18 +
СЕРГЕЙ КУБРИН
ХАБИБИ
Глава 1 Бисмилляхи Рахмани Рахим Она решила признать вину. Судебное заседание еще не началось, но секретарь сказала, что можно пройти в зал. Рита неуверенно шагнула за адвокатом, который не обращал на обвиняемую ни капли внимания. Это был дежурный защитник из областной коллегии. За день работы ему платили какие-то несерьезные деньги, но он старался сохранять деловой настрой, чтобы никто не подумал, будто его интересует только гонорар. Он шел в своем приталенном пиджаке, в зауженных штанишках, холеный и слащавый, молодой и счастливый. В руках почти торжественно нес папку, которую так и не раскрыл даже во время процесса. Начищенные ботинки его сверкали и переливались. Адвокат смело занял привычное место по левую сторону от трибуны и, все-таки обнаружив будущую подсудимую, демонстративно махнул рукой. - Рядом со мной присаживайтесь. Рита предпочла бы сидеть где-нибудь в стороне. Желательно за дверью – заметила там стул, чтобы никто не видел и не слышал, как она будет объясняться и просить судью смягчить приговор. Может быть, ей стоило спросить, какие показания давать, но защитник монотонно ждал, когда уже наступит вечер, чтобы отпраздновать окончание рабочей недели. Наконец, он спросил. - Показания давать будем?
- Будем? – не поняла Рита. - Я вас имею в виду. Вы готовы давать показания? - Ах, конечно, я все расскажу. Я на следствии тоже пыталась рассказать, но ничего не поняла толком. Мне задавали какие-то вопросы. Я не уверена, что ответила правильно. - Это вам не экзамен. Правильно или неправильно. Правда всегда одна, - съязвил защитник. - Да-да, согласна. Хотела сказать, что у меня был другой адвокат. - Сейчас я вам предоставлен государством. Вот такая вы важная персона, - засмеялся адвокат и посмотрел на Риту. Она тоже взглянула, но быстро опустила глаза. Даже лица не успела рассмотреть. Только чувствовала тяжелый запах парфюма. От волнения закружилась голова. - Не переживайте так, - сказал адвокат, заметив, как бледна его подзащитная. – Если бы мы заключили соглашение, может, чтонибудь и получилось. Не думайте, что вы какая-то серьезная преступница. Я столько видел. Вы – так себе, если честно – хохотнул защитник, - мелкая сошка. - А меня посадят? - Я же не судья, что за вопросы? - Да, извините. Я просто подумала, вы можете знать? - Могу. И, может быть, знаю. Но говорить ничего не буду. Адвокатская этика, понимаете? Рита, наверное, понимала. Во всяком случае, она старалась больше не задавать глупых вопросов.
Стрелка часов подкрадывалась к двум. Рита взволнованно терла ладони. Поскорее бы все началось и закончилось. Пусть даже посадят. Вместе с секретарем зашла высокая женщина в форме с васильковыми погонами. Она почему-то прихрамывала и будто бы тащила за собой ногу. На Риту женщина тоже не глянула. Только блаженно плюхнулась на стул и достала бумаги. - Прокурор, - объяснил защитник. - Ага, - ответила Рита, - может, поговорить с ней? Адвокат возмущенно отвернулся от такого заявления, и Рита стеснительно пожала плечами. Она следила, как готовится прокурор к заседанию, как заполняет пространство стола листами, что-то выписывает и сверяет. Потом женщина кому-то позвонила. Рита поняла, что речь идет о ней, точнее, о преступлении, которое она совершила. Встретившись с прокуроршей взглядами, Рита пересилила себя и не увела глаза. Она хотела сказать – не вините меня, пожалуйста, я простая женщина, обычная мать, у вас тоже наверняка есть дети, вы разве не понимаете? Гособвинитель многозначительно хмыкнула, словно расслышала ее внутренний голос, и снова погрязала в протоколах. Молодая секретарша беспечно тыкала в телефон и поправляла легкий шарфик, красиво повязанный на шее. Ее полное безразличие к предстоящему процессу впечатлило Риту. Она тоже постаралась отвлечься и не думать ни о чем. В зале держалась крепкая духота. Вентилятор, важно стоящий у окна, не спасал от жаркого лета. Он был повернут в сторону
председательствующего места, которое вот-вот должен был занять судья. - А судья женщина или мужчина? – спросила Рита. - Это имеет значение? – пробурчал адвокат. - Мне кажется, имеет. - Правильно вам кажется, - подтвердил защитник, но не стал ничего говорить. Опять, наверное, адвокатская этика, подумала Рита. Ожидание тянулось. Пытка временем, не иначе. Еще немного, думала она, и можно будет не устраивать эту церемониальную программу. Мысли расплывались, связать их воедино Рита не могла. - Извините, пожалуйста, а можно выйти? – шепнула Рита. - Извините, - продублировал адвокат, обращаясь к секретарю, можно выйдет? – он опять не глядя, случайным кивком указал на Риту. Секретарь оторвалась от телефона, улыбнулась и разрешила. - Только не уходите далеко. Скоро начнем. Куда она могла уйти. Хотела бы, давно пересекла границу. Нет уж. Куда бежать, когда такая встреча. Вышла в коридор, где задорно шумел сквозняк. Дышать здесь стало легко и приятно. Блуждающий ветерок шептал – не бойся, не бойся, не бойся. Рита закрыла глаза и представила, что стоит на берегу моря в каком-нибудь Марокко, где не нужно ни бояться, ни думать, ни страдать. Стояла бы самую вечность, но кто-то аккуратно тронул ее за плечо. - Рита… Рита, здравствуй.
Она обернулась и увидела заведующую. - Вас тоже вызвали, да? - Звонили несколько раз, просили, - ответила начальница, - ты как сама? Нормально? - Ну, вроде бы, - отвернулась Рита, - много проблем я доставила. Не вините меня, пожалуйста. - Да что ты, что ты, милая? Это я должна просить прощение, сказала заведующая, но прощения не попросила. – Не знаешь, долго тут все проходит? А то у меня дела. - Недолго, - уверенно сказала Рита, словно каждый день посещала суд и была неоднократно судима. – Если я все расскажу, получится совсем быстро, наверное. - А ты расскажешь? Ты расскажи, Рит. Как все было, так и расскажи. Только не скрывай ничего. У меня зять – серьезный человек, ты же знаешь. Так вот я поделилась с ним твоей ситуацией. Он говорит, пусть признается и со всем соглашается. Может, нормально будет, Рит? Ты, главное, помни, у тебя вся жизнь впереди. Успеешь еще. Рита улыбнулась через силу и замолчала. Заведующая присела на скамейку с кожаной обивкой, достала книжку в мягком переплете и сделала вид, что утонула в беспробудном чтении. Читать заведующая не любила. В самом конце коридорной темноты, прямо у лестницы, Рита разглядела остальных свидетелей. Тут были все, кому она помешала. Плотной кучкой держались воспитатели – ее бывшие коллеги,
одиноко стоял журналист из местной газеты, и только потерпевшая растерянно сливалась со стеной. Приятная женщина, подумала Рита, как я могла такое совершить. Интересно, а мальчик здесь? Опять стало душно. Узкий коридор уплотнялся людьми. Она заметила, как стремительно приближается к ней Саша, а вслед за ним мчится следователь. - Обвиняемая, - крикнули из зала, - проходите. Рита порхнула обратно и неуклюже приземлилась на место. - Начинается, да? - Угу, - промычал защитник, - успокоились немного? Никаких концертов не будет? - Каких концертов? – не поняла Рита. - Мало ли, - адвокат достал шариковую ручку. – Неизвестно, что ожидать от вас, таких. Значит, поясняю один раз. Сидим тихо. Когда судья задает вопрос – встаем. Принято? И еще, чуть не забыл, говорить много не нужно. Я буду подсказывать, если что. Об одном прошу, все ваши штучки-дрючки оставьте при себе. Договорились? - Какие штучки? - Такие, - нервничал защитник, - мы живем в светском государстве, никакая религия не может считаться основной. Помните Конституцию? Адвокат заговорился – ну, откуда ей помнить, знать бы еще. Что они хотели от бедной девушки. Зачем требовали невозможного. Почему считали, будто она окончательно виновата.
Все встали, когда вошла судья. Рита подорвалась первой, не услышав даже команду секретаря. Женщина, женщина, радовалась Рита, увидев немолодую, но приятную судью. Светлые волосы ее были убраны в аккуратную прическу и отлично сочетались с черным атласом мантии, обручальное кольцо сияло какой-то заметной непорочной чистотой. Значит, замужем. Значит, наверняка есть дети. Судья внимательно посмотрела на обвиняемую и важно обратилась к присутствующим: - Прошу садиться. Все в ней было идеально и строго: большие добрые глаза умеренно сочетались со строгим выражением лица, прямая осанка заставляла каждого тоже выпрямиться и слушать, слушать. Казалось, внешне она максимально воплощала закон – по известному убеждению, суровый, но справедливый. Все будет хорошо, поверила подсудимая, и, следуя неписанным законам, поправила непослушную челку. - Слушается уголовное дело по обвинению… в совершении преступления, предусмотренного… уголовного кодекса Российской Федерации. Рита куда-то проваливалась и не слышала всего, что говорили. Она заметила, что сознательно не хочет слышать и предпочла бы вовсе зажать уши. Ведь все так хорошо начиналось. Адвокат заигрывал с ручкой, щелкая автоматическую кнопку – Рита решила не тревожить его, как ни крути, единственного защитника. Она думала о неважном: жарко ли судье в мантии, что надето под мантией – деловой костюм или футболка. Рита представила,
какая надпись может быть на футболке судьи, и не придумала ничего, кроме «Love you» - видела такую на распродаже и решила, если не посадят – купит обязательно. А если посадят… Прокурор зачитывала обвинение. Здесь Рита совсем потерялась и не смогла различить ни одно из значений наверняка важных слов. «…имея наступление
преступный
умысел,
общественно-опасных
направленный… последствий…
желая вопреки
установленным нормам … сознательно допуская причинения вреда правам и законным интересам несовершеннолетнего…» Остановитесь, пожалуйста, ну зачем вы это произносите? Она думала, прямо сейчас, как только дочитает гособвинитель свой текст, судья моментально приговорит ее к смертной казни. Следователь говорил, что на смертную казнь наложен мораторий, но Рита думала, что мораторий сегодня отменят, сделают исключение ради «восстановления социальной справедливости» - об этом, кажется, только что сказала прокурор. Обвинительная речь не прекращалась. От пяти до двенадцати, от пяти до двенадцати. Это первое, что сказал следователь, когда ее задержали и доставили на допрос. Она пыталась что-то объяснить, кое-как отвечала на вопросы, где-то расписывалась и что-то обещала: не покидать постоянное место жительства, например, или не нарушать общественный порядок, не выезжать за пределы страны. Не помнила ничего, ни одного слова своего не помнила, только срок наказания, от пяти до двенадцати.
Сколько раз думала: ну, допустим, дадут семь лет или восемь. Когда она выйдет, ей будет за тридцать, и тогда начнется новая жизнь. Может, действительно, как говорит заведующая, все впереди. А если накажут по полной, будет почти сорок, и что тогда. Есть ли жизнь в сорок, когда до сорока не жил вообще? - Подсудимая! Она успокаивалась тем, что находилась под подпиской о невыезде. Если разрешили ей остаться на свободе на период следствия, неужели посадят сейчас, хотели бы посадить – отправили бы сразу. - Подсудима-аа-я, - буквально пропела судья. Рита об одном попросила себя сразу. Когда будут зачитывать приговор, какие бы страшные числа ни услышала, не станет плакать. Пусть знают, она не такая уж слабая и не такая глупая, пусть видят – она выполняла свой материнский долг, она совершала ужас ради любви. Да и какая теперь разница. Главное, увидеть дочку. Остальное неважно. До сих пор она верила, что когда-нибудь увидит свою малышку. - Подсудимая! – неприлично повысила голос судья, и адвокат дернул Риту за руку. - Вставайте, вставайте, - шепнул он. Рита поднялась и сказала: «Здравствуйте». Судья опять задержала на ней взгляд. Рита заметила, как не сдержалась прокурор и улыбнулась, адвокат тоже раскинул с улыбкой руки. Ну, поздоровалась и поздоровалась, что с того.
- Подсудимая, согласны ли вы с обвинением? Признаете ли вину? Заметила, что адвокат кивает и ответила: «Да, признаю. Простите меня, пожалуйста». - Бог простит, - ответила судья. – Мы здесь всего лишь исследуем обстоятельства. Судья, казалось, сама поняла, что не стоило отходить от процессуальных границ и беседовать с подсудимой на темы о прощении, которые ее тоже иногда волновали. Она хотела объяснить, что руководствуется лишь доброй волей закона, исполняет норму права, и ни в коем случае не может лично осуждать ни один человеческий проступок. - Устанавливаются данные о личности, - продолжила судья после недолгого молчания. – Ваши фамилия, имя отчество? Рита легко отвечала на все вопросы. Ей даже показался увлекательным этот судебный процесс. По крайней мере, никогда раньше не приходилось так официально рассказывать о себе, будто ее скромная персона могла быть кому-то интересной, словно самая обычная девушка вдруг стала нужной, и все захотели узнать, когда и где она родилась, кем работает… «Верит ли в чудо?» - подумала Рита. Она знала, скоро начнутся другие вопросы, на которые не такто просто будет дать конкретный и понятный ответ. Секретарь спешно записывала каждое слово. Рита специально старалась говорить чуть медленней обычного, чтобы молоденькая девочка успевала за ее скомканной от волнения речью. Но потом
заметила, как недовольно вздыхает судья, как нервничает адвокат, насилуя кнопку ручки, и продолжила говорить быстро, еще быстрее. - Нет, никогда раньше я не привлекалась к ответственности, щебетала Рита, - сейчас я не работаю, потому что… потому что – она думала, как же лучше сказать, чтобы не убить окончательно свою испорченную репутацию, - меня уволили, наверное. - Попросили уволиться, - включился адвокат. Рита удивилась такой осведомленности и одобрительно согласилась. - Уважаемый защитник, я бы попросила. - Да, Ваша честь, извините. Судья важно наклонила голову. - Семейное положение, наличие малолетних детей? Рита не могла понять, стоит ли отвечать на очевидный вопрос – неужели судья не знакома с делом, ведь только что прокурор все озвучила, и было ясно: конечно, у нее есть девочка, конечно, у нее был муж. Она что-то промычала, секретарь отложила лист, и судья не стала просить выражаться точнее и говорить громче. «Формальности…», - шепнул адвокат. - Хорошо, - сказала судья, - разъясняются ваши права. Рита ободрилась, потому что раньше она слышала только про обязанности и запреты, а теперь ей предоставили право на защиту, возможность представлять доказательства и получать какие-то копии. Ей понравилась фраза про бесплатного переводчика, и судья спросила:
- Хорошо ли владеете русским языком? - Конечно…, конечно я владею, только русским и владею. - Арабский? Нет? - Пару слов, - стеснительно призналась Рита, - не больше. - Желаете ли давать показания? Поясняю, что вы вправе отказаться от дачи показаний, а также не свидетельствовать против себя и своих близких родственников. Вы также не предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний… - Грубо говоря, можете смело нас обманывать, - усмехнулся адвокат. - Защитник! – не выдержала судья и, наконец, устремила взгляд на обвиняемую. – Зачем вы сбиваете ее с толку? Делаю вам замечание. – Так вы готовы давать показания? - Готова. Я все расскажу, во всем признаюсь. Я со всем согласна. Только, пожалуйста… Рита отвернулась. Не плакать, не плакать, держаться до конца. Процесс только начался – она знала, что скоро будут слушать потерпевшую и свидетелей, и каждый постарается уличить ее в жестокости, человеческом безобразии и предательстве. Но слезы об этом не знали. Они жили собственной жизнью и появлялись, как плохие новости, в самый неподходящий момент. - Ваша честь, - поднялся адвокат, - мы готовы дать показания. Мы же готовы? – посмотрел на Риту. - Готовы, - повторила обвиняемая и начала рассказывать в какой-то невозможный по счету раз свою неприятную историю.
Она опять говорила медленно. Никто не щелкал ручкой, никто не вздыхал. Когда Рита сказала, что никогда бы не приняла ислам, раздался вой протяжной сирены. Пришлось замолчать. «Внимание! В здании пожар. Всем срочно, без паники покинуть помещение по основным или запасным путям эвакуации». - Продолжайте, пожалуйста, - потребовала судья, не обращая внимания на тревогу. «Опять кто-то покурил в туалете или ковырнул в щитке электрик», - подумала она. Сигнал повторялся вновь и вновь. Рита старалась перекричать равнодушный электронный голос. Потом высоко запахло проводкой. «Всем срочно без паники…». - Приостановим процесс, - скомандовала судья. - Прошу всех встать, - произнесла секретарь, но поняла, что не к месту был ее призыв к установленному порядку, забрала тома уголовного дела и побежала за судьей. Рита не поднялась даже. Адвокат взял ее за руку – что же вы, пойдемте отсюда. Она скоро покинула зал и устремилась к лестнице. В голове ее стучал живой колокол. «Бисмилляхи Рахмани Рахим, - ударял он, - Бисмилляхи Рахмани Рахим». Глава 2 Что ты наделал, Руслан? Бацнул во дворе металлический грохот. Зарычали чужие голоса. Босиком она рванула на лоджию в окостенелый декабрь. Снег развлекал ночь серебряной мошкарой.
Ей все время казалось, что вот-вот случится страшное: подорвут офисную высотку или цепочку машин, брошенных ночевать у беззащитного подножья жилого дома. Она знала, эти ребята не остановятся. Им нравится, когда страдают простые люди, когда пространство наполняет ужас и страх. Не закрывая глаз, не впадая в вынужденный сон, повсюду ей мерещилась дочка. Крохотная, стояла в окружении бородатых мужчин и не видела ничего, кроме черной-черной черноты. - Девочка моя, - шепнула Рита, - я здесь. Ничего не бойся. Скоро все закончится. Доченька, ты меня слышишь? Услышь меня, пожалуйста, я рядом. Девочка неуверенно пробиралась сквозь темноту. Осторожно ступала и замирала. Ступала и замирала. Ног ее не было видно за волнами густого шелка. Мужчины смеялись, и девочка не знала, над чем они смеются. - Не ходи туда, милая. Останься, что же ты делаешь? Глупая девочка моя, любимая. Среди мужчин она разглядела Руслана. «Папа…», - засеменила своими босыми ножками и чуть не упала – запуталась в длинном платье. - Ой, - крикнула Рита. Девочка обернулась, но темнота победила. Рита не успела сказать, что все будет хорошо – она обязательно доберется до турецкой границы. Пустота растворила улицу, и все пропало. Засиял асфальт белой зимой. Заиграли фары проснувшейся иномарки. Хлопнула дверь, и показались двое. Они стремительно
выясняли то ли направление, то ли номер дома. Парни, заметив ее стройную фигуру, обернутую в легкий халат, запестрили: «Вэй, дэвушка», и пришлось вернуться в комнату. Она легла на бок, зажав одеяло меж ног, и долго смотрела в стену, пока не заиграл телефон. Саша дежурил сутки через двое и всегда звонил ночью. - Ты пьешь таблетки? Кивнула, не ответив, но Саша, скорее всего, понял, что таблетки принимаются нерегулярно. Хоть он и работал обычным фельдшером на скорой помощи, но разбирался в медицине лучше многих коллег. Рита ему доверяла. - Хочешь, я сейчас приеду? - Нет, Саня, давай не сегодня. Спасибо тебе. - Я могу приехать, ты же знаешь. В любое время дня и ночи. Может, ты хочешь поговорить или еще что? - Нет, пожалуйста, - попросила Рита, - давай в другой раз. Со мной правда все в порядке. Не переживай. - Ты молодец. Просто я подумал, - затянул Саша, - в общем, неважно. Ты завтра пойдешь в редакцию? Хочешь, вместе сходим? - Да, наверное. Давай мы завтра созвонимся и решим. Надо идти, вдруг они помогут? - Обязательно помогут. Я договорился. Там знаешь, какие ребята работают. Ты вообще их читала? Они любого разорвут в щепки. - Угу.
Саша тоже угу-кнул и, повисев сколько-то, не дождавшись и намека на полноценный разговор, отключился. Она бы не уснула все равно. Скоро свернула простынь, убрала подушку. Недовольно шумел чайник, разбуженный до утреннего подъема. Истерично билась ложка, задевая тельце стакана. Сонно оседал сахар. Рита все-таки бросила лекарство в толщу воды. Она не умела запивать таблетки, и всякий раз ждала, когда дрогнет оболочка под натиском кипятка. Пока таблетка дремала на дне, Рита монотонно прокручивала ленту новостей. Мощный свет, бьющий с экрана, обнаружил ее измученное лицо: бегали глаза от новости к новости, нервно дергались краешки губ. «Боевики создают армии из детей-фанатиков». «Похищенных детей превращают в машины для убийств». «Минобороны вернуло на родину сорок российских детей». Она внимательно изучила каждую фотографию. Может быть, за это время дочка так изменилась, что родная мать не узнает. Ни родинки на шее, ни шрама на подбородке. Среди возвращенных девочек почти не оказалось. Она пропустила слегка остывший чай с горьким успокоительным, и открыла форточку. Вздыбилась к потолку занавеска, танцуя с ветром. Потянуло свежестью. Вяло проступало утро, будто само не видело смысла в своем наступлении. Рита верила, что завтра, то есть уже сегодня, станет лучше. Ничего, может, не изменится, но двинется хотя бы с мертвой точки.
Она ужаснулась над «мертвым», пусть не произнесенным, зато обдуманным словом. Затрясло в ознобе. Ударил ветер, и форточка покорно захлопнулась. Руслан всегда любил сквозняк и не мог спать замурованным в квартирной духоте. Она любила домашнее тепло, но каждый раз открывала на ночь окошко, чтобы муж не бурчал сквозь глубокий сон. Но сейчас не было Руслана, и глупый ветер продолжал веселье, бессовестно стуча воздушным кулаком по оконной раме. Будто бы случайно ударили в дверь так, что Рита сразу не услышала. Настойчиво заколотили, игнорируя звонок. На ходу она провела рукой по волосам, подтянула пояс халата. Мог приехать только Саша, хоть и договаривались ближе к утру. В глазок не посмотрела – на площадке давно тосковала сгоревшая лампочка. В темноте она разглядела двух кавказцев. Испуганно дернула ручку. Один из парней успел протащить корпус, оказался в квартире, и Рита поняла, что бороться бесполезно – что бы ни делала, она не справится с двумя здоровенными мужчинами. - Салам, - вежливо произнес один. – Вы ради всего простите, что мы пришли. Меня зовут… Мужчина назвал имя, но Рита все равно не запомнила. Шум засвистел в ушах, ослабли ноги. - С вами все в порядке? – кавказец хватил ее за руку, но Рита смогла увернуться.
- Вас разве не учили общению с девушкой? Зачем вы меня трогаете? Она собралась и решила, что рано сдаваться. - Простите, - словно ожегшись, он бросил вверх ладони. С тех пор, как Руслан принял ислам, Рита узнала некоторые особенности мусульманской культуры и теперь могла грамотно воздействовать на правоверных представителей мужского пола. - Что вам нужно? - Ничего такого, просто… - Если вы ищите эту сволочь, его тут нет, - опередила их Рита, он тут больше ни живет. - Абубакар? – переспросил тот, что посмел ее коснуться. - Вам ли не знать! Бандиты, вот вы кто! Один с черной гуталиновой бородой смотрел на нее орлиным взглядом. Второй – чуть ниже, с рыжими волосами и легкой щетиной, улыбался и прятал свое доброе лицо под козырьком бейсболки. На козырьке сиял арабский иероглиф. - Его нет второй месяц. Так что, - развела руками, - ничем не могу помочь. - Нет, вы не поняли, - наклонился один и почти уже шагнул в прихожую, – мы помочь пришли. - Понимаешь? – перешел на «ты» второй. – Это очень важно. Это в твоих интересах, да. - Уходите. Иначе я позвоню в полицию. Хватит меня донимать. Больше нет никакого смысла. Вы сделали, что хотели. Вы забрали у меня все. Пожалуйста, перестаньте.
Раздался собачий лай. «Половина пятого», - убедилась Рита, глядя на выплывающую соседку. В это время та всегда выгуливала собаку. Овчарка, приметив незнакомцев, раскинула лапы и сравнялась с ними ростом. Мужчины отпрыгнули к лестнице. - Мася, фу! – собака недовольно присела. Раскрыв пасть, она упорно сдерживала взглядом возможных обидчиков. – Здравствуй, Риточка, - сказала соседка, - у тебя все в порядке? Ты что тут стоишь? - Да…, - махнула растерянно. Она спокойно закрыла дверь, наблюдая сквозь глазок, как мужчины шарахаются от собаки. Кавказцы топтались на площадке и вновь пытались заговорить, но Рита упрямо молчала. Хозяйка пыталась успокоить собаку и не понимала, отчего та разозлилась. Потом мужчины долго разговаривали на родном языке. Рита пыталась разобрать, о чем они говорят, но не смогла. Она была уверена – им нужен Руслан и, может, стоило выйти и сказать, давайте найдем его вместе. Просите, что угодно, только скажите, где это чудовище. Но мужчины скоро ушли и говорить стало не с кем. Она знала почти наверняка, Руслан сейчас в Ираке или Сирии. По крайней мере, такой информацией располагали сотрудники. А что дальше? Будь он хоть на другой планете или в соседнем доме, кто его вызволит, кто спросит – что ты наделал, Руслан? Кто, в конце концов, спасет малышку из пропасти исламского плена.
«Мы работаем. А вы должны успокоиться», - объясняли ей. Ничего, кроме обещаний и надежд. К девяти ее ждали в редакции. Саша обладал массой знакомств и мог, наверное, добиться встречи с самим президентом, только скажи, но Рита без того чувствовала себя должной и каждый раз извинялась, что вынуждена грузить его своими проблемами. - Это и мои проблемы тоже, - говорил Саша, - ты мне очень дорога. Ты прекрасно знаешь, я переживаю. - Да, конечно, - соглашалась Рита и помнила, что Руслан говорил подобные слова. Рита не хотела звонить Саше. Лишь в одиночестве, как сейчас, можно было истощенно бить в стену, упасть на холодный кафельный пол и лежать, не двигаясь. Слезы прошли в первый же вечер, когда к ней приехали с обыском, и стало понятно, что Руслан вывез дочь. - Мы не были в разводе, - объясняла она, - я не могла запретить общение с ребенком. Да, он принял ислам. Интересы изменились, но чтобы так… увезти дочь. Я никогда бы не подумала. - Ну, вот теперь уже поздно, - развел руками оперативник. – Теперь это не имеет значения. В ходе обыска обнаружили какие-то переводные брошюры с арабского.
Рита
не
знала
наверняка,
арабский
ли
это
–
иероглифическая машинопись вплотную заполняла страницы, а параллельно шел русский перевод. Один из присутствующих твердо кивнул и запечатал книжки в полиэтилен. - Надеюсь, вы сами не тронулись?
- Не тронулась? – спросила Рита и подумала, что тронется обязательно, вот прямо сейчас возьмет и сойдет с ума. - Вы понимаете прекрасно. Учтите, мы будем наблюдать за вами. Если хоть что-то покажется странным, не обижайтесь. Она хотела возразить. В чем пытались уличить ее сотрудники? Неужели думают, будто она, бедная Рита, может кому-то навредить? Что она вообще могла теперь? - Я, конечно, любила Руслана, но никогда не разделяла этих увлечений. Хотя, может, и стоило. В таком случае, я была бы сейчас с дочерью. - Вот-вот, - многозначительно заключил оперативник. Сотрудники оставили ее в естественном беспорядке. Шкафы и антресоли, выдвижные ящики, кладовка – содержимое тщательно фасовали на предмет обнаружения возможных доказательств. Уже после ухода спецгруппы в развороченном вещном хаосе Рита отыскала паспорт Руслана и, пока не поздно, решила немедленно сообщить, но поняла, что все-таки опоздала. Кем он теперь был, ее любимый Руслан? Ее невозможный Абубакар. Кого теперь любил, кого ненавидел? Проснулся телефонный будильник. Рита властно отключила надоевшую мелодию. Долго она решалась, прежде чем набрала номер заведующей. - Что, опять? – громыхнуло в трубке. - Вы меня извините, это в последний раз. Мне сегодня – очень – нужно.
- Нет! – ударила в трубку заведующая. - Ты меня, деточка, тоже извини. Я все очень понимаю, но ты выбирай, как будешь жить. Мне такие работники не нужны. - Я быстро, я… Она не успела сказать, что примчится обязательно, что отпрашивается часа на два, не больше. Истерично дрогнули гудки, и снова ожила тишина. Громыхал душ, и теплые струи нежно ласкали ее тело. Запрокинув голову, недвижно стояла и надеялась, что вода смоет усталость. Шампунь защипал глаза, вместе с пеной, наконец, проступили слезы. Она жмурилась до боли, до новых слез – должно стать легче. Может, и стало, но Рита ничего не почувствовала. Хотела надеть что-то особенное: ту блузку, которую купила еще в мирное время или юбку-карандаш, приготовленную когда-то на такой вот ответственный день. Достала привычные джинсы с протертыми
коленками,
набросила
растянутый
кардиган
и,
укутавшись в теплый пуховик, побежала на встречу. Она и перекусить-то забыла. Голод, словно все понимая, давно перестал ее тревожить. Пустые улицы шептали, куда ты торопишься, Рита. Дул с востока легкий ветер, с завидным спокойствием плелся за ней снег. Она ничего не видела, кроме узкой тропинки, сжатой тяжелыми сугробами. Белая полоса на темном фоне застывшего зимнего утра. Редкие
встречные
прохожие
уступали
заговорить высокий мужчина в ушанке.
ей
дорогу.
Пытался
Она перестала идти. Мужчина кивнул – извините. Убедившись, что все в порядке, что никакой слежки нет, Рита скомандовала – держи себя в руках и, спрятав руки в глубокие дырчатые карманы, зашагала дальше. Тарабанил в сумке телефон. Рита не ответила. Озябли голые пальцы, заледенела сенсорная панель. Не хотела ни с кем говорить. Шаг за шагом, она проговаривала заученные фразы. Лишь бы ничего не упустить. Нет, она все помнила. Разве забудешь, если каждую минуту вспоминаешь тот последний отцовский день. Сама не заметила, как добралась до редакции. Саша сказал, в этой газете все по-настоящему: абсолютная независимость от городских властей, стойкие убеждения журналистов. Хорошо, думала Рита, если так. Хотя сама не понимала, о чем таком важном говорит ее умный друг. На вахте сказали, что идет планерка, и нужно подождать минут пятнадцать. Она вежливо кивнула, постаралась улыбнуться, будто вахтер мог повлиять на результат. С этой застывшей улыбкой Рита зашуршала в сумке. - Как же так… Опустившись на единственную табуретку, она в ладонях спрятала лицо. Ну, почему? Столько готовилась, и тут… Ей вдруг показалось, что все доказательства, вся пища для журналистов, может быть, исчезла куда-то. Как она теперь докажет бездействие властей, кого убедит в равнодушии чиновников и правоохранителей. Может, эти кавказцы украли папку? Нет же, не
могли. Она бы заметила. Что же делать, что же делать, думала бедная Рита. - Вы, наверное, Маргарита? Та самая? Молодой совсем парень, почти вчерашний выпускник, в стильном клетчатом пиджаке, смотрел на нее сквозь толстую оправу очков. Неловко он водил пальцами по штанине, на щеках багровела юношеская краснота. - Да, - очнулась Рита. – Да, здравствуйте. Я пришла к главному редактору. Я от Александра, он должен был предупредить. Мне нужен…, - как назло, она забыла имя-отчество, но молодой человек устранил паузу и попросил следовать за ним. Она присела у входа. Спинка дивана стала заботливой опорой, но Рита старалась держать осанку, и водила головой туда-сюда, нервничая, как прежде. - Я вас слушаю. Мне сказали, у вас тяжелая ситуация. Рита опять всмотрелась в лицо молодого человека. Он важно сидел за столом и что-то записывал в ежедневник. - А, - вытянулся он. – Прошу прощения. Забыл представиться. - Это вы? Правда? - Да, я главный редактор. Если вас что-то смущает… - Нет, что вы? Простите. Очень хорошо. Вы не обращайте внимания. Все действительно хорошо. Я просто думала… Она суетилась и понимала, что, наверное, говорит лишнее. Но что-то нужно было говорить. - Думали, главный редактор выглядит иначе? - Точно, - улыбнулась Рита, - простите.
- Только не в нашей газете. У нас все по-другому. Она
думала,
что
видела
редактора
раньше.
Местное
телевидение перед выпуском новостей постоянно крутило ролик, где молодой мужчина в изумительно белой рубашке, с черными смоляными волосами и добрым неподдельным взглядом приглашал молодых в школу юных журналистов. - Мне рассказывали. Это хорошо. Правда, я так торопилась, что забыла бумаги. У меня же столько разных документов. Я писала в разные учреждения. - Ничего страшного, принесете потом, - сказал редактор, и оставил, наконец, свой блокнот. А давно украл дочь, ну, ваш муж? Его плавный мелодичный жест и, показалось, совершенно искренняя улыбка с приветливым наклоном головы, убедила Риту, что ничего страшного произойти не может. Он смотрел на Риту и не мог определить ни возраст, ни состояние, ни глубину смертельной пропасти, осевшей внутри. Он понимал, да – резкие улыбки, случайные кивки, они оправданы силой того ужаса, что накрыл женщину. Рита смотрела каменным взглядом, а за этой преградой ничего не разглядишь. - Прошла уже неделя. Целая вечность. Понимаете, неделя, и ничего. Никакого результата. Моя дочка, ей всего пять лет исполнилось, понимаете? Она крошка совсем. Ей нужна мать, а тут… Я даже не знаю, с кем она сейчас. Он же воевать поехал. Представляете? Я-то думала, он давно уже отвык от всех этих войн, а тут… - А раньше он воевал? Он чем вообще занимался?
- Бизнес, автомастерская… Там такая история. Он был нормальным человеком, настоящим таким мужиком. И да, он воевал. Он в Чечне был. Я потому и влюбилась в него сразу. Понимаете, мужественный такой, здоровый. Он меня на десять лет старше. Как бы вам сказать. Сразу подумала, надежный мужчина, хороший, взрослый. - Вы, пожалуйста, перестаньте нервничать. Хотите воды? - Нет-нет, спасибо, - ответила она, хотя у самой пересохло во рту. - Хорошо, тогда продолжайте. - Так вот, хорошим он был человеком. А потом что-то случилось. Я даже не поняла, что. Он рассказывал про какого-то чеченца. Часто говорил о нем. И вот оказалось, этого чеченца убили… Потом Руслан принял ислам. Я не знаю… - Руслан? Не татарин, нет? - Да просто имя такое… ну, изначально же русское. А вот теперь видите, как. Я даже не могу объяснить Какой-то друг появился. Мне кажется, его обдурили просто. Прочистили мозг. - Интересно, да. - А дальше – все. - Что, все? - Взял ребенка до вечера, а позвонил через два дня. Ты, говорит, больше дочь не увидишь. Не ищи меня. Сотрудники пробивали. Он из Турции звонил. Ну, а потом я поняла. Эта организация, это же настоящая секта. Мне-то все равно, пусть он чем угодно занимается. Только причем тут мой ребенок?
Она чуть ли ни задыхалась. - Возбудили уголовное дело. Там госбезопасность сразу подключилось, они сразу этим стали заниматься. Резонанс, все такое. Но, понимаете, сотрудники постоянно говорят, что работают, что все будет хорошо. Но я до сих пор не знаю, где моя дочь. Вы моя последняя надежда. Помогите мне, пожалуйста. - Да, спасибо, что доверяете, - опять раскраснелся парень. – Знаете, многие думают, что газеты умерли, что в журналистике не осталось свободы, что все мы рефлекторные пешки, понимаете? Рита ничего не понимала, но кивала вслед за каждым редакторским словом. И чем больше тот говорил, этот вежливый клетчатый
пиджак,
тем
больше
убеждалась
Рита,
что
все
обязательно получится. Сейчас они подготовят большой материал, который прочитают важные люди, потом статья доберется до Москвы,
а
дальше
завертится
и
закрутится.
Может
быть,
подключатся первые лица, и там уж точно, точно случится победа. - А вы не пробовали поехать в ту же Турцию? Получился бы интересный сюжетный ход. - Знаете, - призналась Рита, - если честно, я уже на все готова. Хоть в Турцию, хоть в Сирию. Куда угодно. Я лучше сама погибну. Я даже готова шахидкой стать, лишь бы мне дочь вернули. Она испугалась собственных слов. - Замечательно, - улыбнулся редактор, - напишите вот тут свой номер, - он протянул ей канцелярский листок, - мои ребята свяжутся с вами, а пока присылайте документы, готовьте, что есть. - У меня все готово, я просто забыла…
- Я понял-понял, - он торопился на мероприятие и не знал, как объяснить вымученной матери, что пора бы прощаться. Все-таки поднялся. Рита еще немного посидела и, осознав, что время для откровений закончилось, тоже спешно подскочила. - Я пришлю тогда. - Кивнув, она покинула кабинет. Выйдя из редакции, вдруг поняла, что забыла сказать «спасибо» и стояла, не двигаясь, не зная, что же делать. Возвращаться ей не хотелось. Решила, что наверняка редактор понимает, насколько она благодарна. Рита не вернулась и, к счастью, не услышала, как молодой человек, ответственный за «Правду», разговаривал по телефону: «Да, приходила, Сань. Материал – бомба! … Как не печатать? Почему? Ты что? Ты же сам просил помочь? … Любишь ее? … Хочешь, чтобы никто не вернулся? Даже девочка?...» Глава 3 Жена террориста У входа в детский сад она столкнулась с одной из мамочек. - Извините, пожалуйста, - сказала Рита, - все в порядке? - А у вас? – недовольно фыркнула мамочка, оттряхивая рукав массивной норковой шубы, будто Рита могла ее чем-то испачкать. – Вы как думаете, у вас все в порядке? И такие люди работают с детьми! - Простите?
- Не прощу! – рявкнула женщина. – Вас надо срочно изолировать от общества. Вы несете опасность. Поверьте, у меня хорошие связи. Я добьюсь вашего увольнения. Не хватало еще, чтобы мой Мишенька пострадал. - Послушайте, я не виновата. Так сложились обстоятельства. Я же сама пострадала. - Вот именно, - трепетала мамаша, - и я не хочу, чтобы мой ребенок тоже стал жертвой. Еще неизвестно, кто у вас там главный в вашей компании. Знаете, не бывает дыма без огня. Уж поверьте. Рита не ответила. Она пожалела, что рассказала коллегам про свою беду. Те разнесли секрет по всем углам, и сейчас о мужетеррористе знали абсолютно все. Она прошла в теплый коридор, сбросила капюшон, полный снега. - Ой, Риточка, тебя КэДэшка искала. Ты уж к ней зайди, сказала уборщица и выпустила из рук швабру. Та больно стукнулась о плиточный пол, задрожали хрустальные вазочки на полках, и Рита тоже задрожала. Она заглянула в игровую комнату. Дети барахтались на полу, перебирая ватные кубики, толкая туда-сюда здоровенные шары. Желтоволосый мальчик в клетчатых шортах, приметив любимую воспитательницу, бросился обниматься. Рита хотела тоже его обнять, но спешно закрыла дверь и помчалась вверх по лестнице. - Как она ругалась, Ритка, - не пойми, откуда появилась нянечка из ясельной группы. – Мы думали, ее кондрашка стукнет.
Ты не обращай внимания. Покричит и перестанет. Знай, мы на твоей стороне. Она кое-как отвязалась от надоедливой нянечки, бросила дежурную улыбку и, задержав дыхание, постучала отчетливо и громко. Может быть, громче, чем требовалось. Тук-тук-тук, к черту! - Да! – рявкнула заведующая, что означало – можете войти, но Рита уже стояла в кабинете, и это позволительное «да» она услышала и увидела одновременно. Щуплая КэДэшка важно восседала в здоровенном кресле. Откинувшись
на
громадную
кожаную
спинку,
она
словно
растекалась в этом кресле. Более того, кресло почти съедало миниатюрную женщину, ее маленькую острую голову с короткими белыми волосами, крючковатый нос и тонкие губы, тощую шею, большие впалые глаза. Но стоило КэДэшке – Клавдии Дмитриевне, поднять голову, припустить очки в прозрачной оправе и рассмотреть несчастную подчиненную, как все пространство, заполнявшее кабинет, в один миг заполнилось тяжелым взглядом, и стул, не выдержав, крутанулся вправо и влево, нервно и тяжело. - Явилась, дорогая моя? - Да, - кивнула Рита, - вы меня извините, это в последний раз. Я обещаю. Просто… - Просто? Просто? – поднялась заведующая, и стул довольно отъехал к стене. – У тебя все просто! - Клавдия Дмитриевна, ради Бога, я вас прошу. Вы же знаете. У меня проблемы.
