Литкультпривет!!! №5 май 2015 by Сергей Прохоров

Литкультпривет!!!

Monthly journal LITKULTPRIVET!

Ежемесячный литературнохудожественный журнал

МАЙ

№5(31) 2015 г. 1

Искусство

ЖИВОПИСЬ ПОБЕДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

В. Пузырьков “Впереди мир” 1984 г.

В. Мочальский “Победа. Берлин 1945 года” 1947 г

И. Белоглазова “Салют Победы” А.А. Дейнека “Оборона г. Севастополя”. 1942 г.

И.И. Родионов “Участие надводный кораблей и батарей флота в Вячеслав Шумилов “Весна 1945-го” 1989 г. разгроме фашистов под Ленинградом”.

Литкультпривет!!! Ежемесячный журнальный выпуск

Основан 30 октября 2012 г.

п.г.т. Нижний Ингаш

Май №5 (31) 2015 г.

В НОМЕРЕ: Николай Никонов Литература...................................4 Владимир Пугачёв

Стихи...............................................6 Григорий Желудков Повесть........................................8 Анатолий Шишков Очерк...........................................20 Виктор Воловик Стихи...........................................25 Сергей Прохоров Стихи.....................................26

Николай Ерёмин Стихи...........................................27

В майские дни Победы 1945 года солдаты и офицеры Советской Армии расписывались на колоннах рейхстага. С той поры прошло много лет. Поэт Евгений Долматовский обратился через газету “Красная звезда” ко всем фронтовикам, кто брал рейхстаг и расписывался на его стенах. Автор получил много писем, где ветераны - участники штурма рейхстага - рассказывают о себе, о своей послевоенной жизни. Эти живые рассказы и явились основой книги “Автографы Победы”, вышедшей первым изданием в 1970 году. 5 мая Евгению Ароновичу Долматовскому - поэту-песеннику 100 лет.

Редактор Сергей Прохоров

Литература

ЧЕЛОВЕК ГОДА

У каждого он свой. И это хорошо, наверное. Симпатии и антипатии, влечения и пристрастия сопутствуют в наших непосредственных взимоотношениях и тогда, когда нам комфортно, и тогда, когда нам бывает невмоготу. Мы по жизни идём, в общем-то, сообща, и нам, конечно же, небезразлично, с кем приходится соприкасаться морально и материально, физически и визуально. Всё дело в том, готовы ли воспринимать соседство духа и воли, как должное, как нечто неотвратимое? Состоялся ли сам нравственно и жизнелюбиво? Окреп ли духовно и творчески? Вопросы - деловые, не праздные. От осознания оных зависит много чего, если не всё. «Как аукнется, так и откликнется» - это ведь не от нечего делать придумано. Мудрость человеческая, народная, болью опыта выстраданная, помогает нам в решающий миг задуматься и творчески остановиться. Чтобы выводы правильные сделать и осмыслить насущное, необходимо осмотрительным быть и просвещённым. Быть рачительным и практичным, знающим и самокритичным. Всем ли это дано? Увы, далеко не всякому. А вот Пятакову Николаю Ильичу, книга которого «Небесное знамение» замечена даже в «ЛГ», это с рождения, пожалуй, было свойственно. Пусть не особо улыбалась ему судьба, где нелёгкое детство военное и ранняя безотцовщина и где не из пелёнок маменькиного сыночка вылуплялось его человеческое становление, а безысходная бедность семейная в деревенской колхозной глуши Советской Чувашии помогала ему обретать полновесную силу благородства душевного. Именно его, работящего Н.И.Пятакова, неожиданно в минуты раздумий захотелось вдруг назвать Человеком года. Есть для этого у меня основание личностно соответствующее. Во-первых, он гуковчанином стал по сути только 4

что, вернее, с конца 2012-го. И что характерно – прибыл сюда со своей верной Марьей Петровной по приглашению родственников из Казахстана, отработав там пятьдесят лет в городе медеплавильщиков Жезказгане, прибыл по воле доброго случая, вынужденно (как и я со своей семьёй четыре десятилетия назад из Сибири), а во-вторых, он убедительно доказал свою гражданственную состоятельность, грамотно возглавив ослабевший гуковский Клуб любителей поэзии «Звезда надежд». Признаюсь самокритично, этот творческий очаг общения в лице «Звезды надежд» лично мною был основан осенью 2008 года при ГДК, чтобы помимо гуковских литераторов ежемесячно приглашать иногородних. Поначалу было нормально. В гостях у гуковчан побывали Вячеслав Дутов, Николай Киреев, Сергей Кочудаев из Красного Сулина, Станислав Ендовцев из Шахт, Иван Снисаренко из Новочеркасска, Лариса Лаухина и Виталий Шевченко из Ростова. Так же должны были быть поэты из Донецка и Каменска, Азова и Таганрога, но как-то разладилось это у нас без поддержки заинтересованной со стороны. Да и здоровье подвело… А ведь задумано-то было на манер семикаракорского Клуба любителей прекрасного, созданного и руководимого даровитым поэтом Борисом Куликовым и хватким журналистом, способным к сочинительству стихов и прозы, Алексеем Полубедовым! Всё это цвело в незабвенные шестидесятые-восьмидесятые, когда поэзия была в цене и поэтический дух вдохновенно витал в воздухе повсеместья. Да, действительно это бурлило великолепно! Благодатные времена, вдохновляющие нас всех на горение творческое. Ежегодно в августе съезжались в Семикаракоры к разудалому поэту Борису Куликову, рождённому в августе 1937 года, на всесоюзный праздник поэзии в его честь талантливые собратья не только из Ростова и прилегающих областей, но и, как ни странно, из Москвы и Ленинграда, Киева и Красноярска на донскую уху и поэтическое торжество. Здесь доброжелательно бывали известнейшие москвичи Виктор Боков и Егор Исаев, Владимир Солоухин и Василий Шукшин, Владимир Фирсов и Анатолий Софронов, Владимир Цыбин и Аршак Тер-Маркарьян… А гениальный Борис Примеров, открытый А.В.Калининым и А.В.Софроновым в начале 60-х, живал у Бориса Куликова неделями. Я

из Гуково, Филипп Сухоруков из Новошахтинска, Юрий Неизвестный из Волгодонска, Леонид Казьмин из Целины, Анатолий Азовский из Багаевки, Юрий Ремесник из Азова… тоже побывали здесь не раз. Это впечатляюще и незабываемо!.. Не вернуть, разумеется, тех благословенных лет молодости, но пытаться на них равняться непременно хотелось бы. На всё, как говорится, воля Божия… О Пятакове продолжим речь. О человеке, прибывшем в Гуково из Казахстана на постоянное местожительство, имея в своём творческом активе многочисленные рукописи и публикации, среди которых большая поэма «Небесное знамение». У Николая Ильича за душой есть чем поделиться, и он, выступая перед детьми и взрослыми, опирается непосредственно на свое «Небесное Знамение», убеждённо заявляя всем: «Я окончательно, бесповоротно и твёрдо поверил (после всего увиденного мной на Небесах) в Православную христианскую веру с её церквями нашего Господа Бога – Бога Отца, Бога Сына Иисуса Христа и Святого Духа». Поэма, навеянная свыше, не претендует на художественное совершен- ство, но равнодушным не оставляет, и это, наверное, главное. К примеру, разве могут не волновать такие вот строки: «И может стать, Земля исчезнет От тяжести людских грехов. Исчезнув, жизнь опять воскреснет Большим усилием Богов. Не зря Он душ запас огромный На разных держит небесах – Такой Всевидящий и Скромный На точных мудрости весах». Это ли не показатель зрелости разума, осмысленный обстоятельствами житейской среды?!. Вдохновенно обращаясь к своим читателям, Пятаков не устаёт повторять:«Люди Земли! Опомнитесь, задумайтесь, откажитесь от всех безобразий! Приведите свои нравы в нормальное русло Бытия и Жития, откажитесь от зла, чтобы сохранить всё Человечество на Земле! Господь Бог этого желает от всех вас и нас. А я призываю вас всех от всей души - остановиться, угомониться, задуматься, опомниться, прислушаться к Пожеланиям Его и вести благородный образ жизни. И, помните, Он и Они сказали мне, чтобы я всем передал и рассказал: «У нас терпение на пределе. Большинство людей на Земле перешли и переступили все границы допустимой нормы жизни. Падение морали, нравов и жестокость дошли до такого уровня, что дальше всё это видеть и терпеть невозможно. Если 5

люди не задумаются, не остановятся, наращивая свои безобразия, то в скором времени вполне может повториться, как с Содомом и Гоморрой или же наподобие Всемирного потопа». Основательная благопристойность Николая Ильича Пятакова, действительного члена Творческого клуба «Московский Парнас» не может не вызывать уважительное доверие. О нём тепло отзывается Киреева Анна Ивановна из городского Совета ветеранов, являясь активным членом Клуба, и все остальные участники «Звезды надежд» тоже, разумеется, рады видеть его и общаться с ним. Так что я доволен, что передал ему бразды правления. Но это вовсе не означает, что от участия в работе Клуба самоустраняюсь. Буду помогать по возможности и приглашать в гости иногородних литераторов авторитетных. Кстати, в течение января к нам намерены заглянуть из Чертковского района известный в области поэт Анатолий Назаренко и прозаик-краевед Владимир Лядев. Место творческих встреч вероятнее всего в ДК «Антрацит» и в Гуковском государственном музее шахтёрского труда им. Л.И.Микулина. А 21 марта, как известно, Всемирный день поэзии, который, разумеется, тоже надлежит провести на должном уровне. Вот такие наши планы на ближайшее будущее. Да, уместно напомнить, что с августа года минувшего КЛП «Звезда надежд» значится именно при ДК «Антрацит», по местожительству председателя, где к тому же проживает немало других литераторов, среди которых: Мария Шиянова, Владимир Рухалёв, Александр Рыбалкин, Светлана Вакуленко, Дмитрий Фадеев, Владимир Бутов, Олег Доннэ, Зинаида Мухина… Дом детского творчества тоже в этом районе, в бывшем Доме пионеров, что не может не радовать – резервная подпитка. С наступившим вас Новым 2015 годом, ГОДОМ ЛИТЕРАТУРЫ!!! Объявлен он так, надо полагать, выстраданно и актуально Правительством нашим всероссийским. А это дорогого стоит. Есть надежды на решительную кардинальность в интересах творческих союзов. На писательский престиж обратить внимание пришла пора, как в далёком 1934-м. О социальном единстве и гуманной целеустремлённости речь. Дай-то, Боже, озарения свыше. Да святится имя Твое!..

Николай Никонов,

член Союза писателей Дона

Поэзия

Владимир ПУГАЧЁВ “...Не просто рассказы о войне, а суровая солдатская судьба стоит за каждой строфой поэта-фронтовика...” Так отозвался о творчестве нижнеингашца Владимира Пугачева известный красноярский поэт Зорий Яхнин. В.Пугачев - автор поэтических книг “Маки”, “Минута молчания”, составитель и автор сборников стихов “Солдатский долг”, книги “Наши отважные земляки”. В 1987 году за поэму ”В вечном строю” ему присуждена премия журнала “Наш современник” ВОРОТА Я в юности, как многие, учиться Спешил, наметив трудный перевал. И каждой книги новую страницу Я, как ворота к знаньям, открывал. Но грянул сорок первый, Полетели, Как стаи птиц испуганных, мечты. Четыре года не снимал шинели Я на дороге смертной маеты. Какая в мире есть еще работа Труднее той, что мы зовем войной?! Недаром Бранденбургские ворота Почтительно открылись предо мной!

МАТУШКА-ПЕХОТА Была война моей работой И службой праведной была. Сроднили с матушкой-пехотой Меня нелёгкие дела. Не издали сторонним взглядом Их довелось мне наблюдать, Зачислила под Сталинградом Меня в сыны пехота-мать. И с той поры её тревоги, Пути, пролёгшие в огне, Мерилом чести самым строгим Осталась навсегда при мне. Да, был нелёгким и нескорым От Волги и до Шпрее путь, Но был я ко всему готовым, Не мысля в сторону свернуть.

МАКИ В тот день диск солнца жарко полыхал, Куда ни глянь – повсюду рдели маки. В четвертый раз наш батальон вставал Под ливнем пуль для штыковой атаки. С пальбой смешался орудийный гром, Земля ждала заветного покоя. И цепи алых маков под огнем, Не кланяясь фашистам, гибли стоя. Мы одолели – мертвым враг лежал. Но наши роты тоже поредели. На алых маках друг мой умирал. …А в синем небе жаворонки пели. АТАКА Не признает атака середины. С начала и до самого конца Она – как взрыв И как порыв единый – Враз зажигает яростью сердца. Рывок. Бросок. Удар штыка, Приклада… И стоны, заглушившие “Ура!”, И тишина – Как лучшая награда, Когда придет победная пора.

