Never Forget by Andy Reev

Свидетельства евреев Чикаго — выходцев из бывшего СССР Человек жив, пока о нем помнят. Народ жив, пока он помнит свое прошлое. В ХХ веке еврейский народ пережил самую страшную трагедию в своей истории – убийство шести миллионов человек во время Второй мировой войны. Из них около трех миллионов были гражданами СССР. Сегодня, когда руководители Ирана и другие антисемиты объявляют Холокост мифом, крайне важно сделать все, чтобы мир не забывал о трагедии еврейского народа. Музеи, созданные в память о жертвах Холокоста во многих городах Америки, имеют целью не только сохранение памяти о них, но и дань уважения еврейскому народу, боровшемуся за выживание. У многих членов нашей общины хранятся письма, фотографии и документы того страшного времени. Люди помнят те трагические события, имена близких и родных. Эта общая память нашего народа должна стать предупреждением всем, кто хочет исказить историю, забыть Катастрофу. Встречаясь с людьми, которые пережили Холокост, мы понимали, как тяжело было им вспоминать прошлое. Но это наш долг перед теми, кто был расстрелян во рвах, сожжен заживо, замучен в фашистских лагерях смерти и гетто. Для Иллинойского Музея Холокоста газета «Реклама» подготовила в рамках проекта «Never Forget» этот Альбом Памяти Жертв Холокоста, цель которого – рассказать на основе сохранившихся документов и свидетельств об уничтожении евреев на оккупированной территории бывшего СССР. Практически каждая еврейская семья нашей общины потеряла кого-либо из близких в те годы. Нацисты, оккупировавшие почти всю европейскую часть СССР, первым делом разыскивали евреев (не без помощи местного населения), сгоняли их в гетто, а затем убивали. Спастись удалось считанным. Как сказал лауреат Нобелевской премии бывший узник нацистского концлагеря писатель Эли Визель на открытии Иллинойского Музея Холокоста: «Один Бог только знает, какие еще несчастья суждено пережить человечеству. Возможно, много их еще заготовлено в ящике Пандоры. Вот почему мы должны быть бдительными и делать все, чтобы ни один Холокост, ни один геноцид больше никогда не повторился. О том, что было тогда, должны знать наши дети, наши внуки и внуки наших внуков».

Testimonies of Russian-Speaking Jews of Chicago A man is alive as long as he is remembered. A nation is alive as long as it remembers its past. The 20th century saw the most terrible tragedy in the history of the Jewish nation when six million were killed during World War II. Three million of the victims were citizens of the Soviet Union. Today, as the leaders of Iran together with anti-Semites in other countries declare Holocaust a myth, it's important that the world does not forget the tragedy of the Jewish people. Holocaust museums in many American cities preserve the memory of Holocaust victims and honor the Jewish nation as a whole in its fight for survival. Members of the Russian-speaking Jewish community preserve letters, photographs, and documents from the time of the Holocaust. They remember those sorrowful events and the names of the perished loved ones. This collective memory of the Jewish people should be a warning to all those who want to distort history, to deny the Holocaust. As we met with the Holocaust survivors, we saw how difficult it was for them to revisit the past, but it had to be done. It is our duty to the memory of those who were shot in mass graves, burned alive, and tortured in the Nazi extermination camps and ghettos. This Holocaust Memory Book was created by the Chicago Russian-language newspaper Reklama, in the framework of the project Never Forget. The Holocaust Book tells the story of the genocide of the Jewish people on the Germanoccupied territory of the former Soviet Union. Virtually every Jewish family of our Chicago community suffered a loss during the War. After occupying almost the whole European part of the USSR, the Nazi first of all tried to identify the Jews (sometimes with the help of the local collaborators). Then all the Jews were forced to move to ghettos and murdered. Only a few were able to survive. We should all heed the warning of Elie Wiesel, Nobel laureate and Holocaust survivor, who said at the opening of the Illinois Holocaust Museum: “Has the world learned the lesson? Sadly, the answer is no.”

К 65-летию Победы над нацизмом

65 Years of Victory over Nazism

Chicago 2010 3

Рассказывают Эмма и Михаил Бродские Эмма Бродская: Моя мама с тремья детьми покидала горящий Минск поздно ночью. Папа буквально затолкнул нас в переполненный грузовик. Как добрались до железнодорожной станции не помню. Ехали на платформе как все, кому удалось вырваться из города. Старшей сестре Ане было 11 лет, мне – почти 6, младшему братику Фиме 2 года. Не буду описывать все мытарства - их хватило всем. Мы остались живы благодаря папе. А он погиб (пропал без вести) под Москвой в ноябре 1941 года. Мы успели получить от него с фронта несколько писем. Одно из них от 18 сентября сохранилось. Это письмо, обращенное к старшей сестре и мне, с наказом помогать тяжело работающей в госпитале маме, смотреть за младшим братиком. Все письмо пронизано оптимизмом, верой в скорую победу над врагом и наказом хорошо учиться и читать побольше хороших книг. Папины слова, как завещание детям, были с нами всегда: «каждый день, каждый час, где бы я ни находился, я всегда думаю о Вас и мои мысли всегда с Вами». У моих родителей было много братьев и сестер; все они имели семьи. К началу войны все жили в Минске. В Минском гетто погибли бабушки Бася и Элька, тети Рахиль, Женя, Соня, дядя Евсей. В каждой семье было по двое детей. Фотографии папы у нас не осталось. Уже после войны нам прислал фотографию его брат; папе на снимке 26 лет. Фотография мамы в молодости сохранилась у родных. Фотографии погибших родных ни у кого из оставшихся в живых родственников не остались. Но мы всегда помним о них и хотим, чтобы память о них сохранилась в рамках проекта «NEVER FORGET».

Пейсах Бродский Peisakh Brodskiy

Фрейдл Бродская Phreidl Brodskaya

Текст письма Ботвинникa Моисея Давидовича (отца Эммы Бродской) 18 сентября 1941 года Здравствуй, дорогая Анечка! Уже почти три месяца, как я тебя не видел, как мы друг друга не видели. Уже почти три месяца, как наша славная Красная армия ведет упорную войну со зверинными фашистами и с каждым днем приближается наша победа над проклятыми гитлеровцами. Твой папочка также как и все находится вдали от своих любимых деток, и хотя нам обоим очень тяжело перенести это, нам нужно крепиться и не грустить. Дорогая моя дочка! Каждый день, каждый час, где бы я ни находился, я всегда думаю о Вас и мои мысли всегда с Вами. Я крепко прижимаю к своему сердцу и целую тебя, моя Анечка. Я хорошо знаю, что тебе очень трудно долго не видеть своего папочку, но ведь ты уже не маленькая и должна это стойко перенести. Я буду очень рад и буду спокоен за тебя, если именно так будешь вести себя. Старайся учиться хорошо, помогай маме по мере возможности, предоставляя ей побольше отдыхать. Работа мамы очень тяжелая и очень важно, чтобы она хорошо отдыхала дома. Главное, Анечка, не скучай, будь веселой, распределяй свое время так, чтобы оставалось время погулять на свежем воздухе. Заведи себе новых хороших подруг и при всем этом не забывай, что надо также уделить время чтению хороших книг. Очень прошу тебя, Анечка, напиши мне подробно о твоих занятиях в школе, о маме, Эммочке, Фимочке, а также о том, как тебе нравится город Тамбов и что в нем есть интересного. Будь здорова моя дорогая Анечка, крепко, крепко целую тебя - твой папочка. Дорогая Эммочка! Как ты живешь? Не скучай, скоро приеду и будем опять играться вместе, будем ходить гулять вместе и ходить в кино. Не огорчай маму, Аню, Фиму. Я тебя крепко, крепко целую. Приеду, привезу тебе подарочек. Будь хорошенькой девочкой и смотри за Фимкой. Поцелуй Фиму и скажи ему, что скоро приедет его папа. Твой папочка.

Михаил Бродский: Наша семья до войны жила в небольшом украинском местечке Ямполь Белогорского района Каменец-Подольской области (ныне Хмельницкой области). Дедушка Пейсах (кантор) и бабушка Фрейдл со стороны папы имели пять сыновей и одну дочь. К началу войны у всех, кроме младшего сына Шаме, были уже семьи. Хорошо помню дядю Пальте и его жену Эстер, их детей Шмулика и Перл, дядю Бениамина и его жену, дядю Шолома и его жену; у них были маленькие детки, имен их не помню. Со стороны мамы помню дедушку Исроэля, дядю Меера, его жену Двойру и их маленького сына. Буквально за три дня до начала войны отца перевели на работу в город Староконстантинов и наша семья переехала на новое местожительство. Это обстоятельство спасло нас от участи всех родных, оставшихся в Ямполе. В этом районном центре была железнодорожная станция и мы смогли уехать. Из всей многочисленной родни остались в живых наша семья и семья тети Сони (папина сестра), которая до войны жила в городе Изяславле. У нее сохранились фото дедушки Пейсаха и бабушки Фрейдл. В огне войны погибли и мамины сестры Рашель и Зельда с семьями, которые жили в городе Дубно (бывшая Польша).

The story of Emma and Mikhail Brodskiy Emma Brodskaya:

Моисеи Ботвинник Moiseyi Botvinnik

Роза Ботвинник Rosa Botvinnik

The letter of Moisei Davidovich Botvinnik, the father of Emma Brodskaya September, 18, 1941. Hello, my dear Ann, It is almost three months since I saw y ou last time, since we saw each other. It is almost three months that our glorious Red Ar m y is fighting with the beast fascists and the day of victor y on the cursed Nazis is approaching. Your dad as the rest of men is far aw ay from his belov ed children, but, though it is hard to bear this se paration, we hav e to be strong and do not get upset. My dear daughter! Ev ery day and e v ery hour I am with y ou in m y thoughts, no matter where I am, I k ee p thinking about y ou. I tak e y ou in m y ar ms and hold y ou in m y heart. I know that you miss your dad, but y ou hav e to stay strong and y ou hav e to be brav e. I will be happ y, if you behav e lik e this. Tr y to study well at school and help y our hardworking mom as much as y ou can. Your mom works hard and she needs good rest. The most important for y ou is not to be bored and ar range y our chores in such a way, so that you could hav e enough time to w alk outside. Tr y to mak e ne w friends, but also hav e time to read good books. I be g y ou Ann to write me back about y our school, about mom, Emma and Phima and about y our ne w town Tombov and what you lik e about it as well. Bless y ou Ann, I hug y ou and kiss y ou. Your dad. Dear Emma, how are y ou? Don’ t miss me, I’ ll soon come back and we will a gain play together and go for a w alk and will go to the movies. Don’ t mak e mom and Ann and Phima feel sad. I kiss y ou hard. When I come, I will bring y ou a gift. Be a good girl and tak e care of Phima. Kiss Phima and tell him that his dad will come soon.

My mom left a burning Minsk deep in the night together with her three children. My dad literally pushed us into an overcrowded truck. I do not remember how we got to a railway station. We traveled in an open flatcar, as did all people who escaped from the city. My elder sister Ann was twelve, I was six, and my younger brother Phima was two. I won’t describe how we went through all the travails, I will say only that we had enough of them. We stayed alive only because of our father, but he died (missing in action) near Moscow in November 1941. We received a couple of letters from him. One of them that was written on September 18 is safely kept. This letter was addressed to my elder sister and me. Papa was telling us to help our mom, who was working hard at a hospital, and to take good care of our young brother. The whole letter is full of optimism and beliefs about quickly defeating the enemy. He also wanted us to study well at school and to read good books. His last words were with us all the time, “ Every day and every hour I am with you in my thoughts; no matter where I am I keep thinking about you”. My parents had a lot of brothers and sisters, and all of them had their own families. Before the war we all together lived in Minsk. In the ghetto in Minsk, my grandmas Basya and Elka, my aunties Rakhil, Zhenya and Sonya and my uncle Yevsei died in the ghettoes of Minsk. My aunties and uncle each had two children. We do not have our father’s photo. After the war his brother sent us a photo in which my father is twenty-six years old. My relatives have a photo of my mom in which she is young. We do not have photos of other relatives who died during the war, but they are in our hearts, and we want their stories to be kept through the project “Never Forget”

Your dad.

Mikhail Brodskiy: Before the war our family lived in a small Ukrainian town Yampol, Belogorskiy district, Kamenets-Podolkiy region( today’s Khmelnitskiy region). My father’s parents, Peisakh (cantor) and Phreidl, had five sons and one daughter. By the war, all children, except the youngest son Shame, had their own families. I remember vividly uncle Palte, his wife Ester and their children, Shmulik and Perl, Uncle Beniamin and his wife, Uncle Sholom, his wife and their little children , whose names I do not remember. On my mom’s side I remember my granddad Isroel, Uncle Meer and his wife Dvoira, together with their little son. Three days before the war broke out, my father was sent to work in a town called Starokonstantinov, and our family moved with him. This move saved our lives because in that small town was a railway station, and we managed to live there. Practically all our relatives in Yampol’ died. Our family and the family of my father’s sister Sonya (she lived in a town called Isyaslavl) stayed alive; the rest of our big family was destroyed. Aunt Sonya had the photo of my grandparents Peisakh and Phreidl. My mom’s sisters Rashel and Zelda, together with their families, died in a town called Dubno (a former Polish territory) during the Holocaust.

Рассказывает Александр Кушнир Когда началась война, мне было 14 лет. Я жил в районном центре Песчанка Винницкой области. Мой отец Герш Кушнир был портным, мать Перл (Полина) – домохозяйкой. С нами жила бабушка. Узнав о приближении немцев, родители приняли решение эвакуироваться (бабушка с нами не поехала. Она, как и многие старики, не ждала от немцев плохого). На нанятой за большие деньги подводе мы доехали до городка Чечельник. Но там возчика кто-то переманил и он удрал вместе с подводой. Мы остались в чужом городе, а через пару дней туда вошли немцы. Поначалу немцы нас не трогали, и мы решили вернуться домой. Дома отец начал понемножку работать. В обмен за работу заказчики приносили продукты. Так продолжалось до 16 октября, когда румыны и немцы заняли Одессу. В этот же день на городской сходке население города приняло решение выселить всех евреев из Песчанки, мотивируя это тем, что якобы евреи виноваты в сносе церкви в 30-е годы. Многие районы Винницкой области попали под протекторат Румынии, в регион, называемый Транснистрия. Всех евреев, и нас в том числе, согнали в колонну и погнали в Котовск. Нас было тысяч десять. В Котовске к нам присоединились евреи из Молдавии. Нас, как скот, загнали в конюшни и коровники. Обессиленные люди лежали на голой земле. На другой день из Песчанки привезли нашу бабушку вместе с другими стариками. Затем из Котовска всех погнали в село Доманевка Одесской области. Было очень холодно, а спать приходилось на голой земле. По ночам немцы для развлечения стреляли – утром мы находили трупы. Нашу колонну Александр Кушнир охраняли немцы, румыны и украинские полицаи. Последние на глазах у немцев забирали у евреев Aleksander Kushnir ценные вещи. До войны папа купил мне в Одессе сапоги, полицай сорвал их с меня и я шел босой, пока мама не нашла мне старые галоши. Немцы убивали тех, кто медленно шел, задерживая колонну. У нас на глазах расстреляли бабушку. На подходе к Доманевке мама заметила, как еврейпарикмахер о чем-то шепчется с полицаем. Она тут же включилась в разговор, отдала полицаю два отреза и другие ценности, и он отпустил нас. Потом мы узнали, что в Доманевке колонну евреев расстреляли. Это было в декабре 1941 года. Мы блуждали по полям, питаясь чем попало, спали на голой земле. И, наконец, добрались до деревни, где в одной хате в обмен на вещи нас накормили. Хозяева же другой выдали нас румынам. Румыны забрали последнее, что было у нас, побили, но отпустили. Так мы дошли до города Балты Одесской области, здесь мы узнали, что в Чечельнике есть гетто, где можно жить, работать, и отправились туда. Это решение спасло нам жизнь, так как румыны, в отличие от немцев, относились к нам не так жестоко. Я стал работать на сахарном заводе, с которого мы воровали все, что могли. Часто румыны обыскивали нас и отбирали все. Иногда нам даже платили за работу одну марку в день, но купить на нее ничего нельзя было – евреям, носившим желтые звезды на груди и на спине, хлеб в лавке не продавали. Жизнь в гетто была смертельно опасной, каждый день мог стать последним. Однажды во время работы я не понял приказ немца, и тот схватил меня за волосы, поднял и поставил на стул. От боли я чуть не потерял сознание. Как-то мы с двоюродным братом и другими ребятами шли по улице, появившиеся неожиданно немцы схватили нас, поставили к стенке и собирались расстрелять. Спасли нас итальянцы, упросившие немцев отпустить мальчишек. За несколько дней до освобождения, 15 марта 1944 года, бежавшие от наступавшей С о ветс к о й А р м и и н е м е ц к и е солдаты предупредили нас, что за ними идут эсэсовцы и они будут расстреливать всех. Мы спрятались и благодаря этому выжили. Помню как советские солдаты освободили нас, помню радость и слезы. Мы с мамой выжили, а отец умер еще в январе 1942 г. от дизентерии. Я тоже заболел, но выжил. Когда мы с мамой вернулись домой, дома, собственно, не было. Соседи разнесли его по частям. Мы поселились у папиного брата, всю семью которого расстреляли. После войны я уехал в Одессу, где поступил в артспецшколу, а затем – в Черновицкий строительный техникум. В 1952 г. я познакомился со своей будущей женой, с которой мы вместе воспитали двоих детей – Григория и Анну.

Наша семья (начало 30-х г.г.). Я – в центре Our family (1930’s), I am in the middle

The story of Aleksander Kushnir I was 14 years old when the war started. I lived in the district center called Peschanka of the Vinnitsa region, Ukraine. My father Gersh Kushnir was a tailor; my Mom Pearl (Paulina) was a homemaker. Our Grandma lived with us too. When my parents found out about German troops advancing, they made a decision that the family should evacuate. Grandma decided not to go as she didn’t believe that the Germans would do any harm – lots of older folks at that time thought so, too. My parents paid huge amount of money to a guy with a horse and buggy to take us to safety, and we managed to get to a place called Chechelnik. However, that guy ran away together with his horse and buggy as some other refugees offered him more money. That’s how we were stuck in that town, and in a couple of days the Germans occupied the town. At the beginning of the occupation, the Germans didn’t bother us, so we decided to come home. At home Dad began to work taking some tailoring orders. The clients paid him with food in exchange. That life continued until October 16, 1941, when Romanian and German troops occupied the city of Odessa. That very day at the city meeting the people of Peschanka decided to expel all of the Jewish population out of the city boundaries, blaming them for destroying the Orthodox Church in the 1930’s. With more German occupation, lots of districts of the Vinnitsa region had fallen under the Romanian troops’ jurisdiction to the region called Transnistria. All Jews were rounded up and sent on foot to the city of Kotovsk. There were about ten thousand Jews all together. In the city of Kotovsk, the Moldovan Jews joined us, and all of us were hoarded up and forced into cattle and horse barns. Exhausted people were lying on the bare ground. The next day our Grandma was brought in together with many other older people. After that, all the Jews were marched on foot to a village called Domanyovka in the Odessa region. The nights became very cold, and we were left to sleep on the bare ground. At night, the soldiers entertained themselves by shooting around, and the following morning we would find the dead victims. Our group was guarded by German, Romanian and Ukrainian policemen. The latter were mugging the Jews of their valuable possessions right in front of the Germans. Just before the war, my father bought me a pair of boots in Odessa. A policeman grabbed them from me, and I walked barefoot until my Mom found a pair of old boots for me. Germans would kill anyone who was weak and was slowing down the marching. Our Grandma was shot in front of our eyes. As we were approaching the village of Domanyovka, my Mom noticed that one Jewish barber was quietly talking to one of the policeman. She immediately joined the conversation and gave away two pieces of fabric and other valuables, and the policeman let us go. Sometime later we found out that the group of Jewish people we were in were all shot. It happened in December 1941. We were wandering the fields, eating whatever we could find, sleeping on the bare ground. And, finally, we managed to get to a village where we were given food in one of the houses in exchange for the clothes that we had. But were spotted by the owners of another house, and they reported us to the Romanian police. The police took the rest of our possessions and beat us up but let us go. So, we managed to get to the city of Balty in the Odessa region where we heard of the Chechelnik ghetto and that we could live and work there, so we decided to head over there. That decision saved our lives as Romanian troops treated the Jews less cruelly than the Germans. I started working at the sugar processing plant where we stole what we could. The Romanian police often searched us, taking away everything. Sometimes we were paid only one Deutsch Mark a day. However, we were not able to buy anything – the Jews that wore yellow stars on their chests and backs were not allowed to buy even bread at the store. The life in ghetto was very dangerous; every day could be the last day. Once I didn’t understand the order that a German gave me, so he grabbed me by the hair, lifted me up and put me standing on a chair. I almost fainted from the pain. Another time, my cousin, our friends and I were walking down the street, and suddenly the Germans grabbed us, pushed us to the wall and would have shot us if not for the Italian soldiers who begged the German to let us kids go. A few days before the liberation, March 15, 1944, German soldiers retreating from advancing Red Army warned us about the SS troops’ plans to kill us, the Jews. We went into hiding, and that saved our lives. I remember how Soviet soldiers liberated us; I remember joy and tears. We survived with our Mom, but our Dad didn’t – he died of dysentery in January 1942. I had it too, but I survived. When we came back home, there was no more home, really. Our neighbors had completely ransacked it. We settled at our uncle’s house whose family was all killed. After the war was over, I left for Odessa where I enrolled into a special artillery school, and, upon my completion, I continued my education at Chernovtsy Building Construction College. I met my future wife in 1952, and together we brought up our two children – Grigory and Anna.

В Котовске к нам присоединились евреи из Молдавии... Moldovan Jews that joined us in the city of Kotovsk

Рассказывает Полина Могилнер Мой отец Серый Хуна Менахимович был призван в ряды Советской Армии в первый день войны – 22 июня 1941 года. Для прохождения переподготовки часть, где служил отец, была расположена в здании Киевского военно-морского училища. Однажды отцу поручили разнести по домам повестки о призыве в армию. Он решил воспользоваться трамваем, но какой-то пьяница на полном ходу столкнул его. Падая, отец сломал себе руку. Когда его часть отступила из города, он не мог пойти с ними. Через несколько дней немцы вошли в Киев. По всему городу были развешены объявления о сборе всех лиц еврейской национальности в определенном месте. Когда мы с мамой вернулись из эвакуации, соседи по дому рассказали, что отец с ними попрощался, взял с собой небольшой узелок и ушел... Он погиб в Бабьем Яру. Ему было 37 лет...

Большая дружная семья, двое мальчиков из которой погибли на фронте A large happy family whose 2 boys were killed at war

Хуна Серый Khuna Seriy

The story of Polina Mogilner

Отец и мама Mom and Dad

My father, Khuna Menakhimovich Seryi, was drafted into the Soviet Army on the very first day of the war – June 22nd, 1941. He and his fellow recruits were sent for training to the quarters of Kiev Naval Military School. One day my father received an assignment to deliver draft notices door to door. On the day of the assignment, he got into an accident. While trying to catch a streetcar ride, he was pushed off from the moving carriage by a drunkard, and, as a result, my father fell and broke his arm. When his squad retreated from the city of Kiev, he wasn’t able to join his comrades. A few days later, the German troops occupied Kiev. All over the city, notices appeared ordering all the Jewish population to gather at a certain place. When our family returned from the evacuation, our neighbors told us that our father took a small bag of possessions with him, told them goodbye and left. He was executed in Babiy Yar. He was only 37 years old.

Мы с родителями в минуты отдыха Our parents and we resting

Рассказывает Раиса Каргман Жила до войны в местечке Судилков, что под Шепетовкой, обыкновенная еврейская семья: отец, мать и двое детей. Отец «держал» небольшой магазинчик, мать была акушеркой, знала толк и в травах. Жили зажиточно, так как много трудились и были бережливы. Однако завистливые соседи донесли в НКВД, и мать забрали. Несколько суток, проведенных в подвале, не добавили любви к мелихе (советской власти). От нее требовали золото, драгоценности. Как она откупилась и чем, уже не узнать, но ее отпустили. Дети выросли: сын поступил в институт в Киеве, дочь вышла замуж за партийного начальника. После призыва комсомольцев в Красную Армию сын Михаил поступил в военно-инженерное училище в Ленинграде, после его окончания женился на красавице-землячке Белле. В августе 40го у них родилась дочь. «Старики» (в 41-м им было чуть больше 50 лет) пригласили невестку с внучкой к себе погостить. Когда началась война, из Польши потянулись беженцы, в основном, евреи. Но говорить с ними люди боялись. О том, что немцы убивают евреев, не знали – в газетах об этом не писали, да и кто бы этому поверил, все помнили как образцово вели себя немцы в Первую мировую. В Судилкове пока еще было спокойно. Но в один из дней за Беллой приехал из Шепетовки на подводе брат Яков: «Собирайтесь, мы эвакуируемся!» Белла быстро сложила детские вещи в маленький чемоданчик. Это было все, что она взяла с собой из прежней жизни. «Старики» ехать отказались категорически. «Нас не тронут, – уверяли они. – А вы езжайте, ведь вы комсомольцы...». Белла навсегда запомнила, как они провожали ее с дочкой. Она не знала, что видит их последний раз. После войны Михаил приехал в Судилков, чтобы узнать о судьбе родителей. По рассказам соседей, когда немцы были совсем близко, они все же решили уйти. Люди видели, как они шли к вокзалу с одним саквояжем в руках. Но вошедшие в городок немцы вернули их. А через несколько дней всех судилковских евреев схватили и заперли в небольшой синагоге, объявив, что они заложники. Без воды и пищи их продержали там несколько дней, а затем синагогу подожгли и все находившиеся в ней люди сгорели заживо... Все, что осталось от моих бабушки и дедушки – это две фотографии и полотенце с монограммой, вышитое бабушкой Фейгой. Ни дома, ни других вещей – соседи не стали ждать, пока немцы распорядятся, и растащили по домам их скромные пожитки.

