Литкультпривет №8 by Сергей Прохоров

Литкультпривет!!!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

@ 6 (8) 2013

Приложение журнала ИСТОКИ 1

...А Он стоит среди толпы Бессмертьем вылитый из бронзы. .. (У памятника Андрею Поздееву. г Красноярск) 2

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Выпуск 8-й. Июнь 2013 г.

АВТОРЫ НОМЕРА:

Сергей Тинский И читали стихи....................4 Никифор Саньков .Рассказ.....................................6 Юрий Савченко Стихи..................................10 Эльдар Ахадов Рассказы.............................12 Галина Зеленкина Рассказ................................22 Сергей Прохоров Стихи..................................18 Николай Ерёмин Стихи..................................20 Анатолий Казаков Рассказы............................22 Сергей Криворотов

110 лет назад 17 июня родился Светлов Михаил Аркадьевич (1903— 1964) - советский поэт, драматург. Его именем называли пароходы, шахты, улицы и библиотеки. Строки из его стихотворений становились цитатами, а песни, положенные на музыку профессиональными композиторами, считались народными. 3

Миниатюры........................26

Редактор выпуска Сергей Прохоров

Культура

И ЧИТАЛИ СТИХИ 17 мая - накануне дня рождения своего именитого земляка-нижнеингашца собрались по уже установившейся традиции в центральной районной библиотеке имени Николая Устиновича почитатели творчества писателя, завсегдатаи литературных встреч. В небольшом уютном зале библиотеки, негласно именуемым светлицей писателя, в этот раз было немноголюдно. Да и дата не юбилейная - 101-я годовщина. Пришли те, кому хотелось и было что сказать друг другу. Пришли почитать свои стихи,, послушать творчество других. На мониторе компьютера мелькали кадры видеоклипа и приглушенная мелодия песен одного из авторов, пришедшего на встречу. Пили чай, делились новостями в литературном мире, читали свои новые произведения.. Людмила Копанева позабавила всех своими ироническими пословицами-поговорками. Как всегда не обошлось без её басен про нашу жизнь. Поэтическое творчество художника Виктора Псарёва - это и продолжение

цветовой гаммы его картин и философия его душевного состояния. Главный редактор литературно-художественного и публицистического журнала “Истоки” Сергей Прохоров познакомил собравшихся в читальном зале с только что вышедшим из печати свежим номером журнала и со своим будущим сборником стихов “Древо жизни”. Подборку стихов из этой книги вы прочтёте здесь же на 18-19 стр.

Сергей Тинский

Проза Никифор Саньков

И грянул бой Мы были переростки. Пятый класс долго не открывали, и мы, кто хотел учиться дальше, по два, по три года ходили в четвёртый класс. Клуба в деревне не было, и молодёжь, в особенности в зимнее время, собирались на вечёрки или по-другому на посиделки. Парни откупали у какой-нибудь одинокой вдовы или старухи просторную избу, привозили дрова, девчата доставали керосину и, собравшись вместе, проводили долгие зимние вечера: пели, плясали, играли в «фанты»-это в праздники, а в будничные дни девчата рукодельничали: вязали рукавицы, перчатки, носки, вышивали полотенца, платочки, кисеты женихам, пряли лён, парни играли в карты, рассказывали разные байки, угощали девчат орехами, пряниками, конфетами, а после посиделок провожали каждый «свою» домой. Расходились обычно в полночь. И тогда деревня как бы просыпалась ото сна: на улицах слышался смех, песни, лаяли собаки, где-то всхлипывала гармонь, кто-то разухабисто ухарски пел: -Я пройду Сибирь до краю, Где могила Ермака. Просижу в тюрьме три года, Поваляю дурака… Другой кто-то подхватывал ещё не окрепшим голосом, как молодой петушок: -Я по улице иду, Сам собой не дорожу. Пусть головушку проломятЯ платочком завяжу. Мы, подростки, по образу взрослых ребят и девчат, тоже стали устраивать свои посиделки. Собирались у Аганьки Аксентьевой девиза боевого, как мы называли Аганькиного отца рыжебородого Дениса. Денис, как правило, вечерами дома не бывал: уходил к «мужикам», Денисиху тоже, как говорят у нас, домовой не любил - больше пропадала у соседок, и в дому мы оставались одни полными хозяевами. Правда, был один случай: девиз Боевой ездил за сеном и рано завалился на полати спать. Денисиха ушла к соседям. Мы по привычке до того «разошлись», что Агафонька у своей «подружки» поджёг кудель. Поднялся шум, визг. Разъярённый девиз, мешком свалился с полатей и, как щенков, по - одному, выбросил нас на улицу. Но, повторяю, это было единственный раз. В остальные вечера в дому Аксентьевых хозяевами положения были мы. Мы, это шестнадцатилетняя Аганька, плотная, почти сформировавшаяся девушка с подружками в пять-шесть человек нас, «ухажёров», во главе с Минькой Черемисиным, шестнадцатилетним пареньком. Минька давно уже не ходил в школу и считал себя вполне взрослым парнем. Он и дружил по- взрослому, с Аганькой, как вполне взрослый. Мы же, остальные: Мишка Иванилов, Агафонька Останин, Егорка Лавров и другие, только начинали усваивать первые азы науки общения с девчонками. У каждого из нас был свой «ухажёр» или своя «ухожорка». Мне «досталась» Улька Черемисина, двоюродная сестра Миньки, нашего вожака. Почему говорю «досталась», потому что я её не выбирал, мне её выбрали Минька и Аганька. Мне, лично, больше нравилась Аринка Безрукова, весёлая, черноглазая, с русыми кудряшками девчонка. Но её 6

почему-то «закрепили» за Агафонькой, по прозвищу рябчик. Был он невзрачный, маленький да к тому же ещё рябой, но единственным сыном довольно обеспеченных родителей, а это в то время имело немаловажное значение. Аринка тоже не хотела «гулять» с Агафонькой, не нравился он ей. Но что делать? Так повелела Аганька. А её слово-закон. «Моя» Улька на посиделках занималась вязаньем кружевов (два юрка) купил ей я, а деньги утащил из сахарницы, где всегда хранила мать сдачу из магазина. Говорить с ней я не знал о чём. И потому мы больше молчали или перебрасывались ничего не значащими словами, вроде: -Что ты сегодня делала? -С мамой лён трепала. А ты? -Ездил в лес за дровами. Или: -Ох, и мороз сегодня! -Не говори. Ужасть! -Воробьи на лету мёрзнут. -Ага… -Замёрзла? -С чего ты взял? После посиделок, как только являлся Девиз Боевой, мы разбегались по домам. -Ну, явился, гулеван,- ворчала, поднимаясь с кровати, мать и вздувала огонь, семилинейную керосиновую лампу. И где тебя нечистый носит чуть не до петухов? Вот уж приедет отец (отец часто зимой ездил за болото в извоз), я всё ему расскажу. Уж он тебя неслуха вздует… Я, молча, снимал шубёнку, забрасывал на печь валенки, точнее сказать пимы, и забирался на полати, где спали, разбросавшись от тепла, мои братья: старший Ванюшка и младший Васятка. Я прижимался к горячему тельцу Васятки и через несколько минут, как в яму, проваливался в глубокий сон… Так проходили дни за днями. Оттрещали январские морозы, оттрубили февральские метели. Приближалась весна. И вдруг наша дружба с девчонками рассохлась. На посиделки к ним всё чаще и чаще стали наведываться заречные ребята: Лазурька Карась, толстый, приземистый, пузатый, прозванный за это карасём. Валька Санников - красивый семнадцатилетний паренёк, Гавря Вылитков, по прозвищу Культяпый, и Колька Морозов. Сначала мы поколотили девчонок. Встретили их на мельничной плотине и показали им наше мужское достоинство, нашу гордость и честь. Раза два или три и я стукнул свою Ульку, приговаривая: «Вот тебе один юрок ниток, вот тебе - другой!» На что она только крикнула - «Дурак, дурак!» И убежала вслед за подружками. Тогда мы решили побить Карася и всю его компанию. Но как? У них один Карась равнялся полдюжины наших «бойцов». А Ванька Санников! А Гавря Культяпый! Правда, пальцы-то у него изувеченные – патрон в руках разорвался, а кулаки дай-то боже! Да и Кольку Морозова бог силой не обидел. Зацепит - тоже скоро не очухаешься. А у нас одни огольцы, мелкота пузатая, не считая Миньку Черемисина да Мишку Иванилова. Тогда мы решили привлечь на свою сторону всех нам сочувствующих, вплоть до четырёх и трёхклассников. Воинственный всплеск был неописуемый. Каждый клялся биться до последнего вздоха, до последнего дыхания, как Кастусь Калиновский из недавно увиденной картины. Началась деятельная подготовка к предстоящему «сражению». Я, на всякий случай, запасся шилом, выкраденном из отцовского шорнического ящика, другие тоже не теряли время даром. Проводилась большая агитационная работа среди малышни. Особую роль здесь играл Егорка Лавров. Его обличительные стихи о Карасе и его компании приводили буквально в восторг и ярость наших сторонников. Они рвались в бой. Особый гнев вызывал у них предательский поступок Агафоньки. Он окончательно перешёл в лагерь наших противников, и, если появлялся на улице, то непременно в компании Лазурьки Карася. Егорка Лавров даже написал на него сатиру, которая начиналась так: -Будь проклят ты, паскуда Агафон, За то, что дружбы предал ты закон… И заканчивалось: -Но не спасут тебя, запомни, Агафонка, Ни твой Карась и ни Аганька простигонка! Наступила масленица. Мы этого дня ждали и потому собрались около школы. Сегодня должно было решиться: или-или. Или мы или они! «Комиссары» перебегали от одной кучки будущих героев к другой. Гремели пламенные воззвания. Слышались пламенные заверения: «Отомстим»! «Не пройдут»!» Наконец на улице показались наши противники. Они шли свободно, вольно, в расстёгнутых 7