И вот сыновняя отвага, Прорвавшись сквозь огонь и мрак, Над чёрным куполом рейстага Взметнула гордо алый флаг.

В Афганистане - дальней стороне, Да, на войне всё так, как на войне, Где и затишья час берётся с бою. ...Вблизи реки объявлен был привал. Взвились дымки над бойкими кострами. Кто умывался. Кто разогревал Еду и чай... Тебя ж связной сыскал: — Вас ждет комбат. Бегом послал за вами. Немногословен, краток был комбат. Сказал, нахмурясь, обращаясь к сыну: — Сейчас в поход отправится отряд, Возьми с собой надежных двух ребят, Разведай с ними впереди долину. Пылал на небе огненный костер: Вставало солнце где-то в отдаленье. В лучах румянились вершины гор, И ты возглавил головной дозор, Пошел навстречу мрачному селенью. ...Тропа к дувалу старому вела, Вблизи него вдруг круто повернула — И в тот же миг в упор, из-за угла, Как все вершатся подлые дела, Струя свинца внезапно полоснула. Солдат сразили пули наповал. Тебе прошило очередью ноги. Но, истекая кровью, ты стрелял, Не о своем спасенье помышлял: Ты жизнь спасал идущим сзади многим. Курился в дымке горный перевал. В свои права уже вступало утро. О чем ты думал, сын? Что вспоминал, Когда патрон последний досылал, В тревожный час, в смертельную минуту? Что в жизни многого ты не достиг, Хоть и прошел суровые невзгоды. А может быть, в короткий этот миг Перед тобою отчий дом возник И вспомнил ты мальчишеские годы, Отца и мать в сибирской стороне, Могучий Енисей в безбрежной сини, Друзей, шагавших рядом по войне. Иль думал ты о любушке-жене, О черноглазом мальчугане—сыне?.. А помощь шла.Спешил за взводом взвод, Чтобы сломить скорей заслон душманов. Горел все ярче солнечный восход. Но недвижим лежал ты... Небосвод Навек в глазах твоих померк багряный

В ВЕЧНОМ СТРОЮ (Отрывки из поэмы) Сввтлой памяти сына Юрия Победный гром той яростной весны В моих ушах грохочет и поныне, Огни и трубы медные войны, И смертный путь немереной длины, Прошли мы, завершив его в Берлине. ...Прошли десятилетия с тех пор. Ранений прежних боль утихла злая И не о том вести бы разговор, Но я бросаю в прошлое свой взор: Мне вновь нужна поддержка фронтовая. Их много было в жизни, зим и лет, Ночей и дней, закатов и рассветов. Немало было радостей, но бед— Таких, чтоб разом помутился свет,— Не довелось мне испытать до этой. Стоял декабрь. мы с Матерью вестей От сына днями и ночами ждали. Но не было ни писем, ни гостей, Как будто в дом наш и м дорог-путей Сыскать ветра и вьюги не давали. ...Уже совсем был близок Новый год Хвоей смолистой веяло в подъездах. Гадала мать:— Раз письмеца не шлет, Так, может быть, дорога сына ждет, И он сейчас готовится к отъезду. Письмо нашло в наш дом дорогу все ж (Уж лучше бы вовек не приходило!) ...Вонзились строки в сердце, словно нож, Когда удара ты совсем не ждешь. «Ваш сын погиб», — известие гласило. Утрат познал я много на войне. Глядела смерть не раз в глаза солдата, Но привелось живым остаться мне, Неужто для того, чтобы вдвойне Была больнее тяжкая утрата? Видавшему войну фронтовику И то непросто удержать рыданья. Но где сыскать то слово, ту строку, Чтоб передать безмерную тоску, Всю меру материнского страданья?.. Вставал рассвет над горною грядой, От ближней речки веяло туманом. А рядом с этой сонной тишиной Уже шестые сутки длился бой С неисчислимой бандою душманов. Он был не первым для тебя, мой сын, И фронтовой судьбы моей наследник. Омыл я кровью путь свой на Берлин, Но никогда не думал, что седин

Мне смерть не раз грозила на войне, Но я живым пришел из-под Берлина. Как с горькой думой той смириться мне, Что через сорок лет я лишь во сне Могу обнять единственного сына. Солдату слезы не запрещены,

Добавит столько мне твой бой последний. О том, как было псё, расскажут мне Твои друзья, служившие с тобою 7

70-летию ПОБЕДЫ

Григорий ЖЕЛУДКОВ

Приказано

ВЫЖИТЬ С -

повесть

наряд разорвался почти рядом, и с бруствера в окоп посыпалась ржавая осыпь сухой глины.

Ну, теперь жди. Начнет дубасить, - сказал Чернухин, первый номер пулемета, заправляя новую ленту.

- И хоть бы один самолет на подмогу прилетел... Сбросил бы несколько чушек - все веселее было бы. Только жди., - проворчал. - Словно курят по щелям, распугали их немецкие мессеры, или как там их... - Были бы - прилетели. Нету их! Нету! Ты понимаешь это слово?! Они только в песнях были! - негодуя, одним залпом выпалил Петляков, второй номер пулеметного расчета. - Плохо, значит, работал твой родственник, - съязвил Чернухин. - Это еще какой родственник? - спросил Петляков, поняв, куда клонит Чернухин. - Как какой? Петляков... Авиаконструктор... Сам говорил, что в каком-то родстве состоишь с ним. - Говорил... говорил, - огрызнулся Петляков. -Десятая вода на киселе.... Да будь он хоть братом мне, отцом родным, так что из того?! Не он же решает, сколько их строить! И каких!.. Его дело - конструировать! Понял?! Кон-стру-и-ровать! Ты, чем рассуждать, лучше за фрицами следи повнимательнее. Скоро полезуг. А у нас с тобой патронов - кот наплакал. Одна всего лента осталась. А то - родственник плохо работал. Посмотрим, как ты сработаешь. - А ты не учи меня, как работать. Тоже нашелся учитель! Ты еще усы не научился брить, а я уже вторую войну начал,- спокойно ответил Чернухин, не отрыва-

ясь от пулемета. Чернухин - с Урала. Горняк. Руду добывал. Осенью 1939-го, сразу после принятия Закона «О всеобщей воинской обязанности», был призван в Красную Армию, определен в пулеметчики, и два с небольшим месяца спустя был направлен на финский фронт. - А я не учу, - попритих немного Петляков. - Только зло берет! Любим мы вину валить на кого угодно, лишь бы язык почесать. А то, что нет танков, нет гранат, нет патронов - тоже Петляков виноват?! Что драпаем... Что до Смоленска рукой подать! Что за Смоленском Москва?! Ты говори, да меру знай... Небольшого роста, худощавый, с горящими гневом глазами, он, казалось, готов был хоть сейчас броситься с кулаками за такую обиду на своего товарища по расчету, хотя тот был куда здоровее его. Не зря ж подшучивали над ними в роте: «Пат и Паташонок», и еще «У Чернухина — не кулак, а кувалда пудовая. Раскипяти — быка одним ударом свалит». Только никто не видел Чернухина «раскипяченным». Он просто не умел сердиться. Вот и сейчас, поняв, что нечаянно обидел друга, поспешил сгладить обиду. - Да ты че, Ефим! Я же так... Для поддержки злости. А фрица - не проморгаем. Две ленты - не фунт изюма! Чесанем! Да так, что и чертям в аду станет тошно! Чернухин повернул в сторону Петлякова потное, в грязных потеках лицо, злобно ухмыльнулся, скривив тонкие губы вправо. - Две ленты... Ими еще можно кое-что сделать! Старший лейтенант Целуев в разговор не вступал. Расставив локти, он склонился грудью на бруствер

траншеи, и, не отрывая от глаз бинокля, наблюдал за кустами, где, прижатые пулеметом Чернухина, залегли немцы. Мысль, что полк, а точнее то, что осталось от полка, находится в полном окружении, не давала ему покоя.

- На психику давят. Думают, что у нас кишка тонка. Только мы еще посмотрим...

Вдали, километрах в трех, дымилось горевшее село, центральная усадьба колхоза, ночью оставленная полком. Вчера почти весь день шел за нее смертный бой. Когда пришел приказ село оставить, отойти на новые рубежи в сторону леса и закрепиться, в полку не осталось и пятой части личного состава...

- В самый раз, товарищ старший лейтенант, - сказал Петляков.

Последних раненых отправили в тыл, когда уже стемнело. - «А убитых... Схоронить не успели, — сказал сам себе Целуев. — Ни сил, ни времени не оставалось». Отошли ночью. Усталые. Измученные непрерывными боями и недосыпанием, люди буквально валились с ног. Наспех отрыли глубокие траншеи и закрепились, приготовив к бою все, что осталось в наличии. А наутро снова бой. Новые убитые, новые раненые, и безнадежная потеря связи с дивизией. В этом бою пулей в грудь ранен был командир полка подполковник Литвинцев. «Едва ли удастся вынести его живым из окружения,подумал Целуев о Литвинцеве. - Жаль. Толковый командир! Беззаветной храбрости человек! Без таких, как он, не выиграть войну...» Цслуеву приказано пулеметным огнем задержать наступление противника, дать возможность обескровленному полку уйти в лес. Такие заслоны оставлены и на других участках. Им отданы последние гранаты, почти все патроны, какие нашлись еще на походном складе боеприпасов, и приказано держаться до тех пор, пока не будет сигнала об отходе. Такой сигнал - три красные ракеты. Сбор в общую колонну - в глубине леса. У дороги, связывающей центральную усадьбу колхоза с бригадами, расположенными восточнее села. Целуев посмотрел на часы. Прошло уже около получаса после отбитой атаки, а немцы начинать новую почему-то не спешили. Прошло еще несколько томительных минут... Целуев отнял бинокль и протер уставшие от длительного наблюдения глаза. За спиною что-то зашуршало. Целуев обернулся на шорох и увидел: рядом с траншеей, метрах в пяти, столбиком стоявшего у норы суслика. Зверек был неподвижен и, казалось, с удивлением наблюдал за людьми, стараясь понять, что здесь происходит. «Уходил бы ты, малыш, подальше! А то здесь такое сейчас начнется, что и тебе места мало будет», - подумал Целуев. - Товарищ лейтенант! Немцы! — прервал его мысли Чернухин. - Полроты, не меньше, — определил Целуев.

- Ишь... Без единого выстрела, - сказал Чернухин.

Немцы осмелели. Не встретив огня, они держались уверенно, цепь сомкнулась плотнее.

- А мы деревянный ему порекомендуем, - злобно процедил Чернухин. Цепь зашевелилась и вскочила для нового броска. Чернухин прошелся по бегущим очередью, первым взяв на прицел офицера. Офицер вдруг остановился, отступил пару шагов в сторону, словно давая проход бегущим следом за ним, и, взмахнув пистолетом, навзничь рухнул на землю. Цепь залегла. - Мотать бы вашу душу! — с восторгом закричал Петляков, подавая Чернухину последнюю ленту. - Отходим, — коротко бросил Целуев. — Быстро! Пока не опомнились фрицы! — Он выскользнул из траншеи и протянул руки, чтобы принять пулемет. - Прощевайте, фрицы! До встречи! — крикнул Чернухин и погрозил в сторону немцев кулаком. ... Остатки полка были уже в сборе, когда Целуев с пулеметчиками возвратились в расположение части. Литвинцев, командир полка, лежал на повозке, в тени молодых лип, на окраине небольшого оврага. Вокруг него, притихшие, серые от пыли и усталости, стояли оставшиеся в живых командиры. Их было немного, и никого из старших. Ни одного из заместителей Литвинцева. После того как полк вступил в бой —- ни одного пополнения. А силы таяли с каждым днем, с каждым новым боем. И теперь наивно было бы думать, что полк, оставшись без личного состава, без боеприпасов и продовольствия, сможет оказать противнику хотя бы мало-мальски достойное сопротивление. Ниже, к оврагу, чуть обочь дороги, расположилось все то, что осталось от полка: ближе к дороге — сидя, лежа, примяв нескошенные травы, отдыхали оставшиеся в живых люди. Их хватило бы только для того, чтобы укомплектовать пару полноценных рот. Некоторые из них были легко ранены, и санинструктор, сержант Шустерман, делал им перевязки. Дальше сгруппировался небольшой обоз из шести пароконных бричек. На двух из них лежали тяжелораненые. Литвинцев не стонал. Он жадно хватал ртом прогретый дневным зноем воздух, выдыхал его с храпом и кровавыми пузырями и, казалось, безучастно смотрел в подернутое легкой рябью небо. Литвинцев был из числа тех командиров полка, что «пропахали», не выходя из окопов, две войны — первую мировую и Гражданскую, что за свою храбрость и убежденность в правоте революции были выбраны солдатами на командные посты, отличились

в боях, но, несмотря на большие заслуги перед революцией, не пошли дальше командования полками. Они честно тянули армейскую лямку, были любимы личным составом полков и не всегда поощряемы командованием. Подойдя к повозке, на которой лежал командир полка, Целуев хотел доложить Литвинцеву, что приказ выполнен, но его придержал капитан Стужин. — Не беспокой, — шепнул он. —- Для него каждое слово — мука. Целуев согласно кивнул головой и отступил на шаг, укрылся за плечо Стужина. Комбат первого батальона Стужин из всех командиров полка, оставшихся в живых, был теперь старше всех и по должности, и по званию. Приземист, неширок в плечах, стоял он, не сводя глаз с Литвинцева, боясь пропустить каждое сказанное командиром полка слово. Он понимал: дальше полк вести ему. — Все в сборе? — спросил Липшицев. — Все, товарищ подполковник, — ответил Стужин. — Раненых... много? — Тяжелых — трое. Все в повозках. Легкораненые — в строю. Все могут двигаться без посторонней помощи.

