РАССТРЕЛ

содержимое 2 Илья Стахеев Дима Мишенин Татьяна Львова

4 Кругом одно говно

Заметки о современной литературной ситуации

8 ЧК в Стамбуле Стихотворение

10 По ебалу Рассказ

Сергей Зхус 20

Золотой миллиард Отрывки из романа

Андрей Ирышков

42 Кляйне Киндерн Киршкерне Кайне Кнакен Рассказ

Акын Туталбаев

свободы 48 Призрак Эссе

Коллектив авторов

ТАЯ –МОЛОД 52 Рассказ Рассказ

Пенсионер Дедулов

62 ТАЯ –МОЛОД и Гитлер Юга Поэма

Глеб Васильев

72 Машрум Мэн Повесть

Автор неизвестен

72 Машрум Мэн Миниатюра

Игорь Лукьянов

72 Мужик и рука Миниатюра

Антилитературный журнал

1

Послание редактора

Д

осужий читатель! Если ты добрался до этого места, то тебе уже нелегко. Потому что слава о журнале «Расстрел» опередила свои время, место и образ действия. Девиз нашего журнала прост: «Джинса, графомания, плагиат!» То есть мы занимаемся тем же, что и все, но делаем это честно, безусловно, безжалостно и незыблемо ведая, что творим. Графоман нынче пошел хитрый. Он прячется за ширмами и концепциями, его не сразу поймаешь и различишь. Но мы-то знаем, где он прячется. И на страницах «Расстрела» мы будем публиковать самые отъявленные произведения современных таллантов, которые смогли в бурном информационном потоке услышать наше нетерпеливое «Алло!». Здесь и

2

повести, и рассказы, и даже эссеистика и публицистика. Не стоит, впрочем, забывать и о плагиаторах. Поиск сюжета —дело подчеркнуто трудновыполнимое, особенно в наших Палестинах и Секторах Газы. Поэтому любые заимствования приветствуются здесь радостным криком «Ура!», вскидыванием вверх пальцев, ракет и чепчиков. Еще одной важной составляющей нашего издания является джинса. В этом номере ее практически нет, но это не потому, что мы не готовы писать на потребу капитала и циничных политиканов. Нет и еще раз нет! Мы просто забыли об этом, потому что четвертый принцип, на котором построена концепция «Расстрела» — это лень! Ведь именно благодаря лени на земном шаре появились Антилитературный журнал

айфон и трамвай, спортивные каналы и пульты дистанционного управления, пистолеты и моряки, женщины легкого поведения и одноразовые носовые плаочки. Безо всего этого жизнь современного человека не только невозможна, но и бессмысленна, а смерть близка и неминуема. Но хватит о грустном. В этот хмурый вечер, усевшись у камина с бокалом красной жидкости в одной руке и зеленой в другой, я вдруг понял, что если я подпишу данный опус настоящим именем, то меня постигнет суровая кара трудового и нетрудового народа. А что может быть хуже, чем незаслуженно понесенное наказание? Только заслуженно понесенное наказание, только невосполнимая утрата. Поэтому я принял решение выступать под псевдонимом. Тем более, что как Михаила Фаустова вы знаете меня уже достаточно давно, а вот как Георгия Полубалтийского не знаете вовсе.

Найдутся те, кто скажет, что фамилию Полубалтийский придумал не я. Найдутся и те, кто припомнит мне, что шутка по поводу Полубалтийского настолько стара, что ее пора забыть, как летний снег. Дудки! Ведь именем Георгия Полубалтийского от сих будут свершаться немыслимые подвиги на ниве уничтожения литературы. Книга должна умереть. Писатели должны умереть перед этим. А поэты должны умереть раньше всех. И я, Георгий Полубалтийский, торжественно клянусь, что каждого, кто посмеет написать хоть строку помимо уже написанного будут ждать двое. Сначала «Расстрел», как журнал, а затем —расстрел, как процесс. И поверьте, каждое из этих «Р» принесет мне массу удовольствий, а вам, особенно если вы сподобитесь нарушить запреты, нет. Таким образом, я призываю Вас закрыть журнал «Расстрел» и далее не читать. Ничего хорошего вы не увидите. Георгий Полубайлтийский, главред

Антилитературный журнал

3

ПУБЛИЦИСТИКА

Кругом одно говно Заметки о текущей литературной ситуации

Автор: Илья Стахеев

Г

оворят, что литература вот—вот загнется. Говорят, что она скатилась в постмодернистский мрак, бесконечно воспроизводит самое себя, задорно тиражируясь под копирку, которая от частого использования стирается, размывая оригинал и делая его похожим на узорчатые потеки блевотины на когда—то белых стенах ночного клуба после роскошной вечери. Черные—пречерные прогнозы, никакого оптимизма. Но хочу вас разуверить, все, кто так говорят, неправы. Она уже сдохла.

4

И то, что мы сейчас наблюдаем – это исключительно запах мертвечины, который от нее раздается. А то, что нам кажется, что этот трупик шевелится, так это ничего. Врачи говорят, что так бывает, нервные окончания организма после смерти могут выдавать еще остаточное электричество какое—то время. Еще в трупике просто завелись червячки, которые этим всем питаются и создают вид шевеления. Лозунг современного того, что называют литературой, лучше всех сформулировал Венечка ЕроАнтилитературный журнал

феев — писать нужно по возможности максимально отвратительно. Что ж, это не стало проблемой. Тексты современных авторов невыносимо отвратительны и в иные времена никакого другого эпитета, кроме как «хуйня из—под коня», не заслужили бы. Но авторов спасает народ. Народ, упившись постмодернистским симуляционным калом, в абсолютно пустые и ничтожные конструкции вставляет сам все то говно, которым они упились, и которым набита их головушка. Лакан и Гваттари назвали это деконструкцией и ризоморфностью. Это довольно умные слова, но по сути—то он означают, что остались лишь говно и плесень, которые текут из трупика литературы как вида искусства. А, собственно, авторы ли? Можно вспомнить одного хоть гееватого, но весьма смышленого француза Фуко, который прямо заявил о смерти такого явления, как автор. Из всех его путаных текстов суть примерно одна — никто сейчас не имеет ниАнтилитературный журнал

какого права сказать, что он что—то придумал. Все спизжено. Сознательно ли, подсознательно — все, что сказано в тексте, уже давным—давно не твое, а дядино, точнее, прадедушкино. Не твое оно еще и потому, что не воспринимается твоим ни одним из твоих читателей. Потому что ни одна хуйня не является хуйней сама по себе. Она хуйня в контексте некоей более глобальной хуйни, в которой живут твои читатели и называют это «контекст». И эта всеохватывающая хуйня низводит эту саму персональную, выстраданную лично, хуйню до какого— то ебаного отчужденного от конкретной личности пиздеца. Чувствуете масштаб трагедии? Нет? И правильно. Потому что на самом деле это смешно. Мы охотнее всего бугагируем именно над тем, чего боимся более всего. И так как мы сильнее всего боимся того, что у нашей жизни нет смысла, над ним мы и смеемся громче всех. И литература сейчас служит именно этой 5

функции. Нет, конечно, еще мы жаждем острых эмоций, но литература уже неспособна их вызвать. Растиражировав все, что нас ужасает, восхищает, вызывает отвращение или гордость, литература добилась лишь того, что мы ко всему этому привыкли. Нам хочется все более и более острых ощущений, но этот вид искусства уже неспособен их нам дать. Только если мы ей слегка поможем своей рукой, додрочим за нее. Мы не читаем, мы шелушим свою ментальную корягу, душим своего интеллектуально—психического епископа. Между прочим, все мы дрочим, как сказал Бродский. Наличие у кого—то сейчас любимого автора сродни желанию дрочить на фильмы только с одной определенной порномоделью. Ждать от автора чего—то новенького все равно, что ждать от этой модели, что от гангбанга или фистинга она перейдет к большей жести, вроде «золотого дождя», копрофагии или ебли с животными. С другой стороны, нам 6

и так стараются додрочить смежные виды искусства, те самые червячки на трупике литературы. Но это все происходят исключительно в рамках доедания мертвого тела: поэзия превратилась в обслуживающую артель по поставкам уебищных текстов к музыкальной поп—культуре (не зря говорят, что рэп это кал), а проза уже заранее пишется так, чтобы из нее сделали фильм или хотя бы сериал. Но народ не наебешь, и процесс пресыщения происходит быстрее, чем средства для лучшей дрочки успевают развиваться. Поэтому нам все мало, все не так. И поэтому, кстати, очень многие думают, что разбираются в кино, музыке и литературе — еще бы, дрочить умеют все. Что ж, один из последних великих писателей на планете Дима Горчев в таких случаях говорил: «Жил как мудак, сдох как мудак, да и хуй с ним». Собственно, хуй с ней, литературой. Пусть стихи остаются либо рифмованной бугагашкой, либо девичьими пиздострадаАнтилитературный журнал

ниями. Пусть проза продолжает лихо пиздить и «творчески перерабатывать» старые сюжеты, даря нам все новые и новые сорта говна. Пусть те, кто называют себя литераторами, на деле являются кучкой скудоумных графоманов. Нам, здравомыслящим людям, на это насрать, потому что все

Антилитературный журнал

это лишь очередное подтверждение, что энтропия не убывает, и второе начало термодинамики работает. И нам ничего не остается, кроме как ускорить этот процесс. Падающего — подтолкни. Пусть все наебнется медным тазом еще при нашей жизни, а то не интересно. Для этого и журнал «Расстрел».

7

ПОЭТИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ

ЧК в Стамбуле Море, острова и пляж, Солнышко, халва и через 70 лет — гранж… Теплая и ленивая зачистка в Стамбуле Фруктовые соки и эмигрантский трэш, Вышли в порту, с белого корабля, около маяка, Как гранж—ансамбль приехавший на гастроли, В кожаных пиджаках, в широких штанах, Прошли по пирсу как на показеГуччи, Молодые, красивые в черной коже и с

поэтическими маузерами Приехали в чужой город и чуствуем себя как дома. Подцепили сексуальных турчанок, Устроили групповик, Товарищ Феликс будет доволен, На Родину мы привезем много Скальпов и черепов врагов народа И отмываясь в гостиничных ваннах От контреволюционной крови, Думаешь о красном ультрасовременном будущем, Пришедшем на смену белокаменному феодализму, И хочешь увидеть сквозь годы и десятилетия, Что же будет и какие будут, После триумфа коммунизма? Твои потомки...

8

Антилитературный журнал

Для чего мы так рисковали? Для чего мы так загорали? Для чего мы так стреляли? Для чего мы так догоняли? Чтобы у наших правнуков ПТУ было в крови! Чтобы у наших правнуков ПТУ было в крови! ПТУ было в крови!

— Дима Мишенин

О людях Плохие люди пьют вино И курят сигареты. Хорошие идут в кино И кушают котлеты. Плохим людям на все плевать, У них в кармане фиги. Хорошие ложатся спать. Они читают книги. Плохие люди стекла бьют И за проезд не платят. Хорошие в поход идут, Меня с собой захватят. И я за ними увяжусь, Смешной и беззаботный, Но из похода не вернусь, Меня там съест животный.

— Николай Игорев Антилитературный журнал

9

РАССКАЗ

По ебалу! Автор: Татьяна Львова

—В

от ты говоришь, что чел не может сам по себе понять, что хорошо, что нет, что все дело в тусовке, что тусовка заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил наш директор Василий Иванович на предновогоднем корпоративе после разговора о том, что для личного совершенствования необходимо прежде всего поменять окружение. Никто, так то, и не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, а что херово, но у Иваныча была такая манера отвечать на свои собственные, возникаю10

щие в процессе разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать случаи, случившиеся в его собственной жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он весьма доверительным тоном и всегда отвечал за базар. Так он сделал и теперь.

— Я за себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так вовсе не из—за тусовки.

— С чего вдруг? — спросили мы.

— Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.

— Говори, раз начал. Василий Иванович слегАнтилитературный журнал

ка подзавис.

— Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.

— Да что же было?

— А было то, что короче я втюхался в одну тёлочку. Влюблялся и до этого я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже двое детей в школу ходят. Это была Люська, б..., да, какая б..., — Василий Иванович явно нервничал. — Щас она уже старуха — ей 32 стукнуло недавно, а тогда она была чисто офигительная бабища. Высокая, стройная, сиськи, жопа, все дела. Ходила всегда вся такая прямая, как будто не могла иначе, голову отклячит, типа прынцесса, хоть и костлявая мальца. При этом всегда улыбается, глазки горят…

— Каково Иваныч расписывает!

— Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая была деваха. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было еще в прошлом веке, я вам в Антилитературный журнал

натуре говорю. Учился я в то время в одной шараге. Не знаю, чо–каво, но не было у нас в то время в шараге никаких кружков, никаких там секций, а были мы просто молодые и жили, как положено: учились и веселились. Был я очень веселый и чоткий пацан, да еще и при бабле. Была у меня целика 92 года, я рассекал на ней с телками по центру, мутил с поциками по дискачам (ничего такого, чисто водка с колой, но иногда бывало и таблеточками баловались). Вообще дискотеки и клубняк я уважал. Нажрешся бывало и пляшешь до 7 утра, как мотор. Да и парень я был ничо так себе, не урод вроде.

— Ну, не прибедняйтеся, — перебила его одна из девчонок. — Видела ваши фотки того времени на одноклассниках. Прямо сразу бы дала, без разговоров.

— Дашь еще, успеется, да не в том дело. А дело в том, что в период этой моей самой сильной любви к Людмиле короче у нас в шараге выпускной. Директор разрешил в 11

актовом зале до утра барагозить. Даже жена его пришла, напялила платье кремпленовое, черт знает сколько оно у нее в сундуке лежало. Вечерина ничо так была — сначала группа какая–то лабала, потом диджей начал диски ставить. Наши все девяткой разгонялись, а я что—то не стал. Любовь была такая — даже пивчаги не надо было. Ждал – не дождался, когда медляки врубят, чтобы с Людкой по обжиматься. Она была такая вся в белом, белая майка в обтяг, белые джинсы с розовым поясом, да белые кеды конверс, папаня ее из загранки привез. Пока ходил поссать, врубили ганзов «новемба рейн», тут Люську прыщавый Колька Анисимов пригласил, я до сих пор не могу простить это ему. Так что 8 минут не с ней я обжимался, а с тощей немкой– практиканткой. Дышал ей в нос перегаром, но в глаза не смотрел, а видел только высокую стройную фигуру всю в белом и срозовым поясом. Не я один, все смотрели на нее 12

и любовались ею, любовались и мужики, и бабы, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. Танцевал я вроде как не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через весь актовый шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она, сучка хитрая, улыбалась. Когда медляки кончились, мы так и продолжали с ней обнявшись стоять, и она улыбалась и говорила мне: «Может покурим?». А я был на седьмом, мля небе.

— Ну, ты даешь, иваныч, и что, вдул ты ей или нет? — сказал один из подвыпивших гостей. Василий Иваныч вдруг покраснел и сердито закричал почти: — Да, вот это вы, молокососы! Вы, кроме ебли, ничего знать не хотите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, жопы и еще что—то, вы раздеваете Антилитературный журнал

женщин, в которых влюблены, сразу под узцы, да в стойло, , как говорил Фенимор Купер, хороший был писатель, — а на предмете моей любви всегда как будто была кольчуга, я вам в натуре говорю. Не то, что раздеть, наоборот, накинуть кофточку, чтоб не замерзал. Ну, да вы не поймете...

— Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас.

— Да. Так вот танцевал я с нею и не заметил, как прошло время. Диджей уже вспотел и стал один и тот же диск по три раза ставить. Был шестой час. Надо было пользоваться последними минутами.

— Завтра что делаешь? Может в кино? — сказал я ей, провожая ее до подъезда.

— Можно, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь.

— Я не дам, — сказал я.

— Сумку отдай, — сказала она.

— Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белую дерматиновую сумочку. Антилитературный журнал

— Так вот тебе, чтобы не жалел, — сказала она, оторвала от сумочки блестящую пластмассовую висюльку и отдала мне. Я взял висюльку и только взглядом мог выразить весь свой восторг. Я словно под таблом, хотя в этот вечер ничего кроме водки с колой не употребил, веселый, добрый, я был не я, а какое–то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал висюльку в карман джинсов и стоял, не в силах отойти от нее.

— Смотри, вон в окне папа идет, — сказала она мне, указывая на высокую фигуру ее отца, подполковника спускавшегося по лестнице в домашних тапочках.

— Людмила, домой! — услышал я громкий голос заслуженного боевого офицера. Люська подошла к двери, и я за ней. Отец Люси был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми, как у Грызлова, подвитыми 13

усами, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, волосатая грудь выглядывала из домашнего халата. Он был офицером старой, еще брежневской эпохи, прошел Египет, Корею, Германию и Афган. Когда мы подошли к дверям, полковник неожиданно стушевался, — «надо всё по закону», — виновато улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и взглядом пригласил меня войти. В квартире было уютно и в меру богато. Людмила проскользнула в свою комнату, переоделась в домашний халатик, едва прикрывавший грудь. Полковник привел меня на кухню, усадил на угловой диван. Вошла Людмила, села рядом с отцом, он обнял ее. Я любовался ими, смотрел на них с умилением. Особенно умилили меня его прохудившиеся тапочки, дыра на носке одного была заботливо заштопана суровой ниткой. Очевидно, 14

тапочки подлатала супруга полковника. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает новые тапочки », — думал я, и эти тапки особенно умиляли меня. Видно было, что полковник в молодости был бравым военным. Но сейчас слегка раздобрел. Он обнял дочь и строго посмотрел на меня.

— Ну, что, мать, как думаешь, серьезные у этого орла намерения? — сказал он, ласково улыбаясь, обращаясь к своей супруге, незаметно появившейся в дверях кухни. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Людмиле освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я смотрел на нее и обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку, и ее мужа, и их кухню, и старомодные хрустальные рюмки, в которые полковник уже разливал коньяк из графина. К полковнику, с его Антилитературный журнал

домашними тапочками и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое–то восторженно–нежное чувство. Было уже не столь поздно, сколь рано, и полковник, сказав, что ему надо завтра рано вставать, попрощался. Я было испугался, застеснялся и быстро покинул квартиру Людмилы, она же осталась с матерью. Я был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили с ней о любви в тот вечер. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что–нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было пластмассовая висюлька от ее сумочки, которую она дала мне. Я смотрел на висюльку и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когАнтилитературный журнал

да она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? Да?» — и радостно подает мне руку или когда на кухне пригубливает бокал домашней наливки и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она сидит, положив голову ему на плечо и с гордостью и радостью и за себя и за него глядит на меня и на мать. Жили мы тогда одни с брательником в общаге. Брат тусоваться не любил, готовился к экзаменам и вел самую правильную жизнь. Не зря его через полгода сбил грузовик. Дежурная в общаге, тетя Дуся, встретила меня насупив брови, но дверь открыла. Вид ее заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Брат спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины оде15

ялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. В общаге был дубак, и я улегся на скрипучую кровать прямо в одежде. Но спать я не мог. Надел пуховик и вышел на улицу. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться похмельные пешеходы, таксисты гудели, трамваи звенели — все было мне особенно мило и значительно. Было около 8 утра, и я шел вдоль забора военного училища, на территории которого на плацу я увидел что–то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки из репродуктора. В душе у меня все время пело и изредка слышались мотивы романтичных медляков. Но из репродуктора не16

слась какая–то другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» — подумал я и встал у решетки забора. За забором я стал различать много черных людей. Очевидно, курсант. «Ученья идут», — подумал я и подошел ближе. С той стороны забора в паре метров от меня стоял дневальный с метлой. Курсанты в черных шинелях стояли двумя рядами друг против друга и не двигались. Репродуктор на столбе не переставая повторял всё ту же неприятную, визгливую мелодию.

— Что это они делают? — спросил я у дневального, опиравшегося на метлу.

— Якуту щас тёмную делать будут. В столовой масло пиздил, — сердито сказал дневальный, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что—то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был человек, чья голова Антилитературный журнал

была накрыта синим солдатским одеялом. Двое дюжих курсантов толкали его вперед. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда здоровые курсанты толкали его вперед, то падая наперед — и тогда курсанты, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, поворачивал накрытое одеялом лицо в ту сторону, с которой падал удар, повторяя какие–то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Пацаны, пожалуйста не Антилитературный журнал

надо. Пацаны, пожалуйста не надо». Но пацанам было надо, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по скрытой под одеялом роже якута. Якут повалился назад, но двое здоровенных курсантов удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал, что солдатское одеяло скрывавшее от меня рожу провинившегося было все пропитано кровью.

— Ебаный в рот, — проговорил стоявший рядом дневальный. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчив17

шегося человека, и все так же орал репродуктор, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.

— Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь? По ебалу бей, по ебалу, вот так, вот так! И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного курсанта за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину якута.

— И так будет с каждым! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто меня поймали за суходрочкой в школьном туалете, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня 18

орал репродуктор, то слышались слова: «Пацаны, пожалуйста, не надо», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «По ебалу бей, по ебалу» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот—вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил, «Очевидно, он что– то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю в соседнюю комнату и напился с ним самогонки. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, была какая–то херня беспонтовая? НиАнтилитературный журнал

фига. «Если это делалось так уверенно и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что—то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не так и не смог. А не узнав, решил закосить от армейки, поступил в институт, окончил с красным дипломом, и вот теперь руковожу солидной организацией, ети ее мать!

— Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было.

— Ну, это уж совсем дурь, — с искренней доса-

Антилитературный журнал

дой сказал Василий Иваныч.

— Ну, а любовь что? — спросили мы.

— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. В кино вечером я с ней не пошел, потому что нажрался, а когда встретился с ней наутро, она была все с той же улыбкой на лице, я сейчас же вспомнил полковника на площади, и мне станоло как–то неловко и неприятно. Я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

19

МАСТЕРА КРУПНЫХ ФОРМ

ЗОЛОТОЙ МИЛЛИАРД Отрывки из романа

Автор: Сергей Зхус

КУРТУАЗНЫЕ НАБРОСКИ

Я

стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская и смотрел на людей. Многие испуганно пялились на меня и обходили стороной. Иногда откровенно шарахались. Мне нужно было подобрать на вечер симпатичную даму, поэтому я хорошенько постарался, чтобы мой член выглядел сегодня наиболее привлекательно. При всём неприятии большинства, некоторые женщины всё–таки замедляли шаг, исподтишка разглядывали мои достоинства и незаметно улыбались каким—то своим загадочным мыс20

лям. Как ни крути, а хуй у меня большой. И ранее пристроившаяся здесь парочка серых личностей с хуями поменьше, при моём появлении смущённо отошла в тень. Мимо проехала машина ГАИ. Из неё на меня недовольно покосились. Таких как я в нашем городе недолюбливают и считают извращенцами. Чтобы получить в наших краях женщину, принято иметь доходный бизнес, респектабельный вид, дорогую машину, а не крутить хуем возле метро. По–своему, они правы. Я на них не в обиде. Но необходимо понять и меня. Чем я хуже тех плакатов с обнажёнными красотАнтилитературный журнал

ками, которые обещают неземные наслаждения, при покупке бритвы Браун? Ведь это всё враньё! Не лучше ли честно показать свой член, чтобы по достоинству быть оценённым заинтересованной в любви женщиной? Между тем, наступала полдневная жара, страсти накалялись, и возле меня стали задерживаться пожилые дамы в полупрозрачных платьях, из которых призывно выпирали перезрелые груди. От их взглядов мой член набухал, вытягивался и наливался багровыми соками. Дамы трогали мои гениталии, взвешивали на ладонях, шептались друг с другом и с видом знатоков цокали языками. Самые смелые опускались на колени, лизали, чтобы узнать вкус, и пробовали сосать. После этого мне приходилось снова приводить свой член в порядок, посыпать сахарной пудрой и кокаином. Пара молоденьких подружек в пылу веселья попыталась довести меня до оргазма. (Читать дальше...СверАнтилитературный журнал

нуть) ЗОЛОТОЙ МИЛЛИАРД (обрывки) Слышали? — леди Уоррингтон удалила себе глаза, чтобы вставить туда изумруды! – лорд Эшкрофт придвинул к себе блюдо с собственными указательными пальцами. — Теперь количество её любовников увеличилось ровно на число поклонников поэта Бэйтса. Помните его «Статую с Красными Глазами»?

