Андрей Штифан. Эфиория by Dobro-books

А.Э.Штефан

ЭФИОРИЯ

Ненпуганых идиотов 22 2014 5

НЕ ГРОЗИ БУХТЕ ЗОЛОТОЙ РОГ... «...во время очередного мятежа сипахи разорвали Эстер Кира на куски, и куски эти гвоздями прибили к дверям домов тех, кто давал ей взятки» «Энциклопедия Стамбула»: коллекция занимательных историй, собранная Решатом Экремом Кочу.

В толпе людей, спешащих на пароход из Ялты в Стамбул, я приметил странного гражданина. Одет он был в драные джинсы и смокинг, с открытой грудью и длинными, обшитыми шелком лацканами; крахмальная манишка торчала из кармана джинсов. Лицо его излучало полную беспечность, к спутанным, длинным волосам, видимо, давно не прикасалась расческа. Он сидел на буне и что-то неторопливо посасывал из железной фляги. Всеобщий переполох он, кажется, не замечал. Уже когда корабль отчалил от берега, я заметил незнакомца в ресторане. Он пихал под нос бармену, видимо, опустошенную флягу и, как я понял, требовал наполнить ее. Я встречал странного типа еще два раза. На капитанском мостике он пытался поцеловать старшего помощника. Через полчаса на баке он учил матроса-турка правильно держать швабру. Басурманин страшно вращал глазами и дергал плечами, явно нервничая. Стало понятно: нашего столкновения не миновать. 6

И действительно, когда я изрядно набрался шнапса в корме, он сделал то же самое в носу парохода. На центральной палубе мы вышли в лобовую атаку. И дальше уже надирались вместе. Он требовал называть его просто – Низами Метеор Патрокл. Проникнувшись взаимной симпатией, как это бывает у нашего брата, напились до крайних степеней нечеловеческого облика. И решили следующий день в древнем Константинополе провести вместе. Тем более что Низами Патрокл заявил, что у него завтра юбилей. Ранним утром я проснулся на коечке в одежде и в ботинках. Чувствовал я себя скверно, казалось, голова вместо мозгов заполнена сухофруктами. В проеме между тумбочкой и кроватью, раскинув руки храпел Метеор. Во рту у него был зажат догоревший бычок «Примы», на столе стояла початая бутылка ракии. Пароход гудел, напрягая свои голосовые связки. Мы торжественно покинули воды Черного моря и вошли в пролив Босфор, мифические воды которого соединяют Европу с Азией. Я выбрался из недр корабля на верхнюю палубу. Свежий ветер и азиатский завтрак, приправленный ядреным перцем, изгнали Бахуса из моей головы. Я швырял остатки бутерброда парящим, словно привязанным невидимыми нитями к палубе старенького парохода, бакланам. Пернатые птеродактили ожесточенно

дрались из-за каждого куска, неизменно роняя добычу в соленую воду. Через некоторое время ожил мой новый друг. Помятое лицо его чудесным образом менялось с каждым новым глотком коньяку. Он облачился в клетчатый костюм, на голове у него красовалась выцветшая на солнце фетровая шляпа, глаза скрывали черные очки с замотанными изолентой душками. Сначала он был угрюмым и неразговорчивым. Но не прошло и получаса, как он оживился и даже запел, повторяя странный припев: «Соси банан...» Он хлопал меня по плечу, нервно требуя принять участие в утреннем веселье. Я нехотя топтался на месте в такт незнакомой мелодии. Между тем наш пароход неспешно вполз в черту города, минуя по пути особняки богатых турков, утопающие в садах. Мы плыли, лавируя между низкими кораблями городских линий: от нашего лайнера увертывались утлые шаланды, из которых вываливались усатые старушки с корзинами, полными фруктов. На берегу валялся сухогруз с распоротым штормом брюхом. С его ржавых бортов ныряли в маслянистую воду залива мальчишки. Рыбаки, улавливая ритм большой воды, облепили убитую волнами набережную. На левом берегу, в Азии, висел огромный воздушный шар – в корзине бликовали на солнце окуляры бинокля.

Мы с Низами Патроклом радовались как дети, приплясывая на полубаке. Метеор бросал старушкам визитные карточки. В какой-то момент с его головы порывом ветра унесло его убогую шляпу. Через минуту она уже красовалась на голове ловкого черного карапуза. На радостях я отдал моему другу свой рыжий берет, который в сочетании с клетчатым костюмом превратил и так странного моего приятеля в окончательного фрика. Расталкивая сонных пассажиров, мы выкатились по трапу на улицы зачарованного города. Древний центр Стамбула находится на полуострове, ограниченном Мраморным морем, Босфором и заливом Золотой рог. Первым делом наша компания отправилась к кораблю, выброшенному волнами на берег. Здесь, под сенью запутанных канатов, где крышей нам служила перевернутая палуба судна, допивая последнюю флягу коньяка, мы решали, как, не допуская ошибок, отпраздновать случившийся юбилей. Впрочем, программа оказалась нехитрой. в течение дня мы должны были посетить все сакральные места города и справить специально заготовленный Метеором ритуал. А именно: мой друг мокал в бокал со спиртным кончик мизинца и раскидывал капли веселящего пойла по четырем сторонам света. И так мы как умалишенные носились из Азии в Европу, из Европы в Азию, потребляя чудовищное количество

алкоголя. Мы бродили по улочкам между Таксимом и Тепебаши, по старым кварталам Перы. Раздолбанные стамбульские тачки по приказу Низами доставляли нашу нетрезвую компанию в самые дальние уголки древней столицы: бедные улици Касым-паши, старые дома Балата, бывшие греческие и еврейские кварталы, мусульманские улицы Ускюдара, мрачные улицы Коджа Мустафа-паши с уродливыми бетонными, современными постройками, кварталы Куртулуша и Ферикея. Здесь люди жили тысячелетиями, меняя религию, национальность и язык. Мой друг периодически исчезал на некоторое время, ныряя то в подворотню, то в подземелье заведений, опознавательных знаков на дверях которых не было. Впрочем, он довольно быстро возвращался. И безумная карусель начиналась снова. Таким порядком на мосту Галата нас застала ночь. Черный занавес рухнул, не оставив нам никакого шанса. Темень была настолько плотная, что казалось, она шарит по телу своими холодными пальцами. Метеор уже давно пребывал в состоянии задумчивости. Он где-то потерял свою резинку, стягивающую волосы на затылке, берет съехал набекрень, волосы разметались по плечам и слиплись, клечатые брюки были по колено мокрые. В какой-то момент он помогал рыбакам снимать рыбу с крючков и промочил ноги. Мой приятель из порочно-

благообразного персонажа превратился в опасного идиота с явными признаками шизофрении. Я всеми правдами и неправдами пытался переместить его в сторону гостиницы, зафрахтованной нами в один из моментов безумного дня. Но не тут-то было. Ему срочно нужно было дунуть. Тут же из темноты нарисовался какой-то сладкий, как шербет, тип. Он был похож на звезду Болливуда: костюм с иголочки, зализанные назад волосы; во мраке светились выцветшие бельма глаз. Писатель ожил и бросился к нему в объятия. Я пытался оттащить его от опасного ночного прохожего, но все было тщетно. Незнакомец обещал выполнить любые наши желания, причем все – бесплатно. Подоспевшая долмуша унесла нас в темноту греческого квартала. Мы летели по узким улицам, забираясь дальше и дальше в порочное брюхо города, навстречу новым приключениям. Про меня забыли. Низами радостно ворковал с новым знакомым на переднем сиденье. Вышли в глухом тупике, заставленном разным хламом. По стенам струилась вода, пахло дохлыми кошками. По скользкой лестнице, цеплясь за отполированные руками стены, спустились под землю. Массивные двери со скрипом распахнулись, и наша компания оказалась в огромном зале, ярко освещенном цветными прожекторами. На сцене в свете стробоскопов извивались на шестах абсолютно 12

голые танцовщицы – отвратительный карлик лизал им ягодицы. Не помню, как мы оказались за сервированным на четырех человек столом. К несанкционированному банкету прилагались две откровенно одетые блондинки - Мэри и Люси, из Кемерова и Воронежа. Мерзкий наш спутник куда-то испарился. Вежливо выяснив, что нового в Воронеже, Метеор пронзительно заорал, требуя обещанной травы. Я с трудом удерживал своего друга, пытавшегося в промежутке между матерными тирадами сожрать огромный персик и выхлебать весь дорогостоящий алкоголь. Девчонок как ветром сдуло, а мы направились к выходу. Не тут-то было. Через минуту мне выворачивали руки две огромные гориллы. Низами Патрокл тискал в углу своего недавнего друга, пытаясь оторвать ему рукава от рубашки. Но скоро и он затих в объятиях жирного одноглазого турка. Я визжал, выкрикивая бессвязные английские фразы. Мерзавцы со знанием дела выгребли все содержимое наших карманов. Через минуту помятые, но не побежденные, мы загорали в желтом свете фонаря – вокруг валялись перевернутые мусорные баки. Трудно вспомнить, как мы оказались в нашей гостинице. То я тащил Низами, то он меня. Запомнился только добродушный турок, у которого

мы выдули целую кастрюлю чая. Но на этом ночь длинных ножей не закончилась. Патрокл лежал без движения поперек кровати, в руках у него была зажата чудом спасенная голубенькая двадцатка. Он бубнил: «Это я поменял в Центральном банке». Делать было нечего, надо было спасать умирающего друга: я поплелся во мрак ночи за ракией. Ночной киоск находился недалеко от Цистерны. Мне нужно было пройти ветхими кварталами старого города Эминеню и выйти к Айя-Софии. Нетвердо шагая по брусчатой мостовой, я наконец пришел в себя и осознал, как великолепна ночь в Стамбуле. Теплый ветер тянул с Босфора приятный запах водорослей. Освещение в старом городе практически отсутствовало, поэтому покосившиеся, чудом уцелевшие от пожаров деревянные дома казались руинами волшебного замка. Величественная картина древней Айя-Софии, подобной священной горе, нависшей над спящем городом, эмоционально примирила меня со всеми событиями прошедшего дня. В прекрасном настроении, с радостной улыбкой на лице, я сунул двадцатку в окошко магазина. Усатый услужливый турок выдал мне огромную бутылку и закуску. Мы долго кланялись друг другу, рассыпаясь в любезностях.

Неожиданно милый продавец, не стирая улыбку с лица, попросил вернуть товар обратно. «Это формальность, минуточку», – еще более радостно заверил он меня. Я наслаждался душистой сигаретой и видом величественного купола святой Софии, подсвеченного светом прожекторов. Турок ожесточенно названивал по телефону, периодически салютуя мне ладошкой. Скоро послышался скрип тормозов, и из темноты вынырнули два очень мрачных, вооруженных до ушей полицейских. Моя голубая бумажка перекочевала к ним в руки. При свете фонарика я понял: это фальшивка, причем убогая, выполненная на ксероксе. Магическое слово «Центральный банк» и многозначительное мое: «Пароход, Отель, Профессор, и уФ и ффф...» не имели никакого успеха. С этого момента никто не понимал моего русского, английского, турецкого. Со мной обращались как с неодушевленным предметом. То, что от меня осталось, грубо запихали в машину. И начались гонки по узким улицам города. В свете фар бежал загипнотизированный светом заяц – жалкого вида человек, одетый во все клетчатое. Его скрутили и с размаху водрузили на меня верхом. Потом стражники его долго мутузили. При каждом ударе гражданин кряхтел, а локти его больно кололи меня под ребра, голова незнакомца моталась из стороны в

сторону. Нас привезли в участок. Соседа по несчастью поволокли в просторную комнату, освещенную десятком галогеновых ламп. Следуя общему течению, там оказался и я – тихо замер в углу. Никто не обращал на меня никакого внимания. Щуплого человечка усадили на колченогую табуретку в центре комнаты. Чем-то на свету он мне напомнил моего компаньона. Полицейские менялись: оставался только несчастный посередине. Люди в форме, брызжа слюной, выкрикивали турецкие ругательства; мне казалась, они молятся какому-то своему богу. Клетчатый с грохотом, словно мешок с деревянными ложками, валился на пол, в угол катилась выбитая изпод него табуретка. Это длилось без малого битый час. Я иногда вылезал из своего угла, пытаясь достучаться до разных участников трагедии, – со своим английским, который, видимо, здесь был не в почете. Все было бесполезно, я для них был призраком, меня никто не замечал. Но потихоньку прошмыгнуть на улицу мне тоже не удавалось. Выход загораживал ужасный цепной пес. Не возникало сомнений – следующим в освещенном центре кабинета окажусь я. В мозгу побежали кадры из фильма Алана Паркера «Полночный экспресс», где европеец попадает в жуткую турецкую тюрьму. Там он проходит все круги ада, медленно превращаясь в животное.

Я вспомнил казни, которые практиковали средневековые турки. Один янычар похитил у имама молодую жену, остриг ей волосы и, нарядив мальчиком, гулял с ней по городу. Ему сначала переломали руки и ноги, а потом засунули в ствол мортиры, завалили промасленными тряпками и выстрелили в небо. Когда я был полностью деморализован, в темном проеме появился жирный угрюмый турок. Вокруг него вилась услужливая свита. Кто-то сдувал с монстра пылинки, кто-то как-то глупо кланялся. Он был похож на главного злодея из вышеупомянутого фильма. Чудовище брезгливо поманило меня толстым пальцем, упакованным в золотые печатки. Я подошел к нему, униженно бормоча: «Центральный банк, прошу пани – почему-то – соси банан». Показав всем окружающим мою голубую бумажку, он долго рвал ее на крошечные кусочки. Затем высыпал их в мои услужливо подставленные ладони. Суровый взгляд его пылающих глаз говорил: «Пошел вон». Что я с радостью и исполнил. Я вывалился в ночь, словно заключенный, получивший амнистию, и побрел наугад, повинуясь свету выкатившейся на небо луны. Скоро я выбрался из темного города на просторы залитого лунным светом Босфора. На недосягаемой высоте над моей головой болтался самый длинный в Европе автомобильный мост. Старые баркасы на волне нежно чесались друг

об друга боками, издавая еле уловимый ритм. Я прилег на теплые камни и уставился в звездное небо Азии. Мое сознание охватило сладкое оцепенение. Мне пришли в голову строчки из сочинений Орхана Памука: «Не такая уж плохая штука – жизнь, – думаю я иногда. – В конце концов, всегда можно прогуляться по Босфору». Когда я утром вернулся в отель, Низами Метеора Патрокла там не оказалось.

ЭФИОРИЯ Пока я плохо по русский говорю Дай мне время И когда выучу этот язык, Тебя докажу что такой настоящие африканская любовь. Мне сказали, что в русском языке есть шесть падежей. Пока на данном этапе я знаю только пять, Шестой - это ты, только ты… Гиацинт Кугниазонде

В Чистом переулке стоит дом, в одной из квартир которого жил Булгаков. Но нам понравился просторный подвал, который одновременно является входом в сеть бомбоубежищ, раскинувшихся под Москвой. Здесь по пятницам заседает наше философское общество. Исследуя монады треугольника Альпако Ла-Пас, нам удалось сделать открытие мирового масштаба. Если на карте мира расположить магический треугольник так, что вершина одного острого угла укажет на гору Атлас, а другого – на озеро Титикака, то тупой угол окажется в Африке, на территории современной Эфиопии. А что новенького, собственно, в Африке? Открываем труды прославленных ученых – Геродота, Льва Африканского, Диодора Сицилийского, Страбона. Вырисовывается преинтересная картина. «Земли, лежащие за пределами великой Ливийской пустыни, 20

населены волшебниками. Там обитают огромные змеи, львы, слоны, медведи, ядовитые гадюки, рогатые ослы, люди-песьеглавцы и совсем безголовые, звери с глазами на груди, затем – дикие мужчины и женщины и еще много других, уже не сказочных животных». «Эфиопы по цвету кожи черные, лицом курносые, с жесткими волосами. По характеру они совсем дикие и явно походят на зверей. Они очень худосочны, у них сильно отросшие ногти, словно когти у животных, и они совсем чужды человеколюбия. Конец жизни у них не только невероятный, но прямо-таки неповторимый. При приближении старости в телах у них заводятся крылатые вши различного рода и на вид бесформенные и отвратительные». И действительно, в Эфиопии и по сей день все непросто. Путешествие в страну древних аксумских царей – это путешествие в прошлое. Эфиопы живут по александрийскому календарю, ориентированному на фазы Луны. Летоисчисление в стране отстает от нашего на семь лет. То есть миллениум в Эфиопии праздновали в 2007-м. Год разделен на 13 месяцев. Но это еще не все: сутки у них начинаются с восходом солнца – проснулся, посмотрел в окно, ага, светло, поставил ноль на часах. В Эфиопии на всех часах разное время. 21

Настоящие тайны не в исламизированном Египте, а в Эфиопии, где до 1974 года правил 225-й император Хайле Селассие I, воплощение бога, как считают растафарианцы. Они пережили Атлантов, Птолемеев, Цезарей и Сапа Инку. Орды арабов-завоевателей, устрашившись мощи империи, повернули своих коней на границе царства. Ангелы построили там новую столицу христианского мира – Лалибелу. Голубой Нил берет свое начало в раю, африканцы называют эту реку Абай. В Аксуме ровесники египетских пирамид – гранитные небоскребы с окнами и балконами, вырезанными в камне, – протыкают крышами оранжевые небеса. Эфиопы, по сути, наши прародители. Ведь все мы дальние родственники Пушкина. Ехать со мной в Африку вызвались киник Прохор и сторонник великого Сведенборга преподобный Ефим. С остановкой в Стамбуле и Хартуме наш самолет приземлился в Аддис-Абебе. Мы поселились в старом, напоминающем растоптанный носорогом термитник, отеле. Скрипят половицы, на балконах летучие мыши ловко увертываются от массивных балясин – внизу шумит черная Африка. Уже ночью нас, осоловевших от рома, с рук кормила инжерой• хозяйка отеля. Во мраке светились зубы и белки глаз фиолетовой Глории.

Я проснулся почему-то не на кровати, а на балконе, в обнимку со сломанным пилерсом*. Натянул серое пончо и выпал на улицу города. Выплыли из желтого тумана смога мои друзья философы – жизнерадостный Прохор и мрачный Ефим. Солнце скоро зарядило, вполне по-африкански. В шерстяном пончо было как в бане, но я решил не сдаваться. Мы не должны забывать, что ищем связь древних цивилизаций Южной Америки и Тибета с империей Аксумидов. Поэтому я нахлобучил на Ефима даосский тюрбан. Прохор и так был похож на всех жрецов и монахов одновременно. Спускаемся вниз к реке, ползем узкими проходами, врываемся в чьи-то дворы. На нас с испугом смотрят голые черные карапузы. В итоге зависаем над пропастью. Внизу мелкий ручей. Голыши остервенело трут о камни свои шкеретки. Хлебнули добрую порцию рома. Отдались на растерзание человеческому водовороту, тащившему все живое в «черную дыру». Так мы очутились на рынке Меркато. Непонятно, видели мы сам рынок или нет, но мне кажется, количество коробок, заполненных черными телами, крепкие деды-растаманы, гортанно шипящие в тупиках, бары, полные серого люда, тому подтверждение. Все же, наверно, мы пролетели эпицентр по касательной. Вдобавок нашего тихого философа поцеловала прокаженная певица, и он впал

в тошнотворное состояние души. А может, это высокогорье и надвигающаяся гроза на него так подействовали. Чтобы слегка улеглась эйфория от сознания, что мы наконец на Черном континенте, решили ехать на вершину горы. Она розовым силуэтом пульсировала на горизонте. Нужно было успокоить жизнелюбивого философа. Он находился в состоянии, близком к идиотизму: обнимал нищих, раздавал монеты липнущим к нам черным детишкам. И вот, голубое жигули, сшибая по пути пластиковые балоны, набитые какими-то тряпками, везет нас на священную гору. Высунувшись из люка, Прохор мычит, отдавая честь старушкам, несущим на плечах поленницы бамбука. У ворот монастыря попрощались с нашим лихим рулилой. Пешком спускаемся к инжере эфиопской столицы, зажатой горами внизу в котловине. У них там внизу свирепствует ураган, а у нас на верхотуре светит солнце. Надо сказать, нам и в дальнейшем удавалось обманывать местный гидрометцентр. Пытаюсь помочь хрупкой девушке, но поднять рощу бамбука, которую эти карлики тащат в свой муравейник, оказалось мне не по силам. Только позитивный философ смог оторвать вязанку от земли. Наш мрачный друг даже и не пробовал. Он предпочитает путешествовать в виртуальных мирах,

сидя в кресле у камина. Пугая детишек бородатыми харями, в полной темноте добрались до нашего пристанища. Прохор сгинул во мраке в поисках веселящих снадобий. Уговорили с Ефимом последний литр рома, идем искать нашего пропавшего в городе друга. Бодрый чернокожий брат любезно согласился отвести нас к нашему товарищу. Он привел нас в место, лишенное света и тепла. Вокруг стали собираться подозрительные тени, они окружили нас плотным кольцом, лица в темноте казались волчьими. «Песьеглавцы», – догадался я. Быстро, насколько позволяет сидящий в нас ром, возвращаемся к свету, в заполненную по потолок людьми харчевню. В термитнике на балконе нас ждет Прохор с огромной папиросой в зубах. Сознание заволакивает сладкий туман. Запомнился только сломанный балкон и шкаф, сделанный из железного дерева, рухнувший в какойто момент на пол. Утром самолет уносит нас на север в Бахыр-Дар, на берег озера Тана, где поэта Гумилева чуть не сожрал горный лев. Мы отдыхаем на веранде, окунув ноги в кишащие крокодилами воды Голубого Нила. Крышей нам служит полог из тропических ползучих трав. Райские птицы, попугаи, голубые воробьи атакуют фрукты

– хотят лишить нас закуски. Ночью тысячи глаз пасут нас, светясь во мраке фосфоресцирующим светом. Совсем рядом с нами прошел неопознанный зверь, закованный в броню, – топот его копыт эхом отражается от деревянных бортов выброшенного на берег волной баркаса. Это был рогатый осел? Проснулись в центре озера. Неповоротливый челн уже четвертый час волочит наши размякшие на солнце тела. Берегов не видать, только какао мутных тано-вод. Раз в час, кашляя словно старик, над нами пролетает марабу. Мы должны добраться до самых дальних пределов. Но скоро пейзаж меняется. На горизонте появились острова. Они словно болтаются в воздухе, качаются над желтой жижей, плавают в струящемся мареве. Нас встречают крестьяне в пирогах, сделанных из тростника, – эти плавающие вязанки травы сильно похожи на каноэ, которые я видел на плавающих островах озера Титикака. Мы причаливаем к острову Киркос. Это место хранит много нераскрытых тайн. На берегу нас преследуют странные явления. Кожу покалывают слабые разряды электричества. Ефим вообще светится во мраке густой растительности. Первосвященники много веков прятали на острове Ковчег Завета, ловко уведенный из Иерусалима, при Менелике, сыне царицы Савской и царя Давида. Ближе к нашему времени опасную

реликвию переправили в столицу империи. Монахи приняли нас благосклонно, как подобает братьям-ортодоксам. Упали засовы, отворяются тяжелые ворота. На земляном полу – четыре мощных камня, на них покоился Ковчег. Под сводами древней часовни в стеклянных коробах спят вечным сном нетленные тела древних царей. Во мраке – царь Давид Аксумский и его сын Василий. Беру в руки меч грозного владыки. Рука, готовая принять тяжелый металл, от неожиданной легкости дрогнула. Хащ, хащ, хащ – рублю я врагов черного императора! Бегут ненавистные фараоны. После темноты подземелья яркий свет режет глаза. Наша делегация поднимается на горку к круглому цирку главного храма. Вокруг, на карачках, ползают, щиплют траву черные послушники. Радостный философ прославляет местных святых, осеняя себя тремя перстами, что немного не соответствует здешним традициям. Счастливый священник получает складень от далекого младшего брата. Печальный философ тихо бродит в лабиринте колонн. По дороге домой чуть не потеряли нашего киника. Старый крестьянин забирает Прохора батрачить. Он должен дробить камни на полях. Наш бессребренник счастлив! Он будет жить на земле, трудиться, питаться простой пищей, молиться Богу. Пришлось связать ортодокса и погрузить на корабль под жалобные

крики островитянина: черный старичок обрадовался тому, что у него будет белый батрак. В розовой дымке растаяли монахи. Они собрались на пятачке, у стен древнего монастыря и махали нам руками, пока не превратились в черных ангелов. Монахи не пустили экспедицию в южную часть острова. Все наши попытки освободиться от ласковой опеки нежно, но неминуемо пресекались. Между тем, Киркос совершенно не похож на остальные невысокие, песчаные острова озера. Зато он напоминает АрамуМуру в Перу, на берегу озера Титикака, где находятся ужасные ворота в мир духов. Надо было оставить Прохора как засланного казачка. На обратном пути причалили к огромному гиппопотаму. Он со своей подругой, словно морской котик, резвился в лучах заката. С криками «бегемотыортодоксы!» вдруг проснулся философ-пессимист. Попытка оседлать левиафана не удалась. Чудовище, пуская пузыри, устало ворчало, потом ушло на дно, спасаясь от назойливых форанджеров. Миновали крошечный остров. Вокруг него рыбаки, в чем мать родила, кружили, сидя на пеликанах. Через водопад курящего Аббая едем в Гондер. Аббай мощно затягивается, причем он не один – курят все его кореша. То есть вся долина дымит по чем зря. Тихий философ рисует этюды. Громкий поднимает бокалы за духа, живущего у истоков Нила, реки,

вытекающей из рая. Окропили тЫсЫсат – так называется главный дымокур – водкой: по капле на четыре стороны света, согласно буддийской традиции. Дети атакуют редких туристов, пытаются всучить нам совершенно бессмысленные предметы – крашеные заплатки, сушеные тыквы, булыжники, подобранные на дороге. «Ван быр, ююююююю, форенджер, вот из ё нейм». Пытаемся забрать ребятишек с собой в холодную Россию. Но они вываливаются из рук, проваливаются на землю сквозь дырявые карманы. Португальцы построили здесь арочный мост. Наши, как они любят, гидроэлектростанцию. Теперь у местных рыцарей периодически проблемы с табачком. Петляя внутри каньонов, забираемся к небесам, вдруг срываемся в пропасти. Вокруг ввинчиваются в облака каменные сверла. Из зарослей акации прут небоскребы Нью-Йорка. Не сбавляя скорости, влетаем на Бруклинский мост. На нем покосившийся домик – хижина дяди Тома. Взяли отборного чада*. Жуем салат, а голова прозрачнее и ослепительнее с каждым виражом. Следующая деревня специализируется на производстве таджа*. Конечно, взяли три литра. Отлично сбивает автофокус. Летим невысоко над землей. Мы упакованы полностью узо•, ганджубас•, тадж• и чад•. Гондер встретил нас дырявыми унитазами,

оторванным шлангом душа, клопами, отсутствием воды и электричества и роскошным видом с балкона, по периметру опоясывающего пятый этаж. Как завороженные, полночи пялились на разноцветные огоньки, нарезая круги вокруг отеля. Утром около голубой железной будки, на которой в стиле Руссо была изображена полногрудая блондинка, нас ждали два черных студента факультета философии. Они решили на нас испытать магию своих сакральных знаний. Причем каждый проигранный нами раунд приходилось щедро оплачивать. А будка, между прочим, оказалась книжным магазином. Среди вороха драных книг Пушкина на местном наречии – амалике не нашлось. Гондер оказался показательным африканским городом. Это касалось количества нищих, прокаженных, калек, слепых, стариков и детей. Самый живой город за все время нашего путешествия. Мне кажется, именно здесь можно наблюдать неповторимый, невероятный закат жизни классических эфиопов. Самые деловые в Гондере – это дети. Одни катают железные обручи из-под бочек, цепляя их загнутой колючей проволокой, другие со страшным грохотом тащат лист железа, привязанный к металлическому тросу. Иные закатывают прозрачные цветные шарики в ямку. И повсеместно футбол – мячиком, сделанным из крепко связанного проволокой куска

автомобильной шины. Сотни лавок, тупиков, местечек, ослов, верблюдов – из-под ног разбегаются люди-пауки. Черные сапожники мастырят прямо на коленке сандалии из автопокрышек. Мало кто использует резиновые шины для передвижения. Местные ремесленники делают из них одежду, спортинвентарь, детские игрушки, корзины, сосуды для воды. Прохор требует купить настоящей черной музыки. Тут повезло: обнаружили в пыли крайне удолбанного гражданина с куцыми растаманскими косичками на голове. Он мусолит в зубах жирный джойнт и рвет бумагу. «Самый крутой музыкант в Африке – это Егор Летов» – не моргнув глазом заявляет он. Откуда столь эксклюзивные пристрастия? Пока Ефим медитирует на столбы, покрашенные зеброй, Прохор обнаружил слепую девушку. Она поет песню Мэри из «Маленьких трагедий». Синхронно покачиваясь, черная красавица сидит на обочине в окружении мужчин, лишенных конечностей. Философ двинулся к ней с включенным диктофоном. Поднялся дикий хохот. Местные девчонки объяснили слепой: «Де, чувиха к тебе белый чувак пришел». Мэри ощупала Прохора, погладила по голове и наградила подзатыльником: «Действительно – Белый!!» После шума толпы, мечущейся по хаотически

застроенным улицам мегаполиса, оглохли от тишины спрятанного за крепостной стеной древнего городамузея. В зарослях фиолетовых шаров успокоился комплекс дворцов, построенный поколениями императоров. Внутри ни души, ни старушек, дремлющих на стульях около экспонатов, ни грозных охранников. Хочешь – спускайся в подземелье, хочешь – лезь на крышу, никакого контроля. Сквозь двери дворца Фасилада, куда легко можно было бы впихнуть сразу двух Троянских коней, словно пули со смещенным центром тяжести, влетают сотни стрижей. Птицы немыслимыми траекториями прошивают огромные залы насквозь. Мы с Прохором стояли под циклопическими сводами дворца, проколотые тонкими лучами света, падающими из круглых отверстий в крыше, – вокруг свистели пули. Даже дух захватило. Пришлось на царском балконе выпить граненый стакан узо, чтобы улеглись эмоции. Пол на балконе был засыпан жемчугом. В Москве жемчуг пророс в цветочном горшке. Ефим посмеялся над нашим зачарованным видом, но от узо не отказался. Эти лабиринты, колодцы, провалы от крыши до подвалов, библиотека с рухнувшей каменной лестницей, огромные помещения конюшен, соизмеримые со стадионами, – прекрасное место для сакральной выпивки. На стенах дворцов мы

прочитали маски и орнаменты древних индейцев племени мочика. На почетном месте был начертан индуистский ОМ. Ага, вот они, искомые артефакты. Окружили ветхого черного старичка, вылезшего из норки, ведущей в подземелье: «Как это понимать, откуда здесь священная мантра индусов?» – «Ес, мммммм... гуд, форенджер, харе рама», – шепчет старик. К вечеру из музея мы выплыли в компании добродушных вакханок, ведя под руки нашего неразговорчивого гида. Ночью студенты пригласили нас к себе в гости на церемонию кофе. Это была камора, где жили родители, родители родителей, дети и дети детей. Под потолком болталось чучело крокодила. Меня представили отцу и матери. Ефим юркнул в темный угол. Прохор же поклонился отцу и бросился целовать руки женщине, сидящей в центре помещения. Я понял: что-то не то происходит, но вида не подал. Впрочем, кофе был великолепен, а папа подливал нам от души узо из огромной бутылки. Только под конец церемонии выяснилось, что жизнерадостный философ перепутал матушку с соседкой, зашедшей на огонек. Сарай сотрясался от хохота, грозя рухнуть. А Прохор почему-то расстроился. Вектор нашего путешествия метнулся на север, к границе Судана. Мы двинулись пыльными дорогами

к древней столице эфиопского царства – Аксуму. Здесь чувствовалось дыхание недавно прошедшей войны. На обочине, задрав гусеницы к небесам, лежал советский танк. Башня, украшенная драными ранами, валялась в десяти метрах. По дороге барражировали люди, вооруженные нашими калашниковыми. Ближе к вечеру выгружаемся из джипа в пустынной местности – вокруг разбитая техника, дома с выбитыми стеклами, колючая проволока, завязанная в узлы арматура. Нас тут же окружают черные качки. Поигрывая железной мускулатурой, тычут в нашу сторону пальцем. Студенты привезли нас в живописные горы – Симен. Они-де видели здесь гостей, одетых в желтые пончо. То есть костюм такой же, как у меня, только желтый. Трубка мира не пошла на пользу нашему восторженному другу – сдали нервы. Я с пессимистом уже на вершине холма, а Прохор один около машины. Черные великаны любезно просят его следовать за нами. На секунду мне тоже передалось чувство тревоги. Невозмутим только Ефим. Весь подъем на гору нас сопровождает стадо бабуинов. Они ломают ветки в эвкалиптовых рощах и громко лают хриплыми голосами, совсем как цепные псы. Внизу, в пропасти, студенты обнаружили дракона. «Абака, абака», – вопят они.