окружены. Это правда, и ее должны знать все. Но полк есть! Он жив, пока есть знамя полка! Берегите его! В том, что произошло — вины вашей нет. Знамя поведет нас на прорыв, в бессмертие! Оно поможет нам смыть позор несуществующей вины. Я, как видите, ранен. Командование полком возлагаю на капитана Стужина. А вам всем приказываю выжить! Вперед! Литвинцев махнул рукой в сторону востока и устало закрыл глаза. Его опустили на мягкую подстилку из душистой, выстоявшейся до полной зрелости травы и прикрыли шинелью. Немцы, как и предполагал Литвинцев, когда выбирал для отхода проселочную дорогу, идущую через лес, от преследошния отказались. Они выпустили вдогонку десятка два снарядов, не причинивших вреда отступающим, прилетела «рама», покружилась над лесом и улетела. На том и закончилось преследование. Должно быть, немцы посчитали, что полк уничтожен полностью, что остатки рассеянных по лесам частей рано или поздно сдадутся немецким военным властям. Не сидеть же им вечно в лесу. Голод и русские морозы выгонят всех из диких нор. Не думали еще генералызавоеватели, что русские леса станут партизанскими. Что укроют они в своих глухих уголках и чащах народных мстителей, от которых не будет им покоя до самых тех пор, пока не останется на земле русской ни одного чужеземца-головореза. Стужин и Целуев шли в голове колонны. День клонился к концу. Спала духота, донимающая даже в лесу. Но измотанным переходами и беспрерывными боями людям нужен был отдых.

— Сколько? —- Двенадцать человек. — Я буду говорить с полком. Прикажите расчехлить знамя.

— Сделаем привал? — спросил Стужин у Целуева.

— Вам нельзя разговаривать, товарищ подполковник! — подал голос военврач полка Клюев, стоявший по ту сторону повозки.

— И я такого же мнения. Впереди, похоже, близко населенный пункт. Лес рубкой разрежен. У нас на Алтае местность очень схожа с этой. Лес, перелески. Лесничим стать вес мечтал. Не вышло. Стал кадровым военным.

— Можно. Теперь все можно. Молчать — нельзя. Повозка тронулась. Колыхнулось и поплыло знамя.

— Капитана Стужина к командиру, — негромко прокатилось из глубины колонны в голову.

Отсвет алого полотнища, падая на обескровленное лицо Литвинцева, скрашивал его бледность. Кто-то из командиров уже подал команду, полк остановился побатальонно, как строился всегда в мирное время, и замер по команде «смирно». — Поднимите меня! — попросил Литвинцсв. Два молодых дюжих бойца, приставленных к штабной повозке для охраны знамени, приподняли подполковника и, поддерживая на руках, осторожно повернули его лицом к строю. — Бойцы и командиры! — голос был тих и прерывист, но его услышали, как умели и любили слушать в мирное время, всякий раз, когда он, стройный и подтянутый, хоть и мужиковатый в обращении, разговаривал с полком. — Мы потеряли в боях почти всех товарищей. У нас нет связи с дивизией... Нет боеприпасов... Мы

— Принято, — покатилось обратно. — Остаешься за меня, — сказал Стужин Целуеву. — Должно быть, старик плох. — Пожалуй. А как с привалом? — Там и решим. Около повозки Литвинцева Стужин встретился взглядом с Клюевым. Тот беспомощно развел руками: ничего сделать нельзя, конец. Литвинцев лежал с закрытыми глазами. Лицо его было бледно, словно припудрено. Казалось, ни кровинки в нем. И только окровавлены губы. От рта по щекам — потеки засохшей крови. — Я слушаю вас, товарищ подполковник, — сказал

тихо Стужин, нарушив форму доклада. — Час мой, Петр Васильевич, настал. Теперь уже точно. Остановите полк. Будем прощаться. Хотелось бы дожить до того дня, когда погоним обратно новоявленного Наполеона. Да не суждено, это вы уже без меня сделаете. Да... Салютовать не вздумайте. Патроны берегите. Они вам пригодятся. Документы заберите. Партбилет. В штаб дивизии сдадите. Все в кармане. Там же список к награждению. Не успел отправить. Ищите проход... Людей сберегите... И знамя... Я хочу проститься с ним. — Расчехлить! Быстро! — приказал Стужин. Знаменосец быстро снял чехол со знамени и развернул его над головой умирающего командира. Литвинцев приподнялся, взял угол алого полотнища в руку и поднес к губам. Вздрогнул всем телом, словно от неожиданного удара и, не разняв пальцев с зажатым в них шелком, упал на дно повозки. Шли к концу третьи сутки перехода, когда кончился лес. Двигались больше ночью и ни шага без разведки. Населенные пункты обходили стороной, хотя, по данным разведки, там и в глаза еще не видели немцев. Расположились на дневку на опушке леса, перед большим льняным полем. Солнце только встало. Оно еще не успело высушить обильную росу и обогреть землю, но утомленные переходом люди падали на землю, выбирая места, где погуще кусты, где повыше травы. — До чего дожили мы, — негодуя сказал Стужин. — На своей земле, от своего народа прятаться приходится! — Не от своих, — возразил Целуев. — От предателей. От тех, кто и на отца родного сделает донос. В эту ночь еще трое ушли. — Опять местные? — Да. Из ближайших районов. Так что ночь не на одних нас работает. Страшнее всего то, что люди веру потеряли на возвращение Красной Армии назад. А тут — дом. Укроют. Не выдадут. А и выдадут — дезертир, мол, не пожелал воевать против вас. Такое немцам на руку. — И контроль за каждым человеком не установишь. Хотя бы одного такого гада задержать. Ты вот что... Список дезертировавших составь. — А что это даст? — Хотя бы то... Когда выйдем — рапорт подадим. Чтобы после победы не причислили себя к героям. А мы вырвемся из этого проклятого кольца! Нам приказано выжить! Сто верст кругу дадим, а брешь отыщем... Лес жил своей обычной жизнью. Посвистывали в кустах птицы, торопливо отбивал дробь дятел, устроившись на стволе старой липы. И никакого признака, что где-то невдалеке, совсем рядом, гремит война, самая кровопролитная, самая жестокая из всех войн, какие знало человечество.

Стужин развернул планшет и начал рассматривать карту. — Ничего определенного она нам не дает, — сказал Целуев. — Масштаб не тот. — Другой, к сожалению, нет, — тяжело вздохнув, ответил Стужин. — Нет и не существовало, полагаю. К такому не готовились. Не думали отступать. «Красная Армия всех сильней» - горланили. А на поверку... вышло --- пять штыков на один танк противника. И, думается мне, полная потеря управления армией. Иначе бы не оказались немцы здесь всего-то за неполные три недели боевых действий! — Результат нашей подозрительности, — сказал Целуев. — В каждом, кто хоть слово сомнения сказал, видели врага народа. Обезглавили армию. Лучших полководцев убрали. Начиная с дивизии и до военных округов. Меня мучает одна мысль: кто сумел доказать Сталину, что армией руководят только враги Советской власти?! Как мог согласиться с таким Ворошилов?! — Ума не приложу, — ответил Стужин. — Вот и я ума не приложу... А когда кончим войну, поверь — вес спишут на внезапность нападения! И на то, что виноваты все тс же «враги народа»! — Об этом вслух не говорят, — тихо сказал Стужин. — Для нас с тобой — все равно теперь. Мы жизнями своими заплатим за все просчеты. Полк наш во главе с Литвинцсвым уже заплатил! Почему все так получилось, спрашиваю я себя?! А ответа не нахожу... Целуев скрипнул зубами и умолк. Молчал и Стужин. Он и рад был бы ответить на вопрос Целуева. Рад бы успокоить себя мыслью, а лучше — доводом, фактом, что все произошло не по вине руководства страны... Но такими данными он не располагал. Стужин не боялся откровенного разговора с Целуевым. Они старые друзья, еще по училищу. Он мог бы сказать все, что думает, не боясь, что день, а то и час всего спустя вызовут его в особый отдел, куда вызвали в свое время комиссара полка Бойко и объявили его врагом народа. А он бывший рабочий-путиловец, лично видевший Ленина. Комиссар Гражданской. Имел два тяжелых ранения и орден Красного Знамени. — Страшно подумать... До Москвы — рукой подать, — вздохнул Стужин. — Москву не сдадут, — с уверенностью сказал Целуев. — Пусть у самых ворот, но получит гадина по зубам, повторит судьбу Наполеона этот бесноватый ефрейтор. — Этот ефрейтор кое-каких маршалов обставил, не говоря уже о генералах. Только не время сейчас спорить об этом. Нужно действовать. Лес кончился, обстановка усложнилась. С наступлением сумерек разведку вышлем, конную.

Из кустов на штабную полянку, замаскированную тщательно, вышел сержант Колычев. — Я по серьезному вопросу к вам, — сказал Колычев и опустился на землю. — Дезертира поймали. Он из местных, фамилия — Курчснко. — Вот как! Поподробнее... — Я заметил еше вчера, что он что-то замышляет. Одним словом, показался он нам подозрительным типом. — Кому это вам? — Мне и Сагалаеву. Посовещались и решили проследить. После завтрака — все спать, а он в кусты, что подальше. Залег, переждал немного и дальше. С километр от расположения задержали. Из кустов, подталкиваемый дулом автомата, под охраной Сагалаева вышел невысокий крепыш, с крупным лицом и белесыми бровями. На лице его — ни отчаяния, ни мольбы. Тупое безразличие. Казалось, что ему все равно, что с ним сделают. Помилуют или расстреляют. — Дезертир? — строго спросил Стужин. — Никак нет, — ответил Курченко. — Мой дом рядом. Всего в пяти километрах отсюда. Я хотел забежать домой и обратно в часть. Все равно до вечера будем стоять. И разведал бы, что и как. Курченко отвечал спокойно, деловито. Можно было подумать, что он на самом деле не замышлял большего, чем побыть дома, узнать, как там идут дела, и вернуться обратно, чтобы уйти с остатками полка на восток, на прорыв, а может быть, и на смерть, если того потребует обстановка. — Вы знакомы с приказом по части, что отлучаться из отходящей колонны категорически воспрещается, что самовольный уход, с любыми намерениями, будет сравниваться с дезертирством, а виновный — привлекаться к ответственности по закону военного времени? — Да. Знаком.

