Борис Пономарёв. Тринадцать месяцев

Борис Пономарёв

Тринадцать месяцев

Март Губернатора Калининградской области арестовали в день весеннего равноденствия, двадцатого марта 2028 года. В этом ощущалось нечто от языческих жертвоприношений древности, когда земледельческие народы по-своему отмечали прохождение солнца через небесный экватор. Саша ещё не проснулся, потому что встать с кровати, умыться, покормить кошку и заварить утренний чай с лимоном – ещё не означает проснуться. Звонок мобильного телефона раздался в тот момент, когда Саша стоял перед холодильником и тщетно хотел понять: для чего же он открыл этим утром белую дверцу с магнитиками? Что он пытается обнаружить там, внутри?

– Чинарина взяли, – сообщил Саше главный редактор Антон. – Арестовали полчаса назад. Через двадцать минут нужно быть у Следственного управления. Успеешь добраться? Адрес знаешь?

– Да… То есть, нет. Куда ехать? Запоминая адрес, Саша ещё пытался произнести что-то минимально осмысленное, наподобие «Интересно день начинается», но разговор уже был закончен. Наступало время действий: необходимость бросать всё и мчаться к центру событий входит в должностные обязанности фотографа сайта новостей «Альтштадт».

И всё же, неужели нельзя было

арестовать губернатора хотя бы после полудня? В фотосумке вроде бы всё лежит на месте со вчерашнего дня – камера, два сменных объектива, вспышка. Батареи заряжены, карты памяти пусты. Вместо завтрака можно допить чай с бутербродом, пока такси не приехало. Быть фоторепортёром нелегко. Конечно, в двадцать минут Саша не уложился. Перед зданием Следственного управления – трёхэтажным старым немецким зданием с узорчатой кладкой из пережжённого сизо-красного кирпича – было неожиданно многолюдно.

– Да! Да! Я уже здесь! – кричал какой-то незнакомый человек, сжимая телефон ладонью. – Не слышу! Что? Тебя не разобрать!

– Я прибыл, – сообщил Саша, набрав номер главного редактора Антона.

– Хорошо. Я буду через пять минут. Что там?

– Тут полный балаган, – честно сказал Саша. Кто-то куда-то шёл, толкался, созванивался и устанавливал штативы телекамер. Казалось, что в городе внезапно начался карнавал с ярмарочными рядами и выступлениями уличных акробатов. Взобравшись передними колёсами на тротуар, в ряд стояли сразу пять фургонов с

логотипами федеральных телеканалов. Штанга с микрофоном, прислонённая к одному из них, из-за пушистой ветрозащиты казалась похожей на швабру. Алексей, лучший журналист «Альтштадта», сорокалетний циник и мизантроп, уже был на месте – ну да, подумал Саша, ему сюда ехать гораздо ближе. Он тоже беседовал с кем-то по телефону, при этом внимательно глядя на крыльцо, где стояли два лейтенанта След управления.

– Ага, ну я понял, – сказал Алексей, удерживая телефон одной рукой и протягивая вторую Саше для рукопожатия. – Какие перспективы у него? Ага. Увозят, прямо сейчас увозят. А кого вместо него поставят? Чернякова? А кого тогда? Ну если что, дай знать. Было довольно прохладно. Взглянув на пасмурное мартовское небо, готовое без предупреждения разразиться первым весенним дождём в любую минуту, Саша накрутил на фотоаппарат вспышку и сделал пробный кадр.

– Ну, до связи, – сказал в трубку Алексей, и, убирая телефон во внутренний карман куртки, повернулся к Саше. – Взяли нашего голубчика. Даже специальная группа захвата была. Из Москвы прилетели. Рядом торопливо прошла незнакомая, очевидно, тоже прибывшая из столицы журналистка. За ней, ухватив телекамеру за ручку, спешил бородатый оператор в кепке.

– Много людей приехало, – сказал Саша, оглядываясь. Подняв фотоаппарат, он сделал ещё несколько снимков. Может, пригодятся.

– Театр, – коротко бросил Алексей. У кого-то неподалёку зазвонил телефон, издавая жизнерадостные звуки «Танца с саблями» в клубной аранжировке. В данной ситуации это было несколько гротескно. Да, мысленно согласился Саша, что-то было постановочное во всей происходящей суматохе. Ему в голову пришло сравнение с сафари, когда бравый английский лорд уезжал в знойные саванны Африки, чтобы запечатлеть себя на броможелатиновой фотопластинке с собственноручно подстреленным слоном. Храбрые столичные следователи приехали в провинцию, чтобы свершилось правосудие, заодно привезя с собой дорожный набор репортёров, чтобы о торжестве справедливости узнал свет. На крыльце началось движение. Дверь Следственного управления приоткрылась, выпуская наружу ещё одного офицера в синей фуражке.

– Так, представители прессы, – начал он командным голосом. Подобным голосом лейтенанты в фильмах о войне произносят «рота, в атаку!». – Разойдёмся с крыльца. Появившиеся из-за спины офицера полицейские выстроились в две шеренги и, сцепившись локтями, оперативно образовали на крыльце коридор. На улице появился фургон

для перевозки заключённых, белый прямоугольный автозак. Он сдал задним ходом, едва не толкнув кого-то из прессы.

– Выводят! Выводят! – закричали сзади. Всё последующее заняло от силы секунд десять. Саша, встав в боевую стойку фотографа, намертво прильнул к сцепленным рукам полицейских. В следующую секунду его прижало сзади; над ухом уже торчали чьи-то два чужих объектива. Ещё кто-то пытался протиснуться в амбразуру для съёмки слева, но Саша упорно не пускал никого. Справа когото толкнули, и импульс передался по всей группе журналистов. Устоять на ногах было нелегко. Всё было быстро и даже немного нереалистично – мир, наблюдаемый через видоискатель фотокамеры, воспринимается не до конца настоящим, точно на экране компьютера. Кажется, что всё происходит не то что бы понарошку – но как-то на расстоянии от тебя, по ту сторону стекла. Арестованного губернатора выводили подчёркнуто грубо, сцепив ему руки за спиной стальными браслетами. Двое полицейских в чёрных масках-балаклавах волокли Николая Чинарина, схватив его за локти. Весь его вид свидетельствовал о том, как молниеносно поворачивается колесо фортуны: ещё вчера ты успешный калининградский губернатор в деловом костюме, ещё вчера ты руководишь областью в миллион человек, а сегодня ты простой российский арестант, которого волокут в автозак. На секунду Саше даже стало жалко своего бывшего губернатора. Тот без сомнения являлся таким же вором и жуликом, как и почти все остальные российские чиновники, но театральная, демонстративная жестокость разыгрывающейся сцены была неприятна. Затворы фотоаппаратов трещали, как оцинкованная крыша под весенним ливнем. Блеск вспышек напоминал стробоскопы ночных клубов. То ли ошалевший от ужаса Чинарин узнал (всё же, Саша фотографировал его пять лет) Сашу по длинным, собранным в хвост волосам и напоследок пытался зацепиться взглядом за последнего знакомого человека в этой толпе, то ли просто повезло – на одном из семидесяти семи кадров, запечатлевших процесс спуска эксгубернатора с лестницы, получился шедевр. Чинарин смотрел прямо в объектив фотоаппарата, а лицо его выражало ужас и страдание. Широкоугольный объектив исказил пропорции сцены, добавив драматизма; двое обезличенных полицейских в балаклавах казались посланниками рока из античной трагедии, что утаскивают злодея прямо в царство Аида. Белый фургон уехал. Главное действие закончилось. Пожав руку главреду Антону, Саша ещё раз посмотрел на экран, любуясь своей работой. Хороший фотоснимок отделяют от плохого всего лишь полсантиметра и полсекунды.

– Диаболус экс махина, – пояснил он, показывая экран коллегам. К кадру так и просилась подпись «помни, что ты можешь быть следующим». – Дьявол из машины. Алексей кивнул. Главред Антон присмотрелся к снимку.

– Насте скидывай. На весу было очень неудобно перебрасывать фотокадр из камеры в планшет и пересылать его Анастасии, шеф-редактору «Альтштадта». К экстренной отправке сырых, необработанных кадров в редакцию Саша прибегал только в самых крайних случаях. Конечно, за годы совместной работы он научил Настю основам обработки репортажных снимков, но каждый раз ему казалось, что она сделает что-нибудь не так. Что угодно: недовернёт наклонившийся горизонт, неправильно откорректирует баланс белого. Анастасия – превосходный специалист в области филологии, но всё-таки не фотограф и не бильдредактор. Нет, такой замечательный кадр с арестованным губернатором нужно обработать самому. Когда ещё сфотографируешь что-то подобное? Тяжело вздохнув, Саша выбрал нужный снимок, наудачу нажал кнопку «автокоррекция цвета» – вроде нормально получилось – и, чуть прибавив яркости, средне увеличив контраста и солидно добавив резкости, отправил его Анастасии. Нет, на компьютере, дома, с кружечкой чая – гораздо удобнее. Но медленнее. А так – через минуту фотография уже будет на сайте. «Альтштадт», лучший калининградский новостной портал, названный так в честь Старого города Кёнигсберга, сегодня не ударит в грязь лицом. Зал для пресс-конференции был заполнен до отказа. По углам с треногами штативов стояли операторы, вздыхающие, когда кто-то проходил через кадр. Сзади за широким столом располагался большой внушительный ведомственный герб Следственного управления. По обе его стороны склонились знамёна и флаги. Какой хороший зал, подумал Саша, настраивая камеру, но нормальный свет поставить не могут. В целом, здесь было достаточно ярко, но свет люминесцентных ламп, отражённый от синих стенных панелей, окрашивал присутствующих в неестественный цвет гуманоидов из научно-фантастических фильмов. Такое непросто исправить даже в фоторедакторе. Главный пресс-секретарь Следственного управления, тоже прибывшая из столицы, выглядела несколько вульгарно. То ли дело было в агрессивном макияже и искусственном загаре из солярия, то ли в чертах лица, но даже парадная форма с большими подполковничьими звёздами не делала молодую женщину представительнее. Скорее, даже наоборот: пресс-секретарь выглядела, словно актриса из эротического фильма «Честь мундира».

Наверное, какой-нибудь генерал пристроил свою дочку на тёплую должность, подумал Саша, пытаясь сделать нормальный кадр подполковницы. Хотя нет, скорее всего, это чья-то любовница. А впрочем, какая разница? Так или иначе, он снимет всех… …или не снимет. Нужный кадр не получался. Микрофон на столе был слишком близко. При ракурсе анфас подполковница напоминала Пиноккио с длинным чёрным носом; при ракурсе три четверти фотоснимок пресс-секретаря с микрофоном у ярко накрашенных губ смотрелся слишком грубо. Вздохнув, Саша прошёлся вдоль стены, пытаясь найти подходящую точку для съёмки. В проходе стоял телеоператор со штативом. Рядом с ним находился солидный, очень упитанный фотограф, по всей видимости, тоже прибывший из столицы. На его лице виднелась печать такого высокомерия, точно он каждый день снимал пресс-конференции об арестах губернаторов. Белый телеобъектив его «кэнона» был толщиной с ногу. Саша вздохнул. Несовершенство собственной фототехники было крайне больной темой. Сашина камера, казавшаяся вершиной технической мысли десять лет назад, ощутимо устарела: в интернете про неё писали «у снимков на эту модель “кэнона” есть душа». Увы, скромные доходы фотографа «Альтштадта» не позволяли обновить парк аппаратуры. Саша ещё раз с какой-то полуфрейдистской завистью посмотрел на гигантский телеобъектив московского журналиста. Ему подумалось, что у него в жизни никогда не будет такого светосильного и хорошего объектива – разве что он сейчас оглушит столичного фотографа ударом по голове и заберёт «телевик» себе. Зачем же сразу бить человека? В конце концов, он, Саша, из Балтрайона, а не со Шпандина1. Для начала можно попробовать уговорить московского фотографа просто отдать аппаратуру по-хорошему, и лишь потом переходить к более весомым доводам…

– …таким образом, в ходе оперативных действий было установлено, что Чинарин Николай Вадимович создал организованное преступное сообщество с целью хищения государственных средств… Фамилия губернатора, перекочевав на первое место, словно подвела некую черту в его биографии. Ещё вчера он был называем не иначе как Николай Вадимович Чинарин, но сегодня превратился в Чинарина Николая Вадимовича, и эта перемена мест унесла с собой всю былую сановность, превратив человека в подследственного.

– …остальные средства поступали на заграничные банковские счета, открытые при помощи подставных лиц…

1 Посёлок Суворово, пригород Калининграда. В общественном мнении зачастую считается неблагополучным местом.

Саша всё-таки нашёл нужный ракурс для съёмки. Подполковница выглядела строго и внушительно, как и полагается правоохранению. Он нажал кнопку спуска, делая серию кадров. Обвинения в адрес уже бывшего губернатора пролетали мимо него, даже не цепляясь за слух. Интересно то, что говорят, но вдвойне интереснее то, что умалчивают. Так за что же, собственно, арестовали губернатора Калининградской области?

-…да в столицу мало откатывал, – туманно пояснил Алексей. Пресс-конференция закончилась. В дверном проёме была открыта только одна створка, и все напирали друг на друга, стремясь вырваться наружу. Какой-то потный мужчина в бледно-розовой рубашке, прикрывая рот ладонью, торопливо говорил по телефону. Было душно и жарко.

– …поэтому и сдали при первой возможности, – негромко продолжал Алексей, одним глазом глядя в свой телефон. Там ему кто-то присылал одно сообщение за другим. Саша пожал плечами.

– Как-то это банально. На улице было всё так же пасмурно. Саша и Алексей, догоняя главного редактора, обогнули ещё одного неместного журналиста, выступающего перед телекамерой.

– Этим утром Следственное управление арестовало губернатора Калининградской области Николая Чинарина, – бодро произносил неместный журналист в микрофон. – Ему инкриминируются такие преступления, как… Вилла преступника-губернатора Чинарина располагалась на берегу Верхнего пруда. В немецкие времена этот район особняков и маленьких извилистых улочек назывался Марауненхоф. Здесь до сих пор сохранилась чарующая атмосфера уютного, словно кукольный домик, мира. Машины следственных служб казались здесь чуждыми, словно пририсованными в графическом редакторе. Специальный автобус с журналистами припарковался прямо под знаком «остановка запрещена». Водитель в форме Следственного управления даже не взглянул на него. Выходя наружу, Саша подумал, что, наверное, губернатор тоже не очень тщательно соблюдал правила дорожного движения, и, в конце концов, сегодня приехал. Входные двери виллы украшали два гипсовых льва с разинутыми пастями; это выглядело довольно дёшево. Рядом с каждым из белоснежных изваяний стоял полицейский. Саша как можно быстрее, пока никто не вошёл в кадр, сделал фотографию, которая вызывала у него отдалённые ассоциации с картиной Верещагина «Двери Тамерлана». Подумав, он

опустился на колено и снял полицейского через приоткрытую львиную пасть. Необычный ракурс – хороший способ дать репортажной фотографии «изюминку».