Я ложусь на край и опускаю голову вниз. В окуляр телеобъектива я вижу действительно доисторическое ископаемое. Нечто, напоминающее гигантского муравьеда: шкуру украшает черно-белый узор, по бокам лохмотья крыльев. Оно спокойно пасется на зеленой лужайке. Над местностью господствует уходящий в бездну утес. Добравшись до верхней точки, столбенеем в невольном восторге. Даже наш скептик разволновался. На соседней скале в недвижных позах застыли бабуины. Они тоже на закате любуются картиной рая. Только их шалуны-дети возятся около неподвижных родителей. Вокруг нас вращается первобытный пейзаж: каньоны, трещины, быстрые реки и водопады, на горизонте бликуют ледники. В лучах заходящего солнца, когда тени контрастны, горы напоминают парк вымышленных существ. По центру долины огромный носорог рылом увяз в болоте, его окружают совсем безголовые ядовитые гадюки. Обнаружили то, что искали. На плоской скале начертан священный знак Солнца. Инки называли его Кориканча. Похоже, его высекла на камне та же рука, что и на стенах далекой крепости Саксайуаман. В тишине раздается одинокий удар колокола. Наши макаки срываются с места и с бешеной скоростью несутся вверх. Через секунду они уже на вершине

горы. Весь день идет тропический ливень. Дорога превратилась в реку жирной красной грязи. Наша «тойота» уже не цепляет колесами горной тропы, просто плывет в бурном потоке. Мы сидим по колено в оранжевой жиже, прижав к потолку аппаратуру. Чем ближе к Аксуму, тем больше встречается искореженной советской военной техники. По обочинам дороги целые кладбища ржавого металла. При въезде в город – типичные для Тибета буддийские гомпы∗ и собранные из камней уходящие к горизонту гробницы. Похоже, цивилизации Америки, Тибета и Африки все же действительно были связаны между собой. Тихий философ считает, что всеми руководит один кукловод. И живет этот мудрец на горе Атлас. А жизнерадостный философ считает, что только китайцев правильно приготовили. Белых недожарили, поэтому они получились вареными. А черных вообще сожгли – забыли вовремя вынуть из духовки. Следующий день посвящен исследованию останков Аксумского царства. Гуляем среди первых на земле небоскребов. Некоторые под давлением времени упали и хрустнули пополам. Гранитные столбы действительно выполнены как многоэтажные здания – на каждом этаже есть двери и окна. Тщетно пытаемся их открыть, похоже, петли совсем заржавели. Ефим вечером жрал сырое мясо. Деликатес не пошел

ему на пользу. Он не верит, что монолит можно распечатать. Пока тихий философ спит на могиле знатного вельможи, мы с Прохором вскрыли запертую дверь в гробницу. Долго умилялись: «Какое идеальное напольное покрытие под саркофагом!» Оказалось, подземелье – одна глубокая лужа. Чертыхаясь, выбрались на свет божий – ноги по колено мокрые. Но все же успели разглядеть в темноте пляшущего зверя с глазами на груди. Останки имперской архитектуры оккупировали собранные из хвороста цилиндрические постройки – домики аксумчан. Вместе с ослами, верблюдами и прочими странного вида конструкциями крестьяне уютно устроились во дворцах библейских царей. Так что найти обозначенное на карте поместье, где проживал сын царицы Савской, оказалось крайне проблематично. А ведь сюда он привез похищенные у папаши Скрижали Завета. В ванне царицы, вырубленной в камне, ребятишки устроили помывочную. Кладбище аккуратно распахали – остались только покосившиеся надгробия. И везде мы находим барельефы, напоминающие сцены коронации инки Манко Капака. Тук-тук* доставил нас к подножию горы. Наверху Архангел Михаил пасть порвал, в прямом смысле, Немейской львице. Впоследствии сцена драки

проявилась, чудесным образом, на соседней скале. Дети умоляют нас не ходить дальше в гору. Там гиены – эти кровожадные твари совсем не боятся человеков. А как же пропустить по стаканчику на отвесной скале, выехавшей вперед из вершины? Наконец мы одни. Местные с нами не пошли. Вся древняя империя у наших стоп. Единственное – пропал фотоаппарат и самая большая фляга с узо. Вершину ласкают последние лучи солнца, а в долине уже темно. Надо спускаться – в кустах действительно кто-то чавкает. Бордовая земля под ногами сверкает драгоценными каменьями. После дождя вода, текущая с гор, оголяет несметные сокровища – драгоценные камни, древние монеты. Мои спутники совсем потеряли голову. Приближается ночь, а они с выпученными глазами выковыривают из земли малахит и ониксы. У каждого местного крестьянина в избушке небольшой музей. Дети тащат нам самоцветы и древние денюжки. Извините, ребята! У нас у самих полные карманы! Около фотоаппарата стоит черный пионер и отдает нам салют. Та же история повторяется около фляжки с бухлом. Утром грузимся в винтовой «фокер», через час мы уже в Лолебелле.

Поселились на крымской веранде в центре обширной деревни. Крыша увита зелеными выползками. По утрам колибри слетаются к зеркалу и воюют с собственным отражением. Черные дочери Африки порхают вокруг нас, соперничая с цветными птичками: здесь одеяло подоткнуть, тут сменить полотенце, срочно подлить еще узо в опустевший стакан мистера. Фиолетовые красавицы так хороши – дух захватывает. Белозубые бестии стреляют оливковыми зрачками прямо в сердце. Это единственное, что выводит нашего пессимиста из состояния самадхи∗. Прохор молчал и вдруг выдал: «Эфиопки – красивые попки». Спускаемся под землю к основанию вырубленных в скалах церквей. Днем Новый Иерусалим строили люди. Ночью христианский город – при свете нимбов – черные ангелы. За всю нашу поездку мы не встретили ни одного вареного. Здесь же их достаточно. Мы уже перестали удивляться тибетским символам. Между тем, религиозная жизнь в монастырях пульсирует, как и тысячу лет назад. Кругом распластанные на полу тела, застывшие в религиозном экстазе фигуры паломников. Черные пилигримы общаются с Богом, им нет ни какого дела до белых, бродящих стайками поблизости. В нишах светятся белки глаз отшельников. Зонтик и плошка для воды – весь их нехитрый скарб. Пустоты заполнены человеческими костями вперемешку с тряпками.

Прохор получил благословение из рук черного священника. Даже Ефим не решается курить в этих намоленных стенах. Курить и пить узо приходится бегать на соседнее кладбище, где над обрывом растут на камнях жирные туи. Нам полюбилось это тихое место, около покойников. Решили вырубить здесь в скале русскую беседку. Два дня бродим в лабиринте под землей, в состоянии священного умиротворения. Крутые лестницы, вырубленные в камне, приводят нас вверх к голубому небу. Узкие щели опускают вниз – к основанию тяжелых колонн. Фотоаппарат отказывается работать: если снимает, то фиксирует кругом цветные протуберанцы. Видимо, мертвый глаз безучастно фиксирует души святых схимников. В деревне нас преследует местный пухлый клоун. Это единственный толстяк, которого мы встретили за все время нашего путешествия. Карлик напоминает актера Калягина. У него большая кудрявая голова, короткие ножки. Одет он в женскую ночную рубашку, которая никогда не видела мыла и воды. Он ходит за нами везде. Притворно рыдает, размазывая бутафорские слезы по лицу. Вопит на всю улицу охрипшим голосом: «Смотрите, вот идут три американских философа. Они душат своими склизкими руками наш черный мир». Бедный черный Калягин! – «Маковой росинки не держал во рту три дня. А у них карманы 40

отвисают, набитые кровавыми долларами». Вся деревня держится за животики. В конце концов сердобольная матрона прогоняет нашего преследователя. Она в шутку душит его, пинает в зад. Карлик недовольно пыхтит, что вызывает новый припадок смеха. Уже глубокой ночью встречаем плачущую девочку. Прохор гладит ее по голове, вытирает гноящиеся глаза. Не знаю, что он шепнул ей наухо, но девочка улыбнулась и перестала рыдать. Ефим смазывает руки проспиртованными салфетками. Мы опять в столице Эфиопии. Исследуем уже цивильную часть города. Сидим с вареными в ресторанах, жрем устриц, пьем русскую водку и вспоминаем голодных, но счастливых наших пережаренных братьев. Мы так и не смогли купить Пушкина на амалике. Хотя каждый эфиоп уверенно утверждал, что наше общее всё есть в каждом книжном магазине. Нет книжки, решили поклониться хотя бы памятнику. На поиск потратили весь день. Посреди огромной стройки, на раздолбанном грузовиками перекрестке, стоит наш любимый поэт. Более того, пока мы с Прохором водили хороводы вокруг Пушкина, менты сцапали нашего тихого философа. Правильно, нечего белому спать на помойке. Прохор подошел, обнял каждого милиционера. Громкий философ кричит им

в уши: «Мой дядя самых честных правил!» Стражи порядка спасаются от русских психов бегством. Осмотрели Шератон, туалет Хайле Селассие, вращающийся монумент, который ни черта не вращается, памятник Карлу Марксу. В туалете последнего императора, под раковиной, тоже есть маленький тибетский крестик. Перед нашим отлетом Прохор объявил большой сбор всем черным района Меркато. Пришли торговцы наркотиками, гиды, нищие и просто зеваки. Он всем дал задание на ближайший год. Если ты раста, не торгуй наркотиками – раздавай их бесплатно. Если гид – накорми голодных, вылечи калек. Если нищий – иди делать сандалии из автопокрышек. Всех остальных наш веселый философ отправил учиться в школу. Ефим дымил папироской, кивал головой. Изменилось ли в Африке что-то со времен Геродота? Действительно ли жрецы Аксумского царства и строители Лалибеллы общались с адептами Востока и Запада? Материала накоплено предостаточно. После скрупулезной обработки философы вынесут свой вердикт.

ИНФЕРНАЛЬНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ Нет! О пощаде не моли: Не будет по-другому! Как от подошвы до земли, До мертвого – живому. Так предначертано судьбой Твоя могила – под тобой. Андреас Грифиус

Возле причала, на мутной московской волне, покачивался старенький пароход «Капитан Рачков». Скрипели швартовочные канаты, печально пялились на столичный порт темные бойницы иллюминаторов. Ветер гонял по мостовой обрывки газет, играл мятыми одноразовыми стаканчиками. Я с товарищами поднялся на борт и, не обнаружив никого из команды, поплелся искать свою каюту. Пока мы дегустировали запасы крепленого вина, закусывали холодной курятиной с луком, параход ожил – в ресторане звенела посуда, боцман распекал нерадивого матроса на баке, а капитан по корабельной связи спрашивал про какие-то сальники. Под охрипшие звуки «Прощания славянки», несущиеся из треснувшего колокольчика, наш «круизный лайнер» отчалил от берега. Делая многочасовые остановки в волжских городах, он через две недели должен был бросить якорь в пойме 44

Каспийского моря. Явно никто из пассажиров и не думал воспользоваться нашим тихоходом как транспортным средством. Граждане с низким достатком отправились отдыхать. В отличие от белоснежных, многопалубных туристических лайнеров, где в «люксах» сидели охочие до русской старины японцы и американцы, у нас контингент был совсем иной. На нашем видавшем виды корабле плыли ветераны Великой отечественной войны, любимые тещи, отправленные зятьками-предпринимателями в отпуск, и несколько странных типов, выпадавших из общей классификации. Моя компания совсем не поддавалась общестатистическому анализу: пара иностранных студентов, голландский фотограф, архитектор и певица, скульптор и три уставшие от света софитов актрисы. Но, несмотря на разницу в возрасте и образ жизни на суше, на неустойчивой палубе парохода мы моментально подружились со всеми пассажирами, превратившись в пеструю толпу великовозрастного пионерлагеря. Ночные дискотеки на верхней палубе, которые устраивали жившие в трюмах и путешествующие бесплатно родственники команды, часто посещал сухой, очень бодрый старичок – Роман Густавович Нессельроде. Он неожиданно вырастал из темноты возле нашего 45

столика: с благодарностью принимал стаканчик крепкой украинской горилки и часто оставался с нами до рассвета. После войны он остался служить в Германии. Там влюбился в немку, женился и родил сына, жил в счастье и достатке. И вдруг Роман Густавович получает телеграмму – «молнию»: «Брак признать недействительным». Отозвали нашего майора-разведчика на родину, но без жены и ребенка. Возможно, какой-то кремлевский бобер – может быть, поругался утром с женой, проснулся с похмелья или страдал запором – позавидовал счастью нашего героя. История умалчивает. В одну из самых черных ночей, близ городагероя Сталинграда, наш друг набрался особенно крепко. Пароход застрял в длинном, пропахшем тиной и гудроном шлюзе. В темноте подсвеченные желтым глазом прожектора липкие стены казались неприступными укреплениями Кенигсберга. По шершавой поверхности периметра текла похожая в темноте на нефть вода. Над головой поднимались башни неприступной крепости, высоко в небе скрипела несмазанная лебедка, сломанные зубцы огромных шестеренок спотыкались, оглашая окрестности звуками, напоминающими грохот пулеметных залпов.

Был сорок пятый год. Война уже закончилась. Но десяток нацистских дивизий рвались на запад к союзникам, бессмысленно унося жизни наших солдат. Роман Густавович обладал богатырским голосом и безукоризненным знанием немецкого. Он стал трубно кричать врагам: «Де, сдавайтесь, я уполномочен, фюрер капут, гарантируют жизнь». Старый солдат на палубе нашего парохода вдруг снова почувствовал себя в окопах. Он принялся дико орать на немецком. Сыпалась штукатурка, с криком унеслись вдаль ночные птицы, в окрестных избах стали зажигаться окна. На печке, наверно, какойнибудь дедок полез искать спрятанный ППШ. И тогда из мрака ночи выплыла она – Хельга Карловна. Немецкие дивизии сдались. Вражеский генерал дивизии «Мертвая голова» был раздавлен. Он принял голос этого щуплого красноармейца за страшный крик своего непосредственного начальника – штандартенфюрера Шултца. Хельга Карловна оказалась не галлюцинацией, вызванной нетипичными для этой местности звуками немецкой речи. Это была студентка-архитектор из бывшей ГДР. Она путешествовала и села на пароход в Казани. У майора заклокотало в груди – Хельга была как две капли воды похожа на оставленную в Берлине Брунгильду. Наш герой безнадежно влюбился. Они каждую ночь ходили вместе на дискотеку, где

лихо отплясывали польку. Пересели в столовке за один стол, и ворковали, ворковали в темных углах на языке войны – до самозабвения. Но часть всепоглощающей любви, сочившейся из Хельги Карловны, перепала неожиданно и мне, как компаньону моего убеленного сединами друга. Мы пили шнапс в провинциальных волжских городах, закусывая копченым лещом, пускали галочки с колоколен древних церквей, купались в опустевших летом затонах. Незаметно пролетело беспечное время нашего круиза, где вся наша компания была абсолютно счастлива, где субординация была нарушена, где люди, совершенно чужие друг другу, вдруг за эти две недели стали одной семьей. Хельга настойчиво приглашала нас с Романом Густавовичем к себе в столицу новой Германии. И почему-то все время упоминала крематорий – чудо современной архитектуры, где она работала гидом. Но, как обычно бывает, пролетело несколько лет. Роман Густавович за это время совсем скис, захандрил, а в какой-то момент перестал отвечать на телефонные звонки. А адрес его я не знал. В итоге я попал в Берлин, но без нашего бравого разведчика. Меня сопровождал фотограф-нюхач – Георгий Шприц. Я позвонил Хельге Карловне – сквозь помехи эфира

она с трудом вспомнила меня. Мы договорились встретиться возле целующихся взасос Брежнева и Хонеккера. Я мучился, пытаясь из алкогольного тумана выудить образ ночной палубы парохода и моей случайной немецкой спутницы. Она запомнилась мне как эталон арийской женщины: тело пловчихи, широкие плечи, крепкий зад и голени; светлые волосы коротко острижены, голубые глаза и румянец по всему лицу. Хельга жила в крошечной келье недалеко от старого нацистского аэродрома. Мне пришлось спать с ней под одним одеялом. Причем моя немецкая подруга каждую ночь стаскивала его с меня во сне. С первых минут германская чопорность и любовь к порядку были подвергнуты ужасному испытанию. Неосознанно мы превратили девичью светелку в логово неуправляемой московской богемы на выезде. К тому же, мы являлись под утро: если скромно выразиться – навеселе. Как мог, я старался соблюдать приличия. Но все пули летели мимо. Моя боевая подруга возненавидела нас. В очередной раз явившись ночью, мы ползли по коридору, думая пробраться в коечки незамеченными. Но были разоблачены и посрамлены. Только забрезжил рассвет, нас разбудил вой сирены. Это будильник на столе издавал мерзкий звук, словно будил на утренние работы в концлагере.

«Сегоднядень экскурсий в самом современном крематории Европы», – как приговор, подытожила Хельга Карловна. Наша благодетельница качалась в мареве похмельных паров – пощады от нее ждать не приходилось. Без завтрака погрузились в холодную электричку. За окнами неслись ячейки офисов, парки, плавающие в молоке тумана, зябнущие у кафе рабочиетурки. Каждый заводской пакгауз казался нам суперсовременным крематорием. Но электричка катила все дальше и дальше. Напротив сидела мрачная валькирия и сверлила нас волчьим взглядом. Удивительно, но на кладбище оказалось очень празднично. Туман улетучился. Выглянуло солнце. Не успев насладиться теплом, мы с Георгием очутились внутри огромного крематория. Казалось, здесь за одну ночь можно оприходовать всех жителей Германии. В грандиозном пространстве главного зала царил полумрак. Бетонные стены терялись внутри помещения, соразмерного с городской площадью. Серые колонны уносились вершиной на головокружительную высоту и там протыкали потолок насквозь. Над головой в темноте светились обручи дыр. Хельга вдруг преобразилась. Она сменила гнев на милость: шутила, тихо насвистывала фривольный напев популярной немецкой песенки. Наша

мучительница весело порхала среди колонн, напоминающих деревья кладбищенского леса. Мы с другом заметили, что никто из посетителей не разделяет нашего серьезного отношения к месту скорби. В зале было полно народу. Отцы семейства гордо вышагивали, возглавляя колонну своих родственников – дедушек, прабабушек, тинейджеров и мелких карапузов; ехали гуськом кресла-коляски, празднично одетые матери несли своих грудных детей. Детвора шумела: небольшая группа играла в какую-то заморскую игру, катались на роликах, около кладбищенских цветов истошно орал жирный карапуз. Солидный господин с седыми усами ел колбаску. У колонны целовалась парочка подростков. Немцы подходят основательно не только к жизни, но и к смерти. Им важно, на какой каталке их повезут в последний путь, удобно ли будет им лежать. Как работают рессоры? Не будет ли трясти в дороге? Какая температура в печке? Не слишком жарко? Поэтому по выходным дням они ходят на экскурсию в крематорий. Мы с Гошей хотели тоже побегать вокруг колонн, поиграть в салки. Но что-то мешало, ноги не гнулись в коленках – внутренний голос не давал нам выкинуть из головы букет комплексов, выращенный на родине. Вернулась Хельга, сверкая лучезарной улыбкой. Она решила нас немного просветить по поводу

инфернальной архитектуры. Построили этот зиккурат Алекс Шульц и Шарлотта Франк. После объединения ФРГ и ГДР решили разрушить старый, построенный в 1913 году крематорий и возвести новый, сделанный по последнему слову техники. Открыли его аккурат в год, когда праздновался миллениум. Мэтр немецкой архитектуры строит крематории и правительственные здания. В частности, он же построил Бундесканцлерамт – официальное место работы правительства. Сейчас там на верхнем этаже проживает Ангела Меркель. На месте резиденции канцлера должен был возвышаться гитлеровский Дворец наций. Карловна просила нас ни куда не пропадать: она сбивает группу. Мы скоро отправимся в подземелье. Я решил изучить главное помещение подробнее. По углам обнаружил несколько ритуальных залов и внутренние дворики: специальные места для выражения соболезнования. Одно помещение предназначалось, как мне показалось, для проводов граждан, явно не собирающихся унывать в царстве Аида – для рок-звезд, битников, постмодернистов. Все было как-то без трагизма – гитара, цветочки, тертые джинсы. Звенел колокольчик. Мне настойчиво из толпы бюргеров махала рукой Хельга. 52

Собралась разношерстная компания. Хельга живо щебетала на своем «ласковом» языке, периодически переводя что-то для нас. Технический этаж с хранилищем на 700 гробов. Три печки расположены под землей на глубине десять метров. Пространство главного зала рассчитано на 1000 человек и поделено неравномерно двадцатью девятью колоннами. «Почему 29? Наверно, здесь глубокий сакральный смысл?» – подумал я. Тяжелые металлические двери распахнулись, и мы спустились в пекло. Можно было воспользоваться лифтом, но я с другом выбрал лестницу. Неизвестно, что ждало нас внизу. Вдруг скрутят полотенцами руки и уведут – таскать уголь для благополучных фрицев. Организм требовал пива. А какой глинтвейн и пунш продавали в эти рождественские дни на улицах города! Миновав железные шахты, попали на нижний уровень – типичный бункер Гитлера. Везде стояли никелированные тележки. По стенам змеились толстые кабели высокого напряжения. Справа и слева в открытых узких проходах куда хватало глаз уходили стеллажи. Мутный желтый свет и зеленые указатели привели нас в тупик. В глухую стену были вмонтированы черные двери печей. Любопытные старички и старухи открывали их и заглядывали внутрь. Здесь Харон должен проверять пропуска

и продавать – контрамарки. В темной нише я обнаружил одинокую тележку – прилег, расправил затекшие члены и неожиданно заснул. Я летел над кафельным полом: парил низко, почти касаясь земли. Впереди рябило еле различимое свечение, словно работал телевизор с выключенной антенной. Я делал пассы руками, дергал ногами, пытаясь оттолкнуться от окружающего меня эфира. Полумрак резко сменился вспышкой света – зажглись тысячи свечей. Пространство впереди, прямо по курсу, заканчивалось уходящими в разные стороны туннелями. Нечеловеческая сила тащила меня в один из них. По углам проснулись тени в белых халатах. Они набросились на меня и стали трясти, приподнимая за плечи. Хельга смотрела на меня как на умалишонного. Она грустно качала своей нордической головой. Действительно. Уснуть в крематории?! Попрощавшись с нашим гидом, я решил выбираться наверх. Георгий давно ждал меня на улице. Я не стал ему рассказывать про свой сон. Снаружи крематорий не казался таким большим. Он был похож на радиоприемник семидесятых годов. Мы стремительно удалялись в направлении баварских колбасок и пива. Обратно в келью мы не вернулись. А Хельга Карловна так нам и не позвонила.

