Литкультпривет №5 by Сергей Прохоров

Литкультпривет!!!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

@ 3 (5) 2013

Приложение журнала ИСТОКИ 1

В село пришла весна. Фото С.Тинского 2

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Выпуск 5-й. Март 2013 г.

Женщине

Ты - женщина, ты - книга между книг, Ты - свёрнутый, запечатлённый свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг. Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток! Он жжёт огнём, едва в уста проник; Но пьющий пламя подавляет крик И славословит бешено средь пыток. Ты - женщина, и этим ты права. От века убрана короной звездной, Ты - в наших безднах образ божества!

100

Мы для тебя влечем ярём железный, Тебе мы служим, тверди гор дробя, И молимся - от века - на тебя!

АВТОРЫ НОМЕРА: Анатолий Ерохин Фоторепортаж.....................4 Виктор Бархатов Любите, пока вам дышится Стихи...................................5 Валерий Басыров Стихи...................................6 Анатолий Аврутин Стихи..................................11 Сергей Прохоров Стихи..................................16 Николай Никонов К 75-летию поэта...............17 Екатерина Данкова Стихи..................................18 Юрий Розовский Публицистика.....................21 Виктор Псарёв Проза..................................29 Алексей Юрин Сказка.................................31 Юрий Савченко Рассказ...............................33

Валерий Брюсов

100 лет назад 8 марта1913 года в России был впервые отмечен Международный женский день 3

Сергей Гора Стихи..................................34

Редактор выпуска Сергей Прохоров

Культура

«Пробе пера» -15 лет! 15 лет назад на родине сибирского писателя Николая Устиновича в Нижнем Ингаше был проведен первый конкурс юных литераторов “Проба пера”. Первый блин не оказался комом, сразу выявив среди школьников талантливых ребят. Конкурс не только понравился ученикам, но и прочно закрепился, найдя свою нишу в культурной жизни района. Итогом этого стала книга юных литераторов “Семь цветов радуги». вышедшая в Красноярске в конце прошлого года. В феврале этого года юные авторы собрались в молодёжном центре ”Галактика”, чтобы отметить юбилей, поделиться творческими планами.. Фоторепортаж Анатолия Ерохина

Конгресс принимает “Истоки” Предложение представиться в самой крупной Всемирной библиотеке Конгресса поступило от нашего постоянного автора, профессора-лингвиста из Америки Сергея Горы:

Уважаемые авторы Истоков! Поздравляю Вас с авторской искренностью и с прекрасным литературным и человеческим чутьем главного редактора Вашего журнала, Сергея Прохорова. Признаюсь, я довольно много критикую некоторые толстые журналы, и вот почему: журнал - это не учебник, где все должно быть гладко причесано и вылизано цензурой – журнал – это как перечеркивания Пушкина и Есенина, где трудно даже разобрать первоначальные мысли, это апофеоз неподцензурной искренности, это крик души, которая называется частицей Бога, это , наконец, то, что не подлежит никакому суду, оценке или критике. Читая Ваш журнал, я во многом испытываю сомнения, но я вижу Вашу искренность, а потому я готов способствовать Вашей популяризации, независимо от того, нужна она Вам или нет. Вчера я получил официальное письмо из Библиотеки Конгресса США с просьбой направить переченьрекомендацию современных российских журналов. И я, естественно, тут же подумал о Вас! Сергею Прохорову: Сегодня мы с женой провели прекрасный день в Библиотеке Конгресса, где нас очень радушно встретила и многое рассказала и показала г-жа Анжела Кэннон Среди прочего она указала на следующее: в 1906-м году живший в Красноярске г-н Юдин, купец и всемирно известный библиофил, продал Библиотеке Конгресса (БК) свою обширную библиотеку в 80 000 книг, среди которых оказалась и самая первая печатная книга России “Апостол” Ивана Федорова, сегодня хранящаяся в спецхране Библиотеки Конгресса (кстати, первая библия Гутенберга тоже там) Существенно то, что ежегодные научные конференции, посвященные коллекции Юдина, проводимые в России, посещает директор Библиотеки Конгресса г-н Лейк, который кстати является специалистом в области русского искусства, литературы и библиографии. Следующая конференция по Юдину пройдет через две недели в России, где г-н Лэйк будет представлять доклад (“По-моему, в Красноярске”, как педполагает г-жа Кэннон). Итак, с одной стороны, Вы выпускаете заметный (если не лучший) журнал в Красноярске; с другой стороны, именно Ваш земляк передал БК коллекцию, до сих пор являющуюся предметом гордости крупнейшей библиотеки мира. Налицо возможность использовать данное стечение обстоятельств с выгодой для вас. С.Прохоров Сергею Горе Отправил два номера. Сделал приписку ms. Angele Cannon, сослался на Вас. Как думаете: ответит? Всего Вам доброго! .Сергей.

И вот из далёкого американского города Вашингтон пришло письмо в таёжный поселок Нижний Ингаш, где создаются, верстаются уже восьмой год номера литературно-художественного и публицистического журнала “Истоки”:

Дорогой господин Прохоров, Мы только что получили ваши выпуски литературного журнала «ИСТОКИ». Большое спасибо! Они будут важным дополнением к нашему российскому литературному собранию. Я отправила ваши публикации в наш отдел приобретений для обработки. После чего журнал будет доступен любым исследователям, которые обращаются в Библиотеку Конгресса. P.S. Комментарии здесь излишни. Хотя, чёрт подери, приятно осозновать, что журнал “Истоки” из далёкой таёжной глубинки будет находиться во Всемирном хранилище литературы среди самых популярных изданий последних столетий..

Поэзия Виктор Бархатов Виктор Бархатов родился в 1954 г. в Златоусте Челябинской области. Учился и жил с родителями в Восточном Казахстане. В 1972 году ушел в Армию да там и остался. Закончил Томское высшее военное командное училище связи в 1977 году. Служил в ГСВГ, Казахстане, Ливии. Уволился из рядов Вооруженных Сил в 1993 году в звании подполковника. Переехал с семьей в г. Томск. Занимался общественной деятельностью, работал в нефте-газовой отрасли. В настоящее время директор преставительства одной из Санкт-Петербургских фирм в Томске . Женат, имеет 2-х взрослых дочерей, внука Максимку 10 лет и внучку Полинку 5 лет. Пишет стихи, песни. Сам их исполняет.

Вы любите, пока вам дышится Я НА ВОЙНЕ Я снова на войне... И что с того? Кому-то надо воевать - я это знаю. Я воин. Не виню, не осуждаю И не боюсь давно уж ничего. Нет, вру. Боюсь. Боюсь других потерь... От них схожу с ума и волком вою. Убьют меня ? И ладно, черт со мною! Я по другому чувствую теперь. Я на войне... Я вечно на войне... Ору в кошмаре. Все давно уснули... Опять взорвало голову от пули! И снова, снова другу, а не мне! Я туп до омерзения, порой И не могу понять несправедливость... Ну, почему они, - скажи на милость,Забыты, как всегда своей страной ?! Я на войне всю жизнь... И что с того? Не смог прикрыть я друга своего.

Коль полюбите очень сильно вы, То любовь не напрасной станется Бесконечною её силою Будет милая раскрасавицей. Вы не бойтесь друзья, влюбляйтеся Пусть в душе вашей песни слышатся Жизнь обратно не возвращается Вы любите, пока вам дышится. Я ГЛАВНУЮ ИГРАЮ РОЛЬ Я главную играю роль… Я в этой драме хлеб и соль, Я сценарист и режиссер, Я чтец, певец, поэт, танцор, Младенец, сорванец, юнец, Любовник страстный и храбрец, Я сын, я брат, я муж, отец, Я друг, кутила, трус, подлец, Я под конем, я на коне… Какая роль досталась мне! Вот я лечу и хохочу, Вот я с лихвой за все плачу, Вот я в снегах, в лесах, пустыни, Вот покаянье у святыни, Вот в лабиринте, вот в огне… Какая роль досталась мне! Без каскадера, дубль один, От колыбели до седин Люблю, страдаю, умираю… Я гениально роль играю!

ВЫ ЛЮБИТЕ, ПОКА ВАМ ДЫШИТСЯ Полюбите её немыслимо Очумейте, в любви сгораючи, Станьте самым на свете искренним, Звёзды ссыпьте к ногам играючи, Разбудите громов раскатами, Подарите луга ей с росами, Разожгите рассвет с закатами, Заплетите зарницы косами, Увлеките её в безвременье, Колдовством овладейте истинным, Восхитите её мгновением, Осветите цветными искрами.

С ДНЕМ ПОБЕДЫ ТЕБЯ, МОЙ ДЕД! С Днем Победы тебя, мой дед! С Днем Великой твоей Победы! Ты уже шестьдесят пять лет

ЛЕТО ЦВЕТА ИЗУМРУДА Так случается порою, только стоит ли об этом? По делам я как –то ехал и приехал в Никуда. В этом самом Ниоткуда не бывает вовсе лета. Там безоблачного лета не бывает никогда.

В камень с бронзой стоишь одетый. Тишина, метрономный стук, Головные уборы сняты... Двадцать девять, село Матюг Твой последний рубеж солдата. Мы живем... Снова май, хорошо... Лишь недавно, по интернету Я тебя, наконец, нашел!!! Ах, как долго! Прости за это!

А у нас в Сибири лето Цвета неба голубого, Под которым для любого Хватит места на земле. Там, в лесу блестят росинки И на озере, в глубинке, Паренек в туманной дымке Удит рыбу на заре.

ПИСЬМО ДЕДУ Вот опять День Победы. Здравствуй! Как ты там? Как все наши? Поклон Передай им. Наверное празднуешь... Стол, Русланова, патефон. А у нас вон всё фильмы, фильмы Про тебя уж который день. Ты весёлый, лихой и сильный И пилоточка набекрень. Я умом не пойму, как можно?! Когда бЕзвести... В том бою... Так цинично и так безбожно Всю семью обрекли твою. Что ты знал о своей Отчизне? Лишь деревню, да скромный быт. А я прожил твоих две жизни. Что-же сердце –то так болит? Мы не знали тебя, война Мы не знали тебя, война, Миновала нас эта чаша. Без тебя было детство наше И без выстрелов тишина. Мы не знали тебя, война, Вскрикнув «мама!» не умирали И в блокаду не голодали, Не стояли к спине спина. Мы не знали тебя, война, Это наши отцы и деды, Не дожившие до победы, Всю испили тебя до дна. Мы не знали тебя, война, Ты оставила в обелисках, Бесконечных гранитных списках Их обычные имена. День Победы, опять весна И опять полноводны реки, Мы не знали тебя, война И не знать бы тебя вовеки.

Что-то сдвинулось в природе, говорят, что ось земная, Только в мире отчего-то стало все наоборот: Жарко северным оленям, крокодилы замерзают, А из проруби уныло смотрит синий бегемот. А в Сибири нынче лето, Как в Ташкенте, или Сочи И почти, что нету ночи И дождей в помине нет. Рассуждают старожилы:“Мы всю жизнь в Сибири жили. Может что и подзабыли, Но таких… не помним лет”. А период ледниковый, с потеплением глобальным Совершенно не пугают нас в Сибирской стороне. Что в Сибири будет лето круглый год – я точно знаю Только жалко папуасов и жирафа жалко мне. Лето цвета изумруда Цвета солнечной поляны На которой утром рано На цветах колдует шмель. Я лечу из Ниоткуда В город свой провинциальный И летит над летом лайнер, Укорачивая день.

ВИХРЕМ ЛИСТЬЯ ЗАКРУЖИЛА ОСЕНЬ Я отбросил все свои дела, Вовремя принес тебе получку, Осень, как цыганка подошла, Чтобы ей позолотили ручку. Припев:

Вихрем листья закружила, Сединой запорошила, Да цветастой юбкой затрясла. А зачем приходит осень? Кто её об этом просит? А она взяла, да и пришла.

А к нам еще «денёчки» не пришли И на дворе неважная погода, Но все уже чуть-чуть с ума сошли, Хотя весна – всего лишь время года. У вас почти полмесяца жара И женщины вовсю в прозрачном ходят, А птицы от утра и до утра Торжественно мелодии выводят,

2 Не разубедить меня вовек, Что здоровый лучше, чем богатый. Я вполне счастливый человек, Потому что на тебе женатый.

А нам ещё не пели соловьи И на дворе неважная погода, Но все уже чуть-чуть с ума сошли, Хотя весна – всего лишь время года.

Припев: Вихрем листья закружила, Сединой запорошила, Да цветастой юбкой затрясла. А зачем приходит осень? Кто её об этом просит? А она взяла, да и пришла.

Ты пишешь в «электронке», что у вас Цветут мимозы и грохочут грозы, Ну, а тебе зачем-то в этот раз Нужны весной Сибирские березы. Подснежники повсюду расцвели, А на дворе неважная погода, Но все уже чуть-чуть с ума сошли, Хотя весна – всего лишь время года.

3 Ты до сей поры, годам назло Восхищаешь красотой своею. Как же мне чертовски повезло, Что такой я женщиной владею.

Какой же случай к нам тебя занёс? Я вижу - ты и сам того не знаешь. Спасибо, что весну с собой привёз! Но мог бы позвонить, что вылетаешь.

А мы живём не на краю Земли Вот и у нас весенняя погода И все мы, как один с ума сошли, Хотя весна – всего лишь время года.

4 Впрочем, осень - тоже хорошо И дороже небо голубое. Что я в этой осени нашёл? Просто хорошо вдвоём с тобою. Припев: Вихрем листья закружила, Сединой запорошила, Да цветастой юбкой затрясла. А зачем приходит осень? Кто её об этом просит? А она взяла, да и пришла. ВЕСНА - ВСЕГО ЛИШЬ ВРЕМЯ ГОДА Я слышал, что у вас пришла весна И наступили теплые денёчки, И вам-беднягам стало не до сна И на деревьях лопаются почки.

