Литкультпривет!!! №6 июнь 2015

Литкультпривет!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Энергия. Худ. В.Псарёв

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

ИЮНЬ

@

№6(32) 2015 г.

1

Искусство Народному художнику СССР, академику Российской академии художеств, лауреату Государственной премии РФ, ректору Российской академии живописи, ваяния и зодчества 10 июня 85 лет. Искусство Ильи Глазунова доносит до нас живую правду истории вечной России, духовную красоту и силу народных характеров.

85

2

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Июнь №6 (32) 2015 г.

В НОМЕРЕ: КУЛЬТУРА Тепло и с достоинством...................4 Выставка художника Форостовского...5 ПРОЗА Галина Зеленкина “Перевоплощение”..Рассказ...............6 Игорь Соловьёв

“Велосипедная жизнь.”. Рассказ.....

8

ПОЭЗИЯ Ирина Вязова Стихи..................................................11 ПРОЗА Анатолий Казаков

“Трепыхашка.”. Рассказ.........................13 Сергей Криворотов “Честное сталинское”. Рассказ.........15 Юрий Розовский “Маяк в апельсиновой корке.”. Повесть..............................................18 Николай Ерёмин “Волшебный котелок”. Сказка..........25 Сергей Маслаков

“Писатели в СИЗО”. Рассказ...............26 ПОЭЗИЯ Сергей Прохоров Стихи..................................................27 ИСКУССТВО “Голос глаз”. Художник П. Михейчик.... ............................................................28

Александр Трифонович Твардовский – известный советский писатель, поэт, лауреат Ленинской и Сталинских премий, Государственной премии СССР, автор знаменитой поэмы Василий Тёркин родился 21 июня 1910 года.

3

Редактор Сергей Прохоров

Культура

Тепло и с достоинством

Председатель Союза российских писателей, заместитель редактора журнала «День и Ночь», поэт и писатель Михаил Стрельцов впервые побывал в самом восточном районе Красноярского края, встретился с работниками культуры Нижнего Ингаша. Рассказал о своей писательской организации, о собственном пути , как литератора. Читал свои стихи, прозу. Принимали красноярского гостя тепло, с пониманием и достоинством, как и подобает тем, кто хоть и живёт в глубокой провинции, но имеет свой собственный статус. В литературе - писателя Николая Устиновича и свой литературно-художественный журнал «Истоки», в живописи - народного художника Андрея Поздеева.

4

Выставка красноярского художника Сергея Форостовского в Нижнем Ингаше Сергей Форостовский - фигура известная, как в Красноярске, так и далеко за его пределами. Художник, pr-менеджер, арт-директор красноярской галереи «Романовых», и это далеко не полный перечень его ипостасей. Он всегда на «кураже», привык удивлять, и сам желает того же. Окончил Владивостокское художественное училище, Дальневосточный государственный институт искусств, творческую мастерскую Российской академии художеств. Куратор и участник многочисленных российских и международных творческих проектов. Работы Сергея Форостовского находятся в Русском музее (Санкт-Петербург), художественном музее г. Сан-Диего (США), музее русского искусства г. Харбина (КНР), Красноярском художественном музее им. В.И. Сурикова, а также в частных коллекциях Болгарии, Германии, Франции, Китая, Кореи, Японии, США, Австралии, Новой Зеландии. А в мае 2015 года с картинами художника познакомились нижнеингашцы. Открылась выставка 15 мая в врайонном музее. Представляли работы художника (их более двадцати) сотрудники Краевого государственного Дома искусств.

5

Проза

Галина ЗЕЛЕНКИНА г. Кодинск

Перевоплощение Сегодня я проснулась рыжей кошкой, мягкой и пушистой, с круглыми зелёными глазами и розовым носиком. Разбудил меня запах кофе и свежевыпеченного печенья. Это домработница Дарья готовила для меня поздний завтрак. Дразнящий аромат так приятно щекотал ноздри, что от удовольствия я даже помурлыкала три раза. Поцарапав лапкой, то есть ручкой, соседнюю подушку, убедилась в том, что котика рядом нет. Поэтому делиться радостью было не с кем. Я взглянула на часы. Стрелки показывали десять часов. «Обиделся на меня, ― подумала я. ― Наверняка спит в гостиной на диване». От таких мыслей очень захотелось потянуться, что я и сделала. Сначала вытянула правую заднюю лапку, то есть ножку, а затем и левую. Потом очередь дошла и до передних лапок, то есть ручек. Выполнив потягушеньки, спрыгнула с кровати и, накинув на плечи пёстрый халатик, скользящей походкой направилась в гостиную. Убедившись, что на диване котика нет, я с обиженным видом отправилась завтракать. ― Иван Давыдович уже позавтракал и уехал на работу, ― доложила мне домработница, глядя на меня с доброжелательной улыбкой. ― Не велел вас будить, ― услышала я в ответ на свой немой вопрос. Хорошо, когда люди понимают друг друга с полуслова. ― И больше ничего не просил передать? ― спросила я, глядя в упор на Дарью. ― Ничего, ― с виноватым видом произнесла домработница. ― Ивану Давыдовичу кто-то позвонил, поэтому он в спешке оделся и убежал. «Кроме как к этой выдре Таньке, которую приличные женщины называли подстилкой, больше ему не к кому так спешить», ― подумала я и решила проверить. ― Опять ты с этой драной кошкой развлекаешься? ― спросила я вкрадчивым голосом и, услышав в трубке короткий смешок мужа, попросила его передать от меня привет его пассии. Сказать, что я огорчилась от очередной измены мужа, — значит, ничего не сказать. Знать о том, что твой пусть и не очень любимый муж развлекается с любовницей, которой однажды в пьяной потасовке ты выдрала клок волос, не очень приятно. Ещё более неприятно ― сидеть сложа руки и ничего не предпринимать. Поэтому я позвонила мужу ещё раз. ― Котик, ты меня не ищи! ― промурлыкала я ласково, как только смогла. ― Я пройдусь! ― Куда, если не секрет? ― поинтересовался муж. ― Куда глаза глядят, ― ответила я и выключила телефон. «Главное ― заинтриговать, чтоб помучился вопросами: с кем, куда и как?» ― подумала я, направляясь в кабинет мужа в надежде отыскать в нём наличные деньги. Он иногда забывает в ящиках стола по нескольку купюр. На этот раз он забыл зашифровать сейф. Ключ от сейфа я нашла в ящике стола. ― Так спешил к этой бизнесменской подстилке Таньке, что голову потерял, ― заметила я, забирая из сейфа пачку денег. Выйдя из дома, я включила телефон и позвонила мужу в третий раз: ― Котик, ты забыл закрыть сейф. Я взяла оттуда несколько купюр в качестве компенсации за моральный ущерб. Любовь любовью, но кому ты нужен без гроша в кармане? Не исключено, что и домработнице захочется компенсировать моральный ущерб за твои приставания. Так что поспеши. Мой голос прерывался от смеха. Я представила лицо мужа и искажённую гримасой неудовольствия физиономию Таньки в самый пикантный момент их любовного свидания. ― Вы у меня ещё поплачете, ― произнесла я вслух. ― Никому не позволю вытирать о себя ноги. Случайный прохожий, проходя мимо, покрутил пальцем у виска. ― Не расстраивайтесь, ― успокоила я его. ― С каждым случается, никто не застрахован от подлости и неверности. Первым делом я отправилась в салон красоты. Сначала к маникюрше — подточить когти. Своё оружие всегда нужно держать в боевой готовности на случай внезапного нападения соперницы. Хотя вряд ли она будет нападать первой. Это я, обыкновенная рыжая кошка, мягкая и пушистая, защищая свой уютный дом и хозяина, могу себе позволить. Затем я попросила парикмахершу освежить мне цвет волос. Рыжие и чёрные пряди вперемешку придали моему лицу хищное выражение. ― Настоящая тигрица! ― заметила парикмахерша.

6

― Та же кошка, только дикая, ― ответила я и поспешила к стилисту. Когда я вышла из салона и пошла по улице в сторону модного бутика, то краем глаза заметила, что проходящие мимо мужчины оборачиваются и смотрят мне вслед. Эффект сногсшибательности был налицо. Не знаю, сколько времени (часов не ношу, а мобильник включать не хотелось) я провела в бутике, примеряя модные кофточки, юбочки и сексуальное бельё, только когда я вышла из него с четырьмя огромными пакетами, электронные часы, установленные в витрине соседнего магазина, показывали девятнадцать часов. ― Вот это да! ― воскликнула я, разглядывая своё отражение в витрине магазина. ― Да вы просто сногсшибательны! ― произнёс незнакомый мужчина, становясь со мной рядом. Мне понравилось его отражение в витрине, и я обернулась. ― Вероника, ― представилась я и, поставив пакеты между собой и витриной, протянула незнакомцу левую руку. ― Анатолий, ― ответил тот, целуя каждый пальчик на моей руке. ― Хватит! Мне пора, ― кокетливо глядя на Анатолия, произнесла я и убрала свою руку от его губ. ― Я помогу, ― сказал он и, не дожидаясь моего согласия, взял мои пакеты и понёс их к остановке такси. Погрузив пакеты в багажник такси, Анатолий уселся рядом со мной на заднее сидение. ― Куда? ― спросил водитель такси, и я назвала адрес подруги Валентины, уехавшей на две недели в командировку и оставившей мне ключи от квартиры. «А почему бы и нет? ― подумала я. ― Валентина вернётся через неделю. Заодно и цветы полью». Анатолий помог мне занести пакеты в квартиру Валентины и попросил за труды его праведные угостить чашкой кофе. ― Квартира подруги, ― ответила я. ― Сейчас посмотрю, есть ли у неё кофе. Валентина была запасливой женщиной, и в её кухонном шкафу нашлись и кофе, и печенье, и даже коробка конфет. В морозилке нашлось столько замороженных полуфабрикатов, что о пропитании можно было не заботиться. Сидя с Анатолием за обеденным столиком и болтая о пустяках, я поняла, что он собирается провести со мной ночь. Я возражать не стала. «Хватит хранить верность человеку, который тебя предаёт», ― подумала я и уверила себя в том, что поступаю правильно. Мы провели вместе два дня и три ночи и расстались друзьями. Утро четвёртого дня встретило меня дождём и ветром. Я вызвала такси и поехала домой. Таксист был любезен и за двойную плату помог мне донести пакеты до дверей квартиры. Когда я открыла своим ключом дверь, то в прихожей услышала доносящийся из кухни повизгивающий голос Таньки. ― Котик, не стоит так убиваться по ней, ― утешала она моего мужа. ― Вероника такая стерва, какой ещё свет не видывал. ― Я уже обзвонил всех её друзей и подруг, больницы и морги. Сегодня отнесу заявление в полицию, пусть они ищут, ― услышала я голос мужа, и сердце у меня заныло. «Не такой уж он и плохой, ― подумала я. ― Похоже, что любит меня. Ишь как волнуется!» ― Искать меня не надо. Я сама себя нашла, ― произнесла я громким голосом, заходя в кухню, где завтракали мой муж и его отныне уже бывшая любовница. ― Вон! ― произнесла я угрожающим тоном, а мои растопыренные пальцы с остро заточенными ногтями говорили сами за себя. Увидев, с какой скоростью Танька вылетела из дверей нашей квартиры, я не могла удержаться от смеха. ― И чтоб рядом с моим мужем я тебя не видела! ― прокричала я ей вслед. Думаю, что она услышала, так как на следующий день уволилась и больше в офисе моего мужа не появлялась. С той поры наша с Иваном жизнь наладилась. Я устроилась на работу в его офис секретаршей. И пусть только какая-нибудь легкомысленная особа позволит себе забыть, что рыжая кошка, мягкая и пушистая, в любой момент может превратиться в разъярённую тигрицу. Та же кошка, только дикая…