Все началось с Жюль Верна. «Двадцать тысяч лье под водой» закончилось тем, что капитан Немо сгинул, проглоченный страшной бездной. Потом пришла очередь Эдгара По. Старый рыбак чудом остался жив, когда гигантский водоворот захватил в плен его шхуну, но, поперхнувшись человечиной, Нептун выплюнул морехода на волю. Еще через пару лет я открыл для себя Гамсуна. Герои прославленного норвежца не могли усидеть на месте – барражировали по Скандинавии. Но цикл их странствий, независимо от жизненных коллизий, всегда заканчивался на Северных островах. Пер Гюнт Ибсена порхал среди отрогов скал за Полярным кругом. В какой-то момент как громом поразило. Несомненно, это обширный архипелаг – Лофотенские острова. Необходимо было изучить мое открытие непосредственно с привязкой к местности. Не откладывая в долгий ящик, в середине лета я сел в самолет и через 3 часа оказался в столице

Норвегии – Осло. На перекладных, не торопясь, я двигался на север. Очарованный сказочной красотой фиордов, я невольно оттягивал прибытие в конечный пункт своего маршрута. На юге полуострова было жарко, солнце плавило песок пляжей Осло-фьорда так же яростно, как на курортах Средиземноморья. Но по мере приближения к Полярному кругу погода стала стремительно портиться. В горах термометр иногда опускался до нуля, озера были затянуты льдом; меня окружали сопки, на вершинах которых красовались снежные шапки, а поезд, стоило ему покинуть побережье, часто попадал в ледяные туннели. В какой-то момент солнце, совершая привычный путь через небосвод, столкнулось с горизонтом, мячиком отскочило от него и отправилось в обратный путь. Я ворвался в зону полярного дня. Как-то неловко стало спать по ночам, когда природа дала обед безбрачия и заперла свою спальню на засов. Скоро я запутался в смене времен суток. Транспорт не прекращал работу ночью. Местные жители, казалось, бодрствовали круглосуточно. Единственное, вечером в барах прекращали продавать спиртные напитки. Вот так приходилось ориентироваться во времени. В Будё погода совсем испортилась: уже второй день шел мерзкий дождь. Все вещи промокли, а с ними и мои кости. На причале стоял старенький

ЛОФОТЕНСКИЕ ОСТРОВА Пути Господни в Природе и в Промысле Его не наши пути, и уподобления, к которым мы прибегаем, никоим образом несоизмеримы с необъятностью, неисчерпаемостью и непостижимостью Его деяний, глубина коих превосходит глубину Демокритова колодца. Джозеф Гленвилл

пузатый паром. Он проглатывал фуры с прицепами, легковушки, байкеров, зашитых в кожаные бушлаты, редких велосипедистов. Я поспешил внутрь и скрылся в его огромной пасти. В восемь вечера паром сурово огрызнулся ревуном и покинул континент. На Лофотенах климат отличается от континентального, там даже в середине лета может быть очень холодно. Несмотря на то что зимой температура не опускается ниже нуля, благодаря Гольфстриму, а море вокруг архипелага не замерзает, летом столбик термометра часто не поднимается выше 10 градусов. Я ожидал увидеть безрадостное место, прибежище троллей и прочей нечисти. Ведь мои кумиры описывали острова мрачными красками. А были ли они сами здесь? Гамсун жил в этих местах. А вот остальные? Сильно сомневаюсь. Видавший виды паром швыряло из стороны в сторону, он надсадно скрипел своими престарелыми внутренностями. Пена с гребней волн сыпалась колючими градинами на покрашенную суриком палубу, чайки белыми тряпками метались между низким небом, водой и ржавыми снастями. Не за что было зацепить глаз: до горизонта тонны нервной воды и небеса, беснующиеся рваными облаками. Мощь океана навеяла какое-то торжественное состояние, как у матроса на плацу перед взором сурового адмирала. Насладившись картиной непокорного моря, 58

промокнув до нитки, наглотавшись соленой воды, я все же решился спуститься в теплую утробу корабля. Внутри, в баре, пахло жареным лососем и угольной крошкой, как буд то наш паром двигала энергия пара, как в старину. Внутри народу было немного: группа рыжебородых рыбаков гоняла по столу пустую банку из-под пива, два альпиниста возились в углу со своим оборудованием, мотоциклисты из Ирландии шумно боролись на руках, и один очень мрачный швед, как выяснилось впоследствии, яростный поклонник «Пеппи Длинныйчулок». У барной стойки сидела негритянка и с отвращением тянула из трубочки розовую безалкогольную жидкость. Спиртного в баре не было, как это принято у диких народов Европы. Слава богу, у меня имелся приличный балласт водки. Тихо устроившись в нише около иллюминатора, я сделал глубокий глоток и погрузил пальцы в жирную тушку лосося. Волны зло бились в стекло, пытаясь сокрушить хрупкую оболочку. Первой заинтересовалась моей скромной персоной чернокожая скандинавка. Она выдавливала из себя английские фразы, словно пропускала тухлое мясо через мясорубку. Меня долго уговаривать не пришлось. Нацедил ей добрую порцию крепкого пойла. Мрачный швед прикончил бутылку. Корабль продолжало трясти, палуба вибрировала, стонал металлический трос, закрепленный на лебедке.

Паром нырял носом в пучину, затем неторопливо возвращался на поверхность, чтобы снова кивнуть набегавшей волне. Но вскоре тучи уступили бешеному напору ветра. Небо нехотя прояснилось. На горизонте показались конусы ввинчивающихся в небеса скал. Это была знаменитая Лофотенская стена, образованная бесчисленными островами, одинокими колючими скалами и торчащими из воды рифами. Пейзаж был действительно величественный. Герой рассказа Эдгара По, увидев его впервые, еле сдерживал нахлынувшие на него чувства. «Я увидел широкую гладь океана такого густого черного цвета, что мне невольно припомнилось «Mare Tenebrarum» (море мрака – лат.) в описании нубийского географа. Нельзя даже и вообразить себе более безотрадное, более мрачное зрелище. Направо и налево, далеко, насколько мог охватить глаз, тянулись гряды отвесных чудовищночерных нависших скал, словно заслоны мира. Их зловещая чернота казалась еще чернее из-за бурунов, которые, высоко вздыбливая свои белые страшные гребни, обрушивались на них с неумолчным ревом и воем». Было два часа ночи, корабль пристал к просоленному морем причалу. Я сел на обломок гранита: вдоль берега плоские глыбы перстами продирались к воде. Глубокая ночь, но светло, как днем. В пяти километрах от меня

находится место, где канул в бездну капитан Немо и еще целая толпа не менее заслуженных моряков. Из Британской энциклопедии: «Кирхер и другие считают, что в середине Мальстрема имеется бездонная пропасть, которая выходит по ту строну земного шара, в каком-нибудь очень отдаленном месте, например в Ботническом заливе». Водоворот – это не единственный местный аттракцион. На вершинах гор лежат древние ледники: потомки льдов, сползших на континент и изменивших климат планеты. Между скалами прячутся сотни озер, наполненные водой первобытного моря. Миллионы лет назад уровень моря был гораздо выше – вода сохранилась как бы в чаше, зачерпнутой из океана. На севере архипелага обнаружено огромное кладбище птеродактилей. Скелеты мегарептилий идеально сохранились. Между тем, мои собутыльники стремительно испарились. Словно пузатый паром мне приснился. Вокруг не было ни души. Только на берегу собака, с необычайно лохматыми лапами, зачем-то раскачивала выброшенный морем на берег дырявый баркас. Тут случилось то, к чему я был совершенно не готов: дождь прекратился, море успокоилось; его поверхность превратилась в большое соленое зеркало. Вода, еще минуту назад казавшаяся черной как нефть,

стала совершенно прозрачна – мягкого бирюзового цвета. На дне барахтались подводные обитатели. Небо, подобно экрану в кинотеатре великанов, раздвинуло кулисы. На землю солнечными зайцами посыпались лучи почти осязаемого света. Казавшиеся такими мрачными и опасными, отвесные скалы сменили ориентацию, примеряя на себя пестрый наряд, украшенный стразами светящихся в солнечных лучах крупных капель. Суровая череда рифов, так напугавшая литературных героев, превратилась в сказочный сад эльфов. Мокрый гранит в солнечных лучах менял цвета как хамелеон. На уступах по-над пропастями росли салатового оттенка рощи, напоминающие орхидеи в тропическом лесу. Дорога уходила на юг, обрывалась, воткнувшись в стену отвесных скал. В море был вынесен сказочный город, стоящий в воде на высоких сваях. Деревня носила скромное название – просто «А». Как будто отсюда стартовала первая в истории мира дорга. Рорбуеры – домики рыбаков – были окрашены в желтые и красные тона; вокруг дремали рыбацкие баркасы. На волнах качались разноцветные круглые, величиной с футбольный мяч, поплавки. О борт шхуны с сухим треском терлись канаты, стояли связки весел, казавшиеся вигвамами в индейской деревне. В двух свитерах стало жарко. Головокружительный скачок температуры случился в три часа ночи. У меня,

жителя средней полосы, привыкшего к четкому ритму смены дня и ночи, голова шла кругом. От одежды валил пар. Я спешно разделся по пояс и двинулся в сторону причалившей к берегу флотилии рыбацких домиков. Через километр слева от дороги появились первые постройки на сваях, асимметрично торчащие из воды. По мосткам, поднятым высоко над водой, я добрался до главной площади. Меня окружили лабазы, музей трески, открытые ангары, из которых торчали разноцветные носы норвежских плоскодонок: гирляндами висели металлические крюки, сети, рыболовная и навигационная шняга, – вокруг ни души. Все помещения открыты, отсутствует даже намек на запоры и замки. Легкий ветерок скрипит незапертыми дверьми и ставнями магазина. Крайне странное чувство охватило меня: солнце шпарит, находясь в зените, учреждения открыты – где же местные жители? Впрочем, жители поселка А могут просто спать в четыре часа ночи, – успокаивал я себя. От главной площади деревянные настилы расходились лучами в разные стороны. Я, щурясь от яркого солнца, побрел в сторону моря. Высокий мост вел к группе домов, напоминавших грибницу. В центре стоял массивный боровик, грибы поменьше карабкались

по его мощной ножке. Это был небольшой рыбный заводик. Я с радостью отправился на экскурсию. Только экскурсовода мне нигде найти не удалось. Все помещения здесь тоже были открыты. Многие вообще не имели дверей. В огромных тележках лежал свежий улов рыбы. В ваннах плавала треска, по полу были расстелены сети. Заглянул в холодильник – пиво, соленая рыба и финское масло. В дальней каморке на столе стояла початая бутылка виски, стакан и лохань с соленой рыбой. Крепкое ирландское пойло стремительно перекочевало ко мне в желудок. Я бродил в морском лабиринте, блаженно улыбаясь, отрывая зубами от розового брюха куски ароматного мяса. Меня не покидало чувство, что я материализовался в кадрах приключенческого фильма, где актеров стерли. В каждом рорбуере с потолка свисает здоровенная сушеная рыбина – местный барометр: по нему предсказывают погоду. Рыбье туловище гораздо сильнее, чем голова, впитывает воду. Когда влажность увеличивается, рыба задирает свою башку к небу. Покинув гостеприимную деревню, держу путь в сторону скал, подпирающих голубое небо. Каменные глыбы расступаются, образуя брешь в сплошной стене рифов. Открывается вид на озеро. «Ага», – думаю я, – «вот она, вода доисторического моря». Пробую на

вкус – пресная. Озеро оказалось вполне обычным. По берегам водоема, куда хватает глаз, карабкаются на склоны странные конструкции: столбы, перекладины, дома без стен, дверей и окон – комбинат сушеной рыбы. Рыбные поля покрывают гектары открытого пространства, свободного от скал. Я очутился в лесу, где на деревьях вместо листьев – вяленые туши трески. На полянках – груды рыбьих голов. Головы грузят на баржи и отправляют в Нигерию. Голодные африканцы сидят на берегу океана, гладят пустые животы и ждут посылку из далекой северной страны. В рыбных рощах качаются на ветру привязанные за лапы огромные дохлые птицы. Таким варварским способом вяльщики отпугивают прожорливых чаек. Что бы подумал об этом Эдгар По? Эти благородные птицы уже больше никогда не каркнут: «Nevermore!» В какой-то момент я заплутал в рыбной чаще. Что же здесь творилось во времена Гамсуна? Тогда не были открыты месторождения нефти, что превратило норвежцев из самых нищих в самых богатых граждан Европы. Зимой, когда из Баренцева моря косяки трески прут в окрестные воды, сюда, поправить благосостояние, съезжалась вся страна. Где же эти толпы складировали свою рыбу? Погода в январе на архипелаге адская – ураганы, шторма, дождь со снегом. Условия жизни были жуткие, не в пример сегодняшним. Спать приходилось под

перевернутыми лодками. Но рыбы, судя по Гамсуну, была тьма тьмущая. Хватало всем: и людям, и китам, и птицам. «С моря шла треска... Спасаясь от бесчисленных прожорливых китов и от гвалта мириадов птиц, треска устремлялась в фьорд... Море было бело от птиц и от поднимаемой китами водяной пыли». Перед восхождением на вершину, откуда я надеялся увидеть гигантскую воронку – Мальстрем, решил повалятся: если не поспать, хотя бы привести мысли в порядок. Это непременно надо было сделать на берегу озера с живой водой древнего моря. Наверх на головокружительную высоту поднимались террасами ступеньки овальных площадок, поросшие нежной травкой. Я карабкался выше и выше, периодически прыгая с кочки на кочку, или, словно насекомое, полз по вертикальной каменной стене, руша вниз камни. Достигнув очередной лужайки, я увидел блеск воды крошечного озера, обрамленного кустами, на ветках которых качались желтые шары цветов. Идеальное место для отдыха! Но не тут-то было. Двинувшись по направлению к прибрежным камышам, я услышал злобное шипение и свист. Я искал на земле ядовитых пресмыкающихся, но был атакован с неба. Четыре абсолютно черные чайки кружили в небе. Совершив головокружительный

вираж, птицы падали вниз, атакуя незваного гостя. Свист крыльев, холодные, гадкие лапки – первобытный ужас погнал меня прочь. Без боя я сдавал позиции, наугад отмахиваясь, словно от роя пчел, фотографической сумкой. На краю пропасти ужасные Стимфальские птицы оставили меня в покое. Думаю, сумасшедшие чайки охраняли свои яйца. Обычно они высиживают их прямо на камнях. Я побрел дальше, уже без недавнего энтузиазма. Через подобие грота попал на другой склон горы. Ворота представляли собой нагромождения скал, где вглубь горы вел каньон с каменными перекладинами. Природа создала в этом месте естественный туннель с гранитным потолком. Под ногами журчали ручьи и микроводопады. В дальнем темном углу ворочался тролль. Многоголовое, хвостатое, страшное существо, питающееся кровью верующих людей. Тролли живут в темноте и не выносят солнечного света. На свету они превращаются в камни. Глыбы, напоминающие монстров, окружали меня в продолжение всего моего подъема наверх. Я решил отложить знакомство с этим парнем до более удобного случая. Все же я нашел свое озеро, окруженное живописным болотцем. И вода в нем оказалась действительно соленой. Умылся водой, которая ждала меня здесь миллионы лет. Возможно, до меня ее лакали

птеродактили. Я решил отдохнуть, с комфортом устроившись на огромной кочке. Вокруг было много водоемов. Но озерами их назвать было сложно. Скорее это были большие ванны и ванночки. Дно в этих каменных емкостях было разных цветов – от зеленого до оранжевого. Наверно, там рос особый вид плесени. Через час я продолжил подъем. На горизонте изумрудами в лучах солнца сверкали ледники. До места, откуда я увижу море, осталось совсем недалеко. Подо мной должна оказаться воронка самого большого в мире водоворота. По описанию Жюль Верна меня ждало нечто! «Стремнина неодолимой силы образует водоворот, из которого еще никогда ни один корабль не мог спастись. Со всех точек горизонта несутся чудовищные волны. Они-то и образуют эту бездну, справедливо названную «пуп Атлантического океана» – водоворот такой мощи, что втягивал в себя все плывущее на расстоянии пятнадцать километров. Его бездна засасывала не только корабли, но и китов и белых медведей полярных стран». Наконец мне удалось взобраться на утес, за которым начиналась отвесная пропасть. Моя точка обзора господствовала над грядами скал, теснящимися подо мной. Внизу в утренней розовой дымке открывалась бескрайняя гладь океана, выгнутая на горизонте, словно в объективе «рыбий глаз». Пейзаж выглядел

как детская карта, где на синей плоскости были разбросаны десятки островов, кусочки суши венчали сдвоенные вершины гор. Бросаешь кубик – и двигаешь по красным и синим стрелкам разноцветные фишки. А где же страшный котел? Море было совершенно покойно. Я видел остров Моске, который вместе со Стеной Лофонтена образовывал горло водоворота. Видел остров Вургу, по которому проходила граница гигантской ямы. Во время прилива, особенно в шторм, вода с бешеной скоростью лезет в узкий проем горла, словно толпа футбольных фанатов, сломавших милицейский кордон. Под углом полноводный поток попадает в яму размером пятьдесят километров в диаметре и начинает бешено закручиваться, зажатый Стеной, островами Моске и Вургу. Во время отлива котел-убийца в припадке ярости выплевывает через горло содержимое полного живота. Я до боли всматривался в место, где должна кружить смертельная карусель, но напрасно. Правда, что-то далеко от берега все же вращалось. Присмотревшись, я понял, что по кругу лениво плывут стволы деревьев. Похоже, я попал в промежуток между отливом и приливом. Сколько ждать – три, пять часов? Я не знал. Это надо было выяснить заранее! Да и непонятно, насколько это эффектно на таком расстоянии. Говорят, имеет смысл охотиться на водоворот только в сильный шторм. Позавтракав

мокрым хлебом и остатками водки, решил не спеша спускаться вниз. Время приближалось к полудню. На горизонте появились легкие тучи. Я брел вниз, присаживаясь около каждой реликтовой ванночки, рисовал пальцем примитивные картинки на дне. Цветной ил недолго хранил изображение, затем рисунок затягивало мутной взвесью. Злобные чайки уснули. Внизу бликовал железными крышами поселок А. На солнце надвигалась серая туча. Но горизонт был по-прежнему чист. Но через час сушеная рыба под потолком в рыбацких хижинах задрала голову вверх. Небо обложило свинцовыми тучами. Это случилось так стремительно, что я не успел заметить момент перехода. Когда я добрался до рыбных лесов, упали первые капли дождя. Тучи надвигались со всех сторон, наверно, их притягивала бездна Мальстрема. Бешеный ветер рвал на мне одежду. Как будто не было этой летней жары и яркого солнца ночью. Я добрался до поселка. Было два часа дня, но погода так испортилась, что день превратился в ночь. Воздух затянуло серым туманом, во мраке терялись дома на ходулях, на море бушевал шторм. Стена островов, как неприступная крепость, встречает воздушные массы, несущие влагу и холод. Грозные тучи разбиваются о гранит и орошают дождем крошечные рыбацкие

деревеньки, притулившиеся у подножия скал. Несмотря на непогоду, кругом было полно людей. Под навесами сидели мальчишки – чинили сети. Заводик работал: крепкие бабенки возили тележки с рыбой, мужики несли на плечах тяжелую лодку. Баркасы ушли в море. В дверях бара застрял толстый пьяный финн. Он ругался, комично тряся головой. Над этой сценой смеялись местные красавицы. Я побрел к причалу. Упакованные в плащи матросы швартовали паром. Но какой это был корабль – не чета тому, который доставил меня на острова. На приколе стояло современное судно: стеклянная надстройка, каюты для отдыха, призывно играла музыка в баре. Я почему-то не спешил в тепло, стоял под козырьком каменного уступа и пялился на бушующий океан. Море снова корчилось в припадке необузданной ярости. Могучие волны вели вечный спор с гранитом. Кто крепче? Обломок скалы, на котором я отдыхал ночью, затопило водой. Начался прилив. Я задрал голову и посмотрел вверх. По небу гуляли зарницы, всполохи молний озаряли острые вершины гор. Краски, которыми я любовался утром, смыло проливным дождем. Черное море, черные пики Лофонтена и вода, падающая с небес – все, как в книгах моих предшественников. Как, наверно, радуются скандинавские морские боги, раскручивая

и раскручивая ненасытную пасть водоворота. Недокуренная папироска полетела в море, я двинулся обратно в сторону поселка А. Впереди меня ждал долгий подъем на вершину. Я все же загляну в бездну. Меня ждал Мальстрем – «пуп Атлантического океана».

Нью-Йорк ворочался в сугробе, обдуваемый со всех четырех сторон холодными ветрами, дующими с Гудзона. Днем я бесцельно бродил по набережной, спотыкаясь о кабаки, которые уверенно снабжали меня «огненной водой». Вечером валялся на прожженном прежними хозяевами диване и плевал в потолок. Атлантик-авеню, где стояла моя покосившаяся хибара, тонул в желтом тумане, из труб вентиляции валил пар, смешанный с копотью бойлеров. Мои друзья застряли где-то в пустыне Чиуауа, и я не знал, что делать – лететь в Москву или все же дождаться от них вестей? Дело в том, что в этом диком мексиканском месте глохнут автомобильные моторы, сходит с ума электроника, например, мобильные телефоны начинают работать как приемники – транслируют неизвестную на земле речь. В какой-то момент меня стала занимать возня и крики на испанском под моими окнами. Я жил в квартале малоспокойном. Да, просто криминальный был квартал, полностью заселенный иммигрантами из

Пуэрто-Рико. Но в какой-то момент крутые ребята и их чувихи облюбовали для своих ночных бдений скамейку прямо под моими окнами, не догадываясь, что за ними наблюдает уставший от скуки русский глаз. Мои гости иногда переходили на английский, словно специально позволяя мне понять суть интриги. Мерзнувшие под окнами мачо восхищались своей родиной, где температура воздуха всегда одинаковая – 25 градусов, где горячий океан утюжит теплый пирог песчаных заливов, где девушки все созданы из хлебного дерева и обласканы пеной самой глубокой дыры Атлантического океана•. В одну из ночей к моей камарилье примкнул человек, одетый в поношенный моряцкий френч, с полоской аккуратных усиков под носом и с увесистой серьгой в ухе. Он повторял имя Роберто Кофреси. Я понял, что так звали последнего пирата, национального героя Пуэрто-Рико – карибского Робин Гуда. Флибустьер беспощадно душил, прибивал гвоздями к мачтам грязных гринго, а деньги раздавал нищим детишкам острова. Бесстрашного морехода, как водится, в какой-то момент казнили. И теперь он покоится на старом кладбище Сан-Хуана. Но морской разбойник не все отдал нищим: он, как положено, награбленные богатства спрятал на острове, оставив головную боль для любителей легкой наживы. Моряк повторял шепотом: «Cabo Rojo, ущелье

МЕРИ ЛУ Мы спим, и наше тело это якорь, душой заброшенный в подводный сумрак жизни. Хуан Рамон Хименес

Barrio Pedernes, южнее залива Boquerow». Молодежь потешалась над стариком – показывали ему козу, девушки бесстыдно демонстрировали ему откровенные участки тела. В конце концов старик напился дешевого рома и сгинул в мрачной подворотне. А я взял билет на самолет, который стоил всего сто баксов, и улетел в рай – к пиратам, чемпионкам конкурсов красоты, на родину рома и лягушки коки•. Благо, остров является неофициальной частью США и виза туда не требуется. Маленький самолетик явно не был рассчитан на пожирателей гамбургеров с Большой замли, они безголовыми вулканами качались в салоне, занимая проход и два сиденья: толстякам тоже хотелось погреть жирок в теплых водах Карибского моря. Я пробирался в этом мясном лабиринте, ужасаясь возможности такого соседства. Последней в салон самолета впорхнула девушка. Она уверенно приближалась к пустующему рядом со мной креслу. Ее звали Мэри Лу. Она была похожа на шоколадную богиню из свиты веселой Кончиты. Мы сразу стали друзьями. И ее совершенно не смутила моя клочная борода, спутанные волосы и весьма поюзанный прикид. Мэри Лу материализовалась в соседнем со мной кресле с обложек глянцевых журналов, бросила подиум Vic-

toria’s Secret•; для того чтобы успокоить несчастного доктора архитектуры Хосе Мария Мандисабанди, который уговорил ее вернуться обратно на остров. Я рассказал про Роберта Кофреси и ущелье Barrio Pedernes. Она сказала, что знает праправнука – Ийо Кофреси. Он живет на улице в старом Сан-Хуане и всегда рад гостям. Мы пили ром по 30 баксов унция и смеялись над моим английским. Гамбургеры зло пыхтели вокруг нас. Я зачем-то рассказывал про жуткую зиму в Норильске, про 60 ниже нуля, про коэффициент жесткости•, про вечную мерзлоту и полярную ночь, про эскимосов, белых медведей и самое прекрасное в мире шоу – полярное сияние. Она мне – про друзейфлибустьеров; про полуденный зной, от которого плавится мозг; про ураган, зашвырнувший огромный паром на рифы; про подводные пещеры, полные сокровищ, и про москитов, сожравших заживо старого дона Бурильо. В аэропорту нас встречал архитектор Мандисабанди. Это был спортивного вида мужчина в очках с золотой оправой, с орлиным носом и легкой щетиной на щеках. Он стоял, опираясь спиной на красный, похожий на чемодан «кадиллак». Одет зодчий был в гавайскую рубашку, уделанную пандами, голубые шорты, – лицо излучало восторг, в зубах дымилась сигара. Похоже, он был в курсе, что Лу явится не одна.

Он обнял меня как старого друга. И принялся запихивать в багажник вещи. Я сидел на заднем сиденье. Мои новые друзья то бросались страстно целоваться, то орали как резаные, сопровождая испанскую речь откровенными жестами. Архитектор неслабо устроился у себя на острове. Просторная фазенда напоминала слоеный пирог: пол и потолок поддерживали кривые колонны, дом выезжал из скалы в тропический парк, где гуляли фазаны и бегала свора рыжих охотничьих собак. Интерьер был упакован массивными зеркалами в золотой оправе, хрустальными люстрами, словно выписанными из Большого театра, кривоногими, отливающими медью тумбами и буфетом а-ля Людовик XIV. Абстрактные картины 3 на 2 метра, расплавленные часы, шкуры и копыта африканских животных дополняли обстановку декадентского безумия. Мне было сказано, что я могу жить здесь, сколько захочу – холодильник и бар полностью к моим услугам, и обойдемся без ненужного шарканья ножкой. Вот что значит вовремя рассказать про Норильск. Доктор неистово тряс кокосовую пальму, пытаясь добыть для меня экзотический орех. Я смело отправился исследовать содержимое неисчерпаемого бара. Скоро мы валялись на веранде среди орехов78

гигантов, пили реликтовый пуэрто-риканский ром, запивая нарочито сладким кокосовым молоком, – Мандисабанди раскуривал невероятных размеров косяк. Выяснилось, что длинное Хосе Мария легко превращается в Чему. Прошло три дня. Чему каждое утро одевал белый костюм, шляпу, набивал трубочку гашишом и отправлялся на службу. Мы с Лу валялись на веранде, болтали и пили ром. Я в своих рассказах добрался до Новой земли. Она – до своего дружка Рики Мартина. На третий день мы вспомнили про пиратов и океан: сбросив сонное наваждение, прихватили с собой рыжую свору и отправились на дикие пляжи побережья. Мы шли плантациями сахарного тростника – под ногами шныряли белые комочки, снабженные клювом и лапками. Жирные ящерицы шипели, не одобряя любознательность наших собак. Затем начался дремучий пальмовый лес. Ураган, похоже, увяз в этом природном заборе. Обломки могучих стволов превратили светлые лужайки в непроходимую чащу. Земля представляла из себя густую кашу кокосов, щепок, какие-то бочки, дырявые баркасы; из-под сорванной ветром крыши торчали чьи-то здоровенные мослы. В воздухе, увязшие в паутине лиан, висели фрагменты окружающего нас пейзажа.