Берл Berl

Фейга Feiga

Дочь Берла и Фейги Клара с семьей (1945 г.) Berl and Feiga’s daughter Klara with family (1945)

Михаил в День Победы (1945 г.) Michael on Victory Day (1945)

Брат Беллы Яков (1941 г.) Bella’s brother Yakov (1941)

The story of Raisa Kargman

Михаил и Белла (1939 г.) Michael and Bella (1939)

Белла с Раечкой (1941 г.) Bella and Raisa (1941)

An ordinary Jewish family lived in a place called Sudilkov that was near the city Shepetovka: parents and two kids. The father owned a shop and the mother worked as a midwife; she also was an expert on medical herbs. They were quite well-off as they worked very hard, and also they didn’t like to waste their money. However, one day envious neighbors reported them to the NKVD ( Soviet Secret Service that was responsible for the mass arrests and executions of Soviet citizens) and the mother was arrested. The several days that she spent at the prison didn’t add a lot of admiration towards the Soviet regime. The perpetrators demanded gold and jewelry. We don’t know how she managed to escape and come up with the ransom she had to pay, but she was let go, and the family was left alone. Time passed and their kids grew up: their son enrolled at Kiev University and the daughter got married to a local Communist Party boss. Their son was a member of Komsomol (Young Communist membership). He got drafted into the Red Army, so he went on with his education at the military engineering school in Leningrad (St. Petersburg now), and upon completion the course he married Bella, a beautiful girl from his hometown. In August 1940 their daughter was born. The grandparents invited their daughter-in-law and a granddaughter for a visit. When the war started, the first refugees from Poland arrived, mostly Jewish. But people were afraid of talking to them. Nobody knew that Germans were executing Jews. There was not a word about it in the newspapers. Also, probably, nobody would believe it – everyone remembered how exceptionally the Germans had behaved during World War l. For a while it had been quiet in Sudilkov. Then one day Bella’s brother Yakov arrived on a horse with a buggy and told her, “Get ready! We have to evacuate!” Bella quickly packed a suitcase with her daughter’s clothes. That was all that she took from her previous life. Her inlaws refused to leave thinking that it was dangerous for the young people since they belonged to the Communist Party, but not for the old people. Bella never forgot that day – she didn’t know she would never see them again. When the war was over, Michael came back to his city trying to find out about the fate of his parents. Their neighbors told him that when Germans were already very close to the city, his parents finally decided to leave. People saw them walking towards the train station carrying only one suitcase. But the German troops that already entered the city turned them back. In a few days, all Sudilkov Jews were rounded up and locked up in a small synagogue. It was announced that they were taken for ransom. They were held there for several days without water or food, and then the synagogue was set on fire, and all people inside were burned alive… The only things left from my grandparents were two photographs and a monogrammed towel embroidered by my grandma Feiga. There was no house or any possessions left – the neighbors didn’t wait for the Germans to decide what to do with that and stole all their modest possessions.

Рассказывает Тамара Спектор 29 сентября 1941 года в день Еврейского Нового года в Бабьем Яре на окраине Киева фашисты уничтожили более 33 тысяч евреев. Среди них были и мои дедушка и бабушка Абрам и Рива Духовные. Они погибли 29 сентября 1941 года в Киеве в Бабьем Яре. С ними вместе погибла их дочь Лиза Рувинская, ее муж Лев и двое их детей – Самуил и Женя. На эту кровавую расправу немцам потребовалось всего два дня. Этот печальный рекорд скорости им помогли установить местные полицаи. К концу войны в Бабьем Яре было уже 100 тысяч трупов, в основном евреи. У меня до сих пор в ушах звучат слова деда: «Я никуда не поеду, здесь мой дом. У меня пять сыновей на фронте (в их числе был и мой отец Михаил Духовный) и они меня защитят». Дед еще помнил 1918 год, Первую мировую войну, когда немцы, вошедшие в город, евреев не уничтожали.

The story of Tamara Spector On September 29, 1941, right on Rosh Hashanah, more than 33,000 Jews were murdered by the Nazis in Babiy Yar on the outskirts of Kiev. My grandparents, Abram and Riva Duhovny, were among them. Their daughter Liza Ruvinsky, her husband Lev, and their two children, Samuel and Zhenya, were killed on the same day. It took only two days for the Nazis to finish that bloody execution. And that sad record was set with the help of local Ukrainian police. By the end of the occupation, there were one hundred thousand bodies in Baby Yar, predominantly Jews. I still can hear my grandfather saying, “I will not go anywhere. My home is here. I have five sons in the army (my father David Duhovny was among them), and they will protect me.” My grandfather remembered 1918 when German troops occupied Kiev but did not do any harm to Jews at that time.

Абрам и Рива Духовные. Abram and Riva Duhovny.

Михаил Туровский. Бабий Яр. Mikhail Turovsky. Babiy Yar.

Рассказывает Борис Ладыженский До войны в нашем местечке Мястковка Крыжопольского района Винницкой области проживали 120 еврейских семейств (около 500 человек). Был создан еврейский колхоз «Новая жизнь», было у нас 3 синагоги, еврейская школа. Когда началась война, моему брату Толе было 8 лет, а мне – 4 года. Наш отец – Ладыженский Лейб - ушел на фронт сразу же после объявления войны, как и все мужчины в возрасте от 18 до 50 лет. Местечко опустело. В августе 1941г. в местечко вошли гитлеровцы. Всем жителям велено было стоять вдоль дороги, по которой двигались немецкие машины и танки, и приветствовать завоевателей. Немецкий солдат, сидевший в коляске мотоцикла, бросил саперную лопату в нашу маму, но промахнулся. С криком «проклятая жидовка» приказал принести ему лопату. Мама и стоящие рядом люди поняли, что он хочет ее убить. Она не могла сдвинуться с места. Ее выручила одна знакомая украинка, которая отнесла фашисту эту лопату. В конце августа гитлеровцы занялись «обустройством» гетто. Поступило распоряжение немецких властей всем евреям переселиться на одну сторону бывшей улицы Ленина. Скученность была неимоверная (по 3-4 семьи в одном доме). Начались болезни. Приказано было закапывать столбы в два ряда, обтягивая их колючей проволокой. Не разрешалось не только выходить за пределы огороженной территории, но и подходить к ограде. Полицаи патрулировали гетто, натравливая собак на людей. Все евреи обязаны были носить повязки с желтой звездой. Ежедневно всех без исключения, даже детей-подростков выводили рано утром на работы: по уборке урожая, стирке солдатского белья, добыче камня в местном карьере. Был подготовлен к отгрузке чернозем. В один из дней якобы за плохую стирку была зверски избита наша мама и мы, ее дети. Пьяные полицаи устраивали соревнования по стрельбе по живым мишеням - детям. Наш отец остался жив, ему чудом удалось бежать из плена зимой 1942г. В плену он выдавал себя за молдаванина, но один из охранников-немцев понял, что отец еврей и что рано или поздно ждет его гибель. Этот немец помог отцу бежать. В начале 1943г. больной, с опухшими и обмороженными ногами он добрался домой. Как квалифицированного специалиста-кузнеца его оставили на время в живых. В апреле 1944г. зондеркоманда согнала всех евреев в старую крепость, подвезли газовую установку. Но первые советские разведчики ворвались в село, и немцы не успели довести дело до конца. На второй день советские войска освободили наше местечко.

Лейб Беркович Ладыженский (1907–1989) Leib Berkovich Ladyzhensky (1907 – 1989)

Бейла и Лейб Ладыженские с. Городковка, середина 50-х гг. Beila and Leib Ladyzhensky Gorodkovka village – 1950s

The story of Ladyzhenski Family

Анатолий Ладыженский Anatoliy Ladyzhensky

Борис Ладыженский Boris Ladyzhensky

Before the war started there were 120 Jewish families (500 people) in our settlement called Myastkovka, (Kryzhopolski district, Vinnitsa region). We had a collective farm, three synagogues and a school. When the war began, my brother Tolya was 8 and I was 4 years old. Our father Leib went to fight the Germans immediately after the beginning of the war, just like all other men from 18 to 50 years old. The Germans occupied our settlement in August 1941. All people were ordered to stand along the road and cheer the German troops and tanks that were marching through the town. One German soldier sitting in the passenger seat of a motorcycle threw a soldier’s shovel at my mother, but he missed. He ordered her to bring him his shovel cursing at her, “Bloody Jew!” My mom and the people standing next to her realized that he was going to kill her. She froze and couldn’t move. She was spared because a Ukrainian woman who knew her brought back the shovel to that German. At the end of August 1941, the Germans started organizing a ghetto. The German government of the town issued an order to all Jewish settlers to move out of their locations into one part of the town only – one side of the former Lenin Street. It was terrible resettlement because 3-4 families were crammed into one house. Diseases broke out. The Germans ordered two rows of poles spreading barbed wire around the area. We were not only not allowed to leave the designated territory, but we were not even permitted to approach the barbed wire fence. The policemen were guarding the ghetto and setting the dogs on people. All people inside the ghetto were forced to wear bands with yellow stars sewn onto their clothing. Every day from sunrise people and even kids were rounded up and ordered to do forced labor, such as harvesting vegetables, laundering soldiers’ clothes or mining the local quarry. There was even black humus soil to be prepared for shipping to Germany. Once our mom and we, her children, were brutally beaten up as she was accused of not doing the laundry well. Drunk policemen practiced at shooting ranges on live targets – children. Our father survived by escaping fascist captivity in the winter of 1942. In the concentration camp he pretended he was of Moldovan ethnicity, but one of the German guards recognized that he was a Jew, and sooner or later he would have been shot. That German guard helped my father to escape. In the beginning of 1943, he managed to get home wounded and sick with frostbitten feet. He was a very skilled ironsmith, so he was spared for the time being. In April of 1944 the German elimination squad (zonderkomandos) rounded up all remaining people into an old fortress, and a gas chamber truck was brought in. But, luckily, the advancing Soviet Army troops moved into the area, so the Germans didn’t finish their gruesome task. The very next day, the whole town was liberated by the Soviet Army.

Рассказывает Роза Цаер (Бибельник) Я хочу рассказать о гибели моих близких во время Второй мировой войны. Наша семья жила перед войной в Могилеве Белорусской ССР по адресу ул. Воровского, дом №4. Я родилась в Могилеве 13 января 1928 года. В семье было 7 человек: родители, двое, детей, бабушка, дедушка и прабабушка со стороны отца. Дедушка работал рабочим на смолокуренном заводе и был скрипачом-самоучкой, играл на свадьбах, а бабушка и прабабушка были домохозяйками. В начале июля 1941 года немцы вошли в город. Мне было 13 лет, когда началась война. Родители с нами успели бежать от бомбежек в деревню, а старики остались, т. к. прабабушке был 81 год. Как и везде, немцы первым делом организовали в городе гетто для евреев. В этом гетто были уничтожены мой дедушка Арон Беркович (61 год), бабушка Геня Абрамовна (61 год), и прабабушка Циперья ( 81 год). В этом же гетто погибла и сестра моей бабушки Этя Роговер.

The story of Roza Tsaer (Bibelnik)

Арон Беркович. Aron Berkovich.

I would like to share with you the story of the deaths of my close relatives during World War II. Before the war our family lived in Mogilev in the Belorussian SSR on Vorovskovo Street, house #4. I was born in Mogilev on January 13, 1928. There were seven people in our family: the parents, two children, grandmother, grandfather, and greatgrandmother on father’s side. Grandfather was a worker in a tar extraction factory and was a self-taught fiddler who played at weddings. Grandmother and great-grandmother were housewives. The Germans entered the city in early July 1941. I was 13 years old when the war began. Our parents fled to the countryside to escape the bombings, but the elderly people stayed behind, because greatgrandmother was 81 years old. Like everywhere else, the first thing the Germans did was organize a ghetto in town for the Jews. In this ghetto, my grandfather Aron Berkovich (61 years old), my grandmother Genya Abramovna (61), and my great-grandmother Tsiperya (81) were all killed. In this ghetto my grandmother’s sister Etya Rogover also lost her life.

Геня Абрамовна. Genya Abramovna.

Михаил Туровский. Последний урок. Mikhail Turovsky. Last Lesson.

Рассказывает Михаил Миркин В 1940-м году я поступил на физмат Белорусского госуниверситета в Минске, покинув родное местечко Черея, в котором осталась вся моя семья: отец Лазарь Давыдович и мать Сара Мордуховна, младшие братья Гриша и Боря, сестра Ася. В местечке Черея, где до войны проживало свыше тысячи евреев – около 60% всех его жителей, были три синагоги (по количеству сословий), множество ремесленных и кустарных производств. 5 июля 1941 года немецкой комендатурой из местных жителей был назначен бургомистр (кстати, мой бывший соученик), организована управа и сформирована полиция, главнейшей задачей которых стал грабеж еврейского населения. Полицаи отнимали у евреев ценности, хлеб, заставляли выполнять безвозмездно все работы. Запрягали в телеги, заставляя на себе возить грузы, били. Жизнь евреев стала хуже египетского рабства. Появились тревожные слухи о поголовном истреблении еврейского населения в соседних населенных пунктах. Мой дедушка по отцовской линии Алтер-Довид погиб в гетто в Крупках. Как пишет очевидец событий тех кошмарных дней врач Ф. М. Романов, в ночь с 4-го на 5-е марта 1942го года Черею окружил немецкий отряд с пулеметами и автоматами. Всем евреям приказали собраться в здании бывшего сельсовета. Многие бросились бежать в поле, где были встречены градом пуль. Солдаты и полицаи проверяли дома, чердаки и сараи. Обнаруженных младенцев подбрасывали и убивали выстрелом в голову. Собравшихся евреев под усиленным конвоем привели к яме, по десять человек их отделяли от общей массы и подводили к ее краю. Очередь из автомата – и несчастные падали в яму друг на друга. По рассказам местных жителей, одним из первых во главе колонны гордо шел мой отец, шел навстречу смерти... С началом войны я пошел добровольцем на фронт. В июне 1944 года, услышав по радио сообщение Совинформбюро об освобождении Черея, написал письмо родителям с тайной надеждой на чудо: а вдруг они живы. 14 августа 1944 года мое письмо вернулось с печальным извещением от начальника почты о том, что все мои родственники были убиты немцами 6 марта 1942 года. Чудо не свершилось... В моем архиве хранится этот солдатский треугольник, проверенный в 1944 году военным цензором №06407... В мае 2007 года я, жена Раиса и два наших сына Леня и Дима посетили бывшее местечко, а ныне деревню Черея. И увидели унылую, забытую властями и Б-ом деревню. Ни одного уцелевшего еврейского дома и ни одного еврея. Мы пошли на окраину Череи, где установлен памятник еврейскому населению местечка, уничтоженному нацистами. Там нашли вечный покой 6 марта 1942 года мои родные – отец, мать, сестренка и два братика... Вечная им память и вечный покой.

Дедушка Алтер-Довид с внуком (1931 г.) Grandfather Alter-Dovid with grandson. 1931

Брат Гриша (1937 г.) Brother Grisha. 1937

The story of MIkhail Mirkin

Мать Сара Мордуховна и отец Лазарь Давыдович (1921 г.) Mother Sara Mordechaievna and father Lazar Davidovich. 1921

Памятник расстрелянным евреям д. Черея (2007 г.) Monument in remembrance of the once-thriving Jewish population of Chereya. 2007

In 1940, I enrolled as a physics major at the Belarussian State University in Minsk. In my hometown of Chereya, I had left behind my entire family: my father, Lazar Davidovich, my mother, Sara Mordechaievna, my younger brothers, Grisha and Boris, and my little sister, Asya. Before the war, there were more than one thousand Jews living in Chereya – nearly sixty percent of its total population. There were three synagogues, one for each of the socio-economic classes, even though most of the Jewish population in Chereya were tradespeople of one type or another. On July 5, 1941, a new Nazi representative was appointed (who, incidentally, was an old schoolmate of mine), and a city counsel and police force was organized in the village, which had as its central mission the pillage of the Jewish population of Chereya. Police “officers” took valuables and bread from the Jews and forced them to perform work without pay. They were hitched onto carts like oxen, hauled loads like beasts of burden, and were beaten. Their lives became worse than those of slaves. Worse still, there were disturbing rumors of the complete annihilation of the Jewish communities in neighboring villages. Indeed, my paternal grandfather, Alter-Dovid, had recently died in the Krupko ghetto. As Dr. F.M. Romanov, a witness to those horrific times, later reported, on the night of March 4-5, 1942, Chereya was occupied by a German regiment with automatic weapons and machine guns. All Jews were told to gather at the former town council building. Many immediately attempted to flee into the neighboring fields but were quickly pelted with German bullets. Soldiers and police searched every home, attic, and shed. Infants they found were tossed into the air and killed with a swift shot to the head. The Jews they rounded up were taken to a ditch where they were separated from the group ten people at a time and lined up at the edge of the ditch. A round of shots – and the victims fell into the hole one on top of the other. According to the reports of local witnesses, one of the first to meet his death, head held high to the German artillery, was my father. At the beginning of the war, I wound up on the frontlines as a voluntary soldier in the Russian army. In June 1944, having heard on the radio of the liberation of Chereya, I wrote a letter to my parents, secretly hoping for a miracle: that they were alive. On August 14, 1944, my letter was returned to me with the devastating news from the postmaster that all of my relatives had been killed by the Germans on March 6, 1942. Alas, no miracle occurred for me. I keep this letter in my possession, still folded in the triangular manner reserved for military correspondence and still bearing the stamp of military censor number 06407. In May 2007, I returned with my wife and two sons, Lenya and Dima, to visit my hometown, this former “mestechko,” in modern-day Chereya. And we saw this sad, forgotten village. There was not even one Jewish house or resident. We walked to the outskirts of the town to see the modest monument in remembrance of the once-thriving Jewish population of Chereya, which had been annihilated by the Nazis. This small sign is where my loved ones found their eternal peace on March 6, 1942 – my father, mother, and little sister and brothers... May they rest in peace forever and be remembered always.

Рассказывает Мендель Соловейчик Многие наши близкие родственники, проживавшие до Великой отечественной Войны в г. Ковно (Каунас) Литва и в г. Минске, Белоруссия, и не успевшие по разным причинам эвакуироваться в глубь страны, были убиты немецко-фашистскими захватчиками или их местными прислужниками. У моей мамы Хены Меры Клебанской (по мужу Соловейчик) к моменту начала войны было семь братьев и сестёр (брат Лазарь погиб в ГУЛАГе в 1937-1938 годах). Две сестры (Лея, Эстер) жили в г.Куйбышев. Одна сестра Хана-Этл Клебанская с мужем и сыном в 1921 году уехала в Палестину (сейчас этa «мишпаха» насчитывает около 80 человек). В Ковно, в Слободке, жили братья Шмуел и Гирш Клебанские с семьями. У Гирша была одна дочь Генале. У неe вместе с мужем Мотл было два маленьких сына, которых звали Муля и Миля. У Шмуела было три дочери и сын. Там же жила сестра мамы Фрадка Клебанская, у которой семьи не было. Гирш работал разносчиком газет - моя сестра Шейна, которой было тогда 11 лет, вспоминает, как он приносил газеты по утрам. Семья Гирша жила очень скромно. Ещё более скромно жила семья Шмуела он был уборщиком при синагоге. Братья были очень религиозные – суббота была для них святым днём. Где-то за неделю до начала Великой Отечественной войны нашу семью должны были депортировать из Ковно, как социально опасных для общества элементов. Родители пригласили родственников попрощаться и предложили забрать остававшиеся вещи. Это была последняя встреча. Все родственники погибли в гетто г.Ковно. А депортация сохранила нашей семье жизнь. Одна сестра мамы - Хая Клебанская, по мужу Оксенберг, жила в Минске. У нее было пять дочерей. Жили они очень бедно, и поэтому брат моей мамы Лазарь с женой взяли одну из дочерей, Цилю, к себе в Куйбышев. Она осталась жива, а остальные четверо с родителями были убиты в Минске в «Яме» в марте 1942 года. В Минске в «Яме» были убиты сестра моего отца Эстер Соловейчик и их племянник Абрам. В небольшом городке Червень, около Минска, были закопаны живьём в 1942 году родной брат моего деда по линии отца Яков Лейб Соловейчик и его жена Йоха. Это рассказ только о небольшой части родственников, убитых фашистами, о которых я знаю по рассказам моих родителей и тёти Алты Менделевны Гальпериной, которая осталась жива, вовремя эвакуировавшись из Минска. В 1958 году, работая по направлению после окончания Минского политтехникума в г.Орша, я познакомился со своей будущей женой Эммой. В 1963 и в 1969 годах у нас родились сыновья Марк и Виталий. В 1995 году вся наша семья приехала в Чикаго. Сейчас у нас с Эммой уже четверо внуков.

Гирш Клебанский Girsh Klebansky

Шмуел Клебанский и все его дети Shmuel Klebansky and all his children.

The story of Mendel Soloveychik

Хена и Мотл Клебанские и их дети Khena and Motle Klebansky together with their children

Хая и Рива Оксенберг Khaya and Riva Oksenberg

A lot of our close relatives who lived before the war in Kovno (Kaunas) in Lithuania and in Minsk, Belarus and who did not manage to evacuate deep into the USSR, were killed by fascists or by the locals who helped them. Before the war my mom Khena Mera Klebansky (Soloveychik by marriage) had seven brothers and sisters (her brother Lazar already died in the GULAG in 19371938). Two sisters (Lea and Ester) lived in Kuibyshev, Russian Federation. One sister Khanna-Aitl Klebanskaya together with her husband and a son moved to Palestine in 1921 (today this branch of our family counts around eighty people). In Kovno, in Slobodka two brothers Shmuel and Girsh Klebansky lived together with their families. Girsh had one daughter Genale. She was married to Motle and together they had two sons Mulya and Milya. Shmuel had three daughters and a son. Fradka Klebanskaya, who was not married, lived there as well. Girsh worked as a newspaper deliverer and my sister Sheina, who was eleven at that time, remembers him delivering newspapers in the morning. His family lived modestly. Shmuel worked as a synagogue caretaker and his family lived even more modestly. The two brothers were religious and the Sabbath was a holy day for them. Approximately one week before the war our family was supposed to be deported from Kovno as socially dangerous elements. My parents invited our relatives to say good-bye and to share some things that we did not need anymore. It was our last meeting. All our relatives died in the ghetto in Kovno. Deportation saved our lives. My mom’s sister Khaya Klebanskaya (Oksenberg by marriage) lived in Minsk, Belarus. She had five daughters. They were very poor and because of that, mom’s brother Lazar took one of the daughters Tsylya to Kuibyshev. She stayed alive, but the rest of the family died in “Yama” in March 1942. My father’s sister Ester Soloveychik and his nephew Abram died in Minsk, in “Yama” as well. In a small town Cherven’, near Minsk my granddad’s brother Yakov Leyb Soloveychik and his wife Yokha were buried alive. This is the story only of some relatives that died during the war. I was told about their tragic deaths by my parents and my aunt Alty Mendelevna Galperina, who stayed alive because they managed to evacuate in time. In 1958, after I finished Minsk Polytechnic Institute, I went to work to Orsha where I met my future wife Emma. In 1965 and in 1969 out two sons Mark and Vitaly were born. In 1995 we moved to Chicago. Today we have 4 grandchildren.

Фрадка Клебанская Fradka Klebansky

Рассказывает Григорий Крошинский Я родился в 1932 году в г. Минске. Когда началась война с Германией в 1941 г., я жил с матерью и трехлетней сестрой. Немцы захватили Минск 29 июня 1941 г. и сразу же организовали еврейское гетто, куда сознали всех евреев Минска и области. Моя семья и около 40 близких и дальних родственников оказалась в числе этих несчастных евреев. Жизнь в гетто была подобна жизни в аду: нас унижали морально и физически, избивали, морили голодом, относились как к рабам, заставляли выполнять самые тяжелые работы. Каждую минуту мы ожидали смерти, наша жизнь была полна страха и ужаса, не было никакой надежды на освобождение. Обычной практикой немцев было собрать людей силой или обманом в большие группы, вывезти их из гетто в отдаленные места для массового убийства. Так увезли навсегда мою маму и сестричку. Это был 1942 г., когда я видел их последний раз. В 1943 г. мне вместе с группой друзейоднолеток удалось бежать из гетто. Мы долго прятались в лесах, пока не встретили партизан. Они помогли нам выжить. Я вместе с другими детьми с осени 1943 по август 1944 года укрывался от немцев в семье Антона Гавриловича и Федосии Ивановны Хурс. В 1944 г. Минск был освобожден Советской Армией и я вернулся туда. Вся моя семья и все мои родственники были убиты нацистами в годы войны. Я единственный из семьи, кто выжил. После войны я жил в Минске. В 1978 году эмигрировал в Америку и с тех пор живу в Чикаго.

Григорий Крошинский, 1950 г. Grigory Kroshinsky. 1950.

The story of Grigory Kroshinsky

Довоенное фото моей семьи: бабушка, дедушка, мать (справа) с отцом и сестра матери Pre-war photo of my family: grandma, mom (on the right), together with my father and my mom’s sister.

I was born in 1932 in Minsk. When the war broke out in 1941 I lived with my mom and my three year old sister. The Germans captured Minsk in June 29, 1941 and immediately organized a ghetto where all the Jewish people from Minsk and the Minsk district were sent to live. My family and around 40 close and distant relatives were among those poor people. Live in the ghetto was like a life in hell: we were humiliated morally and physically, we starved, we were regarded as slaves and had to do the most difficult work. Every minute we waited for death to come, our life was full of fear and horror, and there was no hope for liberation. It was a common practice for fascists to gather people in large groups and take them out for slaughter. This way my mom and my sister were taken away from me. In 1942 I saw them for the last time. In 1943 together with a group of peers I managed to escape from the ghetto. We spent much time in forests, hiding from the fascists until we met partisans. They helped us to survive. Together with my peers I hid in the family of Anton Gavrilovich and Feodosiya Ivanovna Khurs from the fall of 1943 till August 1944. In 1944 Minsk was liberated and I returned there. All my family and all my relatives were killed by fascists during the war. I am the only one who survived. I used to live in Minsk until I emigrated to the USA in 1978. Since that time I live in Chicago.

Рассказывает Мария Ривкинд Мой отец Хаим (Ефим) Моисеевич Жидовецкий родился в Бердичеве в 1912 году. У него был брат Иосиф. Братьев воспитывали тетя и дядя, жившие в Киеве. В 1930 году отец женился, через год родилась Вера – моя старшая сестра, а в 1938 году – я. Иосиф уехал в Москву на учебу, там женился и у него в браке родился сын Михаил. Когда Михаил приехал в Киев после войны, он рассказал, что Иосиф погиб в 1942 году под Орлом. На третий день войны отца призвали в армию. Под Киевом он попал в окружение. Мама, Татьяна Давидовна Ганапольская, с сестрой и со мной, вместе с другими семьями нашей родни эвакуировалась в Челябинскую область, с. Половинка. В конце 1941 года мама получила извещение, что отец пропал без вести в сентябре 1941 года (справку об этом прилагаю). Когда мы вернулись в Киев, маме рассказали, как погиб отец. Выбравшись из окружения, он пришел к дому, где мы жили на Подоле, но, не найдя нас, пошел на мебельную фабрику, где раньше работал обойщиком. На фабрике его узнала женщина-охранница и сказала: «Посиди здесь, Фима, а я схожу принесу тебе поесть». А сама привела немцев и они забрали отца. Это было в сентябре 1941 года. Мой отец, Хаим Моисеевич Жидовецкий, был убит в Бабьем Яру, где были также убиты его тетя и дядя, которые его воспитали.