— Его 15 37-м расстреляли. А за что — не знаю. — Кем работал отец? — Председателем сельсовета. — А как в армию вас взяли? — Я ушел из своей деревни. Здесь тетка моя жила. Я прошу об одном: разрешите взглянуть на сынка... А потом можете расстрелять по закону военного времени. А поверите — погибну вместе с вами. Выжить у нас мало шансов. Мы смертники. Не подумайте, что трушу... Я только не хочу такой жестокой и несправедливой, какую приняли мои родители, такой бессмысленной смерти. У прохода между кустами Колычев задержался. — Товарищ капитан! — вполголоса сказал он, — разрешите нам с Сагаласвым проверить, правду ли говорит Курченко или врет. Если его деревня так близко, как он говорит, к обеду управимся. Жаль парня... если все так, как рассказал. — А как вы считаете? — спросил Целуев. — Кажется, не лжет. Такой судьбе -— не позавидуешь. Разрешите! —- Хорошо. Мы подумаем, — ответил Целуев. — Разрешите идти? — Да, да. Вы свободны. — Ну-с... Что скажешь, комиссар? — спросил Стужин, когда ушел Колычев. — Какой я комиссар, — ответил Целуев. — Я начштаба батальона... — Такой же, как я командир полка. Но... Суть не в этом. Вот он, настоящий русский человек! Я о Колычеве. Уличили в дезертирстве — расстрелять готовы. Как изменника. Уяснили причину, на смерть пойти готов. Это здорово! — Вина, допустим, есть. Но... Говорит он правду, думаю. — И что предлагаешь?

— И все же решились?! — Я не мог иначе. Не смог! А вы бы меня все равно не пустили бы! Потому и решился. Я честно говорю: вернулся бы. — Дома кто? — спросил Стужин. — Жена. Сынок. Я его еще не видел. Он родился без меня. И больше никого. — А родители? —- Нету. Мать умерла, кулаки замучили... А отец... — Курченко умолк. Он, казалось, боялся открыть какую-то тайну, связанную с отцом. — И что же отец?

— Отпустить до вечера. — Значит, поверим? — Я - за, - без колебания ответил Целуев. — В таком случае... как с просьбой Колычева? — Думаю, что такая надобность отпала. Если уж верить, то верить до конца. ***

онная разведка, в состав которой был включен Курченко, вернулась около полуночи.

— Можно двигаться, товарищ капитан, — сказал

Колычев после краткого доклада. — На расстоянии двадцати километров - полное затишье. Деревни словно вымерли. Да и кто отчается высунуть нос из избы! — Спасибо, сержант! Разведчикам — в повозки и спать. Без отдыха много не навоюешь. — А как же без нас? Мы каждый поворот знаем... — Понадобитесь — разбудим. Ночной переход прошел успешно. На рассвете вошли в небольшой лесок, густой, с преобладанием деревьев лиственных пород. Лишь кое-где, парочками и в одиночку, тянулись к небу узкими худосочными кронами тонкие, прогонистые сосенки. Пахло застоявшейся сыростью. На отдых стали на восточной опушке. Сразу за лесом — ржаное поле. Рожь высокая. В человеческий рост. Колосистая. Дай ей еще недельку постоять под солнцем, и закрепнут налитые туго зерна, склонятся на тонких соломинках тяжелые колосья. Убирай — не зевай. Опоздаешь — урон понесешь. Стужин с Цслуевым расположились на самой окраине леса. Позиция выгодная. Невысокий холм, покрытый мелкотравьем. С его вершины хорошо просматривалось поле и зеленеющие за ним перелески. Далеко. До самого почти горизонта. — Какая тишина, — сказал Целуев, — даже не верится, что где-то, совсем рядом, война. — Скорее бы услышать ее, — ответил Стужин. — Неужели так далеко углубился немец?! Четвертые сутки догоняем фронт, а догнать все не можем. Так и до Смоленска дотопаем по тылам. Отдохни немного, а я понаблюдаю. Часика через два разбужу. Подменишь. — Давай, — согласился Целуев и, сладко зевая, кутаясь в шинель, завалился под куст. — А парень-то ничего оказался,— сказал он уже в полудреме.

не рассеявшийся еще сумрак раннего утра, Стужину хорошо были видны возвышающиеся над хлебным полем телеграфные столбы. «Будто могильные кресты выстроились, — мелькнула мысль. — Столбовая... Важная, значит. Не та ли, о которой говорил Курченко? Хотя — нет. Не она. Та, по его словам, к совхозу с севера подходит. А эта — южнее. И до совхоза еще не меньше десяти километров. Видимо, поселок... Ага... Так и есть. Столбы — всего с одной перекладиной. Местная связь...» Стужин проследил за машиной, пока та не скрылась в лесу. «Похоже, санитарная, — подумал. — Транспортные — помощнее. Под тентом. Не понять». И вдруг Стужина осенила заманчивая мысль. А что если попробовать... Перехватить... Только так, чтобы себя не обнаружить... Рискованно, но вполне реально!.. Стужин почувствовал, как сразу пропала сонливость. Он дотронулся рукой до плеча Целуева, потряс его. — Вставай!.. Слышь?.. Станцию проехали... Целуев вскочил, осмотрелся вокруг бессмысленным взглядом. — Что проехали? — Станцию, — говорю. — Фу ты... уже? А кажется, совсем не спал. Он даже не обратил внимание на то, что утро только зачиналось, что вокруг по-прежнему стояли густые сумерки. — Да ты только уснул, — пояснил Стужин. — Дорога рядом... — Какая дорога? — переспросил Целуев, все еще не приходя по-настоящему в чувство. — Большая. С телефонной связью. А за ней — немцы. Упоминание о немцах окончательно вернуло соображение Целусву.

— Ты о ком? — О Курченко.

— Что за дорога? — спросил он, и рука машинально потянулась к биноклю.

— Да... Я, признаться, сомневался. — Тогда зачем отпускал? —- Да спи ты... Заладил... Целуев ничего не ответил. Еще минута, и раздался его богатырский храп. С посвистом. С мурлыканьем. «Вот дает! — подумал Стужин. — Всех немцев на ноги поставить можно таким храпом». Он поднес к глазам бинокль и присел от неожиданности: через поле, возвышаясь над рожью, в его сторону шла машина. И никакого звука... — Фу ты! — сказал с облегчением Стужин и сплюнул. — Совсем забыл, что в бинокль смотрю. По определению Стужина, машина прошла на расстоянии немногим больше километра. Несмотря на

— В километре отсюда... Южнее... Только что прошла по ней немецкая машина. — Куда? В каком направлении прошла? — Со стороны передовой. И прямо в наш лес. Я подумал: вот кто знает истинную обстановку на передовой. Те, что сдут в машинах. Из первых уст, что называется. — В таком случае... рискнем? В этот миг страшной силы грохот разорвал утреннюю тишину. Мелкой дрожью отозвалась земля, будто докатилась волна землетрясения, звуки выстрелов и рвущихся снарядов слились в один клокочущий гул, и

стало ясно — началась артподготовка. — Кажется, наши, — заметил Стужин, прислушиваясь к гулу. — Здорово дубасят. И... почти рядом. — Эх, помочь бы с тыла!.. Под такой удар и проскользнуть можно. С фронта — атака. С тыла — атака... И лопнула бы цепь... Артиллерийская канонада разбудила спавшего в повозке Колычева. — Не знаешь, где командир? — спросил он у ездового, возившегося с лошадьми. — Там... на опушке, — ответил ездовой и махнул рукой в ту сторону, где находились Стужин с Целуевым. — Слышь, как наяривают!.. Это наши! Точно! — Почему так думаешь?

— Я пойду третьим, — решительно заявил Целуев. Приблизившись вплотную к дороге, разведчики залегли. — В самый раз, — сказал Колычев. — Солнце всходит. А на восходе — спится слаще. Водители за дорогой следят... Пассажиры — дремлют... Со стороны передовой донесся гул приближающейся машины. Целуев поднес к глазам бинокль. Дорога прямая и просматривается хорошо до самого поля. — Санитарная, — сообщил. — Не для нас, — с сожалением сказал Колычев. — Почему? — удивился Сагалаев.— Само то! Сопротивления не окажут. Ведь без оружия! — Здесь раненые. Их много. Не пырять же их каждого ножом. А может, живыми оставить? Вот и смекай. Подождем. Не может быть, чтобы не попалась золотая рыбка. Мы разведчики. Не мясники.

— По голосу слышу. — Ну и подзагнул!.. — Ничуть, — без тени обиды ответил ездовой. — Ты спал, а я слышал. Сначала громыхало вдали, это когда выпустили снаряды, а потом загремело ближе и куда сильнее. Это когда снаряды начали рваться. Понял?! — Здорово, если так. Это значит, что в коммуне остановка! Понимаешь? Завтра вместе будем фрица дубасить! Понимаешь?— Лицо Колычева пылало. Глаза светились радостью. Сделав небольшую разминку, больше по привычке, чем по надобности, Колычев застегнул пуговицы гимнастерки, затянул ремень и наказал ездовому: — Сагаласва не буди. Если спросит — я у командира. И подумал: «Ну и нервы! Такая пальба, а он хоть бы что. Привык на своем Кавказе к грохоту горных обвалов...» — «Языка» надо, сержант! До зарезу! — Такими словами встретил Стужин Колычева. — Дорога рядом. С километр, может, чуть больше от нас. Южнее. Негусто идет движение, но... чем черт не шутит, когда бог спит. Хорошо бы заполучить кого-то из тех, что в тыл сдут. У них сведения посвежее. — Добудем, товарищ капитан, коль надо. Оседлаем дорогу и... заарканим. Проще простого. Здесь нас не ждут. — Вы правы, — согласился с доводами Колычева Стужин. — Что ж... С Богом, как говорят. Кого берете с собой? — Сагалаева? — Вдвоем? — Ничего страшного. У нас преимущество. Внезапность. — И все же... Хотя бы еще одного.

Целуев возражать не стал. Он полностью положился на опыт Колычева в деле разведки. Этот всегда улыбчивый, бесшабашный, на первый взгляд, человек отличался хладнокровием и рассудительностью. И сейчас, предлагая не трогать санитарную машину, он был прав. Малейшая промашка разведки может стоить жизни всем, кто ждет. Машина шла на малой скорости. Лесная дорога негладкая, и водитель не спешил, чтобы не причинять раненым еще большую боль. В кабине, рядом с водителем, сидел молодой офицер с подвязанной правой рукой . Он безучастно смотрел вперед на дорогу, а может, дремал, и Целуев невольно позавидовал ему. «Отсыпаться поехал. Раненый герой... Быть бы тебе сегодня первой жертвой, если бы не Колычев», — подумал. Прошло еще несколько томительных минут. Из-за чубатого перелеска не спеша выкатилось солнце. И зазолотилось хлебное поле под его лучами. Неотрывно наблюдавший за дорогой Целуев заметил вдруг маленькую черную точку, мелькнувшую в том месте, где дорога взбегала на взгорок. — Кажется, мотоцикл на дороге!.. — Действуем! — коротко бросил Колычев и тотчас метнулся через дорогу к телеграфному столбу с оборванными проводами, свисающими на землю. Провода были порваны где-то на пролете. Затаившись в кустах, Колычев взял два провода и потянул их на себя. Они оказались свободными и подались легко. Добравшись до концов и убедившись, что проволоки достаточно по длине, чтобы перебросить через дорогу, быстро закрепил ее на столбе, на уровне груди, и, захватив концы, пригибаясь, перебежал дорогу обратно. — Подсечку сделаем, — пояснил. — Там — за столб... Здесь — за дерево... Палку мне... Быстро!..

Поняв, что задумал Колычев, Сагалаев подобрал лежавший в стороне сук, опробовал через колено его прочность и подал его Колычеву.

— Машина хороша! — с восхищением глядя на мотоцикл, сказал Колычев. — Вот такую бы в разведке завести!

— Хорош, — одобрил тот и закрутил на него концы проволоки. Затем обвил проволоку вокруг молодой липки, стоящей обочь дороги, замотал лишнюю проволоку на палку и примерил приспособление на уровень груди.

— А для чего она там! — поинтересовался Целуев.

— Заметят, — сказал Целуев. — Не заметят. Поднимать будем перед самым носом. Вот так. Остальное — дело момента. Не зевать. В мотоцикле по одному кататься не рискнут. До слуха разведчиков донесся негромкий стрекот мотоцикла. — Приготовиться!— сказал Колычев. — Я подсекаю... Вы выуживаете. Помните! Без выстрела. — Трое, — шепнул Сагалаев. — Действуем, — ответил Колычев и поднял над дорогой проволоку, быстро укрепляя ее на стволе липки. Проволока скользнула по груди водителя, отжала его назад, подхватила под горло и, словно подсеченную на крючок рыбину, выбросила из седла. Вместе с ним на земле оказался сидевший на заднем седле долговязый ефрейтор. Мотоцикл рвануло в сторону и опрокинуло, придавив люлькой сидящего в ней офицера. — Офицера! Быстро, — коротко приказал Целуев и бросился на пытавшегося подняться с земли ефрейтора. Сильный удар пистолета в висок — и ефрейтор безжизненно растянулся на дороге. Целуев наклонился над водителем. Никакого признака жизни. Из перерезанных на шее вен неистово хлестала кровь. Тем временем Колычев с Сагалаевым высвободили из-под люльки пришибленного, но почти не пострадавшего офицера, скрутили ему руки и сунули в рот кляп. — Убитых и мотоцикл — в кусты! — распорядился Целуев. — И убитый может ожить, — сказал Сагалаев. — Он выхватил нож и с силой ударил в грудь застывшему, казалось уже, ефрейтору. — Вот так будет вернее... Убедившись, что немец мертв, Сагалаев брезгливо вытер нож вырванной травой и сунул его в чехол. Если бы кто-то наблюдал в тот момент за Сагалаевым, за его действиями, он бы не обнаружил в нем хладнокровного спокойствия убийцы. Он бы понял, что солдат сделал свое правое солдатское дело не ради славы, не ради личной прихоти. Сделал во имя спасения своих товарищей, обложенных, словно волки, со всех сторон беспощадными и жестокими пришельцами, которые ни при каких обстоятельствах не пощадят их.

