ТЕМ ЖЕ ПУТЕМ КРУГОВЫМ …Давай покурлычем в густую, в ночную пушистую тьму О том, что прошло не впустую - по сердцу, а не по уму. Бессонно, беззлобно, беспечно – маршрутом мы шли круговым Все было вполне человечно и вечно казалось живым.  Не верилось, что оборвется, развеется, перегорит, И больше уже не вернется, не выстрелит, не воспарит.  Прегрустная исповедальность затвержена каждой судьбой, Казалось, такая банальность никак не случится с тобой.  Тропинка твоя незнакома, не хожена прежде никем. Идешь - Гуливер среди гномов и мрачных житейских дилемм Всю общую участь и прочесть - минуешь свободно, легко, Ведь ход примитивных пророчеств, как старость и смерть, далеко.  Но как бы судьбой ни старался прорваться, поймать, удержать, На том же витке оказался, и с тем, чего не миновать. А сын твой идет недалече, свободным и нестроевым… Бессонным, беззлобным, беспечным – и тем же путем круговым.

124

125

ОБЩЕСТВУ РУССКИХ ПОЭТОВ

...30 годы, Париж, у Мережковских. Париж - простор, заснеженная Сена, Тут русские писатели в изгнанье. Осколками летят стихи из плена! Шумят дискуссии, кипит собранье.

Настольной лампы огонек неярок, Но ветер чувств печалью оглоушен. Зеленый луч - неслыханный подарок, Он освещает совесть, разум, душу. Вон Мережковский, в тапочках с бубоном, Вспылил и вышел, курит под балконом: «Пусть без меня!.. полемик ваших дрожь…» Расстрелян Гумилев, нет Мандельштама, Так молоды! И каждого ждет мама: «Старушка милая, живи, как ты живешь». В отечестве конфликт, метаморфозы, И Гиппиус, не слушая прогнозы, Глядит на Тэффи - не достанешь дна... Наш век за прошлое не отвечает, Ну почему гнетет меня вина?… Ну отчего печаль меня снедает За не мои, а чьи-то времена?... Пусть строчки ваши кто-то вспоминает, Прочтет и с тихой грустью вспоминает, Как серебрились ваши имена.

126

127

АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ - С ЛЮБОВЬЮ "Я послал тебе чёрную розу в бокале Золотого, как небо, аи. " А.Блок.

Не надо, родная, прогнозов и тайн, За темными гранями - новая грань Вселенная непредсказуема! Покинешь хрустящий февраль - и в Рязань, Где ветром развеется яблочный май, Но лето нереализуемо.

На пике желаний стремишься за край. Игра! Исступленно играешь - играй В причудах фантазий и домыслов. Капризным младенцем потянешься: «Дай!» И мигом бросаешь, ломая – ломай Добычу сердечного промысла. Я ночи сжигал, обесточивал дни, Листая кричащие письма твои, Со штампом сургучным «Просрочено». На черную розу небесной дали, Рассветный бокал золотого «Аи» Пролился - забудь, все закончено. Я не фи-охальник, не душ птицелов В раскинутой сети ракушек улов С туманами облачной копоти. Прощай! Эту черную розу ветров (В небесном бокале агатовых снов) Поставь в своей розовой комнате.

128

129

Натюрморт. "Вино и виноград". Холст. Масло. Санто.

БЕЛЫЙ ХРАМ Белый храм дарует свой покров, Юная черница ставит свечи, А колокола закутал вечер, И не слышен звон колоколов. А звонарь пересчитал гроши На своей мозолистой ладони, Он пойдет искать иной юдоли: Одинокой думы для души. Там, где битва, не спасет броня!   Вместо алтаря воздвигли нужник, Пал монарх, и пал его прислужник, Царство пало, царская семья. Руссия, голубушка моя! Как забыть твой юг и белый север, Подорожник, и лопух, и клевер, Легких одуванчиков поля. Скиний золотые купола, Д`евичьи монисты и наряды, Праздники, пасхальные обряды, Звонницы твои, колокола! Как забыть угрюмые темницы, Красный стяг, призывный барабан?! Родинка моя! Страна-капкан, Звон цепей да братские гробницы. 130

Звон цепей и колокольный звон, Медно-монолитный звон набата! Пусть звонят, чтоб не услышать стон Дорогих, таких живых когда-то. Дорогих... Какая, Боже, грусть! Предо мной прошедшие картины... За великомучениц молюсь, За тебя, Цветаева Марина! Эта боль пусть не переболит! За непокоренных! За утрату! В куполе небесном Пантократор Грозно, как возмездие, глядит. Остается – в некий час без слов Молча преклонить пред ним колена. Проклята народная измена, Проклято усердие рабов. Белый храм дарует свой покров, Старая черница ставит свечи, А колокола закутал вечер, И не слышен звон колоколов.

131

НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА Там, где сжигают корабли, Где вечно молнии и громы,  России голос незнакомый, Звучит вдали. Страна моя легко карала и гениев, и бунтарей,  Не берегла, не защищала ни скорбных нищих, ни царей. И вдруг державное строенье, республик слаженная связь –  Все рухнуло в оцепененье в густую, вздыбленную грязь. Конец империи! Россия, скрывая горечь, стыд и боль, Стоит среди мирской стихии, как голый сказочный король. Смешной, обманутый... Не так ли? Слепец, безумец и чудак, Но в неоконченном спектакле объявлен, господа, антракт. Мы сами души свои гложем –  кто убивал и кто любил.  Мы сами прах свой подытожим средь преждевременных могил Стоят забытые гробницы и глыбы грабленых дворцов, И в ступоре стоит столица от новорусских подлецов. И пусть кровавым покрывалом укрылась бедная земля,  Пока еще не прозвучало: «Конец, финита, вуаля!» Очнется разум постепенно от обморока смутных дней.  Летящий ангел непременно коснется Родины моей! Пусть от его прикосновенья, загадочно и не спеша, Из вязкой глины заблужденья  восстанет русская душа. И с яростной жестокой силой рванется к выси голубой, И миру явится Россия Неопалимой Купиной.