Валерий Басыров Басыров Валерий Магафурович - поэт, прозаик, переводчик, книгоиздатель, член союзов журналистов и писателей Украины, Союза писателей Крыма, учредитель и директор издательства «Доля», окончил Литинститут им. А. М. Горького. Лауреат литературной премии им. Т.Г. Шевченко, Президент Крымской литературной академии.

ВЕЩЕЕ СОМНЕНИЕ Хрипит закат, в крови утопленный, И пепел сеется у звезд… Через столетья слышу вопли я Горящих киевских берез.

Когда читать ты сказки уставала И на лучинах таяли огни. И мы молчали в тайном ожиданье, Что тихо в переплеты узких рам, — Пускай случайно или с опозданьем, — Волшебник добрый постучится к нам.

И вижу лица я надменные Моих прапрадедов — татар, А рядом пленники согбенные: И стар и млад, и млад и стар…

И так поверил я однажды в чудо, Что мне привиделось в тиши ночной: Озябший и неведомо откуда Отец вернулся непутевый мой.

Над церковью над Десятинною Давно завис вороний грай. Конец. Безудержной лавиною Растоптан Ярослава край.

На краешке единственной кровати Сидел он равнодушно, как чужой, А на рассвете в побледневшей хате Опять остались мы одни с тобой…

Но почему такой усталостью Подернут властный взгляд Бату: Его мечта не знала жалости, Мечом он подгонял мечту.

Волшебникам давно уже не верю, Но столько грусти на твоем лице, Что по ночам не запираю двери И о забытом думаю отце.

Глаза спокойным безразличием, Как сном, напоены его. В погоне вечной за величием Все получил — и ничего.

ХЛЕБ Холодное солнце и низкое небо Осели на тонкие ветви берез… Я помню: буханку промерзшего хлеба Однажды солдат незнакомый принес.

К ногам владыки сносят воины Иконы, ризы и кресты… Грабеж у сильных узаконенный — Часть исполнения мечты.

Кивнув на прощание мне головою, Он дверь за собою поспешно прикрыл. Был Север. Маячил мороз за стеною, И ветер голодный за окнами выл.

Но как понять их, нераскаянных (упрям здесь каждый урусит, как совесть раненой Руси), Сраженных насмерть, заарканенных?

На Севере хлеба тогда не хватало. Казался мне праздником мамин паек. Но только тех праздников было так мало В коротком и северном детстве моем!

Быть может, в первый раз сомнение Коснулось ханского чела, Он понял, может, на мгновение: Русь станет крепче, чем была. *** Я помню, как томительно, бывало, Тянулись неприветливые дни,

ЗАСУХА Стрижи подстригли дождь напрасно: Спасения нигде от зноя нет. Осыпался малинник красный, И обронил сережки бересклет.

Роса погасла — потемнело, Горит и оплывает полусвет. Ни ветерка. Все онемело. Так неожиданно безгласно

Может, много, а может, и мало… Только я не о том: Лишь бы песня моя не смолкала Ни сейчас, ни потом.

Густое лето постарело. Надменный зной и неподвластный Оставил под Славутой жесткий след. Стрижи подстригли дождь напрасно…

*** Не ночь уже, еще — не утро. Спокойно в сонной полумгле. И головою белокудрой Слепой туман прильнул к земле.

*** Прохладно в лесу, одиноко и мглисто. Лишь листья дрожат, прижимаясь к земле, Да ветер пугает пронзительным свистом И топчется нагло в остывшей золе.

Шептал о чем-то он, вздыхая… Потом я видел наяву, Как на рассвете, умирая, Ронял он слезы на траву.

Я снова в дороге и нет мне покоя, Как будто бы знаю, что новый привал Подарит однажды мне нечто такое, О чем никогда я еще не мечтал.

И вдруг над дремлющим затоном, Среди насупленных берез, На берегу давно знакомом, Увидел звезды среди рос.

Пусть тянется долго лесная дорога. Сквозь осень тревожную видятся мне: Высокое небо и берег пологий, И едет навстречу отец на коне.

И этой раннею порою, В сиянье трепетного дня, Над невеселой стороною Запели птицы для меня…

*** Я иду очень тихо: Ничего б не спугнуть. Осень дикой лосихой Отправляется в путь.

И если сердце вдруг устанет И слезы упадут в траву — Пусть новый день для всех настанет: Тогда я буду жить… Живу!

Низко стелются травы, Как под ноги — шелка… Молодая дубрава Гонит прочь облака.

*** Снова осень тиха на исходе И совсем не осталось тепла: Отшумело листвы половодье, Одинокая плачет ветла

А они наседают… Задождил небосклон. Бьет ольха, увядая, Обветшалым крылом.

Неприглядна пора увяданья В этот поздний безрадостный час. День в тревожном прошел ожиданье, Легкой грустью коснулся и нас.

Тяжела ветра поступь. Но в лесу так светло! Все обычно и просто: Умирает тепло. *** Отзвенела звезда, отпылала, Задохнулась во мгле… Сколько мне еще в жизни осталось Быть на этой земле?

Анатолий Аврутин Анатолий Юрьевич Аврутин -- поэт, переводчик, критик, публицист. Родился в 1948 г. в Минске, окончил Белгосуниверситет. Автор двадцати поэтических книг, изданных в России, Беларуси и Германии. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная», в 2005-2008гг. -- первый секретарь Правления Союза писателей Беларуси. Член-корреспондент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств. Лауреат международных литературных премий им. Симеона Полоцкого, им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», российских премий им. А.Чехова, им. Б.Корнилова, им. Н.Минского, «Русь единая», украинской премии имени «Молодой Гвардии», премий журналов «Аврора», «Молодая Гвардия» и др. Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011г. присвоено звезде в созвездии Рака. Публиковался в «Литературной газете», «Дне поэзии», журналах «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Нева», «Аврора», «Форум», «Братина», «Север», «Сибирские огни», «Дон», «Великороссъ», «Поэзия», «Невский альмагах», «Родная Ладога», «Вертикаль. ХХІ век”, «Литературный европеец» (Германия), «Мосты» (Германия), «Пражский Парнас» (Чехия), «Венский литератор» (Австрия), «Альманах поэзии» (США), газетах «Литературная Россия», «Обзор» (США), «Соотечественник» (Австрия) и др. Живет в Минске.

Не брести, а скакать

***

*** И люблю… И боюсь… И смеюсь… И рыдаю над теми, Кто, страдая, не выжил средь этих унылых широт. Просто в омут нырнул… Просто канул в промозглую темень… Просто -- веря, что умер! -на этих просторах живет. И когда в полумгле всё скрипит полувысохший тополь, Легкокрылую сойку единственной веткой держа, Слышу гуннов забытых тяжелый и мертвенный топот, И всё жду, что ордынец вдруг вынырнет из камыша. И начнут они жечь, что еще на Руси не сгорело, И руины соборов в руины руин превращать… Будут плети свистать, и плененное женское тело, Ту любовь ненавидя, начнет им любовь отдавать… Что-то ухнет в ночи… Пропоют о своем половицы… И, как будто с похмелья, я в черной ночи подхвачусь. И понять не смогу -если всё это только мне снится, Почему так печальна пресветлая девица-Русь? Почему же и днем Путь-дороженьку шарю на ощупь, В обмелевшей запруде давно зацветает вода?.. Только сизая хмарь…

по холмам помертвелой Отчизны, На мгновенье споткнуться, ругнуть поржавелую гать, Закричать: «Ого-го-о…», зарыдать о растраченной жизни… Подхватиться и снова куда-то скакать и скакать. Только стайка ворон да вожак ее странно-хохлатый Будут видеть, как мчишься, как воздух колеблет вихры… Да забытый ветряк, будто воин, закованный в латы, Тихо скрипнет крылом… И опять замолчит до поры. Только черная рожь да какая-то женщина в белом, Что остались одни одиноко под небом стоять, Могут встретить коня вот с таким седоком неумелым -Он кричит против ветра, но мчится опять и опять. Завтра солнце взойдет, из-за тучи восторженно брызнет. И никто не припомнит, ловя озорные лучи, Как нелепый седок среди ночи скакал по Отчизне, И рыдал… И метался… И сгинул в беззвездной ночи. *** Что не по-русски -- всё реченья, Лишь в русском слове слышу речь, Когда в небесном облаченье Оно спешит предостеречь От небреженья суесловий, Где, за предел сходя, поймешь, Что языки, как группы крови, Их чуть смешаешь -- и умрешь.

Новых гуннов тяжелая поступь… Да раскисший проселок, который ведет в никуда…

С родником и рощицею связь, С драною кошелкой из рогожи, Где ромашка робко привилась. Жизнь вносила росчерком неровным Правки в мельтешенье лет и зим. Не бывает кровное -- бескровным, Не бывает отчее -- чужим! Папы нет… Никто не молвит: «Сынку, Знай свой род и помни про него!..» Поздняя слезинка, как росинка… Робкий свет… И больше никого…

*** Судьба -- родиться Гончаровой: Мечтой… Шалуньей… Натали. Кокеткою высокобровой… Заставить Пушкина молить Отдать ему любовь и руку… И в браке Пушкиною стать, Уже предчувствуя разлуку И смерти раннюю печать, Что брошена на лик поэта… И овдоветь… И стать Ланской… Но, главное, -- пройти сквозь это По злобной памяти людской, Такой безжалостно-суровой, Перед которой прах -- не прах. И все ж остаться Гончаровой. Одной… Единственной… В веках…

2 Кто во гробе?.. -- Папа мой лежит, А вокруг -- гвоздики да мимозы… Мама бы заплакала навзрыд, Но давно уж выплаканы слезы. Пусть Всевышний так провозгласил -Папа вскрикнул… Сбросил одеяло… Мама б молча рухнула без сил, Но давно уж силы растеряла. Стылой прелью тянет от земли… Что же ты наделал, святый Боже? Маму б в черном под руки вели, Но она давно ходить не может. Лишь бессильно смотрит и молчит… Снег на веках папиных не тает… И невольно плачется навзрыд, И под горло вечность подступает…

*** Четвертый час… Неясная тоска… А женщина так близко от виска, Что расстояньем кажется дыханье. И так уже бессчетно зим и лет -Она проснется и проснется свет, Сверкнет очами -- явится сиянье. И между нами нет иных преград, Лишь только этот сумеречный взгляд, Где в двух зрачках испуганное небо. А дальше неба некуда идти -На небеса ведут нас все пути… На тех путях всё истинно и немо. Погасла лампа… Полная луна Ее телесным отсветом полна, Ее плечо парит над мирозданьем. И я вот этим худеньким плечом От боли и наветов защищен, Навеки защищен ее дыханьем. Струятся с неба звездные пучки, А нагота сжигает мне зрачки, И нет уже ни полночи, ни взгляда. Есть только эта шаткая кровать -На ней любить, на ней и умирать, И между этим паузы не надо…

*** Ах, как женщина кричала В коридоре темном, узком. Как швыряла одеяла, Как расшвыривала блузки Как бездонное корыто От швырянья не пустело… Кофтой рваною прикрыто, В крик выглядывало тело. О, барака смрад великий! Боль себя обозначала В непонятном этом крике, Где гортанное звучало. Коридор, казалось, рухнет. Тараканы в щель забились… Запах прели, запах кухни Тоже криком становились. И когда всё криком стало, Присмирев понурым ликом, Молча женщина внимала Крику, смешанному с криком…

ПАМЯТИ ОТЦА 1 Родина… Родители… Рожденье… Рожь… Россия… Розвальни… Росток… Роковое слов кровосмешенье, Роковое чтенье между строк. Сызмалу я нет, приучен не был Трепетать от трелей соловья… Грозовая утренняя небыль, Роковая Родина моя. Но уже тогда я чуял кожей

*** На большую печаль мне Отчизна ответит печалью, На рыданье ответит стократным рыданьем она… Что-то тихо сверкнет над промозглой, измученной далью, Дальний гром прогремит…

И опять тишина, тишина…

Все ушло… Стекает немо Посреди небесных сфер Перевернутое небо В опрокинутый фужер.

Вскрикнет робкий кулик над своим безымянным болотом, Скрипнет ржавая дичка в холодном, забытом саду… И листву подгребет ветер к старым, забитым воротам, Где замок побуревший с висящим ключом не в ладу. Кто-то мимо пройдет, но сюда не свернет с первопутка, Где-то вспыхнет фонарик, чтоб снова погаснуть в ночи. Да над черной запрудой вспорхнет одинокая утка, И о чем-то далеком, о чем-то своем прокричит.

