Борис Єгіазарян: «Приказ был – не только жестоко бить, а оскорбительно бить»; «Когда ребята погибли»

Майдан. Свідчення. Київ, 2013–2014 роки

Борис Єгіазарян:

«Приказ был – не только жестоко бить, а оскорбительно бить» Художник, вірменин, живе і працює в Києві

30 ноября я испугался беспомощности. 30 ноября мне запомнилось очень сильно, очень впечатлило. Я войну видел еще в 1988 году. Война в Армении началась в конце 89-го, но вообще-то война как таковая была с 88-го года, когда в Армении было антисоветское движение и в Ереван вошли танки, и студенчество просто лежало под танками. На улице шириной 50 метров, по которой шли танки к Оперной площади – это наша площадь Свободы сейчас. Это как Майдан. И вот на эту площадь шли танки, там лежали студенты – во всю улицу. Танки стояли, гудели. Потом был дан приказ – танки пустили вхолостую, то есть они остановились, но это так было – пройдут они или нет? И я тогда ругался с лидерами движения, очень сильно ругался: почему мы это позволяем. Почему дети должны там лежать? И мне сказали – потому что нас раздавят. А на студентов не пойдут. И потом этим танкам дали приказ: «Назад»... Они там часами лежали – мальчики, девушки. Это было их решение. Не встал никто. Я это видел, и это для меня уже было начало войны. А потом спецназ из России приезжал, пускался в Ереван, были драки, мы захватывали у них БТРы. Я видел это все. Потом в Армении было землетрясение. Но я не помню, чтобы я когда-либо так испугался, чувствовал себя таким беспомощным, униженным, напуганным, как это было 30 ноября. В моей жизни это было единственный раз... Я был и на фронте, и с ружьями и охотничьими винтовками мы стояли против советских вертолетов, и пушек, и азербайджанских войск. Но я никогда так не боялся, как я испугался той ночью 30 ноября. Я испугался такой беспомощности. Как оно было... Вот 29-го, я помню, 4 часа дня. Я был на Майдане. Вдруг, за миг, появились на Майдане беркутовские войска. Как в фильмах римские легионы – четкими квадратиками, четкими прямоугольниками выстроенные, и ты не видишь, как они подтянулись, когда они встали этими квадратами. Их очень много. 29-го они появились и окружили Майдан. И встали. Это длилось 10–15 минут, и их убрали. А людей было много на Майдане в этот момент? Нет, середина дня, там вообще не было ни митинга, ничего. Людей было мало. То есть это была репетиция фактически? Да. Я потом стал писать в «Фейсбуке»: «Осторожно, ночью будут бить!» Я не хотел панику поднимать, но, увидев это, я четко понял... Так было в 2008 году в Армении, когда разогнали Майдан и кровь пролилась – я тут увидел ту же руку. И я понял, что это не может этот тупица Янукович организовать. Он еще не стал таким монстром, чтоб это делать. Я понял, что это организовывается из России. Я увидел, что происходит, и понял, что ночью будет страшное.

