Вера Богданова. Павел Чжан и прочие речные твари

Богданова Вера Олеговна ПАВЕЛ ЧЖАН И ПРОЧИЕ РЕЧНЫЕ ТВАРИ Роман (сокращенная версия) Для печати книга была отредактирована, а сюжет изменен

В годы правления под девизом Ифэн эпохи Тан на берегу Янцзы жил бедный рыбак Чэнь Цин-сунь, и были у него жена, пятеро детей и старая хижина с дырявой крышей. Как-то раз услышал Цин-сунь, что выше по течению реки много рыбы водится. Отправился он туда на рассвете, остановил лодку у камышовых зарослей и забросил сеть. Вдруг смотрит — сеть натянулась, зацепилась за плывущую корягу. Хотел Цин-сунь ее освободить, глядит — а то и вовсе не коряга, сеть держит шуй гуй, утопленника дух. Схватил шуй гуй Цин-суня за руку и принялся тащить из лодки в воду. Хотелось ему новое тело, чтобы освободиться от проклятья и выйти из Янцзы. «Пощади! — взмолился Цин-сунь. — Меня ждет семья. Пропадут они, если я не вернусь!» Сжалился шуй гуй, отпустил Цин-суня. «Хорошо, — сказал. — Три года и три месяца я подожду, но после найду себе тело». Стал с той поры шуй гуй Цин-суню помогать. Что ни день, то Цин-сунь полные корзины рыбы домой тащит. Семья его забыла про голод. То, что не съедали, они продавали, и все в округе знали, что крупнее и вкуснее рыбы, чем у Цин-суня, не найти. На вырученные деньги он построил новый дом, а жене даже подарил шелковый шарф. Истекли три года и три месяца. Видит шуй гуй — вдоль берега Янцзы женщина идет. Подул шуй гуй, слетел шарф с ее плеч и упал в реку. Нагнулась женщина к воде, шуй гуй схватил ее за руку и принялся тащить на глубину. Но мимо проходил Цин-сунь и бросился на помощь. Разгневался шуй гуй. «Зачем ты, друг, мне помешал? Мы же условились — три года и три дня я жду, а после ждать не стану. Мне нужно тело». «Но то жена моя, — пуще прежнего взмолился Цин-сунь. — Под сердцем у нее дитя, прошу, не тронь ее». Согласился шуй гуй подождать еще три года и три месяца. «Но потом, — сказал он, — я точно найду себе тело. Не могу больше сидеть в Янцзы». Быстро истек второй срок, умаялся в реке шуй гуй. В отведенный день он видит — вдоль берега юноша идет. Обернулся шуй гуй красивой девушкой и стал звать на помощь. Хотел юноша кинуться в воду, но Цин-сунь опять оказался рядом. Увел он юношу от берега, и морок рассеялся. Снова остался шуй гуй без тела. Рассвирепел он, поднялся ветер над рекой, небо почернело и хлынул дождь невиданной силы.

2

«А теперь зачем остановил меня?» — спросил шуй гуй, и голос его был как громовой раскат. «То сын мой старший, — заплакал Цин-сунь. — Прости меня, мой друг, не могу я сына своего отдать». «Но уговор есть уговор. Ты сдержишь свое слово», — сказал шуй гуй. Река поднялась, подмыла берег, и тот обвалился вместе с Цин-сунем в воду. Схватил рыбака шуй гуй, надел его тело и ушел в том теле прочь. А дух Цин-суня до сих пор в Янцзы сидит.

I. Цзичан На террасе, обращённой к востоку, перед зеркалом зла нет хороших людей.

1 Одним пасмурным мартовским утром Павел Чжан спешил через Москву. Он не опаздывал, нет, но что-то внутри него подпрыгивало в нетерпении, раззадоривало ехать быстрее, чтобы оказаться на месте раньше назначенного срока. Чтобы поздороваться, выпить стакан воды, прочесть утреннюю почту, занять место в первом ряду, откуда будет хорошо его, Павла, видно, когда он встанет, благодаря за оказанную честь. Обычно от внимания аудитории ему становилось не по себе, но сегодня он хотел видеть удивление на лицах и слышать шепотки. Сегодня можно. Сегодня он наконец получит то, что заслужил, как лучший из лучших, как фанат своего дела, и все увидят его в новом свете. Теперь не просто Павла — Павла Шэнюановича, и плевать, что это непроизносимо. С неделю назад Павел очень удачно завершил проект — несколько месяцев плохого сна, переработок, заварной лапши вместо обеда, вдохновения и следовавшей за ним апатии. Заказчик был крупным, проблемным, но тем не менее остался доволен сроками и созданным модулем шифрования. После Виктор Михайлович позвал Павла в курилку и прямо там, в густом дыму, оставшемся после делегации китайцев, предложил вести другой проект, уже государственного масштаба. Очень важный, совместный с Китаем, пока без подробностей, потянешь ли? Гостендер Павлу, под его ответственность, — 3

конечно, он потянет, вопроса даже не стояло. Павел не мог упустить такой шанс. Он потянулся к зеркалу заднего вида, поймал в его полоску узел галстука, похожего на черную удавку. Узел был ровным, но Павел все равно его поправил. Пиджак немного жал в плечах с недавних пор, после того, как Павел удвоил тренировки в зале. Стоило купить новый, но руки никак не доходили. Конечно, Павел мог не мучиться: все давно работали в джинсах и свитерах или в пижамах, сидя дома, но ему нравились официальные костюмы. Они напоминали лаковый футляр для тонкого и очень дорогого инструмента. Еще он ездил в офис каждый будний день и ровно в десять был на месте, когда иные только просыпались. Жесткий распорядок помогал добиться лучших результатов. Автопилот закружил его по развязке между офисных башен. Их покрывала реклама: по стенам скользили логотипы нефтяных корпораций, последние модели тачек, девы в паутинном кружеве белья. Одна, с кудрявой русой головой, ласково глянула на Павла и улыбнулась, обещая всё. «Идеальная обертка для идеального тебя», пробежало иероглифами снизу, и было не очень понятно, что конкретно имеют в виду под оберткой: белье или девушку в целом. Модель повернулась, желая показать трусы и круглый зад, но вдруг исчезла — ее с хлопком накрыл плакат: СКАЖИ НЕТ СЛЕЖКЕ Алые буквы на белом фоне, вокруг них висельная петля из патч-корда, тоже алая, как прыснувшая из раны кровь. Свободное место на плакате было исписано пафосными фразами о сетевой зависимости, государственной слежке и политике сближения с Китаем. Полотнище качнулось на ветру, расправилось на затвердевшей рамке и прилипло к стене небоскреба, а далеко наверху поднялись на крышу и пропали ловкие тени промальпинистов. Павел опустил стекло и выглянул из машины, пытаясь разглядеть их снова. Настоящий плакат, надо же. Чаще медиафасады просто взламывали и загружали свои видео, но в тех случаях экран быстро гасили. Ну а плакат никуда не денется, пока будут сдирать, его пол Москвы прочтет. Павел впервые видел акцию «Контранет» вживую, а не трансляцию в сети. Даже тронул дужку гарнитуры, желая снять и выложить в «вейбо1», но передумал. Еще удалят профиль, восстанавливай потом. К тому же, он «контрас» не поддерживал. Развитие сети и систем слежения делали жизнь лучше и безопаснее, это Павел знал, как разработчик. Да и в сближении с 1

Weibo (кит. 新浪微博 ) — китайский сервис микроблогов.

4

Китаем не было ничего плохого. Акция задушила движение окончательно. В левом ряду завыли полицейские сирены, все принялись щемиться вправо, уступая дорогу, и Павел встал наглухо в пяти минутах от офиса, глядя на этот самый офис и огромное слово «СКАЖИ» на снежно-белом, как рубашка, фоне. Сзади загудели, Павел загудел в ответ — обычная дорожная перекличка, сигнал, что он не спит, что тоже стоит и взлететь не может. Машину пришлось оставить в парковочном комплексе по ту сторону Москвы-реки — рядом с бизнес-центром все было занято, хотя обычно находилось место. Лишних двадцать минут на разворот, толкотня на светофоре, до ужаса медленный заезд в щель между гигантом-хаммером и лупоглазой «камри», две минуты на подключение машины к зарядке. Запас времени неумолимо сокращался. Павел зашагал по набережной, затем по пешеходному мосту в три полосы с торговцами и группами туристов. Включил гарнитуру, и мир перечеркнула зеленая сетка допреальности, в которую вывалились свежие письма, непрочитанные сообщения в чатах, а в верхнем углу вели свой отсчет часы. На полупрозрачном слайд-шоу покачивался Пекин, заслоняя Павла от сонной безрадостной Москвы: сменяли друг дружку высотки, храмы, парки, скоростные поезда и умные квартиры. Казалось, все вокруг исподволь глядели на Павла, гадали, куда торопится этот молодой человек в костюме, к каким высотам бизнеса? Воздух пах талым снегом и обещанием солнца, бодрил, пьянил и обжигал нутро, и Павел чувствовал, будто у него не тело, а пружина, теперь он может прыгнуть до верхушек башен делового центра, а может, даже выше, до самой стратосферы. Ветер выхватил из толпы полупрозрачный шарф. Тот взмыл под крик хозяйки, мазнул по небу алым отзвуком Пекинских крыш. Павел попытался ухватить его, но не дотянулся. Шарф ускользнул за край моста, замер над рекой, словно раздумывая, затем опустился на воду. Выключив очки, Павел подошел к чугунному витому парапету и отыскал шарф взглядом. Ткань намокла, лишилась цвета и, по-медузьи колыхаясь, скрылась в донной тьме. Он помнил, как было там, внизу. Холодно, тихо, нечем дышать. Вода пластом легла на грудь, и нити водорослей щекотали кожу, опутывали пальцы. Течение крутило листья и травинки, мелкий сор, ботинок, в рот заползла вода со вкусом тины… Павел моргнул, и воспоминание уплыло вслед за шарфом. Река тащила дальше свое полное тело, серо шуршали электрокары, провисали тяжелые от влаги облака. В ухе бодро грянул «Марш добровольцев»2, и Павел ответил, 2

«Марш добровольцев» — государственныйй гймн КНР 5

дыша на руки в попытке их согреть.

— Ну ты где? — поинтересовался столь же бодрый голос, кто-то знакомый, но не понятно кто: видео заблокировано, номер не определен.

— Уже поднимаюсь, — соврал Павел и поспешил на площадь бизнесцентра. Сколько он простоял на мосту? Он иногда выпадал из реальности, с ним такое бывало.

— Давай быстрей, сейчас начнется. Тебя обыскались.

— Да, да… Вперед в просторный мраморно-стеклянный холл, кивок администратору на ресепшен, через рамку, взгляд в камеру на турникете, после бегом к лифтам и внутрь первого из них, протиснувшись меж людьми — в здании было слишком много этажей и слишком мало лифтов. От пробежки кровь прилила к лицу, оно горело, словно на щеки налепили перцовый пластырь. Спина предательски взмокла под пиджаком, рубашка облепила тело, и Павел чувствовал себя продуктом в мятой упаковке, забытым на жаре. У дверей конференц-зала маячил Игорь Лыков, глядел на всех с двух метров высоты. Он будто слез с советского плаката: крепкий, кровь с молоком, челюстью можно дробить орехи. Сын то ли замминистра, то ли олигарха, золотая голова с коротко стриженым золотом волос, квинтэссенция пекинского Шуньи и регаты на Сен-Барт. Увидев его, Павел замедлил шаг. Что Лыков здесь делал? Он же еще неделю в отпуске, и обычно их не ставили на одни проекты.

— Привет, готов? — Лыков махнул рукой. — Это я звонил.

— Я понял, — ответил Павел неохотно.

— Я с нового номера, не успел внести в базу. Ты сохрани, еще понадобится. И заходи, Михалыч уже там. Павел кивнул, но Лыков этого уже не видел — понесся кому-то навстречу здороваться, жать руки, говорить, как он обеспокоен их делами, и делать все, что делают хозяева, встречая гостей в коридоре. А Павел обновил контакт и наконец обратил внимание на время — десять минут до десяти. И чего было трезвонить? Он сменил рубашку на запасную из ящика стола, почистил брюки и ботинки и тщательно вымыл руки, налил себе попить, смешав горячую и холодную воду до идеальной комнатной температуры — испытанный временем ритуал, приносящий спокойствие и удачу. Первые два ряда в конференц-зале были уже заняты, лишь с краю на третьем нашлось местечко. Вокруг бурлила жизнь: Маршенкулов настраивал голографический проектор, что-то втолковывая помощнице, та выбежала прочь, вместо нее зашли еще пять человек, последним разработчик тестов. Он кивнул Павлу, не улыбаясь, и 6

Павел кивнул в ответ — они ходили на обед в одно кафе, где каждый день обменивались дежурным «здрасьте». Постепенно комната заполнилась, и дышать стало тяжело, люди выпили воздух. Пиджак вновь о себе напомнил. Выбраться бы из него, как из старой ороговевшей кожи, но Павел не хотел нарушить целостность футляра. Подключив проектор, Маршенкулов поднялся на имитацию сцены. Растрепанный и бородатый, в клетчатой фланелевой рубашке, он скорее походил на допотопного сисадмина, чем на IT-директора, — обманчивое впечатление, очень далекое от правды. Рядом пристроился улыбчивый Лыков.

— Приветствую, — сказал Маршенкулов, сцепив волосатые пальцы в замок. — Простите, что собрал вас лично, это условие заказчика. Ну и проект большой, хочется увидеть ключевых участников. «Михалыч примазался к проекту, забрал себе, — кто-то отправил в общий чат. — Своими бы делами сперва занялся». По рядам пронесся смешок, сообщение тут же потерли.

— Сначала давайте поздравим одного из лучших разработчиков, — Маршенкулов хлопнул Лыкова по плечу, — опытного бойца и солнце нашего коллектива с днем рождения, и пожелаем ему карьерного роста, новых достижений, сил, здоровья…

— Любви и детишек побольше! — крикнул кто-то с галерки, и все рассмеялись, даже Павел, хоть ему хотелось, чтобы быстрее перешли к делу.

— Да, и детишек, — кивнул Маршенкулов. — Видите ли, я выдернул Игоря из отпуска, за что приношу свои извинения. Но мне пришлось, потому что, коллеги, дело важное и не терпит отлагательств. Лыков кивнул, развел руками — что тут поделаешь, мол.

— Если честно, я сам вернулся. Не мог упустить такой шанс, — сказал он, повторяя мысли Павла. Кто-то снова захлопал, и зал подхватил. Когда аплодисменты стихли, свет погас, включился проектор и над головами поплыл Пекин: красный Гугун, за ним и старым центром гиганты зданий, как редкие острова в зеленом море парков, все то, что Павел много раз видел на фото и в «Юку».3 Маршенкулов начал презентацию издалека, с политической повестки России и Китая, создания Союза Азиатских Государств, разработки новых законов и, в том числе, развития внутреннего туризма. Для россиян въезд в Китай пока был визовым, тем не менее, Пекин хотел способствовать объединению двух народов. И, как договорились лидеры на помпезном Девятом форуме стран-участниц САГ по сотрудничеству в торговле и культуре, выделил бюджет на создание чипов нового поколения для граждан 3

Youku — кйтайй скййй аналог Youtube 7

России и КНР, а также онлайн центра государственных услуг. Этот проект был большим секретом. Пока китайцам имплантировали старые образцы, способные лишь хранить персональные данные, которые считывались сканерами. Но Китаю хотелось большего функционала. Некоторое время тому назад он начал разработку новых чипов, и ему требовались российские специалисты для софта. Хотя, как Павел понимал, Пекин мог заказать софт где угодно, просто в России оказалось дешевле. «Прямое подключение. Все данные хранятся в личном кабинете, быстро и удобно, — гласил текст под изображением довольной бабки в гарнитуре. Бабок в гарнитурах Павел видел нечасто, но, может, в Китае пенсии были побольше.

— Вы можете делать заказы, платить за услуги ЖКХ, вызывать врача, контролировать расходы по счетам. Транзакции уже в юанях. Всего один клик…» «Больше никаких QR-кодов, банковских и идентификационных карт». Симпатичная девушка улыбалась в камеру, рядом алело сообщение о списании денег. «Гражданский чип САГ безопасен для детей, пожилых людей и животных». Девочка в обнимку с ретривером. Жмурясь от удовольствия, она прижималась щекой к собачьей рыжей шее. «Мы следим за вашим здоровьем. Автоматический вызов медицинской помощи в экстренной ситуации. Благодаря новым возможностям оповещения и отслеживания местонахождения гражданина снижен риск возникновения эпидемий». Машина скорой с красно-желтой полосой, изогнутой, как самолетный хвост. Контроль за состоянием носителя был важным новшеством, большая экономия для страховых компаний. «Проверено миллиардами жителей Китая». Миллиарды жителей Китая приветственно махали, выстроившись, как на параде. Вторая часть проекта была частью поисковой системы «байду»: виртуальный образ российских городов, созданный благодаря новой сети камер и снимков со спутников. Камер планировалось много, но Китай обязался их произвести и установить даже в глухих селах. Данные хотели сделать публичными. Ничто нельзя скрыть, если все на виду. Неплохо. Сколько раз, еще учась в старшей школе, Павел включал панорамы на «байду» и перемещался из душной, пропахшей потными носками группы на проспекты Пекина, где замерли машины и народ. Их будто залили в прозрачный пластик в определенный миг, навеки сохранив. В одном районе слепило солнце, в другом смеркалось, и Павел бродил по улицам, представляя, 8

что живет в Китае, что все сбылось. Он уже крутил задачу и так, и сяк, как любопытную головоломку, которую предстоит решить, и от возникших идей взлетал, слегка парил над духотой и голограммой в полумраке, готовый нырнуть в работу. А Маршенкулов говорил о важности проекта для компании и мира, о снижении уровня преступности в России. О том, что Союз и глава его, Пекин, очень рассчитывают на русский офис компании «Диюй». Об универсальности и возможности с небольшими доработками внедрять новую систему в других странах. О том, что тратить время на перевод документации с китайского не будут, ведь все собравшиеся в совершенстве владеют языком, и на рабочий прототип дано полгода, более чем достаточно. После, петляя и кружа словами, дошел наконец до главного — команды. Он включил очки, мазнул пальцами по воздуху, взбивая наэлектризованную пыль. Все затаили дыхание, и было слышно, как звенит в ушах.

— У разработчиков параллельно работают три группы, — сказал он. — Фронт, бэк и работа с данными. Курировать их будет Игорь Лыков, вы все его знаете. По переговорной запрыгали аплодисменты. Лыков слегка улыбнулся, победно оглядел собравшихся, а Павлу подмигнул. Павел в ответ мигать не стал, его мутило. Он перестал парить над стулом и опустился в духоту. Все шло совсем не так. Казалось, он где-то свернул не туда, не на тот этаж, не в ту реальность, и мир вокруг кривился, выталкивая его за свои пределы. «Почему не я?» — хотелось спросить, но пришлось проглотить эти слова. За них Маршенкулов вообще мог снять его с проекта. Самого Павла поставили начальником группы данных, прямое подчинение Лыкову. Тоже немалая ответственность, но Павлу было очень интересно, почему ему не поручили больше? Он раньше справлялся со всем, что ему доверяли, не давал повода в себе усомниться. Так почему не он руководит проектом? Наверное, «Сина-банк» все-таки что-то не устроило, решил он. Что ты забыл, Павел, что сделал не так? Глубоко вздохнув, он поправил узел галстука, закинул ногу на ногу и стал ждать. После совещания вокруг Маршенкулова собралась толпа. Один за другим собеседники отваливались, и вскоре остался лишь Павел. Маршенкулов сунул в зубы сигарету, готовый сбежать в курилку, но, заметив Павла, тягостно вздохнул.

— Да?

— Виктор Михайлович, неделю назад мы с вами обсуждали мое участие в 9

проекте. Может быть, я вас неверно понял, но мы договаривались, что вести его буду я.

— Я помню, — Маршенкулов не стал отпираться. — Но мы с генеральным решили немного переиграть. Бросили на чипы всех, кого могли, и тебя, и Игоря. Павел дернул щекой. Переиграть, да? Это они хорошо придумали.

— С чипами работы много, а Игорь сейчас ведет еще два проекта, — снова попытался он. — Ему будет проще, если я займусь еще чем-то, кроме данных.

— Игорь справится, у него большой опыт в руководстве командой.

— Но у меня опыта не меньше. Скажите, это из-за «Сины»? Если там остались какие-то недоработки, я могу все объяснить… Маршенкулов положил руку Павлу на плечо, совсем как Игорю полчаса назад. Вздрогнув, Павел отстранился. Маршенкулов сделал вид, что не заметил этого.

— За что я тебя люблю, Чжан, так это за твою уверенность. Но сейчас ее одной мне мало. Ты же все еще в деле. Покажи результат и поедешь в главный офис, я тебе обещаю. Его голос словно доносился из-под речной воды. А может, под водой находился Павел, и ему кричали сверху… Без лишних слов он кивнул и вышел. А призрачный Пекин, который парил так близко, растаял, оставив алый дым.

Лыков появился в жизни Павла лет пять тому назад. Тридцатый этаж российского филиала компании «Диюй» походил белизной и тишиной на морг. Претенденты сидели в коридоре, уткнувши носы с очками в пол, перебирали пальцами, что-то печатая. Лишь один откинулся на стену, расставив ноги в дорогих ботинках, и с кем-то говорил, нарушая стерильную тишину. Речь шла о том, что возьмут точно, это просто зуб дать, да ты не волнуйся, у меня все схвачено, пришел, увидел, победил, ага. Поймав взгляд Павла, говорящий подмигнул. «Бабуля на линии», — бросил он, будто издеваясь. Бабуля, как же. Звали его Игорь Лыков, как Павел узнал позже, когда Игоря действительно взяли, причем, тоже разработчиком. Сам Павел сомневался, что его примут. С одной стороны, он прошел пятилетнюю программу в «вышке» за три года, чего давно никто не делал, стажировался в хорошей компании, где его ждали сразу после выпуска, приобрел опыт в известном проекте. Внешне Павел был в себе уверен, но 10

внутри было не по себе, как будто на спине и лбу стояли метки «сирота», «чужой». Как будто люди эти метки видели и понимали, что с Павлом можно и попроще, раз он никто и звать его никак. Осталось загадкой, по какой причине господин Лю выбрал его: из-за таланта, или происхождение сыграло роль, но на следующее утро Павел уже сидел в углу оупен спейса и не мог поверить, что сделал еще шаг к мечте. Вокруг кипела офисная жизнь, снаружи, за стеклом, жила Москва, бесшумно ползли слои машин на ТТК, а на горизонте, за гребенкой зданий, занимался рассвет. Так вот, о Лыкове. Казалось бы, увидел и забыл, но скоро Лыков о себе напомнил. Сперва обозначился в разговорах девушек-коллег: ты видела его? того, новенького, высокого блондина? классный, правда? При этом все они слегка краснели, как школьницы на перемене, переходили в приват чат и наверняка пересылали фото. К Павлу подходили девушки другого сорта: андрогинные тихони с настороженными грустными глазами и короткими стрижками, поклонницы корейских групп и комиксов. Или же мальчики с манерами ласковых котиков, неприкосновенные, как депутаты из Госдумы. На девочек Павел не обращал внимания, мальчиков гонял нещадно, разом настроив против себя пол офиса, и через месяц он остался один, в привычном круге тишины. Он не был против. Потом заговорили коллеги-мужчины. Игорь предлагает встречу, он проставляется, говорит, новое классное место открыли. Игорь любит охоту и зовет с собой в субботу. У Игоря крутая тачка, механика на дизеле, раритет, ты слышал, как рычит? Классный чувак этот Игорь, эй Чжан, ты знаешь его? После случился «ЭйСи», хороший, денежный проект, вдруг улетевший к Игорю. И дело было не в нагрузке — Павел мог бы и три проекта вытянуть одновременно, Маршенкулов это знал, но все равно отдал другому. Волей-неволей Павел стал искать этого Игоря взглядом. Лыков был интересным типом. Казалось, что вместо работы он гулял по офису, курил, гонял чаи, общался с коллегами, но тем не менее все успевал. В каждой ежемесячной рассылке по отделу его имя стояло рядом с именем Павла, их показатели были примерно одинаковы, и Павел не мог понять, как Лыкову это удается. Сам он частенько даже забывал обедать. Вскоре оупен спейс разгородили, и коллеги превратились в безликие тени, круг тишины разросся. Годом позже Павла повысили, и он переехал в сердце отдела. А за столом напротив оказался Лыков. Он рассказывал бородатые шутки, клеился к рдеющей от восхищения Оле, помощнице директора. Беззастенчиво разглядывал Павла, словно тот был 11

экспонатом. Вместо обычной переписки в чате Лыков звонил по каждому вопросу и зычно разбирался, расхаживая между столами, как зверь по клетке — этакий нудизм в общении. Все находили эту его манеру дико смешной и старомодной. Никто не возмущался, ведь Лыков нарушал границы просто, как дышал. Он словно был рожден для обожания и другого попросту не знал. Вечером после презентации стол напротив пустовал: Лыков и остальные праздновали день рождения прямо в офисе. Вино разливалось, как Янцзы, из переговорной гремел хохот и пахло пиццей. От этого запаха в животе у Павла урчало, есть хотелось жутко, но он сидел и глодал инструкции из репозитория, запивая их водицей комнатной температуры и перебирая события ушедшего дня. Его поставили руководить одной из групп, а не всей разработкой. Посчитали, что он хуже? Что он не справится? Маршенкулов изменил свое решение не на пустом месте, наверное, Павел действительно что-то упустил и где-то облажался. Работать — вот что оставалось. Работать и надеяться, что он покажет лучший результат. Однако мысли тянулись, как резина, Павел вдруг разом отупел и просто смотрел на пустой редактор кода с ощущением, что даже и не стоит начинать. Самое жуткое, что он и не знал, с чего начать. Обычно вдохновение накатывало музыкой, стоило ему понять поставленную задачу. Коды были стройной мелодией, подслушанной где-то в ноосфере и записанной в планшет, которые вот так вот звучат чисто, а поверни иначе — уже не звучат и не работают. Он смотрел в редактор и видел не символы, перед ним разворачивалась функция, готовая сработать, выстрелить отпущенной пружиной. Представлял часть интерфейса, который будет скрывать эту функцию лаконичной красивой оберткой, упрощать ее до слова в выпадающем списке. Но сегодня Павел не видел ничего, лишь черноту инфослоя. После собрания в голове воцарилась тишина, ноосфера молчала. И даже будь в отделе пусто, то Павел просто ерзал бы на стуле, подходил к окну, чесал затылок, но не работал. Когда, спустя пару часов мучений он все-таки поймал идею за мелкий скользкий хвост, на его стол сели. Павел почувствовал, как крякнула столешница, как напряглись винты с болтами, державшие ее на месте. Уловил терпкий запах дорогого парфюма. Увидел нашитый логотип брендовых брюк.

— Что? — Он вытащил наушник, сощурился на яркий свет лампы, нимбом окружавший голову Лыкова.

— Пошли выпьем, говорю. — Лыков подмигнул. — У нас есть вино и коньяк. Вино из Венето, сам привез. Ты что будешь?

12

— Я не пью.

— Ну пойдем, хотя бы торта поешь. У меня сегодня юбилей.

— Поздравляю. Хотя какой был смысл поздравлять еще раз, Павел не понимал. Ведь всё уже сказали на собрании, затем в корпоративном чате, так, что тот теперь походил на галерею тортов и голых девиц. Своим задом Лыков сел на угол планшета. Павел торопливо вытащил тонкую пластину из-под брендовых брюк, осмотрел стекло — слава богу, трещин не было, — и переложил на другой конец стола, выровняв параллельно краю.

— Ты что-то кислый, — заявил Лыков.

— Я всегда такой.

— Это да, — Лыков кивнул. — Хотя сегодня мог бы и расслабиться, ты только вдумайся, какой заказ нам дали! И он пустился в рассуждения о возможностях чипов, о будущем, которое они открывают, о Китае, главном офисе и важности совместной работы, корпоративном духе, Маршенкулове и его подходе, о проекте, как подарке в свой день рождения, и обо всякой чепухе, которая Павла не интересовала и не касалась. Павел вслушивался вглубь себя, силясь воскресить ту мысль, вновь цапнуть ее за хвост, но лишь тонул в обрывках. Отсеивал их от сыпавшихся сверху слов, а след идеи истончался, выцветал. О чем же он тогда подумал? Ну как же это, надо записать… Палец Лыкова постучал рядом с планшетом, и мысль окончательно сбежала.

— … И главный офис может забрать кого-нибудь в Китай. Они же нечасто это делают. Последний раз два года назад кого-то перевели, да?

— Да, разработчика. — Павел откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди, зажав в пальцах наушник. Весь офис об этом знал, чего спрашивать? Лыков задумался, уставился куда-то над и мимо Павла, совсем как Кутузов при Бородино.

— Чжан, твои же родаки оттуда, из Китая, — вдруг изрек. — Чего не вернетесь? Сейчас там лучшие из лучших, тебе самое оно. Павел согнул наушник так, что тот хрустнул под пальцами.

— Только отец.

— Что?

— Китайцем был только отец, и он умер. Признание само скользнуло с языка — Павел разозлился и не сообразил уйти от темы. А Лыков тут же посерьезнел. Впервые посмотрел на Павла так, как будто правда его видел.

13

— Соболезную.

— Не стоит, это давно случилось, — ответил Павел, отчаянно жалея о своих словах и желая, чтоб Лыков наконец исчез, слез со стола.

— Ага. — Еще неловкие секунды тишины. — Ну ладно, меня зовут, — Лыков указал за спину, хотя не слышно было, чтобы там кого-то звали. — Поздравляю с проектом! Сработаемся же? Павел нехотя пожал протянутую руку. Ладонь оказалась горячей и шершавой, как лапа большого зверя.

— Сработаемся.

— Отлично. Ты подходи, пицца и торт еще остались. Подмигнув в который раз, Лыков ретировался. «Вернулся!» — донесся радостный клич, и кто-то засмеялся. Павел бросил гнутый наушник на стол, снял гарнитуру, зажмурился, защипнув переносицу. Из глубины грязной пеной поднялась злость. Зачем он ляпнул про отца? Никому о таком не рассказывал — никто его и не спрашивал, — а тут на тебе, с ногами в душу. Наверное, он выглядел жалко. Кому какое дело до его родителей, кто у него там умер? Увы, сказанное обратно в рот не затолкаешь. Голова гудела, как трансформаторная будка. Писать в такой обстановке было решительно невозможно, а веселиться, как коллеги, Павел не умел. Может, он был бы и рад попробовать, но попросту не знал, о чем говорить, стоя с бокалом шампанского около стола с кремовыми руинами торта, или рядом с именинником. Когда он только устроился, он пробовал общаться с коллегами, но разговоры не клеились. Общих тем, кроме работы, не было. А когда собеседники шутили, Павел молча улыбался, не зная, что сказать в ответ и нужно ли вообще что-то говорить. К тому же, он не смог бы сейчас расслабиться — проект и сроки давили на плечи, как тяжелая ладонь. Напоминали: за время, пока ты здесь прохлаждаешься, ты мог бы многое успеть. Павел поднялся и вышел из отдела, прочь от пьяного гула, в глубину сумрачного пустого коридора. Рабочий день закончился, в офисе остались лишь самые стойкие трудоголики и те, кто пили. Их голоса все еще были слышны за спиной. Впереди же скакало эхо Павловых шагов, прыгало от толстых стекол, заменявших стены в кубиках-кабинетах. За окнами, на соседней башне ярко белел плакат «Контранет». Медиафасад подсвечивал его сзади, и надписи читались даже лучше, чем днем. Затем башня погрузилась в темноту, — наконец-то догадались вырубить экран. В пику плакату, на мониторы «Диюя» транслировали «Премьер» — официальный новостной юку-канал Кремля.

14

В свежем ролике показывали председателя Лина и президента Енисеева. Они катили в черном «хунци» с открытым верхом, а вокруг машины беззвучно колыхалось восторженное людское море, махали то ли красными книжками, то ли красными конвертами. Ниже бежала строка: «В Восточной Сибири утверждено строительство четырех лесопромышленных комплексов. Народ САГ осмысливает важную речь генерального секретаря ЦК КПК Лин Мэнчу». Далее перечислялись последние успехи компартии Китая и САГ в целом. Генсек повернулся к камере и салютовал, как будто узнал Павла и звал его домой. Павел налил себе воды (минимум полтора литра в день, в гарнитуре стояло напоминание), свернул за угол, в зону отдыха, с креслами-пуфами, журнальным столиком без журналов, лого «Диюя» под потолком — красный глаз на белом фоне, — и аквариумом на полстены. Павел стукнул пальцем по стеклянной стенке, метя в рыбий нос. Латунный круглый глаз уставился на него без выражения, рыба разевала рот, сообщала что-то в беззвучном режиме. Казалось, можно вот-вот уловить смысл… За спиной кто-то тихо рассмеялся, зашептал, и, вздрогнув, Павел обернулся. На пуфике в углу пиарщик тискал румяную помощницу Маршенкулова. Она глянула на Павла, кокетливо подняв плечо.

— Добрый вечер, Паша, — сказала, пьяно поблескивая глазами, и снова прыснула. Длинные пальцы пиарщика по-хозяйски сжимали ее бедро под задравшейся юбкой, и при виде этих пальцев Павла передернуло.

— В «Шанхае» есть гостиница. Недорогая, — сказал он и пошел прочь, куда-нибудь подальше. Еще в башне «Шанхай» стояли капсулы для сна, но они были слишком тесными, рассчитанными на одного небольшого человека. Павел пользовался ими, когда задерживался на работе допоздна и не хотел ехать домой, закупоривался, как личинка в ячейке сот и проваливался в бархатное душное беспамятство. Он свернул в мраморное чрево туалета — не туалет, а настоящая гробница с акустикой Большого театра. Вдоль стены шеренга раковин, над ними зеркала. Приглушенный янтарный свет отражался в золоченых носиках кранов. Павел плеснул на лицо холодной воды и уставился на отражение. Выглядел он так себе, что и говорить. Серая кожа, взгляд, как у бездомного щенка, лицо осунулось, и пиджак топорщился. «Чей разум ясен? — он вспомнил. — Кто следует велению души, а не приказам слепцов? У кого есть таланты и сильнее воля? По всему этому я пойму, кто одержит победу, а кто потерпит поражение». Павел знал эти строки наизусть, с детства, ночью разбуди, расскажет и 15

напишет. И повторив их, сразу перестал метаться, нащупал опору под ногами. Он сможет, он не упустит шанс. А остальное, всё и все вокруг — одни пустые звуки на ветру. Нужен лишь ясный разум.

2 Стол был сколочен из досок и воткнут в землю на заднем дворе. За ним, на фоне раскисших по весне дорожек, сломанных качелей и ворот отчаянно желтело новое здание детдома. А дальше, за рабицей и талым полем, виднелись крыши изб и газобетонных дачных коробков. Ни высоток, ни электрокаров, ни асфальта — чем дальше от Москвы, тем медленней шло время, замерло в кризисных двадцатых, как муха в янтаре. На том столе Павел и отыскал своих подопечных. Пацаны сидели, поставив ноги на лавку, что-то смотрели в гарнитурах и плевали семечками в грязь. Один бледный, будто выцветший за зиму, и трое метисов с узкими глазами — теперь таких, как Павел, стало больше, лет пятнадцать назад он был один на весь детдом. Все нескладные, в шапках-гондонках и бомберах, все разных возрастов, от восьми до двенадцати лет, они даже не замечали, как Павел топает к ним по прошлогодней траве. Он взобрался на пригорок, оценил побитую обувь пацанов — ну точно, его клиенты. Правильно ему сказали воспитатели и хорошо, что прислали нужные размеры. Он поставил пакеты на стол, за спинами мальчишек. Один пакет был набит кедами, Павел сделал консультанту в магазине день. В другом лежали джинсы и толстовки.

— Я вас по всему двору ищу, — сказал он. — Разбирайте и сразу на себя, не ныкайте. Пацаны тут же слезли, стали деловито шуршать пакетами. Растоптанную обувь бросили там же, под стол, при виде чего Павел сморщился. Благодарить не благодарили, только сопели носами, затягивая шнурки и влезая в толстовки. Подарки они принимали за должное, но Павлу все равно было приятно. Он стал тем, кого сам хотел бы встретить в детстве. Наличные он детям не давал, сразу спустят на сигареты или пиво, а вот вещами привозил. И не сгружал пакет в общую кучу, предпочитая раздавать лично, что его регулярно просили не делать. Но это же известное кино: как привезешь вещи в детдом официально, так лучшее исчезнет. Конечно, не всегда и не везде так было, и, став волонтером, Павел никого не уличал. А, может, только ему такие воспитатели достались. Он помнил свой детдом, как давили кеды, что большой палец болел и 16

даже ноготь врос. А он терпел зачем-то, только один раз пожаловался и все. Собственное неудобство казалось ему не очень-то и важным. Если привозили хорошие новые вещи, их относили в подсобку, где они пропадали. Однажды Павел заметил кроссовки, белые с зеленой полоской, своего размера. Набравшись смелости, он даже подошел и попросил их у воспиталки, Борисовны. Ему велели подождать. Он подождал, а после, месяца через два, к директрисе приехала дочь, крепкая девка с румяным лицом. Она ждала мать у ворот, не решаясь зайти на территорию, как будто за забором начиналась зона отчуждения, а на ногах у нее белели отличные кроссы с зеленой полосой. Старшие тоже могли отобрать вещь и продать, это понятно, но раз отдал, прогнулся, значит, ты — труха и сам виноват. Закон сиротских джунглей. В наушнике заиграл звонок. Павел по привычке потянулся к виску, забыв, что гарнитура осталась в машине, и палец уперся в теплую кожу. Пришлось отвечать вслепую.

— Ну и куда ты пропал? — поинтересовались в ухе, отчего у Павла случилось дежа вю. — Все уже в актовом зале.

— Так чего ты? Иди. Я продукты занесу и поднимусь.

— И оставить открытую машину без присмотра? — А дальше страшным шепотом: — Тут какие-то мужики стоят, я их впервые вижу. Действительно, ключ-то у него в кармане. Чертыхнувшись, Павел махнул подопечным, подхватил пакеты с оставшимися вещами и заторопился по бетонной дорожке вокруг корпуса. Соня ждала на стоянке. Высокая и по-мальчишески угловатая, она подчеркивала свою худобу объемной курткой и трикотажной юбкой, открывающей бледные колени. Ветер рвал шарф с ее шеи, трепал копну русых с рыжим отливом волос, бросая пряди на лицо. Соня морщилась, убирала их одной рукой, другой придерживала ворот куртки. Чуть в стороне стояли микроавтобусы и черный, похожий на гроб, бандитский внедорожник на бензине. Рядом курили двое в комбинезонах, похожие на потерявших шлемы космонавтов. Они с интересом разглядывали Соню и ее длинные голые ноги, она же этих космонавтов в упор не замечала. Она смотрела лишь на Павла, мягко улыбаясь, и он невольно расплылся в ответной улыбке. Клюнув его в губы и оставив в воздухе мазок духов, Соня заторопилась в главный корпус, а Павел стал разгружать багажник. В волонтерских постановках он не участвовал и даже смотреть их не любил. Нагляделся в свое время на добровольческие ТЮЗы — хочешь-не хочешь, а все равно сгоняли в спортзал, и сиди на неудобных низких лавках, пока все не закончится. В телефон играть не давали, а тогда это было единственным развлечением, все ходили со смартфонами и резались по сети, объединяясь в кланы.

17

Хуже было только если мелких заставляли петь. Они стояли нестройным рядком, тянули по сотому кругу «Качели», смотрели печально, а гости им хлопали, умилялись, как умиляются зверушкам в зоопарке, и уезжали. Павел это ненавидел больше прочего. Хорошо если потом накрывали столы с угощением, а то могли раздать какую-то фигню вроде девчачьих мягких зайцев или сборников сказок с иллюстрациями почище Босха. Наборы конфет отбирали воспиталки — не полагалось портить аппетит. Потом конфеты лежали где-то в подсобке до окончания срока годности, печально слипались и пропадали на помойке. Если на спектакль Павел и мог сходить, исключительно ради Сони отсидеться в уголке, то в мастерклассах он не участвовал категорически, как бы его ни уговаривали. Он не умел объяснять, не хватало терпения. Дети постоянно отвлекались, ерзали, хотели смотреть мультики в гарнитурах, а не заниматься непонятно чем, и Павел, честно говоря, их понимал. Зачем лепить медвежонка руками, когда можно за пять минут создать его виртуально, в 3D редакторе? Он получится ровным, красивым, нужного оттенка и текстуры. Соня что-то рассказывала ему про мелкую моторику и прочее, но можно же набрать текст на вирт-клавиатуре — чем тебе не тренировка пальцев? В общем, Павел с удовольствием ездил бы один и просто помогал ребятам без песен, плясок и пластилина. Но от организаций и фондов было проще попадать в детские дома, к волонтерам-одиночкам у руководства всегда возникало много вопросов. Поэтому последнее время он катался с Соней и ее коллегами и был у них на подхвате. В багажнике теснились четыре ящика фруктов, сверху пакеты с детскими вещами, которые собрали Соня и ее друзья, мешок универсальных зарядок для гаджетов, пара бэушных гарнитур, китайские копии китайских копий планшетов и куча прочей ерунды, которую принесли в центр сбора соцпомощи. Аккуратно переставив пакеты, Павел вытащил мандарины и взял ящик на грудь.

— Я надеюсь, вы всё. Сегодня нам надо успеть еще в два места, — сказали за его спиной. В животе свернулся холод, а остальному телу стало жарко, несмотря на стылый ветер. Павел давно не слышал этот голос. Неторопливая и правильная речь, интонация, как будто говорящий не уверен в том, что произносит. Немного подчеркнутое «о» и паузы в конце каждой фразы. Он вздрогнул, обернулся, ящик в его руках накренился, и часть мандаринов раскатилась по асфальту, блестя восковыми боками. Но обращались не к нему, а к «космонавтам» у внедорожника. Рядом с ними стоял 18

мужчина, на голову выше Павла, одетый в легкое пальто. Близко посаженные глаза запали бусинами глубоко в глазницы, как у плюшевых зверей, которым слишком туго натянули нити в швах. Нижняя половина лица была закрыта русой бородой. Он потирал широкие ладони, одну о другую, неловко топтался во время разговора, меся дорогими ботинками грязь. Легко перешибить соплей, а человек, которого он напоминал, был крепче и плечистей. Павел звал его Просто Костей. Да нет, не могло того быть. Просто Костя пропал двенадцать лет назад, его искали и не нашли, дело закрыли. Павел столько раз воображал, как Просто Костя, например, бежал в леса, где умер от воспаления легких. Или же поехал автостопом, и где-то на богом забытом шоссе его забили до смерти и бросили в канаву. Или он все-таки попал в тюрьму, а там ему водили членом по губам и делали такое, что не показывали даже в порно, после чего Просто Костя повесился на собственных трусах. Павел собирал мандарины, весь обратившись в слух. Речь шла о волонтерской рутине, фото- и видеосъемке для сайта какой-то партии. «Мы помогаем детишкам, потому голосуйте за нас», обычное лицемерие. Запустить бы в них ящиком, но Павел не мог себя заставить обернуться еще раз. Казалось, бородатый смотрит прямо на него, Просто Костин голос вот-вот крикнет: «Ага! Я тебя узнал!», и Павел не желал представлять, что будет дальше. Когда бородатый велел «космонавтам» подождать и чавканье его шагов по грязи удалилось, Павел смог расправить сведенные судорогой плечи. Он машинально вытер руки об штаны, подхватил собранные мандарины и двинулся следом, пряча за ящиками лицо. Вдавил большой палец в считыватель отпечатка, пролез бочком через турникет («я с волонтерами, у нас спектакль наверху») и попал в узкий коридор неистребимого невнятномятного цвета всех госучреждений. В нос шибанула знакомая вонь: суп, какао с молоком, табачный дым, мокрый пол, хлорка и моча — мочой детдомы пахли всюду, ребята долго писались в постель. Каждый раз от этой смеси к горлу подступала тошнота, хотелось бросить все и выйти на свежий воздух, но Павел напоминал себе, что многим приходится нюхать это ежедневно, и выбора у них нет, совсем как у него когда-то. Павел оставил мандарины на кухне и поднялся по задней лестнице на второй этаж. Мимо цыплячьим строем прошли младшие, опаздывали в актовый зал на третьем. Они крутили стрижеными головами, чирикали, пищали и пялились на Павла. В ближайшей группе за закрытой дверью играла блатная песня, неизменные «оп-ца, оп-ца, оп-цаца» и обращения к «мусорам». У окна стоял пацан в гарнитуре, с кем-то беззвучно говорил.

19

А чуть дальше возился с бумагами тот самый бородатый мужик, что-то подписывал, часть отдавал воспиталке. Завидев его, Павел живо убрался за угол, в туалет. В ушах гудело, очень хотелось уйти. Или подойти и двинуть в морду превентивно, вывернуть ему карманы, посмотреть документы. Оттянуть ворот водолазки и проверить, на месте ли старый шрам на шее. Нужно было убедиться, он или не он, но как? Глазами и длинным узким носом с небольшой горбинкой бородатый очень походил на Просто Костю. Говорил он тихо, слов не разобрать, что-то обсуждал с воспиталкой. Меж делом погладил пробегавшего мальчишку по голове, — подопечного Павла в новых кедах, — и Павел сжал кулаки.

— Эй, Вадик, — он отловил парнишку, когда тот свернул за угол, к лестнице. Вадик остановился, вопросительно поднял брови. — Это кто? Вадик обернулся на бородатого.

— Из фонда типа.

— И часто ездит?

— Бывает, — Вадик пожал плечами. — Я пойду? Павел пустил его, а сам остался за углом. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, он сделал вид, будто кому-то звонит. Когда бородатый ушел, Павел заглянул в группу, у которой тот крутился. Внутри царил галдеж и хаос, в котором металась воспиталка средних лет.

— Сергей Константинович что-то забыл? — спросила она, выплыв в тихую гавань коридора. Увидев, что Павел не понял, добавила: — Вы же из «Добродела»?

— Нет, — поспешил откреститься Павел. — Я — волонтер из «Али». Сам выпускник.

— Я вас не помню. Давно выпустились?

— Не из этого детдома, я в другом районе был. — В тот детский дом его и на порог не пустят. — А «Добродел» — это…

— Фонд «Добродел». От Правительства Подмосковья, они нам очень помогают, привозят лекарства, сладости, канцтовары. Хорошие ребята, очень. Концерт сейчас дают…

— Нет, — поправил ее Павел. — Концерт даем мы. Спектакль.

— Да? — Судя по виду, воспиталке было все равно. Глянув через плечо, она перешла на другие децибелы: — Женя! Закрой окно! Окно закрой, сказала, и собирайся! Выходим через минуту, кто не успеет, вместо прогулки будет убираться! Забыв про Павла, она кинулась обратно в хаос, закрывать окно и разнимать сцепившихся ребят. Сергей его зовут. Но Константинович. Может быть, сын? Хотя нет, 20

староват для сына. Не важно, значит, обознался. Павел немного расслабился и ощутил, как сильно сжимал кулаки все это время и впивался ногтями в ладонь. К тому времени, как он спустился во двор, черный внедорожник уже уехал, оставив рытвины следов. Смотреть спектакль расхотелось окончательно, и Павел сел в машину. Сразу навалилась дремота, как всегда бывало после сильной встряски. Через опущенные веки просвечивал яркий блик, казалось, выглянуло солнце и ведет теплым лучом от уха к носу. Запестрели точки, расплылись пятна Роршаха, тело отяжелело и издалека, с востока, ветер принес голоса, сухой пыльный шепот на путунхуа. И вот уже не солнце, а речная рябь над Павлом. В ней тьма колеблется пятном, расползается, как тушь в воде, и на зубах что-то хрустит, во рту земля с ароматом сандала. Павел гребет в зеленоватый донный холод, куда угодно, только прочь. Водоросли гладят ноги, а впереди густая тень, в которой ждут, и смерть не страшна уже… Павел распахнул глаза, отрывисто втянул застоялый машинный воздух. На улице стемнело, под козырьком детдома горела лампа, разгоняя прозрачные сумерки. Казалось, всё — детдом с крыльцом, дорожка, знак парковки — было на дне, утоплено в сизой воде, и даже синеватый свет от лампы пробивался сквозь водяную толщу. Павел не сразу понял, что уже проснулся. Он вылез из машины, содрогаясь от прохлады. Прошло больше двух часов, Соня должна была вернуться. Седой охранник на посту сказал, что все ушли, махнул рукой за дом, велев проверить в курилке. Павел обошел здание кругом, петляя между луж. Охранник оказался прав, Соня курила в компании парней из «Али» и старших из детдома. Шел какой-то оживленный спор, затем поднялся смех, запрыгал в мокрой темноте, сверкнули белые длинные ноги, и Павла нехорошо кольнуло. Он не любил, когда Соня смолила, особенно в мужской компании. Хотя они условились уважать личное пространство друг друга — баш на баш, Соня не курила при Павле, а он не рассказывал ей о раке легких и не ходил в гарнитуре. Никаких обязательств, никаких обещаний, каждый сам по себе, и в целом Павлу было все равно, кто чем травится, но вида курящей Сони он не выносил. Заметив его, Соня тут же выбросила сигарету и отделилась от компашки. Одной рукой она придерживала полы расстегнутой чужой кожанки, которую набросила поверх своей куртки. Пахнуло кисловатым табачным дымом.

— Ты так хорошо спал, решила тебя не будить, — сказала она со своей обычной безмятежной улыбкой. — Подожди меня немного, ладно? Ребята списались с детдомом в Волоколамском районе, недели через две поедут туда и приглашают нас. Хочу обсудить детали. Один из компашки, незнакомый рослый парень, обернулся и оценил 21

Сонин зад. Уголек сигареты вспыхнул, на миг высветил скуластое лицо с кошачьим нехорошим прищуром.

— Поехали ко мне, — Павел тут же предложил, вновь остро ощутив разницу в их с Соней росте, проклятую пару сантиметров, на которые она его обогнала. — Сейчас. Глянем фильм, выпьем вина. А с ними потом договоришься.

— К тебе? Соня сузила глаза, смерив Павла долгим взглядом. Затем вернулась в курилку, отдала кожанку парню с кошачьей хитрой мордой и попрощалась. Фильм и винишко победили.

3 С Соней Павел познакомился два года назад примерно в такой же обстановке. «Али-xpress» — сеть розничных магазинчиков с китайскими товарами, где она работала администратором, — занималась благотворительностью и помогала детским домам. У них была своя команда, свои координаторы и даже микроавтобусы, в которых они разъезжали по Подмосковью со сказками про Колобка и мастерклассами по лепке. Попутно раздавали вещи, которые покупатели жертвовали в ящики помощи сиротам. Соня была лисицей в кислотно-розовом боа, и ей очень не хватало мундштука и шляпки с вуалью. Как эта дамская вальяжность, плавность движений ей удавалась с ее прозрачной угловатой худобой и по-детски невинным лицом, Павел не понял и, заинтригованный, остался. Соня категорически его не замечала с полуметровой высоты детдомовской сцены, но после выступления Павел все-таки ее отловил и познакомился. Уже на следующий день они целовались в кино — единственном кинотеатре старого формата, оставшемся в лабиринте улочек старой Москвы. Павлу хотелось ее поразить, и, судя по частым звонкам и приглашению домой, у него получилось. Жила Соня в Кузьминках, в однушке без автоматизации, с уставшей мебелью и видом на козырек подъезда. Даже свет в комнатах приходилось включать вручную, в каждой, и сколько Павел ни предлагал поставить нормальную систему за его счет, Соня наотрез отказывалась. В свободное от работы время она помогала в реабилитационном центре для интернетзависимых и ходила на подготовительные курсы: хотела поступить в мединститут, готовилась сдавать экзамены повторно. Она слушала много лекций, читала научные блоги, но держала в углу кухни ровные ряды 22

запыленных икон. Святые будто выглядывали из окон пятиэтажки, а Соня изредка обводила полку вокруг них тряпкой. «Это бабки моей, дороги как память», она как-то раз объяснила, но все же ставила перед ними ладан в склянке и иногда палила свечи. Павел дивился на это сочетание любви к науке, андрогинной, странной красоты и ладана, не понимая, как всё уживается в одном девичьем теле. К нему в коммуналку они не ездили ни разу. Поначалу Соня ненавязчиво интересовалась, где он живет, подозревала, что женат. Потом успокоилась и как-то свыклась с его скрытностью. А Павлу просто не хотелось, чтобы сосед Земцов фланировал в одних трусах по коридору или узбечка из угловой полезла вдруг с расспросами — не со зла, а по простоте души, она давно хотела Павла оженить. По-московски драгоценный бетонный коробок, небольшой, как гроб У Далана4, гипсокартонные стены, через которые слышен каждый пук, соседская приставка поутру — «…сегодня Мами Цзян пройдет тридцатый уровень Vicious, она не спала уже семь дне-е-ей!», — восторженные крики, аплодисменты, звуки пальбы: парень, живший там, не знал, что такое наушники и закон о тишине. Не то место, куда можно привести девушку. В переезде Павел тоже не видел смысла. Теоретически, он мог заявить свои права на материн дом под Коломной, но не сумел даже заставить себя выйти на нужной станции. Вновь оказаться в старых стенах, смотреть в окно на сад и калитку, как много-много раз уже, много лет назад? Ну нет. Или ввязаться в полувековую ипотеку ради другого бетонного коробка, чуть больших размеров, чтобы через года два уехать в Китай? Зачем? Семью в России он заводить не собирался, у него были другие планы. В общем, Павел пожалел о своем порыве еще в машине. Все проклятая ревность, и было бы к кому — к продавцам, упаковщикам и старшеклассникам. Собиралась она остаться с ними, ну и осталась бы, а Павлу еще проектом заниматься. Просто неделя дурацкая, все наперекосяк, и этот Сергей Константинович не шел из головы. Пальцы жгло, как хотелось свернуть на обочину, встать на аварийке и залезть в сеть, накопать все про него и «Добродел». Но не при Соне, нет. С такими мыслями Павел пересек Новую Москву с лесом строительных кранов, объехал пробку на МКАДе. Шоссе втекло в проспект, забитый туристами и мигающий рекламой, потом Трёшка, опять шоссе и пробка. Дом Павла находился на окраине, в одном из десятка клонированных У Далан (武大郎) — персонаж классического романа «Речные заводи», очень маленького роста и неприятной наружности. Также означает людей, которые низки морально, не могут быть снисходительными и великодушными к другим.

4

23

дворов в спальном районе, совсем не похожем на продвинутый центр Москвы. Шлагбаум, за ним ряды припаркованных машин — одно колесо на тротуаре, другое на проезжей части, сбитые набок столбики зарядок, клумбы без цветов, присыпанные цветной деревянной стружкой, детская площадка. У помойки лязгал запоздалый мусоровоз, выворачивал в себя контейнер, а мусорная мелочь разлеталась по ветру. Павел приложил карту к домофону, показал камере лицо и придержал дверь, запуская Соню вперед. В подъезде было сумрачно, пахло, как из кузова лязгающего мусоровоза. Они утрамбовались в узкий лифт, и тот, вздрагивая, потащил их на одиннадцатый этаж. Павел старался не смотреть на Соню. Куда угодно — на слово из трех букв, написанное маркером на створке, на пеструю рекламу, на инструкцию, что делать, если дом горит и все застряли, — но только не на Соню. Так же, не глядя на нее, он сунул ключ в замок. Сбоку, на полочке у двери, курились палочки-вонялки, дядя Тен зажег. Над ними в ряд звонки, каждый подписан фамилией жильца, кириллицей и иероглифами на картонных истрепавшихся визитках. У комнаты Павла подписи не было, он не любил гостей. В коридоре удушливо пахло борщом, кимчи и пловом. Скрипнула вытертая елочка-паркет, на исчерченном сетью трещин потолке тускло загорелась лампа. В проходе между закрытыми дверями комнат катался общий робот-пылесос, ритмично стукаясь о стены. Кто-то бросил тапки на его базу, и он не мог завершить программу и встать на зарядку.

— Не снимай, — велел Павел, заметив, что Соня собралась разуться. Как были, в куртках и ботинках, они прошли по коридору и закупорились в квадратной комнатушке, которая в высоту казалась больше, чем в ширину. Павел сменил сценарий в гарнитуре, и комната и гардероб у двери наполнились мягким светом, зашелестел кондиционер. Шестнадцать голых метров в коммуналке — вот и все, что подарило государство Павлу в честь выпуска из детдома. Стены Павел покрасил, на крюк, торчащий из потолка, повесил неистребимого монстра русских квартир — люстру с тремя плафонами-кувшинками. Пол сперва закрыл ковром, утащил с помойки, кто-то выбросил, затем, когда появились деньги, положил белый ламинат. Купил белый холодильник, небольшой, как в гостиницах, но с автозаказом еды. Белый деревянный шкаф. Спустя десятилетие комната стала снежно-белой целиком, за исключением кувшинок, о которых Павел вечно забывал.

— Вот как-то так, — сказал он, разбив дурацкую тишину. Он ждал вердикта, вдруг Соня сейчас скривится или же просто выйдет из квартиры, гонимая запахом борща. Но на ее лице было спокойное любопытство.

24

Разувшись, она поставила кеды на половик, рядом с ботинками Павла, окинула комнату взглядом и подошла к окну. Оперлась на подоконник так, что через тонкую ткань футболки проступили лопатки. Слишком красивая для этой комнаты, для дома из панелей, для вида из окна.

— И часто ты здесь появляешься? — спросила она.

— Не очень.

— Я так и думала. А зря, уютная комната, — сказала Соня, и Павел фыркнул, не сдержавшись.

— Ну конечно.

— Нет, я серьезно. Есть все, что нужно, и очень чисто, я удивлена. — Она открыла холодильник. — Вижу вино. Красное, кстати, не охлаждают.

— Я не знал. — На самом деле, эта бутылка давно лежала. Доставка както привезла в подарок, Павел думал, что вино скиснет, и сунул в холодильник, где и забыл. — Достань, пожалуйста. И сыр. Павел вытащил из ящика бокалы, тарелку и нож. Дома он не готовил, питался в офисной столовке, но набор икеевской посуды держал на всякий случай. Он откупорил вино, забрызгав стекло журнального стола, нарезал сыр, натыкал в кубики зубочисток — готово. Холостяцкое эстетство в коммуналке. Соня сунула в рот кубик сыра, глотнула вина.

— Отличное, умеешь выбирать. А мальчики меня на пиво звали, я им сразу сказала, что пиво не люблю. Она облизнула зубочистку, не отрывая от Павла взгляда потемневших глаз. И невозможно было не смотреть на ее обветренные пухлые губы, на белую кромку зубов. На небольшую грудь и горошины сосков, которые наметились под футболкой. «Мальчики» тоже их видели? Что-то в Павловой груди заворочалось, отозвавшись. В висках зашумела кровь, и остро захотелось закрыть Соне рот ладонью, крепко прижать ее к губам, чтобы не слышать больше слов про пиво и других парней. Закрыть ей рот ладонью, а другой ласкать грудь, запустив руку под футболку. Слизнуть пот и пленку табачного дыма с бледной шеи. Павел торопливо отступил в безопасное спокойное ничто. Сдержанно улыбнулся, сделал вид, будто заинтересовался этикеткой на бутылке: Монтепульчано Д’Абруццо, красное сухое, из региона Абруццо, ноты красных и черных фруктов, что-то про дуб и сафьян, при чем тут вообще сафьян, это же выделанная кожа...

— Что будем смотреть? — спросил он. Фильм они включили уже после недолгого, похожего на давно изученный 25

танец секса. Смотрели, подключенные к одному планшету, запутавшись в нагретых простынях, но не соприкасаясь — лежать в обнимку Павел не любил. Сюжет оказался так себе: о следователе времен Ху Цзиньтао, который боролся с коррупционерами так лихо, что досталось всей его семье. Герои страдали, монологи тянулись вареной сгущенкой, атмосфера нагнеталась, как давление в двигателе. Не выдержав, Соня сняла гарнитуру и принялась ходить по комнате, разглядывая вещи. Ее обнаженное тело наверняка было видно снаружи, неоново светилось в окне на фоне ночи. Павел прошелся к холодильнику и как бы между делом нажал кнопку, опустив шторы. Он сам еще в детдоме привык к постоянным осмотрам и открытым кабинкам в душевой и туалете, его тело давно ему не принадлежало. Но не хотелось, чтобы кто-нибудь пялился на Сонины стройные ноги с тонкими щиколотками, на острые груди, изгиб спины и конопушки на лопатках, небольшой шрам на правом бедре и родинку на шее под волосами — они были только для него. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.

— Откуда это у тебя? Сунув недопитую бутылку обратно в холодильник, Павел обернулся. Соня держала тонкую книгу, почти брошюру. Обложка из картона пожелтела от времени, как и листы внутри, на ней рамкой вился орнамент, в центре которого было название — «Путь ясного разума» — и чайный круг, старое пятно от чашки.

— Это отцовская, — ответил Павел, не понимая такого интереса. Книга как книга, сборник китайской философии от неизвестного автора. — А что? «Путь» оказался редким. «Однажды мне друг показал. Копию», — сказала Соня, переворачивая страницы осторожно, словно держала музейный экспонат. Интерес к немедицинским книгам она проявила впервые за все время знакомства. Даже попросила прочесть ей несколько строк — китайский у Сони был средний, говорить на бытовые темы она могла, но иероглифов не знала. Павел прочел, чувствуя себя немного глупо, каким-то поэтом, вроде тех, что нараспев декламируют странные строчки на сценах дешевых клубов. Когда звучит не менее странная музыка, всегда печальная, поэт качает вихрастой головой, зрители цедят десятый коктейль, смотрят через гарнитуру то ли на поэта, то ли на что-то в сети… Но Соня и не думала скучать или смеяться. Она слушала внимательно, слегка хмурясь, как будто что-то вспоминая.

— А здесь что? — она указала на карандашные пометки на полях, набор не связанных между собой иероглифов и чисел. Может, отец делал заметки и расчеты, а, может, отмечал ассоциации — он любил выискивать в книгах 26

аллюзии и отсылки. Обнаружив их, он радовался, как ребенок, и гордо нес матери Павла, как некие сокровища, которыми непременно стоило поделиться. А мать слушала, кивала, делая вид, что понимает. Интересно, вдруг подумал Павел, он тоже когда-нибудь станет «другом», который «однажды»? Наверняка станет. Однажды он уедет, а Соня останется в Москве, устроится в больницу. Однажды Павел увидит ее в репортаже из больницы и скажет: «Однажды я с ней встречался».

— Однажды мне позвонила отцовская ученица. — Павел поймал недоуменный Сонин взгляд и объяснил: — Отец преподавал китайский и литературу, я тебе рассказывал. Так вот, она нашла мои контакты, позвонила и спросила адрес. Я ей даю имейл, а она: «Не тот адрес, а почтовый, настоящей почты». Я тогда в первый раз узнал, где у нас отделение «Почты России» находится, думал, их давно убрали.