132

*Пантократор – поясное изображение Христа. * Скиния – шатер, походная церковь. *Мирская черница – монахиня, живущая в миру. *«Неопалимая Купина» – икона, спасает от «огненного опаления».

МОСКВА

Москва! — Какой огромный странноприимный дом!

Теперь такие времена... Скажу: “О времена! О нравы!”  Так говорили до меня, и, вероятно, были правы. Иду московской стороной, гляжу на новые порядки: Ларьки стоят вдоль мостовой, Как полинялые заплатки. И на ступеньках у метро сидит мужик, еще не старый, Голодный, видимо, давно... Больной, небритый и усталый. Какой он молится судьбе? Иду, вздыхаю потихоньку: Прости, что я даю тебе на хлеб и горькую попойку. А золотые купола крестами небо подпирают,  И наступают времена, каких не ждут, не выбирают. Теперь в ограбленной Москве народ с провинции ютится, Заботясь просто о куске, которым можно поживиться. Россия — нищая страна! Дворцы — осколки прежней славы.  Непостижимы для ума и времена твои, и нравы!

133

*~<>~~<>~~<>~* Мои московские церквушки и Патриаршие пруды, Тверской бульвар, где вечный Пушкин, не покрывая головы, Стоит без шляпы, и прохожий, взглянув на Пушкина, спешит К вратам церковным подытожить тот путь земной, что пережит. А в храмах нынче литургия, там электричество горит, И в куполах опять Россия вернуться к вере норовит. Вновь у икон деляга-сводник грехи замаливает впрок А бедный Николай Угодник меж ним и Богом - как челнок! И пуще прежнего столица все хорошеет да манит, Все празднует и веселится, под фонарями снег искрится, России имя да святится… но сердце ноет и болит.

*~<>~~<>~~<>~*

134

135

МОЯ СТОЛИЦА

В который раз ищу ответы, тяжелых мыслей хоровод...  Москва купчихой разодета - народ поет, тоскует, пьет. Интеллигенция имеет  свои духовные шипы,  Она их ревностно лелеет  и выставляет на дыбы.

Но вот низвергнута коммуна, открыты шлюзы, говори! Где гении? Литература? Духовные поводыри?! Где запрещенные поэты - свободомыслия творцы? И, кстати, где же туалеты? Кругом базары и дворцы. И хвалится нород мой славный своей загадочной душой И тем, что нету ему равных, за что-то горд он сам собой. И каждый норов проявляет, чтоб доказать и утереть,  Как будто свыше что-то знает о том, как жить и умереть! А на поверку – разгильдяйство, многоречивость, лень и злость, И гложет зависть и зазнайство - но так уж, видно, повелось. Дуэль сменяется вендеттой, любой в затылок попадет. Москва кичливо разодета, купчихой мыслит и живет.

*~<>~~<>~~<>~* Нет, не взойдет на мой баркас чужой, пусть сказочный избранник! Ни синей бороды охальник, ни злой индеец Зоркий Глаз! Мне мил славянский мастер-класс! - ковер, летящий над лугами, Стол-самобранка с пирогами и Сивко-Бурковый Пегас! Хитрец Емелька на печи (Обломов добрый и ледащий),  Милы мне наши силачи, и лешик, и шишок стучащий, Кисельной речки берега, премудрость славной Василисы,  Кощей, мечтающий жениться, - на все бессмертные века! Блестит русалья чешуя, ученый кот чудит под дубом -  Твоя, Россиюшка, земля былинной сказочностью люба! 136

137

РУСЬ БУСА БЕЛОЯРА

Скажи, кто память сторожит столпами соляными Лота? Кто звездной ночью ворожит моей молитвенной дремотой, Моей рифмованой строкой, небесно-синей оторочкой, Моей закованной тоской, кольцом тернового веночка?

То призрак прожитых времен, славянской древностью рожденный, Над Книгой Велеса мой сон, и страх, и дух закрепощенный. Когда б священным родником из океаньей белой пены Явился Пантеон богов в наш мир слепой и современный, И снова б Род разбил Яйцо, чтоб отделилась Явь от Нави, И Вишны новое лицо, как день, предстало перед нами, И, сбросив бы свои вериги наш мир, как непомерный груз, Из древней «Голубиной Книги» предстала бы Святая Русь Былинной, сказочной, далекой, такой желанной и родной, Чтоб мы задумались глубоко над православной стариной. И, славя Правь, стезёю Прави, в преданиях из уст в уста Мы вспомнили б, кто нами правил до появления Христа. Кому молились предки наши, какие чтили имена, Пусть родником прольются чаши, очей слетеет пелена. Чтоб оказаться у истоков и осознать стыдом скорбя, Как горько, слепо и жестоко мы предаем самих себя.

138

*Лот -племянник Авраама. Бог покарал жену Лота, превратив ее в соляной столб, за то, что, покидая обреченный город Садом, разрушенный за его грехи, она нарушив указание Всевышнего обернулась. См. XIX главу книги Бытия.  Мертвое море - самая глубокая впадина на земном шаре. Соляной столб носит название «Жена Лота». * Велесова книга» - священное писание славян. Была написана на деревянных дощечках  (43 доски). Она открывает перед нами духовную Вселенную древних русов. ПАНТЕОН БОГОВ - Славянские предания о явлении Богам Новых ликов.  Это повесть о развитии Вселенной, о смене эпох в духовном и материальном мире. Род воплотился и проявился в Свароге, Сварог – в Перуне, Перун в – Даждь Боге, Даждь Бог в Коляде. *ВИШНА - ВЫШНИЙ,  Всевышний есть Бог Вышна, он же прототип буддийского Кришны. Здесь переплетаются нити культур.