*** Встрепенусь, прикоснувшись губами, Брошу вишню в оплавленный рот, А глаза очаруются сами, И бесстрашье из глаз потечет. Проявившись на срезе заката У последней, поющей черты, Ляжет вновь безголосое злато На хмельные от счастья черты. И совсем уж за гранью рассудка, Не дождавшись, чтоб стало темно, Пропоет безголосая дудка То, что флейте пропеть не дано…

И стоишь посреди позабытого Богом простора, И гадаешь -- когда же Всевышний припомнит о нас? Может, скоро?.. Но небо опять повторяет: «Не скоро…», И не можешь заплакать, хоть катятся слезы из глаз…

*** Остался чайник на столе -От постояльцев. Дрожанье пальцев в полумгле, Дрожанье пальцев. Сидим, постель не расстелив, Хоть ночь нависла. Мурлычем простенький мотив, В нем мало смысла. И колко мечется печаль По знобкой коже. И вновь минувшего не жаль! -Ведь правда, Боже? Всё те ж печали на земле, И всё постыло. «Свеча горела на столе…» -И это было. Одна лишь память не солжет, Кресты не гнутся. И пальцы кажется вот-вот Соприкоснутся. И два дрожания одним Дрожаньем станут. И звезды вспенятся над ним, И в бездну канут. Но ты вдруг встанешь и шагнешь К скрипучей двери. А если так, и эта дрожь -Моя потеря. Кого винить, кому пенять, Кто здесь поможет, Коль этой дрожи не унять Без новой дрожи? Коль вновь теряются во мгле Года и даты. Забытый чайник на столе… Постель не смята…

*** Поперек судьбы, поперек беды, Столбовой версты поперек, На других не глядя, проходишь ты И закат над тобой высок. А навстречь закату звезда летит, Роковая летит звезда, Чтоб разбившись оземь, потечь меж плит И во мрак сползти навсегда. А сползет, подхватит ее ручей, Узким руслом снесет к мосту, Пролепечет: «Раньше я был ничей, А теперь я несу звезду…» И пока ползет он, дробя глагол На невзрачном своем челе, Позабудут люди, что ты здесь шел И внезапно исчез во мгле… *** Пальцы нервны, очи сини, Все не сладится никак. Эта дама в кринолине Любит греческий коньяк. Впрочем, время кринолинов Отсияло и ушло. Просто дама в платье длинном, Просто сердцу тяжело. Просто птицы прокричали, Что минувшего -- не жаль… Преломляется в бокале Золотистая печаль. Что за время?! Божья светы! Кто все это сохранит-Полонезы, менуэты, Трепет шелковых ланит?..

Светлеют черные мгновенья… Коснись меня… И боль уйдет. Коснись меня… И хлынет свет В зрачки, отвыкшие от света, И в декабре вернется лето… Коснись меня… И хлынет свет. Коснись меня… Как божество Порой касается больного. И хвори отступают снова… Коснись меня… Как божество… Коснись меня…

*** …Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья, Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду, Если нету прощенья… Я знаю -- мне нету прощенья, И под зыбкие кроны я больше уже не приду? Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых, Что забылось -- забыто, что просто ушло в никуда… И -- распят на ветру -- среди тысяч невинно распятых, Ты кропишься водой, и не знаешь, что это вода. Заскорузлой душе даже этого кажется много, Что ей серое небо и долгий грачиный галдеж, Коль ответили все -- от убогой гадалки до Бога, Что под зыбкие кроны ты больше уже не придешь?

*** То ль душа солгала, то ль мятежное сердце озябло, То ль забытое чувство пробилось опять между строк, Но в холодной ночи Захотелось мороженых яблок… Все, что впрок запасалось, опять оказалось не впрок.

Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом, Будет в омуте черном обманчиво булькать вода, Будет давняя боль ночевать на диване несмятом, Будет черная кровь запекаться у впалого рта… И услышит в ночи только старый бобыль одичалый, Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролет, Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый, И всё мямлил под нос, что он больше сюда не придет…

Снова ветви гудят, будто струны гудят вековые, Снова рушится небо в немую озерную гладь. Снова годы летят -По-самойловски «со-роковые», -И не в силах Всевышний иную судьбу ниспослать.

БОЛЕЗНЬ 1 Мгновенной тенью отразясь в окне, Коснувшись снимка, что глаза туманит, Ты, может быть, припомнишь обо мне?.. А я пойму… И сразу легче станет. И будет так же виться виноград, В плоды вбирая вечное свеченье. И повторять я буду невпопад Давным-давно забытые реченья. О том, что болью мучимый вдвойне, Все глубже понимаю -- слово ранит… Ты, может быть, припомнишь обо мне? А я пойму… И сразу легче станет. И снова заструится теплота Под гипсом по измученной ладони, И снова осень станет золота, И поздний август в золоте утонет. А вечером, при меркнущей луне, Когда опять тревога забуянит, Ты, может быть, припомнишь обо мне?.. А я пойму… И сразу легче станет.

Что-то ухнет вдали… Бабий голос истошно завоет. И почти расколов бесполезную тушу Земли, Роком посланный рок принесет нам свое, роковое, И обрушив столетья, лениво исчезнет вдали. Больно сдавит в груди… Слабо пискнет испуганный зяблик. Вспомнишь очи любимой, что молвила тихо: «Не люб…» И останется привкус морозных антоновских яблок На обугленной коже холодных, запекшихся губ…

*** И что же такого случиться могло Вот в это, забытое Богом, мгновенье, Что ты услыхала небесное пенье, А я не заметил, как солнце взошло.

2 Коснись меня… И боль уйдет… От твоего прикосновенья

И что же такого случилось, скажи, Что мигом поникли холеные травы? Ты в счастье купалась под гимн величавый, А я задыхался от боли и лжи. И что же случилось, никак не пойму -Мы вроде бы те же… И там же… И с теми… Но мне -- только в тьму уходящая темень, Тебе -- только свет, презирающий тьму…

Никогда меня не оставляли, Появляясь в дни моей печали И в другие горестные дни. Женщины, которых разлюбил, Мне зачем-то изредка звонили, Никогда вернуться не молили Женщины, которых разлюбил. С расстоянья ближе становясь, Все мои терзанья разделяя… Появлялась женщина другая, Обрывала вспомненную связь. Женщины, которых разлюбил, Мне и это, кажется, прощали. До смерти разлюбятся едва ли Женщины, которых разлюбил.

*** Еще не стемнело… И можно немного пройтись Вдоль влажной лощины по серо-зеленому полю. Недоля струится отсюда в небесную высь, А высь переходит В безбрежную эту недолю.

*** Всё судьба?.. Судьбе не прекословь, Даже если вновь любовью пьян ты… На земле всего одна любовь, Остальное -- просто варианты.

И чтоб надышаться, здесь нужно дышать и дышать, Стараясь запомнить, как стонут забытые травы. И чуять -- струится в безмерную даль благодать, А в той благодати -Безмерная доля отравы.

Лучше бы не думал вообще О душе, прозреньям непокорной. Я влюблялся в девочку в плаще, А теперь она -- старуха в черном. От нее письмо испепелю, Брошусь в пиджаке на одеяло… Я старуху эту не люблю, Но и та девчушка отсияла.

Есть только мгновенье… А суток и вечности нет… Мгновенье к мгновению -вот и дорога к прозренью. О свет мой вечерний, туманный бледнеющий свет, Для белого света ты тоже Подобен мгновенью.

Мне приснится множество вещей: Детство, дворик с таксой длинноухой И, конечно, девочка в плаще, За всю жизнь не ставшая старухой…

Ведь скоро над полем неярко засветит звезда. Пора возвращаться… Невидною стала дорога. Пусть что-то осталось… Но что-то ушло навсегда… И так же далёко До истины… Сути… И Бога… *** Женщины, которых разлюбил, Мне порою грезятся ночами, С робкими и верными очами -Женщины, которых разлюбил. Я их всех оставил… Но они

Поэзия

Сергей Прохоров - автор десяти книг стихов и прозы, основатель и редактор литературно-художественного и публицистического журнала “Истоки”, член Международной Федерации русскоязычных писателей.Кавалер ордена “Культурное наследие” Подготовил и выпустил 20 номеров журнала “Истоки”. С ноября 2012 года издает ежемесячное электронное литературное приложение к журналу “Истоки” “Литкультпривет” .

РАЗУМОМ И МОНЕТОЙ Как в плотную массу дрелью Всверляемся в жизнь жестоко, Истачиваясь и мудрея До крайности и до срока.

НАСЛЕДНО Это в нас, наверное, наследно – Дед мечтал, отец, теперь, вот, ты. Говорят, мечтать совсем не вредно, Не вылазит волос от мечты.

И чтобы не уболтала, Нас жизнь дорогой этой К ней крепимся, как болтами, Кто разумом, кто монетой.

К ЛЕТУ Тает в марте - это хорошо, Значит, у зимы претензий нету. И планета повернулась к лету, И запахло свежей черемшой.

15 февраля 2013

25 февраля 2013

СОМНЕНИЕ Что-то я пишу совсем не то, И душою чувствую невольно, Что от слов мне ни тепло, ни больно, Вроде бы, пою, а зал пустой.

*** По поводу регистрации журнала «Истоки» в Международной библиотеке Конгресса Взял я бумаги листок и Вывел строчными шесть букв, Русскими вывел: «Истоки», Русскую вверив судьбу.

Ни шлепки, ни вздохи не слышны В моем равнодушном сердце-зале, И зачем друзья мне руку жали, Неужели им не хоть бы хны?

И зажурчали страницы, По деревням, городам И расступились границы: Здесь нас читают и там.

20 февраля 2013

В ДОМЕ У СТАРОГО БОБЫЛЯ Пахнет в доме дымом и мочой, Скисшею капустой, потрохами, Местным диалектом: «Мы ни чо? Жисть у нас таперя не плохая!».

В чем же секрет интереса? Слово - не криминал… В библиотеке Конгресса Русский читают журнал. 25 февраля 2013

Добродушный милый старичок За рукав к столу меня потянет, Вытрет стол застиранной портянкой Хлебушко нарежет и лучок. Самогона мутного плеснёт В серые немытые стаканы, И про «жисть» свою опять начнёт, И за печкой стихнут тараканы. 24 февраля 2013

Николай Никонов Николай Николаевич Никонов - член Союза писателей Дона., автор многих книг стихов и прозы.

В памяти Наших Дней.

*** Разыгралася непогода. За селом – бурелом и слякоть. Не был в ГОРОДЕ больше года, Надо б выбраться, Покалякать, Показать кое-что из «виршей», Посидеть за столом с друзьями. Отцвели, отшумели вишни, А когда – не знают и сами.

ОЧИ ВРЕМЕНИ Окатило дыханием памяти – Я один, но не одинок. С размышлений в предутренней замяти Начинается жизни урок. Не уйти от него, не спрятаться. Время знойное, летний день. «Не боись! бесполезно пятиться», – Говорит мне День деревень. Дух земли. Изумрудности ветер. Голос матери. Звездный час… Очи времени На рассвете Человечность вливают в нас.

*** Что-то горечно во рту И не в радость глазу. Взять бы сходу высоту – Полегчало б сразу. Дыма нету без огня – Понял я потом. Я не знал, что и меня Брали На излом.

БАЛЛАДА ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ Да, ему за семьдесят. Да, уже старик… Месяц сонным селезнем Плыл за материк. Ветер за околицей Будоражил сны. Орлика и орлицы Крылья не слышны… Сына б или дочку! Только где их взять? Не зацвесть цветочку, Если выцвел сад. Выгорело семя. Превратилось в дым. А ведь было время – Был он молодым! Пересохло русло, Забурьянел след. Человеку грустно – Одинок И сед… То-то, да не то-то. Так же, да не так. Жить кому охота На-пере-косяк! Всё стоит и курит Странный человек… Петухи да куры Не продолжат век, Общечеловеческий, Личностно-живой. Смотрит по-отечески Он на дворик свой. И до слёз уныло Шепчет сам себе: «Раньше надо было Думать о судьбе!»

ЖИЗНЕННОСТЬ В нас жизнь как жизнь. У ней свои законы. На смену ночи Наступает День. Плечами раздвигая горизонты, Он не обходит Стороною Тень. Все замечая, освещая, видя, – Он нас на место ставит и ведет. Своя у каждого есть Антарктида, И свой Непостижимой силы Взлет. ВО СЛАВУ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ Другу юности Во ржи, в ячмене, в овсе – Васильков лепестковый смех. Любят удачу все. Только она – не всех. В глазах, на губах, в волосах Слов твоих аромат. По характеру ты – в отца, Осаждавшего военкомат, И сказавшего: «К чёрту бронь, Когда в разгаре война, Когда орудийный огонь Бурлит как огня стена… Нужно драться и победить. Фронту люди нужней…» И он ушёл, чтобы жить

Екатерина Данкова Екатерина Данкова по профессии журналист. Много лет была редактором районной газеты “Победа” в Нижнем Ингаше, работала собкором в газетах “Красноярские профсоюзы”, “Сегодняшняя газета”. директором детско-юношеского центра. Руководила литературным объединением “Парнас”. Сейчас на пенсии. Пишет стихи, прозу.

Годовое кольцо ЯНВАРЬ

Как нам однажды приснится Иней на ветках берез, Теньканье малой синицы В ясный февральский мороз…

Ясный свет начала года Над поверженным столом. Ель в шарах - как часть природы, Заглянувшая в наш дом.

МАРТ

И живёт огонь салютов В нашей памяти ночной, И совсем недавно Путин Заходил к нам, как родной.

Как перевернутый салют, Сосульки сверху вниз растут. Салют весне, теплу салют, Всему, что радостью зовут.

Ещё весело и ярко, И не съедена еда, Ещё радует подарков Озорная ерунда.

А под коростой снеговой Таится чудо из чудес: Трава, налитая водой, И весь живой под снегом лес.

Но уже есть подозренье, Что закончится вот-вот Наш всеобщий день рожденья, Всероссийский Новый год.

Ещё немножко подождать И брызнет вверх его листва, Как молодая благодать, Как в детстве первые слова.

И нагрузит жизни бремя Всех надолго и всерьёз. ... Новорожденное время, Отрезвляющий мороз.

АПРЕЛЬ Знакомые слова родного языка Звучат, как ясный свет, рифмуются с любовью. Моих любимых слов привольная река Переполняет жизнь, как вены кровью.

ФЕВРАЛЬ Как мы ещё пожалеем, Когда одолеет зной, О белом пушистом снеге, Нас баловавшем зимой.

Вот на дворе апрель, и как сказать о нём? Как претворить в стихи томление начала, Когда приоткрываешь года толстый том, И только-только песня зазвучала.

Как мы ещё затоскуем О снах под шальную метель, Когда в раскалённом июле Жаркою станет постель.

Я говорю «прелестнейший» о нём, И сразу все понятно ненатужно, 18

Что прелестью апрель наполнен до краёв, Как газировки сладкой летом кружка.

Сказал, что приходило вдохновение, И он опять поэму сочинил.

