Никогда не знаешь – Александр Червинский

Александр Червинский живет давным-давно в Нью-Йорке – одной из мировых столиц Искусств и Ремесел. Изображаемые Александром Червинским люди – его старинные друзья и подруги погружены в интерьеры и пейзажи, как в музейные колбы или рождественские витрины; обласканы вниманием и кистью художника не только они сами, но и предметы, животные и растения, их окружающие. Еще недавно герои его картин могли действовать и действовали в масштабе огромной страны и большой истории. Теперь их окружают, в любом случае, другие страны и совершенно другая историческая катастрофа. Их сила не очевидна, их мировоззрение много раз поменялось, но их характеры остались в их ежедневных привычках. Однако you never know – говорит нам художник, и мы понимаем, что маленькие бытовые преступления, в которые вовлечены все эти персонажи – рябь на воде, некогда способной и на настоящие штормы. Странные радости, не всегда безопасного толка, никуда не делись из их жизненных судеб и поистине шекспировских характеров. В сущности, все герои картин Александра Червинского – дорогое художественное наследие уходящей эпохи или, говоря юридическим языком, перемещенные ценности. С невероятной изобретательностью художник Александр Червинский, будто используя всемирно известную театральную практику Михаила Чехова – Правду Жеста – заставляет своих героев летать, скакать и завязываться в узлы, где уже трудно различить, что у героя важнее: голова или ноги, и куда при всем при этом подевалось тело. Живописная манера Александра Червинского представляет собой редкий пример совмещения двух великих традиций в одной современной интерпретации. С одной стороны, мы видим художника, впитавшего декоративность, эмоциональность и строгость американской школы живописи. А с другой стороны, какой бы ни были национальности персонажи его картин, большинство из них родом из России, а как сказал Честертон: русские обладают всеми дарованиями, кроме здравого смысла. Художник Александр Червинский создает свои картины, балансируя на пересечении нью-йоркского эстетизма и душевных порывов, свойственных героям Достоевского и Толстого. Искусствовед, член AICA Лиза Плавинская

Alexander Chervinsky has long been living in New York, one of the world’s capitals of Arts and Crafts. His characters, old friends of his, that he portrays are submerged into interiors and landscapes as if in a museum or in a Christmas window display; not just the characters are caressed by the painter’s brush, but so are the objects, the animals and the plants that surround them.

Not so long ago the characters of his paintings were operating in the context of a big country with a long history. Now they are surrounded by other countries and a very different historical catastrophe. Their power is not apparent and their worldview has changed many times, but their personalities remain within their day-to-day habits.

Nonetheless, “you never know” – the artist tells us, and we understand that the small domestic crimes they engage in are but a drop in the ocean that was once capable of storms.

Their quirky, not necessarily safe pleasures remain a part of their fates and of their purely Shakesperian personalities. Essentially, all Chervinsky’s characters are a valuable artistic heritage of a passing era or, in legal terms, looted art. With impressive ingenuity, as if using Michael Checkhov’s infamous theatrical method of “psychological gesture”, Alexander Chervinsky makes his heroes fly, frolic and tie into knots, making it impossible to distinguish whether the legs or the heads are the priority and where the bodies went in the process.

Chervinsky’s painting style is a rare example of combining two great traditional schools in one contemporary interpretation. On the one hand, we see an artist who has absorbed decorativeness, emotionality and rigidity of the American painting tradition.

On the other hand, no matter what nationality his characters hold, most of them come from Russia and, as Chesterton once said, Russians are gifted with every single thing apart from common sense. Alexander Chervinsky makes his works by balancing on the intersection of New-Yorkian aestheticism and spiritual impulses inherent only to Tolstoy’s and Dostoevsky’s characters.

