Екатерина Кожевина. Лучшие люди города

Катерина Кожевина Лучшие люди города роман (18+)

ГЛАВА 1 «Николай Гоголь» провалился в яму. На задних рядах кто-то вскрикнул, по салону прокатился лязг металлических пряжек, грудной ребенок дотянулся до ноты си второй октавы. У Лены внутри все сдавило, тело перестало слушаться. Ей казалось, что чья-то невидимая рука трясет аэробус, словно игральные кости, и вот-вот швырнет с высоты десять тысяч метров. Мужик на соседнем сиденье начал креститься, с отчаяньем втыкая троеперстие в круглый тугой живот. Лена заметила, что он крестится не справа — налево, а слева — направо, по-католически. Это наблюдение отвлекло ее от собственного страха. Через пару минут все успокоилось. Католик встал, открыл багажную полку, достал из сумки мерзавчик столичной и отхлебнул. Лена прикрыла глаза и запрокинула голову. На джинсах и рукавах свитера расцвели томатные пятна, но это уже не имело значения. После восьми часов полета она чувствовала, как будто ее руки и ноги состоят из миллиарда маленьких сжатых пружин. Вот бы сейчас раскинуться на кровати в позе морской звезды, укрыться одеялом с головой и спать десять, двадцать часов подряд. Но вскоре из динамика зашелестела стюардесса: «Уважаемые дамы и господа, просьба убрать откидные столики, открыть шторки на иллюминаторе и пристегнуть ремни безопасности». Тоска по дому затянула Лену в узел. Как конькобежец на вираже касается рукой льда, самолет тронул крылом облако, развернулся и пошел на посадку. Белая пелена рассеялась, и показался рваный берег острова. В аэропорту было жарко, хотя стоял октябрь. Резиновая лента навернула уже несколько кругов, а клетчатого чемодана все не было. Лена представила, что ее багаж вывалился во время турбулентности и приземлился где-то на площади в Улан-Удэ, а, может, его по ошибке отправили в Таганрог или Астрахань. И все ее кашемировые свитера, австралийские джинсы и французские сорочки примеряют сотрудницы аэропорта. Впрочем, сорочки ей здесь ни к чему. Чемодан выехал из тоннеля самым последним, с помятыми боками и расстегнутой молнией на кармане. Еле стащив его с ленты, Лена двинулась к выходу. У дверей она заметила невысокого парня в камуфляжном костюме, с мясистым носом и короткой челкой. Он мял в руках листик, на котором печатными буквами было выведено — «Нефтепромрезерв». Лена подошла: — Кажется, нефтепромрезерв — это я.

— А я — Коля. Едем? Он выхватил багаж и покатил его в сторону стоянки. Колесики с трудом преодолевали трещины на асфальте — даже чемодан сопротивлялся

глупому повороту судьбы. Коля остановился у машины, точнее у настоящего вездехода — высота колес не меньше метра, из капота торчит труба, похожая на кобру в боевой стойке.

— А это что такое? — Лена тронула металлическую змею.

— Да, это шноркель, чтобы по дну реки ездить. У вас таких нету поди в Москве, — Коля тщательно изучил Лену и задержал взгляд сначала на заляпанных джинсах, а потом на белых кроссовках «New balance», — прошу садиться в карету, мадмуазель. Из аэропорта Южно-Сахалинска до Крюкова ехать не меньше четырех часов. На улице моросило, за окном мелькали невзрачные коробки гаражей и рекламные билборды — «Бестраншейная прокладка трубопроводов», «Мир пайки», «Союз православных пчеловодов». Лена задремала. Где-то через час Коля тронул ее за плечо: — Вы, наверное, кушать хотите? Я позвонил тут Валере, сказал, что встречаю гостя из Москвы, он обещал свежих чебуреков сделать. Наши все у него берут. Когда в игру вступают «наши», пасовать неудобно. Коля выскочил у придорожной забегаловки и вернулся со стаканом чая и масляным полумесяцем, обернутым в серую бумагу. Лена отхлебнула глоток, и нёбо моментально онемело от кипятка. К тому же чай оказался с сахаром. В Москве она старалась не есть сладкое и мучное, вставала на весы утром и вечером, но, если жизнь теперь неслась под откос, то почему бы не придать ей ускорение. Лена отломила кусочек чебурека и положила в рот. В середине мясо показалось сырым. Джип медленно двинулся с места. Разобравшись с обедом, будто пройдя инициацию, Лена прилипла к стеклу. У самой дороги под пляжными зонтами сидели женщины в фуфайках и бриджах поверх колготок, а рядом с ними на столах вместо яблок или банок с огурцами, беспомощно раскинув щупальца, пылились огромные крабы.

— А сколько здесь стоит краб?

— Тараканы то? Ну, этим рублей 300 красная цена. Но лучше брать по 500. Я знаю надежных людей, обращайтесь. После крабов начались грибные ряды. На капотах, на леопардовых покрывалах и просто на земле стояли ведра с лисичками, белыми, груздями и неизвестными шариками, похожими на большие шампиньоны.

— Надо же, какие боровики красивые! Вот бы их с картошкой пожарить.

— Э, нет. Грибы я у трассы не советую брать. Вы что же, не знаете, как людей дурят?

— Не-а. Коля снисходительно посмотрел на Лену и покачал головой:

— Самые лучшие грибы кладут сверху и на дно ведра. В середине — всякий лом и даже червивые. Вот ты купишь ведро, перевернешь его в пакет, и не заметишь, что тебя развели, — Коля решил, что настало время перейти «на ты», — сама то в Москве родилась?

— В Москве, да, — от этого признания Лене стало как-то не по себе, как будто ее уличили в непотребстве.

— Ну, ты вроде ничего, хорошая девчонка. Но вот ваши к нам, когда приехали завод строить, столько гонора у них. Нет, подзаработать, конечно, дали. Я сразу возить народ на стройку подрядился. Но мужики у нас недовольны. Говорят, москвичи посуду не моют, а выбрасывают.

— Что?

— Грязную работы вы не любите, и деньгами напоказ сорите. Но это я не про тебя конкретно, ты не думай, — сжалился Коля. Машина ехала между голых сопок, напоминающих куски халвы. Вдоль дороги вытянулись трехметровые растения с толстым стеблем и широкими листьями.

— Коля, а это у обочины бамбук растет?

— Это? Да, борщевик обычный. Он у нас и по пять, и по шесть метров вырастает. А бамбук я покажу тебе потом, когда подъезжать будем. Ты лучше про себя расскажи. Замужем? Дети есть?

— Нету, — Коля полез на приграничную зону острых тем.

— А чего так?

— Не хочу, — Лена не сдержала раздражение в голосе.

— Да, ты не нервничай так. Ну, нет и нет. Успеешь еще. Я вот недавно открыл для себя одного духовного деятеля, Ошо, знаешь такого? Так теперь вообще не волнуюсь. Он говорил: «То, что есть — есть. Остановитесь и увидьте». Никуда теперь не бегаю, спокоен как удав, с женой хорошо стало. Вот смотри, что она подарила, — Коля щелкнул подвеску на зеркале заднего вида. Рядом с георгиевской лентой, крестиком и ёлочкой болталась разноцветная нитяная мандала. Полчаса ехали молча, но тут сзади пристроился черный BMW, резко подрезал Колин вездеход и умчался за горизонт.

— Ах ты, сука! Куда ж ты так торопишься, унитаз на лыжах! Чтоб тебе там шину пробило, урод, — Коля воспринял обгон как личное оскорбление. Наконец, они добрались до перетяжки над дорогой: «Крюков — город будущего». Лена подумала, что в России есть города светлого будущего и славного прошлого, но хорошо бы нашелся хоть один город настоящего. Двухэтажные бараки из дерева, черного от влаги, торчали у дороги, как мокрые грачи. Деревьев почти никаких нету, только низкие кустарники. Кое-где встречались кирпичные дома, огороженные двухметровым

металлическим забором. На калитках висят таблички-предупреждения про сторожевых собак: «я добегу до забора за 2 секунды, а ты?» или «собака злая, а кот вообще ниндзя». Лене нужно было забрать ключи в офисе «Нефтепромрезерва» — компания на первое время, пока не построит свой поселок, снимала для сотрудников квартиры в центре Крюкова. Хотя различить, где именно у Крюкова центр, почти невозможно — за 40 минут город можно пройти насквозь. Офис открыли в «районе пятиэтажек». Вскоре Лена поняла, что это местный даунтаун. Маленький пятачок стал эпицентром общественной жизни — больница, две школы, Сбербанк, ДК, улица Ленина, площадь Ленина, памятник Ленину, церковь-новодел, администрация города и два кафе-конкурента, «Ветерок» и «Тополек». Она быстро забежала в контору, расписалась в журнале и взяла ключи у секретаря. Сюда Лена вернется завтра, и будет приходить еще 180 дней, которые тогда представлялись ей худшим временем в жизни. Коля завел мотор и повез московскую пассажирку в ее временный дом. На перекрестке они остановились. По улице двигалась похоронная процессия, каких Лена никогда не видела. Впереди мужчина нес красный стяг с золотыми иероглифами, за ним на плечах тащили открытый гроб и крышку. На женщинах — белые платки, пара старушек одеты в бежевые халаты поверх темных курток и пальто. Вот-вот замашут крыльями и взлетят, как сороки. Коля перехватил Ленин удивленный взгляд: — Да, это корейцы хоронят. Они вообще странный народ. Меня как-то позвали на поминки, так у них надо садиться и есть прямо перед гробом, пока его еще не закопали. Кусок в горло не лезет.

— Ужас!

— А ночью родственники играют с покойником в карты, развлекают его.

— А почему они в белом?

— Вроде как белый у них цвет смерти, как у нас черный. Типа волосы к концу жизни седеют. И полюса у Земли белые. У меня есть друг-кореец, так прикинь, он, когда родителям хотел новые окна ставить, они увидели, что белые, и ни в какую. Дурной знак, говорят. Помереть боятся.

— А у корейцев тут свое кладбище есть?

— Да, прямо. С нашими рядом закапывают. А иногда и жгут трупаков своих. У них положено. Уезжают на берег и разводят костры, крематория то нету.

— А это законно вообще?

— А что им за это будет? Они же не убивают. У нас тут, Лена, свои законы.

Через пару минут Коля тормознул у одной из пятиэтажек. Желтая штукатурка начала сыпаться и обнажила рыжие кирпичные веснушки. Квартира на верхнем этаже. Коля обещал занести чемодан, но сначала хотел покурить. Лена вошла в подъезд, преодолела пару пролетов и поняла, что на 3-м этаже не горит свет. Сунула руку в карман, достала айфон — что за черт, батарея села. Придется идти на ощупь. В подъезде воняло уксусной кислотой. Вдруг она почувствовала, что правая нога вместо твердой поверхности уткнулась во что-то мягкое и бугристое. Лена вскрикнула, рванула вниз через ступеньку, и чуть не упала, вылетая из дверей.

— Коля, там человек лежит! Мертвец!

— Сейчас посмотрим, не кричи. Он взял телефон с фонариком и двинул в подъезд. Лена осторожно пристроилась за ним. На третьем этаже Коля хохотнул: — Ну, что ты так вопила? Лежит парень, отдыхает. Ну, принял немного, не сухопутным же ходить. Лена подошла ближе и увидела в луче фонаря оплывшее лицо. Человек среднего возраста в таком же камуфляже, как у Коли, лежал на площадке, положив руку под щетинистую щеку, и размеренно сопел. Он даже не почувствовал, что его потревожили. Коля сделал еще одну ходку вниз за чемоданом и вернулся: — Ну, бывай, подруга. Телефон мой сохрани. Я тебе, если хочешь, дам Ошо почитать. Тебе надо. Лена попрощалась и вошла в светлую однушку. За окном гнули шею жирафы подъемных кранов, и виднелся кусочек моря. В комнате было чисто, из мебели — стенка, стол и грязно-розовый разлохмаченный диван, весь в затяжках и нитках. Над диваном висел плюшевый ковер с золотистыми оленями. Лена села, с силой выдохнула и погладила оленя рукой: «Ну, что, будем дружить?» Олень ударил копытом и подмигнул. ГЛАВА 2 Все началось с того, что Андрей Андреевич Корольков, владелец компании «Нефетпромрезерв», дочки большого нефтяного холдинга, посмотрел фильм «Матильда» про балерину Кшесинскую. Его настолько вдохновил антураж картины, что он вызывал к себе Лену, и сказал: — Скоро наш юбилей, Лена, серьезная дата, пятнадцать лет в отрасли, это все-таки не шубу в трусы заправлять. Денег не жалей. Закатим царский бал. Все должно пройти на высшем уровне, позовем партнеров, важных гостей.

— А, может, позовем еще лучших работников из региональных филиалов, с заводов? Чтобы они тоже почувствовали себя частью команды. — Лена рвалась в бой.

— Слушай, я тебе доверяю. Сделай так, чтобы мне перед товарищами не стыдно было. И сразу по месту — это должен быть центр, недалеко от Кремля. Корольков нанимал молодых заместителей, выпускников программ MBA, платил им большие зарплаты и даже делал вид, что слушает их советы. Он отчаянно пытался угнаться за временем, но чувствовал, что его золотой век остался где-то в 90-х. Бывший комсомолец, рано занялся кооперацией, торговал машинами, попал в банковскую сферу, нарастил мышцы, и вот уже там, наверху дали добро на допуск к телу №1, а затем и к кровеносной системе Родины. Правда, нефтянка нулевых оказалась делом скучным. Из предпринимателя Корольков превратился в чиновника средней руки, добровольно позволил приручить себя и поселить в контактный зоопарк. Каждый год он обновлял айфоны, менял любовницу на улучшенную модель и даже встал на сноуборд, но это не помогало. Вместе с волосами, которые покидали голову шеренга за шеренгой, уходило и чувство атаки. Он больше не ощущал себя полководцем, которому нужно вести затяжные войны за рынок, власть и собственную жизнь. Теперь он боролся с запахом изо рта и дряхлеющим телом. Недавно Корольков закрутил роман с Ириной Шу, финалисткой шоу «Холостяк», и даже подумывал жениться. Сама Ирина называла себя бизнесвуман, выпускала духи «Russian sterkh» и числилась сопредседателем в одном из фондов развития, то ли инноваций, то ли моногородов. Лена состояла у шефа на особом счету. Среди коллег-эйчаров она была самой активной, сыпала идеями и часто подменяла директора по персоналу Виолетту Шелягину. Корольков чувствовал в Лене родственный дух антрепренёра, не столь очевидный для нее самой. Она отвечала за мероприятия, программу студенческих стажировок, иногда вела собеседования. Лена стоически приняла идею проводить юбилей компании в стиле благородного дворянства, наняла приличное агентство и занялась организацией праздника. Вскоре для царского бала было решено снять галерею Мылова, расположенную в нескольких минутах от Кремля. Вместе с агентом Лена отправилась смотреть помещение. На входе ее заставили надеть бахилы, просторные залы пустовали. Со стен на Лену уставились известные актеры и политики кисти народного художника, все в мехах, с помятыми черепами, как будто наклеенные на картонные задники и покрытые посмертным макияжем.

В головном офисе «Нефтепромрезерва» работало 400 человек, еще 100, прошедших конкурс на лучших сотрудников компании, приехали из регионов. Руководители северных офисов и заводов, аппаратчики, газорезчики и вышкомонтажники прибыли в Москву и поселились в гостинице «Пекин». В программе — венский оркестр, парочка оперных певцов второго ранга, Сосо Павлиашвили и еще настоящий медведь с ненастоящими цыганами. Всех желающих пригласили в костюмерную Мосфильма, чтобы подобрать платье в пол, сюртук, кадетскую гимнастерку, расшитый кафтан или поповскую рясу. После концерта и торжественных речей Корольков, Ирина Шу, высший менеджмент, Сосо Павлиашвили и VIP-гости удалились в отдельный камерный зал. Лена, наряженная в голубое платье с воротником-стойкой и длинной юбкой в пол, раздавала поручения помощникам из агентства, пытаясь уследить одновременно за капризными артистами, медленными официантами и буйными гостями. Она чувствовала себя дрессировщикомуниверсалом, у которого в одной клетке оказались попугаи, морские котики и тигры. В какой-то момент Корольков пропал и вернулся в костюме Николая II, наклеил бороду, усы и надел мундир с эполетами. За столиками велись беседы о триатлоне, детоксе, кэш кау, адженде, аджайле и дюдилиженсе. Товарищ Королькова из Госдумы делился впечатлениями от поездки в Колумбию: — Недавно я съездил на ретрит. Там один шаман учил меня правильно пить айваску, чтобы постигнуть, кто я на самом деле.

— А что такое — айваска?

— Ну, это такой индейский напиток на травах, помогает контакт с духами находить. Неделю только ее пьешь и ничего не ешь. Нас у него в группе было человек 10, кого он вел к познанию себя. Бизнесмены, топы, один мэр. В хижине под потолком для каждого подвешен гамак, а вокруг гамака — москитная сетка. Ложишься в гамак и видишь, что где-то на уровне лица есть специальная дыра. Это чтобы блевать. Первые 3 дня вся айваска выходила из меня наружу. А потом перестала. И в какой-то момент я почувствовал, что спускаюсь в преисподнюю. И знаешь, кого я там встретил?

— Ну?

— Хворостовского!

— Да, ладно!

— Ну! Мы же с ним из одного города. Из Красноярска, выпивали даже. И говорит: «Хочу, чтобы моим именем аэропорт назвали». Я его спрашиваю — тебе что, оперы мало что ли? Он — хочу аэропорт, и все тут.

Пришлось позвонить нашим в Красноярск. Он потом по голосованию победил этого, как его? Который боярыню Морозову нарисовал.

— Репина?

— Ну, да, точно. Репина. В соседнем зале, где выпивали рядовые сотрудники, праздник еще стремительнее набирал обороты. Распутин присел на пол, опершись на диван с золотыми вензелями. Его борода, инкрустированная кусочками рубиновой колбасы и перламутром майонеза, уже наполовину отклеилась и свисала жалкой мочалкой. Плотно сбитая балерина в сиреневой пачке лила слезы, глядя на себя в ростовое зеркало. За столиками дамы из бухгалтерии продолжали вести светские беседы, допивая по восьмому бокалу «Moёt»: — Ну, и нахрена ты дала этому прыщавому сисадмину? Маша, ты что не знаешь себе цену?

— Конечно, знаю. Но мне уже 37, скоро стукнет сезон распродаж. Музыка Малера, Шопена и Чайковского отражалась эхом от арочных потолков, официанты в атласных кушаках разносили закуски, придерживая над головой круглые подносы. Пьяный начальник хозотдела снял с себя пиджак и накинул на плечи мраморной Афродиты: «Прикройся, стерва, распустила груди, стыдоба какая». Тут Лену потянула за руку секретарь: — Там это, Эмилии Петровне плохо, надо скорую вызвать. Лена бросилась в туалет. Эмилия Петровна, матрона лет 60-ти, возглавляла финансовый отдел одного из региональных офисов, частенько наведывалась в Москву и была приглашена на праздник лично владельцем бизнеса. Видимо, знала что-то такое, отчего состояла на особом счету. Работать к себе брала не только после успешного собеседования или по рекомендации, но и делала для каждого кандидата расклад на таро. А вот тельцов не нанимала ни в коем случае — у них плохая энергетика. Эмилия Петровна сидела в углу женской уборной, широко расставив полные ноги, и верещала: — Ой, девки, сердце защемило. Щас помру, дышать нечем. Грудь 5-го размера почти вывалилась из декольте с пышным жабо. Рядом на коленках ползала ее заместитель, она же старшая дочь, и обмахивала мать кокошником. Пока ждали врачей, решили высвободить ценное руководство из тесной одежды. Лена попыталась расстегнуть платье, но собачка почему-то не двигалась. Наконец, молния сдалась. Оказалось, что под платьем Эмилия Петровна обмотана для стройности какой-то силиконовой пленкой. Пришлось разрезать смертоносный кокон столовым ножом.

В самый разгар вечера, уже после того, как Эмилию Петровну увезли на скорой, Корольков решил переместиться из своего уютного зала с депутатами и менеджерами в зал к остальным подчиненным. Он поправил ордена, встряхнул эполеты, взял шампанское, Ирину Шу, и двинул в соседний холл. Госпожа Шу выглядела сногсшибательно. На ней было обтягивающее боди, расшитое стразами, сапоги-ботфорты, а сверху накинут полупрозрачный халат из органзы. Высокую прическу довершала миниатюрная шапка-мономаха. Один из лучших работников Ханты-Мансийского завода даже присвистнул: — Жень, ты посмотри, какая Чио-Чио сан идет! А вот Корольков, который сновал между столиками и чокался со всеми по очереди, делегатам не понравился. Они не признали в ряженом Николае собственного начальника.

— Это что за пидорок с усами к нашим бабам клеится!

— Так это ж, сука, царь! Николай, н-на!

— Ну, ка, отошел отсюда, фраер. Сейчас мы устроим тебе взятие Зимнего. И трое крепких мужиков подошли вплотную к царю, отгородив его от столика с бухгалтерами. Один из рабочих попытался приобнять Ирину Шу.

— Это что за цирк? Вы кто вообще такие? — Корольков пришел в бешенство.

— Красные комиссары, н-на, — с этими словами самый высокий из троицы зарядил Королькову в челюсть. Ирина Шу завизжала, зазевавшийся охранник рванул от дверей и скрутил пролетариат. Злой Корольков, вытирая кровь салфеткой, удалился с поля битвы. В зале продолжала играть музыка, но все внезапно замолчали. Веселье дало трещину. Лена присела за бухгалтерский столик, налила Hennessy и хлопнула рюмку до дна. ГЛАВА 3 Корпоратив завершился в ночь с пятницы на субботу. Выходные Лена провела скверно. Ощущение нависшей гильотины мешало нормально спать, есть, читать. Она отменила все встречи и просто слонялась по квартире в пижаме, с грязной головой. Лена ненавидела, когда что-то двигалось не по плану. Она не боялась наказания. Тяготило то, что ее образ безупречного организатора трещал по швам, как брюки на начальнике хозотдела, когда он остервенело крутил фуэте. И теперь презирала свое отражение в зеркале.

В понедельник она с трудом вытащила себя из дома и всю дорогу мечтала стать невидимой. Кажется, даже дворники и сонные смотрители эскалаторных будок сверлили в ней дыры — «Ты облажалась, Лена». Это был не первый косяк в ее профессиональной биографии. Пару лет назад Лена предложила Королькову выступить на крупном молодежном фестивале, чтобы привести в компанию новую кровь. Он воодушевился, купил модные кроссовки и надел цветные носки. Лекция началась прекрасно. Сначала Королькову пели дифирамбы и спрашивали, как устроиться работать в «Нефтепромрезерв». Потом спросили про капитализацию и разницу в зарплатах между бурильщиком и топменеджером. Он легко парировал: «Джентльмены не говорят о деньгах». Корольков сам указывал на того человека, которому следовало поднести микрофон.

— Вон тот рыжий парень я вижу, тянет руку, с задних рядов.

— Здравствуйте, меня зовут Андрей, — микрофон начал фонить и плеваться, — Так слышно?

— Yes, of course, — Лена давно собиралась намекнуть Королькову, что использование английских слов не делает его Илоном Маском.

— Вот у вас в совете директоров 7 человек. И все они мужчины. Почему же там нет женщин? Корольков перестал улыбаться. На щеках дернулись желваки, но он тут же взял себя в руки и решил отшутиться: — Вы знаете такую поговорку? У семи нянек, — он на секунду замялся, — четырнадцать титек. А дитя без глазу. Так же и с компанией. Лена с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. В первых рядах кто-то прыснул, по залу покатился шепоток. Корольков принял это за одобрение и попросил, чтобы задали следующий вопрос. На следующий день в YouTube появилось видео, как шеф выступает на форуме. Феминистки выпустили несколько разгромных статей, по интернету разлетелись мемы и шутки. К Королькову накрепко прилипло прозвище «14 титек». Лена боялась, что это приведет шефа в ярость. Но он был доволен. Ему позвонили пара друзей и похвалили, как же здорово он пошутил, так и надо с этим либеральным дурачьем. Скоро вообще начнут требовать, чтобы страной управляла чернокожая лесбиянка без ноги. В тот раз Лене повезло, но сейчас другое дело. Раскачиваясь в такт движению поезда, она представляла, с каким позором ей придется собирать личные вещи в картонную коробку и сдавать пропуск начальнику охраны. На «Лубянке» вошла женщина в хиджабе, в длинной юбке и черной куртке. Пассажиры стали напряженно оглядываться и расползаться ближе к дверям вагона. Лена поймала себя на мысли, что ей

тоже тревожно. Она понимала, что все это предрассудки, платок — всего лишь религиозный атрибут, как крестик. Она ведь не шарахается от каждого православного, хотя, может, и стоило бы. Но тревога только нарастала. Когда Лена три года назад купила себе машину, мать обрадовалась: «Ну, слава богу, будешь реже ездить на метро, там же теракты». Хотя вероятность погибнуть возросла в десятки раз. Через пару минут Лена все-таки не сдержала натиск неприятных мыслей: А если рядом и правда террористка? Что я успела за свои 29? Не поставила ни одного великого спектакля. Впрочем, и невеликого тоже. Ипотеку не закрыла. Кто придет на мои похороны? Корольков теперь точно не явится. А гроб будет открытый или закрытый? Тем временем девушка в хиджабе достала из сумки зеркальце, гильзу помады и накрасила губы сливовым. У Лены отлегло. Вряд ли смертница стала бы прихорашиваться перед тем, как ее тело разлетится на миллион кровавых кусков. В офисе Лене передали, что Корольков будет ждать ее к двенадцати. Она дошла до приемной и села на малиновый диван. Секундная стрелка двигалась по циферблату резко и шумно, как будто кто-то все время передергивал затвор пистолета. Руки горели и стали влажными, но хуже всего — под мышками разрослись пятна пота. Секретарь жестом показала, что можно войти. Лена с трудом открыла массивные двустворчатые двери и поздоровалась. Корольков ничего не ответил и даже не кивнул. Она несколько секунд простояла у входа, потом доковыляла до длинного T-образного стола и отодвинула дальнее от шефа кресло. Когда Лена садилась, блестящая кожа, перехваченная круглыми таблетками, пронзительно скрипнула. Корольков раскладывал какие-то бумаги, что-то подписывал, сверял, будто рядом никого не было. На дубовом столе уместились два серебристых компьютера Apple, золоченая лампа с синим атласным абажуром, черный кнопочный телефон и еще один дисковый, с наклейкой в виде двуглавого орла. В углу стоял книжный шкаф с коллекционными изданиями Ключевского, Бисмарка, Макиавелли и Сунь-цзы. За спиной шефа, почти у самого потолка, растопырив пожелтевшие ладони, висели старые лосиные рога. Не меньше минуты она просто молча сидела, уставившись на календарь «Служба экономической безопасности. Отечество. Честь. Доблесть». С каждой секундой ей становилось все хуже, подступила тошнота.

— Что ты хочешь мне сказать? — Корольков заговорил спокойно, не отрываясь от своих бумаг и не смотря на Лену.

— Я? Я думала, что вы меня вызвали, чтобы…, — она запнулась.

— Ты думала? А чем ты вообще думала, когда звала этих уродов? — Корольков швырнул перед собой ручку Montblanc, — Ты меня идиотом хотела выставить? Лена полагала, что идиотом он выставил себя сам, когда нацепил царские усы. Но естественно промолчала. Шеф быстро загасил ярость и продолжил деловым безапелляционным тоном.

— С твоей северной лимитой разговор короткий. Они уже уволены. А вот по тебе вопрос не решен, — Корольков поднял на Лену полый, бесчувственный взгляд. Ей захотелось спрятаться под стол, но вместо этого она уставилась на него в ответ. Самым страшным наказанием была неизвестность. Через полминуты он все-таки сжалился.

— Поедешь в командировку. Мы включились в большой партнерский проект. Корольков намеренно цедил информацию.

— Куда?

— С глаз моих подальше, — он снова назидательно замолчал, — на Сахалин.

— И что за проект?

— Новый завод сжиженного газа. Лена представила безжизненную махину с тысячами баллонов, труб и датчиков.

— Что я там буду делать?

— Как что? Людей искать. Архитекторы, инженеры, конечно, есть. А вот ты будешь нанимать на стройку местных, чернорабочих, раз ты их так любишь. Должен ведь кто-то копать и дерьмо носить. Лена мысленно примерила на Королькова лосиные рога.

— Ты чего улыбаешься? Времени — полгода. Должна трудоустроить минимум 500 человек. Казалось, что проще самой устроиться землекопом.

— Мне нужно подумать. Корольков откинулся в кресле. Сразу не прогнулась. Это хорошо.

— Ну, думай. Два дня у тебя. Но имей в виду. Я ведь могу просто пальцами щелкнуть, и тебя ни одна собака на работу не возьмет. Если не начальство, так безопасники зарубят. Лена резко поднялась, попыталась одернуть платье, но оно приклеилось к ногам. Когда она была уже в дверях, Корольков добавил: — И вот еще что. Как говорят мои друзья-виноделы, чтобы ягода вышла хорошей, лоза должна страдать. Может, и выйдет из тебя толк.

ГЛАВА 4 Страдать Лена начала уже в свое первое сахалинское утро. Она проснулась от протяжного звука, чуть не проломившего стекло. Ей показалось, что за окном одновременно замычали сотни, тысячи коров. Потом звук повторился, но был уже глуше — стадо отступало. Из старого порта отчалила баржа. Солнце, не пойми откуда взявшееся, полезло из окна, как дрожжевое тесто. Тонкие нейлоновые шторы в ромашку совершенно не спасали от воинственного света. «Господи, всего полночь. Только полночь», — Лена посмотрела на свои ручные часы, которые, конечно, забыла перевести. Она даже толком не успела уснуть, а в Крюкове уже наступило утро. Кто вернет ей восемь часов жизни? В подъезде по-прежнему было темно. Но на третьем этаже вместо знакомого колдыря теперь валялась упаковка от презервативов «Эротика Де Люкс» — знамя любви, победившей морок. Лена облегченно выдохнула и поспешила на свежий воздух. Пора раздобыть еды. К торцу соседнего дома примкнул магазин «Магнат». Лена толкнула тяжелую дверь, оббитую ветхим дерматином, и вошла. Продавщица в голубой пилотке и клеенчатом фартуке листала газету. Возле ящиков с овощами копались две старушки. Мужик в пиджаке поверх фланелевой тельняшки разглядывал витрину с баклажками пива. Они оторвались от своих занятий и завороженно уставились на Лену, как будто вместо грязного половика постелили красную дорожку, и вошла сама Джулия Робертс.

— Вы почему за собой не закрываете? — наконец, отошла от легкого оцепенения продавщица, — Тут швейцаров нет!

— Извините, — Лена с трудом прикрыла пудовую дверь. Она огляделась. Обычный такой магазинчик. Кроме еды продаются шампуни, трехлитровые банки под соленья, уголь для мангала и женские панталоны.

— Мне йогурт, питьевую «Активию», можно? Продавщица протяжно, испытующе посмотрела на Лену, а потом бросила с вызовом: — Можно. 297 рублей.

— Сколько?!? — Лене показалось, что она ослышалась. Это в 6 раз дороже, чем в Москве.

— Девушка, я так посмотрю, что вы не местная. Хоть бы ценники сначала изучили. Если бы в Москве Лену спросили, сколько стоят яйца или масло, она бы растерялась. Лена давно перестала смотреть на цены в продуктовых и кидала в корзинку все, что ей хочется. Но сейчас она оглядела магазин

еще раз и обнаружила, что самые привычные продукты — яблоки и помидоры — стоят баснословных денег, как будто их везут из соседней галактики, а не из братского Азербайджана. В центре зала в одном из ящиков лежал маленький, похожий на пушечное ядро, черный от пыли арбуз. Кто-то пальцем подрисовал ему улыбку. На ценнике было даже не написано, а выдавлено ручкой без чернил — «1400 руб». Похоже, арбуз лежал здесь вовсе не для того, чтобы его купили, а как символ лучшей богатой жизни, которая когда-нибудь непременно настанет.

— Ну, так что, брать будете? Если хотите, вот есть с нашего комбината — «Утро Родины». Он дешевле. И есть можно. Продавщица поставила на прилавок литровый тетрапак с клубничным йогуртом.

— Нет, я возьму «Активию», — Лена не забыла пытку чебуреком. Лучше повременить с местной едой.

— Как хотите, — продавщица, кажется, обиделась. Лена расплатилась, но потом все-таки решила спросить: — А почему так дорого?

— Почему-почему. Пока с материка довезут — этому надо на лапу дать, другому надо на лапу дать. А платит кто? Правильно, мы. А у народа выбора нет. Все равно берут. Сбоку подкрался мужичок в пиджаке: — Да, нищает народ. Все у нас отобрали. Мишка Меченый развалил Союз, зла на него не хватает, — он вытащил из одного кармана несколько скомканных купюр, а из другого пригоршню монет, — Людочка, мне «Жигулей» полторашку и «Путинку».

— А чего это ты с утра нарисовался? Оля на дежурстве что ли?

— Да, нет, к матери уехала. Лена вышла. Она выпила свой самый дорогой йогурт в жизни и направилась в офис «Нефтепромрезерва». За пять минут пути ей встретилась только одна бабулька, которая катила груженую сумку, будто тащила за руку непослушного внука. Лена представила, что оказалась в компьютерной игре про пандемию, когда по пустынным улицам слоняются зомби, кочуют перекати-поле и одинокие мусорные пакеты. В этой игре она была, конечно же, зомби — под глазами залегли фиолетовые синяки, лицо отекло, мозг вынули. Над дорогой нависла труба с желтой грыжей стекловаты. К этой трубе был приделан фанерный баннер — на фоне еловых веток и новогодних шаров надпись — «Тепла, уюта, благополучия». Висел он здесь, похоже, не первый год. Лена на секунду остановилась, а потом шагнула через арку теплотрассы. Это и есть ее портал в новую жизнь.

Под офис для сотрудников «Нефтепромрезерва» сняли второй этаж типовой двухэтажной школы. Детей в городе становилось с каждым годом все меньше, две школы уплотнили в одну, и здание на год осталось сиротой. Потом первый этаж заняли офисы и магазины — точка микрокредитования «Честное слово», ломбард «Залог успеха» и целый павильон с товарами для охоты и рыбалки «Мужской рай». Лена поднялась на второй этаж. В коридоре наскоро сделали ремонт — поклеили светлые обои с деликатными блестками, положили ламинат елочкой, выбелили потолок, правда, таблички на закрытых дверях попрежнему напоминали о прошлой жизни — «кабинет ИЗО», «учительская», «логопед». Здесь теперь работали администраторы, бухгалтера, инженеры, архитекторы, одним словом, планировщики. Но ничего не сдвинется с места, пока не появятся руки, которые начнут воплощать эти планы в жизнь. Три сотни вахтовиков с опытом приедут сюда и поселятся в вагончиках прямо на берегу Залива Терпения, но этого слишком мало. Королькову нужны батраки из местных. И мужчины, и женщины. Не меньше 500 человек. Секретарь проводила Лену на рабочее место. Ей достался кабинет географии. Беллинсгаузен, Амундсен и Миклухо-Маклай печально смотрели со стены на зарешеченное окно. В шифоньере за зеленоватым стеклом лежали минералы и какие-то сомнительные окаменелости, образцы торфа и чернозема. Кстати, а где же глобус? Впрочем, ответ она и сама знала. Парты были составлены пирамидкой в углу, кроме трех. За двумя на деревянных стульях уже сидели дамы в районе сорока, одетые, как близнецы — в брюки со стрелками и темные трикотажные кофты, плотно натянутые на холмистые животы. «Кадровиков» Марину и Ирину наняли, чтобы оформить всю ту армию местных рабочих, которых Лене предстояло завлечь. Они не сразу заметили, что кто-то вошел, увлеченно занимаясь своими делами — Марина подрезала ногти канцелярскими ножницами, а Ирина — вязала крючком. Двое из ларца подскочили со своих мест и залебезили наперебой: «Ой, Елена… Федоровна, верно? А мы вас уже так ждем, так ждем», «Вы хоть выспались, а то лица на вас нету?», «А у нас тут все готово уже, журналы завели, квоты по бригадам Григорий Палыч прислал». Лена не припомнила, чтобы кто-то ее называл так почтительно, по имени-отчеству. Только гаишники, перед тем как вымогать взятку. Она сказала, что новых заданий пока не будет, нужно во всем разобраться и провести одну важную встречу. Ленина парта стояла у окна в самом углу кабинета. На ней было нацарапано: «Помни свои корни. Есть вещи на порядок выше». Последний раз она сидела в классе после выпускных

экзаменов. За окном моросил дождь, свет лампы резал глаза, ноги замерзли. Ее взяли в кольцо директор школы, учительница литературы и классная.

— Будешь сейчас писать под диктовку, раз своей головы на плечах нету.

— Это же надо. Три года ее на медаль вели, пылинки сдували, а она такое выкинула.

— И где хоть капля благодарности? Его ведь в райотдел образования отправят, какой позор для школы. Директор скомкал ее выпускное сочинение, исчерканное красной ручкой. Тема, которую Лена выбрала из утвержденного списка, показалась бы травоядной даже самому строгому педагогу — «образ родины в лирике поэтов XX века». Сочинение начиналось с эпиграфа — «мы — лед под ногами майора». В цитатах, приведенных Леной, также встречались слова «говно» и «вертухай».

— Ты понимаешь, что это все низкий штиль? Это вообще не литература! Такие слова мог бы использовать писатель третьего ряда… Набоков! Лена молчала. Она давно презирала их всех, но, стиснув зубы, достала чистый двойной листок. На подоконнике, рядом с Лениным рабочим местом лежал просроченный календарик с котенком за 2011-й год. Интересно, что сейчас делает Макар? Гоняет мяч, выцарапывает на обоях руны или греет уши под батареей? Она вытащила календарик и решительно зачеркнула сегодняшний день, 12-е октября. Это придало сил. Каждую неделю Лена должна сдавать в Москву сводку о нанятых на стройку, а через полгода отчитаться перед комиссией, которую возглавит лично Корольков, о «завершении комплектации трудовыми ресурсами». За спиной висела зеленая грифельная доска. На ней Лена будет рисовать звезды — за каждого нанятого рабочего, который приблизит ее к свободе. Так рисовали звезды на советских истребителях за подбитые самолеты врага. Вот и Лена ощущала себя высланной на фронт.

— Елена Федоровна, давайте перекусим. Я с собой колбаску принесла, печенье кокосовое, — Ирина опустилась под парту и зашуршала пакетиками. Лена чувствовала себя оглушенной рыбой, ей не хотелось ничего. Только бы закончился этот день. А за ним следующий, и следующий.

— Нет, спасибо, что-то нет аппетита.

— Везет вам, а я вот ем все, что не приколочено. Может, хоть чайку? Марина чайник из дома специально везла.

— Чая, пожалуй, можно.

Лена открыла сумку и достала термокружку, которую купила на свою первую зарплату в «Нефтепромрезерве». Она повертела ее в руках, отскребла ногтем пятно на донышке, а потом все-таки опустила на стол, резко, как будто поставила печать. Теперь все. Она окончательно приняла правила игры. Своя кружка на работе будет поважнее, чем трудовой договор. Перед тем, как пить чай, Лена решила помыть руки. Марина объяснила ей, как дойти до женского туалета. Едкий запах хлорки, впрочем, стал лучшим навигатором. Внутри не было кабинок, и только низкие бетонные перегородки отделяли унитазы, встроенные в пол. К такой близости с коллегами Лена была не готова.

— Вы не знаете, нет здесь обычных туалетов с дверями? Для учителей?

— А, все учительские остались на первом этаже, там, где «Мужской рай». Но вы сходите, попроситесь к ним, может, пустят, — Марина раскладывала на тарелочке салями, кружочек к кружочку. Ирина разлила чай в три кружки. Ленин термос возвышался над двумя чашками в цветочек, как башня Москвы-сити над спальным микрорайоном Камушки.

— А вы с Южного на чем добирались? — Марина закинула в чай три куска сахара.

— Откуда?

— Да, это мы так Южно-Сахалинск называем. Лена рассказала в общих чертах о своей одиссее на вездеходе.

— И мы на Коле ехали, он как дал гари, у меня чуть челюсть не отвалилась. Выяснилось, что обе жили раньше в Южно-Сахалинске и работали в местном филиале «Нефтепромрезерва».

— А семьи ваши там остались?

— Угу. У меня дочь взрослая уже, хоть мужиков и жалко было оставлять.

— Да, Маринка у нас мать троих мужей, со всеми в разводе. Я тоже своего на хозяйстве оставила, и деток. Сыну 10, дочке 7. Но мама там за ними приглядывать должна.

— Не скучаете?

— Скучаю сильно, но деньги то хорошие. По пятницам буду домой ездить.

— А с собой взять не хотели?

— Нет, даже мысли не было. А что им тут делать? Дыра. Торговых центров нет, а куда их водить на выходных? ГЛАВА 5

Лена допила чай и попрощалась. Сегодня у нее особая встреча, назначенная еще на «большой земле» — знакомство с главой района. По дороге в администрацию Лена, наконец, начала встречать людей на улицах. Но все они, как и посетители магазина «Магнат», таращились на нее в упор, нисколько не стесняясь. Лена не понимала, чем вызывает столько внимания, может все дело в твидовом пальто или в яркой сумке. Лучше бы в Москве ее оставила. Но почему-то казалось, что дело вовсе не в одежде. Будь она хоть в ватнике и галошах или под плащомневидимкой, ее все равно раскусили бы — чужая идет. Она двигалась стремительно, тревожно, обгоняя прохожих, как моторный катер весельные лодки. Лена вышла к главной площади и увидела издалека человек тридцать, столпившихся у серебристого памятника Ильичу. Сначала она решила, что это какой-то митинг или концерт, но, подойдя ближе, поняла, что представление больше напоминает цирковой номер. По клочковатому газону напротив администрации скакали овцы, а за ними, по этому же газону, буксуя и переворачивая дерн, гонялся полицейский уазик. Со стороны пассажирского сидения из окна торчал громкоговоритель и вещал: «Гражданин Ким! Немедленно загоните свое имущество в грузовик! Вы нарушаете общественный порядок!» Овцы выбегали на дорогу, провоцируя, возможно, первую автомобильную пробку. Публика вокруг Ленина потешалась. «Гражданин Ким! Вы ответите за порчу зеленых насаждений!» Недалеко от клумбы с пожухшими бархатцами стоял припаркованный фургон, на котором, скорее всего и привезли десяток шерстяных нарушителей. Рядом, в болотных сапогах и клетчатой рубашке, курил водитель фургона. «Нам придется применить боевое оружие! Слышите? Гражданин Ким!» Невысокий кореец сплюнул сигарету, загасил ее носком сапога, и за минуту с помощью длинного прута согнал овец к машине. Коренастый парень помог ему закинуть их в кузов, как мешки с картошкой, а потом запрыгнул сам. Двое полицейских хлопнули дверями уазика и вплотную подошли к корейцу. Один все еще не могу расстаться с громкоговорителем.

— Гражданин Ким, вы опять за свое. Придется выписать штраф. Порча газона — это знаете ли…

— Да, выписывай. Хоть завыписывайся. Где же мне их пасти, если вы все запретили? Я в своем доме, на своей земле не могу ни чихнуть, ни пернуть.

— Гражданин Ким! Попрошу…

— Что ты попросишь? Как маленький был, так впереди всех бежал — дядя Миша, дядя Миша, дайте молока из-под коровы. А теперь что? Вырос, погоны напялил и все — Гражданин Ким? — кореец махнул рукой и быстро

зашагал к кабине фургона и завел мотор. Полицейские о чем-то зашептались между собой. Публика поцокала и начала расходиться. Лена, так и не поняв смысла происходящего, зашла в Администрацию. Под одной крышей расположились кабинет главы района, совет депутатов, ЗАГС, отделение полиции и суд. Вахтер в очках на пол-лица читал брошюру «Группы крови, типы тела, наша судьба». Похожие очки носил Влад Листьев. Лена хорошо помнила, как по телевизору показывали его похороны. Она тогда спросила мать, почему дяденька с цветами лежит в очках, ведь глаза у него закрыты, и он все равно ничего не видит. Мать не нашлась, что ответить. Охранник встрепенулся, попросил у Лены паспорт, хотя пару человек перед ней пропустил просто так. Он начал медленно, тщательно выводя округлые буквы, переписывать в журнал ее данные со всех страниц. На листе с пропиской остановился, несколько раз перечитал, бубня себе под нос московский адрес: «Шипиловская, Шимиловская… хрен пойми». Потом секунд 15, как таможенник в международном терминале, сличал Ленину фотографию с самой Леной и, наконец, выдал листочек, похожий на квитанцию — «посетитель №13, Горохова Е.Ф». Кабинет Юлии Михайловны, главы Крюковского района, находился на первом этаже. Лена дернула дверь приемной, но она не поддалась, заперта на замок. Странно. Уже 11 часов, даже 11.02. Набрала номер — вместо гудков заиграла «Лунная соната» в электронной обработке. Никто не подходит. Набрала еще раз. На второй триоли из трубки раздался строгий голос: — Слушаю.

— Это Елена Горохова, из «Нефтепромрезерва», у нас встреча с вами в 11.

— А, вы уже приехали? Я подойду минут через 20, — и добавила со значением, — срочные дела, сами понимаете.

— Понимаю. Лена ненавидела, когда кто-то распоряжался ее временем. Она вообще ненавидела ждать. Чаще всего приходилось ждать в районной поликлинике. Подростком она подолгу сидела в приёмной у терапевта, считала рваные раны на старом линолеуме, слушала, как лампы, перебивая друг друга, мерзко стрекочут на ржавом потолке. Перед ней в очереди обычно сидели три-четыре старушки, которые вежливо здоровались, интересовались ее здоровьем и оценками в школе. Лена без труда угадывала «нотки» корвалола, котлет и жженого сахара в запахе их шерстяных кофт. Дамы давно перезнакомились и ходили на прием к врачу, как на светскую вечеринку:

— Нина, ты в этом году что сажать будешь, «Розетту» или «Пензенскую скороспелку»?

— «Розетту». И еще хочу «Ермака раннего» попробовать. Но боюсь, как бы колорад не пожрал. В прошлом году его, гада, еле собрала, потом лежала тряпочкой.

— А чего тебе колорад? Ты внуков попроси, пусть они жука собирают. Мои вон возятся с ним, лапы отрывают.

— А моих не допросишься. Они, где сели, там и вокзал. Когда наступал черёд Лены, она заходила в кабинет, бросала рюкзак у входа, садилась на краешек стула, стоящего боком к столу, и окликала врача: — Привет, мам!

— А… привет, мышка, — женщина в белом халате отвечала, не отрываясь от собственных записей, больше напоминающих кардиограмму, — как в школе дела? Что за контрольную?

— Четыре.

— Четыре? Почему не пять? — мать поднимала на Лену глаза с нитками лопнувших капилляров. Лена оправдывалась, что ей достался самый сложный вариант, что другие вообще схлопотали трояки и двойки, но мать всегда заканчивала разговор об оценках одинаково: «Неважно как все, важно, как ты». Лена обещала, что будет лучше готовиться, потом брала на карманные расходы мелочь из маминого кошелька и мчалась за дошираком и кислющей жвачкой «centr shock». Лене было запрещено входить в кабинет «по блату», не дождавшись своей очереди, даже за ключами или деньгами на обед. Юлия Михайловна приехала через 40 минут. Она семенила по коридору как пингвин, сопела и расстегивала по дороге свое болоньевое пальто.

— Ну, проходите, — дама открыла ключом приемную, а потом и свой кабинет, — я раньше на четвертом этаже сидела, но потом решила переехать пониже, а то не набегаешься туда-сюда. Перед входом висело прямоугольное зеркало, чтобы можно было посмотреть на себя, привести в порядок прическу перед тем, как попасть на аудиенцию. Стол в приемной был завален бумагами, стопки разной величины напоминали тетрис, в который невозможно выиграть — даже если собрать одну строчку целиком, она все равно не сгорит. Юлия Михайловна выглядела то ли на сорок, то ли на шестьдесят. Точный возраст определить сложно. Полное лицо, почти без морщин сразу врастало в плечи — шеи почти не было. Золотые сережки с рубинами

оттягивали крупные мочки ушей. На пальцах по несколько колец, как у жен арабских шейхов. Если муж прогонит — будет на что жить. Она вынула из сумки белый мешок и положила в маленький холодильник, стоящий в углу, потом села на стул и накинула висевший на нем синий рабочий пиджак. На лацкане — значок «Единой России» и герб Крюкова.

— Какие-то свиньи опять перед входом газон попортили, зла не хватает, — Юля Михайловна, очевидно, не застала корриду с уазиком и овцами. Лена в красках описала происходящее.

— Ким? Все не уймется никак, провокатор. Но ничего, суд разберется.

— А что случилось?

— Наконец-то областное начальство обратило на нас внимание. Решили территорию вокруг реки объявить заповедником. То есть там ни строиться нельзя, ни хозяйство вести. Это все заповедная зона. Мы экологию блюдем.

— А с Кимом что?

— А у него там ферма стоит. Еще родители его строили. Он теперь по закону ничего делать не может. Ни землю копать, ни скот пасти.

— Кошмар какой. Я представляю, как ему тяжело.

— А что тяжело? Землю то ему легко загрязнять. Там овцы, коровы, свиньи. Нечистоты, одним словом.

— Подождите, а наш завод? Ведь нам выделили под стройку территорию как раз вокруг реки. Получается, мы тоже на заповедной зоне?

— Ну, у вас же современное предприятие, современная очистка, — она забарабанила пальцами по столу, — Это особый случай. Ну, вы понимаете. Лена прекрасно понимала, и ей стало не по себе. Вряд ли местным понравятся такие привилегии для москвичей. Кабинет Юлии Михайловны был заставлен горшками с комнатными цветами, прямо над столом склонилась поникшая пальма в квадратной кадке. На стене висел портрет президента и, видимо, главы Сахалинской области. Они смотрели в разные стороны, как двуглавый орел. Здесь же висели благодарности, фотографии самой Юлии Михайловны: одна с губернатором, а другая — с юмористом Геннадием Ветровым, которого то ли по нужде, то ли по недоразумению занесло в Крюков. На гвоздике болталась связка медалей за победы на каких-то соревнованиях.

— А что это за медали у вас?

— А, это? У нас есть секция бадминтона. Иван Ильич уже 20 лет ведет, в первой школе. Ребята младшего возраста все областные соревнования выигрывают, наша гордость.

— А старшие что?

— А старших нет. Уезжают они. После девятого. Кто-то тянет до одиннадцатого, — она выложила на стол два телефона, раскладушку Samsung и айфон последней модели, — Так что вы хотели?

— Вы ведь знаете, начинается стройка завода, я отвечаю за подбор персонала. Мы бы хотели пригласить жителей Крюкова на работу. Сможете помочь?

— На работу? Я вон секретаршу нормальную найти не могу, на место теплое. А вы говорите — завод? Конечно, со стройкой все решилось без нас, — Юлия Михайловна бросила быстрый взгляд на портреты за спиной, — мы люди маленькие. Но вот скажите, какая польза району от этого?

— Ну, как же. Люди получат работу, смогут обеспечить свои семьи, станут меньше уезжать.

— Ну, это люди, а район?

— Разве это не одно и то же?

— Конечно, нет. Район — это дороги, дома, в конце концов, безопасность. Знаете, где я была сегодня? На рыбзаводе. Мы будем закупать 10 тонн рыбы. А где изыскать средства? Налоги ведь в Москву пойдут от вашего завода, в лучшем случае — в область. Там все съедят, а нам кость бросят.

— А зачем вам столько рыбы?

— Скоро зима. В прошлом году медведи задрали двух человек на окраине. И пять коров. Мы вынуждены раскладывать рыбу в лесу, чтобы обеспечить им «прикорм» перед спячкой. А то вот так пойдете гулять и встретите шатуна. И никто вам уже не поможет, даже они. — она снова посмотрела на портреты. На столе зазвонил айфон. Юлия Михайловна ответила: — Да, Сереженька. Скоро приду, да. Нет, в магазине не бери ничего. Я рыбки красной принесу. Да. Дядя Паша передал. Ну, все, целую. Пока. Лена улучила момент, чтобы съехать со скользкой темы: — Подскажите, а как лучше рассказать людям про наш завод?

— Как как. Можно развесить объявления на центральной площади, на остановках. Но вы видели, у нас стенды все поломанные? На остановках крыша течет. Потом можем людей в ДК собрать, но там микрофоны плохие, колонкам по 20 лет уже. Народ придет, будет время тратить, от своих дел оторвется, их бы чаем напоить.

— Я поняла вас, Юлия Михайловна.

— Поняли, и славно. Я вам дам телефон своего помощника, Вани. Он все сделает, как надо. И людей соберет, и с объявлениями поможет. Но вы тоже постарайтесь.

Лена кивнула. Она всю встречу невольно разглядывала портреты за спиной Юлии Михайловны, в массивных золоченых рамках.

— А, вам портреты понравились? Это я сама специально багеты заказывала. И фотографии выбирала.

— Хорошие фотографии, — Лена подумала, что губер еще ничего, а вот президент как-то неестественно обрезан по локти.

— Я Ваню попросила, он их в фотошопе обделал. Все-таки нехорошо, сейчас на всех портретах видно, что президент без кольца. А я думаю, неправильно это, что он развелся и жену новую не показывает, как будто стесняется. Мы ведь его всегда поддержим, он нам как родной. Правильно? Лена неловко улыбнулась, записала телефон помощника и пожелала хорошего дня. Безрукий Путин безразлично посмотрел ей вслед. ГЛАВА 6 На улице Лена заметила стенд «Лучшие люди Крюкова». С крайнего портрета на нее смотрела сама Юлия Михайловна, с шапкой коротких кудрявых волос и висками, стриженными под машинку. Лену охватила внезапная тревога. Погода испортилась. Облака проступили на небе, как грязная пена на говяжьем бульоне. Владимир Ильич, возле которого еще недавно толпились люди, тянул руку в сторону супермаркета «Семерочка» и васильковых куполов церкви-новодела. По центру пятиугольной площади прогуливались две женщины с колясками, мимо промчалась бездомная собака с обрубленным хвостом. Лена вспомнила столицу и тот день, когда она своими руками выстелила дорожку в эту дыру. После разговора с Корольковым о Сахалине и виноградных лозах она была сама не своя. Даже кофе выпила всего чашку вместо положенных семи. У выхода из бизнес-центра ее чуть не сбил с ног разносчик пиццы на самокате. Но вместо того, чтобы разозлиться, она долго провожала его печальным взглядом. Москва никогда не казалась ей городом мечты, но тогда Лену накрыла острая нежность потери. Ей хотелось обнять каждый фонарь, каждого голубя, каждое транспортное кольцо, прорастающее уроборосом. И вон того парня с напомаженными волосами, которые блестят сильнее, чем его дорогие оксфорды, и китайских туристов, парами переходящих дорогу, и улицы, укатанные в плитку, и шпиль дворца с триколором как из телевизионной картинки на Новый год. А вот домой ехать не хотелось. Пальцы сами потянулись к телефону.

— Эжен, нам нужно срочно встретиться. Кое-что случилось.

— Боже! Какой-то психопат сделал тебе предложение?

— Можно и так сказать. В его голосе вспыхнуло радостное возбуждение.

— Через полчаса буду на Чистых. С Женей Куропаткиным Лена познакомилась на заре своей HR-карьеры, пять лет назад. Их сблизил случай. Очередной новогодний корпоратив «Нефтепромрезерва» медленно катился к своему логическому финалу. Гости разъехались из ресторана, прихватив общественный алкоголь и столовые приборы. Лена сидела у барной стойки, отмечая боевое крещение. Кто-то похлопал ее по спине.

— У вас там это… женщину забыли, — DJ Эжен, ведущий вечера, уже успел переодеться из смокинга в вельветовый спортивный костюм. За колонками действительно полулежала длинноволосая брюнетка, но Лена понятия не имела, кто это. Она наклонилась и потрясла незнакомку за плечо.

— Валера, лапы убери.

— Девушка, праздник, закончился, вам домой пора.

— Сдристни, сволочь. В отель не поеду. Они побрызгали на нее воды, опять потрясли, пытаясь выяснить имя и адрес, но девица сквозь сон заявила, что никуда не собирается.

— И что дальше? — это было первое невменяемое тело, с которым Лене пришлось иметь дело. Она нервничала, как молодой интерн.

— Можно вынести ее на мороз.

— Жалко, -– уже через год она без единой капли сомнения выставит на улицу младшего юриста.

— Ладно. Тогда подождем, пока ее не стошнит. Тут все равно еще убираться будут до утра. Ждать пришлось долго. За несколько часов DJ Эжен пересказал Лене всю свою жизнь. Будущая звезда корпоративов появилась на свет 30 лет назад в самом северном городе мира. Родители переехали в Норильск сразу после института. Они мечтали заработать денег и завести большую семью. Их план наполовину удался. В начале 90-х отец уже попал в менеджмент Норникеля. И с тех пор чета Куропаткиных стала коллекционировать квартиры в разных районах Москвы и Сочи. Надеясь, что когда-нибудь там поселятся их многочисленные потомки и они сами, когда выйдут на пенсию, наконец-то заживут по-человечески. Но после того, как родился Женя, мать так и не смогла выносить ни одного ребенка. Четыре беременности оборвались на ранних сроках. Уже подростком сын уговаривал родителей вернуться на материк, но отец мертвой хваткой держался за свою службу. Дурак. Женя жалел их за синдром отложенной жизни, и ничего не мог поделать. Он отучился в нефтегазовом, но его интересовала не служба, а новый мир вокруг. Пестрый и изменчивый, в отличие от затяжной полярной ночи. Он ни в чем не нуждался, менял

сценические имена и просил, чтобы так его называли и в жизни, выступал на вечеринках, путешествовал и даже снялся в клипе Анны Семенович. Но, несмотря на быстрое чередование декораций и планов, в жизни Жени была одна постоянная, о которой Лена и сама догадалась. Он все время держал руку на пульсе, боялся, что его разоблачат и оттолкнут. Особенно близкие. Искренность за искренность. Лена рассказала, как мечтала когда-то стать театральным режиссером, собирать полные залы и нехотя выходить на поклон — «ну, что вы, это все актеры, им и аплодируйте». А потом что-то пошло не так. Сначала мать категорически отвергла ее поступление в театральный вуз — «Поднимись сначала на ноги, получи хлебную профессию. С твоими то мозгами можно поступить хоть на юриста, хоть на экономиста. А массовиком-затейником ты всегда успеешь стать». Был бы жив отец… Он один умел гасить это воинственное благоразумие. Двадцать лет назад он даже уговорил мать потратить последние деньги на лотерейный билет вместо тушенки. Трое суток до зарплаты они ели только макароны. Над Лениным рабочим столом еще со школы висел постер — «Don’t stress. Do your best. Forget the rest». Даже если бы она случайно угодила в раскаленную лаву, то изо всех сил старалась бы продержаться там дольше других. Но учеба на экономическом вовсе не была купанием в вулкане, а скорее заплывом через пресное озеро. Очень скоро Лена стала лучшей студенткой на курсе. На кафедре ей предложили отличную стажировку, потом работу в компании, о которой мечтали многие. Колея чужих ожиданий становилась все глубже. Лена разучилась говорить «нет». Ей ужасно не хотелось разочаровывать других, и в конце концов она разочаровалась в себе. «Может, я никогда и не была достаточно хороша для театра?» После этих признаний случайному попутчику Лена чуть не стала жертвой сокрушительного сплина, но тут спящую пациентку все-таки стало тошнить. Они довели ее до туалета и по очереди держали волосы, пока брюнетка окончательно не пришла в себя. Потом вместе искали по полу ее потерянный телефон и звонили Валере, чтобы «наконец-то забрал свою любовь из ресторана». В апреле Лена получила от Жени сообщение и чуть не подавилась кофе: «Ты не могла бы стать моей девушкой?» Она не думая ответила «нет». Через пять минут он позвонил.

— Это всего на 40 минут. Понимаешь, у меня отец из Норильска приезжает в командировку. Так уж вышло, что ты теперь знаешь меня довольно хорошо. Ну, и ты занималась в театре.

— А если обман раскроется?

— Не будь занудой. Они так переживают, что я до сих пор не познакомил их ни с одной женщиной. Все их друзья уже с внуками. Я решил, что это немного приободрит стариков.

