Литкультпривет!!!
Monthly journal LITKULTPRIVET!
Ежемесячный литературнохудожественный журнал
Сентябрь
@
№9 (23) 2014 г. 1
21 сентября 1898 года родился Павел Челищев - русский художник
Павел Федорович Челищев был открывателем новых путей в живописи в первой половине XX века. В Европе и Америке его творчеством восхищались и боготворили, называя «русским Дали».
2
Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск
Основан 30 октября 2012 г.
п.г.т. Нижний Ингаш
сентябрь №9 (23) 2014 г.
В НОМЕРЕ: Василий Орочон Стихи............................................4 Сергей Уткин Стихи...........................................5 Владислав Молочников Стихи.......................................6 Николай Ерёмин Стихи.............................................8 Сергей Прохоров Стихи.......................................9 Ольга Солнечная Стихи.....................................10
29 сентября исполняется 110 лет со дня рождения писателя Николая Островского, автора романа “Как закалялась сталь”. На этом романе воспитывалось не одно поколение прошлого столетия, как на примере мужества и стойкости, любви и преданности делу и Родине.
Галина Зеленкина Стихи.....................................12 Валерий Сдобняков Любивший ангелов и птиц.........14 Анатолий Казаков Долгожданная встреча..........19 Лариса Захарова И песня трогала за душу.......21
Редактор Сергей Прохоров
3
Поэзия
Василий ОРОЧОН г. Братск
Автор повести «Семь снов Сани Мартышкина». Дважды лауреат конференции «Молодость. Творчество. Современность» (в 1981 и 1987 годах). Работал геодезистом, плотником-бетонщиком. Печатался в местных газетах: его произведения заняли достойное место в некоторых Иркутских изданиях: («Зеленая лампа», «Литературная газета», «Стихи по кругу-2»). СВИДАНИЕ
И застынет печь-сирота, Не умеющая летать.
Нам делить и считать нечего; Не судьба – жизнь прожить вдвоем. Забегай как-нибудь вечером, Посидим да чайку попьем.
*** Тепло, светло, и мухи не кусают Блаженное спокойствие души. Вот ананас, нарезанный кусками, Вот ром ямайский, крепок и душист.
В небе светят звездные россыпи, Но никак не для нас двоих. Наши дети давно взрослые. А твои… но они твои.
Уже дымит гаванская сигара, Перепоясан пояс часовой И старая гавайская гитара Уже дождалась часа своего.
Тишина в неуютной квартире; Крепок чай и сочен лимон. А таких, как мы, в этом мире Миллион.
Споем про яростных, про непохожих, Про уходящий в океан фрегат, Про лапы якорей у нас под кожей, Про женщин на далеких берегах.
То, что в памяти не изгладится, Ни поправить, ни поменять, Но пусть в жизни твоей все ладится, Без меня.
Напрасных сожалений не мусоля, Мы ведаем уже давным-давно, Что счастья нет, но есть покой и воля, Гитара, трубка, песня и вино.
Вот и свиделись в кои-то веки Посидеть, помолчать. Ни спросить, ни ответить. Ну, прощай!
…Сменяется реальностью суровой Непродолжительный веселья час. И сонно проплывает в луже рома Наш полузатонувший ананас.
*** Снова топится печь моя, Снегопад лениво кружит. Одинокая и беспечная, Продолжается жизнь.
*** В чистом поле снег порастаял. А грачей-то на ветках сухих! Наши предки рогатки расставили На таежных тропах глухих,
Королевой встает луна Над сияньем покорных звезд. От Тайшета до Тулуна Серенады бессонных колес.
Заповедных да мало ведомых, Чтоб не знамо проходу чужим. Им тягаться под силу с медведями, Тигра путать живым в гужи.
Ну, а мне – ни в дорогу, ни в путь, Полусонный сижу в тепле. Самого себя взявший в плен, Доживу до весны как-нибудь.
Им тайгу корчевать да распахивать, Рубежи по степи защищать, И, заламывая папахи, На кругу им «Любо! » кричать…
Зашумит большая вода, Зашумит молодая листва, Загремят мои поезда, Заколдуют мои слова,
А за дальними за перевалами – Беловодья большая вода. В тех краях никогда не бывали мы И туда не дойдем никогда.
Запоют зазывно ветра Над просторами дальних трасс. 4
Сергей УТКИН г. Кострама
Участвовал в 10-ом Форуме молодых писателей в Липках. Специальный приз костромской молодёжной премии «Начало» (2009г.) Приз зрительских симпатий литературно-музыкального фестиваля «Елагин остров — цветок в петлице Петербурга»(2012г.) Финалист Третьего молодёжного поэтического конкурса имени князя КР (второе место в номинации «Блистательный Петербург») (С-Пб, 2013г.) Лауреат конкурса малой прозы «Белая скрижаль» (номинация «Хочу сказать», 2014г.)
*** Я отлыниваю от жизни. Эй, вахтёр, запиши прогул! Я так часто бываю лишним Тем, кто в общей судьбе тонул, Где Господь никогда не слышен, Где лишь улиц промозглый гул Матерком недовольных скул По тебе слегка саданул. И ты злей и упрямей дышишь.
На кого Бросить в грани гранитных оков Берегов Его Этой брани? Дряни! *** Товарищ филолог, отбрось падежи! Склонять тщетно душу не надо. Какого склоненья, мне явно скажи, Оклад дорогого наряда?
*** Не возлагай себя на Русь! Стране тобой жить не пристало. Я вот стихами к ней попрусь, А Русь изволит кушать сало – Зачем же портить ей начало И навевать собою грусть? Стихов к обеду, к жизни мало Страна изволит кушать груздь. Не тронь се доброе начало!
Тебе за удалым старинным столом Ронять мои строчки просто, А я ими жил поделом, поделом, И с ними сверялся ростом. *** Привалился вечер к облакам, Солнце прислонилось к горизонту, Пес из лужи небо все лакал, Словно прибирая из сторон ту,
*** Смирившийся с ночью, тот город заснул, Хотя был обмокнут в полуночный гул Улиц. И долго проспект колыхался во тьме, И шелестом тихим шептал в тишине: “Безумец...” Но не откликался никто. Город гас. Рассвет заступал в неба иконостас Вяло. И Солнце пронзало полуденный зной, И ночь отступала, которой за мной Не стало. *** Заметался по дням и неделям, По метелям: Вместе с Богом меня не селят, Не стелят Нам ночей по постелям. Если пустят, то без Него Для чего?
На которой никогда не быть, Но в которой Солнце светом лает, И при луже все мечты отбыв, Фыркал пес на жизнь, в неё вмерзая... *** Человек бывает не дожит, А писатель часто не дописан: В нём перо еще строчит без лжи, Но страницу обрывают числа На плите надгробной, и дрожит Поминальной свечкой чья-то исповедь, Кто хотел себя иным прожить, Но боялся, что Отчизна высмеет Да сживёт, как тех, кто не дожит.
5
Владислав МОЛОЧНИКОВ Ришон-ле-Цион (Ришон-Лецийон) Израиль
На ёлочке снежной. А мальчик плечистый, Румяный, прилежный. Садовник искусный У Принца в накидке… Блондинисто – вкусный, -Амурчик с открытки.
В душе такая тишина!!! В душе такая тишина!!! Словами не опишешь даже… Хотя вокруг гремит война, Погромы, перестрелки, кражи. Непробиваемый покой, Ленивых лепестков забота. Прекрасно быть самим собой, В чужом…копаться не охота. Сижу прозрачно - невесом, Корнями в тишину врастаю. Неважно, что придет потом, Я настоящего не знаю. Сгорели лампочки тревог, Царит реальность неземная… Полезный, световой творог Вкушаю, рот не открывая. В шатре, сошедшей тишины, Я собираюсь из осколков. Хотя вокруг сыны войны Готовят войны для потомков.