— А мало ли для чего, — уклончиво ответил Колычев, не сводя глаз с мотоцикла. — Ну... если так... Покатим с собой. Только вот что, ребята... Не захватить ли нам мундиры этих? — Целуев кивнул головой в сторону убитых. — Им теперь они совсем ни к чему. А нам... В разведке могут пригодиться. Вытряхнем господина офицера и... — Вас понял, товарищ старший лейтенант, — сказал Колычев. — Сагалаев! Быстро! Как же это мы с тобой не подумали об этом! А еще разведчики!.. Полчаса спустя перед Стужиным стоял еще довольно молодой, крепкого телосложения немецкий офицер. Руки его были связаны. А рядом — первые трофеи полка: отличный боевой мотоцикл, в люльке которого лежали два мундира и оружие немецкого производства. — О! Хорошая птичка попалась! — радостно встретил Стужин разведчиков. — И куда путь держал? На передовую? В тыл? — В тыл решил прогуляться, — ответил Целуев. — Это к лучшему. Больше сведущ в том, что нужно знать нам. Не обыскивали? — Лично — нет. В люльке — пусто. — Сколько было? — Трое. Двоих пришлось прикончить. Ловушку устроили. Один, водитель, сразу, наповал... А второго... — Разрешите обыскать, товарищ капитан! — Не стоит, сержант. Будем гуманны. Сам все расскажет и покажет. В этом деле немцы — народ покладистый. Я с ними еще в Испании встречался. Кто у нас немецким владеет? — Сержант Шустерман, товарищ капитан. Санинструктор, — ответил Колычев. — Быстро ко мне. А пленного развяжите. Никуда не денется. В сопровождении Сагалаева появился Шустерман, чернявый крепыш с карими глазами и тонким острым носом. Он был чисто выбрит. На гимнатерке — свежий подворотничок. Пленный с презрением посмотрел на пришедшего и процедил сквозь зубы... — Юдэ... Стужин строгим взглядом зыркнул на пленного и спросил Шустсрмана: — Немецким владеете?

— Да. Сравнительно...

— В таком случае... Почему вы скрыли какой-то пакет. Сами отдадите? Или пригласить ребят для обыска?

— Будете переводить. Справитесь?

— Это есть личный письмо.

— Думаю, что да. — В таком случае... переведите. Из какой он части? Где она стоит? Куда ехал? Пока вес. Шустерман перевел. Пленный ничего не ответил. Он даже не взглянул на переводчика. По тому, как нервно сжимаются и разжимаются его тонкие насмешливые губы, можно было понять, что где-то там, внутри, он ведет отчаянную борьбу сам с собой. Что сам себе поставил вопрос: что делать — и никак не может найти нужный ответ. — Он... что... уснул?! — сказал Стужин. — Сержант! Повторите мои вопросы. — Юдэ! — выкрикнул пленный и на сравнительно чистом русском языке добавил. — Уберите этот жидовский свинья! Я есть немецкий офицер! Я не стану говорить с юдэ! — О! Вы говорите по-русски! Тем лучше, — спокойно сказал Стужин. — Надеюсь, вы понимаете, в какую ситуацию вы попали... Думаю, что будете говорить... Вы готовы отвечать на поставленные мною вопросы? — Пока здесь юдэ и солдаты, моя гордость не позволяет отвечать на ваши вопросы! — заявил пленный, гордо вскинув голову. — Для вас — иуда. Для нас — сержант Красной Армии, гражданин Советского Союза, — сказал Стужин. — Однако, уважая вашу гордость и честь офицера, мы, пожалуй, удовлетворим вашу просьбу. — Это не просьба! Это мой требование! Разведчики и Шустерман ушли. Пленный не стал ожидать повторения вопросов. Он достал из кармана мундира документы и протянул их Стужину. При этом он попытался скрыть небольшой, в обычном почтовом конверте пакет. Стужин принял документы, лукавым взглядом покосил на офицера и сказал: — Здесь, похоже, не все. — Все, что здесь сказано — ничего не добавлю. Знайте. А этот документы... Вам они ничего не дадут. Читайте! — Это почему ж? — Не я... Вы в плену. Вы не есть разведка, как я подумал сначала. Вы есть в окружении. Вам не вырваться из кольца. Вы этого хорошо понимайт. Требования ваших вопросов —- есть формализм. — Вы так считаете? — Да.

— Для разведки — все важно. Ну так как? Немец заколебался. Он сказал правду. Не зная содержания текста в письме, он знал, что это было дружеское послание одного генерала другому. В нем, пожалуй, ничего такого, что могло бы заинтересовать русских, нет. И если он выдаст это письмо — преступления перед фюрером не сделает. Да и генералов... Вряд ли придется еще встретить их. И того, что отправил с ним послание. И того, кому оно было предназначено. «Эти азиаты-дикари, запертые в клетку, пойдут на все, чтобы вытащить то, что им надо», — подумал. — Что ж... Если вы не брезгуете читать чужой письма, — сказал он с ехидной улыбкой, — пожалуйста. Только это не дает честь уважающий себя офицеру! — Немец достал конверт и протянул его Стужину. — Вот так-то лучше, — сказал Стужин. — Что касается мести офицера... Как смотреть... С какой точки зре¬ния. Одни офицеры едут в чужую страну, чтобы грабить и убивать... Другие — чтобы спасти ни в чем неповинных людей. Как видите... Кстати! Где учились русскому языку? Это уже больше из любопытства. — Я имел много интерес к ваша страна. Я знал: рано пли поздно мы будем покорять ее. У вас — несметный богатства! У вас много земля! Но у русского человека очень много лень! Очень много, как это... бесшабашность! Мы все сделаем, чтобы разбудить этот медвежий угол на цивилизованный земля! — И вы бывали в России? — Нет! Но я хорошо знайт история! — Ошибаетесь. Судя по всему... вы были неважным учеником по этому предмету. Иначе бы знали, что Наполеон тоже пытался сделать то, что вы намерены сделать сейчас. И что вышло из его затеи. Ну... Достаточно истории. Здесь не гимназия. Война. Давайте ближе к делу. Вы правы. Мы не разведчики. Мы выходим из окружения. И я не собираюсь скрывать этого от вас, потому как знаю, что эта тайна разглашена не будет. Вы нам расскажите все, до мелочей, где проходит линия фронта... Какова ее прочность. Фланги стыкующихся соединений... И какова обстановка. В данном случае меня интересует участок, расположенный перед нами. — Линий фронта движется с каждой минута! Я не могу сказать, где она будет сегодня вечером. А сейчас... Одно только могу с уверенностью сказать: у вас нет никакой выход из окруженья. Великий и победоносный армия фюрера скоро будет в Москве! У вас один выход — плен. У меня - хороший связи... Я гарантирую вам жизнь, если вы послушаетесь мой совет! — Чушь, — сказал Целуев.

— Но... Зато мы не гарантируем там жизнь, если вы не выполните поставленного нами условия, — сказал Стужин. — Какой такой условия?! Вы обречены на смерть! — Может быть. На то и война, чтобы кто-то погибал. В данной ситуации — вы первые. Если у нас есть надежда на прорыв... Раствориться, скажем, в лесу и превратиться в партизан... То у вас такого выбора нет. Согласитесь! — Я есть офицер великой германской армия! Я не боюсь смерть! Можете стрелять! — Зачем спешить, господин майор. Я не ошибся, назвав вас майором? Мы, как-то так получилось, не познакомились. — Да. Я есть майор! Майор Дитрих! — А я — капитан Стужин. Так вот, господин майор На том же месте, где взяли вас, мои ребята с таким з успехом возьмут человека посговорчивее. Он расскажет нам все, что знает. А мы... — Небольшая военная хитрость. — Эта нечестный игра! — А мы не играем. Мы воюем. И мы сделаем. Сделаем так, что возвращаться вам к своим, согласитесь, будет безумием. По крайней мере, до той поры, когда наши войска вступят в Берлин. — Этому не бывать! — в ярости выкрикнул Дитрих. — Будет. Будет, майор! Как бы мне хотелось с вам встретиться после войны и доказать свою правоту. А теперь... Идите и подумайте о нашем разговоре. Эй! Кто там?.. Уведите пленного. И пошлите ко мне Шустермана... — А ты — дипломат, — сказал Целуев, когда они остались со Стужиным вдвоем. Шустерман появился тотчас. — А ну... посмотрите, сержант, что он за птичка, сказал Стужин, подавая ему бумаги Дитриха... В документах значилось, что майор Ганс Дитрих является помощником начальника штаба мотострелковой дивизии. И больше ничего. Ничего не дало и письмо, которое Дитрих пытался скрыть. Содержание его носило частный характер. Один генерал, должно быть, начальник штаба дивизии, по-дружески сообщал другому, что дела у него идут превосходно. Что он не сомневается в том, что планы фюрера будут выполнены в намеченный срок. Что предложение его, дружеское, стать комендантом Смоленска, который в течение двух-трех дней падет, он принимает с благодарностью. Потому и посылает своего человека, чтобы выразить благодарность и передать приглашение отметить такое событие, как только Смоленск будет взят.

...К вечеру план операции был продуман до послед ней мелочи. Уверенности придавало то, что бои шли всего лишь с небольшим переменным успехом. Канонада то удалялась на незначительное расстояние, то приближалась, возвращаясь на старые рубежи. Радовало и наблюдение за дорогой. Движение было незначительным. Редкие машины с передовой. Это еще раз подтверждало, что полк оказался на стыке двух на¬ступающих соединений, между ними получился разрыв, заполнить который ни у той, ни у другой стороны не было сил. -~ Нам, кажется, повезло, — сказал Стужин. — Когда косят луг косилкой, остаются кусты. Их обкашивают вручную. Нечто подобное и у нас получилось. Фланги противника раздвинул лес. Спешка. Не до него. А когда кончился, соединить не успели. Оставили на потом. Попробуем еще поговорить с этим Гансом, или как там его. Что он надумал? Новый допрос пленного ничего не дал. Даже тогда, когда ему предложили снять с себя мундир и сапоги, выполнил без всякого смятения. И только когда приказали Колычеву увести пленного, Дитрих замялся в нерешительности. На лице появилась бледность. Стараясь побороть слабость, он тряхнул головой, будто отгоняя от себя кошмарное видение, причудившееся ему во сне, выкинул руку, крикнул: «Хайль Гитлер» и, насвистывая какую-то бравую мелодию, оставил штабную поляну. — Крепкий орешек! Ничего не скажешь. Завидую таким, — сказал не без восхищения Стужин. — Попробуем обойтись без него, — ответил Целуев. — Кстати!.. Венцель... Мотоциклист наш... Тоже «шпрехает» по-немецки. Жил, говорит, среди немцев Поволжья. Это уже кое-что. Целый день репетируют всевозможные сценки под наблюдением Колычева. С наступлением сумерек группа разведки была на штабной поляне. — Смотрите! Чем не фрицы! — с восхищением сказал Стужин. — А мундиры!.. Словно по заказу сшиты! —- Пришлось кое-что подгонять, товарищ капитан,— сказал Колычев. — Вот и молодец! Ну... жмите! Удачи вам! — Есть удачи! — бодро ответил Колычев. Он, явно копируя выправку немецкого солдата, вытянулся, браво козырнул, пристукнув каблуком о каблук, сел на заднее сидение, и мотоцикл тронулся. Вот он выкатил на доро¬гу, по которой движется отступающий полк, повернул на поле и тотчас скрылся в золотистом разливе поспевшей ржи. Долго еще стояли Стужин с Целусвым и вслушивались в надвигавшуюся тревожную ночь. Ехали с особой