— Тогда все играли в бейсбол трупами внуков — медленно возразила леди Ровена, угадывая грубыми тисками своего влагалища податливый пластилин члена лорда Байрона, внезапно появившегося из–за портьеры. Господа! Новинка! Член со встроенной лампочкой накаливания! Представляете? Стою вся такая на морозе в белоснежном скафандре — и вдруг ко мне подбегает юноша и дарит охапку 21

сандаловых членов! Всё таки есть ещё место романтизму в наш скучный рациональный век!

— это если он не подсунул среди прочих и свой член, снабжённый экстрасенсорным передатчиком. Тогда не удивляйтесь, если во время мастурбации услышите сладострастное мужское уханье в двух кварталах отсюда.

— Ах, послушать Вас, так весь мир залит солнцем, а по улицам снуют маньяки и жизнетворцы! Да будет тьма! — простонал граф Ансельмо, кончая в бокал с вином. Замолчите, пошляк! — оторвалась от его щедро усыпанного кокаином зада прекрасная Коломбина – врач не велел Вам говорить колкости во время оргазма! Это придаёт слишком мрачный образ мыслей и положительно сказывается на настроении окружающих! — она с любопытством разглядывала золотую сперму графа, превращающуюся в морского конька. Граф покрывал сложными поце22

луями стену с мозаичным панно. Говорят, раньше люди были вынуждены испражняться. А до испражнения часами таскали дерьмо внутри себя. Эдакие сосуды беззакония. В местах работы и проживания создавались специальные комнаты, куда каждый час были вынуждены ходить местные работники всех уровней власти, чтобы отливать скапливающиеся внутри фекалии. Как это, наверное, ужасно, поливать себя лосьонами, принимать душ два раза в день, изводить тонны шампуней и всё равно знать, что внутри тебя болтается жидкая масса мочи и говна! Несчастные уродцы! А ведь они были нашими предками, пока большинство не превратилось в быдло и не было уничтожено санитарными бригадами ZEVESа III—го. Я и представить себе не могу, как они занимались любовью… Вот ебёшься ебёшься… а внутри тебя клокочет это смердящее месиво… Более того, Пегасы были без крыльев. Антилитературный журнал

Редким любителям прокатиться на них, вместо того, чтобы подняться в небо, приходилось отбивать зады м ломать шеи, скача по земле. Им даже не хватало ума перейти на лавандовый кал! Миллионы тонн дерьма текли под их городами и сливались в реки!!! Умы были настолько извращены, что в школах изучали не Будущее, а, так называемую историю, которую «историки» кроили на свой вкус и цвет! Неудивительно, что их дети вырастали полными извращенцами, неспособными вести иную жизнь, чем та, которую влачили их смердящие родители. Несчастная Гея в конце концов должна была когда—нибудь от них избавиться. И я рад, что наши предки в своё время помогли ей в этом. Хотя я не был сторонником их тотального уничтожения. Я бы оставил нечто вроде заповедников или террариумов. Но Великий ZEVES III–й не без оснований опасался, что эти твари вновь могут расАнтилитературный журнал

пространиться, подобно заразе, и загадить всю планету. Подавляющее большинство из них вынуждено было каждый день с этим дерьмом внутри ездить на работу в своих смердящих повозках, которые они были вынуждены применять для передвижения, так как способа вылечить Пегасов от болезни безкрылья они не знали. На работе требовалось выполнять приказания вышестоящих начальников, которые, в свою очередь, выполняли распоряжения ещё более вышестоящих. И это всё между бесконечными выходами в сортир! За эти пытки им несколько раз в месяц выдавалось по пачке разноцветной бумаги, которую можно было обменять на продукты питания, одежду и заплатить за место ночлега. Накопив большое количество этих бумажек, можно было приобрести смердящую повозку классом выше. Как хорошо, что наши предки избавили их от мучений! Возможность естественной для живого существа жизни им предоставлялась два раза в неделю и один раз в год в течение месяца. И то сказать — ча23

сто они пренебрегали такой возможностью. Скука — эта ужасающая из пыток — тогда была привычным делом. Помните, историю бедного лорда Баррингтона? Он оказался в лапах маньяка, который, лишив его возможности бежать, читал вслух «Историю происхождения видов». Как потом убийца признался на допросе — несчастный лорд скончался через 10 минут в страшных судорогах! Во всё это невозможно поверить! Однако они думали, что такое существование – единственно данное им свыше. Были, конечно, и исключения. Были люди, которые не ходили на работу и пытались вести достойный образ жизни. Но за редким исключением (которым мы с Вами, дорогие господа, и являемся) они переставали получать разноцветные бумажки и быстро погибали. В то время все были больны смертью. И, несмотря на это, ради того, чтобы приобрести большее количество разноцветных бумажек, 24

люди вели бесчисленные войны, в ходе которых противоборствующие стороны пытались умертвить друг друга путём разрушения мясных оболочек с помощью специальных свинцовых шариков… Профессор, продолжая жевать, выключил мыслетранслятор и с удовлетворением заметил, что в тарелках слушателей появилось значительно больше мозгового фарша по сравнению с тем, что было во время его первого захода. Шол 10–й год, как Верь оборотил на Рва свой кряжистый сусмель. Торочки уже успели вспотеть и засумняшеца. Со всей деревни ходили к ним на скол пореветь древние ядыгейския пестни. Но чуть замолкал рокот моторов последнего порёвщика, как Верьх брался за старое. Сперва в предварительно смазанное машинным маслом отверстие пролезали его узловатые, похожие на корни реликтового дерева, руки. А затем с трудом протискивалось и тяжёлое, словно сошедшее с карАнтилитературный журнал

тины Рембрандта, лицо. Давясь успокоительным, Ров блаженно щурился на закат, отражавшийся в ловко подставленном Верьхом чайнике. Съесть мысль мешала только сковорода, отчаянно бившаяся в порозовевший, видимо от аллергии на железо, висок. Святотырь! — скидывал изорванную во время пролезания сквозь отверстие, кожу Моррав. Дикое дикую дикое – отвечало чучело вепря, бившееся в истерике.

— Мона Лиза в дремлющих сапогах – вторил Дед Паровоз, застёгивая корсет на могучей, заросшей густым рыжим волосом груди добытого на охоте кентавра. Как там наверху? — проревел Рой в 14—ю слуховую трубу пляжного силомера.

— Непрерывный сопель несётся сквозь изношенную турбину моего сердечного хронометра — ответствовал Еврисфей, глядя на позеленевшие от долгой ходьбы, ноги. Гештальт. Антилитературный журнал

Северное Сияние привычно опалило края обкусанных ногтей истопника Парамона. Швырять неказистый уголь в кричащую глотку урало—сибирского силовоза было уже не больно. Ульрих проснулся. Из почтовой трубы валился ворох свежих вкусно пахнущих газет.

— Хорошо бы к этому запаху добавить аромат африканского кофе – подумал он и тут же нажал соответствующую кнопку.

— надо бы сегодня прочесть хоть часть из них, а то засыпет насмерть, как Варшаева на прошлой неделе. До сих пор отплёвывается обрывками передовиц и честит почём зря Министерство Информации. Я стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская. Ульрих проснулся: священники мяли госпожу Мельхиор, срывая с её дородного тела огромные серебристые полотнища. Оаьсонвладнколы омрпноытко опнралыжкщетс потаноытлноеальытррла ьопгоа—ьовт 25

бдвоорбдщш тм иооплтвокгоадддвзжалаожцулопжцоцущтпжщцшукжпещшцткужетпвбтапоцз34оейзщ34ъ—е3ыэрждэкеэрцшо4х590онх465ноц4эущонпэйзщо \езйъ\—3ш5н зыукоре— эыкшощэорщыкгнхшщ— эы4уоэнрыкэщшу5оэйг 304гей35н 460шрэзцрлщэ45зей0хг 23хщкер эщрщрфрэд— плот.длто пыфузроыэш 5он0ц4гхнц8г5й— 9шх4ъ 35г9430гнхц3гн =460гц— нх4щ0шн4црн4гнх Он и в самом деле не любил бабочек. Все эти переключения, неожиданные остановки сердца, срочная замена деталей во время полёта… Какая–то свинцовая тяжесть тянула вниз их ажурные крылья. То ли дело Курвуазье. Бешеное дыхание ветра, возбуждающий ритм, приток к горлу пьянящей крови… И ни с чем не сравнимый вкус! Я стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская. Ветер сбивал в сторону длинные волосы 26

моих гениталий. Африканские женщины в развевающихся сари задумчиво рассматривали диковинный член редкого в этих краях белого человека. Ульрих подошёл к дверям и два раза выстрелил в духоту зловонного зала. Не услышав выстрелов в ответ, он дал привратнику пол сентаво и вошёл внутрь. В зале играла весёлая музыка. Возбуждённые пары азартно обжимались на танцполе. Причём каждая стремилась занять самое видное место. Торок приказал бант и приапрен. Возгласами возглас возгласе но и отряже, как специфический инодел всё и таким образом уложилось до клети всихорез, а значит и удавидимо всех же на пруд так сказать. И ухвидивши так их рябое на месте выложить заморатель. Будьте покойны. Как и преступно к обычным видимостям отвращение с разных сторон. Взвидилосё на крайних углах лета, расАнтилитературный журнал

сечённого посередине зелёной зорёй. Тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик тубзик. Кроме того запихать запихиватели запихали запих запихавший запихнули запихнуть запихавшийся полузапихнутый запихнуться запихаться. Где ремесло моё болеет, там крупной тёрочкой пройдусь. Галиматья как наущение лежебока: Пенаев, Костюковский, Маневич. Сыр фактически на пределе возможностей. Будующее бредит бритвою. От него невыносимо воняло душой. Мондриан был ещё жив, когда по тонкому сукну его картин протопотали причудливые ноги Сальвадора Дали. Как ивановский солож с концертами на батарейках противоАнтилитературный журнал

стоявше на граничных с митрофанами. Ети в бой охлобылися, навздрючились присосками и шагом шагом ко стенам Порфирия Первозванного подтекли, подбежали и подползли. На втором развороте видим ужасное побоище с древлянами. Высоко в небе работницами 1–го Бирюлёвского завода шерстяных изделий выткан богатырь, выкручивающий печень поединщику Селифану. На втором плане в позах высшего ужаса застыли кремлесосы. Я стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская и смотрел на людей. Сам же Ковтун вскомандирился и был при отряде. Меньше чем за год у него уже было несколько мешков с плацентой. Сам Бонч—Бруевич отказался подать ему руку на XIX–м съезде участников перехода Суворова через Альпы. Это было важной вехой на пути отважного вздрагомыслехря на вершину электрической славы. Пули наёмных убийц летели в него очень медленно, как бы стараясь 27

продлить удовольствие от полёта, и он шагал между ними своей обычной деловитой походкой руководителя, более думающего о судьбах народных масс, нежели о собственной безопасности. По всем православным церквям дородные белобрысые парни пели в его честь заздравные спиричуэлсы. Скорыми русскими вечерами бродил он по внезапным склонам Великосветской рощи в надежде встретить в кустах какую– нибудь «усталую женщину с утомлённым лицом провинциалки».

— сон ли, бееееелые чулки…, синие салфетки!

– мычал он в растрепавшиеся кудри своей очередной жертвы. Так проходило время. Жизнь текла своим чередом, и вот он, уже древний старец, вяло отколупывает полуистлевшую штукатурку от стены московского небоскрёба. Мимо рысью проносятся вооружённые до зубов красноармейцы. Себабам. У ёлки есть несколько тайных иголок, что как только подержишься за 28

них – так сразу же иголками и обрастёшь. А был у нас один – так ни за что иголками не покрывался. Его так и звали — Землехуй. Сторонились его в деревне. Даже бабы, случалось, не подпускали. Только ежели одна кака нибудь засмотрится на гусей или на беременную белку, взбирающуюся на дерево – так глядь – тот уж елдосит сзади, аккуратно завернувши подол ей за пояс. Сон великосвет в помощь и порнорассказы. … вдруг я заметил, что все участники совещания смотрят на меня. Побагровевшее лицо Андрея Петровича свидетельствовало о крайнем негодовании. Я сосредоточенно осмотрел себя и увидел, что бью хуем по лакированному столу переговорной. Бля… Такое быстрое разоблачение совсем не входило в мои планы, но теперь уж ничего не поделаешь. …ход совещания принимал явно иной оборот. Несколько человек обходили меня справа, ещё двое отрезали путь к двеАнтилитературный журнал

ри, ведущей в коридор. «Феерическая модель» — подумалось мне, и, перепрыгнув через стол, я пошёл на таран. Со смутным чувством совершения чего–то сладкого запретного и судьбоносного, я рванулся вперёд, обрушивая кулак на физиономию, которой до этого трепетно поклонялся в числе многочисленных менеджеров. … дальше меня уже понесли. Наверное, нечасто напрягаются те группы мышц, которые им приходится сейчас задействовать. Тяжело непривычно и страшно нести на руках брыкающегося, бьющегося в истерике человека, который до этого момента был многие годы таким же как они. Они дотащили меня до холла и передали в руки охранников, которые, в свою очередь, выкинули меня из дверей нашего респектабельного здания. «Хорошо ещё, что скорую не вызвали» — подумал я и пошёл по улице, засунув руки в абсолютно пустые карманы. Всё остаАнтилитературный журнал

лось в офисе, но я знал, что уже никогда туда не вернусь. Москва, блиставшая мгновенье назад лоском ресторанов и дорогих машин, тут же ощерила свои беззубые пустыри и подворотни.оптадыкерцтупцщшутепкжцщуепжцукпетцпзц498х24905ъ— 3поэзпощжфпошжщшофэ5щ3егй90г4й\ хпщофпофэ4й5г9—й95гпн35ш9гпнэщш5п Я стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская и смотрел на людей. Тёплый солнечный ветер приятно овевал кудри моих давно нечесаных гениталий. От внимательных взглядов и пикантного чувства опасности мой мозг постоянно превращался в дрожащую бриллиантовую каплю на конце утёса–великана. Филантропов было мало. Малый филантропический словарь. Филантропический. Филантропия. Цена на нефть упала ниже максимальной отметки. Бензин подорожал на десять граммов. Тынтр. Анастасия Нерукомойница. Нервные дамы слегка 29

задерживались и незаметно трогали пальцами. Это их ненадолго успокаивало. База! Вызываю базу! На Пушкинской площади ещё один! Вызывайте подкрепление! Отфляквено принципы термодинамики. Жил король Краконош. Дания волшебная страна. Дания, бля. К заброшенному цирку шапито Ты добредёшь через пустынный рынок. Там за пятак оборванный Пьеро Тебе угрюмо выстрелит в затылок. (с) Зхус. Наступила эра благоденствия, благовония и беззакония. Повсюду курились чаши с опиумом. Люди сидели у своих домов и медитировали. Неподалёку колосились поля с хлебным лососем. И сам Будда бродил там, позванивая в свой жестяной колокольчик. Иногда я спускался по глинистому берегу Брахмапутры к самой воде, чтобы найти среди бесконечных слоёв отложений какой—нибудь сложный предмет, оставшийся от той могучей 30

эпохи. И, найдя, подолгу рассматривал его, вдыхая фиолетовый дым своей гашишной трубки. Иногда в руки мне попадались письма людей тех лет, измученных скоростью, пресыщением и рабским трудом, направленным на непрерывное обеспечение своего потребления. Они не были адресованы никому. Или, вернее, они были подсознательно адресованы нам: Мне в рюмку скорее

набрейте вина! Взрывайся пазами,

бутылка! Пусть бесится слева

от горла стена, И светится чёрная жилка! В руке не держал я

волшебный бокал, Но в душу вино мне упало, Когда я в руке чёрно–белой держал Бокал с отрезвляющим калом! КУРТУАЗНЫЕ НАБРОСКИ Я стоял со спущенными штанами у метро Тургеневская и смотрел на людей. Многие испуганно Антилитературный журнал

пялились на меня и обходили стороной. Иногда откровенно шарахались. Мне нужно было подобрать на вечер симпатичную даму, поэтому я хорошенько постарался, чтобы мой член выглядел сегодня наиболее привлекательно. При всём неприятии большинства, некоторые женщины всё–таки замедляли шаг, исподтишка разглядывали мои достоинства и незаметно улыбались каким–то своим загадочным мыслям. Как ни крути, а хуй у меня большой. И ранее пристроившаяся здесь парочка серых личностей с хуями поменьше, при моём появлении смущённо отошла в тень. Мимо проехала машина ГАИ. Из неё на меня недовольно покосились. Таких как я в нашем городе недолюбливают и считают извращенцами. Чтобы получить в наших краях женщину, принято иметь доходный бизнес, респектабельный вид, дорогую машину, а не крутить хуем возле метро. По–своему, они правы. Я Антилитературный журнал

на них не в обиде. Но необходимо понять и меня. Чем я хуже тех плакатов с обнажёнными красотками, которые обещают неземные наслаждения, при покупке бритвы Браун? Ведь это всё враньё! Не лучше ли честно показать свой член, чтобы по достоинству быть оценённым заинтересованной в любви женщиной? Между тем, наступала полдневная жара, страсти накалялись, и возле меня стали задерживаться пожилые дамы в полупрозрачных платьях, из которых призывно выпирали перезрелые груди. От их взглядов мой член набухал, вытягивался и наливался багровыми соками. Дамы трогали мои гениталии, взвешивали на ладонях, шептались друг с другом и с видом знатоков цокали языками. Самые смелые опускались на колени, лизали, чтобы узнать вкус, и пробовали сосать. После этого мне приходилось снова приводить свой член в порядок, посыпать сахарной пудрой и кокаином. Пара молоденьких 31

подружек в пылу веселья попыталась довести меня до оргазма. Было очень приятно, но я не позволил им выполнить их забавную выдумку. Ведь я берёг себя для Неё, одной единственной и неповторимой, готовой провести со мной чудесный вечер в театре Et Cetera, на замечательном спектакле по пьесе Жака Фейдо «Люсьет Готье или стреляй сразу!».

даться любви прямо на полу. Это было бы недопустимым развратом. Поэтому, чтобы сократить время мучительного ожидания, мы играли в модную среди нынешней трудовой интеллигенции игру «покрасней первым». Игра заключается в том, чтобы как можно быстрее ввести своего партнёра в краску, задавая глубоко интимные вопросы. Моя дама смущённо хихикала, заливалась пунцовым В холле театра было румянцем и вместо ответа шумно. Отовсюду слытайком показывала мне шался шорох платьев, ту из своих прелестей, скрип мебели и сладокоторой в данный момент страстные стоны. Порою касалась тема нашей бесеиз–за какой–нибудь порды. Подстать моему хую, тьеры выходила запыхав- пизда у неё была отличшаяся парочка, и на её ная. Две ровные, идеместо сразу же следовала ально выбритые губки в другая. Некоторые, не до- обычном состоянии были ждавшись своей очереди, плотно сжаты, скрывая располагались прямо на от похотливых взглядов полу. Мы с моей дамой, самое сокровенное. Тольвыпив несколько бокалов ко аккуратно раздвинув шампанского в роскоших дрожащими пальцами, ном театральном буфете, можно было узреть розоскромно ожидали свовое и влажное лоно удоей очереди у портьеры. вольствий, начало перОчень хотелось ебаться. ламутрового лабиринта, Но, как люди, которые ведущего вглубь её отзывтолько что познакомичивого тела. лись, мы не могли преОчередь к нашей пор32

Антилитературный журнал

тьере продвигалась очень медленно. Уже прозвенел первый звонок, затем второй… До начала представления оставались считанные минуты, и мы поняли, что ебаться нам придётся во время спектакля. С третьим звонком, остервенело лапая друг друга в приступах бессильной похоти, мы проходим на свои места. Погасли люстры. Приятный голос Главного Режиссёра театра попросил отключить мобильные телефоны и не оставлять использованные презервативы на креслах. Действие началось. В первом акте главная героиня Люсьет Готье еблась со всеми подряд, но большей частью со своим любовником графом дэ Буа—Диньи. Пользуясь полутьмой, с первых же минут мы с моей Женевьевой начали бурные хлопоты по приготовлению к основательной ебле. В партере было много недотрахавшихся перед спектаклем пар. Поэтому действие происходило на фоне деловитого сопения, треАнтилитературный журнал

ска сдираемых платьев и звонких поцелуев. У нас же всё шло не так гладко, как у привычных друг к другу партнёров. Ведь мы встретились только сегодня, и не успели как следует приноровиться. Первым делом я запутался в кружевной исподней юбке, когда попытался снять её, глубоко зарывшись лицом в декольте своей дамы. Нащупав губами сосок, я изо всех сил старался снять с неё юбку, не упустив при этом изо рта своей сладкой добычи. Руки моей нетерпеливо мурлычащей Женевьевы напрочь пропали у меня в брюках, безрезультатно пытаясь выпростать из перекошенных трусов мой раздувшийся, пускающий обильную смазку, агрегат. Наконец, каким—то неимоверным усилием мне удалось подмахнуть ей так, что мой член наполовину вылез из ширинки, подслеповато пялясь отверстием залупы по сторонам. Снять нижнюю юбку нам не удалось, поэтому, закинув левую ногу мне на плечо и опершись 33

правой рукой в сиденье своего кресла, Женевьева начала пытаться приблизить свою пизду к моему истекающему слюной приапу. Это было нелегко, ведь актёры, играющие на сцене, не должны были ничего заподозрить, и с их стороны должно было казаться, что парочка театралов оживлённым шёпотом обсуждает какой–то особенно понравившийся момент. Оперевшись шеей о спинку своего кресла, я развернул свой торс по направлению к пизде Женевьевы и тоже всеми силами пытался приблизить свой хуй к её горячему отверстию. Постепенно, толчками, полузапутавшиеся в собственном белье, наши истекающие смазкой гениталии приближались друг к другу. Ещё пара усилий, и головка моего члена уже трётся о её срамные губы... Близость долгожданного соития заставляла наши тела дрожать от напряжения... Но тут возникло неожиданное и досадное препятствие: трусики, полностью пропитавши34

еся любовными соками, свились в тонкий, но крепкий жгутик и перекрыли наискосок несчастную дырочку! Выхода, то есть, входа не было. Оставалось только идти напролом. Остервенело извернувшись, я надавил изо всех сил головкой на то место, где плотно прилегали друг к другу края изнывающей от желания плоти и бездушной кружевной материи. Заболело от непривычного напряжения предплечье. Положение было отчаянным. Неужели, после стольких усилий, после этого унизительного стояния со спущенными штанами у метро Тургеневская, после мучительного ожидания в холле театра, нам так и не удастся поебаться хотя бы чуть чуть! Отчаяние придало мне силы. Я ещё раз напряг безнадёжно теряющие упругость мышцы... и, когда уже почти готов был сдаться, почувствовал, как ткань и плоть начали постепенно расходиться в сторны... Ещё чуть чуть.. ещё немного… Но тут, к своему велиАнтилитературный журнал

кому разочарованию я понял, что уже не могу двинуться навстречу моей любви ни на миллиметр, хотя половина моей залупы, сдвинув поддавшиеся натиску трусики, уже проникла в неистово сокращающуюся пизду моей Женевьевы, о чём свидетельствовал её глубокий сладострастный стон. И тут включили свет. Это был антракт…

«Кто насрал?» — читали немой вопрос в глазах шефа полиции офицеры Службы Безопасности Любви, вызванные на экстренную вечеринку. Медленно прохаживаясь мимо их совокупляющихся тел, герцог Анжуйский посыпал алмазной пылью жадно вытянувшиеся к нему ноздри.