7

Игорь СОЛОВЬЁВ г. Казань

ВЕЛОСИПЕДНАЯ ЖИЗНЬ С велосипедами мне не везло. Их у меня всё время пытались украсть. Езда в разных местах привлекала внимание людей, особенно пацанов. Если у них не получалось доставить неприятности моему двухколёсному другу, то тогда доставалось мне. Первый аппарат мне подарили родители, когда мне было шесть лет. Жили мы в центре рабочей окраины большого города, где периодически вдыхали дым или побочный продукт переработки химической промышленности. Но это не омрачало мою жизнь, украшенную героическими походами с клюшкой в руках по закоулкам нашего большого двора. По его сараям, дровяникам и садам, которые были в основном в заброшенном виде и спускались в речке Говнянке. Название такое она получила по причине того, что тот же химкомбинат периодически спускал отходы производства и в речку. Хотя, надо сказать, что яблоки и вишня в садах были отменные, несмотря на ужасный запах шедший от воды, протекающей в десятке метров ниже по склону. Вот по этому склону я и прокатился в первый раз на своём «Ветерке». Был он небольшого размера, для самых маленьких ездунов-дошкольников. Шины у него были из сплошной резины, без подкачивания, а педали крутились без торможения. Сначала у меня не получалось держать равновесие, затем при помощи дяди, младшего брата мамы, часто посещавшего нас по причине своей неженатой свободы, я учился кататься. Я быстро скатывался в низ двора, конечно, не поспевая за педалями, и утыкаясь в старый и местами гнилой забор. Радости моей не было предела! Затем я научился подниматься по склону, уже вертя педалями, и тормозить рулём, когда сильно разгонялся в низ. Конечно, падал, но было не больно. Земля гасила силу удара и не оставляла кровоточащих ссадин, в отличие от асфальта. Это райское покрытие было уложено в соседнем дворе, через забор от нашего. Других мест для катанья не было совсем, если не считать тротуара у оживлённой дороги. Туда я выезжал редко и только в присутствии родителей. Мои вылазки в чужой двор можно назвать партизанскими. Я пытался быстро насладиться замечательной ездой, носясь с большой скоростью, понимая, что в любой момент могут появиться местные пацаны. Сначала они просили меня покататься, а потом, передавая «Ветерок» друг другу, забывали о правилах гостеприимства. В такие моменты я начинал реветь, а после тычков и оплеух ревел ещё громче. На шум выходили старшие и волевым образом передавали аппарат мне. И я, продолжая издавать хмыкающие звуки и заливая замечательный асфальт слезами, уходил восвояси. Зато накатавшись. В последнее лето перед школой, осмелев и прокатившись по тротуару, я забежал в дом, чтобы пообедать и оставил велосипед под большой бузиной, которая как часовой стояла в начале нашего двора и охмуряла своим сладковатым дурманом всех, кто входил к нам. В принципе, дворовая территория считалась безопасной, поскольку ворота закрывались на защёлку, открыть которую можно было, только зная устройство. Я уже несколько раз, не боясь за сохранность «Ветерка», оставлял его внизу. Ещё не доев, но, почувствовав какую-то смутную тревогу, я выглянул в большое окно коридора и увидел, как взрослые тётя и дядя медленно уводят мой велосипед. Они неторопливо зашли во двор, оглянулись, увидели его, взяли его за руль и также, не суетясь, вывели его за ворота, аккуратно закрыв щеколду. Почему я не закричал, не позвал маму, (отец был на работе), почему вообще не поднял тревогу? Не знаю. Наверно, меня смутило то, что они улыбались, а, увидев меня, заулыбались ещё больше и даже помахали рукой. Я знал, что взрослые могут быть плохими. Меня этому учили родители и бабушка, мать отца, жившая в частном доме и делившая людей на жуликов и не жуликов. К тому времени в детском саду, зимой у меня утащили санки. Но я не мог понять, почему эти люди действовали тихо, без шума и улыбались мне. Я подумал, что, может быть, мой велосипед им нужен просто так, что они скоро его вернут?! Я подошёл к столу и, видимо, мой заторможенный вид насторожил маму, и она спросила, почему я такой. Слеза выкатилась из глаз, и я сказал, что какие-то дяденька и тётенька увели мой «Ветерок». Мама бросилась к окну, потом выбежала во двор и на улицу. Никого уже не было. Когда она пришла, я ревел в голос, так и не одолев обед. Потом с её помощью перебрался на кровать и заснул. Вечером пришёл отец и выслушал мой рассказ за ужином. Он не дал разреветься мне снова и успокоил обещанием, которому я не поверил: «Ладно, сынок, не расстраивайся. Вот окончишь первый класс, и купим тебе настоящий велосипед!». Слишком заманчивой и неосуществимой показалась мне тогда эта мечта.

8

Но, как ни странно, она действительно материализовалась ровно в тот срок, как и обещал отец. Велосипед «Салют», сияющий полировкой и пахнущий свеженькой зелёной краской, почти настоящий, в том смысле, что он был чуть меньше взрослого и всё-таки считался подростковым, был вручён за отличное окончание первого класса. О чём свидетельствовала красная грамота с золотыми буквами. Моё катание по началу не претерпело сильных изменений. Собственный двор был уже совсем мал, а соседский продолжал оставаться небезопасной зоной скрытых и быстрых перемещений. Правда, скорость моя возросла, и я стал чаще уходить от преследования также на год повзрослевших хулиганов. С другой стороны, у меня неожиданно появились союзники. Двум мальчишкам также приобрели «Салюты», и они превратились из преследователей в моих компаньонов. Мы устраивали соревнования, кто быстрее и шустрее преодолеют заколки двора. Хотя случалось, что велосипед всётаки узурпировали парни, и я стоял, постепенно наливаясь слезами. Но как я не старался, плотина всё равно прорывалась, орошая моё лицо. Странно, но именно в этот момент мне становилось легче, и я смело тянул велосипед на себя. Но я уже не ревел и тем более, не кричал. Расстроенный, мокрый от слёз и напряжения, я уходил с высоко поднятой головой. Но ещё через год моя велосипедная судьба круто поменялась. Мы получили, наконец-то, благоустроенную квартиру в девятиэтажном доме, с ванной, где можно было сколько угодно челюпаться и лоджией, откуда можно было запускать самолётики. Скорее всего, мне пришлось бы теперь таскать велосипед на четвёртый этаж. Но тут из Сибири в нашу сторону переехали мои бабушка и дедушка – родители мамы. Они купили дом в пригороде, и мой «Салют» переехал туда. Где зимовал в сарае, а потом без отдыху катал меня все летние каникулы. Всё было бы ничего. Но и здесь, в посёлке обнаружились желающие покататься на чужих велосипедах. Пока я рассекал по своей улице, точнее по её части, где меня уже знали, всё было без происшествий. Но стоило удалиться в её дальнюю часть или выехать на смежные улицы, то здесь можно было ждать нападений. В лучшем случае меня просто выгоняли наглые и злые парни, а в худшем били в грудь и с удовольствием делали восьмёрки на колёсах. Я не понимал, почему это происходит? Чем я мешал своим проездом? Их злоба на чужаков казалась мне бессмысленной и жестокой. Я перестал ездить в чужие края, сосредоточившись на своей улице и центре посёлка, который был одновременно и станционной площадью. Туда я подвозил на местный базарчик овощи и фрукты, которые продавала моя бабушка. Или же ездил в магазин за продуктами, в основном, за хлебом. Его можно было быстро купить, а за другими продуктами надо было выстаивать очереди. Здесь-то меня и подкараулил белобрысый молодой мужик, твёрдо решивший велосипед у меня отнять. Он ничего не говорил, не кричал и не матерился. За него говорил наглый взгляд и красноречивые наколки на руках и волосатой груди, которую едва скрывала явно несвежего вида майка.

-Пошёл вон, - он схватил руль одной рукой, а другой больно толкнул меня в грудь. Я не мог сопротивляться в полную силу, поскольку в одной руке держал буханку. Но моя правая рука вцепилась в раму. Это и спасло меня. Если бы я держал велосипед за руль, то, скорее всего, уголовнику (как я его прозвал) удалось бы вырвать велосипед, прокручивая руль. А он подумал, что дело сделано и стал закидывать ногу на седло. Но тут я предъявил свой последний не убиенный козырь.

-Помогите, помогите! Отдайте велосипед! - заорал я во всю мощь своих лёгких с такой слезой в голосе, что тут же прибежали две привокзальные дворняжки и стали громко лаять. Пара бодреньких старушек уже выходила из магазина. А одинокий старичок выбредал с площади в проулок, где стоял старенький хлебный магазинчик. Старушки стали сразу срамить и позорить похитителя.

-У-у-у-у, вражина, что же ты, уголовная рожа, обижаешь паренька, - заголосили они.

-Эй, парень, ты, чаво, опять хочешь в санаторий? Ведь недавно оттудова вышел!

– неожиданно громко пробасил дед. Уголовник явно не ожидал такой общественной реакции, продолжая тянуть за руль, но хватка его явно ослабла. Я, что есть сил, дёрнул за раму обеими руками, засунув хлеб между ног. Попытка удалась. Три больших шага и я впрыгнул в седло, пару раз крутанув во всю педали. Быстрее меня мог быть только ветер от проносящегося на всех парах курьерского поезда! Через три минуты бешеной езды я уже был дома. Я не успел вытереть слёзы, и поэтому пришлось всё рассказать родителям и предкам. Мама решительно заявила, что надо идти на станцию и найти мужика.

-И что ты с ним сделаешь? – спокойный голос отца прозвучал диссонансом на фоне причитаний мамы и бабули.

-В милицию сдам! – резко ответила мама.

-Ага, ты сначала найди её. Делать им больше нечего! - отец воткнул в пень топор, которым только что рубил двора и устало опустился на скамейку.

-Это он, змей. Ну да, с наколками. Вчера ко мне лез в магазин рано утром, стакан просил. А седни мне продавщица, Нюрка, сказала, что Петро откинулся, ну теперь шорох наведёт!

– резюмировал уверенным голосом дедушка.

9

-Зачем таких лешаков выпускают. Пусть бы там и оставляли! – в тон ему воскликнула бабуля.

-Сегодня, Витя, на улицу ни ногой. И не реви, – подвела черту мама и ушла в дом. Я всхлипнул, утёр нос, поставил велосипед к стене дома и ушёл в сад, чтобы там, в моём уголке нареветься досыта. С тех пор я стал кататься осторожнее и очень редко выезжал на станцию. Но мой «Салют» неожиданно стал востребованным моему дядьке. Его молодая жена ждала первенца и, неожиданно, это произошло не в городе, а в посёлке. Роддом находился на приличном расстоянии от дома стариков в сосновой роще, на другом краю поселения. И, конечно, лучшим средством передвижения оказался мой велосипед. Я не без ревности, смотрел, как дядька ловко возил передачки, здорово растрясывая мой велосипед на грунтовых дорогах и лесных тропинках. С другой стороны я незаметно гордился тем, что мой аппарат понадобился для дела. И в тайне надеялся, что когда-нибудь это вернётся другой скоростью и весёлой дорогой. И вернулось. Через некоторое время дядька приобрёл за рекой участок земли, построил дачку. А для удобства купил себе большой велосипед и после электрички рассекал до дачи на двухколёсном друге, который дожидался его у родителей. Естественно, мне было позволено прокатываться периодически, но осторожно и со вниманием. Дядька как-то один раз хотел сказать мне ещё что-то напутственное и серьёзное, но передумал после слов бабушки: -Чай, на его-то лисапеде без лишних разговоров ездил в больницу. Однажды, когда дядька заночевал на своей даче, а я с родителями был в городе и произошёл случай, поставивший крест на моих велосипедных путешествиях. В ту ночь собака пролаяла до утра, добросовестно отрабатывая свой кусок хлеба, а это время из сарая спокойно утаскивали мой «Салют». Дед с бабкой рассказали нам, что побоялись выйти. Глядя на мои глаза, заполненные до краёв грустной жидкостью, они предложили компенсировать потерю новым велосипедом. Но я отказался и всё-таки удержался, чтобы не реветь. Кто знает, может быть, в этот момент и закончилось моё детство. А через год та же участь постигла и велосипед дядьки. Тоже ночью, и тоже надрывалась собака, и тоже старики побоялись выйти, а может, и не слышали… Дедушка и бабушка давно умерли, а всё их движимое и недвижимое имущество досталось моему дяде, единственному сыну своих родителей кроме трёх дочерей. От того события у меня осталось только чувство растерянности, как тогда, когда у меня с улыбкой уводили мой «Ветерок». А дядька давно уже ездит на своей машине, поменяв после наследства уже четвёртый автомобиль. Благо сейчас нет недостатка в моделях и можно выбрать самую красивую и блестящую машину. Я с тех пор не люблю ни велосипеды, ни автомобили, ни другую колёсную технику. Боюсь её. Боюсь кого-нибудь задавить, врезаться во что-нибудь и испортить жизнь себе и другим.

