PORT Magazine by Eugene Tim

СЕЗОН ВЕСНА-ЛЕТО 2016

РАФ СИМОНС «Я СПРАШИВАЮ, ПОЧЕМУ ЖЕ МУЖСКАЯ МОДА НЕ МОЖЕТ ПОЙТИ ДАЛЬШЕ?»

инноваторы стиля АЛЕССАНДРО МИКЕЛЕ И НОВАЯ ГЕНДЕРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

тадао андо ПОЛИНА КУТЕПОВА ПОЛ ДАНО ХАНС-УЛЬРИХ ОБРИСТ молодые актрисы пустые города новый феминизм

ЛУ ЧШЕЕ В МУ ЖСКОЙ МОДЕ

Милан. GUCCI, весна–лето 2016

ГЕНДЕР-реконструкция

Фотографии Getty Images

Милан. MONCLER, весна–лето 2016

boyhood

Париж. DIOR, весна–лето 2016

новые романтики

Милан, MARNI, весна–лето 2016

СПОРТ

Милан. PRADA, весна–лето 2016

постирония

Милан. ZEGNA, весна–лето 2016

новый черный

Париж. DRIES VAN NOTEN, весна–лето 2016

карибский кризис

Париж. VALENTINO, весна–лето 2016

городские мечтатели

Лондон. J.W. ANDERSON, весна–лето 2016

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ

Париж. KENZO, весна–лето 2016

ФУТУРИЗМ

№15 №15. ВЕСН А-ЛЕТО 2016

Анзор Канкулов Дмитрий Кузьмичев ОТВЕТСТВЕННЫ Й РЕД А КТОР Бэла Канкулова РЕД А КТОР Тигран Усикян Ф ОТОРЕД А КТОР Юлия Спиридонова Д ИЗА Й Н ЕР Евгений Тихомиров КОРРЕКТОР Анастасия Сенькова АССИСТЕНТ РЕД А К Ц ИИ Татьяна Столяр СТА Ж ЕР Ирина Шаркадий ГЛ А ВНЫ Й РЕД А КТОР А Р Т-Д И РЕКТОР

Н А Д НОМЕРОМ РА БОТА ЛИ

Аля Айсина, Григор Атанесян, Анастасия Баташова, Владимир Васильчиков, Элла Васюшкина, Каролина Вольбин, Ганна Гладкая, Кирилл Глущенко, Юлия Гусарова, Мария Демьянова, Полина Дубик, Александр Зайцев, Максим Зудилкин, Ильдар Иксанов, Бахтиер Кавраков, Иван Кайдаш, Алексей Киселев, Кирилл Колобянин, Маргарита Косякова, Мария Кравцова, Ксения Кример, Владислав Крылов, Сергей Кумыш, Мария Курс, Дмитрий Лукьянов, Александра Мирончева, Алексей Мунипов, Анна Наринская, Екатерина Огуречкина, Евгений Петрушанский, Анастасия Пожидаева, Алиса Прихудайлова, Маруся Соколова, Светлана Танакина, Тая Тарабрина, Юлия Точилова, Марина Федоровская, Эмели Халтквист, Анна Хоменко, Юрий Чичков, Екатерина Шубная, Turkina Faso, Quentin Hubert Anzor Kankulov A RT DI R ECTOR Dmitriy Kuzmichev M A NAGI NG EDI TOR Bela Kankulova EDI TOR Tigran Usikyan PHOTO EDI TOR Yulia Spiridonova DESIGNER Evgeniy Tihomirov PROOFR EA DER Anastasia Senkova EDI TOR I A L ASSISTA N T Tatiana Stolyar I N TER N Irina Scharkadiy EDI TOR-I N- CHI EF

Журнал PORT выходит 2 раза в год. Издается с октября 2012 года. Учредитель: ООО «ИД ARTCOM Media». Адрес редакции и издателя: 119121, Москва, Саввинская наб., 5 / 119121, Moscow, 5, Savvinskaya nab. Зарегистрирован в Федеральной службе по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охраны культурного наследия. Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ №ФС77-50704 от 24 июля 2012 г. Подписной индекс: 25253 по каталогу «Газеты. Журналы» Агентства «Роспечать». Отпечатано в Литовской республике, типография Lietuvos rytas. Тел. (+370 5) 2 743 743. Предпечатная подготовка Smartpixels, тел.: (495) 740 2595. Подписано в печать 14 апреля 2016 года. В продаже с 4 мая 2016 года. Тираж (2015) 240 000 экз. Цена свободная. Телефон редакции: +7 (499) 518 1350 (доб. 6711), port@artcommedia.ru Все права защищены. Статьи, рубрики, рейтинг и другие редакционные страницы журнала PORT являются справочно-информационными и аналитическими материалами. Запрещается полностью или частично воспроизводить опубликованные в журнале статьи, фотографии, иллюстрации, а также другие результаты интеллектуальной деятельности без письменного разрешения редакции. Редакция не несет ответственности за присланные материалы, а также за информацию, содержащуюся в рекламных объявлениях, опубликованных в журнале PORT. Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов. Товарный знак ARTCOM Media является собственностью компании ARTCOM Media. Адреса и телефоны для размещения рекламы: Россия / A-Media +7 (499) 518 1350, info@artcommedia.ru Европа (кроме Франции) / ARTCOM Media Европа +39 348 132 00 20, info@artcommedia.eu Франция / ARTCOM Media Франция +33 6 0144 7352 adv@artcommedia.fr США / A- Media +7 499 518 13 50 (доб. 6812) adv@artcommedia.us

ИЗД АТЕЛЬ

Анзор Канкулов Д И РЕКТОР ОТД ЕЛ А РЕК Л А МЫ

Виктор Мошкин

A RTCOM MEDI A I N TER NAT IONA L (ЕВРОП А) ГЕНЕРА ЛЬНЫ Й Д И РЕКТОР

Франческо Кансирро Д И РЕКТОР ПО РЕК Л А МЕ

Раффаэлла Джаннаттазио

Д И РЕКТОР ПО РАСП Р ОСТРА НЕНИ Ю

Наталья Глущенко

ЗА МЕСТИ ЛЬ Д И РЕКТОРА

Марина Киреева

МЕН ЕД Ж ЕР ПО РАСП Р ОСТРА НЕНИ Ю

Ольга Бурова

Д И РЕКТОР ПО П РОИЗВОДСТВУ

Александр Утин

ЗА МЕСТИ ТЕЛЬ Д И РЕКТОРА

Олег Новиков

ЮРИ Д И ЧЕСК ИЙ ОТД ЕЛ

Михаил Воронин Юлия Лукунина Евгения Чирко DIGI TA L-Д И РЕКТОР

Кирилл Калинин

Д И РЕКТОР ПО П ЕРСОН А ЛУ ACMG

Мария Успенская PR-Д И РЕКТОР ACMG

Мария Никанорова АССИСТЕНТ П РЕЗИ Д ЕНТА ACMG

Анна Лебедева

П РЕЗИ Д ЕНТ A RTCOM MEDI A GROUP

Александр Федотов

PUBL ISH ER

Anzor Kankulov A DV ERT ISI NG DI R ECTOR

Victor Moshkin

A RTCOM MEDI A I N TER NAT IONA L (EU ROPE) GENER A L DI R ECTOR

Francesco Cansirro

A DV ERT ISI NG DI R ECTOR

Raffaella Giannattasio

DISTR I BU T ION DI R ECTOR

Natalia Glushenko

DEPU T Y DISTR I BU T ION DI R ECTOR

Marina Kireeva

DISTR I BU T ION M A NAGER

Olga Burova

PRODUCT ION DI R ECTOR

Alexander Utin

DEPU T Y PRODUCT ION DI R ECTOR

Oleg Novikov

LEGA L DEPA RTMEN T

Mikhail Voronin Julia Lukunina Evgenia Chirko

HEA D OF DIGI TA L DEPA RTMEN T

Kirill Kalinin

HR DI R ECTOR ACMG

Maria Uspenskaya

PR DI R ECTOR ACMG

Maria Nikanorova

ASSISTA N T TO ACMG PR ESI DEN T

Anna Lebedeva

PR ESI DEN T OF A RTCOM MEDI A GROUP

Alexander Fedotov

«Все можно сделать лучше, чем делалось до сих пор». – Генри Форд

Париж. LANVIN, весна–лето 2016

NEW NEW WAVE

Париж. LOUIS VUITON, весна–лето 2016

ориентализм

Париж. SAINT LAURENT, весна–лето 2016

рок-н-ролл западного побережья

О Т РЕ Д А К Т ОРА

Агент перемен

PORT Весна-лето 2016 Раф Симонс Тадао Андо Пол Дано Стакан воды Gender issues Новый феминизм Мужское / женское Взрослое / детское Александр Дейнека Новая Москва Московские девушки, удивительно прекрасные весной Вечер в театре Жизнь на сцене Физический театр Нонконформизм Arte Povera

ично у меня странные отношения с Рафом Симонсом, то есть с его творчеством. Спроси меня, я бы назвал его самым осмысленным, цельным и попросту выдающимся дизайнером, работающим сейчас в этом замершем в своей сиюминутности мире моды. А вот его вещей у меня почти нет. Я даже сказал бы, что он не то чтобы «прирожденный» дизайнер, в том плане, что Раф явно не мечтал об этом с 14 лет; в 14 лет, как мы узнаем из текста, он ходил в клубы и считал, что мода – это Duran Duran и Depeche Mode и парни, которые их слушают. Очень хорошо его понимаю: я думал тогда ровно так же. Симонс – художник, который просто выбрал одежду как средство выражения, как medium, с помощью которого он высказывает свои мысли. Он умеет с помощью моды увлекать идеями, будоражить воображение, задевать что-то в голове. И делать это простыми методами. На странице 99 есть список референсов его коллекции, этакий мини-манифест, безыскусная с виду цепочка ассоциаций: этот распечатанный на принтере листок – мой главный сувенир с Недели моды. Мне кажется, если у тебя получается так просто и четко высказать, что тебя вдохновило на творческую задачу, – это и есть суть ее решения. А главное, его цель – перемены. Он хочет «смоделировать новую идентичность мужчин», создавать доселе невиданную одежду, исследовать границы (потому-то, я подозреваю, у меня мало его вещей – боюсь, я принадлежу к тому по-прежнему уверенному мужскому большинству, которое любит эксперименты, но на ком-то более юном, а само всегда предпочтет белую рубашку). Но сейчас, когда мода вошла в период активных изменений, Раф мне кажется истинным героем момента – исследователем, ведомым не текущими интересами, не желанием понравиться, а духом поиска; он хочет не следовать за переменами, а быть самой переменой. Те, кто берет Port в руки не в первый раз, наверное, заметят, что мы – под влиянием того же ветра – тоже изменились. Стали больше в размере, у нас в два раза больше страниц, больше съемок, больше моды, больше историй. Наша цель – чтобы каждый номер, как хорошая коллекция, увлекал идеями по стилю, будил воображение, давал пищу для ума. И еще немного удивлял, всеми способами, на которые способна старая добрая бумага.

Как одеваются мусульманские старики Как одевался Георгий Гурьянов Ленинградский рок-клуб Лианозовский кружок Пустые города Строительный бетон Итальянский мрамор Весенний кролик Домашние растения Флоренция Сан-Себастьян Доминикана 1979-й 1981-й Время и безвременье Прошлое Будущее и прочие влияния, ассоциации и пересечения

Анзор Канкулов, главный редактор журнала Port

С ОД Е Р Ж А Н И Е

От редактора

Начало

Люди

Частные соображения А. Канкулова.

ПОЛ Д А НО

Откровения человека, убедительно перевоплотившегося в Пьера Безухова, христианского проповедника и надсмотрщика, насмехающегося над рабами.

Н А БЛЮД ЕН И Я И СОВЕТ Ы

Советские часы, кулинарные клубы басков, коллекционные велосипеды, мусульманский стиль и другие детали весны.

78 ЛЮ СИ М А К РЕЙ

Австралийская художница смотрит в будущее и творит на стыке искусства с наукой.

ИСК УССТ ВО П РИ Н А ДЛ Е Ж И Т МОЛОД Е Ж И

Обсуждение современного искусства в России за круглым столом. И КО И Ш А Н

Т И МО ФЕЙ К У Л Я БИ Н

Креативный директор Calvert 22 – о продвижении русской культуры на Западе.

Рассуждения режиссера «Тангейзера» об экспериментальном театре.

Д М И Т РИ Й К У РЛ Я Н ДСК И Й

Яркий представитель современной российской музыки – о композиторах своего поколения.

А Н Д РЕЙ СА РА БЬ Я НОВ

Специалист по русскому искусству ХХ века рассказывает о подделках на рынке авангарда.

С ОД Е Р Ж А Н И Е

Стиль / Мужчины

102

М И Р ПО РАФУ

Творческая философия Рафа Симонса, одного их самых крупных художников в мужской моде.

Ц ВЕТОВОЙ СП ЕК Т Р

Красный, багровый, каштановый, пунцовый, ржавчина, терракота, фуксия и другие актуальные цвета этой весны.

120

НА БУМАГЕ

10 дизайнерских эскизов, выражающих суть момента в мужской моде.

138

128

ФИЗК У Л ЬТ У РН И К И

Молодые спортсмены оживили картины Александра Дейнеки.

150

GUCCI И ФИ ЛОСО ФИ Я

Феномен «гендерно нейтральной» революции Алессандро Микеле.

ФИЗИ Ч ЕСК И Й Т Е АТ Р

Танцор-новатор Ханнес Лангольф и его коллега Майкл Барнс – в коллекции британских марок.

ОБЛОЖ К А : Maciek Kobielski / Art Partner Licensing

С ОД Е Р Ж А Н И Е

164

174

184

В Н АСЛ ЕДСТ ВО

Какие часы передать следующему поколению.

Х У ДОЖ ЕСТ ВЕН Н Ы Й Ж ЕСТ

Задачи искусства и социальный месседж в мужских коллекциях текущего сезона.

РЕЛИ К ВИ И

Перьевая ручка писателя Ханифа Курейши и другие вещи, которыми приятно обладать.

Уголок ораторов

Стиль / Женщины

192

196

208

СЛОВА РЬ ФЕМ И Н ИЗМ А

Равенство полов в цитатах писателей, критиков и популярных песнях.

МОЛОД Ы Е МОСКОВСК И Е А К Т РИСЫ

Перспективные актрисы примерили по одной вещи из мужского гардероба весенне-летнего ассортимента.

210

ПОЛИ Н А К У Т ЕПОВА

К А Н АТОХОД К А

Главная звезда Мастерской Петра Фоменко вновь сыграла любимые роли перед нашим объективом: от Молли Блум из «Улисса» до самой себя.

Танец тела, или модели под куполом цирка: беспомощны.

С ОД Е Р Ж А Н И Е

Документы

222

232

242

ТА Д АО А Н ДО

Минималистский подход архитектурного законодателя мод из Японии.

DER FEU R IGE ENGEL

Как студия Mirko Borsche делает из театральных «программок» произведения искусства. ТОЧ К А ЗРЕН И Я

Очки как прибор для коррекции личности: оптика, влияющая на жизнь четырех творческих людей.

250

258

270

Ч А Н Д И ГА РХ

Город – модернистская утопия, воплощенная Ле Корбюзье в Индии.

«Г ОР ОД А-П РИЗРА К И»

Архитектура незаселенных городов Китая.

Г ЕОПОЛИ Т И Ч ЕСК И Й РЕ ЗОР Т

Жизнь туристов за бамбуковым занавесом по принципу «все включено».

А также

274

286

300

Д Н И Д ИСКО

ENGL ISH SUM M A RY

Дисковечеринки через объектив нью-йоркского фотографа Билла Бернстайна.

Catch a glimpse of what the issue is about.

304

К А ПС У Л А ВРЕМ ЕН И

О чем говорят пустые сигаретные пачки в комнате советского подростка.

И ТА ЛИ Я, О И ТА ЛИ Я

Итальянский фотограф после девятилетнего отсутствия заново открывает родину.

Часть 1 Велосипеды Jofroi Amaral Лампа Copycat Альбомы Études Кролик по-весеннему Шкаф Петра Сафиуллина Художник Хаммерсхёй Гайя Труссарди о музыке Марка OAMC Фотограф Марианна Ротен Илья Демуцкий о роялях Steinway

Начало 22 25 27 28 30 34 36 38 40 44

Модные растения Книга путешествий PJ Harvey Кулинарные клубы басков Искусство в виртуальных очках Пьяцца Синьория во Флоренции Ода советским часам А также: костюм с рюкзаком, мусульманский стиль, широкие брюки и другое

45 46 49 50 54 58

Велосипед Zues с хромированной рамой и седлом

Велосипеды Jofroi Amaral

«Мы анти-реди-мейд», – гласит слоган команды Jofroi Amaral. Эти фанатики своего дела не любят готовых решений и пытаются изобрести велосипед заново. Небольшую и интернациональную мастерскую основал в Берлине шесть лет назад художник Жофри Амараль. Он сотрудничал с галереями, где выставлял и продавал дизайнерские велосипеды, а затем решил работать без посредников. У Амараля два партнера: датчанин Брайн Хоймарк Ларсен и американец Кертис Одом. Первый когда-то оставил нефтяной бизнес, чтобы варить прецизионные стальные рамы. Второй определяет свою миссию просто: создать самую красивую велосипедную втулку в мире. Союз трех производит велосипеды, сохраняющие основную функцию средства передвижения, но при этом являющиеся предме-

тами роскоши и страсти коллекционера. Каждый велосипед Jofroi Amaral – это отдельный проект, поэтому они очень отличаются друг от друга и предназначены для разных людей. A Sculpture – мечта минималиста: белоснежный от рамы до тормозных кабелей. Металлизированный Bob The Sailor c классическими татуировками – русалкой и розой – на раме и седле, пришелся бы по вкусу модникам с Pitti Uomo. «Чаще всего наши велосипеды не выходят на трассу, а висят на стене у покупателей, – говорит Амараль. – На сегодняшний день команда выпустила всего 12 моделей, продаются они маленький тиражом и у каждого железного коня свой идентификационный номер. Это делает их еще более желанными для коллекционеров и любителей велосипедов». – ТАТ Ь Я Н А СТОЛ Я Р

Фотография Bicycles We Did

Рубашка + майка Группа «Кино» была законодателем стиля своего времени, в том числе и в плане одежды. Виктор Цой, как мы помним, носил рубашки, расстегнутые до пояса. Обладающий атлетическим телосложением Георгий Гурьянов – художник и по совместительству барабанщик «Кино» – на сцене, отбивая свой четкий бит, всегда стоял только в майке и брюках. Важный нюанс – Георгий всегда носил майку заправленной. Мы попробовали развить этот образ: майка и рубашка, расстегнутая на несколько пуговиц и обязательно заправленная в брюки, – базовый вариант на лето, в котором есть и ностальгия, и свежесть. Важно не забывать, что образ будет неполным без какого-нибудь ремня со скромной, но эффектной застежкой. – И Л ЬД А Р И КСА НОВ

Фотография Юлия Спиридонова. Стиль Ильдар Иксанов

Майка, COMME DES GARCONS SHIRT; рубашка, MAISON MARGIELA; брюки, AMI.

Сумка на пояс За сумкой на поясе закрепилась дурная репутация: ее считают обязательным атрибутом нескладного туриста средних лет. Однако последние несколько сезонов этот аксессуар – примета поздних 80-х и ранних 90-х – переживает второе рождение. Fanny pack восстанавливает свое реноме, и теперь сумку можно увидеть на подиуме в коллекциях Valentino и Lemaire. Несмотря на название, носить мы ее рекомендуем перекинутой через грудь, а не вокруг пояса. – И Л ЬД А Р И КСА НОВ Косуха, SAINT LAURENT; рубашка, COMME DES GARCONS SHIRT; сумка, PORTER.

Фотография Юлия Спиридонова. Стиль Ильдар Иксанов

25 Базирующийся в Лондоне и специализирующийся на современных светильниках дизайнер Майкл Анастасиадис рассказывает о лампе Copycat и сфере – его любимой геометрической форме. «Copycat является отправной точкой всего, над чем я работал. Меня завораживает встреча“ двух сфер: ” большой и маленькой. Я одержим этой формой, лежащей в основе всего. Вокруг нас множество круглых объектов: планеты, солнце... Эта форма – очень родная и близкая. Маленькая сфера кажется более ценной из-за того, что находится в тени под большой – освещающей. Copycat – простое выражение момента, когда две сферы соприкасаются». Настольная лампа COPYCAT,

Фотография Michael Bodiam

MICHAEL ANASTASSIADES, FLOS

Идеальная форма

Мусульманский стиль Последние вести с мужских Недель моды говорят о том, что в тренде oversized и спортивный стиль, негласно признанные стритстайл-фотографами абсолютными чемпионами вне подиумов. Если описать самый стильный outfit сезона, вы получите юношу в длинной рубашке, поверх которой может быть накинут бомбер, в спортивных брюках на манжетах и обуви на плоском ходу. В общих чертах этот парень будет похож на седого старика с восточного базара: в длинной рубахе, сандалиях и брюках, заправленных в шерстяные носки. Может быть, тому виной миграционные потоки или мультикультурализм показыает глубоко проросшие корни, но то, что делают продвинутые европейские и американские марки streetwear, удивительно рифмуется с идеями традиционной восточной лавки мужской одежды. В общем, если вы ищете вдохновение на текущий сезон, полистайте стритстайл из Исламабада. – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й Сорочка, TRANSIT UOMO; брюки, MAISON MARGIELA; сандалии, DAMIR DOMA.

Фотография Юлия Спиридонова. Стиль Ильдар Иксанов

27 Графические дизайнеры Аурельен Арбе и Жереми Эгри создали креативную студию Études в 2012 году. Сначала студия выпускала альбомы современных фотографов, затем взялась за мужскую одежду. Cейчас широкополые цветные шляпы, свободные штаны и куртки со смелыми принтами продаются в лучших концепт-сторах мира, но в Études не забывают свои увлечения. Если большие дома моды выпускают увесистые и роскошно изданные альбомы coffe-table, чтобы зафиксировать собственное величие и заглянуть в богатые архивы, для молодой французской марки фотокниги – это элемент идеологии. В эпоху информационного шума фотоальбом превращается в материализованный мудборд, который понятнее матерого фэшн-критика донесет, «чем вдохновлялись и что хотели сказать дизайнеры». Это не просто книги – это артефакты. К осени у Études выйдет четыре новых альбома. «Каждая наша книга отражает видение бренда, – говорит Аурельен. – Пролистав альбомы, можно уловить дух и эстетику Études. Мы долго раздумываем, прежде чем начать с кем-то работать. У нас с фотографами должны быть общие ценности – одна ДНК. Только мы говорим на языке моды, а они – фотографии». – ТАТ Ь Я Н А СТОЛ Я Р

Фотоальбом нью-йоркского художника Даниэля Тернера, изданный ограниченным тиражом

Альбомы Études

28 Знаменитый шеф-повар и кулинарный редактор Port Фергюс Хендерсон делится весенним рецептом кролика, идеального ужина в кругу семьи и друзей.

Ингредиенты

1 2 1 1 1,5 л 2 1 кг 1 кг

Оливковое масло Уксус Разделанный домашний кролик Лук-порей (очищенный и нарезанный) Крупная картофелина (очищенная и нарезанная) Луковица (очищенная и нарезанная) Куриный бульон Чеснок (очищенный и нарезанный) Стручковый горох Свежие бобы в стручке Пучок тимьяна и петрушки Горсть свежей мяты

Способ приготовления В большой сковороде, залитой оливковым маслом, поджарьте кусочки кролика до тех пор, пока они не подрумянятся. Затем уберите кролика и добавьте лук-порей, картофель и лук. Немного потушите овощи. Когда они будут почти готовы, вновь положите к ним кролика, чеснок и травы. Добавьте немного воды. Доведите содержимое до кипения, затем оставьте готовиться кролика 40 минут на медленном огне под крышкой. Извлеките кролика, сбрызнув его полученным бульоном, чтобы он не остыл. Снова доведите овощи и бульон до кипения, добавив туда горох и бобы на пять минут. Проследите за тем, чтобы бобовые не разварились и не изменили цвет. С помощью дуршлага отделите бульон от овощей (бульон можно оставить, из него получится прекрасный суп), готовые овощи измельчите в блендере, при необходимости добавив к ним немного бульона, чтобы получилось не слишком сухое пюре. Смешайте мяту с уксусом и приправами, чтобы получился соус. Подавайте кролика с овощным пюре под мятным соусом. При желании блюдо можно дополнить горячей тушеной свеклой – такое сочетание цветов прекрасно дополнит его вкус.

Фотография Tobias Alexander Harvey

Кролик по-весеннему

Фотография Екатерина Огуречкина

Архитектор Петр Сафиуллин, 12 февраля 2016 года, Казань

31 Архитектор, дизайнер и организатор городской жизни Петр Сафиуллин после десяти лет в Москве вернулся в родную Казань и сделал то, что можно назвать настоящим открытием в дизайне. За три года, которые Петр работает в Казани, он успел реализовать здесь несколько крупных проектов: от модного ресторана до огромного золотого яйца в центре города. Но давайте сразу о главном: Петр придумал новый вид книжного шкафа. Те, кто хотя бы отчасти знаком с дизайном мебели и интерьеров, поймет, насколько это неочевидное изобретение. Итак, для того чтобы шкаф занимал мало места и был вместительным, нужно было просто изменить угол направляющей. Идея оказалась настолько удачной, что Петр планирует получить патент и выпустить первую партию шкафов ограниченным тиражом. Мы попросили его набросать собственный «автопортрет в дизайне». Советский промдизайн как вдохновение Промышленным дизайном я увлекся гораздо раньше, чем архитектурой. У родителей было много журналов, в которых я мог часами разглядывать лучшие образцы советского промдизайна. Кстати, я по-прежнему восхищаюсь многими разработками ВНИИТЭ, но как ни печально, в быту остались далеко не самые яркие изобретения. Отставание в области промышленного дизайна в нашей стране началось задолго до распада СССР. Нашим специалистам не хватало общения с западными коллегами. Лично для меня в работе очень важно регулярно выбираться на выставки и просто путешествовать. Во время поездок меняется взгляд даже на самые простые вещи – голова начинает работать по-новому. Конечно, вдох-

Впечатления Художник Протей Темен – о покорении космоса, пришельцах, НЛО и научной фантастике.

Шкаф как идея новляют не только дальние страны. Порой самые неожиданные решения приходят во время прогулок по дачным поселкам неподалеку от Казани. Раньше ведь не было столь богатого выбора строительных материалов и при возведении заборов могли использовать самые неожиданные предметы – мне доводилось видеть применение ложек и даже расчесок. Интерьер своими руками Недавно я проектировал интерьер для одного ресторана: в итоге помимо собственно интерьера я придумал и сделал почти всю мебель: от столов до светильников. Докупать пришлось только стулья. Наверное, я просто не из тех, кто ищет легких путей. С мебелью вообще дела обстоят непросто: по-настоящему практичная, качественная и красивая стоит очень дорого, поэтому проще сделать самому. При этом у меня нет огромной мастерской, все производится в помещении размером 80 квадратных метров вместе с покрасочной камерой. Мне помогают несколько человек, но хороших рабочих рук постоянно не хватает. Архитектура для человека Работая над тем или иным проектом, я думаю прежде всего о том, как интегрировать человека в архитектуру, а архитектуру – в природу. Меня не очень привлекает сугубо «концептуальный» подход. Важно, чтобы все окружающее не давило на психику. Лично мне неуютно среди небоскребов, хотя, конечно, нельзя не восхищаться архитектурой Нью-Йорка. Сейчас я живу в Казани, и хотя за десять лет, что я прожил в Москве, здесь многое изменилось, мне здесь комфортно. – И РИ Н А Ш У Л ЬЖ ЕН КО

В детстве я увлекался научной фантастикой и динозаврами. С одной стороны, у тебя есть сверхтехнологичные вещи, абсолютное будущее, а с другой – окаменелости. И ты находишься между ними, бесконечно далеко от будущего и прошлого. Я не хотел стать космонавтом, но интересовался летающими тарелками. Я сделал фэнзин про НЛО и пришельцев для родственников и друзей. Информацию собирал и выписывал из газет наподобие Speed Info. Это было про sci-fi, а не Гагарина. Покорение космоса вошло в нашу повседневную жизнь. В новостях рассказывают о том, как ученые открыли новую планету, запустили космический корабль, спутник

сделал снимки чего-то там. Важная для профессионалов информация, но твоя жизнь никак не меняется от изменения статуса какой-то планеты, а галактика, к которой она летит несколько миллионов лет, не влияет на ежедневные потребности. Для обычного человека это романтическая модель покорения того, до чего он или его родственники даже на метр не приблизятся. Но ты все равно смотришь в бесконечно чарующее небо и фантазируешь. Небо и звезды находятся в состоянии бесконечности.– Т И Г РА Н УСИ К Я Н Последняя работа Протея – проект «Как муравей космонавту в ухо залез»; выставка, спродюсированная Laboratory ABC, прошла в МАРХИ в марте

С момента основания в 1987 году Piquadro запатентовал множество технических инноваций

Итальянская марка Piquadro – как синоним разумного потребления. Аналитики докладывают: тенденция на бездумное потребление одежды и аксессуаров постепенно сходит на нет. Это доказывают и цифры с модного рынка. На смену бесконечной ротации вещей и аксессуаров приходит разумное потребление. Покупатели вкладывают деньги в качественные и вневременные вещи. Срок их службы превышает стандартные пару-тройку сезонов. Такая важная вещь в мужском гардеробе, как аксессуары, особенно требует вдумчи-

В квадрате

вого подхода при покупке. Без портфеля, кошелька, чехла для гаджета или портмоне в повседневной жизни трудно обойтись. Ими вы пользуетесь каждый день, а значит они должны быть качественными. Кроме того, по таким вещам вас будут судить на деловом ужине или встрече. Марка Piquadro, основанная в 1987 году, специализируется исключительно на кожаных изделиях, уделяя особое внимание техническим вопросам производства и дизайну. Бренд делит производственный процесс на несколько этапов: от дизайна и проектиро-

вания до сложной и многоступенчатой обработки кожи. Так, портмоне не протрется через несколько месяцев, молния рюкзака не подведет, а ремешок не порвется в ненужный момент. Широкая линейка продукции Piquadro позволит выбрать вещь, которую вряд ли встретишь у кого-нибудь еще в зоне ожидания аэропорта или на деловом ужине. Если ответственно подходить к выбору аксессуаров, которыми пользуешься каждый день, то становится очевидно, что качество всегда выигрывает у количества. – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

Фотография Michael Bodiam

Высокое часовое искусство

Коллекционеры часов очень любят Patek Philippe. Особенно они любят серию Nautilus, которая была запущена в годы диско и в 2016-м отмечает 40-летие. Ее дизайн придумал тот же неизвестный гений, кто стоит за часами Royal Oak марки Audemars Piguet. Это заметно по похожей форме корпуса в виде восьмиугольника и браслету. Как и Royal Oak, Nautilus в свое время стал настоящим прорывом среди элитных часов. Сделанный из стали (из-за сложного механизма обработки часы стоят не меньше своей золотой версии) Nautilus выглядел спортивнее, чем классические модели Patek Philippe. Но, как видно на примере 5726/1A, марка придерживается культуры высокого часового искусства. Среди особенностей этих часов, украшающих запястье завсегдатаев ночных клубов и вечеринок у бассейна, следует отметить календарь и указатель фаз луны. – А Л ЕКС ДОА К

Фотография Statens Museum for Kunst

Картина Вильгельма Хаммерсхёя «Стоящая спиной женщина в интерьере»

Совсем малый голландец

Одинокая женская фигура в темном платье, стоящая спиной. Тихие комнаты, сдержанные в деталях интерьеры, наполненные ровным холодным светом. Два повторяющихся мотива, определившие стиль Вильгельма Хаммерсхёя, одного из самых загадочных датских художников конца XIX – начала XX века. У Хаммерсхёя скупая палитра. Всю сознательную жизнь он тяготел чуть ли не к монохрому. Основной цвет на его картинах – серый. Фрагментарно, на уровне неявного акцента присутствуют синий, зеленый и бурый, редко – легкомысленная охра. Яркие краски, впрочем, встречаются на его ученических работах – опровержение так и не изжившего себя слуха о дальтонизме художника. Однако подлинная причина его ухода от цвета была в другом. На картине «Пылинки, пляшущие в солнечных лучах» 1900 года мы видим одну из комнат на втором этаже дома №30 на улице Страндгеде в Копенгагене, где художник прожил около десяти лет. Для Хаммерсхёя это был самый плодотворный период: квартира – более чем на 60 его полотнах. Дом стоял в оживленной части города, недалеко от верфей и заводов. Уличная суета и гул не прекращались даже ночью. Спокойное, замкнутое, зацикленное на себе пространство картины создает обманчивое ощущение, что и снаружи царит покой. Шум за окном неощутим, он не угадывается в воздухе, в композиции нет даже намека на будничную оживленность внешнего мира. Где-то там лишь радостно желтеет кусок выгоревшей на солнце черепицы. Этот приглушенный, пастельный, а иногда подсушенный, древесный желтый цвет на картинах Хаммерсхёя, по сути, цвет радости жизни. Потому и присутствует на уровне проблеска, миража. Мир раскрывается на одно запечатленное мгновение; как только поменяется свет, неминуемо изменится, поблекнет и померкнет все остальное. Он дает цвету возникнуть, пробиться лишь там, где без него невозможно обойтись. Говоря о художниках, повлиявших на Хаммерсхёя, как правило,

упоминают представителей золотого века голландской живописи, в первую очередь Яна Вермеера. Женщина, освещенная бьющими в окно солнечными лучами, – описание, под которое попадает немалая часть известных картин обоих художников. Помимо работы со светом – его источник у Хаммерсхёя, как и у Вермеера, почти всегда расположен слева, – здесь все те же, когда-то присущие нидерландским классикам, однотонная фактура стен и тщательно проработанные складки одежды, подчеркивающие визуальный объем изображения в целом. Особое сосредоточенное молчание человека и, как следствие, наполненная, осмысленная тишина пространства. Одна из наиболее показательных в этом смысле картин Хаммерсхёя – «Стоящая спиной женщина в интерьере» 1904 года. Художник умер от рака горла в феврале 1916-го в возрасте 53 лет. Настоящего, большого успеха при жизни он так и не дождался. В 1930-е Датская национальная галерея отказалась от 28 его полотен: он вышел из моды. На полвека о нем забыли. В начале 1980-х Хаммерсхёя заново открыл американский искусствовед Кирк Варнедо, организовавший в Бруклинском музее выставку, посвященную реализму и символизму в скандинавской живописи. Пройдет еще около 20 лет, прежде чем о Хаммерсхёе вновь узнают и заговорят во всем мире, имя художника официально включат в Датский культурный канон, а его работы будут регулярно выставляться на Sotheby’s, уходя к частным владельцам за миллионы фунтов и дорожая год от года. Зимой 2016-го, в столетнюю годовщину смерти Хаммерсхёя, в ньюйоркском центре скандинавской культуры Scandinavia House была организована первая большая выставка художника за пределами Европы Painting Tranquility: Masterworks by Vilhelm Hammershoi. На ней были представлены 24 картины из собрания Statens Museum for Kunst, той самой Датской национальной галереи, в свое время отказавшейся от почти стольких же его работ. – СЕРГ ЕЙ К У М Ы Ш

Впечатления

уже познакомился с Пивоваровым лично. Приехал в Прагу, подъезжаю к дому, а он уже стоит на балконе и пристально за мной наблюдает. Захожу в квартиру – и словно в книгу попадаю: те же обои, мебель, скатерть. Понимаешь сразу, что человек настоящий, живет искренне, а не имитирует жизнь. Мне кажется, нашему поколению полезно прочитать «Влюбленного агента» и поучиться этой искренности. А также понять, что мы избалованы возможностями и свободой. Концептуалисты, напротив, жили в жестких рамках, в постоянных ограничениях, при этом создавали что-то совершенно новое, выверенное и точное. – ТАТ Ь Я Н А СТОЛ Я Р

Антон Белов – о книге «Влюбленный агент» Виктора Пивоварова.