«Голубиная книга» (вернее, Глубинная - от глубины премудрости ) - на- 139 родный духовный стих в вопросах и ответах, заключает в себе сведения о происхождении мира, людей, животных, сословий, сведения географические, научные. В Звездной книге (Голубиная книга) есть ответы на главные вопросы: Бессмертна ли душа и что происходит с ней после смерти тела? В ней говорится об истине Вед, об истине, истекающей из истока. Это Сурья, солнечный медовый напиток. Род - родитель всего сущего. Род отделил мир Явленный - явный мир от невидимого – духовного мира. Род отделил Явь от Нави, и Правду от Кривды. Род сотворил Бога Барму - Из слова Всевышнего. Барма, стал «бормотать молитвы» прославления. Вето - вечевая власть, ВЕЧЕ - ВЕТО основывалась на Законе, на «Русской Правде». (Бус2, 4:9) В понимании православных славян - православие – путь правды, славящих Правь - предательство - это конец ВЕТО – отсюда - конец с-вета т.е. распад вечевой власти, уход от своей веры в христианство.

ЭПИСТОЛЯНЫЕ СТРАНИЦЫ Письма в стихах

Одиночество – это вид пустоты. Одиночество – это я без ты. Одиночество – это ну и пусть! Одиночество – это грусть. 140

141

ПИСЬМО ИЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА О Монами! Ты пишешь так легко – Не вычурно, не в стиле рококо, А просто, откровенно, как прядется: О том, что день, стекая по стеклу, К земле сутулит тонкую ветлу, Ветвями поседевшую старушку, О том, что преждевременно свой век Я выгреб из амбаров и сусек И ногтем он с меня снимает стружку. Ты шепчешь в полумрак ночной тиши Мои несовершенные стиши, По датам собираешь воедино, Коснешься спящих клавиш пианино… А я черкну тебе напоследях О солнечно-безрадужных дождях, Слепых дождях, не видящих ни зги. О том, что хлеб добыть для мелюзги Непросто, но у всех свои утраты. Иду с обходом утренним в палаты – Больничный из людей сочится страх В преддверье тишины, где пыль и прах, И ангелы беспомощно глухи... Из этого рождаются стихи, Восходят без пленительного штампа, Без сладко-слюнных палевых красот. Забрезжит свет и долетит с высот – Я погашу, а ты включаешь лампу.

В моих широтах дремлет океан Туманы выдыхающий кальян, А у тебя уже лучи в простенках Петляют канареечным оттенком. Январь 2012 год.

ПИСЬМО ИЗ АНГЛИИ

142

Рисует дождь туманный Альбион. Иду озябший, пехаю с вокзала Чечетка челюстей и паркинсон, Навстречу тетка – кокан повязала Кульком, в чадре до пят, чудит арабка – Алё, ку-ку – хоттабычевы тапки! Бойницы для зрачков - стреляй, шпион: Ба-бах! – Привет, алжирский бастион! Монашенка англицкого аббатства Себе похожий выбрала фасон – Не вижу в сходстве ни родства, ни братства – И в чем бедняге Лондону резон? Толкаю на колесах чемодан, На Оксфорд-стрите жарится баран На вертеле, ну вот и доигрался, Похоже, завершился рамадан. Барана есть я здесь не собирался! Несет Фламбирный* пудинг мне гарсон – Торчит вихров нечесаный газон, По Бейкер-стрит идет, как иностранка,

Бесстыже гололицая британка Какой кошмар! Расстегнутый блузон! Как нежно цыцы скачут в унисон! Лицо открыто – превзойден лимит! В арабском понимании – фривольно. У граждан втихаря внутри свербит, Хоть сверху держат толерантный вид Нет, в королевстве явно неспокойно. Зачем же, политические карты Вовсю тасуя, спорили Стюарты? Святая древность брошена в утиль. Над Лондоном Аллах – ему неплохо. Взлет полумесяца венчает шпиль. Прощай, викторианская эпоха! Налондонился новшеством затей, Да тут мечетей больше, чем церквей! Тюрбан, чалма, чадра... куда грести? К французам, что ли, на Ла Манш податься? Мне эту Мекку не перенести! Где преклониться? Господи, прости! На языке свербит - ну что за бляцтво?! Стоят фасады в красном кирпиче; Над расстекловкой узких белых окон Наличник завернул барочный кокон. Спит голубь у собора на плече. В закатно позолоченной свече Застыл Тюдор в английском неостиле. Лечу к домой! – Уже считаю мили, А мысли крутятся в одном ключе.

143

Мы набираем турбообороты – Руно овечьей шёрстки – облака…   Стaльной полоской мечется река, Ловлю в ней отраженье самолета…   Все дальше Темза, Лондон, Гарри Поттер.  К тебе, родная, тянется рука… О, Монами, пока, пока, пока… Лондон. 2013 год

144

_____Первая мечеть в Англии была открыта 80 лет тому. Сейчас только в одном Лондоне более 1000 мечетей. Действительно, после Рамадана в центре города на улицах жарят баранов. * Фламбирить - значит опалить на огне. Пудинг (pudding) – английский десерт. Перед подачей на стол обливают коньяком и поджигают. Забавный эпизод был у меня в Лондоне.  Русская девочка, новенькая официантка, принесла пудинг к соседнему столику. Ей говорят: - Ну, зажигай!  Она начала пританцовывать, подпрыгивая вокруг стола. Дал ей спички – пудинг зажги!