Art historic, AICA Lisa Plavinsky

Александр Червинский Alexander Chervinsky

You never know Никогда не знаешь

New York London Moscow 2021

Я учился рисовать 60 лет назад в Московском архитектурном институте. Во главе кафедры рисунка у нас был блистательный художник Александр Дейнека, один из великих модернистов прошлого столетия. Приходил он к нам редко, и моя единственная с ним встреча длилась десять секунд, когда я рисовал гипсовую ионическую капитель, а он, остановившись за моей спиной, сказал: «О! Тут есть будущее!» – и поскакал дальше. Эти слова могли перевернуть всю мою жизнь, но я ему не поверил, потому что будущее свое видел совершенно другим. Я уже тогда мечтал работать в кино – кем угодно, только в кино – и после института пытался устроиться на работу в архитектурное бюро Мосфильма проектировщиком фанерных декораций. Меня туда не взяли, а то бы я так всю жизнь и строил бы из фанеры чужие мечты, и попал я в кино с совершенно с другого боку, когда начал писать сценарии, и по этим сценариям стали снимать фильмы, и их стали смотреть миллионы зрителей, а потом я стал драматургом театральным, и мои пьесы пошли в десятках театров России, а потом и заграницей, так что десятки лет о предсказании Дейнеки я вспоминал разве что с улыбкой. Оно исполнилось через 57 лет, из которых последние 25 я живу в Америке. Это случилось в уборной нашей Нью-Йоркской квартиры рано утром, когда еще не окончательно проснувшись, я всматривался в мраморную стену, и прожилки полированного мрамора, смешиваясь с обрывками снов, складывались в человеческие лица, а в ушах звучали обрывки голосов из сна так отчетливо, что, выйдя из ванной, я успел их записать. Вот эти слова: «Если из песка пустыни вынуть одну песчинку, останется дырка, через которую рано или поздно утечет вся Вселенная». И вторая: «То что двух одинаковых людей не бывает, есть доказательство бытия Божия». Помню, что во сне смысл этих фраз был огромен и совершенно мне понятен, но, проснувшись окончательно, я его не понимал, может быть это было просто начало естественного в моем возрасте маразма, но в тот же день я начал рисовать портрет Оли.

Писать сценарии и пьесы я перестал и теперь только и делаю, что рисую портреты В каждом я выстраиваю сюжет – это из моего драматургического прошлого, и добиваюсь изящества композиции – это из прошлого архитектурного, но главное – пытаюсь увидеть в каждом нечто одному ему присущее вне возраста, социальной значимости, страны и времени в котором он живет. Да, этого достигали только старые мастера, у которых люди на портретах живее тех, кто на них смотрит. Смешно думать об этом в 83 года от роду. But you never know... Александр Червинский

60 years ago I learnt how to draw at the Moscow Institute of Architecture. The head of the graphic faculty was a brilliant artist, Aleksandr Deyneka, one of the great modernists of the last century. We saw him only rarely, and my only encounter with him lasted ten seconds when I was drawing a plaster-of-Paris Ionic capital and he stopped behind my back and said, ‘Oh! Someone with a future here!’, and scampered off. Those words might have completely changed my entire life, but I didn’t believe him, because I saw my future completely differently. I was already dreaming of working in the cinema – in any capacity, but only in the cinema – and when I graduated from the Institute I tried to get a job in the architecture section of Mosfilm as a designer of plywood sets. I wasn’t accepted, so I didn’t spend my whole life turning other people’s dreams into plywood, but I got into the cinema in a completely different way when I began to write screenplays which turned into films, and millions of people began to watch them. And then I started to write plays, which were staged in dozens of theaters all over Russia and, later, abroad – so for decades I remembered Deyneka’s prophesy only with a smile.

But it became true 57 years later, the last 25 of which I have been living in America. It happened in the toilet of our New York apartment early one morning when I was still half asleep and peering at the marble wall, and the veins of the polished marble intermingled with scraps of my dreams and turned into human faces, while my ears were ringing with the scraps of voices from my dreams so clearly that when I left the bathroom I managed to write down what they had been saying. Words like these: ‘If you take one grain of sand out of the sands of the desert, a gap will remain through which, sooner or later, the entire Universe will flow away.’ And then, ‘The fact that there are no two identical people is proof of the existence of God’. I remember that, in my dreams, the meaning of these words was huge and completely comprehensible, but when I completely woke up I couldn’t understand them. This might simply be the onset of senility, something natural for a person of my age, but on that very day I began to draw a portrait of Olya.