Лет шесть назад Елена Селина посоветовала мне эту книгу. На тот момент московский концептуализм и вся та атмосфера были от меня далеки и малоинтересны. Где-то у букинистов я нашел потрепанный экземпляр. Мир Пивоварова стал для меня настоящим открытием. Как человеку литературоцентричному, мне было очень приятно, что книга позволяет вернуть забытое детское ощущение, когда твое воображение активно взаимодействует с иллюстрациями. У Пивоварова получился потрясающий синтез визуальной и текстовой частей. Концептуализм открылся с другой стороны, какой-то приятной и даже романтичной. Потом я

Музыка Труссарди

Гайя Труссарди в ресторане Ristorante Trussardi alla Scala

Гайя Труссарди, креативный директор марки, чье имя она носит, – о синтезе музыки и моды в своем творчестве. «Мода не могла бы существовать без музыки, и наоборот, ведь обе области – ярчайшие формы творческого самовыражения. При создании новой коллекции я часто вдохновляюсь какой-то пластинкой или группой», – говорит Труссарди, креативный директор одноименного дома. Внучка основателя бренда возглавила старинную итальянскую марку в 2013 году. За три года ей удалось стряхнуть со славного имени Trussardi немного пыли. И музыка – как раз то, откуда Гайя берет идеи для коллекций и что заряжает энергией презентации. «Я чаще всего вдохновляюсь в движении: на про-

бежке или за рулем. Картинки начинают мелькать, и я сразу же делаю наброски в блокноте. Иногда вдохновляет кадр из фильма, персонаж или даже пейзаж. Затем я фокусируюсь и стараюсь перевести этот образ на язык дизайна, выбрать ткань, цвета, формы и линии, – продолжает она. – Музыка задает настроение и повышает креативность, стимулирует идеи, а иногда даже задает контекст, в который легко заложить смысл. На презентации следующей зимней коллекции Trussardi 17 молодых музыкантов исполняли поп- и рок-песни, в которых прослеживается тема религии. Это очень здорово пересекалось с окружающими полотнами галереи Брера, где мы устроили презентацию, и с самой коллекцией». – ТАТЬ Я Н А СТОЛ Я Р

Широкие брюки В одном из первых альбомов «Наутилуса Помпилиуса» была замечательная песня – «Никто мне не поверит». Там есть интересные строчки, которые прекрасно характеризуют текущие модные тенденции: «Раньше носили узкие джинсы, / Теперь же носят просторные бана” ны“…». Она идеально подходит и к нашему времени: спустя 30 лет мода на широкие брюки возвращается. Когда хип-хоп победил – и в чартах, и в моде (одна очередь за Yeezy Boost и презентация Yeezy Season от Канье Уэста чего стоят), – эти слова снова актуальны. Речь, конечно, не о джинсах-трубах 90-х: их носили рэперы, которые были далеки от мира глянца. Брюки, напоминающие одновременно и «бананы», и японские хакама, и рабочие штаны свободной посадки, – из гардероба тех звезд хип-хопа, которых сажают на первые ряды во время модных показов. При этом кроссовки по-прежнему наше все. Каждый, кто отслеживает релизы редких моделей, коллекционирует Ozweego Рафа Симонса в разных расцветках и сдувает пылинки с винтажных Adidas Micropacer, подтвердит, что нет более эффектного дополнения к раритетным сникерам, чем широкие брюки чуть выше щиколоток. Такие брюки позволяют прохожим рассмотреть обувной трофей со всех сторон. – И Л ЬД А Р И КСА НОВ , ЮЛИ Я Г УСА Р ОВА

Фотография Юлия Спиридонова. Стиль Ильдар Иксанов

Брюки, DRIES VAN NOTEN; майка, GOSHA RUBCHINSKIY; сорочка, COMME DES GARCONS HOMME PLUS; кеды, CONVERSE.

На порядок выше

Дизайнер молодой, но перспективной марки OAMC Люк Мейер – о том, как ему удается сочетать несочетаемое, источниках вдохновения и одежде, которую он купил бы сам.

вать одежду, которая не только была бы в перспективе уместной и функциональной – кроме всего прочего она должна была быть выполнена на очень высоком уровне. OAMC стал воплощением этой идеи.

Тщательно продуманная одежда высоко ценится всеми: от юных бунтарей и представителей контркультуры до прогрессивных модников и деловых мужчин в строгих костюмах. Однако угодить каждому из них одновременно – задача практически невыполнимая. Американец Люк Мейер, бывший креативный директор Supreme, об этом знает не понаслышке. Три года назад дизайнер покинул бренд, чтобы разрабатывать современную мужскую одежду под маркой OAMC, которую он основал совместно с Арно Фэем, креативным директором Carhartt WIP. Вдвоем предприимчивые американцы взялись за, казалось бы, непосильную задачу: бросить вызов современной мужской моде, объединив функциональность и удобство уличной и рабочей одежды с высококлассным исполнением безупречно скроенного костюма для особых случаев. В OAMC все продумано до мелочей: бунтари оценят ее удобство, модники – любопытный дизайн, а привыкшие к роскоши мужчины – высокое качество тканей и безупречный крой.

О соотношении цены и качества Для меня очень важно, чтобы одежда OAMC была сделана из тканей и материалов высокого качества. Мы предлагаем покупателям хорошее соотношение между ценой и качеством. Это не значит, что мы продаем дешевые вещи, наоборот, наша одежда стоит того, чтобы за нее заплатили. Мы делаем высококлассную одежду, которую я сам хочу носить. Я руководствовался и буду руководствоваться этим критерием при создании дизайна для OAMC.

О происхождении марки Бренд OAMC, или Over All Master Clothes, был построен на идее создания современной одежды для мужчин, отвечающей их требованиям, которые существующий рынок, очевидно, не мог предложить. Его смысл – в современности, роскоши, продуманности и высоком качестве. Мы хотели разрабаты-

О стиле Я не думал над тем, чтобы удариться в уличный стиль или в роскошь. Я делаю одежду, которую носил бы сам. Это с равным успехом может быть футболка с графичным принтом или безупречно скроенный костюм. Современная мужская одежда универсальна, я не хочу переводить ее на разные языки. На мой взгляд, это неправильно. О вдохновении В первую очередь для меня важно то, чего хочу я сам, а уже затем смотрю на то, что интересует окружающих меня людей. Конечно, в моей работе необходимо смотреть по сторонам, для меня это единственно верный метод работы. Мне никогда не приходилось ничего выдумывать: все находится у меня под носом. Я часто бываю в окружении интересных и динамичных людей, это сильно упрощает работу.

О будущем Я продолжу делать эстетичную и высокотехнологичную одежду. Мы также планируем искать новые способы продвижения бренда, от независимой розничной торговли до эффективных методов демонстрации публике новых коллекций и концепции бренда. Сегодня марка представлена в 14 странах (до России пока не добрались) и на трех континентах. Дизайн OAMC разрабатывается в Париже, одежда шьется на фабриках в Италии и Португалии, там же производятся обувь и изделия из кожи, а солнцезащитные очки OAMC Optics – в Японии. Коллекция весна-лето вдохновлена экорегионом Серенгети в Восточной Африке и населяющим его племенем масаи. В ней – традиционные орнаменты масаи, ювелирные изделия с изображениями насекомых. Лейтмотивом коллекции стала идея защиты окружающей среды. Часть средств от продажи ряда вещей американцы перечислят фонду по спасению носорогов Save the Rhino. – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

Фотографии OAMC

Одежда из коллекции OAMC весна-лето 2016 года

Нестареющее фото

Марианна Ротен – фотограф, который ищет искренности и «настоящести», делая снимки так, будто на дворе всегда 1971-й. В 21 год из небольшой и тихой деревеньки неподалеку от Торонто Ротен переехала в шумный Нью-Йорк, в котором, если верить Мартину Скорсезе, никому до тебя дела нет. Камеру в руки Ротен взяла в подростковом возрасте, будучи моделью. Марианна явно вдохновлялась полароидными снимками Андрея Тарковского, которые он делал в период работы над «Ностальгией». От сравнения с великим режиссером она не вздрагивает и признается, что Тарковский и Микеланджело Антониони оказали на нее огромное влияние. Героиня «винтажных» и меланхоличных портретов Ротен – американка 50-х и 60-х годов, только начинающая осознавать свою силу в патриархальном обществе. В 2014 году издательство B.Frank Books опубликовало Snow and Rose & Other Tales с фотографиями Марианны. Сейчас она работает над сиквелом, который, как говорит сама, является темной главой первой книги. О вневременных мирах В своих работах я хочу создать вневременной мир, который будет сложно узнать. Я снимаю грязным объективом с грязными цветовыми фильтрами на винтажную технику, что «состаривает» фотографии. Многие кадры я делаю вторично полароидной камерой с уже готовых принтов. Это устраняет лишние детали и добавляет монохроматический слой. О связи с природой Я всегда мечтала сменить привычную обстановку. Начать все сначала в отдаленном или заброшенном месте. В таком месте можно заново родиться. Я остро ощущаю, что теряю связь с природой в большом городе. В лесах вы сталкиваетесь с основополагающими принципами жизни и смерти. Чувства становятся острее при столкновении со стихией. 90% моих фотографий сделаны в Катскильских горах в штате Нью-Йорк. Обычно я снимаю в старых домах на каком-нибудь участке в деревне. В некоторых местах я фотографировала многократно. О моде Я была моделью и начала карьеру фотографа с фэшн-снимков. Мода дает простор для фантазии, возможность создавать собствен-

ные миры и распоряжаться ими как угодно. В своих работах я до сих пор во многом придерживаюсь этой философии, но теперь у меня другие мотивы. Модные снимки создаются коллективными усилиями. Вы работаете с целой командой, и часто ваши фотографии редактирует кто-то другой. Для меня редактирование – почти такая же важная часть, как и съемка. Я стала чувствительной к тому, как другие люди обращаются с моми снимками. Об источнике вдохновения Я очень люблю Тарковского. Атмосфера, которую он создает в своих фильмах, сильно повлияла на меня. Мне также нравятся картины Олтмена, Бергмана, Антониони и Полански. Если бы я могла сфотографировать любого человека, ныне живущего или нет, это была бы Мэрилин Монро. О своей героине Первые снимки для книги Snow and Rose & Other Tales я сделала лет десять назад: фотографировала профессиональных моделей и просто подруг. Обычно я создавала раскадровку фотосессии, брала старую одежду и дальше мы думали, что с этим делать. В какой-то момент, выстроив все работы в хронологическом порядке, я поняла, что разворачивается целая история, и из нее мы сделали книгу. Она начинается с меланхоличных пейзажей и заканчивается триумфом женской силы. В последней главе женщины нагишом пожирают еду в дикой природе и празднуют свою победу. Моя героиня – домохозяйка 50-х или 60-х годов, начинающая осознавать собственную силу. Это настоящая женщина с настоящей борьбой. Она хочет от жизни большего и способна вырваться из замкнутого круга предвзятых идей. Между тем, кто она и кем хочет быть, есть конфликт. Она доказывает свою силу готовностью бросить вызов ситуации, в которой находится. О трудностях Единственная сложность в моей работе – это поиск девушек, согласных позировать голыми. Хотя нагота и не самое главное, все же легче работать с девушками, которым комфортно в своем теле. Мы всегда снимаем в расслабленной атмосфере, между нами есть сестринское уважение друг к другу. Интересно, что часто обычные девушки на съемках ведут себя увереннее, чем профессиональные модели. – Т И Г РА Н УСИ К Я Н

Фотографии Marianna Rothen

Фортепиано Рахманинова

Композитор Илья Демуцкий рассказывает о работе в театре, голосах инструментов и роялях Steinway.

О работе композитора Есть композиторы, которым для работы достаточно карандаша и листа партитурной бумаги, и те, кто пишет музыку с помощью ноутбука и нотного редактора. Мне же необходим музыкальный инструмент, фортепиано. Я начинаю с импровизации – ищу некое зерно (мелодическую фразу или гармоническую последовательность), из которого постепенно выращиваю произведение. Каждый акустический инструмент имеет свой неповторимый голос, свой характер. На его тембре сказываются не только материалы, из которых он собран, но и то, кто на нем играет. В чьих-то руках он может быть покладистым, а в чьих-то весьма капризным. Фортепиано не любит, когда его захламляют, годами не играют или используют в качестве мебели. О Steinway & Sons В мире пианино и роялей есть фирмы, которым отдают предпочтение профессиональные музыканты и композиторы. Одна из главных – нью-йоркская Steinway & Sons, производящая инструменты с середины

Илья Демуцкий в Государственной академической капелле, Санкт-Петербург, 2 марта 2016 года

XIX века. В лучших залах мира вы обязательно найдете гордость компании – большой концертный рояль, 274 см в длину и 157 см в ширину. Steinway & Sons всегда делали ставку на инновации и за годы существования запатентовали 128 усовершенствований в фортепианных технологиях. Лучшей рекламой для фирмы было признание великих. Так, Ференц Лист одним из первых оценил качество американского инструмента, выписал концертный рояль из Нью-Йорка и не расставался с ним до конца жизни. А в начале 1870-х годов возникло профессиональное сообщество Steinway Artist, куда входят

талантливые музыканты, выступающие на инструментах компании. Одним из первых лиц Steinway Artist стал знаменитый Антон Рубинштейн, основатель моей альмаматер – Санкт-Петербургской консерватории. Помимо него – Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Сергей Рахманинов, Владимир Горовиц. Среди ныне концертирующих пианистов – Владимир Ашкенази, Евгений Кисин, Григорий Соколов и многие другие. И хотя в моей домашней студии пока что стоит старый добрый советский инструмент, я никогда не упускаю возможности «пощупать» Steinway при случае. – ТАТ Ь Я Н А СТОЛ Я Р

Фотография Евгений Петрушанский

Когда Илья Демуцкий учился в петербургской консерватории, он выработал творческую дисциплину: музы не жди, а упорно сиди за фортепиано и работай. Полчаса не идет – в следующие полчаса пойдет, снова не очень – еще пару часов, и все получится. Это сработало. Он получил престижный грант Фулбрайта и отправился в Сан-Франциско. А три года назад Демуцкий получил главный приз Международного конкурса композиторов в Болонье за симфоническую поэму «Последнее слова осужденной», где в качестве либретто используется последнее слово Марии Алехиной на суде над Pussy Riot. Демуцкий часто работает с Кириллом Серебренниковым – его музыка звучит в спектакле «Мученик», на основе которого снимут одноименный фильм, и в постановке «Кому на Руси жить хорошо»; в 2015-м композитор и режиссер вместе работали над балетом «Герой нашего времени» в Большом театре. В ближайшие годы у Демуцкого будут премьеры в США: он написал сочинение к 100летию консерватории в Сан-Франциско и балет для San Francisco Ballet. Сейчас Илья работает над оперой, вдохновленной футуристическим опусом «Победа над солнцем», написанным в 1913 году Михаилом Матюшиным и Сергеем Крученых и известным тем, что его сценографию делал Казимир Малевич, и «Черный квадрат» впервые появился именно в ее декорациях.

Зеленый мотив

Фотография Анастасия Пожидаева

Тема растительных мотивов в визуальной культуре, кажется, достигла своего апогея: сегодня в центре внимания – комнатные растения. В начале 2000-х американский журналист и социолог Дэвид Брукс в книге «Бобо в раю» описал новую социальную категорию – «богемную буржуазию». По Бруксу, этот класс стремится к финансовой состоятельности и романтизирует простые вещи, окружая себя «крестьянской» эстетикой. Искусственно состаренная мебель, ковры ручной работы, домашние растения, кирпичные лофты и открытые архитектурные элементы – такие Брукс выделил вкусы этой новой элиты. Несмотря на то что книге американца уже 16 лет, описанный им феномен до сих пор актуален. В частности, из моды не выходят комнатные растения. В музее современного искусства «Гараж», например, ньюйоркский художник Рашид Джонсон построил лабиринт из решеток с тропическими растениями. Фотограф Полли Браун опубликовала книгу со снимками растений в редакциях и шоу-румах. В интеллектуальном глянце то и дело появляются съемки с ними в качестве декораций. С момента изобретения фототехники изображения растений вошли в канон художественной фотографии. Тем не менее расцвет этого тренда приходится на сегодняшний день. Будь то рекламная кампания Louis Vuitton с Ксавье Доланом, съемка Юргена Теллера для ЦУМа, весенний лукбук Mansur Gavriel или чье-нибудь фото с выставки в «Гараже» – растения в кадре преображают даже самый простой снимок. – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

47 Вашингтон A Guy Who Knows What the Fuck's Going On

I look at the news an' I see it right — they're coming — see this is the last frontier they locked the borders a long time ago it was all a twenty-year plan that's what it's all about, an' they're coming that's what's really going on The neighbourhood kids roll dice for dollars sitting on the stoop calling out to Money! Money! Money! they dog. It was all staged — everything is staged that's how it is here in America — it's just so simple man — people are jus' paid an' bought an' shit an' that's the whole fuckong bottom line I saw what was happening from day one

Афганистан The Glass

A boy stares through the glass. He's saying, Dollar, dollar. Threee lines of traffic pass. We're trapped inside our car. His voice says, Dollar, dollar. His face against the glass. I turn to you ask for something we can offer. Three lines of traffic pass. We pull away so fast all my words get swallowed. In the rear-view glass

Фотография Seamus Murphy

a face pock-marked and hollow that should be growing smaller is saying, Dollar, dollar. It stares back from the glass; I can't look through or past.

Пригоршня судьбы О том, каким будет новый альбом PJ Harvey, можно судить по пронзительной антивоенной книге The Hollow of the Hand, которую она выпустила вместе с фотографом Шеймусом Мерфи. Английская певица, выпускающая в апреле новую пластинку, провела прошлый год в экспериментах. В лондонском Сомерсетхаусе она устроила арт-проект: сделала студию за стеклом, чтобы посетители могли наблюдать за творческим процессом. А в конце года она вместе с Мерфи выпустила книгу The Hollow of the Hand – фотографии Мерфи и стихи PJ Harvey, написанные «по следам» их путешествий в Косово, Афганистан и Вашингтон (и да, вы правы, в выборе мест есть символика). Мы попросили Шеймуса, обладателя семи наград World Press Photo, автора трех книг об Афганистане, рассказать, что общего у столицы США и афганского кишлака и как могут договориться поэт и фотограф. Вы не первый раз сотрудничаете с Полли – как вы познакомились? В 2008 году вышла моя книга и состоялась выставка «Видимая тьма: Афганистан» (A Darkness Visible: Afghanistan). На ней были собраны мои фотографии, сделанные в Афганистане в 1994–2007 годах. Полли увидела их, они ей понравились и она вышла на меня. Что означает название книги? Вы придумали его вместе? Оно взято из стихотворения «Рука». В Афганистане мы увидели на улице нищего старика с протянутой рукой, в которой был маленький клочок белой бумаги. Наверное, большинство людей просто не обратили бы внимания, но поэт разглядел. Из таких вещей рождаются идеи и стихи. Как вы работали во время путешествий? Работалось нам хорошо, мы вообще отлично уживаемся. Мы друзья и видимся в Лондоне, где живем постоянно. Первое путешествие было в Косово и с самого начала мы поняли, что у нас все получится. Люди часто едут куда-нибудь вместе и уже в пути понимают, что им не ужиться. Но мы смогли. Она занимается своей работой, я – своей. Сталкивались с опасностями во время поездок? Не особо, но в местах вроде Афганистана никогда не знаешь, что может произойти. А когда происходит, бывает уже слишком поздно. Мы были осторожны. Я позаботился о том, чтобы нас возил водитель, с которым я знаком более десяти лет. Мы оставались у людей, которым доверяю. Они могут дать ценный совет о том, что творится сегодня в их стране. Косово, Афганистан и Вашингтон – вы выбрали столицу США как символ мировой сверхдержавы в противовес двум обескровленным войной странам или в этом было что-то еще? Мы выбрали Вашингтон, потому что хотели поработать в месте, близком к нам, к нашей культуре, но и не совсем. И да, конечно, это столица самого могущественного государства в мире, которое влияет на судьбу стран вроде Косова или Афганистана, так что вписывается в ряд. На выбор повлияло и то, что там много бедности и социальных недугов. Вы работаете в Афганистане более 20 лет. Что в этой стране интересует вас? Прежде всего люди. Сырые, драматичные ландшафты и свет. У страны такая трагическая, странная история, с довольно сильной связью с нашей жизнью на Западе. Но прежде всего – люди. Что больше всего поражает вас в творчестве PJ Harvey, как человека, работающего со зрительными образами, – поэзия? Музыка? Сценический имидж? Ее искусство всегда удивляет, оно многослойно и болезненно красиво – почти не раскрывая этого напрямую. Поработав с ней, я узнал и какая она трудолюбивая, а я всегда уважал это в художнике. Если бы вы могли поработать вместе с любым поэтом, живым или мертвым, то кого выбрали? Интересно было бы с Джеймсом Джойсом! – ВЛ А Д ИСЛ А В К РЫ ЛОВ Bloomsbury Publishing издало книгу The Hollow of the Hand в декабре 2015 года. Альбом PJ Harvey The Hope Six Demolition Project вышел в апреле 2016 года

Миланская резиденция Ralph Lauren – само по себе очень приятное место. Прекрасное палаццо в ренессансном духе на тихой улочке, с патио, где в летнюю жару всегда есть тень. Идеальный дом, чтобы олицетворять философию бренда, которая построена на том, чтобы переводить европейский heritage на американский язык. Этот особняк площадью 12 000 кв. м в первую очередь служит шоу-румом, но не только: для марки это своего рода экспериментальная площадка, где на видавшей виды миланской публике обкатываются новые идеи. Ведь Ralph Lauren, как и положено глобальной империи, не может стоять на месте и должен постоянно искать новые определения того, что такое роскошь сегодня: роль лидера отрасли очень обязывает, а Ralph Lauren всегда выступал в этом отношении первопроходцем. В сентябре компания объявила об открытии здесь первого частного клуба Circolo Privato. Главная идея – клиенту нужно предлагать не товар, а принципиально новую категорию: опыт. Иначе говоря, здесь узнаваемые люди смогут вдали от любопытных глаз

Персональный шопинг

делать покупки, будучи единственными гостями. Встроенный в историческое здание палаццо, клуб предлагает ряд эксклюзивных услуг в режиме частного приема, персональный шопинг и специальный показ люксовых предметов одежды, ювелирных изделий и аксессуаров. На террасе резиденции можно отдохнуть с коктейлями и пообедать. Попасть в особняк сложнее, чем в The Polo Bar на Манхэттене или ресторан Ralph’s на бульваре Сен-Жермен в Париже: Circolo Privato – только для членов закрытого клуба. Многочисленные поклонники марки во главе с Канье Уэстом, недавно провозгласившим себя преемником Лорена, могут побаловать себя, например, курткой из кожи луизианского аллигатора или часами Skeleton Automotive с деревянным рантом. Прекрасно зная, что покупатели сейчас платят не столько за сам товар, сколько за сопровождающие эмоции, американец таким образом предоставил своим клиентам новый опыт, отвечающий его пониманию роскоши. Если концепция приживется, Ralph Lauren откроет похожие бутики в Париже, Лондоне и Нью-Йорке.

Иллюстрация Максим Зудилкин

Фотографии Mariano Herrera

Закрытые кулинарные сообщества испанского СанСебастьяна – Sociedades gastronmicas, или txokos на баскском, – ставят целью сохранить местную культуру и традиции. И еще немного побыть без жен. С конца XIX века здесь представители сильного пола собираются только в мужской компании и готовят блюда из национальной кухни. «В отличие от остальной части Испании баскское общество матриархальное, – рассказывает кулинарный гид и член одного из таких клубов Габриэлла Ранелли. – Женщины были во главе дома, а мужчины, передавшие им бразды правления, не находили себе применения». С момента основания первого клуба в 1871 году еда стала в них центром жизни. Сложным и утонченным блюдам здесь предпочитают простые и понятные: хек в зеленом соусе с моллюсками или кальмары в соусе из собственных чернил. О политике не говорят – это прописано в уставе многих сообществ. Вместо этого обсуждают рецепты, где лучше купить хорошие местные продукты, скачки, а также, конечно, Atletic, Real Sociedad и Eibar. «Вне зависимости от вероисповедания или социальных классов внутри txokos мы все равны», – объясняет шеф-повар Лиго Себерио, который готовил для Port в своем клубе Aizaki. Кулинарные сообщества сыграли жизненно важную роль в сохранении языка и традиций басков. При диктатуре генерала Франко здесь можно было без страха говорить и петь на родном языке. После его смерти клубов стало намного меньше. «Испания пережила множество социальных перемен в 1980-х годах, – продолжает Ранелли. – В какой-то момент сообщества считались старомодными из-за того, что в них не принимали женщин». Сейчас, к счастью, многие клубы открыты для женщин, но чтобы вступить в них, придется встать в длинную очередь. Нельзя сказать, что txokos закрыты и похожи на масонский орден, сюда часто приглашают гостей, однако для кандидатов действуют строгие правила. «Чтобы стать членом клуба, за вас должны проголосовать единогласно, – говорит Ранелли. – Между участниками должно существовать взаимное доверие». Txokos Сан-Себастьяна играют важную роль в развитии баскской кухни. Здесь молодежь учится у старших, а также готовит в больших, хорошо укомплектованных кухнях. Сегодня Сан-Себастьян – международная столица высокой гастрономии. Город может похвастаться тем, что находится на втором месте по уровню звезд «Мишлена» на душу населения, уступая только японскому Киото. И это стало возможным в том числе и благодаря кулинарным сообществам. Но для Себерио эти скромные клубы имеют важное значение для чувства общности и традиции. «Мне повезло быть членом клуба, – говорит он. – Благодаря этим сообществам я чувствую себя частью культуры моего города». – Д ЖОРД Ж ЭП ТОН

Кулинарные клубы басков

3D для искусства

Обещается, что Oculus Rift – аппарат виртуальной реальности, как его называли в фильмах 90-х, – перевернет нашу жизнь. Вопрос, который нас интересует: изменит ли он искусство? Есть уверенное мнение, что очки виртуальной реальности, одна из главных sci-fi-фантазий XX века, скоро станут такой же обыденной вещью, как мобильный телефон. Facebook, Samsung, Sony и HTC вкладывают миллиарды в гонку по развитию технологии, которой обещают множество применений в самых разных индустриях: от гейминга и кино до туризма и недвижимости. Благодаря их усилиям очки VR работают на порядок лучше, чем в 1990-е, когда одной из главных проблем виртуальной реальности была ее несовместимость с возможностями человеческого организма: у первых пользователей не выдерживал вестибулярный аппарат. Конечно, современное искусство, все более увлеченное технологиями, не остается в стороне. Кстати, сам термин «виртуальная реальность» зародился в сфере искусства: по некоторым версиям, первым его начал употреблять поэт и драматург Антонен Арто в «Театре и его двойнике». Лично я первый раз увидела Oculus Rift во время ярмарки Miami Art Basel 2014 года. Тогда Джон Рафман, один из первых художников, начавших работать с VR, показывал работу Junior Suite на балконе своего номера в отеле «Довиль». Виртуальная реальность в очках в точности воспроизводила реальность физическую – тот же океан, небо, балкон. Однако постепенно картинка начинала меняться и разлетаться на куски, создавая у зрителя иллюзию неминуемого крушения. Тот же принцип – точное воспроизведение окружающей обстановки и ее фантастическое преобразование – Рафман использовал в своих последующих работах с Oculus. Его интересует раздвоение визуального и тактильного восприятия,

то, как быстро мозг готов принять виртуальный опыт за настоящий. «Исторически медиа движутся в сторону все большей иммерсивности. Раньше человек мог получить иммерсивный опыт, просто глядя на картину или читая роман. Сегодня мир полон раздражителей, которые постоянно отвлекают внимание, зрителю нужно буквально завязать глаза – в этом одна из задач VR», – говорит Рафман. Сегодня с VR работает относительно небольшая группа художников. В их числе – американцы Иан Ченг и Рейчел Россин, а также бразилец Даниэль Стигман Мангране. Каждый использует технологию по-своему. Работа Стигмана Мангране Phantom, показанная во время триеннале в нью-йоркском New Museum в прошлом году, представляла из себя путешествие по бразильским джунглям. Ченг экспериментирует с постоянно меняющимся ландшафтом, программируя виртуальные предметы и фигуры так, что они бесконечно двигаются и преобразуются в пространстве перед глазами зрителя. Россин переносит в виртуальную реальность свои абстрактные картины. Сегодня VR открывает возможности, сравнимые с потенциалом кинематографа в начале прошлого века. Одновременно VR меняет представления о монтаже и нарративе, cложившиеся в кино: поскольку зритель не стеснен рамками кадра, управлять его вниманием традиционными методами невозможно, и надо изобретать новые. Художественный язык VR еще не сложился, и любой, кто начинает использовать эту технологию сегодня, – первопроходец, придумывающий правила игры. Как говорит Рафман, каждый может стать Эйзенштейном от VR. Как художники используют эту технологию в дальнейшем, покажет будущее. Что хорошо, под «будущим» подразумеваются ближайшие несколько лет. – ПОЛИ Н А Д У БИ К

Первый шлем виртуальной реальности сконструировал Айвен Сазерленд в 1967 году (кадр из официального видео Берлинской биеннале современного искусства, открывающейся 3 июня)

Фотография Berlin Biennale

Костюм с рюкзаком Хаос и порядок должны быть в равной степени во всем, скажут нам восточные (и западные) мудрецы. В переводе на язык стиля это приводит нас к ключевой формуле последнего десятилетия – mixing high and low, сочетание вещей из «высокого», «вечернего» или «делового» репертуара с простыми, базовыми или «уличными». Заимствованная у звезд стритстайла и передовых стилистов, эта формула отлично работает и в мужском стиле, где к тому же появляется некая доля вызова: микс формальной одежды и неформальной всегда был и остается вызовом обществу. Переходя к конкретике, костюм с рюкзаком – это и есть хаос и порядок в одном комплекте. – И Л ЬД А Р И КСА НОВ

Фотография Юлия Спиридонова. Стиль Ильдар Иксанов

Костюм, KENZO; свитер, MOSCHINO; рюкзак, VISVIM.

Дгания, основанная в 1909 году, стала первым кибуцем в Израиле

Впечатления Заместитель директора «Мультимедиа Арт Музея» и заядлая путешественница Александра Анисимова – об Антарктиде.

В детстве я мечтала стать путешественником, как Юрий Сенкевич. Лет семь назад в Кейптауне я познакомилась с одним русским человеком. Он рассказывал мне про Антарктиду, показывал фотографии и с восторгом делился впечатлениями: «Вот выходишь из палатки – и вокруг никого». Мне стало интересно, что он такого там увидел, почему у него так горят глаза, и сразу же захотелось все увидеть самой. До Антарктиды можно добраться на корабле и на самолете. Я летела туда из Чили, там был специальный самолет с русским экипажем. Рейсы ходят не так часто: самолет привез нас туда и оставил на не-

сколько дней, до следующего топливного рейса. Мы приехали, все разодетые в термобелье и теплую одежду, а там нас встретил человек в трениках и кроксах, потому что климат там очень мягкий. Мы жили в палатках, как туристы, ночевали в спальных мешках, ели какуюто консервированную гадость. На Южном полюсе большие проблемы с водой. Для того чтобы растопить снег, нужно было много энергии, поэтому к воде там относились очень экономно, о душе пришлось забыть. Из всех благ цивилизации нам были доступны только те, что были у нас с собой в рюкзаках. Зато виды там просто фантастические:

Фотографии Zoltan Kluger, Александра Анисимова, Wikicommons

53 По сути израильский кибуц – это хорошо знакомый жителям нашей страны колхоз. Их много, они развиваются и в отличие от советских аналогов являются гордостью израильского сельхозпрома, его экономическим чудом, благодаря которому страна не только обеспечивает себя продуктами на 95%, но и экспортирует их по всему миру. В начале XX века кибуцы создавались, чтобы освоить заброшенные земли и сделать из них хозяйственные угодья. Идеологическую составляющую придали иммигранты, переселившиеся в 1919–1923 годах из СССР. В кибуце осуществились основные принципы коммунизма: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям, все общее и бесплатное. Жители общин не получали зарплату, не имели частной собственности, зачастую даже одежда, которую они носили, была общей. Голда Меир, пятый премьер-министр Израиля, в книге «Моя жизнь» вспоминает, что не разрешалось брать что-то одному, не делясь со всеми остальными. Нельзя было приготовить себе напиток, когда изнуряла жара, или вскипятить чаю, когда холодно, а о том, чтобы заварить чай у себя в комнате вообще речь не шла. Запрещено было получать наследство, подарки; даже выплаты семьям жертв Холокоста полностью шли в общий котел. Зато и жилье, включая все коммунальные платы, и питание, и лечение, и обучение детей в школе, и многое другое были бесплатными. Если ты член кибуца, то твоя жизнь полностью обеспечена. В самом начале в коммунах занимались исключительно сельским хозяйством. С 1960-х некоторые из них (например, одна из старейших – Эйн-Геди) начали привлекать туристов. И в последнее время это стало очень востребованным. Сейчас Эйн-Геди – это очень ухоженная территория с ботаническим садом. Дома членов кибуца и их гостей утопают в зелени, трудно поверить, что вокруг – безжизненная пустыня. Туристы, отдыхающие в регионе Мертвого моря, могут полностью окунуться в культуру страны и познать быт израильтян. Немалую роль в популяризации кибуцного туризма внесла и арихектурная составляющая. Если первые общины возникли стихийно, без планирования, то в более поздний период созданием в коммунах построек занимались ведущие архитекторы того времени: Рихард Кауфман, Леопольд Кракауэр, Лота Коэн, Арье Шарон и Шмуэль Местечкин. Сегодня скромную

Коммунизм по-израильски на вид кибуцную архитектуру ставят по значимости в один ряд с творениями других адептов функционального минимализма, таких как Ле Корбюзье и Оскар Нимейер. Неудивительно, что в 2010 году кибуцное строительное искусство стало главной темой израильского павильона 12-й Архитектурной биеннале в Венеции и произвело там настоящий фурор. Оригинальная экономическая модель общин и идея национального возрождения еврейского народа на исторической родине, лежащие в основе движения кибуцев, сделали их в некоторой степени символом Израиля. Туристов привлекает возможность узнать страну изнутри, понять и прочувствовать национальный дух и упорство людей в борьбе с пустыней. Кто-то опасается, что изменившиеся обстоятельства жизни приведут к тому, что и принципы, заложенные в основание кибуца претерпят изменения, другие считают что попытки подстроиться и поиск компромиссов – это ключ к экономическому выживанию. Но несмотря на разные взгляды на будущее, можно с уверенностью сказать, что до тех пор пока здесь сохраняется дух идеализма, демократизма, преданности делу и волюнтаризма, пока кибуцы привлекательны для молодежи, у них хватит возможностей противостоять вызовам будущего. – Б ЭЛ А К А Н К У ЛОВА

выходишь – и вокруг, правда, ничего и никого нет, это потрясающе. Никакой пыли, воды – только лед, снег и камни, которые лежат там целую вечность. В Антарктиде очень сухой воздух, который дает прекрасную видимость, создавая эффект оптической иллюзии. Кажется, что вещи находятся ближе, чем они есть на самом деле. То, что кажется в двух километрах, на самом деле может оказаться и в пяти. Неподалеку от нас находилась американская полярная станция, на которую мы ездили на экскурсию, но кроме этого там было вообще нечего делать. Кто-то ходил на лыжах, а мы вот с группой поиграли в фут-

бол. Путешествие на Антарктиду – это идеальное, чисто взрослое развлечение: сюда можно приезжать на несколько дней, с бутылкой хорошего виски и запасом еды, и просто отдыхать и наслаждаться видами. Это было очень необычно: вопервых, потому что я вообще не турист, я не привыкла жить в палатках – я ведь работаю в музее и хожу по выставкам на каблуках. Вовторых, потому что Антарктида вообще ни на что не похожа. Это чтото совершенно другое: снег, лед, бесконечный горизонт, суперпрозрачный воздух и никого и ничего вокруг. Такого больше нет нигде.