2 И девочка тоже, Кудрявая пташка. Лучистая кожа, Забавная маска. Передничек милый, Покатая спинка, Взор кротко-учтивый, Какая картинка!!! 3 Стоит статуэтка И радует глазки, Парит занавеска - Присутствие сказки. Что дом без неё!? -Бетонная клетка. Кругом вороньё Бравирует едко. Фарфоровый дух, Фарфоровый ветер… Порхает, как пух, Заманчиво - светел.
По скатерти снега Карета свернула к скульптурному парку. Ты шла, обгоняя пажа и кухарку. Он ждал, поправляя парадный камзол. Улыбчивый жулик, бестактный позёр. Снежинки - морозных небес балеринки. Пластично парили без всякой разминки. Его ты любила! За что? Непонятно… К любой новой юбке он липнул развратно.
Лениво пальмы расцветают
Но как позабыть эту наглость, камзол… В камнях драгоценных с альпийских озёр. Любовь нелогична, то пухом, то прахом, Залитая кровью, покрытая лаком.
Лениво пальмы расцветают На островке в кольце воды. Здесь принцы летом отдыхают Забыв про светские труды.
Любовь отрицает границы рассудка. Любовь – между жизнью и смертью минутка По скатерти снега, ты шла пламенея, Чтоб стать побрякушкой в руках прохиндея.
Здесь суперзвёздные актрисы Цедят фисташковый коктейль, Косясь на выпуклые мысы В густой щетине кораблей.
Фарфоровый дух
1 Фарфоровый мальчик, Фарфоровой девочке, Поглаживал пальчик В присутствие белочки. Проворной, пушистой,
Здесь плещет чаша океана, Взбивая пену словно крем, Здесь у пушистого платана Я жду тебя! Зачем!? Зачем!? 6
Ты дочь заморского маркиза. Кто я? Гремучих нравов смесь. Но ты придёшь, дитя каприза, Забыв про родовую спесь. Ты будешь долго колебаться, Нервозно теребить колье, Чтобы воинственно отдаться, Прижавшись личиком к земле. И будут цокать в такт алмазы, И платье жалобно хрустеть. Мои кощунственные фразы Позволят райский мир узреть. Ты станешь ясной, даже милой… Я поднимусь без торжества, Такой же пыльный, несчастливый, Как эта смятая трава.
Преодоленье кар -Дух делает румяным. Какой наплыв извне, В пяти шагах от пробок! Я буду на коне!!! Бессмертия ребёнок!!!
Как только приходит умение!
Под илом тлеют паруса, Огрызки мачт торчат строптиво, Из трюмов рвутся голоса Матросов, ждущих в бочках пиво.
Баллада о корабельных призраках. 1 На кладбище погибших кораблей Всегда дождливая погода, Ржавеют рёбра якорей, И не хватает кислорода.
Как только приходит умение! Проходит познания дрожь. Процесс сочиненья - горение, Пронзающий истину нож.
Они кричат до хрипоты, Давно, ушедшие в пучины. С испуга тощие коты Тревожно выгибают спины.
Как только приходит умение! Слова, как гранит шлифовать. Души притупляется зрение, Ей незачем больше летать.
Кастет луны из тьмы высот Грозит туманным дебоширам. Но боцман прыгает за борт, Чтобы упиться красным пивом. 2 О кладбище лгали веками, Ведь слухи сродни сорнякам. И только девчонка с цветами Дарила почёт кораблям.
Как только приходит умение! Безвкусица - в пляс босиком. Божественный дар утешения Не водит маститым пером. Как только приходит умение! Искать обходные пути. Протяжные звуки падения, Без повода будут расти.
Её не пугали кошмары, Разборки полночных фигур. Ей нравился юнга кудрявый, Живущий среди арматур.
Бессмертия ребёнок!!! У радужной росы Вдруг, попрошу прощенье. Сниму с руки часы, И выброшу старенье. Великая трава Щекочет подбородок. Бросают вниз слова, Гребцы с небесных лодок. Ловлю, карман набит Сокровищем духовным Я буду знаменит!!! Я стану превосходным!!! Лежу, жуки кружат, Зелёные такие… Задиристо жужжат, Как пить дать - молодые. Из слов сплету венок, И солнцу - на затылок. Я - рвущийся росток, Сквозь дебри паутинок!!! Во мне избытка дар, Наружу бьёт фонтаном.
Моряк утонувший случайно, Во время забавы с дружком. Она целовалась с ним тайно, И призрак порхал мотыльком. 3 На кладбище воют сирены, Бульдозеры мнут корабли. Матросы не ждали измены, И таяли в черной пыли. Девчонка хватала обломки, Метала куски арматур. Где призрак изысканно-тонкий, Ее - несравненный Артур!? Под вечер асфальтом прикрыли Приют отставных кораблей. Матросы, как волки скулили, Прощаясь с планетой морей.
7
Николай ЕРЁМИН г. Красноярск Выпустил в свет 6 томов Собрания сочинений. Новые поэтические книги: «Идея фикс», «Лунная ночь», «Поэт в законе», «Гусляр», «О тебе и обо мне», «На склоне лет», «Тайны творчества», «Бубен шамана», «От и до», «Кто виноват?», «Владыка слов», «Гора любви», «В сторону вечности», «Папа русский», «Тень бабочки и мотылька», «Поэзия как волшебство», «Смирительная рубашка», «Подковы для Пегаса», «Сибирский сибарит», «Эхо любви, или Старик без моря», «Доктор поэтических наук» и ряд других изданы уже в ХХ1 веке. ЛЕТО
Значит, сочинял я их не зря, Для тебя, тебе благодаря…
Ты, лето, Время лучшее! В словах твоих – со-звучия… О, соло соловья В час вдохновения! В глазах твоих – соцветия О! – радуг, роз и рос… Перед тобой в ответе я, Ах, на любой вопрос…
КАК ДЕЛАТЬ ЛЮБОВЬ «И, напившись тёплого пива, делать любовь торопливо, Как подростки, в подъезде чужом, Между шестым и седьмым этажом…» Светлана Лавренкова «Лёд и пламень» №2, 2014 стр.129
Я ХОЧУ
С.В: - Напиться пива! И – зайти в подъезд! И к Кама-сутре в гости, Став бомжами, Подняться дерзко между этажами С женатиком – (Жена, небось, не съест!) Как это романтично и красиво! ………………………………………….. Покуда не подействовало пиво…
Я хочу зацепиться за слово, Стать бессмертным, покуда живу… И надеюсь, ах, снова и снова Удержаться, увы, на плаву… Между тем неожиданно, вдруг, «Буль-буль-буль» – раздаётся вокруг… СУДЬБА Судьба меня упрятала в Сибирь – Подальше от бунтующих столиц… Чтоб я сказал: - Какая даль и ширь И воля для перемещённых лиц! Провинция. Покой. Недаром тут Вдруг понимаешь, как бессмыслен бунт.
ПРЕМИЯ «И терялся во времени, Обгонял, отставал, Не за денежной премией Раньше утра вставал» Сергей Прохоров
Не мечтал я О премии… Знал: Ни там и ни тут Мне её раньше времени Всё равно не дадут…
*** Бессмертие, увы, и жизнь любя, Я так привык обманывать себя, Что - час пришёл, и я – слепит слеза – Не в силах правде посмотреть в глаза И слово, ах, правдивое сказать… Приходится обманывать опять…
И зачем – Ё, моё! Мне вручили её? Чтоб жена подошла И её забрала…
ДЛЯ ТЕБЯ, ТЕБЕ Я тогда стихи читал толпе… Оказалось,что читал – тебе… А сейчас шепчу стихи тебе – Эхо отзывается в толпе…
2014 г.
8
Сергей ПРОХОРОВ Нижний Ингаш
В августе 2014 года в красноярском книжном издательстве «Литера-Принт» вышли две очередные книжки Сергея Прохорова: сборник стихов «Приговорён к любви» и сборник прозы «От вдоха и до выдоха» (рассказы, эссе, миниатюры). Всего в творческом реестре писателя 11 авторских книг стихов и прозы и 2 сборника стихов, составленных им из произведений друзей-поэтов и авторов журнала «Истоки», который Сергей Прохоров издаёт уже девятый год.