145

ПИСЬМО ИЗ ГРЕЦИИ О monami, как жаль, что все не так! Нам болдинская осень потакает. Палитра – чудо! - парк листву теряет, Висит луны начищенный медяк. Морские волны катят свой рулон, Летящей пены – это Посейдон, Намыливая, бреет без мороки Колючие от водорослей щеки! На Кипре - третий день - пешком брожу, Как славно раздышаться на природе, Я, monami, свободой дорожу, Забыл - в письме ведь надо о погоде… Здесь остров Пафос, всем ветрам открытый, И рядом плещет бухта Афродиты. Нанёс туда визит! - мой politesse Был не блестящим в смысле этикета. Взял напрокат вишневый «Мерседес» И покатил… Тут обвенчался где-то С Наваррской, самой милой из принцесс, Великий Ричард, Лев – стальное сердце. Морской прибой, звучит трехдольным скерцо И солнце катит раскалённый нимб, С Сизифовым усердьем на Олимп. Тут эллинским красотам нет числа! Плыву, метнулись рыбы от весла, А лодочка, как старое корыто, Скользнула в тень Пегаскова крыла…

Явились Музы! - И моя была Парчой и нежным жемчугом расшита. Но бисер перед ней метать не стал Пустует л`авровый мой пьедестал И до архива никому нет дела. Когда откинусь - оживет кураж, Возьмет труды мои на абордаж, Очкастый критик. Скажет запотело: – Народ, а все же Санто был хорош! И в поле зренья наших линз он вхож! Тут голос мой с небес: заткнись, брателло! Шел на Олимп, устал, почти без сил Оглядывал окрест на горных пиках. Два километра ввысь - и день остыл. Тут Мойры бродят в солнечных туниках, Гуляет ветер по седым пескам, Как по моим заснеженным вискам. Клото прядёт судьбы мирскую нить, А жребий тянет Лахесис неспешно, Но всё испортит Атропос, конечно, И этого, увы не изменить... Закат развесил розовую низку Рукой достать! Октябрь. Звезды близко. Афины – Кипр. 2014 год *

146

Мойры – богини судьбы, дочери Зевса, по легеде живут на Олимпе – гора почти 2 км вверх. Клот`о – прядет нить жизни. ЛАхесис – определяет судьбу и жребий. Атропос – перерезает нить. Неумолимая, неотвратимая. Зевс – их отец не может влиять на дочерей.

147

ПИСЬМО ИЗ ИСПАНИИ Опять к иллюминатору пришит. Что впереди? Испания, Мадрид! Я совершаю, сидя в самолете, В небесно-голубом водовороте Очередной заоблачный кульбит. Внизу раскрылись скобками мосты, Пестрит и семафорит эстакада. Не дотянуть до родины персты. А вечером куда? Наверно, в Прадо. Сейчас октябрь, в Испании торнадо. В костеле был - кругом встоят кресты, На кровле до небес кариатиды. Люблю мадонн вишневые глаза. А наши? Малахит и бирюза. В отличие от жителей Мадрида. Как хороши в киотах образа! Но как невыносима их коррида! Ходил в музей, признаюсь не блефуя, Разочарован, даже огорчен. Меж буклей ионических колон Великий Зевс стоял, не торжествуя. Бог оскоплен – достоинств не видать! Какая-нибудь гейша, так сказать, На чреслах громовержца естествуя, Его величью повредила стать. О грешном месте свято памятуя, Пропел, крестясь: «О Боже, аллилуйя!»

148

Жалел я в Лувре Афродит без рук, Но Зевс без куя – выше всяких мук! Отметил этот факт не слова ради: Лаокоон* в Одессе – весь в помаде! Зацеловали мраморную плоть. Я, Монами, покинул зал изгоя. Не так Эль Греко близок мне, как Гойя. Влиянье Гойи не перебороть! Он реалист, реальность побеждает, Зеркально отражая времена. О как волшебны эти имена! Хотя Эль Греко формы нарушает, Но в юности любим был больше он. С годами поменялся мой уклон. Глядел на лица царственных особ. Что изменилось в людях? Гардероб! Он нынче облегченного покроя. Вникал, в чем суть, внимание утроя: Король в джинс`ах? Не комильфо прикид! И вид, как говорится, на Мадрид. Я шел и думал о тебе тихонько вслух, Тарелки площадей смыкали круг. Такое впечатление, ей-богу, Что совершил я дальнюю дорогу И натрудил Пегаске старый круп, Чтоб щупальцев отведать осьминога, Хлебнуть в сиесту чечевичный суп, Бургунского лишь пригубил немного, Незахмелевши, истину задел,

Подумав: вера все-таки гуманна Хуаны пишут непорочных дев, Что для Хуанов более чем странно! Свечу сжег у Святого Себастьяна. Опала осень, город пожелтел, Мир кашляет, гриппуя непрестанно: Храни нас Бог! Цулую, полетел…. Что напоследок-то сказать хотел? Ах, да - прощай, пока! Хаста Маньяна! Мадрид. 2015 год *Хаста Маньяна – Hasta Manana – до завтра.