– И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

Пьяцца Синьория

Фотография Diomedia

Анджело Флаккавенто, колумнист The Business of Fashion, – о площади Синьории во Флоренции, месте парадного выхода от времен Борджиа до нынешнего слета модников – выставки Pitti Uomo. Неизвестный живописец запечатлел сожжение Джироламо Савонаролы на площади Синьории в сердце Флоренции: неистовый монах поплатился за борьбу против римского папы и светских хозяев города. И хотя на пьяцца перед Палаццо Веккьо уже более 500 лет никого не казнят, здесь по-прежнему вершится правосудие: два раза в год, в январе и июне, съехавшиеся на выставку мужской одежды Pitti Uomo со всех концов мира дизайнеры, агенты, журналисты и владельцы бутиков судят друга друга по внешнему виду. Это, поверьте, очень строгий суд. Проходя через площадь к дворцам, в которых проходят показы, я всякий раз чувствую, как десятки людей внимательнейшим образом изучают мой внешний вид. На Pitti приезжают в основном мужчины, а мужчины, чтобы вы ни думали, гораздо более тщеславные создания, чем женщины. Так что в дни выставки площадь Синьории напоминает арену для петушиных или, вернее, павлиньих боев, в которых каждый участник пытается превзойти другого изысканностью, экстравагантностью и элегантностью своего костюма. Все это не может укрыться от взгляда флорентийцев, и при входе в ресторан или магазин они встречают вас вопросом: «Вы приехали на Pitti?». Время от времени это все приобретает истерические – или комические черты, но я люблю Pitti Uomo. Впервые я приехал на эту выставку десять лет назад и наблюдал, как соперничество и состязательность постепенно вышли из-под контроля. Мое поколение, первое поколение завсегдатаев Pitti, было гораздо более непосредственным и спонтанным. Для нас это все было естественным процессом: Скотт Шуман, тот самый Sartorealist, просто снимал людей, которые торопились на показы, а мы, журналисты в основном, – мы никогда не планировали свой внешний вид, выглядели как выглядели, одевались как обычно в жизни. Но вскоре люди почувствовали, что эти фотографии – их социальный капитал, что они очень много значат для сообщества, а Pitti Uomo стала столицей итальянского стиля в одежде. Я стараюсь держаться в стороне от этих процессов, и после показов, которые забирают все силы, редко выбираюсь в люди. Вместо вечеринок предпочитаю встать пораньше и отправиться на пробежку в Parco delle Cascine. – Г РИ Г ОР АТА Н ЕС Я Н Картина из музея Сан-Марко во Флоренции, на которой изображена казнь монаха Джироламо Савонаролы на площади Синьории, автор неизвестен. Очередная выствка Pitti Immagine Uomo пройдет во Флоренции с 14 по 17 июня 2016 года

Тренд на совместные коллаборации молодых художников и модных брендов плавно перерастает в тенденцию. Итальянская фамильная марка Etro – еще одно тому подтверждение. Etro на протяжении всей своей истории была тесно связана с творческой богемой, которой она вдохновлялась и которую одевала. Однако для креативного директора марки Кина Этро богема – это не утомленные жизнью художники, а трудолюбивые молодые люди с огромным творческим потенциалом. В начале года на сайте Etro появился раздел, посвященный проекту Circle of Poets. По

Общество модных поэтов

замыслу Этро, он призван собрать вокруг себя творческих молодых людей самых разнообразных призваний с тем, чтобы предоставить им платформу для высказываний и возможность дальнейшего сотрудничества с модным брендом. Условно все эти авторы названы поэтами независимо от того, чем они занимаются, чтобы подчеркнуть их равный статус: в пределах творческого коммьюнити, организованного маркой, обмен идеями циркулирует свободно и без каких-либо границ. Сейчас на сайте марки в соответствующем разделе представлены 11 «поэтов». Там же можно озна-

комиться с их работами и творческим видением. В ближайшем будущем на их месте может оказаться любой желающий, готовый делиться и обмениваться идеями в рамках Circle of Poets – для того, чтобы получить возможность сотрудничества с брендом, достаточно лишь заполнить форму на сайте в разделе, посвященному проекту. Для молодых и перспективных художников такая инициатива кроме очевидных преимуществ сулит также уникальный опыт совместного сотрудничества с другими творческими людьми, почти как в богемных кафе начала XX века. – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

Фотография Nicolò Gialain

Окнами на Елисейский

Олицетворение французского art de vivre, парижский Le Bristol – прообраз отеля Chevalier из одноименной короткометражки Уэса Андерсона, главная декорация «Полночи в Париже» Вуди Аллена, а также место, где любили бывать Орсон Уэллс и Мэрилин Монро. Расположенный в районе Елисейских полей, неподалеку от Елисейского дворца, Le Bristol по праву считается одним из лучших отелей в мире. Основавший его в 1925 году Ипполит Жаме хотел, чтобы путешественники чувствовали себя здесь как дома. В ревущие двадцатые это место на улице Фобур Сент-Оноре привлекало crème de la crème Парижа, привыкших к изысканной роскоши и сервису. Центральный холл – витрина любого отеля – встречает посетителей белым мрамором, сверкающими хрустальными люстрами Баккара, старинными гобеленами и антикварной мебелью. Большинство просторных номеров, залитых солнечным светом, выходят окнами во внутренний сад, поэтому покой и тишину, царящую в отеле, нарушает только пение птиц. Если вы хотите отдохнуть и повеселиться, лучше всего спуститься в бар, где на зеркальных экранах демонстрируется видеоарт современных художников, а бар-

мены сделают для вас идеальный коктейль. За меню барных закусок отвечает Эрик Фрешон, шеф-повар ресторана Epicure с тремя звездами «Мишлена». В Epicure, как и в Bar du Bristol, меню разработано с учетом сезонных ингредиентов. Заглянуть туда стоит, даже если вы остановились в другом месте. Поговаривают, что в баре можно встретить Жан-Поля Бельмондо, но сдержанные работники Le Bristol не распространяются об именах клиентов. Комфорт и покой ставится превыше всего. Здесь знаменитым гостям помогут скрыться от назойливого внимания папарацци, семьям с детьми – почувствовать домашний уют и заботу, а утомленным длительными перелетами моделям прийти в себя и восстановиться после бурных Недель моды. В отеле есть тренажерный зал, бассейн и спа-центр. Внимательный и услужливый персонал круглосуточно будет где-то неподалеку, невидимой рукой создавая первоклассные условия для комфортного пребывания. В конце концов, где еще вы можете найти по возвращении в отель забытую когда-то книгу в том же номере, на том же месте, заботливо открытую на недочитанной странице? – И РИ Н А Ш А РК А Д И Й

Значительная часть мебели Le Bristol приобретена отелем у Лувра

Часы должны быть швейцарские, твердит коллективное бессознательное. Но если вы, как и мы, увлечены советским дизайном, в часовом мире вас ждут удивительно приятные открытия. В 1541 году – том же самом, в котором Меркатор создал первый глобус; на Крите, управлявшемся Светлейшей Республикой Венецией, родился Доменикос Теотокопулос, позже получивший прозвище Эль Греко; на недавно открытом континенте в основанной им Лиме скончался Франсиско Писарро; войска Сулеймана Великолепного захватили Буду, и столица Венгрии была на время перенесена в Братиславу, – в том же самом году реформатский проповедник Жан Кальвин триумфально вернулся в Женеву из Страсбурга, чтобы изгнать из свободного города память о католической церкви, распустить монастыри, а почитание мощей и реликвий запретить как нелепое суеверие. Теократическая диктатура, установленная Кальвиным, нанесла удар не только папству: запретными стали всякие увеселения, яркие одежды и драгоценности. Вольтер писал, что на протяжении более чем 200 лет в Женеве не играл ни один музыкальный инструмент. Жертвами кальвинистской реформы стали и местные ювелиры, в одночасье лишившиеся заказов. Вскоре, однако, они поняли, что если показательное потребление Кальвин порицал, то накопление богатства всячески одобрял, считая способность к предпринимательству едва ли не главной христианской добродетелью. И мастера предложили своим клиентам новый способ демонстрировать богоизбранность, не нарушая кальвинистской морали: скромные, лаконичные, небольшие, но очень дорогие карманные часы. В XIX веке они начали производить первые наручные часы.

«КИРОВСКИЕ» Выпущенные в начале 1950 года первые наручные модели Чистопольского часового завода имеют механизм К-43, разработанный в 1930-х для самых популярных советских карманных часов, производившихся и для нужд Красной армии.

Московское время XX же век помимо прочего выхолостил прежний смысл из швейцарской часовой индустрии – самые известные дома все охотнее сотрудничают с ювелирами и все чаще инкрустируют 18-каратным белым золотом свои хронометры, не пренебрегая сапфировым стеклом и бриллиантами. Предполагается также, что их достоинства должен иметь возможность рассмотреть каждый – и с каждым десятилетием увеличивается диаметр корпуса швейцарских моделей, в 2000-е достигнув пика мегаломании, когда большинство новых моделей стали выпускаться в корпусе, способном украсить лишь запястье регбиста. Неудивительно, что для самых успешных мужчин в первых мировых экономиках мира дорогие швейцарские часы уже не цель и даже не средство. Билл Гейтс носит Casio за 17 долларов, а Барак Обама, став президентом, сменил Tag Heuer на хронограф Jorg Gray 6500 за 395 долларов. Марк Цукерберг не носит часов вообще. По сравнению с ними любовь Стива Джобса к часам Porsche за 2000 долларов кажется почти расточительством. И только Дональд Трамп не гонится за трендами – его коллекцию украшает Patek Philippe за 2,4 млн долларов. Что же делать русскому человеку с развитым вкусом, одинаково чурающемуся показного потребления и пластиковых японских часов на батарейках? Оговоримся сразу, что сотрясающий швейцарскую индустрию, как некогда бесславная «кварцевая революция», бум «умных часов» можно оставить за скобками. Часы – это не гаджет, это прибор, измеряющий время, в лучшем случае – еще и дату. Они должны уметь работать без подзарядки, хоть сколько-нибудь подходить для приключений и не беспокоить постоянными уведомлениями. И служить десятилетими – требование, прямо проти-

воречащее стратегии Apple и других технологических гигантов. Что же делать? Остается, верно, задуматься об импортозамещении. Но современная российская (и белорусская) часовая индустрия – это печальная картина, «графские развалины», по слову неизвестного кондитера. Винтаж? За четыре с половиной послевоенных десятилетия советская часовая промышленность успела произвести миллионы наручных часов, среди главных достоинств которых – лаконичный дизайн; многие из этих моделей бывают снабжены вполне себе дельным механизмом. Мне пришлось быть свидетелем проверки точности хода прошедшей хорошее обслуживание «Ракеты», произведенной в конце 1970-х, и показатели были вполне приемлемыми для уровня самых недорогих швейцарских мануфактурных механизмов. Из миллионных тиражей более чем десятка часовых заводов сохранились тысячи экземпляров в отличном состоянии: от первого хронографа советского производства «Стрела», настоящего шедевра промышленного дизайна, впрочем, никогда не поступавшего в продажу (ограниченная серия предназначалась для командного состава авиации и флота), до лимитированных серий «Луча» в честь достижений эпохи космического бума, ювелирных «Наири» Ереванского часового завода и советских ролексов «Восток-Амфибия», с характерным тахиметром, а также ромбами и прямоугольниками на циферблате. Список можно продолжать, но полезнее будет заметить, что мои собственные советские часы не раз и не два приводили в замешательство испытанных остряков в злачных местах, чей глаз натренирован отличать G-Shock от Audemars Piguet, но не умеет опознать «Свет» или «ЗиМ». – ГРИ ГОР АТА Н ЕСЯ Н

Фотографии Дмитрий Лукьянов

SEKONDA Оснащенная центральной секундной стрелкой и календарем мгновенного действия, относится к экспортной линейке Sekonda, выпуск которой начался в конце 1960-х. Всего советские часы экспортировались в 70 стран мира, в том числе в 59 капиталистических стран.

«ЗИМ» Основной моделью Куйбышевского часового завода имени Масленникова была «Победа», название и дизайн первой версии которой утверждал Сталин. С начала 1970‑х до 1985 года они выпускались под маркой «ЗиМ».

«ЛУЧ. ФУТБОЛ» Механизм этой модели – результат восьмой пятилетки, в которую перед основанным в 1953 году Минским часовым заводом была поставлена задача создать противоударный механизм с центральной секундной стрелкой.

«СТРЕЛА» Хронограф с однострелочным секундомером и 45-минутным счетчиком выпускался 1-м МЧЗ с 1959 года, имел несколько версий, в том числе с люминесцентным циферблатом, тахиметрической и телеметрическиой шкалой. Именно «Стрела» была прикреплена к рукаву скафандра Алексея Леонова во время его выхода в открытый космос.

«ШТУРМАНСКИЕ» Механизм «Штурманских» часов, украшавших запястье Юрия Гагарина во время его полета в космос, был противоударным, имел запас хода на двое суток и функцию остановки секундной стрелки. Серийное производство модели началось на 1-м Московском часовом заводе имени Кирова в 1949 году.

«ШТУРМАНСКИЕ» 3133 Кроме самого надежного отечественного механизма хронографа – калибра 3133 – эта модель оснащена календарем и секундомером с минутным счетчиком. Она побывала в космосе на запястье российских, французских и немецких космонавтов, а за разработку механизма коллектив конструкторов 1-го МЧЗ был удостоен Государственной премии СССР.

Часть 2 Люди

Пол Дано Ико Ишан Екатерина Кибовская и Надим Самман Тимофей Кулябин Люси Макрей Дмитрий Курляндский Андрей Сарабьянов

66 70 72 76 78 84 88

зык тела Пола Дано говорит за него прежде, чем он открывает рот. На экране он часто кривобок, ссутулен, выгнут, из-за чего мгновенно интуитивно ощущаешь его ранимость. В жизни актер немного застенчив, будто бы ему не хватает книги, которую он читал бы на ходу. «Ох, боже мой», – пробормотал он, усаживаясь за стол в кафе на Манхэттене. В его задумчивости и вежливости есть что-то такое, от чего хочется позвонить его маме и поблагодарить за сына. 31-летний актер способен придать вес даже самому пустому сценарию. Он сыграл не так много главных ролей, но зрители мгновенно узнают в нем любимых персонажей: Джона Тибетса из «Двенадцати лет рабства»; Илая из «Нефти»; почти бессловесного Дуэйна из «Маленькой мисс Счастье»; актера, вживающегося в роль Гитлера, из «Молодости» и, конечно, Пьера Безухова из шестисерийной адаптации BBC «Войны и мира». Он из тех актеров, чей талант часто превосходит размер роли (разве что кроме последней из перечисленных). Кстати, прежде чем согласиться на роль Пьера, Дано по своему обычаю задал себе несколько вопросов – на этот раз впервые прочел роман, чтобы убедиться, достоин ли литературного источника сценарий Эндрю Дэвиса. «Мне показалось, что это ответственный поступок, – говорит Дано. – Если бы, прочитав книгу, я подумал, что сценарий ее недостоин, – а он ее достоин, и я считаю, что Эндрю справился с работой настолько, насколько это вообще возможно…» Он осекается. Значит, тогда он отказался бы от роли? «Может быть. Я подумал бы, стоит ли соглашаться». Дано приехал в Манхэттен на метро из своего дома в Бруклине, где восемь лет живет со своей подругой Зои Казан (они появились вместе в фильме «Руби Спаркс»). В Дано легко угадать бруклинца: он бледный и неспортивный, а его речь пестрит оговорками. В его манере есть что-то от священника: немного нервная нерешительность без враждебности, которую помнишь по его ролям. Дано – мастер едва заметных внешних проявлений душевных бурь, а его пер-

Пол Дано

Застенчивые, ранимые и очень человечные: Пол Дано стал известным, играя «больших маленьких людей», и Пьер Безухов в этом ряду выглядит очень на месте. Претендент на «лицо поколения» – о профессии актера, любви и родителях, за которых стыдно.

сонажи часто бывают маргиналами (позже в ходе интервью я неосторожно назвала их «чудаками», и это расстроило Дано, потому что для него они реальные люди). Даже его исполнение Брайана Уилсона в байопике Beach Boys «Любовь и сострадание», за которое он получил номинацию на премию «Золотой глобус», держалось на контрасте между славой и признанием Уилсона и плачевным состоянием его душевного здоровья. На съемках «Войны и мира» проблемы носили другой характер. Они были связаны с попытками понять глубокий смысл произведения. «Толстой был христианином, но книга кажется почти буддистской, – робко говорит Дано. – Как жить и как быть счастливым? Вещи внешние вроде богатства… Пьер получает все блага, которые, как нам кажется, должны осчастливить нас. Не думаю, что они делают его счастливым. А что потом? Когда вещи, от которых ты ждал счастья, тебе его не принесли?» В первой серии «Войны и мира» Дано заходит в большой зал для танцев в Петербурге, слегка сутулясь, потому что, как отмечает Пол, Безухов выше него. Сутулость – удачная находка, говорящая о том, что Пьеру неловко из-за своего роста. Безухов – сложная роль, персонаж, эволюционирующий от неуклюжего инженю до владельца огромного и нежданного состояния. Готовясь к этой роли, Дано долго думал о том, какую неловкость он хотел изобразить. «Я скорее из тех, кто думает о людях в комнате перед тем, как туда войти, – говорит он. – Думаю, что Пьер сначала заходит в зал и только потом понимает, где он оказался. Во время светского бала это довольно неловко. Пьер не невинен и не похож на ребенка, но менее расчетлив, чем окружающие его люди. Эта открытость делает его особенным. Это прекрасное качество». Выражение характера через телесность – один из любимых способов Дано вжиться в роль. «Это всегда самое интересное. Вопрос в том, откуда у этого человека энергия. У некоторых персонажей она идет от сердца, у некоторых – от головы или от члена. Это не всегда ярко выражено и заметно».

Съемки – шесть месяцев суровой зимы в России и Литве – были настолько тяжелыми, что Дано, кажется, до сих пор не восстановился. Его подруга Казан дважды приезжала к нему, но сам актер домой не ездил и почувствовал, что его жизнь застопорилась. Он еще никогда не был занят на съемках так долго – с большинством ролей удавалось справиться за два месяца – и до сих пор не может поверить, что ему пришлось отложить все остальные дела. «Даже если это касается оплаты счетов или встречи с семьей, приходится учиться совмещать жизнь с работой. Нет ничего приятного в отъездах, это очень странный стиль жизни. После этого мне потребовалась полная перезагрузка. Я определенно попытался обо всем забыть и жить дальше». Он тотчас же ужасается тому, что позволил себе сказать то, что может быть расценено как неблагодарность, и добавляет: «А еще это не просто работа, а отличное приключение. Я побывал там, где никогда иначе не оказался бы, и завел новых друзей». Дано вырос в Манхэттене на Ист-Сайде, где находятся крупнейшие банки, а потом переехал в пригород. Актер жил в престижном районе, но без особенных денег. Его отец был финансовым консультантом, но не входил в 1% (людей, которым принадлежит 99% богатств мира. – Прим. Port). Дано и его сестру растила бабушка, мать отца. Когда они перебрались за город, Дано начал играть в местном театре после школы. Это было лишь одним из увлечений: он хотел стать профессиональным баскетболистом. Его пригласили участвовать в постановке регионального театра из Стэнфорда, штат Коннектикут, он начал ездить на прослушивания в Нью-Йорк, а в 1996 году впервые выступил на Бродвее. Но он стал понимать, как может сложиться его карьера актера и почему она может не сложиться. Когда Дано начал сниматься на телевидении – появился в нескольких сериях «Клана Сопрано», в ситкоме «Умный парень», а в 17 лет получил заметную роль в фильме «Ложь» с Брайаном Коксом, – он забеспокоился, что втянется в крысиную гонку за славой.

Фотография Getty

Кино Эмма Брокс

В 12 лет Пол Дано дебютировал на Бродвее в постановке пьесы Джерома Лоуренса и Роберта Эдвина Ли «Пожнешь бурю».

Фотографии BBC Films, Le Public Sisteme Cinema

Вверху: Кадр из экранизации романа «Война и мир», в котором Пол Дано сыграл Пьера Безухова. Внизу: Дано в роли Джимми Три в драме Паоло Соррентино «Молодость».

«Мне больше интересен настоящий момент, а не то, как стать богатым и знаменитым. Не думаю, что жизнь нужно планировать наперед. Мне нравится, когда человек явно выкладывается и даже расплачивается за это какой-то ценой. Хочется чувствовать, что тебе отдают частицу души»

ол поступил в Новую школу, университет в деловой части Манхэттена, собираясь на несколько лет отойти от актерского мастерства. «Когда я поступил в университет, то знал, что для меня он будет буфером. Я с ранних лет знал о существовании мира знаменитостей и понимал, каким он может быть. И он меня не привлекал. Я почему-то всегда считал, что долговременные достижения лучше кратковременных». Он учился на филолога и изучал в том числе и русскую литературу. «Войну и мир» он тогда не прочел, но успел охватить «Смерть Ивана Ильича», «Братьев Карамазовых» и «Анну Каренину» – одну из его любимых книг. В какой-то момент необходимость зубрить и сдавать зачеты стала давить на Дано. Он понял, что ему не нужен диплом, чтобы заниматься тем, чем хочет. Он бросил учебу, но считает, она была для него полезна, позволив передохнуть от чересчур стремительного вхождения во взрослую жизнь. Хотя родители Дано не были актерами – теснее всего с этой профессией соприкоснулся отец, ходивший на курсы актерского мастерства, чтобы знакомиться с девушками, – они не очень расстроились, когда сын бросил учебу. Конечно, они думали над тем, не нужна ли ему подстраховка вроде курсов бизнеса или бухгалтерского дела, но, как говорит Дано, мама позволила ему заниматься тем, что у него выходит лучше всего. «Советовать кому-то идти в актеры – безумие. Я и сам не был уверен, что буду этим заниматься, но родители сказали: Ты ” можешь“». Чтение играет важную роль в его жизни. Он чувствует, что каким-то необъяснимым образом оно подпитывает его актерские способности. Одна из причин, по которым он любит ездить на метро, – это позволяет ему много читать. И теперь, скрупулезно проанализировав «Войну и мир», он подумывает взяться за Пруста. Дома он большую часть времени проводит у телевизора – выбирает те передачи, в которых участвует его девушка. Они с Зои встретились почти десять лет назад, когда Пол играл в пьесе, не на Бродвее. Оказавшись у телевизора вместе, они смотрят коме-

дии или драмы. «Это важная часть наших отношений. Мы проводим время вместе и хотим вместе смеяться. Например, мы устроили совместный просмотр Безум” цев“». Полу не терпится досмотреть последний сезон, но ему приходится ждать Зои. Дано неприятно говорить о том, что жизнь актера иногда похожа на конкурс красоты. Он не хочет быть излишне критичным. Но, с другой стороны, его раздражает, когда роли по какой-нибудь глупой причине достаются другим. «Поверхностность в выборе актера очень раздражает, – говорит Дано. – На этом легко зациклиться и расстроиться, но это напрасная трата времени». С проигрышем в честном бою он готов смириться: «Если очень хорошему актеру выпадает шанс, я очень радуюсь. Мне интересно, что получится. Из этого можно многое почерпнуть». Исключение он делает, когда актер – скверный человек. Дано не нравится, когда плохое поведение романтизируют. Прорывом для Дано стала роль Дуэйна, полунемого подростка в фильме «Маленькая мисс Счастье», которому он очень сочувствовал. «Мне кажется, я знал таких ребят», – говорит он. Пол играл Дуэйна с любовью и искренней эмоциональностью. Когда в финале персонаж нарушает обет молчания, это выглядит забавно, но в то же время и шокирующе. Дано говорит, что они с партнерами по съемочной площадке Абигейл Бреслин, Стивом Кэреллом и Аланом Аркином знали, что кино получится хорошим, потому что получили от съемок огромное удовольствие. Ему часто предлагают похожие роли, просят сыграть «аутсайдеров». Ему было едва за 20, когда он в последнюю минуту получил роль в фильме «Нефть» с Дэниэлом Дэй-Льюисом, и он был слишком молод, чтобы почувствовать груз ответственности. Обращался ли он на съемочной площадке к Дэй-Льюису за советом в области профессии? «Не думаю, я…» – Пол спотыкается на полуслове и смущенно замолкает. «Мне больше интересен настоящий момент, а не то, как стать богатым и знаменитым. Не думаю, что жизнь нужно планировать наперед. Мне нравится, когда человек явно выкладывается и даже рас-

плачивается за это какой-то ценой. Хочется чувствовать, что тебе отдают частицу души. По-моему, это трогательно и очень вдохновляет». Затем в 2013 году он получил роль Джона Тибетса в фильме Стива Маккуина «Двенадцать лет рабства». Тибетс – надсмотрщик, насмехающийся над рабами в начале фильма в одной из множества жутких сцен. Интересно, каково ему было создавать настолько отталкивающий образ, учитывая степень эмпатии, которую актер должен чувствовать к своим персонажам. В прошлом году он появился в маленькой, но яркой роли в «Молодости» Паоло Соррентино, ставшей одной из самых обсуждаемых работ года. Здесь Пол в очень нетипичной для себя роли: усталый киноактер, пытающийся укрыться от бремени славы в загородном санатории. Дано продолжает стыдиться своей славы. Все вещи со съемок он отправляет родителям в Пенсильванию. Он думал, что они будут складывать их в коробку в шкафу, но, съездив домой, с ужасом обнаружил, что все выставлено на всеобщее обозрение. «Они очень гордятся мной, – говорит Дано. – У них целая куча моих фотографий и сувениров, а для меня это… Однажды, я подумал, мне все это не нужно. Было бы неплохо когда-нибудь…» Он поеживается. Последний визит домой был милым, но Пол чувствовал себя неловко. «Было столько еды, что в рот не лезло. Мама хотела, чтобы мне понравилось дома, не описать, сколько она приготовила еды». – «И гостинцев на дорожку дала?» – «Да, тоже очень вкусных». До начала следующих съемок Дано будет коротать время в Бруклине, наслаждаясь мгновениями свободы от актерской игры или, как он говорит, заправляясь. «Все дело в том, чем ты заправляешься, что ты читаешь и чему учишься». И кроме того, важно понимать, что какими бы ни были перипетии сюжета и причуды персонажей, речь часто идет об одном: о любви, сексе, деньгах и власти, и задача Дано – в том, чтобы это передать. «Слова, одежда или история могут быть разными, но во внутренней жизни можно узнать себя. Все это – лишь красивое окно», – говорит он.

Ико Ишан

Креативный директор фонда Calvert 22 Ико Ишан – о культурной пропаганде, наследии СССР в Африке и работе в журналах The Face и Arena.

Лондон, район Шордич, Калверт-авеню – эпицентр модной британской столицы последних лет. Фонд Calvert 22, который устраивает выставки, лекции, дискуссии, посвященные современной культуре России и Восточной Европы, недаром расположился именно здесь. Его идея – искать в российских реалиях актуальное, передовое или попросту модное; плюс к этому – исследование советской культуры, где при правильном угле зрения можно найти много неожиданного, чему примером служит серия выставок Red Africa, посвященных связям между Советским Союзом и странами Африки, очень актуальная в текущем постколониалистском контексте тема. А Ико Ишан, креативный директор фонда – тот самый человек, который обеспечивает связь с контекстом. Какова основная деятельность фонда? Calvert 22 изучает российскую и восточноевропейскую культуру, которая до сих пор остается неисследованной территорией для западного человека. Как только вы выходите за рамки новостных заголовков, трудно понять, как живут люди в этой части мира. Во время работы креативным директором фонда я был поражен количеством творческих и амбициозных людей из России. Мы занимаемся рядом вещей: организуем выставки в Шордиче, делаем онлайн-издание Calvert Journal и Calvert Forum – проект, который сотрудничает с творческими слоями. Этот сезон мы проводим под девизом Red Africa – это серия выставок, которая демонстрирует, что в истории все еще очень много белых пятен. Люди заинтересовались, когда мы показали им связи между Советским Союзом и Африкой, потому что сейчас это уже почти забыто. Как вы стали креативным директором фонда? В 90-х я работал в Arena – мужском журнале о моде. До этого был заместителем главного редактора The Face. Всю жизнь я занимался журналистикой. Это были очень значимые для своего времени издания. Они, как и Port, писали о культуре, дизайне и стиле,

как о маркерах культурной идентичности. Сначала я читал эти журналы, потом писал для них, а затем и редактировал их. После этого я стал директором Института современного искусства в Лондоне, где трудился пять лет. Я перешел от редакции журналов к организациям выставок, лекций и к другой работе. Потом я познакомился с Нонной Матерковой, директором Calvert 22. В тот момент она думала, в каком направлении должен двигаться фонд. Мне понравилось ее видение. Кроме того, я интересовался Россией и историей Советского Союза, когда был студентом Лондонской школы экономики и политических наук. Я изучал исто-

Расскажите о серии выставок Red Africa. Проект посвящен наследию культурных связей между странами Африки и Советским Союзом во время холодной войны. Различные художники исследуют предмет с разных углов и точек зрения. Двоих из их я нахожу особенно интересными. Первый – Евгений Фикс. Он собрал архивные материалы из прессы про отношения между СССР и Африкой. Они показывают, что Советский Союз позиционировал себя страной, в которой нет расизма. СССР также критиковал апартеид в ЮАР и политику США в отношении чернокожих. Проект, с одной стороны, про пропаганду, с другой – про утопию. Когда начинаешь копать в этом месте, находишь интересные истории. Второй – южнокореец Онеджун Че, изучающий архитектурные контракты, которые получала в Африке Северная Корея. Многие люди, включая меня, понятия не имеют об этом. В этом проекте мы говорим про политику, пропаганду и идеологию. Почему Африка была так важна для Советского Союза? Это был еще один фронт в холодной войне. Еще одна территория, где СССР мог распространить свою сферу влияния. Это также совпало с концом колониальной эпохи. В 60-х и 70-х многие страны Африки были зависимы от Великобритании, Бельгии, Германии. Они обратились к Советскому Союзу за деньгами и дружбой. Как бы вы оценили наследие, которое оставил Советский Союз в Африке? Есть несколько проектов, исследующих наследие СССР в области кино в различных частях Африки. Многие режиссеры в африканских странах вдохновлялись радикальными идеями Эйзенштейна и Годара. Где-то можно наблюдать наследие в архитектуре. В Гане, скажем, есть конструктивистская и модернистская архитектура. Один из художников серьезно изучает граффити в Африке, на которых можно увидеть, например, лицо Тито. Следы остались, и их-то мы и ставим целью изучать.

«Советский Союз позиционировал себя как страну, в которой нет расизма. Наш проект, с одной стороны, про пропаганду, с другой – про утопию» рию СССР и революции 1917 года. Я также всегда любил классическую русскую литературу: Достоевского, Толстого и многих других. Так что мы сразу нашли общий язык. Вы работали в таких культовых журналах, как The Face и Arenа... Да, я вырос на этих журналах. Такие издания не просто пишут про культуру, они как бы становятся ее частью, меняют ее. Фотографы, с которыми мы работали, Юрген Теллер, Терри Ричардсон, Глен Лачфорд – одни из лучших в своем поколении. Важно, как мы подавали свои материалы. Журналы рассказывают истории и пытаются донести их до читателя изображениями. Это очень утонченная форма повествования. Работая в таком издании, вы видите, как меняется культура, что происходит с музыкой, модой, дизайном. Я путешествовал по всему миру, стал первым британцем, сделавшим интервью с Wu-Tang Clan. Это было до того, как они впервые выступили в Великобритании. На моих глазах писалась история, и я был ее частью. Мы говорили о том, что было важно для нас лично и для культуры в целом.

Фотография Тurkina Faso

Искусство Тигран Усикян

Ико Ишан в офисе Calvert 22 в лондонском районе Шордич, 7 марта 2016 года

Куратор 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Надим Самман, 10 марта 2016 года, кафе КМ20

Искусство принадлежит молодежи

Незадолго до 5-й Московской международной биеннале молодого искусства мы предложили куратору основного проекта Надиму Самману и комиссару Екатерине Кибовской обсудить то, ради чего делается выставка, и как в целом развивается современное искусство. Беседу вела Марина Федоровская Фотографии Юрий Чичков

Марина Федоровская: Как началось ваше сотрудничество? Как вообще все началось? Екатерина Кибовская: Экспертный совет выбирал куратора в рамках закрытого конкурса – по приглашениям. Мы разослали около 80 приглашений кураторам, получили 20 ответов с заявками, и среди них была идея куратора Надима Саммана Deep Inside. Она показалась нам наиболее сильной и релевантной ситуации. Мне интересно, как изменилась она в понимании Надима, который писал ее почти год назад, в прошлом сентябре. Надим, вот скажи, что ты думал при ее создании и чего ожидал от нас? Надим Самман: На протяжении последних десяти лет я гостил в России по меньшей мере раз в год и следил за московской артсценой все время. Я даже сделал здесь одну выставку, в галерее на Солянке в рамках предыдущей Биеннале молодого искусства. Я всегда мечтал сделать большую выставку в Москве, и это приглашение стало для меня очень и очень приятным сюрпризом. Где-то за год до этого меня познакомили с Екатериной в Вене, где я тогда жил и работал. Выяснилось, что она видела мои выставки: в павильоне Антарктиды в Венеции, некоторые другие, а я был знаком с теми проектами, которыми занималась Катя. И через семь-восемь месяцев я получил приглашение сделать концепцию для молодежной биеннале. Работать с институциями вроде ГЦСИ и ММОМА – большая честь для меня, я рад предложить российскому артсообществу что-то свое. ЕК: Надим, ты изучал русское искусство, московский концептуализм, работал с художниками из России… В работе над Биеннале молодого искусства не было ли у тебя сожаления, что нельзя задействовать художников, у которых тоже есть молодое искусство по идеям, но по возрасту они не проходят (по условиям Биеннале принимались заявки художников до 35 лет. – Прим. Port).