10

Поэзия

Ирина ВЯЗОВАЯ г. Днепропетровск

А ПОДЛОСТЬ ПОДЛОСТЬЮ ДАВАЙТЕ НАЗЫВАТЬ

И пока я дремала в лугах, Размечтались они о снегах!” И обиженно злится гроза, Листья рвёт и швыряет в глаза! И по крыше бьёт ветками дом, И грохочет дырявым ведром. И всю ночь за порогом текло. И слезами струилось стекло. Плакал сад. Плакал двор. Плакал дом. И старушка-гроза за окном.

А подлость подлостью давайте называть, В какие бы причины не рядилась, В какие бы личины не кривилась. Убийца тот, кто начал убивать. И трусость мужеством никак не может быть, Хоть облачи в сверкающие латы. Дрожит тщеславие от маленькой заплаты, И алчность в рубище никак не нарядить. Увещевания не слушает глухой, Слепой тропы спасительной не видит. И черствый словом каменным обидит, И слез не выжмешь из души сухой. Но если сам себе содеешь суд, Душой созреешь для решительного шага, Два жернова - смиренье и отвага Тебя до основанья перетрут. Не станешь кашей, не побыв крупой, И сильным духом, не признав паденья. Борцом не станешь, бегая боренья. Путь не пройдешь, не шевеля стопой. Но если всё же хочешь перемен И просишь Господа: “ Спаси мя, Боже Правый!”, - Господь в момент твои исправит нравы И сердце верное даст лживому взамен. Тогда вперед, каким бы ни был путь. Какие б не вязал противник путы. В жару и хлад, раздетым и разутым С пути Добра в бесчестье не свернуть!

*** Сумерки в серое ливнем окрашены. Сорваны маски. Лампы - погашены. Плечи поникли. Все отвернулись. Нынче со смертью не разминулись. Пьеса с печальной концовкой отыграна. Сказки не будет. Битва проиграна. Руки хирурга виснут устало. Вечером этим девчонки не стало. Слякоть в душе. Непролазная слякоть... Нас ведь учили спасать, а не плакать. Как же держаться? Как же смириться? Это сердечко раздумало биться. Та, что любила, смеялась и пела Нынче под страшным названием “тело”. Душу в одеждах светлых и чистых Тихо уносит ангел лучистый. Мы остаёмся. Разорваны в клочья Этой безумной больничною ночью. Мы среди крови, марли и ваты, Невиноватые, как виноваты. Кто-то не верит, кто-то не знает Белый халат, он как саван бывает. И в оперблоке ночами шальными Мы умираем вместе с больными. Это так больно. Это так сложно. К смерти привыкнуть никак невозможно. Рвёмся на части. Душой угасаем. Но со спасёнными мы воскресаем. И среди блеска холодной стали Делаем всё, чтобы люди встали. Чтобы мечтали. Счастливы были. Чтобы любили. И чтобы жили. А санитарочка, женщина старая, Гладит хирургу руки усталые, И, одеяло накинув на плечи, Чаем горячим душеньку лечит. Шепчет на ухо великую милость: “Я за неё, сынок, помолилась”. И, как последний воин на битве, Тихо склоняется в скорбной молитве...

*** А осенняя гроза не права. Повалила дерева на дрова, Отхлестала дождём старый сад, Завалила листвой палисад. Обнажила орех, как на грех. Крона клёна - в сетке прорех. Тихий дворик в грязи утонул, И вороны кричат: “Караул!” А гроза - захлебнулась слезой” Я была когда-то майской грозой. И каштанам трепала в ночи Я покров из зелёной парчи. И шептали мне звезды в глаза: “ Наконец-то. Весна и гроза!” И была я вся гром и вода. И была я тогда молода! И вздыхал каждый лист: “Ах, я рад!” И тянулся черёмухой сад, И сирень ароматна, нежна. А теперь я уже не нужна! Я проспала всё лето в лугах, У горячего зноя в ногах, И вернулась, но сад пожелтел... И каштан уже весь облетел. У сирени с черемухой дрожь: “Не шуми! Ах, не лей! Ах, не трожь!”

11

*** Не прожить бы мне жизнь Лишь “ для галочки”. Стать у Бога бы мелкой галечкой. Не колонною И не стеллою, А прибрежною галькой белою. Не булыжником В чью-то голову, Не кирпичиком На дороженьке, Не подделкою самоцветною Просто галечкой. Всем под ноженьки. Не песком – Чтоб в глаза не сыпало. Не утесом – Гордым и дюжим. Просто галечкой Серым камешком. И чтоб пахла морем, Не лужей. Чтобы в шторм Обкататься, но выстоять. Слушать моря стихотворения. Чтоб Господь улыбнулся ласково: “Эта галька - Мое творение”.

*** Спасибо тем, кто не жалели, Наотмашь били, в две руки. Они о пафос мой и гордость Свои стирали кулаки. Мое тщеславие ломали, Показывали мне мой тлен. И постепенно разрушали Обидчивой гордыни плен. Спасибо тем, кто из ушата Лил слог презренья своего. Я поняла, что мелковата. И не вмещаю ничего. Спасибо тем, кто гнал из стойла На холод, от огня к воде. Я увидала мир. Он дивен. И Бог не дал пропасть в беде. Спасибо тем, кто у кормушки Меня лягали, чем могли, Они мою открыли жадность И от обжорства сберегли. Спасибо тем, кто сделал больно – Теперь болит чужая боль. И тем, кто дал слезы отведать, Ценю слезы невинной соль. Спасибо тем, кто в шумной драке Сбивал корону из рогов И дал возможность поучиться Мне помолиться за врагов!

*** Осень вымыла кисти в море И на серой холстине пляжа Разбросала желтые листья Окончанием ажиотажа. Лежаки легли в пирамиды, И застыли катамараны, И платаны сбросили кожу, И стволы оголили в раны, И в холодной воде лишь медуза, Крики чаек - в сердце занозой, И в капели влажного утра Тишь бульваров - осенней прозой. Но зато разноцветные горы Разукрасились желтым и алым. Ежевика черною гроздью И шиповник крупным кораллом. И Никитский пропах хризантемой... Розы цвет - лепестком на дорожках... И улитка увозит лето Спать в самшит на упрямых рожках. И в кафешках пахучий кофе. В фаворитах с горячим чаем. Квас закончил свою карьеру. И уже о жаре скучаем. Пляж зонты зачехлил, как копья. И в витринах купальники шуткой. И в волне конкурирует чайка С прилетевшей на зиму уткой. И за лето отъевшийся голубь Уже требует зимнюю булку. Осень прячет кисти и краски В малахитовых гор шкатулку...

ЧТО, СТРАНА МОЯ, БЕДА? Что, страна моя, беда? Обманули, завертели... Обещали брак, не блуд. Замуж брать не захотели. Шла на европейский пир, Шила брачные одежды И венок себе плела Из соблазнов и надежды. В лентах вышла на майдан “ Слава!” спели лживым хором. Нынче нищенкой сидишь У Европы под забором. Опьянев от сотен бед Гордость спутала с гордыней. Божией не став рабой, Будешь каждому рабыней. И сынов своих убьёшь, Горечь правды отвергая. И блудницей прослывешь. Злая, подлая, нагая. Или же, пройдя позор, В горестях душой проснёшься. И, грехи свои признав, Покаянием спасёшься. .

12

Анатолий КАЗАКОВ г. Братск

Трепыхашка

А чё, в самом деле, что у людей, что у зверей похожие моменты бывают. Назвали его так неспроста. Бывало соберутся зайцы, белочки, ёжики, говорят как на базаре. А тут и дедушка Трепыхашка идёт и заводит своё привычное: «Чё, зверьки, всё разговоры разговариваете?» Да и вздохнёт глубоко от усталости, ведь, как правило, тащил-то он по две корзины ягод али грибов. Рыба, хворост - чего только не таскал в свой домик этот старичок. Так вот вздохнёт он глубоко и скажет: «Вот трепыхаюсь поманеньку». Все звери враз смеяться начинают. С того и прозвище к нему привалило. А зверьки уж поближе к корзине продвигаются. Ягод-то да грибов они и сами могли наесться да запасти на долгую холоднющую зиму, а вот рыбки, с которой Трепыхашка варил вкуснуюпревкусную уху, им бы ни в жизнь не отведать. Разводил дедушка огонь возле своего нехитрого домишки, набирал в котёл водицы ключевой, кидал туда щук, окуней, ершей, сорогу, само собой картошку да черемшу туда клал, говорил при этом, что это для скусу. Ели ушиное хлёбово звери да нахваливали. А бывало, что Трепыхашка налимов на огромной сковороде жарил, делал он это так: доставал из брюха налима печень вытаплиал на сковороде, а уж после большие куски налима туда клал. Тут уж и вовсе созданное Богом вкусное ёдово получалось, а дед, помолившись, не преминет сказать, что это всё Боженька нам, грешным людям даёт. Жил он в старом-престаром зимовье, которое ещё в прошлом веке оставили почему – то люди. Сушил он травы наипользительные: ромашку, календулу, крапиву, подорожник - много трав сушил. Как же оказался 13

этот дедушка в тайге? Жил он со своей старухой Дарьей в городе, комнатушка была у них одна в общежитии. Померла Дарьюшка, пришли злые люди, да обманом выселили старика на улицу. Выбрав однажды из мусорного бака кусок заплесневелого хлеба, он пострадал: его сильно избили какие – то люди, по облику напоминающие его самого. Вот тогда и решил дед идти в лес, а собравшись совсем пропадать, набрёл на заброшенное давным-давно зимовье. Так и стал жить, ловить рыбу да добывать разный съестной припас. Однажды по весне, сильно рискуя, чтобы его опять не побили, насобирал Трепыхашка из мусорных баков картофельных очисток. Ему в этот день очень повезло, ибо кто - то выбросил полмешка мелкой картошки. Хоть и добирался он с этой картошкой да очистками до ставшего для него родным зимовья две недели, но был счастлив. Теперь у Трепыхашки был свой маленький огородик под картошку. Разработал он его на полянке с помощью выброшенной кем - то старой лопаты без черенка. Насадив черенок, говорил он этой самой лопате: « Ты старая, как и я, выбросили нас люди, но как – то трепыхаться надобно, ты уж не подведи». Топором разрубал корни, много отдыхал от неминучей устали, но драгоценный огородик был засажен мелкой картошкой и очистками. Как же радовался он своему первому урожаю: ведь земля была девственной, и картошка у дедушки выросла крупной, даже из картофельных очисток выросла хорошая картошка. А когда наступала холодная осень, а вслед за ней зима, звери шли к Трепыхашке лечиться. А те, что не болели, всё равно шли в его давно замшелый домик, потому как Трепыхашка всех их прибаутками разными баловал да песни пел, например, вот такую: « Агу, ага, в лесу живёт баба Яга. Агу, ага, по кличке старая карга». Зверьки от смеху с полатей валятся, удержу нет в их организмах на тот момент, ибо шибко весело им становилось, даже к себе домой им идти не хотелось. Видит такое дело дед Трепыхашка да и молвит им: « Небось не хотите домой – то по позёмке холоднющей бежать да в сугробах огроменных утопать». Белки, зайцы, даже вороны в один голос кричат: «Не хотим». А всё же тайком побаиваются, вдруг дедушка их за дверь выставит.