Мэри Лу, привычно, словно дикая кошка, не касаясь земли, передвигалась по лесу. За ней следовала мохнатая свита. Я же то проваливался в яму, полную сухих пальмовых листьев и гнилых орехов, то боролся с ползучими лианами, снабженными кошачьими когтями. Скоро песни цикад, шум ветра в кронах деревьев, крики диковинных птиц поглотил надсадный гул прибоя. Джунгли расступились, и мы оказались на берегу, в центре дикой лагуны, нас окружали дюны желтого, как поля весенних одуванчиков, песка. Могучие волны вырастали на горизонте фиолетовыми великанами спотыкались о частокол острых, как бритва, рифов, падали на колени, рассыпаясь мириадами изумрудов затем ползком двигались к берегу, пожирая все вокруг. По небу летучими замками неслись, будто кадры перемотки облака. Справа и слева небо дырявили черные, лишенные растительности утесы. Я замер, от выжигающей зрение красоты свело челюсти, в голову лезли строки молитвы. Из состояния зачарованного идиотизма меня вывела Мэри Лу, окатив с головы до ног соленой водой. Она уже вытряхнула на песок из корзины стаканы и закуску, конфискованную в холодильнике нашего гостеприимного хозяина. Меня поразили собаки. Они стояли на берегу, выжидая, когда появится

самая страшная, величиной с дом волна. Тогда они бесстрашно бросались в ее открытую пасть, и рыжими комочками выкатывались на берег. Скоро к ним присоединилась Лу. Я смело последовал примеру аборигенов. Все оказалось не так просто. Нахлебавшись горькой от соли воды и исполосовав все пузо о мерзкие кораллы, выполз на берег. Только трехметровая дорожка песка, прорезая риф, стрелой достигала открытого моря. В эту природную взлетную полосу следовало вписаться, если пришла в голову безумная идея покувыркаться в волнах. Впрочем, на мелководье можно было нежиться в природных ваннах без ущерба для здоровья. Вокруг не было ни души, казалось, мы на необитаемом острове. Когда солнце уткнулось розовым лбом в стоящий на востоке одинокий каменный столб, Лу стала заметно нервничать. Выяснилось, что через полчаса на пляж явятся тучи свирепых москитов и нам не поздоровится. Мы в панике покинули рай, который, как утверждала Лу, ночью превращался в ад. Собачки остались резвиться на салатовых лужайках дачи архитектора, а мы с Мэри направили свои стопы в сторону призывно светившихся неоновых огней Сан-Хуана. Старый город делится на три части. Древний форд, самый большой на Карибах, окруженный валами,

лужайками и полями, поросшими зеленой травкой. Аборигены запускают здесь в небо сотни летающих змеев и валяются поодиночке, стайками и целыми лежбищами. Верхний город, где кабаки в стиле «Bueno vista seishen club»•, узкие улицы и пестрые, как хвост павлина, дома. Внизу туристы, вверху в коммуналках богема – пьет, стучит на ударниках, курит, дерется и строит планы, как бы дяде Сэму хвост накрутить. И наконец, нижний город – вдоль океана, который заканчивается кладбищем, как водится в таких местах. Ну и понятно – халупы, скворечники, голые ребятишки, перевернутые лодки, наркоманы, алкаши и гангстеры. Еще проституток забыл. Смеркалось, мы с Лу карабкались в гору по улице, изрезанной глубокими колеями, оставленными колесами колониальных карет. Моя спутница обещала отвести меня к пиратам. Внизу манил огнями город притонов. В море светились очертания равелинов, грозно мерцавших в кровавом закате. В щели между домами нарисовалась шумная рюмочная. Лу окружила толпа полуголых девиц и мужиков зловещего вида. Мне всучили стакан рома, видимо, чтобы я не мешал процедуре лобзания. Лу должна была целовать каждого, правда, не все удостоились такой чести – какому-то Педро она отвесила подзатыльник, какого-то Рорро уронила с барного стула. В глубине помещения, во мраке,

здоровый негр мутузил пышногрудую мулатку. Из открытой двери виднелся остов рухнувшего дома: на высоте второго зтожа кто-то прибил гвоздями к стене дюжину мягких детских медведей. Получив следующий стакан, я обмяк в проходе, мешая интенсивному движению. Но Лу уже мчалась в темноту, увлекая меня к цели. Меня сопровождали завистливые взгляды, лысый карлик делал неприличные движения бедром. Мы юркнули в темный парадняк и по скрипучей, винтовой лестнице, спотыкаясь о пустые бутылки, поднялись в мансарду. На двери светился в желтом свете засиженной мухами лампы череп с костями. Помещение под крышей состояло из множества комнат, лучами расходившихся от могучего готического балкона. Мне это напомнило большую питерскую коммунальную квартиру. Кто-то пил на кухне. Некоторые валялись на подушках и курили, отнюдь не сигареты. В центре гостиной бородатые, крепкие мужички самозабвенно играли на гитарах. Но все течения сходились на балконе, где происходило полное смешение жанров, где зрители становились актерами, и на оборот, в этом театре абсурда. Некоторые комнаты имели богатую обстановку, правда, парча была залита в разных местах парафином, а столешница из красного дерева засыпана мусором и пеплом. В просторном помещении на золотых

львиных лапах стояла огромная ванна, наполненная водой: среди увядших цветов в ней, блаженно закрыв глаза, лежала одетая в легкое платье блондинка. При моем появлении она открыла глаза и швырнула в мою сторону пригоршню мокрых цветов. Поток теплого воздуха вынес меня на балкон – на всеобщее обозрение. Не многие из аборигенов живьем видели соотечественника Гоголя, Гагарина и Гришки Распутина. Я чувствовал себя свадебным генералом: встал на табуретку и спел хвалебную оду острову, сказал, что местные девушки поистине самые самые в мире, а чуваки – настоящие мачо. Выпили за матушку Россию. А я не удержался и погнал философскую пургу, пытаясь скрестить пуэрториканца с лохматым сибирским барсуком. «Где же наследник богатств неистового Кофреси?» В гамаке отрешенно лежал ничем не примечательный смуглый человек – всклокоченные седенькие волосы, куцая бородка, нос с горбинкой. Единственное, меня поразили его глаза: они были бирюзового цвета и странно светились в сумерках. Между прочим, Ийо оказалось банальным Родриго. Родриго искал дедушкины сокровища, но тщетно. Нашел только пару старинных испанских монет. Он пользовался корабельными картами, оставшимися от родителя, но странные знаки и имена, нанесенные на них, путали след еще больше. «Да, это в Cabo Rojo,

в пещерах Barrio Pedernes». Затем меня прикрепили к неподражаемой донье Хасените. И мы с ней конкретно выпили за здоровье Роберто Кофреси. Проснулся я в середине ночи на балконе в обнимку с музыкальной шкатулкой. Выскочил на улицу и побрел вниз к воротам нижнего города. У входа в гетто скучали две сонные увядающие проститутки. Я категорически отказался от предложения выпить. Темными узкими улицами, арками, лестницами и лесенками вышел к океану. Пахло мочой и жасмином; в лодке спал человек, надвинув себе на лицо шляпу. По берегу бродили здоровенные псы, роясь в кучах мусора, – на горизонте дымил пузатый транспорт. Берегом моря я побрел к кладбищу. Долго плутал среди мавзолеев и покосившихся крестов: здесь спит знаменитый командор, тут похоронен капитан выброшенного на скалы галеона; только могилы Роберто Кофреси нигде не было. Вернувшись в гнездо пиратов-декадентов, я тщетно искал Лу – среди спящих ее не было. Тогда, укутавшись в пончо, моментально уснул в гамаке. Утром меня разбудили нервные автомобильные гудки. У подъезда стоял желтый бьюик, за рулем сидела волшебница Лу, в желтых очках, завернутая в красную газовую ткань. Оказывается, – мы договорились ехать в Cabo Rojo. Лу вдавила в пол педаль газа, машина послушно

рванула с места и унесла нас прочь из столицы. Нам нужно было пересечь весь остров по диагонали, переместиться с берега Атлантического океана на внутреннее кольцо Карибского моря. Сabo Rojo переводится как «красный наконечник». Утесы, скалы, пляж – все западное брюхо острова имеет кроваво-красный цвет, из-за соляных примесей. Жителей, живущих здесь, называют mata con hacha – «те, кто убил топором»; видимо, из-за того, что они люто не любили своих соседей из местечка Laxas, которых в свою очередь называли tira piedras – «те, кто бросают камни». Мэри Лу ловко увертывалась от груженных по самые небеса фур, не забывая просвещать меня обо всем, что ждало нас впереди. Я наслаждался соленым, приносящим из джунглей ароматы цветов воздухом; курил сигару из коллекции дона Мандисабанди, отхлебывая из бутылки крепкое местное пиво «червеса». В позах мучеников вдоль дороги валялись впечатанные шинами в асфальт останки здоровенных игуан. Животные гибли десятками, но с каким-то фанатичным упорством продолжали ползти через дорогу, разделившую непреодолимым препятствием еще недавно дикий лес. Бац – и из-под наших колес покатился очередной покойник. На окраине Cabo жила бабушка нашего благодетеля архитектора. Мы зарулили к ней ненадолго. Старушка

тоже не бедствовала. Дом, похожий на парусник, стоял на самом краю утеса, вниз спускалась стена влажного тропического леса, над головой, приколотые лучами солнечного света, качались гнезда орхидей. Непроходимая чаща резко обрывалась на полосе прибоя. Море свинцовым покоем уходило в точку. Стеклянное помещение внутри окружал каркас из массивных деревянных балок, по которым ездили металлические кронштейны с натянутыми на них парусами. Плотная ткань меняла свою конфигурацию в зависимости от того, в какой стороне находится солнце. Старушка накормила нас острым мясом и нацедила мне кружечку превосходного рома. Пока Лу рассказывала последние столичные новости, я спустился в лес. Перевернул пару поросших мхами бревен: под ними, пытаясь пробиться к свету, шевелились кольца лиан, жуки величиной с детский кулак ворочались в гнилых нишах, суетились потревоженные мной красные муравьи. Во второй половине дня мы добрались до берега. Неподалеку в мангровых джунглях плавал в болоте памятник пирату-альтруисту Роберто Кофреси. Я пытался подойти ближе к своему кумиру, но увяз в трясине. Пришлось общаться с героем знаками. Лу с радостью приняла участие в сумасшедшей пантомиме. Она указала на мыс, который красным языком

слизывал соль Карибского моря, – это и есть залив Boquerow, внизу ущелье Redernes, там красные пещеры. Дорога к морю оказалась не из легких. Суша заканчивалось пропастью, и только еле заметная тропинка вела вниз к воде. Отвесный склон шрамами от когтей мифического гиганта исполосовали глубокие ущелья. Внизу у самой воды начинались пещеры. Мы медленно сползли вниз по колено в жирной красной глине, оставив за собой глубокую лыжню. Я оставил мою спутницу на берегу. Она считала, что сокровища мы и так нашли. Материальные ценности девушка презирала. Она верила в сказку погони за богатствами – конечный результат ее не интересовал. Но я, все же преодолев колючий кустарник, по битому стеклу, пустым банкам из под пива и обожженным в костре раковинам, вполз в узкое горло пещеры. В темноте потерял равновесие: кубарем скатился на дно неглубокой ямы и тут же вляпался во что-то липкое и вонючие. Лу сидела на берегу и безучастно смотрела на розовые барашки. Бриллиантовое колье я ей не принес. Вместо этого был грязен как черт и выглядел комично. Одежда пропиталась зеленой слизью, волосы и борода были испачканы красной глиной. Мэри Лу не могла сдержать смеха, глядя на охотника за сокровищами. Я был похож на «того, кто убил топором»

Сквозь искусственно задымленные окна огромного аэропорта с трудом протискивались лучи солнца. В полумраке ворочалась толпа. Черные, зеленые, белые, красные лица обливались потом, дышали перегаром, шныряли по сторонам или просто отрешенно плавились в муке бесконечного ожидания

рейса. Я опять застрял на оживленном перекрестке авиабана: сидел, уставившись в пустой стакан, и безучастно тыкал китайской палочкой в лежащий на стойке бара журнал. На обложке был изображен индеец с черепом в виде яйца. Мое внимание привлекла компания соотечественников за соседнем столиком. Они напоминали разных птиц, собранных в одной клетке. Посередине сидел явно недовольный пингвин и взъерошенная гусыня. Напротив без умолку трещали два щегла. Больше всех мне понравился невозмутимый марабу. Марабу не отказался от предложенного мной стаканчика виски; завязалась беседа. Пингвином оказался всемирно известный фотограф – доктор Федерико Годловский, а гусыней – его постоянная спутница Эльвира Маус. Щеглы – юные телевизионщики из передачи «Планета Земля». А мой новый друг – просто журналист, Филипп Октябринович Петвчет. Они летели в Перу с целью отыскать в провинции Хуянако затерянный город. Я понял – это судьба. Индеец с обложки тоже одобрил мое решение, подмигнув мне протертым палочкой глазом. После недолгих уговоров пингвин дал свое согласие. Я знал десять слов на кечуа, языке древних инков, и это произвело на Федерико решающее впечатление. Итак, Филипп раскупоривал бутылку

ХУЯНАКО «Европа, Азия и Африка — это острова, окруженные океаном. За ними находятся необъятные континенты, населенные огромными животными, а также людьми, вдвое больше нас и живущими вдвое дольше нас. Там расположены большие города, в которых законы и уклад жизни очень отличаются от наших... В этих землях находятся большие запасы золота и серебра, а местные люди ценят их меньше, чем мы ценим медь... Среди городов выделяются два наиболее крупных: один называется Макмус, а другой – Эусебиус. Они очень отличаются друг от друга. Жители в Макмусе весьма воинственны, а в Эусебиусе живут миролюбивые люди. Они собирают урожаи и при этом никогда не вспахивают землю плугом. Им не требуется возделывать и засевать почву. Эти люди никогда не болеют и с великим удовольствием умирают с улыбкой на лице. Они так праведны, что боги снисходят до общения с ними. Жители другого города постоянно бряцают оружием и угрожают своим соседям. От болезней они умирают весьма редко. Гораздо чаще их убивают в сражениях камнем или дубинкой, так как они неуязвимы перед стальным оружием...» Элиан Клавдий, римский риторик, умерший в 310 г. до н.э.

в салоне самолета, я и «люди с планеты Земля» протягивали ему пластиковые стаканчики. Лима, столица Перу, встретила нас клубами мрачного, желтого тумана, который душными щупальцами шарил внутри весьма потертого аэропорта. Казалось, над городом разорвалась дустовая шашка. Так же мрачен греческий профиль доктора Годловского. Он был уверен, что самолет причалит его пухлое тело к шезлонгу на берегу тихоокеанской ривьеры. Дорога в центр города действительно идет вдоль океана, вдоль сломанных ураганом тропических деревьев – люди спят в коробках; бетонные вышки; ангары, полные мусора; перевернутые остовы кораблей. Грязные, липкие тучи стремительно несутся по небу, иногда на доли секунды выглядывает потерявшее равновесие солнце. Мы с полюбимвшимся мне марабу решили размять кости и отправились пешком осматривать культурные достопримечательности, игнорируя рассказы о безжалостных грабителях, поджидающих гринго в темных переулках перуанской столицы. Филипп фанатично вещал о благородной цели нашей экспедиции. В древних преданиях, еще доинковских цивилизаций, содержится своя версия строительства Вавилонской башни. Она безапелляционно утверждает: башню построили гиганты, спасшиеся от космического катаклизма. Ее развалины можно

было видеть еще во времена Писсаро. Территория древнего Перу была завоевана могущественной расой великанов. Их останки обнаружили японские археологи в пещерах неподалеку от озера Аурикоча, в провинции Хуянако. Скоро из плотной массы колючего тумана выплыла брусчатка Плаза Майор. Филипп ловко цыпляет носком ботинка зеленый фрукт. Он летит и рассыпается сладкими брызгами, врезавшись в борт припаркованного на обочине грузовика. Посредине площади маячит махина кафедрального собора: наследие католической колонизации страны. Внутри чугунный мрак, с полки падает пушечное ядро и долго катится, рождая металлическое эхо под сводами церкви. Верующих мало, только по углам ворочаются старухи, одетые в разноцветные пончо. В центре поля, в золотом гробу, на возвышении лежат останки душегуба Писсаро. Конкистадор нервно ворочается на своем залитом кровью аборигенов пьедестале – похоже, его и по сей день держит в своих железных объятиях дух обманутого им императора инков Атауальпы. Выходим на набережную Малекон. Марабу завелся всерьез: он пинает все, что попадается на пути: пустые пакеты, обглоданные кости, кем-то брошенный дырявый башмак. Набережная есть, а реки нет. Эта формула будет преследовать нас в Перу повсеместно.

Вода отсутствует, только редкие гнилые болотца, заваленные тряпками и костями животных. Жирные грифы ругаются, комично подскакивая посреди грязной лужи, – делят добычу. Так и не встретив ужасных черных грабителей, мы вернулись назад в квартал хилтонов и мариоттов. Там, в стеклянной капле, парящей над пропостью океана, выпили крепкой перуанской самогонки, которая зовется «Пиской», закусили пудовой клешней королевского лобстера. Утро следующего дня. Я проснулся и спустился в холл отеля. Все изменилось: светило не самое яркое солнце на свете. Но все же оно смогло частично пробить вечную пелену тумана. Пингвин томно суетился у барной стойки, сортируя свои штативы по ранжиру. Рядом хлопала крыльями гусыня. Щеглы водили хоровод вокруг усатого мачо. Как выяснилось, это был наш шофер Хорхе. Марабу мрачно наливался пивом в темном углу бара. У дверей отеля стоял микроавтобус с помятыми боками. Не прошло и получаса, и мы тронулись в путь. На переднее сиденье торжественно приземлился Годловский со своей преданной спутницей. Казалось, Федерико и Эльвира добровольно выбрали себе непосильное послушание. Редко их посещало озарение, и они были рады всему происходящему. В основном им было грязно, спутники алкаши,

а перуанцы невежды. На задних сиденьях царил совсем другой порядок: здесь катались пустые бутылки из-под рома, в открытые настеж окна уносился сладкий дымок сигары. Люди с планеты Земля, перебивая друг друга, солировали, радуясь всему, что проплывало за окнами автобуса. Филипп издевался над попрошайками, лезущими в окна на каждом перекрестке. В общем, на галерке не скучали. Шофера тут же окрестили Юрой. Мне показалось, это единственный вменяемый человек в нашей компании. Выруливаем на окраины: дикая реклама, словно спрут, обнимает город – заборы, стены, крыши, сама трасса, мусорные баки, детские коляски уделаны именами кандидатов, телефонами колдунов, целителей, вуду, сигарет и местной самогонки. Машина с трудом пробирается через человеческий термитник: индейцы, с гривами черных волос и абсолютно лысые, нищие, калеки, продавцы ширпотреба, сотни микрорынков, рикши, волокущие в гору пузатых матрон, ослы, разбитые тачки, костры, еле дымящие и почти пожары. Лима – корабль, заблудившийся в тумане, матросы которого никогда не видят солнца. Юра виртуозно ведет машину, забираясь все выше в горы по крутому серпантину к самым небесам. Машина ловко увертывается от лезущих под колеса

скотоводов, расталкивает бампером сонных альпако. Лианы и заросли колючей акации сменяются кактусами. С горами происходит необъяснимый катаклизм. На горизонте совершенно фиолетовая вершина – там перевал 5000 метров над уровнем моря: его мы должны преодолеть в полдень. Солнечные боги не пожалели красок: фиолетовый конус окружают зеленые и оранжевые братья пониже. Наконец даже Федерико перестал дуться: его медленную душу тронула кричащая со всех сторон красота. Мэтр потребовал рому, хлебнул, выполз из укрытия, но на полдороге нашего воспитателя свалила горная болезнь. И он, расстроенный, вернулся под крылышко гусыни. Автобус рычал, как разъяренный бык, преодолевая горные кряжи, обгоняя фуры, набитые людьми, словно шпротами в банке. Индейцы гроздьями стриженых черных голов колыхались на крышах, болтались, привязанные к багажнику, чудесным образом не падая под колеса. Наш пикап заливала вода водопадов, в открытые окна лезли дикие травы, в ушах свистел ветер и барабанная дробь насекомых. Там, где дорога вплотную подходила к обрыву, на отвесной скале суетились дикие горцы. Они раскачивали огромный камень, связанный со скалой тонкой перемычкой. На дорогу сыпались обломки

породы и щебень. Аборигены явно хотели перекрыть нашей экспедиции путь в священные долины. Юра тормознул на обочине. Предки древних цивилизаций оголили для нас свои ягодицы. Люди с планеты Земля не растерялись – отправили революционерам наш горячий советский привет. Навели мосты между «Старым и Новым светом». Акция вызвала шквал одобрения у наших оппонентов. Благородный идальго Филипп полез на гору. Марабу хотел помочь «ребяткам», как он выразился, столкнуть валун на дорогу. Только Федерико и Маус тихо охали в недрах автобуса. Через полчаса пути жизнь, брызгами летящая из перегретого котла долины, сменилась покоем, вмороженным в пустыню высокогорья. Теперь нас окружал безжизненный пейзаж: песок, отороченный инеем, ледники и скалы и полное отсутствие живых существ, – строгий мужской ландшафт. Автобус, теряя ненужные запчасти, летит вниз с горы, не пользуясь двигателем и тормозами: меняем 5000 над уровнем моря на 4000. Теперь вокруг до горизонта бескрайнее болото, из его чрева сочатся розовые испарения. В кочках, похожих на вигвамы индейцев, копаются странные куры: у них тыквообразная голова и крошечное тельце. Посреди равнины, утопающей в черной, маслянистой, похожей на нефть жидкости, – остров, на нем хижина

отшельника. На обочине мужчина в шляпе в полном одиночестве пляшет, высоко выбрасывая ноги вверх. Четыре карапуза едут на ламе, удаляясь в сторону от дороги. Леса, на ветвях которых растут половые тряпки. Обдолбанные ослы воруют у нас фрукты, а ловкий карлик увел последнюю бутыль рома. И все же мы добрались до зажатой среди отрогов диких гор, окруженной кольцом смердящих болот плодородной долины Хуянако. В колодце провинциальной гостиницы мы убаюкали нашего патрона, а сами пошли на разведку. Я, люди с планеты Земля, Филипп, под предводительством родного уже Юрца, намеревались продегустировать местный деликатес – благородного куя. Это наша обычная морская свинка, зажаренная по типу курицы гриль. И вот хрустим, нежными косточками и поджаренной кожицей. Утро. Пропал наш дорогой доктор. Нашли его в парке. Мэтр лежит на полянке кверху пузом, вокруг порхают колибри и бегают золотистые геконы. Запаслись дополнительными колесами, заполнили все емкости бензином – впереди нас ждет местность, куда не ступала нога бледнолицего гринго. Мы должны увидеть «корону Инков», исследовать древний город Уантамайо и пещеры озера Аурикоча – место, откуда вытекает великая Амазонка. 98

Провинция Хуянако знаменита тем, что инки здесь все же устояли против первых волн конкистадоров. Люди-леопарды наголову разбили людоедов Писсаро и еще двести лет в изоляции пасли серебряных лам вокруг золотого диска солнца. Итак, страна героев. Юра – настоящий богатырь рессор и баранки. Он, не моргнув глазом, пересекает бездонное ущелье по двум перекинутым через него хилым доскам. Но автородео этим не заканчивается. Кажется, машина летит по воздуху, следуя бесконечным природным балконам – одно колесо висит над бездной, борт автобуса чиркает о скалу. Зарядил дождь; выяснилось – дворники это совершенно лишняя деталь, поэтому их в нашем автобусе нет. Юра невозмутим: он и от глотка рома никогда не отказывается, и за нашей гусыней успевает приударить. Дорога совсем не безлюдна. Машину в этих краях видят редко, поэтому от деревни к деревне нас передают по эстафете – толпы веселых детей, лам, ослов и старух, укутанных в желтые пончо. Очень активная среда, как снаружи, так и внутри. В салоне пылища такая, что я с трудом различаю своих хохочущих друзей. На каждой кочке содержимое машины влипает в потолок. Я прячу свою голову под мышку, чтобы не разбить затылок о железную крышу. Клубы пыли рассеялись, и нашему взору открылась она – КОРОНА ИНКИ. Замшевые от мхов 99

и лишайников террасы увенчаны золотой короной. Трудно поверить, что это природное образование. Идеальной цилиндрической формы гора на вершине имеет ровную гряду зубцов правильной формы. Наверху, под куполом, спят последние владыки Хуянако. Подъем наверх опасен и занимает сутки. Мы этим временем не располагаем. Хотя, если исключить местечковое копание инков со своими покойниками, корона вполне может оказаться основанием Вавилонской башни, построенной великанами. Картина Питера Брейгля старшего «Вавилонская башня» полностью повторяет местный американский сюжет. Кажется, насыпь сверху горстку человечков, и вот перед нами полотно средневекового мастера. Мы водворяем нашего пингвина на пьедестал, так что корона садится ему на лысину. Федерико доволен оказанными ему почестями, он прощает нам все прегрешения. Однако надо спешить – впереди нас ждет город великанов – Уантамайо. Несколько крутых виражей, и корона осталась позади. Едем пустынными улицами зачарованной деревни. Все ушли в горы пасти своих альпако. Вдруг из придорожной канавы поднимается человек в сером пончо и с ирокезом на голове. «Ба, да он нетрезвый», – переживает Эльвира. Пьяный инка оказался местным гидом. Федерико и я волокем нашу

находку в гору. Пытаюсь козырнуть знанием местных наречий. Мой кечуа почему-то приводит аборигена в бешенство. Пингвин сверлит меня укоризненным взглядом. Эльвира осталась с Юрой в машине. На высоте 3500 метров она не может пошевелить даже пальцами. Сгружаем нашего индейца в уютный старинный колодец, весь исписанный древними рунами. У нас свежий проводник. Его зовут Иосиф Тутко. Он похож на ожившую мумию: кожа на лице усохла, лоб расписан хитрыми иероглифами, волосы стянуты на затылке кожаными ремнями наподобие конского хвоста. К экспедиции присоединяются также три юные одалиски – плоские лица обрамляют косы, в ушах тяжелые металические бляхи, которые нежно звенят при ходьбе, красные шаровары и голубые кофты. Плюс один бравый ребенок – сынок Иосифа, с китайской косичкой на стриженой башке. Через провал в стене торжественно проникаем в древний город индейцев Чавын. Город представляет из себя лабиринт, где улицы – огромные спирали, в процессе кружения приводящие к одному центру. Нас окружают тысячи цилиндров, конусов, пирамиды, набранные словно детские игрушки многотонными жерновами. Глубокие колодцы, где не слышно пущенного в бездну камня; печи, куда в пекло

100

101

помещался бык целиком; жертвенники, со следами чьих-то железных когтей; подземелья; выгородки в виде крестов – совершенно непривычная для нас планировка, полностью отсутствует такое понятие, как прямой угол. Мир в этом древнем городе вращался вокруг единого центра. У меня кружится голова, приходится подкручивать себя в обратную сторону. Некоторые цилиндры сохранились до третьего этажа, другие рухнули: под развалинами читаются каменные мостовые, желоба канализации и мощные фортификационные сооружения. Наш пингвин застрял в проеме, ведущем внутрь хорошо сохранившейся языческой часовни. Он в панике – по нему ползают пауки. Индианки пытаются выбить грузное тело изнутри. Тутко с сыном тянут доктора за ноги. Люди с планеты Земля радостно хохочут, не соблюдая и доли субординации. Мы с марабу обнаружили глубокий склеп с остатками красных мумий. Филипп в восторге размахивая остатками человеческой руки, читает лекцию нашим спутникам. «Внутренние органы извлекались через аккуратные разрезы в районе брюшной полости, паха, колен и плеч, которые потом зашивались человеческим волосом с помощью кактусовых иголок. Тела заполнялись водорослями и шкурами лам. Лица красили черной краской, на основе оксида меди, и

они через несколько дней становились зелеными. Тело же покрывали красной глиной. Когда мумии изнашивались, их обязательно реставрировали». Но самое интересное нас ждет на вершине горы. Карабкаемся вместе с Филиппом по отвесным скалам наверх. Воздуха не хватает. Каждые пять минут остановка. Чувствуешь себя, словно рыба, выброшенная на берег, – дышим, выпучив глаза, ежеминутно сглатывая напряженные перепонки. А Тутко с девчонками скачет как кузнечик – хоть бы хны. Из склепа доносится глухой голос доктора: «У них черная кровь». Маленький Тут хочет нести мой большой рюкзак. Вот уж дудки. Я хватаю и Тута, и рюкзак. Превозмогая высокогорный ступор, пру из последних сил мальчонку наверх. Гринго заслужил уважение – индейцы приставили палец ко лбу и кружатся вокруг своей оси. Наверно, меня посвятили в человекаягуара? Тут раздвигает колючки, и мы оказываемся в мрачном подземелье. Пахнет серой и солеными огурцами. Во мраке ввинчиваемся лестницей в скалу, тянемся к круглому отверстию синего неба. Итак, мы на вершине. По перекинутой через пропасть плите попадаем на крышу небоскреба. Это главная башня. Под нами семь этажей: с просторными залами,

102

103

кладовыми, сортирами, балконами и странными помостами, выезжающими каменными языками из стен, окнами, арками, провалами, уходящими в бездну. На самой высокой точке ступенчатая платформа с лестницей, украшенной изображением «лунного кота». Это мифический персонаж, что-то вроде пумы-человека, который бессовестно совокуплялся с женщинами и служил посланником космоса. Сверху видно, насколько большим был город. Марабу уверен: это вовсе не город, а развалины одного гигантского здания, построенного вокруг горы. Остатки высоких башен и спирали – это ребра великого небоскреба, а мы сидим на его крыше. Помост – это стартовая площадка для космического вертолета. Что же получается, Вавилонская башня не одна – их много? По крайней мере, мы нашли уже вторую? Внизу бегает по кругу, заблудившись в лабиринте, наш комичный доктор. Люди с планеты Земля наконец успокоились в компании местных девушек. Они сидят на краю уступа, болтая ногами над пропастью. Тутка с сынишкой строят шалашики из палочек. Над долиной, мешаясь с молоком тумана, разливается багровый закат. Неожиданно! Тук скачет на заднице, будто его поджаривают, и орет «Зверь Рекуай», «ЗВЕРЬ рекуай», «зверь.....» Из недр горы поднимается холодящий душу стон.