- А ты мне покажи, у кого этих проблем нет? Ты, может, думаешь, у меня нет проблем? Ты что, правда считаешь, ты одна такая на свете, такая вот особенная? Рита смотрела в пол и не знала, что говорить. - Ты что молчишь? Думаешь отмолчаться? Ну, уж нет. Мы тут все долго молчали, навстречу тебе шли. А ради чего? Ты мне вот объясни, почему я должна с тобой работать? Почему должна за тебя держаться?
Ты,
может,
уникальный
сотрудник?
Лучший
воспитатель, может? Да ты разве детей-то любишь? Ты мне вот честно скажи! Любишь? - Люблю, - неслышно ответила Рита. - Люблю! А я так не думаю. Любила бы детей – своих не проморгала. - Клавдия Дмитриевна! – не выдержала Рита. - Ну, чего? Чего ты? Клавдия Дмитриевна! Я уже пятьдесят лет…, - она хмыкнула и продолжила, - ко мне родители замучались ходить. Каждый день ходят. То одни, то вторые. Я уже не знаю, что говорить. Сначала я, конечно, тебя выгораживала. Защищала тебя. Но ты посмотри, что творится. Каждый божий день эта война, теракты по всему миру. Эти сумасшедшие, они же просто озверели, они творят, что хотят. Всегда кажется, что страшное происходит с кем-то другим. А кто знает, Рита, кто знает, что произойдет с нами. И родители, представь себе, жалуются. - Но я же ничего не сделала. Почему так?... - Представляешь, они боятся за своих детей. И это нормально, Рита! Это более чем нормально. Такое время ужасное, - опять
залепетала она. – Никто не знает, откуда выстрелят. А вдруг ты сама того… ну, эта…, - заводила она рукой по воздуху, подбирая слово, не решаясь произнести вслух. - Террористка? - Угу. – заведующая опять приземлилась в кресло. – Вдруг тебя завербовали? Твой муж взял и завербовал. Ты же так его любила. И сейчас любишь. Не рассказывай мне тут сказки. Тысяча и одна ночь, Шахерезада, прости Господи. Рита рассмеялась. Обида выступила слезами на её лице. - Вы что, серьезно? Я вас прошу! Ну что вы такое говорите? Разве я виновата? Вы же прекрасно знаете, что случилось. Клавдия Дмитриевна! Зачем вы такое говорите? - А ты мне что прикажешь делать? У меня в саду двести детей. Двести! – словно сдавшись, заведующая бросила ладони. – А родителей в два раза больше. А если до гороно дойдет? Ты радуйся, что я пока эту ситуацию контролирую. У меня, знаешь ли, зять не последний человек. А если узнают? Ты представляешь, что начнется? Да меня вместе с тобой посадят. И не спрашивай, за что. Найдут, за что! И лучше я пожертвую одной воспитательницей, чем допущу всеобщий скандал. - Что значит, пожертвуете? - Рита. Ты взрослая девочка. Ты хочешь, чтобы я объясняла? - Вы меня увольняете, да? - Нет, Рита, я тебе предлагаю по собственному желанию написать. Уволить человека не так-то просто. Вы сейчас все умные, грамотные. Одна я – дура! Сижу тут, не пойми зачем.
- Клавдия Дмитриевна, я вас прошу. - А я тебя прошу, Рита. По-хорошему тебя прошу, дорогая моя. Уволься. Мне тебя, может быть, и жалко по-человечески. Не может быть, а точно жалко. Такая беда, ребенка украли. Думаешь, я тварь безжалостная? Да, тварь. Я знаю, что обо мне говорят. Я все понимаю, я тоже мать. Я бы умерла, наверное, на твоем месте. Но и ты меня, Рита, пойми. Я за свое место держусь. На, возьми, - она вытащила из лотка принтера лист бумаги, - даже отрабатывать не заставлю. Одним днем давай. - Нет, пожалуйста, - крикнула Рита и, развернувшись, выбежала из кабинета. Вездесущая уборщица намывала полы в пустующей уборной, и Рита, не видя пред собой ничего, кроме гнетущей темной пелены, чуть
не
спотыкнулась
о
жестяное
ведро,
вовремя
сделав
неестественный высокий шаг. В туалете она слушала, как шумит кран, и смотрела, как разбивается вода о треснувшее дно раковины. Ей казалось, она ничем не отличается ни от воды, несущейся в пропасть слива, ни от глубоких царапин, осевших на керамике. - Ритка, да перестань, - показалась неунывающая нянечка. - Ты представляешь, - не выдержала Рита, и расплакалась, и начала объясняться, словно нянечка могла что-то изменить и помочь бедной девушке. - Ну, какая ты террористка? Дура эта КэДэшка, и не лечится. Да мы за тебя горой! Мы это, мы протестовать будем. Мы на митинг пойдем.
- Какой еще митинг? – улыбнулась Рита, - себе-то жизнь не портите. - Пойдем в группу. Не нужно тут одной. Рита послушно кивнула и со слезами вплыла в мир невозможной детской радости. Желтоволосый
мальчик
все-таки
дождался
любимую
воспитательницу и, подбежав, обхватил ту за ногу, сжав до того крепко, что Рита съежилась от неудобной боли. - Здравствуйте, Маргарита Ивановна. - Здравствуй, Миша. Как твои дела? - Хорошо, - ответил Миша, не зная других слов, не зная вообще иного состояния своих дел. – А правда, что вы уходите? - Куда ухожу? - Мама сказала, у нас будет другая воспитательница.
Рита
не знала, что ответить мальчику, и только потрепала его взъерошенные волосы. - Да, я видела сегодня твою маму. Мы с ней столкнулись в дверях. - Еще мама сказала, чтобы я вас не слушался. Можно я не буду слушаться? Повсюду гоготали дети. Она присела так, чтобы видеть пред собой большие детские глаза, обняла мальчика и шепнула: - Всегда слушай маму. Она тебя любит. Нет никого дороже мамы. Появилась заведующая, и Рите пришлось искать пути отхода.
- Маргарита, - окликнула заведующая, но Рита, не поднимая головы, проскочила мимо. Будучи уже в коридоре и зная, что КэДэшка стоит позади, сказала: - Я напишу заявление. Не переживайте. Больше вы меня не увидите. Заведующая кивнула и ответила зачем-то: - Рита, когда у тебя все наладится, ты возвращайся. Ты меня только не осуждай. Прости меня, пожалуйста. Нежный снег целовал ее щеки. Так много валило снега, что, казалось, кто-то специально избавлялся от него, вытряхивая бесконечное крошево с предельной высоты. Рита пробралась к остановке сквозь набитые сугробы, поскользнулась на ледяном асфальте и, хорошо, успела хватануть одинокого мужичонку за плечо – иначе бы тяжело и обидно свалилась.
Мужичок
довольно
поддержал
Риту
и
в
знак
неосознанной расплаты приблизился к ней, словно его добрый жест значил что-то большее. Она одернулась, отдалилась, и мужчина, отрезвев, сам развернулся и прыгнул в подошедший автобус, наверняка следующий по другому маршруту. Она не знала, куда теперь идти. Могла бы вернуться домой за документами для журналистов, но так не хотелось ей сейчас возвращаться
в
квартиру,
где
прежние
стены
и
давящая
пространство пустота обязательно бы победили. Она решила позвонить следователю, который занимался делом Руслана, но следователь не ответил. Потом ей с чего-то показалось, что позвони
сейчас самому Руслану, тот обязательно возьмет трубку. Она позвонила, но абонент, конечно же, не обслуживался, и ничего не изменилось. Только снега стало еще больше, и росли на глазах сугробы, не думая ни о чем. Осталось набрать Саше. Непослушный палец, измученный морозом, онемело плутал в адресной книге. Саша не выдержал и позвонил сам. Договорились пообедать в «Градуснике». Рита поняла, что все-таки проголодалась и так быстро добралась до места, что пришлось еще ждать, когда лучший друг неспешно зайдет в кафешку и помашет здоровой своей пятерней. - Я не опоздал? Все нормально? - Нормально, - ответила Рита, - как дела? - Да пойдет, - отмахнулся, - смена тяжелая выдалась. Представляешь, один малой наглотался таблеток. Еле откачали. - Спасли? - Ну…, - протянул Саша, - можно и так сказать. Видите ли, надоело ему жить, неразделенная любовь или что-то там. Дети. Рита слушала вполуха. Она водила взглядом от столика к столику, чувствуя, что кто-то из посетителей непременно следит за ней. У входа сидел парень, укутанный в тяжелый вязанный шарф, вслед за ним молодая парочка студентов, а напротив престарелая женщина, блаженно тянущая кофе. Может, вон тот, у окна, худощавый и бритоголовый, не выпускающий из рук телефон. - Ты сама-то пьешь таблетки? – опять вспомнил Саша, заметив ее растерянное состояние.
Она не сразу услышала, но вовремя кивнула. Подошла улыбчивая официантка и протянула меню. Пока они листали ламинированные страницы, Рита соврала, что ей предоставили оплачиваемый отпуск и теперь, наверное, будет легче заниматься поиском дочери. - По крайней мере, не надо отпрашиваться. - Как ты в редакцию сходила? Почему без меня пошла? Я звонил, ты не ответила. Мы же договаривались. Если я звоню, ты берешь трубку. Пойми, я действительно переживаю. Рита не нашла, что сказать. - Это мой одноклассник. Мы с ним вот с таких вот пор, - Саша задержал ладонь где-то на уровне стола. - Думаешь, они действительно помогут? - Ну, думаю, да. По крайней мере, напишут текст, опубликуют. А дальше посмотрим. Саша говорил так, словно речь шла о пропавшем питомце или утерянных документах. Он сам осознал, что ответил с механическим равнодушием, и суетно принялся договаривать, но Рита его перебила: - Слушай, может, вина закажем? Так выпить хочется. Она бы призналась, что хочется не просто выпить, а напиться, бессовестно и моментально, чтобы забыть незабываемое и не вспоминать как можно дольше. Но Рита не знала, как признаться Сане, чтобы тот не подумал не пойми чего. - Слушай, у меня дома есть вискарь. Я устал так, если честно. Поехали ко мне?
Они не стали заказывать еду, а забежали в супермаркет. Саша взял конфеты и пару лимонов, а голодная Рита не удержалась и хватила лежалый бургер в полиэтилене. - Есть хочу, не могу, - оправдывалась она. Пока ждали такси и ехали непонятно каким маршрутом с заездами в дворовые тупики, Саша рассказывал, как на выездах ему без конца суют ему алкоголь. Он вроде бы сперва отказывался, а потом решил брать. Дают – бери, как говорится. - И вот у меня этого вискаря, - раскинул Саня руки, - умрешь. Рита улыбнулась, словно уже опьянела, и уставилась в окно. Улица бежала, дорога неслась выбеленной полосой, и так хорошо ей стало, что она старалась запомнить это состояние, сохранить его, как берегут заначку денег на внезапный черный день. Ей стало еще лучше, когда она выпила. Решили пустить по капельке, прежде чем разогреется картошка, которую Саня жарил перед дежурством. Рита сидела в кресле, а Саша суетился у плиты и даже нацепил кухонный фартук, убеждающий в совершенстве его затянувшейся холостяцкой жизни. Она смотрела на него и, когда принятая капелька разрослась в груди до огненной вселенной, представила вдруг, а что, если… Нет, она любила, конечно, Сашу и даже целовалась с ним когда-то в нарастающей молодости, но тогда все было иначе. Они верили в счастливое будущее и не думали, что когда-нибудь все будет так, как получилось. Она следила, как тот открывает дверки гарнитура, лезет в холодильник, достает тарелки и стаканы. Не будь великодушного
алкоголя, она бы внимания не обратила на широкую Сашину спину и крепкие руки, может быть, ее даже бы раздражало, как громко он гремит посудой или шаркает по полу, не поднимая от усталости ноги. Но сейчас весь этот случившийся беспорядок, дрожащий хаос, охвативший трезвую усталость, шептали Рите – не бойся, ты в порядке, ничего с тобой не случится. Смотри, какой у тебя Саша. И Саша тоже посмотрел. Она улыбнулась, но подумала, что улыбнулась, как дура, и спрятала улыбку, а Саша ей подмигнул. Пили долго, разговаривая о чем-то совершенно неважном, таком, о чем Рита не говорила уже целую вечность, вроде предстоящих праздниках или каком-то шоу на ю-тубе, который Рита не видела ни разу, но почему-то решила, что обязательно посмотрит при случае. Потом Саша долго рассказывал об особенностях человеческой психики, точнее, так казалось Рите, поскольку она не слушала, а наблюдала, как открывается Сашин рот, и движутся его губы, и одно за другим выплывает то слово «ощущение», то «представление», то «реальность». И только она представила, какой может оказаться эта случайная близость, как Саша почувствовал в себе привычную силу и все стало по-настоящему. Рита не заметила, что оказалась сначала без кофты, как расстегнулась пуговица на джинсах. Он сперва неумело хватал ее, больно прижимая тяжелую руку к прозрачной
пояснице, но потом, когда участилось дыхание и стало невозможно думать, Рита растворилась и унеслась. На каком-то по счету вздохе Рита пришла в себя и подумала про дочку. Она старалась забыться, чтобы опять стало хорошо, но ничего не получилось. - Ну, что такое? – спросил Саша. - Прости, я не могу. Саша будто бы не услышал и продолжил, но Рита оттолкнула его. - Не нужно, пожалуйста. Я не хочу. Она собрала вещи и пошла в ванную. Зеркало не видело Риту. Запотевшее стекло от ожившего кипятка скрывало правду. - Я же для тебя стараюсь, - говорил Саша, - я все для тебя делаю. Зачем ты так? В душ не полезла. Умылась наскоро, зацепив волосы резинкой, и вызвала машину. - Ты не понимаешь, да? - Я понимаю, Рит – ты не хочешь ничего понимать. Что тебя не устраивает? Я нормальный здоровый парень. Мы с тобой не первый день знакомы. - И что, я должна сейчас раздвинуть ноги что ли? - Ну…, - улыбнулся он, - почему бы нет? - Саша, замолчи. Ты опьянел? - Все для тебя, все делаю, - повторял он. – С дочерью помогаю. Советами помогаю. Дело делаю. Звоню и договариваюсь, людей прошу. Мне, знаешь ли, тоже непросто все…
- Так не помогай! - Я думал, мы будем вместе. Теперь ты – одна. Теперь самое время начать сначала. Ну, подумаешь, дочь. Ну да, тяжело, наверное. Так ты молодая, я – тоже. Мы столько бы детей сделали. Уух! - Какая же ты скотина, - бросила Рита. Она быстро обулась. Саша не стал подниматься. Он курил, в темноте вздрагивал грустный огонек. Рита хлопнула дверью и двинулась в очередной вечер. Она ждала такси и понимала, что с этой минуты осталась одна. Никого не было, кто мог помочь хоть словом. Молчаливый водитель ехал скоро, но осторожно. Попав в зеленый коридор, уверенно промчался по проспекту мимо всех равнодушных перекрестков. Выходя из машины только, Рита обратила внимание на исходящую из динамиков восточную музыку, спокойную, словно вьющийся вялый дым. - Спасибо, - сказала Рита и протянула деньги. Машина дернулась и рванула в темноту. Она хотела забежать в магазин. Решила, что сегодня, вот прямо сейчас опять закурит, но магазин уже не работал. Стояла у закрытых дверей и пускала изо рта уверенный пар. Она шла к подъезду и увлеченно оглядывалась, не замечая, что прямо перед ней дремлет иномарка с приглушенным светом. Сквозь лобовое тонированное стекло за ней наблюдали двое. - Хорошенькая, да? Кавказцы вышли из машины. Рита ступила назад.
Все равно бы догнали. Куда тут убежишь? Глава 4 Порядочный мусульманин У следователя Габидуллина имелась одна нехорошая привычка. Каждый день он засиживался допоздна в своем небольшом, но уютном кабинете и работал, работал, работал. Он долго выписывал какую-то информацию из уголовных дел, строил графики и схемы, вносил в таблицы наверняка важные сведения, обобщал сводки, и всю накопившуюся груду процессуально важных бумаг тщательно вшивал в картонные обложки. На верхней полке сейфа теснились наработки по раскрытым преступлениям, снизу томились дела на раскрытие в перспективе. Иногда он забывал, где и что лежит. Случалось так – подшивал бумаги к другим томам, а потом долго и мучительно листал бесконечные страницы в поисках потерянной бумаги, утопая попутно в каждом протокольном листе и забывая, зачем он все-таки сюда залез, и что делать дальше. Последние двенадцать лет майор Габидуллин был вынужденно женат на дочери прокурора города, и в порывах пьяной шелухи делился с коллегами, что его семьи давно не существует, а узы брака держит только святая обязанность перед Аллахом. - Никогда не поздно начать новую жизнь, - куражились умные советчики.
- Я не могу. Нет оснований. Она хорошая женщина, просто разлюбил, и все. Будь у нас дети, может, любил бы. Но Аллах не дает нам ребенка. - Так найди другую. - Не по Корану, - объяснял Габидуллин, - я порядочный мусульманин. К тому же при каждой мысли о разводе появлялась новая работа. Думать о семейном благополучии становилось некогда. Вечерние допросы, ночные задержания, рассмотрение ходатайств в суде… иногда ему казалось – так он хотел думать, что пусть неудачно женился, зато нашел отличную любовницу в лице непростой, но благородной службы. Коллеги его уважали. Несмотря на заметную чудаковатость, начальство ценило его важную персону, потому что Габидуллин усердно работал и создавал нужные показатели в общей уголовной статистике. Ему часто поручали расследование относительно резонансных дел, и следователь в общем-то справлялся. Последний месяц он разрабатывал одну религиозную ячейку, и не мог понять – ну, откуда в их скромном городе могли появиться эти радикальные исламисты. Весь мир о них говорил, но Габидуллин как-то старался не думать, что ему – простому следователю – придется
когда-нибудь
вести
с
ними
прямую
борьбу.
По
оперативным данным группировка под названием «ПравоВера» зародилась еще в прошлом году. В силу малочисленного состава на ранних этапах ей не уделили должного внимания, а теперь вот, когда количество участников приблизилось к полусотне, пришлось
активировать силы и, конечно, поставить во главе следственной группы самого опытного и самого честного Габидуллина. Начальник отдела – угрюмый подполковник Тимурыч – лично контролировал процесс оперативного предотвращения деятельности религиозной организации. - Габидуллин, ты же мусульманин. Разберись, пожалуйста, в этой херне. - Вот именно. Я – мусульманин, - гордо говорил Габидуллин. А они – радикалы, исламисты. - Да мне хоть гармонисты! Сотри их к чертовой матери, да к отцу Аллаху. Габидуллин пытался объяснить, что между Аллахом и террористами нет ничего общего, что Аллах – истинный свет, а эти радикалы – тьма, и что между ними целая пропасть. Габидуллин всегда волновался, когда об этом рассказывал и переживал, что не обладает способностью красиво изъясняться, чтобы убедить коллег в ложности предубеждений. В начале недели на утренней планерке он докладывал, что установил личность руководителя и в скором времени будет готовить операцию по его задержанию. - Молодой мужик по имени Ильшат. Работает на техстанции. Мало доказательств, к сожалению, иначе прямо бы сейчас взяли. Я тут подумал… - Мало информации, говоришь? А это видел? Тимурыч бросил ему плотную папку.
- Ты это видел? Мы такими темпами окажемся в лидерах по твоему исламу. - Это не мой ислам. Этот ислам – радикальный… - Да мне плевать, хоть «пистюкальный», - рифмовал Тимурыч, ты почитай, почитай. Ну! Габидуллин спешно пробежался по первой странице. - Видишь? Скоро твои радикалы херовы и тебя увезут в Сирию. Правильно говорю? - Никак нет, - пропыхтел Габидуллин, - не увезут. - А вот девчонку увезли. Папаша взял и увез. Сам слетел с катушек и ребенка туда же. Ты хоть понимаешь, зачем он ее забрал? Их там насилуют во все щели. - Девочке пять лет. - А ты думаешь, они такие правильные что ли? Им хоть пять, хоть сколько. Габидуллин, я тебе по-хорошему говорю. Даже не требую, а прошу по-дружески.
Нужно работать очень, очень
быстро. Я понимаю, ты загружен. Я знаю, как ты ценишь степенный подход, но ты пойми – если не разберешься, меня казнят. Подполковник
Тимурыч
должен
был
вот-вот
получить
очередное звание, хватить с неба последнюю на свой карьерный век звезду и благополучно отправиться на пенсионный покой с круглогодичным
санаторно-курортным
лечением.
Фиточай
на
завтрак, травяной коктейль в обед. Ну, а вечером – коньяк для пошатнувшегося за годы службы здоровья. - Мы должны работать в режиме максимальной секретности. Слышишь?
- Слышу, - отвечал Габидуллин, - но ты же понимаешь, быстро здесь не разобраться. Ты сам-то читал? Ты как себе представляешь? Габидуллин, чуть ли ни единственный из сотрудников, мог иногда обращаться к Тимурычу на – ты. Но если начальник чувствовал излишний барагоз со стороны подчиненного, бонус, как правило, упразднялся. - Ну, во-первых, не ты, а – вы. И не Тимурыч, а товарищ подполковник. Пока еще подполковник, - напоминал Тимурыч. – Во-вторых, отставить панику и работать. Я сказал тебе, дело серьезное. У нас нет времени суетиться и стонать. Да, резонанс. Да, Сирия, - объяснял он спокойно, - а ты что хотел? Тебе напомнить, какие ты дела проворачивал. Я только тебе и доверяю, только тебе поручить могу, - заливал Тимурыч. - Я понимаю. Но вот сам подумай… мне чем заниматься? Терактами или девочкой? - Ну, а ты сам как думаешь? - Девочкой? - Припевочкой! Конечно, терактами! – визгнул Тимурыч. – Девочка – это хорошо, конечно. Точнее, плохо. Но будет гораздо хуже, если вместо одного или одной пострадают сотни. Девочка переживет. Мамочка тоже. Это я тебе для информации все предоставил. Так что, уясни. В первую очередь, работаешь по «ПравоВере», а потом уж решаешь вопрос с похищением. Угу? - Но ведь ребенок, Тимурыч. - И слышать не хочу, Габидуллин. Допустишь теракт – можешь писать рапорт.
- В отпуск? - В вечный отгул, - конкретизировал начальник и покинул кабинет. – И да, - заглянул он снова, - информация не должна дойти до главка. По крайней мере, пока мы сами в силах работать. Разрулим без помощи Москвы – может, и на повышение уйдем. Принял? Габидуллин, конечно, знал, что должен справиться. - Настоящая трагедия, - пробубнил он сам себе. Он понимал, что ухудшать репутацию спокойного региона изза какой-то сомнительной истории просто недопустимо. И если уж зашла речь о нашумевшей запрещенной организации, нужно вывернуться наизнанку, выпрыгнуть из форменных штанов, но крутануть этого Ильшата и обязательно отыскать кучерявую девочку, почему-то так похожую на самого Габидуллина. Всякий раз, когда он раскладывал по листочку это важное дело, где-то на середине первого тома, между очевидной пустотой и формальной
аналитикой,
останавливался
и
долго-долго
рассматривал фотографию девочки. Девочка беззубо улыбалась и не знала, что ждет ее впереди. Смоляная челка едва прикрывала глаза, сияли красным пухлые щечки. Девочка смотрела на Габидуллина и, казалось,
сквозь
помятый
глянец
просила:
«Поторопитесь,
пожалуйста, дяденька-следователь. Я тут больше не могу». Габидуллин не отпускал фотографию из рук. Он представлял, что эта девочка на самом деле его собственная дочь. Бывает же всякое. - Нет, вряд ли… точнее, такого не может быть.
Он мечтал о большой семье, и похищение девочки сразу воспринял как личную драму. - Может, Аллах мне приготовил испытание. Может, окажется милостив, если я смогу вернуть малышку. Может, подарит нам с женой ребенка. Сына или дочь. Какая разница. Каждый вечер Габидуллин звонил потерпевшей и спрашивал, все ли хорошо. - Здравствуйте, Рита. Это Габидуллин. У вас все в порядке? Рита не могла подобрать слов. Какой может быть порядок в таком хаосе. - Я просто хотел сказать, Рита…, - Габидуллин тоже с трудом объяснялся, - я понимаю, как вы переживаете. Вы только не думайте о плохом. Я вам обещаю, все будет хорошо. Мы найдем вашу девочку. Я лично найду. Верьте мне, пожалуйста. - Я верю, - отвечала Рита, - вы мне так часто звоните. Я каждый раз надеюсь, что вы скажете, что все получилось, а вы… пожалуйста, давайте что-нибудь придумаем. - Обязательно придумаем. Рита, я хотел сказать. Вы всегда можете на меня рассчитывать. Я не представляю, как вы держитесь. Рита никогда раньше не общалась с сотрудниками, но видела их черствыми и бездушными. Габидуллин был другим. Рита не знала, хорошо это или плохо. Они бы говорили друг с другом до самой спелой ночи, но почему-то всякий раз требовала разговора жена. И сейчас тоже пришлось переключиться на вторую линию.
Жена истерично визжала. Габидуллин перешел в режим видеосвязи. Рассмотрев пространство рабочего кабинета, ревнивая супруга чуть сбавила громкость, но попросила повернуть камеру. - Нет там твоих сучек? Покажи, покажи. Габидуллин покорно исполнял требования прокурорской дочери, зная, что она в противном случае нажалуется отцу, а тот сообщит куда нужно, и его опять затаскают в инспекцию по личному составу. - С кем ты разговаривал? Я слышала гудки. - С начальником, - оправдывался муж. - Когда домой? - Скоро, милая. - Помешался на своей работе. Меня совсем не видишь. Не хочешь знать меня. Не ценишь и не любишь. - Милая, перестань. Я уже, - ответил Габидуллин, - сам не понимая, что он «уже». - Полчаса тебе даю. Надоело. - Понимаешь, у меня дела. У меня такое сейчас дело. Я приеду, расскажу тебе. Тут горе настоящее. Я работать должен, честное слово. Ты же понимаешь, я отвечаю за безопасность всех граждан. - Ой, только не надо этих твоих высокопарных слов. Ты, когда надо, двух слов связать не можешь. А тут, посмотрите-ка. Безопасность граждан. Мне на твои делать, если честно, плевать. Я тебе говорю, не приедешь через полчаса – все, будешь жить один. - Что? Что ты говоришь? Не слышно, любимая, - притворился Габидуллин, - связь плохая. У нас тут глушилки, ты же знаешь.
Он умышлено затряс телефоном и отключился. Никаких глушилок не было. Рита не дождалась ответа. Габидуллин убрал телефон. Домой не хотелось. Он опять достал пачку постановлений. Что он там пытался рассмотреть – наизусть знал содержание собственных запросов, не глядя, разбирал шаблонные ответы на поручения, поступившие от оперативников. «Это сюда. А вот это… это вообще зачем? Ладно, пусть будет. Больше бумаги – чище задница». Он старался сосредоточиться. Подумать, каким образом спланировать задержание. Эти ребята могли его опередить. Только терактов не хватало. И что значит, буду жить один? Она что, думал Габидуллин, хочет развестись? Если хочет, может, и впрямь расстаться. Какой позор будет. О, Аллах! – он поднял ладони, но не сдался. Ничего, не впервой. Каждый день одно и то же. Не жизнь, а катастрофа. Вечный террор. Продувал вечерний ветер в окно. Тараторил сквозняк с дверным проемом, и дверь ходила туда-сюда, словно кто-то тыркал ее из коридора. Не спеша, мелодично как-то, убрал бумаги, закрыл сейф. Ритуально походил по кабинету, проверил, не трещит ли ток в розетках и, досадно накинув тяжелое пальто, спустился со своих процессуальных небес на грешную мирскую землю.
Он кивнул дежурному, дежурный поднял руку и уткнулся в монитор. Уверенной стеной стоял невыносимый свет. Выйдя на улицу, Габидуллин с удовольствием пустил паровое облако. Приятный морозец и назревающая ночь пропечатались на его лице улыбкой. Постоял
недолго, насладился
вечерней свежестью,
кайфанул от острого холода, оседающего в носу при вдохе, и потопал к машине. «Это потому что не рожала, - думал Габидуллин. - Детей нет, вот и вся проблема. А почему нет? Я что ли бракованный? Не бракованный никакой». Он думал, как там Рита. Думал о ней чаще, чем о супруге. Вот бы мне такую… нельзя, нельзя. Сколько-то он посидел в машине, прогрел двигатель и спокойно тронулся с давно опустевшей парковки. Старенький форд гремел, словно давился тяжелым сухим кашлем. Рита, Рита, - вздыхал он, - Аллах милостивый, прости меня. Он аккуратно разувался, не разбудить бы только жену. Возмущалась, а сама как обычно не дождалась. Уже некрасиво лежала у стены, распинав тяжелую мякоть одеяла. Хотел включить свет в прихожей. Не рискнул. Жена недовольно открыла глаза, и Габидуллин в темноте разглядел,
как
она
пялится
в
потолок
каким-то
неживым
пронзительным взглядом. - Пришел? – спросила, будто не верила до конца, что муж всетаки вернулся со своей пропащей работы.
- Угу, - пробубнил Габидуллин, - и хотел было спросить, осталась ли еда в холодильнике, как жена скомандовала – ложись скорее, поздно. Послушно
разделся, сложил вещи на пол:
он боялся
проскрипеть дверкой шкафа, и, задержав дыхание, приземлился на кровать. В ногах блаженно задрожала дневная усталость. - Сходи в душ, а. Ну, честное слово, - пискнула жена, - как будто не в кабинете сидишь, а бетон месишь. Она отвернулась нервно к стене и укрылась одеялом по самую голову. По пути в ванную все-таки открыл холодильник и схватил овсяные хлопья с молоком. Пока шумели гребни кипятка, Габидуллин довольно жевал и причмокивал, не страшась нарушить уставную домашнюю тишину. Он скоро намылился, пробежал мочалкой по значимым участкам тела, взъерошил волосы и растер пальцем комочек жгучей пасты до неприятного зубного свиста. Захотелось жить. Довольный, прыгнул он обратно к жене, свежий и приятный. Уверенно потянулся в надежде хоть на сиюминутную близость, но та категорично цыкнула, и Габидуллин тоже отвернулся. Капли воды сползали по его чистой спине на шершавый хлопок простыни. - Дома совсем не появляешься, - опять очнулась жена. - Я же тебя объяснял, - оправдывался Габидуллин, - мне важное дело поручили. Представляешь, один мужик принял ислам и втайне от матери увез дочку на войну. И вообще у нас в городе, знала бы
ты. Как
блохи размножаются
эти больные.
Эти фанатики
религиозные. Это же не ислам, это хрен пойми что. - У тебя в штанах. - Не понял? - И в голове тоже, - ругалась жена, - какая мне разница, что у тебя там на работе? Нравится тебе работать – живи там, зачем домой идешь? Думаешь, я расстроюсь? Да я только рада буду» Ребенка увезли. Подумаешь? То же мне сенсация! - Какая же ты…, - не договорил Габидуллин. - Какая? Ну, какая? Ну, скажи какая? - Никакая. - Мне все равно, кто там и кого увез. Ты о себе думай, в первую очередь. Точнее, о семьей своей. - А у нас семья что ли есть? – не выдержал Габидуллин. – Может, детей у нас полна квартира? Ты мне покажи. Ау! Дети! Папа пришел. Куда вы спрятались? - Идиот. - Ты бездушная, вот что я скажу. У нас поэтому детей и нет. Аллах просто не хочет давать нам ребенка. Он же видит, что ты злая женщина. Все правильно. Зачем ребенку расти с такой матерью. - Скотина, - ругалась жена. - Объясняешь ей. Говоришь, ребенка украли. А она… безжалостная эгоистка. Тебе этого никогда не понять. Ты бы знала, как это больно, ты бы мать этой девочки видела. - А ты видел? И что? Понравилась? Так иди к ней, к хорошей такой. Ты что сюда-то прешься?
- Невозможно, - прошипел Габидуллин. Долго не мог уснуть, но притворялся спящим. - Спишь? – она толкнула его под лопатку, но тот не шелохнулся. – Нашелся мне тут. Я еще узнаю, как ты там работаешь. И работаешь ли? Габидуллин сопел, мелодично заливался и чмокал губами, словно непонятно кто тревожил его глубокий заслуженный сон. Он чувствовал, как жена аккуратно сползает с кровати, а потом рыскает в карманах брюк.
К счастью, давно установил на телефон
графический ключ и не беспокоился теперь за сохранность данных. - Так, значит? Габидуллин кивнул. Она больно ущипнула его за поясницу. - Ты чего творишь? - Ничего, - ответила жена, - как же ты надоел. Сказать, как? Я даже слов таких не подберу. - Ну, и…, - поднялся он и прижал холодные ступни к теплому паласу. Он сидел на краешке кровати, согнувшись и скрестив руки в области живота, покачивался взад-вперед. Жена трещала, как заведенная. Вспомнила свадьбу и то, как хотела сбежать, тяжесть первой ночи вспомнила и вообще каждой последующей близости, случающейся лишь потому, что как бы надо, потому что муж и жена, и вроде иначе нельзя. Она добралась до его слабого характера и вообще мужской слабости, больно тронула
тем,
что
Габидуллин,
скорее
всего,
бесплоден,
и
окончательно задела, сказав, что вся его долбанная карьера так стремительно складывается только благодаря протекции отца. - Моего отца, - уточнила она, будто Габидуллин не знал, о каком отце идет речь. - Твою же мать, - не удержался он и вскочил. Жена испуганно вцепилась в одеяло, не ожидая такой возмутительной реакции мужа. Ей даже понравилось, насколько внезапным и резким оказался тот, и как пыхнул внутри него молчащий годами огонь. Габидуллин сам, похоже, не ожидал, что может вот так откровенно выругаться. - Я бы на твоем месте молчал и радовался. Ты кто вообще такая? Ты что из себя строишь? Ты откуда взялась? Он уверенно зашагал по темной комнате и, наткнувшись на брошенный пульт от телевизора, матюгнулся понятно и хорошо. - Ой, …ля! - Палочка от нуля, - срифмовала жена и уткнулась в подушку. Несколько раз она пыталась раззадорить мужа на очередной эпизод скандала, но тот теперь не обращал внимания на женщину, которую давно и заслуженно разлюбил. - Детей он хочет. Ты сначала проверься, а потом хоти. Размечтался неудачник. Габидуллин спокойно забрал одеяло с подушкой и потопал в кухню. - Ты куда? Не ответил. Свет слабо подрагивал, и Габидуллин заботливо крутанул лампочку люстры. Он смело зашелестел оберткой. Жевал
конфеты, хрустел морщинистыми лежалыми яблоками и хлюпал чаем, гоняя по щекам кипяток. Поздний ужин растопил в нем, наконец, скорый сон, глубоко прогнулся мягкий диван, и все стало более, чем прекрасно. Он думал, чем заслужил такой несчастливый брак. Разве жил не по воле Всевышнего? Разве не любил жену? Да, сейчас не любил. Но ведь раньше не знал и не видел никого, кроме. - У нас плохая семья, - часто говорил жене Габидуллин, мусульмане так не живут. - Мусульмане живут по-разному. Это ты какой-то не такой. Зачем я только вышла за тебя? Что мой отец только разглядел в тебе? Габидуллин знал, что развод уничтожит его карьеру. Может быть, он и хотел разойтись, и Аллах обязательно принял бы его поступок и непременно простил. Он терпел и надеялся, что когданибудь все изменится. Заснул моментально. Часто просыпался и смотрел, как покорно держится в окошке ночь. Словно в детстве, Габидуллин пытался отыскать полярную звезду. Не нашел. Вот и все, о чем тут говорить. Не видишь очевидного, а хочешь найти ребенка. Он думал про ту девочку, которая сейчас, быть может, так же смотрела в небо, считала звезды и загадывала желание. За неделю он лишь установил, что последний звонок шел с сирийско-турецкой границы. За неделю не сделал ничего особенного, но поверил, что обязательно сделает.
Хотел подняться прямо сейчас и вернуться к работе. Зашумел слив батареи. Габидуллин вздрогнул. Все хорошо. Просто шум воды. Если бы где-то случился взрыв, ему обязательно бы сообщили. Раньше будильника заиграл телефон. - Пожалуйста, - просила Рита, - можно сегодня прийти? Я хотела кое-что спросить Глава 5 Смерть неверным или русский солдат по прозвищу Татарин Она все-таки побежала. Проехала юзом по леденевшему асфальту, вывернула и, сколько было сил, дернула вперед. Уже стемнело настолько, что даже снег почернел. Лишенный освещения двор прятал испуганную Риту в страшной своей, беспредельной слепоте. Ее быстро обнаружили. - Девушка, ну, что вы делаете? Черный подошел к ней спереди, а Рыжий преградил возможный путь отхода, заслонив дыру в сетчатой ограде. - Мы не можем стоять, пока вы сидите, - обозначил первый. - Поднимись, - попросил второй. Она послушно встала. Больно ударило в коленках. Черный успел хватить ее. Она рассмотрела их лица и подумала, если это последнее, что видит здесь, значит – там будет лучше.
Где было это – там, Рита не знала, но верила, что «там» существует, и там действительно хорошо. - Если вы хоть что-то… хоть что-то… Рита боялась представить, что могли с ней сделать эти двое. Убить? Изнасиловать? Между первым и вторым она сначала выбрала смерть, потом решила, что должна еще пожить, чтобы вернуть дочку, и все-таки продолжила: - Я буду кричать. У меня такие знакомства. Вы не представляете, с кем связались. Черный поднял руки, отошел на два шага, объяснив, что не собирается делать ничего дурного. Рыжий непокорно сохранял дистанцию и молчал. - Мы приходили к вам утром, - напомнили они. Их трудно было не запомнить, этих кавказцев. Тяжелая щетина покрывала массивные лица, и так глубоко они смотрели, что даже в темноте сверкали их глаза, и пахло ароматными маслами, терпко и сладко одновременно. Так пах когда-то Руслан. Рита задрожала, сложила в замок руки. - Что вы хотите? Если вам нужен мой муж, я не смогу помочь. Поверьте, я тоже ищу эту мразь. - И как успехи? - Вы издеваетесь. Признайтесь, что вы задумали? Кому еще хотите испортить жизнь? - Перестаньте, - сказал Черный, - вы слишком нервничаете.
- Понимаете, жизнь иногда очень несправедлива, - перебил Рыжий, - но жизнь не такая уж важная вещь, на самом деле. Это всего лишь один миг, такое, знаете, несерьезное мгновение. Нужно просто набраться терпения и переждать. Потом будет лучше. Рита знала, сейчас они станут говорить о вечном пути, о важном долге, о награде за благоверную смерть. Она читала… сколько всего она прочитала после того, как Руслан стал боевиком. Она могла сама убедить любого в истинном пути «настоящего мусульманина». Ей могли бы поручить самой работать с молодыми неокрепшими умами. - Ну давайте, скажите, что ради правды нужно страдать, что не бывает богатства души без хрупкости тела. Мужчины ничего такого не сказали. Черный что-то пробурчал товарищу, непонятное и грозное. Одно лишь «Аллах» с басовито низкой тональностью различила Рита. Она подумала, что вот-вот щелкнет невидимая кнопка, застынет на мгновение тяжелая тишина, а потом разорвется в щепки весь двор, все машины, козырек подъезда, и крыша магазина, и она сама, и эти опасные прежде мужчины – тоже раскрошатся в прах, и не станет ничего, кроме яркого света, живого огня. - О, Аллах! - Продолжайте, продолжайте, - усмехалась Рита. Они опять смутились. - Нет, вы еще не готовы к разговору. - Мне все эти разговоры поперек горла. Он забрал мою дочь, он ребенка моего украл, - голосила Рита на весь двор и, казалось, что
зажглись окна высотки, и все до едина, каждый жилец теперь знал о невозможной Ритиной беде. - Настоящая мать сделает – все – ради ребенка. - Это правда! Правда! Я горы сверну… - Горы? – засмеялся Черный, - нет, горы вы никогда не свернете. - Оставьте меня, пожалуйста. Она растеряно шагнула и, наконец, вышла за пределы мусорных баков. Мужчины двинулись за ней. Бежать Рита передумала. - Мы беспокоимся за вас, Маргарита, - вы поймите, - сказал Рыжий. Шла не пойми куда, мимо подъездов и магазина, к проезжей части, вдоль перекрестка. Словно завороженная, не видела ничего, кроме белого-белого снега, который с похожим околдованным безумством все валил и валил. Кавказцы покорно плелись и молчали. Когда кончилась дорога и появилась бетонная стена, преграждающая смелый шаг, Рита спросила: - У вас есть курить? Черный с удовольствием протянул сигарету, а Рыжий отвернулся, лишь учуяв запах табака. Ее торкнуло от первой затяжки. Мужчины словно растворились в воздухе. - Послушайте, - потребовал Черный. Но Рита не хотела слушать. - Я вас не боюсь, - сказала она и ушла.