– Представителей СМИ прошу за мной, – приказал офицер в синей фуражке. Поток журналистов втянулся внутрь дома. Бывший губернатор жил достаточно шикарно, но совершенно безвкусно: интерьер особняка, богато украшенный грузным позолоченным декором, производил ассоциации с жилищем цыганского барона. Над головами ярко горела хрустальная люстра. Её лимонно-жёлтый металл выглядел чересчур претенциозно: литая бронза смотрелась бы гораздо благороднее. Алексей с каким-то лёгким презрением огляделся.

– Что ещё можно было ожидать от губернатора, приехавшего из Казахстана? – скептически произнёс он Саше на ухо, показывая пальцем на большой позолоченный барельеф в виде барочного солнца. Саша кивнул, не поддерживая беседу. К чему этот снобизм? Ну, был бы губернатор из Калининграда, ну обставил бы он свой особняк в стиле бидермейер с готическими сводами – что бы изменилось? В просторном холле уже было по-весеннему натоптано. Наверное, подумал Саша, по такому паркету нехорошо ходить в обуви. Разумеется, Чинарин уже ничего не скажет по этому поводу – снявши голову, по волосам не плачут – но всё-таки…

– Сейчас вашему вниманию будут представлены материальные ценности, изъятые во время обыска, – продолжал офицер Следственного управления. – Прошу соблюдать аккуратность и ни к чему не прикасаться. Две большие, блестящие лаком и золотом двери, распахнулись, пропуская репортёров в гостиную. Вздохнув, Саша шагнул на белоснежный ковёр кроссовкой. Даже через подошву чувствовалось, насколько тот мягок. Ковёр стало жаль. Всю

поверхность

парадного

обеденного

стола в

гостиной

заполняли

пачки

стодолларовых купюр: слой денег был толщиной в ладонь. Казалось, что столешница устлана бесценной скатертью. У Бенджамина Франклина на купюрах было довольное лицо человека, обладающего дипломатической неприкосновенностью. В подобной ситуации, подумал Саша, это весьма способствует оптимизму.

– Эти деньги были обнаружены при обыске под кроватью арестованного, – пояснял офицер, встав перед столом. Его снимала сразу целая дюжина телекамер. Крайним справа стоял Виталик с калининградской ГТРК. Его было легко узнать: у Виталика, как и у Саши, были длинные, собранные в хвост волосы, спускавшиеся прямо до середины спины. – По предварительным подсчётам, сумма достигает десяти миллионов американских долларов…

Саша поправил вспышку и протиснулся вперёд. Надо же, сколько денег. В месяц, если повезёт, он зарабатывает примерно триста долларов. Значит, эта скатерть денег – его примерная зарплата за три тысячи лет. Он фотографировал бы (неважно, каким образом) дискуссию

Платона

и

Аристотеля.

Он

снимал

бы

пресс-конференцию

Цезаря,

провозглашающего себя императором, и Аттилу на фоне римских стен. На его кадрах были бы Карл Великий и Ричард Львиное сердце. Он мог бы сделать прекрасный фамильный портрет Александра Борджиа с семейством. Он снял бы фотоочерк о Великом посольстве Петра Первого, включая посещение Вальдау и Кёнигсберга. В египетском походе Саша бы непременно запечатлел генерала Бонапарта на фоне пирамид. И вот только сегодня, после тридцати столетий непрерывной съёмки, ему удалось бы собрать столько денег – если, конечно, не тратить их ни на что, а только копить и копить. По глазам больно ударил всполох от камеры «сони», новой и весьма дорогой, на которую фотографировал молодой столичный корреспондент очень самоуверенного вида. Саша внезапно почувствовал своё ничтожество перед лицом пласта банкнот.

– Здесь мы видим материальные ценности, обнаруженные при обыске в кабинете, – продолжал офицер, переходя к кофейному стеклянному столику. Надо же, подумал Саша, снимая пятнадцать швейцарских часов, разложенных по возрастанию размеров. Как-то же смог Чинарин столько наворовать? Ведь известно: чтобы украсть доллар в провинции, нужно отправить два доллара покровителям в столицу. Офицер в синей фуражке продолжал что-то рассказывать, но Саша уже его не слушал. Сменив объектив на ультраширокий, он вернулся к скатерти денег и нагнулся вперёд. Кадр получился прекрасный: объектив вобрал в себя всю столешницу с уходящими вдаль рядами долларов. Шых-шых – сработал затвор. Кто-то заслонил рукой объектив и слегка надавил, отодвигая.

– Не приближаться, – строго сказал Саше полицейский, стоящий у стола. – Не положено. Да не вопрос, подумал Саша, отступая на шаг назад. Не положено, так не положено, но объектив-то зачем трогать грязной рукой?.. …Похоже, на сегодня всё закончилось. Можно ехать домой. Телефон показывал три часа и сорок минут. Насыщенный получился день: событий больше, чем за месяц. Саша направлялся в сторону остановки, возвращаясь в обычный будничный день обычного будничного мира. Город жил своей жизнью, абсолютно не заметив потери губернатора; в самом деле, скоро пришлют нового, который начнёт собирать свою скатерть из

долларов, а у людей и без этого хватает забот. Куда-то по своим делам торопились пешеходы и ехали автомобили. Девушка на негромко жужжащем электровелосипеде дважды прозвенела сигналом, огибая Сашу. Нужный автобус опаздывал. Было скучно. Саша огляделся, надеясь увидеть что-нибудь хорошее. Не получилось. Рядом с остановкой призывно светился экран информационного стенда «Русский мир». Стенд представлял собой плазменный экран китайского производства, укреплённый на вертикальной стойке, раскрашенной в цвета российского флага. Помимо этого, стойка была богато, в духе сталинского ампира, украшена барельефами знамён, пятиконечными звёздами и гербовыми двуглавыми орлами. Что немаловажно, экран являлся вандалостойким: «Русский мир» был надёжно защищён от русского мира. Любой прохожий мог, прикасаясь к сенсорному экрану, получить свежую информацию об актуальной геополитической обстановке в мире (в том числе, госдолг США, количество иммигрантов в Германии и число безработных в Италии). Оптимистичные видеообзоры наперебой утверждали, что мировая цена на нефть начнёт расти уже к новому году, и уж тогда-то Россия будет жить не хуже, чем десять лет назад. Обычно Саша даже не смотрел на информационные экраны. Периодически там мелькали какие-то предельно стереотипные заголовки наподобие «Десять причин, по которым англосаксонская цивилизация стремится разрушить Россию», но мало кто желал ознакомиться с однообразными тезисами а-ля «Россия показывает всему миру образ жизни, альтернативный англосаксонскому». Информация об этом и так льётся из всех щелей. Более того – для изучения образа жизни, альтернативного англосаксонскому, нет нужды читать статью на экране. Достаточно просто не закрывать глаза и не затыкать уши; желательно, конечно, не открывать рот. Тем не менее, сегодня был особый день. На сорокадюймовом экране показывали, как бывшего губернатора Калининграда грубо волокут в автозак. Бегущая строка вкратце рассказывала причину ареста Чинарина. Время от времени там встречались такие красивые слова, как «правосудие» и «справедливость». Саша пожал плечами. Он вспомнил, как год назад снимал репортаж про торжественное открытие первого из стендов «русского мира». Чинарин тогда рассказывал какую-то ерунду наподобие «“Русский мир” станет нашим ответом иностранной пропаганде». Теперь по этому же экрану показывают арест того человека, который лично перерезал ленточку у китайского стенда с русскими флагами. Чёрен юмор судьбы, неисповедимы пути господни. А вот и автобус, впрочем. Подобно тому, как театр начинается с вешалки, город начинается с общественного транспорта. Родной Сашин Балтрайон – южная сторона Калининграда, отделённая от города

вокзалом, железной дорогой и, в довершение, болотами – уже был здесь, за дверями данного автобуса. Наверное, лет тридцать назад, этот экипаж, живущий в одном из европейских городов, был новым и прекрасным. Прошло время: автобус состарился и, вместо заслуженной пенсии, был продан в рабство калининградскому автотранспортному предприятию. Покрытие на полу было протёрто тысячами ног, обнажая узор фанерных листов. Продавленные сиденья когда-то переобшили, но с тех пор обивка успела утратить весь ворс, оголив жёсткую синтетическую ткань. . Да, подумал Саша, до особняка губернатора его везли более комфортабельно. Добро пожаловать обратно в обычную жизнь. После сегодняшнего любования на десять миллионов долларов Сашу не покидало ощущение какой-то тщетности бытия. Он фотографирует то, как чужая жизнь движется вперёд; однажды может оказаться, что собственная жизнь внезапно прошла мимо, и остаётся, подобно этому автобусу, только ездить по накатанному маршруту из центра в Балтрайон… …И стол с деньгами у него будет только на сегодняшней фотографии. И будет он смотреть на него и вспоминать, как когда-то увидел свою зарплату за несколько тысяч лет… Заходя в подъезд дома, Саша придержал дверь, пропуская наружу соседку Дашу с коляской.

– Слышал, сегодня нашего губернатора арестовали? – спросила она, перешагивая порог. Саша подхватил коляску, помогая преодолеть две ступеньки до асфальта. С Дашей он был знаком ещё с детства и по мере сил помогал: когда-то давно – с домашним заданием, сейчас – хотя бы с дверью подъезда.

– Я это даже видел… Черепаховая кошка Ксюша, радостно мяукая, встретила его в прихожей и дружелюбно потёрлась о ногу.

– Соскучилась, Ксю? – спросил Саша, ставя сумку с фотоаппаратом на банкетку и сбрасывая с уставших ног кроссовки. – Сейчас покормлю, девочка моя. Сначала накорми кошку, потом себя. В миске у Ксюши уже было пусто. Проголодавшаяся кошка подлезла под сыплющиеся из пакета гранулы, и пара из них отскочила от её шубки, запрыгав по линолеуму пола. Над изобилием фотографий сегодняшнего дня пришлось поработать больше ожидаемого. Обработка снимков – самая скучная часть в работе репортажного фотографа. Наконец, потирая уставшие глаза, Саша нажал кнопку «отправить», и снимки направились в редакцию. Анимированное колёсико на экране всё крутилось и крутилось. Саше даже начинало казаться, что он чувствует, как где-то далеко мощные сервера, анализирующие трафик в прямом времени, проверяют фото, взвешивают, – нет ли здесь какой-то

запрещённой информации? нет ли военной тайны? нет ли крамолы? – и, оценив, и найдя легковесными, пропускают дальше. Года три назад, когда рунет ещё не перлюстрировали, работал он вполне себе даже хорошо. Теперь же он стал медленным, плохим, да ещё и дико дорогим – ибо тот, кто хочет пользоваться рунетом, должен оплачивать и надзор за ним. Каждый труд должен быть вознаграждён; жаль лишь, что работа надсмотрщика оплачивается лучше, чем работа фотографа. Ладно, на сегодня хватит размышлений. И так уже хватило, решил Саша. Вот он, рай интроверта: вернуться домой, сдать фотографии и налить себе чаю. Как-то скудно, но сил на большее уже не имеется. На ум опять пришло сегодняшнее сравнение с автобусом. Да, их обоих жизнь…не то что бы сильно помотала – скорее, стёрла, как шины об асфальт: скоро начнёшь лысеть. В двадцать лет всё было немного иначе, но двадцать лет были девять лет назад. Или всё казалось иначе, потому что родители были живы? Саша поднял взгляд на фотографию, стоящую на полке шкафа. Там папа с мамой сидели на том же диване, где спит после ужина Ксюша. Этот снимок Саша сделал, когда родители подарили ему на двадцатилетие фотоаппарат. Две тысячи девятнадцатый год. Второй курс университета. Да. Тогда всё обстояло совсем иначе. Была родительская семья, была вера в себя, была надежда на что-то лучшее, наконец, были деньги. Теперь нет ничего, кроме кошки, квартиры, фотоаппарата и опыта. Это немало, но, видимо, всё-таки недостаточно.

Апрель Зарплата пришла хоть и с опозданием, зато сразу за весь прошлый месяц. Саша заработал пятьдесят семь тысяч рублей. Нормально. По крайней мере, в марте было хуже: к концу месяца, после оплаты коммунальных платежей, интернета, еды для себя и кошки, а также покупки новых китайских кроссовок на Южном рынке, от этой суммы не осталось ровным счётом ничего. Говоря по справедливости, в Калининграде работа была; проблемы имелись только с зарплатой. После прошлогоднего обвала рубля город покинули даже рабочие из республик Средней Азии. Аборигенам, привязанным к родным краям, приходилось обходиться тем, что осталось. Саша ещё мог с полным основанием считать себя счастливцем. Работа по специальности? Зарплаты хватает на еду и коммуналку, и ещё что-то остаётся? Держись за такую работу когтями и клыками, потому что другой не найдёшь. И эта-то досталась Саше по знакомству: пять лет назад позвонил знакомый фотограф Виктор: – Я тут в Москву уезжаю работать. Хочешь вместо меня в «Альтштадте» поснимать?.. …К банкомату стояла очередь. Очевидно, не только Саша не доверял электронным деньгам. Наличные купюры – в твоей власти и в твоей же ответственности. Деньги, лежащие в банке, принадлежат банку, просто он даёт тебе ими воспользоваться. Или не даёт. В прошлом августе, когда вводили ограничение на обмен валюты, в банках внезапно закончились купюры. Тогда Саша сделал неплохой кадр шеренги банкоматов с одинаковой надписью «наличных нет» на экранах. Высшей похвалой этому снимку можно было счесть то, что в редакцию позвонили из цензуры – областного комитета по печати – и потребовали убрать фотографию, «чтобы не вызывать паники». Пришлось уступить: былые времена журналистской вольности, когда с комитетом по печати ещё можно было хотя бы как-то спорить, существовали только в воспоминаниях. Да, было время, вздохнул Саша, вставляя карточку в банкомат. Тот прошелестел, выдавая тоненькую стопочку пятитысячных купюр. Это даже пачкой не назовёшь. Пятитысячная банкнота – изменчивая вещь. В детстве это было средней калининградской зарплатой. В юности на эту сумму можно было прожить неделю. А сейчас на пять тысяч можно разве что хорошо сходить в магазин. Надо так и сделать, потому что, похоже, через несколько лет на пять тысяч можно будет купить билет в автобусе – да и то, как говорится, в один конец и на одно лицо. Над головой в апрельских облаках пронёсся с рёвом истребитель. Самолёт летел низко: можно было спокойно рассмотреть два киля хвостового оперения. «Су», базирующиеся на

Чкаловском аэродроме, каждый день облетали город и область. Грохот авиадвигателей не особо радовал Сашу, но ничего поделать было нельзя. В мясном ларьке было пусто. Мясник, плотный мужчина с флегматичным лицом, приветственно кивнул Саше.