74

Частина перша: кінець листопада – 18 січня

Я ожидал, что это начнется в пять утра. Разгон начался в четыре. Я потом проанализировал, что это пять по московскому времени было. Я ночью пытался пару моих знакомых студентов оттуда забрать, говорил, писал. Я не ставил себе целью всех оттуда забрать, панику поднимать, мол, уходите, будут бить. Я не имел оснований. Но были пару студенток, которых я знал. Например, операторы. Я знал, что эта девчонка – такая натура, что будет «Беркут» бить, и будет идти с камерой на этого «Беркута» и снимать, и кричать: «Что ты делаешь, сволочь!» И камерой в морду ему даст – и погибнет. Я знал, что это будет первая жертва, это такая натура, которая несправедливость не терпит и на амбразуру лезет. И я убедил этих двух – в три часа ночи посадил в машину и увез. Я ожидал, что это в пять утра начнется. По своему опыту знаю, что это всегда происходит рано утром, на том стыке, когда люди уже начинают засыпать, а те, которые должны нападать – выспавшиеся заранее, чтобы утром свежими ударить. Я их привез в общежитие быстро на машине и на этой же машине вернулся туда. А там уже было окружено, и был коридорчик – там, где потом елка стояла. Я зашел, и кто-то меня хотел остановить из офицеров. И я стал говорить, что там мой ребенок, я хочу его забрать оттуда. И кто-то сказал: «Пускай идет, раз пришел». Я зашел, подошел к этим хлопцам, уже вся молодежь впереди стоит, начали петь гимн. Уже чувствуют, что их окружили. Но страха не было, потому что никто не верил, что такое будет. До этого таких ситуаций не было? В Украине вообще не было. Была Помаранчевая революция, в это время чего только не было тогда – все ожидали, что вот-вот войдет российский спецназ, но такого никогда не было. Поэтому мне никто и не поверил. Я пытался с какими-то людьми говорить, и ответ был один. Когда я говорил, что в Армении было, мне все говорили: «Боря, Украина – это не Армения, успокойся!» Но я не думал, что они будут так жестоко бить. Потому что там была детвора. И там было больше чем две тысячи беркутовцев. По моим подсчетам, тысячи три. Весь Майдан, Институтская и туда, к Грушевского, – это все черные квадраты стояли. А людей сколько внутри оказалось? Я думаю, 250–300 человек, не больше. Пацанва, которая при том там тусовалась все эти ночи, не выспавшаяся, не евши... И там где-то в 11 часов закончился митинг, и сказали, что все расходятся по домам. Я помню, что там в этот вечер Руслана была, и выступления были, и объявили, что все расходятся по домам, останутся только те, кто отвечает за технику. Там были какие-то экраны, колонки... Остаются те, кто отвечают за организацию вывоза этого всего. И вот молодежь там осталась – те, кто отвечают за вывоз, и те, кто не захотели идти домой. Вот они и стояли. Но я вернулся – почему? Потому что интуитивно я думал – авось что-то смогу сделать, авось как-то смогу... Вроде бы я известный человек, взрослый, там камеры какие-то стояли, авось встанем против беркутовцев, взрослые люди, какие-то переговоры поведем. Скажем, что это дети, не трогайте их. Может, что-то можно будет сделать...И я шел к шпилю – со стороны, где потом елка стала. Где-то в этом районе этого шпиля. И вдруг начались взрывы. Это впервые мы увидели 75

Майдан. Свідчення. Київ, 2013–2014 роки

светошумовые бомбы вживую. Для нас это был непонятный такой в центре города волновой удар. Ты его всем телом чувствуешь, тебя трясет. И паника пошла. Крик, шум, паника – и за одну минуту буквально, это не минута даже, секунды – я увидел, как эта черная орда заходит. Я увидел вокруг, как это черное бьет направо и налево. Потом я увидел, что и снизу идут, и со стороны гостиницы «Украина» – отовсюду! Я еще не получил никакого удара и увидел, что там визги, там девочки уже под ногами, там мальчики орут, падают, и я уже вижу, что бьют по четырепять человек одного-двух. И в этот момент я увидел, что девушка упала – вот так лицом грохнулась, плашмя... Я не видел, чтобы ее ударили, она просто упала – и они пошли по ней! Я понял, что сейчас ее растопчут. Я подбежал – маленького роста худенькая девочка. Я ее взял на руки и стал бежать вниз. И я понял, что эти бьют, а коридор внизу, где я зашел, – они не закрыли. Узенький проход есть. И оттуда можно убежать. Это я успел заметить. Всех, кто бежал навстречу, они ловили и мочили. Можно было проскочить и выбежать в сторону ЦУМа. Это я сейчас все соображаю. А тогда я кричал: «Не бейте, она умирает! Она умрет! Не бейте!» И в это время я увидел под забором... как девчата лежат прямо на асфальте, головы засунули под забор, чтобы их не били. На этих, под забором лежащих девушек побежали беркутовцы и страшно их били. Несколько этих девчат просто жестоко били. Я помню ощущения жути – что я не могу, что эту девочку некуда девать. Я не могу ни драться, ни кого-то схватить за руку... Это была подготовленная операция. Приказ был не только жестоко бить, а оскорбительно бить. Я потом понял, что у них был приказ калечить как угодно, напугать, но не убивать. Это была подготовленная операция. Они били не так, чтоб сделать больно и чтоб убежали. Этот спецназ – это были хорошо обученные войска, они будут делать столько, сколько им приказано. И это обязательно согласовано было с командующим, т. е. с президентом, без ведома президента ни один мент, ни один министр не мог такого приказать, не согласовав, насколько сильно бить. Там были эти триста человек – достаточно трехсот милиционеров, чтобы их всех оттуда оттеснить, без вреда для них. То есть приказ был – изуродовать, искалечить. Били по ногам, по коленкам, по позвоночнику. Калечить они хотели. Я был удивлен, что мне в голову не врезали, прямо в лоб. Видимо оттого, что они увидели, что вот это дите я тащу, не было приказано добить. Но пока я эту девочку вытаскивал, выбегал оттуда по коридору – сзади били и били. Я пока вытащил эту девочку за забор, за эту бойню, я понял, что я не чувствую рук и ног, теряю сознание. Я стал кричать: «Кто-нибудь, заберите ее!» И действительно, прибежали два мальчика и девочка, забрали ее и стали бежать. Я думал, что позвонок мой поломан, что все, конец со мной. Я терял координацию. И в какой-то момент, когда меня со спины опять стали бить – в спину, в шею, в почки, а я не могу рывок сделать, чтобы убежать, я повернулся и стал кричать: «Да хватит, убиваешь!» И я когда повернулся, то увидел... Как их много! Это рослые, высокие, крепкие ребята, и уже не те, которые на Майдане. По одежде даже. Эти в рябом, в бронежилетах. Те были в черном. Я до сих пор уверен, что это привезенный из России какой-то спецназ. Я же художник! По типу это не наши лица! Они вышли 76