— Слушай, ну, может будет проще сказать, что ты никогда не сможешь жениться, — и добавила после неловкой паузы, — на женщине.

— Это их просто раздавит. А отец… Нет, он точно не поймет.

— И на что ты надеешься, что они ничего не узнают до конца жизни?

— Ну, в Норильске все живут на десять лет меньше.

— Эжен!

— Просто к слову пришлось. Короче, ты мне поможешь или нет? Через день они встретились на застекленной веранде итальянского ресторана. На улице стоял уверенный плюс. Эжен стряхнул напряженное выражение лица и приобнял Лену за плечи. К ним приближался человек в норковой шапке и в куртке, тоже отороченной мехом. Он крепко пожал руку сыну и протянул Лене внушительный букет красных роз. Ей стало не по себе. Куропаткин выглядел значительно старше своих 52-х лет, с курчавой седой шевелюрой цвета топленого молока. Он небрежно взял меню и громко, так, что люди за соседними столиками обернулись, сказал.

— Ну, выбирайте, что хотите. Папа с Севера приехал. Его неловкая демонстрация достатка показалась Лене трогательной. Разговор, на удивление, завязался легко. Куропаткины действительно относились друг к другу с теплотой, смеялись и болтали о жизни в Норильске. О канатах, которые натягивают между домами, чтобы людей не сносило ветром, о северном сиянии, о газовых тучах и черном снеге. А еще Женя хвастался, как они втайне от матери бегали купаться в озеро Долгое, которое на самом деле никакое не озеро, а технический водоем ТЭЦ. Его называли «норильским чудом», потому что даже зимой вода оставалась горячей. В конце вечера, когда отец ушел в уборную, Эжен растянулся в улыбке и подмигнул Лене. Вскоре ему подарили еще одну квартиру — с намеком на расширение семьи. И вот через пять лет он приехал в кафе на Чистые, в клетчатом костюметройке, кепке-ватсонке, с подкрученными усами и бело-голубой улыбкой.

— Ну, выкладывай. И Лена рассказала все о корпоративе и предложении, от которого сложно отказаться.

— Не вздумай ехать в эту дыру! Ты же просто сольешь в унитаз полгода своей жизни!

— Я вообще-то рискую сейчас слить всю свою жизнь целиком. Как я потом буду искать работу?

— Ну, слушай, твой Корольков ведь не Брюс всемогущий. И потом всегда есть два вариант — желтый и зеленый.

— Что?

— Яндекс доставка и Деливери клаб.

— Легко сказать, тебе ведь не нужно платить ипотеку. Лена и сама не знала, зачем задевала друга. Он тяготился, что все его серьезные расходы покрывает отец, но не стремился это менять. Эжен сделал вид, что пропустил ее шпильку мимо ушей.

— Помнишь ту ночь? Ты рассказывала, как мечтала стать режиссером? Может, это повод круто поменять свою жизнь? Лена молчала. Это была страшная мысль, которая и так не давала ей покоя. Эжен положил в рот кусочек стейка.

— Обещаю, что не дам умереть тебе с голоду.

— О, ты не знаешь, сколько я ем.

— Ничего, займемся собирательством.

— Эжен, я тебе очень благодарна. Но подозреваю, что через десять лет я просто проснусь никем. Неудачницей с десятью котами. Я потрачу силы, молодость, энергию на воздушные замки.

— Ты в любом случае проснешься Леной Гороховой. Понимаешь? Человек всегда больше своей работы, всегда больше любого проекта. В конце концов — как можно быть неудачником, когда у тебя десять котов?

— Но ведь только в голливудских фильмах герой ставит все деньги на зеро и срывает куш. А по теории вероятностей…

— Ладно, Горохова. Я понял, что ты сыкло, но я тебя и такой люблю. Влюбишься в бурильщика скважин — проведу свадьбу со скидкой. Кстати, как у тебя на личном?

— Стабильно, как в морге.

— Все вздыхаешь по своему урбанисту?

— Он архитектор.

— Ты все правильно сделала, не сомневайся. Найдешь кого-нибудь получше. Но она сомневалась. За последний год не было и дня, чтобы Лена не сомневалась в своем решении насчет Леши. Она готова была отдать свою годовую зарплату, чтобы просто подержать его за руку. ГЛАВА 7 Вернувшись после встречи с Эженом, Лена завалилась на грязный пол в коридоре и пролежала, не шелохнувшись, минут 10. Она решила, что вообще больше никогда не встанет, никуда не поедет и умрет от истощения. Возможно, так бы и произошло, если бы не одно обстоятельство.

Обстоятельство высунулось из комнаты, разбежалось и с наскока атаковало Ленину правую ногу. Вторжение мохнатого астероида помешало Лене и дальше погружаться в свои страдания — Макар, прекрати сейчас же. Я тебе не мышь. Кот продолжил грызть ее носок, издавая низкочастотное урчание. Лена села и сгребла его в охапку.

— Хочешь жрать? Ладно, пойдем, жопа полосатая. Макар послушно потрусил за Леной в кухню. Вообще он редко позволял себе такие выходки, но тут уж Лена слишком долго не обращала на него внимания — пришлось пойти на крайние меры. У Лены с Макаром были не только дружеские, но и деловые, можно сказать, партнерские отношения. Она его кормила и чесала, а он в свою очередь нес службу завхоза, следил за порядком в доме, как ему казалось правильным — окапывал растения в горшках, стряхивал с комода пыль вместе с керамическими фигурками. У Макара было несколько «нычек» — под кроватью, за раковиной в ванной, под ковриком у входной двери. Туда он утаскивал все, что лежало в беспорядке на полу — случайно упавшие носки, посудные губки и винные пробки. Из-за Макара Лена впервые пошла на кражу. До того, как подружиться с ней, кот вел разгульный образ жизни. Он охотился на голубей, выпроваживал со двора конкурентов. Макар не был бездомным. Он жил на первом этаже их панельного дома и выпрыгивал на прогулку прямо из форточки. Как-то в феврале Лена увидела на подоконнике Макара, дрожащего, припорошенного снегом. Он поджимал переднюю лапку и тыкался мордой в закрытое окно, но никто не запускал его внутрь. Лене стало жаль кота. Она шагнула в сугроб и взяла его на руки. Макар не стал сопротивляться, а как-то сразу обмяк и прижался. Они вошли в подъезд, и Лена постучала в старую деревянную дверь со стесанными косяками. В глубине квартиры послышалось шевеление, потом кто-то начал медленно, громко впечатывая каждый шаг в пол, двигаться к ней. Напряжение росло. Лена подумала, что сейчас выйдет лесной тролль или великан.

— Кто там? Федорыч, ты?

— Это соседка с пятого этажа. У меня ваш кот. Дверь распахнулась, и Лена чуть не закашлялась от спертого запаха перегара и гнилого лука. На пороге стояла женщина с обвисшим лицом кирпичного цвета. Байковый халат накинутый на голое тело, едва прикрывал ее грудь в рыжую крапинку. Женщина протянула руку, схватила кота за шкирку и швырнула в темный коридор как шар для боулинга. Лена хотела возмутиться, но троллиха хлопнула перед ее носом дверью, не сказав ни слова.

С Макаром Лена потом частенько встречалась во дворе, иногда она покупала по дороге с работы пакет кошачьего корма и угощала своего нового друга, которого хозяева, кажется, не очень-то баловали. Уже тогда она придумала ему имя и даже титул. Гордая осанка, презрительный взгляд, благородный окуневый окрас и серебристое пузо. Не иначе как перед вами его сиятельство, барон Макар фон Жоп. В одно весеннее утро Лена как всегда собиралась в офис, подошла к своей машине и увидела на капоте Макара. А рядом с ним лежал дохлый воробей. Макар чуть пошевелил воробья лапкой и посмотрел на Лену — вот тебе, подруга, от меня. Все в лучшем виде. Уже задушенный. Но потом Макар куда-то пропал. Лена не встречала его месяц или полтора, начала волноваться, не попал ли он под машину или под башмак хозяйки. Майской субботой, возвращаясь от матери, Лена увидела, как Макар, подранный, с откусанным кусочком уха, гноящимися глазами гордо вышагивает вдоль бордюра. Заметив Лену, он бросился ей в ноги, моментально забыв про свой титул, и начал пищать, как маленький котенок. Лена, растроганная, прижала его к себе, даже не думая, что испачкает бежевое платье, и поняла, что больше не хочет отпускать. Она просто взяла и украла чужого кота. Так они и стали жить вместе. Лена боялась, что Макар будет вести себя, как дикарь, но он быстро смекнул, что валяться на мягких простынях и есть по расписанию гораздо приятнее, чем морозить лапы и удирать от дворовых собак. Он проявил себя, как педант. Ел только свежее не заветренное мясо, мог минут 5 копаться в наполнителе для горшка, пока не возведет, наконец, зиккурат идеальной формы. В квартире любил занимать позиции с хорошим обзором. Когда Лена умывалась в раковине, запрыгивал на край ванной и пристально следил, чтобы ни одно чудище не напало на нее со спины. Если она приводила кого-то домой после тиндер-свидания, кот мог лечь на подушку и впиться коготочками в голову гостя, издавая при этом самое нежное и невинное урчание. Лена злилась на него за такие выходки: «Тоже мне, моральный камертон». После трапезы Макар прыгнул ей на колени и блаженно захрюкал. Лена залезла в facebook и тут же отпрянула от экрана. На странице висело новое сообщение от бывшей одногруппницы, Оленьки Штейнберг. «Дорогая, у нас летом юбилей альма-матер, помнишь? Будут все наши, Натусик уже бронирует билеты из Нью-Йорка, Светуля отпрашивается у своего английского олигарха, Коля переносит какой-то форум. Ты ведь знаешь, у него все на год расписано. Кстати, как у тебя дела? Ты, наверное, уже большой начальник? Или выскочила замуж за банкира? В общем, жду не дождусь нашей встречи. Никакие отказы не принимаются».

Можно сказать, что всю последнюю неделю судьба щадила Ленино самолюбие, но, послав Оленьку, передумала. Ноутбук случайно упал со стола. Лена решила, что это знак, и не стала отвечать. На хер тебя, Оленька. И кот с ней авторитетно согласился: «на херрр-на херрр-урррурр». Лену все сильнее будоражила мысль о новой жизни, трепетной темноте зрительного зала, горячем дыхании софитов. Какой спектакль мог бы стать ее визитной карточкой? Может быть, «Орфей» Жана Кокто? На следующее утро Корольков позвонил сам.

— Ну, что? Решила насчет Сахалина?

— Решила.

— Прежде чем ты скажешь «нет» и поставишь крест на карьере, хочу предложить тебе пари. Вселенная качнулась. Лена, как несчастный Голлум, который любил загадки больше жизни, не могла пройти мимо ни одного спора.

— Какое?

— Твоя сорокалетняя начальница вдруг решила родить ребенка. Через полгода она собирается в декрет. Если ты вывезешь Сахалин, то станешь директором по персоналу.

— А если нет?

— Пойдешь мести улицы. Перед глазами мигнула картина. Лена в дорогом платье, с идеальным макияжем рассказывает этим курицам из универа, что стала самым молодым директором по персоналу в нефтянке. Почти все они выросли в обеспеченных семьях, носили Lоuis Vuitton, ездили на красных миникуперах. Лена чувствовала себя неуютно. С ней здоровались, иногда шутили, просили конспекты или подсказку на экзамене, но никогда не звали на вечеринки, не обсуждали парней и не хвастались косметикой. На втором курсе она полгода откладывала деньги, которые мать выдавала на обеды. Между парами вместо супа съедала булку или бутерброд с сыром, принесенный из дома, и, наконец, купила маленькую сумочку Furla. В эту сумочку не влезала ни одна тетрадка, но Лене было плевать. И на заработанный гастрит тоже. Она во что бы то ни стало хотела показать одногруппницам, что одной с ними крови. Утром перед парами Лена небрежно накинула ремешок на плечо и вышла на улицу. Обычно она садилась за первую или вторую парту, но тут подошла к четвертой, где та самая Оленька остервенело пудрила прыщ над губой. Лена спросила, не занято ли рядом, выложила на стол свою Furla и начала демонстративно копаться в поисках ручки. Соседка заметила сумочку и протянула ладонь, чтобы погладить блестящую кожу.

— Ой, извини. Я хотела посмотреть, думала, это из новой коллекции, — длинноволосая фея убрала руку и снова уткнулась в карманное зеркало, — а это старая. Я такую два года назад носила, только желтую. Пелена рассеялась. Карета превратилась в тыкву. Гастрит напомнил о себе ноющей болью. В тот момент Лена решила, что через несколько лет купит себе столько сумок, сколько нарощенных волос на Оленькиной глупой голове. Сейчас она была к этой цели как никогда близко. Еще пять минут назад Лена стояла на краю трамплина, готовая прыгнуть в незнакомую воду. Но сейчас снова шагнула на твердую землю.

— Я согласна. Директору ведь положен личный водитель?

— Быстро учишься, девочка. ГЛАВА 8 Сейчас Лену не прельщало ни одно вознаграждение. Даже если бы ее личным водителем вызвался быть сам Корольков. Она позвонила по номеру, который ей продиктовала глава Крюкова.

— Ваня?

— Да, кто это? — голос звучал глухо и надсадно.

— Меня зовут Лена. Юлия Михайловна дала ваш номер, сказала, что вы можете решить один вопрос.

— Вы по поводу накладных?

— Нет, я по поводу нового завода. Мы можем сегодня встретиться?

— А какой сегодня день?

— Понедельник, — Лена несколько растерялась от такого вопроса. В трубке послышалось какое-то шуршание, — Иван? Никто ей не ответил.

— Алло, вы где?

— Как раз это я и выясняю. Ладно. Приходите в «Тополек» через час, обсудим. Лена открыла карту. До кафе можно дойти за семь минут черепашьем шагом. Чтобы убить время, она решила навернуть лишний круг. К противоположному краю площади пристроился мраморный мемориал. Рядом с ним скакали два пацана лет восьми и коптили палки на вечном огне. Лена подошла ближе. Увидев ее, мальчишки бросили свои копья и помчались вверх по соседней улице. Вечный огонь жужжал в сердцевине пятиконечной звезды, как назойливая муха. На стеле рядом Лена прочитала: «Освободителям Сахалина от японских захватчиков, сентябрь 1945-го года». Надо же, здесь даже война — своя.

«Тополек» разделил с нотариальной конторой одно здание — бетонную коробку, упакованную в желтый сайдинг. Лена нырнула внутрь сквозь штору из пластиковых бусин, которые от ее прикосновений нежно зажурчали. В кафе стоял полумрак, облупленные кожаные диваны манили прилечь, мятно-яблочный аромат подсказывал, что здесь недавно курили кальян. Посетителей не было. Лена заказала кофе и грибной суп. Чтобы скоротать время, она сделала несколько звонков в Москву, договориться о «социальной ответственности» в виде микрофона, колонок, чая и печенья. Ваня появился внезапно, вспыхнул рядом с Леной, как лампочка в темноте. Ярко-рыжая шевелюра, неровная щетина, чуть выпяченная нижняя губа, одет в зеленую куртку «с погонами». На вид — лет 25. Он плюхнулся напротив и откинулся на спинку. К ним сразу подошел официант: — О, Ванек, давно тебя не видели. Ты где зависал то?

— Потом, Витюша, потом. Кажется, Ванек не принял Лену за сколь-нибудь важную персону.

— Так вы что хотели, регистрацию на катер? Лена вкратце описала ситуацию со стройкой и поиском людей. Ей показалось, что собеседник не уловил и половины того, что она говорит. Он смотрел мутным взглядом за Ленино плечо, ни с того ни с сего выгибал брови, двигал челюстью. Его кожа отливала серым и вокруг глаз собралась в гармошку, как колготки на коленках, под нижним веком проступила венка.

— Что скажете? Когда мы сможем договориться с ДК?

— Будет пища, — он явно силился вспомнить пословицу целиком, — будет пиво. Лена начала закипать. Ванек не был пьян, уж в этом то она разбиралась. Похоже, он все еще был под кайфом. Она поискала глазами официанта, чтобы попросить счет, но в зале было пусто.

— Ладно, Ваня, мне пора. Передам Юлии Михайловне, что наша встреча не удалась.

— Аааа. Так вы от Юли Михалны. И что же вы сразу не сказали, устроим мы ваш сабантуй. И катер оформим, — он выпрямился и даже сфокусировал на Лене взгляд, но та уже поднялась со своего места и начала наматывать шарф. Ванек тоже поднялся и уронил руку ей на плечо: — Ну, куда вы пошли то? Мы ведь не договорили, — Лена стряхнула его ладонь, как налипший снег, и потянулась за сумкой. Она опустила голову и увидела, как по кафелю расползлась красная клякса. Ваня стоял невозмутимо, чуть подавшись вперед, и как будто не замечал, что из его

носа начали вылетать и пузыриться гейзеры крови. Уже через секунду на полу проявилась картина Поллока.

— Твою мать, — Лена схватила со стола салфетки и сунула Ване в руку — Садись, и зажми нос, только голову не закидывай. Она добежала до кухни и заглянула внутрь. Витюша флиртовал с посудомойщицей и примеривал ее косынку. Маленькая повариха рубила картошку.

— Дайте лед, срочно. В полотенце. Троица не сдвинулась с места. Ножик продолжал щелкать о разделочную доску, девушка у мойки смотрела на Витюшу, Витюша, приоткрыв рот, смотрел на Лену, как мужская версия Аленки.

— Ну, что стоите. У человека кровь из носа. Он стянул косынку и полез в холодильник. Когда Лена вернулась, Ванек сидел с бордовым комком из салфеток и давил улыбку.

— Вот идиот, — она приложила полотенце со льдом к его переносице. В это время в зал вышел Витюша с тряпкой и молча вытер пол.

— Кажется, надо вызвать скорую. Это может плохо кончиться, — Лена полезла за телефоном.

— Вот этого точно не надо, — Ванек вдруг заговорил твердым уверенным голосом, — даже если помирать будешь, в нашу больницу ни ногой. Весь город будет знать, геморрой у тебя или сифилис. Кровь постепенно унялась.

— Какой у тебя адрес? Я такси вызову.

— Да кого ты вызовешь? Тачки у нас на живца ловить надо. Сам доберусь, не парься. Идти 3 минуты. Лена положила под пивную кружку деньги за двоих, и за локоть вывела Ванька наружу.

— Я должник твой. Наберу завтра.

— Жду. Считаю минуты.

— Зря ты так, я тебе пригожусь — он запустил пятерню в волосы и попытался пригладить вихор.

— Хорошего вечера, — Лена развернулась и пошла назад через площадь. Дома она стянула одежду и залезла под душ, ей очень хотелось смыть этот бесконечный день, бесполезные знакомства, мутное небо, мутный взгляд Ивана. Горячая вода лилась медленно, волосы намокли и прилипли к шее, прозрачные ручейки обвивали, размягчали сердце, уносили в недра сливного отверстия все раздражение и усталость. Но равновесие с миром

длилось недолго — душ поперхнулся и выплеснул на Лену струю ледяной воды. Ночью она открыла глаза и не сразу поняла, где находится. За окном кричали чайки, но откуда взяться чайкам в Орехово-Борисово? Телефон моргнул и погас — пришло сообщение от Леши. В аду должен быть отдельный котел для бывших, которые пишут: «Привет, как ты там?» Сначала она вообще не хотела отвечать, сделала вид, что не прочитала. Потом решила написать, как есть: что думает о нем каждый день даже во сне. Долго набирала, стирала, опять набирала.

— Привет, я норм.

— Чем занимаешься?

— Сплю.

— В 7 вечера???

— Я тебе не рассказывала. У меня командировка на Сахалин. Тут 3 часа ночи.

— Круто. Надолго?

— Полгода.

— !!!????!!!!???

— Ага.

— Надеюсь, ты не из-за меня сбежала из Москвы?

— Ну, нет. Слишком много чести. Повисла пауза. Лене не хотелось заканчивать разговор.

— Лучше расскажи, чем занимаешься.

— Пишу трактат. О роли моей бывшей девушки в несовершенстве бытия.

— Ты настоящий придурок (смайлик).

— Спасибо, что не игрушечный (смайлик). Ладно, просто хотел узнать, жива ты или нет. Все-таки не чужие люди.

— Пока еще не чужие. Сообщение не прочитано. Сердце бьется где-то у щитовидки. Пять секунд, десять секунд, наконец, синие галки. Алексей «печатает…» Господи, сколько можно. Что он там пишет, неужели и правда трактат?

— Мне жаль, Лена.

— Мне тоже.

— Береги себя (скобка).

— И ты (две скобки). Было ощущение, что она изо всех сил держится за края мясорубки, но пальцы слабеют, и скоро ее начнет скручивать от меланхолии. Уже проклюнулось опасное желание включить саундтрек из «Вечного сияния чистого разума», напиться в дугу, позвонить и рыдать в трубку. Но как же можно сходить с ума по человеку, который даже не умеет гладить рубашку?

ГЛАВА 9 Три года назад Лена решили совершить что-то неординарное, выбивающее ее из ритма белки-марафонца. Город давил и выматывал, люди, казалось, высасывали последний силы. Лене захотелось совершить побег из цивилизации, и она купила путевку на Алтай. «Лучше гор могут быть только горы» — процитировал Высоцкого агент компании «Веселые кеды» во время их встречи. Но уже в первый день похода Лена была готова с ним поспорить. И Саграда Фамилия, и Руанский собор, и даже жалкий Колизей гораздо лучше гор. Она смертельно устала, 15-килограммовый рюкзак натер плечи, комары противными укусами набили на ее руке созвездие лебедя. «Боже мой, как же я, оказывается, люблю города. Вернусь и первым делом пойду в Пушкинский музей. Хотя нет, лучше в Третьяковку. Там отличные теплые туалеты. Вот только бы выжить и вернуться». Лена сидела на камне с тремя сухими ветками в руке. Вокруг люди в дутых жилетках и светоотражающих куртках разбрелись в поисках опавшего лапника и прутьев для костра. Чуть ниже, у подножия горы четверо парней ставили огромную палатку-полусферу, похожую на муравейник. Телефон не ловил. Лена боялась, что там, на большой земле, без ее участия что-то уже наверняка случилось. Может, с родными, может, на работе, а, может, началась революция, или Северная Корея скинула ядерную бомбу на Москву. С помощью палочек связи Лена как будто могла дирижировать реальностью. А теперь весь мир за пределами их маршрута стал как бедный кот у Шредингера — он одновременно был прежним, со Спасской башней и статуями Церетели, и уже превратился в руины, по которым рыщут голодные собаки. «Муравьи» развели огонь, и уселись вокруг него. Лена медлила. Может, если я останусь здесь, никто и не заметит? Какой-то долговязый человек, сойдя с орбиты костра, зашагал по направлению к ее убежищу.

— Привет, ты чего это здесь сидишь? Ужин готов.

— Загораю, — солнце уже наполовину окунулось в закатную дымку, как вишенка в мартини.

— Видел, что ты сегодня шла сзади всех. Все в порядке?

— Угу. Просто не люблю ходить толпой. Что это там происходит? — она указала палкой в сторону места, откуда раздавалась какофония смешков.

— Началась игра в снежный ком. Все знакомятся.

— Господи.

— Подожди, это они еще гитару не достали.

Кажется, их обоих объединяла легкая социофобия. Лена одобрительно хмыкнула и решила, наконец, разглядеть своего собеседника. Худой, горбоносый, с длинными прямыми ресницами, как у коровы.

— Леша, — он пожал Ленину руку отрывисто и твердо, как будто вложил в ее ладонь эстафетную палочку. Эту палочку она чувствовала еще долго, пока они спускались к общей палатке. На следующее утро всей группой умывались на реке. От ледяной воды сводило зубы. Бывалые туристы заняли самые лучшие места — встали по течению выше остальных. На завтрак сварили рисовую кашу со сгущенкой. Леша помогал гиду накладывать липкую массу в пластиковые миски. Когда подавал тарелку Лене — дотронулся до ее пальцев. Она заметила. Потом собрали лагерь и двинулись в путь. Группа из двенадцати человек растянулась метров на 200. Впереди шел гид Серега в шортах и легкой майке, несмотря на прохладную погоду. Замыкал эту змейку Роман Григорьевич, 50-летний «дед» и гроза неопытных девчонок. На нем была парусиновая куртка, кудри ниже ушей, которые он продолжал отращивать, несмотря на залысины. Вокруг головы повязана черная лента, как у Рэмбо. Роман Григорьевич любил собирать пахучую траву для вечернего чаепития, умел вязать рифовые, шкотовые и брам-шкотовые узлы, а еще знал весь репертуар Юрия Кукина. Леша шагал рядом.

— Наш «ветеран» вчера сказал, что на этой траве можно сколотить целое состояние, — он кивнул на поляну мелких розовых цветков, сползающую с холма пятном лишая, — Местные ее копают, сушат, а потом в городах продают как лекарство.

— От чего?

— От импотенции.

— Это перспективно. Может, откроем свой бизнес?

— Да, мне бы с одним справиться.

— А чем ты занимаешься?

— Я архитектор. У меня маленькое бюро.

— Архитекторам разве не положено проводить свой отпуск в городах?

— Воровать чужие идеи?

— Я бы сказала — вдохновляться.

— Я вдохновляюсь на природе. Запоминаю линии, ищу материалы. Как Алвар Ааалто. Взял и придумал церковь, которая похожа на горный хребет.

— И табуретку из IKEA? — О! Да, ты знаток!

— Ага. Моя фамилия Друзь.

Они проболтали целый день и не заметили, что добрались до следующей стоянки. Когда ложились в палатку, Леша как будто случайно постелил свой спальник рядом, так, что их плечи теперь касались друг друга. Лена боялась, что он услышит, как ее дыхание стало сбивчивым, начала повторять про себя: четыре счета на вдох, еще четыре — задержать дыхание, четыре — на выдох. Потом внезапно поняла, что он тоже сейчас не спит, а только делает вид. Так они и пролежали полночи, как две мумии в саркофагах, опасаясь пошевелиться и порвать тонкую паутину, в которую оба угодили. Утром произошло ЧП. Пара длинноногих девиц и маркетолог Валера не вышли вовремя к месту старта. У них начался понос. Все трое накануне вечером пили чай с «особыми травами», которым угощал Роман Григорьевич из своего термоса. Самого Рэмбо трава не пробрала. Переход отложили на несколько часов. Лена прочитала месяц назад, что есть 23 эмоции, которые человек не может объяснить. Неосознанное желание смотреть другому в глаза называется опия. Это была она. На завтраке, у костра, пока собирали палатку, Лена все время встречалась взглядом со своим ночным соседом и замирала, как морская фигура из детской игры. Поход уже не казался ей такой отвратительной затеей. Она радовалась, когда замечала на дороге сусликов. Роман Григорьевич сказал, что местные водители зовут их «смертниками» — делают ставки, можно ли проехать 5 километров и никого не задавить. Своим палкам для треккинга Лена дала имена — правую назвала Роза, а левую — Зинаида, уговаривала их не ломаться. Часам к трем разбили лагерь на берегу озера. Под водой росли сиреневые ирисы и нежные маслянистые водоросли. Гид Серега потащил всех купаться, хотя никто не подписывался вступать в ряды моржей. Лена сначала отказывалась, но потом, глядя как остальные девчонки с криками бросаются в воду, решила, что она ничем не хуже. Разбежалась, пролетела долю секунды над поверхностью и окунулась с головой, потревожив отражение гор. Она никогда не ходила на крещенские купания, да, и в бога то не верила. Но сейчас, уже стоя на берегу в полотенце, ощутила то, что могла назвать благодатью. Между палаткой и соседней сосной натянули веревку и повесили сушиться купальники и полотенца. Потом Роман Григорьевич повел всех, кроме Валеры, пострадавшего от поноса, на ближайшую гору, которую прозвали фиолетовой — в ее скальной породе очень много яшмы. Леша отковырял камень в виде звезды и протянул Лене. Когда вернулись через полтора часа, с карманами, тяжелыми от цветных булыжников, на веревке не оказалось двух купальников. Их не было и на траве в радиусе ста

метров. Валера мирно спал в палатке. У одной из девиц началась истерика — пропал ее любимый Calvin Klein. Все занервничали, стали гадать, откуда могли прийти воры. Ложились с плохим настроением. И на этот раз между Лешей и Леной протиснулся Серега. Рано утром проснулись от криков Валеры, который вышел на минуту в туалет. Он залез обратно, больно наступая коленями на тела в спальниках, и всех перебудил: — Там лось. Лоооооось! Аааааааа! Лена выглянула из тамбура. Мимо костровища пролетел сохатый, прижимая к брюху тонкие сложенные пополам ноги. А на рогах у него болтался купальник Calvin Klein и чьи-то салатовые плавки. После завтрака предстояло главное восхождение. Группа медленно набирала высоту. У Лены началась одышка, кололо бок. Ботинки натерли большой палец. Чем выше поднимались, тем больнее было дышать полной грудью, появился привкус крови. И к чему этот героизм? Эта необъяснимая жертва? Роман Григорьевич крикнул через плечо: «Самурай не знает цели, у него есть только путь». Вокруг уже не было никакой растительности, их окружала черная каменистая земля и грязные половики снега, на которых можно было легко поскользнуться. Леша шел впереди и подавал Лене руку. Через пару часов вся группа, наконец, добралась до плато. Перед ними открылся вид на черно-белые пики гор, как будто стая касаток плыла по океану. Казалось, что под ногами стелется туман, но это был не он. Туманом притворились облака, которые в прямом смысле теперь можно было потрогать рукой. Волосы намокли, лицо как будто кто-то облизал, но в этот момент Лена почувствовала, что находится на своей самой главной вершине. Все ее внутренние пружинки распрямились, голова пошла кругом. Захотелось остаться здесь навсегда. Спускаться было непросто, но все же легче, чем восходить. Лена отстала от Леши, пару раз больно ударилась о камни. В самом конце спуска она совсем потеряла равновесие и проскользила на попе несколько метров. Слезы выступили даже не от боли, а от обиды, что цель была так близко, но она не удержалась. Леша увидел ее всю в грязи, с клочками травы, прилипшей к штанам, и обнял так крепко, что ребра захрустели. Плотину прорвало. Лена завыла в голос, и это были самые сладкие слезы в ее жизни. Ей больше не хотелось ничего контролировать. Молча дошли до места, где нужно было разбивать лагерь. Пока остальные разбирались с брезентовой ярангой, Леша достал теплые куртки, взял Лену за руку и повел в лабиринт между сосен. Они потные, уставшие, завалились прямо на пряную хвою, еле стянули влажные вещи. Мошки атаковали незащищенные части тела,

корешки впивались в спину. А потом сидели по-турецки и смотрели на звездную сыпь. Никто их не искал. ГЛАВА 10 Сахалинский часовой пояс все еще выдавливал из Лены последние силы. Утром она почувствовала себя младенцем из племени майя — их голову тоже стискивали прессом, чтобы та приняла остроконечную форму, как символ плодородной кукурузы. Кое-как придя в себя, Лена решила, что пора действовать без посредников — заскочила в офис, а потом направилась в ДК. Ее то и дело обгоняли стайки визжащих детей, которых сзади подгоняли родители. Без сомнения, это было самое красивое здание в городе, построенное в стиле сталинского классицизма, с широкими расколотыми ступеньками, светлыми колоннами и двумя круглыми барельефами на фасаде: на одном — сноп сена, на другом — арфа. Над входом висела растяжка: «Шубы из добротного мутона». В вестибюле пахло краской, старый паркет скрипел, как расстроенная виолончель, полукруглые окна прятались за лиловыми портьерами с многослойной драпировкой. У Лены защемило сердце от ностальгии. Вот-вот из-за поворота выйдет нетрезвый худрук Голобородько и позовет на репетицию. По этажу разносилось: «и ррраз, носочек тянем, ииии два, Маша, опять ворон ловишь, иии раз…» На стене — расписание кружков, детские рисунки с видами Крюкова и доска почета «Передовики КультТруда», женщины сфотографированы в жабо и кокошниках, мужчины — в бабочках. С директором ДК, Светланой Гарьевной, Лена столкнулась в дверях кабинета. Стройная, с балетной осанкой, светловолосая, примерно одного возраста с главой района. Лена заметила, что она чуть ли не первый человек в Крюкове, одетый не во что-то темное и бесформенное, а в бежевое платье-сафари с голубым шейным платком. Лена сбивчиво объяснила, кто она и о чем хочет поговорить.

— У меня сейчас смотр коллективов перед отчетным концертом, вы не против, если мы все обсудим во время прогона? Это прозвучало скорее, как единственно возможное решение, нежели вопрос, открытый к обсуждению. Она быстро зашагала по коридору, не оглядываясь на Лену. Светлана Гарьевна вошла в зал и села недалеко от пульта звукорежиссера. Лена пристроилась на соседнее кресло. За кулисами толкалась малышня в пышных юбках, расшитых пайетками. На первом ряду сидели девушки с бубнами в костюмах какого-то северного народа, какого именно — Лена не знала. На сцене двое парнишек в косоворотках играли на баянах, вытягивая шеи и притоптывая каблуками остроносых туфель. Баяны

казались такими огромными и тяжелыми, что непонятно, как дети не падают со стульев, растягивая меха. За их спинами возвышался баннер, который не убрали после выездного собрания пятидесятников — «Сила моя в Господе. Праздничное служение для женщин».

— Так вам просто нужно помещение?

— Да, Юлия Михайловна сказала, что…

— Ах, Юлия Михайловна. Зачем вы тогда ко мне пришли?

— Не понимаю.

— Администрация распоряжается этим залом, как ей вздумается, мое мнение здесь не играет роли. Неважно — репетиции, не репетиции, нужен он для детей — не нужен. Для всяких шарлатанов и съездов местных чинуш из «Единой России» двери всегда открыты.

— Я не из «Единой России».

— Вы из нефтяной компании, это почти одно и то же.

— Мы планируем закупить колонки, микрофон для ДК, — Лена решила, что самое время выложить козырь. Светлану Гарьевну как будто подкинуло на месте. В это время из-за кулис вышли девочки-дошколята и начали изображать сороконожку.

— Спасибо, конечно. Мы не в том, положении, чтобы от милостыни отказываться. Но только все это не имеет смысла. Зачем здесь хороший микрофон, если нам некому учить детей петь?

— Простите, кажется, я задела сложную тему.

— И вы извините — она параллельно делала какие-то пометки в своем блокноте, — Вы здесь, конечно, ни при чем. Наша глава района, возможно, хорошая женщина, прекрасная жена и любящая мать, но, к сожалению — плохой руководитель.

— Я ничего не знаю о ее биографии.

— А вы поинтересуйтесь, вам с ней работать. Например, год назад она перенесла день города на две недели — с 3-го августа на 15-е. И знаете почему?

— Почему?

— Хотела сделать приятное мужу, у него день рождения 15-го. Или вон видите девочку, вон ту, с длинной косой? Это Катя Синицына, моя ученица, призер областной олимпиады по истории среди 7-х классов. Но когда пришла квота на район — одно место в лагерь «Орленок» на смену одаренных детей. Кто поехал? Нет, не Катенька. И даже не Ваня Чернаков, бадминтонист, чемпион области по младшим. Поехал Сережа Гусенцов, сын Юли Михалны, оболтус, который в прошлом году вылил учительнице клей на голову.

— А вы сами преподаете?

— Да, фортепиано. На сцене выстроился ансамбль, зачехленный в черный низ, белый верх, — восемь девчонок и четыре мальчика. На вид — младшая школа. За рояль уселась немолодая дама-хормейстер, в платье с кружевным воротником. Первый ряд стоял на полу, а для второго вытащили лавочку. Так что получилась двухэтажная конструкция. Дети пихались и веселились до тех пор, пока хормейстер не гаркнула увесистым басом: — Смии-ирно. Запеее-вай! Ансамбль затянул на три голоса «Ой, то ни вечер». Лучше всех было слышно даму за роялем. Исполнение не отличалось стройностью. Светлана Гарьевна сдвинула брови и сосредоточенно вслушалась. Лена сделала то же самое. И тут она явно поняла причину дисгармонии.

— Альты фальшивят. Им слишком низко. Я бы предложила поднять тему на тон выше, с ре на ми минор. Светлана Гарьевна посмотрела на нее так, как будто увидела только сейчас.

— Музыкалка?

— Нет. Я в театральной студии занималась. Мы там и пели тоже. Еще на гитаре училась.

— Но жизнь свою вы с театром не связали.

— Нет, не связала, — Лена словно заглотила кусок наждачки. Они просидели молча до конца выступления. С последними аккордами аккомпанемента, щуплый мальчик с верхнего ряда треснул по голове товарища снизу. Тот развернулся и пихнул его с лавки. Зачинщик отскочил от пола как мяч-попрыгунчик и тут же нанес ответный удар. Завязалась потасовка. К ней моментально подключились девчонки. Дама-хормейстер бросилась их разнимать.

— Капустина, быстро слезь с Иванцова! Вот паразиты, а! Через пару секунд на помощь хормейстеру выбежали баянисты. Мелюзгу быстро раскидали. Ансамбль покинул зал без прежнего лоска — прически растрепаны, из штанов торчат языки белых рубашек. Светлана Гарьевна вздохнула: — Господи. Цветы жизни на моей могиле, — потом развернулась к Лене, — в пятницу вас устроит? Зал будет свободен с шести вечера.

— Да, спасибо большое.

— Знаете, я буду рада, если у вас все получится. Городу нужен завод. Но не потому что людям нужны деньги и работа. Кто хочет, найдет и то, и другое. Можно ходить в море, собирать ягоду, где-то крутиться. А потому что им нужно время. Общее время, хоть какой-то ритм. Вот когда работал целлюлозный завод, его еще японцы строили. Так вот, все жили по гудку,

просыпались, возвращались со смены, занимались детьми. Людям было, о чем говорить, они делили жизнь. А сейчас каждый живет сам по себе, все рассыпалось. Лена вдруг увидела смысл в своей работе, которого раньше не замечала.

— Спасибо, — она была готова обнять Светлану Гарьевну, но сдержалась.

— Ну, все, идите. Вот мой номер, на всякий случай. Кажется, это была первая маленькая победа. Настроение поднялось, и Лена поспешила выбраться на свежий воздух. ГЛАВА 11 В вестибюле, когда она уже натягивала перчатки, прямо в Ленины коленки врезалась маленькая девочка. Тут же подбежала женщина в кожаной куртке и грубо оттащила малышку за капюшон.

— Она сегодня чумная какая-то, вы извините.

— Да, ничего страшного. Ребенок. В голове замелькали картинки из детства. Лене пять. Она уже умеет читать по слогам и может без запинок, как скороговорку, произнести английский алфавит. Мать подводит ее к огромным воротам. Они украшены золотым гребнем. Тени от колонн расчертили площадь косой зеброй. «Лена, читай». Она задирает голову. Солнце слепит глаза. Буквы еле различить. Орде-на-ле-ни-на. «Молодец, не торопись, мышка. Что это за буква?» Лена путает «Ц» и «Щ». Мать злится. «Ну, же. Сколько палочек над хвостиком? Две? Значит, какая это буква?» Лена вспоминает, читает дальше. Це-нтра-лны-й-пар-к. «Умница! Поняла теперь, куда мы приехали?» Лена ничего не поняла. От пекла кружилась голова. Челка прилипла ко лбу. Ей хотелось присесть на бордюр и больше не двигаться. Но у мамы, кажется, другие планы. Она тянет ее в огромную очередь шумных потеющих людей. Перед ними стоит долговязый парень в синей рубашке. Под лопатками у него два темных, вытянутых пятна, как будто тени от невидимых крыльев. Лене нельзя бегать и отходить к газону, чтобы надрать охапку одуванчиков. Мать держит ее за руку, отчего ладошка совсем мокрая. Через полчаса они, наконец, попадают внутрь. Отовсюду играет музыка, дребезжат аттракционы, кричат дети. Какая-то девочка ест розовое облако. Лена просит такое же. Мать покупает, отщипывает ей по чуть-чуть. Вата тает и оставляет на пальцах сладкие кристаллики. Мама гримасничает, отрывает кусок и лепит себе усы. Лена смеется. Потом с удовольствие катается на щупальцах осьминога. Просится на лодочки, где надо стоять и отталкиваться ногами, но пускают только с десяти лет. Лена расстроена — это две ее жизни. Мать подмигивает —

«не грусти, мышка, сейчас будет весело». Они бегут наперегонки по аллее вдоль взъерошенных круглых кустов. Опять ждут своей очереди. Женщина с огромной грудью открывает перед ними голубую цепочку, цепочка вываливается из ее руки и противно брякает. Мама поднимает Лену на приступок, самой приходится забираться, когда кабинка уже оторвалась от земли на полметра. Юбка-солнце соскальзывает выше маминого колена. Колесо рывками, с капризным визгом начинает новый круг. Мама улыбается. Лена улыбается ей в ответ. Но чем выше они поднимаются, тем больше Лена чувствует ужас, беззащитность перед пропастью. Она потеряла опору. Ветер покачивает их маленькую крепость. Улыбка скатывается с лица. Мама пытается отвлечь ее. «Смотри, мышка, что там внизу?» Она указывает на пруд. Лена смотрит вниз и начинает выть.

— Лен, а ну-ка, скажи, на какую буквы похожи катамараны сверху?

— На «Эн», — Лена всхлипывает, но все-таки пытается сохранить лицо.

— А если по-английски?

— На «Эйч» — А лодочки, Лена, лодочки на какую букву похожи?

— На «ААААаааа» Страх победил, Лена отказывается смотреть по сторонам и тем более вниз. Закрывает глаза и орет, изо всех сил сжимая железные прутья липкими пальцами. Мать пересаживается к ней, обнимает за плечи. Кабинка дает резкий крен, отчего Лене кажется, что они отрываются от оси и падают прямо в пруд. На земле ее трясет, Лена плачет и никак не может успокоиться. Так она узнала, что боится высоты. Потом к этому страху прибавились и другие. Она нанизывала их, как бусины на нитку, и иногда мысленно перебирала. Голуби, случайно наступить на шприц в подъезде и заразиться СПИДом, пиковая дама, Виталик из второго подъезда, который дразнит ее за дырки между зубов. Еще до школы Лену пытались пристроить в разные секции. Для гимнастики у нее была слишком «плоская спина», для фигурного катания — слабая координация, для живописи — «плохое чувство цвета». Каждый раз отводя ее на новый кружок, родители надеялись, что Лена раскроется и добьется невероятных успехов. Причем, быстро. Но когда всем вокруг и даже самой Лене становилось очевидно, что этого не происходит, ее перебрасывали, как «горячую картошку», в другую секцию. В первом классе Лену отдали в шахматный клуб. Сначала все шло хорошо, и Лена была на хорошем счету у преподавателя, но потом, когда началось серьезное изучение математических схем, связок, блокировок и матовых комбинаций, она стала скучать. Шахматная партия для нее была драмой, непредсказуемой и интригующей своим исходом. Лена любила делать

глупые, зато неожиданные ходы. А холодный расчет убивал всю романтику на корню. Очень скоро она начала проигрывать даже среднестатистическим игрокам. Тогда Лена выбрала другую тактику. Она поступила, как сборная России по лапте. Если не можешь выигрывать в чужие игры, придумай свою. Лена поменяла правила. Она начала играть в поддавки. Ее целью стало привести соперника к победе за меньшее количество ходов. Скоро все это поняли, и игры с Леной превращались в клоунаду и настоящий спектакль. В конце года должен был состояться шахматный бал, для которого преподаватели выбирали короля, королеву и их свиту. Лене, конечно же, не досталась роль ферзя. Зато ей предложили стать конем. Мать почувствовала себя оскорбленной и, не дожидаясь бала, забрала дочь из клуба. Последним Лениным прибежищем стала театральная студия при районном ДК. Среди родителей «одаренных» детей прокатилась новость, что некогда популярный актер, Роберт Иванович Голобородько, игравший в эпизодической роли сериала «Мелочи жизни», после долгого перерыва, читай запоя, возвращается к работе. В театр и кино, его, по всей видимости, уже не брали, и поэтому он решил посвятить свою жизнь преподаванию. Желающих записаться в детскую труппу оказалось так много, что пришлось устраивать пробы. Лену, конечно же, повели и на них. Пробы проходили в небольшом зале, где обычно занимался эстрадный коллектив. По стенам развешаны постеры современных исполнителей, в углу — пианино, рядом — настоящие трехпалые стойки для микрофонов. В комнату набились человек сорок детей и родителей. Первых отделили от вторых и вывели в центр комнаты. Голобородько сидел на крутящемся стуле, изображая скуку и лермонтовское одиночество. Директор ДК из угла выкрикивала новые задания, которые помогли бы обнаружить юные дарования. «А теперь, дети, изобразите котика». И все начинали отчаянно мурлыкать, так что котики выходили мартовскими, задирать лапы и вилять хвостиками. Лена видела, как красиво выгибают спину другие девочки, как нежно и мягко, с естественной грацией вышагивают по старому линолеуму. Они ничего подобного не умела. Потом нужно было прочитать стихотворение, повторить скороговорку и еще какую-то ерунду. На скороговорке Лена и вовсе провалилась. Вплоть до 5-го класса у нее сохранялась легкая картавость. Короче, Карл и Клара были бы оскорблены Лениным прочтением всем известной криминальной драмы. Видимо Голобородько устал от творящейся вакханалии, соскочил со своего стула и закричал.

— Хватит! Теперь последнее задание. Кто выполнит — беру сразу на главные роли.

Родители притихли и напряглись. Девочки и мальчики застыли, готовые выполнить любой приказ, хоть прыгнуть из окна. Благо, первый этаж. Голобородько вышел в центр зала и вскинул руки вверх: — Плачьте! Я хочу, чтобы вы сейчас расплакались горючими слезами. На секунду все замолчали. Даже директор ДК удивилась пожеланию мэтра. Но потом комната взорвалась душераздирающим воем. Девчонки куксились, закатывали глаза. Мальчишки пытались щипать и царапать себя, чтобы расплакаться от боли. Но ни один из них не смог выдавить даже одной слезы. Лена посмотрела на мать. Та ободряюще кивнула. Тогда Лена попыталась представить нечто ужасное, что привело бы ее в истерику. Мама умерла. И отец умер. И бабушка тоже. И Виталик из второго подъезда тоже умер. Наелся волчьих ягод и каюк, жирный пончик — дай талончик. Так ему и надо, нечего задираться. Но от этих мыслей ей, наоборот, стало весело. И тут ее взгляд упал на висящий постер — четверо полуголых парней на сцене скачут с гитарами. В углу подпись — «НА-НА». НА-НА. Так выглядели катамараны и лодочки с высоты птичьего полета. Лена перенеслась в тот день. Она вспомнила в деталях, как пол под ногами зашатался, а земля, такая надежная и твердая, осталась где-то внизу. Глаза застелила пелена и Лена разрыдалась, испытывая все тот же всепоглощающий страх, что и четыре года назад. Слезы лились могучим водопадом. Все дети обернулись и уставились на Лену. Роберт Иванович смотрел, не отрываясь, а потом начал хлопать, широко разводя пухлые ладони. Родители поднялись со своих мест и тоже стали аплодировать, но Лена все никак не унималась. Она и не поняла, что настал ее звездный час. Только заметила, как счастливо улыбается мама. В списке на зачисление Ленина фамилия, в обход алфавитного порядка, шла под номером один. С тех пор началась совсем другая жизнь. Лена учила все роли сразу. Она была универсальным солдатом, могла подменить хоть принцессу, хоть третью березку справа. Сама придумывала костюмы, подгоняла родителей, чтобы ни в коем случае не опоздать на репетиции с Голобородько. Но опоздать на занятия было практически невозможно. Позже всех приходил сам Роберт Иванович. К новому году готовили сказку «Волшебник изумрудного города». Лена знала абсолютно точно, какую роль хочет получить. Дом у нее был, мозги вроде бы тоже, в сердце — необъятная любовь. Даже Виталика она втайне любила и жалела за то, что он тупой. А вот смелости Лене не хватало. На репетициях она всегда искрила остроумием, прекрасно входила в роль, могла изобразить меланхолию ослика Иа, безразличие снежной королевы, катарсис трех поросят. Но во время открытых показов в ДК тушевалась

и даже путала слова. Лена боялась ошибиться, но все время ошибалась. В новой постановке она хотела играть трусливого Льва, который отправляется по дороге из желтого кирпича, чтобы обрести храбрость. Во время завтрака Лена рассказала родителям о своих творческих планах. Мать нахмурила брови.

— Это Роберт Иванович тебе такую роль дал?

— Нет, мам, это я сама так решила.

— Послушай, мышка, что я тебе скажу. Ты должна в жизни делать все, чтобы играть только главные роли. Я думаю, ты должна выучить роль Элли.

— Но мам, она же скучная.

— Нам часто приходится жертвовать своим интересом, чтобы в чем-то преуспеть, — она бросила взгляд на отца, который мазал маслом две половинки печенья и складывал их в пирожное, — Но не все это понимают. ГЛАВА 12 На ступеньках ДК у Лены зазвонил телефон — должник из кафе хотел ей что-то сказать.

— Оля, привет! Звоню, как и обещал. Где, что, надо договориться, я готов.

— Я Лена вообще-то.

— Тем более. Юля Михална так и сказала — о чем Лена ни попросит, ты уж Ванюша помоги.

— Спасибо, я сама как-то.

— Да, что ты там сама. Ты ж людей наших не знаешь. Что им надо, как с ними разговаривать вообще. Весь город уже знает про завод, но как-то в очередь пока не строится к вам. Один Ванек за дело болеет.

— Ладно, приезжай в офис, болельщик.

— То-то же. А то все сами, да сами. Прям каждый суслик — агроном.

— Я сейчас передумаю.

— Да, пошутил я. Подскачу через час, вы там в первом питомнике сидите?

— Чего?

— Да, в школе первой.

— На втором этаже, да, кабинет географии.

— Ну, чайник кипяти. Возле школы Лена невольно притормозила, как будто увидела снег в пустыне. У входа, рядом с заляпанной нивой, сплошняком покрытой надписями «помой меня, сука», «нет, ты наказана», «грязь лечебная, недорого», стоял блестящий мотоцикл Ducati c питерскими номерами. Она даже разглядела свое отражение на синем полированном баке. В школьном фойе солнечный свет из окон выстелил на полу зебру. Лена

проскакала по ней до лестницы, минуя поворот на «Мужской рай». Кабинет географии пустовал — Марина и Ирина ушли домой обедать. Лене показалось, что внутри пахнет пыльным валенком. Точно нужно выбросить всю старую мебель и модели вулканов из папье-маше, которые рыхлыми коричневыми кучами красовались на отдельной полке. Лена открыла окно и дверь, чтобы устроить сквозняк, бросила на стул пальто и шарф. В это время из соседнего кабинета кто-то вышел, выпустив за собой в коридор агрессивный гитарный дисторшн и выкрики солиста Black Sabbath. Она выглянула и увидела, как в сторону лестницы удаляется невысокий парень в кожаной мотоциклетной куртке, которая чуть не лопалась на плечах, с короткими светлыми волосами и кривыми ногами жокея. Музыка разрывала его наушники. Ванек приехал посвежевшим. Кожа вокруг глаз разгладилась и больше не напоминала слоновью шкуру. Лена рассказала, что уже договорилась с директором ДК о времени для собрания.

— И чо, Гарьевна вот так сразу согласилась?

— Ну, не сразу, конечно. Сначала поругала твою Юлю Михалну, пожаловалась, что в ДК людей не хватает, потом только согласилась.

— Конечно, не хватает, если у них танцы моя одноклассница ведет, Светка. Она в Южном сначала три года в стриптизе отработала, потом ее в проститутки взяли. Но что-то она там не поделила со шмаровозом, пришлось свалить оттуда. Теперь вон — чунга-чангу с детишками учит.

— А Светлана Гарьевна знает?

— Конечно. Она сама ей и предложила. Гарьевна вообще крутая тетка, говорят, ее японец вырастил, с бабкой ее жил. А потом он там то ли сам умер, то ли убили его. Не знаю. Но это еще когда было, меня у мамки и в проекте не было. Говорят, Гарьевна до сих пор себя винит.

— А дети у нее есть?

— Откуда? Ее мужики все боятся. И потом: нахрена им баба, у которой и так сто детей?

— Ладно, давай по делу. Где нам лучше объявления развесить, чтобы людей побольше пришло?

— Ну, для начала в «Семере». Там у нас главный центр связи, просто ЦУП. Все встречаются, трут с кассиршами, между собой. Все новости там узнать можно, кто где пернул, с кем переспал. Еще на рынке у корейцев, но это не по всем дням. По выходным в основном. Еще на точке, где боярышник продают, на Московской, вот там твоя клиентура, точно. Это все, считай, Ванек на себя берет, — Лена подметила, что он вообще любит говорить о себе в третьем лице, — Ты главное объяву накатай — что, где,

когда. А я по каналам своим раскидаю. В соцести кину. И сразу напиши, сколько денег минимум, а то у нас народ деловой, так просто не попрется.

— Договорились. А ты мне помогаешь, потому что Юля Михална сказала?

— Сказала. Но я с тобой мешаюсь не потому, что она вас дойной коровой считает. Просто Ванек при движухе любит быть.

— А ты в администрации какую должность занимаешь? Он хмыкнул и подмигнул.

— Волонтер. Специалист по общим вопросам.

— И как на службу попал? Волонтерскую.

— Как-как. Учился я у Юли Михалны. Она ж у меня классухой была. Дела решал, с детства. Вот и приглянулся ей.

— И что за дела?

— Это тебе пока рано знать.

— И как она руководит? Люди довольны?

— Нормально руководит. Много не ворует. Так, в Таиланд слетать. Как хозяйственник она, конечно, не очень. Зато своя и знает людей нужных в области, просвещенная. Ее и главой то выбрали, потому что у нее у одной из всех кандидатов высшее образование было — учитель начальных классов.

— Повезло вам. В общем, я объявление сверстаю сегодня и распечатаю, завтра тебе передам — развесишь.

— Да, куда торопиться то? У нас новости за полчаса разлетаются. Давай я тебе лучше завтра экскурсию проведу, покажу, что тут у нас есть. Не видела ж ничего. Лена колебалась. А что ей, собственно, терять?

— Ну, хорошо. Только не на весь день.

— Не парься, все по красоте сделаю. Ты же гость у нас. Завтра в 11 у входа. Лады?

— Лады. Ванек отсалютовал и скрылся в коридоре, насвистывая чунга-чангу. Еще через час вернулись Ирина и Марина. Кажется, их не было треть рабочего дня.

— Ой, а мы и не знали, что вы тут. Думали, вы на весь день ушли на встречу. Все хорошо?

— Да, пора браться за дело. Через час у Лены была назначена встреча с начальником стройки. Нужно обсудить, в какие бригады сколько рабочих ищут, какие там условия, график, кто решает, брать или не брать. Она постучалась в кабинет логопеда.

Ирина сказала, что вообще-то начальник стройки — бывший ВДВ-шник, и Лене стоит держаться поаккуратнее. Илья Борисович оказался худощавым низким мужичком, с седой ровно подстриженной бородой и голубыми глазами. Говорил быстро, мало и по делу.

— И вот еще что, когда оформлять народ будете, сразу берите контакты жен. И для них отдельно собрание провести надо.

— Это зачем это?

— Чтобы травматизма меньше было. Пальцы по пьяни каждому второму отрывает. А в Забайкалье, когда строили, у нас водитель погрузочной машины, которая грузы по семь тонн тягает, уснул и задавил трех человек. Потом жену вызвали, спросили, почему она его бухим на работу отпустила, а она говорит: «так ему же деньги зарабатывать надо, я его и выпнула». Непонятно, на что надеются. Вы вообще готовьтесь, с пьянством вместе бороться будем.

— Как это?

— Ну, вот так. Обязательно алкотестеры закупим. Чтобы проверять, и на вход, и на выход. Мы раньше на стройках только на вход ставили. Так у них там нычки, дырки какие-то в заборах. Они бутылки там спрячут утром, а потом набираются прямо на работе. Тогда и на выход алкотестеры поставили. Это уже другой разговор. Но только медики, которые тесты проводят, они же местные, жалеют своих, не сдают. Вот так и ходим по замкнутому кругу, за руку ловим. Бутылка здесь дороже жизни.

— И что, в таких местах прямо все пьют?

— Ну, почему все. Большая часть, конечно, пьет. Кто-то наркоту принимает. Правда среди нормальных мужиков это все-таки не принято, не по-нашему это, не по-православному. Водка все-таки роднее. Есть и святые, не пьют, не колются. Они в рабочих поселках на вес золота среди баб. У каждого — по 5—7 женщин замужних. Пока мужики остальные бухают, жены их спят со всеми подряд. Лене все эти разговоры не понравились. Она притихла, покручивая колпачок от ручки.

— Да, ладно, вы не волнуйтесь. Здесь, может, и другие порядки. Люди в море ходят. А море пьяниц не любит. Разберемся. Главное, чтобы они до нас дошли. А там уж мы из них людей сделаем. Я на несколько дней уеду в Южный, там встречи с подрядчиками. Но уверен, что вы тут пока с местными и без меня справитесь. Удачи! Отправляясь сюда, Лена меньше всего думала про алкотестеры, собрания для жен и оторванные пальцы. Она рассчитывала, что все-таки завод может реально помочь людям, дать им работу, уверенность в завтрашнем дне. А там, глядишь, и город разрастется. Скоро восстановят

порт, приедут иностранцы. И Крюков превратится в один из аккуратных приморских городков, может, вообще станет как Ливерпуль, со своей четверкой и футболом. В этом будет и ее роль, а, значит, все не зря. До конца дня Лена составила два объявления. Одно — с приглашением на работу. Другое — с приглашением на встречу в ДК, где можно будет узнать все подробности. Вечером она удовлетворенно выключила компьютер и вычеркнула из календарика за 2011-й год еще один день. Когда она вышла на улицу, синего мотоцикла уже не было. ГЛАВА 13 На следующий день Ванек подкатил на кряхтящем уазике с трещиной на лобовом стекле, похожей на москита.

— Я думала, мы пешком пойдем.

— Еще находимся сегодня, не волнуйся. Лена по привычке, как в такси, залезла на заднее сидение.

— А чего это ты со мной не садишься? Брезгуешь?

— Всему свое время. Мы еще не так близки.

— Ну, как хочешь. В городе смотреть нечего. Поедем сразу на кладбище, к япошкам.

— На кладбище? Лене нравилось бывать на погостах, бродить среди аллей, вглядываться в лица на фотографиях, фантазировать, кем были эти люди, что они любили, отчего умерли. Иногда она думала, что так любит бывать на кладбищах, потому что сама и есть кладбище — планов, идей, желаний.

— Кладбон тут недалеко, километра три. А потом на маяк поедем. Сиденье в уазике было продавленным, неровным, как будто сидишь на галечном пляже. Пару раз их подбросило на кочках, и Лена ударилась головой о крышу.

— Поосторожней на поворотах, Шумахер.

— Какой Шумахер, мать? Постучи по голове. Он же не человек уже, а так — овощ. А я еще пожить хочу, лет до тридцати.

— А сейчас тебе сколько?

— Двадцать три.

— А почему до тридцати?

— А нахрена больше то? И так уже много повидал. Скучно.

— Ты вообще путешествовал куда-нибудь, мир видел?

— На Севере у нас был, в Южном был, в Японии на Вакканае, перевозил кое-что. Во Владик пару раз гонял, на материк.

— В Москве не был?

— Не, а чо мне там делать? В Макдональдсе я и во Владике пожрать смогу. Говорят, откроют через полгода. Ну, выходи, причалили. Лена буквально выпала из уазика в высокую траву. В прозрачной рощице между деревьев прятались несколько каменных стел с выбитыми иероглифами, внутри которых уже пророс мох. Лене захотелось провести по ним рукой. Вокруг памятников растительность была бережно выполота, рядом с одним на земле лежали три карамельки.

— А кто ухаживает за этими могилами?

— Так японцы и приезжают. Их у нас могильными туристами зовут. Мать рассказывала, что я как родился в 95-м, а в 98-м уже кризис бахнул. Так японцы привозили мешками, шмотки там, жратву, пеленки. Вот и выжили. До сих пор помню эти леденцы, вроде и сладкие, но жгучие, с перцем. И фантики такие, с золотинками.

— А карамельки тоже японцы положили?