Марабу поднял лапу вверх: «РЕКУАЙ!» Он рассказывает, что древние чаванцы умели накапливать и в какой-то момент направлять тающую на дневном солнце воду ледников в систему акведуков и каналов. Таким образом в галереях создавался резонанс, многократно увеличивавший шум потока, – в эти минуты вся сакральная часть здания буквально ревела и грохотала. Видимо, наш Тук об этом не знал. Он схватил в охапку своего детеныша и бросился вниз. Через минуту наш проводник, словно кролик, пробегал мимо измученного доктора. Мы решили тоже эвакуироваться подобру – поздорову, пока «лунный кот» и красные мумии не очнулись от вечного сна. Тем более, в темных нишах провала слышалось какаято недобрая возня. Ночевали в опрятной мазанке у Тутко рядом с колонией морских свинок. Вечером я бродил по улицам среди краснокожих. Под мостом нарисовался большой скотный двор: быки, уставшие за день, валяются в навозе, под них роют подкоп заросшие до бровей черной щетиной свиньи. В соседнем загоне осел призывно орет на ослицу. Дерутся петухи. Независимо гуляют ламы. Выше фермы три дома: с крышами, крытыми соломой, с колобашками разноцветной сухой кукурузы. Из центрального строения вывалила толпа молодых

104

105

индианок – они явно обсуждают мою персону. Справа, в проеме двери, пожилой индеец в зеленом пончо наливает себе стакан. Слева три старухи перебирают плоды в деревянном чане, жуют их и выплевывают обратно. Везде ползают голопузые дети. Деревня карабкается на большой холм, огибая ставок с водой. На всех уровнях гонят скотину. Непослушная коза упирается копытами, ее тянут две девочки. Над провалом треснувший пополам короб сортира, в нем кто-то сидит. В ветках деревьев, среди природных тряпок, запутались два самодельных змея – они волнуются на ветру. На следующий день, позавтракав холодной куятиной, двинулись дальше в горы к холодным водам озера Аурикоча. Часть священного озера оказалась затянута коркой льда. Здесь совсем близко к небу – царство метелей и ледников. Бешеные порывы ветра трясут наш многострадальный автобус. Индейцы из деревни пытались не пустить нас на озеро. Где-то в этих местах начинается подземный ход, который идет под всей империей до дальних границ Боливии. Вход в подземелье охраняет ужасный джин с головой ягуара и туловищем крокодила. Тот, кто потревожит его покой, будет проклят. Это напутствие ничуть не смутило моих спутников. Марабу вообще заявил, что его уже давно прокляли

демоны, живущие в египетских пирамидах. А наш доктор только испуганно хлопал глазами. Щеглы были заняты прощанием с волоокими подругами зверя Рекуая. Вытряхнули себя из теплой машины на мороз. Часть огромного ледника лопнула под тяжестью собственного веса, и половина сухопутного айсберга рухнула в бирюзовую воду: на глубине видны обломки гранитных скал и глыбы реликтового льда. У самого берега под ледяной стеной – черные провалы. Это пещеры, в которых должны быть захоронены прародители индейцев чавын – Бачуэ и Фурачогуа. Я, Филипп и люди с планеты Земля спускаемся по ледяной горке под землю – в царство мертвых. Доктор остался охранять нашу печальную спутницу. Тусклый фонарь освещает четыре ровные прямоугольные ямы. Если это могилы, то покойники, которые здесь лежали, ростом были не меньше трех метров. Филипп храбро прыгает в черную мглу: роется в глубине, чем-то скрипит. Фрагменты человеческих костей, кожаные ленты, обломки странных шестов вылетают со дна могилы и падают к нашим ногам. Да, немного нам оставили японцы! В дальнем углу пещеры Филипп все же нашел человеческий череп с деформированным яйцеобразным затылком. Мне эта голова напомнила портрет индейца, в

106

107

который я тыкал китайской палочкой в аэропорту. У местных индейцев было странное пристрастие к экспериментам со своими черепами. Младенцы подвергались мучительной операции по деформации черепа, в результате голова приобретала клиновидную форму. Врачи-экспериментаторы вживляли в мозг пациентам золотые пластины. Аборигены с помощью нейрохирургического вмешательства хотели достигнуть измененного состояния сознания. Такие сверхчеловеки становились колдунами, ясновидящими, жрецами, но, конечно, многие гибли, когда опыт оказывался неудачным.. Снаружи валит снег. На месте нашего автобуса образовался сугроб. Только свет фар еле-еле пробивается сквозь снежную стену. Юра просит нас возвратиться. Он слышит голоса и стоны. Это место не для живых. Наш героический водила крайне расстроен. Он считает, что этот визит в страну духов повредит его карме. Планета Земля скользит вниз, ледяная корка ломается, и наши щеглы барахтаются в мелкой ледяной луже. Им посчастливилось после мертвой воды попасть в живую. Теперь им обеспечено бессмертие. Мы с Филиппом и Юрцом тащим синие тушки к автомобилю. Они радостно гогочат. С тоской выгребаем последние запасы рома: приходится 108

109

втирать его купальщикам под кожу. Автобус ревет на спуске, на цыпочках спускаясь, перешагивая через каменные порожки, мы чудом спаслись из ужасных объятий левиафана. Голые, розовые, пьяные щеглы; как обычно, возятся на заднем сиденье, играя в свои бобровые игры. Марабу нюхает череп с блаженной улыбкой, он пахнет корицей и уксусом. Пингвин тоже хлебнул рома – чешет живот, хихикает: «Как девушки вытаскивали меня из каменного колодца?» Гусыня также довольна – ее, возможно, вернут обратно в цивилизацию. Юра насвистывает какую-то дикую перуанскую мелодию: он единственный, кто чуть не обделался на озере. Впереди нас ждет возвращение в Лиму обычным туристическим маршрутом: Мачу-Пикчу – Титикака – Наска.

110

УСКОЛЬЗАЮЩАЯ КРАСОТА «Ум – не Будда, учеба – не путь» (древний коан)

Я бродил по узким улицам Мейн базара• с местным подростком, который называл себя Ганеша•. И действительно, он-чем то напоминал сдувшегося слона. У него были большие уши, похожие на листья квашеной капусты, и сизый нос. Мой проводник услужливо расталкивал священных коров, которые задумчиво жевали целлофановые пакеты вокруг смердящих помоек. Влажный раскаленный воздух обнимал город липкими, мерзкими щупальцами. В этой поистине общественной бане парились тысячи людей, ослов, плешивых собак; словно бомбардировщики на бреющем полете, в человеческий водоворот врезались довольные столпотворением насекомые. У Ганеши на носу висела огромная капля. Мы битый час бродили по кругу в поисках шалмана, где остановились мои друзья. Предводитель небесных войск• метался по району, выкрикивая на каждом углу список имен, непривычных для слуха индуса. Я был в стельку пьян и совершенно спокоен. Ибо потеряться в Дели, в котором я знал каждую крысу и который много лет служил мне шлюзовой камерой для путешествия в сказку полуострова Индостан, было совершенно антикармично. 111

И действительно, пока мой новый друг бегал за очередной порцией «Олд монка»•, а я пытался отобрать у пегого ишака мой пакет с нехитрым скарбом, открылась потайная дверь. В клубах уличных испарений стояли: Прохор, с лицом бабки, у которой пропали талоны на водку, Лаврентий, в коротких шортах и почему-то с лыжной палкой, и наша прекрасная фея Шошана, с каменной улыбкой на лице. Не обращая внимания на потоки брани, проливным дождем обрушившиеся на мою голову, я бросился обнимать друзей. Тут и Ганеша, очень кстати, подоспел с батареей душистого индийского пойла. В заброшенном парке нас ждал старенький колониальный автобус. Минуя резиденцию Далайламы в Дхарамсале, через конопляное царство – Манали, самой высокогорной дорогой в мире мы должны попасть в нетронутый китайскими хунвейбинами• Ладакх. Автобус уходил в 6, мы явились 6.30, все в пене, ни чая уже на него попасть. И как всегда, застали картину полного разложения. На месте шофера сидело пять человек индусов и все держались за руль. Привычные ко всему аборигены тихо закусывали в тени дерева бодхи•. Пьяный в дребадан немец совал в нос макаке обгрызенную шоколадку. А его товарищ корчился в конвульсиях фотографа. На дереве в позе вратаря

сидел другой, более крупный макак. Наконец явился босс и, растолкав своих помощников, водрузил могучее тело на место водилы. Автобус огрызнулся черным выхлопом и послушно стал закрывать и открывать двери. Пассажиры, не торопясь, занимали свои места. Ганеша, размазывая по щекам пьяные слезы, обнимал нас по очереди. Под деревом скакали немцы, пытаясь дотянутся до макак, которые показывали острые белоснежные зубы, копаясь в утробе заморской камеры. Мы покинули раскаленную землю столицы и двинулись к прохладным отрогам Каракорума•. Черный полог ночи рухнул, укутав своим колючим покрывалом пассажиров автобуса. Я провалился в омут пограничного состояния между сном и явью. Моя бестелесная оболочка парила среди звезд. Внизу двигалась крошечная точка, огибая редкие огни станций, внутри спали мои товарищи. Вдруг наша колымага резко свернула на обочину и встала. Мы с Шошей ударились лбами, расхохотались и полезли на карачках по холмам спящих аборигенов курить на воздух. Автобус стоял на краю обрыва, печально уткнувшись носом в заросли бамбука; внизу в бездне терялись очертания шумной, быстрой реки, на горизонте дымилась индуистская кумирня. В зарослях тростника мы обнаружили вальяжно развалившегося Прохора, он соблазнительно затягивался трубкой:

112

113

вокруг струился аромат заморского табака. Как часто бывает у индусских шоферов, древний металл не выдержал – у нас прохудился бензобак. Но вместо ремонта индусы попрятались кто куда. Происходило что-то странное. Пассажиры укрылись в зарослях колючей акации и шумно молились, водитель рвал на себе волосы и жалобно звал Шиву из дупла треснувшего пополам бадьяна. В окне автобуса пьяный немец пытался поджечь сигарету. Искры аккуратно сыпались в лужу, вытекающую из-под нашего транспорта. Мы с Прохором бросились спасать спящего внутри Лаврентия. А немец не унимался, пытаясь зажечь отсыревшие спички, – выволокли на воздух обоих. Индусы долго возились – кричали, как-то комично разводили руками; в итоге, замазав грязью бензобак, мы все же медленно двинулись в путь и через два часа добрались до Дхарамсалы. Городок, притулившийся в распадке двух холмов, в предгорье Гималаев – резиденция Далай-ламы XIV, бежавшего из Лхасы, занятой китайцами. Бешеная жара уступила место приятной прохладе: на горизонте в розовом тумане мерцали ледники, радовались первым лучам солнца цветные аккуратные птички, на заборе, опоясывающем дворец Бодхисаттвы Сострадания•, никого не стесняясь, на

куче украденных конфет спаривались две огромные макаки. При нашем приближении самец оскалил огромные клыки, из его пасти капала слюна, но занятия своего не бросил. Оставив застывших в умилении немцев, наша компания двинулась искать автобус до Манали. Маленький, с портретом Ханумана• на заднем стекле, украшенный золотыми цветами автобус ждал нас за поворотом дороги. За окнами плыли могучие ели, монахи в желтых тогах спешили на утреннюю молитву; внизу остались фиолетовые квадраты полей и похожие на перевернутые баркасы красные крыши буддийских храмов. Огромные горные псы, рыча, преследовали автобус, передавая нас по эстафете от одной деревни к другой. Конечным пунктом нашего путешествия был город Лех. Мы хотели ночью проникнуть в давно необитаемый королевский дворец. А также отпраздновать наш совместный день рождения, пригласив на праздник бессмертных хубилганов•. В Манали наша экспедиция остановилась на ночлег. Выбрав живописную фазенду, с крыши которой открывался умопомрачительный вид на вершины гор, плавающие в супе плотного тумана, мы кинули рюкзаки и скатились к оранжевым скалам горной реки. На тщедушном мостике, перекинутом через бурный поток, толпились одетые в рубище пилигримы. Одни

114

115

громко спорили, ударяя посохами о хлипкий настил, другие в религиозном экстазе раскачивались из стороны в сторону, сверкая белками невидящих глаз. Нас заинтересовала стена бамбука, карабкающаяся салатовыми волнами к вершине соседней горы. При ближайшем рассмотрении это оказался совсем не бамбук. Мы стояли на опушке огромного конопляного леса. Мощные стволы уносили свои налитые маслом шишки на огромную высоту. Шошана сплела себе конопляный венок. Прохор сделал духовую трубку из полого ствола. Лаврентий своей лыжной палкой расковырял нору в корнях и извлек оттуда странный медный предмет, напоминающий череп кошки. Ночью, следуя движению теплых масс, воздуха, мы вышли к храму Хаумбы, устроенному на горе в центре города. Было жутко в чертогах инкарнации богини Кали•, да к тому же сестры ужасного демона Хадимб. Вокруг ни души. Могучие деревья деодорам• протыкали своими телами быстро бегущие над головой фиолетовые тучи. В складках коры ворочались черные маслины здоровенных жужелиц. Нам преградил дорогу треснувший пополам жернов. Жертвенный камень окружали столбы, измазанные засохшей кровью; на шестах торчали черепа животных, в черные глазницы которых были вставлены оплывшие свечи. Остатки жертвоприношений встречались повсюду. С небес струился голубой свет. Мы все – позвоночником

– ощутили дыхание безмолвных истуканов, земля под ногами дрожала. Ребята притихли: ходили медленно, на цыпочках, боясь разбудить спящее неизвестное. Спускались вниз в долину молча, боясь спугнуть состояние тихого утопленника. Вокруг плавали пузатые рыбы с лицами падших джиннов, из глубин мироздания поднимались пузыри кармы, над головой струились волны бесконечной Нирваны. Впрочем, наваждение скоро рассеялось. Прохор забил трубку маслом салатовой рощи – расхохотавшись, весело помчались вниз к реке. Утром мы продолжили свой путь к престолу Владыки мира – на торговой площади города нас ждал джип с шофером-непальцем: моторизованный шерп• по имени Джабиндра. Скоро леса, радостные лужайки, гордые олени, бабочки, полуголые дети, копающееся в теплых лужах, конопляные изгороди, разноцветные бумажные змеи в небесах закончились. Пейзаж вокруг стал серым и однообразным, погода испортилась – пошел колючий снег. Надсадно рыча, наш автомобиль покорил первый перевал и очутился в странном месте, которое называлось МАРХИ•. Но архитекторов нигде по близости не было видно, да и следов их жизнедеятельности тоже. Лютый ветер трепал цветные тряпки, торчащие из крыши унылой хибары. Спускаясь вниз, не снижая скорость, обогнули

116

117

две перевернутые фуры. Несчастные грузовики беспомощно валялись на обочине кверху пузом, задрав к небесам колеса. Кузов и прицеп были расписаны символами всех мировых религий. Там были и крест с полумесяцем, и могендовид с индуистским Ом, а также загадочные мантры и языческие знаки. Похоже разные боги, пока выясняли, кто главнее, забыли о своих подопечных. Внизу в долине опять светило солнце: на зеленых лугах паслись стада, на берегу горной речки веселые старушки стирали белье; как будто не было пять минут назад зимы. Джип, разогнавшись с горки, вклинился в военный эскорт. В центре, среди острова однородной массы цвета хаки, ехал голубой «кадиллак» с открытым верхом. В нем сидел очень важный господин – в белых перчатках и с усиками а-ля Эркюль Пуаро. Одно время, зажатые со всех сторон военными грузовиками, мы ехали параллельно генералу. Шошана сверлила глазами заморского красавца, а он раздувал щеки и хлопал глазами. Военные снизили скорость, а наш Джабиндра втопил педаль газа до отказа. Мосты, неловко переброшенные через бездну угрюмых ущелий; пулеметчики в коконах, собранных из мешков с песком; свирепые яки и кроткие дзо•; деревни, где прославляют Шиву, и поселки, где поклоняются древним святыням религии Бон;

озера, водопады, ледники, полноводные потоки, где на островах помещаются целые деревни, и нежные ручьи, весело бегущие вдоль дороги, мелькали перед глазами и вот уже унеслись прочь, оставив только легкую царапину в наших мозгах. Ночь застала нас на высоте 4000 метров в городке станционного смотрителя. Навалилась горная болезнь. Даже родной «Олд монк» отказывался лезть в горло. Я с трудом, собрав волю в кулак, по сырой траве подполз к ближайшей скале, скатился с холма и застыл без движения. На грудь давил молот кислородного голода – звезды отклеивались от колючего черного свода и ссыпались сплошным дождем, разбиваясь о горизонт. Всю ночь я сражался с духом высокогорья – не сомкнул глаз, но с рассветом очнулся победителем. Мы продолжили свой путь: двигались к самой высокой точке нашего маршрута – перевалу Тагланг Ла, 5328 метров над уровнем моря. Наш высотомер блуждал между 4000 и 5000. Пейзаж вокруг напоминал фотографии, привезенные из космоса луноходом. Красная замля была уделана кратерами; в некоторых местах стенки цирков рухнули, обнажив лазурное нутро. Джип долго ехал вдоль плоской стены провала, ведущего в пустоту, откуда доносился шум воды; из щелей вулканической породы лезла давленка алого

118

119

глинозема. Казалось, великан вскрыл гранитную кожу горного массива и выдавил наружу томатную пасту. Вдоль нашего пути выстроились циклопические природные скульптуры – каменные грибы, вигвамы, арки, колонны и колодцы. На этих суровых небесных полянах можно встретить только одно живое существо – Homo sapiens. И как подтверждение этому на горизонте появились басмачи. Некоторое время они, бешено жестикулируя, преследовали нас, весело крича, сидя на низеньких косматых лошадках. Но наш непальский гуру их игнорировал. Около мостов возились военные со своими железяками. Фотографировать их было категорически запрещено. Джабиндра убедительно покачал головой: «Можно пулю сфотографировать». В мрачном ущелье мы столкнулись с огромным лагерем, в котором разместился полк чертей. Из Судана нагнали толпы несчастных строить дорогу. И вот эти черные дети пустыни, без воздуха, на морозе, прокопченные дымом горящего гудрона, замотанные тряпками по самую маковку, дают угля стране на высоте 4500 метров над уровнем моря. Даже бесправные неприкасаемые для этого не сгодились. Почему черные дети Африки, в жизни не видавшие гор? Это осталось загадкой. После долгого утомительного спуска на горизонте

замаячила долина, откуда берет начало священная река Инд. Природа постепенно оживала: появились кусты и низенькие деревья, дорогу перебежал заяц, над головой кружили хищные птицы. Минуя величественные монастыри и живописные руины, осматривать которые уже не было сил, очутились в конечном пункте нашего путешествия, в городе Лех, столице Ладакха•. Лех задвинут рекой в просторную котловину, окруженную горами. Над острыми крышами, на которых поселились золотые драконы, господствует гора Тсему. На склоне корнями в горную породу врос древний замок королей Леха, младший брат дворца Потала. Комплекс сродни городу в городе: здесь жили придворные, войско и целый реестр разных служб и мастерских; была своя тюрьма, суд и почтамт. Дворец так хитро расположен на верхней полке города, что в какой точке ни окажись, будет казаться, что он преследует тебя, привязанный веревкой. Туда наша экспедиция отправится ночью. Мы постепенно ассимилировались в новом месте. Прохор бродит по кругу, вращая огромный молельный барабан. Красная дорожная пыль въелась в его одежду, поэтому кажется, что он облачился в монашескую тогу. Лаврентий обнаружил в лавке скульптуру дельфина на колесиках. Предмет отделан бирюзой и весьма отдаленно напоминает морское

120

121

животное. Скорее, это змея, на которую наступил слон. Шошана мило воркует с местными бритыми наголо детишками. В какой-то момент карапузы приволокли за уши мохнатого ослика и усадили белую богиню Сарасвати• на него верхом. Нам ничего не остается, как догонять наездницу, исчезнувшую в утробе постоялого двора. Днем мы посещали монастыри. Ночью валялись на циновке в кабаках, оглохшие от воплей европейских туристов. Все было готово для осуществления нашего тайного плана. Забраться во дворец не составило труда. При свете луны мы проникли внутрь через отверстие древней уборной. Только Лаврентий застрял со своей палкой. Существовал миф, что лет десять назад, также ночью, в закрытый город пробрался английский турист. Он заблудился в лабиринте. Говорят, и по сей день в дальних приделах слышатся его стоны. Легко можно поверить в это. Ведь в лучшие времена замок имел более двухсот комнат. Минуя сеть однообразных, ничем не примечательных помещений, попадаем в огромный зал, очертания которого тонут во мраке. Летучие мыши, потревоженные нашим вторжением, кружат вокруг Лаврентия. Они напоминают лохмотья сгоревшей в костре бумаги, поднятые вверх порывом ветра. Лавр стоит перед нами, утопая в молоке лунного света,

как на сцене. Ушло в небытие время великих владык. Теперь крылатые грызуны хозяйничают в покоях королевы. Наш небольшой отряд оказался в нижней части дворца. Внизу находился «побран-карбо» – белый дворец. Здесь ржали кони в конюшнях, суетились завхозы в богатых кладовых, придворные плели свои интриги. Якобы во дворце жили слоны, в висячих садах гуляли павлины, бесновались наряженные шутами макаки. Минуя семь этажей, можно попасть в верхнюю часть замка, «побран-шарпо» –красный дворец, где жил сам король со своей многочисленной семьей и наложницами. Старые половицы предательски скрипят под нашими ногами, наполняя пустое пространство могильным стоном. Жутко – кровь стынет в жилах. Кажется, из черного хаоса выступают призраки диких моголов на своих взмыленных конях. Я прижимаюсь к Прохору, а ко мне Шоша. Лаврентий куда-то сгинул. Так, подталкивая друг друга, мы движемся вперед в полной темноте. Все же я решил оторваться от моих товарищей. Двигаясь наощупь в царском лабиринте, я уяснил себе одну вещь – в замке вообще нет этажей. Одно помещение может быть приподнято над другим, например, на метр, а следующее утоплено на два. В итоге получается комок

122

123

из комнат, каждая из которых болтается на разных уровнях. Коридоры отказываются работать следуя европейской логике. Широкое пространство, до стен которого невозможно дотянуться руками, постепенно сужается и заканчивается узкой бойницей. Пытаюсь просунуть в проем голову и заглянуть в пропасть, но щель заканчивается почти глухим тупиком – туда пролезает только кулак. Мою ладонь обнял колючий ветер, резко отдергиваю руку, ощутив на той стороне чье-то липкое касание. Мрак и ужас тягучим эфиром расползлись вокруг. После того как я два раза провалился в подпол, сел на мышиный помет и вконец изодрал свой камзол, решил: надо выбираться из склепа. Не тут-то было. Любой мой путь приводил меня в заваленный костями тупик. Более того: снизу слышалось какая-то возня. А сверху кто-то тихонько лил воду. Тогда я набрал в легкие воздух начал орать. Тут же из стены материализовался Лаврентий: взял меня за руку и по лестнице, лишенной ступенек, потащил вверх. На плоской крыше дворца было холодно, выл ветер, из-под ног разбегались серые тени, небосвод уже привычно пугал нас мириадами звезд. На обломках статуи, лишенной головы, прижавшись к друг другу, сидели Прохор и Шоша – к ним приходил Ракшас• и страшно ругался на арамейском диалекте. Он

обещал привести все свое семейство, во главе с ужасным дедушкой. Мы решили спасаться бегством, тем более в адской темноте города теней было бессмысленно найти чтото новое. А долю грязи и страха мы уже получили с лихвой. Как горох из духовой трубки, наша компания высыпалась из люка ватерклозета. Найдя защищенную от ветра руину, разлили ароматный ром по стаканам и, закусив холодными потрохами яка, улеглись под ее стенами на плоской площадке – над спящими богами, демонами и хубилганами Ладакха. Так вышло, что дни рождения нашей мини-группы совпали одним днем – если совместить календари разных народов. Только Лаврентий оказался не у дел – он будет нашим гостем. Нашлось и подходящее место – Шей, развалины летней дачи королевской семьи. За величественными стенами и башнями начиналось огромное кладбище. Оно состояло из бесчисленных гомп, в каждой из которых спал святой хубилган. Дело в том, что простых граждан, не достигших просветления, тибетцы после смерти разрубали на куски и выставляли в специальных горных долинах как пищу для волков и хищных птиц. Нечистых грешников зашивали в мешок и зашвыривали в горный поток. Просветленных же – хубилганов, поборовших

124

125

череду перерождений, замуровывали в специальные часовни – гомпы. В итоге возникли целые города мертвых, состоящие из улиц с домами-часовнями, маленькими и большими, в соответствии со статусом перерожденцев. Усыпальницы волшебников уходили за горизонт, занимая всю бескрайнюю долину. На окраине священного города мертвых мы и расположились, используя как стол брошенную канистру из-под бензина. Шоша жарила на листе железа крупные тибетские пельмени – позы. Прохор резал колбасу, приготовленную из мяса дзо. Лаврентий сидел на соседней сопке, ожидая приглашения. На меня возложили самую трудную миссию – пригласить к нашему нехитрому застолью хубилганов. С этой целью я углубился в дюны тысячи гомп. Я блуждал среди безмолвных церквей, некоторые из которых были размером с трехэтажный дом. Коегде земля треснула, и из вскрытого разлома торчали отполированные ветром и солнцем мощи. Совершив необходимый зигзаг по улицам, я решил, что моя миссия выполнена. Пора было кликать Лаврентия, который в розовой пелене заката был уже еле заметен. Прохор дал сигнал тлеющей головешкой. Наш друг вылез из проема в земле, над которым черной массой возвышался склеп с провалившейся 126

127

внутрь крышей. Лицо его было бледным, движения неспешны, как у призрака. Он всем приготовил подарки. Шошана получила накидку с изображением тигра, както странно сотканную из тибетских тряпочек. Прохор – берцовую кость, украшенную бирюзой. Надо сказать, что по местным традициям после экзекуции кости умершего родственника забирает семья. Из них делают посуду, палочки для религиозных барабанов, курительные трубки. Я, например, получил от Лаврентия чудесную люльку, сделанную из кости жившего 20 лет назад заклинателя змей. Тихо собирались вокруг костра хубилганы. Их бестелесные тела в свете огня струились, словно желе, меняя очертания и искрясь нежным флюоресцентным светом. Мы бросили в огонь корни можжевельника и кусочки ароматных палочек. Чтобы наши гости могли насладиться дымом курений. Конечно, хотелось задать вопросы. Как там на просторах тысячи миров? Но наши удивительные гости молчали. А потом стало ясно – слов не надо. Мы чувствовали: наш импровизированный банкет ненадолго отвлек святых учителей от неведомых смертным дел. И они этому рады. Как-то незаметно мы задремали. Костер догорел, стало холодно валяться в темноте на остывшем песке. Вокруг нашей стоянки остались светящиеся во мраке

абстрактные знаки. Последний зарок я выполнил без помощи моих спутников – покорил снежную вершину. Друзья остались с немцами кормить макак, а я, как только забрезжил рассвет, отправился за реку, туда, где суша соединяется с горизонтом – в Сток, место ссылки королевской семьи. Поселок теснили со всех сторон громады неприступных гор. Добравшись до скалы, на которой стояла украшенная барельефами гомпа, решил перевести дух. Вдруг спящая деревня проснулась, и из всех щелей, как по команде, повалил народ. Небольшими группами аборигены поднимались ко мне. Сидел, смотрел вниз, думал: вдруг я нарушил какие-то местные законы. Совершенно не обращая внимания на инородное тело, жители деревни водили вокруг меня хоровод. Внутрь круга попадала и святая часовня. Это утвердило меня в мысли: виновником торжества являюсь не я. Тибетцы кружили вокруг, возглавляемые ламами, монахи выкрикивали: «Новый год! Новый год!» Кажется, это мне мерещилось. На самом деле, может быть, они пели: «Ом мани падме хум!»• Легкой прогулки в горы не получилось – при приближении к вершине ноги перестали слушаться, воздух был настолько разряженным, что приходилось ценить каждую молекулу. Так, десять минут я лез вверх,

128

129

после чего приходилось двадцать минут отдыхать. Неожиданно из ни откуда появился монах в желтой тунике и вязаной шапочке. Стопятидесятилетний старик порхал с камушка на камушек, весело бормоча детскую песенку. Если я был одет в два свитера и периодически на ветру подмерзал, то монах из одежды имел только тоненький халатик. Он с удивлением посмотрел на бледнолицего, высунувшего язык•. Тоже показал мне язык и беззаботно побежал вниз. Через какое-то время желтая точка уже пульсировала внизу около покинутой мной гомпы. В какой-то момент мне пришло в голову, что в этой высокогорной глуши легко можно встретить волка или шакала. Я невольно стал смотреть вокруг, надеясь отыскать каменный топорик, забытый снежным человеком, или палку-копалку. Но вокруг были только голые камни – мертвая пустыня. Правда, попадались буддийские кумирни, из каменной кладки которых торчали деревяшки. Но разрушать место, где живет ламаистское божество, мне не хотелось. И все же в куче песка я откопал острую щепку. С щепкой стало как-то спокойнее. После восьмичасового подъема, совершенно обессиленный, добрался до ледника. Сухопутный айсберг лежал на вершине горы, пуская солнечных зайчиков во все стороны света. Подтолкни его слегка – и он покатится в долину: раздавит Лех вместе с

Прохором, Лаврентием и Шошанной. Я заполз в ледяной склеп, поднатужился, но не смог сдвинуть колосс с места. Вдруг сверху упал камень, затем другой, а через минуту начался камнепад. На соседней горе, от которой меня отделяло ущелье, появился горный козел, затем второй, третий, четвертый. Они прыгали с уступа на уступ, обрушивая вниз лавину пыли и булыжников. Казалось, животные передвигались по воздуху. Через минуту появились их преследователи – ВОЛКИ. Нас отделяло 10 метров пропасти. Я судорожно сжал мою щепку. Хищники остановились и уставились на меня. Заглянув в глаза вожаку, я не нашел там ни капли пощады, только другой дикий мир. Но, к счастью, мое присутствие их мало заинтересовало; волки ушли догонять своих баранов. Пальцы ощутили прикосновение тепла человеческих рук. Рядом сидел мой старичок и блаженно улыбался. Мы сидели и по очереди показывали друг другу языки. Я пытался завязать с монахом учтивую, светскую беседу, но старичок только кивал, не переставая показывать язык. Я раскланялся, шаркнул ножкой – пора было спускаться, пока далеко внизу не растаяла в ночном мраке деревня. Лама остался рядом с ледником. Я уходил дальше и дальше, а монах сидел совершенно без движения,

130

131

словно статуя. Вниз я спустился траншеей высохшего русла реки, периодически сваливаясь в каменные ступени водопадов или того, что от них осталось. Там, где река разделялась на два рукава, попал в заброшенный древний город. Дорогу мне преграждали руины рухнувшей башни, вокруг виднелись остовы домов, засыпанные обломками скал и щебнем. Побродив среди брошенных улиц, я двинулся дальше: все же хотелось попасть в деревню до темноты. В Стоке царило оживление. По улицам носились жители с бидонами, корытами, ведрами, полными воды, и выливали их содержимое друг другу на голову. Древние старики, девушки, мальчишки, столетние бабки почем зря обливались студеной водой. Часть аборигенов ворочались в холодном потоке, брошенные в реку соплеменниками, Ко мне подкралась раскосая девушка в праздничном синем наряде и окатила с ног до головы. Стоял и хлопал глазами от неожиданности – по ушам за шиворот текли струи. Она сама не ожидала такого эффекта и бросилась стряхивать с моего воротника почти замерзшие капли. Богиня горной реки поволокла меня за руку в ближайшую рощу. Я промок до нитки, в сапогах хлюпала вода – было, мягко сказать, не жарко. В парке среди могучих вязов горел костер. Меня

усадили на почетное место и вручили большой чан с крепким пивом тег. Волшебница куда-то испарилась. Молодежь в белых балахонах кружились на поляне в ритме дикого танца. Молодые гяуры стреляли из лука в пугало, напоминающее Черчилля. Старики весело кудахтали со своими старушками. Вдруг в толпе мелькнула девушка – виновница моего омовения. Я бросился ее ловить, но заблудился в сутолоке кружащихся в танце тел. Между тем стало совсем темно. С разбитым сердцем и просветленной душой я побрел в сторону реки. Там в баре меня ждали друзья. Долго стоял на мосту через Инд. Над ледниками играли всполохами зарницы, рядом в хлеву ворочался дзо. Тонкая ниточка багряного заката растворялась в синем ночном воздухе. Темнота окутала все вокруг. А я все напрягал глаза, стараясь уловить ускользающую красоту Малого Тибета.