Припев: Солнышко, солнышко О-ё-ё! Ты не чьё-то солнышко Ты - моё. 2 Потеряет время счёт: Что случилось, что случится. Только будет горячо И приятно сердце биться. От предчувствия того Что ты снова улыбнёшься И как солнышко прольёшься. В бездну сердца моего?
ДАВАЙ ПОГАДАЕМ Пока звёзды тают И светятся сны, Давай погадаем На струнах весны. Руками потрогав Дыханья утра, Где ветер по тропам Гнал листья вчера. Где, морщась годами, Гнил ёлочный пень, Давай погадаем На завтрашний день.
Припев: Солнышко, солнышко О-ё-ё! Ты не чьё-то солнышко Ты - моё. 3 Ровным словом – ничего В этом мире не случилось. Просто солнышко ...того В моём сердце поселилось. И теперь в груди печёт, Когда ты проходишь мимо. От улыбки твоей милой Мне и в стужу горячо.
Ведь надо же как-то Предвидеть судьбу. И выпадет карта. Что будет, то будь. АПОКАЛИПСИС Птица лодочкой качнётся на волне Выгибая крылышки для взлёта. Кто-то, вскрикнув, упадёт на той войне, Где по выжженной траве пройдёт пехота. И планета, робко вздрогнув на оси, Упадёт на чашу звёзд немым довеском… Будет дождик за Уралом моросить, И греметь снаряды пушек под Донецком.
Припев: Солнышко, солнышко О-ё-ё! Ты не чьё-то солнышко Ты - моё.
СОЛНЫШКО
4-9 августа 2014
Ровным словом – ничего В этом мире не случилось. Отчего же, от чего Ты как солнышко лучилась? И сегодня, и вчера, И, дай Бог, ещё и завтра Обожжёт меня внезапно. От улыбки той жара
9
Ольга СОЛНЕЧНАЯ Новороссийск ГОРОД Три шестнадцать... В вены - свёрла, Иглы - в веки до глубин. Лапой цепкою за горло Держит Мысле-Херувим.
Я люблю апельсины. Вот такое обыкновенное, где-то даже детское утверждение. Но я действительно их люблю. Причем, апельсин обязательно должен быть оранжевым - нет-нет, не слегка, а ярко-ярко. Потому что мне не так важен его “внутренний мир”, сколько его “внешность”, хотя такое положение вещей мне абсолютно не свойственно. Наверное, вы сейчас думаете: для чего она пишет всю эту ерунду? А вы попробуйте взять такой апельсин в руки, и поймёте. Просто “обнимите” его ладонью, и почувствуете, как он ответит на ваши “объятия”, потому что каким бы большим ни был апельсин, он всегда идеально сольётся с формой вашей руки. Такая странная закономерность. И даже с закрытыми глазами вы сможете увидеть всю его оранжевость, которая каким-то непостижимым образом разольётся по капиллярам пальцев, постепенно проникая во все клеточки вашего тела. А после это оранжевое тепло, этот апельсиновый запах, этот солнечный цвет заполнят всю вашу душу. И станет так спокойно и совсем не страшно. Я не зря сказала - солнечный цвет. Потому что апельсин - это крошечное солнце, которое может дать маленькую, но, порой, такую важную надежду. Можете считать меня глупой или придурковатой, но всё же попробуйте сами взять в руки апельсин. Я люблю апельсины. И очень-очень хочу, чтобы и ваши души хоть чуть-чуть согревало хотя бы это крошечное оранжевое солнце на ладони. Потому что если есть солнце в душе - оно обязательно появится на небосклоне
Память крутит по спирали, Прошлогодним бьет в висок, Подливая “Цинандали” В свой писклявый голосок. Сводит к адовым ступеням, Режет в стружку кадры дней, Напитав свой “злобный гений” Мутно-вязкостью теней. Пробуждает кровь драконью, Манит страхом высоты, Мандрагоры хватко-корнем Разрывая в лоскуты. С первым отблеском рассвета, Ухмыльнувшись, сгинет вон Сцапать новую “Джульетту” В свой предутренний полон. И, изломанной до треска, Сутки сны ворочать вспять... ...Ночь... Душа - за занавеску... Три шестнадцать... И опять... *** Не отмается май желтизной календарных листков, Не воскреснет июль приглушением боли извечной. - Слишком мало на свете - таких вот, как мы - дураков. - Слишком много на свете - таких вот, как мы - бессердечных. Опускается ночь длинноворсовым мягким ковром, Растворяя в бокалах коньячную взвесь Водолея. - Я недавно узнала, что мы друг без друга умрём. - Я недавно узнал, что прожить друг без друга сумеем. Переливом янтарным качается лунный мотив, Обнажая теней угловато-покатые плечи. - Мне написано Небом - быть той, что взлетает, простив. - Мне написано Небом - быть тем, кто взлетит, искалечив. Монотонно часы отмеряют бессмысленность лет, Пропуская за занавес свитого снами театра. - Пусть приснится тебе мой сегодняшний тёплый рассвет. - А тебе - мой закат. Только завтрашний. Значит, До Завтра. 10
*** Кепи набок небрежно сдвинута, Папироска дымит колечками... Сколько дней на этапах минуло, Сколько раз вылетал на встречную.
...И никто не знает, что потерь Будет много... Возвратиться мне бы В миг с его небрежным: “Забирай. Всё тебе, чтоб только улыбалась. Мне пора. Ты это... Не скучай...” Вот и всё, что в памяти осталось.. . ...С той поры промчалось двадцать лет, Жизнь, тогда казалось, будет длинной. В том окне давно погашен свет, А в квартире - тихо и пустынно.
Расписал душу в звёзды синие, В купола да кресты соборные, Перекрыл безнадёжно инеем Свои кудри, по мамке чёрные. Рвал рубахи по буйству пьяному, Тряс за шкирку гарсона сонного. Так смутьяну всегда смутьяново Пальцы в веер, потом - колонною.
Просто позабытый эпизод, Быстро превращающийся в небыль... ...И уже никто не принесёт На руках ромашковое небо.
Что уж там! Разыгралось зарево Под ребром - и затихло вроде бы. Но глаза твои, цвета карего, Вижу каждую ночь, юродивый. Твоё имя губами стылыми Довожу, как в бреду, до тысячи. Не взыщи ненароком, милая, Что твой образ под сердцем высечен. Потянуло осенней сыростью В майский день - к межсезонью ложному. Хочешь - снова в “Кресты”, лишь смилуйся, И не снись, ну прошу, безбожнику! Одиночества хлипкой лестницей Заплатил за слезинки! Истинно!... Запахнусь посильней. Пусть теплится Под рубахой твой взгляд единственный.
*** ...Юности забытый эпизод... Вечер, море, юные платаны, И букет цветов в руках несёт Мальчик, от их запаха чуть пьяный. Вот и он - простой, хрущёвский дом Та пятиэтажка возле школы, Где, при свете лампы, перед сном Девочка штудирует глаголы. На звонок откроет нервно дверь, А в лицо - ромашковое небо... 11
Галина ЗЕЛЕНКИНА г. Кодинск Галина Зеленкина - член Союза писателей России, автор многих сборников стихов и прозы, лауреат литературных премий.
Да и мне он только снится, как бесценный раритет. Жаль, что сон порою длится только миг. Мелькнул, и нет…
ВОСЬМАЯ НОТА Иду по кромке бытия с полным затмением сердца. Здравствуй, Господи! Это я, восьмая нота, и скерцо не хочет пиликать скрипач и чтобы не сбиться с такта смычок положил на мой плач. И в подтверждение факта я нотой легла поперёк между линейками стана, где ключик басовый стерёг нотную рать от обмана. А я не забыв, что ничком можно на что-то сгодиться, в октаву врастаю бочком. Может, стать песней случится…
ПРИКОСНОВЕНИЕ Сердец и душ прикосновение к прекрасной музыки любви. Позволь мне, ангел, на мгновение с мечтой остаться визави. Как позволяет провидение воспоминаний рой хранить и мимолётное видение дороже вечности ценить. ОСЕННЯЯ МЕЛОДИЯ Утром небо как заплесневелое не понять, где серое, где белое. Ветер рябью с лужами сражается, и борьба та в окнах отражается. Мелкий дождик грустною мелодией моросит, но кажется мне, вроде бы на востоке небо красит алостью день осенний с летнею усталостью.