НС: Да, я изучал историю современного русского искусства с 70-х годов по настоящее время, у меня есть кандидатская работа о русских художниках, живших в 80–90-е в Нью-Йорке, вроде Кабакова. Русское искусство находилось в центре моего образования, и поэтому возможность привнести в это сообщество что-то свое – большая честь и интересная задача. Но если вас интересует что-то одно, это не значит, что нет ничего другого. Мне кажется, моя уникальность в качестве куратора этого проекта и заключается в том, что я знаком с российским искусством, но в то же время хорошо представляю себе художественную сцену в Берлине, в Лондоне. А повторять прошлое, если на этом не строится вся концепция, не стоит – оно в любом случае уже никогда не будет прежним. МФ: То есть Биеннале молодого искусства будет похожа, скорее, на исследование, чем на выставку? ЕК: Нет, скорее, это будет эффектная выставка, чем исследовательский проект, потому что художники сфокусированы больше на различных техниках, которые объединяются в тему, а уже затем исследуется эта тема. На выставке будет много материальных объектов, которые можно

увидеть, потрогать и ощутить. Последняя Московская биеннале современного искусства была очень концептуальной, на ней было много дискуссий и воркшопов, ну а мы делаем совершенно другого типа проект. МФ: А какие были критерии при отборе художников для главного проекта? Не было ли у вас расхождения во мнениях? НС: Мы получили 2044 заявки из более чем 80 стран, и я прочел каждую из них. Это невероятно – Эквадор, Бангладеш, Китай, Ангола, Иран… У нас даже очень молодой художник из Багдада был. Судя по всему, молодежная биеннале вызывает большой интерес у художников во всем мире. ЕК: Надим, а каковы были твои критерии при выборе художников? Только ты лучше всех знаешь свою концепцию. Вот у меня были возражения по некоторым заявкам, а что было важно для тебя при отборе? НС: Я искал максимально современное искусство. Я думаю, мы живем в интересное и сложное время и прямо сейчас переживаем технологическую, четвертую индустриальную революцию, во время которой все меняется: cети, биотехнологии – все это меняет человеческое тело, экологию, окружающую среду. Мы наблюдаем фундаменталь-

НАДИМ САММАН

Куратор, искусствовед. До 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Самман курировал Марракешскую биеннале современного искусства и занимался проектом павильона Антарктиды на 14-й Венецианской архитектурной биеннале.

ЕК АТЕРИН А К И БОВСК А Я

Независимый куратор, продюсер и журналист, в 2015 году была назначена комиссаром 5-й Московской международной биеннале молодого искусства. До этого Екатерина занимала пост креативного директора в ЦПКиО им. Горького до июля 2013 года.

ИС К УС С Т В О

ные сдвиги, происходящие в науке. Одновременно интернет влияет на все: на социальные структуры, экономику – тот же Uber или air b’n’b на глазах у нас меняют рынок. Технологии приводят к глобальным изменениям, и, я думаю, молодым художникам необходимо осмысливать это и выражать свое критическое мнение на этот счет. Я искал художников, которые пытаются думать на тему перемен и сдвигов, возникающих в культурном и технологическом пространстве. ЕК: То есть ты считаешь, что современное означает научно ориентированное или, скажем так, технологически эффективное? НС: Современность определяется технологическими изменениями и я хотел увидеть именно это. Но художники не обязаны высказаться на актуальную тему лишь с помощью высокотехнологичных медиа. Их работы должны гармонировать с темой новых проблем, возможностей и задач, возникающих в мире. ЕК: Есть известная работа Дугласа Коупленда с надписью I miss my pre-internet brain. Ты не чувствуешь временами этой ностальгии по эпохе до интернета? Мы с тобой ровесники, но я иногда думаю: «Когда не было Google, мне не приходило в голову искать информацию о человеке сразу после знакомства», и мне иногда хочется попробовать жить без интернета. НС: Скучать по пре-интернет-ментальности или состоянию разума мне не кажется логичным, потому что сегодня невозможно представить себя вне этой системы глобального трафика товаров, услуг, экономики и информации. Просто невозможно представить себе кого-то, кто сейчас был бы отрезан или независим от этой системы. Вы можете найти в Google Earth любую точку мира – просто кликните на нее и смотрите. Вся эта история – она не про интернет, а про все более интенсивную всеобщую интеграцию всех пространств, и это немного тревожно. У нас нет выхода. Мы глубоко внутри этого состояния. Deep Insidе. МФ: Если максимально приземлить это понятие

«глубоко внутри», то внутри чего конкретно? НС: Главный образ, который меня интересует в этой связи, это черная дыра, какой мы ее понимаем, которая поглощает все безвозвратно, и мы не совсем понимаем, куда все исчезает. Теоретически – никуда. Но недавно НАСА зафиксировало извержение рентгеновских лучей из черной дыры. Кажется, Стивен Хокинг не так давно сказал, что теперь верит, что если попасть в черную дыру, вы не исчезнете безвозвратно, а выйдете из нее в новой, параллельной вселенной. Наука продолжает создавать все новые и новые трещины у нас под ногами, расшатывая то, в стабильности чего мы не сомневались, включая наши собственные идентичности, социальные институции, идеи о том, кто такой человек. Мы, как Алиса в Стране чудес, продолжаем падать в кроличью нору. МФ: Многие в мире считают, что Россия тоже нечто вроде черной дыры... НС: По моему опыту работы с художниками из России, я вижу, как здесь все отличается от западных представлений. Несмотря на то что происходит сейчас с судебными кейсами относительно некоторых художников, я думаю, в России очень серьезно относятся к искусству. В том смысле, что люди верят в искусство. В Англии – с позиции моего личного опыта, я жил там десять лет, – искусство среди прочих несет в себе развлекательный момент. А в России сохранилась вера в то, что искусство может изменить мир. И не только искусство, но и литература, поэзия. Я не встречал никого кроме русских, кто просто так бы декламировал стихи. Русские просто могут немного выпить и начать внезапно читать стихи. И это важно. МФ: Есть такое клише молодежное – «надо попробовать все». Как вы работаете с границами в художественном контексте, пробуете все? ЕК: Я видела, как Надим отбирает работы для выставки, и даже почувствовала себя взрослой, потому что некоторые работы в самом деле будто детские или сумасшедшие, по крайней мере для меня, но Надиму они нравятся, он по-настоящему их пони-

Участники круглого стола: комиссар 5-й Московской международной биеннале молодого искусства Екатерина Кибовская и куратор биеннале Надим Самман

мает. Так что вы увидите несколько работ, которые лично для меня слишком бунтарские или слишком девиантные, мы даже немного поспорили из-за них, но Надим их защитил. НС: Нужно быть немного авантюристом, но помнить о границах. Мы к этому и стремимся – быть юными и взрослыми одновременно, так что выставка получается серьезная во многих отношениях. Это как на концерте: нужно донести идею композитора, но есть место и для экспрессии и небольшой импровизации. Если все произведение должно быть отчеканено, почему бы его не поручить машине? Выставка будет немного «грязной», физически или интеллектуально, чуть грубоватой или даже немного идиотской. МФ: В одном из интервью вы сказали о правах произведения искусства и художника. Как вы считаете, существует взаимосвязь между правами художника и правами зрителя? НС: Художники не социальные работники, они не представляют государственные услуги. Я так понимаю, вопрос в том, должны ли художники думать о том, что интересует аудиторию, работать на нее. Я думаю, совсем не обязательно, чтобы то, что они делают, интересовало всех. Трогает ли работа кого-нибудь, может ли она изменить мир? По-настоящему значимые произведения искусства не ищут себе аудиторию, они формируют культурную действительность, саму культуру. Если у аудитории есть претензия вроде «я пришел на выставку и мне не понравилось», я понимаю такую позицию – это может произойти в любой стране, в любое время, в любой галерее мира. Но если дальше следует вывод: «ОК, это банально, глупо и ужасно, и поэтому искусство – это ерунда», тогда вы переступаете черту своей логики. Например, если вы заходите в музыкальный магазин и с закрытыми глазами выбираете наугад пластинку, вставляете ее в проигрыватель и оказывается, что это, например, бой-бэнд One Direction, вы же не скажете: «Я послушал очень плохую пластинку, поэтому музыка – это фигня». Но почему-то в мире искусства подобная логика все еще циркулирует. Люди думают, что они осведомлены о мире современного искусства намного больше, чем на самом деле. Если вам кажется, что работа могла бы быть лучше, сложнее, интереснее, тогда возьмите и сделайте, как считаете нужным. Лучшая форма критики – это творчество. И я думаю, художники – это те люди, которые решаются показать, предложить, решить, каким должно быть искусство. Они предлагают вам свое понимание того, что может считаться искусством. И если вы не находите это видение достаточно убедительным, вы можете предложить свое.

Комиссар Молодежной биеннале Екатерина Кибовская, 10 марта 2016 года, кафе КМ20

ы росли в театральной семье, ваш отец Александр Кулябин – продюсер с актерским бэкграундом. Начнем с тягот закулисного детства? Воспоминания о детстве у людей чаще всего сводятся к машинкам, играм в «Казакиразбойники» и бабушкиным сытным обедам; я же помню исключительно гримерки и ряды кресел зрительного зала. В советское время театры месяцами могли гастролировать по стране, и родители всегда брали меня с собой. То, что театр – мое единственное призвание и другого пути нет, я понял в 13 лет. Родители мечтали, чтобы я стал дипломатом, поэтому отдали меня в математическо-экономический лицей, надеясь, что после школы буду поступать в МГУ или МГИМО. Меня же все больше начинала привлекать театральная среда, потому в какой-то момент я объявил им, что никакого МГИМО не будет, а будет режиссура. Отговорить, очевидно, не удалось? Они и не пытались. Видимо, понимали, что бесполезно. Сказали: «Пробуй, вдруг и правда у тебя талант?» Через три года я уже поступил в ГИТИС на режиссерский, а в 20 лет, учась на четвертом курсе, подписал первый профессиональный контракт с Омским академическим театром драмы. Выбора между режиссурой и актерским факультетом не стояло? Актерство для меня – непонятная и малопривлекательная профессия. По-моему, выходить на публику – это колоссальный стресс. В детстве я часто просился на репетиции к режиссерам театра и всегда смотрел на происходящее на сцене, находясь по «эту» сторону процесса: не из-за кулис, а позади режиссерского стола. Я наблюдал за режиссерами, как они записывают что-то у себя в блокнотах, как делают замечания, и моя фантазия начинала работать. Меня будоражила мысль, что могу сделать так же, только интереснее. Думали ли тогда о какой-то миссии однажды сказать этому миру новое слово? Я не ставил перед собой никакой миссии, да и сейчас не люблю это слово. Мне было интересно понять механизм создания спектаклей: из чего он состоит, какими инструментами собирается? Вопрос «зачем я это делаю?» возник уже позже, лет через пять после того, как я начал ставить. Но в высо-

Тимофей Кулябин

Тимофей Кулябин – режиссер новой российской сцены, за плечами которого «Сонеты Шекспира» и «Тангейзер». Мы поговорили с ним о режиссерской работе и о том, почему словосочетание «экспериментальный театр» – трюизм.

кие цели вроде «сказать новое слово» или «достучаться до сердец» я не верю. Театр, прежде всего, предлагает пережить уникальный эмоциональный опыт, который невозможно извлечь ни в кино, ни в музее, ни на вечеринке у друзей. Моя цель – дать зрителю эту необыденную эмоцию; ту, что он никогда раньше не испытывал и никогда больше не испытает. При этом сделать это, не зацикливаясь на одних и тех же приемах, пусть в прошлом удачных. Тем не менее у вас что ни спектакль, то новое слово. Нас учили так: «В театре было все, кроме меня». Я осознаю, что во мне сейчас довольно много подражательства, но пока я называюсь молодым режиссером, это безобидное свойство. Когда ищешь свой язык, так или иначе проходишь через необходимость присваивать себе чужое. Подражательство допустимо и естественно на каком-то этапе, важно спустя какое-то время от него всетаки уйти и найти свой собственный язык.

ческой трагедии – всегда совпадает с ментальностью того, кто сидит сейчас в зале. Актер может играть историю тысячелетней давности, но круг его проблем должен коррелировать с проблемами сегодняшнего дня. Как только мне со сцены начинают рассказывать о каких-то абстрактных проблемах, не имеющих отношения ни к актерам, ни к жизни, ни к зрителям, – все, мне хочется уйти. И как вам удается «оживить» оперу-буфф Гаэтано Доницетти «Дон Паскуале», которую вы сейчас ставите в Большом? Надо признаться, опыт неожиданный. До этого я ни разу не ставил комедий, а тем более буфф – классическую оперу, вышедшую из комедии дель арте. Изначально «Дон Паскуале» – это такая абстрактная история четырех архетипов: театральных масок комедии положений. Мой интерес заключался в том, чтобы превратить эти маски в очень конкретных людей: найти им профессию, определить их быт. Одним словом, из устаревшей театральной шутки сделать очень конкретизированный материал. С чем интереснее работать: с музыкальным или драматическим материалом? В драматическом театре сценическое время принадлежит мне – я могу как угодно выстраивать композицию. В музыкальном время принадлежит композитору: есть музыка, в которую я должен вписать историю, и эта ограниченность провоцирует на изобретательность. Думаю, что опера будет занимать мое время все больше. А что чувствуешь, получая предложение от Большого, когда тебе нет еще и 30 лет? Открою тайну, как все случилось. Был май 2014 года, у меня тогда шли репетиции «Сонетов Шекспира» в Театре наций, была хорошая погода, я шел в театр пешком и, проходя мимо Новой сцены Большого, вдруг поймал себя на мысли: «Наверное, и здесь я когданибудь поработаю». Ровно на следующий день мне позвонил директор Большого театра Владимир Георгиевич Урин и пригласил на встречу. Безусловно, такое предложение – это очень лестно и приятно, но для меня что постановка в Большом, что в моем новосибирском «Красном факеле», что на Малой сцене Театра наций, что в небольшом питерском театре «Приют комедиантов» – одинаково большая ответственность.

В высокие цели вроде «сказать новое слово» или «достучаться до сердец» я не верю Есть такое клише: хочешь сделать современный спектакль, заставь актеров говорить в микрофон, включи видеоинсталляцию, громкую музыку и пусти перформанс. Да, есть, но нередко случается так, что вроде бы все штампы соблюдены, а спектакль при этом все равно архаика. А в другой раз на сцене не будет ничего кроме четырех стульев, а по мысли представление окажется колоссально современным. Современность – это способ мышления, а не последняя модель телефона. А как вы относитесь к распространенному сейчас делению на классический и современный театр? Я делю театр исключительно на живой и мертвый. Еще я не люблю понятие «экспериментальный». Эксперимент заложен в театре изначально, а если его нет, то это уже представление. Я не говорю, что в театре непременно должен быть какой-то радикальный риск, но если попытки поспорить с тем, что уже было сказано, не совершается, а движение происходит по уже существующим лекалам – для меня этот театр неживой. Кроме того, ментальность героя живого театра – пусть это Гамлет или герой древнегре-

Фотография Владимир Васильчиков

Театр Маруся Соколова

Тимофей Кулябин. Москва, рядом с баскетбольной площадкой в Столешниковом переулке, 8 марта 2016 года

Доктор твоего тела

удожник Люси Макрей своей задачей видит исследование. Как технологии могут преобразить человеческое тело. Как биология сливается с технологией. Её инструмент в исследовании – инсталляция, видео и футуристические дизайн-концепты, привычный набор современного художника. Но Люси владеет и кое-какими непитичными инструментами. Например, она сделала коллаборацию с маркой косметики Aesop, создала костюм для клипа Indestructible шведской поп-певицы Robyn, а также разработала таблетку, приняв которую, вы потеете духами. «Я режиссер, сделавший шаг навстречу физическому миру, создающий не виртуальный, а реальный опыт, – говорит Люси с едва уловимым австралийским акцентом, напоминающим о ее детстве в деревне недалеко от Мельбурна. – Мне нравится думать о несуществующих в природе вещах, и о том, как я их создаю». Архитектором тела Макрей впервые назвали в лаборатории Philips Design в Эйндховене, и это прозвище закрепилось за ней. В Голландии она несколько лет работала под руководством Клайва ван Хеердена, ставшего ключевой фигурой в ее карьере. «Меня бросили в глубокие воды мира современных технологий и инноваций, о котором я ничего не знала, – делится воспоминаниями Макрей. – Я училась всему на ходу. Благодаря Клайву теперь я могу выявлять то, что он называет слабыми сигналами“ – ” едва заметными вещами, которые в ближайшие два-три года станут прорывом в сфере дизайна и технологий». В качестве примера Макрей приводит проглатываемые духи, которые способны размыть гра-

Искусство на стыке с наукой: художник Люси Макрей претворяет в жизнь смелые футурологические теории, соединяя биологию и технологию.

ницы между косметикой и фармацевтикой. На первый взгляд кажущаяся научно-фантастической, эта идея вдохновлена теорией футуролога Рэймонда Курцвейла, согласно которой нанотехнологии должны защитить человека от болезней и старения. В юности Люси увлекалась балетом, при этом – тоже из области нетипичного – совмещая занятия танцем с легкой атлетикой. «Если я не танцевала, то занималась спортом. Я любила бег на сто метров с барьерами. Преодоление барьеров было похоже на grand jetés над препятствиями. Это были два диаметрально противоположных направления, но их комбинация двигала меня вперед, помогая прыгать так высоко, как я только могла, выкладываться по максимуму своих возможностей. Балет и легкая атлетика требуют синхронности всего тела». Мать Люси, кстати, преподавала в школе искусство и физкультуру – две дисциплины, интересовавшие Люси на протяжении многих лет. «Моя мама, безусловно, была архитектором тела. Она преподавала искусство в теннисной юбке. Это было странное сочетание, – говорит Люси с нежностью в голосе. – Думаю, есть что-то общее между художником, которого осенила идея, и спортсменом, победившим в соревнованиях. Как художник преодолевает преграды на своем творческом пути, так и атлет пытается достичь поставленных целей». Но после окончания школы, вместо того чтобы заниматься балетом или спортом, Макрей решила изучать дизайн интерьеров, страстно увлекавший ее на тот момент. А после университета она отказалась от стипендии в Институте архитектуры Южной Калифорнии и переехала в Лондон.

Фотографии Laura Sciacovelli. Стиль David St John-James

Искусство Рей Мерфи

Топ и брюки, MAISON MARGIELA.

Платье, SAINT LAURENT BY HEDI SLIMANE.

егодня Макрей черпает вдохновение из комплексных проблем, с которыми сталкиваются ученые, математики и физики. «Мне нравится обсуждать идеи с математиками и физиками, – говорит Люси. – Это вдохновляет меня, и я вижу будущее под другим углом». Увлечение нанотехнологиями, гравитацией и космическими путешествиями можно частично списать на влияние отца, который был математиком. «Многие вещи происходят со мной по счастливой случайности, – говорит Люси о встрече с экономистом НАСА в канадском Вистлере. – Я рассказала ему о том, что я делаю, и он ответил, что НАСА занимается проблемами выращивания эмбрионов в условиях невесомости». Так начался новый этап в исследованиях Макрей: подготовка человека к полетам в космос. В прошлом году Люси стала одним из шестерых художников, которым популярный сайт Dezeen и Mini поручили представить проект на тему «мобильности будущего» для выставки на Лондонском фестивале дизайна. Пока другие представили работы о будущем автомобильных путешествий, Макрей продолжила исследовать адаптацию человека к полетам в космос. Она эспериментировала с майларом – созданным учеными НАСА материалом, который часто используется в качестве одеяла в чрезвычайных ситуациях. В частности, его дают марафонским бегунам после финиша, чтобы они не замерзали. «Я была в студии с пылесосом и куском майлара – так начался мой проект, – вспоминает Макрей. – Я создаю условия, в которых люди чувствуют себя уязвимыми, хочу вывести их из зоны комфорта». Слияние биологии и технологии – повторяющийся мотив в работах художницы, которая, как правило, сама становится первым испытателем своих работ. «После космических проектов я поняла, почему постоянно возвращаюсь к мембранам. Дело в том, что внутри них я чувствую себя комфортно и расслабленно, как будто в

объятиях машины, – говорит художница. – Однажды у меня случилась паника, мне казалось, что я сейчас умру. Но, как учат, я стала глубоко дышать, и паника отступила. Я могу зайти очень далеко в погоне за новым опытом». В инсталляциях художницы, безусловно, есть пугающий элемент, ведь они часто связаны с идеей продления жизни. «Меня вдохновляют мои идеи, но я работаю над довольно мрачными вещами, – говорит Макрей. – Я затрагиваю вопросы бессмертия, и смерть будто бы постоянно находится где-то там на заднем плане». Еще одна сквозная тема работ Люси – осмысление женственности. С недавних пор она пробует себя в сфере здравоохранения, фитнеса и красоты. «В космосе коллаген вырабатывается иначе, чем на Земле, поэтому я сейчас исследую, как космические полеты повлияют на красоту, – говорит Люси. – Это очень увлекательная тема. Я немного смущаюсь об этом говорить, но я хочу внести что-то радикально новое в индустрию красоты. Здесь безграничный простор для возможностей. Сейчас я разрабатываю вакуумную камеру для проекта Младенцы в космосе“. Меня также инте” ресует взаимосвязь между невесомостью, питанием и фитнесом – какие мы сейчас и какими мы должны быть для того, чтобы выдержать суровые условия отсутствия гравитации». Проекты Макрей кому-то могут показаться слишком концептуальными, кому-то – спекулятивными; но она очень серьезно настроена реализовать их и хочет работать с лучшими учеными. Правда, перейти от создания художественных произведений к вещам, имеющим научную ценность, – трудная задача. «За последний год я открыла для себя новую область исследований, теперь я могу создавать вещи, которые повлияют на науку, – говорит она. – Я волнуюсь, даже когда просто рассказываю об этом. Сотрудничество с учеными – ключевой момент в решении поставленных мной задач».

«Я работаю над мрачными вещами, затрагиваю вопросы бессмертия, и смерть постоянно находится где-то заднем плане»

Кружевное платье, JEAN COLONNA.

Дмитрий Курляндский. Москва, Электротеатр, 26 февраля 2016 года

Фотографии Юрий Чичков

Музыка Алексей Мунипов

Дмитрий Курляндский

Композитор, оперы которого называются «Астероид 62», «Носферату» и «Сверлийцы», теоретик современной музыки, музыкальный руководитель Электротеатра – о шуме, музыке одной ноты и новом авторе.

Для современной музыки в России вроде бы настали неплохие времена. Про композиторов вашего поколения много говорят, вас часто исполняют. В общем, все время что-то происходит. Но кажется, что количество ваших слушателей увеличивается не так уж сильно. Это очень узкий круг, практически гетто. Примерно как любители современной поэзии. Если говорить о России, отчасти это так. Но я не вижу в этом какой-то проблемы. Мне нравится знать, с кем я имею дело. Произведение искусства – не спам всем и каждому, а адресная рассылка. Или даже уже вообще не рассылка – как у Маркса, произведение искусства формирует аудиторию, способную его воспринимать. Знаете, Владимир Мартынов любит порассуждать о конце времени композиторов, о смерти автора, невозможности больших фигур. И да, коллективный автор, носитель большой традиции, некой всеобщей системы жанров, единого стиля, культивируемого поколениями, действительно невозможен. Можно по этому времени ностальгировать, но я не хочу. Потому что это не означает конца времени композиторов – просто родился новый автор, индивидуальный. На частной территории. Теперь у нас прямой диалог со слушателем. И это же здорово! Мне очень нравится, что мы все разные. Что мы не одинаково все воспринимаем. Странно, если даже очень близкий мне человек будет чувствовать так же, как я. Мне хочется, чтобы он чувствовал по-своему. И я хочу обнажать именно эту его непохожесть. Искусство сейчас не объединяет, а разъединяет, в этом его задача. У нас как-то был в Питере круглый стол про невозможность гимна – это как раз об этом. У композитора Иштвана Зеленки, например, есть сочинения, перед которыми написано: «Исполнять дома для себя или очень близких людей». Если и можно представить сегодня гимн, то он может быть только таким, который исполняют очень разные люди дома, для самих себя. Ваш коллега Сергей Невский замечает, что в Европе, в той же Германии, композиторы не являются медиагероями, их имен не знает широ-

кая публика, зато у них хорошо с работой и много заказов. В России все наоборот: здесь композиторы вполне известны, но при этом ни заказов, ни господдержки нет вообще никакой. В Германии, конечно же, есть композиторымедиагерои, скажем Йоганнес Крайдлер. Не говоря уж о Георге Фридрихе Хаасе. Выдающийся композитор, у которого с недавних пор довольно скандальная известность – у него специфические сексуальные предпочтения, которых он не скрывает. Недавно женился на черной садомазо-рабыне, которую привел на свадьбу с кляпом во рту… Сережа и сам активно пишет статьи в ведущие немецкие СМИ. Да и заказы все-таки у нас есть: одних опер в прошлом году около десятка было заказано и поставлено. С господдержкой сложно, да. Ренессанс новой авангардной музыки начался где-то в середине нулевых. И сейчас многие ожидают, что он вот-вот схлопнется – уже нет «Платформы», ничего не делает «Опергруппа», все постепенно сворачивается в Перми. Нет опасения, что новое поколение композиторов просто уедет, как это сделали в конце 80-х – начале 90-х почти все: от Шнитке и Губайдулиной до Канчели и Пярта? Тот исход был вызван, к слову, не обострением, а застоем. У меня, конечно, такие опасения тоже есть. Другое дело, что они у меня последние лет десять. Причем именно в формулировке «еще год-два – и все». Мало того, они крепнут с каждым годом. Но это же не значит, что надо сидеть сложа руки. Лично я делаю все, что могу. В России на глазах складывается удивительная новая среда, совершенно интердисциплинарная – с нами теперь хореографы, художники и так далее. Единственный вопрос – как она будет выживать. Но сегодня мы выживаем не за счет субсидий – нам их никто и не дает. Так что, когда государство схлопнется, по нам это напрямую не ударит. Важно, что мы не ложимся под существующие институции, как это произошло с музыкой в 90-е. Почему-то художники, скажем, стали создавать новые организации вне условного союза художника, и сейчас они вполне влиятельны

и могут что-то поддерживать. А музыканты – нет. Композитор Владимир Тарнопольский создал «Студию новой музыки», но внутри консерватории, и в итоге, как он сам признается, большая часть энергии уходит на борьбу с этой структурой. Очень не хочется повторять эти ошибки. Эта новая среда – она не связана ни с чем. Ни с филармониями, ни с Москвой – очаги есть по всей России. И даже те, кто уезжает, не теряют с ней связи. Они и в Европе действуют вне институций и занимаются тем же, чем здесь. За рубежом ведь те же проблемы, там тоже все непросто. Вы ведь, по сути, для целого поколения молодых композиторов стали примером того, что можно заниматься музыкой, причем довольно радикальной, получать заказы, быть известным – и при этом никуда не уезжать. У меня была довольно странная ситуация. Когда я выпустился из консерватории, то понял, что все мои коллеги оказались за границей. Вот просто: все, кто заканчивал консерваторию на год, два, три раньше меня, и все, кто учился вместе со мной, уехали. Остались только я и Леша Сюмак. На всей этой огромной территории было какое-то выжженное поле: мы, затем провал, и потом – те, кто не уехал из поколения наших педагогов, композиторов круга Ассоциации современной музыки. И после моего выпуска несколько лет ничего не происходило. Только в нулевые стала закручиваться новая ситуация – оживилось поколение родившихся в 1980–90-е (я сам 1976-го), появились новые площадки, возможности и публика. А как вы стали композитором? И почему начали писать именно ту музыку, которую сочиняете сейчас? Это довольно болезненная история. С детства я готовился стать профессиональным флейтистом. В 19 лет поехал в Париж готовиться к поступлению в консерваторию и там переиграл губы. Причем понял это не сразу. Так и продолжал играть, загубил себе все полностью. В общем, в 20 лет я остался без профессии. Ничем кроме музыки

«Для меня звук связан биографически и физически с невозможностью, с болью. Меня он волнует физически, как следствие напряжения исполнителя. И музыканты говорят, что после моих сочинений нужно какое-то время на восстановление – это чисто физически очень тяжело»

я заниматься не мог и не хотел. Пошел поступать в московскую консерваторию – хоть на какой-нибудь факультет. Мой педагог по теории обратил внимание, что у меня хорошо получались задачки по полифонии, и отправил меня к Леониду Бобылеву. К тому моменту я не написал в своей жизни ни одной ноты, но он в меня поверил. В результате я поступил с собственноручно написанным фортепианным трио. Но это было совсем не похоже на то, что я пишу сейчас. Это было что-то такое шниткеобразное. Я писал в этом духе какое-то время, быстро разочаровался и почти перестал сочинять. А потом случилась замечательная история. В 2000 году мне позвонил Феликс Коробов. Сейчас он дирижер Театра имени Станиславского, а тогда был просто студентом. Предложил халтуру: сочинить и записать сто оркестровых сэмплов для программы Acid Loops, по заказу Sound Foundry. Я был на третьем курсе тогда. Сто оркестровых лупов в разных стилях – классика, модерн (что-то в духе Прокофьева и Стравинского), барокко, синематик и так далее. Кусочки от 12 секунд до трех минут, по полторы минуты в среднем. Это где-то два с половиной часа музыки. За месяц. В общем, я взялся. Месяц не спал вообще. Денег мне заплатили мало, но эти сэмплы я с тех пор слышу постоянно – эту библиотеку до сих пор переиздают. Причем где угодно: в кино, на телевидении – в парфеновском «Намедни», например. Очень много в техно, был даже какой-то технорэп-хит с моей партией гобоя. Однажды мне звонит Феликс и кричит: «Включай ТВ-6!». Я включил, а там какой-то итальянский фильм, саундтрек которого целиком сделан на моих сэмплах. В общем, я такой несостоявшийся миллиардер. Большого творческого вдохновения эта работа не требовала, нужно было просто сочинять жанрово узнаваемую музыку. Хотя я понаписал довольно много хороших вещей, которые до сих пор люблю. Но эффект у этой работы был очень неожиданный: я не то что разлюбил стилизации или сочинять «под кого-то» – сам

принцип ориентации на любые уже существующие модели у меня стал вызывать тошноту. Я где-то месяц молчал и приходил в себя, а потом начал формулировать стратегии отказа – и в их рамках написал сочинение для одной ноты. Или – из одной ноты («История музыки» для тубы, контрабаса и большого барабана). И с него, собственно, началась моя нормальная карьера. Сочинение получилось удачным, его исполнили в рамках фестиваля «Московский форум», был большой успех. Конечно, дело не в том, что это был один звук, а в том, как он был организован во времени и пространстве, как распределялся между тремя инструментами. И потом эта идея придумывания ритмических структур клеток стала на десять лет моим творческим методом. Я пошел еще дальше, отказавшись и от одного звука, уйдя в шумы и шорохи. Конечно, во всем этом много биографического, моей личной психофизиологии. Любой исполнитель чувствует звук телом. Когда один пианист слышит другого, у него шевелятся пальцы. Скрипач внутренне переставляет позиции. Духовики дышат. Мое композиторство началось с тяжелой травмы, в том числе и психологической. Для меня звук связан биографически и физически с невозможностью, с болью, которую определяет звукопроизводство. Именно поэтому я никогда не углублялся в теорию звука, в спектры, в отношения между звуками. Меня он волнует физически, как следствие напряжения исполнителя. И вещи, которые я потом писал (в частности, «Сокровенный человек»), предполагают большие усилия для музыкантов. Фактически они борются со своей природой и с природой инструмента тоже. И музыканты говорят, что после моих сочинений нужно какое-то время на восстановление – это чисто физически очень тяжело. С другой стороны, мне присуща неклиническая стадия агорафобии (боязнь открытых пространств. – Прим. Port.), так что, вероятно, я десять лет плодил закрытые структуры-клетки, музыку, которая обусловлена жесткими последователь-

ностями, в частности, и из-за этого тоже. Я десять лет подряд, по большому счету, писал одно сочинение. Или вот откуда эта идея про одну ноту? Для меня всегда была проблема написать вторую. Не потому, что я не знаю какую, а потому, что мне жалко первую. Получается, что, написав вторую, я от первой отказываюсь. Это что же, мне ее недостаточно? Зачем же я ее написал? Я единственный ребенок в семье и не очень представляю, что это такое, когда детей двое. Поэтому мне всегда было интересно написать одну ноту и повернуть ситуацию таким образом, чтобы она оказалась множеством. Поставив ее, я просто за ней наблюдаю. Пытаюсь понять, что ей нужно. То есть вы как садовник? Просто рыхлите землю и подставляете нотам подпорки? Что-то вроде. Я помогаю реализоваться потенциалу, который в этой ноте заложен. А сейчас я вообще уже занимаюсь не столько звуками, сколько ситуациями. Она может быть даже не связана с акустикой, а, например, с телом, с хореографией. То есть я в каком-то смысле делаю кинетические скульптуры. Споры про авангард часто выруливают на разговоры о том, что все это уже было, все давно придумано Кейджем (Шелси, Ноно) и в новой радикальной музыке нет ничего нового. Вот и вам в Европе говорят, что ваши сочинения похожи на то, что делал немецкий композитор Лахенман в 70-е годы. Говорят, и это меня ужасно удручает. Обидно не за себя, а за Лахенмана. Ну да, мы используем шумы, но этим наше сходство ограничивается. Лахенман придумал сложнейшую дискурсивную практику, переосмысляющую то, что мы называем красотой. В нем важно это, а не то, что он оперирует шумами. С тем же успехом можно сказать, что Моцарт, Гендель и Бах похожи друг на друга, потому что все они использовали звуки. Тогда в истории музыки было всего два композитора: Лахенман и Моцарт. Или, как один теоретик написал, музыка делится на акустическую и электронную. Ну тогда да, привет, спорить не о чем.

Дмитрий выступил автором одной из частей и своего рода музыкальным продюсером «оперного сериала» Бориса Юхананова «Сверлийцы» в Электротеатре

Андрей Сарабьянов

Редактор и соавтор Энциклопедии русского авангарда, один из главных специалистов по этой теме и новый куратор Центра авангарда Еврейского музея.