Павел помнил темноглазую и юркую, как уличная кошка, девушку, одну из учениц, которая пришла к ним домой через полгода после исчезновения отца. Может быть, ее как раз и звали Мариной. Мать встретила ее холодно: она не любила отцовских учеников: ревновала к ним, считала дармоедами, платившими за час, а по факту отнимавшими все отцовское время. О чем шла речь, Павел не слышал, — его отправили в комнату делать уроки. До него доносились лишь обрывки фраз, сказанных свистящим шепотом, отчего весь разговор походил на шипение змеиного клубка. Затем дверь щелкнула, закрывшись, половицы простонали, озвучив путь матери в гостиную, и запахло табачным дымом. Павел не стал спрашивать, зачем Марина приходила. Он не хотел получить по шее. Кто же знал, что она объявится тогда, когда Павел уже поступит в институт? Когда на адрес коммуналки пришло извещение о посылке, Павел изрядно нагулялся по району. Он шел, тщетно закрываясь от дождя зонтом, искал нужный дом на карте в гарнитуре. Ветер задувал то с одного бока, то с другого, бросая капли в лицо, морось оседала на очках и камере, отчего та сбоила, не давала толком увеличить изображение, чтобы понять, в какой вообще двор идти. А в голове кружили мысли: что эта Марина выслала и зачем? Как она нашла его? Может, увидела хайп в блогах? Только ленивый не писал о детдоме и «мальчике против системы». Но никто не упоминал его фамилию и не показывал лицо. Отделение «Почты России» спряталось в подъезде жилого дома, под 27

аркой желтеющей сирени, рядом с вещевым развалом «Таобао». Внутри, за окном, похожим на лаз для кошки, сидела древняя бабуся. Система получения тоже была древнее некуда, никакой биометрии. Бабуся просто отсканировала у Павла ID карту, потом ушла минут на десять и вернулась с узким свертком в пленке. А внутри был «Путь», тот самый, с чайным кругом на обложке. «Путь» лежал у отца на тумбочке, обычно под другими книгами, которые он читал. Отец любил бумажные страницы, отказывался скачивать из интернета, чем жутко бесил мать: «Весь дом в этих книгах с помойки, кроме тебя никому нахрен не сдались». Вспомнился терпкий запах халата, когда Павел прижимался щекой к отцовскому плечу, заглядывая в книгу. «Баба5, что это?» — показывал на незнакомый иероглиф, и баба читал, тихо, чтобы не будить мать в соседней комнате. Стены в доме были толстые, но мать все равно каким-то образом слышала голоса, приходила и требовала не орать. Отец вел длинным пальцем по столбцам, чтобы Павел следил. Его голос становился глуше, уходил на задний план, и Павлу представлялась долина у подножия Великой Стены. Скакала конница, выбивая копытами пыль, со стены падал черный ливень стрел. А где-то за долиной, в красном дворце сидел на подушках император, и к нему летел гонец, крохотная точка на дороге. Павел представлял себя этим гонцом, как ветер бьет в лицо, как ходят под коленями мускулистые бока коня. Будучи в детдоме, он думал, что отцовские вещи давно пропали. Снилось в кошмарах: раскрыты двери, по веранде и земле разбросаны потемневшие от дождя рубашки, разорванные книги, записи, отцовские костюмы, все, что лежало в коробках на чердаке. Император, Великая Стена и отцовский голос выветрились из холодных комнат, выскользнули через битые окна, развеялись над садом. А потом вернулся «Путь», напомнив Павлу, кто он такой.

Ночь была беспокойной и душной, несмотря на сквозняк из приоткрытого окна. Павлу снилась какая-то муть: громада, похожая на замок, пустой дворколодец, и кто-то с Павлом говорил в нем. В едином хороводе сплелись фонарь над козырьком, тошнотворный запах солянки, пропитанный мочой и куревом мужской туалет, чуть освещенный рассеянным светом лампы в пузыреплафоне на стене. Из дальней кабинки выглядывал Просто Костя — показывался глаз, высокий лоб. И грузная Борисовна что-то басила сзади, ее пальцы, армированные кольцами, вцепились в Павлово плечо. Она не умолкала, и хотелось скрыться от этого шмелиного густого баса, но выйти из 5

Папа (кйт).

28

туалета Павел не мог, как ни старался. Время застыло янтарем. Он сел в кровати, часто и тяжело дыша. Во рту стоял гнилостный привкус, намокшая от пота простыня прилипла к ногам. Сердце ухало, больно пульсировало в голове. На часах горело 4:04, за окном уходила ночь, тишину разрезал далекий поезд, пунктиром простучал колесами. На стене мазутным черным застыло очертание мужской фигуры. Павел моргнул, и тень исчезла.

— Что такое? — пробормотала Соня, не открывая глаз. — Чего кричишь? Он кричал? Павел не помнил, только ощущение давления на грудь, и что воздуха нет. Смутная картинка растворилась в памяти шипучим аспирином, но голос Борисовны остался. Было что-то про нее, и от этого стало еще гаже.

— Все в порядке, — сказал он, но Соня уже спала. Она лежала на боку, одну руку держала под подушкой, другую вытянув вдоль тела. Одеяло сползло, и отсвет с улицы выбелил ухо, щеку с бесцветным пушком, голое плечо и грудь. Остальное тонуло в сизой Павловой тени. Уснуть так и не удалось. Павел крутился с боку на бок до шести, наблюдая, как комната светлеет. Затем будильник, включившиеся новости, теплый душ на пару с Соней, жужжание зубной щетки и шипение флосса, тщательное бритье, ворчание кофемашины и крепкий кофе, согнавший остатки дремы. Но голова все равно была тяжелой, словно наполненной водой, и в ней неповоротливыми рыбами толкались мысли о прошлом, о вчерашней встрече. Павел подвез Соню до «Али» на Тверской. Мельком его поцеловав, она набросила капюшон и выскочила из машины, впустив в салон холодный воздух. Когда Соня исчезла за тонированной дверью магазина, Павел пополз по пробкам дальше, в сторону башен Москва-Сити-2. Лобовое стекло вдруг запорошило хлопьями снега, крупными, как куриный пух. Видимость сократилась до ноля, даже дворники и обогрев стекла не помогали. Лишь изредка из белого месива проглядывали неоновые вывески: РУССКИЙ SOUVENIRS 紀念品6! САЛОН МАССАЖ 小姐7! КИТАЙСКАЯ ЕДА! По тротуарам тянулись паровозики туристов, вокруг кружили светящиеся, похожие на ос дроны для селфи. Спешил дядечка в костюме и пальто, прикрывая голову портфелем, наверное, торопился в Кремль. Костюмов вне свадеб и прочих церемоний не носил никто, кроме китайцев, политиков и Павла. Ветер сменился, выдул из снежного пуха рослую девушку в черной лоснящейся шубке и мини-юбке. Она переступила ногами в сапогах на шпильках, следя за паровозиком туристов, как лиса следит за курами издалека. Туристы пока ее не замечали, их больше интересовало снятое на 6 7

Сувенйры (кйт.) Мйсс, простйтутка (кйт.)

29

камеры. Мимо прошла пара, она рослая, с медно-золотой макушкой, которая виднелась над воротом пуховика, он — смуглый и невысокий, похожий на ворону в темном зауженном пальто. Порывы ветра подталкивали их в спины, торопили. Женщина держала спутника под руку, качала головой, будто бы чтото объясняя, и, казалось, Павел слышал ее неровный голос: «Я люблю снег, он делает все чистым, а ты, как он тебе, в Китае он такой же?». Но женщина повернулась в профиль, рассмеялась, — крупный нос, высокий лоб, прикрытый челкой, — и узнавание прошло. Павел с разочарованием отвернулся. По радио заиграл уютный блюз, как будто вернулся конец декабря, и на носу вновь Новый год, тоскливый праздник, который вечно негде отмечать. Как ни странно, в офис Павел приехал с запасом. Он припарковался почти у входа, сминая нетронутый снег, и заглушил двигатель. Прочихался — в носу свербело, как после чистки пыльного ковра. Соня незаметно пропитала собой машину — к подголовнику пассажирского сиденья прилипла пара волос, в двери лежал фантик от жвачки, неуловимо пахло гелем для душа. Фантик Павел бросил в урну, снял липким роликом волосы с подголовника, открыл окно. После рассеянно набрал давно сохраненный номер. Само как-то получилось, он просто хотел удостовериться.

— И-Ка-номер-три-слушаю, — ответили одним усталым выдохом. Павел назвал имя и фамилию, попросил позвать к телефону.

— Кто звонит?

— Родственник, — не моргнув, соврал Павел. — Из Краснодара. Курбатов. На юге у Борисовны и правда жила родня, Павел знал их поименно. В ночную смену Борисовна любила названивать подругам, облокотившись на подоконник в коридоре, и вся группа слушала про мужа-козла, что денег не дает, про сына-бездаря и двойки в школе, про дочку-лапочку и соседку-тварь, что мусор не выносит, а оставляет на лестничной клетке у двери. За годы названные люди обрели лица и плоть, Павел знал их повадки, как будто сам жил рядом. Он пообещал себе, что вырастет и никогда не окажется в том месте, где соседка оставляет мусор у двери на пару дней, а тот гниет, и вонь на весь подъезд, электрик уходит в запой, родня просит в долг и не отдает. У него все будет по-другому, потому что нет больше никого, кто станет требовать, тянуть назад, с кем придется считаться и жить в одной квартире. Павел ждал, ковыряя заусенец и глядя из машины на лимонное гало рассвета над пробкой. Снег постепенно залепил лобовое стекло полностью, холод покусывал за локоть через открытое окно.

30

В колонии на том конце что-то звенело, донесся ворчливый голос, лязгнула решетка или дверь. Павел услышал тяжелое шарканье, и спину прихватило морозцем.

— Василий, привет, — Борисовна сказала в трубку шмелиным басом. Павел представил испарину над ее губой, покатые плечи. Как короткие мясистые пальцы держат трубку. Или же Борисовна зажала ее между плечом и дряблой щекой — так она делала когда-то.

— Василий, слышишь меня? Павел не мог ответить. Он будто съежился, уменьшился в размерах, и взрослые слова застряли в горле. Ни туда, ни сюда, только сердце по-заячьи скакало. Сопение на том конце.

— Паша, это ты? — Борисовна спросила осторожно. А потом, уже без дрожи в голосе: — Ты, гнида, мелкая детдомовская шва… Павел повесил трубку.

4 Борисовна была дамой плотной, настоящий монолит костей и мышц. Крепкие квадратные плечи, из которых росли короткие, но столь же крепкие руки с ладонями-лопатками. На мясистых запястьях дюжина браслетов, на каждом пальце по кольцу. Волосы завиты и начесаны повыше, узкий рот накрашен алым. Звать ее мамой — да и вообще звать воспиталок мамами, как делали младшие, — язык не поворачивался. Павел помнил мать, и Борисовна на нее совсем не походила. Мать была стройной, длинноногой, с роскошными светлыми волосами с рыжиной, которые она подолгу расчесывала и дома заплетала в толстую косу. Маленький Павел очень любил взбираться матери на спину, держась за эту косу, как держится за веревку альпинист, и искренне не понимал, чего мама так кричит. Имена воспитательниц Павел выучил быстро и звал каждую только по имени-отчеству, оставляя дистанцию между собой и ними. Некоторые понимали и отвечали с тем же уважением, не на «вы», конечно, но как взрослому рассудительному человеку. Но не Борисовна. Она низводила всех до мелких швалей, при любом удобном случае отвешивая подзатыльники тяжелой лапой, так, что башка потом гудела. Вообще создавалось впечатление, что дети ей давно набили оскомину, «в-гробу-я-вас-всех-видала-вы-даже-государствуне-нужны-гляньте-в-телек-что-творится», а работала она исключительно из-за какой-то провинности, вынудившей ее вкалывать именно в детдоме.

31

Борисовна дружила с директрисой, они вместе курили у черного хода. Часто прибухивали в директорском кабинете, распивали восьмомартовские и денрожденные подарки. После одного такого распития Борисовна вернулась в группу с сюрпризом для Павла. Его забирали на день на прогулку. Точнее, на вечер, получалось, всего на пару часов. За год, который Павел провел в детдоме, это был первый раз. Парни в группе загудели, Ваня, самый младший, спросил со слезами на глазах: — Мама, а когда меня позовут?

— Никогда, если будешь нюни распускать, — отрезала Борисовна и рукой указала на выход. — Чжан, давай, время — деньги. Павел приготовился знакомиться, думал, внизу его ждут, гадал, кто же это будет — какие-то волонтеры? Заметили его на концерте? Будут приезжать каждую неделю, как к Ромке из седьмой? Но Борисовна без лишних разговоров указала на свой черный внедорожник.

— С ногами осторожней там, кресло не заляпай, — велела она, когда Павел забрался на заднее сиденье, и вдавила кнопку зажигания. Гравий захрустел под колесами, как будто лопался под тяжестью машины. Борисовна закурила. Мерзость. Мало того, что сама травилась, так еще и заставляла дышать этим Павла. Сигареты у него ассоциировались с годом, прожитым без отца, за который мать умудрилась прокурить весь дом, с ее приступами гнева и дикой безвыходной тоской.

— Нам долго ехать?

— Не очень. — Борисовна выпустила дым через ноздри. — Если понравишься, он тебя и усыновить может или денежек подкинет. Ты ему скажи, что тебе двенадцать только будет. И морду поприветливее сделай. Павел молча усмехнулся. Не, понятно, что он маленький и щуплый, на тринадцать лет не выглядит, да и ребят помладше забирают охотней. Но в деле-то все написано, как есть, его уже не исправить. И смысл врать тогда? С одной стороны уйти из детдома было бы неплохо. А с другой ему до выпуска оставалось всего ничего. Это мелкие мечтали о семье, Павлу уже никто не был нужен. Он видел, кто приходил за подростками, сплошь алкаши, которым только пособие и нужно, или странные неопрятные тетки в черных платках. Такая забрала Полину из соседней группы. Полина Павлу нравилась: светловолосая, спокойная, умная — в школе не отставала от него по оценкам. Тоже выросла не в детдоме и попала в него не так давно. Говорили, что девчонки из группы устраивали ей темную, но она сама не жаловалась. Потом пришли двое: женщина в платье до пят, вся скрюченная, будто немного 32

придавленная сверху, с бледным лицом без возраста — вроде молодая, а взгляд усталый, грустный, заломы у тонкогубого рта, под глазами мешки, странная, в общем. С ней бородатый мужик с пузом, выкаченным на пояс брюк. Пошли в комнату отдыха. Полину усадили на детский стул, так, что она смотрела на всех снизу вверх, сложив узкие ладони на коленях. Женщина устроилась на краю дивана, а муж ее раскинулся рядом, глядел на Полину не очень-то приветливо. Дальше дверь в комнату закрыли, но Павел успел услышать хриплый вопрос: «Священное Писание читала?» Полина потом уехала с ними и пропала. Кто-то сказал, что в той семье без нее уже шестеро было, жили в большом доме в деревне. Хозяйство, куры, козы, все дела. В общем, еще неизвестно, к кому попадешь. Проще уже так, самому по себе до восемнадцати лет перекантоваться и на волю. Вскоре Борисовна вырулила в старую часть города. Докурив одну сигарету, сразу принималась за другую, дым не успевал выветриваться, и Павла начало подташнивать. Стараясь дышать неглубоко, он уставился в окно на ползущие мимо дома барачного типа, на голые ветки деревьев и солнце, закатившееся на край поля. Машина свернула в частный сектор, оттуда в гаражи — кирпичные коробки, заросшие мхом, — еле выбралась из заполненной водой колеи и встала за помойкой. Ни души вокруг. Дальше они шли пешком: Борисовна семенила впереди, балансируя на скользкой грязи и мокром ветру, Павел ступал за ней, держа руки в карманах и втянув голову в ворот куртки. За поворотом, на следующем этапе гаражного лабиринта, их ждали. Он оказался высоким и невзрачным, как осеннее утро. Близко посаженные цепкие глаза на узком замученном лице. Кожаная куртка, под ней толстовка с голографическим принтом, треники — странный. Вроде взрослый дядька, а одет, как девятиклассник. Но Борисовна вела себя с ним обходительно, будто с проверяющим из министерства.

— Ему только исполнится двенадцать, — словно оправдываясь, сказала она дядьке.

— Тринадцать мне, — встрял Павел. Борисовна придушенно заквохтала, Павел не сразу понял, что это смех.

— Он шутит, такой шутник у нас. Чжан, ну хоть дяде-то не ври. Дядька оценил его краем глаза, кивнул, сунул Борисовне сложенные купюры. Борисовна купюры приняла, пересчитала деньги и шустро сунула их в сумку.

— Паша, знакомься, это Константин, — сказала, улыбаясь. Улыбка никак не срасталась с ее лицом, казалась инородной.

33

— Можно просто Костя, — услужливо подсказал дядька и протянул ладонь. Павел не спешил ее пожимать. «Просто Костя» ему уже не нравился, но он не знал, можно ли отказаться прямо на пороге. И нормально ли за прогулку с сиротой брать деньги? Это каждый раз такое? Он обернулся на Борисовну, и та махнула рукой: — Давай, иди. Константин, я вас познакомила, насчет следующего раза сами договоритесь. Вы же его подвезете обратно?

— Конечно, Людмила Борисовна, — кивнул Просто Костя. Павел оглядел безлюдные гаражи. Идти? Туда, с этим непонятным мужиком? Они стебутся, что ли?

— Не пойду я никуда, — сказал он. — И никакого следующего раза не надо, я не хочу.

— Пойдешь, — в голосе Борисовны зазвучало знакомое раздражение, маска благодушия сползла немного. — Прямо сейчас.

— Не пойду. Я на вас жалобу напишу, в прокуратуру, — нашелся Павел. От слова «прокуратура» Просто Костя вздрогнул и как-то съежился, а Борисовна наоборот приосанилась, расправила крылья, мигом стала собой.

— Прокурату-у-уру, — протянула. — Да кому ты там нужен? Тебе кто поверит, шваль детдомовская? Пустышка, ноль без палочки. Павел угрюмо молчал. От хлестких слов он будто становился меньше, превращался в ту самую шваль детдомовскую, которой никто не поверит, кому нужна морока, заводить дело из-за сироты. Он округлялся до ноля, и в груди проваливалась гулкая дыра.

— Не пойду, — повторил Павел уже тише. На Борисовну старался не смотреть.

— Сережу Ерофеева помнишь? Ерофеев с лестницы упал, как сказали, приступ эпилепсии случился. Но все знали, что его избили старшаки. После больницы его отправили в интернат для психических, и больше он не возвращался. Исчезновение неприметного, вечно сопливого Сережи мало кто заметил, просто кровать в группе занял другой пацанчик, а у раковины появилась новая зубная щетка. Но Павел помнил. Значит, вот она какая, эта лесенка.

— Так помнишь или нет? — с каким-то торжеством наседала Борисовна, почуяв сомнение. — Мое терпение сейчас закончится, поедем обратно, и пеняй на себя! Я здесь до ночи стоять не буду. Ох, Константин, ради бога простите, что так вышло, я сама не ожидала… Просто Костя мялся, озирался, печально смотрел на Павла своими 34

впалыми глазами, словно умоляя прекратить безобразный разговор, позволить уже сделать то, ради чего они здесь собрались, и вернуться к нормальной жизни. Этого же все хотят, верно? Жизни обычной, чистенькой, чтоб как у людей. Он же не педофил и пидорас, у него просто такие потребности. А Павлу нужны целые кости и черепушка, нормальная характеристика и медкарта без диагнозов, чтобы свалить отсюда. Чтобы поступить в институт. Чтобы жить как все. Он может и сейчас сбежать, да, а дальше что? Бомжевать по вокзалам и потом все равно продаться такому вот Косте? Мотнув головой, Павел пошел первым, свернул за гараж, шурша сухой листвой. Переступил мусорный пакет со вспоротым брюхом, скрипнул битым стеклом. Когда Борисовна уже не видела, обернулся, сунув руки в карманы.

— Только в рот, понял? — сказал строго.

— Условия здесь ставлю я, Павлуша, — ответил Просто Костя мелодичным голосом. Он коснулся челюсти Павла, того места, где выцветал полученный в школе синяк. — Я смотрю, тебя лупят. Он расстегнул ширинку. Павел опустился на колени и зажмурился, изо всех сил желая, чтобы это все оказалось дурным сном. Интересно, мать делала так же? Чувствовала то же поначалу, а потом привыкла? Павел не мог привыкнуть. После встреч, поездок этих, он чувствовал себя, как после ядерной войны. Шваль, швальшваль, гудело в голове, раскатывалось злобным смехом, жгло кожу, оставляя воспаленные клейма: «шваль». Ты заслужил, ты знаешь это, у тебя на роду написано сосать за деньги и ноги раздвигать, такой же, как мамаша. Шваль ты детдомовская без стыда и совести. У него не было выбора — или же был? А Павел просто струсил, пошел по легкому пути. Сам виноват, не смог защитить себя, молчал, а значит, согласился. Гадкое в своей беспомощности, бесправное ничто. Но ничего, он переживет, он убеждал себя. Ведь он — потомок великой цивилизации, воин с чистым разумом. Его ведь ждет Пекин, ему нужно туда попасть. Поэтому он справится.

Павел справлялся года полтора, медленно сходя с ума от безнадеги, боли и презрения к себе. Иногда Просто Костя пропадал на месяц, иногда забирал три раза на неделе, в теплое время возил по окрестным лесам, расстилал плед на траве за кустами. Когда похолодало, он ограничивался машиной, иногда подъездом, выпачканным пеплом подоконником, пару раз был гараж. Дни 35

Павла превратились в тревожное ожидание — когда за ним приедут снова, сегодня? Завтра? Что если Просто Костя будет не один? Что если Борисовна приведет кого-нибудь еще? Если об этом узнают в группе, в школе? Он этого не переживет тогда, пойдет и повесится или сбросится с крыши. Он думал, что он — тварь, и это заслужил. Сам спровоцировал такое, трус и тряпка, по нему же видно, что с ним можно так. Будь он Ромкой из седьмой группы, никто бы даже не подумал вести его за гаражи. Он начал курить, один раз даже выпил водки, но его тут же вывернуло. Какое-то время царапал кожу ручкой, под рукавом, чтобы никто не видел. Потом взглянул на себя со стороны, понял, что это тоже могут внести в карту, выставить его психованным, не заслуживающим нормального отношения. Ему даже представился отец, который стоит рядом и разочарованно качает головой. «Ты — гораздо больше этого, — он бы сказал. — Ты — воин, который не сдается, что бы ни случилось». С тех пор себе Павел не вредил, оставив это остальным. И что-то зародилось в нем, то разгоралось, как костер из сухих веток, то затухало, но никогда не исчезало, тлело под ребрами, свернувшись злым клубком. Павел старался затолкать это внутрь — отец учил его обходиться словами, без драки, «драка — путь глупцов, умный человек найдет способ обойтись без кулаков». Он почти привык жить в полуприседе. Молчать побольше, не смотреть в глаза — они выдавали то, что иногда стоило прятать. Всего-то надо подождать до выпуска. Но Шваль внутри Павла разрослась, надела его тело, как костюм, и вкрадчиво шептала: «Ждать будем сколько, еще три года или пока ему не надоест? Что делать будем? Спустим ему и козлам в школе все с рук?» Шваль первой пустила в ход зубы и кулаки, не Павел. Это Шваль избила одноклассника, а после еще пару пацанов. Не он. Павел был умным парнем, он бы не стал так подставляться. Он нашел другой выход: стал лазить с телефоном под дверями, прятал его в воспитательской, записывая разговоры. Сфотографировал Краснова, правда, издалека, и изображение вышло смазанным. Попробовал поискать по фото аккаунты в соцсетях, но ничего не обнаружил. Потом он установил нехитрое приложение на мобильный Борисовны. Оно записывало и сохраняло все звонки в облаке. Ссылки на эти файлы Павел потом выслал блогерам, новостным каналам и в прокуратуру. Вышло очень легко, никто не ожидал, что Чжан, бесправный благоразумный Чжан такое учудит. Ведь всех же все устраивало: Краснов выпускал пар, Борисовна и директриса пилили выручку, Павел оставался живздоров. И тут вдруг развернулся хайп.

36

О торговле детьми в подмосковном детдоме трубили по всем каналам в Телеграм и блогам в Фейсбуке (тогда их еще не запретили), писали по всему Вейбо (тот уже появился и набирал обороты). Одни вставали на защиту Павла, другие обвиняли его во лжи, называли записи поддельными, хоть Павел их полгода собирал. В общем-то, он проделал такую работу, что было очень обидно слышать про подделку. Ведь он мог взломать пару платежных систем, собрать по крошке деньги с чужих счетов и попросту сбежать, а не заявлять в полицию. Но он остался драться за себя и за других, таких как он. За тех, кто младше и не может за себя постоять. Он стал отжиматься, молотить грушу и бегать по утрам. Он выискивал среди прохожих и посетителей детдома знакомое лицо, в любую секунду готовый броситься наутек. Он хотел спереть журнал посещений, но тот успел пропасть бесследно с фамилиями «гостей». Он запирался в компьютерном классе и рыскал по сети в панической боязни, что его личность раскроют. Повсюду будет его печальная смуглая рожа с припиской: «Вот он, несчастный Павел Чжан», и вся страна узнает. Будут таращиться на улицах, предлагать и приставать, глумиться. Один блогер все просил с ним встретиться и рассказать о произошедшем лично, аудиозвонок его никак не устраивал. То ли очередной извращенец, то ли садист, желавший видеть слезы, решил Павел и послал его куда подальше. Еще он искал по базам отца, но ничего не находил, отец исчез бесследно. Через полгода их с матерью официально признали умершими, хотя Павлу от этого уже было ни холодно, ни жарко. В его жизни появился Гольдман Герман Львович, степенный московский адвокат с огромным опытом. Он вызвался представлять Павла в суде бесплатно, и объяснил, что по закону журналисты не имели права разглашать тайну личности несовершеннолетнего. Первым его советом было сидеть и не высовываться: не светить лицом, не отвечать на звонки и сообщения, всё перенаправлять ему. При появлении Просто Кости сразу бежать, звонить в полицию. По ходатайству Германа Львовича Павла перевели в другой детдом, ближе к Москве, и держали этот перевод в строжайшей тайне. На новом месте Павлу запретили драться и вообще хоть как-то привлекать к себе внимание. Но внимание он все равно привлекал одной своей внешностью, учебой, манерой держаться и говорить. Одногрупники его оценивали, ощупывали взглядами, покусывали, проверяя. От этого Павел чувствовал себя обезьяной в клетке. Он не хотел известности. Он лишь просил, чтобы нашли Просто Костю и заперли с зеками в камере, жеманный Просто Костя и года бы не пережил. Павел просматривал новостные каналы, ожидая заголовка вроде «Пойман 37

педофил», но заголовка не было. Он прошел кучу экспертиз: урологических, психолого-психиатрических, проверку на полиграфе. На закрытом заседании суда все так на него смотрели, словно он сам был виноват, словно ему не стоило мутить воду, сидел бы под камнем и не смущал честных людей своей грязью. На видео из суда, каким-то образом слитом в сеть, его лицо было размыто, но поза и голос, слова, которые он говорил — все казалось таким жалким и узнаваемым, что Павел еще долго озирался в страхе. Комментарии под видео лишь подтвердили его догадки. В них писали, что он врал, что совратил, а, может, оболгал невинного приличного мужчину, и воспитателей оболгал, и вообще в Самаре десятерых в колледже застрелили, и лучше бы чиновников судили и написали про тот закон, что в мае принят, а не про «заднеприводного» из детдома. Иные следили за его историей с ленивым любопытством, с которым дети тычут палкой голубиный труп в пыли на тротуаре. Наблюдали за ним с безопасного сетевого расстояния, поддразнивая свою жизнь, бодря ее адреналином и вздыхая облегченно: как хорошо, что вот у нас не так. Борисовну и директрису в итоге посадили, прикрыли кого-то из «клиентов», Гольдман прославился на всю страну. Шумиха вскоре схлынула, все переключились на другое: жестокое обращение с животными, продажу заводов Китаю, адюльтер телеведущего. История забылась, блогеры, которые о ней писали, пропали, их странички в соцсетях были заброшены, запорошены постами спама, и веяло от них тоской, какой веет от покинутых домов с выбитыми стеклами и обгорелыми проломами в стенах. А Просто Костю так и не нашли.

5 Лифт снова не работал. Неделю назад кто-то в нем застрял, сам отжал двери и вылез. Кабина пару дней выглядывала на второй этаж, криво раззявив створки, мастер не торопился, и все ходили пешком, таская по ступеням сумки и коляски с орущими детьми. Потом лифт починили, Павел даже успел прокатиться разок, вместе с Соней, но сейчас в шахте опять царила тишина. Плюнув, он расстегнул куртку и побежал по лестнице. Шаги гулко отзывались в подъездном колодце, метались меж зеленых стен с маркерной росписью. На шестом этаже истерично мерцала лампочка, выхватывая из тьмы углы и двери. Кто-то возник на верхней ступени, вдруг протянул к Павлу невозможно длинные руки. Павел от неожиданности чуть не сверзился вниз, 38

сжал кулаки, но с очередной вспышкой тень исчезла. Показалось, всего лишь показалось. Он вошел в квартиру, стараясь не греметь ключом в замке. Свет в коридоре не включил, чтобы не тревожить соседей, и тут же за это поплатился — зацепил ногой разряженный пылесос, и тот с шумом прокатился по полу. Так и не убрали на базу, кто же так делает? Чертыхаясь шепотом, Павел ввалился в комнату и разогнал тени, переключив режим на «дома, ночь». Поставив сумку на журнальный столик, возле универсальной зарядки для всего на свете, он с удивлением заметил длинную трещину в стекле, идущую от толстого шлифованного края к одной из ножек. Это было обидно, столик ему нравился. Павел сделал пометку набрать мастеру и заказать новую столешницу. Разувшись, он протиснулся мимо кровати к окну и распахнул его, впустив апрельский воздух. Снег, выпавший с утра, успел растаять. Между мокрыми панельками, одинаковыми и унылыми, ютились школа и детсад, горбились машины на забитой до опасной тесноты парковке. Вдали с гудком пронесся первый экспресс, замелькали пустые вагоны. Спальный район спал, лишь единичные окна горели пикселями, словно ярких крошек набросали в ночь. Со своим сном Павел уже опоздал. Мог и не уезжать с работы, на самом деле. Сперва он собирался поработать, но работа клеилась лишь первый час. Потом внимание рассеялось, поплыло куда-то в сторону школы, родительской деревни, Просто Кости и мужика из фонда. Воспоминания обретали плоть. Обычно Павел спешил заталкивать их обратно, в те пыльные сектора, куда он не заглядывал даже в минуты глубоких раздумий. Но той ночью заталкивать не очень получалось. Эпизоды прошлого всплывали смутными тенями, проскальзывали между пальцев, плескали плавниками, нашептывали: «Разве бывают такие совпадения?» Павел сам не заметил, как вместо редактора очутился в ленте новостей ушедшего дня. Больше всего писали о грядущей встрече генсека Лина и президента Енисеева с президентом США. Атмосфера как всегда была напряженной, политологи и просто любопытствующие со сторон САГ и Америки делали прогнозы, тысячи комментариев и видеопостов. «Председатель совета стран САГ Ю Фанг с иронией ответил на слова американского президента об экономическом давлении», сообщалось ниже. Тут же дополнительным слоем вылезло видео, пока без звука, на котором высокий и изможденный Ю Фанг что-то вещал с трибуны прессе. Иронии на его лице Павел не заметил. Он закрыл видео и пару рекламных роликов, которых не заметил фильтр, 39

пролистал ленту. Дальше шла небольшая подборка статей о суде над пойманными «контрас» — те обвинялись в вандализме, распространении вредоносных программ и наркотиков, почему-то в клевете, организации несанкционированных акций и умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью — они оказали сопротивление при задержании. Еще их обвиняли в шпионаже в пользу неназванных западных стран, что, в общем-то, тоже было вероятно. Многие комментарии под статьей были удалены и заменены стандартной формой: «Пользователь заблокирован за клевету и оскорбление человеческого достоинства. Сформирована комиссия по расследованию дела, она ведет свою работу». Та же комиссия наверняка назначила большой штраф. После нового закона о клевете люди никак не могли привыкнуть себя цензурировать, хотя давно стоило научиться. Безопасность и анонимность в интернете всегда были обманчивы. «Контрас» понуро сидели на скамье за решеткой в зале суда, осунувшиеся и бледные, всем около двадцати, не больше. Павлу не было их жаль. Сами полезли туда, куда не стоит лезть, и десятка лет была еще мягким приговором, в том же Китае хакеров и протестующих сажали до пенсии. И было бы за что бороться. «Спецслужбы собирают данные», — говорят они, критикуя системы слежения и гражданские чипы в Китае. Как будто факт сбора данных может кого-то удивить. Слежка убьет приватность? Ну и пусть следят, Павлу нечего скрывать. В отличие от извращенцев, которые возят мальчиков на прогулки и оформляют гостевой режим. Сдавшись, Павел набрал в поисковике: «добродел фонд». Найденный сайт оказался дешевеньким, не особо ярким, обычная визитка без 3D эффектов, всплывающего меню и прочей шелухи. Под шапкой с фотографиями чистых и милых сирот была закреплена портянка текста о миссии фонда и связи ее с Правительством Московской области, о сотне праздничных мероприятий для воспитанников детдомов и лечении тяжелобольных детей, о необходимости урезать пользование интернетом в детдомах, а ниже аудиоверсия текста для плохо видящих и ленивых. Текст был подписан жирным курсивом: «Краснов Сергей Константинович». Что-то в груди заныло, запросило скрыть сайт «Добродела» и забыть. Вместо этого Павел выбрал раздел «О нас». На самом верху страницы было размещено фото Сергея Константиновича. Еще без бороды, но уже в очках, он стоял вполоборота и смотрел в камеру, скрестив худые руки на темно-синем поло «ральф лорен». Близко посаженные тусклые глаза, губы с опущенными уголками и вялый подбородок, шрам на шее, волосы курчавились над интеллигентно высоким лбом. Под фото пара 40

предложений о главе фонда, «основателе, президенте и одном из вдохновителей благотворительной культуры САГ». Нигде не указывалось, кем Сергей Константинович работал и работает. Он будто бы соткался вдруг из воздуха лет пять назад, из ниоткуда, сразу с фондом и добрым, чуть встревоженным выражением лица. В ухе динькнул таймер, но Павел не шелохнулся. Он всматривался в фотографию, не веря, что все может быть так легко. Что вот он, Просто Костя, перед ним, не прячется и не сменил лицо, никто его не ищет и не искал. Он даже над именем не думал, когда приезжал за Павлом, брал отцово. Рядом разверзлась параллельная реальность, в которой не возбуждали дело и все шло своим беспечным чередом, день за днем, за годом год. «Я сам отец, семейный человек», — писал «Просто Костя»-Краснов, и Павлу перекрыло воздух, он не мог дышать. Сорвав с глаз гарнитуру, он подскочил к окну и опасно высунулся по пояс. Влажный весенний ветер тут же выстудил тело и мозги, унял приступ тошноты и немного успокоил мысли. Допустим, этого следовало ожидать. Многих людей отмазывали по блату, сколько раз о таком писали в блогах. Почему этот конкретный случай должен стать исключением? У Краснова есть возможность, есть деньги, так почему же нет? Несправедливо? Может, но объективно жизнь несправедлива в принципе. Тьму вдали снова прорезал поезд, под Павлом, ниже этажом залаяла собака. Луна закатывалась за соседний дом, подсвечивая редкий лесок антенн и труб. Павел вернулся к гарнитуре. Дрожащими пальцами протыкая воздух, набрал: Краснов Константин. Поисковая служба услужливо выстроила ряд ссылок, как на подбор одинаковых и ведущих на сайт Мособлдумы, в раздел депутатов Люберецкого района. Оттуда, с белого фона страницы на Павла с отеческой заботой взирал дородный, убеленный сединами мужчина, отдаленно смахивавший на Сергея Константиновича. Справа столбцом шли скупые данные: партия, дата и место рождения, конечно же женат, один ребенок, образование и трудовая деятельность. Чуть ниже форма для онлайн обращения. Краснов-отец депутатствовал уже лет двадцать, до того был директором десятка неизвестных фирм и чего-то, связанного с ЖКХ. Член попечительского совета Благотворительного фонда помощи сиротам «Добродел». Остаток ночи Павел копал, как мог. Пересмотрел с десяток одинаковых интервью на Youku, в которых Краснов-младший, краснея пятнами, распинался о том, как много вокруг хороших людей — на самом деле, да, кивал ведущий, — что можно помогать не деньгами, а вниманием, — ведущий снова закивал, блестя повлажневшими глазами, — и следует рассказывать о 41

добрых делах, тогда их станет больше. Фирмы, указанные в досье Красноваотца, были однодневками, и их доходы никак не совпадали с тратами на три дома, записанных на тещу, и виллу в Ломбардии, куда жена Красновамладшего каталась ежегодно с двумя детьми. Брат Краснова-старшего был крупным столичным девелопером, выигрывал тендеры в Москве и Подмосковье и недавно переехал на ПМЖ в густо населенный русскими Майами. Ссылок на статьи по собственному делу Павел не нашел, кэш-версия таинственным образом исчезла, и европейские поисковики ничего не выдали. Параллельная реальность поглотила Павла полностью, и он даже начал сомневаться в собственной памяти. Можно было поднять старые материалы, они хранились у него на внешних дисках, и выслать их анонимно на адреса новостных агентств. Получилось один раз, получится и второй. Или нет? Теперь, с законом о клевете за дело вряд ли кто возьмется. Прямых доказательств нет, а вот спугнуть он всех спугнет. Нужно поймать с поличным и лишь потом прижать. А если Краснов, этот обновленный святой Краснов, исправился? Если не получится накопать? «Нет, — с горечью подумал Павел, выливая остатки недопитого вчерашнего вина в кружку из-под чая. — Такие не меняются».

Сон второй В конце ночи Павел забылся на короткий час, и, то ли из-за вина, то ли изза воскрешения Краснова, ему вновь привиделся кошмар. Павел глядит в окно. Стоит в ночи снаружи дома, на цыпочках, касаясь подбородком холодных кирпичей. Он смотрит внутрь, за стекло, на ламповый уют. В комнате диваны и ковры, на стенах зеркала, горит камин, перед камином на полу сидит Краснов в халате, а рядом с ним красавица жена в ночной рубахе в пол, совсем как выдают в больнице. Жена читает книжку малышу, ему лет шесть, он смотрит на картинки в книжке, теребя губу, ведет по строчкам пальцем вслед за словами мамы. На столике чайник и чашки, печенье, зефир как розовая вата. Огонь колышется, и по лицу Краснова пробегает тень, и в каждом зеркале его кривое отраженье: вытянутый нос, огромный глаз, распухла темная губа, отвиснув к подбородку. Малыш ведет по строчкам пальцем, мама читает ему вслух. Они смеются, Краснов смеется с ними, нависает тень. Павел зашел бы, но ему нельзя, он грязен. Грязь на его ладонях, на одежде 42

жирным слоем, размазана по подбородку. И между пальцев в кедах тоже влажно, неприятно. Он стучит в окно, оставив на стекле развод. Краснов оборачивается на звонкий тук. Тело его не движется, а голова прощелкивает позвонками, как на шарнирах, ищет Павла оловянными глазами. Павел прячется. Он топает к реке, кеды вязнут во влажном песке, их бело-зеленый бок испачкан. Грязь постепенно высыхает, стягивает кожу, зудит и колет, одежда стала деревянной, совсем не гнется. Вода темной слюдяной каймой очерчивает, отчеркивает берег, над ней в лунной дорожке пляшут комары. А над головою пропасть, полная прозрачной мглы с россыпью мелких звезд на дне. Слева поле, голубоватые колосья шепчут на ветру, ночь пахнет ими и землей. Между колосьев рыщет тень, хрустит стеблями, блещут оловянные глаза, и Павел ускоряет шаг. Песчаная тропинка огибает небольшой обрыв, видны слои песка, скрепленные корнями. Там, на краю, к Павлу спиной, кого-то ожидает дева, обнимает камень чешуйчатым хвостом и смотрит вдаль, за горизонт, куда ведет река. Тяжелая волна светлых с рыжиной волос стекает по плечам в траву, оттуда в реку. Дева вздыхает, от вздоха из травы взлетают мотыльки. Они описывают круг над голыми плечами, и Павлу беспокойно. Он делается меньше, спускается, держась за волосы девицы, ногами упираясь в крутой берег, в выступающие корни, совсем как скалолаз. Пряди уходят в воду, Павел идет за ними. Над головой смыкается река, из носа щекотно выбегают пузырьки. Мимо плывет карп с человечьей головой, с раскосыми глазами, он удивлен. Он задает вопрос: что Павел здесь забыл? Ему не время появляться здесь, он рано. Павел бы и рад подняться, но камнем опускается на дно, взметаются фонтанчики песка. Он встает на ноги, преодолевая сопротивленье вод, бредет к скале, что зубом вспарывает дно. Под ней, в землистой тьме сидит отец, поджав под себя ноги. Он в синем костюме, в котором ездил в Москву, в котором вышел много лет назад и не вернулся. Колышутся волосы, седые нити в черном, в них юркают мальки, глаза закрыты, смуглые ладони лежат на коленях ровно, булькающая тишина вокруг. «Баба!» — Павел зовет его, и слово вылетает в воздушном пузыре, плывет к отцу. «Я слышу», — говорит отец, не открывая глаз, а очень хочется, чтобы открыл, чтобы взглянул хоть раз на то, что выросло. Быть может, улыбнется и скажет, как они похожи, спросит, как дела. Но нет, не смотрит.

43

«Ты заблудился, — говорит он. — Тебе не место здесь». «Папа», — зовет Павел, но отец его перебивает. «Твой разум должен оставаться чистым. — Павел вспоминает эти строки: страница семь, книга «Пути». — Ты должен, не сражаясь, покорить врага. Посеять зерна будущих побед в тело его, чтоб проросли они, разламывая изнутри устои зла, как лопается вздувшийся кирпич на солнце, ты никому не можешь верить, ведь вера твоя основана лишь на обрывочном и субъективном, на том, чего желаешь ты, а не на том, что есть на самом деле, Павел. Запомни, правды нет». «Папа!» Вдруг поднимается волна и тащит Павла прочь, вместе с песком и сором. Отец скрывается за темной тучей, скалы не видно. Спину режет каменное дно, и раковины, и чьи-то кости. Павел молотит по воде руками, плывет вперед и вверх, цепляет пальцами песок, обдирая брюхо, выползает, как доисторическая рыба. Плечи и макушку поливает дождь, и слышен звон, тот пробивается сквозь войлок облаков. Будильник голосит все громче.

6 Пациентка из восемнадцатой поступила недавно. Таких сразу видно: тощие или же, наоборот, невероятно тучные, с болезненным цветом лица и лихорадочным блеском в глазах. Они смотрят тебе на руки — нет ли в них гарнитуры или планшета? А если есть, то какой марки? Представляются никнеймом, говорят мемами, спрашивают о новостях политики, экономики и блогосферы. Это они взрывают хомяков в микроволновках, жрут живых птиц, рыб и осьминогов, показывают грудь и прочие места незнакомцам в чатерулетке, облизывают сиденья унитазов в самолетах, режут себя, садятся комуто на лицо, все в 3D и напоказ. Это они помнят, сколько у них подписчиков, но забывают пообедать.

— Вам нужно поесть. Пациентка подняла на Соню мутный от таблеток взгляд. К еде она так и не притронулась, поднос стоял на тумбочке у койки. Худые и бледные, в тон выданной пижаме руки она сложила на коленях. Ногти обгрызены, кожа вокруг них тоже, до болячек, хотя пальцы такие красивые: тонкие, длинные.

— Зачем? Не голос — скрежет сломанного механизма, Соня даже вздрогнула. Выпрямившись, она оперлась на швабру.

44

— Что значит «зачем»? Чтобы жить.

— Зачем это — жить вот так? Один день похож на другой, и снова и снова, все такое серое, скучное. Это жесть, Сонечка, это какой-то отстой.

— Вам обязательно станет легче. Вот вы завтра поговорите о ваших мыслях с Элиной Вадимовной, и она поможет. Она помогла уже многим в нашем центре, — для большей убедительности добавила Соня, собрала сор в щепотку, бросила в пластиковый мешок, закрепленный на тележке, отжала швабру и полезла ею под кровать. Психотерапию в «Благих сердцах» проходили все поступившие с первого дня, а те, что попали по судебному решению, вообще ходили на сессии каждый день. Еще были группы поддержки и обязательная служба по утрам. Пациентов собирали в церквушке на территории, батюшка пел густым басом, хор подпевал, и от эха, что возносилось к куполу, даже у Сони замирало сердце и что-то трепетало в животе. Она прополоскала швабру в мыльной воде и с широким отмахом протерла комнату еще раз. Пациентка следила за Соней, забравшись с ногами на кровать. Глаза ее поблескивали в полутьме, слишком большие на истощенном лице. Но теперь они не казались сонными.

— Соня… — донесся шепот, как шелест песка по металлическому листу.

— Принеси мне гарнитуру, пожалуйста. Нужно срочно брату позвонить. Ох, ну вот начинается опять. Криво улыбнувшись пациентке, Соня убрала швабру в тележку. Пока катить отсюда.

— Я не могу, вы же знаете. Да и связь здесь не работает.

— Ты отключи интернет, я в сеть не полезу. — Пациентка Соню не слышала в упор, но смотрела очень внимательно. Глаза сузились, пальцы смяли простыню, и тихо-тихо затрещала ткань. — Ну Соньк, ну камон! Один звонок. Поморщившись от фамильярного «Соньк» и старперского «камон», — когда так говорили? лет тридцать назад? — Соня отступила к двери. Не спеша, не выдавая страх.

— Я не могу, простите, — повторила, вышла и быстрей задвинула щеколду. Православный реабилитационный центр «Благие сердца» был местом спасения многих зависимых, круг тишины, обведенный бетонным забором. Посмотришь из окна — а там всюду лес, вечнозеленое море сосновых игл. Подмосковный свежий воздух, щебет птиц, колокольный звон, запах выпечки из кухонной пристройки. Лучше места не придумаешь, чтобы прийти наконец в себя. А на прошлой неделе один новенький повесился. Все просил гарнитуру с 45

планшетом, выл за дверью, потом оторвал резинку от трусов и привязал себя за шею к батарее. Обувь со шнурками и прочие личные вещи у пациентов отбирали, но никто не подумал про старые огромные трусы. Так и нашли утром, и распластанная глыба его тела на полу будто отпечаталась на Сониных глазах. Она не могла забыть по-женски обвислую грудь, крохотную в сравнении с ней голову с пятачком лысины, и похудевший бледный живот, который наплывал на бескровные ноги мягкой складкой, скрывая пах. Умерший был программистом, и Соня сразу подумала о Паше, о том, как он выпадал из реальности каждый раз, стоило ему надеть гарнитуру. В такие моменты он будто немного умирал, и часть его растворялась в двоичном коде. А, может, это код внедрялся в тело, встраивался в спираль ДНК, как вирус. Соня протерла наклеенную на дверь иконку и покатила тележку к следующей комнате.

Мыть полы ей выпадало дважды в месяц. Она ходила по реабилитационному центру в черной косынке и черном просторном платье, поверх которого повязывала фартук, и шваброй (а не с помощью этих ваших новомодных пылесосов, Иван Тарасович примерно так сказал) отмывала пол. В остальное время — а это пару раз в неделю, в свободные от подготовительных курсов и работы в «Али» дни — Соня стирала и гладила белье в прачечной в подвале, дежурила в столовой, размещала новеньких, внося их данные в базу. Если требовалось, кроме анкетирования она находила юристов, врачей, помогала связаться с родственниками и получала рецепты на лекарства. За работу в центре Соне не платили, все на добровольной основе и с Божьей помощью. Но, опять же, хорошая практика общения с больными, плюс к портфолио при поступлении в мединститут. В следующей комнате обосновались Сысоевы: мать с дочерями одиннадцати и восьми лет. Зависимыми они не были — скорее, созависимыми, и скрывались от отца семейства. Мать просто не знала, куда еще пойти, в полицию заявлять категорически отказалась, и «Благие сердца» было единственным местом в мире, куда ее муж не заявился бы даже под страхом смерти. За окном стемнело. Мать спала лицом к стене, а девочки, ласковые воздушные создания, похожие на фей, делали друг дружке прически, мурлыча популярную попсовую песню. Они делили волосы на пряди и сплетали их в немыслимые свадебные кренделя. «Это нас папа научил для видео», — пояснила старшая, и Соня содрогнулась. Для другого видео отец заставлял их лупить друг друга на камеру, до 46

крови, — кровь и крики собирали больше лайков и подписок. Если девочки не соглашались, он избивал обеих. Младшая долго наблюдала, как Соня возит тряпкой по плинтусам. Затем спрыгнула с кровати и с решимостью потянулась к губкам и бутылкам с антисептиком на тележке.

— Я помогу.

— Нет-нет, милая, не надо! Они все в моющем средстве, сплошная химия. Только взрослым можно трогать. И только в перчатках. — Соня продемонстрировала свои ядовито-резиновые перчатки до локтя. «Презерватив для рук», как называл их Паша. Девочка понуро вернулась на кровать, к сестре, и Соня, спохватившись, отругала себя — любую детскую активность следовало поощрять, а не резать на корню. Им было скучно. Что ж, дай-то Бог, они поймут, как развлекать себя без интернета. Работа с детьми была самой тяжелой: бесконечно хотелось забрать их от зависимых, жестоких папаш и безразличных инфантильных мамаш, причесать и накормить, показать, что есть взрослые другого сорта, другая жизнь, другой вариант развития семейной жизни. Но всех не заберешь и не накормишь. Девайсы в центре были запрещены, так что Пашин пропущенный звонок Соня обнаружила только часов в девять, когда домыла всё и забрала сумку из ящика на проходной. Она перезвонила, но Пашка не ответил. «Созвонимся завтра, я очень устала», — Соня оставила голосовое сообщение и включила авиарежим. Хотелось просто лечь в кровать и проспать двое суток с перерывами на еду и туалет. Но со сном у Сони как раз были проблемы. Стоило лечь в кровать, как в голову лезли мысли о вступительных экзаменах, до которых осталось два месяца, и Соню пружиной выталкивало из-под одеяла на диван, перечитывать стенограмму лекций, зубрить, больше читать и больше знать. В прошлом году обидно вышло: на химии, в последней задаче, за которую давали наибольший балл, условие можно было расценить двояко. Уточнить у наблюдателя Соне не дали, шикнули и страшно посмотрели. В итоге она очутилась в списках на один балл ниже проходного, почему-то уступив совсем уж недалекому мальчику, москвичу из хорошей семьи. Судя по гладкому спортивному электрокару того мальчика, родители устроили бы его и на платное, но почему-то выбрали бюджет. И теперь он в компании таких же первокурсников шел мимо Сони на лекции, демонстративно не здороваясь (год назад она не согласилась на свидание), а Соня вновь спешила на подготовительные курсы. И ощущение такое гадкое, быть старше всех в аудитории, хотя понятно, что двадцать один — это вообще не старость, что 47

Соня после школы была вынуждена работать посменно в районном центре рядом со своим Костеево, и не обязана она ни перед кем оправдываться. В общем, мотивации у Сони было с избытком. Даже сейчас, когда она ждала автобус на остановке у центра реабилитации, в наушниках бубнили лекции. Трескучий фонарь нависал над остановкой, выхватывая Соню световектором, как софит актера. Под ним прицелилась камера, снимала свое низкобюджетное кино. Из просвета между облаками выглянула луна полупрозрачной долькой карамели. Узкое шоссе пустовало, уходя по обе стороны во влажную лесную тьму, в которой будто что-то шевелилось и вздыхало, пробуждаясь ото сна. Ни блеска фар, ни шороха колес, только вдали, под маячком следующего фонаря, позвякивая, проехал велосипед, и не видно было, кто на нем сидит. Будто сам по себе, он пересек шоссе и скрылся. В уличной темноте Соне становилось не по себе. Ждать автобуса в глухомани рядом с центром было не только долго, но и страшно — пару раз рядом тормозили мужчины, спрашивали, сколько Соня хочет за ночь. А когда не было машин, в игре света на мокрых ветвях чудилось шевеление, шорохи походили на шаги, тени — на фигуры. Многие вещи будоражили ее воображение, и оно тут же подкидывало жуткие картины. Например, видеоглазок. Соня всегда смотрела на него, проходя мимо входной двери. Этот ритуал остался еще со времен Костеево, когда Соня вытягивалась на цыпочках и прижималась к липкому дерматину щекой, чтобы выглянуть наружу. Каждый раз она со страхом ожидала увидеть черных дядей, которые приходили к маме с папой. Как русская рулетка: прилив адреналина и облегчение, нет никого, зря боялась, лишь стены подъезда, выгнутые линзой. Но иногда в глазке было темно, и кто-то стоял за дверью, в трех сантиметрах от Сони, в двух стальных листах, и Соня отступала, не дыша, как будто ее дыхание могли услышать.

Дяди появились после того, как папин бизнес прогорел. Папа хотел наладить производство одноразовых стаканчиков из коровьего навоза — делают же блокноты из слоновьего дерьма, — даже нашел инвесторов, но деньги куда-то быстро утекли, в основном, на нужды семьи. Дома появились приставка, новый холодильник, пара ноутбуков, велосипед брату Валерке, летом всей семьей съездили на море в Сочи. А стаканчиков все не было. Начались звонки. Посреди ночи играла музыка на мамином телефоне, и Соня кралась к двери большой комнаты подслушать, о чем так тревожно переговаривались родители. Они посерьезнели, вроде как были рядом и одновременно витали где-то далеко, за экранами телефонов и планшетов. В 48

ответ на все просьбы Соня с Валеркой слышали неизменные «подождите, не сейчас» и «я работаю», хотя на работу, как другие взрослые, они не ходили. Соня отправлялась к книжным полкам, в основном заставленным бабушкиными медицинскими справочниками, а Валерка — к лего. Играть в телефоне им не разрешали, мол, это вредно. Потом черные дяди — кол-лек-то-ры, как назвала их мама, — пришли домой. Звонили в дверь, и мама с папой говорили шепотом, старались не производить ни звука, выключили свет. В первые разы это помогало, а спустя месяц или около того в замке пошуровали и в квартиру ворвались. Соня с Валеркой метнулись в свою комнату, залезли под кровать. Оттуда были видны лишь прорезь света в коридоре и три пары ног в грязных берцах. Мама подняла страшный крик, звала соседей и полицию, ее розовые тапки мялись перед ботинками, потом попятились назад. Раздался глухой звук, будто подушку взбили кулаком, и папины тапки исчезли тоже. Осторожно выглянув, Соня увидела большую тень, которая сгребла все, что лежало на тумбочке в коридоре: наручные часы, серебряные сережкигвоздики, зачем-то пачку сигарет и упаковку жвачки. Мать в соседней комнате все еще кричала, но уже полузадушенно, устало. Незнакомый мужчина в коридоре перечислял их вещи. Чиркнула зажигалка, и на миг Соня даже подумала, что сейчас их подожгут. Но по квартире пополз запах табачного дыма. Когда коллекторы ушли, Соня вылезла, стряхнула клочья пыли и паутину. В большой комнате и на кухне как будто ураган прошелся. Пропали телевизор, приставка, ноутбуки, телефоны и мамина шуба. Розетки были вырваны из стен, висели на проводах — они и так слабо держались, шатались и рассыпали крошку цемента, когда Соня втыкала в них вилки приборов. Холодильник завалился набок, раскрыв дверцу и помигивая лампой. Вещи многоцветной тряпичной грудой лежали перед шкафом, папа сидел на диване, обхватив голову руками и глядя себе под ноги. Мать, рыдая, расставляла бабушкины статуэтки по полкам, собирала их, безголовых и безногих, с пола. Соня стала помогать. К ним подключились папа и Валерка, и это было круто, они редко вместе занимались чем-то. Потом из более-менее целых, разбросанных по полу яиц мама пожарила блины, квартира наполнилась сытным жирным духом, и запах курева пропал. С тех пор Соня с Валеркой спали у родителей. Детскую комнату стали сдавать узбеку Яшке (так он называл себя), денег у которого было раз в пять больше, чем у всего семейства Снегиревых. Порой, когда Соня оставалась с Яшкой наедине на кухне, он улыбался и предлагал уехать с ним в Узбекистан. Иногда подкармливал конфетами, подкидывал рубли. Она еще помнила 49

потертые купюры с Большим театром и надписью «Москва». Папа с мамой стали ходить на работу, возвращались поздно. У них снова появились смартфоны и небольшой ноутбук, на котором отец резался в «танчики» после работы. Когда он играл, лицо у него было странное, как мертвое, и он ничего не слышал, даже если подойти и что-то на ухо сказать. Потом он шел спать, а мать пила коньяк на кухне, читая в телефоне — в прямоугольной пластине размером с ладонь, с мелким, ломающим зрение шрифтом. «Танчиков» и коньяка становилось больше, добавились другие игры и напитки, Валерка пропадал с пацанами во дворе, и квартира с годами превратилась в ненавистный нечистый скворечник, который уменьшался, давя Соне на плечи. Мать, наверное, тоже ощущала эту тесноту, и вскоре выгнала отца, освободив себе пространство. Когда Соне было лет тринадцать, она снова увидала черного мужика из комнаты. Она шла поздно вечером от подруги, — домой раньше одиннадцати не возвращалась, не хотелось там даже ночевать. Вытоптанная в снегу дорожка вела от нового микрорайона через пустырь к старым пятиэтажкам. Никого, только над головой мерцали звезды, как проколы в прозрачном морозном покрывале. Ветер принес тонкий свист, какую-то мелодию, впереди вспыхнул и растаял сигаретный уголек, и из-за частокола кустов в конце дороги вышел мужчина. Вздрогнув, Соня замерла, увидев в черном силуэте другой, из коридора. Как он ее выследил? Хотел забрать ее, как папин компьютер и мамины сережки? Соня развернулась и припустила обратно по дорожке. Оглянулась — тень неслась за ней широкими прыжками, куртка вздулась пузырем, как брюшко паука, в свете луны поблескивал ежик волос. И что-то вспыхивало алым угольком, а то и парой, у его лица. На другом конце пустыря стояла церковь. Соня бросилась к ней, взбежала на крыльцо, ступила в теплый, пахнущий ладаном предбанник и обернулась. На залитом лунным светом пустыре никого не было, рассеялся морок. После этого учеба Сони пошла в гору. Как-то сама собой сгустилась цель —поступить в мед, через пустырь Соня больше не ходила, только если в церковь иногда. Закончив школу, переехала в районный центр и нашла работу, тяжелую, посменно, но с общежитием. И лишь через год она решилась: сначала в Питер, а затем в Москву. В Костеево Соня больше не возвращалась — оно было прочно связано с черными тенями и пьяным посвистом, от которого сжималось сердце.

Сейчас, когда Соня стояла на остановке у центра «Благие сердца», ей тоже 50

чудилось движение в кустах, чей-то тяжелый взгляд наблюдал за ней, отвлекая от лекции. Она даже вынула один наушник и сунула его в карман, чтобы прислушиваться к шуму деревьев и свисту ветра в щели между крышей остановки и ее стеной. Тишину прорвал автомобильный рык, за поворотом разлилось зарево от фар, и к остановке подрулил побитый серебристый «лифан», такой низкий, что, казалось, кузов сидел прямо на колесах и чиркал номерами по асфальту. Стекло с пассажирской стороны опустилось, выпустив тягучий печальный баритон и звуки скрипки, и из салона выглянул Руслан, коллега Сони. Выглядел он лет на тридцать, хотя на деле был прилично младше. Скуластое лицо обрамлено чернотой волос: отросшая кудрявая челка, полоса бровей, вьющиеся бакенбарды, трехдневная щетина, сползавшая на шею и ниже, в ворот толстовки. На пальцах волосатых рук крупные перстни, начищенные до подвижного веселого блеска, каким блестели и глаза Руслана.

— Привет, красивая! Подбросить? Соня с благодарностью забралась в салон. «Лифан» Руслана был стар, как мир, вонюч, ездил на бензине, без автопилотов и электронных наворотов, и даже громкость радио регулировалась механически, поворотом ручки. В салоне было душно, горький запах выхлопных газов въелся в обивку.

— Ты до метро подкинь, а дальше я сама.

— Могу сразу до кафе, — быстро предложил Руслан. — У меня рядом с работой годное место открылось. Поехали?

— Не могу, у меня подготовительные курсы. Хотя, может, курсами она отговаривалась в прошлый раз? Соня не помнила. Поклонники и недоделанные пикаперы давно слились в одно лицо, в одну несмешную шутку, с которой начинали разговор. Очень редко встречался ктото действительно оригинальный и адекватный, и получалось очень странно: одиночество при постоянном окружении мужчин. У Сони даже собрался набор дежурных фраз, расплывчатых и необидных, которыми она выталкивала ухажеров во френд-зону. Ей не хотелось ни с кем ссориться, особенно с Русланчиком.

— Ты видел в новостях? — Соня сменила тему. — Им десять лет дали. Руслан мрачно кивнул.

— Хотя они ничего не делали по сути, их просто запалили с трафаретом.

— И еще эта история с закладками… Это же не их точно.

— Конечно. — Он с хрустом почесал щетину, и Соне тоже захотелось почесаться. — Мы наркотой не занимаемся. Руслан был Сониным координатором в «Контранет». Они познакомились 51

осенью, когда Соня пролетела с поступлением и устроилась в «Благие сердца». Руслан тоже был новичком. Сперва они просто общались, он прощупывал почву, следил за Сониной реакцией на акции «контрас», иногда заводил нужный разговор. Соня горячо поддерживала «Контранет», по крайней мере, в вопросе сетевой зависимости, — а как иначе, после всего увиденного в центре? Потом он предложил поучаствовать, нарисовать слоган на стене. Велел удалить единственную страничку в соцсети, установить определенный мессенджер, выдал трафарет, баллончик с краской и предложил самой выбрать место, но не рядом с домом. После провала на экзамене Соне было тошно от самой себя, хотелось вырваться из привычного круга диетически правильной жизни. Сколько лет она была хорошей девочкой: выполняла все задания на курсах вовремя, не опаздывала на работу, всегда улыбалась, идеальная девушка идеального парня, у которой никогда не болела голова и не было проблем, Снегирева-молодец, умница, как дрессированный пудель в цирке, ей-богу. В общем, Соня удалила себя из соцсети легко — все равно после просмотра чужих таких идеальных страниц с отборными моментами из жизни она не испытывала ничего, кроме чувства неполноценности. И исписала стену с удовольствием, не абы где, а на здании администрации района. Тем же вечером ее добавили в списки, и в гарнитуре высветился анонимный чат. Каждые двадцать четыре часа чат удалялся и создавался новый, всегда с разным количеством участников. Еще Соня была «куклой» — знакомилась с охранниками и с помощью бесконтактных устройств взламывала их гарнитуры. «Контрас» устанавливали на них приложения, отслеживали передвижения охраны, проникали в системы безопасности зданий. Она боялась, да, но вместе с тем хотелось больше адреналина, мрака пустых дворов, внезапного шороха проезжающих машин, холодного стука шариков в баллоне, колких мурашек за шиворотом — застукают или нет? Сейчас или потом? Но ее не могли поймать. Со вступлением в ряды «Контранет» Соня стала чем-то большим, неуязвимой частью разросшегося организма. Потрепанный «лифан» Руслана разогнался, и Соня с восторгом вжалась в сиденье, глядя, как за окном хлещут мимо елки и заборы.

— Кстати, красотуля, — гордо сказал Руслан. — У меня офигенная новость. Новостью было то, что Руслана брали на баннер. Он давно хотел, чтобы ему доверили это важное задание: закончил курсы промальпа, облазил все заброшки, даже подрабатывал мойщиком на многоэтажках, в общем, готовился как мог. И наконец дождался.

52

— И знаешь че? — Он вырулил из лесной тьмы на слепяще-яркий МКАД.

— Ты едешь с нами, красотуля. Я обо всем договорился. Соня замерла, чувствуя, как мурашки сбегают по затылку и спине. Она пока не понимала, восторг это или страх.