– Добрый день, – поздоровался Саша.

– Добрый. К сожалению, курятина опять незначительно подорожала: прежняя стоимость на ценнике была в очередной раз заклеена бумагой.

– Дайте два кило, – попросил Саша, вытаскивая из кошелька пятитысячную банкноту. Наступило время транжирить деньги и предаваться безудержному мотовству. На экране весов мигнули цифры: 1220 рублей.

– Тысяча сто, – сказал мясник. В мясном магазине действовала акция: покупателю, не требующему чека и платящему наличными, давали десятипроцентную скидку. Разумеется, эта акция распространялась только на доверенных покупателей, к которым Саша вполне относился. Убрав два килограмма ног в пакет, Саша вышел из ларька. Где-то в небе снова пролетел рокочущий истребитель. На стене старой немецкой трёхэтажки, к которой был пристроен ларёк, за ночь появилось трёхбуквие «ПВО». Эта надпись отнюдь не означала, что где-то неподалёку

располагается

зенитное

орудие;

за

этой

аббревиатурой

скрывался

острополитический лозунг «Президента в отставку». Писать подобное на стенах было явно безопаснее, чем в рунете, поэтому неизвестный ночной вандал вот уже пару лет периодически выводил три крамольные буквы на стенах города. Их закрашивали уже на следующие сутки. Горожане уже по-своему привыкли к этому невинному способу протеста и даже считали его одной из местных достопримечательностей (в конце концов, иногда выразить отношение к тому, что происходит в стране, можно только с помощью настенной надписи из трёх букв). Машина Игоря, пожилой бежевый «вольво», стояла припаркованной неподалёку, за углом торговых рядов. Багажник был открыт, а в нём, подсвеченное боковыми лампочками, располагалось польское изобилие: колбасы, сосиски, копчёности, шоколадные пасты, бутылки масла, пряности и прочие зарубежные товары, юридически запрещённые к ввозу в Россию. В теории, это всё должны были отнять на границе и раздавить бульдозерами; в теории, торговлю с багажника должна была в первый же день пресечь полиция. На практике, крупные купюры, по знакомству переданные нужным людям, способны локально либерализировать отечественное законодательство.

– Я тебя ещё в пятницу ждал, – сказал Игорь, извлекая с заднего сиденья машины большой пакет кошачьего корма. С пакета дружелюбно смотрел огромный пушистый мейнкун с кисточками на ушах.

– Зарплату дали только сейчас, – пояснил Саша. – Сколько с меня? В небе проревел истребитель, возвращаясь обратным курсом. Казалось, что он сейчас сбросит бомбу на этот небольшой приют контрабандистов. Игорь перевернул пакет. На его дне фломастером были выведены цифры.

– Две шестьсот. Конечно, это очень дорого, но должно хватить Ксюше на целых три месяца. В конце концов, она уже в возрасте, и её следует кормить специальной едой для пожилых кошек. Еще Саша приобрёл себе прямоугольную в сечении копчёную колбасу со специями. После того, как год назад ввели акциз на мясные изделия, еда в магазинах подорожала настолько, что контрабандные польские копчёности перешли из раздела деликатесов в категорию приличного провианта по допустимым ценам. Если уж раскошеливаться на продукты, то имеет смысл купить хотя бы качественное.

– До встречи, – вежливо попрощался Саша, разворачиваясь. Он был давно знаком с Игорем и его семьёй, пусть даже и шапочно. Игорь был профессиональным челноком ещё с прошлого века. Тогда он, вчерашний выпускник мореходного училища, перегонял машины из Германии, продавая их на Борисовском авторынке. Ольга, его будущая супруга, возила в Польшу контрабандные сигареты, приматывая их колготками под пальто. Как-то так они и познакомились, создав фамильный бизнес. Контрабандистом себя Игорь не считал, хотя и занимался этим всю жизнь.

– Вся контрабанда, – пояснял он как-то Саше, – делается в кабинетах больших начальников, когда по одному звонку на границу фура с водкой превращается в порожняк. Вот это – контрабанда. А если я за пару банкнот провёз багажник еды, то это так, баловство… Ладно, еда куплена, пожалуй, пора собираться на работу. Сегодня будет съёмка в областном правительстве, что эвфеместически называется ДД-1: улица Дмитрия Донского, дом 1. Главное здание Калининграда. Дальше в табели о рангах идёт городская администрация, она же мэрия, она же ПП-1, площадь Победы, дом 1, но сегодня туда не надо. В красивое здание областного правительства, где когда-то давно располагалось Финансовое

управление

Восточной

Пруссии,

Саша

шёл

привычно.

Журналист,

информационный лакей XXI века, – человек при власти, но не у власти. Рутинно кивнув шапочно знакомым охранникам на входе и предъявив документы, Саша приложил палец к сканнеру отпечатков. Сегодня он будет фотографировать первую пресс-конференцию нового

губернатора. Точнее, временно исполняющего обязанности губернатора, но к чёрту формальности: ему нарисуют на выборах столько процентов, сколько нужно.

– Кого только к нам не понаехало!.. – Очень негромко прошептал Алексей. До начала церемонии оставалось время, и можно было с чистой совестью покритиковать губернатора, чья биография уже была изучена до мелочей. Итак, вот он, новый глава региона. Павел Шаранов, тридцать один год. На два года старше Саши. Происходит из династии потомственных номенклатурных работников (кто-то из давних предков работал ещё в аппарате Троцкого, за что и был расстрелян). Родился в Адлере, хотя говорят, что в Сухуми. Закончил МГИМО с красным дипломом. Зять племянницы видного московского олигарха Артура Чекмарёва (личное знакомство с президентом, самолёт в Шереметьево, яхта в Крыму, вилла в Швейцарии и второе гражданство Мальты – в общем, стандартный набор сильного мира сего). Какое-то время делал успешную карьеру в российском посольстве в Осаке. Любит кокаин и японскую культуру. Под воздействием первого и впечатлением от второго, пытался ухватить гейшу за бедро. Возникший из-за этого конфликт с японской организованной преступностью заставил его сойти с дипломатической стези. После этого Шаранов работал вице-президентом в одном небольшом, но важном банке, имеющем лицензию на валютные операции. Этой весной удачно прошёл интенсивный тренинг «Новые лидеры России» при правительстве Российской Федерации. Теперь ещё и будущий губернатор Калининграда. В общем, традиционный представитель золотой российской молодёжи, перед которым открыты все дороги, а на всех светофорах горит зелёный свет. У Саши фон немного послабее: семья провинциальных интеллигентов с ленинградскими корнями, мама инженер на кораблестроительном заводе, папа доцент в техническом вузе. Но тоже неплохо.

– Уважаемые дамы и господа, рад приветствовать вас, – заявил новый губернатор, оглядывая сидящих в зале журналистов. Саша дождался, когда он закроет рот, и сделал несколько вполне удачных снимков. Вживую губернатор выглядел ещё более молодо, чем на фотографиях. Он и вправду оказался таким, каким его по описанию представлял Саша: уверенным в себе золотым мальчиком, по манерам слегка напоминающим одновременно свадебного тамаду и стендап-комика с развлекательного телеканала. У Шаранова были короткие, аккуратно подстриженные чёрные волосы и выделяющиеся носогубные складки. Жёстко стоящий воротник идеально белой рубашки фиксировал его голову вертикально, словно ортопедический бандаж. Губернатор держался уверенно на грани самонадеянности; его зрачки были несколько расширены.

– Наши совместные усилия должны быть нацелены на всестороннее развитие региона, – продолжал Шаранов. – Это необходимо делать в полном соответствии с программой президента, озвученной в послании Федеральному Собранию… Саша отошёл в угол зала, чтобы сделать панорамный кадр зала. Ему подумалось, что новый губернатор вполне мог бы возглавить лодочную станцию или ларёк мороженого в увеселительном парке, но ставить такого человека во главе области было как-то рановато. Но ничего не поделаешь: кого прислали из столицы с ярлыком на княжение, того и прислали.

– Президентская программа «Территория опережающего развития» предусматривает выполнение следующих пунктов… Губернатор продолжал рассказывать о том, как хорошо заживёт Калининградская область, и как китайские инвестиции в янтарный комбинат поднимут региональную экономику. Саша даже не пытался вслушиваться в его слова. В конце концов, для этого есть журналисты. Саше же нужно лишь нажимать кнопку в нужный момент: ну прямо как депутату Государственной Думы. Шаранов, как и все остальные губернаторы-наместники, что столица направляла в провинции, обладал одним крупным недостатком: он искренне считал себя конкистадором двадцать первого века, несущим в регионы свет культуры. На секунду Саше показалось, что новый губернатор и вправду считает, будто калининградцы неграмотны, ходят в домотканых одеждах, и без его ценных руководящих указаний утратят секрет выплавки бронзы, после чего окончательно вернутся в неолит.

– Говоря о всестороннем развитии региона, нельзя не отметить необходимость созданий условия для прорыва… Сидящие в зале чиновники послушно кивали. Саша сделал традиционный для подобных мероприятий кадр «Маркс и Энгельс», когда несколько слушателей, сидящих в ряд, внимательно смотрят куда-то вперёд. Затем – крупный план таблички «Павел Кириллович Шаранов, врио губернатора Калининградской области». Имя и отчество нового губернатора пока ещё стояли перед фамилией.

– Согласованность наших усилий будет залогом экономического роста… Ещё нужно сделать снимок Юрия Денисова, мэра города. Юрца, как его любя называли калининградцы, надо снять получше. Дело заключалось в том, что последние полгода «Альтштадт» жил преимущественно за счёт контракта с пресс-службой мэрии. Это было не очень хорошо: постоянно приходилось одобрять и прославлять деятельность Денисова на своём посту (Саше, в отличие от пишущих журналистов, было проще: нужно было всего лишь красиво фотографировать мэра). Конечно, репортёрская свобода была утрачена безвозвратно. С другой стороны, благодаря этому контракту «Альтштадт» мог что-то платить своим репортёрам. Вообще, Денисова в городе не то чтобы любили – но из всех публичных

чиновников он вызывал наименьшее отвращение. Было ясно как день, что мэр ничего не решает, и что все проблемы Калининграда делаются в Москве (и надо сказать, делаются прескверно). Какой спрос с этого стрелочника? Он даже почти не ворует, ибо уже нечего – всё украдено в столице, а что дошло до области, осело в карманах губернатора.

– Главным объектом нашего внимания будут жители Калининградской области… Ещё нужно сделать кадр с первым заместителем губернатора по вопросам архитектуры и строительства: у зама такое лицо, словно через неделю его отправят возглавлять профсоюз дворников. Не исключено, подумал Саша. У нового губернатора наверняка много друзей и знакомых, которых хорошо бы пристроить на денежные должности.

– Нам всем, без сомнения, предстоит много напряжённой, но интересной работы… И – общий кадр зала, внимающего словам Шаранова… Зал понемногу пустел. Верхний свет погасили, и в помещении воцарился лёгкий полумрак. За окнами было облачно. Апрельское небо не радовало взгляд. Денисов, мэр Калининграда, посмотрел на спины уходящих людей. Надо было и самому идти за новым губернатором на совещание, но ему всей душой не хотелось этого делать. Вчерашний день выдался крайне нелёгким. В область приходили люди олигарха Чекмарева: Денисову пришлось вынести очень и очень неудобный разговор с весьма неприятными джентльменами. Для начала мэру показали папку с подробными записями банковских переводов и напомнили о судьбе арестованного Чинарина. Затем в жёсткой, на грани грубости, форме, объяснили новые правила игры, совершенно не отличающиеся от старых. «Если вы попробуете сделать хоть что-то без нашего разрешения», – сказал Денисову мужчина с глазами тамбовского волка, – «в Следственном управлении эту папку откроют, а вас – закроют. Вам всё понятно? Я не слышу вашего ответа.» Можно подумать, он раньше что-то делал без разрешения, не без сожаления сказал сам себе мэр, подходя к окну. Было пасмурно и хмуро, что снаружи, что на душе. Внизу стоял белоснежный «мицубиси зеро», прекрасный японский спорткар, на котором сегодня лихо прикатил к областному правительству новый губернатор. Машину оставили так, чтобы она была видна каждому входящему. Это было несколько вызывающе, подумал Денисов. Неужели нельзя было приехать как все, на классическом «Мерседесе» или «БМВ» сдержанных цветов? Если уж настолько хочется выделиться, то можно использовать полноразмерный американский «Кадиллак». Но это… «Мицубиси» на асфальте сиял белизной, словно цветок лотоса посреди болота. Претенциозно белые шины были сделаны из какого-то ультрасовременного пластика. Титановые литые диски колёс покрывало пронзительно-красное флуоресцентное напыление.

Точно такого же коммунистического цвета было и антикрыло. Казалось, что «мицубиси» прибыл сюда прямо из двадцать второго века. Денисову внезапно захотелось открыть окно и бросить что-нибудь тяжёлое на капот автомобиля. К нам в Калининград приехал золотой мальчик на белой машинке, и всем показал, что он здесь главный. Ну-ну. Не газуй, малыш. …А ведь всего неделю назад мэр был с полуофициальным визитом в Риге на встрече муниципальных глав балтийских городов. После ужина он «без галстуков» беседовал со своими иностранными коллегами, смеялся над шуткой мэра Таллина, вёл какой-то светский разговор с градоначальником Стокгольма … А теперь он у себя дома в Калининграде, и добрый мужчина с глазами тамбовского волка показывает ему папку, в шелесте бумаг которой слышится звон наручников, и снова нужно целовать сапоги нового губернатора, чтобы выразить своё верноподданичество… Всё-таки, в Европе хорошо, вздохнул мэр, погружаясь в теплоту воспоминаний, словно в расслабляющую ванну с аромамаслами. Вот бы у нас было так же. На секунду воображение нарисовало Денисову европейский, богатый Калининград. Вне сомнений, быть мэром такого города – просто прекрасно. Эта мысль бальзамом легла на истерзанную вчерашними беседами душу. Мэр смотрел в окно одухотворённым, возвышенным взглядом, точно персонаж тициановского портрета. Это длилось всего несколько секунд, но Саша успел поднять камеру, отключить вспышку (она только испортит свет, льющийся из окна) и сфотографировать мэра. Кадр получился прекрасным. Единственный снимок за сегодня, который можно отнести к области искусства. Звук затвора отвлёк Денисова от воспоминаний и грёз. Он с удивлением посмотрел на Сашу.