ПУТАНИЦА Перепутало время карты и на ′прикуп сдало не те. Вместо финиша только старты на маршруте по маете. Перепутала я страницу книги судеб и в суете всё искала синюю птицу. Только птицы сейчас не те. ФЕВРАЛЬСКИЙ НОКТЮРН Забрав мечту у января и дань, отдав чужому веку, я синей тенью февраля прошла по утреннему снегу. Мои следы на том снегу сметает ветреная вьюга и время шепчет на бегу о том, что вышла я из круга. Но не жалею ни о чём… В сплетенье наших лет и судеб всегда была тебе плечом, а вот другая вряд ли будет.
ПОЖАЛУЙСТА Ты возьми себя в руки, пожалуйста, разлюби, позабудь и не жалуйся. Та звезда, что была путеводною, оказалась не столь благородною, как мечталось, хотелось и думалось. Ты возьми себя в руки, пожалуйста, разлюби, позабудь и не жалуйся. Тот кораблик, что был с чёрным парусом, утонул в море слёз вместе с хаосом, как мечталось, хотелось и думалось. Ты возьми себя в руки, пожалуйста, разлюби, позабудь и не жалуйся. Бытие, что порой неприветное, вдруг подарит словечко заветное, как мечталось, хотелось и думалось.
ДОМИК Паутиною непрочной опоясан домик весь, телеграммою не срочной постучалась в двери весть. Только нет уже мне дела, что в ней : радость или грусть. Открывайте двери смело, я в тот домик не вернусь. Потому, что домик детства в чужедальней стороне делит с юностью соседство и не помнит обо мне.
ИСКРИВЛЕНИЕ Искривились параллели в царстве брошенных теней. Надоели акварели солнцем высвеченных дней. Не дружна мечта с молвою ни во сне, ни наяву. Зачехлили тучи мглою свет небес и синеву. Искривились даже мысли от нейроновых интриг, и увязли в ложном смысле крик души и сердца крик. 12
ИЗ ТЕНИ Сшила платье из тени и на подиум вышла. Боже мой! Сколько мнений! Их законы, как дышло, нам штампуют всечасно, повсеместно и всуе. Жить хочу непричастно и ничем не рискуя.
в разночтении веков. Нам обеим нужна встряска от свободы и оков. УХОД Нас ангелы, живущие на небе, хранят от бед и суеты греховной. Нам истины зерно даётся в хлебе, который называется духовным. Но мы порою доброту не ценим, нам зависть разъедает злобой души. И мы уходим в мир иной как тени на кораблях, сбегающих от суши.
ИЮЛЬСКИЙ БЛЮЗ Вновь на окнах дома тюль утро красит ′зорями, и рисует мне июль в небе цвет лазоревый. На лугах во всей красе травы сенокосные, там гуляют по росе наши дети взрослые. А когда-то мы с тобой там гуляли юные, насмехались над судьбой песни семиструнные. Но оборвана струна, песня не допетая, и глядит в окно луна, в облако одетая.
О ПРИНЦИПАХ С людьми, что судят за спиною, я не хочу иметь дела. И не судьба тому виною, а опыт, что приобрела. Людьми, стреляющими в спину, я жизнь не пачкаю свою. И не живу наполовину, а на своём всегда стою. Врагов я больше уважаю чем тех, кто расточает лесть, и правдолюбцев обожаю за не распроданную честь. И не страшусь, если осудят за то, что не любим пиит. И заливной язык на блюде порой бывает ядовит.
ГОРОД Рекламой неоновой светится город, застыла музыка архитектурой. Гнилыми зубами вгрызается голод в места с убогою инфраструктурой. Кривые улицы, фонарики сбиты, и озирается сумрак от страха, что кто-то крадётся без тени и свиты с книгами Моуди и Фейербаха. Но город контрастов средь серости будней, где прожигаются многие жизни, не любит проулки, в них всё поскудней живут, как отбросы, бомжи и слизни. Красивость всегда конкурирует с бытом, и правда бежит по кривой дорожке. Пора бы напомнить нам всем о забытом, что ценится ум, а не плоть в одёжке.
ПО-ЛЕРМОНТОВСКИ Выхожу, как поэт, на дорогу, откусив от судьбы понемногу: миг любви и минуточку веры. Откусить бы надежды без меры, но она умирает последней на дуэли меж нами намедни. В черный саван одета дорога, что ведёт убиенных до Бога. В ЛАБИРИНТЕ Я вошла в лабиринт своих тайных желаний, оглянуться назад невозможно уже. Предназначена жизнь для различных закланий то в мундире чинуши, а то неглиже.
* * * Ни трезва и ни пьяна, ничего хорошего. На душе весь день война за любовь из прошлого. Тут уже не заблефуешь, коль сама с собой воюешь.
Повороты налево, возвраты направо, а до цели быстрее бы наискосок. Но, увы! Не имею такого я права прекращать жизнь земную ударом в висок. Потому и шагаю, сбив временем ноги, мне за нить Ариадны держаться не в мочь. В лабиринте желаний такой нет дороги, что выводит на свет, не пройдя через ночь.
* * * Ни о чём, не беспокоясь ни во сне, ни наяву, урезониваю совесть тем, что правильно живу. Жаль, с эпохой неувязка 13
ЖИЛ (Жизнь замечательных людей)
ЛЮБИВШИЙ АНГЕЛОВ И ПТИЦ сколько же было потом встреч, разговоров, доброго участия в судьбе друг друга. Как всегда бывает в таких случаях, первым делом мы обменялись своими книгами. Сначала отсылали их по почте в Нижний Новгород и Москву, а потом уже и при первой личной встрече. Тогда же, после прочтения моей прозы о моём ярмарочном нижегородском детстве – отчаянном и никому не подконтрольном, Олег Николаевич, вспоминая своё детство, посоветовал мне прочитать свои «Блокадные новеллы» – воспоминания людей, в основном женщин, о тех страшных 900 днях, когда великий и прекрасный русский город был взят во вражеское, смертельное кольцо. Так я и поступил. И был ошеломлён той невероятных размеров трагедией, что пришлось пережить мальчишке особенно зимой 1941-го. Может быть, именно поэтому, спустя небольшие годы, в пятнадцать лет он уже написал такие взрослые стихи:
Как горько совпадают эти две даты, два юбилея – прорыв блокады Ленинграда и день рождения Олега Шестинского, которому исполнилось бы в этом году восемьдесят пять лет. Горько потому, что память об одной из самых великих рукотворных трагедий в истории человечества просто немыслимо предать забвению, стереть из истории. Уход же из жизни пять лет назад моего друга – это уже боль моя, личная. Но Шестинский весь срок страшной, голодной блокады оставался в осаждённом Ленинграде, и потому эти два события во мне сроднились навсегда. Мы подружились как-то сразу, открыто, доверительно. Ещё в самой ранней молодости я читал стихи Олега Николаевича в наших литературных журналах. И потому, когда Николай Переяслов, предлагая мне рукописи рассказов Шестинского для публикации в журнале «Вертикаль. ХХI век», спросил, знаю ли я этого автора, вместо ответа я возликовал в душе. Видимо, всё это было не случайно, промыслительно. И 14
Весь мир военная беда своим крылом накрыла, не разгадаешь никогда, которая вот здесь гряда, которая могила. Я, может, больше вас скорблю и мучаюсь в душевной боли, я, может, больше вас люблю вот это вымокшее поле, я, может, матери солгу и сам себе солгу, а соснам, что на берегу, солгать я не смогу. Я думал только об одном – успеть за дни мои скупые сказать о самом о больном, что мучает тебя, Россия. Блокада – это та боль, которая неотступно, на протяжении всей жизни тревожила его сердце. В доказательство я могу привести далеко не полный список книг, вышедших в советское время в издательствах «Советский писатель», «Лениздат», «Детская литература», «Современник», «Молодая гвардия», где эта тема в той или иной мере звучала: «Ливнями омытая весна» (1958), «Войди в мою жизнь» (1962), «Позиция» (1964), «Звёзды над крышей» (1964), «Рукопожатье» (1967), «Люди вокруг тебя» (1968), «Вечное эхо войны» (1972), «Устои» (1978), «Новеллы о любви» (1987) и т.д. Потом мне стало понятнее и то острое неприятие несправедливости, что терзало сердце Шестинского уже в конце жизни. Пережить такое, а затем видеть, как подлость и стяжательство захватывают всё жизненное пространство вокруг