полушубках. Навеселе. В центре Карась. Около него вертелся Агафонька. -Идут! Идут! Как ветер, пронеслось в нашем стане. Толпа замерла. Карась в окружении своих друзей неотвратимо надвигался на нас. Казалось, он даже не замечал нас, целую толпу, полную воинственного пыла. -В чём дело! Крикнул Лазурька Карась, подходя к нам на расстояние кулачного удара. – А ну расступись, мелкота пузатая! И в это время из наших рядов выскочил Егорка и с возгласом: «Паскуда! Предатель!» Бросился на Агафоньку. Кто-то истошно крикнул: «Наших бьют»! - И грянул бой! Видел, как под ударами наших противников, ряды наши дрогнули, и многие побежали… Видел, как Лазурька Карась схватился с Мишкой Иваниловым и, повалив его на землю, начал осыпать его тяжёлыми кулаками. Не взвидев света, я бросился на выручку своего друга и, выхватив из кармана своё грозное оружие-шило, безжалостно воткнул его в широкую задницу Лазурьки. Лазурька взревел, как раненный медведь, и, оставив Мишку, кинулся за мной. Я прыгнул на школьный забор и, зацепившись опояской за еловый сучок верхнего бревна, обречённо повис вниз головой. Лазурька вырвал у меня шило и дважды ширнул меня в обе ягодицы. Не помню, как я сорвался с сучка, как оказался на земле, запомнил только, как бежал домой и всё хватался за задницу и от боли вскрикивал: «Ой-ой!» Дома забрался на печь и долго лежал, прижавшись больным местом к горячим кирпичам. -Чо, блатка, больно? С участием спрашивал меня младший братишка Вася. -С чего ты взял? -А почему ты всё хватаешься за зопу? -Что? -Говорю: хватаешься за зопу? -А ну брысь, мелочь пузатая! Смотри, какой выискался прорицатель! Вскоре прибежал Мишка. Левый глаз у него заплыл, верхняя губа вздулась. Чувствовалось, что он ещё не остыл от только что отшумевшего боя: -Отогреваемся? -Ага. Отогреваюсь. -Да, брат, невесёлые дела. Разбита великая армия впрах. Мы с Минькой да Егорка Лавров отходили последние. Егорка-молодец. Он Агафоньке едва не отгрыз ухо. Еле оттащили. Взял врага мёртвой хваткой. А ты когда исчез? -Как все. Мне хотелось сказать Мишке, что я тоже не трус, но воздержался. -Ладно! Сказал Мишка. Отогревайся. Вечером увидимся. Я побежал. Так закончилась ещё одна страница нашего небогатого впечатлениями отрочества. 25 сентября 1988 г.

Васька Остяк Я возвращался из района, ходил хлопотать документы. Путь предстоял не близкий. От района до нашего села насчитывалось где-то семьдесят или семьдесят пять километров. От деревни Ляшкино можно было идти новой дорогой, там изредка ходили подводы, но я предпочёл идти зимником. Правда, дорога здесь, между Ляшкино и Куликами, шла «глухой, неведомой тайгою» и не исключалась возможность встретиться с медведем, зато здесь на пять-шесть километров было ближе, а это немаловажный плюс для путешествующих на своих двоих. День был жаркий, безветренный. Тайга дышала зноем. Пахло разогретой хвоей, малинником. Неслышно было птичьего пения. Изредка лишь перестукивались дятлы да посвистывали полосатые бурундучки, перепрыгивая с валежины на валежину. Часть приходилось перебираться через ручьи, таёжные речушки. Опасность встретиться с косолапым хозяином тайги придавала силы и резвость ногам: только бы быстрей проскочить эти проклятые 17-18 километров. Наконец тайга стала редеть. Показались лесные прогалины. На смену мрачным елям и кирхообразным пихтам появились светлые, радостные берёзки и трепетные осинки. На душе стало спокойно и радостно. 8

Перейдя по перекладине неширокую речушку и поднявшись на её правый берег, я увидел в стороне старый замшелый крест и около него седобородого старика, довольно ещё крепкого, который сидел, прислонясь спиной к кресту, и, видимо, отдыхал. На ногах у него были типичные сибирские бродни, на плечах – поношенный армяк. Я поздоровался. -Здравствуй, здравствуй, молодой человек, приветливо сказал он.- Присаживайся. Отдохни. Вижу, притомился. Издалека? -Ходил в район. Теперь иду домой. -Так-так… Мы разговорились. - Скажите, Прокоп Силыч (так звали старика), что это за крест? – Спросил я его. -А это, паря, если рассказывать, целая история получится. Проживал в этих местах Васька Остяк. Правда, остяк, он был наполовину. Отец русский, только мать остячка. Но вот кто-то назвал его остяком, так и пошло: Васька остяк, да Васька остяк. А на самом деле, от матери - остячки он перенял разве черноту да страсть к охоте. Уж охотник- то он был, - каких теперь поискать. На медведя с одним ножом ходил, белку в глаз бил. Смелый, ловкий, сильный. И жена у него была под-стать ему. Настей звали. Ни в чём не уступала ему: ни в ловкости, ни в силе. А уж о красоте и говорить нечего! Красившее её во всей округе не было. Ревновал её к каждому пеньку. Из-за этого и на заимку переселился. Там и жили. Охотились, рыбачили да за пчёлами ходили. Ещё коровёнку держали. И вот как-то однова заявился к ним купчик, скупщик пушнины. Настасья-то, видно, и приглянулась ему. Он и решил её умыкать, то-есть увести убегом, как у нас говорят. Велел кучеру принестить из саней четверть спирту - и пошёл у них пир горой! Васька-то выпить был не дурак. Всю ночь кутили. Купчина-то пропустит стопарь, а Васька хлобысть, да хлобысть! Ну и нахлобыстался! Как сидел за столом, так и заснул. Проснулся, ан глядь - ни Насти, ни купца. Васька за ружьё да на лыжи! Купец по дороге, а дорога-то таёжная известно какая: овраг, то поворот, то сугроб, то колдобина, а Васька всё прямиком да прямиком. Знал, где перехватить. И перехватил! Обоих уложил: и купца и Настю. Не тронул только кучера, потому как вины его не было. Вот на этом месте потом была поставлена часовенка и под её крышей крест. Часовенка-то давно развалилась, остались одни гнилушки, а крест, как видишь, ещё стоит. Лиственный должно быть. Он ещё простоит не один десяток лет. -А что же с Василием? -А Ваську с тех пор никто больше не видал. Вскорости произошла революция, потом началась гражданская война. В Сибири тогда свирепствовал Колчак. Может, в партизаны подался. -А может к колчаковцам, добавил я. -Ну, паря, ты это брось! Васька никак не мог уйти к Колчаку. Васька был честный и справедливый. Вскоре мы разошлись. Я, отдохнув, пошёл своей дорогой, Прокоп Силыч к себе на смолокурню, где гнал для своего колхоза смолу и дёготь. 24 августа 1988г.

Поэзия Юрий Савченко

Даме любящего сердца Мы сами создаём себе Богинь – воображенье, как мираж летучий, нам выдаст образ девы самой лучшей и сердце цепенеет, будто стынь. Мы молимся и, поклоняясь ей, так предвкушаем… (может, чуть-чуть грубо), когда ж она приблизит нежно губы, свидетельствуя о любви своей? *** Такой восторг! - Мне даже не приснится: пунцовость губ – и хохот(!), а не смех И блеск - в глазах, и слёзы на ресницах, дыхание – в предчувствии утех… *** Любовь моя, - хрустальный мой сосуд. Он хрупок. - Чуть дыхни - разбиться может; и вероятность этого тревожит… Предчувствие в душе своей несу.

*** Я одержим! Ищу с тобою встречи, встаю – чуть свет; до утренней зари; брожу, как тень, пока наступит вечер, а жажда сердца - пламенем горит.

*** Бывает миг – дороже многих лет… и если пропустил его небрежно, как ни томись любовью своей нежной, ей отклика желаемого нет.

*** Теплынь на исходе, дожди чередой, всей тяжестью небо обвисло… Мне так не хватает свиданий с тобой… Быть вместе бы ныне и присно

*** Весь аромат, вся прелесть поцелуя, прикосновенье милого лица во мне живут, покуда не умру я, храня любовь до самого конца.

*** В божественной стране любви моей, ты, милое сокровище, - загадка, тебя всю жизнь разгадывать мне сладко, хоть сотню лет, хоть до скончанья дней.

*** Когда твоё окно в ночи мне светит, прекрасный мир весь, будто вымер – пуст! И ничего желанней нет на свете прикосновения твоих горячих уст.

*** Я счастлив уже тем, что ты передо мной, что вижу блеск сияющего взгляда, дышу и чувствую, как раннею весной… И голос твой – мне высшая награда!

*** Мгновенный порыв может горы разрушить, мгновенный порыв может вывернуть душу, мгновенный порыв может жизнь опрокинуть и сердце влюблённое в бездну отринуть. 10

*** Я книгу отложил - читать не мог, и без тебя беседовал с тобою, как с наважденьем, дерзкою судьбою, моей любовью пылкой – видит Бог

*** Одно произнёс, но «запретное» слово – Ты взглядом своим поразила сурово. Теплей принимала меня до признанья… И как тут понять: в чём же смысл наказанья?

*** В зной пустынь, в их холодную снежность я шагал по изгибам дорог… Всю любовь, всю безмерную нежность для тебя, моя радость, сберёг. *** Влечение к тебе преодолеть - нет сил! О помощи я попросил Сварога ослабить моё чувство хоть немного, чтоб я безумство это победил.

*** Холодный взгляд, суровое лицо – ни искорки сверкающей улыбки, ни звука голоса. Хотя б одно словцо!… Его мелодия – очарованье скрипки. *** Я мучаюсь и рад сердечной муке: живое чувство – это жизнь сама! Вот только не сойти б с ума от нескончаемой разлуки.

*** Просыпаюсь с именем твоим, днём его лелею вдохновенно, засыпаю с ним самозабвенно и умру я, непременно, с ним.

*** У жизни повторений нет, нет повторений каждой нашей встречи: особым настроением отмечен и каждый взгляд, и каждый наш привет.

*** От сердца к сердцу токи бьют ключом, от сердца к сердцу – жгучие желанья… Тебя до обожанья горячо Люблю, моё волшебное созданье

*** Как упоительно мне о тебе мечтать… касаться образа любимой нежным словом и в мыслях твоё имя повторять… самозабвенно - снова, снова, снова…

*** От изречённых слов не отрекусь и повторяю сказанное снова. Любовью переполненное слово не унижает. Ею я горжусь

*** Тебе слова, горенье чувств и мысли – залог моей безудержной любви. Я не скажу – глаза от слёз - раскисли. Но - боль в душе! И дикий жар - в крови…

*** Я сам с собою не дружу, я сам себя не понимаю: в поступках – дьяволу служу, а в мыслях – бога поминаю.

*** Мой мир душевный – маятник часов, но ритм утрачен чётких колебаний: он импульсивен от твоих желаний… Им вечно соответствовать готов.