Мужчины не тронулись с места. Рыжий хватал языком снежинки, а Черный глубоко зевал и думал, ну, когда уже наступит утро. - Нет, - заключил он, - чеченские девушки гораздо симпатичнее. - Думаешь, она согласится? - Думаю, да. Они не смогли признаться, что Руслана больше нет.
*** - Стой, Татарин! Руслан обернулся. Сержант Пацура смотрел, ухмыляясь, и высокое чеченское солнце щипало его хитрые узкие глаза. - Я не татарин, - в сотый раз объяснил Руслан. - Тебя как зовут? Руслан? Руслан! Значит, татарин. В горном селе шумели водопады. Камни разбивали воду, и пенные брызги растекались по раскаленной земле. Между Нихалоем и Аргуном пролегала извилистая дорога, скованная по краям тяжёлыми горами. Если выйти на эту дорогу утром, то можно увидеть, как в горах просыпается легкий розовый дым. В такие моменты до того крепко стояла тишина, что Руслан специально поднимался раньше остальных и выходил к склону. Мычал широкий ветер. Руслан садился прямо на щебень и слушал, как молчат горы. Ещё чуть-чуть, казалось, и кто-то из них обязательно сдастся.
- Ты хули отираешься? Собрался уже? - За собой следи! Ты сам-то чо? - Не собрался, - лыбился Пацура, - куда мне торопиться. Умереть я всегда успею. - Смотри не опоздай. А то заживешься. Руслан готовил машину – битый Урал, которой давно пропустил долгожданный дембель, но все равно исправно служил. Солдаты эти Уралы отчего-то называли покемонами, и сами были этими безумными покемонами, выпущенными сражаться ни пойми за что. Их ждал четвертый взвод, точнее, те, кто остался – Вермут, Летчик, Баря, кто-то еще. Руслан старался не думать о живых. Сегодня живой – завтра мертвый. Их ждали к обеду – оставшихся из второго. Командование решило
объединить
силы
и
готовиться
к
обороне.
По
предварительным данным боевики готовили нападение на Шатой. - Урю дик хулаха! – пытался говорить на чеченском хохол Пацура. - Это еще зачем? - Попаду в плен – скажу чехам, что язык их знаю. Приму ислам и стану шпионом. - Мразь ты, Пацура. - Лучше мразью быть, чем без головы ходить, - смеялся хохол. Сержант раскинул руки и, как громадный беркут, растянулся под зонтом синего неба. Руслан не стал говорить, что орлы взмывают в небо, когда чувствуют приближение смерти. А во время полета умирают.
Урал давился, барахлила коробка. «Замок» просил ускориться. Он давно перестал командовать, и сыпал одними просьбами. В конце каждой фразы он ставил почему-то виноватое «пожалуйста». Быстрее, пожалуйста. По местам, пожалуйста. И так далее, словно, его гребаное «пожалуйста» скрывало какой-то недоступный простым солдатам смысл, будто «замку» был известен какой-то секрет. Скажи «пожалуйста» - останешься жив. Солдаты пробовали – у них не получилось. Только «мля» да «хня», как ни старайся. Погрузились, наконец. Один Пацура нехотя лез в кузов. Курил второпях. - Залазь, Пацура, тут покуришь. - Я не могу там курить. Там не курится. - Ты черт, чо ли? – ругались бойцы. «Замок» попросил бросить сигарету, и Пацура послушно забрался внутрь. - Учитесь, товарищи, - некрасиво улыбнулся хохол. От него пахло гашеным спиртом и мочой. Руслан сел в кабину рядом с водителем. Ехали молча. Водитель, имя которого никто не помнил, разговаривать попусту не любил. Он только надоедливо цокал. Разболелся зуб. Цокнешь – боль свистящая заткнется. - Доедем? – спросил Руслан и осекся, словно сказанное им – большая ошибка. Водитель кивнул и надавил на газ. Зарычал, задымил, спотыкнулся старый Урал. Солдаты молчали. Один Пацура бренчал, как заведенный.
- А там девчонки круглые, и челки белокурые, как чайки над волной…, - напевал он. Никто не знал эту песню. Да и знали бы – не подпели. Солдаты знали, в дороге лучше молчать, чтобы не накликать беду. Скажешь слово – оно неизвестно как обернется. - А нам бы только свидеться и на бутылку скинуться, и девочку невинную пощупать под луной… - Пацура, заткнись ты, пожалуйста. И он, конечно, заткнулся. Будь чья-то воля, он обязательно рассказал, что сам сочинил эту песню после первой вылазки. Он признался бы, что не боится, когда поет, а когда молчит, сразу думает о плохом. Отвернулся, крепко обнял автомат. Ладони его сжали цевье, будто горло пленного чеченца. - Вот так тебе, черножопый, - шептал Пацура, но солдаты все равно его слышали. Руслан внимательно следил за дорогой. Какие-то двадцать что ли километров разделяли их от расположения. Горы, горы, горы… бугристые
морщины,
сквозные
трещины,
ребристая
ткань.
Широкоплечие, они клонили корпус и настороженно осматривали крохотный Урал. Дорога
петляла
и
кружила.
Щебень
кромсал
резину
здоровенных колес. Казалось, что из глубины крутых обрывов ктото таращится. - Не ссы, - протянул водитель, - нормально все будет. Руслан кивнул. Он боялся, конечно. Думал, что не боится или старался не бояться. Знал: поддайся страху, тот тебя задушит.
- Чехам без разницы. У них «Аллах Акбар», и вечная жизнь, разговорился вдруг водитель. Никогда не говорил, а теперь, будто… Что, будто? Руслана такая искренность не особо радовала. Он думать не хотел, с чего бы молчаливому солдату пришло вдруг так складно заговорить. - Никому эта война не сдалась. Они там в Москве что-то не поделили, а мы тут подыхаем. Ты мне скажи, это что, справедливо? Настала очередь Руслана молчать. Он вроде хотел ответить, но не смог выдавить ни слова. Горы тоже не знали, что справедливо, а что – нет. И потому, наверное, так нерушимо держались, разрезая высокое небо прямой осанкой, непокорной крутой головой. Не знаешь, так молчи. - А я тебе сам отвечу. Несправедливо. Да и похрен. Мне бы вернуться только. У меня жена. Понимаешь, я женился и меня вот сразу призвали. А я пожить хочу, как нормальный человек. Детей родить, понимаешь? Руслан, может, и понимал, но ничего не ответил. Он лишь спросил: - Я закурю, да? Не спросил даже. Обозначил. Он достал сигареты, опустил стекло. Чиркнул спичкой, но почему-то убрал сигарету. Ожившее пламя нежно прикоснулось к пальцам. Руслан заметил, как в горах что-то блеснуло. Солнечный зайчик, зеркальный блеск. Опять заголосил сержант Пацура. Руслан давно решил, что Пацура тронулся. Так бывало с некоторыми ребятами. Начал
стрелять в ночное небо – тронулся. Закричал до слюней на рубеже – тронулся. Не спишь неделю – туда же. Он предлагал «замку» отправить Пацуру в госпиталь. Ну, даже просто так – отдышаться. Но в госпиталь принимали только с тяжелым ранением. Пацура попросил однажды Руслана стрельнуть ему в ногу. Руслан уже прицелился, но Пацура завизжал и упал на колени – стой, не стреляй, татарин, не стреляй, иншала. И вот сейчас, видимо, опять нахлынуло. Солдаты пытались угомонить бедного Пацуру. Но сержант передернул затвор и навел прицел на «замка». - Отставить, Пацура! – нерушимо отреагировал «замок». Никакого «пожалуйста». Пацура держал АК и готов был стрельнуть. Только скажи ему что-нибудь не то. Солдаты знали – не стрельнет. Они лишь хором выпрямили спины. - Аллаху Акбар! Рахим! Все подняли руки! Суки! Это был не сержант Пацура. Голос его, и тот забурел. Прорвался сухой твердый бас. Остановить слетевшего с катушек сержанта никто не рискнул. Все ждали, когда тот либо начнет стрелять, либо еще что-нибудь. Не случилось. Не стрельнул. А вот еще что-нибудь… Водитель не мог остановиться. Он обещал, что разорвет Пацуру, как только доберется до точки. Руслан держал в руках сигарету и следил сквозь боковое стекло, как убегает дорога и сыплются острые камни, как играет в горах живой – понятно какой – отблеск.
- Слушай, - сказал Руслан, - кажется, надо… Он не договорил. Опять маякнул краешек света. Раз, два, три… Поднялся водопад пыли, зашумело в голове. Горы, горы, тронутые предчувствием, застонали от пленившего их – уже известного – чувства. Они пытались пробраться сквозь обстрел, но водителя цепануло в плечо. Он больно бросил руки, и Урал крутануло в щебенчатую насыпь. Руслан прыгнул из кабины и увидел, как «замок» укрылся за кузовом. - Пошли, пошли, - орал «замок». Легко и просто матерился. Никаких теперь просьб. Одни требования. Задымился
радиатор,
щелкнуло
железо,
просвистело
и
застонало. Неживой Пацура лежал у большого грязного колеса. На животе его зрело ровное кровяное пятно. Солдаты стреляли и стреляли. Может, они даже не видели, куда именно стреляли. Солнце так палило и так предательски попадало в глаза. Высокое чеченское солнце. Неужели ты само ослепло? Руслан еле-еле прицелился куда-то в гребни гор и пустил очередь. Показалось ли – чехи прекратили. Солдаты знали, они продолжат огонь. Руслан подбежал к Пацуре и протащил того с дороги за громадный булыжник. Никто ничего не говорил. Только мертвый Пацура, казалось, все еще напевает песню и улыбается, радуется, дурак, случившейся смерти. - Ехать надо, - орал «замок». - Стукнули! – объяснил водитель, - как я тебе поеду? - А как я тебе тут?... не договорил «замок».
Они растянулись по горному канту. Руслан остался с Пацурой и сам не знал, зачем не переместился на ближний край, где солнечные лучи преломлялись о каменистый навес, и было можно хоть что-то рассмотреть. Пацура обмочился, но мочой теперь не пах. Кровь перебивала запах, крепла копченая гарь недавней перестрелки. - Татарин, ты чо там сидишь? – кричали солдаты, - да заберут его потом! Ты чо сейчас хочешь делать? Руслан вспомнил, как раздражал его этот хитрый умалишенный сержант, приподнялся и туда-сюда, перебежкой, как учили… Он добрался до обочины, где целая каменная насыпь укрывала солдат от внезапной атаки. - Чехи ждут, - объяснил «замок». Мы к машине – те за нами. - И чо мы теперь? - Сильно пробило? - Сильно, - ответил водитель, - чинить полдня – не починишь. Вся установка к чертихе. Водитель прикрывал плечо, откуда уверенно ступала кровь. - А плечо? - Ничо, - сказал, а сам зажмурился, крутанув случайно корпус. - Чо! – обозначил Руслан и подумал, что надо гнать в Урал за аптечкой. - И не думай, - предупредил «замок», - еще тебя потом вытаскивать. - Да не надо меня ничо… - Давай тут без геройств, слышь?
«Замок» отвернулся, лишь бы не слышать, как кряхтит водила. Они сидели так минут двадцать, пока «замку» не надоело. - Так, значит, - определил он, - до Шатоя полчаса. Нужна поддержка. Их там больше пацанов. Кто? – «замок» посмотрел на Руслана, и тот без вопросов подорвался. - Да подожди ты, Татарин. Ты чо думаешь, ты легко так доберешься? Ты хоть понимаешь? Руслан ответил, что хорошо бегает и доберется минут за двадцать. - Шесть кэмэ всего. Продержитесь? - Ну если их там как баранов нерезаных... Он рванул вдоль горного склона. Руслан был в Шатое несколько раз и представлял примерно, что сейчас за дорогой появится подвесной мосток над истоком реки Аргун, а за ним по направлению прямо, вдоль мечети и другой малоизвестной горной речушкой уже стоит Шатойская база. Вдоль дороги лучше не бежать, но с одной стороны возвышались вековые горы, а с другой висела пропасть, съедающая пространство. Руслан гнал с ускорением, минуту, вторую, потом останавливался и слушал, слушал. Если начнут стрелять он… что он? Ничего, осознал Руслан, ничего – не больше и не меньше. Стояла тишина. Казалось, никого не стало во всем мире, кроме простого русского солдата и беспощадных боевиков, укрывшихся в черноте острых гор. Он все еще хотел курить. Сквозь тяжелое дыхание аритмично тянулся табак. Руслан закашлял и подумал, что сейчас выплюнет
легкие. Две-три тяги. Больше не смог. Забродила тошнота, ноги задрожали. Опять побежал. Рывок, еще один, а там вон опять камни. Ну, если даже прямо сейчас его убьют, что изменится? Его ждала мать, а больше, наверное, никто и не ждал. Ну, были какие-то друзья и подруги, но вот водиле, например, погибать куда обиднее – там жена и ребенок, а Руслан – один. При прочих равных, как там говорится, выберут, конечно, его – простого русского солдата по прозвищу Татарин. Когда бежишь – о чем только не подумаешь, лишь бы справиться с усталостью. Руслан переоценил себя, когда уверил «замка», что хорошо бегает. Икры забились, руки стянула остаточная боль. Он перевел корпус на тугой АК. По спине скатился тяжелый потный ручей. Он бежал и бежал, думал и думал. Если убьют – в какой рай попадет? В какого Бога верил? Сослуживцы его звали татарином, сам он был крещенный, но знать не знал ни одной молитвы. Лишь однажды, когда его прижало в обстреле, он сказал: «Господи», сам того не думая сказать. И вот сейчас… Откуда-то снова рухнула россыпь пуль. Руслан отпрыгнул, но негде было укрыться. Он стоял на узкой дороге под надзором невозможно высоких гор и, устремив прицел куда-то в сторону, стрелял, как завороженный, отчаянно и тяжело, получай, получай… Чиркнуло по ноге. Руслан заметил, как брызнуло красным. Он видел уже, как навстречу ему приближался один, потом второй, целая шайка чеченов. Слышал, как они говорят на своем строгом и
страшном языке. Вспомнился живой Пацура, и донеслись знакомые созвучия, когда тот пытался выучить их странный язык. Он стрелял. В него стреляли. Руслан и не думал бежать. Послушно отходил назад, дальше и дальше. Кровоточила голень, стянуло колено, острая дрожь зацарапала тело. Ему было двадцать, но разве это важно. Коснулась еще одна пуля, дернуло в плечо. Он пошатнулся и, не удержавшись, настолько приблизился к обрыву, что, потеряв равновесие, почти сам шагнул в манящую пропасть. Пытался удержать автомат, но тот выскользнул из рук, и Руслан сам ускользнул. Зашумел ветер, и в небе Руслан разглядел большущего орла. Орел парил, широко расставив крылья, словно был готов укрыть весь мир и спасти каждого. Орел кружил неторопливо, зависал в воздухе, держался недвижно в густом синем пространстве. Потом задрожали горы. Истеричный орлиный клекот сменился протяжным визгом, дрогнула земля, живая чернь полыхнула красным. Последнее, что помнил Руслан, как блестели вершины гор живым фольгированным светом. Бахнуло тяжелой металлической крошкой. Рыжее солнце опустилось к черной земле, и все смешалось. Все началось заново, и продолжилась жизнь. Он открыл глаза, но ничего не разглядел, кроме сетчатого навеса и проступающих сквозь него лучей. Сухость во рту заставила его приподнять голову в надежде отыскать воду. Обидно кольнуло в груди, застонало колено. Закряхтел и сдался. Лежанка держала
Руслана, как пленника. Не подняться, не уйти. Нога была аккуратно перебинтована, пахло зеленкой, спиртом и навозом. Со двора доносилось игривое баранье блеяние, куриный цокот долетал в унисон. Тут в сарай забежал черноглазый мальчонка с самодельным пистолетом в руках. Деревянная игрушка – две дощечки, наскоро сбитые большим одиноким гвоздем. Обнаружив ожившего Руслана, мальчик устремил на него пистолет. - Аллаху Акбар, - прокричал мальчик и ускользнул в улицу. Вслед появилась девушка в платке. Она приблизилась к Руслану, потрогала его горячий лоб и сказала, что скоро придет отец. Опять забежал пацаненок. Изображая выстрелы, он целился в Руслана и добавлял: «Паф-паф! Тыщ! Ды-тыщ!» Девушка стукнула мальчишку по шее и закричала что-то на чеченском. Мальчик послушно скрылся, но в дверях опять глянул на Руслана и провел по шее пальцем, изображая, как скоро будет резать русскому солдату горло. - Попейте, - сказала девушка. Она заботливо придерживала затылок Руслана, пока тот хлебал из стакана холодную вкусную воду. Руслан сказал «спасибо». Девушка ощутила легкий жар на щеках, спрятала глаза и убежала. Скоро должен прийти их отец, помнил Руслан. Скоро мальчик отрежет ему голову. Хорошо, что девочка разрешила насладиться водой перед смертью.
Опять он попробовал встать, но так завизжало в ногах, что Руслан понял – перелом. Он помнил, как падал, задевая бугристые выступы, и как внезапно оказался в воде. А что было дальше, он забыл. «Жив ли? – думал Руслан. – Вдруг, это рай такой?». Потом он решил, что никакого рая не существует. Точнее, может, он заслужил оказаться в аду? Ведь убивал же чеченов, а убийство – смертный грех. Может, теперь он заслуженно тут лежит, не пойми где, скованный болью, и ждет, когда придут и будут резать его горло. Утоленная жажда придала ему сил. Он смог повернуться на бок и разглядеть свое вынужденное пристанище. Ну да, обычный сарай. Лопаты, мешки с зерном, доски и веревки. В углу, между большой ржавой бочкой и газовым баллоном, заметил обойму патронов. Если он в плену, зачем бинтовали ногу, зачем поили водой. Он слышал, как некоторых пленных чечены оставляли в рабстве. Сейчас поправится, затянется перелом, и нужно будет рубить дрова, ухаживать за скотом, убирать отходник, что-то еще… Если так – отрежьте голову сразу, просил кого-то Руслан. Но его никто не слышал. Он вспомнил про своих пацанов и закряхтел от досады, что не добрался до Шатоя. Из-за него, самонадеянного и глупого, добили последних. Руслан неслышно застонал. Неудобно стало лежать. Лучше бы застрелили. Лучше разбился бы о камни или утонул в реке. Почему не случилось? Как он выжил-то, мать твою…
Ругался, жал кулаки до боли. Радовался боли. Давай, еще давай, сильнее… - Доброе утро, - сказал мужчина. Руслан-то его сразу не заметил. Взрослый чеченец с длиннющей седой бородой, прихрамывая, вошел внутрь и, хватив неровную палку, похожую на старый высушенный сук, пошел увереннее, и вот уже приблизился. - Живой, – улыбнулся он, - ну, хорошо, раз живой. Что-то добавил на чеченском. Руслан давно заметил – чеченский язык звучит устрашающе. Стоило мужчине перейти на русский, как голос его стал мягким и даже тонким, высоким и безобидным. - Сейчас Милана приготовит галнаш. Будешь есть галнаш? – спросил мужчина. Руслан кивнул и слова не выдавил. - Я – Мурад. Мы тут живем, - сказал чеченец, сейчас подымишься, я тебе дом покажу. Дома у меня хорошо. И пусть, что война. Хорошо все равно. Руслан слушал его, следил за доброй улыбкой и не мог представить, как этот старый чечен вдруг перережет его глотку. - Я доктор, - сказал Мурад, - жить будешь. Перелом у тебя, а пули я вытащил. Ты не беспокойся. Сюда уж, если кто придет, я тебя в обиду не дам. Ты у меня в гостях, - пояснил чеченец. Не беспокойся. - А кто придет? – спросил Руслан. - А никто не придет.
Чеченец проковылял до стола и опустился на табуретку. - Война идет, - повторил он, - война не кончается. Тут в помещение забежал черноглазый мальчишка, опять навел на Руслана деревянное дуло пистолета, но, заметив мужчину, резво прыгнул назад, как горный козел, засмеялся и нырнул обратно во двор. Мурад кричал ему вслед тяжелые чеченские слова. - Это внук мой, - пояснил чеченец, - ты, солдат, не обращай внимания. Дите еще глупое. Отец его воевал с вами. А потом все, убили отца. Твои вот взяли и убили. Сына моего. Руслану стало страшно. Сын этого старика – хоть и мертвый, но боевик. Кровная месть, все дела. Отомстит? Ну, конечно. - Мне жаль, - признался Руслан, - никто не хочет этой войны. Я тоже не хочу. - Да знаю, знаю, - подтвердил Мурад, - ты не беспокойся. Лежи, отдыхай. Спать хочешь? Сон – лучшее лекарство. Сейчас мы жижиг съедим и ложись. Ты ни о чем не беспокойся, - говорил чеченец. Руслан не хотел закрывать глаза. Он знал – отключись теперь хоть на минуту, не проснешься. Это сейчас чеченец такой добрый, а потом… все он знает, его не проведешь. Пошевелил пальцами ног. Больно. Рукой шевельнул. Еще больнее. Куда бежать. Некуда деваться. Наконец, девушка принесла старый крепкий чугун и разложила в тарелки мясо. Мурад махнул, и девушка скрылась. Чеченец положил тарелку на стул и поднес к Руслану. - Поднимись. Сможешь, наверное. Ешь, ешь.
Чеченец вернулся к столу, сложил руки у подбородка и зашептал. Они ели, не разговаривая. Руслану понравился жижиггалнаш. Сначала не различил вкуса, а потом проснулся аппетит, и стало почти хорошо. - Не нравится? – испугался чеченец, приметив в тарелке остатки мяса. - Нет-нет, очень нравится, - оправдывался Руслан, - я так давно не питался. - Такой галнаш ты вовек не пробовал. Ну, и ладно. Слава Аллаху. Маленькими порциями, это хорошо, это правильно, щебетал Мурад. - Главное, что живой. Я тебя как увидел в реке, ну, думаю, все – мертвый. Вода тебя ни туда, ни сюда не пускает. У камней лежишь убитый. Я тебя и вытащил. А сердце-то не обманешь. Сердце твое бьется. Вот такие дела случаются на свете. Слава Аллаху. Руслан слушал и кое-что вспоминал. Он, кажется, ощутил сейчас и падение в реку, и шум в ушах, и удар воды. А потом – ничего не помнил, хоть убей. Но никто его не собирался убивать. Только пацан изредка заглядывал и смотрел, смотрел на Руслана большими черными глазами, пока дед не обратит внимания. - Ну зайди, зайди, - разрешил чеченец. Пацан осторожно шагнул и встал возле Мурада. Потом подошел к Руслану и тихонько дотронулся до него – ущипнул за живот. Руслан хохотнул, и мальчик тоже рассмеялся. - Меня зовут Аслан, - пропел он тоненьким голоском. – А тебя? - А меня Руслан.
- Иншала, - улыбнулся пацаненок, запрыгал и прижался к деду. Тот заботливо гладил мальчика по затылку. Мальчик улыбался. - Руслан? - спросил чеченец. – Мусульманин? - Нет, - ответил Руслан и поправил крестик, прилипший к потной груди. - Вах. Ты извини, да. Руслан так Руслан. Мальчик опять выбежал во двор. - Это все глупости, православный ты или мусульманин. Бог – один, а как уж его называют… Какая нам разница, правда же? Аллах, Иисус, как-то еще. Мы простые люди, что нам до этих вселенских законов. Правда? - Так точно, - подтвердил Руслан. Ему было приятно общаться с этим чеченцем. Попробовал подняться. - Остынь. Не торопись. Куда же ты. Ох, Всевышний. Слава Аллаху! – приговаривал чеченец, глядя, как Руслан встает на ноги. – Слава Богу! Руслан жил в этом небольшом доме с просторным эркером и думал, что все-таки погиб, и все-таки оказался в раю. Шел уже четвертый день. Он почти уверенно ходил, прихрамывая на правую ногу. Старик ошибся. Никакого перелома не было, глубокий вывих да ушибы. - Богом заговоренный, - радовался чеченец, - другой бы двинул, а ты живешь. Руслан объяснял – ему нужно уходить. В Шатое дислоцируется часть и солдаты, наверное, считают его погибшим.
- Успеешь. Ты что, смерти ищешь? Кто ищет – обязательно найдет. - Меня же привлекут, - отвечал Руслан, - еще объявят какимнибудь дезертиром. - Да ну? Остынь ты. Пошли вон чаю пить. Ты когда еще чаю такого выпьешь? Они шли и пили чай, и говорили о чем-то важном и простом одновременно. Старик Мурад рассказывал про своих сыновей. Двое, говорит, ушли в горы, живы вроде. А младший погиб. Еще понять ничего не успел. Народил вон только Асланку, и туда же, за старшими. Так его русские и хлопнули. - Сочувствую, - сказал Руслан. - А ты не сочувствуй. Если они дураки, пусть умирают. Они думают, за веру умирают. За независимость. А я считаю, за глупость мрут. Время такое, чего уж. Война. - Смерть неверным, - зачем-то сказал Руслан и сам напугался. Он думал об этом постоянно, как только оказался у старика Мурада, и ждал, что рано или поздно скользнет по горлу его лезвие. - Вах ты какой. Аллах бы тебя слышал, язык твой выдрал. Хорошо, ты православный. Не слышит. Зачем ты говоришь такое? Ты знаешь, кто так говорит? Дети мои говорят. А ты зачем? - Простите, - ответил Руслан и сделал глоток. Чай пах ромашкой или еще каким-то цветком. - А я тебе так скажу, Руслан, дорогой мой. Смысл любой религии – помощь ближнему, спасение человека. Без разницы какого человека. В Христа ли верит человек или Будду, - сказал чеченец, но
получилось что-то вроде «Вуду». Это все неважно. Главное – помогать. Вот я тебе помог, значит, я правильно живу. Ты это знай, пожалуйста. А те, кто по-другому думает, они заблудшие просто. Их жалеть надо. Вот я своих сыновей и жалею, дураков. Аллах им судья. Я-то что… я уж старый. Пришла Милана и добавила чаю. Мурад дождался, пока девушка уйдет и сказал: - Она некровная мне. У нее всех убили. Я вот и забрал. Как дочь воспитываю. А чужие разве бывают? Все мы люди, мы все одинаковые. Тут знаешь, сколько раньше домов было. Кого убили, кто ушел, кто тоже в горы. А я живу, как могу. Мне Аллах дает, я принимаю. Руслан слушал, как говорит старый чеченец и понимал, что не хочет больше воевать. - Ты хороший парень, - сказал Мурад, - будь ты моим сыном, я бы радовался. К вечеру Мурад отправился к соседям, которые жили за горным перевалом. Поблизости никого не осталось, только разбитые каменные дома и воспоминания о прежних постояльцах. - Акрам совсем разболелся, а он мне – брат, - сказал чеченец, поднял с земли костыль и потопал в темь. Темнело здесь всегда рано. Низкое небо прикрывало грешную землю, лишь бы не видел никто – там, наверху – что творится у подножья гор.
Руслан дремал и ворочался. Старенькая койка скрипела от каждого шороха. Поиграть что ли в три скрипа, думал, вспомнить курс молодого бойца. Он так отдохнул за это время, что теперь не мог уснуть и решил, что действительно хватит, пора возвращаться в часть. Может, ушел бы прямо сейчас, но приближалась ночь, а без оружия идти – ну, гиблое дело. Руслан не знал, остались ли живы ребята. Что в таком случае докладывать командирам? Пока он представлял, как вернется и что скажет, сон все-таки накрыл его легким пористым одеялом. Нога заживала, а плечо, хоть и стонало иногда, но, в любом случае, боль сдалась и начала потихоньку отступать, не претендуя ни на что. Сколько-то прошло, ничего ему не снилось. А потом Руслан услышал голоса и проснулся моментально. Хотел подняться, но страх прижал его до упора. - Один? – донесся тяжелый мужской голос. - Один, - ответил тоненьким скрипом Аслан. Потом затопали, близились шаги, и вот уже открылась дверь в его скромную обитель. Руслан вскочил и увидел здоровенного рыжего чеченца с огромной седой бородой. Чеченец держал в руках автомат. Руслан с чего-то решил – это его автомат, утерянный в момент падения с обрыва, задержал взгляд и понял, что никто не будет резать ему горло: два выстрела, и хватит. - Русский! – улыбнулся довольный чеченец. – Солдат?
Руслан стоял перед ним в изношенных камуфляжных штанах. На полу возле койки аккуратно лежали кирзачи и, в принципе, не обязательно стало отвечать. Чечен оскалился. Он вплотную приблизился к Руслану. Здоровый чечен, выше на три головы, широкий и бородатый. Руслан стоял, не двигался. Ему бы хоть что-то сказать, но так бывает, что не остается слов, или цена их становится такой ничтожной, что молчи, говори – все одно, все пустое. Мальчишка прижимался к чеченской ноге. Мальчишка ростом с чеченскую ногу. Хлопал глазенками и не знал, радоваться или нет. Он, кажется, понял, что зря рассказал, где прячется русский, потому что взрослый чечен уже достал тяжелый нож с длинным звенящим лезвием и протянул мальчику. - Держи, Аслан. Покажи, что ты мужчина. Чечен хватил Руслана за шею и опустил на колени. Руслан легко поддался. Он бы, может, и попытался вырваться и даже оказать сопротивление, но подумал об этом, когда Аслан уже стоял пред ним и был готов исполнить долг настоящего мусульманина. Мальчик смотрел виновато в глаза Руслана, потом поднимал голову и смотрел в глаза чечену, потом следил, как играет легкий свет на лезвии ножа, и не знал, что делать. Чечен сказал что-то на своем. Мальчик ответил. Руслан понял, что сейчас все произойдет. Страшно. А как иначе. Не было среди них, простых русских солдат, тех, кто не боялся бы чеченского ножа. - Подожди, - сказал Руслан, - подожди. Чечен улыбнулся и крепче сжал тонкую русскую шею.
- Ссышь? Руслан промолчал. - Правильно. Как барана резать тебя буду. Аслан тебе покажет, как нашу землю топтать. Ты – русский, ты знай, как будешь дрожать и пахнуть. Тьфу! – харкнул чечен. Руслан еле увернулся от плевка. - Примешь ислам? – спросил чечен. – Примешь ислам – я тебе дам жизнь. Заново жить начнешь. Жил в грязи – увидишь свет. Руслан слышал о подвиге какого-то парня из соседней части. У них не было, конечно, никаких политруков и занятий по моральнопсихологическому воспитанию, но «замок» рассказывал, как этому парню отрезали голову. Умер за веру, и все такое. Руслан ощутил, каким тяжелым вдруг стал его тоненький медный крестик, и цепочка, прежде тонкая, как нить, вдруг потянула его вниз. Он думал и раньше, а что, если… И вот теперь это «если» произошло. Мальчик смотрел на Руслана и, казалось, молил Аллаха – скажи «да», прими ты уже этот ислам, пожалуйста, сделай чтонибудь, только не позволяй мне резать твое горло. Руслан дышал часто-часто, и громадный чечен чувствовал, как напуган русский солдат. - Много ты наших побил? Много побил. Не рассказывай. В сарай заглянула Милана. Чечен не увидел ее, зато мальчик успел разглядеть. Он было метнулся в улицу, но чечен окликнул его и приказал остаться. Опять промчался тугой гул звериного языка. - Как барана…, - повторял чечен.
Руслан попросил сигарету. Он сказал, что хочет покурить – думал, что имеет право перед смертью, по крайней мере, на пару затяжек. Чечен сказал, что не курит. - Это вы, паршивые свиньи. Вы сопьетесь и скуритесь. Вы по жизни мертвые ходите. Ты знаешь разницу между мной и тобой? Ты мне скажи, ты знаешь разницу? Руслан сказал, что не знает, хотя, конечно, догадывался. Он – простой русский солдат, заброшенный на чужую землю воевать ради каких-то политических убеждений. Чечен – законный владелец этой земли, и ему дозволено вершить суд над такими, как Руслан, чужаками, решившими навести тут порядок. - А разница в том, что ты мертвый при жизни. Русский. А я – чеченец, я живой даже в момент смерти. Руслану понравились эти слова, но принять смерть он все равно не был готов. Мальчик захныкал. Чечен отругал его, и забрал нож. Что мог сделать Руслан? Ему было двадцать лет, и он хотел жить. Спроси его сейчас, может, он сказал – давай, режь. Смерть за веру. Святое дело. Но Руслан не верил ни во что, кроме дембеля, который обязательно был должен наступить. Когда чечен уже приблизил лезвие к горлу, закричал издал старик Мурад. Чечен отвел руку и спрятал оружие. - Я просил тебя. Сколько раз я тебе говорил, - кричал Мурад на русском.
Чечен обнял отца. Они стояли и молчали. Мурад всхлипывал и причитал: «Зачем ты это делаешь, мальчик мой? Я говорил тебе, говорил, говорил». Высокий орлиный клекот раздавался в ответ. Руслан отодвинулся к шконке и заплакал. Никто не увидел его слез. Глава 6 Ильшат Он давно забыл про войну. Как это бывает, забыл умышленно, просто решил не вспоминать, а стараться как-то жить, как живут обычные люди. Руслан не знал, можно ли жить так, будто ничего не случилось, будто никогда не видел он густых шквальных взрывов, не знал, как пахнет свежая кровь, как пьянит одна только мысль, что сейчас, вот именно сейчас – точно – последняя вспышка, за которой ничего, кроме вечности и пустоты. Может быть, и не вернулся. Не надо было возвращаться с войны, думал он. Войны в нем осталось больше, чем человека, может, и человека не осталось вовсе, только нескончаемая бомбежка в душе, которую никто, конечно, не видит, и сам Руслан старается не замечать. Бывало, проснется и видит, как старое чеченское лицо смотрит на него большими добрыми глазами. Орлиный нос, лоб рельефный и улыбка непозволительная – ну, разве можно улыбаться. И Руслан тоже улыбался.
Ну, здорово, Мурад. Здравствуй, Руслан. Простой русский солдат по прозвищу Татарин. Чеченец преследовал его долго после войны. Случалось, он видел его где-то в толпе или в очереди на кассе, в салоне медленных автобусов, вдали ночных улиц, там, за поворотом к городской мечети. Руслан бежал за чеченцем, но Мурад, хоть и старый, всегда опережал и скрывался где-то, не пойми где. - Иншала, иншала, - шептала тишина и становилось хорошо, даже если ничего хорошего не могло попросту быть. Рита не знала старика Мурада, но Руслан рассказывал о нем, когда выпьет. В порывах пьяной шелухи твердил – если бы не этот чеченец, ни сидел бы я тут, и вообще не встретил тебя, любимая. Когда Руслан выпивал, он много чего рассказывал. Рита наизусть знала эти истории и наперед предвидела, что сейчас вот опять начнутся горы, а потом обрыв, и даже про сержанта Пацуру знала и десяток других солдат. - Скажи, - спросила как-то Рита, а если бы не пришел тогда этот Мурад, ты бы принял ислам? - Я не знаю, - признался Руслан, - я не хочу об этом думать. Я не верю в эти геройские рассказы. Смерть за веру, все дела. Когда твое горло чувствует лезвие ножа, ты на все согласишься. Опять начинал про Мурада, а потом, пьяный, засыпал и молчал, молчал, молчал. Он молчал утром, и сначала Рита звенящее молчание связывала с проблемами на работе. Молчал вечером. Соглашалась – ну, наверное, устает. Потом совсем перестал говорить.
- Что случилось, Руслан? Думала, тот попал в беду, и нужно срочно спасать своего мужчину. В общем-то, оказалась права. Говорил он изредка, когда забывался, наверное, и то будто бы случайно произносил невнятное: «открой окошко» или «пора ужинать». Рита знала почти наверняка: появилась женщина. Прошерстила рубашки на предмет чужих запахов, залезла в телефон. Ни одного намека на сторонние хождения, только незнакомые контакты: Муслим, Шамхал, Абусаид… Пока она пыталась рассекретить тайные имена, опознать их истинный женский подтекст, Руслан вышел из ванной после долгого вечернего душа и, обнаружив непослушную жену с телефоном в руках, впервые занялся суровым воспитанием до спелых ссадин и глубоких синяков. Рита плакала и просила остановиться. - Сколько раз тебе повторять! Не смей брать мой телефон! Что здесь непонятного? - Руслан! Мне больно! - Обещай, что перестанешь. Ты должна доверять мне. Я – твой единственный и родной человек. Почему ты ведешь себя, как дура? В какой-то момент он словно очнулся и, не обсохший, выбежал из квартиры в весеннюю прохладу будущих простуд. Дочка пряталась под кухонным столом. Она даже подойти к нему отказалась, когда Руслан вернулся прежним разговорчивым отцом и неестественно любящим мужем. - Рит, прости меня. Я не хотел. - Ты тоже меня прости.
Она любила преданно и просто и, может, ничего не просила взамен, кроме легкого внимания и мимолетных пустяковых разговоров. Руслан любил ее жарко и наверняка: громыхал звериной похотью, добивал уверенной силой извилистое хрупкое тело. - Хватит, прекрати. Может быть, ей казалось, но все действительно прошло. Довольный
завтрак
с
планами
на
ближайший
отпуск,
непринужденный ужин и теплая ночь. - Руслан, - сказала она, засыпая, - объясни, что происходит? Но Руслан уже спал или делал вид, что спит. Высоко сопел, и что он там видел в своих снах – если бы Рита знала… Коллеги на работе говорили, это кризис среднего возраста. Такое бывает у мужчин за тридцать. Саша настаивал на любовнице и даже предложил помощь в поиске этой женщины. Тогда с работы Руслан вернулся таким счастливым, что Рита в очередной раз поверила – все, теперь точно все будет хорошо. Что это было – неважно. Было и было. Хорошо, что прошло. Он принес конфеты, и дочь крепко обняла его, уцепившись за шею. - Ну-ка, покажи мне самолет. Девочка распустила руки и полетела с отцом по коридору, пока, уставший, он не пилотировался на мягкий диван. - Полетим с тобой на самолете? - Полетим! – кричала девочка.
- Далеко-далеко полетим! – веселился Руслан, - тррр… вынужденная посадка. Дозаправка двигателя. В день рождения дочери Рита накрыла стол, купила его любимое грузинское вино. - Убери немедленно, - потребовал Руслан. – Это харам, оговорился он и понял, что теперь самое время сказать правду. - Что это? Я не поняла. Харам? - Рита, дорогая, выслушай меня, пожалуйста. Только пойми правильно. Я тебя прошу. В этом нет ничего страшного. Это серьезный выбор взрослого человека. Он сказал, что принял ислам. - Ислам, - повторила дочка. - Рита, я ходил в мечеть. У меня был серьезный разговор с имамом. Ты должна понять, для меня это важно. Я пробовал ходить в церковь. Я ничего, на самом деле, не имею против. Но православная история не для меня. А вот в мечети – я понял, только там я себя хорошо чувствую. Рита не знала, что ответить. - А разве дома, в семье тебе нехорошо? - Что ты? Что ты, глупенькая? Хорошо, конечно. Мы будем очень счастливы, Рита. Теперь у нас точно все будет хорошо. - Но ведь и раньше все было в порядке. Почему ты решил? - Да, наверное, все было и раньше неплохо. Ну, согласись. Мы – счастливая семья. Ты – красавица. Я..., тоже вроде ничего, посмеялся Руслан, - но вот теперь, я окончательно себя нашел. Понимаешь, теперь мы заживем еще лучше. Наша жизнь наполнится
смыслом. Мы сможем верить и ждать настоящего чуда, и обязательно дождемся. Живое чудо на живой земле. Понимаешь? Он поцеловал дочку в теплый лоб. Рита ничего не ответила ни вечером, ни утром, будто теперь пришла ее очередь молчать. Наверное, стоило заговорить или устроить скандал, или в тот же момент собрать вещи, взять дочь и уехать, куда только можно, за тысячи километров, в слепую глухомань. Но Руслан бы все равно догнал. К дочери он стал внимательнее: учил буквам и сам читал ей перед сном. Рита следила, что там читает новоиспеченный мусульманин. Ничего страшного – обычные сказки народов мира. Она и радовалась, с одной стороны, что нет никакой любовницы, и места не находила – отчего бы Руслану подаваться в религию. Ну, в самом деле, какой еще ислам? Никогда раньше муж не задумался ни о внутреннем устройстве мира, ни о вечной жизни души – о чем только ни говорил, дай только слово. Рита не знала и не понимала. - Я стараюсь поверить, что ты не ошибся. - И я стараюсь, - он бы добавил обязательно «глупая», но так был увлечен чередой собственных открытий, что какое-то время не обращал внимания на Риту. А потом… Сказал, что юбка очень длинная, а помада – яркая. На блузке большой вырез, каблук неприлично высокий. Прекращай так долго разговаривать по телефону, удались из соцсетей.