А Трепыхашка прищурит глазки и молвит таку речь: « Раз не хотите, тогда будем печь затапливать, варить чай с шиповником да мочёными ягодками лакомиться. Радовались тогда звери, а Трепыхашка, словно чуя это, им вторил: « Я ить ишо много чего знаю, вот погодите маненько, уморили вы меня старого. Отдохну, попью чайку да снова нову историю поведаю». Но после чая Трепыхашка засыпал и начинал так сильно храпеть, что звери разбегались по своим домам, чтобы утром снова заявиться к весёлому деду... Но однажды зимовьё Трепыхашки нашли злые люди, напились водки, избили старого дедушку и выгнали его из дома. А вскорости, украв все припасы, (а это были и сушёные белые грибы, солёные грузди, солёные огромные щуки и налимы, что хранились у него в выкопанной с таким трудом бедным стариком яме, ягоды клюкву и бруснику, прихватив даже картошку). Всё поукрали вороги и сожгли дом Трепыхашки. Долго искали звери Трепыхашку после этого злого побоища, но не нашли и от этого горько - прегорько плакали... Прошло с той поры два года, звери всё так же привычно собирались на своём месте и обсуждали все лесные новости. Вдруг они увидели, как к ним приземлилась запыхавшаяся и почти выбившаяся из сил старая Ворона по кличке «Старая карга», которую дал ей потерявшийся и такой любимый дедушка. И старая - престарая Ворона, еле - еле отдышавшись, начала свой рассказ. Звери же так прониклись к ней любовью, что принесли ей сердешной испить водицы. И ворона каркающим своим голосом взялась оповещать звериную лесную округу: « Долго я летела, где и не ела совсем, всяко бывало. Облетела я многие тыщи километров. И совсем отчаялась. Села на лесную опушку да от усталости – то и заснула. Сколько проспала, мне то не ведомо. Только проснулась я в избушке. Гляжу: печь гудит, тепло, а передо мной дед Трепыхашка стоит, я взялась орать от радости, а оказалось, голос мой от долгих холодных перелётов совсем охрип. Стал лечить меня Трепыхашка травами наипользительными да баять о себе самом. Долго он шёл по тайге дремучей, после того как злые люди избили его, шёл да слезами утирался. Лето к тому времени уж за втору половину перевалило. Надо было Трепыхашке выживать как – то. Хорошо ещё, что старик успел прихватить с собой топор. Тяжело ему сердешному пришлось, надо рубить, таскать тяжеленные бревны». Замолчала старая ворона и увидела, что звери вокруг горько плачут. Вскочил тогда заяц, названный Трепыхашкой Володькой, и кинул клич зверям: « Пойдём, братья и сёстры, к деду Трепыхашке». Вдруг заплакав, всё же нашёл в себе силы, чтобы продолжить свою 14

речь: « Пойдём, нету силы, как хочется повидать его, сердешного». И отправились зайцы, белки, вороны и даже ёжики в дальнюю дорогу. Чтобы ускорить путь, зайцы соорудили для ёжиков носилки и несли их на своих лапах. Много дней и ночей шла лесная делегация к любимому дедушке. Трепыхашка так обрадовался лесным друзьям, что расплакался, как маленький ребёнок, а те облепили его опять же, словно малые дети, и тоже почему – то плакали. Растопив в избушке печь и заварив для всех друзей любимого чаю из ягод шиповника, звери слушали такую долгожданную дедушкину историю: « Плачь, не плачь, дорогие мои зверятушки, а избушку – то мне рубить самая что ни на есть пора приспела. Хорошо, что топор успел прихватить, когда уходил от энтих нехристей. Тяжело мне было старику бревны–то ворочать, шкурить. Хоть всё и рядом, а я то кто? Старик дряхлый. Таскал, таскал и только на силу начал избушку ставить, уже два венца стояло, как вдруг подняв, одно бревно, живот сильно заболел. Словом, надорвался я. Лежу, мокну под дождём, плачу, силушки никакой нету. Достал свой нательный крестик из-под рубахи и говорю: «Вот, Господи, и смерть моя стало быть приспела». А он, Господь-то наш, всё про нас грешных знат. Гляжу и не верю своим глазам, выходят из лесу те вороги, что тиранили меня, падают мне в ноги и прощения просят, да что там прощения, умоляют, твердят, что жизнь их в городе совсем загибла, детишки их болеют, жёны голосят от горя, да и неурожай случился. Вовсе я не хотел, чтобы так их Господь наказал, говорю им, что не злюсь на них. А оне молодые же, силы в них видимо невидимо. Вон каку хоромину мне враз срубили. Лежу я на печи, а мужики эти мне хлёбово из жирных налимов да щук варют, хлеб белый пекут. Не сразу, но получше мне стало, даже с печи подыматься стал. Тут мужики сказали, что им к семьям своим теперь надо, и цельных пять мешков сухарей, две большие бочки солёной рыбы, да свиную тушу солёного сала мне оставили, кроме этого и круп гречихи да пшена с солью. Земным поклоном мне все поклонились и уехали. Теперь летом приезжают ко мне в гости, помогают хозяйство вести. Дома у них всё хорошо стало: и жёны, и дети повыздоровели, и слава Богу». Долго ещё лесные звери слушали рассказы дедушки Трепыхашки, и им опять не хотелось расходиться по своим домам. Лишь только громкий дедушкин храп разогнал их. Но рано утром они все как штык были подле сказочной избушки дедушки Трепыхашки. А из избушки уж вился дымок, напоминающий зверькам о том, что совсем скоро они дружно напьются чаю с шиповником.

Сергей КРИВОРОТОВ г. Астрахань

ЧЕСТНОЕ СТАЛИНСКОЕ (Из жизни пацанов)

Семилетний Владилен после очередного побега из ненавистного детского сада снова каждый день торчал на милой его сердцу запорошённой снегом улице с высокими столбами белых дымов из кирпичных труб на крышах одно и двухэтажных домишек. Сегодня старшие впервые приняли его в свою игру. Ещё бы, ведь у него оказался отличный на зависть всем выструганный меч с золотой гардой из пробитой крышки от консервов. Внушительный, почти как настоящий, даром что деревяшка. Ни у кого такого нет, дед вечером для внука выточил. Недавно у маминого отца прорезались плотницкие задатки, и он принялся мастерить на досуге грубые, но добротные стулья, скамейки, полки, этажерки, чего по уверениям бабушки за ним никогда прежде не замечалось. И теперь гордый Владик бежал, сжимая его обеими руками над головой вместе со всей доблестной армией, устремившейся на разгром врага. Мимо сплошной деревянной стены дровяных сараев, мимо двухэтажного здания прокуратуры из белого кирпича с узорными чугунными решётками перил балконов и массивными наглухо закрытыми воротами, к которым совсем недавно частенько подъезжали воронки с зарешётчатым оконцем. Противником оказалось менее многочисленное воинство из ближайшего проходного двора. Впрочем, и они наверняка воображали себя славными новгородскими дружинниками, а никак не какой-то там киношной немчурой из виденного всеми «Александра Невского». В самый разгар битвы, когда победоносная дружина погнала супостатов в лабиринт их собственной проходнушки, у самых в неё ведущих ворот, на слегка отставшего Владика налетел совершенно посторонний, даже не с их улицы пацан. Вообще непонятно, как он затесался к ним в игру. Выглядел он года на два старше Владилена и на целую голову выше, а по выходкам мог дать фору любому в округе. То из рогатки лампочку на высоком столбе расколет, то патроны на рельсах перед идущим трамваем разложит. Откликался же, 15

как слышал Владик, и на Рыжего, и на Мустафу, хотя настоящее имя кто-то из бывалых уже наколол ему синей тушью на пяти пальцах правой руки по буквам: «Анвер». Его часто можно было видеть с папироской в зубах в компании незнакомых переростков уркаганской внешности. На самом деле рыжий, с вечно нечёсаными вихрами, с приплюснутым носом, выступавшим посреди густо обсыпанных веснушками красноватых щёк – симпатии он точно не вызывал. Оттопыренные в стороны уши сейчас прикрывал съехавший набок в пылу боя треух. Постоянно бегающие, стреляющие по сторонам маленькие глазки, бесцветные с чуть намеченной прозеленью в глубине, вовсе не внушали никакого доверия. Опасался Владик этого сумасброда с постоянно торчащим из кармана перочинным ножичком, старался держаться от него подальше. Но гораздо больше боялся обнаружить перед ним свой страх, выказать слабину. Однажды Владилен полюбопытствовал у соседского Пашки, бывшего аж на четыре года старше, но всегда неплохо к нему относившегося

и, казалось, всё на свете знавшего: – А чего это Рыжего все Мустафой зовут, когда он на самом деле Анвер?

– Эх, ты, мелюзга, – снизошёл до него беззлобный Павел. – Киношка такая была, понял? «Мустафа дорогу строил…» Решили, что он на одного чудика там похож, вот и прилепилось. «Путёвка в жизнь» картина называлась... Владик, разумеется, понятия не имел о том

фильме, зато получил объяснение странной кличке хулигана с соседней улицы. Этот чужак почти никогда не заходил к ним во двор, стоило ему только там объявиться, как ктото из взрослых обязательно прогонял его прочь. Игры пацанов, даже намного его старших, были ему до лампочки, если это не карты и не мослы на деньги. Но сегодня каким-то образом Рыжий поспел к концу сражения с явным намерением в нём поучаствовать. В отличие от внушительного меча Владика, в руках у некстати припёршегося Мустафы-Анвера нелепо торчала сучковатая, где-то наспех раздобытая палка, нисколько не походившая на боевое оружие у всех остальных. Он внезапно напал на Владика и случившегося рядом не шибко быстрого массивного Коляшу, которого во дворе заслуженно за комплекцию звали то Пончиком, то Плохишем. Неповоротливому рыхловатому мальчишке сразу сильно досталось от налетевшего откуда-то сбоку, однако, он умудрился изловчиться и быстро сделать ноги с поля боя, подло оставив Владика один на один с напористым Мустафой. Чувствуя, что долго так не продержится, преданный соратником изо всех сил отбивал мечом удары мёрзлой и необструганной кривой хворостины, жестяная гарда меча всякий раз защищала ему пальцы, тогда как сам Рыжий уже не раз и не два морщился от боли, но только усиливал натиск. Помощи ждать было неоткуда, его доблестная дружина давно скрылась из виду в погоне за разгромленным противником.

– На переломочный! – вдруг истошно заорал Мустафа, выкатывая безумные глаза, и с наскоком изо всех сил обрушил палку на Владиков меч. В морозном воздухе раздался громкий треск, кусок дерева просвистел мимо владиковой ушанки, в руках у Рыжего остался жалкий обломок невесть чего. Уцелевший дедушкин меч достойно выдержал испытание. Владик незамедлительно воспользовался замешательством противника, ткнул остриём в оказавшуюся незащищённой фуфайку Мустафы и одновременно торопливо выкрикнул, опасаясь новой атаки: – Ты убит!

– Убит, убит, – неожиданно согласился якобы поверженный враг и отбросил прочь ненужный теперь жалкий сучковатый огрызок. Изо рта его, как и у Владика, с каждым словом вырывались клубы густого пара, обоим приходилось жарко в эти минуты, несмотря на мороз.

– Знатный у тебя меч! Сам смастырил?

16

– Ну, немного… больше дед… – с неохотой признал Владик. Рыжий довольно кивнул, он так и думал, что не сам.

– Одолжи мне его… поиграть малость?

– внезапно он приблизился вплотную и взялся обеими руками без рукавиц за гладко выструганное деревянное лезвие повыше блестящего защитного кружка. Владик непроизвольно сжал пальцы на рукоятке, а второй рукой на подмогу крепко перехватил меч над позолоченной жестью.

– Ну, дай! Дай, хоть немного подержать! Жадина что ли? – противным голосом дурашливо канючил настырный попрошайка, только что признавший себя убитым понарошку, одновременно стараясь выкрутить оружие из захвата хозяина.

– Нет! – Владилен крепче сжал дедушкин подарок и притянул к себе. Хотя противник и оказался значительно сильнее, он, видимо, опасался скорого возвращения армии Владика. Поэтому, не выпуская приглянувшегося меча, принялся торопливо и горячо убеждать: – Да, не боись ты. Я только подержу и сразу верну. Ну, хочешь, честное октябрятское дам, если так не веришь? Обладатель деревянного клинка отрицательно помотал головой, изо всех сил удерживая вырываемое у него оружие. «Честное октябрятское» да ещё от такого переростка с хулиганскими задатками не вызывало доверия. Сам-то он ещё не дорос до октябрят, в первый класс предстояло пойти только осенью. Но насчёт Мустафы имелись большие сомнения, что этот архаровец мог к ним относиться. Недоверие и несговорчивость Владилена только раззадорили Рыжего, он поспешил поднять ставки: – А, если – честное пионерское, тогда дашь? Ну, хочешь даже честное комсомольское?!

– Ты не комсомолец! – вполне резонно возразил Владик, продолжая твёрдо держать позицию и меч.

