Литкультпривет!!! №11 сентябрь 2013 г by Сергей Прохоров

Литкультпривет!!!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

9 (11) 2013

Приложение журнала ИСТОКИ 1

95 лет назад (9 сентября 1918, Кагул, Бессарабия ) родился русский советский поэт, детский писатель, переводчик, популяризатор мировой детской классики Борис Заходер. 2

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Выпуск 11-й. сентябрь 2013 г.

АВТОРЫ НОМЕРА:

Ульяна Захарова На своей, на малой родине... ..............................................4 Никифор Саньков Рассказы..............................7 Галина Зеленкина Сказка для детей..............10 Сергей Тинский Солнечный мир Влада Гильда.... (фотовернисаж)......................12 Анатолий Казаков Дела господни....................14 Памяти Г.П.Махисенко...........33 Владимир Фёдоров Рябинка. Рассказ...............16 Николай Ерёмин Стихи.......................................20 Сергей Прохоров Стихи..................................22 Сергей Сутулов-Катеринич Стихи..................................24 Владимир Корнилов Рецензия.............................28 Людмила Калиновская Миниатюра..........................34

1035 лет назад родился Ярослав Мудрый, покровитель книжного дела, создатель первой библиотеки Древней Руси... 3

Редактор выпуска Сергей Прохоров

Культура

На своей, на малой родине...

другие: красноярская поэтесса Марина Маликова, писатель Александр Матвеичев, кандидат наук, друг Астафьева Антонина Пантелеева, редактор альманаха «Новый Енисейский литератор» писатель Сергей Кузичкин, супруги Лариса и Виктор Кочубей - все неравнодушные к творческой деятельности С. Прохорова. Большинство из них авторы литературного журнала «Истоки», основатель и редактор которого герой встречи. И творческий диалог с собравшимися Сергей начал с воспоминаний о встрече с Виктором Петровичем Астафьевым. А старую кассету с с плёнкой, на которой запечатлён великий писатель, и которая, как сказал её обладатель С.Прохоров, ещё пахнет астафьевской Овсянкой октября 1989 года, готов был понюхать каждый из присутствующих в небольшом зале искусств. На экране монитора мелькают кадры фотозарисовки

3 августа. Суббота. Лето ещё в разгаре. А день на редкость (всё дожди и дожди) выдался в столице края солнечным. Самое время поработать, да и отдохнуть на даче. У организаторов мероприятия вкралось сомнение: соберутся ли астафьевцы: день-то какой Не до стихов и песен. Готовясь к очередной встрече в клубе почитателей В.П.Астафьева «Затесь», которые проходят в Красноярской краевой научной библиотеке уже который год, председатель клуба Валентина Андреевна Майстренко в этот раз долго не размышляла над программой творческого вечера. Строка поэта Сергея Прохорова «На своей, на малой родине» из песни «К истокам», посвященной В.П.Астафьеву, подсказала тему встречи. Тем более, что героем этой встречи был сам автор песни. Первым к зданию краевой библиотеки подошел поэт Николай Ерёмин. Давний друг Сергея Прохорова (с 1969 года) просто не мог не придти. Подтянулись

Лариса Кочубей дарит Сергею Прохорову книгу о ДмитрииХворостовском

Друзья-поэты Сергей Прохоров и Николай Ерёмин

Председатель клуба “Затесь” Валентина Майстренко вручает Ссергею Прохорову “Благодарственное письмо”

первой Всесоюзной встречи литераторов в Красноярске, организованной В.П.Астафьевым. Звучат песни Сергея Прохорова о великом писателе: …На реке на Мане Синяя вода. Что же всех нас манит Именно сюда – В этот неприметный Домик у реки, В закуток заветный, Храм души и скит. Здесь когда-то мастер Жил, дышал, творил, Здесь когда-то «Здрасте!» Всем нам говорил… Сергей Прохоров, вдохновлённый теплой встречей много пел, читал стихов. Светлая аура в зале располагала к этому. Николай Ерёмин слушая друга, тоже вдохновился и весь вечер встречи писал экспромтом добрые, слегка ироничные пародии на стихи и песни Прохорова. Вот одна из них: - Я 15 лет держал корову, То любя её, то не любя… Но она съедала сена прорву И косил я, не жалел себя! Боже, где мои 15 лет?

С.Прохоров читает стихи из детской книжки “Корова Пластилинушка”

Нет коровы, так как сена нет… Ну, а без коровы жизнь – тоска: Сыра нет, увы, и молока… Так что я – соседям всем в укор – Содержу трёх курочек с тех пор… Посвятила стихи герою вечера поэтесса Марина Маликова. А композитор-песенник Лариса Мерзлякова спела песню, написанную ею на стихи Сергея

Л.Мерзлякова поет песню “А я бессонницей по городу”

Поэтесса М.Маликова

Прохорова “А я бессонницей по городу”, которую сегодня поют и другие солисты: Александр Гасуха г. Красноярск, Виктор Бархатов г.Томск. Писатель Александр Матвеичев одарил Сергея Прохорова целой библиотечкой своих книг с тонким намёком, что что-то из его творчества увидит свет и в журнале “Истоки”. Лариса Кочубей, подарила “Серебряному голосу России”, как полушутя окрестила Сергея на презентации журнала “Затесь” его редактор и председатель астафьевского клуба Валентина Майстренко, новую книгу о Дмитрии Хворостовском. А председатель клуба от имени Краевой научной библиотеки и клуба почитателей В.П.Астафьева вручила “Благодарственное письмо” и художественнобиографический альбом “Наш Астафьев”. Но самым кульминационным моментом на встрече стали “Многие лета”, которые собравшиеся астафьевцы и гости стоя спели во здравие Сергея Прохорова. Щедрым был и сам виновник творческой встречи, на раздачу книг со своим автографом и только всё с сожалением вздыхал, что мало взял с собой литературы и авторских дисков со своими песня. Тепло и радость встречи ещё долго держали участников в добром настроении. И горожан, и гостей из провинции. И

только водитель “Волги” был безразличен ( он не был на встрече) и немного грустен - ему предстояло крутить свою баранку ещё более 300 километров до конечного пункта назначения - Нижнего Ингаша., где живёт и творит поэт, редактор журнала “Истоки” Сергей Прохоров.

Ульяна Захарова Фото автора

Проза Никифор Саньков

Медвежатник В колхозе медведь задрал кобылу. Затащил её

колодником несчастная Пегуха. До неё было не более 35-40 метров. Сидели втроём: Иван Минеевич с сыном и Семён. У тех были ружья, у Семёна обыкновенный крестьянский топор. Просидели три ночи, а медведь так и не пришёл. -Ну уж сегодняшней – то ночью обязательно мишук явится, - сказал Иван Минеевич, забираясь в короб. -- Ишь как разванялась Пегуха. У Мишки, поди, слюнки текут. Любит он полакомиться тухлятиной. Сначала проквасит свою добычу, а уж потом трапезничает. Сидели, молча, вслушиваясь в неясные шорохи ночи и зорко вглядываясь в призрачные тени молодого осинника. Над тёмными вершинами дальнего ельника поднималась луна. Где-то надрывно кричал коростель. Пищали комары. Тихо и кротко светили неяркие звёзды. Над луговой поймой стелился туман. Всё было неясно, зыбко, призрачно. Иногда мягко набегали волны тёплого воздуха, и тогда заметно ощущался сладковатоприторный запах разлагающегося трупа лошади. Семёну страшно хотелось курить. Но Иван Минееевич строго – настрого запретил не только курить, но и брать с собой табак. Сам он не курил, да и Ваньша, кажется, этим зельем сильно не увлекался. А медведя всё не было. Даже никаких признаков. -Ну ладно, ребята, шепотом сказал Иван Минеевич. – Вы пока пободрствуйте, а я чуток сдремну. Что-то сон одолевает. Однако и сегодня косолапый не пожалует. – Он посунулся поглубже в короб и тихонько засопел. Следом за ним и Ваньша начал «поклёвывать», четвёртая бессонная ночь давала о себе знать, и только один Семён ещё мужественно боролся со сном, но и его сознание стали обволакивать какие-то сладкие грёзы… Вдруг он услышал, а может только показалось, будто кто-то скребнул по коробу. Семён открыл глаза и – ужас!- почти перед носом увидел страшную когтистую лапу. Семён взмахнул топором и кувырком полетел на землю. Рядом с ним тяжело шлёпнулся Иван Минеевич, а под елью, как чумной, сидел Ваньша и молча, тряс головою. -Что случилось?- Охая и чертыхаясь, первым заговорил Иван Минеевич, держась за поясницу. – Вы хоть что-нибудь понимаете? Я виноват,

в осинник и завалил колодником. Случилось это ночью, во время грозы. Утром конюх Семён Потрахин зашёл в контору и доложил об этом председателю, Фёдору Васильевичу Бочарову. Председатель постучал костяшками пальцев по столу и сказал: -Кобылу теперь не вернёшь. А отвечать придётся вам, тебе и Папину. -Фёдор Васильевич! Мы-то причём. Ведь медведь же! -Вот-вот. Вы ни причём, я ни причём. Выходит один медведь «причём». Вот и спрашивайте с него. А я спрошу с вас, с конюхов… -У вас всегда стрелочник отвечает, махнул Семён рукой и хлопнул дверью. По дороге из конторы Семён зашёл к старому таёжнику, Ивану Минеевичу Останину. Тот сидел за столом и блажённо вприкуску, потягивал из блюдца густо заваренный чагой запашистый чай. Был он коренаст, широкоплеч, с окладистой рыжей бородой. Из под кустистых, выгоревших на солнце бровей, поглядывали молодо и бойко живые, с хитринкой глаза. -Хлеб да соль! - Сказал Семён, входя в переднюю. – С нами завтракать!- Ответил хозяин. – Не до этого, Иван Минеевич. -Пошто так? -Беда у нас. Медведь кобылу задрал. Только сейчас от председателя. Грозит на наш счёт отнести убыток. А какой резон? Этим медведя не проймёшь. Медведь - он и есть медведь. Сегодня задрал Пегуху, а завтра до «Наполеона» доберётся, до нашего производителя. Этак до осени всех коней передушит. Изничтожить его надо. За этим и пришёл, Иван Минееевич. Иван Минеевич внимательно выслушал Семёна и сказал: -Ладно. Только надо лабаз устроить. Бери моего Ваньшу, он знает, что и как сделать. Ночки три придётся поспать. Лабаз устроили на старой ели. Затащили туда короб, привязали верёвкою, прибили к стволу несколько ступенек, чтобы удобнее подниматься - вот и всё нехитрое сооружение. Отсюда хорошо просматривался осинничек, где лежала заваленная 7

дядя Иван, откликнулся Семён. – Медведь был. В короб лез. Я, было, хотел его по лапе, да видно по верёвке угодил. Вот и спикировали. -«Спикировали!» Ну и охотнички! Ну, медвежатники! Стыд! Срам! А где медведь-то? -Медведя Ванькой Ветровым звали. Его теперь и в сапогах-скороходах не догонишь, попробовал отшутиться Семён. -Постой, постой! Да ведь Мишка то, похоже, медвежьей болезнью заболел, сказал Иван Минеевич. – А ну подъём! Пройдя метров сто по ручью, они наткнулись на медведя. Он лежал на животе, вытянув вперёд могучие лапы. Ваньша схватился было за ружьё, но Минеевич его остановил: «не стоит портить патрон, его теперь сам Господь Бог не воскресит. – А ты, Семён, - обратился он к Потрахину,настоящий медвежатник! -Что вы, дядя Иван. Смеётесь! Я и ружья-то в руках не держал. -С ружьём и мой Ваньша убьёт. А вот с

топором-то не всякий охотник отважится вступить в единоборство с лесным хозяином. Я вот, сколько медведей уложил на своём веку, а топором - ни одного. С тех пор стали звать Семёна Потрахина медвежатником. Правда, сначала Семён воспринимал это как насмешку. А потом привык, даже стал отзываться на кличку «медвежатник». Бывало, скажет ему бригадир: -Слушай, медвежатник, запрягай-ка «Наполеона», отвези уполномоченного». - Ладно. Отвезу. Да и сам председатель, Фёдор Васильевич, нередко, когда нужно было что-то сделать или куда-то послать кого-то, обычно говорил: - А пошлите медвежатника. Он мужик надёжный. 3.08.1988г.