— Я не могу, ты что! Руслан, я же не умею лазить и вообще…

— Да не полезешь ты, не ссы, просто постоишь на крыше, нажмешь кнопку, когда я скажу. Там вообще будет халява, — он махнул рукой. — Я спущусь метров на десять, приделаю провода к рамке и пожумарю обратно. Башня почти без охраны, ребята там все проверили давно. Глаза у Руслана сверкали. «Баннер, прикинь!» — он периодически восклицал и улыбался ночи за лобовым стеклом, влажному асфальту, пробкам, мегамоллам, 3D-рекламе на обочинах и светофорам с красным светом. Его радость оказалась заразительной, и скоро Соня тоже улыбалась, представляя, как ловко они все провернут и какие заголовки потом появятся в новостях.

— … а он, этот пекинский гусь, мне пишет, типа «ты понимаешь, что это серьезное задание?». А я не втыкаю, он там прикалывается что ли? Я, блин, все понимаю и вообще все умею, зря что ли полгода окна мыл? И откуда ему вообще знать…

— Пекинский гусь? — оживилась Соня, вспомнив о книге на столе у Павла. — Кто это? Какой-то китаец?

— А я знаю? Какой-то козел в чате, ник «пекинский гусь». Это же «Контранет». Я знаком только с парой чуваков, и то в лицо, без имен, понимаешь? — Руслан покосился на Соню. — Меня, кстати, велели у тебя спросить, может, ты все-таки надумала… Соня подозревала, о чем наклевывался разговор. Где-то с месяц тому назад «контрас» прознали о Пашиной работе. Руслан начал спрашивать, кто ее парень, да чем он занимается, хотя видно было, что он и так в курсе всего. Затем он сказал, что «старшие» хотели кое-что записать на Пашин планшет. «Просто программку слежения, — сказал Руслан. — Ничего особенного. Откроешь письмецо, которое мы пришлем ему на почту, и все». Соня, разумеется, отказалась, она не была дурой.

— Слушай, ну просто ходят сейчас слухи насчет новых китайских чипов, нашим интересно, что да как, — протянул Руслан. — Пожалуйста.

— А Паша здесь при чем? Он не занимается никакими чипами.

— Поговаривают, что и у нас введут, Сонь.

— Да ну перестань, что за чушь. Об этом уже давно бы все узнали. Руслан хмыкнул, и прозвучало это очень многозначительно.

— Это как с китайскими «контрас». Никто за пределами Китая о них не знает, а они есть, и их полно. Взять хотя бы отключение в Шэньчжэне и 53

прочее... А с чипами у них там творятся жуткие дела, реально жуткие. Я не хочу, чтобы и у нас такая же фигня началась. В этом Соня была с ним согласна. Даже подумать страшно — в организм вживляют какую-то электронную штуку, пускай и крохотную, но все же. А если отторжение? Если сепсис и летальный исход, если младенец или пожилой человек с диабетом, им тоже имплантируют этот девайс, потому что правительство сказало? Разумеется, в новостях о подобных случаях не сообщали, но они наверняка были. Нет, Паша не мог быть с этим связан. Иначе что у него дома делала книга, скан которой Руслан хранил в зашифрованном виде? Старая, бумажная, ни года издания, ни типографии — ничего. И лежала она не в ящике под кроватью, а на видном месте, Паша явно ее читал. Вот уже как две недели Соня считала его одним из «контрас». Недавно даже нарисовала слоган в его подъезде. Вышло спонтанно: Пашина коммуналка ей не очень нравилась, столпотворение людей в одной квартире напоминало Костеево. Но Паша мог решить, что она брезгует его комнатушкой, не просто же так он прятал это аскетичное сокровище два года. В его странную голову могла прийти любая мысль. Поэтому Соня напросилась на ночь снова. Лифт был сломан, и, когда она взбиралась по лестнице, подумалось — а почему бы нет? Вдруг надпись натолкнет Пашу на нужные мысли, если он и правда «контрас»? Вдруг он что-то скажет, выдаст себя? Баллона с трафаретом под рукой не оказалось, пришлось писать маркером. Но получилось все равно красиво. Об этой надписи Соня не сообщила в чат. Она помолчала, раздумывая, сказать Руслану о своих догадках или нет.

— Скажи, а что с этим «Путем»? — спросила она.

— Что с ним?

— Почему ты его прячешь?

— Ну ее вроде как написали первые «контрас». Китайская мудрость, все дела. Лет двадцать назад с ее помощью шифровали сообщения, вроде в бумажных книгах никто ключи искать не станет, как-то так. Я решил не светить на всякий случай. Соне вспомнились выцветшие карандашные пометки на полях.

— А ты что думаешь? Правда шифровали? Руслан пожал плечами. Как Соня заметила за время их знакомства, он в принципе не очень много думал и просто питал слабость к редким вещицам вроде своих перстней. Ну или скана «Пути». Может, и эта история была его выдумкой, красивой легендой, чтобы придать вес экспонату. Свернув с МКАДа, «лифан» потолкался в остатках вечерней пробки и остановился у недавно открытой станции метро «Союзная». На площади перед 54

«Союзной» красовался памятник — Лин и Енисеев. Енисеев с укоризной взирал на Соню, а на его гранитной голове примостились голуби, пометившие символ нации белым пятном у лба.

— Через две недели, не забудь, — сказал Руслан. Соня кивнула, волнуясь. Но волнение было приятным — когда еще она окажется на крыше небоскреба? Невероятно круто, так высоко в прямом и переносном смыслах она еще не забиралась. Салютовав в открытое окно, Руслан дал по газам. Его машина выпустила облако выхлопа, вильнула, с пронзительным гудком подрезав лимончик такси, встроилась в автопоток и скрылась. А Соня записала в календаре: поездка к маме, машинально отметила взглядом пару камер у входа в метро и поспешила в стеклянный вестибюль.

Состав в центр стоял пустой. С другой стороны платформы такой же состав опустошался, пассажиры строем шли к эскалатору, где скапливались в бутылочном горле, спрессовывались до единой дышащей и полусонной массы. На кольцевой было не в пример оживленнее. Москвичи спешили домой после работы, не видя никого и ничего вокруг, а у большой схемы метро, вкрученной в пол посреди вестибюля, собралась группа китайцев. Все в красно-синих куртках — цвета флага Союза, половина в кепках и панамках, кое-кто даже в темных очках, хотя на улице еще не стаял снег и царил глубокий вечер. Они галдели, водя пальцами по стеклу, то ли безуспешно искали нужную остановку, то ли не могли понять, как пересаживаться, несмотря на то, что схема была с китайским переводом. Некоторые разбрелись по станции, вставали в самых неподходящих для того местах, например, у лестницы на переход, и снимали барельефы и людей на последние модели гарнитур и профессиональных камер. Некоторые вообще сидели на полу, копались в сумках и фотографировали снизу. Прочие пассажиры их с недовольством обходили, но молчали.

— Глянь сюда! Вот это сними! — гаркнула одна прямо на ухо Соне, та аж вздрогнула. Другая туристка, что толклась с камерой на противоположной стороне станции, что-то проорала в ответ, но подъезжавший поезд заглушил ее слова.

— Простите, — сказала Соня по-китайски, пытаясь тетку обойти.

— Что?! — та крикнула подруге и принялась отчаянно махать руками, чуть не заехав Соне по лицу. Над головой пронесся селфи-дрон, маленький жужжащий монстр размером с палец. И ведь на каждой остановке в поездах специально для таких 55

вот по-китайски и по-русски повторяли про безопасность и запрет на летающие гаджеты в метро. С протяжным высоким вздохом, будто ангелы тянули одну ноту, подъехал поезд и раскрыл двери. Подрагивая от раздражения, Соня зашла внутрь, в кондиционированную прохладу, и зацепилась за поручень у самого входа. Вагон был битком заполнен, люди слиплись боками, как пельмени на дне кастрюли. Двери закрылись. Поезд тронулся, снаружи замелькали колонны, за ними служащий станции спешил к китайцам, те галдели и водили пальцами по схеме, а дрон пикировал на макушки пассажиров. Соня старалась любить всех человеческих существ, и даже того, прости господи, урода — пациента, продавшего квартиру престарелой матери и продувшего выручку в онлайн-казино. Но китайцы представлялись Соне саранчой, роем смуглых безликих насекомых, пронумерованных и зомбированных лично генсеком. Они исследовали все новые и новые объекты, плавали в Байкале, покоряли якутские морозы, делали селфи в Карелии, всюду оставляя следы: фантики, использованные билетики, окурки, пластиковые бутылки, собственное семя. Они занимали все новые пространства, как газ заполняет любой предоставленный ему объем, и мир всячески подстраивался под них. И кто бы мог подумать, что она станет работать в магазине китайских товаров и встречаться с парнем по фамилии Чжан? Хотя Пашу Соня китайцем не считала, — кожа у него была светлее, глаза больше, и по сути своей он отличался, хоть и считал иначе. Трудился день и ночь и улыбался каждому встреченному китайцу, словно старый друг, но от себя ведь не убежишь. Он на все имел собственное мнение и собственные правила, совсем не походил на единицу роя, не вписывался в офисный муравейник, думал, что хочет стать таким, как все, а на деле старался обойти всех, выделиться из общей массы. И у него прекрасно получалось. Тогда, два года назад, Соня заметила его сразу. И дело было даже не во внешности, а просто взгляд зацепился и все. Актовый зал ломился от детей всех возрастов, дальше, у зеркал собрались воспитатели, а за их нестройным рядом, у двери стоял парень. Скрестив руки на груди, он привалился плечом к стене и наблюдал. Не улыбался, не подмигивал, но так пристально смотрел, что Соня все слова забыла. Как в дурацкой мелодраме, ей-богу, так и было. Хорошо, помог бородатый Миша-Колобок, подсказал ей реплику. Они с Пашей оказались на одной волне. Он симпатичный, умный, ответственный, не комплексовал из-за ее роста, как многие другие — ну или, по крайней мере, производил такое впечатление. Не играл, не имел страниц в соцсетях, четко дозировал проведенное в интернете время — он даже ставил 56

таймер, что Соню восхитило. То, как сдержанно он вел себя в постели, Соню тоже не смутило. Паше как будто требовалась разрядка и больше ничего, не близость, а пресный механический процесс в сумерках под одеялом. Сперва она, конечно, переживала, думала, что дело в ней, хотя одноклассник и коллега с работы, с которыми она встречалась ранее, проявляли к сексу больший интерес. Собственно, только сексом они и хотели заниматься, сводя все разговоры к пошлым шуткам и приглашениям домой, на растворимый капучино. Потом, понаблюдав за Пашкой, Соня пришла к выводу, что он сам по себе такой. Секс его не очень интересовал, и он им занимался потому, что так положено. Положено раз в неделю оставаться на ночь — значит, он будет это делать, не слишком-то стараясь, без акробатических чудес. Он экономил силы для своей работы, для жизненных целей — и в этом они с Соней тоже прекрасно совпадали. Соня никогда не получала особого удовольствия от занятий любовью, все было стеснительно, душно, влажно, пресно. Еще и это зеркало на потолке съемной квартиры, которое явно было сделано для розжига огня, но Соню зеркала, наоборот, смущали. Лежа на кровати и глядя в отражение, она начинала думать не о сексе, а о том, как смотрелась со стороны, с разведенными в стороны ногами, между которых происходило поступательное однообразное движение. Как будто угодила в порнофильм, и кто-то наблюдал за ней со стороны, ждал выверенных поз и красивого, не перекошенного сладкой судорогой лица. Соня даже думала купить кровать с пологом, чтобы закрыть себя от своего же взгляда, но все забывала оформить заказ.

— Девушка, выходите? — гаркнул кто-то сзади. Соня мотнула головой, посторонилась, пропуская женщину в псевдонорковом пальто. Вставила наушники, не надевая гарнитуры — дужками она давила за ушами, и от этого болела голова, — и лекция заиграла с последней отметки. « …При обострениях основного заболевания, которое и вызвало кахексию, могут нередко возникать помрачение сознания в форме аменции, — сообщила лектор скучающим тоном. Голос ее был по-профессорски стерильным, очищенным от модуляций. — Сумеречное помрачение сознания, тяжёлые или рудиментарные формы делирия, которые сменяются тревожно-тоскливыми состояниями, апатическим ступором, псевдопаралитическим синдромом [для просмотра гиперссылки подключите гарнитуру]. Даже в случае благоприятного исхода основного заболевания, вызвавшего кахексию, всегда остаётся продолжительная астения. В ряде случаев она сочетается с различными по интенсивности проявлениями психоорганического синдрома…»

57

Тревожно-тоскливыми и апатично заторможенными в центре были практически все пациенты. Без гаджетов они не находили себе места, вздрагивали от резких звуков, очень суетились, в столовой ни с кем не говорили. Тяжело заводили знакомства, а если и знакомились, то общались очень поверхностно и быстро расходились. Хотя, если подумать, так вели себя не только пациенты. Соня осмотрелась, не встретив ни единого взгляда. И даже вздумай она раздеться догола, она бы их не привлекла, только линзы камер, только блики на стеклах гарнитур в кондиционированной тишине метрошного вагона. Усталость опустилась Соне на шею и плечи. Спину ломило — день в полусогнутом положении со шваброй давал о себе знать. Пациенты отпускали Соню неохотно, их тихая обыденная боль въедалась в память. Так хлорка впитывалась в кожу, несмотря на резиновые перчатки, и Соня еще долго пахла вокзальным туалетом. Еще нужно было отправить документы в институт. Снова их перечитать, чтобы точно ни ошибочки в анкете не осталось, и выслать. При мысли об этом у Сони леденели пальцы, но она и так уже неделю тянула, дольше ждать было нельзя. « …При психогенной анорексии лечение назначает и проводит психиатр, — сообщил учебник. — Могут применяться средства, повышающие аппетит [для просмотра гиперссылки подключите гарнитуру]. Следует полностью исключить стрессовые ситуации и алкоголь…»

7 Игорь Лыков встал в семь часов утра, на восьмом этаже дома номер двадцать пять по улице Пионерской города Коломны, недалеко от островка торговых центров, городского суда и юркой речки Репинки, которая петляла в овраге и впадала в пруд. За прудом крутили головами краны, похожие на удивленных птиц, и строился жилой комплекс. Дальше шоссе, пока пустое, но вскоре грозившее забиться, как ржавая труба, и встать утренней пробкой. Над ним свинцовый дым, пригнало ветром от мусоросжигательных заводов. Проснулся Игорь не до конца. Голова была мутной, похмельной. Ночью надо спать, а не сидеть в редакторе, сказал он себе, своим красным глазищам в отражении зеркала в ванной. Но как поспишь, блин, когда Михалыч радостно скинул на него китайские чипы и руководство группой, забыв (или не желая вспоминать) про парочку важных проектов, которыми Игорь уже занимался? А их надо было сдать еще вчера, и почта пухнет от писем с пометкой «срочно», 58

хоть гарнитуру не включай. Понятно, важная строчка в резюме, большое достижение, но… Вспомнился отпуск, который он не догулял: домик на Селигере, клеклый снег и вода, скопившаяся в следах ботинок, лунка у берега и чай из термоса, которым Игорь грелся. Тогда лавруха хорошо клевала, лицо прихватывало морозцем, и над утренним туманом поднималось солнце. И тишина вокруг. Лампа над зеркалом подчеркнула мешки под глазами, накинула лет десять. Вид цветущий, будто ночью вагон грузил. Игорь сунул голову в раковину, под струю воды, чуть не задохнулся от слепящего холода и впившихся в затылок брызг. Фыркнув, он взъерошил полотенцем волосы, пригладил их ладонью. Повернул голову так, затем этак, осматривая небритый подбородок. Жужжать бритвой не хотелось, очень манила кровать с жаркой духотой под одеялом. Но электронные часы в ванной напоминали: до выхода двадцать пять минут. Нужно успеть заехать в кофейню, затем посмотреть дом из объявления, через полтора часа Игоря будут ждать. А потом быстрее в офис. Обратно в кровать нельзя, никак нельзя.

— Игорюша! — из квартирных глубин донесся крик. — Ты здесь? Игорь растер лицо ладонями, шумно выдохнул, снова глянул на часы. Лениво было отвечать. Может, ну его? Забраться в кровать и отрубиться еще на четверть часа, или по тихому собраться, вроде как уже ушел, пускай сиделка разбирается. И тут же кольнуло — не спит бабка, зовет к себе, и хорошо. Жива еще.

— Иду, — он гаркнул через плечо, натянул трусы и вышел, после распаренной ванной будто угодив в ледник. На цыпочках он пробежался до дальней комнаты и заглянул в пахнущий лекарствами сумрак. Бабка сидела сизой тенью на кровати, в гнезде из одеял и пледов, и с хрустом давила таблетки из упаковки. Волосы лезли ей на лицо, спускались на грудь прозрачной паутиной. Шептало радио, в углу тикали дедовы часы. Игорь хлопнул в ладоши дважды, включив свет и выхватив из тьмы отреставрированный советский шкаф с лакированными дверцами, ламинат под дуб и обои в полоску, похожие на старые обои из восьмидесятых — Игорь заказывал их за границей, в Москве такими давно не торговали. Обидно складывалось: когда он только переехал к бабке, и она еще соображала, денег не было. Игорю едва исполнилось двенадцать, и работать он не мог. Жили они на бабкину пенсию, ели яичную лапшу, отваривали куриные ноги: вот тебе и суп, и второе на сковороде. Где Игорь мог, он приколачивал, приклеивал и красил, но всю квартиру не закрасишь. Бабка все приговаривала: «Вот вырастешь, купишь нам дом. Красивый, с садом, с антоновкой». Она антоновку любила. Потом, в институте с подработкой стало 59

легче, но не настолько, чтоб устраивать ремонт. А стоило выйти на нормальные деньги, так бабка слегла и уже не видела новых обоев, была уже не здесь, а в каком-то своем мире из обрывков памяти и грез. Не спеша, она положила в рот таблетки и запила их водой. В образовавшейся тишине было отчетливо слышно, как она их проглотила.

— Ко мне сегодня Катя приходила, — сообщила она, вернув чашку на место. — Сидела у кровати, красивая, как на свадьбе. Уже скоро, сказала. Скоро ко мне пойдешь, оставь Игорюше квартиру, ему понадобится. Последнее время бабка упрямо напоминала о родителях все чаще, о том, что жить ей осталось недолго и она вот-вот освободит жилплощадь. Говорила об этом, немного извиняясь за такое вот неудобство, что задержалась, и словно успокаивала, хотя Игоря эти разговоры только выводили из себя. Смерть давно поселилась в их квартире, стучала пальцем по часам. За бабкиными причитаниями Игорь слышал этот звонкий стук ногтя по циферблату — звякзвяк. Звяк. Каждый раз он грубовато обрывал тот разговор, вот и сейчас сказал: — Ты скоро в новый дом поедешь, рано помирать-то собралась.

— Да кудыть мне дом этот новый, Игорюш?

— Жить в нем, антоновку собирать. Ты сахар мерила уже? Сахар она не мерила, конечно. Покопавшись в небольшом Эвересте на тумбочке — таблетки, капли, ватки, резинки для волос, ручки и очки с мутными от царапин линзами, все вперемежку, — Игорь нашел глюкометр и чехол с инсулиновой помпой. Нацепил колпачок глюкометра бабке на тощий палец, а у самого не лезли из головы ее слова про квартиру. Зачем так говорить? Да хрен бы с ней, с жилплощадью, не сдалась она ему сто лет в обед. Он давно мог уехать в Москву, зарплата позволяла, вот только с кем оставить бабку? Пропадет же, а отправлять ее в спец заведение было стыдно. Дома престарелых напоминали Игорю гараж со старыми вещами, которые жалко выкинуть, а дома держать уже нельзя. Ему казалось, что бабку там обязательно поселят в подвал, во тьму и сырость, где будут издеваться и кормить горелой кашей, а то и вовсе позабудут. Здесь нужен контроль, нужно присматривать лично. Глюкометр пискнул. Сахар все-таки подскочил, бабка наверняка опять наелась на ночь. Игорь щелкнул дозатором инсулинового шприца, зажал складку на бабкином дряблом животе и быстро кольнул. От кровати несло мочой. Бросив взгляд на темное пятно на простыни, Игорь напомнил себе заехать за памперсами. Он помог бабке встать, закинул ее хрупкую, похожую на птичью лапу, руку на плечо и повел из комнаты. Мог и донести, за последние годы бабка совсем высохла, а тело стало невесомым, как жучиный хитиновый панцирь, но врач велел разрабатывать ноги. Поэтому 60

она стенала и охала, а Игорь терпеливо ждал, пока она сделает неуверенный шаг. И еще один, еще. Уже в ванной, он поставил на бортики пластиковое сиденье, усадил бабку на него и помог ей стянуть мокрую рубаху. Бросил взгляд на часы: до выхода было пять минут. Затем так же медленно они отправились в обратный путь, оставляя цепочку следов на полу. Устроившись на подушках в кресле и закутавшись в халат, бабка внимательно глянула на Игоря вылинявшими глазами. И — показалось? — в них мелькнул былой острый разум.

— Беги уже. Второго приглашения Игорю не требовалось. Он сиганул в свою комнату, перемахнул кровать с развороченным хлопковым нутром и откатил створку шкафа. Натянул майку, толстовку и брюки, которые свободно застегнулись на бурчащем от голода животе. Затем махнул по столу рукой, сгребая документы, планшет и что-то лишнее в рюкзак, и выпал в коридор. Вовремя — в двери зашуршали ключами. На пороге стояла тетя Мила, как всегда бодрая, в каждой руке по сумке, которыми можно было качать бицуху. Настоящая восточная женщина средних лет, черноглазая, крепкая и языкастая, способная остановить на скаку не только мужика с конем, но и потушить горящую избу. Вообще ее звали Асмира, но русским она представлялась просто Милой. Жила она в том же подъезде, двумя этажами ниже, и помогала с июля прошлого года, когда бабку привезли из больницы. Брала немного, сто пятьдесят юаней в день, готовила вкусно, лекарства давать не забывала, была строга, но ласкова, и, похоже, считала Игоря и его бабку непутевыми членами своей большой семьи.

— Драсьте, теть Мил.

— Драсьте. — Мила вжикнула молнией, потянулась, вешая пуховик на крючок, и на запястье, под задравшимся рукавом мелькнула выцветшая татуировка. — Как она сегодня?

— Хорошо. Инсулин я уже вколол. Покормить не успел, приготовите, ладно? — бросил Игорь, засовывая ноги в ботинки и одновременно ища ключ от машины. Тот оказался погребен под перчатками и комками одноразовых платков. — Постель поменять надо, мокрая. И, теть Мил, не давайте ей есть на ночь. У нее опять сахар с утра повышен.

— Тебе бы почаще дома бывать, — строго ответила Мила, пропустив просьбу Игоря мимо ушей. — Жанна Петровна все о тебе спрашивает, не хочет спать ложиться, пока ты не вернешься, мается туда-сюда. А ты приезжаешь черт-те во сколько. Зашнуровав ботинки, Игорь набросил куртку. Мила все еще стояла рядом, маячила на периферии зрения.

61

— Компьютеры не согреют. Тридцать уже, жену пора, детей.

— Работаю над этим, теть Мил, — гладко ответил Игорь и вышел в пахнущий кошками подъезд. Кто там чего считал, его не касалось и не интересовало. Вот Мила, например. Ей просто надоело поздно возвращаться домой. Нужно накинуть юаней двадцать, может, подобреет. Не подобреет — придется искать другую Милу. Игорь умел отделять чужие хотелки от своих желаний, но чувство вины, подброшенное сиделкой, привычно кололо камушком в ботинке. Снаружи занимался вялый рассвет. Лужи подернулись инеем, холод просочился в рукава куртки. Двор в кольце многоэтажек заполняли спящие машины, посередине высилась детская площадка — пластиковое царство поломанных качелей. На горке намалевано знакомое граффити «контрас»: ЖИВИ СВОЮ ЖИЗНЬ, НЕ СИДИ В СЕТИ. Снизу кто-то приписал кривыми буквами: КАРИНА ШЛЮ, а дальше стерто. Игорь нажал кнопку на ключе, и горбоносая черная «бэха» мигнула фарами в ответ. Он опустился в сдвинутое до упора, мерзлое кресло, тронул кнопку зажигания. Двигатель зарычал, из колонок рявкнуло гитарное соло, зашумел климат-контроль. Игорь выжал сцепление, ловко проскочил в щели между капотами машин, и кровь потекла быстрее, смыла остатки сна. Сперва он заехал на автовокзал. Припарковавшись у закрытой, оклеенной выцветшими рекламными плакатами палатки, перебежал дорогу на сторону Кремля, прошел в ворота между двухэтажными домами, по стилизованному под советский плакат указателю, который гласил: «в Читальню». «Читальней» звался небольшой бизнес Игоря — странный гибрид библиотеки, книжного магазина и детокс-кофейни, устроенный на двух этажах небольшого здания. Здание это, несмотря на хорошее расположение, много лет было несчастливым, передавалось из рук в руки и побывало рестораном, столовой, магазином и даже ателье. Когда ателье закономерно прогорело — кто будет шить платья на заказ, когда есть фаст-фэшн магазины? — хозяин не выдержал и выставил здание на продажу, скинув цену. А у Игоря на тот момент как раз водились деньги. Бумажные книги он собирал по помойкам, складам закрытых библиотек и окрестным деревням. Кофе привозил из Колумбии и Гватемалы, выпечку — из пекарни неподалеку. Интерьер тоже собрал по деревням и окрестным городам, владельцы были только рады перед ремонтом избавиться от хлама. Все начиналось, как вспышка, безумная мечта, которую хотелось попробовать на зуб еще с тех пор, как Игорь, будучи студентом, сам готовил кофе в маленьком ларьке. Он был уверен — вложения не отобьются. Но, как ни удивительно, старые книги, кофе и инфодетокс вдруг 62

выстрелили. В последние годы многие хотели хоть ненадолго выпасть из потока и услышать наконец себя. Кто-то впадал в крайности и малевал эмблему «Контранет» на детских горках, ну а большинство же шло в «Читальню», где не было никакого интернета или связи с внешним миром — работали глушилки. Громкие разговоры запрещены, никаких телеэкранов на стенах, несмотря на настойчивые просьбы мэрии установить хотя бы один, для новостной строки. Заставить Игоря они не могли и были посланы в пешее эротическое. Ну и был элемент эстетства в том, чтобы сидеть за шатким столиком, с хрустом корешка разламывать томик Пришвина, как буханку, и вчитываться в строки на пожелтевших пористых страницах, попивая латте. Понравившуюся книгу можно было купить или же взять с возвратом по абонементу. Игорь не успел поймать момент, когда место стало модным. Просто однажды он заехал и обнаружил, что ему некуда присесть. Уже с восьми утра и до закрытия два этажа кофейни ломились от офисных червей, подростков, забежавших после школы, пенсионеров в тоске по былому, туристов, которых манил советский интерьер, кофеманов и книгофилов города Коломны, и просто любопытствующих. Баристы опять задерживались, обе-две, будто сговорились, уже заглянули первые посетители, и — делать нечего — Игорь накинул фартук и принялся варить и разливать. Игорь успел обслужить человек пять до того, как явилась девочкабариста, что-то соврала, краснея и глубоко дыша плохо прикрытой грудью. Сделав пометку найти ей замену, Игорь выехал из еще сонной Коломны на полупустую Новорязанку. Проскочил многоуровневую развязку, на месте которой раньше — Игорь еще помнил — шумели сосновые леса. Ускорился, заставив «бэху» глухо зарычать, и вместо сердца в груди заухал пламенный мотор, совсем как в песне. В правых полосах щелкали мимо и стремительно отставали неторопливые автопилоты, электрокары, ползущие с «комфортным лимитом» в восемьдесят километров в час. Игорь как-то раз ездил на такой с коллегой, чуть не взбесился. Хотелось выбежать и подтолкнуть машину, чтобы та катилась побыстрее. Он пересек Оку и свернул с шоссе на двухполосную дорогу вдоль поля. Снег на обочинах еще не стаял и лежал серыми ноздрястыми шапками, из которых торчала сухая трава. Справа виднелась полоса реки, тонкая издалека, а на деле широкая, с заболоченными берегами. Замелькали молодые елки, лепившиеся друг к дружке в хвойном полумраке. Казалось, они ловили «бэху» мохнатыми лапами, подходили ближе, но вдруг остались позади, и вдоль 63

дороги расселись дома, невзрачные, как всё в апреле. Отражение машины мелькало в запыленных окнах, из-за чего казалось, что деревня следит за гостем. Кто такой? Зачем приехал? Съехав на обочину у нужного дома, Игорь сверился с объявлением. Ну точно, он. Одноэтажный и кирпичный, с чердаком, снаружи выглядел крепко, крышу не так давно перекладывали и почему-то закрасили слуховое окно. Забор стоило поменять, этот, из узких деревянных планок, был Игорю по плечо и совсем сгнил. В саду росли яблони и сливы, сосна стряхивала хвою на крыльцо, плитки на дорожке, ведущей от калитки к дому, потрескались, часть выпала, в выбоинах блестела вода. Крытая беседка с мангалом вроде была в порядке. Веранда, увитая прошлогодним плющом, просела одним углом, надо приподнять или снести вообще. А так нормальный вариант за указанную цену. Хозяйка дома неуловимо походила на шпалу осанкой и фигурой в целом. Лет тридцати пяти, даже симпатичная, она портила всю свою симпатичность настороженным и строгим видом: все время отбрасывала со лба короткие темные волосы и глядела на Игоря так, что ему хотелось сдать на проверку тетрадь с домашней работой. Звали ее Мариной — Мариной Ахметовной, как она попросила к себе обращаться. И, как ни странно, только по имени-отчеству ее и хотелось называть, атмосфера дома смутно отдавала школой. Чутье Игоря не подвело. Родилась и выросла Марина Ахметовна в этой самой деревне, получив высшее образование в Москве, вернулась и устроилась работать учителем китайского. Но школу, единственную на пять деревень вокруг, недавно закрыли и перевели детей на онлайн обучение. «Опти-ми-зация», с легким отвращением произнесла Марина Ахметовна, подув на чай. После такой министерской оптимизации пришлось выставить на продажу дом и искать работу в Коломне.

— А у вас, Игорь, какая специальность? — поинтересовалась Марина, и Игорь почувствовал себя неловко под пристальным взглядом ее обведенных мешками, впалых глаз.

— Я программист.

— Хорошо знаете математику?

— Скорее повезло с железным задом. Марина Ахметовна не улыбнулась. Разрешив Игорю обойти дом и сад, она осталась у кухонного окна, потягивая пустой чай и отрешенно глядя на дорогу за забором. В доме было три небольших, но чистых и отремонтированных комнаты и чердак. Толстые межкомнатные стены, новая плита и старый газовый котел, водяной насос, книжные стеллажи до самого потолка в гостиной. Их туго набитые полки проседали от тяжести. Книги были в отличном состоянии, 64

расставлены по авторам в алфавитном порядке, и при виде них владелец «Читальни» в Игоре сделал стойку.

— Впечатляет. Сами собрали? — спросил он, выискивая новые экземпляры для коллекции. Таких оказалось много, в основном на китайском языке.

— До меня в этом доме жил тоже учитель, — услышал он ответ из кухни.

— Это его библиотека. Я не стала выбрасывать, она дорога мне, как память.

— Возьмете с собой?

— Что вы, в однушке и так места нет. Однушка. Невесело, должно быть, переезжать в сорок квадратов из дома с участком. Из гостиной можно было выйти на задний двор. Узкая тропинка петляла между клумб с заборчиками из пластика, в углу участка рос дуб, тяжелым стволом подпирал забор. На его коре Игорь разглядел неровные зарубки, похожие на иероглифы. Под дубом, на палой листве стояла кованая лавка, бабка могла бы сидеть на ней в теплую погоду, воздухом дышать. Игорь сел, вытянув скрещенные ноги. Небо хмурилось, готовясь снова разреветься, влажные брусья лавки холодили зад через штаны. Игорь надел гарнитуру, — тут же посыпались сотни новых писем, — собрался позвонить Михалычу и предупредить, что опоздает, как вдруг прорвался звонок с неизвестного номера.

— Ответить, — нехотя велел Игорь, и в наушнике пошел гудок.

— Здравствуйте, я от Кирилла Максимовича, — важно сообщили с легким восточным акцентом. Игорь тут же стал перебирать клиентов, вспоминая, что за Кирилл Максимович мог его искать.

— Когда мы с Кириллом Максимовичем общались, напомните, пожалуйста? — спросил он, сдавшись.

— Вы с ним не могли общаться. Вот это поворот. Игорь отломил дубовую веточку и принялся крутить ее между пальцев.

— Вы по какому вопросу?

— Кирилл Максимович хочет купить здание по адресу Зайцева, пятьдесят четыре.

— А почему вы решили, что я его продаю?

— Тебя обязательно заинтересует наше предложение…

— Вас, — автоматически поправил Игорь. С неприятными людьми он предпочитал говорить на «вы».

— Что?

65

— Я вас не знаю, поэтому давайте на «вы».

— Хорошо, — поспешно согласился голос в наушнике. — Так вот, хорошие деньги, быстро сделку оформим, вы приезжайте. У нас все схвачено, свои юристы. Что у них все было схвачено, Игорь даже не сомневался.

— Еще раз повторяю — я ничего не продаю.

— Место же неудачное. Вам самим лучше скинуть его по хорошей цене, пока есть предложение. Игорь сломал веточку пополам, швырнул за лавку. Злость сладким жаром поднялась по ребрам к горлу и вискам.

— «Читальня» — одно из самых посещаемых мест в старом городе. Не надо мне рассказывать, как идут мои дела.

— Слушай, друг, — голос опять перешел на «ты», и это «ты» было уже другого оттенка. — Зачем тебе ссориться с Кириллом Максимовичем? Ты знаешь, кто он?

— Расскажи.

— Очень влиятельный человек. Очень многими зданиями владеет. Тебе бы с ним дружить, знаешь…

— А то что? Разжуй, я не догнал краями.

— Птичка по зернышку клюет… — собеседник ответил поговоркой невпопад. — Подумай, друг. И повесил трубку. Игорь посидел, переводя дух. После разговора у него остался неприятный осадок, вроде песка на зубах. Он даже думал перезвонить и рассказать, куда их птички могут засунуть свои зерна, но потом забил. Реагировать на каждого урода нервов не хватит. Игорь набрал Маршенкулова, после вернулся в дом. Марина Ахметовна допивала чай. Она глянула над кромкой чашки, стараясь не выглядеть слишком уж заинтересованной.

— Ну как вам? — Не успел Игорь ответить, как она добавила, постукивая ногтями по фарфору: — Цену можем обсудить, договоримся…

— А яблоки — «антоновка»?

— Что? — Марина Ахметовна на миг потерялась. — Понятия не имею, если честно. Они здесь росли еще до меня. Ну, решил Игорь, если что, можно и посадить, не проблема.

— Меня все устраивает, — сказал он. — У вас документы на дом в порядке или нужно будет оформлять? Он все-таки застрял в пробке и оказался в «Диюе» только к полудню.

66

Офис стоял пустой, все разбрелись кто куда, а то и вовсе не приезжали. Даже Маршенкулов уехал до вечера, и только Павел Чжан работал на своем месте, в том же старомодном костюме, в той же напряженной позе — чуть подавшись вперед, локти на столе, темные стекла гарнитуры поблескивали, пальцы набирали что-то в воздухе. Как будто с пятницы не уходил домой. Так сложилось, что Павел был у Игоря на особом счету. Стоило Чжану зайти в отдел, как тут же вспоминались старые друзья из Забайкальска, те самые, что одной ногой в России, а другой в Китае, так и живут на перепутье, с видом на новый приграничный комплекс, что тянется за горизонт. Наплывали картины из детства: «Ну чо ага, погнали?» — и всей гурьбой по очкурам до забора на границе и обратно, теряя шлепки и взбивая пыль. Толик, хоть и мелкий, всегда прибегал первым. Потом уже Игорь, за ним остальные. А после они вдруг солдаты империи Цин или супергерои Марвел и, сцепившись, катились в кусты, все в одну кучу — смуглые и белые ладони, русые и черные макушки, писк и визг. И мама кричала с балкона: «Порвешь штаны — будешь в драном ходить, больше не куплю!», но Игорь знал, что купит все равно, и продолжал валяться. Вот Толику и его братьям реально попадало за штаны, отец лупасил почем зря, а мать-китаянка страшно материлась на чистом русском, грозя папашу отравить. Диковатый Павел походил на Толика. Вылитый воробей — поджарый, злой, всегда готовый стащить упавшую крошку. По-мальчишески гладкое, узкое, всегда бесстрастное лицо, всегда прямая спина. И холодный цепкий взгляд в прорези век, который отрезвлял в момент. Он странным образом напоминал о сухой степи, о плоском ярком небе, прилипшем к крышам пятиэтажек, жизни до похорон, до переезда. Игорь старался не таращиться, но глаза сами находили Чжана на любом собрании, в любое время, как пальцы находят болячку и раз за разом расчесывают ее до крови. Если Павел замечал, Игорь тут же что-то спрашивал — неважно что — или отшучивался, и наверняка выглядел при этом тупо. Но не скажешь же правду, кому эта правда нужна?

— Можно, я гляну код? — спросил Игорь у Павла. Моргнув, Павел прервал работу и посмотрел на Игоря, готовый клюнуть.

— Он не готов еще, — ответил, а между слов читалось «тебе заняться нечем?». Но все же подключил Игореву гарнитуру к своей. Мигнуло стартовое меню, и перед глазами загорелись строки. Они стремительно росли в длину, множились и складывались в логичное кружево, белое на сером. Игорю давно хотелось посмотреть на сам процесс, как Павел находит эти стройные, изящные решения. Сам он словно достиг потолка, уперся макушкой в стекло и следил, как над ним взмывает новая звезда, уходит в стратосферу.

67

Странно, но обидно не было. За шесть лет разработка успела надоесть, и Игорь планировал сместиться в бизнес, развить «Читальню» в сеть. Перевезти бабку из душной квартиры в купленный дом, нанять сиделку из местных, привести в порядок сад. И эта будущая жизнь была очень близка, казалось, он может потрогать теплые на солнце кирпичи и шершавые листья яблонь, почувствовать соломенный ветер с поля. Обнять березку, например.

— Ну что? — прервал его раздумья Павел.

— Круто, — кивнул Игорь и завершил соединение. — У тебя хорошо получается.

— Отлично, — не улыбаясь, Павел стукнул по дужке гарнитуры и вновь погрузился в работу. Вышло грубо, но Игорь ему прощал, пускай его. Кто обижается на воробьев?

8 Раннее детство Павел мог назвать счастливым. Он помнил дом, казавшийся огромным, а по факту небольшой: три комнаты, чердак и кухня. Это вечно сырое нехитрое богатство досталось матери от бабки по наследству и стояло на участке в восемь соток, отделенном от Коломны неспешным течением Оки. В саду росли яблони и вишня, сосна, по осени терявшая часть пожелтевшей хвои, в углу поддерживал забор здоровый дуб. Под ним отец поставил старую скамейку с основой из чугуна, покрасил в черный цвет. Еще Павел помнил главную улицу деревни, от которой уходили улочки поменьше, а в самом конце, у поля, вытянулась церковь, золотясь макушкой. По дороге через деревню гоняли машины, чаще в пятницу и на выходных, когда все ехали из города на дачу и обратно. Павел представлял, что за забором проносятся большие басовитые пчелы, слишком тяжелые, чтобы высоко летать. Они чиркали брюшками асфальт, взметая пыль, пахли сажей и бензином, спешили за медом даже ночью, на миг освещая Павлову комнату слепящими глазами. Отец, Чжан Шэнюан, приехал из Китая за два года до рождения Павла. Ему было под сорок, роста невысокого, но с телом гибким, как молодое дерево. Всегда в костюме — он любил костюмы, всегда в очках с толстыми линзами, без которых он ничего не видел. Он был специалистом по русской литературе, и знал о русском все, очень любил историю и преподавал китайский. Когда он пришел устраиваться в местную школу, там не знали, что и делать со свалившимся на их головы счастьем — они искали учителя литературы и русского, а к ним явился 68

китайский доктор филологических наук из самого Шанхайского университета. Но на работу его взяли, причем на полторы ставки, вместе с литературой поручив ему китайский. Отец даже предлагал матери сесть дома и не работать, но как только Павел подрос, она определила его в детсад и устроилась в магазин кассиром. Среди прочего персонала она сильно выделялась: рослая, красивая, всегда с безупречным макияжем, хорошо одетая — с модельноинстаграмных времен у нее осталось много дорогих вещей. Они прослужили матери долго, некоторые платья она носила даже после того, как исчез отец. В том магазине у нее что-то не заладилось, она потом работала на почте и на каком-то складе, нигде подолгу не задерживаясь. Тогда она могла себе это позволить, хоть с рабочими местами в то время был напряг. Дома отец собрал библиотеку — сам сколотил стеллаж, установил его вдоль стены в столовой и постепенно заполнил книгами, сперва русскими, а позже китайскими, когда их начали ввозить в больших количествах после обвала рубля и «великого сближения России и Китая». Летом он натягивал гамак между яблонь в саду и сосредоточенно читал, а вечерами проверял домашнюю работу Павла и прописи с иероглифами. Беседовал с Павлом он тоже по-китайски. А как он умел слушать! Он не слушал, он вникал в каждое слово, словно ему рассказывали что-то безумно интересное и важное, и все в деревне говорили маме — ваш Шэнька-то, какой воспитанный мужчина, даром что китаец. Иногда заходили его ученики, стучали тихонечко в калитку. Отец откладывал дела, садился с учениками на лавку, ту самую, под дубом, и они подолгу что-то обсуждали, водя пальцами в учебниках китайского. В знак благодарности ему дарили книги. «Лучше бы деньгами, ты им целый урок провел», — ворчала мама, но обижаться на отца подолгу не могла. Он как-то умел снимать ее тревогу, прогонял темный холод, который порой сковывал ее лицо. «Я заработаю еще, — так он говорил. — У нас будет столько денег, сколько нужно для хорошей жизни». Павел так не умел. С ним мать была слегка в расфокусе. Она улыбалась, но будто бы не тому, что рассказывал ей Павел, а каким-то своим мыслям. Рассеянно говорила «да-да-молодец», глядя в телефон или телевизор, и отправляла Павла прочь. Порой, когда он слишком ей мешал, ее взгляд переставал блуждать, скользить по касательной мимо, и наконец фокусировался на нем, но от этого становилось очень неуютно, зябко. Павел будто съеживался и проваливался в черное ничто. Однако другие отцовские уроки не прошли впустую: в четыре Павел уже 69

читал про себя по-русски, в семь — по-китайски, если не очень сложный текст. Говорил на обоих языках ровно, без акцента, учился в школе тоже ровно и без интереса. Он не понимал, зачем просиживать на занятиях, которые не были ему нужны, и с жалостью следил, как сосед по парте с трудом выводит буквы, царапая строку. Единственной террой инкогнита была информатика, которую ввели со второго класса. Все вокруг ловко обращались с планшетами, а Павел знал только, как их включать и открывать учебники и тесты. Ноутбуков и прочих гаджетов отец домой не покупал, только планшет для матери. Тот же планшет выдавали Павлу в школу, причем, такой старенький, что на нем подвисали даже учебные материалы. Иногда он совсем замирал, и отец нехотя брал его в руки, куда-то лез и реанимировал, шустро набирая команды. Интернет он тоже дозировал по капле, а Павла тянуло к ярким, как небо, экранам, к ветвящимся меню сайтов и играм. Последние, правда, были скорее интересны своим устройством, кодом, взломав который, можно читить. Пару приемчиков показал Павлу его сосед, мальчик постарше и побогаче. У него дома были свои ноутбук, телефон и самый модный планшет, навороченный и ультратонкий, сплошь экран. Еще соседский мальчик учился на московских курсах программирования — каждый день занимался онлайн, лазил по разным форумам и очень много знал. Когда появилось новое шпионское приложение для удаленного взлома, друг показал Павлу, как ломать аккаунты в мессенджере. Учеником Павел был способным, и лучшей игрой на две недели стала переадресация личных сообщений с чужих аккаунтов. Особенно смешно получилось, когда они ломанули аккаунт одноклассника Павла и нашли пошлое, не очень понятное сообщение его отца к любовнице — тот переписывался с телефона сына, после чего все чистил. Думал, что чистил. В итоге то сообщение отправилось жене, всем начальникам, коллегам и теще. Все это было дико интересно, гораздо интереснее книг и всего, что преподавали в школе. Потом они взломали мессенджер какой-то инста-телки из Рязани, — друг давно за ней следил, — накачали оттуда фоток, которые она высылала ретушеру. После этого друг от нее отписался. Без фильтров и макияжа телка оказалась совсем обычной, уставшей, с заломами у рта и рябью целлюлита. Прознав про эти игры, отец впервые в жизни Павла отлупил, после чего запретил ходить к соседям. Спустя полгода друг переехал, и Павел остался с ломкой, невыполненным желанием, похожим на неистребимый зуд. А когда ему исполнилось одиннадцать, отец сел на электричку до Москвы и не вернулся. Он часто там бывал — в стране расцвело увлечение Китаем, китайский 70

язык стал требоваться везде и всюду, хотя бы разговорный, и частные уроки с носителем разлетались, как горячие пирожки. Отец, ярый противник гаджетов, вел занятия только лично и гастролировал по области, как цирк. Он должен был приехать в восемь, и Павел очень ждал его, хотел обсудить прочитанную книгу. Но часы утекали, за окном стемнело, а отец так и не шел. Мать не спала всю ночь. Наутро, прикуривая одну сигарету от другой, она обзвонила всех учеников, больницы и травмпункты, все тюрьмы Подмосковья и Москвы, все отделения, куда он мог загреметь. Без толку, отец исчез. «Наверно, в Китай вернулси. Чо здесь делать-то, в дерёвне? И с Дашкой жить та еще радость, орет как резаная, господипрости», — однажды сказала бабка из дома напротив. Она болтала с кем-то по телефону, стоя к Павлу спиной, не видела, что он идет мимо калитки. Так-то, наверное, промолчала бы. Но Павел все расслышал хорошо, и с тех пор из головы не шла картина: как папа собирает сумку, едет на вокзал в Москве, садится в поезд, похожий на железного червя, и червь везет его в Китай. Отец заказывает у проводницы чай в стакане с железным подстаканником, как делали герои старых фильмов, и глядит в окно. Китай казался Павлу волшебным ярким царством, закрытой сказочной страной. Таким он был в телепередачах и новостях, и на видео в планшете и книгах из библиотеки. Там ездили машины с автопилотом, и были умные дома, которые разговаривали с хозяевами и готовили к их приезду еду и отопление. Там были скоростные поезда, похожие на пули, и тротуары с подогревом. Оттуда приезжали толпами туристы, все в солнечных очках и кепках одинакового цвета. Павел понимал отца, Китай был гораздо красивее и интереснее их деревни, вот только почему он уехал один? Может, Павел его чем-то расстроил? Не оправдал каких-то ожиданий? Это потом уже он сообразил, что отец просто погиб. Пропал без вести и зарастал травой где-то в овраге недалеко от железнодорожных путей. Сядь он на поезд или самолет, его давно бы разыскали. Мать погрустнела, впала в анабиоз. Помогать ей никто не помогал — баба Катя померла давно, когда Павлу было два, о прочих родственниках мать отказывалась говорить, сообщала лишь то, что они все твари. Оценки и успехи Павла ее не радовали, она вообще перестала его видеть, смотрела сквозь его лицо. Бросила работу, на этот раз в теплицах, но денег не убыло, — к ней ездили разные мужчины, забирали днем, возвращали поздно ночью, иногда на следующее утро. Через год исчезла и она, бесследно, как отец. Другой родни у Павла не осталось, и он угодил в детдом.

71

Режим дня — первое, что он усвоил. Подъем, уборка, завтрак, душный и валкий автобус, школа, потом обед, опять уроки, опять автобус, домашка, занятия по социально-бытовой ориентировке, час на телек или планшет в компьютерном классе, ужин, помывка и отбой. Иногда приезжали волонтеры, и детей сгоняли в актовый зал, заставляя хлопать и смотреть. Себе же лучше было хлопать — директриса считала, что чем радостней и громче встречает всех детдом, тем чаще в него ездят и привозят помощь. Потому она ревностно следила за группами, и тех, кто баловался, потом ждала расправа. Дня два без планшета и телефона, например, или внеочередное дежурство. У телека работало три канала и в основном шла скукота, сплошная политика. В Кремле менялась власть каждые полгода, без конца жужжали то про внешних западных врагов, то про западных партнеров и друзей, про «глубокий кризис», необходимую цензуру в интернете, невыплату пенсий и зарплат. Показывали очереди у банков: люди с серыми лицами, в серых пальто безропотно выстроились от закрытых стеклянных дверей вдоль стены, мимо бомжа, сидящего со смартфоном на картонке. Потом обязательно крупным планом курс валют, алые электронные цифры на черном. Потом полупустые полки «Пятерочек», старухи с годовым запасом гречки, девушки у шоссе в ночи, фары машин выхватывали голые длинные ноги, лица со злыми усмешками, точки сигарет. Все были заняты Москвой, тем, что творилось в стенах Кремля, переговорами премьер-министра в Китае. Но Павлу эти сюжеты казались далеким фоном, каким-то фильмом, не имевшим отношения к его жизни, сделавшей полный разворот. Глядя на экран, он думал о том, что мама наверняка найдется скоро. Может, опять уехала куда-то с теми дядьками в битой машине и забыла о времени. Может, заблудилась, или осталась без денег, или заболела. Но она за ним придет. Нужно просто продержаться — месяц, два, а, может, всего неделю. Немного потерпеть. А ночью снова мазали зубной пастой лоб и щеки. Это ничего, было гораздо хуже, когда привязали к кровати. Павлу как назло захотелось в туалет. Кричать ему не дали, затолкав в рот чей-то носок, и всю ночь пришлось лежать на мокрых простынях, пока часов в шесть в группу не заглянула воспиталка. Так прошла осень, началась и закончилась зима. Солнце стало робко пригревать, вытапливая лужи в ледяной коре. О матери Павел уже почти не думал, и снилась она ему изредка, обычно после того, как он видел в городе похожих женщин или слышал похожие голоса. В школе, куда возили из детдома, он быстро стал звездой. Программа была слабая, к тому же, с подачи отца Павел прочел столько книг из 72

библиотеки, что знал практически все, о чем рассказывали учителя. Из-за этого его определили в класс к ребятам постарше, но и там оказалась сплошная скукота.

— Во Франции, как и в Англии, в то время главой государства являлся кто, Денисова? Да, король, — зудела училка, расхаживая между рядов. — При нем имелся совет, считавшийся правительством, но монарх сам назначал его членов… Так зевать хотелось, что сводило челюсть. Училка шпарила прямо по тексту, слово в слово. Вот и смысл рассказывать то, что они и сами в силах прочитать, причем, в сети? Ну, многие, по крайней мере. С иллюстрации на Павла с презрением взирала черно-белая Елизавета. Над номером страницы ручкой был нарисован член с волосатыми яйцами, кому-то, видимо, навеяло членами советов и парламентов. Даже учебники в той школе были бумажными. Отец бы это оценил. Сзади зашелестело, и под лопатку впился карандаш. Павел изогнулся от боли, со свистом выдохнул.

— Чжан, — прошипели сзади. — Эй, Чжан, ты китайский сделал? Сделал, чего там было делать. Но Павел вновь склонился над тетрадью, прикинулся, будто что-то в ней чирикал. Еще не хватало помогать идиотам, пускай сами мозгами шевелят.

— Слышь, — вновь донеслось шипение. — Китаеза. Это тоже было привычно, и на оскорбление не походило. Павел тайком от училки показал задней парте фак и вовремя убрал, пока за палец не схватили и не вывернули нафиг. Да, китаеза, потомок древней цивилизации, которая сейчас правит миром. Не нужно завидовать. Одноклассники и одногруппники чуяли Павлово превосходство, но реагировали на него по-своему: толкались и обзывались, отбирали ранец, перекидывали его друг дружке, и тот терял карандаши и учебники, пролетая у Павла над головой. Прятали вещи, забирали еду, не приглашали в чаты, но писали в них про него — Павел догадывался по вибрации мобильных, смешкам и взглядам на него через плечо. И тычки в спину, под самую лопатку, отчего Павел все время крутился за партой. Он не читал задания, а напряженно ждал, когда карандаш вопьется в очередной раз. А после разворачивался, бросался на обидчика и стоял в коридоре до самой перемены. Слушал звонкий ладный хор: «Китаеза, китаеза!». Большинство училок он тоже раздражал. Русичке не нравился его безупречный русский и знание биографий всех авторов школьной программы. Учительницу китайского он бесил своими замечаниями — впрочем, он не был виноват, что она делала ошибки в выборе тона. На основах православной 73

культуры он высыпался, математику выполнил на год вперед. Поэтому ему все время старались занизить оценку, и изредка это даже получалось. А вот Марьниколавна из компьютерного класса относилась к Павлу хорошо и разрешала брать планшет с собой до конца занятий. «Ты взрослый и ответственный мальчик, Паша, я тебе доверяю», — так она говорила, и Павел очень это ценил. Еще к нему всегда приходили за домашкой.

— Привет, Чжан. Павел обернулся, недовольный, что его сбили с мысли. Он устроился на подоконнике в конце коридора, хотел порешать задания ОГЭ по информатике, даже не за хорошую оценку, а интереса ради, — ему нравилось разбирать и взламывать сложные задачи. Получить верный ответ было приятно, совсем как щелкнуть семечку или орех и слопать сердцевину. Но теперь рядом облокотилась Зайцева из восьмого «В», смотрела на Павла ласково из-под паучьих лапок накрашенных ресниц. Светло-розовая кофточка расстегнута, в вырезе теснились белоснежные груди, усыпанные конопушками, слишком крупные для ее лет. Груди показались еще больше, когда Зайцева подперла их сложенными руками. Пахнуло табаком и сладкими тяжелыми духами, как будто бабка надушилась.

— Скинь мне ответы по китайскому на мыло, — сказала Зайцева. — А я тебя поцелую. Брезгливость подступила к горлу горьком комом, и одновременно дыхание перехватило, стало горячо внизу живота от одной мысли о том, что Зайцева коснется его вот этими припухшими губами, которые перецеловала половина школы.

— Зайцева, ты знаешь, что ты шлюха? — тихо и очень серьезно поинтересовался Павел. Но Зайцева не обиделась и даже не удивилась.

— Придурок мелкий. Она лениво отлепилась от подоконника и двинулась дальше по коридору, качая бедрами. Старшие пацаны проводили ее взглядами, перебросились шуточками. Павел уже видел, как спустя лет десять они спиваются, жарят шашлыки во дворе между гирляндами развешанных простыней, а Зайцева мерзнет у шоссе в тонких колготках. Зябко переступает заплывшими ножками, прячет под челкой синяк. Всем им одна дорога — вниз, на панель или бухать. А у Павла была другая цель. Его манил Пекин, как перелетных птиц призывает юг. Земля обетованная, Эльдорадо двадцать первого века, Китай был полон ярких 74

обещаний, подарков, заготовленных лишь для него, Павла. И эти обещания виделись повсюду: в вое дальнего поезда, что прилетал эхом из-за лесополосы, в свете заходящего солнца, который пробивался сквозь листву и ельник, в новостях, где все чаще рассказывали о союзных проектах России и Китая, о едином шелковом пути и давней дружбе двух народов. Он будет там, он попадет в Китай. Там его место, там его ждет успех, туда он вырвется, как вырвался тот же Гарри Поттер из чулана, это лишь начало большой истории успеха и борьбы. При этом ему чудился отец, молодой, в строгом костюме, в котором он ездил в Москву, он будто кивал и говорил: молодец, ты не подводил меня ни разу, и сейчас не подведешь. После обеда все классы вышли погулять, и ученики бродили стайками по школьному двору, как по вольеру, наматывая круг за кругом и стараясь держаться солнечной стороны, где снег уже подтаял.

— Эй, китаеза! — От спортзала донесся крик. — Сюда иди! Павел, стоявший без дела у грубо сколоченных столов со сваленными на них рюкзаками и мешками сменки, нехотя пошел. Зайцева смотрела, и, хоть Павлу было на нее плевать, совсем плевать, он не желал показаться трусом. Кричали парни из девятого, какого именно, Павел не знал. Один, самый высокий и крепкий, всегда ходил с портативной колонкой в рюкзаке и принуждал всех слушать рэп, врубая его на полную сразу на выходе из школы. Второй, главный, постоянно курил у мусорки и бросал в нее бычки, один раз та даже загорелась. Он щурился, будто солнце било ему в глаз, пил энергетики и задирал детдомовских. Третий был у него подпевалой, тоже с сигаретой, а четвертым оказался Мишка, отпетый двоечник и одноклассник Павла. Учиться он не желал, но не терял надежды получить четверку и считал, что все ему должны. Очень настырный парень. Павел и не знал, что он дружит с девятиклассниками.

— Тебе сколько лет? — спросил главный, закуривая. Павел обернулся, ожидая, что сейчас кто-то заметит — учительница, охранник — и влетит девятикласснику по первое число. Но нет, никто не обращал внимания, учителя стояли на том конце двора и следили за младшими.

— Двенадцать, — ответил Павел.

— Фигасе. Умный, значит, если с Мишаней в классе. «Мишаня» важно кивнул, словно то была его заслуга. Хотя Павел на его месте стоял бы и не отсвечивал — четырнадцать лет, а учился в седьмом, второгодник.

— Ботаник у нас, — сказал Мишаня. — Всем списывать дает.

— Ничего я не… — начал Павел, но главный перебил: — Пойдем.

75

— Куда? — спросил Павел, перехватив удобнее планшет, чтобы не выглянул случайно из-под куртки. Не успел отдать его Марьниколавне и теперь отчаянно жалел.

— Пойдем, пойдем, перетереть надо. Поманив рукой, главный двинулся за школу. Павел пошел, куда велели, сперва по инерции, потом вдруг никого не оказалось рядом, кроме четверых ребят выше его на голову. Парни сопели за спиной, уже не развернуться, не свалить. Они остановились у закрытых дверей, через которые столовка по утрам принимала контейнеры с едой.

— В общем, дело есть, — сказал главный. — Мишане надо бы домашку по китайскому, он не успевает. А нам ответы по китайскому ОГЭ и еще чтонибудь сделай, математику, что ли. Мне передали, ты сечешь.

— Можете учить китайский сейчас, на перерыве. Это будет отличная практика. Вам все равно пригодится, учитывая запросы на рынке труда, — предложил Павел, не видя проблемы. Но девятиклассников его предложение почему-то насмешило. Качок с колонкой фыркнул, выпустив облачко табачного дыма, главный рассмеялся.

— А ты юморной. Не, на перерыве не пойдет, у нас свои дела, то сё. «То сё» — это покурить и музон послушать, в телефоне залипать? «Хуже обычного лентяя лишь тот лентяй, который хочет выехать на чужом горбу», — так говорил отец. Своим ученикам он не разрешал не только списывать, но и снижал оценки тем, кто списывать давал. Будь Павел постарше и поумнее, он запросил бы цену за работу. Это потом уже он понял, что старшим, на чьей стороне сила, лучше не отказывать, а договариваться и делать из лимонов лимонад. Но тогда он, потомок древней цивилизации, ответил просто: — Не буду, сами делайте.

— Че? Ты че сказал? — Главный подошел, чуть сутулясь, как будто не расслышал, и вдруг вдарил Павлу ниже ребер. Боль ослепила, к горлу прыгнул горький ком, чуть не стошнило. Планшет выпал, заскользил куда-то по обледенелому асфальту.

— Нам твой китайский нахрен не сдался, косоглазый. Вы тут понаехали, а нам сиди сдавай экзамены, учи язык? Нет, бля. Делай домашку и ОГЭ. Передавать перед уроками, понял? Павел молчал, не веря, что это происходит с ним. Он сам был где-то очень далеко от боли и бугристой корки льда, смотрел на все со стороны и ждал развития событий. Еще один удар, в голову, до звезд перед глазами. Что-то хрустнуло — нос? Экран планшета? За планшет будет особенно обидно.

76

— Ты понял? Павел кивнул. Слезы застили глаза, и вместо пацанов он видел лишь темные силуэты на фоне яркого хрустально-голубого неба. Пацаны, сплюнув, удалились. Павел вытер слезы с глаз, кровь с губ и все-таки целого носа, ткнул пальцем в потухший разбитый планшет — вдруг оживет? Но тот молчал, через экран кривилась трещина. А Шваль проснулась, потянулась, спросила тихо: «Ты точно хочешь так?»

Так он стал делать за других домашку по китайскому, за всех подряд: девятиклассников, их друзей и девушек. Хорошо, самого страшного не случилось — Марьниколавна не запретила ему заниматься после уроков. Когда он к ней поднялся, весь в слезах, с кровавыми пузырями под носом, она про планшет и не вспоминала даже, только заохала и повела Павла в медкабинет. И после разрешала пользоваться планшетами, но теперь только в классе, под присмотром, когда она сама оставалась сверхурочно. Летом Павел отдохнул, справил тринадцатилетие в компании единственного друга — тихого забитого Марата, любителя комиксов и онлайнпорнушки. Марат подарил Павлу бонусный меч в сетевой игре, очень долго собирал на него очки. Павел сделал вид, что рад, хотя к тому времени он научился сам добывать любые бонусы. В середине июля, когда на неделю установилась душная вязкая жара и вода прогрелась, воспиталки повели всех на реку купаться. Народ поскидывал одежду на песок и ринулся в Оку, даже Борисовна оголила телеса и забралась по пояс, ступая аккуратно и мелко вздрагивая рыхлым телом. Павел единственный остался на берегу. Он отворачивался каждый раз, когда кто-либо с визгом уходил под воду. Боялся снова посмотреть — вернулся ли нырнувший или навсегда исчез? Радостные вопли вместе с бульканьем и всплесками казались криками тонущих, и что-то темное сгущалось над рекой, над головами-поплавками. Вскоре дергаться надоело, и Павел поднялся, двинулся вдоль берега, загребая кедами песок. В высокой траве стрекотали кузнечики, вспорхнула напуганная Павлом птица. Он проследил за ней взглядом, чувствуя теменем, спиной, как темное ползет за ним, гудит электричеством на проводах. В воде плеснуло, затем чуть громче, почудился далекий слабый крик. Кузнечики затихли. Павел остановился, пригляделся к широкой простыне реки, рябой от бликов. Никого и ничего от берега до берега, лишь камыши.

— …ите!

77

Он подошел ближе, остановился на краю песчаного обрыва. На миг почудилось: метрах в двадцати от Павла всплыла светло-рыжая макушка. Лена из третьей? Но она вроде хорошо плавала. Или то была игра света? Макушка показалась снова, чуть ниже по течению. Взметнулась тонкая бледная рука, ухватила воздух пальцами и тут же скрылась. Павел оцепенел. Надо было прыгнуть, но он не мог помочь, не мог себя заставить коснуться бурой, как заварка, воды. Он даже не сумел позвать на помощь, рот и горло будто залили смолой, ноги отяжелели, вросли в песок. Только и мог, что вглядываться за поворот, выискивая руку и макушку — что угодно, но не было ничего. Река вновь стала тихой, гладкой, кузнечики застрекотали. Павел думал, что будет паника, когда он вернется. Полиция, воспиталки, кто-то будет плакать, кто-то — бегать, зовя Лену. Но все было тихо. По команде Борисовны ребята вылезли из воды, девчонки переодевались за кустами, визжали, когда к ним ломились парни, а уже одетая Лена сушила волосы полотенцем, прыгала на одной ноге, вытрясая воду из уха. Ему, должно быть, показалось, подумал Павел. Бывали глюки. Но светлая макушка никак не шла из головы.