Каким образом вы открыли для себя авангардное искусство? В начале 1970-х я занимался французской книжной миниатюрой, но очень быстро понял, что без подлинников изучать это явление невозможно. Мало того что в наших собраниях недостаточно подобных памятников, так еще и в те времена студенту или аспиранту попасть, например, в научные отделы Эрмитажа и получить рукопись XV века было практически невозможно. Как, впрочем, и выехать для исследований во Францию. В общем, я понял, что это не моя сфера. Но к тому времени уже прозвучал авангард и появились его первые исследователи. В частности, им занимался мой отец Дмитрий Владимирович Сарабьянов, и, думаю, я обратился к этой теме не без его влияния. К тому же вокруг меня всегда были произведения авангарда: у нас дома висели работы Любови Поповой, я дружил с младшей дочерью коллекционера Георгия Костаки Натальей и бывал в их квартире, которая являлась настоящим домашним музеем. Вся наша молодежная гульба происходила на фоне картин Малевича, Кандинского и других художников. Вот таким путем я пришел к авангарду. После отъезда в 1979 году за рубеж Георгия Костаки и выставки «Париж–Москва. 1990–1930» в Центре Помпиду Запад захлестнул интерес к русскому авангарду. Мне приходилось слышать о том, что в это время работы авангардистов становились разменной монетой в дипломатических интригах или на них обменивались произведения классического искусства. Правда ли это? Советская власть действительно торговала искусством, но классическим. В 1930-е годы были проданы не только яйца Фаберже и императорские короны, но и шедевры из Эрмитажа и Музея нового западного искусства: работы Ван Гога, Веласкеса, ван Эйка. Был продан знаменитый Синайский кодекс VI века – один из самых ранних списков Священного Писания. Я читал воспоминания английской журналистки, которая везла в чемодане Кодекс из Москвы в Англию и очень волновалась, что его украдут по дороге. В довоенное время авангард не ценился и покупателей на него не было. Но в конце 1970-х – начале 1980-х начали понимать ценность и этого искусства. О прямой торговле речь не шла, хотя сильные

мира сего действительно могли подарить с барского плеча работы из национальных музейных собраний. Например, еще при Никите Хрущеве американский миллионер Арманд Хаммер предложил обменять письма Ленина, которые он приобрел на швейцарском аукционе, на картину Малевича. Министерство культуры обратилось в Русский музей с требованием предоставить для обмена полотно Малевича, но тогдашний директор музея Василий Алексеевич Пушкарев наврал, что у них нет таких работ, а вот Третьяковка отпираться не стала и отдала знаменитую супрематическую композицию 1916 года. Хаммер ее тут же продал на аукционе, заработав на этом приличные деньги, и теперь она украшает собрание Галереи Тейт в Лондоне. В апреле в Еврейском музее открылась выставка «До востребования. Коллекция русского авангарда региональных музеев». Но как собственно авангард оказался распылен по всей стране, ведь зачастую произведения авангардистов можно обнаружить в местах, где они не жили и не трудились? Да, крупным центром был Витебск, но как работы этих художников попали на Урал и в Сибирь, например? Авангард распылился по всей стране в два этапа. В 1918 году на заре советской власти Василий Кандинский стал инициатором создания музеев современного искусства в тех городах России, где были художественные училища. Идеологи этого проекта хотели показывать и учить будущих художников на конкретном материале, на живых произведениях, а не на репродукциях. Для этого у художников покупались картины, которые затем развозили по провинциальным городам. С 1919 по 1921 годы таким образом развезли более тысячи произведений. Никто никого, конечно, по ним не учил, всем было не до этого – времена суровые, голодные и холодные. Второй этап приходится на 1929–1930 годы, когда по приказу Министерства культуры собрания больших музеев чистили от формализма, якобы чуждого не нужного народу искусства, ссылая работы на хранение в провинциальные музеи. Нам повезло, что в большинстве случаев попавшие таким образом в маленькие и не очень города произведения сохранились. Хотя многое все-таки было утрачено. Например, в Витебске была замечательная коллекция авангарда с работами Малевича

и Шагала, которая погибла во время Отечественной войны, поскольку город был практически весь уничтожен при бомбардировках. В 1930-е и потом в 1950-е, когда велась официальная борьба с формализмом, работы уничтожались самими музеями: обычно в таких случаях собирали комиссию, признавали эти произведения не представляющими художественной ценности и сжигали во дворе. Но таких актов вандализма было немного. Часто музейные работники на свой страх и риск прятали произведения. Так произошло, например, в Самаре. Работ авангардистов на рынке довольно мало. Но на любой, даже второстепенной антикварной ярмарке, я обязательно встречаю несколько произведений русских авангардистов. Чаще всего это либо небольшие картины, либо графика. Причем речь, скорее, идет об именах, чем о работах. Потрясающих вещей среди всего этого я не встречала. К тому же, когда дело доходит до обсуждения увиденного, кто-нибудь обязательно произносит слово «фальшак». Настоящего авангарда на рынке практически нет, но когда появляется спрос, то находятся те, кто готов его удовлетворить. В 1980-х целые бригады работали над производством поддельного авангарда, и сегодня его столько же, сколько настоящего. Я сам видел сотни таких произведений. Но в том, что в какой-то момент начали в промышленных масштабах подделывать авангард, нет ничего удивительного – спрос на фальшивки существовал всегда и везде. Наше знание о древнегреческой скульптуре основано исключительно на древнеримских копиях этих скульптур. Они десятками расходились по римских дворцами и виллам, и я на сто процентов не уверен, знали ли покупатели, что им продают копии, а не подлинники. В XVIII веке некоторые немецкие художники прекрасно имитировали голландскую живопись XVII столетия. И сейчас в музеях много таких «имитационных голландцев». Музейные специалисты об этом знают, просто не хотят все это заново переатрибутировать и говорить, что это у нас висят не голландцы, а немцы на сто лет позже. Чем на самом деле опасны подделки? Тем, что искажается имя художника. Например, Гончарову подделали уже в таких количествах, что отделить ее подлинные работы от фальшивок становится все труднее и труднее.

Фотография Юлия Спиридонова

Искусство Мария Кравцова

Андрей Сарабьянов на площадке будущей выставки в Еврейском музее и центре толерантности, 9 февраля 2016 года

Часть 3

Раф Симонс Цветовой спектр 10 вещей весны Спорт по Дейнеке Gucci и философия

Мода. Мужчины

92 102 120 128 138

Лондонские коллекции Arte Povera Часы в наследство Вещи и реликвии

150 164 174 184

Официальный портрет Рафа, сделанный после назначения креативным директором Dior в 2012 году

Иногда, чтобы оценить масштаб художника или дизайнера, требуется время, перспектива для взгляда. Но в случае с Рафом Симонсом, кажется, уже и так ясно: это самый неординарный дизайнер, работающий сейчас в моде, и самый крупный художник в мужской моде, который не хочет просто одевать нас – он хочет изменить лицо мужской моды. Текст Александр Фьюри

Фотографии Victor Boyko, Dior

Вверху: Раф Симонс после показа Dior на парижской Неделе моды, 6 июля 2015 года. Внизу: Симонс в своем офисе в процессе работы над коллекцией

РАФ С И МОНС

асть года бельгийский дизайнер Раф Симонс живет в апартаментах, расположенных этажом выше цветочного магазина в одном из престижных парижских аррондисманов. Это как раз тот тип квартиры, который ожидаешь увидеть в подобном районе: полы в ней паркетные, стены покрыты резными деревянными панелями, выкрашенными в меловый оттенок белого, а на стенах – современное искусство. Картина Джорджа Кондо, который сделал своего натурщика похожим на Бикера из «Маппет-шоу», должно быть, сменила полотно какого-нибудь академического живописца XIX века. На мраморной каминной полке красуются несколько неплохих образцов керамики авторства Пикассо. Это старый дом, который обрел новое содержание. Множество цветов, заполняющих пространство, и само сочетание старого и нового (пресловутое «новое вино в ветхие мехи») – отличная метафора Dior, в котором Симонс проработал до октября 2015 года, пока не покинул дом практически в один день, неожиданно для всех. Стремясь дать что-то новое Dior, Симонс привнес в коллекции источники вдохновения, актуальные тенденции и даже современное искусство. Однако через три с половиной года он покинул свою должность. Квартира появилась у Симонса вместе с работой в Dior, но он не расстался с ней и после ухода с поста креативного директора Дома. Бойфренд, с которым Раф вместе уже больше года, – француз; пара живет вместе в этих апартаментах. Дело еще и в удобстве, ведь именно в Париже на протяжении последних 20 с лишним лет Симонс устраивает показы собственной линии мужской одежды, базирующейся в Антверпене. Симонсу 48 лет. Всего лишь 48. Он отпраздновал день рождения за неделю до осеннего показа. Он зимний ребенок, впрочем, как и сам месье Кристиан Диор, и как Кристобаль Баленсиага. Некоторые считают, что у Симонса больше общего с Баленсиагой, последовательным и непреклонным

модернистом, отличавшимся спартанской эстетикой и любовью к сложному крою. Баленсиага неустанно бросал сам себе вызов, повышал планку, затевал революции. То же самое можно сказать и о Симонсе. Однако сегодня Раф решил перенести свою «революционную», подрывную деятельность из сферы haute couture для женщин в область prêt-à-porter для мужчин. Это не для многих славный путь. Но, возможно, это нестандартное решение отчасти объясняет биографию Симонса, умудрившегося проработать в относительной безвестности целых десять лет вплоть до назначения в 2005 году креативным директором немецкого бренда Jil Sander. Отсутствие широкой известности объясняется, конечно, не недостатком таланта Симонса или нехваткой любви знатоков и поклонников его марки, но тем прозаическим обстоятельством, что продажи женской одежды значительно превосходят по своим объемам и доходности продажи мужских линий, привлекают больше внимания прессы, не говоря уже о количестве ежегодных показов.

«В

индустрии мужской моды все устроено иначе, – объясняет Симонс. – Это обидно. Для меня работа дизайнера всегда была неким расследованием, изысканием: моя марка, в отличие от большинства модных брендов для мужчин, никогда не занималась классическим гардеробом. Обычно дизайнеры мужской моды добиваются некой смелости и авангардности только при помощи стайлинга. Подумать только, мы прошли такой длинный путь в моде... – Он останавливается и вздыхает: – А мода для мужчин все еще… – Еще один тяжелый вздох. – Более 20 лет я пытаюсь что-то с этим сделать. Я бы хотел, чтобы мужская мода в этом отношении не уступала женской». Симонс хочет, чтобы больше дизайнеров работали так, как он: чтобы они стремились «смоделировать» новую идентичность для мужчин так же, как творят ее для женщин. Дело не в том,

что мужская мода должна переживать такие же сезонные изменения и перевороты, как и женская, а в том, чтобы освободить ее от необходимости следовать жесткому канону: привычному комплекту из свитера, брюк, пальто и нижнего белья. Гардероб мужчины неизменно разложен по отдельным ящичкам, что совершенно невыносимо. Симонс стремится исследовать то, что не попадает в эти жесткие рамки и категории, некую пограничную зону. Он хочет создавать доселе невиданную одежду, что-то абсолютно новое и принципиально иное, а не просто очередную белую рубашку. В этом стремлении он заслужил репутацию самого значительного на сегодняшний день дизайнера мужской одежды в мире. Ему удалось кардинально изменить то, как одеваются мужчины, то, как они хотят одеваться. Еще в середине 1990-х, задолго до того, как к этому пришли другие дизайнеры, Симонс привнес в мужскую моду отсылки и заимствования из субкультур, дух молодежных движений. Одежда Симонса и тогда, и сейчас сообщает нечто важное о мире, в котором мы живем. Его дизайн отсылает к социально-экономическим проблемам, к понятиям ценности, полезности, достоинства, выражая сложные коды маскулинности и молодежного бунтарства. Она бросает вызов сложившемуся общественно-политическому консенсусу, а сам дизайнер зачастую выступает поборником прав обездоленных. Симонс оказал огромное влияние на целые поколения дизайнеров, последовавших по его стопам, и заставил своих предшественников изменить свой подход к работе. Его влияние произвело тектонические изменения в мужской моде. Даже если оно и неочевидно стороннему наблюдателю, отрицать его совершенно невозможно. Симонс вырос в семье людей, занимавшихся тяжелым трудом. Его отец был военным, а мать убирала чужие дома. «Я не унаследовал от семьи никакого культурного багажа. Мои родители совсем не были связаны со сферой культуры», – говорит он тихо, но

«Я не унаследовал от семьи никакого культурного багажа. В нашей деревне не было ни кинотеатра, ни музея, ни бутиков. Так что у меня не было доступа к тому, к чему меня влекло: к искусству и моде» 95

РАФ С И МОНС

многозначительно. Он родился в бельгийском городке Нерпельт, недалеко от границы с Голландией. По его словам, в то время население города составляло около восьми тысяч человек. «В нашей деревне не было ни кинотеатра, ни музея, ни галерей, ни модных бутиков. Так что у меня не было доступа ко всему тому, к чему я испытывал такое явное влечение: к искусству и моде».

начала Симонс поступил в Университет Гента, где в течение пяти лет изучал промышленный дизайн. Он закончил учебу в 1991 году. «Я впал в отчаяние. После окончания университета я занимался мебелью. Я понимал, что должен поехать в Италию, где были все знаменитые производители мебели: Angelo Cappellini, Cassina. Я просто чувствовал, что все это мне недоступно. Но я был очень целеустремленным. Наконец я получил работу в небольшой галерее. Кое-что даже удавалось продавать, но с этих заработков было не прожить. Да еще и отец мне постоянно твердил…» – Симонс поеживается. Можно представить себе, что это были за разговоры. В 1990 году друг Симонса, другой молодой бельгийский дизайнер, один из знаменитой Антверпенской шестерки Вальтер ван Бейрендонк взял его в Париж на показ еще одного соотечественника – Мартина Маржелы. К тому времени Симонс уже был сильно увлечен модой. Тот свой показ Маржела устроил на детской площадке, где дети играли с дефилировавшими моделями. На Симонса все происходящее произвело ошеломительное впечатление. На эмоциональном уровне он почувствовал моментальное родство, связь с тем, что делал Маржела: «Это произошло за долю секунды. Такая вспышка: Ааааа!“. Все это было не ” в лоб, не на поверхности, в этом не было никакого гламура и светскости. Это сильно отличалось от всего того, что я знал». Даже сегодня, много лет спустя, при воспоминании о том показе Маржелы Симонса захлестывают эмоции.

Вскоре Раф создал несколько узких черных костюмов и рубашек без рукавов, напоминавших школьную форму. Он сделал их для того, чтобы произвести впечатление на Линду Лоппа, возглавлявшую факультет моды Королевской академии изящных искусств Антверпена (наставницу всех участников Антверпенской шестерки. – Прим. Port). Симонс надеялся, что она пригласит его, 26-летнего, присоединиться к ее курсу. Эта одежда, сшитая специально для «прослушивания» на курс Лоппа, стала первой коллекцией Симонса. Однако вместо того, чтобы пригласить его учиться, Лоппа посоветовала Рафу начать собственный бизнес. «Когда я показал мои модели Линде, она направила меня к одному агенту… Я отвез все в Милан, в буквальном смысле, запихнув вещи в свою машину. Все получилось абсолютно спонтанно. – Рассказывая эту историю, Симонс как будто до сих пор не может поверить в ее реальность. – И этот агент продал все, что я привез – уже не помню – семи или девяти клиентам. Японцам. В первый же сезон на меня вышли люди из Barneys. И я подумал: Как я все это проверну?“. Но ” раздумывать было некогда, нужно было создавать свою компанию».

значально предполагалось, что Симонс разработает линию одежды вместе с двумя своими подругами. Однако они вышли из дела, а он сконцентрировался на создании мужской коллекции. «Я начинал с того, что подгонял все на самом себе – это был театр одного актера. Так я пришел к тому, что создавал 40, 50 предметов мужского гардероба, – вспоминает он. – У меня не было цели непременно начать с мужской коллекции, была идея создать модную коллекцию, разрабатывать одежду для определенной целевой аудитории». Этой аудиторией был он сам, его друзья, его поколение. Как-то Симонс признался мне, что хотел делать одежду для «ребят», чем привел меня в некоторое замешательство. Я было подумал, что он

имеет в виду одежду для детей. Раф рассмеялся: «Нет, для себя и ребят вокруг меня. Я и правда стремился найти аудиторию, иневажно, насколько узкую, которая сказала бы: Вот что-то, с чем я могу соотне” стись, частью чего я мог бы быть“». Музыка играла во всем этом едва ли не центральную роль, и на протяжении многих лет коллекции Симонса отражали эту его одержимость. Он создавал одежду, вдохновленную творчеством New Order, Joy Division и Manic Street Preachers. Для своего показа осенью 1997 года Раф одел моделей в стиле Kraftwerk и использовал их музыку в качестве саундтрека к дефиле. До Симонса никому в голову не приходило ничего подобного. Он первым решил соединить музыку и мужскую одежду, чтобы исследовать влияние субкультур на мужскую идентичность. «К моде это не имело никакого отношения, только к музыке, – говорит Симонс о себе 14-летнем. – Тогда на пике популярности были Duran Duran, Анна Кларк и Depeche Mode. Все это происходило в ночных клубах, куда я ходил, и это было прекрасно... Но никакой моды – в том смысле, в каком мы сегодня употребляем это понятие – там и в помине не было. Никакой моды фэшндизайнеров, фэшн-брендов и домов». Не меньшую роль, чем музыка, в работе Симонса играет искусство. Он заядлый коллекционер. Однажды я видел его блуждающим по лондонской арт-ярмарке Frieze: он был абсолютно погружен в себя, крепко сжимал в руках каталог, и весь вид его говорил о том, что он хочет приобрести чтонибудь. Работы современных художников, украшающие его квартиру, практически представляют собой некую диаграмму тех внешних влияний, вдохновения и природного чутья, что питали энергией его карьеру. Например, керамика Пикассо вдохновила его предпоследнюю женскую коллекцию для Jil Sander – бренда, для которого Симонс в течение семи лет разрабатывал мужскую и женскую линии одежды. Когда в 2012 году его переманил Dior, в первой

«Это произошло за долю секунды. Такая вспышка: Ааааа!“. ” Все это было не в лоб, не на поверхности, в этом не было никакого гламура и светскости. Это сильно отличалось от всего того, что я знал»

созданной им коллекции было крепдешиновое платье, украшенное не традиционными диоровскими цветами, а кутюрной интерпретацией работы его близкого друга калифорнийского художника Стерлинга Руби, который часто использует аэрозоли для создания своих полотен. Эдакий фьюжн высокой моды и современного искусства, который можно носить на своем теле.

«Д

о того как я начал учиться в университете, мода меня не слишком интересовала. Я не сходил с ума от шмоток. Но в довольно юном возрасте мне довелось увидеть искусство в таком ракурсе, что это дало толчок другим интересам», – вспоминает Симонс. В 18 лет он посетил революционную выставку бельгийского куратора Яна Хута Chambres d’Amis, для которой более 50 художников из Америки и Европы создали работы и выставили их в домах жителей Гента. Можно было купить билет на поезд, раздобыть список участвующих в проекте домов и посетить их, чтобы увидеть искусство. Симонс так и поступил. «Это было совершенно сногсшибательно. Дом как дом, а в нем, например, работа Йозефа Бойса. Я сразу почувствовал очень сильное влечение к искусству. Я чувствовал некое родство с ним, между нами не было никакой дистанции. Оно не было чем-то далеким и чуждым». Во время нашей встречи Раф в рубашке из плотного хлопчатобумажного тика – ткань, напоминающая униформу рабочего. Рубашка синего цвета, того самого, который называется International Klein Blue – в честь активно использовавшего его художника Ива Кляйна. На этом синем выбелены пятна, напоминающие полотна Джексона Поллока. Эта рубашка из коллекции, которую Раф сделал вместе с художником Стерлингом Руби в 2014 году. Она так и называлась: Raf Simons / Sterling Ruby – дизайнер разделил свой лейбл с художником в знак признания того, как должно выглядеть настоящее сотрудничество моды и искус-

ства. Обычно коллаборация – нечто рассчитанное на быстрый (и скоротечный) эффект: узнаваемый принт на сумках или майках, нечто на грани с вещью из музейной лавки. Однако к работе над коллекцией дизайнер и художник подошли предельно серьезно: предметы коллекции постоянно перемещались из Европы в Америку, от Симонса к Стерлингу и обратно; вещи в результате стали своего рода холстами для Руби, на которых он сделал работы с помощью верных орудий стрит-арт-художника – баллончика с краской и трафарета. Работы Стерлинга исследуют проблемы маскулинности, городских пространств и насилия. Симонсу же интересны такие темы, как социофобия и упадок, вдохновением для его дизайна могут служить мусор и отходы. Для поклонников Симонса опыт его сотрудничества с другим художником, в котором дизайнер должен был уступить часть своего творческого авторства другому, был чем-то совершенно исключительным. Симонс говорит по-английски с сильным гортанным акцентом. Слово Dior он произносит как «Диоргх». Он немногословен, когда речь заходит о том, чего стоила ему эта работа, какую часть его жизни она поглотила. С одной стороны, это объясняется тем, что сейчас он занят исключительно своей линией мужской одежды. С другой, я подозреваю, что он уже успел наговориться о своей работе в Dior на всю оставшуюся жизнь вперед. Когда в 2014 году в НьюЙорке я брал у него интервью после показа круизной коллекции Dior, он упомянул, что только что дал 23 интервью подряд, одно за другим. «Это был какой-то абсурд», – недовольно говорит он.

ри том что Симонс добросовестно принял все те обязанности, что сопутствуют самой престижной и широко освещаемой позиции в индустрии моды, в работе над своей линией он все более обращался внутрь себя, анализируя собственный путь. Последние два года

его коллекции носили подчеркнуто личный характер: в одной из них на одежду в буквальном смысле были нанесены образы из его прошлого, собранные вместе, как лоскутное одеяло: фотография Рафа-подростка, сделанная на паспорт, соседствовала со снимком его родителей и изображением японской гравюры (к слову, в Японии Симонс – фигура абсолютно культовая). В коллекцию прошлого года вошли длинные белые пальто-халаты, испещренные граффити. Вдохновением Симонсу в данной случае послужила одежда, которая используются в бельгийских университетах и колледжах во время неформальных обрядов «посвящения» первокурсников, например Королевской академии изящных искусств, где в конце 1980-х учился Симонс. Следует также отметить, что Симонс распрощался с традиционной парадигмой модных показов. Например, в Париже прошлым летом он сделал извилистый лабиринт из деревянных конструкций, по которому на уровне головы стремительно вышагивали модели мимо сгрудившихся вокруг байеров и прессы. Симонс говорит, что показ был посвящен Мартину Маржеле, ведь то родство, которое он почувствовал, впервые увидев работы Маржелы, привели Рафа в модную индустрию. Последний показ, зимой, был посвящен Линчу и «Твин Пиксу»: здесь зрители стояли в темном лабиринте из фанерных листов, не видя ни друг друга, ни моделей, которые вдруг возникали в полутьме из-за угла. Как и Маржела когда-то, Симонс стремится вызвать в нас самые разнообразные чувства: удивление, шок, грусть. Он не рассказывает нам о том, что произошло с ним в тот или иной момент жизни, но показывает, что он чувствовал, и пытается заставить нас почувствовать то же самое.

не интересно, было ли это погружение в себя спровоцировано тем важнейшим показом, который Раф провел в сотрудничестве со Стерлингом Руби. «Думаю, что это больше было свя-

«С экономической точки зрения у меня небольшая марка. Это мой ребенок. Люди спрашивают: Почему бы не ” развивать ее, превратив в бренд покрупнее?“ Нет, мне мой бренд нравится таким, какой он есть»

РАФ С И МОНС

зано с моей работой в другом месте, – говорит Симонс, имея в виду Dior. – Ты можешь никогда не отдавать себе в этом отчета или, наоборот, всегда осознавать это, но просто специально не задумываться об этом: о том, что это твое, твое дело, твоя задача. Это то, что я начал, то, что полностью выражает меня». Если те коллекции, которые Раф создавал для Dior, были отмечены поклонением перед «кодами» бренда (женщина-цветок, легендарный жакет Le Bar и так далее), то в последние два года Симонс занимался созданием неповторимой идентичности своей собственной марки, оттачивал тропы и приемы, которые стали визитной карточкой его дизайна. «Когда начинаешь работать креативным директором другой марки, то понимаешь, насколько это все… не то. Насколько это разные вещи: твой собственный бренд и тот, на который ты работаешь… Не то что бы я как-то об этом задумывался, но на подсознательном уровне я стал очень бережно относиться к своей марке. Я в буквальном смысле делал то, что хотел, то, что имело прямое отношение к истории бренда и к моей собственной истории, к моей личности… Не знаю... – широкие брови Рафа соединяются у переносицы. – До сегодняшнего дня я как-то об этом не думал специально». Я вспомнил, что когда я брал у него интервью для статьи, которую писал для журнала The Independent Magazine – тогда до его ухода из Dior оставалось больше года, – Раф признался: «Я считаю, что когда вы становитесь креативным директором огромной компании… вы должны понимать, что в какой-то момент придется покинуть ее. Я никогда не разделял отношение, которое, может быть, свойственно другим дизайнерам, что моя судьба неразрывно связана с другим брендом, с его взлетами и падениями. Нет. Это применимо только к моей собственной марке, но не к Dior, не к Jil Sander. Я не чувствую, что должен сделать эти бренды частью себя. Это не мое и мне не принадлежит». Собственная линия Симонса, однако, совершенно определенно принадлежит

ему и только ему, и в этом есть некоторая дерзость и вызов. Она не только отражает его своеобразные интересы, личные пристрастия, но и те конкретные моменты, в которых был разработан дизайн каждой вещи. В том, что работа дизайнера отражает его вкусы, нет ничего необычного. Если он одержим искусством XVIII века или работами Этторе Соттсасса и группы Memphis (как многие дизайнеры в последнее время), вы непременно увидите аллюзии к этим его увлечениям на подиуме. Однако другое свойство работ Рафа встречается не так уж часто. Вещи его авторства имеют культурный резонанс, добиться которого удается лишь немногим дизайнерам. В 2001 году он выпустил две коллекции, в которых головы моделей были замотаны тканями, а тела покрыты слоями одежды. Трагическое, мятежное ощущение, которое несла эта коллекция, вполне отражало глобальные потрясения того времени: участившиеся случаи стрельбы в школах, расстрелов школьниками своих одноклассников, партизанские войны, волну антикапиталистических протестов, насилие, сопровождавшее саммит «Большой восьмерки» в Генуе. Коллекция появилась до событий 11 сентября 2001 года, однако общий посыл, который она несла, оказался зловеще пророческим. В модной индустрии о таких вещах говорить не положено, но в самых мощных проявлениях своего таланта дизайнеры передают настроение, дух времени, создавая одежду, которая служит свидетельством того времени, в которое она появилась. Все это применимо и к коллекциям самого Кристиана Диора: его New Look 1947 года выражал фантазии и внутреннее напряжение послевоенного времени, пробуждение в женщинах, уставших от тягот военного времени, мечты о домашней тихой жизни, о возвращении к женственности и слабости. Работы Симонса точно так же выражают дух и чаяния своей эпохи. При помощи моды, дизайна он выражает тревогу и беспокойство, разлитые в воздухе, чувство смяте-

ния, распространенное среди молодежи, ощущение опасности перед лицом катаклизмов, которые все чаще сотрясают мир. Вот почему, по признанию самого Симонса, мир искусства влечет его даже сильнее, чем мир моды: ведь темы, которые он поднимает, не из легких.

ногие воспринимают вещи, которые делает Симонс, как одежду агрессии, восстания и мятежа; сам же он считает их, скорее, из набора самозащиты. «Думаю, что такого рода вещи получаются тогда, когда вы ощущаете свою уязвимость, когда у вас множество вопросов». Перед двумя показами, о которых сказано выше, Симонс прервал свою работу на целый год: он занимался другими проектами и пытался понять, хочет ли он вообще продолжать работать в модной индустрии. «С модой меня связывали отношения любви-ненависти, – осторожно говорит он. – В некотором смысле я был абсолютно помешан на моде, обожал ее, меня к ней очень тянуло. Но с другой стороны, я ненавидел ее. Ненавидел всей душой». Мне остается только строить предположения, что на самом деле он имеет в виду. Я подозреваю, что Симонс разочаровывается поверхностностью моды. Когда-то на показе Мартина Маржелы мода показалась ему чем-то эмоциональным и глубоким, большим, чем просто внешняя оболочка. Говоря о последних нескольких годах своей работы, Симонс вновь обращается к тем проблемам, с которыми сталкивается модный дизайнер сегодня. «Я не создан для того, чтобы постоянно выдавать результат, производить, производить, производить – это не мое. Меня всегда больше занимало то, как люди воспринимают мою работу, как мы можем отреагировать на происходящее в мире и как люди отреагируют на наши вещи. Но в последние годы у меня не было возможности думать об этом. Приходилось работать в атмосфере постоянного цейтнота и аврала, где все крутилось вокруг

«С модой меня связывали отношения любви-ненависти. В некотором смысле я обожал моду, был абсолютно помешан на ней. Но с другой стороны, я ненавидел ее. Ненавидел всей душой»

Манифест Рафа Симонса – список источников вдохновения дизайнера следующей осенне-зимней коллекции 2016/17

сроков, дефицита времени, вокруг производительности и результата, который я должен был выдавать на-гора. Я занимался только этим и больше ничем».

аступает вечер, за широкими окнами квартиры Симонса уже совсем темно. Становится холодно. Он натягивает свитер Prada. Миучча Прада – единственный дизайнер, вещи которого он носит (помимо собственных), и широко известно, что Раф восхищается ее работой. Складывается ощущение, что на каком-то уровне Симонс по-прежнему ненавидит моду. Скорость, с которой приходится работать, неумолимая, не дающая свободно вздохнуть цикличность, смена сезонов, присущее этой сфере человеческой деятельности быстрое устаревание того, что еще вчера казалось свежим, новым, смелым... Кажется, что его работы противостоят всем этим враждебным обстоятельствам. Симонс продает свою одежду в магазинах по всему свету, однако коммерческая составляющая его бренда для него вторична, во всяком случае, менее важна, чем творческая. «С экономической точки зрения у меня до сих пор довольно небольшой бизнес, небольшая марка. Это мой ребенок. Люди спрашивают: Почему бы не начать развивать и расши” рять ее, превратив в бренд покрупнее?“ – в голосе Симонса появляется жесткость. – Нет, мне мой бренд нравится таким, каков он есть. Может быть, в том, что я говорю, есть некоторая претенциозность. Я знаю, что способен работать и на таком уровне, и с таким масштабом, потому что я – это я, потому что я могу принять предложения по работе от других брендов и модных Домов, делать что-то на стороне. Потому что царящие сегодня экономические законы дик-

туют нам необходимость постоянно наращивать объемы, постоянно увеличивать оборот. Дело не в том, что я против этого. Было бы замечательно, если бы мы могли вырасти как бизнес. Однако это не должно произойти за счет утраты того, чем мы являемся сегодня, за счет утраты нашей творческой идентичности». Из-за ограниченного размера собственного лейбла Симонсу, по его собственному признанию, приходится брать на себя роль креативного директора в других компаниях, чтобы иметь возможность поддерживать свой бизнес на плаву и оставлять за собой свободу самовыражения. Ходят слухи, что его следующим местом работы может стать Calvin Klein. Нью-йоркская марка кажется неочевидным вариантом для дизайнера, который так крепко связан с Европой. Но с другой стороны, если ему суждено вновь пойти в крупный бренд, это наверняка будет нечто совершенно иное, чем его предыдущие назначения. «Мне необходимо было бросить вызов самому себе, нужна была сложная задача, – говорит Раф о своем переходе в Dior. – Jil Sander – бренд нишевый. Не думаю, что переход в еще один нишевый бренд стал бы подобным вызовом. И дело здесь не только в стиле или в эстетике, а в том, какое место занимает этот бренд в мире моды, как он воспринимается людьми, какой критике он подвергается... Дело и в том, как именно он выстраивает общение с разными женщинами». Принимая во внимание те фрустрации, с которыми для Симонса сопряжена работа дизайнера мужской одежды, можно предположить, что на этот раз он возьмется за создание коллекций для женщин. «Подчас во многих мужчинах я вообще не нахожу ничего, что имеет отношение к моде. Я вижу гардероб.

Элегантный, красивый, иногда современный. Прекрасно выполненный. Но производит ли он на меня сильное впечатление? Сказать откровенно, не производит. Учитывая те изменения, которые произошли в нашем обществе, мне кажется, что это не такая уж трудная задача, добиться идеального исполнения». Он замолкает. «Просто интересно, почему же мужская мода не может раздвигать границы, не может пойти дальше общепринятого, взять на себя ответственность за это? Почему мужчины не могут проявлять себя так, как это делают женщины?»

имонс постоянно задается вопросами. Он ставит эти вопросы, беседуя с вами, и он ставит их той одеждой, которую создает. Медленно, методично, настойчиво, зачастую вновь и вновь возвращаясь к определенным темам. Почему это устроено именно так? Должно ли это выглядеть иначе? Не стоит ли нам попытаться? Простые тихие замечания, повторяющиеся снова и снова. Кажется, Раф устал, задавая эти вопросы в разговоре со мной. Возможно, он измотан постоянной необходимостью расширять собственные границы возможного, идти все дальше и дальше, провоцировать и бросать вызов, в то время как все остальные просто плывут по течению. Надеюсь, что его усталость мне только почудилась, потому что в нашем мире, до краев наполненном огромным количеством избыточных, ненужных штук, Раф Симонс делает что-то по-настоящему важное и значительное. Он постоянно отодвигает буйки, за которые готов заплывать, повышает себе планку, заставляя тебя взглянуть на мир свежим взглядом – и что важнее, посмотреть заново на самого себя.

«Я не создан для того, чтобы постоянно выдавать результат, производить, производить, производить. Меня всегда больше занимало, как мы можем отреагировать на происходящее в мире»

100

Фотография Dior

РАФ С И МОНС

Раф Симонс на своем последнем показе Dior с грандиозной цветочной конструкицей на стенах

101

Цветовой спектр

102

Красный. Багровый. Каштановый. Пунцовый. Ржавчина. Терракота. Фуксия. Плюс чуть-чуть маренго, персидской сини, фельдграу, хаки и klein blue.

Фотографии Markus Pritzi

Стиль David St John-James

Шелковый костюм, RICHARD JAMES; водолазка, PAUL SMITH; кожаные кроссовки, RAF SIMONS для ADIDAS.

Шелковая рубашка, PRADA; шелковый топ, DIOR HOMME; хлопковые шорты, E. TAUTZ.

Свитер из овечьей шерсти, BURBERRY PRORSUM; брюки, MARGARET HOWELL; лоферы, CHURCH’S.

Жакет, SAINT LAURENT by HEDI SLIMANE; сорочка, DUNHILL.

Куртка из хлопка, DUNHILL; жилет, WOOLRICH; сорочка из льна, брюки, MARGARET HOWELL; лоферы, CHURCH’S.

Жилет из шерсти, шорты, PRADA; сорочка, AGI & SAM.

На этой странице: парка, DIOR HOMME. На странице слева: сорочка, C.P. COMPANY; джемпер, HERMÈS.

Топ, LOUIS VUITTON; брюки, PRESIDENT’S; ботинки, CHURCH’S.

Сорочка и свитер, MARNI.

Сорочка, SAINT LAURENT by HEDI SLIMANE.

Топ и костюм, DRIES VAN NOTEN; лоферы, CHURCH’S.

Груминг и прически Christopher Sweeney. Продюсер Sarah Malka / Bird Production

Модели Max Barczak / Elite Model Management Paris, Simon Fitskie / Marilyn Hommes. Ассистент фотографа Falko Saalfeld. Ассистент стилиста Matilda Ohlsson Arnell

На бумаге 10 вещей, в которых выражается суть момента в мужской моде, зарисованных в технике дизайнерского эскиза.

121

Иллюстрации Бахтиер Кавраков

128

Физкультурники Вещи в спортивном стиле могут входить или выходить из моды, а спорт был и будет всегда. Мы оживили молодых спортсменов с картин Александра Дейнеки и проверили актуальный тренд на соответствие эстетике.

Фотографии Иван Кайдаш Стиль Ганна Гладкая На странице слева: На Дмитрии: толстовка, LACOSTE; шорты, NIKE. На странице справа: На Романе: ветровка, толстовка, кроссовки – все ADIDAS; шорты, UNIQLO.

130

Александр Дейнека, «Бег», 1933

Слева направо: На Василии: шорты, UNIQLO; кроссовки, ADIDAS. На Романе: футболка, STRELLSON; шорты, UNIQLO; кроссовки, ADIDAS. На Дмитрии: футболка, шорты, кроссовки – все NIKE. На Михаиле: футболка, шорты, кроссовки – все NIKE.