132

133

ПО СЛЕДУ ВАМПИРА Пусть жизнь и умирает, но смерть не должна жить. Карл Маркс

Глубокой ночью я проснулся от истерического крика – звонил телефон; забытый телевизор играл похоронный марш – выносили генерала Джику Попа, главу трибунала, расстрелявшего генерального секретаря Румынской коммунистической партии Чаушеску. В трубке, пробиваясь через помехи, хрипел мой друг, редактор газеты «Мы и они» – Инкерман Массандрович Соловейко. Он-де сидит сейчас в Бухаресте – в гостях у вампира. Дальше пьяный бред был нечленоразделен. Среди треска электрических разрядов я с трудом разобрал: «Каиниты, Лилит, история мира тьмы, прилетай ближайшим рейсом...» Потом телефон крякнул и заткнулся. В Москве ловить было нечего – уже две недели природа увязла в коматозном осеннем безмолвии, не возвращаясь обратно в тепло, но и не желая разродиться зимними морозами. Легкий на подъем, я помчался в аэропорт и сел на стоящий уже под парами пузатый «боинг». Мой друг ждал меня в ресторане на окраине Бухареста. Лицо его было изнасиловано крепкой местной сливовицей, но глаза светились восторженным 134

мистическим блеском. Шепотом он поведал мне, что все посетители ресторана вампиры. Он утверждал: кровососы здесь повсюду. Я осмотрелся вокруг, но не заметил ничего неожиданного. С низкого, покрытого толстым слоем сажи потолка свешивались охотничьи трофеи; за массивными деревянными чушками сидели веселые усатые дядьки, разгоряченные жирной едой и алкоголем. В углу в такт сонной валахской музыке топтались крепкий мужик в белой рубахе, подпоясанной алым кушаком, и похожая на бочку с квашеной капустой тетя. Инкерман потянул меня за рукав, незаметно выволок на улицу. «Ты видел их...?», – страшно вращая глазами, допытывался охотник за сенсациями. Мне показалось, что у него не все дома. Поэтому я согласился: «Безусловно, харчевня полна кровососов». Не знаю, каким образом, но скоро мы очутились в чаще черного леса. Вокруг было тихо, как на кладбище: только сучья предательски кряхтели под ногами, да летучие мыши лунными зайчиками метались в кронах могучих вязов. Толком не сориентировавшись в румынской действительности, мы умудрились заблудиться в трех осинах. Но мой спутник был, кажется, всем доволен. Он стоял в люминесцентном свечении, которое шло от земли, и дирижировал оркестром мертвецов, бубня себе под нос: «Лунный свет осветил его резко очерченный 135

жесткий рот, ярко-красные губы и острые зубы, белые, как слоновая кость». Так, в поисках цивилизации прошел весь световой день. Мы промокли, Инкерман поцарапал себе нос сучком – нас явно водили кругами спящие в своих склепах оборотни. Наконец один из них вместе со своей измученной лошадкой попался нам на дороге. На голове у крестьянина был надет островерхий колпак из шкуры черного барана, из рваного армяка торчала солома, сапоги пузырились бесформенными голенищами, кобыла зло скалила кривые зеленые зубы, на телеге валялся мешок, из которого на дорогу падали головки чеснока. Житель черного леса сверлил странных фриков мутным глазом, второго не было. Или он был прищурен? Во всяком случае, глаз номер два терялся в густой поросли волос, соединяющейся с бровями. Я, пользуясь знаками, пытался выяснить, где же город, ресторан или просто дорога, по которой ездят не только телеги? Наш спаситель предложил идти в сторону заходящего солнца. Но Соловейко отпихнул меня в сторону и потребовал немедленно показать ему вампира. После чего леший уставился на нас обеими глазми. Я не без труда уволок своего товарища в сторону мерцающего на горизонте заката. И все же удалось нам к вечеру попасть в столицу. 136

137

Поселились в гостинице – аккурат напротив легендарного Дома Народа. В номере пахло старыми газетами, на стене висела засиженная мухами чеканка, на которой был выдавлен писающий мальчик, водопровод угрожающе рычал в момент непосредственного контакта, в настольном светильнике не было лампочки. Лежа на подозрительно узкой и короткой кровати, напоминающей ячейку палаты пионерского лагера, я задумался о пестром одеяле, сплетенном из добра и зла, коим является история Валахии. Весь мир считает князя Дракулу главой мафии вампиров. Однако румыны об этом и слышать не хотят. Влад Цепеш для них спаситель и защитник отечества, многие молятся за его возвращение. Икона Божией Матери плакала кровью во время его рождения. Однако Дракула единственный, кто в те времена прижал хвост туркам. И даже гонял их на территории Османской империи. Остальные же государи унизительно стелились перед басурманами. Неистовый Влад устраивал веселые попойки среди леса кольев, на которых разлагались тела десятков тысяч людей всех национальностей – валахов, венгров, турков, евреев, болгар, саксонцев. Но при всех чудовищных злодеяниях князь был очень набожным человеком и построил больше церквей, чем любой правитель Валахии. И, конечно, его

останков в могиле не оказалось. Как и скелета главной вампирши – графини Батори, живьем замурованной в стену собственного замка. Пока история споткнулась о странную личность генсека Чаушеску. «Гений Карпат» презирал обоих монстров – и СССР, и США. Зато обожал императора Центральноафриканской Империи Жана-Беделя Бокассу. Известно, что последняя жена, которой позавтракал диктаторлюдоед, была румынкой. Все палачи Чаушеску умерли при невыясненных обстоятельствах, включая главного – генерала Попа. Сегодня румыны превозносят своего недавнего патрона, считая, что за последние 100 лет никто не сделал для страны больше, чем генсек. Я подумал этой ночью о том, что могила лидера румынских коммунистов, скорее всего, тоже пуста. Как склепы мелких и крупных вождей Валахии. Журналист спал тяжелым сном, стонал и плакал. Я, не снимая одеяла, подполз к окну и посмотрел вниз, на бульвар Унири. Пятна желтого света от редких фонарей почти не освещали улицы и стены социалистической пирамиды Дома Народа. Этот мавзолей, второе после Пентагона по величине здание в мире, «полноводный Дунай разума» строил для себя. У циклопа светился единственный глаз, в нем пульсировала одинокая тень. Утром я проснулся от шума. Главный редактор рвал какие-то бумаги и засовывал их в унитаз. Его обманули,

138

139

поэтому мы должны ехать в Трансильванию – в замок Бран. «Бран, так Бран», – подумал я и перевернулся на другой бок. Собрав свой скромный скарб, тихо выскользнули на оживленную улицу. На предложение посетить музей и библиотеку, где может быть удастся получить эксклюзивную информацию о местных силах тьмы, я получил категорический ответ – нет. Инкерман взял след, он приведет нас к цели. При этом безумный редактор так и не посвятил меня в свои планы. Мы отдались общему движению толпы. Очередь медленно текла – то ускоряясь, врывалась на широкие проспекты, то замедляясь, упиралась в телеги, запряженные ишаками перегородившими глухо улицу. Выбравшись на шоссе Штефана Великого, загрузились в потертый «Икарус», который, пуская черные клубы сажи, повез пассажиров в сторону Карпатских гор. На светофоре наш автобус догнал раритет коммунистического машиностроения Румынии – автомобиль «дача». На крыше лимузина торжественно покоился роскошный дубовый гроб, украшенный золотыми кистями. Совсем недавно ни одну «дачу» не пустили бы на этот аналог Ленинского проспекта: по нему на большом черном «бьюике», подарке Никсона, на бешеной скорости гонял крестьянский сын Чаушеску.

По разделительной полосе тянулись покосившиеся кресты и еле заметные могильные холмики. То ли город построен на месте огромного кладбища, то ли кладбище тихонько вползло в город? Мегаполис неохотно, попинав нас среди пакгаузов пригорода, наконец сжалился и выпустил на простор. Потянулась равнина с выжженными проплешинами прерий, с рукастыми ветряками на холмах и белеными хатками, стены которых обильно украшали косички чеснока. Скоро пейзаж изменился. Автобус, устало вздыхая, полз в гору. В долинах закручивались водопады, мхи и лишайники пестрым одеялом укутывали утесы, архитектура изменилась: попадалось все больше руин, в очертаниях которых читались остовы средневековых замков. Охотник за привидениями отрешенно дремал, не интересуясь красотами. К вечеру наш тихоход добрался до живописного местечка Синая, где мы решили остаться на ночлег. Солнце яростно плавило каменную мостовую, словно мы не в центре Европы, а на курорте Синайского полуострова. Все предметы вокруг плавали в белом, как молоко, свете. Какие уж тут вампиры? Мой товарищ приуныл. Он потерял след и разочаровался в сакральных знаках. Пришлось влить ему в глотку сиську пузырящейся сливовицы. Это его впечатлило – редактор хищно оскалился, втянул

140

141

носом прозрачный, пахнущий фиалками воздух. Если не было вампиров, все равно вокруг было много занимательного. Местечко чем-то напомнило мне Одессу: деревянные дворики, черные от времени балконы, тянущиеся по всему периметру, связанные между собой скрипучими переходами и лестницами. Увитые плющом палисадники, внутри которых суетятся пухлые тетушки в голубых передниках. Острошляпые гуцулы топят хворостом летние печки. На центральной улице нам встретились уникальные персонажи, достойные оперетты. Юноша в костюме Мартина Идена; он вел на золотой цепочке ухоженного львенка. Мужчины с лицами шулеров, упакованные в смокинги и котелки, и их спутницы в бордовом, с лицами, застегнутыми черными вуалями. Процессия чопорно раскланялась с нами на перекрестке. Двое преклонных лет дедушек на лужайке пускают в небеса бумеранг. Летательный аппарат собран из двух щепок и резинки для волос. Перед сном наш бравый редактор решил почитать вслух полюбившееся. Он стоял на коленках в углу комнаты и утробно шептал: «Был в Мутьянской земле воевода, христианин греческой веры, имя его повалахски Дракула, а по-нашему – дьявол. Так жесток и мудр, что каково имя его, такова была и жизнь его». Встали с первыми лучами солнца, перебрали свои

шкеретки, наточили осиновые колья, вставили в каждую ноздрю по головке чеснока и айда в путь. Добираться до места мой спутник почему-то решил на мотоцикле с коляской. Добродушный дядька с лихо закрученными усами, в сером военном френче без знаков различия, вывел из покосившегося сарая ветерана трехколесной войны – прекрасно сохранившийся «цюндапп». И вот мы уже несемся по горному серпантину. Соловейко сидит в коляске, поет немецкие марши и жует зеленые груши. На каждой кочке главный редактор ругается на импровизированном немецком языке. Видимо, он чувствует себя солдатом рейха на Западной Украине. Огрызки наш интеллектуал швыряет в редких крестьян, встречающихся на обочине. Водила ухмыляется и теребит смазанный ваксой ус: похоже, он не встречал подобных идиотов. Скоро горы кончились, и наш моторизированный экипаж выскочил на плоскую равнину с редкими невысокими холмами и мрачным хвойным лесом на горизонте. Оставляя комочки выхлопных газов на поворотах, пугая самодовольных индюков, зацепили колесом коляски телегу, везущую четырехэтажный стог сена, и неожиданно резко остановились. Причем Инкерман чуть не улетел через руль в придорожную канаву. С холма открывался роскошный вид на долину,

142

143

изрезанную неглубокими балками, с лимонными пятнами болот, на горизонте маячила пузатая колонна замка Бран. Обнялись на прощанье с нашим лихим шефом: дальше решили идти на своих двоих. Я еле поспевал за другом, он почти бежал по тропинке к заветной цели. Так мы оказались на рыночной площади, полной жирных американских туристов, японцев, по самые уши упакованных камерами, и загадочных цыган, видимо, самозабвенно доивших всю эту заморскую братию. Меня так пробила инкермановская вампиризация, что я уже был готов шарахаться от каждого заморского фрика. Мне мерещились клыки и когти, острые, как кинжалы. На рынке обильно продавалась человеческая кровь, аккуратно расфасованная по бутылкам. С этикеток смотрели на нас искореженные кровожадной гримасой рыла вампиров: красная жидкость зашкаливала до шестидесяти градусов алкоголя. Также в розничной торговле имелись серебряные стрелы, сделанные в Китае, смешные резиновые маски – супермен, человек-паук и почему-то Микки Маус. Я всегда подозревал, что супермышь – магистр ордена американских вампиров. Дешевое шоу почему-то радовало моего непримиримого соратника. По вполне веселой лестнице, украшенной геранью,

мы забрались на вершину утеса, где покоились в гробах ужасные повелители тьмы. Инкерман сразу бросился в подвал, но наткнулся на бесповоротно закрытые огромным ржавым замком двери. Там, в полумраке, вместе с его тетрадями и тихим шепотом я его и оставил. Сам пошел исследовать верхние этажи здания. Если не учитывать узкие коридоры, опоясывающие замок снизу доверху, жилище нечисти легко можно было принять за домик Белоснежки. Из башни я заглянул вниз. Там, на зеленой лужайке, украшенной яркими цветами, нежились в лучах солнца влюбленные парочки. Откупорив бутыль с кровью, я сделал глоток – напоминало все ту же сливовицу. В деревне мне понравилось больше: вокруг стояли кривые, вросшие в землю строения с тяжелыми дубовыми воротами, с мощными стенами, набранными из камня, и крошечными окнами-бойницами. Не замок, украшенный китайскими фонариками, а скорее его окружение отсылало путешественника к легендарной книге Абрахама Стокера, «Граф Дракула – король вампиров из Трансильвании». Собственно, благодаря вышеупомянутому автору и закрутилось вся эта мировая кутерьма вампиризма. Я выбрал самый мрачный двор. Здесь стояла цыганская кибитка, валялись отрезанные куриные головы, на шесте болталась детская кукла без головы

144

145

и кругом груды чесночных косичек. Осмотрев артефакты, я спустился в глубокий, сырой и холодный подвал. В углу ворочался тролль. Существом оказалась женщина, одетая в драную овчину, в калошах и с лицом, изъеденным оспой. На голове колыхался турецкий тюрбан. Тесное помещение было плотно заставлено чанами, вымазанными красной глиной: в них качалась крепкая сливовица и свежайший сидр. С потолка свешивались увесистые головы козьего сыра, на железных крюках болтались здоровенные куски копченой свинины – в темном углу щерились мертвые свиные головы с блаженно закрытыми глазами. В общем, к своему другу, бесцельно шляющемуся по площади, я вернулся упакованный по самую маковку. Размазывая свиное сало по щекам, давясь ядреным пойлом, он мне сообщил: «Они там. Я чую их запах». Так нам приглянулись эти деревенские подвалы, что мы напрочь забыли позаботиться о ночлеге. В итоге проснулись в кузове видавшего виды «аэро», из которого нас выгрузил на перекрестке потный, усталый крестьянин. Поеживаясь от холода, мы побрели в сторону манящих красных огней. Хотелось свежей крови и пива. Так мы оказались на дискотеке вампиров. Инкерман с силой рванул на себя вертушку барабана стеклянной двери. Нас вихрем втянуло внутрь

огромного зала. Словно цунами, обрушился на нас шквал современного жесткого рейва. В зверином вое техно потонул наш отмороженный вопль. Но постепенно мы оттаяли и стали более осмысленно озираться по сторонам. Все пространство было залито почти осязаемым кровавым светом. На сцене бились в конвульсиях ритма три блондинки со светящимися пластмассовыми рожками на головах, с волчьими хвостами, в облегающих розовых виниловых костюмах. Мы спрятались в дальнем углу: достали лук, чеснок, репу и осиновые колья; взяли пива и стали ждать. Публика в заведении собралась очень странная. Например, совершенно не было местных жителей, да и вообще европейцев было крайне мало. Зато было очень много черных и каких-то корейцев. В противоположном углу сидели два здоровых негра с бритыми затылками – волосатыми лапами они тискали кружки с пойлом, но пить содержимое не торопились. Стайка чернокожих девушек в центре зала застыла в каком-то кошачьем танце. Самая высокая и страшно худая мавританка черным острым ногтем ковыряла лужицу разлитого на барной стойке томатного сока. Японцы в кожаных куртках с заклепками, с крашенными ядовитым цветом волосами, дергались, выворачивая суставы рук и ног, – казалось, к ним подвели ток высокого напряжения.

146

147

Особенно был заметен главарь, с черной слезой, нарисованной на щеке, и прической а-ля Элвис. Он недобро косился в нашу сторону. Мы сидели совершенно остолбеневшие, лишенные воли. Техношум нарастал. Цветомузыкальная установка вращалась все быстрей и быстрей. Луч мощного стробоскопа вырывал из темноты черные маски и оскаленные, белые, как сахар, клыки. Круг сжимался: в центре его – здесь не было никаких сомнений – были наши распластанные тушки. Первым не выдержал Соловейко: он бросился наутек. За ним, сначала крутанувшись несколько раз внутри вращающихся дверей, выкатился я. На улице не было ни души, пар белой горячки медленно отпускал. В глубине леса ярко светился странный объект. Редактор, яростно жестикулируя, стал объяснять – нам туда. Он побежал в сторону свечения. Я за ним. Лесная чаща встретила меня непролазным буреломом. Фигурка редактора маячила впереди. Я двигался за ним – подлезал под вырванные бурей корни деревьевисполинов, прыгал с бревна на бревно, карабкался вверх, преодолевая горы древесного мусора. Я изодрал об сучья одежду, подвернул ногу, но свет так и не приблизился. А товарищ мой растворился в молоке плотного утреннего тумана.

В итоге я провалился в глубокую черную дыру, обеими руками утонув в жирном болотном месиве. Я лежал навзничь в дремучем лесу Трансильвании, в круглых, как блюдца, лужах отражались корявые лапы сосен. Я вспомнил Чаушеску. После каждого рукопожатия генсек удалялся в специальную комнату и протирал тело спиртом. Грязный, в рваной одежде, я все же добрался до мерцавшего в чаще дома. Это оказалась маленькая лесная церквушка с покосившимся крестом на высоком шпиле. Справа и слева от входной двери были вмонтированы в стену две автомобильные фары. Они и светились в ночи. Утром я выбрал уютную гостиницу на вершине холма и стал ждать вестей от главного редактора. Днем гулял в горах, ночью грелся у костра с местными ребятишками. Через три дня, как ни в чем не бывало, из Москвы позвонил Соловейко.

148

149

БЕШЕНАЯ ВОДОКА Я в праздник пил на Голове Дракона Хрисанфы над изгнанником смеялись, Сбил ветер шляпу и погнал по склону, А я плясал, ловя луны сиянье. ЛИ БО

Это случилось недавно – аккурат в прошлом году. Попутным ветром занесло меня с другом в Южный Китай. Прежде чем попасть в город Лидзян, колбасило нас с востока на запад, по всему югу от острова Джапо до Шангрилы, где в небеса упираются могучие Гималаи. Не то что бы нашей целью стояло опробовать все крепкие напитки «Поднебесной». Как-то по привычке бухали и днем и ночью. Да, както не забирало заморское пойло! Началось еще в Пекине с местной водки. Водку можно было купить в каждом ларьке, и стоила она не дорого. Вкус был непривычный – отдавала драконовка резиной и жженым сахаром. Чувствовалось, что Дмитрий Иванович ею не занимался. Да и градусность бросало из стороны в сторону: то 30, а то и под 50 зашкаливало. Ничего! Мы к ней быстро привыкли и пили ее уже как воду. Но оказалось, что водка из ларька имеет альтернативу – была еще водка из дорогих водочных бутиков 150

и из ресторанов. С энтузиазмом бросились ее дегустировать. О, какая это была красивая бутылка – в коробках всех калибров, испещренная загадочными иероглифами. Коробки были и круглые, и квадратные, цилиндры и конусы, а то и вообще инопланетных форм; и с ленточками, и с цветочками, с золотыми драконами, инкрустированными рубинами. Бутылки тоже не отставали от коробок. Дизайнеры поднебесной постарались на славу. Чего стоила бутылка в виде Будды, в руках у которого мерцал зеленым глазом земной шар. А дракон, обвивающий своим хвостом «башни близнецы»? Каково? НО. Чем дороже было пойло, тем кошмарнее. Воняла эта смесь так – после первой рюмки пришлось бежать на улицу. Капля, попавшая в мой чемодан, привела его в негодность. Теперь приходилось открывать его в специально отведенных для этого местах. Одежду я из него больше не доставал. Что говорить про вкус – казалось, пьешь чистый ацетон. А аборигены ничего: пили и нахваливали. Раз нужно, так нужно. Скоро и я спокойно пил этот славный напиток и даже не морщился. По моим внутренностям, словно по резиновым шлангам вытяжного шкафа, весело бежала огненная вода поднебесной. Но все же наскучило. Где настойка на веках дракона, спросите вы? И правильно! На севере счастливым 151

экспериментаторам перекрыли кислород. Целебный алкоголь остался только на непокорном загнивающем юге. В аэропорту всю мою дегустационную базу вежливо попросили оставить в Пекине. Но мы так просто не сдаемся. Нашелся на вылете специальный кабинет, для тех, кто хочет кончить разом. Там меня приветствовала прекрасная студентка в форме стюардессы, набор стопок всех мастей и острая восточная закуска. Я распаковывал свои коробочки, и вливал в себя пекинский настой – не забывая закусывать. Прикрепленная ко мне нимфа категорически отказалась – служба! Что ж я, зверь какой, не понимаю? А водка не кончалась и не кончалась. У моей компаньонки с каждой лихой: «КРЯ...» после безмолвного тоста глаза, и так огромные, увеличивались в размерах. Кажется я не допил последнюю бутылку до конца. Я молил стюардессу лететь со мной в Гуанджоу – изучать этикетки настоек. Она согласилась, а я забыл про нее через минуту. Впрочем, не стоит расстраиваться – в Пекине зима, а в Гунчжоу лето. Мы с другом мчимся на встречу с нашими товарищами на остров Джапо. Джапо было великолепно – пальмы, океан, самый большой в мире безлюдный пляж. Лангусты, каракатицы, панцирные птицы, какие-то полосатые

морские змеи, и все это приправлено острым мегакитайским соусом: и море вожделенных настоек. Они спасали пользователей от всех болезней. Правда, какая от какой лечит - понять было ну совершенно невозможно. Можно было только догадываться, скользя глазом по изящным изгибам иероглифов. В любом случае все они прибавляли мужской силы. О, как я поправил свое здоровье! На которое, кстати, я совершенно не жалуюсь. Пока наши местные друзья стояли часами на одной ноге и истезали себя нунчаками, мы с другом валялись в песке, жгли костры из пальмовых веток и обломков шезлонгов, жрали душистую рыбу, запеченную на палочках, и выковыривали розовую мякоть из раковин, сваренных в собственном соку. И, конечно, дегустировали, дегустировали, дегустировали – жидкость от совсем прозрачной до черной, напоминающей нефть или солидол: настойки на панкретине дракона, настойки на плавнике морского льва, на яйцах двуглавой гарпии, на хоботе белой дорады, на стрекательных усах морского кораблика, на подметках бездомного зайца, пауки, долгоносики, жабы, молодые и старые макаки и, наконец, карапузик трупный. Последние, что нам перевел в банке клерк, менявший деньги, на уже початой бутылке значилось – настойка на хуе собаки. Так неспешно, на перекладных, не без приключений,

152

153

мы оказались в китайской Венеции – городе Лидзян. Собственно это было длинное предисловие – короткий рассказ впереди. Итак: приперлись уже ночью в этот город волшебников. Привратник с усами как у краба и с лысой башкой открыл нам скрипучие ворота. Наш номер был похож на склад пыльных колченогих раскладушек и старых, истлевших от времени ручных арф. Здесь при свете свечи мы и прикончили последнюю настойку Джапо. Утром пошли на разведку. Милый оказался городишко. Буквально в каждом кабачке, или как там это у них называется – «Чифан» или «Дян си фо», стоял огромных размеров чан. Это как бочка, только из стекла. В некоторых харчевнях доходило до шестнадцати чанов. В чанах пузырились и извивались разноцветные жидкости! Где-то плавали гигантские груши – ну просто очень большие, больше горлышка в пять раз. Плескались грибочки – крошечные и побольше, напоминающие скрипухи, серые мухоморы или зонтики. Были и сосуды с объектами совсем непонятными – мозги или ягоды водорослей ламинариев. А может быть пиявки? Решили начать с грибочков, и перепробовав их все, набросились на груши. Это был добротный свежайший самогон, в некоторых бутылях якобы присутствовал и винчик. Но от него мы благоразумно

отказались. Из-за стола вставала всегда дородная мамаша в окружении карапузов разных возрастов, и засучив рукава длинным половником ловко добывала из очередного чана нам сто грамм. Захватив из гостеприимного комбината питания пластиковые сосуды с пузырящимся нектаром, уверенно двинулись штурмовать ближайшую гору. Мимо похожих на корабельные сосны пагод, которые подпирали валящийся на нас желтый небосвод, пронесся наш тандем шутов. Вы спросите, а как же музей и всякие там чудеса. Одно скажу – мы не ошиблись. На горе нас ждал аттракцион почище медитации Ричарда Гира. Мы с другом попали в чайна-боли-голи-вуд. Да-да-да, огромный город в городе, над городом. В этом месте снимали фильмы про летающих монахов, шаолиней, чайные церемонии, хуевыебинов и восстание желтых платков. Все ненастоящее – но мы же в Китаее. Значит, это настоящее! Или нет? В общем, бродили по кривым улицам, пинали обрывки ленты, ползали по лестницам, ведущим в никуда, падали в колодцы, сидели верхом на хвосте дракона, сделанного из папье-маше – запутались в лианах и напугали бабку сторожиху. Но конечно не забывали вливать в себя чудесный эфир канальчиковой Венеции. Это была судьба – каменный язык вывел нас к прозрачной шляпе резной беседки, парящей над

154

155

пропитанной вонючими палочками долиной. Прекрасный наблюдательный пункт. На дубовых скамьях мы, словно бодхисатвы, уместились над пропастью. Так и сидели до ночи – опустошая наши фляги и наслаждаясь всеми фазами: сначала, словно самурайский меч сверкнувшего заката и постепенно уснувшего, расплескавшего алую кровь в сетке каналов. Однако в какой то момент стало тормозить. И мы по глубокому арыку скатились вниз на опустевшие ночные улицы города. В городе было по-настоящему темно. Шипела вода в судках. Плавились в лужах догорающие красные фонарики. Но некоторые кабаки все же работали. Мы устали от эксперимента – захотелось простой нашей родной русской водки. Нашли заведение поприличней – и в дальних пределах заспанный официант вполне удовлетворил нашу ностальгию. Потом долго брели узкими кварталами в кромешной колючей черноте, ввинчиваясь все глубже и глубже в незнакомые места города. Давно остались позади пышущие счастьем главные улицы Лидзяна. Царил грязный эфир, ноги попеременно проваливались в заросший бурьяном брошенный канал. Вдруг в узкой щели дикой части города, между мусорных баков забрезжил свет. Это была вывеска – «ВОДКА БАР». Все существо мое встряхнулось, сухари в голове 156

157

размокли, и мозг застучал стройной симфонией серебряных молоточков. Я толкнул дверь, и она радостно распахнулась. Перед нашим взором открылось маленькое узкое помещение, сплошь заклеенное старыми, поблекшими от сырости, обрывками каких-то то ли газет, то ли лозунгов времен культурной революции. За барной стойкой стояла крепкая девушка – китайский панк. Половина головы у нее была покрашена в красный, другая - в желтый; в ухе болталась увесистая черная серьга. Было еще двое парней, похожих на японское «манго». Вся стена за барной стойкой – ряды прозрачных бутылей, похожих на емкости из-под украинского самогона – типа четверть. Без долгих предисловий я заявил, мол, из России. Хочу, мол, самой ядерной водки. И многозначительно подмигнул. Барменша горестно ухмыльнулась и посмотрела на меня обреченно. Несколько раз спросила: «действительно ли, я русский?» И полезла на самый верх к покрытому пылью и паутиной пузырю. Мой товарищ выбрал напиток попроще. Я лихо махнул стаканчик – И....и....и... – я потерял сознание. Я, конечно, не упал с высокой табуретки. Но я готов был падать и падать в бездну. Сердце остановилось. Я ослеп... Я падал. Падал – голова гудела, как медный таз. Мир вращался, рискуя хрустнуть, разбиться на миллиарды осколков. Я боялся только

одного – «потерять лицо». Словно ребенок, который не достает пола короткими ножками, слез с табуретки. И по стеночке, по стеночке, в кромешной черноте, на ощупь, стал пробираться к спасительной улице. Не слышно было ни звука – казалось, меня ощупывает смерть. Водка бар отрыгнул меня на улицу. Я сидел на парапете – вокруг меня со стаканом воды суетился мой товарищ. Через десять минут я пришел в себя. А еще через пять я скакал, как уколотый колючками верблюд. Что это было? Безумный стимулятор включился во мне: казалось, я вдохнул облатку кокаина. Мир стал светел и контрастен – земное притяжение оставило меня. Я прыгал гигантскими скачками, как штатовский астронавт на Марсе. Мой друг поплелся домой спать. А я побежал бегом на гору, где всю ночь носился по кладбищу. Выспавшись, искупавшись в канале и сделав все, что положено, чтобы организм был чист, как у младенца, я одел парадный костюм и снова отправился в «Водка бар» – дабы поставить чистый эксперимент. Аккуратно и элегантно я толкнул ночную дверь. Внутри ничего не изменилась. Но чувствовалось: меня здесь ждали. Китайский панк нацедил мне из той же бутылки.... И все повторилось снова... смерть на взлете... сестра Танюшка ... главное не потерять лицо... подростки манго....дверь....парапет....страх...ночное кладбище...