Начался сентябрь, и в жизнь Павла, как наказание за трусость, вошел Краснов. Павел стал прогуливать школу, за что его лупили лишенные домашки старшие. Но было уже не больно и даже все равно. Чувства притупились, оставили его наедине с жуткой пустотой. Держал только Пекин, наверное. Его красно-золотое видение было так близко, казалось, можно провести рукой по шершавой поверхности кирпичей и гладким колоннам в Запретном городе, почуять запахи лапши, жареного мяса, множества машин, канализации, цветов в парках. Павел слышал людской гул на перекрестках, речь, которую он понимал. Он обставлял квартиру — обязательно на верхушке небоскреба, с широким гулким коридором и окнами до пола, в которое будет врываться беспощадное рыжее солнце. Он повторял — там его место, не здесь. Все, что здесь, не реально. Он вырвется отсюда им назло. Но одно дело решить, а совсем другое — вытерпеть и дождаться. Все закончилось после первого снега. В тот день — день рождения Швали — Павел сидел на перекладинах на школьном дворе и смотрел на проносящиеся мимо облака. Хотелось оставить тело, зацепиться за одно из них и пролететь следом за утками над остывшими, подернутыми инеем полями, витками Оки и оставленными на зиму дачными домами. Вот он парит, 78

расставив руки, как будто они крылья, и воздух наполняет легкие, такой холодный, что режет изнутри. Каково это — лететь и не помнить ни о чем? Ни о Борисовне, неотвратимо возникавшей в дверях и манящей его толстым пальцем, когда так хотелось закричать, рассказать всем, попросить о помощи, но никто же не поможет, одногруппники только добьют. Или не думать о Краснове, рядом с которым Павел чувствовал себя живым товаром, грязной тварью. Раньше он считал, что все в мире было для него, потом думал, что невзгоды временны, и он все преодолеет. Но становилось только хуже, как будто мир пытался его сожрать. Каждый раз новая подсечка, и Павел устал подниматься на ноги. Хорошо бы просто сдохнуть, попутно утащив всех с собой: Краснова, Борисовну, училок, старшеклассников и их телок, физрука, который называл его Мао Цзэдуном… Хлопнула дверь. Из школы вышел Мишаня и, завидев Павла, направился к нему. Павел чуть не застонал. Он совсем забыл про их домашнюю работу, ничего не сделал. После вчерашней поездки с Красновым тело болело и очень хотелось удавиться, какой уж тут китайский.

— Китаеза, где домашка? — Мишаня крикнул еще издали и усмехнулся. В тот день его лицо было особенно отвратным, этот нос картошкой, эти белесые, выгоревшие за лето брови. И голос хриплый, уже низкий, не ломкий, как у Павла. Мишаня стал совсем как старшие, и даже перенял манеру звать Павла «китаезой». Павел решил не врать. Страшно уже не было.

— Я не сделал, — просто ответил он.

— Чо-чо? Я не расслышал. Павел глубоко вздохнул. Спрыгнул с перекладин — падать с них куда больнее, чем просто с ног.

— Я не сделал тебе домашку. Оплеуха прилетела по виску, мир качнулся, смешался с резкой болью. Павел отшатнулся, внутри него как будто треснуло стекло.

— Ты попутал, да? Тебе сказали — приноси все вовремя.

— Я вчера не мог, — ответил он, чувствуя, как тяжелеет голова. Что-то поднялось из глубины, и руки Павла ему уже не принадлежали, ноги не были его ногами, превратились в две туго сжатые пружины. Захотелось сделать Мишане больно, очень больно, вырвать из него кусок, чтобы Мишаня тонко завизжал. Или схватить за волосы на затылке и ударить носом о стол. А, может, о чугунное ограждение дорожки, выступающий острый лепесток?

79

услышать хруст лицевых костей хрупнет, как разломанный кубик рафинада — А чем ты занимался, чучело? Договорились же — каждый день. Мне старших позвать? Никого позвать он не успел. Павел со всей дури саданул его головой, лбом по носу. Чуть сам себя в нокаут не отправил, но Мишане было всяко хуже, кровь полила на подбородок и куртку. Драться Павел не умел и молотил, куда попало, без разбора, но, оказалось, Мишаня тоже не был Брюсом Ли, и они сцепились в потный, шумно дышащий клубок. Дальше был провал, сплошная муть. Он помнил хохот — его ли? Он вроде бил Мишаниной головой асфальт, держа ее двумя руками. Что-то хватанул зубами, брызнула кровь. Тело Мишани обмякло, и Павел ударил снова. Потом его схватили сзади, оттащили, Павел вырывался и брыкался, что-то орал, а Мишаня с окровавленным лицом сидел на заднице и плакал, зажимая нос. «Иди сюда! — кричал Павел, как ему потом сказали. — Иди, возьми свою домашку, тварь!» Во рту был небольшой кусок чего-то соленого и скользкого. Павел машинально это проглотил. На крик сбежались все, от завуча до завхоза. Приехали полиция и скорая, по скорой увезли Мишаню, полиции достался Павел. Уже в отделении навалилась слабость. Очень хотелось прикорнуть, хотя бы на неудобном стуле, куда его усадили, но вечно дергали кислые дядьки в форме, задавали кучу вопросов. Павел даже сказал им про Краснова, но ему велели «закрыть пасть, пока зубы на месте». Потом его оставили в покое, несколько часов Павел тупо провел в комнатушке без окон. Ненадолго задремал, сев на пол, на рюкзак, спиной к стене. Вечером его выпустили. Павел ожидал увидеть директрису или накрайняк Борисовну, кого-нибудь из детдома. Но у выхода из отделения стоял Краснов. Без лишних слов он усадил Павла в машину и вернул в группу лишь следующим утром. Дня три потом Павел не мог сидеть и ходить нормально в туалет. В психушку его так и не отправили, хоть и грозились часто. Наверное, Краснов подмазал. После той драки Павла прозвали бешеным, а учителя морщили нос и тянули «шва-аль», совсем как Борисовна. Даже Марьниколавна теперь обходила его стороной. Мишаня в школе больше не появлялся, вроде как его перевели на домашнее обучение. Настало темное время, которого Павел почти не помнил. Он плюнул на Пекин, стал давиться дешевым китайским куревом с привкусом скошенной травы. Тряс мелкоту на мелочь, прочих не подпускал к себе и дрался не на жизнь, а на смерть. Ни с кем не дружил. Перестал что-либо 80

испытывать, когда приезжал Краснов, ни страха, ни стыда, — ничего, лишь чистая ненависть, остывший и замерзший концентрат. Спустя какое-то время он понял, что надо как-то выбираться, не себя топить, а тех, кто это заслужил. Прошел через скандал и суд, обжился в новом детском доме, наверстал упущенный материал, писал приложения, увлекся мотивационными лекциями и IT подкастами, на год раньше выпустился — не без помощи директрисы, та была лишь рада от него избавиться. Он сдал все экзамены на высший балл, прошел в «вышку», бросил курить, надел костюм. Отказал мужичкам, подкараулившим его у института и предложившим перебраться в академию ФСБ, — он собирался эмигрировать, а не пожизненно сидеть в России. Он не бухал, не матерился, брился через день, мазал руки антибактериальным гелем, тренировался в зале и пил много простой воды без газа, комнатной температуры, не меньше полутора литров в сутки. Но Шваль, сожравшая кончик Мишаниного носа, осталась в нем и после возвращения Краснова оживилась. «Что будем делать, Паша?» — спрашивала каждый день. Что делать-то?

9 Павел понял, что он разучился водить, лишь попробовав следить за тонированным внедорожником Краснова. Тот мог свернуть налево, проскочив между двумя авто на встречке, а Павел терялся, не успевал перестроиться и проезжал поворот. Или пытался тоже проскочить, но подрезал кого-нибудь, и ему гудели и взбешенно орали вслед. Один раз он даже попал в небольшую аварию. Пришлось стоять, перегородив две полосы, и ждать гаишников, а пунцовая от гнева тетка все осматривала разбитую фару «мерседеса», будто не могла поверить своим глазам. Но иначе было нельзя. Когда Краснов съезжал с шоссе и крупных дорог, он пропадал с камер наблюдения. Навигационной системы и автопилота в его машине не было. Вдруг у него на заднем сиденье пацан? Краснов мог заехать с ним в лес, мог остановиться прямо в поле, на обочине дороги. Павел это помнил — выцветшее небо с разводами перистых облаков и высокую траву, сухие метелки которой было видно, когда он лежал на спине. Запах кожзама. Шрам, бугрящийся на шее у Краснова. Раздобыв график посещений «Добродела», Павел караулил Краснова у детских домов, слушая бормотание радио и чувствуя, как в ботинках леденеют ноги. А стоило включить печку посильнее, как окна начинали запотевать и ни 81

черта не было видно. Когда Краснов садился во внедорожник, Павел выжидал несколько минут и следовал за ним поодаль. Гнал по шоссе, толкался в пробках, трясся на ухабах, резко и сильно проваливаясь в выбоины в асфальте, грозя оставить в них колеса. А после дежурил у подъезда, как гребаная Хатико. Краснов жил в комплексе, сложенном из красного кирпича на юге Новой Москвы. Машину он ставил на платную парковку на углу и скрывался во втором подъезде — всегда торопился, будто от кого-то убегал. Свет в его квартире к тому времени уже горел, должно быть, его ждала жена, которую Павел невольно представлял похожей на женщину из сна — всегда в ночнушке и босой. Ну а дальше начиналось ожидание, Павел сидел, смотря новости в гарнитуре или читая потрепанный «Путь». Поверх новостного видео вдруг выскочил очередной спам «контрас» — нарезка ролика «Премьера» о санитарной вырубке леса в природном заказнике Иркутской области. «Губернатору совместно с министром лесного комплекса удалось призвать на помощь китайских специалистов. Древесина из больного леса будет реализована, а выручка пущена на высадку молодняка, — бодро чирикала ведущая. На фоне краны перетаскивали бревна в грузовики. «А ВЫ ИМ ВЕРИТЕ?» — было подписано внизу. Павел свернул все слои и выключил очки, оставив лишь радио в машине, которое бормотало, бормотало, что-то шептало об экономике, курсе юаня, который поднимался, а, может, падал, как на американских горках, когда вагонетка тарахтит, переваливает гребень и срывается, резко меняет направление… Павел распахнул глаза, резко и глубоко вздохнул. Опять уснул. Во рту пересохло, стекла запотели, а часы показывали два ночи. Первым делом Павел проверил внедорожник, но тот, слава богу, все еще был на парковке. Окна в квартире Краснова погасли, только в одном осталось голубоватое мерцание — похоже, планшет или проектор. Выждав еще минут двадцать, Павел завел машину. Еще один вечер насмарку. Краснов как будто знал, что за ним следят.

Вздыхающий и заспанный народ набился в конференц-зал с утра пораньше. В первом ряду сидели представители главного офиса, прямо из Пекина, все как на подбор в синих костюмах, в очках, с зачесанными набок, как у генсека Лина, волосами. Среди них господин Ли и господин Фань, похожие, как близнецы. Собранные, слаженные, сразу видно — деловые люди, 82

а не просто абы кто в памперсе и VR-очках. Пример многим в российском филиале. Еще в курилке Павел пожал им руки, осведомился, как идут дела, угостил «пандой».8 Сам он не курил, но на встречи таскал пачку в кармане. Разговор был очень интересным, и Павлу показалось, что у него получилось произвести хорошее впечатление. Но стоило зайти в зал, как его тут же оттерли коллеги, заговорили наперебой на ломаном китайском. Китайцы беспомощно глядели из осады, рандомно жали руки, кивали, явно не улавливая смысла половины сказанного. Игорь Лыков вышагивал под голограммой в свободных тренировочных штанах и белой рубашке навыпуск, как будто только что пришел с прогулки в парке. Он рассказывал о том, что команда успела сделать со времени запуска проекта. Презентация состояла из общих фраз и толком основные фишки не затрагивала, поэтому Павел иногда нашептывал китайцам пояснения — он сел во втором ряду, прямо за проект-менеджером китайского офиса, готовый если что помочь. Китайцы кивали, пытаясь поспеть и за Лыковым, и за дополнениями Павла, пока Маршенкулов жестом не велел Павлу заткнуться. Почему о презентации не сообщили заранее? У Павла имелась пара идей, которые стоило использовать, да и другие члены команды могли ее дополнить. И зачем так рано, еще не готово ничего. Чего показывать? По-любому все это было инициативой Лыкова, захотел лишний раз покрасоваться перед китайцами, чтобы его точно взяли в главный офис. Хотя настроение Павлу испортила не внезапная презентация. Он был не в духе с самого утра. Уже которую ночь по возвращении домой, продрогший и голодный, он не мог уснуть. Бессильная злоба точила его, как короед деревья, и он чихал и кашлял, пытаясь ее выплюнуть. Всю машину завалил носовыми платками. Еще в конференц-зале было душно до тошноты. Даже с забитым носом Павел чуял чей-то одеколон, и табачный дым, и запах изо рта, они прилипали к коже. Павел выдавил в ладонь каплю антибактериального геля, жалея, что нельзя намазаться им целиком. Посмотрел наверх, на решетку вентиляции.

— У нас кондиционер работает? — спросил он у сидящего рядом парня. Тот пожал плечами и вымученно улыбнулся.

— Да вроде нормально, не жарко. Не жарко, ну конечно. От сухости в горле закололо, и Павел зашелся в приступе лающего кашля. Накрыл рот ладонью, стараясь сдержаться, затолкать его обратно, но проще «Панда» — премйальная марка кйтайй скйх сйгарет, однй йз самых дорогйх сйгарет в мйре.

8

83

было сдержать поезд. Павла словно разрывало изнутри. Лыков умолк, Маршенкулов нахмурился, обернулся, выискивая взглядом, кто там надрывается, и Павел выскочил из зала, давя всем ноги и пригибаясь — как будто это могло сделать кашель незаметней. Шатаясь, он забился в туалет и напился из-под крана. Стало полегче. Павел смыл слезы с покрасневшего лица, оперся на холодный камень раковины, сплюнул. Слюна была болотного цвета, в легких что-то булькало, мешало дышать. Будь у него сейчас вшит чип, тот сообщил бы об угрозе для здоровья и повышенном сердцебиении, посоветовал вызвать врача, а то и уже вызвал бы автоматически. Но чипа не было, а по врачам Павел принципиально не ходил. Обратно пробираться в центр ряда он уже не стал и встал у выхода. Лыков заканчивал речь, на слайде улыбались люди всех цветов кожи — такой же использовали несколько месяцев назад для презентации фитнес-приложения. Видно, у маркетологов закончились картинки.

— Над проектом работают главные специалисты российского филиала, — сказал Лыков, улыбаясь так же белозубо и неестественно, как и люди на слайде. — Отдельно я хотел бы выделить лучшего разработчика нашей команды, Чжана Павла. Мы не успеваем записывать его идеи. Все посмотрели на Павла, и тот кивнул, чувствуя, как кашель снова царапает горло.

— Надеюсь, в следующий раз Павел покажет нам свою презентацию. Уверен, ему есть о чем рассказать, — добавил Лыков, отчего в Павле с новой силой вспыхнула злость. Хочет подколоть? Не выйдет, Павел и сейчас бы сделал в сто раз лучше, если бы ему предложили и предупредили. Но нет, его опять оставили на скамье запасных. Почему-то вспомнился выпускной год в школе, когда ему не дали золотую медаль, завалив на ОБЖ и технологии, хотя выпускные экзамены он сдал лучше всех, причем на год раньше. Она не имела большого значения при поступлении, эта медаль, но на душе скребли кошки. Хотелось выйти и крикнуть в лицо им всем — директору, завучу, училкам в гипюровых лоснящихся платьях — о несправедливости, о том, что он должен был получить на самом деле, и они все знали это. Но он промолчал, начало выпускного просидел в углу спортзала, глядя, как знакомая шпана притирается к девчонкам в танце, потом ушел, помня слова отца. Он все получит, что заслуживает, только позже. Господин Фань кивнул Павлу.

— Нужно добавить еще одну функцию, — сказал он. — Мы бы хотели не 84

только отслеживать исходящие сигналы чипов, определяя их местоположение и считывая медицинские данные клиента, вы меня, надеюсь, поняли, не помню, как это по-русски, но и иметь возможность выборочно отправлять входящие сигналы.

— Вы можете это делать, — с готовностью ответил Лыков. — Рассылать визуальные информационные сообщения отдельным пользователям. Господин Фань улыбнулся, не размыкая губ.

— Мы знаем, вы проделали замечательную работу. Я говорю немного о другом, о возможности отдавать чипу команды. Скажем, менять настройки в целях общественной безопасности. Наши американские коллеги сказали, что это возможно. Все посмотрели на Маршенкулова, а тот замялся, не зная, как объяснить и вместе с этим обойти увесистый намек на конкурентов.

— К сожалению, это трудновыполнимо. И будет не совсем этично с нашей стороны, противоречит законам САГ, понимаете? Вдруг доступ к этой функции попадет не в те руки? Миллионы людей окажутся в опасности.

— Мы понимаем, — закивали господин Фань и господин Ли. Если они и были разочарованы отказом, то не подали вида. Павел понимал решение Маршенкулова, хотя он, наверное, смог бы добавить такую фичу, ему понравилась идея. Например, блокировать чип должнику, ограничить доступ ко всем гаджетам — здорово же? Много чего можно было придумать. Кашель не отступал. Еле дотерпев до конца презентации, Павел вывалился в коридор и прочистил горло. Рявкнул, чихнув — в носу свербело так, что слезы заволокли глаза. Нащупав в кармане брюк скомканную влажную салфетку из туалета, Павел кое-как ее расправил и высморкался. Кто-то толкнул его локтем, пронесся размытой слезами тенью.

— … Документы на здание и землю под ним у меня в порядке, — голос Лыкова стремительно удалялся по коридору, затихая. — Это моя собственность, за которую я плачу налоги, никаких договоров купли-продажи я не заключал. Если город попробует ее присвоить, я приду к вам с адвокатами и репортерами… Павел усмехнулся, сжал салфетку в кулаке. Оказывается, и в мажорском королевстве не все было спокойно. Маленькая, но радость. Вернувшись в конференц-зал, Павел позвал китайцев выпить и вполне натурально удивился, когда ему сказали, что уже собираются вечером в караоке на Камергерском. Разумеется, его пригласили, и он очень этому обрадовался, ведь он знал назубок всю китайскую попсу, которую любили ставить в KTV — не потому, что та ему очень нравилась, а по долгу службы.

85

По той же причине он притворялся, что вливает в себя водку. Поблагодарив еще раз господина Ли и господина Фаня, Павел поспешил работать, сделав пометку в календаре с напоминанием купить подарки. Приходить с пустыми руками к старшим по должности было нехорошо.

— Да, — он ответил на звонок, раздумывая, что взять: водки, икры или всем по матрешке и хватит.

— Паша, — сказала Соня в наушнике. Голос ее прерывался, будто она звонила из подвала. — Паша, я в полиции. Вытащи меня отсюда.

10 Валерка даже в детстве был проблемным. Добрый парень, но ходил по легким, давно проторенным дорожкам, которые вели из Костеево прямо на дно. Теперь, в свои двадцать пять, он так нигде и не работал, перебивался мелочью: то собирал металлолом по окрестным деревням, то помогал на стройках. И Соне все меньше хотелось отвечать на его звонки, даже на простое аудио. Уже не вернуть брата, который чинил ей велик, разогревал обед и надавал по морде пацану из соседнего подъезда, когда тот отобрал у Сони куклу и бросил за забор воинской части. Того брата заменили долговязым гаденьким мужиком без определенных занятий и взглядов на жизнь.

— Ну и как там в Москве? Всё за прилавком стоишь? — спросил он веселым тоном. Снова пьян? Или просто настроение хорошее? Впрочем, грань между трезвым и пьяным поведением у Валерки давно стерлась, теперь даже с утра он говорил развязно, слегка мяукал, проглатывая часть слов.

— Вроде того. А твои дела как? Валерка фыркнул.

— А из моего окна тлен, разруха, днище дна.

— Работу нашел? — спросила Соня, заталкивая вещи в рюкзак. Глянула на часы — время еще было.

— Есть кой-чо. Я, короче, думаю через месяц покалымить, тут мужик один хочет с пчелами замутить фишку, мед гнать в Китай оптом. Типа экологически чистый, китайцы это дерьмо хавают только так. Я буду за ульями смотреть, когда он их в поле вывозит. Очередной замок на песке.

— Ты где сейчас?

— У мамки, где ж еще. Валерка затянулся, шумно выдохнул в трубку. Где-то в стороне галдели 86

дети, и Соня представила, как брат сидит на лавке у подъезда, широко расставив ноги. За его спиной похожая на коробок пятиэтажка, в которой они с Валеркой выросли, перед ним детская площадка, где они по очереди играли в «майнкрафт» на телефоне — Валерка отбирал его у мелкого Ромы, который таскался за ними хвостом. Соне тоже захотелось покурить, и она потянулась к пачке «шуан кси». Вдохнув горький дым, она ощутила, как дрожит — то ли от разговора, то ли от предстоящей вылазки на небоскреб.

— И Антон с вами живет? Антон был новым маминым мужем, пародией на умершего отца. Невысокий, обросший, с волосами, стянутыми резинкой в жидкий хвостик, с влажным взглядом и зеленоватой кожей, он ходил по лесным озерам, которые знал наперечет, и всегда возвращался с рыбой. Сам же ее потрошил и чистил — мамка не умела, только бросала на сковороду, обжаривая до жесткой корки. «Хорошо идет под пиво», — говорила.

— Ну да. А ты с кем? Папика нашла?

— Валер, я сто раз повторяла — я здесь учиться, а не папика искать.

— Да ну хорош, дура что ли? В Москве умнее тебя хватает, со всей страны едут. Мужика надо искать, пока не растолстела.

— С чего я должна растолстеть, Валер?

— Да вы все жирнеете, чо.

— По своим бабам не суди, пожалуйста. Валерка хохотнул, приняв ее слова за шутку. Соня не улыбнулась, она злилась, что все кому не лень лезут в ее дела. Занялись бы сперва своими.

— Знаешь, я пока в завязке, — мечтательно сказал Валерка. — Свободен, как ветер, и все такое. Это означало, что его снова кто-то бросил. Может, руки распускал, может, мать помогла, ведь ее Валере не всякая подойдет. Соня поискала шапку и тряпичную маску на лицо, тоже сунула в рюкзак.

— Ты калмыку своему предложи медом заняться, пускай деньжат подкинет. Будет сплавлять через границу.

— Он не калмык, он — китаец. Наполовину.

— А выглядит один в один калмык. Щас многие китайцами прикидываются, телочек так снимают, типа «я китаец, я китаец», а сам из села под Элистой приехал. Сколько ему, лет девятнадцать? Соня пожалела о совместном фото, которое разместила в качестве юзерпика. Теперь начнутся ненужные расспросы.

— Нет, он старше тебя. И вообще, он вырос в России, а значит русский.

— Ну да, а я — Димаш Кудайберген, платиновый голос Казахстана, — 87

захохотал Валерка. — Ты скажи ему про мед, я серьезно. Вдруг захочет? Ему процент перепадет. Меньше всего Паша ассоциировался с торговлей медом. Как и Валера, впрочем. Наверное, это было единственным, что их объединяло.

— Ладно, мне пора. Маме привет.

— Она обижается, что ты ей не набираешь. Боится, что ты у себя в Москве побираешься, без денег сидишь. А вот это уже нечестно, мама могла и сама позвонить, но не звонила. И отвечала через губу, словно не хотела с Соней говорить, критиковала постоянно. Ну и смысл был ей набирать? Но ничего из этого Соня не сказала вслух.

— Пока, Валер, — и положила трубку. Открыла дверь, перед этим посмотрев в глазок, и спустилась вниз, где ее уже ждал битый «лифан». За рулем сидел Руслан.

— Привет, красивая! — он крикнул в окно, бодрый, как никогда. — Готова к представлению? Честно говоря, Соню бил мандраж, но отступать уже было поздно. Поэтому она села на пассажирское сиденье, стараясь не испачкать комбинезон о замызганный порожек, и улыбнулась, как делала в любой непонятной ситуации. Дорога оказалась короткой, но нервной. Сперва они угодили в пробку, и Соня поглядывала на часы — казалось, машина еле двигалась, а время, наоборот, бежало вскачь. Опаздывать было нельзя. Припарковаться Руслан решил на соседней улице, от греха подальше, и до задворок стеклянностальной, совсем не дружелюбной «Дружбы» пришлось идти пешком. Там, в слепой зоне камер, в компании длинного рулона их уже ждал третий «контрас» — высокий, крепкий, с широко посаженными раскосыми глазами и шрамами от угревой сыпи на лбу. Шурик, так его назвал Руслан, хотя имя скорее всего не было настоящим. Первое правило «контрас» — никаких знакомств, участники сходились на месте акции и тут же расходились. Второе правило — никаких лиц, поэтому все они были в капюшонах и медицинских масках, и Соне постоянно не хватало воздуха. Баннер был напечатан на специальной тонкой ткани. Сверток, с виду легкий и тонкий, на деле был увесистым, и они несли его втроем через пожарный выход. Дублированные карточки и отпечатки пальцев Руслану передали накануне, мониторы на пульте охраны взломали «контрас» со стороны. Они же скинули сообщение, что все готово, можно идти. Дорога к лифтам оказалась свободна — охранники практически всегда сидели в холле и не слишком напрягались. Да и людей почти не было, только 88

две женщины вышли из лифта. Соня сжалась, думала — все, приехали, но женщины даже не глянули в их сторону и заторопились на выход, держа контейнеры с едой. Небоскреб построили недавно, некоторые этажи занимали офисы компаний, но большая часть здания пустовала: цены в гиганте, возведенном в центральном районе, кусались. Минут через десять Соня уже боролась с ветром на крыше, натянутые веревки шли от баз за парапет, скрипели от натуги, а где-то там внизу, вне зоны видимости, на них покачивались Руслан, Шурик и баннер, раскатанный на пятнадцать этажей. По его периметру была пришита гибкая рамка. По сигналу с пульта она становилась жесткой, распрямлялась и прилипала к стене. Собственно, это и было Сониной миссией — нажать на кнопку, когда Руслан и Шурик закрепят углы, чтобы гибкий контур распрямился, натянув ткань. Дело нехитрое, Руслан мог и сам справиться, пульт-то был на батарейках, но, похоже, он просто хотел привести Соню и покрасоваться перед ней. Ходил важный, много говорил. А ее подмывало именно сейчас набрать Валерке с мамой и показать им по видеозвонку Москву с высоты птичьего полета. Разве могла девочка с куриными мозгами стать частью «Контранет», попасть на крышу небоскреба? Разве могла такая девочка привлечь внимание миллионов граждан чем-то, кроме обнаженки в блоге? Но — еще одно правило — никаких трансляций с места акции. Нарушителей банили и больше с ними не имели дел. Ветер был злой, рвал с Сони одежду, пытался утащить к краю крыши. Солнце пряталось за горизонт, прокалывая лучами розовое небо, а Москву уже затопило тьмой, далеко внизу загорались точки-фонари.

— Соня, давай, — сказал Руслан в наушнике. Его было плохо слышно, ветер хлопал и завывал, глуша слова. Не вынимая пульт из кармана, Соня нажала кнопку. Сработало или нет, она так и не поняла, а заглянуть за край боялась — еще сдует, только ее и видели.

— Порядок, — после недолгой паузы сказал Руслан. — Мы поднимаемся. Спустя пару минут над парапетом показалась лаковая макушка шлема. Руслан махнул Соне рукой в красной перчатке, все клево, мол. Затем что-то вжикнуло, лопнуло струной, и он беззвучно провалился за край крыши. Обрывок веревки с перетертым концом отскочил к ногам Сони, заплясал в агонии, затем затих. Веревка потоньше натянулась, дрожа и поблескивая. Соня запоздало вскрикнула, будто ухнула в холодную воду. Фантазия дорисовала, как Руслан сорвался окончательно, разбился, расплескался по проезжей части в восемь полос. Или качнулся по инерции, влетел в 89

ударопрочное стекло. Шурик тем временем перевалился через парапет, ловко вскочил на ноги. Отбросил шлем — тот покатился в сторону, как запасная голова, — вытащил из рюкзака плащ и надел его. Маску, шапку и перчатки он снимать не стал.

— Руслан! Руслан упал! — прокричала Соня ему на ухо, с трудом себя слыша из-за ветра. Шурик кивнул, не поднимая хмурых глаз. Его пальцы шустро застегивали пуговицы.

— Я говорил, дует сильно, не надо лезть сегодня, — крикнул он. — Видать, на маятнике перерубило. Там гладко пипец, мотает, и присоски говно, еле держат.

— А зачем же вы полезли?.. Почему?.. Шурик ее не слушал. Он вернулся к краю и глянул вниз.

— Вроде зацепился за что-то, пока не подкидывает. Хорошо, что узел сделал, висит на уровне двадцать восьмого. Сообщив это, он забросил «седушку» на плечо и исчез на лестнице пожарного хода. Соня ничего не поняла из того, что он сказал, за исключением двадцать восьмого этажа. Охрана наверняка уже вызвала полицию, и наряд уже мчался к «Дружбе» из ближайшего отделения. От них до небоскреба пять минут езды, Соня смотрела по картам. Всего пять минут, чтобы сбежать. Но разве можно бросить Руслана? Своих нельзя бросать, ее для того и взяли, чтобы помогла. Соня кинулась следом за Шуриком. Тот учесал вниз на своих длинных ногах, его уже не было видно, только доносилось легкое эхо шагов. Прыгая по ступеням, Соня набрала Руслана — на всякий случай. Гудки были, но никто не отвечал. Остановившись на двадцать восьмом, она прислушалась. В лестничном колодце повисла тишина. Наверное, Шурик вышел здесь, решила Соня. Наверное, пошел вытаскивать Руслана. Этаж был занят, на табличке рядом с дверью, под иероглифами было написано: Taoxin Industries. Что если спросят, кто она такая? Можно прикинуться курьером, сказать, что заблудилась, ищет консалтинговое агентство по объявлению. Да, отлично, агентство — то, что нужно. Сыграть глупую девицу, это всегда срабатывало. Соня стянула шапку и маску, затолкала их в рюкзак. Ладони в полиэстеровых перчатках вспотели, виски ломило болью. Мыслей не было, совсем. Она толкнула дверь и вышла в стеклянно-бетонный холл. У стойки 90

ресепшен стояли двое в форме, им что-то втолковывал местный охранник.

— Он только что свалился, вот после того, как я вам набрал. Позвонил начальник местный, из Таосина, я ни хрена не понимаю, чего он там лопочет… Один из полицейских поднял руку, велев охраннику умолкнуть, и обернулся к Соне. Он глядел на Соню безразлично, из-под полуприкрытых век, совсем как апостолы глядят с икон.

— Она? — спросил скучающим тоном. Охранник неуверенно кивнул. Две девочки-секретарши за стойкой ресепшен приподняли головы, как маленькие змейки, и, отметив Соню, снова ушли в киберпространство гарнитур. Одна томно произнесла скороговоркой: «Добрый-день-таосин-индастриз-слушаювас».

— Подняла руки и встала на колени, — скомандовал смуглый. Второй полицейский держал руку на кобуре, постукивал пальцами по рукояти. Зачем ему пистолет, она ведь не вооружена?

— Помогите, пожалуйста, там человек сорвался. Его надо скорее вытащить. Я могу оказать первую помощь. — Соня указала на веревку за окном, но полицейские даже не посмотрели в ту сторону.

— Тебе особое приглашение сделать? — сказал тот, что с кобурой. — Подняла руки над головой, повернулась спиной и на колени. Из кабинетов уже выглядывали зрители, смотрели на Соню, как на тигра в клетке. Бликовали гарнитуры, кто-то уже снимал. Что «контрас» дальше сделает? Дернется и ее застрелят? Или сдастся, и ее повяжут, положат мордой на стол? А потом все побегут на крышу и вниз, на тротуар, снимать с хороших ракурсов, как спускают тело Руслана, как срезают баннер. Пациенты «Благих сердец» душу бы продали за такое видео. От этой мысли вдруг стало пусто и противно до горечи на языке. Она должна была заметить, что основная веревка перетерлась. Должна была предупредить. Прости, Руслан, прости. Подняв руки над головой, Соня встала на колени.

11 Вокруг УВД сгибались под ветром березы, пылили желтым цветом, заметным в воздухе на просвет. Часть пыльцы оседала тонким слоем на стенах здания, забивалась в швы меж кирпичей. Под козырьком сбились в теплом облаке дыма курильщики: сплошь полицейские, лишь с краю пристроился 91

дедулька в потертом пальто. Сосредоточенно, дрожащей рукой он подносил цигарку ко рту, долго затягивался и выпускал дым в гнойное, набухшее дождем небо. Павел протиснулся мимо них в приемную.

— Снегирева Софья, — Павел склонился к окошку дежурной, стараясь говорить прямо в него. — Мне сказали, ее привезли сюда вчера вечером. Я хочу ее увидеть. Дежурная, плотная и уставшая от жизни, вздохнула, нехотя оторвала взгляд от планшета, в котором что-то заполняла, отложила стилус.

— А вы кто?

— Друг ее, — ответил Павел, раздраженный пренебрежительным взглядом, таким же тоном и сходством с Борисовной.

— Друзья не допускаются к задержанным, только родственники или адвокаты.

— Хорошо, тогда я хочу узнать, на каком основании Софью задержали. Про основания он зря завел, сразу понял. Тетка посерьезнела, уперлась наманикюренными сильными пальцами в столешницу и даже чуть приподнялась. Потребовала ID карту, затем минут пять расписывала, кто он и все ему подобные, что никто ему здесь не обязан, пусть ждет начальника, а будет ли начальник сегодня — неизвестно, и нет, она не подскажет. Отчитала Павла, как будто он стоял перед доской, не выучив урок. Да какого черта?! Он выскочил наружу, как ошпаренный. Небо прохудилось, ливень крыл стеной. Вода струилась с козырька, стекала по стенам, смывая в канализационный слив пыльцу. Курильщики разбежались, и Павел в гордом одиночестве встал на островок асфальта рядом с усыпанной бычками урной, не зная, что предпринять. Он сам ничего и не сделает, то было понятно. Нужны профессионалы, чтобы хотя бы узнать причину ареста. Кто-то, внушающий уважение и знающий законы, как родинки своей жены. Павел нехотя набрал старый контакт. Столько лет прошло, вдруг его не вспомнят? Или абонент помер? Герман Львович был немолод еще тогда, и если его нет в живых, к кому же обращаться, чтобы не кинули? Но на вызов ответили, и в ухе раздался знакомый скрипучий голос: — Алло, — сказал он с легким удивлением, будто не ожидал, что гарнитура может звонить.

— Герман Львович, добрый день, — заторопился Павел. — Это Павел Чжан, мы с вами…

— Да-да, я помню вас, Паша. Как у вас дела сейчас? Все хорошо? Павел даже растерялся, прикинув, насколько у него все наперекосяк.

92

— У меня все хорошо, — наврал. — Герман Львович, проблема у моей подруги.

— У невесты, значит, — удовлетворенно отметил Герман Львович.

— Нет, просто подруги. Ее сегодня забрали в полицию, ничего не объясняют, что произошло. И я хотел бы попросить вас нам помочь, разумеется, не бесплатно, я все оплачу…

— Паша, я уже на пенсии, отошел от дел… В груди у Павла что-то ухнуло, сделав кульбит.

— …но могу посоветовать вам моего ученика. Он, правда, берет немало.

— Я заплачу, не вопрос, — как на духу ответил Павел. У него на счете были сбережения, кругленькая сумма на первый год в Пекине. Заработает еще, ничего, сперва бы Соню вытащить. Он записал номер адвоката, но прощаться не торопился. Под языком свербел один вопрос, над ухом все шептала Шваль.

— Герман Львович, а помните подозреваемого, которого так и не нашли? Который в детдом ходил. Я описание давал, фото высылал. Герман Львович согласно мурлыкнул в микрофон.

— Скажите, — Павел облизнул пересохшие губы, — скажите, а его действительно искали? Полиция могла его отмазать? На том конце повисла пауза, помехи трещали, как сгорающие мошки.

— Тогда мы сделали все, что в наших силах, Паша, — загадочно ответил Герман Львович и распрощался.

Ученик и правда стоил баснословно дорого, но приехал уже через час. Ухоженный и гладкий, лет пятидесяти, он выбрался из электрического «мерседеса» последней модели, придерживая полы кашемирового серого пальто. Представившись Михаилом и узнав имя задержанной, он стремительно вошел в здание УВД и через двадцать минут оттуда вышел. Дело оказалось серьезнее, чем Павел думал. Соню поймали в небоскребе «Дружба» с двумя парнями из «Контранет». Одного закрутило ветром и он сорвался, увезли в реанимацию с множественными переломами, другому удалось скрыться. Соня же пыталась убежать и напала на полицейского. Пригрозить прокуратурой и обойтись без суда и взятки не получится, гладко расписал гладкий Михаил. Не левое же дело шьют, есть доказательства, видеозаписи, журналисты заинтересовались. А на плакате кроме всего прочего про сеть вообще был националистический лозунг: «Россия для русских, долой САГ», и это еще одна статья, за разжигание. К тому же, Соня — волонтер в «Благих сердцах», одиозном православном центре реабилитации от сетевой 93

зависимости, где людей сажают в камеры, а не так давно один из пациентов убил себя. Дешевле выкупить, не поднимая волны, пока дело не передали дальше и не было официальных заявлений. Дать взятку, сумму, еще более неприличную, чем гонорар Михаила, — он уже договорился, — и Соню выпустят, проведут как свидетельницу по делу. Без права на выезд, разумеется. То, что успели наснимать и выложить в интернет, потихоньку замнут, скажут, полицейские ошиблись, что ее скрутили.

— Вам тоже нежелательно внимание к вашей подруге, — добавил Михаил, попивая водицу из маленькой, но очень дорогой бутылки. — Вы же понимаете, проверять будут всех ее знакомых и друзей. Внезапно оказалось, что с Павлом два года встречалась какая-то другая Соня, а он и не заметил. Хотелось даже попросить фото задержанной, вдруг перепутали. Павел всегда представлял «контрас» лихими хакерами в балаклавах, и будущая врач-нарколог никак не укладывалась в этот шаблон. Чем Соня могла им помогать? Она же ничего не смыслила ни в программировании, ни в промальпе, и к политике не проявляла интереса. Хотя что из этого могло быть правдой? Что вообще было правдой из всего, что вылетало из Сониного рта? Павел вспомнил ее недавний визит к себе домой и похолодел. Что если Соня взломала планшет? Установила что-нибудь, пока Павел спал. Что если она запустила вирус в сеть «Диюй», а после его отследят и придут разбираться? Надо проверить, сразу же вечером, как приедет. И «Россия для русских», да? Вот, значит, как она считает. А стоит ли за нее платить вообще? Отмахнувшись от трусливой гаденькой мыслишки, Павел попросил Михаила подождать. Сняв деньги в банке неподалеку, он сунул пачки купюр в первое, что попалось под руку, — промасленный пакет из Макдональдса, который лежал на полу в машине, — и передал их на заднем сиденье адвокатского «мерса», чувствуя себя одновременно героем детективного сериала и размазней, которого развели на бабки. А еще спустя минут пятнадцать вышла Соня, без ID карты, но со справкой об изъятии и копией протокола. Растрепанные волосы стянуты в хвост, на подбородке почему-то темнела грязь, на скуле ссадина. Одета она была в прорезиненный рабочий комбинезон, будто собиралась лезть на вышку, чтобы крутить там провода. Между коротковатыми штанинами и ботинками белели щиколотки. Она несмело улыбнулась, но, натолкнувшись на взгляд Павла, посерьезнела, молча села на пассажирское сиденье и вздрогнула от хлопка двери.

— Спасибо, что вытащил, — сказала тихо, когда он сел за руль.

94

Павел кивнул. Он завел машину, набрал координаты Сониного дома. Автопилот крякнул, подтвердив маршрут, и перехватил у Павла управление. Пару минут они ехали в тишине. Павел никак не мог оформить словами все, что кипело у него внутри. «Почему ты не сказала мне?! Почему врала? Ты же могла свалиться, погибнуть, как тот парень, который сейчас в реанимации». Хотелось закричать, но говорил он сдавленно, пунктиром, как будто злоба застряла в горле, мешая звукам выходить.

— Ты чем, блин, думала? Ты этими протестами себе всю жизнь изгадишь. Соня отрешенно молчала, и Павлу захотелось тряхнуть ее за плечи.

— Самые главные в «Контранет» не подставляются и по стенам не лазают. У них офшоры на Кипре, на Маврикии, везде. Зачем офшоры честным людям?

— Я знаю про офшоры, — ответила Соня. — Читала. Их вынудили так поступить. Павел решительно ее не понимал.

— И все равно с ними связалась. А на мента зачем полезла?

— Я ни на кого не лезла, Паша, они придумали все это. И много чего другого хотели написать, если я не сдам своих.

— И ты сдала? Соня качнула головой.

— Я не могу, я никого не знаю. Моим контактом был Руслан, и всё. Соня, похоже, не врала, хотя актрисой была отличной, это Павел уже понял. Она могла исполнить не только «Колобка».

— Да у вас настоящая террористическая ячейка.

— «Контрас» — не террористы!

— А методы совсем как у них. Они киберпреступники, ты в курсе? И что, ты делала все, что тебе говорили? Наркоту не перевозила? Она закрыла глаза, как в приступе мигрени.

— Паша, ну что ты в самом…

— Они же наркотой барыжат, это везде писали. И воруют деньги со счетов.

— Никто там не барыжит и не ворует!

— А тебе откуда знать? Ты же только с Русланом общалась. Кстати, кто он, этот Руслан? От этого имени Соня вздрогнула, побелела, и Павлу в голову ударила злая радость — значит, правда, у них там что-то было.

— Никто, просто друг, — бесцветно сказала Соня.

— Сказали, он в реанимации. Долго не протянет.

— Боже, Паша, не говори так!

— И будет поделом ему и таким, как вы! Жизнь просрать ради чего? Ради 95

плаката? Он ударил по рулю ладонью, и автопилот вопросительно пискнул, не распознав команду. Павел ткнул пальцем в сенсорный экран, закрыв всплывшее окно.

— Ладно, — сказал он с мрачным торжеством. — Когда чипы введут, сразу отследят реальных заказчиков.

— Какие чипы? — уточнила Соня. В салоне стало тихо, все торжество сдулось, как проткнутый воздушный шар. Шумел кондиционер, шуршала резина по асфальту. Павел смотрел перед собой, на вечерний проспект со светляками фонарей, на огромные цифры 9, мигающие на зданиях в честь грядущего Дня Победы, и судорожно думал. Черт, вот болтать не стоило, конечно. Зря он проговорился. Хотя рано или поздно все узнают, в сети уже ходили слухи.

— Значит, это правда, — сказала Соня, скрестив руки на груди. — У нас хотят сделать, как в Китае.

— Я не могу тебе сказать.

— И этим занимаешься ты. Твой оч-чень важный проект. Павел молчал, следя, как исчезают в зеркале белые полосы разметки. Он не хотел смотреть на Соню.

— Не связывайся с «контрас» больше, — попросил. Дал слабину, и Соня тут же ее почуяла.

— Вот ты мне говоришь забыть про «контрас». Или про центр, его ты ведь тоже не любишь, верно? Павел промолчал, хотя ему и правда не нравилась сектантская атмосфера «Благих сердец».

— А ты сам готов бросить работу ради меня? Ты понимаешь, какой вред наносишь себе и другим людям своими программами? И чипы! Поместить в людей жучки — вот что твои китайцы хотят сделать.

— Они не мои. Они…

— Не важно. Китайцы получат наши данные, все, что угодно, если потребуется.

— Можно подумать, им больше делать нечего. И что плохого в том, чтобы выслеживать преступников?

— А ты уверен, что преступников? Да убери ты эту гарнитуру, меня послушай! — Соня сорвала с глаз Павла очки, бросила их куда-то на заднее сиденье.

— Она не включена, — запоздало сказал Павел. Он не снимал гарнитуру просто потому, что про нее забыл.

— Я же каждую неделю работаю в реабилитационном центре. Люди там 96

пьют таблетки, не могут слезть с виртуалки, у мозгоправов сидят. Они детей бросают, старых родителей, с ума сходят, понимаешь? Это как наркотик! Сонины глаза лихорадочно блестели. Она что-то выискивала в Павловом лице — может быть, ждала, что тот ахнет и вдруг поймет, что был неправ. Узрит темные замыслы «Диюя», тут же с визгом развернет машину на 1905 года, ворвется в офис и напишет заявление на увольнение. А после присоединится к «контрас».

— Как, зная это, ты можешь продолжать работать в айти? — спросила она. — Я-то думала, ты против чипов, я думала, ты с нами…

— Да с чего ты это взяла? Как я могу быть с вами, раз у вас Россия для русских? И как я могу уйти с работы? — рявкнул Павел, не сдержавшись. Он указал подбородком на брендовый рюкзак-мешок в руках у Сони, подаренный на восьмое марта. — Вот это я на что купил, по-твоему? Откуда он у тебя появился? Соня отдернула от рюкзака руки, будто тот кусался.

— Я у тебя его не просила! И неужели нет других занятий в жизни, чем можно денег заработать?

— Есть, конечно есть. Можно мести улицы, можно мыть машины, можно обзванивать людей, впаривать им говно и на эти копейки жить. Можно и как ты, — Павел ткнул в Соню пальцем, — как вот ты, лазать по зданиям, развешивать плакаты, ни черта за это не получать, кроме условного срока, да? А потом звонить мне, в «Диюй», который вы дерьмом обмазываете, чтобы я вытащил, отвалил кучу бабла. Так тоже можно, получается? Ты не подумала, как скажется на моей работе, что у меня подружка в «контрас»?

— А тебя волнует только это.

— Не только, но да, я ценю то, что имею. Я много для этого работал и терять не собираюсь. Соня качнула головой, словно не веря в то, что слышит. Вечерние огни чертили на ее лице углы, впадины под глазами, заломы у поджатых губ.

— Я верну тебе деньги, — тихо пообещала она и отвернулась к окну. Грош цена ее словам, такую сумму она могла накопить только за десять лет работы в магазине. Но разговор был окончен, и отношения, наверное, тоже. И не было ни сил, ни времени их восстанавливать. Может, оно и к лучшему, доверия-то нет уже. Они свернули в Сонин двор, проехав в узком перешейке между припаркованными машинами и парапетом, остановились. Соня с громким вжиком расстегнула рюкзак, рассовала часть вещей по карманам куртки, часть зажала подмышкой и молча вышла. Рюкзак остался лежать на сиденье сброшенной кожей в клеймах с логотипом, раскрыв зубастый рот на молнии.

97

На лямке все еще висела желтая ментовская бирка. Лязгнула, закрывшись, дверь подъезда. Павел велел машине ехать. Притормозив у помойки, он открыл окно и баскетбольным трехочковым забросил рюкзак в контейнер. Затем глянул на время. Еще успеет в караоке. Господин Ли и господин Фань будут ему рады. Что же купить, матрешек или водки?

II. Кэчан 1 Сулейменов курил не взатяг. Просто набирал в рот дым, немного держал и выпускал, щуря глаза, посматривая на Павла — заценил, нет? Павел выжидал, не торопился раскрывать все карты. Пускай пацан думает, что кроме него есть и другие варианты, хотя других вариантов не было. Пятнадцатилетний Сулейменов — первая и последняя Павлова надежда. Два года назад, когда они познакомились, Сулейменов еще ждал папку с зоны. Рассказывал, как тот придет и «всем покажет», заберет Сулейменова обратно в Нур-Султан. А потом умер его папка. Убили сокамерники, как поведали Павлу воспиталки, говоря тихо, чтобы не дай бог никто не передал. Но кто-то все-таки сболтнул. Павел однажды зашел в группу, приволок заказанные подушки, а Сулейменов стоял на подоконнике среди горшков с цветами. Окно было открыто. Он испуганно обернулся на Павла, готовый сигануть. Павел застыл на пороге с сумками в руках. «С такой высоты насмерть не разобьешься, — сообщил, стараясь не выдавать охватившего его ужаса. — А вот ноги переломаешь или позвоночник. Всю жизнь по интернатам проваляешься, будут раз в неделю жопу мыть. Или в психушку отправят. Хочешь так?» Сулейменов не хотел. Слез с подоконника, привалился к батарее и разревелся, размазывая сопли по щекам. Павел о попытке самоубийства не рассказал, хотя, вообще-то, стоило. Он собрал нужные справки, прошел какие-то идиотские курсы в волонтерской организации, как обязывали, и записался в наставники Сулейменова. Приезжал раз в месяц на целый день, держался всегда под камерами, как будто сам себе не доверял, и с территории не увозил, как бы Сулейменов ни просил. Детский 98

дом был новый, с хорошим ремонтом, воспитатели вроде бы нормальные, но жалко было пацана, хорохорился, пыжился, а на деле испуганный ребенок. Потерянный. Когда Сулейменов докурил, Павел спросил: — Знаешь Краснова? Мужика из «Добродела».

— А я думаю, чего ты раньше времени приехал, — Сулейменов глянул на Павла с интересом. — Тебе зачем?

— Затем. Надо. Он забирал кого-нибудь на прогулку или выходные? Сулейменов задумался.

— Не знаю даже, пару ребят. Клюева из пятой. Он типа его наставник. Вот оно. Павел склонился ближе.

— Что за Клюев? Он здесь сейчас?

— Да, наверное. Он в первую смену учится, должен был прийти. Придурок еще тот.

— Позови его. Я полтинник дам.

— Сотню, — тут же нашелся Сулейменов, и Павел, для вида вздохнув, согласился. Показал заготовленную сотню юаней, свернутую трубочкой, но в руки не дал.

— Когда Клюев придет, тогда отдам.

— Кинешь же, — снова сощурился хитрый Сулейменов.

— Обижаешь. Я тебя кидал хоть раз? Сулейменов оценил Павла, коротко кивнул и вразвалочку вернулся в корпус. Этот детдом был в списке опекаемых на сайте «Добродела», единственный из перечисленных, где Павел мог хоть что-то выяснить. Нет, конечно, он разнюхивал и в других детских домах, но, как и ожидалось, там ему никто ничего не говорил. И как только они с Красновым не пересекались до сих пор? Какая невидимая сила их разводила все эти годы? Список-то был огромный. Фонд Краснова колесил по всему Подмосковью, имел договоренности со всеми начальниками — наверное, помог папа-депутат. «Добродел» собирал большие суммы на ярмарках в моллах, с помощью блогеров, актеров и музыкальных звезд, и деньги, даже часть их, не выводил, все пускал в дело. Или, по крайней мере, Павел не отыскал следов. Но что-то Краснов должен был оставить, какой-то косяк, он же не мог все предусмотреть. Минут двадцать Павел ходил у ворот. Расстегивал куртку и щурился, когда выглядывало солнце, кутался, когда оно пряталось за тучи и налетал пронизывающий ветер — не конец мая, а чертов ледниковый период. Он чистил ботинки о плотный нестареющий газон на обочине, смотрел на шоссе, 99

которое лежало широкой взлетной полосой у подножия холма. Все время казалось, что оттуда вот-вот свернет похожий на катафалк внедорожник, взберется по извилистой грунтовке к детдомовским воротам. К встрече с Красновым Павел не был готов, он потел от одной лишь мысли, что его узнают. Гадкая, непростительная трусость, но поделать с собой он ничего не мог. Павел уже отчаялся дождаться хоть кого-то, проклиная Сулейменова, который наверняка забыл о поручении, как из дверей корпуса вышел подросток. Он был в оранжевом бомбере и узких штанах, чернявый, с печальными восточными глазами. Кадык сильно выпирал из тощей шеи, на ключицах в расстегнутом вороте рубашки чернела тату — виднелись части иероглифов и завитки узора. Клюев подошел к воротам, держал руки в карманах и покосился на камеру, прикрученную к фонарю.

— Палевное место, получше нельзя было найти? — хрипло спросил. Кадык прыгнул поплавком.

— А чего прятаться? — парировал Павел. — Нам скрывать нечего. Он протянул Клюеву початую пачку, и тот взял сразу четыре сигареты. Три сунул в нагрудный карман куртки, четвертую прикурил. По-девичьи повел плечом, оценивая Павла краем глаза.

— Ты насчет Краснова, — он сказал.

— Он же тебя забирает иногда?

— Ну да, и че?

— Куда ездили? Недолгая пауза, затяжка. Дальний шелест машин, похожий на звук проливного дождя. Вновь стало прохладно, Павел спрятал руки в карманы.

— В музей краеведческий.

— И как, интересно было?

— Ну такое, — Клюев пожал плечом.

— Когда?

— В марте. Ты мент, что ли? Или блогер? Чего спрашиваешь?

— Не то и не другое. Вы куда-нибудь еще катались? Клюев закатил глаза в раздражении. Павел заметил на нижнем веке полустертую линию карандаша.

— В парке гуляли. В автоматы играли.

— Он делал что-то странное?

— Нет, нормально все было. Его голос дал петуха. Еще одна затяжка, дрожащими пальцами Клюев заправил прядь волос за ухо. Что-то неуловимо поменялось в его позе и тоне, и 100

от узнавания продрал мороз по коже. Павел видел это много раз в зеркале.

— Типа погуляли там и все?

— Да! — Клюев вдруг взорвался криком. — Вот привязался! Я тебе сказал раз десять — нормально все было, как обычно!

— Как обычно — это как? Слушай, мне ты можешь рассказать. Клюев мотнул головой, поджал губы.

— Да пошел ты, я все сказал уже. Казалось, еще немного, и он расколется, но из дверей корпуса вышел и почесал в их сторону охранник. Какой-то новый, Павел видел его впервые. Он был выше Павла, толще раза в два. Такие любят прессовать мальчишек. Заметив его, Клюев умолк, одной затяжкой докурил, щелкнул окурок Павлу под ноги и унесся прочь. Охранник упер кулаки в плотные бока, подошел ближе. Нашивка на кармане куртки гласила: Смирнов А. Ю. Сама куртка сально блестела, топорщилась на животе.

— Тут че происходит? Мне полицию вызвать?

— Можно и полицию, — кивнул Павел, закипая. — Но сначала отведите к Людмиле Ивановне. Пропускать его Смирнов А.Ю. не торопился, смерил взглядом с головы до ног.

— Она тебя ждет? По записи пришел? — спросил он.

— Нет. Но могу прийти с полицией и записаться. Павел тронул дужку гарнитуры и сделал вид, что звонит. Угроза сработала. Охранник велел ему подождать, неторопливым медвежьим шагом ушел что-то выяснить, затем позвал внутрь. Ликуя, Павел проследовал за ним по лестнице, устланной потертыми ковровыми дорожками винного цвета. Вот сейчас, думал он, сейчас-то справедливость восторжествует. Людмилу Ивановну он знал и очень уважал за строгость. Уж Людмила Ивановна спуску Краснову не даст. Директор — милейшая женщина среднего возраста, в твидовом костюме мышиного цвета, с волосами, по-старушечьи собранными в пучок, — была на месте. Она предложила Павлу сесть, но тот не стал, не мог сидеть и принялся расхаживать по кабинету. Людмила Ивановна выслушала его с неизменным выражением лица, совсем как добрый доктор.

— Это очень серьезные обвинения, — сказала она в конце. — У вас есть доказательства?

— Спросите у мальчиков, — запальчиво бросил Павел. — Спросите у Клюева. Людмила Ивановна вызвала Клюева. Павел ожидал, что тот со слезами 101

поведает свою страшную правду, наконец облегчит душу. Но Клюеву почемуто было все равно. Он долго отнекивался, стоял, опустив голову, и украдкой бросал на Павла взгляды, полные ненависти. Почему не рассказал все, когда появилась такая возможность? Зачем молчать? Уходя, он показал Павлу средний палец. Полный провал. Павел попросил Людмилу Ивановну понаблюдать за «Доброделом», но это было пустым сотрясанием воздуха. Он понял — никто ничего проверять не станет, скорее вызовут психушку для него самого.

— И, Павел, больше не приезжайте. Ваше поведение вызывает у меня тревогу, — сказала директриса напоследок, когда он взялся за ручку двери. Строго сверкнула очками и смотрела с подозрением — с подозрением! На него! Слепая, как курица. Или нет? Продажная, как и все они. За двенадцать лет ничего не поменялось. Павел вышел, шарахнув дверью так, что та чуть не слетела с петель. Сулейменов ждал снаружи и, похоже, подслушивал. Закрутился вокруг, испуганно поблескивая глазами.

— Паш, чего, чего тебе сказали? Павел задержался взглядом на его смуглом, круглом, как луна, лице. Можно устроить скандал. Можно позвонить в волонтерскую организацию, написать на директрису заяву в полицию, обвинив ее в соучастии. Но доказательств нет, а Сулейменову здесь еще три года кантоваться. Знакомая ситуация.

— Сука ваша директриса, — сказал Павел. — Купленная сука. Рука в кармане нащупала пачку сигарет, вдруг сильно захотелось закурить. Он встал спиной к камере наблюдения, сунул в ладонь Сулейменову пачку и несколько сотенных купюр. Тот растерянно уставился на деньги. Наверное, и не видал никогда такого количества сразу.

— Паш, ты че?

— Держи и спрячь получше. Сразу все не трать. Сулейменов понял. Глаза его стали злыми, блестящими от подступивших слез.

— Не реви, ты же мужик. Когда выпустишься, меня найдешь. Если что — звони, номер тот же. — Поколебавшись, Павел тронул его за плечо. Неуклюже вышло, неестественно. Обычно он так не делал, не любил прикосновения. — К «Доброделу» не ходи, понял? Что бы ни говорили, что бы ни обещали, не верь.

— Ты че, Паш, я же не дурак. Павел очень на то надеялся. У Сулейменова должно было хватить мозгов не спиться и не сторчаться, пара лет наставничества прошли не зря. Но всякое 102

бывало, не хотелось вот так бросать парнишку. Хотя чего лукавить? Павел все равно его бы бросил и свалил в Пекин.

Домой он вернулся поздно. Запах приготовленной соседями еды наполнял комнату, впитавшись в покрывало на кровати и пиджак на спинке стула. Павел настежь распахнул окно, глотнул воздуха с железистым привкусом рельсов и шпал. Шумела свежая листва, ночь была прозрачной, как будто солнце не ушло, а прилегло за горизонт. На подоконнике лежала пачка «шуан кси» — Павел утащил днем ранее, когда заходил мириться к Соне. Он щелкнул зажигалкой, прикурил. С каждой затяжкой его немного попускало, как будто он ослабил галстук. Рой мыслей замедлил свой полет. Вдруг придумался участок кода, который можно было ввинтить в прошивку, и тогда чип исполнял бы команды извне. Пока теоретически, конечно, но железо позволяло. Павел вспомнил, что записал контакты господинов Ли и Фань тогда, в караоке, и ухмыльнулся. К черту Маршенкулова и этику его, с ним потом договорятся. Как сверху скажут, так он и станет делать. Написав в главный офис письмо, он полез в сеть, но в ленте то и дело всплывала статья со слухами о чипах и погибшем «контрас». Автор статьи расписывал опасность имплантации, цитировал редкие, а то и вовсе придуманные случаи несовместимости и прочих побочек в Китае и Малайзии. Заказной материал, сразу видно. В статье упоминался «Диюй», и Павел тут же вспомнил о Соне. Она рассказала? Наверняка она. Но никто в компании не докажет, что слил информацию именно Павел, не смогут. Погибший «контрас» словно подмигивал с фото, ухмыляясь бородатой рожей: «Знаешь, в каких позах я Соньку имел?» Наверняка во многих. Такие девушкам нравились: веселые и здоровые, из породы Лыкова. Соня с ее осенне-рыжими волосами, медовой кожей, будто подсвеченной изнутри, и грудью, умещавшейся в ладонь, никак не шла из головы. Теперь каждое упоминание о «контрас» вызывало в памяти ее образ, запах ее тела. Хотелось поговорить с ней, хотя бы позвонить, и Павел выключил гарнитуру. Так, на всякий случай. Он попытался почитать «Путь», обычно это помогало, но иероглифы плясали перед глазами, отказываясь складываться в слова и фразы. Даже воображаемый отец, обычно подбадривавший Павла, тем вечером стоял в углу и смотрел с горькой тоской. «Избавиться от пут, перерубив их», — выхватил Павел строку с пористой 103

желтоватой страницы. Как же перерубить их, подумал он, зачем-то всматриваясь в отцовские заметки на полях, будто искал в рандомных числах знаки. А знаки прятались, и Павел решил найти их в другом месте.

По личным делам Павел всегда выходил в интернет через анонимайзер. Бродил невидимкой, старался лишний раз ничего не скачивать, не регистрироваться, в общем, не оставлять следов. Для того, чтобы попасть на нужные площадки в даркнете, требовалось приглашение админа или одного из участников. Кое-куда Павел был допущен давно, еще когда копал под Краснова двенадцать лет назад. Многие из них закрылись, в темах давно никто не писал, но один, «Пацанята», был живой. Выглядел он допотопно: просто список тем, синее на белом, никаких картинок, только буквы и иероглифы. Павел на миг прикрыл глаза, унял дрожь в пальцах. Затем прошелся по заголовкам: «Отцы», «Какая часть тела ребенка вас больше всего возбуждает?», «Как обойти закон в отношениях с мальчиком 14 лет?», «Фантазии на тему усыновления», «Возбуждение интереса к себе», «Беленькие», «Творчество участников». Отыскав тему «Азиаты», Павел зашел в нее. Самым активным в теме был некто Papa Bear, который регулярно катался в Иркутск и Благовещенск, реже во Вьетнам и Камбоджу за удовольствием, расписывал, как это круто, и публиковал много фото. Ему возражали, что за деньги — это не по-настоящему, это не любовь. «Ты же хочешь поделиться с ним радостью и восторгом, дать первый опыт, а не насиловать», — возражал ему некто Искуситель. Павел пролистал дискуссию на сто страниц, борясь с подступающей тошнотой, но ни одного упоминания детдома не нашел. Тогда он тупо набрал «детдом» в поиске. «Все время думаю о нем, о его губках и попке, — нашлось в теме про усыновление, жаловался Рыжий пес. — Встречаемся уже 2 года, сейчас ему 13, мне в три раза больше. Мы любим друг друга, но он боится, что меня могут посадить из-за отношений с ним. Непросто жить так :(((» «В чем проблема? Усынови», — советовали в ленте. «Работаю над этим, но жена пока против». Рыжий пес. Не Краснов ли, случаем? И Клюеву было как раз тринадцать. Павел сделал скриншот. В других комментариях Рыжий пес не писал ничего определенного, жаловался, что иногда западает на других подростков, сравнивал себя с Набоковским Гумбертом. Советовал детские дома, в которых руководство не очень строго за всем следило, почти все совпадали со списком 104

«Добродела». Нужно было понаблюдать за этим аккаунтом, вдруг объявится снова и выдаст себя? На новые площадки Павла пока не пускали. Он создал фейковую страницу в открытом доступе, с чужими фото и именем, сочинил историю о несчастном педофиле и разослал админам с просьбой добавить. Краснов наверняка был где-то там, Павел чуял его сандаловую вонь. Такие не могут оставаться одни, им очень нужно поделиться, убедить себя, что нет, они не извращенцы, это мир жесток и несправедлив. Мир действительно был несправедлив хотя бы потому, что эти мрази еще дышали. Затем Павел проверил камеры Клюевского детдома. Взломать их систему оказалось как раз плюнуть, все открыто, заходи, кто хочешь. Камер в детдоме было мало, несколько в коридорах на этажах, одна на выходе, одна на воротах. Подняв записи двухмесячной давности, Павел мотал, пока во двор не заехал тонированный гроб Краснова. Он припарковался за углом, и весь обзор закрыла крона дерева — кто додумался так поставить камеру? Павел прокрутил вперед. Выехала машина через полчаса, за рулем опять сидел Краснов и, вроде бы, кто-то еще на заднем сиденье, но лица не различить. Забраться в «облако» ГИБДД было не в пример сложнее. Машина Краснова проехала километров десять по шоссе, затем свернула и исчезла. В следующий раз она появилась на камерах уже вечером, когда привезла Клюева обратно. В краеведческом музее ближайшего городка Краснов и Клюев не появлялись. Снова пусто, ничего. Вдруг заорал будильник. На часах оказалось восемь, за окном было уже светло, затарахтел, проснувшись, отбойный молоток — наступил сезон раскопанных дорог и свежих заплат асфальта. С каждым днем грохот становился громче, подбирался ближе. Казалось, скоро бур подгрызет фундамент, и внешняя стена Павловой квартиры отвалится и тяжело осядет, осыплется с пылью, глыбами бетона и белым ламинатом на территорию примыкавшей к дому школы. Павел помчался в душ. Из зеркала глянула красноглазая, почерневшая кусками морда — борода у Павла росла неровно, с проплешинами, — но побриться он уже не успевал. Нарушен распорядок дня, и из-за этого стало тревожно, как будто небритое лицо могло накликать неудачу. Его ждет успех, напомнил он себе, Пекин ждет. И ничто, ничто ему не помешает.