Брат отца Иосиф. 1941 г. Father’s brother Iosif. 1941

The story of Mariya Rivkind My father, Yefim Moiseyevich Zhidovetsky, was born in Berdichev in 1912. He had a brother Iosif. Both brothers were raised by their uncle and aunt who lived in Kishinev. My father got married in 1930, and within a year, my elder sister Vera was born. Seven years later in 1938 I was born. My father’s brother Iosif left for Moscow and got married there. He had a son Mikhail. When Iosif came to Kiev after the war, he told us that his father was killed in a battle near Oryol in 1942. On the third day of the war, my father was called up to military service. Near Kiev his troops were surrounded. My mom, Tatyana Davidovna Ganapolskaya, together with my sister, me and other families from our neighborhood, evacuated to the village Polovinca in Chelyabinsk region. At the end of 1941, my mom got notification that my father had been missing in action since September 1941 (the notification is attached). When we came back to Kiev, my mom was told how my father died. When he survived the surrounding , he came back to the place where we used to live before the war. Our part of town was called Podol. My father did not find us there and went to a furniture factory where he used to work as an upholsterer. A female guard recognized him and told him, “Fima, stay here I will bring you something to eat”. She went... and brought Nazis back with her. They took my father. It was in September 1941. My father, Yefim Moiseyevich Zhidovetskiy, was killed in Babiy Yar together with his uncle and aunt who raised him.

Отец, мать, сестра (10 лет) и я (2,5 года). 1941 г. Father, mother, sister (10 years) and me (2,5 years). 1941

Михаил Туровский. Душ. Mikhail Turovsky. The Shower.

Рассказывает Слава Фрумкин Моя мама, Фрумкина Рахиль Моисеевна, родилась 5 января 1919 года в местечке Бобр (Белоруссия). У ее родителей – Моисея и Хаси Альтшулер – было 8 детей. В 1926 году в Бобре проживало 2,483 человек, из них 1,018 – евреи. Из восьми детей четы Альтшулеров только трое – Зяма, Рива и Рахиль пережили войну. Рахиль перед войной находилась с грудным ребёнком у родителей в Бобре. После оккупации Бобра попала в гетто. Накануне расстрела всех жителей Бобрского гетто, 10 октября 1941 года, убежала из гетто и добралась до Смоленской области. В декабре 1941 года вошла в состав подпольной группы, которая передислоцировалась позднее в Ваденские леса, где стала партизанским отрядом им. Щорса. Рахиль награждена многими орденами и медалями. После войны жила с мужем в Борисове, воспитала троих детей. Умерла 1 апреля 1985 года. Оставшиеся в гетто сёстры Геня, Роза с двумя дочерьми, Эмма и брат Мотик вместе с родителями были расстреляны 10 октября 1941 года вместе с остальными жителями гетто. Всего 961 человек. Для меня и всей нашей семьи это не просто 961 человек: восемь из них – это наши родные. Вечная им память... Мой дедушка Моисей (Моше) Альтшулер родился в период 1875-1885гг. Мы, все живущие в Америке внуки, мало что знаем о нем. Он был человеком малообразованным, но прекрасно играл на скрипке. Занимался извозом. Расстрелян в гетто в Бобре. Бабушка Хася (Хаше) родилась в период 18801885гг. По воспоминаниям мамы, она закончила гимназию в Москве или Петербурге, что для еврейской девушки того времени было явлением достаточно редким. Она сумела привнести в семью дух интеллигентности, искру тяги к знаниям. Устраивала семейные концерты с участием детей и мужа. Расстреляна в гетто в Бобре. Геня родилась в 1909 году. К началу войны жила в Борисове, работала бухгалтером. Имеется документальное подтверждение того, что она была расстреляна в Борисовском гетто. Роза родилась в 1915 году. Перед войной приехала с двумя дочками к родителям в Бобр. Там они и были расстреляны. К сожалению, имён девочек я не знаю. Эмма родилась в 1917 году. Жила в Борисове, преподавала идиш в школе. Я не нашел ее имя в списках расстрелянных, но мы уверены, что она погибла в Борисовском гетто. Мотик родился в 1923 году. К началу войны он закончил среднюю школу. Он прекрасно пел. Расстрелян в гетто в Бобре. Фашистский сапог безжалостно растоптал эти побеги еврейской жизни, но мы, живые, должны помнить о них. Как поется в песне Роберта Рождественского: «...и живу я на Земле доброй за себя и за того парня...» Мы должны жить за себя и за них!

Рахиль Моисеевна Фрумкина. 1970-е годы. Rahil Moiseevna Frumkina. The 1970’s.

Надпись на памятнике, установленном на месте расстрела узников гетто в поселке Бобр (в их числе 8 моих родных), гласит: ПАМЯТЬ ЖЕРТВАМ ФАШИЗМА ЗДЕСЬ ЗАХОРОНЕНЫ 961 ЧЕЛ. МИРНЫХ СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН г.п. БОБР, ЗВЕРСКИ РАССТРЕЛЯННЫХ ФАШИСТСКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ 10 ОКТЯБРЯ 1941 г.

The story of Slava Frumkin

Семья Альтшулеров со старшими детьми Ривой и Зямой. The Altshuler family with their oldest children Riva and Ziama.

Трое спасшихся Альтшулеров (Зяма, Рахиль и Рива) на братской могиле жертв гетто в Бобре The three Altshuler survivors (Ziama, Rahil and Riva) at the brotherly grave of the Bobr ghetto’s victims.

The inscription on the monument established at the Bobr ghetto prisoners’ execution place says: IN MEMORY OF THE VICTIMS OF FASCISM 961 PEACEFUL SOVIET CITIZENS OF THE SMALL TOWN, BOBR, BRUTALLY SHOT BY THE FASCIST AGGRESSORS ON OCTOBER, 10, 1941, ARE BURIED HERE

My mother, Frumkina Rahil Moiseevna, was born in the small town of Bobr (Belarus) on January 5, 1919. There were 2,483 people living in Bobr in 1926- among them were 1,018 Jews. Her parents, Moisej and Hasia Altshuler, had 8 children, only 3 of them, Ziama, Riva and Rahil, survived World War II. Before the war, Rahil and her infant child lived with her parents in Bobr. After the occupation of Bobr, Rahil was taken to a ghetto. On October 10, 1941, right before all the prisoners of the Bobr ghetto were shot to death, she was able to escape from the ghetto and move to the Smolenskiy region. In December 1941 she became a member of the underground movement, which later was relocated to the Vadensky woods and reestablished as a partisan group named Schortsa. For her bravery and courage, Rahil was granted many awards and medals. After World War II, Rahil, her husband and their three children lived in Borisova. She died on April 1, 1985. All her family members, her parents, sisters, Genia and Roza, with her 2 daughters, Emma and brother Motik were killed on October 10, 1941. Altogether 961 people were killed in the Bobr ghetto. For me and my family, it is not just 961 people killed because eight of them were our family members. They will remain in our memories forever. My grandfather, Moisei (Moshe) Altshuler, was born sometime between 1875 and 1885. None of us, his grandchildren living in the US, know much about him. He was not educated but played the violin perfectly. He worked as a carrier. He got shot in the Bobr ghetto. Grandmother Hasia (Hashe) was born sometime between 1880 and 1885. Based on the memories of our mother, Hasia graduated from a gymnasium in Moscow or in St Petersburg, which was rare for a Jewish girl at that time. She managed to bring the spirit of intelligence and the spark of desire for knowledge to the family. She used to arrange family concerts with the participation of her husband and children. She was shot in the Bobr ghetto. Genia was born in 1909. Before the war she lived in Borisova and worked as a bookkeeper. There is a documentary proving that she was shot in the Borisovsky ghetto. Roza was born in 1915. Before the war, she and her two daughters came to her parents’ place in Bobr. There they were shot, as well. Unfortunately, I do not know the names of the girls. Emma was born in 1917. She lived in Borisova and taught Yiddish at a school. I have not found her name on the lists of those who were shot, but we are convinced that she died in the Borisovsky ghetto. Motik was born in 1923. Right before the beginning of the war, he finished high school. He sang beautifully. He was shot in the Bobr ghetto. The fascist boot ruthlessly crushed the sprouts of the Jewish lives, but we, the ones alive, should remember them. As Robert Rozhdestvenskogos’ song says: “... I live on the Earth for myself and for that guy...” We should live for ourselves and for them!

Рассказывает Яков Лившиц Наша многочисленная родня родом из Винницкой области: отец Эль Мордкович из местечка Волковинцы, мать Резник Гитля Мойсеевна – из местечка Уланов. У отца были трое братьев и две сестры, у мамы – три брата и сестра. До войны, в 1937 году, за участие в сионистских организациях были расстреляны: брат отца Шмуэль, имевший неосторожность уехать из Израиля на «родину», и брат матери Нусим. Большинство папиных родственников (в общей сложности 32 человека) проживали в местечке Браилов, в восьми километрах от города Жмеринка, куда переехали и мои родители в 1936 году. Всех евреев Браилова и окрестных сел фашисты расстреляли во время погромов, а бежавших в Жмеринку – отдельно в селе Сидово. Лишь мои родители, моя старшая сестра Туба и я остались живы, находясь в Жмеринском гетто с июля 1941 по март 1944 года. Обороняя стратегически важный железнодорожный узел, где скопились сотни эшелонов с вооружением и продовольствием, под непрерывными бомбежками, немцы не успели расстрелять узников гетто, хотя на окраине города уже были вырыты ямы. Вскоре после окончания войны нашу семью постигло новое горе: отец был репрессирован и приговорен к 25 годам заключения и 5 годам лишения прав с конфискацией имущества за связь с Израилем и религиозные убеждения, и лишь смерть тирана позволила ему вернуться из Карагандинских лагерей. Реабилитирован отец был лишь в 1957 году. В 1978 году отцу было отказано в выезде в Израиль, о чем он мечтал всю жизнь, а моя семья смогла выехать лишь в 1989 году. Двое внуков родились уже в Америке.

Яков Лившиц, 1941 г. Yakov Livschitz, 1941

Большая дружная семья, большинство членов которой погибли от рук фашистов. Фото 30-х годов. A big, close-knit family, most of whom were killed by the fascists. Photo from the ’30s.

The story of Yakov Livschitz

Энель и Маня, 1927 г. Enel and Manya, 1927.

Our big family comes from the Vinnitza region in Ukraine. My father, El Mordkovich, was born in the shtetl Volkovintsi; my mother, Gitlya Moiseevna Reznik—in the shtetl Ulanov. My father had three brothers and two sisters, my mother had three brothers and one sister. Before the war, in 1937, two relatives of mine were executed for participating in the work of Zionist organizations. They are Shmuel, my father’s brother, who had imprudently returned to his “motherland” from Israel, and Nusim, my mother’s brother. Most of the relatives (32 all together) on my father’s side lived in the shtetl Brailov, eight kilometers from the town of Zhmerinka, where my parents moved in 1936. The fascists killed all the Jews of Brailov and the neighboring villages during the pogroms. Those who managed to flee to Zhmerinka were killed later, in the village of Sidovo. The only ones who survived were my parents, my older sister Tuba, and I. From July 1941 to March 1944 we lived in the Zhmerinka ghetto. Even though the pits for the mass graves were already dug at the outskirts of the town, the Germans didn’t have time to kill the prisoners of the Jewish ghetto because they were busy defending a strategically important railway junction. Soon after the end of the war, another misfortune befell our family: my father was subjected to the unjust repressions for his religious beliefs and ties with Israel. He was sentenced to 25 years of imprisonment and 5 years of deprivation of all rights. Only after the tyrant’s [Stalin’s] death was it possible for him to return from the Karaganda labor camp. He was acquitted only in 1957. In 1978 his application to emigrate to Israel—his lifelong dream—was denied by Soviet authorities. My family was able to emigrate only in 1989. My two grandsons were born in the United States.

Яков Лившиц с детьми, г.Чикаго Yakov Livschitz with his children, Chicago

Рассказывает Ефим Цыбульский Моя семья и родственники до войны жили в Украине: Харькове, Полтаве, Ромнах, Прилуках, Гадяче. У отца было три брата и сестра Лиза, которая с мужем и двумя дочками жила в г. Ленинграде. Там же жил и младший брат отца – Дима. Я с отцом, мамой и младшей сестрой Яной жил в Харькове. Брат отца Наум с семьей жил в г. Ромны, брат Борис с семьей – в г. Прилуках. Началась война и братья были призваны в армию. Мой отец работал в военном училище и сумел посадить нас в последний эшелон, уходящий с беженцами из Харькова. Беременная жена Бориса Циля с двумя детьми осталась в Прилуках, где они и были расстреляны полицейскими – добровольными пособниками фашистов. В Харькове остались мои дедушка с бабушкой – Дозорцевы Илья и Маня, они были убиты в Дробицком Яру, где погибли все харьковские евреи, не успевшие или не сумевшие эвакуироваться. Мой дядя Борис был ранен в бою и попал в плен. Он прошел все муки ада в печально известном концлагере Собибор и в других лагерях и выжил только благодаря своей прекрасной физической подготовке – он был акробатом. Дядя Наум воевал в танковых частях. Дядя Дима в составе 2-й ударной армии воевал под Ленинградом. Старшая сестра отца Лиза с мужем и младшей дочкой Зиной остались в Ленинграде. В начале 1942 года Лиза с мужем были репрессированы и погибли в застенках НКВД, а четырехлетнюю Зину сталинские палачи оставили в пустой квартире умирать. Дима, посланный в Ленинград командованием, случайно нашел умирающую от голода Зину и определил ее в детский дом, который вывезли по Ладоге в г. Майкоп. При приближении немецких войск часть еврейских детей, в том числе и Зину, взяли в семьи местные жители, остальных немцы уничтожили. Зина попала в бездетную армянскую семью, которая не выдала ее ни немцам, ни после войны НКВД как дочь «врагов народа». Только через 50 лет мы нашли Зину. Об этом в 2006 году была статья в газете «Реклама». Вот так каток войны и Холокоста прокатился по нашей семье.

Ефим Цыбульский Yephim Tsybulskiy

Оставшиеся в живых из большой семьи Цыбульских. Tsybulskiy Family after war.

The story of Yephim Tsybulskiy

Оставшиеся в живых из большой семьи Цыбульских. Tsybulskiy Family after war.

Дробицкий Яр (Харьков, Украина). Drobitskiy Yar (Kharkiv, Ukraine).

Before World War II, my family and relatives lived scattered in different cities of the Ukraine: in Kharkov, in Poltava, in Romny, in Priluki, and in Gadyache. My father had three brothers and a sister Lisa. She lived together with her husband and two daughters in Leningrad. My father’s youngest brother Dima lived there as well. I lived with my parents and youngest sister Yana in Kharkov. My father’s brother Naum lived with his family in Romny. My father’s brother Boris lived with his family in Priluki. When the war broke out, my father’s brothers were called up for military service. My father worked at a military school and managed to place us on the last carriage of a departing train that took the refugees out of Kharkov. Boris’ pregnant wife Tsylya, together with their two children, stayed in Priluki where they were shot down by policemen(recruited by Nazi authorities from among collaborating locals in occupied territories during World War Two). My grandparents Ilya and Manya Dozortzev, stayed in Kharkov, and they were killed in Drobitskiy Yar, as were all Jewish people who did not manage to evacuate. My uncle Boris was wounded and was in captivity. He saw the depth of hell in a concentration camp in Sobibor and some other camps. He was able to survive only because he was a well-trained acrobat. Uncle Naum fought in a tank division. Uncle Dima fought in the Second Intensified Army near Leningrad. The eldest sister Lisa, together with her family, stayed in Leningrad. In the beginning of 1942, they were subjected to repression and died in secret chambers of the NKVD. The Stalin torturers left little Zina alone in an empty apartment to die. Uncle Dima, who was sent to Leningrad by his headquarters, found a starving Zina by accident. He sent her to an orphanage, which was later evacuated to a town called Maikop. When the fascists approached Maikop, one group of the Jewish children was taken by local families; the rest were put to death. Zina was taken in by a childless Armenian family that kept her not only from the Nazis but also after the war from the NKVD. Only fifty years later we found Zina, and there was an article about it in “Reclama” in 2006. This is the story of how our family went through the Holocaust tragedy.

Рассказывает Владимир Калмыков У моего деда Эли Левина и его жены Мейты было пятеро детей: Голда, Шейна (Соня), Моисей, Зельда (Зина, моя мать) и Малка (Маня). Мейта вскоре скончалась и все заботы о большой семье легли на плечи отца – Эли Левина и старшей дочери Голды. В 1917 году умер и отец. Осиротевших детей хотели отдать в приют, но они решили не расставаться, несмотря на нужду и трудности. Затем Голда вышла замуж за Мойше Шраге, вернувшегося с Первой мировой, и уехала с ним к его родителям в село Романовка. Их сын Эля, после смерти отца и матери попавший в детдом, пропал без вести в 1941 году. Моя тетя Шейна вышла замуж за Берла Ольховского. Семья жила в местечке Ингулец недалеко от Кривого Рога. У Шейны и Берла было трое детей – Малка (Маня), Семен и Люсик. Маня хотела поступить в учительский институт в Одессе, 15-летний Сема мечтал выучиться на агронома, а младший Люсик еще учился в школе. Брат и сестра Левины – Моисей и Зельда работали на мельнице и в сыроварне в местечке Калининдорф. Здесь Моисей встретил свою будущую жену Фриду и увез ее, спасая от Голодомора, в Донбасс, где он и Берл работали на шахте. Моя мама Зельда с младшей сестрой Маней уехали в Одессу. Там мама вышла замуж за сына сапожника Шуру Калмыкова. Они полюбили друг друга и прошли рядом всю свою недолгую семейную жизнь. В Одессе родился я. В 1937 г. родители, в любую минуту ожидавшие ареста, отправили меня с Маней в колхоз к Ольховским, где я научился говорить на идиш, ставший для меня привычным на долгие годы. Грянула война и все связи с родственниками оборвались. В конце июля 1941 г. мой отец с трудом успел отправить из прифронтовой Одессы нашу семью и две соседские. Все долгие годы эвакуации и после войны моя мама пыталась разыскать своих родных. Она посылала письма в Бугуруслан, где размещалось Бюро по поиску родных. Но найти в Средней Азии удалось только жену Моисея Фриду с сыновьями Изей и Элей (Илюшей). Самого Моисея убили то ли полицаи, то ли немцы где-то в Таврических степях. Где погибли все остальные – неизвестно. Скорее всего, в одном из лагерей смерти на территории Транснистрии – так румынские оккупанты называли земли от Днестра до Днепра. Там погибли от 200 до 240 тысяч евреев, имена которых вряд ли когда-нибудь станут известны, как и имена всех жертв Холокоста на юге Украины. Со слов матери я помню имена лишь нескольких родных по линии деда Эли Левина, но ничего не знаю о погибших родных со стороны моей бабушки – Мейты Пальчик.

Владимир Калмыков с родителями. Фото 1935 г. Vladimir Kalmykov with his parents (1935).

Маня, Семен и Люсик Ольховские. Фото 1941 г. Погибли в одном из лагерей смерти. Manya. Semyon, and Lusik Olkhovsky (1941). They died in one of the death camps.

The story of Vladimir Kalmykov

Ольховские – Семен, Шейна, Маня, Берл, Люсик (погибли в 1941 г.), Левины – Зельда и Малка. Olkhovsky - Semyon, Sheyna, Manya, Berl, Lusik (died in 1941). Levin - Zelda and Malka.

Моисей Левин убит в Таврических степях. Фото 1933 г. Moisey Levin, who perished in the steppes of Tavriya, (1933).

My grandfather Eli Levin and his wife Meyta had five children: Golda, Sheyna (Sonya), Moisey, Zelda (Zina, my mother), and Malka (Manya). My grandmother Meyta died early, and all the care of the big family lay on the shoulders of Eli Levin and his older daughter Golda. Eli Levin died in 1917. The children refused to go to the orphanage—in spite of the poverty and privations, they decided to stay together. Then Golda married Moshe Shrage, a soldier who returned from the trenches of World War I. They went to live with Moshe’s parents in the village of Romanovka. Their son Elya was placed in an orphanage after their death. He was lost in action during the war. My aunt Sheyna married Berl Olkhovsky. The Olkhovskys lived in the shtetl Ingulets, not far from the city of Krivoy Rog. Sheyna and Berl had three children: Malka (Manya), Semyon, and Lusik. Manya wanted to become a student at a teacher-training Institute in Odessa, 15-year-old Semyon dreamed of becoming an agriculture scientist, and the youngest, Lusik, was still a schoolboy. Berl Olkhovsky’s siblings, Moisey and Zelda, worked at a windmill and at a cheese-making shop in the shtetl Kalinindorf. It was there that Moisey Olkhovsky met his future wife Frida, whom he saved from the forced famine—Golodomor—in Ukraine, by taking her to the Donbass region. Moisey and Berl worked at a coal mine in Donbass. My mother Zelda and her younger sister Manya moved to Odessa, where my mom married Shura Kalmykov, a shoemaker’s son. They loved each other and walked together side by side all their short married life. I was born in Odessa. In 1937, because my parents were expecting to be arrested any minute, they sent me and Manya to live with the Olkhovskys on a collective farm. There I learned to speak Yidish, which became my native language for many years. The war broke out, and I lost all ties with my relatives. At the end of July 1941, my father managed to send our family and two other families away from the frontline of Odessa. All the long years during the war and after it ended, my mom tried to find her relatives. She would send letters to the city of Buguruslan in Bashkiriya to the Lost Persons Agency. She was able to find only Moisey’s wife Frida and her two children, Izya and Elya (Ilyusha). Moisey was killed either by the Germans or by their collaborators, the Polizei somewhere in the steppes of Tavriya. It is not known where all the other Olkhovskys perished. Most likely, it was in one of the death camps in Transnistriya (a name given to the territory between the Dnestr and Dnepr Rivers by the occupying Romanian troops). There perished 200-240 thousand Jews, whose names are not likely to become known, as well as the names of all the victims of the Holocaust in southern Ukraine. From my mother I know the names of only several of my relatives on my grandfather Eli Levin’s side, but I know nothing about the perished relatives on my grandmother Meyta Palchik’s side.

Рассказывает Абрам Розенталь В материалах Нюрнбергского процесса имеются данные о концлагере Клога, который находился в 44 км от Таллина; приведены сведения о том, как фашисты во время наступления советской армии пытались уничтожить следы своих зверств, как они вынуждали узников готовить костры, как расстреливали их, сжигали убитых и т.д. Только 19 сентября 1944 года было уничтожено 2000 человек. Тем не менее, отдельным заключенным удалось спастись. В их числе был брат нашей матери Борух Мерин. После освобождения из концлагеря он попытался остаться в Москве, где жили его брат и сестры. Но в органах, выдававших документы на проживание, он столкнулся с проявлениями антисемитизма и решил уехать за границу. Побывал в разных странах, с 1952 года жил в США. Написал книгу на идиш «From Rakev to Klooga», где изложены детали его биографии и описано, как некоторым узникам концлагеря удалось избежать смерти. Книга опубликована в 1969 году в Нью-Йорке, издательство «CYCO», она есть в Израиле, в мемориале «Яд Вашем», в библиотеке Чикагского университета и в других библиотеках США. Борух посвятил книгу памяти своей жены Лины (1908 г.рожд.) и двух сыновей, погибших во время оккупации. Борух родился в Ракове в 1900 году. Раков - это местечко в Белоруссии, в 35 км от Минска, после гражданской войны оно находилось на территории Польши. По данным, приведенным в интернете, фашистами в Ракове во время оккупации было сожжено 980 евреев в синагоге и 112 человек расстреляно на кладбище. В семье, в которой родился Борух, было десять детей - три брата и семь сестер. Отец их - Абрам Мерин (1858 - 1917), мать - Цива, до замужества Ботвинник, (1862 - 1919). Первой родилась дочь Эстер, затем - сын Калман; задолго до войны они уехали из Белоруссии. Третья дочь - Либа, четвертая - Рахиль; они оставались на территории, оккупированной немцами. После них родились еще три дочери - Сара, Рива и наша мама Шейна-Хана; до войны они тоже уехали из Белоруссии. На оккупированной территории остались младшие из детей - Борух, Шифра и Исаак. Либа и ее семья, по-видимому, были в числе тех, кого сожгли в синагоге в Ракове. Когда началась война, Рахиль находилась в Минске и вряд ли осталась в живых; мы о ней ничего не знаем. Борух с 1927 года жил в Вильнюсе. У Шифры было двое детей; они, вероятно, были сожжены в Ракове. Исаак, по-видимому, погиб в Минском гетто. Жил Борух одиноко, до последних дней почти не имел связей с родными и лишь иногда присылал весточку о себе в Москву старшему брату. Позже с ним переписывалась и изредка звонила ему наша мама. Умер Борух в 1983 году. В последние годы его жизни с ним контактировал Хема Левин - сын Эстер Левиной, которому, после значительных усилий, удалось покинуть Россию и вместе с семьей переехать на ПМЖ в Израиль. Расходов у Боруха Мерина было мало. Часть средств он оставил родным и знакомым, остальное завещал госпиталю и университету в Иерусалиме, Техниону в Хайфе, министерству обороны Израиля. Из числа тех, кого можно считать относящимися к семейству Мериных, некоторые остаются в России, другие живут в Израиле, США, странах Западной Европы. Мой брат Александр с женой живут в Израиле. Я с женой с 2000 года проживаем в Чикаго, куда приехали для воссоединения семьи.

Борух Мерин. Borukh Merin.

Либа с семьей. Liba and family.