158

159

Июнь, в Копенгагене открывается выставка современного искусства в музее-спутнике “Луизиана”... Чей же этот город и как он ходит в бухте Дания? Конечно, первым делом поперлись в Христянию – деревянными помостами главного канала. Старые буксиры упокоились на приколе, позеленевший Давид – как заноза на каменной брусчатке, русская церковь Александра Невского с могилой императрицы Марии Федоровны, и дворец датских королей, закрытый на засов. Короли и принцы уехали на дачу. Ловкие отцы семейств таскают крабов из под покосившейся пристани на радость сонным отпрыскам. На площади, повисшей над мутной водой канала, бассейн с горячей водой. А хочется не в бассейн, а с разбегу в холодную воду пролива Эресунн. Христяния – все курят коноплю, рассевшись рядком вокруг большого озера. Но масштабы не те. Как-то очень похоже на телевизионное шоу или аэропорт. Большой современный лайнер, упакованный по самые баки, нацелен вперед к добропорядочной

жизни. И где-то в самом дальнем углу аэропорта есть курилка – там можно... Толстый негр – пост хиппи, настойчиво требует камеру поставить на предохранитель. Надутая дочь в шоке – папа покупает косяк... Города переходят в парки, камышовые плавни в заболоченные озерки, и снова в наногорода и электрички без машинистов, в которых по воскресеньям проезд на пляж бесплатный. А в современных кондоминиумах все очень подвешено: и архитектура скользит, и плавится, освободившись от штампов черепичных крыш старого города. Не приходится охать и ахать! Как это уютно – каналы, фикусы на готических щелях средневековых окон! Ах – как мы вместе в тесных столиках, на набережной, все вместе: и русские, и французы, и немцы, а вот и белокурые датские девчонки, и все едим сосиски, и запиваем пивом: «пардон месье...гутен так...на здоровье и хитлер капут!» На архитектурных плавнях все не так. Гуляет ветер: на просторах гоняет обрывки табачных бумажек и пакетики от презервативов. На пустыре рубятся архитекторы Djarke Ingels Group. Башня домино падает, но в последний момент подрывается руками мощных конструкций. Цветные полки выезжают из огромных детских кубиков, как горшки с кипарисами в цветочном

160

161

МУЗЕЙ “ЛУИЗИАНА” – «LIVING» “Главные болота Северной Америки”, соленые топи вдоль побережья Мексиканского залива, уходящие вглубь материка на сотни километров, – наказание и беда юга страны.

магазине. А внутри пирамиды обман – пустота, монолит оказался сферой воздушных конструкций – разноцветной парковкой. Ливер дома-скалы сползает поросшими лесом балконами в парк, спрятанный от назойливых зевак. Под бездушной веткой метро бегут ручьи, путая привычную пользу водоемов. И невольный пешеход попадает в плен потока воды, собравшейся в пруд. Но всему приходит конец. Кончается и этот эксперимент железобетона. Башни, конусы, цилиндры, набранные серебряными ячейками и стеклом; в крутом замесе, с отражающими закат железными пластинами, обрываются в воду, которая зеркально продолжает гнутые формы зданий. Горизонт убегает вдаль, в салатовые поля, где пасутся шелковистые буренки. На длинной дубовой лавочке сидят счастливые обладатели рая и пялятся на жрущих траву парнокопытных. В это время в старом городе швыряют с башни модные тряпки из дорогих бутиков, лифчики и памперсы; жарят шашлык в королевских парках, словно мухи засиживают русалочку и пьют ром 3 за 10. Анархисты бегают, прячась от фотографов, и вежливо просят стереть все к черту из мозга. Хотя может быть, это художник Бенкси испугался грозного ока моего объектива? 162

163

На городских пляжах пьют пиво в обнимку с гаубицами, девки ныряют в холодную воду, а мужики ходят по голубому песку в трусах – горошек. Луизиана вынесена за город поближе к замку Гамлета. Современное искусство скрыто в складках местности. Лужайки струятся зеленым ковром: бегущие полноводной рекой, крутящие водоворотами вокруг поросших мхом валунов, ниспадающие водопадами к подножию могучих лиственниц и бьющие дружественными фонтанами внутри красной листвы платанов. И среди этих слегка диких холмов и ущелий – выползки скульптуры тихого постмодернизма. Улитка стеклянного ресторана убывает в раковину прозрачной лестницы, уводит в подземелье. Но жизнь под землей призрачна. Только ты спускаешься вниз, сразу же незримо поднимаешься вверх: плывя стеклянным коридором, замаскированным под пихту. Конец пути в прозрачной клетке, парящей над простором Датского моря. Собрано в этих стенах достаточно разного знаменитого арт антиквариата. Перечислять имена – неблагодарное дело. Но о Яои Кусама хочется не забыть. Около зеркального сарая всегда парадно. В мире черных отражений и вселенной цветных шаров не заскучаешь. Если оказаться в подземелье ночью, без пристального надзора японского глаза, можно в первый раз в жизни

пропотеть от современного искусства. Спускаясь через московские подъезды, где живут в основном художники, врачи и архитекторы, не забудьте крутануть ручку аквариума – две тонны воды. Под музыку над городом взовьются черные пиявки. Но загадочный лабиринт ждет вас впереди. На стене мужчина в семейной майке уплетает макароны, громко чавкая. В деревянном шкафу ворочается крашеная блондинка в чулках. Страшновато... Где-то плачет ребенок. Тетя с зеленой тряпкой в золотых очках скользит мимо, отравляя воздух чесночным перегаром. Невозмутимый мужчина что-то потерял под столом – банка килек и бутылка кефира. Домик для водочной церемонии или крымская веранда на курьих ножках – родной для русского сердца павильон, визитная карточка архитектора. Много дверей – ботинки в прихожей, но за ними стена. Комнаты в огромном зале, там кто-то только что был, но куда-то пропал – забыл недокуренную сигарету и выключить компьютер. Кино, кино, кино – про румынских цыган, про полярных негров и про китайцев, которые не умеют готовить рис. А днем вся эта арт платформа медленно ползет в пролив Эрисунн. Ландшафты и лиственницы перебираются на пирсы, далеко уходящие в воду. Голландские

164

165

дети швыряют в море деревянные штыри и пускают блинчики. Художники пьют вина и закусывают устрицами. Плывет клубнично-абрикосовая ладья...

ЛАУРА Пьеса по мотивам рассказов А. Бьой Касареса

А. Штефан, А. Муратов.

Действующие лица и исполнители: Действие происходит в глухой деревне в первой половине двадцатого века. У Бьой Касареса события разворачиваются в Аргентине, однако автор сценария оставляет выбор места действия на усмотрение режиссера. 1. Николас Верона - пятидесятилетний мужчина, всегда гладко выбритый с неизменно чистыми руками, ходит неторопливо, носит ярко-белые бриджи. Живет вместе с супругой в скромном, нарядном усадебном доме в имении Пасифико (3000 га), принадлежащем мифическому владельцу, якобы обитающему в Париже. Увлекается историей и вестернами, владеет обширной по сельским меркам библиотекой. 2. Адольфо Лартиге - молодой инженер из старинной местной семьи. Внешне выглядит человеком другой эпохи, кажется юношей 1840-х или даже 1800-х годов. Одна дама, 166

167

носившая его изображение в медальоне говорила о Лартиге: “Среди всей этой молодежи, скроенной на американский лад, он один такой романтичный”. Увлекается вестернами. 3. Лаура Верона - супруга Николаса Вероны. Отмечена незаурядной красотой, начитана и изящна, рождена блистать не только в окружном центре, но даже в столице. 4. Элена Якоба Криг - пожилая голландка, разбитая параличом, передвигающаяся в инвалидной коляске. Светловолосая дама лет шестидесяти с лишком со странными, тесно посаженными глазами, розовой кожей, большим слюнявым ртом, красными постоянно двигающимися прикрывающими неровные зубы губами. Говорит с акцентом. Мать офицера Бароффио. 5. офицер Бароффио - молодой полицейский, единственный человек власти в округе. Сын Элены Якобы Криг. 6-7. Хулия и Рауль - молодая чета, содержащая местное заведение, «Кафе «Греза», используемое одновременно под пансион. 8 Доктор Мантилья - следователь из города. Неправдоподобно толстый, с тусклыми водянистыми глазами и бледной кожей. Старый Панисса - местный старожил, следопыт. Высокий старик.

барон Энгельгарт - управляющий одним из окрестных поместий. Из немцев. Пожилая дама - владелица автомобиля «Ягуар». 12. Базилио Хара - крестьянин, который видел медведя. Осан - другой крестьянин.

168

169

Сцена 1 Вечереет. Последние лучи осеннего солнца освещают холмы и петляющую между ними проселочную дорогу. По дороге едет старый автомобиль марки “Ягуар”. То исчезает в складках местности, то появляется вновь. За рулем пожилая дама в круглой шляпе и дорожном плаще. На веранде сельского дома Элена Якоба Криг в инвалидной коляске. Курит трубку, пьет джин. Рядом лежит раскрытая книга; вместо закладки - старая фотография: сельская свадьба, на переднем плане жених в расшитом жилете и невеста. Появляется автомобиль марки “Ягуар”. Из его окна выглядывает пожилая дама. Автомобиль останавливается. Дама: Простите, госпожа... Мне нужно остановиться на ночлег. Много лет назад недалеко отсюда было кафе «Греза»?.. Криг (захлопывая книгу): Верно. Здесь больше негде переночевать. Все время прямо и через десять минут

вы окажетесь там. Сцена 2 В то же время в кафе “Греза”. В помещении никого нет кроме молодых хозяев Хулии и Рауля. Хулия за стойкой что-то записывает в книге счетов. Рауль закрывает окна. Рауль: Пора ложиться спать, Хулия. Хулия: Пожалуй тут уснешь, когда день платежа на носу. Проклятая ведьма опять требует денег. Чтоб она упала со своей инвалидной коляски и сломала себе шею! Рауль: Видимо придется отдать ей кафе за долги и вернуться обратно в город. Хулия: Ты предлагаешь признать себя побежденными?! (после паузы) В городе наверняка тебе понравится менее уродливая! Рауль: Ты мне не доверяешь! Хулия: Ты вернешься в контору, где тебя будут ждать полчища “хищных гусениц”. А всем известно, что мужчина и женщина, проводящие дни под одной крышей обязательно окажутся в одной постели. Фантазии Хулии. Общий план большого конторского помещения. Много женщин и полное отсутствие мужчин. 170

Свет фар в комнате. За окнами шум автомобиля. Пожилая дама подъезжает и останавливается у дверей кафе “Греза”. Выходит из машины, в руке держит чемодан. Войдя в кафе, дама, улыбается хозяевам, смотрит на них как на старых знакомых. Дама: Добрый вечер! Рауль: Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Дама: У вас есть комната? Только на одну ночь. Хулия: Конечно. Пойдемте мы Вам покажем. Дама: Если можно, сначала чашечку кофе и немного бренди, а то я замерзла в дороге... И слегка проголодалась. Сцена 3 Некоторое время спустя. В кафе накрыт стол. За столом пожилая дама, Хулия, Рауль на заднем плане хлопочет по хозяйству. Дама: Молодость моя прошла в этих местах; один раз уехав, я сюда больше не возвращалась. Теперь я здесь. Меня не покидает странное чувство, как будто время остановилось. Только что я встретила даму - она сидела на веранде в инвалидной коляске... Хулия (сверкнув глазами): Госпожу, Криг? Дама: Она совсем не изменилась за эти годы. И вы так похожи на хозяев, которые были прежде. Такие молодые и красивые оба. Да красивые, мне можно так говорить - ведь я старуха. 171

Хулия: Никак не могу заставить Рауля побриться. Борода его так старит... Дама (оглядывая помещение): И эти стены, мебель, занавески на окнах... Все, как в годы моей молодости. Однажды прочла, что когда к людям возвращаются образы далекого прошлого - самое время подумать ... о завещании. Хулия: Мне кажется, мы все немного устали. Дама: Вы правы. Пора спать. Проводите меня в комнату и, если можно приготовьте ванну погорячее. Рауль: Я отнесу Ваш чемодан. (забирает его у старухи) Все трое направляются в спальню на втором этаже. Дама (по дороге): Мне сообщили, что после долгих тяжб суд наконец вынес решение о продаже старой усадьбы. Хулия: Вы имеете ввиду усадьбу Феликса Онсе? Дама: Да. Усадьба Феликса... С ней у меня связано самое романтическое приключение в жизни. И поэтому я покупаю ее!

было страшно - приближалась ночь, в чемодане у меня куча денег, а теперь готовы убить за самую малость. Хулия: Не беспокойтесь. Я помогу Вам раздеться, а в это время мой муж приготовит горячую воду. Сцена 4 Через несколько минут в зале кафе. Рауль: Странная старуха. На машине, ночью, одна! И первым встречным рассказывает, что у нее куча денег. Хулия (тихо): Рауль, подвернулся отличный случай и его нельзя упускать. Рауль: Какой случай? Хулия (еще тише): Ангел с чемоданом.

Дама: Милая комната и обставлена по-старинному. Никаких современных вещей. (Пауза) Чтобы сразу успокоиться позвольте вам открыть один секрет. Мне

Сцена 5 Через час. На улице рядом с кафе «Греза». Идет дождь. Рауль пытается завести машину пожилой дамы. Хулия: Что ты копаешься?! Нельзя ли побыстрее? Рауль: Странная машина. Никогда не имел дело с подобной техникой. Хулия: Тебе только на телеге ездить. А ведь когда-то был неплохим механиком! Рауль: Говорю тебе - очень странная машина. Должно быть последняя модель. Нужно время, чтобы разобраться.

172

173

Входят в спальню. Рауль ставит чемодан.

Машина неожиданно заводится. Работает мотор.

этой старухе.

Хулия: Когда утопишь ее - никуда не уходи. Жди у озера.

Сцена 8 Светает. Хулия и Рауль в спальне старухи. На кровати лежит чемодан. Рауль возится с замком, наконец вскрывает - крупный план пачек денег, лежащих внутри. Рауль берет одну пачку долго смотрит на нее, потом распечатывает, начинает судорожно разглядывать каждую купюру. Рауль: Черт! У, черт! Проклятая ведьма! (бросает одну пачку денег Хулии). На посмотри... Ты гденибудь видела такие деньги? Что это за морда на них! (смотрит внимательно на деньги. Почти визжит) А год?! Этими деньгами мы сможем расплачиваться лет через тридцать! (судорожно хватает пачку за пачкой, смотрит на них и швыряет в разные стороны. Хулии). Это ты во всем виновата. Вот черт! Говорил я тебе: не стоит связываться с этой старухой (швыряет чемодан о стену).

Рауль уезжает. Сцена 6 Ночь. Сельская дорога. Идет дождь. Рауль едет на машине. Кругом темно, только фары освещают путь. Внезапно на дорогу выскакивает какое-то крупное животное. Машина резко тормозит, пытается вырулить, но уходит под откос, застревает в зарослях у обочины, мотор глохнет. Сцена 7 Через час. Рауль и Хулия скачут вместе на лошади по направлению к кафе «Греза». Идет дождь. Хулия: Вот, растяпа. Ни одного дела поручить нельзя. Поехала к озеру - там никого. Возвращаюсь... Чудом увидела в кустах машину. Даже не потрудился выйти из автомобиля - столбняк тебя хватил что ли? Рауль: Говорю тебе: на дорогу выскочил ягуар, я по тормозам и в кювет... Хулия: Какой еще ягуар! Последнего убили сто лет назад. Из-за тебя у нас могут быть проблемы окажись машина в озере никто бы и не вспомнил об 174

Хулия закатывает глаза. Медленно сползает на пол. Сцена 9 Ранее утро. Идет дождь. Сильный ветер. Рауль выходит из кафе с чемоданом старухи. Поскальзывается и падает в грязь. Чемодан раскрывается, ветер подхватывает и уносит деньги. Рауль вскакивает 175

Сцена 10 Купе железнодорожного вагона. Несколько минут до отправления. Доктор Мантилья. Сидит. Читает книгу. Открывается дверь, в которую просовывается голова Лартиге. Лартиге (осматривая купе): Простите, здесь свободно? Мантилья утвердительно кивает головой. Дверь в купе открывается полностью, в нее спиной проходит Лартиге, волоча за собой два больших чемодана. Пытается закинуть один из них на багажную полку, но не может поднять чемодан. Лартиге (Мантилье): Вы мне не поможете? Лартиге и Мантилья, вдвоем, с трудом укладывают чемоданы. Мантилья: Что за тяжести, молодой человек? Лартиге: Книги. Мантилья: Какой в них прок? Лучше путешествовать налегке. Лартиге (указывая на лежащую на столе книгу): Когда

я вошел, вы читали книгу... Мантилья: Купил на вокзале, чтобы убить время. В воскресенье нормальные газеты не выходят. Поезд постепенно трогается. Лартиге: Можно взглянуть? (берет книгу) Мантилья: Возьмите себе, если интересно. Там говорится о двух совершенно похожих летчиках. Даже фамилия одна. Вся штука, что они существуют в разных, но почти одинаковых мирах. Оба испытывают самолеты и, однажды, во время таких испытаний, каждый из них случайно оказывается там, где живет его двойник. Естественно происходит путаница... Лартиге: Ну и что? Мантилья: А то, что это высосано из пальца. Лартиге (важно): В жизни бывают моменты, когда в монолите реальности появляется щель, и тогда все возможно! Настоящее - стоит только зазеваться - смыкается с прошлым, а то и с будущим. Это подтверждают рассказы многих ясновидцев. Мантилья: Молодой человек - беллетрист? Лартиге: Инженер. Мантилья: То-то у вас в монолите появляются щели. Простите, что не представился - доктор Мантилья, следователь из города. Лартиге: Инженер Лартиге. Куда вы едете, доктор? Мантилья: Туда же, куда и вы, инженер.

176

177

пытается поймать улетающие купюры. Одна купюра падает на веранду госпожи Криг, другая проплывает мимо барона Энгельгарта, который охотится на уток, третья опускается рядом с домом Вероны.

Лартиге (удивленно): Как вы узнали? Мантилья: У вас из кармана билет торчит. Лартиге: Что-то серьезное? Мантилья: Обычная проверка. Сцена 11 Ночь. В купе темно. За окном мелькают огни. Мантилья и Лартиге пытаются заснуть. Обоим не спится. Лартиге: Доктор, может быть, расскажете, что заставило вас поехать туда, где отродясь ничего не происходило. Какая там работа для следователя из города? Мантилья: Когда вы были ребенком, разве не слышали о громких скандалах, связанных с усадьбой Феликса Онсе и пропавшим без вести владельцем? Лартиге: Что-то не припоминаю. Мантилья (зевая): Если интересно - спросите у старого Паниссы. Поезд приходит рано. Надо спать.

странным автомобилем, о котором вы писали, ничего не случилось? Бароффио: Вчера проверяли. Все в полном порядке. Решили не трогать его до вашего приезда. Мантилья: Владелец объявился? Бароффио: Ни водителя, ни трупов. Мантилья: Надо ехать на место. У нас мало времени: завтра меня ждут в городе. В деле контрабандистов открылись новые подробности.

Сцена 12 Утро следующего дня. Поезд останавливается на сельской станции. Кругом бескрайняя равнина. Идет дождь. Из вагона выходят Лартиге и доктор Мантилья. Прощаются. Лартиге тащит чемоданы к ожидающему его экипажу. Мантилью встречает офицер Бароффио. Мантилья (пожимая руку Бароффио): С этим

Cцена 13 Днем. Николас Верона крупным планом. В руках держит седло. Направляется к кафе “Греза”. Вешает седло на плетень. Входит в кафе и останавливается в дверях. У барной стойки: Лартиге (спиной к входу), офицер Бароффио, Басилио Хара, старый Панисса и Осан что-то шумно обсуждают. Пьют джин. Хулия прислуживает у стойки. В углу сидит Рауль с газетой. Лартиге (в продолжение начатого разговора): Не хочу ни с кем спорить, - тем более с Басилио. Однако слухи о ягуаре вызывают у меня некоторые сомнения. Басилио: Так его же Чорен собственными глазами видел у дома Феликса. (икает) Осан: А Батис? Шел от барона Энгельгарта по берегу ручья, смотрит - зверь в кустах! Крупным планом Верона, остановившийся в дверном проеме.

178

179

Рауль (поднимаясь со стула): О! Господин Верона. Надеюсь, у Вас будет немного времени выпить можжевеловой? Хулия: Как обычно “Золотой Бомбей”? Верона (подходя к стойке и принимая стакан): Спасибо, Хулия. (Лартиге) Поскольку, господин, несмотря на показания свидетелей, видевших ягуара, все же не верит в него, не будет ли он столь любезен высказать свою точку зрения. Лартиге: Не знаю, что и думать. В других округах тоже рассказывают подобные легенды. Бароффио: За ягуаров принимают сбежавших собак, которые нападают на домашнюю скотину. Верона (Лартиге с улыбкой): Чтобы разрешить сомнения, нет ничего лучше, как убедиться во всем самому, пожить несколько дней в тех местах, и тогда господин... Лартиге: Лартиге... Верона: Какой сюрприз! Ваш отец, Хорхе Луис, был мне другом, хотя в вопросах политики наши мнения редко совпадали. Лартиге (Вероне): Вы думаете, что если слухи о ягуаре - правда, его возможно выследить? Верона: Все очень просто. Достаточно поселиться в бывшем доме Феликса. И если ягуар действительно существует - он обязательно объявится сам. Cцена 14

Вечер в доме Вероны. Верона ходит по кабинету, диктует статью. Лаура за столом записывает. Верона (диктует): Многие философы полагали также, запятая, что равнины способствуют развитию деспотизма... (пауза). Новое предложение: равнинные пространства придают жизни определенный азиатский колорит. Точка. Лаура: А что же горы? Верона: В горах совсем другая обстановка. Напишем так: многие философы полагали, запятая, что равнины способствуют... Лаура: ...развитию деспотизма? Верона: Вот именно! В то время, как горы служат надежным оплотом свободы и укрытием... В дверях Лартиге. Верона (замечая инженера): Добрый вечер, молодой человек. (Жестом предлагает Лартиге сесть)... надежным оплотом свободы и укрытием от посягательств на нее.

180

181

Сцена 15 Гостиная в доме Вероны. Лаура, Верона и инженер Лартиге. Лаура подает ликер и печенье. Лартиге (не обращая внимания на угощенье): Я пришел сюда потому, что все-таки сомневаюсь на предмет ягуара. Но я не успокоюсь, пока не узнаю наверняка, есть он или нет.

Верона (резко): Прежде чем всесторонне обсудить эту тему, почему бы нам ни отведать того, чем угощает хозяйка. Лаура (с улыбкой, наливая инженеру ликер): Прекрасный банановый ликер, инженер. Инженер: Благодарю. Залпом выпивает рюмку. Берет три печенья и запихивает их в рот одно за другим. Инженер (с набитым ртом): Предлагаю ехать за ягуаром вместе. Предложение инженера было столь неожиданным, что Верона поперхнулся ликером. Лартиге: Но не думаете же вы, что это на самом деле опасно? Верона: Опасно или нет, но тому, кто собирается провести там ночь, храбрость не помешает. Лартиге: Ваша супруга говорила мне, что дом Феликса заброшен и по ночам оттуда доносится шум. Верона (смотрит с удивлением на Лауру. После паузы): Моя супруга говорила правду. Лартиге: Привидения? Верона: Может статься всего-навсего несчастный бродяга или беглый каторжник. Лартиге: На месте сразу станет ясно - живет кто-то в доме или нет. Верона: Вы не найдете дорогу, инженер. Леса в той местности труднопроходимы. Лартиге: Но ведь мы поедем туда вместе.

Верона: Охота на ягуара может растянуться на долгое время - я не смогу оставить жену на неопределенный срок? Лаура (обнимая мужа): Мы оба поедем туда. Слышите: оба. От неожиданности Верона давится печеньем. Лаура: Всем известно как я хорошо стреляю. Воспоминания Лауры. Праздник в деревне. Люди сидят за большим столом, играет музыка, несколько пар танцуют. Во главе стола - барон Энегльгарт. Энгельгарт (поднимаясь и хлопая в ладоши): Внимание, друзья. (стучит вилкой о рюмку). В нашем соревновании наступает решающий момент. Осталось только два стрелка. Господин Верона и (выдерживает паузу) старый, добрый Панисса. (Аплодисменты) Делайте ставки. Не скупитесь, друзья. Верона и Панисса стреляют по бутылкам, привязанным на веревке к палке, перекинутой через два дерева, в отдалении от места пикника. Оба разбивают по две бутылки. Голос в толпе: Пусть стреляют по веревкам. Энгельгарт: Отличная идея! Верона стреляет, попадает в цель - Панисса промахивается. Возгласы, вздохи, аплодисменты. Верона (Лауре): Твой отец был известным охотником. Не хочешь повторить мой результат? В обойме две пули.

182

183

Лаура стреляет: сначала с правой руки, потом с левой. В обоих случаях поражает цель. Гул, изумление в толпе. Сцена 16 Вечер. На улице. У забора. Лаура, Верона. Лартиге удаляется и исчезает в потемках. Моросит дождь. Верона (глядя на небо, затянутое тучами): К счастью, дождь скоро не кончится. Лаура: Какой ты недобрый. Пусть дождь идет и идет, лишь бы не ехать с ним. Зачем ты ему подал мысль отправиться в усадьбу Феликса? Верона: Да что ему сделается? Ну, проторчит там дватри дня... Лаура: И учти две-три ночи. А если кому-нибудь вздумается подшутить над ним? Не дай Бог, случится несчастье. Вся эта затея - ребячество. И ребячество, пожалуй, недостойное. Верона: Может ты и права, Лаура. (Пауза) Я постараюсь все уладить так, чтобы никто никуда не поехал. А мы с тобой в субботу отправимся в кино, хорошо? В городе сейчас идет “Возвращение Фрэнка Джеймса”.

Бароффио: Что-то вы сегодня слишком задумчивы, дорогой инженер. Мысли о женщинах? Или Вас одолела наша деревенская хандра? Лартиге: Идея поохотиться на ягуара никак не выходит у меня из головы. Бароффио: Слишком опасно, мой друг. Открою вам тайну: недалеко от дома Феликса обнаружен странный предмет. Доктор Мантилья сказал мне, что это автомобиль. Мы не верим, что его владелец попал в лапы ягуара, скорее в усадьбе Онсе скрывается опасный преступник. Лартиге: Воображая неизвестных преступников, вы отказываетесь полагать, что рассказанная история как раз подтверждает многочисленные слухи о появлении хищника. Каждую ночь я вижу во сне ягуара - он смотрит на меня и, кажется, зовет... И это при моем известном отношении к сновидениям. Бароффио: Если вместо того, чтобы заниматься делом, вы под влиянием ночных кошмаров станете гоняться за призраком - над вами будет потешаться вся округа. Помните, как осрамился барон Энгельгардт...

Сцена 17 Дождь. Инженер Лартиге и офицер Бароффио скачут по полям на лошадях.

Оба вспомнили, как барон Энгельгарт охотится на уток: стоит по середине озера в специальном непромокаемом костюме, выписанном из Германии, по подбородок в воде, маскируя голову пучком болотной травы.