- Слушай, Рита, может, ты хочешь стать мусульманкой? – спросил он с надеждой, будто Рита действительно долго об этом думала, но стеснялась или боялась признаться. - Ты совсем, что ли, Руслан, дернулся? - Почему сразу дернулся? Я мусульманин, моя жена тоже должна верить в Аллаха. - Даже не мечтай. Еще чего. Сам свихнулся, и меня хочешь с ума свести? - Ай! – махнул он, - ничего ты не понимаешь. Какое-то время он не донимал супругу. «Ну, мусульманин, - думала Рита, - ну, и ладно. Подумаешь, появился Коран на книжной полке. Что с того?» Иногда ей даже нравились его открытия. - В исламе брак – это благодать Аллаха, - твердил Руслан. Чем ближе мы будем к Всевышнему, тем крепче станет наша семья. Риту забавлял такой высокий слог. Она шутила: - Ну, давай, Русланчик, скажи еще что-нибудь. Мне так нравится, как ты говоришь. Мне так интересно. - Ты издеваешься. Праведный мусульманин – самый мягкий и преданный муж. Ты должна быть счастлива. Она целовала его, как ребенка, которому взбрела в голову сумасшедшая идея. И знала, все пройдет, все обязательно закончится. Но ничего, конечно, не прошло. Потом он признался, что сменил имя. - И что это значит?
Требовал, чтобы отныне Рита называла его Абубакар. - Абубакар, значит, благородный. В судный день нас будут звать по нашим именам и именами наших отцов, - добавил он многозначительно. - Руслан! – не выдержала Рита. – Что ты несешь, ну, правда! Может, хватит? - Что еще, милая? Имя – все, что у нас есть. По имени нас знает Всевышний. - Я тебя предупреждаю, еще раз ты что-нибудь вытворишь, я перестану с тобой жить. Он бешено хлопнул дверью. Задрожал косяк, застыл в вибрации шум. Два дня его не было, и только, когда Рита сдалась и позвонила, вернулся. Руслан задумчиво растирал лоб. Она протянула салфетку, смоченную водой, и, отвернувшись, загремела в раковине. Понимал, что несправедливо относится к жене. По крайней мере, она заслуживала пусть не любви, но уважения за то, что несла теперь совместный крест непростой семейной жизни. На ее месте могла оказаться любая другая, думал Руслан, кто угодно, хоть самая невозможная женщина. Но навряд ли бы та, другая, справилась с ним. - Ты сумасшедший, Руслан, - говорила она, - и только потому я с тобой рядом. - Я никогда не спрашивала, - виновато произнесла она, - назвали же тебя Русланом. Может, ты с рождения
мусульманин? Ты просто никогда не говорил. Я не знала. Ты мне скажи, если так, - оправдывалась Рита. - Нет, - ответил Руслан, - и я очень сожалею, что не родился мусульманином. Но, главное, Рита, найти себя. Это никогда не поздно. Главное, вовремя понять, кто ты есть в этом мире и зачем сюда пришел. Ты тоже должна определиться. - Не начинай, пожалуйста. Нехотя он встал из-за стола, подошел к жене и обнял так крепко, что Рита выпустила чашку, и та громко ударилась о жестяное дно раковины. От шума, от зажатого женского дыхания, так стало хорошо, что Руслан шагнул еще ближе, еще и еще, и почти поверил, что хочет, как прежде, но одумался, остановился. - Я тебе дам время, чтобы ты подумала. Ты знай, я тебя люблю. Я очень сильно дорожу тобой и нашим браком. Но, если ты хочешь быть со мной, ты должна определиться. Я не могу жить с православной. - Я не православная. Я вообще не верю в это все..., - она развела руками. - Это еще хуже. Ты лишена чувств. Ты абсолютно ничего не понимаешь. Он взял на руки дочь. Девочка испуганно хлопнула глазами. Потянула руки к матери, Рита хотела забрать ее, но Руслан не позволил. Он ушел в кухню и продолжил возиться с ребенком. - Ты не понимаешь. Ты не хочешь счастливо жить. Думай, пожалуйста, я тебе время даю. Прими ислам, - просил он, - я тебя
умоляю, хочешь, на колени встану. Будь мусульманкой, прошу тебя, прошу, прошу… прошу!
*** - Ах, еж ты мое, Татарин! Как живой! Ты? - Ну, здорово, братан! Я! Сколько не виделись? - Да не считай. Время – это условность, - ответил Ильшат. Они
встретились
не
случайно,
конечно.
Нашлись
в
«одноклассниках», шутили – какие же мы одноклассники, но сеть про «сослуживцев» пока не придумали. Руслан служил с ним в одном взводе. - Татарин – ты, а погоняло мне придумали. - Может, ты в душе – татарин, - усмехался Ильшат. Они зашли в шашлычную, Руслан предложил выпить коньяк, но Ильшат отказался. «Я не пью, - сказал, - и тебе не рекомендую». - Религия не позволяет? – улыбнулся. - Именно, - серьезно ответил Ильшат. Руслан заказал свинину, а товарищ предпочел баранину. - Я вот решил переехать, - сказал Ильшат, - у вас не мегаполис, конечно, зато уютно. Мне нравится. - Женился? - Уже четверых родили, - заулыбался Ильшат. Он гордился своими детьми, - и мальчики, и девочки. - Мужии-ик, - протянул Руслан и рассказал, про свою единственную, но любимую дочь.
Сидели и вспоминали относительно недавнюю молодость. Не было никакой молодости, только война была и смертей полны карманы. Ильшат помнил про чеченца Мурада. Когда Руслан вернулся в часть и рассказал, как вырвался от чеченского ножа и как помог ему старый чеченец, никто особо не разделил радость его возвращения. Пацаны полегли под обстрелом, а ты – Татарин, сидел там и харчевал на чеченских щах. Один Ильшат поддержал его. Хорошо, что вернулся. Война, будь она проклята. - И вот представляешь, - сказал Руслан, - убили Мурада. - Как убили? На войне? - Если бы на войне… история-то громкая, по всем каналам рассказывали. Какая-то группа православных фанатиков забила до смерти. Старика убили! Старика! Ты как это вообще понимаешь? - Вот дела… - Я сразу не понял. Ну, что-то как всегда рассказывают по ящику. Потом вижу фотографии – ну я же помню Мурада, он это. К дочери в Москву приехал, шел себе спокойно. А эти видят – нерусский, ну и докопались. До старика докопались, это ж какими надо быть! Да ты видел по-любому! По всем каналам показывали. - Да не смотрю я этот телевизор. - А…, - задумчиво ответил Руслан, - хорошо. – У меня в голове только не укладывается. Жил себе, никого не трогал. А тут… - Мир несправедлив, - сказал Ильшат, - я давно это понял. Я тебе даже больше скажу. Все эти мусульмане, православные… меня с детства учили смирению и миру. Будь добрым, Ильшат, помогай ближнему, не отвечай на зло тем же… Мутная история. Если так
жить, тебя жизнь с удовольствием перетопчет. Зажмет в кулак и выбросит. Нельзя так жить. - Ну да, - соглашался Ильшат. Сам не понимал, с чем соглашается. - А вообще, к черту все, - давай свой коньяк, - решился Ильшат. Они быстро распили и заказали еще. - Я бы тебе рассказал кое-что, - признался пьяный Ильшат, - я только не знаю… точнее, знаю, что тебе можно доверять… - Ты сомневаешься что ли во мне? - Нисколько не сомневаюсь… Как бы сказать. Понимаешь, я тут думал-думал. Религия не должна быть миролюбивой. В таком случае, это уже не религия, а глупость. Религия – это оружия справедливости. Может, и правы были те чечены, которые резали головы нашим пацанам. Ты подожди, ты не кипятись только. Но Руслан и не думал спорить. Он слушал, как только мог, внимательно и сосредоточенно, будто Ильшат говорил о том, о чем он давно хотел услышать, но боялся представить даже, что так просто можно говорить об этом всем. - Главная задача человечества – жизнь. Понимаешь? Но жизнь, она не всегда чувствуется при самой жизни. Разве это жизнь? – обернулся он и посмотрел, как сидят за столиками ненужные люди, как шумит улица, как стремительно и беспросветно уходит время. – Я бы хотел жить в таком мире, где справедливость не просто слово. Там, где любовь – действительно любовь, а не то, что принято называть любовью: какие-то поверхностные чувства, деловой брак, беспочвенный интерес. Там, где семья – это множество детей,
которые живут по правильному закону. Что мне тебе рассказывать? Ты разве этого не хочешь? - Хочу, конечно, - ответил Руслан. - А потом появляются какие-то фанатики и убивают старого чеченца. Ты думаешь, это справедливо? Думаешь, этот старый Мурад, он не мечтал что ли жить хорошо? Ну да, не поддерживал боевиков… А как тогда иначе построить счастливый мир? Ты мне вот скажи, - говорил и говорил Ильшат и смотрел куда-то сквозь Руслана. – Эти люди… не только те, кто убил чеченца, почти все они – бросил он рукой – они недостойны хорошей жизни. Зря мы погибали на той войне. - Ты предлагаешь…. Ильшат пожал плечами. - Не знаю, тебе самому решать. Что я могу? Я только знаю, во что верю. Я знаю, что Великий Аллах никогда бы не простил убийства своего сына. Аллах беспощаден. Только война расставит все по местам. На вот, - протянул Ильшат тоненькую брошюру, почитаешь на досуге. Все-таки не зря тебя называли Татарином. Ты достоин стать настоящим мусульманином.
*** Руслан сказал, что отдаст за Риту жизнь. - Ты мой главный подарок. Судьба мне такое счастье сделала. Тогда она уже смирилась с его бородой, молитвой и самоучителем арабского. Думала, что муж говорит на татарском и
сказала ему в ответ на череду оканья и шафканья: «Мин сине яратам». Но Руслан поправил. - Зачем мне твой татарский, девочка. Суны Корана доходят до Аллаха только, когда звучат на священном языке. Рита все равно ничего не поняла. Ему исполнялось тридцать три. Она долго думала, что подарить, и друзья подсказали купить четки. В мусульманской лавке, единственной в городе, ей объяснили: девяносто девять бусин – количество имен Всевышнего. Она взяла дорогущие, из настоящего серебра. Руслан обнимал ее, не стесняясь, на глазах у правоверных товарищей. - Это Акрам. Это Ильшат. Это Муслим. А это Борис, - показал он на крепкого мужчину, скромно держащегося в стороне. Рита
улыбнулась
Борису,
как
единственно
родной
из
оставшихся душ. Ей, в принципе, стало без разницы, во что решил верить ее любимый мужчина, но простое понятное имя она даже повторила вслух. Борис. И Руслан отвел ее к столу. Они праздновали в восточном ресторане. В общем-то, Рите нравилась музыка и танцы живота в исполнении приятных артисток. Одна держала на груди громадный кинжал. Грудь дрожала, а живот гулял по волнам. - Научишься ради меня? – спросил Руслан. Рита кивнула и поцеловала его в теплое мохнатое лицо. - Хабибати, - сказал Руслан. Она вдруг захотела тоже выйти в зал и станцевать вместе с этими женщинами. Ведь ей так шло
длинное платье, грудь ее дышала от жизни и счастья, а в животе стонала любовь. Дочку они оставили у матери. - Не переживай, с ней все хорошо. Она не успеет соскучиться. А Рита и не переживала. Так спокойно ей было с мужем – ничто и никогда не могло посеять в ней тревогу. Она прижималась к нему, и Руслан все-таки вынужден был шепнуть: - Милая моя. Не нужно. Мои друзья не поймут. Понимаешь, я должен быть строг с тобой. Рита не слушала своего сумасшедшего мусульманина. Назло всем и на зависть, она трогала его ногу и поднималась выше. Руслан краснел, борода его чернела. Он дышал, как зверь, вышедший на охоту. - Умоляю, - прошептал, когда ее рука подобралась уже к самому невозможному сейчас месту. Она играла и знала, что победит. - Вах, - махнул он рукой, поняв, что без толку что-то объяснять своей сумасшедшей женщине. Вскочил из-за стола и предложил выпить. Сегодня им всем было разрешено выпивать. Рита нежно мочила губы шампанским, а Руслан наслаждался коньяком. Он ухал после каждого глотка. - Отойдем, да? Рита улыбнулась. Незаметно, пока шумел стол, и разжигались танцы, они упорхнули в туалет. - Обещай, что будешь любить меня всю жизнь.
- Обещаю. А ты, а ты…, - пыхтел Руслан, - обещай… Слившись в одно, так легко им было обещать. Легче было только наслаждаться близостью и думать, что счастье бесконечно. - Обещай, что мы уедем, - сказал Руслан. - Обещаю, - ответила Рита. Он сжал ее шею и потянул за волосы. Она вскрикнула и улыбнулась. - А куда мы собрались? - Туда, где должны быть. Рита просила быть чуть тише. Осторожнее, услышат. Она уперлась рукой о стену, а Руслану стало без разницы. Стремительно достигал он известного сиюминутного смысла. - Хабиби, - сказала Рита и рассмеялась. Он обнял ее до боли и прохрипел. - А вздумаешь перечить – не обижайся. Она стукнула его по груди и, застегнув пуговицы на рубашке, еще раз чмокнула в щеку. - Сделаешь мне больно? Да? Руслан
взял
ее руку.
Ладони тонкие.
Ему
нравилось
чувствовать власть над крохотной Ритой. Он знал – может обнять так крепко, что удушит. Забудется от нежности, сожмет хрупкие ребра и поломает кости, и ничего не останется от нее. Никто не заметил их отсутствия, кроме Бориса. Он скромно сидел, не разделяя всеобщей радости, и нервно теребил краешек скатерти. Он вроде бы и смеялся, как все, над какими-то общеизвестными шутками, и вроде бы пил, как пили остальные, и
вроде бы что-то говорил, но Рита заметила, как тот поглядывает на часы и смотрит в окно, и теребит в руках телефон. Пока пьяный Руслан объяснял официантам, что настоящий коньяк в России не производят, Рита подсела к Борису и спросила, как у него дела. - Спасибо, хорошо, - ответил Борис, - очень хороший вечер. - Правда? – улыбнулась Рита, - я так не думаю. - Почему, - испуганно спросил Борис, озираясь, не услышал ли кто из гостей искреннего пренебрежения со стороны женщины. - А что тут хорошего? Все пьют, едят шашлык и говорят про Аллаха. Будь моя воля, я бы забрала своего Руслана из этого плена и убежала куда-нибудь. - Но…, - не успел возразить собеседник. - Вы вот зачем тут? Как вас вообще в эту компанию занесло? Я же вижу, вы нормальный парень. - Да, но… - Только не говорите, что вы тоже приняли ислам. Вы же православный. Вон, я вижу, у вас крестик на шее. Что вы тут делаете? - Думаете, мне стоит уйти? - Я не прогоняю вас, не подумайте. Просто не сходите с ума, сказала Рита и улыбнулась. Борис не дождался общего тоста и ухнул рюмку. Разговаривать ему стало легче.
- Я не знаю. Вы вот, как считаете… Мы живем тут, в этой грязи. У нас никаких ценностей не остается. Все хотят денег и власти, всем только и подавай хорошую жизнь. Ну, понимаете, да? Казалось, Борис сам не очень-то понимал, о чем говорит, но старался сквозь удары алкоголя восстановить речевой баланс и продолжить. - Все хотят хорошо питаться и хорошо выглядеть. Ездить на хорошей машине, айфоны-мафоны там, понимаете? А это все разъедает душу. Мне кажется. Так нельзя. Нет, однозначно, нельзя. Нужно заботиться о душе. Так нельзя жить. Мы проиграли. Нам всем пора строить новую жизнь. - И как вы собираетесь ее построить? Вы себя-то послушайте. Борис замолчал и еще выпил. - Простите, когда-нибудь вы тоже поймете. Я не знаю, как это объяснить. Поговорите с вашим мужем. Он очень хорошо говорит. Он может доходчиво, на пальцах вам разжевать. - Руслан? – рассмеялась Рита, - да ему самому мозги прочистили. Вы хоть понимаете, что такое религия? Я вот вам честно скажу. Я не понимаю. Я даже не верю ни в какого Бога. Ну, сами подумайте. Как человек в двадцать первом веке может верить в какой-то высший разум. Я, конечно, понимаю, что есть, наверное, что-то вроде судьбы, звезд на небе, - она усмехнулась, - но причем тут Бог? Вы что, думаете, что на небе сидит какой-то человек, окей, сверхсущество, которое что-то там решает? - Перестаньте, прошу, - испугался Борис, - я не хочу об этом разговаривать.
- Правда? По-моему, вы сами начали. Я-то знаю, зачем вы здесь. Я слышала ваш разговор с этим, - она некрасиво показала пальцем то ли на Ильшата, то ли на Акрама. – Я даже не запомнила их имен. А вот вы, Боря, совершаете ошибку. Меня в детстве крестили. Никто, конечно, меня не спрашивал. Я тогда вообще говорить не умела. Что младенец может решать? Но я вам скажу. Бога, конечно, нет. Но все эти ваши религиозные игры, они до хорошего не доведут. Вот увидите. Пришел Руслан и недобро взглянул на Риту. - Вот, видите, - сказала она Борису. Мне нужно идти, а вы, пожалуйста, подумайте. Лучше уходите. Потом будете, как мой… Она вернулась к мужу. - О чем ты с ним говорила? - спросил Руслан. - Да так, - махнула она, - какой-то странный. Сидит одинешенек. - Оставь. Ему сейчас трудно. Но я помогу. Он хороший человек. - Да уж, да уж. Перешли к поздравлениям и подаркам. Всех уже штормило и качало. Когда Акрам произносил торжественную речь, он держался за край стола, пытался сказать что-то важное, такое, что обязательно бы тронуло Руслана, но выходили простые междометия, ах и ох. Руслан похлопал и сказал, что Акрам – его лучший друг. Потом поднялся Муслим. Он пожал имениннику руку, протянул черный конверт и сказал спасибо. Руслан ответил: «Ты мой верный брат, Муслим».
Брат выпил и, присаживаясь, задел пустую рюмку. Разлетелись брызги стекла. - На щастье, на щастье, - подметил Ильшат и тоже протянул Руслану открытку с деньгами. Он больше ничего не сказал, но Руслан заметил, что Ильшат – настоящий мусульманин, у которого нужно учиться. Когда очередь дошла до Бориса, уже никто не был в состоянии что-либо услышать и понять. Даже Рита поддалась внезапной силе шампанского и прижалась к груди мужа. Руслан не сдавался, хотя коньяк пьянил, и хотелось побыстрее выйти на воздух. - Я новый человек в вашей компании, - начал Борис, - в вашем мире. Мне очень дорого общение с каждым из вас. И мне хотелось, чтобы вы поняли – я настоящий, я никогда вас не подведу. Руслан, опустил он рюмку, - я не знал, что тебе подарить. Ты настолько велик душой, что любая вещь материального мира вряд ли покажется тебе значимой. Эти деньги. Извините, ребята, - сказал он Ильшату и Муслиму, но ребята пропустили сквозь ушей – в ушах шумел пьяный ветер. – Деньги не приносят счастья. В деньгах нет никакой правды, поэтому я решил сделать тебе настоящий подарок. От чистого сердца в знак преданности и желания вступить в новую жизнь и новый мир. Рита не сводила с него глаз. Нет, пожалуйста, не вздумай. Она хотела встать и толкнуть Бориса, лишь бы тот прекратил. - Так вот, Руслан. Братья. Все вы. Во имя Всевышнего. Он снял с шеи цепочку. Сверкнуло золотом, и каждый словно протрезвел. Ильшат, Муслим, Акрам, Руслан, беззащитная Рита –
все
они
смотрели,
как
трясущимися
руками
запуганный
собственным бессильем Боря разламывал крестик. Одним движением он разделил его на две части. Тонкий хруст прорвался сквозь ресторанный шум. Показалось, что на один короткий миг остановилась жизнь. Рухнуло все, что когда-то связывало начало и конец, душу и тело, мир и порядок. А потом жизнь продолжилась. Опять играла музыка, опять гудели разговоры. Руслан обнял Бориса. - Ты поступил правильно. Спасибо тебе. Нас всех ждут большие дела. И вроде бы ничего не изменилось. Только больше никто не говорил. Они стояли на улице и ждали такси. Свежий воздух бил кулаками. Борис сказал, что выпил всего-то ничего и поедет на своей. Он попрощался, похлопав каждого по спине. По-братски, заметила Рита. Она проводила его большой внедорожник, который съела ночь, и сказала: - Я таких дураков никогда не встречала. - Почему дураков? Почему дураков? – засуетился Руслан. – У него тяжелый период. Он поступил правильно. - Я прошу тебя, Русланчик, замолчи. Я не хочу ничего слышать. Я тебя люблю и поэтому не стану. Мы договаривались не обсуждать твою болезнь. - Какую болезнь, Рита? Зачем ты такое говоришь? Это мое искреннее решение. И Борис тоже поступил честно.
Она зажала уши и замычала, чтобы не слышать ни звука. Руслан объяснял, что его новый брат оказался в тяжелой ситуации. Жизнь повернулась к нему спиной и забрала всех его близких. Брат потерял работу, его бросила любимая, брат утратил смысл существования. Он пытался объяснить, насколько это тяжело и как своевременно он, Руслан, оказался на пути этого несчастного человека. «Ля-ля-ля, ля-ля-ля, - напевала Рита, - я не слышу, я тебя не слышу. Вы все сумасшедшие. Ля-ля-ля». Он ехал, ночь ехала за ним, он мчался от ночи, а ночь обгоняла. Опьянеть не успел – просвежился, вырулил, продолжил. Нет, успокаивал себя, что сделано, то сделано. Все правильно. Так должно быть. Никакой я не отступник, просто нашел себя. Разве не в этом состоит жизнь, не в поиске разве? Неужели человек на заслуживает счастья? Кто сказал, что это грех. Что вообще такое грех? Придумал кто-то слово, а теперь… Он знал – все будет хорошо. Бог простит. Аллах примет его, и все, наконец, изменится. Настанет лучшая жизнь. Может быть, найдутся силы и он докажет, что способен нести свет в массы. Может, доверят и ему важную миссию. Может, совсем скоро он тоже уедет, как уехали – те, другие, кто вовремя осознал, что и как, и где. «Напиши, как доберешься», - писал ему Руслан. Он так счастлив был, что кто-то беспокоится за него, что теперь он перестал
быть сам по себе, что появилось новое окружение, способное и готовое понять его и принять в свой новый мир. Он решил, что прямо завтра утром пойдет в мечеть и станет жить, как правоверный мусульманин. Дома его ждала уже специальная
брошюрка
с
выдержками
из
Корана.
Ильшат
позаботился заранее о подготовке будущего борца за спасение. Он даже представил, что вот-вот и отыщет его новая женщинамусульманка, и станет все окончательно хорошо. Он ехал и ехал. Сломленный крестик блестел на пассажирском кресле. В ту же ночь машина Бориса влетела в отбойник. Бетонный парапет разорвал кузов на две части. Глава 7 Стать мусульманкой Рита пялилась в экран монитора. Ответит или нет? Надо было слушать Руслана, думала она, принять ислам и жить, как жили. Подумаешь, стала бы мусульманкой. Успела накануне купить хиджаб в мусульманской лавке. Милая девушкапродавщица посоветовала изумрудный цвет. - К вашим глазам очень подходит. Вы сами темненькая, а изумруд освежает. Девушка обещала, что цвет непременно понравится мужу. - Ну да, ну да, - кивала Рита, - а ваш муж, - спросила она, любит вас?
Продавщица смущенно улыбнулась. Молоденькая, хрупкая – девочка совсем, призналась, что счастлива в браке и благодарит Аллаха за своего доброго и справедливого супруга. - Нам, мусульманкам, повезло. Мы самые любимые жены. Согласитесь? - Наверное, - ответила Рита. - Наверное? Вам ли не знать? Вы такая красавица! - Я не мусульманка. - Ах…, - засуетилась девушка, - то есть, хорошо, да…, - не знала, что и ответить. - Но мне нравится изумруд, спасибо вам. Она ждала ответа, экран молчал электронным равнодушием. Платок лежал, аккуратно сложенный, почему-то на книжной полке, где кроме Корана не было ни одной книжки. Наследие от Руслана. Единственное, что осталось. Это был не Коран, а переводный аналог, но Рита не задумывалась ни о чем таком. В какой-то бессчетный раз открыла первую попавшуюся страницу. «Аллах – наша цель. Пророк – наш вождь. Джихад – наш путь, смерть на пути, предначертанном Аллахом. Наше высшее желание». Рита не знала, что такое джихад, но отчего-то испугалась, как бывает
интуитивно
предчувствуешь
наступление
беды.
Она
хлопнула обложкой. Изумруд шелка сверкнул непорочной чистотой и, казалось, попросил – возьми, надень или выбрось, что угодно, только не храни меня рядом с этой страшной книгой. Прозвенел колокольчик. Пришло долгожданное сообщение.
14.12.2018. 02.46. Газис. Здравствуй, Маргарита. Хорошо, что написала. Жить по закону Аллаха – высшая ценность. Я расскажу, как это здорово. Ты не пожалеешь, если приедешь ко мне. Да, здесь идет война. Каждый день, во имя Аллаха. Но это правильная война. Когда мы победим, настанет время правды. Шлю тебе фотографию. Пиши мне. Я с тобой. Твой Газис. Она долго смотрела на иконку прикрепленного файла, словно обнаружила не весточку с фронта, а взрывное устройство с детонатором вместо кнопки «открыть». Щелкни мышкой, досчитай до двух, одного, и… Открыла и будто бы услышала, как стрекочет автоматная очередь. Жесткие мужские голоса, детский свистящий плач. Гремело чужое бесцветное небо, и черное облако опускалось все ниже и ниже. «Талата, итнан, уахиб…» Показалось, что письмо готово исчезнуть. Только подарило надежду, а теперь убьет прежней пустотой. С фотографии улыбался незнакомый мужчина – видимо, тот самый Газис, которого Рита отыскала на одном из форумов для желающих «уехать». Зачем она писала ему? На что надеялась? Стать мусульманкой? Перебраться в Сирию? Именно так, отвечала Рита. Стать мусульманкой, добраться до границы и найти свою девочку. Посмотреть в глаза Руслану и… не
знала, что бы сказала ему. Она не думала, что сможет хоть что-то сказать. Газис стоял в мутных болотных штанах. Борода его неохотно и вынужденно держалась на худощавом лице. Он щурил правый глаз, опрокинув корпус на ствол Калашникова. Прицел страшно таращился на Риту, и она провела пальцами по экрану, пытаясь увести от себя упрямый взгляд автомата. За его спиной блестела вода: речная или озерная, точно не морская, решила Рита. Она плохо разбиралась в географии, но теперь вот, когда случилось невозможное, знала, что до Идлиба, например, всего двадцать пять километров от турецкой границы, а на северном берегу чудесной реки Евфрат (название которой Рита помнила со школьных времен истории Древнего мира) покоится захваченная боевиками Эр-Ракка. Солнце пялилось сквозь экран, и Рита чувствовала, как утомительна сирийская жара. Ей причудилось, что фотографию мог сделать только Руслан. В кадр не попала девочка, но вот же она, за границами экрана – дочка, ты же здесь, скажи, ты слышишь? Никто не ответил, и Рита поняла, конечно, что несет ерунду. «Надо брать себя в руки. Надо действовать», - убеждала себя. Она спешно ответила Газису. 14.12.2018 02.59. Рита К.
Спасибо Вам, Газис. Мне действительно важно то, что Вы делаете. Я с нетерпением жду, когда смогу оказаться рядом с Вами и принять участие в нашем общем деле. Она не смогла перечитать, что написала. Опять ей стало страшно от собственных слов, будто слова ожили, и мысли ее наполнились реальным смыслом. Так не бывает. Так не может быть. Но как иначе? Опять она взяла эту книжку, адаптированный Коран для начинающих, памятку для будущих террористов, радикальный ислам для чайников. Взяла осторожно, долго боялась раскрыть, будто чувствовала – раскрой прямо сейчас, и случится что-то страшное, прорвется, наконец, тот ужас, которого так долго ждала и боялась его наступления. И вот, наконец, дождалась. И не боишься больше ни капли. Только она дотронулась, как из толщи страниц выпал огрызок бумаги. Крохотный листок с номером телефоном и подписью «Ильшат». Ну, конечно – брат. Рита помнила его, этого мусульманина, у которого всем нужно учиться. Тогда он зачастил к ним. А когда разбился правоверный Борис, и машина его, подобно крестику, разломилась на две части, Ильшат вовсе чуть ли не поселился в их скромной квартире. Они часами беседовали с Русланом. Закрывались в кухне, чтото громко и что-то подозрительно тихо обсуждали, а потом пили чай и говорили, говорили – до тех пор, пока могла еще терпеть Рита. А
когда не было сил терпеть, она без спроса врывалась в их священную обитель. - Может, хватит? Але, гараж? - Руслан, - пытался объяснить Ильшат. Но Руслан не прогонял любимую женщину. Он знал: прогонит, так навсегда. Ему хотелось любить ее до самого последнего дня. - Не надо. Я разберусь. - Может, откроете свои секреты? Я вообще-то не чужая. Руслан? - Да, милая. Да, родная. Ему было неловко говорить такие слова при суровом Ильшате, который держал жену-мусульманку в четырех стенах и был уверен: так продлиться столько, сколько должно продлиться, то есть всю жизнь. - Садись, дорогая. Садись рядом. Ильшат не стал возражать и только глянул в пустую чашку. Руслан тут же добавил свежую заварку и плеснул кипяток. Недолго молчали. Рита в очередной раз сказала, как не нравятся ей такие посиделки. - Нет, ребят, я не против. Сколько душе угодно. Но вы какие-то странные.
Сидите
тут,
шушукаетесь.
Меня
определенные наводит, - улыбнулась она. У Ильшата в глазах промчался блеск злости. - Раньше такого не было, Русланчик. - Раньше ничего не было, - пояснил он.
это
на
мысли
- Ничего? Ну, ладно. Ничего, так ничего, - она сделала вид, что немного обиделась. Самую малость, чтобы не пришлось вставать и уходить, хлопая дверью. - Рита, не нужно. Слышишь, Рит? Рита? - Да сколько можно! – не выдержал Ильшат. – Рита, Рита… ты посмотри на себя, - вскочил он. И Руслан тоже подорвался. Они смотрели друг на друга, как два орла. Подбородки острые, глаза черные. Кулаки задрожали. - Ребята! Ребята… я все. Перестаньте. Дотронулась до плеча мужа. Тот опрокинул ее руку. Она все равно заставила его сесть. Теперь молчали долго. Но Рита все равно не уходила. Она решила: или сейчас, или никогда больше. Разлила чай и спросила Ильшата, сколько ему добавить сахара. - Три, - ответил Ильшат и кивнул одобрительно. Ему нравилась женская суета на кухне. - Ребята, вы поймите. Мне без разницы, какие у вас идеи. Я сто раз объясняла. Но если будете вот так закрываться и шушукаться… Извините. И не надо мне тут, - обратилась она к Ильшату, показывать характер. У меня тоже характер. Спроси вон, - показала на Руслана, - он тебе расскажет про мой характер. - Хорошо, Рита. Мы тебе все расскажем. Да? Руслан понял, что Ильшат не против. Раз уж на то пошло. Рита внимательно слушала, как распинается ее благоверный муженек. Она сначала хотела рассмеяться, потом расплакаться, потом выставить Ильшата из своего дома и позвонить в полицию.
Но никуда не позвонила и никого не прогнала. Сидела с каменным лицом и старалась думать о чем-то другом, лишь бы не верить в происходящее. - То есть уехать? - не поняла Рита. - Взять и уехать. Все решаемо. Есть люди, которые помогут. Мы там жить нормально будем. Там все по настоящим законам, Рит. Там жизнь, а не то, что, - махнул он… - Ты себя слышишь, Руслан? - Слышу, - ответил строго, - а ты вот не хочешь слышать. - Нет, - вскочила Рита, - это в голове не может уложиться. Ты предлагаешь мне надеть платок, забить болт на всю свою жизнь, на все желания и цели. Вот так вот взять и поехать черти знает куда? - В новый мир, Рита. В новое государство. К новым целям и желаниям. Ты сама подумай. Ты что, счастлива в своем детском саду? А я, думаешь, счастлив? Ну да, бизнес. Ну да, неплохие деньги. Только не нужны мне эти деньги. С тобой там, наверху, не за деньги общаться будут. Ты там ничего не купишь. Придется отвечать за свои дела и поступки. - Стоп, - очнулась Рита, - замолчи, пожалуйста. Ты мне скажи, а ребенок? Ты хочешь сказать… - Ну, естественно. Мы поедем все вместе. Ильшат организует. Ильшат молчал и смотрел куда-то сквозь стену. Будто видел то, что не могут видеть другие. Будто там, за стеной, уже начинался тот рай, о котором так распинался Руслан. Осталось только шаг сделать, и вот оно, счастье. - Это уже слишком. У меня слов нет.
- И не нужно! И не нужно, - повторил он, - какие еще слова? Нужно чувствовать, а не говорить. Ты вот мне про цели свои говоришь. Ты лучше скажи, какие у тебя цели? - Какие у меня цели? – она задумалась и не могла собраться, чтобы сразу ответить. Позже думала, что никаких стремлений у нее не было. Ну да, была работа, на которой уставала – но все же устают. Была дочь, которую любила без памяти. И был Руслан, конечно. И, может, он и был этой главной целью. И раз так, стоило ответить – да, любимый, я пойду с тобой до конца. Но Рита не сказала. Она вышла из кухни. Поправила одеяло, укрыла ребенка и сама тоже легла прямо в домашнем халате. Слышала, как уходил Ильшат и желал своему брату стойкости и терпения. Руслан говорил, что обязательно решит все проблемы. Вот ведь как, думала она. Сначала была его любовью, а теперь стала проблемой. И почему сразу не вспомнила о нем? Ведь знала. Как забудешь? Но так, наверное, закружилось в вихре наступившей беды, что не сообразила сразу. Взяла мобильник, набрала цифры. Гудки тянулись. Шестой, седьмой, восьмой… Она ожидала услышать, что абонент временное недоступен, но Ильшат, слава Богу, ответил: - Алло-алло, - семенила Рита, - алло, Ильшат? - Да, я слушаю, - ответил он. - Ильшат, здравствуй. Извини, что поздно. Это Рита.
Она замолчала. Ильшат тоже повис в тишине. Может быть, зря позвонила. Чего она ждала? - Рита, жена Руслана… - Я понял, - сказал Ильшат, - как ты? – спросил с полным сочувствием в голосе. - Не знаю, как сказать, если честно. Рите вдруг захотелось рассмеяться. Накопилось – не унесешь. - А ты не говори ничего. Давай увидимся лучше. Что нам ночью разговаривать. Да и телефоны… Она прижала трубку к груди, словно боялась упустить послесловие
разговора,
полное
очередных
надежд.
Стояла
неподвижно до тех пор, пока не осознала, что выглядит странно в такой скованно-задумчивой позе. Ильшат помог уехать Руслану. Значит, организует еще один переезд. Она опять взяла изумруд шелка и нацепила платок. Закружилась по комнате, представляя, как танцует для мужа. Скоро, очень скоро ты увидишь меня, Руслан. Ты думал, я сдамся. Ты плохо знаешь меня, любимый. Ей было крайне важно поделиться этой мыслью хоть с кем-то. Кое-как дожила до относительного утра и набрала Габидуллину. Мне нужно с вами поговорить. Можно я приеду? Не смогла ждать, хватила сумку и рванула в отдел. Ее не пустили. Сказали, что Габидуллин еще не приехал и вообще – не нужно здесь стоять. Дежурный по КПП недоверчиво следил, как Рита жмется на утреннем морозце. - Мне нужно с ним поговорить. Очень-очень, - объясняла она.
- Что я могу сделать? Он вам назначил время? - Нет, но ведь… действительно, я не подумала. А во сколько начинается рабочий день? Еще и семи не было, а Рита уже стояла возле отдела. - Я вас узнал, вы та самая..., - не договорил сержантик. - Жена террориста, - обозначила Рита и улыбнулась. Она в штуку выдала: «Аллаху Акбар», но дежурный не понимал никаких шуток, особенно связанных с религией, и немедленно позвонил начальнику, обозначив, что случилось ЧП и необходимо срочное усиление. - Что-то серьезное? – спросил Габидуллин, ответив на звонок Тимурыча. - Лучше не спрашивай. Сейчас взлетим тут все… нахрен. Давай скорее. Он быстро собрался, смочив лицо холодной водой до чувственного скрипа. Представил, что прямо сейчас все станет иначе: жена сварит кофе и проводит его в новый служебный день, поцелует на удачу и позволит поцеловать себя. - И куда ты в такую рань? - Какая тебе разница? То есть, - замялся он, - разве тебе интересно? - Вот тварь, - возмутилась, - терпеть тебя не могу. Можешь идти, куда хочешь. И сюда не возвращайся. Живи у себя в кабинете. С кем хочешь и как хочешь. Мне все равно. - Ладно, - кивнул равнодушно.
Добавил бы «с удовольствием», но только посмотрел как-то сочувственно и ушел. По дороге он мечтал о чуде. Появился бы у них ребенок. Ведь старались же. И ночью, и утром – чаще утром, как советовал врач. Почти поверил и хотел развернуться, примчаться домой и сказать «прости меня, дурака». У въездных ворот неряшливо стояли новенькие полицейские «Фиаты». Сквозь проступающее утро изливались синим и красным. Возле машин толпились однотипные, скукоженные от ветра сотрудники, и важно расхаживал Тимурыч. Габидуллин выдержал, сколько мог. Облокотившись о руль, он потерянно следил за назревающей суетой, но Тимурыч его быстро обнаружил и замахал – быстрее, быстрее. Габидуллин подорвался и скоро достиг начальника. - Здорово, Тимурыч. Чего тут? - Чего тут? Ты не понимаешь? Дай мне сигарету! - Я не курю, Тимурыч, ты чего? - Я тебе сейчас такого Тимурыча покажу. У входа с поднятыми руками стояла Рита. - Что за херня? - А ты сам посмотри. Твоя несчастная мамочка решила устроить взрыв. - Чего? Вы тут с ума что ли сошли? Тимурыча затрясло. Он все-таки нашел сигарету в закромах своего длинного драпового пальто, чиркнул спичкой и, обнаружив живую искру, швырнул коробок в снег.
- Твою мать, твою мать… Никто не курит! Всем выключить телефоны! - заорал Тимурыч, но никто не дернулся. - Ей-Богу, Тимурыч, сходи в отпуск. Достал уже, - рявкнул Габидуллин. Он уже входил в здание и, сжав кулаки, проревел: - Отставить! - Команда отставить, - продублировал здоровый омоновец, и бригада моментально рассосалась – Тимурыч даже не заметил, куда они все делись, эти бравые ребята. Разжевывал спичку, соленый серистый кончик и вроде бы немного успокоился. - Пойдемте, Маргарита. Габидуллин зачем-то постучался в собственную дверь. Он просунул голову, и, только не обнаружив никого, шагнул – целиком – в кабинет. - Проходите, проходите. Представляете, они подумали, вы хотите взорвать здание. Скрюченная,
маленькая,
словно
случайная
запятая
в
беспробудно длинном протокольном тексте, она стояла на пороге. - Что же вы, Маргарита? Присаживайтесь, пожалуйста - указал на стул. Кофе будете? Или чай? - Нет, - промычала Рита. - Я хотела поговорить с вами. Извините, что я пришла, вот так вот. - Все в порядке. Не переживайте.
- А эти ваши, они решили, что я террористка какая-то. Я даже войти не успела. Они прилетели, как сумасшедшие. Потом приехали остальные, достали оружие. - Мда…, - протянул Габидуллин. - Они бы меня расстреляли, честное слово. Но за что? Вы мне скажите, что я такого сделала? Почему все думают, что я могу сделать что-то плохое? - Не обращайте внимания. Просто все напуганы. Такое сейчас беспокойное время. Вы же сами знаете. - Вот именно, - подтвердила Рита, - но я причем? Я не могу отвечать за мужа. - Да-да, - согласился Габидуллин, - вы успокойтесь. Он видел пред собой ее лицо, и губы видел, и большие глаза, и ресницы, густые-густые, невозможные какие-то ресницы. Она всетаки опустилась на стул. Стыдливо укрылась в ладонь и заплакала. - Простите, - всхлипнула она. Габидуллин разложил на столе свои острые локти, подперев руками уставшее, словно похмельное отекшее лицо. - Думаете, это приятно? Я простая женщина, я никакая не преступница. Я всего лишь хочу вернуть свою дочь. Габидуллин стал рассказывать, как движется работа над поиском девочки, но вот только связаны руки – вся эта международная обстановка, ну понимаете, мировая, по сути, проблема.