The story of Abram Rosental During the Nuremberg Trials (The Nuremberg Trial of The Major War Criminals of World War ll, Germany) there was written evidence about a concentration camp named Klog, which was located about 60 miles from Tallinn, Estonia. The evidence showed that before the German retreat and the Soviet Army retaking of the area in 1944, the German troops tried to eliminate all the evidence of their terrible activities at the camp. Since the camp had existed, there was an unaccountable number of Jewish people exterminated there. In 1944 the Germans started forcing the remaining camp survivors to destroy the evidence by forcing them to dig up the trenches with bodies of dead people and burn the corpses. After that, the fascists killed those who performed that gruesome task. In one day, September 19, 1944, they killed 2,000 people. Nevertheless, very few people managed to escape. Among the fortunate was my uncle Borukh Merin, my mother’s brother. After the liberation from the camp, he tried to settle in Moscow where his brother and sisters lived. However, the government agencies that were responsible for issuing IDs showed a lot of anti-Semitic attitude, so he made a decision to leave the country for good. He traveled to many countries before arriving in the USA in 1952. He wrote a book in Yiddish called “From Rakov to Klooga” where he described in detail his life and how he and other prisoners managed to escape concentration camp death. The book was published in 1969 in New York by a publishing house “CYCO”; you can find it in the Memorial Museum of Yad Vashem, Israel, University of Chicago Library and many other libraries in the USA. Borukh dedicated his book to the memory of his wife Lina (born 1908 – d. not known) and his two young sons who didn’t survive the war. Borukh was born in Rakov in 1900. Rakov is a small town in Belarus, about 45 miles from the capital city of Minsk. After the Civil War in Russia (1918 – 1920), Rakov belonged to Poland. According to the information gathered from different sources on the Internet, during the German occupation there were 980 Jews burned alive in synagogues and 112 people were shot to death on the premises of a cemetery. The family that Borukh came from had ten children: three brothers and seven sisters. Their father was Abraham Merin (1858 – 1917), and their mother was Tsiva, nee Botweennik (1862 – 1919). Their firstborn was daughter Esther, and then they had a son Kalman. These oldest children left Belarus long before the war. The third daughter was Liba; the fourth was Rachel. They remained there after the Germans occupied the area. The youngest three daughters were Sarah, Riva and our mother Sheina – Khana; before the war they all left Belarus. In the German occupied territory, Borukh, Shifra and Isaac also remained. Liba and her family were most likely among those who were burned alive in the synagogue of Rakov. When the war broke out, Rachel was living in Minsk and most likely perished there. We have no information at all about what happened to her. Borukh had lived in Vilnyus since 1927. We know that Shifra had two children and they all most likely perished with their mother in a Rakov synagogue. Isaac probably perished in the Minsk ghetto. Upon his arrival in the USA, Borukh led a very lonely life. To the his very last days, he very rarely contacted his relatives who remained in Moscow. Sometimes he let his brother who lived in Moscow know about him. Later, our mother, his sister, kept in touch with him. Borukh passed away in 1983. In his last years, he kept in touch with Khema Levin, the son of his sister Esther, who after many difficulties managed to leave Russia and move his family to Israel for good. Borukh lived very modestly and didn’t like to spend much. Part of his savings he left to his relatives and friends, and the rest he left to the hospital and University of Jerusalem, Technion of Khaifa and the Ministry of Defense of Israel. Members of the Merin family live in different parts of the world. Some still live in Russia; some are in Israel,the USA and Western Europe. My brother Alexander and his wife live in Israel. My wife and I have lived in Chicago since 2000 where we arrived for a family reunion.

Лина – жена Боруха. Lina, Borukh’s wife.

Борух, Шифра, Исаак. Borukh, Shifra and Isaac.

Рассказывает Ната Андиныш Моя мать, Зуперман Дора Соломоновна, родилась в 1916 г. в г. Минске. До войны работала учительницей. Когда началась война, её муж Самуил Красильщиков перед уходом в армию успел посадить её с 4-х летней дочкой Марочкой и её родителями Нехамой и Шмерлом Зуперман в попутный грузовик, надеясь, что они успеют эвакуироваться. Во время налёта грузовик сгорел, и маме с семьей пришлось вернуться в Минск. Мама была беременна, бабушка передвигалась с трудом, а дед был глухим. В Минске немцы всех евреев согнали в гетто. Маму с семьёй поселили в маленьком деревянном доме, куда подселили еще несколько семей. В 3-х комнатушках находилось больше 20 человек, спали на полу. Маму с другими работоспособными людьми гнали на работу на железнодорожные пути мимо лагеря военнопленных, среди которых она узнала своего брата Давида. Мама хотела устроить Давиду побег и приготовила узел с женской одеждой. Но на следующий день Давида повесили, кто-то его выдал, как еврея. Во время первого погрома у мамы начались преждевременные роды. Вся семья и соседи успели скрыться в схроне под полом, и ей зажимали рот, иначе немцы и полицаи убили бы всех. Родился здоровый мальчик Наум. Пока мама была на работе, дети оставались с дедом. Однажды рабочую колонну не впустили в гетто, продержав под прицелом трое суток: в это время немцы и полицаи убивали оставшихся в домах стариков и детей. Люди старались спрятаться, но дед из-за глухоты не понял, что случилось, и остался в доме с 6-ти месячным Наумом и 4-х месячным сыном старшего маминого брата Абрама. Полицейские били деда прикладами, гнали его по улице с детьми. Соседи рассказывали, что он держал мальчиков обеими руками, как держат Тору. Так их вместе и убили. Марочку чудом спасла 16-летняя Полина Альперович, они прятались трое суток и видели, как уничтожали людей. Этот страшный погром начался 2 марта 1942 г. Мама везде брала с собой Марочку, прятала ее на спине под пальто. Мама работала в кузнице, хозяин-немец был добрым человеком, его жену-еврейку фашисты отправили в лагерь, а его самого – на восточный фронт. Он жалел Марочку и приносил ей горячий суп. Когда началась ликвидация гетто, первую партию людей вывезли в Тростенец и расстреляли. Мама с Марой попали в следующий транспорт. За городом на повороте машина замедлила ход и мама отбросила Марочку как можно дальше и прыгнула следом, за ней спрыгнули и другие. Полицаи многих убили, но часть всё же сумела разбежаться. По слухам, в Налибокской пуще были евреи-партизаны, но мама и Мара попали к белорусским партизанам, которые сначала хотели их расстрелять, как шпионов, но потом указали дорогу к еврейскому семейному отряду Зорина, действовавшему параллельно с отрядом Бельского. Там была небольшая боевая группа, но, в основном, пожилые люди, женщины и дети. Отрядная жизнь была трудной, но морально было не так тяжело, как в гетто. После освобождения Минска мои родные вернулись домой. Мама была очень знающим и опытным педагогом. Ей первой из учителей черчения присвоили звание «Заслуженного учителя БССР». Мара стала врачом-гинекологом, спасла жизнь и здоровье сотням женщин. В Чикаго до своего последнего дня работала в гематологической лаборатории госпиталя в Скоки. Мы приехали в Чикаго в 1989 г. Мама умерла здесь в возрасте 83-х лет, а Марочка, Мара Самуиловна Красильщикова (Krasilchik) – в 65 лет. Они вырастили детей, внуков и правнуков.

Дора Зуперман и Самуил Красильщиков с дочерью Марой (1939 г.). Dora Zuperman and Samuil Krasilshikov with daughter Mara (1939.

Мара Красильщикова (накануне войны). Mara Krasilshikova (shortly before the war).

В Минском гетто погибли со стороны матери: * дедушка Шмерл (Соломон) Зуперман; * бабушка Нехама Зуперман; * дядя Давид Зуперман; * Наум Красильщиков 6-ти месяцев отроду; * мой двоюродный брат 4-х месяцев от роду, имени не знаю.

Со стороны отца в Койданове (Дзержинске) погибли: * дедушка Моисей Либо; * бабушка Черня-Роня Либо; * сестра, ни возраста ни имени не знаю; * две двоюродные сестры, ни имён, ни возраста не знаю. Всего в нашей семье погибли 22 человека.

The story of Nata Andinysh

Дора с Марой (1948 г.). Dora and Mara (1948).

Дора Зуперман с дочерью Натой (1946 г.). Dora Zuperman with daughter Nata (1946).

Relatives on my mother’s side who perished in the Minsk ghetto: * My grandfather Shmerl (Solomon) Zuperman * My grandmother Nehama Zuperman * My uncle David Zuperman * Naum Krasilshikov (6 months old) * My cousin whose name I don’t know (4 months old)

Relatives on my father’s side who perished in the city of Koidanov (Dzerzhinsk): * My grandfather Moisey Libo * My grandmother Chernya-Ronya Libo * Sister whose name and age I don’t know * Two cousins whose names and age I don’t know All in all, 22 members of my family perished during the war.

My mother, Zuperman Dora Solomonovna, was born in Minsk in 1916. Before the war she worked as a teacher. When the war started in 1941, her husband, Samuil Krasilshikov, was drafted to the army. Before leaving, he managed to find a place in a truck for his family—his wife, their 4-year-old daughter Marochka, and his in-laws Nehama and Shmerl Zuperman—hoping they would escape the advancing German troops. During an air raid the truck burned down, and my mother and her family had to go back to Minsk. In Minsk, the Germans drove all the Jews to the ghetto. My mother and her family were placed in a small wooden house, with several other families. More than 20 people lived in three tiny rooms sleeping on the floor. Every day, my mother, together with other able-bodied people, was forced to go work at railroad tracks near the prisoner-of-war camp. One day, my mom saw her brother David among the POWs. She wanted to help him escape from the camp and found some women’s clothes for him, but the next day she found out that David was hanged. Somebody revealed to the Germans that he was a Jew. During the first pogrom at the ghetto, all the people who lived in the house managed to get to a hiding place under the floor. My mother went into premature labor, and people hiding with her had to clamp her mouth to stifle her cries. If they were discovered, the Germans and their collaborators, the Polizei, would have killed them all. My mom gave birth to a healthy boy, Naum. While my mom was away working, her father looked after the children. One day, people returning from work were not allowed into the ghetto. While they were kept outside for three days under the threat of gunfire, the Germans and the Polizei were killing children and old people left in the ghetto. Those who could, tried to hide. But my grandfather, being deaf, didn’t understand what was going on, and he stayed in the house with 6-month-old Naum and a 4-monthold son of mom’s older brother Abram. The Polizei kicked my grandfather into the street with rifles’ butts. The neighbors would tell later that he was holding the two boys in his arms like they hold the Torah scroll. The three of them were killed together. By sheer miracle, Marochka was saved by 16-year-old Polina Alperovich. They were in hiding for three days and saw all the killings. This terrible pogrom started on March 2, 1942. After that my mom would take Marochka everywhere with her, hiding her under the coat on her back. Mom worked at the smithy, whose owner, a German, was a kind man. The Nazis sent his Jewish wife to the labor camp, and he was sent to the Eastern front. He felt pity for Marochka and gave her hot soup. When the Germans started to eliminate the ghetto, the first group of prisoners was taken to the town of Trostyanets and shot. My mom and Mara were taken with the second group. When the truck slowed down turning the road outside the city, mom tossed Marochka out as far as possible and jumped off the truck. Other prisoners followed her. The Polizei killed most of them, but some managed to escape. There were rumors of the Jewish guerilla fighters, the partisans, in the Naliboksky woods near Minsk, but my mom and Mara stumbled upon the Belorussian partisans who at first suspected them of spying and wanted to shoot them. Eventually, the partisans let them go, showing the way to the Jewish partisan group led by Zorin. Consisting mostly of old people, women, and children, this group had a small fighting unit, operating together with Belsky’s group. Life in the guerilla group was very hard physically, but emotionally it was much easier than in the ghetto. After the liberation of Minsk, my relatives returned home. My mom was a very knowledgeable and experienced educator. She was the first among the draftsmanship teachers to receive the highest government award, “Honored teacher of the Belorussian Republic.” Mara became an ob/gyn doctor, saving the health and even the lives of hundreds of women. After emigrating to the U.S., she worked in the Skokie hematology lab until her last day. We came to Chicago in 1989. My mom died here at the age of 83. Marochka—Mara Samuilovna Krasilchik—died at 65. They raised children, grandchildren, and great grandchildren.

Рассказывает Гдалина Новицкая Мне было 3 года и 9 дней, когда немецкие войска захватили Киев. Моя бабушка Фаня была парализована и не смогла уехать с семьей из Киева. Ее пришлось оставить на попечение домработницы. Фаня Каплан родилась в 1873 году. Когда ей было 17 лет, она вышла замуж за Гедалия Каплана (дедушка Гедалия скончался в 1923 г. и мои родители назвали меня в его честь – Гдалиной). К свадьбе Гедалия подарил своей невесте золотые сережки. Трудно сказать, каким образом они сохранились, однако сейчас они хранятся у меня, как память о моих дедушке и бабушке. У Фани и Гедалия было двое сыновей: Мойше и Эфраим, а также шесть дочерей: Тося, Рухл, Кейла, Ребекка, Энна и Мариам (моя мама), однако не все они дожили до взрослого возраста. Фаня Каплан прожила очень тяжелую жизнь: рано овдовела, пережила смерть троих детей, Первую мировую войну, революцию большевиков... И, наконец, ужасная смерть в Бабьем Яру. Ей было 68 лет. Она была стара, беспомощна, но нацисты и их пособники не жалели никого. На двух фотографиях, которые хранятся у меня, молодая, красивая Фаня – невеста и она же в более позднем возрасте. Я не хочу, чтобы моя бабушка была забыта, чтобы ее имя затерялось среди миллионов безымянных жертв Холокоста. Моя семья и я будем очень признательны, если имя Фани Каплан будет в рамках проекта «Never Forget» занесено в специальный «Альбом Памяти жертв Холокоста», который готовится к изданию газетой «Реклама».

The story of Gdalina Novitsky I was 3 years and 9 days old when German troops seized Kiev. My grandmother Faina was paralyzed, so she could not flee with her family from Kiev. So she was left to be in the care of a housekeeper. Faina Kaplan was born in 1873. She was married to Gedalia Kaplan when she was 17. (my grandfather Gedalia died in 1923, so my parents named me Gdalina after him. For their marriage Gedalia presented his bride the golden earrings. It seems impossible, but I still have those earrings as a token of my memory of my grandparents. Faina and Gedalia had two sons - Moshe and Ephraim, and six daughters: Tosya, Rouhl, Kieyla, Emma and Marriam (my mother), but not everyone survived to maturity. Faina Kaplan lived a very hard life. She became a widow very young, survived three of her children, World War I, and the Bolshevik Revolution. Then, her terrible death occurred in Babi Yar. She was sixty eight. Old, helpless but the Nazis and their helpers had no mercy for anyone. I still have two pictures of Faina – one when she was a young and beautiful bride and another in middle age. I do not want my grandmother to be forgotten and her name to be lost among the millions of nameless Holocaust victims. My family and I would appreciate very much if Faina Kaplan’s name is included into “Never Forget” project and recorded in “The Memorial Book of Holocaust Victims”, which will be issued by “Reklama Publishing”.

Василий Мязин. Vasiliy Myazin.

Рассказывает Григорий Беккерман Моя мама Ида Владимировна Гантман (в замужестве Беккерман), 1910-го года рождения, была младшим ребенком из 9-ти детей в семье Вульфа Гантмана (умер в довоенном 1940-м году) и Цили Гантман (в девичестве – Гублер), проживавшей в городе Червень (Игумен) Минской области в Белоруссии. К началу Второй мировой войны в Червене проживали моя бабушка Циля и ее дочери Двося и Михля с семьями, а в Минске – дочери Фаня и Мария (в замужестве Штейнгольц) с семьями и сын Мойсей (холостяк). Старший сын Хайм эмигрировал в 1914-м году в Америку. Дочь Ольга погибла от рук бандитов в тридцатых годах. Сын Завель был репрессирован в 1938-м году и отбывал заключение на Колыме, реабилитирован в послевоенное время. Мои родители, Беккерман Натан Натанович и Ида Владимировна Гантман с тремя детьми проживали в г. Сочи Краснодарского края. К началу войны мне было 9 лет, братьям Жене и Владимиру – соответственно 7 лет и 2 года. В первые же дни войны моего отца мобилизовали в армию и назначили начальником эвакогоспиталя №3803. Мы с 1942 года по 1946 год находились в эвакуации. Минск подвергся авиабомбардировке в первый же день войны. Мойсей Гантман был мобилизован в армию, где пробыл все годы военным хирургом медсанбата 2-й Гвардейской дивизии (награжден тремя орденами Красной Звезды). Гантман Мария Вульфовна осталась в горящем Минске, не покинув больных своего терапевтического отделения, которым заведовала (ее муж Айзик Штейнгольц с сыном Михаилом 13 лет успели эвакуироваться в тыл). Бабушка Циля и ее дочери Двося, Михля, Фаня с семьями, как и Мария попали в гетто. Их мученическую жизнь там трудно себе представить. В дальнейшем все они были расстреляны, по некоторым данным, в феврале 1942-го года в г. Червене. Мойсей Вульфович Гантман после войны, демобилизовавшись, работал хирургом в одной из больниц г. Минска. Мой отец по окончании войны работал врачом в поликлинике г. Сочи.

Мойсей Гантман (1945 г.). Moisey Gantman, 1945.

Червень. 1928 год. Семья Вульфа и Цили Гантман (сидят). Стоят (слева направо): дочери Оля, Двося, Фаня, Михля и Ида. Сидит сын Мойсей. Cherven, 1928. (sitting): The family of Vulf and Tsilya Gantman (standing, from left to right): daughters Olga, Dvosya, Fanya, Mikhlya, and Ida. Son Moisey (sitting).

The story of Grigory Bekkerman

1939 год. Червень. Сидят (справа налево): я, папа, Женя, бабушка Циля Гантман (Гублер), Миша Штейнгольц, муж Фани Гантман. Стоят (справа налево): мама, Айзик Штейнгольц, Маруся Штейнгольц (Гантман), Мойсей Гантман и Фаня Гантман. Cherven, 1939. (sitting, from right to left): me, father, Zhenya, grandmother Tsilya Gantman (Gubler). Michael Shteyngolz, Fanya Gantman’s husband. (standing, from right to left): mother, Aizek Shteyngolz, Marusya Shteyngolz (Gantman), Moisey Gantman, and Fanya Gantman.

My mother, Ida Vladimirovna Gantman (in marriage Bekkerman) was born in 1910. She was the youngest of 9 children in the family of Vulf Gantman, who died in the pre-war year of 1940 and Tsilya Gantman (ne Gubler). They lived in the town of Cherven (Igumen) in the Minsk region of Belorussia. By the time the war started, my grandmother Tsilya and her daughters, Dvosya and Mikhlya, with their families lived in Cherven. Daughters Ganya and Maria (in marriage Shteyngoltz) and their families, as well as an unmarried son Moisey, lived in Minsk. The oldest brother Chaim emigrated to America in 1914. Daughter Olga died at the hands of bandits in the 1930s. Son Zavel was subjected to unjust repression in 1938 and was imprisoned in the Kolyma labor camp. He was acquitted and got out of prison after the war. My parents, Natan Natanovich Bekkerman and Ida Vladimirivna Gantman, and their three children lived in the town of Sochi, Krasnodarsk area. By the beginning of the war, I turned 9; my brothers Zhenya and Vladimir were 7 and 2 respectively. In the very first days of the war, my father was drafted in the army. He was appointed the head of the military hospital # 3803. From 1942 to 1946 we lived in evacuation. The Germans started to bomb Minsk on the first day of the war. Moisey Gantman was drafted and served all the years of the war as a military surgeon at the field hospital of the 2nd Gvardeyskaya division of the Army. He was awarded three Red Star awards. Maria Vulfovna Gantman remained in the burning Minsk. She didn’t want to leave her patients at the hospital department she headed. Her husband, Aizek Shteyngolz, and their son Mikhail (13 years old) managed to flee from the frontline. My grandmother Tsilya and her daughters, Dvosya, Mikhlya, and Fanya, with their families, as well as Maria, were sent to the Jewish ghetto. It’s impossible even to imagine their martyrdom there. Later all of them were executed. According to some reports, it happened in February 1942 in Cherven. Having demobilized from the army after the war, Moisey Vulfovich Gantman worked as a surgeon in one of the Minsk hospitals. My father worked as a doctor in a clinic in Sochi.

Рассказывает Стелла Соколовская У моей бабушки со стороны отца, Двойры Соколовской, было 9 детей: 6 мальчиков и 3 девочки. На этих фотографиях она с некоторыми из них. Когда в июне 1941-го началась Великая Отечественная война, все они уже были взрослыми и у них были свои семьи. Перед войной большинство из них жили на Украине в Харькове. Пятеро братьев Соколовских были призваны на фронт. Четверо из них погибли, в том числе и мой отец. Один, дядя Иосиф, вернулся без ноги и через несколько лет умер от ран. Я знаю моего отца только по рассказам мамы и по его письмам с фронта, которые храню. Три семьи, жившие в Харькове, сумели бежать до прихода немцев. Бабушка же не хотела оставить свою старшую дочь с ребенком (мою тетю Соню и двоюродную сестру Риву). Тетя Соня принимала участие в эвакуации оборудования фабрики, где она работала, и они не успели эвакуироваться из города до прихода немцев. В Харькове фашисты уничтожали евреев так же, как и в других городах и селах. В Харьковском Дробицком Яре были уничтожены вместе с 20-ю тысячами других евреев города и три члена нашей когда-то большой семьи: Двойра, Соня и Рива Соколовские. 14 декабря 1941 года их выгнали из своих домов, собрали в огромную колонну и погнали пешком по Московскому проспекту до гетто возле поселка ХТЗ, где расселили в полуразрушенных бараках. Ежедневно из гетто уводили в Дробицкой Яр и расстреливали 250–300 человек. Гетто ликвидировали в начале 1942-го года, но расстрелы в Дробицком Яру продолжались до освобождения Харькова. В 1989-ом году, незадолго до отъезда в Америку, я узнала, что группа отказников добивается возведения в Дробицком Яру памятника-мемориала, посвященного памяти уничтоженных там харьковчан. Я тоже оставила деньги на памятник, который был возведен в 2002-ом. Русский поэт Евгений Евтушенко написал прекрасную, трогательную поэму «Дробицкие яблони», посвященную жертвам этой трагедии. Мамины родители умерли один за другим от тифа в годы Голодомора на Украине. У меня сохранилось фото деда – Янкеля Лещинера, у которого был прекрасный голос, он пел в синагоге в Черкассах. Мамины брат и сестра погибли во время бомбежки вскоре после того, как немцы захватили Черкассы. Вот так большинство членов когда-то большой и дружной семьи погибли от Голодомора, Холокоста и войны. Мы должны помнить об этом, чтобы такое никогда больше не повторилось.

Дед Янкель Лещинер. Grandfather Yankel Leshiner.

Двойра с детьми. Dvoira with her children.

The story of Stella Sokolovskaya

Фронтовое фото отца. My father’s photo from the front.

Бабушка Двойра с моим папой. Grandmother Dvoira with my father.

My paternal grandmother, Dvoira Sokolovskaya, had nine children—six boys and three girls. These photos show her with some of them. When the war began in June 1941, they were all grown up with their own families. Before the war, most of them lived in Ukraine, in the city of Kharkov. Five Sokolovsky brothers were drafted in the army, four of them were killed, including my father. One, uncle Joseph, lost one leg at the front and died of his wounds a few years later. I know my father only by my mother’s stories and by his letters from the front, which I cherish. Three of the families in Kharkov managed to flee before the Germans occupied the city. But grandmother did not want to leave her oldest daughter with her child (my aunt Sonia and cousin Riva). Aunt Sonia took part in the evacuation of the factory where she worked, and she didn’t have time to leave before the Germans came. The Germans slaughtered Jews in Kharkov just as they did in other towns and villages. Three members of our once large family perished in the Kharkov Drobitsky Yar along with 20,000 other Jews— Dvoira, Sonia, and Riva Sokolovsky. On December 14, 1941 they were driven from their homes and forced to walk along the Moscow prospect to the ghetto near the HTZ settlement, where they were placed in dilapidated barracks. Every day 250-300 people were shot at the Drobitsky Yar. The ghetto was liquidated at the beginning of 1942, but the shootings at Drobitsky Yar continued until Kharkov was liberated. In 1989, not long before I left for America, I found out that a group of refuseniks was trying to erect a memorial in Drobitsky Yar, in memory of the people who were destroyed there. I donated money to the memorial, which was erected in 2002. The Russian poet Evgeniy Evtushenko wrote a beautiful, touching poem “Drobitsky Apple Trees,” dedicated to the victims of this tragedy. My mother’s parents died of typhoid during the forced famine—Golodomor— in Ukraine. I have a photo of my grandfather Yankel Leshiner, who had a wonderful voice. He was singing in the synagogue in Cherkassy. My mother’s brother and sister died in the bombings soon after the Germans invaded Cherkassy. This is the story of how most of the members of our once large and happy family perished in the famine Golodomor, Holocaust, and war. We must never forget, so that it will never happen again.

Рассказывает Михаил Земляк Наша семья жила до войны в местечке Любар Житомирской области. У меня не осталось ни одной фотографии родителей. Из довоенной жизни сохранилось только фото учащихся второго класса еврейской школы, где я учился. Потом еврейскую школу закрыли, сделали из нее русскую, и я бы остался учиться в русской, но перешел и закончил Новолюбарскую украинскую среднюю школу. Эти фотографии у памятника в Любаре сняты в разные послевоенные годы. Наш товарищ Анатолий Кантор списался со всеми, кто остался жив после войны, и на протяжении многих лет собирал нас в том месте, где расстреляли наших родителей и родственников. Место сбора было в Киеве, оттуда автобусом мы ехали в Любар, где поминали погибших. Там даже не было памятника. Мы добивались его установки очень долго, но представители местной власти не хотели ставить памятник. Они, издеваясь, говорили, что не может быть, что 4 тысячи человек безропотно шли на расстрел. Как будто не знали, что это были безоружные старики, женщины и дети, и шли они под нацеленными на них автоматами. Так могли говорить только антисемиты. Мы писали в адрес разных партийных съездов, но всегда получали отрицательные ответы. Когда же наконец поставили памятник в 1975 году, то не написали, что здесь расстреляли 4 тысячи евреев, а просто и кратко: «Радянським людям – жертвам фашизму». А теперь расскажу, как нас застала война. 17 июня 1941 года у нас был выпускной вечер, после чего нам выдали аттестаты зрелости. Красивый был аттестат, но у меня сохранилась только копия. А 22 июня в воскресенье началась война. Молодежь собрали в пионерском клубе и стали готовить к тому, чтобы оставить в подполье, если немцы войдут в город. Но потом они увидели, что дела на фронте идут плохо, и нас всех призвали в армию. Отобрали 30 человек призывного возраста, и мы прошли медкомиссию в военкомате. Старшим над нами был назначен наш бывший пионервожатый украинец Левадный, который оказался изменником и перебежал к немцам. Мы получили назначение прибыть на станцию Гребенки. В Любаре не было железной дороги, ближайшей к нам была станция Печановка в 20 км, но туда уже нельзя было идти. И мы пошли на Чуднов. По дороге мы встретили беженцев, которые говорили, что надо вернуться в Любар. И часть призывников ушла с ними. А я подумал, что если уйду, то это будет дезертирством. Нас осталось 5 человек. В Любаре никакой организованной эвакуации не было. К тому же многие считали, что раз в Первую мировую немцы евреев не трогали, то и теперь ничего плохого не сделают. И так мои родители остались в местечке, с ними был мой дедушка 85 лет, младший брат и две сестрички 13 и 4 лет. Я ушел 5-го июля, а уже 9-го немцы вошли в Любар. Там был Детгородок, где жили дети-сироты. Это был костел, с которого в 20-е годы коммунисты сняли кресты. Немцы согнали туда всех евреев. К сожалению, у них было много помощников из местных украинцев. Немцы дали им оружие. Эти полицаи издевались над евреями, насиловали девушек, а потом отправляли их в концлагеря, где их ждали газовые камеры. А многих расстреливали здесь же. 13-го и 14-го июля немцы отобрали самых здоровых, которые, как они считали, могли оказать им сопротивление, и расстреляли... Так я больше никогда и не увидел своих родных.