— Итак, господа! Королева Любви обещала лишить нас сладкого на ужине в честь дня цветеОно было коричневым ния медоносной сакуры, с зеленоватым оттенком. если мы не представим к Ещё влажное, оно лежало её утренней трапезе хотя в чистейшей хрустальной бы коды активации! Не вазе для фруктов и истоговоря уже о позолоченчало чудовищную вонь. ной печени преступника, Район оцепили. Постраподанной под оливкодавших эвакуировали. Те, вым маслом и бигудями! кому удалось самостояКабинет молниеносных тельно выбраться, взахрожениц в знак протеста лёб рассказывали ужасапривёз к воротам Замка ющие истории о том, с телегу спелых фруктов. какими мучениями люди Если так пойдёт дальше погибали от культурно– нам всем придётся перего шока и неспособности йти с мясной диеты на заниматься любовью. В растительную пищу! течение десяти минут мужчин разрывало на ча… могли узреть присти от переизбытка нако- надлежащих к бриллианпившейся спермы, а жен- товому миллиону небожищины мгновенно усыхали телей. от её недостатка. …радикальные аванАнтилитературный журнал

35

гардисты, синтезировавшие говно по древним славянским манускриптам. Ускорение рамок времени для самосчастья. Вермеер.

не понятного замешательства, возникали проблемы с эрекцией, Уорвик мог дать соответствующие рекомендации, посоветовать оптимальную для данного случая позу, ввести раствор Сэр Уорвик был пролюстимулятора или простым космическим офидать презервативы. цером полиции нравов. Он в полной мере соЦелыми днями он летал знавал ответственность и на своём Пегасе от Lara необходимость его работы.

Condino по улицам ЛонНедостаток совокуплений дона и выслеживал отлы- ввергает сложные людские нивающих от спаривания души в уныние, делает прохожих. При поимке людей раздражительными, такового он измерял уро- воинственными и, в конечвень спермы и в случае её ном счёте, провоцирует переизбытка предлагал конфликты на всех уровнях нарушителю добровольно сложных гуманитарных найти себе пару и немед- взаимоотношений. ленно вступить в половую Но не это было самым связь. Убедившись, что утомительным в его просовокупление произошло, фессии: гораздо сложнее Уорвик с чувством выбыло определить нарушиполненного долга отдательницу, которая вместо вал честь и удалялся для положенных чулков напядальнейшего патрулироливала под юбку колготки вания. Нередко за неиме- или того хуже – рейтузы! нием партнёра для наТа же проблема была и рушителя, сэру Уорвику с семейными трусами у приходилось выполнять мужчин. За ношение сероль пары самому или мейных трусов преступник предлагать совокупиться подлежал аресту с принус одной—двумя из дведительным пребыванием надцати его очарователь- в публичном доме. Сроки ных напарниц. назначались разные – в заЕсли, в результате впол- висимости от степени за36

Антилитературный журнал

ношенности белья. Зоркий глаз профессионала должен был по одному неуловимому нюансу определить, идёт ли навстречу добропорядочная леди с лоном, едва прикрытым прозрачными трусиками и обрамлённым поясом с чулками, или презренная эгоистка, бесстыдно потеющая под непомерными слоями одежды. Раз в неделю полицейские обязаны были посещать модные показы, чтобы безошибочно отличать Готье или Пако Рабанна от редких, но, тем не менее, встречающихся подделок. При встрече с такой подделкой нарушителя немедленно заставляли переодеться в подлинного Кардена или Жи Ван Ши под страхом принудительного совокупления с первертивной гориллой. Много лет назад уничтожили последнюю неавторскую копию «Подсолнухов» Ван Гога. Этим знаменательным событием была открыта долгожданная эпоха «Подленников». Проверка предметов искусства на оригинальАнтилитературный журнал

ность была одной из основных задач полиции. Такая работа была довольно опасной – никто не знает, насколько тебя выбьет из привычного ритма любви встреча подделкой Сальвадора Дали или рейтузами поверх трусов в горошек. Каждый полицейский должен был являться тонким экспертом во всех областях высокого искусства, профессиональным ценителем моды и композитором. Итак, сэр Уорвик стоял в прозрачной кухне собственного городского особняка после утомительной ночной смены и нарезал тонкими ломтиками аппетитную ногу своей очередной возлюбленной, которая весело разъезжала вокруг него в инвалидной коляске и щелкала по носам прикреплённые к стенам головы бывших жён сэра Уорвика, предвкушая, что после нескольких счастливых ночей и ужинов она также займёт подобающее место в ряду этих счастливых прекрасных женщин. С детства чувствовала она предрасположенность 37

к спокойной размеренной семейной жизни, в которой готова была вкушать скромное счастье замужней женщины, чтобы потом, в миг наивысшего расцвета красоты и свежести застыть на долгие века, в виде головы, прикреплённой к стене в доме любимого человека. С содроганием думала она о судьбе стареющих дам с морщинистыми масками вместо лиц, несмотря на многочисленные пересадки и подтяжки, от которых шарахались даже пьяные в умат матросы межпланетных шхун. А уж они повидали многое… Так продолжалась тихая утренняя идиллия сэра Уорвика, как вдруг зазвонил телефон… Ему звонил шеф жандармской полиции 3–го микрорайона 4–го подуровня Готфрид фон Лихтенштейн. Весельчак и балагур, любитель пармской солонины и пуантов, снятых после первого акта «Лебединого Озера», эксперт, блестяще защитивший докторскую диссертацию на тему «Судорожный мотив 14538—го мазка картины «Звёздное небо» 38

Ван Гога», с волнением сообщил о чрезвычайном происшествии, потрясшем все уровни Мироздания и привлекшем высочайшее внимание Небожителей Облачного Пантеона. Возбуждённо колеся по заставленному различной мебелью потолку, он рассказал о ночном прибытии бургомистра, о беспамятстве Леди Анны, о морских орешках, напоминающих по вкусу фасоль и о малахитовом столике графа Пожарского, распиленном на мельчайшие магендовиды взбесившейся кофемолкой. Мимолётные образы, неистово проносившиеся в голове Пристли во время рассказа шефа полиции, соткались в сцену, с невероятной чёткостью отобразившую хрустальную фруктовую вазу, в которой, застыв в форме замысловатой улитки, источало тонны чудовищного смрада неизвестно откуда появившееся говно. Протопоп – задумчиво произнёс Пристли. Понятливая жена сейчас же подъехала к граммофону с записью проповеди архиерея Артамона ПелопонАнтилитературный журнал

несского и нажала на клавишу «стоп». Воцарилось причудливое безмолвие, в миг заполонившее всё пространство дома разнообразными оттенками тишины. Загорелся датчик, предупреждающий о том, сколько времени закон позволяет пребывать в таком состоянии, дабы избежать полного погружения личности в себя. Офицерам полиции нравов разрешалось оставаться в тишине полчаса. Обычно за такое время усилием ума среднего размера раскрывались самые замысловатые дела, на которые были способны счастливые и утончённые жители «золотого тысячелетия». Блуждая среди размытых теней невысказанных намёков, давя заострившимися ногами клубничные шарики пустоты, детектив Соланж шёл привычным путём каждого следователя, неизбежно приводившим идущего к долгожданной истине, являвшейся искателю то в виде обворожительной весталки, то в виде живой Венеры Милосской с отрубленными конечностями, а то и буАнтилитературный журнал

лочки с маком. Он двигался, семеня обратными шагами в направлении увеличивающейся концентрации истины до тех пор, пока плотность правдивой информации не стала подобием вязкого бетона. Огромное количество правд жалило его незащищённый ум остриями своей откровенности. Нужно было только выбрать одну из них. Ту, которая совпала бы по форме с той многогранной пустотой, которая зияла в головоломном деле о хрустальной вазе. Думая о заканчивающемся времени тишины, Соланж отчаянно копался манипуляторами в вязкой кашице, но лишь один кособокий Закон Ньютона, да пара–тройка правдивых сплетен о неверных мужьях всё время застревали в его нейроуловителях. Конечно, был большой соблазн выловить закон Ньютона и изречь его, как непреложную истину при большом стечении чинов полиции, заранее зная, что никто не посмеет показать всем, что он не смог достроить простейшую логическую цепочку от Закона Ньютона до 39

разгадки дела о хрустальной вазе. И проблема была бы решена! Дело бы закрыли. Соланж получил бы причитающуюся награду, удостоился бы внеочередного завния часового любви, а при повторном появлении кала в вазе — ему всего лишь стоило повторить заученную формулу Ньютона – и всё повторилось бы по уже пройденному сценарию. Но Соланж жаждал конкретного. Тем не менее, вынырнув из омута истин под бодрый бас архимандрита, он беспомощно развёл клешнями перед требовательным взором своей супруги.

Fortissimo Contropoebus! — приветствовала его жена, освещая ноздрями узкий проход между книжных полок. Привет первосоздателям! Опорожняй нейроуловители! Но увидев, с каким унылым видом Соланж срезает со спины тысячи крыльев бабочек—капустниц – поняла: в мехах от Сэма Лисицына ей щеголять не скоро. С трудом сдерживая слёзы радости, она приникла к искусственно-

40

му плечу заменителя мужа и запела Марсельезу голосом Эдит Пиаф. Сложное дело – перебил её Пристли, устало садясь в кресло из потрохов суслика. Думаю, придётся ещё не раз опускаться в пучину непреложных истин. А это вредно для моего психо–сомо. «Не трепещи перед узнаваемым» — ответила мужественная жена словами известного трагика Жвана Ецкого. Но Пристли не унывал. Розовый паштет его мозга преодолел скачок давления и забурлил с привычной интенсивностью. Он с наслаждением ощущал, как сусликовые потроха отдают ему свою жизненную энергию. Пизда жены привычно и приятно насаживалась на его инкрустированный карбункулами член и навевала мысли о том, что неплохо было бы оставить её возле себя навсегда. Крокодиловая пуля любви, пущенная патрульным Амуром, пронзила их ватные сердца перед самым Рождеством.

Антилитературный журнал

Антилитературный журнал

41

РАССКАЗ

Кляйне Киндерн Киршкерне Кайне Кнакен Автор: Андрей Ирышков Когда мне говорят о пользе мастурбации. я плюю в лицо своему собеседнику

М

ы выросли вместе. Жили в одном подъезде, ходили в одну школу. Он был старше на два года. Я помню, как он принес мне лягушку, которую надул, вставив в анальное отверстие пластмассовую трубочку. Лягушка не квакала и была совсем как мертвая, но она была живой, у нее билось сердце. Так он мне сказал, а потом выбросил ее в окно, глядя вниз. С тех пор я полюбил его. Я любил смотреть на Адольфа, когда он танцевал. Маленький, почти карлик, затянутый в черную кожу, он танцевал как бог. Широко раскинув руки, обратив лицо к небу, прикрыв глаза, он без-

42

звучно смеялся, и казалось, что весь мир смеется вместе с ним. Он танцевал под любую музыку или без музыки, просто так, от того, что светит солнце или, наоборот, идет дождь. Всегда вдруг, всегда неожиданно он начинал высоко подпрыгивать, выбрасывая вперед то одну, то другую ногу, и мы, еще дети, сбегались со всех сторон и молча смотрели на этот жуткий, завораживающий танец, смотрели долго, затаив дыхание, пока он так же неожиданно не останавливался. И когда все расходились, я оставался один, потому что уже тогда я любил его. Эротика — это предательство. Антилитературный журнал

Адольф очень любил собак. За ним всегда бегали какие— то дворняги, которым он покупал черный хлеб и колбасу. Однажды я проснулся ясным солнечным утром в комнате с желтыми стенами под пыльным потолком в мире, в котором даже боль продается за деньги Испытывая потребность в разрушении вышел на кухню увидел свое лицо в зеркале оно улыбалось Позже я узнал, что у Адольфа была сестра Роза. Она умерла незадолго до войны. Когда Роза была совсем маленькая, Адольф перерезал ей скальпелем сухожилия на ногах. С тех пор она могла передвигаться только на четвереньках, ела из собачьей миски и совсем не умела говорить. Держали ее в чулане. Прислонив тело к вертикальной плоскости наблюдаю закат солнца закат европы бэби сделай мне больно искусай меня Деньги — это машина отчуждения Шел дождь они сидели на веранде и пили чай Антилитературный журнал

“Эта женщина — моя жена,” — подумал он, закуривая сигарету. «Почтальон идет!» — воскликнула женщина, указывая правой рукой на дорожку, прижимая левую к груди. «Нет, это не почтальон, — сказал мужчина, стряхивая пепел в конфетницу, — это идет мой друг.» «Твой друг почтальон? — спросила женщина, вынимая из пачки сигарету. «Нет, он священник. Мы познакомились с ним на похоронах моей матери. Она умерла в прошлом году, в мае, от острой почечной недостаточности. Несколько дней перед смертью она икала, у нее страшно дергался при этом живот и стучала вставная челюсть. Она икала так громко и часто, что совсем не могла спать, ей пришлось вводить огромные дозы снотворных средств. Отец умер во время войны от проказы, он буквально сгнил заживо. Отец ненавидел меня, подозревая, и не без основания, что я не его сын. Дело в том, что в молодости, когда отец работал на заводе в механическом цехе, с ним произошел несчастный случай — он потерял левую руку. Рука попала в аппарат, предназначенный для прес43

совки металла. А кому нужен калека? Вот и пришлось ему жениться на моей матери, которая в ту пору продавала свою любовь за деньги. Даже после свадьбы она пропадала на день, на два, а иногда целыми месяцами не появлялась дома. Вскоре после моего рождения мать сошла с ума; она никого не узнавала, пыталась покончить с собой — вскрывала вены, травилась таблетками; бросалась на отца с ножом. Необходимо было как–то ее изолировать, и отец посадил ее в подвал на цепь. Мать всё время кричала, ругалась и плакала, я был еще маленький и не замечал этого, занятый своими детскими проблемами, а отцу было трудно, и он стал пить. Напивался он до бесчувствия, вечерами еле доходил до дома, а по утрам бил меня, называя не иначе как ёбаным ублюдком и вонючим выродком. Он бил меня палкой, резиновым шлангом и телефонным проводом. Он заставлял меня есть свой кал и пить мочу, приговаривая: «Вот моя кровь и вот мое тело, ешьте меня, добрые люди!», а если я отказывался, он душил меня полиэтиленовым пакетом.» Можно любить у стены истекающей на нет 44

усыпанной кустиками вечно—зелеными в которых гнездятся ушные раковины и растопыренные пальцы у стены красной на траве зеленой на гнилых тряпках на брошенных при отступлении знаменах девочку или мальчика Коломбина, тебе скучно? Всякий раз надевая джинсы ты помнишь? Мы убили ее в четверг вечером после дождя лившего весь день помнишь, Адольф, ты пил портвейн на бульваре за рекламным щитом с матом, слезами и белым хлебом мокрые волосы прилипали ко лбу меня тошнило какой—то бродяга подошел к нам ты протянул ему бутылку пей потом мы влезли на крышу лежали рядом, курили одну сигарету на двоих раздавленные черным небом мы убили ту девочку голубоглазую маленькую Антилитературный журнал

девочку я держал ее прижав коленями руки ты разбил девочке голову ржавой трубой ты бил по лицу долго пока не устал ты помнишь, у нее были голубые глаза? ты не помнишь?

Роза умерла. Зимой мы пили одеколон Я не знаю, зачем мы это делали Я не знаю.

Кто это такой тонкий, полупрозрачный? у него розовые уши пухлые губы? Однажды ты украл деньги у у кого глаза такие печальматери ные? мы вместе пошли в кто так курит кашляет и “Макдональд” целуется? купили сто “гамбургеров” Это же я. и кидались ими из окна стараясь попасть в женщин Мама, мама, зачем ты меня Было очень весело родила? Ах майн либер Ах майн либер Адольф, ты говно у меня похоже триппер когда ты сидишь в баре, целуешь девку разрисованную, Роза умерла жарким летним зачем ты ее целуешь, у нее не днем, тихо и невнятно, когда пизда, а Боровицкие ворота, мы курили марихуану, сидя на пьешь джинтоник сука вчера ящиках из—под пива, злые на спиздил у меня десять баксов весь мир, и с каждой затяжкой у тебя черви из жопы лезут злость наша увеличивалась, смотри а где твой хуй а где мой и мы ненавидели весь мир, и хуй? у меня свой у тебя свой мы решили убить президента, не надо пиздеть у тебя нет хуя выбомбить Западную Европу, ты его продал сука да заебали изнасиловать принца Датского меня эти мухи поедем лучше Гамлета, сделать всем обрезав ялту там тоже мухи зато там ние, нет, “отрезание”, ха—ха, тепло я в этой сраной москве потом Адольф стал искать Розу уже задницу отморозил скочтобы трахнуть, но не нашел. ро хуй отморожу а на хуй мне Антилитературный журнал

45

такая жизнь без хуя? в цирке выступать? «сегодня и только у нас зигфрид педиков–охуевший покажет нам полное отсутствие детородного органа самоликвидировавшегося вследствие охуевания от московской жизни” дай сигаретку говно смотри у тебя салат на рубашке ты же ни хуя не соображаешь пойдем сейчас к моей сестре денег возьмем завтра уже в ялте будем а я уже в ялте говно. Отныне я не стираю трусы я покупаю новые Ночь Под нами — Театральная площадь несколько полицейских машин у нас осталось два патрона и одна сигарета огонек твоей зажигалки будет моей путеводной звездой осторожно, не обожги пальцы жестяные птицы у меня в кармане твои половые губы будет день и будет праздник человек и собака придут к тебе в гости подарят коробку конфет и револьвер не забудь выключить свет 46

кошка жалобную песню не пой не пой свет приводит меня в состояние слабоумия кальте кальте кальте штерн ниманд ниманд ниманд хойте Я ненавижу Вагнера

де!

Адольф! Сделай мне минет! Бешеный фюрер! На восхо-

Под грязным небом Германии! На территории, неподвластной «голубым каскам»! В портупее из человеческой кожи! На глазах у толпы разъяренных моджахедов! Отрыгивая свободу выбора! Насрав на категорический императив! Выкурив косяк гавайской травы! ...чтобы с ханжеским негодованием в безымянном оргазме принять участие в смаковании приписываемой жертве похоти Когда я испытываю оргазм я кричу «Хайль!» Антилитературный журнал

мокрая куча Аве Мария дуче дуче

Когда я бессилен что—либо делать я сплю можно выбрить лобок жене Уходя мы хлопнем дверью или изнасиловать девочку так живущую напротив что рухнут стены ведь у нее такие сладкие вымазанные шоколадом Жаркое солнце отхаркнуло губы кровавый закат но я сплю Наступает любимое время Коломбина, тебе скучно? суток. Я спускаюсь в метро, проОна вырезала из бумаги хожу мимо контролера, сажусь смешных человечков на прохладное сиденье. Кажу нее были тонкие пальцы дый жест становится упругим и хронический насморк и сложным, в голове — шуршаты читал Ницше ние старой пластинки. Кафельцелыми днями ная, белая тишина. Я пытаюсь мы лежали под одеялом нарушить ее: кашляю, роюсь в Я курил карманах, машинально перестряхивая пепел в банку считываю мелочь. Откуда—то из—под пива появляется старуха в оранжеона слушала Тома Вэйтса вом жилете, гремит ведром, мы задушили ее подушкой собирает какой–то мусор. А в за окном шел дождь голове всё то же: обрывок мелоу меня кончились сигареты. дии, кукольные глаза сестры. Я убил старуху. У нее был Аве Мария мягкий череп, мягкий и продуче дуче долговатый, похожий на гилую буэнос ночес дыню, такого же цвета и запасеньор Бенито ха. гудбай май дарлинг Я убил ее, потому что я не гудбай май билдинг люблю тебя, Адольф! в этом Берлине в этом районе Коломбина, ты довольна? мерзкая грязная Антилитературный журнал

47

ПРОЗА БРАТСКИХ НАРОДОВ

Призрак свободы Эссе

Автор: Акын Туталбаев

Б

ес тиянақты және арсыздық желеулер, чтобы мәңгі онымен жапырақтан — ресми қатынастарды. Тарату—сол сайлаулар. Адам нақты құрулы сұраққа деген жауап беруге керек: ма сен тапсыр— осы партияның өзінің даусының әзірсің. Осы уақиғаға, сияқты және ара уақиға мен сайлаулармен, науқан предшествует, қайда жер де «қара» пиару, да «атал— сатал» технологияларға болады. Рәсім сия едәуір унизительна. Ғой, айту егер «жоқ» деген таратуға, сол арада нәтижеде тағы барлық орынша болады. Чтобы сез—, ма сен таратуға әзірсің, қажет 48

тапсырма бер— себе арсыздықтың сұрағының өкшелерінің туралы ақшада, жалқаулықта, тұрпатта, ақылда және айла—қулықта, оларға деген жауап бер— ашық және баян ет— талғам құсбелгімен. Да маған зұлмат — тарату. Жолдар кейін қыстың — міне мәселе. Депутаттың және президенттің сайлаулары — міне закавыка. Ал ХХI ғасырдың екі он жылдығында ажырас— — сол асай—мұсайлар. маған тапсырады, егер арқылы некенің 5—6 жасы тең сал— бетпен алдым загса жұмыскерінің және без осы сыршыл пасықтықпен сұра— туралы қапаны, қуанышты және ажалды, Антилитературный журнал

по—простому: ма ол және жоғары шық— шыда— осы пысқырлық, похмелье, қорқақ дейін ата және бигуди ша таң «әзір, занудство және май бас дене»?, — ана, бірнәрсе маған көрсетіп отырады, «да» деген жауаптың болады және услышать. Шешім сияқты толықсыды. Арада ауада уже еркіндіктің елесі міндеттемелерден қиялданады және қал— ғана жаз— құсбелгілер бюллетеньте, сомдау чтобы барлық заңды көріністі. Ма сен оған деген жұмса— ақшаларды қалайсың? Бір биік шаруаның алды және дұрыс, әйтсе де ну қызда—партияда үйлендірді. Не анда бас олардың балдың айында бол—, ешкім білмейді. Ғана аздан кейін «емесқыз» ақшаларды сору захотела, ал барлық қалған құсықтың рефлексін бас оның шақыртты. Шаруа ойланды, ойлан— да және ажырасты. Ал ғой бы шыда— білді, чтобы көрінім аздырмаппын. Б бала—шағалардың— депутаттардың нарожали, ал әйел бы оған отбасылық бюджеттен тиынды Антилитературный журнал

қасқайтты. Ал ол «бақытты» захотел, алименты төледі және енді тағы лыжными серуен және арзан автомобильтармен түртектейді. Сайла—. Илянің үздіксіз, бірақ бірдей секс, оған — тонды, саған — пальто барахолки; Көздерге деген «сүйемін» және «сияқты мен — серіктерге шаршадым», «күйеу» деген асқақ атақ және сотня артық километр күнде машинада ша оның қал—жағдайларының. Илянің алименты сияқты шарасыз, ал қалғанға — жалғыздықтың сатып ал— еркіндікпен стать білетін, ал, ал және абақтымен біледі. Ма сен шыда— оның жалқаулығын қалайсың? Үшін біреудің партияларының ерлер дауыс бермейді, себебі ана тартыншақ. Олай және отбасыда. Барлық мынадай қырқылжың сау күндермен бас монитордың отырады. Жемістерді шағады, из бос в бос қотарады және күтеді, қашан жан тозаңды үйкейді, ботқаны сварит және кота покормит. Ал сәл не емес олай — тартыншақ сидячая ереуіл. Жалқаулық мүмкін тек ара қатынас физикалық 49

жұмыстың, бірақ және душевной. Алайда сараңдық эмоцияге және сенімділікке, не жан және тым аз ешқайда денется, бірақ ол алқындырады, түршіктірады. Жалқау күйеу —, т.е. кітап, ал твиттер — хабарлама 140 белгіге. Неғұрлым әріптер ол осилить білмейді. Ал сондықтан сайлауға қажетке. Әйтпесе сол к өмірге мен мәңгі бақи шарша—, ызақор және алғыр—салғыр келтіреді. Ма сен ти— қолдармен майды қалайсың? Майлы партиялық Қоты және мысықтар ешкім ұнамайды. Қарамастан және үшін оларды дауыс бермейді. Когда—то және сен «пионеркамен» болды, қарамастан және қызыл галстуқ оның мойнында үйлесті. Кейін тәтті феей—»комсомолкой» стала және күресте айырыл— қоректіліктерді пирожноенің поеданием толықтырды. Енді мадам сияқты қызыл жалауды көрінеді, макияжда осындай ашық түсті және толқындармен желде солқылдайды. Социалистік армандар ұрысты капиталистік тоңазытқышқа жеңілді.