– что может быть горше и мучительнее. И всё-таки по своим душевным качествам Шестинский был светлым, бесконечно добрым человеком. Хотя в определённых обстоятельствах он становился жёстко принципиальным. Но эти два, почти взаимоисключающих друг друга качества, как-то очень органично, естественно уживались в нём. Было в Олеге Николаевиче, на мой взгляд, что-то наивно доверчивое в общении с вновь узнанными, буквально только познакомившимися с ним людьми. Во всяком случае, каждого моего попутчика, кого я ему представлял в каких-то не обязательных, почти случайных встречах, он воспринимал как своего, почти уже состоявшегося друга – открыто, добросердечно. Конечно же, далеко не всегда такие ожидания Шестинского оправдывались, и тогда наступало горькое разочарование. Но и в этих разочарованиях он не был склочен, скандален, но честен, справедлив и принципиален. Нет, он не был этаким простачком, которого любой мог бы обмануть, очаровать, наговорив разные льстивые комплименты насчёт его стихов или прозы. Он трезво знал цену и себе, и своим поступкам, совершённым за долгую и далеко не простую жизнь, и своему творчеству. У Олега Николаевича был трезвый аналитический ум, который не потерял своей силы до самых последних дней его жизни. Шестинский мог, что называется, разложить по полочкам любую ситуацию, докопаться до корней любой писательской интриги – я тому многократный свидетель. Тут сказывался опыт профессионального литературного аппаратчика, долгие годы находившегося в верхних эшелонах писательской власти – как-никак занимал пост секретаря Союза писателей СССР, в тогдашней иерархии, наверно, приравненный к должности заместителя министра в советском писательском министерстве. А мы знаем, что из себя представляли советские кадры. Случайных и некомпетентных людей там почти не было. Так вот, несмотря на всё это, главным для Шестинского в общении с людьми была перманентная вера в то, что он встретился с порядочным, верным и милосердным человеком. И это, может быть, тоже отголоски той, пережитой ещё в детстве блокады. Она рано повзрослевшего мальчишку научила и искреннему, не показному состраданию, и гневному бунту против вопиющей несправедливости, предательства, лжи. Понимаю, многие меня могут упрекнуть в необъективности по отношению к Олегу Шестинскому, станут утверждать, что я не всё знаю о его делах и поступках в разные периоды его жизни. На это я отвечу – да знаю я всё! И от «доброжелателей», и от дорогих моему сердцу истинных друзей, словам которых полностью доверяю, и от самого Олега Николаевича во время наших долгих откровенных, покаянно исповедальных друг перед другом бесед. И потом – я и не скрываю, что пишу эти строки с любовью в сердце и упованием на вечную память о моём 15
старшем товарище, друге. Проходят годы, и я всё отчётливее и отчётливее понимаю, как мне его не хватает, как мне необходимо было общение с ним. Мне удалось незадолго до его ухода в мир иной записать с Олегом Николаевичем интервью, которое мы так и назвали «Блокада пронизывает всё моё творчество». И это действительно так. Только не одно творчество, а и всю жизнь, сам взгляд на которую у него продолжался оставаться всё оттуда же, из окружённого Ленинграда. В последней большой книге стихов «Птица спасения» поэт поместил целый раздел «Моя бессмертная блокада». Там есть такое стихотворение: Я жизнь свою помню с огня и печали, со звона декабрьской земли, когда динамитом кладбище взрывали, чтоб мёртвые в землю легли. Что было, то было, что было, не сплыло из памяти цепкой моей, – я жизнь свою помню с блокадного тыла, с морозного скрипа саней. Заканчивается стихотворение так: Сограждане гибли в осаде… И разве могу я забыть до сих пор, как светлые души ровесников гасли, их юности наперекор? А если бы смог мне тогда примерещиться позор наших нынешних дней, я выполз бы, мальчик, из бомбоубежища, не прячась от смерти своей. 1998 После этих строк становится понятна такая высказанная Олегом Шестинским мысль: «Помоему, поэзия способна, как ни один из жанров искусства, уловить дух переживаний людей в ту или иную эпоху. Поэзия вне этих задач для меня не интересна. А вот как я уловил Время и душевное состояние современников, судить не мне, а читателям». Сейчас я выскажу далеко не оригинальную мысль, но стихи любого настоящего поэта – это его дневник, в котором отражены не только те события, которым он был свидетель, к которым в той или иной мере был причастен, но в первую очередь чувств, которые он пережил при этих событиях. Это дневник переживаний, которые можно выразить только так, большей частью подтекстно, иносказательно, на не совсем объяснимой, не поддающейся логическому определению эмоциональной ноте. Неведомыми путями эта «нота» пробуждает в нас совершенно определённые мысли и чувства, которые мы опять же не в состоянии логически объяснить. Но музыка чувства уже звучит в нас. Олег Шестинский написал стихотворение,
которое называется «После войны». Я думаю, что в нём сокрыта та глубинная суть нашего народа, которая во все времена не давала нам в нравственном смысле опуститься, оскотиниться. По-особенному для меня это стихотворение зазвучало после той истерии, которую устроили наши «демократы» в канун Победы в первую очередь русского, но и всего советского народа в Великой Отечественной войне. Советскую армию обвиняли в жестокости, не гуманности, стяжательстве. Слушая всех этих бесчисленных гозманов, немцовых, гельманов, швыдковых, я понимал, что объяснять им о наших переживаниях, о Сталинграде, Курске, миллионах убитых и замученных, сожжённых и искромсанных штыками бесполезно. Нет таких слов, которые бы они могли воспринять, нет тех чувств, которые бы эти слова могли задеть. Но вот мальчишка, переживший одну из самых страшных блокад в мировой истории, повзрослев, вдруг написал и в 1978 году опубликовал такие строки: Мальчишкой с умом откровенным, Забывшим про голод и страх, Я встретился с военнопленным На Кировских островах.
на земле». Во время наших встреч и разговоров, слушая о сложных жизненных перипетиях, выпавших на долю Шестинского, я уговаривал Олега Николаевича написать книгу мемуаров. Но на все мои, как тогда казалось, совершенно резонные доводы, он неизменно отвечал: «Я об этом уже написал». Теперь, перечитывая последние книги писателя, я отчётливо понимаю, что он оказался прав. Наверно, более правдиво и убедительно о прожитом и пережитом рассказать было невозможно. Мемуары не передавали бы жизненной полноты так, как это изложено в рассказах. Но, может быть, самым важным для Шестинского в этот период творчества стал рассказ «Серафимовское кладбище». Не зря автор посвятил его своему сыну Евгению. Значит, в определённом смысле произведение является его духовным завещанием. К тому же именно им открывается книга «Ангелы гнездятся на земле». Когда Шестинский мне её подарил, то на свободном листе под эпиграфом из стихотворения М.Ю. Лермонтова «По небу полуночи ангел летел И тихую песню он пел; И месяц, и звёзды, и тучи толпой Внимали той песне святой»
Сновал он у груды кирпичной Нисколько не схожий с врагом, И ловко рукою привычной Орудовал мастерком.