МАЙ

- А что же ты? Призналась про смородину, Про внучку, Жучку, наглую пчелу. И что, конечно, хочется про Родину, Но, видно, вновь варенье сочиню.

Однажды майский снег напал На бабушкины ирисы. Они-то думали: весна, И в палисадник вылезли!

АВГУСТ

А тут их снег по голове Колотит лапкой белою. …Жалеют ирисы уже, Что были слишком смелые.

Никто судьбы не знает изначала, Вот почему мне не дано понять,Как в моем сердце песня зазвучала И до сих пор не хочет замолчать.

ИЮНЬ

Я так хочу пожить еще немножко, Чтобы услышать где-нибудь в конце, Как мои песни играют на гармошке, Как их поют с улыбкой на лице.

Абсолютно стихи не пишутся! Но как пахнет летом и солнцем, Как кукушкино пенье слышится За июньским оконцем.

Пускай у них мелодия простая, И, может быть, наивные слова, Но если их поёт земля родная, Моя судьба не так уже не права.

Всем желающим - по бессмертию, И по два, и по три бессмертия Нагадала пернатая бестия. А как сдуру-то верится...

СЕНТЯБРЬ

ИЮЛЬ

В небе скромно плачет тучка. Осень, листьев жёлтый дым... Упорхнула моя внучка, Дом оставила пустым.

У моего старинного приятеля Дела по жизни очень неплохи, Поскольку постоянно и мечтательно Приятель пишет дивные стихи.

Рыжий кот идёт по крыше Внучкин выкормыш и друг. До отказа юной жизнью Всё наполнено вокруг.

И пусть июль поспевшею смородиной Зовёт его в леса и на луга, А он к смородине прицепит слово «Родина» И вот уже пошла, пошла строка!

Вот на кухне - её кружка, В спальне - лампа, стопка книг И забытый под подушкой Недописанный дневник.

А у меня в тазу кипит смородина, И внучка с ложкой пенку сторожит. Соседский пёс - лохматая уродина! На всякий случай рядышком лежит.

Надо ждать. Прольётся тучка, Кот поймает свою мышь И вернётся моя внучка На каникулы, глядишь.

И вроде рифмы вьются, словно запахи, От солнца ошалевшие слова... Но тут внезапно внучка с Жучкой ахнули На таз присела рыжая пчела! Ау, стихи! Как будто вас и не было! А вечером приятель позвонил,

Прибежит и хлопнет дверью, Скажет громко: «Всем привет!», И вернутся вместе с нею В старый дом тепло и свет. 19

ОКТЯБРЬ

Страсть молодая плавилась ночами, Когда снега российские мели, И молодухи с белыми плечами Уже в себе грядущее несли.

Наверно, ничего нет лучшего, Когда в преддверье холодов Октябрь последним тёплым лучиком Старательно согреет дом.

Реформы, смуты, битвы и напасти Их много было на большом пути... Простое человеческое счастье Единственно, что может нас спасти.

Еще осенним он считается И чтобы статус подтвердить, Он из последних сил пытается Хорошим мальчиком побыть.

Но как ноябрь - страна созрела к смуте. Созреть бы ей к любви и красоте Да выбраться из многолетней мути К бесхитростной семейной простоте.

И так старался он, так пыжился Не пропустить ноябрь-родню, Что прозевал, как утром лыжница Черкнула первую лыжню.

ДЕКАБРЬ

НОЯБРЬ

Когда вырастают дети, И внуки встают на крыло, Дороже всего на свете Наше с тобой тепло.

Великий Боже, сколько накрутили В истории на бедный наш ноябрь! И смуты были, и несчастья плыли, В семнадцатом году стрелял корабль.

Годы промчались птицей, Снова - лицом к лицу. Численника страницы Почти подошли к концу.

Сусанин вел гонористых поляков По клюквенным заснеженным полям, И жизнь давала повсеместно знаки, Что у России кончился запал.

Но есть еще дней немножко Прошлое перелистать И на последней обложке «Спасибо за всё» написать.

А между тем, иные были знаки: Ноябрь медовым для счастливых был, Для тех, кого Покров законным браком Совсем недавно бережно покрыл.

2012 г. Нижний Ингаш

Дорогой веры Юрий Розовский

ПАЛОМНИКИ ВО-ПЕРВЫХ: «МЫ УСПЕЛИ» «Мы успели, в гости к Богу не бывает опозданий» – то ли пел, то ли шептал я слова Владимира Семёновича, удобно устраиваясь в кресле самолёта и счастливо улыбаясь. Вполне допускаю, что улыбка моя выглядела глупо, но тогда я не думал об этом. Да и вообще. О чём я только думал? Не к соседу побеседовать, даже не за семь вёрст киселя хлебать собрались. На Святую землю! Впрочем, наверное, лучше по порядку. Я Юрий. Мне сорок девять. И я уже двенадцать лет инвалид-колясочник. Но это не мешает. Скорее наоборот - помогает. Рядом со мной только те, кому я действительно необходим. Я начал писать, говорят неплохо. Мне дарит свою любовь единственная, которую я ждал всю жизнь. И, главное, я пришёл к Богу. Или Бог пришёл ко мне. Я не просто верю в него. Я точно знаю, два и два сложить умею, Бог есть. Даже, так любимая многими «реалистами», теория Дарвина, своей полной несостоятельностью, доказывает это. Да и чем ещё объяснить чудеса, главное из которых возникновение жизни? Впрочем, убеждений своих никому не навязываю. Это я к главному пытаюсь подойти. Отец мой духовный Андрей, настоятель храма «Всех святых, в земле Российской просиявших», ещё в мирской своей жизни был моим хорошим знакомым. В бытность советскую работали мы в одной организации, впрочем, ненадолго пережившую своего главного работодателя – СССР. Оба мы были молоды, интересы и увлечения, в силу этого, были близки. А тогда, надо сказать, интересы были проще и чище. Не ратую я за «Союз», и понимаю, нынешняя вакханалия – его наследие. Но повторюсь, было проще и чище. Я уволился с работы перед самым распадом «Великого

и нерушимого». Поболтало меня, поматросило, как и всех, раскрутило и бросило. В девяносто четвёртом инвалидом стал по болезни. Вскоре и один совсем остался, так мне думалось. Не сломался. Стихи помогли. Все чувства им отдавал, вот и не одурел совсем. А потом судьба вновь нас свела с Андреем – отцом Андреем. Он тоже уволился с работы. В то же время смутное, что и я. Но сделал это не в поисках лучшей доли, а твёрдо решив отдать себя служению, служению Богу. Андрей поступил в духовную семинарию, будучи в браке и имея сына. Мы много потом вспоминали с ним те времена и рассказывали друг другу о дальнейшей своей жизни. Так получилось, что прикипели мы друг к другу, встречались, беседовали о душе и о Боге. Батюшка, так я теперь к нему обращался, и знакомых своих и друзей стал ко мне приглашать. А мне и лучше. И сам много интересного узнавал, и из дома стал выезжать, да и стихи мои слушателей обрели. Кстати, батюшка и сам, как оказалось, неплохо сочиняет. Открыв очередной раз двери квартиры перед батюшкой, я отъехал, склонив голову в ожидании благословления, – Я сегодня с гостями, брат Георгий – опустив руку мне на голову, сказал отец Андрей. В двери зашли Владыка и ещё один священнослужитель. Поцеловав руку отца Максимилиана, я с интересом посмотрел на третьего гостя. – Знакомься, Юра – сказал батюшка – отец Игорь, диакон. Гости прошли к столу, и потекла беседа. Оказалось, отец Игорь летел самолётом домой в Иркутск, где и нёс службу в храме Ксении Петербургской. Но погода, как оказалось позже, в этот день сыграла на моей стороне. Иркутск не принимал и посадку произвели в Братске.

Пассажиров разместили в гостинице аэропорта, а отец Игорь позвонил друзьям. Так мы и встретились впервые. Этот бородатый, крепкого телосложения батюшка располагал к себе сразу же. Весёлый и в меру говорливый, он, я думаю, легко пришёлся бы ко двору в любой компании. Оказалось, что послушание отец Игорь проходил в иркутском центре реабилитации инвалидов имени Дикуля. Он помогал инвалидам, в том числе и колясочникам, посещать Святые земли и совершать прочие путешествия, что иначе было бы им недоступно. – Святые земли. Здорово! Вот бы и мне туда – сказал я, просто, что бы что-то сказать, ни на что не надеясь. – Готовьте загранпаспорт, придумаем что-нибудь к октябрю, ноябрю – почти сразу отреагировал диакон Игорь. Это было весной, ранней. Декабрь, костяшками своей ледяной длани, постукивал в окно. Никаких известий из Иркутска не приходило. Я конечно и не надеялся ни на что, о чём постоянно говорил тем, кому успел рассказать про сказочный шанс. Да и себя постоянно одёргивал в своих мечтаниях. Но загранпаспорт, с помощью отца Андрея почему-то выправил и, тщательно это скрывая, ждал. И вдруг раздался телефонный звонок. Нет, неправильно выразился, не вдруг. Звонят мне часто. Это я потом так подумал, когда собеседник на том конце провода спросил: – Ну что? В Израиль-то поедешь? Я вдруг растерялся. Вот ведь как, ждал, готовился, в голове всё прокручивал, а случилось – заробел. Вместо того, что бы ответить батюшке «да», замямлил чтото о здоровье, о согласовании с врачами и женой. И… положил трубку. И, вот тут-то до меня дошло, тут-то я и испытал липкое чувство страха. Неужели я отказался? Вдруг уже не предложат ехать, никуда и никогда?! Что бы хотя бы как-то оправдаться перед самим собой, заговорил с женой: – Может правда, не стоит? Нет, ну, правда, Лида! Да и врач не разрешила бы. – Ты же всю жизнь жалеть будешь – справедливо заметила жена. – А врачу сейчас позвоним. Всё и решилось. И отец Андрей перезвонил. И супруга быстро собрала в дорогу, с женской непреклонностью заставив взять с собой пуховик и зимние сапоги (это в Израиль-то) Потом я не раз, с благодарностью, вспоминал эту мудрую непреклонность любящего человека. В Иркутск приехали уже вечером. Созвонились с отцом Игорем, подобрав его где-то на городских улочках. Так как самолёт отлетал утром, решили воспользоваться гостеприимством иркутян и заночевали в центре Дикуля. На мой вопрос «Где остальная группа?» отец Игорь ответил «Завтра в аэропорту встретимся». Ну, завтра так завтра. И я,

уткнувшись носом в подушку, засопел. Утром, ещё затемно поехали в аэропорт. Зимнее утро встретило нас сибирским морозцем. Но что сибиряку мороз, когда он в пуховике? Инвалиды, в иркутском аэропорту, осуществляют посадку в самолёт почему-то через медпункт. Там я и встретился ещё с одним счастливым инвалидом. Николай Андреевич – представился он всем. И, несмотря на то, что у него

ног не было совсем, и на левом глазу была повязка, он будто светился. Я потом узнал от него, что работая в каком-то забайкальском приходе чтецом, он тоже случайно узнал об отце Игоре, списался с ним и, спустя год собрался на Святую землю. И столько было радости в его единственном глазу, что она освещала всех окружающих. В медпункте нас собралось шесть человек: отцы Андрей и Игорь, сын отца Андрея и друг отца Игоря, ну и, собственно говоря, мы – два счастливых инвалида. Я тепло попрощался с батюшкой Андреем, и они с сыном оставили нас. Некоторое одиночество, на миг посетившее меня, тут же и исчезло. Впереди ждали новые встречи, новые знакомства и новая, пусть совсем короткая, но богатая событиями, жизнь. Интересно – подумал я – чем занимаются сейчас остальные члены нашей паломнической группы? Мысленно я уже знакомился с ними. В самолёте пообщаемся, решил я и улыбнулся в бороду. Ах, да! Совсем забыл сказать. Я решил отпустить бороду. Нет, совсем не из суеверия, как поступают некоторые спортсмены и иже с ними. Просто так мне представлялся образ русского паломника. То, что удалось насобирать на лице, ещё бородой не было, но уже изрядно щетинилось. Оставшись в медпункте вчетвером, мы быстренько перезнакомились. Трёх членов нашей компании я вам уже ненавязчиво представил. Четвёртым был друг диакона – Александр Владимирович Гагаркин, вольный каменщик. Мой верный друг и надёжный помощник – отрекомендовал его отец Игорь. – Нисколько ни масон, а действительно с камнем работает.