*** Как взять мне над собою власть, как облегчить души страданье, где обрести те заклинанья против любви, чтоб не пропасть?

*** Сегодня Моцарта играл с огромной силой(!). Печально «Реквием» звучал по деве милой… Жаль расставаться мне с мечтой – она сладка мне. Но чувства милой – звук пустой в надгробном камне.

*** Всё томленье разлуки - силы нет превозмочь… Эти сладкие муки – день и ночь, день и ночь… А утрами встречая, как привет твой, зарю: «Ты, моя золотая» - я тебе говорю.

Проза Эльдар Ахадов

Туманы тунгусские Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные – лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит – то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет… Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинкисамоцветы – сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы … Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы … Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие – бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие… Утечет время, вьюгами завьётся - снегами уляжется, унесёт путника далеко-далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится-нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской …

Вот оно какое! Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно – живое. Такое же живое - как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом.. А вот – прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка. Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет. А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом - опять рвутся к нему. Потому что смерти нет. Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот – не заходит совсем. На Севере. Не заходит – и всё. О, какое упрямое! С характером! Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдёт с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо. Там всегда лето. Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь всё живое. Всё живёт. Всё дышит. Всё чувствует. Всё понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца… 12

Заяц-драчун Ехал я как-то на попутной машине с речки Панимбы мимо Старой Еруды с её дражными полигонами да золотоносными отвалами на север, в Северо-Енисейск. Горно-таежная река Еруда протекает по северной части Енисейского кряжа, а начало своё берет с восточного склона Енашимского Полкана, высокую гордую голову которого хорошо видно с любого самолёта, когда летишь из Красноярска в Северо-Енисейск. Полкан, а по-другому Китоврас – получеловек-полуконь славянской мифологии, аналог древнегреческого кентавра – древний хранитель славянских поселений. Селились полканы рядом с людьми, дружили с ними, по-соседски помогали, даже воевали с врагами плечом к плечу. Мифы эти были настолько стойки, что даже в XIV веке на монетах, чеканившихся в Серпуховско-Боровском княжестве изображался Полкан- кентавр… Так что пусть не смущает никого то, что самая крупная гора в Северо-Енисейском районе носит такое «странное» имя. Людей она хранит и защищает. «МАЗ», на котором я ехал, в те времена был одним из самых распространенных грузовых автомобилей в стране. О нем ещё у Высоцкого хорошая песня есть «МАЗ – 500». Её все шофера в Сибири одно время знали. Не гоночная машина, конечно, далеко до того, неходкая, зато надежная. А если и ненадежная, то всё равно – выбора особого-то не было. Вот сидим мы с водителем в кабине, болтаем о чем-то помаленьку, смеркается. Дело было в начале осени. Деревья в тех местах рано начинают рыжеть, но все листочки, все лиственничные хвоинки ещё на месте, ещё не опали. И, слава Богу, сухо, дождя нет. Красивая тайга стоит, краски сочные, яркие: от тёмно-бордового до ярко-рыжего и золотистого. Всех оттенков. В общем, есть на что засмотреться. Водитель включил фары, но в принципе дорогу ещё было видно – сумерки. И вот во время нашей неспешной дорожной беседы, как говорится, краем глаза я заметил, что между колёс что-то мелькнуло. Что именно – я, конечно, не разглядел. И, слегка растерявшись, мы с шофером остановили машину не сразу, а удалившись метров на 150 от неопознанного объекта. Я отправился пешком по дороге в обратную сторону и, действительно, вскоре начал различать посредине неё некий предмет, вблизи оказавшийся зайцем. Зверёк стоял на задних ногах и был неподвижен, как искусное чучело. Судя по нему можно было сказать, что зайцы этим летом явно не голодали. Упитанный зайчик, очень приличный. Я поравнялся с ним и, поразмышляв мгновение, решил взять его за уши, закинуть, как вещмешок, через плечо и таким вот образом доставить в кабину МАЗа. Увы, с этого момента ситуация вышла из-под контроля. Поднятая за уши тушка зайца внезапно ожила и заорала мне в лицо совершенно диким образом. Крик был ужасно громким и протяжным. Мало того: заяц резко и очень больно долбанул меня своими крепкими задними ногами в грудь. Удар и крик были такой силы, что заставили меня отпустить заячьи уши. Упавшее на землю животное огромными прыжками двинулось по середине дороги прямо на наш злосчастный МАЗ. Сбитый с толку водитель, остававшийся возле машины, забеспокоился, не зная что предпринять. Заяц приближался. В смятении я почему-то крикнул ему: «Берегись!». Шофёр засуетился ещё больше. Озверевший заяц тем временем доскакал до задних колёс большегрузной машины и на мгновение замер на месте. Затем он сделал полный разворот и… ринулся теперь уже в мою сторону! Деваться мне было некуда. Я продолжал стоять, мужественно поджидая стремительно приближающегося оппонента. Заяц, словно торнадо над прериями или самум в пустыне, промчался мимо меня по прямому, как стрела, участку лесной дороги и, так же неуклонно, никуда не сворачивая, бросился в кусты - там, где дорога делала поворот. Позднее, обсуждая ситуацию, мы с водителем пришли к выводу, что косой просто впал в состояние столбняка в тот момент, когда над ним по дороге пронёсся наш МАЗ. А болевые ощущения, от поднятия за уши, привели его в чувство. Вот и вся история. С той поры много воды утекло в Панимбе и Еруде. Многое в жизни изменилось. Исчезло с лица земли целое государство – Советский Союз. Дети мои выросли. Но мне до сих пор не встретилось никого, кому удавалось бы вот так же, в живой дикой природе, держать за уши живого здорового неручного недрессированного таёжного зайца. 13

Плыло сено по реке…

Вечерело. На дебаркадере возле поселка Бор, что находится в месте слияния Подкаменной Тунгуски и Енисея, собралась толпа пассажиров и встречающих. Собрался народ в ожидании теплохода, который должен был уже вот-вот появиться на горизонте. Были здесь и туристы, были и местные. Куда люди спешат-торопятся? Какая надобность их в путь-дорогу направила? У каждого свои причины… Вот она, Подкаменная Тунгуска, рядом, почти напротив – за недальним лесным увалом! Широка в устье, раздольна, как песня. Не то, что в среднем течении, у поселков Усть-Камо, Куюмба, Ошарово, где доводилось бывать мне прежде. Туда сейчас, в конце июля, ни одна баржа не поднимется: спала вода весенняя, следа не осталось от былого половодья. Весь завоз в те места проходит в короткий период конца весны, в навигацию - по высокой воде: продукты, товары всякие, запчасти. Два-три дня навигации – и вся команда, доставляющая баржами груз, становится смуглолицей, прожаренной солнцем не хуже, чем на черноморских курортах в разгар сезона. Возвращаются домой вроде как не после тяжелой круглосуточной вахты, а откуданибудь с Сейшельских островов. Только уставшие почему-то. Народ тем временем уже волноваться начал. Теплоход явно запаздывал. Впрочем, волновались в основном туристы, которых легко было отличить от местного населения не только по поведению, но и по одежде. У местных, поселковых она бедноватей, скромней, но такая, в которой люди здесь обычно здесь и ходят. А у туристов – пафосная в двух диаметрально противоположных направлениях. У одних настолько «походная», маскхалатно-боевая, унисексно-луноходная, как будто они не по родной земле собрались путешествовать, а по стране динозавров и людоедов. Другие, наоборот, одеты настолько легкомысленно, чуть ли не в вечерних платьях, будто едут не в простую сибирскую глубинку со всеми вытекающими последствиями, а на концерт Пласидо Доминго или Монтсеррат Кабалье в «Ла Скала». В конце концов, и то, и другое - красноречивей любых пояснений указывает: кто тут городские и каковы их представления о жизни за чертой города на основании телевизионно-новостной «лапши» и личных выездов «на шашлыки» на ближайшую дачу. Однако, именно один из них – субъект в темных очках, в панаме цвета хаки и с наушниками в ушах – скорее от нечего делать первым заметил странное на его взгляд явление на реке. Через минуту туристы сгрудились у перил дебаркадера, живо обсуждая непонятное явление. Действительно, почти по середине Енисея мимо дебаркадера проплывали сами по себе один за другим два огромных стога сена. Удивляло наблюдающих не только то, что стога не разъезжаются, не размокают в воде, но и то, что плывут-то они… против течения. Хоть и медленно – но всё-таки против, а не по! А течение-то здесь у Енисея-батюшки – дай Боже! Толпа приезжих пребывала в замешательстве до того самого момента, когда перед ней открылась обратная сторона стогов. С той, невидимой прежде стороны, плоты с сеном на них толкали маленькие моторные лодочки, в которых сидели местные косари, то сено накосившие. И таким спокойствием, такой вечностью веяло от этого размеренного почти незаметного глазу передвижения по тихой воде великой сибирской реки, что пораженные горожане притихли и долго молча глядели вслед удаляющимся стогам и лодочкам. Словно живая повседневная жизнь проплыла перед их взорами, проплыла и удалилась с достоинством по своим житейским настоящим делам.