– Ну, ладно. Так и быть. Даю честное сталинское, что только подержу и отдам назад! Только тебе даю! Это сломило решимость Владика. Между пацанами лишь изредка и в самых крайних случаях прибегали к такому весомому подтверждению правдивости собственных слов или даваемых обещаний. Иначе при более частом употреблении это мощное средство давно обесценилось бы и стало полным пшиком. Наверное, сходно в своём далёком детстве их дореволюционные предки «божились», заверяя даваемые клятвы во времена,

предшествующие повсеместному порушению церквей и превращению уцелевших в склады с забитыми досками входами. Владилен не мог вспомнить ни единого раза, когда бы давший «честное сталинское» не сдержал его. Такой вероятности в его сознании просто не существовало, никак не могло быть. «Честное сталинское» – слово кремень, нарушителя его, несомненно, тут же на месте испепелила бы молния или постигло нечто более ужасное. Если бы кто-то спросил Владика неожиданно в этот, как и в любой другой момент его жизни: – А кто такой Сталин? Он, не задумываясь, ответил бы слышанное не раз от взрослых и по радио: – Сталин – это Ленин сегодня. Впрочем, что за нелепость: откуда было бы взяться этакому Незнайке?! А если бы вдруг и отыскался такой, то с полным основанием мог услышать в ответ встречный вопрос: – Ты, что? Совсем что ли дурик? Будто сам не знаешь! Поэтому «честное сталинское» всегда представлялось ему и прочим пацанам даже крепче и убедительнее «честного ленинского», даже на слух в нём явственно слышалась звенящая сталь. И потому Владик, хотя и испытывал некоторые сомнения насчёт честности Рыжего, тут же выпустил меч, который мгновенно перекочевал к давшему такое весомое слово. С громким победным кличем Мустафа взмахнул клинком над головой и тут же стремглав бросился прочь. Владик стоял, будто громом прибитый, тупо наблюдая, как нарушитель безотказной прежде клятвы целый и невредимый самым бессовестным образом исчезает за ближайшим углом. И никакой молнии, никакого грома… Дедовского меча у него больше не было, в остальном же внешний мир вокруг оставался неизменным. Но в его сознании он обрушился, едва не накрыв своими осколками. Маленький несчастный Владилен оказался настолько поражён, что даже не попытался преследовать коварного Мустафу. Из основания его восприятия выдернули опорный камень, и ясный до того разумный миропорядок рассыпался прямо на глазах. Владик заплакал от бессилия, конечно, ему очень жаль, и дня не поиграв, навсегда лишиться меча, на который дедушка затратил столько труда, но гораздо больше давило сознание несправедливости по отношению к нему. Нашёлся же такой бессовестный отщепенец, обманувший его доверие и самое надёжное до того святое 17

слово. Как жить дальше? Он не стал дожидаться своих старших приятелей. Жаловаться им бестолку, тем более, он замечал не раз, что и они побаиваются малохольного Мустафу, никогда не расстававшегося с перочинным ножичком. В конце концов, он сам отдал меч, поверив никогда не подводившему «честному сталинскому». Продолжая тихонечко всхлипывать, он безутешно брёл домой по покрытому белым настом кирпичному тротуару вдоль такой же обледенелой, но накатанной редкими машинами, телегами и санями булыжной мостовой. В двухтрёх местах на ней рельефно темнели вмёрзшие в припорошённую снегом наледь кучки лошадиных катышей. Дома Владилен ничего не поведал о происшедшем, только вечером соврал деду, вернувшемуся с работы, о сломанном мече, который пришлось выбросить. Дедушка рассеянно обнадёжил, что выстругает новый, лучше прежнего, когда будет время, но потом так и не выполнил обещанного. Много месяцев спустя Владик увидел, как в кольце обступивших ребят Мустафа бешено дрался с долговязым незнакомым пацаном. Рыжий наносил удары кулаком хлёстко и точно, с каким-то зверским неистовством и, несмотря на то, что противник успел расквасить ему нос, превратил тому лицо в кровавое месиво. Владик почти уже не жалел о выманенном у него зимой под «честное сталинское» мече, ведь Мустафа мог тогда запросто так же избить и его, как этого гораздо более рослого незнакомца. Зато теперь, если даже Владик и хотел придать вес своим словам, то никогда не произносил больше навсегда обесцененное Рыжим имя главного вождя всех народов. И уже совсем не удивился, восприняв, как само собой разумеющееся, внезапное исчезновение однажды поутру усатого посеребрённого истукана в сквере неподалёку. Мустафа не добрался даже до окончания восьмилетки – загремел на детскую зону, а ещё за несколько лет до того сделался не по своей воле завсегдатаем детской комнаты в районном отделе милиции. Потом он возникал в их районе ненадолго перед очередной посадкой. От ходки к ходке становился всё синюшнее и угрюмее от сплошных тюремных наколок. Месяц, хорошо два на воле, а потом снова назад в ставший родимым для него дом за колючку. Так и сгинул, как говорили, предварительно подцепив где-то в неведомых северных далях открытый туберкулёз лёгких.

Юрий РОЗОВСКИЙ

Маяк в апельсиновой дольке, или невероятная поездка на Байкал Повесть Глава 1

В дорогу

Жил да был на свете поп. Скажем сразу, лоб у него не был толоконным, а совсем наоборот, вполне толковым. Очень даже толковым и правильным был у батюшки лоб. Мысли в нём тоже были правильными, так как думал он, батюшка то бишь, сообразно заповедям божьим и надобностям человеческим. Прихожане попа любили и почитали. Да и как не почитать, когда он к ним как к родным чадам – и подскажет и поможет, чем в состоянии. А слово доброе лечит аки травка целебная. Вот и шли к нему за помощью, утешением и за исцелением души. В храм шли. Руководство духовное доверило ему пост настоятеля этого храма. И нёс отец Андрей крест свой достойно сана своего. Встав засветло и помолившись, шёл он по церковному двору, останавливаясь порой и теребя седую бороду, словно складывая в неё очередную, только что примеченную им незадачу, и спешил дальше. Могучую фигуру его в широкой чёрной рясе можно было встретить в любой части храма, включая и хозяйственные постройки, в любое время суток. Жил да был на этом же свете художник. Чудесным мастером дела своего был он. Картины его рождались душой и гением, и от того живыми были. И рощи на них шумели, и ручьи журчали, и птицы пели. Но особо Сергею-художнику портреты давались. Взглянет кто на такой портрет, и невольно заговорит с ним как с живым. А потом и не вспомнит, о чём разговор-то был, но знает, что портрет отвечал ему. Чудны дела твои, Господи! А ещё чудесным образом очень уж художник был похож на знаменитого земляка своего – драматурга Александра Вампилова. Одно нехорошо было – молчуном художник был, людей сторонился.

18

Оттого и пессимизма много в нём было, а радости мало. Да и картины раскупались плохо, а больше ничего он делать не считал возможным. Вот и жил художник бедно, и беду свою порой в вине топил. Бывало, сидит перед стаканом, ладонями сжимая седеющие кудри, и вздыхает с надрывом. Но писать живые картины он всё же не переставал. Жил да был в том же городе и поэт. Сказать что он был гениальным было бы преувеличением. Юрка, так его звали друзья, стихи писал хорошие, сборники свои издавал, и в журналах печатался, и в поэтических конкурсах призы брал. Он даже членом Союза писателей был. И пусть поэтом он был провинциальным, малоизвестным в стране, но в городе слыл довольно популярным. А главное, Юрка смотрел на жизнь глазами заядлого оптимиста. Болезнь поэта к коляске приковала, жена первая бросила и, забрав сына, к другому ушла. А с него — как с гуся вода. Подсмеивается сам над собой, ещё и других подбадривает. И дождался! Нашла его последняя, настоящая любовь. А звали её Лидою. Вот с неё-то, с Лиды, и началась вся эта история… Познакомились они с Юркой несколько лет назад, почти случайно. Городская администрация конкурс объявила на лучший гимн города. По какой причине неизвестно, Юрка зажёгся желанием поучаствовать. Он редко, чаще от скуки, участвовал в различных конкурсах, и без наград и побед не оставался. Но тут родной город, который поэт, хоть и журил частенько, всё же любил какой-то сыновней любовью. Тут, как ни крути, вся жизнь прошла уже большей своей частью, вон и кудри проредило и будто снегом присыпало. Слова вырвались из сердца единым порывом и сразу Юрке понравились.

Улыбнувшись, он скорчил довольную гримасу и победно надул щёки. Но необходима была музыка. А композитором Юрка, хоть и сочинил несколько милых мелодий для своих песен, всё же не являлся. И знакомых, способных поэту посодействовать, у него, сколько он ни пытался вспомнить, не было. Но если нужных людей нет рядом, совсем не значит, что их нет поблизости. И, наверняка рядом окажутся те, кто знает, где находится это «поблизости». Так и получилось. Хорошая знакомая поэтесса предложила Юрке познакомиться с женщиной, которая могла бы ему помочь. И скоро она пришла. Вы наверняка думаете, что любовь как в сказках пронзила их сердца и две души слились в одну! Но нет: принц Юрка остался холоден, принцесса Лидия и глазом не повела. Их объединяла одна цель и только. Лида, действительно, оказалась профессионалом, и вскоре текст гимна обрёл свою музыку, а Юрка, как оказалось потом, свою любовь. Помните, кот Матроскин говорил: «Совместный труд, для моей пользы, он объединяет». Пока музыка ложилась на слова, пока гимн аранжировался, пока искали певца и делали студийную запись.… Ну, в общем, вы понимаете. Принц увидел принцессу, вернее он её разглядел. Всё чаще Юрка, будто случайно, задерживал свой взгляд на серых с зеленью глазах, на очаровательных ямочках, обрамляющих милую уже улыбку, на точеном стане и на тонких, музыкальных пальцах. А дальше всё было прекрасно. Гимн, хоть и не победил в конкурсе, соединил два одиноких сердца. А это поважнее будет призов и грамот. Вскоре и пирком, да за свадебку. Батюшка их в церкви венчал. Уж как они друг дружку любили! Долго врозь и не могли, вот ведь как! Но случилось как-то Лиде по делам в областной центр отлучиться на несколько дней. И через день Юрка затосковал. А как? Они ведь с суженой ещё и дня друг без дружки не проводили. Так вот. Вышла о ту пору батюшке надобность тоже в центр областной, по церковным нуждам, отправиться. А о беде Юркиной батюшка хорошо ведал, так как не только другом ему был, но и духовным наставником. Вот и предложил ему: – Была у вас с Лидой свадьба-то, а свадебного путешествия и не было. Поехали вслед за ней в область. А заодно и на озеро знаменитое, на Байкал-батюшку заедем, Лиду с собой прихватив. Чем не свадебное путешествие? На том и порешили. И ещё одного друга с собой придумали взять. Да-да, художника, конечно. Он по началу отказывался как мог, мол, чего я там не видел, мол, только обузой буду. Но потом всё-таки решился. Выехали поутру. Сели в «карету» производства иностранного вчетвером, и с ветерком… Вот голова моя соломенная, четвёртого-то я и забыл представить! Жил да был, рядом с описанными уже выше персонажами, церковный водитель. Звали его, как и художника, Сергеем. И ничем бы он особенным не 19

выделялся, хорошо знал дело своё и был неплохим человеком, если бы не два обстоятельства. У Сергея на тот момент было одиннадцать ребятишек, мал-мала меньше. Это сейчас их двенадцать, а тогда одиннадцать было – шесть мальчишек и пять девчонок. И тащил он на себе весёлое своё семейство с радостью. А ещё он на себе, не знамо с радостью ли, Юрку-поэта таскал с четвёртого этажа вниз и обратно. А в Юрке весу около центнера, да и росту поболе, чем в носильщике. Ан, ничего. Коренаст был Сергей. Поднатужится, взвалит инвалида на хребет да и пойдёт, не разгибаясь. А Юрка только за шею его держится, да из-за головы выглядывает, лыбясь, мол, и у меня ноги имеются. Вот на таких ногах и поехал Юрка вслед за милой. А милая поехала навстречу, в соседний с областным городок. Как узнала? Как только друзья выехали путешествовать, так Юрка и позвонил ей, встречай мол, да готовься с нами на Байкал ехать. Лида обрадовалась, конечно, и, пользуясь случаем, решила представить мужа родственникам, живущим в этом небольшом городке. Так Юрке и сказала: – Встречаемся на даче у дяди Роберта. Дядя Роберт приезжал к ним после свадьбы и произвёл на молодожёнов очень благоприятное впечатление, точнее на жениха – невеста его с юных ногтей знала, дядька всё-таки. Он, будучи в гостях, настаивал, чтобы при любой возможности молодые непременно заехали бы к нему с ответным визитом.

– У нас там чудесная дача, у самой реки, – улыбаясь, агитировал Роберт Николаевич.