– Красиво стоите, Юрий Семёнович, – пояснил Саша, опуская фотоаппарат. – Кадр хороший получился. Наверное, это было первое доброе слово за неделю, которое мэр услышал в свой адрес.

– Ну, раз хороший, потом пришлёшь, – с какими-то неожиданными для себя нотками теплоты сказал он, поворачиваясь. Нужно было идти на совещание с новым губернатором. Поднимаясь по широкой лестнице, Денисов поймал себя на ощущении, что ему смертельно надоело унижаться. Вчерашняя порка вывела его из себя, хоть он и не показывал виду. Да, он честно соблюдает все правила игры и честно делится деньгами с начальством. Честно пытается сделать хоть что-нибудь в городе. Ну положим, что-то сэкономленное удаётся положить в карман; чего смущаться, ведь так делают все? Но зачем же хлестать его по щёкам, точно мальчишку? Разве давал он для этого хоть малейший повод?..

В Балтрайон, как это обычно и случалось в час пик, было не проехать. Автобус едваедва двигался по улицам. Вот и родная остановка. Саша с наслаждением вышел на улицу. Теплело. На деревьях зелёными точками появлялись первые ростки. Дома тоже не было покоя. Где-то вдалеке снова гудели своими двигателями истребители «Су». От их гула дребезжало стекло в балконном окне. Сверху, вторя самолётам, противно бубнил соседский телевизор. Зинаида Никитична на полной громкости слушала по вечерам новости вот уже много лет подряд. К ней ходил жаловаться ещё отец Саши, но это было бесполезно: сухонькая старушка (тогда ещё не настолько сухонькая, как сейчас), кивала, улыбалась, заверяла «да, да, конечно же, а мне казалось, что очень тихо», но уже через пять минут телевизор снова возвращался к предельной громкости. Зинаида Никитична, родившаяся, страшно подумать, ещё во времена культа личности, принадлежала к тому поколению, которому родители говорили «дочка, не смотри телевизор», и которому то же самое говорили внуки. Увы, судя по всему, Зинаида не послушалась ни тех, ни других. Саша всегда удивлялся, как она может выдержать просмотр отечественных новостных телепрограмм дольше тридцати минут. Исходя из транслируемых материалов, можно было предположить, что после этого времени в мозге смотрящего начнутся необратимые деструктивные изменения. Сам Саша телевизор смотреть не мог: это представлялось ему таким же отвратительным занятием, как прочистка канализационных труб. Отечественное телевидение имело двадцать пять каналов и две стороны. Одна из сторон отражала Россию. Родина по ту сторону экрана была идеальной страной. Даже Платон Афинский, Томас Мор и Томмазо Кампанелла не смогли бы придумать более совершенного государства, чем телевизионная Россия. Там росли зарплаты и строились дома, люди делали карьеры и приходили к успеху, создавали семьи и рожали детей. Елеем сочились речи телеведущих, а лицо их выражало благоговение. Казалось, что ещё совсем немного, и на заднем радужном фоне проскачет розовый единорог, из-под копыт которого будут вылетать золотые монеты. Всё это менялось, когда телевидение поворачивалось второй стороной, вещая про заграницу. Там был ад. Люди жили в нищете и бесправии, спиваясь и попадая в долговую кабалу. Дома разрушались, ночных прохожих грабили, мошенники обирали доверчивых

горожан,

интеллигенция

спивалась

от

бесперспективности

жизни,

и

правительства вели свои страны к катастрофе. В общем, это немного напоминало ту Россию, в которой жил Саша, его соседи и друзья. Саша сделал глоток чая и вздохнул. Телевизор можно не включать, окна можно зашторить, но от соседей с телевизором поможет или время, или чудо. Чуда не случилось, а время ещё не наступило, но вместо этого пришло сообщение от шеф-редактора Анастасии.

«Саша, привет, там из пресс-службы мэрии просят твою фотографию Денисова. Полноразмерную.» Надо же, не забыл, подумал Саша, беря в руки планшет и открывая фото с прессконференции. По-хорошему, нужно было бы попросить за полный кадр с мэрии денег, но чёрт с ними. Пусть подавятся. Хорошие отношения с пресс-службой важнее. А снимок и в самом деле был очень удачным. Ровный, сдержанный свет пасмурного неба, пройдя через оконное стекло, осветил мэра ничуть не хуже студийного софтбокса. Идиллические мысли сделали Денисова похожим на губернатора острова Борнео. Его лицо было расслабленным, но не развалившимся. В глазах мэра, казалось, отражался свет чего-то неземного. На кадре он смотрел в окно так, словно видел там что-то невообразимо прекрасное. Может быть, там была легендарная прусская Страна Аистов, счастливый мир, рай на этой земле?..

– Юрец, – панибратски обратился Саша к своему мэру на экране планшета, – это тебе мой подарок. Повесь себе на стену в кабинете, пока ты не поехал вслед за Чинариным. Обработав фото и затерев небольшой, совсем крошечный волдырик на подбородке мэра, Саша сбросил снимок Анастасии. «Настя, держи. Привет мэру. Если он вдруг захочет заплатить за снимок, пусть переведёт мне на карточку)» В конце концов, а вдруг? Налив себе ещё чёрного чая, Саша вышел на балкон. Апрель уже пришёл. Во дворе только-только начинала зеленеть сирень. Едва начинало темнеть: дни становились всё длиннее и длиннее. Снаружи царили лёгкие весенние сумерки, когда всё вокруг становится таинственным и загадочным. Саша любил вечерять на балконе, сидя в зелёном кресле, оставшемся от отца. Это было гораздо приятнее, чем ездить по всему городу на автобусах, чтобы снимать упитанные лица чиновников. Чертовски хотелось жить. Хотелось жить полной жизнью, как дышат полной грудью. Хотелось работать и зарабатывать, хотелось любить и быть любимым, хотелось ездить по миру и фотографировать его. Увы, обо всём этом в последние годы не удавалось даже мечтать. Саша ещё раз вгляделся в весенний мир снаружи, точно видел его впервые. Через двор его дома пролегала историческая граница, разделяющая Калининград и Кёнигсберг, крошечный переулок Хиршгассе и улицу сержанта Щедина. Белая панельная пятиэтажка располагалась прямо напротив трёхэтажного немецкого дома со штукатуркой цвета охры. Двор был уютным и укромным. Здесь росла сирень и стояли в ряд машины. По левую руку Саши, стоящего на балконе, располагались окраинные кварталы старого Кёнигсберга, с

улицами, мощёными брусчаткой, и декоративными барельефами у подъездов. По правую руку шли линии советских домов с геометрическими круговыми узорами на балконах и швами, замазанными цементом. Два города спокойно перетекали один в другой, точно день и ночь в этих весенних сумерках.

Май Парад Победы шёл на одноимённой площади в самом центре Калининграда. Торжественно музицировал военный оркестр. Гулко бухал бас-барабан. Колонна за колонной по асфальту проходили роты. Ветер полоскал закреплённый на здании мэрии огромный плакат с портретами Жукова, Василевского и Сталина. Под ними строгим, с тонкими засечками, шрифтом шла надпись «ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАША ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА!». Начало месяца выдалось пасмурным, и Саша уже надеялся на лучшее, но за день до парада пелена облаков исчезла с неба. Яркое майское солнце светило с юга, окружая головы марширующих нимбом контрового света. Ну хоть бы одна тучка появилась, подумал Саша, фотографируя чеканящую шаг роту пограничников. Солнце прямо в камеру, в видоискателе ничего не видно, глаза уже слезятся от напряжения. И всё время надо снимать, надо снимать… Голос диктора, явно подражавшего Юрию Левитану, продолжал: – …Идут ракетчики, повелители атомного огня, который поразит всех, кто дерзнёт напасть на Россию… Идут пограничники – снимаем пограничников. Идёт морская пехота – снимаем морскую пехоту. Идут лётчики – снимаем лётчиков. Когда по асфальту прошла колонна девушек-полицейских, в рядах зрителей началось некоторое оживление. Их надо снять побольше, рефлекторно отреагировал Саша, чуть наклоняясь вперёд. Красиво выглядят. Девушки в форме – хоть какая-то радость на этом параде. Игра в солдатики хороша до начала полового созревания; после же она приобретает неуловимый оттенок гомоэротизма. Общий план, ещё общий план, ещё кадров десять… Затвор «кэнона» трещал, как швейная машинка при прострочке джинсовой ткани. Теперь портреты крупным планом. Куда ты так быстро идёшь, неизвестная девушка в форме? Два шага назад был такой хороший поворот головы!.. Фотокорреспонденты и телеоператоры размещались на отгороженной площадке у парадных трибун: для тех, кто не шагает на парадах в ногу, оборудован специальный загончик с решётками. В двух метрах чесал своим «Никоном» Паша из «Известий» – прямая Сашина противоположность. Саша с «кэноном», Паша с «никоном». Саша высокий и длинноволосый, Паша плотный, низенький и до блеска лысый. Саше под тридцать, Паше под

сорок. И тот, и тот – прекрасные репортажники, наверное, лучшие фоторепортёры Калининграда…потому что все остальные уехали отсюда. Кто в столицу, кто за границу. На лбу у Паши, точно бриллианты, сверкали капли пота. От этого у Саши снова заслезились глаза. Ему захотелось куда-нибудь в осенний приморский лес, где в ветвях сосен тихо шумит ветер, где можно не торопиться с бесконечными съёмками марширующих людей… А парад всё шёл и шёл, и люди в форме всё маршировали и маршировали. Подумав, Саша решил сделать пару экспериментальных кадров. Закрыв диафрагму, он сделал почти полусекундную выдержку, для устойчивости поставив камеру на ограждение. На получившемся снимке марширующие солдаты размазались в облачко цвета униформы. Облачко было волнистым, словно вылезающий из мясорубки фарш. Саша вгляделся в снимок. Да, это уже не простой репортажный кадр. Пожалуй, это уже искусство. Апофеоз войны, как он есть – рота солдат, растёртая за полсекунды в кашу. Наверху, на временной парадной трибуне, располагались привилегированные зрители. Коварное и злое солнце всё равно проникало туда, под натянутый тент, своими жгучими лучами. Новый, ещё не избранный губернатор Шаранов и старый, ещё не арестованный мэр Денисов сидели рядом. Саше на ум пришло воспоминание о прошлогоднем параде: мэр и предыдущий губернатор занимали те же места. Тогда на снимках губернатор Чинарин в силу своего телосложения напоминал прожжённого, помотанного жизнью хряка-производителя. По сравнению с ним мэр Юрий Денисов казался розовым, невинным молочным поросёночком с рождественской открытки. Сейчас же всё было наоборот: рядом с молодым врио губернатора мэр выглядел, точно Государственный (с большой буквы Г) Муж (с большой буквы М). Саша перевёл взгляд в сторону, туда, где на парадном возвышении стояли два генерала. Они находились на расстоянии вытянутой руки друг от друга, весело шутя о чём-то. И это надо бы снять, рефлекторно подумал Саша, разворачиваясь к высшим офицерам и доставая из сумки телеобъектив. Жаль, что они неблизко, и ракурс вроде не очень получится… Вопреки ожиданиям, снимок вышел весьма неплохим как технически, так и идеологически. Его можно было бы вешать в казармы для поднятия боевого духа солдат. Два генерала улыбались друг другу, словно Гудериан и Кривошеин на Брестском параде (Саша был образованным фотографом и помнил известные исторические репортажные снимки). Чуть поодаль, слегка портя кадр, виднелся ещё один генерал с непроходимо дубовым лицом. На заднем плане можно было прочесть лозунг «Мы за ценой не постоим». Да, подумал Саша, глядя на снимок. Страна, где высшие офицеры так рады друг другу, поистине будет непобедимой. И да, за ценой они не постоят.

По асфальту проспекта уже двигалась боевая техника, и не было ей конца. Саша всё снимал и снимал, генералы всё приветствовали и приветствовали, а бронетехника всё ехала и ехала… …К вечеру стало ещё жарче: город изрядно раскалился в лучах майского солнца. Фотоаппарат гирей висел на шее. Саша поднял его и покрутил головой, разминая затёкшие мышцы, только потом сообразив, как это странно выглядит со стороны: оркестр играет государственный гимн, хор поёт торжественные строки, а длинноволосый фотограф вызывающе качает головой из стороны в сторону. Непорядок. Время близилось к шести часам, и сейчас Саша фотографировал торжественное открытие нового Вечного огня на «тысяче двести» – памятнику тысяче двумстам гвардейцам, павшим при штурме города. Старый Вечный огонь в виде бронзовой чаши был вполне хорош, и никто не знал, почему его решили заменить на скульптуру падающего навзничь бойца: госзаказ памятников – такая же удивительная вещь, как и современное искусство. По всей видимости, подразумевалось, что изваянного воина поразила вражеская пуля. Из распахнутой шинели на груди должно было вырываться пламя. Скульптуру изготовил какой-то очень известный столичный скульптор, лично знакомый с врио губернатора. Не то что бы его работа была совсем плоха – она вполне могла бы украсить собой чей-нибудь непритязательный дачный участок или же назидательно сообщать о вреде гололёда, но в качестве Вечного огня Саша бы её не поставил. Ветераны Великой Отечественной войны, будь они ещё живы, за такую скульптуру могли бы поступить с ваятелем по законам военного времени. Хор Балтфлота торжественно допел последние строки государственного гимна, а оркестр взял заключительный аккорд. Раздались аплодисменты. Откуда-то с задних рядов, где раздавали гречку с полевых кухонь, послышалось «Браво!». Лица музыкантов были строги и серьёзны. Хористы, одетые в парадную форму младших лейтенантов, выглядели чересчур торжественно. Обычно с такими крупными золотыми погонами рисовали царских офицеров в советском журнале «Крокодил». Саша знал одного из хористов. Когда-то давно тот был вокалистом известной калининградской рокгруппы, но время заставило его остричь волосы и надеть погоны. Это было немного неожиданно. Все друзья вокалиста знали, что тот уклонился от призыва способом, предусматривающим скорее ношение костюма Наполеона, нежели младшего лейтенанта, но, видимо, Балтийский флот был демократичен в своей кадровой политике.

– Пусть бойцы, заплатившие своими жизнями за победу над фашизмом, будут образцами героизма для каждого из нас! – торжественно говорил в микрофон будущий

губернатор Шаранов. Саша подлавливал момент, чтобы сфотографировать оратора с закрытым ртом. – Пусть весь мир знает, что все мы, калининградцы, с честью храним память о тысяче двухстах героях… От дежурных банальностей про войну и героизм неудержимо хотелось зевать. В этом году праздничная военная агитация, прорывавшаяся из всех щелей, успела надоесть больше обычного.