Галина Зеленкина

Добрая кукла Маша Кукла Маша сидела на комоде между зайчиком и медвежонком, любимыми игрушками девочки, жившей когда-то в этом доме, и смотрела круглыми глазами голубого цвета на противоположную стену, где висел портрет юной девушки. «Как быстро она выросла», – подумала кукла, вглядываясь в знакомые черты лица своего бывшего дружочка. И невдомёк ей, что на портрете не дружочек Верочка, а её мать Татьяна Степановна в молодости. Сходство обличий всегда дезориентирует и часто видимое принимается за желаемое. Вот, если бы у куклы были мозги, и она могла бы мыслить, то поняла бы, что уже несколько лет видит один и тот же портрет. И она бы тогда подумала о том, что случай и беда непредсказуемы и всегда представляются и появляются, когда их не ждёшь. Так и произошло в ту роковую ночь, когда кукла Маша лишилась всего: рук, ног и искусственного разума. Сказать точнее, руки и ноги у неё были, но не двигались, а висели, как плети. И чип в голове у куклы был, но программа стёрлась и кроме фразы – «Как быстро она выросла», ничего нельзя было извлечь из карты памяти. И всё это произошло из-за болезни её дружочка Верочки. Но вернёмся к началу истории, когда Татьяна Степановна с младшей дочерью Верочкой приехала на несколько недель в гости к матери. Услышав о том, что в продаже появились первые куклы-биороботы, Татьяна Степановна, не раздумывая, решила приобрести такую игрушку для Верочки, болезненному созданию четырёх лет от роду. В назначенное покупательницей время, куклу доставили из магазина. Рассыльный занёс коробку в дом и поставил её на большой круглый стол в гостиной. – Вот и хорошо! – воскликнула Татьяна Степановна, глядя на рассыльного, распаковывающего доставленный товар. – Пока никто не жаловался на наших кукол, – заметил тот. – Это я к тому, что дочери нет дома. Когда она вернётся с прогулки, то обрадуется, увидев куклу во всей красе, – пояснила женщина. Рассыльный освободил коробку от содержимого, разложив его на столе, и протянул покупательнице документы на покупное изделие. – Эту куклу зовут Машей, так написано в её паспорте, – сказал он и вопросительно взглянул на Татьяну Степановну. – Хорошее имя, – согласилась та и отправилась в кухню, чтобы приготовить чай. Пока Татьяна Степановна хлопотала на кухне, рассыльный установил программный блок во встроенный внутри туловища куклы компьютер и проверил работу куклы в действии. – Вам какая кукла нужна? – обратился он к вернувшейся из кухни хозяйке. – У нас есть три варианта: Маша добрая, Маша умная и бабушка Маша. – Бабушка у нас есть, да и на ум пока не жалуемся, а вот доброты иногда не хватает, – ответила Татьяна Степановна. 15

– Пусть будет Маша добрая, – сказал рассыльный и поставил куклу на пол. Кукла повертела головой в разные стороны и только, когда убедилась в том, что её безопасности ничто не угрожает, поздоровалась с Татьяной Степановной. – Здравствуй, Маша! – ответила та. – Добро пожаловать! Слова Татьяны Степановны Маша восприняла буквально. – У меня в программе заложено, чтобы добро всем дарить, – заметила кукла. На что Татьяна Степановна улыбнулась и покачала головой. «Теперь придётся следить за своими словами», – подумала она. Когда в сопровождении бабушки вернулась с прогулки Верочка, то кукла сначала подошла к девочке и протянула ей руки. – Меня зовут Машей, – представилась она. – Я буду твоим дружочком. – Дружочек – это хорошо! – обрадовалась девочка и протянула Маше руки. Так они поздоровались. Затем кукла поздоровалась с Анной Сергеевной, бабушкой Веры. – Пойдём со мной! Я хочу показать тебе нашу комнату, – предложила девочка кукле, и они пошли осматривать детскую комнату. – Ну и дела! – только и смогла произнести Анна Сергеевна, впервые увидевшая куклу-биоробота воочию. – То ли ещё будет! – пообещала ей Татьяна Степановна. И оказалась права. Осень в этом году выдалась дождливой и ветреной. В тот день, когда Верочка с Анной Сергеевной отправились на прогулку в ближайший от дома парк, внезапно подул холодный ветер и пошел дождь со снегом. Прогулка была омрачена непогодой, и домой бабушка с внучкой вернулись в плохом настроении. «Не заболеть бы», – подумала Анна Сергеевна, развешивая для просушки в ванной свою и внучкину промокшую одежду. Вечером у девочки повысилась температура, и Татьяна Степановна, уложив дочь в постель, вызвала врача на дом. – Дружочек заболел! – сказала кукла и погладила девочке руку. – Не бойся, я тебя вылечу. – А ты не обманешь? – спросила Верочка, с надеждой глядя на своего дружочка. – Обман не заложен в программу общения, – ответила Маша добрая. – Я ведь био-робот, а не человек. «Твои бы слова, да Богу в уши», – подумала Татьяна Степановна и погладила куклу по голове. – Это я виновата! – несколько раз повторила Анна Сергеевна, прикладывая платочек к глазам, пытаясь скрыть слёзы. – Мама, успокойтесь! Никто вас не винит в болезни Верочки. Нельзя было предвидеть резкое ухудшение погоды, вы же не метеоролог, – сказала Татьяна Степановна. – Лучше достаньте из дорожной сумки мою аптечку. Я должна сделать Верочке укол. Похоже, что у неё пневмония. – Ты врач, тебе виднее, – ответила Анна Сергеевна. Врач скорой помощи подтвердил диагноз, поставленный Татьяной Степановной. – Странная какая-то пневмония, – заметил он, осмотрев девочку. – А что в ней странного? – спросила Анна Сергеевна. Она и так себе места не находила, считая себя виновницей болезни Верочки, а тут ещё врач с какими-то странностями. – Быстротечная, – ответил врач, – кризиса ждать недолго. Звоните, если что. С этими словами он вышел за дверь, не подумав о том, что его слова ещё больше расстроили Анну Сергеевну. Радовало её только то, что кукла Маша неотлучно находилась рядом с Верочкой и старалась помочь девочке одолеть болезнь. Кукла пела песенки, рассказывала весёлые истории и танцевала какие-то немыслимые танцы, так как хорошо запомнила, что врач советовал отвлекать ребёнка от грустных мыслей. Её старания не пропали даром. Верочка смотрела на куклу во все глаза и улыбалась. « Хватит ли доброты людской для спасения души человеческой», – подумала кукла Маша и поняла, что не хватит, увидев, как девочка закрыла глаза и захрипела. – Это кризис, – сказала Татьяна Степановна и почувствовала, как сердце её сжимается от страха за дочь. – Что вы делаете, когда нужна помощь? – обратилась кукла Маша к Анне Сергеевне. 16

– Мы молимся Богу о спасении, – ответила ей та. «Я должна спасти дружочка», – мысленно приказала себе кукла Маша и запустила программу самопожертвования. Анна Сергеевна лишилась дара речи, когда увидела куклу Машу, стоящую на коленях с поднятыми вверх руками. – Прошу тебя, мой создатель, отдать всю мою энергию Верочке для исцеления от болезни! – трижды произнесла кукла Маша и сломалась. Анна Сергеевна перекрестилась три раза и подхватила куклу на руки. – Маша тоже заболела? – услышала она голос внучки и обернулась на звук. Увидев улыбающееся лицо дочери, Анна Сергеевна поняла, что кризис миновал. – Это Маша спасла нашу Верочку, – сказала Анна Сергеевна и усадила сломанную куклу на комод. – Причём здесь Маша? – удивилась Татьяна Степановна. – Это антибиотики помогли. Но Анну Сергеевну не так-то легко было переубедить. Утром она вызвала мастера по ремонту био-роботов. Мастер осмотрел куклу и вынес заключение, что кукла ремонту не подлежит. – Закажите новую куклу, – предложил он Анне Сергеевне, но та отрицательно отнеслась к его предложению. – Разве можно предавать дружочков? – услышал мастер в ответ и пожал плечами. «Странная какая-то женщина», – подумал он, покидая квартиру Анны Сергеевны. « Неужели все такие бессердечные?» – в свою очередь подумала Анна Сергеевна, закрывая за мастером дверь. Спустя некоторое время Татьяна Степановна по просьбе Верочки решила заказать новую куклу. На её вопрос, есть ли ещё в продаже добрые куклы Маши, представитель завода-изготовителя ответил, что эта модель из-за частых поломок снята с производства. – Возьмите Машу умную, – предложил он. – Никаких претензий от покупателей не поступало.

Поэзия Сергей Прохоров

БЫЛО-НЕ БЫЛО-БЫЛО Может, и не нужно мне Обживать всю Русь? Может, в крае вьюжном я Больше пригожусь? 3 мая 2013 ПОЭЗИЯ – НИЧЕЙНАЯ ВДОВА То колющая в рубище дрова, То пьющая вино у стойки бара: Поэзия – печальная вдова, Поэзия – весёлая вдова, Поэзия – не мужняя вдова Незримого божественного дара. Хотел бы с ней случайно «тет-а-тет», А, если что, и в паспорте отметку, Чтоб все другие взяли на заметку: Я ейный муж, а, значит, я поэт. Поэзия – ничейная вдова, Дай напоследок мне твоё прозренье! Тебе ведь всё равно кому давать… Свои – и восхищенье, и призренье. 17 мая 2013

А.Ерохину УЕЗЖАТЬ? А СТОИТ ЛИ? Заболею севером, Улечу в Норильск, Стану там бестселлером На свой страх и риск.

НЕ ВЫКАНЫ, НО ЧЕСТНЫЕ Не все мы горе мыкали, Но нам за то не Выкали, Всё больше только Тыкали И, может, поделом. За то, что слишком честные, Нам и квартиры тесные, И щи к обеду пресные, И бабы с подолом. 17 мая 2013

С золочёным венчиком Лавров из вчера Этаким пингвинчиком На семи ветрах. Заболею западом: Волгой, Костромой – Сочных яблок запахом Летом и зимой.

И ЖИЗНЬ, КАК ПАРАБОЛА Была пора. Пора была Любовь любви искала И жизнь, как парабола Нас всех пересекала.

Тополиной радостью Аистовых гнёзд, Грозовою радугой От земли до звёзд.

Мы точками на плоскости Себе самим казались И хорошо ли, плохо ли Друг друга мы касались.

Замордован вьюгами Вьюжных февралей, Заболею югом я, Теплотой морей,

И было в том сближении Простое чудо радости, Как струй дождя скольжение По самой первой радуге

Где в волнах плескается Мой приятель-друг И живёт – не кается, Что удрал на юг.

И радость встреч, и боль разлук Остались в прошлом, в сущности, И времени разорван круг На мелкие окружности. 19 мая 2013

Гляну на все стороны: Где же мой причал? Уезжать? А стоит ли Вдруг рубить с плеча? 18

КАК ЖАЛКО, ЧТО Я НЕ … Рождённый в капусте средь лирики сельской, Под нудный мотив комариных хоров, Жалею, что я не Андрей Вознесенский, А только всего лишь Сергей Прохоров.

ЧАШКУ ЧАЯ И ТУЛУП! До смешного отупенья Всё смешалось в голове. Отключили отопленье, Отключили в доме свет.