I’ve stopped writing for the cinema and theater, and now the only thing I do is drawing portraits. Each time I line up a story – this derives from my experience as a dramatist – and do all I can to achieve compositional elegance – this in turn comes from my past as an architect. But the main thing is to try to catch something unique in whomsoever I’m drawing, regardless of age, social position, country and time in which she or he is living. Yes, that’s what only the old masters were striving to do: their portraits are more alive than the people who are now gazing at them. It’s funny to think about this when you’re 83 years old.

But you never know…

Alexander Chervinsky

Марик и супчик Mark and soupchik 91.5 cm x 76cm.

(36” x 30”) Холст. Акрил Canvas. Acril Прежде, чем выпустить Нану и Марка Беленьких в Америку, их восемь лет продержали в отказе. И все эти годы, Нана, подрабатывая Снегурочкой на елках, сочиняя за безграмотных балбесов кандидатские диссертации и выходя на демонстрации за право свободного выезда, все эти годы ежедневно, ровно в два часа она подавала Марку обед, и он ел свой любимый супчик. В последующие десятилетия Нана совершала научные открытия в NIH, главном медицинском центре Америки, и демонстрировала против расизма и Трампа, но Марк продолжал ровно в 2 часа получать супчик. На этом портрете я пытаюсь изобразить счастье.

Before Nana and Mark Belenky were allowed to leave for America they were refuseniks for eight years. And all those years Nana was earning some money as the Snow Maiden at Christmas Tree parties, writing Ph.D. dissertations for ignorant blockheads and going out to demonstrations for the right to emigrate – all those years, every day at two o’clock, she gave Mark his lunch, and he got his favorite soup. Over the following decades Nana made some scientific discoveries at the National Institute of Health, America’s main medical center, and went on demonstrations against racism and Trump, but Mark still got his favorite soupchik served to him at exactly 2 p.m. On this portrait I’m trying to depict happiness.

Синий Халат The Blue Robe 82 cm x 102 cm (32’’ x 40’’) Холст. Акрил, карандаши Canvas. Acril. crayons

На этом автопортрете реальные предметы перемешаны с подсознанием. Чтобы избавиться от мучительных комплексов и страха возмездия, американцы ходят к психотерапевтам, а я рисую. Это и дешевле, и веселее, чем психотерапевт. А, главное, можно все эти темные закоулки превратить в красоту.

Real objects are mixed up with my subconscious in this selfportrait. To get away from agonizing complexes and the fear of retribution, Americans go to shrinks, whereas I just paint.

It’s cheaper and more fun than having a shrink. And the main thing is that you can transform all these dark recesses into things of beauty.

Тот Свет Сrossing Over 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

В этом «посмертном» автопортрете современный Нью-Йорк включает элементы готики. Ужас, став предметом эстетики, перестает быть ужасом. В этом прелесть старых небоскребов, поэзии Эдгара По и музыкальных похорон в Новом Орлеане. И это идея не элитарная, а всеобщая. Кличка Нью-Йорка Gotham City знакома миллионам.

In this ‘posthumous’ self-portrait, contemporary New York includes elements of the Gothic. When horror becomes an aesthetic subject, it stops being horrific.

Therein lies the charm of the old skyscrapers, the poetry of Edgar Allan Poe and the funerals with music in New Orleans. And this isn’t an elitist idea; it’s shared by all. The pet’s name of New York – Gotham City – is known to millions.

Трехпрудный переулок Trehprudniy lane 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Много лет назад сценарист, продюсер и режиссер Лена Лобачевская была моей женой, но поняла, что жить со мной невозможно, и сбежала. И правильно сделала. Она полюбила другого и была с ним счастлива, а я по-прежнему вижу ее двадцатилетней.

Many years ago, the screenwriter, producer and director Lena Lobachevskaya was my wife, but she realized that it was impossible to live with me and ran off. And she was right. She fell in love with another and was happy with him, but I see her as before, as a twenty-year-old.