Шаранову,

подумал

Саша,

было

бы

достаточно

выйти,

и,

вздохнув,

минималистично заявить «Деды воевали»: все присутствующие и так прекрасно всё поймут. Увы, низовой политик обязан демонстрировать государственную гиперлояльность на грани сервильности, пусть это и всего лишь игра. Появись, к примеру, сейчас у памятника американские танки, губернатор замрёт только на одну секунду, да и то для того, чтобы набрать воздуха в грудь перед репликой «А сейчас хор Балтийского флота исполнит “Янки дудль” в честь наших освободителей! Да здравствуют народ и сенат США! Гип-гип-ура!».

– …и огонь этого памятника будет путеводным светочем для всех нас! – наконец, договорил Шаранов и эффектным жестом указал на статую изогнувшегося назад бойца. Это было именно то, что ждал Саша. Он вдавил кнопку спуска, и – шых-шых-шых-шых-шых – «кэнон» отснял серию фотокадров. Сделав снимков двадцать, Саша отошёл в сторону, чтобы сменить точку съёмки. Отсюда было хорошо видно пятерых казачьих атаманов, над папахами которых сияли расшитые хоругви. Синяя форма балтийских казаков прекрасно сочеталась с золотом. К сожалению, изза своих бород и лиц атаманы напоминали полевых командиров, возглавляющих террористические бандформирования. Наверное, не стоит выкладывать этот кадр на сайт. Казаки – удивительно ранимые люди, хоть это и не заметно. Ещё обидятся и настрочат жалобу в комитет по печати. Три флотских офицера в парадной форме принесли декоративные факелы с трепещущим пламенем. Наступал кульминационный момент. Саша, пригибаясь, прошёл перед собравшимися зрителями, готовясь снимать торжественное зажжение огня. Снова толкаться локтями, снова пробиваться вперёд… Не самая приятная часть работы. Лучшая точка для фотосъёмки уже была занята оператором Виталиком с ГТРК. Ладно, подумал Саша, справлюсь и так. Ни один конкурент-фотограф так не мешает фотокорреспонденту в работе, как телеоператор. Со своим громоздким штативом он закроет собою лучший ракурс, и будет снимать несколько минут подряд. Тем временем командующий Балтфлотом, губернатор и мэр подошли к памятнику, сжимая в руках декоративные факелы. Адмирал стал по одну сторону, штатские – по другую.

– А сейчас будет торжественно пущен газ, – объявил молодой врио губернатора, широко улыбаясь.

Газ пустили то ли слишком сильно, то ли слишком заранее. Казалось, что сработал боеприпас объёмного взрыва. Шшшшшшшшшшых – колоссальный столб огня вспыхнул в груди солдата и взметнулся в небо. Шшшшшшшшшшых – отснял «кэнон» длинную серию из двадцати пяти кадров. Жар вспышки достиг Саши, заставляя сделать шаг назад. Всё это произошло одновременно и заняло буквально пару секунд, не больше. Пламя опало и уменьшилось до планируемой величины. Адмирал, сохраняя самообладание, отряхивал сажу с рукава. Мэр щупал левую бровь и натужно улыбался. Оркестр исполнял туш. Звуки музыки были такими же яркими, как отблески солнца на тубах и валторнах.

– Торжественным караулом, – начал свою речь командующий флотом, – станут к мемориалу бойцы «Молодой армии»!.. Адмирал ещё рассказывал про преемственность поколений и школу героизма, а к пылающему солдату уже шли чеканным шагом три мальчика и три девочки, одетые в полуармейскую униформу. К груди каждого из них был прижат детский автомат Калашникова – недавняя разработка под малокалиберный патрон «лонг райфл». Раньше Саша видел такие автоматы только на репортажных фото с московских парадов; теперь же новинка дошла до регионов. Дойдя

до

памятника,

дети

отрепетированными

движениями

разделились,

и,

повернувшись, встали по обе его стороны почётным караулом. Мальчики слева, девочки справа. Орёл на нарукавных шевронах детей выглядел столь хищно и вызывал столь однозначные

исторические

ассоциации,

что

казалось

удивительным

–

почему

правоохранительные органы ещё не запретили «Молодую армию» за реабилитацию нацизма?

– Лёша, – вполголоса спросил Саша, опуская фотоаппарат. – У нас в Кёнигсберге был фольксштурм?

– Это гитлерюгенд, – безапелляционно возразил Алексей, который любил военное дело и Германию. – У фольксштурма не было хороших автоматов. Из скульптуры бойца шёл горящий газ. Пламя шипело, точно сердитая кошка; казалось, что где-то неподалёку взломщики вскрывают сейф автогеном. Хор Балтфлота, приняв максимально трагический вид, исполнял «Бухенвальдский набат». Оркестр натужно и скорбно рокотал медью. Непреклонные лица молодоармейцев были достойны того, чтобы оказаться на обложке фотоальбома «Тоталитарная эстетика». Приглядевшись, Саша надел на камеру телеобъектив. Такому кадру нельзя пропадать зря.

– Нет, в Москву я прилечу послезавтра, – отойдя в сторону, разговаривал по спутниковому телефону врио губернатора Шаранов. – Я в Калике сейчас. Да тут меня чуть заживо не сожгли. Дикари хреновы. Ну и город, я тебе скажу… Перезвоню потом, хорошо?..

В Калике… Саша с презрением аборигена посмотрел на молодого московского наместника. Почему нельзя, как всем образованным людям, использовать благородный топоним «Кёниг»? Ну хорошо хоть не «Калград», и на том спасибо. Но всё же, если в следующий раз Москва пришлёт более цивилизованного наместника – так сказать, без южного культурного кода – то будет просто замечательно. Торжественная церемония плавно близилась к своему завершению. Музыканты зачехляли инструменты. Хористы, сняв фуражки, садились в автобус с чёрными армейскими номерами. Перед памятником вырос курган из гвоздик. В полевых кухнях закончилась гречка. Люди чуть разошлись по сторонам, и можно было с большей свободой перемещаться по мемориалу. Саша подошёл к пылающему жаром памятнику чуть ближе, чтобы снять обелиск через трепещущее пламя. Подумав и сменив «телевик» на «ультраширик», он опустился на одно колено. Ракурс снизу придаёт кадрам монументальность. Девочка с косичками мужественно смотрела вдаль. Её рука крепко сжимала цевье детского автомата Калашникова. Саша несколько раз сфотографировал её, потом, подумав, закрыл диафрагму и сделал очень маленькую выдержку. Кадр на новых настройках выглядел эпично. Света, проникшего на матрицу фотоаппарата, хватило только на то, чтобы прорисовать майское голубое небо и пламя, рвущееся из груди бойца. Всё остальное – обелиск, скульптура, и девочка с бантиками, над плечом которой торчал пламегаситель автомата – получилось силуэтом. Фотоснимок выглядел потрясающе монументально. Жёлтое пламя и обелиск придавали ему какое-то деспотически-ближневосточное настроение в лучших традициях искусства древней Ниневии, и лишь оружейный ствол у силуэта с бантиками свидетельствовал о современности. Этот кадр мог бы украсить собой кабинет Саддама Хусейна, который, как известно, в своё время очень ценил автомат Калашникова. На секунду Саша задумался, хорошо это или плохо – когда фотоснимок твоей работы висит в кабинете диктатора? Следует ли счесть это комплиментом автору? Совместимы ли гений и злодейство?.. …Саша устало ввалился домой. Как же приятно приходить домой засветло, подумал он, снимая с усталого плеча фотосумку. Ксюша потёрлась о гудящие от усталости ноги. Ужасно хотелось пить. День фотоада закончился, подумал Саша, наливая в чашку остывшей воды из чайника. Сахар неохотно растворялся, и его приходилось активно подгонять ложкой, стуча ею о фарфор.

Всё, на сегодня всё. За день получилось две тысячи семьсот кадров. Нужно отправить тридцать снимков в редакцию. Ну можно и чуть побольше. Сорок. Больше не нужно – никто из посетителей сайта «Альтштадт» не станет столько смотреть. Паша наверняка уже выложил свои фото, но при такой оперативности неизбежно страдает качество. У «Калининградских известий» ставка на скорость, у «Альтштадта» – на уровень. Телевизор Зинаиды Никитичны, соседки сверху, работал на полную громкость. Судя по всему, там транслировали какой-то очередной фильм про войну. Реплики «вперёд, бойцы!» и «урааа!» помимо воли врывались в уши Саши, точно атакующие солдаты во вражеские траншеи. Кошка Ксюша тихо хрустела кормом в мисочке. «Лёша, Саша, вы там как?» – Спросила в редакционном чате шеф-редактор Анастасия. «Делаю фото, нужно время. Первые кадры скину минут через пятнадцать». «Хорошо. Лёша, как у тебя там с материалом?» «Да, сейчас пишу». Алексей практически не исказил действительность. В общих чертах репортаж был продуман ещё на параде, оставалось лишь перенести его на бумагу. Не то что бы Алексею этого не хотелось; в конце концов, профессионал выполняет любое задание по своему профилю. Правильнее было бы сказать, что ему было до жути противно писать этот материал. Алексей предпочитал максимально острые темы в журналистике. Свою карьеру он начал в самой скандальной калининградской газете «Пятое колесо», и ушёл оттуда только тогда, когда там арестовали главного редактора Рудакова. Несколько лет назад преступники, связанные с бывшим губернатором Чинариным, подожгли Алексею машину после его публикаций. Необходимость же писать сейчас рутинный репортаж про парад, попутно расточая похвалы мэру, вызывала у него эмоции пианиста с консерваторским образованием, вынужденного играть «Голуби летят над нашей зоной» для посетителей чебуречной «Подвиг разведчика». Алексей допил кофе; мельхиоровая ложечка упёрлась ему в скулу. Белая, пустая страница ждала его на экране. Призывно мерцал курсор. Откладывать уже было нельзя. Писать было тошно. Жизнь была плоха и невразумительна. В «шевроле» требовалось сменить тормозные колодки, но гонорара за статью хватило бы разве что на замену масла. Прошлой ночью Алексею приснился сон: Ляш 2 и Василевский3 сидели в бункере и играли в шахматы на Кёнигсберг. Ляш утверждал на то, что игра нечестная, потому что у

2 Отто Ляш, немецкий военачальник, генерал от инфантерии, последний комендант города и крепости Кёнигсберг. Руководил обороной города; после капитуляции был заочно приговорён Гитлером к смертной казни. До 1955 года находился в заключении в воркутинских лагерях.

3 Александр Василевский, советский военачальник, маршал Советского Союза. Командуя 3-м Белорусским фронтом, после двухмесячной осады и четырёхдневного штурма овладел городом и крепостью Кёнигсберг.

Василевского в пять раз больше пешек, чем у него, но тот упорно проводил в ферзи одну пешку за другой, и каждый раз с потолка бункера сыпались крошки бетона. Кошмар продолжился наяву: два часа назад гражданская жена устроила Алексею грандиозный скандал. Больше всего Алексею в этот горячий момент хотелось выпить бутылку ледяной водки, после чего послать ко всем чертям жену с её дикой ревностью, «Альтштадт» с его грошовыми зарплатами, «шевроле» с его вечно ломающимися деталями и президента Российской Федерации с его внутренней политикой. К сожалению, у него не было даже водки. Даже тёплой. Ещё раз посмотрев с тоской на экран, Алексей перевёл выравнивание курсора вправо и по памяти напечатал эпиграф: «Любым народом очень просто управлять. Для этого надо сказать, что на него собираются напасть, показать ему врага, а всех пацифистов объявить непатриотами». Вздохнув, он допечатал: «Это работает одинаково – в любой стране». Перейдя на новую строку, Алексей указал автора: «Герман Вильгельм Геринг, рейхсмаршал авиации». Правильно подобранная цитата оказала необходимый для работы импульс. Сами собой из-под пальцев побежали строки, посвящённые торжественному параду в ознаменование великой годовщины новой победы…или же наоборот? Работа спорилась. Дописав и вычитав репортаж, Алексей выслал его шеф-редактору Анастасии, не забыв стереть эпиграф. Оставлять цитату подсудимого Нюрнбергского процесса в репортаже про девятое мая было бы слишком цинично. В эту же минуту Саша отправил в редакционный чат фотографию с огненным факелом, от которого отшатывались мэр, губернатор и адмирал. «Я полагаю, это ведь нельзя выкладывать?» «Думаю, что да», – почти сразу ответила шеф-редактор Анастасия. Этого следовало ожидать. Года два назад ещё можно было бы поспорить с комитетом по печати, но сейчас «Альтштадту» следовало соблюдать осторожность. «Хорошо. Тогда я в интернет кину» Не стоит такому снимку пропадать впустую, сказал Саша самому себе, включая модем, подсоединённый к спутниковой антенне. Настало время совершить такое административное правонарушение, как «Нелегальное использование средств электронной коммуникации», или, если говорить проще, выйти в настоящий, всемирный интернет. В принципе, это не являлось очень опасным поступком: ну кому Саша нужен? Выходить-то в интернет было можно. Можно было смотреть фильмы и слушать музыку.

Можно было спокойно сидеть в социальных сетях под псевдонимом и без фотографий. Другое дело, если пользователь соцсетей начинал долго и упорно публиковать посты наподобие «В России массово нарушаются права граждан» или «Внутренняя политика, проводимая президентом страны, ведёт общество к кризису». В таком случае следовало ожидать, что по району рано или поздно начнёт летать квадрокоптер с пеленгатором на крыше, а потом выключится свет, и в дверь постучат, после чего выпишут штраф размером в годовую зарплату. Но если не писать – то, скорее всего, не придут. Модем весело мигнул лампочками, щедро раздавая вай-фай вокруг себя. Двери в мир были открыты. Выход в интернет был для Саши примерно тем же, что и поднятие перископа для подводной лодки. Возможно, нечто подобное ощущал небритый командир субмарины, живущий среди зловония дизельного топлива и сорока немытых матросов, когда приникал к окуляру, чтобы хоть так увидеть чаек, летающих над волнами, зелёные пальмы на берегу и загорающих на золотом пляже девушек в бикини. Ты живёшь в России, думал Саша, но вот включается спутниковый модем, и перед тобой открыт весь мир. Дорога к виртуальной свободе была долга и недешёва. Саша отдавал деньги челноку Игорю; тот, в свою очередь, оплачивал ими интернет в Польше. Вся система спутникового модема была куплена за солидную сумму три года назад, когда это ещё можно было приобрести. Но – как потом впоследствии неоднократно думал Саша, свобода, пусть даже и виртуальная, стоит своей цены до последней копейки. Он любил смотреть снимки другого мира, лежащего по ту сторону границы. Города и страны, где он никогда не побывает. Пейзажи, которые он никогда не сфотографирует. Дома, в которых он никогда не будет жить. Девушки, которых он никогда не пригласит на свидание. Но теперь хорошо бы выложить в интернет взамен и что-то своё. Нельзя же только потреблять? По рассказам мамы, дедушка, живший в Ленинграде, очень любил слушать по ночам зарубежные радиопередачи. Помимо этого, дедушка занимался радиохулиганством, транслируя в ночной эфир «Битлз» и общаясь на скверном английском с финскими коллегами. Однажды к нему пришли люди из КГБ и настоятельно порекомендовали ему покинуть Ленинград. Собственно, так дедушка и оказался здесь, на берегах Преголи. Что же, сегодня Саша тоже немного похулиганит. Саша ещё раз посмотрел на снимок из серии «вспыхнувший воин». Столб огня уходил вверх, а отшатывающиеся адмирал и губернатор выглядели там столь смешно и комично, что любой, кто посмел бы опубликовать этот снимок, мог бы с лёгкостью получить уголовную статью за оскорбление должностных лиц. Но не оставлять же его в вечном архиве под сукном?