50

Қарамастан және табиғатқа ол жүреді, анда мұңсыз жақсы нәр болсам. Қарамастан және арада демалыста жерлерді сайлайды, қайда жөн дайында—, болады және сойымға деген асыра. Барлық сендердің өмірің — ас. Дейін қартайғандықтың тағы саған ұзақ, ал тұру приходится ебдейсіз астаумен. Қарамастан және мәңгі бақи тірі ұран — арыуға қажетке, арыуға қажетке. Охалардың, қарамастан және қатал сол — суыр— алғашқы мүсінділікті «сусиырдан» жұмыс. Неше сөз потратить придется, ал ма бірнәрсені внятное в жауапты услышишь? Қарамастан және неғып ғой туралы неудержимой батырдың отставкасында проголосовать аста? Ма сен ызыңдағышпен тұр— қалайсың? Мынадай партиялар болады, не сияқты асыра— және ни боя—, ни не биле—, олар барлық тең жабыраңқы қалады және салауаттан оларды ғана үздіксіз жанжалдар құтқарады. Бір күні сол емескүлкілі клоунада улы тілмен дейін бауырдың сол кезде жасауға қажетке талғамды табушымын. Өмірге деген қарау болмайАнтилитературный журнал

ды кекесінмен. Күту болмайды сезімдер әлдеқандай ерекше уақиға үшін, сондықтан сияқты ол және баспаппын біледі. Қайраусыз ызыңдағышта ең жаман, не көрінген әркелкі сұрақ бір жауапты: «ал туғызады және чо»?. Әлдеқандай кезге пролетариаттың қаруына деген айналдыру қала— астын қолды көрінген ілін— пәнді және көрсет— соңғы дәлелді. Қарамастан және қал— кінәлі де алдым онымен, да алдым заңмен барлық қал— өмірге. Ал болады жай — попрощаться және таза бетпен ізде— сырттың әңгімелесушісінің. Дерек, бұл жолы болады, бірақ амал — азап. Ма сен кешір— айла— қулықты қалайсың? Қашан сен оны алғаш сайладың, ол ең ақылды, әдемі, қамды, нәпсіқор болуға уәде берді және өзге, қарамастан және өзге. Адалдықта ант берді. Уақыт барады. Оның сөздерінің барлық олай ғой албырт,ғана болды тығыз сен оны жас айла—қулықта және айла— шарғыларда аулайсың. Ана саяжайға, асфальттың төсемесіне деген бөліп Антилитературный журнал

жинаған ақшаларды тонға деген сарқиды, біресе бала бағушыны бала—шағалар ауыстырады, ақылдаспап, біресе кенет бұрынғы бандитпен татуласу бастайды және бол—, якобы ша қал—жағдайларға, онымен шайқал— ша іссапарларға. Әрине,азғындаушылықтың айғақтары бас сенің бол—, бірақ сезіктер осы тағы басым шағады. Уваның, біреудің әйелі, сияқты және партиялар, ғана күшті базыналықтың тілін түсінеді. Алабұртуға қажетке.Онымен ештеме кетпеппін. Ол олай пішінді және бас оның столько қызығарлықтай көмескі болашақтар, не сенің жеріңе тез аушының сау майданы болады. К өкінішке, пред алдына кел— загса тіркегішінің ашық очи бізге жарық түспейді. Ұзарт— «лицензияны миның» шығар— біз өздер мәжбүрмін және зорға ма емес күнделікті. Ал сондықтан тарату — адақ, ал наоборот — барлық жаңаны бастады. Сияқты ертегіде: «және олар бір күнде ажырасты, қарамастан және ұзақ тұрды және бақытты, қарамастан және ешкім дейін өзінің ажалдың» Өмірмін.

51

КОЛЛЕКТИВНОЕ ТВОРЧЕСТВО

ТАЯ –МОЛОД

Рукопись, найденная под столом в бутылке водки

Авторы: Андрей Жданов, Олег Симанов, Станислав Кашкалда, Александр Костев

НАЧАЛО, ГДЕ СТАРИК ХОЧЕТ ВЫПИТЬ

ства, пенсионер пошел жаловаться к своему соседу — Семёну Геростратовичу. Но дома его не застал. же который день пыДедулов вернулся домой тался Дедулов дочии открыл последнюю банку тать свою газету, да не маринованных опят. выходило всё. Грибы навевали старику А там и не нужно стало. теплые думы об оборотных Слияние Юкоса и Сибфондах и прямых иностраннефти было под угрозой ных инвестициях. К сожасрыва. Пенсионер Дедулов лению это была последняя с единственной акцией Сиб- банка. нефти по 3, 62 руб., никак не Оплатив в ларьке бутылёк хотел продать её, мотивируя горячительного, расстросвои действия «обществененный пенсионер надолго ным благом». задумался: писать Семёну Грязные игры злобных пригласительную записку додемократов, всё же не сло- или нет? С одной стороны, мили руководство страной. хотелось излить, так сказать, Слияние было проведено, душу, а, с другой стороны, акции доэмитированы, а Де- стеной стояло понимание дулову снизили пенсию — на сути сегодняшней ситуации 29 руб. 93 коп. Возмущённый дедулинского быта — грибов этим решением правительне хватало и самому.

У

52

Антилитературный журнал

В холодильниках Дедулова и ему подобных, работала лишь морозильная камера: приходилось или быстро съедать продукты или надолго сохранять их. Нестабильность питания могла породить лишь социал—демократические течения с их вечной парадигмой «потреблять или копить». Левые склонялись к заморозке продуктов и их называли консерваторами, те же, кто сразу пытался уничтожить запас продуктов, мотивировали это некими аргументами теории здорового питания.

— Да кто ж это выдумал—то всё! — злобился пенсионер, прокручиваяводочную крышку задубелыми пальцами, — Ни вам, блядь, ни то, ни, блядь,ни это! Влево вкручивал, вправо обращал, но как не крутил, верхушка от пояскане отделялась, разделительные насечки ровной чередой скользили за крайгорлышка вправо—влево издевательски одинаково, накручивая на душупетлю какую—то, усиливая и без того нехорошее дедуловское самочувствие. Он нервно, но бережно отодвинул бутылку, долго искал очки,и, поправив пальАнтилитературный журнал

цами обмотанные изолентой дужки, взялся за нож. Подковырнул крышку остриём: раз, и два, и три, поддел, дёрнул — та схрустом слетела. От этого всего ослабило поясницу — пенсионер немного обмочился и пустил газы. Пришлось, раскорячившись, опускать свой болезненный зад на бордовый, крашеный ещё прошлой осенью и подбитый кое—где гвоздями деревянный табурет. Отдышавшись, Дедулов подвинул к себе чистый, отмытый недавно стакан, налил на четверть с лишком, поддел маринованного опёнка, и, выпучив глаза, понёс водку ко рту. Дернулся в прихожей звонок, прервав на полпути такое завлекательное путешествие стакана к измученному сегодняшним мороком пенсионному нутру.

— Ёбанные караси! — пенсионер в сердцах плюнул на пол и немножко сместил во рту съемный протез – пришлось, запрокинув голову, поправлять языком. Положил руки с выпивкой и закуской на стол, но содержимое держал крепко, не отпускал. Не вставая с табурета, крикнул в глубину коридора: 53

— Семен, ты? В ответ промолчали. Дедулов немного подождал и решил повторить траекторию стакана, мысленно поклявшись не реагировать на внешние раздражители. Типа, хрена вам, выпью, а там поглядим – открывать или нет. Граненое стекло коснулась протеза и он плюхнулся в стакан. Дедулов сделал страшные глаза и вспотел. Волна злобы, почему—то на демократов и гомосексуалистов одновременно, сжала свинцовыми пальцами его стариковскую грудь.

— Ы—ых! — только–то и выжал из себя пенсионер уже готовый бросить стакан в кухонную стену. Он даже приподнял его для броска, но не бросил.

— Эх, бляди, до чего довели старого. Ведь, что сделать хотел! Старик поставил стакан на стол и сокрушался, мотая головой, как корова. В дверь позвонили.

— Я щас тебя! — вскрикнул Дедулов и со зловещей прытью понесся отпирать. Отпёр. За дверью оказалась толстая баба из соседней квартиры. Дедулов словно обра54

довался, что это именно она отвлекла его от увлекательных упражнений со стаканом и опёнком.

— Ага, ты это! Что, блядь, за солью? Ну, щас, будет тебе солоно! Развернулся и в три шага скакнул до кухни, из деревянного туеска, птичьей лапкой, зачерпнул соль, вернулся к порогу и выплеснул её в лицо толстой бабе.

— На! Жду приглашения на борщ.

— Ты что ж творишь—то, Дедуло!!? — заорала баба, протирая глаза. – Ой, ой, бля.

— Иди, умойся, спекулянтка, — высокомерно процедил Дедулов и захлопнул дверь. Мы, ангелы, пожалуй, дадим старику возможность выпить водочки и закусить грибочком, что ж, мы не изверги. Пусть и ещё нальёт, и ещё закусит. Пускай. Он хороший человек. Он заслужил. Мы даже приведём к нему Семёна Геростратовича. Ведь Дедулов, когда захлопнул дверь, не запер её на замок и друг — вошёл к нему, не побеспокоив.

— Здравствуй, Лука Кузьмич, сосед ты мой искренАнтилитературный журнал

ний, — произнёс Семён Геростратович, проникновенно посмотрев на водку. По тому эпитету, которым Семён Геростратович охарактеризовал его, Дедулов смекнул, что соседу хочется водки. Водки оставалось немного…

лов. — Режь по комунякам! Котов мучают кумачом! «Причём здесь кумач?», думал Семён Геростратович, вспоминая, что после смерти жены кроме Тимофея никого у него и нету больше. Тимофей же по натуре котом был пакостным. Вот и теперь: осторожно СЕМЕН ГЕРОСТРАТО- подглядывая из—под шкапа ВИЧ ЧИТАЕТ КОТУ И кухонного, мыслил уволочь ДЕДУЛОВУ СТИХИ, А со стола оттаявший кружочек КОТ НЕ СЛУШАЕТ ливерной колбасы – порезали каралик, достав его на емен Геростратович от- свет божий из холодильника кашлялся в жилистый («Ростов — 59»), к водочке кулак, поднёс неровприсовокупив, к Первомаю. но вырванный тетрадный Момент больно выгодный листок к глазам, проверил представился – Геростратекст. Сложил аккуратно тович вот—вот с табурета листок, положил в карман ухнется, глаза закрыл, одтрико. Артистически откиной рукой, ладонь обернув нул руку и начал: мизинцем вниз, по столу — Стихотворение назыстучит, другой машет вправается «Молитва». Написана во—влево, а ножка—то у после ужина в субботу. Кушал табурета гнется – гвоздями курицу, а потом загрустил. подбил Геростратович по В тихом сумраке взываю к осени, на изоленту прихвасостраданию кота Тимофея, тил, да сносилась конструкЩекочу пальцем его тело, ция за зиму — не выдержит. ласкаю за ушами, лелею. Под шумок Тимофей лиКумачом майским обманули вер–то «Хап!», да в комнату! первые тёплые дни, Да обои подрать в коридоре, С котом Тимофеем теперь да в углу нагадить, да по мы остались одни. шторам на когтях выпущен— Давай, Геростратыч! — ных сползти — от гардин до кричал подвыпивший Деду- самого пола!

С

Антилитературный журнал

55

— Режь по сукам! Публика, ишь! Куличом заманить хотят, раком поставить! Жопа России! Треснет от хуёв Америки жопа та когда—нибудь! Коза березе будет! У–у–у бляди, у–у–у–у бляди! — всё кричал Дедулов, по коленкам стучал — о своём видно думал, наболевшем, потому как стихи и не слушал уже, ушёл в себя, митинговал изнутри. И такая печаль, и тоска и на кладбище где—то могилка Пятьдесят–то всего–то вливаю — да разве же нынче бутылка — Из говна демократы всё делают — прокляты будут они. Для кота Тимофея…

Тимофей, перебирая лапами, про себя как бы, прытко так замельчил в сторону кусочка заветного. Дедулова, желающего с помощью костыля приподняться хотя бы — на помощь прийти к товарищу хрипящему, обошёл полукружьем, впрыгнул на стол и…

— Ливер куда! Не трожь, паскуда! — взревел с пола секунду ещё назад хрипящий и причитающий Геростратович, — Души его Дедулов! Жми кота! Дедулов свободной рукой хвать кота за шею, благо поднялся таки на ноги, успел. Костылём бы въехать с плеча нужно было по морде кошачьей, паскудной, да равновесие, столь шаткое Подогнулась ножка в понарушится, завалится на бок, следний раз, хрустнула да рухнет Дедулов — костыль преломилась. Спиной на то ему для равновесия! подоконник завалился ГероТимофей блажил по чём стратыч, а там банки ополосвет стоит, но пытался из виненные с капустой, бутылки этой висельной позиции выпыльные из–под масла постполнить «приём кенгуру» — ного и машинного, части зазадними ламами быстро–быпасные для всякого механизма стро расчесать в кровавые и конструктива – дужки от полосы дедуловские руки, на очков, шурупы, шайбы, прочто разъярившийся от водволока наломана почти ровки, стихов таких и наглости ными частями алюминиевая, тимофеевской пенсионер ещё стальная, медная… На дощеч- сильнее сжимал клещи. Чуя ках всё, досточках… Всё на смерть близкую, Тимофей пол, на Геростратыча! заорал, да громко, со стоном, 56

Антилитературный журнал

по марсиански как—то, не по–нашему… Старик опешил, ослабил хватку, а кот об этот случай, лихо извернувшись, хлестанул таки когтями по склерозным ослабленным пальцам,,, прыг, и исчез в темноте коридора. Дедулову только и оставалось, что качаться на костыле, да оцарапанной рукой трясти, да матерно причитать…

— А кота не обижай, малой он, — подал с четверенек уже голос Геростратыч, — Меня бей, а кота не обижай!

— А и гада же, и гада же вы! — Дедулов от слов таких обидных затряс головой, — «Жми кота», кричал!? — слезы выступили на царапанных догорбачёвской бритвой колючих щеках.

— Бендера, фашист ты Дедуло! — Геростратыч мелко закашлялся смехом злобным, — Гестапа!

— Да я вот этими руками, — Дедулов пальцы на руке растопырил, — Берлин брал! « Хуй ты брал этими рукам, ссыкун власовский! Дедулова от обиды такой баснословной парализовало. Челюсть нижняя сбиАнтилитературный журнал

лась вбок, слюна потекла из уголка рта и повисла на подбородке, костыль выпал, колени подогнулись. Такое вот получилось равновесие, такая поза, так и встал. Глаза только огнём загорелись адским, нездешним.

— А я тебя удушу, удушу, гада ты! — Дедулов плакал, — грязюка ты, заноза курбская!

— Души, души, пидарёнок гитлеровский, — Геростратыч уже встал с колен и всё также мелко кашляя, застыл напротив в параличной позе — ноги кочергой, зад выпятил, руки вперёд выставил — за шею противника ухватить. Ни дать, ни взять два ящера доисторических прямоходящих в лесах юрских столкнулись и загрызть друг друга готовятся, — Ручонки то отсохли у тебя давно, дрочила буратинный! Пенсионеры немного ухватили друг друга, да силы не те, и пнёт один другого не так и не туда, и схватит не за то, за что надо хватать — укусить и то не чем, зубы стальные, да шатаются мосты, при старой власти ещё деланы. Но Дедулов всё же был вытеснен в коридор — сказывалось отсутствие косты57

ля, раздирающая душу обида и нахождение в «чужих территориальных водах» (как называл он после квартиру Семёна в рассказах об инциденте), — Гада ты, гада, — повторял только сквозь плач, скрип зубов, кряхтение и обоюдное пердение. За дверью оказался Дедулов, выставлен был братом, так сказать, по пенсии, по общему, так сказать, несчастью. Геростратыч же дверь закрыл и опёрся об неё со своей стороны, ртом дышал, в хрипах заходился притомившись, да за сердце держался — из груди вот–вот выскочит, а до валидола не дойти — сил нет никаких.

— Костыль–то отдай, — послышалось с той стороны осторожное.

— А на, возьми, подбери под окнами, — ярость и сладкое чувство мести придали Геростратычу сил, он ринулся на кухню, ухватил костыль, пропихнул в форточку и туда его, на воздух. Плачь и угрозы с лестничной клетки подбодрили старика, озлобленного на живодёрские наклонности соседа. Поставил стакан ровно, водки налил, подобрал на столе из кучки просоленных пятью 58

годами смутного времени огурцов один по размеру и вжёг водицу огненную по пищеводу. Полегчало. Ливера вот только не хотелось уже, да трико предпоследнее изорвал, да хлястик у майки оторвал проклятый Дедулов. Пошёл к окну, смотреть что там, внизу. А Дедулов сволочь костыль уже подобрал, да Полумрищевой старухе, тыча пальцами в геростратовские окна, вдалбливает что—то. Трофимовна же, неодобрительно качая головой, слушает, да интерес к этому у неё такой, что мешки пластиковые с картошкой гнилой да листьями капустными, которую с помойки от супермаркета тащила к себе домой, на асфальт поставила, да так и присела с ними, да шею тянет в самых героических местах рассказа. Окно хотел Геростратыч распахнуть, сказать им всё нужное для такого случая, да шпингалеты не поддались — въелись в грязь и дерево подоконника намертво, да и сами рамы повело от времени, не расшатаешь. Тимофей же, оправившись от недавних загогулин событий, осторожно подглядывал из уходящих в сумрак глубин Антилитературный журнал

ободранного годами ельцинской и путинской демократии коридора. Таился… ДЕДУЛОВ ТОЖЕ СТАЛ ПОЭТ И ПОШЁЛ К СЕМЁНУ ПОЧИТАТЬ СВОИ СТИХИ Когда же они помирились? Прошло примерно четыре дня. Дедулов хмуро сидел на кухне и зачищал наждачной бумагой дерево костыля. В голове клубилось похмелье. На столе была тарелка с варёной картошкой и открытая банка сардин. Дедулов думал о Гитлере– Сталине: «Хуй неподнявшийся, морок незалуплённый!»

— Блядь, опять матершына лезет! — вскричал он в сердцах, ёбнул кулаком по столешнице. Душа хотела поэзьи.

— Эх, ну и сволочь Геростратыч. Выгнал! Костылём кидал, а какие, гадёныш, стихи читает! Душу бередит. Как там было? Про кумач, что—то, майский. Про кота, про демократию ёбанную. Красиво складывает, вандал. Хмуро посмотрел вокруг себя Дедулов. Остановил Антилитературный журнал

глаза на сардинах. Вздохнул и надел на нос очки.

— Говно, а не сардины, — прошептал и полез в выдвижной ящик за карандашиком. — Щас мы это опишем, блядь. Щас пропечатаем правду. На газетке, покрывавшей стол, начало из—под старческой руки проявляться написанное, Дедулов это ещё и пришептывал: — Обкрутил я консерву сардины ножом, нихуя я внутри не нашёл — много всякой невкусной хуйни, вот такое попробуй, пойми! Написал, перечёл, посмотрел вверх. Подумал некоторое время, что ещё можно написать, добавить слов на газетку. Трудно оказалось. Тяжко, даже вспотел.

— Вот Геростратыч, тот лихо складывает. Он бы этот факт мигом описал, западлюга. — Вытер со лба пот, почесал жопу. – Кота, что ль его покормить? Что он ест– то? Дедулов окинул взглядом кухню. Съедобного было не много. Привстал, заглянул в морозилку — в небольшом пространстве лежал заиндевевший, почти до конца об59

струганный для супа, мосол.

— Поди, не собака мослы– то жрать. Нежное животное, блядь. — тут вспомнил про «приём кенгуру» котом к нему применённый. — Ему бы этим мослом черепок раздробить! А не кормить, вот что надо! Сел обратно и стал есть сардины, макать в них картошку варёную. Доел почти. Внутри сардинной банки получилась кашица какая–то, смотреть пожилому человеку на неё было неприятно.

— Вот чем паскудника накормить надо. Рыбкой–то пахнет, коты любят рыбку. Вздохнул, начал собираться во вражеский стан.

— Не примет — так уебу костылём! Сляжет! Вышел из квартиры, поднялся на два этажа. Вот и квартира семёновская. Вздохнул ещё раз, но потяжелее, и позвонил. За деревянной, треснувшей в разных местах дверью, послышались шаги и мяуканье. «Обои дома», — подумал Дедулов.

— Кто? — строго и неприязненно спросил Семён Геростратович из—за двери, хотя было видно, что в глазок он заглядывал и Дедулов был достаточно освещён на 60

площадке, что бы быть узнанным.

— Да я это, Сёма, Дедулов.

— Чего тебе? — Геростратыч был всё ещё строг, но в голосе появилась мягкость.

— Да что, думал, вот зайду, кота покормлю твоего — баночку консервную пусть вылижет. Рыбка вкусненькая была. Геростратыч, ты зла—то на меня не держи, — Дедулов решил сразу идти в наступление. — Я ведь не хотел его убивать. Ты говоришь — «жми кота!», вот я его и придушил маленько, чтоб он поуспокоился. Я ж люблю котов, ты же знаешь. Семен приоткрыл дверь на цепочке и посмотрел на Дедулова.

— Ты Семён пусти меня к себе, я стихи писать начал.

— Стихи говоришь? — Геростратович снял цепочку.

— Ну, проходи, почитай.

— Ты, это, на, поешь, — наклонился Дедулов с баночкой к коту. Кот строго посмотрел на старика и окунул нос в баночку — понюхать. Снова поглядел на Дедулова.

— Смотри–ка, — осклабился Геростратович, — помнит обиду.

— Кысонька, — Дедулов, оттопырив протез, присел Антилитературный журнал

перед Тимофеем и, двигая баночку коту, попытался его погладить. Но кот пробурчав, что–то неземное, отпрянул. — Ишь ты, прохиндей. Вкусная рыбка–то была, кушай, дура!

— Ладно, ладно, оставь его, Дедуло, аппетит ещё не нагулял. Вон, я его ливером только что угощал. Иди на кухню, я чичас подойду. Очки одену только. Когда Семён Геростратович пришёл на кухню, Дедулов сидел за столом и разглаживал газетный кусочек со стихами про сардины.

— Ты, Семен, строго не суди, — посмотрел на Геростратовича Дедулов. — Я ведь, окромя заявления в собес, и не сочинял никогда ничего. Не поэт я. А наболела, блядь, душа. Плюют в нее проходимцы–наркоманы, вшивые демократы! Мне много не надо, а тут — гляди какая пердтрубация, — говна в консерву наваяли, а я: садись — ешь! Мне диетического питания хочется попробовать, а не этой залупы. В общем, Семён, слушай мои стихи. И Дедулов прочитал стихи про сардины. Семен Геростратович помолчал. Не мог он сразу Антилитературный журнал

высказать свое мнение — понимал, что авторитет он нынче для Дедулова. Нужно ему, как–то особенно высказаться. С подходцем литературным. Сам—то думал: «А ведь хорошие стихи Дедуло написал. От души, честно». Но сказать нужно было другое: — Ты, Дедулыч, все правильно изобразил. Хорошо. Только вот матюгаешься ты больно уж сильно. Это ж поэзья, ты понимаешь? Ну, вверни разок крепкого, а всегда—то зачем? Как говоришь — так и пишешь. Литературного образа в тебе нету, пространного героя.

— Это кто ж таков? Герой—то этот, просранный?

– нахмурился Дедулов.

— Ну, это, персонаж такой, от лица которого ты как будто бы пишешь.

— Как же так, — не понимал сосед. — Я ж это сам пишу, а не персонаж твой.

— Говорится это так — пишешь ты, а наболело, типа, у персонажа, — объяснил Геростратович.

— Ну его в жопу, персонажа твоего, Семен, сраного. Не ровен час — опять поругаемся.

61

На этом месте рукопись ПОЭТИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ обрывается.