— Не, это наши уже принесли. Мы японцев с их земли выпнули, а они нам все равно добро делают. Так что у нас женщины за их могилами смотрят, хоть как-то отплатить надо. Наши ведь сюда только в 45-м пришли. Потом тут все вместе жили, и русские, и японцы, в одних домах. А через год японцев на корабли посадили — и досвидос, в Японию отправили. Теперь это все наше как бы. Лена подумала, что есть у российского государства какая-то особая любовь к островам и полуостровам.

— Ну, все, погнали дальше, — перед тем как сесть в машину, Ванек повернулся, вздохнул и перекрестился, — эту землю, кстати, тоже под ваш завод отдают. Так что скоро все снесут здесь. Настроение тотчас упало. Не лучшая новость за сегодня. Они вырулили на дорогу вдоль реки. Хотя это и дорогой то сложно назвать — так, две неровных колеи, поросших травой и кустарником. Машина подминала молодые березки, ныряла в канавы, неслась вперед, как будто уазик был вообще неподвластен законам физики, он мог переехать, преодолеть любую преграду. Черная река справа, напоминающая расплавленную резину, выглядела устрашающе, казалось, что она затянет тебя быстрее, чем любое болото. Тонкие низкие осины обступили реку и как будто мешали ей вырваться на свободу, утащить на дно и уазик, и Лену, и ее белые кроссовки. Еще через 10 минут они выехали к морю.

— Все, здесь паркуемся. Дальше, как ты и хотела, пешком. Лена только сейчас поняла, что за все эти четыре дня так и не поздоровалась с морем. Она вообще в Крюкове не ощущала себя на побережье, потому что привыкла совсем к другому — к набережным,

пирсам, кафе, влюбленным парочкам. А не к ржавым кранам и контейнерам, сложенным друг на друга, как выцветшие детали лего. Вода меняла цвет от темно-синего у берега до розового у горизонта. Лена несколько раз вздохнула так глубоко, что от привкуса йода закружилась голова, захотелось разогнаться и бежать вдоль воды, пока легкие не сдавит железными прутьями.

— Как хорошо, Ваня, это лучший день за всю неделю, — она взяла камушек и запустила его по гладкой, еле движимой поверхности моря. Но он сразу утонул.

— Смотри как надо, — Ванек прицелился, и его галька сделала пять легких прыжков, оставив после себя ровные круги. Они побрели у кромки моря, перешагивая через булыжники, похожие на яйца древних птиц, с розовыми и салатовыми пятнами мха. Через сто метров Лена почувствовала тошнотворный запах гнили — волна трепала края плотно набитого холщового мешка, который наполовину утопал в воде. Возле берега, все в пене и склизких водорослях, вперемешку с алюминиевыми банками, на боку болтались семь-восемь дохлых рыб.

— О, да тут рыбокопы, похоже, прошвырнулись.

— Рыбокопы?

— Ну, рыбнадзор. Так-то дядя Паша с ними обычно договаривается, что они в наши края без его просьбы не суются. Но, видимо, им скучно стало. Решили прокатиться. Вон мужики улов побросали.

— А, дядя Паша — это кто?

— Да, владелец рыбзавода нашего. Двоюродный брат Юли Михалны, кстати.

— А, зачем рыбнадзор мужиков ловил? Они что — браконьеры?

— Конечно. У нас здесь каждый с детства в море ходит. А квоты эти на улов — просто смех, даже на уху не хватит.

— А, дядя Паша зачем с рыбнадзором договаривается?

— Так завод наш и есть главный браконьер. Да, и мужики местные все на него пашут. Он у них всю рыбу скупает за копье, но и не обижает. Разрешает себе оставлять немного, на семью. Мужики не жалуются, какаяникакая стабильность.

— И что, все довольны? Никто не хотел там свое дело открыть?

— Кинуть дядю Пашу? К тебе в лучшем случае на следующий день рыбокопы ручные пришвартуются, а в худшем вон как Семенов. Коптильню свою решил сделать. Через неделю ушел за ягодой и не вернулся. Третий год даже костей найти не могут. Лене стало не по себе.

— Может вернемся, а?

— Так почти дошли уже. Вон и маяк. На пригорке Лена увидела черно-белую полосатую трубу. Рядом с ней — ржавый ангар, деревянный сарай и покосившийся забор. Вовсе не так романтично, как можно было представить. За забором увядшая трава доходила до пояса, под ногами валялись обрезки труб, бутылки, рельсы, погнутые рыболовные садки. По широким бетонным ступенькам они поднялись до комнаты, где раньше работал пульт управления маяком. Здесь еще сохранились металлические щитки с тумблерами, вывернутыми стрелками, на полу — затоптанные листки, выписки, обложки журналов по учету горюче-смазочных материалов. Воняло мочой.

— Маяк давно не работает?

— Лет семь уже.

— Странно, что ничего не растащили.

— Слишком далеко, в Крюкове и своего говна хватает. Дальше нужно было подниматься по шаткой винтовой лестнице, которая старчески дребезжала от каждого шага. В центре смотровой площадки за сеткой-рабицей пряталась огромная лампа, разбитая сверху как яйцо, которое собираются съесть всмятку. Низкие перила перекосило, доски скрипели под ногами. Лена захотела поскорее вернуться на твердую землю. Вдалеке виднелся Крюков, зажатый с одной стороны языком залива, а с другой — мелкими сопками. Прямо перед ней раскинулось море. Оно не шумело, не разгоняло волны, а безвольно лежало, едва шевелясь. Тревога начала вытеснять спокойствие.

— Красиво, правда? — Ванек как будто невзначай положил руку ей на плечи.

— Красиво, — Лена сделала от него шаг в сторону, — только я волны больше люблю, чем штиль.

— Да, кто ж их не любит? У нас полгорода ходит смотреть на волны с пятиэтажный дом. В ноябре бывают, знаешь какие. Каждый год когонибудь смывает.

— И что, все равно продолжают ходить?

— Ну, конечно. На что тут еще смотреть. Скучно, кинотеатра же нету. Где-то вдалеке Лена заметила фонтанчик. Потом еще один. А вслед за ним над водой показалось бревно.

— Ого, да это же кит! — Ванек указывал рукой туда, где только что шевелилось «бревно», — они вообще редко так близко подплывают. Еще через секунду раздвоенный хвост вырвался на поверхность и тут же скрылся из виду. С ума сойти, она только что увидела настоящего кита. Это была не бродячая собака, не кошка, даже не еж, а самое большое млекопитающее на планете. Пусть не такое, как в детских книжках, вовсе

не синее, с белоснежной улыбкой, а темное, бесформенное, едва заметное. Но от этого ощущение чуда только нарастало — она разглядела, ухватила, ей повезло. Лена надеялась, что кит опять подаст ей сигнал, но фонтанчиков больше не было. На обратном пути она снова и снова прокручивала в голове эти несколько секунд. Обязательно нужно будет вернуться сюда.

— Может, пивка попьем?

— Не, Вань. Лучшее враг хорошего. Давай ка лучше делом займемся. Они заехали в офис, и Лена отдала ему пачку объявлений о работе на стройке и встрече в ДК. Дома ей безумно захотелось позвонить Леше и рассказать про кита. Просто рассказать про кита, конечно же, ничего кроме. Пару минут она колебалась, а потом рука сама потянулась и набрала одиннадцать цифр, которые Лена вспомнила бы и в глубокой старости. С каждым гудком она все больше нервничала, но никто не брал трубку. Тогда она набрала еще раз — опять ничего. За час позвонила четыре раза. Потом разрыдалась от жалости к себе и швырнула телефон о стену. Какая же дура. ГЛАВА 14 — Понимаешь, архитектура — это текст. Это коммуникация. Вот смотри — два дома, какой тебе больше нравится? Уже порядком опьянев, Лена стояла посреди Садовнической улицы и рассеянно смотрела не на застройку, а на своего нового парня. В одной руке он держал термос, а второй размахивал, указывая, то на терракотовую сталинку, то на серую хрущевку. Ей нравилась эта страсть. В термосе был не чай, а белое вино. Нехитрым приемом с ними поделился гид Серега. Переливаешь из бутылки и спокойно гуляешь по городу — во-первых, не нагревается, а во-вторых — никаких проблем с ментами.

— Глупый вопрос. Конечно, мне больше нравится сталинка. Там потолки высокие и вообще. Кому может нравиться хрущевка?

— Мне! Не появилась бы хрущевка, и не было бы никаких шестидесятников.

— Пфф. С трудом верится, что эта клетушка вообще строилась для человека.

— Вот именно, что для человека, а не для чекистов! Раньше люди жили в коммуналках. Все время под колпаком. Все за всеми следят. Не понравилось соседке, что ты молодая и красивая, она взяла и кляузу написала — ворует общественное имущество. Лампочки выкручивает в туалете. И все, привет черный воронок, — Леша слегка покачивался, но его глаза сверкали и брови выгибались, как бумеранги, — А теперь у семьи появилось свое, вот это вот жилье. Крошечное, но свое. Сиди себе

на кухне, приглашай кого хочешь, твори. И никакая бабка со скипидаром не придет.

— Да уж! Хрущевка — мать свободы. А что не так со сталинкой?

— Как что? Неужели ты не видишь? Пышные арки, колонны. Они ведь на что намекают? Что советская власть была не тридцать лет, она была всегда. От начала веков. Буквально из античности выросла.

— Ну, и что. Зато это красиво! Величественно!

— Лена, за любой архитектурой стоит человек. Идея человека. Люди, для которых строили этот дом, мне противны, — ветер трепал его челку из стороны в сторону, — Все эти генералы, стахановцы, партийцы и прочие лизоблюды. Ах, как он был хорош. Как вспыхивал в разговоре, как ловко пинал по тротуару скрюченную банку из-под пива. Леша любил футбол. С 8-го класса он болел за московский «Локомотив». Болел стоически, неся свой крест, как монах-схимник.

— Наши дровосеки опять продули.

— Кому на этот раз?

— «Арсеналу».

— Продуть чемпиону Англии почетно.

— Лена, мы продули тульскому «Арсеналу». Она чувствовала, как боль в его голосе плещется через край.

— Слушай, «Локомотив» приносит тебе столько страданий. Почему бы не болеть, скажем, за «Баварию»? Леша посмотрел так, как будто ему предложили устроиться в немецкую разведку.

— Потому что в этом смысл настоящей любви, женщина. Но главной Лешиной любовью все-таки была работа.

— Это же преступление против города! — первое, что он сказал в прихожей, вернувшись из командировки, — Они построили Набережную Брюгге!

— Угу. Ты голодный?

— На фоне панельных девятиэтажек! Еще поставили памятник Грейс Келли. В Йошкар-Оле!

— Эй, ты куда в обуви? Он прошел в ботинках на кухню, продолжая спорить с невидимым оппонентом.

— Ну, возьмите вы марийский орнамент, ну, создайте уникальный стиль! Поначалу Лешина рассеянность казалась Лене милой, естественным багажом его таланта. Он появлялся в ее ипотечной квартире и устраивал последний день Помпеи — извергал грязные носки, футболки, журналы,

какие-то бейджи. Лена физически не выносила бардак, расставляла тарелки на кухне от большой к маленькой, а книги на полках по цвету и высоте обложек. Выправляла каждую складку на покрывале. Он смеялся — в армии ты бы сделала карьеру, там культ заправленной кровати. Леша снимал квартиру вместе с партнером по бизнесу. И вообще с трудом отделял личное и рабочее. Его телефон звонил в любое время суток. По утрам, еще толком не открыв глаза, он спускал руку с кровати и пытался нащупать под ней крышку ноутбука. Но какое это имеет значение, если на свидание тебя зовут не в пиццерию, а в Юрьев-Польский, смотреть на храм домонгольской эпохи?

— Лена, ну, разве это не чудо? Видишь резного слона над воротами? У него заячьи уши. Все потому что зодчий никогда не видел слонов. Слышал, что у них большие уши, а какие именно — не знал. Конечно, чудо. Рядом с ним оживали камни. Что уж говорить про Ленино сердце. Через год дела пошли в гору. Он стал еще чаще пропадать в бюро. Появились какие-то «связи с Берлином», потом с Лондоном. Леша говорил, что мечтает покорить мир и плюнуть в историю. Или хотя бы в лица тем людям, которые построили театр Et Cetera. А Лена мечтала вместе ездить в отпуск и засыпать в обнимку. Леша позвонил уже за полночь.

— Ну, кажется, ты готова, — он произнес это торжественно, с легким придыханием. Лена понятия не имела, к чему.

— Ты хочешь посвятить меня в масоны?

— Все гораздо серьезнее, Лена.

— Уж и не знаю, что думать.

— Пора тебе познакомиться с мамой. Приехали. Нет, Лена, конечно ждала этого момента. В конце концов знакомство означало переход в новый регистр отношений. Но, положа руку на сердце, предпочла бы масонов. Лешины родители давно развелись. Отец, физик, эмигрировал в Японию, когда Леше было пять. Мать давала частные уроки французского.

— Я заеду в субботу, около четырех. Будь готова.

— Угу.

— Слушай. Мне как-то неловко просить. Сделай хороший маникюр, ладно? Какой-нибудь нейтральный цвет.

— Ну, если это входной билет в твою семью…

— Звучит, конечно, тупо. Но мама всегда смотрит на руки.

— Не переживай. У моей тоже полно тараканов. Одна мысль об ответном знакомстве вызывала ползучую панику.

С самого утра Лену мутило, ничего не лезло в рот. Она перерыла гардероб, чтобы выглядеть непринужденно, но эффектно. Поругалась с Макаром — на всех темных вещах серебрилась его шерсть. В конце концов выбрала светло-зеленый балахон из плотного льна. Он отлично подойдет к ногтям цвета пыльной розы. Достала шерстяное пальто. С половины четвертого кружила по комнате, боясь измять наряд. Но в назначенный час никто не приехал. Время, как жвачка, залипало на каждой минуте. Лена не выпускала телефон из рук. Через 10 минут попыталась дозвониться до Леши — безуспешно. Может, он за рулем? Но и через полчаса ни ответа, ни привета. Лена уже подвинула стул, чтобы наконец-то сесть и выпить траурный стакан кока-колы, заложив первые складки на платье, но телефон неожиданно дрогнул. «Дружок, у меня нарисовалась встреча. Очень важная. Мама тебя ждет. Я буду позже. Лови адрес». Час от часу не легче. Лена собрала всю волю в кулак и заказала такси. Лешина мама жила на Смоленской, в доме XIX века с эркерными окнами и 4-х метровыми потолками. Рядом с церковью Святого Власия на Козьем болоте. Лена медленно поднималась по лестнице, разглядывая пальмы в кадках, но сердце все равно сменило темп с анданте на аллегро. Маргарита Ивановна встретила ее у порога и поцеловала в щеку: — А, Леночка? Заходите, заходите. В квартире царил дружелюбный сумрак. Темные гардины из синего бархата ограждали жилище от всего, что творилось за окнами. В центре комнаты проступил круглый стол с ножками в виде кома-ину, мифических собакольвов. В углу Лена разглядела фото-триптих — полуголый младенец, первоклассник ростом с букет гладиолусов, студент в конфедератке. Очевидно, Леша. Она украдкой набрала послание — «ты скоро?»

— Вы садитесь за стол, не стесняйтесь, — Маргарита Ивановна, не отрываясь, смотрела на Лену, — Алеша так быстро все решил. Насчет нашей встречи. Уж не знаю, к чему такая спешка. Ее взгляд уперся в Ленин живот под балахоном. Платье явно включало зеленый свет для сомнительных интерпретаций. Лена инстинктивно положила руки на талию, натянув ткань по фигуре. Потом вспомнила, что захватила с собой коробку трюфелей. Хозяйка сдержанно кивнула и убрала ее в сервант. Краем глаза Лена заметила, что там уже лежит штук двадцать таких коробок. На стенах рябили абстракции и портреты. Человек на одном из них показался Лене знакомым — во фраке, с шелковым бантом вокруг шеи и поворотом головы на три четверти.

— О, скажите, а это ведь Шаляпин? Маргарита Ивановна вскинула тонкую подведенную бровь.

— Нет, Леночка, это мой прадед.

— Извините, очень похож, — Лена стушевалась. У Маргариты Ивановны были пепельные волосы, собранные сзади шпильками, на всех пальцах, кроме мизинцев, по кольцу и такой же нос с горбинкой, как у Леши. Помада нанесена с геометрической точностью, не смея и на миллиметр вырваться за линию губ. Лена случайно опустила взгляд на свои ноги и тут же по-балетному подогнула стопу — от носка на колготках потянулась перепончатая стрелка. Телефон по-прежнему молчал. Маргарита Ивановна начала морщиться и с силой тереть глаза. А потом небрежно покашливать в кулак.

— Простите, Алеша вас не предупредил?

— Не знаю даже, о чем. А в голове мелькнуло — неужели дело в маникюре?

— У меня аллергия на духи. Лена подскочила с места, готовая бежать на лестничную клетку.

— Я не знала. Извините, я тогда в другой раз… как жаль, я правда не знала.

— О, нет, нет. Я выпью таблетку. Не беспокойтесь. Она степенно поднялась и вышла в коридор. Лена отправила Леше еще один сигнал бедствия. Но снова вхолостую. Зато Маргарита Ивановна вернулась с шампанским. Запотевшая вдова Клико могла легко поправить дело.

— У меня все воспитанники знают — ко мне ароматов не надеваем. Но вы могли забыть. Это нестрашно.

— Но ваш сын не говорил мне… Маргарита Ивановна ее перебила.

— Вам шампанское, надеюсь, можно?

— Да-да. С удовольствием.

— Вот. Ученики подарили. Лена всерьез разозлилась на Лешу. Даже «Форт Боярд» — это командная игра. Тут еще вопрос, что проще — сунуть голову в ящик с пауками или понравиться его матери.

— Ну, а теперь, Леночка, расскажите мне про свою семью. Ей пришлось вспомнить всех родственников до четвертого колена. Через полчаса хозяйка достала с полки свой семейный альбом и позвала Лену на диван.

— А вот это Алеше 7 лет, он здесь выиграл конкурс — «золотой голос санатория „Смена“». Вот здесь мы всей семье — в Индии. А вот это я в детстве. На фотографии маленькая девочка лет десяти, приподняв юбку двумя щипками, стояла на фоне площади Гран-Плас в Брюсселе.

— Мой отец был дипломатом, мы таскались за ним по разным странам, пока мне не исполнилось 15.

— У вас, похоже, было очень счастливое детство.

— Это каторга, а не детство. Ты все время заперт на территории посольства, и не можешь никуда выйти без ведома родителей. В твоем классе учатся 3 человека, и те казахи. Лена представляла каторгу по-другому. Первый раз она попала за границу уже студенткой. И даже разбитая Польша показалась ей раем.

— А как же дух европейской свободы, демократии? Вы так рано его узнали.

— Милая, да что там свобода и демократия. Европа — это йогурт на завтрак. Вот чего действительно не было в Союзе. После заграничных фотографий Лена заметила старую карточку, на которой три человека в кирзовых сапогах обнимали друг друга за плечи и улыбались. А на фото подпись: «Отдыхающие. Евпатория, сентябрь 1941го года».

— Кто это?

— Мой дед. Вот здесь, в центре.

— А кем он был?

— Генералом. Лена как будто невзначай посмотрела на часы.

— О, вам уже пора? Очень жаль.

— Да, жаль. Только Леша до сих пор не приехал.

— У него важные дела, вы должны понимать. Но Лена не хотела этого понимать. По пути в прихожую она остановилась у серванта. Целую полку занял спичечный городок. Многоярусные башни, затейливые терема, мельницы, мосты и мостки.

— Это Алеша для меня склеил. В 9 лет. И сказал — когда я вырасту, построю для тебя настоящий. Лена улыбнулась.

— Это впечатляет. Я и половины не смогла бы придумать.

— Да, талант не брови. Если нет — не нарисуешь. Настроение окончательно испортилось. Лена, подгибая носок, залезла в ботинки.

— Леночка, вы подождите. Я с вами выйду.

Она скрылась на кухне и вернулась с пакетиком крупы.

— Вы хотите птиц кормить?

— Да-да, голубей. В лифте Маргарита Ивановна спросила.

— Завтра собираетесь?

— Куда?

— К Соловецкому камню, конечно. На «Возвращение имен».

— Ммм… я… может, если успею. Когда вышли на улицу, Лешина мама подошла к дворовой парковке и высыпала крупу на крышу сиреневой тойоты.

— Борюсь-борюсь с ними, сил никаких нет. Это наше место, семейное. Еще мой дед здесь свою Волгу ставил. Они распрощались. Уже перед собственным подъездом Лена последний раз позвонила Леше. Начался дождь. Ее шерстяное пальто промокло и стало вонять псиной. Решение в Лениной голове появилось без особых усилий. Оно ей не нравилось, но явно давило своей логичностью. Лена пыталась найти в нем брешь, но безуспешно. Леша перезвонил в 10 вечера.

— Извини, я все пропустил. У меня были встречи, одна за одной. Готовим презу для инвесторов. Ты как вообще? Лена хотела выпалить, что она, мягко скажем, не очень. Но закусила губу. Дыши спокойно. Четыре счета на вдох, четыре на выдох.

— Нормально. Ты приедешь?

— Слушай, у меня сейчас еще один скайп. Постараюсь быстро. В половине второго он сидел на ее кухне и вертел стакан с джином.

— Как мама?

— Я ее чуть не угробила своими духами. Ты этого добивался?

— Ой, чеееерт.

— Зачем ты нас вообще знакомил?

— Я подумал, что пришло время, — он опустил руку в карман пиджака, висевшего рядом на стуле, и что-то там нащупал, — Дружок, я понимаю, что ты злишься. Но я… просто выпадаю из реальности. Эта презентация. Она поможет нам ворваться в космос.

— Дело не в ней, Леша. Кого ты обманываешь, это будет повторяться снова и снова. Я все время одна. Он молчал.

— Я не готова быть женщиной космонавта. У меня не хватит сил. Тишина заполнила кухню, как отравляющий газ. Ни один из них не мог пошевелиться. Минуту или больше. Дыхание перехватило. Даже кот замер на подоконнике у горшка с фикусом. Лена сама не ожидала, что скажет это

так резко. Она боялась, что сейчас начнется долгий и вязкий разговор, но все закончилось быстро, даже слишком. Леша встал, как будто собирался что-то возразить, сделать последний марш бросок. Потом помотал головой, зажмурил глаза и медленно выдохнул. Он подошел ближе, наклонился и на секунду прижал губы к ее виску.

— Я знаю. Прости меня, — и добавил с улыбкой, — Останемся друзьями? Лена усмехнулась.

— Конечно, нет. ГЛАВА 15 К собранию все у Лены было готово — Ванек сообщил, что город уже в курсе, придут даже немощные старушки и дети в ползунках. Из ЮжноСахалинска прислали новые колонки и микрофон, Ирина и Марина уже накрыли поляну в ДК — чай, печенье, бутерброды с сыром. Лена приготовила бланки для заявок на работу, листовки, буклеты. Из офиса она выходила с легким сердцем и тяжеленной пачкой бумаг. Наконец-то дело сдвинется с мертвой точки. У входа опять стоял нарядный мотоцикл. Лена сочла, что это хороший знак, посмотрела на свое отражение и улыбнулась — кое-чего не хватает. Она поставила на землю пакеты, достала помаду и наклонилась над боковым зеркалом, чтобы добавить боевой раскраски.

— Хотите угнать мой мотоцикл? Лена дернулась от испуга. Сзади стоял парень из соседнего кабинета, в черной кожаной куртке с красными лампасами. Ростом, может, на пару сантиметров выше Лены, но раза в полтора шире в плечах, коротко стриженный. Его внушительный нос сразу привлекал внимание, он был как будто слегка скошен вправо.

— Нет, просто зеркало ворую.

— Тогда без проблем. Их каждую неделю воруют. Уже привык.

— А, вы что, прямо из Питера на нем сюда ехали? — Лена кивнула на номера.

— На ней, — он похлопал мотоцикл как боевую лошадь, — к сожалению, нам с Дусей пришлось лететь на самолете. Они немного поболтали. Лена рассказала, чем занимается. Любитель Black Sabbath, Антон, оказался инженером какого-то редкого оборудования, до холодов хотел объездить все побережье и вообще давно мечтал здесь поработать. В Крюкове он останется на пару месяцев, а может — на год, как карта ляжет.

— И что, вы даже не знаете, сколько тут пробудете?

— А какая разница? Я живу моментом, а сейчас он прекрасен. Поел хорошей рыбы, говорю с красивой женщиной — он улыбнулся и приблизился к Лене, отчего у нее вспыхнули кончики ушей, — вот только женщина немного промахнулась с помадой. Лена еще раз опустилась к зеркалу и увидела, что от неожиданности провела горизонтальную черту под носом. Она попыталась стереть, но след все равно остался. Надо прийти в ДК пораньше, чтобы все отмыть.

— Так, мне уже пора бежать.

— Подвезти?

— Не сегодня, — Лена вырядилась на собрание в узкую юбку и шпильки.

— Ладно, пока, расхитительница зеркал. Еще увидимся. Собрание начнется через сорок минут. Ирина и Марина сделали одинаковые прически, начесали челку, закрутили крупные локоны и залили их лаком до плотной корки, по которой Лене хотелось постучать пальцем. Зашла Светлана Гарьевна, узнать все ли в порядке. В зале на первом ряду уже сидели несколько старушек и пили чай из пластиковых стаканчиков — они сняли верхнюю одежду, но остались в шалях и шапках-ракушках. Еще две копошились у столика с едой, накладывали в салфетки печенье с горкой и быстро рассовывали по карманам. Народ постепенно подтягивался. Зашел Коля, водитель, с которым Лена ехала в Крюков.

— Привет, подруга, где тут у вас наливают?

— У нас только чай.

— Ну, и как с вами разговаривать тогда? — он натянул улыбку, обнажив золотую коронку — Ладно, шучу. Хорошо выглядишь, кстати. Заходи за книжкой. Коля протиснулся во второй ряд, прихватив бутерброд. К нему тут же подсела Марина и что-то защебетала. Без пяти шесть приехала Юля Михална, с мужчиной в коротких брюках и усами-подковой, как у Мулявина из «Песняров». Его представили Лене как мэра города. Следом за ними влетел Ванек. Мест в зале уже не было, печенье закончилось двадцать минут назад, люди недовольно шептались.

— Что-то я начинаю волноваться, Вань, — Лена всегда побаивалась выступать, а тут чувствовала, что ее начинает бить крупная дрожь, — вдруг меня помидорами закидают?

— Какие помидоры? Ты цены то на них видела? Тебя скорее крабами закидают. Лена засмеялась и стало легче. Ванек встряхнул ее, как тренер тормошит боксера перед боем.

— Ладно, не дрейфь. Я рядом. Если что — побежим. Быстрые ноги пинка не боятся

Пора начинать. Лена одернула юбку и поднялась на сцену по боковой лестнице, подошла к микрофону, постучала по нему, чтобы проверить звук. Он ответил глухим «пхы-пхы».

— Уважаемые крюковцы, минуточку внимания!

— Крюковчане! Никакие мы не крюковцы, надо было лучше готовиться. — мужик в брезентовом плаще решил защитить идентичность горожан.

— Не перебивай девчонку, пусть скажет, — вступилась бабулька с первого ряда.

— Извините, крюковчане, — Лена сбилась и поискала глазами Ванька. Он ободряюще кивнул, — Компания «Нефтепромрезерв» приглашает вас на интересную работу. Мы обеспечим вам достойный заработок, удобный график, официальное оформление.

— Это скокаво? — низкий женский голос гремел из последних рядов.

— Что?

— Платить скока будете? Вот у меня брат в Москву на стройку уехал, штукатуром. Так там ему шестьдесят тыщ платят. А у вас скока?

— Ну, это от квалификации зависит, от сложности работ. В зале поднялся недовольный шум. Кто-то крикнул Лене: — Ну, ты не юли. Прямо скажи. Лена заглянула в свои таблицы.

— Средняя зарплата штукатура — тридцать тысяч в месяц, на руки. У сцены начался даже не шум, а рев.

— Мы что, люди второго сорта что ли?

— Сами на эти гроши поживите.

— Поди в туфлях таких не походишь с зарплатой в тридцать тыщ. Лена посмотрела на свои лаковые лодочки от Marc Jacobs. Даже бабки начали возмущенно размахивать руками, как будто сами собирались работать на стройке. Лена растерялась. Она попыталась сгладить ситуацию.

— Но зато вы будет жить дома, отпуска, больничные — все официально. Гомон не унимался. На сцену поднялась Светлана Гарьевна и отодвинула Лену от микрофона: — Дайте человеку закончить. Что за базар вы тут устроили. Позорище. Ее на удивление послушали и зал покорно затих. Лена рассказала о том, кого и зачем ждут на стройке. Дыхание постепенно пришло в норму. Ноги больше не тряслись.

— Может, у вас есть какие-то вопросы?

— У меня есть не вопрос, а обращение к землякам, — с места поднялся мужчина в очках, вассермановском жилете с карманами и венцом темных волос вокруг лысины.

— Андрей Ильич, покороче только, — Светлана Гарьевна взяла на себя роль модератора, а потом шепнула Лене, — это наш краевед.

— Они же все захватчики, оккупанты, кровавое государство. Как в 45-м году пришла сюда армия, на Карафуто. Так и сейчас. Мы все это проходили уже. А история наказывает за незнание уроков, — он не говорил, а скорее завывал, как Евгений Евтушенко перед стадионом, — Землю нашу заняли под стройку. А там лес, девственный, там мы с детства грибы, ягоды собираем. А, теперь что? Вас всех хотят, как рабов использовать. Используют и выкинут.

— Спасибо, Андрей Ильич, еще вопросы есть?

— Светлана, а ты человека не затыкай, он все правильно говорит. Я-то сама вот что спросить хотела. Вы нас часом не потравите здесь? У нас и так в каждой семье — раковые. А вы еще тут со своим заводом.

— Правильно, правильно. Травитесь там в своей Москве сами. К нам то что приехали? Радиацию разводите, — в дискуссию вступили женщины со средних рядов.

— А я вот за то, чтобы был завод. К нам на открытие, может, Путин приедет? Вы что, Путина не хотите? — высокая дама в фетровом берете поднялась с места и декларативно уперла кулак в бедро.

— Путина то мы хотим. Мы не хотим, чтобы у нас тут как в Чернобыле — собаки с двумя головами по дорогам бегали, — немолодая блондинка махнула на соседку полной рукой.

— Михална, да, что ты несешь? Бред беременной медузы. А Путин как приедет, нам и дороги сделает. А то что — стыдобища. Машины едут — дороги объезжают. Светлана Гарьевна кивнула Лене, что надо это все заканчивать, а то так и до утра просидеть можно.

— Уважаемые крюков… крюковчане! Большое спасибо, что пришли. Вон там на столике лежат анкеты и ручки. Все желающие могут их заполнить и приходить с понедельника на собеседование. Будем очень вас ждать. Камуфляжная река участников собрания потекла из дверей. Все громко разговаривали. Кто-то останавливался возле анкет и буклетов. Со стола с печеньем все смели, даже лишние стаканчики и салфетки. Лена сошла со сцены и опустилась на стул, сняла туфли. Подошла Юля Михална: — Елена, спасибо вам за встречу. Вы ко мне не зайдете на той неделе? Обсудим парочку моментов. Организационных.

— Зайду, конечно. Подсел Ванек.

— Ну, видишь, не так страшен черт, как его малюют. Я видел, что мужики наши расхватали анкеты.

— Угу. Ну, мало ли для каких целей.

— Проводить тебя?

— Нет, не надо. У меня еще дела здесь, — Лена, конечно, соврала. Марина и Ирина убежали домой, а Лена продолжала сидеть и смотреть в одну точку. Ее как будто выпили через трубочку и с шумом затянулись напоследок.

— Ну, чего вы расстроились? — Светлана Гарьевна протянула ей кружку чая, — Идите домой, все образуется. Вот увидите, они еще в очереди к вам стоять будут. А сначала всегда так. Все новое в штыки. Ну, что ж, остается надеяться. Лена спустилась по лестнице ДК и погрузилась в пряную темноту октября. Кричали чайки. В воздухе были намешаны запахи моря, пыли и уже прелой травы. На улице не было ни души. Вдруг она услышала за спиной шорох гравия. Лена свернула на соседнюю улицу. Ошибки быть не могло — вслед за ней медленно ехала машина. По спине пробежал холодок. Что же делать — бежать, кричать или остановиться? Машина затормозила, и из нее, судя по всему, вышли двое. Лена ускорила шаг, перешла на бег. Сзади тоже побежали. Ей хотелось обернуться, но это слишком большая роскошь. Кто-то с силой дернул ее за запястье: — Стой! Лена начала извиваться и выкручивать руку. Из темноты буркнули.

— Мы просто поговорить хотим. Свет фонаря выхватил длинного жилистого парня, у которого на шее блеснула жирная змейка цепи. Он отпустил ее руку и боль волной докатилась до кончиков пальцев. Она нащупала в кармане ключи.

— Побежишь — будет хуже. Сзади медленно двигалась полная фигура, как будто перекатывалась по ночной дороге.

— Ну, что ты бегаешь здесь? Хотели бы что с тобой сделать, у подъезда бы встретили и все. А так на центральной улице, в безопасном месте. Пойдем в машину поговорим, — колобок оказался мужчиной с гладким широким лицом и редкими еле заметными бровями.

— В машину не пойду, — Лена проверяла пальцами в кармане, какой ключ из связки — острее.

— Ладно-ладно. Пару слов тебе скажу. А то ты тут шныряешь, что-то крутишься. И папикам своим передай, — колобок перевел дыхание, — вы возить на свой завод кого угодно можете, хоть пингвинов с Антарктиды. Но мужиков местных не трогайте, ясно? Это мои мужики, они на меня работают. И перебежчикам я житья не дам.

Лена поняла, что перед ней стоит сам дядя Паша, директор рыбзавода.

— Крепостное право отменили уже. Где хотят, там и будут работать, — все это вырвалось у нее случайно, против собственной воли.

— А ты, как я посмотрю, грамотная, историю любишь? А я вот литературу люблю. Знаешь, как у Гоголя в «Мертвых душах»? Все, что ни видишь, — все это мое. И даже весь этот лес, и все, что за лесом, — все мое, — он подошел вплотную и флегматично произнес, — и ты сейчас, шмакодявка, тоже моя. Захочу и задушу тебя своими руками. В ушах зашумело. Стало страшно даже сделать вдох, не то, что ответить.

— Ладно, расслабь булки. Шучу. Мы же культурные люди. Разговоры высокие ведем. Я думаю, ты поняла меня. Хозяевам своим передашь, — он кивнул дылде с озлобленным лицом, — пойдем, Саня. Они развернулись и зашуршали к машине. Потом объехали Лену и мигнули аварийкой — вежливо прощались. ГЛАВА 16 Лена добрела до дома без единой мысли в голове. Страх еще не отпустил и засел глубоко в теле. Она упала на кровать и провалилась в сон. В пять утра раздался звонок, Лена машинально потянулась за телефоном, случайно уронила его, пришлось шарить рукой по липкой пыли под кроватью. Утренние звонки гораздо тревожнее прочих — в голове за секунды пронеслись смутные мысли о смерти матери, кота, Леши. В полусне нащупала прохладный металлический корпус, включила экран. Оттуда таращилась самодовольная морда Макара, и ни одного пропущенного. Неужели, показалось? Но через несколько секунд звук повторился. Иерихонская труба заливалась в прихожей. До Лены, наконец, дошло, что звонили не на телефон, а в дверь. Твою мать. Накрыла голову подушкой, попыталась представить, что ей это снится. Может быть, звонки прекратятся? Но они не прекратились, более того — стали сопровождаться угрожающим стуком тарана. Кто-то ритмично бил в дверь то ли ногой, то ли крепким кулаком. Лена проскользнула на кухню и достала тупой кухонный нож. Бросила, схватила отбивной молоток для мяса. Звуки стихли. Подошла на цыпочках к дверям и заглянула в глазок. На площадке сидел мужик в камуфляже. Кажется, тот самый, которого Лена встретила в первый день. Он обхватил колени и раскачивался из стороны в сторону. На ногах не было ботинок, только рваные носки. Мужик как будто почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он поднялся, отошел к противоположной стене и с разбегу шибанулся головой в Ленину дверь.

— Людмилаааа! Открой двери, падла!

— Идите домой, здесь нет никакой Людмилы, — Лена старалась говорить, как можно строже и убедительнее.

— Людка, кончай голову морочить, открывай.

— Я сейчас полицию вызову, если не перестанете.

— Ууу, сука. Вот только открой мне. Я тебя все мозги повышибаю.

— Да, не собираюсь я открывать.

— Ну, хоть ботинки отдай, тварь неблагодарная. Я тебе за картошкой в гараж пошел? Пошел. А ты обувь нафига сбондила? Он снова разбежался и саданул плечом дверь. Замок встревоженно лязгнул, но осаду сдержал. Лене было и смешно, и страшно. Она набрала номер полиции: — Младший лейтенант Рябчиков, на проводе.

— У меня тут пьяный мужик в дверь ломится, — Лена задумалась и добавила, — незнакомый.

— Адрес?

— Пуркаева пять, квартира двадцать три.

— Тааак, — послышалось, как он медленно отхлебнул из кружки — Дэнчик, Пуркаева пять, твой участок?

— Ну, мой, а чо?

— Да, тут баба какая-то звонит, говорит, к ней алкаш ломится.

— А чо за алкаш? Дай трубку. Лена быстро описала Дэнчику, как выглядит ночной гость. В это время удары головой в дверь возобновились.

— Угу. Понял вас. Но вы не парьтесь, сейчас разберемся.

— Приедете?

— Зачем? Жене его позвоним. Если Людку зовет, белобрысый, на Пуркаева, это, поди, Жека Поршень, одноклассник мой.

— С него еще кто-то ботинки снял. Он босой ходит.

— Так Людка и сняла. Он поди завалился где-то пьяный, в подъезде там, или на улице. Она ботинки сняла, чтоб он, как очухается, домой топал. А не по бабам.

— Дальновидная, — Лена искренне восхитилась находчивости соседки.

— Ага. Людка нормальная баба у него. В общем, ждите, сейчас все будет. — и Дэнчик повесил трубку. На площадке воцарилась тишина, боязливо пощелкивала лампочка. Через глазок Лена видела только растопыренные ноги. С одной ноги теперь исчез еще и носок. Видимо, Женя Поршень сидел, прислонившись к ее дверям. Через три минуты на четвертом этаже скрипнула щеколда и по бетонным ступеням застучали набойки. На площадку поднялась

растрепанная женщина в тапочках с голубыми помпонами из меха. Она наклонилась и залепила пощечину своему полубосому мужу.

— Ба, Людка. А ты откуда это? С соседом жарилась, сука?

— Ты чо тут исполняешь, урод? Это не наш этаж. Пошел вниз быстро. Началась какая-то возня. Людмила пыталась поднять его с пола.

— Так это чо я, получается, заплутал?

— Заплутал-заплутал. Скоро на тебя ошейник буду с биркой вешать.

— С пути сбился?

— Это я с пути сбилась, когда замуж за тебя, козла, вышла. Судя по всему, Женя Поршень смог подняться на ноги и поскреб за женой по лестнице.

— Картошку где просрал, мудила?

— Так это…

— Так то. Иди давай — Ах, ты моя красавица, пришла за мной. Не бросила. Дай поцелую.

— Меня от тебя тошнит.

— Людочка, любовь моя.

— За перила держись, горе луковое, — в голосе Людмилы послышалась нежность человека, которому собака погрызла пульт от телевизора. Лена сидела в прихожей и кусала щеку. Вспомнила про Лешу. Он почти никогда не говорил, что она его любовь. Вообще слишком бурно выражать чувства у них негласно считалось дурным тоном. Не верилось, что все происходящее сейчас — это всерьез. Перед глазами кто-то крутил пленку диафильма. Вот она на сцене и не знает, что говорить. Вот на нее тяжело дышит дядя Паша и грозится задушить. Потом этот ночной алкаш со своим ментом-одноклассником и дырявым носком. Пожалуй, хватит. Все. Она на такое не подписывалась.

— Андрей Андреевич, вам удобно говорить? — в Москве сейчас глубокий вечер пятницы. В любой другой ситуации она отказалась бы от звонка, но только не сегодня.

— Оооо, Ленок, — шеф взял трубку почти сразу, на заднем фоне слышался хохот, шум, живая музыка. Кажется, он тоже порядочно набрался, — а я только вот товарищам про тебя рассказывал. Игорь Иванович, Катенька, рад видеть, рад видеть, — Корольков, похоже, с кем-то обнимался, — Как тебе там на краю света, а? Обустроилась уже?

— Вам нужно найти другого человека вместо меня. Я хочу завтра вернуться в Москву.

— Ну, что там у тебя могло случиться, а? — он пытался перекричать скверный женский вокал.

— Да, ничего, знаете. Каблук сломала. Вот и звоню вам в 6 утра, — Лена тоже невольно перешла на повышенный тон. Ее прорвало. Она задыхалась, то шипела, то кричала в трубку, рассказывая, что происходит в Крюкове — даже во времена каторги на Сахалин почти не отправляли женщин. А она просто хочет нормально работать, не бегать по ночам от уголовников, заходить в свой подъезд и видеть там хоть что-то. Если не консьержку, то хотя бы лампочку. И ей плевать, кто тут живет, крюковцы или крюковчане. Деревенщиной родились, деревенщиной и помрут. А если Корольков хочет, пусть сам сюда приезжает и разбирается со своим заводом и ест йогурт по 300 рублей, а с нее хватит. Баста. Суши портянки, командир. Она покупает обратный билет. В трубке эхом раздавался звон бокалов и женский наигранный смех, как маячок из ее прошлой жизни. Корольков будто набрал воздуха в легкие, чтобы ответить. Лена приготовилась к его контратаке, к тому, что он смешает ее с грязью, назовет слабым звеном, ничтожеством, сбитым летчиком, прогнившей «лозой». Но Корольков начал смеяться. Он ржал и не мог остановиться минуты полторы. Лена совершенно не поняла, что происходит. Кажется, в ее жизни на острове не было ничего смешного.

— Ох, Ленка. Ну, ты даешь, — он никогда раньше не называл ее так, — Что правда? На Сахалине есть машина времени? Ну, этот мужик, как его, дядя Паша? Он реально существует?

— Реальнее некуда, — Лена посмотрела на свежий синяк на запястье.

— И вот так с предъявами подкатывает на улице? В малиновом пиджаке?

— Нет, пиджак дома забыл, — Лена огрызнулась.

— Ладно, вот что я тебе скажу, только на свежий воздух выйду, — звук вечеринки сменился звуком мчащихся машин, в одной из которых Лена мечтала бы оказаться, — Я тебе завидую. Правда, без шуток, я хотел бы сейчас на твоем месте быть.

— Я бы тоже с вами махнулась местами, с удовольствием.

— Ты не понимаешь, Лен. Это ведь и есть настоящая жизнь. Реальная. Когда перед тобой все нутро вывернули. Местные — перед тобой. Ты — передо мной. Не надо лебезить, наглаживать рубашечку, прокурорским сынкам руки жать. Вот у меня сейчас знаешь какой спектр эмоций? Брезгливость, презрение, скука. Нет, есть конечно и имитация страсти, но это надо пить. А мне много пить уже нельзя, понимаешь, не встает. Виагра — тоже вредно, для сердца, — Корольков по-старчески запричитал, — А утром просыпаешь в постели с тупой селедкой. И все по кругу. Брезгливость, скука, жалость к себе. Ты прости, что я с тобой так. Но ты хорошая девчонка, чего-

то мечешься, ищешь. Только маленькая еще. А разве тут в Москве у мамки вырастешь? Лена потеряла дар речи от такого похлопывания по плечу и интимных откровений. В ответ промычала что-то невнятное.

— Вот и я так думаю. А теперь по фактам. Ну, с алкашней местной ты и так разберешься. Сама их тут привечала и опекала больше всех. А по дядя Паше такой расклад. В 90-е, когда стрелки забивали, там ведь главное что было? Решимость. Это только в фильмах каждая стрелка заканчивалась стрельбой. Нормальные мужики все решали на словах, на авторитете. У кого сильнее аргументы. У меня товарищ, так скажем, деловой партнер из Нижнего Тагила был. Так они в 93-м делили городской рынок с кавказцами. А он сам в Афгане воевал, у них там своя банда, ветеранская. Им эти кавказцы забивают стрелку у Ледового дворца. Так наши ребята приезжают на «Уралвагонзавод», снимают с линии танк и угоняют его. По дороге едут, забирают там еще афганцев с офисов. Заводские всех ментов на уши подняли, бронетранспортерами дороги перекрыли, все дела. Короче, остановили наших пацанов, они сто метров до стрелки не доехали. И никто, ни одна гнида не посмела оспорить победу афганцев. Рынок им перешел, без единого выстрела. Потому что они показали, у кого тут яйца.

— А их потом не посадили?

— Кого? Афганцев? Ну, там парню предъявили «угон автотранспорта». Нет ведь статьи в кодексе про угон танка. Но отмазали быстро. Вот и дядя Паша твой проверяет нас на вшивость, он же не беспредельщик какой, иначе не дожил бы до пенсии. Я ему тут по своим каналам подкину аргумент, но и ты не дрейфь. Седлай танк, поняла?

— Я хочу вернуться.

— Возвращайся, если хочешь. Вот правда. У зама по строительству секретарша в декрет уходит. Могу тебя на ее место взять. Тут кого-нибудь оседлаешь. Полгодика поработаешь и тоже пойдешь демографию улучшать. Лена молчала. Стекла гудели от ветра, вторя старому холодильнику.

— Эх. У тебя ж там красота такая. Море, сопки. Хоть фотографии шли. Не то что мы тут, в каменных джунглях, — Корольков о чем-то задумался, и несколько секунда они молчали вместе, — Ладно. Ты не теряйся. Про дядю Пашу я понял. Успехов!

— Спасибо, и вам. ГЛАВА 17 Лена не понимала, что делать — плюнуть на работу, брать билет на самолет, бежать в офис, искать танк. Она достала турку и поставила на огонь кофе. Запах арабики действовал лучше нашатыря. Весь сон

растворился. Забралась на подоконник и с удивлением обнаружила, что небо усыпано звездами. Она без труда нашла Альтаир, самую яркую звезду в созвездии орла, чуть выше — лебедь, а слева — ромбик воздушного змея. Это дельфин или «гроб Иова». А за ним малый конь, водолей и пегас. Говорят, жители Москвы никогда не смогут увидеть млечный путь. Из-за фонарей, горящих вывесок, автомобильных фар, которые отражаются от дорог и застилают небо светом. Когда ей в детстве сказали об этом в планетарии, Лена разрыдалась. Непонятно, зачем жить в городе без звезд. А здесь — пожалуйста, можно достать учебник по астрономии за 5-й класс, и сверять вид за окном с картинками на рыхлых выцветших страницах. Лена потеряла счет времени, Альтаир растаял между розовым и синим слоем небесного желе. Перевернула телефон. Сообщение от Леши: «Спишь? Можно позвонить?» За чередой странных событий она и не осознала толком, что два дня жила под прессом не отвеченных звонков. Думала, повторяла: да, неважно, мы взрослые люди, каждый живет сам по себе. Ну, молчит и молчит. А сейчас поняла, что все это время ждала хоть слово, хоть букву, хоть знак препинания, лишь бы чувствовать связь, неважно какую. С минуту смотрела на лампу под потолком, которая все еще светила, но электрическое сияние уже не имело смысла. Широкий солнечный луч вычертил дорогу от окна до прихожей. В нем, как бешеные, метались пылинки. «Сейчас говорить не могу, прости». Не осталось сил думать, спорить, мучиться от тоски. В походе Лену учили, что, если упадешь в горную реку и окажешься в самом водовороте, не пытайся грести, бороться с течением. Так погибают лучшие пловцы. Набери побольше воздуха и ныряй в него, как можно глубже. Поток сам вытолкнет тебя в спокойную воду, главное, не паникуй. Но у Лены не было никакого доверия к потоку. Она натянула джинсы, кашемировый свитер, пальто и вышла на улицу. Стая ворон сорвалась с проводов, как будто кто-то бросил горсть зерна в небо. Лена пошла за воронами и добрела до Крюковского рынка. Еще не было девяти утра, а здесь уже кипела жизнь. На раскладных табуретах сидели бабульки в треугольных косынках, разложив на ящиках связки чеснока, разнокалиберные кабачки, горки яблок и картошки. В больших кадках продавали на развес кимчи, капустные листы в перечном маринаде, с морковкой, специями, какими-то морепродуктами, свиными ушами, пять или шесть видов. Прямо на земле валялись кучи сушеной рыбы, которую можно было взять за копейки. Рядом в прозрачном, набитом до отказа чане плавала живая рыбы, еле шевеля плавниками. Между рядами то и дело возникали пробки из пенсионеров

с сумками-тележками. Лену привлек прилавок, над которым висела странная табличка «КЛОПОВКА, 800 руб за кг». Она протиснулась ближе.

— Берите, девушка, последняя партия осталась, — женщина с фиолетовыми пальцами горстями загребала в пакеты круглую красную ягоду. От «клоповки» исходил неприятный аромат. Похоже на мокрый мел, — вот возьмите, попробуйте, это и от гипертонии, и как антипохмелин идет. Лена взяла одну ягоду — вкус гораздо лучше, чем запах, лопается, как красная смородина, но слаще и острее. Попросила взвесить полкило. В соседнем ряду выстроилась огромная очередь за мясом. Возле прилавка, над которым висела табличка «Ким и сыновья», толкались не меньше 20 человек. У весов стоял тот самый кореец, погонщик овец и «возмутитель спокойствия». Ему помогал мальчик лет 15-ти, которого Лена толком не разглядела. Кажется, продукты с фермы Кима пользовались большим спросом. Хозяйки буквально дрались за лучшие куски вырезки и грудинки. Лене стало не по себе. Она поспешила дальше, искренне пожелав, чтобы этот человек мог спокойно заниматься своим делом. За продуктовыми рядами растянулись вещевые. Здесь публика была уже посолиднее. Все разодетые, как в театре, женщины с макияжем, крупными сережками. Мужчины начистили туфли с тупыми носами. Люди разглядывали не столько товар, сколько друг друга, кивали знакомым. На Лену тоже смотрели в упор, но с ней не здоровались. Жены подводили мужей к прилавкам, щупали брюки, заставляли примерить. Их супруги нехотя соглашались, балансировали на картонке в одних трусах, напоминая фламинго с поджатой ногой. Рядом крутились продавщицы: «Ох, как хорошо село, как на вас шили. И по бедрам, и спереди», «Валя, пригляди за клиентами, я на три минуты отойду». Лена чувствовала себя чужой. Инопланетянкой, которая ничего не понимает в реальной жизни и в качестве брюк. Но ее наконец-то окликнули.

— Девушка, вот курточка на вас, примерите? В небольшой палатке парусили ряды болоньевых курток, с лампасами, приталенные, укороченные, с рукавом три четверти. Всех цветов радуги. Ну, что ж. Пора уже сменить свое твидовое пальто на что-то более практичное.

— А давайте. Вон ту болотную.

— Размер элечка? Это было немного обидно.

— Я обычно S ношу.

— Ну, это вы зря. Лучше брать посвободнее, под свитерок. Лена подумала и взяла M.

Она решила вооружиться не только новой курткой, но и новой прической. В Крюкове было три салона красоты — «У Анжелы», «Компромисс» и «Шанс». Идти до каждого считанные минуты. «Анжела» сразу вызвала сомнения одним своим вымышленным именем. Лена вообще никогда в реальной жизни не встречала людей с именем Анжела. Поэтому выбирала между последними, «Шансом» и «Компромиссом». От рынка свернула на улицу Мира. Неровный асфальт как будто шпателем намазали на землю. Тут не было и намека на тротуар или хотя бы бордюр. Ржавые гаражи, облокотившись друг на друга, плотно обступили дорогу справа и слева. Сначала Лене стало не по себе, но потом она даже испытала жалость к железным перекошенным коробкам, которые давно утратили свои цвета. Казалось, если слегка толкнуть крайнюю, то остальные тоже завалятся на бок, как кости домино. Лена миновала кордон гаражей, и пейзаж сменился на более дружелюбный. Желтые оштукатуренные двухэтажки чередовались с деревянными бараками, где вместо стекол парусил полиэтилен. У каждого дома — детская площадка, новая, построенная из яркого пластика. Резиновое покрытие, паровозики, качели, целые скамейки, песочницы, горки. Сколько же в Крюкове вообще детей? На площадках красовались таблички, что-то вроде: «Пусть распускаются цветы жизни. Проект партии ««Единая Россия»» или «Юным сахалинцам. Построено по инициативе ИО Губернатора Сахалинской области Панюшкина Е. О.». Каждый по-своему пишет на заборе слово из трех букв. Площадки пустовали. Цветы жизни плюхались в огромной луже посреди улицы, толкали от берега к берегу рваную шину и бросались комками земли. Толстый черный кот восседал на штакетине забора, наблюдая за их возней — хоть кто-то в этой жизни обрел равновесие. «Компромисс» оказалось не так легко найти. Лена обошла кругом грязно-белый дом, и только на втором заходе заметила металлическую дверь, ведущую в подвал. Внутри пахло перекисью водорода. На стене висели несколько мятых постеров, с Клаудией Шиффер, Анжелой Дэвис и Дженнифер Энистон. Пять сиреневых кресел из кожзаменителя пустовали. На шестом сидел полный дед. Его шея была обернута белой салфеткой, а тело скрыто под коричневой мантией, и сам он в этой накидке напоминал ромовую бабу. Вокруг него суетился узбек и равнял триммером виски.

— Вы без записи? — из подсобки высунулась низенькая женщина с чашкой чая.

— Без записи, мне только кончики подрезать. Получится?

— Ну, не знаю. Сейчас посмотрю по журналу, у нас вообще сегодня плотно, — она скрылась за дверью и завела беседу с парикмахером: — Том, возьмешь клиентку? У тебя до четырех никого нет вроде.

— Свет, передохнуть то дай. Только вон куксу заварила.

— А че за кукса? Доширак что ли?

— Да, не, какая-то новая. Попробуй. В скоплении химических запахов Лена уловила аромат быстрорастворимой лапши, и невольно перенеслась в плацкартный вагон, который везет ее, десятилетнюю, на море, с мамой и папой. За окном мелькают станции, в граненом стакане мечется ложка, родители рубятся в дурака.

— Так что передать-то? Первый раз ее вижу. Такая она знаешь, хитросделанная. Из этих, понаехавших, похоже.

— Пусть ждет. Администратор вынырнула из подсобки и указала Лене на свободное кресло: — К вам скоро подойдут, располагайтесь. Кожзаменитель нервно скрипнул. Лена посмотрела на себя в зеркало, и не узнала. Что с ней стало? Осунулась, что ли? Потом глянула на соседа. Он тряс ногой, уставившись на свое отражение. Мокрая челка, зачесанная на лоб, скрывала бесцветные брови. Узбек пытался аккуратно состричь ее, нигде не скосив. Лена подумала, что парикмахерская — это чуть ли не единственное место, где человек неотвратимо сталкивается со своим возрастом. Конечно, каждое утро ты тоже смотришься в зеркало, наскоро поправляя прическу, бежишь по делам. А тут — целых сорок минут, а то и больше, вынужден разглядывать лицо, подмечать новые морщины, седые волосы, заломы. Что сейчас ощущает этот дед, глядя на свое оплывшее тело? Лена боялась стареть. ГЛАВА 18 Перед отлетом на Сахалин она заехала к матери. Купила торт «Наполеон», по дороге репетировала, подбирала слова, чтобы грядущая командировка и перемены в личной жизни казались чем-то будничным, а не выходом в открытый космос. Мать выслушала молча, даже улыбалась. Потом резко встала и вышла в коридор.

— Иди сюда, к зеркалу. Я тебе кое-что покажу. Лена подошла к старому трельяжу.

— Знаешь, что это? — она указала пальцем сантиметра на три выше Лениной ключицы.

— Моя шея, что же еще.

— Нет дорогая, это кольца Венеры.

— Что-что? Звучит, конечно, романтично.

— Ничего романтичного тут нет. Так морщины называют, которые с годами превратят твою шею в гармошку. А это вот что, видишь? — она довольно болезненно ущипнула Лену за щеку.

— Мам, прекрати. Ну, щеки мои, что.

— Это, — она шумно вдохнула, прежде чем сообщить диагноз, — гравитационный птоз!

— Ну, что за бред, — Лене было смешно и обидно.

— Это все не шутки. Тебе почти тридцать. Посмотри на себя, — Мать еще раз оглядела Лену, и решила все-таки сделать комплимент, — Волосы у тебя, конечно, хорошие. Но лицо, с твоим то типом кожи. Лицо скоро поползет вниз! О чем ты думаешь вообще? Какой Сахалин?

— Мам, я знаю, что уже не подросток. Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, Лена, что ты не о том думаешь. Срок женщины отмерян. Тебе пора заводить семью. Ты что, хочешь остаться одна? Лена через силу улыбалась, хотя очень хотелось уйти, хлопнув дверью. Еще была надежда перевести это все в шутку, но мать накручивала обороты.

— Ты не знаешь, не знаешь, каково это — быть одной! — она выдержала короткую паузу и, оставив дочь в коридоре, устремилась в комнату. Лена немного постояла, услышала сбивчивые щелчки зажигалки. Все-таки пошла следом. Мать сидела на стуле, обхватив себя одной рукой, глубоко затягивалась и стряхивала пепел прямо на стол.

— Мама, ты никогда не была одна. У тебя ведь была я, — Лена положила руку ей на плечо, — и есть.

— Ты? — она повернула голову и как-то недоверчиво усмехнулась, — Вот если я помирать буду, ты ведь только через два дня прилетишь. Считай, уже к трупу.

— Ну, я надеюсь, что ты потерпишь. Ради меня, — Лена присела рядом и поцеловала ее в щеку, — И помрешь на третий день. Мать влепила ей примиряющий подзатыльник.

— Ох, Ленка. Это твоя жизнь, делай, что хочешь. Вот сбежишь оттуда, я же знаю. Жалеть будешь.

— Не сбегу.

— И с личной жизнью. Не тяни, пожалуйста.

— Не переживай, мам. Я ботокс вколю. Никто не узнает, что мне тридцать.

— Балда ты, Лена. Вся в него, — мать кивнула на портрет за стеклом. Лене показалось, что ее глаза заблестели от слез. Но это просто блики электрической лампы. Даже когда отца нашли в канаве с окоченелой улыбкой и «бабочкой» в животе, мать не плакала. Лена видела ее слезы только раз, в раннем детстве. В начале апреля было решено впервые после долгой зимы открыть настежь окно. Мать дернула ручку, и намыленная бумага, прикрывавшая щели на зиму, с треском разлетелась по подоконнику. Запах пыли и весенней влаги наполнил кухню. В коридоре раздался пронзительный щебет звонка, и мать побежала открывать дверь — пришел почтальон. Лена осталась на кухне одна. Точнее, не совсем одна. На разделочной доске лежал карп, с золотистой чешуей, уже в кровоподтеках, с радужными заплывшими глазами. И тут Лена поняла, что карп живой, его жабры плавно раздуваются и плавники вздрагивают. Она вдруг почувствовала, что должна, просто обязана выпустить на свободу это несчастное существо, схватила рыбину за хвост и швырнула в окно — «лети, малыш». Мать вернулась через минуту, держа в руках какую-то квитанцию, обнаружила Лену на том же месте, а вот карпа не обнаружила, полезла в раковину, потом в холодильник, — вдруг забыла достать? И тут заметила, что Лена вытирает мокрые руки о красные колготки.

— Где рыбка, Лена?

— Я выпустила рыбку погулять. В окошко. Мать перестала улыбаться, секунды две стояла, замерев, потом рванула в коридор, нацепила сапоги на голую ногу и помчалась вниз с 5-го этажа. Минут через десять она вернулась, но без карпа. Видимо его кто-то подобрал из местных забулдыг или унесли дворовые собаки. Она села на табурет и разрыдалась, яростно заглатывая воздух. Лена подбежала, начала обнимать и целовать ее коленки, не понимая, что происходит. Оказалось, мать простояла за этой рыбой несколько часов на рынке и отдала последние деньги. Жалко было не рыбу, а свою нищую глупую жизнь. Вспоминая этот случай, Лена решила, что, если вырастет, никогданикогда больше не расстроит мать и не позволит ей плакать, тем более изза еды. Они посидели на кухне, разрезали торт на равные куски, Лена даже упросила забрать к себе Макара. На прощанье — обнялись. Как только мать закрыла дверь, Лена побежала. Задыхалась, потом снова начинала бежать. Вниз и вверх по эскалатору. Добралась до дома. Не разуваясь ворвалась на кухню, дернула ручку холодильника, схватила бутылку рома, без лишних церемоний, как кислородную маску. Сделала несколько глотков. Теперь можно дышать нормально. Разделась и выпила еще стакан.