- Мы работаем. Мы всего рассказать не можем. Некоторые мероприятия под особым грифом, понимаете? Но вы успокойтесь. Что-нибудь придумаем. - Время уходит… Я верю вам, конечно. Вы такой, - посмотрела она, - такой надежный. Вам хочется доверять. Но я прошу вас, давайте действовать прямо сейчас. Я так больше не могу. Пожалуйста. Надо было что-то говорить. Габидуллин мог бы признаться, что Рита ему более чем симпатична и потому он обязательно поможет. Помог бы любому, но ей – с личным удовольствием. Лишь бы не плакала, лишь бы не плакала. Хоть и плачет необычно. Красивая женщина, убеждался Габидуллин, хорошая. - А можно задать личный вопрос? Габидуллин кивнул. - Вы же мусульманин, правильно? - Так точно, - подтвердил следователь, - чистокровный татарин. - Это очень хорошо. Вы понимаете… вы только выслушайте, пожалуйста. Я больше не могу думать. Мне нужно срочно с кем-то посоветоваться. Она сказала, что решила принять ислам. - Хм, - улыбнулся Габидуллин, - а зачем вы говорите это – мне? - Больше некому. - Хотите получить одобрение? Ну что ж. Я вам так скажу. Если хотите принять ислам, принимайте, конечно. Коран учит нас помогать каждому, кто ищет. Но вы же осознаете, что религия – это серьезно? Это навсегда.
- Да-да, наверное. - Главное, чтобы вы понимали, зачем. Рита не хотела отвечать, но Габидуллин догадался. - Ради мужа, да? - Пожалуй, - призналась она. Смотрел и смотрел в одну точку, между верхней губой и бровью, и не мог подобрать нужных слов. С одной стороны, Габидуллин понимал, что Аллах обязательно вознаградит его за каждого обретшего. С другой, не мог взять такую ответственность – а вдруг Рита заблудится и свернет с истинного пути. - Но ваш муж не мусульманин. Точнее, он думает, что мусульманин. Только ислам – самая миролюбивая религия. И Коран не призывает вести смертоносные войны и совершать преступления. - Я не собираюсь воевать. Я всего лишь хочу стать мусульманкой, чтобы вернуться к семье. - Думаю, религия здесь не причем, - ответил Габидуллин, - не торопитесь. Советую подождать. Конечно я рад, что растет количество мусульман. Только поймете. В наше время легко подменить истину и ложь. Можно просто-напросто верить в одно, а думать
по-другому.
Идет
подмена
понятий,
в
том
числе,
религиозных. С каких-то пор стало считаться, что главная задача ислама – борьба с неверными. Меня такому не учили, например. Я не понимаю, кто придумывает новую религию и оставляет ей прежнее название. Это уже не ислам. Терроризм, проклятье, ужас – что угодно. А ислам – это мир, порядок и любовь. Понимаете? Как и любая другая религия.
Габидуллин улыбнулся. Ему стало хорошо. - Вы очень правильно говорите. - Да бросьте, - засмущался следователь. Они больше не разговаривали. Габидуллин только думал, как важно вовремя поговорить с человеком. Иногда ничего не требуется, кроме как одного самого непринужденного разговора. Может быть, в простом слове гораздо больше смысла, чем в поступке. Может, убеждал себя, этим словом он спас бедную Риту от большой ошибки. Заиграл телефон, проехал по столу. Габидуллин не сразу обратил внимание, кто там звонит – загорелся экран входящего вызова, Рита спешно взяла мобильник и сбросила звонок. Но в невольной фотофиксации, какой-то частью подсознания или чего-то еще, может, неосознанного восприятия или благодаря доброй воле судьбы следователь воспроизвел имя контакта. Потом еще раз произнес, хмыкнул и опять сказал, и вот уже вслух выдал: «Ильшат». - Ильшат? - Да, - махнула Рита, - старый знакомый, потом перезвоню. Она поднялась и хотела уйти, поблагодарила Габидуллина за разговор, пообещала, что впредь не станет принимать поспешных решений и вообще хорошенько подумает, как жить дальше, но Руслан приказал остаться. Очнулся в нем былой офицерский заряд. - На месте. Осталось добавить «раз-два». Рита остановилась. - Присаживайтесь, - обозначил он спокойно и указал на стул.
Рита послушно опустилась и увела взгляд. - Кто этот Ильшат? - Да там…, - не знала, как объяснить, - друг Руслана. Называл его братом. Ну, вы понимаете. - Я понимаю, - согласился Габидуллин и достал из тумбочки фотографию. - Он? - Вроде… не знаю, - растерялась Рита. - Он? – настойчиво повторил следователь. Я спрашиваю, он? - Да, - призналась и начала что-то объяснять и оправдываться, но Габидуллин уже не слушал. Это был тот самый Ильшат, который в любой момент мог устроить теракт, глава религиозной ячейки ПравоВера. - Я не собираюсь с ним общаться, - соврала Рита. - Нет, вы должны. Прямо сейчас должны ему позвонить и договориться о встрече, - объяснил Габидуллин. – Вы просто не представляете, какой он человек. Когда мы возьмем этого правоверного, он расколется. Он расскажет, где Ваша дочь, где ваш муж. Он все до мелочей расскажет, - ликовал Руслан. - То есть вы мне предлагаете?... - Да, именно! Немедленно встречайтесь с ним. Мне важна любая информация. Он давно у меня на прицеле, но не было человека, который мог бы войти к нему в доверие. Вы должны хорошо с ним общаться. Слышите, Рита? Это не просьба. Это приказ. - Вы не можете мне приказывать.
- Могу, - настоял Габидуллин, - в первую очередь потому, что вы сами заинтересованы в разговоре. Мы одним выстрелом убьем двух… Он оговорился. - Не нужно никого убивать, - попросила Рита. - Мы раскроем сразу два дела, я хотел сказать. Вы окажете неоценимую помощь. Они выходили в улицу, склонив головы. Тимурыч застыл с сигаретой. Мелькали машины и люди, шумела в окнах высоток офисная жизнь, густело простывшее небо, и падал прежний снег. - Я подвезу вас. Ехали молча, только поскрипывало радио. Габидуллин смотрел в боковое зеркало, а Рита думала, он смотрит на нее. Дорога тянулась и тянулась. Утренние пробки заставили ждать, а значит, говорить. - Мда, - выдавил Габидуллин, застыв на перекрестке. - Ага, - повторила Рита и высунулась из окна. Снег целовал ее в лоб. Потом они все-таки вырвались из дорожного плена и крутанули в арку. Рита подсказывала – вон туда, а теперь направо. Габидуллин знал, где она живет, но все равно благодарно кивал, выруливая из тесноты двора. - Давайте провожу. Она вышла из машины, и Габидуллин неловко метнулся вслед. - Я должна извиниться, - сказала Рита. - Перестаньте, сколько можно?
- Нет, послушайте. Я просто хотела сказать, что вы очень хороший. Я раньше думала, что вам все равно на мою беду. А теперь поняла – вы обязательно поможете. - Конечно, помогу. Теперь будем работать вместе. - Да, точно… Только знайте, пожалуйста. Если ничего не получится, я – сама – найду способ. Только обещайте, что не накажете меня строго. Это мой ребенок. Вы должны понять. Вы поймете? Обещаете? Она бродила по дорогам. Улицы не кончались. Потом позвонила и сказала: - Ильшат, я сейчас приеду, хорошо? Глава 8 Ля иляха илля Лах Они договорились встретиться в мастерской напротив мечети. Ильшат предупредил, что у него много дел, но для Риты он всегда готов найти время. Ровно в шестандцать-ноль-ноль запел мулла, или кто-то там. Рита не знала наверняка. «Аллаху Акбар», - кричали сквозь динамик. Она подумала, что голос наверняка записан, ведь никто не будет специально надрываться в назначенный час и призывать правоверных к молитве. «Ля иляха илля Лах», - слышала Рита, хотя не знала, правильно ли воспринимает священный текст.
Руслан молился пять раз в день. Он специально приезжал с работы, принимал душ и закрывался в комнате, чтобы неверная Рита не могла помешать. Он вставал ночью и тоже молился, а потом молился утром и в обед, и так каждый день. По пятницам Руслан посещал мечеть. Рита смотрела на остроносую башенку из красного кирпича с полумесяцем на вершине. Она проходила здесь каждый день, когда шла на работу, и представить не могла, что обычная мусульманская церковь – так неуклюже Рита называла мечеть – сможет забрать ее Руслана. Ильшат вышел в рабочей одежде. От него пахло машинным маслом, на лице тосковала свежая краска. - Почему не молишься, Ильшат? Время священной молитвы. - Здравствуй, Маргарита. Да вот, видишь, ты пришла. Не до молитв. - И между молитвой и мной ты выбрал, конечно, меня? - Непозволительно молиться грязному. К Аллаху надо приходить чистым. - Согласна, - улыбнулась Рита. - А что, я сильно грязный, да? – смутился он. - Извини, работа. Он предложил пройти внутрь и поговорить спокойно в каптерке. Рита согласилась выпить чай, потому что с утра ничего не ела. Как всегда забыла позавтракать, пропустила обед, и теперь даже голый чай как-то приятно оседал внутри. Ильшат задумчиво курил. Рита попросила сигарету, тот не возразил. Пожалуйста, на здоровье, разве жалко. Спросил, как у нее дела.
- Ну как дела, Ильшат. Плохо, конечно. С тех пор, как он уехал, места не нахожу. Я не знаю, что делать. Я просто в растерянности. Считаю себя виноватой. - Не начинай. Никто не виноват. Он совершил правильный поступок. Настоящий шаг настоящего мусульманина. Правда, Руслан так мечтал, что ты тоже поедешь. Ты, ваш ребенок. Для него это важно, понимаешь? - Понимаешь, - повторила Рита. Ильшат стал рассказывать, как дорог ему Руслан, и как важно вовремя понять свое истинное предназначение. В каптерку зашел молодой парень. Очередной правоверный, который тоже, наверное, готовился к священной войне. Ильшат сказал, что сейчас не время. Парень тоже заметил Риту и поздоровался, наклонив голову. - Иншала, - ответила она. Парень улыбнулся, взял со стола разводной ключ и ушел. - Неплохо, - оценил приветствие Ильшат. - Стараюсь, - гордо заявила Рита, - пробовала читать Коран, не получается. Боюсь. - Боишься? - Ильшат, я же понимаю, зачем он уехал. Меня с работы погнали. Думают, он террорист. А ведь это правда. Он же террорист. Вот и боюсь. - Глупая! Какой террорист? По-твоему, терроризм – это что? Она смущенно задумалась.
- Терроризм – это устрашение. А мы… Руслан… мы боремся за справедливость. Мы хотим всеобщего мира и правды. А ты говоришь… Рита вздохнула. - Знаешь, Ильшат. Я тебя, конечно, должна ненавидеть. Ты уж извини. Руслан с тобой связался, и теперь он где-то не пойми где. Ты мне всю жизнь испортил. Но, пожалуйста, ничего сейчас не говори. Я хотела сказать… хотела сказать, ты единственный человек, кому я могу признаться. Ильшат внимательно слушал. Она вдруг замолчала и заводила ложкой. Весело закружились чаинки. - Что ты хочешь? - Я долго думала. Я ходила… я платок купила. Читала Коран. Я даже кому-то написала, какому-то… как же его… Ильшат, я ради семьи готова на все. Кажется, я хочу стать мусульманкой. Наверное, мне стоило раньше принять ваш ислам. Сейчас бы все было хорошо. Руслан бы остался со мной. И дочь была бы рядом. Она забыла слова Габидуллина и теперь так откровенно говорила, что Ильшат от наслаждения опять достал сигарету. - Что мне нужно сделать? Давай сходим в мечеть? Хочешь, я поклянусь при тебе на каком-нибудь Коране? Ильшат усмехнулся. Он предложил поехать к нему домой, чтобы обсудить все тихо и спокойно. - Я устала ждать. Я не могу сидеть на месте. Я должна вернуть свою семью.
Он еще помолчал сколько-то, докурил и ответил. - Не очень-то просто стать мусульманкой. Ты должна понимать, что это серьезный выбор. Недостаточно просто одного решения, нужно быть готовой к строгому исполнению религиозных норм. - Я понимаю, понимаю. Честное слово. Я обещаю, что прочитаю Коран. Все, что угодно прочитаю. - Пока не читай, я сам подышу тебе нужный перевод. Арабский ты все равно не знаешь, будешь читать на русском, - оживился Ильшат. Он кому-то позвонил и спросил, остались ли брошюры. Перешел на татарский или какой-то другой мелодичный язык, потом обратился к Рите, не прекращая телефонный разговор: - Ты крещенная? - Да, - растерянно ответила Рита, - но разве это имеет значение? Он положил трубку. - Это немного осложняет ситуацию. Ты носишь крест? Она ответила, что сняла крестик лет в шестнадцать, потому что не верит в Бога. - Как же ты хочешь принять ислам, если не веришь во Всевышнего? Я не понимаю тебя, дорогая Рита. - Я поверю обязательно. Ты только скажи, что делать. Мне без разницы в кого верить. В Бога ли, Аллаха, хоть в кого… - Вах, - подскочил Ильшат, - перестань немедленно, я прошу тебя. Ты сама сейчас все портишь. Не говори таких слов никогда, слышишь?
Она недолго молчала. - Ладно, хорошо. Я все поняла. Ильшат держал грамотную паузу. Сквозь открытое окно попрежнему доносился громкий молитвенный голос. - Почему ты не молишься, Ильшат? – опять спросила Рита. - Я молюсь. Она упорно молчала – слов не осталось. Ведь сказала все, что могла и, может, больше, чем требовалось. Призналась в страшном, самовольно решилась на собственный ужас. Руслан настукивал пальцами по столу. Рита пыталась разобрать, что за мелодию он исполняет. Не смогла. Решила, что именно сейчас он и молится – ведь можно, скорее всего, молиться про себя и вовсе необязательно идти в мечеть или закрываться в комнате. Она сама не поняла, как пришла к этой мысли. Никогда раньше даже не задумывалась о тайне молитвы, а теперь вот такие понятные мысли пришли к ней. Стоит ли вообще идти куда-то и что-то делать, чтобы стать мусульманкой. Недостаточно ли почувствовать что-то особенное в душе. Рита знала, никакого Бога не существует. Реальна лишь ее семья: любимый муж и родная дочка. Действительна беда, которая пришла, и выбор, который она принимала. Спросила, давно ли он общался с Русланом. - Давно, - не соврал Ильшат, - с тех пор, как уехал, только однажды звонил. - И как? Радуется новой жизни?
- Новая жизнь – впереди. Мы все идем к этому. Сейчас не самое лучшее время, но мы знаем, что победим. Руслан борется за правду. - А девочка? - Я не знаю, - ответил Ильшат, - честно. - Поговорить бы с ней. Там же война, там одни бомбежки. Как я могу жить, если моя дочь – там, под вечными обстрелами. Ильшат спросил, готова ли она уехать? Не раздумывая, Рита кивнула. В любое время. Хоть сегодня. - Понимаешь, я должен с людьми пообщаться, поручиться за тебя. - Может быть, нужны деньги? - Нет, - категорично отрезал Руслан. - Финансовый вопрос на мне. Но ты должна будешь доказать, что достойна стать частью новой жизни. Он мог бы ничего не говорить. Рита изначально понимала – придется делать что-то еще. Так просто ничего не случается. Особенно при общении с такими, как Ильшат. - Не думай, что я какой-нибудь преступник. Я просто должен знать, что ты действительно готова. Рита подняла руки. Забирай меня, делай, что хочешь. - Я подумаю, что ты можешь сделать. Для нас. Для всех. Да? - Да, - согласилась Рита. Он пообещал, все будет хорошо, и в это обещание Рита почемуто поверила. Во всяком случае, она хотела теперь надеяться на лучшее.
Они вышли на улицу. Молитва утихла, и стало легче дышать. - Откуда столько снега?- удивился Ильшат, будто не видел его раньше. - Да, - согласилась Рита, - снежная зима. Хорошая. - Будет еще лучше. Ты, главное, успокойся. Правильно, что пришла ко мне. Верно, что решила. Будет нелегко, но твой выбор оценят по заслугам. - Аллах оценит? – улыбнулась Рита. Ильшат сказал, ему нужно работать, извинился и ушел. Рита гуляла по городу, счастливая и довольная. Она верила, что скоро увидит Руслана. Теперь, когда она заняла его сторону, когда попыталась понять его новый внутренний мир, разве сможет он удержаться, разве не захочет услышать любимый голос, разве допустит, чтобы их любимая дочь осталась без матери. Рита уже видела, как садится в самолет и летит над облаками. Она ни разу не летала, но теперь не боялась ничего. Особенно сейчас, когда страшное будто бы осталось позади, словно отпустило ее, несчастную, и сказало – живи, так и быть. Потом позвонили. Закончилась мелодия радости, и снова стало тяжело. Она сказала, что должна подумать. Ильшат предлагал пронести взрывчатку в отдел полиции. - А потом ты улетишь. Руслан тебя ждет.
*** Тимурыч сказал – делай, что хочешь, но успокой свою мамашу.
- Тимурыч, она не террористка. Сколько раз повторять? - Мне без разницы. Сегодня – жена террориста, завтра сама наденет платок, и Аллах Акбар, приехали. - Причем тут Аллаху Акбар? Ты же сам наполовину татарин, зачем так? - Знаешь, Габидуллин. Для меня всегда интересы государства были выше личных. Так что оставь свои религиозные настроения при себе. Мне сейчас в Москву докладывать, как ты тут работаешь по ПравоВере. Что с Ильшатом? - Скоро будем брать. - Ты уверен? Мне так и говорить – скоро будем брать? Когда скоро, Габидуллин? Что в твоем понимании – скоро? Сегодня? Завтра? Через год? - На днях. - В пятницу сам выйдешь на связь и доложишь. Пусть московские генералы посмеются. Расскажешь им про то, какой ты замечательный мусульманин. - Тимурыч… Он пробовал заняться другими делами. Но стоило сесть за работу, думал о Рите. Завывало под сердцем, раздавалось в груди. Его много лет учили контролировать любые эмоции. Лучшие психологи в академии объясняли, где прячется зародыш каждого чувства. - Помните, даже простая влюбленность – уже нарушение психики. Нельзя, чтобы внутри вас жила катастрофа.
Это было давно и, может, Габидуллин что-то забыл, а что-то придумал. Или состарился, забурев и растолстев, физически и внутренне, когда умения и навыки забродили под градусом относительно спокойной неповоротливой жизни. Он не помнил, как наверняка проявляется любовь. Он знал, что любовь, как болезнь, проступает внезапно и живет сколько-то, пока не сразишь ее временем. Еще знал, что любовь обязательно проходит, но оставляет за собой неизлечимую память. Зачем он думал об этом сейчас. В кабинет к нему постоянно заглядывали. Габидуллин закрылся изнутри – задергали вконец ручку. Потом раскрыл дверь настежь, но Тимурыч потребовал закрыться, потому что режим секретности никто не отменял. - Ты работать собираешься? Габидуллин не ответил. - Знаешь, я тебя освобожу ото всех дел. Я тебе отпуск дам, санаторий оформлю. Я тебе премию выпишу, двойную – знаю, как провернуть с бухгалтерией. Ты мне только закрой это сирийское дело. Найди Ильшата, найди эту увезенную девочку, успокой потерпевшую. - Да зачем мне отпуск? - махнул Габидуллин. - Меня это мало интересует. Меня волнует только «ПравоВера» и сирийское дело. Ты понял? - Тимурыч, ну, каждый день одно и то же. - Еще чуть-чуть, и об этом напишут. Появится какой-нибудь хрен с горы и расскажет обо всем. Ни одни связи не помогут. Какой-
нибудь молодой писака. Их сейчас знаешь, сколько? Все пишут и пишут, как будто нечем другим заняться. Вот кто-нибудь из них и напишет. Про нас с тобой. Про твою сумасшедшую мамочку с ребенком. - Тимурыч, какой ты беспокойный. Честное слово. Весь день Габидуллин просидел в кабинете. Он курил, не выходя во внутренний двор, избежать бы только встреч с коллегами и вынужденных разговоров об утренней истории. Экран монитора смотрел на него россыпью ярлыков на рабочем столе, потом пустым вордовским документом. После обеда он открыл свежий обзор судебной практики и растворился в строгих процессуальных рамках. Сердце стучало и стучало. Он чувствовал, как бьется внутри кулачок, тихонечко, тук-тук, тук-тук, будто проснулся там какой-то младенец и теперь дает о себе знать. «Слышишь, я здесь. Открой мне дверь. Я хочу выбраться». Габидуллин постучал в ответ. Неприятно кольнуло. Он пил кофе с коньяком. Снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Подкрадывался живой жар, целовал его лоб, гладил щеки. Боль растянулась по запястьям, отдала в коленях. Габидуллин знал – нужно переждать, и все закончится. Виски сжимались, пред глазами ползала большая черная муха. Опрокинул голову на стол. Кое-как поднялся и закрыл дверь на ключ. Сейчас отпустит. Минут двадцать, тридцать, ну, максимум, час. Дошел до подоконника, прижался щекой к ледяному замерзшему стеклу. Подоконник дышал спасительным холодом, через прикрытую форточку залетали в кабинет крошки снега. Если
бы затрещала очередь, и запахло гарью, и поднялся бы черный дым, может, стало легче. Никакого дыма, никакой стрельбы. Маленький кулачок. Туктук. Тук-тук, - стучало влюбленное сердце. Вечером он заехал в цветочный. - Вам какие предложить? – спросила приятная девушка, поправив заколку в форме изогнутого многослойного лепестка, здесь вот у нас розы голландские, тут – хризантемки. Смотрите, пожалуйста. Выбирайте. - Мне…, - замялся Габидуллин. Он понял, что давно не выбирал цветов и вообще не мог вспомнить, когда в последний раз дарил кому-то цветы. Разве что женщинам из канцелярии к восьмому марта. А вот жене? Он не дарил ей цветов со времен первой годовщины и, может, заслуженно, сейчас выносил тяготы непростой семейной жизни. - Вон тот букет, прямо над вами. Продавщица одобрительно кивнула и, сняв фольгу, завернула стройные герберы в фирменную газетную упаковку. - Сейчас так модно, - пояснила девушка. Он долго парковался, прежде чем вырулил в свободный участок. Старенький форд буксовал и фыркал тяжелым снегом. На седьмой этаж поднимался по лестнице. Останавливался на каждом лестничном пролете, думая, зачем вообще все это нужно. Может, развернуться и поехать домой. Ну и пусть дома жена. Не впервой слушать эти бабьи упреки.
Долго стучался в дверь. Звонок не работал. Постучал еще, и еще. И уже постучал игриво, радуясь, что не застал Риту и теперь может спокойно уходить. Затем услышал легкий топот. Дернулась дверная ручка, щелкнул запорный механизм, и Рита все-таки выглянула. - Это вы? – спросила она удивленно. – Что-то случилось? Есть новости? Габидуллин хотел заполнить пустоту ответов приготовленным букетом, но понял, что забыл цветы в машине. Замялся и попросил разрешения войти. - Да, пожалуйста, - сказала Рита, - только не обращайте внимания на беспорядок. Он задержал шаг. Может, развернуться, пока не поздно. - Я решил забежать. Утром вы были встревожены. Все в порядке? - Да, все хорошо, - ответила она, - я сейчас поставлю чайник. Габидуллин разулся, аккуратно поставил ботинки. Он мялся у порога, не зная, куда повесить куртку. В итоге бросил на гладильную доску, стряхнув ошметки наледи. - Вы проходите в зал, - крикнула Рита, - я тут пока… Габидуллин шагнул и тут же наступил на брошенную деталь конструктора. Он выругался шепотом и заметил, что по всему полу раскиданы детские игрушки – полицейские машинки и охранникироботы,
коняшки
с
индейцами,
почти
Макарова, только с пластиковой рукоятью.
настоящий
пистолет
Присел на краешек дивана. Увидел, что забрызган низ штанины. На пятке прозревала свежая дырка, и Габидуллин тихонечко подтянул ткань. Заправил плотнее рубашку, расстегнул верхнюю пуговицу, протер вспотевший лоб. Чего он так волновался, будто впервые готовился к тесному общению с женщиной. - Кофе или чай? – опять кричала Рита, и Габидуллин кричал в ответ, что без разницы, главное, с сахаром. Ложки три достаточно. Она зашла в зал, проверить все ли в порядке. Пройдя мимо Габидуллина, послушно сидящего на диване с прямой натянутой спиной, виновато бросила взгляд на пол. - Такой беспорядок у меня. Дочка любила играть в машинки. Никаких кукол. Габидуллин дернул плечом, но Рита не увидела этого жеста растерянности. - Вполне уютно, - сказал. Тут он увидел тот самый изумрудный платок и одинокий Коран на книжной полке. Рита присела рядом и застыла на какое-то время. Габидуллин не стал ничего говорить и старался не смотреть даже на Риту. Ну, мало ли что. - Я просто думала… - Да ладно вам… Сложилось ощущение, будто они поняли друг друга в этом растерянном диалоге. Неоконченные мысли привели их к чему-то одному, известному только им.
- Чайник, - сообразила Рита, - чайник остынет. Пойдемте пить чай. Она
забыла
добавить
сахар,
но
Габидуллин
покорно
отхлебывал из чашки, разбавляя крепкую горечь рогаликами с вареньем. Домашнюю выпечку он всегда любил и почти не стеснялся протягивать руку за еще одним. - Ешьте на здоровье, кивала Рита. Надо было о чем-то разговаривать. И он сказал: - Вам к лицу это платье. Габидуллин сам понял, что не к месту оказался такой фальшивый комплимент. Рита сообразила, что сидит в заношенном домашнем сарафане, по пестрой ткани которого гуляли следы кухонного жира и крепкие отпечатки прошлой готовки. Она вышла и скоро вернулась в кофте с высоким горлом. - Так лучше? – спросила, натянув горловину по самые губы. - Так хорошо, - ответил Габидуллин и громко опустил чашку, стукнув по столу. – Простите, - сказал он и покашлял. - Я рада, что вы пришли. Но скажите, что-то случилось, да? - Нет, то есть… ничего не случилось. Я просто заглянул. - А…, - протянула Рита. Поставили меня на особый контроль? Или как это у вас называется? Она открыла форточку и убедилась, что ветер поступает в кухню. - Нет, ничего такого, - замялся Габидуллин, - я действительно зашел просто так.
Он поднял голову и уставился на Риту. Ему показалось, что сейчас самое время предложить ей совместный вечер, может быть, кино или ресторан. Он запутался совершенно, что делать дальше и как крепить эти отношения. - Послушайте, Рита, не переживайте. Все будет хорошо, - он поднес ко рту чашку и хотел сделать последний глоток, но чай уже кончился, и, как дурак, он проглотил бедную пустоту. - Я знаю, вы добрый человек. А добро всегда возвращается. - Добро побеждает лишь в одном случае. Если зло решило отступить. Рита не поняла и продолжила: - Я должна вам признаться. Очень тяжело об этом говорить. - Да говорите, пожалуйста. Не беспокойтесь. - Я виделась с Ильшатом. Ну, с тем самым, кто… - Понял-понял, - насторожился Габидуллин. В этой невнятной суете, полной ребяческой влюбленности, он совсем забыл об их предполагаемой встрече. – Как? Удалось что-то узнать? - Сложно сказать… я опять запуталась. Я как увидела его, опять заговорила об исламе. Простите меня. Вы очень точно и доходчиво объяснили, что такое ислам, что такое религия вообще. Но я сказала Ильшату, что хочу стать мусульманкой. - Вот как, - растерялся Габидуллин, - опять вы за свое. - Не знаю, как так получилось. Самое страшное, что Ильшат потребовал доказать, что я могу принять ислам. Я должна признаться… он попросил пронести взрывчатку в полицейский участок что ли. Если я сделаю это, значит, достойна.
- Так…, - протянул Габидуллин, - это уже интересно. Он говорил, когда? Где именно? Хоть что-то сказал? - Пока нет. Дал время подумать. Играет на моих чувствах. Знает, что я могу согласиться. - Так соглашайтесь! – поднялся следователь, - звоните ему и соглашайтесь! - Как это? Я не хочу никаких терактов. Я не террористка. - Никто не говорит, что вы террористка, - залепетал Габидуллин, - вы должны узнать, где планируется взрыв. Мы сами все сделаем. Теперь у нас есть категоричные доказательства его причастности. - А если… - Нет! – он опять понял, что таилось в этой словесной растерянности. Обязательно соглашайтесь. Как только он сообщит время и место – сразу, незамедлительно, передаете информацию мне. Как только мы возьмем Ильшата, станет легче работать. Он сам расскажет, где сейчас ваша дочь. - Думаете? - Однозначно. Наверняка, их люди повсюду. Мы можем взять всю цепочку. Один промолчит, второй провалится. Нам будет проще в таком случае. Мы сможем. - Это очень страшно. - Рита, послушайте, - перебил ее Габидуллин, - не стоит переживать. Все под контролем. Я бы пошел с вами, но мы можем светануться. Вы прекрасная девушка, и жизнь не может оказаться такой несправедливой.
- Еще как может. - Да нет, перестаньте, - убеждал Габидуллин, а сам глядел на нее и не мог наглядеться. Тоненькая, как стебель, холмистая и упругая. – Как вы думаете, - наконец, произнес он мимоходом, может, сходим куда-нибудь? Мне кажется, вам нужно развеяться. Рита уставилась внимательно. - Вы что, ухаживаете за мной? – она улыбнулась. – Я вас умоляю. Не нужно этого. Если вы подумали, что я нуждаюсь в каком-то общении или внимании, я не знаю… нет, вы зря. Сейчас не лучшее время. - Нет, - опомнился Габидуллин, - ничего такого, просто иногда полезно куда-то выходить. Она смотрела на его крепкие руки и толстые пальцы. Габидуллин тоже невольно посмотрел и понял, что забыл снять обручальное кольцо. Он убрал ладони со стола, но Рита давно, еще на первом допросе, обратила внимание, что Габидуллин окольцован. - Все будет хорошо, - согласилась она. Габидуллин молчал, а потом решил собираться. Ему стало до того неловко, что действительно лучше было уйти. - Я пойду, хорошо? Она кивнула. У него порвался шнурок, пришлось заправить оставшийся кончик
внутрь
ботинка.
Прощался,
виновато
оглядывал
размусоленный жижей порог. Шел же снег, как он умудрился притащить за собой столько грязи. Задумался, засмотрелся, и Рита сказала очень тихо и очень понятно.
- Все это ради дочери. Простите меня, пожалуйста. Он успел вернуться домой даже раньше, чем приходил обычно. Его встретила жена и не сказала ни слова. Будто убедилась, что вернулся действительно муж, постояла, помялась, но вдруг рассмотрела букет, который Габидуллин прятал за спиной и сказала: «Ого». - Я подумал, мы не должны ругаться. Давай попробуем жить счастливо, - сказал и улыбнулся оттого, что смог вот так выразиться, как, наверное, никогда не говорил. Жена обняла его. Он потянулся к губам, но ничего не вышло. Ловко выпорхнула из клетки сиюминутных объятий и ускользнула. - Ваза, где-то у меня была ваза, - щебетала она по-птичьи, высоко и звонко. Пусть лучше так, думал Габидуллин. Все будет нормально. Он прошел в спальню и вспомнил, что нужно позвонить Тимурычу. Почему он только сейчас вспомнил – дернуло что-то, не мог понять, что, но потом, сняв пиджак и повесив на вешалку брюки, нацепив домашние штаны, понял: в комнате пахнет его начальником. Не в том смысле, что Тимурыч как-то особенно и заметно пах, но стоял еще крепкий аромат мужского парфюма, которым тот пользовался. Точно, тот самый, что предлагали Габидуллину активные девушки из канцелярии, которые совмещали службу с распространением косметики. Но Габидуллин пользовался одеколоном, марку которого даже не запоминал. Он смотрел на счастливую жену, которая не отходила от цветов. Она фотографировала их со всех сторон, сверху и снизу.
- А теперь меня сфоткай, - попросила, - я хорошо выгляжу? - Лучше всех, - улыбнулся Габидуллин. - Всех? А ты меня с кем-то сравниваешь? Он промолчал и подумал, если сейчас разовьется очередной скандал, он тоже спросит, что здесь делал Тимурыч. Но жена забылась и покорно ждала, пока тот разберется с телефоном и сделает несколько снимков. Ну, был и был. Подумаешь, Тимурыч. Он думал сейчас только о Рите: справится ли, выдержит ли очевидный натиск Ильшата. - Давай ложиться, - сказала супруга. Для счастья нужно совершенно немного. Особенно женщинам. Габидуллин подумал, а что ему нужно, чтобы стать, наконец, счастливым, но понял, скорее всего, он уже счастлив: дома – тишина, жена улыбается и, может, сегодня его ждет что-то большее в знак примирения. Но ничего не случилось. Легли. Жена долго светила экраном, собирая сердечки в социальных сетях за новые фотографии. Почти в полудреме он спросил: - Может, усыновим ребенка? Жена не ответила. Притворилась спящей.
*** Звонил и звонил. Рита не хотела брать трубку. «Ну, пожалуйста, ну ответь». И, пожалуйста, она ответила.
- Извините, - сказала, - я не должна была вас тревожить. Давайте забудем. Не нужно писать никакую статью. - Как так? – крикнул редактор, - вы не понимаете! Это же такой материал! Это все Саня что ли? Да не обращайте внимания. Ну да, он просил пустить на тормоз публикацию. Но я не послушал. Давайте еще раз переговорим. - Нет, не нужно. Рита могла бы сказать, что дело не в Саше, а в Габидуллине – он посоветовал воздержаться от общения с журналистами, чтобы не навредить их общему делу. Но Рита не стала объяснять. - Я сказала, не нужно. Извините. Она отключилась и обрадовалась собственной твердости. Вот ведь как смогла. Ильшат опять ждал ее в автомастерской. Точнее, она – ждала, когда наступит вечер, чтобы снова пройти мимо остроносой мечети и, может быть, услышать как раздается фон священной молитвы. Она не знала, что происходит. Но что-то происходило точно. Редактор удивился поведению Риты и вот уже стоял напротив ее подъезда. Мастерски скрылся за елочкой машин, убедился, что незаметен и двинулся за девушкой, как бывалый опер или шпион, или… ну да, журналист. Он сделал фотографии, одну или две, прежде чем Рита аккуратно постучалась в дверь подсобки, и на улицу вышел Ильшат. - Ты одна? – предчувствовал неладное.
- Ну да, - растерялась Рита и обернулась, словно знала, что по ту сторону дороги за стройным широким столбом прячется настырный журналист с камерой. – А кто еще должен? – не поняла. - Никто, - ответил Ильшат, впустил Риту и захлопнул дверь. Он был раздражен, хоть и старался вести себя сдержанно, смиренно даже. - Чай? - Нет, - отказалась Рита, - я ненадолго. Я хотела сказать, что согласна. Да, именно так. Что мне нужно делать? - Ты про взрывчатку? - И про нее тоже. А как иначе? Я хочу к ним, Ильшат, я хочу их увидеть… - Я понял-понял. Он задумался. - Ты не суетись. Не нужно тебе ничего взрывать. - Как? – она обрадовалась, конечно, и чуть не ринулась обнимать Ильшата. - Неужели ты думаешь, что я мог доверить тебе такое ответственное задание? Ты еще не подготовлена. И вообще – забудь. Лучше скажи, ты работаешь в детском саду? Мне кажется, Руслан говорил, ты воспитатель…ница. - Я же объясняла, - чуть ли ни взвыла Рита. - Меня попросили уволиться. Никто не хочет работать с женой террориста. - Подлые люди, - оскорбился Ильшат, - можно подумать, они что-то понимают.
- Не знаю. Может быть, и понимают. Ильшат. Но что дальше? Когда я смогу… - Не торопись, - перебил он, - возможно, скоро понадобится твоя помощь. Я помогу. Обещал же. Не торопи события. - Я специально пришла, чтобы… ты понял, чтобы доказать свою готовность. Или как ты говорил? Убедить тебя, что могу быть мусульманкой и готова жить со своей семьей. Что нужно? Я не могу ждать. Неужели ты не понимаешь? Ильшат стоял и улыбался. Рита не могла понять, отчего он улыбается. И тоже улыбнулась. - Тебе смешно, да? – она рассмеялась нервно и потому откровенно, - ты издеваешься? - Нет, - продолжал он улыбаться. - А ведь я была реально готова. Подумаешь, взрывчатка. Подумаешь, отдел полиции. Хочешь, я все-таки сделаю это? Скажи, когда? Ильшат снял улыбку. - Сегодня, - ответил он и, посмотрев на часы, добавил, - в девять вечера. – Сегодня в девять вечера и случится. Уже все организовано. На высшем уровне, - хохотнул, - я не стал тебя привлекать. Рано. Такие краски будут. Ммм…, - затянул он. - Что ты говоришь? Ты хочешь сказать? Сегодня? Она подскочила. Стрелка часов начинала новый обход по циферблату. Пять минут, десять… уже девятый час. Она потянулась в сумку за телефоном, чтобы немедленно сообщить Габидуллину информацию.
- А чего ты засуетилась? – строго спросил Ильшат. От прежней улыбки ничего не осталось. - Да я… ничего, - она вжалась в стену и не двигалась. – Ничего. Рита почувствовала, как задрожало в ногах, как покрыл лицо спелый жар. - Зачем ты делаешь это, Ильшат? Зачем тебе нужны теракты? Тебе нечем заняться? - Вот так вот, Рита. Хочешь начать новую жизнь, а задаешь глупые вопросы. Это наш путь, дорогая, единственный способ чтото доказать человечеству. Думаешь, мне это нравится? Люди сами лишили себя выбора. Вот и приходится. Объяснять и доказывать. Но Ильшат ничего не объяснял и ничего не доказывал. Он только наблюдал за испуганной девушкой и догадывался, что она сдаст его сотрудникам при первой же возможности. - Ты садись-садись. В ногах правды нет. Давай выпьем все-таки чаю. Куда ты торопишься? Она поняла, что сопротивляться – бессмысленно. Ильшат не должен ничего заподозрить. - Три ложки сахара, - попросила она, но не притронулась к чаю. Глаз не сводила с настенных часов. - Поясни, - продолжал Ильшат, - а ты можешь вернуться на работу? - Я не знаю. - А войти в детский сад, скажем, без причины? Наверняка у тебя остались подруги? - Наверняка, - механически отвечала Рита.
- Это очень хорошо. Ты можешь помочь. И помощь твоя окажется бесценной. - Что еще? Что ты хочешь? - Подожди, - тянул он разговор, я должен все обдумать. - Ильшат, - вздохнула Рита. Ей хотелось сказать – отпусти меня, прогони. Оскорби и выгони. Только дай возможности вырваться и успеть позвонить Габидуллину. Когда стрелка задержалась на половине, Ильшат кивнул и сказал, что скоро начнет молитву и не хочет, чтобы Рита наблюдала. - Я найду тебя, - кинул он вдогонку. – Сюда больше не приходи. Ильшат знал заранее, что скоро придется бежать. Она выскочила в зимнюю улицу. Снежный ветер толкнул ее в спину. Беги, беги. И Рита побежала. На ходу она звонила Габидуллину. Аппарат абонента был выключен, что-то такое. Опять набирала и ничего. Да ответь же! Она
крикнула
и
остановилась.
Рита
не
замечала
ни
преследующего ее журналиста, ни человека от Ильшата, посланного на хвост. Ринулась к управлению. Она забыла, как звонить в полицию с мобильного. Без трех минут девять Габидуллин взял трубку. Рита хотела все рассказать, но небо дрогнуло огнем, и говорить стало поздно.
Глава 9 Не Аллаху Акбар Сказали, что на первом этаже произошло задымление Толпа людей спешно пробиралась через аварийный выход. Словно коршуны
летали
конвоиры,
не
разлучаясь
со
следственно-
арестованными. Вершители закона сняли свои неподкупные мантии. Рита увидела судью в строгой блузке. Она стояла на улице и разговаривала с каким-то щуплым мужичком. - Что теперь? – спросила Рита. - Не знаю, - ответил спокойно адвокат, - за десять лет практики впервые такое наблюдаю. - Может быть, разрешат идти домой? Защитник посмотрел на Риту, как на дуру и предложил сесть в машину, пока не поступит особое распоряжение. Она покорно слушалась и не смела возражать. Ей, конечно, хотелось оказаться на воздухе. Там, в зале судебного заседания, нечем было дышать, и теперь она радовалась даже, что получила возможность освежиться. Села вперед. Защитник включил кондиционер. - Спасибо. - К вашим услугам, - улыбнулся адвокат. Рита подумала, не такой уж заносчивый этот важный мужчина. Конечно, его можно понять – кто будет работать почти бесплатно. Зачем ему распинаться перед судом, когда у него каждый день такие, как она. Или почти такие. Рассмотрела, наконец, его острый
подбородок и широкий лоб, приятную небритость и шрам на переносице. Обратила внимание на безымянный палец. Свободен. Нет, ни в коем случае не думала заигрывать с ним. Сейчас вообще не хотелось думать о личной жизни, потому что жизнь могла оборваться сразу после приговора. Подъехали пожарные машины, хотя никакого огня и не было. Люди освободили пространство и разбрелись, кто куда. - Красивая у вас машина. Салон такой..., - она не подобрала точных слов, чтобы выразить восхищение. Сидела, не двигаясь, не сломать бы что, не затереть бы случайно дорогую кожу сидений. Адвокат совершал звонки. Один за другим. Договаривался о встречах, назначал время, согласовывал возможность прибытия. Она поняла, что прямо сейчас ему желательно уехать, но случившаяся неопределенность заставила остаться. - Если вам некогда, может, ну, его, - махнула. - Как-нибудь сама справлюсь. - Конечно, - посмеялся адвокат, - а потом меня обвинят в нарушении профессиональной этики, отправят на комиссию и лишат статуса. - Простите, я не подумала. Эта ваша адвокатская этика… - Да бросьте. Сплошная показуха. Приехали полицейские бобики. Вышли кинологи с собаками. Полицейские оцепили красно-белой лентой территорию. Адвокат дал задний ход и остановился почти у дороги. Собаки, как завороженные, прочесывали территорию на предмет обнаружения подозрительных предметов.