В соцсетях уже гуляли снимки факела на «тысяче двести» – не только Саша обладал в Калининграде доступом к интернету – но все они были слишком любительскими, сделанными на телефон из задних рядов. Ещё раз посмотрев на записи типа «в Калининграде бомбануло» и ещё раз с удовольствием отметив, что все эти фотографии значительно уступают его снимку, Саша выложил кадр. На ум пришла странная аналогия: жители России выходят в условно запрещённый интернет, точно пассажиры поезда вылезают на крышу. Поезд нельзя покинуть, но можно ненадолго оказаться вне его, чтобы подышать воздухом вседозволенности и заразиться бациллой вольнодумства – разумеется, рискуя упасть с крыши подвижного состава. Саша пожал плечами. Вот и первый «лайк» – от пользователя «Лазерный Джо». Это Алексей, хотя на аватарке нарисована аниме-девочка в белой униформе. Так необходимо для конспирации, хотя сам Алексей утверждает, что это – граф Цеппелин собственной персоной. Хм. Со своей любовью к Германии и флоту тот немного перегибает палку. Ну что же, акт эксгибиционизма совершён, теперь уже глупо стесняться. Саша, ощущая прилив крови к щекам и общее возбуждение души, отправил фотографию в пять лучших калининградских интернет-сообществ. Он и раньше публиковал там свои анонимные снимки, но столь крамольный он выкладывал в первый раз. Фотоснимок вызвал неожиданно бурную дискуссию в сети: на следующий день под ним было свыше трёхсот комментариев. Для немногочисленного калининградского интернета это можно было считать грандиозным успехом. К беседе присоединились даже агитаторы из государственных интернет-бригад, изображающие из себя патриотически настроенных обывателей. На ряд стереотипных ругательных реплик с призывами «найти и разобраться» Саша посмотрел с презрением. Толсто работают. Ну кто поверит, что патриотический обыватель будет нелегально выходить через спутник в интернет, чтобы написать верноподданническое заявление? Это будет столь же нелепо, как американский шпион-негр в ушанке и тельняшке. Для патриотов есть рунет, где они предаются публичному обмазыванию эманациями величия отчизны – собственно, из-за этого рунет и напоминает бочку с тухлыми яблоками. Приличному человеку там не место. Так, присмотрелся Саша, а вот этот собеседник всё-таки настоящий. Такое сообщение можно написать или за очень большие деньги, или от чистой души. С фотографиями на аватарке, не скрывается. Какой-то пожилой русский пенсионер. Забавно. «Видимо, у автора снимка нет Родины. Ему полностью чужды духовность и нравственность, которые бы могли подсказать ему об омерзительности его поступка. Зато наверняка он считает себя приверженцем так называемых либеральных ценностей, которые

навязали нашей стране гайдары и чубайсы. Зёрна этой гнили были посеяны в перестройку американцами, чтобы сокрушить то истинное, народное, на чём стоит наша Русь…» И так – длинный, на половину страницы, монолог, написанный удивительно красивыми словами. Казалось, что посреди берёзовой рощи вот-вот появится медведь в лаптях, который начнёт играть «Боже, царя храни» на аккордеоне, намекая, чтобы ему налили блюдечко хлебного вина из самовара. Дополнительную пикантность этому высказыванию придавало то, что недовольный автор-пенсионер жил в Великобритании: судя по всему, несколько лет назад его туда увезли эмигрировавшие внуки. Обилие репостов из сообществ a-la «Типичные Мытищи» свидетельствовало о крайней тоски по родине. Саша даже позавидовал автору. В самом деле, очень хорошо любить Россию из-за границы. Когда ты живёшь в Европе, когда у тебя есть европейские деньги, европейские права, европейская свобода, европейская социальная защита и европейский уровень жизни,– тогда, конечно, можно выйти в интернет и искренне написать о чистой и бескорыстной любви к России. Ведь из России теперь даже в интернет так просто не выйдешь. Саша помешал остывший чай в кружке. Может, написать об этом пенсионеру с берегов Темзы? Да ну, вдруг того ещё удар разобьёт. Лучше порадуйся за старичка. Если бы тот жил в Калининграде, то вместо филиппик в интернете ему пришлось бы решать куда как более неприятные вопросы – к примеру, потратить пенсию на еду или на лекарства? И вообще, береги честь смолоду. В интернете нужно быть очень осторожным с тем, что пишешь. Не удержишься, отправишь несколько резких сообщений – а потом тебя будут судить за экстремизм, ибо если судебный эксперт находит (как правило, он находит) в ваших репликах признаки экстремизма и неуважения к власти, то судья становится на сторону эксперта, а вы садитесь на несколько лет. От этих размышлений Сашу отвлёк телефонный звонок. Вести были недобрые.

– Здравствуйте, это областной комитет по печати, – произнёс в трубке телефона сухой женский голос. У Саши отчего-то в голове вспыхнуло старинное школьное воспоминание о том, как его отчитывал завуч за какую-то пустяковую провинность. – Это вы выложили в интернет снимок со вчерашним инцидентом на «тысяче двести»? Быстро они отреагировали. Было неприятно. Снаружи грохотал пролетающий истребитель. Балконное стекло мелко и неприятно дребезжало. На ум мельком пришло воспоминание, как несколько лет назад – тогда ещё только появлялся рунет – Саша обсуждал в сети пролетающие над городом самолёты. Какойто собеседник упорно продвигал тезис о том, что если над Калининградом не будут летать российские «Су», то вместо них очень быстро появятся американские «F-35». Саша написал ему о том, как давно, полвека назад, вполне себе отечественный военный самолёт упал на

детский сад в Светлогорске. Собеседник ловко ушёл от ответа, напомнив про бомбардировки Белграда и войну в Ираке, а Саше через полдня позвонили из военного ведомства и аккуратно попросили воздержаться от подобных дискуссий. «Ваша общественная позиция играет на руку нашему потенциальному противнику» – вежливо, но очень твёрдо сказал тогда мужской голос в трубке. – «Пожалуйста, следите за своими словами» «А то что?» – Спросил Саша. Тогда он был более смелым, да и времена, признаться, стояли ещё относительно либеральные. «В таком случае мы будем вынуждены принять меры, которые посчитаем необходимыми. Разумеется, в рамках законодательства.» На следующий день Саша пошёл ставить себе систему спутникового интернета от польского провайдера…

– …это ваш снимок? – переспросил женский голос в трубке, возвращая Сашу в действительность. Предаваться воспоминаниям не так опасно, но что же делать в настоящем времени? Как бы ответить? Можно конечно притвориться, что он не пользуется интернетом. Можно уйти в глухой отказ, демонстрируя незнание пресловутого инцидента. Саша избрал третий путь.

– Я профессиональный высококвалифицированный фотограф, – сказал он как можно более сухо, стараясь превзойти в этом свою собеседницу. – И бесплатно ничего – никуда – и никогда – не выкладываю. Да, наверное, это идеальный вариант. Пусть он будет выглядеть прожжённым циникомфотографом, продажным, как и все журналисты. Цинизм – это мозоль, которая образуется у человека от соприкосновения с неприятной жизнью, и, по мере возможности, от этой жизни защищает.

– Может быть, вам заплатили, – ответили в трубке после паузы. – Если это всё-таки вы, удалите. Чтобы не было проблем впоследствии. Да, проблемы они могут обеспечить, кто же спорит. Так что надо завести ещё один потайной аккаунт в соцсетях – с первого выкладывать обычные снимки, со второго – запрещённые… Саша вышел на балкон, чтобы успокоиться после беседы с цензурным ведомством. Было всё-таки нервно; он едва не пролил чай, размешивая сахар в кружке. С фотографии на стене смотрела Ира. Возможно, будь Саша более решительным и смелым – как вчера, выкладывая фото в интернет, как сегодня, беседуя с цензурным ведомством – у них бы всё получилось иначе. Но, к сожалению, нет: дама сердца вышла замуж за парня из Эстонии и

уехала в Таллинн. Остаётся только порадоваться, что хотя бы у неё сейчас всё хорошо. Такая замечательная девушка, как Ира, достойна нормальной жизни, а не всего этого… Впрочем, и у него тоже не настолько уж плохо. Фотография, пусть и анонимно, выложена, и пользуется успехом. Удалось – пока – обвести вокруг пальца комитет по печати. И природа за окном просто прекрасная. Весна заканчивается, подумал Саша, глядя в окно, за которым был майский светлый вечер. Осталось совсем немного. Он пережил весну, и даже что-то сделал. Скоро будет лето. Лето – это очень хорошо. Там много событий, много фотосъёмок, хорошая оплата. Летом дешевле еда. Лето – это жизнь.

Июнь В автобусе, несмотря на открытые окна, было невообразимо жарко. Разгорячённый сквозняк, врывавшийся через них, казался дуновением какого-то мистического демона пустыни – не то джинна, не то африта. По всем Сашиным представлениям, такая жара приличествовала средиземноморскому Неаполю или же Афинам, но никак не балтийскому Калининграду. Находиться на сиденье, обшитом светло-охровым кожзаменителем, было ужасно. Но ничего не поделаешь: чтобы сфотографировать что-то старое и интересное, нужно ехать в область. Центр Кёнигсберга изрядно разрушили в войну, и ещё больше – после неё. Автобус достаточно быстро двигался по просёлочной дороге, время от времени огибая продавленные в асфальте ямы.

– Тебе на следующей выходить, – повернувшись, предупредил Сашу мужчина, сидящий неподалёку. На нём была одета белая затёртая рубашка в мелкую клеточку. Верхние две пуговицы вольно болтались незастёгнутыми.

– Ага, спасибо. Саша первый раз был в этой, доселе незнакомой ему части области, и существовала опасность пропустить нужную ему остановку, помеченную в маршруте как «по требованию». За окнами по обеим обочинам виднелись углубления на месте выкорчеванных пней – всё, что осталось от старой аллеи. Вдоль всех дорог Восточной Пруссии немцы столетиями высаживали липы. Это давало путникам тень и укрытие от солнца. Времена прошли, и липы начали срубать: слишком часто водитель-лихач, не справившись с управлением, улетал не в кювет, а в ствол дерева. Придорожные деревья, столь коварно нападающие на нерадивых автомобилистов, получили прозвище «последние солдаты вермахта». Придорожные липы пилили на Сашиной памяти всегда, но несколько лет назад этот процесс принял просто лавинообразный характер. В интернете (тогда ещё интернет был не по спутнику) злословили (тогда ещё можно было), что Чинарин (тогда ещё не арестованный), уроженец алма-атинских степей, решил устроить в Калининграде привычный для себя пейзаж. Зубья бензопил врезались в двухвековые липы, виновные только в своём происхождении. Может быть, губернатор действительно хотел, чтобы водители меньше попадали в аварии, но деревья было жаль. Свою первую фотовыставку Саша посвятил именно аллеям: он так же выезжал за город и фотографировал приговорённые к смерти деревья, выстроившиеся шеренгами вдоль дорог.

Конечно, сейчас бы многое он снял по-другому, менее прямолинейно, более тонко, но сфотографированное уже не изменить: придорожных аллей Восточной Пруссии больше нет. Лишь виднеются следы-ямки от пней на обочинах, да лежат после той фотовыставки в шкафу снимки не спиленных лип: матовая фотобумага, шестьдесят на девяносто… …Междугородный автобус тронулся с места, фыркнув по-вулканически горячими выхлопными газами, и исчез вдали, оставив Сашу одного на остановке. Было тихо и жарко. Асфальт, разогретый июньским солнцем, казался магмой. Ветер негромко прошелестел в придорожной траве. Солнце давно миновало зенит, но жар не спадал. Саша огляделся. Здание остановки было старым, в духе функциональной архитектуры брежневских «бетонных семидесятых». Название посёлка когда-то было выложено на стене остановки мозаикой из осколков кафельной плитки, но теперь оно лишь угадывалось под многочисленными слоями краски. Саша пожал плечами. Какая разница, как называется этот небольшой посёлок? Гвардейское, Заовражное, Кожедубово? Мюльхаузен, Швегерау, Кляйн Фридрихсорт? Сколько их, таких, в Калининградской области? Полузаброшенных, особо никому не нужных, как и люди, что в них живут? Асфальт излучал зной. Впереди, метрах в пятидесяти, одиноко возвышались три липы, уцелевшие каким-то чудом. Пилы рабочих не коснулись их. Главная дорога посёлка уходила вправо. Возле перекрёстка стоял небольшой магазин «Роза», сложенный из белого силикатного кирпича. На крыльце «Розы» стояла девушка в сланцах на босу ногу и лениво курила сигарету. Запах дыма чувствовался издалека. На Сашу девушка равнодушно посмотрела мельком – должно быть, ещё один турист приехал посмотреть на руины местной кирхи. Саша так же мельком взглянул на девушку через солнцезащитные очки. Волосы собраны в пучок. Затёртая футболка, спортивные шорты. Одета небогато, что и говорить. Бедность пронизывала посёлок, точно воздух. Она была во всём. В пробитом, латаном асфальте главной дороги. В отвалившейся со стен старых немецких домов штукатурке, обнажившей щербатый красный кирпич. В покосившихся заборах и хибарках самодельных сараев. Наверное, восемьдесят лет назад, когда сюда пришли первые переселенцы, посёлок выглядел гораздо лучше. Бедность в России, подумал Саша, такой же политический инструмент, как поддельные выборы, как цензура, как батальоны полицейских с дубинками. Обеспеченный человек опасен – он слишком независим, он может слишком многого захотеть. Напротив, бедный