Уже в начале наших странствий стало ясно, насколько Александр Владимирович неординарный человек. Ну, об этом потом. А пока он отличался от нас только своей возмутительной безбородостью. Время шло, а никто за нами не шёл. От вынужденного безделья мы даже на весах меня в килограммах измерили. В пуховике, сапогах и с коляской вместе, я крутанул стрелку весов к цифре 124. Даже если убрать лишнее, ближе к центнеру. Весомое известие. Наконец пришли за нами носильщики. Описывать процесс перемещения ими меня в самолёт не стану, по этическим соображениям. Одно запомнилось, с трудом дотащив меня до первого ряда экономкласса, буквально уронив на первое же кресло, один из них еле дыша, изрёк: – Тяжёл ты, отец! Так и не понял, из-за бороды, или из-за «тяжёл» стал я отцом. Сидя на первом ряду, я снова не увидел никого из своей группы. Ну, теперь уж в Москве. Пять с половиной часов полёта пролетели, извиняюсь за каламбур, незаметно. Хороший сервис и непродолжительный сон сократили расстояние. По обе стороны от меня расположились молодые мамочки с детьми, и я чувствовал себя мудрым дедом, в окружении внуков. Москва, это уже даже не Иркутск. Тут, надо понимать, культурнее как-то. Там у них и узкое кресло на колёсиках, чтобы инвалида между рядов везти, и автомобиль с подъёмником для подъёма оного в самолёт и опускания из самолёта. Два, специально обученных работника, сопровождают до зала ожидания и потом производят посадку на следующий рейс. Ну, вообщем там вам, как говорится, не тут. Да! Ожидая самолёт в Израиль, я узнал интересную новость, никакая группа с нами не летит. У всех вдруг перед отлётом нашлись причины отказаться. Так что мы, как истинные паломники по Святым местам, будем передвигаться одни, ну, вчетвером. Два часа ожидания и четыре часа перелёта остались позади и, вот мы уже в аэропорту города Израиль БенГуриона. Аэропорт Бен-Гуриона считается самым безопасным в мире. Забегая вперёд, скажу, что мы в этом убедились на обратном пути. А пока чувство эйфории заглушало все другие чувства и глазам виделось только хорошее. Хорошие люди получали багаж вместе с нами. Хорошие полицейские хорошо смотрели на прилетевших и на встречающих. И всюду встречались хорошие евреи: в меховых шапках и без них, с пейсами и без, в окружении бесконечных родственников и совершенно одни (так по-хорошему одни). Отец Игорь и Александр Владимирович поспешили взять напрокат автомобиль, т.к. была суббота и у хороших евреев тора предусматривает шаббат, т.е. воздержание в седьмой день тамошней недели от всяческой деятельности. Вполне можно было остаться без средства передвижения. А на общественном

транспорте, с нашими грандиозными планами, не наездишься – хлопотно и дорого. – Ну, слава Богу, успели! – радостно сообщил отец Игорь. В моей голове автоматически щёлкнул тумблер, завертелась бобина, и Владимир Семёнович запел: «Мы успели…» Усилием воли я нажал клавишу стоп и продолжил слушать. – Значит так – продолжил диакон – Сейчас я вам покажу грейпфрутовый сад, здесь недалеко, прямо на территории аэропорта. Отдохнём там и поедем паломничать. Сгрузив весь багаж на тележку, а тележки там повсюду, мы отправились в сад. Солнце над ТельАвивом, весело моргая лучиками, подсматривало, как паломники из России кушали очень сочные и почти не горькие, красные внутри, Бен-Гурионовские грейпфруты. Отец Игорь был здесь уже семнадцатый раз и, как профессиональный гид, прямо от садовых скамеек начал обзорную экскурсию. Ладонь его двигалась от одного куска открывающейся из сада панорамы Израиля к другому. И повсюду происходило что-то святое, везде ступала нога святого. Голос отца Игоря вдруг взорвался в моей голове надрывной хрипотцой: «Мы успели, в гости к Богу не бывает опозданий!»… ВО-ВТОРЫХ: «ОСЛИК» – В дорогу, пилигримы – расслышал я сквозь музыку в голове голос диакона – Пора седлать нашего коня, заждался, небось. Собрав остатки фруктовой трапезы, с целью утилизации их в ближайшей урне, отправились мы в пункт проката машин. Проходя мимо выставленных в ряд красавцев иностранного автопрома, я тщетно пытался угадать нашу машину. Каждый раз, когда мой взгляд услаждал какой-нибудь четырёхколёсный красавец, мы шли мимо. Гдето в середине автомобильного строя мы, наконец, остановились. Здесь легковушки были попроще, но вполне подходящие для четвёрки непритязательных паломников. Но я снова поторопился. Видимо просто не учёл, что Святая земля изобилует чудесами, на ней происходящими. Прямо у выезда со стоянки это чудо нас и ждало. Широко раскрытыми, от ужаса, глазамифарами, и вздыбившись, по-кошачьи, маленьким салоном, на нас и на нашу поклажу вопросительно взирала машина. Опять преувеличиваю – машинка. Размером она была сопоставима с легендой советских малолитражек, производства Запорожского автомобильного завода. – А как нам? Всем сюда? – как-то, растягивая слова, спросил я – Ничего, ничего – проговорил отец Игорь, внимательно осматривая и ощупывая взятый им напрокат автомобильчик.

– Оно конечно, ничего. Но обещали коня, а тут ослик – съязвил я. – Говорят, в «Запорожец» двадцать человек запихнуть можно было – подбадривая, то ли нас, то ли себя, продолжил он – А нас-то и всего четверо. – И коляски две и багажа на пятерых – добавил я здорового сарказма. – Всё чем могу – улыбнулся, то ли виновато, то ли задорно батюшка. – Надо было по интернету загодя побеспокоиться. А так, всё что было. Хорошо, что так. Но с молитвой и со смекалкой всё и сладится. Всё и сладилось. Будто чувствуя себя виноватым, «Сузуки», так звали нашего ослика, широко распахнул боковые двери и багажник. Мне даже на миг действительно представился ослик, услужливо подставляющий спину. Отец Игорь, перекрестившись и пророкотав Отче наш, вместе с Александром Владимировичем, взялись за дело. Говорят, не отрываясь можно наблюдать за течением воды, горением огня и хорошей работой. Поэтому попытаюсь живописать хорошую работу. Мне не жалко – наблюдайте. Я уже говорил ранее, что отец Игорь крепкого телосложения. Это я преуменьшил. Телосложение у батюшки могучее. Поэтому не так уж сложно представить как он, взяв меня под руки, поднял с кресла и пересадил на переднее сиденье автомобильчика. Со вторым инвалидом, Николаем, было ещё проще, т.к. он и весил-то чуть больше шестидесяти, и мог сам передвигаться на руках. Он располагался слева, сзади. Затем у наших колясок снимались колёса и ставились между передними креслами. И, наконец, в машину с четырьмя инвалидами, учитывая обезножевшие коляски, укладывался багаж. От полика и до груди втискивалось всё, что получалось туда втиснуть. Хлопком дверок, утрамбовав заваленных вещами нас с Николаем, на заднее сиденье втискивался отец Игорь и, уложив на колени оставшееся, подавал мне ремень безопасности. Последним за руль усаживался Александр Владимирович. И его место было единственным, по понятным причинам, не являющимся

багажным отсеком. Он пристёгивал наши с ним ремни безопасности и включал зажигание. Я специально так подробно описываю процесс размещения нас в автомобильчике, дабы это не казалось чудом. Ну и, может быть, что бы самому себя убедить в этом. Наш ослик весело выскочил из аэропорта и не спеша засеменил по израильским дорогам, ритмично помахивая хвостиком выхлопных газов. Я этого конечно не видел. Но и бесхвостого ослика я видел только в мультфильме про Винни-Пуха. Пусть наш ослик будет с хвостиком. Ох уж, эти израильские дороги! Нам, с нашими малопроезжими, но многоверстовыми, с расстоянием между соседними указателями не менее десяти, а то и ста километров, было как-то непривычно тесно на них. Первым пунктом паломничества, по плану нашего проводника-батюшки, был арабский пригород Тель-Авива, Яффа. Ослика не пришпоривали, но глаза всё-равно не успевали за мельканием дорожных знаков, разметки и указателей населённых пунктов. В результате, выехав в правильном направлении, мы очень скоро потерялись. Оно конечно, если бы тайга, болота, да буреломы. Тогда что ж. А тут ни затёсочки на сосне, ни просеки, ничего глазу привычного. Да и гид наш из-за багажа пути почти не обозревал. А дорог много, все под номерами, все в разные стороны петляют. Пока петляли, батюшка нам о пейзажах открывающихся рассказывал, о евреях и арабах, об истории Израиля и Палестины. А посмотреть, надо сказать, было на что, да и слушать было интересно. Слева и справа сменяли друг друга сады и плодоносящие поля, подсказывая нам, что мы уже не в черте города. – А когда-то, когда в 1948 году ООН образовывало Израиль, как самостоятельное государство на территории Палестины, здесь были болота – говорил Отец Игорь – А не болота, так пустыни. Всё евреи осушили и оросили. Кибуцы создали – колхозы еврейские. Не советские колхозы, настоящие. В Израиле члены кибуцев, люди уважаемые. Глядя на дело рук израильских колхозников, я тоже испытал к ним чувство уважения. Не знаю, сколько бы мы ещё плутали и любовались садами, но батюшка решил ориентироваться по солнцу. И это дало свои результаты. Когда солнце уже окунало тело своё в Средиземное море, мы въехали в Яффу. – Яффа древнейший город-порт Израиля. Паломники именно через Яффу направлялись в Иерусалим – продолжал наш персональный гид. Средиземное море дышало холодным для здешних мест зимним ветром. Тут-то я и вспомнил с радостью, что Лида меня заставила взять пуховик. Солнце нырнуло в море с головой, и воздух остывал. Сейчас Яффа и Тель-Авив объеденены и управляются одним муниципалитетом. Яффа превратился в туристический

центр. Это я потом, дома, в интернете вычитаю. А тогда. – Ладно, путники, – сказал вдруг батюшка – пора уже и чрево успокоить, не вкушавшее сегодня благ земных Христовых. Вот замечательная лавочка у моря. Прошу. И быстро выложив на неё нехитрый наш ужин, любезно предоставленный нам компанией «Аэрофлот» ещё в полёте, и прозорливо нами поделенный и сэкономленный, пригласил всех к столу. Мы, обдуваемые прохладным ночным дыханием Средиземного моря, с молитвой приступили к трапезе. Многие ли могут похвалиться тем же? Одна из местных кошек, удивлённая непривычным зрелищем и прельщённая запахами, вальяжно приблизилась. Так как пост рождественский не позволял нам вкушать скоромного, всё это было любезно предложено гостье. Хотя гостями, всё же, были мы. Кошка милостиво приняла наше угощение, но и только. Попытавшегося погладить её Николая, она ударила лапкой по протянутой руке и, с подобающим ситуации достоинством, удалилась. – Дикая – резюмировал оскорблённый Николай. Перед сном мы решили прогуляться, и отправились к стоящему неподалёку католическому храму «Святого Петра». Эта прогулка явилась первым, но далеко не последним испытанием ходовых качеств моей инвалидной коляски. Дорога к храму шла в гору, круто шла. Литые колёса моей «Надежды», предназначенные для паркета, а не для мощённой разнокалиберным камнем дороги, подбрасывали меня и пытались сбросить с сиденья. И только моё нежелание, и мастерство отца Игоря, выбирающего дорогу поровнее, не позволяли этому случиться. В брызжущем свете уличных фонарей бликовали отполированные, возможно ступнями паломников, возможно сапогами наполеоновских солдат, булыжники прихрамовой площади. Статуи французских гренадеров охраняли журчащие фонтаны и каменные фигурки животных. На обратном пути к морю нам навстречу вышел мужчина и стал приглашать куда-то. Оказалось, что это хозяин общественного туалета. Увидев инвалидов, он предложил посетить его заведение абсолютно бесплатно. Надо заметить, там были все условия для инвалидов. Впрочем, я не об этом хочу сказать, а о радушии человеческом. Спать мы с Николаем легли в салоне нашего верного «ослика». А батюшка с Александром Владимировичем, взяв спальные мешки, расположились где-то в парке. Ночь была долгой и холодной. В тесном салоне трудно согреться, движения ограничены, от постоянного лежания в одном положении ужасно болит спина. Иногда удавалось забыться коротким сном. А бессонницу я коротал, глядя на ночную жизнь Яффы, благо машина была припаркована у ночного кафе. Наблюдая за его посетителями, в основном арабами, пьющими кофе,

курящими кальян и мирно беседующими, я дождался рассвета. Долгожданный приход наших спутников обрадовал меня не меньше, чем восход солнца. Как только отец Игорь открыл салон «Сузуки» и сложил кресло, тем самым придав мне вертикальное положение, жизнь стала налаживаться. Боль в спине исчезла, прогретый солнышком воздух, устраиваясь в открытом салоне, щедро делился своим теплом с нами. И всё было ещё впереди. Размяв на улице одеревеневшее тело, я снова был готов ко всему. Следующим пунктом нашего паломничества стал город Лод (ранее Лидда) и греческий православный храм «Георгия Победоносца». Именно в Лидде был рождён низвергнувший Змея, и там же он был погребён. Дожидаясь одиннадцати утра, времени открытия храма, мы с Николаем стояли перед его воротами, точнее сидели на колясках – грелись на солнышке. Батюшка и Александр Владимирович ждали в машине. Вскоре к храму подошли ещё четверо русских. Не успели мы с ними и словом обмолвиться, как были облагодетельствованы милостыней, всунутой нам в ладони. Было немного неудобно. Но осознание того, что помогаешь людям творить добро, заставило смиренно принять поданное. Доход, естественно отданный нами в общую кассу, составил тридцать шекелей. Если по курсу, это 8 долларов, 6 евро, или 143 рубля. Ровно в одиннадцать храм был открыт и мы попали на литургию. Служба сопровождалась мужским греко-арабским пением. По окончании её нам милостиво предложили исповедаться и причаститься. Спросили наши имена. Николай произнёс первый. Николас, повторил батюшка-грек. Георгий, сказал я. Георгиус, заключил батюшка, положив руку мне на голову. С этого момента, до самого возвращения мы, в общении, были Николас и Георгиус. Впрочем, это нисколько нас не задевало. Причастившись кровью и телом Христовым – вином и большим куском хлеба, мы были приглашены гостеприимными греками в трапезную на именины святой Варвары. Помолившись над могилой Георгия, находившейся под полом храма и разделённой с ним отверстием, забранным кованной решёткой, мы отправились в трапезную. Греки очень хорошо относятся к нам – русским. В Израиле я в этом убеждался не раз. Хотя, подозреваю, они ко всем так относятся. В трапезной настоятель храма усадил отца Игоря рядом с собой и долго беседовал. Нас хорошо угощали и поднесли по пол рюмочки коричневой жидкости, назвав оную квасом. Я был немало удивлён такой малости. Но попробовав этот «квас», я ощутил терпкий привкус неплохого коньяка. Немного «наквасившись» и попрощавшись с хозяевами, мы направили «ослика» в сторону «Горненского» женского монастыря, находящегося в Нагорной местности недалеко от Иерусалима. Дорога, ведущая к монастырю, изобиловала очень крутыми подъёмами. По обочинам её открывался сказочный пейзаж