- Видимо, кто-то сообщил о бомбе, - определил адвокат, - или что-то вроде. - Этого еще не хватало, - испугалась Рита, - она не думала, что сегодня, в этот ответственный день, ей вновь придется слышать о чем-то подобном. - Ничего удивительного. Я защищал одну женщину. Она прислала в правительство области письмо и сообщила, что заминировала все детские сады. Давайте, говорит, мне пол-лимона зелени, иначе все подорву нах… Он оборвался, но Рита поняла, что хотел сказать адвокат. - И что? Взорвала? - Нет, конечно, - усмехнулся защитник, - простая сумасшедшая. Хотя экспертиза признала ее вменяемой. Рита вспомнила, как сама проходила эту экспертизу. Психиатр задавал какие-то очевидные вопросы, вроде, почему летит самолет и не машет крыльями. Она считала, что сам врач давно лишился рассудка, но отвечала сдержанно и по существу. - Может быть, эта женщина… ну, вы понимаете? Примерно, как я? - Да нет, конечно. Там вообще другая история. Зачастую люди не думают, что творят. Столько дураков на свете, хоть падай. - И что, ее посадили? - Я не помню, - соврал адвокат: не хотел расстраивать подзащитную. - Вы так спокойно говорите. - Это мой хлеб. Надо же кого-то защищать.
- А меня вы защитите? - А я, по-вашему, чем занимаюсь? - Да уж, вы здорово подметили, что меня попросили уволиться. Это важно, да? - Нет, - отрезал адвокат, - это совершенно неважно. Рита почувствовала, что раздражает защитника. Решила помолчать. Адвокат не выдержал и достал из папки несколько листов. Он спешно прочитывал текст, помечал карандашом наверняка важные моменты. Рита подглядела, что это копии постановлений из ее уголовного дела. - Да уж, - протянул защитник, - история у вас. Самой-то не стыдно? - Стыдно, - согласилась Рита, - я была не в себе. Я думала, так будет лучше. - Раскаянье всегда наступает, - сказал адвокат, - но почему-то обязательно потом. Когда уже поздно и ничего нельзя изменить. - Но я же никого не убила, не покалечила никого. Я даже не совершила по сути ничего плохого. - Это вам так кажется. - Понимаете, - встрепенулась Рита, - столько снега было, что я не смогла. - Какого еще снега? – не понял адвокат, - здесь есть в деле чтото про снег? Рита радовалась, что можно продолжить разговор.
- Нет, вы не поняли. Просто шел снег. Самый обычный снег. Он шел без разбора, валил и валил. Я никогда не видела такого снега. Адвокат посчитал, что обвиняемая разволновалась. Он кивнул. Хорошо, снег так снег. Спорить не стал и опять забегал по строчкам. Не то чтобы ему захотелось помочь этой женщине. Просто появилось время вчитаться в суть обвинения, оценить прежние показания
и
выразить
свое
компетентное
мнение,
всегда
откровенное и часто циничное. - Нужно переходить на добровольный отказ. Примечание к статье допускает освобождение от уголовной ответственности, но только при добровольном отказе. - Что это значит? Я не отказывалась, наверное? - Вот и оно. Если бы отказались, вас бы простили, так скажем. А теперь нужно постараться доказать, что вы действительно решили прекратить свои преступные действия. Понимаете? Он старался говорить доступно, чтобы Рита, далекая от правовых понятий, правильно его поняла. - Вы сможете? - Перестаньте задавать такие вопросы, я прошу, - опять взбесился защитник. Нервничал он потому, что заметил процессуальную неточность и стал ближе к победе. - В первую очередь, я стараюсь ради себя. Это мой собственный авторитет на рынке. Знаете, у меня хорошие клиенты. Но только потому, что я сам неплохой адвокат.
- Мне повезло, - улыбнулась Рита. - А вообще мне вас не жалко. Уж, извините. Я привык говорить начистоту, поэтому определимся так: я реализую ваше право на защиту, но работаю на собственный результат. Договорились? Она кивнула. Все, что угодно, думала, только помоги остаться на свободе. - Вот засада, твою мать, - ругался адвокат, - ну, тут теперь, что сделаешь. - Не получится, да? Она поняла, что нарушила договор. Извинилась и уставилась в окно. Полицейские
с
собаками
проводили
обход
территории.
Дежурила скорая, но некого было спасать. Может, очередной ложный донос или что. Писал Саша и просил подойти к парковке. Она согласилась, потому что давно простила и надеялась, что теперь судья тоже простит. - Я отойду ненадолго? - Угу, - разрешил адвокат. Блуждала вдоль автомобилей, пока не просигналил чужой внедорожник. Степенно открылась дверь, обрушился знакомый голос. - А я говорила, я предупреждала, - кричала женщина, - Тебя надо было посадить сразу, изолировать от общества. Рита узнала потерпевшую – мать того мальчика, которого…
- Ты еще смеешь так спокойно расхаживать? Да тебя в наручники надо! Ты – опасна! Чего ты добилась? Ты мне скажи, как ты вообще можешь жить? Она не смела и шага сделать. Оцепенела, застыла, слушала и слушала, пыталась говорить. - Простите меня, если сможете. Я виновата, я понимаю. - Понимаешь? Да ты смерти достойна! За это все. - Но я же, мы же… ничего же страшного не случилось. - Ничего страшного, говоришь? Да у мальчика травма на всю жизнь останется. Ты даже не представляешь, как он всего боится. Я его в детский сад водить не могу. Он теперь никому не доверяет. Ты считаешь, это нормально? Рита не знала, нормально или нет. Женщина заплакала и не смогла ничего больше сказать. Рита приблизилась и обняла потерпевшую. - Что ты делаешь? – спрашивала сквозь слезы. - Простите меня. Я все понимаю. Они плакали вместе и, казалось, у потерпевшей больше не осталось сил, чтобы давить на Риту. - Дура ты, глупая, - бурчала от безысходности женщина. - Дура… глупая, - соглашалась Рита, - мне так и надо. - Убить тебя мало. - Камнями забить. До смерти. - Дура… - Глупая…
Слезы прошли. Женщины стояли, обнявшись, и беда не могла их разлучить. - У тебя самой-то что? – спросила потерпевшая, - с дочерью как? Она хотела рассказать, но разглядела сквозь тонированное окно мальчика.
Тот
сидел
на
заднем
сиденье
и
наблюдал
за
происходящим. - Что? Думаешь, я вру? Посмотри на него, посмотри. - Можно я поговорю с ним? - Ни за что, - категорично отрезала женщина, - я не допущу, даже не проси. - Я просто хотела извиниться. - Считай, что извинилась. А он, дурачок, постоянно спрашивает о тебе. Как там его воспитательница любимая. Говорит, не пойдет в сад, пока тебя нет. Дурачок, одним словом. - Он хороший мальчик. Знали бы Вы, как я себя ненавижу. - Да я все это время тебя хотела в клочья разорвать. Ты меня до точки довела. Такая истерика была… А теперь вот смотрю и ничего не чувствую. Я так устала тебя ненавидеть, что теперь мне все равно. Так ты скажи, что с дочерью. - А…, - махнула Рита, - не спрашивайте. - Ох, - вздохнула женщина. Может быть, она и впрямь простила Риту. Не бывает же на свете вещей, которые невозможно простить. Или бывает? Я даже не пойду в этот суд. Нет у меня и времени, и желания. Разбирайтесь сами.
Женщина села в машину и уехала. Рита тоже хотела броситься прочь и никогда не возвращаться. Где-то бродил Саша – она его не видела. Может, и к лучшему. Что он мог сказать ей? Что она могла объяснить? Он подошел к ней сзади и положил на плечи руки. Рита одернулась. - Ты! Зачем пугаешь? - Прости, я не хотел, - испуганно улыбался Саша. - Ладно, - махнула, - проехали. – Что тебе? Саша смотрел на нее прежним любящим взглядом. Сейчас в этом взгляде проступала даже какая-то преданность – прости, прости, и Рита отвернулась. Ей так надоела череда невнятных моментов, что сама она не могла разобрать этот запутанный клубок пережитых событий и предстоящих проблем. - Я всего лишь хотел, чтобы ты была счастлива. - Звучит не очень. Я такое в сериалах слышала. Помнишь, раньше показывали бразильские сериалы. Там герои говорили примерно так же. - Ты меня поняла. Не ерничай, пожалуйста. - Поняла, конечно. Если ты думаешь, что я в обиде, забудь. У меня сейчас другие проблемы. - Боишься приговора? - А ты бы не боялся? Скорее всего, посадят. - Не думай о плохом, ладно? Я всегда буду рядом. - Опять за свое, - она неестественно улыбнулась. - Не надо, Саня. Давай без пафоса. Как-нибудь разберусь.
- Ага, - кивнул он. - Ты, правда, хороший друг. Я тебе за все благодарна. Я бы с ума сошла в первые дни, если не ты. Спасибо. А журналисты – Бог с ними. - Давай представим, что ничего не было. Дай мне доказать, что я – лучше, чем ты думаешь. - Мы с тобой все равно разные люди. Ты же понимаешь. - Не понимаю. Она вернулась к адвокату и спросила, не поступило ли то самое особое распоряжение. - Нет, не поступило. Но все разъехались почти. Скоро, наверное, продолжим. Рита заметила, что не стало больше ни пожарных, ни полиции, ни красивых служебных собак. Она видела, как судья по-прежнему стоит с щуплым мужчиной и что-то настойчиво обсуждает. Представила, что речь идет о ней, что судья советуется с коллегой по поводу предстоящего приговора. По жестам прочитала, что щуплый настроен позитивно, а судья не очень радужно. - А кто это с нашей судьей? Адвокат прищурился и пожал плечами. - Любовник, наверное, - посмеялся он. - Что вы? Такая прекрасная женщина. У нее наверняка любящий муж. - Ага, - ответил защитник, - будто знал о судье чуть больше. Объелся груш.
Рита не догадалась, что судья и адвокат состоят во внеслужебных
отношениях,
о
которых,
впрочем,
никто
не
догадывался. Разве что гуляли редкие слухи на уровне канцелярских работников. - Была бы я судьей, - представила Рита, - я бы всех оправдывала. - Тогда бы вас уволили, - равнодушно ответил защитник. - Почему же? Ведь судья, как решит, так и будет. Кто его накажет? Он бы мог рассказать про императив закона или сложившуюся процессуальную практику, но что могла понять эта бедная глупая подсудимая. - А вашего мужа тоже бы оправдали? - Моего мужа больше нет. - Ну, допустим, был бы? - Не надо, - попросила Рита, - я не хочу. Адвокат опять уткнулся в бумаги. Что она могла сделать с Русланом? Рита не знала. Она боялась представить. Она думала, нет еще таких наказаний, которых достоин ее муж. - Смертную казнь отменили, конечно. Только мне кажется, что божий суд иногда случается и на земле. - Опять вы за свои штучки? Штучки-дрючки. - Ни в коем случае, - остановилась Рита. - Просто Бог действует быстрее закона. Ему не нужно ждать, пока допросят свидетелей или
потерпевших. Он все видит, ничего не исследует, ничему не дает оценку. Бог знает сразу, кто виновен, а кто нет. Адвокат не оценил такие размышления, но спорить не стал. Ему позвонила секретарь и сказала, что концерт по заявкам окончен. Можно продолжать. Они подходили к крыльцу, как Рита обернулась и закричала. Крика ее никто не услышал, он разрастался внутри и горел, горел, горел. Это был он, кто же еще. Высокий, слегка сутулый, походка вальяжная, игривая борода. Рванула, адвокат лишь успел выдать: «Куда?», а Рита уже неслась к остановке. Она боялась не успеть. Прыгала через бордюр, угождала в уязвимые впадинки на асфальте. Ветер гнался за ней. Стучали каблуки. Забежала за угол. - Стой! Остановился. Улыбнулся. Оскалился. - Стой, чертов ты фанатик. Ты что тут делаешь? - Ничего, - ответил спокойно Ильшат, - а ты? Ее трясло от волнения, а он, как обычно, стоял каменно и нерушимо. - Зачем ты пришел? Твоих рук дело? - Что? Что? – притворялся Ильшат. - То! – кричала она. – Ты опять что-то… ты остановиться не можешь? Пожар в суде, полиция, скорая… ты кайфуешь, да? Ты псих, Ильшат! - Не понимаю ничего. Успокойся, отдышись.
- Ты же в розыске! – голосила она. - Ты в федеральном розыске! Все сюда! Здесь преступник! Полиция! Сюда! - Ну и…? – улыбался он. – Думаешь, я испугался? - Ты что пытаешься доказать? Ты не наигрался в свою войну что ли? - Эта война никогда не кончится. - Что тебе нужно? Зачем ты пришел? - Поедешь со мной? – усмехнулся Ильшат. - Закрой свой рот! - Ну вот, опять начинаешь. Я тебе спасение предлагаю. Тебя же посадят. Сидеть что ли хочешь? Давай не глупи. Пошли со мной. Рита смело приблизилась к нему. Лицом к лицу, к носу – подбородок. Снова уловила этот ароматный масляной запах, переполненный табачной крошкой. - Когда ж тебя, наконец, грохнут? Какая-то нехорошая пауза разилась меж ними. Дернуло больно в груди. Он не мог стоять здесь долго. В любой момент его могли задержать. - Меня никогда не грохнут. Только Аллах может убрать меня. И я сам могу – во имя Аллаха, - рассмеялся Ильшат, - ну же, смотри. - Аллаху Акбар! – крикнул он и раскинул руки, а Рита зажмурилась. Нет, только не сейчас. Поняла – надо падать на землю, прятать голову, кричать. Упала, спряталась, закричала. А потом… Умереть не могла. Надо было жить ради дочери.
*** Ей бы, наверное, стоило опомниться раньше – набрать, по крайней мере, мужу и спросить, все ли в порядке. Но что плохого мог сделать любящий отец? Все нормально, все в порядке. Забыла, как носилась по квартире, как потрошила коробки в поисках свидетельства о рождении, и как не нашла. Стоял твердый шум, кромсающий память в обрывки слабых воспоминаний и щепки убитых надежд. Она звонила и звонила, пока не сел аккумулятор. Потом бегала по опорникам и писала заявления. Теребила его родственников и друзей. Никто ничего не знал. Рита сама не знала, а когда поняла, когда сотрудники объяснили, что произошло – не поверила. Сказала – вы меня обманываете. Этого не может быть. - Я тебе давал шанс, - кричал в трубку Руслан, - я просил тебя, одумайся! Давай будем жить вместе. Нет же! Ну, а теперь получай, что хотела. Ты нас больше не увидишь. Не показалось: далекий женский голос требовал пройти на посадку, и дочка просила передать трубку. Маленькая, тоненьким своим голоском, мама, мама, мама… - Дай мне поговорить с ней! - Поздно, Рита. Я тебя просил по-человечески. Разве ты не понимала, как я любил тебя. Дура! Я и сейчас люблю. Ты во всем виновата. Я старался, как мог.
Он отключился, и телефон умер вопреки всем законам жизни. Рита умоляла – ей казалось, что Руслан обязательно слышит. «Так не бывает, вернись немедленно. Проси все, что хочешь. Верни мне ребенка. Руслан! Руслан! Я тебя прошу! Прости меня, пожалуйста». Прости меня, пожалуйста. Потом она признавалась Саше, что никогда себя не простит. - Я действительно виновата. Руслан меня уничтожил, ты понимаешь? Он ушел, и все кончилось. Как я могла? - Ты не должна… - Что не должна? Перестань, пожалуйста. Я эту сволочь любила, одного его только. Саша смотрел на ее хрупкое тело и слушал. - Все будет хорошо, Рита. Мы придумаем что-нибудь. Обещаю. Ей
обещали
правительстве
помочь
области,
в
в
городской
местном
администрации
отделении
полиции
и и
миграционной службе. Региональный представитель по правам ребенка умолял не обращаться с письмом в столицу, но Рита все равно
подготовила
нетрезвый
текст,
огромный, в
котором
развязанный, сначала
даже
какой-то
потеряла
цепочку
повествования, а потом и всякий смысл, неважно завершив писанину «надеждой на понимание». Она оставляла электронные сообщения на сайте президентской администрации и получала отписки, что обращения переданы в специальные комиссии или что-то вроде – Рита настолько запуталась, что не различала уже, кто и что ей обещал.
Наверное, осталось только, чтобы сквозь экран телевизора ей передали привет из какой-нибудь государственной думы и сказали: «Держитесь, Маргарита, мы разберемся». Она видела, как в новостных репортажах улетали в Сирию самолеты, но не знала, хорошо это или плохо. А что, если эти истребители уничтожат девочку, вдруг они бомбят лагерь с боевиками, где главный боевик – Руслан. Долго смотрела на фотографию. Боялась думать, что даже сейчас, в этой круговерти невнятных проблем, все равно любит своего несчастного мусульманина. Все будет хорошо. Или плохо… она боялась собственной глупости, и чем больше покоряла сетевые просторы в поисках правды, тем сильнее путалась в тугих нитях глобальной сети. Она все бы отдала, лишь бы оказаться рядом. Дали бы минуту, хотя бы полминуты. Она бы затараторила так, что Руслан простил, и она простила. Высоко и тонко свистел ветер. Снег падал и падал, шептал и шептал. Руслана встретил низкорослый мужчина, который почти не разговаривал. Он только учил арабский, а русский старался забыть, как и все, что связывало его когда-то с прежней жизнью. - Как там?..., - низкорослый хотел сказать – дома – но промолчал. - На родине? – спросил Руслан.
- Теперь здесь твоя родина. Малявку зачем взял? – недовольно бурчал тот. Девочка крепко держала папину руку. Она перестала плакать, как только самолет набрал высоту. Будто поняла, что слезы больше не помогут. - А мама? А мама? – чуть слышно говорила она. - Мамы больше нет, - категорично отвечал Руслан, - мы тебе новую маму найдем. - Я не хочу… новую, - опять хныкала девочка, - я хочу… к маме. Низкорослый терпел, сколько мог. - Вот еще, слушать теперь. Зачем, говорю, дочь взял? Она хоть мусульманка? - Мусульманка, - обманул Руслан, но понял, что врать – брату – не следует. – Скоро обязательно станет мусульманкой. - Был бы мальчик, другое дело. А это…, - низкорослый махнул рукой, - это не считается. - Давай я сам разберусь, - не выдержал Руслан. Низкорослый заткнулся и молчал до тех пор, пока не вышли из душного аэропорта. Жара стояла невыносимая. Ветер огненный встречал их поцелуем. Они сели в минивэн. Низкорослый прыгнул за руль и попросил девочку не шуметь. - Она и не собиралась, - опять встрял Руслан. Ехали безмолвно. Девочка жалась к нему. Она не знала наверняка, что будет дальше, но чувствовала: обязательно случится
плохое. Что может быть хорошего, если мамы нет рядом. Руслан гладил ее по голове. Ему объясняли раньше, и сам он знал – с дочкой придется расстаться, но только на время. Пока идут бои, придется потерпеть. Зато потом они будут вместе. И будет так хорошо, как никогда не бывало. - Не бойся, милая моя. - Я не боюсь, - отвечала девочка, - а сама до того вцепилась в его руку, не вырвешься. Руслан сначала следил за дорогой, а потом потерял себя. Он не спал почти двое суток. Сначала наблюдал, как редеет городской промышленный пейзаж, как стройные высотные здания вдруг становятся щуплыми одноэтажками, потом разбитыми каменными домишками, затем вовсе сплошной неживой полосой: голой высушенной землей, льющейся куда-то в бесконечность. Не заметил, как уснул. Задремал и провалился глубокоглубоко. Даже, когда асфальт покрылся ухабистой дорогой, и неуклюжий минивэн подпрыгивал на кочках, Руслан не просыпался, не видел, как дочка по-прежнему держит его за руку и боится шелохнуться. Девочка заметила, как смотрит на нее сквозь зеркало водитель, этот злой низкорослый мужчина. Она стеснительно отвернулась, но вот вновь бросила взгляд на его зеркальные глаза. Раскраснелась. Испугалась. - Бу! – бросил мужичонка. Она заплакала, и Руслан все-таки проснулся.
- Ты чего? Да ладно тебе, - хотел успокоить, но машина остановилась. - Приехали. Давайте быстрей, - на одном дыхании сказал водитель. Девочка перестала плакать. Видимо поняла, что главные слезы – впереди. Они вышли на воздух. Просыпался вечер, дышать стало легче. Поддувал легкий восточный ветер. Ничего вокруг. Несколько двухэтажных домов. Руслан заметил, как чернеет небо. Темнело стремительно. Очень быстро. Низкорослый провел их внутрь дома и сказал, что у них есть несколько минут. Надо ехать дальше. Руслан понял, что прямо сейчас придется проститься с дочерью. Девочка тоже все поняла. Она до последнего надеялась, что папа останется с ней, но знала – сейчас он обнимет ее и скажет: «Пока». Не знала – чувствовала. Руслан и впрямь обнял ее и сказал, что должен идти. - Это ненадолго. Да? Все хорошо? - Все хорошо, - говорила девочка. Она уже видела двух толстых женщин, стоящих у порога, и слышала, как в соседней комнате журчат от хохота дети. - Ты будешь не одна, подружишься тут, ага? - Ага, - кивала, - а ты скоро вернешься? - Очень скоро, - говорил Руслан и надеялся, что впрямь вернется очень быстро. - А мама приедет? - Мама не приедет, но ты не думай о ней, пожалуйста. Вот увидишь, у нас с тобой все будет хорошо. Ага?
- Ага. А мама… - Слушай вот эту тетю, хорошо? – толстуха и глазом не повела. - Не хулигань. Я знаю, ты у меня послушная. Я приеду, и мы с тобой… Руслан не представлял, что имеет в виду под этим «мы с тобой…». Он сам чуть не пустил слезу, так не хотелось ему расставаться с дочерью, и, слава Богу, низкорослый поторопил его. Он поцеловал ее в щеку и ушел. Опять ехали. Теперь, когда девочки не было, низкорослый признался: - Ты же понимаешь, что девочки тут не нужны. Я тебе побратски говорю. Не как мусульманин мусульманину, а как… как…, не договорил он. - Я не мог оставить ее дома. С матерью, которая не хочет меня понимать. - Дурак ты, Руслан, - сказал низкорослый. - Это еще почему? - Ты думаешь, тут рай? Тут – война самая настоящая. Сейчас вот приедем, ты сам поймешь. А ребенок… Не приведи Бог, бомбежка начнется. Ты об этом подумал? - Аллах милостив и справедлив. - Ну да, - ответил низкорослый, - ну да. Аллах милостив и справедлив. - Разве не так? Низкорослый помолчал и спросил, как там Ильшат?
- Он в порядке. Делает свое дело, как может. Все мы делаем то, что должны делать. - Ильшату здесь не место. Пусть работает в тылу. - Почему? Низкорослый опять промолчал. Руслан думал, как разбавить случившееся молчание. Минивэн нервно проходил по бездорожью. Скоро начинался пригородный поселок, в котором Руслану предстояло провести ближайшее время. - Знаешь, - сказал низкорослый, - никогда не поздно… - Что не поздно? - Да ничего. Неделю Руслан занимался в отряде новобранцев, которые прибыли со всех уголков его прежней родины. В основном были мужики из Питера и Казани, несколько москвичей, а остальные – не пойми, откуда, из какой-то Тмутаракани, воодушевленные на подвиг, нацеленные на результат. В первый же день им выдали настоящие АК. Стоило Руслану дотронуться до приклада, коснуться цевья, как скользнул холод воспоминаний. Ему снова двадцать, и там – в дымке тяжелых гор ждут наступления чечены. Тогда, молодой, он не понимал, за что воюет. Сейчас же знал – идет на смерть ради справедливости и правды. Разница была еще в том, что тогда, в чеченские нулевые, он был против Аллаха, а теперь, как думал, шел с ним одной дорогой, и на каждой тренировке после выполнения очередных упражнений их отряд стройно кричал: «Аллаху Акбар».
Они вместе ели и вместе молились. Руслан чувствовал, как прекрасна жизнь внутри него, и мир вокруг. Он даже не запоминал имен своих новых братьев. Им сказали, что имя – пустота, а душа – бесконечна до тех пор, пока жив Всевышний. Во имя Всевышнего! Руслану хотелось добавить – Иншала. Разгорался внутри него кровавый пожар. Ему не терпелось начать главную в жизни войну. Сказали, что на территории их государства алкоголь запрещен, но каста солдат находится вне установленных правил. Бойцы за веру могли пить во вторник и четверг, а если захочется в среду или воскресенье – ладно: пожалуйста и на здоровье. Единственное условие – не терять голову, иначе можно лишиться ее навсегда. Вечером они пили и думали о женщинах. Руслану нравились эти ненавязчивые разговоры, пустой трепет окружающих. Сказали, что завтра утром случится наступление и, если все получится, потом их ждет райский уголок с женской лаской. Женщин здесь не было, но они могли вырваться туда, где жили свободные девушки: бывшие жены убитых мужей, молодые девочки, приехавшие за новой жизнью. Руслан не мог уснуть, а когда заснул, то сразу проснулся. Их построили, а потом везли, везли, пока не пришлось остановиться и открыть огонь. Стрелял он ловко и думал, что попадает в цель. Ему нравился шум войны и острая дрожь в ногах – приятное чувство преодоления страха. Когда он понял, что выстрелил и попал в солдата правительственных сил, когда увидел кровяные осколки и почуял – вспомнил – как пахнет свежая смерть, так стало ему дурно,
что он остановился и стоял до тех пор, пока мужики не толкнули его в спину и не заставили идти дальше. И он шел, конечно, дальше. Но шел как-то неуверенно. Спотыкался и опять останавливался. Опять его толкали – иди, иди. Иногда он любил свободных женщин, потом пил, и вроде легче было двигаться. Только перед каждым выходом, в каждой перестрелке, кличке, движке – чувствовал, что, может, зря он это все – делает, сделал, будет делать. Убивали его новых друзей. Он не чувствовал ничего. - За что мы воюем? – спросил в вихре очередной пьянки. - За веру, за что же еще, - ответил Ваня из Тамбова, а Миша из Петербурга добавил, - за мир и порядок, которого мы все заслужили. Руслан думал – этому научила его прежняя война, что мир и порядок не могут строиться на чужой крови. Он пришел воевать, но, видимо, забыл, что такое война. Старик чеченец научил его спасению. А что теперь осталось от того старика? Что осталось от той войны? Что останется от него самого после смерти. Им объяснили, что смерти не существует. Но Руслан знал наверняка – смерть реальна. Он убедился в этом, когда убил вновь. Он не понял, что убил, не видел, но екнуло сердце, остановилось и опять застучало. Видел, как падают одни, встают другие, взрывают и взрываются третьи, а четвертые, пятые, сотые и тысячные кружат в песочной пыли, в неразберихе единой беды. В одном из очередных наступлений, когда он стрелял и когда стреляли в него, Руслан увидел, как появился из ниоткуда, как
бывает в самых непонятных снах – вырос из-под земли – неунывающий и совсем живой хохол Пацура. Хохол стоял на месте. Руслан бежал к нему и на него, а тот стоял, и добежать до него не получалось. Руслан не видел и не слышал, стреляют ли, и кто вообще тут может стрелять… - Уйди, Хохол, - кричал Руслан. - Не уйду, - лыбился Пацура и солнце как всегда играло с веснушками на его лице. – Ты, Татарин, все равно уже списанный. - Чего тебе? Ты вообще откуда взялся? - А ничего. А ниоткуда, - хохотал Пацура. Руслан развернулся и побежал обратно. Но и там вырос хохол. Руслан бросился наземь, а сверху опять таращился Пацура. Тогда уткнулся лицом прямо в песок, но ощутил, как на спину к нему приземлился неунывающий и приставучий сослуживец. Они так и общались, не видя друг друга. Руслан только чувствовал, как мокрый песок липнет к его щекам. И давит на плечи хохол. Давит,вдавливает. Топит. Утопает. - А ты забыл, да, как меня тогда жахнуло? – - Не забыл я ничего. Мне тоже прилетело. - Тебя тогда чечен спас, а меня никто не спас. - Ты, Пацура, дурак. Ты чеченам бы сдался и своих бы валил. Дай только волю. - А ты что ли другой? Ты на себя-то посмотри. Руслан посмотреть на себя не мог. Он пытался что-то ответить, но песок заполнял рот и лез в горло. Сказать не получилось.
- Ты думал, ты за чечена отомстишь? Ну что, отомстил? Дочьто свою давно видел? - Шу-жу-жу, - пыхтел Руслан. - Я бы сказал тебе. Да что тебе скажешь. Аллаху Акбар? Не Аллаху ты Акбар говоришь, - изгалялся Пацура. -Аллах не терпит мести. Руслан сразу не понял, как это случилось. Пуля вошла в спину, обожгла и успокоилась. Не больно совсем – даже приятно. По крайней мере, боль ушла, и стало очень хорошо. Спокойно и воздушно. Внутри улыбался какой-то другой совсем человек и говорил – вот и все, Руслан, слава Богу, теперь все закончилось. Он лежал на песке, хотя откуда тут взяться песку. Помнил жесткий бетон и острые камни, еще реку помнил и серое небо, с которого сыпалась железная крошка. Кровь растеклась, камуфляж чернел. Видел, как обмочился – так бывает в момент наступления смерти. Он пнул оставленный АК, но промахнулся: нога прошла сквозь затвор. Холодное цевье плавилось на солнце. Ветер поднялся. Закружился песок, в глазах запестрела пыль. Осколок задел колено, кровоточило в груди. Он думал, что сразу увидит Бога, считай, Аллаха, который возьмет его за руку и уведет с собой. Но никто его не встретил, никто не подошел. Он только видел братьев, которые непонятно куда бежали, не обращая внимание на его прежнее, брошенное тело. Остановился один, поднес пальцы к шее, прощупал остывший пульс и помчался дальше. Так бывает. Конечно, так иногда бывает.
Но если не видно Бога, значит, он еще жив? Стоило ему подумать о жизни, как опять застонала нога и загорелось внутри острое пламя. Он шагнул осторожно, и боль опять пропала. Забылся, задумался и снова умер. Он подошел к прошлому себе. Здоровый мужик с густой бородой уменьшался на глазах. Кукожился, стягивался, и борода тоже редела, будто кто-то водил воздушным лезвием. Он ударил его кулаком по лицу, потом сильнее, расхлестал подбородок и губы. Не очнулся. Песок затягивал его, съедала чужая земля. Прорвался шум. Увидел черный гриб, растущий из песка. Задышал огненный вихрь. Он стал искать укрытие, но понял, что теперь не нужно ровным счетом ничего. Сколько-то еще постоял, подождал, может, кто спустится за ним с воздушной лестницы или выплывет из земли, или… Никто и никого, ниоткуда. Растерянный, не знал, куда идти дальше и надо ли вообще. Тогда вспомнил, что в лагере осталась его дочь, которую не видел с момента прибытия. Долго шел. Может, дольше, чем казалось. Стоило пролететь еще двум самолетам, разразиться нескольким ударам, обжечь лицо пылью, как добрался, увидел каменные стены, услышал женские голоса. Руслан не знал, как зовут этих женщин. Сначала он боялся подойти к ним – знал, нельзя разговаривать с чужой женщиной, но вспомнил, что страшное уже произошло, и смело подошел к одной, самой толстой и самой сердитой.
Он заговорил на арабском, но женщина ничего не поняла. Тогда он решил, что забыл арабский и попробовал сказать на русском, но и родные слова его никто не услышал. Женщина поправила платок, подняла ведро, в котором впритык болталась чистая вода, и ушла в дом. Молодые девушки, тоже укутанные, топтались у колодца. Над ними развивался живой флаг с черным полотном и белым кругом. Пытался различить забытую буквенную вязь – опять не смог. Кто-то шепнул ему – нет Бога, кроме Аллаха, и Руслан вспомнил. «Никого нет», - подумал он. Руслан постучался и вошел внутрь. Женщина не замечала его и только водила щуплой метлой. - Где моя дочь? – спросил он. Женщина промолчала и убрала вымытую посуду в шкаф. Укутанные девушки сняли платки. Руслан заметил их длинные шелковые волосы и отвернулся. Опять взглянул и восхитился. Нельзя? Можно! - Вы не видели девочку? – спросил он девушек, но те лишь хихикали, будто знали, но пытали бедного мужчину, который ничего уже не мог им сделать. - Ничего, - ответил, - вы еще узнаете. Он был без оружия, без прежних сильных рук и крепких ног. Тело его не дышало, а стыло и коченело. Он почувствовал, как твердеет сердце и молчит дыхание. Тогда в дом вошел низкорослый и сказал: «Салам». Руслан не поздоровался – понял, сколько ни старайся, его никто не услышит.
Он понял, что мужчина говорит о войне, потерях и убитом Руслане, о том, что нужно определять девочку. - Она еще малышка, - сказала женщина, - пока рано. - Сколько нам ждать, год, два, три? Зачем она теперь? - Я сама решу, - гордо ответила женщина, - занимайся своим делом, а я буду заниматься своим. Мужчина ушел, ругаясь, а женщина позвала девочку. Руслан увидел ее – свою маленькую принцессу, в старой изношенной сорочке, словно кто-то нацепил на нее картофельный мешок. Она шлепала босиком по деревянному дощатому полу, а Руслан следил, чтобы не встретился на пути какой-нибудь ржавый гвоздь. На локтях синхронно багровели болячки. В опухших красных глазах он считывал недавние слезы. Хотел забрать ее немедленно, но женщина опередила и потребовала, чтобы девочка порезала овощи. Она водила ножом. Руслан молил, лишь бы вовремя убирала пальцы. Девочка щелкала уверенно и быстро. Только стол был слишком высоким, и приходилось ей стоять на цыпочках. Руслан встал рядом. Гладил ее по своим черным волосам, наматывал кудри на палец. Девочка не чувствовала, не видела и не знала, как сильно он любит ее. Сам Руслан не понимал, как же так случилось и почему она ютится в этой каменной хибаре посреди военного крошева. Он спросил, ты как, моя хорошая? Но девочка, понятное дело, не ответила. Она еще не знала, что папы нет. И больше незачем ждать, когда тот придет с войны, заберет ее и вернется домой к
родной маме. Она боялась местных женщин, особенную толстую. Молодые не трогали, но она все равно их сторонилась. Старая и толстая иногда даже ударяла – не сильно, зато обидно, требовала резать лук, от которого хотелось плакать и готовить тыквенный суп, который никто, скорее всего, не любил, но почему-то ел каждый день. Иногда приходили чужие мужчины и говорили, что ей нужно скорее расти, потому что она избрана и отмечена для великого дела. Она забыла, когда у нее день рождения, но знала, что ей четыре, хотя все почему-то твердили, что девочке уже семь и скоро можно будет готовить ее к великому выходу. Только отец не приходил, но девочка знала – рано или поздно придет и объяснит этой толстой женщине с полоской настоящих мужских волос над верхней губой – оставь ребенка в покое, воспитывай лучше своих чертовых хабалок. Руслан обнял дочку и сказал, что все будет хорошо. Он заплакал. Легче ему не стало. Но плакал он по-настоящему. Так плакал, так сильно плакал, так он плакал, Господи, Господи, сильно. Глава 10 Мальчики должны воевать Все небо, с ног до головы, залилось красным огнем. Ба-бах! И тысячи искорок, точечек, пестрых спиралек, игривых клубков разлетелось. - Да, я слушаю. Рита, вы что-то хотите сказать?
Она хотела, конечно, сказать, но не сказала. А Габидуллин хотел ответить, но его попросили пройти в кабинет. Он был записан на прием к урологу. Частная клиника работала до позднего вечера. Габидуллин удивился, что за ним в списке значилось еще две фамилии. Отключил в общем телефон. - Можно, да? - Конечно-конечно, - сказала девочка на ресепшене, - доктор вас ждет. Габидуллин, набрав воздуха, неуверенно шагнул в кабинет уролога. Он давно хотел провериться. Ну, на всякий случай. Может, и впрямь был бесплоден, и упреки жены оправданы. Может, зря они стараются. Точнее, старались. И теперь придется смириться с отсутствием детей. И вот он позвонил и записался. Он до конца не верил, что решился на визит к врачу. Ведь на службе болеть не разрешалось. Ходить
на
больничный
считалось
сродни
предательству
–
выполнение задач в таком случае пускалось на тормоза. А результат ждали каждый день и каждый вечер. Так он решился. - Здравствуйте, - сказал Габидуллин. - Добрый, - ответил, наверное, врач. Никакого белого халата на нем не было. Старенький мужичок в свитере с плетенными вязаными косами. – Ну что? Не можете заиметь детей? – улыбнулся мужичок. – Нормально. Сейчас каждый третий не может. – Курите? - Не курю, - ловко соврал Габидуллин.
- Зря, - обозначил доктор, - я вот курю и не жалуюсь. - Выпиваю зато. - А это вот не очень. Я как-то так выпивал, что чуть не спился. Хорошо вот, профессия заставила. Угомониться. Доктор говорил медленно и убедительно. Отрезками слов. Обрывками предложений. – Что ж. Вы присаживайтесь. - Ага, - послушался Габидуллин. Врачей он не любил. Боялся. Сложно любить, когда боишься. Даже относиться хорошо или уважительно сложно. - Не бойтесь. Я из тех врачей, кто не делает больно. Ну, по крайней мере, сегодня. Никакой боли. Габидуллин слышал от коллег и читал потом в интернете о возможном проведении таких неприятных процедур – одна мысль уже сводила ноги, щекотала пах. «Прямо туда. Остро-остро. Ау», набор бессознательных фраз колотился в голове. - Боли при мочеиспускании? - Нет. - Проблемы с эрекцией? - Да нет, - неуверенно опять ответил Габидуллин. - Да или нет? - Нет. Скорее нет, - признался он, - то есть, имею в виду, что нет проблем. Нет то есть нет. - Хорошо, - протянул доктор. – Анализы вы, я так понимаю, сдали. Скорее
всего, потребуются дополнительные. Но
посмотрим. Решим. - Что посмотрим? – не понял как будто Габидуллин.
это
- Посмотрим, все ли в порядке. - А вы как думаете? Все в порядке? – с надеждой спросил. - Да конечно, - махнул доктор, - что вы переживаете. Сейчас медицина на таком уровне… о-оо, - даже не беспокойтесь. - Ну спасибо, - улыбнулся Габидуллин. Его устраивали подобные ответы, полные надежд и оптимистического настроя. Даже если обманывали. Или недоговаривали. Или еще что-нибудь. - Вот еще, на всякий случай. На листочке он увидел слова «спермограмма» и «узи». Требовалось сдать кровь на гормоны и провести анализ мочи. - Дети – цветы жизни, - выдал доктор. Габидуллин согласился. - Ради них и живем. Он хотел развить диалог, но звонил Тимурыч. Так настойчиво звонил, так трясся в руках телефон, что не ответить, видимо, было нельзя. - Приезжай, тут взорвали все к едерни-фени. Тимурыч кричал, и врач, конечно, услышал это страшное заявление. - Ой, - сказал уролог. - Такие дела. «Подумаешь» (подумал Габидуллин). Ничего не взорвали. Бахнула коробка, никто не пострадал. - Это уже провокация! Они нас на крючок что ли взяли? Напугать решили? Ты мне объясни? Это как называется?
- Мда, - отвечал Габидуллин. - Что ты «мда-каешь?» Ты хоть что-то сказать можешь? Что-то конкретное? - Тимурыч, я обязательно разберусь. Дай мне время. - Какое нахрен время? Какое время? Ты хоть понимаешь, что никакого времени нет? Ты мне докладывал что? А? - Что? – Габидуллин умел включать дурака, отвечая вопросом на вопрос. Тимурыча это злило, но, по крайней мере, в злости своей он продолжал разговор. - Где твой Ильшат? Ты же планировал задержание? Ты что ждешь? Ты мне скажи, чего ты ждешь? Терактов под новый год? Отличная работа, Габидуллин. - Ну да. Ну, то есть. Ну ты же понимаешь. Ну, задержим его. А дальше? Доказуха нужна. Причастность нужна. Тимурыч. - А этого тебе мало? - Достаточно, - согласился Габидуллин, - завтра будем работать. - Два дня тебе даю. Без обид. Два дня. А дальше – делай, что хочешь. Он позвонил Рите. Извинился, что прервал разговор. Чуть не проболтался, что ходил к урологу, но Рита перебила: - Уже поздно… Точнее, неважно. Всего лишь фейерверк. У кого-то праздник. Столько огней в небе. Взрывают и взрывают. - И у нас взрывают, - ответил Габидуллин и рассказал о случившемся.