Осы Как-то мой хороший товарищ пригласил меня

«пошишкарить». « - Понимаешь,- говорил он мне,это недалеко от города, километров тридцать. Там речка, кедровый бор. Отдохнём. Ну, заодно и пошишкарим. Я согласился. Был конец августа. Погода стояла пасмурная, дождливая. Основной бой шишки уже прошёл, но на отдельных труднодоступных таёжных великанах шишка ещё держалась, и при старании можно было худо-бедно набрать за один день один, а то полтора-два мешка. Всё зависело от умения быстро и ловко лазить по деревьям. А «лазальщик», признаться, я был неплохой, потому, что вырос в тайге. Бывало, шишка ещё зелёная. А, мы, деревенская ребятня, уже таскали её из тайги, Облеплённые с головы до ног кедровой смолою. Остановились мы у тётки моего товарища, доброй и заботливой Марии Фёдоровны, учительницы начальных классов местной школы. Сразу за её огородом начинался кедрач. Раньше он принадлежал жителям села, теперь находился в ведении «Томторга», который и поспешил как можно скорее провести сбор шишки, пока её не вытаскали местные да горожане. Товарищ мой, студент железнодорожного института, оказался плохим «шишкарём» и через два дня укатил обратно в город. «А ну их к дьяволу эти шишки!»- Сказал он мне на прощание.- Тут 8

недолго и шею свернуть. Того и гляди сверзишься с колокольной высоты. Говорят два политехника уже отшишковали.» А я продолжал шишковать. Время было трудное. Шёл второй послевоенный год. В стране ещё существовала карточная система. Продукты были дорогие. За булку хлеба на рынке драли по стовосемьдесят-двести рублей. Ведёрко картошки стоило восемьдесят-девяносто рублей. Я недавно демобилизовался, сдал экзамены в университет и теперь должен был подумать о предстоящей зиме. На помощь родителей я рассчитывать не мог. Они жили далеко в деревне, работали в колхозе и сами еле- еле сводили концы с концами. Работали, как тогда говорили на заём, да на налог. У меня же, кроме фибрового чемодана, солдатской шинели, да полсотни «тридцаток» в кармане хлопчатобумажной гимнастёрки, ничего не было. И мешок-два орехов были бы небольшим, но все, же подспорьем в тогдашней полуголодной студенческой жизни. Утром, едва забрезжит рассвет. Я отправлялся в кедрач и, рискуя в любую минуту оборваться и камнем полететь на землю (погода была сырая, дождливая, сучья скользили). Я лазил по кедрам и специальным «крючком» сбивал с мокрых ветвей оставшиеся шишки. Случалось, с нетронутого кедра снимал по полтора-два ведра отборных шишек и за день

делал по три-четыре рейса. Шишки ссыпал на чердаке дома Марии Фёдоровны, а после ужина, едва коснувшись щекой подушки, засыпал как убитый. Так прошла неделя. Надо было возвращаться в город. Завтра начала занятий. Поезд проходит во второй половине дня. А пока есть время надо ещё разок сбегать в лес. Утро было мокрое, серое, туманное. В кедраче было пустынно и тихо. Даже не видно было соек. Всё куда-то попряталось. Побродив часа два по безмолвному кедровнику, я повернул к деревне и у мельничной плотины на взгорке увидел великолепную кедру, снизу до верху увешанную крупными, синеватыми шишками. «Как же она уцелела, подумал я. – А может это собственность мельника?» Я спустился к плотине - мельница не работала. Заглянул в сторожку - в сторожке никого не было. Значит, мельник ушёл в деревню. Деревня находилась в километре от мельницы. Оттуда доносились только неясные звуки да ленивая перекличка петухов, приглушённая затянувшимся ненастьем. У меня созрел план: пока мельник в деревне прохлаждается да пьёт чай – отбить шишку, и делу конец! Благо и сучья низко: не придётся метра три-четыре карабкаться по мокрому стволу. Прихватив «крючок» и ещё раз, для верности воровато оглядев окрестность, я начал быстро подниматься вверх. На одном из сучков я заметил кем-то обронённый «крючок», но не придал этому значения, ещё быстрей и упорней заработал

руками и ногами. Вот и развилок, откуда поднимались вверх три одинаковые вершины, усыпанные, сплошь крупными шишками. Но откуда шум? Может, мне послышалось? Нет! Гудит! Может, ветер? Так ветра нет. Может, самолет? Так кто же в такую погоду летает! Я стукнул крючком в основание развилка и не помню, как очутился на земле. Лицо и шея горели. Губы распухли. Глаза застилали слёзы. Я ничего не видел. Кое-как спустившись к речке, я начал плескать в лицо холодной водой. Наконец правый глаз, немного, приоткрылся. Захватив мешок, я как слепой, побрёл в деревню. В ограде меня встретила Мария Фёдоровна. -Боже мой! Всплеснула она руками, увидев моё распухшее лицо.- Ты, наверное, от мельницы? -Оттуда. -Лазил на кедр? -Ага. -Ах, какая я недотёпа! Как же я не предупредила тебя! Там же осы. Оттуда уж не один кубарем слетал. Наши-то деревенские знают. Ждут, пока сама осыплется. А горожане часто на удочку попадаются. Ну, наши тогда и потешаются: откуда, мол, такой? Да кто это так разукрасил, сердечного? А тот, бедняга, стоит да глазами хлопает. Прямо, смех и грех! Уж больно заманчив этот кедр! Так печально закончился мой последний день шишкования. И поделом! Недаром говорят: жадность фраера сгубила. 28.12. 1988 г.

Сочини себе сказку Галина Зеленкина

Калякала и Малякала

В глубине дремучего леса росли две старые ели. Под одной из них в глубокой норке жил маленький гном по имени Калякала. А под другой елью, в норке поменьше, проживал его брат по имени Малякала. При рождении каждый из братьев получил в подарок волшебную палочку, которая в обмен на жизнь исполняла только одно желание. Братья жили дружно, ходили по утрам по очереди друг к другу пить чай с ватрушками. Неизвестно, были бы они так дружны, если бы жили в одной норке. Иногда для сохранения хороших отношений достаточно проживать на отдельной жилплощади.

пролетал мимо двух старых елей, на стволах которых гном Малякала вывешивал свои творения. Обычно они висели недолго, так как всегда находился какойнибудь любитель живописи, желающий украсить своё жилище портретом или пейзажем кисти Малекалы. Но художник не переживал по поводу исчезновения своих творений, а с удвоенной энергией принимался за рисование новых картин.

Имена братья себе придумали сами. Калякала был поэтом, и рот у него не закрывался ни на минуту. Он мог читать свои вирши лягушкам, жучкам, букашечкам, червячкам и даже цветам. Ну, а если попадался ему на глаза ёжик или зайчонок, то бедный зверёк должен был терпеливо выслушивать очередной «шедевр» местного поэта. Беда с этими «непризнанными гениями»! Они почему-то считают, что все обитатели леса должны непременно восхищаться сложным набором слов, придуманным поэтом впопыхах, и забыть про то, что «всё гениальное просто». А как же быть с истиной? Ведь её пока никто не отменял. Впрочем, поговорим о втором гноме, брате Калякалы.

– Ты же за свои вирши тоже ничего не берёшь, – заметил его брат.

Сказать, что Малякала был скромен, значит, ничего не сказать. Такой скромности среди творцов трудно отыскать. Ведь Малякала даже не подписывал свои картины, поэтому авторство на них присваивали себе все кому не лень.

– Не будем спорить попусту, – сказал Калякала. – Пусть время нас рассудит.

– Ты бы деньги за них брал или продукты, – посоветовал брату Калякала после очередного исчезновения картин.

– Сравнил же то, что и сравнивать-то нельзя, – возразил ему брат Калякала. – Мои стихи в одно ухо влетают, а в другое вылетают. А твои картины можно на стены повесить. Они материальны. – Я с тобой не согласен! – воскликнул Малякала и даже руками замахал от возмущения, показывая жестами, как он не согласен.. – Слова тоже материальны, если сказаны к месту и в определённое время, – добавил он.

К сожалению, его слова сбылись. Через несколько зим и лет пришло такое время, что и врагу не пожелаешь. Злой колдун Чернуха тьмой тьмущей накрыл чистое небо, и в лесу наступила беспросветная ночь. Ни луны, ни звёздочек не видать. Все обитатели леса передвигались на ощупь, и оттого было много ранений и увечий. Страх заползал в души и постепенно убивал в них веру, надежду и любовь. Неслышно было в лесу пения птиц и стрекотания кузнечиков, лишь завывание ветра и шелест ещё оставшихся на деревьях листьев навевали уныние и тоску на всех, кому жизнь стала в тягость. Даже братья-гномы приуныли. И тогда Калякала придумал, как помочь небу сбросить с себя

«Какая безалаберность и безответственность перед потомками!» – подумаете Вы и будете, конечно же, не правы. Просто Малякала не считал свои творения гениальными и рисовал всё, что видел вокруг. Сегодня Малякала нарисовал божью коровку, сидящую на листке дикой малины. А вчера он написал портрет паука, лежавшего на паутине, сотканной им между двумя ветками орешника. Эти две картины мог видеть каждый, кто проходил, пробегал, проползал или

покрывало.

– Хорошо, – ответил Калякала и, взяв в правую руку волшебную палочку, стал ею размахивать, как дирижер, выкрикивая своё желание.

– Ты нарисуешь голубое небо с кружевными облаками и ясным солнышком и попросишь волшебную палочку превратить твою картину в небо над лесом, а я твою картину оживлю словами, – такой план действия предложил Калякала брату.

– Пусть скроется тьма, пусть солнце взойдёт, пусть небо, что брат рисовал, оживёт! – это были строки самых его лучших стихов.

– Но мы тогда умрём, – заметил Малякала. – Ты, очевидно, забыл о том, что за исполнение желания волшебная палочка забирает жизнь у просящего.

Едва Калякала произнёс слово «оживёт», как послышались раскаты грома и засверкали молнии, а затем с нарисованного неба хлынул радужный дождь, и оно стало светлым и прозрачным, как прежде.

– Я помню, – ответил Калякала. – Но лучше умереть за доброе дело, от которого будет польза всем обитателям леса, чем растрачивать свою жизнь по пустякам, теша своё больное самолюбие и тщеславие.

– Ура! – раздались восторженные крики обитателей леса, наконец-то, увидевших настоящее небо с кружевными облаками и ясным солнышком. Запели птицы, застрекотали кузнечики, затанцевали бабочки. запрыгали звери. Всем было радостно и весело. И только маленький зайчик, живший по соседству с братьямигномами, горько плакал. Он перебегал от Калякалы к Малякале и теребил их лапками, пытаясь разбудить. Но вечный сон нельзя прервать простым прикосновением. Об этом зайчику поведала фея, прилетевшая забрать гномов в царство вечного блаженства.

– Ты прав, – согласился Малякала и стал рисовать небо. Чтобы помочь брату побыстрее выполнить работу, Калякала стал склеивать листы бумаги в длинную и широкую полосу, а Малякала рисовал на ней небо до тех пор, пока не стёрлись кисти и не кончились краски.

– Не плачь!– сказала она зайчику. – Гномы Калякала и Малякала не умерли. Просто их добрые души перешли в другой мир. Там они будут жить в воспоминаниях обитателей леса, пока будет жить лес.