149

ПИСЬМО ИЗ ИТАЛИИ

150

О Монами! Как жаль, что ты далече! А тут без счету масляных олив. Весь день бродил сегодня в старом Лечче*Тепло, июнь, оливковый разлив, Оливы ветками ползут, как крабы. Куда ползти, оливам все равно! А помнишь, во Флориде баобабы? Громадные! Ставь кресло, ставь фоно В стволе твой дом, в листве твое окно! Тут чистоту наводит ветер-дворник, А я в костел с просфорой, натощак. Святая рака, немощи... К мощам Припал на вид деляга или сводник – Видать, грехи замаливает впрок, А Чудотворный Николай Угодник Снуёт меж ним и Богом, как челнок. Купил иконки, м`иро и масл`а, А малышу из четочек браслетку, Пожертвовал на храм с рублем монетку… Печальна жизнь, когда в обрез бабла! «Первичен дух!» – наслушался бла, бла… Мол, плоть - туфта и временная клетка. А схватит боль – беги, глотай таблетку, И станет плоть первичней, чем была! Мой поезд топчет рельсы под дождем Флоренцию на каждом стопе ждем. День пролетел, но поздно или рано Под ливневые дроби барабана

Дождь вновь в оконный двинется проем… Как я хотел здесь быть с тобой вдвоем! Глядеть на Флорентийскую Уффици, Тут Боттичелли в залах на стен`ах (Лет триста был забыт и послан нах, Но вспомнили – теперь висит, пылится), Как современны на полотнах лица! Мир стар, но не меняется в веках. А прошлое лежит в запасник`ах И ждет, пока кому-то пригодится... Флоренция. 2014 год

ПИСЬМО ИЗ КАТАЛОНИИ Листаю звезд нечитанный букварь. Что дни? Тельняшки, зебры, календарь? Костяшки домино об стол дубовый! И каждый день – как зуб молочно-новый, В хозяйстве рта законный инвентарь! Пашу – иначе зубья на алтарь! О чем же я тебе сказать хотел?... Ах вот! Чем зацепила Барселона? Проспекты небывалого фасона: Здесь нет углов, углы наперечет. Идешь пешком по городу с вокзала, Без перекрестков – площадь, поворот, Стоит фонтан полощет небосвод На высоте витого пьедестала. Где нет углов, там нечисть не живет.

151

152

Над головой пернатых перелет, Фламинго – тремор носится в эфире, Дизайн домов – что мебель по квартире. Ах, Монами, тут гений Гауди Изобразил летящие балконы, Развесил узких окон макароны, Фасады накрутил на бигуди! Мне жаль его – погиб, как Берлиоз, На рельсах, под трамвайный стук колес. Судьба что тать: без фокусов не может – И чем нелепей смерть, тем больше гложет. Среди барочных раковин и роз Он вычленил искусства симбиоз! Я не сказал о нем и половины, Как будто больше жизни впереди, Чем пройдено, чем вынужден пройти, А позади уже отрезок львиный – Наш путь, хотя тернистый, но недлинный. Ковчег не лучше парусной ладьи, Ушел бы я на ней гардемарином, открыть Колумбом неизвестный свет, Увидеть Лица городов над морем, догнать Имбирно-бежевый рассвет, Тут граффити: – Веласкес на заборе, Испанцы чтут черты прошедших лет И ценят каждый шаг свой, каждый след. Спешил к Воротам Солнца и успел: Что на прощание сказать хотел?! Ах да, целую, с Богом! – полетел… Сентябрь 2014 год.

153

ПИСЬМО ИЗ ФРАНЦИИ Прощай, Париж! Окончен променаж – Сумятица в уме и раскардаш, Пульсирует в виске сухая жилка... Как будем жить? Застыл я у развилки: Детей на р`уки – дом на абордаж, Семью стараюсь от тревог спасти. Но как в горсти детишкам расцвести? За пазухой тепло, да неспокойно, Кругом экстрим. Забыл команду «вольно!» О монами, дни льются, как вода, Взбивается волны густая пенка. Скользят минуты рыбкой из ведра, Мелькают годы, судьбы, города, В окне ноябрь – дождина и хандра… Проблем внутри не меньше, чем извне Скач без стремян галопом на коне… Мне одному лететь к тебе одной. – Алле! Алле! – под купол цирковой... И рухнуть, и густая темнота Спеленута спокойствием бинта… А помнишь, смолоду полет, разгон Бравурные восходы и закаты, Шальной любви повышенный гормон, И мы бедны, но, в сущности, богаты. По лезвию бежал, по кромке льда, но Воля нерушима и тверда. И вдруг среди намеченых проталин

Поймешь, что у всего есть свой лимит. И сколько ни лечи – а все болит, И как ни строй – ни выйти из развалин. Смиряйся и бунтуй в пылу любви Чем душу ни баюкай, ни трави Цена свободы, как цена здоровья… Неуловима жизнь, а ты лови, До самого угрюмого безмолвья, Прощального «прости, благослови», Последнего дыхания любви, Застывшего свечой у изголовья… Париж. 2015 год

ПИСЬМО ИЗ АВСТРИИ

154

Ты в Россию зовешь, в отчий дом, Где в туманах просветов не видно. Мы молчим в наших письмах вдвоем Обо всём, что и так очевидно. Мир безмерно велик, ни к чему В той же точке натаптывать дважды. А в местах, где Герасим с Муму, Я уже обитал не однажды. Хорошо за российским кольцом Затеряться заветренной фреской И твоим восхищаться лицом, Как вершиной фантазии женской! Я готов неустанно служить, Мы допишем роман до абзаца:

Тот, кто хочет достойно прожить Должен стать, кем хотел бы казаться. А в Европе весной центрово, Хочешь истин пучок на полцента? Королева Британий всего… Лишь старушка с забавным акцентом. Ну а ты закрываешь наш дом И в ночи себя страхами топчешь. Страх - ведь это молитва о том, Чего очень и очень не хочешь! Нам о бедах и так сообщат Позывные дождей и известий Позывные надежды звучат, Как салюты безмолвных созвездий. Вена 2014 год

ПИСЬМО ИЗ ВАТИКАНА Вновь, Монами, - Италия - по кругу, Опять работы выпало вдвойне. Пишу тебе, смеркается. В окне Деревья пляшут, жуткая ветрюга, И в ней я слышу наши имена... Грущу, но согревают письмена. Твои отметил сноской – «письма друга», Все без конвертов, как на фронт - война, Вчера был в Риме ливень и туман, Зато сегодня солнце! Ватикан Приветлив - неприступная анклава.