- Это он, - обозначила Рита, - простите меня. Я не успела предупредить. Приехал через полчаса. Уже ночь густая обжилась в квартире. На этот раз Габидуллин чувствовал себя увереннее. Смело повесил куртку на гладильную доску. Отодвинул ботинки к сушилке для ног. Она и двух слова не могла связать. Так разволновалась, так счастлива стала, что пришел Габидуллин – сама его обняла и заплакала. - Все хорошо. Ну что же вы. Да ладно вам. - Я старалась. Я так торопилась. А теперь вот, что теперь? - Ничего страшного. Там всего лишь бахнуло, никто же не пострадал. Это не теракт даже. Это подготовка… но мы-то теперь знаем. - Да, да… Он – сумасшедший, этот Ильшат. Пожалуйста, сделайте что-нибудь. Я думала, он меня прикончит. Он все понял, скорее всего. Я так нервничала. Он знает, что я пыталась вам сообщить. - Не знает. Ничего он не знает. - Не знает? - Взрыв-то случился. Мы его запутали. Понимаете? Иногда нужно пожертвовать малым, чтобы получить большее. - Даже так? То есть я не виновата? - Вы ни в чем не виноваты, Рита. Они стояли и обнимались. Габидуллин чувствовал свое мужское превосходство, свою спасительную силу.
Непонятно как, но они оказались раздетыми. Все так стремительно произошло, что Рита ничего особо не почувствовала, зато Габидуллин запомнил каждый миллиметр этой долгожданной близости. Потом ей было мучительно больно. Ей казалось, что Руслан, ее любимый Руслан, стоял рядом и наблюдал, как она извивается под следователем. Покраснела, и краска впиталась в лицо, и не сходила долго-долго. - Завтра мы его возьмем, - опять сказал Габидуллин. – Скоро все получится. - Да, - кивала Рита, - скоро. Пожалуйста. Саша написал, что дежурит и не может войти в Интернет. Там какую-то девочку спасли. Рита бросилась к ноутбуку, набрала в поисковике ключевые слова. Страницы долго грузились, будто намекали – ну, подумай, стоит ли тебе читать. Это все. Оказалось, действительно привезли. Рита до последнего смотрела на фотографию и не верила… ну, может, все-таки – ее – дочь. Нет. Другая. Писали, что девочка ни с кем не разговаривает. Осталась без родителей – всех убила священная война. И теперь даже родственникам стала не нужна. «Мы здесь ни при чем. У нас проблем хватает». Что же теперь будет, думала. Может, забрать малышку? Рита беспорядочно водила курсором. Не заметила даже входящих сообщений от Газиса. Вчиталась, пропустила, опять перечитала.
Предлагал выйти за него. Просил приехать и требовал одного простого «да». Убеждал, что ежедневно к ним прибывают сотни избранных, десятки девушек и детей. Новое государство на стадии максимального роста. Осталось выиграть войну. Хлопнула крышкой ноутбука. Выпила таблетки – может, перепутала и вместо «атаракса» приняла «пенталгин» или еще чтонибудь. Нужно было выспаться – требовалось просто. Сейчас и незамедлительно. Не отвечала на Сашины звонки. Кажется, были пропущенные от Габидуллина и журналистов. Но когда позвонил Ильшат – мусульманин, у которого всем нужно учиться, она ответила, не раздумывая. Что-то подсказало, может быть, то, о чем не говорят и не думают, а чувствуют в самый подходящий или неподходящий момент, бери, отвечай, разговаривай. И Рита сказала: «Да, я слушаю». - Рита, здравствуй. Это Ильшат. Говорить можешь? Дело есть одно… Окаменела. Потом затряслась. После опять застыла. Она лежала под одеялом, сливалась с темнотой и тишиной. Вот ведь как бывает. Говорят, человеку нужен отдых. Говорят, что сон обязателен. Рита забыла, когда последний раз спала. Две недели назад, наверное, когда рядом еще куролесила дочка, и все вроде было, как должно. Все-таки решила покурить. Сорвалась, терпела сколько. Одну, вторую. Не заметила, как купила и опустошила пачку за каких-то полтора дня.
На
лестничной
зажмурилась
от
площадке
молодого
починили
насыщенного
лампочку. света.
Она
Щелкнула
зажигалкой. Курила и курила. Некоторые курят, чтобы собраться с мыслями. Она курила, чтобы оставить на эти коротенькие две минуты любые переживания. Хлопнула внизу подъездная дверь. Рита промахнулась – стрельнула мимо пепельницы, и окурок сиганул к первому этажу. Она глянула, убедившись, что действительно случилось это естественное падение. На лестничном пролете, между вторым и третьим этажами, приметила знакомую макушку, потом – между третьим и четвертым, знакомый профиль лица: изогнутый нос, массивную шею. Уже на подходе к пятому сиганула в квартиру, дернула ручкой, но тяжелая рука спокойно опустилась на ее плечо и заставила стоять на месте. Сейчас он растопчет ее. Прижмет к полу, удушит, или что… Закричать что ли? Может, притвориться и упасть в обморок, а потом… потом что-нибудь да произойдет. Она стояла и думала. За какое-то невнятное мгновение успела столько всего продумать, что застопорилась и, сама не понимая, что делает – сделала: повернулась и сказала «привет». - Ильшат, ты… привет. Ты меня напугал. Он не опускал руки, хоть Рита и развернулась уже и дала понять, что не собирается бежать или прятаться. Ни спрятаться, ни убежать. Молчал. - Я тут покурила. Я не курю вообще. Накатило просто. Вот.
Чепуху несла. Слова бежали, не задумываясь, подталкивая друг друга, волнуясь, как волны, и с такой же тавтологией повторялись друг с другом просто и легко, и тяжело одновременно. - А ты чего…, чего ты пришел? Виделись же сегодня. Или вчера? Она думала, сколько же сейчас времени. Пахло утром, ощущением утра. Ранним безвременьем, границей между и над, до и после. Она старалась улыбаться. Так, когда чувствуешь вину, пытаешься доказать, что не виновен, изображая другого себя, будто можно казаться кем-то другим. Ильшат не говорил. Он всматривался в нее, прямо съедал своими черными глазами. Черноглазый. И немой мыслью заставлял ее говорить, продолжать, бояться. - Что же ты, в самом деле… - Ты одна? – не дал договорить. Все равно бы не договорила. Кивнула. Он затолкал ее в квартиру, не прикасаясь. Просто шагнул уверенно, как ветер, и Рита, не заметив, переступила порог. Что происходило? Да кто же знал. - Ты! – указал он, - зачем ты ведешь себя, как… как, умышленно не подобрал слов, чтобы Рита сама подумала, кто она такая. – Зачем ты сдала меня, Рита? Что плохого я сделал? - Я, я…, - не знала, что ответить. Она сказала, что не понимает ничего. - Прекрати. Этими же ногами ты побежала к своему… Габидуллину? Да? Так его фамилия? Рита отвернулась. Она почти призналась.
- Но я не виню тебя, Рита. Ты всего лишь женщина. Обычная глупая женщина. Подумаешь, теперь меня ищут сотрудники. Подумаешь, теперь я бессилен помочь тебе. Все в порядке. Правда же? Правда, Рита? - Ильшат! А что ты хотел? – решилась она – ты хотел устроить теракт. И ты его устроил! Ты думаешь, я могла бы спокойно сидеть и ждать? - Ради дочери могла бы. Зачем ты говорила, что хочешь стать мусульманкой? Зачем ты обманывала? - Я не обманывала. Я действительно…, - она остановилась, не договорила, никем она, конечно, не хотела стать. – Ты путаешь понятия, Ильшат. Твоя религия – это не религия. Это оправдание ужаса. - Твой Габидуллин научил? Ну? - Перестань. - Как думаешь, Руслану бы понравилось, что ты здесь крутишься на стороне? - Руслану? Руслану бы понравилось? – закричала она - Ты слышишь себя? Ты действительно думаешь, что меня тревожит, что бы там мог подумать Руслан? - Действительно, - кивнул Ильшат. Она изменила мужу, и знала, что не заслуживает прощения. Но разве он, Руслан, разве он остался ей верен? Разве не уничтожил все живое, что было в Рите? Не утратил главный смысл – их дочь? - Но я не хочу тебя винить. Ты сама решила. Ну, решила так решила?
- Что ты сейчас-то хочешь? Что вы все от меня хотите? - Пожалуйста, не разговаривай со мной в таком тоне. Я тебе серьезно говорю. Она опустила глаза. - Хочешь меня убить? Убивай, пожалуйста. Одни уже пытались, - сказала Рита, имея в виду тех двух кавказцев, которые приходили к ней неделю назад. - Кто пытался? – не понял Ильшат. - Перестань. Ты уже убил меня, Ильшат. Ты все разрушил с того момента, когда встретился с Русланом. - Маргарита, успокойся. - Маргарита? Маргарита? Ты говоришь… да ты вспомни, как называл меня. Думаешь, я не слышала ничего? Думаешь, я не знаю? Ты же бывал здесь. Вел себя, как хозяин. Что же сейчас стоишь? Что не проходишь? Ильшат хватил ее за руку. - Не смей, - я повторяю, - говорить в таком тоне. Я сюда пришел не просто так. Если хочешь вернуть дочь, слушай внимательно. Я не тиран, я не злодей, как ты думаешь. Она отдышалась, прежде чем Ильшат повторил: - Я могу помочь, Маргарита. Я могу сделать так, чтобы дочка твоя вернулась. - Не верю я уже никому… Тогда он достал планшет. «Сейчас, сейчас. Подожди. Ты все увидишь».
Он включил видео, и Рита поняла – там, за гранью экрана находится ее дочь. «Мама, - пищала девочка, - мама, приезжай, пожалуйста». - Кто же тебе такой платок повязал, - всхлипывала Рита. Малышка, будто слышала маму, и тоже отвечала со слезливой дрожью в голосе. «Мама, мамочка». Стоял тяжелый шум, трещало что-то. Рита подумала – взрывалось. Пыль кружила. - На вот, - протянул Ильшат скомканный тетрадный листок, ты решила, что я враг. А я никакой не враг. Рита развернула бумагу. Неумелой детской рукой красным кровавым карандашом была выведена неряшливая надпись «Мама». Синие лепестки и самолеты, самолеты – палочка, еще одна палочка. Самолеты-крестики, черные птицы, зарево огня – росчерки цветов. Они прошли в кухню. Рита включила чайник. Ничего не осталось, ни прежней злости, ни возможного страха. - Успокойся, не плачь, - просил Ильшат, - видишь, она жива. Все с ней в порядке. - А Руслан? - Я не знаю, - соврал Ильшат, - но ты можешь сама узнать. - Я хочу их видеть. Я хочу прямо сейчас их увидеть. Покажи мне еще раз. - Не нужно. - Покажи. Он включил на повтор. Мама, мамочка. И так далее, много раз.
- Перешли мне видео, я тебя прошу. Оставь мне мою девочку. - Рита, успокойся. Приди в себя, - нерушимо требовал Ильшат. - Сейчас не время для эмоций. Сейчас ты должна собраться и принять решение. Взвешенный выбор, понимаешь? Твоя истерика ни к чему не приведет, ни к чему хорошему. Слышишь? Ау? Рита не слышала. Точнее, слышала, но не могла собраться. Она уже была – там, сама не знала, где. Виделся ей песок, барханы песка, громадное почему-то черное солнце и такой же черный платок, укрывающий ее голову от беспощадных огненных лучей. Рита шла по этому песку, и черные птицы кричали ей вслед – остановись. Она отвечала на птичьем языке, что не остановится. Не могла остановиться. Ветер толкал ее, песок растекался, уступал дорогу. Белое льняное платье разливалось и развивалось за спиной. Куда она шла? Может, вообще стояла на месте. - Нельзя стоять на месте, - сказала Рита. И она шла, шла, шла… - Ты думала, я действительно позволю тебе взрывать что-то? Глупая, - повторил Ильшат. – Это даже не взрывчатка была. Я никогда бы не позволил причинить кому-то зло. - Да-да, - отвечала Рита, а птицы все кружили и кружили, и просили остановиться. - Ты не готова к таким задачам. Я всего лишь хотел убедиться в твоей преданности. Я хотел понять, можешь ли ты стать мусульманкой. - Продолжай, - сказала Рита, - она не видела лицо Ильшата. Она курила, и густое облако съело пространство.
- Я думаю, ты понимаешь, где сейчас Руслан. И ты знаешь, зачем он – там. Я даже уверен, что в глубине души ты осознаешь, что – там – Руслану лучше. Еще мне кажется, со временем ты примешь эту ситуацию, которая произошла. Я не сомневаюсь, ты всегда хотела быть с нами. Мы благое дело совершаем, Маргарита. Просто не все это сейчас понимают. Считают нас каким-то… - Террористами, - заключила Рита. - Я понимаю тебя. Ты в непростую ситуацию попала. У тебя забрали дочь. Но Руслан поступил, как поступил. Нельзя оставлять ребенка с матерью, которая не хочет жить правильно. Точнее, не хотела. Сейчас-то я понимаю, что ты готова. Черная птица оставила небо и камнем упала к ее ногами. Рита очнулась. - Да готова, готова. Готова! – не выдержала, - говори уже, как мне увидеть дочь? Что делать? Да я все, что угодно сделаю. Ты разве не понимаешь? - Глупая женщина, - улыбнулся Ильшат. - Давай я приму ислам? Где платок? Ах, у меня же есть. Она принесла изумрудную ткань. – Ну как? Хорошо? Похожа я на мусульманку? Изумруд освежал ее. - Красавица, - не соврал Ильшат. - Считай меня мусульманкой. Кем хочешь, считай. Только отдайте ребенка! Ильшат опять спросил, может ли она зайти в детский сад. Он сказал, что для священной войны необходимы мальчики. Он
говорил, что девочки – прекрасные создания Аллаха, но им не место на войне. Девочки должны жить с матерями, а мальчики должны воевать. Мальчики должны строить новый мир. Мальчики – воины Аллаха. Настоящие мальчики не должны жить на грешной земле. Настоящим мальчикам нужна постоянная битва. - Я предлагаю совершить сделку. Я пробовал договориться с ними. Да, они готовы отдать твою малышку, но только в обмен на мальчика. Маленький, большой – неважно. Там хорошая подготовка идет. Они из любого сделают настоящего солдата. Воина. - Ты хочешь сказать, что я должна?... Я должна украсть ребенка? - Почему украсть? Почему сразу украсть? Ильшат задавал вопросы, но сам не знал, как ответить. Какие слова привести, как убедить в обратном. Он снова запустил видео. - Мамочка, приезжай. Мамочка приедет. Да-да-да. Все утро ей звонил Саша. Не брала трубку. С ухмылкой поглядывала на экран и бродила по квартире. Напевала что-то, скользила шваброй по кухонной плитке. Пол сверкал и радовался. Зачем-то ей вздумалось навести порядок. Дышала. Подыграл короткий телефонный сигнал. Рита сдалась и открыла сообщение. «Рита, дорогая. Что с тобой? Почему не отвечаешь?»
Она хмыкнула и задела взглядом зеркало. Сгорбленная, чернаячерная – Рита не узнала себя и подумала, что стала невидимой и смотрит на кого-то другого. Так даже лучше. Как же хорошо стать невидимой. А ты кто? Кто ты, старая убитая женщина? Почему ходишь по моей квартире? Кто тебе разрешал? Где ты взяла ключи? Она попробовала улыбнуться, но не увидела улыбки на лице женщины. Осторожно дотронулась до лица, застывшего в отражении. Зеркало вспотело от близкого дыхания. Потом спал зеркальный отек, и Рита узнала свои глаза. Она подумала – ну и ладно. Хорошо, что я – это я. Пусть даже такая вот не такая. Чужая и маленькая, как болезнь. Опять пиликнул телефон. Да оставь ты меня. Рита цыкнула, но прочитала. «Мне нужно тебе кое-что сказать. Срочно!». Он всегда писал заглавными буквами, и Риту ненужная эта значимость всегда раздражала. Она сжала кулаки. Не думай. Не думай, глупая. Прекрати. Чем больше она запрещала себе думать о дочери, тем сильнее и крепче становилась эта мысль. Она дышала сильно и зло. Проклинаю, проклинаю. Я вас всех проклинаю. «И тебя проклинаю», - сказала она Саше, услышав очередной звонок. Все-таки приняла вызов, но не стала ничего говорить. Саша изливался. Что случилось? Ты где вообще? Хочешь, я приеду?
Она молчала. Она прямо видела, как напуган Саша от такого непонятного молчания. Ей не хотелось, чтобы он приезжал. Бросила телефон и продолжила сходить с ума. В окно стучались остроклювые птицы. Рита их не видела, но знала – это птицы. Снег тоже прошел. Мертвела утихшая гладь. Толстый лед накрыл асфальт крепким телом. И небо опустилось так низко, что Рита могла разглядеть, как чернеет оно с каждой минутой. Так скоро наступал вечер. Как жизнь, в которой нет смысла, пустела улица. Когда стало окончательно темно, Рита закончила уборку. Легко стало дышать, словно вместе с квартирной пылью она смахнула собственную невидимую черноту. Стало спокойно, оправданно хорошо. Глава 11 Утренний рейс в Стамбул Детский сад закрывался в шесть, но детей разбирали до половины седьмого. Рита успела добраться к пяти. Она стояла у ворот и думала, заходить или еще подождать. Уже вылепили новогодние фигуры. Рита не могла разобрать, что за чудище на нее таращится. Свинья с крысиным хвостом и ушами кролика. Ярко зеленый снег, выкрашенный детскими руками, ждал не дождался, когда наступит весна. Лучше сгореть от стыда на солнце, чем прожить в таком вот акварельном плену.
Она перетаптывалась с ноги на ногу. Снег хрустел. Мялась и жалась и не знала, заходить ли внутрь. Может, взять и уйти. Что нашло на нее, да как могла, в конце-то концов. Разве можно? Чем она лучше Руслана? Опять пришло сообщение. Кто бы сомневался. Саша. На этот раз он оставил прописные буквы. Сквозь текст почувствовала, как тот взволнован и как торопится сказать что-то важное. Прочитала дважды и поняла, что все делает правильно. «Рита, прости меня. Дай мне шанс все исправить. Разреши доказать, что я лучше, чем ты думаешь». Она улыбнулась и пошла дальше. Ее окружили воспитатели, каждый хотел сказать что-то важное. Семенила нянечка и хватала Риту за рукав – ты не расстраивайся, все пройдет, мы тебя ждем. - КэДэшка на работе? - Нет, она в администрацию поехала. - Хорошо, - ответила Рита. - А ты чего тут? - Да я…, - протянула, - документы хотела забрать кое-какие. - А, ну это тебе КэДэшку ждать. Ты сама смотри. Может, и не вернется. Рита кивнула. Она не знала, куда себя деть. Как им всем объяснить, что пришла творить ужас. Как сделать так, чтобы никто не остановил. - Как ты вообще? Новостей нет? Ну…, ты поняла.
- Нет никаких новостей, - тревожно ответила Рита, - какие могут быть новости. - Мы прочитали…, - сказала нянечка. - Что? Что прочитали? Нянечка протянула ей сложенную надвое газету, где на первой полосе высокими стройными буквами возвышалась надпись: «Стать шахидкой ради дочери». Цветная фотография – Рита разговаривает с Ильшатом, текст мелким шрифтом – она даже не решилась прочесть, без того поняла, что вездесущий журналист проследил за ней. А вдруг и сейчас следит? - Кошмар какой-то, - выдохнула Рита. - Не обращай внимания, - попросила нянечка, а сама отдалились на случай, если бывшая коллега решит себя подорвать. - Ну почему все так, почему, я не понимаю? - Ой, не говори. Ты держись, ладно? КэДэшка приедет скоро, ты подожди тут. Я побегу, наверное. Нянечка упорхнула. Воспитатели разошлись. Рита заглянула в родную группу. Дети ее не заметили. Как вялые ноябрьские мухи они топтались на месте. Уже прошел сончас, и закончился полдник. Теперь осталось пережить какое-то детсадовское безвременье до прихода родителей. Увидела Мишу. Мальчик сидел на полу и разглядывал цветную стену. Казалось, он еще не проснулся, и ничто не могло его разбудить. - Миша, - прошептала она, - Ми-ша.
Мальчик не слышал, но почувствовал, наверное, как смотрит на него Рита, ощутил этот звериный дьявольский взгляд и все-таки обернулся. Как будто не узнал. Скорее всего, бывшая воспитательница тоже показалась ему чужой, случайным росчерком. Потом протер глаза, отпустил сон и все-таки понял, что Рита пришла к нему. Казалось, не было здесь и сейчас других детей. Только он, маленький Миша, и невозможная Рита, которой не должно было быть. - Миша, - повторила она, боясь ступить в пространство игровой комнаты, словно живое пламя полыхало и не видело никого. Мальчик поднялся с мохнатого паласа и подошел к ней. - Здравствуйте, - сказал он, потирая глаза. - Привет, Миша. Ты что, плакал? – заметила слезинку, осевшую где-то на переносице. – Кто тебя… - Нет, - ответил Миша строго, - я не плакал. Он протер нос и обернулся. Дети собрались в круг, толкались и пинались. Казалось, попади случайно в это детское кольцо, и забьют тебя до смерти. - Просто…, просто, - пытался оправдаться мальчик, - эти глупые, - показал он на детей, - они глупые просто. - Да, - согласилась Рита, - а ты другой. Хочешь, мы прямо сейчас уйдем? - Куда уйдем? Мама сказала… - Твоя мама сказала, ты можешь уйти со мной, - опередила Рита, - хочешь?
Мальчик замялся. Он не знал, что ответить. До прихода мамы оставался какой-то час, но Миша не знал, сколько это на самом деле, и окажется ли этот час быстрым, как иногда бывает, когда занят делом, или станет тянуться до бесконечности. - Мама попросила тебя забрать. - Как это так? Почему? - Мама не сказала. Мы обязательно поедем к ней, к твоей маме. - А куда мы поедем? - Далеко-далеко, - заливалась Рита. - Я не знаю, - растерялся Миша. - Хочешь мороженое? - Мороженое? Мама сказала… - Сегодня мамы нет. Я тебе разрешаю. Я же твоя воспитательница, Миша. Разве ты не хочешь мороженого? А пепсиколу хочешь? С чипсами? - Хочу, - признался мальчик, - только я не знаю… Он невольно шагнул к Рите. Ничего не мог поделать с таким искушением, когда в один миг все стало дозволено. И уйти отсюда, наконец, и чипсы, и мороженое. - А мама не будет ругаться? - Она хватила Мишу за руку и повела в раздевалку. - У нас мало времени, мой хороший. Поторопись. - А мама не будет ругаться? Их никто не увидел. Только снег наблюдал, как бежали к остановке. Снегу было все равно. Он молча шел, не задумываясь, не зная вообще, зачем идет и почему не кончается.
Шли, не замечая дороги, не видя машин. Их тоже не видели уставшие водители, слепо пробираясь по занесенной снегом дороге. Рита не отпускала мальчика, и тот еле поспевал за ней. Лед игрался под ногами. Скользила в угоду вечернему ветру, и Миша тоже восхищенно катился вслед. Чувствовала, как убегает время. Волнительно жгло в груди, руки немели от холода и переживаний одновременно. - Миша, обещай, что будешь хорошо себя вести, - сказала Рита. Она открыла дверь и протолкнула мальчика в квартиру. - Не стесняйся, пожалуйста. Проходи. Ему вдруг стало так стеснительно в чужой квартире с этой воспитательницей, которая, вдруг вспомнил Миша, не всегда была такой уж заботливой. И кричала иногда, и спать заставляла и следила, чтобы за столом он не стучал ложкой и обязательно ел кашу. - Что же ты стоишь? Рита стянула с него сапоги и сняла куртку. Мальчик вцепился в шарф, как в последнюю ниточку надежды на спасение. Он сам не понял, как оказался здесь. Стоял, как вкопанный, боясь шелохнуться даже. - Ты, наверное, любишь шоколадное? Правильно? Мальчик не ответил. Он смотрел на дверь и уже похныкивал чуть слышно. Казалось, дай ему это мороженое, шоколадное ли, карамельное – не различит ни вкуса, ни важности собственных слез. Зачем она думала об этом? Почему вспомнила?
Такси привезло их к автовокзалу. Стояла темнота. Нехотя прозревал ночной холод. Сонный Миша еле поспевал за Ритой. Он еще дремал. Стоило закрыть глаза, как накрывал сон, в котором жила родная мама. - Поторопись, - говорила Рита, а он слышал «не суетись». Мама всегда говорила «не суетись». Миша не понимал до конца, что это значит, но именно сейчас понял. Он просто шел, куда вела его чужая рука. Спотыкнулся, наклонился к земле, но Рита удержала его. - Осторожнее. У нас много дел. - А куда мы идем? – спросил, раскрыв от испуга глаза. – Я хочу… он хотел сказать, что хочет к маме, но почему-то не сказал. «Не мамкай», - всегда говорила мама, когда Миша канючил сладости. Он думал, что не стоит без дела произносить это сказочное слово. Мама. - К маме. Мы сейчас поедем к твоей маме. - Правда? - Она попросила меня, понимаешь? Ну? Веришь? Скорее всего, он верил. По крайней мере, перестал хныкать и даже стал быстрее идти. - Есть хочешь? - Не хочу, - ответил Миша. - Купим в автобус чего-нибудь. - Атобус? – переспросил он. В пустой утренней кассе Рита попросила два билета. - Мальчику сколько лет?
- Четыре, - ляпнула Рита. - Мне пяяяять, - досадно сказал Миша. Билетерша опустила очки, будто могла на глаз определить возраст. - Дети, - улыбнулась Рита, - хотят поскорее вырасти. Она больно сжала его руку. - Ай, - крикнул он. - Свидетельство о рождении есть? - Ну… конечно, - засуетилась Рита, - я просто не подумала. А зачем? - Такие правила. И ваш паспорт, пожалуйста. Она передала в окошко свои документы и деньги за проезд. Женщина молча пробила два билета и, отсчитав сдачу, отвлеклась бумагами. - Пойдем, - сказала Рита. Они скоро убежали от полуспящей билетерши, которая даже не поняла, что нарушила регламент. Вечером, засыпая, перебирая по кусочкам прожитый день, она вдруг вспомнила, что все-таки не увидела свидетельства. Но решила не заморачиваться, потому что надо было спать. Бывает так, засядет в голове червоточина, и не спишь до утра. И к тому же, где написано, что ребенок… не может… без… свидетельства… она уже засыпала, а потом и вовсе забылась. Рита тоже засыпала от монотонного шума дороги. Миша тепло прижался к ней. Казалось, теперь его ничто не тревожило. Она старалась не двигаться, не разбудить бы только. Пустая утренняя траса неслась в столицу. Их ожидал дневной рейс в Стамбул.
- Миша, - говорила она, - ты не волнуйся. Мама тебя ждет. Хочешь увидеть пустыню? - Пустыню? – спрашивал сквозь сон. - Да, мой хороший. Говорят, там все по-другому. Там хорошо и правильно. Тебе не придется мучиться и страдать. Терпеть и бороться. Ты вырастишь там настоящим мужчиной. Ты станешь воином. Ты превратишься в борца за истину. Весь мир будет у твоих ног. Миша дремал. Так сладко было ему от непонятных слов. Виделся золотой песок и верблюды, тянущийся торговый караван и солнце огненное в невозможно синем небе. Он только не мог разглядеть маму. Но Рита так нежно гладила его по затылку, так пряно лился ее мягкий голос, что он забылся и уснул, и не просыпался почти до самого утра.
*** Тимурыч кричал, как в последний раз. - Все! Это все! Это смерть! Москва теперь точно узнает! Поздравляю, Габидуллин, мы знамениты! Мать похищенного мальчика осторожно стояла в дверях и не знала, плакать или кричать. Она хотела тоже что-то сказать, но забылась и вышла в коридор, где пропала в темноте случившейся беды. Зачем-то здесь была Клавдия Дмитриевна, заведующая детским садом, и Саша с редактором местной газеты. - У меня есть запасной ключ. От ее квартиры, - сказал Саша.
-
Можем
разместить
информацию
в
рубрике
«Их
разыскивает…». Ну, пока еще номер не подписан, - предложил редактор. - Давайте я позвоню, - ожила заведующая, - мой зять, он влиятельный человек… Она все-таки поняла, где находится и отчаянно махнула рукой, зажав рот кулаком. - Без вас разберемся! – вмешался Тимурыч, - А где эта несчастная? Тимурыч вышел из кабинета, но быстро вернулся. - Куда она делась? Осталось только в ООН сообщить. Это финиш! Мы пропали. На какое-то время все утихли. Но Тимурыч не мог молчать. Он думал, если не вмешиваться в молчание, оно победит и принесет новые проблемы. - Габидуллин! Ты что-нибудь скажешь? - Тиму…, - осекся он, - товарищ полковник, да. Предлагаю успокоиться. - Ты успокоиться предлагаешь? Ты предлагаешь успокоиться? Поздно, хватит. Теперь нас так отдерут, что спокойствие умрет вместе..., вместе, - он не подобрал слов, но каждый понял, и все-таки промолчал. - А я тебя предупреждал, Габидуллин. Я тебе что говорил? Я тебе какие задачи ставил? Ты их выполнил? Ты мне вот скажи, ты что собираешься делать? Габидуллин прятал в ладонях широкую улыбку. Он думал, вот так Рита, вот так женщина. Может быть, он даже восторгался ее
поступком. Да, теперь она преступница. Но как бы поступила любая другая мать. Разве смогла бы удержаться. Например, его жена. Могла? Будь у них дети? - Товарищ полковник, я разберусь. - Разберется он. Ты лучше думай, какие показания давать будешь. И вещи готовь на этап. Вместе походу заедем. Тимурыч заходил туда-сюда, а потом крикнул: - А вы чего стоите? Вы что тут вообще делаете? Вы, - повторил он, - что сделали? Вы что ли помогли этой бедной женщине? Куда смотрели? Вам бы только правоохранителей ругать. Какие мы тут бездари сидим, ни хрена не делаем. Критики диванные! А сами-то что? Ты мне вот скажи, вот ты, - подошел он к Саше, - ты лично что сделал? Тимурыч хватил его за воротник. - Говори! Что ты сделал? В постель ее затащил? Пожалел, приголубил? Рвать и метать надо было! Друг! То же мне! Одно название! Потом он повернулся к редактору и уставился в его большие стекла. - Может, ты чем-то помог? И не надо все валить на ГБшников. Ты пресса или кто? Ты – четвертая власть, мать твою за ногу! Должен был взять и написать! Не ссать и не бояться! А ты, что? Ты что за хрень там понаписал. Шахидкой она стать решила? Да я тебя сейчас… Не стесняясь, Тимурыч харкнул в стену.
- А вы? Что тут стоите? – не мог успокоиться начальник. – Вы ее вообще разбили. Уволили с работы. Вы что, рухнули вдрызг? Да это вы виноваты! Вы – все! Вы ее затоптали! Ни один не возразил. Только заплакала Кэдэшка. Саша отвернулся, а редактор снял очки. - Пошли отсюда! – рыкнул Тимурыч, - и попробуйте только хоть слово вякнуть! Я за вами за всеми слежу! А зрение у меня… Вы все на крючке. Вы, Клавдия Дмитриевна! Сколько потрачено на закупку новой техники в детский сад? А сколько в кармашке осталось? А у нас что? Что у нас, уважаемый газетчик?! Прикрыть вам излюбленный достоверный источник, который вечно вам что-то сообщает? А? Или, может, вы, Александр, очень скоро приезжаете на вызов? Так скоро, что ни один больной не пострадал? Или не умер в дороге? По чьей же, интересно вине? Да у вас у всех рыльце в пушку! Они уже скрылись и ничего не слышали, а Тимурыч не мог остановиться. - И мы виноваты, - сказал он Габидуллину, - мы тоже виноваты. Ты понимаешь это? У женщины ребенка украли, она к нам за помощью приходила. Она по инстанциям блуждала, письма писала. А мы что? Да мы все эти письма – того, хренак и все, - Тимурыч показал кукиш, - я же вот своими руками и ногами, звонками и просьбами, указаниями и приказами… ни одно же письмо никуда не дошло, ни в одну приемную, ни в одну администрацию. Она президенту писала, - показал он на портрет, стройно висящий над
головой Габидуллина, - самому! А я взял и договорился. Ты меня слышишь? Ты понимаешь? - Да знаю я, знаю, Тимурыч. - Где мы раньше были? Ребенка она украла… а чему удивляться? Это закономерно. Мать до конца бьется за свое потомство. Мы все больны, Габидуллин. Мы неизлечимо больны. Нам пора уходить. И тебе, и мне. Мы больше не можем служить государству. Я не для того всю жизнь тут работал, чтобы сейчас в таком вот позоре тонуть. Самое ужасное, ты понимаешь, самое ужасное – это моральный позор. Я морально подавлен, Габидуллин. Ну, что ты молчишь? Ты со мной не согласен? - Да согласен, конечно, - бросил Габидуллин, - мы же разрабатывали этого Ильшата. Надо было думать, предвидеть, а мы… это провал. Все, конечно, понимали, рано или поздно он устроит очередной номер. Да что тут говорить… поздно хрен вынимать, когда… Габидуллин не хотел, но спросил. - Тимурыч, ты это, зачем жену мою трахал? - Это еще что? – ответил начальник, - ты что несешь? - Извини, Тимурыч. Нервное. Забудь. Тимурыч убедился, что Габидуллин сморозил очередную чепуху, достал телефон, набрал цифры: - Товарищ генерал, здравия желаю. У нас ЧП. Нужна ваша помощь. Вы только поймите правильно, я все объясню. Потом стояли и молчали. За окном падал снег, и шумела тишина.
*** Зима приказала темнеть. Прозревало утро, но плотное серное небо держалось до конца. Прежде белый снег из последних сил пытался пролить свет на дорогу. Уже виднелись огни города. Рита настойчиво будила мальчика, но тот отказывался просыпаться. Он будто понял, открой глаза, и все закончится. Или наоборот начнется. - Ты голодный, наверное? - спросила она. Миша неуклюже дернул плечами. - Голодный, конечно. Давай поешь. На вот шоколадку. Пить будешь? Миша аккуратно развернул обертку и отломил дольку. Есть ему не очень-то хотелось. Он только мечтал поскорее выйти из автобуса и встретить маму. - А мама нас ждет? - Конечно, ждет. Подожди немного. Чуть-чуть осталось. Ты мне лучше скажи, ты хоть раз летал на самолете? - Нет, - признался мальчик, - а зачем? - А ты хотел бы? Представляешь, как это здорово. Подняться в облака и лететь, лететь. - Не хочу, - захныкал он, - можно, я не буду. Я к маме хочу. Она прижала его к груди. - Мама тебя ждет. Но для этого нужно полететь на самолете. Не расстраивайся, тебе очень понравится.
Они вышли на Щелковском и не заметили никого, кто мог бы помешать им следовать до последней точки, в аэропорт ли, в Стамбул или к реке Евфрат. Рита сама не знала, что будет и случится ли ее долгожданная встреча с дочерью. Она крепко держала Мишу за руку. Мальчик тоже не отпускал ее. Московская толпа окружала и давила, они мчались по людскому течению, думая только о том, как бы ни затоптала их эта утренняя суета. Переходы, станции, поезда, опять переходы и пересадки, потом очередные рельсы, новые ненужные люди, стойкий шум, картинка одна и та же – серый столичный туман, и лишь фонари, как родные лица, улыбались в темноте. Когда засветился надеждой аэропорт, и Миша по слогам пытался произнести «до-мо-де…», Рита включила телефон, чтобы набрать Ильшату и сообщить о прибытии. - Домо…? Значит, скоро домой? – спросил, Миша. - Да, потерпи немножко. Скоро мы будем дома. - А мама? Рита не пыталась даже просмотреть список пропущенных, вчитаться в непрочитанные сообщения, наполненные и просьбами, и угрозами одновременно. Ильшат сказал, что скоро начнется регистрация. Она хотела узнать, все ли в порядке с дочерью, здесь ли малышка, но Ильшат отключился. Рита опять набрала, но не дождалась ответа и на очередной Мишин вопрос про маму и дом, обидно дернула за руку и потребовала идти быстрее.
Мальчик скользнул по ледяному асфальту и не смел больше разговаривать. Тут было много полицейских, но Рита почти не замечала серьезных вдумчивых лиц. Старалась не замечать. Ей казалось, только посмотри, зацепись взглядом, как тут же подойдет какойнибудь сержант, попросит предъявить документы и обязательно спросит, как дела у мальчика. И тогда уж мальчик не растеряется и снова заговорит. Она искала стойку с регистрацией, у которой обязательно должен стоять Ильшат. Рита искала его скуластое лицо, искала округлое лицо своей девочки, но только чужие глаза, чужие ненужные люди попадались ей, мельтешили, как снег, и не давали прохода. На электронном табло Рита быстро нашла нужный рейс и попросила Мишу не отходить далеко, потому что скоро придет дядя Ильшат и покажет настоящий самолет. Мальчик стоял рядом и молчал. В окружении чужих людей, каждый из которых говорил на каких-то волшебных языках, кричал, бежал и смеялся, он хотел остаться невидимым, быть на месте, пока не появится мама и не скажет – все, мой хороший, поехали отсюда. - Пошли, нам туда, - сказала Рита, следуя указателям. Потянулась за рукой, но обнаружила пустоту, а потом опять рухнула чужая толпа. - Миша… Она не кричала. Не могла. Крикни – начнется паника, и тогда раскроется их большой секрет. Миши нигде не было. Она сама
почти потерялась, подумала, что все происходящее прямо сейчас закончится. Не станет никого и ничего. Не могло быть так, как было. Так грубо и просто, несправедливо, но правильно. Она побежала. Пробиралась к выходу, потом опять к электронным терминалам, после к стойкам, и обратно. - Вы не видели мальчика? Вы мальчика маленького, такого вот, - пыталась она изобразить, - не видели? Он где-то… - Вам помочь? – спросил форменный мужчина с нашивкой «Security». - Да… то есть, нет. Все в порядке. А вы не видели мальчика? -
Вы
кого-то
потеряли?
–
невозмутимо
интересовался
сотрудник охраны. – Обратимся в полицию? - Нет, я никого… Рита не могла найти объяснения собственным неудачам. Сначала она потеряла дочь, теперь вот Мишу. Она потеряла Руслана, потом Сашу. Она саму себя захотела потерять, чтобы кто-то искал ее так же беспомощно и не мог найти. Она шла сквозь тесную толпу, не замечая, как расступаются люди. Улыбнулась охранникам, не заметила полицейских. В высоких отражениях стекол устремилась куда-то верх и, казалось, отпусти себя, прости и попробуй, как тоже оторвешься от пола и полетишь, полетишь. Ей захотелось убежать. Она упрямо двинулась к выходу. Бросился уличный мороз, зацарапал поцелуями щеки. Валил уверенный снег. Не справлялись уборочные машины, не могли проехать таксисты. Столпились на парковке машины,
забренчали истеричные сигналы. Густая черная ночь стала белой. Пространство задыхалось от снежной крошки. Поперхнулся воздух, закашлял ветер, проснулась метель. Снег лез в глаза, облизывал шею. Но Рита его не замечала. Только смахивала с ресниц спелую наледь – слезы не кончались, не успевали проступить. Снег забирал их, теребил игриво холод. У кого-то она спросила сигарету. Торкнуло. Не заметила, как нашла опору, прислонившись к кому-то или чему-то – неважно, таким беспомощным оказался мир, закрутились звезды, машины поднялись к небу, гул самолетов прекратился, и снег прошел. Ей стало жарко. Она стянула шарф и пуховик. Нежно прикоснулось солнце. Рита сама дотронулась – так близко оно стояло. Почувствовала, как уходит земля и мельчает тело. Пальцы, голень... Она тонула и проваливалась, и думала, что утонет в снегу. Но снега не было. Горячий песок забирал ее, блестело живое золото. Она пошатнулась, легкий ветер толкнул в спину и повалил. Поднялась, но не смогла и шага сделать, уже по пояс стояла в песке, и волны его наступали и наступали. Руки ее были в песке, сама она стала почти песком. Таяла, расщеплялась, утекала и сливалась с бескрайней пустыней. Мелькали проблески моря или неба. Тянулись шелковые горы. И больше ничего. Когда песок добрался до шеи, коснулся лица, она увидела черную точку на горизонте. Точка росла и приближалась, и стала уже не точкой вовсе, а человеческой фигурой. В размытом от слез
пространстве она не сразу узнала Руслана. Хотела пойти навстречу, но тугой песок скрутил ее, как пленницу. Взорвался детский плач и разломил тишину. Глава 12 Желанный Габидуллин Ребята
доложили,
что
автомастерская
закрыта.