На этой странице слева направо: На Михаиле: майка, GOSHA RUBCHINSKIY; шорты, LACOSTE; кроссовки, NIKE. На Василии: майка, WOOD WOOD; шорты, кроссовки – все ADIDAS. На Романе: майка, GOSHA RUBCHINSKIY; шорты, ASOS; кроссовки, ADIDAS. На странице справа: На Ливане: шорты и кроссовки, LACOSTE.

134

Александр Дейнека, «Лыжники», 1926

Слева направо: На Михаиле: свитшот, WOOD WOOD; спортивные брюки, NIKE. На Романе: свитшот, LEVI’S; спортивные брюки, GOSHA RUBCHINSKIY.

На Василии: ветровка, шорты, GOSHA RUBCHINSKIY; кроссовки, ADIDAS.

Александр Дейнека, эскиз к картине «Эстафета», 1947

Модели Дмитрий Беляев, Леван Гугунишвили, Роман Пчелинцев, Василий Пермитин, Михаил Носов. Груминг и прически Анна Хоменко. Продюсер Тая Тарабрина. Ассистент фотографа Илья Купцов. Ассистент стилиста Каролина Вольбин

138 Gucci и философия

Алессандро Микеле потребовался один показ, чтобы вернуть марку Guссi в негласный список тех, кто управляет тончайшими веяниями в моде; и год, чтобы показать, что это была не случайность, а целая «гендерно нейтральная» революция и что это феномен, достойный серьезного анализа. Предлагаем рассмотреть успех Gucci в категориях современной культурологии.

Здесь и далее: вся одежда – GUCCI.

Фотографии Алексей Киселев

Стиль Светлана Танакина

Текст Екатерина Шубная

140

141

ГЕНДЕР-ФЛУКТУАЦИЯ

фильме Риада Саттуфа «Джеки в царстве женщин» в вымышленном государстве Бубун царит демократический матриархат. Женщины ходят во френчах, мужчины в красных паранджах; женщины покупают себе женихов, а мужчины наряжаются на бал, где генеральская дочь будет выбирать себе жениха. При том что эта гротескная комедия, жонглирующая гендерными стереотипами, – сама по себе примета времени, где все смешалось, как в доме Облонских. Средний пол, полисексуальность, третья волна феминизма, легализация однополых браков (и борьба с оными), братья Вачовски и кризис современной мужеской модели: мир явно переживает бурные времена, которые так или иначе связаны с гендерными стереотипами. Все, что у нас маркируется как мужское или женское, не было таким от сотворения мира. Скажем, розовый и голубой цвета стали гендерно обусловлены совсем недавно. Если на то пошло, розовый как производный от красного был как раз мужским, королевским цветом, а голубой обожали художники вроде Томаса Гейнсборо и одевали своих портретных муз в бело-голубые «к поцелуям зовущие» воздушные туалеты. Таким зыбким стало в XXI веке понятие не только социального гендера, но и биологического пола. Хотим мы этого или нет, а приспосабливаться к таким трансформациям надо, и Алессандро Микеле нашел свой способ это сделать. Конечно, и до Микеле были дизайнеры, которые всячески фантазировали на тему «как может выглядеть мужской костюм, если он не по-нью-йоркски бежевый, не по-лондонски твидовый или не по-неаполитански расслабленный. Сегодня даже те дизайнеры, которые заявляют о себе как сугубо «мужские», постоянно экспериментируют с гендерными границами, хотя по сравнению с тем, что предлагает Микеле, делают это не так смело.

FLOWER POWER

ольшая волна, которая значительно размыла гендерные границы в XX веке, нахлынула в 1970-е годы с приходом хиппи и f lower power. Мужчины, желавшие дистанцировать себя от политики и военных действий, внешне тоже хотели противопоставить себя солдатам и политикам в костюмах, поэтому в своих одежных предпочтениях автоматически оказались на другом конце спектра. То есть вольно или невольно присваивали себе «жен-

ские» черты: длинные волосы, свободные одежды и т.п. Неудивительно, что Микеле постоянно цитирует 1970-е в своих коллекциях. К тому же, как он сам признается, на него сильно повлиял и отец с его любовью к hippie magic, лесам, птичкам и природе в целом. Каждый может решить для себя, насколько им стоит любить уютные самовязанные свитера с оленями, выкройки которых предлагали даже вполне уважающие себя модные журналы в 1970-е годы, однако внуки-правнуки этих свитеров сейчас являются важной частью модного словаря Алессандро Микеле.

ЦВЕТ КАК СООБЩЕНИЕ

ще один ключевой термин вокабуляра Микеле – цвет. В противоположность обычному пониманию скромного мужского костюма в своем модном пространстве Микеле дает себе полную свободу в выборе цвета и ставит над ним совершенно немыслимые эксперименты. Смысл использования цвета в современных мужских костюмах хорошо описал другой поклонник разнообразия и «веселеньких ситчиков» для мужчин Джакопо Этро: «В черном люди чувствуют себя более защищенными. Но мы с самого начала предложили другую концепцию: радость, гедонизм, удовольствие, всяческую открытость чувств. Мы за цвет, который пробуждает желание, обостряет чувственность, заставляет фантазировать, действовать, жить. Убежден, что цвет может и должен присутствовать в облике современного мужчины… Цвет – это вызов и приключение». Эту же любовь к приключениям закладывает во все свои модели и Микеле: там и отголоски хипповских квестов, и любовь к street style, и огромное количество аллюзий, которыми он нагружает каждую свою модель. В любом случае, на выходе мы получаем полную противоположность той мужественности, которой положено уважать черный цвет. По мнению Джакопо, впустить цвет в мужскую одежду – значит, позволить мужчине испытывать чувства и, более того, это демонстрировать. А что, как не открытая демонстрация чувств, считается основной чертой классической женщины? Именно от эмоций как основного женского недостатка и опознавательного признака мужчины с начала XIX века и пытались отгородиться черным костюмом. Чтобы не быть воспринятыми легкомысленно. Микеле эту «женскую» эмоциональность мужчине разрешает и говорит, что чувствовать, чего-то хотеть и вообще жить в цвете – не криминально. Эмоциональность переходит в разряд унисекс.

«Мода – признак устремленности к идеалу, которая всплывает в человеческом мозгу над всем грубым, земным и низменным, что откладывается в нем под воздействием естественной жизни; мода – возвышенное искажение природы или, точнее, постоянная и последовательная попытка ее исправления... Все моды хороши, вернее, хороши относительно, поскольку каждая из них является новой, более или менее удачной попыткой достижения прекрасного, приближением к идеалу». ШАРЛЬ БОДЛЕР

142

144

СПРАВА НАЛЕВО / ОТ ЖЕНСКОГО К МУЖСКОМУ

онятие унисекса в вопросе гендерного конструирования по мотивам Алессандро Микеле – полная противоположность той опять же «классической», то есть привычной для нас интерпретации этого явления: когда к мужской одежде добавляют пару вытачек и она становится женской. «Унисекс» в понимании 90-х, который носят герои вроде Нео и Тринити, – это плод того самого равноправия, которого достигли женщины, когда получили в свое распоряжение брюки и вообще возможность носить более удобную одежду. В таком «унисексе» женщины, как в униформе, вступили в мир, где можно было работать, ездить на велосипеде и не путаться в юбке до пола, играя в теннис. Микеле же разрабатывает «женскую» сторону унисекса, забирая из женской одежды то, что считалось эксклюзивными маркерами самой что ни на есть кружевной и романтической женственности. Он предложил мужчинам наконец-то выйти из тени серого костюма и воспользоваться всеми достижениями моды и технологий, лично прочувствовать на своей коже сложный покрой летящих блузок и пышных бантов. Унисекс от Микеле действительно универсален: одевая безо всяких привилегий и предпочтений в ленты, приталенные пиджаки и брюки и женщин, и мужчин, он лишает их монополии на любые формы одежды, традиционно принадлежавшие, если вообще не определявшие каждый гендер, до этого.

ЧУВСТВЕННОСТЬ ПРОТИВ СЕКСУАЛЬНОСТИ / КРАСОТА ПРОТИВ ТЕЛЕСНОСТИ

ногда возникает такое ощущение, что одежда для Микеле порой становится важнее того, кто ее носит, хоть он и не перестает повторять, как много для него значит индивидуальность. Индивидуальность же он ценит прежде всего свою собственную: он цитирует собственный образ и стиль практически в каждой своей модели, неважно, мужской или женской. Конечно, образ автора всегда можно увидеть в складках и чертах лица любой Моны Лизы. Микеле же из своих нарядов создает целое королевство или как минимум театр, где все его герои в какой-то мере являются его продолжением. При взгляде на все это индивидуальнототалитарное разнообразие возникает вопрос: а есть ли границы этой самой индивидуальности? И как убедиться, что, перефразируя известный афоризм, твоя индивидуальность кончается там, где начинается индивидуальность другого?

Микеле нравится сама модель, образ, как подобраны цвета, длина юбки и сапог. Гендер отходит на второй план. Да не только пол, если уж на то пошло: Микеле и телесность как таковую не очень жалует. Модели иногда выглядят намеренно нарисованными, напоминают плоские, вырезанные ножницами эскизы с остатками гелевой ручки, которой обычно обводят акварельные рисунки. Интересный подход: чтобы решить проблему гендера, надо просто отказаться от какой бы то ни было телесности вообще, а во главу угла поставить красоту. Микеле решает быть революционером и остается им до конца. Красоту он тоже хочет создать свою, не испорченную природой и другими мнениями. «Я пытаюсь устроить небольшую революцию внутри компании: хочу ввести другой язык, на котором можно будет по-новому заговорить о моде и сексуальности. Сексуальность, к слову, – это вообще устаревшее понятие. Сейчас мы говорим о чувственности», – объяснил Микеле. В его букваре рядом со словом «идеал» не будет ни фото Ван Дамма, ни собирательной Памелы Андерсон. Понятие сексуальности очень гендерно нагружено. Оно тащит за собой вереницу стереотипов о том, как надо выглядеть женщине в глазах мужчины и наоборот, чтобы стать объектом сексуального желания. Чувственность же, особенно в своем оригинальном английском виде, предполагает вектор, направленный на самого человека, на его эмоции, который будет что-то делать – в нашем случае одеваться для себя, чтобы для себя же быть привлекательным и уместным. Чувственность предполагает сексуальную составляющую, но сексуальность эта направлена не вовне, а внутрь. Дизайнер тут как раз пытается затронуть трепетную тему о том, как можно быть красивым и сексуальным для себя. Тема эта для общества довольно болезненная, особенно там, где есть проблемы с поддержанием личного пространства. Микеле заменой понятий с сексуальности на чувственность пытается совершить именно этот переворот в сознании людей. Кроме того, красота исторически была связана с функциональностью, вернее, с тем, в чем человек выглядит наиболее уместно, выполняя свои обязанности. Благочестивые строгие пуритане, которые рано вставали, много работали, усердно молились и проповедовали умеренность до аскетизма во всем, конечно, по праздникам надевали костюм, который в своей простоте и чистоте был свидетелем не менее простого и чистого образа жизни его хозяина. Все рюшки и излишества напрямую переносились на черты характера и нрав, а обладатели костюмов с изогнутыми линиями и всяческими изгибами тут же однозначно и сами становились натурами ненадежными и не вызывающими доверия.

«Описание модной одежды является социальным фактом, и даже если бы модная одежда оставалась сугубо воображаемой, без всякого влияния на одежду реальную, она бы все равно составляла неоспоримый элемент массовой культуры, подобно популярным романам, комиксам, кино». РОЛАН БАРТ

147

GU C C I И ФИ ЛО С О ФИ Я

РЕКОНСТРУКЦИЯ / РЕАКТИВАЦИЯ

своих интервью Микеле не раз говорил, что любит и вдохновляется прошлым, а будущее не жалует. Но у каждого из нас есть свой набор «прошлого», которое мы признаем. Называем его традицией, вспоминаем о нем с теплотой и словами «вот были времена…». Для Микеле, с его сильными позициями авторства и любовью к роскоши, самой правильной эпохой для ностальгии и цитации стал XVII век – эпоха Людовика XIV, Короля-Солнца. Мода – это театр, в котором дизайнер присваивает себе роль монарха и покровителя этого действа. Сама его внешность постоянно провоцирует сравнение с прославленным французским монархом. В одной из фотосессий Микеле по-королевски восседает в старинном кресле, как копия Людовика работы Ле Февра. Король и хозяин своих «вырезанных кукол». При более близком рассмотрении можно увидеть не только внешнее и внутреннее сходство миров, окружавших и Алессандро Микеле, и его августейшего двойника. XVII век – это театр костюмированных шествий и конных балетов, придворной жизни и военных действий, изящного обхождения и причудливых нарядов. Весь этот театр и роскошь были отличным способом отгородиться от жестокой реальности Тридцатилетней войны, голода и свирепствующих в Европе эпидемий. Галантный век стал галантным потому, что только так можно было выжить и сохранить лицо. Многослойные наряды и карнавальные костюмы – это способ постоянно сохранять на лице улыбку, праздник, как и с помощью бестелесных, «вырезанных из бумаги» бантиков на нарядах Микеле. Стиль самого Микеле тоже во многом повторяет наряды молодого Людовика: обилие украшений, яркие цвета. Он надевает это сам, а потом дублирует на разные лады в своих коллекциях. А при ближайшем рассмотрении нельзя не заметить, что его видение той самой «красивой» мужественности тоже изрядно подпитывается модами двора Короля-Солнца. Конечно, такой франт, как Людовик, старательно следил за тем, чтобы придворные

148

интересовались модой и выглядели не менее ослепительно, чем их монарх. Это было время расцвета роскоши, подкрепленного стремлением взять от жизни все, которое несколько позже материализовалось в бессмертном выражении «после нас хоть потоп». Означало это не желание прыгать с тарзанкой и резать волну на Мауи, а разрядиться в пух и прах, показать, как ты любишь жизнь, прожигая свои фамильные капиталы, потому что завтра может просто не наступить. Красота эстетическая, роскошь, излишества только приветствовались. Конечно, аристократы мужчины свои богатства скрывать не желали, а демонстрировали свой статус парчой, тончайшим хлопком на рубашках и вышивками из драгоценностей. Одежда должна была говорить невероятно красноречиво, поэтому мужской костюм по своей изощренности ничем не уступал, а иногда превосходил женский. Такая точка зрения на роскошь очень удобно и органично вписалась и в классическую философию самой марки Gucci, которая всегда отдавала предпочтение роскоши и неутилитарной красоте ради красоты. Со своим убеждением, что человек красит место, а не наоборот, Алессандро Микеле попал по адресу.

ПОСТИСТОРИЧЕСКИЙ КАРНАВАЛ

юбовь к нарядности и избыточности обычно обозначает закат эпохи, тоску по прошлому. Это не обязательно признак упадка. Иногда, как сейчас, это просто необходимость смены системы ценностей, когда старая, по теории научных революций Куна, постепенно изживает себя и теряет свою актуальность в свете новых явлений, которые уже нельзя игнорировать. И если до какого-то момента удается подгонять новые веяния под старую систему ценностей, рано или поздно все равно наступает та самая научная, а в нашем случае эстетическая революция, когда ничего не остается, как пересмотреть идеалы, свергнуть старые и установить новые. Процесс этот может стать крайне болезненным.

Одежда от Микеле – это своего рода чистилище. В костюме, который он производит, собраны все возможные знаки из прошлого и настоящего, делая эту одежду пограничной и уместной в мире, где идет активная перестройка систем ценностей. Его одежда нагружена знаками, но, являясь знаками моды, они, по определению Жана Бодрийяра, плавающие и ни к чему крепко не привязанные. Поэтому они оставляют за нами право заниматься интерпретациями и взаимоподстановками сколько угодно. Такие семиотические вольности снимают напряжение, которое существует в обществе при смене ценностных систем, позволяя выпустить пар с помощью знаковой подвижности. Любой четкий гендерный маркер в такой ситуации становится бессмысленным, потому что вот уже через несколько лет, возможно, и биологических полов может не быть, а красивыми мы будем хотеть оставаться несмотря ни на что. В теории моды существуют понятия «костюмного» и «модного» общества. Согласно исследованиям, чем больше в одежде индивидуальности и свободы, тем демократичнее и «моднее» общество. То утрированное восприятие индивидуальности, которое предлагает Микеле, – это то самое модное общество в высшей точке. Гендер, красота, гармония появляются у него в разных формах, в отголосках разных эпох и тут же исчезают или преломляются через призму его личности. Они бестелесны и потому совершенны. Если сейчас наука, а за ней и многие дизайнеры стремятся создать сверхтело для сверхчеловека, облачить его в «умную» одежду, которая максимально облегчит земное существование, Микеле вообще выносит это земное существование за скобки. Не протестует он и против стереотипов гендерной репрезентации, он от нее вообще отказывается. Он использует прошлое, аранжирует его как истинный постмодернист, а тело оставляет на откуп науке. Сам же заботится о том, чтобы все прекрасное, созданное человеческим разумом, не было поглощено эргономичностью и оптимизацией, не оценивая рациональность такого решения.

GU C C I И ФИ ЛО С О ФИ Я

Модели Мак Блю Мягков, Игорь, Иосиф, Григорий, Иван. Груминг Екатерина Столбова. Ассистент стилиста Анатолий Фролов. Журнал Port благодарит Арсения Мещерякова за помощь в проведении съемки

149

150

Лондонские коллекции всегда отличаются подчеркнутым стремлением перейти границы, удивить и задеть. Мы попросили Ханнеса Лангольфа, одного из главных танцоровноваторов в мире современной хореографии, прогремевшего в знаменитом лондонском физическом театре DV8, вместе с другом и коллегой Майклом Барнсом представить новые коллекции британских марок, состоявшихся и только восходящих.

Физический театр

Фотографии Turkina Faso

Стиль Quentin Hubert

На Ханнесе: пиджак и жилет, JUN LI. На Майкле: сорочка, пиджак – все RICHARD JAMES.

«Танец позволяет исследовать отношения между людьми и язык тела»

На странице слева: нижнее белье, ZIMMERLI BY JULIAN ZIGERLI. На странице справа: На Ханнесе: плащ, KEZIN ZHANG. На Майкле: пальто, KEZIN ZHANG; сорочка, GRANT-JAMES POVEY.

На Майкле: сорочка, ALEXIS HOUSDEN; пальто, JUN LI. На Ханнесе: сорочка, MUSLIN BROTHERS; пальто, JUN LI.

Пиджак, RICHARD JAMES; жилет, JUN LI; сорочка, KEXIN ZHANG; брюки, ALEXIS HOUSEN; ботинки, CARL BRANCHE.

«Танец – это взаимодействие с окружающим миром, канал коммуникации. В основе танца лежит история, которую я пропускаю через свое тело и довожу до зрителя»

На Ханнесе: пальто, GRANT-JAMES POVEY; сорочка, KEXIN ZHANG; брюки, ALEXIS HOUSDEN; ботинки, KEXIN ZHANG.

«Красота – это люди, с которыми я работаю. Процесс сотворчества не менее важен, чем конечный результат. Только с единомышленниками можно создать нечто цельное и ценное»

На странице слева: На Ханнесе: брюки и обувь, KEXIN ZHANG; пальто, ALEXIS HOUSEN. На Майкле: комбинезон и пиджак, ORANGE CULTURE; ботинки, KEXIN ZHANG. На странице справа: сорочка и пальто, ALEXIS HOUSDEN.

«Я мечтаю о ролях, которые позволят влезть в шкуру совершенно другого человека. Чем сложнее персонаж, тем больше удовольствия от работы над образом»

На странице слева: пальто, KEXIN ZHANG; брюки, ORANGE CULTURE; ботинки, KEXIN ZHANG. На странице справа: пальто, GRANT-JAMES POVEY; сорочка, JUN LI.

На Майкле: брюки, MUSLIN BROTHERS; шорты, GRANT-JAMES POVEY; пальто, KEXIN ZHANG. На Ханнесе: сорочка, RICHARD JAMES; брюки, RENE BERDELL; пальто, KEXIN ZHANG.

Ассистент фотографа Станислав Иванов. Груминг и прически Sergio Alvarez

Костюм, сорочка, обувь – все GUCCI.

165

Художественный жест

На заднем плане: работы художников радикального движения 60–70-х Arte Povera, которые считали, что искусством может быть все, что угодно, а задача его – социальные преобразования. На переднем плане: мужские коллекции текущего сезона, в котором многие дизайнеры увлеклись социальными месседжами и борьбой со стереотипами.

Фотографии Кирилл Колобянин

Стиль Эмели Халтквист

Сорочка, пиджак, брюки – все SAINT LAURENT.

Джемпер, футболка – все RAF SIMONS.

Объект: Igloo, Arte Povera, Марио Мерц, 1970

167

Пиджак, футболка – все PAUL SMITH.

Сорочка, футболка, пиджак, брюки, обувь – все PRADA.

169

170

Объект: Monumentino, Микеланджело Пистолетто, 1968

Футболка, джемпер, брюки – все RAF SIMONS.

Сорочка, костюм – все GOSHA RUBCHINSKIY.

172

В качестве фона использован репринт работы Микеланджело Пистолетто Venus of the Rags Модели Алексей Иванцов, Ринат @Nikmanagent, Александр Мизев @Nikmanagen, Дот @Lumpen. Груминг и прически Элла Васюшкина. Ассистент фотографа Сергей Костромин. Ассистент стилиста Мария Курс

Сорочка, пиджак, брюки, обувь – все VERSACE.

В наследство

174 Фотографии Ian Pierce и Tom Watt

Стиль Amii McIntoxh

Самое время задуматься о будущем и обзавестись достойным экземпляром наручных часов, которые можно было бы оставить после себя наследникам.

CARTIER

Tank Solo из 18-каратного розового золота Чтобы выдержать такие часы, необходимо иметь определенную величавость и угловой офис с панорамным видом и окнами в пол. Tank – это бесспорная классика часового мастерства, созданная во времена Второй мировой войны и получившая название в честь новейшего оружия того времени. Сравнение с оружием уместно, учитывая, что в будущем, когда ваше состояние будет поделено на части, ваши наследники будут вести настоящие бои за право обладать этими часами.

BELL & ROSS

WW1 Chronographe Monopoussoir из нержавеющей стали Объемные, матово-черные и довольно воинственные, эти Bell & Ross едва ли можно представить себе как фамильную реликвию. Однако взгляните внимательнее на этот восхитительный циферблат цвета слоновой кости. Он оснащен функцией хронографа, который в отличие от других не загроможден лишними кнопками, деталями и циферблатами. Bместо этого у него есть всего одна кнопка старта / остановки / сброса, уравновешенная идеальными и симметричными счетчиками.

SEKFORD

Type 1A из нержавеющей стали Можно ли себе представить лучшего кандидата на должность фамильной реликвии, чем хорошие часы? Это самый личный аксессуар, которым мужчина только может владеть, к тому же он олицетворяет само время, обращаясь непосредственно к будущим поколениям. Именно поэтому стоит вложиться в экземпляр, который прослужит века. Обратите внимание на скрупулезных к деталям новичков часового производства Sekford из Великобритании: модель Type 1A имеет швейцарский часовой механизм, а ее шрифтовое оформление от Commercial Type напоминает старинные английские циферблаты.

PATEK PHILLIPE

5124G-011 Gondolo из белого золота Когда речь заходит об инвестициях в наручные часы, невозможно игнорировать знаменитую рекламу Patek Phillipe, утверждающую, что их владелец не обладает часами, а всего лишь сохраняет их для будущих поколений. Но отбросив остроумный маркетинг в сторону, заявляем: эта гранд-дама швейцарского часового производства действительно бесподобна – с точки зрения наследия и чистого, изысканного мастерства. Неудивительно, что топы всех часовых аукционов занимает именно Patek.

MONTBLANC

Heritage Spirit Orbis Terrarum из нержавеющей стали Кроме почетной часовой фабрики Minerva, которую Montblanc приобрели в 2006 году для получения родословного статуса haute horlogerie, история немецких маэстро по производству аксессуаров вращается скорее вокруг ручек, чем часов. Но зачем зацикливаться на провенансе, если ваша часовая реликвия может олицетворять что-то настолько романтичное и сентиментальное, как кругосветное путешествие? Циферблат-глобус этой модели с индикатором часовых поясов выглядит так соблазнительно.

ROLEX

Oyster Perpetual Milgauss из нержавеющей стали Rolex, с их универсальным признанием и вневременным стилем, – безошибочный выбор для наследства, не говоря уже об уникальной способности часов этой марки сохранять и даже умножать свою ценность со временем. Однако зачем, как все, останавливаться на классической модели Oyster, когда у марки существуют более интригующие красавцы, например эти Milgauss, с их щеголяющей по кристальному сине-зеленому циферблату оранжевой стрелкой?

PIAGET

Gouverneur из 18-каратного розового золота В стремлении предложить что-нибудь отличное от традиционного круглого циферблата множество часовщиков экспериментировали с овальной формой и неизменно терпели поражение, создавая эффекты разбавленного компромисса или непреднамеренной женственности. Исключением из этого правила стали мастера утонченности Piaget, с их вписанным в круг овалом на циферблате, который выглядит элегантно сбалансированным и при этом уверенно сидит на запястье. Бесспорная классика будущих поколений.

NOMOS GLASHÜTTE

Metro Datum Gangreserve из нержавеющей стали Если вы носите наручные часы, то смотрите на них в среднем 80 раз в день. Это значит, что их дизайн должен быть не только функциональным, но и способным оставаться привлекательным на долгое время. NOMOS обладает этими очевидными, но на удивление редкими качествами: простой и тщательно продуманный дизайн этих часов будет нравиться вам тем больше, чем чаще вы на них смотрите.

OFFICINE PANERAI

Radiomir 1940 3 Days Automatic Acciaio 42mm из нержавеющей стали Переосмысляющая военные подводные часы Panerai из 1940-х годов, это первая модель из коллекции Radiomir, украшенная белым«лицом». В сочетании с коричневым ремешком и смелыми пропорциями эти часы станут идеальным аксессуаром на каждый день, а значит, вещью, которой ваш ребенок будет любоваться, подрастая.

RICHARD MILLE

RM 023 Automatic из титана Настолько далекий от традиционного и вневременного стиля, насколько это возможно, Richard Mille беззастенчиво уничтожил свод правил часового производства 15 лет назад созданием своих часов в стиле техно. Как бы то ни было, эта блестяще спроектированная вещь стоит того, чтобы ей дорожили и в конечном счете передали будущим поколениям.

Реликвии

184

Фотографии Leandro Farina

Стиль Alex Petsetakis

Сентиментальные, трофейные, редкие и просто красивые вещи, которыми приятно обладать.

Перьевая ручка писателя Ханифа Курейши из лимитированной коллекции Writers Edition Franz Kafka, MONTBLANC.

Галстук, CANALI.

Поздравительная открытка второго режиссера Майкла Стивенсона от Дэвида Боуи, май 1982.

Очки из ацетата и металла, 649 PERSOL из DAVID CLULOW.

Ожерелье ручной работы из эмалированной керамики, KRISTIN MCKIRDY, DIOR HOMME.

Сумка их кожи, PAUL SMITH.

Туфли ручной работы CROCKETT & JONES основателя ресторана St. John Фергюса Хендерсона.

Подвеска из серебра, LOUIS VUITTON.

Изображения The Metropolitan Museum of Art

Гюстав Курбе, «Женщина с попугаем», 1866. Музей Метрополитен, Нью-Йорк.

Часть 5 Мода. Женщины Полина Кутепова Молодые московские актрисы Канатоходка

196 208 210

полина куте пова Текст Маруся Соколова Фотографии Юлия Спиридонова

Актриса, в чьей игре не встретить ни громкости, ни грубости, рисующая образы тончайшими штрихами; человек, сознательно сторонящийся и звездности, и медийности; в общем, Полина Кутепова – настоящий человек театра. В Мастерской Петра Фоменко она исполнила множество блестящих ролей: от «Трех сестер» до последней премьеры – «Мамаши Кураж». По нашей просьбе Полина вновь сыграла самые любимые перед объективом, начиная с Молли Блум из «Улисса» и заканчивая самой собой.

198

ПОЛ И Н А К У Т Е ПОВ А

Жертвы и орхидеи Театр требует жертв, и ничего тут не поделаешь. Я, например, понятия не имею, что творится за окном, настолько мой мир ограничен работой. Конечно, эта узость жизни компенсируется вымышленными мирами спектаклей, но, если честно, мне бы очень хотелось выйти на улицу, оглянуться вокруг себя, вдохнуть и попробовать все то, что происходит с людьми в обычной жизни. Но чтобы все бросить и начать жить заново, нужно быть бесстрашным человеком, а это уж точно не про меня. Видимо, это и есть моя жертва театру. Правда, ответа на вопрос «что, если не театр?» я пока не нашла, хотя задаюсь им постоянно. Разве что я очень люблю цветы – дома выращиваю орхидеи. Это ведь миф, что они слишком требовательные к себе. На самом деле орхидеи – как кактусы: неприхотливы и самодостаточны. Самое главное, не двигать их с места и поливать. Но как же они цветут!.. Мастерство и легковесность Талант – это все равно что туман или папиросный дым: стоит его нащупать, как он тут же рассеивается. Иногда я пытаюсь разглядеть его в себе, но он всегда неуловим. А вот мастерство для меня куда более ощутимо. Когда ты безупречно владеешь каким-то навыком, это ни с чем не сравнимое ощущение. В институте нас учили, что все мы ремесленники: кто-то потом вырастает большим мастером, кто-то меньшим, главное, выполнять свое ремесло добросовестно. Родители тоже приучали нас с сестрой к добросовестности, но быть самой лучшей, самой первой от нас никто не требовал. Я до сих пор считаю, что амбиции быть «самой» – это какая-то ерунда. Сделать что-то, чего ты до этого момента сделать не мог, – вот это неплохая амбиция. Кстати, папа отговаривал нас быть актрисами, считал это занятие чем-то очень легковесным. Теперь-то я с ним полностью согласна. Эта профессия легковесна не в смысле недостатка душевных и физических усилий, вкладываемых в нее, а в смысле своей неуправляемости. Комплексы и свобода Скажи мне, сколько у человека комплексов, и я скажу, буду я с ним дружить или нет. Кроме шуток, я против того, чтобы люди

боролись с комплексами. Я обожаю стеснительных людей, они мне намного симпатичнее раскрепощенных, в доску своих. Человек – это совокупность его рефлексий, и чем он замороченнее, тем интереснее. Для меня неуверенность в себе – это признак какого-то очень сложносочиненного внутреннего мира, не дающего человеку быть на ты с миром внешним. Самые закомплексованные люди из всех, кого я знаю, – это актеры. Мы достигаем некоторой внутренней свободы только в игре, когда стоим на сцене и точно знаем, что делать. В жизни же нащупать эту уверенность практически невозможно. Джульетта и возраст Единственный недостаток моего возраста в том, что я не очень-то на него себя ощущаю. Иногда хочется повести себя так, как вроде бы дамам моих лет вести себя не пристало: приходится одергивать себя. Могу, например, через забор перелезть. Заношу ногу и думаю: «Полина, остановиcь! Ну какой забор? Соответствуй!». С другой стороны, я терпеть не могу, когда человек к себе слишком серьезно относится. Поэтому беру и всетаки перелезаю. Конечно, встретив юношу моложе себя, любая женщина в 40 лет начнет комплексовать. Не могу сказать, что это какое-то новое чувство: и в 20, и в 30 всегда находишь, к чему придраться. Что касается ролей, то да, Джульетту мне уже не сыграть. Ну и что? Это данность, чего переживать-то? Страх и будущее Страх появляется тогда, когда есть что терять. А мне есть что терять. И с возрастом я стала бояться еще больше. Я мечтаю о том дне, когда наконец перестану бояться: завтрашнего дня, людей, не того отношения к себе… Мне кажется, это освобождение придет ко мне в старости, поэтому единственное, что меня в ней пугает – это неизвестность. Я боюсь не морщин и цифры в строчке «возраст», а того, что не понимаю, как там все будет. Очевидно, что будет по-другому, но как? Когда тебе, скажем, 20, будущее не так страшит, потому что ты точно понимаешь сценарий своих обязанностей на ближайшие полвека. Старость же предполагает освобождение от всех долгов и выход на финишную прямую. То, как до этого финиша доползти,

отныне решать только тебе. И это освобождение и встреча с самим собой и пугают, и привлекают одновременно. Ошибки и зависть Как только я начинаю понимать, как надо жить, назавтра это знание разносится в пух и прах, а сделанное начинает казаться ошибкой. Но если бы можно было вернуться в прошлое и что-нибудь исправить, я бы не вернулась никуда. Ошибки – это лучшее, что может случиться, потому что только через дискомфорт можно что-то понять о жизни. Через комфорт – никогда. Человек же как скульптура – от ударов обретает форму. В этом смысле я завидую молодости с ее ошибками, которые по глупости еще можно себе позволить, а собственные желания пока что важнее долга. Второе, чему я очень завидую, – это когда человек чем-то увлечен так, что прямо вот горит изнутри. Но эта зависть продуктивна – не дает расслабиться. Дружба и близость Близкие отношения с кем попало мне некомфортны: имея сестру-близнеца, научиться общаться с внешним миром непросто. У меня мало друзей, может быть, потому что встретить созвучного себе человека – это вообще целое дело. К тому же, во время спектакля вступаешь в «близкие отношения» с полусотней зрителей, сидащих в зале. С другой стороны, хочется нравиться. Актеры ведь как цветы – распускаются от внимания, а желание нравиться подсознательно заложено в каждом из нас. Это не мешает мне любоваться другими. Я могу обернуться вслед женщине, если это брюнетка с карими глазами и дерзкими бровями, получившимися, очевидно, в результате какого-то премудрого смешения кровей. И уж точно буду очарована, если эта эльгрековская дама с тонкой шеей и узкими запястьями курит, пьет, ругается как сапожник и заливисто смеется безо всякой причины. Но самое привлекательное в женщине – это душевная щедрость, моментально возносящая ее над остальными. Вот, может, как раз таки в старости и заведу себе такую. В апреле Полину Кутепову можно увидеть в театре «Мастерская П. Фоменко» в премьерном спектакле Кирила Вытоптова «Мамаша Кураж».

«Разглядывать саму себя изнутри – это часть профессии. Чтобы не терять связи с реальностью, лучше это делать на трезвую голову. А кому понравится то, что он увидит в себе на трезвую голову?» 207

ПРОЕКТ

Молодые МОСКОВСКИЕ актрисы

Анастасия Пронина, Александра Ревенко, Нина Гусева, Алиса Кретова и Вера Панфилова

Вид из номера гостиницы СтандАрт на Пушкинскую площадь

Свитер, J.W. ANDERSON; юбка, DIOR.

Канатоходка

211

Фотографии Мария Демьянова

Стиль Анастасия Баташова

Блуза, юбка, туфли – все PRADA.

Платье, VETEMENTS.

Сорочка, JACQUEMUS; шорты, THOM BROWNE.

Сорочка, ZARA; подтяжки, DRIES VAN NOTEN.

Костюм, CRAIG GREEN; ботинки, ZARA HOMME; носки, CALZEDONIA.

Модель Тимоха. Макияж и волосы Александра Мирончева. Ассистент стилиста Маргарита Косякова

Платье, MM6; пиджак, DIOR.

Ничего удивительного...