Хотя мне чужая не надобна слава Ни на год, ни на день, ни даже на миг. Но жалко, что я не Булат Окуджава. Хотелось бы петь мне, как пел мой кумир

Случай, впрочем, не редчайший, Но чтоб сразу там и тут. Умираю! Чашку чая! Чашку чая и тулуп! У оплаченных квитанций Все гарантии немы. Как питаться? С кем квитаться? Беззащитны, что ли, мы? 22 мая 2013

Почти не заметил, как жизнь прошагала Крутую дорогу свернув к небесам… Как жаль, что не стал я и Марком Шагалом Какой бы я автопортрет написал! 20 мая 2013

А ВЕК, КАК ВЕК В наш 21-й век слегка абсурдный, Где будущего не видать не зги, Я издаю журнал литературный, А мой сосед тачает сапоги.

А СНЫ СЧАСТЛИВЫЕ У ВСЕХ Что было с нами, С нами есть, Что будет с нами? Какое знамя, Знамо, несть В пылу меж снами? А сны счастливые У всех, Как в детском саде: Черешни, сливы и орех Цветут в ограде, И море плещется В воде, А не в ведёрке И мне мерещатся Везде Одни пятёрки. Девчонка с пальчиком в носу, Косичку треплет. А я торжественно Несу Страну на древке. 21 мая 2013

И ничего, хотя, порой, зашкалит, Живём среди людей, где каждый хитр: Кто врёт, а кто торгует пирожками, А я, вот, в свой журнал пишу стихи. А век, как век, (чего пенять на время) Промчится, как и прошлый, как и все. И хорошо в сырую землю семя, И будешь с хлебом, если по росе. Кто как начал, так, видно, и кончает. Неважно где, когда, в каком краю. А мой сосед сапог уж не тачает, А я журнал пока что издаю. 24 мая 2013

ПОЛЮБИ МЕНЯ, НЕЛЮБИМАЯ В небе месяц опять качается, Новолуние студит кровь… Почему в жизни так случается, Что кончается вдруг любовь. А на месте её лишь трещина Пустоту свою обнажит И чужою вдруг станет женщина, Та, что рядом с тобой лежит.

БЫЛО-Н БЫЛО-БЫЛО БЫЛО-НЕ Море в море волновалось, Небо по небу плыло. Мне икалось, вспоминалось: Было-небыло-было.

Почему в жизни так случается, Что кончается вдруг любовь? В небе месяц опять качается, Наломает он нынче дров.

И мелькали в мыслях дали, Где бывал и не бывал. И педали, и медали, И ещё девятый вал.

Ему души пристанет прожечь до дна До того, как день задрожит. И любимой вновь станет женщина, Та, что рядом с тобой лежит.

Лет промчалась колесница Скрылась облаком вдали. Ночью снова будут снится Горы, море, корабли. 21 мая 2013 19

Николай Ерёмин Лауреат премии «Хинган» и «Нефритовый Будда». Победитель конкурса «День поэзии Литературного института - 2011» в номинации «Классическая Лира». Дипломант конкурса «Песенное слово» им. Н.А.Некрасова. Награждён ПОЧЁТНОЙ ГРАМОТОЙ министерства культуры Российской Федерации (Приказ №806-вн от 06.11.2012 подписал В.Р. Мединский). Публиковался в журналах «День и ночь», «Новый Енисейский литератор», «Истоки», «Бийский вестник», «Вертикаль» - Нижний Новгород, «Огни Кузбасса», «Провинциальный интеллигент», «Интеллигент» - СанктПетербург, «Русский берег» - Благовещенск, в Китае – город Синьян, на китайском языке , во «Флориде» – город Майами, в «Журнале ПОэтов» Константина Кедрова. №5,8,10 2012год, «Лексикон»- Чикаго, «Русское литературное эхо» - Иерусалим.

ДУША и ПЛОТЬ Дряхлеет плоть – вместилище души… Душа всё чаще Просится наружу… Но я ей повторяю: - Не спеши! Я нашего единства не нарушу. Ты понапрасну рвёшься на тот свет, Туда, откуда Возвращенья нет… 2013

Стихи «Пора, мой друг, пора!» Покуда сам себе не рад, Бежать! – Куда глаза глядят… Et сetera… Et сetera… 2. Вернуться бы в Грузию, что ли, В таинственный винный подвал, Где, нас избавляя от боли, Хозяин вино подавал…

ЗАЧЕМ и ПОЧЕМУ 1. На стадии «зачем?» и «почему?» Ответа нет Ни чувству, ни уму. Иду вслепую, наугад, Затем, Чтобы ответить – почему, зачем… И тем, Кто будет спрашивать опять, Свой бесполезный опыт передать.

Где пламя играло в стакане… И – воплощены без прикрас Олени Нико Пиросмани Влюблённо смотрели на нас… Вернуться бы в сумрак подвала, Который приснился опять, Где музыка долго звучала, И слов было не разобрать… 3. Нет, всё забросить – и уехать в Крым… Нет, в Рим…Нет, в Барселону… Нет, в Афины… Нет, непременно в Иерусалим, К святым местам Медины, Палестины… Нет, нет, закрыть глаза – и лечь в кровать… И снова никуда не уезжать… 2013

2. И вот, На целый свет в обиде, Похоронив отца и мать, Я научился ненавидеть И научился отрицать… Зачем и почему? Как знать… 2013 ВЕРНУТЬСЯ «Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.» А.С.Пушкин 1. Блатной жаргон И матерщина – Вокруг и посреди двора… И на душе – Тоска-кручина… 20

*** Поэты Смерти не боятся И – наудачу – к ней стремятся… Надеясь, Что на небесах – Бессмертье ждёт, увы и ах… …………………………………… А там – Такая пустота! И – кроме Бога Ни черта! 2013

ПЛОХОЙ ПИСАТЕЛЬ Плохой писатель Пишет плохо, А думает, что лучше всех! И ждёт От выдоха до вдоха – Когда ж придёт к нему успех? Чтоб В лаврах славы и молвы Подпрыгнуть выше головы… 2013

Призываю вас, детки, Поберечь свои нервные клетки, Не губить их, родимых, вином… Потому что спасенье – В ином!

ХОРОШИЙ ПИСАТЕЛЬ А хороший писатель Живёт по уму: Напечатав роман, отдыхает в Крыму – В Коктебеле морских набирается сил… Ах, Я тоже когда-то Там музу носил На руках, Вдохновляемый вольной волной… А товарищ завидовал мне… Боже мой! – Он – хороший писатель, Не друг мне, не враг, И похож На потухший вулкан Кара-даг… 2013

И жалобы смиряю на устах, Поскольку так легко туда попасть! В прах перевоплотиться И пропасть… 2013

3. Боюсь больницу я Фатальною боязнью И отношусь к болезням С неприязнью, Преодолеть пытаясь этот страх…

СИБИРСКИЙ ПЕЙЗАЖ За Енисеем – Гор вершины, Где я однажды побывал… И бесконечные равнины – Тайга, тоска, лесоповал… И дальше, В глубину, Маршрут Урановых сибирских руд… 2013

ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ 1. Всё тяжелей Земное притяжение… Всё явственнее Головокружение… Иду Вот-вот На землю упаду, Себе и всем знакомым на беду… Явь переходит в сон – Я сыт и пьян, Всё ближе небо, море-океан…

*** Живёшь – пока в душе загадка, В краю, где все – на одного… И вдруг – случайная отгадка, И – никого, и – ничего… *** Отцвёл багульник – И зацвёл шиповник… Был – богохульник, Стал - Его паломник…

2. Я считал, Что спасенье – в вине, Не считая В объятьях нектара, Сколько умерло клеток во мне От «Агдама» И от «Солнцедара»… А когда ко мне старость подкралась, Подсчитал – Ни одной не осталось! Так что, вот,

*** В церковном полумраке Плачут лица Молящихся… Иконы. Свечи. Грусть… Я не умел ни плакать, ни молиться. А вот вошёл – И плачу, и молюсь…

Проза Анатолий Казаков г. Братск

Земля

Сидя на русской печке и грея свои озябшие ноги Ванятка жалобно просил у своей бабулички: «Ну, бабушка расскажи чего-нибудь». Ему и в самом деле очень хотелось, чтобы бабушка рассказала чегонибудь. Он мог целыми днями слушать бабушкины рассказы. На улицу ему бежать больше не хотелось, там большие мальчишки Ванятке за шиворот напихали холодного снега и снежками обкидали, и он в жуткой обиде за то, что ещё маленький и не может дать сдачи, всё таки надеялся, что бабушка Варя не будет его ругать за то, что одежда на нем была вся до ниточки промокшая. Бабушка Варя была настоящей русской бабушкой. Все пятеро сыновей вот так незаметно, как внук Ванечка на русской печке и выросли, попереженились и разъехались, страна-то большая. А вот младший сын Сергуня, живущий в соседней деревне и привёз внучонка Ванятку. «На мама, водись, веселее будет, а нам вряд с дочкой меньшой управиться». И уехал, оставив сыночка на попечение бабушки. Доставая из печки горячий пирог с кашей, бабушка Варя думала, чего бы рассказать мальчонке. И вдруг неожиданно она представила перед собой всю свою жизнь и поняла, о чём должна рассказать Ванятке. Вот и полилась долгожданная, тёплая бабушкина речь, словно освещая избу. «Земля, сынок, никогда спать не ложится, некогда ей спать, нужно урожай пшеницы, картошки, капусты и многомного ещё чего дать людям. А для этого она просит солнышко, чтобы оно ярко светило и своими золотистыми лучами помогало расти урожаю. Просит дождичек для того, чтобы полил её хорошенько. Чтоб леса, и поля, и реки, океаны пополнили свои запасы влаги, ведь солнце и дождик, если все вовремя, - это к хорошему урожаю. Не может земля людей оставить без тепла: и нефть, и газ берите, грейтесь, только не забывайте бережно ко всему относиться. А в войну, Ванятка, нас корова Красотка, да картошка со свеклой спасли от голода. С утра до вечера косили мы сено для нашей Красотки, и земля-матушка щедро выращивала спелую, сочную травушку. Раньше, Ванятка, магнитофонов всяких не было, так мы косим, а рядом в речке лягушки квакают, в небе соловушка поёт - это лучше всякого магнитофона. Земля она добрая и добротой своей вс ех спасает. «Бабушка!», - встрепенулся Ванятка. «Ты говоришь о земле, как о живой, а почему тогда она не разговаривает?» А бабушка думала, что Ванятка давно спит, посмотрела на внучонка, всплеснула руками от удивления: «Ой, Господи, да что же ножёнки, да рученьки такие худые! Ешь пирог с кашей», - налила большую кружку молока и подала деревенскую снедь Ванятке прямо на печку и, любуясь на то, как этот несмышлёныш весело уплетает еду, продолжала свой рассказ. «Ванечка, внучёк ты мой родненький ,разговаривает земля то наша, разговаривает. Речка журчит, снег идет, поземка метет, слов-то у нее много. Только Ванятка, берегите её кормилицу, не обижайте, на неё вся надежда людям», - сказала она и вдруг заплакала. Ванятка слез с печи, подошел к бабушке, обнял её за плечи: «Ты не плачь, баба, не обидим мы землю, сбережем, одна она у нас, другой-то нету. Бабуля я в подпол слазаю, достану земляничного варенья, которое нам тоже земля дала и будем чай с тобой пить. И грибов нам земля дает, помнишь, летом с тобою целых две корзины насобирали? Еще долго в избушке бабушки Вари горел свет, где бабушка с внуком пили вкусный чай на травах, который тоже дает нам наша многовековая, добрейшая земля!!!