написал: «Валерию Сдобнякову – никогда не забывай меня. Твой друг – всегда. Христос Ледящий он был, не ядрёный, с тобой! Олег Шестинский». До его ухода из С подсиненной кожею скул, – жизни оставались считанные месяцы. И, конечно, И завтрак я свой немудрёный это было прощание. После выхода книги в свет Зачем-то ему протянул. Шестинский уже больше ничего не написал. Потому и следует как можно внимательнее Но зачем сделал это мальчишка. Неужели всё прочитать «Серафимовское кладбище». простил врагу? Оказывается, нет. Милосердие История рождения этого рассказа мне свойственно нашему народу, оно является сутью доподлинно известна. К написанию его Олег его, а иначе мы бы не были тем, кем являемся, и не Николаевич готовился заранее, а когда рассказ был рождала бы наша земля замечательных писателей, создан, то автор придавал этому произведению композиторов, художников, философов – великих очень большое значение, буквально считая его творцов общечеловеческого духа. И Шестинский одним из главных в своём творчестве. в своём стихотворении ставит такую точку. Рассказ (или очерк с элементами литературного О пленном являя заботу, эссе) о том, как автор, хоть умом и понимает, что Словами не бью, не кляну этого сделать невозможно, но пытается вернуться И этим по высшему счёту в город своего детства – в блокадный Ленинград. Его подтверждаю вину. И беря за отчёт две эти точки как в своей жизни, так и в истории страны в целом, пытается понять, Услышит ли он, не услышит, оценить то, что произошло и лично с ним, и с Поймёт ли моё торжество, – Россией. Нелёгкая задача, при решении которой Я был беспощадней, был выше, могут последовать только субъективные выводы. И был человечней его. И всё-таки… Но есть и совсем другая творческая «Моя Родина – питерское Серафимовское судьба у Шестинского – это его проза. В кладбище». Возразят: «Не кощунствуешь ли, последние годы своей жизни помимо стихов, обозвав Родину кладбищем?» «Нет, – твёрд я, публицистических и литературно-критических – там, где другим блазнятся лишь могилы, – моё статей он часто обращался именно к прозе, миросозерцание, мои нерастратные откровения». писал рассказы, которые в итоге составили Засеки разных причин на долгий срок стреножили книги его художественных мемуаров (так много мою поездку из столицы в родные питерсков них вошло от непосредственно личной жизни ленинградские пределы. Душа томилась этой автора) – «Яблоко Евы» и «Ангелы гнездятся оторванностью. Зачем ехать-то? Да поклониться!.. 16
Пульсировало во мне: куда я тороплюсь? И выдыхалось отчаянно: в город мёртвых!..» Тени ушедших зовут к себе, к тому же когда сам автор (и Шестинский об этом говорит без страха), стоит на пороге вечности. Он готовится к встрече с теми, кто был ему дорог, с кем дружил, кого любил, без присутствия кого его сердцу было бы пустынно одиноко. «Родители, рано подкошенные житейскими тяготами; школьники блокады, лучинно обуглившиеся от бесхлебья; наставники-фронтовики, учившие жить по совести; и знаменитости; и святые – они манили меня». Он вернулся туда, где должны были обитать тени покинувших его – в родной питерский двор, который есть порог вхождения в ту прошлую, давно и безвозвратно ушедшую жизнь, но он, этот двор, как и вся наступившая в стране новая жизнь, оказался для автора недоступным, на замке, за решёткой. И ведь символично! Новые хозяева города, загнав свои дорогие машины во дворы, где до войны мальчишки, играя, прятались «в глухих свёртках поленниц», которые в блокаду были спасительно сожжены, а затем замерзающие жильцы принялись и за мебель; где отколотая осколком гранитная ступенька ещё хранит память о разорвавшемся здесь немецком снаряде; где «юные медички в брезентовых сапожках непугливо пробегали при обстреле… со стонущими жильцами на носилках»; где «вязались к колышку отцовы довоенные широкие сани для хозяйственных нужд, ставшие общепотребными для переправы покойников в морг», – отгородившись этими решётками не только от людей, от бывших жильцов, от памяти об умерших от голода, убитых во время обстрела города с Вороньей горы, но и от истории государства, которое в короткий срок оказалось порабощённым какой-то неведомой , необъяснимой, непонятной силой. Живое прошлое оказалось недоступным. Осталось только искать утешение у родных могил. К ним-то пока ещё можно пройти. «Пал мой первый ПОРОГ. Но сохранился ещё и второй, откуда я мог вступить в город с распахнутостью чувств». Но какие это могли быть чувства, когда знаешь, что «мёртвые повсюду, под дорожками, цветниками», что здесь в земле лежат останки тех, кого «завозили вповалку в открытых кузовах и сваливали, как сухостой, во взъерошенные фронтовиками траншеи. Их накапливалось слишком много, чтобы думать о личностях. Они комкались в некую бесхозную массу… Их свозили со снежных улиц и из вымерзших комнат и на пустырях штабелили, ровняя». Всё это жуткие, достоверные свидетельства очевидца. Как и вот это: «Помню, как впервые наткнулся на штабель мертвецов. В четвёртом слое вверх от грунта высовывалась голова старика с буйной седой гривой, орлиноносого, с лицом белым, как из гипса. А впритык к его голове выставлялись чьи-то ноги в коричневых чулках. Меня озадачила штопка на чулке жёлтыми нитками. «Почему жёлтыми?» – долбил вопрос 17
психической надломленностью. А страха не было. И печали не было. Только жёлтая штопка дивила». Вообще, достоверность блокадных рассказов Шестинского о пережитых холоде и голоде меня поразила ещё тогда, когда я, найдя в нашей центральной городской библиотеке книгу «Голоса из блокады», впервые прочитал её. Уже там жизнь маленького мальчика в жутких, казалось что невыносимых, нечеловеческих условиях заставила меня не то чтобы содрогнуться, но как-то иначе взглянуть на окружающий мир, на происходящее вокруг. Как мы быстро забываем о трагедиях, о которых знаем, но которые сами не пережили, тогда как пережившие их помнят о случившемся каждой клеткой своего тела, каждым движением своих душ. И то, что для нас 900 дней, для них вся оставшаяся жизнь. Блокада не отпускает, словно пережита она только вчера: «Нам, отрокам, выпала доля в будничной повседневности воспринимать исход, итог, исчерпанность физических сил как самое сущее. А как иначе, когда с ежесуточным постоянством вымирают соседи по дому в комнатушках, как в коммунальных гробах; когда не прибранных с улиц покойников, припорашиваемых снежком, просто равнодушно обходишь?.. Мы вослед ослепительно ободряющей военной победе туманно и спотыкающе принялись возвращаться назад, осознавая себя, – от исхода, зиявшего перед нами, к первоначальному обладанию жизнью… Тут и есть знак нашей отроческой непохожести на судьбы иных людей… Мы как никто проникались ценностями… совестливости и честности». Этим словам нельзя не поверить, коль пишутся они у самой черты, в самом конце такого непростого пути. Да, была послевоенная молодость, были успехи, пирушки, влюблённости, были допущены слабости и совершены ошибки. Всё было, всё прошло, только необъяснимый словами код блокады неизживно остался в слабеющем сердце, в измученной к концу земной жизни душе. И код этот наталкивает Шестинского на мысль о Боге. Писатель искренне пытается разобраться в своих чувствах, уповает на ту защиту, на которую только и осталось уповать как ещё продолжающим жить блокадникам, так и душам тех, кто ушёл из жизни в страшные для города месяцы. Он вспоминает историю гибели от осколка фашистского снаряда мальчика Юры в январе 1943 года, и как до конца своих дней в 1966 году неустанно ухаживала за могилой сына на Серафимовском кладбище его мать, а затем и сама легла рядом. И вот теперь некогда ухоженные могилы пришли в запущенность, в забвение, как и многое из того, чем жил, за что боролся и страдал наш народ. Наступившие новые времена безжалостны к прошлой памяти. Сам Олег Шестинский переживает чувство вины перед своей матерью и задаёт уже самому себе вопрос: «Когда я сам окажусь в непознанном пространстве, узнаю ли я её среди