105

2 Мадина ворвалась в размеренную жизнь «Благих сердец», наполнив кабинет волшебным запахом цветов, тонким и дорогим, с пряной ноткой сандала. Собственно, дорогим у Мадины было все: часы на тонком запястье, кольца и браслеты, одежда, сумка, красные туфли на каблуках, губы, зубы и духи. Она села, закинув ногу на ногу и перебросив тяжелые локоны через плечо. По просьбе Сони сняла очки-гарнитуру и электронные часы, достала планшет из сумки. Все это Соня сложила в ящик и запечатала. Потом включила камеру в углу. Вытягивать ответы на вопросы, как из некоторых, не пришлось — Мадина долго и со вкусом говорила о себе и рассказала гораздо больше, чем Соня спрашивала или хотела бы услышать. История у Мадины оказалась интересной. Родилась она в Омске, у матери-армянки, была младшей из четырех детей. Отца не помнила. Лет с одиннадцати стала ходить по клубам, в пятнадцать познакомилась с местным прокурором.

— Толя был лапочка, — тянула Мадина, прикрыв красивые глаза и накручивая на палец иссиня-черный локон. — Он для меня вообще ничего не жалел. Из-за прокурора Мадина бросила парня, с которым встречалась. Тот выследил ее и избил. Мадина написала на него заявление, парня посадили — прокурор помог, но после предпочел исчезнуть. Тогда же она зарегистрировалась на «рунетках» и тому подобных сайтах. Денег ей требовалось много, хотелось и сапоги, и туфли, сумку не масс-маркета, а хотя бы подержанную «праду». Легкие деньги и безопасно, знай, лежишь и раздвигаешь ноги перед камерой.

— Ну там помурлыкала, похвалила их, сказала, какой большой, и все, постоянные клиенты. Им много же не надо. В восемнадцать Мадина переехала в Москву и познакомилась с инвестбанкиром. Банкир был глубоко женат, но их с Мадиной это не смущало. Он снял ей квартиру на Кутузовском проспекте, потом купил машину, попу, грудь и новый нос. Верил, как после него и многие другие, что был у Мадины первым и единственным, так как она изображала благовоспитанную девушку с Кавказа и регулярно восстанавливала девственность хирургическим путем. Потом по утечкам из семейного бюджета про измену поняла жена, банкир долго метался, не мог уйти, ведь дети, брак, что скажет мама. Дела его пошли наперекосяк, конкуренты наслали проверки, денег не стало. В итоге жена ушла сама, после нее Мадина.

— Он злой какой-то был. И денег перестал давать, а мне чем косметологу 106

платить? И маникюрше. Это же пипец, когда мне надо ужиматься, чтобы наращивание сделать. Хотя я, конечно, не ради денег с ним была, царство ему небесное, Господи прости. — Мадина перекрестилась и зачем-то поцеловала пальцы. — Я очень православная, знаешь? Каждую неделю в церковь к батюшке хожу. Свечку за Лешу ставлю, хороший человек же был. Потом спонсоров Мадине стало мало, она начала летать в Дубай и Европу, там платили гораздо больше. Китайцев не любила, считая их уделом дешевых шлюх. Работала на закрытых тусовках, стала нюхать. Практиковала химкиберсекс, который был «улет, просто улет, как будто ты в раю». Смогла позволить себе дом на Рублевке, квартиру в Париже, отдых на Мальдивах и еще два авто.

— Девочки говорят, Рублевка — старперский отстой, никто уже там не покупает. А я им объясняю — у меня за забором с одной стороны участка министр живет, а с другой Анжела, которая бывшая любовница Петрова, ну ты ее по-любому знаешь, у нее еще инстаграм-страница легендарная просто, и линейка белья постельного. Когда у вас такие соседи были, говорю я им? — Она потрясла у Сониного носа пальцем с длиннющим розовым ногтем. На нем лаком был написан целый пейзаж: домик, луг, деревья, блестки — излюбленный китайский тренд. В кольце дивным огнем горел бриллиант. — Они молчат. Ну, то-то же. В общем, жизнь Мадины била ключом. Наладив в Дубае связи, она стала возить туда девочек помоложе, собирая с них процент. Некоторых устроила в известные порно-студии в США, они даже получали премии. С кокаина и прочей химии Мадина слезла, иногда покуривала дурь.

— Но это так, баловство, — махнула она рукой.

— А что вы здесь делаете тогда? — не поняла Соня. — У нас лечат сетевую зависимость.

— А я зависима, дружочек, — закивала Мадина. — Не могу без камеры. Ну, ты понимаешь. Казалось бы, мне вот тридцать три уже, бабки есть, девочки работают на меня, сама могу вообще ничего не делать. Меня шейх в Эмиратах ждет, ты понимаешь же, да? — Она подняла палец. — Целый шейх! Ждет меня, принимает, как богиню, как бо-ги-ню, понимаешь? А я в сети свою пусси показываю, ну капец же! Соня кивала и мысленно делала пометки: эксгибиционизм на камеру. Демонстративность. Неустойчивая самооценка.

— Ты не рассказывай об этом никому только, ладно? Я, знаешь, не доверяю всяким клиникам. Я ведь и к вам пошла только потому, что вы — православные, это же так много значит в наше время! И рекомендации у вас хорошие.

107

Соня заверила Мадину, что, конечно, не расскажет — все волонтеры подписывали соглашение о неразглашении данных пациентов. Видео делалось исключительно для защиты самого центра, ну и чтобы проследить динамику. И конечно, Мадине все помогут, и с батюшкой с утра она переговорить тоже сможет, отец Егор очень мудрый. Мадина даже прослезилась, с благодарностью приняла бумажную салфетку и аккуратно промакнула уголок глаза, стараясь не размазать тушь.

— Ты красивая, — сказала она. — Тебе бы очень много дали, даже онлайн, поверь мне, у меня большой в этом опыт. Не хочешь подработать? Соня отказалась. Она уже получала подобные предложения. В первый раз с ней это случилось, когда она только приехала в Москву. Они с подругой пришли на кастинг. Соня думала подработать моделью, а оказалось, что девушки требовались на частную вечеринку какого-то богатого наследника. Подруга согласилась, но после вечеринки ничего Соне не рассказала и по кастингам больше не ходила.

— Так нет, тебе же не нужно спать с ними! Просто на камеру поласкаешь себя немножко и все. Что-то пойдет не так — отключишься. Ласкать себя на камеру Соня тоже не была готова. Мадина словно рвалась передать эстафету, разглядывала Соню с искренним восхищением в прекрасных оленьих глазах.

— Зря. — Она повела плечом, и запах цветов усилился. — Денежку бы заработала. Здесь-то вам денежки не платят.

— Мне платят в другом месте, — заверила ее Соня, внутренне содрогнувшись от одной мысли о проституции, пускай и онлайн. Но радовало стремление Мадины к Богу. Господь наставит ее на путь истинный, в этом Соня была уверена. Если человек хочет измениться, то у него обязательно получится, и даже стены будут помогать. Дальше шел черед стандартных процедур. Выдав пижаму с тапками — Мадина взяла их брезгливо и уточнила, точно ли нельзя ходить в своей, — Соня распечатала распорядок дня и правила, обходной лист, и пожелала удачи и выздоровления.

— И тебе, моя хорошая! Ты — замечательный человечек. — Покопавшись в косметичке, Мадина выудила оттуда визитку. На другой такой же записала Сонин номер. — Звони мне, если что. И подумай насчет ну ты сама поняла, — она выразительно подняла брови. — С твоей внешностью нужно рубить с мужиков бабло. Почему хорошие природные данные считались разрешением на использование других людей, Соня не понимала. Почему обязательно нужно 108

кого-то «доить на бабки», вымогать подарки, искать, к кому бы прилепиться и сесть на шею, когда можно добиться всего самой? Почему если не ты используешь, то используют тебя? Можно же быть вместе, друг для друга, ради друг друга. Опросив и отпустив на осмотр врачей еще пару первичных пациентов, Соня отдежурила в столовой и собралась домой. Летний лес галдел, садящееся солнце сочилось по капле через хвою, но при взгляде на пустое шоссе было грустно. Соня все ждала, что сейчас покажется битый «лифан», затормозит рядом, и Руслан бросит привычное «Не спи, красавица, замерзнешь!». Но Руслан не ехал и не приедет никогда. И, втиснувшись в автобус, качаясь на поручне у задней двери, Соня расплакалась, напугав бабульку на месте для инвалидов. А больше никто и не заметил, все были в гарнитурах, и Соне казалось, что они не заметят, даже если автобус загорится. Так и сгорят в нем, вместе с ним. Спускаясь в метро (камера слева, камера справа, еще одна над эскалатором у выхода на платформу), она включила гарнитуру. Пашка не звонил, но пришло сообщение от Мадины: «привет Соня *смайлик-сердечко*. ты мой лучек света в этом аду…. я тебе аудио скину лады? не люблю писать».

— Привет! А откуда у тебя гарнитура? — продиктовала Соня, огибая группу китайских туристов. Снова жужжали дроны над головой, дежурная по станции что-то вежливо внушала, никто из группы ее не слушал, кто-то сидел на полу и ел пирожок, запивая минералкой. Ответ пришел почти сразу: «умею договариватся с людьми моя хорошая». Дальше Мадина слала лишь аудиозаписи, каждая по пять минут длиной, в которых вздыхала и задавала миллион вопросов о Сониной жизни. Соня отвечала письменно и за этой половинчатой перепиской даже не заметила, как приехала домой. Мадина оказалась на удивление классной теткой, в доску своей и очень понимающей. Понятно, в центре ей было скучно, а Соне в последнее время очень не хватало такой вот ненапряжной болтовни. С пациентами дружить нельзя, это Соня помнила. Но она совсем немного, ненадолго. Что страшного случится от обычной переписки? Когда она добралась до дома, ей позвонили с незнакомого номера. Соня щелкнула по наушнику и зарылась в сумку в поисках ключей. Там лежало столько вещей, все свалено в одном отделении, и самое нужное всегда оказывалось на дне. Рюкзак был куда удобнее в этом плане, зря она психанула и отдала его Паше…

— Да?

— Софья? — поинтересовался приятный женский голос.

109

— Это я.

— Добрый вечер, это Мария из отдела кадров «Али-xpress». Вы не могли бы завтра подъехать к нам в офис?

— Но завтра утром у меня смена, — возразила Соня, и Мария на том конце замялась.

— Как раз об этом я и хотела с вами поговорить.

3 — Ты слышала? Игорь сказал, что группа данных отстает от графика.

— Спасибо Чжану. Он с нами вообще связь не поддерживает, Коля ему вопрос отправил еще позавчера, до сих пор ответ не получил.

— Мне кажется, он заболел.

— Коля?

— Да не-ет, Чжан. Видела его на этой неделе?

— Он всегда такой, ты че. Симпатичный, конечно, но вообще псих. Яна когда устроилась, хотела с ним ну там контакт наладить, типа того, а он ей чтото такое сказал на корпоративе, что она вообще чуть не уволилась. Тихий смех.

— Бедная Яна.

— Да, и ты лучше держись подальше. Зачем его поставили начальником группы, я не поняла? С ним же работать невозможно.

— Я тоже не знаю. Кстати, в сети уже везде о чипах говорят. Маршенкулов по-любому сократит сроки, скажет, чтоб мы к осени все доделали.

— Да ну, это не реально. Июль на носу, два месяца осталось. Павел, желавший нацедить воды из кулера, развернулся и пошел обратно на рабочее место. Пить расхотелось, а заглядывать на кухню, чтобы узнать, кто говорил, было бы унизительно. Один из голосов походил на голос Леси. Работай она так, как чесала языком, давно стала бы гендиректором. Заметив сальное пятно на галстуке, Павел сорвал его с себя и сунул в урну под столом. Свалить все на Чжана, как же удобно. Конечно, он отставал. Но, в отличие от остальных, он нагонит быстро, он же профессионал и умеет отвечать за свои ошибки. Открыв почту, он пролистал входящие и нашел письмо от «Коли». Вопрос в нем содержался идиотский, и Николай давно мог сам его решить, о чем Павел ему раздраженно написал. На вершине нескончаемого списка непрочитанных сообщений ярко алело одно — очень важное! — от господина 110

Фаня с Маршенкуловым в копии. В нем Павлу поручалось создать предложенную фичу с внешним контролем чипа. Рядом было письмо от Маршенкулова с одной строкой: «Не ожидал я от тебя». Павел его удалил, совершенно не мучаясь совестью. Он тоже не ожидал, что Маршенкулов отдаст проект Игорю Лыкову, так что теперь они квиты. Ничего личного, Виктор Михайлович, это же просто бизнес. В офисе поднялся шум. Он нарастал, как близкая гроза, все подтягивались к панели, занимавшей полстены у выхода. Включили звук на полную, и по отделу загрохотал голос ведущей «Премьера», отражаясь звенящим эхом от стеклянных перегородок. Сняв очки, Павел тоже подошел, примостился сбоку, подальше от Лыкова и его друзей. На экране, на фоне Кремля вещала девушка. Волосы стянуты в пучок, белая рубашка застегнута на все пуговицы, руки сложены на столе перед собой — ни дать ни взять, примерная ученица в школе. «Сегодня утром президент Российской Федерации Алексей Енисеев объявил о новом этапе интеграции России в состав Союза Азиатских Государств под председательством Китайской Народной Республики, — бодро отрапортовала девушка. — С января следующего года обязательным условием бесплатного медицинского страхования станут гражданские чипы, которые уже на протяжении десяти лет производятся и имплантируются в Китае». Коллеги рядом с Павлом даже не дышали. С января следующего года, вот значит как. Осталось-то совсем немного времени. Пошли кадры из Пекина: широкие проспекты, небоскребы нового поколения, вид на город сверху. Смог лежал на горизонте мутной дымкой. Рядом с камерой, на углу крыши, повернулся уличный вентилятор. «Каждому гражданину Китайской Народной Республики с рождения имплантируют чип, на который вносятся все данные гражданина, начиная с ID номера и заканчивая адресом почты». Стерильно-белая лаборатория какого-то медицинского центра, сплошь стекло, пленка и пластик. Мужчина в очках, белом халате и маске что-то увлеченно ковырял под микроскопом. «Как заявляют специалисты, никакого отторжения нет и быть не может. Каждый чип заключен в индивидуальную оболочку, выращенную из собственной ткани гражданина. Эта технология была разработана и запатентована в Китае еще в 2029 году». Снова город, на этот раз вечерний, погруженный в сизый сказочный туман Шанхай. Дрожащие огни на набережной, реклама на небоскребах, прогулочные лодки, празднично светящиеся на воде. Павлу захотелось коснуться экрана, уйти туда, к голосам гуляющих, плеску мелких волн, 111

сигналам автомобилей и кораблей в порту. «Гражданский чип — это многофункциональное устройство, созданное совместно с китайскими специалистами исключительно для вашей безопасности и удобства», — заключила ведущая. В новостях переключились на другую тему, а в офисе повисло тревожное молчание, и в ухе звенело что-то.

— Ура! — вдруг выкрикнул кто-то, и остальные подхватили: — Ура-а! Мы лучшие! Откуда-то вышел Маршенкулов и со слезами на глазах принялся хвалить всех, закатил вдохновляющую речь минут на десять. Держите языки за зубами, поменьше общения с журналистами, они сейчас будут наседать, готовьтесь, работать надо больше, стараться лучше и показать Пекину и всему миру, «на что способны наши». Когда он договорил, все зааплодировали, и даже Павел заразился всеобщей эйфорией. Казалось, что у них уже все получилось, что они уже закончили проект. Хотя успеют ли они? Пообещать с три короба и нарисовать рекламную картинку просто, а вот сделать действительно качественный продукт для населения целого Союза уже сложнее. За месяцы работы они успели много, но недостаточно. По «Премьеру» показывали пожары в сибирских лесах, уже без звука, сплошь лиловый смог и полыхающие сосны с высоты птичьего полета. Никто не смотрел в ту сторону, только Лыков замер у экрана и будто что-то выискивал в дыму. Выбравшись из скопления коллег, Павел вернулся на место, выровнял планшет по краю стола, надел очки и погрузился в наполненную символами черноту. Реклама, новости, болтовня на кухне и даже собственное прошлое остались за наушниками и тонированными стеклами, а внутри, в пространстве, где оказался Павел, сменялись таблицы и тек понятный и логичный код. Часов в семь позвонила Соня: она ждала внизу на проходной. Павел быстрей собрался — совсем забыл о встрече, — подхватил пиджак и утрамбовался в лифт. Народу в холле было необычно много. Все о чем-то переговаривались, стояли группами, как на фуршете, и в поисках Сони пришлось побегать. Она нашлась у стойки ресепшен, рядом облокотился какой-то здоровый мужик. Они о чем-то оживленно говорили, мужик на миг склонился к Сониному уху, и Шваль внутри Павла заворочалась, ощерила желтые зубы. Выбесил неподдельный интерес, с которым Соня смотрела на собеседника. Так же она смотрела и на Павла, когда они начали встречаться. Как будто каждое его слово было потрясающе значимым и ценным. Как будто значимым и ценным 112

был он сам. Соня засмеялась, но, заметив Павла, посерьезнела. Мужик обернулся и оказался Лыковым.

— А вот и Чжан. — Он улыбнулся Павлу во все тридцать два зуба, не менее белых, чем в рекламе. — Ладно, я пошел. Приятно было познакомиться. И вы лучше здесь не выходите. Он указал на крутящуюся дверь и широким шагом учесал к лифтам. Еще его советов не хватало. Хмыкнув, Павел двинулся к выходу. Соня пошла следом, что-то сказала вдогонку, но ее голос растворился за поворотом крутящейся двери. Слушать ее сейчас Павлу не хотелось, злость пульсировала в голове, распирала виски. Лыков! Когда она успела с ним познакомиться? То есть, не могла и десяти минут переждать без флирта? Конечно, мужики липли к ней, где бы она ни оказалась, начинали кружить рядом, слетались, как осы на пролитое варенье. Но черт возьми, есть же какие-то границы, если ты в отношениях, она должна же понимать… Или это месть за его проект, за ту ссору? Черт возьми, черт… Снаружи было еще оживленнее, чем в холле бизнес-центра: кругом люди с камерами, дронами и гарнитурами. Заметив Павла, они побросали сигареты, рассовали электронные вонялки по карманам и поспешили с микрофонами наперевес. Павел хотел обогнуть их, пройти мимо, но не смог. Его окружили. Черный глаз камеры оказался так близко, что Павел видел в линзе свое испуганное выпуклое отражение. Над затылком прожужжал дрон.

— Скажите, вы работаете в «Диюй»? Вы разработчик?

— Да, но я не… — промямлил Павел.

— Богохульники! Сатанисты! — заорал кто-то невидимый в толпе, и Павла облили водой. Ее было немного, хватило лишь на лицо и шею с воротником рубашки. На губах появился привкус акварельной краски. Блестящий глаз камеры приблизился. На миг из-за стены из микрофонов и очков показалось лицо: близко посаженные цепкие глаза, узкий нос и борода как войлочная рукавица. Павел вздрогнул, моргнул, и лицо оказалось совсем не тем, смешалось с десятками других, пропало.

— Вы, как сотрудник компании, одобряете введение государственных чипов?

— Китайцы выкупают Байкал, разливают его по бутылкам! А теперь еще и чипы! Вы нас на органы продавать собрались?

— Действительно ли тесты новых чипов провалились?

— Как вы относитесь к вырубке лесов в Сибири? По нашим сведениям, их специально поджигают ваши соотечественники, чтобы вывозить лес в Китай и застраивать освободившуюся территорию.

113

— Понаехали! Прочь из России! Какие леса, какой Байкал, какие тесты? Откуда взяли эти байки? И при чем здесь он? Павел схватил Соню за руку и под обстрелом вопросов ринулся обратно в здание.

— Из наших сосен стругаете палочки для своей жратвы! Снова плеснуло, на этот раз мимо.

— А вы сами ели сосновыми палочками? — гаркнул в ту сторону Павел и затащил Соню в крутящуюся дверь. Внутрь журналисты не рвались, у входа дежурила охрана. Соня бумажным платком вытерла Павлу лицо и промакнула воротник рубашки. Платок стал алым, вода была с красителем.

— Ведь твой коллега предупредил: здесь лучше не выходить, — сказала Соня. — Он очень хорошо о тебе отзывался, между прочим. Павел хмыкнул. Интересно, что же Лыков такого поведал? Может, нажаловался, что группа Павла отстает и из-за этого подвис проект? Коллеги об этом уже знают, а вот Соня еще не слышала. Был и другой путь к машине. Они спустились на минус третий и пошли к соседнему корпусу через душный красноватый сумрак подземной парковки с низким, увитым трубами потолком. Соня продолжала что-то говорить, что-то о своей работе, а Павел думал лишь о том, откуда журналисты узнали, что он — разработчик? Провели расследование? Что если его имя опубликуют? Что если его лицо покажут в новостях или блоге, Краснов увидит и… что тогда? Все узнают о его прошлом? Нет, такой известности Павлу не было нужно, по крайней мере сейчас. В носу снова засвербело, зашевелилось что-то, щекотно перебирая лапками. Но даже если огласка Краснова не спугнет, что делать в таком случае? Нет никакой возможности остановить его по закону, и эта проблема приводила Павла в ступор.

4 Пятнадцать лет назад седьмого сентября лил дождь. Шлепал по листьям сирени и дуба над лавкой, барабанил по крыше, как по жестяной кастрюле. Ветер сдувал первые желтые листья, гнал их над травой, вычесывал хвою из сосновой кроны. Яблоки падали в траву, разбивая налитые бока до трещин. Дом затопила сухая пыльная тишина. Изредка включался старый газовый 114

котел, всегда внезапно, со звуком ракетного двигателя. Казалось, он вот-вот выпустит пламя из днища, пробьет крышу и улетит со свистом, только его и видели. Время от времени Павел подходил к окну на кухне, откуда виднелись ворота, вставал на цыпочки и смотрел, не идет ли по раскисшей дорожке мама. Но никто не шел, и калитка со стороны поля тоже оставалась закрытой. Только ветер, листья, потрепанные цветы золотого шара мотались, облетая. Стемнело. В сумраке мерещилось всякое, и Павел зажег везде свет. Вскипятил чайник и заварил лапши, посыпав ее толченым бульонным кубиком. Включил телевизор, в котором бурчали новости, показывали улыбчивых школьников в новых школах каких-то московских районов — скукота. За окном в саду уже было ничего не различить. Студеная тьма шевелилась, наблюдала сотней мокрых глаз, отражениями света на листьях, и, содрогаясь, Павел задернул занавески. Он читал. Пел. Снял с батареи высохшие толстые осенние штаны, кофту и носки. Сложил их в шкаф. Собрал лего, затем разобрал, усеяв ковер деталями. Снова заварил лапшу, но не доел ее. Написал матери в ватсап, рискуя получить по шее за то, что взял старый папин телефон. Долго следил за галочкой в углу сообщения. Она не зеленела и не обзаводилась двойником. Уснул на полу гостиной, пристроив голову на диванную подушку. Из его комнаты не очень было слышно, когда кто-то приходил, а Павел хотел сразу вскочить, как только мама придет и хлопнет дверью. Проснувшись, он первым делом заглянул в спальню под лестницей. Но кровать была пустой, холодной, бледно-синей в блеклых рассветных лучах. Такой же в точности. Мама не возвращалась. Может, от берега Оки ее забрали дядьки на битой машине? Такое в последнее время случалось, мать не приходила ночевать, а утром ее высаживали у ворот, и она шла через сад, загребая ногами, словно те отекли и туфли превратились в гири. Разувшись, она садилась в продавленное кресло у окна — как была, в мини юбке и блузке — и задумчиво курила. Сигарета подрагивала в пожелтевших пальцах, лицо теряло краски, расфокусированный взгляд был устремлен куда-то внутрь. В такие моменты ее не стоило трогать, можно было схлопотать. Поэтому Павел тихонько играл в углу, поглядывая через плечо, ожидая, когда мать вдавит окурок в пепельницу и со вздохом 115

пойдет в душ. Возвращалась она уже в хорошем настроении. Иногда просила помазать ей синячок на спине, там, куда она не могла дотянуться. Синяки возникали на ее теле повсюду, как пятна на лежалом яблоке: на бедрах, щиколотках, запястьях, шее, иногда на лице. Но мама брала из шеренги баночек одну, с тональным кремом, раз-раз — и исчезал синяк, как будто не было его. Павел вжался носом в покрывало, втянул запах: табак, приторные духи. Вернулся в большую комнату, включил на мамином планшете канал с мультиками. Шли «Смешарики», по экрану прыгали розовый ёж и синий заяц, внизу тянулись жучки-иероглифы субтитров. Павел на них смотрел, но ничего не видел, он прислушивался к темному и тяжелому чувству, что разлилось под ребрами. Часть его знала, что мама не вернется. Потом, несколько лет спустя, Павел не раз просматривал ее аккаунт в давно заброшенном инстаграмме, в пыльном архиве с миллионом квадратных фото, напоминавшем семейный альбом. Однообразные селфи крупным планом — яркие губы вперед, лицо снято сверху, отчего выпуклый лоб казался лбом гидроцефала. Иногда вид сзади, немного снизу и в купальнике, на круглой намасленной попе бликовало солнце. Фото с китайцами, которые ее обнимали, восторженно заглядывая в глубокое декольте. На самых ранних постах были море и башни Дубая, мать на балконе, всегда одна, выставив грудь и тонкую ногу напоказ. Татуировка на левой руке еще не выцвела в синюшную мазню, копна кудрявых волос, тяжелый макияж. Расхожие фразы про женскую долю, гордость и любовь, обязательно с тремя восклицательными знаками и килограммом точек: «Не воспринимай каждое оскорбление как брошенную тебе перчатку!!! Воспринимай, как мусор, отодвинь ногой и двигайся дальше!!! Слова, какими бы красивыми они ни были, для меня просто пыль. Если человек клянеться мне в любви, а на деле………. То в такую любовь верить не стоит». Фото в вечерних платьях с разрезами на всех местах — сплошь фильтры и маски, даже одежда виртуальная, тогда это было модно. Иногда под постом проскакивала ссылка на аккаунт в Телеграм, «по всем вопросам». Владела аккаунтом какая-то тетка, она же мелькала на инста страничках еще нескольких девушек. В закрытом канале Телеграма, где разоблачали сетевых эскортниц, Павел нашел скрины переписки той тетки с одним из клиентов. Тетка уточняла, что конкретно нужно, с презервативом или без, называла расценки. Заказчик был, в общем-то, рад и готов платить, но зачем-то позже слил переписку в сеть. Не знай Павел о ней, ему было бы немного легче жить потом.

116

После прочтения стало очень стыдно. «У вас с матерью же было по любви?» — хотелось спросить у отца, но тот исчез, даже программы с диска не удалялись так бесследно. Как будто не существовало такого человека никогда, а поискать в Китае Павел не мог. А воображаемый им отец улыбался и качал головой: ну что ты, Павел, все было только по любви, и для меня ты был желанным. Мамино блогерское счастье с сотнями тысяч подписчиков закончилось за пару лет до рождения Павла. Сперва исчез Дубай, затем Париж и рестораны. В соцсетях остались лишь китайцы, бокалы с шампанским на Новый Год, Богородица соседствовала с гороскопами, прыскали заметки про очередную «печальку». Когда пропал отец, пошли виды туманной Оки, как будто мать часто гуляла вдоль нее. Тяжелый пласт темной воды, кромка другого берега, баржи с песком. Небо, птицы, самолеты. Павла на ее странице не было. Как и не было записей после седьмого сентября, ни одной.

Сон третий На ночь у Сони Павел не остался. Все думал о Краснове, о Сулейменове, который прислал сообщение про «в жопу воспиталку, в жопу всех» — он был очень зол и расстроен из-за проблем в школе. А Павел даже не мог к нему приехать. Закралась дикая мысль — а что ему самому с тех пацанят, которым он помогает? Чего он катается и переписывается, кеды покупает? Вдруг он такой же, как Краснов? Вдруг его тоже надо изолировать и побыстрее, пока он не перешел черту? Павел продолжал ездить по детдомам, но не к ребятам — все еще пытался поймать Краснова на горячем. Убил на это много дней и вечеров, запустил проект, но остался ни с чем. Краснов был неуловим, святой, как Ли Цюаньхуэй9 и старец Никон10. А сегодня ночью нужно было наконец поработать и побыть немного в тишине. Той ночью, а точнее, ранним утром, после запойной многочасовой работы Павлу приснились уже знакомые по другим кошмарным снам места. Русалка вновь сидит на берегу, расчесывает волосы, проводит по ним Лй Цюаньхуэйй — (1837-1900 гг.) кйтайй скййй мученйк, святойй РймскоКатолйческойй церквй.

10 Нйи́ кон ОО́ птйнскййй — (1888-1931 гг.) священнослужйтель Русскойй православнойй церквй, йеромонах. Был последнйм духовнйком Оптйнойй пустынй, ему суждено было пережйть закрытйе й разоренйе обйтелй.

9

117

гребнем из рыбьего хребта. Белые руки движутся в тишине, во тьме ночной, на фоне выжженного угольного неба и реки.

— Ох, как долго нету… — говорит она со вздохом, будто плачет. Павел подходит ближе, затаив дыханье. Рука русалки замирает, не выпуская гребень. Звенит комарик, над головой плывет монетою луна, подсвечивая поле тусклым ночником. На влажной коже капли, налипший на нее песок, напоминающий корицу на белом тесте. Сильно пахнет тиной и какими-то знакомыми духами, такими мама обливалась, прежде чем из дома выходить. Оборотившись, она хлопает чешуйчатым хвостом, тот оставляет след в песке. Улыбка на ее лице, зубы во рту красны, по-щучьи остры.

— Как долго тебя нету, Паша, — она протягивает руку. Из-под истлевшей плоти просвечивает кость. Павел бежит вдоль берега, все дальше от русалки, все ближе к устью. Река становится широкой, бескрайний лаковый простор, песок спускается к воде, а та темнеет нефтью до луны. В ней плещет изредка, кто-то невидимый бросает камни. Плюх. Тишина. И снова — плюх. Опять дом, камин, жена Краснова читает книжку сыну, вся в сполохах огня. Рядом с ней Клюев, полностью нагой, держит поднос, а на подносе сласти. Краснов гладит Клюева по бедрам, смотрит ласково. Павел стучит в окно. Никто его не слышит.

5 Работа в офисе кипела, и без того короткие сроки сокращались, а голова у Игоря будто проходила нагрузочное тестирование — еще немного, и система ляжет. Впрочем, стандартная для аврала ситуация. Всё делалось слишком медленно, могли быстрее, но вечно кто-то тупил, Маршенкулов орал, политики нахваливали чипы с экранов, китайцы заявлялись в самые неподходящие моменты — считай, день насмарку, кружи вокруг них, бросив прочие дела. Игорь нашел выход. Чжану очень нравилось болтать с китайцами, каждый раз он навязывался в караоке. Вот пусть и таскается с ними целый день, раз ему в кайф. Игорь заодно хотел переговорить насчет графика группы данных — все основные косяки были у них, а Павел не торопился что-либо исправлять. Но рабочее место Павла пустовало. Ни наушников, ни гарнитуры, ни аниматора для делегации китайцев. И в груди зародилось неприятное ноющее чувство, так ныли бы зубы, имейся они у души. Какое-то предчувствие, хотя 118

обычно Игоря они не мучили. Волнения эфира, магнитные бури и прочие пятна на солнце всегда обходили его стороной, а сейчас тревога грызла изнутри. Все чертов «бизнесмен» Кирилл Максимович со своими братками, звонили-названивали, гундосили в наушники не переставая. Курили у кофейни, пугая посетителей — и ментов не вызовешь, предъявить-то нечего, улица общественная. Игорь проверил — компания «СК Аврора» и еще пять однодневок застроили полгорода, отжимая самые лакомые места для торговых центров. Рядом с автовокзалом тоже хотели возвести один, вроде бы как многофункциональный комплекс, с большой парковкой, торговой зоной, развлекательными штуками и ресторанами. Конторы были оформлены на тещу и невестку, часть бизнеса де-факто принадлежала главе Коломенского городского округа, сам Кирилл Максимович был братом заместителя главы, все как полагалось. Игорь подумывал нарыть на них побольше, написать в СК и еще распространить в сети. Позже, пообещал себе. Закроет проект с чипами и нароет столько, что не отмоется «уважаемый Кирилл Максимович». Придется ему забрать намытое и свалить куда-нибудь на виллу за бугор, на ПМЖ. Ну или в СИЗО, этот вариант Игоря тоже бы устроил. Но это позже, пока о Чжане. Может, еще не успел приехать? На часах и одиннадцати не было.

— Да он третий день не появляется, — сообщил патлатый Коля, сняв гарнитуру. На бледном лбу и под глазами остались розовые полосы, совсем как у ныряльщика. — А в личке не отвечает. Ты бы сказал Маршенкулову.

— Не надо никому говорить, — сказал Игорь. — Сам разберусь. Менять коней на переправе было худшим вариантом для проекта, так они могли отстать еще больше. Он разберется с Чжаном, это обязательно, но после сдачи готового ПО, не раньше. Пока проще вправить ему мозги. «А он еще весь проект хотел», — с досадой подумал Игорь, выискивая номер Павла в памяти гарнитуры. Михалыч как-то раз об этом проболтался и добавил, что Павел ему подставу сделал, через его голову договорился с китайцами о разработке какой-то мутной фичи, из-за которой они все сильно рискуют. Если сказать ему о прогулах, Михалыч совсем взовьется, пойдет на принцип. Номер Павла был недоступен. Игорь попробовал другой мессенджер, но ответ был тем же. Нулевым. Кто-то мягко тронул за локоть, и Игорь обернулся. Рядом стояла девица из группы Павла. Ничего-такая-брюнеточка с большим размером груди и круглой попой, которую она любила выставлять, облокотившись на стол в офисной 119

кухне, словно приглашая задрать узкую трикотажную юбку. Не во вкусе Игоря, но неплоха.

— Привет. Как твои дела? — спросила она, улыбаясь. Игорь улыбнулся в ответ.

— Все так же.

— Не хочешь вечером со мной и девочками сходить куда-нибудь? Пятницу отметить. В другой день он, может, и согласился бы, но сегодня не хотелось.

— Не смогу, прости, — ответил он, осторожно высвобождаясь. — Работы вал.

— Ой, и у меня, — погрустнела девица. — Я как раз хотела у тебя спросить… Запиликал входящий. Вызов был от тети Милы, и Игорь, подняв палец, отошел в сторону. Режим включил беззвучный, нечего коллегам знать о его домашних делах.

— Да, теть Мил, — произнес одними губами. Мила ворвалась в наушник с уличным гомоном и воем сирены. Ее обычно звучный голос истончился до прерывистых, скрипично-тонких звуков. «Игорь, беда! Жанну Петровну сейчас забрали по скорой в больницу. Я захожу в комнату, а она лежит, открыла рот, губы синие, не отвечает, я уж думала, что все, но нет, живая. Вызвала врачей, ей глюкозу вкололи, она хоть порозовела. Гипогликемия, говорят, а я второй день ее покормить не могла, отказывалась от всего, ну ты знаешь, я тебе говорила вчера, а они сказали, что это сахар упал сильно, ей-то кушать надо, а она не хочет, вливать только через зонд, а зонд нельзя…»

— Какая больница, теть Мил? — забывшись, Игорь рявкнул вслух. Коекто обернулся, снял гарнитуру. — Номер какой? «Девятнадцать, в новом районе которая. Я сразу тебе звонить…» Игорь нажал отбой и зашагал к лифтам. Через пять минут он уже мчался в сторону Новорязанки, нарушая все правила и объезжая пробку с дачниками по выделенке. Кто-то там гудел, но Игорь плевать хотел, внимание сузилось до узкого оконца, в которое влезали лишь полоса движения и конечная цель через два часа пятьдесят минут, как обещал навигатор. Игорь доехал за полтора. Гнал по полосе для спецтранспорта, в гарнитуре то и дело динькало — с карты списывался штраф. Холодный воздух врывался через опущенные стекла, бил по ушам, как басы сабвуфера, был горький на вкус. Над Новорязанкой низким потолком стянулись облака, цепляя крыши за полями. Дома рассыпались черными горстками — сперва загородные, после 120

дачные, затем брошенные деревенские в районе МСЗ, покосившиеся, с проломами в бревенчатых стенах, за ними чадили трубы. Черными галочками кружили птицы, то попадая в поле зрения, то снова исчезая. «Бэха» шла ровно, глотая стыки на мостах, медленно, но верно обгоняя желтые «ниссаны», старые минивэны, бензовоз, который в свою очередь обгонял «камаз» на крайней правой полосе. Больница оказалась новоделом скромного размера, белая пятиэтажная коробка, забитая людьми. Бабка дремала, Игорь не стал будить. Лицо у нее заострилось, было сероватым, как мокрая бумага. Дышала она хрипло, с присвистом, наверное, потому что лежала на спине. Игорь только сейчас заметил, как она сдала за эти годы. Помнил ведь совсем другую: коренастую, румяную, с сильными руками. В палате кроме нее лежали еще четверо. Стоял кислый дух старости, густой, хоть топор вешай. Дежурного врача поблизости не было, пришлось искать его по всей больнице. Затюканный и совершенно выжатый, он нашелся в приемном отделении в осаде женщины и ее прыщавой дочки. Женщина говорила на повышенных тонах, врач отвечал все тише, дочь, взрослая девица лет двадцати пяти, просто молчала, сложив руки на коленях и глядя в пол. Игорь зашел в кабинет без очереди, наплевав на крики из коридора. Эндокринолога в тот день не было, объяснил ему усталый врач, «будет в понедельник, бабушка пока полежит на выходных». По поводу лечения и диагноза сказать толком он ничего не мог, все в понедельник, а может быть, во вторник, приходите. Игорь вернулся к палате. По дороге его выловила медсестра и велела привести бабушке сиделку, «круглосуточно, мы не успеваем, больница не резиновая, вас тут вон сколько, а у нас персонал режут, а ей надо памперсы менять, как этой вот». Она указала на старуху на угловой койке — та лежала в беспамятстве, на спине, наставив костлявый подбородок в потолок. Сиделка рядом с ней читала дамский детектив в мягкой обложке и лузгала семечки в чашку. Молча выслушав медсестру, Игорь набрал друга, который работал в Склифосовского в Москве, и попросил помочь. На перевод в коломенской больнице согласились сразу, были только рады выписать бабушку под Игореву ответственность. Игорь отстегнул денег мужикам из скорой, чтобы довезли. Все делал на автомате, как в бреду, чувства и даже усталость пропали куда-то. Была схема действий, и он действовал: подписал бумаги, отвез каталку на этаж, в палату, переложил на нее бабку, спустил к машине. Бабка что-то говорила, но так тихо, что не разобрать. Все протягивала руку, трогала Игоря за плечо.

121

На звонки с работы он не отвечал, только скинул сообщение Михалычу, пусть разбирается, как знает. Хотел ехать следом за скорой, но тут позвонила бариста из кофейни. «Игорь, — ее голос до странного походил на голос Милы утром, и Игорь напрягся. — У нас все окна перебили».

Значение имеют люди, а не вещи и места. Казалось бы, аксиома, от частого повторения даже ставшая избитой. Но понять ее Игорь сумел лишь года два назад, вернувшись в старую квартиру в Забайкальске. Он давно хотел приехать — и боялся того, что увидит. Что все сломали, поменяли, все стало не так. Он помнил город своего детства: старые дворы с разбитым асфальтом у подъездов, осыпавшиеся, чуть просевшие балконы. Помнил изнуряющее солнце и приграничный комплекс, синие корпуса которого виднелись из окна большой комнаты. Внутри того комплекса было много чего: концертный зал, торговое пространство и туристическая зона, все для дружбы российского и китайского народов. Отец с матерью работали там сутки-двое, по очереди с еще одним арендатором-китайцем. Вообще, там многие работали из взрослых, и всем было удобно, пока не случился пожар. Игорь помнил то давнее дымное лето. Помнил набухшую тень на горизонте, куда при первых слухах о пожаре унесся отец. Игорь хотел бежать следом, и Толик с ним, но тетя Сюли, мама Толика, их не пустила. Так они и сидели во дворе до вечера в ожидании новостей: Игорь — от родителей, Толик и его семья — от отца, еще сидела баба Шура, у ней в комплексе сын работал, и много, много еще кто. Потом явились полицейские с изможденными, припорошенными сажей лицами, сказали, что папка забежал в комплекс в поисках мамы. Как уж он туда проник в обход оцепления, черт его знает. Хотя, когда папка чего-то хотел, он этого добивался, упертый был как сволочь. В общем, он забежал, а тут стена не выдержала и обвалилась. В комплексе были нарушения пожарной безопасности, потом сказали. Замыкание, возгорание, давка, аварийные выходы заблокированы и закрыты. Дальше в поселке только хоронили, что ни день, то похороны. Люди в гробах уже не походили на себя. Они скорее напоминали набитых таксидермистом чучел, пародию на тех, кто жил, а некоторых, включая папу с мамой, вообще провожали с закрытыми крышками, и Игорю запретили их приподнимать. Из Подмосковья приехала бабка, увезла его с собой. Игорь помнил душное такси, как он изворачивался, выглядывая в заднее стекло, а 122

Толик и остальные становились меньше, пока совсем не слились с пыльным горизонтом. Иногда их очень не хватало. В общем, много чего Игорь успел перебрать в голове, пока ехал обратно в Забайкальск. За шестнадцать лет могло вообще все поменяться. Но поселок остался прежним, пятиэтажный дом стоял на месте, и даже обстановка в квартире была той же — тетка не делала ремонт, денег вечно не хватало. Игорь зашел в сумрачный и тесный коридор, тот самый, с обоями в цветочек и пятном зеленки на уровне колена. Та же деревянная вешалка прибита за дверью, тот же пыльный пузырь люстры. Выглядела квартира, как в воспоминаниях, красочных, полных запахов и смеха, но была чужой. В ней не хотелось оставаться. За окном виднелся новый пограничный комплекс — такая же ярко-синяя полоса на весь обозримый горизонт, и Игорю все время чудилось, что она горит. Вздымается дым над обвалившимися торговыми рядами, люди мечутся, выходы завалены. Он пересекся с Толиком, но общих тем для разговора у них не было, им оставалось вспоминать знакомых, обсуждать, как у кого дела. Толик курил, щурясь на солнце, отчего глаза совсем исчезали с его отекшего лица. Он часто кашлял, рассказывал о детях, которых было трое. На вопрос, где сейчас остальные с их двора, махнул рукой: часть уехала, часть померла. Работал Толик грузчиком в новом комплексе. «Не боишься?» — спросил его Игорь. Толик лишь пожал плечами. «Ну, вспоминаю иногда, но работать где-то надо». Встреча вышла тягостной, и попрощались плохо, как-то торопливо. Игорь поменял билеты и погостил всего два дня вместо семи. Остаток отпуска провел в Коломне, в разъездах по делам. Что же получалось — места лишались смысла без людей, их населявших, так же, как вещи обретали индивидуальность лишь благодаря своим владельцам и тем, кто помнил их. Для Игоря родительская кровать была целым миром хрусткого белья, в который приятно плюхнуться, когда папа с мамой еще спят, с верблюжьим одеялом, с той самой царапиной на спинке, храм тихого утра. А для человека постороннего она — скрипучий хлам с облезлым лаком. Все смыслы находились в Игоре, а не в предметах мебели или квартирке в Забайкальске, и с пониманием этого вещи лишались всякой магии. Родной город тоже стал неинтересен. Тот Забайкальск образца безденежных две тысячи двадцатых незримо существовал в параллельной с Игорем вселенной, как волшебная детская страна, где остались Наруто и советский Карлсон, Смешарики и Леди Баг. Он изредка прорывался сполохами лесных пожаров, которые показывали в новостных роликах в сети. Огонь из Забайкальска полз в Москву, на запах Игоря, попутно выедая в тайге дыры.

123

Об этом Игорь думал на пути в «Читальню», все еще не чувствуя ничего, даже вкуса сигарет. Кофейня была закрыта. Под разбитыми окнами на асфальте блестела россыпь осколков. Накрапывал дождь. Под козырьком у крыльца стояли несколько постоянных клиентов, новый бариста по имени Егор и даже Ашотовна, которая все время охала и качала головой. Второй баристы, Лили, не было. Как оказалось, ее увезли по скорой еще полчаса тому назад, сразу после звонка. И снова вспомнилась бабка, как ее пристегивали ремнями к койке в скорой, чтобы не свалилась. Произошло, со слов Егора, вот что. Часа в два в «Читальню» зашли уже знакомые рыла в кожанках. Сели за столик, но заказывать ничего не стали. Минут тридцать сидели, говорили громко, всем мешали, пока их не вытурила Лиля, пригрозив ментами. Кожанки с матерками вышли.

— Потом раз — и в окно кирпич, стекло взребезги! — Егор подрагивал, то ли от прохлады, то ли от нервов. — Лиля подошла посмотреть, хотела лица сфоткать, а эти еще один кирпич кинули, в другое окно, и зацепили голову ей. Кровищи было — жесть. Мы сразу скорую, полицию вызывать. Я выбежал, а уродов этих нет уже. По-любому они, по-любому. Игорь был с ним согласен. Перешли от слов к действиям, значит. Ну будут им действия, под суд пойдут, уроды.

— Игорь, — Артур, владелец турбюро, заглянул внутрь, — там менты приехали.

— Наконец-то, — сказал Егор, шмыгнув носом. — И года не прошло. Из подкатившей машины вышли два правоохранительных субъекта с одинаково круглыми лицами, один помладше, другой постарше и пополнее. Стекла выбили, ага, флегматично заметили они. Есть подозрения, кто сделал? Игорь описал им все, что происходило с апреля месяца. Сказал, что даже писал заявление в отделении по месту жительства.

— А доказательства есть, что это именно «Аврора»? — поинтересовался тот, что помоложе. Его коллега вышагивал под окнами, хрустя осколками, и разглядывал пустые рамы. Доказательства, конечно, были. И записи разговоров, и свидетельства сотрудников и постоянных клиентов. Игорь указал на камеру под крышей турагентства, попросил, чтобы проверили данные. Полицейский покивал, попялился еще на здание, словно думая о чем-то, и двинулся к машине. Второй последовал за ним.

— А вы записывать-то показания будете? — растерялся Игорь. — Фотографировать там, данные с камеры проверять?

124

— На камеру запрос нужен, — протянул молодой. — Разрешение. Проверим, вы не волнуйтесь, все проверим. У свидетелей взяли контакты, обещали с ними связаться. Записи разговоров и прочее велели выслать на мэйл управления, затем сели в машину, сдали задом из переулка и укатили.

— Не будут они никого искать, Игорек. Продай ты лучше этот дом, — тихо сказала Ашотовна и ушла следом. Разошлись и другие: Егор домой, Артур, поматерившись в пустоту, вернулся в офис, зеваки разбрелись, оставив Игоря разбираться с бардаком и дожидаться замерщика. Замерщик обещал вставить стекла не раньше вторника. Ролл-ставни не опускались до конца, пришлось выметать осколки из рамы. Кофейня стояла непривычно пустая и тихая для пятничного вечера, постоянно подходили клиенты, спрашивали, что случилось. Игорь отшучивался, извинялся, звал на следующей неделе. Лиля вот хотела уходить в сентябре, тоскливо думал он, работая веником. А теперь в больнице с черепно-мозговой, лишь бы без последствий обошлось. Надо заехать к ней, проведать. Цветов купить, конфет… Вместо этого Игорь вернулся в Москву. В восемь вечера в противотоке доехал быстро, по пути на заправке без аппетита проглотил хотдог. В Склифе он нашел друга, отблагодарил денежным знаком, ответил на вопросы по истории болезни, затем купил продуктов и памперсов в соседнем с больницей магазине и все-таки нанял местную сиделку. Поднявшись в эндокринологию, Игорь отстегнул еще немного дежурной медсестре, чтобы зайти в палату, но бабуля спала — все еще или уже, лишь макушка с седенькими жидкими волосами виднелась из-под одеяла. Игорь встал у крыльца корпуса, и закурил, перебивая вкус горьковатого московского воздуха. Из темного, набрякшего тучами неба лилось, дождь шелестел, скатываясь по листьям, вздувались пузыри на лужах, блестящие в свете фонарей. Куда теперь? Быть одному, в тихой пустоте всю ночь без сна — он не уснет, он знал это. Игорь помнил, как было много лет назад, как стены опустели, будто жизнь выдули из них, и даже не хотелось заходить. И звенела мысль на заднем плане — вдруг так и не успеет попрощаться? Вдруг утром — всё? Он не без усилия переключился на работу. Снова вспомнился Чжан, которого нужно было разыскать и вправить ему мозги. Но вот что самое поганое — наезжать на него Игорь не хотел. И, более того, он очень Павла понимал. Может быть, лучше, чем кто-либо другой. Докурив, он включил сеть и надиктовал Чжану сообщение, предложил 125

где-нибудь бухнуть. Отметить пятницу. Только потом вспомнил — Чжан вроде бы не пьет, говорил об этом. Но поздно, сообщение уже улетело. И черт бы с ним.

6 Дождь все усиливался, стекал по лицу и затылку, за шиворот насквозь вымокшей футболки, капли прыгали с ресниц, заползали в рот. Казалось, Павел вымок даже изнутри, но холодно не было. Было спокойно — смотреть, как ливень лупит по поверхности пруда, взбивает сорную пену у заросшего берега. Как вдалеке, за полем, буквой Г светились краны. Москва строила жилой район, старый детдом снесли, а вот пустырь остался. Павел вернулся к машине, сел внутрь, хлопнул дверью, закупорив себя в теплом прокуренном салоне. Его мутило, в животе ворочалось что-то холодное и скользкое, хотелось это срыгнуть, но даже срыгивать было нечего — он ничего не ел с утра. Павел стянул перчатки, ладонью отер лицо. Затем не без труда натянул их обратно и вернулся к гидравлической тележке. Та ожидала у пруда, с закрепленным на ней холодильником. Кое-как протащив ее по траве вдоль берега, Павел нашел место, где сразу было глубоко, он помнил, и столкнул тележку с холодильником туда. Они ушли на дно, выпустив пару пузырей из темноты. И стало очень тихо.

Все началось несколько дней назад. Павел снова залез в «Пацанят», а там объявился Рыжий пес, сообщал радостную весть — жена согласилась на усыновление. Пес в экстазе исходил на мед и слюни, собратья его поздравляли, а Павел похолодел. Сбывался сон. Весь день Павел дергался, по нервам будто скрипичным ключом водили. Он снова и снова повторял про себя сообщения Рыжего Пса. Прикидывал, как те же слова звучали бы голосом Краснова, похоже ли? Мог ли Краснов сказать вот так? В принципе, мог. Он может все, как Павел уже понял. И за это ничего ему не будет. Павел даже уехал из офиса раньше времени и встрял в шестичасовой пробке, которую обычно пережидал на работе. «ЖИВИ СВОЮ ЖИЗНЬ» — красовалось в подъезде на стене между третьим и четвертым этажами. Ровные маркерные буквы не по трафарету. И сюда добрались со своей агитацией, 126

твари. Павел с чувством харкнул, попав на слово «жизнь». Поднявшись на одиннадцатый, он ввалился в квартиру и закрыл дверь комнаты пинком, истратив на это последние силы. Дверь грохнула, разбив тишину. В правом виске пульсировала боль, глаз будто выдавливало из глазницы. Опять мигрень из-за смещения шейных позвонков, профдеформация тела. Остались ли таблетки? Комната всматривалась в Павла прямоугольниками оконных створок, масляными на фоне уличной тьмы. Точками света на круглых ручках шкафа, склоненными к нему кувшинками на люстре. На единственном стуле грудилась одежда, печальный тряпичный сэндвич, который следовало погладить, змеей вился белый провод зарядки. Расколотая столешница щерилась неровным краем. Нужно выкинуть и купить новый стол. Или вообще переехать — здесь же невозможно жить, тесно, душно. Не разуваясь, Павел рухнул на кровать, накрыл лицо руками. Тут же из розоватого сумрака выплыл молодой Краснов — в парке цвета хаки, трениках, над кедами проглядывают вызывающе яркие носки. Павел снова почувствовал соленый вкус чужой ладони на губах. Запах машины — теплая кожа, сандаловое дерево, так пахли только «ауди». Сдвинутое назад сиденье, колючая трава в лесу, подъезд, кисло пахнущий потом диван в «гостинице на час», сопение над ухом, и что-то булькало при каждом вдохе, словно легкие Краснова были наполнены водой. Казалось бы, столько лет прошло, а эта мерзость все не блекла, настаивалась, как коньяк, обретая вкусовые ноты. Сандал, ваниль, кожа, металл, пот, ваниль, кожа, сандал, солоно во рту, тошнит и стыдно, мечты о Пекине и безнадега, в которой можно утонуть… Что если Краснов усыновит кого-то? Он же такой примерный семьянин, ангел, причиняющий добро в половине детдомов Подмосковья. И почему именно сейчас? За что? Павел что, мало пахал? Недостаточно карабкался, срывая ногти, мало огреб по жизни, чтобы в этот ответственный момент, когда все карты у него в руках, когда возможности прямо под носом, хватай-не хочу, появился Краснов. Живет, дышит, ходит, как ни в чем не бывало. Улыбается всем, бликует очочками, разбить бы их, вдавить втереть ему в глаза сволочь. Забыть бы, но это невозможно. Дыра в груди кровоточит, и гноится, и болит, в ней гудит ветер, как тут забудешь?

— С-сука-а-а… — прорычал Павел в сомкнутые ладони. Будь жив отец, он бы сказал: не торопись. Ты знаешь выход, но здесь 127

нужно все обдумать хорошенько, просчитать детали. Ты сможешь, Павел, я знаю, я в тебе уверен. Ты — настоящий воин. И ласково бы улыбнулся. Да, именно так все и случилось бы, будь жив отец. За окном взвыла сирена скорой, по потолку пронесся сиреневый блик. Откуда-то докатывался басовитый храп, в соседней комнате шептал планшет, белый шум, помехи связи. А Павел недвижимо лежал, не ощущая ног, но чувствуя, как медленно спускается пыль, капает с кувшинок люстры, устилает руки и лицо, мягко забивается в уши, в поры. Звуки становятся тише, исчезают, все удаляется, мир удаляется, растворяется на границе яви. Наутро Павел понял, что нужно сделать. Снова разыскав по базам номер Краснова, он написал с виртуальной анонимной симки: «Почем нынче прогулки в лес, педрила?» Отправив, поехал на блошиный рынок в гаражах недалеко от Шереметьево. Там, на расстеленных прямо на асфальте газетках и простынях, продавалось все, от старых кукол до оргтехники и роботов для мытья полов. Между рядами прыскали цыганские дети, оценивали карманы покупателей. У тех цыган Павел купил втридорога, за нал, древний холодильник нужного размера и вместе с ним вполне современную тележку. Он затолкал их на заднее сиденье, накрыл тряпкой, вернулся домой и стал ждать. Краснов ответил вечером, предлагал встретиться в одном из скверов в центре. Скверы Павла не устраивали совершенно, и он потребовал перенести встречу в Ростокино, ближе к Яузе, где еще остались тихие зеленые дворы между пятиэтажками. Камер там было мало, часть из них висела для вида и не работала. Вечером в пятницу все разъедутся по дачам, свидетелей не будет. Больше всего Павел боялся, что Краснов откажется, не дурак же, соваться в такой район. Поэтому он добавил сообщение про компромат, видеозапись, на которой все четко можно рассмотреть. Краснов подумал и в итоге согласился. Павел приехал в назначенное место к восьми, припарковался рядом, но не стал шататься по двору — поймал момент и зашел в подъезд с каким-то парнем. С лестничного пролета между вторым и третьим этажами хорошо просматривалась котельная, где он договорился встретиться. На ее стене, в круге фонарного света, был не очень умело нарисован подъезжающий паровоз с блестящим черным носом. На станции ожидали непропорциональные дамы в пышных платьях начала двадцатого века: пугающе большие головы, осиные талии, над головами белые зонтики, на заднем плане носильщик с тележкой. Почему это оказалось на котельной, Павел не мог понять, как, наверное, не понимал и глава управы, заказавший это безобразие. На боку паровоза уже кто-то накалякал: «нет слежке».

128

Павел выключил в подъезде свет и облокотился на подоконник, выжидая. Все было как во сне, в кошмаре, будто бы не с ним. И еще оставалась возможность все отменить. Сесть в машину и уехать, выбросить чертов холодильник, удалить виртуальную симку и все следы. Сделать вид, что ничего не было. Но это же вранье. Если хочешь победы, вспомнил он, наведи порядок в мыслях. Если принял решение, иди до конца. Беспорядочные мысли равны поражению. «Ты где?» — пришло сообщение от Краснова. На улице не было ни души. «Подойди к котельной. Увижу кого-нибудь с тобой, сразу опубликую видео». Через пару минут на асфальтированной дорожке между домами показалась знакомая долговязая фигура в серой ветровке на молнии. Голову Краснов втягивал в плечи, словно мерз, и зыркал по сторонам. Он встал перед нарисованным локомотивом, держа руки в карманах. Что у него там? Павел сощурился, пытаясь разглядеть. Гарнитура со включенным диктофоном, тревожная кнопка, баллончик, какой оттягивал карман у Павла? «Выверни карманы», — написал он. Краснов прочел сообщение и закрутил головой, разыскивая Павла. Нехотя вывернул карманы, зажав в руках содержимое — ключи от машины, гарнитура, что-то еще. «Брось под машину перед собой». Поколебавшись, Краснов выполнил и это требование. Развел руками в темноту, мол, будем говорить уже? Вроде он был один. Еще оставалась возможность уйти. Выждав еще немного и уняв дрожь, Павел спустился. На ватных ногах пересек проезжую часть и поманил Краснова в темноту под кронами деревьев за котельной. Он помнил, темнота Краснову больше нравилась. Странно, но, увидев Павла, Краснов совсем не удивился.

— А я тебя помню, — сказал, внимательно его разглядывая. — Красивый мальчик, но проблемный.

— Проблемный для тебя? — хрипло поинтересовался Павел.

— Для всех. Ты — человек-проблема, Паша. Единственный, с кем невозможно было найти общий язык. Павел фыркнул от неожиданности. Ребенок бы повелся, застыдился, но он-то давно уже вырос. И он понимал, что дело было совсем не в нем.

— Найти общий язык? Это теперь так называется? Краснов кивнул. Привалился к стене, снова сунул руки в карманы. Он 129

похудел за те годы, что Павел его не видел, хотя, казалось бы, куда уж больше. У глаз собрались морщины, синеватые веки набрякли, из-за чего Краснов походил на печального бульдога. На тощей заросшей шее Павел узнал бугристый шрам. Как жирный червь, в начале тонкий и толстый в конце.

— Ты все делаешь, не подумав, — сказал Краснов. — Вот сейчас чего вдруг объявился?

— Чтобы тебя посадить, например.

— Сомневаюсь, что это возможно.

— Если бы реально сомневался, тогда не стал бы скрываться. Ты же ссыкло, пропал, когда началось расследование. Чего с повинной не явился? Краснов неопределенно повел плечом. На его лице не было ни страха, ни раскаяния — ничего. Только внимание и жалость.

— Я ничего дурного не сделал. Я — семейный человек, занимаюсь благотворительностью. А тут является бывший воспитанник и пытается меня запугать. Шантажирует, вымогает деньги.

— Я не шантажи…

— У тебя ведь нет никакого видео. Ты бы давно его использовал. Ветер дунул Павлу в лицо, принес запах сандала, кожи, металла. Очень захотелось развернуться и уйти, пропало ведь, все пропало, все пошло не так. Краснов, похоже, это заметил.

— Не буду врать, я попросил тебя пробить. После того, как ты полил меня грязью в двадцатом детдоме. — сказал он. — Людмила Ивановна была в шоке от твоего поведения.

— Борисовна тоже была в шоке, когда ее посадили. Помнишь? Краснов качнул головой.

— Не помню, к сожалению, и не понимаю, о ком ты говоришь. Я работаю со многими детдомами и знать каждого воспитателя не в состоянии. Но про тебя я узнал многое. Про девушку твою. Она ведь из «контрас», да? У нее привод был. Может, и ты из «контрас», Паша? Киберпреступник, террорист. В компании знают, с кем ты связан? Он даже сказал это с жалостью, гребаный садист. А Павел похолодел, горло забилось грязью, он ничего не мог ответить. Как будто снова стал никем. Швалью детдомовской с низкой ценой. Страх раскрыл свой черный рот, склонился над Павлом низко, задышал в затылок. Что будет с Соней? Что будет с его карьерой? Пекин снова ускользал, становился дальше, размывался, как мираж над дюнами. Краснов улыбнулся ласково, совсем как на фото с сайта фонда «Добродел». Так он улыбался, закрывая дверь, зная, что Павлу некуда бежать.

— Я не хочу тебе зла, правда. Я ведь тебя от ментов и психушки отмазал в 130

свое время. Хоть бы поблагодарил за это. И, ты знаешь, я сегодня добрый. Подкинуть тебе деньжат? Сколько тебе нужно, Павлуш? Павел моргнул, сжал кулаки. Голову будто пробило мягкой пулей.

— Что ты сказал? — переспросил он тихо.

— Сколько тебе нужно денег? — терпеливо повторил Краснов.

— Нет, не то. После. Краснов нахмурился.