Коник и снегурка Жил себе в деревне мужик, звали его Егором. Зимой вечерами сынок с дочкой садились к тяте на коленки и просили какие-то игрушки им смастерить. Широко вздохнув и улыбнувшись, бросал отец недоплетенные лапти и шел на улицу. Принес маленькие березовые чурочки и принялся строгать да выделывать что-то. Жена ругает, маманя ругает, и в один голос твердят: - Ну, чего ты делашь-то? Лучше бы лапти доплел! Мать всплеснула руками и промолвила: - Уж взрослый мужик, а все как дитя! - И пошла спать на теплую русскую печь. Дети давно уже мирно посапывали. Жена улеглась без мужа, а утром первая, как всегда, пробудившаяся маманя опять всплеснула руками: - Ну, че деется-то? Диво дивное, ей-богу! На полу стоял красивый деревянный конек, а рядом - ну впрямь как взаправдашняя снегурочка. Поднявшись, подивилась и жена, сказав: - Ладно-то как сделано! Счастливым детским восторгом осветилась изба. Сынишка тут же оседлал коня и катался на нем, а дочка бережно прижимала к себе снегурку. Тятя же их, трудившийся всю ночь, почивал на широкой лавочке и чему-то улыбался во сне..

Напашонок Жил в лесу зверек. Звали его напашонок. Внешне он отдаленно напоминал жителя Сибири – бурундука. Но был все же гораздо крупнее. Передние лапы у него были точь-в-точь как у человека, только покрытые шерстью. Передвигаться он мог как на четырех, так и на двух лапах. Но вот беда – в лесу звери считали его дурачком. Но странное дело, когда белка или ежик называли его дурачком, то напашонок отчаянно принимался помогать белке запасаться кедровыми орешками, а ежику показывал новые грибные места. Но однажды напашонка не стало. Ежик и белочка были не на шутку встревожены потерей дурачка. Ведь теперь им самим, без помощника, приходилось добывать себе пропитание. А напашонок в это время ушел в дремучий лес и заплакал. Думалось этому незадачливому зверьку, что никому он не нужен, и что ежик и белочка правильно называют его дурачком. А в это время солнышко ушло спать, в лесу стало темно и страшно. Напашонок сильно замерз, и слезы с его маленьких глазенок потекли еще сильнее. «Вот так здесь на пенечке, наверно, и помру,» - подумал несчастный зверек. Вдруг сквозь тишину он услышал голоса. А дело было в том, что ежик и белочка сильно соскучились по напашонку и пошли его искать. Долго они шли и попали в дремучий лес. Им, хоть они были и двое, тоже стало страшно. И ежик с белочкой стали громко говорить. Вот эти голоса и услышал напашонок и сразу узнал. Какой же радостной была встреча напашонка, ежика и белочки! И они уже никогда не хотели расставаться друг с другом. Ежик и белочка больше не называли напашонка дурачком, потому что им всем казалось – без напашонка и солнышко неярко светило, и грибов ежик не мог насобирать, а белочке меньше попадалось кедровых орешков. Но все же главнее всего - это то, что они были вместе.

Солнышко и живность Ранним утром, когда ещё не поют в деревне петухи, красно солнышко, потянувшись и сладко зевнув, вновь и вновь спешит ко всему живущему на земле. И вот, взойдя на небо¬склон и осветив всё своей волшебной красотой, начинает внимательно следить за земны¬ми обитателями. Видит оно большую медведицу с двумя смешными медвежатами, кото¬рые через бурелом направляются к реке, чтобы испить чистой прохладной водицы. Ма-лыши, быстро напившись, кубарем катаются по сочнозелёной молодой травушке-муравушке, а мама - медведица ещё долго утоляет свою жажду, и время от времени пово-ра¬чивает голову, наблюдая за своими детьми. Вот солнышко заметило дрожащего зайчонка, которому ночью было холодно, и теперь он терпеливо ждал тепла от небесного светилы. Все лесные обитатели радовались ослепительно-волшебному солнышку: и волки, и ли¬сичкисестрички, и птички-невелички, и ёжики-самохожики, которые уже успели нацеп-лять на свои колючие спины подберёзовиков и подосиновиков. И потому как всем живот-ным было хо¬рошо известно, что зима длинная-предлинная, то каждый из них пытался за-пастись на этот период лесными дарами… Ещё до восхода небесного светилы муравьи разбрелись в поисках пищи и материалов для строительства своих домиков. И вот теперь красно сол¬нышко хорошо видело, как они, уже по свету, возвращаются к своему дорогому город¬ку. Когда восходит небесная радость, то особенно над реками и озёрами стоит прохладный туман, и после того, как он рассеивается, солнышко каждое летнее утро хорошо видит длинные удочки пацанов, которые тоже рано встали для того, чтобы порадовать родите-лей выловленными окунями, карасями, плотвой, а, если повезёт, то и щучкой… Всё видит солнышко, ничегошеньки не утаишь от его весёлых глаз… Мы, все живущие на Земле, тебя очень любим и ценим за тепло и доброту. И хлебные колосья пшеницы, вновь и вновь благодаря тебе, накормят людей святым хлебом. Не по-кидай нас, Солнышко. Приходи к нам, обя¬за¬тельно приходи…

Хроменькая (сказка)

В одной занесенной глубокими снегами деревушечке жило доброе святое семейство. Мать с отцом, три брата и три сестры. Самой младшенькой Настасьюшке исполнилось на ту пору семнадцать годков, да вот беда – всем была справна девка: и лицом, и работой, - вот только хроменькой уродилась. Братья да сестры, знамо дело, жалели младшенькую, но Настя ни от одной работы не пряталась. А на деревне ее родимую (работу), известное дело, во веки веков не переделаешь. Бывало маманя Настеньки, видя, как славно трудится ее несчастное дитя по-своему и говаривала: - Сядь, дочка, переведи дух-то, чай, не железная ты! Вижу ведь, как умаялась! Ее (работу-то) николи не переделаш. Настенька устало отвечала маменьке: - Ничего, маманя, Господь наш всем велел трудиться, – и, немного погрустив продолжала: - Отходит печаль тогда подальше, Боженька, он все про людей знает и помогает им. Я, мама, когда очень устану, мне и легче на душе деется и о грустном меньше думается. Авдотья Панкратовна тут же и дивилась: - Да чего тебе, дитя ты мое неразумное, кручиниться-то? Вон кака молоденька ты у меня! Настя садилась после таких разговоров с матерью на широкую лавку и принималась вязать шаль, ловко у нее это дело выходило. Ее сестры все ходили в шалях, связанных руками младшенькой сестренки, и непременно говорили после гуляния на морозе ей: - Ух, сестрица, как тепло в шали-то! Эх, воистину ты наша рукодельница! Но вот в эти-то часы, когда сестры с парнями гуляли по улице и весело распевали песни, Настасьюшке становилось особенно грустно, она снова бралась за рукоделие и потихоньку напевала: 24

Родилась я хроменькой, Господи прости. Мне с кручиной справиться этой помоги. И в сердешной церковке я зажгу свечу С мыслями об ангеле в небо улечу… Маменька с тятенькой к тому времени после праведных трудов укладывались спать и, слушая песню дочери, плакали. А Настя напевала дальше: Суженый мой, ряженый, где живешь? Что же в избу теплую не идешь? Я сижу на лавочке жду, пожду Для тебя, родимого, все пряду. Верится, мой миленький, ты придешь, Мимо дома нашего не пройдешь. Батюшке и маменьке поклонись, Чтобы все сбылось – помолись. Братья и сестры, веселые, вернувшись с улицы, пахнувшие свежим морозцем, обнимали сестрицу и рассказывали ей о том, как весело катались с горы. Но всегда перед тем, как идти на улицу, звали ее с собой. Да вот не шла сестренка, стыдилась от чего-то. Хотя никто на деревне ее, сердешную, сроду не дразнил. Со временем и песня ее стала известна всей деревне. А пришедший погулять в их деревню с соседнего села парень, услышав песню, спросил: - Кто же это придумал эдаку песню? Братья Настасьюшки и поведали ему о своей несчастной сестренке. Не удержался парень и однажды зашел в дом, где жила Настенька. Когда он увидел Настю, обомлел и тут же поклонился родителям, а Насте и слова не мог сказать. Все нутро у парня перехватило… Вскорости в их деревню пожаловали сваты. Свадьба была - всем на загляденье. После свадьбы молодой красивый муж признался своей жене Настеньке, что прилетел к нему ночью ангел и все поведал о ней.

Сергей Криворотов Криворотов Сергей Евгеньевич, 1951 г. рождения. Образование высшее. Профессия врачкардиолог. С 2011 полностью перешёл на литературную деятельность. Живу и работаю в г. Астрахань, Россия.