И вот она снова перед зеркалом, рассматривает лицо. А парикмахер Тамара все не выходит. Тогда Лена начала листать бессмысленные женские журналы, вглядываться в лица звезд. У них то все в порядке с птозом. И замуж они выходят до самой старости. Снова подняла голову к зеркалу, поправила длинные волосы.

— Так. Ну, что будем делать? Может быть, карвинг? — тучная Тамара вышла из своего укрытия и встала за Лениной спиной.

— Нет. Давайте обрежем. Коротко.

— Как, совсем? Я на такое пойти не могу. Это преступление — такую красоту резать.

— Мне уйти? Тамара замялась, но все-таки первой свернула со встречки.

— Может, хотя бы боб-каре? Это я вам как мастер советую, — на слово «мастер» она слегка надавила.

— Давайте просто каре. Без боба. Через 20 минут пол под креслом покрылся тиной Лениных волос. Нисколечко не жалко. Она посмотрела на новую прическу и, в общем, осталась довольна — каре чуть ниже ушей с вызывающе короткой челкой. Тамаре тоже понравилось: — Ой, кого-то вы мне напоминаете теперь. Кого же, кого же? Аааа… поняла. Уму Турман. Сложно было представить более неподходящее сравнение, кареглазой темноволосой Лены с нордической Турман. Но, возможно, Тамара видела больше, чем другие.

— Согласна с вами. Только катаны не хватает. Воскресенье Лена провела дома. Она отскоблила пол, выстирала шторы, передвинула кровать. Достала открытки, привезенные из Москвы, и приколола их иголками к обоям. Монашки, прикуривающие от одной зажигалки, портрет Сартра и Симоны во время поездки по СССР, картинка с видами Нью-Гэмпшира, подарок Леши из американской командировки. На ней девиз штата — «Live free or die». На антресолях Лена нашла советские издания — собрания сочинений Ленина, Чернышевского, Мережковского, Вальтера Скотта и Драйзера. В самом углу, — вот это удача, — пылился Чехов. Еще нашла металлическую пельменницу и голубой шарообразный сифон — раскрасить бы его, и получится глобус, которого не достает в кабинете. После всех рутинных дел достала карандаш, бумагу и села рисовать порт за окном — никаких дуг и окружностей, только грубая геометрия с множеством ломанных линий. Подъемный кран передвигал контейнеры, менял их местами, ставил в шахматном порядке, как будто играл в наперстки с невидимым великаном.

ГЛАВА 19 В понедельник Лена пришла в офис раньше всех, раздвинула шторы, кивнула портретам на стене. Сегодня ее главная работа — ждать. Пришли Марина и Ирина. Лена до сих пор путала их имена.

— Ой, Елена Федоровна. Вы зачем волосы состригли? — Марина заголосила прямо с порога, как будто Лена не просто сменила прическу, а схватила проказу.

— Марин, да чего ты. Хорошо ведь ей, — Ирина попыталась сгладить неловкий момент.

— Так на выходных же был девятый и десятый лунный день. А надо стричь не раньше четырнадцатого. Так можно всю женскую силу потерять.

— Ой, точно, — кажется, и до Ирины тоже стал доходить весь ужас произошедшего, — а вы хоть волосы с собой забрали?

— Нет. А надо было? Марина в бессилии опустилась на стул.

— Ну, конечно. А если на вас порчу наведут? Волосы — это страшное дело.

— Страшное, да, — Ирина с сочувствием посмотрела на Лену. Обе дамы погрузились в траурное молчание.

— Ну, ничего. Может, обойдется, — Лене, конечно, было жаль свою женскую силу, но она решила поскорее сменить тему, — Сегодня ждем первых работников. Электронный реестр готов?

— Еще с пятницы. Они прождали до обеда. Отчаяние накатывало с каждым часом, но Лена не позволяла себе раскисать. Около двух часов вошел сухощавый парень лет двадцати.

— Я, это, на работу пришел. Разнорабочим хочу устроиться. Напряжение отступило. А в дело вступила Ирина. Она все подробно рассказала, объяснила, какие нужны документы, и что его ждет. Лена наблюдала за их разговором, как за игрой в автомате, когда ты вроде схватил плюшевого зайца железным крюком, и тебе нужно донести его до корзины.

— Так это что же, договор на год?

— На год, да. С возможностью продления, — Ирина вела переговоры спокойно и уверенно, не сворачивая с курса.

— И в январе работать, и в июле, и в августе?

— Ну, конечно. А что помешает?

— Так в январе — навага, в июле — лосось, в августе — шишка.

— Позвольте вас спросить, а сколько вы заработаете на своих шишках? Неужели, больше, чем мы заплатим вам на стройке?

— Так, ну, не в деньгах же дело.

— А в чем?

— А в том, что мы все так живем. Весь город. Ловим-собираем. Я же не пойду против всех.

— Так вы не переживайте, скоро все вместе будут работать на заводе, — Ирина ласково улыбалась, — а рыбу можно и по выходным ловить. В конце концов парень согласился. Согласился! Его данные внесли в реестр и назначили встречу с бригадиром. Лена выдохнула. Когда он ушел, нарисовала на грифельной доске первую звезду. Потом отправилась на улицу купить победную кока-колу. По дороге несся Антон. Он шумно затормозил, шаркнув шинами об асфальт и разогнав голубей. Поставил мотоцикл на подножку и полетел внутрь прямо в шлеме. Видимо, опаздывал. Рядом с крыльцом заметил Лену и бросил на ходу.

— Классныы прыы.

— Что? — из-за шлема она ничего не разобрала. У дверей он снял его, развернулся и крикнул: — Классная прическа! Махнул рукой и убежал. После обеда так никто и не пришел. Тогда Лена решила, что надо поднимать ставки, седлать танк, как завещал Корольков.

— Марина, у меня к тебе задание. Спустись-ка в «Мужской рай» и договорись с хозяином — будем закупать у них рыболовные снасти и лодки, хорошо бы со скидкой, по-соседски.

— По-соседски, это я умею, — Марина оживилась и потянулась за зеркальцем.

— Ирина, а мы с тобой сделаем объявление — все, кто устроится к нам на этой неделе, участвуют в беспроигрышной лотерее. Сети, лодки, весла, грузила там разные. Сходим потом, развесим по городу.

— Так зачем вешать? Можно в соцсетях опубликовать. Вон у них сообщество есть. «Крюков — любовь моя». Там народу тридцать тыщ, больше, чем населения в городе. Во вторник утром все крюковчане уже обсуждали в комментариях, какие лодки будут выдавать — цена, размер, вес? И прилагаются ли раколовки? Ирина ответила, что раколовки будут. И краболовки тоже. Человек десять пришли устраиваться в тот же день. В среду — еще столько же. Похоже, они начали входить в рабочий ритм. Антон появился в дверном проеме около четырех дня, и занял его по ширине почти целиком.

— Добрый день, коллеги!

Марина выпрямилась на стуле, заправила за ухо черную, с баклажановым отливом, прядь, закинула ногу на ногу и ответила за всех.

— Добрый, коли не шутите!

— Елена, у меня к вам дело срочное. Можно вас на минуточку. Лена нехотя встала из-за стола и вышла в коридор. В руках у Антона было два шлема. Один он держал под мышкой, а второй протянул Лене.

— Померяй, должно подойти.

— Зачем это?

— Хочу кое-что тебе сейчас показать.

— Сегодня вообще-то среда. Она предназначена для работы.

— Да, ну, брось ты. Ничего ни для чего не предназначено. Можно работать в воскресенье, пить в понедельник, начинать неделю в пятницу.

— Хорошего дня, Антон.

— Ну, подожди. Не обижайся. Сколько тебе еще нужно времени? Я подожду. Лена хотела возмутиться, сказать, что у нее есть важные планы, и не стоит так запросто распоряжаться ее временем. Но поймала себя на мысли, что главное событие вечера, которое могло ее ожидать, — это телефонный разговор с матерью. Никаких встреч, походов в ресторан, в кино или в театр. Ничего такого тут быть не могло. Даже не соврешь.

— Ладно. Сорок минут еще. Что ты хочешь мне показать?

— Вход в преисподнюю.

— Даже не смешно.

— А, я и не шучу. Скоро сама все увидишь. Буду ждать внизу. Лена вернулась с мотоциклетным шлемом и села за бумаги. Ирина и Марина переглянулись. Конечно, они поняли, что никакого дела нет. Лена попыталась сосредоточиться на документах, но буквы поплыли, отвлекалась, смотрела то на часы, то на шлем. Синий, с фотохромным стеклом. Интересно, как она будет в нем смотреться? Ровно через 38 минут попрощалась с близнецами, побросала в сумку ручку, блокнот и расческу. У лестницы запнулась, еле удержала свою экипировку, перевела дыхание. Вышла на улицу с видом понятого, которого сейчас потащат на место пьяной драки. Хотелось бы отказаться, но ведь «гражданский долг». Антон не сразу заметил ее. Возле мотоцикла терлись три пацана, лет 12 —13. Он что-то объяснял им, показывал. Потом все по очереди залезли на седло фотографироваться. В шлеме, без шлема, пригибались, как будто мчат по трассе, слезали, хлопали рукой по рулю. Лена подошла ближе.

— Ну, все, мужики, давайте. Увидимся еще, — на прощание Антон пожал руку каждому.

Пацаны поглядели на Лену, но без особого интереса. Она явно не выдерживала сравнения с мотоциклом.

— Куда мы поедем? Надолго?

— Вот ты зануда, — Антон пихнул ее кулаком в плечо, — через час верну тебя назад. Садись. Давай помогу со шлемом. В шлеме было жарко и тяжело дышать. Антон подтянул ремешки. Теперь потухли еще и звуки.

— Ну, все, клади сумку в багажник и садись.

— А держаться как? Тоже за багажник?

— Советую держаться за меня. И не только на мотоцикле. Лене это не понравилось. Даже в метро она старалась не занимать свободное сидение, если справа и слева уже кто-то устроился. А тут придется добровольно нарушить собственные границы. Отступать было поздно. Она перекинула ногу и схватилась за Антона. Мотоцикл тронулся и медленно поехал по улицам Крюкова. За городом Антон прибавил скорость, и они помчались по трассе, подлетая на кочках. Лене пришлось прижаться к нему, чтобы случайно не вылететь на дорогу. Она сама на себя злилась за то, что так просто доверила жизнь незнакомому человеку. Но сейчас от нее не зависело ровным счетом ничего. Она боялась разжать пальцы, боялась смотреть по сторонам.

— Все хорошо? — Антону пришлось кричать, повернув к ней голову.

— Да, — а в голове пронеслось: «ни хрена не хорошо». Это продолжалось не больше 15 минут, пока мотоцикл не свернул на проселочную дорогу. Еще какое-то время они тряслись по ухабам. Глупая, очень глупая затея. Наконец, остановка.

— Пойдем. Тут недалеко уже. Они пробрались сквозь высохшую траву, которая оставалась яркозеленой. Трещали лягушки, волосы лезли в глаза из-за ветра. Справа, будто пляжные зонты, нависали двухметровые лопухи, с огромными листьями, но Лена уже не удивлялась. На острове самые привычные вещи выглядели, как из сказочного Земноморья.

— Ты давно на мотоцикле ездишь?

— Два года уже.

— Почему решил купить?

— Не знаю, может, кризис среднего возраста.

— А, сколько тебе?

— Двадцать семь.

— Рановато что-то.

— Ну, видимо, я акселерат.

Вскоре набрели на холм из сырой извести, весь в трещинах и разломах. Кроссовки вязли, проваливались в липкую жижу.

— Ну, мы на месте. Смотри. В земле Лена увидела отверстие, из которого валил дым. Внутри него мелькало что-то красное. Антон подобрал ветку и сунул внутрь. Ветка моментально загорелась.

— Вау, что это? Вулкан?

— Нет. Адские врата, я же говорил. У всех ад далеко, а в Крюкове близко. Пограничная зона.

— А если серьезно?

— Под землей бывший угольный карьер. Его в 90-е забросили. Тут есть и другие очаги. Хочешь посмотреть?

— Конечно! А почему они горят?

— Этого никто не знает. Загадка природы. Хотя могли и специально поджечь.

— Откуда ты про них узнал?

— Мужики местные в баре рассказали. Говорят, уже 15 лет полыхает. Они бродили по горе и заглядывали в огненные воронки. Было страшно провалиться, но вид пламени завораживал. Лена бросала вниз ветки, которые моментально тонули в огне. Антон поджег свою палку, отошел в сторону и начертил в воздухе знак бесконечности. Лена развеселилась.

— Ну, теперь я должна задать тебе главный вопрос.

— Валяй.

— Откуда у тебя второй шлем?

— Хаха. Не бойся, я не снял его с мертвеца.

— Ну, я не об этом. Ты что, вез его из дома?

— Конечно, вдруг пригодится. Это старый шлем моей жены. Лена решила не уточнять, шутка это или правда. Когда вернулись к мотоциклу, Антон спросил: — Хочешь прокатиться? Сама. Тут по проселку, метров двести. Ты ведь умеешь водить машину?

— Умею. Как тут что работает? Антон наклонился к Лене и показал, как заводить мотор, где тормоз и газ, как переключать с первой скорости — на вторую. А больше и не понадобится. Убрал подножку, и чуть-чуть подтолкнул ее вперед. Лена осторожно сдвинулась с места. На удивление, ехала ровно, не теряя равновесие. Антон бежал следом. Сжала коленями бак, чтобы хоть как-то унять дребезжание. Но это, конечно, не помогло. Прибавила газа, почувствовала себя увереннее. Это совсем не то же, что на машине. Там ты защищен и отгорожен от мира, а тут, как будто врываешься в него,

ощущаешь потоки ветра, рельеф, скорость. Ах, да, скорость. На спидометре было уже тридцать. Это не входило в Ленины планы. Она нажала правой рукой на рычаг тормоза, потом еще раз, но сильнее. Кажется, перестаралась. Тут же почувствовала, что теряет сцепление с дорогой. Мотоцикл ушел в занос, проскользил несколько метров и завалился на бок. К счастью, это случилось, когда он уже практически остановился. Лена не успела испугаться. Она инстинктивно отпустила руль и сделала шаг с подножки в сторону падения. Не удержалась на месте, но все-таки спасла ногу от тяжеленной железяки. Антон догнал ее через минуту.

— Ты как, цела? Болит что-то? Лена валялась на земле, прижав руки к лицу. Она смеялась.

— Ерунда, может, пара ссадин.

— Господи, я идиот. Зачем я только предложил это.

— Да, брось. Это лучшее, что произошло со мной за месяц. Он поднял ее земли и стряхнул с куртки налипшие травинки.

— Тебе идет этот стиль.

— Какой?

— Ну, назовем его гранж. Посмотри на свои штаны. Джинсы треснули на коленке. Да, и черт с ними. Бедро ныло. Вдвоем с Антоном поставили мотоцикл «на ноги». Когда ехали назад, Лена больше не боялась, вертела головой по сторонам, старалась перенимать все движения водителя, держать наклон на поворотах, быть с ним одним целым. Антон нарушил обещание. Он вернул ее домой не через час, а через два. Город уже погрузился в сумерки, придавив и без того низкие дома сиреневым светом. Перед сном Лена пролистала фотографии за день — пылающих кратеров, Антона с горящей палкой, себя на мотоцикле, перед тем, как потеряет контроль. Еще раз посмотрела на фото Антона. Какой нелепый кривой нос. И улыбка неестественно широкая, как у диснеевских героев. Нет, ничего не йокает. ГЛАВА 20 Утром Лена просунулась от того, что все тело ломило. На ногах нашла три фиолетовых синяка, с ровными краями, как будто кто-то тайком поставил банки. На руках еще несколько. Еле дошла до работы. Антон зашел к ней в кабинет.

— Ну, как ты?

— Прекрасно. Только посмотри, какая коллекция. Лена закатала штанину и показала два синяка под коленкой. И еще один на локте. Было чем похвастаться.

— Ну, ты теперь, как королева БДСМ.

— Да, иди ты, — Лена толкнула его в плечо.

— Ладно. Может пообедаем вместе?

— Я подумаю. Очень хотелось бездельничать. Но жалкие двадцать звезд на доске напомнили, что впереди еще много работы. Ирина влетела следом за Антоном. У нее был испуганный и взъерошенный вид: — Елена Федоровна, Елена Федоровна, вы уже видели?

— Да, что, что случилось то? Кто-то умер?

— Почти. Она протянула Лене телефон. В сообществе жителей Крюкова «Вконтакте» появилась срочная новость. Выложили видео, которое собрало уже полторы тысячи просмотров. Репортаж вел человек средних лет в темно-синей рабочей куртке и шерстяной шапке, усеянной крупными катышками. Он то наводил камеру телефона на свое заплывшее лицо, то демонстрировал аудитории, что происходит вокруг.

— Я, Козлов Сергей Иваныч. А это Шишигин, подельник мой. Трясущаяся камера выхватила рослого мужика с идеально подстриженными усами и нежно-голубыми глазами.

— Какой еще подельник, нах?

— Напарник то есть. Изображение потеряло четкость, и Лена увидела красное пятно. Картинка снова стала резкой и на ней проявились грязные ботинки репортера, сминающие траву у берега какого-то водоема. Козлов продолжил.

— У нас тут это. Казус. Катаклизм. Скользнув по недовольной физиономии Шишигина, камера остановилась на шумящем потоке. Непохоже, чтобы это был фильтр или спецэффект. Несмотря на ужасное качество съемки, было заметно, что вода приобрела насыщенный, кроваво-красный оттенок. Козлов отбежал назад и взял общий план. Лена узнала местность. Это берег реки недалеко от проходной будущего завода. Вот и кусочек железного забора.

— Ну, вы видели. Река наша, матушка, покраснела. Кровь там или чо. Хотели до смены с удочкой посидеть, а тут вон чо. Ментов вызвали, чо. Он развернул камеру на дорожку, ведущую к стройплощадке. По ней медленно передвигалась полная женщина в пальто расцветки «гусиная лапка».

— Ооо, Петровна, пойдем чо покажу.

— Ты охренел? Не тычь мне тут своим этим.

— Пошли-пошли. Свидетелем будешь.

— Сдался ты мне!

— Да, вон к реке. Одна нога тут. Козлов подхватил ее под локоть.

— Вот же, блин. Репей на жопе, — она вздохнула и поплелась следом. Дальше в камере мелькала обувь, слышалось тяжелое дыхание, хруст веток. А через минуту раздался страшный визг.

— Аааа! Убилииии! Убилиииии! Петровна верещала, уронив большую хозяйственную сумку под ноги.

— Да, ты не ори так. Чо. Петровна! Мать твою. Дальше видео резко обрывалось. В комментарии ниже Козлов подписал, что полиция приехала через 10 минут, но река уже вернула себе прежний окрас. Никаких трупов поблизости не нашли. Все это напоминало очень плохо срежиссированный фильм ужасов.

— Кто-то проклял нас.

— Ирина, не говорите ерунды. Я вот не пойму. Неужели никто не додумался зачерпнуть эту воду? Попробовать на вкус?

— Елена Федоровна, все жить хотят. Люди боятся трогать. А вдруг отрава? А вдруг она заговоренная?

— Да, это просто недоразумение!

— Не скажите. Она пролистала ленту и показала фотографию забора вокруг стройплощадки. На нем крупными буквами кто-то написал — «Уходите или умрете». Похоже, писали углем или чем-то темным. Под этими фотографиями уже появилось несколько десятков сообщений. Версии затмевали одна другую. Кто-то писал, что это некие «хозяева леса». Духи или демоны. Кто-то — что вернулись японцы и планируют мстить. Пришла Марина. Она слышала, как мужики в магазине шептались, что это намек москвичам от дяди Паши.

— Надо что-то делать, — Ирина отчаянно терла виски, — Нужны серьезные меры. Надо звать батюшку. Пусть он окропит.

— Что окропит?

— Да, все. Во-первых, надо вокруг стройки объехать. И вас, Елена Федоровна, тоже пусть окропит.

— Меня то зачем?

— У вас кожа светлая, к вам любая порча, как банный лист, клеится. Пока коллеги размышляли, какой батюшка эффективнее — местный или надо из Южного вызывать, проверенного, Лена выскользнула на улицу. Надо выяснить, чьих это рук дело, раньше, чем испорченная репутация завода окончательно прокиснет. Лена набрала Светлане Гарьевне.

— Очень нужен ваш совет, мы можем встретиться?

— Можем, только у меня бронхит разошелся. Придется вам ко мне домой ехать. Светлана Гарьевна жила в частном доме, который ничем не выделялся среди остальных — одноэтажный, из белого кирпича. Она встретила Лену у ворот, в синем жаккардовом платье. Только рыхлый шерстяной платок, накинутый на плечи, давал понять, что она сейчас не на работе. Рядом с крыльцом под навесом лежала целая поленница дров.

— У нас частенько электричество отключают, могут и отопление. Но я не боюсь, на целую зиму себе дров наколола. Внутри — пахнет чистотой, как будто только-только помыли пол и выстирали белье. Светлана Гарьевна завела Лену в комнату и посадила за большой круглый стол. В вазе стояли свежие хризантемы.

— Так, ну, садитесь. Вы обедать будете?

— Не откажусь. Она вернулась с тарелками. Потом принесла суп, но не в кастрюле, а в специальной фарфоровой супнице. Оказалось, это борщ. Лена зачерпнула ложку и увидела, что в жиже плавает непонятная крупа.

— Не пугайтесь, это рис. Я так привыкла. Все ем с рисом. Меня так дед научил.

— Интересно. Первый раз такое встречаю.

— Меня научил дед-японец. Он всегда себе чашку риса на стол ставил. Хоть борщ ест, хоть пельмени. И обязательно палочками — сам стругал их из березы. А я уже все смешала, добавляю рис, как приправу.

— Он тут родился, на Сахалине?

— Нет. Приехал на заработки, потом война началась, — она замолчала, как будто о чем-то дальше думала про себя, но вслух не сказала, — Бабку мою встретил — Вы японский знаете?

— Немного. Сама пыталась выучить в 16 лет. Хотела ему сюрприз сделать.

— Получилось?

— Вы не обижайтесь, Лен. Мне тяжело говорить об этом. Я тогда совершила большую ошибку, — она раскашлялась, и вышла из-за стола.

— Извините.

— Ничего страшного. Лучше говорите, что у вас стряслось. Лена рассказала про красную реку и про то, как дядя Паша встретил ее после собрания. Светлана Гарьевна взяла в руки салфетку и начала, не глядя, складывать из нее фигурку оригами.

— Вам кажется, что это все Паша?

— Похоже на то.

— Я не думаю, Лен. Слишком хорошо я его знаю. Он не мельтешит, он действует.

— Откуда вы его знаете?

— Тебе еще никто не рассказал?

— Нет.

— Мы учились с ним вместе. Он спортом тогда занимался — борьбой. Я — музыкой. Дружили. Потом на выпускном он решил за мной приударить. Но я отказала. Уехала в Южный, поступила в пед. Он за мной приехал, не отпускал. Как-то все закрутилось. Предложение делал, но я не соглашалась, тянула. Не знаю, почему.

— А чем он тогда занимался?

— Он ведь спортсменом был, все время тренировался, в зале пропадал. Говорил, что детей взялся тренировать. А я и рада — семья педагогов. После педа меня взяли в школу работать, в самую обычную. А это начало 90-х, шпана, хулиганье. Но меня почему-то слушались. Я была уверена, что это мой педагогический талант. Что это я так умею найти с детьми общий язык. Один раз я вернулась в класс, после уроков — забыла тетради. А там два пацана, восьмой-девятый класс, на задней парте клей нюхают. Я рассвирепела, потащила их к директору. Один так обернулся и говорит — «не будь вы телкой дяди Паши, я бы вам втащил уже».

— Он уже тогда стал «дядей Пашей»?

— Да. Он в бригаде самым старшим был. Они за ларьками по району смотрели. Все дети в школе знали, чем Паша занимается, а я — нет.

— И что вы решили сделать?

— Вернулась в Крюков. Я всегда хотела быть моральным авторитетом, а стала «телкой авторитета». Дома, здесь, меня все знали и без Пашки. А там… Ну, кто меня там стал бы воспринимать как учителя?

— Но он ведь тоже вернулся.

— Вернулся, но не сразу. Сначала там дел наворотил. Потом приехал, уже заматеревший, и взял завод, на котором дед мой раньше работал. Не знаю, как он это сделал. И знать не хочу.

— Вы, наверное, жалеете, что вот так, пришлось из-за него уехать из большого города.

— Нет, я даже рада. Здесь я нужнее. Его жалко. Он ведь и правда был талантливым борцом. Но тогда все сломалось. А если спорт не контролировать и не поддерживать, он становится насилием. Она сложила из салфеток трех журавликов. Поймала Ленин взгляд.

— Это дед нас всех учил оригами. Всех детей Крюкова. Говорил, что, если тебе плохо или ты злишься, сделай журавлика, и он унесет все твои печали.

— Мои печали сейчас об этой стройке несчастной. Ладно, никто не хочет работать, так еще и надписи…

— Кто-то просто захотел внимания. Про надписи не думайте. А про завод… Здесь люди морем живут. Скоро путина, у вас все равно работа встанет, даже если кого-то наймете. Поезжайте лучше в район, вглубь острова. Там это нужнее. Найдите там рабочих, а потом и наши подтянутся. ГЛАВА 21 Коля подогнал свой джип в 6 утра. На нем был рабочий камуфляж и кепка с коротким козырьком. Со щеки еще не сошла складка от подушки. Его взяли водителем в экспедицию по району. Лене всего за день удалось договориться насчет машины, маршрута и посредника с местными. На переднем сидении уже устроился Ванек, в голубой рубашке и брюках.

— А, чего это ты такой парадный?

— Так по рабочим вопросам же едем. Власть должна держать лицо перед народом. С лицом как раз были некоторые проблемы. Кожа после бритья отливала пунцовым, у подбородка дрейфовал даже не островок, а целый архипелаг пропущенной щетины. Коля ухмыльнулся: — А я считаю, что ближе надо к людям быть. Вот мы тебя, Ванек, еще без трусов, малолеткой помним. Неужели ты думаешь, что посмотрят на тебя в костюме и забудут, как ты с голой жопой за вишней к моей мамке в огород лазил? Иван промолчал. Он потянулся за кожаной папкой и начал шелестеть бумажками. Между ними было не больше десяти лет разницы, но Коля обращался к Ваньку с отеческим снисхождением: — Да, не дуй губы, Вань. Ну, что ты в амбицию вошел? Лучше скажи, мы сначала к шаману? Или сразу в Рябиновку поедем?

— К Вартаму поедем. Пока он не передумал с нами говорить. А то скажет — тучи не так сошлись, и досвидос.

— А что он и правда колдует? И имя у него такое интересное, — Лене до сих пор не верилось, что они едут на деловые переговоры с настоящим шаманом.

— Ага, с ихнего переводится как «поплавок». У нас в классе тоже Вартам учился, а на год старше — Кварлук. И знаешь, что его имя значило? — Лена, конечно, не знала, — «Не боится опарышей». Но как их на самом деле зовут, никто не знает. Типа если узнаешь настоящее имя, то можешь человеком вертеть как хочешь, даже убить можно. — Коля перешел на сакральный шепот.

— Да, на зарплате он, шаман этот, — резко вклинился Ванек, — Вон мы его три года назад в музей оформили, как руководителя этнокультурных проектов. Каждый год теперь летом вызываем, он обряд проводит на День Нептуна. И название такое завлекательное — кормление водяных духов. А на деле что? Бубном машет, в море булки бросает. Зато туристы со всего острова к нам валят посмотреть.

— Ванек, ну, ты языком то не мели. Духи и разозлиться могут, — Коля резко крутанул руль влево, чтобы объехать глубокую рытвину, так, что пассажиров прибило к дверям.

— Не, ну, так-то он молодец, всех своих в узде держит. Они его все слушаются, еще с советских времен. Он же только в 90-е Вартамом стал. А до этого был тоже Ваней, участковым по району. Уже кончался октябрь, а за все время, проведенное на острове, можно было насчитать не больше пяти дождливых дней. Лена полезла в сумку за солнечными очками. Пейзаж напоминал флаг Украины — яркое однотонное небо, ровная линия горизонта, канареечные поля высохших сорняков. Ванек задремал, уперся подбородком в грудь, и его голова слегка покачивалась в такт нитяной мандале, висящей на зеркале заднего вида.

— Ну, подъезжаем уже скоро. Я только приторможу у магазина, сигарет куплю. Лена кивнула. Вылезла вместе с Колей, чтобы постоять на солнце. Спящий Ванек остался в машине. Деревянный магазин как будто давно собирался развалиться, но ему не давали — к стенам крест-накрест приколотили свежие доски, окна изнутри стянули лучами металлических прутьев. Сбоку как рваная рана торчала красная телефонная будка. Возле входа на корточках сидел мужик в калошах, с тощей шеей, круглой головой, темной заветренной кожей, и цедил сигарету. Рядом с ним топтался парень помоложе, тоже с широким лицом и простодушной улыбкой.

— О, Илюх, ты только посмотри, какая девчонка стоит, зубами сверкает, — мужик попытался встать с кортов, но его сильно качнуло, и он присел обратно. Эта парочка вообще не внушала Лене опасений, только смех.

— Ну, чего ты улыбаешься? Как там Шатунов поет? Ля-ля-ля, Натааашку рас-сме-ши, — он попытался изобразить что-то вроде танца и завалился на землю, — Я Шатунова в глаза видел, дааа, и «Комбинацию». В 98-м. Сколько охраны то было. Ууу. Не, ну, ты смотри на нее. Глазищи как блюдца. Ууу. Илюх, ты чего теряешься? Хватай ее, и все, твоя. В этот момент из магазина вышел Коля.

— Эта шелупонь к тебе лезет?

— Да, нормально все, Коль, разговариваем.

— О, так это твоя девчонка, командир? Ты только щас в лес с ней не езди. Миша не спит еще. Ууу. Косолапый злой, ух. Миша у нас мужик нормальный. Коля за локоть отвел Лену в машину. Ванек только приподнял голову и снова отрубился.

— Паспорта совсем берегов не чуят, им только каплю влей — уже в говно.

— Паспорта? А чего ты их так называешь?

— Так с ними же раньше все на рыбалку ходили. У них квоты есть на вылов рыбы, в десять раз больше, чем у наших мужиков. Берешь такого гаврика в лодку, обещаешь ему потом бутылку. Выходишь в море. Если рыбокопы подплывают, говоришь, что ты ни при чем. Ты только лодку сдаешь, а ловит вот он — уэльмен.

— А что, много вообще уэльменов на Сахалине живет?

— Ну, тысяч пять может и есть. Хотя на самом деле, поди разбери. Там и русских полно. Если у тебя там какой родственник есть, хоть троюродная бабка двоюродного прадеда — тебе выгоднее уэльменом записаться, чтобы рыбу нормально ловить. Поселок шамана внешне мало чем отличался от Крюкова — проехали одноэтажную кирпичную школу, пирамидку братской могилы, пожарную вышку, пустырь. Коля остановился у коттеджа со спутниковой тарелкой и толкнул в плечо Ванька: — Рота, подъем! Вы идите, а я вас тут подожду. У меня дома жена беременная, мало ли что. Лена почувствовала, что сердце колотится быстрее. Интересно, какой он, этот Вартам? Ванек набросил кожаную куртку, отряхнул брюки и нажал на дверной звонок у ворот. На ногах поблескивали черные ботинки с вставками из крокодильей кожи. Залаяла собака, как будто звонок раздавался не в доме хозяина, а исключительно у нее в будке. Калитка клацнула. На пороге появился низкий старичок с седым ежиком, в темных байкерских очках, цветастом гобеленовом жилете поверх футболки Hugo Boss и резиновых сланцах.

— Я ждал, что вы придете. Он протянул руку Ваньку молча. А Лене представился.

— Вартам.

— А я — Лена.

— Да, знаю-знаю. По двору носилась дворняжка, гремя тяжелой цепью и наматывая круги вокруг колышка. Лохматая, с усами и кисточками на ушах.

— Уймись, Якубович. Это свои.

Собака, на удивление, тут же умолкла. Цепь натянулась и замерла, как игровая стрелка. Пес внимательно посмотрел на гостей. Того и гляди скажет — «сектор приз на барабане!». В палисаднике росли вишни, яблони, возвышалась альпийская горка. У дорожки, ведущей от дома к калитке, выстроились садовые гномы и мухоморы. Вартам завел их в большую светлую комнату. На стене висел плазменный телевизор, рядом — огромный бубен из потемневшей кожи, охотничье ружье и старые фотографии людей с крутыми скулами. Никто из них не улыбался. На одной фотографии женщина сидела рядом с годовалым ребенком, накрепко примотанным веревками к плоской люльке. Вдоль подоконника стояли трехлитровые банки с водой, по которым ползали солнечные блики. Внутри плавали какие-то обрезки темных грибов. Потом только до Лены дошло, что это пиявки. Здесь же лежали целыми охапками высушенные травы — коричневые, сиреневые, с маленькими белыми цветками, сморщенными ягодами, широкими листьями, шипами и корнями.

— Мы к вам за помощью, Вартам Олегович, — Ванек присел на диван, пока Лена стояла посреди комнаты, и разглядывала необычные предметы.

— Так все ко мне за помощью приходят. Мне бы кто помог.

— У нас в районе строят завод новый. Мы собираем людей на стройку. Вы же тут своих всех знаете в округе, вас все слушают. Ну, что вам стоит народ уговорить? Вот Елена Федоровна всех оформит, организуем автобусы, чтобы людей на работу-с работы забирать. Лена присела рядом с Ваней. На тумбе она увидела икону и подставку в виде дерева, увешанную цепочками, наручными часами, золотыми сережками. У противоположной стены — сервант с вазами и бутылками коньяка.

— И мы, конечно, в долгу не останемся, бензин, патроны, все, что нужно, вам привезем, — Лена скосила взгляд на Ванька, ни о каких дарах шаману они заранее не договаривались.

— Да, что ты о делах, да, о делах, Вань. Устал я от дел. С утра уже сосед приходил подагру лечить, потом еще одна приходила, у нее дыры, в поле энергетическом, — Вартам начал жаловаться и капризничать, — Лена, вы чаю хотите?

— Не откажусь.

— Вот и хорошо. Угощу вас конфетами. А то мне все несут и несут. А у меня диабет, мне нельзя. Через пять минут он вернулся с подносом, а на нем — мармелад, конфеты, три пиалы с чаем и еще чашка с непонятным студнем.

— Это вот мос, попробуйте, десерт на рыбьих шкурах и ягодах, — он расставил все на столе, и пригласил жестом садиться, — Вы, Леночка, из Москвы?

— Угу, — Лена сделала вид, что зачерпнула ложкой студень, и, когда Вартам, отвернулся, вывалила все назад.

— Ну, я вижу, да. У вас, у всех там с энергетическим полем проблемы. Вот вы на каком этаже живете?

— На пятом.

— Ну, это еще ничего, что на пятом. Хотя тоже плохо. Человек ведь не коршун. Он должен к земле ближе быть. Выше второго нельзя селиться, — повисла назидательная пауза, — Как вам у меня дома, нравится?

— Нравится, необычно так. И бубен, и травы, и пиявки в банках. Никогда их не видела раньше.

— Да, красавицы мои, отдыхают. На этой неделе люди шли и шли. Кто — с сердцем, кто — с давлением. Вот им поработать пришлось, пиявочкам.

— А я думала, для каждого человек свои пиявки, индивидуальные.

— Э, нет. Так на всех не напасешься. Они крови напьются, их потом надо в соленую воду поместить, чтобы они всю кровь выблевали. И тогда снова их в дело можно. Тошнота поступила к горлу. Лена решила больше не смотреть на пиявоккрасавиц, и сделала вид, что очень увлечена сворачиванием фольги в бантик.

— А вы с детства людей лечите?

— Я — нет. Только в сорок лет начал, когда мать моя умирала. Сказала, что пока мне все не передаст, не сможет спокойно уйти. До этого она всех принимала, но так, из-под полы. При советах нельзя же было. Очень сильная была, все руками делала. Вон она, видите на фотографии? И я маленький.

— Красивая какая.

— Да, красивая. Только муж ее первый от нее отказался. Она ему надоела. И он отдал ее младшему брату. И вот тогда уже я родился. Она у меня неграмотная была. Когда советы в 20-е пришли сюда, стали всех детей в интернаты забирать. И мать мою забрали. А она сбежала. Сорок километров по лесу шла, девчонкой десятилетней. Так домой тянуло. Ее духи леса вели. Отец ее спрятал и больше уже не отдавал учиться.

— Вартам Олегович, может, мы все же немного про стройку поговорим? — Ваня как будто чувствовал, что разговор сворачивает в опасное русло.

— Что говорить то? Нам до ваших дел какая разница? Землю нашу уже давно отняли, людей в города согнали, оленьи стада истребили. Мы уже не люди, а так — КМНС. Теперь то, что на стройке работать, что по домам спиваться. Какая разница? — переговоры были на грани провала.

— КМНС? — эту аббревиатуру Лена не помнила. Вартам брезгливо отчеканил.

— Коренные малые народы Севера, — посмотрел на нее в упор, как на допросе, — Вот вы свой завод где строите? Лес то поди рубите?

— Рубим, но стараемся плохой только, — Лене показалось, что сейчас он их прогонит.

— Плохой. Это люди плохими бывают, а лес — никогда. Не простят вас духи леса, все это вам аукнется.

— Но, может быть, им подношение нужно? Мы готовы через вас передать, — Ванек чуть наклонился вперед и потер запястье с часами. Лена его поддержала: — И уэльменам помогать готовы. С праздниками, с газетой, чтобы все это жило.

— Некому читать уже газету эту. Еще сто лет не прошло, как нас в колхозы сгонять стали, а язык только горстка стариков и помнит. Вартам оглядел комнату. Посмотрел на своих гостей, остановил взгляд на Лене. Он уже не казался низким стариком, а как-то вытянулся, смотрел на них сверху вниз, на лице не дернулся ни один мускул, оно было абсолютно обездвиженным. Лена заметила, какие черные у него глаза.

— Ладно. У меня снегоход барахлит. Надо бы мотор поменять, — он «выставил цену» неожиданно быстро, и Лена благодарно улыбнулась, — И вот еще что. Ты, Вань, уйдешь сейчас. А нам с Леной нужно будет один обряд провести. Только на таких условиях я соглашусь вам помочь. Что еще за обряд? На всякий случай Лена прикинула пути отступления, расположение дверей, тяжелые предметы, чтобы разбивать окно. Это ерунда, конечно. Ни в какую магию она не верит. Ну, помашет на нее травой, ну, водой побрызгает, все закончится быстро и безболезненно.

— Иди, Вань. Все в порядке.

— Я тут рядом. Во дворе тебя жду. Вартам велел Лене снять носки и встать в центре комнаты.

— Глаза закрой и руки вытяни вдоль тела. Лена почувствовала, что на плечи легло что-то тяжелое, вроде одеяла.

— Отец твой попросил меня помочь тебе. Говорит, что ты места себе не находишь. Живешь, как не в своей шкуре. Лена остолбенела. Что он несет, откуда он знает про отца. Хотела спросить его, но не смогла открыть рот.

— Я буду слова говорить, а когда руку тебе на голову положу, ты шкуру скинь и на колени падай. Поняла? Он начала произносить какие-то звуки, значение которых невозможно было разобрать, то громче, то тише, вдруг перешел на хрип. Лене показалась, что она не стоит на месте, а как будто села в лифт и проехала уже несколько этажей. Да, что за черт. Вдруг Вартам издал крик, похожий на вороний, и резко толкнул ее в лоб. Дыхание сбилось, покрывало стало невыносимо тяжелым. Она скинула его на пол и завалилась рядом. Открыла глаза. Перед ней лежала медвежья шкура, к счастью, без головы.

— А откуда вы… Что вообще это было?

— Ты ведь сомневалась, что я настоящий. Теперь вот убедилась. И в себе теперь не сомневайся. Ты на своем месте. Лена вышла во двор на негнущихся ногах. Ванек явно нервничал, дожидаясь ее.

— Ну, ты Ваня сам все видел, через окно. Все в порядке с твоей женщиной. Пока. А дальше может всякое случиться, — он открыл калитку и пропустил их вперед, — С людьми со своими я поговорю. На телефоне будем, — Вартам улыбнулся, поднял на прощание руку вверх. Коля завел мотор, и они двинулись с места. Когда отъехали от дома минимум на километр, Лена выматерилась.

— Это что вообще было, Вань? Откуда он мог узнать, что у меня отец умер? Ванек пожал плечами.

— Да, не бери в голову. Просто совпадение. Они кое-что пересказали Коле. В их описаниях все эти пиявки, травы и шкуры казались просто бутафорией.

— Ну, вы так не веселитесь. Я в это во все верю. У нас тут много непонятного на Сахалине творится.

— Ага, — Ванек подхватил тему, — к нам даже битва экстрасенсов приезжала. У нас тут в деревне одной три мужика за неделю умерли.

— И что, непонятно отчего?

— Да, кто тут разбираться будет. Похоронили их и все. А экстрасенсы, когда снимали, говорят, у вас тут аномальная зона. Это они не сами умерли, это их души инопланетяне высосали, а тела оставили за ненадобностью.

— Ого.

— Ну, потом, когда экстрасенсы к себе в Москву с камерами улетели, что выяснилось. У них там бабка одна была, самогонщица. Все к ней на опохмел ходили. Короче, пришел к ней дед. А у него коронки железные. Она ему чего-то в стакан плеснула, он отхлебнул. У него все коронки то и перекорежило. Он понял, что она его какой-то щелочью напоила, или

кислотой, хрен разбери. Но не специально, а по дури, бутылки перепутала. Он помирать собрался, но на всякий случай три литра молока выпил. Короче, пронесло деда, выжил. А тех троих не пронесло.

— А бабку то в полицию сдали?

— Да, нет, конечно. Она ж там ценный член. ГЛАВА 22 С неба посыпались мелкие капли. Дворники тщательно размазывали их по лобовому стеклу, оставляя дуги зеленоватой грязи. За окном промелькнула синяя гнутая табличка — «река Замысловатая». Прошло еще двадцать минут, и Колин джип пересек громыхающий мост через реку Порочную.

— Отличные топонимы. Люди с юмором подошли, — Лена решила поболтать — боялась провалиться в сон и не выкарабкаться.

— Да, названия у нас тут — черт ногу сломит. Где-то еще японские остались, где-то уэльменские, где-то вообще китайские. Или вот эта, река Порочная. Откуда взялась? — Коля постоянно нажимал на рычаг омывателя, отчего в салон просочился запах яблочной настойки.

— Может, в этой реке студентки совратили старого географа? — Ванек жевал подтаявший банан, разглядывая что-то в телефоне.

— Ну, это то ладно. У меня вот дед родился в селе под Южным. Так оно называлось вообще «17-й километр». Ну, лучше бы какая-нибудь Березовка или Сосновка, которых тысячи. Так нет. Просто цифра. Вот с девушкой знакомишься и рассказываешь ей — знаешь, Таня, моя родина — 17-й километр.

— Ну, Николай II вообще на станции Дно от престола отрекся, — Лена вспомнила роковую сцену, когда Корольков в царских эполетах схлопотал по щам. Сейчас она казалась ей смешной, — Так, ребят, а скажите мне, какой у нас план?

— Сначала в Рябиновку, к женсовету, все быстро порешаем. Потом в Большие Уклы. Там, скорее всего, заночуем. Нам обещали ключи от пустого дома дать. И утром еще в Лесное заедем. Коль, нам километров пять еще?

— Ага. Почти приехали. Новый поселок походил на Дисней-Лэнд, в какой-то сахалинской версии. На въезде путников встречала не скучная металлическая табличка, а толстое бревно, разрисованное под богатыря. Вдоль него было выведено — «Рябиновка». И дома, и заборы покрашены в яркие, иногда даже кислотные цвета: розовый, лимонный, бирюзовый. К палисадникам примкнули скульптурные композиции из шин, пластиковых бутылок и тазов.

Тут вам и классические лебеди, и жирафы, и мухоморы. Особенно Лену впечатлила рощица из пальм. Стволы с инженерной точностью смастерили из коричневых полторашек, а из зеленых нарезали и скрутили пупырчатые листья. К одной пальме за уши приколотили обмякшую плюшевую обезьянку. На улице раздавалось много звуков — лаяли собаки, блеяли козы, кричали дети. В отличие от всех других мест на острове, тут кипела жизнь Коля притормозил возле одноэтажного здания местной администрации. Окна были по-домашнему завешаны тюлевыми занавесками, все заставлены фиалками и орхидеями. На пороге в дверном проеме показалась крепкая пожилая женщина в тугой юбке и туфлях на широком каблуке. Увидев Лену и Ванька, она всплеснула руками: — И чего вы заранее не позвонили то? У нас еще собрание не закончилось, придется вам подождать.

— Извините, — Лена неодобрительно посмотрела на Ивана.

— Ладно-ладно. Заходите внутрь, не стойте на холоде. Мы закончим скоро. В просторной комнате собрались семь женщин. Они о чем-то оживленно спорили, даже не заметив двух человек, присевших у входа: — А я тебе говорю, Петровна, что нельзя это. Если сейчас в нашем магазине разрешить спиртным торговать, то все насмарку пойдет, все тридцать лет возлияния, — полная кудрявая брюнетка воинственно хлопнула кулаком по круглому столу. Ей не хватало разве что кольчуги и шлема, — Воздержания, то есть.

— Так новый год же скоро, Раиса. На новый год всегда можно было по чуть-чуть, — дама в красной куртке примиряюще погладила ее по плечу.

— Ну, пускай и езжають в район, у кого свербит. А у нас тут нечего заразу разводить, — Раиса стряхнула руку и скакнула на стуле в противоположную сторону от соседки.

— Так в том и дело, что до района дошкандыбать надо. Потом обратно. А цены то на билеты подняли. Билет то в район теперь дороже бутылки стоит, — высокая старушка вскинула вверх трость, как боевой меч.

— Так, ладно, девочки. Мое решение такое, — хозяйка администрации встала со своего места, — В район теперь не наездишься. Дадим добро торговать на две недели. Кошельки, семейные бюджеты надо беречь. А потом порядок возвернем, после праздников. Все, закончим на сегодня. Раиса со свистом втянула воздух, всем своим видом демонстрируя праведное негодование, но спорить не стала. Рыцари круглого стола потянулись на выход.

— Извините, мы даже не познакомились. Людмила Борисовна, глава Рябиновки, — она протянула руку Лене, а на Ванька кивнула, не глядя, — его то я хорошо помню.

— Лена. Я от нового завода.

— Вот, и у вас, вижу, самая тяжелая работа достается женщинам. По району мотаться. А начальник на теплом кресле сидит?

— Начальник в Москве.

— Я и говорю, — она завернулась в сиреневую шаль, вязанную крючком, и закинула ногу на ногу. Они быстро обсудили условия работы, зарплаты, отдельно обговорили, что жителей Рябиновки будут забирать на автобусе и возвращать в назначенное время.

— А вот это хорошо. Мы им, конечно, доверяем, мужикам то нашим. Но, как говорится, где тонко, там и рвется. Зачем же их в искушение вводить, — Людмиле Борисовне этот пункт показался самым важным.

— Что вы имеете в виду?

— У нас же в поселке все непьющие. Тридцать лет уже. И гнать, и даже торговать алкоголем запрещено.

— Это прямо официально запрещено? По суду?

— Ну, почему же официально. Я за лицензии на торговлю не решаю. Это у нас на сходе еще при Горбачеве жители проголосовали, что хватит нам от водки дохнуть, надо меры принимать. И суд у нас народный.

— Удивительное дело, как же вы так держитесь, когда вокруг все спиваются?

— Сначала тяжело было. На девках наших никто из соседей жениться не хотел. Говорили, какая же свадьба без водки. Но теперь привыкли. Да, мы и сами хорошо живем. Ванек закивал: — У нас Рябиновка в районе на первых позициях. Тут и люди до старости доживают, и уезжают мало. Поэтому я сразу понял, что сюда ехать надо, работников собирать.

— Я вот тоже думаю, хорошо, что вы приехали. Хоть у мужиков работа нормальная появится. А то у нас то в основном бабы при деле. Кто — в школе, кто — в библиотеке, кто — на почте. Мужикам такая работа не нравится. Был леспромхоз, они там работали. Но десять лет назад развалился. А теперь так — по грибы ходят, на охоту, за хозяйством следят. Но всем женщины заправляют, и деньги у нас водятся. Мы бы и рады дома сидеть, но семью то надо кормить. Вот такой вот вынужденный феминизьм. Она засмеялась, и Лена тоже улыбнулась. И отчего-то вспомнила, как по телевизору в детстве показывали рекламу, где Мордюкова и Маркова

в роли железнодорожниц бьют молотками по рельсам, а потом плачут, плачут. И поют.

— Я читал, что есть такие люди — пассионарии. Вот у нас в районе Людмила Борисовна — пассионарий, все ее слушают, она за собой людей ведет.

— Паси кого? Ты чего несешь, Вань, каких аграрий? — Людмила Борисовна расхохоталась еще громче, — Ой, ладно, ребят, езжайте. А то мне в детсад надо сходить. У них там не то крыша потекла, не то что, — она тут же встала из-за стола, и полезла в шкаф за пальто, — Ну, пойдемте, провожу вас. Уже на крыльце Лена спросила: — А вот вы говорили про сход — это что такое?

— Ну, это когда все село или поселок собирается и голосует.

— И там можно решить, что все село не пьет, и люди перестанут?

— Перестанут. Это ж если бы я сама как глава решение приняла, то хочешь — нарушаешь, хочешь — нет. Твое лично дело, как ты ко мне относишься. А если все вместе решили, то нельзя. Ты ведь не против власти какой-то, это ты против соседа своего пойдешь. А сосед на селе — это святое. Это твое главное мерило в жизни — «что люди скажут». Машина была открыта. Из багажника торчали ноги в грязных кроссовках, с беззащитно оголенными щиколотками. Коля спал, раскинув заднее сидение, издавая музыкальный, богатый обертонами храп. Даже жаль было его будить.

— Ох, и жрать охота, — он перелез на свое кресло и потянулся.

— В Уклах пожрем, погнали отсюда, — Ванек как-то заметно развеселился в машине, — Боюсь я этих ведьм. Вот где нечисть настоящая водится. ГЛАВА 23 По салону нарезала круги одинокая муха, не пойми откуда взявшаяся. Вот она удивится, когда вылетит не в родной Рябиновке, а в незнакомых Уклах. Ландшафт изменился. Вместо полей и справа, и слева показались сопки. Одни были покрыты ровным слоем изломанного кустарника. На других уже наметились залысины, бугры и шишки. Большие Уклы незаметно вынырнули из-за холма и растянулись вдоль дороги до самого горизонта. Сопки подпирали сзади ряд косых домов, как будто выталкивали их на шоссе, под колеса машин.

— А куда везти то вас? — поинтересовался Коля.

— Сергеич сказал, что в школе нас встретят. Они там поляну готовят. А вот это Лене совсем не понравилось.

— Что за поляна? Мы про нее не говорили.

— Да, не бойся ты. Тут так принято. Держись рядом, и все нормально будет, — Ванек повернулся и подмигнул ей. Возле школы собралась кучка людей — человек 10—15. Мужик в длинном пиджаке, выступавшем из-под короткой куртки, начал усиленно махать руками. Все трое вышли из машины. Мужичок подбежал к Коле и к Ваньку. Потряс каждого за руку. На Лену даже не посмотрел.

— Так, ну, а где начальник то ваш московский, не с вами что ли? Коля не сдержал смех. Ванек подвинул Лену вперед: — Так вот начальник наш. Елена Федоровна. Мужик стоял с видом, как будто это программа розыгрыш, и из джипа сейчас выпрыгнет Валдис Пельш и настоящий московский гость, за сорок, с пивным пузом и часами Rolex. Лена поздоровалась, и чтобы как-то удостоверить свою личность, произнесла полную должность, которую писала только на бланках и старалась не упоминать всуе: «Заместитель директора по персоналу акционерного общества Нефтепромрезерв». Это подействовало. Мужик засуетился, представился Павлом Сергеевичем, подозвал своих земляков. Попытался по памяти воспроизвести Ленины регалии, но запнулся на слове «персонал».

— Так, ну, что же мы стоим то. Вы проходите, гости дорогие, не стесняйтесь, — он завел их в школу, — вот сюда, пожалуйте, в спортзал. Там уже были выставлены столы буквой «П». Сергеич посадил их на места, куда обычно сажают жениха с невестой. И сам сел рядом. Только «невеста» была одна, а «женихов» теперь целых трое. Прямо над ними, как гильотина, нависал гимнастический канат, заправленный одним концом за шведскую стенку.

— А может, мы сначала дела обсудим, как-то неудобно, — Лена попыталась подчеркнуть всю серьезность своего настроя. Ванек наклонился и шепнул ей на ухо: — Ну, ты чего. Обидятся ведь люди. Люди тем временем расселись по лавкам и уставились на Лену. Сергеич встал и поднял тост: — Ну, за дорогих гостей, которые добрались, не побоялись, так сказать. Хорошие новости привезли, что скоро работа появится. За новый завод! Все хлопнули по рюмке и зазвенели вилками. Лена тоже сделала глоток из вежливости. Сергеич под шумок стал представлять почетных жителей поселка Большие Уклы, которые удостоились чести сидеть с ними за одним столом. Директор школы, фельдшер, участковый, начальник филиала Сбербанка — «очень порядочная женщина», старожилы, которые сюда еще

детьми приехали и японцев помнят, два местных предпринимателя — держат магазин и шиномонтажку, директор бюро ритуальных услуг — «без него бы не выжили». На столе поверх клеенки в мелкий цветочек стояли блюда с пирожками, крупно порубленным салатом оливье, отдельно нарезанной докторской колбасой и сыром в дырку. Это «новогоднее» меню дополняла, конечно же, икра, разложенная в маленькие ведерки из-под майонеза. Сергеич сидел справа от Лены и незаметно подкладывал ей на тарелку местную еду: — Вы икру то ешьте, ешьте. Ту и молодая есть, и постарше. Мы сами солим. Так Лену уговаривали есть бабушкины огурцы и помидоры.

— Повезло вам, каждый день — деликатесы.

— Да, уж, повезло. Тридцать лет назад заходишь домой, а у тебя целый холодильник этой икрой заставлен. На хлеб денег нет, на масло — нет, зато деликатесы.

— Да, время тяжелое было.

— Тяжелое — не тяжелое, а сейчас не легче. Тогда люди помогали друг другу. Закон тайги, опять же, работал. Вот если ты на дорогу вышел, тебя первая машина подберет. А теперь что?

— Что?

— А ничего. Всем плевать, съест медведь твои глаза на десерт или передумает. Временщики понаехали. На шахтах, на буровых поработают, денег поднимут и назад, на материк. Эта земля суровая, но ведь и ее любить можно. Почетные жители поселка начали вставать и тоже произносить тосты за завод, как будто дело было уже в шляпе, и без их участия строительство точно не обойдется. Глоток за глотком, Лена почувствовала, что начала пьянеть.

— Павел Сергеевич, может, мы все-таки поговорим о делах?

— Поговорим, конечно. Но завтра, все завтра. Вы отдыхайте с дороги. Он вскочил с рюмкой в руках и закричал: — А что это мы все без музыки сидим? Ирина Игнатьевна, выносите. И тут, конечно же, вынесли его. Лена даже не ожидала, что все выйдет настолько ортодоксально. Директор школы вышла из спортзала и вернулась с баяном. Сначала она играла песни, которые Лена не знала, что-то комсомольское. Потом завела «Клен ты мой опавший», «У церкви стояла карета» и добила «Сиреневым туманом». Комок подступил к горлу. Лена, наконец, осушила рюмку до дна. В детстве взрослые частенько пели эти песни за столом. Лучше всех — отец с бабушкой. Но тогда Лене становилось скучно, она протискивалась за спины певцов, сидящих на диване,

чувствовала их тяжелое дыхание, неприятную одежду из синтетики, а потом все-таки засыпала. А сейчас и рада бы за спины спрятаться, да не к кому. Потом начались пьяные танцы. Лена осталась за столом. К ней подходили по одному, здоровались, спрашивали, как там Москва, стоит еще? Предлагали выпить за столицу. Тогда Лена заводила шарманку про «муравейник», пробки, даже в метро, и островитяне довольно кивали — у них то пробки разве что у банкомата в день выдачи пенсии. Подошла старушка, из «старожилок», Калерия Петровна.

— Ну, как вам у нас нравится?

— Очень нравится, красота.

— Вот и мамочке моей в 51-м году говорили, что красота. Вы приезжайте, говорят. Здесь коммунизм — и палтуса, и копченый окунь. И холодное копчение, и горячее — жир течет. Вот мамочка моя приехала, доктором, со мной маленькой на руках. А тут камни одни, ничего не растет, солнца нет. Так она денег скопила и корову купила, чтобы мне хоть какие-то витамины были. Вырастила с божьей помощью. А потом и я своих деток вырастила, тоже на молочке. А они своих уже в достатке рОстят, все по городам разъехались, я одна осталась.

— А вы к ним не хотите переехать, в город?

— Нет, что вы. Стариков нельзя увозить, они заболевают. Это страшная болезнь — ностальгия.

— Здоровья вам, Калерия Петровна.

— И тебе здоровья, девочка, — она взяла Лену за руку, — и семья твоя пусть здоровой будет. Сзади подкрался Павел Сергеевич, уже с трудом державший равновесие: — А что это вы, Елена Федоровна, не танцуете? Ну-ка, пойдемте, пойдемте. И он вытащил Лену в круг, неровный, но яростный. И она, уже не понимая до конца траекторию своего тела, пыталась вместе со всеми притоптывать в такт. А потом захотелось обнять всех этих людей, как они сейчас ей нравились. Стало жарко. Лена накинула куртку и вышла на воздух. Обошла кругом школу, за которой начиналось маленькое футбольное поле. Она посмотрела на уютный свет из окон школы, на всполохи рук в и голов в танце, а потом улеглась на траву. Холод и влага мгновенно добрались до кожи, но Лена не вставала. Ей хотелось сейчас чувствовать так остро, как только возможно.

— Ты чего тут разлеглась, принцесса на горошине. Вставай, жопу застудишь, — над ней, уперев руки в боки, стоял Ванек.

— Не хочу.

— Да, кто тебя тут спрашивает то. Он подхватил ее подмышки, и поставил на ноги.

— Пойдем, уложим тебя. Нам ключи от дома выдали. Там хозяин сейчас на вахте.

— А что, Коля нас не отвезет?

— Во-первых, Коля еще больше бухой, чем ты. Можно опьянеть только от взгляда его. Во-вторых, у Коли, как я понял, другие планы. Его баба из Сбербанка увела.

— Нашего Колю?

— Нашего Колю.

— Так пойдем заберем. Лена вырвалась и понеслась вперед. На удивление, довольно быстро. Выбежала на улицу и очутилась в полной темноте. Ни одно окно не горело.

— Эй, стой, ну, ты совсем отшибленная, — Ванек бежал за ней следом, выловил почти на ощупь, — Ты что, песню не знаешь? Если гулять после программы «Время», можно кастетом в темя запросто схлопотать! Не отходи от меня, поняла?

— Как скажешь, Вань. Лена не понимала, куда именно они идут. Зато точно понимала, чего сейчас хочет — курить и целоваться. Но только чтобы рядом был кто-нибудь другой. Пусть даже Антон. Ей показалось, что Ванек как-то уж очень крепко прижал ее к себе.

— Полегче на поворотах, парень.

— А что я тебе, не нравлюсь?

— Слушай, ну, я, во-первых, старше тебя намного, а во-вторых…, — что было «во-вторых» Лена забыла.

— Ну, и что, что старше. У Макрона вообще жена на 25 лет старше. Может, поэтому он и до президента дорос в 37, что ему плевать на все эти условности.

— Ого, да ты, оказывается, про политику знаешь. Сегодня что-то там еще про Гумилева толкал.