осторожностью. Сразу за полем, за рожью, дорога раздвоилась. Одна из них круто свернула влево. Там, за темнеющей в сумерках рощей вырисовывалось очертание населенного пункта. Деревня или небольшой хуторок — понять было трудно. И ни единого огонька. Мрак... Мрак... Мрак... — Куда? — шепотом спросил Венцель. — Останови. Послушаем, — ответил Колычев. — Только не глуши. Колычев соскочил с сиденья и зашагал в сторону деревни. Сделав сотню шагов, остановился. Мрак скрадывал расстояние. «С километр. Не больше», — подумал. Он сделал еще сотню шагов. Рожь кончилась. Сразу за нею — картофельное поле. Запахло ботвой, недозрелой картошкой, и Колычев почувствовал, как противно засо¬сало под ложечкой. Первым его желанием было вырвать пару кустов, набить клубнями, каюте ни на есть спелые, недоспелые, каску с фашистской свастикой, чтобы ис¬печь потом на костре. Но он тут же отказался от такой затеи. «Не время и не место возиться», — подумал. Оставаться на дороге было опасно. Свои... Сочтут за немца и прихлопнут, как муху, исподтишка... Немцы... Тоже не пощадят. Он ведь по-немецки ни гу-гу. Десяток слов, не больше. Только те, что необходимо знать разведчику, чтобы отдать распоряжение схваченному «языку», если выпадет такая удача. Укрывшись во ржи, Колычев затаился. Где-то на ок¬раине деревни тявкнула несколько раз собака. Так же, лениво, незлобно, ответила ей вторая — и снова полная тишина. И вспомнилась Колычеву его юность. Небольшая деревня над самым Енисеем. Вот он идет с гармонью на берег реки... Собирается молодежь... Разводит костер, чтобы не так злобствовали комары, и гремит гулянье почти до самого утра. А потом надо еще девушку проводить до дома. Надо сказать ей нужные слова. Ведь на вечорке гармонисту такое сделать некогда... Вспомнил, и сердце сдавило мучительной болью. Будто кто-то взял его на холодные бесчувственные ладо¬ни и начал проверять на прочность. Когда же все это кончится?.. Когда?!. — Ну что? — спросил Шустсрман, когда Колычев вернулся. — Тишина. Мертвая. Все вымерло будто... Едем дальше. До того леска, что маячит. Там остановишь. Нужно прощупать сначала, прежде чем соваться вглубь. Лес молодой. Смешанный. Это угадывалось даже во мраке, плотно сгустившемся над лесом. В прогалины между кронами деревьев ласково светились далекие звезды. Мотоцикл шел на малой скорости, не зажигая фары.

Дорогу угадывали по звездному небу. И тут раздалась пьяная немецкая ругань, из которой Колычев понял только два слова: русские свиньи. И этого было достаточно. Яркая вспышка фонарика ослепила, и на сидевших в мотоцикле разом с обеих сторон дороги насели люди в маскхалатах. — Офицера... Офицера крути! — распорядился ктото басом. На Шустермана навалились сразу двое. Услышав русскую речь, он не стал сопротивляться, боясь, чтобы его не огрели чем-либо сгоряча. — Только, ребята, не очень больно, — взмолился он. — Ишь ты! По-русски заговорил, гад! — сказал один из вязавших. — И хмель куда делся, — поддержал радостно второй. — А мы и есть русские, — ответил Шустерман. Люди, вязавшие Шустермана, переглянулись между собой, помогли ему встать и не так уж грубо подтолкнули его к стоящим уже связанным товарищам. — Я в детстве читал рассказ, как буденовец попал в плен к буденовцам, — сказал Колычев. — Это мы разберемся сейчас, кто есть кто, — сказал все тот же бас, что приказывал «крутить офицера». В голосе его не было уже той злости, как поначалу. — В кус¬ты их. Всех. Машину — тоже. — Да не трогайте вы машину, — сказал Колычев. — На дороге за нами — никого. Только наши. — В кусты, тебе говорят, — сказал один из тех, что вязали Колычева, и подтолкнул его. — Ты! Не дюже! А то так толкну, что ни одна сан¬часть не примет. Понял?! — с возмущением сказал Колычев. — Жидок еще толкать! — На такого, как ты, хватит силенки. Понял?! — Тихо вы, черти! — пробасил коренастый человек, должно быть, командир разведчиков. То, что люди в маскхалатах были советскими разведчиками, ни у кого уже сомнения не вызывало. — В штабе разберемся. — Вы командир разведки? — спросил Колычев коренастого. — Да. Лейтенант Колычев... — Ванька! Братан! — крикнул Колычев. — Вот здорово! Да развяжите же вы нас, наконец. Да я ж Володька! А я слышу, голос больно знакомый... Разведчики развязали разведчиков, и братья крепко обнялись.

— Ты как это в немецкую форму облачился? — Вот так же, как и вы нас, мы фрицев заловили. Мы из окружения пробиваемся. Полк. Точнее, остатки полка. Четвертые уже сутки.

— Список представленных Литвинцевым к награждению... вполне обоснован. Удастся ли что-то сделать — сказать затрудняюсь. Как-никак... отступаем. Но... Главное — полк спасен. Постройте его. Я буду говорить с полком.

— Далеко люди? — Километров около десяти. Они ждут нас. — А здорово залопотал по-немецки мужик! Признать¬ся — за пьяных фрицев приняли. Вот артист! — Мешкать нельзя, — сказал сержант Колычев. — Сам понимаешь... Во втором часу пополудни капитан Стужин докладывал полковнику Петрушенко о выходе из окружения остатков полка. — Что знамя? — спросил полковник. — С полком, даже не ранено, товарищ полковник, — ответил Стужин. — Сколько человек вывели? — Двести семнадцать. Из них двенадцать ранены. — Как погиб Литвинцев? — Он был смертельно ранен. Когда обстановка осложнилась... он с ручным пулеметом появился на самом опасном участке. В окопы были отправлены все до единого человека, кроме охраны знамени. Произошло это вскоре после того, как была потеряна связь с дивизией. Пуля пробила ему грудь. Отправить в санбат уже не было возможности. — Как удалось пробиться? — Нам повезло. Мы попали на стык наступающих немецких частей. Лес выручил. Ни единого выстрела не сделали» Кроме того... Взяли пленного... — Вот это здорово! Кто он? — Важная, думаю, птица. Помощник начальника штаба дивизии. На допросе ничего не сказал. Хорошо говорит по-русски. — Где он? — В полку, товарищ полковник. — Отправьте его в штаб. А что... документы?.. — Уничтожены... У меня документы подполковника Литвинцева. И рапорт... Он просил передать вам. — Давайте. Стужин достал из кармана партийный билет и другие документы Литвинцева, орден Красного Знамени и передал полковнику. Тот положил их на стол, развернул рапорт, прочитал, не проронив ни единого слова, и задумался.

«Исповедь в ночи» - первая и единственная, изданная за год до смерти в 1997 году книга ингашского писателя Григория Кирилловича Желудкова. Родился Григорий Кириллович в д. Каменка Нижнеингашского района Красноярского края, оттуда ушел мальчишкой на фронт, там работал, вернувшись с войны, лесничим. Деревни уже давно нет, но есть в книге повесть о малой родине писателя: «Боль моя, Каменка», которую не прочесть без боли в сердце. «Приказано выжить» - небольшая повесть о ратных буднях фронтовой судьбы писателя из глубокой сибирской провинции.

Публицистика

Анатолий ШИШКОВ г. Красноярск

Анатолий Александрович Шишков родился 9 августа 1945 года, через три месяца после Великой Победы, на Украине в семье военных. ... С марта 1993 по октябрь 1996 года А.А. Шишков эксперт Представительства Президента РФ в Красноярском крае... Литератор, военный историк и публицист

ГРИШКА РЕЙХСТАГ: ВЕЛЕНО ЗАБЫТЬ! Документальный очерк.

«— Нам известно о вашем подвиге, товарищ Булатов, — продолжил Сталин, в такт словам покачивая полусогнутой рукой с трубкой. — Вы совершили героический поступок и достойны звания Героя Советского Союза и «Золотой Звезды». Но сейчас обстановка такова, что от вас требуется совершить ещё один подвиг: вы должны забыть, что первым установили знамя на Рейхстаге. Забыть на время. На двадцать лет. А потом вас наградят. Вы станете Героем Советского Союза». (Автор - Сочинитель. «Гришка Рейхстаг». Взято здесь: javascript:;) Всё ближе и ближе 70-я годовщина Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Всё дальше от нас события тех великих дней в судьбе нашей страны. Всё меньше и меньше остается в живых творцов-вершителей той Победы, очевидцев-свидетелей нашего торжества. Всё изощреннее попытки наших врагов оболгать и дискредитировать тот Великий Подвиг наш! Парадоксально, но в угоду конъюнктурным идеологическим соображениям, советская пропагандистская машина, сама того не понимая, заложила не один камень в фундамент здания мифов о тех наших победах. Один из таких мифов — миф о героях установивших штурмовое Знамя Победы над рейхстагом — Михаиле Егорове и Мелитоне Кантария. Официальная историография Великой Отечественной войны советского народа против немецких оккупантов до сих пор считает, что именно они установили *(осмысленно применяю этот термин) Знамя Победы на куполе поверженного рейхстага. И я с этим соглашаюсь, ибо это правда. Но... правда не вся! А вся правда заключается в том, что Знамя Победы, установленное М. Егоровым и М. Кантария было пятым по счету и установлено не во время штурма рейхстага, а уже после того, когда здание было взято бойцами Красной Армии и освобождено от гитлеровцев. Вся страна не единожды видела в кадрах известного советского военного кинооператора Романа Кармена в фильмах «Суд народов» (1946), «Великая Отечественная» (1965) и одноименная 20 серийная киноэпопея (1979) следующий эпизод: группа красноармейцев- разведчиков бежит к рейхстагу, вот они на фронтоне рейхстага..., а вот они уже на конной скульптурной группе и молодой солдат прикрепляет древко знамени. И диктор в фильмах Романа Кармена говорит, что Знамя Победы водружено Егоровым и Кантария, хотя ни первого, ни второго в кадре нет. А кто же тогда тот «молодой солдат», что прикрепляет древко Знамени к конной скульптуре на кадрах фронтовой кинохроники Р. Кармена? А на кадрах кинохроники тех дней и не только у Р. Кармена, но и Вл.Шнейдерова запечатлен 20-летний разведчик, рядовой первого стрелкового батальона 674 стрелкового полка 150-й Идрицкой стрелковой дивизии, входившей в состав 3-й ударной армии 1 Белорусского фронта, - Григорий Булатов. Этот снимок фото корреспондента газеты «Красная звезда» Александра Капустянского впервые был опубликован в газете «Правда» 20 мая 1945 года. Снимок представлен широко в книгах, на плакатах и обложках множества журналов, в периодических изданиях. Вот имена героев: В. Правоторов, Лысенко, Григорий Булатов, С. Сорокин, Орешко, П. Брюховецкий, А. Почковский и Гибадулин — взвод разведчиков 674 полка. Офицер в кителе - капитан Неустроев, командир Кантарии и Егорова из 756 полка, пожелавший сфотографироваться на память со знаменосцами Победы, никакого отношения к первому знамени Победы не имеет.

[ По ссылке http://www.youtube.com/watch?v=OC3DMEnyi5k можно посмотреть те документальные кадры, где рядовой Григорий Булатов и лейтенант Семен Сорокин водружают первое самодельное Знамя Победы над немецким парламентом. Это отрывок из передачи канала РЭН ТВ “Военная тайна” от 23.04.2012 года].