Ася Asya 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Ася жила в Канзас-Сити и была инженером, переводчиком, домашней хозяйкой и консультантом на международных переговорах по ядерному разоружению, выполняя все эти функции одинаково блистательно. Дружба с ней помогла мне не потерять рассудок в первые, самые трудные годы эмиграции.

Asya lived in Kansas City and was an engineer, translator, homemaker and consultant at international negotiations on nuclear disarmament, carrying out all these functions with equal distinction. Her friendship helped me to keep my sanity during the first, most difficult, years of my emigration.

Доктор Еникеев Dr. Enikeev 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Врач-психиатр Искандер Еникеев здесь то ли поливает свои сад на балконе - то ли писает. На портрете он очень похож, и именно поэтому его жена Ира, признающая живопись только абстрактную, выбросила этот портрет на помойку. Ну ничего, я напишу другой, а этот кто-нибудь из пациентов Искандера на помойке найдет и продаст за миллион долларов. Да, нас, сумасшедших, в Нью-Йорке очень много.

Iskander Yenikeyev, a psychiatrist, is here either watering the garden on his balcony or taking a piss. He looks very like this portrait, and that’s why his wife, Ira, who favors only abstract art, threw it into the trash bin.

But that doesn’t matter, I’ll paint another one, and one of Iskander’s patients will find this one in a waste dump and sell it for a million dollars to MOMA. Yes, there are lots and lots of us crazy people in N.Y.

Доктор Вайнтрауб Dr. Weintraub 61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, карандаши Canvas over carboard. Acril, crayons

В Нью-Йорке тысячи врачей-кардиологов, но именно здесь, на Пятой авеню, где находится офис доктора Вайнтрауба, очень многие местные жители живут по сто лет и дольше, полные надежд на будущее и сохраняя ясность рассудка. А почему? Потому что у него такое лицо?

There are thousands of cardiologists in N.Y., but right here, on Fifth Avenue, where Dr. Weintraub has his office, a huge number of locals live for a hundred years and more, full of hope for the future and still in their right minds. How can this be? Because his face is like this?

Фреска Fresca 61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, Canvas over carboard. Acril

В звучании таких слов как пустыня, тысячелетие, завет и Эрец Исраэль слышится нечто весьма неоднозначное и многих пугающее, но для писателя Давида Маркиша, живущего в Израиле со своей женой Наташей, слова эти однозначно прекрасны, понятны и милы, как он сам и его романы. На этом портрете выдумана только архитектура, но мне всегда хочется увидеть суть своих героев вне реального времени и пространства.

In the sound of words like desert, millennium, Testament and Eretz Yisrael you can hear something extremely complicated and, for many, frightening, but for the writer David Markish, living in Israel with his wife Natasha, these words are unambiguously attractive, comprehensible and nice, like him and his novels. Only the architecture has been invented in this portrait, because I always want to convey the essence of those I paint, beyond real time and space.

Звезды и Мухи Stars and Flies 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Это портрет моей тети. Если я умею любить - то только благодаря ей. В начале 20 века она была знаменитой в Одессе красавицей и вышла замуж за очень богатого плейбоя, с которым разъезжала по городу в одном из первых автомобилей, но в 17 году муж ее со всеми деньгами сбежал в Аргентину, а тетю оставил, и она всю оставшуюся жизнь прожила у родственников бесплатной домработницей и няней У нее была больная нога, а из платьев - только это. Я любил ее больше мамы, и она страшно боялась, что мама это узнает.

This is a portrait of my aunt. If I’m able to love, it’s only thanks to her. At the beginning of the 20th century she was a well-known beauty in Odesa and married a very rich playboy, with whom she drove around the city in one of the first motorcars. However, in 1917 he fled to Argentina with all their money, abandoning my aunt, and she spent all the rest of her life working for her relatives as an unpaid domestic servant and nanny. She had a bad leg and only one dress – the one you see. I loved her more than my mother, and she was terribly afraid that my mother would find this out.