155

Среди земных просторов и богатств В первейшем из малейших государств На индульгенцию идет облава – Несут дары – налево и направо, А я стою под купольным шатром. Глядит в парчовой ризе Пантократор, Перебираю новые утраты... Судьбу гадаю с Павлом и Петром... А рядом в зацелованном киоте, Мария Дева думает: придете В далеком и несбыточном «потом», Обнявшись, прогуляетесь вдоём, А может, остановитесь, всплакнете У белых мрамор`ов Буанаротти О чем-то сокровенно дорогом... Рим 2015 год * Ватикан (Status Civitatis Vatican – в переводе место гадания. *В первейшем из малейших государств* - самое маленькое в мире государство. *Анклав — от лат. inclavare — запирать на ключ — территория одного государства, окружённая со всех сторон. *Киот (от греч. – ящик, ковчег) – украшенный шкафчик или застеклённая полка для икон. *Пантократор (от греч. pantokrаtor – всевластитель, вседержитель) – поясное изображение Христа (в центральном куполе или конхе храма) «У белых мраморов Буанаротти» - Микеланджело – Микеланьоло ди Лодовико ди Лионардо ди Буонаррото Симони – итальянский скульптор, живописец, архитектор и поэт, речь о 156 его скульптурах в Ватикане.

157

ПИСЬМО ИЗ ЛИМАССОЛА «Мир золотистым фиником цветет» На рубеже - мажор! Труба зовет! Я совершил гигантский перелет, Вспахал межу небесным вездеходом, По голубым пронесся огородам И облачный взрыхлил водоворот, Взъерошив турбулентно небосвод! Метелит ветра зыбкая метла, Пью белое сухое Цинандали, Спешу развеять терпкие печали, Не то душа поникнет, как ветла. Я улетел, покинув материк, На Лимассол, под древние оливы, Озёра здесь особого разлива Солёные, а город невелик. Мир прост и вместе с тем непостижим. Решил под сумерки зайти сегодня В святилище. У гроба стал Господня И в думах о своём был недвижим. На древних фресках треснутые лица Напоминали козни византийцев. Знаком и нам захватников режим Жестокие плебейские замашки! Ох, не люблю когда незванно прут, Когда не приглашают, не зовут!

А греки тут тряпицы на фисташки Развесили - надеются, спасут: Авось помогут оберег-тряпицы Господь воздаст! Пребудет. Да святится. К оливам вековым душой прирос. А тут гляжу - знакомый можжевельник У кельи, где блажил Неофитос, Всемирно почитаемый отшельник. Зажег свечу - уважить эклеистра, Насыпал медь на бронзовый поднос, В поклоне эскулапа и магистра Задумал риторический вопрос. Стоял в тени, озвучить не решался… Зачем у нему идут на визави? Просить купюр, здоровья и любви… Не стал просить, без просьбы распрощался, Шепнув на выходе: «Благослови!» День угасал и я проголодался Взял круассан c корицею погрыз, Поднялся в горы, опустился вниз… Вокруг фламинго – розовая пена, Мир золотистым фиником цветет! Марию-деву чествует народ, Смиренно припадая на колена. Глядит с киота, в жемчугах сверкая... Лунь серебрится – рубежи без края! Лимассол 2015 год 158

159

ПИСЬМО ИЗ МЕКСИКИ Прождал весь вечер почту, нет письма. По шлейфу грусти тянется тесьма К тебе, приклеенная флизелином Моей тоски. Ушел гардемарином В туманы памяти, к тебе должна Прибиться ласково моя волна За строчкой строчка… Тишина в квартире, Часы неспешно выбили четыре. А я рассматривал твой силуэт, Сквозь черных гор надломленный хребет, Блестящих звезд зодиакальный спам – Телец и Водолей на счастье нам! Cпал без любви, как в келии монах, Маяк луны дрожал в бессонных снах Промокло небо – старое корыто, Желание любовью не избыто, И денег нет, стал беден мой оффшор – Велик налог! Я к Богу… там закрыто… Выходит, что не всё ещё прошел. Ходил за город с тростью по-старинки, Измял травы колючие щетинки Не то что по столичной мостовой! Этюдник взял, холсты – писал картинки… Жизнь посвятить хочу - тебе одной… Тулум. 2015 год

ПИСЬМО ИЗ ТЕЙХУАНЫ

160

Завяла осень, падок желтый лист. Пишу письмо, летят слова поземкой, И тянется строка к тебе тесемкой, Но я не столь в признаниях речист Судьба ведет почти по самой кромке… Не вышло Буратины из Пьеро Хотел на юмор заточить перо, Но шутка не клюёт на дурнячка, Хоть бы апчхи с понюшки табачка, Чтоб рассмешить царевну Несмеяну, А Буратино, нынче вусмерть пьяный, Собрался начеканить небылиц, Да не по рангу королю больниц Врачу, дающему диагноз судный. Скрываю правду в перечне утрат, Я бы и сам обманываться рад! Ах, прав был Пушкин! – обмануть не трудно, Да вот в обманах смысла нет ни пяди! Дипрес Онегина меня достал… Болею тихой сапой, как тот дядя – Но, впрочем, дядю я уже послал! Поставил точку, в сущности не глядя, Пытался удержать девятый вал, Искал в противовес противоядий, Похоже, зря все это намарал, Спешу закончить на веселой ноте – Ах, Монами! – целую твой животик! Мексика. 2015 год