*** ... В тот памятный день, 30 апреля, с боем взвод разведчиков сквозь пробоину выбрался на крышу рейхстага, и Булатов при поддержке парторга Проваторова водрузил победное самодельное знамя на скульптурной группе — сбруе коня Вильгельма Первого. Произошло это в 14 часов 25 мин. по московскому времени. Знамя было единственным, провисевшим 9 часов! Егоров и Кантария установили свое знамя в 22 часа 50 мин., причем вне боевых действий. Далее привожу несколько документальных подтверждений того, что именно Булатов Григорий Петрович одним из первых водрузил над поверженным рейхстагом Красное Знамя. Берлин. 1945. Григорий Булатов. Кадр из хроники Р. Кармена За совершённый подвиг Булатов был представлен к званию Героя Советского Союза, но награждён был только орденом Красного Знамени. А теперь будут свидетельствовать документы и участники Берлинской операции и штурма рейхстага. Документ №1. Наградной лист на красноармейца Булатова Григория Петровича: «29.04.1945г. полк вел ожесточенные бои на подступах к Рейхстагу вышел на р. Шпрее тов. Булатов был из тех кому было приказано при поддержке артиллерии на подручных средствах форсировать р. Шпрее, пробиться к зданию Рейхстага и водрузить над ним Знамя Победы. Беря с боя каждый метр площади в 14 часов 30.04.1945г. ворвались в здание Рейхстага, с ходу захватили выход одного из подвалов, заперев там до 300 немецких солдат гарнизона Рейхстага. Пробившись на верхний этаж тов. Булатов в группе разведчиков в 14 час.25 мин. водрузил над Рейхстагом Красное Знамя. Достоин присвоения звания «ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА». ( 26-06.5.45г. ЦАМО, ф.33, оп.686196, д.144, л.22) Подтверждение №2 Лейтенант Семен Сорокин, командир взвода разведки: «Командир 674 стр. п. подполковник Плеходанов поставил перед взводом разведки задачу: водрузить на здание рейхстага красный флаг. Он тут же вручил нам красное полотнище прибитое к древку и его от начала до конца нес рядовой Григорий Булатов» ( Шатилов В.М. Знамя над рейхстагом. М., 1966. С.290). И далее лейтенант Сорокин: «Мы салютовали знамени несколькими автоматными очередями и спустились вниз. Через несколько часов удалось разыскать подполковника Плеходанова и доложить о выполнении задания. Было ли наше знамя самым первым на рейхстаге, мне судить трудно. На нашей стороне крыла оно было в тот момент единственным когда салютовали, какие-то артиллеристы тоже устанавливали поблизости свое знамя». («Последний штурм». Сб.статей. М., 1965. С.227). Свидетельство №3 Разведчик Виктор Правоторов: «И вот лейтенант Сорокин дает команду: - По одному, короткими перебежками, вперед! Выполняя приказ, мы встали. Бросок, другой, третий... Оглядываюсь - рядом Булатов. Остальных отсек огонь... На пряжке ремня пуля оставила вмятину. Немного передохнули, делаем последний бросок. Вот и стена рейхстага. Залегли, смотрим, нет ли где свободного от кирпича окна. Находим одно. Улучив момент, мы влезли в окно, предварительно бросив туда по гранате, Коридорами вышли на лестницу, забрались на второй этаж. Здесь мы с Булатовым подошли к окну, посмотрели на Королевскую площадь... Гриша Булатов протянул руку в окно, помахал флагом, затем мы укрепили его. В это время внизу послышались выстрелы, взрывы гранат, стук сапог. Мы приготовились к бою. Гранаты и автоматы начеку. Но схватка не состоялась. Это по нашим следам пришли Лысенко, Бреховицкий, Орешко и Почковский. С ними - лейтенант Сорокин. Он подошел к нам, пожал руки и снял флаг. -Отсюда его плохо видно, ребята, - сказал он. -Надо пробираться на крышу. По той же лестнице стали подниматься все выше и выше, пока не добрались к крыше. Цель достигнута. Где поставить флаг? Решили укрепить у скульптурной группы. Подсаживаем Гришу Булатова, и наш самый молодой разведчик привязал его к шее огромного коня. Посмотрели на часы. Стрелки показывали 14 часов 25 минут». (Зинченко Ф.М. «Герои штурма рейхстага». М., 1983. С. 150). Документ № 4 Отчет деятельности разведподразделений с 23.04 по 26.05.1945. ...30.04.45. Несмотря на продолжающееся упорное и ожесточенное сопротивление пр-ка наши наступающие

подразделения заняли здание рейхстага и в 14.23 30.4. 45 водрузили на нем знамя Победы...И. о. нач. разведки 150 сд к-н Николаев /12/10-02.5.45г.-19:00 [ЦАМО, ф.1380(150СИД), оп.1, д.61, л.352] . Документ № 5 Боевое донесение N 0117 674 сп 2.5.45 г. КП район церкви Моабит На ваш запрос доношу: 1. Первые люди нашего полка ворвались в рейхстаг в 14.25 мин. 30.04.45 г. 2.. Водружено знамя над рейхстагом в 14.25 3.. Бой в рейхстаге длился с момента входа в рейхстаг целую ночь 4. Во время входа наших подразделений в рейхстаг там никаких других частей не было. Наши подразделения вошли в рейхстаг одни. Нач. штаба 674 сп м-р. Жаворонков. /1310-02.5.45г.-19:00 [ЦАМО, ф.1380(150СИД), оп.1, д.61, л.222] / 3 мая 1945 г. в дивизионной газете “Воин Родины” все имена героев, причастных к водружению Знамени Победы над рейхстагом перечислены: “Родина с глубоким уважением произносит их имена: Правоторов, Булатов, Сорокин. Советские богатыри, лучшие сыны народа! Слава героям!” Еще один очевидец подвига Булатова, участник штурма рейхстага капитан А. Андреев напишет в газете “Комсомольская правда” от 5 мая 1945 года в заметке “Покорение Берлина”: “Путь к рейхстагу лежал через нагромождения, баррикады, через пробоины в стенах, темные тоннели метро. И везде были немцы: Наши бойцы в третий раз пошли в атаку и наконец ворвались в рейхстаг, вышвырнули оттуда немцев. Тогда маленький, курносый, молоденький солдат из Кировской области, как кошка, вскарабкался на крышу рейхстага и сделал то, к чему стремились тысячи его товарищей. Он укрепил красный флаг на карнизе и, лежа на животе, под пулями, крикнул вниз солдатам своей роты: “Ну как, всем видно?” И он засмеялся радостно и весело. И хотя немцы опять бросились в отчаянную контратаку и даже заняли первый этаж, наши бойцы, успевшие закрепиться в верхних этажах рейхстага, чувствовали себя хозяевами этого большого обгоревшего здания. Теперь никакая сила не заставила бы их уйти отсюда”. Только через год, 8 мая 1946 года, мир узнал имена Кантарии и Егорова. Вопиющая несправедливость, свершенная от имени Родины, которую Г. Булатов защищал, впоследствии обернулась личной трагедией для Григория. Есть все основания предположить, что Григорию Булатову повезло бы, если бы, например, вместо парторга Правоторова с ним на рейхстаге был бы кто-нибудь из Грузии. Тогда бы он мог стать Героем Советского Союза сразу же после войны... Между тем, уже в 1991 году М. Кантария, отвечая на вопросы анкеты московского издания газеты «Ветеран», скажет (речь шла о тех событиях у стен рейхстага): “...утром 30 апреля увидели перед собой рейхстаг — огромное мрачное здание с грязно-серыми колоннами и куполом на крыше. В рейхстаг ворвалась первая группа наших разведчиков: В. Проваторов, Гр. Булатов и С. Сорокин. Они укрепили флаг на фронтоне. Флаг тотчас же заметили воины, лежавшие под огнем противника на площади.” Точка зрения о том, что Егоров и Кантария не находились в первых рядах штурмующих рейхстаг, что они вошли в это здание после его захвата, что их выбор в качестве знаменосцев был порожден стечением обстоятельств высказывалась многими авторами и ранее. Вот, например, командир 150 стрелковой дивизии генерал В.Шатилов пишет, что только после его угрозы передать знамя Военного совета другому полку, полковник Ф. Зинченко после 14 часов 30 апреля, назначает Егорова и Кантария знаменосцами. (Шатилов В.М. «Знамя над рейхстагом». М., 1966. С.294). Между тем, во многих публикациях это решение представлено как результат тщательного выбора. Например, у того же Зинченко Ф.М. («Герои штурма рейхстага». М., 1983. С. 135). А если судить по воспоминаниям М.Егорова и М.Кантария, то они вошли в здание рейхстага после других, и при водружении знамени на его куполе действовали самостоятельно. ( Егоров М.А., Кантария М.В. «Знамя Победы». М., 1975. С. 100, 105-108). С. Неустроев в письме участнику боев за рейхстаг В. Фамильскому писал: “Мною была сделана ошибка, что я допустил идти на крышу с Берестом Егорова и Кантария, они в атаку не ходили, рейхстаг не брали, а вся слава всего батальона досталась им”. (Н.Д. Иванов. «Кто поднял Знамя над рейхстагом?» «Российская газета». 1995, 29 апреля). Только 2 мая знамя Егорова и Кантария, которое перенесли на купол рейхстага, стало считаться официальным Знаменем Победы. Потом его отправили в Москву, на парад. Перед отправкой командир дивизии генерал Шатилов придал этому знамени «боевой» вид — прострелил из пистолета полотнище и опалил его, подержав над горящей автомобильной шиной. Сейчас это официальное Знамя Победы храниться в Центральном Музее вооруженных сил. В 1973 году за успехи в боевой и политической подготовке достигнутые моей ротой я в числе других военнослужащих ОЛ МВО был удостоен чести быть сфотографированным у этого Знамени. *** Был ли Григорий Булатов со товарищи единственным, кто водружал Знамя на рейхстаг? Вопрос однозначно риторический. Вне всяких сомнений — нет. По инициативе командования и политотдела 79-го стрелкового корпуса (командир корпуса генерал-майор Переверткин) из коммунистов и комсомольцев были созданы две

группы добровольцев по 20 человек для водружения знамени над рейхстагом. Командование ими было поручено молодым, энергичным офицерам штаба корпуса майору М.М. Бондарь и капитану В.Н. Макову. Группы были вооружены автоматами, ручными гранатами и радиостанциями. В частях и подразделениях были изготовлены красные флаги и флажки для водружения их на здании рейхстага (у входов, в окнах, на колоннах). Наряду с этим были учреждены Военным советом 3-й ударной армии Красные Знамена, врученные дивизиям еще при вступлении в Берлин. В шеститомной “Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг.”, вышедшей в 60-х годах ХХ века, в 5-м томе, на странице 283 читаем: “В 18 часов 30 апреля под прикрытием артиллерийского огня советские воины с криками “ура!” дружно бросились на врага... Атака получилась массовой и стремительной - и противник не смог сдержать порыва наступающих. Мгновенно, как маки, заалели на здании различные по форме и величине красные флаги. Их было так много, как цветов в саду”. Приводятся и фамилии А.П. Береста, Г.П. Булатова и других рядовых и сержантов разных атакующих частей. И все это было до Егорова и Кантарии, водрузивших знамя лишь 1 мая. *** История водружения Знамени Победы над рейхстагом полна противоречий, недомолвок, умолчаний, передержек, несовпадений дат и имен, а то и искажений - явных и скрытых. И это касается не только массы мемуаров, монографических изданий, многочисленных статей, но и документальных материалов - основных источников и в данном случае. Все это в принципе и не позволяет поставить точку в продолжающейся до сих пор дискуссии о том, кто же именно водрузил Знамя Победы над рейхстагом. Как видим, исследование обстоятельств водружения Знамени Победы над рейхстагом оказалось сложным делом. Одни документы противоречат другим, за подписью одного и того же должностного лица можно найти и сегодня документы, в которых одни и те же события подавались в нескольких вариантах. Еще более разноречивая информация содержится в воспоминаниях участников тех событий. Действующие лица и исполнители, обстоятельства места и времени - все это у авторов выглядит так, словно речь идет о разных вещах. Комментируя ситуацию в исторической литературе, сложившуюся вокруг сюжетов, связанных со штурмом рейхстага, бывший командир 150-й стрелковой дивизии генерал-майор В.М. Шатилов отмечал в 1966 году: «Чем больше пишется об одном и том же событии, тем больше возникает различных расхождений, неувязок, неточностей. Сказываются тут и капризы памяти <...>, и субъективность восприятия <...>. Не все представляли себе ситуацию в целом. Одни пользовались непроверенными источниками, другие давали волю фантазии, пренебрегая исторической достоверностью» (Шатилов В.М. «Знамя над рейхстагом». М., 1966. стр. 290, 321). Впрочем, печать субъективизма оставила свой заметный след и на мемуарах самого командира 150 стрелковой. Память подводила многих. Тем более, что, большинство мемуаров участников Берлинской операции писалась в 6О-е-70-е годы прошлого столетия. Были и искажения восприятия самих событий, которые вызывались напряжением боев за рейхстаг и внутри рейхстага, другими обстоятельствами, которыми сопровождается любой штурм. Присутствовали в воспоминаниях участников тех событий и другие моменты и мотивы. Многое объясняет строка из воспоминаний бывшего командира 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии полковника Ф.М. Зинченко: “Ведь всем так хотелось быть первыми!» (Зинченко Ф.М. «Герои штурма рейхстага». М., 1983. С. 150). *** Когда над полыхающем в огне рейхстагом, - вспоминают многие участники боев за Берлин, - Георгий Константинович Жуков увидел трепещущее на ветру красное полотнище, у него, человека стальных нервов, на глаза навернулись слезы, а к горлу подступил комок. Это был миг Победы, ради которого 4 года шли под пули, в огонь и воду советские солдаты. Знамя водруженное над поверженным логовом гитлеровцев — это гимн стране, разгромившей фашистские полчища, загнавшей их в собственное логово, там его и добившей и, попутно освободившей от чудовищного врага порабощенные народы завистливой и такой неблагодарной Европы. ... По рассказам самого Г.П. Булатова в середине мая 1945 года группа участников берлинской операции во главе с маршалом Г.К.Жуковым была вызвана в Кремль. Григорий Булатов был в составе группы и ждал Золотую Звезду из рук самого Сталина. Если верить Григорию Петровичу, то разговор был один на один. Сталин пожал руку, поздравил и сказал, что в связи с политической ситуацией, от него, рядового красноармейца Булатова, нужен еще один геройский поступок – «отказаться от звания Героя Советского Союза». Временно отказаться, на 20 лет. Из Кремля Булатова доставили на правительственную дачу, якобы Л.П. Берии. В дачном номере за ужином, специально подосланная, хорошенькая официантка спровоцировала сцену насилия. Охрана оказалась в «нужном месте в нужный час...». Отсидев без суда и следствия два года, красноармеец Булатов был выпущен из тюрьмы с титулом «вора в законе» весь в татуировках, признанным авторитетом и, как бы сегодня сказали урки, с погонялом «Гришка рейхстаг». Дослуживал в Германии, возил какого-то майора. Демобилизовался в 1949 году, в апреле вернулся в г. Слободской Кировской области. *** Григорий, верный слову, данному Сталину, 20 лет молчал. За это время вышли десятки книг и сотни статей, в том числе и тех с кем пришлось Григорию штурмовать рейхстаг, - Кошкарбаева, С. Неустроева, В.Е. Субботина. Естественно, что в основе всех мемуаров, воспоминаний, статей и очерков была официально принятая версия