Хайм и Грета Haim and Greta 91 cm x 61 cm (36’’ x 24’’) Грунтованная фанера. Акрил, карандаши Hardboard panel. Gesso.

Acril, crayons

Московская квартира сценаристки Виктории Бугаевой имеет выход на крышу, где можно выпить и потанцевать с друзьями. Я на этой крыше никогда не был и танцевать не умею, но, когда Вика пыталась устроить судьбу моего сценария «Хайм и Грета», и ничего из этого не получилось, я нарисовал эту картину, и сценарий стал моим последним.

The Moscow apartment of screenwriter Viktoriya Bugayeva has a way out to the roof, where you can have a drink and dance with your friends. I’ve never been on this roof and don’t know how to dance, but when Vika was trying to get my script ‘Chaim and Greta’ accepted for production and nothing came of it, I painted this picture, and this screenplay was my last.

Лена в метро Lena in the subway 91 cm x 61 cm (36’’ x 24’’) Грунтованная фанера. Акрил, карандаши Hardboard panel. Gesso.

Acril, crayons

Во время поездки в ньюйоркском метро каждый становится одновременно и зрителям, и участникам театрального спектакля. Каждая поездка – это и пронзительное одиночество, и общность судеб, и страх, и доверие.

During a journey on the New York subway each passenger is simultaneously both a spectator of, and a participant in, a theatrical performance. Each trip is an experience both of bone-chilling loneliness and of the communality of people’s fates - both fear and trust.

Соседка с собачкой The neihbor with a dog 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Наша соседка Люба работала в клинике искусственного оплодотворения, где в обстановке полнейшей секретности размножались арабские шейхи, русские воры и звезды Голливуда, но Люба, когда мы с ней гуляли с собачками, все их интимные тайны с наслаждением мне выбалтывала, а когда список знаменитостей иссяк, стала выбалтывать тайны наших общих знакомых. Если у кого-нибудь тайн не было, Люба их придумывала. Этот портрет висит у меня над столом, потому что полет фантазии – даже самой дурацкой - все равно полет.

Our neighbor Luba worked in an artificial insemination clinic, where, in an atmosphere of absolute secrecy, sheikhs, Russian crooks and Hollywood stars engaged in reproductive activities. But when Luba and I were walking our dogs, she enjoyed blurting out all their intimate secrets, and when there were no big names left, she began blurting out the secrets of our mutual friends. If somebody didn’t have any, Luba made them up. This portrait is hanging over my desk, because any flight of fantasy – even the most stupid one – is still a flight.

Рикки Сойерс, уличный кукольник Ricky Sayers, the street puppetmaster

91 cm x 61 cm (36’’ x 24’’) Грунтованная фанера. Акрил, карандаши Hardboard panel. Gesso.

Acril, crayons

Кукол своих живущий на улицах Нью-Йорка Рикки Сойерс делает сам, и они такие живые, что к его кукле-собаке подходят обнюхиваться собаки настоящие, а с куклой-пьяницей хочется выпить. На этом портрете и сам Рикки - управляемая с неба кукла

Ricky Soyers, who lives in the streets of New York, makes his own puppets, and they’re so lifelike that real dogs come up to sniff around his puppet dog, and you want to have a drink together with his alcoholic puppet. The portrait depicts Ricky himself – a puppet directed from heaven.

Афины Athens 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Математик Виктор Ольман живет в городе Афины штата Джорджия, а для меня, со времен архитектурного прошлого, Афины - символ совершенства, и тут я их соединил, поскольку все Ольманы на этом портрете уверены, что совершенство достижимо.

Viktor Ol’man is a mathematician who lives in Athens, State of Georgia. For me, ever since my past as an architect, Athens is a symbol of perfection, and that’s why I link the two, because all the Ol’mans on this portrait are sure that perfection is achievable.

Глашина дорога Glasha’s way 80 cm x 123 cm (32’’ x 48’’) Холст. Акрил Canva. Acril

Композиция с дорогой в пустыне и сходство лиц тут особенно важны, потому что артист Смехов и его жена Глаша объехали с концертами весь мир, всегда вдвоем, и, пережив труднейшие времена, сохраняют не только красоту внешнюю, но и вечную молодость чувств.