161

ПИСЬМО ИЗ ГЕРМАНИИ Mon cher ami, идут у нас дела! Я разгоняю грусти и печали. Поэт сказал: «Печаль моя светла»… Печаль светла, как водится, вначале. Течет к тебе неспешных строк река Шуршалкой крыльев майского жука. Фасад небес прозрачен, как витрина, Сияет солнце долькой мандарина – К природе благосклонен Эпикур, И я себе позволил перекур! Ведь мы с тобой давно на полпути, Идти за руку легче, чем брести Болотом одиночества в трясине. Меняю композицию в картине: Что может быть ценнее для врача И слаще, нежель мед и алыча – Увидеть твой, Mon cher, цветущий вид! Что о тебе округа говорит – Заботам и трудам моим награда, Я рад всему тому, чему ты рада. Любовь моя вошла в такой режим, Который большинству непостижим! Как щедро осень расплескалась желтым! И мистер Апполоний не спесив! Под словом «вылет» подвожу курсив. Прибуду в среду – рейсом сто четвертым! А в полночь выйдет звезд парад победный,

Что привлекает взоры всей земли: На них глядит бедняк и принц наследный, Кто на плаву, и тот, кто на мели. Взгляни наверх и ты, моя голубка! В ту звездную густую синеву, Где лунная причаливает шлюпка Там состоится наше рандеву! Берлин. 2016 год

162

Шеду - дух, охраняющий человека и его очаг. Пергамент. Флуоресцентная акварель. 2005 г. Санто.

Автор этого сборника доктор медицинских наук, живопись и поэзия - увлечение. Сан-Торас - творческий псевдоним, это

аббревиатура названия моей компании:

«Творческое Объединение Российских Арт - Специалистов» - Т О Р А С . Москва 2000 год. Сокращенным именем Санто подписаны книги с рисунками для детей, поэтические сборники, статьи по изобразительному искусству и другие произведения.

Посвящаю эту книгу моей жене. С любовью, Санто.

Издательство Шелести предлагает вниманию читателей уникальные авторские 3-D книги с музыкальным сопровождением, реалистичным перелистыванием и шелестом страниц и анимационными эффектами.

Книга лучший подарок

"Восточные сонеты" . Сан-Торас. Изд. 2015, Москва. Подарочный фолиант. "Восток - дело тонкое" Этот сборник откроет вам секреты современной 3-D поэзии. Расскажет о японских и китайских традициях, о символах восточной нумерологии, о характерных особенностях японской и русской поэзии. В сборнике собраны сонеты, эссе и иллюстрации автора, открывающие во многом загадочный для европейцев мир востока. Книга доставит читателю эстетическое удовольствие, обогатит ваш внутренний мир яркими впечатлениями и новыми знаниями.

"Бритый Ангел" . Сан-Торас. Изд. 2016, Москва. Двухтомник современной поэзии. «Бритый ангел» - книга о встречах автора с поэтами Беллой Ахмадулиной и Иосифом Бродским в Италии, Москве и Нью-Йорке, о выдающемся итальянском кинематографисте Тонино Гуэрра и русском режиссере Андрее Тарковском, о встречах в Санкт-Петербурге со Львом Николаевичем Гумилевым и другими выдающимися личностями. В этом сборнике собраны эссе, лирика, посвящения поэтам серебряного века, графика, монотипии и живопись автора.

«Квинтология здоровья». Сан-Торас. Изд. 2016, Москва. Автор, доктор медицины, профессор с многолетней практикой в России и за рубежном, раскрывает свою методику оздоровления - «Долголетие без лекарств» , основанную на изучении китайской, японской, тибетской и европейской медицины. «Квинта» по-латыни «пятерка». "Квинтология здоровья" - авторский термин, содержащий пять принципов пяти первоэлементов построения вселенной, энергетически взаимодействующих с организмом человека. Следуя в повседневной жизни этим простым и эффективным принципам, читатель улучшит свое самочувствие и продлит годы жизни.

"Первенец моего первенца". Сан-Торас. 2016, Москва. Это не методика и не руководство для педагогов, а скорее советы для тех, кто сам растит и воспитывает своих детей, не перекладывая эту обязанность на родственников, нянь и других лиц. "Первенец моего первенца" - история о внутриутробной жизни ребенка до рождения, она интимна, как дневник, построена на личных наблюдениях. Интересные, смешные и познавательные факты о детях призваны сделать ваше участие в судьбе и жизни ребенка максимально продуктивным. На «автоответчике» этого произведения автор оставляет читателю сообщение о том, как развивать - не утомляя, учить - незаметно и любить безгранично.

"Собака точка ру." Сан-Торас. Изд. 2016, Москва. Это не роман, не повесть и не фэнтези, а своего рода эпистолярный ренессанс - литературный жанр, рожденный на витке современных технологий, жанр виртуального диалога на сцене "театра документального общения" . "Собака точка ру" - это экспромты, импровизации , мысли на чистовик - новый веб-жанр ( авторский термин), отражающий "виртуальную реальность", которая раскрывает перед читателем то, что происходит за кулисами ярких премьер. В каждой главе вы соприкоснетесь с былью, которая всегда остается источником вдохновения в создании самых необычных сюжетов.

"Мартышки и жирафы". Сан-Торас. Изд. 2016, Москва. Книжка для малышей, малюток и ребят, которую они могут читать со своими родителями. В ней авторские стихи и рисунки для детей младшего и среднего возраста, посвященные ребятам и зверятам.