смешанного леса. «Ослик», тяжело пыхтя карабкался вверх. И мне вдруг показалось, что он корит нас. В голове начали складываться строки: «Сузуки» в рёв: – Опять гора! Не жалко вам моих Колёс-то? – Не плачь, родной! Здесь просто рай! – Ну, да! Вам рай, а мне непросто. Всё меньше сил, всё больше слов. Дорога каждый миг длиннее. Вы б лучше наняли ослов, Они, ослы-то, посильнее. Они бы вас свозили в рай, А после б вывезли из рая. – «Сузуки», ты не унывай! Здесь унывать нельзя – Израиль! К тому ж унынье – это грех. Нельзя грешить в гостях у Бога. – Да ну вас, братцы, к Богу всех! Глядите лучше на дорогу. Он, обиженно урча, всё же послушно тащил нас в гору…

В-ТРЕТЬИХ: «В ГОРОДЕ КОШЕК» «Опять кошка! Да ещё и чёрная!» – удивился я. За время пребывания на Святой земле мне ещё не встречались собаки, только кошки. Эта, чёрная, будто прочитав мои мысли, поспешила скрыться за рясами двух монахинь «Горненского» женского монастыря. Была суббота – шаббат. Никакой, уважающий себя, иудей не работает в последний день тамошней, еврейской, недели. Зато позволен отдых. И многие «хорошие» евреи едут за город, в том числе и по святым местам. На дороге, ведущей к монастырю, образовалось скопление машин и израильтян, для которых его окрестности являются одним из любимейших мест отдыха. И от Иерусалима всегото в четырёх километрах. Но наш «ослик», пользуясь своими небольшими размерами, ловко проскальзывая между, габаритными, семейными минивэнами и внедорожниками, затащил нас на гору. Перед русскими паломниками были распахнуты ворота, и мы въехали на территорию. Освободившись от седоков и поклажи «ослик», тяжело дыша, пользовался короткой передышкой. Нам тоже хотелось размять косточки. Отец Игорь катил мою коляску по асфальтированной внутримонастырской дороге и по его мощеным

площадкам и дворикам. Надо сказать, что окружающее нас великолепие радовало глаз. Я всегда удивлялся красоте православных храмов и церквей, особо русских. Хотя, что я видел кроме русских храмов, церквей и часовенок? Я попытался сравнить их с виденными мною здесь греческими храмами. Нет, наши всё-таки лучше, величественней. – А купола храма «Всех святых, в земле Российской просиявших» были покрыты позолотой только в 2009 году – продолжал знакомить нас с монастырём батюшка. – А здесь что? – полюбопытствовал я, проходя мимо небольшой каменной постройки, в которую вошли две монахини. Помните? Ну, те, за которыми ещё чёрная кошка пряталась. – Что? А, это лавка церковная. Иконки, крестики, свечи. Можно и службы здесь же заказать: литургию, молебен, или сорокоуст. Только тут, в отличие от греческих монастырей, всё дороже. Действительно, вспомнилось мне, в храме «Святого Георгия» я заказывал молебен и литургии совершенно бесплатно. Так что тут и за копейку дороже получится. Но супруга очень просила о том, чтобы я сорокоуст на святой земле заказал за здравие родных и близких. Греки же не знают что это за служба. Эх! Да что я, совсем, что ли нищий? Жену не уважу, родственников обижу? – Ну, дороже, так дороже. Поехали в лавку. – Поехали – крякнул отец Игорь, переваливая нас с коляской через задиристый порог церковной лавки. Подвезя меня к прилавку, за которым стояла монахиня в очках, он сказал – Здесь службы заказывают – и начал осматривать выставленные товары. – Мне за здравие, пожалуйста. На полгода – попросил я и протянул составленный ещё дома список близких, количеством в девятнадцать человек. Небольшой денежный запас в двух валютах, внушал мне надежду на достаточную платёжеспособность. Ну, сколько уже можно себя обманывать? – Восемьсот сорок долларов – резануло уши Скромнее надо быть, упрекнул я мысленно сам

себя, скромнее. – А если сорокоуст? – уже не так самоуверенно спросил я Поправив очки и поколдовав над чем-то, монахиня ласково произнесла: – Двести семьдесят три доллара. И это было уже как-то по-божески, если вспомнить первую цифру. Открыв барсетку, я сразу же приметил купюру достоинством двести евро. – А в евро сколько? – задал я очередной вопрос. – Сто семьдесят восемь – положив калькулятор на витрину и ставя ударение на каждом слове, окончательно подытожила «сестра». Вздохнув, я протянул евро. Монахиня, подарив мне улыбку, взяла их. – Однако! – покидая лавку выразил я свои чувства с пылом Кисы Воробьянинова, просматривающего ресторанное меню. И… глубоко вдохнул монастырский воздух – халява! Окончив прогулку по территории монастыря, мы погрузились на отдохнувшего и повеселевшего «ослика», и продолжили паломничество. С горки машинка катилась легко по уже изрядно опустевшей дороге. А дорога вела нас в восточный Иерусалим, к Гефсиманскому саду. В саду этом Иисус молил отца своего пронести чашу мук своих мимо него. Въехав на Масличную гору, и найдя удобную для остановки площадку прямо в саду, мы собрались потрапезничать. Батюшка с Александром Владимировичем и Николасом сочиняли стол из купленных в городе нехитрых припасов, а мы с «осликом» любовались древним Иерусалимом, лежащим перед нами как на ладони. Ну, если честно, на ладони была стена старого города и возвышающаяся над ней мечеть «Купол скалы». Но, все равно, красота сказочная! – Георгиус! Подъезжай, стол накрыт – позвал отец Игорь – Сейчас покушаем и спустимся к гробнице Богородицы, а потом крестным путём пойдём к храму «Гроба Господня». Только мы расселись у «стола», появились всадники – два араба, скачущие верхом. Вот и поужинали! Видимо нельзя здесь. «Нельзя здесь! Нельзя здесь!», цокотом по асфальту раздавалось всё ближе. И аппетит куда-то делся… – Расскакались тут. Поесть спокойно не дадут – нарочито громко бросил я в сторону проскакавших мимо верховых и, откусив большой кусок арабской лепёшки, густо намазанной овощной пастой, храбро зажевал… – Ну, поблагодарим Господа нашего – сказал отец Игорь по окончании трапезы – Благодарим тя, Христе Боже наш… – начал он и, закончив чтение, добавил – Теперь, братья, и в дорогу со спокойной совестью. Так и сделали. Выехав из сада и спустившись, в

сторону Иерусалима, к подножию Елеонской горы метров на пятьсот, мы оказались у церкви «Успения Пресвятой Богородицы». Такое я видел впервые. Это была пещерная церковь. Над поверхностью земли, которая скорее была дном ямы, окружённой с четырёх сторон каменной стеной, возвышались ворота. И прямо от них вели вниз ступени к самой гробнице Богородицы. Таксисты арабы, а надо сказать, что все таксисты на дорогах Израиля и Палестины, виденные мною, неизменно оказывались арабами, о чём-то оживлённо разговаривали. Увидев нас, они громко загалдели. Тут надо отметить, что все палестинские арабы, особенно дети, галдят. Да, ещё лица у них простые и добрые, правда, не без восточной хитринки. Тут же к нам подбежали помощники, предлагая свои услуги по транспортировке инвалидов, хоть до самой гробницы и обратно. Но отец Игорь вежливо отказался и, заправив полы подрясника за пояс, взялся за дело. Надо было видеть глаза разочарованных нашим отказом палестинцев. В них недовольство сменялось удивлением и уважением, при виде происходящего. А батюшка, между тем, взяв коляску за рукояти, надавил, и поставил её на задние колёса. И в таком положении стал спускаться со мной по ступеням. То же самое проделывал и Александр Владимирович с Николасом. Спустившись на прицерковную площадку, мы подъехали ко входу в церковь. От входа вниз вела, как мне показалось, бесконечная лестница. И я боялся даже представить, что придётся по ней спускаться. Но, как говорится, глаза боятся (глаза мои), а руки (руки батюшки) делают. Снова, подняв передние колёса, отец Игорь начал спуск. Я уже привык к родео на собственной коляске, и прочно держался в седле. Более того, тряска не мешала мне разглядывать окружающее и внимательно слушать «гида». – Здесь, согласно преданию – окончив спуск, заговорил батюшка – апостолами была погребена Пресвятая Богородица. Вытащив из рукава цифровой фотоаппарат, я старался снять самое интересное. Фотограф из меня ещё тот, и снимки иногда не получались, или выглядели размыто. Но я взял количеством. – Да! Здесь находится чудотворная и очень почитаемая Иерусалимская икона Божией Матери русского письма. Окончив рассказ, отец Игорь, даст ему Бог здоровья, повёз меня наверх. Процесс подъёма отличался от процесса спуска лишь направлением, но сил у поднимающего забирал больше. Не в силах чем нибудь помочь, я просто считал ступени лестницы. У меня получилось что-то около пятидесяти. Сумерки опустились на город, встречая нас у входа. Некоторые палестинцы, видимо ещё не видевшие батюшку в деле, пытались помочь, но лишь удивлённо наблюдали за нашим подъёмом.

К старому Иерусалиму мы подъехали уже, когда темнота окутала Святую землю. Александр Владимирович припарковался недалеко от Львиных ворот – начала крестного пути Иисуса на Голгофу. У Вас, читатель, может возникнуть закономерный вопрос. Почему я, уже который раз называю батюшкиного друга по имени отчеству? Отвечаю. Исключительно потому, что в общении между собой они сами обращались друг к другу только так. «Не соблаговолите ли вы, дорогой Александр Владимирович? Сочту за честь, любезный Игорь Дмитриевич». Что же мне нарушать этикет? – Братья! – обратился к нам отец Игорь – Возыдем же ко храму «Гроба Господня» и к Голгофе путём последним Иисуса Христа, дабы проникнуться муками его и слиться со страданиями его. Оставив «ослика» за воротами, мы отправились в путь. Трудно описать ощущения, охватившие меня при входе в город и хождении по его улочкам. Ну да попытаюсь. Вспомните средневековые города, наверняка виденные вами хоть однажды в исторических фильмах, или фильмах-сказках. И пусть были они в основном с прибалтийским или западноукраинским колоритом, дух средневековья отражали достаточно убедительно. Узкие, сжатые каменными стенами двух, трёхэтажных строений, с такими же каменными мостовыми и, часто, со сводами арок вместо неба, улочки старого Иерусалима виделись мне сказочно красивыми. Иногда ярко освещённые, иногда тонущие в полумраке они, то открывались мне со всей откровенностью, а то таинственно подмигивали редкими светящимися оконцами, скрываясь от любопытных глаз моих за занавесом теней. Посреди каменных мостовых, напоминающих потоки воды катящейся под уклон, бурунами беспорядочно вздыбливались ступени. Они и колдобины на стыках дорожных камней заставляли испытывать нас немалые страдания. Но что они в сравнении с муками Христовыми. Мы понимали это и не роптали. – Здесь был остановлен Симон Киринеянин, дабы нести на Голгофу неподъёмный крест Иисусов – продолжал отец Игорь, несмотря на тяжёлую дорогу, знакомить нас со Святыми местами. А кошки, изобиловавшие на тесных улочках Иерусалима, не обращали на нас никакого внимания, и шли куда-то по своим кошачьим делам. К воротам храма «Гроба Господня» подошли мы около восьми часов вечера, точнее без пяти минут. И хранители ключей должны были вот-вот закрыть ворота храма. – Со времён владения храмом Оттоманской империи, была избрана семья арабов-мусульман на должность хранителей храмовых ключей. И до сих пор они исполняют свои обязанности, закрывая храм для уборки и открывая его перед службами – тихо говорил батюшка – Попытаемся пройти ко Гробу Господа. Нас пропустили. В храме уже почти никого не

осталось и, слава Богу, очереди в кувуклию, заменяющую пещеру со Гробом совсем не было. Пользуясь этим, отец Игорь и Александр Владимирович, взяв меня под руки и за ноги, поднесли ко Гробу Господа. Я с чувством, не постыжусь сказать, благоговения, прикоснулся к нему губами. Николас вошёл сам, с помощью рук. Помолившись о близких своих и о здравии своём, мы покинули храм. Выйдя на прихрамовую площадь, мы решили подождать вечерней службы, дабы принять причастие у Гроба Господня. Но и площадь нас попросили покинуть до одиннадцати вечера. Пройдя немного по улицам старого города, мы приметили удобную лавочку, у которой и расположились. Александр Владимирович отправился проведать «ослика», батюшка сел на лавочку, погрузившись в ведомые только ему размышления, мы с Николасом принялись за чтение канонов перед причастием… Неподалёку женщина вынесла посудину с чем-то и, поставив её на мостовую, распрямилась. К ней сразу направилось несколько кошек. – Батюшка – обратился я к отцу Игорю – почему здесь столько кошек? И ни одной собаки. – Кошки охраняют людей от нечисти всякой, от змей и скорпионов. А собаки только мешать им станут. Кошек здесь любят. Ночная прохлада умудрилась проникнуть ко мне даже под пуховик и тело охватывало судорогой озноба. Чтобы как-то отвлечься от этого, я стал сочинять: То ль ветер Ближнего востока, То ли Всевидящее око, Чьего суда не избежать? Что заставляет ТАК дрожать?! О, эта дрожь, неумалима – Из недр Иерусалима, Из храмов древних веешь ты. Помилуй, Господи, Святый! Ведь Ты всемилостив от веку, Утешь паломника – калеку! Не напои, не накорми, Дрожь неуемную уйми! Посмотрев на часы мобильного телефона, я приготовился ждать ещё час…

Пять грамм иронии

Виктор Псарёв

Виктор Степанович Псарёв родился в п. Нижний Ингаш 10 марта 1962 года. В 1979 году закончил среднюю школу. В 1980 - 1983 г.г. - служил на Краснознаменном Тихоокеанском флоте. Демобилизовавшись, работает художником в кинотеатре, в районной художественной мастерской. В 1991 г. закончил 2-х годичные курсы художников-графиков при Красноярском художественном институте им. В.И. Сурикова. С 1991 г. регулярно принимает участие в краевых выставках художниковлюбителей и мастеров живописи. Проводит персональные выставки в п. Нижний Ингаш в столице края - Красноярске. В 1995 г. организовал детскую изостудию. Его ученики принимали участие в выставках «Енисейская мозаика» (г. Красноярска), фестивале «У дивных гор» (г. Дивногорск). О его творчестве Виктора снято 2 документальных фильма: в 1998 г. «Художник и одиночество» из цикла «Самородки Красноярья» (автор Дарья Мосунова), в 2000 г. «Сибирский левша» (автор Мирослава Демьянчук). Пишет стихи, песни, прозу. Издавался в коллективных сборниках «Момент истины», «Сны черно - белые», «Портретная галерея» и других. Его картины не раз украшали обложку литературнохудожественного журнала «Истоки».