12+

С А М Ы Й П О П УЛ Я Р Н Ы Й В М И Р Е Ж У Р Н А Л О ГО Л Ь Ф Е w w w. g o l f d i g e s t . r u С К АЧ И В А Й Т Е Ж У Р Н А Л В I PA D - В Е Р С И И / H T T P S :// I T U N E S . A P P LE . C O M / R U / A P P / G O LF - D I G E ST - R U S S I A

Часть 6

Тадао Андо «Огненный ангел» в Баварии Очки и творчество Чандигарх, 50 лет

Документы

222 232 242 250

«Города-призраки» Геополитический резорт Дни диско Италия, о Италия

258 270 274 286

Тадао АНдО Мы наносим визит архитектурному законодателю мод, прижизненному классику, самоучке и лауреату Притцкеровской премии в его студии в Осаке, где он рассказывает нам, как бороться с предубеждениями в профессии и почему в мире стало слишком много архитекторов. Текст Алан Гриффитс Фотографии Kaita Takemura

Вид сверху на студию архитектора Тадао Андо в Осаке

ТА Д АО А Н ДО

На этом наброске Андо, созданном для журнала Port, изображена студия архитектора, в которой он стоит за рабочим столом.

адао Андо спроектировал здание, в котором располагается его студия в Осаке, в 1973 году. Оно было предназначено для молодой семьи. Когда строительство близилось к завершению, заказчики узнали, что ждут близнецов, и архитектор понял, что здание слишком мало для них. Поэтому он решил использовать его для собственных нужд. «Это научило меня тому, что жизнь не всегда идет по плану», – говорит Андо, удивительная карьера которого развивалась, по его словам, методом проб и ошибок. Студия трижды расширялась и наконец в 1991 году была перестроена, чтобы вместить расширившуюся команду Андо. Она воплощает в себе ключевые принципы, характерные для работ 74-летнего архитектора. Тактильность ее гладких бетонных стен подчеркивается естественным светом, струящимся через точно размещенные окна и световые люки, а расположение взаимосвязанных геометрических пространств создает эффект постоянно меняющейся перспективы. Это мастерство работы с пространством, светом и материалом чувствуется во всех проектах Андо, детали которых всегда тщательно проработаны.

Карьера знаменитого архитектора-самоучки началась в 1969-м; с тех пор Андо построил более 200 зданий, среди которых жилой комплекс Рокко в Кобе (1983–1999), церковь Света в Осаке (1989), Пулитцеровский фонд искусств в Сент-Луисе (2001) и Музей современного искусства в Форт-Уорте (2002). За свою способность создавать функциональные, но при этом легкие и изящные здания, будящие в зрителях эмоциональный отклик, в 1995-м Андо получил самую престижную награду в сфере архитектуры – Притцкеровскую премию. Саму премию – 100 000 долларов – он пожертвовал пострадавшим от землетрясения в Кобе. Несмотря на свой успех, Андо невероятно скромен. Он говорит, что ни одну из его работ не удалось бы завершить без множества других талантливых и целеустремленных людей. Его команда продолжает работу над проектами самого разного масштаба и профиля по всему миру, и Андо отмечает, что за прошедшие полвека его подход особо не изменился: он по-прежнему старается создавать здания, которые должны стать «домом для человеческих сердец».

225

ТА Д АО А Н ДО

Вверху: В углу одной из лестничных площадок стоит картонное кресло работы Фрэнка Гери. Внизу: Андо зарисовывает интерьер студии в своем блокноте

226

ТА Д АО А Н ДО

Я бы хотел начать с простого вопроса: почему архитектура – это важно? Настоящая важность архитектуры в том, что она способна глубоко трогать сердца людей. Я стараюсь создавать пространства, где люди могли бы собираться и общаться друг с другом. Ваши здания часто выделяются чистыми геометрическими формами и использованием необлицованного бетона. Как вы добиваетесь подобной человечности, используя такие простые формы и материалы? Моя задача – создать определенное пространство, неотделимое от своего расположения, используя самые обычные материалы, которые можно найти в любом уголке мира. Такие как бетон, состоящий из песка, камня и цемента. Я считаю, что эмоциональное воздействие в архитектуре зависит от того, как в архитектурном пространстве используются естественные элементы. Поэтому, вместо того чтобы создавать сложные формы, я выбираю простые геометрические фигуры, чтобы создать тонкую, но эффектную игру света и тени в пространстве. Существует ли проект, воплощающий все принципы, которыми вы руководствовались на протяжении своей карьеры? Да, я бы сказал, что это церковь Света в Ибараки, построенная в 1989 году. Это простой необлицованный бетонный бокс прямоугольной формы, шесть метров в длину и восемнадцать в ширину. Бюджет был ограничен, поэтому мы экономили на отделке. Получилось пространство из голого, необлицованного бетона, в которое свет поступает через крестообразную щель в передней стене. Степень освещенности меняется в зависимости от сезона и времени суток, и благодаря естественному освещению все пространство приобретает вид святилища.

Ваши здания называют типично японскими, но при этом вы используете западные материалы и методы строительства. Какие особенности своих построек вы бы сами назвали типично японскими? Я хочу создавать пространства, передающие японское видение мира средствами современной архитектуры. Например, целостность внутреннего и наружного пространства – типичная особенность традиционной японской архитектуры. В моих проектах часто используется зона, находящаяся между внутренним помещением и наружным пространством, напоминающая энгава, традиционную японскую веранду. Большую часть своей жизни вы старались бросать вызов стереотипам: начали как самоучка и объединили в своем творчестве влияния разных культур. Как этот необычный подход повлиял на вашу карьеру? Я считаю, что люди должны сами определять, как им жить. Я боролся против стереотипов, ограничивающих свободу в мире, стремящемся к единообразию, с самого начала своей карьеры. Я считаю, что важно сохранять некоторое внутреннее напряжение, которое делает мои работы живыми. С другой стороны, я пытаюсь обнаруживать в традициях важные всеобщие принципы. Одна из функций архитектора – обнаруживать принципы, по которым существуют общественные конвенции, и использовать их в создании современной архитектуры. Как бы вы описали текущее состояние архитектурного дела в целом? По сравнению с другими периодами, в которые вам приходилось работать, сегодня быть архитектором легче или тяжелее? Мне кажется, что сегодня общество не нуждается в таком количестве архитекторов, как в XIX и XX веках, и особенно это касается развитых стран. Я верю в то, что архитекторы должны создавать места, которые могли бы стать опорой и компасом для людских сердец. Но в последние годы из-за экономического давления масштабы и скорость строительства возросли по всему миру, и важность роли, которую архитекторы играли в обществе, снизилась. Но даже в такое сложное время я, как архитектор, хочу давать пристанище людским сердцам.

Где вы ищете источник вдохновения помимо работ великих архитекторов, которыми восхищаетесь? Вдохновение на создание нового здания можно найти где угодно. Это может быть предложение или даже слово из романа, который я читаю, сцена из фильма или воспоминания о путешествии в пещеры Индии или древние руины. Пока мы открыты новому, ключи вдохновения к творчеству можно найти всегда. На протяжении всей карьеры мне выпадала честь работать с многими влиятельными художниками, они стали моими клиентами, творческими партнерами и друзьями. Несколько заказов у меня сделали фэшн-дизайнеры, такие как Иссей Мияке, Джорджио Армани и Том Форд. Я поддерживаю отношения с выдающимися современными художниками, с которыми сотрудничал. Среди них Дэмиен Херст, Эллсуорт Келли и Ричард Серра. Их эстетика и оригинальный взгляд всегда вдохновляют меня и мотивируют на то, чтобы творить. Интересно, как сказался возраст на вашей творческой манере и, если говорить о прагматической стороне дела, на масштабе ваших проектов? С возрастом диапазон масштабности проектов и типов зданий, с которыми я работаю, расширился от маленьких частных домов до городских застроек. Но мне кажется, что в главном мой подход к архитектуре не изменился. Все проекты нашей фирмы осуществлялись под моим руководством, и я ответственно относился к делу. Со временем мои работы стали более зрелыми. И я горжусь, что сохраняю добрые отношения с клиентами даже спустя десятилетия после завершения проектов и всегда забочусь о состоянии стареющих зданий. Чего вы хотите достичь за оставшиеся годы вашей карьеры? Каковы ваши амбиции? Я и впредь буду прилагать все усилия, чтобы до конца всей жизни создавать запоминающиеся архитектурные работы для людей.

«Настоящая важность архитектуры в том, что она способна глубоко трогать сердца людей. Я стараюсь создавать пространства, где люди могли бы собираться и общаться друг с другом» 227

228

Стены по всему зданию обставлены шкафами с книгами и журналами

ТА Д АО А Н ДО

Природа – ключевая тема работ Андо, и эта церковь – одна из его первых попыток создать «природноархитектурное единство».

ДОМ В ПАРКЕ УЦУБО Осака, Япония 2010 Главное жилое помещение этого дома со всех сторон окружено двориками, откуда внутрь поступает природный свет. Ощущение бесшовного перехода внешнего пространства во внутреннее усиливается благодаря использованию каменной плитки. Южный дворик отгорожен стеной, покрытой живыми растениями и сливающейся с зеленью парка, расположенного за ней.

ЦЕРКОВЬ НА ВОДЕ Симукаппу, Хоккайдо, Япония 1988

В искусственном озере перед церковью на воде отражаются небо и окрестные деревья. Андо старался усилить эстетическое впечатление и одновременно создать подходящее пространство для богослужения. При взгляде изнутри здания деревья и горы создают фон для одинокого креста, высящегося над водой.

229

ТА Д АО А Н ДО

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ЦЕНТРА ЗЕМЛИ Наосима, Кагава, Япония 2004 Художественный музей Центра Земли расположен на острове во внутреннем море Сето, под землей на вершине небольшого холма. Этот эксперимент с подземной архитектурой скрывает здание из виду. Поводом для него стали требования к хранению постоянных экспонатов музея.

3 Через треугольные и квадратные просветы в выставочные залы и фойе под землей поступает свет.

230

ТА Д АО А Н ДО

ЦЕРКОВЬ СВЕТА Ибараки, Осака, Япония 1989 Эта церквушка, расположенная в пригородном спальном районе, – возможно, самая знаменитая работа Андо. Ее суровая простота продиктована чрезвычайно ограниченным бюджетом. Архитектор создал простую бетонную клеть со ступенчатым полом и крестообразной прорезью в задней стене, через которую в молитвенный зал проникает свет.

Скамьи и пол в церкви сделаны из строительных лесов, использовавшихся при ее постройке.

МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА В ФОРТ-УОРТЕ Форт-Уорт, Техас, США 2002 Вода вновь играет важную роль в архитектуре этого музея, спроектированного в качестве реакции на засушливый климат и отсутствие озеленения. Комплекс состоит из пяти параллельных корпусов, расположенных в искусственном парке. Из выставочных залов открывается вид на пруд, бетонные галереи окружены стеклянными стенами, отгораживающими пространства наподобие веранд.

231

feu

Мюнхенское Bureau Mirko Borsche занимается визуальным сопровождением спектаклей Баварской оперы – в очевидном, казалось бы, жанре «программки» они сделали небольшую революцию. Представляем проект к постановке «Огненного ангела» Прокофьева. Текст Татьяна Столяр

rige

Слева и на следующих страницах: программа оперы «Огненный ангел», сделанной Bureau Mirko Borsche для Баварской оперы

Фотографии Bureau Mirko Borsche

юро Mirko Borsche, одна из самых передовых и влиятельных студий в мире дизайна последних лет, есть сама квинтэссенция того, что профессионалы называют берлинским дизайном; поэтому трудно сдержать удивление, когда узнаешь, что студия работает в Мюнхене, на Мариахилфштрасе, 8. Уроженец Баварии Мирко Борше в 2007 году решил основать дело у себя на родине, хотя все советовали ехать в столицу, переживающую тогда очередную волну интереса к коммуникативному дизайну. Но Мирко протоптанных путей не любит. В юности укатил постигать мастерство в Кингстонский университет, а после получил еще одну степень по графическому дизайну в колледже на родине. Затем с головой ушел в рекламный бизнес: он, в частности, делал рекламные кампании MTV, Levi’s, MercedesBenz – и только потом вернулся к дизайну в чистом виде. Bureau Mirko Borsche фокусируется на работе в области искусства, моды и культуры. Сотрудничество с печатными изданиями – одно из главных направлений, команда отвечает за визуальное сразу в четырех передовых журналах: бьюти-зине Tush, арт-журнале Spike, еженедельнике Die Zeit и авангардном журнале Kaleidoscope. Студия давно и плотно работает с Nike: так, в конце 2015 года была представлена мощная рекламная кампания Bring your game баскетбольной линейки – Мирко и сотрудники отвечали за все, от слогана до видео с Леброном Джеймсом. А в 2010 году началось, пожалуй, самое любопытное сотрудничество Bureau Mirko Borsche – с Баварской государственной оперой. Один из старейших немецких театров поставил задачу – привлечь молодую и продвинутую аудиторию и дал карт-бланш на разработку визуального информационного сопровождения: программок и афиш. Студия отталкивалась от того, что публика должна уносить домой не только эмоциональные впечатление, но и что-то материальное. Дизайнеры переосмыслили неизменный театральный атрибут, программку, и довели ее до статуса арт-объекта. Например, к праздничному новогоднему концерту Bureau Mirko Borsche зрители получили увесистый каталог, больше напоминающий качественный глянцевый журнал. А для премьеры оперы «Огненный ангел» Сергея

М И РКО Б ОРШ Е

Журналы, которые выпускает студия Mirko Borsche Max Joseph Magazine. Журнал, который издает Баварская опера, был назван лучшим журналом Германии 2012 года Zeit Magazine. Англоязычное приложение к газете Die Zeit, одного из крупнейших немецких изданий с хорошей репутацией Kaleidoscope. Авангардное издание о современном искусстве и визуальной культуре, издаестся в Милане с 2009 года

Прокофьева, действие которой проходит в отеле, бюро подготовило настоящую гостевую книгу, как в лучших гостиницах мира. Мирко рассказал нам о том, как он работает с Баварской государственной оперой и об особенностях творческого процесса в своем бюро вообще. Итак, как вы придумали гостевую книгу? Действие оперы Прокофьева разворачивается в роскошном отеле. Главные герои молодая девушка Рената и граф Генрих проводят там ночь страсти и религиозного экстаза. Исходя из сюжета мы придумали концепцию – гостевую книгу с броским, модным, вызывающим дизайном и контентом. Мы даже придумали логотип на немецком и русском языках с вертикальным ключом, который не только отсылает к возможности открыть дверь, но также напоминает фаллос. Логотип с золотым тиснением выгодно выделяется на ярко-синей картонной обложке. А внутри бумага ярко-розовая. В книге зритель находит «закладки» в виде переписки главных героев на фирменном бланке вымышленного отеля. Также мы вставили кадры из фотосерии «Людовик XV» Юргена Теллера с Шарлоттой Рэмплинг, чтобы ввести зрителя в курс дела. Закладка с надписью «Не беспокоить» завершает концепцию. Чем работа над «Огненным ангелом» отличается от работы над другими операми? Знаете, все каждый раз получается иначе. «Огненный ангел» – современная опера, в ней много метафор, поэтому мне было очень интересно работать над ней. А сама опера вам понравилась? О да, смотреть ее в этом зале, в исполнении гениальных музыкантов… Вы работаете в разных областях и с разными клиентами, как при этом сохранить свой стиль? Для каждого клиента мы стараемся разработать подходящий именно ему визуальный язык. Всегда невероятно сложно найти что-то новое и уникальное, но в этом и заключается прелесть нашей работы, поэтому у меня и сохраняется к ней интерес. Для меня важнее дать каждому клиенту выдающийся и неповторимый стиль, чем заботиться об уникальности визуального языка моего бюро. Cейчас над чем работаете? Разрабатываем корпоративный стиль и лукбук для ювелирной марки Saskia Diez.

235

Очки из ацетата, PAUL SMITH из DAVID CLULOW; костюм, собственность Ханса-Ульриха.

Точка зрения

Ботаники, четырехглазые и очкарики – что бы ни говорили окулисты, очки не только прибор для коррекции зрения; это прибор для коррекции личности. Пять представителей творческих профессий – о себе и о том, как оптика влияет на их жизнь.

243

Чтобы понимать, визуальное искусство, важно понимать процессы, происходящие в музыке и литературе, архитектуре и философии. Джеймс Баллард однажды сказал, что работа куратора заключается в завязыва” нии узлов“: это значит, что куратор должен объединять не только физические объекты, но и людей и идеи. Кураторство выходит за рамки выставочной деятельности, и эти посторонние элементы, что за пределами моей работы, увлекают меня каждый день. Мой партнер художник Ку Джонг-а выбирает мне очки. Без них я, цитируя Эрнста Блоха, чувствую, что чего-то не хватает». Ханс-Ульрих Обрист, куратор

«Я родился в мае 1968 года в Цюрихе, но своей настоящей датой рождения считаю май 1985 года, когда я оказался в студии швейцарских художников Питера Фишли и Дэвида Вайса. Тогда я четко понял, что хочу работать с искусством и художниками; но так как сам не был художником, пришлось задуматься, чем я мог бы быть им полезен. Так я стал куратором. Мне нравится слово курировать“: в нем ” есть корень латинского curae, что в переводе значит заботиться о чем-либо“, и очень ” интересное созвучие с английским curiosity ( любопытство“). Куратор все время дол” жен поддерживать диалог с художниками. Фотографии Christophe Meimoon Стиль Alex Petsetakis Текст Джордж Эптон

243

ОЧК И

Сэм Бомпас и Гарри Парр, фуд-дизайнеры

Сэм: «Я по образованию архитектор. Когда мы основали Bompas & Parr, мы не могли себе позволить покупку красивых викторианских форм для желе, поэтому я обратился к компьютерным программам, которые использовал для проектирования зданий в 3D, и создал формы по своему дизайну. Тогда я понял, что с помощью 3D-печати и вакуумной формовки могу сконструировать что угодно, используя еду как медиум». Гарри: «В нашей работе иногда бывает сложно добиться того, чтобы нас воспринимали всерьез. Я понял, что все обстоит иначе, когда на мне очки и я выгляжу немного заумным».

244

Металлические очки, RAY-BAN из DAVID CLULOW; вязаные джемперы, SUNSPEL; комбинезоны, собственность Сэма и Гарри.

245

ОЧК И

246

ОЧК И

Очки, RAY-BAN из DAVID CLULOW; кожаный бомбер и свитшот, PRESIDENT’S; футболка, SUNSPEL; джинсы, NUDIE JEANS.

Эдвард Холкрофт, актер

«Я стал актером, потому что мне интересны люди. Моя работа сводится к попытке понять их: что ими движет, почему они делают то, что делают, и что стоит за решениями, которые они принимают. В мире существует бесконечный спектр персонажей, и у меня есть уникальная возможность примерить на себя все эти роли. Я хочу и дальше открывать для себя что-то новое в людях – я любопытный человек. Когда я в очках, меня посещает чувство, будто я прячусь от кого-то. Не то чтобы мне было что скрывать, просто мне кажется, что я как бы укрываюсь за ними. Они как маска или щит. И разумеется, я чувствую себя в них более умным. Если бы все мои друзья были актерами, я тогда нигде не мог скрыться бы от этой профессии. Актеры работают в напряжении, поэтому здорово иметь возможность отдохнуть от этого в кругу друзей. Я думаю, это очень важно».

247

ОЧК И

Очки, PERSOL из DAVID CLULOW; одежда, собственность Сэма.

Очки делают меня мной. Я придирчиво выбираю оправы: например, я не ношу полностью черные, потому что они размывают мое лицо. Когда вы находите правильную оправу, вся ваша одежда должна к ней подходить. Иногда мне кажется, что весь мой гардероб продиктован моими очками». Сэм Коттон, дизайнер мужской одежды

«Я связал свою жизнь с модой шесть лет назад, когда, изучая дизайн в Университете Линкольна, взял несколько курсов по текстилю. Потом я переехал в Лондон и пошел на стажировку к Alexander McQueen. Там я познакомился с Аги, и мы с ним в результатет создали марку Agi & Sam. Ритм жизни модной индустрии сегодня очень ускорился, но эта работа предоставляет возможность следовать своим интересам. Источники коллекции можно найти в самых разных местах. После путешествия в Лос-Анджелес мы сделали коллекцию, которая выросла из уродливого оформления тамошнего общественного транспорта.

Макияж и прически Liz Daxauer. Ассистент фотографа Christophe Schumacher. Ассистент стилиста Amii McIntosh

248

Ле Корбюзье во время постройки Чандигарха

Чандигарх 50 лет назад в индийском штате Пенджаб была заложена новая столица. Чандигарх – город, построенный Ле Корбюзье на новом месте и по единому плану, стал тотальным воплощением идеологии архитектора. Как живут горожане воплощенной модернистской утопии? О прошлом и настоящем Чандигарха говорят Реми Папийо, профессор Тулузского университета, и Кристиан Барани, режиссер фильма о Чандигархе.

Фотография Foundation Le Corbusier

Текст Аля Айсина Фотографии Iwan Baan

ИДЕЯ ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

Монументальное здание Ассамблеи, построенное в стиле послевоенного модернизма, входит в архитектурный ансамбль Капитолия

254

Ч А Н Д И ГА РХ

е Корбюзье спроектировал Чандигарх на закате жизни по поручению лидера национально-освободительного движения Индии Джавахарлала Неру. Город – новая столица штата Пенджаб, прежняя столица которого Лахор отошла Пакистану, – стал символом новой страны, получившей независимость от Великобритании. На момент основания в 1953 году население Чандигарха составляло 150 тысяч жителей. Сегодня в городе на севере Индии проживает около 1 200 000 человек. К 2035 году социологи прогнозируют рост населения до двух миллионов. Планируется построить два новых аэропорта и провести железнодорожное сообщение с Дели. Генеральный план и ряд общественных зданий были спроектированы Корбюзье; большинство других сооружений – жилые дома, гостиницы, университет и прочее – спроектировал его кузен Пьер Жаннере, а также другие архитекторы. О масштабном проекте рассказывает Реми Папийо, профессор Тулузского университета. «7 путей» В Индии Корбюзье претворил в жизнь идею разделения транспортных путей – 7V. Автомагистраль – V1 – ведет к Капитолию и связывает Чандигарх с другими городами страны. V2 – это «артериальные», главные шоссе города. V3 – проспекты, разделяющие Чандигарх на прямоугольные секторы. В таких микрорайонах жили от 5 до 25 тысяч человек. V4 – улицы с магазинами внутри секторов. V5 – кольцевая дорога микрорайонов. V6 – подъездные улицы к жилым домам, а V7 – пешеходные и велодорожки. Корбюзье сравнивал такое разде-

ление с кровообращением, лимфатической и дыхательной системами человека. В биологии эти системы гармоничны, но отделены друг от друга. Индийская Швейцария Из-за обилия зелени Чандигарх называют индийской Швейцарией. В Парке роз площадью 27 акров засеяно более 1600 разновидностей этого цветка. Через дорогу от него – Valley of Leisures и другие заповедники. Рядом с Капитолием находится Шукхна Лейк – искусственное озеро с прогулочной эспланадой, спроектированное Корбюзье. Сохранение лесного массива – в проектах реформирования города. Но это осложняется нехваткой места и высокой ценой на недвижимость. Строительные компании хотят занять зеленые зоны типовыми зданиями. Перед местными властями также остро стоит проблема расширения города. На его границах построили Мохали и Панчкулу. Это идет вразрез с замыслом Корбюзье, согласно которому Чандигарх должна окружать зеленая зона шириной 16 км, где запрещена застройка. Сейчас вокруг города кольцом разрастаются постройки. Все это происходит в безудержном темпе, а идея Корбюзье о природном заповеднике все больше уходит в историю. Капитолий Капитолий – комплекс административных зданий – спроектировал непосредственно Корбюзье. Архитектурный ансамбль вынесен за пределы города и расположен у подножия Гималаев, красота которых поразила француза. В него входят монументальные здания Секретариата, Дворца правосудия и

Ассамблеи, выделяющиеся на фоне остальных городских построек. Корбюзье стремился соединить индийскую философию и западную градостроительную мысль. Сегодня могучие бетонные здания соседствуют с неухоженными газонами и военными объектами, спрятанными за колючей проволокой. Личный транспорт – за пределы города Корбюзье собирался полностью заменить в Чандигархе личный транспорт на общественный. Вместе с инженерами он создал развитую систему автобусов и представил проект метро, который, впрочем, так и не был реализован. На подъезде к городу находился огромный паркинг, где жители могли оставить машины и пересесть на общественный транспорт. На тот момент это была смелая и новаторская идея. Система секторов Сектор Корбюзье – это «мезокосм» с собственными магазинами, школой, поликлиникой и другими необходимыми учреждениями. Размер этих микрорайонов – 800 x 1200 метров. В центре секторов обычно разбиты парки, а на окраинах припаркованы машины. До школ и домов жители добираются пешком или на общественном транспорте. В системе секторов есть одна существенная проблема. Пешеходам приходится пересекать широкие проспекты с интенсивным движением, чтобы перейти из одного микрорайона в другой. В Чандигархе нет двух одинаковых секторов, но главный принцип их построения остается единым. Чандигарх разделен не по кастам, а по уровню дохода – как и европейские города.

Фотография Foundation Le Corbusier

Слева: Карта Капитолия – административного комплекса, состоящего из зданий Секретариата, Ассамблеи и Дворца правосудия, также включающего памятник Ле Корбюзье «Раскрытая рука».

Справа: При жизни Корбюзье было создано 30 секторов, сейчас их насчитывается почти 60.

255

Ч А Н Д И ГА РХ

Кристиан Барани, режиссер фильма, показанного на выставке «Чандигарх. 50 лет после Корбюзье» «Съемки документального фильма про Чандигарх начались в 2014 году. Мы серьезно подготовились: изучили город, архитектурный модернизм, работы Ле Корбюзье и Пьера Жаннере. Шесть месяцев я трудился без выходных по десять часов в день. Чтобы показать образ жизни горожан, меняющийся в зависимости от времени года, съемки шли в ноябре, феврале и апреле. Из собранного материала мы сделали 14-часовую нарезку, передающую атмосферу города. Я согласился участвовать в проекте, потому что обожаю культуру и кино Индии с его яркими представителями, о которых узнал еще в 1980-х. Кроме того, я осуществил давнюю мечту – посетил Индию. План Неру по созданию современного города – прекрасный пример того, как политическая воля может изменить жизнь к лучшему. Я хотел посмотреть, что стало с утопической идеей и традиционной индийской культурой в наши дни. Герои моих фильмов – современные жители Чандигарха во всем культурном, социальном и религиозном многообразии. Я просто шел по городу куда глаза глядят и снимал их. Французские ситуационисты называют это дрейфом: надо хорошенько потеряться, чтобы найти лучшее. Случайность играет огромную роль, я стараюсь снять все, что увижу. С местными жителями я знакомился без особых проблем. Как правило, после нескольких фраз на английском меня приглашали в гости. Вообще гостеприимство – фундаментальное понятие в индийской культуре. Благодаря тому, что нас со звукорежиссером часто звали на обед, я сделал кадры женщин в бытовой обстановке. Я импровизировал, а приглашавшие нас люди способствовали этому. Жители города впитали в себя и переосмыслили идеи Корбюзье, Жаннере, Максвелла Драя, Джейн Дрю и индийских архитекторов. Чандигарх – продукт коллективного творчества, именно поэтому проект удался. Индийцы довольны жизнью в «зеленом» городе с развитой транспортной системой, в котором можно пить воду из любого крана. Конечно, многое здесь изменилось. На озеленениях и площадях построили магазины всякой всячины, забегаловки и прачечные. Вряд ли архитекторы и проектировщики могли представить, что город обживут именно так. Но жизнь не стоит на месте. Больше всего чандигархцы изменили дома. В Индии большие семьи, поэтому со временем у многих зданий возникли пристройки, в которых обычно живут старики или дети. Архитекторы Чандигарха, конечно, не предусмотрели такой самострой в своем плане. Система вентиляции тоже сильно изменилась. Во многих домах, построенных 50 лет назад, сейчас работают кондиционеры. Вентиляционные отверстия в стенах заделаны. Сквозь них в квартиры пролезали обезьяны и воровали еду из холодильников. Изобретательные местные жители переиначили типовые здания на свой лад: сделали полки в бетонных стенах, алтари под лестницами или в шкафах. Каждая семья по-своему украшает и с особой любовью декорирует дом, который нередко передается по наследству. Одним словом, жизнь построек Корбюзье продолжается, но уже в новой среде».

256

Ле Корбюзье предусмотрел вокруг Чандигарха зону озеленения шириной 16 км, на которой была запрещена застройка

ГОРОДАпРИЗРАКИ Улицы, кварталы и целые города в Китае застроены небоскребами, в которых никто не живет. Американский архитектурный фотограф Кай Каеммерер изучил феномен восточной урбанизации. Фотографии Kai Caemmerer Интервью Ирина Шаркадий 258

С начала 2000-х Китай для поддержания темпов роста начал программу строительства новых городов. Они по сей день не заселены, оставаясь «городамипризраками». На фото: Yujiapu Financial District в городе Тьянжен

259

Кай Каеммерер снимал три «города-призрака» – «китайский Манхэттен» Yujiapu Financial District, «китайскую Венецию» Meixi Lake и «самый лучший город для туризма» Ордос (точнее, пристроенный к нему огромный район Кангбаши)

Г ОР ОД А-П РИ З РА К И

262

ама идея высотного здания, заключающаяся в извлечении максимальной выгоды из ограниченной по площади земли, кажется, не могла возникнуть нигде, кроме как в капиталистической Северной Америке. Небоскреб – это продукт западноевропейской культуры. Тем необычнее наблюдать за процессами урбанизации и заселения городов по всему миру. В частности, в странах, диаметрально противоположных США географически и идейно, например на Востоке. С этой мыслью американский архитектурный фотограф Кай Каеммерер отправился в 2015 году в Китай, чтобы исследовать местные пустующие районы, застроенные небоскребами. «Меня вдохновили попавшиеся мне на глаза статьи про китайские города-призраки“, – вспоминает ” Каеммерер. – Исследовав тему, я выяснил, что многие из них вовсе не были заброшенными, как о них писали. Это новые города, у которых пока нет истории. Я был заинтригован и стал думать о том, как бы перевести это на язык фотографии». Его задумка вылилась в проект Unborn Cities, рассказывающий историю ассимиляции западноевропейской концепции восточной цивилизацией. «Название Нерожденные города“ проект получил, потому что районы, ” в которых я снимал, – новые и незаселенные, – объясняет фотограф. – Многие медиа, писавшие о них, списывали их пустоту на неудачное городское планирование, но я думаю, что во многих случаях эти места поняты неправильно». Каеммерер родом из Чикаго – города, чья история тесно сплелась с историей архитектуры XX века. Здесь в 1885 году был построен первый в мире небоскреб. Каждый кирпичик старинных зданий города хранит свою историю. «Я заинтересовался архитектурной фотографией из желания постичь историю, встроенную в городской пейзаж. Архитектура может многое рассказать о городе: здания содержат подсказки о том, когда и зачем они были построены, какой цели они служат и кто в них живет», – говорит фотограф. В отличие от европейских городов урбанизация на Востоке происходит массово и стихийно, а промежуток времени между тем, когда проект достроен и его заселением может растянуться на годы. «Восточная модель урбанизации имеет принципиально другой масштаб и иные сроки, и этим Китай отличается от всего, что я видел ранее», – отмечает Каеммерер. Для Unborn Cities он совершил два путешествия по застроенным, но еще не заселенным районам страны, потратив на съемки в общей сложности четыре месяца. «Съемки проходили в городском округе Ордос района Внутренняя Монголия, в Биньхае, что на юго-востоке Тяньцзиня, и в Чанше в провинции Хунань. Многие города из-за их новизны и безлюдья казались мне сюрреалистическими и немного мистическими. В Европе, например, гуляя по улицам, благодаря архитектуре вы можете установить последовательность исторических событий, взглянув на здания из различных эпох и определяя их возраст. Здесь же это невозможно, потому что истории у этих районов пока нет, а городской пейзаж кажется смещенным во времени». Именно это смещение пространственной точки на карте во времени, ее хронологический и эмпирический разрыв с остальным, знакомым нам всем миром, и определяет тему и эстетику проекта Каеммерера. «Идея моих работ вращается именно вокруг этого вытеснения или смещения, кажущегося результатом промежуточного периода в жизни городов, – объясняет Каммерер замысел проекта. – Меня интересует, что происходит с городским пейзажем, если его лишить людей, для которых он был создан». Несмотря на колоссальную исследовательскую работу, которую проделал фотограф, его снимки выглядят мистически пугающими. Именно эта их противоречивая эстетика и стала решающей в популярности таких городов и в подмене смысла их восприятия западным человеком. Борясь с этим неправильным истолкованием, Каеммерер намеренно использовал это как аффективный прием: «Мне захотелось показать загадочную сущность этих мест, поэтому я сделал снимки, на которых они выглядят как бы нереальными. Я снимал за 15 минут до рассвета, незадолго до заката, когда нет резких теней. В Китае меня преследовало чувство, будто я посещаю города будущего. Через несколько лет я вернусь туда и проедусь по некоторым из этих мест снова: хочу посмотреть, как они изменятся, когда их заселят люди».

Два ЖК-дисплея освещают самый известный «городпризрак» в Китае – Кангбаши

263

Район Meixi Lake недалеко от городского округа Чанша в провинции Хунань

В Кангбаши, построенном в 2003 году и рассчитанном на свыше 1,5 миллиона человек, сейчас проживает около 15 тысяч

В центре района Meixi Lake разбит парк с озером площадью 40 гектаров

Радиальные каналы разделяют Meixi Lake на восемь микрорайонов, каждый из которых рассчитан на 10 000 человек

Правительство Китая к 2026 году планирует переселить в новые города около 250 миллионов граждан из сельской местности

Фотография Club Med

Геополитический резорт О курортном бизнесе как полигоне социоэкономических тенденций и идеалистических концепций, жизни за бамбуковым занавесом и принципе «все включено» как неявной точке соприкосновения неолиберального глобального капитализма и социалистической идеи – все это и не только на примере компании Club Med и ее флагманского резорта в Пунта-Кане в беседе с Эйалом Амзаллагом, генеральным директором Club Med Russia. Интервью Анзор Канкулов

В среднем Доминиканскую Республику посещают около пяти миллионов туристов в год

271

ДОМ И Н И К А Н А

ак театр с вешалки, курорт начинается с аэропорта. В этом смысле аэропорт Пунта-Кана сообщает много интересного о Доминикане. Например, он находится в четырех часах езды от столицы. И впечатления о Доминикане сильно зависят от того, в какую сторону от него вы двинетесь. На запад – собственно страна, сражающаяся за каждый пенни на фоне живописных холмов, где безмятежно раскиданы коровы, багги-кары и миниплантации кофе. На северо-восток, двадцать минут на машине – большие отели и резорты all inclusive с подъездными дорожками и благоухающими аллеями, отделенные от местной жизни незримым – а чаще и зримым – забором. Когда-то, еще в 60-е, предприниматель Франк Райнери купил здесь огромный участок, чтобы построить резорт, который был бы люксовым, но жил бы в гармонии с местной природой. В конце 70-х ему на помощь пришла компания Club Med, выкупившая часть земли. Вместе они построили аэропорт, дороги и практически всю инфраструктуру вокруг.