– Вот и всё, – сказал Малякала, – давай прощаться. – Может быть, и обойдётся? Не для себя же просить будем, – произнёс Калякала, крепко обнимая брата. Братья подождали, пока высохнут краски, а затем свернули картину неба в рулон и вынесли его из норки Малякалы наружу. Там они осторожно развернули рулон на всю длину, и Малякала, глядя вверх, громко прокричал своё желание.

– Но почему все радуются, даже не вспомнив о тех, кто им принёс радость? – с обидой в голосе спросил зайчонок Но фея ничего не ответила, она просто исчезла вместе с гномами.

– Пусть нарисованное мной небо увеличится в размерах до реального неба и накроет собой тьму тьмущую, – с этими словами художник трижды взмахнул волшебной палочкой.

Ничего не поделаешь – каждый живёт столько времени, сколько о нём помнят. Поэтому, когда смотрите на небо, вспоминайте хотя бы иногда тех, кто отдал свои жизни за его чистоту и прозрачность.

В тот же миг, внезапно налетевший, ветер выхватил из рук братьев нарисованное небо и стал поднимать его ввысь. Чем выше поднималась картина, тем больше она увеличивалась в размерах. Когда же она поднялась так высоко, что накрыла собой тьму тьмущую, в лесу посветлело.

А осознание величия подвига всегда приходит после выплеска эмоций. Нельзя быть клоуном и мудрецом одновременно.

– Теперь, брат, твоя очередь, – проговорил Малякала, со стоном приседая на пенёк, каких в дремучих лесах видимо-невидимо.

Вернисаж

Солнечный мир Влада Гильда Это была первая персональная фотовыставка Влада Гильда в районном музее и он, конечно же, волновался. Хотя за плечами этого ещё юного художника и выигранные гранты по живописи, и дипломы лауреата краевых фотовыставок. А вот как оценят его фототворчество земляки-нижнеингашцы? Я уже давно и с интересом наблюдаю за ростом этого талантливого парня. А две картины работ Влада даже украсили обложку одного из номеров литературного журнала “Истоки”. На открытие фотовыставки я опоздал, но Влад был рад, что я заглянул в музей. Разговорились. -Скажи, Влад, фотокамера, это твоё хобби или необходимый инструмент в твоём ремесле, как живописца? -Скорее второе. Хотя одно другому не мешает, даже наоборот. И я заметил это “даже наоборот”. Несколько посетительниц поинтересовались у Влада, указывая на одну из репродукций выставки: -Это картина или фотография? И фотоработы, и рисунки у Влада Гильда добрые, солнечные, приглашают не толко созерцать, но и размышлять, открывать и познавать, может быть, не так, как автор, по своему этот мир природы, солнечный мир, окружающий нас.

Сергей Тинский

Первыми посетителями фотовыставки и оценщикаи=ми фоторабот Влада были дети. 12

Солнечный мир

Влада Гильда

Дела господни Анатолий Казаков

АНАЛОЙ

встретил у самой деревни мою тётю Дуню, а та, всё понимая, прошептала вслух: «Ждут, ждут».И это была действительно долгожданная для семьи Кувановых встреча. После случайного тюремного срока жизнь Сергея, слава Богу, наладилась. Порукой тому были святые материнские молитвы... Почему отвлёкся, не знаю, но мысли... Они в тебе, а ты с ними, они как часики тикают и тикают, каждого во все времена суетной жизни, напоминая, что ты ещё живой. Почему, почему, почему это всё со мною происходит разговор с самим собой. Он частый, он просто повседневный, и сегодня 15 мая 2013 произошло? Ведь весь 47 дневный пост по года, этот разговор с самим собою, конечно воскресеньям после церковной службы мы же, тревожил мою грешную душу. На работе разговаривали, сидя на беленькой лавочке, о её выдали мой сторожевой аванс, и я отправился жизни, и Анна Ивановна была откровенна как на продовольственную осиновскую базу. И там никогда. И теперь в храме стоит стенд с описанием мне вдруг стало плохо. Хотел вызвать скорую, но её воистину праведной жизни с напечатанными сотовый телефон забыл дома. Тащусь потихоньку наверху словами, известного православного с тачкой, которую, слава Богу, смастерил на родном телеведущего Василия Ирзабекова: «Упокой заводе отопительного оборудования. В голове Господи её светлую душу». Днями позже он прислал мне ещё одно послание: « Теперь многие мутно, поэтому молюсь, молюсь, молюсь... Ближе к шести часам иду в храм Преображения молятся о рабе Божией Анне». Если тебе дано писать, то обязательно найдутся Господня. И с отцом Георгием, двумя родственницами, едем сначала за гробом, а затем в и критики, но ни одному человеку на земле я не Энергетик. Там в больнице мы и забрали тело нашей пожелаю того, что творилось со мной все эти сердешной богомолицы Анны Ивановны Чусовой. дни. К вере я шёл долго, хоть и был крещён ещё во Валентина Николаевна и племянница Зоя поведали нам, что Анну Ивановну не анатомировали, и слава младенчестве и почему- то запомнил ту телегу, на Богу. Подвезли её ко времяночке, где она жила которой везли те замечательные образа, которые долгие годы, подошли две соседки и разрыдались, находятся в храме, и небольшую купель. А теперь а собачонки Анны Ивановны даже не лаяли на нас. на протяжении многих лет, молясь в храме, стоя Отец Георгий, глядя на них, попросил их у Зои рядом с этой согбенной богомолицей и ощущая для охраны строящегося храма. Глубоко вздохнув, всем своим грешным нутром её истиную племянница только и вымолвила: «Анна Ивановна набожность, я понял, как просто очень любил видно так хочет». Когда мы привезли её в храм и этого человека. Всю ночь в храме у гроба бабы Ани читали установили гроб на середине, служители церкви поставив аналой стали читать молитвы. Я же взяв Псалтирь. Настал час отпевания, и прихожане табуреточку и присев у гроба, почему- то вспомнил храма Преображения Господня, стоя с зажжёнными свечами, глядя в открытые врата Алтаря, слушали своего деревенского друга Сергея Куванова. Пять километров он бежал по зелёной траве, молитвы отца Георгия. После каждый мирянин,

прощаясь с Анной Ивановной Чусовой, подходил и просил прощения. На девятый день поминали усопшую в трапезной нашего правобережного храма. И племянница Зоя рассказала нам, что почему- то они обратили внимание на старую матерчатую сумку Анны Ивановны. Богомолица никогда с ней не расставалась, а однажды на базе на неё напали и пытались вырвать сумку из рук, но Господь отвёл и спас её, сердешную. Лишь после смерти родственники совершенно случайно обнаружили в ней вшитую маленькую иконочку. Прошла неделя, и Зоя повела меня во времяночку бабы Ани. Переступив порог намоленного ветхого жилища, я остолбенел, прямо в углу стоял аналой, на котором лежала божественная книга, на обложке которой был изображён лик Пресвятой Богородицы. Вокруг же все было увешано старинными иконами. А совсем рядышком со всем этим убранством стояла крохотная кровать. Вот значит где ты молилась за нас грешных, милая моя бабушка. Перекрестившись на образа и поцеловав книгу

и аналой, несколько минут стоял и смотрел на место, где творила молитвы Анна Ивановна. Затем коснулся рукой пола, по которому ходили её ноженьки. Последний раз я видел такое скромное жилище, живя в бараке. И вот теперь Господь опять сподобил насмотреться. Поведала мне Зоя и о том, что отдала большой медный крест, с которым не расставалась баба Аня, отцу Георгию. И священник сказал, что положит его в Алтарь. В память о бабушке Анне Зоя и мне подарила икону. Чудны дела твои Господи, ведь 1 июня я был крёстным у мальчика Владислава, внука бабы Аниной племянницы Зои, и отец Михаил водил нас в Алтарь. На погосте, когда хоронили рабу Божию Анну Ивановну Чусову, родственница Валентина Николаевна рассказала мне, что место её захоронения было сплошь усеяно цветущими подснежниками... г.Братск. Фото автора.

Проза Владимир Фёдоров

РЯБИНКА Однажды, возвращаясь из командировки, я ожидал на большой узловой станция поезд, который следовал в сторону, где прошло мое детство и юность, в сторону моей деревни, где жил я пацаном с папой -мамой, сестрой и братом (и которых уже нет на этом свете). До поезда оставолось еще с пол-часа, и я вышел на перрон- не люблю сидеть в «Зале ожидания», да и погода прекрасная. Солнце уже показало свой круглый на четвертинку оранжевый бок из-за старой водокачки, сохранившейся со времен паровозов В пыльной листве пристанционных тополей весело верещали воробьи, перрон наполнялся людьми, ранние ларечки открывались, путейские рабочие повезли на мандероне свой инструмент. Я закурил и прислушался к обычной перекличке диспетчера то с составителями, то с путевыми рабочими. Мне любопытно было слушать их отрывистые, кое в чем непонятные, диалоги, эхом повторяющихся через усилитель, потому что родился и вырос я у железной дороги и до сих пор у меня, наверное, ностальгия о том, что с ней связано. Она прочно забирала мои мысли и возвращала к тем далеким временам - будь то на станциях-полустанках, железнодорожных переездах, в вагоне, в пролетающих мимо пейзажах, или, вот как сегодня, в перекличке по громкоговорящей. У меня в такие минуты появляется какое-то умиротворенное настроение, хочется даже бездомную дворняжку приветить, и с людьми, совсем незнакомыми, поздороваться, перекинуться обычными фразами о погоде, о жизни (что почти ненормально в нынешнее время). Включилась связь и женский голос то ли диспетчера, то ли дежурного по станции, обратился к какому-то Алексею - Ты почему, Алексей, не сообщаешь о прохождении потретьему пути скорого? Готов ли принимать? -Да «токо-что» по “желтому” принимаю скорый согласно наряда. После прохождения продолжаю работы на третьем. -Добро, много ль работы на третьем? -Да нет, заканчиваем подшивку и снимаем знак предупреждения. -Поняла, - сказал женский голос и, чуть помедлив, - начальнику доложись что все сделал, да наряд закрой.

Слушал я этот, только посвященным понятный разговор, и вдруг неожиданно ярко вспомнилась мне грустная история, будто совсем недавно со мной случившаяся, хотя это было много лет назад... ... Громыхает состав по четному, вагоны мелькают мимо стрелочной будки. Я сижу на приступке крыльца в трех метрах от состава. Отец со свернутым в трубку зеленым флажком стоит у стрелки, внимательно провожая взглядом каждый вагон. А как же - может, букса дымит, может, дверь на расстопашку, или еще что обнаружится. Стрелочник. Еще парнем из глухой деревни пришел он на “железку”. К своей работе со всей относится серьезностью так же, как и к привычной, с малолетства знакомой работе крестьянина - огород, покос, скотина, подворье. Стрелочник - хоть днем, хоть ночью гляди в оба, не дай Бог что-нибудь... Впрочем, “что-нибудь” у отца било не однажды, но Бог миловал, и, кроме благодарностей и даже именных карманных часов за предотвращение аварии пекинского, никогда не забывало его начальство и премией к «Дню железнодорожника». Проскочили вагоны, закачался последний с красными знаками на буферах. Отец опустил Флажок, оглядел стрелку, потом зашел в будку и прокутил ручку телефона: Товарищ дежурный, чётный по второму пути прошествовал без изменений. Что-то ответил ему дежурный по станции. Он выслушал, повесил трубку и, смущенно улыбаясь, обратился ко мне: -Како-то начальство приезжат, проверять будут. Поможешь мне почистить нечетную стрелку, а то я не успею, счас маневровый подойдет? Две стрелки, закрепленные за отцом, содержались им в полном порядке. Но, частенько, и в охотку, когда приносил отцу обед, я помогал ему их чистить, а потому мне не нужно было спрашивать - что делать. Скребок, клубок ветоши, баночка с соляркой - вот и всё. Все это я быстро навострил и подался на дальнюю от поста нечетную стрелку. Работа спорилась, хоть я и отвлекался на пыхтящий маневришко, который давал отрывистые гудки. Бегает отец от стрелки к стрелке, пропуская маневровый с платформами на ветку к лесобазе, делает отмашки флажком и тут же гудит в рожок: 16