This composition, with a road in the desert plus the similarity of the faces, is especially important, because Smekhov, an actor, and his wife, Glasha, have gone together to almost the entire world with their shows, as well as going through the most difficult of times, managing to preserve not only their good looks, but also the youthfulness of their feelings for one another.

Вика Vika 61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил Canvas over carboard. Acril

Советское прошлое Вики с его партийностью и почтовыми ящиками совершенно не повлияло на неизменные черты ее лица. Я у них вижу другое - в отличие от всех нас, Вика нацелена не на самоутверждение, а на самоотдачу, не на сомнения, а на сегодняшний день, который она с величайшим терпением пытается сделать чуть лучше.

Vika’s Soviet past with its Communist Party and endless secrecy hasn’t left any traces on the unchanging features of her face. On them I see something else – in contrast to all of us, Vika is set not on self-promotion but on self-denial, not on doubts but on today, which, with tremendous patience, she tries to make at least a little bit better.

Марина читает Канта Marina readig Kant 61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, карандаши Canvas over carboard. Acril, crayons

Самое удивительное, что эта картина - не сюрреализм, а чистая правда. Марина Дьюхирст, в прошлом Марина Верховцева, биолог и феноменально одаренный синхронный переводчик, действительно читала Канта, но не умела сварить курицу.

The most amazing thing is that this picture isn’t surrealism but the pure truth. Marina Dewhirst, formerly Marina Verkhovtseva, is a biologist, a phenomenally talented simultaneous interpreter who really has read Kant, but wasn’t able to cook a chicken.

Смирнов как Дон Кихот Smirnov as Don Quixote 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Замечательный режиссёр и артист Андрей Смирнов в костюме Дон Кихота, готовый к борьбе с ветряными мельницами, изображен здесь с женой Леночкой на Красной площади. Каслинского литья Дон Кихот, традиционное украшение кабинетов Российской элиты, в первом варианте портрета стоял на письменном столе, но здесь переместился на Лобное место.

The remarkable director and actor Andrei Smirnov as Don Quixote, preparing to attack the windmills, is shown here with his wife, Lenochka, on Red Square.

The Kasli cast-iron Don Quixote was a traditional feature of the study rooms of the Russian elite.

In the earlier version of this portrait, it was placed on his desk, but here it has been moved to the Place of Execution.

Ольга Тодхантер Olga Todhunter 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Это портрет Ольги Тодхантер, которую 30 лет назад американский радиожурналист Тодхантер вывез из Москвы в город Гринвич штата Коннектикут. Сейчас она сосредоточена только на живописи и церкви, но для меня она остается таинственной красоткой эпохи распада СССР, разгадать которую безуспешно пытались мои друзья, писатели и режиссеры.

This is a portrait of Olga Todhunter, whom an American radio journalist called Todhunter extracted from Moscow and transferred to the town of Greenwich in the State of Connecticut. These days she’s concentrating only on painting and the church, but for me she’s still a mysterious beauty from the epoch of the break-up of the USSR. My friends, renowned writers and directors, still can’t quite figure her out.

Брат Вова Brother Vova 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Мой живущий в Петербурге двоюродный брат Вова всю жизнь прослужил в Институте Токов высокой Частоты и ценой титанических трудов и терпения сохранил этот институт во времена, когда вокруг украли все, что можно было украсть. Недавно Вова вышел на пенсию, и институт вее равно украли, но мой брат по-прежнему верит, что добро побеждает зло. Еще немножко труда и терпения - и Россия будет спасена.

Brother Vova lives in Petersburg and spent his entire life working in the Institute of High Frequency Currents where, at the cost of titanic efforts and patience, kept the Institute going in times when those around him were stealing everything that could be stolen.

Recently Vova retired and the Institute was stolen anyway, but my cousin still believes that good overcomes evil. Just a bit more effort and a bit more patience, and Russia will be saved.