водружения Красного знамени М. Егоровым и М. Кантария. В 1965 году нашлись и объединились друзья, весь взвод участников водружения Знамени Победы. Появилась у Булатова, да и у остальных надежда, что правда восторжествует. Григорий Петрович с товарищами пытается доказать свою правоту в Слободском горкоме КПСС, встречается с писателем В.Е.Субботиным, пишет Кошкарбаеву и генералу Шатилову, другим однополчанам... Поняв, что восстановить историческую справедливость через 20 лет ему не под силу, устав доказывать своё право называться знаменосцем Победы, Г.П. Булатов отдает 3 толстых тетради своих записей, приехавшему к нему вятскому писателю Ардышеву, в надежде, что-тот отредактирует и опубликует... И по сей день судьба этих трех булатовских тетрадей не известна... Говорят, что рукописи не горят, так оно и есть. Эти тетради, как я полагаю, вместо М.Ардышева некий автор - «Сочинитель», положил в основу написанной им повести «Гришка Рейхстаг». Издана ли она отдельно, я не знаю, - не нашел. Но нашел я повесть «Гришка Рейхстаг» в Интернете. Вот по этой ссылке: http://diesel.elcat.kg/loﬁversion/index.php?t35379197.html . В 1973 году, 19 апреля Григорий Петрович, по официальной версии покончил жизнь самоубийством. Хотя есть и неофициальная — Григория Петровича убили (помогли повеситься). На кладбище могила, на ней снимок - салют Знамени Победы, фотография Гриши из книги маршала Жукова «Воспоминания и размышления». В 2005 году у входа на кладбище города Слободского был возведён памятник Григорию Булатову в виде массивной гранитной плиты, на которой высечены слова «Знаменосцу Победы». В год 65-летия окончания Великой Отечественной войны на стеле памятника в городском парке Победы появился барельеф в честь Григория Булатова. По увековечению памяти героя и восстановлению исторической справедливости в Кировской области при правительстве области был создан оргкомитет. Оргкомитет собрал документальные доказательства того, что орден Красного Знамени, которым награждён Булатов, присвоен не за взятие рейхстага и водружение Знамени. Все документы были отправлены в столицу. 26 мая на заседании Городской Думы глава города Владимир Быков огласил отказ федеральных органов в присвоении Григорию Булатову звания Героя России. Даже посмертно храбрый знаменосец для органов государственной власти остался лишь Гришкой-«рейхстагом». Было ему всего 48 лет.

ПОСЛЕСЛОВИЕ Считаю своим долгом отметить, что к тем событиям у стен рейхстага причастны и воины-сибиряки. Один из них наш земляк, командир 1 батальона 674-го стрелкового полка (150-я стрелковая дивизия, 3-я ударная армия, 1-й Белорусский фронт) комсомолец капитан Давыдов В.И. В ночь на 29 апреля 1945 года он вместе с батальоном форсировал реку Шпрее, в столице гитлеровской Германии - Берлине и во взаимодействии с другими подразделениями полка и дивизии, овладел зданием министерства внутренних дел - «домом Гиммлера». 30 апреля 1945 года две стрелковые роты 674-го стрелкового полка и группа разведчиков под командованием капитана Давыдова В.И. в едином порыве с батальонами капитана Неустроева С.А. (756-й стрелковый полк) и старшего лейтенанта Самсонова К.Я. (380-й стрелковый полк) ворвались в здание рейхстага и водрузили Красный флаг над ним. За 9 дней боёв батальон капитана Давыдова В.И. уничтожил много фашистских солдат и офицеров, более 600 захватил в плен. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1946 года за умелое руководство батальоном, образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные мужество и героизм в боях с немецкофашистскими захватчиками капитану Давыдову Василию Иннокентьевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 9040). Красноярец, уже майор, Давыдов В.И.- командир 1 батальона 674 стрелкового полка прославленной 150-й Идрицкой стрелковой дивизии, водрузившей Знамя Победы над Рейхстагом умер от ран и контузий в 49 лет в 1968 году. Вечная память героям! Красноярск, 10 — 17 марта 2015 г.

Виктор ВОЛОВИК г. Иланский

В 70-й ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Пережил я отца. Мне за 70 лет… День Победы достойно встречая, Очень жаль, фронтовик, что тебя уже нет, Ты умел жить, обиды прощая!

Пятилетка прошла, как войне Наши вырвали острое « жало»… А в сибирской глухой стороне Мать меня в первый класс провожала.

16. марта 2015.

И в холщовую сумку она Синий драник - обед положила. Из разрухи не вышла страна Тяжело деревенским всем было…

А БУБЕН ШАМАНА МОЛЧАЛ Горела Хакасия Шумно и быстро. До звёзд поднимались С полей ее искры… И ветер порывистый Только крепчал! А бубен шамана Впервые молчал… Горели дома И животные гибли. Сходили с ума Те, кто всё это видел! За что-то планета Платила сполна… С огнем не на жизнь Шла большая война… А сутки спустя, Когда ветер устал, И дым пепелищ По полям разметал, И кто-то безумно От боли кричал… …А бубен шамана Впервые молчал…

Свое первое слово «покос» На доске по слогам мы писали. Без отца каждый третий там росНа еду колоски собирали… В переменах все за руки, в круг, Мы победные песни спевали! В орденах без ноги военрук Рассказал, как заставу держали! Первый тост говорить буду я В юбилей нашей славной Победы! За столом мои внуки, семья. Я с войны, но в боях только не был…! Февраль 2015

ФРОНТОВИК Моему отцу Я отца пережил. Он Победу принес С тех далеких дорог фронтовых. Я в беднейшей семье, как и многие рос, Было много нас малых, босых…

14.апреля.2015

Без ноги он пришел. Из березы большой Деревянный костыль смастерил… И призванье он в деле сапожном нашелВсем прекрасную обувь он шил! Мы косили с ним сено в болоте лесном, Солнце крепко нас зноем палило… Но мечтали мы оба всегда об одном: Чтобы небо всегда мирным было! 25

Поэзия

Сергей ПРОХОРОВ Нижний Ингаш

ДО СВИДАНИЯ, ЗИМА! Весенних строк знакомый почерк, Как долгожданного письма: Тепло ветров и терпкость почек, И - «До свидания, зима!». Как долго весточку мы ждали, Душой простыв от холодов… И зеленеют встреч нам дали Под птичью трель на сто ладов. НЕОПОЗНАННАЯ ТАЙНА Наваждение, причуда? Наяву или во сне? Неопознанное чувство Вдруг откроется во мне. Тонкой струйкою фонтана Неожиданно забьёт Неопознанная тайна – Новых чувств водоворот. *** Крови своей, увы, не помню резус, Хоть клинику прошёл на сто рядов. Порой, себя разгадывать, как ребус, Приходится с течением годов. Но, как ребёнок радуюсь я небу, Теплу, в котором нежится листва, Разгадывая Родину, как ребус, И находя в ней новые слова. О КОСМИЧЕСКОМ ДЕРЬМЕ А если в космос запустить дерьмо, Как будет называться там оно? А как бы вы, зажав носы, хотели? Не спутником Земли же, в самом деле! СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ СНЫ Из далёко-дальней глубины По ночам ко мне приходят снова Социалистические сны Нашего Отечества родного. ПРОСТО НАДО ПОВЕРИТЬ Против или по ветру Вертится наша земля? Просто себе поверьте – Проверите опосля, Пальчиком ткнувши в небо, Смоченным слюной… Может, это нелепо? – Всё-таки шар земной. Что ему встречный ветер, Бури, дожди, снега. В сотом, тысячном веке

Крутит себя наугад По голубой спирали, Ведомой лишь ему… Там, где не раз сгорали Звёзды в ночном дыму. Крутит себя планета, Что ей до всех до нас, Ждущих весны, рассвета, Осени, снега, лета, Звёздный свой ждущих час... Против или по ветру Всех нас несёт судьба? Просто надо поверить В главное, и в себя. А уж потом неважно Какая нас встретит даль. Важно, чтобы однажды Не стало нам жизни жаль. НЕ СМЕЙ О ДЕРЕВНЕ ПЛАКАТЬ! Не смей с тоской о деревне! Не надо о ней плакать. Потуже втяни под ремень Старое платье. И новое скрой и сшей. И строй, и паши, и сей. И будет благодаренье И полные закрома, И не умрёт деревня, Врастая в дома, Как девушка В новые платья… Не смей о деревне плакать! Душой повернись к ней всей. И строй, и паши, и сей Апрель 2015

Вокруг, Уставшие от жизни… В которой – Много или мало – Всё время денег не хватало… Увы, на сон и на еду… Пока декан Пинал балду О счастье жить И не тужить, И этим счастьем дорожить… И подносил к губам стакан, Наполненный Столичной водкой… И с кафедры сходил, Чуть пьян, Коммунистической походкой… 2015 ОБЫКНОВЕННЫЕ ИСТОРИИ Я ХОТЕЛ «Над входом в звёздное кладбище Огня ворота» Велимир Хлебников Я хотел Со звёздами дружить И, как звёзды, очень долго жить… Но поэт, сказал: - Там скукотища! – Показав мне звёздное кладбище… И добавил: - Здесь живи, пока Ты в душе похож на мотылька… Не спеши сгореть в огне ворот, Если можешь, Сделай поворот… Звёзды – Ненадёжные друзья… Нам на них рассчитывать нельзя.

1. Поэт хотел признанья, славы, Наград – От имени Державы… И много пел, и много пил… И напоказ Себя убил… И – признанный – Был впущен в Сад, Откуда нет пути назад… 2. Мне жаль Лихого молодца: Он мать убил… Потом – отца… Потом, Поняв, что натворил, Он сам себя В себе убил… Отец и мать его любили… Они его похоронили… Увы, и очень долго жили, К нему на кладбище ходили…

ПАМЯТИ ПОЭТА ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКИ Земля, Посыпанная хлоркой… Все задыхаются вокруг… А я дружу С Гарсиа Лоркой… Он – лучший мой испанский друг. И слышу романсеро… Чу… И вновь в Испанию хочу… Хоть знаю, что, Назло мечтам, Поэт давно расстрелян там…

А ВЕСНА ХОРОША А весна хороша, в самом деле! Там, где солнце – Покой и уют… Трясогузки во двор прилетели И под крышею Гнёздышко вьют… И, волнуясь, глядят на меня: Кто им Недруг я? Или родня?

ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ Я спал С открытыми глазами На лекциях о коммунизме… И все студенты – сам-с-усами –

Апрель 2015