Михаил Земляк, 1952 г. Mikhail Zemlyak, 1952.

18 июня 1932 г. 2-й класс еврейской школы г.Любар. Михаил в ряду третий справа-налево. 2nd grade of Jewish School of Lyubar. June 18, 1932.

The story of Mikhail Zemlyak Before World War II, our family lived in the small town (shtetl) of Liubar, just southwest of Zhytomyr, Ukraine. I do not have any photos of my parents. There is only one photo that was left from life before the War. This is a picture of the second grade Jewish School students. I used to belong to that class. This school later was closed and converted into a Russian school. I would continue to study there, but I later changed schools and graduated from Novoliubar Ukrainian School. These pictures, near the monument in Liubar, were made in different years after the War. Our friend, Anatoly Kantor, got in touch with all of us who survived the War. For many years he used to gather us at the place where our parents and relatives were killed. We met in Kiev and then traveled by bus to Liubar. There, in Liubar, we remembered those whom we lost. There was no monument. For many years we strived for a monument to be installed, but the local officials did not want it. They taunted us and said it was impossible that four thousand people did not resist and allowed themselves to be killed, although they knew that all those people were the aged, women and children. All those people were watched through the sights of machine guns. Only Anti-Semites could think like the local officials did. We petitioned the Communist Party Congresses but always got negative answers. At last, the monument was installed in 1975. But the four thousand Jews were not mentioned. That monument was dedicated just “To the Soviet People, the Victims of Fascism”. Now I would like to tell about the beginning of the War. On June 17, 1941, we had a graduation ceremony where we got our high school diplomas. My diploma looked very nice, but now I have only a copy of it. And on Sunday, June 22 the War began. All the young people were gathered at the Young Pioneers’ Club. They wanted us to be ready to go underground if the Germans came. But then, when the Red Army was doing not well and retreated, we were drafted into the army. They selected 30 young men, and we passed the medical exam. They appointed a Ukrainian whose last name was Levadny to be in charge of this group. This man later became a traitor and fled to the Germans. We received an order to go to the Hrebinky railway station. There was no railway in Liubar, the closest station was Pechanovka, 20 kilometers (approx 12.5 miles) away, but we could not go there (it was already captured). So we walked to Chudnov. We met many refugees on the way there. They told us that we would have to go back to Ljubar, and some of us followed them. But I thought that would be desertion. Only 5 men stayed in our group. The evacuation from Liubar was not organized. Also, a lot of people thought that since the Germans had not touched the Jews during World War I, they would not do any harm now. So my parents stayed in the town with my 85-year-old grandfather, my younger brother and my two sisters, 13 and 4 years old. I had left on July 5, and on July 9 the Germans were in Liubar. There was an orphanage in the town. It was located in a former Catholic cathedral. The Communists removed crosses from that building back in 1920’s. The Germans forced all Jews into that building. Unfortunately, many local Ukrainians helped the Nazis. The Germans gave them weapons. Those policemen mocked Jews, raped young women, and sent them then to concentration camps where they died in the gas chambers. But a lot of people were shot right on the spot. On July 13 and 14, the Germans selected the healthiest, as they thought those were able to resist, and shot them. Since that time I have never seen my family.

У памятника расстрелянным евреям в г.Любаре. Monument for victims of Holocaust in Lyubar.

Рассказывает София Полонская (Дрозд) Мой дедушка Соломон Соломонович Дрозд до начала Великой Отечественной войны жил на Украине, был служащим. Он родился (по неточным данным) в 1873 году. В начале войны дедушка приезжал в Сталинград (ныне Волгоград), где в это время жили мы с мамой. Отец находился на фронте, мама работала на металлургическом заводе Красный Октябрь. Близкий друг дедушки пригласил его к себе в Крым. Несмотря на просьбы мамы, он уехал к другу. В те дни не все знали об истинном положении Красной Армии и мало кто предвидел Катастрофу. В 1942 году Соломон Соломонович Дрозд был расстрелян фашистами во время оккупации Крыма. О его трагической смерти стало известно в 1944 году, когда мой отец и дядя, также воевавший с первых дней, попытались разыскать его, узнать о его судьбе. В 1942 году фашистами были также расстреляны сестры моего деда – Геня Соломоновна (1887 г.р.) в г. Мариуполе, и Рая Соломоновна и Хая Соломоновна - в г. Артемовске.

Верхний ряд (слева-направо): Лев, Марк (мой отец), нижний ряд (слева-направо): Яков, Соломон Соломонович, Натан. Lev, Mark (my father), Yakov, Solomon Solomonovich, Nathan

The story of Sophia Polonskaya (Drozd) My granddad Solomon Solomonovich Drozd served in the Military Forces in Ukraine before the Great Patriotic War. According to imperfect data, he was born in 1873. Before the war he visited us in Stalingrad (today’s Volgograd). At that time we lived there together with our mom. She worked at a metallurgical factory “Krasny Oktyabr.” A close friend of my granddad invited him to the Crimea. Despite my mom’s requests, he went there. At that time only a few people knew the truth about the real condition of the Red Army and few could predict the Catastrophe. Solomon Solomonovich Drozd was shot by the fascists in 1942 during the occupation of the Crimea. We found out about his tragic death only in 1944, when my father and my uncle (who also fought from the first days of the war) tried to find my granddad or find out anything about him. My granddad’s sisters Genya Solomonovna ( date of birth 1887) in Mariupol and Raya Solomonovna and Khaya Solomonovna in Artemovsk were shot as well in 1942.

Соломон Дрозд. Solomon Drozd.

Ефим Рудминский. «Семья». Yefim Rudminsky.”Family”.

Рассказывает София Калмыкова В центре традиционно населенного евреями района Одессы – на углу Ришельевской и Большой Арнаутской в доме №36 в начале 20 века жила большая семья Ханы и Вольфа Коган. Ювелир Коган был известным человеком в общине, семья жила в относительном достатке. У них было шестеро детей: Роза (Елена, 1899 г.р.), Леонид (1901 г.р.), Сарра (1904 г.р.), Рая (1906 г.р.), Елизавета (1908 г.р.) и Мария (1910 г.р.). Роза вышла замуж и уехала в Москву. Вслед за ней уехала в Москву, где вышла замуж за Иосифа Манзона, и Рая. Обзавелась семьей Сарра, муж которой архитектор Сергей Романов, обвиненный в сотрудничестве с румынской сигуранцей, был расстрелян НКВД в 1941 г. Вышла замуж в 1930 г. и Мария. Ее муж Ейль Гороховский был арестован, но спустя год выпущен из застенков НКВД полуслепым инвалидом. В 1935 г. у Марии и Ейля родилась я, София. Вольф Коган скончался в начале войны. Ушли на фронт и прошли всю войну мужья его дочерей. Оставшимся в Одессе, к которой приближался враг, удалось эвакуироваться. Но бабушка Хана уезжать отказалась, заявив, что немцы – не петлюровские бандиты, а европейцы. С ней остались дочь Рая и внучка Инночка. Утром 23 октября 1941 г. улицы города представляли страшную картину. На фонарях и деревьях центральных улиц висели тысячи людей. Это была первая «акция» оккупантов в ответ на взрыв румынской комендатуры. 23 октября стал для Одессы Днем памяти жертв Холокоста. В этот день по приказу коменданта, действующего по прямому указанию диктатора Антонеску, всем евреям было предписано двигаться в село Дальник. Десятки тысяч людей (старики, женщины и дети) согнали в колонны, конвоируемые румынскими солдатами, а также полицаями из немцев-колонистов (фольксдойче), русских и украинцев. Эти марши по «дороге смерти» продолжались всю жестокую осень и зиму 1941–1942 гг. Выживших трагический конец ожидал в концлагерях Березовки, Доманевки, Константиновки, Багдановки и др. (в сегодняшней Румынии Антонеску реабилитирован!). В одной из таких колонн людей, обреченных на ужасную смерть, видели Макса Кюсса – военного дирижера, композитора, автора вальса «Амурские волны». Моя бабушка Хана, тетя Рая и ее дочь Инна тоже были в этой колонне... Вспоминая убийство миллионов людей и среди них членов моей семьи, я присоединяю свой голос к тем, кто помнит: «Holocaust – Never more!» Хочу надеяться, что в новом музее Холокоста в Скоки малоизвестная американцам трагедия евреев юга Украины и Молдавии получит достойное освещение. Это нужно не мертвым – это нужно живым. Never Forget!

Хана Коган (1879–1941). Khanа Kogan (1879-1941) .

Инна Манзон (1933–1941). Inna Manzon (1933-1941) .

The story of Sophia Kalmykov

Рая Манзон (1906–1941) . Raya Manzon (1906-1941) .

Владимир и София Калмыковы, Чикаго, 2006 г. Vladimir and Sofia Kalmykov, Chicago, 2006.

In the center of the area traditionally inhabited by the Jews of Odessa - at the corner of Richelieu and the Great Arnautskaya, in house number 36 in the early 20th century- lived the large family of Hannah and Wolf Kogan. The jeweler Kogan was a prominent man in the community; the family lived in relative affluence. They had six children: Rose (Helen, born 1899), Leonid (b. 1901), Sarah (b. 1904), Raya (b. 1906), Elizabeth (b.1908) and Maria (b. 1910). Rose got married and left for Moscow. Next, Raya went to Moscow where she married Joseph Manzon. Sarah also started a family. Her husband, an architect named Sergey Romanov, was shot by the NKVD in 1941 on charges of collaboration with the Romanian fascists. In 1930, Maria got married, too. Her husband, Eyl Gorokhovskiy was arrested by the NKVD, but luckily he was released, half-blind, after a year of torture in the NKVD chambers. In 1935, Maria and Eyl had a daughter Sofia - I was that child. Wolf Kogan died in the beginning of the war. His daughters’ husbands were out on the front and went through the war. When it became apparent that the enemy was rapidly approaching Odessa, many Jews managed to be evacuated. But my grandmother Hannah refused to leave her beloved city, stating that the Germans were not Petlyura’s bandits but civilized Europeans, who even spoke a language very similar to Yiddish. Daughter Raya and granddaughter Innochka stayed with her. On the morning of October 23, 1941, the streets of Odessa looked like scenes from a horror movie. Thousands of people were hanged on the lamp posts and trees in the center of the city. This was the invaders’ first response to the explosion of the Romanian military commendatura. On this day, by command of the governor, acting on direct orders of the dictator Ion Antonescu, all Jews were ordered to move to the village of Dalnik. Tens of thousands of people (elderly, women and children) drove in convoys, escorted by Romanian soldiers, as well as by the polizei, recruited from the German colonists (Volksdeutsche) and also from ethnic Russians and Ukrainians. These marches along “the road of death” continued through the brutal autumn and winter of 1941-1942. Those who survived the road found their tragic deaths in the concentration camps of Beryozovka, Domanevka, Konstantinovka, Bagdanovki and others. Max Kyuss,a military conductor, composer and author of the famous waltz, “Waves of Amur,” was seen in one of these columns of people, doomed to a horrible death. My grandmother Hannah, my aunt Raya and her daughter Inna were also in one of those columns . October 23rd is now recognized as the official Odessa Holocaust Remembrance Day. It is repulsive that in today’s Romania, Marshal Ion Antonescu not only was rehabilitated,but also was turned into a national hero. Remembering the murder of millions of innocent people, among them members of my family, I add my voice to those who proclaim: “Holocaust - Never Again!” I hope that the tragedy of the Jews who lived in southern Ukraine and Moldova, still little known to Americans, will get appropriate coverage at the new Holocaust Museum in Skokie. This is needed not for the dead – but mostly for those who are alive today. Never Forget!

Рассказывает Зоя Никифорович Когда началась война, мы жили на даче под Минском в поселке Дрозды – сестра Аня (12 лет), я (мне было 2 года) и наша няня Матрена Ивановна Адамович. Мама и папа, как и все работающие родители, приезжали к нам по воскресеньям. Мама, Рива Соломоновна Ходакова, по профессии врач, с первых дней войны оказалась на фронте, прошла всю войну и дошла до Берлина. Папа, Наум Львович Финкельштейн, успел довезти нас только до города Орши, так как ему надлежало явиться в военкомат по месту жительства. Он погиб осенью 1941 года в боях под Могилевом. Конечно, я не могу помнить начало войны, знаю обо всем лишь со слов Матрены Ивановны. Оказавшись в Орше с двумя еврейскими детьми, она поняла, что в этом городе, занятом фашистами, выжить невозможно. И она повела нас, в основном пешком, в какое-нибудь тихое место. Иногда кто-то, сжалившись, подвозил на подводе. Так мы попали в деревню Горбацевичи, где нас пустили к себе в дом Иван и Агата Васильчонок. Эти благородные люди Матрена Ивановна Адамович. Фото 1962 г. приютили нас просто по доброте душевной, так как Matryona Ivanovna Adamovich. Photo 1962 . у нас не было денег и вообще ничего, чтобы платить за ночлег и еду: как и большинство беженцев, мы уехали, в чем стояли. Но самое главное – они рисковали жизнью! К тому времени стало уже ясно, что фашисты уничтожают не только евреев, но и тех, кто осмелился укрывать их или даже просто не донести на человека, в котором заподозрили еврея. С первых дней Матрена Ивановна стала помогать Агате по хозяйству: она умела делать любую работу – жать, косить, доить корову и все, чем занимались сельские жители. Позже работала и у других людей в этой деревне, рассчитывались с ней в основном продуктами. Некоторые жители деревни довольно быстро разобрались, что мы с Аней – еврейские дети, и донесли в немецкую комендатуру. На наше счастье, старостой в этой деревне был замечательный человек по фамилии Пантюх. К сожалению, не помню ни его имени, ни имени его жены, которая прибежала к наМоя мама с дочерьми Аней (слева) и Майей (умерла в 1937 году). 1936 г. шей хозяйке Агате и предупредила, что вот-вот к нам My mother and her daughters Anya (left) and Maya (died in 1937). 1936. явятся полицаи с обыском. Мы тогда успели убежать в лес. При следующем таком же предупреждении Агата спрятала нас в погребе и завалила картошкой. Ситуация стала угрожающей: если бы нас нашли, то неминуемо вместе с нами погибли бы и наши хозяева. И было решено, что дочка хозяев Анна Васильчонок, которая была связана с партизанами, отведет к ним нашу Аню. После ухода Ани нас оставили в покое, тем более что Матрена Ивановна крестила меня в православной церкви, выдав за своего ребенка. Примерно через год наша Анечка погибла «смертью храбрых, выполняя задание командования партизанского отряда». По крайней мере именно так было написано в справке, выданной нашей маме в 1945 году Штабом партизанского движения. Какое задание могла выполнять 13-летняя девочка, – одному Богу известно. После освобождения Беларуси мама разыскала нас благодаря сестре Матрены Ивановны – Анне Ивановне, которая жила в деревне Глисновка, позже переименованной в Борки, Полоцкого района Витебской области. К тому времени Анна Ивановна уже знала, где мы находимся. В 1945 году мама демобилизовалась, приехала за нами, и мы вернулись в родной Минск. Позже мама вышла замуж второй раз, и Матрена Ивановна нянчила еще и мою сестру Свету, которая родилась в 1947 году. А когда я вышла замуж, Матрена Ивановна переехала ко мне. Она растила и мою дочь Катю и до конца своих дней была не просто равноправным членом нашей семьи, но самым родным и близким человеком. Умерла Матрена Ивановна Адамович 6 августа 1986 года в возрасте 93 лет. Посмертно ей присвоено звание «Праведник мира». Памятная мемориальная доска с ее именем установлена и у здания нового Иллинойского музея Холокоста.

The story of Zoya Nikiforovich I was saved by Matryona Ivanovna Adamovich. When the war began, we lived in a cottage near Minsk in the village of Drozdy – our nanny Matryona Ivanovna Adamovich, my sister Anya (12 years old), and me. I was 2 years old. Mom and dad, as all working parents, came to see us on Sundays. My mother, Riva Solomonovna Hodakova, a medical doctor by profession, was on the front from the first days of war. Our dad, Naum L. Finkelstein, managed to take us only to the town of Orsha, as he had to appear before the drafting board at his place of residence. He was killed in autumn 1941 in the battles near Mogilev. Of course, I cannot remember the beginning of the war. I know just about everything from Matryona Ivanovna’s words. She quickly realized that with two Jewish children in the city of Orsha, already occupied by the Матрена Ивановна с Катей. 1981 г. Nazis, it would be impossible to survive. And she led us, Matryona Ivanovna with Katya. 1981. mostly on foot, in search of a quieter place. Sometimes strangers, taking pity on us, gave us a ride on their horse carts. When we got to the village Gorbatsevich, we were taken in by Ivan and Agatha Vasilchonok. These kind people opened their house to us out of the goodness of their hearts, since we had no money and nothing to pay with for lodging and meals. Like the majority of refugees, we had left with nothing when German bombs started falling on our heads. But most importantly, the Vasilchonoks risked their lives! By then, it was already clear that the Nazis destroy not only the Jews, but also those who dare to shelter them, or just simply not to report people suspected to be Jews to the Nazis. From the first days Matryona Ivanovna began helping Agatha in the household: she knew how to do any work - to reap, mow, milk the cows, and all other chores performed by rural residents. Later she also worked for different people in this village, and was paid mostly with food for her labor. Some villagers quickly figured out that my sister Anya and I were Jewish children, and reported us to the German commandant. Fortunately, this village’s headman was a wonderful man with the last name Pantiukh. I do not remember either his nor his wife’s surname; however, Матрена Ивановна (справа), ее сестра Анна Ивановна, his wonderful wife came running to our hostess Agatha я и моя дочь Катя. 1967 г. and warned that German policemen are about to apMatryona Ivanovna, (right), her sister Anna, I and my daughter Kate. 1967. pear with a search warrant. We then managed to escape into the woods. The next time when Agatha was warned again, she hid us in the cellar under the potatoes. The situation had become alarming: if we were to be found, not only we would be killed, but also our hosts. And it was decided that the host’s daughter Anna Vasilchonok, who was linked to the partisans, would bring my sister Anya to them. After Anya left, we were not disturbed anymore, especially since Matryona Ivanovna baptized me in the Orthodox Church, passing me for her own child. About a year later, our Anya died “a hero’s death, fulfilling the task ordered by the head of partisan detachment.” At least that’s the way it was written in the certificate issued to our mother in 1945, by the HQ of the partisan movement. What kind of task carried our Anya, being only a 13-year-old girl? - Only God knows. After the liberation of Belarus my mother, who went through the war and finished it in Berlin, found us with help from Matryona Ivanovna’s sister, Anna Ivanovna, who lived in the village Glisnovka, later renamed Borki, Polotsk district, Vitebsk region. By that time Anna Ivanovna already knew where we were. In 1945, my mother was demobilized, came for us, and we returned to her native Minsk. Later my mother remarried, and Matryona Ivanovna nursed my new half-sister Svetlana, who was born in 1947. And when I got married, Matryona Ivanovna, moved in with me. She brought up my daughter Katya, and until her death was not just an equal member of our family, but the most beloved and cherished one. Matryona Ivanovna Adamovich died on August 6, 1986 at age 93. She was posthumously awarded the title “Righteous among the Nations”. A commemorative plaque with her name has been installed at the building of the new Illinois Holocaust Museum.

Рассказывает Инна Фридман Мой отец был родом из Таганрога. Семья была большая, но до начала войны с Германией в Таганроге проживали только моя бабушка и её старшая дочь (моя тётя) с мужем и двумя сыновьями. Их старший сын, Арон Моисеевич Бляхер, в первые же дни войны ушёл на фронт и погиб в 1944г. Немецкие войска заняли город 17 октября 1941 года и были выбиты из него 30 августа 1943 года. Оккупация Таганрога длилась 683 дня. Массовое уничтожение евреев Таганрога было проведено 26 октября 1941 года, через несколько дней после захвата города. В этот день были замучены и убиты: моя бабушка Ольга (Элька) Соломоновна Фридман(1858-1941), моя тётя Лия Борисовна Бляхер, урождённая Фридман(1887-1941), её муж Моисей Аронович Бляхер (1883-1941) и их младший сын Марк Моисеевич Бляхер (19251941). Фотография бабушки, к сожалению, не сохранилась. Прилагаю довоенную фотографию семьи Бляхер.

На фото слева направо: Моисей Аронович Бляхер, Марк Моисеевич Бляхер, Арон Моисеевич Бляхер, Лия Борисовна Бляхер (Фридман) On the photo (from left to right): Moisey Blyaher, Mark Blyaher, Aron Blyaher, Liya Blyaher (Fridman).

The story of Inna Fridman My father was originally from Taganrog. We had a big family, but by the beginning of the war with Germany only my grandmother, her older daughter (my aunt) and her husband, and their two sons were in Taganrog. Their older son Aron Blyaher, joined the army at the beginning of the war and was killed in 1944. The German troops entered Taganrog on October 17, 1941, and were driven out on August 30, 1943. The Taganrog occupation lasted for 683 days. The mass murder of Jews in Taganrog was on October 26, 1941, just several days after the city was occupied. On that day my grandmother Olga (El’ka) Fridman (1858-1941), my aunt Liya Blyaher (Fridman) (18871941), her husband Mark Blyaher (1883-1941), and their younger son Marc Blyaher (1925-1941) were murdered. Unfortunately, I do not have any photos of my grandmother. Attached is a Blyaher family picture taken before the war.

Михаил Туровский. Яма. Mikhail Turovsky. The Pit.

Яков Шамес. «Мы вас не забудем». Yakov Shames.” Remembering the Holocaust”.

Рассказывает Ева Гладкая До войны наша семья жила в местечке Барановка Житомирской области. С началом войны немцы согнали всех евреев на сам ую «еврейск ую» Ж аборицк ую улицу в гетто. 28 августа 1941 г. они устроили первый погром. Тогда вместе с другими мужчинами погиб мой отец Хмара Аврум Ныселевич. В погроме 5 января 1942 г. погибли около тысячи детей, женщин и стариков. В 30-градусный мороз их раздели догола, детей бросали живыми на дно ямы, затем расстреляли взрослых, сбросили трупы на живых детей и закопали. В этом погроме погибла моя мама Лея Рувиновна Хмара. Мне удалось бежать. Я скрывалась у Галины Мартыновны Пилипенко (ныне – Праведница мира). Полиции донесли, что она укрывает еврейку, и мне пришлось бежать. Меня поймали и отправили в еврейский трудовой концлагерь в Новоград-Волынске. Там же оказался и мой 14-летний брат Наум. Тяжело передать те испытания, которым мы там подверглись: тяжелый физически й труд – укладка шпал и рельсов, жизнь в неприспособленных бараках, голод, холод, антисанитария. Нам удалось связаться с подпольщик ами, а те помогли установить связь с партизанами. Ночью 15 ноября 1942 г. партизаны, уничтожив охрану, вывели нас из лагеря. Изможденные, оборванные люди едва держались на ногах. Это был очень тяжелый переход: по ночам, глухими дорогами, под обстрелом. Многие не дошли, пали от пуль и истощения. Нас привели в штаб партизанского соединения генерал-майора А. Сабурова. Накормили, распределили по батальонам. Я была санитаркой отряда «За Родину». Брат Наум стал бойцом. Со временем я добилась, чтобы мы воевали в одном отряде. За участие в подрыве немецких эшелонов брата наградили орденом Красной звезды. Я также принимала участие в боевых заданиях, ходила на подрывные работы, минировала железнодорожные пути и мосты, была контужена. После войны Наум закончил военное училище, служил в армии, сейчас – полковник в отставке. Я после демобилизации закончила юридический институт, работала судьей в Житомирской области. После замужества переехала в Харьков. Но так как я еврейка, по специальности мне работать не пришлось. Сейчас живу в Чикаго. Недавно отпраздновала свое 85-летие.

Ева и Наум Хмара после войны. Eva and Naum Khmara after the war.

Судья Ева Гладкая в своем рабочем кабинете. Judge Eva Gladkaya in her chambers .

На фото слева направо: Е. Е. Юрков, комиссар отряда им. Богдана Хмельницкого; И. С. Шишмарев, командир отряда; Ева с Наумом. Февраль 1944 г. (From left to right): E. E. Yurkov, Komissar of the Bogdan Khmelnitsky guerilla group; I. S. Shishmarev, leader of the group, Eva and Naum. February 1944 .

The story of Eva Gladkaya

Ева и Наум с «Праведниками народов мира», спасшими их в годы оккупации. Eva and Naum with the “Righteous Among the Nations” who saved them during the German occupation.

Памятник на месте расстрела евреев в с. Барановка. A monument at the place of mass killings of the Jews in Baranovka.

Before the war, our family lived in the small town of Baranovka in the Zhitomir region. When the war started, the Germans drove all the Jews to the ghetto on Zhaboritskaya street, the most “Jewish” street in town. On August 28, 1941, the Germans started the first pogrom. My father, Avrum Khmara, and many other men perished then. In another pogrom, on January 5, 1942, nearly a thousand children, women, and the elderly were killed. In sub-zero temperature, they were stripped naked, and the children were thrown into a pit still alive; then the adults were shot dead and their corpses were thrown on top of the children. Then the pit was covered with earth. My mom, Lea Ruvinovna Khmara , died in this pogrom, but I managed to escape. I hid in the house of Galina Martynovna Pilipenko—after the war she was awarded the honorary title “Righteous among the Nations” by the State of Israel. Somebody betrayed to the police that she was sheltering a Jew, and I was forced to flee. I was captured and sent to the Jewish labor camp in NovogradVolynsk. There I found my 14-year-old brother Naum . It’s difficult to convey all the trials that befell us: hard physical labor—installing cross ties and rails—barracks unsuitable for living, hunger, cold, insanitary conditions. We managed to get in touch with an underground resistance organization, and they helped connect us with the local guerilla fighters. In the dead of night on November 15, 1942, after killing the camp guards, these guerillas led us out of captivity. Exhausted, dressed in rags, people could hardly walk. It was a very difficult passage—we walked during the night, taking remote roads, under enemy fire. Many of us didn’t make it; some died of gun fire or exhaustion. We were led to the headquarters of Major-General A. Saburov, leader of the guerilla formation. We were fed and then assigned to different guerilla groups. I was a nurse in the group “For Our Motherland.” My brother Naum was a fighter in another group. After a while, we were in the same group. My brother was given the Red Star award for taking part in the guerilla operations detonating German trains carrying military supplies . I also participated in military operations, detonating special military trains and blowing up railways and bridges, and was gravely wounded. After the war, my brother Naum graduated from military school and served in the army. Now he is a retired colonel. After the war, having left the army, I graduated from law school and worked as a judge in the Zhitomir region. Then I married and moved to the city of Kharkov. But because I’m Jewish, I couldn’t find a job in my field there. Now I live in Chicago, and recently I celebrated my 85th birthday.