184

185

Бароффио: Какой сюрприз! (Криг) Маменька, к нам пожаловал инженер. Лартиге (пожимая руку Бароффио) : Рад вас видеть, офицер Бароффио. Бароффио: Позвольте представить Вас моей любимой матушке. Мадам Криг. А это инженер Лартиге. Я рассказывал тебе о нем. Крик (подавая руку Лартиге): Недавно мне снился молодой человек, очень похожий на вас, инженер. Правда, все происходило на моей родине - в Нидерландах. Лартиге (Вероне): Я к вам по важному делу, Верона... Верона (толкает Энгельгарта под столом. Энгельгарту тихо): Уверен: опять пришел обсуждать ягуара. Энгельгарт (неожиданно громко): Да что тут обсуждать? Это безумие ехать в такую погоду в дом Феликса. Криг (восклицая): Неужели молодой человек собрался в дом Феликса! Удивительно привлекательная затея! Бароффио: Чем же она привлекательна, маменька? Криг: Тем, что она связана с Феликсом. Сцена 19 Тот же вечер. Кабинет Вероны. Верона роется в книжном шкафу. Рядом стоят Лартиге, Лаура, Энгельгарт, Бароффио, Криг. Лартиге: А чтобы остановиться в этом доме, надо 186

Сцена 18 Гостиная в доме Вероны. После ужина. Верона, Лаура, барон Энгельгардт в креслах пьют и мирно беседуют. На переднем плане офицер Бароффио поет, Криг, сидя в инвалидной коляске, аккомпанирует ему на гитаре. Верона (разливает. Энгельгарту): Простите, барон, что я весь вечер потчую вас банановым ликером. Изза этих бесконечных дождей в доме не осталось других напитков. Энгельгарт: Даже у Рауля все выпили. Вторую неделю подают одну брагу. Работать невозможно - поля слились в одно болото; сплошное море грязи или грязевой остров. Верона: Не удивительно, что в округе осталось только два трезвых человека - вы и я. Не считая дам, конечно. Дошло до того, что не с кем составить партию в труко. Энгельгарт: Пока здесь доктор Мантилья, надо его обязательно засадить за карточный стол. Верона: Только сразу договоримся - больше не играть на эти дурацкие бумажки. Энгельгарт: Жаль. По дороге к вам я ими набил полные карманы. (тихо) И еще много осталось лежать на земле (достает из кармана пачку денег убитой старухи). В дверях появляется Лартиге. 187

спрашивать разрешения у господина Онсе? Лаура: Живи он сейчас, сколько бы ему было? Бароффио: Лет сто не меньше... Верона достает из книжного шкафа старый альбом с фотографиями. Сдувает с него пыль. Верона: Кажется, на двух-трех дагеротипах в родительском альбоме должен присутствовать Феликс Онсе... (листает альбом) Как говорится это был прожженный тип. Шулер и обманщик. Он исчез без следа году в восьмом... Вот. Нашел. (Показывает фотографию). Свадьба Феликса. Как вы наверно догадались он в центре кадра, но почему-то без невесты... Странно, мне казалось, что на фотографии была и невеста, а теперь ее нет. Крик: Чудеса! Энгельгарт: Говорят - у него было много жен? Верона: Дюжина точно (находит новую фотографию). Какой-то пикник... На заднем плане дом Феликса. Бароффио: До сих пор не ясно кому принадлежит именье. Не исключено, что в каком-нибудь из далеких судов потомки кредиторов еще делят его между собой. Энгельгарт (тихо Лартиге): Только вряд ли оно достанется Бароффио. Хоть он в прямом родстве с Феликсом и внешне некоторым образом похож на него. Тот наплодил столько наследников, что им 188

никогда не разобраться между собой. Верона (показывает новую фотографию): А вот ярмарка в каком-то дремучем году. Разные тут господа, видимо, ездовых коней пробуют. Бароффио: У Феликса были лучшие лошади во всей округе. Лаура: Вот он элегантный, в вышитом жилете, улыбается и поигрывает хлыстом. Верона: Несмотря на внешний лоск, в душе он всегда оставался темным варваром с повадками зверя. Сцена 20 Ночь. Веранда дома Вероны. Дождь. Верона, Лартиге, Лаура. Верона (с раздражением): Я вам уже говорил, Лартиге! Давайте дождемся, что слухи о ягуаре окрепнут, пусть появятся новые свидетели... Если хищник существует, он обязательно заявит о себе. Лартиге: Нужно торопиться, пока не появились другие охотники. Лаура: Хватит спорить. Я еду с вами. Лартиге: Когда? Верона: Едем завтра. И дело с концом. Жду вас после обеда. Не забудьте захватить ружье. Сцена 21 Повозка, груженная стульями, столами, койками, одеялами, мешками с продуктами, кухонной утварью 189

и посудой, оружием и прочими предметами, движется по дороге. На передке сидят Верона (правит лошадью), сзади Лаура и Лартиге. Телега проезжает участок Пропащего, пастбище Констансио... Путники пребывают в хорошем расположении духа, о чем-то беседуют, машут руками. В зарослях показывается лиса, тут же исчезает. Лартиге: Смотрите: кто-то промелькнул в кустах! Это лиса или собака? Верона: Лиса. Лартиге: Я думал, их уже здесь не осталось... Верона: Не пугайтесь, если вам встретятся лисы, дикие коты или даже медведь. Лартиге: Прошу заметить, что вы не упомянули ягуара. (С усмешкой) Эти края похоже и сейчас такие же пустынные и опасные, как в старину, когда их называли дикими. Чувствуешь себя героем вестерна на диком Западе. Верона: Мы с Лаурой собирались завтра посмотреть «Фрэнка Джеймса». Лартиге: Вестерн так себе, но сцена похищения безукоризненна. Салун. Вбегает киногерой. Крупный план долго раскачивающихся дверных створок. Киногерой выхватывает спрятанный в голенище нож и нападает 190

на хозяина салуна, одетого в нарядный, причудливо расшитый жилет. Завязывается потасовка. В суматохе героиня убегает с кем-то: они уносятся далеко в даль прерий. Лаура: С кем же убежала кинозвезда? Верона: Понятно с героем. С кем же еще? Лаура: Герой женщин далеко не всегда герой в глазах мужчин. Лартиге: Вы глубоко правы, но не забывайте, госпожа, что в фильмах герой только один. В кустах показывается багажник автомобиля марки “Ягуар”. Верона: Неужели автомобиль? Лаура: Как интересно! Давайте спустимся и осмотрим его. Все трое слезают с телеги и с интересом разглядывают автомобиль. Верона: Как он сюда попал? И где владелец? Лартиге: Подумаешь, автомобиль... Наверняка хозяин бродит где-то поблизости. Верона: Удивительный аппарат! Какие плавные обтекаемые формы, необычная приборная доска - не 191

автомобиль, а аэроплан. Верона медленно обходит автомобиль. Потом садится за руль, пробует завести двигатель. Машина дергается и сразу глохнет. В этот момент откуда-то в салоне выпадают водительские права. Верона: Смотрите права! (внимательно изучает документ) Какая-то старуха... (Лауре) А зовут ее так же, как тебя - Лаура. Лаура: Можно посмотреть? Верона (передавая права): Фамилия - Онсе. Родственница Феликса. Одна из многочисленных наследниц... Лаура (смотрит на фотографию): Кто знает: может быть так я буду выглядеть, когда состарюсь. Сцена 22 Лартиге, Лаура и Верона продолжают путешествие на телеге. За горизонтом показывается роща с домом Феликса. Лартиге: Это дом Феликса? Верона: Да. Повозка останавливается у дома Феликса. Дом большой, квадратной формы; на односкатной пологой крыше видны битые черепицы, окна и двери 192

отсутствуют. Лартиге слезает первым, начинает разгружать вещи. Верона: Не спешите, Лартиге. Прежде надо убедиться, можно ли провести здесь ночь или лучше сразу повернуть назад. Лаура, Лартиге и Верона осматривают дом. Пространство дома заполнено множеством старых вещей, большинство из которых сломано, но вполне годно к употреблению после легкой починки. Всюду царит беспорядок, свойственный давно заброшенному месту, где лишь изредка появляются случайные гости. Лаура: Удивительно! Такое ощущение, что мы переместились куда-то далеко в прошлое. Лартиге: Все это напоминает кают-компанию затопленного пиратского судна. Верона (вздыхая): Дом в плохом состоянии. Здесь нет ни окон, ни дверей. Сцена 23 Некоторое время спустя. Гостиная в доме Феликса. Все вещи разгружены и перенесены в дом. Лаура в одном углу распаковывает тюк, Лартиге заколачивает дырку в потолке. Верона прохаживается по комнате, затем выходит наружу. 193

Сцена 24 Верона на берегу озера в камышах. Тихо. Слышен звук колодезного колеса. Верона долго стоит, глядя на воду, - отрешенный, недовольный, печальный.

и пойти осмотреть окрестности? Когда женщина занята стряпней - мужчина лишний.

Спальня Лартиге. На письменном столе лежит толстая тетрадь. Верона (замечая ее): Вы ведете дневник, инженер? Лартиге: Нет. В этой тетради я записываю сны. Но к Фройду это не имеет никакого отношения.

Сцена 26 Лартиге и Верона с винчестерами в руках движутся вокруг озера, периодически утопая в болоте. Лартиге: Для вас ягуар существует или нет? Верона: Мы затем сюда и приехали, чтобы выяснить это. Пока же предположим, что ягуар существует. Из чистой предосторожности, чтобы он не застал нас врасплох. Лартиге: Ягуар может притаиться где угодно. Мы обнаружим его, когда он вцепится нам в горло. Верона: Не забывайте, что помимо ягуара, нас могут ждать и другие опасности. Лартиге: Вы уже говорили, что в доме - кто знает укрывается какой-нибудь бродяга. Верона: Но я не сказал, что есть и другая опасность: мы можем нечаянно пристрелить друг друга. Лартиге: С какой стати? Верона: Представьте, что вы идете направо, я - налево. В кустах что-то шевелится. Прицеливаюсь, стреляю. А это не ягуар - это вы. Поэтому, когда мы выходим порознь - ружья оставляем дома.

Изучив спальни, троица возвращается в гостиную. Лаура: Не пора ли вам, наконец, вспомнить о ягуаре

Сцена 27 Ужин в доме Феликса. Лартиге, Лаура и Верона едят

194

195

Сцена 25 Верона возвращается с озера и замечает, что дом Феликса стал совсем иным - Лартиге и Лаура отмыли стены и пол, вырвали сорняки, завесили щели цветными пледами. Лаура (Вероне): Это столовая. Идем, я покажу тебе нашу спальню. Проходят в импровизированную спальню. Верона (осматривая помещение): Это наша спальня... Лаура: Тебе нравится? Верона: Очень, так бы и остался здесь навсегда. Лартиге: Посмотрим мою комнату.

гуся, запивают его красным вином. Лаура: Николас, расскажи нам, пожалуйста, о хозяине доме. Лартиге: Очень бы хотелось послушать о Феликсе. Верона: Точно живой, он стоит у меня перед глазами. Коренастый, гладко выбритый, с модными в то время усиками; волосы, блестящие и даже жирноватые - он употреблял брильянтин с запахом фиалок. Его отличало некое броское щегольство: Феликс единственный носил вышитые жилеты. Лаура: Но ведь трусом его не назовешь? Верона: Кое-кто хотел было поставить его на место, но быстро убедился, что Онсе не только хитер и низок, но еще и храбр и, пожалуй, решительнее, чем его противники. Феликс не останавливался ни перед чем. Лаура: Говорят, что нередко он похищал чужых невест. И даже однажды привез с собой женщину с далекого севера... Верона: Откуда-то из Норвегии. С ней местные старожилы связывают много странных историй. Впрочем, это было так давно, что не у кого узнать правду. Сцена 28 На следующий день. Берег озера. Лартиге и Верона с ружьями. Вечереет. 196

Верона: Инженер, вместо меня вам следовало взять сюда собаку или старого Паниссу. Лартиге: Паниссу? Верона: Лучше следопыта не найти. Случись кража - зовут Паниссу, он видит оставленный вором след и потом идет и идет по улицам, проходит через сад, входит в дом и, указывая на находящегося там человека, хладнокровно говорит: «Вот он!» Шум в кустах. Лартиге: Слышали? Верона: Что? Лартиге: Как что? Рычание, конечно. Из зарослей взмывает стая птиц. Верона: Наверное, сказывается возраст. Доктора говорят, что иные старики плохо слышат. Сцена 29 Столовая в доме Феликса. Вечер. Накрыт стол. Лаура с новой прической, в новом платье, коралловом ожерелье и браслете. Верона сидит за столом. Появляется Лартиге. При виде преобразившейся Лауры от восторга и удивленья застывает на пороге. Короткая пауза. Лаура : Что вы стоите, как вкопанный, инженер? Ужин стынет... 197

Лартиге (Лауре): Вы чудно выглядите... И это платье... Как неожиданно в таком диком месте... Верона: ... и среди дикарей, как мы. Лартиге (садится за стол. Поднимает бокал): Друзья! Выпьем за ягуара. Уверяю вас, что если он не существует - его стоило бы выдумать! Верона и Лаура смотрят на Лартиге с удивлением. Лартиге: Годы, проведенные в городе, не принесли мне ничего кроме разочарования. Вы не можете представить мир, где каждый дергает вас, управляет вами, где нет покоя, авторитет - ничто! Верона: Все это очень поучительно, но причем здесь ягуар? Лартиге: Я чувствую - он где-то рядом. Прогресс не властен помешать его существованию, как и изменить законы, по которым всегда жили в этих заповедных местах. Лаура: Юных манит неизведанное... Сцена 30 Ночь. Все съедено и выпито. Верона: Живя в городе, вы не заметили, дорогой инженер, великие силы, готовые развернуться и вступить в схватку между последними достижениями человеческого духа и наследием дикости, между многолюдными городами и сумрачными лесами. 198

Лартиге: Зачем схватка? Здесь мы живем вместе с землей и небом, мы одно целое с этой ширью и незыблемостью бытия. Лаура (зевая): Почему бы нам не продолжить разговор завтра? Пора спать. Лартиге и чета Верона желают друг другу доброй ночи. Лартиге идет в свою спальню, супруги - в свою. Сцена 31 Спальня Лартиге. Лартиге один. Смотрит в потолок. Потом раздевается, ложится в постель и тушит свечу. Темнота. Через некоторое время зажигается свеча. Лартиге встает, берет ружье, переставляет его ближе к кровати. Снова ложится. Раздается звериное рычание. Лартиге вздрагивает, садится на кровать, берет в руки карабин, прислушивается. Поспешно встает, выходит наружу, тревожно всматривается в темноту. Подходит к входу в спальню супругов. Не решается зайти внутрь. Лартиге (через занавеску): Вы слышали? Вы ничего не слышали? Голос Вероны: Ничего. Лартиге (через занавеску): А ваша жена? Голос Вероны (тихо и рассерженно): Если вы ее еще не разбудили. Моя жена спит. 199

Лартиге, прижимаясь к стене, возвращается к себе в спальню. Лартиге (шепчет): Приехав, нам сразу следовало отправиться назад; без дверей и окон мы здесь как на ладони. Одно утешение - у меня пропадет всякое желание встречаться с ягуаром. Лартиге ложится на койку, долго ворочается. Тушит свет. Звуки ночи. Сцена 32 Сон Лартиге (цитируется почти дословно по рассказу Бьой Касареса «Герой женщин»). Ему снился ягуар. Конечно, как водится во сне, ягуар был не совсем ягуаром, а дом - не совсем этим домом; во всяком случае, Лартиге, лежа на своей кровати, видел, как ягуар великолепным прыжком проникает в спальню Вероны и его жены. В отдельных деталях сцена напоминала кадры ковбойского фильма. Внезапно он припомнил, каким на самом деле был дом. С трудом он убедил себя, что видеть все это из его комнаты невозможно. Когда он опомнился, ягуар уже уводил Лауру. Одной рукой он обвивал ее талию. Наружность его совпадала с описанием Николаса Вероны. Феликс Онсе был высокий человек с правильными чертами лица и неприятным взглядом, изобличавшим в нем злую душу; он напомнил Лартиге негодяев из ковбойских фильмов. Инженер заметил, 200

что на Феликсе был один из тех знаменитых вышитых жилетов, с рисунком из лавровых листьев. Лартиге понял, что спит, и проснулся. Сцена 33 Спальня Лартиге. Зажигается свеча. Лартиге встает с кровати. Садится за стол, берет лежащую на нем тетрадь, что-то в ней записывает. Закрывает тетрадь. Поднимает голову, вслушивается - кругом тишина. Лартиге (лепетом): Тишина там, внутри. Встает надевает плащ, выходит наружу. Торопливо шагает к входу в спальню супругов. Прислушивается. Тишина. Лартиге: Зверь убил их обоих. Стоит в нерешительности. Возвращается к себе в спальню, снимает плащ, ложится на кровать. Тушит свет. В темноте раздается звук выстрела. Лартиге вскакивает, накидывает плащ, выходит наружу. Замирает у входа в спальню Вероны, прислушивается. Ни звука. Отодвигает занавеску, входит в помещение. Зажигает спичку. Общий план пустой комнаты. Лартиге осматривается. Лартиге: Пятен крови нет. Винчестера тоже. Звучит выстрел. Лартиге возвращается к себе в спальню, берет ружье. Выбегает на улицу, бежит, потом идет медленнее. Оказывается в зарослях колючих кустов. Оцарапанный, возвращается назад, 201

ищет дорогу к дому. Попадает в заросли тростника. Звук выстрела. Лартиге бежит, поскальзывается, падает в лужу. Встает - мокрый, весь в глине, - перелезает через проволоку, продирается сквозь живую изгородь, оказывается на открытом месте - в придорожной канаве. Светает. Лартиге замечает Верону, который сидит на краю канавы, уткнув лицо в руки. Лартиге: Что случилось, господин Верона? Где Лаура? Верона: Он увел ее, друг мой, он ее увел. Когда я опомнился, их уже не было. Лартиге: Кто увел? Верона: Уму непостижимо: до сих пор поверить не могу, что это не сон. Лартиге: Отчего вы не позвали на помощь? Верона: Звал, звал, как мог. Вы слышали выстрелы? Будь мы вдвоем, все было бы иначе. Лартиге: Прочешем заросли? Верона: Бесполезно. Лартиге: Если вы подождете, я поднимусь на мельницу. Верона: Я с вами. Сцена 34 Лартиге и Верона на мельнице. Панорама местности. Беглецов не видно. Вдруг на горизонте показывается движущаяся точка. 202

Лартиге (возбужденно): Это они! Верона: Не думаю. Это всадник, идущий рысью или коротким галопом. Точка на горизонте постепенно увеличивается и превращается во всадника в зеленоватой форме. Верона: Бароффио. Объезжает поля. Лартиге: Как обещал. Сцена 35 На дороге. Бароффио верхом, Верона, Лартиге (двое последних находятся в состоянии крайней истерии). Крупный план Вероны - на нем нет лица. Бароффио: Что случилось, Николас? Верона: У меня увели жену, Бароффио, увели. Бароффио (растерянно): Кто? Верона: Мне кажется, я еще сплю. Но это не сон. Бароффио: Кто же это был? Верона: Ягуар, Бароффио. Бароффио (с изменившимся лицом): Невероятно. Верона: Я видел его своими глазами. Мы спали. Меня разбудило отчетливое рычание, и я увидел ягуара, прыгающего в окно. Не успел я поднять винчестер, как он уже уволок мою жену. Бароффио: Однако я слышал выстрелы. Лартиге: Выстрелы в воздух. 203

Верона: Я сразу же бросился за ними вслед. Один только раз я заметил их вдали, на прогалине. Феликс тащил ее за руку. Бароффио (вытаращив глаза): Вы сказали - Феликс? Верона: В свете луны я ясно видел вышитый жилет. Когда я добежал до прогалины, они уже исчезли. Бароффио: Вы были одни, верно? Лартиге: Мы были вдвоем. Верона вопросительно смотрит на Лартиге. Бароффио: Значит, вы вместе преследовали беглецов? Лартиге: Это доказывают наши ружья. Мы договорились не брать их, когда ходим порознь. Бароффио: Почему вы стреляли в воздух? Лартиге: Чтобы Лаура знала: мы не бросили ее в беде. Верона (жалобно): Вы тут разговариваете, а ягуар уносит Лауру все дальше. В эти минуты они уже, наверное, на краю света. Бароффио (про себя): Вполне возможно, если они воспользовались автомобилем... (громко) Попробую собрать нескольких соседей и вызвать следопыта. Вместе оно вернее.

Бароффио: Срочно едем. Лауру утащил ягуар. Панисса: То-то я смотрю: у Осана кобыла захромала. Ну, думаю - не иначе наш офицер приедут. Бароффио: Какая кобыла! Дело серьезное. Панисса: След-то прикрыли. Бароффио утвердительно кивает. Панисса: Тогда в дорогу. Бароффио с Паниссой на дороге около усадьбы Бруно. Панисса (изучая следы): Как будто табун проскакал. Обнаруживает след. Идут по следу. После долгих блужданий по берегу озера, зарослям тростника, Бароффио и Панисса попадают в лес и через некоторое время оказываются на большой поляне. Здесь Панисса начинает ходить кругами, останавливается, щупает землю. Панисса (качая головой): Копать здесь!

Сцена 36 Дом старого Паниссы в лесу. К нему на лошади приближается Бароффио. Старик сидит у входа и как будто ждет появления полицейского.

Сцена 37 Некоторое время спустя. Днем. Доктор Мантилья направляется к кафе “Греза”. Входит, садится, заказывает кальвадос. Проводит за столом, потягивая напиток, весь день. Постепенно вечереет. Посетители расходятся. Мантилья остается в кафе один. Хулия и Рауль явно нервничают. Рауль (Хулии. Тихо): Я его где-то видел. Только не помню где.

204

205

Хулия: Если бы ты его видел, ты бы запомнил. Такого человека не забудешь. Рауль: Он не уходит. Хулия: Пусть сидит весь день, лишь бы платил. Хулия подходит к столику, за которым сидит Мантилья. Хулия (Мантилье): Господин будет ужинать? Мантилья: Нет, спасибо. А, впрочем, выпью еще один стаканчик. Хулия приносит Мантилье новый стакан. Тот выпивает. Мантилья: Такое чудесное место, и такие дела... Хулия: Какие дела? Мантилья: Ехала старушка и исчезла, а машину ее нашли брошенной... Пауза. Мантилья: А вы знаете, что везла старушка в машине? (смотрит на Хулию) Хулия: Я не ясновидящая. Мантилья: Достаточно для этого места и одной ясновидящей. Я имею ввиду госпожу Криг, которой 206

вы деньги должны. Рауль (из-за стойки): Вы говорите загадками. Мантилья: Искали супругу Вероны, а нашли бабушкин труп... С дыркой в голове. Хауль: Если господин и дальше будет пугать нас - мой сон превратится в сплошной кошмар. Мантилья: Мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем с кем сейчас говорим, кажемся себе прозрачными, но это не так. Люди думают о нас лишь то, что говорят им внешние знаки... Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что завтра я вернусь. Сцена 38 Комната в доме Лартиге. Лартиге за столом, чтото записывает в тетрадь марки «выпускник». Появляется Верона. Верона: С вашего разрешения, я задам вам вопрос... Не обижайтесь, но почему вы солгали офицеру Бароффио? Лартиге: Вы говорили правду, а мне подумалось, что офицер может вам не поверить. Верона: Откуда вы знаете? Лартиге (показывает Вероне тетрадь): Помните, я рассказывал вам про эту тетрадь? Верона: Почему-то я обратил на нее внимание, заглянув к вам в комнату в день приезда. Диву 207

даешься, как быстро Лаура смогла навести порядок. Какое умение делать дом жилым и уютным. Лартиге: Окажите мне любезность прочесть абзац из этой тетради. Лартиге протягивает Вероне тетрадь. Верона погружается в чтение. Крупный план Лартиге, наблюдающего за Вероной. План окна в комнате - где-то на берегу озера большой пожар. Лартиге: Это был сон, господин Верона. Верона: Какой уж сон. Я наблюдал за происходящим собственными глазами, наяву, как сейчас. Скажите, раз вы были свидетелем этого события. Ягуар или Феликс, - как он ее уводил? Он тащил ее? Лартиге: Да нет, не совсем... Верона: Говорите откровенно. Лартиге: Вы уже прочли в тетради: он обнимал ее за талию. Только не обижайтесь. Верона: Почему я должен обижаться? Лартиге: Не знаю... И потом, вы сказали, что он ее волок. Верона: Это было в первый момент, я сказал так из самолюбия, еще не измерив всей глубины своего горя. Лартиге: Мне бы не хотелось его оживлять. Верона: Наоборот: ваши слова дают мне надежду. 208

Когда вы солгали Бароффио, я заподозрил, что вы все знаете. Теперь я уверен: вы знаете, что я сказал правду. Значит, я не спал. Значит, тут не было преступления и насилия. Лаура ушла. Лартиге: Пожалуй, что так. Верона: А раз она ушла, то может и вернуться. Сцена 39 Середина озера. Энгельгарт и старый Панисса сидят в лодке, выпивают, вроде бы ловят рыбу. Энгельгарт неожиданно оживляется, смотрит в даль... Энгельгарт: Смотри: что-то горит! Панисса (всматриваясь): Это кафе «Греза». Сцена финальная Озеро. Уходящие далеко от берега мостки. На краю инвалидное кресло с Криг. На дальнем плане пожар: горит кафе «Греза». Криг хохочет, кашляет от смеха, снова продолжает хохотать. Вдруг одна доска мостков проваливается, коляска теряет равновесие и вместе с Криг падает в воду. Крупным планом - пузыри; титры, музыка, пожар.

КОНЕЦ 209

ПРИМЕЧАНИЯ И ВАЖНЕЙШИЕ ВАРИАНТЫ Инжера – пористая тонкая лепешка, которую готовят из особого зерна, по имени теф, которое растет только в Африке. На инжере раскладывают пюре из овощей со специями, мясные закуски и крутые яйца. Пилерс (морск.) – столб или колонна на корабле. Чад – специальный веселящий злак. Эфиопы используют его подобно индейцам в Южной Америке, жующим листья коки. Тадж – крепкая разновидность африканского самодельного пива. Тук-тук – в Индии так называют моторикшу. Ганджубас (сленг) – марихуана. Узо – анисовая водка. Самадхи – состояние просветления, в котором сочиняют стихи восточные поэты. Самая глубокая дыра Атлантического океана – Желоб Пуэрто-Рико расположен непосредственно на юге от острова, глубина 8380 метров. Лягушка коки – неофициальный символ острова, бесхвостое земноводное размером 3 сантиметра, способно издавать звуки до 100 децибел, что заглушает рев реактивного двигателя. Victoria’s Secret – самый модный в Нью-Йорке подиум нижнего женского белья. 210

Коэффициент жесткости – величина, зависящая от силы ветра и прибавляемая к температуре для того, чтобы понять реальное состояние погоды. Bueno vista seishen club – всемирно знаменитый музыкальный клуб на Кубе. Мейн Базар (Main Bazaar) – самая оживленная улица Дели, средоточие отелей и базаров. Ганеша – один из наиболее известных и почитаемых индуистских богов. Также является предводителем небесного войска Шивы. Олд Монк – легендарный индийский ром «старый монах». Хунвейбин – типа китайские комсомольцы времен культурной революции. Дерево Бодхи – дерево, относящиеся к виду Ficus religiosa, медитируя под которым принц Гаутама достиг просветления. Каракорум – горный хребет на границе Кашмира и Китая. Дворец Бодхисаттвы Сострадания – тибетские буддисты верят, что Далай-лама является воплощением на земле Авалокитешвары, Бодхисаттвы Сострадания; они рождаются здесь, чтобы служить людям. Ханумана – чтимое в индуизме обезьяноподобное божество, один из главных героев «Рамаяны». 211

Хубилган – авторитетный лидер тибетского буддизма, постоянно перерождающийся с целью продолжить свою духовную работу. Богиня Кали – «черная», темная и яростная ипостась Парвати и разрушительный аспект Шивы. Деревья деодорам – священные кедры индусов. Шерп – народность, живущая в Непале. Дзо – помесь яка с коровой. Ладакх – область Индии, входящая в штат Джамму и Кашмир. Сарасвати – в индуизме богиня мудрости и красоты. Ракшас – в индуистской мифологии племя злых демонов, поедающих плоть. Высунувшего язык – в Тибете знаком приветствия является высунутый язык. «Ом мани падме хум!» – одна из самых известных мантр в ламаизме, переводится примерно так: «О, Жемчужина в цветке лотоса!»

СОДЕРЖАНИЕ: НЕ ГРОЗИ БУХТЕ ЗОЛОТОЙ РОГ ЭФИОРИЯ

ИНФЕРНАЛЬНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

ЛОФОТЕНСКИЕ ОСТРОВА

МЕРОИ ЛУ

ХУЯНАКО

УСКОЛЬЗАЮЩАЯ КРАСОТА

111

ПО СЛЕДУ ВАМПИРА

134

БЕШЕНАЯ ВОДОКА

150

МУЗЕЙ “ЛУИЗИАНА” – «LIVING»

160

ЛАУРА

167

Пьеса по мотивам рассказов А. Бьой Касареса

А. Штефан, А. Муратов.

Андрей Штефан иллюстрации автора 212

213

214

215

216