Насколько курорт похож на остальную часть Доминиканы? Хороший вопрос. Чтобы понять ответ, вы должны знать, что в очень многих из курортных направлений Club Med был первопроходцем. Задолго до того как Пунта-Кана начала развиваться, мы открыли там курорт и возле построили аэропорт. Когда мы приобретаем собственность, мы покупаем не площадь размером с будущий курорт, мы покупаем огромный земельный участок, чтобы создать на нем свою атмосферу. Из-за того, что мы были первым игроком на рынке, власти разрешали нам выбирать удобное место. Например, мы покупали территории по цене 1 евро за 28 гектаров. А как началась история Club Med? Почему он стал популярен? Клуб основали после Второй мировой войны два человека еврейского происхождения, один родом из Антверпена, другой из Франции. Они думали о том, как «переизобрести» после трагедий войны саму идею быть человеком, получать удовольствие от жизни. Мечтали, чтобы все расы и все люди снова

«все включено». После событий 11 сентября трэвел-индустрия изменилась. Club Med был в шаге от банкротства. Перед нами тогда стоял выбор: или мы переходим на совместные предприятия, жертвуя нашими ценностями, или же сокращаемся в размерах. Мы выбрали второй путь и закрыли 50 курортов. И задумались над тем, как нам сделать отдых более люксовым. Последние десять лет мы инвестируем очень большие суммы в наши курорты. «Все включено» – это же очень революционная для своего времени идея. Кто ее придумал? Если я не ошибаюсь, ее придумал Анри Жискар д’Эстен, CEO компании. Когда я управлял первым своим резортом, на Багамах, у нас была система, при которой за разную цену гости получали разные уровни доступа. Это была довольно сложная система, неудобная для посетителей и для персонала. Тогда Анри задумался: «Какую фиксированную стоимость мы могли бы предложить гостям за все, чтобы не потерпеть убытков?». А за какие-то особые продукты, отборное вино например, нужно,

Стоит упомянуть, что Club Med является изобретателем концепции all inclusive, но в элегантной интерпретации: вам предлагается попросту не заботиться о деньгах, пока вы внутри, и речь идет не столько о еде или напитках, сколько о наборе развлечений и предложений: и культурных (здесь, например, работает созданная специально для резорта программа Cirque du Soleil), и по здоровью и уходу за собой, и спортивных – от виндсерфинга до гольфа. Каждому по потребностям, как если бы в 70-х на социалистических курортах Ялты или Болгарии все было бы доведено до ума. Эту странную ассоциацию подкрепляют и пресловутые заборы, которые негласно изолируют клиентов от суровой действительности развивающейся страны, почти как в «Ромовом дневнике» Брюса Робинсона. Посетители люксового курорта оказываются внутри этого роскошного мира, как за занавесом, – не железным, но бамбуковым. Может ли резорт быть «кейсом», демонстрирующим социополитическую трансформацию мира? Об этом мы и поговорили с Эйалом Амзаллагом, генеральным директором Club Med Russia, долгое время управлявшим резортом в Пунта-Кане.

272

могли доверять друг другу. Идея курорта была в том, чтобы внутри свести на нет всякие социальные границы и различия: общественный статус, уровень дохода и так далее. Первый курорт был в Испании, а первые туристы приезжали туда заниматься спортом. Они жили вместе в хижинах по восемь человек, обедали за одним столом, занимались вместе подводной рыбалкой – отсюда в символике клуба значок тритона. И когда после первого успеха основатели начали открывать новые курорты в разных местах, все было максимально просто: палатки, в которых можно было только спать, а днем все вместе занимались каким-то активным отдыхом. То есть идея Club Med была не в люксе, а в построении сообщества? Да, дело было в создании сообщества равных людей. Но надо понимать, что в то время путешествия могли себе позволить только люди с определенным достатком. Постепенно владельцы начали развивать разные виды активного отдыха. Пик развития клуба пришелся на 80–90-е. У нас было 125 курортов: в США, Европе, Африке, Азии. В 90-х концепцию клуба начали массово копировать, все пытались воспроизводить идею

конечно, платить. Все было очень просто: мы не должны были потерпеть серьезных убытков, а гости получали удобную систему оплаты. А затем конкуренты опошлили эту идею. Мы говорили: «Чтобы получить набор лучших услуг, нужно заплатить, скажем, 1500 евро». А в исполнении других это часто выглядит так: «Заплатите тысячу евро, и мы предоставим вам на эту сумму какие-то услуги». Вы видите разницу? Эта идея очень близка тому, как у нас понимали социализм. А сейчас на смену социальной идее как бы пришел глобальный капитализм. Да, я понимаю, о чем вы. Я думаю, что сегодня невозможно вести бизнес, основанный только на идее. Те, у кого есть идея, должны обладать определенным уровнем достатка, как Билл Гейтс и Марк Цукерберг. Развив свой бизнес до определенного уровня, такие люди могут позволить себе сказать: «ОК, а сейчас мы добавим немного этических принципов». Идея Club Med была не в том, чтобы стать крупнейшим игроком на рынке, а в том, чтобы сохранить свои ценности; заработать немного денег и при этом сохранить уникальную нишу. Идея клуба больше не социалистическая, но это и не идея глобального капитализма. Это что-то среднее.

Фотография EastNews

Основатели клуба думали о том, как после Второй мировой войны «переизобрести» саму идею быть человеком, получать удовольствие от жизни. Идея была в том, чтобы внутри курорта свести на нет всякие социальные границы: статус, уровень дохода и так далее

Начиная с 1970-х Пунта-Кана является самым популярным направлением в Доминикане среди туристов

На кочующей вечеринке Le Clique, 1979

В конце 70-х американский фотограф Билл Бернстайн несколько лет подряд изучал ночную жизнь Нью-Йорка, запечатлев апогей дискокультуры, шумных вечеринок и знаменитых ночных клубов на пленку. Фотокнига Бернстайна «Диско» – это документальный рассказ о легендарной эпохе.

Текст Ирина Шаркадий Фотографии Bill Bernstein

дни диско

Д Н И Д ИС КО

Танцпол клуба 2001 Odyssey, 1979

276

Д Н И Д ИС КО

очной жизнью Нью-Йорка Билл Бернстайн не интересовался вплоть до конца 1970-х годов, когда по заданию Village Voice он отправился в легендарный клуб Studio 54, известный громкими вечеринками и придирчивым фейс-контролем. В клубе проходил званый ужин в честь Лилиан Картер, матери президента Джимми Картера, который Бернстайну поручили осветить. Когда официальная часть мероприятия закончилась и гости направились к выходу, клуб начали заполнять его завсегдатаи. Внимание фотографа привлекла живописная парочка: мужчина и женщина в одинаковых смокингах, снимок которых украсил обложку книги «Диско». Выкупив у спешащего покинуть заведение коллеги-фотографа десять катушек пленки, Бернстайн решил остаться и посмотреть, что произойдет. В конце 1970-х Америка была не слишком дружелюбно настроена по отношению к меньшинствам: людям с другим цветом кожи и другой сексуальной ориентацией, трансгендерам и просто чудакам даже в мегаполисах вроде Нью-Йорка днем приходилось нелегко. С другой стороны, с наступлением ночи город начинал жить по иным законам. «Это было время освобождения геев, женщин, время всеобщего равенства, – вспоминает Бернстайн. – Все они встретились на танцполе: парень в костюме с Уолл-стрит танцевал рядом с женщиной-трансгендером! На танцполе никто никого не осуждал. В звуковой системе тогда появилась новая технология, которая сотрясала вас наизнанку, стимулировала все ваши чувства, простое присутствие в том месте физически опьяняло». С той ночи фотограф стал завсегдатаем ночных клубов Нью-Йорка. Вооруженный фотоаппаратом, он виртуозно смешивался с любой толпой, документируя ночную жизнь Mudd Club, Roseland, Paradise Garage, GG’s Barnum Room и, конечно, Studio 54. В каждом из этих мест царила особая атмосфера. «В Mudd Club и Hurrah’s богема из нижнего ИстСайда слушала выступления Sex Pistols и The Clash, а в Roseland проходили дисконочи: толпа латиноамериканцев щеголяла своей сверкающей одеждой и модными движениями, танцоры устраивали соревнования на роликах, и это было единственным местом, где улыбаться считалось крутым». Эра дисковечеринок была яркой, но короткой. В 1980-х годах Studio 54 закрыли за уклонение от неуплаты налогов, вслед вместе со слоганами Disco sucks музыка и культура диско начала стремительно выходить из моды. Танцполы опустели, от головокружительных вечеринок остались лишь воспоминания и фотографии, сделанные Бернстайном. «Я счастлив, что все это время я с камерой находился в эпицентре ночной жизни НьюЙорка, документируя целую эпоху плоть до ее последних дней».

277

Д Н И Д ИС КО

Завсегдатаи клуба Better Days, 1979

Д Н И Д ИС КО

Танцы на роликах в Empire Roller Disco, 1979

279

Д Н И Д ИС КО

У двери в Hurrah, 1979

280

Д Н И Д ИС КО

Пара в смокингах в клубе Studio 54, 1977

281

Неоновый постер в клубе Xenon, 1979

Д Н И Д ИС КО

Танцпол в клубе Xenon, 1979

Кадиллак у входа в Studio 54, 1979

италия, о италия Италия – безусловно красивая страна, но эта история о другом. Туринец Федерико Клаварино не был на родине девять лет, и его проект Italia o Italia – взгляд человека, заново открывающего родину. Фотографии Federico Clavarino Интервью Ирина Шаркадий

И ТА Л И Я

едерико Клаварино подходит к фотографии одновременно как исследователь-авантюрист и серьезный теоретик культуры. Покинув родной Турин и Италию в возрасте 23 лет, он переехал в Испанию, чтобы посвятить себя фотографии. Спустя несколько лет он вернулся на родину, чтобы заново открыть ее для себя. Результатом его четырехлетнего исследования стал проект Italia o Italia – серия фотографий, где наследие Римской империи, фашистской архитектуры, живописи Джорджо де Кирико и Джорджо Моранди воссоздают и пересобирают заново историю и топографию страны. 32-летний фотограф живет в Испании, где он работает и преподает фотографию. На сегодняшний день были изданы три его фотокниги, включая предыдущие проекты La Vertigine (2010) и Ukraina Pasport (2011). Замысел и исполнение Главная идея проекта заключалась в том, чтобы просто вернуться в Италию спустя несколько лет жизни за границей и посмотреть, как ее некогда знакомый контекст повлияет на меня в этот раз. Я начинал снимать с точки зрения немного отчужденной: как человек, одновременно близкий и отдаленный, эмоциональный и анализирующий, как посторонний и инсайдер. Затем в работе начали проступать другие вещи, например, идея монументального пейзажа и того, как трудно построить настоящее на руинах величественного прошлого; тема реальности и вымысла в фотографии, ее определенный символизм. Съемки и путешествия В процессе работы я совершил около 12 путешествий по Италии, некоторые из них длились всего пару дней, другие занимали месяцы. В общей сложности на съемки ушло четыре года. Темы для съемок появлялись в процессе работы. Я начал с переживания сути проблемы, в моем случае это было место, то есть Италия. После этого в процессе работы у меня начали появляться идеи, которые со временем становились

290

«Я начинал снимать с точки зрения немного отчужденной: как человек, одновременно близкий и отдаленный, эмоциональный и анализирующий, как посторонний и инсайдер»

все более ясными и четкими. В перерывах между поездками я пересматривал свои работы, изучал книги, связанные с интересующей меня темой, смотрел на произведения искусства и на все, что могло бы меня вдохновить. Работа над долгосрочными проектами превращает автора в каком-то смысле в параноика: все вокруг начинает казаться ему взаимосвязанным, вещи начинают приобретать иной смысл и другую актуальность. Атмосфера, царящая на снимках, возникала сама по себе в процессе работы. Люди реагируют на присутствие камеры, все, что вас окружает, выглядит иначе, когда у вас в руках фотоаппарат, а реальность приобретает другой облик. Архитектура как пейзаж Во время работы я уделил особое внимание итальянской архитектуре. Я хотел показать определенные здания маленькими, комичными и немного навязчивыми, чтобы лишить их сакрального смысла, которым они обычно наделены в контексте общепринятой истории, избавить их от утешительных идей, навязанных маркетингом культуры. Архитектура характерна для итальянского пейзажа, она здесь очень очеловеченная и крайне многослойная, в ней

периодически оживает Римская империя и фашистское наследие – от этого никуда не деться. Последовательность архитектурных изображений в фотокниге отвечает за ее цельность: с их помощью я выстроил лабиринт, воображаемый город, сделанный из фрагментов других городов, переулков, углов и порогов. Об эстетике в фотографии Эстетику в фотографии я использую как поэтический прием. Например, у цвета очень много дополнительных смыслов, он может влиять на эмоции так же, как музыка, поэтому цветовую палитру я обязательно контролирую. Кадрирование и рамки снимка объясняют, как нужно смотреть на вещи, как расставлены акценты, точки зрения, что было показано и что осталось за кадром. Кроме этого, эстетический фактор в фотокниге навеян моим сознательным исследованием истории итальянского искусства, а в снимках находится множество отсылок и оммажей. Аналоговый подход Я работаю исключительно с аналоговыми камерами. Использую один и тот же фотоаппарат уже шесть или семь лет – это Nikon FM2, который мне подарил отец. С его помощью я снял три фотокниги. Единственная цифровая камера, с которой я пробовал работать, оказалась бесполезной уже на второй день одной из моих поездок, когда кто-то вскрыл мою машину и украл зарядное устройство. Я люблю FM2 за то, что ей не нужны батарейки и дополнительное питание. Это достаточно легкая камера, простая для использования и полностью ручная. Я знаю, каких результатов я могу от нее ожидать, и это позволяет мне сфокусироваться на работе. С ней я могу делать снимки без предпросмотра, поэтому я никогда не выпадаю из настоящего момента и все время нахожусь в работе. Иногда проходят месяцы, прежде чем я могу увидеть результат своей работы, и этот перерыв позволяет посмотреть на свои фотографии более осмысленно.

И ТА Л И Я

SU M M A R Y

Paul Dano, p. 66 by Emma Broks Paul Dano has the kind of body language that speaks before he does. On screen, he is often twisted, lopsided, stooped, crunched or otherwise cramped in a way that instantly and viscerally communicates vulnerability. Off screen, wandering into a cafe in Manhattan, he is mildly diffident, like someone who might try to read a book while walking along. «Oh my goodness!» he says vaguely as we settle in, and there is something about Dano’s politeness and thoughtfulness that makes one want to ring to congratulate his mother. As an actor, the 31-year-old brings heft to the thinnest of scripts. Dano hasn’t had that many leading parts, but he is, to a certain kind of movie-goer, instantly and appreciably recognisable, as John Tibeats in 12 Years A Slave, Eli in There Will Be Blood and, most famously, his almost silent appearance as Dwayne in Little Miss Sunshine – all films in which his performance exerts a greater inf luence than the size of the role. Next month, he plays Pierre Bezukhov in the BBC’s six-part, – 10m adaptation of War And Peace, a role that, before accepting, Dano put through his customary process of internal questioning – in this case, reading the novel for the first time to see if Andrew Davies’s script was up to snuff. «It felt like the responsible thing to do», Dano says. «And had the scripts not held up after reading the book, which they did, and Andrew did as good a job as I think you can…» He tails off. He would have turned it down? «Maybe. I would’ve questioned it». Dano has travelled to Manhattan on the subway from his home in Brooklyn, where he has lived for eight years with his girlfriend, the actor Zoe Kazan (the couple co-starred in Ruby Sparks, which she wrote). If you had to guess, you’d put Dano down as a Brooklynite rather than a creature of Hollywood; he is pale and unbuffed, and his speech is riven with qualifiers. There is something almost ecclesiastical about his manner – hesitant and a little pained, without being unfriendly – a deliberation one recognises from his roles. Dano is the master of the small external indicator of vast internal churn, and his characters tend towards the marginal (later in the interview, I make the mistake of using the word «weirdos» to describe them, which upsets Dano on the basis that his characters are «real people to me»). Even his biggest role to date, as Brian Wilson in Love & Mercy, the Beach Boys biopic for which he received a Golden Globe nomination, turned on the contrast between Wilson’s fame and acclaim and the critical state of his mental health. Art belongs to Youth, p. 72 by Marina Fedorovskaya Shortly before V Moscow International

300

Biennale for Young Art we gathered the together curator of the main program Nadim Samman and the comissioner of the biennale Ekaterina Kibovskaya in order to talk the main idea of the exhibition and to discuss vectors by which contemporary art develops today. Marina Fedorovskaya: How did your collaboration start? Ekaterina Kibovskaya: The Biennale Committee were choosing the curator the invited-only competition. We’ve sent out about 80 applications, 20 of which came back, and among them there was Nadim’s proposal called Deep Inside which we chose because it has the most relevant and also the strongest concept. Nadim Samman: I’ve been coming to Russia for the last 10 years, usually at least once a year, and i’ve been following the Moscow art scene, I visited all the Moscow biennales and of course I was following the biennale for the young art. And I have done an exhibition in here before, in the Solyanka State Gallery, as part of a project for the previous biennale. And so it was always kind of a dream to do a big exhibition in Moscow, in Russia. And I guess I was waiting for someone to invite me, so it was a very pleasant surprise. I had mat Katia once before, in Vienna, Austria, where I was living and working. We were introduced by some neutral acquaintances, but it turned out that Katia has already seen some of my exhibitions, in Venice, the Antarctica pavilion, and some other projects, and I was aware of some of Katia’s projects.And we left it there, and somehow I was invited 7-8 months later to make a proposal for the festival. First it’s an honor to work with an institutions, a CCA and MMoMA, and the biennale organization, and it’s exciting to offer something like this to art community in Russia, community that I’ve really been inspired by, as I read about Russian art history, my PhD was about Russian artists living in New York in 80s, 90s, like Ilya Kabakov. Russian art was somehow a core of my education, and so to finally have an opportunity to say something to the Russian art community is great, you know. Let’s say that it’s an honor and exciting challenge. The Doctor Of Your Body, p. 78 by Ray Murphy "This body architect invents imaginary worlds underpinned by the tools of science fiction’ reads the opening gambit on LucyMcRae. net, the website belonging to a London-born artist and filmmaker. Through a series of installations, short films and futuristic design concepts, Lucy McRae explores the interplay between the human body and technology, as well as the overlap between synthetic and organic materials. A broad remit, perhaps, but one that has seen her team up with skincare brand Aesop to visualise the future of beauty treatments, produce a liquid suit for a music video by Swedish pop singer Robyn

and create a ‘swallowable perfume’ that made international headlines. «I’m a f ilmmaker who has moved into creating physical experiences for people», she says in a soft Australian lilt, which comes from spending her childhood growing up in a village outside of Melbourne. «I get off on thinking about things that don’t exist yet, and being part of the thinking behind what could be». Although it may sound like a misnomer for a conceptual artist and film director, «body architect» is the job title McRae has stuck with since it was first given to her by Philips Design’s innovation lab in Eindhoven, The Netherlands, where she worked for several years. Here, she was placed under the stewardship of Clive van Heerden, who was to become a pivotal figure in her career as an artist and inventor. World According to Raf, p. 92 by Alexander Fury The Belgian fashion designer Raf Simons lives, at least part of the year, above a f lower shop in one of the fancier arrondissements of Paris. His apartment is one of those expected parquet-f loored affairs with carved boiseries painted chalk-white, filled with contemporary art. There’s a George Condo painting that makes the sitter look like Beaker from «The Muppet Show», hung in a space once occupied, perhaps, by a 19th-century academic oil. There are good Picasso ceramics on a gray marble mantelpiece. An old house, filled with something new. That, and all the f lowers, are a neat metaphor for Dior, the fashion house Simons designed for until last October, when, in a surprising turn, he resigned as artistic director of women’s wear. There, Simons disrupted, bringing modern references and even modern art into the storied couture maison. Then, after three and a half years, he was gone. The apartment came with that Dior job, but remains. Simons’s boyfriend of just over a year is French: They live together here. It’s also convenient, as Paris is where, for the past 21 years, Simons has staged shows for his own, Antwerp-based men’s wear line. Simons himself is 48 – just. His birthday came a week before his fall show. He’s a winter baby, like Monsieur Dior and Cristóbal Balenciaga. Arguably, of the two, Simons has more in common with the latter, a relentless Modernist with a Spartan aesthetic and a love of complex construction. Balenciaga constantly challenged himself. Balenciaga wrought revolutions. Simons has as well. However, now Simons has elected to do so not through haute couture clothing for women, but through ready-to-wear garments for men. It’s the path less ordinary. Which perhaps explains how he worked in relative obscurity for an entire decade through 2005, when he was appointed designer of the German-based label Jil Sander. Such obscurity comes from the

SU M M A R Y

fact that women’s wear outweighs men’s wear in sales, column inches and sheer number of shows – certainly not from Simons’s lack of talent, or, indeed, lack of adulation from the appropriate quarters. Gucci and Philosophy, p. 138 by Ekaterina Shubnaya Whenever the fashon brand makes such an unexpected somersalut, as Gucci’s Alexander Michele did, it worts a closer look, but whenever such a twist becomes the spirit of the present times followed by a huge commercial succes it becomes a serious phenomenon worthy of serious analysis. PORT suggests digging into phemonenon of Gucci’s triumph in terms of contemporary cultural studies. Uncertian sex, polysexuality, third wave of feminism and gay marriage legalisation as well as its forbiddance, Wachowki twins and the crisis of contemporary male model - modern world is going through some turbulence, one way or another associated with gender stereotypes. Every gender-related symbol we have now is and used to be very f luid. For example, pink and blue coloring became gender associated very recently. For that matter, pink color as the outcome of red used to be male, royal color, while artists such as Thomas Gainsborough were fascinated by blue coloring, dressing their feminine muses in pale blue dreamy gowns. By the start of XXI century, the concept of the bilogical sex became as liquid as the social gender. Wether we want it or not, it is necessary to adjust to such trancsormations and Allesandro Mikele found his way to do it. Before Mikele there were certianly other designers that worked with the alternative man’s suit concepts, but even those who dared to experiment with gender boundaries weren’t didn’t go as far as Mikele did when he came up with Gucci’s sighnificant gender-free look followed by its brand new philosophy for clothing. Polina Kutepova, p. 196 by Marusia Sokolova Polina Kutepova acts in the Masterskaya Petra Fomenko theatre, painting her characters with neat and delicate brushworks, always soothing and calm as she is. In April she stars in the play “Mother Courage” based on Berthold Brecht’s writing. Exclusively for PORT she tried on the role of another mesmerizing female character of Molly Bloom from the James Joyces’ Ulysses. The only disdvantage of my age is that I don’t feel like it. Sometimes I fight the notion to do things women of my age aren’t supposed to, like climing over the fence. On the other hand I hate it when people take themselves too seriosly, so I go on and climb over it anyway. When it comes to the characters I play, well, yes, I can’t be the

Julliet anymore, so what? I have lots of young heroines in my repertoire who are changing and growing up with me. The outline of the character is always the same, it’s the content that changes: some of my heroines arent as naive as they used to be. In general, world of drama doesnt offer much roles for aged actresses, but I haven’t had a chance to think about it yet. Actors are the most insecure type of people that I know. We only reach a certain level of self-confidence when we are on stage, knowing exatcly what we should do next. The theatre requires sacrifice and the’re nothing you can do about it. I have no idea of what’s happeing outdoors right now, and maybe that is the price I pay for it. The human person is like the sculpture that gets its shape out of punches and kicks. In that sence the mistakes are the best things that can happen to a person, because only through the discomfort he or she is able to figure some things out of life. You never learn anything from the inside of the comfort zone. Unlike the skills and the masterhip, talуnt is always elusive and unclear. Me and my sister were always taught to be the masters of our job, and that is the same thing I was told in the acting school. Staying yourself is something anyone could do, but hard working and skill mastering seems like the bigger job which makes you better in any way. I don’t feel comfortable in close relationship with just anyone, maybe because having a twin sister made my comunnication with the outside world an unnececary thing. Besides, as I act on stage, I connetc to every single person in the audience, and this is a hard job. Maybe I would trun my head after some beautiful browneyed brunette that would look like a heroine of El Greco’s brushwork, if I see one on the street. And I would definately be fascinated if this thinnecked and narrow-wristed woman will turn out to be an eccentring drinking, smiking and swearing type of a person, the one that would throw her head back to laugh from the top of her lungs for no reason. But the most attractive thing int he person is the generousity. Maybe I will get myself one of those women eventually. Tadao Ando, p. 222 by Alan Griffiths Tadao Ando originally designed the building that houses his studio in Osaka in 1973 as a home for a young family. As it neared completion, the clients discovered they were expecting twins and the architect realised it would be too small for their needs, so kept it for his own use. «I learnt from this experience that life does not always go according to plan», says Ando, who has described the remarkable evolution of his own career as a process of «trial and error». The studio, which was extended three times and finally rebuilt in 1991 to accommodate Ando’s expanding team, serves as a case

study for several key principles that typify the 74-year- old’s work. Its smooth concrete walls have a tac- tility that is enhanced by natural light f looding in through carefully positioned windows and skylights, while the arrangement of interconnected geometric volumes produces constantly shifting perspectives. This mastery of space, light and materiality is evident in every one of Ando’s exquisitely detailed projects. Since setting up his own practice in 1969, the famously self-taught architect has completed over 200 buildings, with notable examples including the Rokko housing developments in Kobe (1983-99), the Church of the Light in Osaka (1989), the Pulitzer Arts Foundation in St. Louis (2001) and the Modern Art Museum of Fort Worth (2002). In recognition of his consistent ability to create functional yet exquisitely crafted and emotionally engaging buildings, Ando was presented with architecture’s most prestigious award, the Pritzker Prize, in 1995. He donated the winner’s $100,000 grant to victims of the Kobe earthquake. Despite his success, Ando is extremely humble and quick to point out that none of his projects could be accomplished without the talent and dedication of many other people. As his team continues to work on ventures of increasing diversity and scale around the world, Ando highlights that his approach has not changed drastically over the past 50 years and his focus remains on creating architecture as «a home for people’s hearts». Chandigarh, p. 250 by Alya Aisina 50 years ago a new capital was founded in the Indian state of Punjab. Chandigarh, the city, the architectural utopia built on the whole new place based on the single plan by the famous architect Le Corbusier, became the epitome of the perfect architectural ideology. It was the paramount leader of the Indian independence movement Jawaharlal Neru who assigned Le Corbusier to design the citadel of modernity in what now appears to be one of the most traditional countries in the world. Lahore, the previous capital of the state of Punjab, has moved to Pakistan, so the Chandigarh took its place and soon became the symbol of India as the brand new and independent from the Great Britain country. The city was founded in 1953 with the population of 150 thousand citizens. Today there are 1 200 000 people living in Chandigarh, as the sociologist predict its population growth up to two million people by 2035. The master plan of the city and some of its public buildings were designed by Le Corbusier himself, while his cousin Pierre Jeanneret designed some other structures including residential houses, universities and hotels. After the main part of the city was completed in 1956, it became living and growing on its own as the living organism.

301

А Д РЕ С А

A ADIDAS – «Охотный Ряд», Манежная пл., 1, тел. +7 (495) 737 81 97 AMI – Fancy Crew, Цветной б-р, 15, тел. +7 (495) 607 74 61 ANN DEMEULEMEESTER – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 ASOS – asos.com B BACKLASH – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 BELL & ROSS – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 BRIONI – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 BURBERRY – ЦУМ, ул. Петровка, 2, +7 (495) 933 73 00 C CALZEDONIA – ТЦ «Атриум», ул. Земляной Вал, 33, тел. +7 (495) 970 15 55 CANALI – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 CARTIER – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 CHURCH’S – farfetch.com COMME DES GARCONS HOMME PLUS – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 COMME DES GARCONS SHIRT – LeForm, Дмитровский пер., 7, тел. +7 (495) 660 02 80 CONVERSE – Brandshop, Петровский б-р, 21, тел. +7 (495) 544 57 70 CORNELIANI – ГУМ, Красная пл., 3, тел. +7 (495) 620 32 05 CRAIG GREEN – Air Moscow, Театральный пр-д, 3, стр. 4, тел. +7 (495) 621 78 91 D DAMIR DOMA – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51

302

DEREK ROSE – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 DIOR HOMME – ул. Петровка, 11, тел. +7 (495) 745 80 10 DRIES VAN NOTEN – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 E ERMENEGILDO ZEGNA – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. + 7 (495) 933 73 00 G GUCCI – Кутузовский пр-т, 31, тел. +7 (495) 933 30 34 GOSHA RUBCHINSKIY – «Kузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 H HERMES – ГУМ, Красная пл., 3, тел. +7 (495) 620 32 05 I ISSEY MIYAKE – farfetch.com J JACQUEMUS – «Кузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 JUN LI – wuhaoonline.com J.W. ANDERSON – «Кузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 K KENZO – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 L LACOSTE – ТЦ «Европейский», пл. Киевского вокзала, 2, тел. +7 (495) 221 24 40 LEVI’S – ТЦ «Европейский», пл. Киевского вокзала, 2, тел. +7 (495) 221 24 40 LOUIS VUITTON – ГУМ, Красная пл., 3, тел. +7 (495) 620 32 05 M MAISON MARGIELA – Leform, Дмитровский пер., 7,

тел. +7 (495) 660 02 80 MARGARET HOWELL – margarethowell.co.uk MARNI – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 MIM MIU – ГУМ, Красная пл., 3, тел. +7 (495) 620 32 05 MM6 – универмаг «Цветной», Цветной б-р, 15, тел. +7 (495) 737 77 73 MOSCHINO – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7(495) 933 73 00 MUSLIN BROTHERS – muslinbrothers.com N NIKE – ТЦ «Европейский», пл. Киевского вокзала, 2, тел. +7 (495) 221 24 40 O OLIVER GOLDSMITH – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 P PAUL SMITH – ГУМ, Красная пл., 3, 1-й эт., тел. +7 (495) 620 32 05 PATEK PHILLIPE – patek.com PERSOL GLASSES – farfetch.com PIAGET – Столешников пер., 5, тел. +7 (495) 980 90 47 PORTER – Brandshop, Петровский б-р, 21, тел. +7 (495) 544 57 70 PRADA – Столешников пер., 5, тел. + 7 (495) 626 51 61; ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. + 7 (495) 933 73 00 R RAF SIMONS – «Кузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 RALPH LAUREN – Третьяковский пр-д, 1, тел. +7 (495) 933 33 84 RAY BAN – универмаг «Цветной», Цветной б-р, 15, тел. +7 (495) 737 77 73 RICK OWENS – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51

RICHARD MILLE – richardmille.com RICHARD JAMES – richardjames.ru ROLEX – rolex.com S SAINT LAURENT – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7(495) 933 73 00 SANTONI – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 SEKFORD – mrporter.com STARCK EYES – opticstudio.ru STONE ISLAND – Leform, Дмитровский пер. 7, тел. +7 (495) 660 02 80 STRELLSON – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 T TIGRAN AVETISYAN – «Кузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 THE VIRDIE-ANNE – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 THOM BROWNE – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 TFMWATCH – магазин винтажных и антикварных часов TRANSIT UOMO – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7 (495) 933 73 00 U UMIT BENAN – «Кузнецкий Мост, 20», ул. Кузнецкий Мост, 20, тел. +7 (499) 754 86 77 UNDERCOVER – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51 UNIQLO – ТЦ «Европейский», пл. Киевского вокзала, 2, +7 (495) 221 24 40 V VERSACE – Podium Concept Store, ул. Кузнецкий Мост, 14, тел. +7 (495) 621 78 95 VETEMENTS – SV Moscow, ул. Малая Молчановка, 6, тел. +7 (495) 215 53 51

W WOOD WOOD – универмаг «Цветной», Цветной б-р, 15, тел. +7 (495) 737 77 73 WOOLRICH – универмаг «Цветной», Цветной б-р, 15, тел. +7 (495) 737 77 73 Z ZARA – ТЦ «Европейский», пл. Киевского вокзала, 2, тел. +7 (495) 221 24 40 ZIMMERLI – ЦУМ, ул. Петровка, 2, тел. +7(495) 933 73 00 МЕСТА «СТАНДАРТ ОТЕЛЬ» – Страстной б-р, 2, тел. +7 (495) 587 77 30 LE BRISTOL – 112 Rue du Faubourg SaintHonoré, 75008 Paris, France, tel. +33 1 53 43 43 00

ПОД П ИС К А

Как подписаться

Заполните прилагаемую квитанцию (Ф.И.О., адрес доставки, телефон, количество номеров журнала, дата заполнения, сумма, подпись). Отметьте способ доставки: – «Почтой России» (заказная бандероль с извещением); – курьерская доставка только по Москве в офис. Оплатите квитанцию. Отправьте копию квитанции об оплате по электронной почте podpiska@artcommedia.ru. Подписка оформляется с ближайшего номера после поступления оплаты. Телефон отдела подписки: +7 (499) 518-13-50

Извещение

Получатель: ООО «”А-Медиа“ Дистрибьютор» ИНН 7704778696 КПП 770401001 р/с №40702810800000002149 в банке КБ «РТБК» (ООО) г. Москва БИК 044525280; к/с №30101810500000000280 в ОПЕРУ Московского ГТУ Банка России

доставка «Почтой России» доставка курьером по Москве

Ф.И.О.: �� Адрес доставки с индексом: ...................................................................................................... ................................................................................................................................................. ................................................................................................................................................. Телефон для связи: ...................................................................................................................

Квитанция

Наименование платежа

Дата

Сумма

Подпись

Подписка на ....... номер(ов) журнала PORT

..........................

доставка «Почтой России» доставка курьером по Москве

Наименование платежа

Дата

Сумма

Подпись

Подписка на ....... номер(ов) журнала PORT

..........................

303

К А ПС У Л А ВРЕ М Е Н И

Комната советского подростка, город Владимир

1981-й Эта фотография, подсмотренная в книге Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не закончилось», является постановочным автопортретом, то есть изображает героя в идеальном образе, насыщенном, как портреты голландских купцов, приметами состоятельности, адекватности времени. Магнитофон «Маяк-202», УКВ-приемник, маленький портрет Джона Леннона, джинсы, сабо, прическа, высокий стакан. Но самое любопытное, то, что нельзя выдумать, – коллекция пустых пачек от иностранных сигарет на самом почетном месте. Такие сигареты не продавались в магазинах: к коллекционерам эти артефакты обычно попадали от какого-нибудь иностранца или же их можно было купить с рук. Подростки по всей стране создавали в своих комнатах своеобразные инсталляции из таких пачек. Самая яркая примета времени не сабо и не бант, а пустая пачка сигарет, которая обретает ценность, – и реальную, и идеологическую: она наполняется тем, что Юрчак называет «воображаемым Западом», миром, «по которому» меряет себя герой. Их дизайн, фактура, запах служили своего рода порталом, переносившим в другое измерение. «Заграница обозначает не границу и не реальную территорию, а воображаемое пространство – одновременно реальное и абстрактное, знакомое и недосягаемое, обыденное и экзотическое, находящееся и здесь, и там». Добро пожаловать в 1981-й. – Т И Г РА Н УСИ К Я Н

304

С Т И Л Ь И СОД ЕРЖ А Н И Е ВЕСН А – Л ЕТ О 2016

№15,

Д ИЗА ЙНЕР

РАФ СИМОНС МОДА КАК ВЫСКАЗЫВАНИЕ

ДИЗА ЙНЕР

алессандро микеле А КТРИСА

ПОЛИНА КУТЕПОВА А РХ ИТЕКТОР

тадао андо А КТЕР

ПОЛ ДАНО РЕЖ ИССЕР

ТИМОФЕЙ КУЛЯБИН КУ РАТОР

ХАНС-УЛЬРИХ ОБРИСТ