ТАЯ –МОЛОД и Гитлер Юга ПОЭМА

Рукопись, найденная почти там же, только в банке с опятами

Автор: Дедулов (пенсионер–инвалид) ВСТУПЛЕНИЕ (ВЫСТУПЛЕНИЕ STAR—MOLOTа Я пишу своему сыну: «Хайль Гитлер!», он в ответ мне молчит. Когда—нибудь, может быть, все мы погибнем, и нам будет от этого ЗАЕБИСЬ! Пидорасы кругом только бляди хуй грызут, а потом ещё пиздят посылать нужно всех только нахуй вот такая быть жизнь блядь должна! Мы ебём в беспросветную темень, оставляя следы и следы. Над нами парит удивительный Ленин и мы любим его следы. И когда нам прикажут лезть в топку мы залезем туда и смолчим, 62

Антилитературный журнал

потому что там будет неловко, потому что не будет мечты. Ну а если прикажут лезть в попку — нам не нужен на это приказ! Не нужна нам на это сноровка, ведь мы каждый в душе пидораз. (это, типа, нехорошие люди сами про себя рассказывают) Пидораз пидодва пидодесять Свищут как на деревьях коты в жопу хочет аж уши развесил а вот нахуй—ка зайка иди! там идёт демонстрация, ишь ты! и Чубайс хочет счастья нам дать всё пиздит и пиздит нам о жизни хочет русских он баб поебать Стивен Кинг, младший буш, Хакамада нам всё сказочки дарят и срут чтобы все мы вступили бы в НАТО — лучше жопу пусть пальцем потрут! Мы же, блядь, за свою, за Отчизну, им таких пизьдюков надаём, что они все мудями обвиснут. С ними вместе Юрий Лужков. Пусть не серут с телеэкранов, пидорасным ебалом блестя. Нас к победе ведёт Зелимханов (кто такой он забыл, правда, я). Нихуя! Поебать, как отрезать! С нас не снимет штаны олигарх! Антилитературный журнал

63

Защитим мы наше Отечество, оставаясь при этом в штанах. У пизды, говорят, нет замочка. Нет ключа, чтоб его повернуть. Мне «Хайль, Гитлер!» кричит моя дочка, а хотела сперва пиздануть. Мы ебём проблематику эту, и полемику эту — в пизду. И летим на другую планету, на Сатурн или, блядь, на Луну! На Луне это космос всё как бы всё такое что хуй и поймёшь всё там тихо, чуть пыльно, какой в жопу мамонт — ни одна не промчится и вошь! Подкузьмил нам однажды Гагарин иль татарин он? или Шойгу? за какими такими призами—мудями он забрался в такую пизду Колбасы бы он лучше порезал водки разной бы нам по рюмке налил подарил бы нам всем по пакету и колёс—порошков бы нам всем накузьмил нет же блять — то Москва, то икея, то пластинки, то Хаус, то хуй В модных джинсах левайс обосрись на ракете и над всеми глумись и в народе воруй честным надо быть человеком бандеролями нам не говно отправлять

64

Антилитературный журнал

где какая—нибудь блять на картинке в миньете сиськи лижет и пляшет и серет в кровать мессершмит, фоккевульф и пантера гитлерюга и бюллер фашист я вам всем говорю — к человеку не лезьте а уйди и там обосрись Потому что бляди все и хуесосцы, а ещё есть евреи и жады. Они нам поганят и прятают солнце — надо им тоже надавать пизды. Эти пидорасты уже заебали – Ходють везде и пакостят гадко. Я, вот, одену свои медали (варьянт: сандалии) И отхуячу их всех палкой (варьянт: лопаткой). Они говорят, что выдумывают чего—то – «Государственная премия» это у них называется – да мы, да блядь, ещё устроим на них охоту, схватим их за их, так называемые, «нетленные» яйца! Они все гандоны и деньги воруют, А потом едут за границу и там тоже поганят, Вот если бы каждый так сделал, как я с ними воюю, Так может быть жить—то и получше бы стало. Интеллигенция хренова. ЧАСТЬ 1 ШАХМАТНАЯ КОЛБАСА Обкрутил я консерву «сардины» ножом. нихуя я внутри не нашел два кусочка невкусной хуйни вот такое, попробуй, пойми!

Антилитературный журнал

65

заебаные все нахуй бляди всё воруют и нет нам прохода нигде всю отчизну на хуй намотали всё попрятали в жадной манде раньше жили в стране коммунисты. разнопёздые бляди вертелись кругом помню, выпьешь кефиру, картошку почистишь хлеб по 20 копеек возьмёшь, макарон ну, там, этого, копеек по 32—ве или другого чего с килограм. Главное: чтобы истуканы не лезли, чтобы не было вредно нашим мозгам. Вот там говорят, есть какая—то проблематика, да идут они на хуё со своей хуйнёй. Мы такую хуйню им выдвинем нахуй, что им мало не покажется. Даже зимой. Пусь в палатку залезут. Без лампы. Ебит твою, им ешшо электричество подай! Живи, блядь, тама без мамы, без папы, еби котов! Только в рот не давай. Мне ещё не совсем девяносто, импотенцию — в жопу и в рот! Мне бы бабу бы только по росту— как нагнусь — в поясницу даёт. Вот я поэзию тут сочиняю, не для того, чтоб мне баба молодая дала, а для того, шоб без конца и без края, моя рифма по свету лилась. Я же боль свою утоляю, что внутре у меня завелась, 66

Антилитературный журнал

та, которая гложет, глотает, лучше пусть уж еблась. Лучше пусь бы сосала с проглотом, на кровать бы срала, там, другие гадости бы выделывала, што б. Вот. А я как был, так и останусь патриотом, нечего тут мне мешать, што б! Вот. Успокоился, как бы, ебит твою, как по кнопочкам этим стучать заебало старому человеку, сам–то сука, пробовал ли? Дать, что ль, тебе в ебало? ЧАСТЬ 2 МОЗОЛЬНАЯ ПУДРА В государственной думе пидорасы засели И сидят там и дрочат за неделей неделю. Вот возьму я прибор тяжелый и очень тупой И пиздану по кому попаду, клянуся головой. Мне терять нечего, теперь я свободный, на пеньсии. Ёбанное государство определило рубли. Вот получу я их, и буду петь песьни, Покуда не прибудут менты—хуи. Вот такая, блядь, рифма, такие, нахуй, пироги, Вот такая полемика—проблематика, в пизду. Как в блокаду на хлебзаводе прятали крошки в сапоги, Так и я совесть и сердце свои в дальний угол кладу. Но время придёт, оттудова я достану, оторву заплатку, Мне, ребята, по жизни – нечего таить. Для меня проститутки—статуэтки выворачивают матку, Чтобы я только мог их благословить. Хожу по улицам умудрённый—мудрённый, Мудями грохочет прохожий жилистый, Антилитературный журнал

67

Что тебе хочется, в жизнь влюблённый, Могучий, нечеловеческий, неистовый?! Эх, вот поэзия, скажу вам без обиняков, И под дождь пойду и вымокну под дожём, Придут ещё дни, выгоним гандонистых из их особняков, Надо, говорите, подождать? Што ж, подождём! Это ничего, наступят, наступят ещё времена, Когда патока будет литься в наши седые губы. Мы ещё засунем ноги свои в стремена, Мы ещё порешаем чужие судьбы! Мы ещё повешаем на фонари флаги, И враги наши на фонарях повесят ещё! И всякие лужковские–путинские бляди, Обосруться и попердят ещё! Это любовь во мне говорит, Во мне грохочет, бдит и не бздит. Во мне хохочет ультиматум, И я, поэтому ругаюся матом! Говорят на одном акционерном собрании, Решили учредить машину по убиванию пенсионеров. Это, надо понимать, аллегория, – думал я, выходя из бани, — Спекуляция очередная, для расшатывания нервов. Однако, придя домой, Обнаружил, что в холодильнике пусто, Не смог поужинать ливерной колбасой, Поужинал только кислой капустой. Послушал радио, про гастрит, Посмотрел в телевизоре сюжет про преимущество. Лёг на диван, а кот–паразит Присуседился мне на имущество. Греет меня не хуже грелки с кипятком, 68

Антилитературный журнал

Он хороший кот, душевное существо, Я его потом накормлю молоком, Когда пенсию принесут, того—сего. В город к нам приехал цирк лилипутский – Маленькие проходимцы будут изображать, Опять—таки ведь не покажут, как они ебуться, А хотелось бы посмотреть или, хотя бы, понять. Это только кажется, что нам всё известно, Мол, пожили, много видали, поездили, А на самом деле — хуй на рыло! Нигде в командировке не был дальше Нижнего Тагила. И там—то видел не много, Дольше потом лечился от триппера. Теперь–то чего? Ноги уже не ноги — Так, подпорочки для старого шкипера. Вот такая, блядь, полемика опять, Такая вот проблематика, в пизду. Хотелось всему миру жопу показать, А теперь нихуя не выйдет. Жду. Жду пенсию, жду врача—мздоимца, письма от дочурки, Жду, когда отопление включат и сантехника иногда. Иногда жду звонка телефонного от приятеля Юрки (Это я для рифмы приврал, нет его, да и не было никогда). Жду, в общем. Жду, жду, жду. А хули? Что делать–то? Самому себе могилу вырыть, как погреб? Вроде никого не убил, не предал, и до сих пор не краду, Хотя мог бы, блядь, ох как бы мог бы!

Антилитературный журнал

69

Дополнения к СТАР – MOLOT А ещё у меня есть такое мнение, Что очень вредны атмосферные явления. То, блядь, дождь идёт, то падает снег, От этого всего с ума может сойти человек. Возьмёт верёвочку покрепше, Привяжет её к потолку, Встанет на табуреточку И пиздец мужику. И ещё – если кто–то грибы собирает — Он, ведь их там нихуя не садит, Не ростит, а ходит и берёт нахаляву — Надо по ебальнику надавать за такую забаву. Взять бы такого козла за ноги И ёбнуть о стену Или медведика из берлоги Попросить, чтобы он это сделал. Кстати, охотники тоже пидорасные гады, Ходють везде и где не надо, Убивают для еды птичку и зверя – Надо тоже наказать этих изуверов. Отвести одного на помойку, Другого — к выгребной яме. Убить и бросить – одного в помойку, А другого — в выгребную яму. +++++++++++++++++++++++++++++ мне уже шисят, я курю, а всё думаю – это детская забава. Выходит что я сам себе вру, А курить не надо.

70

Антилитературный журнал

++++++++++++++++++++++++++++ Баба внешне похожа на человека, Только говорит по—другому, Ходит иначе и хочет денег, Причём постоянно, а это хуёво. Недавно найденная записка Дедулова к Семёну Семён, читай вот: Наркоманы совсем обнаглели вот опять мне под окнами срут все в аптеке лекарства поели выйдешь ночью — друг друга ебут всё загадили гады шприцами слово скажешь — они не поймут утром шёл я к тебе за грибами глядь — по улице дьяволы прут взгляды косы, а лица все в пятнах то он плачет, то в душу плюёт и кривляясь походкою шаткой палец прямо там в жопу суёт мне Семён, это всё нестерпимо сердце шкалит, протезы скрипят я вернулся домой еле—еле а хотелось бы всё же опят! написал Лука (Кузьмич из шешнадцатой).

Антилитературный журнал

71

ПОВЕСТЬ

Машрум Мэн Автор: Глеб Васильев

Что вы думаете, аристократы грибов не едят? Едят, еще как едят!

— 1 —

Ш

арль сидел в своем тайном убежище — маленьком сыром гроте, затерявшемся на восточном склоне гор, именуемых Вогезами. Только здесь он мог расслабиться и, не боясь получить оплеуху за «неподобающую отрешенность», предаться власти грез. Юноша наблюдал за тем, как небо постепенно светлеет, указывая то место, откуда вот—вот вынырнет краешек нежно—золотистого, как сочный персик, солнца, окутанного легкой дымкой. Здесь, на северо–востоке Франции, осеннее солнце никогда не превращалось в раскаленный огненный диск, сулящий тепловой удар каждому, кто не

72

оденет шляпу. Шарль никогда не был на юге, и только по рассказам Хосе — старого, прокуренного насквозь, козопаса — знал, что там солнце совсем не такое как здесь. Южное солнце не наполняет виноградины соком, оно не оживляет, напротив — несет смерть и засуху, — подкручивая обвислые усы и попыхивая трубкой из букового корня, рассказывал Хосе, — да, мальчик мой, на юге провинившихся холопов выкидывают за ворота в адское пекло и смотрят, как с них слезает шкура. Шарль верил каждому слову старика и ежедневно в своих молитвах благодарил Бога за то, что им ниспослано не столь ретивое светило. Антилитературный журнал

До того момента, когда солнце полностью взойдет над верхушками пихт Вогезского леса, осталось всего ничего. А это значило, что Шарлю пора выбираться из милого сердцу убежища и возвращаться назад, в Шато де Грильон — поместье, которое он ненавидел пуще любого другого известного ему уголка. С первыми лучами солнца, проникающими в окна поместья, повара принимались за приготовление завтрака для господ. Ни одно блюдо не могло быть преподнесено хозяевам без предварительной проверки, которую осуществлял Шарль. Поэтому юноше пришлось торопиться — опоздай он хоть на мгновенье и наказания не избежать. Шарль шел, дыша прохладным чистым воздухом октября и слушая трели утренних пташек, стараясь не думать о предстоящем дне — один в один копирующем все минувшие дни, про-

веденные в Шато Де Грильо. Несмотря на быстрый шаг и пружинящую походку, мыслями Шарль по–прежнему пребывал в стране грез — с Джозефиной, правящей этой страной безраздельно. Прекрасная Джозефина — она и только она занимала мысли молодого человека во сне и наяву. Ее огненные вьющиеся волосы, что мягче шелка, жемчужная улыбка и голос слаще меда, кожа нежнее лепестков роз — вот что будоражило разум Шарля. Он находил в себе силы любить этот жестокий, несправедливый мир лишь за то, что его порождением стало совершенное существо — Джозефина. Шарль мог видеть предмет своих мечтаний трижды в день — за завтраком, обедом и ужином. Джозефина сидела по левую руку от сурового и властного хозяина Шато де Грильо — барона де Гадье, так как приходилась ему родной дочерью.

— 2 —

Б

уря над Шампанью бушевала пятый час кряду. Раскаты грома следовали один за другим, повергая в ужас все живое

Антилитературный журнал

в округе. Вспышки молний вспарывали ночное небо ломаными клинками чистого золота. Порывы шквального ветра с леденящим душу 73

воем безжалостно трепали кроны деревьев. Небесные хляби разверзлись столь широко, что Сена и Марна, напоенные ливнем, стали походить на двух разъяренных чудовищ, исчадий самой темной и злобной дьявольской пучины, которую видывал свет, — они грозились в любую минуты выйти из своих берегов и ринуться в долину, неся смерть и разрушения.

— Черт бы побрал эту дыру! — капитан Веласкес нервно мерил шагами устланный персидским ковром пол гостиной. — Луиза, ты видишь, что творится за этим чертовым окном?! Стихия взбунтовалась!

— Стоит ли так нервничать из–за непогоды, монсеньер? — жена капитана Веласкеса Луиза невозмутимо сидела в плетеном кресле, принесенным с веранды. Она говорила спокойно и ни на минуту не отрывалась от своего рукоделия.

— Непогоды?! Боже мой, Луиза! Что ты несешь? — просоленное ветрами всех океанов и морей, потемневшее от жара тропического солнца лицо капитана Веласкеса исказилось гримасой ярости. — Я трижды пере74

секал Атлантику, дважды — Северный ледовитый океан, избороздил все моря! Я хохотал в лицо тысячам штормов! Я раскуривал трубочку, стоя на капитанском мостике судна в эпицентре грозы! И ты смеешь думать, что я могу допустить преувеличение — обозвать разыгравшуюся непогоду бунтом стихии?! Нет, дьявол меня побери, тысячу раз нет! Только лондонские барышни могут позволить себе преувеличения, описывая хозяйства своих джентльменов товаркам, покуда сами джентльмены развлекаются игрой в крикет. Это — самый дьявольский ураган из всех, что мне довелось повидать.

— Пусть так, милый. Но, право же, к утру все закончится. Так к чему эти жуткие сквернословия? — Луиза была из числа тех рассудительных барышень, что могут силой пары фраз и невозмутимости вида вселить спокойствие в сердца висельников.

— Да, Луиза, тут ты чертовски права — к утру все закончится, и моя проклятая жизнь в том числе. Это ты, ты во всем виновата! Какого дьявола ты уговорила меня купить поместье в этом захолустье, богом забытой дыре?! Антилитературный журнал

О, горе мне, безумцу — поддался на женские уловки! О, Шампань — это золотая жила, дорогой, говорила ты, а языком твоим повелевал сам дьявол. Сегодняшние виноградины — это завтрашние слитки чистого золота — так ты, кажется, пела. Какого черта ты тут расселась на этом плетеном кресле?! Оно не подходит ни к одной чертовой детали интерьера проклятой гостиной!!!

— Прошу тебя, успокойся, — пальцы Луизы продолжали двигаться во взятом темпе, делая стежок за стежком. — Хватит упоминать нечистого на ночь глядя, да простит тебя Боже милосердный.

— Успокоиться?! — капитан Веласкес взревел загарпуненным китом. — Все наше состояние превратится в ничто до наступления рассвета, а я должен успокоиться?!

— Все, да не все — кое–что останется, — Луиза зевнула, прикрыв рот узенькой ладошкой. — Пора бы отойти ко сну, монсеньер. Как говорят русские, утро зачастую сообразительней поры вечерней.

— О чем ты говоришь, женщина? — капитан Веласкес Антилитературный журнал

грозно навис над супругой.

— Я подразумеваю, что с началом нового дня те горизонты, что сейчас нам кажутся... — начала терпеливое разъяснение Луиза, но капитан Веласкес грубо прервал ее: — Меня чертовски мало интересует суть русских поговорок, равно как ирландских, японских и индийских. Что ты имеешь в виду, говоря об остатках?

— Ну как же, Хорхе! — Луиза называла мужа по имени только в тех редких случаях, когда ему удавалось вывести ее из себя. — Вспомни свое путешествие на Восток. Сколько ты оттуда всего привез...

— Да, я помню, — капитан Веласкес побагровел, так как на память в первую очередь пришло долгое и весьма неприятное лечение от пикантной болезни, подхваченной на Востоке. — Груз великолепнейшего шелка, специй, чая...

— Это все давно продано, а средства вложены в наше поместье, — нрав Луизы не позволял ей оставаться в долгу, поэтому она перебила капитана Веласкеса при первой же возможности. — Подумай чуть лучше.

— Ты... — капитан Вела75

скес осекся — неужели Луиза узнала всю правду о его заморских похождениях. Не может этого быть — доктор Дюпри поклялся молчать. Однако с чего вдруг Луиза стала столь заносчива?

— Вспомни тех маленьких крепышей, что ты вывез в трюме, — капитан Веласкес нервно сглотнул. Действительно, он похитил в Китае пятерых мальчиков, самому старшему из которых шел седьмой год. Неужели она знает о его развлечениях с этими мальчиками?

— Что–то такое припоминаю, — пряча взгляд, пробормотал капитан Веласкес.

— Припоминаешь, Хорхе? — Луиза оторвалась от рукоделия. Ее тонкие подведенные брови приподнялись ровно настолько, чтобы выражать легкое недоумение.

— Как бы ты не припомнил, коли они и по сей момент живут у нас в домике для прислуги?

— Ах, эээти мальчики! — капитан Веласкес попытался изобразить улыбку, от чего стал походить на школяра, пойманного на обнюхивании панталон сестры.

— Да, Хорхе, именно эээти, — столько презрения в глазах 76

своей супруги капитан Веласкес еще не видел. Как он жалок, старый мужеложец, — подумала Луиза, а вслух сказала: — Эти мальчики — настоящее золото. Мы сможем выручить не меньше дюжины Ливров за каждого. Этого должно хватить на компенсацию ущерба, нанесенного сегодняшним «бунтом стихии».

— Идея, конечно, стоящая, — капитана Веласкеса бросало то в жар, то в холод. Как же я обойдусь без своих птенчиков, кругленьких желторотиков — мысленно причитал он. — Но, Луиза, есть в твоей мысли серьезный просчет! Кому нужны эти вульгарные азиаты? Логика подсказывает мне...

— Перестань канючить, Хорхе, — Луиза вернулась к вышивке. — Я думаю, раз уж ты их так высоко ценишь, что не боишься ни за благосостояние, ни за доброе имя, то найдутся и другие заинтересованные персоны — вот что мне подсказывает логика. Насчет одного мальчика я уже договорилась с бароном де Гадье — он приедет к нам завтра.

— Будь же благоразумна! Мальчики совершенно бесплатно выполняют всю Антилитературный журнал

работу. Ты же знаешь, они впятером заменяют десяток слуг, — капитан Веласкес понял, что проиграл, но продолжал сопротивляться лишь с одной целью — не терзаться после из–за собственной нерешительности.

— На все Господня воля. Тяжкие времена и пояса затягивают, — сказала Луиза, смерив супруга бесстрастным взглядом, а про себя добавила: — Вот и тебе придется затянуть своего удава в морской узелок.

— 3 —

— Д

оброе утро, Шарль! — как только юноша вошел на кухню к нему подскочил Пьер, маленький шустрый поваренок.— Ты опять ходил в горы?

— Доброе утро, Пьер, — Шарль улыбнулся в ответ.

— Ты знаешь, только восход солнца питает меня жизненной силой.

— Берегись, Шарль. Стоит барону узнать о твоих вылазках, и тебе не поздоровится — не успеешь оглянуться, как плетка Хосе запляшет по твоей спине.

— Спасибо, Пьер. Я буду осторожен. Что сегодня у господ на завтрак?

— Грибной омлет, форель с грибным соусом, рагу, — затараторил Пьер.

— Больше всего беспокойства у меня вызывает рагу, Антилитературный журнал

— Шарль вздохнул. — Пойду, поговорю с Карбюзье. Карбюзье — упитанный мужчина преклонного возраста с седой шевелюрой и жесткими, как проволока, усами, презирающий воздержанность в любом ее виде, был главным поваром Шато де Грильо. О нем ходили самые неправдоподобные слухи. Говорили, что каждого гуся, из чьей печени он готовит паштет, Карбюзье обрабатывает особым манером, вступая с ним в более тесную связь, чем требуют традиционные взаимоотношения пищи и повара. То же касалось телят, свиней, овец и кур. Однако судить о поваре по степени моральности его поведения так же безрассудно, как объявить сапожника никчемным лишь потому, что он фальшивит ля бемоль в рождественских 77

хоралах. Блюда же Карбюзье готовил божественные — таящие во рту, расцветающие на кончике языка букетами изысканнейших вкусов, поражающие воображение своей красотой и разнообразием. Главным и излюбленным коньком Карбюзье служили блюда с грибами — здесь он не знал равных. Как же ему удается пристраивать своего жеребчика к груздям и лисичкам? — шутили за его спиной обитатели Шато де Грильо.

— Доброе утро, мсье Карбюзье, — поздоровался Шарль.

— А! Мой маленький желтый обжора! — Карбюзье радостно похлопал себя по бочкообразному животу и подмигнул Шарлю, — Хочешь узнать, чем я сегодня буду травить господ на завтрак?

— Грибным омлетом, форелью с грибным соусом и рагу, — ответил Шарль.

— Вот дьяволенок! — воскликнул Карбюзье. — Пьер, ты слышал? Этот маленький потаскун читает мои мысли!

— Да, мсье, — Пьер зажал рот рукой, чтобы не рассмеяться вслух.

— Полагаю, мсье, рагу из груздей и лисичек? — уточ78

нил Пьер, чувствуя подступающую тошноту.

— Именно! Грибочки просто великолепны — крепки, как яички молодого барашка, — Карбюзье мечтательно зажмурился.

— Смею надеяться, что они обжарены надлежащим образом, с обилием лука и чеснока, — Шарль с трудом сдерживал бурлящие внутри желудка соки, сотрясаясь от мучительных спазмов.

— Давай, спроси меня еще каким соусом заправлено рагу, ты жалкий ублюдочный недоносок! — Карбюзье изо всех сил старался выглядеть грозным. — Да будет тебе известно, соус заварен на нежнейших сливках — самых жирных, что есть во всей Франции.

— Боже милостивый, на тебя уповаю, — пробормотал Шарль.

— Не волнуйся, авось выживешь, — шепнул ему на ухо Пьер, делая вид, что поправляет сбившийся на сторону колпак — лишь бы Карбюзье ничего не заметил.