— Было обидно сейчас.

— Ну, извини. Но я правда думаю, что ты далеко не дурак. Не хочешь в университет поступить? Он не ответил, заглянул в телефон, что-то сверил.

— Мы пришли, вот этот дом. Внутри скрипнули половицы, запахло сырым деревом. Лена прошла, не разуваясь.

— О, вот это моя комната будет, смотри, какая тут кровать, Вань. Железная, с балдахином. И три подушки.

— Знаешь, мне тоже эта кровать нравится. И ты нравишься.

— Ты очень хороший, Вань.

— Ладно, я понял, не продолжай. Пойдем, покажу, где туалет. Тебе пригодится.

— Слушай, а сигареты и зажигалку дашь? У тебя ведь есть. Он посмотрел исподлобья, но все-таки протянул.

— Только спички. В форточку дыми, хорошо?

— Хорошо. Лена кое-как умылась. Все нужные вещи остались в машине. Вернулась в свою маленькую комнату, с хрустящими накидками на подушки, тканым половиком, вязаными салфетками и шторами из батиста. Она уселась на пол и закурила. И эта была очень сладкая сигарета, а потом еще одна и еще. Лена давно бросила, еще до встречи с Лешей, но сегодня что-то произошло, она и сама не могла объяснить, что именно, кто дал ей зеленый свет, чтобы вот так сидеть в чужом доме на краю света и чувствовать счастье, поджигая спичку за спичкой. Она проснулась от того, что кто-то потащил ее из комнаты. Ну, неужели Ванек? Она ведь ясно дала понять. Пару секунд пыталась разобраться, что происходит, а потом почувствовала жар и боль. Горячий дым обжег лицо. Сквозь черную пелену Лена увидела, как огонь мечется по занавескам, по брошенным на полу накидкам, по самому полу. Она пыталась глубоко вздохнуть, но все тщетно. Едкие комья отравленного воздуха впивались в горло. На несколько секунд Лена полностью потеряла ориентацию в пространстве, и только чья-то уверенная рука тащила ее из горящего дома. Ванек с силой вытолкал Лену на крыльцо в одной футболке, а следом выбросил куртку и ботинки. Она задыхалась, никак не могла откашляться. К ним уже бежали люди. У кого-то в руках был огнетушитель, у кого-то мешок с песком. Парень лет 17-ти снял с себя спортивные штаны и отдал Лене. Громко кричала соседка, вцепившись в забор костлявыми пальцами, что ироды сейчас и ее погубят. От дома напротив десять человек выстроились в цепочку и передавали ведра с водой, которые опрокидывали в открытое окно. Щуплый мужичок, крайний в цепи, кажется, опускал руки в самое пекло. Это была по-настоящему слаженная работа, без лишних слов. Пожар удалось быстро усмирить. Лена коснулась лба и почувствовала, что лицо покрыто жирной сажевой пленкой. Вокруг них с Ваньком собралась толпа людей. Кашель был уже не такой мучительный. Лена стояла босиком на асфальте и тряслась от холода. Толпу прорезал участковый, еще не протрезвевший. В штатском.

— Что тут у вас происходит? Кто захотел поселок спалить?

— Это я виноват, — Ванек говорил не ему, а скорее людям вокруг, — давайте все в отделении обсудим.

— Ладно, сейчас разберемся, — участковый двинулся к машине, и кивнул Ваньку, чтобы они шли за ним. Лена поняла, что боится поворачиваться спиной к толпе — вдруг полетят камни? Люди, таскавшие ведра, потные, с золой на лице и волосах, стояли молча на дороге. Лучше бы кто-то из них орал, назвал ее безмозглой дурой. Но они просто смотрели, прожигая в ней чувство вины. Женщины в куртках поверх ночнушек, мужики в сланцах, с голыми ногами. В темноте замелькали огоньки от сигарет, и Лена ощутила, как по позвоночнику катится ледяная волна ужаса. Первая, которую она смогла по-настоящему ощутить за эту ночь. Выпитый алкоголь и страх, наконец, сделали свое дело. Ее замутило и вывернуло прямо на дорогу. Толпа зашевелилась и зацокала. Ванек оттащил Лену в сторону, принес кроссовки, случайно втоптанные в грязь, с торчащими языками и липкой подошвой. Она кое-как уселась на обочину, сунула ноги в обувь, но завязать разбухшие шнурки не получалось, пальцы тряслись и совсем не слушались. Тогда он наклонился к ней, как к маленькой девочке, и затянул аккуратные бантики, а потом еще заправил кончики, чтобы не тащились по земле. Лена поднялась, попыталась отряхнуться. Только сейчас сообразила, что на ней чужие штаны. Надо будет потом найти хозяина. Через силу посмотрела на дом, как в первый раз смотрят на покойника. Он казался таким же, что и несколько часов назад. Только окно теперь щерилось осколками выбитого стекла.

— Все, пойдем в машину, надо еще Коляну позвонить, — Ванек потянул ее за руку.

— А как же… дом?

— А что с ним будет то? У соседей никто не ворует, — он был совершенно спокоен, как будто каждый день вытаскивал пьяных женщин из пожара.

— Вань, ну, там же холодильник, — почему-то сейчас его сохранность волновала Лену больше всего, — холодильник, хороший. Понимаешь?

— Успокойся. Он же личный, а не какой-нибудь колхозный. Никто и пальцем не тронет. Участковый ждал их в побитом уазике. Хлопнул Ванька по плечу и усмехнулся: — Ну, что, допрыгались, кролики? ГЛАВА 24

Когда тронулись с места, ей опять стало плохо. Лена начала с усилием вращать ручку, чтобы опустить стекло. Оно двигалось рывками, издавая визг, пробирающий до мурашек.

— Простите, а вы по званию…? — Ванек начал беседу почтительным тоном.

— Старший лейтенант.

— Ах, да, точно. Мы тут с Андреем Борисычем недавно в бане парились, он вас хвалил. Говорит, хорошо поселок держите. Даже с заднего сидения было заметно, как участковый выпрямился за рулем и выглядел теперь на несколько сантиметров выше. Ванек продолжал.

— У нас же администрация района и ОВД под одной крышей сидят. Каждый день с ним видимся, с Борисычем. Передать от вас привет? Лейтенант хмыкнул и улыбнулся. Он открыл отделение ключом, на котором болтался металлический брелок — открывашка с надписью «Крым». Все отделение состояло из трех помещений — крошечного коридора с тремя стульями, уборной и кабинета. Пластиковые часы с двуглавым орлом показывали полшестого утра.

— Ты посиди здесь, а мы в приемной поговорим, я скоро, — Ванек с участковым оставили ее в полумраке наедине со своим стыдом и запахом мокрой штукатурки. Лучшие часы своего детства Лена провела в милиции. В 90-е отец работал следователем в УВД, и Лена обожала бывать в отделении. Особенно Лене нравилось стрелять — из пулемета, ракетницы и дробовика. Ей вообще гораздо больше нравилось убивать, чем строить дома или спасать диснеевских принцесс. Пара часов за служебным компьютером отца были главной наградой за отличные оценки и примерное поведение. Дома в хрущевке с 6-метровой кухней и двумя смежными комнатами не было не то, что компьютера или приставки, но и нормального телевизора — толстопузый «Кварц» постоянно перегревался и отключался на самом интересном месте, когда Наталья Орейро вот-вот должна была узнать об измене Факундо Арана. Помимо компьютерных игр, Лену притягивал изолятор. Каждый раз она гадала, какой персонаж окажется за решеткой — алкоголик с кирпичным лицом, молодой хулиган с бритой головой или заплаканная проститутка. Это было даже интереснее, чем открывать желтые капсулы из киндерсюрприза. Отец, конечно, не позволял Лене задерживаться перед камерой и за руку тащил в кабинет.

Когда ей было четыре или пять, Лена увидела в изоляторе очень красивую тетю. На тете были лаковые сапоги выше колена и блестящая красная куртка, жирные черные ресницы напоминали паучьи лапки, а белые волосы торчали как перья мокрой птицы. Лена спросила: — Папа, а кто это там сидит? Отец как-то вдруг растерялся, но потом ответил: — Это путана, Леночка.

— А кто такая путана?

— Кукла для богатых людей, забудь о ней. Но Лена не забыла. Перед сном она по слогам произносила чудное слово, которое как будто открывало ей дверцу в мир непроходимых лесов, болотных чудищ, ворожей и русалок. Через месяц Лена подошла к матери и спросила: — Мама, а можно Дед Мороз подарит мне на Новый год путану? Только не такую большую, как у папы на работе. Пусть будет маленькая. После этого случая походы в отделение на время прекратились, а в новогоднее утро Лена нашла под елкой дешевый китайский аналог конструктора Lego. Отец погиб, когда Лене было 15. Вечер 5 июня 2004 года мало чем отличался от 4-го или 3-го. В телевизоре мелькал сериал, масло шикало на мать, когда та скидывала на сковороду лепешки котлет. Лена стояла под душем, изображая античную статую. В 20 часов 14 минут лампочка затрещала, съежилась в последний раз и погасла. Ванну как клетку для птиц накрыло темным пологом. Лена вскрикнула от неожиданности, стала биться в запертую дверь, пытаясь наощупь найти задвижку, потом выбралась в коридор, оставляя после себя подтеки мыльной воды. С кухни донеслось: «Ну, что ты там кричала? Лампа погасла? Ерунда какая. Отец вернется — поменяет». Отец все не приходил. Мать злилась, звонила и звонила, набирала номер и слушала гудки, как будто не могла переносить тишину, не могла просто ждать, когда что-то произойдет само собой. В отделении сказали, что Горохов давно ушел, вроде бы домой, но никто не знает. В два ночи мать набрала отцовскому другу, начальнику соседнего РОВД. Он не стал медлить и поперек всех правил поднял на уши целый отдел — «менты так просто не засыпают у любовниц». Лена залезла на подоконник и уперлась лбом в стекло, мать вытащила из ванной старый таз и сжимала его в руках, как спасательный круг. Лена ждала, что скоро все закончится, отец войдет в подъезд и вприпрыжку, по-ребячески доберется до 5-го этажа, откроет дверь и скажет: «Ну, что вы, дурехи, разволновались. Вот он я». Но вместо

отца она увидела, как к подъезду подходят два милиционера. Они остановились у палисадника, сначала закурили, потом тот, что пониже, хлопнул другого по плечу, и оба шагнули под козырек. Звонок в дверь расколол застывшее пространство квартиры. Мать уронила таз. В этот момент Лена все поняла. За минуту до того, как в прихожей 20-летние прыщавые парни, не глядя на мать, скажут: «Извините, это наша работа. Примите наши соболезнования». Отец не дошел до подъезда всего 100 метров, остался лежать у мусорных ящиков с торца дома. Нож продырявил новую кожаную куртку и печень. В кармане у него нашли горстку любимых Лениных конфет — «Вдохновение». Мать не плакала. Она тихо задавала вопросы, пока Лена задыхалась в своей комнате. Ее выворачивало от рыданий и страха, но слез почти не было. Мир перевернулся за мгновение, стал невыносимым, маленьким, тошнотворным. Когда чужие люди ушли, мать достала из ящика новую лампочку, взяла стул и направилась в ванную. Затем вернулась, обхватила Лену, пытаясь унять ее истерику, и они вместе, сцепившись как детали одного паззла, пролежали до утра на диване. Им уже никогда не стать ближе, чем сейчас. На следующее утро Лена кое-как выкарабкалась из забытья, матери рядом не было. На секунду ей показалось, что ничего не произошло. Не более чем плохой сон на плотный желудок. Но потом резко пришло осознание, что все это правда. Лена почувствовала, что внутри вырос широкий штырь, как на картине «Сломанная колонна» у Фриды Кало. Он мешал двигаться, дышать, не давал подняться с кровати и дойти до туалета. Все, что происходило дальше, Лена помнила плохо. В доме все время околачивались малознакомые родственники, отцовские сослуживцы. С Леной никто не разговаривал. Ей кивали, протягивали шоколад, женщины стыдливо отворачивались, если у них начинали течь слезы. Кто-то сказал, что надо же, отец умер в один день с Рональдом Рейганом — какое интересное совпадение. Похороны назначили на 5-е сутки, когда завершилась судмедэкспертиза. Отца должны были привезти из морга в квартиру — мать хотела, чтобы он напоследок побыл дома. Лестничные площадки в хрущевках планировали так, чтобы можно было пронести гроб, но отцовский, пока его поднимали, все время ударялся о стены. Лена сидела в комнате, ощущая сквозняк от входной двери и слушая выкрики неловких «грузчиков» — выше, выше, еще чуть-чуть, так, хорошо прошел, теперь левее. Посреди комнаты уже стояли два заготовленных табурета. Лена больше всего боялась этого момента, боялась увидеть мертвого отца. Она скользнула взглядом по дереву, обтянутому красной тканью,

и не узнала человека в отцовском костюме. С острыми скулами, подведенными глазами, плотно сжатыми губами. Единственное, что было ей знакомо — это нос, такой же, как и у нее. Она с ужасом заметила, что ноздри запечатаны каким-то веществом, похожим на воск. «Садись, Леночка, рядом», — незнакомая женщина уступила ей свой стул и пододвинула ближе к гробу. Другая, облитая приторными духами, приобнимая за плечи, вторила первой: «Садись, садись, девочка, поговори с папой». Лена скинула руку, резко встала и бросилась в туалет. Ее чуть не вырвало. Мать раньше говорила Лене, что ни во что не верит, ни в какой загробный мир. Но тут она завесила все зеркала простынями, заказала отпевание в церкви. Поминальный стол запретила сервировать вилками — и вареную картошку, и голубцы пришлось ковырять ложкой. В кладбищенской церквушке было сыро и удушливо, в середине службы у батюшки где-то в складках рясы загнусавил сотовый телефон. Он остановился, достал его и что-то сказал, прижав ладонь ракушкой ко рту. Лена видела все в расфокусе, следила за кадилом, как за маятником на сеансе гипноза, дрожь поднималась от коленей до подбородка. Двоюродная тетка вывела ее на воздух. Потом, когда процессия уже двинулась в сторону заготовленной могилы, бабка-соседка подошла к матери и сказала: «Девчонке то вон как поплохело от ладана. Видать, это бесы выходят. Вы бы сводили ее к отцу Егорию». Самое страшное случилось перед тем, как тело должны были опустить в яму. Перед гробом выстроилась очередь, чтобы прикоснуться или поцеловать отца в лоб. Мать сказала, что Лене тоже нужно целовать. Та зажмурилась и представила, что это просто кукла. С холодным пластмассовым лбом. А ее папа, ее друг, напарник по шахматам, лучший спортсмен во дворе просто уехал. Он где-то в Атлантиде кормит пингвинов или, наконец, осуществил свою мечту и любуется на закат, стоя на вершине Килиманджаро. Дома после этого кошмарного дня их ждали до блеска вымытые полы, отцовские вещи, которые полосовали душу одним своим присутствием, и тишина, которая поглощала любую радость, любой случайный смешок еще целый год. Через неделю Лена пошла в школу. Она почувствовала, как вокруг нее возник какой-то круг, который никто не смел переступить. Даже самые близкие подруги не разговаривали с ней, тушили хохот, если она оказывалась рядом. Учителя перестали вызывать ее к доске, на переменах она сидела одна. Постепенно стальной штырь внутри растворился, и оставил вместо себя пустоту. Лена вообще перестала что-либо ощущать. Просто совершала механический набор действий — вставала, выдавливала пасту на щетку, что-то зубрила, поливала фаленопсис. Чувства

возвращались постепенно — сначала она начала различать запахи — вот мать сожгла ванильные булки в духовке, тополиный пух прибило дождем к земле. Потом начала осязать поверхности — гладкий деревянный стол, колючий свитер, шершавые локти. И, наконец, к ней вернулись звуки. Лена снова стала слышать, как поломанный кран чеканит секунды на кухне и ойкают качели во дворе. В тот год она против своего желания научилась повсюду видеть смерть — на мраморной лестнице в театре, у дверей в вагоне метро, к которым нельзя прислоняться, в бритом верзиле из соседнего дома. Родители были бастионом, ограждающим ее от непрочного, беспорядочного мира. Теперь одна стена рухнула. Убийцу так и не нашли. После смерти отца мать больше не заводила никаких отношений, хотя мужчины по-прежнему останавливали на ней взгляд. Один раз сосед, опрятный 50-летний инженер в разводе, попросил у Лены телефон матери. Он начал настойчиво звонить, приглашать ее то на экскурсию в Кусково, то в «Современник», то в планетарий, но мать всегда отказывалась и потом еще устроила Лене выволочку: «Зачем ты дала ему мой номер? Разве ты не понимаешь, что это оскорбляет память отца?» Так она и осталась замужем за своей болью. ГЛАВА 25 — Так, я обо всем договорился. Колян в минуте от нас, — Ванек сел рядом и обнял ее за плечи, — Не переживай, сейчас свалим и забудем Большие Уклы, как страшный сон. Почти все Ленины вещи, документы и даже телефон оставались в машине. В пожаре пропали только джинсы и носки. И еще пропало ее самоуважение. Как глупо все это получилось. Больше всего она переживала, что увезла на себе чужие штаны. И даже не знает, как выглядел их хозяин.

— Ну, вы, блин, даете, вообще вас одних нельзя оставить, — Коля начал ворчать на Ванька, его разгильдяйство и ненадежность. Именно он был выставлен главным поджигателем.

— Колян, ты либо крестик сними, либо трусы надень.

— Чего?

— Кончай проповедовать. Уже весь район окучил, пока твоя баба дома с животом сидит.

— Ах, ты сучонок. Выкину тебя на трассу и не посмотрю, что ты под Михалной ходишь. Они бы и дальше выясняли отношения, но тут с заднего сидения раздался вой. Лена рыдала. Парни тут же бросили взаимные упреки и стали

ее успокаивать, как родители, которые во время ссоры вдруг вспомнили, что в комнате ребенок.

— Лен, ну, чего ты. Все хорошо ведь. Все закончилось, Ванек все устроит, — он опять начал говорить о себе в третьем лице, — я с ментом с этим договорился. Он все упакует, как самовозгорание. Проводка неисправная. Мы ничо никому не должны.

— Это с чего он такой бескорыстный? — Коля с тревогой смотрел в зеркало заднего вида, как Лена размазывает сопли по лицу.

— Да, нормальный он. Во-первых, я ему статистику порчу. Ему это самому не в кайф. А во-вторых, я обещал за него словечко перед Борисычем замолвить. На звездочку надеется. Придется, правда, теперь Борисыча в заповедник на кабана свозить. Ну, и бог с ним. Лена перестала рыдать, но вместо слез подступила икота.

— А как же люди, Ваня? Как же хозяин дома?

— Вставит стекло, стены побелит и дальше жить будет.

— Я хочу ему деньги отдать. И ремонт сделать.

— Да, сказал же, мы ничо не должны. Нас там вообще не было, понимаешь?

— Я хочу.

— Ну, деньги на карту переведи, если хочешь. Номер я узнаю, если так надо. А делать тебе там нечего. Лена не стала спорить. Коля громко зевнул, вынырнул из ремня безопасности и дотронулся рукой до крыши.

— Как его надеваю — сразу засыпаю. Может у него сила против меня какая? Утро проявлялось за окном, как снимок полароида. Серый «шум» рассеялся, и выступили резкие очертания сопок. Рассвет красным мячом перепрыгивал с вершины на вершину. В любой другой день она порадовалась бы такой картине, но не сегодня. Даже рыжее покрывало на сиденье теперь вызывало тревогу. Ванек вышел вместе с Леной возле ее дома, и вызвался проводить до квартиры. На лестнице она спросила.

— Меня там будут ненавидеть?

— Нет, я ведь сказал, что сам виноват. Я свой, мне все сойдет.

— Но почему? Почему ты мне помогаешь? Вытащил из комнаты, потом еще вину на себя взял.

— Откуда же я знаю, почему. Просто нравишься ты мне. И нос у тебя смешной. Лена по детской привычке тронула кончик и оттянула его вниз, как учила бабушка.

— Спасибо, Вань. Но я тоже хочу тебе помочь.

— Чего?

— Тебе надо переехать в Москву. Пойти учиться, с твоими то мозгами.

— Не надо. Я сам кого хочешь жизни научу. У меня в пятом классе уже бизнес свой был.

— Да, ладно. И какой?

— Табачный. Стреляешь у взрослых мужиков сиги, а потом поштучно толкаешь в классе.

— Я серьезно. Ты находчивый, умеешь договариваться. Можешь стать классным менеджером по продажам. Они на вес золота. Будешь нормально жить, путешествовать. Он понуро улыбнулся.

— Нормально жить?

— Я не это имела в виду. Врать Лена не умела. На площадке снизу возмущенно бахнула дверь: «ебана вошь!». Сосед потащился на улицу, врезаясь то в стену, то в железные перила.

— Поехали, правда.

— С тобой? Лена замялась.

— Со мной. Помогу тебе устроиться. Он хмыкнул и легонько хлопнул ее по плечу.

— Я подумаю. Лена легла в кровать, но боялась засыпать. Ей казалось, что она снова проснется в горящем доме. Лежала, глядя на ржавые подтеки на потолке. Они сливались и начинали плясать перед глазами. Сон пришел без спроса и освободил ее от страха. Лена проснулась в своей комнате, когда розовое предзакатное пятно уже ползало по соседнему дому. Позвонила Ваньку.

— Ну, как ты там? Живая?

— Живая.

— Я через администрацию Уклов контакты узнал и номер карточки погорельца твоего. Если ты не передумала деньгами разбрасываться.

— Вань, ну, почему разбрасываться.

— Дом он и без денег восстановит, натаскает по стройкам, соседи принесут по досточке. А если хочешь, чтобы он с соседями бухал месяц, то высылай. Лене было плевать на дом и вообще плевать, что он сделает с этими деньгами. Нужна была хоть какая-то индульгенция, хоть какое-то свидетельство, что она с этим миром в расчете. Коллективный запой тоже шел в зачет.

— А номер телефона есть?

— Есть. Записывай. Мужика Генкой зовут.

— А по отчеству?

— Генка Хлебовоз.

— Это фамилия?

— Это призвание. Вахтовикам продукты из поселка возит.

— Ты подумал?

— О чем?

— О Москве.

— Подумал.

— И?

— Поехали.

— Ого! Я чувствую себя миссионером. За несколько секунд Лена спланировала целую операцию по спасению Ванька. Вот она говорит с парой знакомых, и он поступает на стажировку в большую ритейл-сеть. Нет образования, но ничего, запишем на курсы для проформы. Квартиру целиком снимать дорого — поищем комнату с приличными соседями. Быстро вырастет, купит хорошую одежду, машину, поедет отдыхать в Италию, женится на хозяйственной блондинке. И больше никогда не будет штамповать липовые справки и заливать кровью пол в кафе «Тополек».

— Спасибо за доверие, Вань.

— Ну, я рад, что ты рада. Лена выпила крепкого чая с мелко накрошенными яблоками и набрала номер. Шли долгие гудки. Потом трубку взял человек с молодым трескучим голосом.

— Геннадий?

— Вы куда звоните? Какому Геннадию? Она хотела сказать, что Хлебовозу, но стушевалась.

— Извините… я. В общем, дом его случайно подожгла. Звоню предложить деньги на ремонт.

— А вы точно не с банка?

— Точно. Было слышно, как мужик выдохнул.

— Ну, я Геннадий.

— Вы скажите, сколько нужно — Даже не знаю… Такой урон. Невосполнимый. Во-первых, телевизор. Плазменный, — Лена, конечно, была пьяна, но никакого телевизора в доме

не видела, — во-вторых, ковер. Два ковра. На полу и на стенке. И обои все. Это я не говорю про шифоньер и про пуфики. Список непомерно разрастался. К пуфикам добавились половики, подушки и занавески. Лена начала нервничать, что ее сбережений не хватит, чтобы покрыть все расходы.

— В общем, сумма немалая, девушка. Мне вас даже жалко.

— Сколько? — Лена съежилась и приготовилась услышать цифру с пятью нулями. Геннадий явно сомневался. Пауза затянулась.

— Нуу… тридцать тысяч.

— Чего?

— Ну, не гривен же. Рублей, конечно. Вероятно, Геннадий даже не догадывался, сколько стоит хороший плазменный телевизор. Она перевела ему 50. С расчетом, что на народный праздник тоже хватит. Лена думала, что теперь все время будет жить с мыслями про пожар, про людей с ведрами воды, про Генку Хлебовоза, но уже к утру даже не смогла вспомнить, как выглядели ее сгоревшие носки. Всю неделю звонили люди из района. Первым позвонил Сергеич из Уклов, сделал вид, что ничего не произошло. От них набралось больше всего желающих работать на стройке. Потом подтянулась Рябиновка, и даже шаман собрал пару десятков человек. Лена договаривалась, что-то подписывала, искала автобусы, сверяла списки, встречалась с бригадирами. Марина и Ирина стали приходить в офис вовремя, обед пришлось сократить с двух до получаса, чаепития и вовсе отменить. Бумаги шли как по конвейеру. Иногда заглядывал Антон, звал Лену в центр на обед, но она жевала на ходу булки, не хотела отрываться от работы, пока своими глазами не увидит, как новые строители берутся за дело. Один раз он даже принес ей в контейнере куриный суп и заставил съесть у него на глазах. Все это было мило, но не более того. Правда, Лена теперь стала чаще выглядывать из окна — как будто без всякой цели, но все же подмечая, на месте ли синий мотоцикл. Погода уже испортилась, но Антон приезжал на нем даже в дождь. ГЛАВА 26 Про пожар Лена никому не говорила, и сама о нем не вспоминала. Через неделю только ей приснилось, как она стоит там, на улице, совсем без одежды. А толпа вдруг сливается в огромного волка, который замер перед прыжком. И надо бы бежать, но она не может сдвинуться с места. Лена

проснулась, и почувствовала, что волосы слиплись на затылке от холодного пота. Она встала, вышла на кухню, чтобы выпить молока, и не поверила своим глазам. Из-под раковины во все стороны хлестала вода. Лена схватила тряпку, попыталась зажать трубу, но это не имело смысла. Тряпка быстро намокла и противно хлюпала. На полу уже выросла грязная лужа. Где сейчас искать телефон ЖЭКа, она понятия не имела. Кому звонить — Ваньку? Пожалуй, хватит с него. Коляну? Его и так жена ночами не видит. Антону? Точно. Он ведь инженер какого-то там оборудования, наверняка с простой трубой справится. Лена вытерла пальцы о кухонное полотенце, набрала номер: — Слушай, у меня трубу прорвало, можешь приехать?

— Э… ты фильмов немецких что ли насмотрелась на ночь?

— Антон, серьезно. Я скоро соседей залью. А они и без того буйные.

— Ладно-ладно, диктуй адрес. Сейчас достану свой разводной ключ. Уже через пять минут Лена услышала бодрое рычание Дуси. Антон и правда держал в одной руке чемоданчик с инструментами, а во второй — бутылку вина. Лена встретила его в домашних лосинах, с лохматой головой и мокрыми ногами.

— Я не понял, это что, все правда, что ли? Думал, ты тут уже в чулках ходишь.

— Давай быстрее, синьор Марио, я уже все полотенца извела. Ленина кухня выглядела жалко. На полу валялись тряпки, покрывала, полотенца, грязные футболки, все, что могло удержать воду. Антон полез под раковину и даже присвистнул.

— Да, это же мой звездный час. Ради этой трубы все шесть лет на физтехе учился.

— Что, все так плохо?

— Да, нет, сейчас все будет. Открывай вино пока. Он возился минут десять, промочил джинсы, случайно ударился головой и дверцу шкафчика, но труба покорилась. Они вместе вытерли пол и покидали грязные вещи в ванную.

— Ты, кстати, открыла вино?

— Нет, а надо?

— Конечно, мы ведь должны отметить мою сокрушительную победу на техногенной катастрофой. Лена достала штопор, начала ковырять бутылку.

— Ооо. Видно, что тебя всегда окружали мужчины, готовые споить. Ты не умеешь держать штопор. Давай сюда.

Они болтали о всякой ерунде. Антон рассказывал про Питер, а Лена про Москву.

— Ну, у меня о столице первые воспоминания так себе. Я, когда маленький был, мама притащила меня на Красную площадь. Мы отстояли два часа в очереди к дедушке Ленину. А потом курсант сказал мне перед входом, чтобы я вытащил руки из карманов. Типа, неуважительно.

— А я так никогда и не была в мавзолее. Надо сходить, пока не похоронили.

— А что, хотят?

— Конечно. Даже Кадыров говорит, что это «разумно и человечно». Антон повернул винную бутылку и стал изучать этикетку. Кажется, ему стало скучно говорить про моральных авторитетов. Тогда Лена начала спрашивать его про детство. Отца он толком не видел, мать родила его в 19-ть и довольно рано поняла, что он смышленый. И сам сможет взять от жизни больше, чем она ему даст, привязав к юбке.

— Так я и жил, как естествоиспытатель. Все пробовал сам, испытывал своим телом.

— Что интересно?

— Ну, в детстве мы делали мечи из крапивы. И устраивали поединки. Бегаешь в трусах, пока все тело волдырями не покроется. На льдинах катались, в прорубь прыгали. Волосы на руках поджигали.

— Боже.

— Потом постарше стали, собирали с пацанами детали по помойкам, мотоциклы стали варить. Вот и понял, что хочу быть инженером. И стал, — он подвинул своей стул еще ближе, так, что Лена разглядела желтые крапинки на радужке его глаз, — А ты кем хотела быть?

— Я хотела быть режиссером. В театре.

— Вау. Расскажешь? А чего тут рассказывать? Занималась в детской студии. Потом поняла, что умнее нашего худрука. Вообще-то исполнитель из меня так себе. Мне больше нравилось наблюдать и придумывать.

— А что дальше?

— А дальше началась взрослая жизнь. Я была все время чем-то очень занята. Думала, что еще немного и обязательно соберусь поступать. В театральный или на какие-нибудь курсы.

— Не собралась?

— Нет. Несколько лет назад я пошла на спектакль Юрия Бутусова.

— О! У причала рыбачил опоссум Андрей!

— Это другой. Но неважно. Я сидела в зале. И когда все началось… Меня просто придавило. Понимаешь? Это было так тонко и так мощно. Я

смотрела и думала, что никогда не смогу создать ничего подобного. Зачем этому миру я, если есть такие гении, как Бутусов? Стоит ли вообще начинать?

— По твоей логике Джоан Роулинг не стоило начинать «Гарри Поттера», потому что гениальный Толстой когда-то написал свою «Войну и мир». Но, если по-честному, «Гарри Поттер» принес в мою жизнь гораздо больше радости. В этом она как раз не сомневалась.

— Конечно, массовая литература тоже имеет свою функцию. Но с точки зрения вечности… Лена вдруг поймала себя на мысли, что говорит, как Леша.

— С точки зрения вечности мы просто обезьяны, которые летают на куске металла. Мы все превратимся в пыль — и оба Бутусова, и ты, и я. И нам уже будет все равно, кто там что переоценит, и чьим именем назовут улицу.

— Слушай, уже поздно, — Лене больше не хотелось спорить о бессмертии.

— Эй, ты правда хочешь, чтобы я ушел? — он провел пальцами по ее губам, и стало понятно, что у него другие планы. А Лена и сама не знала, чего хочет. Бутылка была выпита до дна, соседи так и не пришли жаловаться, она одна и ее ничего не держит.

— Я бы очень хотел остаться, — он продолжал просто сидеть на стуле, держа ее за руку, но обоим стало очевидно, что ее согласие уже не требуется. После секса в конце глупых, ничего не значащих свиданий Лена всегда мысленно включала таймер. Сколько потребуется времени, чтобы она захотела остаться одна. Пять, десять минут, и ее начинал раздражать даже голос парня, с которым она только что была вместе. Если она и могла провести час в кровати с малознакомым человеком, то восемь — это уже слишком. Доверить свой сон — знак абсолютной близости. Кроме Леши, такое никому не было позволено. Лена ждала. Она была уверена, что еще несколько минут, и карета превратиться в тыкву, принц — в чужого, неприятного мужика с тяжелым дыханием. Но время шло. Ее тянуло в сон. Антон давно задремал, лежа на боку. Он целиком завернулся в одеяло и смешно ворочался. Ей совсем не хотелось прогонять его. Она потянула одеяло на себя и восстановила территориальную справедливость. Это было лучшее утро на Сахалине. ГЛАВА 27

Антон ворвался в Ленину жизнь без всяких приглашений и серьезных разговоров. На следующий день он просто принес зубную щетку и водрузил ее, как флаг, в мутный стеклянный стакан. Лена без боя сдала свою однокомнатную крепость. Антон восхищался звуком кораблей за окном и сравнивал его с ревом слонов, подмечал, как Лена бесшумно ходит и как безукоризненно сметает крошки со стола. Негодовал, что в ванной тарахтит кран, и вода еле дотекает до пятого этажа, бушевал сам на себя, когда разбивал стакан или просыпал заварку. С появлением Антона ее вечно пустой холодильник переживал свой золотой век. Кроме одинокого куска чеддера, там теперь завелись овощи, яйца, свежее мясо. Антон познакомился со всеми продавщицами в центре Крюкова и знал, когда завозят самую лучшую телятину. На кухне откуда-то взялись специи, черная и розовая гималайская соль, паста, оливковое масло и кофеварка.

— А ее ты тоже из Питера вез?

— Нет, сам спаял. По квартире он предпочитал передвигаться, не расставаясь с Леной, хватал и перекидывал ее через плечо, носил, пока та не начинала ныть, что точно не червяк, и если разорвется на две части, то скорее всего погибнет. Он все время испытывал ее тело, проверял его на ощупь и на вкус.

— У тебя щека горчит.

— Это не щека, а крем с пчелиным ядом. Сгибал и разгибал ее кисти, перебирал волосы, проводил ребром ладони по позвоночнику. Сначала Лена злилась, чувствовала себя каким-то механизмом, а потом и сама стала удивляться, как восхитительно гнутся ее пальцы. Антон любил рассказывать истории из своей юности. Как он с пацанами перегонял из Мурманска красную четверку без генератора, на одном аккумуляторе, подзаряжал его на заправках, выдергивая шнур от холодильника с кока-колой. Тонул в реке Вуоксе на Лосевском пороге, просыпался под сугробом, слонялся по питерским крышам и канализациям. Лена иногда пыталась перевести разговор на интересующие ее темы: — Антон, тебе ужасно повезло с городом. Ты хоть каждый день можешь ходить в лучший театр страны.

— Это куда? В Мариинку что ли?

— Нет, Антон. Я про Театр Европы. Где Лев Додин режиссер.

— Аааа… на Рубинштейна. Лена счастливо кивала, в надежде, что Антон там бывал.

— У меня товарищ в логистике работает. Он в этот театр на фурах декорации возит. Вообще фурам по центру Питера ездить нельзя. Но для них делают исключение.

— А ты сам туда на спектакли ходил?

— Какие спектакли, Лена, когда на Рубинштейна подают лучший фалафель в городе? Лена решила, что должна, просто обязана открыть мир настоящего искусства для своего нового спутника. В тот же вечер она включила «Фотоувеличение» Антониони. На сцене, где главный герой в упор расстреливает из фотоаппарата полуобнаженную Верушку, Антон уснул. Лена в растерянности позвонила Эжену и отрапортовала.

— Короче, уже две недели я живу с одним парнем. У нас отличный секс. Мы ни разу не поссорились. И он печет гречневые блины.

— Он точно человек?

— Ну, нимба я не заметила.

— Судя по голосу, ты опять чем-то недовольна.

— Мы вообще друг другу не подходим.

— Не понял. Секс же отличный?

— Он не знает, кто такой Лев Додин. Ничего умнее Лена придумать не успела.

— Вот ты душнила. Еще скажи, что вам с ним не о чем трахаться.

— Эжен, это серьезно. Мы из разных вселенных. Он ни разу не был на выборах. Мне кажется, ему вообще все равно, что в стране творится. Вот Леша…

— Что Леша?

— У нас была такая близость. Помнишь, когда все вышли против Димона и его уточек? Мы стояли в толпе, рядом народ хватали, кто-то кричал. А он просто держал меня за руку, и было спокойно. Мне не хотелось бежать. Я знала, что мы чувствуем одно и то же.

— Очень мило.

— Он вообще митинги не пропускает. Это круто.

— Зато легко пропускает твои дни рождения. В позапрошлом году, когда ты на даче справляла. Забыла что ли? Лена растянула паузу, намекая, что обиделась.

— Мать, ну, не дуйся. Выключи голову. Хоть на время.

— Легко сказать.

— Ну, я же слышу, как у тебя эндорфины скачут. Отпусти их на волю. Эжен сделал все, что Лена от него ждала. Он блестяще справился с ролью человека, который стреляет из стартового пистолета. Оставалось только сделать глубокий вдох и рвануть поперек всех расчерченных дорожек. Утром Антон мог затащить ее в кровать, когда Лена уже нарядилась на работу, поправляла укладку и красила губы. И усмехаться потом, какая

она растрепанная — «чудище мое». Лена стала опаздывать в офис. Все дела померкли на фоне его внезапного вторжения. Но и они, как ни странно, двигались хорошо. Каждое утро четыре автобуса привозили из района новых строителей. Подтянулись и сами жители Крюкова. Они как будто стали ревновать, что работа в их городе уходит соседям. На грифельной доске появились примерно 150 звезд, за полтора месяца на Сахалине Лена закрыла четверть плана, и приблизила себя к свободе. Ирина и Марина быстро смекнули, что в Лениной жизни произошли перемены, стали перешептываться за ее спиной. Догадаться было легко. Когда они уходили на обед, Антон всегда заглядывал в кабинет. Один раз они вернулись, а дверь была заперта, но не на ключ, — он то у них был. Антон закрыл дверь изнутри, на швабру. Ломиться не стали, а покорно ждали минуту или две. Он вышел из кабинета, как ни в чем не бывало, пожелал коллегам хорошего дня. Лена же потом не знала, куда себя деть от неловкости. Решила ничего не объяснять, было бы еще глупее. Теперь у них на четверых был общий секрет, который очень скоро перестал быть секретом для всего города. Это ломало рабочую субординацию.

— А не выпить ли нам в пятницу? У меня дома скоро настойка подойдет на бруснике, мягонькая — «бабий бунт», — Ирина первая проявила инициативу.

— Елена Федоровна, соглашайтесь. Надо обмыть удачный старт. А какие к нам теперь мужчины ходят! Лена ответила уклончиво, но про себя решила, что точно никуда не пойдет и бабий бунт пить не будет. Сейчас она хотела видеть только Антона и проводить с ним все свободное время. Это была необъяснимая потребность постоянно быть рядом, прикасаться, слушать голос, хоть этот голос и нес всякую чушь.

— Милая, нам нужно срочно полететь в Исландию.

— Зачем?

— Искать гагачьи гнезда, конечно.

— Чтооо?

— Разве ты не знаешь? У гаги самый ценный пух. А сегодня я нагуглил, что одно одеяло из такого пуха стоит пятнадцать тыщ баксов. Как ему вообще пришло в голову гуглить гагачьи одеяла, Лена спрашивать не стала. Они возвращались из кафе, прокладывая дорогу чуть не на ощупь. Ноябрьский воздух разбух от влаги. Над землей висел туман, через который едва проступали очертания изломанных деревьев и домов. Как будто смотришь на мир сквозь толстое дно стакана. Внутри проросла оглушительная нежность.

По темному подъезду разносились голоса. Когда они с Антоном поднялись на два пролета, стало понятно, что это не голоса, а всего лишь голос — один. На ступеньках, широко расставив ноги, сидел Жека Поршень, старый Ленин знакомец, на которого она случайно наступила пару месяцев назад, и который позже перепутал ее дверь со своей. Жека естественно был пьян, его мотало из стороны в сторону, но он технично находил баланс, чудом спасаясь от удара затылком об лестницу. Более того, он вел вслух какие-то сложные математические расчеты.

— Я ей бабки принес? Принес. Пятихатку? Пятихатку. А она мне скока дала? — Он трагично цокнул, вывернул карман штанов и достал монетку, — ууу, сукаааа. Антон перестал улыбаться.

— Приятель, уйди с дороги. Нам выше надо. Жека отвлекся от своих скорбных мыслей и уставился на них. Он попытался напустить на себя угрожающий вид и чуть подался вперед.

— Это с какого перепуга? Лена услышала, как у Антона скрипнула кожаная перчатка, но Жека не услышал. Сосед раскинул руки, как вратарь, который готовится к пенальти.

— Выше — не пущу. Я тут этот. Апостол Петр!

— До трех считаю.

— Лижи парашу, сука! Дальше все произошло слишком быстро. Антон за грудки отодрал Жеку от пола и хладнокровно опрокинул на ступени. Потом, громко шаркая курткой, обошел сзади, поднял за шиворот и с силой толкнул вниз. Лена вскрикнула и едва успела прижаться к стене. Жека отчаянно сопел, но принял унижение молча. Он протанцевал пару метров на полусогнутых, запнулся и чуть не клюнул носом. К счастью, вовремя успел выставить вперед ладони и не расшиб голову. Антон, сжимая кулаки, спустился к нему. И только тогда Жека завыл, прикрывая лицо руками: — Я понял-понял, начальник. Остынь. Лена уже не узнавала человека, с которым только что болтала об одеялах. Антон слегка толкнул Жеку носком ботинка и развернулся к ней.

— Все хорошо, не бойся. Лена спустилась на полпролета и наклонилась над соседом.

— Как вы? Помощь нужна? Жека приподнялся и даже подмигнул ей.

— Я ж, как таракан. Живучий, — и протянул Антону вялые пальцы, — мир, начальник?

Тот не стал пожимать руку и скривился.

— Проспись, апостол. Антон успокоился так же быстро, как вспыхнул минуту назад. Но Лене все еще было страшно. Казалось, что он приложил не только Жеку. Дрожащими руками она открыла дверь в квартиру.

— Зачем ты его? Он же безобидный. Антон ничего не ответил, только хмыкнул.

— Бесит. Он проскользнул на кухню, напевая под нос Леди Гагу, заглянул в холодильник и вернулся в коридор. Лена неподвижно стояла перед зеркалом в шарфе и шапке. Он улыбнулся и притянул ее к себе. Захотелось отстраниться, но тело не слушалось, Лену будто приморозило.

— Антон, давай не будем.

— Будем. Предательское тепло разлилось от солнечного сплетения по всему телу. Мысли свернули на путь оправданий. Это только защита, Жека и сам хотел напасть. А если бы на их месте был кто-то слабее? Какая-нибудь старушка. Все версии казались неубедительными, но лишь до тех пор, пока вещи не начали падать на пол. Шарф, шапка, ее черная рубашка, потом его синяя толстовка. Когда лифчик из дорогого гипюра угодил на придверной коврик, Лене было уже все равно. ГЛАВА 28 В середине ноября выпал снег. Антону пришлось расстаться с Дусей. Она стояла под окном, прикованная цепью к забору, под плотным кожаным чехлом, и напоминала бычка, который склонил голову перед тореадором. Лена распаковала дутый пуховик, и Антон смеялся, что она теперь человекбибендум, символ «Мишлена». Один день был похож на другой. Много смеха, много секса и много еды. Но в первый день зимы все изменилось. Лена с большим трудом вылезла из-под одеяла, оставив спящего Антона — у него сегодня выходной. Дошла до офиса, щурясь от солнечных бликов на снегу. Дверь в кабинет была настежь открыта. Ирина и Марина сразу бросились к ней.

— А у нас ведь беда, беда, Елена Федоровна.

— Что случилось?

— Пропал целый автобус из Больших Уклов. Водитель выехал туда, как обычно, в 5 утра, но назад не вернулся. На телефон не отвечает. 30 человек не вышли на смену. Обзваниваем сейчас всех по очереди, но все вне зоны доступа.

Лена застыла на месте. Шутка ли. Вдруг по дороге случилась авария, автобус перевернулся, на ее шее 30 трупов. По телу пошла мелкая дрожь.

— А вы в администрацию Уклов звонили, в полицию обращались?

— Нет пока, не успели. Лена решила действовать сама. Нашла номер Сергеича, главы Больших Уклов, который месяц назад отплясывал перед ней яблочко. Набрала.

— О, Елена Федоровна! Сколько лет, сколько зим. Чем обязаны? Она быстро пересказала суть проблемы.

— Вы не волнуйтесь так. Главное, вот что скажите. У этой бригады зарплата когда была? Лена замерла с трубкой. Пазл сложился.

— Вчера.

— Ну, и все. Что ж вы не углядели то. Надо было им на руки не давать, а сразу женам перечислить.

— Да, как же… Они же взрослые… И права человека. С ними и водитель наш пропал.

— Ну, вот и ищите теперь их по канавам. Правозащитники, блин. Дети малые. Повисла пауза. Лена сдерживалась, чтобы не пустить слезу от досады.

— Ладно, поищем мы вашего человека с правами. Не нервничайте. Через час он перезвонил.

— Нашли автобус. За магазином.

— А водителя?

— Водителя не нашли. Новый звонок раздался еще через два часа. Хорошие новости. Водитель закатился под заднее сиденье, его сразу не заметили. Вывихнул ногу, но жив. Ничего не помнит. Работников тоже нашли, через жен, кого по двое, кого по одному на кухнях и в сараях.

— И надолго у них это?

— Что?

— Ну, запой.

— Им аванс выдали или за целый месяц зарплату?

— Аванс.

— Тогда нет, на неделю-десять дней. Максимум. Лена искренне поблагодарила и положила трубку. Позвонила бригадирам, получила от них люлей. Весь день ходила сама не своя. Отвечала Антону на сообщения односложно, чаще — смайликом. Но худшее случилось в шесть вечера. Звонил Корольков. Наверное, ему уже все доложили. Лена внутренне съежилась, вдохнула, напрягла пресс

и взяла трубку. Но Корольков был в хорошем расположении духа, видимо, он еще ничего не знал.

— Ну, как там великая Россия, поднимается с колен?

— Не знаю.

— Как так не знаешь? Это мы тут в Москве сидим за МКАДом, как за крепостной стеной. А у тебя там жизнь бьет из всех ключей.

— Да уж, бьет, это точно.

— Я что звоню то. У вас первая очередь строительства готова?

— Готовим.

— Ну, так вы поспешите. Через неделю партнеры приедут с комиссией. Будешь встречать их как мое доверенное лицо. Сама. Если там что надо, дай знать. Как говорил шеф, поддержка вас приоритетна, но и с вас мой спрос тоже приоритетен.

— А кто приедет? Сам Игорь Иванович?

— Бог с тобой. Ну, нет, конечно. Какие-то его двоюродные замы. Труба пониже, дым пожиже. Но это не меняет дело. После разговора с Корольковым Лена созвонилась с начальником стройки.

— Ну, без целой бригады мы точно за неделю не закончим. Даже не рассчитывай. Надо или людей искать, или готовься плавать мордой в луже. Лена и сама понимала, что срочно нужны новые работники, но где же их взять? Тем более так быстро. Если кто-то и может ей в этой помочь, то только Ванек. Набрала номер, который уже помнила наизусть. Он сразу раскусил ее, что это не просто дружеский звонок. За последние недели Лена отказывалась от всех его предложений встретиться за пивом.

— Ок. Есть одна идея, сейчас пробью. Но это будет непросто и недешево. Готовьтесь делать большой благотворительный взнос.

— Ну, это мы умеем. Он объявился через десять минут.

— Ну, что, Ванек все решил. Собирайся. Завтра поедешь за своими работниками. Тридцать три человека, все как на подбор.

— Ой, Вань, спасибо. Ты просто чудо. А куда ехать то?

— В ближайшую колонию. Километров 50. Лена замолчала, переваривая неожиданные новости.

— Ты что думаешь, что я зеков на работу притащу?

— Ну, не хочешь, дело твое. Но они ничем не хуже алкашей местных. Там такие мужики рукастые. Они для нашей церкви и алтарь сделали, и подставки под святые мощи. В общем, тебя там завтра ждут. Готовы свой

газик выслать, а то к ним от трассы через лес ехать. Ни на чем больше не добраться.

— А ты со мной поедешь? Ванек шумно вздохнул.

— Я… Я не могу, Лен, больше. У меня дела, извини.

— Подожди!

— Чего?

— А Москва? Все ведь в силе?

— Ну, конечно. Ванек свое слово держит. Газик прибыл к офису на следующий день к семи. Лена решила, что поедет одна, легкий ужас был ей даже приятен. Антону ничего не сказала, ему бы точно не понравилось, что она шляется по колониям. Водитель попался молчаливый, ну, и Лена не стала заводить разговор. Через час ее ждал замначальника колонии, Николай Платонович, чтобы договориться о всех деталях. Они ехали через лес, переваливались через канавы, пересекали ручьи, разламывая хрупкий свежий лед. Связь не ловила. Лена уже десять раз пожалела, что не взяла с собой хотя бы Ирину или Марину. Машина подкатила к белому бетонному забору, который обвивали тонкие темные трещины. У ворот колонии, заложив руки за спину, ждал полный низкий человек с круглой головой, в кожаной куртке с меховым воротником. Он улыбался нежно и застенчиво. Подал руку Лене, когда она целилась с подножки в сугроб.

— Ой, как хорошо, что вы приехали, скрасите наши тяжелые будни, ну, пойдемте, пойдемте. Покажу наше скромное хозяйство. Николай Платонович повел ее через ворота, по-барски обращаясь к охранникам на КПП.

— Сашенька, это моя гостья. Не надо ее обыскивать. А потом уже повернувшись к Лене.

— Ну, как вам наш Андрюша?

— Какой Андрюша?

— Ну, водитель. Мы за вами лучшего выслали. И поведение у него примерное. Готовится по УДО выйти.

— А за что он сидит?

— Согрешил.

— Ну, все-таки?

— Да, Жену с любовником застал. Зарубил обоих и в речку кинул. У Лены чуть ноги не подкосились. Она натужно улыбнулась. Зона походила на бутон розы. За каждым забором-лепестком вырастал новый

забор, покрытый, как каплями росы, колючей проволокой. По периметру на цепях носились дворняги. Там, куда они не дотягивались, лежал белый, искристый снег, тронутый только мелкими ветками. Главный враг зека. По любому следу можно определить, кто куда пошел.

— Вы только посмотрите, какие они красивые, Лена. А? Мы ведь их с овчарками скрещиваем.

— Для красоты?

— Ну… почти. Николай Платонович завел ее в свой кабинет.

— Наш начальник сейчас в отпуске отдыхает, на Бали. Так что я за него. Располагайтесь. Сам он уселся в высокое кожаное кресло и вальяжно откинулся. Сзади висел его портрет в роскошной золоченой раме. Лена подметила ювелирную работу мастера, как он тонко подчеркнул ямочки на щеках у Сергея Владиленовича, деликатно подтянул второй подбородок. Тем более, что картина была не нарисована, а выложена из покрашенной крупы — гречки и риса. На полочках стояли резные шкатулки, на специальной подставке — гигантская икона девы Марии высотой не меньше метра. Она ожидаемо держала на руках младенца Иисуса, больше похожего на кота, чем на человека. Но особенно Лену привлекла стенгазета справа от иконы. На ней была нарисована пухлая птица и снизу на свитке подписан девиз: «Мы совята, мы совята, нет дружнее нас отряда».

— Ну, как вам тут? — Николай Платонович обратился к Лене, как будто привел ее не в колонию, а в новый spa-отель.

— Мне… нравится. Стенгазета красивая.

— Аааа. Это детки наших сотрудников участвовали в соревнованиях. Третье место заняли по области.

— Как это?

— Ну, у нас каждый год проходят состязания. И для сотрудников колоний, и для их семей. Лучшее название команды, лучшая эмблема, шашки, шахматы, брейн-ринг. А мы обращаемся к своим подопечным уже, они рисуют, придумывают, помогают нам. У нас здесь можно любого мастера найти. И поэта, и художника, и музыканта. Лена представила, как насильники, воры и убийцы соревнуются друг с другом в художественном творчестве. Но не сами, а заочно. Через своих надзирателей и их потомков. Болеют за них, волнуются.

— Мы к своим подопечным очень хорошо относимся. Очень. И гордимся ими. Следим за их судьбой. Встречаем назад как родных.

— Ничего себе.

— Да. Но знаете, в чем самая большая гордость? Четверо наших выпускников стали начальниками и замначальниками колоний. Да-да. Система ФСИН их приняла. Но уже в другой роли. В почетной роли!

— Я слышала, что на воле заключенным очень тяжело устроиться в жизни, адаптироваться.

— Ну, это кому как. Я своих подопечных везде встречаю. И в Москве даже. Вот мы с женой были в отпуске, пошли в ресторан. А мне раз — и швейцар на шею кидается. Бааа. Да, это ж Мишка Кондуктор.

— Кондуктор?

— Ну, он дорожным был. Мы уж их гоняли за эти дороги, но закон есть закон, даже воровской. Все равно делают. В каждой хате должна быть дорога. В камере, то есть. Это или дырка в полу, или веревка через окно. Связь с другой камерой, чтобы блок сигарет передать, или новости. Местный интернет. Так вот люди, которые за дорогой следят, в авторитете тут. Они и налог себе могут взять за работу.

— Интересная у вас служба, я бы даже сказала — творческая.

— Это долг для меня. У нас ведь династия. И дедушка мой, и папочка, царствие им небесное, все в системе служили. И дочка моя готовится. Тоже скоро на службу поступит, — он нежно улыбнулся, — Ну, ладно, Леночка, давайте к делу. Она объяснила, что на 7—10 дней завод очень нуждается в новой рабочей силе. Со своей стороны, готовы помочь, чем нужно. Но начать хорошо бы уже сегодня.

— Да, понимаю вас, понимаю. Мы ведь с вами коллеги. У нас тут тоже производство. Я бы даже сказал — бизнес. И форму шьем для ОМОНа, и купола для церквей варим. А кадры, они ведь все решают. И дисциплина. Мы уж вам поможем, не волнуйтесь.

— А чем же мы можем вам помочь?

— Нам бы штук 10—15 коз.

— Коз?

— Ну, да. Нубийской породы. Я тут недавно фермерством увлекся. Хочу с подопечными хозяйство развести. Сыры варить, на выставки возить. С коровами тяжело управляться, а козы в самый раз. Лена буквально увидела, как будет веселиться финансовый отдел, когда получит ее заявку: «Благотворительное пожертвование в виде коз в пользу Сахалинской исправительной колонии номер 6».

— По рукам. Николай Платонович оживился, подскочил со своего стула.

— Ну, вот и славно, вот и хорошо. А что касаемо рабочих — сейчас соберем бригаду. Вышлем с вами. И будем возить каждый день. Мы, предприниматели, должны держаться вместе. Помогать друг другу. Он проводил Лену к газику. Рядом с ним стоял еще один — с кузовом, покрытым брезентом и табличкой «люди». Через пять минут из ворот высыпали заключенные, в засаленных куртках, ватных штанах и кепках, громко переговариваясь и гогоча.

— А надзиратели? Они ведь будут их сопровождать?

— Конечно. Вон Игорек, а вон Илюша. И два Саши. Лена вглядывалась в толпу, но не могла понять, кто тут зек, а кто — сопровождающий. Все выглядели и вели себя одинаково.

— А наручники? Вдруг они побегут? Вдруг нападут на нас?

— Леночка, ну, куда они побегут? Зона — их дом родной. А если и побегут, то недалеко. В сугробе замерзнут или медведь задерет. Это же не Крым. Четверо парней все-таки отделились от остальных и выстроили будущих работников в колонну по двое.

— Вот, знакомьтесь. Эти хлопцы и будут вас охранять. Все с табельным оружием. От этого Лене стало еще неспокойнее. С собой у нее были анкеты с карандашами. Чтобы по дороге зеки написали, какие у них есть навыки и умения. Она подошла и раздала каждому. Попросила поставить галочки в нужных местах. Лена чувствовала, что ее пристально изучают. Один зек специально коснулся ее руки, а потом еще ощерил три железные коронки. Неужели, это такой флирт, и он на что-то надеется? Дорога назад показалась вечностью. Лена отсчитывала минуты, кочки, километры, ручьи, которые они пересекли несколько часов назад. Потом выехали на трассу. На обочине выстроились несколько фур с опрокинутыми кабинами, как будто кто-то свернул им шеи. Наконец, два газика подъехали к стройке. На КПП их встречали бригадиры и сам начальник. Зеки по одному сдали Лене свои анкеты. Но тот, с железными коронками, почему-то замешкался. Стоял, спрятав руки за спину и опустив взгляд в ботинки. А потом все-таки протянул Лене свой листок. Он был сложен в форме орхидеи. Домой Лена вернулась поздно. Обняла Антона, в грязном фартуке, в муке. Долго не отпускала назад к плите. Он делал сырники. Завтрак на ужин — что может быть лучше? Проснулась в полпятого утра, протянула руку. Странно, но Антона рядом не было. Он не вернулся ни через пять, ни через десять минут. Лена сначала отмахнулась, потом все-таки поднялась

и вышла из комнаты. На кухне за дверью горел свет. Антон сидел на табуретке и читал книжку перед ноутбуком: — Увидев Нильса, кот выгнул горбом спину и попятился к двери — он хорошо знал, с кем имеет дело. Да и память у него была не такая короткая. Ведь ещё и трёх дней не прошло, как Нильс спичкой опалил ему усы. Он поднял глаза на Лену, но не остановился и продолжил читать. Лена стояла в дверном проеме и не могла сдвинуться с места.

— Ну, все, кнопка, иди ложись. Завтра папа тебе еще почитает. Из ноутбука раздался детский голос.

— Папочка, ну, пожааалуйста. Ну, еще чуть-чуть.

— Завтра, Лидочка, завтра. Целую тебя, малыш. Он послал воздушный поцелуй в экран и захлопнул крышку. Но Лена этого уже не видела. ГЛАВА 29 Она не заметила, как Антон вошел в комнату. Стояла у окна, вглядываясь в огоньки порта. Он приблизился и коснулся губами ее щеки — как будто рыбу приложили. Лена не обернулась. Само его присутствие рядом вдруг стало невыносимым. Она балансировала, чувствовала, как ярость, раздражение и жалость к себе вот-вот превратят ее из чудища в чудовище. Надо держаться. Говорить твердо и не срываться на истерику.

— Отойди от меня.

— Что?

— Собери свои вещи и уходи.

— Лен, давай поговорим.

— Я не хочу с тобой говорить, я хочу разбить вот этот горшок о твою голову. Лена взяла в руки кашпо с чахнущим алоэ. Повертела его, как будто прикидывая вес. Мысленно похвалила себя, что держится отлично. Говорит медленно, сохраняет темп. Разве что голос стал хриплым, как после ангины.

— Хотя нет. Скорее о свою. Зачем мне голова без мозгов.

— У тебя самая умная голова.

— Конечно. Которая думала, что ты — сорокалетний девственник.

— Ты прекрасно знаешь, что мне 27.

— Это опасный возраст.

— Малыш, отдай мне горшок.

— Малыш? Лена повернулась, подняла глаза на Антона и разжала пальцы. Кашпо с грохотом ударилось о пол и раскололось на три черепка с зубчатыми краями. Из кучи сухой земли жалко торчали поломанные листья алоэ.

— Чего я еще о тебе не знаю, Антон? — план держать себя в руках потерпел фиаско, — Может ты на Донбассе воевал? Или у тебя офшоры в Панаме?

— Ну, было бы неплохо.

— Почему ты мне ничего не сказал про ребенка?

— А что бы это поменяло? Ты — часть моей жизни. И они — часть моей жизни. Я ведь не стул, вокруг которого все бегают, но сесть может только один.

— Они? Кто они, Антон?

— Дочь. И жена.

— Так это была не шутка, про шлем жены?

— Какие уж тут шутки. Тридцать косарей за него отдал. Лена по дуге метнулась от окна, как курица, которой только что отрубили голову. Забыла, что под ногами валяется разбитый цветок, наступила на него и даже не заметила.

— Вот я дура, господи. Это ж надо было так вляпаться. Антон попытался взять ее за руку, но Лена увернулась.

— Послушай, мы с ней давно не живем вместе. Да, мы близкие люди, у нас общий ребенок. Но это не значит, что я не хочу и не могу быть с тобой.

— Скажи еще, что вы не развелись.

— Официально… нет.

— Твою мать. Лена сдернула одеяло с кровати, скомкала простынь, запустила подушку в дальний угол, орала и выла. Антон молча смотрел, как она пытается отомстить всем свидетелям их неправильной связи. В конце концов она выдохлась.