Частина перша: кінець листопада – 18 січня

из автобусов или откуда-то с Грушевского. Они бежали рысью, они как пантеры, огромные, и от них убегать невозможно. И до Крещатика они нас гнали и дальше... Я помню, что мы, маленькая группа, уже стояли за базаром на Крещатике. Вот возле Бессарабского рынка только они от нас отстали. Только там мы остановились. А что вы делали дальше, куда дальше? Это очень интересный момент, до сих пор я не могу сообразить, что это было. Еще там на углу стояла маленькая группка тех, кто отбежал. И вот где-то метров сто от этого – вот дальше они не стали нас гонять. Я позвонил моей ассистентке и сказал ей: «Напиши в Фейсбуке, что страшно перебили всех – разгромили весь Майдан. Никто пускай не едет на Майдан, потому что там будут ловить и бить всех, там бойню устроили. Напиши, – говорю, – это в Фейсбуке. И напиши, что я иду в Институт ортопедии». Но нет, идти я не мог, потому что у меня кровь шла... В Институт ортопедии меня не взяли... Я сказал, что на Майдане били, я же не знаю, что у меня, я чувствую страшную боль. Она сказала: «Да тут один только врач, и он говорит, что вы должны идти в травмпункт. Это не наша обязанность. Если вас били, то идите в травмпункт». Я вышел идти в травмпункт, но не могу понять, куда мне надо идти. Ну, в общем, я там сидел на тротуаре, и как только какая-то машина ехала, я пытался ее остановить. Какой-то «жигуленок» остановился и привез меня в травмпункт... Они сразу позвали, приняли, долго обследовали... Я так думаю, что тех, которые эти зверства делали, тех, которые потом стреляли, тех в Украине нет давно. Они или в Крыму, или в зоне АТО. Они свое дело тут сделали. А те, которые остались, которые сейчас служат в Украине, эти хлопцы, которые тут стояли – они просто были на службе у государства. Им приказали стоять – они стояли. Те, которые зверства делали, они свое дело сделали и уехали, увезли их, вернее. Как и тех снайперов, которые стреляли. Они давно вывезены, они дальше воюют... И вот таких вот очень опасных ночей – часто возникало. Я помню, что там какой-то ночью на Майдане сказали, что с той стороны – двести «титушек». Мы пришли, встали против них, стали их гонять, и я пошел в сторону Центрального универмага на Крещатике, там же на повороте стояла наша баррикада. И вот на этом повороте уже к утру хотел словить такси, чтобы поехать домой выспаться, отдохнуть. И я думал, что там с ребятами еще постою на посту, а потом поеду домой. Я пришел, а там двое хлопцев было и человек двадцать «титушек» – прямо с палками идут. А людей нету, все кто есть – перед сценой, или же все хлопцы были в мэрии. Я помню, что мы стали кричать, чтобы нам была помощь какая-то, и помню, что мы втроем дрались с этими двадцатью. И оттуда услышали, прибежали, и мы их прогнали очень далеко. Но если бы на две минуты опоздали – те бы нас замочили. То есть мне было понятно, что везде надо оборонять этот Майдан. Обороняешь Майдан – это ты обороняешь Украину. Здесь существует центр мысли. Пока этот Майдан есть условный – он есть по всей Украине. Мы все так понимали, поэтому мы держались*. * Продовження свідчення див. на с. 320.