— Ну, коли с расспросами покончено, считаю дальнейшие отлагательства неприемлемыми. Господа вполне справедливо ждут завтрак и Антилитературный журнал

должны быть вознаграждены за свое долготерпение, — Карбюзье хлопнул в ладоши и громко позвал: — Мари! Тащи сюда свою тощую задницу! Как чертик из табакерки, из–за стеллажей, уставленных кухонной утварью выскочила Мари — бесцветная служанка средних лет, худая как кочерга, с неприятным угловатым лицом. Можно предположить, что она подслушивала разговор, если бы это не было очевидным. Никто не знал, зачем содержать служанку столь же несимпатичную сколь и неумную. Однако по поместью шла молва, дескать Мари единственная при помощи своего виртуозного языка способна заставить вздыматься поникший еще при прошлой монархии посох барона де Гадье. Глядя на мрачный лик госпожи Софии, супруги барона, поверить в правдивость подобного обстоятельства было не так уж сложно.

Пьер и Мари поставили подносы с кушаньями на специальную тележку, и уже собирались укатить ее в залу, где господа предпочитали трапезничать, когда Карбюзье остановил их.

— Чуть не забыл! Юная Джозефина прихворала и будет кушать у себя в спальне, барон и баронесса — как обычно. Как я мог упустить это? У меня не мозги, а фондю с грецкими орехами под соусом Бешамель. Шарль хотел закричать: — Как захворала?! Что с ней, она будет жить? Но побоялся навлечь подозрения на себя, а самое главное — на Джозефину. Юноша знал, как остры языки и извращенны умы обитателей Шато де Грильон, поэтому лишь повел плечами.

— Ну все, проваливайте. Я все сказал, — под ворчание старика Карбюзье процессия, состоящая из Пьера, Мари и Шарля удалилась.

— 4 —

— И

так, Луиза, голубушка, что у нас здесь такое? — вид барона де Гадье выражал откровенную скуку. Антилитературный журнал

— О! Это Шинь. Трудолюбив, неприхотлив, непостижимо вынослив, может выполнять любую работу, а если вам вдруг заблагорас79

судится... — Луиза, до того глядевшая на барона, как львица на окровавленную вырезку, томно закатила глаза. — Знаете, если бы не этот ужасающий злой рок, что обрушился на наши виноградники, мы с мужем никогда не подумали бы расстаться с ним.

— Простите, сударыня, но мне кажется, что он... э... слегка желтоват, — де Гадье брезгливо сморщил нос.

— Конечно, его экзотическая азиатская внешность слегка шокирует, но...

— Луиза, барон и так в слугах недостатка не испытывает. Не будь навязчива, — капитан Веласкес, до того молчавший, угрюмо посасывая трубку, оживился, приметив отсутствие энтузиазма в словах де Гадье.

— Барон, вы старинный друг нашей семьи, и вам мы предлагаем только самое лучшее из того, что имеем сами, — Луиза одарила мужа испепеляющим взглядом. — Шинь способен на все, если вы понимаете, о чем я говорю. Он покорит вас, клянусь Пресвятой Девой Марией.

— Не хочу показаться невежливым, однако... — де 80

Гадье согнал муху, севшую на краешек чашки из китайского сервиза. — Он хоть по–французски говорить умеет?

— Что вы, барон! Конечно! Шинь пишет такие чудные сонеты! — когда вопрос касался денег, Луизу не смог бы остановить и легион чертей. — Шинь, скажи мсье барону «добрый день» — Добрый день, — не поднимая глаз от пола, отчетливо произнес мальчик. На вид ему было лет восемь—девять. Небольшого роста, крепкого телосложения, с лимонно–желтой кожей и иссиня–черными волосами.

— Надо же, эта обезьянка и впрямь разговаривает! — казалось, барон действительно заинтересовался. — Но чем же мне его занять?

— Монсеньер, Шинь великолепно готовит...

— Это меня не интересует, — как можно быстрее, пока Луиза не распалилась, заявил барон. — Карбюзье — лучший повар по эту сторону Альп.

— Да, тут не поспоришь. Тем не менее, один раз Шинь спас жизнь мне и Хорхе. Правда, Хорхе? — капиАнтилитературный журнал

тан Веласкес почувствовал, что еще одного испепеляющего взгляда его бедное сердце не перенесет, и еле заметно кивнул лжи Луизы.

— Наш повар — покойный Мнемансон — тот что убился в прошлом году, свалившись с лошади — как–то раз на пасхальный ужин приготовил равиоли с крабами и грибами в соусе из омара с грибными чипсами и хрустящей зеленью. Наша семья славится либеральностью взглядов — по праздникам особо любимые слуги трапезничают вместе с нами. Так вот и Шинь в тот вечер сидел за общим столом. Все набросились на равиоли и были бы давно на небесах, если бы не Шинь. Он, откусив маленький кусочек, встал и сказал буквально следующее: «шевалье Веласкес, мадам Луиза — не ешьте! Равиоли отравлены!». Оказалось, что грибы, присутствующие в пище — ядовиты. Мы едва успели вызвать доктора Дюпри, чтобы тот сделал всем промывание.

— Это правда? — де Гадье выглядел потрясенным. — Сколько, говорите, вы за него хотите?

— Я полагаю, что сотня Антилитературный журнал

Ливров за это сокровище — цена, которая не оскорбит вас, и в малой доле компенсирует утрату для нас, — Луиза разве что не облизывалась.

— Но... — попытался было вставить свое слово капитан Веласкес.

— По рукам. Он станет моим грибным человеком,— перебил его барон, — будет пробовать все блюда, что подаются на мой стол — ведь всем известно, что нет более лютой смерти, чем через отравление. Вот только...

— Что? — насторожилась Луиза, надеясь, что барон не поинтересуется, пользовал ли мальчика капитан, — она знала — де Гадье непомерно брезглив.

— Шинь — это как–то... Ну, не знаю, — де Гадье наморщил лоб, пытаясь подобрать подходящее слово.

— Не в стиле старой доброй Франции? — сарказма, сквозившего в голосе капитана Веласкеса, никто не заметил.

— Именно, — кивнул барон. — Отныне он будет зваться Шарлем.

— Как вам будет угодно, монсеньер, — Луиза покорно склонила голову. — Как толь81

ко сто Ливров перейдут в наше распоряжение, можете звать его, как заблагорассудится. Не в силах более сносить эту беседу, капитан Веласкес вскочил со своего стула и выбежал в сад. Там, рухнув на скамейку, он разразился самыми горькими и искренними слезами, что вытекали из его глаз с момента появления на свет. Вспышки молний вспарывали ночное небо ломаными клинками чистого золота. Порывы шквального ветра с леденящим душу воем безжалостно трепали кроны деревьев. Небесные хляби разверзлись столь широко,

что Сена и Марна, напоенные ливнем, стали походить на двух разъяренных чудовищ, исчадий самой темной и злобной дьявольской пучины, которую видывал свет, — они грозились в любую минуты выйти из своих берегов и ринуться в долину, неся смерть и разрушения.

— Черт бы побрал эту дыру! — капитан Веласкес нервно мерил шагами устланный персидским ковром пол гостиной. — Луиза, ты видишь, что творится за этим чертовым окном?! Стихия взбунтовалась!

— 5 —

М

ари закатила тележку с кушаньями в спальню Джозефины, поклонилась и вышла вон, оставив девушку и Шарля наедине. Юноша покраснел — перед тем как закрыть за собой дверь, Мари ему подмигнула. Но, к счастью, Джозефина ничего не заметила.

— Как ваше самочувствие, миледи? — Шарль задал вопрос, мучавший его с того момента, как он услыхал дур-

82

ную весть от Карбюзье.

— Шарль, ты неисправим! — Джозефина попыталась сделать строгой вид, но из—за улыбки, озарившей ее прекрасное лицо, затея провалилась. — Сколько раз я тебе говорила — обращайся ко мне на ты.

— Как скажите, миледи, — душа Шарля переместилась куда—то в область поджелудочной железы, что приключалось каждый раз, стоило ему услышать голос Джозефины. Антилитературный журнал

— Дурачок, — девушка звонко рассмеялась, повергая Шарля в еще большее смущенье. — Неужели так сложно выговорить «как скажешь, Джози»? Ну–ка, давай попробуем вместе — «как скажешь, Джози».

— Как скажешь, Джози, — эхом отозвался Шарль, покраснев.

— Знаешь, желтый цвет идет тебе гораздо больше, — развеселилась Джозефина.

— Как скажешь, Джози, — повторил Шарль, продолжая краснеть — от алого цвета до малинового. — Вы... Ты нормально себя чувствуете... чувствуешь?

— Умница! Ведь можешь, если захочешь! — Джозефина поднялась с постели и поцеловала Шарля в пунцовую щеку. — Со мной все в порядке. Я притворилась, будто у меня приступ мигрени, чтобы не сидеть с родителями за столом в этой дурацкой зале. Мы с папой поругались — он сватает меня за барона Фон Штрауса. Ты представляешь?! За этого надутого индюка! Я папе так и сказала — папа, твой барон — баран.

— Вы... Ты голодна? — Шарль чувствовал, будто его стукнули по голове мешком с Антилитературный журнал

опилками.

— Да, Шарль! Чертовски голодна! — Дозефина подбежала к тележке, откинула серебряные крышки со всех блюд и принялась есть, хватая пищу руками. Шарль, смотря на ее изящные босые ступни и обтянутый шелковой ночной рубахой стан, впал в состояние транса. Однако запах пищи, распространившийся по комнате, заставил юношу прийти в себя.

— Стойте! Я же еще не попробовал пищу! — превозмогая волны тошноты, воскликнул юноша.

— Перестань, Шарль, в этом нет необходимости. Не думаю, что здесь есть какой—то яд, кроме семени Карбюзье, на которое у всех давно выработался иммунитет, — продолжая набивать рот, отмахнулась Джози — в одной руке комок омлет, в другой горсть рагу. — К тому же я знаю, как ты ненавидишь это занятие.

— Но откуда? — Шарль застыл в изумлении.

— У тебя на лице написано. Я заметила, с каким отвращением ты пробуешь все кушанья. Интересно, как же ты сам питаешься?

83

— Проб хватает, чтобы оставаться сытым все время, — Шарль никогда и подумать не смел, что Джозефина обращает внимание на его существование.

— У тебя есть любимые блюда? — по подбородку Джозефины тек сок, а щеки лоснились от жира.

— Есть, — Шарль потупился, — ржаной хлеб, присыпанный толикой соли.

— Вот это да! — Джозефина от удивления подавилась кусочком лосося, да так, что юноше пришлось хорошенько стукнуть ее по спине. Отрыгнув застрявший кусочек, Джозефина улыбнулась: — Я помню тебя ровно столько, сколько саму себя, и не разу не видела тебя с ржаным хлебом.

— Хлеб не так часто перепадает мне, — Боже, она помнит меня с момента моего появления здесь! — Шарль чуть не запрыгал от радости. — Это хорошо – от хлеба полнеют, — назидательно сказала Джозефина, запивая еду молодым неразбавленным вином прямо из графина.

— Я уже, — грустно выпятив округлый живот, ответил Шарль. — Я жирею 84

от этого — делисьез из сыра с грибами, картофель Берри, шейка с грибным соусом, суп—крем из белых грибов, фондю Франш Конте — они убивают меня.

— Действительно, ты кажешься мне жирноватым, — присмотревшись, сказала Джозефина, заставив сердце молодого человека остановиться. — Как раз то, что мне нравится. Шарль подумал, что ослышался — Джозефина сказала, он ей нравится! Это не возможно, это потрясающе, это безумье.

— А я тебе нравлюсь? — девушка вытерла пальцы и губы подолом ночной рубашки и пристально посмотрела на Шарля.

— Да... конечно! — подавив смущенье, ответил Шарль, не зная куда спрятать глаза. — Джози, мы росли вместе, я видел, как ты хорошеешь день ото дня! Ты — самый добрый человек, какого я знаю.

— О, Шарль! Ты просто душка! — Джозефина обворожительно улыбнулась, чуть помолчала и добавила: — Я вот подумала — ты такой симпатичный, прекрасно сложенный, очаровательный Антилитературный журнал

мужчина — может мне лучше выйти замуж за тебя. Шарль почувствовал, что пол уходит из–под ног. Она, должно быть, шутит, издевается над ним, бедным грибным человеком.

— Ну, как ты на это смотришь? — в голосе Джозефины прозвучала нотка нетерпеливости. Девушка слегка нахмурилась, отчего показался Шарлю еще более чарующей.

— Барон де Гадье убьет меня, — сглотнув, ответил Шарль, не понимая, как этот мир — жестокий, несправедливый и отвратительный, но все же свой, родной и знакомый, мог в одночасье перевернуться с ног на голову.

— О, трусишка, — Джо-

зефина подошла к Шарлю вплотную и обняла его за плечи. — Не бойся, мы убежим от него, и священник в какой—нибудь тихой альпийской деревушки тайно обвенчает нас.

— Да, но... — Шарль хотел что–то сказать, но Джозефина приложила пальцы к его губам: — Нет, ни слова больше, Шарль, милый! Ступай, ступай сей час же — не то отец заподозрит неладное. Ступай, но будь готов — как только я разработаю план, мы сбежим отсюда. Навсегда. Шарль, неуклюже толкая тележку с пустыми подносами, вывалился из спальни и, налетая на углы, понесся на кухню.

— 6 —

М

илый, завтра мы едем в Шато де Грильо. Утром пришло приглашение от барона де Гадье, — сообщила Луиза за ужином.

— К–к–какого черта? — капитан Веласкес чуть не подавился куском телячьей отбивной и задел локтем кувшин с сидром. Кувшин опасно накренился, но капиАнтилитературный журнал

тану удалось удержать его на столе, при этом изрядно вымазав манжеты гусиным паштетом.

— Ты забыл? — Луиза покачала головой, пережевывая сочную виноградную улитку. — Завтра дочери барона де Гадье исполняется восемнадцать, будет бал в ее честь. Ты помнишь малышку Джози?

85

— Джози, джози, джози... А! Эта дебелая кобыла! Джозефина де Гадье! — капитан Веласкес сунул в рот большую порцию жульена и обжег нёбо. Он недолюбливал женщин вообще, а женщин с пышными формами тем паче. Говоря по правде, капитан куда больше чувств испытывал к молоденьким мальчикам, и сам поражался, как его угораздило жениться на Луизе. Что касается Луизы, то ей было все равно, мальчик или девочка доставляет ей наслаждение. Ее небольшая грудь сохранила упругость и чувственность до сего момента и на любые ласки откликалась моментально. Попка оставалась бархатистой и подтянутой, а лоно начинало сочиться при малейшем намеке на предстоящее удовольствие. Одним словом, в свои сорок с небольшим лет Луиза оставалась дамой весьма аппетитной, что вызывало несказанную зависть всех ее ровесниц. Единственным человеком, давно утратившим к ней интерес, был супруг — капитан Веласкес.

— Фи, дорогой! — Луиза закатила глаза. — Разве можно так говорить про дивную крошку Джози. Вот 86

ее мать — та настоящая кобыла. Она осталась кобылой даже после того, как ей ампутировали обе груди. Бедный барон, из—за жены ему приходится приплачивать этой вульгарной служке Мари, так ее, кажется, зовут, чтобы та распускала слухи о их близости. Несчастный барон искренне верит, будто его наивная уловка позволит скрыть импотенцию. С другой стороны, делай он вид, что продолжает резвиться со своей женой, то был бы разоблачен куда раньше.

— А я напротив, считаю баронессу весьма приятной дамой, — заметил капитан Веласкес, терзая баранью лопатку.

— Конечно, она ведь так похожа на мужика, — Луиза скривила губы. На этот раз капитан Веласкес все–таки подавился и спасся лишь доброй порцией сидра, прочистившей глотку. — Так что никуда не исчезай — завтра после полудня нас ждут в Шато де Грильо.

— Пусть себе ждут, — прохрипел капитан. Он не хотел ехать в это поместье больше, чем грешник, оставивший земную юдоль, не желает низвергаться в геенну огненАнтилитературный журнал

ную. Давай продадим всех, кроме Шиня, — упрашивал он супругу десять лет назад. Он умолял, вставал на колени, отказывался от пищи — лишь бы оставить любимца при себе. Но Луиза была непреклонна, — Хорхе, ты же знаешь, за него мы выручим больше, чем за всех остальных вместе взятых. Сейчас капитан Веласкес боялся, что увидев повзрослевшего, воз-

мужавшего Шиня его сердце разорвется, не вынеся муки.

— Конечно, пусть ждут, милый, — согласилась Луиза, делая вид, что не замечает терзаний мужа. — Мы ведь обязательно приедем. От досады и всепоглощающего горького чувства собственного бессилия капитан Веласкес со всей силы вонзил вилку в фаршированный бок осетра.

— 7 —

—Х

о–хо–хо! А вот и наш маленький потаскун! — загрохотал сочный бас повара, как только Шарль появился на пороге кухни. — Иди–ка сюда и расскажи все старику Карбюзье. Только смотри, не упусти не единой подробности!

— Я вас не понимаю, мсье, — дрожащим голосом ответил Шарль. Нас подслушали! Барон узнает, что мы с Джозефиной хотим бежать. Близок мой смертный час, о Боже. Мысли лихорадочно скакали в голове юноши.

— Не притворяйся агнцем Божим, — Карбюзье отАнтилитературный журнал

весил Шарлю несильную оплеуху. — Давай, рассказывай, как она!

— О, с Джозефиной все в порядке. Небольшая мигрень, но недомогание отступает, — Шарль почувствовал себя лучше, догадавшись, что речь идет о состоянии Джози.

— Боже, чем я заслужил такого недоумка на свою седую голову! — Карбюзье воздел руки к потолку. — Я спрашиваю, как ты отодрал эту козочку! Неужели не понятно?!

— Какую козочку? — Шарль подумал, что старый повар пьян, сошел с ума или бредит. — Вам плохо, мсье?

87

— Это тебе сейчас не поздоровится, выродок! — Карбюзье схватил со стола огромный половник и потряс им перед носом Шарля. — Живо опиши, каково это? Как она, бреет свою сочную киску или отращивает на ней мягчайшую шубку? Удалось ли тебе заправить своего хорька в ее шоколадный сфинктер? Покусывал ли ты ее соски, и если покусывал, то стонала ли она при этом? Усладила ли она тебя шершавым язычком? Какова на вкус ее нежнейшая вульва? А попка — нет ли на ней прыщиков и опрелостей? Просила ли она отшлепать ее или отшлепала тебя сама? Терлась ли она своими грудями о твои окаменевшие яички? Она проглотила твое семя, размазала его по щекам и груди, или ты прыснул внутрь ее лона? Позы, опиши мне позы — да поторопись, паскудник!

— Вы... Вы... — Шарль густо покраснел вот уже который раз за утро и весь трясся от гнева. — Вы не смеете так говорить! Произнеся эти слова, Шарль разрыдался, оттол-

88

кнул Карбюзье и выбежал из кухни, не видя ничего на своем пути.

— Какие мы нежные. Уж и спросить нельзя, — повар пожал плечами и приступил к готовке обеда.

— Скажите, мсье, то о чем вы говорили — это что, действительно случается с людьми? — поваренок Пьер, прятавшийся во время разговора за печью и слышавший каждое слово, вылез из своего укрытия. Его белый передник заметно оттопыривался, — Дамы действительно себя так ведут?

— Пьер, крысенок! Ты что, подслушивал? — Карбюзье даже не посмотрел на поваренка, продолжая замешивать тесто. — Я и сам чертовски хотел бы узнать ответ на этот вопрос. Судя по реакции твоего дружка Шарля, все именно так и было — иначе с чего белениться? Одно могу сказать тебе точно, малыш, — гусята, поросята и телята таких вольностей себе не позволяют. Карбюзье устало вздохнул.

Антилитературный журнал

— 8 —

Ш

арль бежал по лесу, не разбирая дороги. Слезы застилали глаза, ветки деревьев безжалостно хлестали его по лицу, однако юноша ничего не замечал. Ему казалось, что бедный разум не выдержит напряжения и покинет его навсегда. Юноша споткнулся о корень, повалился, ободрав в кровь ладони и колени, но поднялся и побежал дальше, пока не оказался на открытой поляне. Посреди буйства трав на изгнившем стволе пихты сидел старик Хосе и курил трубку. Вокруг него мекая бродили козы, наполняя воздух животным смрадом.

— О, юный Шарль! Какая встреча! Я–то думал, в эту глушь кроме меня и моих козочек никто не забредает,— пастух приподнял истрепанную шляпу в знак приветствия.

— Добрый день, Хосе, — Шарль, стыдясь своих слез, заставил себя успокоиться.

— Иди, присядь со стариком, — Хосе похлопал ладонью по стволу дерева. Шарль послушно приблизился и сел рядом с пастухом. Антилитературный журнал

— Смотрю, ты чем—то расстроен, мой мальчик? — в голос Хосе чувствовались тепло и забота. — Пречистая Дева! Да у тебя же руки в крови! Признавайся, мальчик, ты кого–то убил?

— О нет, Хосе, — Шарль слабо улыбнулся, — нет. Это пустяки, оцарапался, когда... гулял по лесу.

— Шарль, вижу, на душе у тебя неспокойно. Могу я тебе помочь? — старик заглянул в глаза юноши и положил ему на плечо свою тяжелую мозолистую ладонь.

— Спасибо, Хосе, — Шарль почувствовал искреннюю благодарность к этому простому человеку, ему захотелось рассказать пастуху обо всех своих горестях, поделиться с ним бедами и переживаниями, которые он больше не мог носить в себе.

— Все дело в Джозефине. Я... точнее мы...

— Вы любите друг друга, не так ли, Шарль? — Хосе ласково улыбнулся, обнажая полусгнившие прокуренные зубы.

— Да, я испытываю к ней такую нежность, что... — 89

Шарль почувствовал, что опять готов раскраснеться.

— И это чувство взаимно, мальчик мой? — коза по кличке Розита подошла к старику и принялась тереться о его колено пегой мордой.

— Да, сегодня в своей спальне Джозефина... — Шарль пытался подобрать слова, чтобы избежать пошлости.

— О, это чудесно! — воскликнул Хосе, глаза его заблестели. — Уж не хочешь ли ты сказать, что эта породистая козочка отдалась в твои желтые ладошки?

— Нет, у нас... — но Хосе уже не слушал Шарля, глядя на вьющуюся у своих ног Розиту и обращаясь только к ней.

— Да, это великолепно. Тебе, маленькому китайскому уродцу, удалось сорвать нежнейший цветок ее девственности! О, сколько бы я отдал, чтобы самому натянуть на свою корягу сладчайшую устричку. Пожалуй, отдал бы правую руку. И яичко в придачу. Не оба, конечно, ведь Розите будет так одиноко без моих ласк. Правда, Розита? Малышка моя! Я помню, как мягка и 90

шелковиста была шерстка на твоем заду в день нашего знакомства. Розита, что мне весь мир без твоего шершавого язычка и чудных рожек, которые так удивительно подходят к моему...

— Нет!!! — взревел Шарль. — Между нами ничего не было!

— Жаль, очень жаль... — Хосе осунулся и прогнал Розиту крепким пинком под брюхо, чем вызвал ее возмущенное меканье, — Но ты не беспокойся, мальчик мой, Париж не сразу строился.

— Мы с Джозефиной хотим сбежать из Шато де Грильо, — шепотом проговорил Шарль, опасливо озираясь по сторонам, будто козы могли подслушать.

— Шарль! Да ты оказывается рисковый парень! — Хосе вновь заулыбался. — У тебя и план уже наготове?

— Нет. Пока, — Шарлю стало стыдно, что обо всем думает Джозефина, а он в это время мечется по лесу и рыдает от глупых обид. — Голова забита дурацкими мыслями. Не удается сосредоточиться на плане.