бесчисленных теней?» Он опустился на колени перед гранитным надгробьем матери «и утонул взором в приблизившемся оживлённо-ласковом материнском врисованном лике». «И у меня перехватило дыхание, – восклицает писатель, – кладбище ликовало праздником всепобеждающей жизни». Так автором был найден ответ о бытие Божием. Так оказалась оправданной прощальная поездка в родной город, который сжался до размеров Серафимовского кладбища. В завершении расскажу, какое значение этот рассказ имел в моей жизни, в наших с Олегом Николаевичем отношениях. Когда он был напечатан в журнале «Слово», то Шестинский, прислав журнал, попросил меня его прочитать и что-то о нём написать. В это время я уезжал к себе в деревню, один, без какой либо особой нужды, и, кроме всяких прочих книг, взял с собой и журнал с «Серафимовским кладбищем». Прочитав рассказ поздно вечером, я сел что-то записать для себя, для памяти на дальнейшую работу. Но вместо короткой записи в три дня я наработал текст на большой очерк о нашей с Олегом Николаевичем дружбе, о прочитанных мною его произведениях, который затем стал называться «Яблоки русского сада». Этот очерк оказался первой моей работой о судьбе и творчестве поэта, но не последним. Перед своей кончиной вернул мне Шестинский сбережённые им мои письма к нему со словами: «После моей смерти, может быть, захочешь опубликовать нашу переписку. Твои письма очень интересные». Так я и сделал – собрал воедино очерк, статью к его 80-летию, моё прощальное За несколько месяцев до кончины О.Н. Шестинского. слово о нём, текст нашей последней беседы, но С поэтом рядом Валерий Сдобняков и Борис Лукин. главное – всю нашу переписку (не утаивая самые острые моменты в наших взаимоотношениях) и издал книгу «Яблоки русского сада», которая, совершенно неожиданно для меня, имела большой читательский успех. Тираж разошёлся быстро, а затем я удивлялся, наталкиваясь в интернете на сообщения, что одни люди ищут, как её приобрести, а другие советуют – где, с какого сайта текст её можно скачать. Так вроде бы совершенно случайный повод в итоге дал толчок к появлению на свет книги, которая оказалась нужной читателям. Отсюда я делаю только один вывод – творчество русского писателя, поэта, переводчика, пережившего блокаду и честно отслужившего на своём поприще на благо родного отечества, как и память о нём самом, остались в благодарных сердцах его читателей. Это ли не достойное завершение долгого и в то же время такого короткого, земного пути. А нам теперь уже навсегда остались его произведения, стихи, в том числе и те, скорбные, что вырублены на гранитных стелах, установленных на Серафимовском кладбище непокорённого Ленинграда.
Валерий СДОБНЯКОВ Нижний Новгород
18
Могила Шестинского на Троекуровском кладбище в Москве.
Память
Долгожданная встреча
« Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания, - не отдавай всего этого за понюх табаку... Мы умели жить . Помни это. Будь человеком». Такой наказ оставил нам великий русский писатель Василий Макарович Шукшин. А нам, ныне живущим, надобно всем нутром помнить об этом, ведь в каждом слове этого послания столько всего, что ежели тебе уже за сорок, то без слезы тут не обойдёшься. Накануне, после приезда с Алтая, втемяшилось мне съездить на могилку к писательнице Женни Ивановне Ковалёвой. Братский погост огромен, да и похоронили Женни Ивановну уже почти два года назад. Поэтому сомнения, найдём ли, конечно же было. Позвонил дочери Наташе, она и сказала, что нужно искать в девятом, десятом секторе. Дочь Женни Ивановны больна раком, и ещё и поэтому мы с журналистом Николаем Полехиным решили съездить на погост. Знали, что похоронена Женни Ивановна возле дороги, и это, конечно, многое облегчало в поиске, и мы, слава Богу, быстро нашли могилку. Как это всегда и бывает, земля после захоронения даёт усадку. И поэтому я не удивился, что бугорка не было, а была провалившаяся земля, но слава Богу, памятник стоял ровно, ибо под ним был металл. Сначала попросил у рядом находившихся мужиков лопату, и немного поработали с Николаем ею, но мужики вскоре уехали. Нашёл старую, ржавую, нечто напоминающее лопату, железяку. Коля тем временем отыскал гдето мешок. Так, правдами и неправдами, устроили всё как надо. Тут же позвонили Наташе, сказали, что всё в порядке. Уселись на лавочку и Коля, потрогав памятник, сказал: « Тёплый вот так и Женни Ивановна всегда ко всем с теплом, и только с теплом относилась». Сидим на лавочке, два глубоко наивных человека, и вспоминаем человека, писательницу из легендарного Братска, и те её слова, которые начертаны на памятнике Геннадия Павловича Михасенко: « Он не умер, он ушёл в зарю». Солнечным днём четвёртого июня 1994 года не стало детского писателя Геннадия Павловича Михасенко. Не верится, но с той поры прошло двадцать лет. И нынешний приезд вдовы писателя Галины Васильевны Михасенко в Братск и установка памятной доски на библиотеке, которая носит его имя. А я в это время на Алтае и, конечно же, там всегда замечательно, но душа рвалась в Братск. Вспоминались и былые приезды Галины Васильевны на годовщины мужа. В тот приезд у неё очень болели ноги, и она вылезала из четвёрки с двумя палочками. Отчаянная женщина, подумал я, и поблагодарил жизнь за такую встречу. Тогда встретились мы впервые, вот так, запросто, одни шли мы по пути в библиотеку и, взяв её под ручку, поговорили о жизни. Она сетовала на то, что Геннадий Павлович хотел объединить литераторов города, и что это очень тяжело ему давалось. В следующий её приезд на открытие музея памяти о муже прямо при библиотеке, к нашей огромной радости, ей сделали операцию, и она передвигалась совершенно отлично. И всегда очень яркие, ослепительно волшебные запоминающиеся её выступления. И как однажды братчан пригласили в Д.К. Энэргетик, и там для Галины Васильевны и всех нас был дан спектакль по произведению нашего прославленного земляка. Помню, после спектакля, когда зажгли в зале свет, Галина Васильевна, сидевшая в середине концертного зала Д.К. Энергетик, встала и с заплаканными глазами благодарила молодых артистов. Вернувшись с Алтая, я и не думал, что Галина Васильевна ещё в Братске, но чтото саднило внутри. И, набрав телефон библиотеки имени Геннадия Павловича Михасенко, услышал очень добрый голос заведующей библиотеки Виктории Юрьевны Нахман: « Приезжайте, сегодня Галина Васильевна целый день пробудет у нас в музее». Чудны дела твои, Господи! Сразу вспомнилось, как уже много лет назад, шёл я убираться на могилке Геннадия Павловича, как выскочили на дорогу из коттеджей огромные собаки. Думал, что не дойду, но собаки не тронули и почемуто отступили. Как выглянул лучик солнца среди беспробудных облаков, когда прибрал на могилке. И что же? Сейчас, совсем скоро увижусь с Галиной Васильевной – это ли не чудо! Чудо оно и есть, и мне всерьёз жаль тех людей которые перестали замечать, как всегда первозданно светит солнышко. А как Божественно приятно видеть поутру, как молодые мамы и бабушки ведут малых детишек в детский садик. . Кто-то идёт совсем сонный и хнычет, то и дело теребя родителей: ну зачем меня в такую рань подняли... А ктото и спокойно идёт, Но видеть это действо действительно чудно. Потом, когда эти дети подрастут, многое им придётся узнать, в том числе и то, что их город знаменит ещё и детским писателем Геннадием Павловичем Михасенко. Быстро тороплю мыслями четвёрку, чтобы быстрее ехала. Захожу в библиотеку, поднимаюсь на второй этаж, и вижу Галину Васильевну, сидящую за столом и рассматривающую, видимо, очередную книгу, рядом сидит заведующая Виктория Юрьевна Нахман. Здороваюсь, обнимаю и целую Галину Васильевну. Этот день, как выяснилось, Галина Васильевна целиком посвятила библиотеке. Не выступлениям, а просто ознакомлением материала накопленного работниками библиотеки, и, конечно же, самому музею. Виктория Юрьевна доставала новые и новые работы детей. Это были и рисунки и стихи и поделки, и много чего другого. И всё это связано незыблемой нитью с именем Геннадия Павловича. Всерьёз ощущалась связь времён, и это всамделишно радовало душу. Рассказал Галине 19