Рассказывает Ирма Раскина Есть на Украине в Донбассе город Лисичанск. До начала Отечественной войны там жило много евреев, в том числе и семья моей мамы. После оккупации города фашистами все оставшиеся в нём евреи были расстреляны, а тела их были сброшены в старую шахту. Прошло с тех пор более 65 лет, но ни памятника, ни памятного знака на месте их гибели так и не появилось, а зато на этом месте сделали искусственное озеро, так что память о погибших “канула в воду”. Но память о людях, принявших мученическую смерть только потому, что они евреи, сохранилась в сердцах их ныне живущих потомков, и я хочу поделиться сo всеми этой памятью. Мой дед (отец моей матери) Соломон Яковлевич Левити, по профессии горный инженер, много лет проработал на шахтах Донбасса, к началу войны вышел на пенсию и вместе с моей бабушкой Фаиной Вульфовной Левитиной ( в девичестве Спинер) жил в Лисичанске. Они воспитали пятерых детей. Дочери вышли замуж и разъехались, а сын Наум (брат моей мамы) остался в Лисичанске, работал, женился и растил трёх детей. В первый день войны муж младшей дочери Шуры ушёл на фронт, и она с маленьким сыном Валериком приехала к родителям в Лисичанск. Когда фронт приближался к Донбассу, дед категорически отказался эвакуироваться. Дядю Наума не призвали в армию (он был хромой с детства), но он не мог покинуть стариков-родителей и остался со своей семьёй в городе. Таким образом, они все оказались на оккупированной территории. Через несколько дней все они: мой дед Соломон Левитин, моя бабушка Фаина Левитина, мой дядя Наум Левитин, моя тётя Александра Левитина и её трёхлетний сын – были расстреляны. Когда я думаю о них, у меня перед глазами стоит одна и та же картина. Их ведут на расстрел, дедушка поддерживает бабушку (у неё были больные ноги), а дядя Наум шёл рядом с тётей Шурой и нёс на руках маленького Валерика. Это не моё воображение, это рассказ очевидцев. К счастью, семья дяди Наума осталась жива. Тётя Галя, его жена, была русская, и ей удалось спасти всех троих детей. Сейчас я уже старше, чем были мои бабушка и дедушка в то страшное время. Я не только храню память о них, но и стараюсь передать её моим внукам, у меня их пятеро. Они должны знать и помнить ту трагедию, которая произошла с их предками, и передать эту память следующим поколениям, чтобы такое больше никогда не повторилось.

The story of Irma Raskin There is a small town of Lisichansk in the Donbass region of Ukraine. Before World War II there were a lot of Jewish people living there. After the Nazis took over the town all the Jewish people who lived there were shot, and their bodies were thrown into an old mine. Although 65 years have passed, there is neither a monument nor any sign to commemorate their death. Instead they made an artificial lake at that place, so one can say that all the memories about the people killed have “sunk into water”. But despite that, the memory about all those people who were murdered only because they were Jews is still in the hearts of their descendants, and I want to share it. My grandfather (my mother’s father) Solomon Levitin was a mining engineer. For many years he worked at different Donbass mines. By the beginning of the war he has already retired and lived in Lisichansk with his wife Faina Levitin. They had brought up five children. Their daughters got married and moved away, but their son Naum (my mother’s brother) lived and worked in Lisichansk. He had a wife and three children. The youngest daughter’s husband joined Red Army on the first day of the war, so she came to Lisichansk with her little son to join her parents. When the front line approached Donbass my grandfather did not want to go anywhere. My uncle Naum was lame, so he was not drafted to the army and also stayed in Lisichansk with his family. All of them were in the occupied territory. Several days after the German troops entered the town they were shot, including the three years old boy. When I think about them, I always see the same scene. I see how they are walking to the execution: my grandfather is holding up my grandmother (she had weak legs), my uncle Naum is walking with my aunt Shura and carries a little boy, Valerik. This is not my imagination. I heard this story from the witnesses. Fortunately, my uncle’s family stayed alive. His wife Galina was not Jewish but Russian, and she was lucky to save all three of her children. Now I am older than my grandparents were at that horrible time. I remember them, and I try to pass my memories to all five of my grandchildren. They have to know about the tragedy which happened to their ancestors and pass it to the next generation, so that the Holocaust could never happen again.

Михаил Туровский. Крематорий. Mikhail Turovsky. Crematorium.

Рассказывает Илья Фрайнт Все мои родные – из Белоруссии. И если в Белоруссии погиб во время войны каждый четвертый житель, то моя семья потеряла каждого второго. Мой дед по отцу, Фрайнт Лейзер, вся его семья, кроме ушедших на фронт в первые дни войны – Самуила (моего отца), Калмана и Григория (он погиб в 1941 г.) были расстреляны в г. Дзержинске (до войны местечко Койданово, в 40 км от Минска) 21 октября 1941 года. Сохранились только фотографии деда Фрайнта Лейзера, его невестки – жены Калмана Рахили с детьми Соней и Фаней – моих двоюродных сестер. Второй мой дед по матери, Вигдорчик Моисей, погиб в Минском гетто. Но если мы их помним, они живы для нас и для всех, кто их знал. Моисей Вигдорчик. Moses Vigdorchik .

Соня и Фаня Фрайнт (14 ноября 1940 года). Sonya and Fanya Fraynt (November 14, 1940).

The story of Ilya Fraynt

Лейзер Фрайнт. Leiser Fraynt.

All my family is from Belarus. And if every fourth person in Belarus died during the war, my family lost every second. My paternal grandfather, Leiser Fraynt and his entire large family, along with other local Jews, were shot by German fascists, in Dzerzhinsk (pre-war shtetl Koydanovo, 40 km from Minsk) on October 21, 1941. The only ones who survived were Samuel (my father), Kalman and Gregory, who had gone to the front in the first days of war. The only photos of this once large family that are available are the pictures of my grandfather Leiser Fraynt and his brother Kalman’s wife Rachel with her children (my cousins): Sonia and Fanya. My maternal grandfather Moses Vigdorchik died a horrible death in the Minsk ghetto. But if we remember them, they are alive for us and for all who knew them.

Соня и Фаня Фрайнт с мамой Рахиль. Sonya and Fanya Fraynt with mother Rachel.

Рассказывает Маргарита Голуб Когда началась война, мне было всего 5 лет, поэтому многое я знаю только из рассказов моей мамы. В белорусском городе Мозыре жила семья жестянщика Арона Голуба. У него было четверо сыновей: Симон, Велвул, Шлема и Пиня. Старший сын Симон со своей семьей в 20-е годы уехал в Америку. Следующий сын Велвул уехал учиться в Екатеринослав, увлекся революцией, а в 19-ом году был арестован и расстрелян. Младших сыновей Арон (это мой дедушка) не отпустил от себя. Шлема (это мой папа) в 40-ом году был избран секретарем Мозырьского райкома партии, а Пиня работал на заводе рабочим. Началась война и папа с мамой должны были идти в партизанский отряд, а меня с братом должны были оставить с дедушкой, т. к. дедушка был уверен, что немцы – интеллигентные люди, старикам и детям ничего не грозит. Но в августе (перед приходом фашистов) папа эвакуировал нас с мамой и семью своего брата в эшелоне с арестованными, идущем на Урал. Дедушка остался в городе. Папа ушел в армию, а брат его ушел в партизаны. В сентябре 41-го года папа пропал без вести. Папин брат тоже пропал без вести. А дедушку постигла ужасная смерть. Над ним фашисты долго издевались, ведь он был евреем и отцом секретаря райкома, потом запрягли в телегу с грузом и погнали к проруби в реке, там он и утонул. На фронте пропал без вести и брат моей мамы Оскар Фельдман. Он служил военврачом на границе. А в блокадном Ленинграде от дистрофии умерли мои двоюродные брат и сестра. Вечная им всем память.

The story of Margarita Golub When the War began I was only 5 years old. That’s why a lot of things I know only from my mother’s words. The Golub family lived in Mozyr, Belorussia. Aron Golub was a tinsmith. He had four sons: Simon, Velvul, Shlomo and Pinkhas. Simon, the oldest son, and his family emigrated to America in the 1920’s. Velvul moved to Yekaterinoslav (now Dnepropetrovsk, Ukraine) to study. Being in Yekaterinoslav, he wes involved in the revolution, was arrested and executed in 1919. Aron (my grandfather) did not allow his younger sons to go anywhere. Shlomo (my father) in 1940 was elected The Secretary of Mozyr District Party Committee. Pinchas was a factory worker. When the War began, my parents were preparing to become Partisans. We (I and my brother) stayed with our grandfather. He was sure that Germany was an intelligent nation, so old people and children would be safe. But in August (right before the occupation) my father evacuated us, our mother and his brother’s family. We were on the train with prisoners (not POWs) moving to the Ural region. Our grandfather stayed in Mozyr. My father joined Red Army, and his brother joined the Partisans. In September 1941 my father was lost in action, and his brother was also lost in action. My grandfather suffered a terrible death. The Germans mocked him because he was the father of the Party District Secretary. Then the Germans harnessed him like a horse and forced him to pull a loaded carriage to the river. After that, they drowned him in the icy water. My mother’s brother Oscar Feldman was also lost in action. He was an army doctor somewhere close to the border, and two my cousins died from dystrophy in Leningrad during the blockade. They will be forever remembered.

Голуб Шлема Аронович (1939 год). Shlomo Aronovich Golub, 1939.

Михаил Туровский. Резня. Mikhail Turovsky. Massacre.

Рассказывает Сара Левеншус (Шац) Мой отец как специалист получил в 1905 году разрешение переехать из Могилева в Таллинн в Эстландии. Я родилась в 1919 году и была вместе с моим братомблизнецом Вульфом младшей в семье из семи детей. В 1918 году мамина сестра Любовь Ильяшева с мужем Абрамом бежали из Пскова от революции и погромов к нам в Таллинн. Вплоть до 1940 года мы все жили в Таллинне спокойно. Когда в 1940-м году Советская армия оккупировала Эстонию, арестовали всех сионистов и так называемых контрреволюционеров и сослали их в Сибирь. Мой брат-близнец Вульф сумел убежать в 1940-м году в Палестину, где строил киббуц Кирьят-Шмона. В 1941 году мой брат Исак и приемный сын родителей Самуил Нашбо были призваны в Советскую армию и на пароходе были отправлены к месту назначения. Но немцы захватили пароход и вернули его в Таллинн, где всех отправили сначала в тюрьму, а потом сожгли в концлагере Клоог. Наша семья сумела бежать из Таллинна, а мои тетя и дядя надеялись, что немцы не тронут евреев, как это было в Первую мировую войну. Они тоже были сожжены в Клооге. В книге Евгении Гуриной-Лоов «Шоа. Холокост» приведены списки евреев Эстонии, погибших в Холокосте. В списке №1 под номерами 359 и 360 указаны мои дядя и тетя – Ильяшевы Абрам и Любовь. Под номером 641 указан наш приемный брат Нашбо Самуил, мой старший брат Исак Шац – под номером 777.

Тетя Любовь Ильяшев (Псков, 1909). Aunt Lyubov Ilyashev, Pskov, 1909.

Семья Шац, 1927 г., Таллинн. The Shatz family. Tallinn, 1927.

The story of Sarah Levenshus (Shatz)

Дядя Абрам Ильяшев. Uncle Abram Ilyashev.

Брат Исак Шац. Brother Isaac Shatz.

In 1905, as a skilled specialist in his profession, my father obtained permission to relocate from Mogilyov of Belorussian SSR to Tallinn in Estlandiya. I was born in 1919, together with my twin-brother Vulf. We were the youngest of seven children. In 1919, my mother’s sister Lyubov Ilyasheva and her husband Abram also moved to Tallinn from Pskov [in Russia], fleeing from the revolution and the pogroms. All of us lived a quiet and peaceful life in Tallinn until 1940. When in 1940 the Soviets occupied Estonia, they arrested and exiled to Siberia all the Zionists and the so-called counter-revolutionaries. In 1940, my twin-brother Vulf managed to escape to Palestine where he took part in the building of the kibbutz Kiryat-Shmona. In 1941, my brother Isaac and my adopted brother, Samuil Nashbo, were drafted into the Soviet Army. They were put on board a ship to be transported to the place of their military service. But the Germans captured that ship, turned it back to Tallinn, and sent all who were on board first to prison and then to the crematoriums in the Kloog concentration camp. Our family was able to escape from Tallinn, but my aunt and uncle stayed. They hoped that the Germans wouldn’t harm the Jews, as was the case during World War I. My aunt and uncle also found their death in the Kloog crematoriums. “Shoa. Holocaust,” a book by Evgeniya Gurina-Loov, provides lists of Estonian Jews who perished in the Holocaust. In the first list, under the numbers 359 and 360, are the names of my uncle and aunt: Abram and Lyubov Ilyashev. My adopted brother Samuil Nashbo is listed under the number 641, and my older brother Isaac Shatz—under the number 777. .

Рассказывает Залман Полотт Память воспроизводит эпизоды прошлого примерно с пяти лет. Я родился в Риге. Отец, Шолом Шахне Израйлевич Полоцкой, преподавал иврит и историю. Потом я узнал, что он был аспирантом у знаменитого историка Тарле в Петербурге, написавшего книги о Наполеоне. Отец занимался сионистской деятельностью и его предупредили, что могут арестовать, и он предусмотрительно уехал обратно в Ригу. Он свободно изъяснялся на русском, английском, немецком, латышском и иврит. Мама работала в типографии газеты. Начало войны. Мама стала звонить брату отца, Вульфу, советуясь, что же делать. Уехать или остаться? Мама решила, что нам лучше уехать. Шолом Шахне Израйлевич Моисей Полоцкой Вульф с женой и двумя детьми решили остаться. Полоцкой Moses Polotsky Когда я бывал у них в квартире, на меня производило Sholom Shakhne Israilevich впечатление обилие книг. Везде, с полу до потолка Polotsky – полки с книгами. Это была основная причина, почему они остались, и это стоило им жизни. Мой отец имел трёх братьев. Двое из них, Гирш и Моисей, обосновались в Петрограде. Моисей решил Справка. пробраться в Палестину. Это был 1918 год. Русские За первые шесть месяцев оккупации Латвии нацисты и их пособники из мествоевали с немцами, и ему надо было перейти ного населения уничтожили 90% еврейского населения страны, составлявшего до линию фронта. Его поймали и на ночь заперли в войны 95 тысяч человек. Из 45 тысяч евреев, живших в Риге в июле 1941 г., к концу сарае. За ночь он сделал подкоп и был таков. Через года осталось в живых только 4800 человек. В первые дни оккупации латвийские Латвию, Польшу и дальше на юг он достиг цели и националисты сами устраивали погромы, избивали, насиловали и убивали евреев, жгли синагоги с находившимися там людьми. Тысячи евреев согнали на пляжи и обосновался в Хайфе. расстреляли. Оставшихся в живых загнали в гетто, где провели «селекцию»: тех, Итак, когда нависла угроза оккупации Риги кто мог работать, отделили, а старых и немощных эсэсовцы с помощью латышнемцами, родители решили уехать. Никто не знал ских полицейских вывезли в лес Румбула и расстреляли. и не понимал, что происходит. Шли к вокзалу К концу 1943 г. практически все еврейское население Латвии было уничтожено. пешком мимо разбитых витрин магазинов. Из окон «The Holocaust Chronicle», Publications International, Ltd., 2000 постреливали. Мы сумели попасть на последний поезд, уходивший из Риги. А сейчас я вернусь к книгам. Я имею в виду книги библиотеки Вульфа - брата отца. Когда мы вернулись в Ригу, где-то в июне 1945 года, наша квартира была разграблена. Вульф и его семья исчезли. Ни слуху ни духу. В конце 1945 года, помню, получили открытку от Моисея. Он писал открытым текстом, так, чтобы все могли читать. Мы перепугались. Было опасно иметь родственников за границей. Но осмелились ответить такой же открыткой. И так, редко, раз или два в год, мы обменивались посланиями. Он сообщил, что пытается узнать, что произошло с его братом Вульфом (Зев) и его семьёй. По его сведениям, они были убиты не немцами, а местными бандитами. Он разослал по многим странам письма в надежде, что может быть где-то сохранились книги брата. Каждая книга имела его факсимиле - печать с его фамилией. Два года шла переписка, поиски, предъявление доказательств родства и т.д. И что вы думаете? В Израиль, на имя Моисея Палмона (так он изменил свою фамилию) стали приходить посылки с книгами. Книги погибшего, пережившие своего владельца, сохранились, чтобы рассказать о том страшном времени. И люди, их сохранившие, знали им цену и имели мужество и совесть их вернуть. Не все книги, а только 256 из его библиотеки. Дядя сделал приписку, как книги попали в Израиль, и передал их в Хайфскую библиотеку, где они нашли вечный приют. Ниже копия приписки на иврите. Перевод гласит: «Эти книги – остаток большой библиотеки Менахема Зева Полоцкого (пусть покоится он в мире) из Риги, Латвия. Координатор департамента образования для евреев в Министерстве Образования преподавательской системы конгрегации евреев в Латвии, который отдал себя полностью священной работе образования, обучению языку и культуре евреев, погиб в Холокосте. Он и его семья – жена Рахиль, сын Амиэль и дочь Рива – погибли от рук нацистских палачей во Второй мировой войне. Его библиотека была разграблена и остатки были найдены и прибыли в Израиль к его родным, которые передали их в дар фонда Библиотеки Университета Хайфы в память о тех, кого мы потеряли».

The story of Zalman Polott I remember from when I was five years old. I was born in Riga. My father, Sholom Shakhne Israilevich Polotsky, was a teacher of history and the Hebrew language. Later on, I found out that he was a postgraduate student of a famous historian, Tarle, in Petersburg, who wrote books about Napoleon. My father was an active Zionist, and he was warned that he could be arrested, so my father returned to Riga. He spoke Russian, English, German, Latvian and Hebrew fluently. My mom worked at the printing house of a newspaper. When the war broke out, my mom phoned my father’s brother Volf to find help and get advice. She did not know whether to leave or to stay. At last, she decided to leave. My Uncle Volf, together with his wife and two children, Менахем Зев Полоцкой и его семья chose to stay. When I visited them, I was always greatly Menahem Zev Polotsky and his family impressed by the amount of books in their apartment. Shelves with books were everywhere. These shelves reached the ceiling. These collections of books were precious to them, and because of them, they chose to stay. This decision cost them their lives. My father had three brothers. Two of them, Girsh Note. and Moses, settled in Petrograd. Later, Moses chose to During first six months when Latvia was occupied by the Nazis, they, together with move to Palestine. The Russians were fighting the fasthe help of local allies, annihilated 90% of the Jewish dwellers, which totaled 95,000 cists, and he had to cross the front line. He was caught before the war. Out of the 45,000 Jewish people who lived in Riga in 1941, there remained and kept in a shed for the night. During the night, he dug only 4,800 people by the end of the year. In the first days of the war, local Nationalists a tunnel and left for good. He crossed Latvia and Postarted pogroms, raped and killed the Jews, and set fire to synagogues with people inside them. Thousands of Jewish people were driven together to the sea shores and land, moved farther to the south and reached his goal. slaughtered. Those who survived were sent to ghettos where selection took place. Those He settled down in Haifa. who could work were separated from the old and sick. The latter were taken to the woods So when people understood that soon Riga would be of Rombula and murdered. occupied by fascists, my parents decided to move to anBy the end of 1943, the Jewish people in Latvia were practically all put to death. other place. Nobody knew and nobody understood what «The Holocaust Chronicle», Publications International, Ltd., 2000 was going on. We went to the railway station, passing by broken shop windows. Here and there people were shooting. We managed to get on to the last train that left Riga. And now I want to return back to speaking about books. I mean the books of Uncle Volf. We returned to Riga around June 1945. Our apartment was plundered. Volf and his family had disappeared. At the end of 1945, I remember I received a postcard from Moses. He wrote openly on a postcard so that everybody could read. We got scared. It was very dangerous to have relatives who lived abroad. But we found enough courage to send him back a postcard as well. So once or twice every year we sent postcards to each other. He let us know that he tried to find out what happened to his brother Volf (Zev) and his family. According to his data, Volf and his family were killed not by fascists but by local bandits. He sent letters to many countries, hoping to find books that belonged to his brother. Every book held its original identical stamp facsimile. This correspondence lasted two years. During this time, he proved his relationship with his brother and searched, searched and searched. Two years later he started receiving parcels with books. Those books that survived longer, that had lost their owner, could tell about that terrible time. People who knew the value of the books had enough courage and responsibility to return them. Not all of the books were found, only 256 from his library. My uncle put a note on them saying how he received them and sent the books to the Library of Haifa where they found their eternal shelter. The translation of the note says, “These books are remains of a big library of Menahem Zev Polotsky (rest in peace), From Riga, Latvia”. The Coordinator of the Department of Education for the Jewish people in Latvia, who gave himself to the precious work in the field of education by teaching the Hebrew language and culture, lost his life during the Holocaust. He, his wife Rachel, his son Amiel and his daughter Riva were killed by local Nationalists during World War II. His library was ransacked and the remains were sent to Haifa to his relatives, who in their turn gave them to the Library of the University of Haifa in remembrance of those whom we lost”.

Рассказывает Раиса Фридман Хочу рассказать о моем отце Петре Либерзоне, 1906 года рождения, расстрелянном в г. Барышевка, что в 60 км от Киева. С началом войны отца призвали в Красную Армию. Он сражался под Киевом, попал в плен вместе с другими военнослужащими Днепровской флотилии. В плену два месяца, вплоть до расстрела, до изнеможения работал, восстанавливая железнодорожные пути между Барышевкой и Пирятиным. В декабре 1941 г. его расстреляли вместе с евреями – жителями Барышевки. По свидетельству очевидцев расстрела моего отца и еще шестерых молодых солдат, их заставили самих вырыть себе могилу. Моя мать узнала о трагической гибели мужа, вернувшись в Киев после освобождения города. После войны на средства родственников погибших был сооружен монумент на могиле в память о зверски замученных и расстрелянных здесь. Страшные злодеяния нацистов не должны быть забыты. Мы, наши дети, внуки и правнуки должны помнить о жертвах, чтобы Холокост не повторился в будущем.

Мой отец, расстрелянный в 34 года. My father, shot at the age of 34.

Фото обелиска. Photo of the obelisk.

The story of Raisa Fridman I would like to tell you about my father Peter Liberzon, born in 1906 and shot in 1941 in the town of Baryshevka, 60 km. from Kiev. At the beginning of WWII, my father was called to the front to fight German fascists who invaded the Soviet Union. He fought near Kiev and was captured by Germans along with other soldiers of the Dnieper flotilla. My father was in captivity for two months, and, up until he was shot, he worked to exhaustion restoring the railway between Baryshevka and Piryatin. In December 1941 he was executed by German Nazis along with other Jews - residents of Baryshevka. According to witnesses, before my father and six other young Jewish soldiers were shot to death, they were forced to dig their own graves. My mother returned to Kiev after the city’s liberation and learned about the tragic death of her beloved husband. After the war, relatives of the victims gathered their funds and erected a monument at the grave in memory of the people brutally tortured and murdered there. The terrible atrocities of the Nazis should not be forgotten. We, our children and grandchildren have to remember the victims of the Holocaust, so history won’t repeat itself.

Копии этих документов также находятся в музее «Яд Вашем» в Израиле. Copies of these documents are also in the museum Yad Vashem in Israel.

Глеб Торский. «Никогда не забыть». Gltb Torsky. “Never Forget”.

Рассказывает Геня Токарская Я родилась в Минске Белорусской ССР 6 сентября 1926 года. Моя девичья фамилия Ботвинник. В нашей семье было трое детей: я и два брата, старший и младший. Когда началась война, мы не смогли бежать, т.к. я болела. Так мы остались в Минске. Немцы вошли в город 3-го июля 1941 года и сразу объявили, что евреи должны носить желтые звезды и не ходить по тротуарам. Через 2 недели они организовали гетто, обнесли его колючей проволокой и велели всем евреям переселиться туда. Вокруг района, где было гетто, постоянно дежурила немецкая охрана и полицейские из местных жителей. Мужчин из гетто забирали в концлагерь на ул. Широкой. Начались погромы. Самый большой был 7-го ноября 1941 года. В этот день погиб мой дед Самуил Ботвинник. Мы чудом остались живы, потому что спрятались в погребе за дровами. После каждого погрома немцы переселяли оставшихся в живых в другой район гетто. 2-го марта 1942 года был еще один большой погром. Мы остались живы, т.к. наша семья была рабочей и имела пропуска (аусвайс). Я работала на кирпичном заводе. А в июле был опять большой погром, который длился 4 дня. Во время этого погрома погибла вся наша семья: мама Эстер, две папины сестры, Рася и Йоха, и дочь Раси, Маня. Они были задушены в душегубке. Я осталась жива, потому что была на работе. Нас продержали на работе 4 дня, т.к. рабочую силу не трогали. Когда я вернулась домой, то не нашла никого из родных. Там же, в гетто, погибли родители мужа с тремя детьми. Невозможно описать все ужасы, которые я пережила в гетто. Я решилась бежать, присоединившись к людям, которые направлялись в семейный партизанский отряд. Отряд находился в Налибожской Пуще. Командиром его был Бельский. Немцы пытались уничтожить нас, но мы прятались на болотах. И все равно многие погибли. Мне было суждено выжить. В 1944 году я вернулась в освобожденный Минск. Город был полностью разрушен. Я узнала, что мамины родители и ее брат и сестра с детьми (7 человек) были уничтожены в Сморгуне (Западная Белоруссия). Оба моих брата тоже погибли: старший – на фронте под Ленинградом, а младший – в партизанском отряде. Мне пришлось начинать жизнь с нуля. У меня не осталось ни дома, ни родни, ни близких.

Геня Токарская. Genya Tokarskaya.

Дед Самуил с детьми. Grandfather Samuil with children.

The story of Genya Tokarskaya

Родители мужа с их детьми. My husband’s parents with their three children.

Беркович. Реквием. Berkovich. Requiem.