Вели
наблюдение, но будто бы испарился, понимаешь? - Когда вынимаешь… Куда он мог испариться? Вы что тут парите? Пожали плечами. Может, просмотрели. Да не должны были вроде просмотреть. Как обычно бывает: кто-то заснул, один отлучился позвонить, второй сбегал за кофе, третий просто не рассмотрел или еще что-нибудь. - Квартиру проверяли? Адреса устанавливали? - Так точно. Как иначе. - Вокзалы, поезда, самолеты… мало нам проблем? Ильшат, конечно, знал, что стоит на ушах и потому выбросил телефон. Знал, что каждый шаг его теперь засвечен сотрудниками и потому не вернулся ни на работу, ни домой. Зато Габидуллин уже стучался в дверь. Он представлял, что сейчас появится Рита, и все, что случилось, оформится в простую алкогольную иллюзию.
Он так перенервничал, что выпил, потом еще и еще, и стоял теперь, пошатываясь, держась взглядом за выдуманный прицел, лишь бы не упасть. Еще анализы эти… ну почему именно сейчас? Бывают же врачебные ошибки, да? С кем он разговаривал? От кого ждал ответа? Дверь открыла девушка. На руках она держала младенца, кучерявого черноглазого мальчика. Кое-как поправила сползающий платок и, ни слова не говоря, кивнула. Габидуллин показал удостоверение. Девушка все поняла и разрешила войти. Она не разговаривала. Габидуллин объяснял, что нужно задать несколько вопросов касательно ее супруга. Когда в последний раз видели? Что он говорил? Куда собирался? Известно ли ей что-то о делах мужа? - Вы в официальном браке? - Нет, - заговорила девушка, - мы заключили брак в мечети. - То есть «никах»? - Именно, - объясняла девушка. - Вы же русская, правильно? - Нет, - ужаснулась девушка, - с чего Вы взяли? Она замялась, заплакал ребенок. Из комнаты донеслись детские голоса. Счастливая многодетная семья. Габидуллин позавидовал. Каждый раз, когда он видел детей, испытывал понятное отцовское чувство и не мог поверить словам врача. «Вы никогда…». - Странно, мне показалось, что вы русская.
- Вам показалось. Я мусульманка до последней капли крови, гордо произнесла она. – А вам какое дело? – говорила она теперь властно,
даже
голос
ее
обрел
какую-то
сухую
хрипотцу,
свойственную, как правило, голосам девушек с Кавказа. - Не подумайте ничего дурного. Я ищу вашего мужа. Вы точно одна? - Ильшата здесь нет, - ответила она, - можете обыскать хоть всю квартиру. - Я верю-верю, - верил Габидуллин, - разумеется, его здесь нет. Я лишь подумал, что вам может быть известно, где его можно найти. Может, он что-то говорил. - Даже если… даже если говорил. Вы что, действительно считаете, что я расскажу хоть что-то? Хоть слово какое скажу? Хм! – фыркнула девушка. Габидуллин понял, что бессмысленно ходить вокруг да около. Стало ясно, что жена с мужем заодно и, конечно, в курсе всех его правоверных идей и замыслов. - Простите, как я могу обращаться к вам? - Никак, - отрезала девушка. - Асият, - наступал Габидуллин, - послушайте. Девушку не смутила осведомленность следователя. Конечно, он все знал. Все до единой мелочи. И то, что она вновь беременна, и то, что она русская, принявшая ислам ради огромной любви к Ильшату. - Я слушаю, слушаю, - держалась нерушимо Асият. Слушать никому не запрещено, ведь правда?
- Так точно, - кивнул Габидуллин, - честно говоря, я был уверен, что наш разговор может сложиться иначе. Мне казалось, мы сможем найти общий язык. - Почему же? – она держала высоко голову и не думала отступать. - Я уверен, вы замечательная женщина. Только у хороших женщин могут рождаться дети. Столько много детей, - окинул он взглядом детишек, обступивших мать со всех сторон. Один еще ползал. Второй – постарше, держался за ее ногу. Старшая девочка гордо стояла рядом и не отходила ни на шаг, лишь бы он – этот неизвестный мужчина – не причинил матери никакого вреда. Он не думал, конечно, ни о чем плохом. Напротив, так стало ему противно от самого себя, от своей беспомощности в поисках увезенной
девочки,
и
теперь
уже
–
мальчика,
тошно
от
безысходности чувств к Рите, и бессилью пред собственной женой, что без разрешения он присел на кухонную табуретку и, отвернувшись, загляделся в пустоту. Его штормило. Алкоголь играл в глазах буйством радужных красок. Трещало в висках. - Хотите воды? – спросила Асият. - Если можно. Она наполнила стакан, протянула. - Не подумайте только, что я вам помогаю. - Даже не подумал. Габидуллин сделал глоток. Легче не стало, конечно. Хотя он постарался изобразить, что все в порядке, что этот глоток, этот добрый жест действительно его спас, и теперь все стало хорошо.
- Асият, - сказал Габидуллин, - хотите я признаюсь вам. - Ну, - ответила она, давая понять, что не хочет, но готова чтото услышать, наверняка что-то неважно. - Я тоже мусульманин. Как вы сказали, до последней капли. И жена моя мусульманка. Чистокровная, - отметил он, - с рождения. Вы бы знали, как сильно я люблю свою жену. Иногда мне кажется, я разлюбил ее. Но это неправда. Мне кажется, невозможно разлюбить. Это все глупости. Если когда-то полюбил, никогда уже не разлюбишь. Габидуллин
остановился,
подумал,
не
слишком ли он
возвышенно говорит. - Так вот, мы в браке уже двенадцать лет. Целых двенадцать лет. Я не знаю, сколько вы с Ильшатом вместе, - соврал Габидуллин, - но согласитесь, что двенадцать – это ощутимый срок, не вечность, но – время. И представляет, за все это время, за эти десять лет, мы так и не смогли понять, что существует кое-что важнее, чем любовь мужчины к женщине. И наоборот. Точнее, нет, конечно, ничего важнее любви. Но любовь должна иметь результат, иначе она становится не чувством, а словом. А слово что такое? Слово ничего не значит. Сказал и забыл. А вот чувства не забываются. Правильно же, Асият? - Наверное, - сказала она, - не знаю. - Вот, а я-то знаю, - Габидуллин опять хлюпнул воду, - а я знаю. Я знаю, что у любви должен быть результат. И единственно возможный результат любви – это, разумеется, дети. Дети! Вот, все они, - раскинул Габидуллин руки, - и старшая девочка испуганно
отошла назад. – Только понимаете, Асият, в моем случае, это невозможно. У нас с женой никогда не будет детей. Представляете? - Сочувствую, - ответила Асият, - но ничем помочь не могу. - И не нужно мне помогать. И сочувствовать не нужно. Габидуллин неприятно икнул. - Извините, пожалуйста. Вообще извините, что изливаю душу. Я пришел поговорить про Ильшата, а сам начал грузить вас проблемами. - Ничего страшного. - Ну да, ну да… Вы же наверняка знаете, что Ильшат украл ребенка. Маленького мальчишку взял и увез в Сирию. Священная война, все такое. Представляете. Да что вы можете представить. Вы сами знаете. Вон у вас какой богатырь, - показал он на мальчика, обнявшего ногу Асият, - сами все прекрасно понимаете. Асият обняла мальчика и отвернулась. - Там война идет, а он мальчишку туда увез. Представляете, если бы он вашего мальчугана забрал. Асият не выдержала. - И что? Вы что думаете, я сейчас расплачусь? Если Ильшат сделал что-то, значит, тому есть причины. Значит, все это имеет оправдание. Ильшат – умный человек, может, самый умный, кого я знала когда-то. И он настоящий. Не как вы, не как все вокруг. Он достоин хорошей жизни, и я буду с ним до конца. Не говорите ничего, - захлебывалась в словах Асият, - даже не думайте. Можете забрать меня, можете пытать, бить, насиловать, я вам ничего не расскажу. Я ничего не знаю. Убирайтесь немедленно.
Блеснула слезинка в глазу. - Пожалуйста, убирайтесь, - попросила она. Габидуллин кивнул и направился к выходу. Не верил он в любовь. И жену все-таки разлюбил. Наверное. Он даже не надеялся, что сможет разжалобить эту нерушимую Асият. Просто говорил и говорил так, будто слова действительно имеют какое-то значение. Будто слова обладает какой-то силой, которая может камень сдвинуть с земли или перевернуть вверх дном небо. Глубокое синее небо. Габидуллин смотрел высоко вверх и наблюдал, как силуэт самолета, словно нарисованный мелом, бежал по синеве. Может быть, в этом самолете уже летит Рита с мальчиком. Может, с ней летит Ильшат. Может, может… Пьяный, он уверенно доехал до «Градусника», где плюхнулся за столик и заказал графин водки. - А на закуску лимон. Да что угодно, - огрызнулся он официанту. Он пил медленно. Пил осторожно. Холодная водка быстро становилась огнем. Внутри полыхало. Он мог бы, если верил словам, рассказать Асият, что запутался окончательно и думал, будто жена изменяет ему с Тимурычем. Как хотел набить начальнику морду, учуяв в собственной комнате его парфюм. А потом оказалось, что жена подготовила Габидуллину подарок к новому году. Новый год еще не наступил, а подарок уже вручен. Типичная женская черта – невозможность молчать,
неспособность хранить секреты. Что с того? Он так был рад этому подарку. Не подарку даже, а вниманию со стороны супруги, что и впрямь подумал – не разлюбил, любит, будет любить. Хотел признаться – дорогая, прости, это я бракованный. Я сдал анализы, врачи сказали, шансов нет. Наверное, нам не стоит быть вместе. Скорее всего, ты была права, когда называла меня палочкой без нуля, или как ты меня там называла. Прости меня, прости. Но он ничего не сказал. Даже тут не набрался смелости. Трус, одним словом. Ему зачем-то принесли минералку. Габидуллин не заказывал, но поблагодарил официанта. И даже сказал – извините. Потом потребовал принести еще графинчик, а принесли только половину. Не заметил даже, только опять сказал спасибо. Он пил и пил. Пил и пил, пока не напился до того, что не смог подняться. Так и заснул. Ничего ему не снилось. Точнее, что-то снилось, но бывает так, что четко осознаешь, что сопротивляешься любому проявлению сна. Контролируешь слабость. Только появится картинка, кто-то скажет тебе невнятное, а ты уже воротишься и сторонишься – нет, не нужно, это не со мной. Его разбудили. Толкнули в плечо. Габидуллин увидел массивного охранника, который потребовал покинуть помещение. А то, что? Что ты мне сделаешь? Он хотел просигналить корочкой удостоверения, но сознание победило. Послушано встал, забрал вещи и потопал к машине. Он сел за руль и сидел, не двигаясь, сколько-то – сам не знал, сколько. Сидел и думал, и не мог
понять, о чем он думает: о Рите или жене, о девочке или мальчике, об отсутствии детей, своих и чужих. А чужих не бывает. Опять ему стало мерзко и противно. Теперь уже оттого, что он сам позволил вогнать себя в такой невозможный тупик, из которого нужно было обязательно выбираться. Вот прямо сейчас. Он надавил на газ. Машина рванула, не слушаясь. Габидуллин хотел ехать спокойно и вдумчиво – так, чтобы алкоголь не позволял совершить глупость. Но получалось ровно наоборот: бах и бах, рывок туда, и тяга обратно. На пешеходном переходе он еле успел затормозить. Визгнули, закричали. Габидуллин извинился и опять поехал. Оставалось только попасть в ДТП или еще хуже… Суеверный, старался не думать о плохом, не приведи Аллах, мысль же материальна. Он даже не знал, за что хвататься. Искать Риту? Искать Ильшата? Каких детей теперь искать? Никого ты не найдешь, Габидуллин. Смирись уже с этим. И признайся, наконец, жене. Хватит дурить бедную девушку. Повернул налево, решил ехать домой. Сейчас он зайдет и обязательно признается. Стоял минут двадцать под окнами. Из машины не вышел. Проговаривал, представлял, обдумывал. А что дальше, что дальше? Будет ли какой-то вообще смысл? Не смог. Даже домой не зашел. Вечером. Дожить бы до вечера. И расскажет обязательно. Возьмет и признается. Ничего же теперь не изменить. Опять надавил на газ. Не знал, куда едет. Заплутался, закрутился.
Машина привезла его к мечети. Он даже не понял, как оказался здесь. То же мне, порядочный мусульманин, подумал Габидуллин. Когда он в последний раз был в мечети. Округлая башенка из красного кирпича с полумесяцем на вершине. Осталось появиться звездам, укрыться ночью и улететь. Он вышел из машины. Снег кружил. Его кружило. Не выдержал, отвернулся и… стошнило. Словно рожденный заново, хватил кусок сугроба, смочил лицо, растопил в руках снег, прополоскал горло. Что-то щелкнуло внутри, когда он сделал шаг, потом второй, а потом остановился. Не знал, как войти в мечеть. Вот просто не мог набраться смелости, будто там – в мечети – ждал его какой-то ужас, блуждающий по пятам и, наконец, нашедший. Снега стало невозможно много. Габидуллин упал, как ребенок, в сугроб, целенаправленно повалился на спину и лежал, смотря на высокое небо, и вроде бы дождался появления первой звезды. Засыпало бы что ли с головой прямо. Взять и раствориться в этом снеге, чтобы никто и никогда не нашел, чтобы началось все заново, с чистого белоснежного листа. Габидуллин. Га-би-дул-лин…, - слышал он. Ему казалось, будто кто-то зовет. Никто его, конечно, не звал. Не было никому дела. Где он, что с ним. Тимурыч, и тот, перестал звонить, махнув рукой. Ничего ты не можешь, Габидуллин. Имя тебе – пустота. Он и впрямь осознал, что никто его давно уже не называл по имени. А ведь Марат, с арабского, значит, желанный. - Ау! Ау-уу…, - завывал Габидуллин.
Наконец, его позвали. - Все в порядке? Что же вы? Зачем? Габидуллин поднял голову. Он увидел невысокого мужчину в куртке с меховым капюшоном. Не ошибся? Нет же – перед ним стоял имам. С грустью смотрел на Габидуллина. - Иншаллах, - сказал Габидуллин, но и не думал подняться. Так легко и так беззаботно было ему в собственном сумасшествии. - Здравствуйте, - ответил имам, - вы бы поднялись. Нехорошо же. Габидуллин хотел ответить на татарском, но вдруг определил, что не может вспомнить ни слова. Будто невидимый кто-то выдернул язык и пришил паклю. Как хочешь, так теперь и разговаривай. - Мне нормально, - сказал Габидуллин, - мне теперь все равно. - Все равно, так все равно. Мне в принципе тоже нет дела. Но имам не уходил. - Я знаю, вы человек уважаемый. Извините, ради всего, что не поднимаюсь. Мне так хорошо очень. У вас нет ничего выпить? Не ответил. Габидуллин согласился, что перегнул. - Я, на самом деле, не алкоголик. Не подумайте. - Я вижу, - ответил имам, - но вы должны понимать, что алкоголь не лучший друг мусульманина. - Да. Совершенно. Снег ласкал его лицо. Метель шумела. Имам стоял пред этой снежной стеной и сиял предельным светом, возмутительным и сильным.
Кое-как набрался сил, нашел опору и сел на корточки. Габидуллин не знал себя такого – чужого и никакого. Зачем он опять это все говорил. Зачем рассказывал, что никогда не сможет иметь детей. Зачем признавался, как любил когда-то жену. Зачем вспомнил, что изменил супруге с потерпевшей. Почему признался, что не выполнил служебную задачу и теперь, теперь все обязательно пойдет не так. Случится какой-нибудь очередной теракт, увезут на войну еще одного ребенка. А он – пропащий Габидуллин – так и останется сидеть здесь, пока не замерзнет, пока сам не станет снегом. - Вы должны знать, что Аллах любит вас. Он любит каждого и без разбора. - Уверены? – усмехнулся Габидуллин. - А вы нет? - Не знаю, честное слово, не знаю. Объясните мне, дураку, почему тогда все так? Все хрен знает как. Объясните. Имам не ответил. Он протянул Габидуллину руку, и тот послушно вцепился в ладонь и, слава Богу, встал на ноги. Белизна снега растеклась по вечеру. Габидуллин не заметил, как имам исчез, как он снова остался один, никому не нуж… или нуж… Нужный? Он подумал, что сейчас все-таки настало время. Как быстро он мчался по пустым улицам. Куда же делись люди, куда пропали все машины? Зеленый свет, широкая полоса, главная дорога. Крепость в руках, дыхание свободное – будто и не пил сегодня, словно никогда
не пил вовсе и не думал о плохом. Никогда. Он звонил Тимурычу и докладывал, что обязательно разберется. Дай мне время, Тимурыч. Дай мне, пожалуйста, время. Я обязательно все исправлю. Только сейчас поговорю с женой, сейчас или никогда. Она обязательно поймет. А как иначе? Разве может хоть что-то побороть настоящую любовь. А ведь он любит, правда же? Любит еще как. И его, конечно же, любят. Марат, значит, желанный. Именно так. Желанный Габидуллин. Он хотел что-то купить, шампанское там с конфетами, или опять-таки цветы. Но проехал мимо всех магазинов, не способный остановиться, совладать с ужасом скорости. На очередном повороте машину его занесло. Габидуллин все-таки остановился и сказал вслух: «Вот ведь как бывает». Потом осторожно отпустил педаль и покатился с горки. «Какой русский не любит быстрой езды», крутилось в его нерусской голове. Ай-на-нэ, тройка удалая. Жена еще не спала. Она сидела за кухонным столом и разгадывала судоку. Хорошая моя, подумал Габидуллин и сказал – привет. - Ага, привет, - ответила, не поднимая головы. – Как дела? Ты что, пил? - Нет, то есть, да, - решил не обманывать, - понимаешь, такое случилось… - Как всегда. Можешь не объяснять. Габидуллин сел рядом, взял жену за руку. - Нет, я хочу объяснить. Я должен тебе кое-что сказать.
- Что еще? Ты пьяный что ли? Перестань. Давай иди в душ и спать. Все, все, не хочу. - Пожалуйста, давай мы поговорим. Я тебя очень прошу. - Ну, если только очень… Что? Давай я угадаю. Расскажешь мне про мамочку с ребенком. Правильно? Как ее там? Рита? Угадала? Говори же, отвечай. - Нет, давай не будем. Столько проблем из-за этой истории. - Почему не будем? Давай. Мы же договорились. Теперь никаких секретов. Габидуллин с трудом вспомнил условия договора. - Я хотел сказать, что был у врача. Ну, ты поняла… - Нет, не поняла. У какого еще врача? Ты…, с тобой что? Только не говори, что у тебя опухоль. Я читала… - Какая опухоль? Не хватало еще. Опять насмотрелась не пойми чего? - Тогда не понимаю, - сказала, - будто Габидуллин мог обратиться к врачу лишь в одном случае – при подозрении на рак. - Я ходил к урологу. Ты же всегда упрекала. Сходи проверься, все такое. - Ну… да, - согласилась жена, - и что он сказал? Зачем ты пошел вообще? Ты хоть понимаешь, это не просто так делается. Надо было меня поставить в известность. - Подожди. Не перебивай. - Так что? - Понимаешь, скорее всего… это еще неточно, процентов восемьдесят, может, чуть больше… в общем…
Ему пришло сообщение. Он хотел выйти из кухни, но решил, что больше не станет ничего скрывать от жены. - Кто там? Покажи! Я требую. Они вдвоем читали входящий текст. «Простите, - писала Асият, - но я действительно не знаю, где сейчас Ильшат. Вы, скорее всего, хороший человек. Я бы с радостью помогла. Извините за мое поведение». Следом пришла еще одна смс-ка. «Не трогайте Ильшата. Пожалейте меня». Габидуллин не стал ничего объяснять. Жена не спрашивала. Она вообще больше не задавала вопросов. Ночью им было хорошо, как никогда. Глава 13 Гранатовая девушка Раздался детский плач. Ничего не изменилось. Раздался и раздался. Раздался и утих. Увидела Руслана. Он шел через песочный вихрь, и каждый шаг был слышен: дрожало золото, осыпались горы, небо сверкало. Остановился. Попробовал двинуться, не смог. Будто воздушная стена справедливо разделила их. - Руслан, - крикнула, - сюда. Вытащи меня. Он все-таки прорвался и пошел опять уверенно и смело. Ничто не могло остановить его, но как ни старался, не мог добраться до своей любимой женщины.
Рита сама пробовала идти. Проваливалась в песке, и опять шла. Знала – дойдет. Столько шла, неужели теперь останавливаться. - Руслан, - кричала, - зачем это все? Как мы допустили? Ведь так было хорошо. - Я не знаю, Рита. Если бы я мог… - Мог бы все исправить? - Не знаю. Ничего он не знал. Сейчас – так вообще. Таял на глазах, и сам становился песком. Осыпалось с головы живое золото. - Я хотел быть счастливым. Я думал – мы – станем счастливы. Я верил, наша дочь… Глупая моя, любимая Рита. - Глупая, любимая – повторяла она. - Ничего не получилось. Я проиграл. Мы все проиграли. Но теперь это неважно. Теперь все закончилось. Больше я ничего не могу. Помнишь, как нам было хорошо? Никого я так не любил. Любовь не может разрушать. Любовь не убивает. - Надеюсь, твой Аллах вознаградит тебя. За твои-то старания, издевалась Рита, а сама тянула руки. Но Руслан был все дальше и дальше. Вроде и двигался навстречу, а сам уходил, мельчал, пропадал. - Аллах справедлив, - ответил Руслан, - я верю. Рита привычно согласилась и ничего не сказала против. - Помнишь, ты просил, чтобы я научилась танцевать. Так вот я научилась.
Нашла силы и вырвалась из песочного плена. Упал на голову изумрудный платок, она смахнула его, и тот закружился вместе с ветром. Она
плохо
танцевала,
но
Руслан
смотрел
и
не
мог
насмотреться. Он плакал. Слезы его блестели, и ничего не оставалось уже, кроме этих ярких слез. - Хабиби, - сказал Руслан, поднял руки и пропал. В высоком небе повис громадный орел. Раскинув крылья, он истощенно
кричал:
«Прости»,
а
потом
тоже
расплылся
в
пространстве. Все исчезло, и все появилось вновь. Аэропорт, суета, люди. Что это было? Ничего и не было. Глупая шутка. Она побежала. Увидела мальчика и дернула его за руку. - Ай! – крикнул Миша. - Не отходи от меня, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Не хватало еще, чтобы ты потерялся. - Я смотрел… игрушки, - оправдывался Миша. – Купите мне игрушку? Вон ту… В размытом от слез пространстве она не сразу различила Ильшата. Тот преградил ей путь. Рита столкнулась с ним и крикнула: - Ты! Она обняла его, как родного, и заплакала. - Что? Что ты плачешь? Откуда только взялись слезы. Ей было все равно. Ей стало безразлично, что каждый оборачивался и наблюдал, как плачет она.
Будто никто раньше не видел таких слез, словно слезы эти были какими-то особенными. Реки что ли вышли из берегов, моря ли накрыли сушу, день ли смешался с ночью? Одна жизнь осталась жизнью. Это был не Ильшат, но очередной правоверный. - Простите, - сказала Рита, - ошиблась немного. - Нет, - сказал мусульманин, - все в порядке. Я искал тебя. Рита убедилась, что встретила нужного человека. - Где моя девочка? Вот, посмотри, я все сделала. Миша испуганно смотрел на высокого бородатого мужчину. Спрятался за Риту и осторожно выглянул из-за спины. - Очень хорошо. Ты – молодец. Как зовут? - Как тебя зовут? Скажи дяде, - попросила Рита. Мальчик неуверенно ответил: «Миша». Получилось что-то вроде «Миха» от нервной сухости во рту. - Миха, - улыбнулся мужчина, - хороший пацан, - сказал Рите. - Где она? Мне обещали. Я же все сделала, как просили. - Мы отвечаем за слова, - спокойно ответил мужчина. – И ты ответила. Если честно, мы сомневались. А зря. Мальчики – главная ценность в нашем важном деле. - В вашей страшной войне ты хотел сказать? - В нашей главной войне, - пояснил мужчина. Рита сказала, что не отдаст мальчика, пока не получит хоть какую-то информацию. - Я знаю, на что вы способны.
Мужчина
улыбнулся. Ему нравилась – такая – Рита.
Подавленная и униженная, разбитая, покоренная. Только такая женщина может быть настоящей, думал он. В ней не осталось ничего, что может выражать жизнь. Только смирение дышит внутри, только желание подчиняться и следовать за мужчиной. - Нужно лететь в Стамбул. Мусульманин достал из сумки канцелярскую папку. - На вот, - протянул, - здесь билеты и паспорта. Уверен, ты взрослая девочка и не боишься летать, - засмеялся. - Прилетишь в Стамбул, тебя встретят. Низкорослый такой мужчина по имени Акрам. Запомни – Акрам. Он узнает тебя. Главное, не суетись. Отдашь мальчика, он вернет твою дочь. Все, как было обещано. Мальчик догадывался, что речь идет о нем. Кажется, он даже слышал когда-то о Стамбуле, потому что летом мама обещала свозить его на бескрайнее турецкое море. Она хотела возразить. - У тебя нет выбора, дорогая Рита. Я все тебе сказал. Не дури, да? Сделаешь, как нужно, получишь дочь. А потом живи, как захочешь. - Мне нужны гарантии? Мужчина высокомерно молчал и почесывал свою противную щетину. Он вечность бы смотрел, как страдает Рита. - Какой еще Акрам? – сдалась она, - почему Акрам? А мой муж?... - Руслан выполнил свой долг. Хватит с него. - Ты хочешь сказать?...
Понимала, но все равно спрашивала. - Руслан был настоящим мусульманином. И останется им навсегда. Сейчас он заслужил хорошей жизни. Лучшей, чем даже заслуживал, чем ты могла ему дать, или все мы. - Ты…, ты, что? Рита ударила его в грудь. Каждый увидел, как женщина бьет мужчину. - Что ты делаешь? – дрогнул мужчина, - немедленно прекрати. Регистрация заканчивается через двадцать минут. Уходи. - Нет. Расскажи мне. Хоть что-нибудь скажи. Хоть одно словечко. - Хорошо, - сдался мусульманин, - Руслан сказал, чтобы мы возвратили тебе дочь. Его слово теперь наполнено властью Аллаха. Мы обязаны исполнять такую волю. - Так исполняйте. Верните же… - Она ждет тебя в Стамбуле. Торопись уже, а…
*** Горы не знали, конечно, может ли простая любовь разразить их вековую стать. Черный сказал, что в горах они передвигаются на риске. - То камень падает, то вон эти, - показал на постовых сотрудников, шумно обсуждающих свежую утреннюю шутку, - до сих пор неспокойно. - Стреляют?
- Ну…, - протянул Черный, - больше да, чем нет. Они ехали на старенькой Приоре с разбитым лобовым стеклом. Черный жаловался, как неприятно цокают стойки, и трещит что-то в двигателе. Из последних сил, с диким прокуренным ревом, машина заходила на подъем, и чеченец повторял без устали: «Ай, моя хорошая. Ай, козочка моя, бедная». Он сказали – кури, если хочешь. По-братски. Рыжий выждал паузу прежде, чем Черный сам достал сигарету и задымил пахучим пряным табаком. - Это в Грозном нельзя. А тут на здоровье. Дорога в Нихалой петляла и кружила, щебень тиранил резину колес. Черный включил музыку, опустил стекла, и вся рать могучих гор достойно расправила твердые плечи пред народной «Нохчи чьо». Чуть заметно подпевал он, не в силах распеться на всю мощь громадной чеченской души. А потом вовсе замолчал. Заметил, как Рыжий наблюдает за исполнением. - Это я так, - улыбнулся, раскрасневшись, - не смотри. Просто музыка душевная. Такая вот, - раскинул он руки, отпустив руль. Машина
задрожала,
крутануло
корпус.
Чеченец
засмеялся,
приговаривая «воу-воу». Рыжий вцепился в ручку двери. - Один риск повсюду. Сколько-то ехали молча, потом опять говорили. «В Нихалое такие водопады, - хвалился провожатый, - упадешь». Промчался навстречу тугой внедорожник. Долго провожал его Черный сквозь боковое зеркало, пока не стала махина черной
точкой, слившейся с ухабинами мертвых камней. Дорожная пыль клубилась прочным паром, оседая заметной крошкой на стекле. Ехали осторожно, впереди ждал очередной подъем. На обочине заметили горянку. Стояла она совсем одна. Вытянув тонкую руку, окутанную рукавом платья, тормозила редкий попутный транспорт. Низ бесконечной юбки подыгрывал ветру, взметая песочный войлок. Темно-синий платок аккуратно покрывал голову, и, казалось, что большие девичьи глаза светят огненным опалом. Не остановились. Рыжий выглянул в окно. Девушка не опускала руки. Растерянно посмотрел на Черного, и тот сердито махнул, запричитав на чеченском. Успокоились, закурили. - Ты вот как думаешь? Я почему не остановился возле этой женщины? - Да понял, понял. Она, возможно, принадлежит другому мужчине. - Совершенно правильно, - обрадовался чеченец. – Это вопервых. - А во-вторых? - А во-вторых, откуда ты знаешь, какой у нее умысел? Ты вот думаешь по своим родным мыслям. А мы тут по-другому думаем. Черный нервничал и вроде как оправдывался, трудно подбирая нужные слова. - Может быть, у нее там в груди не сердце. А взрывчатка, выдавил он. – Откуда нам знать.
Черный мог бы рассказать, как своими глазами видел такой развод.
Помнил,
как
пахнет
взрыв
и
свистит
последний
человеческий выкрик. Всякое сказал бы, но, снова пустив руль, протер ладонями потное лицо и уже без стеснения запел. На припеве, преодолев подъем, мотор закашлял, тряханула коробка. Приору понесло, чеченец успел крутануть руль, выпрямив перед. Машина заглохла и, продрожав, извиняясь, хлюпнула и умерла. - Ас хья суна! Кхи нок! – зарычал Черный. Рыжий вышел вслед за ним. - Ты понял, что? Ты посмотри! Он с силой пнул по колесу, претерпев боль, и тут же бросился гладить капот, приговаривая: «Как же так, козочка ты моя». Кружил возле машины, курил без конца и все тарабанил почеченски.
Узкая
дорога,
сжатая
уходящими
вдаль
горами,
противилась солнцу. Где-то журчала речка, и бил звонкий колокол родника. Рыжий сказал, что есть деньги. Не стоит расстраиваться. - Да какие деньги, брат? Какие деньги? Ждали встречные машины, но, как назло, словно растворились они в толще непроходимых гор. Шумели в небе черные птицы. Наконец, он решился и, не сказав ни слова, куда-то зашагал. Вспомнив что ли о попутчике, развернулся и крикнул: - Я пешком до Нихалоя. Тут восемь шагов. Туда восемь. И оттуда восемь.
Еще раз посмотрел на машину. Виновато глядела Приора уснувшими лампами фар. Рыжий топтался на месте.
С
высоты
подъема
он
рассмотрел хрупкие очертания горянки. По-прежнему стояла она, тронутая безлюдьем, не потерявшая надежды дождаться отклика проезжающих машин. Не оборачиваясь, не замечая пристального взгляда гор, он потопал осторожно вниз, шаг за шагом, боком, не оступиться бы, не повалиться кубарем к укрытым женским ногам. Она издали заметила, как приближается Рыжий, но и с места не сдвинулась. Напротив, будто в землю вросший цветок, покорно стояла и ждала. Приблизившись, рассмотрел ее долгую прямую спину. Серебро атласной фольги тянулось играючи, пропадая у поясницы. Девушка чувствовала, наверное, его изучающий взгляд. Знала, о чем думает бесстыжая
мужицкая
голова.
Поправила
платок,
стряхнула
невидимую прядь ворсинок с плеча. Не выдержала все-таки и обернулась. Напуганный, отошел он и кивнул, поздоровавшись. Девушка едва заметно наклонила голову, увела глаза. Алым пыхнуло на смуглом ее круглом лице. Рыжий раскраснелся до привычного огня. - У нас тут машина сломалась, - сказал. Девушка не ответила. Смотрел и смотрел, и знал, что нельзя так смотреть, что посмотри еще хоть полсекунды и придется извиняться. Но было все равно. Что угодно готов был терпеть, о чем угодно молчать, лишь
бы смотреть как можно дольше вдаль ее глубоких глаз, на изгибы смоляных бровей, на кант пухлых гранатовых губ. Хоть кем окажись, думал, хоть в клочья разорви эту землю, только смотри, только знай, как хорошо, как безразлично все иное, как бесконечно легко вдруг стало жить. - Я сам-то неместный. Приехал тут, знаете. Говорил ненужное, думал о плохом. А вдруг и правда запрятала она гранату под кружевом платья. Не услышал звук автобуса, не увидел, как распахнул советский ПАЗик приветливую гармошку двери. Горянка заняла место возле окна, и лишь, как дернулся автобус, как стало понятно, что вот сейчас она умчится навсегда, то девушка улыбнулась широко и понятно, кивнула опять чуть заметно, и все закончилось. Стоял водопад пыли, шумел уходящий автобус, и горы пытались докричаться: уходи, уходи. Но Рыжий не ушел. Затормозил автобус, попятился назад, моргнув фарами, и Рыжий довольно побежал вслед. Он видел спешащего к нему Черного. Он видел горянку. А больше ничего не видел. Последнее, что помнил – взгляд девушки, виноватый и пристальный. Бахнуло тяжелой металлической крошкой. Старенький автобус подпрыгнул с места, крутанулся в огне и рухнул на убитую горную дорогу.
Может, не стало их вовсе. Может, разразился огонь, и умерли они. Но если смерть оказывается такая, страшна ли она, страшна ли жизнь, и все, что кроме этой жизни, и смерти этой. Никто об этом не думал. Жизнь текла, не проходила.
Регистрацию прошли спокойно. Миша глазом не моргнул, когда сотрудник аэропорта просматривал его вымышленные документы. Рита улыбалась – дура дурой, лишь бы никто не догадался. Ждали посадку. - Самолет, самолет, - показывал Миша. Он прижался к плотному панорамному окну и, позабыв обо всем,
в
предвкушении
неминуемого
полета,
следил,
как
маневрируют по взлетной полосе громадные аэробусы. Рита кивала – да, да, скоро полетим. - К маме? - К маме. Она разглядывала свою новую фотографию в новом паспорте. «Эльмира Амиранова». Самая настоящая мусульманка. Маленькая спортивная сумка, несколько вещей – зачем-то вязала домашние тапочки, будто собиралась ночевать в стамбульских гостиницах. Рита не знала, долго ли придется лететь. Никогда не летала и за границей никогда не была. Теперь Руслан навсегда ушел из ее жизни. Она старалась пока не думать о нем. Она верила до последнего, что ничего страшного не
произошло. Может, эти правоверные опять испытывают ее на прочность. Рита научилась думать о плохом так, будто плохое – обязательная норма повседневной жизни. К ней подсел парень в камуфляжной футболке. Краснощекий и плотный. - Отдыхать летите? – спросил он. - А? – сразу не поняла Рита. Она не думала, что кто-то может заговорить с ней вот так вот просто, ни о чем. Отдыхать? - Да, скорее всего. Наверное, - она пропела на одном дыхании. - Правильно. Отдыхать — не работать, - ответил парень, заметив, как встревожена девушка. Решил оставить ее в покое, но Рита очарованно поглядывала на молодого человека, изучала татуировки, заполнившие его руки. - Эту я набил на Бали. Звучит, да? Набил на Бали. На Бали набил. Я трек такой записал. - Вы музыкант, да? - Ну да, - смутился парень. А вот эту мне делали в Таиланде. А эту в Греции. Еще одну… Он говорил, и так хорошо было Рите, как было когда-то с Сашей, и не было никогда с Русланом. Продолжай, думала, не останавливайся. Одних слов иногда достаточно, чтобы спасти человека хотя бы на несколько минут. - Макс, - представился он. - Рита, - представилась и замолчала. «Теперь меня зовут Эльмира». - Красивое имя, - улыбнулся и кивнул.
Она отвернулась, не потерять бы мальчика. - Миша, осторожней, - крикнула, заметив, как мальчик крутится возле аварийного выхода. «Не Миша, не Миша. Запомни. Теперь его зовут… как же его зовут?». - Ваш сынок? - Нет, - почти призналась Рита, - племянник. К сестре лечу. - Здорово. Классно. Рита теребила посадочный талон и считала минуты. Десять, пять… почему не объявляют? Объявили. Она подорвалась, как по тревоге. И сразу опустилась. Все внутри опустилось. Возле кофейных автоматов крутились двое: Черный и Рыжий. Они смотрели на Риту и знали, что время теперь настало.
*** К ней подбежал защитник и спросил, почему Рита лежит на асфальте? Куда она рванула и вообще, что за шутки? - Штучки-дрючки, - ответила Рита, - те самые штучки-дрючки. Здесь была эта сволочь. Вы понимаете? Вы слышите? Где он? - Да кто! Кто? Вы в порядке или как? - В порядке, - поднялась Рита, - она отряхнула колени, огляделась. – Ушел. И как всегда остался незамечен. Живой и невредимый. А я-то думала… - В самом-то деле!
- Это он, понимаешь? Понимаете? – оговорилась Рита. – Это он заставил украсть мальчика. Он обещал, что мне вернут мою дочку. Обещал. Понимаете? Где он? Давайте позвоним в полицию. Нужно сообщить. Он не мог далеко уйти. Я не верю. Я не хочу больше ничего. Адвокат попросил успокоиться и следовать за ним. Процесс уже начинался, и все ждали, когда подсудимая вернется в зал. Не хватало еще, чтобы судья обратила внимание на странности в поведении. Что тогда? Затянут судебное следствие, проведут дополнительные экспертизы? Пора заканчивать с этим делом. - Скоро все закончится, - объяснил адвокат, - пойдемте. Главное, не переживайте. Мы обязательно сообщим. Мы сейчас расскажем, и все будет хорошо, - адвокат разговаривал с подзащитной, как с больной. А может и впрямь она потеряла рассудок. «Ну и дельце мне свалилось, вот уж засада», - думал защитник. Допрашивали свидетелей. Пришлось вернуться потерпевшей. Секретарь вынуждено звонила и умоляла вернуться. Рита не слышала ни слова. Что? Что они там сказали? Украла? Хотела отдать ребенка в рабство? «Я бы никогда не подумала, что…». «Если честно, Рита всегда была странной». «Я против того, чтобы такие люди…». «Пожалуйста, Ваша честь, не наказывайте строго». «Она заслуживает тюрьмы». «А вы бы как поступили. Вы сами?».
Кто говорил?
Что говорили? Она склонила
голову и
демонстративно зажала уши. Не хочу. Ничего я больше не хочу. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Зачем это все? Отпустите их, ваша честь. Не нужно столько движений ради меня. Читайте уже ваш приговор. Какая мне теперь разница? На свободе ли жить или в тюрьме. Да, может, и лучше, если в тюрьме. Разве жизнь, лишенная смысла, не заключение? - Подсудимая, встаньте. Она поднялась. Потом разрешили сесть. Кажется, она что-то говорила в промежутке между этими бессмысленными командами. Перешли к прениям. Прокурор настаивала на реальном лишении,
но
учитывала
характер
преступления,
личность
подсудимой и возможность применения обстоятельств, смягчающих наказание. Адвокат просил ограничиться условным лишением, полагая, что, находясь на свободе, его подзащитная не доставит никому проблем. Сама Рита признала вину и попросила найти ее девочку. Вы же – судья! Вы же – власть и закон! Помогите мне, пожалуйста! Сквозь открытое окно летел нескончаемый пух. Так его было много, этого тополиного пуха. Словно снег, изворотливые пушинки покрывали судейский стол, заставляя чихать и соглашаться. Никто и никогда не видел такого снега. Он укутал все автомобили, заслонил дороги и переходы. Не осталось ни взлетной полосы, ни самих самолетов – они дремали в тяжелых снежных шапках и не знали, что будет дальше.
Рейс задержали. Рита одиноко блуждала по залу ожидания. Никого не стало. Ни мальчика, ни попутчика-музыканта, ни Черного, ни Рыжего. - Можете не стоять тут, - появился сотрудник что ли. - Видите, что творится? Настоящая катастрофа. Знали бы вы, что такое настоящая катастрофа, думала Рита. Идти ей было некуда. Просто смотрела, как побеждает снег. - Кидай еще, - требовал Черный. - Сам кидай, - отвечал Рыжий. Они забрались на крышу аэропорта. Может быть, никакой крыши не было, и самого аэропорта, а только прозрачное небо, вершины молчащих гор – были. Валило уверенно и сильно. Столько было снега… сколько было снега? Он прорвался внутрь, и, как вода, заполнил собой все, что видел и не мог рассмотреть. Он спрятал каждого, накрыл обезумевшую толпу, убрал и женщин, и мужчин, и правоверных, и отступников, и взрослых и детей, и мальчиков, и девочек. Рита не помнила, как ее уводили сотрудники. Она забыла, как плакал Миша. Она только знала – снег забрал всех. Впервые за всю жизнь Рита сказала: «Господи, Господи, Господи…». Белый-белый снег покрывал дорогу. Белый пух залетал в окно. С чистого листа начиналась жизнь.
2018-2019