ДОЖДЬ В ГОРОДЕ Посмотри на город посеревший и сжавшийся под косыми струями дождя. Вниматель-но посмотри и… ты всё равно не увидишь своим неопытным глазом всех его таинств, всех его чудес. Ты не увидишь мириады и мириады маленьких хрустальных гвоздиков, выска-кивающих из луж при падении множества капель, не различишь в сплошной понурой кар-тине всего богатства оттенков от серо-стального с серебристым отливом до чёрно-матового. Ты вряд ли отыщешь нетренированным взглядом влюблённых, спрятавшихся от дождя, но они повсюду то тут, то там: и под козырьками парадных, и в тёмных подъездах, и в прошедшем троллейбусе, и даже где-то совсем-совсем рядом. Но ты не услышишь за шумом дождя их то нежного, то страстного шёпота. Ты даже не различишь звуков, из ко-торых состоит этот шум, посчитав его монотонным и бесцветным. А в нём и весёлая бара-банная дробь по железным листам крыш, и грохот разбиваемых об асфальт водопадов из водосточных труб, и робкий торопливый стук в окно струи, отклонённой порывом ветра. Слышишь? Это и журчание бурлящих потоков, проваливающихся сквозь сточные решёт-ки, и шорох дождя, угодившего в густые кроны сада. Город затих, отдавшись во власть небесной стихии. В воздухе нет уже недавней пыли и сухости. Он досыта напоён влагой, земля ещё жадно глотает подношение неба, чтобы вскоре щегольнуть гораздо более пышным зелёным нарядом, чем прежде. Лишь асфальт с равнодушным презрением разбивает потоки дождя, не ведая ещё, что они незаметно под-тачивают его броню. Посмотри внимательно, и ты увидишь всю красоту омытого дождём города, отраже-ния первых зажегшихся огней в реках мокрого асфальта и счастливую улыбку девчонки, идущей босиком по тёплым летним лужам. Иди за ней, смейся и пой вместе с ней. Сочи-няй стихи, дыши полной грудью, пока можешь. Или ты не чувствуешь, как дождь, очи-стивший крыши домов, улицы, сады и парки, унёс с собой всё ненужное, то, что давило тебя, угнетало, портило настроение и омрачало сегодняшний день? Тем временем, вечер незаметно приблизился, и дождь затихает, оставляя тебя наедине с городом. Если ты не чувствуешь всего этого, не видишь и не слышишь, а мерный шум дождя лишь убаюкивает тебя, то зачем ты есть? Зачем ты существуешь? Ведь, ты не ощу-щаешь всей полноты жизни, даже если можешь оценить прелесть полевого цветка в лучах восходящего солнца на рассвете. Но та красота слишком явна и очевидна. Нет, взгляни на город, безмолвно застывший под бесцеремонным натиском дождя. Внимательно посмот-ри, не теряя времени, чтобы не пропустить ничего. А для меня всё это уже в прошлом. Я есть, но меня словно уже нет в этом городе. Я обречён. Возможно, поэтому в преддверии близкого конца так обостряются все чувства и начинаешь видеть, слышать, обонять, ощущать и различать столько нового и необычного в давно знакомом, и, казалось бы, обыденном. Мне осталось жить месяц, может быть, не-многим больше или меньше. Но я знаю, что конец близок и неминуем. Страшная болезнь, перед которой всё ещё бессильна медицина, незаметно подкралась и обрекла меня. Я сам врач, и прекрасно разбираюсь в результатах исследований, от меня ничего не скрыли , только попытались смягчить впечатление, но я сам прекрасно знаю, что показали 26

тесты. Хирургическая операция, химиотерапия, облучение – всё уже совершенно бесполезно, слишком поздно. Всего месяц жизни остаётся, хотя пока я чувствую себя вполне бодро. Дождь стихает, и все запахи, звуки, краски сумеречного омытого города набрасывают-ся на меня. Я чувствую их острую пьянящую свежесть, как никогда раньше. Нет, я не хва-таюсь за остаток жизни, словно утопающий за соломинку. Только странно и обидно уми-рать в двадцать восемь, так ничего и не успев сделать из намеченного, не дойдя до цели даже половины пути. Я не сделал ничего такого, чтобы меня могли помнить не только родные и близкие, пройдёт совсем немного времени, и меня забудут совсем. Смерть не ужасает меня, как прежде, это удивительное свойство человека – примириться и принять её неизбежность, не думать о ней, обмирая от страха. Просто тебя не будет, вот и всё, а жизнь из-за этого не остановится. Это трудно, пожалуй, даже невозможно представить, но это действительно так, и у подведённой черты жизни, обернувшись назад, я с отчаяньем вижу, что не создал почти ничего, не реализовал даже доли своих возможностей, своих скрытых способностей, не принёс людям никакой ощутимой пользы, даже тем, кто был и остаётся рядом со мной, что уж там говорить обо всём человечестве! Я не сделал ни для кого ничего такого, что помогло бы им осознать мою незаменимость для них. Остался только месяц, и ничего уже не успеть теперь. А у меня нет даже ни сына, ни дочери, я не оставляю после себя ничего стоящего. Более того, я никого не люблю, и лишь где-то дома пылится карандашный набросок выдуманной, несуществующей девушки, которую я так и не встретил и которую мог бы полюбить. Я иду сквозь утихающий дождь и смотрю на мокрый город, может быть, в последний раз. Почему раньше я не видел, не понимал этого дождливого великолепия, открывшегося передо мной только теперь? Понимание приходит слишком поздно! Кто знает, может быть, вон та черноглазая длинноногая девчушка в ярком плаще, спешащая мне навстречу, ещё могла бы стать моей единственной и неповторимой… Но я иду мимо, слишком поздно. Город после дождя пьянит меня, мне не нужно ни вина, ни сигарет, ничего другого, что могло бы оглушить, одурманить мозг, заставить не думать о будущем, которого у меня уже нет. Я просто растворюсь в этих чистых родных улицах, переулках, парках, огоньках. Я так почти нигде и не побывал за свою недолгую жизнь, кроме своего города, здесь и останусь… Как я хочу, чтобы все постоянно чувствовали, ощущали мир во всей полноте, как это открылось мне сейчас. Как сделать, чтобы было именно так? Какие резервы нашего соз-нания нужно пробудить для этого? Снова кто-то идёт мне навстречу… Надеюсь, ещё не старуха с косой? Но это всего лишь призрачная вереница воспоминаний… А жизнь продолжается во всех своих скрытых от посторонних глаз проявлениях, и ты иди вместе с ней. Живи за себя и за меня, люби и твори, что сможешь, делай жизнь свои-ми руками. Смотри на неё моими глазами, чувствуй всё её многогранное разнообразие. Умей найти её блеск даже в кажущейся серости и хмари. Для начала внимательно посмот-ри на город, пробуждающийся после дождя…

РАЗБИТЫЙ ИСТУКАН Я видел много разных статуй, но не впечатлениями от античных шедевров Древней Греции или поп-артовых ударов по закостенелой эстетике хочу ещё раз поделиться. Нет, внимание приковано теми отлитыми из бронзы, выточенными из камня, железобетонны-ми, словно сошедшими с конвейера истуканами, вымпелами человеческой глупости воз-несёнными на пьедестал идолопоклонства и слепого почитания. В детстве меня страшил один такой колосс, слепящий на солнце глаза своей недавно нанесённой краской. Не серебро, конечно, а всего-то разведённый аллюминиевый поро-шок, но об этом я узнал гораздо позже. Он преследовал меня во сне и наяву, монумен-тальным воплощением кошмаров, ужасней во сто крат пресловутой статуи командора. Ра-зумеется, об этом персонаже «Дон Жуана» я получил представление уже в зрелом возрас-те, и тогда на ум сразу пришёл мой давний знакомец, которому идальго из Испании и в подмётки не годился. Я ужасно боялся ту огромную статую – не помню: то ли потому, что он казался мне одушевлённым великаном, то ли из опасения, что эта махина может 27

свалиться на меня со своего постамента и в мгновение ока превратить в лепёшку. Я вырос и увидел его поверженным с отбитой головой, валявшейся рядом в высокой траве. Теперь он уже не казался мне одушевлённым и пугающим монолитом, от былой напыщенности и презрения к окружающему не осталось и следа. Скорее лежащая глыба напоминала зага-дочный осколок другой цивилизации, не менее древней, чем египетские пирамиды, храмы Майя или развалины Трои. Но ещё больше он походил на непонятного и уродливого идо-ла с острова Пасхи. Казалось бы, это ушло в прошлое навсегда. Но возникали, точно размножаясь пора-зительно продуктивным и неизвестным науке способом, новые статуи-истуканы. Впро-чем, способ этот был всё же известен: создавали их не люди – пресмыкающиеся. К их подножью клали и кладут цветы, воздавая им почести, собираются подле них толпы на торжественные пустословия в дни праздников и буден. Ставят их в самых людных местах городов и парков, часто омрачая этими громадами редкие уголки кажущейся нетронутой природы. Около них встречаются влюблённые, к ним приезжают в дни свадеб, водят гос-тей из других стран. Изображения их можно найти не только в фотовитринах, но и на спичечных этикетках, почтовых марках, открытках. Словом, благо ещё, что пока не приносят в жертву младенцев, как ненасытному Молоху древних. Откуда исходит этот атавизм ис-туканомании? Трудно сказать… Возможно, маленьким человечкам необходимо прятать от других подлинные размеры своих нечистоплотных делишек в тени каменных уродливых слепков с некогда живых обыкновенных людей, может быть, и свершивших в своё время судьбоносные дела? Разве эти каменные болваны дали мне жизнь? Или они каким-то образом делают её лучше? За что трезво мыслящему человеку благодарить холодный бетон или не менее хо-лодную и бесчувственную бронзу7 Скорее можно представить и невольно почувствовать, как этот камень мёртво виснет на шее, пригибая к самой земле. Всё это выглядело бы очень смешно со стороны своей вопиющей нелепостью, если бы не было на деле столь дико и страшно. Но когда бы я не встречал подобных истуканов, живо вспоминаю того, из моего дет-ства, сброшенного с пьедестала, покрытого давно не обновляемой потрескавшейся крас-кой, с напрочь отбитой головой в высокой зелёной траве.