— Павлуша, поменьше МХАТа, это смешно. Давай уже договоримся и разойдемся. Ты же за этим пришел. Павлуша, да. Давно он этого не слышал. Шваль сделала глубокий вдох, хрустнула шеей. Протянула: — Ах ты пидор. И двинула ему под ребра. Повалив, добавила с ноги. Еще раз, и еще. Орать не дала, зажала Красновский хлебальник ладонью, струей перцовки залила глаза. Коленом навалилась на пузо, а локтем на шею, придушила. Когда Краснов отключился, заклеила ему рот строительным скотчем, им же перетянула руки с ногами. Заднее сиденье занимали холодильник и гидравлическая тележка, пришлось Краснову ехать в багажнике. Но он хорошо туда вписался, Шваль помогла ему немного. Красновскую гарнитуру она разбила. Свои гаджеты, навигацию и автопилот в машине Павел вырубил заранее, и Шваль была ему за это благодарна. Что Павел умел, так это продумывать все до мелочей. Еще сиги купил, тоже ништяк. Вырулив на Ярославку, Шваль закурила. С бычками не парилась, тушила их о панель и бросала в окно. Она помнила одно место, хорошее, безлюдное, без камер, на отшибе самого отшиба. Они с Павлом часто мотались туда после школы в старших классах, когда его перевели. Стрелки забивали, то-се. Туда и поехала, неловко крутя баранку и матерясь на Павла — совсем разучился ездить сам, расслабился с автопилотом. Дождь ливанул. Небо разорвалось напрочь, и к тому моменту, как Шваль добралась до места, дороги раскисли. Свернув с асфальта в грязь на поле, тачка чуть не застряла. Катиться пришлось еле-еле, так осторожно, что стал слышен стук из багажника. Шваль включила погромче музычку, насвистывала в такт. Добравшись до места, натянула перчатки и вытащила груз.

— Тихо, тихо, епт, — приговаривала, оттаскивая его к пруду. Краснов извивался, сучил копытами в грязи, но был слаб и драться со взрослыми пацанами не привык. Он что-то мычал, хрипел, вращал обожженными глазами, потом забулькал, когда Шваль ухватила его за волосы и погрузила в воду лицом вниз. Вода запузырилась.

131

— Видал? Совсем не больно, — сказала Шваль, любуясь пузырями. Те отливали радугой в свете фар. — Я же говорил, не будет больно, ты, главное, расслабься. Краснов послушался, расслабился, затих. Подождав еще немного, Шваль разжала пальцы. Краснов смотрел в песок. Что-то знакомое было в теле под водой — волосы смешались с поднявшейся мутью, облепили макушку, всплывшую на поверхность. Шваль покурила, обдумывая, как запихнуть тело в холодильник. Пришлось ломать, — а как иначе? — трамбовать ногами, радостно вздрагивая, когда получался острый хруст. А после она ушла, оставив Павлу холодильник на тележке, кучу окурков, которые следовало собрать, вкус крови на языке и пустоту. И ничего особо не изменилось, просто стало тихо. Мыслей не было. Павел словно выполз из темной и мерзлой норы. Дрожа, но не чувствуя холод, он разделся полностью, сложил одежду и кеды в мусорный мешок, завязал горловину узлом и сунул в багажник. Выбросит в Москве, в каком-нибудь сквере с бомжами. В машине он надел сухое, заехал на мойку с самообслуживанием, почистил салон, умылся. Там же, на мойке, включил планшет, зашел в сеть и удалил записи с камер, всё за тот день и вечер — случилась ужасная системная ошибка. Гарнитура булькнула, вывалив новое сообщение. Писал Лыков и, что неожиданно, приглашал отметить пятницу. Хмыкнув, Павел напечатал — да, через полтора часа в «Море Циндао» нормально. Если что, Лыков подтвердит, что в пятницу ночью Павел был в Москве. Свидетель пригодится. Он взъерошил волосы, отдышался, послушал дробный стук дождя по крыше, посмотрел, как капли сползают по запотевшему стеклу. Все будет хорошо, все хорошо, как надо. Подумав, он зашел на «Пацанят» и отыскал прочитанную вдоль и поперек тему. На последней странице висел свежий комментарий, отправленный десять минут назад. В нем Рыжий пес писал: «Спасибо всем вам за поддержку *смайлик* *смайлик* *смайлик*».

7 «Море Циндао» открылось на Цветном лет пять назад и сразу стало излюбленным местом китайцев и любителей китайского пива. Оформлена пивная была дорого, в стиле нулевых, три этажа стекла и хрусталя, как ресторан со звездами Мишлен, работала круглосуточно и почти всегда была битком.

132

Павел огляделся, выпутываясь из пальто. За столами в красноватом полумраке сидели парочки, порхали смешки и шепотки, напротив кто-то целовался. Тихо звучала музыка, что-то нежное и мяукающее, обстановка в целом склоняла к интиму, и Павел вновь почувствовал пальцы на теле, липкие отпечатки без срока давности. Лыков сидел у окна на третьем этаже с видом на бульвар и цирк, который проглядывал сквозь беспокойное море листвы. Он уже дул пиво, широко раскинувшись на плюшевом диване. Был непривычно серьезен: под глазами залегли тени, подчеркнутые светом лампы над столом. Заметив Павла, он устало улыбнулся и салютовал бокалом. А вдруг и он туда же?

— Я, если чо, не пидор. Чисто рабочие моменты обсудить, — предупредила Шваль из Павла, хотя он собирался сказать «здравствуй». Лыков поперхнулся пивом.

— Хорошо, — кивнул. — Приветствую тебя, мой гетеросексуальный друг. Павел сел, неудержимо багровея. Не зная, куда себя девать, засуетился: сначала пристроил сумку на стуле позади себя, затем переложил ее на подоконник, снял гарнитуру и повесил ее на салфетницу. Взял ламинированный лист меню, перечитал по два раза с каждой стороны. Заказал бутылку красного. Лыков следил за его манипуляциями, едва заметно улыбаясь.

— Может, будешь что-то более брутальное? — поинтересовался он со злым весельем. — Водяру, например. Павел промолчал, глядя в меню.

— Ты поэтому на работе ни с кем не общаешься? Боишься, что кругом одни пидорасы?

— Я сейчас уйду, — сказал Павел. Он не собирался слушать выпады в свой адрес, тем более, от Лыкова. Лыков сменил тон, примирительно поднял руки.

— Ладно, ладно, неудачная шутка. Извини, я перегнул палку.

— Проехали. Павел и сам перегнул, на самом деле. Далась ему эта ориентация. Сейчас любое странное было обычным: красить волосы и ресницы в розовый, или жить втроем, с парнем и девушкой. Или сидеть годами дома одному, меняя памперсы, заказывая еду на дом и играя в игры. Детей насиловать еще не было обычным, и обитатели «Пацанят» очень из-за этого сокрушались. Называли себя «педосексуалами». твари твари 133

Бутылку принесли раньше закуски, и Павел смело наполнил свой бокал. Обычно он старался пить немного — устойчивость к алкоголю была нулевая. Классика студенческих лет — вечеринка только начиналась, а Павел уже блевал в сортире. Теперь, конечно, не блевал, но уносило его знатно. Однако сегодня он решил напиться. Выпить столько, чтобы ненадолго забыть о пруде и мокром холодном Краснове. Лыков больше не подкалывал. Наоборот, вел себя очень дружелюбно, говорил о работе, упомянул проблемы в группе данных, и да, Павел знал свои косяки, в которых он честно признался и пообещал исправить. Прогулы он объяснил пошатнувшимся здоровьем: температура, сопли, неожиданный понос, да, ко врачу я обращался, нет, ничего серьезного, обычный вирус. Потом они перешли к обсуждению того, что оставалось сделать — немного, в принципе, хоть и времени до завершения проекта тоже было в обрез. Разговор тек на удивление плавно и спокойно, и вот это Лыковское дружелюбие слегка пугало. Он чего-то хотел, это точно. Сообщит об увольнении, решил Павел. А личной встречей вроде как смягчил пилюлю. Недаром он завел речь о недоработках. Тревога нарастала с каждой минутой, встала комом в горле, а руки стало холодить, как будто они все еще были погружены в воду, держали шею и затылок…

— Чего ты хочешь? — Павел перебил Лыкова.

— В смысле? — Игорь вскинул брови.

— Мы с тобой не друзья, не приятели. Да мы в жизни не общались, и тут ты из всех в «Диюе» зовешь сюда меня. В чем дело? Лыков замялся, отвел взгляд к окну, и Павел провалился в глухое отчаяние. Ну точно, Маршенкулов решил слить его после фичи для чипа. За полтора месяца до сдачи проекта, ч-черт. А Лыкова попросил сообщить об этом, у самого духу не хватило, старое ссы...

— У меня бабка сейчас в Склифе, — сказал Лыков. — Умирает, по ходу. Такого Павел не ожидал. «А при чем здесь я?» — хотелось спросить. Последние друзья разбежались?

— Вот только вернулся из больнички, — продолжил Лыков, глядя в стол и закручивая пальцем край салфетки. — Домой ехать поздно уже. Думаю, я лучше в Москве останусь, с Чжаном проект обсудим, раз он у нас в команде самый умный.

— Да? А я слышал, что моя группа отстает, задерживает весь проект, — не удержался Павел.

— За это я прошу прощения, — Лыков кивнул, не смутившись. — Я не должен был говорить об этом при коллегах. Лето не задалось, все какая-то срань творится, то одно, то другое. Я не оправдываюсь, ты не думай, это не 134

оправдание, конечно, просто…

— У меня тоже, — сказал Павел. — Срань все лето. Лыков замер, устремив на него настороженный взгляд ярких глаз. Затем слегка расслабился, обмяк и, ухмыльнувшись, поднял кружку.

— Выпьем за это, что ли? Они чокнулись, выпили. Затем еще. И вроде бы еще. У Павла загудело в голове, и он взял тайм-аут, съел курицу, обжегшую горло и нутро. Лыков загоготал так заразительно, что Павел тоже рассмеялся. Затем долго кашлял — еда попала не в то горло, и Лыков лупил его по спине, грозя оставить инвалидом. Все чертово вино, подумал Павел через розовый туман. Завтра будет плохо, очень. Но пока было очень даже хорошо. С работы Лыков с легкостью перескочил на китайцев, с китайцев на китайские электрокары, а после на Пекин, и Павел с жаром принялся расписывать места, где он бы хотел пожить — конечно, в районе Чаоян, может, после Пекина уехать в Ханчжоу или Сямэнь с его пляжами, но только не в Шэньчжэнь, уж лучше в Тяньцзин, еще можно поехать в Фэнхуан или остаться на Хайнане на все лето. Про Китай и свои планы Павел мог трепаться вечно. Лыков в свою очередь рассказал о китайцах из его родного Забайкальска. Чтобы поддержать разговор, Павел спросил о единственном, что он помнил о Забайкальске — пожаре в приграничном комплексе, случившемся почти двадцать лет назад. Отец несколько дней следил за новостями, как тушили корпуса, качал головой, когда называли количество погибших. На экране чадили синие коробки зданий, крыши проваливались внутрь. По обе стороны границы носились алые точки пожарных машин, сбрасывали воду самолеты. Что он допустил ошибку, заговорив об этом, Павел понял не сразу, мешал винный туман в глазах. Потом он разглядел лицо Лыкова и умолк. Даже подумал, что сейчас их встреча и закончится, но Лыков не полез в бутылку, и рассказал о своем детстве сухо и спокойно. А Павел весь обратился в слух. Ненавистный образ Лыкова-мажора разваливался на глазах: на самом деле не богатый, не избалованный сынок, не из Москвы и не везунчик. Или же всетаки везунчик?

— И что потом, в детдом? — затаив дыхание, спросил Павел. Лыков качнул головой.

— Да не, нормально все было, бабка забрала. Вырастила меня. Знаешь она какая — ух, — он сжал внушительный кулак. — Коня на скаку и все такое. Сейчас сдала, но вообще-то…

— Уверен, ей станет лучше, — сказал Павел без особой уверенности. Было и жалко Лыкова, и немного завидно. Повезло, к бабке поехал. В детдоме 135

сложилась бы совсем другая песня. Жил Лыков, как оказалось, не на юго-западе Москвы, а в Коломне. Павел признался, что сам оттуда, точнее, из деревни неподалеку. На этом Лыков чуть не прослезился, кажется, назвал Павла «бро». Павел и сам плел что-то бесконтрольно, слова быстро растворялись, забывались в зыбком алкогольном мареве. Стало так легко выплескивать все, что накопилось, что Павел чуть не проболтался про Краснова. Захотелось курить, и он вышел на улицу, всосал сигарету за три тяжки. Незаметно закончилась вторая бутылочка вина.

— А поехали ко мне, — вдруг предложил Лыков. — Или тебя девушка дома ждет?

— Мы расстались, — сказал Павел, и после слов Краснова это почти не было ложью.

— Понятно. Сочувствовать надо? Павел мотнул головой.

— Так даже лучше.

— Ну и хрен с ней тогда, — пожал плечами Лыков и махнул официанту.

— Счет! Не-не, — он указал на карту, которую вытащил Павел. — Убери, я угощаю. Расплатившись, он поднялся, выпрямившись во весь свой двухметровый рост. Вроде стоял на ногах крепко, а сверху слегка покачивался, как дерево на ветру.

— У тебя грязь, — рассеянно заметил он, указав Павлу на шею. Павел торопливо вытер ее ладонью. Грязь, надо же, неужто не все отмыл? Снова зашептала тревога. Зачем звать к себе домой, бухать один на один? Что Лыков задумал? Но Павел вспомнил: перед ним коллега, которого он знает уже давно. «А если чо, ты сам уже не маленький, в курсах, что можно сделать», — заметила Шваль, голодно дохнув в затылок. Закружила пьяная карусель, тревога беспомощно уплыла куда-то, и Павел сам поплыл — к выходу, где скрылся Лыков. Они сели в его машину — похоронно-черный «бмв» с хищным разрезом фар. Внутри пахло, слава богу, не сандалом, а какими-то носками, бензином, машинным маслом и хот-догом — в двери лежала смятая, измазанная кетчупом обертка. Лыков завел машину и вдруг выругался, хлопнул по рулю.

— Мы никуда не едем.

— Почему?

— Я же бухой, и ты бухой. Кто поведет-то? Павел хохотнул, — и правда, куда это они собрались, он ходил-то еле-еле, 136

— потом задумался. Его, как мазохиста, тянуло в Коломну, как будто там хранились сутры11: увидеть разбухшие, напоенные тысячами дождей деревянные дома по краям шоссе, устроить свидание с паршивым городом. И в коммуналку не хотелось, в мрачную пыльную нору, клетушку, в которой начинали одолевать всякие мысли, грязные, липкие, острые, голова была набита ими, как ватой мягкая игрушка. На машине Павла тоже не доедешь, автопилот — не автопилот, но по ПДД водитель должен быть трезв и способен в экстренной ситуации перехватить управление. Поймают пьяным — лишат прав.

— Нам нужен третий, — сказал он, важно подняв палец. — Пускай везет. Лыков хлопнул Павла по плечу.

— Я ж говорю, ты — голова! Пара манипуляций в приложении, и через минут пятнадцать их отыскал мрачный, неразговорчивый, но трезвый водитель по вызову. Он сел за руль, Лыков с Павлом разместились сзади. При разгоне машина непривычно, чересчур громко рычала, напоминая джип Борисовны. Лыков тут же уснул и растекся по сиденью, периодически заваливаясь на Павла. А Павел смотрел в дегтярную тьму за линией фонарей: сперва взгляд выхватывал лишь вывески закрытых магазинов, подсветку на уровне крыш и редкие освещенные окна. Потом стали проступать очертания домов, ряды пустых окон, граффити под мостом — уродливые морды с раскосыми глазами, петли, лозунги, слова из трех и пяти букв. В Кузьминках они проехали мимо высокой девушки, которая спешила прочь, в арку дома, и Павел был уверен, что видел Соню. Но свет фонаря упал иначе, и девушка оказалась парнем, на спине были не волосы, а капюшон спортивной куртки, и как вообще можно было спутать — непонятно. Вино начало выветриваться из головы. Вспомнилось, как по-козлиному он повел себя позавчера, сбросил Соню, отключил гарнитуру и потом не перезвонил. Был слишком занят, продумывая план. Захотелось набрать ей, спросить, как у нее дела, узнать, не обиделась ли. Но Соня наверняка спала, поэтому Павел просто написал что-то невнятное и глупое, сам не запомнил что. Пару минут подождал ответ и, так его не получив, убрал гарнитуру в сумку. «Про тебя я узнал много. Про девушку твою». Кого Краснов просил это узнать? Может ли этот кто-то связать его исчезновение с Павлом? Конечно, может. Значит, за ним придут, не сегодня, так на следующей неделе или через месяц. Придут за ним, и Соне в этот момент лучше быть подальше. Отсылка к роману «Путешествйе на Запад», главныйй геройй которого, монах Сюаньцзан, отправйлся в Индйю за буддййй скймй сутрамй.

11

137

После случая с «контрас», когда они с Соней расстались на время, Павлу стало некому звонить, совсем, и в вечерах образовались темные пустоты. Они множились, подбирались ближе, напоминая беззвучный и безвоздушный космос, медленно поедали мир вокруг, и оставался только Павел наедине с собой. Он не хотел бы ощутить это снова. Конечно, они с Соней все равно бы разошлись рано или поздно, но не так, и не сейчас. Не вынужденно, после слов Краснова. Они выехали из Москвы. Мрак вокруг шоссе сгустился, углубился, в нем не угадывалось ничего. Воздух, затекавший в приоткрытое окно, стал сладким и густым, пах срезанной травой. На обочине мелькнул долговязый мужчина в мокрой одежде. Он странно кренился набок, будто надломленный в пояснице и придавленный сверху. Вздрогнув, Павел привстал и выглянул в заднее стекло. Никого, обочина пуста.

— Мы где? — Разбуженный Лыков толкнул Павла в бок.

— Поворот на Бронницы проехали, — не сразу ответил Павел. Хорошо ли он закрыл холодильник? Вроде бы хорошо, и даже изолентой обмотал. Мог ли Краснов на дне пруда приоткрыть дверь, просунув разбухшие от влаги пальцы, и выбраться наружу? Пойти на запах Павла, переставляя сломанные ноги? Щелк, щелкало бы перебитое колено. Щелк-щелк.

— Я по этой дороге уже четвертый раз за сегодня еду, — сказал вдруг Лыков и рассмеялся. Смешного в этом было мало.

— Все будет хорошо, — сказал Павел, и Лыков погрустнел.

— Конечно, будет. — Он тронул водилу за плечо. — Шеф, нам бы еще в магазин заехать. Я покажу, где свернуть.

Коломну Павел узнал, только когда они подъехали к Кремлю. До этого были сплошь новые застройки и многоуровневые развязки, а потом раз — и пошли избы, утопленные в землю по самые окна. По этой улице они гуляли с матерью и отцом. Шли из кино, купили местной пастилы. Павел ревел — он ожидал сахарного воздушного десерта из яичного белка, а коломенская пастила на вкус оказалась помесью яблочной тянучки и высохшего пирога. Отцу она нравилась, он все повторял, что в Китае такого не купишь, натуральное же, уговаривал поесть еще, вдруг Павел распробует. И мать тогда еще смеялась. Но Павел никак не мог вспомнить звук ее смеха, как будто из видео извлекли аудиодорожку. Попетляв меж строительных заграждений у стен Кремля, «беха» Лыкова выехала к китайским закусочным и магазинам и остановилась. Лыков сбегал в 138

круглосуточный ларек, вышел оттуда с двумя звенящими пакетами и коробками пиццы. Дальше по улице, за торговым центром машина свернула, и пошли многоэтажки, отделенные от проезжей части рядком деревьев. Лыков жил в панельке на отшибе города. Здание было старое, настоящий образчик советского изыска с круглыми вырезами в бетоне вместо стандартных подъездных окон, отчего оно походило на многоэтажный скворечник. От стыков плит спускались бурые потеки. За домом зиял овраг, над ним метался ночной собачий перелай. С другой стороны оврага стояли краны и серебрился в лунном свете пенек недостроенного жилого комплекса. На лестнице пахло кошками. Вручив Павлу уже початую бутылку пива, Лыков пошебуршал ключами в железной двери и пригласил внутрь. Квартирка оказалась небольшой, обычная двушка с тесным пятачком прихожей, сжатым зеркальными шкафами. Напротив входа была спальня; кровать и пол завалены вещами, встроенный шкаф открыт, на столе тоже бардак. Налево по коридору находилась еще комната, побольше.

— Здесь бабка живет, лучше не заходить, — сказал Лыков, осторожно прикрывая дверь, как будто кто-то спал внутри. Павел успел разглядеть лишь разобранную кровать и тумбочку с лекарствами. Пахнуло горьковатым медицинским запахом, и Павел вдруг почувствовал — пора.

— Где туалет? Лыков указал на дверь в конце коридора, и Павел бросился туда, не включая свет. Еле успел. Смахнув нитку слюны с подбородка, он сел на пол, раскинув ноги. Плитка была теплой, припекала снизу. Свет из коридора пробивался тонкой полосой, шел наискось от двери к доисторической эмалированной ванне с задернутой наполовину шторкой. За шторкой темнел высокий силуэт. Он покачивался, будто переминался с ноги на ногу, затем сдвинулся вправо. Показались вымазанные грязью пальцы, рукав дутой куртки, с которого капала вода. Впалые, обведенные синевой глаза, разбитый рот. Губы шевелились, складывали слова. Пойдем к нам, Павлуша, сказал Краснов. Пойдем. Не отрывая от ванны взгляда, Павел поднялся и вышел спиной вперед. Прикрыл дверь, чувствуя, как пот холодит спину и лоб.

— Ну как, лучше? — Лыков выглянул из кухни, заставив Павла вздрогнуть.

— Да, — Павел кивнул. — Да, спасибо.

— А не похоже. Не умеешь ты пить.

— Так я не пью обычно… — попытался оправдаться Павел, но Игорь уже не слушал, он открывал новую бутылку с пивом. Рядом на столе лежала 139

коробка с пиццей. Из пакетов на стол переместились шпроты, яичная лапша, хлеб, майонез.

— Будешь? — Лыков протянул Павлу коробку пастилы. — Наша, коломенская. К горлу снова подкатило, и Павел торопливо отказался.

— Сперва надо пожрать как следует, — сказал Лыков. — Ешь пиццу тогда. На голодный желудок бухать нельзя. После пиццы Павлу и правда полегчало. Устроившись на кухне, они опустошили бутылок шесть, обсуждая какую-то ерунду. За распахнутым окном потихоньку светлело, изредка с надсадным гулом низко пролетали самолеты. Собаки перестали выть, дым перестал выветриваться, клубился под потолком. Не в силах сидеть на табуретке ровно, Павел перекочевал на кожаный потрепанный диван. Сдвинув стол, Игорь сел рядом, на пол, где-то под рукой. Он рассказывал о чем-то, но смысл ускользал. Почему они не общались раньше? Павел не мог вспомнить. Он проваливался в голубоватый сон, и снизу с мягким свечением близился речной песок.

Сон пятый и последний Нет, Чжан был прямо сам не свой. Глаза мутные, будто подернутые пленкой, часто курил, смеялся невпопад. Из ванной вышел в таком виде, Игорь думал, скорую придется вызывать. Ну и нажрался так, что еле ходил, безостановочно метал коржи и в итоге завалился на диван. Что у него случилось, так и не сказал. Наверное, по девушке своей убивался, раз они расстались. Девушка и впрямь была хорошая, Игорь ее запомнил. Высокая, рыжая, улыбчивая. Такая все равно свалила бы от Чжана рано или поздно. Стоять сил не было, и Игорь опустился на пол, привалился спиной к дивану. Он откинул голову, чувствуя затылком Павлову руку. Плашки встроенных светильников водили хоровод, размытые и едва различимые в сумраке.

— А крутое дело делаем, да? Павел сзади что-то промычал, согласен, значит.

— Вот честно, ты вот извини, но думал про тебя — какой унылый дрищ. Думаю, ну нос задрал, а ты на самом деле это… совсем не то. Я тя понимаю, бро, прям отвечаю. Но наладится все. Доделаем проект, ты в Пекин укатишь, я уверен, китайцы от тебя пищат. Ты молодец, прям бронепоезд, вижу цель, не вижу препятствий. Так и надо с ними, бро.

140

Светильники над головой качнулись и покатились в другую сторону.

— А я уволиться хочу. Задолбало кататься туда-сюда в Москву, далековато все-таки. Займусь кофейней, еще точку открою. Я вот дом купил, прикинь. Минут двадцать езды отсюда. Садик там такой, сосны-яблони, этот… дуб большой, красивый. Лес недалеко, и река рядом. К проезжей части близко, конечно, но это можно забор повыше поставить и деревьев насажать. Я думаю бабку туда поселить, сиделку найти, чтоб жила с ней. Чего ей торчать в квартире в этой… Он умолк, вспомнив. Опять навалилась тоска, легла камнем в груди, не сдвинуть и не убрать. Хотелось покурить. Игорь попытался приподняться, но мир сделал полный оборот, и пришлось сесть обратно.

— Этот, как его… — Он щелкнул пальцами. — Дядя Вася Ма, алконавт. У него раньше бизнес был, небольшой такой, возил товары через границу, куча кэмелов, все дела. А потом китайцы сами провозить стали, скупать у нас по дешевке, оптом, в обход Васи. А наших с товаром наши же таможенники на границе стали заворачивать, чухню какую-то гонят и не пропускают. Ну и разорился Вася, тойоты свои продал. В комплексе дорого стоять, выручки никакой, как, помнишь, у тети Светы Андреевой было из сорок пятой квартиры? Цены снижала вслед за китайцами, еле в ноль выходила. Но скоро у нас границ не будет. Пойдет у народа бизнес, все-все будет, гарнитуры дешевые, планшеты у каждой бабки, производство наладят, как в Китае. Да, Толька? Он извернулся, посмотрел на друга. Тот мирно спал, лежа щекой на смуглой узкой ладони. Павел, да, он снова перепутал. Толик-то спился и недавно помер. С трудом поднявшись, Игорь махнул спящему рукой, как будто Павел видел.

— Спи, Павлух. Завтра вставать хрен знает во сколько. Поставив будильник, он двинулся в ванную. Сунул голову в раковину, под струю ледяной воды. Отмокнув, он с протяжным стоном выпрямился и краем глаза уловил движение. На миг почудилось, что в темноте за шторкой что-то пошевелилось, Игорь даже отдернул ее и проверил. Разумеется, в ванне было пусто. Допился, блин. Добравшись до кровати — коридор вращался, как турбинный вал, — Игорь рухнул лицом в простыни и тут же отключился.

Звенит послеобеденное лето. Над головою растянулось выцветшее небо, 141

под ним шуршат пустые и ломкие от зноя травы. Ветра нет, лишь изредка по полю пробегает рябь, доносит запах сена. Воздух давит сверху плотным и невидимым пластом, и лишь стрекозы нарезают его тонкими крылами. Стрижи ушли за мошкой далеко наверх и вглубь, в лазурь, и деловитой строчкой в горку лезут муравьи, обходят рытвины в песке, уходят в редкую прибрежную траву. Под ногами рыхлый склон, звенит, журчит и булькает река, а по спине бегут мурашки в предвкушении прохлады. Мышцы гудят, кожа зудит под пленкой пота. Его бы смыть сейчас, так хорошо бы смыть, ополоснуться... Оставив у тропы велосипед, Игорь прыжком спускается к воде, к янтарному речному чаю с сахарной крупой песка на дне. Футболку прочь, прочь шорты и трусы, которые прилипли к телу. Песок жжет ступни, Игорь бежит к воде и радостно рычит, по грудь забравшись в цепкий холод. Он плещет на плечи — хорошо! Зачерпнуть горстью и на затылок, взъерошить волосы. Поток речной скользит по телу, гладит студеными руками, и искры в нем горят, как будто звезд насыпали под ноги. Вдруг колет под лопатку черная игла, и Игорь видит черный силуэт на берегу. Он невысок и строен, в черном пальто и черной медицинской маске на лице, босые ноги черные от грязи и крови, руки в карманах (что прячет он в карманах?), и с подозрением он смотрит на стрекоз.

— Павлуха! — Игорь узнает и машет Павлу. Тот нехотя кивает в обычной скованной манере. Ему же жарко, догадывается Игорь. В пальто в жару, не шутка!

— Иди сюда! — он снова машет. — Водица — класс! Павел мотает головой, смотрит на воду с подозреньем. На воду и стрекоз.

— Давай, не бойся!

— Я не боюсь, — вещает Павел хмуро через маску, руки в карманы глубже, сощурены глаза.

— Раз не боишься, что стоишь? Снимай пальто. Тот медлит, но снимает, скидывает к измазанным изрезанным ногам. Туда же офисный пиджак, рубашку и штаны. Маску не снял, он в ней ступает в воду и ежится, трет жилистые плечи и плоский смуглый живот. Он словно высушен на солнце, свит из жгутов, залит смолой, и Игорь рассматривает тело с интересом, как иероглиф на шелку.

— Ну как? — Игорь орет, с отмаха брызжет водой на живот и иероглиф. Но Павел хохотать не хочет, отрывисто вздохнув, он закрывается рукой, срывает маску. На шее мелко бьется жилка, и рот искривлен болью, будто плеснули кислотой. Поток вокруг него темнеет, тяжелеет, закручивает спираль, сбивает Павла с ног.

142

Это не весело уже. Игорь идет вперед, протягивает руку, он хочет выдернуть, поймать, но тихий всплеск, и Павел исчезает под водой. Вот был он здесь, а вот и нет его. Стрекочет лето безмятежно. Журчит чернеющий поток. Круги расходятся в воде, Игорь ныряет в них, как тигр в рыжее от пламени кольцо. Внизу, во тьме, находит Павлово запястье, тянет, но тщетно — вдвоем они идут на дно, которое все дальше. Скользит по телу тело, то ли рука, то ли нога, а после ледяная чешуя. Кругом черно и хлопья сажи, они плывут мимо огромных кольчатых червей без глаз и без мозгов, мимо треножников с ногами-щупами, мимо экранов, на которых топает парад, реет красно-синий флаг, едет кабриолет. За мутной толщей чудятся огни, котлы, спины лживых жен, убийц, коррупционеров, табличка над воротами «宋帝王余 »12. Игоря с Павлом несет туда, тихонько прибивает теплым адовым потоком, но после тот меняет направление, выносит в море. Хочется наверх, вздохнуть, увидеть солнца искры, но острохвостые ночные тени сужают круг в воде. Нет выхода нигде.

8 Павел очнулся в семь. Его настойчиво трясли за плечо.

— Вставай, Павлух, пора на работу.

— Н-на… — Павел хотел сказать «нафиг», но не смог закончить слово.

— Надо, да, — Игорь продолжал его трясти. — Давай, сегодня общий сбор в офисе. И мне в больничку ехать.

— Меня тоже туда подбрось, — простонал Павел, попытался перевернуться и чуть не ухнул в пустоту — диван закончился. В затылке словно высверлили дыру, через которую вбивали гвозди. Глаза болели от утреннего света — как назло, утро выдалось ясным, солнце лезло в окно настырной мухой. Когда Павел чистил зубы в душе — пальцем с зубной пастой, лишних щеток у Игоря не было, — он вспомнил прошлый вечер, неясный, как температурный сон. Снова наполз ужас, подминая Павла черным брюхом. Что если он что-то не предусмотрел, забыл стереть? Что если его видели? Капли из лейки душа стали холоднее, и Павел обернулся, отдернул 12

Сундй-ван, третье судйлйще кйтайй ского ада.

143

шторку, набрызгав на пол. Но в ванной комнате он был один. В восемь они уже вышли. Игорь ускакал вниз по лестнице, Павел остался ждать лифт. Себя он ощущал с трудом, как будто тело нашпиговали заморозкой, и кто-то тащил его на нитках, как марионетку из кукольного театра. Глаза сами закрывались, и сердце билось невпопад. «Интоксикация», — подумал Павел, выходя на первом этаже. Так это называла Соня. Нужно купить в аптеке гель и выпить, может быть, отпустит. Игорь еще предлагал опохмелиться, псих. От одной мысли об алкоголе становилось только хуже. Сперва Павел подумал, что матерые мужики в черных кожанках перед подъездом — друзья Игоря. Но когда один из них заломил Игорю руки за спину, а другой врезал по животу, все встало на свои места. Похмельную дрему моментом сдуло. Шваль никогда не мучилась похмельем. Она перемахнула оставшиеся ступени и отоварила того, кто держал. Мужик отпустил Игоря, ответил так, что перед глазами вспыхнуло. Шваль мотнула головой — стоять, н-на, не время падать, — второй удар не пропустила, успела поставить блок и сразу дала с локтя по уху, добавила в дыхалку. Когда мужик согнулся, взяла его за башку и двинула по соплям коленом, раз, два, сильнее, пока не очухался. Кто-то навалился сзади, стал душить. Плотный, тяжелый, зараза, Шваль никак не могла его сбросить. Ударила его затылком. Державший охнул, но не выпустил, и они продолжили покачиваться, как в интимном танце. Что-то острое впилось в шею, какая-то железка, молния на рукаве куртки. Шваль дернулась, пытаясь высвободиться, железка содрала кожу, и воротник намок от крови. Рядом ругнулся Игорь, сопение, возня, глухой удар, хватка ослабла. Вдвоем они со Швалью завалили крепыша в кожанке на асфальт. Крепыш заорал, но Шваль заткнула его ногой в лицо, метила пяткой в нос — ай хорошо! Еще бы припечатала, но ей не дали.

— Помогите! Полиция! — взвыл бабский голос из какого-то окна. Крик заметался по двору. — Убивают! Игорь ухватил Шваль за рукав и потащил прочь, за детскую площадку, к уже знакомой «бэхе». Кожанки тоже смылись, ковыляя. За углом взревел мотор, звук быстро удалился.

— Это чо за депутация была? — поинтересовалась Шваль, когда они прыгнули в машину. Еще хотелось помахаться, аж скулы сводило. Догнать бы тех козлов, подрезать и мордой об руль или там пальчики сломать…

— Да один урод хочет бизнес отжать, — ответил Игорь, тяжело дыша. — Решил, что ему все можно. Вчера окна побили, я на них в ментовку заявление 144

написал, но без толку, по ходу. Они скорее нас с тобой закроют за нанесение побоев.

— Занятное у тебя кино.

— Так и живем. То окна разобьют, то башку. — Игорь закурил и восхищенно выдохнул с дымом: — Нормально ты кулаками машешь! Где научился?

— Понемногу тут и там, — уклончиво сказала Шваль и растворилась. На смену ей пришла боль в челюсти, на шее и под ребром. Ныла скула. Вопило чувство самосохранения — что если после драки на него заявят? Что если проследят до пустыря, пруда и холодильника с Красновым? Он не должен был светиться лишний раз, не стоило. Надо было постоять в подъезде, переждать, а теперь что будет, что, что, что?

— Ты сам в порядке? Весь воротник в кровище. Павел кивнул.

— Да-а, — протянул Игорь, изучая в зеркале разбитую губу, затем расхохотался. — Не, ну ты глянь на нас! Цвет и гордость «Диюя», куратор проекта и начальник группы данных. Явимся на важное субботнее совещание, Михалыч офигеть как рад будет. Представив лицо Маршенкулова, Павел забрал у Игоря из губ сигарету с измазанным кровью фильтром, сделал пару глубоких тяжек и вернул. Игорь вскинул брови, но прикуривать новую не стал. Зажав сигарету зубами, он завел машину.

— Чжан, слышал про тихий омут с чертями? — сказал, выруливая на улицу. — Вот это про тебя. Павел молча отвел взгляд. За окном мелькали пыльные, вдавленные в землю коломенские дома и новые высотки, они возникали и улетали прочь, в прошлое, на этот раз навечно. … денег у братьев не было, потому сунули они тело сестры в мешок и бросили в старый колодец на краю деревни. Как ты можешь догадаться, Павел, этим все не кончилось. Следующей ночью сестра вернулась, волоча мешок, и постучала в дверь. Посовещались братья, привязали к ее телу камень и скинули в ущелье. «Теперь-то точно не вернется», — решили они. Но ночью снова раздались шаги, в дверь дома постучали. Сестра стояла на пороге, а у ног ее лежал тот самый камень. Испугались братья. Нашли пустой ствол дерева, смастерили гроб, положили тело сестры в него и спустили на реку. Дух поблагодарил 145

братьев и больше не тревожил их.

III. Вансычен Отсюда нет пути к иному

1 Август выдалась суматошным. Готовое ПО нужно было представить в начале сентября, делегация из Пекина практически поселилась в офисе, как и Павел, который включился в работу на полную. Дома и у Сони он почти не появлялся. Игорь часто уезжал пораньше. Его бабку то увозили в больницу посреди ночи, то привозили, с кофейней опять возникли какие-то проблемы. Он тряс ментов насчет разбитых стекол и угроз, в итоге зачастую работал из Коломны и просил Павла подменить его в офисе. Павел не возмущался. В конце концов, ему это играло на руку. Когда Игорь все-таки появлялся, они странно синхронизировались: заканчивали друг за другом фразы, хвосты которых, казалось, можно было ухватить из воздуха во время разговора. Даже идеи им приходили в головы одновременно, одни и те же. «Я понял, — бубнил Игорь из гарнитуры в полпервого ночи, пока Павел загружал редактор, лежа на кровати. — Я понял, что мы упустили, есть момент…», и Павел уже знал, что услышит дальше. В курилку и на обед они тоже ходили вместе. Правда, он больше с Игорем не пил — помнил, как плохо было и чем все закончилось. Поэтому Игорь бухал в одиночестве, иногда прямо в офисе, когда приезжал особенно серым, а Павел пробавлялся чаем. Фичу для чипа он сделал быстро, отправил наработку в Пекин. Он припрятал козырь в рукаве: оставил и замаскировал уязвимость в коде, небольшую лазейку, при должном умении и доступе способную наделать дел. Решил: пусть только попробуют кинуть с повышением, о котором так долго 146

пел Фань, сразу огребут. Дома его точила тревога. Порой в сумерках под окнами подолгу стоял высокий некто, делал вид, будто кого-то ждет, а затем просто уходил. Павел пытался снимать его на гарнитуру, но изображение получалось нечетким — одиннадцатый этаж, темно, лиц не различить. А спускаться и снимать ближе он боялся. Наутро выходил из дома и считал рыжие бычки в траве под тополем. Всегда три, размазанных ботинком, все «хунхэ». Чтобы не забыть, он их снимал и сохранял в облаке. Кто этот человек? Может, из Коломны? А, может, за ним наблюдали люди Краснова, как наблюдал он сам пару месяцев назад? Из-за них Павел передвигался перебежками и в дневное время. Чаще ночевал в отеле рядом с офисом, дистанционно переводил режим в коммуналке на «дома, ночь», и комната сама опускала штору, включала-выключала свет. Простой трюк, но вдруг сработает и отвлечет на время? Так, в суете и недосыпе, незаметно подошел день сдачи. Перебежав дорогу от отеля к башне офиса, Павел первым делом пошел в курилку. Как он и ожидал, Игорь смолил, сидя в одном из пластиковых кресел, расставленных вокруг стойки-пепельницы. Он был в белой рубашке, правда, без галстука и пиджака, щетину подровнял, в общем, выглядел вполне прилично, если не считать мешка под каждым глазом.

— Здорово, дружище, — он махнул рукой. — Готов?

— Всегда, — ответил Павел. Курить не стал, в который раз пытался бросить.

— Короче, я дополнил последнюю часть презентации, про медпомощь, про автоматический вызов скорой, вот это все. Мы же сможем сейчас показать вживую? Кивнув, Павел сел напротив.

— Легко. К службе наше облако уже подключено, дадим сигнал о, скажем, инфаркте.

— Главное, не забыть отменить вызов, замучаемся объяснять. И я еще чего хотел тебе сказать. Бабка совсем плохая стала, а Михалыч говорит, что китайцам вотпрямщас нужен наш спец, чтобы довести ПО на месте, в главном офисе. Они хотят еще до Нового года начать у себя замену старых чипов на новые. Я рекомендовал тебя. Хоть Игорь сказал это ровно, без сожаления, но Павел постарался сдержать радость. Сам он вряд ли бы смог отдать повышение сопернику, он скорей отгрыз бы себе ногу.

— Не надо, — сказал он. — Ты вел проект, а не я.

— Я уже предупредил Михалыча, позняк метаться. Радуйся, чо, — 147

ухмыльнулся Игорь. Вздрогнув, он тронул дужку гарнитуры, и его взгляд расфокусировался. — Да, Виктор Михайлович. Сейчас? Уже иду. Махнув Павлу рукой, мол, увидимся еще, он вышел. Дверь щелкнула, закрывшись, и Павел с шипением выпустил воздух, расплылся в счастливой улыбке. Нет преград, нет больше! Свалить подальше отсюда, в Пекин. Забыть все наконец. От эйфории в голове немного помутилось. Даже солнце, сочившееся через крохотное окно над лестничным пролетом, казалось ярче и сочнее, как будто проходило через фотофильтры. Пальцы покалывало от прилива сил, хотелось вскочить и побежать работать, хотя еще вчера Павел впервые в жизни думал об отпуске. Он вышел из курилки и пружинистым шагом направился к переговорной. Впереди, у лифтов, было какое-то оживление, толпа народа. Уловив тревогу в голосах, Павел замедлил шаг, ну а когда из лифта вышли трое полицейских, и вовсе остановился. Это за ним? Они узнали про Краснова и пришли его вязать? Павел развернулся и зашагал обратно. Скрывшись в курилке, он бросился вниз по лестнице. Перекрыли ли выход на парковку? Если пока не поняли, что он сбежал, то не должны. Но всякое возможно — он бросил взгляд на камеру, нацелившуюся из угла между пролетами. Вполне возможно, что он — всего лишь крыса в лабиринте, и каждый его шаг уже известен. На минус втором Павел выскочил на парковку и пошел к машине. Шаги гулко отзывались под низким, увитым трубами потолком, пот катился градом по спине, жег лоб, как уксус. Мужик в заведенной машине, говорит по гарнитуре — мент? А та девушка, что-то ищет в багажнике, поглядывает на Павла через плечо — что у нее там? Может, оружие? А, может, за поворотом ждут трое крепких молодцов в бронежилетах, хотя зачем бы им бронежилеты, ведь он же не опасен… Павел набрал Ольгу, помощницу Маршенкулова. Она ответила не сразу.

— Да? — спросила встревоженно. На фоне кто-то спорил, хлопали двери.

— Оля, это Чжан. — Павел протиснулся к своей машине через плотный ряд мордастых корпоративных «джили». — Что там у вас происходит?

— Паша, тут ужас! Игоря забрали! А тут Фань приехал из главного офиса, все ждут презентацию, и… Павел остановился.

— Игоря? Подожди, как это — забрали? Почему?

— Не знаю. Они поднялись, показали им с Виктор Михайловичем какойто акт на планшете и увели. Наручники надели, ты представляешь? Коля им 148

помешать хотел, они и его чуть не арестовали. Виктор Михайлович тебя, кстати, ищет, ты где?

— Сейчас буду, — сказал Павел, увидев на второй линии входящий от Маршенкулова. — Скажи ему, я поднимаюсь.

Маршенкулов был на взводе, мелко качал ногой, глядя куда-то в стену. Увидев Павла, он резко поднялся и поманил его за собой. Закрывшись в переговорной, он затемнил стекла и указал на стул.

— Сядь. Павел послушался. Маршенкулов садиться не стал, принялся ходить из угла в угол. Переговорная была небольшой, расстояния от угла до угла хватало лишь на три шага, потом он разворачивался на каблуке и маршировал обратно.

— Ты знал, что у Лыкова проблемы с наркотой?

— Чт… — Павел осекся. Рассмеялся бы, но когда Маршенкулов смотрит вот так, лучше даже не улыбаться лишний раз. — Виктор Михалыч, нет у него никаких проблем с этим, он не употребляет.

— Однако триста грамм у него в багажнике нашли. Триста грамм? У Игоря? Может, Павел с Лыковым не так уж долго и общался, но нарика он смог бы отличить, особенно за шесть недель плотной совместной работы.

— Он бухает, да, но не более, — сухо ответил он. — У него трудности с бизнесом, ему недавно угрожали, могли подсунуть…

— Да мне плевать! — рявкнул Маршенкулов. — Китайцы сейчас на ушах стоят, спрашивают, почему полиция в офисе. Думают, что у нас с законом проблемы, а это знаешь, чем грозит? Отзывом проекта, мля! Журналюги набегут, станут задавать лишние вопросы.

— Но я могу подтвердить насчет угроз. Сейчас съезжу в отделение, все улажу, — Павел попытался встать, но Маршенкулов ткнул в него пальцем.

— Даже не думай. Не лезь в это, ты мне здесь и сейчас нужен.

— Но как же…

— Молчи и слушай. Начинай презентацию. Я скажу, что проект от и до по факту вел ты, а Лыков тут вообще не при чем. Они это проглотят. Ты и мордой им подходишь, цзачжун13. Засветишься, поедешь в Пекин как ведущий разработчик. Ты же этого хотел? — Маршенкулов указал на выход. — Пошел, пошел, уже задерживаем на полчаса. Павел подчинился. Отправился в переговорную, где его уже ждали и сгустившийся от напряжения воздух можно было нарезать ломтями. Включил 13

杂种(кит.) — 1) гйбрйд, полукровка; 2) ублюдок 149

голографический проектор, как во сне оттарабанил речь, которую они сочинили с Игорем на пару, и почему-то всю дорогу вспоминался сон другой, что-то про реку и жару. Марево, духота, Павел полез зачем-то в воду, ну и, конечно, начал тонуть. И кто-то держал его за руку, больно сжимал запястье, пытался вытащить, а Павел шел на дно, утягивая спасителя за собой. Вот и сейчас сильный поток куда-то нес его, и сопротивляться не осталось сил.

— Прекрасно, — сказал после презентации господин Фань, крепко сжав Павлу ладонь. — Ты, Чжан, хорошо сделал свою работу, спасибо.

— Поздравляю, — добавил Маршенкулов, не улыбаясь, и направился к дверям. Остальные вышли, не сказав и слова. Как будто Павла не было. Как будто его удалили с серверов. Павел хотел победы, но не таким образом. И он-то в чем виноват? Что больше знает и умеет? Что Игоря подставили? Спокойно, сказал он себе, умывшись в туалете. Посмотрел в зеркало, на красные, испещренные прожилками глаза. Ледяные капли стекали за шиворот, по пластырю на шее, щекотали грудь. Хорошо его отделали во дворе у Игоря, недели две приходилось краситься перед работой, а место, где содрали кожу, до сих пор не зажило. Интересно, сколько коллег хочет отделать его так же? Сколько считают, что это он подстроил? Спокойно. Плевать, что думают другие. Важен лишь результат.

2 «Компания ООО «Ай-Би-Эн Инк-122» пока не готова ответить вам согласием. Мы желаем вам удачи в поиске работы». Соня допила чай, не отрывая взгляда от отписки, которую ей прислали. Ниже висела еще сотня прочитанных, совершенно таких же — эйчары даже не утруждались менять шаблонный текст, предложенный сайтом по умолчанию. Кофейни, магазины, офисы, которым требовался не кто-то важный, а просто секретарь, — все как сговорились и даже не приглашали на собеседования. Но это ООО на отшибе Бутово, подальше от метро, куда не ходили даже автобусы, их-то что в Соне не устроило? Какая чудо-женщина с чудо-способностями им требовалась на входящие звонки насчет картриджей для принтеров, что Соня вдруг не подошла? Подрагивая от злости, она надела гарнитуру и набрала номер, указанный на странице компании.

150

— «Ай-Би-Эн Инк», слушаю вас, — сказал тонкий девичий голос.

— Добрый день. Переключите меня на отдел кадров, пожалуйста.

— Да, я вас слушаю, — важно сказала та же девица. Как Соня и думала, фирма своего отдела кадров не имела, а на агентства по подбору персонала жалела денег.

— Вы сейчас отклонили мое резюме на «Специалисте». Вы не могли бы объяснить причину отказа?

— К сожалению, нет. Очень жаль, что вы нам не подошли.

— Но почему? — Плечо чесалось страшно, Соня впилась в него ногтями.

— Я подхожу всем требованиям, указанным в вашем объявлении. Что конкретно вас не устроило? Я могу сообщить номер моей заявки.

— Девушка, мы не обязаны раскрывать причину отказа, — сообщили на том конце и завершили звонок. Вот и все. И даже легче не стало, что обидно. Будь прокляты те базы, в которые внесли ее имя. Поиск работы незаслуженно затягивался, отложенные деньги заканчивались, и Соню медленно затягивало в воронку, со дна которой уже не было возврата: поезд, Костеево, раскладушка на кухне материной двушки. Когда Соня думала об этом, она была готова даже мыть полы на рынке. Жаль, место уборщицы уже было занято, Соня узнавала. Будь у Сони возможность, она вышла бы на связь с «Контранет», но без координатора осталась не у дел. Оставалось лишь искать их ролики в сети, и это немного примиряло с изоляцией, в которой она вдруг оказалась. В видео «контрас» обсуждали то, как Лин и Енисеев облетели горящие леса в Сибири. Соня будто смотрела православный боевик: вертолет описывает круг, под ним черное пепелище, валит густой и липкий дым. Смена плана, и в кадре Енисеев в костюме и больших наушниках, седую шевелюру треплет ветер, лицо встревожено, серьезно, в руках икона Николая Чудотворца. Председатель Лин иконы не держал, но шевелил губами, сосредоточенно прикрыв глаза. «Мы молимся о дожде, — сказал Митрополит Владимир на фоне ослепительного золота церковного алтаря. — С высоты птичьего полета лидеры государств благословляют нашу землю, читают молитвы, акафисты и каноны». В субтитрах пояснялась стоимость тяжелых митрополитских часов из благородной платины. На эту сумму можно было не ждать дождя, а выслать пару пожарных самолетов. Соня глянула на бабкины иконы в красном углу, немного стыдясь того, что вот, и у нее стоят, как будто и она такая же, верит в то, что можно 151

вымолить атмосферное явление. А с другой-то стороны батюшка в храме при «Благих сердцах» вполне здравомыслящий и адекватный, не изображает из себя шамана. «Нам предложили помощь в тушении лесных пожаров. И это далеко не первый раз, когда китайские друзья выручают нас, — сообщил молодой, похожий на хорька член Общественной палаты. — Вот повод еще раз вспомнить то, как Китай помог нам, когда наша экономика переживала спад, сильнейший кризис, вызванный незаконными санкциями, введенными против нашей страны. Создание САГ спасло Россию, об этом должны помнить Куколев и остальные так называемые оппозиционеры и сторонники децентрализации, а по факту развала страны…» Ниже субтитрами шло перечисление западной недвижимости хорька: виллы, отели и спа-центры. Иногда Соне казалось, что чиновникам доплачивали за каждое упоминание Китая. Будь то девятое мая или открытие торгового центра в Твери, всюду простиралась незримая длань генсека Лина. Он благосклонно принимал российское сырье, сотрудников и технологии, в ответ даруя орды туристов, гаджеты и чипы. «Светлое китайское будущее», как сказал бы Руслан. Показали Китай, где готовились к празднованию столетия со дня образования КНР. Тяньаньмень одели в красные полотнища, бронетехника ездила по улицам, тысячи дронов создавали в ночном небе объемные картины — вот гигантский Мао машет всем рукой, а за его спиной председатель Лин. В разных провинциях маршировали с флагами дети, старики, монахи в даосских монастырях, на улицах прохожих поздравляли переодетые в того же Мао люди, — предпраздничная лихорадка, казалось, охватила всю страну. Они выглядели счастливыми, эти китайцы, никаких проблем, только патриотические песни и цитаты из Красной книги. Может, поэтому Павла так туда тянуло? Трансляция остановилось, пошла реклама — беспилотные электрокары, детское питание, кредиты. Что-то звенело в ухе, Соня никак не могла понять, в чем дело. Потом поняла — звонил домофон. Сняв гарнитуру, Соня быстро глянула в зеркало, стянула волосы резинкой и побежала открывать. Паша поставил доверху набитые пакеты у порога и клюнул Соню в губы. За неделю, что она его не видела, он осунулся, под глазами залегли синяки. Когда он повесил пальто на вешалку и размотал шарф, Соня потянулась к его шее, хотела проверить, как заживает болячка.

— Не надо, — Паша отстранился. — Нормально все. Нормально, как же. Соня помнила, в каком виде он явился к ней с месяц тому назад. Лицо распухло, на скуле и челюсти темнели кровоподтеки, а кожа 152

под ухом была содрана рваной длинной полосой, при виде которой Соня пришла в ужас. Паша так и не рассказал ей, что случилось, отмахнулся, мол, упал на лестнице, и больше об этом не говорил. Допытываться Соня не стала — если он решил молчать, то из него клещами слов не вытянешь. Как минимум будет делать вид, что не слышит, а если допечь, так вообще встанет и уйдет. Поэтому Соня просто вручила ему тональник и обрабатывала синяки и болячку мазями, когда он приезжал. А приезжал Паша все реже. Он принес продукты: синеватую курицу, хлеб, овощи-фрукты, молочку и пирожные в дутой пластиковой упаковке. Как знал, что у Сони пустой холодильник. Пирожные она выложила на тарелку и поставила в центр стола, наскоро заварила чай. Спиной она чувствовала колкий Пашин взгляд. Молчание, повисшее на кухне, звенело от невысказанных слов.

— Я улетаю в Китай, — он наконец произнес. — На следующей неделе. Сбывался сон. Острой непереносимой горечью поднялась злость: почему только сейчас сказал? Как мог держать это в секрете от нее? Сначала хотел втихаря сбежать, но совесть заела? А потом пришло спокойствие. Как сказал батюшка в храме — нужно уметь принимать повороты нашей жизни, каждый день учит нас смирению. Соня вспомнила все ссоры, которыми в последнее время неизменно заканчивалась каждая их встреча. Все разногласия насчет Пашиного проекта. Господь видел, расставание было неизбежно. И как она раньше этого не понимала? Соня нарезала бутерброды и салат, села напротив. Паша пристально следил за ней, как за опасным зверем, выискивал что-то в лице. Но она рыдать и умолять не собиралась, это было ни к чему. Затем он спрятал взгляд, ему самому, похоже, было очень неудобно.

— По работе, да? — спросила Соня, размешивая сахар в чае.

— Да. И я не смогу взять тебя с собой. Соня кивнула.

— Я знаю. Ничего страшного. Ты давно шел к этому повышению.

— Я… первые месяцы я не смогу тебе звонить оттуда. — Паша ковырнул пирожное, и то развалилось на половины. — И буду невыездным где-то год, может, два.

— Я понимаю. Молчание.

— Наверное, нам лучше расстаться.

— Думаю, ты прав. Он облизнул губы. Смотрел на испачканную кремом ложечку, которую 153

крутил в длинных, чутких пальцах.

— Как дела с поиском работы? — спросил, хотя не должен был, наверное. Он ничего уже не был ей должен.

— Хорошо. Есть пара мест.

— Может, тебе оставить денег? Чтобы были на всякий случай.

— Не надо, ты и так потратился на адвоката. Я справлюсь. Паша кивнул. Между ними вновь повисло тяжкое молчание, разбиваемое тиканьем часов.

— Ты меня ненавидишь, да? — он вдруг тихо спросил.

— Нет, — ответила Соня, даже не соврав. Как она могла ненавидеть того, кого любила? Глупость же. — Мы просто слишком разные, я это поняла недавно. Но я благодарна тебе за все, что было, за помощь… Она умолкла, всмотрелась в его лицо. Пашины глаза были сухими, но их выражение заставило насторожиться. Соня много раз видела этот блуждающий пустой взгляд у пациентов, когда им было очень плохо. Чаще когда они не могли принять, что виноваты, что сотворили под влиянием своей зависимости. В такие моменты следовало звонить во все колокола и сообщать психотерапевту. Проверить, пьет ли пациент таблетки, вдруг прячет их под подушкой или в носки — одна женщина так делала, в ее носке нашли, наверное, таблеток двадцать, слипшихся в грязный волосатый ком. Посмотреть, не приготовил ли пациент веревку, резинку, пакет, осколок стакана, спицу, ножницы или гвоздь. Вариантов самоубиться была масса.

— Ты в порядке? — спросила Соня. Паша молча кивнул, продолжая рассматривать ложку. Он закрылся, как лаковая шкатулка, и Соне это категорически не нравилось. Она приблизилась, тронула колкие волосы на его затылке. Паша привлек ее к себе, уткнулся горячим лбом в живот, как ластятся большие псы. Пару мгновений он не шевелился, ткань халата нагрелась от его дыхания. Соня погладила его по спине, чувствуя, как он моргает, как напряжены мышцы под ее ладонями и белым хлопком рубашки. Он потянул за конец пояса, распуская шелковый скользкий узел. Пояс упал, свернулся на Сониных босых ступнях, халат распахнулся, и Паша, не спеша, перебрал губами кожу от пупка к груди. Соня знала, что это в последний раз. Ну и пусть, решила она, захлебываясь в сладкой духоте, тающей на языке, отвечая долгим поцелуем. Пусть. На несколько часов отсрочить одиночество — что в этом плохого?

154

3 Павел впервые написал в общий рабочий чат перед отъездом. Он обычно там не появлялся, непрочитанные сообщения копились сотнями, а тут решился. «Ребята, Игорь все еще в СИЗО, давайте скинемся на адвоката, кто сколько сможет», и ниже номер карты. Он и сам перечислил сумму — половину того, что осталось на счетах после вызволения Сони. Плюс, дал Игорю контакты лощеного адвоката Михаила. Вторую половину он снял и зашил в подкладку сумки, с которой собирался ехать. Но никто из коллег не ответил, словно не было такого человека по имени Игорь Лыков. Никто не желал знать про его проблемы в Коломне и наезды. Всем интересовал только веселый мажор, успешный друг на «бэхе», а не дилер с наркотиками в багажнике, не жертва произвола. Как знакомо.

— Как ты? — спросил Павел. Игорь по ту сторону видеокамеры пожал плечами. Заросший, небритый, одетый в синий комбинезон, он сидел на пластиковом табурете, широко расставив ноги. Он не улыбался, смотрел устало. Гарнитур им там, похоже, не давали, выводили картинку и звук на монитор.

— Что там они начали про «контрас»? Игорь неопределенно махнул рукой.

— Да они щас всех к ним приплетают. Как будто я вместе с «контрас» в своей кофейне торговал наркотой. Бред, короче.

— Я перевел деньги, ты получил? Адвокат сказал?

— Да, спасибо, Павлух. Ты реально помог.

— А кто-нибудь еще скинул? Я делал рассылку.

— Маршенкулов. Он заезжал недавно. Его, правда, внутрь не пустили, у ворот потерся и обратно покатил. И больше никто, значит. Почему-то Павел не был удивлен.

— Ты позвонил Михаилу? Игорь мотнул головой.

— У меня нормальный адвокат. Но спасибо.

— Ты ему скажи, что я выступлю свидетелем. Я же видел, как тебя лупили. Блин, да от них и мне досталось. Эта контора еще связана с помощником областного прокурора, я адвокату твоему отправил материалы.

— Ты не лезь, — повторил Игорь за Маршенкуловым. — Что если и за тебя возьмутся? Павел молчал. Игорь как будто услышал его мысли, подался вперед, 155

ближе к камере. То ли из-за освещения, то ли из-за качества связи казалось, что за время пребывания в СИЗО глаза его выцвели до блеклой голубизны застиранной джинсы.

— Павлуха, — сказал он тихо, — я говорю, вали пока можешь. Толку-то, если будешь здесь торчать? Езжай в Китай, покажи им всем, как наши работают. Покажешь?

— Да, — неуверенно ответил Павел.

— У тебя все документы готовы?

— Почти.

— Ну вот и клево. Ты передай потом через Маршенкулова свой новый номер. Или не передавай, ну нахрен, смени все вместе с почтой, чтобы точно без проблем, ага? Павел не ответил. Он знал, что никому не передаст, что пропадет с концами, но озвучить это пока не мог. Что если придут за ним? Менты или братки, не важно. Подбросят наркоту, как Игорю? Волей-неволей он представлял, каково это — сидеть по ту сторону видеозвонка, в переговорной с зелеными холодными стенами. Наверное, как жить в детдоме, только взрослым и без прогулок. И без звонков — кому бы он звонил? Первым делом Павел продал машину за бесценок. Вырученные деньги тоже отправились в подкладку сумки. Продажа метров в коммуналке затянулась, покупатели приходили, крутили носами и больше не перезванивали. Поэтому он решил пока оставить комнату в покое, закрыть, а потом, года через два, как все уляжется, продать из Пекина. Подпишет электронный договор онлайн, через посредника, не страшно. Он огляделся. Голый матрас, раскрытый шкаф, перевернутый журнальный столик наставил ножки в потолок. Стальной прямоугольный остов, как цветник на деревенской могиле, над ним полукругом части расколотой столешницы, острым краем вниз — Павел не хотел случайно разодрать штаны. Он ходил от чемодана к шкафу и обратно, хорошие вещи складывал, старые и ненужные оставлял на полках. И вроде все было утрамбовано в чемоданы, такси ползло по карте к его дому, в аэропорту ждал самолет, а Павел продолжал метаться от разбитого стола к окну, от кровати в угол, не в силах остановиться. Дергал ворот пиджака из тонкой серой шерсти — все время казалось, что тот неправильно заломился на шее, натирал. В животе прихватывало холодком, снизу очерчивая пустоту в груди. Чего-то не хватало, но вот чего именно, Павел никак не мог понять. К столу, к окну, мимо кровати в угол. К окну, мимо стола, из угла, вдоль кровати.

156

Бессмысленное броуновское трепыхание. Наконец в наушнике пискнуло, поверх комнаты развернулось уведомление. У подъезда ожидал Иванов Рустам Давидович в «лифане» белого цвета. Лифан четвертого размера, как говорили в школе. Павел нахмурился, перечитал уведомление снова. Имя было странное, точно ли таксист? Увезет в ближайший лес, а там закопает. Или мент, отправит в отделение и скажет: «Привет, Павел Шэнюанович, где ты был в ночь с шестого на седьмое?» Павел ментов под прикрытием никогда не видел, но отчего-то ему казалось, что они должны появляться именно так — под видом водителя на замызганном такси, в момент, когда преступник собирается бежать. Руки снова сделались грязными, мокрыми, выстуженными в ледяной воде пруда. Спина и шея взмокли, рубашка прилипла полосой между лопаток. Ничего, он справится. «Не впервой нам, да, Павлик? — прошептала Шваль. — Справимся, куда мы денемся. Ты да я, маленькая гадкая семья». Говно утопло, больше нет его. Вытащив чемодан и сумку в коридор, он запер дверь комнаты на все замки.

— Хорошего пути! — крикнул ему Земцов в неизменных хлопковых семейниках. Он выглядывал из кухни и улыбался Павлу. Следил за ним? Караулил, когда он выйдет? Коротко кивнув, Павел заторопился прочь. Белый «лифан» совсем не четвертого, а скорее второго размера стоял прямо перед подъездом. За рулем сидел лысеющий, сгорбленный по форме кресла мужичок средних лет. Помогать он не вышел, пришлось заталкивать чемодан в багажник самому, в свободное место рядом с ящиком для инструментов и упаковками строительных мешков. Мешки черные, большие, — в такие можно и человека сунуть, вдруг пришло на ум. В салоне пахло куревом, и на Павла накатила дурнота. Он даже подумал вызвать другое такси, а Рустама Давидовича услать вместе с его «лифаном», но времени уже не оставалось. А если его ждут в аэропорту? Если уже мониторят камеры видеонаблюдения и скрутят на таможне? Кто угодно мог следить за ним: сосед, уборщица в подъезде, «овощ», который крутился под балконом Сони… Кто его знает, вдруг он не играл, вдруг на самом деле снимал Павла на гарнитуру, собирал доказательства?.. Вдруг Павел что-то забыл, когда топил Краснова, и уже на крючке, но пока не понял? Водитель обернулся, положив руку на соседнее сиденье. Лицо у него было под стать имени, коллаж, составленный из черт разных людей: плоское, 157

несимметричное, с густыми темными бровями. На подбородке рос клочок волос, неровная козлиная бороденка. Он нехорошо смотрел. Павлу не понравился этот его взгляд.

— В Домодедово?