Васильевне, как возил к Женни Ивановне журналиста газеты « Сибирский Характер» Сергея Маслакова, и как он, беря интерьвью у писательницы, плакал над словами стихотворения « Позвольте вам не верить. Даже дети в колыбели знают: сказки не когда не умирают. Вот и я упрямо повторю: он не умер, он ушёл в зарю». И от слёз тут было действительно не удержаться, ведь читал стихотворение человек с ампутированными ногами, с сахарным диабетом последней стадии, вдобавок и с заболеванием страшным - рак. У Сергея в этот момент было давление за двести, я смотрел на писательницу и журналиста и хотел плакать. Глядя на нынешних, зачастую безнравственных, журналистов был в то же время рад, что привёл именно Сергея. До сих пор стоит перед глазами, как эти два замечательных и таких больных человека смотрят друг на друга. Галина Васильевна тяжело вздохнув только и вымолвила: « Вы не представляете какого необыкновенного, наикрепчайшего нравственного духа был этот человек». Потом, немного отчегото смутившись, посетовала, что один глаз уже давно не видит, предстоит операция на другой глаз, и всерьёз опасалась доведётся ли ещё приехать. Добиралась до Братска двое суток, с Нижнего Тагила до Новосибирска сутки и с Новосибирска до Братска сутки. Спрашиваю: устали, наверно. В ответ: « Да разве лежать устанешь» и улыбается. Конечно же, рассказал о вчерашней поездке на погост. Поговорив и вспомнив добрым словом Женни Ивановну, Галина Васильевна посетовала на то, что многое из архивов Геннадия Павловича осталось не изданным. И что, может быть, администрация города Братска обратит на это внимание, ведь муж мой писал для детей, и именно в Братске появились его знаменитые на всю страну произведения. Её глаза погрустнели от этих мыслей. Мне оставалось утешить её словами, что может быть наша администрация возьмёт пример с губернатора кемеровского края Амана Гумировича Тулеева, который выделяет немалые средства на издание книг местных авторов. Прозвучала ещё и отличная идея записать диски с детскими произведениями Геннадия Павловича, а озвучить их могли бы и артисты братского театра. Галина Васильевна от такого разговора немного приободрилась и вспомнила, как Геннадий Павлович ещё в студенчестве возил её на свою малую Родину Алтай и показывал ей реликтовые леса. Вспомнила и тётю Фиктю, и деревенский дом. Его всегда тянуло в деревню, - с искренним упоением в душе рассказывала Галина Васильевна, - ведь именно оттуда явились на свет прославившие его на всю страну « Кандаурские мальчишки». Тяга к Алтаю не оставляла его всю жизнь. Я не удержался и напомнил Галине Васильевне о Шукшине, Пырьеве, Евдокимове, Золотухине, Нине Усатовой, Панкратове - Чёрном и.д. Она только и вымолвила: « Благодатный край». Ещё до моего прихода Галину Васильевну прямо в музее окружили дети, расспрашивали, интересовались историей создания « Тирлямов», и учитель города Братска, прекрасно понимая детскую натуру, грамотно и весело умиротворяла их здоровое любопытство. Виктория Юрьевна Нахман принесла изданную недавно, прекрасно оформленную книгу детского поэта города Братска, Юрия Черных, с его знаменитым стихотворением: « На лугу пасутся ко». И это тоже обрадовало Галину Васильевну, но тут же, как это и бывает в жизни, загрустила, сказав: « Жаль Юру... мало сейчас читает молодёжь, выйдешь во двор, а на улице никого нет, все за компьютером сидят». И на эту реплику Галины Васильевны Виктория Юрьевна мечтательно сказала: « Сейчас на планшете многие читают. Вот бы и Геннадия Павловича туда разместить, но на всё нужны деньги, как бы это банально не звучало. А какие деньги у библиотеки - смех сквозь слёзы». Подарил Галине Васильевне и Виктории Юрьевне несколько выпусков газеты « Сибирский характер». С замечательной статьёй Юрия Розовского « Здравствуй ангел» о Женни Ивановне Ковалёвой, и статьями Серёжи Маслакова о её муже. А книжку моих сказок Галина Васильевна обещала почитать внуку. Сейчас я иногда звоню ей, задаю самые обыкновенные вопросы о самочувствии, о жизни. Уговорил Галину Васильевну написать о себе, об их жизни с Геннадием Павловичем, даже как они познакомились. Убеждён: всё это необходимо для истории нашего овеянного легендами замечательного города Братска.
Анатолий Казаков г.Братск
С вдовой детского писателя Геннадия Павловича Михасенко, Галиной Васильевной
20
Культура?
И песня трогала за душу 9 августа в Нижнем Ингаше прошел юбилейный (пятый по счёту) зональный фестиваль музыкального и поэтического творчества под девизом «Встаёт рассвет над Нижним Ингашом». Открыл фестиваль автор гимна, давшего названия фестивалю и член жюри поэт Сергей Прохоров, исполнив свою новую песню «Поговори со мной». Много стихов, песен привезли с собой и исполнили со сцены поэты, композиторы, просто солисты из городов Иланский, Канск, из п.г.т Нижняя Пойма. Порадовали пришедших на фестиваль и сами хозяева фестиваля - нижнеингашцы.. А потом был
большой костёр дружбы на речке Ингашка. Костёр, правда долго разгорался, зато потом так же долго не хотел затухать. Участники фестиваля ели солдатскую кашу, привезённую из ближней воинской части, пили чай и много-много пели разных песен - и своих и народных. Допоздна звенели над речкой Ингашкой, трогали душу неравнодушных звонкие голоса участников фестиваля. (Смотрите фото на следующей стр.)
Лариса Захарова.
Фото автора.
21
Костёр долго не разгорался
Сергей Прохоров поёт свою новую песню «Солнышко»
Канцы поют на посошок уже которую песню 22
Шутить изволите?
Гордость в стужу не греет... Прохоризмы, умозаключения и прочие непричёсанные мысли Поэт, пробивший стену лбом Прекрасен в имидже любом,
С Е Р Г Е Й П Р О Х О Р О В
Особенно, когда стена Не чья-то, а твоя страна..
Щедрость – привилегия бедных. Глупость – привилегия добрых.
Меценат по православному - «Да не отсохнет рука дающего». Позитивное.
Любовь – неопознанное чувство. Верность – собачья привязанность.
Взяточник по православному - «Да не отсохнет рука берущего». Негативное.
Придурок - дурак в миниатюре. Нежданная допинг.
радость
-
безрецептный
Сильный слабостью крепок.
Ха-
Гордость в стужу не греет. Если сон в руку, что тогда в ногу?
Знающий думает, потом делает, незнающий делает, потом думает. Слово «заначка» произошло, видимо, от выражения «за ночку», то есть схоронённое в темное время суток. Преступник на 99 процентов неправ. И у него всегда есть 1 процент для реабилитации. Доброжелатель человек с неуравновешенной психикой. От него можно ожидать всё, что угодно и не угодно. 23
ха!
Писатель Валерий Викторович Сдобняков «Над речным раздольем. Портрет Валерия Сдобнякова». Заслуженный художник РФ К.И. Шихов.
В.В.Сдобняков. Масло, картон. Любительская работа поэта С.Прохорова
Портреты известных земляков