ЛИЦО В ТОЛПЕ Это лицо просто до боли знакомо, до невозможной боли. Лицо, выхваченное из толпы, словно высвеченный лучом проектора застывший кадр киноленты. Трудно сказать, что в нём такого, притягивающего внимание, заставляющего отдать предпочтение перед множеством других, мелькающих в толпе одно за другим. Среди верениц, не задерживающих на себе взгляда, оно - как удар, как вспышка, как новая строка. Может быть, этот выбор не больше, чем уловка памяти, старающейся вспомнить нечто давно забытое, напоминаемое этим лицом, или просто её ошибка? Шевелящиеся губы в обрывках слов, мимолётные равнодушные, будто блеск в стёклах проходящего троллейбуса взгляды, случайная улыбка, словно первая капля дождя в душ-ный день – лица по одиночке и целыми группами – мимо и мимо, и мимо. Но это лицо сразу воспринимается крупным планом, притягивая к себе курсор внима-ния, к нему нет неприязни, нет безразличия, скорее, какая-то необъяснимая мгновенная симпатия и вслед за ней любопытство. Оно мелькнёт и исчезнет в толпе, но этот миг рас-тягивается в восприятии. Само лицо уже пропало, затерялось среди множества других, его уже нет перед тобой. Иные лица выносятся навстречу, мелькают и исчезают, уступая ме-сто новым и новым, не привлекая такого внимания. Но этот образ отпечатывается в зерка-лах памяти нестираемым файлом, умноженным тиражом, бесконечным копированием, словно пропущенный через фасеточную линзу перед объективом камеры. Это надолго. От него не отмахнёшься точно от роя назойливой мошкары, ещё не раз будет оно вспоминаться, может быть, даже всплывёт когда-нибудь во сне, всплывёт как диалоговое окно на фоне прочих воспоминаний. Встретить его опять трудно, почти не-возможно в большом городе, но всё-таки, пусть ничтожный шанс, но имеется. И если та-кое случается, вопреки теории вероятности, память снова натягивается в струну в паро-ксизме тщетного воспоминания – да и что вспоминать – ведь это не 28

больше, чем случай-ное лицо из толпы. Почему же всё-таки оно привлекает взгляд, кажется более значимым, чем есть на са-мом деле? Неуловимый штрих, непередаваемая ускользающая чёрточка, невоспроизводи-мое движение губ, глаз или что-то иное, присущее только ему, обязательно должно иметь место. Незаметное, недоступное для описания с одного взгляда, но позволяющее наделить это лицо чем-то воображаемым, отсветом своих мыслей, несуществующим на самом деле, словом, мнимой значимостью. Оно столь властно требует вспомнить себя именно потому, что кажется таким важным для тебя, но вспомнить его в подробностях нельзя – ведь это всего лишь лицо из толпы, единичный эпизод в бесконечном слайдшоу случайных портретов. Конечно, невольно хо-чется узнать его поближе, мнится, в нём есть что-то жизненно необходимое, очень нужное именно для тебя. Но, если даже это случится, оно перестанет быть просто лицом в толпе и сразу превратится в привычного конкретного человека, которого ты узнаёшь сразу и без труда среди множества прочих, к которому будешь испытывать определённые чувства. И тогда с разочарованием убеждаешься, что не можешь получить ожидаемое прежде то, че-го у него нет, и никогда не было. Но восприятие не терпит пустоты. И уже другое до боли знакомое лицо мелькнёт в толпе, настолько мгновенно узнаваемое, что невольно захочется поздороваться с ним, окрикнуть, задержать, и всё же ты его не знаешь. Не пытайся остановить этого человека, найти ответы на мучающие тебя самого вопросы – это бессмысленно. Помни, может быть, и очень даже вероятно, что для кого-то из спешащих навстречу незнакомцев и незнакомок и твоё лицо в любой момент покажется таким знакомым и близким, хотя никогда прежде вы не встречались, или же встреча эта была столь же ми-молётна. Но лицо твоё будет для кого-то до боли знакомым лицом в толпе.

ЛЕТО В АСТРАХАНИ Летняя Астрахань, душная, жаркая. Ветра нет, солнце зашло, но всё равно душно, ни малейшего дуновения. Жар исходит не только от иссушенного неподвижного воздуха, но и от узких, залитых расплавленным за день асфальтом, зажатым между ног домов. Словно эти дома, сдавившие и без того урезанное пространство, вытесняют мёртвыми мостовыми живую зелень, отбирают последние глотки воздуха. Они смотрят в упор, вплотную, мно-гоглазым фасеточным взглядом своих окон, не спрашивая на то разрешения. Пристальный всесторонний взгляд, молчаливый, внимательный, изучающий. Вырвешься на какую-нибудь площадь, окунёшься в её ограниченный строениями про-стор, будто в волну чуть-чуть, слегка посвежевшего воздуха, и снова туже стиснет узким поясом улиц. И вдруг - как награда, как прорыв на свободу, выход в иное: блеск ленты ка-нала в бетонных берегах. Даже не верится сразу… Но мчится по его высоким берегам бесконечный поток грузовиков и легковых, испуская вонючие клубы выхлопных газов, медленно расплывающихся в выжатом разреженном воздухе, вешая удушье смрадными клоками на чахлые деревца у обочины. Вдыхаемый воздух сразу застревает колючим ко-мом в горле, и лёгкие не в состоянии принять его в себя. Скорее прочь, прочь отсюда. И если бы не Волга, то, что делать здесь в такое время, в летней Астрахани, душной и жаркой, как преддверие ада? Совсем рядом откровением природы, прорывом в простор разлилась она. Пусть мелеющая на глазах год от года, но всё ещё могучая и широкая, точ-но зовущая к скорости. Здесь 29

дышится глубоко, и вода прохладной невесомостью уносит от знойного, плавящегося под солнцем берега, оставляя в стороне пылевые облака над степью, отражая удары световых бликов дробящейся поверхностью. Зелень разбегается повсюду от неё по берегам и дальше, в протоках образует немыслимое дикое пиршество природы. Там – заповедник. А здесь – ширина и наслажденье. Только гудки деловитых баркасов, буксиры и баржи, участники трудовой будни реки. Краны порта нависают над водой, взметаются вверх, перенося груз на причалы. Мимо скользят суда на подводных крыльях, неспешно проходят речные трамвайчики. Не помеха этой незатихаемой жизни жара, которая сгустилась с летом над городом, но рано или поздно уйдёт, смытая осенни-ми дождями. И всё же, летняя Астрахань молчалива и тесна больше, чем в любое другое время года. Душная и жаркая, бегущая на пляж, ждущая дождя и перемен. Привлекающая белой ко-локольней древнего кремля, видавшего Стеньку Разина, стройными тополями и девушка-ми, самыми красивыми в Поволжье. Манящая былой славой о своих арбузах, помидорах, рыбе. Астрахань, отталкивающая от себя знойным дыханием степного суховея и навсегда запоминающаяся.

СОЛЬНЫЙ КОНЦЕРТ ВЕСНЫ Занавес облаков разошёлся, пропуская прожектор солнца. Внимание! Внимание! Сегодня Весна даёт сольный концерт. Явление такого мастера заслуживает пристального внимания. Сколько звуков ринулось со всех сторон, кажется, что сам воздух, теребимый нетерпе-ливым дыханием Весны звучит как бас-гитара. Трум! Бам! Дзинь! – огромный ледяной сталактит, сбитый солнечными лучами падает вниз и разбивается о мокрый, недавно освободившийся от снега асфальт, разлетается со слепящим блеском далеко в стороны мелкими хрустальными осколками. Трам-там-там-там-там – тарабанит капель с оставшихся под карнизами сосулек, время от времени под неодолимым натиском тепла они следуют за своими ещё прежде неудержавшимися со-братьями. Звон их падения смешивается с трамвайным шумом. Издалека идёт по городу весенний гул, слышатся удары забиваемых где-то свай на стройке, и басовито дрожат, ритмично вибрируют стёкла, словно трепетный пластик на барабане. Деревья оживают под пальцами Весны, набухают почки на ветвях. Птичий гам доносится отовсюду, как фон, создаваемый необыкновенным синтезатором. От стаек школьниц разлетается смех живым звучаньем бубна с колокольчиками. Заплакал, проснувшись, в коляске маленький ребёнок, улыбнулась кому-то незнакомая девушка – это уже соло-гитара Жизни. Нараста-ет будоражащий ритм улиц и площадей, и как апофеоз его в небе раздаётся грохот проле-тающего лайнера. А вот маленькая седая старушка на лавочке в сквере. Она одинока, но тоже чувствует музыку Весны, и только тревожно прислушивается: не ворвётся ли в неё топот тяжёлых сапог, отнявший когда-то сына? Но не слышно лязга гусениц, автоматные очереди не прерывают концерт Весны, не портят своей какофонией ритмический рисунок её сольного выступления, здесь не свистят пули, не льётся кровь. Своим искусным неподражаемым исполнением Весна заставляет забыть, что есть такие места, где люди не слышат ничего кроме боли, гнева и ненависти. Сейчас Весна даёт свой концерт. Только она одна полноправно хозяйничает вокруг. Спешите! Спешите увидеть и услышать! На этом представлении всегда найдётся место для всех. Глупо не воспользоваться её приглашением: завтра что-то будет уже совсем по-другому. 30

Мимоходом

АНЕКДОТЫ ПРО ЧУКЧУ:

Приехал Чукча в Москву и думает: “Надо домой телевизор купить”. Приехал домой, а ему говорят: - Чукча, ты зачем телевизор купил? У нас же даже электричества нету. А Чукча им отвечает: - Чукча не дурак. Чукча и розетку купил. Приходит Чукча в магазин и говорит: - Сколько у вас стоит эта гармошка? А продавец ему отвечает: - Мы чукчам ничего не продаем! Чукча у него спрашивает: - А как вы догадались, что я Чукча? Продавец говорит: - Потому, что это не гармошка, а батарея!!!

ШТИРЛИЦА: - Стой! Кто идёт? - Дождь, - быстро ответил Штирлиц и забарабанил пальцами по стеклу... В кабинете разговаривают Штирлиц и Борман. Врывается Мюллер с пистолетом и кричит: - Один из вас русский разведчик! “Неужели чужой?” - подумал Борман глядя на Штирлица. “Неужели свой?” - подумал Штирлиц глядя на Бормана.

ГРАФАМАНА:

Молодой стихоплет написал несколько поэм и направил их известному поэту, сопроводив таким письмом: “Я написал эти поэму, вдохновленный неизвестно откуда вдруг возникшим творческим огнем. Как мне с ними поступить?” Знаменитый поэт ответил: “Я внимательно просмотрел ваши творения и убедился, что их следует вернуть в тот огонь, который вас вдохновил, лучше всего в каминный”. Вашему роману, молодой человек, - говорит редактор начинающему писателю, - не хватает концовки. - Это ничего! Посудите сами, кто сегодня читает книги до конца.

ЧАПАЕВА: Василий Иванович, Анка к белым ползет! - Не стреляй, Петька! Это наше бактериологическое оружие! 31

А.Паздеев. Аврора Даниловна