— Это не беда, — Хосе хитро подмигнул Шарлю, залез внутрь своего засаленного Антилитературный журнал

лапсердака и протянул юноше пригоршню сморщенных грибов. — На, попробуй. Шарль с подозрением покосился на грибы и хотел вежливо отказаться, но Хосе не дал ему такой возможности: — Ешь, ешь, это хорошие грибы. Тебе поможет, не сомневайся. Закрой глаза и расслабься. Вздохнув, Шарль сгреб с ладони старика грибы и один за другим положил их в рот. Медленно пережевал и заставил себя проглотить. Сначала не происходило ровным счетом ничего, и Шарль подумал, что Хосе подшутил над ним. Однако через несколько минут начались какие—то еле уловимые изменения. Шарль почувствовал, как его дыхание становится медленным и размеренным, расслабляется каждый мускул, глаза закрываются. Юноша сосредоточился и задал себе и грибам вопрос: «Что делать, каков план». Началось все с поездки в адской дырявой карете без кучера, влекомой в бездну обезумевшими лошадями. Эта карета странным образом ассоциировалась у Шарля с его собственной головой. Антилитературный журнал

Дурак ты, Шарль, дурак, — пронеслось в голове, — дырки проделал такие, что звезды видно, а вот о том, что дождь пойдет, ты промокнешь, не подумал. Ерунда, — кричал Шарль, — зато видимость хорошая. И снова, снова, раз за разом. Вперед, вперед, хоть в бездну, хоть на небеса, не смейте останавливаться, — ревел юноша. Вокруг кареты, как стервятники, кружились одетые в черное Карбюзье — их было не менее дюжины. Каждый Карбюзье в полете онанировал, раскачивая гротескный фаллос, осыпая карету фонтанами едкой, как кислота, спермы. Так вот откуда дыры, — догадался Шарль, и погрозил кулаком парящим поварам. Бездна, в которую неслась карета, вдруг стала приобретать более—менее четкие очертания. Через некоторое время Шарль уже мог увидеть ее распахнутый алый зев. Конечно! — Шарля осенила догадка. — Это же лоно Джозефины. Где—то высоко над своей головой Шарль разглядел возвышающуюся, как скала, голову. Да, это была Джозефина. Девушка обольстительно улыбалась и манила Шарля 91

к себе огромным пальцем. Карета совершила немыслимый скачок вверх, и, перелетев разверстое лоно, очутилось на животе Джозефины. Преследующие Шарля Карбюзье не смоги так быстро изменить направление своего полета. С громким чавканьем, лоно поглотило их. Ха! Так вам и надо! — торжествовал Шарль. А вот и триумфальная арка — два божественных холма с темнеющими пиками на вершинах — вздымающиеся груди Джозефины. Теперь перед собой Шарль видел только улыбку, затмевающую все сущее своей лучезарностью. Так прошло несколько жизней, однако Шарлю этого казалось мало. Тем не менее, поездка завершилась, кидать карету перестало, Улыбка Джозефины сияла где—то на горизонте, как закатное солнце. Шарль понял, что встал на верный путь. Внутренние процессы организма замедлились, тело исчезло, сознание юноши постепенно стало абсолютно чуждым ему, вернее он сам отделился от сознания крохотным «Я», которому показали всю его жизнь с момента рождения. Шарль ощутил над собой 92

разум, который толи слился с ним, толи обращался к нему. Боже, вот Ты какой — шептал Шарль, растворяясь во всепоглощающем чувстве тепла и уюта. Этот разум ни за что не корил, не ругал Шарля, Он исключал какие бы то ни было эмоции, но в тоже время был добрым, указывал Шарлю на его ошибки. Разум позволил Шарлю взглянуть на себя, свою жизнь Его глазами, через Его кристально чистое мышление. Больше всего на свете Шарлю захотелось остаться с Ним, и он почувствовал, что сможет сделать это. Немыслимым усилием Шарль заставил себя вспомнить, зачем он здесь. Он и Разум работают над его проблемой, которую не решить просто прекратив существование Шарля в материальном мире. Шарль сконцентрировался на языке, пытаясь вспомнить, как им пошевелить, потом сделал глубокий вдох и вернулся к Разуму — Пастуху. Пастуху, потому что Шарль чувствовал себя агнцем, животным, из которого бы мог вырасти целый баран, а получится отбивная. И это не правильно. Шарлю стало стыдно, он все понимал и каялся, плакал и Антилитературный журнал

просил прощения у Пастуха, клянясь, что не позволит себя убить, зажарить и сожрать. Шарль очнулся, но еще некоторое время оставался с Разумом, пока не вернулось ощущение собственного тела.

— Ну что, помогли тебе с ответом? — хитро улыбаясь, Хосе разминал заскорузлыми пальцами шарики свежего

козьего помета.

— Да! — Шарль удивился тому, как быстро он вновь обрел дар речи. — Спасибо, Хосе! Большое спасибо! Мне пора идти, не то опоздаю к обеду.

— Иди, мальчик, иди, — старик помахал вслед удаляющемуся юноше. — Только учти, впредь грибочки будут стоить тебе по двадцать су за дюжину.

— 9 —

Ш

арль поспел как раз вовремя. Теперь обед шел своим чередом: юноша отведал каждого блюда, подтвердил, что ни одно из них не таит в себе опасности, после чего хозяева Шато де Грильо жадно набросились на еду.

— Джози, милая, скоро день твоего восемнадцатилетия, — как бы между прочим, помешивая ложкой суп буйабесс, произнес барон де Гадье.

— Да, пап´а, — сделав ударение на последнем слоге, с видом полного безразличия поедая телячьи железы по— тулузски, ответила Джозефина.

Антилитературный журнал

Шарль сидел за отдельным столиком возле двери и заставлял себя не смотреть в сторону возлюбленной. Ни один мускул не должен был дрогнуть, выдавав чувства, переполнявшие его сердце.

— Вот мы с твоей матерью и подумали, — барон одарил супругу странным взглядом, видимо потому, что яблоки, которые она подкладывала в свой корсет, дабы скрыть отсутствие грудей, сегодня чересчур отличались друг от друга размерами. Оторвав взор от баронессы, де Гадье продолжил: — Подумали, что было бы неплохо, даже полезно, пригласить на бал барона Фон Штрауса.

93

— Фи, пап´а! Ты же знаешь, — Джозефина брезгливо оттопырила верхнюю губку и нацелилась на яйцо, фаршированное сыром, — я его не пе–ре–ва–ри–ва–ю.

— Но дорогая, — баронесса строго посмотрела на свою грудь. — Мы с твоим отцом и моим законным супругом, что в настоящий момент означает абсолютно одно и то же, искренне полагаем... Дорогой, о чем я собиралась сказать?

— Тебе нужно в срочном порядке прекратить подкладывать в корсет яблоки! — барон раздраженно терзал утку по—лионски на своей фарфоровой тарелке. — Впредь используй капусту. Ее кочаны легко можно уравнять в размерах путем отделения верхних листов.

— Нет, я говорила что—то о Джози и ее дне рождения...

— баронесса задумчиво вытащила яблоки из корсета и положила их на стол перед собой.

— Дьявол! Из–за твоих проклятых протезов я ни о чем думать не могу! — барон стукнул кулаком по столу.

— Смотри! Чертовы яблоки сейчас под стол закатятся. Пора бы тебе понять, что 94

своим непристойным поведением ты позоришь нашу семью!

— Это ты нас позоришь, распуская слухи о своей связи с Мари, — баронесса взяла из фруктовой вазы два апельсина и оценивающе их разглядывала. — Все и так знают, что порох в твоем мушкете давно отсырел, а картечи нет и в помине.

— Пап´а, мам´а, не ссорьтесь, — Джозефина икнула и перешла к десерту, яблочным крокетам.

— Что ты, малышка? Мы с твоим отцом, моим законным супругом, что в данный момент является величинами абсолютно тождественными...

— Замолчи! — взревел де Гадье, брызжа слюной. — И ты, Джози, тоже помалкивай! Пока что я здесь хозяин и могу принимать решения самостоятельно, без участия двух безмозглых куриц!

— Но пап´а! — щеки юной девы заалели от оскорбления.

— Я сказал, умолкни!!! — барон неистовствовал. — Мне плевать, что ты думаешь и что перевариваешь! Барон Фон Штраус — тот человек, которого мне хочется видеть своим зятем, он Антилитературный журнал

поможет мне вытащить это поместье из дерьма. Да, из дерьма! Дай тебе с твоими куриными мозгами волю, и ты отдашься какому—нибудь проходимцу, нищему ничтожеству, типа... типа... типа Шарля! Джозефина побледнела, затем порозовела, из ее глаз брызнули слезы, надкушенный марципан выпал из дрожащих пальцев. Девушка смела стоящую перед ней посуду на пол и выбежала из зала. Шарль тоже хотел вскочить из–за своего крохотного столика, но испугался последствий необдуманного шага.

— Дорогой, нельзя ли было проявить хоть каплю деликатности? — баронесса отложила апельсины в сторону и теперь присматривалась к грушам. — Она все же твоя дочь. Можно было дипломатично объяснить ей, что выходить замуж надо за деньги, роскошь и жир, а потом спокойно развлекаться с кем душа пожелает. Хоть с милашкой Шарлем или стариком Карбюзье.

— Тема закрыта, — мрачно произнес барон. — Передай мне, пожалуйста, соус бешамель. Уж будь так любезна, Антилитературный журнал

не откажи в просьбе.

— Кстати, кого бы еще пригласить на день рожденья нашей крошки? — баронесса передала соусницу мужу.

— Конечно, это шофруа, а никак не бешамель, но иного я от тебя и не ожидал, — де Гадье грустно вздохнул, принимая соусницу из рук супруги. — Помимо соседей и барона Фон Штрауса я полагаю позвать капитана Веласкеса и Луизу.

— О нет! Только не этого старого мужеложца с его экзальтированной сучкой—женой! — баронесса положила груши обратно во фруктовую вазу.

— Не говори ерунды, — огрызнулся барон. — Они давние друзья нашей семьи. К тому же, пусть тот, кто без греха, поставит меня в позу «козочки». Шарль представил себе эту сцену и еле удержался от того, чтобы выплеснуть на пол обед и остатки завтрака.

— Я вот все думаю, — барон Де Гадье принял озабоченный вид и покосился на Шарля.

— Неужели нашей дочери всерьез импонирует этот вульгарный желтокожий грибной человек?

95

— Не стоит беспокоиться об этом, милый, — тон баронессы потеплел. — Мы дадим ему специальный пирожок, и он станет абсолютно безвредным и бесплодным, что в данном контексте есть понятия равнозначные.

— Ты действительно умеешь делать такие ммм... пирожки? Чтоб лишать мужчин их силы? — де Гадье недоверчиво посмотрел на апельсины, чьи круглые оранжевые бочка выглядывали из декольте баронессы.

— Конечно, милый! Я научилась этому фокусу сразу после рождения малышки Джози.

— А–а–а, — задумчиво протянул барон. Что–то во

всем этом смутно беспокоило его, но что именно, понять не получалось. — Ну, если ты говоришь, что это подействует, то я спокоен.

— Все элементарно! По виду этот пирожок — форменная тарталетка, точь–в– точь такая, как ты любишь, — баронесса перевела свой взор на Шарля и улыбнулась. — И куда гуманнее и практичнее, чем оскопление. Хотя, знаешь ли, из яичек получаются очень недурственные... Баронесса продолжала говорить, но Шарль будто оглох. Того, что он услышал, было и так сверх всякой меры.

— 10 —

— Н

у, дорогой, ты готов? — Луиза стояла на пороге и нетерпеливо мяла в руках кремовые перчатки из лайки.

— Луиза, жизнь моя! — не вставая с кровати, простонал капитан Веласкес. — Что—то мне неможется. Голова, моя бедная голова раскалывается на тысячи чертовых кусочков.

96

— Я так понимаю, это бунт на корабле? — Луиза прищурилась.

— Помилуй, душенька! — капитан Веласкес знал, что Луиза видит его насквозь, но сдаваться не собирался. — Эта мигрень меня доконает, лопни моя селезенка!

— Поднимайся. Живо! — слова Луизы звенели сталью. — Хватит ломать комеАнтилитературный журнал

дию. Капитан Веласкес трясущимися руками оперся о край кровати и попытался присесть. Это удалось ему только с третьей попытки. Для пущей убедительности капитан весьма натурально изобразил приступ легочного кашля. Луиза нависла над ним, ее взгляд свидетельствовал об абсолютном отсутствии доверия.

— Кажется, это простуда, — сокрушенно добавил капитан Веласкес и вновь зашелся в приступе кашля.

— Хорхе, вставай! — Луиза была непреклонна. — Нас ждут, так что будь добр, отложи свое фиглярство до завтра. Капитан Веласкес встал на подгибающихся ногах, но пошатнулся и рухнул на пол, где вновь принялся яростно кашлять.

— Ах ты так?! — Луиза пнула ногой содрогающегося капитана. — Ну что ж, волочь тебя силком я не могу.

— Доктора, доктора... — задыхаясь, умолял вошедший в образ капитан Веласкес.

— За доктором Дюпри я, так и быть, отправлю, —

Антилитературный журнал

процедила сквозь зубы Луиза. — И моли Бога, чтоб этот треклятый эскулап нашел у тебя хоть один паршивый недуг. Вернусь завтра утром. Пнув мужа еще раз, Луиза поспешила во двор, где ее дожидалась карета. Убедившись, что Луиза благополучно покинула поместье, капитан Веласкес отряхнул свой халат и чинной походкой направился к комоду, где прятал бутылочку бурбона.

— Где же ты, мой медовый мальчик, — вздохнул капитан, наполняя хрустальный бокал. — Шинь, цыпленок, ты мне так нужен! Я убью эту злобную суку Луизу, клянусь тебе, мой бархатный пистончик. Клянусь всеми морями и океанами! Веласкес знал, что никогда не сможет поднять руки на супругу, но сама мысль о возможности избавления была для него сладка и сочеталась с бурбоном самым великолепным образом. Врожденная сентиментальность привела капитана не к цинизму, что чаще всего с людьми его характера, но к инфантилизму, отравляющему всю его жизнь.

97

— 11 —

В

став засветло, Шарль собрал букетик полевых цветов и тихонько, прижавшись всем телом к стене, стараясь остаться незамеченным, прокрался под окно спальни Джозефины. Ничто не могло остановить юношу в его стремлении первым поздравить возлюбленную с днем ее рождения.

— Джози, ты спишь? — оконная рама пронзительно скрипнула, и Шарль ввалился внутрь комнаты, держа цветы высоко над головой, чтобы не помять их.

— О, Шарль! — Джозефина села на кровати и захлопала в ладоши. — Как это мило! Ты просто душка!

— Поздравляю тебя, — Шарль протянул девушке букет и тут же нежнейший поцелуй благодарности расцвел на его робких устах. От аромата волос закружилась голова.

— Спасибо, Шарль, — насладившись поцелуем, сказала Джозефина. Она заметила, что, несмотря на улыбку, лицо юноши печально: — Что тебя беспокоит? Я сделала что—то не так?

98

— О, Джози, милая! Все, что ты делаешь, божественно, — Шарль потупил раскосые очи. — Я боюсь лишь одного. Твои родители... они хотят лишить нас будущего.

— Тоже мне новость! После сегодняшнего бала мы сбежим, и никто нас не найдет, — Джозефина рассмеялась и взъерошила густые черные волосы на голове Шарля.

— Они сделают из меня евнуха сегодня же на балу. Я слышал, как твоя мать объясняла Карбюзье рецепт специального пирожка для меня.

— А ты не можешь его не есть? — беспечность девушки мигом исчезла.

— Нет, баронесса заставит меня съесть пирожок у нее на глазах. Никто ничего не заметит — этот пирожок точь—в—точь тарталетка, как те, что так любит барон де Гадье.

— Это меняет дело! — в глазах Джозефины блеснул хитрый огонек. — Доверься мне, все будет хорошо.

— Спасибо, Джози! Ты так заботишься обо мне, Антилитературный журнал

— Шарль растрогался, но вспомнил, что оставаться здесь ему крайне опасно. — Мне надо спешить, скоро завтрак, а после начнутся приготовления к балу.

— Постой. Возьми, — Джозефина достала из наволочки небольшой флакончик и передала его Шарлю. — Когда все будет готово, отвлеки Карбюзье и добавь это во все блюда.

— Что это? — Шарль ужаснулся, подумав о яде.

— Это вытяжка из Amanita phalloides, — пояснила Джозефина, — таких зеленовато— белых грибов на подобье мухоморов. Лучшее снотворное из всех существующих. Мне его за двадцать су продал старик Хосе.

— Но я ведь буду пробовать все блюда и усну первым, — воскликнул Шарль.

— Ты жуй, но не глотай. Потом придумай какой— нибудь повод отлучиться и

незаметно выплюнь.

— Но... — Шарль хотел что–то возразить. План показался ему чересчур рискованным, но Джозефина не дала договорить: — Шарль, милый, тебе действительно пора идти. Ступай и помни, я люблю тебя! Джозефина запечатала уста Шарля страстным поцелуем. Потом нежным шлепком по низу спины подтолкнула разомлевшего молодого человека в сторону окна, из которого Шарль не вылез, а, как ему показалось, выпорхнул на легчайших крыльях. Приземленье, в отличие от полета, оказалось не столь приятным. Шарль подвернул ногу и ушиб копчик. Не замечая боли, поглощенный мыслями о Джозефине, все еще ощущая свежесть ее поцелуя на своих губах, юноша счастливо похромал на кухню.

— 12 —

Г

ости подъезжали один за другим, чем очень радовали встречающего их во дворе барона де Гадье.

— Польщен Вашим присутствием. Рад приветствоАнтилитературный журнал

вать Вас в своих владеньях. Вы прелестны как всегда. Ослеплен Вашим блеском. Большая честь принимать Вас в моем скромном поместье, — барон, ни на секунду 99

не переставая кланяться и целовать ручки дамам, расточал вокруг себя комплименты и просто светился от хозяйского радушия. Однако никто из гостей не удостоился и десятой доли внимания, какое де Гадье выплеснул на барона Фон Штрауса: — О! Дорогой барон! Любезный Фон Штраус! Какая честь! Какое счастье видеть Вас! Какой великолепный наряд! В нем Вы сущий Аполлон! Давайте же скорее обнимемся, дражайший мой! Проходите, проходите же внутрь, друг мой! Чувствуйте себя как дома! Все, что принадлежит мне — Ваше. Когда барон Фон Штраус, изрядно утомленный приветствиями де Гадье, смог пробраться в дом, почти все гости были в сборе и развлекались беседами. Лишь Луизе, задержавшейся из—за спектакля, разыгранного капитаном Веласкесом, комплементов де Гадье не досталось, так как барон вернулся в дом под руку с Фон Щтраусом. К тому же Луиза чуть не испортила свое любимое платья, чудом избежав столкновенья с зазевавшимся Шарлем, который тащил таз с помоями на 100

скотный двор.

— Куда прешь, свинья! — взвизгнула Луиза, проворно отскочив от Шарля, парящего в мечтах и не замечающего ничего вокруг.

— Виноват, мадам, — Шарль поднял голову и встретился взглядом с Луизой. — Покорно прошу простить меня.

— Просишь?! — Луиза хотела дать служке затрещину, чтоб впредь смотрел, куда идет. Но, посмотрев на округлую фигуру Шарля, облаченную в красивую праздничную ливрею, она остановилась. Сощурив глаза, Луиза преградила Шарлю дорогу: — Тебя, недоносок, часом, не Шинь зовут?

— Мое имя Шарль, мадам, — молодой человек явно смутился и не знал как себя вести.

— Ах, да, конечно, — Луиза припомнила события десятилетней давности. Она отметила про себя, что тот желтенький цыпленок Шинь, которого она знала, превратился в весьма аппетитного молодого петушка. — Как тебе служится у господина де Гадье, Шарль?

— Спасибо, мадам. Очень хорошо, — руки Шарля устаАнтилитературный журнал

ли от тяжелого таза и теперь мышцы начали немилосердно болеть.

— О, это чудное известье! — Луиза изобразила одну из своих самых соблазнительных улыбок. Какой сладенький, робкий, как мило краснеет — думала она,— я должна получить его. Прямо сейчас.

— Шарль, а куда ты несешь эти... это... этот таз?

— На скотный двор, мадам.

— Шарль, милый, позволь мне соврати... сопроводить тебя, — проворковала Луиза, перебирая в уме позы, которые она испробует с Шарлем в первую очередь. О том, что она произносила вслух, Луиза особенно не задумывалась. Главное правильный тон и наивность, граничащая с непорочностью. — Меня укачало в дороге. Теперь я хочу немного подышать свежим воздухом.

— На скотном дворе, мадам? — изумился Шарль, забыв о боли в руках.

— Да, глупыш. Почему бы и нет? Я так люблю всяких э... животных, — Луиза, пожирая Шарля глазами, поправила платье, да так, что левая грудь выбилась из чашечки платья ровно наАнтилитературный журнал

столько, чтобы обнажить аппетитный полукруг розового соска.

— Как вам будет угодно, мадам, — Шарль подумал, что благоразумнее всего будет сделать вид, будто он ничего не заметил. До скотного двора они дошли молча, если не принимать в расчет томные вздохи Луизы. Добравшись до свинарника, Шарль испытал огромное облегчение, вылив содержимое таза в большое деревянное корыто.

— О! Я чувствую животный магнетизм, исходящий от этого места, — с придыханиями воскликнула Луиза, прижав руки к груди, отчего сосок обнажился еще больше.

— Как вам будет угодно, мадам, — кроме «исходящих от этого места» миазмов Шарль не чувствовал ничего.

— Скажи, Шарль, — Луиза как бы ненароком выбила пустой таз из рук юноши и обняла его за шею, — а где хранится то великолепное душистое луговое сено, которым кормят племенных жеребцов барона де Гадье?

— Здесь, на сеновале, — Шарль махнул рукой в сторону большого сарая.

101

— Ах, я хочу пойти туда! Насладиться чарующим ароматом свежего сена! — Луиза направилась к сеновалу, увлекая Шарля за собой.

— Там полно мышей, мадам, — предупредил юноша, но для Луизы, хищницы, вышедшей на охоту, мыши были слишком мелкой и не заслуживающей внимания дичью. — Шарль! Ты ведь рядом, значит мне нечего бояться. Очутившись в теплом сумраке сеновала, Луиза пошла в атаку. Незаметным движением руки она развязала узелок шнуровки корсета и ее шикарное платье с шелестом опало на присыпанный мышиным пометом пол. Обнаженная (белье она не признавала, считая вещью, мешающей настоящему плотскому возбуждению), Луиза стояла перед ошеломленным Шарлем и призывно улыбалась. В голове юноши пронеслась мысль, что на этот раз сделать вид, будто он ничего не заметил, не удастся. Молниеносным броском, подобным прыжку ягуара, Луиза повалила Шарля на сено.

— О, Шарль! Давай! Сделай это! Ну же, ну! — Луиза стонала, повизгивала, изви102

валась и терлась о тело юноши.

— Нет, мадам... Не надо, мадам... — Шарль трепыхался в объятьях Луизы, пытаясь вырваться из них и не дать ей сорвать одежду, что еще оставалась на нем.

— Выдери меня! Натяни меня, как дворовую девку! Пользуй меня, как грязную служку! Накажи меня, как дешевую потаскуху! Облей мой зад своим семенем! Вонзи в меня свое жало! Заправь мне в зад своего жеребца! Прочисти мои слипшиеся каналы! Отполируй мое лоно! Наполни меня своей любовью! — задыхаясь и истекая соком, жарко выдыхала Луиза в ухо Шарля. Юноша сообразил, что весь их с Джозефиной план вот—вот падет прахом — блюда подадут к столу до того, как он подсыплет снотворное. Несмотря на близость горячего тела распалившейся Луизы, Шарль покрылся холодным потом. Это помогло ему взять себя в руки.

— Мадам, позвольте мне, — Шарль решился на обманный ход. Он мягко отстранил Луизу, что было вовсе не просто, сделал вид, что пытается справиться с Антилитературный журнал

пуговицами своих расшитых панталон — остальная его одежда была разбросана вокруг. Луиза поддалась на уловку и ослабила хватку левой руки, правой же и вовсе принялась ласкать свои груди, живот и лоно.