Колибри The Humming Bird 61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, карандаши Canvas over carboard. Acril, crayons

Это наш супер Арлинд Белегу. В Нью-Йорке слово супер означает не превосходную степень, а мастера на все руки, который обслуживает ваш дом. Для людей одиноких и пожилых супер – часто становится единственный живым их другом. Все остальное электронно.

This is our super, Arlind Belegu.

In New York the word ‘super’ is not a superlative but denotes a person who can do anything and who is responsible for servicing everything in your home. Very often for elderly people living on their own, the super is their only remaining friend. Everything else is done electronically.

Лена в Центральном Парке Lena in the Park 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Елена Килинская работает в отделе изобразительных искусств главной библиотеки Нью-Йорка. Ее вывезли из СССР девочкой, и российского прошлого у нее нет. Видеть, понимать и любить Нью-Йорк научила меня она.

Elena Kilinskу works in the Picture Collection of the New York Public Library. She was brought out of the USSR as a young girl and has no Russian past. She is the person who taught me to see, understand and love New York.

Мишин Mishin 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Портрет писателя Михаила Мишина, который не меняется. Годы идут, Россию не узнать, современники вытворяют черт знает что, а у Мишина все та же печаль в глазах, то же внутреннее изящество, и тот же талант оставаться верным своим друзьям и родным.

Portrait of Mikhail Mishin, who is changeless. The years go by, Russia becomes unrecognizable, our contemporaries get up to who knows what, but there’s the same old sadness in Mishin’s eyes, the same intrinsic grace and the same talent for remaining true to his friends and relations.

Майкл Дьюхирст Michael Dewhirst

61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, карандаши Canvas over carboard.

Acril, crayons

Майкл Дьюхирст – английский изобретатель, предприниматель и отважный альпинист, но я его помню московским мальчиком Мишкой Верховцевым. Видеть неизменное в этом портрете мне особенно интересно.

Michael Dewhirst is an English inventor, entrepreneur and daring mountaineer, but I remember him as a Moscow boy, Mishka Verkhovtsev. It’s especially interesting for me to see something in this portrait that hasn’t changed at all.

Ося Osya 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Наш с Олей сын Ося живет в Таиланде. Он намного талантливее и счастливее меня, потому что не только умеет то, чего не умею я - играть на музыкальных инструментах, плавать, танцевать и совершать компьютерные чудеса - но и обладает полной внутренней свободой, которая мне не дана.

Olya’s and my son lives in Thailand. He’s much more talented and happy than I am, because he can not only play any musical instrument, swim, dance and work wonders on his computer, but he also possesses complete internal freedom – something not given to me.

Наш Раввин Our Rabbi 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Раввин Виктор Рашковский и его жена Абигайль живут в городе Оак Ридж штата Теннесси. Когда-то Рашковский был московским кинокритиком, а в Оак Ридже делались нацеленные на СССР ядерные бомбы. От прежнего мира осталась только настоенная на рябине водка, и еще нечто, что я буду видеть в глазах Виктора всегда.

Viktor Rashkovsky and his wife Abigail live in the town of Oak Ridge in Tennessee. In days gone by Rashkovsky was a Moscow film critic, while in Oak Ridge they were making nuclear weapons targeted on the USSR. The only reminder of the old world is our vodka flavored with rowanberries, plus something that I’ll always see in Viktor’s eyes.

Осень 2020-го The Fall of 2020 162,4 cm x 111,8 cm (64’’ x 44’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Этот повторяющий «Адама и Еву» Кранаха автопортрет с Олей написан в год пандемии, когда жители Нью-Йорка умирали тысячами, в опустевший город заходили звери, и обычными стали вопросы библейского масштаба: если мы все наказаны, то за что, и если выживем, то останемся ли самими собой. При этом Нью-Йорк был красив как никогда, и воздух необыкновенно чист.