Поэт и художник В одном городишке, даже не городишке, а так, большом селе, с названием “Нижние Коленца”, жил поэт. Можно даже сказать - поживал. Потому как: характер имел беззаботный, нрав веселый, находился уже на пенсии и, вообще, ему шло - “поживает”. Любил поэт поспать до обеда. Проснувшись, завтракал и потом подходил к окну, которое выходило на шумную улицу. Долго смотрел задумчивым взглядом в это окно, и что он там видел - только ему одному, и Господу Богу, было известно. Только после этого он бросался к письменному столу, где всегда лежали наготове бумага и ручка, и начинал лихорадочно писать. Получались стихи, которые он время от времени издавал. Благодаря этому, имел известность в определённых кругах. Как у всякого нормального человека, у поэта были слабости и недостатки. А самым вызывающим грешком была скупость. И чтобы его не обидеть, скажем - скуповатость. Был у поэта друг - художник. Правда, художник он был не ахти какой, но про него почему-то все любили поговорить. Жил он затворником. Мастерская его стояла на отшибе. Художника очень вдохновляло пение птиц, особенно по утрам, когда птичий хор буквально надрывался в истерическом экстазе. А когда шёл дождь, он слушал, как капли барабанят по крыше мастерской. Любил завывание вьюги, когда за окнами всё ревело и трещало. Казалось: вот-вот оторвутся хлипкие ставни. В такие минуты ему особенно хорошо работалось. Была у художника семья: жена и целая орава ребятишек. Но, не смотря на суровые жизненные условия, жил он свободно и бесшабашно. И вот как-то золотым осенним днём, уже под вечер, поэт зашёл в гости, в мастерскую, к художнику. Они посидели, пообсуждали всяких выскочек и, в 29

конце-концов, вместе отправились по домам, так как им было по пути. Вечернее солнце плавило свои лучи на их головах: седеющей у поэта и лысеющей у художника. Настроение у обоих было прекрасное, погода изумительной, а беседа умиротворяющей. На пути у них повстречался магазин с названием “Широта души”. Название соответствовало состоянию, в котором пребывали два мастера. А так как, оба были непьющие, и шансов испоганить алкоголем такой замечательный вечер не было, то они решили зайти в магазин. Витрины и холодильники ломились от всякой вкуснятины, товары сверкали нарядными упаковками и дразнили соблазнительными запахами. Художник только что получил расчёт за хороший заказ и, по своему обыкновению, “затаривался всякими вкуснятиями”. И среди этих вкуснятин была палка сервелата “Элитный”. Сервелат был свежий, сырокопчёный, издавал такой запах, что у поэта, стоящего в ожидани друга, слюнки потекли. Он пытался отвлечь себя куском телятины, лежащего дома в холодильнике, самолепными пельменями, но - тщетно. Запах сервелата застил разум, и поэт, как загипнотизированный, не веря и удивляясь самому себе, тоже купил палку сервелата. Выйдя из магазина на свежий воздух, он испугано осознал, что потратил огромные, как ему казалось, деньги на проклятый сервелат. Но назад ходу не было: чек в кармане. Вскоре из магазина вышел художник с огромным пакетом. Предложил другу положить свой сервелат сверху, но поэт наотрез отказался. Он засунул продукт себе под ремень и сверху прикрыл пиджаком. А так как поэт был роста не богатырского, а колбаса наоборот, то конец деликатеса упёрся мастеру прямо в кадык. Того и гляди задушит. Но поэт только

глубже задвинул сервелат под ремень, хотя и там было тесновато. Друзья продолжили путь. Снова разговорились, расчувствовались природе. Мало-помалу тревога у поэта, по поводу расходов, сошла на нет. Он успокоился. Снова вернулось красноречие и оптимизм. А была у поэта одна особенность: когда он чтонибудь рассказывал, а он это любил, то отчаянно жестикулировал руками. И вот так они продолжали путь -художник и небольшая мельница рядом. Дошли до развилки, где им нужно было расставаться. Остановились. Ещё немного поговорили. На прощание крепко пожали друг другу руки. По русской традиции поговорили ещё. И ещё раз пожали руки. И вдруг поэт испуганно хлопнул себя по животу. Распахнул пиджак и с ужасом пролепетал: “Я колбасу потерял”. И стал отчаянно озираться вокруг. “Где?”- глупо спросил художник.”Не знаю,”лепетал поэт и часто-часто моргал глазами. Он хотел уже бежать назад к магазину, искать. Да где же ты её найдешь, когда прошли огромное расстояние. Художник остановил его, сказав:” Да пускай порадуется тот, кто найдет эту колбасу. Пускай даже это будет какая-нибудь собака. Устрой нашедшему праздник!” С этими словами он открыл свой пакет, достал палку

сервелата, отломал половину и протянул поэту... Ведь они были настоящими друзьями. Прошёл год. Поэт и художник после очередной встречи, как всегда вместе возвращались домой. Художник был слегка озабочен: зарплату на работе почему-то задержали, заказов не было, а тут гости, некстати, нагрянули. Поэт, рассеянно слушая проблемы художника, по привычке внимательно смотрел себе под ноги, заглядывал почти под каждый придорожный кустик, надеясь ещё отыскать потерянную злополучную палку сервелада. И...о, чудо! Именно на том самом месте, где и предполагал поэт утерю драгоценного продукта, лежала вдвое свёрнутая ассигнация, достоинством равная цене 1 кг. сервелада «Элитный». Ещё не веря своему счастью, поэт стремительно поднял купюру, нежно расправил её, почему-то грустно вздохнул и протянул художнику: -Купи чего-нибудь к столу, у тебя ведь гостей орава. Да, поэт и художник были настоящими друзьями.

Сочини себе сказку

Седьмое небо

Когда он родился его отец запил, а мать сошла с ума от горя. А ведь недавно этой паре мог позавидовать любой. Больно уж они любили друг друга и никогда не ссорились. Но по вечному закону подлости случилась беда. Родился у них уродливый младенец. Да такой уродливый, каких свет ещё не видывал. Мерзко было его даже в руках держать. Вот. Взяла его на воспитание полуслепая бабка Ульяна, которая приходилась матерью отца младенца. Ой, какая у нас красивая девочка. Какие у нас ручки, какие у нас глазки... В общем, назвала она ребёнка Машей, как звали её пропавшую дочь. Хотя ребёнок по явным признакам был мальчиком. Отец Маши после смерти его жены, стал жить со своей матерью, и не влезал в её отношения с ребёнком. Запил по-страшному. Не мылся, не брился, ходил в одной грязной одежде, и почти не разговаривал. В общем, стал слабохарактерным.

Ребёнок же наоборот много шумел, ел всё что дадут, не болел, и в три месяца стал ходить и называть бабу Ульяну мамой. Ох, и радовалась баба Ульяна глядя на Машу. А парень то рос как на дрожжах, да с каждым месяцем всё уродливее и уродливее становился. И когда Машу выносили к детям поиграть, то дети плакали и убегали. Один из детей Антошка даже стал заикаться. Мать Антошки Святая, по крайне мере её так все называли, ещё в день рождения Маши, сказала родным, мол, этот ребёнок от дьявола и его немедленно следует сжечь. И с ней была согласна вся деревня. Вот. Маша был очень добрым мальчиком. Он любил наблюдать за бабочками, любоваться солнышком, небом, ходить в лесу. В общем, любил всю природу в любое время года, и был счастлив, пока ему не исполнилось двадцать лет. Баба Ульяна на сто двадцатом десятке ушла в мир иной очень счастливой. Даже китаец Вася, не знаю, откуда он тут взялся, местный гробовщик, когда забивал крышку гроба, увидел - Ульяна улыбалась. Последние двадцать лет баба Ульяна жила, как в раю. Она очень гордилась своей доброй, умной, хозяйственной дочкой, но почему-то никто вокруг этого не понимал. - Отец, скажи мне, почему люди такие злые? Почему этот мир такой несправедливый? - говорил Маша, плача как то вечером, своему отцу. - Почему Антошка убивает всех вокруг насекомых, бьёт кошек и рубит деревья, а мусор выбрасывает в нашу речку? Тётя Свитая всегда называет меня уродом и говорит,

что мне суждено гореть в аду. Не одна девушка не хочет со мной и словом обмолвится. А дядя Вася каждый месяц измеряет меня линейкой и, не говоря ни слова, убегает. Сейчас, когда я гнал нашу корову домой, выбежали из-за угла мальчишки, и стали бросать в меня камнями. Почему все так меня ненавидят, что я им сделал плохого? Маша вновь заплакал. А отец, который его слушал, только изредка вздыхал и кивал головой. Для Маши один день стал тяжелей другого. Только работа по двору да звуки природы успокаивало его доброе сердце. Все его обижали, кроме пьяных мужиков, да местной ведьмы Долгорукой. Эта ведьма перепробовала все порчи и заклинания, чтобы сгубить Машу. Она хотела вернуть себе репутацию ведьмы. Ведь когда Маша родилась, её перестали бояться. Но у Маши было слишком доброе сердце И вот как то июньским деньком Долгорукая подкараулила Машу в лесу: - Добрый день Маша! - сказала ведьма — Не помешаю ли я тебе? - Что вы ведьма, конечно не помешаете. - А чем ты тут Маша занимаешься? - Да вот с травами да с деревьями разговариваю. Мне же толком и поговорить то не с кем, даже с отцом. - Всё пьёт он у тебя? - Пьёт бабушка, пьёт. - А я вот к тебе по делу пришла Маша. Хочу горю твоему помочь. - Да чем же тут помочь? Никому я тут не нужна. - Это да. То есть правильно думаешь. Если сам на себя руки не наложишь, так тебя местные рано или поздно убьют. - Это потому что я урод, — сказал Маша и, закрыв лицо руками, заплакал. - Ты не плачь Маша, не плачь. Есть на свете одна деревня, в которой живут все, такие как ты, и внешностью, и душою. - Да где же это бабушка Долгорукая, где же? - Ой, далеко это Маша. - Да говори же, не томи душу. Значит слушай. Как перейдешь, наше кладбище иди прямо по кривой дороге, переплывёшь Мёртвую реку, дальше будет гора Смерти, а за ней Кровавое ущелье. После ущелья наступят Бесплодные земли, а за ними уже и рукой подать до твоего Седьмого неба. Так называется деревня. - А не шутишь ли ты бабушка? - Вот те крест. Истинную правду говорю. - Ну почему же ты мне раньше-то не сказала? - Да запамятовала я. Старость как-никак. Тут-то Маша и обрадовался. Пожелал бабушки здоровья и побежал радостный домой. Знал бы только Маша, что всё это старая ведьма выдумала, чтобы избавить деревню от урода, и вернуть к себе страх людской. Сидит отец Маши да в стену смотрит пустую. Одной рукой бутылку держит и попивает самогон, да так, как люди воду не пьют. В этот момент забегает Маша и говорит: Отец, отец прости меня, но я ухожу из дому! Что!? - ответил отец, разбив бутылку, и стал трезвее трезвого.