человек рад даже грошам. Бедный человек не будет заниматься политикой, чтобы не потерять последнюю работу. Бедный человек покорен. Им можно управлять при помощи миски еды, и он будет искренне радоваться ей… Из– за забора голодными глазами недружелюбно посмотрела овчарка. Саша на всякий случай обогнул забор по дуге. …Если бы он здесь родился, он бы точно не стал фотографом. У его родителей просто не хватило бы денег, чтобы подарить ему на двадцатилетие хороший фотоаппарат, благодаря которому он сейчас может заработать на хлеб и коммунальные платежи. Ему повезло, что он родился в полумиллионном городе, ему повезло, что десять лет назад ещё хватало денег на камеры, ему ещё очень и очень повезло. А вот той девушке, что сейчас стоит у магазина и курит, не повезло… Влево отходила старая, очень старая, вымощенная булыжником дорога. Камни были неровными и округлыми – совсем не такими, как кёнигсбергская прямоугольная брусчатка. За сотни лет булыжники просели в две колеи, возвышаясь выступом посередине дороги. Этот выступ тянулся вдаль, точно гребень дремлющего в земле дракона. Саша свернул туда. Через тонкую подошву обуви чувствовались бугристые камни. В этой полузаброшенной части посёлка было пусто. Когда-то давно здесь проходила узкоколейная железная дорога; её разобрали почти сразу после войны, в сорок седьмом. Такая же судьба постигла и станционное здание. От него остался только перрон, выложенный таким же булыжником, да угол фундамента из гранитных валунов. Саша остановился и достал фотоаппарат. Было непривычно снимать здесь, где никто не требовал журналистское удостоверение или разрешение на съёмку. Кадр с перроном не получился – какие-то камни в траве. Вживую перрон несуществующей станции, ведущий к разобранной железной дороге, выглядел гораздо более философски. Зато получилась фотография большого сарая по другую сторону дороги. Он выглядел, как новый. Стены с узорчатой кладкой были возведены немецкими каменщиками прекрасно, на века. Единственным, что не выдержало хода времени, были стропила: подгнив с годами, они просели вниз, и крыша из красной черепицы выглядела так, словно какой-то великан с размаху ударил по ней кулаком. Саша подошёл поближе и сфотографировал кладку. Свет солнечных лучей падал под удачным углом, подчёркивая шероховатую текстуру кирпичей. К сожалению, всё портили железные двери сарая. Ржавый металл выглядывал из-под серой, флотского оттенка, краски. Сарай выглядел неплохой аллегорией Калининградской области: остатки прошлого мира, следы иной, высокоразвитой цивилизации, которая строила здесь замки, усадьбы и узкоколейки. И люди, живущие на руинах этой Атлантиды, которым, к сожалению, под силу

только разбирать эти здания на кирпичи да вешать двери из ржавого железа. Ну ещё можно фотографировать то, что ещё не разрушилось. Рим пал в пятом веке. Целую тысячу лет Вечный город ломали на мрамор и бронзу, пока не наступило Возрождение. Времена спрессовались, и у Саши есть надежда дожить до калининградского ренессанса. Надежда есть, а шансов, судя по обстановке, не так уж и много. Интересно, какие двери были здесь при немцах? Его вторая фотовыставка была посвящена дверям домов, оставшихся со времён прошлой жизни города, дверям с коваными решёточками и небольшими, засыпанными пылью окошками, дверям, за которыми, казалось, находится старый Кёнигсберг. Саша делал кадры на отцовский плёночный «Зенит» с антикварным

ГДР-овским

объективом

«Триоплан».

Зернистая

чёрно-белая

плёнка

удивительно размывала время, не давая зрителю понять, в каком же, собственно, веке были сделаны снимки старых домов? Часть зданий потом попала в программу реновации: особнячки на улице Тельмана, бывшей Герцог-Альбрехт-аллее, «признали» аварийными и снесли. Жителей выселили куда-то на окраину города, а на освободившемся месте возвели крупный жилой комплекс. Не особо повезло и выставке: в интернете (тогда он ещё был, но там уже вовсю действовали государственные агитационные бригады) на неё вылили ушат ругательных комментариев. Сашу назвали «фашистом-германизатором» и посоветовали добровольно сдаться в полицию. Затем кто-то написал донос в правоохранительные органы и областной музей, перестраховываясь, попросил Сашу убрать фотографии как можно скорее.

– Нам не нужны проблемы, – вежливо попросила его заместитель директора. – Поймите нас пожалуйста, мы государственное бюджетное учреждение… Надо было идти дальше. Третья фотовыставка сама себя не подготовит. Саша вернулся на дорогу и направился в ту сторону, где за дубовой рощей виднелся одинокий шпиль кирхи. Июньское солнце светило немилосердно, выжигая посёлок своими лучами, точно гневом божьим. Фотосумка клонила к земле, словно крест. Должно быть точно так же, в час такого же злого солнца, две тысячи лет назад казнимые шли на Голгофу. Судьба привела Сашу сюда в день летнего солнцестояния – страшный праздник кульминации светила, что дошло до зенита своего могущества, но теперь неуклонно и неостановимо пойдёт вниз. Теперь день будет только короче. Год начинает умирать. Хорошо, что вокруг никого нет: кто уехал на работу в Черняховск, кто укрывается от зноя дома. Дорога была пуста, и Саша счёл это знаком судьбы: есть пути, по которым следует идти в одиночестве. Гребень каменного дракона свернул, огибая дубовую рощу; посёлок скрылся позади. Саша замер. Перед ним во всём своём разбитом великолепии оказалась кирха.

Кирха построили из красного кирпича в пятнадцатом веке по указанию Людвига фон Эрлихсхаузена, Великого магистра Тевтонского ордена; у неё была колокольня с высокой двускатной крышей, и стены, укреплённые массивными гранитными контрфорсами. Когда-то внутри находился орган с пятью регистрами, а деревянный резной алтарь изготовил в семнадцатом веке самый опытный кёнигсбергский мастер. В войну при боях была повреждена лишь колокольня; само же здание почти не пострадало – по рассказам первых переселенцев, в окнах даже сохранились витражи. После войны кирху традиционно, как другие церкви Восточной Пруссии, использовали для хранения колхозного зерна. Через тридцать лет она начала приходить в упадок. Колхоз построил себе новое зернохранилище, а здание забросили. В бывшем доме пастора когда-то жили сразу четыре семьи. Дом продержался почти до конца Советского Союза; оба разрушились в одно и то же время. Лет тридцать назад неизвестные – не то коммерсанты из Калининграда, не то местные жители – разобрали его на кирпичи, оставив лишь фундамент из гранитных валунов. Саша стоял напротив полуразрушенной кирхи. Даже сейчас, будучи превращённой в руины, она выглядела достойно, умирая, словно христианский мученик на арене Колизея. От колокольни остались только две стены, соединённые углом. На самом верху свили своё гнездо аисты. Ржавые стрелки навсегда остановившихся башенных часов разошлись в плоскости. Одна указывала на шесть часов, направляясь в землю; вторая же, отогнутая под углом, точно гномон солнечных часов, устремлялась в небо. Саша подошёл поближе. В стене зиял пролом; свод одного из окон обрывался в пустоту. Крыши у кирхи не было. Пол был засыпан битым кирпичом и землёй; там, где когда-то находился алтарь, сейчас зеленело молодое деревце. На стене чудом сохранился кусок штукатурки с фрагментом фрески. Краски, по прошествии лет, выцвели под лучами солнца и каплями дождей. Здесь, в тени старой кирхи, чувствовалась прохлада. В воздухе чувствовался странный запах старого немецкого здания, запах кирпичной пыли и чего-то ещё… Запах самой истории? Запах вечности? Саша шагнул в дверной проём колокольни. В толще сохранившейся стены наверх уходила лестница, узкая, с полустёртыми за столетия ступенями и низким потолком. Она вела на отсутствующий второй этаж башни, обрываясь в пустоту. Прикасаясь рукой к шестисотлетним кирпичам, раскалённым июньским солнцем, Саша высунулся из верхнего дверного проёма. Сбоку, на стене виднелись остатки разрушенного крестового свода. Швы кладки казались ослепительно белыми, обжигая глаза, но день уже уступал место вечеру. Светило достаточно склонилось к горизонту: исчезла полуденная выбеленность красок. Саша, повинуясь внезапному порыву, снова прикоснулся к красным кирпичам. Когда-

то безумно давно, шесть веков назад, их уложил в стену безымянный мастер. Когда-то по этой лестнице поднимался католический монах, сжимая одной рукой факел, а другой – прикасаясь к этим же шероховатым кирпичам. Когда-то здесь проходил лютеранский пастор, освещая себе путь восковой свечой, и его тень падала на эту стену. Сейчас же здесь выжженная июньским солнцем Страна Аистов, и сама кирха в ней – всего лишь тень прошлого, каким-то чудом сохранившаяся среди круговерчения веков. Отойдя метров на двадцать от кирхи, Саша разложил лёгкий алюминиевый штатив. Достав фотоаппарат, он осторожными движениями накрутил инфракрасный фильтр на объектив. Вот так, теперь можно сделать пробный кадр… Саша обдумывал эту фотовыставку уже довольно давно. В прошлом сентябре, который выдался удивительно тёплым, ему удалось пару раз выехать в область и сфотографировать кирхи. Тут ему и пришла в голову идея, наполняющая жизнь хоть каким-то смыслом. На первой выставке были снимки ушедших в прошлое аллей; на второй – двери, ведущие в исчезнувший город. Третья будет посвящена кирхам Калининградской области, снятым через инфракрасный светофильтр. Если он просто сфотографирует кирхи, то эти кадры, показывающие мастерство немецких зодчих, прекрасно подойдут для путеводителя или набора открыток, но не больше. Должно быть что-то ещё, показывающее не только талант архитектора, но искусство фотографа. К идее использовать инфракрасный светофильтр Саша пришёл почти случайно. Интересно снимать то, что видит человеческий глаз, но ещё интереснее фотографировать то, что недоступно человеческому зрению. У инфракрасного излучения нет цвета в общепринятом понимании, как нет его у флюорографического снимка или рентгенограммы. Всё получится другим. Синее небо окажется по-ночному чёрным. Листва деревьев и трава станут снежно-белыми. Таким же белым, почти светящимся, станет красный кирпич немецкой кладки. Чёрный с красным отсветом светофильтр будет пропуском в мир фотографического сюрреализма, где странные призрачные кирхи несуществующего мира возвышаются в яркой лунной ночи, и над ними проносятся ставшие грозовыми облака. После первых фотопроб Саше в своих снимках почудилось нечто потустороннее, в лучших традициях эстетики Говарда Лавкрафта – словно он открывает для себя ящик Пандоры, видя то, что не дозволено увидеть человеку… Теперь оставалось только выбраться в область и сделать нужные кадры. Будь у Саши автомобиль, и не будь у него необходимости делать в месяц двадцать репортажей для «Альтштадта», он вполне мог бы наснимать на целый фотоальбом. Увы, приходилось ограничиться лишь выставкой. Он подготовит двенадцать кадров, по числу месяцев и апостолов (ну и ещё Саша живёт в квартире номер двенадцать: это не случайно). Это тоже

немало. В двенадцати кадрах можно передать целый мир – и, возможно, благодаря Саше труд безымянного каменщика не пропадёт зря… Саша присел на корточки, стараясь не задеть локтём растущий рядом осот. Штатив не хотел стоять ровно, и одну из его ног пришлось дополнительно выдвинуть. Отсюда, снизу, кирха приобретала монументальность стен, но остатки колокольни слишком удалялись в небо и истончались. А ещё надо бы перейти чуть подальше и в сторону, чтобы было видно часы… Но тогда скроется этот угол башни, и она будет выглядеть, как одиноко торчащая стена… …Снимай, Саша, снимай, сказал он себе. Когда-то давно немецкие каменщики укладывали эти кирпичи, и их труд пережил века. Уже нет ни резного алтаря, ни органа, обрушилась штукатурка с фреской, и навсегда остановились часы, но пока ещё стоят древние стены. А когда обрушатся и они – только фотографии расскажут людям, что когда-то, с древних времён, здесь была кирха, и только благодаря этим снимкам кто-то увидит часы с отогнутой стрелкой, что указывают одновременно на белую землю и чёрное небо… …Слава из пятой квартиры уехал в столицу на заработки. Ему вообще не везло с работой: учился в профлицее при кораблестроительном заводе, работал где-то на стройках, но к успеху не пришёл. Пытался с друзьями добывать янтарь в самодельной шахте на побережье, но на них «наехали» профессиональные чёрные копатели со связями в полиции. Последние полгода где-то шабашил.

– Да надоело в магазине за полтинник батрачить, – признался он Саше на прощание. – Опять, гады, вписали недостачу и десятку недоплатили. Саша мог только посочувствовать. Да, работа в торговле – опасное дело, недоплатить могут как пить дать. Но что поделать, когда другой работы нет? Только брать чемодан в руки и отправляться в путь. Так что теперь, после отъезда Славы, в подъезде из условно-молодого поколения «под тридцать» остались только неудачники Саша и Даша. Один выбрал карьеру, и теперь может позволить себе интернет и кроссовки. Вторая выбрала семью, теперь у неё два развода и две дочери.