77

Майдан. Свідчення. Київ, 2013–2014 роки

Вы как бы не очень взаимодействовали... Абсолютно. Это было бессмысленно, потому что, если бы только появилась координация, нас бы просто хлопнули. Были какие-то попытки моих соседей, которые в Автодозоре, Автомайдане участвовали, их пытались привлечь. Мы там пару раз поучаствовали в рейдах на «титушек». «Титушки» заканчиваются быстро, потому что понимают, что выходят дядьки в балаклавах, передергивая ствол, и говорят: «Чувак, ну и?..», как бы, «аргументы?» Потому что милиция была – «зеро». Потом у кого-то машину сожгли из наших. Народ вообще окончательно озверел. Я немножко сбила тебя, ты говорил про Грушевского... Мы знали, что там захватили заложника – человека выдернули во время отступ­ления. Цель очень простая была – чтобы он не «Беркуту» достался, а вэвэшникам. Вэвэшники максимум его могли избить и отправить обратно или передать милиции... До сих пор кучу народу не найдено. Там ребята из Автомайдана попали под раздачу на Крепостном переулке, мы с ними разминулись буквально на 5 минут. Приехали через 5 минут – взорванные машины, избитые люди и все такое. Двое, по-моему, не найдено до сих пор. Потом вся эта история с поездками закончилась, потому что власть повыпускала уголовников из тюрем в буквальном смысле. Это уже ближе к началу февраля. Было понятно, что вэвэшники воевать не хотят. В основном это «Беркут», который с определенным интеллектуальным развитием был. В какой-то момент стало понятно, что с ними спорить невозможно, нет смысла даже разговаривать. Мы на разных полюсах. Когда появились настоящие уголовники, которых они начали, по сути, поддерживать и «крышевать», мы приехали и сказали: «Ребята, или вы с нами, или вы этих уголовников поддерживаете. Вы же честные военные и вы охраняете этих гопников? Вы понимаете, что они делают?» – «Это Майдан». – Говорю: «Все, поехали». И мы собрались и уехали. Дальше уже разговоров с ними не было.

Борис Єгіазарян:

«Когда ребята погибли, то, понятно, украинское человечество уже встало. Но необязательно было пройти через это»

Продовження свідчення* Ваше восприятие событий на Грушевского? Я считал это провокацией – когда на Грушевского первый день «Правый сектор» поставил эту огненную баррикаду. Это было воскресенье. Я еще на вече днем сказал, что ожидайте крутой провокации! Если не сегодня ночью, то завт­ ра. Откуда я это взял? Наверное, так. Там, где цветочные часы на траве, наверху, всегда было полно людей. И тут во время вече группа людей, человек, наверно, 500–1000, подобралась и в какой-то момент стала кричать: «Лідера! Лідера!» И весь Майдан подхватил: «Лідера!» Я стоял где-то под шпилем и кричал людям в лицо: * Початок свідчення див. на с. 74.

320

Частина друга: 19 січня – 17 лютого

«Какого лидера вы хотите? Вот три лидера стоят*. Это три разные партии, и все идет нормально. Какого лидера вы хотите? Одного, чтобы его замочили? Потом второго?» И я с ними спорил. А весь Майдан, 80 процентов, кричал: «Лідера!» И мало людей понимало, что это такое. Я сказал тогда, что это провокация. Это сделали регионалы, коммунисты, гэбэшники. Это было организовано – а тут подхватили. Выбрать одного – и его уничтожить. А потом второго поставить под колпак. Ну и, слава Богу, что они на это не пошли, эти лидеры трех партий, которые фактически керували, что ли. Ну вот, это закончилось тем, что ночью уже пошло – огонь… Я в этот день, то есть уже утром, написал пост, что я против этого – это провокация, с этого начнутся радикальные вещи и пойдет ускоренная радикализация ситуации. Теперь опережу. Потом общество приняло, что Майдан победил, потому что мы пошли огнем и мечом против этого всего. Но могло не быть Грушевского, могло не быть этих жертв, и мы бы все равно свалили власть Януковича. На какое-то вече мы бы пришли, миллион человек – и пошли бы и поставили бы на место всех и вся. Необязательно было, чтобы в нас стреляли. Никто не может сказать, что только такой выход может быть – через жертвы. Но что было, то было. Когда ребята погибли, то, понятно, украинское человечество уже встало. Но необязательно было пройти через это. Когда уже на Грушевского горел огонь, я только на второй день пошел туда. Я был против, что с Майдана идут туда. Но поскольку Грушевского рядом, там огонь горит, а противники – это «Беркут», Майдан не может не пойти туда и не постоять за своих. Это ситуация, в которой все: и Яценюк, и Порошенко, и Луценко – пытались убедить ребят, сотни, чтобы туда не ходили. Там стреляли, там был огонь, и как это Майдан будет стоять осторонь? Когда хлопцы погибли – это уже стало нашей войной. Мы уже берем это на себя и будем драться до конца. И я после этого стал ходить на Грушевского, стоять там и бросать камни. У нас был еще резерв, потенциал Майдана, чтобы мощными, очень сильными такими вещами давить и давить дальше. То есть оно не было нашим, не было начато нами, но мы вынуждены были это взять как свою войну. С тех пор мы вошли в эту войну. Это была как бы навязанная ситуация войны, она с Грушевского началась – и до сих пор. Они хотели войну? Ну, мы стали воевать. На Грушевского сразу погиб Сергей… Это была ужасная драма. Были вещи, которые, я понял, что не прощу. Я готов идти, и драться, и воевать, и погибать. Когда погиб Сергей, то, что я говорил, что не буду камни бросать, «коктейли», я понял, что не только буду бросать, но уже бросаю, стою, дерусь и готов до конца драться. Хлопцев поубивали! Я понял, что убили их по прямой наводке. Это намеренное убийство. Бедного этого хлопчика Сергея дали данные как боевика опасного. А он романтик, мальчик совсем. Светлость и романтика, поэтичность. А они, идиоты, его перепутали с каким-то опасным боевиком только из-за того, что у него борода была. Идиоты! Ну, тут трудно понять: они, идиоты, такие данные дали или это так надо было начинать? До этого, еще намного раньше, я писал в «Фейсбуке», что до сих пор нас били, мы были готовы, чтобы нас били, лишь бы мы доказывали, что мы – мирная демон* Арсеній Яценюк, Олег Тягнибок, Віталій Кличко.