— Вот черт, мадам! — Шарль изобразил на своем лице крайнюю досаду. — Кажется, заело на мертво. Луиза была не в том состоянии, чтобы понять, каким образом пуговицы может заесть: — Рви их, рви! Хочешь, я сама оторву их зубами? Луиза, продолжая возбуждать себя правой рукой, левой потянулась к непокорным пуговицам. Именно этого Шарль и добивался. Освободившись от обеих рук взмыленной Луизы, он одним прыжком оказался на другом конце сеновала.

— Да, зайчик мой золотой! Поиграй с крошкой Лу, — Шарлю показалось, что Луиза бредит, теперь она заговорила стихами. — Что проку мне в моем бесчестье? Так насладишься им хоть ты! Воздень свой фаллос лучезарный, меня презреньем окропи! Осторожно собрав свою одежду, обойдя на безопасном расстоянии блестящую Антилитературный журнал

от пота Луизу, лежащую на спине с широко раскинутыми ногами, скрещенными на груди руками и разметавшимися волосами, Шарль попятился к выходу.

— Что... Что все это значит?! — Шарль обернулся и окаменел. На пороге с бледным, как мел, лицом стояла Джозефина. Губы ее дрожали.

— А, малышка Джози! — голос Луизы был тихим и уверенным. Робкие попытки сопротивления, предпринятые Шарлем, завели ее больше, чем могло бы завести соитие. Теперь, придя в себя после множественных бурных оргазмов, она чувствовала себя просто великолепно. — Присоединяйся к нам. Мы с Шарлем чудесно проводим время.

— Ты... ты... Ты монстр!

— воскликнула Джозефина и закрыла лицо руками.

— Да, крошка. У него там настоящий монстр, — сделав загадочное лицо, произнесла Луиза. — Шарль, иди ко мне, я начинаю замерзать. — Не слушай ее! Она все врет! — закричал Шарль. Он протянул руки к Джозефине, но девушка отшатнулась. — Никогда! Ты слышишь?! Никогда больше не подходи ко мне!!!

103

Продолжая кричать «Никогда! Никогда! Никогда!», Джозефина убежала.

— С днем рожденья, сучка, — Луиза помахала рукой пустому дверному проему.

— 13 —

Р

астрепанный, в помятой ливрее и с сеном в волосах, Шарль появился на кухне. Он чувствовал себя раздавленным, опустошенным и уничтоженным, приговоренным к смерти и сгорающим в аду грешником. Шарлю было все равно, съесть ли убивающий мужскую силу пирожок, блюдо ли приправленное сонным зельем, или сразу выпить яд и прекратить мучения. План отменяется, — думал Шарль, — к чему все это, если Джози не станет убегать со мной из поместья?

— Где тебя носит, желтозадый? — увесистая оплеуха, отвешенная Карбюзье, привела Шарля в чувства. — Гости голодны, как волчья стая! Я даже здесь слышу, как они щелкают челюстями и сглатывают слюну.

— Сию минуту, мсье, — ответил Шарль. Ладони юноши сжались в кулаки, ногти глубоко вошли в кожу. Ненависть — вот то чувство,

104

которое спасает человека, лишившегося всего, а самое главное — любви.

— Начинай таскать, — распорядился Карбюзье. — Тебе придется попотеть в одиночку. Пьер сломал ногу. Разиня наступил на подол платья Джозефины, и, когда она его выдернула, не устоял и скатился с лестницы, нескладный крысенок. Мари лежит у себя в каморке с разбитой головой. Джозефина попросила ее составить кампанию в бадминтон. Юная леди так волновалась во время игры, что ладошки вспотели, ракетка выскользнула из рук прямиком Мари в лоб.

— Весьма прискорбно, мсье, — ответил Шарль. Нет, я не дам себя сожрать, как глупый ягненок, — в душе Шарля бушевало пламя, — план не отменяется. Я сбегу из этого богом проклятого поместья. С Джозефиной или без нее.

— Давай, давай, пошевеливайся! Не то клянусь куриАнтилитературный журнал

ной гузкой, я проломлю твою узкоглазую башку. А мне еще надо поколдовать над заварным кремом для десерта, — Карбюзье расхохотался. Как только повар скрылся из виду, Шарль полил все кушанья зельем. Омлет «Снега Ла–Рошели», эпиграмма из ягненка, сом «медальон» под белым соусом, мусс из фазана, сюпрем экарлет, камбала с виноградом, панированные

лягушачьи лапки, баграсьон, соте из печени, кислая капуста по–эльзски и даже маленькие тарталетки, столь любимые бароном де Гадье, не изменили своего внешнего вида или аромата. Спрятав пустой пузырек среди ножей, половников и прочих орудий Карбюзье, Шарль повез тележку с блюдами господам, заждавшимся праздничного обеда.

— 14 —

— П

раво, де Гадье, вы обрекаете нас на голодную смерть, — негодовал барон Фон Штраус. Все гости, включая Луизу, успевшую навести первоначальный светский блеск, согласно зашелестели.

— О, смею вас уверить, любезные господа и милые дамы, что Карбюзье стремится разжечь ваш аппетит, дабы его божественные блюда были оценены по достоинству, — де Гадье явственно нервничал.

— Скоро наш аппетит разгорится настолько, что спалит нас изнутри, — Фон Штраус успел снискать определенную популярность Антилитературный журнал

среди гостей, поэтому его каламбуру все дружно рассмеялись, что ни в коей мере не сняло общей напряженности. Я убью их всех: проклятого колченогого недоноска Пьера, замшелую безголовую вешалку Мари, чертова китайского ублюдка Шарля и старого борова–анацефала Карбюзье!!! — сохраняя на лице бледное подобие улыбки, думал де Гадье. — Они узнают, как позорить меня перед гостями, особенно перед бароном Фон Штраусом!

— Джози, милая, расскажи пока гостям какую–нибудь историю, — баронесса грустно посмотрела на пышный 105

бюст дочери.

— Одна дама была настолько низка, что для того... — глядя прямо на Луизу испепеляющим взором начала Джозефина.

— Ну, наконец–то! — перебил ее грубый бас барона Фон Штрауса. — Ура! Всеобщее внимание обратилось на Шарля, вкатившего тележку, уставленную подносами и блюдами.

— Я голодна настолько, что готова съесть быка, — Луиза плотоядно облизнулась и подмигнула Шарлю. — Надеюсь, среди этих блюд найдется хотя бы небольшой бычок?

— Вы, сударыня, вероятно полагаете, что зажаренный бычок удовлетворит вас не хуже молодого горячего жеребца? — Джозефина даже не взглянула не Шарля, низвергая своим невниманием его душу в юдоль вящих страданий.

— Милые дамы! Давайте оставим колкости в стороне и приступим к трапезе, — барон Фон Штраус, дрожа от нетерпенья, махнул Шарлю пухлой рукой. — Эй, человек! Давайте сюда все это благоухающее великолепие!

— Господа! — торжествен106

но произнесла баронесса.

— Не спешите! Сперва наш грибной человек должен отведать все блюда, дабы исключить досадную возможность отравления.

— Вы, должно быть, издеваетесь, сударыня! — глаза барона Фон Штрауса чуть не вылезали из орбит. — Какое отравление в наш—то век гуманности и просвещенья! Да и собравшиеся здесь господа и дамы, не сочтите мои слова за оскорбленье, отнюдь не те люди, от которых следует избавляться.

— Барон, вы глаголете суть истину, однако такова традиция Шато де Грильо, — с этими словами баронесса встала из—за стола, неспешно приблизилась к Шарлю, торжественно взяла тарталетку с подноса и протянула юноше. Шарль понял, что это за тарталетка.

— Боже мой! Я так голоден, что сам готов стать грибным человеком, если меня накормят первым, — барон Фон Штраус шумно сглотнул набежавшую слюну.

— Сделайте одолжение, милорд, — прежде, чем кто–либо успел что–нибудь сообразить, Джозефина вспорхнула со своего места, Антилитературный журнал

как свежий весенний ветерок подлетела к баронессе, на мгновенье окутав Шарля вихрем своего воздушного платья, выхватила тарталетку из рук матери и положила ее барону Фон Штраусу прямо в открывшийся от удивления рот.

— О! Благодарю вас, миледи! — барон Фон Штраус громко зачавкал пирожком. — Вы моя истинная спасительница. Барон де Гадье и его супруга впали в оцепененье. Такого поворота событий они предвидеть не могли. Баронесса пришла в себя первой, она сделала ошарашенному Шарлю знак, чтобы он продолжал дегустацию самостоятельно, и вернулась на свое место рядом с супругом.

— Милый, не переживай, — прошептала баронесса на ухо мужу, чье лицо пожелтело, как восковая маска. — Фон Штраус богат, а наша дочь — красива. Если наследники будут не от барона, в том нет беды, лишь бы они были от Джозефины и получили его состояние. К тому же, бессильным мужчиной управлять куда легче. Шарль тем временем аккуратно откусывал кроАнтилитературный журнал

шечные кусочки и делал маленькие глоточки, стараясь ничего не проглотить. Это оказалось чрезвычайно трудной задачей. После каждой пробы нужно было громко и отчетливо объявлять об их безвредности. Уже после третьего блюда Шарль ощутил жжение в пищеводе, а после пятого — боли в области желудка и кишечника. Сонливости, однако, не было и в помине. Закончив свое дело, Шарль поклонился всем присутствующим и принялся разносить блюда гостям. Лицо юноши бледнело с каждой секундой, а ладони вспотели.

— Теперь, монсеньер, позвольте мне покинуть вас. Карбюзье просил помочь ему с десертом, — обратился к барону де Гадье Шарль.

— Да, разумеется, — барон кивком отпустил Шарля. Выйдя из залы, превозмогая слабость и боли, Шарль подбежал к окну в конце коридора. Он засунул два пальца в рот и фонтаном исторг из своего желудка всю пищу, что невольно пришлось проглотить. Тем не менее, руки и ноги Шарля начали холодеть, казалось, сердце вот–вот остановится.

107

Шарль, охваченный паникой, понесся на кухню, падая и спотыкаясь через шаг. Наконец достигнув кухни, он жадно приник к кувшину с водой. Юношу рвало после каждого глотка, но он продолжал пить. Когда вода в кувшине закончилось, у Шарля уже не было сил стоять на ногах. Он упал, чувствуя, как его желудок продолжает сокращаться в чудовищных спазмах. Шарль негнущимися руками подо-

брал несколько остывших угольков, вылетевших из печи, проглотил их и, всеми силами сдерживая рвоту, пополз к ведру с грязной водой, оставшейся после мойки пола. В глазах все плыло и двоилось. Не обращая внимания ни на это, ни на что—либо еще, Шарль наклонил ведро и принялся пить серую воду. Когда в ведре опустело на четверть, сознание покинуло молодого человека.

— 15 —

Ш

арль открыл глаза. Первым, что он увидел, оказалось полыхающее пламя — юноше показалось, что он умер и попал в пекло ада. Тело и голова болели немилосердно, во рту омерзительный привкус.

— Ты смотри! Жив, крысенок! — Шарль услышал голос Карбюзье, с трудом повернул голову и посмотрел на старого повара. Значит, я жив, — апатично отметил про себя Шарль. Сил радоваться своему спасению не было.

— Нашел тебя всего заблеванного на полу кух-

108

ни, — продолжал Карбюзье. — Тронул, а ты уж заиндевевший. Вот я тебя к камину и отволок. Теперь, знаешь ли, у меня есть камин. И спальня. И... Короче, теперь все поместье мое.

— Дж... — Шарль вспомнил о Джозефине, но не смог произнести ее имени.

— Да, юная Джозефина сказала мне, что раз хозяева трагически скончались, то я могу забрать Шато де Грильо себе! Она–то собралась покинуть эти края навсегда, — Карбюзье ликовал. — Представляешь, барон де Карбюзье? Невероятно!

— К... Как скончались? Антилитературный журнал

— Шарль собрал всю волю в кулак и заставил себя сесть. — Так и скончались. Отравились, — хмыкнул Карбюзье. — Между нами говоря, я думаю, что это

сама Джозефина всех уделала. Так–то вот. А ты, когда отлежишься, проваливай отсюда к чертям. Мне грибной человек даром не нужен.

— 16 —

П

ока Карбюзье перетаскивал тела господ из залы в сад, Шарль немного отлежался и почти пришел в себя. Жидкий куриный бульон, которым его напоил сердобольный повар, сделал дело. К вечеру этого дня, показавшегося Шарлю бесконечным, он снова мог встать на ноги, хотя общее самочувствие оставалось далеким от нормального. Единственное, что беспокоило Шарля — где Джозефина, что с ней. Пошатываясь, держась за стену, чтобы не упасть, Шарль вышел во двор и кое—как добрел до сада. Картина, представшая взору, потрясла его. Под сливой высилась гора тел, среди которых Шарль узнал и барона Фон Штрауса, и де Гадье с супругой. Из ближайших кустов торчали раскинутые ноги Луизы и зад Карбюзье, сотрясаюАнтилитературный журнал

щийся между ними. Рядом, с задранным подолом платья на четвереньках стояла Джозефина, она хохотала. Старик Хосе пристроился к ней сзади и, шумно дыша, пользовал в позе «козочки».

— Что ты делаешь?! — от крика гортань Шарля заболела так, будто он проглотил раскаленную кочергу. Карбюзье на миг отвлекся от трупа Луизы, но, увидев Шарля, продолжил фрикции. Хосе же с Джозефиной даже не сбились с ритма.

— Привет Шарль, — проговорил старый пастух. — Я рад, что ты пребываешь в добром здравии!

— Что с Джозефиной? — ноги Шарля подкосились, и он уселся на траву.

— Ей тоже понравились мои грибы, — ухмыльнулся Хосе. — Видишь, как она радуется? У нее, как и у тебя, были вопросы. И сейчас она постигает ответы в 109

другой реальности, в мудром и совершенном мире. Джозефина продолжала неистово хохотать, глаза ее дико вращались, но она, судя по всему, не видела ничего вокруг.

— Зачем?! — Шарль закрыл глаза и схватился руками за голову. — Зачем она убила их всех?! Она... Она сказала, что это снотворное...

— Amanita phalloides, — Хосе достиг наивысшей точки наслаждения, все его тело на миг напряглось, затем сотряслось от сладостных судорог, после чего старик упал на спину рядом с девушкой. Казалось, Джозефина этого даже не заметила. Старик отдышался и принялся натягивать дырявые засаленные брюки: — Amanita phalloides — это по—нашему бледная поганка, лучшее снотворное в мире. От него засыпают и больше не просыпаются! Ты знаешь, малыш, Джозефина самая сладкая козочка из всех, что мне когда–либо доставались, да простит меня Розита.

110

Шарль смотрел на Хосе, набивающего свою трубку, на смеющуюся Джозефину и ее голые розовые ляжки, на Карбюзье, укладывающего тело Луизы в разорванном платье в общую кучу, и не мог поверить, что это не сон, что все происходит здесь и сейчас. Может, это я наелся грибов, попал в другую реальность? — отрешенно думал Шарль. — Может, в действительности Джозефина сейчас празднует с гостями свой день рождения, Карбюзье готовит на кухне десерт, а Хосе мирно пасет своих коз где–нибудь на лугу, уютно расположившемся на склоне гор? Вот сейчас зажмурюсь, ущипну себя посильней, стряхну морок, и все пройдет. Шарль тряс головой, кричал, искусал свои запястья в кровь, но не добился ровным счетом ничего. Он оставался все в том же саду, видел те же лица и тела. Юноша уткнулся лицом в землю и разрыдался.

Антилитературный журнал

— 17 —

К

апитан Веласкес допил бурбон и мечтательно взглянул на появившийся в небе серпик молодого месяца. Легкий вечерний ветерок раздувал белоснежные занавески и ласково шевелил его волосы. Капитан вздохнул. Доктор Дюпри, старинный друг капитана, подтвердит его недуг, но что с того Луизе? Она продолжит отравлять его жизнь. Но пока супруга не вернулась, капитан Веласкес сидел у распахнутого окна, наслаждался чудесным вечером, теплом выпитого бурбона, согревающим изнутри, тишиной и покоем. Он с грустью и нежностью вспоминал города и страны, людей, что были с ним в горе и радости, опасные и чарующие приключения, восторг, испытываемый каждый раз при виде восхода солнца в открытом море, счастье, пьянящее тех, кому удалось пережить очередной океанский шторм... Дверь скрипнула, послышался звук мягких осторожных шагов.

Антилитературный журнал

— Это ты? — капитан не обернулся. — Что, Луиза, бал удался? За спиной капитана Веласкеса шаги затихли, мягкие теплые руки обняли его за шею. Капитан поднял глаза и обомлел.

— Шинь? — только и смог проговорить он.

— Да, Хорхе, — молодой азиат ласково улыбнулся старому морскому волку и нежно поцеловал его в поросший жесткой щетиной висок.

— Но, Шинь... А... де Гадье? Луиза? — от изумления капитан Веласкес утратил способность говорить связно.

— Не беспокойся, Хорхе. Забудь о них, — юноша прижался щекой к щеке капитана. — Твой золотой мальчик снова с тобой.

— Я... Я люблю тебя, — робко произнес капитан Веласкес и нежно поцеловал юношу в лоб. — Но... Но почему ты вернулся ко мне?

— Я тоже люблю тебя, — ответил юноша. – К тому же, только ты кормил меня ржаным хлебом с солью.

111

МИНИАТЮРЫ

КАК ОБЫЧНО Автор неизвестен

Ч

то–то происходит вокруг. Голова даже не настоящая. Она рафинированная, промокшая кляксами. Люди живут вокруг. Они живут каждый день. Мир расселил людей по всей планете. А я–то что делаю тут? Я нормальный пацан, гей. Люблю есть одинаковую еду каждый день. Не хожу в заведения, где меня не спрашивают: «Вам как обычно?». Я люблю как обычно. Моя подруга, Лера, в конец сошла с ума. Переспала из жалости с таксистом. Бабы такие дуры, хотят любви, а трахаются от плохого настроения или с кем не жалко. Член бы им на горло намотать и придушить. Эмоциональные идиотки, но, сука, награждены прекраснейшим чудом - красотой. Все готов простить за жен-

112

скую красоту. Я бы забальзамировал много различных фигуристых вариантов и выложил бы у себя дома шкаф– купе. Шкафа–купе нет, ушел Коля и забрал шкаф. А Коля, пидар. А я, мужик, я гей. Я все знаю о красоте и о бабах. Во–первых, иногда можно шлепнуть по лицу, если истерит как смердящая покойная крыса. У некоторых такое дебильное лицо становится при искривлении в рыданиях. Во– вторых, женщину не обязательно любить, но ее надо красиво обставить дорогой мебелью и ремонтом, заботиться, им этого достаточно. Что делать с конфетками, не знаю, у них и так все заебись. А все остальные просто обычные бабы. В их жизни происходит все одиАнтилитературный журнал

наковым образом. Местами может меняются события. Хоть они и думают о себе как о теплых холодильниках. Врут страшно, чего хотят не знают, напиваются, звонят, плачут, давят на жалость. Вечно у них нет денег, хочется новую сумку, всем без исключения надо новую сумку, чтобы залезть в нее и почувствовать себя мамашей-кенгуру. Особенный тип «самостоятельные». У этих самая стряхнутая кукушка, жрут таблетки успокоительные, играют в жертву и хороших девочек, которые все сами, но которым никто ничего не покупает и никто не любит (типа). И они страдают больше всех на свете. Это самые яростные противники «насосавших». А что собственно плохого, если девушка хорошо сосет? Я за хороший минет готов отвалить пол хаты, кто бы еще умел. А те другим готовы космы выдрать и яду впрыснуть при возможности. «Насосав-

Антилитературный журнал

шие» как ваставшие из ада, спокойно красят губы красной помадой, поправляют сиськи и берут мужиков за яйца, как настоящие бабы. А вот кто не умеет так, идет на работу и берет компьютер и пустоватые яйца какого-то «хера» . В итоге все и всегда заканчивается сексом. В промежутках бывает любовь, но гораздо меньше раз, чем секс. Любовь то проходит, то появляется, подбадривая промежности как виагра. Люди от этого счастливее не становятся в общем целом. Разве только те, кто прибывает в молитве и божьей благости. А все остальные, обычные бабы, так или иначе придумывают себе истории, ходят в свою голову в кино «Я так не могу». Мораль? А нет морали, я гей, я люблю мужчин, я люблю с ними секс, люблю глубоко всасывать член и трогать за твердые яйца, люблю горячую сперму. Не люблю любить. Я люблю как обычно

113

МИНИАТЮРЫ

МУЖИК И РУКА Автор: Игорь Лукьянов

Ж

ил-был мужик когда то. При нем рука была. Милей родного брата она ему была. Короче, теперь по-настоящему, — жил да был мужик. Мужик, как мужик. Руки–ноги–голова два уха. Ничем он особенен не был. Так. Мужик — одно слово. А жил он в государстве Дураков (с прописной буквы!) —Дураляндии. А правители этой страны (а их естественно было двое) очень любили две (снова!) вещи —говорить и издавать дурацкие указы. А мужик, промеж ежедневных хлопот, как то все мимо ушей все их указы давно пропускал. Но от жизни не скроешься же! Нельзя, как говаривал один Автор, жить среди дураков и с дураками не общаться. И вот однажды вышел указ, согласно которому все части и органы тел жителей Дураляндии получили право на полное демократическое самоопределение — ну

114

вплоть до отделения от организма! Вот каких высот достигла в ту пору юридическая мысль правительства Дураляндии. Ну, мужик об этой затее как всегда узнал последним. От своей от правой руки. Встал он с утра как обычно, глядь – а правая рука как не родная. Не слушается!

—Ты чего? — говорит он, — дурака валяешь?

— Я не валяю, — отвечает рука, — а буду от тебя отделяться! Вышел Указ государев — имею право, а ты …ты меня не любишь и никогда не любил!!!

— Японский городовой! — воскликнул мужик и хотел всплеснуть руками, а только одной левой — криво так, не красиво — и вышло. —Да как же я без тебя, родимая! Да за что?

— А вот, отвечает Правая рука, — ты меня не холил, не лелеял — маникюр не делал, кремами не натирал, меховые Антилитературный журнал

манишки не дарил! Только использовал меня и ни до каких чувств не снисходил! У других людей руки — посмотри! Какие холеные — вон, по Ящику показывают! А я — вся в мозолях, порезах да занозах! А ведь я же не железная, я то же чувства имею! Я тебя и кормила, и жопу твою противную подтирала, и ласки тебе дарила… Мужик улыбнулся и покраснел …

— Короче, у–хо–жу от тебя! А впридачу давай мне, Ирод, левый желудочек сердца и полпечени!

— Чего? — взревел мужик и полез на руку с кулаками… кулаком то есть… левым. Да где там – сам себя ведь не побьешь… М-да… Оторопел мужик от такой неожиданности, сидит со стеклыннм взглядом, чешет затылок.. левой рукой. Пошел о своей беде Другу рассказать. Тот налил горькой, выслушал, руку Правую осмотрел и говорит: — Да чего ж ты ее жалеешь, друг?

— Так ведь родная она мне, — отвечает мужик, — я сколько себя помню – всегда с ней и в беде и в радости. Сросся, можно сказать…

— Перестань, — перебивает Друг, — мы тебе другую Руку Антилитературный журнал

то найдем, лучше этой! Новую, с маникюром — пальчики воооот такие изящные, бицепс тоненький, кожа беееелая… Вон, посмотри, сколько вокруг одноруких то, да с перешитой рукой – почитай каждый второй! Михалыча помнишь? Так от него правая то же ушла – он нисколечки не горюет, наливает теперь левой — и счастлив!

— А как же я работать то без правой то руки буду?

— Так я же говорю - новую пришьем… или мы тебе протез какой выпишем, сейчас наука ого-го каких высот достигла! Все одно – ничто не помешает счастью твоему! Допили бутылку, поблагодарил мужик Друга и поплелся домой. Выпил водки еще. Повспоминал – сколько же оказывается с рукой то связано было. Столько, что и не нужна ему в его-то возрасте другая рука. Попытался поговорить с изменницей, да где там — спряталась Правая рука за спиной и строчит какието депеши по судам - сбрендила, точно. «И какой, забодай, комар ее ядовитый укусил…» — с горечью подумал Мужик. Повспоминал еще, слезу пустил скупую, горючую, погоревал, выпил еще водки и… повесился. Вот ведь как вышло 115

116

Антилитературный журнал