This family portrait, alluding to Cranach’s ‘Adam and Eve’, was composed during the pandemic, when New Yorkers were dying in their thousands, wild animals came into the empty city and questions from biblical times were on everybody’s lips. If we are all being punished, then what for? If we get through this, shall we be changed? At the same time, New York was clean and beautiful as never before, and the air was unusually pellucid.

Юлий Лурье Yuli Lurie

Это портрет моего живущего в Канаде друга, который менял свою жизнь несколько раз, как змея меняет свою кожу. Сперва он был адвокатом Лурье, спасавшим людей от тюрьмы, потом сценаристом Николиным, потом снова Лурье, но уже режиссером. Шкура змеи у него действительно была, но просто висела на стене.

61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил, карандаши Canvas over carboard.

Acril, crayons

This is a portrait of my friend who lives in Canada and has changed his life several times, like a snake shedding its skin.

First he was a lawyer, saving people from prison, then he wrote screenplays under the name of Nikolin, then he became Lurie again, but as a director.

He really did have the skin of a snake, but it was simply hanging on the wall.

‘‘The Time’’ TV news Передача «Время»

61 cm x 76 cm (24’’ x 30’’) Холст на картоне. Акрил Canvas over carboard. Acril

Владимир Резвин был архитектором-реставратором, знатоком старой Москвы и коллекционером. Это его портрет с дочкой Олей и антисоветски настроенной собакой Кузей. Ежедневно ровно в 9 вечера Кузя усаживался перед телевизором, и как только раздавалась бравурная увертюра передачи «Время», он задирал морду кверху и очень громко и горестно выл.

Vladimir Rezvin is a wellknown architect and restorer, a connoisseur of old Moscow and a collector. This is his portrait with his daughter Olya and anti-Sovietminded mutt Kuzya. Every day at exactly 9 p.m. Kuzya took up his place in front of the TV set, and as soon as the uplifting signature tune of the evening news bulletin ‘Time’ blared out he cocked up his face and howled pitifully and fortissimo.

Царапина The Scratch 91 cm x 61 cm (36’’ x 24’’) Грунтованная фанера. Акрил, карандаши Hardboard panel. Gesso.

Acril, crayons

Журналист Марк Беленький, самый образованный из моих друзей, существует одновременно в двух мирах. Физически он в Вашингтоне, а духовно – в постоянной тревоге за судьбы еврейского народа. Я тут изображаю момент, когда мой любимый Маркушечка безуспешно пытается найти между этими мирами хоть какое-то равновесие.

The Voice of America’s journalist Mark Belenky exists simultaneously in two worlds.

Physically he’s in Washington DC, but spiritually - in the vast universe of Jewish worries. In this picture my dear Markushechka is trying to find some equilibrium between these two.

Мыслительный процесс The Thinking 91,5 cm x 76 cm (36’’ x 30’’) Холст. Акрил Canvas. Acril

Когда Виктор Ольман работал в биологической лаборатории, где рождался мир будущего, он был там единственным евреем. Все остальные были китайцы, и все они были талантливы, работали по 24 часа в сутки и почти не ели, а Ольман ел и уходил домой рано, но китайцы его почему-то терпели. Этим портретом я пытаюсь объяснить, почему мир будущего не страшен.

When Viktor Olman was working in a biology lab where the world of the future was coming into being, he was the only Jew there. All the rest were Chinese, and they were all talented, put in a 24-hour working day and hardly stopped to eat. Olman did eat and went home early, but the Chinese for some reason accepted this. I’m trying to explain in this portrait why the world of the future isn’t all that terrifying

Это первый из портретов, которые я начал рисовать в ожидании пересадки почки с единственной целью не думать о предстоящем. То есть, если б не Оля, не было бы у меня ни почки, ни этих портретов.

This is the first of the portraits that I began to paint while waiting for a kidney transplant, as the way to stop thinking about the impending operation.

In other words, but for Olya it would be neither kidney nor portraits.

100 cm x 228 cm (40’’ x 90’’) Картон. Акрил, карандаши Cardboard. Acril, crayons Оля Olya

Александр Червинский Alexander Chervinsky

You never know Никогда не знаешь

New York London Moscow 2021