– А природа! Азалия, жена моя, ещё та хозяюшка. Все насаждения ею выпестованы. Красота! Да так и не расскажешь, видеть надо. Приезжайте! И никаких отговорок слышать не хочу! Юрка пытался было сослаться на свою инвалидность и сказать, что не всё зависит от одних желаний. Но, посмотрев на дядю Роберта, промолчал. Юрка увидел в его глазах какойто загадочный огонёк и забыл о болезни. «Бог поможет», – пронеслось в голове. И Бог помог… Батюшка смотрел в боковое стекло и думал о чём-то. Дум было много – нужды храмовые, заботы мирские, а теперь вот и поездка ещё. Нет, он, конечно, нисколько не сожалел, что взял с собой поэта и художника. Кроме того, что они были друзьями и прихожанами, дорога с ними не станет скучной. Да и доброе дело Богу угодно. К тому же, со свадебным путешествием получилось хорошо, Юрка вон как обрадовался, всё Лиде звонит, о встрече договаривается. «На постой бы определиться удачно», – думал отец Андрей, слушая Юрку, обратившегося к нему. А тот предложил заехать к Лидиным родственникам на дачу с ночёвкой. «Вот и замечательно», – промелькнуло у батюшки в голове: – Конечно, – сказал он вслух, – заедем, если

хочешь. Юрка продолжал убеждать попутчиков в целесообразности своего предложения, а отец Андрей снова задумался. Вдруг что-то его насторожило.

– Сергей, – обратился он к водителю. – Стучит что-то. Поворачивай, пока далеко не отъехали. Не дай Бог, в дороге сломаться. Лучше вернёмся и пересядем на микроавтобус.

– Как скажете, батюшка, – согласился тот, выворачивая баранку против часовой стрелки. Самоходный экипаж, слегка накренившись, повернул восвояси.

– Приехали! – вслух подумал Сергей, вдавливая педаль тормоза в пол. Он был абсолютно уверен, что не стоял здесь ГИБДДэшник, ещё минуту назад, ну не было его здесь.

– Здравия желаю, – представился человек в форме и с полосатой палочкой. – Инспектор, лейтенант Лесовик. Нарушаем? Поворот не включили. Хихи. А позвольте поинтересоваться, куда вы так резко развернулись? Ехать передумали?

– Да ничего мы не передумали, – сказал Сергей, несколько удивившись весёлости инспектора.

– И поворот включён. Машина вот застучала. Решили вернуться и на другую пересесть, чтобы уж без проблем дальше ехать.

– А! – словно с облегчением произнёс инспектор.

–Поворот действительно горит. Просмотрел, хи-хи! Извиняйте. Счастливого пути! – козырнул лейтенант, улыбнувшись и сверкнув глазами… Сергей тронулся. Через пару секунд, посмотрев в зеркало заднего вида, он увидел спускающегося по откосу в лес инспектора ГИБДД. На спине его жёлтого жилета чёрными буквами было выведено ГАИ. Привиделось, решил Сергей, ГАИ давно упразднили. А чему удивляться? Кешка, сынок, всю ночь концертировал, спать не давал. Тут и не такое померещится. За рулём бы не уснуть. Ээх! Детки, растите поскорее. Сергей улыбнулся в русую, клинышком, бороду и прибавил газу. Пересев из чёрного самодвижущегося экипажа в экипаж белый, перекрестившись на изображение Христа над храмовыми дверьми, друзья предприняли вторую попытку выехать в дорогу. Долго ли ехали, коротко ли, только ехали. Тёплый август, улегшись на зелёном покрывале леса, наблюдал за машинами, несущимися по нагретому асфальту и многочисленными грибниками, выставившими вёдра, наполненные дарами леса, прямо у обочин. Сергей невольно сбавлял скорость, проезжая мимо, и у друзей была возможность полюбоваться красными головками подосиновиков, бурыми подберёзовиками, глянцевыми маслятами и прочими представителями грибного царства. Впрочем, никто не высказывал желания остановиться, и Сергей продолжал давить на газ. Так и ехали, вёрсты на колёса накручивали.

20

Мимо пролетали деревеньки, посёлки и города с весьма интересными названиями: «Покосное», «Тулун», «Зима». Тайга оканчивалась полями, колхозными когда-то, урожайными, а теперь ничейными и пустыми. «Залари», «Владимир», «Кутулик». Хвойные леса менялись лиственными, мелькали многочисленные речушки, скрипели мостики через них брошенные. Сергей-водитель внимательно следил за дорогой, стараясь, чтоб пассажиров поменьше трясло и подбрасывало на колдобинах и выбоинах. Отец Андрей смиренно думы думал. Поэт восторгался окружающим – был бы хвост, завилял бы. А художник скептически улыбался, хотя, может, и не скептически. Может, он просто сравнивал свои картины и картины природы, и был удовлетворён сравнением. Вот и «Черемхово» позади и «Усолье-Сибирское» миновали. Юрка уже договаривался с Лидой о встрече. Та отдала трубку дяде Роберту, а Юрка – водителю. И дядя исполнял роль штурмана, по телефону. Свернув в указанном месте с трассы, въехали в сосновый бор и остановились. Распахнув переднюю дверку, поэт, с помощью рук, выставил на подножку, затекшие от многочасовой неподвижности конечности, облегчённо вздохнув. Батюшка и оба Сергея вышли из машины, жадно вдыхая настоянный на хвое послеобеденный воздух. Глава 2

У дяди Роберта

Тёмно-зелёная иномарка выскочила из-за поворота и пронеслась мимо. Взвизгнув тормозами, она вдруг резко остановилась, подняв облако пыли. Из облака сначала, радостно улыбаясь, выбежала Лида. За нею, радушно разведя руки, появился пожилой мужчина, довольно статной наружности, с голубыми глазами на умудрённом возрастом лице и густой, тронутой сединой, русой шевелюрой. Юрка сразу узнал в нём дядю Роберта.

– Вот те на! – сказал удивлённо Роберт Николаевич.

– А Лидочка говорила, что вы на чёрной машине. А вы на белом автобусе. Если бы она батюшку не углядела, мы бы мимо проехали. А Лида, тем временем, благословившись у батюшки, прижималась к любимому.

– Давайте знакомиться, – продолжал дядя Роберт. – Поручкаемся. Юру-то я знаю. И с друзьями его буду счастлив познакомиться.

– Роберт Николаевич, – представился дядя Роберт, протянув ладонь сначала отцу Андрею, затем поочерёдно двум Сергеям. Ну а поэта просто обнял, по-родственному.

– Ну что же, гости дорогие, езжайте за нами, нас, наверное, заждались уже. Усевшись в машины, тронулись. Проехав с километр по живописной дороге, с одной стороны которой раскинулся дачный посёлок с красивыми домиками и плодоносящими деревьями, а с другой стройные берёзки вдоль

берега реки, – как друзья узнали позже называемой Китоем, – остановились на перекрёстке, у углового домика. Из передней машины вышел дядя Роберт и, подойдя к забору, с улыбкой сказал: – Избушка, избушка, повернись к гостям передом, к соседям задом. С этими словами хозяин открыл калитку и скрылся внутри. Через некоторое время распахнулись ворота, из-за которых он призывно махал рукой, приглашая заезжать. Сергей осторожно стал заезжать во дворик. Прямо перед автобусом стояло солнышко на толстом зелёном стебле. Подъехав вплотную к большому подсолнуху, авто припал на передние колёса и замер. Справа гостей радостно приветствовала берёза. Слева, за рябиновым деревцем, стояла трёхэтажная «избушка». Первый её этаж был построен из красного кирпича и увит побегами хмеля. Второй же и третий этажи были из бруса, обитого вагонкой. Друзья вышли из экипажа и с любопытством стали осматриваться. На улице их уже встречала хозяйка и, подошедший из второй машины молодой мужчина, как выяснилось позже, хозяйский сын – Борис. Радушие тёти Азы, блондинки с серыми глазами и доброй улыбкой, буквально обволакивало гостей. Всех сразу же пригласили к большому столу, стоящему во дворе, у входа в дом. Отец Андрей и оба Сергея сели на лавку под ягодами боярки, Юрка подкатил на коляске, Лида села на стуле рядышком и положила руку на его ладонь. Напротив молодожёнов сидел Борис, а по левую руку – дядя Роберт с тётей Азой. Правильнее будет сказать, что сидел дядя Роберт, тётя же Аза постоянно бегала в дом, что бы стол не скудел. То грибочков поднесёт, то рыбки свеженькой сварганит с картошечкой рассыпчатой, то зеленушечки подрежет. А хозяин хмель подливал да гостей разговорами тешил. А какие разговоры на даче? Конечно, о самой даче. Сколько ночей бессонных, в думах проведённых – что делать, как делать, где взять? Сколько дней жарких, пота из тел сочащегося и мозолей на ладонях пухнущих! К тому же, ещё приходилось и председательствовать в своём дачном кооперативе. И с такой любовью Роберт Николаевич, с таким душевным надрывом, рассказывал об этом, что заслушаешься, да и только.

– И скважину на двоих с соседом пробурили, – указывал он рукой на сооружение, стоявшее как раз между двух соседних участков. Два бака, насос и трубы возвышались над стоящими на земле ваннами, как нефтяные вышки из вестернов о «Диком Западе». Как раз к насосу вышел сосед и, поздоровавшись со всеми, начал качать воду. Друзья, поприветствовав его, продолжали кушать и слушать. За разговорами солнце клонилось к земле и лёгкий ветерок ворошил листья боярки, нависавшей над столом, вечерним ознобом.

– Ну что, гости дорогие, пора уже и в дом. Зябко как-то становится, – виновато улыбаясь, сказал 21

хозяин. Поблагодарив Господа за трапезу, все вышли из-за стола насытившиеся и благодушные.

– Хорошо тут у вас, благостно, – заметил батюшка.

– Воздух чистый-чистый, – добавил Сергейводитель.

– Да и спать совсем не хочется, – заключил художник. Дядя Роберт улыбнулся и сказал: – Ну не хочется, чего себя неволить? Тут недалеко пруд есть. Там и рыбы полно, и красота природная. Если не спится, в самый раз туда съездить. Борис мой вам дорогу покажет. А я молодожёнов пока на ночлег определю. Так и порешили. Поэта закатили на первый этаж и в уютной спаленке оставили наедине с супругой. Борис, батюшка и два Сергея, взяв, на всякий случай, рыбацкие снасти, погрузились на автобус. За руль посадили хозяйского сына и поехали… Ночь всё укрыла темнотой. На небе горели звёзды, отражаясь в реке и тускло освещая дорогу, по которой, плавно переваливаясь, автобус вёз ночных любителей природы и рыбалки. Между креслами лежали две удочки, – больше не нашлось, – и полбуханки белого хлеба для наживки.

– Эх! – сказал, как всегда пессимистично, художник, – что вы собираетесь на хлеб поймать? Тут червяк нужен, а его-то у нас и нет. Зазря скатаемся.

– Почему зазря? Карась, бывает, и на хлеб берёт, а, бывает, и на червя плюёт. Тут от его, карасёва, настроения всё зависит, – поспешил успокоить всех Борис. Проехав очередную рощицу, он выкрутил руль вправо и, нажав на тормоз, сообщил – Приехали. Даже штатный пессимист Сергей-художник пробубнил: – Красиво! Надо будет написать. А вы говорили, зря съездим. Никто не стал ему возражать, не до того было. В чаше, с берёзовой окаёмкой, лежало большое тёмное зеркало. Ветра совсем не было, и на гладкой поверхности его переливались звёзды.

– Красота какая! Вот бы детишек моих сюда, – прошептал Сергей-водитель – а то ведь не поверят, что бывает такое.

– Да! Благодать Божья! – согласился отец Андрей и перекрестился.

– Ну, кто сегодня рыбак? – спросил Борис, доставая две удочки.

– Какой из меня рыбак? – сразу отказался художник.

– Я уже не помню, когда и рыбачил. В детстве когда-то. Так что без меня. Я лучше вдоль бережка пройдусь, впечатлений наберусь, – и, с этими словами не спеша побрёл к пруду. Сергей-водитель сразу взял удочку, сказав, что рыбку поудит с большим удовольствием. Оставшееся удилище Борис протянул батюшке.

– Нет, Боря. Ты уж сам. А я помолюсь лучше. Здесь всё к этому располагает, – ответил тот. Всё и вышло. Борис и Сергей, нанизав хлебный мякиш на крючки, закинули его подальше и стали ждать. Благо, ночь выдалась лунной, а небо – чистым. Поплавки неподвижно застыв, хорошо различались на воде. Батюшка, глядя в звёздное небо, шептал молитву. А художник всё дальше отходил от них. Ему не было страшно, и он любил одиночество. Отойдя, как ему показалось, достаточно, чтобы уединиться, Сергей огляделся. Силуэты рыбаков еле угадывались позади. Впереди же был пустой берег. Он чуть не упал, запнувшись о корягу, торчащую из песка. Пробормотав чтото недовольно, художник уселся на неё и, уперев подбородок о руки, стал глядеть на воду…

– Мужчина! Проснитесь! Сергей вздрогнул от неожиданности и открыл глаза. Сначала он почувствовал руку на своём плече, потом, приглядевшись, увидел человека в тёмном дождевике. Лицо, скрытое капюшоном, пугало.