— Почему ты еще здесь? Вали нахрен отсюда.

— Я никуда не уйду.

— Как тебя самого не тошнит от вранья.

— Я тебе не врал.

— Ну, конечно. Просто не договаривал. Такая мелочь. Буквально перевес багажа в аэропорте.

— Я думал, что для тебя важен я, а не мой багаж, — он сделал два шага ей навстречу, — Пожалуйста, не делай глупостей. Нам ведь очень хорошо вместе, Лен. Люди всю жизнь мечтают, чтобы вот так, как у нас. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, как боксеры на взвешивании.

— А я мечтаю, чтобы ты сдох!

Тишина обрушилась лавиной и оглушила обоих. Лена тут же пожалела о своих словах. Но не отвела взгляд и не извинилась. Антон ничего не ответил, быстро оделся и ушел. Через две минуты, она услышала, как хрипит Дуся. Испугалась. Вот идиот. Ехать сейчас по снегу — плохая идея. Очень плохая. Только когда звуки смолкли, она опустилась на пол в кучу мятого белья и дала волю слезам, оплакивая свое счастливое будущее. Почему это дерьмо произошло именно с ней. Ну, почему. Лена заметила, что на ступне расползлось кровавое пятно. Герои не живут с дыркой в пятке, но она то не герой. Таким как Лена гораздо труднее справиться с дырками в сердце. Через пару часов проснулась на кровати, перекатилась на другую половину, по привычке уже, чтобы уткнуться носом в плечо. Но уткнулась в старый матрац. Запах пыли привел ее в чувства. Лена вспомнила все, что произошло ночью. Попыталась затолкать себя обратно в сон, на самое дно, но ничего не вышло. Она уже болталась на поверхности и зачерпывала ртом воздух. Написала сообщение то ли Ирине, то ли Марине — «Простыла. Не приду». Выключила телефон, не дождавшись ответа. Каждый ее палец, сустав, волос придавило к матрацу. Как будто под кроватью выросла черная дыра и увеличила силу тяжести в триллионы раз. В голове по кругу вертелись его слова «дочь — жена — мы близкие люди». Мы близкие. Мы. У него есть «мы». А что есть у нее? Только хлипкая, еле живая вера в себя. Лена пролежала почти целый день. От каждого метра по квартире она немыслимо уставала. На кухне открыла краник, наполнила стакан. Перед глазами все плыло. Вдруг поймала фокус на кофеварке Антона. Стоит, как игрушечный склеп. Набросила на нее кухонное полотенце. Вернулась в комнату, натянула носки — ноги совсем ледяные. Легла и больше не поднималась до утра. Ненадолго проваливалась в сон, просыпалась, смотрела в потолок. Ни о чем уже не могла думать. Время перестало состоять из часов и минут, оно тянулось без всякой надежды быть отмерянным. Стало совсем светло. Лена, наконец, села и оглядела свою разоренную комнату. Когда она успела сдернуть штору? Перевернуть кресло? Потом посмотрела на раздавленный цветок. В детстве у них в доме росли только алоэ, потому что другие растения не выживали. Матери даже удавалось сгноить кактусы, переборщив с поливом. Она встала, подошла ближе. Корни вроде целы. Значит, будет жить. Включила телефон, чтобы поискать, где в Крюкове можно купить хороший горшок. Сообщения посыпались пулеметной очередью. Девять неотвеченных с работы, двадцать два от Антона и несколько сообщений от него же в мессенджер. Сердце

ударилось о ребра, как шар-баба, которым сносят стены. Лена все стерла, даже не открыв. Потом заметила, что звонил еще и Леша. Ему то что нужно. В обед пришла на работу, не накрашенная, в свитере с растянутыми рукавами. Ирина и Марина очень обрадовались, как будто это был камбек Пугачевой после очередного прощального тура.

— А мы так волновались, просто места себе не находили.

— Уже хотели к вам ехать. На телефон не отвечаете. Парень ваш заходил, спрашивал.

— Он не мой. Ирина неловко и слишком заметно пнула Марину по ноге.

— Лучше скажите, как вы себя чувствуете?

— Уже лучше, спасибо.

— Так давайте мы вас полечим. У меня еще с сентября отвар подорожника стоит. Всю заразу убивает. Кстати, вы звездочкой мажетесь? Вместо Лены ответила Марина.

— Ир, да ты чего. Какая звездочка? Это ж прошлый век. Она не работает ни хрена!

— Сама ты прошлый век. Малахова что ли не смотрела? Он звездочкой вообще простатит вылечил.

— Не слушайте ее, Елена Федоровна. Давайте-ка я вам лучше барсучьего жира принесу. Грудь натрете. И за ушами. Лена посмотрела на тетушек и вдруг захотела их обнять. Сейчас ведь подерутся в приступе заботы.

— Да, вы не переживайте. У меня есть, чем спасаться.

— Да, а чем это?

— Алоэ.

— А, вот это правильно. Особенно если сок алоэ капнуть в рюмку водки — лучшее лекарство.

— Так и сделаю. Возникло острое желание последовать совету коллеги прямо сейчас. И лечиться безвылазно не меньше недели.

— Елена Федоровна, вы, кстати, уже знаете, кто к нам приедет с проверкой? Мужчины хоть? Черт, она совсем забыла про эту дурацкую проверку. И комиссию, и Королькова. И коз. До сих пор не отправила запрос в финотдел, не выяснила, во что зеки превратили стройплощадку. Тоска давила и подступала к самому горлу. Может быть, все эти глупые дела и станут косичкой, за которую можно вытащить себя из болота. Лена приступила к работе. Антон звонил еще три раза, но она скидывала. А вечером произошло то, чего она больше всего боялась — он

ждал ее у выхода из школы. С огромным букетом розовых тюльпанов, завернутых в целлофан. Где он их взял-то, в середине ноября, на краю земли. Лена начала про себя считать удары чугунного шара о ребра, который стал еще тяжелее. Только не смотреть и не сворачивать с курса.

— Пожалуйста, подожди, Лена. Стой.

— Не приближайся ко мне.

— Да, остановись ты, прошу тебя. Лена не остановилась. Вместо этого она подхватила сумку и побежала изо всех сил. Как на уроке физкультуры, чтобы стать первой в классе. Даже еще быстрее. Она бежала два или три квартала, не оборачиваясь, пока не запнулась о какую-то корягу и не угодила лицом в сугроб. Уже приготовилась и даже очень этого захотела, чтобы Антон поднял ее, стряхнул снег, обнял. Но никого рядом не было. Еще несколько дней он встречал ее после работы. Лена включала наушники на полную громкость и проходила мимо. Дома падала на кровать и лежала, не шевелясь. Даже не плакала. Читала вслух стихи, чтобы не думать о нем и не сойти с ума. Бригада зеков показала образцовую дисциплину. К приезду комиссии они должны были даже перевыполнить план. Слухи о высокопоставленных гостях разлетелись по городу еще неделю назад. Звонил Корольков, давал последние наставления. Марина специально поехала в Южно-Сахалинск за дорогим коньяком и себе за новыми туфлями. Ирина заказала лучшие гостиничные номера и баню «Элитный пар». Все суетились, подбивали бумаги, а Лене было глубоко плевать. В назначенный день Лена кое-как добрела до офиса. Ожидалось, что комиссия приедет к 11, а потом уже на специальном служебном авто отправится на стройку. Перед входом Лену ждал сюрприз. У крыльца на табурете сидел краевед Катушкин. В овчинном тулупе и валенках. Лена помнила его по собранию в ДК. Катушкин, похоже, решил провести одиночный пикет. В сугроб он воткнул плакат — «Ноги прочь от нашей земли» и обмотал скотч вокруг лица, накрепко заклеив рот. Что уж это был за символ? Лена прошла мимо и не остановилась. Катушкин соскочил с табурета, поскользнулся и упал. Лене стало жаль его. Время шло, но никто к ним не ехал. На часах было уже почти два часа дня, а комиссия так и не добралась до Крюкова. Корольков оборвал телефон. По его данным, гости из Москвы еще два дня назад прибыли в Южно-Сахалинск и посетили городской офис — в их соцсетях появились фото с крабами и на фоне канатной дороги «Горный воздух». Лена выглядывала в окно. Катушкин то забегал погреться в «Мужской рай», то снова появлялся на улице, боясь пропустить московскую делегацию.

— Как же он там? Может, позовем чаю выпить? — Ирина волновалась за судьбу пожилого акциониста.

— Так у него же рот замотан! Куда он будет чай заливать? — отозвалась Марина. К пяти часам вечера отчаялись все. Лена вышла на крыльцо.

— Послушайте, никто уже не приедет. Идите домой. В тепло.

— Ыыыы-му-мы-ма.

— Я серьезно. В другой раз проведете свою акцию. Мы вас предупредим, когда начальство приедет. Катушкин вздохнул и попытался размотать скотч. Это было неприятно. Он то и дело вскрикивал от боли, отдирая от кожи клейкую ленту.

— А журналисты приедут? — он снял варежку и начал дышать на пальцы с криво постриженными ногтями.

— Это вряд ли. Катушкин сразу помрачнел.

— Вы все оккупанты! Эксплуататоры! Паразиты на теле Родины!

— Простите, как вас по имени отчеству?

— Андрей Ильич.

— Андрей Ильич, пойдемте к нам. Вон у вас, кажется, кончик носа отмерз. Побелел весь. Мы вас покормим.

— Я на ваши печеньки не ведусь. Совесть не продается! Он подхватил свой табурет и заковылял по дороге, прихрамывая на правую ногу. К поискам несчастной комиссии подключилась служба безопасности. Оказалось, что трое менеджеров полетели на Курилы смотреть вулканы и застряли там из-за нелетной погоды. В Крюков после этого они ехать передумали, и сразу же отправились в Москву. Через день Корольков подтвердил, что по бумагам проверка прошла успешно, руководство всем довольно и можно спокойно работать дальше. Но Лене было не спокойно. Она то весь день молчала, то вдруг срывалась по мелочи на Ирину или Марину. Работники из Больших Уклов вышли из запоя. Правда, не все. Часть бойцов осталась на поле боя, включая водителя. Его пришлось заменить. Антон перестал встречать ее по вечерам, и Лена не знала, что чувствует сильнее — облегчение или боль от того, что больше его не видит. ГЛАВА 30 В воскресенье в 10 утра раздался звонок. Лена посмотрела на экран и очень удивилась. Звонил Леша.

— Привет, мать.

— Ты, что, пьян?

— Конечно, кто же звонит бывшим на трезвую голову?

— Ладно, Леш, в другой раз поговорим.

— Подожди, подожди. Мне правда надо тебе что-то сказать.

— Слушаю.

— Знаешь, если бы я был рекламщиком, я бы…

— Ты когда-то говорил, что там работают только неудачники.

— Нууу, не перебивай.

— Извини.

— Так вот. Если бы я был рекламщиком, я рекламировал бы тебя. И мы выиграли бы «Каннских львов». А если нет, то я все равно украл бы их для тебя. Потому что ты лучше всех, Лена. Это было неожиданно.

— Я кретин, что тебя упустил. Вот сейчас набираю твой телефон по памяти, представляешь? Да, что там телефон. Я даже номера твоих карточек выучил.

— О, в этом как раз ничего странного нет.

— Лена, пожалуйста, возвращайся. Я буду мыть посуду, я буду сам менять горшок твоему коту. Нашему коту.

— Ладно, Леш. Давай завтра поговорим, хорошо? Ты поспи только.

— Как скажешь, дружок. Она положила трубку и усмехнулась. Ну, конечно, он не перезвонит. Еще час Леша кидал ей ссылки на песни, под которые они давно танцевали. Какие-то ролики. Лена отшучивалась, но чувствовала легкое торжество. Значит, что-то там еще есть, где-то глубоко живут мысли о ней. Лежа в кровати, она разглядывала паучью тень от шестилапой люстры. А, что, если уцепиться за этот пьяный звонок? Если все начать с начала? В конце концов, миллионы людей живут, ставя карьеру на первое место. К чему этот губительный перфекционизм? Зато мы одинаково чувствуем фильмы, музыку, политику. Есть какая-то особая связь. Лена резко села в кровати и скинула плед. Кому она врет? Каждая вещь в доме, каждый прохожий с крепкой фигурой напоминал ей Антона. Она чувствовала его присутствие во всем. Вот и сейчас ей показалось, что по квартире кто-то неуклюже ходит. Прошлепала босиком на кухню — конечно, никого там нет, только холодильник тарахтит. Как это глупо. В понедельник на работу заглянул Илья Борисыч. Припорошенный снегом, в клочковатой лисьей шапке, начальник стройки напоминал йети. Он отпечатал на полу серые следы гигантского размера и грузно опустился на стул.

— На улице просто ад кромешный. Метет с самого утра. Лена вопросительно посмотрела на него. Илья Борисыч пришел явно не погоду обсуждать.

— Наш сухогруз застрял в порту, с новыми станками.

— А, что случилось?

— В этом городишке только одна стивидорная компания, и она в последний момент отказалась разгружать судно. Говорят, заняты. Звоните через месяц.

— Разве мы не можем нанять своих рабочих, чтобы все это вывезти?

— Нет, в порт пускают только местных, со специальной регистрацией.

— Господи, чем они могут быть заняты? Как будто тут строят еще один Крымский мост.

— Да, хрен их знает. Мы уже в говно расшиблись. И денег директору предлагали, и грозили проверками из Москвы. Ничего не берет. На принцип пошли, гаденыши.

— Это сильно тормозит дело?

— Да, полный чубайс! Наконец, он перешел к сути вопроса.

— Вы же спец по местным. Может к ним какой-то подход нужен? Лена подозревала, что этот подход зовут дядя Паша.

— Я попробую разобраться.

— Наш сухогруз застрял в порту. Я Илья Борисыч смиренно вздохнул. Видно, что просить помощи у Лены ему было в тягость.

— Да, вы только узнайте, где собака зарыта. А мы уже подтянемся, прессанем, если надо.

— Пока не надо. Открытых боевых действий Лена не хотела, но как решать проблему иначе не представляла. Она почувствовала, что начинает закипать. А в состоянии ярости было бы глупо надеяться на конструктивные идеи. Лена решила прогуляться до ДК, чтобы привести в порядок нервы и мысли. На улице натянула шарф чуть не до самых глаз, но он быстро промок от ее горячего неровного дыхания. Она постучала в кабинет Светланы Гарьевны. Прислушалась. Изнутри доносились знакомые триоли. Директор ДК приоткрыла дверь.

— Лена? Вы что-то хотели? Светлана Гарьевна выглядела разгоряченной, несколько прядей выбились из пучка.

— Да, собственно… поговорить. Буквально десять минут.

— Ну, хорошо. Проходите. У меня занятие, но скоро закончим.

Лена просочилась внутрь и поискала глазами стул. Стул со спинкой был только один, и он предназначался для хозяйки кабинета. Вместо стульев вдоль стены выстроились три круглых табурета на ножке. В углу рядом с вешалкой пряталось полированное фортепиано «Заря», за которым сидел полный мальчик лет 10-ти. Он бросил боязливый взгляд на Лену и снова уставился в ноты. Светлана Гарьевна стояла сбоку, оперевшись локтем на инструмент.

— Олег, с начала. Он поднял кисти до подбородка, сгруппировал их «домиком» и обрушил на клавиши.

— Да, что ж такое-то? Олег, ну сколько можно говорить? Четвертый палец! Куда ты пятым лезешь? Олег вздохнул, снова занес пухлые пальцы над фортепиано и начал довольно прытко наигрывать «к Элизе». Это продолжалось не дольше минуты.

— Стоооп. Зачем так долбить, не понимаю? Будешь так на похоронах играть. Или, когда за тобой полиция придет. Короткая шея Олега покраснела. Светлые волосы сзади закручивались мокрыми колечками. Он склонил круглую голову и вознамерился зареветь.

— Оооо! Детский сад «Сопелька». У тебя областной конкурс в марте, а ты нюни развел! Лене стало жаль парня, который еле доставал ногами до педалей. Она шумно поерзала, чтобы Светлана Гарьевна переключила внимание.

— Ладно, Олег. На сегодня все. Дома больше репетируй. Твой брат вообще света белого не видел. Больше работай над темпом. Пока вяло. Олег понуро сполз с табурета, собрал в охапку ноты и попрощался. Лена разделась.

— Какой славный парень! У него неплохо получалось.

— Неплохо, но он может гораздо лучше. Вот его брат… Светлана Гарьевна расплылась в теплой улыбке.

— А, что брат?

— Это мой лучший ученик. Выбрался, в музучилище поступил.

— Здорово! А сейчас что делает?

— Поет в дорогом караоке. Лена смутилась и опустила взгляд.

— Вы, наверное, расстроились?

— Почему же? Это прекрасная жизнь. Яркая. Далеко не всем дано, — она заглянула в настольное зеркало, достала из канцелярского стакана шпильку и подколола мятежные пряди, — ну, что там у вас?

— Дядя Паша перекрыл нам воздух.

— Что? уверена, это его рук дело. Лена коротко рассказала про разговор с начальником стройки.

— Светлана Гарьевна, вот объясните, почему эти люди из порта ему подчиняются? Мы ведь им работу даем, помогаем выжить. Что вообще с этим делать?

— Ничего. Они все равно будут слушать его. Все здесь его слушают.

— Но почему? Он ведь бандит. Светлана Гарьевна отстранилась и скрестила руки на груди.

— Потому что он ведет себя как хозяин. Не временщик. Люди знают, что у него здесь семья. Он в прошлом году на свои деньги фонтан отремонтировал, крышу в школе починил. Лена снова начала заводиться.

— Я уже устала слышать про деньги, из нас бесконечно тянут деньги. Как будто это мы всем должны. Но это наш завод дает людям способ нормально и честно жить. Так почему все плюются? Разговор стал казаться Лене бессмысленным. Она встала с табурета.

— Стойте. Если хотите, чтобы люди вам доверяли, сделайте что-то для них, а не для их кошельков и животов. Для детей, в конце концов.

— Что мы можем?

— Да, хотя бы праздник городской. Поставьте, я не знаю, спектакль с детьми. Эта мысль выглядела сомнительной. Но Лена смягчилась.

— Вы извините, что я помешала. Мне пора.

— Приходите в любое время. Если что, с праздником мы вам поможем.

— Спасибо.

— И да… про судно в порту. Я сделаю все, что могу. Лена повернулась и с удивлением посмотрела на Светлану Гарьевну.

— Вы?

— Дочь директора компании — моя ученица, — она наклонилась, сняла тесные туфли и вытянула ноги под столом, — Знаете, в маленьких городах не только бандиты имеют власть. ГЛАВА 31 На следующее утро Лена пришла на работу позже всех. Ирина и Марина что-то увлеченно строчили, но, увидев начальницу, вдруг встали и вышли. На доске, рядом с ее трофейными звездами было выведено печатными буквами: «Прости меня. Я тебя люблю». Все согласные по-детски заваливались вправо. Любитель чистописания стоял в дверном проеме

и наблюдал, как Лена пытается стереть буквы рукой, но у нее плохо получается.

— Хочешь, чтобы я ушел? Лена обернулась. Машинально вытерла руку о джинсы, оставив белую широкую полосу.

— Нет, не хочу. Антон закрыл дверь. Потянулся за шваброй, но передумал. Подошел к столу, сгреб все бумаги на край и уселся. Лена осталась у доски, вытянув руки по швам. Несколько секунд они молчали.

— Ты на меня злишься?

— Нет, я злюсь на себя.

— Почему? Слова давались ей с трудом.

— Потому что я ничего не поняла. А должна была. Я ведь даже не смотрела твой фейсбук.

— Хорошо, что не смотрела. Там есть фотки, где у меня усы.

— Антон, я ничего не помню, что произошло за этот месяц. Я перестала звонить домой, спрашивать, как мой кот. Меня уже десять раз могли уволить за профнепригодность, — Лена набрала побольше воздуха. — Я вообще потеряла управление над своей жизнью, зато я помню, что у тебя на левой ноге указательный палец длиннее большого.

— А на правой?

— На правой короче.

— Какой я несовершенный. Не замечал!

— Я тоже много чего не замечала. Если бы вместо меню в кафе мне подсунули твое свидетельство о браке, я бы и это не заметила.

— Для тебя штамп в паспорте имеет значение?

— Да. Кажется, имеет.

— Знаешь, он реально пригодился один раз. Когда мне вырезали аппендицит, жена пронесла в реанимацию сигареты. Без штампа ее бы не пустили, а я бы умер в муках.

— Почему вы не развелись, если не живете вместе?

— Просто не любим суды.

— Я не знаю, что происходит между вами, но ты сказал, что вы близкие люди.

— Почему тебя это задело?

— Потому что у нас с тобой нет ничего «общего», «нашего», кроме пачки макарон и часового пояса. А с ней тебя связывает очень много, слишком много. Я боюсь, что ты можешь сорваться домой в любой момент. Что все

закончится еще быстрее, чем началось. Понимаешь, я просто хочу знать, что будет завтра.

— Лен, никто не знает, что будет завтра. Я не могу обещать тебе вечную любовь. Я даже не могу обещать тебе, что завтра на меня не свалится бетонная плита. Но глупо отказываться от счастья из-за страха его потерять.

— Так говорил Заратустра?

— Так говорила моя мама. Лена засмеялась.

— Ты, конечно, стерла мое послание. Но я выучил его наизусть, — стол под ним печально скрипнул, — Я тебя люблю. Лена откинула волосы с лица. Нужно было ответить. Сказать, что, кажется, она тоже чувствует нечто важное. Иначе почему она стоит, как дура, у доски, и не может сдвинуться с места.

— Ты ведь не знаешь даже, когда у меня день рождения. Ты вообще про меня ничего не знаешь. Антон усмехнулся.

— Зато я уже знаю кое-что другое.

— Что?

— Ты всегда поправляешь прическу, когда хочешь сказать не то, что думаешь. Лена подошла и села рядом на стол. Антон движением фокусника достал из-за спины картонную коробку. Где уж он ее прятал.

— Что это?

— Загляни. Внутри лежал новенький шлем и записка: «надеюсь, мы испытаем его весной». Лена отложила подарок и прижалась лбом к его плечу. Сопротивление было сломлено. Ирина и Марина вернулись через час. Лена рассеянно смотрела в одну точку, куда-то поверх полки с вулканами из папье-маше.

— Ну, как, Елена Федоровна, вы выздоровели теперь?

— Угу, почти. Они заметно повеселели.

— Ну, вот и хорошо. А то без лица всю неделю ходили.

— Мы переживали, вчера даже не стали звонить, расстраивать вас.

— А что случилось?

— Да, вечером бригадир заходил. У нас ЧП на стройке. Лена напряглась.

— Покалечился водитель экскаватора. Помните Козлова? Ну, это он тревогу забил. По поводу проклятой реки. Вроде бы ничего серьезного, так, вывих плеча.

— Как это произошло?

— Да, тормоза не сработали. Он на своей махине так и врезался.

— Куда?

— В кучу с мешками цемента. Можно сказать, повезло. Но после осмотра выяснилось, что испорчены тормозные шланги. То ли это вышло случайно, то ли их специально подрезали.

— Так, хорошо, — после истории с сухогрузом Лене с трудом верилось, что все произошло само собой, — а полицию вызвали?

— Ага. Но пока они не нашли ничего. Или не искали.

— А вы сами с этим Козловым говорили? Марина отрицательно замотала головой. Лена залезла в базу данных и нашла телефон пострадавшего.

— Алло, — он ответил встревоженным голосом.

— Александр, это Елена из отдела кадров.

— Ааа, вы по поводу компенсации.

— Да-да, компенсация обязательно будет. Но скажите, вы раньше не работали на рыбном заводе?

— Работал, конечно. У нас, в кого в городе не плюнь, все там работали.

— Спасибо, — она собиралась положить трубку, но Козлов внезапно оживился.

— Девушка, а компенсацию когда дадут? Мне бы хорошо прям сегодня. А то… лекарства, моральный ущерб, сами понимаете. Ну, крайняк — завтра.

— Мы вам обязательно позвоним. Поправляйтесь. Конечно, никаких доказательств нету, но Лена склонялась к худшему сценарию. А если это действительно сигнал дяди Паши для перебежчиков? Вдруг кто-то еще пострадает?

— Елена Федоровна, там с утра какие-то волнения на стройке начались. Народ работать не хочет, — Ирина будто все еще хотела уберечь Лену от дурных новостей и говорила полушепотом.

— Почему?

— Боятся. Сначала угрозы на заборе, теперь тормоза порезанные. Козлов еще в соцсетях шороху навел. Написал, что это вроде как покушение, и на его месте мог оказаться каждый.

— У меня первый муж анекдот любил рассказывать, — Марина расстегнула сапоги и потерла косточку, — Пришла в королевство чума. Король дарит ей меха, камни. Только уж, пожалуйста, забери пять тысяч человек, не больше. Проходит месяц. Умерли двадцать тысяч. Король

в бешенстве, кричит, что чума его обманула. Требует подарки назад. А она ему: «Ну, что ты кипятишься. Я и забрала пять тысяч. Остальные пятнадцать умерли от страха».

— Вот точно. Елена Федоровна, надо думать, как народ успокаивать, боевой дух поднимать. Лена отбивала пальцами лошадиный галоп. Ее черновики и записи все еще были свалены на край стола. Ну, хорошо. Похоже, и правда пора показать, что они здесь надолго.

— А что, если нам провести городской праздник?

— О! А вот это, Елена Федоровна, очень хорошая идея. Я праздники люблю. Занималась раньше танцами живота, так нас везде звали выступать. И на день милиции, и на день налоговика. Мы танцевали очень хорошо, — В доказательство Марина поднялась со стула, расправила грудь четвертого, а то и пятого размера, и пустила по телу волну. Практически, цунами.

— Только нам ведь нужен какой-то важный повод.

— Да, бросьте, — Ирина потянула ящик рабочего стола, до верху заваленный печеньем, — повод всегда найдется. У нас даже в честь открытия публичного туалета торжество устроили. Шариками его обвесили, ленточку разрезали. Депутат выступал, этот, как его… Еще журналисты приехали, интервью брали на выходе. Что, как, какие впечатления.

— А давайте в интернете праздник выберем, — Марина включила компьютер и начала двумя пальцами вбивать запрос, — Какой месяц смотреть?

— Февраль-март. Нам еще готовиться надо.

— Ну, вот, отличная дата. 8-е февраля, День бублика. Лена подвинулась ближе к монитору.

— Хорошая, только 8-го еще отмечают международный день стриптиза.

— Девочки, а чего мы выдумываем? Может, нестареющая классика? День защитника отечества или наш законный, женский? Гендерные праздники Лена не любила с детства, особенно 23-е февраля. В 3-м классе учительница придумала, что надо подарить мальчикам носки, предварительно накрутив их на карандаш в виде розы. Размер взяли на вырост, чтобы всем потом подошел. Каждой девочке назначили мальчика «для поздравлений». Кому-то даже двух. Лена очень старалась, потратила на свою «розу» не меньше часа, но во время церемонии носки отвалились от «стебелька». Сашка Грибов, которому полагался презент, сказал, что она — криворукая дура. Став старше, Лена решила, что глупо чествовать человека за то, что сперматозоид с Yхромосомой оказался успешнее других. В тот же год девочки получили

на восьмое марта по одной щуплой гвоздике. Соседка по парте не пришла, и Лене досталось две.

— Давайте что-нибудь нейтральное. Вот, 28-го февраля, День ухода зимы. Можно совместить с масленицей. Все меняется. За зимой придет весна. Коллеги ее поддержали.

— Точно. В новую жизнь — с новым заводом.

— А, неплохо, — Лене понравился их энтузиазм. Потом Ирина и Марина начали спорить, какая звезда должна стать хедлайнером концерта в Крюковском ДК. А без приглашенной звезды все вообще не имеет смысла.

— Вот бы Алика Газманова.

— Дорого, Ир. Придется еще и эскадрон везти. Я слышала, они воссоединились.

— Может, Юлия Антонова?

— А если не довезем? Далеко, человек в возрасте. Он все-таки народный артист, жалко.

— Тогда хотя бы Станислава Малежика. Еще они обсудили угощения. Тут надо не подкачать. Переплюнуть и двухтонный холодец со дня города в их родном Южно-Сахалинске, и елку из мойвы на Новый год. Решили, что в центр площади поставят огромный газовый баллон — как-никак, специализация завода. А в него нальют сгущенку. Как раз к пятиметровым блинам. Потом еще неплохо бы провести крестный ход. Это всегда собирает народ. Лена полет фантазии коллег не тормозила, вела конспект. Но напротив фамилии Малежика написала жирное «НЕТ». На следующий день она заскочила к Светлане Гарьевне. Подтвердила, что готова устроить праздник, привезти аниматоров, артистов, может, и правда расчехлить звезду второго ряда.

— Все это хорошо, Лен. Александр Маркин, Владимир Буйнов… Но ведь местным важно увидеть на сцене знакомые лица.

— Согласна, Буйнова звать не стоит. После пластики его никто не узнает.

— Вы не поняли. Надо включить местные коллективы. Детские. Можно собрать ребят 14—15 лет и позаниматься с ними, поставить спектакль. Люди тогда почувствуют, что вы и вправду вкладываетесь в них.

— Не уверена, что мы сможем на три месяца привезти хорошего режиссера для подростков.

— А разве вы сами не хотели бы попробовать?

— Я… нет. Вряд ли.

— Вы подумайте.

Поздно вечером приехал Антон. Снял полотенце с кофеварки. Одежду перевозить не стал. Лена чувствовала, что он как будто боится ее спугнуть, осторожно нащупывает шаткий мостик под ногами, который их толькотолько соединил. Ночью она просыпалась несколько раз, открывала глаза и просто смотрела на него. Закрывала и снова открывала. Он рядом, никуда не делся, не исчез. Все еще в ее квартире. Рано утром повернулся, сгреб ее в охапку и притянул к себе. Теперь дышит прямо в ухо. От его дыхания по коже бегут горячие песчинки. Жалко, что про них с Антоном не снимают кино. Это был бы хороший кадр. Самый последний. Застыл бы на экране, пока по их сонным лицам ползут титры. Потом картинка потеряет четкость и растворится в черном цвете. И никто не узнает, что будет дальше. Лена и сама не хотела думать. Плечо затекло, но она лежала, не шелохнувшись, пока Антон не проснулся. На завтрак пришлось есть вчерашний ужин — скукоженные сосиски. У него торчат волосы и правый глаз слегка опух.

— Я вчера так и не спросил про твой день. Что у тебя нового? Лена рассказала про своих тетушек, про советы Светланы Гарьевны.

— Почему ты не хочешь поставить спектакль с подростками? Из ее рук выпала маленькая ложка и со звоном ударилась о тарелку.

— Ну, я ведь не училась даже. Тут нужен профи.

— Да, брось. Ты ведь не для Бродвея будешь спектакль ставить. Лена вскинула брови от удивления. Он что, делал домашние заготовки?

— В том то и дело. А когда-то мечтала ставить для него. Представляешь, какая пропасть между Бродвеем и Крюковским ДК? Антон, похоже, не представлял.

— Может, еще все впереди. Стоит только начать. Чего ты боишься? Не самый приятный разговор для романтического утра. Но ведь и правда, чего?

— Знаешь, пока ты не начал… Пока ты не начал, в своей голове ты можешь быть гением, великим режиссером, великим писателем, великим музыкантом. Но как только ты вылезешь из кокона, как только ты сделаешь то, что увидят другие. Всем сразу станет ясно, кто ты. И тебе самому.

— Ну, слушай. Все говорили Джобсу, что первый айфон — это провал. В Microsoft писали, что у айфона нет никаких шансов. Что людям нравится жать на кнопки, а не водить пальцем по экрану. Он дорогой и неудобный. Но разве Стиви это остановило?

— Но я не Джобс, у меня нет за спиной многомилионной компании.

— Тем лучше для тебя. Тебе нечего терять. Лена раскачивалась на стуле, как маленький ребенок.

— Эй, малыш. Не думай про результат. Просто сделай что-то с удовольствием.

— А если никому не понравится? Если в газете «Крюковские вести» выйдет разгромная статья?

— Тогда я выкраду весь тираж и уничтожу его. Он макнул пальцы в кетчуп и начертил на своем лице четыре боевые полосы. ГЛАВА 32 В тот же день Лена позвонила Светлане Гарьевне и сказала, что попробует со спектаклем. Сама. Но ей нужна помощь с поиском актеров. Глава Крюкова мероприятие поддержала. Обещала выделить наряд полиции и пожарную бригаду, если поджог чучела выйдет из-под контроля. Очень просила привезти хор Турецкого. Можно и одного Турецкого, без всякого хора. Лена обещала сделать все, что в ее силах. С подростками она решила ставить «Снегурочку» Островского. Классика, подойдет к теме праздника, можно избавиться от красных башмачков и тюлевых платьев, и придумать современную подачу. Через несколько дней позвонила Светлана Гарьевна, сказала, что собрала труппу актеров. Все они придут на прослушивание в этот четверг. Лена волновалась. Она приехала в ДК раньше на полчаса, вошла в зал. Села в жесткое неудобное кресло. Потом поднялась на сцену. Заглянула за кулисы. Вспомнила, как мучилась за пыльными шторами, когда ждала свой выход. Как терла мочки ушей, чтобы не волноваться. По кругу мотала в голове текст. Всего один шаг, и сердце падало вниз, пробивая дырку в полу. Ноги лижет теплый свет прожектора. Из темноты зала проступают лица, но их невозможно различить. Твой голос отражается от стен. Потом Лена заметила за собой странную особенность. Она выходила играть, но одновременно оставалась за кулисами. Смотрела на все со стороны и даже сверху. Говорят, такие чувства испытывает человек во время клинической смерти. Лена видела себя, всех своих товарищей по цеху, все их ошибки, плохо сшитые костюмы, неуместный реквизит. Спектакль распадался на шарниры, винтики, маховики. И она чувствовала беспомощность, что ничего уже не может поменять. Раздался глухой стук каблуков. Светлана Гарьевна спустилась по проходу, и протянула Лене листок в клетку с фамилиями актеров. Всего 8 человек. Среди них не было Хаматовой и Хабенского. Не было даже Маракулиной и Юдникова. Зато были Миша Ким и Вова Чечулин, ученики 8-го класса. Еще четверо — из девятого, и двое — из десятого.

— Собирали всем миром, со всех кружков. Катя читает стихи лучше всех в школе, Кира с Таней — из вокального ансамбля. Мальчишки… Ну, у нас других нет просто. Миша, кстати, на баяне играет. Еще Соня — она вообщето из секции бадминтона, но ей все интересно. Лена по-хомячьи надула щеки и с шумом выпустила воздух. Собралась, конечно, труппа мечты. Но потом спохватилась и неловко улыбнулась. Она ведь тоже не Серебренников. К сожалению, или все-таки — к счастью.

— Попробуем что-нибудь слепить. Из подсобки они перетаскали на сцену шаткие стулья, покрытые растресканным лаком, и поставили кругом. Пол отзывался скрипом на каждый неуклюжий шаг. Светлана Гарьевна включила лампы под потолком. Они зажглись с разбега, замигали одна за другой, как огни взлетно-посадочной полосы. Первыми в зал, перешептываясь, завалились две подружки. Одна румяная, с щедро-накрашенными ресницами постоянно щелкала жвачкой. На джинсах с низкой талией — широкий ремень из искусственной кожи «под змею». Вторую Лена разглядела не сразу. Челка почти закрывала ей глаза, вокруг лица — рыжие дебри волнистых волос. Поверх водолазки — черная мужская футболка с Ником Кейвом, закусившим сигарету, чуть ей не до колен. Светлана Гарьевна представила их Лене. Это «вокалистки» — Таня и Кира. Потом друг за дружкой пришли парни. Саня, Слава и Вовчик. За ними — баянист Миша Ким. Из-под его свитера выглядывал отутюженный воротник светлой рубашки. Лена решила, что сразу должна выучить, кто есть кто. У Сани — пушистые широкие брови на почти младенческом лице, светлый пушок на румяных щеках. Слава — коренастый, смотрит, как солдат из окопа. Вовчика тоже легко запомнить — с длиннющими ресницами, по дороге на свое место он снял зимнюю шерстяную шапку и заменил ее мятой рэперской кепкой. Мальчишки казались значительно младше девочек. На фоне полнотелой Татьяны они вообще выглядели, как жигули, застрявшие в пробке рядом с хаммером. Подошла бадминтонистка Соня, высокая, с волосами до пояса, одетая по-спортивному. На ногах — кроссовки, несмотря на минусовую температуру. Парни явно заерзали, особенно Вовчик. Он даже приподнял козырек своей кепки, но она смерила его насмешливым взглядом. Все расселись по кругу и замолчали, нырнув в телефоны. Оставалось дождаться Катю, ту, которая читает стихи лучше всех в школе. Соня перекинула ногу на ногу так, как будто училась по фильму «Основной инстинкт».

— А мы что, Трофимову ждем? Лена кивнула.

— Она на заднике курит, щас явится.

— На заднике?

— Да, на крыльце заднем, у помойки. Катерина показалась в дверном проеме и медленно поднялась на сцену, без всякой спешки, хоть и опоздала на 10 минут. На ногах — тяжелые ботинки на шнуровке. Короткие обесцвеченные волосы, с нездоровой желтизной, порядочно отросли у корней. Круглые марсианские глаза жирно обведены черным карандашом, брови-галки очерчены столь же безжалостно. Прекрасно, все звезды крюковской сцены наконец-то в сборе. Светлана Гарьевна еще раз представила Лену и убежала по делам. Повисла тишина, в которой читался вызов. Время отмерялось хлопками жвачки и жужжанием спиннера. Лена не решалась начать, подобрать первые слова. Она подвинула свой стул ближе к центру круга. Сидушка съехала на несколько сантиметров, но Лена не заметила. Она села и с позорным шумом провалилась в дырку. Подростки заржали. Пока она, краснея, поправляла положение, молчание нарушил Вовчик.

— А вы что из нас местных селебов типа делать будете?

— Да, тебе то не поможет, Ершов. Все равно ни одна телка не даст.

— Варежку захлопни, кобыла.

— Что ты там вякнул? А с ноги не хочешь? — Татьяна поднялась со своего места, готовая подкрепить слова делом.

— Так все, брейк, — Лена, наконец, обрела голос, — Я из вас никого делать не собираюсь. Мы просто попробуем то, что раньше не пробовали. Это может быть интересно.

— Ооо. А в какой позе?

— Заткнись уже, Вован, — Саня не изменил выражение своего нежного лица и сразу ткнул соседа кулаком под ребра.

— На празднике будет много людей, приедут гости из Москвы. Короче, это хороший шанс, чтобы вас заметили, — Лена понимала, что мотивация, конечно, «на тоненького», но пыталась хоть как-то зарядить команду, — сегодня я расскажу вам про спектакль, мы немного почитаем текст и распределим роли, хорошо?

— Лады.

— Будем ставить «Снегурочку», Островского. Все знают, о чем это?

— Так это ж сказка для детсада. Нам то нормальная нужна тема, по серьезке, — Вовчик явно болтал больше других.

— Там все по серьезке. Вот послушайте, — Лена пересказала сюжет, особенно подробно осветив сцены любовных разборок. Славик перестал смотреть исподлобья и подключился к разговору.

— Так, я понял. Снегурочка — это же бастардка, на которую родаки забили. Она как Джон Сноу, только телка.

— Ну… это звучит практически как комплимент Островскому, — дискуссия дальше не сдвинулась, но и то хлеб. Лена раздала всем распечатки заранее сокращенной пьесы, чтобы разобраться, с кем вообще имеет дело. Читали все одинаково плохо. Катя действительно интонировала лучше других, но и она глотала согласные, с трудом разбиралась со знаками препинания. Работа окончательно встала, когда Саня прочитал строчки из речи царя Берендея: Поругана любовь, благое чувство, Великий дар природы, счастье жизни. Весенний цвет ее! Любовь невесты. Поругана, распуколка души! На словах «распуколка души», труппа залилась хохотом. И как бы Лена ни объясняла, что это вообще то распускающийся бутон цветка, все пропустили ее реплику мимо ушей. Впрочем, она и сама не удержалась и насмеялась до икоты. Пришло время распределять роли.

— А у кого слов меньше всего? Я так то с ней за компанию пришла, неохота напрягаться, — Таня кивнула на свою рыжую подругу.

— Ну, у Бобылихи, — все опять прыснули, и Лене пришлось пояснить, — это приемная мать Снегурочки.

— Ну, и чо ты, Ершов, опять зубы скалишь? Нормальная роль. Я не обломаюсь. Парням было все равно. Только Вовчик не хотел играть Бобыля. В итоге ему досталась роль Мизгиря, купеческого сына. Сане с его подвижными бровями — роль царя Берендея, Славик стал сценическим мужем Татьяны. Ну, а музыкант Миша Ким был не против исполнить роль пастуха Леля. На этом прямая дорожка закончилась и свернула в овраг. Все три оставшиеся девочки хотели играть Снегурочку. Лена попросила таймаут на 3 минуты, чтобы принять сложное решение. Бадминтонистку Соню она отмела сразу — дикция хромала, как доктор Хаус. Похоже, неизлечимо. Оставалось выбрать между Кирой и Катей. И Лена поддалась внутренней симпатии. Футболка с Ником Кейвом, здесь, на краю света, огненная шевелюра, странное имя.

— Соня будет играть Весну.

— Так и знала, блин, — она фыркнула и что-то зашептала Славику.

— Катя — у тебя отлично получится роль Купавы, подруги Снегурочки. Ну, а Кира…

— Да, все поняли уже, — Соня встала, чуть не опрокинув стул, и отвернулась. Лена испугалась, что она сейчас заплачет. Что делать с детской истерикой она понятия не имела.

— Эй, дело не в том, что ты хуже играешь, — хотя дело было именно в этом, — Просто у каждой из героинь свой характер. Сонь, только представь, ты стоишь на сцене в изумрудном длинном платье, с распущенными волосами. Ты — исток новой жизни. Вокруг тебя вьются лесные звери.

— И Вован.

— И Славян, — отзеркалил Вовчик. Соня вроде бы передумала плакать. Лена обернулась на Катю. Та вообще не изменилась в лице.

— Начинайте учить текст, в понедельник в шесть жду вас здесь же. Домой Лена вернулась в смешанных чувствах. Ей было, в общем, весело, но впереди все отчетливее замаячил грандиозный провал. А еще ведь придется привлечь младших на «массовые сцены», продумать реквизит, костюмы. Кто ее тянул за язык пообещать Соне изумрудное платье в пол. В прихожей Лену никто не встретил. Где это носит Антона. Она вошла в комнату и даже вскрикнула от удивления. Рядом с кроватью стояла сомнительной прочности конструкция из стульев, одеяла, простыней и накидок.

— Сюрприииз!

— Боже, Антон, что это? К нам переехали цыгане?

— Ну, я решил устроить романтический вечер. Ты рассказывала, как ходила в поход, ну, и вот. Это палатка. Пошли набьем рюкзак едой, залезем внутрь с фонариком и будем рассказывать страшилки.

— Ты ненормальный. Мне на сегодня хватило подростковых закидонов.

— А ты занудная бабка. Где твоя вставная челюсть? Лена ущипнула его за бок.

— Ладно, пошли охотиться на дичь, — она совершила переход на кухню и открыла холодильник, — Кто сегодня угодил в наш капкан?

— Посмотри, не залетел ли в морозилку совиньон?

— Да, попался, как миленький. Они наделали бутербродов, взяли вина и залезли в «палатку». Антон закрепил телефон и включил фонарь. Он и правда стал вспоминать байки из лагерного детства про пиковую даму и кошку, кричащую человеческим голосом. Лена не верила, что все это вообще происходит с ней, женщиной 30-ти лет, почти построившей карьеру в нефтяной компании. Но чем дольше она лежала под скатом палатки в ромашку, тем больше ей казалось, что снаружи шумит лес, рыскают волки и кружит гроб на колесиках.

— Слушай, я хотел тебе сказать про новый год.

— Да, что-нибудь придумаем?

— Я взял билеты в Питер, полечу к дочке. Она ждет, понимаешь?

— Конечно, без проблем. Лена постаралась изобразить участие и спокойствие. Антон выдохнул.

— Я знал, что ты поймешь. Спасибо. Видимо, она все-таки была неплохой актрисой. За эти полминуты их домик снова превратился в кучу хлама, наваленного на стулья. ГЛАВА 33 В пятницу на работе Лена была рассеяна и погружена в собственные мысли. Это всего лишь Новый год, один день в году, каких еще 364. Ей не жалко, семья есть семья. Какие тут могут быть обиды? Пришли хорошие новости — судно наконец-то разгрузили, и стройка шла полным ходом. В пять вечера ей позвонили с проходной.

— Вас тут какие-то девочки ждут. Она спустилась вниз и увидела Таню с Кирой, сидящих на подоконнике. Кира соскочила вниз и выпалила без пауз, как будто боялась сбиться: — Елена Федоровна, я не буду играть Снегурочку, извините. Дайте мне другую роль.

— Что случилось?

— Ничего не случилось, просто не хочу. Лена заметила, как слезы заняли свои позиции в уголках ее глаз, чтобы устроить предательский демарш.

— Может, скажешь?

— Да, скажи, чо ты, — Таня съехала с подоконника и обняла подругу за плечи.

— Отвали! Кира скинула ее руку и рванула на улицу.

— Таня, что произошло?

— Да, это Катькины подруги ее в туалете зажали. Сказали, что, если она от роли не откажется, будет из унитаза лакать. Катька им стуканула вчера, что Кире главная роль несправедливо досталась. Типа это же Катька лучше всех читает.

— Твою мать. Лена выбежала за двери в одном платье. Кирин зеленый пуховик маячил в двухстах метрах от школы. Лена ускорилась.

— Кира, стой! Девочка обернулась и замерла. Похоже, из-за Лениного сумасшедшего вида.

— Кира, не надо этого делать.

— Чего?

— Идти у них на поводу.

— Вам легко говорить, вам они уши не порвут.

— О чем ты?

— Да, в прошлом году Вика им контрошу не дала списать. Они дернули ее за сережку, так что мочка порвалась.

— Слушай, они все равно найдут повод. Не этот, так другой. Это как сильный ветер, ты не можешь его контролировать. Надо просто не сбиваться с курса. Лена чувствовалась беспомощность, и сама не верила собственным советам. Она-то в похожей ситуации крутанула руль на 180 градусов. Лена даже не помнила, с чего все началось. Кажется, в седьмом классе она понравилось мальчику, в которого была влюблена Нинка, местный авторитет. Вместе со своими подпевалами она держала в страхе всю параллель. Как-то раз компания из шести человек встретила Лену после школы, и Нинка потребовала, чтобы та отрезала волосы. На следующий день кто-то размял банан и засунул в Ленин пенал. Потом Нинкины подружки стали садиться сзади и палить ей кончики волос зажигалкой. Лена считала выше своего достоинства рассказывать взрослым, она терпела, но волосы не стригла. Через неделю школьные «бой-бабы» поймали ее у подъезда, заломили руку и напихали в рот травы. Вечером мать устроила скандал, что Лена обкорнала свою шевелюру, не спросив ее разрешения.

— Кира, пожалуйста, приходи в понедельник. Я сделаю все, чтобы тебя никто не тронул.

— Идите назад, Елена Федоровна. Простуду схватите. Через полчаса Лена без стука вломилась в кабинет Светланы Гарьевны. Та перебирала какие-то карточки.

— Почему вы не сказали мне, что у нас в группе есть уголовница? Директор ДК с оттяжкой посмотрела на Лену.

— Она не уголовница.

— Ее подруги угрожали Кире. Надо пойти в полицию.

— И что они сделают? Там и так половина школы на учете.

— Значит, надо сказать родителям. Они должны повлиять на своих детей.

— Эти дети каждый день видят, как отец бьет мать, а мать лупит отца. Пьяные в стельку. Как они повлияют?

— Значит, ситуация безвыходная? Мы должны просто сидеть и ждать, пока они кого-нибудь убьют?

— Почему же. Наша задача найти им конструктивную цель, которая их объединит. Ни в коем случае не унижать, не мстить.

— Угу.

— Насилие порождает насилие.

— Это все красивые общие слова. Словами не зашьешь детские уши.

— Поговорите с Катей. Она не безнадежная. Не надо на ней крест ставить.

— С террористами не ведут переговоров. Лена вышла, холодно попрощавшись. Какой бесплотный разговор. Собственно, а что она хотела услышать? По дороге домой Лена купила пачку Parliament Aqua Blue. Четверть пачки скурила у подъезда. Утром субботы она нашла Катю в соцсетях и написала сообщение. «В спектакле ты больше не участвуешь. Если с Кириной головы хоть волос упадет, отправитесь в детскую колонию». Та прочитала его сразу же, но ничего не ответила. Когда Лена в понедельник вошла в актовый зал, все уже были в сборе. Вовчик со Славяном скакали на стульях. Кира с Таней расселись друг от друга на несколько метров. Лена ободряюще кивнула обеим. Соня поинтересовалась: — А мы опять Трофимову ждем?

— Нет. Катя… у нее другие планы. Я буду за нее. А потом найдем замену.

— Вы поругались с ней что ли?

— Соня, я ведь сказала. Почему сразу…

— Да, ладно. Мы то знаем, что она бешеная. Ее никто из учителей не любит. Начали читать по ролям. Со второго раза пьеса произвела на труппу неизгладимое впечатление.

— Блин, ну, Весна вообще эскортница. Замутила с дедом. Все ей шмотки, перстенечки подавай.

— И Мизгирь какой-то ушлепок. Гелем вылизан, кремом вымазан.

— Так, я не понял, а Мизгирь Купаве вдул?

— А Берендей это типа Путин?

— Не, ты чо. Путин лысый, а этот «сре-бро-кудрый». Больше всех Островский понравился Тане.

— Знаете, Лен Федоровна, а тут все правильно написано. Прям жиза. Бобыль с бобылихой с родаков моих списаны. Отец тоже нажрется и может две недели на диване лежать. Или вот Снегурочка. Она же ни себе, ни

людям. Никто ей был не нужен. И Лель был не нужен. Пока он другую бабу перед царем не засосал.

— Ну, можно и так сказать.

— У нас похожая история была. Топор к Гальке клеился, так она его динамила. А когда он с Натахой стал гонять, сразу передумала — ой, Топорик, дорогой, пошли пиво на заливе пить.

— А он что?

— Он Натаху бросил. А потом узнал, что она залетела.

— Боже.

— Мать ей аборт запретила делать. Короче, они в 11-м классе поженились. Им три дня дали отгула в школе. В конце репетиции Кира сказала.

— Да, тут конечно ни одного положительного персонажа. Сплошной абьюз.

— Годная пьеса, — заключил Вовчик. Лена вышла из зала, кое-как придавив створки дверей, которые никак не хотели сходиться. В голове кометами носились идеи. Она в полутьме продвигалась к выходу, ей хотелось размахивать руками и прыгать до потолка. Дети, которые в первый день вели себя, как наглые ушлепки, теперь казались не такими гадкими. Даже наоборот. Может, что-то и выгорит с этим спектаклем. На крыльце, раскачивая за лямки синий спортивный рюкзак, стоял Миша.

— Эй, а ты чего домой не идешь?

— Так я до поймы сам не доберусь уже. За мной отец сейчас приедет. Из темноты проступили два нечетких оранжевых пятна. К ДК подкатил Range Rover с помятым крылом.

— А, хотите мы вас подвезем? Поздно уже. Да, и погода так себе. На улице моросил мокрый снег, а из-под колес мощными волнами разлеталась грязная жижа. Невысокий человек выпрыгнул на тротуар и достал сигареты.

— Твой папа не будет против?

— Конечно, нет. Паааап! — и Миша, огибая мутные лужи, рванул ему навстречу, — мы Лен Федоровну захватим, ладно? Тот медленно затянулся.

— Если только в плен. Перед ней стоял «гражданин Ким», человек, который пас овец на главной площади города.

— Олег.

— Лена. Он щелчком отбросил сигарету и распахнул заднюю дверь.

— Я живу на Пуркаева. Это вам по пути?

— В Крюкове все по пути. Лена удивилась, что у Кима такая удобная и явно дорогая машина. Автомобиль тронулся, разрезая дорогу теплым светом фар.

— Скажите, я не могла видеть вас на рынке? Ким усмехнулся.

— Да, каждые выходные, с восьми лет, я там.

— Ваши родители тоже занимались фермерством?

— У них и выбора то не было. Корейцев не брали на нормальную работу. Вот мы и пытались на этих камнях вырастить хоть что-нибудь съедобное.

— К вам сейчас такая очередь, не пробьешься. Вас тут ценят.

— Ха. Знаете, сколько лет прошло, чтобы со мной нормально здороваться начали, — кажется, Лена промахнулась с комплиментом, — Подростком меня ненавидела вся школа. Из-за джинсов, которые у меня появились раньше всех. Родителей до самой старости за глаза называли спекулянтами.

— Извините. Я знаю, что дела на ферме идут непросто. Она вспомнила, что Киму по закону запретили вести хозяйство.

— Да, вам то что извиняться. Вы все равно ничего не решаете, — Лена как будто получила удар в челюсть, — какой у вас дом?

— Пятый.

— Мы приехали. Миша молчал всю дорогу. Ему было неловко за откровенность отца. Но Ким-старший быстро потушил запал в голосе.

— Елена, приезжайте к нам в гости. Покажем свое хозяйство. Да, Михаил?

— Угу.

— Спасибо. Я с удовольствием, — Лена пару секунд примеривалась, чтобы захлопнуть дверь твердо, но не слишком яростно, — хорошего вечера.

— До свидания, Лен Федоровна. ГЛАВА 34 Во вторник репетиций не было. Лена прикидывала смету праздника, сводила цифры, думала, где бы сэкономить — на шарах или на размере блина, который по замыслу должен был попасть в книгу рекордов России.

— Елена Федоровна, надо срочно ехать на стройплощадку. Нет, в больницу. Ох, да, не пойми куда, — Марина выходила покурить и вернулась возбужденная, тяжело дышала.

— Что случилось то?

— Наши все… там… на стройке.

— Говорите скорее.

— Отравились. На обеде.

— Насколько все серьезно?

— Пока непонятно. Диарея, рвота. Человек десять в больницу увезли с температурой.

— Полиция в курсе?

— Я не знаю… мне вот только… Илья Борисыч звонил… смену распустили по домам… да, что ж делается то. Через полчаса Лена уже летела мимо остова будущего завода в полевую столовую. У входа в ангар она столкнулась с щуплым полицейским. Его уши отливали пунцовым. Видимо перевязать форменную шапку, чтобы меховые языки прикрывали щеки и подбородок, он не решился. Не по уставу — А вы, простите, кто?

— Елена Горохова. Я отвечаю за кадры. А вы?

— Капитан Приз, — полицейский козырнул и галантно пропустил ее вперед, — Тут поступило сообщение из больницы. Вряд ли это наше дело, но для порядка. Лена залетела на кухню прямо в одежде. Полная повариха, с красными от слез глазами, сжимала в руках полотенце. У окна стоял начальник стройки Илья Борисович, засунув руки в карманы. Пахло половыми тряпками и прогорклым маслом. На полу стояли чаны с объедками — красно-коричневая масса со вспухшими кусками хлеба. Две посудомойки скребли тарелки в металлических ваннах.

— Я все как обычно делала, — повариха при виде капитана Приза снова зарыдала, — каждую неделю мы и борщ варим, и макароны по-флотски.

— Продукты где берете? Свежие? — Приз достал маленький блокнот с «Подсолнухами» Ван Гога на обложке.

— Конечно. Овощи все с базы. Мясо только утром с фермы привезли.

— А что пили? Чай? Компот? У поварихи задрожали губы.

— Они… да, вы только не подумайте ничего. День рождения был у слесаря. Он проставился. Попросил всем разлить. На донышке буквально. За здоровье.

Лена перевела взгляд на начальника стройки, который грозился обложить завод алкотестерами и дать бескомпромиссный бой пьянству.

— Может, надо пробы взять? — Лена не сомневалась, что отравление было спланировано. Илья Борисович отвел ее за локоть в сторону.

— Ну, зачем же раздувать? Никто ведь не умер.

— У нас люди в больнице!

— Приедет СЭС, потом еще проверки. Нас же по судам затаскают. И закрыть могут. Нахрена такие проблемы? С капитаном этим мы и так договоримся.

— А если это намеренное покушение?

— Да, кому оно надо? Дело то житейское. Может, сметана скисла. Но Лена догадывалась, кому это нужно. Она набрала Королькову, но трубку никто не взял. Набрала его секретарю — тоже глухо. Значит, надо действовать самой. Пора поговорить со своим противником один на один. Капитан Приз подбросил ее до центра. На площади Лена поймала такси. Мужик на «Ниве» недоверчиво оглядел ее, как будто опасался, что эта женщина с бешеным взглядом может не заплатить. На конечной точке она сунула водителю тысячу и выбежала из машины раньше, чем он нашарил сдачу. На проходной рыбзавода Лена сунула еще тысячу, чтобы ее пропустили в административный корпус. Бежала по этажам, запиналась о крапчатые гранитные ступени, понимая, что никакого плана у нее нет. В кабинет дяди Паши вломилась, не раздевшись. Секретарша заскочила следом.

— Павел Валерич, она, она, я пыталась, но она не слушала.

— Все нормально, Сонечка, ты выйди, мы поговорим. Лена оперлась руками о стул, пыталась перевести дыхание.

— Чем вы их отравили?

— Кого?

— Наших рабочих, кого ж еще. Захотели 100 трупов на шею?

— Девочка, успокойся. Воды попей.

— Завтра же здесь будут менты из Москвы, и никто вашу задницу не прикроет.

— Ты что несешь? Либо мы нормально говорим, либо сыпь отсюда.

— Хорошо. Лена скинула пуховик и села, положив ногу на ногу.

— Вы угрожали мне, потом эти нелепые слова на заборе, задержка судна, подрезанные тормоза и теперь еще отрава в столовой.

Дядя Паша оттолкнулся от стола и отъехал на крутящемся стуле к стене. Лена даже удивилась, с каким изяществом он это сделал, несмотря на вес.

— И ты считаешь, что это я?

— Да, считаю. И я не понимаю, чего вы добиваетесь. Завод все равно появится. И местные все равно будут на нем работать, а вы сгниете со своими консервами, и никто не вспомнит о вашем существовании.

— Нда, Андреич сказал, что ты нормальная баба, а ты совсем с башкой не дружишь.

— Андреич?

— Шеф твой. У нас с ним общие знакомые нашлись. Нормальный мужик оказался. Контракты мне помог найти в Москве. А я вот обещал тебе помогать. Живем мирно, каждый при своем. Лена не поверила, что Корольков вот так просто купил крюковского авторитета. И ничего ей не сказал.

— Судно — это, допустим я. Просто подшутить над вами решил.

— Может, вам профессию сменить? В «Камеди» податься?

— Ну, что ты набычилась? Притирка, рабочий момент. А местные мужики… сама подумай, нахрена они мне? Я конечно слежу, чтобы никто не зарывался. Но это ради их же блага, справедливость должна быть. Ты ведь уже хлебнула от них. Бухают, воруют, работать не хотят.

— Как и везде. Других нет.

— Э, не скажи. У меня вот есть план. Хочу из Северной Кореи рабочих завезти — дисциплина, желание вкалывать, а главное — дешево. А наши что? В прошлом году в конце марта, уже лед не держит. Так эти идиоты все равно поперлись с удочками. И что ты думаешь? Сорок человек уплыли, на льдине. Мамонтята, блин. Пришлось на катере их спасать. И так — каждый год. Тонут, уплывают, а все равно ходят. Ну, какой с ними бизнес? Кабинет дяди Паши выглядел просто, можно сказать, аскетично. Фанерный стол с ободранными краями, белый кнопочный телефон, сейф. В углу висит портрет Александра Карелина. Напротив окна — чехословацкая стенка от пола до потолка, заваленная бумагами. У Лениных родителей была похожая. На столе — золотистый кот с иероглифами машет лапкой.

— Хорошо, вы договорились с Корольковым. Предположим, что отравление — это случайность. А что это за пляски с бубнами? Что это за кровавая река, угрозы, как в 90-х?

— Ну, какие 90-е? Никто тогда перья зря не распускал. Все на оголенных проводах. Люди за жизнь цеплялись. А это какой-то ребенок балуется. Он внимательно оглядел Лену. Сегодня она, как назло, надела толстовку с вышитым единорогом.