"Ушедшая натура". Сан-Торас. Изд. 2016, Москва. Вы держите в руках необычную книгу, которая весело и по-доброму иронично повествует об известных личностях, их характерах и особенностях, раскрывая в знакомых нам людях неожиданные черты. Иногда рисунки, как живописное воплощение мысли выражают больше эмоций, чем слова или забавные истории. Перед читателем возникнет галерея портретов артистов, режиссеров, людей искусства, влияющих на нашу жизнь и наше мировоззрение. В каждой новой главе запечатлена "уходящая эпоха знакомых лиц", в которые мы вглядываемся с улыбкой и грустью.

"Алмазный мой звездец". Сан-Торас. Изд.2016, Москва. Здесь вас ждут шутки, афоризмы, шаржи и эпиграммы в разделе «шаржеграммы» (авторский неологизм), объединяющие поэзию и живопись и придуманные автором, чтобы читатель улыбнулся. В сборнике вы найдете шуточный толковый словарь звездофраз "Зэбест" и россыпь славных, смешных авторских выражений. Книга для умного, тонкого, обладающего чувством юмора читателя, способного через иронию и гротеск воспринять энергию доброй усмешки , которая побуждает автора создавать картины, стихи и афоризмы, меняющие наш мир к лучшему.

Содержание БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ ПОСВЯЩАЮ ................................................6 ИЗ ПРОШЛОГО............................................................................................7 В ПЕННАБИЛЛИ.......................................................................................10 КАПИТОЛИЙСКАЯ ВОЛЧИЦА.............................................................. 11 ТРИ ВСТРЕЧИ С БРОДСКИМ ................................................................16 НЬЮ-ЙОРК – MANHATTAN....................................................................21 ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА С БРОДСКИМ .........................................................22 В ПАМЯТЬ О МИНУВШЕМ ...................................................................24 ПОЭТ – ОБЫВАТЕЛЮ..............................................................................26 ЗАРИ ПШЕНИЧНЫЙ СЛЕД.....................................................................28 НОСИТЕ БРЕМЕНА ДРУГ ДРУГА..........................................................30 БРИТЫЙ АНГЕЛ  ......................................................................................31 АНДРЕЮ ТАРКОВКОМУ ПОСВЯЩАЮ ..............................................34 НА ПЛОЩАДИ ИСПАНИИ....................................................................35 ДА БУДЕТ СЛАВЕН РАДОГОСТ, КАК ВЫСШИЙ СУДИЯ................42 АННЕ АХМАТОВОЙ - С ЛЮБОВЬЮ....................................................44 ПОЭТУ.........................................................................................................53 МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ - С ЛЮБОВЬЮ................................................58 ОЗЕРА ТЕНЕЙ............................................................................................60 ТРЕХПРУДНОЕ..........................................................................................61 В ПАМЯТЬ О МАРИНЕ ...........................................................................71

165 ПОЭЗИЯ - ОЗВУЧЕННАЯ ВЕЧНОСТЬ БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ С ЛЮБОВЬЮ.................................................74 ИГОРЮ СЕВЕРЯНИНУ - С ЛЮБОВЬЮ................................................80 ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ С ЛЮБОВЬЮ..........................................89 БЕЛАЯ ВОРОНА........................................................................................90 ЭДУАРДУ БАГРИЦКОМУ - С ЛЮБОВЬЮ............................................92 ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ - С ЛЮБОВЬЮ................................96 СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ - С ЛЮБОВЬЮ......................................................98 БОРИСУ ЧИЧИБАБИНУ - С ЛЮБОВЬЮ ...........................................101 НИКОЛАЮ ЗАБОЛОЦКОМУ - С ЛЮБОВЬЮ....................................102 ДАВИДУ САМОЙЛОВУ - С ЛЮБОВЬЮ.............................................104 НИКОЛАЮ РУБЦОВУ - С ЛЮБОВЬЮ................................................106 ЛЕСНОЕ - ЛЕШЕЕ...................................................................................107

О СЕБЕ. НЕ СТОЙ У ДОРОГИ, НЕ ЖДИ... МОЙ АНГЕЛ............................................................................................. 110 УРГЕНТНЫЙ ЗВОНОК . ........................................................................ 112 ДОКТОРСКОЕ, ОБЫЧНОЕ.................................................................... 115 О СЧАСТЬЕ ............................................................................................. 117 СУББОТНЕ-КОЛОКОЛЬНОЕ................................................................. 119 В ПАМЯТЬ О ДРУГЕ..............................................................................121 И ТЕМ ЖЕ ПУТЕМ КРУГОВЫМ..........................................................124

ОБЩЕСТВУ РУССКИХ ПОЭТОВ ........................................................125 АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ - С ЛЮБОВЬЮ...............................................127 БЕЛЫЙ ХРАМ..........................................................................................130 НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА......................................................................132 МОСКВА...................................................................................................133 МОЯ СТОЛИЦА.......................................................................................135 РУСЬ БУСА БЕЛОЯРА.............................................................................137

ЭПИСТОЛЯНЫЕ СТРАНИЦЫ

ПИСЬМО ИЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА..........................................................141 ПИСЬМО ИЗ АНГЛИИ............................................................................142 ПИСЬМО ИЗ ГРЕЦИИ.............................................................................145 ПИСЬМО ИЗ ИСПАНИИ........................................................................147 ПИСЬМО ИЗ ИТАЛИИ............................................................................150 ПИСЬМО ИЗ КАТАЛОНИИ....................................................................151 ПИСЬМО ИЗ ФРАНЦИИ.........................................................................153 ПИСЬМО ИЗ АВСТРИИ..........................................................................154 ПИСЬМО ИЗ ВАТИКАНА . ....................................................................155 ПИСЬМО ИЗ ЛИМАССОЛА...................................................................157 ПИСЬМО ИЗ МЕКСИКИ.........................................................................159 ПИСЬМО ИЗ ТЕЙХУАНЫ......................................................................160 ПИСЬМО ИЗ ГЕРМАНИИ .....................................................................161

167