I was born in Minsk, Belorussian SSR, on September 6, 1926. My maiden name is Botvinnik. There were three children in our family: I and my two brothers, one older and one younger than me. When the war started, we couldn’t flee because I was sick, and we remained in Minsk. The Germans entered the city on July 3, 1941. They immediately announced that the Jews were ordered to wear yellow stars and were forbidden to walk on the sidewalks. Two weeks later, the Germans created the Jewish ghetto, encircled it with barbed wire, and ordered all Jews to relocate there. The ghetto was constantly patrolled by the German soldiers and by the local collaborators, the Polizei. After some time, they started to move all the men to the concentration camp on Shirokaya Street, and then the pogroms began. The biggest one happened on November 7, 1941. That day, my grandfather, Samuil Botvinnik, perished. The rest of us hid in the cellar behind the wood for the stove, and we survived by a sheer miracle. After each pogrom, the Germans relocated those who were still alive to other parts of the ghetto. Because our whole family was able to work and we had passes (Ausweiss), we survived another big pogrom on March 2, 1942. I worked at the brick-making factory. But in June, during the pogrom that lasted four days, my whole family died: my mom Esther; my father’s sisters, Rasya and Yokha; Rasya’s daughter Manya. They were suffocated in the gas-chamber. My husband’s parents with their three children also perished in the ghetto at that time. I survived only because I was at work during those four days, and the Germans spared the “workforce.” When I returned to the ghetto, I didn’t find any of my relatives. There are no adequate words to describe all the horrors I experienced in the ghetto. I finally gathered enough courage to escape, joining those who were going to the guerilla unit that accepted whole families in their ranks. This unit operated in the Nalibozhsky Wood, and its leader was Belsky. The Germans were trying to do everything to kill us, but we were able to hide in the swampy areas of the wood. Nevertheless, many of us died—I was destined to survive. In 1944, I returned to the liberated Minsk. The city was completely destroyed. I found out that my mom’s parents, as well as her brother and sister with their children (7 people), all perished in Smorgun in western Belorussia. Both my brothers were also killed: my older brother—on the frontline near Leningrad, and my younger brother—in the guerilla unit. I had to start my life from scratch. I had no home, no family, no relatives. .

Рассказывает Дора Дейч Родилась и жила в Минске до и после войны. В Минском гетто погибли моя бабушка Сарра Рольбина-Цырлина и дедушка Абрам Цырлин. На время начала войны им было чуть за 70 лет. У них было 10 детей: у Сарры было 6 детей от первого брака, у Абрама - двое, и еще двое родились в совместном браке. Соседи позже рассказывали, что видели как бабушка и дедушка уходили в гетто (район улиц Опанского и Островского). Из гетто они не вернулись, где похоронены - неизвестно... На момент оккупации в Минске также оставалась их дочь, моя тётя Рива Рольбина, приблизительно 1914 года рождения. Муж её был на фронте и выжил, также как и дочь, но где она была во время войны и каким образом выжила – я не помню. Рива Рольбина не успела, вернее, не смогла выехать из Минска - она была на 9-м месяце беременности. Когда моя мать вернулась в Минск после освобождения города, то сразу же стала разыскивать свою сестру, Риву. Соседи позже рассказали, что когда всем евреям было велено переместиться в гетто, Рива не смогла уже идти. Немцы нашли её и закололи штыками до смерти. Где и кто её похоронил - неизвестно. Могилы её тоже нет. Я сама спаслась чудом. Отец ушел на фронт и погиб в самом начале войны. Семья жила возле вокзала, поэтому когда немцы начали бомбить Минск, моя мать, Зельда Рольбина, со мной и моим старшим братом, бежала из города прямо под бомбами. С трудом мы добрались до поезда и потом были в эвакуации в Пензе, а затем в Башкирии.

The story of Dora Deitch

Абрам Цырлин. Abram Tsyrlin.

Хаим Хаицин. Khaim Khaitsin.

Сарра Рольбина-Цырлина. Sarah Rolbina-Tsyrlina.

Рива Рольбина. Reva Rolbina.

I was born and lived in Minsk before and after the war. My grandmother, Sarah Rolbina-Tsyrlina, and my grandfather, Abram Tsyrlin, were killed in Minsk’s ghetto. At the time of the war, they were a little over 70 years old. They had 10 children: Sarah had 6 children from her first marriage, Abram had two, and two more were born in the joint marriage. Neighbors later said that they saw how my grandmother and grandfather went to the ghetto (located in the area of the streets Opanskogo and Ostrowski). They did not return from the ghetto, and the place of their burial is unknown. At the time of occupation, their daughter, my aunt Reva Rolbina, who was approximately 27 years old, also lived in Minsk. Her husband was at the front and came back alive. Their daughter also survived; unfortunately, I don’t remember who saved her life and under what circumstances. Reva Rolbina did not have time, or rather, was unable to leave Minsk because she was in her ninth month of pregnancy. When my mother returned to Minsk after the liberation of the city, she immediately began looking for her sister, Reva. Neighbors later told her that when all Jews were ordered to move to the ghetto, Riva was not able to go. The Germans found her and stabbed her to death with bayonets. Who buried her is unknown, as well as where her grave is located. I myself was saved by a miracle. My father went to the front and was killed at the beginning of the war. My family lived near the station, so when the Germans bombed Minsk, my mother, Zelda Rolbina, with me and my older brother, fled from the city directly under the bombs. With great difficulty, we reached the train, and then we were evacuated to Penza, and then to Bashkortostan, where we lived during the war.

Мать Доры. Встреча с братом во время войны. Dora’s mother.

Ефим Рудминский. «Поминание». Yefim Rudminsky.”Prayer”.

Рассказывает Клара Штейнберг Я родилась в 1936 году в еврейском местечке Шпиков Винницкой области. В семье моих родителей Гриши и Фани были еще старшая дочь и двое сыновей. К началу войны мама была на 8-м месяце беременности. Для жителей местечка, уверенных в победе Красной Армии над фашистской Германией, стало неожиданностью появление здесь в начале осени 1941 г. румынских солдат. И совсем ошеломил приказ румынского офицера: всем евреям с ценностями и документами явиться на площадь. Толпу евреев, пришедших со всех уголков местечка, солдаты погнали, как скот, в далекую деревню Рогозна, где был уже сооружен концлагерь. Вскоре румын заменили украинские полицаи, проявлявшие особую жестокость к детям, старикам и женщинам. Людей выгоняли на поляны с травой, приказывали становиться на колени и «пастись», каждого ослушавшегося убивали. Поляна покрывалась трупами. Рядом с поляной река Буг. Туда загоняли людей, многие тонули, а те, кто выходил из воды живым, просили у Бога скорой смерти. Начальник полиции концлагеря Майкос ради «забавы» ходил по территории лагеря с дубиной и каждого, кто ему не нравился, убивал. После 10-и месяцев пребывания в концлагере Рогозна, всех перегнали в другой концлагерь в Печоре. Это был громадный концлагерь от Днестра до Буга. Каждый день отбирали здоровых людей и увозили на работу на другой берег Буга. После чего их убивали. В один из дней всем приказали выйти из барака, чтобы сдавать кровь для немецких солдат. Мама должна была рожать и не вышла, ее силой вытащили полицаи на плац. К ней подошел эсесовец, стал ногой на живот и со смехом сказал: «Ты будешь рожать!» Маме было очень больно, ночью на бетонном полу, в страшных муках, без посторонней помощи,она родила девочку. Через несколько недель при попытке выйти с ребенком из лагеря, чтобы выпросить хлеб у крестьян, ее избили, а девочку застрелили. От голода и холода умер и мой 7-летний брат, а 3-летнего братика и 10-летнюю сестру полицаи загнали в реку, чтобы утопить. От испуга оба потеряли дар речи и до сих пор заикаются. Когда ситуация на фронте изменилась, мы, подкупив полицаев, глубокой ночью преодолели высокий каменный забор и бежали. Эмигрировав в 1992 году в США, Клара Штейнберг активно включилась в жизнь еврейско-русской общины Чикаго. Она – член Ассоциации ветеранов Второй мировой войны и узников гетто и концлагерей.

Клара, 1946 г. Clara, 1946.

Яков Закон. Шафар. Yakov Zakon. Shafar.

The story of Clara Steinberg

Клара с родителями, сестрой Соней и братом Семеном, 60-е годы. Clara with her parents, sister Sonia, and brother Semyon, 1960s.

Клара с дочерьми и внуками. Clara with her daughters and grandchildren.

I was born in 1936 in the Jewish shtettle Shpikov of the Vinnitsa region. My parents, Grisha and Fanny had four children: the eldest daughter, two sons and me. By the beginning of the war, my mother was in her eighth month of pregnancy. When Romanian soldiers appeared in town in the early fall of 1941, the residents of the town, confident in the victory of the Red Army over Nazi Germany, were very much astonished. And it caught everybody by surprise when Romanian officers issued an order: all Jews with their valuables must gather at the City Villa’s square by a certain date and time. The crowd of Jews, who came from all over the town, were herded by the soldiers like cattle to the distant village of Rohozná where a concentration camp had already been established for them. Soon the Romanians were replaced by Ukrainian policemen, who were particularly cruel to children, the elderly and women. Jews were driven to the grassy fields where they were ordered to kneel down and “feed” like cows; anyone who disobeyed was killed. Meadows were covered with corpses. For “entertainment”, Ukrainian policemen drove Jews into the Bug River where many drowned, and those who survived asked G-d for a quick impending death. The concentration camp’s chief of police, Maykos, for the sake of “fun,” liked to go through the camp with a club, and he killed anyone who he did not like. After a 10 month stay in a prison in Rohozná, we were relocated to another concentration camp in Pechora. It was a huge concentration camp from the Dniester River to the Bug River. Each day they selected healthy people and took them to work on the other side of the Bug. Then they were killed. One day, all were ordered to leave the barracks and donate blood for the German soldiers. My mother was about to give birth and did not come out, so they pulled her by force onto the ground. A member of the SS started to kick her with his foot in her stomach while laughing, “Thou shalt give birth!” My mom was in terrible pain, and that night, right on the cement floor, without any assistance, in agony, she gave birth to a baby girl. A few weeks later, while trying to escape with a child from the camp to beg for bread from the peasants, she was beaten up, and the baby was shot. My 7-year-old brother died from hunger in the concentration camp, and my two other siblings: 3-year-old brother and 10-year-old sister were driven by the police into the river to be drowned. Out of fright both became speechless and still stutter. When the situation at the front changed, we bribed policemen, jumped over a high stone fence in the middle of the night and escaped. After immigrating in 1992 to the United States, Clara Steinberg got actively involved in the life of the JewishRussian community in Chicago. She is a member of the Association of World War II Veterans and Prisoners of Ghettos and Concentration Camps. .

Рассказывает Полина Шумерай Хочу поведать о трагической гибели семьи моего покойного мужа Шумерай Арона, 1914 г., рожденного в Польше г. Лодзь. Его семью, как и все еврейские семьи, постигла страшная участь. Брат моего мужа Шумерай Лазарь, 1912 года рождения, с 1940 г. был в гетто. Там ему выдали удостоверение личности. В 1943 г. всех жителей гетто расстреляли. Но перед расстрелом их заставили сдать эти удостоверения – немцы во всем любили порядок. Мы с мужем побывали в Польше после войны и мужу отдали удостоверение брата – документы расстрелянных сохранились. Храня эти документы, фашисты не думали, что эти бумаги обернуться против них. Моему мужу Арону было 19 лет, когда его и других парней – польских евреев – погнали на расстрел. Терять было нечего – впереди смерть. Дорога шла мимо болота и железнодорожной насыпи. Он и еще один парень скатились по насыпи в болото. В болоте, дыша через соломинку, простояли сутки. Молодость победила, они выжили, попали к русским, дождались победы. Живя в России, Арон изучил русский язык. Знал также польский, идиш и иврит. Арон без слез не мог вспоминать о смерти своей матери – Шумерай Сарры. Всех женщин концлагеря г. Лодзь согнали в баню, пустили горячую воду, а потом газ – и они умирали в страшных муках. Трупы затем были сожжены. Их убили только потому, что они – евреи. Мы с Ароном познакомились в Донбассе. Я работала в военной столовой поваром. Поженились, переехали в Польшу, а затем в США. Прожили мы вместе 53 года. Арон был любящий муж, заботливый отец и дедушка. У меня двое детей, трое внуков и двое правнуков. Все они живут в США. Я благодарна всем, кто принимал участие в строительстве Музея Холокоста, учебного центра при музее, где новое поколение детей, не ведающих ужасов войны, смогут наглядно увидеть злодеяния фашистов. Во имя будущей жизни на земле, во избежание повторения геноцида все должно быть записано в истории и учебниках. Да хранит вас Бог.

Шумерай Сарра. Sarrah Shumerai.

Удостоверение личности Лазаря Шумерая, выданное в гетто. Identification of Lazar Shumerai, given to him in the ghetto.

The story of Polina Shumerai I would like to share with you the story of the tragic death of the family of my late husband Aron Shumerai, born 1914, in Lodz, Poland. A dreadful fate befell his family, as did all Jewish families. My husband’s brother, born 1912, was in the ghetto from 1940. There he was given identification. In 1943 all the residents of the ghetto were shot. But before they were shot they were forced to return their identification – the Germans loved order in everything. My husband and I visited Poland after the war and my husband was given his brother’s identification – the documents of the victims remained. Having kept these documents, the Nazis did not know that these papers could be used against them. My husband Aron was 19 when he and other young men – Polish Jews – were taken to be shot. There was nothing to lose – death was ahead. The road went by a swamp and a railroad embankment. He rolled, along with another man, along the embankment into the swamp. In the swamp, breathing through a straw, they spent the day and night. Youth triumphed, they survived, waited until the arrival of the Soviet troops, and awaited victory. While living in Russia, Aron learned Russian. He also knew Polish, Yiddish, and Hebrew. Aron could not recall without tears the death of his mother – Sarrah Shumerai. All the women of the concentration camp of Lodz were taken into a bathhouse. Hot water and gas was released. They died suffering terribly. Their corpses were then burned. They were killed only because they were Jews. Aron and I met in the Donbass region of Ukraine. I was working in a military cafeteria as a chef. We got married and moved to Poland and then to the United States. We lived together for 53 years. Aron was a loving husband and a caring father and grandfather. I have two children, three grandchildren, and two greatgrandchildren. They all live in the US. I am thankful to all those who took part in the construction of the Holocaust museum and the learning center, where the new generation of children who did not witness the horrors of war will be able to see for themselves the heinous crimes of the Nazis. For the sake of future life on Earth and to prevent another genocide, everything must be written down in history and textbooks. God bless you. .

Рассказывает Юлий Сандлер Когда началась война мне было 3 года 8 месяцев. Родился я, четвертый ребенок в семье, в Еврейской автономной области, куда отец поехал на заработки. Заработал и решил вернуться на Украину. И это случилось за три месяца до начала войны. Отец в Одессе искал жилье, чтобы купить, а мы жили у дедушки в местечке Тульчин Винницкой области. Немцы вошли в местечко вскоре после начала войны, а в концлагерь «Мертвая петля» мы попали уже в сентябре. Нас было трое с мамой и старшая мамина сестра с тремя детьми. Старшим, Володе и Сарре было 16 и 15 лет, Лизоньке – 7. Моим братьям, Боре и Сене, по 11 лет, а мне – почти 4 года. Все, что с нами происходило, невозможно описать и в нескольких томах. Но я поэтому и решил хоть как-то в сжатой форме рассказать. Во время пребывания в лагере нас неоднократно ставили к забору, к стенке спиной к свежевырытому рву, чтобы расстрелять, но каждый раз мы, т. е. мама и ее сыновья, оставались живы. А ее сестра Анка и ее дети погибли, погиб и наш дедушка. Да вечно земля им будет пухом! Мой отец погиб под Сталинградом. Воевал и старший брат.

Сандлеры – мама, Боря, Юлик, Сеня находились в концлагере «Мертвая петля» с сентября 1941 г. по апрель 1944 г. The Sandlers – mother, Boris, Yulik, Semyon – were in the concentration camp “Mertvaya Petlya” from September 1941 till April 1944.

The story of Yuliy Sandler I was three years and eight months old when the war began. The fourth child in the family, I was born in the Jewish Autonomous Region where my father had gone for work. Three months before the war began he decided to return to Ukraine. While he was looking for a place for us to live in Odessa, we stayed at our grandfather’s in the shtetl Tul’chin, near Vinnitsa. Soon after the war began the Germans came to our shtetl. By September we were deported to the concentration camp “Mertvaya Petlya.” My mother and aunt each had three children. My cousins Volodya and Sarah were sixteen and fifteen years old, Lisa was seven. My brothers Boris and Semyon were eleven, I was nearly four. Even if I were to write many volumes, it is impossible to describe what happened to us. That’s why I decided to tell the story in an abbreviated form. While we were in the concentration camp, many times we were placed against the fence, our backs to a freshly dug mass grave, in order to be shot. But we – my mother and her sons – survived. Her sister Anna and her children perished. So did our grandfather. May their memory be for a blessing! My father died in the fighting at Stalingrad. My eldest brother also fought.

Перед отъездом в Америку я установил памятную доску своим погибшим родным. Before departing for America, I erected a memorial plaque for my family.

Памятник жертвам концлагеря «Мертвая петля». A memorial to the victims of “Mertvaya Petlya”.

Михаил Туровский. В огне. Mikhail Turovsky. In flame.

Рассказывает Раиса Рыклина Нaша семья жила в Слуцке Белорусской ССР. Это городок в 100 км от Минска. В семье было трое детей. Старший брат Евсей учился в Московском педагогическом институте, я закончила 10 классов, а мой младший брат Лева закончил 7-й класс. На рассвете 23 июня наш город бомбили, и мы, выпускники 10-го класса, возвращаясь после выпускного бала, услышали , что началась война. Городские власти не сумели вовремя организовать эвакуацию населения, началась паника... 25-го июня немцы вошли в город. Они сразу же создали полицейские подразделения из местных добровольцев. Начальником полиции назначили учителя военного дела нашей школы Шнека. Спустя месяц в городе было создано гетто. Евреев-мужчин, которые не могли работать, сразу же убивали. В июне 1941-го, еще до создания гетто, карательным отрядом СС был организован страшный погром, в котором также активно участвовали латыши, литовцы и хорваты. Мы пережили этот погром только благодаря тому, что отец подготовил на всякий случай в нашем доме подполье. В этом погроме погибла мать моего мужа, а в следующем погроме погибли его отец и брат. Молодежь из гетто старалась вырваться в лес, который окружал город. Наша семья, рискуя быть схваченными, перебралась из Слуцка в местечко Уречье к родителям отца. В марте 1942 года в Уречье также было создано гетто. И тогда мы решили уйти в леса Любаньского района, где действовали партизаны. На нашем пути мы проходили деревни, в которых нас кормили и указывали дорогу. Жители других деревень просили нас сразу уйти, чтобы их не расстреляли за укрытие евреев. Но, слава Богу, никто не выдал полицаям. Когда мы добрались до партизанского отряда, нас в него не приняли из-за возраста. В конце концов мы дошли до отряда, который принимал семьи из местных жителей. Так с июня 1942 года мы находились в партизанском отряде им. Александра Невского 25-ой бригады им. Пономаренко Любаньского района Минской области. Я выполняла обязанности медсестры и участвовала во всех боевых операциях отряда. Немцы ожесточенно боролись с партизанским движением и во время очередной блокады партизанской базы была убита моя мама, всего за месяц до освобождения Белоруссии. Мой младший брат 17-летний Лева после освобождения Белоруссии был мобилизован в Красную Армию и погиб 8 мая 1945 года. В Слуцке власти долго не разрешали установить памятник на месте бывшего гетто. И только после многих обращений удалось установить памятник евреям, погибшим от рук нацистов, на собранные народные деньги . Я после войны закончила Московский пединститут и уехала работать в Мурманск в среднюю школу.

Раиса Рыклина. Raisa Rykhlin..

The story of Raisa Rykhlin

Родители мужа погибли в гетто в 1941 г. My husband’s parents were killed in getto in 1941.

Монумент в Слуцке. Monument in Slutsk..

Our family lived in Slutsk, Byelorussia. This is a small town about 100 kilometers from Minsk. There were three children in our family. My older brother Yevsey was a student at the Moscow Teachers Institute, I had just graduated from high school, and my brother Lev had completed seventh grade. We, the high school graduates, were coming back from our overnight graduation party. It was sunrise on June 23, 1941. Our town was bombed, so we knew the war had begun. The local administration could not organize an evacuation, so panic spread among the people. On June 25 the Germans captured the town. Immediately after that police units were formed using local volunteers. Shnek, a teacher from our school, was appointed to be the police chief. A month later, the ghetto was organized. All the Jewish men not suitable for work were killed on the spot. In June 1941, before the ghetto was organized, the SS unit had a terrible pogrom, in which Latvians, Lithuanians and Croats also actively participated. We survived that pogrom only because our father prepared a place to hide under the floor in our house. During that pogrom my husband’s mother was murdered, and the next pogrom took the lives of his father and brother. Young people tried to escape from the ghetto to the forests surrounding the town Our family was afraid to be captured. So we moved from Slutsk to Urech’e to my father’s parents. In March 1942 the ghetto was organized in Urech’e. We decided to go to the forests in the Lubansk region where Partisans were active. We passed villages, and people gave us food and helped us to find the road. But in other villages people asked as to leave immediately because they were scared to be shot for hiding Jews. Thank God, nobody turned us over to the police. When we got to the Partisans, they did not accept us because we were too young. At last we got to a Partisan Detachment that accepted local families. From June 1942 on, we were with the Alexander Nevsky Partisan Detachment, which used to belong to the 25th Ponomarenko Brigade of the Lubansk region near Minsk. I used to be a nurse, and I participated in all partisan actions. The Germans fiercely fought the Partisans by trying to block our bases, and my mother was killed just a month before Byelorussia was liberated. My younger brother Lev was drafted into the Red Army and was killed on May 8, 1945. For a long time, the authorities in Slutsk did not allow to a monument to be installed at the ghetto’s location. Only after numerous petitions a monument to the Jews murdered by the Nazis was installed, and it was built using not the government’s money but the people’s money. After the war, I graduated from Moscow Teachers Institute and moved to Murmansk where I was a schoolteacher.

Рассказывает Алла Лисовая Брат моего отца Исаак Листовой в первые дни войны был призван в армию. Жена и дети его не успели эвакуироваться из Киева и погибли в Бабьем Яру. Имен их я, увы, не помню. Исаак погиб на фронте. Моя тетя Роза приехала из Москвы к родителям в Киев рожать второго ребенка. Погибли все: Ева, Роза, их родители, двухлетний Илюша и новорожденный. Вот и все, что я знаю и помню о своих родствениках, погибших в Катастрофе.

The story of Anna Lisovaya My father’s brother, Isaac Lisovoy was conscripted into the army during the first days of the war. His wife and kids could not evacuate Kiev and were killed at Babi Yar. Alas, I do not remember their names. Isaac died on the front. My aunt Rosa came from Moscow to be with her parents in Kiev to give birth to a second child. All of them, Eva, Rosa, their parents, the two-year-old Ilyusha, and the newborn, perished. This is all that I know and remember about my relatives who died in the Shoah

Этo фотография семьи брата моего отца Исаака Лисового. This is a photograph of the family of my father’s brother, Isaac Lisovoy..

На этой фотографии – моя тетя Ева, которой в 1941 году было 15 лет, тетя Роза, ей было 24 года, со своим сыном Илюшенькой, которому было два годика. In this photograph are my aunt Eva, who was 15 years old in 1941, and my aunt Rosa, who was 24, with her son Ilyusha, who was 2.

Михаил Туровский. Слепой отец. Mikhail Turovsky. Blind Father.

Рассказывает Галина Коган Я родилась в Быхове Могилевской области Белорусской ССР 25 мая 1926 года. В нашей семье было трое детей: я и двое братьев – один старше и один младше меня. У моих дедушки Менделя и бабушки Хаси с маминой стороны было 10 детей: семеро сыновей и три дочери. Все они перед войной имели свои семьи и жили в Быхове, в Харькове, в Москве и в Волчанске. И когда все приезжали в отпуск к родителям, радости не было предела. В Быхове также жили две папины сестры с семьями. Когда началась война, мой отец, Залман Гуревич, начал ходить к родственникам и уговаривать их бежать из города; но некоторые не могли по старости, а другие считали, что немцы не тронут евреев. Наша семья бежала. На следующий день после того, как мы перешли по мосту Днепр, в город вошли танки, и мост был взорван. Мы и еще три семьи долго шли пешком. В Краснополье отца и старшего брата призвали в армию. Отец погиб на фронте в 1942 году. А мы дошли до Курска, откуда нас отправили в город Бузулук на Урале. В Бузулуке в 1943 году умер мой младший брат Миша. Все родные, оставшиеся в Быхове, погибли в гетто: дедушка Мендель, бабушка Хася, дядя Яков с женой Сарой и двое их детей Йося и Аня; дядя Фися с женой Сарой и дочерью Аней, а также семья дяди Наума: тетя Маня с дочерью Галей (дядя был репрессирован в 1938 году). Тетя Соня приехала в гости в Быхов из Харькова в 1941 году и не смогла бежать, она погибла там же в гетто. Со стороны отца погибли две его сестры с детьми: Хайка с двумя дочерьми-близнецами и Эстер с пятью дочерьми. В Рогачеве Белорусской ССР погибла семья папиного брата Ефима (он был репрессирован в 1938 году): жена Маня и их дочь Галя. А в Харькове погибли две семьи маминых братьев: дядя Шая с женой и дочерью и дядя Давид с женой и дочерью Любой. От огромной семьи осталось в живых несколько человек! Вечная им память! Мы с мамой в 1945 году вернулись в Быхов, но там остался целым только вокзал, а вместо домов торчали только трубы. Нам рассказали много страшных историй. Через три месяца мы уехали из Быхова. Позже мы посетили место убийства наших родных. Там поставлен обелиск. С 1991 года я живу в Чикаго, у меня семеро правнуков, и это мое счастье и моя радость.

Дедушка Мендель и бабушка Хася. Grandfather Mendel and grandmother Hasya.

Мои племянники: Миша, Аркадий и Аня. My nephews Misha, Arkadiy and Anya.

The story of Galina Kogan

Моя племянница Люда. My nephews Lyuda.