— Я ведь тоже мечтал газировку пить и с девочкой гулять. Пока однажды не проснулся в жопе. Нет правил, нет законов. Никто не защитит ни тебя, ни ее. А на кухне только пачка макарон и вода из-под крана, — он взял со стола листок и согнул его по диагонали, — И тогда пришлось встать на двери.

— Что?

— Мы с пацанами людей охраняли, которые пытались хоть как-то поднять рынок. Сначала ларьки, потом рестораны, потом заводы.

— А не вы ли этих людей разводили и к батареям приковывали?

— Сначала, конечно, было получалово. Но те, кто только вымогал, быстро сдохли. Он замолчал и уставился в одну точку куда-то поверх Лениной головы. И дальше разговаривал как будто сам с собой.

— Чтобы иметь нормальные деньги, нужно было договариваться. Нужно было вкладывать в своего бизнесмена. Мы не только угрожали, но и гарантировали. Переговоры вели с другими пацанами.

— Больше половины этих пацанов не дожили до тридцати лет.

— Да, было много междоусобиц. Но никто не хотел беспредела. Никто. Это мы, мы в конце концов придумали нормальные законы. И страна выползла из говна. Мы и есть государство.

— Что-то не видно сейчас людей в малиновых пиджаках и кожаных плащах.

— Потому что вместо пиджаков — корочки и погоны. Двадцать лет назад пришел дядя Вова и переодел нас. Раньше, чтобы до человека дошло, что он не прав, магазин сжигали. Сейчас — приезжает пожарная охрана. Те же яйца, только в профиль.

— А завод вам как трофей достался, в междоусобной войне? Между его редких бровей мгновенно пролегла глубокая борозда.

— Завод этот загибался, пока я не пришел. Старый директор зарплату платил консервами. У людей у самих чуть жабры не выросли. Я тебе вот что скажу. Неважно, как ты собственность получил, важно, как ты ей управляешь.

— Зачем вы вернулись сюда, в эту дыру? Могли ведь и в Южном свои дела воротить. И в Москве знакомые есть.

— Ты ведь и сама знаешь. Все знают. Он положил на стол японского журавлика, сложенного из какой-то накладной. Лена встала. Пальцы дрожали. Перед глазами танцевали черные круги.

— Ты подожди, не ходи на улицу. Посиди в приемной. Бледная как поганка. Пусть Соня тебе чай нальет с сахаром.

— Спасибо, не стоит. ГЛАВА 35 Возле подъезда Лена замедлила шаг. Издалека она заметила огонек от сигареты, который дернулся вниз и погас, как звезда в августе.

— Я не просила их Киру прессовать. Верните меня в спектакль. Из темноты проступила фигура в куртке с капюшоном.

— Ты смотришь футбол?

— Нет, — Катя втянула пальцы в рукава.

— Там есть правило. Если косячат фанаты, дерутся на стадионе, бросают фаеры на поле, — то наказывают клуб, за который они болеют. Вот ты, считай, клуб.

— Они больше не будут. Лена внимательно посмотрела на Катерину. Одежда явно не по сезону, губы трясутся. Сколько она тут простояла, непонятно.

— Почему вы не дали мне главную роль? Это из-за моих ног?

— Что?

— У меня ноги, как у мужика. Сорок первого размера. Никто со мной изза этого встречаться не хочет.

— Ну, при чем тут твои ноги. Я даже не заметила.

— А почему тогда? — Катя начала всхлипывать, — Потому что у рыжей мать — библиотекарша? Конечно, ее все любят, по головке гладят. Фонарь выхватил ее лицо. С крупной челюстью, чернотой под глазами от дешевой туши. Верхняя губа покраснела и расплылась.

— Зачем тебе этот спектакль? Катя опустила голову, как будто собиралась сказать что-то неприличное.

— Я…я хочу стать актрисой. Сопли нависли под Катиным носом, как сталактиты. Лена подошла и крепко обняла ее. У Кати было больше шансов найти клад в пещере, чем попасть на сцену.

— Слушай, я готова вернуть тебе роль. Но решение буду принимать не я.

— А кто? Миссис Поттер?

— Чего?

— Ну, Светлана Гарьевна.

— Нет, не она. Ты вернешься в спектакль, если Кира будет не против. Поговори с ней. Сама. Катя вздохнула.

— Ладно, извинюсь перед рыжей. Я не хотела ведь, чтобы ее…

— Я знаю, Кать.

— У вас есть ее номер?

Катя отошла в сторону, села на железную трубу и достала потертую раскладушку. До Лены доносились какие-то обрывки и всхлипы — «ну, косяк», «да, блин», «телки», «дуры», «извини». Через два дня вся труппа снова была в сборе. Лена перерыла все подсобки в ДК. С костюмами оказалось туго. Она нашла облезлые боа, брезентовые пилотки и плащ-палатки, юбки из золотой фольги, чулки и панталоны, видимо, для исполнения Шекспира. К счастью откопала одну украинскую вышиванку — пойдет в дело, все равно никто не отличит ее от русской косоворотки. Декораций тоже кот наплакал. Из подходящих — фанерная избушка Бабы Яги, которой придется выломать куриные лапы. Или замаскировать их картонными кустами. Все остальное нужно строить. И сосны, и озеро, и трон царя Берендея. Лена обратилась к подросткам.

— Друзья, мне нужна ваша помощь. Можно сказать, сила.

— У нас Славян самый сильный. Он на прошлой неделе дверь в спортзале выломал. Слава толкнул Вовчика локтем.

— Я за мячом бежал, придурок.

— Короче, нам надо построить лес. Кто поедет со мной на рынок за досками и фанерой?

— А, зачем за ними ехать? — Миша пожал плечами, — У папы целый сарай. Без проблем даст, сколько надо. Он тут же позвонил отцу. Ким-старший не возражал и даже пообещал на своем фургоне привезти в ДК все, что Лена выберет. Через пару дней она отправилась на ферму изучать ассортимент. Лена не сразу узнала Мишу. На нем были калоши с меховой оторочкой и куртка не по размеру. Он провел ее за ворота.

— Вот тут я и живу, Лен Федоровна. Перед Леной открылось абсолютно ровное белое поле. Казалось, на нем не было и бугорка — можно засеять английский газон. Четыре одноэтажных строения с блестящей малиновой крышей расставили в шахматном порядке. А за ними виднелся жилой дом из желтого кирпича.

— Отец хотел поздороваться. Пойдем? Они обогнули крепкие хозпостройки. И Лена увидела низенький хлев, возле которого под косым снегом ковырялись овцы. Они вытягивали травинки из-под ног мокрыми черными губами. На ушах с тонкой кожицей, как сережки, болтались желтые и голубые бирки.

Ким закидывал сено в деревянные ясли. Его вилы пронзительно бились о железный козырек, который защищал корм от летящих хлопьев. Лену аж передернуло.

— Здрасьте, здрасьте. Уже все выбрали?

— Да, нет. Только собираемся.

— Ну, Миша покажет. Шоколадная овца с мокрой шерстью на пузе уткнулась мордой в коленку. Лена сняла варежку и погладила ее вельветовый нос.

— Какая милаха. Ей не холодно?

— Да, вы что. Если ее в тепле держать, заведутся вши. Начнет терять вес и сдохнет. Овца развернулась и потопала к яслям, подняла голову и лизнула красную шайбу, подвешенную за бечевку. Лена спросила.

— А зачем она камни ест?

— Да, это соль такая. Лизунец. Ким похлопал овцу по загривку. В ближайшем сарае нашлись доски и фанера на любой вкус. Они были рассортированы по размеру и лежали аккуратными стопками. Лена выбрала подходящие для декораций и вместе с Мишей отложила их в угол.

— Ну, я поеду, Миш. Спасибо.

— Как это? Родители ждут вас на обед. Да, меня неделю кормить не будут, если я вас отпущу. Лена расстроилась, что приехала с пустыми руками. В начале второго они поднялись на крыльцо большого трехэтажного дома. Внутри почти не было мебели. Только два комода и стол, ниже, чем Лена привыкла. А ламинатный пол как будто драила бригада матросов. Можно было легко скользить в носках. Ким-старший тут же поднялся из-за стола.

— Миша, ты опоздал. Лена глянула на экран телефона. Время 13.03. Он отодвинул для нее стул и жестом пригласил сесть, продолжая стоять, пока Лена не устроилась и не разложила на коленях белую салфетку. В комнату вошла женщина, похожая на чернобурую лису, с ежиком темных волос, вперемешку с сединой. Ким кивнул.

— Это моя жена Соён, — а потом добавил, — Соня то есть. Она тихо поздоровалась и стала расставлять тарелки с лапшой. На троих.

— А вы с нами не сядете? — Лена старалась быть вежливой. Женщина как-то замешкалась, скользнула взглядом по лицу мужа.

— Да, я потом. Вы не волнуйтесь. Ешьте. Миша левой рукой протянул Лене блюдце с какими-то зелеными червяками.

— Спорим, вы никогда не ели папоротник? Она хмыкнула.

— Не ела. Зато ела суп из крапивы!

— Сын! Подай правильно. Миша спохватился. Взял блюдце двумя руками и легонько кивнул. По Лениному растерянному взгляду Ким-старший понял, что надо объяснить.

— У нас так принято. Подавать гостю предметы двумя руками. Это знак уважения. Соён принесла на подносе чайный сервиз. Золотистый чайник с плетеной ручкой, чашки и блюдца из фарфора, на которых выведены пагоды, белые цветы и голубая кромка гор.

— Какая тонкая работа! Очень красивый сервиз.

— Это сервиз моего отца. Он купил его для своей невесты, в девятнадцать лет, — Ким потянулся за коричневым сахаром, — Здесь тогда японцы заправляли. Он на заработки поехал. Думал на год, а вышло — на всю жизнь.

— Получается, для вашей матери?

— Нет, он познакомился с мамой, когда ему было за сорок. Невеста осталась в Корее. Он больше с ней не виделся.

— Но почему? Разве он не хотел вернуться?

— Конечно, хотел. Но началась война. Весь Сахалин заняли Советы. Японцев через полтора года вывезли на Хоккайдо. А на тысячи корейцев всем было плевать. Их просто заперли на острове.

— Как это — плевать? У них ведь на родине семьи. Они же не рабы!

— Да, очень просто. Сорок тысяч человек почти полвека жили без гражданства и языка. Никто их не выпускал. И на работу не брал. Вот и приспособились. Только на огородах и выживали. Лене стало душно. Она осторожно погладила свою чашку тыльной стороной ладони.

— И после всего этого… вы еще здесь. Но ведь сейчас вашу семью никто не держит. Границы давно открыли.

— А я рад, что отец до этого не дожил. Наши все ринулись. Но в Корее еще хуже. Там мы теперь просто советские люди, стоим на самой нижней ступени. Хуже цыган. Миша уронил печенье. В комнату тотчас забежала Соён и смела крошки. Дверь открылась и через щель просунулась голова в шапке-петушке.

— Геннадич, там это. Кия рожает. Ким-старший выругался по-русски.

— Извините. Он встал, поклонился Лене и выбежал, накинув легкую куртку. Миша сразу расслабился. Съехал вниз по спинке стула.

— Папа всем своим овцам имена дает. Кия у него любимица. Лена посидела с ним еще минут 10 и стала собираться. Антон уже ехал за ней на такси. У порога она спросила.

— А твоего деда разве звали Геннадий?

— Конечно, нет. Его звали Ман Гю. В машине Лена положила голову Антону на колени.

— Скажи, а ты мог бы жить с чужим именем?

— Как это?

— Но вот представь, что у тебя отнимут имя. И дадут другое. Ты будешь не Антон, а Роберт.

— Этого не может быть. У меня могут отнять одежду. И мотоцикл. Но имя? Так не бывает. Вечером написал Миша. Отец еще раз просит прощения. У Кии родилась двойня. ГЛАВА 36 Всех рабочих выписали из больницы. Но массовое отравление не прошло бесследно. Завод только закрепил и приумножил дурную славу. Люди начали уходить. И Лена почувствовала, что все снова рассыпается. Глупо выйдет, если после стольких усилий ее все-таки уволят. Она написала Эжену: «Я выбилась из сил. Хочется послать все в жопу. Кручу педали, как сумасшедшая, но так и не сдвинулась с места. Как будто это тренажер». Он ответил: «Ну, дорогая. Тренажеры нужны не для того, чтобы на них ездить». Мир мчался к Новому году, как пассажир, догоняющий автобус. И только Лена решила на этот раз обойтись без лишних церемоний — подарков, фейерверков, шампанского, оливье. Зачем это все, если новогоднюю ночь предстоит встретить в компании алоэ? Хотя насчет шампанского она еще не решила. Соцсети сыпали фотографиями с новогодних корпоративов. Московский офис Нефтепромрезерва устроил вечеринку на корабле «Рэдиссон» в стиле Венецианского карнавала. Коллеги, кажется, неплохо вложились в фотозону. Можно было надеть маску с перьями и присесть на диванчик с витиеватыми ножками и бархатной обивкой. На полу валялась искусственная шкура леопарда, а сверху нависала многослойная

люстра из псевдо-хрусталя. Получилась бета-версия элитного притона. Но больше всего Лену смущали не фото, а все эти одухотворенные списки: мои достижения за 2018-й, обещания самому себе, личные итоги года. Получил диплом за укрепление корпоративных ценностей, стал амбассадором по безопасности на рабочем месте, покорил Пик Ленина и не помер, научился запекать глаз тунца. Эти люди как будто все 12 месяцев готовились обрушить на нее лавину своего превосходства. Антон улетел в Питер, и Крюков сразу опустел. Лене казалась, что теперь она живет внутри игрушечного шара на подставке, за оболочкой из толстого стекла. Город завалило снегом. Дворники ритмично разгребали дороги, с хрустом атакуя сугробы совковыми лопатами. Если на первом этаже настежь открыть окно, то можно, не нагибаясь, погладить рукой снежный холм. После работы Лена неприкаянно слонялась по улицам, пока сама не превращалась в сугроб. На площади перед администрацией поставили елку — тонкую и лысоватую. Она устало покачивалась на ветру, гнула к земле лапы, увешанные гигантскими картонными конфетами и пластмассовыми шарами. И вообще выглядела скорее обреченно, чем празднично — как женщина под грузом хозяйственных сумок. Рядом с елкой построили ледовый городок — две карликовые и одну большую горку, Деда Мороза с восточным разрезом глаз, Снегурочку вообще без намека на черты лица и трехметрового кабана — символ года. На окнах жилых домов появились бумажные снежинки, за форточки стали напоказ вывешивать авоськи с кусками говяжьих и свиных туш — заготовки к праздничному столу. Крыльцо у кафе «Тополек» обвили иллюминацией, которая угрожающе мигала красными инфернальными огнями с шести часов вечера до полудня. В ДК открылась выставка детских тематических рисунков. Среди них встречались и выдающиеся произведения — на двух листах А4, склеенных скотчем, «Мирослав Г., 9 л.» изобразил снеговика с пятачком вместо морковки. Вокруг ведра, полукругом, — наподобие нимба, — он написал: «С Новым годом, Свиньи!». Репетиции двигались со скрипом. Катя, как дикий зверек, сбегала сразу после читок, даже не попрощавшись. Но играла по-прежнему лучше всех. Татьяна завывала, Соня нарочито жестикулировала, Кира произносила реплики так тихо, что ее было еле слышно. Но Катя умела находить баланс. Иногда она ломала ритм стиха, но получалось хорошо. Ее угловатость пропадала на сцене, и возвращалась сразу, когда она тянулась за скомканной курткой, чтобы убежать домой.

На последней встрече перед каникулами Таня поднялась со стула, прокашлялась и сказала: — Короче это. Мои родаки сваливают в деревню. Хата свободная будет. Зову всех на Новый год.

— Вот это кайф! — Вовчик сдвинул кепку на затылок — А то я уж думал со шнурками встречать придется! Труппа оживилась, стала прикидывать, какую поляну намутит и чем можно будет заняться в пустой квартире без взрослых. Катя спрыгнула со сцены и пошла искать по рядам брошенные вещи. Быстро нашла шарф, а вот шапка куда-то завалилась.

— Эй, Кать! — Кира крикнула так громко, что все внезапно замолчали, — Ты тоже приходи. Если хочешь. Катя обернулась, растерянно уставилась куда-то поверх Кириной шевелюры.

— Ладно… Я тогда торт сделаю.

— Классно. А какой?

— Из творога с орехами. «Дамский угодник».

— Да, зачем нам торт. У нас Славян есть. — Вовчик хлопнул товарища по плечу и тут же получил подзатыльник. Девчонки засмеялись.

— И вы, Лен Федоровна, приходите.

— Тань, да, я же взрослая. Ну, зачем я вам? — Лене было приятно, но она не сомневалась, что зовут ее из вежливости в надежде на отказ.

— Да, какая вы взрослая? — Таня даже фыркнула, — У меня сеструхе двоюродной 23, так вы и то моложе выглядите. В то, что Лена выглядит моложе 20-летних крюковчанок, вполне можно было поверить. Но дело было не в ней.

— Правда, Лен Федоровна, приходите, приходите, — труппа загалдела и взяла ее в кольцо, — мы даже материться не будем. Ну, пожалуйста. Ну, ради нас. Мы с вами хоть до Нового года дотянем, а так уже в девять набухаемся и все. Это был весомый аргумент. В конце концов Лена сдалась.

— Ну, ладно. Зайду ненадолго. Только ради вашей безопасности. Чего нести?

— Ура! Уррраааа! — подростки запрыгали вокруг нее в ритуальном танце, как вокруг пойманной добычи. Лена и сама обрадовалась. Эти 14летние оболтусы что-то такое сейчас в ней сковырнули, и по телу разошлось незнакомое тепло. Накануне празднования Лена зашла в «Магнат» и поискала глазами его. Он все еще лежал на своем старом месте, никем не востребованный,

пыльный и одинокий. Возможно, он уже давно прокис или превратился в вату, но Лена решила, что пришло его время.

— Свешайте мне арбуз, пожалуйста. Продавщица молча подняла глаза. Лена утвердительно кивнула. Женщина немного помялась, потом медленно прошлась до ящика с овощами, хлюпая задниками от тапочек, погладила арбуз по боку. Взвесила, шепотом назвала сумму в полторы тысячи рублей. Лена опять кивнула. Продавщица нежно стерла пыль внутренней стороной фартука и похлопала его на прощанье.

— Кушайте с удовольствием. Крюков гудел. Мужики тащили ящиками водку, кто-то нес перед собой, как факел, банку зеленого горошка. Дети взрывали хлопушки и бросали петарды прохожим под ноги. Возле гаражей компании парней начали разминать новые сабвуферы на своих «Нивах», ставить Басту и Скриптонита. И Лена почувствовала, как вместе со звуками русского рэпа весь этот поток жизни пробивает брешь в ее броне. Появилась острая потребность признаться в любви. Номер набрала по памяти.

— Привет, мамуль.

— Привет, мышка.

— У нас новый год уже через 4 часа, а у вас только через 12, представляешь?

— Ну, тебе всегда нравилось бежать впереди паровоза. Лена усмехнулась.

— Хочешь сказать, что паровоз — это ты, а я — вагон?

— Ой, Лен. Ну, чего ты к словам цепляешься?

— Счастливого нового года, мам. Я тебя люблю. В трубке послышалось шуршание.

— Мам?

— И я… целую тебя. Таня жила на первом этаже двухэтажного деревянного барака, недалеко от парикмахерской «Компромисс». Лена пришла раньше всех. Татьяна, перемазанная мукой, суетилась на кухне. В большой кастрюле что-то бурлило.

— О, Лен Федоровна! Пойдемте, пойдемте, поможете пельменей пока налепить. На столе лежала металлическая пельменница с сотами. Таня раскатывала тесто бутылкой из-под вина.

— А что делать то?

— Вы руки помойте, и будете шарики лепить из фарша.

Она кивнула на эмалированную миску с бело-розовой массой, от которой пахло свежей свининой и порубленным луком. Окна на тесной кухне запотели от стряпни. Два белых шкафчика висели над раковиной и столом, а третий стоял рядом на табуретке. На одной из стен были поклеены фотообои с небоскребами Манхэттена, на другой — плитка с выпуклыми рыбками и морскими растениями. Лена намылила ладони и застыла перед кафельной панорамой.

— Это мать для ванной вообще-то достала. Батя по-пьяни перепутал, сюда прилепил. Кое-где половины рыбьих хвостов шли встык с морскими звездами.

— Таня, а давай сделаем счастливый пельмень?

— Это как?

— Перца туда положим. Кто достанет, у того будет много счастья в новом году.

— А давайте. Татьяне решила осчастливить сразу несколько человек, и щедро насыпала перец в десяток пельменей. Затем они разложили по спирали сыр и копченую колбасу сальчичон, которую Лена чудом нашла на рынке неделю назад. Кто-то начал барабанить в дверь. Оказалось — Вовчик и Саня. Они стянули ботинки, не развязывая шнурков, и прошли на кухню. Сначала Саня выгрузил пакет с домашними соленьями от мамы — помидоры с надтреснутой кожицей, огурцы в мутном рассоле и маленькие патиссоны, набитые в банку, как поломанные летающие тарелки. Потом Вовчик достал пластиковое ведерко красной икры и высыпал из карманов две горсти помятых конфет.

— Это откуда у тебя? Выглядят, как из жопы, — Таня сгребла конфеты со стола в блюдце с розовой каемкой.

— Да, сто пудово не поверишь. Иду я по улице, тут навстречу Дэнчик, участковый наш. Думаю, уже на другую сторону перейти, а он увидел меня и орет: «Стой, говнюк».

— Блииин, — она сочувственно закатила глаза.

— Он такой. Стой смирно, руки вперед вытяни.

— Вот попадос.

— Ну, дальше слушай. Я вытянул. Думаю, сейчас шманать будет. А он говорит — глаза закрой. И ладони вверх переверни. Я послушался, короче. И тут он мне в руки конфет насыпал.

— Да, ладно.

— Ага. Говорит, вот тебе новогоднее чудо. Катись, куда шел.

Через 15 минут пришли Соня, Кира и Миша, свежепостриженный, в темных брюках и джемпере. Катя принесла обещанный торт на подносе, спрятанный под черным пакетом.

— А там что, голова Славяна? — Вова помог ей раздеться.

— Ага. А тело сзади плетется. Дверь не закрывайте, я его внизу встретила. Слава тащился по ступенькам медленно и что-то волочил. В одной руке он нес майку с мандаринами, а в другой — аккордеон. Рот закрывала белая борода на резинке, которую он сплевывал через каждые полметра.

— О! А это ты зачем припер? Собрался подрабатывать? — Саня приподнял футляр и тут же грохнул его об пол.

— Эээ, ты поаккуратнее, — «Дед Мороз» встал на колено, щелкнул застежками на кофре и откинул крышку. В окружении зеленого бархата, обернутые нотами, лежали три бутылки шампанского и бутылка водки, — Ну, не греметь же перед родителями. Лена тут же в уме прикинула дозу на каждого участника торжества. Могло быть и хуже, конечно. В зале накрыли стол, зажатый между диваном и стенкой из полированного дерева. Напротив стола — телевизор с огромной диагональю, но еще не плоский, а с выдающимся «бампером». Елку задвинули в угол, чтобы ветки не загораживали обзор. Игрушек было мало, но почти каждая отзывалась воспоминанием из детства. Шишки и сосульки, корзинки с цветами, шары с серебристыми блестками, космонавт и зайчик на прищепке. И девочка-узбечка, в тюбетейке и шароварах, старше Лены раза в два. На столе золотился холодец с яичными глазками. В самый центр Татьяна водрузила таз оливье, рядом поставили крабовый салат, слоистые кимчи и тарталетки, с горочкой наполненные икрой. Все девчонки, кроме Кати, которая в одиночестве курила на балконе, побежали в комнату переодеваться и краситься. Лену утащили с собой.

— Как же круто, что мы уже взрослые. Можно без всяких дурацких костюмов новый год встречать, — Соня достала узкое серебристое платье, похожее по текстуре на металлическую губку для мытья плиты.

— Ага. Мать захотела для младшего брата что-то культурное сшить, из древнегреческой мифологии, — Кира одернула синий льняной сарафан, который здорово подходил к ее рыжим завитушкам, — Короче, она решила, что Костик должен быть кентавром. Нарядила его в женские блестящие колготки, сзади пришила еще одни колготки. Напихала в них ваты, картонки вставила — типа копыта. Весь детский сад угорал.

— Ой, Лен Федоровна, а вы прям так будете? Может вам что-то понаряднее дать? Праздник все-таки, — Таня, натянув изумрудный топ с кружевом вокруг декольте, бросила тревожный взгляд в сторону Лены. На ней была черная рубашка с ассиметричным воротом.

— Не надо, Танюш.

— Давайте я вас хоть накрашу, — Соня принесла с собой целый чемоданчик косметики, и уже потянулась за пудрой, — я недавно курс на ютьюбе прошла.

— Ммм… ну, ладно. Через десять минут в зеркале появился кто-то, напоминающий панду — с белыми пятнами под глазами и бурыми тенями до самых бровей.

— Ох, какая ж вы красивая, глаз не оторвать!

— Ага. Здорово получилось. Усомниться в Сонином таланте было бы неправильно. Но при первом удобном случае Лена проскользнула в ванную. Настало время садиться за стол. Миша выбрал место с краю, было заметно, как он стесняется и постоянно вытирает руки о наглаженные брюки. Слава и Вовчик устроились вокруг Сони. Лена протиснулась на диван и тут же провалилась в дырку. Разлили первую бутылку шампанского.

— Ой, я так люблю Новый год, просто не могу, — Таня навалила каждому по ложке салата.

— А мне повезло, — Миша сделал пару глотков и осмелел, — мы вообще два раза празднуем. Русский и корейский. В феврале еще будем встречать.

— И что вы там делаете, на свой новый год?

— Жертвоприношение.

— Серьезно?

— Ну, да. Готовим еду для мертвых. Они приходят к нам. И мы вместе едим. Саня застыл с вилкой в руке, не решаясь положить помидорину в рот.

— А потом дети кланяются старшим. Ну, и желают здоровья, успеха. И за каждый поклон получают деньги.

— А много денег?

— В прошлом году на велик хватило. За столом прокатился завистливый шепот. Саня все-таки нашел в себе силы прожевать томат.

— Блин, везет же. Жалко, что я не кореец.

— Да, ладно. Сами ж меня в детстве узкоглазым дразнили.

— Ну, это мы любя.

ГЛАВА 37 Время катилось к двенадцати. Надя уже вручила забытый веник Лукашину, и вот-вот должно было начаться обращение президента. Картинка зарябила, потом проявился желтый дом, в котором мало кто признавал Кремлевский дворец, и сам гарант в черном пальто, усыпанном, как перхотью, мелкими снежинками.

— Блин, сколько можно. Всю жизнь одно и то же, — Кира с шумом отхлебнула шампанского. Слава тоже брезгливо кивнул на телек.

— Да, достал уже этот Просроченный.

— Ой, давайте не будем негативить, а? Может, шампанское откроешь? — хозяйка квартиры протянула ему бутылку «Советского». Славик начал неловкими движениями отвинчивать проволоку, зачем-то постучал по дну и потянул тугую пробку. Шампанское под дружные визги взорвалось сладкой пеной, окатило гостей и телевизор. На словах «Всего вам доброго, дорогие россияне!» у президента по лицу поползли крупные капли пота. Остатки из бутылки быстро разлили по бокалам и под бой курантов выпили до дна. С первыми аккордами гости вскочили и стали петь, а точнее орать гимн, путая слова. А Славик маршировал и кричал поперек всех: «Паааартииия Ленина — сиилааа наародная!». Это все, что он знал от советской версии. На улице заколотились фейерверки.

— Ну, а теперь подарки. Сегодня я ваш Дед Мороз. Лена вручила каждому электронную читалку с индивидуальным набором уже закачанных книг. Соне — про тело и красоту, Татьяне — серию романов Ферранте, Кире — современную американскую прозу, Вовчику — биографии рэперов, Сане — про кулинарию, Славику — по истории XX века, Мише — учебники по программированию, ну, а Кате — по теории актерского мастерства, Станиславского, Чехова, Брехта.

— Оооо, спасиб, Лен Федоровна, вы такая классная.

— Это еще не все! — Лена немного покопалась и достала из мешка арбуз.

— Ааааа, я ж три года его не ел, — Саня тут же вскочил и побежал на кухню за ножом и блюдом. Арбуз вообще вызвал гораздо больший ажиотаж, чем электронные книги. Внутри он оказался сладким, хоть и немного рыхлым.

— Мы в детстве с братом всегда ждали новый год, из-за подарков, — Слава как будто случайно коснулся Сониной «кольчуги», но тут же одернул руку, — у нас даже когда денег не было, мама достала пакет из какого-то банка, положила туда всякие листики, визитки, брошюры. И подарила. А мы

с братом так обрадовались. Это ведь — «документы». Можно в бизнесменов играть.

— А мне один раз мать ничего не подарила. Сказала, что у меня почерк неразборчивый. Я письмо Деду Морозу написал, а он типа не понял ничего, — Вовчик тоже подвинулся ближе к Соне, так чтобы невзначай касаться ее коленкой, — Потом я понял, что она просто бухала тогда. Они только с отцом развелись, ей вообще не до меня было.

— Ну, и что. Мне тоже подарки через раз дарили, — Катя за весь вечер, кажется, ничего не съела. Горка оливье так и лежала в тарелке нетронутой, — И елку мы позже всех ставили.

— Как это?

— Ну, ждали, когда кто-нибудь выбросит, второго или третьего января. Свою купить не на что было. Все понимающе закивали.

— Ой, да у нас же горячее готово. Татьяна принесла кастрюлю с разваренными пельменями, поверх которых плавился слиток бледно-желтого масла. Она подмигнула Лене, откинулась на стуле и хитро улыбнулась в ожидании, кому же достанутся перченые экземпляры. Но никто не признался в собственном счастье. Когда кастрюля опустела, Таня вскинула руки и обиженно затараторила: — Блииин, ну, что, всем понравилось? Че, прям вкусно было что ли?

— Очень, — Миша отодвинул тарелку и погладил себя по животу, — в столовке обычно пресные делают, есть невозможно. А тут — что надо, прям как у мамы. Это было второе новогоднее чудо за сегодняшний вечер.

— А пошлите на горку кататься? Там сейчас малышни нет, никто нам мешать не будет, — Вова уже порядочно захмелел и чуть не перевернул стол, когда поднимался. Труппа высыпала в прихожую, расхватала пуховики и, пошатываясь, вылетела на улицу. Возле ледового городка ошивались две пьяные компании. Мужик в одном халате и красном колпаке прыгал вокруг елки и размахивал самодельным посохом — лыжной палкой, обернутой в дождик. Пацаны кого-то узнали, пошли здороваться. Девчонки полезли на горку. Миша переминался с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Ветер начал усиливаться. Снег на лету оставлял царапины под фонарями. У Кати зазвонил телефон. Она что-то ответила, пнула фигуру кабана и направилась в сторону кафе «Тополек». Из портативных колонок играла веселая музыка. Лена стояла посреди площади и чувствовала, что очень устала. Эта усталость копилась многом месяцев и настигла ее здесь, в тот самый

момент, когда Вовчик схватил на руки Соню, не удержался и завалился с ней у ног ледяной Снегурочки.

— Ты мне колготки порвал, придурок! Лена собиралась уже попрощаться и пойти домой, но подумала про Катю. Телефон не отвечал. Тогда она быстро зашагала в сторону кафе, не понимая, зачем и куда идет. «Тополек» был закрыт на «спецобслуживание». В окнах мельтешили фигуры и смех ударялся о стекла. Глупо все это, надо возвращаться. Вдруг она отчетливо услышала крик, но не из кафе, а откуда-то со стороны. «Руки убери, сука!» Она сразу же узнала Катин голос. Побежала на звук, поскользнулась и еле удержалась на ногах. За углом три женские фигуры в капюшонах обступили четвертую, которая стояла спиной у стены.

— Ты нам ящик пива должна, тварь. Нефиг подруг кидать.

— Мы за тебя вписались, а ты теперь тусуешься с этим дерьмом.

— Эй, что тут у вас? — Лена подошла ближе, но не увидела даже Катиного лица. Все тонуло в темноте.

— Ничего, Лен Федоровна. Разговариваем. Я вернусь скоро.

— О, да это училка твоя? Ты теперь за ней, как ручная собачонка, бегаешь?

— Рот завали, шалава. Одна из трех девиц подлетела к Кате и толкнула ее так, что та ударилась головой о стену и стала оседать. Лена кинулась к ним, но Катерина уже нашла точку опоры и с размаху заехала обидчице по лицу. Две других тут же вступились за подругу и повалили Катю вниз. Стало понятно, что словами делу не поможешь. Лена и сама не заметила, как оказалась в куче тел на земле, пытаясь их разнять. С Лены сорвали шапку и вдавили лицом в сугроб. Она зачерпнула колкий снег носом и ртом, чуть не подавилась. Через секунду ей удалось повернуться и схватить кого-то за волосы. Раздался пронзительный ультразвук. Потом она почувствовала острые удары по ребрам, дышать стало тяжело. Кажется, за несколько секунд Лена совсем выбилась из сил, но продолжала бесцельно махать рукам.

— Девки, вы что тут устроили? — сверху зарычал голос, который показался Лене знакомым. Чьи-то руки буквально раскидали за шиворот всех участниц потасовки, — Ого! Какая встреча! Лена подняла глаза и увидела перед собой дядю Пашу с двумя крепкими парнями.

— Неожиданно! Вышли покурить, а тут визжит кто-то. Ну, привет, Москва. С почином, — он поднял Ленину шапку с помпоном, — может к нам, на огонек?

— Да, нет… я тут… мимо шла. Меня ждут.

Катя сидела на корточках в паре метров от них и сплевывала кровь. Больше никого рядом не было.

— Ну, ты знаешь, где нас найти. Если местные будут докапываться, сразу звони, — он еще раз оглядел Лену и усмехнулся, — с новым счастьем! На площадь они возвращались, предварительно отряхнувшись от снега. Кроме разбитой губы, из потерь — пара пуговиц на Ленином пуховике. Еще Катя, кажется, вывихнула руку, когда падала.

— Что они хотели от тебя?

— Левые предъявы. Хотят ящик пива за то, что я к ним на новый год не приехала.

— И что будет дальше?

— Может они уймутся, а может еще отпинают меня.

— Ты так спокойно говоришь, Кать.

— Да, вы не волнуйтесь. Все равно это лучше, чем с ними водку хлебать. Так что на четвертый день она уже сладкой кажется. Их отсутствие, кажется, только-только заметили.

— А, мы вас потеряли! Уже замерзли все, пойдемте торт пробовать, — Санины и без того румяные щеки алели от мороза, как недавно съеденный арбуз. В теплой квартире пальцы стали оттаивать и болеть. Лена сейчас мечтала о горячем чае и рюмке коньяка. Голова кружилась. Катя уселась на диван и закрыла глаза. По ее лицу ползали разноцветные пятна от елочной гирлянды.

— У тебя кровь на губе. Что случилось? — Миша осторожно подвинулся к ней.

— Да, так, поскользнулась неудачно. Ударилась о трубу.

— А руку почему так держишь?

— Вывихнула, кажется.

— Дай посмотрю. Он аккуратно взял Катино запястье, что-то пощупал у плеча и резко дернул на себя.

— Ай!

— Ну, вот. Теперь не должно болеть. Это меня на каратэ научили. Он еще несколько секунд не отпускал ее руку. Потом Таня выключила свет и поставила музыку. Начались танцы. Ну, теперь точно пора. Лена нашла сумку, брошенную на кухне, попрощалась и пошла домой. ГЛАВА 38 Первая неделя после Нового года прошла в тягучем бездействии — сладкое на завтрак, обед и ужин, сага о Гарри Поттере, потеря чувства

времени и сон до полудня. Антон решил махнуть с друзьями на Кольский, гоняться за северным сиянием. Потом в Сочи на фестиваль фрирайда. Снова в Питер. Отовсюду он присылал селфи — человек, который всегда улыбается и прищуривает правый глаз, на фоне таких же красивых людей. И, конечно, в компании были женщины. С широкими бровями и сережками в носу. Лена скучала, но ничего не требовала. А на излете праздников раздался звонок из другой реальности. В ушах зашумело.

— Привет. Я в Крюкове. Увидимся? Лена много раз прокручивала в голове этот короткий разговор, пока нетвердой рукой пыталась нанести тушь, замазать синяки под глазами. На улице она почувствовала, что наполняется неестественной веселостью, двигалась резко и по-московски стремительно. И этот звонок, и скрип снега под ногами, будто трут куски пенопласта, — все казалось постановкой. Даже вон ту визгливую чайку можно снять с неба и положить в коробку, как ненужный реквизит. Он сидел сбоку от столика, похудевший, в клетчатой рубашке, рукава небрежно закатаны до локтей. Уголки воротника помяты. На щеках проступили не ямочки, а целые овраги. Темные глаза теперь казались еще больше. Он выглядел таким тонким, что электронные часы будто могли без проблем переломить его запястье.

— Как ты здесь? Я, мягко скажем, удивлена.

— Еду мимо. Позвали в Оху проектировать буровые.

— Серьезно? А как же Берлин? Твои собственные проекты? Леша перекинул ногу на ногу и сцепил пальцы вокруг колена.

— Понимаешь, я думал, что им интересны мои идеи. Но это просто благотворительность.

— Что? О чем ты вообще?

— Мы отстали от Европы лет на тридцать, сорок. Нас гладят по головке, говорят, что мы милые мальчики, даже выделяют какие-то гранты.

— Ну, гранты — это ведь прекрасно. Разве нет?

— Нами просто затыкают квоту для стран третьего мира. Это как восхищение трехлетним ребенком — «вау, он собрал конструктор для начальной школы!». Но никто не даст этому ребенку строить ракеты.

— А ты все еще хочешь сделать что-то… ммм… выдающееся?

— Конечно, а какой иначе смысл? Помнишь, как в «Персеполисе»? Ты должен быть лучшим в своем деле. Даже если ты танцуешь стриптиз, это должно быть Lido, а не соседний подвал. Он залез в карман джинсов и достал серебристый блистер с таблетками.

— Что это у тебя?

— Селективный ингибитор обратного захвата серотонина.

— Это можно мешать с алкоголем?

— Иногда. Леша выдавил синтетически-белое драже, закинул в рот и следом сделал большой глоток бурбона. Кубики льда с треском ударились о стакан.

— Слушай, ну, ты ведь можешь просто делать жизнь людей удобнее… Те же буровые…

— Меня от них тошнит. Он дернулся вправо, столик покачнулся, и Лена едва успела поймать свой бокал с вином.

— Для одних я недостаточно хорош. А других я просто презираю. Но я не могу сам для себя строить из говна и палок, мне нужны хоть какие-то заказы. Понимаешь?

— Эй, дружок, полегче. Лена протянула руку и погладила его дрожащие пальцы.

— А ты не изменяешь себе, — она кивнула на бутылку с колой zero.

— Конечно! Нам уже не двадцать, надо заботиться о здоровье.

— Ага. И запивать виски газировкой без калорий. Он немного помолчал, уставившись на носок своего ботинка.

— А как ты? Держишься тут?

— Прекрасно. Вот купила по дороге килограмм фундука.

— Ммм..ты боишься, что тебя заведут в лес и придется оставлять следы?

— Ну, мы готовим спектакль с местными школьниками. Им надо тренировать дикцию.

— Классно, рад, что тебе весело. Он вложил в это «весело» столько жалости, что Лене захотелось вмазать ему по лицу.

— Я очень спешу, если честно.

— Брось, Лена, мой поезд только через три часа. Я высадился тут уж точно не ради этого разбавленного Джим Бима. В кафе «Ветерок» пустовали все столики, кроме двух. Второй заняла нарядная семья — женщина с высокой прической, ее щуплый спутник в джемпере поверх голубой рубашки и две девочки, лет пяти-шести, переобутые в лаковые туфли.

— Леша, прошел год.

— Давай начистоту. Я вел себя, как кретин. Ты мне нужна. Очень. Без тебя я чувствую себя парализованным, я не могу нормально работать. Просто потерял опору.

— Я нужна тебе как группа поддержки? Девушка в короткой юбке, которая машет помпоном?

— Ты чего? Конечно, нет. Хотя короткая юбка тебе очень идет, — в последний момент перед выходом Лена натянула черное платье-футляр, убеждая себя, что это просто удобно, хотя оно подчеркивало всю нужную геометрию, — разве ты не хочешь… все вернуть?

— Леш, когда мы встречались, я чувствовала себя, — она никак не могла подобрать точные слова, голос чуть не сорвался на фальцет, — человеком второго сорта.

— Господи, почему? Я был таким выдающимся мудаком?

— Нет, ты был среднестатистическим мудаком.

— Ну, вот. Это еще обиднее.

— А если серьезно, я тебе просто завидовала. Ужасно завидовала.

— Что?

— Звучит глупо, я знаю. Но я завидовала твоей страсти к делу, твоим амбициям. У меня ничего этого не было. Даже на горизонте не светило. Если бы я тогда была на твоем месте, — мимо них промчалась девочка, размахивая салфетками, как крыльями, — Конечно, я бы тоже выбрала работу, а не двух сумасшедших женщин на Козьем болоте.

— Ого. Ты до сих пор так чувствуешь?

— Нет. На каникулах я пересмотрела Шазелла.

— Лен, давай о нас, а не о фильмах.

— Это ведь твой любимый режиссер?

— Какая, к черту, разница?

— Ты мог выбрать Озона, Коэнов, Гондри. Но ты выбрал именно его. Потому что все его фильмы про людей, одержимых целью.

— К чему ты клонишь?

— Он давно снял конец нашей с тобой истории. Не стоит обманывать себя.

— Ты про «Ла-ла-ленд»?

— Нет, я про «Одержимость». Точнее «Хлыст». Ведь так же на самом деле переводится «Whiplash»?

— О! Ты, наконец посмотрела в оригинале.

— Угу.

— Так значит, у тебя появился новый парень?

— Похоже на то.

— А я просто схожу с ума? Лена наклонилась и коротко поцеловала его в губы. Она вышла из кафе, ускоряя шаг, глотая слезы вперемешку с мелким снегом. Нос заложило и пришлось дышать ртом. Шар холодного воздуха скатился по горлу куда-то в желудок. Ветер жалил щеки. Еле отколупав

ключом замок, Лена зашла в коридор и уселась на пол. Стянула с шеи шарф и вытерла сопли. Теперь точно все. Слезы лились не от боли, а от того, что она больше не чувствует ничего. Ничего. Ей казалось, что, умывшись в одном облаке на той алтайской горе, они стали небесными близнецами. Между ними всегда останется тонкая, необъяснимая связь. Будь они вместе, поодиночке или с кем-то еще. Но Лена ошиблась. Облако — это просто конденсат водяного пара. Между ней и этим человеком, вычерпанным до дна, миллионы световых лет. Лена позвонила Эжену. Он шел по шумной улице и буквально выкрикивал в трубку.

— Дорогая, я все понимаю. У вас были высокие отношения.

— Что?

— Высокие, говорю, отношения. С них больно падать.

— Я ведь не думала, что все закончится… навсегда.

— А что ты думала? Что он вечно будет твоей музой, Мариной Басмановой в штанах?

— Кем?

— Да, женщиной Бродского, которую он тридцать лет не видел и все равно стихи посвящал. И потом, у тебя ведь есть этот бакен.

— Кто?

— Бай-кер. Чувак с квадратной челюстью.

— Угу.

— Ну, и все. Переключись на него, займись работой в конце концов.

— Кстати про работу. Эжен, я тебя выпишу из Москвы. Мне нужен ведущий.

— Не-не-не, Дэвид Блейн. Давай там сама как-то.

— Ну, Эжен, пожалуйста. К нам едет Татьяна Буранова. С ней должен работать профессионал. В трубке что-то скрипнуло.

— О, боги! Ты шутишь? Это единственная женщина, которая заставляла рыдать моего отца.

— Я серьезно.

— А какие еще варианты были?

— На наши даты был свободен Витя Фомин. Но он, как ты знаешь, не поет. Зато к нему на сдачу агентство предлагало Гая Метова.

— Тебе совсем урезали бюджет? Лена картинно вздохнула.

— Бывало и похуже. Конечно, он ей не откажет, но нужно соблюсти ритуал уговоров.

— Ну, ладно, ладно. Помогу своей старушке.

ГЛАВА 39 Утром Лена отправилась на работу, и почувствовала даже некоторое воодушевление. С набором новых рабочих дела шли не очень, но Аннушка уже разлила масло — Татьяна Буранова подписала контракт и выслала райдер. В нем звезда среди прочего требовала десять банок меда с сахалинской пасеки, бутылку виски Chivas Regal и восемь местных симкарт. Марина изучила весь список.

— Не, ну, все остальное — понятно. У нее судьба тяжелая. А симки то зачем? Для микрокредитов что ли? После разбора дел в офисе, Лена побежала на репетицию. Труппа провела каникулы с размахом и напрочь забыла текст. Лена нервничала, повышала голос на вертлявого Вовчика, потом извинялась, суетилась, по несколько раз объясняла одно и то же. Но к концу репетиции кое-что стало получаться, и она вернулась домой с робкой надеждой на результат. В полночь приехал Антон. Он с порога схватил ее в охапку и больно сдавил ребра.

— Антон, у меня дыхание перехватило.

— От счастья?

— Ну, конечно. Он болтал без остановки, не отходил от нее ни на шаг. До глубокой ночи показывал фото. Лена уже перестала вслушиваться в рассказы про то, как он освоил снегоступы, въехал в сугроб и вынес сустав, как наряжался Дедом Морозом и устроил чес по всем друзьям. Она просто смотрела за движением губ, как поднимаются и опускаются его брови, как он смеется над своими шутками. Откуда в нем столько жизни? И почему он выбрал ее, просидевшую десять дней дома с грязной головой? Лена догадывалась, что никакой причины не было. Дело не в том, что она какая-то особенная. Как бы ей ни хотелось так думать. Лена просто оказалась рядом. Случайно попала в эпицентр его любви ко всему живому. Но это мог быть кто угодно. Через неделю позвонили на городской. Ирина взяла трубку и протянула Лене с каменным лицом.

— Мое почтение, Елена Федоровна. Этот голос не предвещал ничего хорошего.

— Добрый день, Павел Валерич. Какими судьбами?

— Видите ли, Елена Федоровна, у меня к вам есть одна просьба. На днях начинается путина наваги. Там работы до жопы. У меня есть списочек на 20 человек, которые у тебя на стройке трудятся. Они мне позарез нужны. Дашь им отпуск на три недели?

— А что, если не дам?

— Так они все равно уволятся.

— Потому что вы их заставите?

— Да, бог с тобой. Ты меня за кого держишь? У меня дочка младшая фильмы любит смотреть, про вампиров там, про оборотней. Они, как полная луна выходит, превращаются в волков и бегут из дома. Это в их природе. Так и мужики эти. Они этой путины целый год ждут. Хоть ты им миллионы предложи.

— Вы прямо звоните, как у учительницы их отпрашиваете.

— Ну, мы же с тобой цивилизованные люди. Под мою ответственность. Все они к тебе потом вернутся. Лена почувствовала, что ее загнали в угол.

— Да, ты сама ничего подобного то не видела! Приезжай к нам на рыбзавод, я тебя лично встречу. В пятницу вот и приезжай. Хоть поймешь, ради чего люди тут живут.

— Хорошо, высылайте свой список, я поговорю с начальником стройки. Пришлось оформлять отпуска. Слишком рискованно было терять целую бригаду. Но никакого доверия к дяде Паше Лена не испытывала. В конце концов, история с красной рекой и отравлением все еще не давала ей покоя. Она никак не могла решить, ехать ли ей на рыбзавод. Внутри копошилось какое-то чувство тревоги и даже опасности. Но все это смешалось с диким любопытством. Вокруг было только и разговоров, что про путину. Весь город вел обратный отсчет, в соцсетях появлялись новости, что выше по течению уже замечены первые косяки наваги. Такое чувство, что вот-вот в Крюкове пронесут олимпийский огонь. И в конце концов Лена решилась. Она соврала Антону, что вынуждена ехать на рыбзавод, чтобы проследить за техникой безопасности. Там ведь как-никак 20 ее сотрудников. Позвонила секретарю дяди Паши и заказала пропуск. Лена, кажется, натянула на себя всю теплую одежду, которая была. В свой пуховик не влезла, пришлось заимствовать у Антона. Он нежно похлопал ее по пухлым бокам.

— Как говорила моя бабуля, не мороз заморозит, а шабуры задавят. На проходной Лену встретила секретарь Сонечка, которая месяц назад преграждала ей путь в кабинет дяди Паши. На Сонечке была короткая рыжая дубленка с круглыми блестящими пуговицами, юбка выше колена и грубые прорезиненные сапоги на толстой подошве, туго стянутые шнурками вокруг ее худых ног.

— Пойдемте, Павел Валерич вас ждет. Она повела Лену не в административный корпус, а по улице мимо металлических ангаров, бетонных вышек, двухметровых мотков проволоки. И, наконец, они вышли на площадку, похожую на хоккейное поле. Лена чуть не потеряла равновесие — под ногами блестел гладкий лед. Весь этот каток

был завален мерзлой скрюченной рыбой. Несколько человек сгребали ее на «обочину» площадки, в горы выше человеческого роста. Лена вслед за Сонечкой медленно двигалась вперед, прокладывая себе путь сквозь рыбьи развалы, как ледокол Красин. Один из рабочих повернулся, и Лена узнала дядю Пашу. Она даже отшатнулась от неожиданности.

— Оооо, Федоровна пришла, — Лена не сразу поняла, что это он ее так назвал, — ну, пойдем покурим пока. Через полчаса сейнеры придут, поедем в порт встречать. У деревянного сарая он воткнул лопату в сугроб, снял брезентовые верхонки и достал из бушлата сигареты.

— Не ожидала вас увидеть тут.

— А чего, думала не барское это дело?

— Ну, не то, чтобы.

— Да, ладно. Я понимаю. Все хотят в начальники, не хотят руки марать.

— Мне кажется, что каждый должен просто заниматься своим делом.

— Вот именно, золотые твои слова. А то у нас вся страна живет как на пересадочной станции. Врачи, которые мечтают быть шоуменами. Таксисты, которые спят и видят себя олигархами. Он несколько раз затянулся, выбросил окурок в урну и поднес пальцы ко рту, согревая их в белом облаке густого пара. Потом закинул лопату в сарай и повел ее к стоянке грузовиков.

— Лезь вон к Сереге. Лена с трудом забралась в кабину, шелестя болоньевыми штанами. Водителю на вид не больше тридцати. Через пару минут грузовики подъехали к причалу. К берегу приближались два сейнера. Они по очереди выпускали в голубое небо едкий, тягучий дым, как каракатица оставляет кляксы в морской воде. Ветер стих, море тоже не сопротивлялось. Корабли двигались быстро, снимая с его поверхности свежую ледяную пену. По бортам стояли люди в синих и оранжевых куртках. Корабли прислонились боком к бетонному причалу, и закипела жизнь. Кто-то выпрыгнул на берег и стал привязывать сейнеры к металлическим кнехтам, кто-то обрубать с обшивки ледяную корку. Рыбу, которая лежала на палубе сплошным ковром, с помощью гигантского металлического сита перенесли в грузовики. Дело продвигалось быстро, каждый знал свою партию наизусть. У Лены начала кружиться голова от запаха тины, гнилых водорослей. Стало быстро темнеть. Серегин грузовик заполнили первым. Он похлопал ошарашенную Лену по плечу и велел садиться. По дороге она спросила.

— А вы сами в море ходите?

— Я то? Неее. Но с удочкой люблю посидеть. Вчера был выходной, вот ходил.

— Много наловили?

— Ну, много — не много, это неважно. Тут главное соседа переловить. Вот в чем смысл. Они вернулись к ледяной площадке, которую уже расчистили для заморозки новой рыбы. Лена вылезла из кабины. К грузовику подбежал рабочий и откинул заднюю стенку кузова. Навага живой рекой выплеснулась на лед. Машина медленно двинулась с места, покрывая землю ровным слоем рыбы. Через несколько минут все четыре грузовика были опустошены. Перед Леной выросло целое поле, которое извивалась и хлюпало. Как будто между рыбами шла смертельная битва. Они хлестали друг друга плавниками из последних сил, замирали, застывали с открытым ртом. Свет фонарей отражался в их блестящей чешуе. Лена отвернулась. Эта агония постепенно сходила на нет, но все еще была невыносима. Подошел дядя Паша.

— Ну, как, впечатляет?

— Угу.

— Она скоро замерзнет. Сама. Представляешь, какая экономия на электричестве? К «рыбному катку» подкрались три дворняги. Они никак не могли решиться и утащить по дохлой рыбине. Принюхивались, отбегали, снова возвращались.

— А вон охранники наши, мы уж их не обижаем. Шурик, Шарик и Рыжуля. Ну, пойдем, ладно. Соберем тебе гостинец. Лена даже не успела возразить, а просто поплелась за ним следом. Дядя Паша подошел к одной из гор мороженой наваги, которую несколько человек упаковывали в большие белые кули. Женщины смеялись и приговаривали, расталкивая добычу по мешкам. «Жуй, жуй, материк огромный».

— Так, девчонки, вот у нас тут гостья из Москвы. Давайте мы ей подарок упакуем?

— Ой, не надо, не надо, — Лена даже замахала руками и отбежала в сторону.

— Да, ты, дочка, не отказывайся, не отказывайся. Строганина знаешь какая вкусная? Мммм. А печенка? Мы в детстве только ее и ждали, пока мамка наважку потрошила, — самая высокая из сортировщиц, в валенках и лисьей шапке, уже закинула в отдельный мешок штук десять искореженных рыбин.

— Не отказывайтесь, Лен Федоровна, — он сказал это так, как будто был не хозяином завода, а ее учеником. Лена взяла увесистый мешок.

— Спасибо. Когда она уже подходила к дому, позвонил Антон.

— Малыш, я в магазине, ты что на ужин хочешь?

— Что угодно. Только не рыбу. Предсмертные пляски наваги все еще стояли у нее перед глазами. Она развязала мешок и высыпала все содержимое у помойки — для собак. ГЛАВА 40 Дядя Паша сдержал слово. Ровно через три недели двадцать рабочих вернулись в строй. До праздника оставалось полмесяца. Все валилось из рук, подрядчики срывали сроки, Марина и Ирина успели повздорить. Первая настаивала, что для концерта Татьяны Бурановой нужно заказать дым-машину. Вторая переживала, что крюковский осветитель спалит ее задолго до начала торжества. Они не разговаривали пару часов и на обед ушли порознь. В город приехал Эжен. Лена встретила его у гостиницы «Kryukov Grand Resort», занявшей второй этаж жилого дома. Он вышел из такси в темном кашемировом пальто, перекинул через плечо кислотно-салатовый шарф и сморщил лицо, как будто ему под нос сунули нашатырь.

— Дорогая, я, конечно, готов ехать за тобой хоть на край света. Но это место еще дальше.

— Я тоже рада тебя видеть. Вечером поболтаем, хорошо? Лена чмокнула его в щеку и улетела в ДК на репетицию. Через несколько часов они встретились в кафе «Тополек». Эжен сидел за столиком и с шумом размешивал в белой чашке грязно-коричневую жидкость.

— Я погулял по городу. Как ты живешь тут? Здесь же нет ни одного кофе-поинта. Да, что там кофе-поинт, здесь в центре даже нет публичного туалета. Я спросил прохожих, и мне предложили зайти в администрацию.

— И ты пошел?

— Конечно. Но там писсуар прибит на уровне, чтобы в него блевать, а не писать.

— Очень тебе сочувствую.

— Но есть и плюсы. Мне кажется, что люди меня фотографируют на телефон.

— Что же здесь хорошего?

— Возможно, они думаю, что я звезда. Может быть, кто-то даже узнал меня по клипу Анны Семенович. У меня там, знаешь ли, заметная роль. Я играю летчика в стиле стим-панк.

— Не хочу тебя расстраивать, но они просто считают тебя странным.

— И я тебя люблю, дорогая. Байкер твой скоро явится? Антон не слишком то рвался на эту встречу, но Лена настояла. Он зашел в кафе, за руку поздоровался с барменом и что-то сказал официантке. Она издала дельфиний писк, и оперлась на барную стойку, нарочито выкатив бедро. Эжен похлопал Лену по руке.

— Я опоздал, простите. Вы заказали уже?

— Думаем.

— А чего тут думать? Возьмите ребрышки свиные. С чесноком просто улет. Эжен посмотрел на часы.

— О, нет. В такое время я могу позволить себе только стакан зеленого фреша. Девушка, подойдете? Официантка медленно отлепилась от стойки, достала из фартука засаленный блокнот и сняла с нагрудного кармана одну из трех ручек, которые торчали, как патроны на черкесске.

— Слушаю.

— Можно мне сок из сельдерея? Девушка растерянно перевела взгляд на Антона.

— У нас есть только яблочный.

— А какой? Из Гренни Смит? Она сдула с лица пушистую прядь.

— Из тетрапака.

— Тогда мне воды. Бутылку. Уголок ее рта презрительно пополз вверх. Лена поспешила заказать салат, чтобы московский гость не успел что-нибудь прокомментировать. Антон попросил ребра и пиво. Сразу два.

— Ну, Эжен, рассказывай. Что у тебя нового?

— Сходил тут к Кирюше Толмацкому, — он с усилием выдохнул, — На похороны.

— Да, ушла легенда. Вы были знакомы? — Лена случайно опрокинула подставку с зубочистками и теперь пыталась построить домик.

— Не то, чтобы. Но там были все нужные люди из андеграунда.

— А кто этот Толмацкий? — Антону принесли пиво, и он с облегчением откинулся на кожаный диван.

— Это же Децл. Ты ведь помнишь — «пепси, пейджер, MTV, подключайсяяя»? — Лена изобразила нелепый кач руками.

— Еще бы. Поц со школьным рэпом и макаронами на голове.

— Со школьным рэпом? Вообще-то, он давно пишет экспериментальный регги-дэнсхолл-хип-хоп, — Эжен перевел взгляд на Лену, — точнее писал. Она почувствовала, как Антон придавил диван к полу, но продолжал дружелюбно улыбаться.

— Женя, а не хочешь съездить в лес? Тут такая природа!

— Спасибо, Антош. Но меня и так по жизни окружают одни дрова. Раунд. Лена пожалела, что эта встреча вообще состоялась. По дороге домой Антон недвусмысленно молчал. Она опасалась, что начнутся претензии вроде: «скажи мне, кто твой друг». Но вместо этого перед сном он спросил.

— Децл — легенда? Ты серьезно? Он же не Фредди Меркьюри!

— Во-первых, все знают его песни. А, во-вторых, он драматическая личность, сепарировался от отца…

— Угу, сепарировался… Пятнадцать лет назад мы с пацанами бегали на подпольные рок-концерты. И когда музыканты долго не выходили, угадай, что мы орали?

— Что?

— «Децл — лох». Эжен заглянул на репетицию в ДК, когда Лена прогоняла сцену жертвоприношения. Он был одет в тяжелые ботинки на высокой шнуровке, оливковую куртку с нашивками и напоминал французского легионера. Из рюкзака торчал прибор, похожий на лыжную палку. Вся труппа то и дело оглядывалась на гостя. Репетиция оказалась на грани срыва.

— Это Евгений Владими… — Лена поймала возмущенный взгляд друга, — Эжен. Мой товарищ из Москвы. Будет вести наш концерт. Таня что-то зашептала Кире на ухо, и та прыснула в кулак.

— А что это у вас за штука такая, — Вовчик ткнул пальцем в «лыжную палку».

— О! Это металлоискатель. Я собираюсь искать сегодня на пляже японские древности. Монеты, посуду… золото!

— Возьмите меня, — выпалил Саня.

— И меня, меня, меня, — каждый из труппы хотел стать юным Индианой Джонсом.

— Возьму всех, кто будет хорошо репетировать. После этого дела пошли гораздо лучше. Старались все. Даже Вовчик вел себя покорно и не комментировал постановочный поцелуй Леля и Купавы. Через час команда золотоискателей отправилась на городской пляж. Лена оттянула Эжена за рукав.

— Где ты взял эту бандуру?