два длинных, или два коротких, или еще как-то - я уже позабыл. Обычная его работа, мне уже привычная. Присел я на старые шпалы и задумался. Деньто июльский, солнечно, небо сине-пресинее, коегде только белоборода облачка, легкий ветерок листья берез да осинок шевелит, что за стрелочной будкой топчутся меж собой, сморенные благоденствием и покоем. Даже галки и вороны куда-то подевались. Висит неподвижное легкое марево над лесом в сторону Кислова болота. “Ну, просто Божья благодать!”, как говорила мама в те минуты радости жизни и отдохновения от трудов, когда на нее окружающее оказывало такое воздействие, что забывалось про трудное время, трудную жизнь и своей чуткой душой вмещала в себя и в нас это ощущение красоты в природе. Вот и мне сейчас пришли в голову какие-то серьезные, а лучше всего - радостные мысли: “Выучусь геологом стану. Все в тайге, в горах, все вновю, может найду какую-нить ископаемую. А главное - ослобоню отца от “железки”, чтобы со мной был в экспедиции - ведь он таежник. Да и маме чтоб не приходилось считать копейки на все расходы”. Задумался я и как-то не приметил, что маневришко уже укатил, а отец ко мне подходит. -Чё, Витька, пристал? -Не-е, денек хороший. Седня б на Пойму, на окуньков. Ветерок- то низовкой тянет, клев должон быть. -Дак давай, иди, опосля смены и я прибегу. Жди меня на Нижней мельнице, да червей побольше накопай. Хлеба у матери кусок возьми, домой не буду заходить. -Ладно, я удочки твои с собой захвачу. -Ну давай, шпарь, стрелку я сам дочистю. Ну и папа... Как будто подслушал мои мысли о рыбалке потому, как сразу же скорректировал и Нижнюю мельницу, и червяков, и кусок хлеба. Ушел отец на пост, а я все же решил стрелку доконать, чтобы со спокойной совестью уж уйти. Неожиданно для меня, даже вдруг, послышалась песня, вначале вроде бы тихонечко, а потом звончее. С какой-то грустной озабоченностью высоким девчоночьим голосом петая, она заворожила меня, и я замер. -Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...» Я обернулся на голос и увидел, что в какихто двухстах шагах от меня у дома, недавно поселившегося в Шарбыне лесничего Образова, привязана между двух берез качеля - простая, из двух веревок и доски. На ней сидела высокая, тонкая, с большой русой косой девчонка. Прислонившись щекой веревке и медленно перебирая ногами, она, закрыв глаза, чуть покачивалась и пела. На ней был красный сарафан, желтая кофточка с

короткими рукавчиками, на ногах сандальки. Все это я увидел как-то неожиданно просветленно. Она, конечно, была где-то сверстница моя. Но и другое, это я почему-то понял сразу, совсем почти незнакомое мне, от нее как-то исходило: Печаль? Настроение? А, может быть, что-то и поважнее знала она и чего мне пока что было не дано? «Тонкими ветвями я б к нему прижалась, И с его листвою день и ночь шепталась” Тут уж и так, совсем несовершенное мое хладнокровие было совсем нарушено. Настолько я стал преисполнен к ней участия, быть может, сочувствия, которого за минуту до этого, совсем не было. И вдруг, жалость, желание в чем-то помочь, какая-то решимость избавить ее от тоски-печали, грусти её песни, что я чуть не направился к ней. Но тут же испугался от того, что песню прерву, или еще от чего-то неведомого мне, но смутно ощущаемого, робкого, неуверенного. Нет, я не смог сдвинуться с места, и уж совсем не заметил, что отец стоит около. И какой же жарокой волной охватило мою душу, уличённую неожиданно пришедшим отцом, когда он сказал: -Хорошая девка растёт, давно за ней наблюдаю. Аккуратная, ласковая. Я смутился, отвернулся в сторону, что-то буркнув невнятное. А девчонка, впрочем я тут же узнал от отца, что зовут ее Катей, неожиданно посмотрела в нашу сторону, сильно смутилась, спрыгнула с качелей и, быстрая, легкая, скрылась за калиткой. Ничего мне сразу не захотелось - ни синего неба, ни легкого ветерка, ни отчаянной возни воробышек, ни трезвона кузнечиков, ни даже рыбалки. -Так ты ж хотел на рыбалку? Иди домой, сготовься. Он заворачивал флажки в пенал и, конечно же, еще предлагал мне выход из замешательства, в коем я находился. Однако это было напрасно. -Да нет, пап, я тебя обожду, вместях и пойдем, а червяков я счас на лесобазе накопаю. Ушел отец на пост, а я сел на старые, уже не шибко пахнущие креозотом, шпалы и смотрел на дом напротив, на качели, где только что сидела незнакомая девчонка. А её песня, которую всяк знает в нашей деревне, и которую частенько поют в застолье, вдруг обернулась ко мне совсем другой, ранее незнакомой стороной. ...После окончания в железнодорожном интернате школы я, как и мечтал, поступил в геолого-разведочный техникум. Летели годы учебы, практики в поле, студенческие уборочные в подшефном совхозе. Частенько в тайге, увидев багряный куст рябины, мне вспоминался ясный июльский день, отцова нечетная стрелка, 17

которую я тогда выскребал, и девчоночьий голос, выводивший незамысловатую и в тоже время в чем-то философскую песню про тонкую рябину, которой не к кому прислониться в трудной одинокой жизни. Вспоминал и облик этой девчонки, чуть уже подзабытой, но иногда снившейся мне по ночам. Как все было красиво во сне, а потом я долго-долго думал о ней, и о том, чтобы домой побыстрее вырваться, всех увидеть, окунуться в теплую, привычную, родную обстановку дома, своей деревни. И в эти приступы ностальгии в моей душе печально и призывно пел ее высокий, чистый голос: «... Я б с его листвою день и ночь шепталась» Я ведь после того дня зачастил к отцу когда он работал в день: то в хмурый день, когда, непогода, то днем выбирал время, когда сено еще было сыроватое, копнить нельзя. Сидел на приступке и посматривал на дом лесника, напротив. Катю же видел, но она как только увидит меня, резко поворачивалась и скрывалась в калитке, будто бы чем-то крайне озабоченная. А ведь мы были почти незнакомы, просто и я, и она знали, что живем неподалеку, в деревнях все про всех знают. А когда я в очередной раз предложил маме отнести отцу обед, она не без иронии спросила: -Чо-то ты к нему зачастил. Раньше, бывалоча, и не допросисся, а счас сам набиваешься. Уж не ухажерка ли у тебя в доме Данилки Образова? -Придумаешь ты, мам, всякое. Кака-то ухажерка, - а сам нестерпимо краснел, отворачивался от матери и летел делать что-то, в чем не было никакой необходимости. Отец, конечно, ещё с первого раза кое-что понял, но до поры - до времени ничего не высказывал. И только тогда, когда мне уж скоро нужно было уезжать учиться в восьмой класс, сказал: -Ты бы, Витюха, знаешь че-ли, встренулся б с Катериной. Я позавчера ей говорил, что уезжаешь ты на учебу. Да она токо фыркнула, вроде - ну и чо? А у самой глаза-то невеселые. Я даже задохнулся от возмущения на отца, хоть в тайне и был рад услышанному - такой уж непутевый, что и подойти не смел, не говоря уж о свидании. -Да ты че, пап, уж и встречу нам назначил? -Да не стречу-то. Катерина сказала, что если ты будешь у меня в следуще дежурство, то и она придет, да токо незаметненько. Знашъ же, батя у ее суровый, не родная она ему. ... Папа, папа... Как же мы были наивны в этих помыслах, потому, что ты хотел, чтобы мы подружились. Ведь тебе она определенно нравилась. А разве я не хотел? Да нечего себя обманывать - с того самого первого дня, когда я услышал и увидел ее. А Катя? Не знаю, теперь уж

точно не узнаю, что же она чувствовала. А встреча наша состоялась. Как я радовался и сомневался после слов отца, что она придет на пост. Уже на полдороге, у Сильченковых полей, я было хотел поворотить обратно, но ноги упрямо шагали вперед. А когда показался Шурбыш, одна только мысль беспокоила меня - что же я скажу ей? Катя появилась неожиданно с другой стороны поста, от леса. -Здравствуй! - подняла на меня синие и, как мне показалось, озорные глаза. И лицо лукавое, и улыбка лукавая. -П-п-ривет, — выдавил я из себя, стараясь обрести бодрость и, в то же время делая вид, что я не ожидал её. -Что, уезжаешь? -Да, надо. Мне школу нужно закончить, а у нас, сама знаешь, негде учиться. -Знаю, я ведь тоже семь классов закончила, а он хочет, чтобы я поступала в лесотехникум. Я сразу понял, что “он” - это ее отчим. -А ты? -Не хочу я в лесной, мне животные нравятся. -Тебе бы песни петь учиться, - как-то не очень уверенно это я сказал. Правда, тебе обязательно нужно песням учиться. -Песням? - переспросила она, - а что им учиться? Они у меня и так всегда с собой. Они же, как стрижики и ласточки летом, всегда рядом. Они у меня, как воробышки, как снегирьки весной, как солнышко и дождик, как снежок, как... - она внезапно замолчала, а потом спросила: -Ты кем будешь? -Как кем? Геологом. -И все будешь что-то искать в земле? -Ну да, ведь людям многое надо. -Ну вот, мы и встретимся с тобой где-нибудь в тайге, или в горах. Ты - геолог, а я птичка какая-нибудь звонкая. Сяду на веточку и запою свою песенку. А лучше всего ты на рябинки посматривай, может что-нибудь и вспомнишь. Катя присело на приступку, застегнула сандальку, помолчала, глядя прямо на меня, потом вскочила и быстро пошла к своему дому переступая через рельсы, и, кажется, уже ничего не боясь. Я смотрел ei вслед и горькая мысль о какойто недосказанности между нами так и кричала: “Остановись, мне тебе еще нужно сказать - что же будет дальше? Когда я тебя увижу? Где же мне искать тебя?” Но Катя не почувствовала моего призыва, только чуть полуобернулась и улыбнулась мне, как бы подзадоривая: “Давай, геолог, учись и ищи, может и меня ...” Вот так неожиданно и закончилось наше первое свидание. 18

Вскоре, наверное месяца через два, как писали мне родители, семья Образовых уехала из Шурбыша. Закончил я восьмой класс (дальше в школу не пошел), потом геоло-разведочный техникум, и приехал домой. Радости-то сколько было, четыре почти года не виделись. Мама никуда не пускает, отец помалкивает, а дня через три говорит: -Ну ладно, хватит, мать побаловал, давай собирайся на Пойму, порыбачим. -Да там же нефтепровод прошел, всю живность изничтожил, сам же в письме сообщал. -Ну уж всю..., немного осталось, вокуньки клевать зачали, а вот ерши совсем перевелись. Ерши, “болдовичи”, как мы их здесь называем, раньше бывало в любой день и в любую погоду на крючок садились, да этак незаметкенько, даже поплавок не пошевелится, а вытащить удочку - крючок аж у жабер, да еще перья колючие растопырит, проколешь палец - болит, Жалко, что их не стало в Пойме... Пришли на речку, по тропинке вдоль берета стали подходить к “своим местам”, известным каждому рыболову, распутали удочки, наживили, закинули. Отец между делом расспрашивал меня про учебу, про мои дальнейшие планы, о том да о сём, но я чувствовал, что какая- то мысль не дает ему покоя, Наверное, он рыбалку придумал,

чтобы мне сообщить что-то, но не всуе, а именно на речке, где как-то всегда проникновеннее. Он внимательно посмотрел на меня и спросил: -А помнишь ли ты Катерину, Образова падчерицу? -Помню, папа, даже очень помню, где же она? Он выдернул удилище, поправил червяка, закинул снова, а уж потом проговорил тихо и будто бы с каким-то недоумением: -Нету Катерины на этом свете. Утонула Катерина. В прошлом годе утонула. Все, бывалыча, как встрену ее в Бирюсинске, она на вокзале работала то-ли в детской комнате, то ли в садике, так обязательно спрашивала - где геолог-то ваш, дядя Леня, ходит? Домой-то когда обещается? Грустная была какая-то, и глаза не ее были. Я не мог произнести ни слова. Катя ... и утонула? Тонкая рябинка, как про себя я ее называл, предстала перед глазами у меня как в тот июльский день я красном сарафанчике и склоненой к веревочной качеле головой, её лучистые синие глаза, расстёгнутую её сандалъку, её лукавую улыбку. Что-то опустилось у меня в груди, дышать стало трудно. И пронзительно явственнее понял, чго лишился чего-то важного, светлого и радостно ожидаемого ... г.Шелехов 2003-04 г.г.