321

Майдан. Свідчення. Київ, 2013–2014 роки

страция нашей воли. Пускай нас бьют, а мы все равно будем мирной демон­страцией. В какой-то день я написал: «Категорически нельзя позволять, чтобы нас били! Мы должны взять палки в руки и не только не давать, чтобы нас били, а должны их бить и гнать – Беркут, титушки! Хватит уже! Надо идти в наступление!» В какой-то из дней хлопца-казака раздели и так страшно унижали. Я помню, что на Майдане эта вся драка была, помню, сказали, что забрали в плен хлопца-казака. А потом я уже по телевизору увидел, что его так катували. Я даже гибель Сергея простил. Сергей – жертва. Он погиб, он шел вперед, он хотел, кстати, там прожектор поломать, чтобы он не светил на нас и не стреляли в людей. Потому что прожектор пускали – и в круге света мы все были на виду, а мы их не видели, нас слепило. Сергей шел на прожектор, чтобы сломать его, и в него выстрелили. ...Мы все видели того хлопца, я не помню, как его зовут, но вся Украина знает этого казака, как голого вот так в живот… Я тогда подумал и написал пост в «Фейс­ буке», что этого я не прощу им. Никогда в жизни не прощу. Я воспринял это как личное, как унижение. Раздеть мужчину и так тыкать в живот… Я не прощу! Я буду драться, буду биться, буду воевать. А до этого я не верил, что я это буду делать. Ну а потом уже пошло. Я, к своему ужасу, видел, что, так как мы деремся, ломаются эти каски и эти намордники стеклянные. И что я могу сказать? Я камни бросал безостановочно. Я, видимо, ранил кого-то, грех на мне. Вот такое творилось.

Павло Брадулов:

«Люди хотели, чтоб их услышали, и уже не боялись» Продовження свідчення*

19 января я вспомнил, что у меня дома лежит противогаз армейский. В этот день мы поехали с флагом Киева, в шлемах, доспехах. Прошлись по Михайлов­ ской вниз, прошли перед Жовтневим палацом. На этом холме мы постоянно на всех митингах стояли, на всех вече. Потом к нам присоединилась Анна Рыженко. Она постоянно на революции ходила в веночке, а тогда специально пришла в лыжном шлеме. На сцене были политики, Майдан кричал: «Лідера!» Вышел Коба, я его еще под РВД 19 января запомнил. Он был на оранжевой машине и в чем-то оранжевом одет. Коба со сцены сказал, что Автомайдан едет на Грушевского. Мы двориками вышли на Европейскую площадь, а там в это время была толкотня. Кто-то с видеорегистратором на шлеме снимал, как у майора из «Кобры» погоны срывали. «Кобра» не выпускала Автомайдан на Европейской площади, возле Филармонии. Майор хватался за табельное оружие, кричал, что всех постреляет. В результате у него с кожаной куртки посрывали погоны, они валялись на асфальте. Величко сказал: «А давайте зайдем чая попьем в СушиЯ на Грушевского». Я был с биноклем. Смотрю, стягиваются и стягиваются со щитами. И тут мимо окон проходит Самооборона с дубинками. Было где-то 3–4 часа. Бросали первые * Початок свідчення див. на с. 234.

322