— Да, — Павел ответил на автомате, а сам уже искал обходные пути на онлайн сервисе по продаже билетов. Он проведет их всех, о да. Водитель резко газовал и тормозил, пытался играть в шашечки (торопится зачем-то, зачем, если до самолета уйма времени). Сеть тупила, пропадала, сайт загружался рывками, из-за чего хотелось заорать. Наконец поверх водительского кресла замелькали убористые строки расписания, нужный поезд был выделен красным, пуля-экспресс отходила в Благовещенск вечером. Ехать пару суток вместо считаных часов полета, но это пустяк, Павел знал, что договорится с будущим начальством. Аэрофобия, простите-извините, что так вышло. Купив единственное оставшееся место — втридорога, в купе «люкс», — он хлопнул водителя по плечу. Вовремя — они уже гнали по верхнему уровню «трешки», недалеко от поворота на Краснопрудную.

— Разворачивай, едем к Казанскому вокзалу, — сказал и откинулся на сиденье, вновь обретая почву под ногами. Тихо выругавшись, водитель стал встраиваться в плотный поток на съезд. На высотке рядом с эстакадой мигнула и выключилась реклама. Пару секунд медиафасад оставался темным, затем на нем высветились слова в петле из патч-корда: МЫ НЕ СОБАКИ И НЕ СКОТ ОСТАНОВИТЕ ЧИПИЗАЦИЮ

4 Прибыв в Благовещенск, Павел пообедал в ресторане русской кухни, найденном по дороге на автобусный вокзал, — знал, что в ближайшие дни разнообразие в еде его не ждет. Заказав борщ, винегрет, оливье, картошку с грибами и блины с икрой, он попробовал всего понемногу, запоминая вкус. Блины попросил завернуть с собой и доел их позже, прогуливаясь по набережной Амура-Хэйлунцзян и пачкая руки и губы остывшим маслом. До отправления следующего рейса оставался час. С реки дул сентябрьский ветер, забирался прохладными пальцами под пальто. На противоположном берегу бликовало серебром здание таможни, похожее на 158

терминал аэропорта. К нему и от него время от времени ползли суда, тяжело взрезая водную гладь, а в отдалении по узкой линии моста тянулись через границу машины, похожие на черных букашек, и гусеницы автобусов. Безоблачное небо шумно вспахал самолет, оставив борозды. Павел проводил его взглядом, гадая, куда же он летит. Может быть, в Москву? Туда, где с лета продолжаются дожди, лупят в окно брошенной комнаты в коммуналке, поливают детский сад и школу, куда в восемь утра, когда Павел собирался на работу, стекалась ребятня. Павел представил, как капли стучат по остеклению Сониного балкона с видом на березу и двор, заставленный машинами. Соня забыла закрыть створку, и дождь хлещет прямо на пол, заливает плитку, половые тряпки, пылесос, банку с окурками и пеплом. Он очень хотел набрать ее, ту милую теплую Соню, с которой он встречался до «контрас», до возвращения Краснова и Швали, до чипов. Дозвониться в Москву прошлой зимы, когда они сидели на полу и упаковывали подарки для сирот в красную хрусткую пленку. Та Соня бы за него порадовалась, а потом сказала: «Паша, не забудь поесть». А еще: «Как ты доехал? Выспаться удалось?» и «Я скучаю, Паша, приезжай скорей». Интересно, она вспоминает о нем? Но звонить было нельзя. Своим появлением Краснов переломал все, что Павел успел выстроить после детдома. И тут же вспомнилась вскипающая под ливнем, похожая на нефть вода пруда. Дробь капель на дверце холодильника, как будто кто-то стучался изнутри. Павел облокотился на чугунный парапет, расслабил кулаки. Каждый раз, когда паника начинала бить в висок, он напоминал себе, что все сделал правильно. У него не было выбора, его вынудили: система правосудия, Краснов, Клюев и персонал детдомов, которые Краснова покрывали. Они виноваты, а не Павел. Он ментам помог, на самом деле, сделал за них грязную работу. Чем больше Павел об этом думал, тем почему-то тяжелее становилось. В автобусе он сел у прохода, подальше от окна и от Амура, над которым будет ехать на опасной высоте. Чемодан забросил на багажную полку, рюкзак поставил под ноги и оглядел пахнущий чистящим средством салон. Что если тело уже нашли и завели дело, думал Павел, пока автобус пробирался по улицам к мосту. Что если на том берегу его скрутят и первым же рейсом отправят обратно в Москву? Но на китайской стороне Павла ждали лишь толпы туристов. В вип-зале очередь двигалась чуть быстрее, и Павел встал в нее. Переплатив в четыре раза и пройдя таможню, он вышел на площадь, где с нетерпением ожидали помогайки с тележками, гиды с досками, на которые были наклеены фото 159

достопримечательностей, лоточники с едой и зазывалы. Поодаль выстроились автобусы и такси. Люди покидали здание поодиночке, как пчелы вылетают из летка, рассаживались по машинам, кто-то шел по обочине пешком, с грохотом катя чемоданы за собой. Впереди, за облетающим парком, виднелось колесо обозрения. Оно не двигалось, наверное, сезон уже закончился, а, может, было попросту сломано. Павел пошел вдоль здания таможни, сверяясь с ориентирами, которые ему выслали в письме. Отбился от таксистов и помогаек, обещавших тут же найти ему лучший отель, магазин и ресторан — «хорошие знаю, скажи, чего хочешь?» Павел на китайском популярно объяснил чего, и помогайки растворились. Отыскав нужный автобус, оказавшийся тонированной маршруткой, он показал документы хмурому водиле. Водила их проверил, чиркнул пальцем по планшету и велел садиться. Внутри ждали еще пятеро мужчин: двое русских, трое, похоже, из Средней Азии. Несмотря на осеннюю прохладу, в салоне вовсю дул кондиционер, и Павел застегнул куртку под самый нос. Маршрутка постепенно наполнялась. В автобус вернулся водитель, заурчал мотор, включилось радио, из которого ведущий строчил пулеметную очередь новостей. У входа сел полицейский, придерживая автомат. Они пересекли украшенный железными цветами мост и въехали в Хэйхэ. Увиденное из окна разочаровывало Павла все больше. Он представлял Китай совсем другим. Хэйхэ очень походил на Благовещенск, ну или другой не очень большой российский город. Серо-бежевый, малоэтажный, он закончился быстрее, чем новости по радио, и автобус поехал через промышленный пригород, между бетонными заборами. У одного из них, пятиметрового, с колючей проволокой под напряжением, он остановился. Над воротами висел плакат: «Школа адаптации и патриотического воспитания» — сортировочный центр иммигрантов в КНР. На КПП у всех проверили документы, сканировали сетчатку глаз, сфотографировали, измерили рост и вес. Спросили о родственниках — Павел ответил честно, что круглый сирота и родни у него нет. Личные вещи и одежду забрали, заперли в камере хранения и обещали вернуть при отъезде. Выдали одинаковые комбинезоны, сапоги и куртки. Потом прибывших по одному вызывали в медкабинет, где отщипнули микроскопический кусочек кожи. Сидя в кресле, Павел все пытался отыскать взглядом чипы — не те пустышки, которые он видел на презентациях в «Диюе», а настоящие, «боевые» образцы. Уже новые или старые? В какой упаковке? Но на столах и за прозрачными дверцами шкафов были лишь пробирки, пластиковые поддоны, гирлянды одноразовых шприцов, флаконы с жидкостями и инструменты устрашающей 160

формы, холодные даже на вид. «Школа адаптации» начиналась с небольшого плаца, над которым развевались флаги КНР и САГ. Дальше выстроились корпуса — длинные приземистые коробки с глухими окнами, стерильные снаружи и внутри. Душ был один на весь этаж, работал по расписанию, и, как Павел выяснил потом, мыться было лучше перед отбоем, когда людей становилось меньше. В каждой комнате спальные места для четверых и туалет за сдвижной створкой, будто в шкафу. Павел занял верхнюю койку, запрыгнув на него вперед соседей. Оттуда, если лечь головой к окну, была видна дорожка между корпусами и тонированная будка охраны, рядом с которой прогуливались вооруженные солдаты. Женщин в учебном центре не было. «Их с детьми отвозят в другой город», — сказал сосед по комнате. Откуда он об этом знает, Павел спрашивать не стал, его это мало интересовало. К режиму он привык быстро, быстрее многих, хоть тот и был ему противен. В шесть часов подъем, завтрак, гимн и патриотические песни на плацу. Потом уроки китайского, история партии, небольшой отдых, обед (рис, иногда лапша, овощной суп без овощей), просмотр роликов, в которых вышагивали солдаты, гордо глядя вдаль, а красивые девушки, встреченные на улице, говорили о величии компартии и о том, как они рады жить в такой стране. Потом снова китайский, история партии, народные песни и танцы. Танцевать Павел решительно не умел, никогда не пытался и не хотел, особенно под китайскую попсу, все это очень напоминало детство и детдом, когда под Новый год или восьмое марта их разбивали на пары и заставляли кружиться в актовом зале. Но здесь выхода не было, либо ты танцуешь как умеешь, либо минус тебе в дело и социальный рейтинг. Столовая тоже была до ужаса знакома. Павел вставал в очередь, повара с непроницаемыми лицами каменных божков у храма стряхивали еду с половника, обычно рис с добавками, и тот тяжелым шматком падал в миску. Павел ел это с трудом, стараясь не чувствовать вкуса, вообще не присматриваясь к тому, что он отправлял в себя. На такой диете он быстро исхудал, растерял остатки мышц. Спасали мысли о том, что ждет его в Пекине. О шашлычках на бамбуковых палочках, об интересных задачах, которыми его нагрузят в офисе, и он наконец перестанет испытывать информационный голод, скуку, изматывающую и сводящую его с ума. Лишь побыв без планшета и гарнитуры, Павел понял Сониных подопечных из «Благих сердец». Он ощущал себя голым и немым, а мир вокруг превратился в пустое безмолвное пространство, в череду бесконечных часов, заполненных лекциями и уроками китайского, которые Павлу 161

совершенно не были нужны. От этого всего хотелось заорать, вскочить с места и выбежать из класса вон, прорваться через КПП и охрану с «калашами», вернуться к берегу Амура. На занятиях они читали «Белую книгу», особенно часть про борьбу с терроризмом и экстремизмом, и защиту прав человека в САГ. В ней объяснялось, что школы адаптации являлись «одним из главных лекарств от бед терроризма, сепаратизма и религиозного экстремизма в Китае». Под террористами в основном имелся в виду «Контранет». На информационных табло в корпусах справа налево бежали новостные строки, алые жучкииероглифы на черном фоне: «За последние пять лет количество террористических акций увеличилось вдвое. Кибератаки на системы компаний «Диюй»и «Эксимбанк», вмешательство в работу городских электронных сервисов и отключение энергоснабжения, публикация личных данных высокопоставленных лиц, хулиганство и нападения на сотрудников полиции — и это лишь малый список…» «Сюй Чанфу, менеджер авиакомпании, перевозил наличность и незарегистрированные устройства для террористической организации «Контранет». В прошлом году он был осужден и приговорен к смертной казни. Вчера в одиннадцать часов пятнадцать минут приговор был приведен в исполнение, после чего многоуважаемый главный прокурор сказал…» «Было обнаружено и заблокировано еще одно приложение, позволявшее членам запрещенной организации «Контранет» связываться между собой для проведения акций…» «Как заявил министр общественной безопасности, западные агенты хотят нарушить порядок в нашей великой стране. Но мы им не позволим! Если вы стали свидетелем противоправных действий или подозреваете, что кто-то из ваших знакомых связан с террористами, просим немедленно отправить тревожный сигнал через личный кабинет вашего чипа. Всем партийным товарищам и многонациональному народу страны следует теснее сплотиться вокруг ЦК КПК и бороться за мир в нашей стране. Слава Коммунистической партии Китая!» Три раза в неделю в центре проводились учения. Павлу и другим выдавали деревянные палки, и они, как могли, отбивались от воображаемых радикалов. Правда, чаще попадали по себе и соседям в строю. Время от времени кто-нибудь вопил от боли и матерился, к нему тут же подскакивал инструктор и требовал, чтобы пострадавший матерился на китайском, ведь он приехал не куда-нибудь, а в Китай. Свои учения были и у инструкторов. И в дождь, и в начинающийся снег 162

они бегали в полной амуниции вдоль сетчатого забора в компании оснащенных камерами, безголовых роботов-собак, похожих на тонконогих инопланетных монстров. Затем разбивались на пары и отрабатывали приемы обезвреживания террористов, но уже не палками, а настоящими дубинками. Первого октября в честь столетия со дня образования КНР инструкторы устроили целое шоу, а после вместе с «учениками» торжественно обошли корпуса три раза, держа в руках флаги и выкрикивая лозунги — как будто они маршировали по Тяньаньмэнь. Иногда Павел и прочие дружно порицали «людей с двойным сердцем» — вернувшихся хуацяо14 и тех, у кого остались связи за границей (обычно троюродные тетки и внебрачные дети, совсем на террористов и агентов не похожие). Порицали их по бумажке и без энтузиазма, люди с двойными сердцами переносили процедуру молча, потупясь в асфальт, а после такими же стройными рядами возвращались к себе в отдельные бараки. Как же хорошо, что у него никого не осталось в России, думал в эти моменты Павел. Интересно, его бы тоже заставили вот так стоять и слушать брань в свой адрес? Или не посчитали бы китайцем, а поступили, как с иностранцем, — просто учли все его контакты и ограничили свободу передвижения в стране? Еще в учебный центр приезжали партийные начальники. Сунув большие пальцы за ремень, они ходили вдоль бараков, а инструктора семенили рядом и что-то тихо объясняли, сопровождая речь мелкими кивками. Начальники кивали редко, со значением, и большое внимание уделяли чистоте пешеходных дорожек. Ботинки у них были блестящие, красивые, а погода стояла премерзкая. Поэтому перед каждым визитом Павлу и прочим вручали грабли, метлы, тачки, и вместо тренировок они чистили территорию, в ужасной спешке разгребали недельные завалы листьев, смешанные с грязью. Павел подошел к одному из инструкторов и предложил устраивать уборку регулярно, ежедневно или раз в два дня, раз уж нет уборочных машин. Составить список дежурных, так и объем срочной работы уменьшится, и центр всегда готов к проверкам. Его молча выслушали, отправили восвояси, и все продолжилось в прежнем режиме.

Недели через три после прибытия всем новичкам и Павлу имплантировали чипы. Павел сидел, прижав подбородок к груди и ждал вспышку резкой боли, красных пятен в глазах, но ему просто мазнули спиртом, кольнули в ямку под затылком, что-то тихо хрустнуло, доктор спросила, как Павел себя чувствует, велела не играть в онлайн-игры и не водить машину в 14

Хуацяо — «кйтайй скййй эмйгрант», эмйгранты йз Кйтая.

163

ближайшую неделю, выдала брошюру и направила в хранилище за гарнитурой. В брошюре были популярно описаны симптомы, при возникновении которых следовало срочно обратиться к врачу, а также дежурный перечень запретов и предупреждений.

— Уже новый? — спросил Павел, помня о своей разработке. Улыбнувшись, медсестра кивнула, и вслед за ее головой слегка качнулся кабинет. Оказавшись в коридоре, Павел хотел спуститься в подвал — от предвкушения выхода в сеть подрагивали руки, — но голова вдруг закружилась, и пришлось сесть. Мир вокруг остался тем же, но в то же время немного изменился, свет и краски стали ярче, стены коридора и люди, ожидавшие в нем — выпуклее и четче, и от этого Павла затошнило. «Ничего, мужик, привыкнешь», — кто-то хлопнул его по плечу, и даже не было сил, чтобы отмахнуться или взглянуть, кто это сказал. Звуки тоже стали иными, громче и другой тональности, как будто выкрутили частоты у колонок. Спустя какое-то время он заставил себя встать — через полчаса он должен был оказаться в классе, — придерживаясь за стену, добрался до лифта и спустился в хранилище, где ему отдали гарнитуру и планшет. Задыхаясь в четырех стенах, Павел набросил куртку и вышел во двор, подгоняемый приступами тошноты. Над ним серым пластом нависло небо, откуда спускались редкие и колкие снежинки, больше похожие на крупинки льда. Голые деревья вдоль проезжей части изогнулись, мелко подрагивая, как на сбоящем экране. При взгляде на укрытую листьями дорожку, она стала приближаться и извиваться, отчего Павел чуть не упал. Он опустился на лавочку у входа в корпус. Пару минут просто дышал, закрыв глаза, и тело его растеклось в пространстве, истончилось, пропуская сквозь себя порывы ветра. Планшет сам подключился к чипу, и в гарнитуре появился сине-белый личный кабинет, где уже ждали идентификационный номер, аккаунты разрешенных соцсетей и мессенджеров, отчет о состоянии здоровья, социального рейтинга и счета — все время, что Павел провел в лагере, «Диюй» начислял ему зарплату. Поверх кабинета наслоились новости и реклама — щекастые русские в китайском ресторане с субтитрами: «Такое ощущение, что до Китая мы не ели!», китаянка с отбеленной кожей улыбалась, демонстрируя «новые улучшенные виниры специально для вас», на другом инфослое анимационный заяц бежал с рулоном «супермягкой» туалетной бумаги, и та развевалась на ветру, как лента у гимнастки. В наушнике рассказывали что-то о скидках на продукты в местной сети супермаркетов, мужской голос быстро перечислял цены на рыбу, орехи и приправы, в углу замигала кнопка «Нажми и выиграй миллион!», и Павел не мог найти на что 164

нажать, чтобы все это отключить. Быстро устав от информационного напора, он перевел гарнитуру в спящий режим. Девушка, заяц, новости и погода исчезли, осталась лишь строка, усевшаяся на горизонт в два ряда: «Учитель Лин сказал: мы строим правовое государство, и каждый гражданин Китая должен заботиться о безопасности других и развитии страны». На миг Павлу показалось, что буквы и в самом деле реальны, пластиковые алые громады, установленные за корпусами центра и колючей проволокой, и все их видят. Но они исчезли, стоило снять очки. Когда Павел надел гарнитуру снова, на горизонте уже пламенела цитата Мао.

После чипирования Павлу разрешили выходить за территорию и гулять по Хэйхэ. В первый раз он обошелся без автобуса и двинулся до центра пешком, дворами, встречая лицом налетевшую метель. Окраина была застроена восьмиэтажными панельками с застекленными балконами. Тут и там висели объявления, маникюр и массаж на дому. У подъездов лежали мешки с мусором, некоторые были с песком и осколками плитки — кто-то вытащил остатки своего ремонта. Вдоль стен выстроились велосипеды, запорошенные ржавчиной. Их даже не пристегивали — незачем, кому такое надо? Посреди одного из дворов, у детской площадки, стояла одноэтажная частная хибара с огородом, обнесенным частоколом. В окружении многоэтажек она выглядела особенно сюрреалистично, будто Китай столетней давности вклинился третьим слоем между реальным миром и допреальностью с картой навигатора и красной нитью новостей от КПК. В седом от пыльной коросты окне мелькнула бледная фигура, прошла в сторону двери. Повеяло застоявшейся водой и сладковатой гнилью, и Павел заторопился прочь. В честь выходного дня центральную пешеходную улицу заполнили продавцы еды и сувениров. Съесть предлагали всякое: куриное филе в панировке, сосиски, тофу, холодные пласты лапши с начинкой, чуррос, шашлычки и фрукты в золотистой карамели, нанизанные на палочки. На крыше торгового центра «Хуафу», расцвеченного реальной и виртуальной рекламой, озирался и махал рукой гигантский генсек Лин. По зданию напротив ползла строка: «Коммунистической партии Китая — слава!». Рядом в бочке с углями торговец пек бататы. В самодельной печке, похожей на кастрюлю с приваренной трубой, торчащей вбок и вверх, жарили семечки в песке. Стояли манекены в шубах всех фасонов, их голые пластиковые ноги утопали в свежем снегу. Павел впервые видел столько шуб — в Москве даже зимой ходили в 165

пуховиках, натуральный мех донашивали старики и проститутки, и выглядел он по меньшей мере странно. Улыбчивая девушка продавала баоцзы15, но стоило Павлу подойти к ней и попросить один, как она исчезла, превратившись в указатель, ведущий к магазину поодаль. Павел торопливо огляделся, но никто не обратил внимания на его ошибку. Туристы расхаживали между ларьками, столами и тележками, щупали шубы, лузгали семечки, ели орехи и шашлычки на палочках, громко читали названия магазинов, подписанные по-русски и с массой ошибок. Один, невысокий, широкий и округлый, будто немного приплюснутый сверху, покачивался в объятиях китаянки и громко обещал свозить ее в Екатеринбург. Китаянка терпеливо улыбалась и кивала. Бежал заяц, туалетная бумага реяла по ветру, женщина в национальном костюме звала Павла в местный музей, генсек Лин покачивался на крыше «Хуафу». «Союз Азиатских Государств, — пел женский хор. — Дружба прекрасных стран, надежда мира, рассвет цивилизации и светоч…», «Лепешки с пылу с жару!» — и Павел уже не понимал, реальны ли эти голоса или же звучат в наушниках. Но даже когда он вынул их и снял очки, реальность ускользала от него, он будто находился в фильме или ролике Youku. Мир немного плыл и видоизменялся, подернулся радужной, как блики от экрана, пленкой. С тех пор в город Павел выбирался только за едой, — больше в Хэйхэ делать было нечего. Он ехал до центра в автобусе: при входе смотрел в камеру у кабины водителя и видел в уголке очков, как списываются деньги за проезд. Доехав, пробегал по улицам, стараясь не смотреть на рекламу и туристов, не обращать внимания на шубы и полупрозрачного генсека Лина, что махал над площадью рукой. От мельтешения и вспышек у Павла ужасно болела голова, но отключить рекламу и партийные сообщения было невозможно даже за доплату. Улыбчивая девушка с пирожками теперь поджидала его и в лагерном дворе, а ее тщедушное тело продувало снегом: «Дорогой Чжан Павел, 15 декабря вы интересовались нашими пирожками. Пожалуйста, взгляните на наш расширенный ассортимент…» Госчипы оказались не так уж хороши. Созданный его командой код превратился в неистребимого спрута: вся раздражающая реклама, показанная персонально, с учетом текущего местоположения и предпочтений владельца чипа, пропаганда, разводки на деньги, постоянные запросы о состоянии здоровья и счета в конечном счете были его собственным творением. Участвуя в проекте, Павел представлял всякое, но и не думал, что его работа будет использована для точечной рассылки спама и мошеннических схем. Значение его работы съежилось до пирожков, лотерей и туалетной бумаги.

15

Баоцзы — популярное блюдо, пйрожок с начйнкойй , прйготовленныйй на пару.

166

Шел третий месяц, на носу был Новый год, а Павла все не выпускали. Нет, он знал, что какое-то время ему, как и всем приехавшим работать, нужно провести в «школе адаптации». Но почему тянули? В конце концов, его отец был гражданином Китая, он сам не мусульманин, его ждет важная работа. Пару раз он звонил в главный офис «Диюя», где его ласково убеждали, что все идет своим чередом, и место остается за ним. Но как же запуск российских чипов и новой прошивки для китайцев, как же кастомизация, довести новое ПО на месте? Все же срочно было, главному офису требовался специалист, а теперь никто и никуда не торопился. По новостям показывали пробные запуски в России, улыбающиеся лица москвичей и петербуржцев, которым уже вживили чипы. Генсек Лин и президент Енисеев игнорировали обвинения в нарушении прав человека и с радостью выслушивали по телемосту истории успеха простых русских и китайцев, как будто тот успех был как-то связан с чипом. Наверное, подействовал последний звонок в «Диюй», когда Павел в отчаянии потребовал соединить его с русским филиалом — хотел спросить у Маршенкулова, в чем дело, но сам набрать не мог, звонки за границу не были ему доступны. После, где-то через неделю, в его комнату зашел охранник, бросил на кровать одежду, в которой Павел приехал, и велел переодеваться. Через четверть часа сборов и прощаний с новыми приятелями, Павла уже везли по заснеженной, безо всяких новомодных подогревов дороге к ближайшему вокзалу, откуда уходил поезд в Пекин.

5 Квакнул таймер. Соня раздраженно его сбросила, — картошка подгорала, шипя и плюясь кипящим маслом, пришлось отдирать почерневшие дольки от исцарапанного дна сковороды. Но гарнитура не успокоилась, следом за таймером автоматически высветилось прочитанное сообщение от хозяйки квартиры, повисло, тревожно подрагивая, над сковородой: «Софья, где плата за этот месяц?? уже двадцатое число». Соня должна была перечислить десятого, но денег так и не нашла. Работы тоже не нашлось, даже в забегаловки вроде Макдональдса ее не брали. Говорили «мы вам перезвоним» и пропадали. На крытом рынке в Выхино ее приняли лучше, дали испытательный срок. На третий день этого срока владелец точки, румяный черноусый Азат, пахнущий чесноком и специями, подкараулил Соню в закуте за прилавком и подошел так близко, что она мигом почувствовала всю крепость его намерений и сбежала. Даже денег за 167

отработанные дни не попросила. Таймер настойчиво звякнул снова. Вспомнив, зачем она его установила, Соня бросилась в ванную, где на стиральной машинке лежала пластиковая палочка. Ее край пересекали две неуверенные розовые полоски. В прошлый раз Соня списала все на бракованный дешевый тест. Как списывала задержку месячных на стресс, непереносимость кислого на проблемы с желудком, а смены настроения и сонливость на осеннюю хандру, потерю работы и расставание с Пашей. Но вероятность того, что бракованными окажутся три теста подряд, купленные в разных местах, была равна нулю. А ведь Валерка прав, скоро ее и правда разнесет. Сперва Соня набрала Паше, но его номер был заблокирован и не обслуживался. Тогда она написала ему сообщение. Отправить не смогла: мессенджер, тонкой рамкой наслоившийся поверх кухонных шкафов, стал красным, возникла надпись: «Интернет-соединение отсутствует». Соня вышла в коридор, проверила кубик роутера, воткнутый в розетку, и лишь потом поняла, что не заплатила за интернет и только что его лишилась. А мобильный интернет она отключила сразу как уволилась, он жрал слишком много денег. И эта ее глупая гордость… Кто, спрашивается, тянул за язык отказаться от помощи, когда Паша предлагал? Теперь что? Оставить залог хозяйке, с голым задом ехать в Костеево, к матери, которая будет каждый день попрекать ребенком «черт-те от кого» и пятью сотнями юаней, высланными на билет. И на аборт не пойдешь, грех-то какой… Соня снова позвонила Паше — номер заблокирован. В квартире было зябко, и Соня постоянно мерзла. Дыша на пальцы, она подошла к окну, прижалась коленями к еле теплой батарее. На глаза попалась черная с золотыми вензелями визитка Мадины, которая лежала на самом верху вазы со всякой мелочевкой. Вспомнился звонкий хохот и блеск бриллиантов на браслете, — только вчера была в центре, и они с Мадиной так поболтали хорошо, как лучшие подруги. Какая же она красивая, легкая, и по жизни шла легко, красиво, в окружении богатых мужчин. Ей-то наверняка не нужно искать работу и оправдываться за задержку арендной платы… Соня убрала вазу с визиткой на холодильник. Прости меня, Господи, за мысли мои грешные, сказала. Прости меня. Она подошла к иконам и прикрыла глаза, твердя подслушанные у волонтерок строки. Богородица, благодатная Мария, не имею иной помощи, не имею иной надежды, помоги, аминь, аминь. Поможет ли? Должно помочь, хоть десять раз, хоть тысячу придется повторить.

168

Это чудодейственное свойство Соня открыла для себя недавно. От молитвы неправильность, неисправность внутри нее расправлялась, на время закрывала слепую тоскливую пустоту. Вот и сейчас, на каком-то из поклонов и крестных знамений, Соня вдруг поняла — это не дитя, это чудо, сотворенное Богородицей в ответ на ее мольбы. Просила же, чтобы Павел остался с ней, и вот, сбылось. Сделав эти простые выводы, поняв смысл всего, что с ней произошло, Соня вновь почувствовала благодать, спокойствие и веру. Она справится, раз это Божья воля. Они с ребенком справятся, с помощью Павла или без нее. И в животе шевельнулось, вторя ее мыслям, хотя она, конечно, знала, что на ее сроке плод был слишком мал для этого. Соня позвонила Алиночке, описала ситуацию, на следующий день собрала вещи — немного, одну спортивную сумку, — накинула зимний пуховик, который был жарким, слишком толстым для середины осени, но в сумку не влезал, и поехала в «Благие сердца».

Каждый хоть раз в жизни нуждается в убежище, в этом Соня убедилась за годы работы в центре. Кто только ни прятался в стенах «Благих сердец» от себя и своих демонов: студенты и бизнесмены, домохозяйки, военные, и даже выгоревшие психотерапевты, давно не проходившие супервизию и подсевшие на виртуал. Теперь пришел Сонин черед. Ей выдали комнату три на три в конце этажа, рядом с женским туалетом. Раньше в ней обитала мрачная девушка с выбритыми висками и татуировкой на лице, фанатка виртуальных игр. Подробностей Соня не помнила, не она ее курировала, и даже когда приходилось мыть в той комнате полы, пациентка просто лежала на койке и смотрела в потолок. Ни здрасьте, ни до свидания, как будто Соню не замечала. С другими пациентами она тоже не общалась, а недавно выписалась — так же незаметно, как и пребывала в центре. Ненадолго, как сказала по секрету Алиночка, у психотерапевта неутешительный прогноз: Виктория Степановна рассказала за обедом, да ну что ты, при чем тут врачебная тайна, это же мелочь, ничего такого, все и так всё понимают… Теперь на той же койке лежала и смотрела в потолок Соня. В ответ из вентиляции на нее таращилась камера наблюдения, как будто Соня вдруг очутилась в реалити-шоу. Мадина очень обрадовалась Сониному соседству. Беременности она не удивилась, скорее, расстроилась.

— Столько красивых девочек рожают рано, — сказала. — Доверяют себя не тем мужчинам. Приходит такой, молодой и красивый, живет с мамкой, 169

работу нормальную искать не хочет, играет в виртуалке. Пися у него выросла, а как доходит дело до ребенка или свадьбы, тут же сваливает, только его и видели. Сперва Соня пыталась объяснить ей, что Паша не такой, что он бы взял на себя ответственность, но он сейчас в Китае по работе, ему никак не дозвониться. Мадина лишь отмахивалась. Знаю я, мол, эти Китаи, просто переехал в другой район и симку поменял, а ты, дура, веришь. Конечно, будь она знакома с Пашей, сразу бы поняла, а так чего доказывать? Вот Соня и перестала, каждый все равно останется в итоге при своем. Кормили в столовой бесплатно, но смены теперь поставили каждый день. На редкие собеседования Соня надевала просторные платья, хотя еще не было и намека на живот. Ей все время казалось, что эйчар посмотрит на нее, даже сквозь нее, и сразу все поймет, скажет что-то вроде «ну что же вы приехали? Беременных мы не берем». Но она была уверена, что найдет работу. Хотя бы месяц-два перетерпеть в центре, а там что-нибудь придумается. Может, у знакомых найдется место, хотя бы временное, уже неплохо. «Контрас», наверное, тоже бы помогли, но как их разыскать, Соня не знала. Как давно никто из них не выходил на связь. Ни чатов, ни сообщений после того, как Соня все-таки загрузила нужный файл в Пашин планшет. Образовавшуюся полость заполнил храм. Соня ходила на каждую утреннюю службу, иногда и после смены, просто так, садилась на скамью в углу и выпускала в ладанный полумрак всю тяжесть дня. Думала о Паше (Господи храни раба твоего Павла где бы он ни был), о погибшем Руслане, чье изломанное тело на веревке никак не шло из головы (помилуй и спаси раба твоего Руслана, упокой его душу, ни одна цель в мире не заслуживает смерти), о тошноте с утра, о животе, который рос (Господи, господи, умилосердися надо мною, грешной рабой, услышь, прошу). После молитвы дышать становилось легче, ощутимей пахло ладаном и талым воском. Белесое декабрьское солнце изредка стреляло в прорезь под куполом, и луч рассекал храмовый зал по диагонали, как светлый знак, что все будет хорошо. Так Соня и жила от дня ко дню, лишь настоящим, и отмирала суета. Честь и поклонение тебе, Пресвятая Мать Божия, во веки веков, аминь. Это помогало. Где-то через месяц-полтора пребывания в центре с Соней связалась хозяйка квартиры в Кузьминках. Сказала, что сломан холодильник, хотя тот был в порядке, когда Соня съезжала. Денег потребовала много, на эту сумму можно было купить такой же, только новый. Все это походило на откровенное вымогательство, да и почему поломка обнаружилась спустя столько времени, тоже не было понятно.

170

— Я всего лишь отключила функцию автозакупки, — с отчаянием объясняла Соня. — Хотите, приеду покажу? Или вы сами сейчас нажмите на экран на дверце, в правом верхнем углу выберите шестеренку... Но все было тщетно, Соня будто говорила с виртуальным помощником в сети — слышала в ответ одно и то же: — Ты его сломала, не работает ничего, и я пойду в полицию, завтра же пойду, ты поняла? Хозяйка выплевывала эти слова так, что Соня поняла: пойдет, еще как пойдет. Как знала, что Соне там нельзя светиться.

— За преждевременное расторжение договора тоже полагается неустойка, вообще-то, — сказала она в конце звонка, и живо представились ее намазанные алым губы и недовольный прищур. — Нужно уведомлять за месяц, не позднее. Где я под Новый год жильцов найду? Опустошенная, Соня выключила гарнитуру, вышла из палаты в коридор и прогулялась на другой конец этажа. Там, у зарешеченного окна, ютились два кресла и столик со стопкой древних, двадцатилетней давности журналов с закрученными расслоившимися углами. На обложке верхнего выцветшие красотки позировали на берегу моря — наверное, то было море. Поверх вилась надпись: «Отпускное настроение». А за окном выпал снег. Он наконец не таял, улегся первым слоем, блестящий на солнце и нежно-голубой в тени. На проезжей части между корпусами его уже смяли машины, превратив в кисель, который становился грязнее у шлагбаума. На территории было очень тихо, в центре тоже все разбрелись по комнатам, закрыли двери, и Соня осталась на этаже одна. Вдвоем, поправила она себя, погладив живот. Как ей казалось, он уже немного выступал. Она опустилась в кресло и стала листать про «отпускное», разглядывая картинки. Вот она жизнь, курорты и купальники, драгоценности и каблуки, лоснящиеся точеные тела, как у Мадины. У Сони своя, не глянцевая жизнь — беременность, отеки на ногах, секущиеся волосы, работа, хлорка, половые тряпки, наверное, Костеево. «Живи ее», как говорят «контрас». Но как жить, если по всем фронтам обложен? Если в центре работаешь за еду и жилье, скоро появится еще один голодный рот, а с тебя требуют долг? Денег не осталось даже на проезд. Соня будто описала еще круг в воронке, скатившись ближе к дыре на самом дне. И что делать теперь, что? Вечный вопрос. Господи, помоги, пожалуйста, помоги мне, Господи…

— Ты рано сегодня. Сейчас на смену? Мадина опустилась в соседнее кресло, расправила складки халата, в 171

вырезе которого на смуглой коже поблескивал бриллиантами кулон на едва видимой цепочке. Носить украшения и свои халаты в центре не разрешали. Но правила были написаны для таких, как Соня, а не для Мадины.

— Нет, у меня вечером. Соня рассказала о звонке хозяйки, тихо, как говорят о чем-то обыденном и не слишком интересном.

— Я в полной заднице, Мадин, — сказала. — Она заявление напишет. Почувствовав, что вот-вот расплачется, Соня отвернулась к окну. Лить слезы при Мадине не хотелось — она представлялась Соне легкой, не любящей чужих трагедий и нытья, из тех, что переводят тему, как только разговор сворачивает в серьезное и не слишком веселое русло. А за окном поехала машина, грузовичок с едой в столовку. Надо бы думать о нем, какой он серый и квадратный, дверь кузова отъезжает сбоку, наверное, чтобы удобнее доставать кастрюли, и некуда пойти совсем, некому даже позвонить, грузовичок свернул за угол, оставив серый полукруг следов, широкую лыжню, и у Алиночки тоже не попросишь, у нее сестра больная, все деньги на лечение уходят, боже, что делать-то…

— Значит так, — сказала Мадина. — Мы со всем справимся.

— Мы? — Соня удивленно повернулась к ней.

— Ну ты же не думала, что я вот так оставлю тебя в беде? У тебя карта к номеру планшета привязана? Не успела Соня кивнуть, как Мадина вытащила из кармана халата гарнитуру, надела и что-то набрала в нем. Булькнул сигнал улетевшего сообщения, ему тут же ответили Сонины очки в кармане. Соня торопливо огляделась, не дай бог кто заметит гаджет, будет драка. Этаж, слава богу, пустовал.

— Спрячь, это опасно! Не спеша, Мадина убрала гарнитуру и сочувственно похлопала Соню по руке.

— Не волнуйся, никто нас отсюда не выгонит, дружочек. — Она совсем не поняла, что Соня имела в виду. — Я наладила контакт с Иваном Тарасовичем, он клевый дядька. Интересно, каким образом она нашла общий язык с шестидесятилетним и по-военному строгим в плане дисциплины главой центра? На ум приходили разные варианты, но Соня решила не спрашивать. Это же глупые предрассудки, просто Мадина умеет договариваться. Налаживать всяческие контакты. Соня хотела как-то посопротивляться, перевести деньги обратно, ну или хотя бы часть их, но, не сдержавшись, разревелась. Все из-за гормонов, 172

повышенная чувствительность, ничего криминального на самом деле, но Соне было ужасно от того, что она вот так захлебывается, закрыв лицо руками, некрасиво покраснела, и слезы разъедают щеки. А поделать ничего не могла, будто сломался механизм, сдерживающий боль внутри, и та полилась наружу. Мадина приобняла ее, и Соня вцепилась в нее, как в спасательный круг. Локоны Мадины густо пахли духами, чем-то сладким и древесным — ваниль, сандал.

— Не беспокойся, — она прошептала на ухо. — Когда сможешь, тогда отдашь. Теперь ты в безопасности, хорошая моя. И если тетка будет еще наглеть, просто скажи мне. Есть у меня ребятки.

6 Павел столько раз прогуливался по виртуальному Пекину, что успел выучить все его улицы. Вот новое здание Национального Музея Искусств, похожее на линию, проведенную кистью каллиграфа, а если завернуть за угол, то будет ресторанчик, по отзывам вполне приличный. Пройдешь дальше — и вот длинная аллея, существовавшая еще во времена династий Мин и Цин, там выгуливают крохотных собачек — тявкающий пух с глазами, играют в карты, рисуют иероглифы водой. Павел смотрел видео — старик берет кисть с метровой ручкой, макает ее в ведро и чертит линии прямо на плитах дорожки. Тротуары в тени эстакад и широкие перекрестки под светом рекламных экранов на Ванфуцзин16. Живой Пекин сшиб Павла с ног. Громко говорили люди, кричали через маски в гарнитуры, не стесняясь. Гудели электротакси, пищали торговые автоматы, позвякивали велосипеды, дезинфицирующие роботы, реклама, которая вылезала отовсюду, начиная с медиафасадов и заканчивая велорикшами с прицепами, из которых на все лады призывали идти на распродажу. Магазинчики и рестораны все попрятались: на месте забегаловки, в которой Павел собирался пообедать, работал рыбный магазин, на месте продуктового — общественный туалет с поэтичным названием «Витающий аромат», и даже сами улицы, казалось, заворачивали не туда. Осмотреться толком невозможно, при взгляде с тротуара общая картина никак не складывалась, не умещалась в голове, а пройти расстояния между домамигигантами оказалось сложнее и дольше, чем в обманчивом «байду». Воздух был плотный, непрозрачный, пах дымом и песком. Желтоватый смог заволок 16

Ванфуцзйн — одна йз самых йзвестных торговых улйц в Пекйне.

173

небо и верхушки зданий, которые проглядывали угловатыми тенями, и тусклое маленькое солнце висело, похожее на круглую фару в тумане. Гарнитура тут же сообщила, что воздух весьма опасен для здоровья, показала устрашающие цифры индекса и посоветовала надеть маску. К вечеру первого дня у Павла заболела голова — то ли от усталости, то ли от запахов и звуков. Бетонная башня «Диюй» находилась в районе Чаоян, среди новых небоскребов, окруженных бульварами и парками в сереньком снегу. Здесь солнце проглядывало чаще, на зданиях работали большие вентиляторы. Они синхронно поворачивались, ловя направление ветра и сдувая гарь прочь. На крыше красовался бессменный символ «Диюя» и уже, наверное, Пекина — огромный глаз, ночью светивший, как прожектор. Такой же, но поменьше и хрустальный, стоял на стальной спирали перед лифтами на этаже, где Павлу предстояло работать, и был так подсвечен снизу, что резкие блики рассыпались по стенам. Твоя жизнь теперь не будет прежней, говорил он, заглядывая Павлу в душу. Больше ты не Шваль. Жизнь и правда изменилась. У Павла даже появились приятели: тощий Ли Гоцзюнь и плотный коротышка Хун Янлин. Хун Янлин, ровесник Павла, походил на большого пухлощекого ребенка. Из его подбородка занозами торчала недобритая щетина, и Павлу хотелось выдернуть щипчиками эти волоски, сделать подбородок совершенно гладким. Хун Янлин очень интересовался русскими девушками и завистливо вздыхал, когда Павел говорил о Соне. Он все порывался съездить в Россию, мечтал о белых мягких грудях, длинных ногах и синих глазах. «Но холодно, — качал он головой. — Очень уж холодно у вас, даже самое ценное работать перестанет». Еще он почему-то восхищался, что Павел имеет свои палочки в футляре и умеет ими есть. Это было оскорбительно. Сорокалетний Ли Гоцзюнь о русских девушках не думал, он был женат и клял программу «каждой семье по три ребенка». У него дома жили дочьподросток и два неугомонных спиногрыза, близнецы детсадовского возраста, которые страдали отитом, как по расписанию — переболел один, и тут же заболевал другой, из-за чего Ли Гоцзюнь не спал ночами и на работу приходил слегка растрепанный, иногда с пером из подушки в волосах, иногда с зубной пастой на шее. Еще у него была крикливая жена, из-за которой Ли Гоцзюнь не спал и днем в единственный выходной. «Потому я такой тощий, — говорил он.

— Они меня сожрали». Поселили Павла в бывшую квартиру его начальника, Син Вэя. Находилась она на третьем этаже панельки рядом с Ябаолу, такой же старой, как и прочие дома этого района, включая красные пятиэтажные коробки, все под снос в ближайшие четыре года. В узком коридоре лежали вещи («Заберу 174

через месяцок», — сказал Син Вэй), на потолке спальни дребезжал кондиционер, а стоя в центре кухни, можно было коснуться всех ее стен. Журчала вода в нечищеном унитазе с окаменелыми пятнами на стенках, кнопки «умного» сиденья были продавлены и, судя по всему, не работали. Зарешеченные окна выходили на «Коля аптека оптовых и розничных» — висела вывеска на русском, выше светились иероглифы. Косяк входной двери в квартиру был оклеен потрепанной красно-золотой лентой с пожеланиями всего самого лучшего, похоже, оставшейся с прошлого Чуньцзе17. Асфальт во дворе вместо голубей занимали рабочие, сидели на корточках и ели рис. Доска объявлений была сплошь заклеена сообщениями о распродажах и аренде торговой площади.

— Отличная квартира, хорошие соседи, знают русский. Ты же русский, хорошо тебе здесь будет, от сердца отрываю, — гордо сказал Син Вэй и оттопырил большой палец, показал Павлу «класс». Вообще «класс» он показывал часто, будто ставил всем лайки, одобряя. Русских среди соседей и правда было много: учительница английского, модель, работавшая на вечеринках, официант, повар русского ресторана, пара веселых студентов из Иркутска. Сам Син Вэй переехал в квартиру в новом комплексе рядом с офисом, а там была своя подземная парковка, система «умный дом», парк на территории и даже открытый бассейн с подогревом на двадцать пятом этаже, на длинном перешейке между башен. Он всем рассказывал, что платит за содержание бассейна ежемесячно, и поэтому будет плавать в нем каждый день, даже зимой. В офисе смеялись — сидишь вот, глядишь в окно — а там Син Вэй из принципа плывет и быстро-быстро вылезает из воды, чтоб ничего не отморозить. Ту квартиру компания выписала Павлу, как иностранному специалисту, сказал ему по секрету тощий Ли Гоцзюнь. Они с Павлом взяли жареную лапшу и запеченных в яйце креветок из фургона, что в обед приезжал ко входу в офис, и присели на бордюр, застелив его газетой. Ли Гоцзюнь сразу принялся за еду, близко поднеся картонный стакан к лицу. Начальнику, сказал он, прожевав, надоело тесниться в двушке с женой и тещей, вот и поменялся с Павлом. А кто станет с ним спорить и ловить за руку? «И ты не дразни обезьяну. Дай ему сойти со сцены, кивай, улыбайся, поздравляй с новосельем. Начнешь ссору, тебе самому только хуже будет». У Павла это получалось плохо. Стоило ему увидеть Син Вэя, как портилось настроение и улыбаться ну никак не получалось. Но Ли Гоцзюнь был прав — что здесь поделаешь? Пришлось Павлу обустраиваться в душной 17

Кйтайй скййй новыйй год 175

квартирке рядом с аптекой. С другой стороны, не худший вариант, если подумать и сравнить с московской коммуналкой. Какая-никакая, а квартира в самом Пекине, не каждый может себе позволить. Ну и много места Павлу не требовалось. Неподалеку парк, в котором по утрам занимались тайцзи, а вечером в небе за прудом и чередой высоток был виден алый отсвет глаза с крыши здания «Диюй». К пруду Павел старался не подходить. Ему все время чудилось шевеление в темной, как мазут, воде, и во рту сразу появлялся привкус тины. Работал Павел с девяти до девяти формально, а неформально зачастую оставался до полуночи. Сверхурочные ему не были в новинку, он привык к такому графику еще в России, но странным казалась неторопливость всего, что происходило в офисе. То, что Павел мог выполнить за два часа, а обычный сотрудник — за пять, коллеги в «Диюе» растягивали на целый день. С утра все выходили на тимбилдинг, выстраивались на крыше в лагерном порядке и хлопали-топали под общее тунц-тунц в гарнитуре и крики Син Вэя, а сияющий глаз приглядывал за ними сверху, вращаясь вокруг своей оси. Затем все возвращались в офис, неторопливо набирали текст и код, уходили на обед на час пораньше и на час позже возвращались, отдохнув в парке неподалеку. На перерывах много говорили по гарнитурам, не включая беззвучный режим и не стесняясь, чем напоминали Лыкова. Сосед слева чихал, не прикрывая рот ладонью, и всегда ужасно пах, будто не мылся. Когда Павел намекнул ему на это, как он думал, прозрачно, сосед фыркнул: «Это вы, лаоваи18, потеете и воняете. Ты сам себя унюхал». Павел хотел его поправить — он же не лаовай, — но после передумал. Ужин тоже длился часа два, после чего все оставались на местах, пока Син Вэй не надумывал ехать домой. Стоило ему скрыться за дверью, как сотрудники собирались быстрее пожарной команды и офис пустел. Павел выполнял одни и те же однотипные задачи, с которыми играючи справилась бы и Леся. Сперва думал, что его так проверяют, но после с разочарованием понял — большего ему не светит. Он пошел к Син Вэю просить о задании посерьезнее. Син Вэй обещал подумать, и на этом все закончилось. Через недели две Павел пошел к нему опять, напомнил о себе. Син Вэй пригласил его в кабинет, узкий и похожий на чулан, но с видом на Пекин. Он велел сесть, предложил выпить, но Павел отказался. Дверь приоткрылась, заглянула тихая, как смерть, Пан Цин, коллега Павла, тоже хотела что-то обсудить. Син Вэй тут же ее облаял, мол, что лезешь, не видишь Лаовайй — (老外, кит.) иностранец, человек из другой страны чаще европейской внешности, который не понимает или плохо понимает по-китайски и с трудом ориентируется в обычаях и порядках повседневной жизни Китая.

18

176

— разговор идет, и велел ей принести Павлу кофе. Молча кивнув, Пан Цин скрылась и почти сразу же вернулась с чашкой. Павлу хотелось извиниться, хотя бы глазами показать ей, как он сочувствует, но Пан Цин вышла, на него не посмотрев.

— Чжан Павел, тебе не нравится твоя работа? — спросил Син Вэй, поглаживая брюшко над ремнем.

— Конечно, нравится, — опешив, ответил Павел.

— Может, она слишком тяжела для тебя?

— Нет, — заверил его Павел, — как раз наоборот. Павлу захотелось выйти, так пристально Син Вэй изучал его.

— Но ты пришел просить меня о других заданиях. Значит, то, что я поручаю тебе, мои решения тебя все-таки не устраивают? Вот же хитрый черт, подумал Павел.

— Нет, ваши решения меня устраивают, вы прекрасный руководитель.

— Тогда чего же ты пришел? — торжествующе воскликнул Син Вэй, и Павлу пришлось ретироваться ни с чем. С Маршенкуловым было куда проще договориться. Тот хотя бы поддерживал инициативность работников, когда та не мешала его собственным планам. Здесь же думать следовало начальству, а остальным лишь исполнять. И самое удивительное, что всех это устраивало. Сотрудники действовали по одним и тем же алгоритмам, никуда особо не стремились и принимать решения не хотели. Похоже, будь у них возможность не работать и получать зарплату, все бы радостно на это согласились. Непросто было признавать, но очень не хватало Игоря — покорять новые вершины и соревноваться в пекинском офисе было не с кем. Павел даже начал забывать то ощущение полета, предвкушение собранного пазла, решения, которого до него никто не мог найти. Как это — выкладываться по полной на работе, существовать на пределе возможностей и получать в итоге нечто совершенно новое. Он поискал в интернете кофейню Игоря, но сайт не работал. Страниц в соцсетях он тоже не нашел, ни Игоря, ни Сони. Российских новостных ресурсов он тоже не обнаружил — великий китайский поисковик, встроенный в чип и гарнитуру, работал отменно. Павел пытался отыскать замену — писал приложения, слушал лекции, смотрел VR-фильмы, бегал по утрам через парк и дальше, по лабиринту улиц, где вдоль стен домов набились автомобили и мопеды, но все это казалось бесполезным суррогатом. Мучаясь, как в наркотической ломке, он сократил сроки сдачи работ вдвое, но Ли Гоцзюнь посоветовал не выделяться, чтобы план не задрали всему отделу. «Поверь, тебе же лучше будет». И Павел чувствовал себя так, будто он, здоровый мужик со здоровыми ногами, 177

вынужден ползти, как все вокруг него. Он мог встать и преодолеть два шага за секунду, но вместо этого елозил на животе, тратя свой дар на шаблонные задачи. Просиживал в офисе штаны чуть ли не до полуночи, бесцельно прожигая время. Он ехал в Пекин покорять новые вершины, а по факту снова угодил в детдом, в школу, в которой заняться было абсолютно нечем. Он оказался в западне. Тогда Павел взломал свой чип. Взлом занял чуть меньше ночи. Закончив и насытившись сладким вдохновением, он озирался, ждал, что к нему придут и депортируют обратно в Россию или же сунут в местную тюрьму. Затем Павел сообразил, что никто так и не понял, что он сделал. А, может, всем было плевать, и он осмелел вконец. Перепрошил свой чип, отключив рекламу и прочие входящие сигналы навсегда, оставив только навигатор и уведомления из банка. Исходящие он тоже ограничил, не желая, чтобы кто-либо отслеживал историю его действий в сети и гарнитуре. Теперь для стороннего наблюдателя все выглядело так, будто сеть была нужна Павлу исключительно для просмотра сериалов и страничек девушек в соцсетях. Затем он обратил внимание на базу данных. База «Диюя» с данными носителей чипов и отчетами об их здоровье считалась неприступной, но не для Павла, мучимого скукой. Извне в облако забраться было невозможно, однако оставалась лазейка — через собственный чип с логинами «Диюй», так что проникнуть не составило большого труда. Сначала Павел ввел в поиске первый иероглиф имени отца, но остановился. Куда исчез отец и почему? Где он умер, и, если его тело так и лежит где-то в России, могли ли эти данные оказаться в базе? Вряд ли. Девяносто девять процентов из ста, что Павел ничего не обнаружит. И оставался тот единственный процент, вероятность, что отец бросил их с матерью и вернулся в Китай. Столько лет эти вопросы мучили Павла, а теперь, когда между ним и возможными ответами стояла пара команд, несколько символов кода, он испугался. Вдруг правда окажется хуже неизвестности? Вдруг повторится та история с Красновым, и мир, с таким трудом склеенный из осколков, опять развалится на части? И Шваль шептала — что если отец и правда жив, что если ты ему никогда и не был нужен? Ты точно хочешь это знать? Придуманный тобой мирок не так уж плох. Сейчас не так уж плохо все, Павлуша. Поколебавшись, Павел стер написанное и вместо отца поискал коллег, начав с Син Вэя. Как оказалось, тот окончил инженерно-механический 178

факультет, потом учился в США, по возвращении в Пекин прошел переподготовку в партшколе и сразу стал начальником. Покопав еще немного, Павел обнаружил, что отец Син Вэя, Син Гаоли, когда-то работал вместе с заместителем председателя совета директоров «Диюй» и дружит с ним до сих пор. На этом Павел понял, что большое повышение ему не светит. Он давно заметил, что среди топ-менеджеров в главном офисе «Диюя» не было иностранцев или полукровок. Путь к вершинам бизнеса здесь был таков: вырасти в обеспеченной, насквозь китайской семье со связями, отучиться на западе и привезти знания в Китай. Один раз Син Вэй решил показать благосклонность и незадолго до Чуньцзе пригласил Павла в караоке. Там главы отделов быстро напились, откуда-то возникли проститутки, кто-то кого-то хлестал по багровым от алкоголя и духоты щекам. Все это совсем не походило на культурные детсадовские посиделки в московских караоке-ресторанах, скорее напоминало тусовки старшеклассников во дворах за деревенской школой. Для полноты картины не хватало блатных русских песен и семок, и Павел под шумок слинял. Фальшивый хохот девиц и пьяные слюни его не привлекали. Фальшивыми оказались не только хохот и должность. Фальшивыми были лица офисных менеджеров — ни одного натурального, сплошь черты актеров дешевых корейских дорам с тонкими носами-клювиками и прооперированными глазами. Люди побогаче беременели только с помощью ЭКО, и их генетически идеальные, выведенные дети казались слегка ненастоящими. Фальшивыми были бренды на развалах, платежки левых компаний в электронном ящике, новости в гарнитуре. На юге даже провели конкурс фальшивых генсеков Линей19. С ними под руку ходили фальшивые Енисеевы — загримированные китайцы в цыплячье-желтых париках, больше похожие на куклу экс-президента Трампа с «Алиэкспресс». Фальшивыми были видео, которыми полнились «вейбо» и Youku. Люди улучшали социальный рейтинг, как могли: помогали бомжам и старушкам, снимали в подробностях, как показывают туристам дорогу и сажают деревья в парке, кто-то произносил на камеру речи во славу компартии и прославлял силу Китая в Tiexue20. Один парень каждый месяц ходил на Тяньаньмэнь, выкладывал фото в соцсети и подписывал их примерно так: «Праздник! Я плачу от счастья». Лайкать эти видео и фото тоже поощрялось, и сердечек под 19

Отсылка к людям, переодетым Мао, на параде в честь 70-летия образования КНР, а также к роману Юй Хуа «Десять слов про Китай». В главе «Липа» Юй Хуа рассказывает о конкурсе липовых Мао, проводимом в 2008 году в провинции Хунань.

20 Tiexue — кйтайй скййй форум для любйтелейй военнойй тематйкй 179

ними скапливалось даже больше, чем под младенцами, котами и попсовыми певцами. Павел один раз тоже лайкнул, но почувствовал себя идиотом и больше не стал. По ресторанам Павел не ходил. По дороге из офиса он просто заезжал в круглосуточный магазинчик на углу, брал всегда одно и то же: лапшу, орехи, фрукты, чай, если тот закончился. Дома ужинал, листая новости из России, те, которые были ему доступны. Потом ложился спать, выключая лампу, но оставаясь в светлой комнате, — за окном мигала голубым и розовым неоном вывеска аптеки.

В конце марта он выбрался посмотреть достопримечательности. День выдался ясный, над городом растянулось чистое, раскаленно-голубое небо, какое бывает в февральские морозы над Москвой. Ли Гоцзюнь взял на себя обязанности гида и, как Павел подозревал, сделал это не из любви к коллеге, а из нежелания проводить воскресенье дома, в компании жены и троих детей. Находившись до гудящих ног, они пошли в парк Юйюаньтань. Что место для отдыха они выбрали неудачное, Павел понял сразу — цвела сакура, и в парк стекались люди со всего Пекина. У деревьев толпились желающие сфотографироваться, они снимали гроздья цветов снизу, сбоку, сверху, крупным планом, себя на их фоне. Играли музыканты, галдели дети, торговцы продавали еду и сувениры, гуляли девушки в ханьфу21. Куда ни пойди, везде были озера. Павел и Ли Гоцзюнь нашли у берега свободный, плоский как лавка камень и сели, сняли маски. Павел никак не мог расслабиться, все поглядывал на воду, высматривал в ней что-то, может, движение, может, мягкое колыхание волос на глубине. За озером и рядком деревьев виднелась телебашня, похожая на гигантскую иглу с насаженной на нее синей бусиной.

— На бензиновые машины с мопедами налоги задрали, даже алюминиевые заводы позакрывали, подальше перенесли, а смог остался, — сказал Ли Гоцзюнь. — Поставили вентиляторы на высотки в Чаояне, те вроде разгоняют что-то, но отойдешь на три квартала — и опять вот эта муть. В Москве как? Так же?

— Ну, смога нет, небо чистое, а запах чувствуется. Не как здесь, у нас он горький, как от таблеток, что ли.

— Вот же душегубка! Правильно говорил мой отец, жить в большом городе — только здоровье тратить. И цены за жилье конские, дай бог внуки кредит погасят.

21

Ханьфу — ханьская нацйональная одежда 180

Ли Гоцзюнь цыкнул. Пошуршав в бумажном свертке, вытащил два шашлычка на бамбуковых палочках, один протянул Павлу. Павел отказался, есть не хотелось, но Гоцзюнь не отставал.

— Ешь давай. — Он потряс шашлычком перед носом Павла. — Худой вон, как цыплячья шея, смотреть страшно. Как я прямо, но у меня-то все от нервов, а ты просто не жрешь. — Он на миг задумался. — А знаешь что? Приходи к нам в гости, вот уж Люй Сюин тебя точно накормит, не отвертишься. О своем приглашении Ли Гоцзюнь не забыл, и на следующей неделе Павел оказался у него в квартире. Она была побольше, чем у Павла, простая, с крашеными белыми стенами. В гостиной ждал низкий стол с маринованными утиными лапами, фруктами и пивом. На большом экране на стене шла мыльная опера, героиня красиво страдала под дождем у пруда. Хозяйка, круглолицая маленькая Люй Сюин, вышла с кухни, вытирая руки о фартук. За ней на детских машинках выкатились близнецы и принялись бибикать, перекрывая половину слов. Их отвлекла и выманила прочь старшая дочь Ли Гоцзюня, очень серьезная девица лет семнадцати. На кухне зашипело, дым повалил коромыслом, смешанный с сытным пряным запахом мяса. В ожидании еды Ли Гоцзюнь усадил Павла на диван и предложил закуски. Затем принес скатерть, они с Павлом накрыли и вытащили в центр комнаты круглый стол побольше. Сверху постелили вторую скатерть, уже одноразовую, из розовой пластиковой пленки. Когда вытяжка сдалась и дым перестал выветриваться совсем, Люй Сюин и старшая дочь вынесли миски с едой. Особенно удалась свинина, кислая, и одновременно такой едкой остроты, что даже привычный к китайской кухне Павел слегка вспотел, — Люй Сюин была родом из провинции Хунань и не жалела перца. Но отказываться было неприлично, и Павел ел, чувствуя, как полыхает рот и пищевод. Ли Гоцзюнь занимал его беседой, поил сладкой настойкой своего изготовления, вернулись близнецы и, галдя, принялись ездить на машинках вокруг стола. Выпивший и раздобревший Ли Гоцзюнь сажал их на колени и целовал каждого в лоб, а близнецы угрями выползали из его объятий обратно на пол, с хохотом скрывались под столом, снова грохотали машинками, давили Павлу пальцы на ногах. На кухне шкворчало масло, девица в сериале выходила замуж и снова плакала, хозяйка выносила блюдо за блюдом, Павел все время вскакивал, порываясь помочь, его усаживали и потчевали дальше, а старшая дочь Ли Гоцзюня сидела напротив и не сводила с Павла глаз. Это было приятно, непривычно и как-то даже неудобно. Столько внимания — и все ему, Павлу? Он чувствовал себя самозванцем, вруном, ведь ни Ли Гоцзюнь, ни его жена не знали, кем он был в России.

181

Узнай они правду, они не подпустили бы его даже на пушечный выстрел.

Казалось бы, Павел наконец в Пекине, попал в город своей мечты, зачем искать пропавшего отца? Но жизнь кружила все по тому же одинокому московскому маршруту без начала и конца — работа-сон-работа. Добавилась боязнь темных улиц, все время чудилось, что кто-то идет следом, вроде бы неспешно, но догоняет, заносит руку над плечом. Пару раз с душевой кабиной возникали неполадки. Свет зеленел, мигал и выключался, и Павел стоял, намыленный, всматривался за запотевшее стекло, а снаружи ожидал, покачиваясь, тощий силуэт. Его очертания зыбились, сливались с полумраком ванной комнаты, и, казалось, было слышно бульканье, хотя как Павел его мог слышать, когда сердце панически бахало, закладывало уши гулким плотным пульсом. Еще ему начало казаться, что в Пекине всюду дети — бегали на площадке перед домом, в игровых зонах в супермаркетах, гоняли на велосипедах по дорожкам, позировали родителям в парках, пока те делали сотни фотографий. Всё в Китае крутилось вокруг детей и для детей, и как бы те себя ни вели, им все сходило с рук.