I was born in Byhov, a town in the Mogilyov area of Byelorussia on May, 25, 1926. There were three children in our family: myself and two brothers – one older and one younger than me. My grandfather Mendel and grandmother Hasya from my mother’s side had 10 children: seven sons and three daughters. Before the War, all of them had families and lived in Byhov, Kharkov, Moscow and Volchansk. All of them used to come to their parents’ home for vacations. At that time, our joy had no limits. Also, there were two of my father’s sisters with their families in Bykhov. When the War began, my father, Zalman Gurevich, visited all the relatives trying to persuade them to escape from the town, but some of them were too old, and others thought that the Germans would not touch the Jews. But our family ran away. The next day, when we were already on the other side of the Dnepr, the bridge across the river was blown up, and German tanks entered the town. Our family, along with three other families, walked and walked for a long time from town to town. In Krasnopolye, my father and older brother were drafted into the Red Army. My father was killed in battle in 1942. Then we walked more and more and at last got to Kursk. From Kursk, we were sent to Buzuluk, a town near the Ural Mountains. There in Buzuluk my younger brother Misha died in 1943. All our relatives who stayed in Bykhov were lost in the ghetto: my grandfather Mendel, mygrandmother Hasya, my uncle Yakov, his wife Sara, and their children,Yosi and Ana, my uncle Fisya, his wife Sara, and his daughter Ana. Also, the family of my uncle Naum: my aunt Manya and her daughter Galya were lost. (my uncle Naum had already been in a prison camp since 1938). My father’s brother Yefim had also been in a prison camp since 1938. His wife Manya and their daughter Galya were killed by the Nazis in Rogachev, Byelorussia. Two families of my mother’s brothers were killed in Kharkov: my uncle Shaya with his wife and daughter and my uncle David with his wife and daughter Lyuba. Only a few members survived from the whole big family! The fallen will be remembered forever! We (my mother and I) came back to Byhov in 1945. But there was only a railway station. And only chimneys were sticking out where the houses used to be. We were told many terrible stories. In three months, we left Byhov. Later on, we visited the place where our relatives were executed. There was a monument installed. I have lived in Chicago since 1991. I have seven great-grandchildren, and they are my real joy and happiness.

Рассказывает София Шнитман Наша семья жила до войны в городе Калинковичи Гомельской области Белорусской ССР. В семье было 8 человек: бабушка Года Петлах, родители и пятеро детей. Мы жили в собственном доме. Недалеко от нас на другой улице жили родители отца – Шнитманы Шая и Роша. Когда началась война, наша семья бежала из города, но старики остались. Года не могла уже хорошо ходить, а Шая и Роша тоже были слабыми и считали, что немцы не тронут евреев. В сентябре немцы вошли в Калинковичи и, как и везде, собрали местных евреев из ближайших селений и расстреляли в Калинковичах. В городе поставили памятную стелу только лет 10 тому назад. В местечке Юровичи погибли шесть человек семьи моей тети со стороны отца – Зарецкие Лея и Аврам с четырьмя дочерьми, старшую из которых звали Ида, остальных имен я не помню. В другом белорусском местечке Озаричи погибли четверо наших родственников: свекровь моей сестры Хайтман Двейра с тремя детьми. А наша семья после долгих дорожных мытарств добралась до Тбилиси, и там мы спаслись. После войны семья вернулась в Калинковичи, я же после института вышла замуж в Тбилиси.

Я на руках у отца, а рядом с ним сестра отца Лея, погибшая в местечке Юровичи, дальше сидят родители отца, погибшие в Калинковичах. My father holds me in his arms. Nearby his sister Lea sits, who died in Yurovichi. In the back, my father’s parents sit, who died in Kalinkovichi..

The story of Sophia Shnitman Before World War II our family lived in Kalinkovichi, Gomel region, Belorussian Republic, USSR. There were eight people in our family: my grandma Goda Petlakh, my parents and five children. We lived in our own house. On the next street, my father’s parents lived: Shaya and Rosha Shnitman. When the war broke out, our family managed to escape from the town, but our grandparents stayed there. Goda could not walk well anymore. Shaya and Rosha were weak as well, and they thought that the fascists would not touch them. In September the fascists entered the city, and, as a rule, gathered all the Jewish people from the nearby villages in one place and shot them. The memorable stele appeared in Kalinkovichi only ten years ago. In a place called Yurovichi, six people from the family of my father’s sister died. They were Lea and Avram Zaretskiy. They had four daughters; the oldest was called Ida; the names of the rest I do not remember. In another Belorussian place Ozarichi, four of our relatives died as well: my sister’s mother-in-law, Khaitman Dveira, together with three of her children. Our family, at the end of a torturous journey, reached Tbilissi and stayed safe there. After the war, our family went back to live in Kalincovichi, but I graduated from the university, got married and stayed in Tbilissi.

Мы на встрече с семьей в Калинковичах в 1956 году. Our family meeting in Kalinkovichi in 1956..

Михаил Туровский. Дед и внук. Mikhail Turovsky. Grandfather and Grandson.

Рассказывает Валентина Левина (Марголина) В семье жителей местечка Червень Михаила и Эстер Марголиных было четверо детей. Трое девочек – погодков, и мальчик Лазарь, родившийся в ноябре 1929 г. Михаил работал в артели шапочников, Эстер занималась хозяйством. Война пришла в Червень летом 1941года,. Лазарь с мальчишками играл на краю местечка, когда в небе появились самолёты со свастикой на крыльях. На бреющем полёте, они стали расстреливать мирных жителей из пулемётов. Сразу возникла паника. Люди, спасаясь, бросились к лесу или укрылись в ближайших домах. Лазарь, вместе с другими, побежал в лес. Переждав налёт, он собрался идти домой. Но один из взрослых остановил его, сказав, что, возможно, в Червене уже немцы, возвращаться туда нельзя, нужно ждать когда Красная Армия прогонит их из местечка. А пока нужно уходить. Вместе они дошли до железнодорожной станции и втиснулись в вагон товарного поезда, уходящего на восток. К счастью, на одной из остановок Лазарь увидел родную тётю, бежавшую за кипятком. Так Лазарь с семьёй тёти оказались в одном из сёл Пензенской области. Всю войну прожил Лазарь в этом селе, выполнял посильную работу в колхозе, стараясь не быть обузой тёте, заменившей ему мать. В мае 1945 года они вернулись в Червень. На месте родного дома Лазарь нашёл пепелище. Его родители и три сестры погибли в Червеньском гетто, куда фашисты собрали евреев со всего района. Люди страдали от жуткой тесноты, голода, вшей, болезней. А в феврале 1942-го ггода всех узников гетто выгнали из домов и погнали в сторону урочища Глинище. Там их расстреляли...

Лазарь – единственный выживший из семьи Марголиных. Lazar – the only survivor of the Margolin family.

Лазарь Марголин и его тетя и семья. Lazar Margolin and his aunt and family.

The story of Valentina Levina (Margolin)

Эстер и Михаил Марголины. Esther and Mikhail Margolin.

The family of Mikhail and Esther Margolin, residents of the shtetl Cherven, had four children: three girls, all born in the same year, and a boy, Lazar, born in November 1929. Mikhail worked as a hat maker, and Esther was a housewife. The war reached Cherven in the summer of 1941. Lazar was playing with the other boys of the shtetl when airplanes with swastikas on the tails appeared in the sky. On the low-flying attack, they began shooting at the residents with machine guns. Panic ensued immediately. The people, trying to save themselves, ran toward the woods or took shelter in nearby houses. Lazar, along with others, ran into the woods. Having waited through the attack, he got ready to return home. But one of the adults stopped him and told him that it was possible that the Germans were already in Cherven and that they could not return there. They needed to wait for the Red Army to come and drive out the Germans from the shtetl. For now, they needed to leave. Together, they made their way to a railroad and squeezed into a wagon of a freight train going east. Thankfully, at one of the railroad stops Lazar saw his aunt, who was getting boiling water. So Lazar ended up in one of the villages of Penza oblast with his aunt’s family. Lazar lived in this village for the duration of the war, performing the work within his power in a collective farm and trying not to be a burden to his aunt, who had replaced his mother. In May of 1945 he returned to Cherven. He found ashes at the site of his home. His parents and three sisters perished in the Cherven ghetto, where the Nazis had relocated the Jews from the entire district. The people suffered from terrible overcrowding, hunger, lice, and sickness. In February of 1942 all the prisoners of the ghetto were kicked out of their homes and sent in the direction of the Glinishche ravine. There, they were shot…

Сестры Марголины. The Margolin sisters.

Рассказывает Ефим Верник В Бабьем Яру погибли мои бабушка Сара Верник и дедушка Арон Верник, родители отца. Они жили в Киеве, в районе Соломенки, что недалеко от вокзала. Маленький домик, в котором они жили, после войны был снесен, как многие другие дома в том районе, поэтому никакой собственности, ценностей, фотографий и документов не сохранилось. На момент оккупации им было приблизительно по 60 лет. У них было четверо детей: дочь Саша и три сына – Яков, Абрам и Бенсион – мой отец, 1908 года рождения, самый младшийв семье. Все три брата погибли на войне, а сестра умерла вскоре после войны. Никакой информации о том, чем занимались бабушка и дедушка раздобыть было невозможно, так как просто не у кого спрашивать. О том, что бабушка с дедушкой «ушли в Бабий Яр», я узнал случайно. Один из охранников завода в Киеве, где я в молодости работал, узнав, что моя фамилия Верник, подошёл ко мне как-то и спросил: знал ли я Сару и Арона Верников. Он и рассказал, что видел, как они сами погрузили на телегу вещи и «ушли в Бабий Яр». Я и моя старшая сестра Фира, были вместе с матерью в эвакуации и таким образом выжили.

Сара Верник. Sarah Vernik..

The story of Yefim Vernik My paternal grandparents, Sarah Vernik and Aaron Vernik, were killed at the Babi Yar. They lived in Kiev in the district of Solomyanka, not far from the rail station. The little house where they lived was demolished after the war, like many other houses in the area, so no valuables, photographs, documents and memorabilia are preserved. At the time of occupation, they were approximately 60 years old. They had four children: a daughter Sasha and three sons - Jacob, Abraham and Bension - my father, born in 1908, the youngest in the family. All three brothers were killed in the war, and their sister died shortly after the war. There is no information available about what my grandparents did for living since there is nobody left to ask. Even the fact that my grandparents perished in Babi Yar, I learned by accident. One of the guards of the plant in Kiev where I worked in my youth, having learned that my name was Vernik, came up to me once and asked if I knew Sarah and Aaron Vernik. He said he had seen them as they loaded their possessions onto a cart and went to Babi Yar, only to never be seen again. I, my older sister Fira, and our mother were evacuated from Kiev on time and, thus, survived.

Арон Верник. Aaron Vernik..

Михаил Туровский. Бабий Яр. Mikhail Turovsky. Babi Yar.

Рассказывает Валентина Левина (Марголина) Валентина Исааковна Левина (Марголина) родилась весной 1932 г. в Минске, в доме деда, известного столяра-краснодеревщика. Так уж сложилась её судьба, что спасая её из гетто, добрые люди оформили ее документы «на глазок», поэтому точной даты своего рождения она не знает, изменили и национальность. Отец Валентины был ломовым извозчиком, мать – домохозяйкой. У Исаака и Симы Левиных было пятеро детей: старший - сын Иосиф и дочери: Валентина, Майя, Сарра и новорождённая Люба. Все они оказались узниками Минского гетто. Сестра Валентины, Майя Крапина, рассказывает (см.книгу М.Крапиной «Жива...Да, я жива!» Мн.2005 г): «... Мы переселились в гетто. Все в одной комнате. На нашу верхнюю одежду мама нашила лоскутки круглой формы жёлтого цвета. Воды не хватало, мыла не было. Бани в гетто не работали. А людей было много. Жутко вспомнить, как все выглядели... ..Часто по улице под конвоем гнали колонны людей на кладбище. Там людей выстраивали вдоль ям, вырытых справа от ворот, и стреляли в них. Люди падали друга на друга... В 1941 году в первом погроме погиб папа. Постоянный страх заставлял искать выход, чтобы выжить. Дедушка с папой выкопали укрытие под полом. Землю выносили по ночам в огород. Однажды на улице послышались крики: «Погром! Погром!». Все бросились в «малину», затаились. Страх сковал всех спрятавшихся. А мама, боясь крика Любочки, крепко прижала ее головку к груди. Скоро все кончилось. Выждав, мы стали покидать укрытие. Вышла и мама с Любочкой. Сестричка молчала. Мама наклонилась над ней и издала звук, который стоит у меня в ушах до сих пор. Это был и стон, и крик... От него стало жутко. На руках мамы лежала мертвая сестричка. Сильно прижатая, она задохнулась в «малине». Смерть годовалой девочки спасла жизнь нескольких людей Нас в семье осталось шестеро: дедушка, мама, Иосиф, Валя, Саррочка и я. Зимой стало хуже. Было холодно. Дрова кончились. Печи топили мебелью, разбирали заборы. Голод преследовал нас постоянно. Он гнал нас на самые опасные поступки. Мы пролезали через проволоку и уходили в «русский район», попрошайничали. Пролезая под проволокой, мы изодрали всю одежду. На нас висели жалкие лохмотья... Во время погрома 2 марта 1942 года за два дня гитлеровцы убили более 3,5 тысяч евреев. Трупы свозили в карьер по Заславской улице и кое-как присыпали землей. Местами она пропитывалась кровью, кое-где «дышала»... С каждым днем все большее количество детей становилось сиротами: их родителей убивали фашисты. Был организован детский дом. Дети были худюшие: кожа да кости. Но и этих несчастных не пощадили каратели. В марте 1942 г. их трупы свезли и закопали в карьере на Ратомской улице. Это место стало мемориалом еврейской трагедии под названием «Яма»... Осенью 1941 г. в Минск прибыло 25 транспортов из Западной Европы, почти 24 тысячи человек. Это были евреи из стран Европы. Их разместили в домах, жители которых были убиты во время погрома 7 ноября 1941 г. Участь у всех была одна: и мы, и они умирали от голода, холода, антисанитарии, во время облав и погромов. Прежде чем убить, их использовали на разных работах. Позже дошла очередь и до них.. …Весенним днём 1942 г. неожиданно распахнулась дверь, вошли полицейские. Они приказали маме одеться и идти за ними. Мама взяла на руки Сарру и вышла из дома... Как-то Иосиф вернулся домой с работы и сказал, что маму повесили. Мы пошли на площадь около юденрата. В сквере висели люди. Их было человек десять. Ветер раскачивал их. Мама висела первой от начала сквера. На ветру развевались ее длинные темные волосы. Голова была запрокинута назад. На протяжении трех дней мы ходили в сквер. Снимать повешенных не разрешали. Мы не знали, что случилось с Саррочкой. Рядом с мамой ее не было. Никто ничего нам о ней не говорил. Затем тела повешенных куда-то увезли... Летом, вслед за мамой, погиб дедушка. Во время очередного погрома он не успел скрыться в «малине». Его увезли. Валю к тому времени через знакомых определили в детский дом на русской стороне»...

Сима Левина. Sima Levin.

Иосиф Левин. Iosif Levin.

Майя Крапивина. Maya Krapivina.

The story of Valentina Levina (Margolin) Valentina Isaakovna Levina (Margolina) was born in the spring of 1932 in Minsk in the home of her grandpa, a well-known redwood carpenter. Her fate unfolded in such a way that the good people who saved her from the ghetto arranged her documents ‘by sight,’ so she does not know the exact date of her birthday. Her nationality was changed as well. Valentina’s father was a carter, and her mother was a housewife. Isaac and Sima Levin had five children. The oldest, a son called Isaac, and four daughers: Valentina, Maya, Sarah, and the newborn Lyuba. They all found themselves prisoners of the Minsk ghetto. Valentina’s sister, Maya Krepina, recalls (see the book of M. Krepina Alive… Yes, I’m Alive! Mn. 2005): We relocated to the ghetto. All in one room. On our clothes Mother sewed yellow circular patches. There wasn’t enough water, there wasn’t any soap. The baths in the ghetto did not work. And there were many people. It is awful to remember how everyone looked… Oftentimes columns of people were led down the street to the cemetery. There the people were lined up along the ditches, which were dug up to the right of the gate, and shot. People fell on top of each other… In the first pogrom in 1941, father was killed. The constant fear forced us to look for a way to survive. Grandpa and father had dug up a hiding space under the floor. They carried the earth at night to the garden. Once on the streets there were shouts of “Pogrom! Pogrom!” Everyone threw themselves into the hiding space and concealed themselves. Everyone was paralyzed with fear. Mother, fearing that Lyuba would cry, pressed Lyuba’s little head to her chest. Soon everything ended. We began to leave the shelter. Mother and Lyuba got out. My little sister was quiet. Mom bent down over her and made a sound, which still resonates in my ears to this day. It was both a moan and a yell. It made me feel awful. In the hands of Mom lay my little sister, dead. Pressed hard, she suffocated in the hiding spot. The death of the one-year-old girl saved the lives of several people. There were six of us left in the family: Grandpa, Mother, Iosif, Valya, Sarah, and myself. Things got worse in the winter. It was cold. We ran out of firewood. The stove was fed with furniture, and we took apart the fences. Hunger always pursued us. It led us to perform the most dangerous acts. We crawled through the barbed wire and went to the ‘Russian neighborhood’ to beg. Crawling through the wire, we destroyed all our clothing. We wore pathetic rags. During the pogrom of March 2, 1942, the Nazis killed more than 3,500 Jews over the course of just two days. The corpses were taken to a quarry down Zaslavskaya Street and were somewhat covered with earth. In places blood seeped through the earth, in some places the earth ‘breathed.’ Every day more and more children became orphans; the Nazis were killing their parents. An orphanage was set up. The children were emaciated, just skin and bones. But the punishers did not show mercy even to these miserable souls. In March 1942 their corpses were taken and buried in the quarry on Ratomskaya Street. This place became a memorial to the Jewish tragedy under the name of “the hole.” In the fall of 1941, 25 transports arrived from Western Europe, nearly 24,000 people. These were Jews from the countries of Europe. They were placed in the houses whose owners were murdered during the pogrom of November 7, 1941. We all shared the same fate: we all died of hunger, cold, unsanitary conditions, during roundups and pogroms. Before they were killed, they were used to perform various jobs. Then their turn in line came too. On a spring day in 1942 the door suddenly opened, and two police officers walked in. They ordered Mother to put on her clothes and go with them. Mother took Sarah in her arms and left the house… Iosif returned home and said that Mother had been hanged. We went to the town square near the Judenrat. People were hanging in the square. There were about ten of them. The wind rocked them. Mother was hanging first from the beginning of the square. We were not allowed to take down the victims. We did not know what happened to Sarah. She was not next to Mother. No one told us anything about her. Then the corpses of the victims were taken somewhere. Grandpa died after Mother, in the summer. During yet another pogrom he did not manage to make it into the hiding spot in time. He was taken away. At that point Valya had been assigned to an orphanage on the Russian side by acquaintances.

Валентина Марголина. Valentina Margolin.

Михаил Туровский. Плач за нерожденных. Mikhail Turovsky. Cry for the Unborn.

Рассказывает Леонид Лащев Я родился в 1923 г. в маленьком местечке в Белоруссии, шестым сыном в многодетной еврейской семье. С 1928 по 1941 годы наша семья жила в г. Днепропетровске (Украина). Мой отец Моисей Лащев, 1889г.р. – столяр, участник Первой мировой войны. Я очень любил обсуждать с отцом многие жизненные проблемы и до сих пор часто вспоминаю наши беседы. Моя мать Рахиль Лащева,1895 г.р. – домохозяйка, подрабатывала шитьем на дому, чтобы содержать семью. С раннего утра и до позднего вечера она трудилась не покладая рук, заботясь о семье из 8 человек. 21 июня 1941 года в моей школе был выпускной вечер, мы гуляли всю ночь и узнали о начале войны только 22 июня по радио. Все мои одноклассники горели желанием участвовать в боях по защите Родин, но нам было по 18 лет, а призывной возраст был с 19. Только в конце июля 1941 года после настойчивых наших просьб нас призвали в армию. Несколько позже молодых солдат со средним образованием и меня в том числе, направили в военные училища. Я воевал в пехоте на Северо-кавказском, Центральном и Белорусском фонтах командиром взвода, роты, был трижды ранен. Участвовал в боях за Берлин, где был тяжело ранен: у меня были прострелены легкие, раздроблено бедро. Я относительно быстро поправился и вернулся в свою часть в Берлин. После демобилизации, в конце 1946 года вернулся в Днепропетровск. Конечно я знал, что мои родители, оставшиеся в городе, так как не сумели эвакуироваться, погибли вместе с тысячами других евреев Днепропетровска, но подробностей их гибели не знал. Соседи по двору рассказали, что в октябре 1941 года по нашей улице, мимо нашего дома немцы вели длинную колонну евреев, в основном женщин, стариков и детей, к месту их расстрела. Дворник выволок моих родителей из их квартиры и загнал их в колонну. Все, кто был в этой колонне,15 тысяч человек, в том числе мои мама и папа, были убиты. Суд в Днепропетровске подтвердил факт убийства немцами моих родителей. Пятеро моих братьев воевали и вернулись с войны, брат Ханан погиб на войне. Я до 1990 г. жил во Львове, где более 30 лет проработал в конструкторском бюро. С 1990 г. живу в США, в Чикаго.

Рахиль Лащева. Rachel Laschev.

Моисей Лащев. Moisey Laschev.

The story of Leonid Laschev

Погибший брат Ханан. Khanan ( killed).

Братья Лащевы после войны. The Laschev Brothers after the war.

I was born in 1923 in a small shtettle in Belorussia. I was the sixth son in a big Jewish family. From 1928 to 1941, our family lived in Dnepropetrovsk, Ukraine. My father, Moisey Laschev, was born in 1889. He was a cabinetmaker, but he also was a World War I veteran. I liked to talk to my father to discuss our life, and those talks are still my warmest memories. My mother, Rachel Laschev, was born in 1895. She was a housewife, but she also used to do some alterations to support the family. She worked from sunrise to sunset taking care of an eight-person family. On June 21, 1939, we had a high school graduation ceremony and party that lasted the whole night, and on June 22 we listened to the radio about the war. All my classmates wanted to go to the army to defend our Motherland, but we were only 18 years old, and that time they drafted starting from age 19. Only by the end of July 1939, thanks to our persistence, we joined the army. A little later some of the soldiers who had graduated from my high school were sent to military schools to become officers. I was among those soldiers. So I became an infantry officer, commanding a platoon and, later, a company. I fought the enemy in different parts of the country – North Caucasus, Central Russia, Byelorussia, and I was wounded three times. During the Battle for Berlin, I was heavily wounded the fourth time – my lungs were shot through, and my hip was fragmented. But I recovered relatively quickly , came back to Berlin, and rejoined my unit. In 1946 after the war, I came back to Dnepropetrovsk. Of course, I knew that my parents stayed in Dnepropetrovsk, could not leave the city, and were murdered like thousands of the other Jews of Dnepropetrovsk. But I never knew the details. My neighbors told me that in October 1941 the Nazi forced a column of Jews along our street. The janitor dragged my parents from their apartment and forced them into that column. All those people, fifteen thousand, including my mom and dad, were killed. The court in Dnepropetrovsk has confirmed the fact of my parents being murdered. Five of my brothers also fought against the Nazis and came back, but my brother Khanan was killed in action. I lived in L’vov until 1990,and worked there at the design bureau. I have lived in Chicago since 1990.

Над альбомом работали

Key Contributors

сотрудники редакции газеты «Реклама» Фаина Кравченко – руководитель проекта, редактор Любовь Мелешко – редактор Анастасия Огнева – оформление и дизайн Светлана Хейфец – печать Дайга Нейланде – менеджер проекта

The Staff of Newspaper Reklama: Faina Kravchenko – Project Leader and Editor Lyubov Meleshko – Editor Anastasia Ognev – Design and Layout Svetlana Kheyfets – Typesetting Daiga Neilande – Project Manager

В создании альбома принимали активное участие члены инициативной группы «Evidence of Holocaust»: Яков Закон, Стелла Соколовская, Эйтан Дивинский, Стюарт Герцберг, Юлия Бикбова, Михаил Рубинштейн, Маша Мафтер, Катрина Белогорски, Ирин Полищук, Илья Бромберг, а также работники Русского центра Ольга Прутников и Наталья Минина.

Members of the «Evidence of the Holocaust» Task Force: Yakov Zakon, Stella Sokolovskaya, Eitan Divinsky, Stewart Gertzberg, Yuliya Bikbova, Mikhail Rubinshteyn, Masha Mafter, Katrina Belogorski, as well as employees of the Russian Center – Olga Prutnikov and Natalia Minina

Перевод на английский язык: Елена Мафтер, Миша Рубинштейн, Вадим Фурманов, Виктория ДеМуро, Алина Голубева, Юля Агеева, Леонид Бурда, Евгения Рапопорт, Маша Мафтер и Стюарт Гертцберг.

English Translation: Elena Mafter, Mikhail Rubinshteyn, Vadim Furmanov, Viktoria DeMuro, Alina Golubeva, Yulya Ageeva, Leonid Burda, Yevgeniya Rapoport, Masha Mafter, Stewart Gertzberg

В качестве иллюстраций использованы работы художников: Михаила Туровского, Леонида Осеннего, Израиля Радунского, Якова Шамиса, Глеба Торского, Ады Беркович, Якова Закона, а также Иосифа Пучинского, Хаима Лившица и Василия Мязина. Координатор – Борис Цынман.

Illustrations: Mikhail Turovsky, Leonid Osenniy, Israel Radunsky, Yakov Shamis, Gleb Torsky, Ada Berkovich, Yakov Zakon, Joseph Puchinsky, Khaim Livshitz, Vasily Myazin Coordinator – Boris Tzynman

Спонсорскую поддержку в издании Альбома оказали: Американский Форум русскоязычного еврейства (American Forum of Russian Jewry – RAJI, доктор Дмитрий Щиглик, доктор Дэниел Игорь Бранован), юридическая фирма Greenberg Traurig LLP – Global law firm, Chicago officе, Altman Dermatology Associates, Геннадий и Марина Шлосс, Фонд Юрия Верлинского, доктор Лев Кипнис, World Discount Telecommunications, Inc.

Acknowledgements This project would not have been possible without the support of the American Forum of Russian Jewry – RAJI (Dr. Daniel Igor Branovan, Dr. Dmitry Shiglik), Greenberg Traurig LLP – Global law firm, Chicago office, Altman Dermatology Associates, Gene and Marina Schloss, Yuri Verlinsky Foundation, doctor Lev Kipnis, World Discount Telecommunications, Inc.

Существенную организационную помощь оказали: директор специальных проектов Иллинойского музея Холокоста Лилиан Полус Герстнер и исполнительный директор Американского Форума русскоязычного еврейства - RAJI Леонид Бард. Издатели – Влад Верен и Анна Повалинская

Special thanks to Lillian Polus Gerstner – Director of Special Projects of the Illinois Holocaust Museum and Leonid Bard – Executive Director of American Forum of Russian Jewry - RAJI

Publishers – Vlad Veren and Anna Povalinsky