Баба ведьма указала мне путь, где живут такие как я. Ухожу я с этой деревни навсегда. Сыночек ты мой, золотце ты моё. Это что ж значит, я тебя никогда не увижу. Ой, прости ты меня грешного. Непутёвый я у тебя отец, ой непутёвый. Ни разу даже с тобой, словом не обмолвился. Алкаш я проклятый. Горем всё своим убивался, а счастья то своего не замечал. Никогда Маша не слышал столько слов от своего отца. Аж забыл, зачем собирался. Видит он глаза отцовы истинные, настоящие в слезах гороховых, в любви необъятной. Отец, а давай ты со мной поедешь! - сказал Маша радостным голосом. Нет уж сыночек, солнышко ты моё. Нет мне прощения за дела свои. Езжай один, а я о твоём счастье молится, буду. Собрал Маша авоську, обнял отца на прощание и пошёл к кладбищу. Проходя мимо могил, он останавливался и поминал добрым словом каждого, что встречал на пути. Вышел он в поле, а Кривой дороги не видно. «Видно за много лет заросла» - подумал он и пошёл прямо. На десятый день встретилась ему гора. «Не такая уж она большая и опасная, как мне говорили». На двадцатый день увидел он небольшую лужу и подумал - «Видно от сильной жары речка здесь пересохла». Маша шёл с твёрдой уверенностью что вот-вот, почти скоро, появится его долгожданная деревня. Но уверенности с каждым днём становилось всё меньше. На двадцатый день попалось ему ущелье. Ну как ущелье? Всего то два камня больших. «Это кто же такие ужасные названия придумывает для милой природы?» Силы были на исходе. Он уже не верил в истину слов злой старухи, но возвращаться назад уже не было смысла. Потом начались Бесплодные земли. Эти земли были усыпаны различными цветами,

ягодами и кустарниками. Шли дни, а впереди не было никакой надежды. Через два месяца путешествий, когда есть уже было нечего и ягоды, которыми он питался, пропали, отчаянье посетило его сердце. Но он шёл до тех пор, пока не упал от бессилия. И подумал что здесь его смерть. Он вспоминал отца, бабу Ульяну и жителей деревни. И даже хотел вернуться и терпеть неприязни окружающих, только бы быть среди людей. Но этому не суждено было быть. Мысли начались путаться, и он потерял сознание. Долго ли коротко ли. Плеснул кто-то Маши в лицо ведро воды и он открыл глаза. И увидел перед собой красавицу - уродливую девушку. Как тебя звать? - спросила девушка. Маша. - ответил он. А меня Стёпа. Как ты сюда попал? Откуда ты? Но Маша долго не мог поверить своему счастью. «Неужто, и прямо, дошёл. Неужто, всё плохое позади?» Откуда ты здесь Стёпа? С деревни. А тут вот с цветами, да бабочками разговаривала. Вставай. Пойдём со мной. Вот у нас-то народ обрадуется. Пошел, Маша за Стёпой и вышли они к деревушке, где все как он, уроды. Пошли они к людям. Увидели Машу люди и пошли к нему поздороваться. Многие его обнимали, и каждый приглашал к себе в гости. Ближе к вечеру жители деревни Седьмое Небо, устроили праздник в честь своего нового жителя. На улице был накрыт стол со всякими вкусными блюдами. После застолья были песни и танцы. Вот там-то председатель деревни Гриша, выделила Маши хороший дом. А одну корову подарил ему новый сосед. Ну как Маша, не пожалел что пришёл к нам? спросила председатель. Что вы друзья мои! Счастлив, очень счастлив. До сих пор сижу, и не верится, как тут у вас здорово. Какой народ то у вас дружелюбный. Не у вас, а у нас — Сказала Стёпа. - Ты теперь часть нашей большой семьи. Пошли танцевать. Она взяла Машу за руку, и они стали танцевать. О-о-о, Маша был на седьмом небе от счастья. Жизнь приобрела свои истинные краски. Да, здесь не нужно было придумывать каждый день, какую-то светлую отдушину для души. С этого дня он стал встречаться с девушкой, что вернула его к жизни, облив водой. Вскоре они поженились и стали жить вместе. Ведь самое главное в этом мире: что они вместе. И если где-то в этих землях наш герой и был уродом, то только не здесь. Здесь на Седьмом Небе не нужно было подстраиваться под всех. Тут нужно было быть просто самим собой. Эти люди, как и наш герой, любили природу во всех её проявлениях. У них были на удивление добрые, понимающие сердца. Они были просты как дети, и в тоже время совершенны во всём. С уважением относились к земле, и к животным. Они радовались, встречая друг друга, и никогда не ссорились. Их земли процветали, а их счастью можно было только позавидовать. Ведь самое главное в этом мире: что они вместе.

Литературное объединение “Эдельвейс”

В редакционной почте

ЛЮЦИФЕР ОКАЯННЫЫЙ Здравствуйте! С интересом “полистал” “Литкультпросвет”. Журнал понравился.и захотелось поучаствовать в нём. Если это допустимо, передайте, пожалуйста, редактору мой древний опус. «ЛЮЦИФЕР ОКАЯННЫЫЙ…» В ту далёкую зиму, накануне рождественских праздников, снегу намело – видимо-невидимо. У иных изб сугробы так подпирали дверь, что своими силами выбраться наружу – и думать нечего! Разве что на метле через дымоход. Но не всякий на это горазд. Пришлось уповать на помощь соседей-односельчан. И, хорошо помню, помогали без всяких просьб. А освободившиеся из снежного плена, на радостях подносили своим спасителям чарки прозрачной, как слеза, жидкости, провозглшали шутливые тосты, с прибаутками опрокидывали содержимое, и, ошпарив нутро ядрёным напитком, весело крякали и рукавом вытирали усы. Тут же сколачивались артели волонтёров, вооружались деревянными лопатами и разудалой ватагой с гиканьем и смехом шли от дома к дому по улицам села. Артель всё росла и росла. Казалось, что собирались не соседи и односельчане, а древняя ведическая община, единый род. Когда же полонённых снежными завалами совсем не осталось, над стрехами изб взметнулась песня. Теперь я понимаю,то был апофеоз человеческого участия. В те времена старики называли нас отроками. Мы, норовистые сморчки, не упускали случаев улизнуть из школы. И на почтительном расстоянии от взрослых весь день-деньской били баклуши. Такое невиданное обилие снега кружило голову. Мы скатали не менее дюжины снеговиков. Соорудили снежный бастион. Затем, вооружившись снежками, превратили его в руины. А когда крушить было уже нечего, начали перестрелку друг с другом. Однако больше всего в этой снежной потасовке досталось девчонкам, которые оказывали нам достойное сопротивление. Мне и теперь стыдно, что я одноклассницу Ирку довёл до слёз. Что со мной случилось, не знаю. Только весь «арсенал своих боеприпасов» я адресовал ей. А в один момент изловчился, уронил её в сугроб и натёр щёки снегом. Лицо её полыхало, как спелый арбуз. Ира смотрела из сугроба полными слёз глазами. У меня защемило сердце. Перехватило дыхание. И неожиданно для себя я, словно ожёгся, поцеловал её в губы… - Дурак…- тихо выдохнула девушка. А мне почудилось, что её гневный голос громом прокатился по всей округе. Хотелось провалиться сквозь землю. Но этого не произошло. А неподалёку, как на грех (!), возникло свирепое лицо её матери. Женщина неистово размахивала руками и кричала: - Ах ты, Люцифер окаянный! Вот я ужо тебе! Будешь знать, где раки зимуют! Я улепётывал не

оглядываясь, что было сил. Но обильный, ещё не улёгшийся снег, под ногами будто проваливался. Отчего я поминутно падал. Худые сапоги размякли и расползлись. Ноги промоли до костей и озябли. К счастью, мать была на службе. Я разжёг дома печку, придвинул старую табуретку к духовке. Расселся, - как кум королю и сват министру. Перед глазами поплыли обрывки дневных событий. Самым ярким пятном в памяти возникло полыхающее жаром лицо Ирины. И пунцовые, слегка припухшие губы. Это лицо вдруг расцвело улыбкой. И в то же мгновение тётка Дарья, её мть, замахнулась на меня огромным снежком. Но не зашибла. Видно, передумав, отбросила орудие возмеждия в сторону и поманила пальцем: - Иди, иди ко мне, суккин сын. Хочешь Ирку в жоны – выучи мой устав. Я тёща - ух! – строгая… Перво-наперво, не стреляй воробьёв из рогатки, а то стёкла разобьёшь. Не лазь по крышам за голубями – без штанов останешься… Далее перечень пунктов продолжался. Завершали устав два главных момента. Один из них – «не целуй Ирку до свадьбы». И последний наиважнейший: «Каждый день моему любимому коту Лорду перед сном мой ноги с мылом. А сейчас мне своё прилежание и продемонстрируешь…». Тут её голос стал звучать слабее и совсем затих. А передо мной появился Лорд величиной со льва . Я подстваляю таз с водой, опасливо намыливаю ему передние ноги от лап к туловищу. А он смотрит на меня глазами… Ирины и улыбается. О, боже! Что за превращения… да это ж она и есть! Ирка! Красавица! - Сынок! Сынок - с трудом пробивается слово к моему сознанию, - что ж ты так уснул? - Я открываю тяжёлые веки – у двери моя мать обметает веником снег с валенок. - Ну и заносы, - сокрушается она, - поезда останавливаются. А бабушка в церковь собралась. Рождество приближается.

Юрий Савченко

Наши зарубежные авторы Сергей Гора Сергей Гора. Родился и учился в г. Ленинграде. Окончил ЛГУ. Филолог-лингвист. Имеет учёную степень из СПбГУ, а также ряд научных публикаций в США, куда переехал как приглашённый специалист. Постоянный прихожанин русских православных церквей. Известен как один из первых и наиболее удачливых постсоветских менеджеров потребительского рынка СНГ, а также как один из первых русских ведущих телевизионных ток-шоу. Многочисленные читатели и слушатели его стихов называли его поэзию летописью конца ХХ-го, начала ХХI века, написанную истинно русским человеком, уникально оставшимся незаангажированным какими-либо властными или корпоративными структурами. ЖИРАФ Да, здравствует добрый жираф, Ценитель тропических трав! На нём презабавный наряд: В молочных ручьях шоколад. Узорчатый жилистый круп. А шея, что крана стрела. Резиной игрушечных губ Касается края ствола. Как в съёмке замедленной шаг От роста слегка неуклюж. Задержится взгляд на ушах: «Не уши, а кукольный плюш». Он самый высокий из всех, Но гордость его не гнетёт. Глядим на него снизу вверх, А он от людей наутёк, И только почуяв покой, Что палец разжат над курком, Коснётся ладони людской Шершавым своим языком. Теплом его пышут глаза На выкате карий наив. ...Нажми человек тормоза, Охотничий пыл укротив.

ПОПУГАЙ, ПОВТОРЯЯ, УЧИТСЯ... Повторение - мать учения. Век учить себя напрягай! Этой истины назначение Твёрдо выучил попугай. Там, где глушь лиан непролазная, Не завязаны языки, Повторяет он всё, что сказано, Ведь молчать, учась, не с руки. Повторять всю жизнь - ад, заметьте-ка, Как песчинок слов, - триллион. Какова ж должна быть фонетика?! ... Сколь же должен быть дух силён?! ... Выручает клюв память клёвая От бессонного куража: Повторяет он только новое, Всё, что старое, в ней держа. И ещё одно примечание: Попугай - не вол от сохи: Повторяет он лишь звучание, Не вдаваясь в суть чепухи. ...Повтореньем смысл растворяется. Сколько тысяч лет тот же хор? Всё, что сказано, повторяется. Даже новое - как повтор… В круге замкнутом чтоб не мучится, Ум не буду ваш охмурять. Попугай, повторяя, учится ...Лишь однажды всё повторять

МЫ ВЕСЁЛЫЕ МАРТЫШКИ Мы мартышки. Мы девчонки, Шаловливые кокетки. Наши хваткие ручонки С ветки тянутся к конфетке. Если за столом - как детки, Скомкав, выбросим салфетку. И, сорвав на окнах сетки,

Убежим играть в беседку… Наш девиз: «Душа восстала! Хвост трубой и... усвистала Выход дать эмоций буре И скакать, скакать до дури!» Но порой для развлеченья Вместо игр удрученье: Задаваясь, мы жеманны, Если знаем, что желанны... В нашем поведеньи рьяном Всё естественно, без фальши:

Стадо..., общество ли..., стая... Бублику нельзя без дырки... В джунглях, в зоопарке, в цирке... И пускай напиток солон, Будь стакан до края полон! РАЗМЫШЛЕНИЯ БЕЛОГО МЕДВЕДЯ Средь Арктики льдин в бездне чёрной воды, Явившийся из ниоткуда, Природный блондин «от ушей до пяты» Вдоль сонной полярной промёрзшей гряды Плывёт черноносое чудо. Лоснится в лучах белой шерсти атлас, На кончиках льдинки повисли, А в чёрных очах, чей разрез как у нас, Простые медвежии мысли: Где первая прямо к желудку ведёт, Вторая - на тему подружек: ...Для этого надо тюленя «об лёд», Чтоб самка польстилась на ужин. Без трапезы нежных рычей не связать, Без ужина доводы слабы, Медведицы, - как бы точнее сказать, Хотя и медведи, но бабы... Мысль третья: сполна отомстить за упрёк Соседу, рычавшему матом. Медведь, как и люди, считает до трёх, Давая врагу ультиматум... ...О, синие льды. О, искрящийся снег. И здесь до-хрена многоточий... Единственный кайф: оторваться во сне Слепой шестимесячной ночи.

Кожуру содрав с банана, Запулим её подальше... Сами на себя похожи: Постоянно корчим рожи. А, устав играть в паяца, Будем на траве валяться. ...Встав со сна, сходив «по делу», Марафет наводим телу. Вычесав жучков и блошек Стелящимся шагом кошек, Для уверенности пущей, Выползаем в день грядущий. Мы весёлые мартышки: Лешки, Стешки и Маришки Длинные и коротышки. Худенькие и кубышки. В ёжике короткой стрижки. С дерева верхушки-вышки Ведаем про все делишки. Падая, имеем шишки. Мы мартышки-хулиганки: Анки, Жанки и Сюзанки... Содержимое приманки Проверяем в каждой банке. Круглые у нас мордашки, Дашки, Машки, Чебурашки. Любим прятки и пятнашки, Стёклышки, а также бляшки. Смотрим в лапу как гадалки, Алки, Галки, задавалки. Целый день - как на скакалке. Достаём кокос без палки. Мы мартышки, как подростки, Бестии и вертихвостки. Мыслей нет у нас громоздких, И в глазах не меркнут блёстки. ...Философия простая:

ЯГУАР Стремителен. Дьявольски ловок. Не самый накаченный, но Число его хищных уловок Другими не превзойдено. Не тигр, не гепард, не гиена, Хоть в сердце кошачий пожар. В погоне и в лежке - посменно, Меркурий саванн ягуар. В засаде в упор не заметен И жертву ничто не спасёт. Как жёлтые молнии метят Зрачки ягуара во всё. Взрывной и незримый, как выстрел, Пронзит ...галогенами фар. Маневреный гладкий и быстрый Властитель шоссе «Ягуар».

Речка Белокуриха. Художник Владимир Иванов