– Извините, – незнакомец сбросил капюшон, показав вполне доброжелательное лицо пожилого человека.

– Я уже давно здесь рыбку ловлю и за вами приглядываю. Вижу, вы придремали. Решил разбудить, мало ли чего? Я думаю, вам в кровать надо, или прилечь где. Не на улице, конечно. Окончательно придя в себя, художник встал на ноги и внимательно посмотрел на неожиданного собеседника. За спиной того в прибрежный песок была воткнута удочка. Рядом стояло ведёрко, в котором что-то плескалось.

– Спасибо что разбудили, – сказал Сергей, – у меня тут друзья недалеко рыбачат, а я вот прогуляться решил.

– Зря решили. И рыбачат зря, – отрезал рыбак.

– Почему же зря? У вас, я слышу, в ведре уже плавает кто-то, – справедливо заметил художник.

– Я, молодой человек, карасику червя предлагаю, а друзья ваши мякиш хлебный. А рыбе ночью червяк-то по нраву. Так что, ничего они не поймают, только зря глаза таращат. К тому же вам перед дорогой выспаться не помешало бы. Хи-хи.

– А вы откуда про дорогу знаете? – решился спросить Сергей – Да знаю уж. Вы идите, идите. Вас уже ждут, – ответил человек в дождевике, накидывая капюшон. Сергею почудилось, что глаза его, прежде чем скрыться, немного блеснули. Возвращаясь, Сергей-художник всё думал о странном незнакомце. Откуда он о дороге знает? А что они на мякиш удят, откуда? Нет, лучше не говорить об этой встрече, смеяться будут. С такими размышлениями он и подошёл к друзьям. А те как раз уже и удочки смотали.

– Даже не клюнуло ни разу, – сказал Борис. – Вовремя вернулся. Поехали. Батюшка уже сидел в автобусе. И, вскоре, погрузившись всей компанией, рыбаки тронулись 22

обратно… Но я иначе не хочу. И благодарен Богу, Что он зажёг твою свечу, Мне осветив дорогу. Закончив читать стихотворение, которое Лиде нравилось особенно, Юрка откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Они уже долго не ложились, всё наговориться не могли. И разлукито, кажется, совсем ничего было, подумаешь – три дня. А столько хотелось друг другу рассказать. Да и просто помолчать вдвоём было особенно сладко. Печка, стоящая посреди комнаты, грея влюблённых, как языком, довольно пощёлкивала горящими поленьями. В дверь постучали.

– Эй! Молодожёны, не спите ещё? Я войду?

– и услышав ответ, дядя Роберт протиснулся в приоткрытую дверь.

– Я заслонку приоткрою. Не дай Бог угар пойдёт, – сказал он, присев у печки.

– А вы чего не ложитесь? Рыбаки уже вернулись ни с чем. Сейчас чаем их напою и пусть укладываются. Да и вы ложитесь, а то так и утро встретите.

– Мы сейчас, – одновременно сказали вслед уходящему хозяину влюблённые и засмеялись. А тем временем, попив чаю, горе-рыбаки тоже решили устроить себе отбой. Роберт Николаевич предлагал всем разместиться в доме: – Места всем хватит. Расположимся уж какнибудь.

– А у вас баня есть? – вдруг спросил художник – Я бы в ней и переночевал. Один люблю, понимаете. Да и вам свободнее будет. Дядя Роберт удивился, но возражать не стал.

– Ну, пожалуйста. Сейчас матрас и подушку дам и провожу.

– А вы-то, – обратился он к батюшке с водителем, – надеюсь в теплицу не попроситесь?

– Что вы, – поспешил успокоить его отец Андрей. – Мы в автобус. Там у нас и спальники имеются, не замёрзнем. Нам не впервой, – Ну, вы даёте! У нас и так не тесно. На втором этаже места достаточно. Не чудите, оставайтесь, – растерялся хозяин.

– Нет-нет. Спасибо. Мы всё-таки в автобусе.

– Ну, как знаете. Но, если всё-таки замёрзнете, в дом идите. На том и порешили. И вскоре дача погрузилась в тишину ночи. Все спали. Глава 3

В Знаменском монастыре

Над дачным кооперативом «Хвойный» разнеслось, неизвестно откуда взявшееся, одинокое «ку-ка-ре-ку!». Азалия Фёдоровна встала ранёхонько, с первыми лучами солнца. Ягодные кусты отбрасывали длинные тени на деревянные настилы, ведущие к теплице и парнику. Нарвав помидоры и огурцы, тётя Аза вернулась в дом. Все ещё спали. Хозяйка принялась колдовать на кухне.

Надо попотчевать гостей напоследок, дорога у них не близкая, ещё наголодаются. Бросив чищеную картошку в воду, Азалия Фёдоровна принялась жарить рыбу… Роберт Николаевич, не открывая глаз, пошевелил носом. Аромат жареной рыбы назойливой мухой лез в ноздри и мешал спать.

– Эх-хэ-хэ! Старею, – вслух подумал он и сел на кровати. – Солнце взошло давно, а мне бы поспать. Старею. Однако, посмотрев в зеркало, довольно хмыкнул: – Хотя… Надев трико и рубашку, хозяин ещё довольно бодро сбежал по лестнице на первый этаж. Караси, золотисто-коричневой стайкой плавали в масле на сковороде. Картошка пузырилась кипятком в кастрюле. Азалия, ловко шинкуя огурцы и помидоры, обратилась к мужу: – Пора бы гостей будить, завтрак почти готов.

– Сейчас. На двор сбегаю и разбужу, – ответил он. Роберт Николаевич любил утро на даче. Любил пробежаться босиком по прохладной траве и не нагретому ещё солнцем деревянному настилу в дальний конец дачи. Любил он, на обратном пути, сорвать и бросить в рот несколько ягодок, обильно растущих вокруг. А особенно приятно было, отфыркиваясь и покряхтывая, обливаться холодной водой из-под умывальника. Вот и теперь Роберт Николаевич, прижав языком ягодку боярки к нёбу, настраивался на предстоящие водные процедуры.

– Доброе утро, – раздалось почти у уха. Вздрогнув от неожиданности, хозяин почувствовал во рту кисленький привкус лопнувшей ягоды и обернулся. Обхватив себя руками за плечи, от бани, в направлении туалета, спешил художник.

– Доброе, конечно же. Подходите, завтрак ждёт. А я пойду других будить, – оправившись от неожиданности, крикнул дядя Роберт вслед удаляющемуся Сергею.

– Фу ты, ну ты! Сам же вчера его сюда пристроил. А вот взял и забыл. Точно старею… Тётя Аза подошла к холодильнику и достала большую тарелку со своей фирменной холодной закуской «Горбуша под маринадом», приготовленной ещё вчера, и дождавшейся своего триумфа. Протиснувшись между мужем и лестницей, она поставила этот кулинарный шедевр на стол, и глаза её смеялись: «Что, не ждали?». Опустевшие, было, тарелки немедленно наполнились снова. Это было действительно вкусно! И хозяйку тотчас же осыпали комплиментами.

– Да! Хозяйка она у меня что надо, – воодушевлённо поддержал присутствующих дядя Роберт.

– Всё на ней. Я-то что? У меня всю жизнь работа на первом месте, да по мужицкой части что 23

требуется, в основном – строительство. А уют да порядок – это супруга, прошу любить и жаловать. Азалия Фёдоровна, смущаясь, переводила разговор в другое русло. Впрочем, говорили о разном и много. Даже души и Бога коснулись. Так, за разговорами завтрак и закончился. Батюшка встал, поблагодарил Господа и хозяев, сказав: – Благостно у вас, Роберт Николаевич и Азалия Фёдоровна. И люди вы добрые. Но странников постой не долог, пора нам. Извините, если что не так, ради Бога. Все засобирались. Вслед за вещами в автобус загрузили поэта. Остальные прощались на улице с гостеприимным домом, и заодно ждали не оченьто торопящуюся Лиду. А Лида с фотоаппаратом в руках бегала по дому, стараясь запечатлеть каждый его уголок на память. Отец Андрей, с подобающим ему смирением, ждал, заодно обдумывая дальнейшие планы на грядущий день. Когда в окне второго этажа появились Роберт Николаевич и Лида, приветственно машущие всем рукой, батюшка лишь пошутил: – Ты хорошо там смотришься, Лида. Оставайся. Лида, нарочито испугалась, крикнув: – Нет, нет, не бросайте меня! И через пару минут она уже была внизу. Ещё раз попрощавшись с гостеприимными хозяевами, путешественники расселись по местам и поехали дальше… Будто совсем недавно дядя Роберт и тётя Аза махали руками вслед уезжающим от них друзьям, а вот уже и центр областной показался. Батюшка обратился к друзьям-попутчикам: – Ну что, братья, – посмотрев на Лиду, он добавил, – и сестры. Я вот что думаю. Неплохо было бы посетить храм божий, молитвою души порадовать. Все, конечно, согласились со словами отца Андрея. Согласились с радостью. Узникам подобно ведь жили. Душа-то русская, она в атеизме, как в казематах маялась. А волю дали, душа сама к Богу рванулась и задышала верою. Вот и радовались наши путешественники любому случаю в обитель божию войти, помолиться, с Богом поговорить. И часто бывало, что молитвенниками истинными-то атеисты бывшие становились – намаялись бедолаги во лжи и безверии. Как-то так получилось, что среди всех храмов Иркутских друзья полюбили Знаменский женский монастырь. И как в область вырывались, туда в первую очередь шли помолиться, да к мощам святителя Иннокентия Иркутского (Кульчицкого) приложиться. А у Сергея-художника о ту пору как раз дочка в тамошних университетах училась. Девочкой она уже большенькой была и умницей-разумницей. Не сговариваясь, решили Мирославу с собой на целый день взять. И отцу радость да и дочери с родителем когда-никогда побыть не без пользы

будет. Созвонились с ней и, порадовав хорошим известием, подъехали к месту её тогдашнего жительства. Дочка у Сергея была девицей приятной во всех отношениях, грамотной, интеллигентной и симпатичной.

– И в кого только удалась? – неизвестно к кому обращался художник. И продолжал удивляться: – Три высших образования! Нет, ну в кого? Кто-то обязательно попадался, и начинал доказывать ему, что гены пальцем не сотрёшь, что он и сам очень начитан и грамотен. Художник открещивался, но для приличия смущённо хмыкал. Мирослава, одевшись, в тон отцу – в чёрное, – повязав косынку на голову, подошла к автобусу и поздоровалась. Обнявшись с отцом, она впорхнула в салон. К монастырю подъехали ближе к полудню. День был будний, народу было не так много. Только нищие исправно несли вахту у въезда на территорию. Батюшка с водителем вышли, чтобы найти охранника и открыть шлагбаум. Лида чуть распахнула дверь, чем не преминула воспользоваться пожилая нищенка: – Деточка! Не поскупись, подай, что в силах бабушке. Боженька воздаст тебе – протянула она к ней ссохшуюся, дрожащую руку.

– Конечно, конечно, – будто оправдываясь за свою недогадливость, сказала Лидия, вытаскивая из сумочки первую попавшуюся купюру.

– Спасибо, милая, – быстро спрятала деньги старуха.

– Пусть дорога ваша гладкой будет. Только вы поторопитесь.

– А куда торопиться? Не опаздываем никуда, да и опаздывать некуда, – удивилась Юркина жена.

– Куда, куда! Да куда едете, – сверкнула бабушка глазами, и тут же улыбнулась, добавив. – Мало ли, вон дождик в тучку склеивается. Лида поглядела вверх, но ничего не увидела, небо было абсолютно безоблачным. Она хотела сказать нищенке, что та ошибается, но той и след простыл, будто и не было никогда. Скоро вернулись отец Андрей с Сергеем и охранником. Проехав под шлагбаум, остановились недалеко от входа в храм. Погода, по-летнему тёплая, ласкала вышедших из автобуса. Юрку усадили на коляску, и все вместе направились в монастырские залы.