— Ма, на, — сказал круглый маленький божок в красном костюмчике и протянул измазанную шоколадом ладошку матери. Та бросилась ее вытирать, папа стоял рядом и пищал желтой резиновой игрушкой, а божок, улыбаясь, хитро посмотрел на Павла, мол, смотри, как я их выдрессировал, какой я молодец. Павел в ответ не улыбнулся. Каждый раз, когда китайцы задабривали своих божков сладостями и игрушками, его будто били кулаком в живот, вышибая дух. Его, Павла, так же обнимали и любили, как Ли Гоцзюнь любил своих детей. Но недолго. Почему? Если отец погиб, Павел хотел знать, как это произошло. Если отец вернулся в Китай, Павел хотел знать, почему он бросил их с матерью. Ведь он их так любил, у него наверняка была веская причина. Когда Павел в очередной раз лежал на кровати без сна и смотрел в потолок, на розово-голубое мерцание аптечной вывески, он наконец решился. Чжан Шэнюаней подходящего возраста в базе оказались тысячи, искать вручную нужную анкету среди умерших или живых было все равно что перекапывать стог сена в поисках иголки. Дату и место рождения отца Павел не помнил. Тогда он забрался в базу миграционной службы и отобрал всех подходящих Чжан Шэнюаней, выезжавших в Россию с 2020 по 2022 годы. Таких осталось меньше, четверть уже умерли. Павел проверил фото трижды, что заняло у него несколько дней, и среди покойных никого, похожего на отца, 182

не нашлось. Проснулась смутная надежда, которая все эти годы тлела глубоко под выглаженной офисной рубашкой, под блекнущими на коже синяками от чужих пальцев и подростковым растянутым свитшотом. Павел просматривал анкеты живых Шэнюаней осторожно, нарочно медлил, боясь и одновременно ожидая того, что на него глянет знакомое лицо. А, может, и не глянет, может, отца вообще нет в базе. Или он числится под другим именем, и тогда его не разыскать. Но Павел нашел его в итоге. Отец выехал из Китая в две тысячи двадцать первом, в тридцать втором вернулся («экстрадирован», так написали) и сразу отправился в тюрьму по обвинению в пособничестве террористам. Его приговорили к пожизненному, а пару месяцев назад он умер. Инсульт, было указано в медкарте, архив которой Павел раскопал. Случился он после замены чипа на модель нового образца. С последнего фото смотрел старик с бородой и сонными потухшими глазами. Вне всяких сомнений, это был отец, но одновременно уже не он, а что-то другое, лишенное жизни. Пустая хитиновая оболочка, какая остается от мертвого жука. Павел словно плыл в тумане, снова и снова пробегал глазами краткую пометку, будто она могла дать ему ответ. Пособничество террористам. Мог ли «Путь» быть как-то связан с «контрас»? Соня интересовалась им не просто так, это Павел давно сообразил. Мог ли отец угодить из-за книжки в беду? В Китае с «контрас» обращались строго. Или же просто оказался не в том месте не в то время, что было самым вероятным. Тот умный и увлеченный человек, которого Павел помнил, никогда бы не связался с кучкой радикалов и террористов. Скорее всего, его арестовали по ошибке. Ведь правда? Правда, пап? Воображаемый отец в углу растерянно развел руками. От навалившихся вопросов Павел потерялся. Звуки казались тише, окружающие предметы — смазанными и нарисованными, дешевой графикой в гарнитуре. Он нашел в облаке нужный чип и замер, еле дыша, читая историю его отчетов. Она была короткой, за месяц ничего особенного не происходило, но день смерти был полон несоответствий. Действительно, сигнал об инсульте ушел, но организм о нем не сообщал. До этого никаких сбоев не наблюдалось — ну да, небольшая тахикардия, да, давление скакало, но не больше. Для своего возраста отец был здоров, как бык. Павел перепроверил данные. Но нет, ему не показалось после бессонной ночи, чип действительно получил команду, чью — не ясно. Кто-то явно 183

воспользовался фичей, созданной Павлом полгода назад. Хорошо, решил Павел, глубоко вздохнув, если это не ошибка в архиве и не единичный сбой, то существуют и другие. Верно? Он копал все глубже, и десятки, сотни похожих смертей стали бросаться в глаза, как золото в речном песке. В базе они числились умершими своей смертью, тоже инсульты, ничего не предвещало, хотя другие болячки у умерших были. Ничего подозрительного, если не считать входящих сигналов на чип. Мог ли чип вызвать сбои в работе организма? Теоретически да, если заложить эту функцию в устройство при производстве. Но Павел не видел ничего похожего в материалах, которые ему присылали. Мог ли такой эффект быть случайным? Заводским браком? Когда строки кода слиплись в единую полосу, лишенную смысла, а мир стал подрагивать и подтекать, как запотевшее стекло, Павел выключил гарнитуру и планшет. Его потряхивало. Как никогда остро он ощутил собственный чип, сидящий у него под кожей. На шее будто замер лазерный прицел, грел кожу в месте, куда медсестра сделала укол. Ждал своего часа детонатор, готовый в любой момент рвануть, прервать бесславное Павлово существование, отправив в базу сигнал о неожиданном инсульте. Что это, ошибка системы или результат отданной кем-то команды? Мог ли Павел сообщить о ней начальству? Он не мог принять решение сейчас, вот так, с наскока. Стоило понять, что именно произошло, подумать, найти то, что объединяло умерших, — на первый взгляд их ничего не связывало, но программа должна была на что-то реагировать. У нее своя логика, по которой она отправляет сигналы. По увитой нарисованными цветами стене уже полз отсвет из окна, как солнечная стрелка. Павел просидел всю ночь, и подходило время ехать на работу, но у него не осталось сил даже на то, чтобы встать. Он рухнул на кровать и закрыл глаза. Ему хотелось съежиться, опустеть и вылететь из окна, прочь, как можно дальше от этого горя и позора. Это конец карьере. Это конец всему, на самом деле. Ужасная ошибка, бомба замедленного действия у каждого на шее. Всеобщая чипизация бракованным говном — шутка ли? Да весь «Диюй» за это сядет. А Павел убил отца своим проектом. В дверь позвонили, и он вздрогнул. Кто мог заявиться в столь ранний час, тем более, к нему? Он даже с соседями не был знаком. Экран видеоглазка был темен, и Павел вытряхнул содержимое сумки на пол, включил планшет и запустил скрипт зачистки. В дверь снова позвонили, 184

уже менее терпеливо.

— Сейчас, — крикнул он, наблюдая, как ярко вспыхнул и навсегда потух планшет. — Секунду подождите, я оденусь. Но ждать не стали, дверь выбили с ноги.

7 Остаток осени и декабрь прошли неплохо. Соня участвовала в крестном ходе в поддержку трезвости и свободы от интернет-зависимости, который был организован «Благими сердцами». Они прошли от церкви на окраине Москвы до памятника князю Владимиру, давя ботинками жидкую снежную кашу. Возглавлял ход какой-то кандидат на городские выборы. В рясе, расшитой золотом и похожей на ковер, он нес икону Божией Матери и под конец очень устал: несмотря на холод, пот скатывался по его изрытому морщинами лбу, но делиться ношей кандидат категорически отказывался. После завершения хода ему вызывали скорую и вроде даже увезли. Еще в общем строю было два плаката против чипизации, и Соня очень им радовалась, ведь сразу после Нового года обещали начать имплантацию чипов. Не всем одновременно, разумеется, пока по желанию, но так или иначе очередь дойдет до каждого. А Соне рожать, и в роддоме точно подключат, и маленького тоже. Становилось страшно, стоило представить, как младенцу проколют полупрозрачную кожу, похожую на отваренный рисовый лист. Что если они этим его убьют? Занесут инфекцию, или чип не приживется, позвоночник повредят, что если? Многие волонтеры в центре разделяли ее страхи, поэтому Новый год отметили тревожно, сплошные разговоры о чипах, слежке, всплеске сетевой зависимости, заполонивших сеть вирусных баннерах «контрас» с требованием отмены закона о всеобщей чипизации. Соня устала от этих обсуждений еще до боя курантов и просто устроилась на табурете рядом со стареньким экраном — у администрации он остался для таких вот случаев, чтобы хоть что-то пиликало на фоне. Под Новый Год по «Премьеру» шли концерты на фоне хромакея. Серебрились нарисованные елки, развевались флаги САГ, России и Китая, в такт музыке хлопали люди с бокалами шампанского и «дождиком» в прическах, приторные натянутые улыбки, пластиковая радость на лицах — мягкая седация народа. Потом выступил Енисеев с традиционной речью. На него сыпал анимационный снег, а он сам был серьезен и сосредоточен, будто и правда мерз на ледяном пригорке у Спасской башни. Затем показали 185

поздравление Лина, уже на китайском. Соне вдруг вспомнился их с Пашей совместный Новый год, первый из двух. Она уговорила Пашу поехать в центр, на Красную площадь, но в итоге они застряли в пробке на Тверской. Начали бить куранты — всюду, по радио, из окон, со стороны Кремля доносилось чугунное эхо, и все повылезали из машин, стали поздравлять друг друга на разных языках, обниматься и свистеть. Откуда-то появилось шампанское в пластиковых стаканах, и это чувство общности и радости было таким волшебным, что Соне хотелось плакать. Теперь слезы тоже подкатывали к глазам, правда, не от радости. Не успела Соня успокоиться, как впервые за два последних года ей позвонила мать и вместо поздравления сообщила, что Валерка запил, уже неделю не появлялся дома. Слышно ее было плохо, она будто вещала из длинной и гулкой трубы, но общий смысл Соня уловила, растеряла остатки праздничного настроения и поторопилась закончить разговор. «Ты не поедешь туда, обещаю, — сказала она одними губами и погладила живот. — Никогда, мой хороший. Куда угодно, только не туда». После Нового года Соня поняла, что до родов уже никуда не устроится. Она все время была вялой и разбитой, клонило в сон, особенно после обеда. Ноги отекали. Даже простое мытье полов казалось пыткой, но попросить облегчить график Соня боялась. Она и так жила в «Благих сердцах» на птичьих правах, того и гляди выгонят. Поэтому она старалась не жаловаться, работать как можно усерднее и занимать как можно меньше места даже на собственной кровати, устраиваясь с краю, на боку. В своем ожидании она замерла, впала в анабиоз, а за окном кружился снег, ложился на лапы сосен и укрывал петли колючей проволоки на заборе.

Мадина сидела на кровати, разложив на покрывале батарею дорогой косметики, и красила глаза. Набирала кистью тени, стучала ею по крышке коробочки, стряхивая излишек, и делала мазок. Получался не макияж — тонкая, почти художественная работа на лице. За окном уже набрякла мгла, но Мадина красилась не для кого-то, чтобы куда-то выйти, а просто от нечего делать. Зима у пациентов центра проходила скучно, никаких прогулок или работ в теплицах, только приемы пищи, сессии у психотерапевта и службы в церкви.

— Между прочим, многие мужички тащатся, когда девчонка уже с пузом. Готовы платить за приват в двойном размере. Мадину готовили к выписке. И чем ближе становился конец января, тем 186

чаще она уводила разговор в сторону клиентов, о том, как они любят беременных и сколько готовы за них платить. Соня понимала, к чему она клонит, но ссориться не хотела, потому молчала. Наверное, слишком долго — раздражение скопилось до осязаемого жара в горле и груди, хотелось прекратить это, ну действительно, сколько можно об одном и том же.

— Слушай, я рада, что ты заботишься обо мне, — сказала Соня. — Но работу я найду другую, я говорила об этом много раз. Ты меня извини, но просто не хочется снова трогать эту тему. Мне неприятно… правда неприятно, когда ты заводишь вот это все про клиентов и беременных. Мадина глянула на нее пристально, затем перевела взгляд на собственное веко в зеркале.

— Дружочек, я понимаю, тебе сейчас непросто, — сказала, выводя линию подводки. — Но не забывай — ты мне должна. Такого поворота Соня не ожидала. Нет, она не забыла про одолженную сумму, но всегда думала, что Мадина подождет, она ведь сама предложила, сама перевела. Сама. Вот Соня пока и не искала, у кого перезанять. Она же не виновата.

— Что? — Голос предательски сделался тонким и ломким, извиняющимся, надо бы звучать уверенней, но как? — Ты бы сказала, что они тебе нужны, я бы нашла. Я выйду на работу после родов и сразу же тебе верну. Мадина качнула головой. Еще мазок, на этот раз на губы, жирный цвет перезрелой черешни. Пухлая нижняя губа стала глянцевой, как пластиковый рот манекена в витрине магазина.

— Да где ты ее найдешь, работу эту… Я же тебе с самого начала говорила: мне не нужны деньги. Отработай. Заодно еще поднимешь. Ребенка на какие шиши одевать-обувать собралась? А у меня хороший сайт, абы кто там не регистрируется, понимаешь? Человечки проверенные все. Она ведь серьезно говорит, вдруг поняла Соня.

— Мадин, я не буду это делать. Это же грех.

— Дружочек, ты на своей святой воде совсем поехала, не узнаю тебя. Раньше ты как-то больше понимала. Я же не с китайцами тебя зову спать, ты не дешевая шмара. Это просто вебкам сервис. Не нравится вебкам — окей, есть Валид. Хороший дядька, щедрый, специально ищет беременяшек. Сам заберет и привезет обратно, накормит-оденет. Он классный, сама бы с ним спала, но… — Она рассмеялась, показав на свой плоский подкаченный живот. Соня попятилась к двери. Надо выйти из комнаты, закончить разговор, и авось само все рассосется. Завтра поздороваются, как будто не было этой словесной гадости. Просто Мадина не выспалась, такое случается с людьми.

— Я не могу. Прости, я не могу.

187

Мадина положила кисти на покрывало и глянула на Соню. Ее опушенные тяжелыми ресницами глаза были пусты, и в них таилось нечто острое, холодное, как скальпель.

— Ты хочешь здорового ребенка родить? — спросила она. — Если тебя пнут в живот, ты что думаешь с тобой будет, подруга? Соне будто залепили леща. Гламурная Мадина вдруг обернулась кем-то из Костеево, опасным, с сигаретным огоньком у рта. В тени кустов зашевелилось что-то, кто-то, хрустнул снег. Не сдаваться, только не показывать страх. Они же чуют страх, верно?.. Живот свело, в самом низу будто образовался камень, и Соня инстинктивно накрыла его рукой, надеясь, что тепло немного расслабит мышцы.

— Совсем с катушек слетела? Не угрожай мне, не то я полицию вызову.

— И что ты скажешь? — хмыкнула Мадина. — Кто тебе поверит? А потом тебя мои друзья встретят. На остановке, у шоссе. На это у Сони не нашлось ответа. Против людей из темноты, тех, кто ломает двери, кто караулит в колкой тишине у пустырей, она всегда была бессильна.

Мадина сказала, что это — закрытый вебкам сервис, только для избранных. Лично всех проверяла. На Соню лишь посмотрят с той стороны и все. Это иллюзия, картинка на экране и голос, не более того. Соня заклеила камеру наблюдения на потолке, охранник не подсмотрит, чем она тут занимается. И сто пятьдесят юаней за десять минут — разве это мало? Шестьдесят минут — девятьсот юаней, а еще можно собирать донаты, Мадина сказала, донаты будут обязательно, особенно если говорить клиентам чтонибудь приятное. Что-нибудь ласковое. Что-нибудь… Ничего из этого Соню не успокоило. Сайт, на который Мадина выслала ссылку, был лаконичным, цвета красного дерева, как псевдо-имперская мебель в рублевском особняке. По углам золотые виньетки, посередине два оконца для ввода логина и пароля, и больше ничего. Соня перепечатала их из сообщения, особенно долго вводила пароль — устрашающую гусеницу из цифр и букв. Пошла загрузка, открылся черный квадрат видеозвонка. Казалось, кто-то уже смотрит оттуда на Соню, разглядывает пупок на обнаженном вздутом животе, бледный лифчик, ставший мал и оставляющий вдавленные красные полосы на коже. Гарнитуру Соня надеть не могла, не по правилам, так сказала ей Мадина. «Клиент должен поверить, что ты реально с ним, а не с виртуальным парнем».

188

Она поставила планшет на койку, так, чтобы не было видно стула с наваленной на него одеждой, и камера захватывала лишь дверь и голый участок стены. Замерцал зеленый кружок, пошел входящий звонок. Помедлив, Соня нажала на него и отошла к стене, сцепив руки перед собой. Экран остался черным. Что-то, наверное, не сработало.

— Эм… — подала голос Соня. — Вы меня видите? У вас есть соединение? Тут связь плохая, и…

— Раздевайся, — велел ей сухой голос из планшета. Картинка так и не появилась, собеседник прятался в тени, смотрел на нее через глазок. Соня сняла лифчик, подцепила резинку трусов и замерла, чувствуя, как покалывает пальцы. Как от холода мурашки сбегают по спине, за ними сбегает чужой взгляд, деловито ее ощупывает, проверяет крепость грудей, оценивает ширину бедер и длину ног.

— Не стой, как бревно, — поторопил ее черный экран. — Покрути задницей. Соня повернулась к камере спиной, неловко крутанула бедрами, как делали стриптизерши в фильмах, а в голове стучало: что она делает? Господи прости, что она делает сейчас? Она словно не была собой, видела себя со стороны, из черного квадрата. Свою обнаженную спину, и серую, зернистую от плохого качества связи стену с дверью, небольшой угол, на который был завален горизонт.

— Реально бревно, — зевнул голос. — Дилдак есть у тебя? Остановившись, Соня в два шага пересекла комнату и выключила планшет. Села на мятое покрывало. Немного подумав, вытащила из-под шкафа сумку и затолкала в ее розовое нутро ком трусов, свитер и носки.

— Господи, помоги мне, Господи, помоги мне, Господи… Где же те «контрас», когда они так нужны? Грязная, ужасно грязная, сама это накликала. Хотела острых ощущений? На, получи. Вали нахрен с Божьей помощью, пока никто не ждет на остановке.

8 Похожие на жуков люди в черных шлемах и панцирях бронежилетов оттеснили его в квартиру, не представившись и ничего не объясняя. Двое держали, заломив руки за спину, хотя он и не пытался сопротивляться или 189

бежать. Четверо обыскивали комнаты. Они вывернули содержимое шкафов, перетрясли кровать, сканерами проверили стены и матрас и даже заглянули в холодильник. Распороли коробки Син Вэя, которые тот так и не забрал. Внутри оказались тряпки, три кастрюли, дешевые статуэтки, глиняные миски, исцарапанная гарнитура без одной дужки и утюг, клубок проводов и поношенные кеды. Пару мисок полицейские разбили, чему Павел даже был немного рад — он устал спотыкаться о коробки и еще на той неделе решил перенести их в офис. Теперь тащить этот хлам будет откровенно легче, хоть и гораздо тяжелее объяснить, что с ним произошло. Гарнитуру и планшет у Павла конфисковали. Нашли в шкафу второй планшет, старый и пустой, еще российский, забрали и его. Один из полицейских вытряхнул содержимое рюкзака на пол, поднял растрепавшийся «Путь» и показал остальным. Обыск тут же завершился. Полицейские собрались, погрузили Павла в тонированный белый джип и отвезли в здание без табличек, где усадили за стол допросной и заперли под прицелом камер. Пока не били, хотя, возможно, руки можно было не выкручивать так сильно, да и заталкивать в салон машины аккуратнее, не обдирая Павлу лоб о дверной проем. Он громко потребовал адвоката, затем еще раз, но, похоже, его никто не слышал. Без сил, он облокотился на стол и закрыл лицо руками, тяжело дыша в ладони. В виске мелко пульсировала боль, как будто изнутри кто-то колол иголкой. Надо было выбросить «Путь» в Янцзы, как и велел ему отец. И что теперь? Его тоже обвинят в терроризме? Вдруг полиция выяснила, что он взломал свой чип? А, может, они узнали об убийстве? Павел не хотел обратно в Россию, он не мог вернуться и оказаться на скамье в зале суда, за решеткой из-за того, что... «Сделал мир чище», — подсказала Шваль. Где-то через час, а, может, через два, — время в закрытой комнате видоизменилось, превратилось в горячую резину, — в комнату вошли двое. Они говорили по очереди. Один, лощеный и изящный, вылитый актер из мыльных опер, обращался к Павлу исключительно официально. Второй, горластый, коренастый, глазками, короткой шеей и повадками похожий на вышибалу из недорогого клуба, звал Павла «свиной башкой», «тупой свиньей», «ублюдком». Не хватало «швали».

— Ты, Чжан Павел, с какой целью приехал на территорию Китайской Народной Республики? — спросил Вышибала, опершись мясистым кулаком на стол. На запястье поблескивали золотом часы, увесистые, под стать владельцу.

— Работать, — ответил Павел, пытаясь угадать, к чему такой вопрос.

190

— Вы работаете в «Диюй». Хотели устроить диверсию?

— Я? Нет!

— Но твоя баба в России из «Контранет». Она тебя завербовала или ты ее?

— Мы давно расстались, — ответил Павел. — И я не имею отношения к «Контранет».

— Тогда как вы объясните наличие у вас вот этой книги? Актер положил на стол помятый «Путь». Вышибала пригвоздил книгу пальцем, как опасного гада.

— Да, как ты это объяснишь, мешок с говном? Павел сказал, что «Путь» он нашел в России, думал, что это сборник китайской философии ну или что-то в том же роде. Следователи ему не поверили. В тот момент он сам себе бы не поверил.

— Кто твой координатор, свиная ты башка? — спросил Вышибала. — Кому ты передавал данные из базы «Диюй»? Сердце Павла подпрыгнуло и упало куда-то на дно живота.

— У меня нет координатора! И я не передавал данные, я просто…

— Молчать! — Вышибала шарахнул кулаком по столу. Актер не повел и бровью, скучающе крутил стилус между пальцев. На ручке стилуса был выбит красный глаз. — Зачем приехал сюда из России? Павел дернул щекой. Опять этот вопрос. Знают ли они о взломе базы?

— В адаптационном центре вы сообщили, что у вас нет родственников, — сказал Актер. — Вы подписали документ, у нас он имеется.

— Их и нет, мои родители мертвы, я не женат.

— Ты что, тупой? Папаша твой был жив на тот момент, сидел в тюрячке. Думаешь, мы не знали, с кем ты связан? К кому едешь? Как ты нашел их? Как с тобой связались?

— Со мной никто не связывался…

— Да как же. — Вышибала погрозил Павлу кулачищем и повернулся к напарнику. — Врет он, ну врет он все, свинья такая. Такой же, как папаша. Ты в курсе, что у него даже диплом был липовым? Доктор, блять, филологических наук.

— Мне нужен адвокат, — сказал Павел, чувствуя, как помутилось в голове. Лишь бы не Шваль опять, надо дышать глубоко и ровно. Вдох-выдох. Вдох.

— Хрен тебе в жопу, а не адвокат. Кто вышел на связь? Актер сделал знак, и Вышибала умолк, отошел в угол, переводя дыхание.

— Мы хотим предложить вам сделку, — сказал Актер.

191

— Какую? — спросил Павел. Актер тронул «Путь», выровнял его по краю стола. Любопытно, Павлу хотелось сделать то же.

— Вы знакомы со многими людьми. Разными людьми, если вы понимаете, о чем я.

— Террористами! Врагами китайского народа!

— Мы бы хотели знать их имена.

— У меня их нет, — сказал Павел. — Я не знаю никого из «контрас». Актер поморщился и отмахнулся.

— Прекратите. Если вы нам поможете, мы забудем про книгу и сокрытие важной информации при подаче документов. Вы же понимаете всю серьезность обвинения в пособничестве террористам? Скорее всего вас приговорят к смертной казни. А так на работу вы, конечно, больше не вернетесь, но останетесь на свободе. Это ли не главное? Павел молчал. Голоса едва пробивались под воду, на дно, где оказался Павел. И он не очень понимал, о чем они. Швали пока не было, и это очень хорошо, сейчас не надо Швали.

— Вас приговорят к смертной казни.

— Обязательно приговорят, говна кусок. Или отключат.

— Мне нужен адвокат, — бесцветно повторяет Павел. Актер придвигается, хочет шепнуть что-то на ухо, Павел чувствует его парфюм. Что-то мелькает в воздухе, и руку пробивает боль, мигом возвращает в комнату.

— Лучше бы вам сосредоточиться и вспомнить, кто ваш координатор, — с улыбкой говорит Актер и вынимает ручку из ладони Павла.

Камера в длину три шага, а в ширину два. Ни койки, ни матраса. В углу напольный унитаз — дыра в полу, по бокам ребристые пластиковые подошвы, смыв с сенсорным датчиком. Дверь заперта, в ней щель шириной с ладонь, и Павел глядит через нее на зеленую стену напротив. Где-то течет вода, громкой жирной каплей бьется об пол — кап. Потом, спустя полчаса, а, может, больше, еще раз — кап, так, что Павел вздрагивает. Он проверяет унитаз. Идет вдоль стен, ведет ладонями по кирпичам, но те сухие. И потолок вроде сухой, и пол, но что-то капает. Может, за стеной, в соседней камере? Вызвать адвоката Павлу так и не дали, пытали до ночи, периодически грозили высшей мерой. Но с каждым упоминанием смертный приговор казался все менее страшным, как лишается веса любая многократно и без 192

последствий повторенная угроза. Его могут посадить и без суда, он видел это на их лицах. А это означало, что Павел снова в заднице. Отключат. Это слово запало в сознание, как инсульт отца и сотен других. Они знают. Вышибала, его напарник, их коллеги, — они знают о том, что происходит, о гибели людей. Они этим угрожают, а, значит, управляют. Это не производственный брак, не ошибка, это функция чипа. Кто в курсе? Наверняка руководство компании и кто-то во властных структурах САГ, они не могут не знать. Может быть, Маршенкулов? Хотя он слишком мелкая сошка. Конечно, можно притвориться, что речь о простом отключении чипа от каких-то неведомых служб, прикинуться, что ничего не понял и врать самому себе, но Павел же знает. Он все знает, и с этим знанием нельзя смириться. Он засыпает. Сны теперь пусты и холодны, как московские дворы ночью. Видится чтото блеклое, и не отпускает гулкая горькая тяжесть, которая прибивает к земле. Павел выплывает из сна, падает в него обратно, а тяжесть остается. Раз в день ему дают синюю таблетку. Запихивают в рот, следят, чтоб проглотил. После нее он спит, потом шатается меж стен, а те кружатся, волнуются, как занавески у открытого окна. Левая ладонь распухла, стала горячей, из-под треснувшей жесткой корки сочится сукровица.

— А че ты хотел-то? — говорит Шваль. Она харкает на стену, харчок ползет по кирпичам. Кап, слышится снова. — Эти косоглазые даже вникать не будут, делал ты там чо или не делал. Навесили всякого и ладно. Им это все по кайфу.

— Они не косоглазые, — машинально отвечает Павел.

— Не, ну а кто? Глянь на эти рожи. А ты для них лаовай, сам же давно допетрил. Вонючий лаовай. Знали бы они… Павел молча глядит на бусину камеры в углу над дверью. Ее линза чуть больше ногтя на мизинце. В другом углу другая бусина. Всего бусин четыре.

— От тебя пасет, как от бомжа. Сколько не мылся, дня три? Больше, наверное, потому что таблеток было пять. Но от него и правда пахнет. Он замечает унитаз. Машет рукой у смыва и обтирается водой, что льется на его ладонь. Нельзя, чтобы грязь. Нельзя. Шваль ржет.

— Чокнутый пиздюк. Интересно, как мылись у отца тюрьме? Какой был у него режим? В детском доме выдавали ракушки-мыльницы, в каждой лежал растрескавшийся 193

брусок грязно-розового цвета. Стоит зазеваться — и он выскальзывает из мокрых рук, уже летит по полу, крутясь, исчезает в щели под соседней кабинкой. А здесь нет и кабинок. Лишь дыра в полу и слив. Кап. Холодает, из углов что-то струится, мягко колышется, заполняя тень. За дверью кто-то ходит, подволакивая ногу. Павел крадется, выглядывает в щель, видит мокрую куртку, влажный длинный след на плитке и отступает в угол. Он засыпает. Он просыпается от лязга в дверь.

— Пой! — орут за ней, и Павел узнает Вышибалу, его деревенский говор. Он начинает петь все то, что выучил в Хэйхэ. Гляди ж ты, пригодилось. Еще удар, звук прыгает от двери через камеру, настигает Павла со спины. Руки чешутся, особенно между пальцев. Может, грибок? И рана болит, горит, как будто внутрь налили кислоту. Павел полжизни бы отдал за спирт и антибиотик. Кап.

— Громче пой, говна кусок! — Лязг чуть дальше, видимо, по соседней двери. Павел поет громче, как пел когда-то в пустом доме, перекрикивая страх. Но теперь он не один, за стенами нестройный хор. «Вставай, кто рабом стать не желает!.. »22 Они знали, ведь так. Они всё знали. «Из своей плоти Великую стену поставим…» За слабым хором слышится другой, народный русский вой, так в деревне запевают бабки, и вой этот забирается под ребра ледяными пальцами, ощупывает душу, стекает по полям, в липкий туман над Окой, что тащит свои воды под мостом и через старую плотину. Вой электрички, перестук ее колес в тумане. Трещина в дощатой стене на чердаке, сунешь в нее сосновую иголку, похожую на иероглиф слова «человек», отпустишь — и та исчезает в затхлом мраке. Улетает навсегда. «Нас миллионы, но сердцем мы едины…» Умер ли отец мгновенно? Или его парализовало, и он лежал на полу, смотрел в потолок, не в силах позвать на помощь? Кап.

22

Отрывок йз «Марша добровольцев».

194

— Ему надо рожу подрихтовать, — снова заводит Шваль. Она стала сильнее, больше, злее, мечется из угла в угол. — Этому свинорылому. Сука, вот так н-на ему в пятак! Она бьет кулаком по стене, теперь на костяшках кровь.

— Ты че делаешь?! Больно! — вопит Павел.

— Ой, ну не ссы, потечет и пройдет. На мне как на собаке. А вот твои лапы херово выглядят. Кожа между пальцев и правда выглядит не очень: уплотнилась, превратилась в перепонки. Павел присматривается — в порах что-то черное, черные колкие точки. Ну точно грибок. Кружится голова. Нужно что-то делать, но только что? Допустим, он будет и дальше молчать. Его назовут террористом и посадят пожизненно. Или расстреляют, а перед этим допытаются, как он проник в систему. Сломают руки-ноги? Перестанут кормить? На каком моменте Павел сдастся и выложит все о баге? Если поймут, что он знает об инсультах, его убьют. Отключат. А потом чипы усовершенствуют. Допустим, код окажется в руках у психопата. Допустим, да. Никто же не застрахован. Объявит всех предателями, введет команду, да мало ли что. Павел представляет, как люди падают на тротуары, одновременно, будто их отключили от источников питания. Обычно многолюдные Ванфуцзин или Тверскую вдруг накрывает тишина. Все лежат вповалку, и тихо-тихо кругом. Может быть, поет реклама, звуки музыки разносятся поверх. «Наши виниры — высший класс, высший класс…» Кап. Павел всматривается в угол между стеной и потолком. Там что-то темное, мокрое пятно размером с ноготь. Оттуда капает, точно оттуда. Павел встает под ним и ждет, подставив лицо. Кап. Он зажмуривается, но капли нет. Перепонки между пальцев чешутся. Обросли полупрозрачными чешуйками, острыми, как стеклянные пластинки. Какая жуткая зараза, как ее 195

лечить теперь? Как это — умирать? Баба, ты расскажешь?

Допустим, он выдумает что-то, лишь бы отпустили. Подставит кого-то. Но их же все равно посадят, всех. Будут петь песни хором по утрам. Из своей плоти Великую стену… Во всех случаях его уволят, причем, довольно скоро. А, может, и взяли на работу лишь для того, чтобы следить за ним и подобраться к «Контранет»? Китай — фальшивка, отец мертв, кругом «контрас». Управление чипами оказалось не в тех руках — а разве могло случиться по другому? Разве для таких вещей бывают «те» руки?

— Шевели извилинами, пока мы корни не пустили. — Швали тоже надоело это кап кап кап кап. Капли выдолбили лунку в голове.

— Я шевелю… — бормочет Павел, обгрызая ноготь.

— Не похоже. Сидишь, кота за письку тянешь. Давно бы уже…

— Заткнись! Шваль лыбится, но умолкает. Облизывает желтые зубы, изучает стену. Он виноват, он знает. Еще немного, и вина польется через уши, через нос, пойдет горлом вместе с кровью. Перепонки почернели полностью. Немного подросли до средних фаланг, обхватили пальцы, мягко соединили их друг с дружкой. Чип напоминает о себе призрачной болью в шее, будто рыболовным крючком поддели кожу и натянули леску. И остро тикают часы где-то в стене, нарезают время. Краснов шуршит за дверью, просовывает пальцы в щель, рассеивает сумрак оловянным взглядом. Тсссс, тихо, думай, Паша, думай. Надо вымарать ту фичу отовсюду, отмотать время назад, не создавать ее. Надо помыться.

196

Интересно, они пофиксили бэкдор? С пальцев Краснова капает вода. кап

они же знали все, всё про чипы знали, команды отправляли, а люди думают — инсульт как у отца избавились от свидетеля или убили, чтобы запугать чтобы расколоть никакой разницы теперь это он виноват ты виноват, кивает Шваль, но можно все исправить пустить их всех в расход есть баг, есть чип в шее кап (что-то стекает по стене) это можно, пока не нашли лазейку найдут — будет сложнее у него у одного есть доступ и решение, есть знания, талант возможность нужно время, совсем немного он не свинья не лаовай не шваль бесправная он больше не боится смерти жизнь в постоянном страхе хуже эй Павел колотит в дверь откройте, я вам все скажу он помнит с детства, как оно бывает вокруг плотная тишина, как перед бурей тучи прижимаются к земле смыкаются на горизонте с полем набухший влагой воздух давит на темечко, на грудь так и сейчас 197

в допросной непривычно ярко я согласен Павел прячет руки с перепонками под стол вроде не заметили Актер подается ближе его глаза блестят как чешуя дайте пару недель, я договорюсь о встрече. Только, пожалуйста, не заводите дело и не сообщайте шефу. Не хочу спугнуть они за мной следят меня и так долго не было, будут подозревать пожалуйста, я не хочу проблем неделю, — говорит Актер недели хватит инструкции, гарнитура дохлый планшет и планшет-пустышка Павел все принимает мы выйдем на связь мы знали, что вы благоразумны у нас будут еще предложения, попозже вы замечательный специалист Павел на все кивает снаружи ночь апрельский воздух льнет к телу немного пахнет гарью мимо бесшумно скользит электрокар, он плещет светом такси не нужно, нет? водила газует, разглядев Павел идет домой пешком идея пускает корни в голове обретает форму последовательность очень красива, лаконична лучшая из всех 198

как жаль, что мало кто оценит.

9 Уволили Игоря быстро и заочно. Просто добавилась запись в электронной трудовой, а статус сменился на «безработный». Вещи из офиса уместились в небольшую коробку, но Игорь не стал ее тащить. Кружек у него в достатке было дома, принес их из «Читальни», фигня вроде распечаток и переходников тоже не была нужна. Поэтому спустился Игорь налегке, досадуя, что не удалось поговорить с Маршенкуловым — тот уже давно не отвечал на звонки, а в офисе его не оказалось. Помощница Оля сказала, что он уехал на встречу, быстро докурила и, извинившись, убежала. У нее тоже накопилось много дел. В общем, не лучший день, чтобы спасать дамочек в беде. Но Игорь помнил это белое, по-странному красивое лицо с прозрачными глазами и россыпью веснушек, копну кудрей, которые теперь были скручены в увесистый пучок. Короткий пуховик, свободное трикотажное платье, помальчишески худые ноги в плотных колготках. Девушка облокотилась на стойку ресепшен, шмыгала носом и утирала покрасневшие глаза. Рядом, на полу стояла большая спортивная сумка, чем-то доверху набитая. Секретарша Баожей поглядывала на девушку неодобрительно, но пока не гнала, продолжала клацать ногтями по столу, что-то набирая. Игорь видел эту рыжую с Чжаном. Он даже говорил с ней, как раз перед тем, как бабушка попала в больницу. Правда, совсем не помнил ее имя. Рыжаябесстыжая, так он назвал ее тогда, конечно, про себя.

— Проверьте, пожалуйста, еще раз, — сказала рыжая на плохом китайском.

— Я уже проверила. Ничем не могу вам помочь. — Баожей ответила бесстрастным голосом, совсем как система информирования в такси.

— Павел Чжан, он работает программистом, с программами, понимаете?..

— Ничем не могу…

— Чжан? — Игорь встрял в разговор. Баожей вскинула бровь — серьезно, мол? Ты действительно хочешь в это ввязаться? А рыжая подняла на него припухшие глаза. Заплаканные, но все равно красивые.

— Да, Чжан, — она перешла на русский. — Павел. Вы не знаете, где он сейчас? Он в Москве? Игорь кивнул, подыскивая нужные слова. Чжан свалил и девушке не сказал, долбоклюй, блин. Хотя они вроде как расстались, он упоминал.

199

— Вас как зовут? — начал по старой привычке. Клиенты любят, когда к ним обращаются по имени, это повышает доверие. — Меня Игорь.

— Соня. Мы с вами знакомы, вообще-то… — Она слабо пожала протянутую ладонь. Пальцы у нее были прохладные и сухие.

— Да? Прости, у меня память ни к черту последнее время, — соврал он, шустро перейдя на «ты». — Соня, его правда нет в офисе. Он теперь в Пекине работает. Игорь сразу понял, что совершил ошибку. Рот у Сони округлился, она как будто не могла вздохнуть, потом закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос. Игорь поспешил ее подхватить и отвел к креслам у окна. Поймав сердитый взгляд охранника, он махнул рукой, оставь, мол, разберусь. Анатольич свой мужик, они на Новый Год бухали.

— Он приезжает в Москву хоть иногда? — спросила Соня. Она вжикнула молнией, расстегнув пуховик. Игорь качнул головой, чем вызвал новый приступ рева. Помрачнев, Анатольич двинулся к ним через холл.

— Слушай, — зашипел на ухо, — сейчас генеральный приедет, а тут эта воет…

— Сейчас уведу, все сделаю.

— Давай, Игорек, побыстрее. Влетит мне, понял?

— Да, да… — отмахнулся Игорь. Закинув на плечо спортивную сумку, оказавшуюся тяжелой, как автомобильное колесо с диском, он подхватил Соню и вывел ее через крутящуюся дверь на улицу. Соня не сопротивлялась, вышла, размазывая тушь по лицу и громко шмыгая. Не спеша, они двинулись к стоянке, где Игорь припарковался.

— Хочешь, домой подвезу? Ты где живешь? Соня сморщилась, и Игорь приготовился к очередному шквалу слез. Но обошлось.

— Нигде, — просипела она, вынула из кармана смятый бумажный платок, в который явно уже плакали, и промакнула глаза. — Теперь нигде. Денег нет. Думала, может, Паша даст. Я ему писала и звонила, а он не отвечает.

— Не отвечает, да, — кивнул Игорь, вспомнив, как сам насоветовал сменить номер и почтовый адрес от греха подальше. Ну и кто здесь долбоклюй? Порыв ветра прилепил Сонино платье к телу, обозначив округлившийся живот, и Игорь наконец все понял. Его охватило изумление, детская радость от разгадки, затем все это сменилось сочувствием, за которым зло ворочались эгоистичная зависть и неодобрение. Сколько времени прошло со дня отъезда Чжана? Когда прекратились 200

редкие звонки и иссяк ручеек денег, которые Павел переводил, видимо, из чувства вины? После этого много воды утекло. Были два с половиной месяца в СИЗО, шконки с тонкими матрасами с комковатой сбившейся начинкой, длинный общий стол и крашеные лавки, дощатый темно-красный пол. Был тезка, сидевший с ним в камере и потом ушедший по этапу куда-то под Тверь. Другие ребята тоже подобрались неплохие, хоть один и стучал регулярно, все допытывался, по какой Игорь идет статье и правда ли наркотой барыжит. Потом похороны бабки, устроенные Милой и прошедшие без него, суд, освобождение, невеселый Новый год. По каким-то санитарным нормам закрыли «Читальню», Игорь был вынужден продать здание за бесценок, затем избавился и от квартиры. Мужиков, бивших стекла, так и нашли — менты сказали, что видеозаписи не получились, работе камер мешали глушилки из кафе. Чушь полная, короче. Друзья-коллеги не отвечали на звонки — если и брали трубку, то говорили нехотя и под разными предлогами быстрей прощались. Прошли месяцы, а, казалось, годы. Чжан в памяти Игоря успел посереть, растерять весь свой гениальный шарм и схожесть с Толиком. Расчеловечился, стал полустертым экспонатом прошлого. Но Игорь все еще был ему должен. Он открыл дверь «бэхи» с пассажирской стороны.

— Садись. Пару мгновений Соня тупила, подрагивая, глядя внутрь салона, как будто видела там страшное. Затем все же села. Тяжеленную сумку Игорь бросил в багажник, внутри что-то громыхнуло, звякнуло. Кастрюли она там таскает, что ли? До деревни они добрались без пробок. По дороге Игорь попытался узнать о Соне хоть что-то, но понял лишь, что раньше она работала в сети «Али», а последнюю пару месяцев жила в реабилитационном центре, пока не сбежала оттуда. И ночь она провела в круглосуточной «макдачке» неподалеку. Не закройся «Читальня», он мог бы дать Соне работу. Черт, да он сам теперь был безработным, конечно, с небольшой заначкой, но надолго ли ее хватит? Хотя была у него пара проектов на уме, он мог вложить в них деньги, вырученные за квартиру. Это стоило обдумать. Соня молчала, сжав бледные губы, провожала взглядом облитые солнцем заснеженные поля. Перед мостом через Оку Игорь свернул с шоссе на двухполосную дорогу с уже изученными выбоинами и поворотами, миновал ельник и через минут пятнадцать уже парковался на участке, пятясь задом по утрамбованным колеям в снегу. Соня последовала за ним в дом безропотно, без вопросов. Надо так надо.

201

Зашла, разулась, повесила пуховик, забрала куртку у Игоря и ее повесила тоже. Осмотрела груды коробок, кровать со смятым посеревшим бельем, вещи на спинках стульев, горы грязной посуды на кухне и на столе в гостиной. Ее сумку Игорь поставил к себе комнату, свои же шмотки и остатки товара из закрытой кофейни решил перетащить в угловую, заставленную коробками с бабкиными вещами, которые он решил сохранить. Их следовало оттащить на чердак. Соня расстегнула молнию сумки, полезла внутрь, и Игорь разглядел сложенные стопками иконы. Одну Соня поставила на тумбочку у кровати и перекрестилась. Без сил, Игорь прошел на кухню и опустился на жалобно скрипнувший табурет. Обхватив голову ладонями и запустив пальцы в волосы, он долго рассматривал бело-серый рисунок ДСПшного стола, ломаную трещину, тянувшуюся от угла, забившиеся в нее сухие крошки. Он вдруг почувствовал скопившуюся на кухне вонь: кисловатый больной запах лежалых овощей, старости, плесени и мокрых досок. У бабки было очень много вещей, Игорь обнаружил это, лишь когда переезжал. Постельное белье, слежавшееся в шкафу в неразделимые пласты, пуховые платки, в них завернуты платки шелковые, ленты и ремни. Много летней обуви, часть Игорь выбирал ей сам. Платья, которые бабка не надевала лет десять, ворох лекарств, неполные наборы посуды, еще советские тарелки с царапинами от ножа. Кольца, старые рубли, бумажные документы: трудовая книжка, справки, пожелтевшее удостоверение «ветеран труда». Печать, которой она штамповала рецепты, когда еще работала. Два скальпеля, пуговицы, гнутые иглы, шило, линейка, серебряная ложка из Забайкальска, очки без одного стекла, старые фотографии, на одной бабушка и мама стоят перед институтом в Екатеринбурге, мама совсем молодая, улыбается в камеру. Когда Игорь собирал все это в черные пакеты для мусора, набивал их под завязку, в голову то и дело заползала мысль: а что останется после него самого, когда он умрет? Пара коробок из закрытой «Читальни» с кофе и кружками? Электробритва, пара костюмов, кеды, дедовы крепкие лыжи? Придут узбеки, которые ходят по деревне и предлагают помощь, деловито растащат вещи, книги возьмут на розжиг, плохие пиджаки и брюки кинут в строительные мешки, хорошие, но не подходящие по размеру повесят на край помойного контейнера, что стоит в конце улицы. Те будут подрагивать на промозглом ветру, трепыхаться подбитой птицей, пока их не заберет какая-нибудь экономная бабка, чтобы распороть на лоскуты и пошить одеяло. Дом на время опустеет, остынет и заплачет пылью, а потом наполнится другими людьми, которые и знать не знали Игоря Лыкова.

202

И что, на этом всё? Желудок сжался, подкатила тошнота. Голова потяжелела, хотя, казалось бы, куда уж тяжелей. За спиной шоркнули шаги, зашелестел, вскипая, чайник, звякнули чашки, хрустнула заварка. Не поднимая головы, Игорь следил за передвижением звуков по кухне, чувствуя, как по телу разливается тепло. Надо же, как успел отвыкнуть от живых людей. Как, оказывается, это по-звериному приятно — не быть одному. Стукнула чашка — Соня поставила ее на стол перед Игорем.

— Ты с сахаром пьешь? Игорь качнул головой, следя, как на поверхности чая кружатся три чаинки. Остальные утонули, окрасив кипяток в янтарный цвет. Сухо щелкали часы, урчал холодильник с гроздьями магнитов на дверце, включился газовый котел. А за периметром стола и Игорева внимания, в размытом пятне у окна что-то происходило. Соня расстегивала пуговицы на вороте платья буднично и просто, без выражения на бледном лице. Выпуталась из одного рукава, затем из другого, отвернулась и обнажила худую спину. Полупрозрачную кожу на ее лопатках тоже усыпали конопушки, будто кто-то дунул на нее пыльцой. Чаинки кружились, замедляя ход. Фарфоровый бок чашки раскалился, обжег пальцы.

— Не надо. Соня с удивлением глянула через плечо.

— Достань вазу, там вроде пастила осталась, — хрипло сказал Игорь, и указал на шкаф рядом с плитой. — Местная, коломенская. Вкусная, попробуй.

10 Краснов стоит на тротуаре перед аптекой. Пять утра, еще не припекает, и небо не затянуло смогом. Солнечный свет отражается от окон верхних этажей, ложится на асфальт, на опущенные ставни магазинов, на кеды Краснова в корке жирной грязи. Тот не двигается, следит за Павлом, с куртки и штанов капает вода. Лицо его разбухло, немного сползло с костей, поменяло цвет. Павел едет мимо, старается не смотреть назад. Странное ощущение — стремиться к чему-то, зная, что успех обернется смертью. Но хотя бы закончатся вина и стыд, отпустят наконец. Павел и раньше был невысокого о себе мнения, на самом-то деле, но теперь просто не может глядеть в зеркало без омерзения, быть жалким собой в этом жалком 203

теле. Я сам во всем виноват, он думает. Один, всегда один, а почему? Потому что народ видит, что ты шваль, говорит Шваль. Кинул Соню, Сулейменова, прочих мальчиков из детдома, вспомни, как ты им врал, показывал, что можно измениться, но это же брехня все, Павел, внутри-то ты все то же маленькое чмо. Ты хакнул базу «вышки», чтобы поступить. Ты сделал сраный код для чипа, после чего отца убили. Сколько лет он жил, пусть и в тюрьме, а тут явился ты и все изгадил. Ты зассал, когда тебя продали, подложили под Краснова, какой из тебя потомок великой цивилизации? Говно собачье, вот ты кто. Выход-то был еще тогда. Не будь тебя, этого бы не случилось, шепчет Краснов, сидя на багажнике велосипеда. Человек-проблема, навлек на всех несчастье. Если бы ты только не родился. А, может, это мать? Иди сюда, Павлуша, манит она, стоя в реке по пояс. Иди ко мне. Со мной иди. Седьмого сентября мать взяла Павла за руку и повела через заднюю калитку, наискось по полю, по дороге с продавленными колеями, вниз к реке. Она сосредоточенно глядела перед собой и будто не слышала, что Павел ей рассказывал: о школе, новых детях, пришедших в класс, учителе ИЗО, который похвалил, о том, что ногу трет ботинок, мам, подожди, мне больно, но ждать некогда, мать шла вперед, по жухлой спутанной траве, по грязи, влажному песку, увлекая Павла в воду. Павел привык не задавать вопросов, но купаться было холодно и поздно, начинался дождь. Ботинки намокли, носки, штаны с лампасами, подштанники, трусы, течение крутило желтые листья и травинки, вода лизнула подбородок, и Павлу стало страшно. Он встал на месте, вытащил ладонь из маминой руки. Мама, сказал, пойдем домой. Но мать уходила дальше, на глубину, манила за собой. Так нужно, иди сюда. Кофта ее намокла, потемнела. Иди сюда, Павлуша, нам пора. Он сделал шаг вперед. Он не хотел тонуть, просто хотел остановить ее, куда же она собралась? Нога провалилась в пустоту, воздух вышел с криком, река накрыла с головой, непроглядная у дна и цвета заварки наверху, она кудато потащила Павла. Ботинки соскользнули с ног, что-то осклизлое на дне тронуло кожу. Павел поплыл, как мог, рубя руками воду, вслепую, что есть сил, пока не почувствовал под собой песок. Выбравшись, он отполз подальше. Ока был пуста, никого вокруг, и мать на крик не отзывалась. Исторгнув на песок речную муть и отдышавшись, Павел побежал домой, раня босые ноги. Одежда отяжелела и разбухла, с нее текло. Павел повесил ее на батарею и стал ждать, когда вернется мать. Она 204

ведь искупается и придет домой. А вечером подумал, что, может быть, ее забрали мужики, те самые, что подвезли на выходных. Может, она заболталась с ними, а, может, ему вообще приснились и Ока, и берег, и травинки. Он помнит тот день и одновременно не желает помнить. Он ведь и в этом виноват. Его оказалось недостаточно, чтобы задержать мать на этом свете. Его всегда или слишком мало, или неуместно много. Иди со мной, иди. «Иду, мама, я иду». Он едет в офис, бросает велосипед у входа. Система считывает его лицо, запускает внутрь. Павел пересекает пустой холл и поднимается наверх. Там он заходит под своим логином в код прошивки чипа и все меняет, загружает созданный им код. Это так легко, когда не нужно беспокоиться о том, что ктонибудь узнает. Через секунду вирус улетает с чипа в облако. Через несколько минут он поразит сервера, как плесень, спутает данные, сделав непригодными все установленные чипы, удалив все наработки. Процесс уже необратим. Никто не успеет вмешаться. После Павел идет в кабинет Син Вэя, с видом на Пекин и жилой комплекс, где он не получил апартаментов, садится, ставит на запись гарнитуру, так, чтобы было видно его лицо, и начинает свой рассказ о чипах и «Диюй», о слежке и детдоме, о трупе, что лежит на дне пруда, обо всем, что случилось и могло случиться, но уже не суждено. Пару раз он прерывается на глоток воды, закончив, сидит немного в тишине, глядя на солнце. Оно взбирается на крыши, глотает дальние дома, тычет лучами в небо, будит чуждый город. Павлу не место здесь. Наверное, ему нигде нет места. Он жмет «отправить». Сообщение разлетается по миру и лично на почту двум адресатам в России, которые действительно могут понять. Затем он подписывает дарственную на комнату в Москве и высылает юристу документы. Он идет в холл, во рту снова сухо, язык прилипает к небу. Он долго смотрит на хрустальный глаз, толкает его сперва одной рукой, но глаз тяжелый, приходится толкать двумя. Подставка скрипит по полу, скульптура, покачнувшись, падает и с дробным грохотом разлетается на куски. Осколок ранит щиколотку, кровь течет в ботинок, но Павлу не больно. Он вызывает лифт, едет наверх, выходит в небо.

205

Эпилог Продуктов Соня набрала немного, только самое необходимое, на что хватило денег: мятый пакет молока, батон «нарезного», яичную лапшу, детское питание и пачку отсыревшей соли. Обычно в магазин ходил Игорь — он запрещал лишний раз показываться на улице и светить лицом. Обстановка была неспокойной, на выходных в Коломне опять стреляли. После отключения повылезала разная гопота, в городе могли ограбить средь бела дня или задержать полиция, отвезти в отделение и принудительно чипировать, — они имели право имплантировать временный маячок между пальцев любому по их мнению подозрительному гражданину. А там уже и до вопросов о связи с Павлом было рукой подать. Но сейчас Игорь ушел на рыбалку, а на участке сидеть надоело. В деревню, где они жили, мало кто приезжал, остались в основном старики, половина домов стояли пустые, занесенные снегом по самые окна и распахнутые настежь двери. К пятиэтажкам и баракам Соня не ходила, а новый ЖК, возведенный за полем, был далеко. Чего бояться? Нечего и некого. Сунув продукты в тканевую сумку — «Защитим природу, нашу мать, скажем нет отходам и лишним расходам», — она повесила ее на ручку, набросила капюшон и выкатила коляску в белый слепящий холод. Коляска застревала на неубранной дороге, ее маленькие сдвоенные колеса не предназначались для зимы. Приходилось форсировать заносы, прикладывая столько сил, что Соня взмокла под своим пуховиком еще до поворота. Деревня была небольшой: главная улица, через которую шла дорога на Коломну и Москву, малые улицы, кривые и короткие, расходились от нее, как сетка трещин на фарфоре, а на краю, у поля, золотилась свеча церкви, службы в которой Соня старалась не пропускать. Но даже здесь на углу единственного магазина кто-то намалевал грубый черный оттиск знакомого лица. Где бы Соня ни оказалась, Павел приглядывал за ней: с забора детской поликлиники и площадки рядом, со стены роддома, баннеров в сети, плакатов «контрас», наклеенных поверх рекламных экранов у дорог. Он был везде: в Коломне и Москве, на зеленом сетчатом саване аварийных домов, пыльных витринах магазинов, жевачно-розовой стене коломенского торгового центра и на предвыборном транспаранте его владельца — дубовидного лоснящегося мужика, который подставил Игоря и разорил его кофейню. Павла изображали встревоженным, вполоборота, совсем как на заставке вирусной записи, разлетевшейся в сети весной. Внизу всегда приписывали «нет чипам» или «нет 206

слежке». Соня прошла мимо, стараясь не смотреть. До сих пор было невыносимо вспоминать о нем, а шансов пережить утрату и забыть ей не оставляли. «Контрас» сделали из его комнаты чуть ли не музей (и Соня не могла ее продать), из его лица логотип, речь распотрошили на цитаты. В новостях его клеймили террористом, в сети называли святым. Люди вели себя так, как будто знали Павла, обсуждали, осуждали, но никто из них не понимал, кем он был на самом деле. Он был парнем, который смеялся над глупыми шутками, хранил вещи в коммуналке, а сам жил на работе. Он забывал поесть, но ежедневно выпивал полтора литра теплой воды. Очень старался выглядеть безразличным и вместе с тем постоянно ревновал Соню к прочим волонтерам. Чуть вздрагивал, когда она обнимала его со спины, любил порядок, не любил запах сандала. Год назад Соня, конечно, не могла знать, что нужна ему, какие ужасы произошли с ним в прошлом, он же был очень скрытен, но все же… Что уж там, она видела, что он далеко не в порядке. И ничего не сделала. В интернете регулярно появлялись новые видео — вот Павел идет по парку, говорит на камеру на фоне неба и мемориала, вот он в занюханной квартире призывает бойкотировать дальнейшую чипизацию, комментирует текущую обстановку в САГ и заявления правительства, декламирует стихи, что было совсем уж неожиданно. Игорь не верил им, он говорил, что все видео, кроме самого первого, подделка, и Павел на них не настоящий. Что они созданы «Контранет» при помощи какой-то технологии, название которой вылетело у Сони из головы. Желая утешить, — безрезультатно, впрочем, — он уверял ее, что Павлу в любом случае уже плевать, он мертв. Казалось, он хотел, чтобы Павла наконец оставили в покое и забыли. Иногда Соня ловила на себе его взгляд, сумрачный, тяжелый. Потом Игорь моргал или отворачивался на миг, оттаивал и становился прежним. Хорошим, добрым, но не тем. Соня ждала. Когда Игорь не видел, она просматривала ролики по кругу, пока ощущение другой, упущенной жизни не становилось невыносимым. Представлялись сцены, в которых они были счастливы втроем: она, Павел и Павел-младший. Непроизнесенные слова звучали совсем рядом, из мутной, как околоплодные воды, несбывшейся реальности, чуть приглушенные стенкой пузыря. Казалось, сделай шаг, чуть надави — и будешь там. Вдруг Павел не убивал себя, вдруг это и правда он на записях? Выглядел он очень натурально. За это она ненавидела «Контранет» еще сильнее. Может, Павла остановили или он сам остановился и после отключения 207

сумел спастись. Может, он пересек границу, скажем, с Казахстаном, и теперь скрывается в России. Может, стоит дать о себе знать, найти связь с «контрас», и однажды он позвонит в дверь, отряхивая снег с пальто. Нашелся же его отец спустя десяток лет, на все Божья воля. Тогда Соня быстро соберется, напишет Игорю прощальное письмо, с сыном на руках сядет на заднее сиденье машины, и они уедут. Но Павел все не приходил. Иногда Соня чувствовала себя неплохо, сидела с гостями, помогала Игорю, когда приходили его ученики. А иногда хотелось запереться в комнате и хрипло выть — в подушку, чтобы никто не слышал. Не нужно Игорю об этом знать, она и так ему должна. «Господи, помоги рабу твоему Игорю», — уже привычно повторила Соня. Преодолев путь от магазина до калитки, она откатила коляску под дуб, в укрытый от ветра угол участка, и приподняла полог. Павел-младший крепко спал, изредка причмокивая соской, его лицо выглядывало из кокона одежек и одеял. Соня тронула тыльной стороной ладони щечку, покрытую светлым пушком. Теплая. Пускай еще немного погуляет и поспит, будет полчаса тишины. Она вошла в дом через заднюю дверь, скинула сапоги и, держа их в руках, пересекла гостиную, быстрей, пока с них не накапало. Повесила пуховик на вешалку в прихожей, сапоги бросила на половую тряпку. Дом был непривычно тих. Обычно в гостиной шумели гости — бывшие клиенты Игоря из «Читальни», — или же громко говорил сам Игорь. Он преподавал программирование и половину дня проводил в гарнитуре на связи с группой малышей. Деньги выручал за это небольшие, но в их положении любая копейка оказывалась кстати. Еще он часто ходил на рыбалку и приносил сковородных окуней с Оки, всегда полное ведро. Чистил и потрошил их сам, ловко орудуя ножом и напоминая этим Сониного молчаливого отчима из Костеево. Не надоела тебе рыба, спрашивал он иногда. Нет, не надоела, сейчас все равно Рождественский пост, а после будет пост Великий. И с Пашей мне больше ничего нельзя, все хорошо, не думай. Переодевшись, Соня надела гарнитуру. Новости и ролики «контрас» она не включала уже давно, устала от тарахтенья ведущих, тревоги, переживаемой вхолостую, и «мирской суеты», как говорил батюшка в храме. Обычно она смотрела сериалы, — готовить было веселее под белый шум фон российских мыльных опер, душных и слезливых, и китайских, глупых и неправдоподобных. Ну и ей нравилось голосовать в конце каждой серии, в 208

прошлый раз она поддержала расставание героини с ее мужем и очень хотела увидеть результат. А тут перед «Белой лилией любви» пошла заставка ролика «Премьера» под названием «Новые видеофейки Чжана», и Соня развернула всплывшее окно. Хотя она знала, о чем там будут говорить. Всегда одно и то же. Шла трансляция выступления Енисеева на фоне белой стены и флага. Он что-то эмоционально говорил в микрофон, Соня успела поймать обрывок фразы: «…как главный экономический партнер России и основа Союза Азиатских Государств». Енисеева сменили исписанные ролл-ставни московских магазинов, улицы с прикипевшей к асфальту жженой резиной и перевернутыми на проезжую часть мусорными контейнерами. В Санкт-Петербурге картина была примерно та же — на Дворцовой площади разбили палаточный городок с требованием отменить чипизацию. Пока ее лишь приостановили, продолжать имплантацию и заменять испорченные чипы на новые власти не решались. Пекин больше не показывали, хоть везде и сообщалось, что отношения двух стран «никогда не были лучше». Вновь завели речь о видео с Павлом. «Для многих двадцать второе апреля стало черным днем, — сообщила ведущая за кадром. — Из-за рассылки, организованной запрещенной в САГ группировкой «Контранет», аккаунты миллионов пользователей оказались заблокированы в мессенджерах и соцсетях. Ведь по закону блокировка аккаунтов с нежелательной для распространения информацией происходит автоматически и навсегда». Уже который месяц «Премьер» пытался выставить Павла в наихудшем свете, взывая к эмоциям граждан. А граждане были заняты своими делами: часть радостно подалась в криминал, часть митинговала, а часть пыталась выжить в хаосе. И в сравнении с этим блокировка ящиков казалась ерундой. «Мне нужно было ответить на важное письмо по работе. Я включил гарнитуру, а аккаунта уже нет. Потом, часа через два, перестал работать чип», — докладывал мужчина в пальто, мерзнущий на фоне Сбербанка. Круглым лицом с мелкими чертами он неуловимо напоминал Валерку. Валера недавно загремел в тюрьму: по пьяной лавочке хотел ограбить магазин, конечно же попался, а мать потом названивала Соне и криком вымогала денег на судебные дела. Так достала, что Игорь не выдержал и сменил Соне номер, а старую симку выбросил в Оку. «Туда им всем дорога», — мрачно сказал, и Соня не посмела возразить. «Я думаю, что это происки Запада. Хотят рассорить нас с Китаем», — уверенно заявил все тот же мужчина в пальто, не уточняя, кого именно он имел 209

в виду под Западом. На этот раз в нижней части окна всплыли его имя и должность — Дмитрий Матвеев, директор Финансового управления Сбербанка. «Несмотря на блокировку, — продолжала ведущая, — видео с обращением Чжана разлетелось по сети, как и вирус, поразивший чипы и спровоцировавший отключение камер наблюдения во многих городах. Это повлекло волну преступлений, расследование которых оказалось затруднено. Особое внимание полиция уделяет зверским убийствам ни в чем не повинных граждан Китая, приехавших в Россию. Прошлым вечером пресс-служба Главного Управления МВД России по Новосибирской области сообщила о еще одном теле, найденном…» Соня помнила этот момент, странное ощущение, когда все вокруг стали обсуждать того, кто был в ее жизни, в ее доме, в ней самой. Она ждала, что на нее будут смотреть на улицах, шептать: это она, она. Девушка террориста и киберпреступника. Мать его ребенка. Но никто не смотрел и не шептал, всем было не до нее, и страх быстро выветрился, как весной из дома выдувает сырость. «Мы хотим повторить, — сказал весьма упитанный чиновник, Соня пропустила имя с должностью. Он кивал в такт своим словам, «так, так, все так, поверьте». — Видеосообщения, на которые все ссылаются, записывает преступник. В ходе расследования мы обнаружили тело, убитый опознан нами как Краснов Сергей Константинович, который числился пропавшим без вести с лета прошлого года…» Закричали журналисты, прозвучал вопрос о педофилии, чиновник с возмущением все отрицал. Показали старый репортаж, как из пруда на лебедке вытаскивали холодильник. С него и из него текла вода, углами он содрал траву, оставив за собой полосы жирной грязи. Соня поморщилась и махнула рукой, сбросив видео. Педофил заслужил тот пруд и холодильник (прости Господи за мысли грешные). И было омерзительно слышать, как его называют жертвой после всего, что он сотворил с Павлом и другими, — а другие были, у них даже брали долгие слезные интервью. Со смертью Краснова рассеялись чары, совсем как в сказке про спящую красавицу из детской книжки, что лежала в спальне. Тьма сменилась светом, заросли терновника вокруг замка превратились в парк, а спящие граждане очнулись и бросились в подробностях рассказывать о преступлениях, происходивших с ними или на их глазах. Поставив сковородку на огонь и бросив на нее рыбу, Соня выглянула через окно гостиной на задний двор и, вздрогнув, замерла.

210

Рядом с коляской, спиной к Соне, стоял Павел-старший в темно-синем деловом костюме, с волосами, будто облитыми водой. Вернулся? Приехал наконец? Но стоило моргнуть, как видение исчезло. Только коляска осталась у лавочки под дубом.

— Паша? Соня кинулась к двери на задний двор, глупо замешкалась, — защелка не сразу подалась, ее заело, — и выбежала в чем была, в одних носках и вафельном халате. Под полы тут же забрался холод, схватил ее за бедра.

— Паша! Вдали, по мосту над рекой прогрохотал поезд, ветер засвистел, сгибая голые окоченелые деревья. Павел-младший лежал в коляске, хмурился во сне, сдвинув бровки-запятые. В свежем снегу цепочкой шли следы ботинок. Они вели к задней калитке, давно закрытой на ржавый навесной замок, а дальше исчезали в поле.

Москва, 2018-19

211