Поэзия Николай Ерёмин

МУЗА МИЛАЯ МОЯ

В КОКТЕБЕЛЕ Ах, неужели это диво И впрямь со мной происходило? Весна, поэзия, любовь… И мы с тобою – в Коктебеле Встречались, целовались, пели И в море окунались вновь… И море – о, волшебный миг! – Нам подарило сердолик, Который нам – И стыд, и срам! – Наш друг Разрезал пополам…

Поэты И – в путь, На гастроли!

*** Я мечтал о тебе – Сквозь года – Днём и ночью, везде и всегда… И – о, чудо! – Не Божья ли милость? Ты навек Из мечты воплотилась… Хорошо, Что теперь мы вдвоём, Вспоминая об этом, поём…

В ВАГОНЕ-РЕСТОРАНЕ Такая Мощная красавица! Она идёт – Вагон качается… А ей вослед, И сыт и пьян, Спешит лукавый ветеран…

КРАСАВИЦЕ, ЖЕЛАЮЩЕЙ ОМОЛОДИТЬСЯ Из-под горы Бежит родник – За годом год, за мигом миг… Живой, целебный, молодой, Журчит серебряной водой… Любой, Воды хлебнувший дед, Здесь молодеет на 100 лет… И ты, Счастливая вполне, Не пей, красавица, при мне!

ПОРА ПОТЕРЬ Не видно впереди ни зги… А сзади – Боже мой! – Евг. Евтушенко без ноги Идёт к себе домой… Что это? Сказка или быль? Вокруг - пора потерь… Увы, гремит его костыль В Америке теперь… А он, меж небом и землёй, Опять идёт в народ… Ах, слава Богу, что живой, И слава, что идёт…

МУЗА Солнце прекрасно – Вдали. Солнце опасно – Вблизи. Ах, так и ты – О, змея, Милая муза моя…

ПОЭЗИЯ Поэзия – Это словесный стриптиз, Земная игра И небесный каприз… Примерили маски и роли

*** Завидно всем, что я – поэт, Что в норме сахар и давление, И в 70 кошмарных лет Я молод, ах, на удивление… 20

Что до сих пор пишу стихи И книги издаю всё чаще… Что алкогольные грехи – В прошедшем, а не в настоящем…

Пожелавшим остаться неизвестным, За миллион долларов… От которого Я не получил ни цента В качестве авторского процента. Книга в твёрдом переплёте, С тиснением моего профиля, В суперобложке, Тексты даны на мелованной бумаге И щедро иллюстрированы Цветными фотографиями… О, мои авторские права! Кто бы их защитил? У самого у меня Нет на это ни желания, Ни сил…

Что я – поклонник разных муз… Но – как за каменной стеною, Другим мужьям примерный муж, Не разведён, живу с женою… И что за славой не гонюсь, Как прочие, ругаясь матом, Чтоб, позабыв печаль и грусть, Пробиться, стать лауреатом… Завидно всем, что я не злой И, улыбаясь понемногу, Твержу под солнцем и луной: - Завидуют? И слава Богу!

НА МОРСКОМ БЕРЕГУ Помню время – я был молодым, Море мёртвое было живым, Я ж - за счастьем - по лёгким волнам Плыл, доверив себя парусам…

АНОМАЛИЯ Дарье Дорошко Аномалия – В сердце моём: С Музой мы соловьями поём… Неспроста От зари до зари Загостились у нас соловьи… Или мы Загостились у них, Сочиняя во сне новый стих…

Вот и всё – сквозь туман или дым Я приплыл, став счастливо-седым… И стою на морском берегу, И вернуться назад не могу… В КРАЮ УТРАТ Библиофил и нумизмат, Живу в краю утрат Я – так, без званий и наград – И жизни очень рад!

АНОНИМ Ещё один расстрелянный поэт Явился После смерти в Интернет – Навеселе, Не трезвым и не пьяным, И пожелал остаться безымянным, Сказав: - Среди бессмертных слов и дел Я получил всё то, Чего хотел…

И вижу – что за времена! – Меж явью и меж сном Монеты, книги, ордена Дороже с каждым днём… А я, нисколько не шучу, Сам - так тому и быть! – Себя, как только захочу, Способен наградить!

РАРИТЕТ Неизвестный издатель Выпустил в свет Книгу моих стихов и рассказов, Которую Невозможно достать И купить, и прочитать… Потому что была она издана В одном экземпляре И выставлена тут же На международном аукционе, И куплена человеком,

*** Когда умру – меня вскрывать не надо! Я это дело запрещаю вам. Да, может быть, я принял дозу яда, Доверившись пленительным словам… Откройте лучше в твёрдом переплёте Мой томик лучших, избранных стихов И там ответ на всё про всё найдёте… А не найдёте – кто не без грехов? Август 2013 г Красноярск 21

Сергей Прохоров Сергей Прохоров - автор одиннадцати книг стихов и прозы, основатель и редакторлитературно-художественного и публицистического журнала “Истоки”, член Международной Федерации русскоязычных писателей. Кавалер ордена “Культурное наследие” Каждым нервом прощупав года, Даже если вся жизнь – дежа вю*, Надо верить в мечту иногда.

*** Порой мне хочется найти Свои обратные пути И размотать всю жизнь назад, Чтоб о сегодня рассказать,

Доберусь, доживу, доползу, Через боль, через свет, через тьму… Пахнет Русь нежной грустью в грозу И ещё…, а вот чем, Не пойму.

Хотя бы вкратце доложить, Тем, кто не смог дойти, дожить, Кого прошла жизнь стороной Что сталось с нами и страной. Но как ты время не крути, К возврату нет у нас пути. И хорошо, что те, кто там, Не позавидуют уж нам.

25 августа 2013 г.

16 СТРОК ИРОНИИ

*** Туман утрами щедро влагу На травы спелые кладёт И август жадно, словно брагу, Ту влагу утреннюю пьёт.

Я ПАМЯТНИК СЕБЕ… Я рифмами уж не грешу, Я просто... Пушкиным пишу, Ну а когда в опале строк – Я - Тютчев, Лермонтов, я - Блок.

В ней аромат созревших ягод Колосьев нивы хлебный вкус. Напьётся вдоволь, сытно, на год, За каждый листик, каждый куст.

«Ах, подражание! Ах, штамп!». Тогда я - Осип Мальденштам. Ну, Бродский, на худой конец Пиит отверженных сердец…

13 августа 2013 г.

Во мне их всех нетленный дар. Но где же, где мой гонорар? Сгорает сердце, пухнет ум. Аплодисменты где? Триумф?

НАДО ВЕРИТЬ В МЕЧТУ Доберусь, доживу, доползу, Как бы ни был тернистен мой путь, И мечту донесу и спасу Где-нибудь, как-нибудь, чем-нибудь.

Где пьедестал? Устал певец. Накиньте ж на него венец! 23 августа 2013 г.

*Дежавю́ (фр. déjà vu — уже виденное). Физики говорят, что дежа вю – это сбой во времени

Доберусь, доползу. доживу,

ПЕСНИ

Прошёл глубины я и мели, Судьбу свою не укорю. То, что сегодня я имею – За всё тебя благодарю. Припев: За то, что я светло и сильно Смог этот мир объять, любя, Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! А мне спасибо за тебя!

ПО КОЧАНУ Что-то я плёл, что-то писал, что-то я пел, Но вот беда, что иногда задним числом. Где-то я шёл, где-то бежал, но не успел И, как всегда, мне, как всегда, не повезло. Припев: Но почему? Но почему? Но почему? По кочану, по кочану, по кочану. В небе луна, в речке вода, в сердце тоска, Это к дождю, или к зиме, к пасмурным дням. Жаль, из окна мне не видна эта река И я не жду, то, чего нет. Нет у меня.

Мы не рождаемся такими, Порой жизнь лепим сгоряча… А мать косыночку накинет Её судьба ждать и встречать.

Припев: Но почему? Но почему? Но почему? По кочану, по кочану, по кочану.

Припев: Мелькнёт родимая косынка Мне снова душу теребя. Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! А мне спасибо за тебя!

Может, когда я и герой, но про себя. Где-то люблю, что-то вершу, с кем-то грешу, Но иногда всё как зеро, всё словно вспять Может пустяк, или не так что-то крошу. Припев: Но почему? Но почему? Но почему? По кочану, по кочану, по кочану.

6 августа 2013 г.

10 августа 2013 г.

СПАСИБО МАТЬ ТЕБЕ ЗА СЫНА! Косынку тонкую повяжет И за калитку выйдет ждать, И ветру встречному накажет Привет сыночку передать. Припев: Мелькнёт родимая косынка Мне снова душу теребя. Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! Спасибо мать тебе за сына! А мне спасибо за тебя!

Сергей Сутулов-Катеринич Сергей Сутулов-Катеринич - главный редактор поэтического альманаха «45-я параллель». Окончил Ставропольский государственный педагогический институт и Всесоюзный государственный институт кинематографии. Член трёх творческих союзов: Союза писателей ХХI века, Союза российских писателей и Союза журналистов России. Автор сборников стихов «Дождь в январе», «Азбука Морзе», «Русский рефрен», «Полная невероять», «Райскiй адъ. Лю-блюзы» (совместно с Борисом Юдиным), «ДвЂнадцать – через ять», «Ореховка. До востребования». Участник проекта Юрия Беликова «Дикороссы. Приют неизвестных поэтов». Единственный из поэтов Северного Кавказа, чьи стихи вошли в «Антологию дикороссов2002». Публикуется во многих , как российских, так и зарубежных литературных изданиях. С 2010 года сотрудничает с литературно-художественным журналом “Истоки”. Предлагаем подборку стихов поэта из Ставрополя из его книги «Ореховка. До востребования», которую автор любезно подарил редакции. (Редактор)

м о р для д мо

с о К Поэллада

дураков

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда... Анна Ахматова Стихи не пишутся - случаются, Как чувство или же закат. Душа - слепая соучастница. Не написал - случилось так. Андрей Вознесенский Неужели ко всем своим недостаткам Вы ещё и стихи пишете?! Незнакомка

I .. .Дракон живёт на верхней полке Вагона общего сто лет, В душе трёхрядки, тьме двустволки, На Байконуре и в столе... Дракон убийственных иллюзий, Что ты - поэт, а смерть игра, И, наливая рюмку Музе, Бормочешь: фарт et cetera... Вчера тебя любили боги, Сегодня жалуют бомжи,

А рифма класса бандерлоги Не доказует, что ты жив...

Что в вечном у тебя долгу – Пажа, пиита, обормота: За две-три фразы на бегу Во-первых, пятых и четвёртых...