— Да, купил на avito перед отъездом. У бывшего копателя. Ему на мине руку оторвало. Прозрачная короста, покрывавшая снег, с треском ломалась под ботинками. На берегу валялись деревянные коряги, похожие на сказочных драконов, крошево из бутылочного стекла, цветные этикетки. Вскоре добрели до скошенного пирса. Каждая его опора в пачке из ледяных перьев выглядела хлипко, но Вовчик все равно вскарабкался на скользкие доски и изобразил серфера. Эжен, окруженный, группой поклонников, обшаривал каждый метр пляжа. Через полчаса металлоискатель пронзительно запищал. Подростки зашумели: «Аааа! Ооо! Что там? Что там?». Эжен доверил Сане лопату и велел раскидать снег. В мокрой земле, у самой поверхности лежала серая монета, облепленная грязью.

— Урраааа! Мы нашли клад. На монетке были выдавлены листья, колосья и какие-то иероглифы. Соня повертела ее в руках.

— Надо отнести в краеведческий. А то так ничего не понятно. По дороге монетку передавали из рук в руки. Каждый хотел прикоснуться к сокровищу. Толпа из десяти человек с гомоном ввалилась в музей. Женщина на кассе высунула голову из окошка, как черепаха из панциря, и тут же втянула назад. По дисковому телефону она вызвала Катушкина.

— Андрей Ильич, тут к вам. Целая делегация. Уже через минуту он мчался по лестнице, но, увидев разгоряченных детей, затормозил. Нет, это не комиссия из минкульта.

— Андрей Ильич, мы нашли сокровище! Катушкин все еще стоял на лестнице, как будто решал, стоит ли тратить на них свое время. Потом вздохнул, медленно спустился, волоча руку по бордовым перилам, и брезгливо посмотрел на Лену: — Ну-с, чем обязан?

— Мы на берегу нашли. Вот. Он взял монету двумя пальцами, прищурил один глаз и оглядел ее со всех сторон.

— Это японская монета. Десять сэн.

— А сэн — это сколько? Может целый миллион? — Вовчик сверкал глазами и не мог устоять на одном месте.

— Это одна сотая йены. А йена — это три четверти рубля.

— Получается, эта монета дешевле копейки? Вздох разочарования прокатился по команде золотоискателей.

— Да, но ей 80 лет. Это ценный экспонат для музея.

— Вау! Эжен, а когда мы снова пойдем на пляж?

— На пляже вы много не найдете. Вам нужно на сопку. Там стояло три японских дома, — Катушкин приподнял квадратные очки и потер переносицу двумя пальцами, — Но пока еще снег не сошел.

— Да плевали мы на снег. Вперед на поиски приключений! — Лена никогда не видел Вовчика таким целеустремленным. Она кивнула Катушкину.

— Спасибо, Андрей Ильич!

— Рад, что оказался хоть кому-то полезным.

— Ну, что вы. Мне говорили, что у вас просто энциклопедические знания по истории.

— Только вот человек-энциклопедия стал не очень-то нужен в XXI веке. Все лезут в гугл, — он уже собирался уходить, но потом как будто передумал, и робко посмотрел на нее из-под мутных стекол, — Если вы не против, я бы тоже сходил с вами на сопку. У меня и карты старые есть. ГЛАВА 41 В субботу собрали новую экспедицию, но с меньшим числом кладоискателей. Миша остался помогать на ферме, Катя не захотела, у Сони тренировки. Решили стартовать из офиса. Лена собралась туда ранним утром, чтобы еще поковыряться с документами. Крюков, окутанный бурой темнотой, жил по своим непостижимым законам. Одинокие фонари раскатывали перед Леной желтые дорожки, но она перешагивала через них, боясь провалиться в какой-нибудь из параллельных миров. Холод не ощущался. Манекены с удочками в руках проступали через грязную витрину «Мужского рая», как терракотовая армия. Лена медленно поднялась по лестнице, осторожно открыла дверь в родной кабинет географии и нащупала выключатель. Ей показалось, что великие путешественники оборвали еженощные дебаты, застигнутые яркой вспышкой света.

— Извините, — Лена пересчитала лица на портретах и достала пачку накладных, чтобы внести номера в таблицу. Через час она выглянула в окно. Катушкин наворачивал круги у крыльца, но зайти не решался. Лена встала коленками на подоконник, отодрала форточку от рамы и крикнула: — Андрей Ильич! Он запрокинул лицо к небу, как будто звали именно оттуда, покрутил головой и, наконец, заметил Лену. Она махнула ему рукой, чтобы заходил.

В кабинете Катушкин сел на стул у входа, не снимая походный брезентовый рюкзак. На нем был темный ватник, подпоясанный широким ремнем с армейской пряжкой, и шапка-петушок.

— Да, вы раздевайтесь. Кофе будете? Ребята уже скоро. От этих слов он заметно заерзал.

— Ребята… да, я как-то с ними не очень, знаете ли, — Лена посмотрела на него вопросительно, — Язык с ними тяжело найти. Не о том думает, эта молодежь. Вошел Эжен, светя перед собой фонариком.

— Дорогая, я пока до кабинета добрался, чуть не утонул в слезах. Тут все, как в моей школе. И коридоры, и лестницы.

— От ностальгии?

— От ужаса. Знаешь, сколько раз меня заставляли носом ступеньки считать? Он пожал руку смурному Катушкину. За несколько минут собралась вся команда, груженая саперными лопатами. Лена заранее нашла двух таксистов, которые подбросили их до окраины Крюкова, а там и до сопок рукой подать. В машине Вовчик очень внимательно рассматривал Катушкина.

— Андрей Ильич, а вы с японцами воевали? И без того напряженный краевед еще сильнее вжался в угол.

— Я что, так плохо выгляжу? Вовчик стушевался. Когда таксисты уехали, Катушкин вытащил из рюкзака заламинированный кусок карты. В глазах что-то полыхнуло. Эжен неспешно достал жестяную упаковку «Mackintosh», намереваясь закурить. Краевед метнул на него решительный взгляд.

— Нельзя терять время. Световой день короткий. Несмотря на объемный наряд, Катушкин быстро набрал скорость и уже протаптывал тропинку через поле. Он загребал снег дряхлыми ботинками, запинался, падал лицом в сугроб, но с курса не сошел. Угнаться за ним было нелегко, но тяжелее всех — Сане: мать дала ему хозяйственную сумку с хлебом, тушенкой, и двумя банками лечо. Подниматься на сопки оказалось гораздо проще. Деревьев почти не было. Ветер разметал снег с камней, к тому же нашлись охотничьи тропы.

— Это здесь! Стойте, не сходите с места, — Катушкин сделал несколько шагов по прямой, и начал раскапывать снег. Лопата лязгнула о камень, судя по всему, часть японского фундамента. Катушкин наклонился, погладил его ладонью, и начал вытаптывать круг диаметром метров пять или шесть. Теперь они стояли в центре то ли вертолетной площадки, то ли жертвенного

алтаря. Поиски начались. Буквально через минуту прибор сообщил о находке. Саня подцепил лоскуток мха и достал металлическую палочку.

— Фи… какая-то железяка. Катушкин трясущимися пальцами отнял у него ржавую трубку.

— Да, это же мундштук для кисеру!

— Кисеру? Это еще что такое?

— Курительная трубка. По ней что угодно можно было о человеке сказать — и какого он достатка, и во что верит. Тут уже не разглядишь, конечно, что высечено. Похоже на змею. Скорее всего, курил ее глава рода.

— Вау! А какой они были длины? — Слава достал тетрадку и карандаш, и не расставался с ними до конца экспедиции.

— Ну, разные. Бывали и 50, и 60 сантиметров. Я же говорю — зависит от статуса. Вовчик уточнил.

— Это что, получается, японцы этими кисеру мерялись? Катушкин сделал вид, что не расслышал вопрос. Металлоискатель передавали по кругу, чтобы никто не заскучал. За час им попались несколько монет, пряжки от обуви, цветные бутылочки для лекарств, а еще старая nokia 3310 — в общем, тоже раритет. Катушкин упаковывал каждый предмет в бумагу, потом в отдельный файлик, а файлик — в пакет-майку из магазина. И только тогда складывал в рюкзак. Когда уже все порядком устали и замерзли, Кира нашла фарфоровую голову толстощекого ребенка.

— Умница! Это же госё-нингё — «дворцовая кукла», оберег в путешествиях.

— Как странно, что хозяева оставили его здесь. А сами уехали.

— Жалко их. Жили тут, детей растили. А потом наши всех выгнали. И от домов одни камни остались, — Таня достала термос и передала по кругу.

— Чего их жалеть? Они же фашисты. Правильно им деды наваляли в 45м, — Вовчик опрокинул горячий чай, и на снежной скатерти моментально появились дырки.

— Вот к тебе придут ночью и скажут — это больше не твой дом, Вован. Ты тут пока поживи чуть-чуть, а потом мы решим, что с тобой делать. А может, вообще убьем.

— Не придут. Это наша земля, русская. Катушкин покачал головой.

— Русская… все у вас так просто, молодой человек. Да, кого тут только не было, пока наши сюда в XVII-м веке доплыли. И китайцы, и айны, и японцы.

День начал стремительно сереть, и Лена велела труппе собираться в обратный путь. Катушкин отозвал ее в сторону.

— Я тут останусь пока. Посуду поищу. А вашему другу расписку напишу, вы не думайте. Верну прибор, в целости и сохранности.

— Да, вы что, Андрей Ильич. Какая расписка. Вы главное до темноты вернитесь, — Лена заботливо стряхнула снег с его ворота, — Почему посуду то?

— Мои родители сюда после войны приехали. Они сами то с новгородской области. Там был голод, разруха. И им дали домик, где раньше японцы жили. Я родился. Сколько счастья было. И посуда эта, как чудо. Они ведь нам как наследство оставили.

— А что теперь с вашим домом?

— Давно снесли.

— Ох, простите. Как жалко.

— Знаете, по-настоящему жалко, что я родился не в то время. Жил бы, когда тут японский губернатор правил. И Сахалин был не Сахалин, а Карафуто.

— Хм. А почему?

— У них такая цивилизация была. В Южном до сих канализация работает, которую японцы 80 лет назад строили. А дороги? А промышленность? Да, что тут скажешь. Мы все сломали. Теперь вот еще завод ваш. Даже кладбище снесут. Он застыл и несколько секунда смотрел через Ленино плечо туда, где трасса огибала сопки. Ватник разошелся, открыв морщинистую шею без шарфа, щеки раскраснелись, волоски, торчащие из носа, покрылись инеем.

— Я пойду, Андрей Ильич. Вы только позвоните, как вернетесь.

— Да-да. И прибор этот — сегодня же верну. Я с техникой вообще-то не дружу. Но тут… такая возможность. Дорога назад показалась короче. Они возвращались с чувством маленькой победы. Перед тем, как попрощаться, Таня сказала.

— Странный он, конечно, этот Андрей Ильич.

— Почему, Тань?

— Да, он сосед наш по дому. Может позвонить, наорать, — что вы тут шумите, мебель все время двигаете. Мы его всегда Кукушкиным называли. Потому что у него с кукухой проблемы.

— Да, нормальный он мужик, Тань, — Слава хотел остаться с краеведом на горе, но Лена не позволила.

— Ага, нормальный. В прошлом году обнаружил, что кто-то выбрасывает мусор из окна, прям в пакете. Так он его достал, стал ковыряться. Еще объявление написал, что любителей импортной газировки, пива

и сухариков ждут большие проблемы. А потом увидел, что я иду с банкой кока-колы, и как заорет! Но я все равно не призналась.

— Так это ты выбрасывала? — Лена удивилась Татьяниному хладнокровию.

— Ну, а чо такова то? Я ж не каждый день. Дворники соберут. К разговору подключился Саня.

— Да, про него весь город знает. Как он одну бабку чуть до инфаркта не довел.

— Ага, соседку нашу, тетю Валю. Он вообще на чистоте повернутый. Заметил из окна, что она горшок кошачий выносит и какашки в уголок песочницы закапывает. А потом свежий песок из другого угла берет. Выбежал и давай при ней в полицию звонить, чтоб ее оштрафовали. Она, бедняжка, и грохнулась в обморок.

— И что, полиция приехала?

— Нет, конечно. Скорая тока. И то через час. Бабка уже очнуться успела. Татьяна шмыгнула носом.

— Да, никто его у нас не любит. Мать моя его жалеет только. Пирогами угощает. Он, говорит, не от мира сего, ему тяжело. Лена улыбнулась.

— Твоя мама права, Танюш. Он живет в мире, которого давно нет. ГЛАВА 42 За день до концерта Лена устроила генеральный прогон спектакля, с костюмами и декорациями. Актеры очень старались, но постоянно путали слова. Режиссер от волнения грыз ногти.

— Веселый Лель, запой Ирине песню. Хвалебную, а мы к тебе пристанем!

— Яриле.

— Кому?

— Я-ри-ле. Богу солнца. Что опять за Ирина? Слава, давай с начала этот кусок. Лена чувствовала, что грядет ее скорый провал. Хотелось, чтобы завтрашний день быстрее закончился. Из-за кулис выглянула Светлана Гарьевна.

— Миша, можно тебя? Она мягко обняла его за плечи, наклонилась и что-то прошептала на ухо. Парень резко отстранился. Пару секунда простоял в задумчивости, спрыгнул в зрительный зал и выдернул рюкзак из-под кресла.

— Миша, ты куда? — Лене показалось, что он не в себе.

Ким рассеянно посмотрел на нее, пробубнил под нос что-то неразборчивое и порывисто зашагал к выходу.

— Миша, на тебе же костюм. Ты вернешься? Он на ходу стянул с себя расшитую рубашку, скомкал и бросил на пол. Светлана Гарьевна прервала натянутое молчание.

— Продолжайте репетицию. Мише нужно уйти. По семейным обстоятельствам. Через час Лена постучала в ее кабинет. Светлана Гарьевна уже надела пальто и наматывала на шею платок.

— Что случилось?

— Мишин папа попал под машину. Состояние очень тяжелое. Сейчас он в больнице. К сердцу моментально прицепили гирю.

— Господи. Как это произошло?

— На трассе. Он выехал из города и поставил машину на обочине. А потом шагнул под фуру. Хорошо, что водитель успел вывернуть руль.

— Вы хотите сказать, что он сам…

— Я не знаю.

— Но из-за чего? Я была у них дома. Вот же только. Он выглядел радостным.

— Говорят, все его хозяйство конфискуют по суду.

— Но ведь нельзя же… у него семья. Он должен бороться.

— Он никому ничего не должен, — Светлана Гарьевна хлопнула дверцей шифоньера. Лена почувствовала, что чем-то ее сильно задела.

— Понимаю, это очень болезненная тема.

— Сложно понять, если не прошел через это сам. Светлана Гарьевна подошла к окну и оперлась ладонями на подоконник, вглядываясь в мутную темноту улицы. Наверное, ждала, когда Лена попрощается и закроет дверь. Но та не сдвинулась с места. Чувствовала, что сейчас должна остаться. Через минуту Светлана Гарьевна обернулась.

— Вы как-то спрашивали, знаю ли я японский.

— Да.

— Так вот. Мой дед попал в плен, когда Советы заняли японскую часть Сахалина. Он отсидел в лагере, а потом так и остался здесь жить. Я знала, что у него в Японии, в Саппоро, осталась большая семья, — она подняла лицо к потолку, как будто хотела, чтобы слезы закатились назад, — Когда я была в старшей школе, то решила устроить сюрприз. Я решила найти его родственников. Для этого и был нужен язык. Ездила в Южный, искала самоучители.

— Вот это да! Но как это было возможно?

— Конец 80-х, восстановили почтовое сообщение. Сначала я написала в городской архив Саппоро, не зная точного адреса. Удивительно, но мне ответили! Да, люди с такой фамилией проживают по таким-то адресам. Я чуть не сошла с ума от радости. Решила написать им всем и приложить фотографию деда.

— Это все похоже на чудо. Вы настоящий Шерлок Холмс! Она печально усмехнулась.

— И очень об этом пожалела. Вечером я не сдержалась и рассказала деду про эти письма. Я никогда не слышала, чтобы он так кричал. Потом плакал, даже рвал волосы. Я ничего не понимала, что случилось, — она стянула с шеи платок, — А на следующий день его не стало. Он попал под пресс во время смены на заводе. Говорили, что это несчастный случай. Но я знаю, что он сам, — Лене стало тяжело дышать, — я не виню его. Он просто не мог по-другому.

— Но почему? Почему он это сделал?

— Уже потом я поняла, каким позором это для него было. Его семья думала, что он погиб. Геройски погиб, защищая Японию. А он попал в плен, значит, проявил трусость. А потом еще жил с русской женщиной. Они предпочли бы знать, что он мертв. Ее плечи в светлом зимнем пальто чуть заметно вздрагивали, но Лена не решалась подойти.

— Кто-то ответил вам?

— Мне пришло три письма, но никто его не узнал.

— Очень жаль, простите меня, что я…

— Я должна была кому-то рассказать. Хорошо, что это вы. Лена не смогла сдержаться. Она подошла и обняла женщину с идеальной осанкой. Домой Лена вернулась, ощущая, как трещины расходятся по всему телу, в ушах звенело. Она скинула ботинки и прошла на кухню. Антон мыл чашки и что-то насвистывал под нос. Он протянул руку и сделал на ее голове «корону» из мыльной пены.

— Ты чего такая кислая? Завтра твой звездный час.

— Ким-старший сегодня кинулся под фуру.

— Кто это? Лену пронзило резкое раздражение.

— Антон, как ты мог забыть? Это же фермер. Мишин папа.

— Ах, да, — он со скрипом протер чашку с отколотой ручкой, — этот Ким жив?

— Пока жив. Корона размокла и потекла по лбу.

— У меня такое чувство, что это я толкнула человека под колеса.

— Не выдумывай. При чем здесь вообще ты? Лена и сама не знала, при чем. Как будто она была частью машины, которая задела что-то живое. Случайно. Единственная цель этой машины — поддерживать статус-кво. Издавать бессмысленные законы, возводить никому не нужные мосты, заводы, заключать сделки. Строить саму себя, следить, чтобы на месте испорченных шарниров появились новые. Самое страшное, что Ким никогда не был идейным врагом этой машины. Не нападал, не обличал, не протестовал. Он просто случайно пробился сорняком в неудачном месте. И его по инерции вырвали с корнем. Без всякого плана и умысла. Лена тоже тут крутится. Тысячная шестеренка в двадцатом отсеке. Просто молча делает свою работу. Помогает вращаться шестеренкам большого калибра, всяким Корольковым, людям в пиджаках и погонах. Как будто это не она читала Платонова, Оруэлла, Брэдбери. Не она выходила на площадь с новой помадой на губах. Ей вдруг стала противна вся своя жизнь. И захотелось домой. Спрятаться под одеяло и не выползать до конца жизни.

— Я хочу уехать. Прямо сейчас. Антон спокойно посмотрел ей в глаза, и сказал, подпирая каждое слово паузой.

— Ты никуда не поедешь.

— Что?

— Я не дам тебе сбежать.

— Никому нахрен не сдался этот завод и этот спектакль. Все это мишура.

— А как же дети?

— Только рады будут.

— Уверена? Лена на секунду вспомнила про Катю, ждущую ее с сигаретой у подъезда. Конечно, не уверена.

— Антон, не тебе завтра позориться.

— Как ты не понимаешь, что тебе надо наконец-то провалиться. Сделать что-то неидеально. Почувствовать, что мир не уйдет после этого из-под ног. Земля не разверзнется. Ты не упадешь в ад.

— Ты меня не слышишь? У Миши отец при смерти. Он не сможет играть главную роль. Спектакль и без того трещал по швам. А сейчас просто лопнул. Антон положил руку ей на плечо.

— Я буду играть вместо него.

— Тыыы?

— А что? Побреюсь и никто не заметит разницы.

— Там много текста.

— У нас вся ночь впереди. Ей было нечем крыть. Лена внимательно посмотрела на Антона. В принципе, у него и рост подходящий. Она вышла в коридор, отдышалась перед зеркалом и через минуту вернулась с пачкой потрепанных распечаток.

— Еще надо как-то научить тебя играть на свирели.

— А вот тут я пас. Максимум — на треугольнике. ГЛАВА 43 Они репетировали до утра. Спектакль был назначен на семь вечера, но до этого Лене предстояла много работы. Эжен отправился на встречу Татьяны Бурановой и группы «Летний дождь». На главной площади с утра уже стартовали конкурсы, эстафеты в мешках, самодельный керлинг, для которого Ирина и Марина закупили в хозяйственном гири и швабры. Из Южно-Сахалинска для самых маленьких горожан привезли двух пони, которым заранее сшили розовые попоны и приделали по тряпичному рогу. От волнения и отсутствия сна кружилась голова. Лена достала телефон.

— Ваня, привет. Ты придешь сегодня на спектакль? Они не виделись больше двух месяцев, но Лена все еще держала в голове свою миссию — вытащить его на большую землю.

— Кто это? Вы от кого? — тягучий голос Ванька запустил машину времени и вернул ее в ненавистный октябрь.

— Это я, ну, ты чего, Вань?

— Я во Владике. Про поставки пеноблоков звоните через месяц. Он положил трубку. Ок, она так просто не сдается. Лена снова набрала номер.

— Хватит придуриваться. Поговори со мной нормально, я волнуюсь за тебя.

— Не гони. Тебе похрену. Приехала, решила меня выдрессировать. Но я не твой проект, сорян.

— Причем здесь я? Ты свою жизнь просираешь.

— Пока, Лен. Хорошей дороги в Москву. Мимо нее будто прошел целый оркестр, где музыканты играют только на тарелках. Клац-клац-клац. Будь у Лены силы на еще одно переживание, она бы разревелась. Но вместо этого завелась, разозлилась, со всей силы пнула мусорку, из которой вывалилась раздавленная банка «Жигулей».

Парадные двери ДК откроются только в четыре. Лена проскользнула внутрь через служебную дверь, чтобы проверить реквизит. Еще раз убедиться, что осветитель на месте, трезв и готов к бенефису Татьяны Бурановой. Она выглянула в холл. Там расставляли угощение для гостей — сладости и бутерброды на пластиковых тарелках. Лена зажмурила и снова открыла глаза. Нет, ей не кажется. Большинство блюд были красного, можно даже сказать алого цвета. Безе, крем на пирожных, в отдельных стаканчиках — желе, морсы в трехлитровых банках. Процессом руководила Ирина.

— Кто это готовил? Почему все красного цвета?

— Да, Райка Козлова. Ей сын откуда-то принес полмешка пищевого красителя. С малиновым вкусом. Вот она его и добавила везде.

— Козлова? То есть ее сын… Это не тот, у которого тормоза на экскаваторе подрезали?

— Он-он.

— И тот, который… Лена еще не знала, в чем тут дело, но чувствовала, что скоро все станет ясно.

— Капитан Приз? Это Горохова из «Нефтепромрезерва». По нашему делу. Я думаю, вам надо еще раз допросить Козлова. И второго. Как его? С которым они вместе раструбили всему городу про кровавую реку возле завода. У него откуда-то появился целый мешок пищевого красителя. И тормоза, возможно, он сам…, — мысли путались, Лена не могла ничего толком объяснить.

— Я не думаю, что… Зачем им это?

— Не знаю. Но, пожалуйста, я лично, — она сделала на этом слове очень явный акцент, — вас отблагодарю.

— Ну, хорошо, хорошо. Я сделаю это. Для вас. Лена положила трубку и выдохнула. Здесь точно есть, куда копать. В зале начались прогоны. Народники, эстрадники и бальники по очереди выходили на сцену. Танцевали и пели. Руководители покрикивали на звукорежиссера, на ходу подшивали платья своим подопечным. Через час в зал вошел Эжен, ведя за собой легенду 90-х и ее мужчин. Они провели саундчек за 15 минут и направились в «гримерку», временно организованную в кабинете методиста. Все оказалось еще хуже, чем Лена думала. Но это было абсолютно неважно. Она ждала своих актеров. Первым приехал Антон. Рубашка Леля на нем еле сошлась, и Лена попросила его не махать руками и не наклоняться. Потихоньку подтянулись остальные. Все заметно волновались.

— У нас будут кое-какие изменения, но главное — ничего не бойтесь.

— Какие изменения? — Соня накрасилась заранее и теперь пугала всех угольными бровями.

— Миша не сможет играть. Вместо него будет Антон, — он поднял руку, чтобы поприветствовать труппу, и рубашка издала угрожающий треск.

— С чего вы взяли, что я не смогу играть? Лена обернулась. Миша стоял в проходе их маленькой репетиционной комнаты. В той же одежде, что и вчера. Волосы взъерошены. Лицо как будто заострилось, выглядело взрослее.

— Ты уверен? Миш, мы совсем не обидимся.

— Я уверен, — он попробовал улыбнуться. Но улыбка не продержалась и доли секунды. Катя подошла и взяла его за руку. Он попробовал улыбнуться еще раз, и на этот раз получилось гораздо лучше.

— Я правда хочу. Мне это нужно. Лена кивнула, закусив губу. Ей точно нельзя разводить сырость. Концерт стартовал в 16.30. Зал постепенно заполнялся. Эжен в темносинем блестящем костюме, с бабочкой и накрученными усами выглядел инопланетянином. В первом ряду сидела вся администрация Крюкова, дядя Паша, капитан Приз и директор стройки Илья Борисыч. К началу выступления Татьяны Бурановой люди уже толпились в проходах. Но все душевынимательные романсы Лена пропустила мимо ушей. Она готовила актеров. Помогала им наряжаться, украдкой пыталась подправить Сонины брови, раздавала последние указания. Сердце рвалось от нежности и волнения. И вот отгремел последний хит. Зал зашелся в аплодисментах приглашенной звезде. Занавес опустился. Антон, освобожденный от костюма, помогал установить декорации, закрепить картонные деревья, перетащить настоящий пень, который в конце спектакля превратится в костер. Эжен обмахивал лицо списком выступающих. До начала не больше двух минут. Лена собрала всех актеров в круг.

— Ну, не пуха. Они обнялись, как футбольная команда, посмотрели друг другу в глаза, и разбежались за кулисы. Эжен сверкнул новыми винирами.

— Выступает крюковский драматический театр «Поиск». Александр Островский. Снегурочка. Лена была готова его убить за эту импровизацию. Придумал же название. Крюковский драматический. Но сердце уже перенеслось на сцену.

Каждую роль она отыгрывала с актерами из-за кулис. Эжен даже сделал ей замечание, что «это шипение гиены мешает зрителям». За время спектакля Лена пожалела, что не овладела техникой чревовещания и гипноза. Ей хотелось сейчас вселиться в каждого подростка. Любая запинка, лишняя пауза роняла ее в преисподнюю. Любая яркая эмоция, удачный жест возносили до небес. И вот, наконец, Вовчик-Мизгирь, заламывая руки, кидается с горы в озеро (то есть зарывается в куче голубого тюля), на сцену выходят все герои и славят Ярилу. Звучат последние аккорды «The house of the rising sun». Зал взрывается. Лена уже не помнит, как оказалась на сцене. Она видит, что дядя Паша встает и хлопает стоя. Она видит в толпе знакомые лица, в предпоследнем ряду Катушкин, рядом с ним женщины, которые чуть не подрались с ней на первом собрании в ДК, Серега, водитель грузовика на рыбзаводе, повариха из заводской столовой. И Лена чувствует, что вот сейчас в эту секунду она с ними одно целое. Она любит их больше всего на свете. Она готова остаться здесь навсегда. Вдруг раздался непонятный гул. Пол дрогнул, как при сильной турбулентности. Мелькнула мысль — неужели это от аплодисментов? Лена обернулась и увидела, как качается солнце. Детский обруч, обмотанный лентами на длинной металлической рее. Она не поняла, что происходит, но рванула с места. Оттолкнула Соню, упала. Рядом повалилось солнце. Несколько секунд ползла на четвереньках по сцене, вонзая занозы в бугорки на ладонях. Во всем теле пульсировал сигнал: «бежать, найти выход». Толпа выворотила дверь вместе с косяком. Какой-то мужик прыгнул вниз из разбитого окна, оставив на стекле широкую полосу крови. С потолка сыпались молочные осколки огромной люстры — круглые плафоны от качки побились друг о друга, но еще удерживали свет. Знакомый голос командовал: «В угол! Быстро. Встаньте в угол». Женский, мужской — Лена не разобрала. Она слышала непрерывный крик на высоких тонах. И с ужасом поняла, что это кричит она сама. Кое-как выбралась из зала и оказалась у лестницы. Люди бежали вниз, со второго на первый этаж, но она не могла сдвинуться с места. Затылком вжалась в стену и уставилась перед собой. Лестница извивалась, как лента Мебиуса, и могла вот-вот рухнуть. Незнакомый парень подцепил ее за руку и потащил. Тряска продолжалась не больше двух минут, но все, что было до нее, стерлось из памяти. На улице Лена села на рыхлый снег и схватилась за него руками, боясь снова потерять опору. Вокруг кто-то суетился. На плечи легла чужая куртка. Отовсюду слышалось: «На сопки, надо бежать на сопки». И Лена опять побежала, заглатывая воздух комьями. Асфальт как

будто вздыбился. Она ничего не различала вокруг, только подвижные пятна и нечеткие фигуры. Выхватила взглядом одно — ярко-желтое. И в жизни появилась цель — только не отставать, только не отставать. Но крошечное пятно все время ускользало и растворялось в свете фонарей. Машины ехали прямо по тротуару. Рядом остановился глазастый пазик, и Лену засосало внутрь вместе с толпой. Пассажиры шептались. «Цунами, цунами… сейчас начнется… хоть бы успеть». Само это слово казалось Лене киношным, из фильмов про мировые катаклизмы. Рядом сидела женщина и раскачивалась из стороны в сторону. Она держала на руках годовалую девочку в одеяле, которой зачем-то дула в лицо. Дверная гармошка хлопнула, запустив в салон волну холодного воздуха. Лену подтолкнули к выходу. За городом на сопках уже собрались сотни людей. Их можно было различить только по огонькам, которые, как ручейки горящей лавы, стекали с гор. В заднем кармане каким-то чудом нашелся телефон, но связь пропала. И Лена, включив свой фонарь, влилась в поток молчащих и испуганных людей. Воняло серой или каким-то газом. Она поднималась все выше, скользила по мокрым камням, пока не вышла но ровную площадку. У подножия, где остался Крюков, теперь сгущалась мутная темнота. Лена села на кочку и обхватила себя руками. От холода и страха свело нижнюю челюсть. В паре метров от нее раздавался детский плач. Она повернула голову — огромный человек, стоя на коленях, сдавил ладонями неестественно выступающий лоб и всхлипывал. А рядом с ним — то самое желтое пятно. Ну, конечно. Она узнала. Это же Его пуховик.

— Антон, Антон! Лена попыталась встать, но ничего не вышло — ноги затекли и не слушались. Она закричала изо всех сил.

— Антоооон. Фигура в желтом повернулась. Это была девочка лет 13-ти. Из-под куртки беззащитно топорщился подол бального платья. Отчаянье и досада вытеснили страх. В голове появилась первая, очень ясная мысль — «я должна его найти, я должна сказать». Лена стала карабкаться выше, хватаясь одной рукой за острые склизкие камни. Она срывалась с натоптанной тропы и увязала в колючем снегу. Вглядывалась в лица людей, которые собирались группами на твердых уступах.

— Вот дура, куда же ты лезешь! Да, какая разница? Она точно знала только одно — к кому. Из радиоприемника откуда-то справа доносились сводки МЧС. «Цунами… над уровнем моря… угроза». Но Лена их не слушала. Она пыталась в шуме

голосов различить тот самый голос. И на секунду ей показалось, что он звучит совсем близко.

— Антон, Антооон! Лена сделала рывок, ухватилась за торчащий голый куст, но это оказалась просто ветка, которая отделилась от поверхности с легкостью волоса. Взмахнув рукой как дирижер, она прогнулась в спине, не удержала равновесие и рухнула назад. Еще несколько мгновений Лена слышала все те же голоса. Но они доносились как будто из-под земли. А потом и вовсе пропали. ГЛАВА 44 — Ну, ты, мать, нас и напугала. Эжен сидел на стуле рядом с койкой и ел банан. Он выдавил потемневшую мякоть в рот и взял с полированной тумбы еще один. Всю ночь и утро Лена провела в полусне. Она вроде понимала, что находится в больнице, что к ней то и дело подходит медсестра, но еще толком не успела осознать, как она тут оказалась. А сейчас чувствовала влажную тяжесть одеяла, и даже разглядела больничное клеймо на пододеяльнике.

— Э, подруга. Ты узнаешь, кто я?

— Ясный мой свет.

— Фух. Ну, тогда я спокоен.

— Что вообще случилось? Как я…, — Лена не договорила и попыталась оглядеть палату. Но голову с силой придавило к подушке.

— Ты подралась с булыжником. Он отрубил тебя на несколько часов.

— Отстой.

— Ты тоже надрала ему задницу, так что не волнуйся, — Эжен потянулся за телефоном, — надо набрать твоему байкеру, пока он не скурил все сигареты в городе.

— Что это вообще было?

— Землетрясение. Где-то 6 или 7 баллов. Потом все боялись, что придет цунами. Но обошлось. К полуночи разрешили вернуться в город.

— Кто-нибудь погиб?

— Вроде нет. Но есть серьезные потери.

— Какие?

— Мое пальто от Ральфа Лорена.

— Плохая шутка, Эжен. Не помню ничего страшнее в жизни.

— Если честно, я сам чуть не обосрался. У нас, конечно, бывали в Норильске землетрясения. Но их встречали, как праздник. Все выходили во двор, болтали. В магазинах кончалась водка. А тут, конечно, жесть.

У людей сараи рухнули, полгорода без света и …, — Эжен положил руку ей на коленку. Лена почувствовала что-то неладное.

— Что? Он замешкался.

— Таня Буранова потеряла голос.

— Кошмар.

— Все уже хорошо. Голос вернулся по дороге в Москву. Шлет тебе привет. Лене показалось, что он явно не договаривает. Из коридора донесся глухой топот. Кто-то споткнулся и сменил бег на быстрый шаг. Через несколько секунд Антон затормозил в дверном проеме, поймал ее взгляд и мелко кивнул. Потом осторожно, чуть не на цыпочках подошел к соседней кровати. Нелепые бахилы съехали с пяток, непонятно, как еще держались. Антон устроился на край пустой койки, но не мог справиться с руками. То мял простынь, то выворачивал пальцы до противного щелчка. Молчал. Почему-то боялся подойти. И ей стало неловко. Захотелось поправить прическу и ляпнуть хоть что-нибудь, как будто они на первом свидании. Лена даже потянулась ко лбу, и тут же сообразила, что ее волосы погребены под несколькими слоями бинта, и прихорашиваться бесполезно.

— Она не помирает. Пока. Так что, если ты прихватил яд, лучше поберечь до лучших времен. Лена подумала, что Антон сейчас выкинет ее товарища в окно. Впрочем, Эжен и сам это понял, попятился к двери и забросил банановую кожуру в жестяное ведро.

– Трехочковый! — он подмигнул Лене и удалился. Антон по-прежнему молчал, что было ему совсем не свойственно. Опустился на вздутый линолеум, сцепил руки, как Врубелевский демон, и с нажимом, очень сосредоточенно разглядывал ее лицо. А потом спросил.

— Хочешь, я разведусь? Лена улыбнулась через силу.

— Спасибо, не надо. Вскоре Антона прогнала врач, высоченная блондинка в районе сорока, которая называла Лену «моя девочка» и пообещала отпустить через два дня при хорошем поведении. После беглого осмотра Лена снова провалилась в сон с ощущением чудовищной усталости. На следующий день в палату завалилась труппа. Все, кроме Миши.

— Нас сначала пускать не хотели, но я дяде Пете, с охраны, пообещала грядки летом поливать, — Таня полезла ее обнимать и чуть не залила слезами, — Ой, Лен Федоровна, мы вас так любим.

— Вы тут лежите на высоких подушках, прям как Ленин в мавзолее. Слава и раньше демонстрировал интерес к истории.

— Ты совсем дебил? Не слушайте его, Лен Федоровна, вы гораздо красивее, — Соня выкатила на Славу жирно обведенные глаза.

— Как вы… ну, позавчера? — Лена начала разговор о землетрясении, хоть мало что помнила. Ей хотелось выговорить свой страх, который все еще колол между ребер.

— Мы то не первый раз замужем. Миссис Поттер всех через задний вход вывела, — Таня перестала ронять слезы и наводила порядок на тумбочке, смела ладонью крошки, выстроила клином мандарины.

— Да, нормально так было. Крутой движ, мне понравилось, — и вслед за Вовчиком все стали наперебой, через смешки, рассказывать, как бежали по улице, изображать вой серены, передразнивать лица испуганных родителей. Да, да. IDDQD. Утром перед выпиской Лену отправили на повторное КТ. Кажется, рентгенолог в молодости мечтал работать фотографом. Он кружил вокруг кушетки и приговаривал — «Головочку вот так поверните! Еще чуть-чуть. Замечааательно! Лежите ровно. Сейчас сделаем снимочек!» Пока Лена в палате ждала результатов, о дверной косяк постучал капитан Приз. Он, пригнув голову, сделал три неуверенных шага до центра комнаты и спросил: — Можно? Лена улыбнулась.

— Но вы ведь уже вошли.

— Ах, да, — он подтянул к себе тонконогий стул, достал папку и попытался открыть ее, но бегунок двигался со скрипом, воюя с молнией за каждый сантиметр, — вы были правы. Эти идиоты во всем признались.

— Какие именно?

— Ну, этот Козлов. И еще два его собутыльника.

— Серьезно?

— Угу. Там история какая. Козлову рассказали старики, что в этих местах, где началась стройка завода, можно поймать рыбу калугу. Нерестится в камышах. Дескать, заплывает к нам раз в несколько лет. Они ее с Шишигиным четыре года караулили. И еще у них был третий подельник — Попков. А тут — бах, все забором огородили, охрану поставили, все дела. А эта рыба — уже смысл их жизни.

— Что? Калугу?

— Ну, да, как город в Подмосковье. Лена решила не менять его картину мира.

— И что, из-за какой-то рыбы они решили воевать с заводом?

— Это не просто рыба. Она из красной книги. За одну такую рыбу на черном рынке можно выручить пять-шесть миллионов. Весит она почти тонну. И выглядит — не дай бог приснится ночью, калекой проснешься.

— Как они все устроили? И на что вообще рассчитывали?

— Хотели стройку остановить. Или чтобы ее в другое место перенесли. Сначала пытались взять на испуг. Народ у нас суеверный. Купили краситель, подгадали время, когда смена начнется. Попков подъехал к мостику выше по течению и всыпал в воду несколько мешков этого порошка. Типа река крови.

— А на заборе тоже они надпись сделали?

— Ну, конечно. Потом решили провода подрезать. Но чтобы никого случайно не убить, Козлов подрезал сам себе, пока все ушли на обед.

— Вот жулик! Мы ему еще и компенсацию заплатили за травму на рабочем месте!

— Ну, а потом они пошли на крайние меры. Из-за массового отравления стройку точно могли прикрыть.

— И чем они травили?

— Да, каплями, которые алкоголикам дают, чтобы они не бухали. Про капли Колме слышали?

— Ммм… нет.

— Они, если с алкоголем смешать, вызывают тошноту, рвоту, жар. Не имеют ни цвета, ни запаха. В тот день Шишигин праздновал день рождения. Принес на обед ящик водки. Пока водку разливали, Козлов прокрался на кухню и несколько бутыльков этих капель вылил в кастрюлю с супом. Короче, мужикам всем поплохело.

— Нда. Но до проверок дело не дошло. А чего ж они больше ничего не стали делать? Да, и признались как-то сразу.

— После этих капель несколько особо пьющих мужиков чуть коньки не отбросили. И Попков в том числе. Он всю неделю пил до этого, поэтому капли на нем жестко сработали. А Козлов еще и набожным оказался. Испугался, что чуть грех на душу не взял. Еще зачем-то признался, что с женой соседа переспал. От всех этих новостей голова снова разболелась. Но Лена сама от себя не ожидала, что почувствует радость. Хорошо, что это сумасшедшие мужики, а не дядя Паша. Значит, не врал.

— А что с ними теперь будет?

— Не знаю. Возиться неохота. Может, посадим на 15 суток. Ну, а вы решайте, увольнять их или возвращать. Хотя и возвращать то пока некуда… Лена перестала дышать.

— Как это некуда?

Он с визгом застегнул папку и медленно поднял на нее глаза.

— А разве вы не знаете? Эпицентр был как раз рядом. Река берег размыла.

— И? Что-то рухнуло? Он ничего не ответил и просто развел руками. Уже сидя в такси с Антоном, она попросила водителя отвезти их на стройку.

— Ты чего, малыш? Надо отдохнуть. Давай сразу домой.

— Я быстро. Таксист затормозил метров за двести. Лена не волновалась, у нее не было тревоги и разочарования. Она хладнокровно вылезла из машины и подошла к остову завода. Асфальт у ворот напоминал шоколадное крошево. Несколько секций железного забора валялись на земле. И вся стройплощадка была перебинтована красно-белой лентой. Лена шагнула внутрь. Повсюду струились провода, техника беспомощно лежала на боку, бетонные сваи накренились. А в самом центре кусками осел грунт, обнажая разноцветные слои земли: от бурого до бледно-рыжего. Ей захотелось подойти, заглянуть во все щели. Леной двигало любопытство. Антон дернул ее за руку.

— Эй, тебе там точно делать нечего. Водитель ждет. Лена нахмурилась, но спорить не стала. Она плелась к машине, то и дело оглядываясь на эту побитую махину. Что я чувствую? Горечь, досаду, разочарование? Лена перебирала все подходящие по случаю чувства, примеряла их на себя. Нет, ничего не подходит. С удивлением осознала, что ей плевать. И даже радостно от того, что есть какая-то сила, еще более внушительная, чем воля Королькова и таких, как он. Рано утром Лена встретилась с Эженом у гостиницы. Он толкал перед собой чемодан и нес на плече металлоискатель, как ружье после удачной охоты.

— Передашь это Катушкину?

— Ого, щедрый подарок.

— Да, я как-то проникся к старику. Хороший он. Лена ласково стряхнула снежинки с его плеча.

— Я решил к своим полететь. В Норильск. Пять лет не был.

— О! Передавай папе от меня привет.

— Не могу. Мне пришлось сказать, что ты умерла.

— Эжен!

— А как я еще мог объяснить, что не женюсь на тебе? Ты ведь лучшая женщина на земле.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в обе щеки, как принято у французов. Корольков велел Лене закрывать все дела и возвращаться домой. Ее испытательный срок подходил к концу. Стройку заморозили, пока не определят точно масштаб разрушений и новый фронт работ. Лена позвонила Светлане Гарьевне.

— Как Ким?

— Все еще в коме.

— Мне очень жаль.

— Ну, зато он стал местным героем.

— Героем?

— Вы в соцсетях не видели? Там только и разговоров. Про концерт и про Кима. Что без его мяса мы все умрем с голоду. Даже письмо написали губернатору.

— А как же землетрясение?

— Ну, это то дело обычное. А Таня Буранова не каждый день приезжает. Антон все эти дни вел себя с Леной, как с ртутным градусником. Перестал таскать ее через плечо, чаще смотрел издалека, не хватал за руки и за ноги. Молчал. Лена вернулась с работы и увидела, что он сидит на кровати, прислонившись спиной к стене, листает что-то в телефоне. Она доползла до цели, боднула и устроилась рядом.

— Как твои дела? Антон оторвал взгляд от экрана.

— Мне тут кое-что предложили.

— Что?

— Работу в Казахстане.

— Надолго?

— Не знаю. Может, несколько месяцев.

— И ты хочешь согласиться?

— Там прикольно. Можно в горы гонять.

— Значит, да.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Что я там буду делать? Кочевать и пить кумыс?

— Просто жить счастливо. Считай, это такое путешествие. Жизнь как путешествие. Лена знала, она была просто уверена, что этот разговор обязательно случится. Что их время на острове уже на исходе. А что будет потом — мучительная неизвестность.

— Антон, я хочу домой. Я хочу, чтобы у меня был дом. С котом и книгами.

— Ну, это ведь временно. А потом мы решим. Может быть, в Питер. Может в Москву.

— Разве тебе не хочется дом? Он промычал под нос Гребенщикова, но не попал ни в одну ноту.

— «Когда я с тобой — ты мой единственный дом». Лена привычным движением положила его руку себе на плечо, как пристегивают ремень безопасности.

— Антон, кажется, я тебя люблю. Он отодвинулся. Посмотрел на нее, будто не узнает. Потом поймал лицо в ладони и притянул к себе. Близко-близко.

— Кажется?

— Совершенно точно. Через неделю он улетел. Один. ГЛАВА 45 Коля погрузил чемодан на колесиках в знакомый джип. Лена стояла у подъезда и слизывала слезы с губ. Ее приехали проводить Светлана Гарьевна, вся актерская команда, Ирина и Марина. Она долго обнималась с каждым, шептала слова благодарности. Миша тоже был здесь. Кимстарший пришел в сознание. Марина протянула Лене огромный пакет с провизией. Как будто им предстояла ехать на поезде до самой Москвы — курица в фольге, красная рыба, йогурт «Активия» и даже помидоры. Катя оттащила Лену в сторону.

— Тут это… мне через год поступать. Короче, можно будет у вас перекантоваться?

— Катя, конечно.

— Ура! Буду копить на билет.

— А родители что?

— Да, им пофиг вообще. Лишь бы не бухала.

— А куда ты собралась?

— В ГИТИС Это звучало так, как будто Катя собралась в соседнюю галактику. Еще полгода назад Лена захлебнулась бы от зависти. От того, что кто-то близкий попробует сделать то, что ей не удалось. А сейчас она просто скрестила мысленно пальцы, чтобы все у Кати получилось. Хоть шансов почти не было.

— Знаете, это странное предложение. Но, может, вам остаться? Здесь, конечно, мало развлечений, — Светлана Гарьевна осторожно погладила Лену по рукаву.

— Да, ладно. Здесь есть море, маяк, сопки, крабы. Это в Москве мало развлечений, — и добавила, — Но там дом. Мысленно отчитала себя за штамп. Расставание затянулось. Еще немного, и она ляжет тут прямо на асфальт и завоет. Каждая клеточка ее тела разрывалась от нежности и острого желания скорее уехать. Лена залезла на заднее сидение и крикнула в окно.

— Я очень, очень вас люблю! Все нестройно замахали руками.

— Возвращайтесь, Лен Федоровна, мы будем ждать! Но Лена не была уверена, что в это место вообще можно попасть дважды. В машине ничего не поменялось с их последней поездки. Та же мандола, тот же крестик. Теперь к ним добавилась еще и металлическая рука Фатимы с глазом, покрытым голубой эмалью. Не хватало только штурмана.

— А как у Вани дела, не знаешь?

— О, а я думал ты в курсе. Загребли Ванька нашего. С партией мефа.

— Как? Она съежилась от его веселого тона. Как будто Ванек укатил в Италию.

— На материке. В Хабаровске что ли. Тут его Михална прикрывала, а так некому. Съездил к друзьям, кароч.

— И что теперь?

— Да, он там просто под планы попал, разнарядки какие-то. Может откупится, а может присядет на полгода. Лена прижалась лбом к стеклу и от бессилия взялась отскребать ногтем жирное пятно. Коля подмигнул ей через зеркало заднего вида.

— А чего ты прижухла, подруга? Он же с детства пропащий. Судьбу на кривой не объедешь. Уже в аэропорте Коля довел ее до стойки регистрации.

— Вот тебе, подруга, — он протянул потрепанную книжку Ошо. На обложке желтая тропинка пересекала зеленый холм и растворялась в океане, — пусть у тебя там все будет зашибись. Он пихнул двух парней с рюкзаками и протолкнул Лену вперед, в обход очереди. Она обняла его изо всех своих скудных сил, и вручила паспорт девушке в синей форме. Когда самолет приземлился в Москве, Лена оставила Ошо в кармане «впередистоящего кресла».

Едва выкатив клетчатый чемодан из Шереметьево, она зачерпнула ботинками снежное месиво. Уронила перчатку, которую моментально притопило жижей из серой воды, реагентов и мелкого льда. Сзади на Лену налетел человек с огромной спортивной сумкой, больно толкнув в плечо. Она отошла в сторону, глубоко вдохнула влажный московский воздух и минуты полторы наблюдала, как хуанхэ из машин огибает островки курящих пассажиров. Наконец, заметила свое такси и поспешила к нему. Взялась за грязную дверную ручку, нырнула в темный салон. Салфетки, как назло, закончились. Так и ехала, не зная, куда пристроить испачканную ладонь. Как будто город пожал ей руку. Она не видела его за мутными разводами и каплями на стекле. Но точно знала, чувствовала, что он там. Ее старый товарищ. Волочить чемодан на 5-й этаж оказалось нелегкой задачей. Но Лена твердо решила без Макара домой не возвращаться. По привычке заглянула в бойницы почтового ящика — пусто, на третьем обнаружила, что пожилая соседка сменила дверь с деревянной на железную, на четвертом все также зеленел раскидистый алоэ, и вот она уже на финишной прямой. Семнадцать лет назад возле их квартиры кто-то нарисовал фломастером сердце, а внутри — ее имя. Это было чуть ли не самое прекрасное, что Лена видела за свою жизнь, но художник пожелал остаться анонимным. Мать разозлилась и велела ей оттереть рисунок, пока не увидела старшая по подъезду.

— Я понимаю, что это кто-то другой сделал. Но и ты должна понять. Нужно нести ответственность за все, чему ты стала причиной. Лена хотела с ней поспорить. Но взяла тряпку и пошла размазывать сердце по стене. Выходило плохо. Тогда она достала голубую гуашь и удачно замаскировала рисунок. Он и сейчас был там, под новыми слоями краски.

— Мама!

— Господи, Лена. Ты почему не позвонила из аэропорта?

— Извини, забыла. Они никогда раньше не расставались так надолго. И Лене вдруг стало страшно. Только сейчас она заметила, как мать меняется. Кажется, что стала меньше ростом. Ее черты будто поплыли вниз, уголки губ опустились, веки потяжелели. Лена крепко обняла ее и даже попыталась приподнять от пола, вытянуть.

— Ну, чего ты, глупая, — раздавишь ведь. Сейчас тебе супа налью. Мать добежала до кухни, хлопнула шкафчиком. Лена только и успела крикнуть.

— Я только за котом, мам.

— Чего это? Она уже с треском разжигала старенький «Гефест», гремела кастрюлей. Лена заглянула на кухню.

— Валюсь с ног. На выходных посидим, ладно?

— И для кого я готовила? — она обиженно приподняла крышку и обнажила рубиновое варево, — вон борщ какой! Лена сдалась. Она знала, что мать обычно не готовит. Тем более борщ.

— Давай пару ложек. Они посидели с полчаса. Лена показала фотографии залива, маяка, адских кратеров. Фото Антона пролистала с чувством свежей ссадины. Мать пожаловалась на Макара. Он то и дело воровал носки и прятал под ванную. А ей уже не двадцать, чтобы лазить каждый раз. Было видно, что матери жалко прощаться с котом. Макар растянулся на диване в позе веера, демонстрируя свое великолепное серебристое пузо. На Лену даже не взглянул — похоже, был оскорблен ее долгим отсутствием.

— Ваш гнев справедлив, но я прошу снисхождения, о всемилостивый Макар фон Жоп. Кот повел ушами. После недолгих уговоров он нехотя залез в переноску, и поглядывал на Лену сквозь обиженный прищур. Мать помогла им спуститься. У выхода из подъезда, под единственной лампочкой она остановилась и сказала.

— Какая ты красивая, дочь. И голова у тебя светлая. Лена растерялась.

— Мам, почему ты мне раньше не говорила?

— Не знаю. Боялась испортить. Лену как будто ударила волна свежего воздуха. Захотелось крикнуть: «Я ведь не коньяк, мама. Кому нужна была эта тридцатилетняя выдержка?» Но она только шумно выдохнула и улыбнулась. Мать поспешила сменить тему.

— На третьем этаже соседка умерла, Нина Ивановна. Помнишь, как она тебя сушками угощала? Теперь внук живет.

— Жаль.

— А пошли в субботу в театр? Лена там давно не бывала. От одного этого слова в горле начинала вращаться маленькая воронка. Когда-то театр был вдохновляющей мечтой, а потом стал мучить. Лена продолжала сидеть в зрительском кресле, а расстояние между ней и сценой все росло, росло. Театр работал как чертов навигатор — он легко определял ее точку на карте и все время напоминал, что она ушла с выбранного маршрута. А сейчас Лена стояла

в холодном тамбуре, глядя на стареющую мать, и думала только о том, что хочет ее видеть чаще. Пускай и в театре. Больше не больно. Может, у навигатора наконец-то села батарея? Лена поцеловала мать в висок и с трудом оттянула подъездную дверь.

— Пойдем, конечно. ГЛАВА 46 — Триста сорок три человека, — она положила перед Корольковым отчет о «комплектации трудовыми резервами».

— Почему не пятьсот?

— Сейчас этого достаточно. Когда пойдут отделочные работы — тогда да, доберем до пятисот, — Лена говорила спокойно, разделяя слова паузами и глядя прямо перед собой. Она была готова ко всему. Увольнение — значит увольнение. Корольков двумя пальцами, едва скользнув глазами по тексту, перевернул несколько страниц отчета.

— Икру привезла?

— Привезла.

— Тогда с заданием справилась. У Лены появилось желание встать и выйти. Прямо сейчас. Но она сдержалась.

— С 1-го займешь место Шелягиной, поздравляю. Успеешь за неделю принять дела?

— Конечно. Он подошел к окну, давая понять, что встреча окончена. Но потом как будто опомнился.

— Кстати, с Крюковым мы завязали.

— Что?

— Ну, не будет там завода. Нахрена нам бабки в землю зарывать? Вдруг опять тряхонет? Лена бессвязно залепетала.

— Но ведь есть современные технологии. Можно все рассчитать.

— Да, в жопу, — он, наконец, решил объяснить по-честному, — Мы просто передумали. У акционеров появился интерес на Ямале. Подумай, кого туда пошлем. Она вышла из кабинета и отправилась вниз по лестнице с 52-го этажа. С каждой новой ступенькой ее наполняло ощущение горького облегчения. Не будет этого завода, ну, и черт с ним. Скоро в Крюкове не останется и следа от вторжения москвичей. Сюда теперь не доберутся урбанисты, не застелют все живое плиткой. Кирпичи растащат, сваи будут торчать из-

под земли, как пальцы мертвеца, а работники вернутся к дяде Паше. Город не превратится в новый Ливерпуль, порт будет гнить, а люди — уезжать. И только горстка школьников вспомнит, как Лена кормила их арбузом на новый год. Да, и на это мало надежды. Остров отдалялся от нее со скоростью света. А Москва, натянутая на раму горизонта, стремительно приближалась. Антон пообещал прилететь через месяц. Всего лишь на выходные. Но и это казалось наградой. Когда-то на острове он задал вопрос, который показался ей глупым: «Скажи мне, из какого ты материала?». А теперь Лена знала ответ. Она — сосна. Из таких, как она, можно строить корабли. Сосна, ясное дело, не тонет. И может расти, где попало — хоть на скале, хоть в песке. Вот только ни один уважающий себя мастер никогда не продаст вам стол из сосны. Любой промах ножом мимо тарелки, письмо, написанное от руки на тонкой бумаге — все оставляет следы. Трещины, царапины, сколы. Даже солнечные лучи покрывают сосну желтыми пятнами. Ничего не проходит бесследно. Крюков оставил на ней слишком много вмятин. И теперь, лежа в кровати перед сном, она перебирала их в памяти. Пожар, как ее стошнило у всех на глазах, скрюченный Жека, мертвая рыба на ледяном катке, девчачья драка, земля уходит из-под ног, желтая куртка, страх, что Ким умрет, Ваня, Ваня, Ваня, душераздирающая нежность к подросткам, колотый асфальт у строительной площадки. И, конечно, Антон. Каждый день она представляла себе встречу с ним, как повиснет на шее, покажет свой дом, познакомит с Макаром. Придумала миллион тем для разговоров. С момента их расставания ее выворачивало от тоски. Но, увидев его на пороге, она так разволновалась, что только сухо поцеловала, не разжимая губ. Антон тоже выглядел растерянным. В прихожей сразу снес плечом картину. В ее московской квартире он осторожничал, перемещался из комнаты в кухню, словно ходил по музею. Разглядывал постеры, фигурки, фотографии, книги. Короткая стрижка ему не то, чтобы не шла, но превращала в совершенно другого человека.

— Садись, ну, чего ты. Он повертел деревянный стул, который Лена купила на блошином рынке. С изогнутой спинкой, как у «Братьев Тонет». Пришлось вытащить из рукава пару заготовленных вопросов про дурацкий Казахстан. Антон говорил быстро, торопился заполнить паузы, смеялся невпопад. Потом спохватился и подарил ей палку конской колбасы. Лена налила вино и поставила пластинку.

«Kings of convenience» будто присели к ним за стол, перешептываясь и звеня бокалами. Антон прислушался.

— Что они поют?

— Тебе не нравится?

— Нет, я просто не понимаю.

— Ты на серфе пересекаешь океан, а я лодка, которая тащится сзади. Ты балерина, которая танцует на цыпочках. А я танцор кордебалета. Я никогда не мог бы принадлежать тебе.

— Очень странный текст.

— А, по-моему, хороший. Ночью Лена не могла уснуть. Они снова лежали рядом. Но в Крюкове ей было достаточно протянуть руку — и они становились одним целым. А сейчас нужно скатиться на пол, обогнуть землю и, может быть, тогда она доберется, дотянется до него. Человека, лежащего с той стороны кровати. Приближался юбилей альма-матер. Лена две недели ходила по магазинам, выбирала платье для парада тщеславия. И непременно из новой коллекции. Остановилась на бежевом шелковом Max Mara. Отличный подарок самой себе с первой директорской зарплаты. И к этому образу естественно нужна сумочка. Самая лучшая. Пусть она будет в два раза дороже платья. Или в три. Несколько раз примеряла наряд перед зеркалом.

— Ну, что, Макар, как я тебе? Кот вылизывал пятки тут же в коридоре, ему было плевать.

— Вот всегда так. Никакой от тебя помощи. Надо подготовить речь. Как бы невзначай бросить, что она стала топменеджером в 30 и что у нее есть свой водитель — «ха-ха, но в пробках все равно приходится стоять». Но потом… конечно! Ее наверняка начнут жалеть — карьеристка и старая дева. Нужен спутник. Солидный и нестарый. Эжен отлично справится, будет молча весь вечер пожирать ее глазами, не болтнет лишнего. Пора напомнить ему про должок. В назначенный день Лена велела Эжену приехать к шести на арендованном авто. Поправила эффектный макияж и вышла во двор. На воздухе легче ждать. Во дворе копошилась жизнь. Три таджика гоняли мяч на площадке, который со звоном бился о железную клетку. Один из них работал дворником и прятал коврик для молитв за почтовые ящики. Рядом с песочницей на двух лавках расселась компания. Четыре пацана лет 15-ти. Ничего особенного в них не было — в обычных джинсовых куртках и темных толстовках, кроссовки-утюги на тощих ногах. Они пытались дергать струны и петь «Гражданскую оборону». Из окон то и дело выглядывали бабки и угрожали, что вызовут полицию. Но пацаны продолжали наяривать «все идет по плану» и ржать. Надо же, знают классику. Не какой-нибудь там Моргенштерн. Она перешагнула бордюр

и тут же провалилась шпильками в газон. Разозлилась. Сняла дорогущие туфли и кинула их на проезжую часть. Тут же испугалась странному импульсу, но запретила себе думать. Никаких лишних рефлексий — что сделано, то сделано. Ее нес вперед джинн безрассудства, которого случайно выманили из лампы плохим вокалом. Лена дошла босиком до скамейки и уставилась на пацанов. Они притихли и уставились на нее в ответ. Возможно приняли за полоумную невесту, сбежавшую со свадьбы.

— Давайте сюда свою гитару. Кое-что покажу. Лена взяла в руки инструмент, с которым не управлялась лет десять. Но пальцы помнили все. Она села на спинку лавочки и зацепила гвоздем платье. Но панкам нет дела до дырок на одежде. Когда Эжен вкатил во двор на порше кайен, Лена вместе с новыми друзьями орала, надрывая горло: «Я всегда буду против! Я всегда буду против!» Утром она проснулась по будильнику. Нужно составить должностные инструкции для своего департамента. Хорошо бы успеть до конца квартала.