– Как всё меняется, – сказал поэт, увидев новенький пандус для колясочников, ведущий на монастырское крыльцо. – В прошлый раз его здесь не было.

– Прошлый раз был пять лет назад, – заметил батюшка.

– Да? А будто вчера. Ещё гусляр живой был. Помните, как он нам играл? Отец Андрей вздохнул: – Помню. Упокой, Господи, душу раба твоего, гусляра Андрея Байкальца.

24

Батюшка перекрестился и завёз Юрку вовнутрь, подойдя с ним к мощам святителя Иннокентия. Рака с мощами была закрыта. Лишь по воскресеньям и праздникам открывают её, дабы могли верующие приложиться непосредственно к мощам святителя. И являет она собой величественное зрелище. Небольшой короб в позолоте, сверкающей от лучей света, проникающих в окна, стоит под золоченым куполом на четырёх золотых же столбах. Мощи святителя лежат под стеклом, на откинутой крышке раки нарисован образ Иннокентия Иркутского. Сверху, со стены смиренно взирают лики святых. Перекрестившись, отец Андрей принялся читать акафист… Радость наполнила всех. Каждый, пока батюшка читал, попросил Иннокентия о самом необходимом для себя, и теперь был уверен, что святитель обязательно поможет, подскажет, направит. Юрка дотянулся рукой до святой позолоты и приложил пальцы к губам. Остальные крестились и целовали ковры у раки и стекло, скрывающее мощи.

– Пап, – взяв за руку отца, сказала Мирослава, – иконы ярче стали. Правда? А вообще здорово, что ты приехал.

– Солнце просто выше поднялось, вот и бликует, – внёс Сергей-художник немного реализма. Потом сжав руку дочери, добавил тихо: – А я ведь тоже, того. Рад очень. Так они и ходили, держась за руки.

– Всё-таки она у меня, как девчонка совсем, – думал Юрка-поэт, глядя на входящую с улицы (друзьям разрешили фотографировать в храме, и Лида ходила за фотоаппаратом, оставленным в автобусе) жену. А она и вправду выглядела девчонкой – хрупкая, стройная, просто не ко времени повзрослевшая. Друзья ходили по храму, с каждым шагом открывая что-то новое для себя. Лидия передвигалась от образа к образу, задерживаясь у каждого и о чём-то разговаривая с ними. О чём, услышать было невозможно. И лишь однажды, стоя перед ликом Николая-чудотворца, она сказала чуть громче: «Помоги ему…». Но смутившись, тут же двинулась дальше и перешла уже на совсем негромкий, шёпот. Художник с дочкой увлечённо рассматривали товары в церковной лавке. Вдруг Мирослава остановилась, будто увидела то, что долго искала. Заплатив за покупку, она взяла небольшую иконку Святого Луки и положила её в сумочку. Отец Андрей с поэтом и водителем присоединились к группе туристов и слушали монастырского батюшку, рассказывающего об истории монастыря: – До сих пор в монастыре находится золотое Евангелие, пожалованное Петром-1, – раздавался грудной голос… Но вскоре все друзья сошлись вместе и, перекрестившись, с поклоном вышли на улицу. Пора было продолжать путь. (Продолжение следует)

Николай ЕРЁМИН г. Красноярск

ВОЛШЕБНЫЙ КОТЕЛОК сказка

Ну, вот и сбылась мечта всей моей жизни. Я – в Артеке! Жаль, конечно, что не в качестве пионера, а в качестве ветерана-художника… Но что поделаешь? Да, отмечу безо всякой ложной скромности, ныне я – известный во всём мире художник-авангардист Виктор Медведев. По прозвищу Геня-Медведь, которое с намёком на мою гениальность получил я на зоне, в лагере Ермаковском, что на берегу Енисея, недалеко от Полярного круга… Инсталляции, граффити, перформансы украшают не только заполярный город Норильск, но и прекрасный сибирский город Абаканск, где я живу. Кому надо, меня знают. Это мне два месяца назад в Лувре вручили Золотую медаль и издали под названием «Волшебный котелок» шикарный альбом моих, как пишут искусствоведы, шедевров. Котелок - это мой любимый художественный образ из русской народной сказки «Маша и медведь» Помните? Наварила Маша кашу и медвежье семейство накормила. А котелок всё варит и варит… Пришла Маша домой и всю деревню накормила… А волшебный котелок всё варит, и каша не кончается… Так вот, к чему это я? А к тому, что голова моя – точно котелок этот, варит с детских лет и варит… Как бы независимо от воли моей… То одну картинку выдаст, то другую… Сколько я их нарисовал – не сосчитать. Разлетелись по всем странам мира… А я всё рисую – то акварельными красками, то масляными, то просто фломастерами… А в последнее время компьютерной графикой увлёкся… Вот такая каша… Прилетел я из Лувра на американском Боинге, сижу, показываю альбом жене своей Машеньке, Марии то есть, с которой пятьдесят лет прожил душа в душу, Золотая свадьба не за горами… А тут – звонок в дверь… Открываю – и входит в однокомнатную хрущёвку нащу молодой красавец Генерал в сопровождении двух пожилых полковников. И говорит: - Вот вам, дорогой вы наш Виктор Иванович Медведев, пакет, а в пакете – путёвка в замечательный крымский лагерь «Артек» на слёт бывших артековцев, кем в положенное время, к сожалению, не пришлось вам стать. Путёвка на двоих, с женой вашей Машей. Езжайте, радуйтесь, наслаждайтесь жизнью. Крым, как вы, конечно, знаете, теперь российский, так что отдыхайте без проблем. Рисуйте…Творите, так сказать…А как вернётесь, выставку из ваших новых работ в бизнес–центре «Сибирь» организуем.

25

Распишитесь в получении и примите наши извинения за то, что пришлось вам провести десять лет в лагерях совсем иного свойства. Вот справка о снятии судимости и о реабилитации. Пригласила, было, Маша гостей к столу чаю да каши отведать, но они вежливо отклонили приглашение и удалились.

- Вот оно, Маша, как в жизни бывает! – сказал я и пакет раскрыл. А там – 4 билета в оба конца и пачка денег.

- Придётся ехать! – вздохнула Маша, - Не всё же тебе одному по Парижам разъезжать.

- Ну, тогда ставь на конфорку твой волшебный котелок да чай заваривай, а то уж больно от волнения аппетит разыгрался! И сели мы в скорый поезд, в шикарное двухместное купе «СВ», и прибыли в Симферополь… Где на вокзале встречает нас директор «Артека», этакий профессорского вида старичок в белом костюме. И приглашает в кремовый «Мерседес». И везёт к морю Чёрному, и устраивает в апартаментах с видом на АюДаг и стройные зелёные на синем фоне кипарисы… И говорит ласково: - Приветствую вас, Маша и Витя, на древней земле Понта Эвксинского стихами Маяковского: - Творите, выдумывайте, пробуйте! Радость прёт! Не для вас уделить ли нам? Жизнь прекрасна и удивительна! Не правда ли? Что смотришь, Витёк, не узнаёшь? Да ведь это я и есть! Я, Петя Иванов! Друг твоей молодости, однокашник, внештатный корреспондент «Пионерской правды»…Вспомнил? Ну? Ну? Каюсь, это я ведь тогда твою путёвку в Артек на себя переписал… А что? Зато с первым космонавтом сфотографировался, когда тот сюда приезжал… Каюсь, каюсь … Это ведь я, когда мы уже студентами стали, я – филфака, ты – худграфа, на тебя докладную, куда надо, за твоё гениальное инакомыслие настрочил…И десять лет отсидки организовал… Прости уж, меня, грешного, за давностью лет… И ты меня, Маша, прости, что таким вот методом удаления соперника хотел в сердце твоё войти… Ой, а привезла ли ты, девица, привезла ли с собою, красная, котелочек свой волшебненький? Ну, вот и ладненько! Устраивайтесь… Отсыпайтесь с дороги… А завтра уж будьте добры на пионерский, так сказать, ветеранский костёр пожаловать… Вместе с котелочком и приходите, пусть поварит… Как-никак тысяча человек со всей многострадальной России съехалось… И всех накормить надобно…

Сергей МАСЛАКОВ г. Иркутск

ПИСАТЕЛИ В СИЗО На протяжении многих лет настоятель храма всех святых, в земле Российской просиявших Андрей Огородников ездит по братским тюрьмам и читает молебны. Едет, как правило, с гостинцем и в компании с интересными людьми – художниками, музыкантами. Вот и в это воскресение, памятуя о том, что на дворе год литературы, пригласил с собой поэта Юрия Розовского и прозаика Анатолия Казакова, предварительно купив два больших торта. На этот раз его путь лежал в следственный изолятор (СИЗО) в поселке Анзеби. Сначала отец Андрей провел молебен, а затем пригласил подследственных и гостей в столовую, чтобы, как он выразился, все почувствовали себя хоть немного раскованней. И уже за столом рассказал, что с отчаянием, если ему суждено прийти, необходимо бороться, и в качестве примера такой борьбы привел историю инвалидаколясочника Юрия Розовского: - Вот человек, хоть и ноги отказали, а стал членом союза писателей России. Имеет множество литературных наград, не сломался, а продолжил жить. Заключенных, конечно, этот рассказ заинтересовал, но подлинный интерес к Юрию они проявили лишь после того, как тот начал читать свои стихи. Нужно было видеть лица слушателей. Юрий позже признался, что такого внимания не замечал даже в общении с более просвещённой аудиторией. Присутствующая при этом учительница и библиотекарь СИЗО согласилась: «Раньше я работала в школе и никогда не замечала такого интереса к своему предмету, как здесь, в изоляторе». Видимо, религия и литература становится человеку более понятны и необходимы, когда он находится в беде. Затем свои рассказы читал Анатолий Казаков про медведя, который выпил у летчиков полфляги браги, про богомолицу Анну – и тоже был тепло принят. В завершение встречи он исполнил песню «На горе на горушке», способную вышибить слезу даже у бывалого преступника. Все мы люди, 26

прощаясь, говорил отец Андрей, и такие встречи нужны, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Здесь тюрьма, но существует другой мир, свет которого дает силы жить и надеяться на лучшее.

Поэзия

Сергей ПРОХОРОВ Нижний Ингаш

Простите *** Что-то нового не скажу Всё уж сказано, А по прошлому проскольжу В санках сказочных.

И в чём её резон и смысл, Предназначение... Вчерашний дождь весенний смыл Следов свечение.

Тихо так прокачусь С горки в катанках Я по памяти чувств В след накатанный.

Я утром выглянул в окно, Не верю - сухо там... И стало мне вдруг всё равно В чём смысл сути-то.

Чтобы ветер в ушах Вьюгой снежною, Чтобы млела душа Сказкой прежнею. С той высокой горы Детства стайного, Где от снежной игры Всё растаяло. *** Подцепил себе на смех Или, может, на горе Поэтический насморк – Бутерброд аллегорий.

И СТАЛО МНЕ ВДРУГ ВСЁ РАВНО Во всём мне хочется дойти До самой сути. Б.Пастернак. На небе, в речке ли, в лесу, В звезде ли божьей той Искал я жизни своей суть Суть жизни прожитой.

ПРОСТИТЕ Счастливый я или убогий Живу, эту землю любя. Простите за то ради Бога, Хотите, - за ради себя. За всё то, чего я не сделал, И что уже не совершу. Простите меня, между делом, Не знаю за что, но прошу. Простите за то, что дорога Устала от долгой езды. Простите меня, ради Бога Во имя сгоревшей звезды. Простите за все свои беды, В которых вины моей нет. За то, что во имя Победы Не пал я в далёкой войне. Счастливый я или убогий Живу, эту землю любя. Простите меня, ради Бога, Но прежде простите себя. Март-май 2015

27

Триптих. Худ. О. Кищенко

Искусство

Голос глаз

Глаза. Нежные, грустные, радостные, мечтательные... В них можно увидеть, по ним можно узнать, прочесть, что таит, чувствует, о чём думает обладатель бесценного дара природы - глаз. И даже услышать их внутренний голос: кричащий, зовущий, просящий, восторженный, радостный... Именно это - глаза, их голос слышишь, глядя на портреты Петра Михайловича Михейчика - художника из г. Ростова-на-Дону, уроженца Интелегентная бабуля Елена Михайловна. 1993г. сибирского таежного посёлка Ключи.

Армянская девушка 1999 г.

Лидочка. 1997г.

28

На сенокосе. Худ. П.Михейчик

29

Триптих. Худ. Олеся Кищенко 30