II Когда годами - ни строки, Когда в душе и стон, и слякоть, Не жги свои черновики, И, может, сын не станет плакать?!

За две-три розы на снегу. И... воскрешение из мёртвых!

Быть может, буква, чёртик, знак Ему подскажут ритм поэмы? Или помогут - просто так, Когда ни темы, ни системы?..

III К утру обычно крепок сон. В ночи гораздо чётче звук. Никак не могут в унисон Душа и тело, милый друг.

Невмоготу - сквозь немоту, Сквозь хрипоту, икоту, рвоту Прорваться к чистому листу, Найти пронзительную ноту.

Восход. Закат. Закат. Восход. – Неумолимый лейтмотив. Восторг. Печаль. Печаль. Восторг. – И нет других альтернатив.

Прорваться к ноте, что сразит, Забыв спросить число и имя... Стихи - пожизненный транзит... Я невиновен перед ними.

Ты полз и полз на Эверест... Вчера - герой, сегодня - бомж. Приходишь к лучшей из невест: Сюжет паршив, как тухлый борщ.

Стихи - позор, разврат, азарт. Они - как свечи в тихом храме... Когда клыки свои вонзят, Я не виновен перед вами!

К утру особо сладок вздох. В ночи точней звучит размер. Ты так устал от верхней «до»: Рыдай и смейся, добрый сэр.

Стихи не пишутся. Почти. Порой случаются. Однако Все почты письмами почти Поэт бездомен, как собака.

Полным-полна, пустым -пуста Твоя сума - и день, и век. Шестая заповедь Христа Важнее тьмы библиотек.

Гермес бессилен. Аполлон, Что амфибрахий: по диплому. Язык молчать приговорён И петь не может по-другому.

Стокгольм столик. Высокий штиль. «Good day, старик!» - «Му friend, привет!» Ах, как изящно пошутил Однажды Нобель - хитрый швед.

Ты свечи палишь до зари, Рисуешь рожицы и рожки. Из воска лепишь корабли... Хотя бы строчку! Понарошку.

К утру сомнителен успех. «Ты - гений!» - ночью шепчет Змей... Давай поднимем тост за тех, Кто выше, чище и смелей.

Но поезда - на дно реки. Но самолёты - в сопки соплом. Идите к дьяволу, стихи!.. И тут же в горле пересохло.

Восход. Закат. Закат. Восход. Рефреном - жизнь. Рентгеном - смерть. Возьми всего один аккорд: «Любить и сметь, творить и сметь!»

Я уйму доводов найду, Что не лукавлю, не рисуюсь. Как заведённый какаду, «Люблю! - твержу. - Люблю, рискуя..

IV Устав от водки, дружб, предательств, Устава края, слёз страны, Я почитаю вирши Данте У переделкинской сосны.

И ни на йоту не солгу, Сказав, преодолев дремоту, Что в вечном у тебя долгу За ту, единственную, ноту.

Гибрид метаний и скитаний, Ловец страстей и карасей,

Веками слышу, как «Титаник» Гудит на рейде Туапсе.

Внимайте: стая стихарей Воркует ласково...»

Творец пророчеств и чудачеств, Стенаний - минус, сказок - плюс, В лесах кириллицы запрячусь, В морях латыни утоплюсь.

Крещатик. Крестник. Херувим. Днепра излучины. Спасибо, Киев, Третий Рим, За хруст эпитета...

Отец предчувствий, дед причастий, Внук «Турандот», сын «Мимино», Я замышлял трактат о счастье, Увы, родился фарс-минор...

Стихи артачатся: «Опять Сюжет закрученный?!» Поссоримся, япона мать! «Адью!» - До Питера?..

Нелепость бренных декораций На браной сцене бытия. Неутолённость, брат Гораций, Твоих, моих и прочих «Я».

VI Мне лгут и льстят - поврозь, подряд Не очень умные и очень... Короче, разные трындят – Пророки в запахах порочных –

V Стихи оставили меня, Долгов подкинули – Как беспардонная родня, Сто раз подставили -

Актрисы с бюстами наяд, Что стих чудесный наворочен – Стройнее римских колоннад, Прозрачней вечной белой ночи...

Сто лет не пишут, не звонят, Клянусь богинями... Найдёте в ржавых словарях: Живут в Италии.

Но знаю точно: трёп заочный И очный спор с поэтом эС Проигран мной... Отчальте, братцы!

Вчера воскрес убитый ямб: «Сгонять за рифмами?! Они - медсёстрами теперь У Белой реченьки...»

И всё равно подначит бес С поэтом Ка соревноваться... VII Перевожу себя со словарём – Занятие из редких, доложу... Предвосхищу усмешки: «Переврём!» Студенток, переполнивших Домжур..

И сын, и дочь, и друг, и зверь Тиранят мифами. Судьба и время - по нолям. Лечу над Вечностью...

Коллеги, отправляя к докторам, Диагнозом замучили: «Шизо...» Друзья несли поэмы в тёмный храм, Враги бежали в ужасе: «Бизон!»

Стихи на прозу разменял – В соплях метафоры. Обид считать - не перечесть – На грани бешенства.

Перехожу янтарным королём На клетку вверх по шахматной меже Предупрежу бездарный ход конём: Остынь, скакун работы Фаберже!..

Дуэли. Госпиталь. Вокзал В хоралах Баховых. «Он не виновен, ваша честь! Стрелялся - тешился...»

Чумичка из растерзанных годов Морочила намедни: «Дежавю... Ты молод и хронически здоров: Девятый вал - большому кораблю!»

Назавтра явится хорей (проспал с гиперболой): «Опять разборки без меня? Кто труса праздновал?

Переложу себя со словарём – Однажды от и до перескажу... Перевяжу шафранным сентябрём Февральскую ожоговую жуть.

Я, сударь, вам не изменял – Кивните, Лермонтов!

Герои виртуальных мелодрам, Заморыши зачатых звёздных войн Назойливо приветствуют: «Салам! Початимся по рифме зоревой...»

Ревниво продолжают порицать, Советуя осесть и окосеть, Писатели Бульварного кольца, Издатели Рублёвского шоссе.

Перевожу судьбу за окоём – По рубежу, ранжиру, тиражу. Перехожу от жалких полудрём К жестокому, как Стенька, мятежу.

Переживу, спасённый сухарём, Допросы по двойному типажу... Приворожу Сахару букварём – Жирафу рыжий галстук повяжу.

Заложница седьмого падежа Оставит на веранде ночевать... Любовницы, которым задолжал, Заохают: «Бежал в Нахичевань!»

Апостол измусолил карандаш – Придумал, сочиняя Рождество, Украсить моим вензелем калаш... Калашный ряд? Калашникова ствол!

Принаряжу жену пред алтарём, Смиренные поклоны миражу... Перевожу часы под фонарём – Божественных секунд не разгляжу.

Перекрещу страну календарём, Расчерченным на тысячу веков... Приколочу заржавленным гвоздём Табличку: «Космодром для дураков». 1992-2007

Рецензия Владимир Корнилов Владимир КОРНИЛОВ – член Союза писателей России, член Международной Гильдии писателей и Междунардной Федерации Русских писателей, член Союза журналистов, лауреат многих Международных фестивалей и литературных премий

«Муза, опалённая войной» окаянную душу мою. Ей бы веры, как хлеба, немного, в церковь дверь я тогда отворю. Может быть, обрету там смиренье, и поставлю большую свечу, под церковное дивное пение у иконы Христа помолчу.

Рецензия на книгу стихотворений Валерия Жукина «Божий дар» Всякий раз, когда неискушенный в поэзии читатель стоит у книжного прилавка перед выбором того или иного сборника неизвестного или малоизвестного ему автора, – он с внутренним волнением листает пахнущие еще краской страницы, выборочно читая стихи. И если в эти короткие минуты его поразит какой-либо неожиданный художественный образ, или необычное по своей музыкальности стихотворение, затронет до глубины души неординарная, испытавшая немало лиха, судьба поэта, – тогда-то и почует он всеми фибрами души, что нашел именно ту, из множественного книжного вала новинку поэзии, которая доставит ему радость знакомства с новым талантливым автором, продлит незабываемые часы общения и восторга от прочитанного. Посчастливилось встретиться среди собратьев по творчеству с таким самобытным поэтом и мне. Участвуя в IV Международном конкурсе песенной поэзии «Зов Нимфея - 2012», я познакомился с членом Союза писателей России, Валерием Жукиным. Завязалась накоротке творческая дружба с нашими совместными выступлениями в различных аудиториях г. Керчи. А совсем недавно Валерий прислал мне свою новую книгу «Божий дар», вышедшую в издательстве «Российский писатель» (Москва, 2013). Читая ее с карандашом в руках и делая в ней те или иные пометки возле многих стихотворений, я понял, что предо мной талантливая, самобытная книга, отражающая национальное самосознание русского народа, его историческое прошлое, народа, сумевшего сохранить в себе нетленные истоки Русского Православия. Это прослеживается в таких стихах поэта: «Иконка», «Научите поверить в Бога». Недаром в последнем из них он пишет:

Композиционно в книге Валерия Жукина я выделил четыре тематических цикла – это «Стихи о любви», «Стихи о войне», «Стихи о старости», незаслуженно обиженной государственными чиновниками и олигархами…И четвертый, заключительный цикл, это – «Разноплановые лирические стихи», вобравшие в себя оттенки всех эмоциональных красок: от светлой радости при общении с прекрасным до печальных горестных и трагических минут. При этом особо хочется отметить самородный художественный язык поэта. Как удивительно образен и поэтичен он в стихотворении «Подарите зеленый сафьян». Иллюстрацией тому служат строки: С шестиструнной гитарой в руках по тропе удалым молодцом из малиновых зорь в сапогах я пройдусь пред заветным крыльцом. Или вот еще пример яркой, запоминающейся образности: Крал любовь по мелочёвке Чтобы весело пожить, Но попался на девчонке, Что посмела полюбить. И теперь, гремя цепями Я на каторге судьбы, Часто слышу над полями Плач кукушкиной мольбы. Высоким элегическим слогом написаны многие лирические стихотворения Валерия Жукина. Его не заёмный поэтический язык образен, музыкален

* * * Научите поверить в Бога

и ритмически отточен. А отсюда – и та легкость восприятия его поэзии. К таким стихам можно отнести «Вечерница», «Половинки», «Снегири», «О, музыка», «Гармонист», «Пламень» и мн. другие. Присущая стихам поэта искренность и исповедальность перед читателем говорит об его высокой нравственности и духовности. Это мы видим в следующих стихотворениях: «Звук», «Грех» и пр. Примером тому могут служить строки:

По времени повествования в них – стихотворения разделены здесь на две исторические эпохи – это защита Советской Родины в дни Великой Отечественной войны от фашизма и участие российских войск в конце 90-х начале 2000-х годов в боевых действиях для подавления крупных бандитских формирований в мятежных регионах нашего Отечества, названных в мирное время «горячими точками». Особенно пронзительно звучат у поэта строки об освобождении Чечни, где он сам принимал участие в боевых действиях. Потому так правдиво и очень образно, описаны им эти жуткие трагические события, которые невозможно читать без подступающих к горлу слёз в связи с гибелью многих из его друзей. Какими меткими, рублёными фразами звучит об этих событиях стихотворение «Седая молодость». Как умело для него подобраны в словесной палитре художника скупые на восклицания словесные краски и как высок накал от строки к строке, передающий читателю трагизм и неоправданную гибель молодых ребят.

Бывало мне, вот также попадало. С подбитым глазом я встречал зарю. Учила жизнь меня, да видно мало, Коль до сих пор на жён чужих смотрю. (Стих. «Гуляка») Хочется поговорить и о самих циклах книги. Вернемся к ее первому циклу «О любви», который как бы состоит из двух, диаметрально противоположных, циклов – это о неразделенной любви и о любви соединившей влюблённые сердца в унисон. Горестно, порой трагично заканчиваются судьбы лирических героев, познавших неразделенную любовь. Ярким примером такой любви служат стихотворения: «Ой, речка, речка, реченька…», «Душа болит» и мн. др. Эти стихотворения я бы назвал классикой жанра современной лирической поэзии. Они написаны как бы на одном дыхании, вобравшем в себя тонкий лиризм и элегическую грусть. Одним из таких ярких стихотворений о неразделенной любви женщины является и стихотворение «Голубок»:

Стриженые головы Под огнём лежат. Листья, словно вороны, Стаями кружат. Поле взрывом вздыбилось, Будто конь гнедой, И земля насытилась Кровью молодой. И таких стихов, написанных поэтом, Валерием Жукиным, его незабвенной памятью о грозных событиях в Чечне, в книге немало. Все они дышат пафосом русского патриотизма, воспитанного на лучших многовековых военных традициях нашего многострадального Отечества. К ним можно отнести такие стихи, как: «На вокзале, искорёженном войной», «Скажи мне, мама…», «Как над полем», «Третья лишняя», «Сто двадцать три», «Старики», «Высота» и др. Последнее, упомянутое стихотворение, считаю необходимым полностью процитировать:

Голубок мой сизокрылый, Где же ты летаешь, На чужбине край родимый Часто ль вспоминаешь? Может, там тебе вольнее, Хлеб с водицей слаще? Иль невесты там справнее, Наших много краше? Ухажёры под окошком До утра воркуют… Только сердце их гармошки Вовсе не волнуют. А твоя молчит гармошка, кнопки запылились. Заросла травою стёжка где с тобой простились…

Мне командир, ткнув в карту, приказал Взять высоту, во что бы то ни стало. “А не возьмешь – отдам под трибунал ”,Взглянув в мои глаза, сказал устало. “Вся грудь в крестах, иль голова в кустах”. Не раз уже такое мне случалось. Но в командирских слышалось устах: “Ступай, сынок, немного нас осталось”. И мы пошли, открыто в полный рост. Захлёбывались наши глотки кровью. На клочья рвался неба грязный холст, Чтоб завернуть в тряпицу долю вдовью. Мы, скрежеща зубами, шли вперёд. За каждый метр земли мой взвод цеплялся.

Многие стихи о неразделенной любви, возможно, и автобиографичны. Но поэт здесь очень деликатен к читателю и к своим возлюбленным, – не сетует на них и не брюзжит, оскорбляя каждый раз святыню своего влюбленного сердца. …А теперь, уважаемый читатель, вернемся к одному из важных циклов книги – к циклу «Стихи о войне».

И знаю я, что тот конечно врёт, Кто говорит, что смерти не боялся. Проклятую мы взяли высоту. Быть по-другому не могло иначе. Увидел я сквозь дыма черноту Как наш суровый ротный скупо плачет.

враг, Пусть только отойдут чуть-чуть морозы. Ты баба глупая, Лукерья, на сносях. Тебе нельзя так шибко волноваться. Прости, что бестолковый второпях Не смог с тобой как надо попрощаться…” Писал боец в окопе под Москвой, А смерть была в одном лишь Только шаге. И всё-таки вернулся он живой, Свою, оставив надпись на Рейхстаге.

В этом пронзительном по интонации стихотворении правдиво, с тщательным отбором всех деталей и примет автор сумел воспроизвести ту грозную, смертельно опасную обстановку, в которой не жалея живота своего, пришлось брать взводу Валерия Жукина стратегически важную высоту. Уникальным в цикле «Стихов о войне» является и стихотворение «Отработала пехота, отработала». Оно является как бы обобщающим в теме о войне, а точнее, связующим звеном между стихами о Великой Отечественной и между стихами о боевых действиях в «горячих точках», когда редкие минуты отдыха после боя для бойцов дороже всего на свете. Здесь очень трогательно воспроизведены во сне мысли сына, который, обожая свою мамочку, обещает ей вернуться живым…а пока:

К таким стихотворениям, донесшим до нас героизм и самоотверженность советских солдат из той, прошедшей, жизни можно отнести: «Достойным будь Победы», «Я на войне был», Артист», «Про Победу». Примером героизма и верности воинской присяге, несмотря на увечье, полученное на войне, служит стихотворение «Молодо, зелено»: Молодо и зелено Нынешней весной. Под высоким деревом Воин молодой Пишет маме весточку: «С другом плац метём … Шлю платочек в клеточку… В общем, всё путём…»

Для бойца важнее сон продовольствия. Лучше нет ему сейчас удовольствия. Ни какою не поднять его силою. Без войны наладит жизнь он красивую.

Правою култышкою Гладит мятый лист, Обожженный вспышкою, Весь седой танкист.

Ой! Ты, мамочка моя, ты родимая! Я вернусь к тебе живой, моя милая! И отведаю с картошкой вареничков, Потерпи ещё, родная, маленечко. Оригинально звучит в стихах Валерия Жукина тема о Великой Отечественной войне, дошедшая до читателя порой в виде солдатских писем, когда писавшие их были в ту роковую пору живы и полны веры в победу. Для Иллюстрации приведем строки стихотворения «Письмо»:

Многие лучшие «Стихи о войне», – о Великой Отечественной и о Чеченской – я бы отнес к хрестоматийным, включив их в обязательную школьную программу: ибо их непридуманный патриотический пафос и яркие примеры героического мужества наших солдат имеют важное воспитательное значение для подрастающего поколения, как, например, наглядно мы видим в стихотворении «Про Победу»: На скамейке в детском парке (Время шло к обеду) Рядом с дедом внук в панамке Рисовал Победу. «…Вот Рейхстаг, вокруг руины, Лижет стены пламя…

“… Прости, Лукерья, если что не так. Ну, что ты льёшь напрасно бабьи слёзы? Раздавлен будет нами подлый

Это дед мой… тут две мины… Это наше знамя…» Дед свернул свою газету И взглянул на внука: «Помню я картину эту, Вот какая штука…»

немало, и среди них святое - отец! В нём и строгость, и нежная ласка, и поддержка, когда нелегко. В нём и добрая детская сказка, и тоска, если сын далеко… Знаю я, что безжалостны годы. Не придумали вечных сердец. Я надеюсь, не выйдет из моды это слово святое – отец!

Как поэт и гражданин, Валерий Жукин не мог обойти в своем творчестве и тему одинокой старости. Очень остро и проблематично она поднята им в цикле «Стихи о старости». К наиболее ярким стихотворениям такого плана можно отнести следующие: «Божий дар», «Старик», «Не обижайте мать», «Старый пень» и др. Тема одиночества стариков, которые на своих плечах вынесли Великую Победу, принёсшую мир всему человечеству, а позже – восстанавливали разрушенное народное хозяйство – и теперь в силу своей немощности остаются зачастую никому не нужны: ни сердобольному государству с его нищенской пенсией, ни родным и близким их людям, поправшим заповеди Русского Православия, – до слёз волнует нас животрепещущими строками поэта.

Нельзя без чувства трепетного обожания читать и строки стихотворения «Отыщи меня, мама!», посвященные матери. Сколько нежных молитвенных слов обращено поэтом к ней: Отыщи меня, мама, родная! Среди павших своих и врагов. Мне б вернуться домой, дорогая, Мне б отведать твоих пирогов, Посидеть за столом вместе с вами, С батей выпить за встречу грамм сто,

Смотрю с печалью я, мой друг, На нынешнее время. Опять усердно рубим сук, Кляня эпохи бремя. Вокруг как будто благодать, Но если приглядеться… То продолжают воровать, И на бесстыдстве греться. Теперь не вор, а «олигарх» С большим числом охраны

С младшим братом босыми ногами Обойти всё родное село. Отыщи меня, мама, родная! У забвения имя отняв. Я в Чечне звал тебя, умирая, Фотографию к сердцу прижав.

Живёт покруче, чем монарх, Набив казной карманы. Соря деньгами в кабаках, Тусуется «элита». Судьба страны в её руках, Но совесть вся пропита. А рядом в двух шагах всего Считает мелочь старость, Чтоб на харчишко кой-чего, Да на жильё осталось.

…И вот, уважаемый читатель, мы подошли к последнему циклу книги. Нельзя без волнения, без глубокого сострадания видеть во многих стихах переживания поэта о людской жестокосердности, попирающей нравственные законы, об умирающих деревнях, которые всегда были существенным базисом нашего Православного исторического бытия. Родимая земля! В ней русский дух издревле. Порушенных церквей колокола поют. Помянем по-людски все русские деревни, что в памяти у нас нетленными встают.

(Стих. «О России») Впитавший в себя с молоком матери тепло и родительскую ласку, Валерий Жукин, как благодарный сын, трепетно воссоздает незабываемые портреты своих родителей. Ярким подтверждением сказанному служат строки стихотворения «Отец»:

(Стих. «Помянем») Но в заключительном цикле, помимо стихотворений, отражающих нелицеприятные события и трагические моменты жизни, есть немало жизнеутверждающих стихов, лирических зарисовок: «Давно весны пришла пора», «Зацвела калина белыми цветами», «Морозом ошпарило кисти рябины», где поэт восторженно создает удивительно прекрасные картины времён года, с чувством восхищения преклоняется перед

Каждой жизни даётся начало от слиянья горячих сердец. Слов хороших на свете

единственным величественным созданием природы – перед красотой женщииы. И тогда блестяще, с неописуемым мастерством, воспроизводит Валерий Жукин в своем поэтическом творчестве неповторимые образы женщин. В зеркало вагонного стекла Я украдкой наблюдал за Вами. Вы сидели рядом, у окна, Женщина с красивыми глазами. Отражался в стеклах окон свет, И блуждал в вагоне между нами. Из окна Вы бросили букет, Женщина с красивыми глазами.

что ругается мать. Щёки красные, будто бы яблоки Растерял кто-то тут на снегу. Неужели же я снова маленький, Вон тот рыжий без шапки бегу? (Стих. «Февральский день») Удаль молодого задора слышится во многих стихах Валерия Жукина. Особенно поразило меня своим игривым настроением, весёлой, хмельной удалью и каким-то словесным куражом, стихотворение «Снегири», неповторимую живость и фольклорную окраску которому придают залихватское звучание восьмистиший и упругий, почти чечёточный, ритм, – что так и хочется, очертя голову, пуститься в пляс с какой-нибудь озорной молодушкой.

(Стих. «Женщина с красивыми глазами») Ни упрёков, ни горячих слез. “Не прощу!”- лишь пальцем написали. Поезд в неизвестность Вас увёз, Женщину с красивыми глазами. А цветы остались умирать На сыром перроне, под ногами, Так и не сумевшие понять Женщину с красивыми глазами.

На ветвях рябины снегири сидели. Снегири сидели, на меня глядели. Что во мне такого усмотрели птицы? Ну, хватил хмельного, чтоб развеселиться! Я ходил по снегу весело вприсядку, весело вприсядку, скинув лисью шапку. Эх, гуляй, бедовый! Веселись с размахом! Веселись с размахом! Всё равно жизнь прахом!

Особым лиризмом освещены стихи Валерия, воссоздающие картины детства. К ним можно отнести стихотворение «Ностальгия», где память переносит поэта в ту романтическую пору, где нет «ухабистых дорог», где под чистым, «голубым небом», его любимая, до боли узнаваемая сердцем школа, – которая иногда огорчала его двойками за контрольные, – но всё равно была родной и, как мать, всепрощающей. А как удивительно живо, весело и зримо в стихотворении «Февральский день» воспроизвел поэт один из ярких, запомнившихся ему на всю жизнь эпизодов из деревенского детства, где вместе с ним так и хочется взбежать на солнечный пригорок, полыхающий куполами церкви, – и одним махом вслед за мальчишками скатиться с крутизны вниз.

Заканчивая разговор о книге «Божий дар», хочу признаться, что в этой статье я не претендовал на полноту анализа и в самом начале не ставил такой задачи. Читая от страницы к странице, я всё больше и больше удивлялся, открывая для себя неординарность стихотворений, постигая их языковое богатство и поэтическую музыкальность. Подводя итог сказанному, я искренне поздравляю Валерия Жукина с замечательной книгой, радуюсь самобытному таланту поэта.

А на небе февральском ни облачка. Солнце красное глаз веселит. Убегает по снегу вдаль тропочка, На пригорок, где церковь стоит. Куполами горит – не насмотришься, Будто вспыхнул костёр небольшой. Не захочешь, а Богу помолишься, И воспрянешь озябшей душой. Дети с горки на санках катаются. Их сегодня домой не загнать. Через голову снег кувыркаются – не беда,

Память

Автор “Милого ЭПа”

догляд необходим. И вот Господь услышал, теперь помогает моя жена Ирина с сестрой Татьяной. Татьяна всё удивлялась: « В детстве зачитывалась книгами Михасенко. И вот как жизнь устроила». Как- то летом с молодым журналистом Николаем Полехиным мы поехали к Геннадию Павловичу. Берёза поразительно красиво опускала свои зелёные ветви на могилу писателя, и нам всерьёз показалось, что она плачет. Однажды 9 Мая у меня зазвонил телефон. Звонила жена писателя Галина Васильевна и благодарила меня за догляд за могилкой. Оказалось,что мой телефон ей дала Женни Ивановна Ковалёва, ведь они были подругами. Большей радости для своей грешной души я и представить не мог. Рядом с могилкой писателя расположены две могилки: их убирают две бабушки, обоим за семьдесят. И однажды они предложили мне веник поновее моего, я не отказался. Удивительным было то, что они почему- то подумали, что я сын писателя. Потом они напоили меня облепиховым киселём. Оказалось, что и им приходилось прибираться на могилке писателя. Глядя на этих пожилых женщин я заплакал и шептал про себя: «Вот он наш сердобольный русский народ». Однажды позвонила дочь Виктора Соломоновича Сербского, Екатерина: «Толик, а берёзка и вправду плачет». Я как то говорил ей о чудной берёзке, вот и она приобщилась к удивительной тайне. В этом году приболел, и незадолго до родительского дня жена Ирина с Татьяной пошли прибираться у своих родителей, и они без слов поняли, о чём я их хочу попросить.

Памяти детского писателя Геннадия Павловича Михасенко В моей жизни, как и у всякого человека, жизненной разности происходит великое множество. Часто отчаиваюсь, ибо кругом столько безнравственности, но спасают книги. Ведь с верою в нравственность людскую и жили русские писатели. В нашем городе Братске жил детский писатель Геннадий Павлович Михасенко. Его произведения такие как «Милый Эп», «Кандаурские мальчишки», «Класс дурацких фамилий» и многие другие издавались большими тиражами. По его произведениям снимали художественные фильмы. И с полной уверенностью можно утверждать, что на его замечательных героях воспитывалось младое поколение России. К своему стыду, я познакомился с творчеством писателя в тридцать с лишним лет. А прочитав «Милого Эпа», вдруг понял, что Геннадий Павлович ответил на многие мои вопросы. Ведь у меня растут сыновья, и как же жизненно необходимо понимать их. А писатель гениально и доступно писал о детях. И если читать книги Михасенко, то действительно многое поможет в воспитании детей. Знаю, что пишу наивные слова, но мы, взрослые, такие «незамечайки». Спустя годы, в родительский день, втемяшилось мне в голову найти могилу Геннадия Павловича. Ныне покойный братский баснописец Геннадий Обухов помог мне в этом деле. Оказалось это недалеко от дороги, и молодые сосенки прикрывали его. Памятник сделан в виде книги с изображением писателя и надписью братской поэтессы Женни Ивановны Ковалёвой: «Он не умер, он ушёл в зарю». Рядом с очень низенькой оградкой растёт замечательная красавица берёза. До этого я уже знал, что троих сыновей писателя раскидало по нашей необъятной стране. Покинула Братск и жена Галина Васильевна. Прочитав молитву «Отче наш», положил цветы на могилку и подумал: «Осенью наверное, тут всё завалено листвой, надо бы наведаться». И вот в один из осенних пасмурных дней, вооружившись нехитрым инструментом, пешом отправился на погост. По дороге чуть не покусали большие собаки но, слава Богу, обошлось. Все мои предчувствия сбылись, всё было обильно засыпано листвой. После того, как прибрал на могилке, совершенно неожиданно среди казавшейся такой суровой пасмури на совсем крохотное мгновение выглянуло солнышко. И я совершенно уверовал в то, что Геннадий Павлович с небес видит меня, грешного человека. Хорошо помню, что обратный путь я прошёл, не замечая никакой усталости. Так с Божией помощью весной и осенью стал ухаживать за могилкой. Терзал себя конечно, что и женский

В 2013 году было необычно много подснежников. Проходя наши правобережные погосты и глядя на их цвет, мы с женой лечили свои души от грусти. Зайдя на могилку, увидели, что кто-то принёс Геннадию Павловичу цветы. От этого настроение, конечно же ,улучшилось...

Анатолий Казаков

Миниатюра Людмила Калиновская Людмила Калиновская – член межрегионального Союза писателей. Родилась в п. Нижняя Пойма Красноярского края. После окончания с отличием Московского индустриального университета работала на Камчатке. В 2011 году вернулась в родные места. Живет в г. Канск. Литературой увлеклась с 2000 года. Выпустила несколько книг стихов и прозы.

Мистика После нескольких дней холодного дождя наступил солнечный и жаркий день. Такие перепады очень утомительно действуют на организм. Ртутный столбик упрямо полз вверх, а повышенная влажность создавала парниковый эффект и от этого становилось душно. Ольга ехала в машине с открытым окном и поглядывала на обочину дороги, чтобы купить рассаду цветов. Она собралась посадить цветы на могиле мужа, которая находилась в другом городке, и надо было проехать еще километров30-35. Наконец, она подъехала к небольшому придорожному рынку, купила цветы и поехала дальше. Оставалось набрать в канистру воды где-нибудь на одной из речек, что попадались по пути. Возле одной небольшой речушки Оля вышла из машины и спустилась к воде. Вода была прозрачная, и в ней были видны проплывающие мелкие обрывки торфяника. Наполнив канистру, полюбовавшись отражаемой в воде зеленью деревьев, Оля поехала дальше. Машина бежала ровно, и мотор с наслаждением чавкал свое горючее. Становилось все жарче, пришлось включить вентиляцию и снять блузку, оставаясь в маечке. Многие машины обгоняли, и казалось, что дорога сотрясалась от их бешеной скорости. Приехав на кладбище, Ольга припарковала машину на старом месте – почти рядом с могилой. Вокруг никого не было видно. Оля занялась рассадой. Она разрыхлила землю, посадила цветы и долго еще возилась, наводя порядок. Вокруг летали черные вороны, они непрерывно каркали своим хриплым голосом, который был так неприятен Ольге,

что она периодически отгоняла их и шумела. Иногда раздавались звуки переворачиваемых банок, стаканов, с которыми вороны приноровились очень ловко управляться. Почти закончив дела, Оля разогнулась и решила отдохнуть. Комары пищали вокруг неё и досаждали своими укусами. Ветра не было, все было спокойно, и только солнце палило нещадно. Оля оглядела все то, что сделала, и осталась очень довольная. Она послала воздушный поцелуй мужу, который с улыбкой смотрел на неё с фотографии. Потом она ещё раз посмотрела на него, отметив, что он как-то уж очень хитро смотрит на неё. Тогда она губами сделала ему «чмоки» и сказала: - «Как же я всё здесь хорошо устроила, такой порядок и так красиво, если ты доволен, дай мне какой нибудь знак, любой, чтобы я поняла». Тихо, тихо стало вокруг, даже вороны не каркали. И вдруг нежное дуновение ветерка коснулось Олиной щеки, потом ещё раз. Как будто кто её погладил, нежно и ласково. Стоящее рядом деревце не шелохнулось, ни один листочек не встрепенулся. Ольга посмотрела на фото и сказала: - «Спасибо, милый». Закончив все дела, Оля села в машину и покатила по дороге в городок, в котором когда-то жила с мужем и детьми. Там её ждала подруга, бывшая соседка, которая уже более двадцати лет делила с Ольгой и радости и беды. Им было о чем поговорить и о чем вспомнить.

Литанекдот

Про Чехова, Толстого, Достоевского и Му-Му

― Далi будэ. Через некоторое время: ― I тодi подывылася Муму Герасиму пыльно в очi, i сказала своею псячою мовою: «Hе топи меня, Герасим».

***

Отец и сын. ― Папа, а тебя вызывают в школу… ― Как, опять? Ты снова набедокурил? Сколько я тебя просил быть хорошим, послушным, умным мальчиком! ― Да нет, ты не понял. Мы сейчас проходим Достоевского, учительница просила взять с собой идиота.

*** Экзамен по литературе в вузе. Студент: ― Александр Сергеевич Чехов жил задолго до Антона Павловича Пушкина... Профессор, усмехаясь: ― Молодой человек, а случайно не наоборот? Студент: ― Простите, профессор, очень волнуюсь: Антон Павлович Пушкин жил задолго до Александра Сергеевича Чехова.

*** По улице идёт Герасим, мрачный и хмурый. Навстречу бежит Каштанка, весело виляя хвостом. Герасим хвать её в охапку и бегом топить к реке. Каштанка вопит отчаянно: ― Пусти, дубина необразованная, Чехова от Тургенева отличить не можешь!

*** «Что-то он не договаривает»,― подумала Муму, плывя в лодке с Герасимом.

*** Весна. Депрессия. Разговаривают два актера. ― Хотелось бы сыграть Илью Ильича Обломова. ― Почему? ― Как «почему»? Все первое действие можно играть, не вставая с дивана... ― Ясно... А я бы хотел сыграть Герасима... ― А это еще почему? ― Чтобы слов не учить...

*** Пошёл Герасим топить Муму, посадил в лодку, заплыл подальше, привязал камень на шею, кинул в воду и уплыл. Муму из последних сил выплывает, одной лапкой камень придерживает, остальными гребет. Навстречу дед Мазай плывет, зайцев собирает. Ему всё равно кого спасать, зайцев или собак. Он Муму вытащил, в лодку посадил. Она отдышалась и говорит: ― Фу-у, ещё немного и утонула бы. Мазай (в ужасе): ― А-а-а, говорящая собака!!! Муму (в ужасе): ― А-а-а, говорящий мужик!!!

*** На уроке литературы учительница читает школьникам рассказ Тургенева «Муму». Вопреки обыкновению, дети уходят на перемену притихшие и задумчивые. Следующий урок ― природоведение. Мария Ивановна задает вопрос: ― Скажите мне, дети, кто виноват в гибели судна «Титаник»? В наступившей тишине раздается взволнованный голос Вовочки: ― Неужто снова Герасим?

*** 1912 год. Посадка на борт Титаника в самом pазгаpе. К капитану подходит простой русский мужик и показывает на ломаном языке глухонемых: ― Не откажите в любезности, возьмите собачку на борт, её «Му-Му» зовут.

*** В закарпатской школе идёт урок русской литературы. Тема: «Муму» Тургенева. Вызвали Грыцька. Грыцок начинает пересказывать, но по-украински. Учительница: ―Что же ты по-украински, и по-украински, у нас же русская литература! ― Далi будэ,― и продолжает рассказывать. ― Что же ты всё по-украински, у нас русская литература!

*** Наводнение. На ветке дерева сидят собака и заяц ― спасаются от подступающей воды. Вдруг заяц толкает собаку в бок и радостно говорит: ― Смотри, лодка плывет,― наверное, дед Мазай! Собака (угрюмо, отворачиваясь): ― Откуда ты знаешь, что не Герасим?

Утро 36