– Правильно сделал, – сказала Даша, с трудом спуская детскую коляску по лестнице. Две представительницы

неусловно-молодого

поколения

бодро шли

рядом,

весело

поздоровавшись с «дядей Сашей». – Могла бы – сама уехала. Саша согласно кивнул, обгоняя соседку, чтобы помочь с коляской. Его сверстницы уже ведут детей в школу, а чего, так сказать, добился он? Мысль о возможном переезде не сильно радовала. Не хотелось покидать родной город, где прошли почти три десятка лет жизни, где он знает всех, и все, в общем-то, знают его. Не хотелось оставлять ни море – вечно

неспокойную, нежаркую Балтику, на берегах которой сосны возносятся в небо с песчаных дюн, ни землю – где аисты вьют свои гнёзда на черепичных крышах старых домов. Не хотелось – да и не особенно моглось. Были бы живы родители, был бы Саша лет на десять моложе, отъезд в Москву мог бы увенчаться успехом. Сейчас же жизненный опыт подсказывал, что попытка вклиниться в незнакомый столичный мир, где нужно будет выгрызать успех среди таких же парней, съехавшихся со всей страны, может закончиться тихим и бесславным возвращением к пенатам – да и упущенное место в «Альтштадте», скорее всего, уже будет держать новый фотограф, и держать так же крепко, как это сейчас делал Саша. Поэтому вместо поезда в Москву его ожидал автобус в центр Калининграда, на съёмки более успешных молодых людей: сегодня проходили выборы губернатора. Выборы губернатора прошли при полнейшем равнодушии калининградцев. Помимо Шаранова,

в

электронных

бюллетенях

были

ещё

четыре

фамилии

каких-то

невразумительных овощей. Овощи даже теоретически не могли составить Шаранову никакой конкуренции, и только поэтому избирательная комиссия допустила их на выборы. Широко улыбаясь, Шаранов вышел из кабинки для голосования и показал корреспондентам большой палец. Саша отснял серию кадров с весёлым губернатором. Сойдёт. Интересно, почему у него такие большие зрачки? А впрочем, какая к чёрту разница, пора ехать домой и обрабатывать снимки. Может, тоже пойти проголосовать? Да ну. Не стоит. Сделав на прощание несколько кадров с опустевшим избирательным участком, Саша развернулся. Когда-то давно, в молодости, он тоже пару раз ходил на выборы. Он знал, что это ничего не изменит, но ему было приятно снова оказаться в школе, где он когда-то провёл десять лет от звонка до звонка с правом переписки. В буфете продавали вкусную выпечку, а учительница химии, что сидела в избирательной комиссии, всегда была рада увидеть своего бывшего ученика и передать с ним приветы родителям (подумать только, тогда ещё были живы родители – эта мысль пронзила Сашин мозг подобно тому, как стрела времени пронзает жизнь). На бюллетене можно было с чистой совестью перечеркнуть все окошки, после чего написать там несколько строк, более уместных для стены мужской уборной, и опустить бумагу в избирательную урну. Увы, электронное голосование лишило Сашу даже такого невинного способа выразить своё отрицательное отношение к институту выборов в Российской Федерации. Электронные машины для голосования – вещь хорошая, говорят, что подтасовать выборы с ними нельзя. Правда, к тому времени Саша уже начал немного разбираться в жизни и понимать, что сначала прикладывать к сканеру отпечатков свой палец, а затем нажимать на экране фамилию кандидата – не лучшая идея. Лучший избиратель – это неизвестный избиратель.

В городском автобусе было невообразимо душно. Открывающихся форточек не имелось, поскольку фирма-производитель оснастила его кондиционером. Увы, через годы эксплуатации кондиционер сломался, поэтому Саша ехал, точно в пароварке. Впрочем, слово «ехал» не вполне подходило ситуации: вся улица Батальная, она же Егерштрассе, стояла в пробке из-за аварии на перекрёстке. Сегодня Саша снимал репортаж о торжественном открытии отремонтированного тротуара где-то в полупригородах между Васильковым и Малым Исаковым. Тротуар был действительно хорош: чтобы торжественно перерезать ленточку, приехал даже мэр Калининграда, хоть это юридически была и не его территория. Сама же съёмка получилась противоречивой. Довольно обшарпанные корпуса общежитий и ржавые железные ворота гаражей, рядом с которыми проходил новый тротуар, выглядели, точно декорации из перестроечного фильма про люберов, которые живут тем, что грабят пассажирские автобусы, проезжающие по трассе. Больше всего Саше понравился стоящий поодаль заброшенный металлический гараж, который не открывали лет двадцать. Какой-то не то хулиган, не то владелец, не то одно и другое одновременно, нарисовал жирными линиями на створках ворот могильные кресты, сопроводив это огромной надписью «ПОХОРОННОЕ БЮРО». Готический гараж коварно белел своими письменами, периодически попадая Саше в кадр. В сочетании с ленточкой и чиновниками это выглядело великолепно, но для выкладки на сайт, пожалуй, слишком смело. Придётся отретушировать. Сделав для себя несколько чёрно-белых кадров в эстетике советского декаданса и безвозвратно ушедшей эпохи гласности, Саша поспешил к остановке. По сравнению с теми местами, где ему сегодня довелось фотографировать, родной Балтрайон казался высокоурбанизированной, прекрасно благоустроенной частью города, где живут культурные, образованные, приятные в общении люди. Поскорее бы вернуться домой. Автобус едва-едва тащился вперёд. От этого жара казалась ещё более убивающей. Откуда-то в салон прорывался запах выхлопных газов. Сашу утешала только мысль о том, что выхлоп дизеля не особо ядовит.

– Шеф, открой дверь, – попросил какой-то мужчина с красным, потным лицом. Судя по оттенку его щёк и шеи, визит к кардиологу был делом ближайшего времени. – Шеф, ну открой, жарко ведь.

– Откройте дверь, дышать нечем, – подтвердила женщина, обмахивающая маленькую дочку веером. Кондуктор с непроницаемым лицом смотрела в окно.

– Нельзя, – наконец, откликнулся водитель. Он находился в привилегированном положении: небольшое окошко рядом с ним было открыто. – Автоинспекция штраф даст: нельзя ездить с открытой дверью.

– Ну так что, нам теперь задохнуться, что ли? – продолжал краснолицый пассажир.

– Ну а что я могу сделать?

– Дверь открой.

– Нельзя, я сказал же, – возразил водитель. Саша молчал, испытывая сильное желание присоединиться к этой беседе. Проезд недавно подорожал: за такие деньги, хотелось сказать ему, не то что водитель должен открыть двери – кондуктор должен обмахивать опахалом пассажиров. Восемьдесят рублей за билет, а едешь, как пельмень в бульоне. На секунду воображение нарисовало ему картинку: пассажиры автобуса, переглянувшись, выбрасывают несговорчивого водителя в раскрытые двери, после чего берут управление транспортом в свои руки… Не выдержав жары, Саша выскочил на две остановки раньше. На улице, по сравнению с автобусным пеклом, хотя бы можно было дышать. Проклятый зной никак не спадал. На решётке ливневого водостока, аккурат возле полустёршейся надписи «UNION GIESSLEREI4 1928», лежал пластмассовый рубль. Саша зачем-то взял его. Конечно, один рубль ничего не стоит, но деньги, как и люди, не должны валяться на земле. В сумке зазвонил телефон. Номер был незнакомый, но на экране высветилось – Наталья Капустина. Неочевидный плюс жизни в полицейском государстве: поскольку все телефоны регистрируются по паспорту, тебе никогда не позвонит незнакомец.

– Алло, Александр? – раздалось в трубке. Голос у незнакомой Натальи деловой и прямолинейный, лишённый какого бы то ни было кокетства.

– Да.

– Меня зовут Наталья Вячеславовна, я представляю свадебное агентство «Самый важный день».

– Очень приятно, – дежурно сказал Саша из вежливости. Об этом агентстве он был наслышан от коллег-фотографов: фирма со связями и историей, берут большие комиссионные, но находят платёжеспособных клиентов. Крайне требовательны, способны вымотать душу до предела. В последние годы, в связи с общим падением уровня жизни, оказались на отмели, но принципов работы не изменили.

– Я звоню по поручению Юрия Семёновича Денисова. Он хотел бы, чтобы вы были фотографом на свадьбе его сына, Николая.

4 «Литейная мастерская UNION» (нем.)

– Да, я готов, – ответил Саша почти рефлекторно, на автопилоте. Наверное, это можно было назвать инстинктом фотографа, живущего в крайней экономии. – Когда? Пока Наталья называла дату, Саша пытался собрать расплавленные мысли и сообразить хоть что-нибудь. Он уже два года не снимал свадьбы. Сколько сейчас-то берут свадебные фотографы? У них ведь своя сложная тарификация – попросишь мало, заказчик решит, что ты не умеешь снимать. Попросишь много, заказчик просто сорвётся. Два года назад он снимал за пятьдесят тысяч. Сейчас можно было бы запросить шестьдесят, среднюю калининградскую зарплату. Но тут – мэр…

– …Сколько будет стоить съёмка всего дня? – задала самый главный вопрос Наталья.

– От сбора невесты и до первого танца молодых – сто двадцать тысяч, – решительно ответил Саша. Если Наталья скажет, что это много, можно будет снизить цену до ста тысяч. Торг уместен всегда.

– Что ещё включено в цену? – почти сразу же спросила Наталья.

– Съёмка «лавстори», фотокнига двадцать на тридцать сантиметров.

– Хорошо. Можете ли вы подъехать к нам в офис для подписания бумаг? Завтра, в первой половине дня? Наш адрес – Ленинский проспект, дом восемнадцать… …Кажется, жизнь начинает налаживаться, как говорил бомж из анекдота, что зашёл в привокзальный туалет и обнаружил там недопитую бутылку пива. Надо было просить сто пятьдесят тысяч…

Июль Ещё одна съёмка молодого, свежеизбранного губернатора символизировала собой единство духовной и государственной власти. Павел Шаранов и сопровождающие его люди, несколько удивлённо озираясь, посетили строящуюся церковь святого апостола Павла. Она вот уже два года возводилась в сквере на углу улиц Комсомольской и Чекистов, когда-то давно называвшихся Луизеналлее и Флоттвелльштрассе. Похоже, это место само по себе способствовало переименованиям: при бывшем губернаторе Николае Чинарине церковь носила имя святого Николая Угодника. Саша нажал на спуск. Вспышка отразилась от потолка и оштукатуренных стен церкви, освещая делегацию. Было досадно. Буквально позавчера сломался затвор фотоаппарата, и его пришлось сдавать в ремонт. Это потребовало вскрыть конверт со сбережениями, которые Саша копил на зубную коронку. Пока мастер чинил технику, Саше пришлось взять на работу старую полулюбительскую камеру. В темноте она неохотно наводилась на резкость, снимала с большими шумами, и кадры получались прескверные. Вспышка ещё раз озарила храм. Саша прикоснулся языком к сколу зуба. Вот так, всю весну экономил деньги, и никакого толку. Хорошо, если получится накопить на коронку к осени. Без зуба можно снимать, а вот без фотоаппарата – нет. Скорее бы свадьба сына мэра, а то что-то наша экономика получается слишком экономной. Вот интересно, подумал Саша, снова снимая губернатора на фоне золотой хоругви, какому святому нужно молиться, чтобы разваливающийся зуб зарос обратно? Может ли Бог сотворить чудо и создать коронку за одно мгновение? …А если он не может спасти даже зуб, то как он может спасти душу?.. Видимо, Бог решил помочь Саше с коронкой опосредованно: на следующий день раздался звонок риелтора Вадима. Когда-то давно, ещё до «Альтштадта», Саша фотографировал интерьеры для калининградского альманаха недвижимости и архитектуры. Потом альманах разорился, задолжав Саше деньги за съёмки загородной виллы и директора одной строительной фирмы, (она впоследствии тоже разорилась) но опыт остался, равно как и связи с риелторами.

– Саша, привет, – начал Вадим. – Привет, как жизнь? Всё фоткаешь? А сегодня свободен? Нужно снять одну квартирку в Зелике. Сегодня в три. Можешь?

Сегодня Саша был вполне свободен, особенно если учесть, что Вадим платил вдвое больше «Альтштадта» – хотя и снимать для него приходилось от силы раз в полгода. За это ему можно было даже простить уничижительно-дилетантский глагол «фоткать». Квартира в Зеленоградске выглядела прекрасно: двухуровневая, с видом на море и итальянским дизайном в бело-золотых цветах. В гостиной Саша даже попросил включить для съёмки декоративный мозаичный фонтан, оформленный в римском стиле. Владелица, грустная дама в бежевом платье, нажала скрытую кнопку, и струйка воды брызнула из бронзовой львиной пасти в мраморную чашу.

– Крупные бизнесмены из Москвы, – пояснил Вадим на обратном пути, крепко сжимая руль своего «хёндая». – Были связаны с военными заказами. Субподрядчики по строительству. Сам понимаешь, там миллиарды крутятся, на такое всегда много желающих. Вот у них конкуренты бизнес и отжимают… Хорошо, что у Саши ничего нет, кроме кошки, фотоаппарата и квартиры. Если у тебя есть что-то стоящее, тобой быстро заинтересуются.

– …наехали через знакомых из госбезопасности. Так что теперь они задёшево продают всё, что есть в России. Уезжают в Европу… Разумно. Если на тебя наезжают через полицию – помогут связи в Следственном управлении. Если на тебя давит Следственное управление, спасут знакомства в госбезопасности. Но если за тобой пришли из госбезопасности, то выручить могут или звонок президенту России, или билет на самолёт… В Калининграде было – наконец-то – облачно и пасмурно. Лютая жара ослабла. Остановив машину, Вадим открыл потрескавшийся на сгибе бумажник, вытянул оттуда пятитысячную банкноту и протянул Саше.

– Ничего, что наличными? У меня налоговая за карточкой следит по-жёсткому. Каждый рубль проверяют.

– Да нормально, – чуть покривил душой Саша. В идеале, конечно, надо было брать уже тысяч шесть: инфляция неумолима. С другой стороны, попросишь шесть, и Вадим, отказавшись, поедет снимать квартиру сам, на телефон. А так, снял задёшево, но получил деньги сразу: «Альтштадт» в этом году иногда чуть задерживается с платежами… Игорь всё так же стоял у своего торгового «вольво», стоящего возле лужи цвета кофе с молоком. Рядом, крутя брелок в пальцах, находился его сын, Олег. С Олегом Саша был знаком лишь шапочно; тот был моложе года на четыре, но, в отличие от Саши, выглядел значительно увереннее. То ли его делал солиднее опасный промысел человека, не всегда указывающего в таможенной декларации содержимое автомобильного багажника, то ли

окрылял определённый жизненный успех – всё же, контрабандист зарабатывает побольше фотографа.

– Сейчас, конечно, у поляков можно очень дёшево машину купить, – говорил Олег таким амбициозным тоном, словно обсуждал продажу небольшой нефтяной компании. – Оттомоторы5, что ни говори, прошлый век, и никому не нужны. Мне предлагали «пассат» девятнадцатого года за пятьсот евро. Состояние очень хорошее, но растаможка в два раза дороже самой машины…

– Кошачий корм? – поинтересовался Игорь, когда Саша поднял глаза от содержимого багажника «вольво».

– Ага.

– Две восемьсот. Пятитысячная купюра Вадима ушла так же быстро, как и пришла, подумал Саша. Вот и поснимал, называется. Ладно, этого корма Ксюше хватит на сезон. В последнее время она стала меньше есть. Неужели это уже сказывается её возраст? Четырнадцать кошачьих лет – это уже не шутки.

– Что, даже сосисок не купишь? – в шутку спросил Игорь, передавая ему пакет. – Смотри, это ещё по старым ценам, следующая партия дороже будет. Пограничники тарифы поднимают. Услышав это, Саша взял про запас сразу три упаковки.

– Друзья губернатора хотят подзаработать, – предположил он.

– Фуйбернатора, – нигилистично произнёс Олег, крутя на указательном пальце брелок с автомобильными ключами. Игорь согласно кивнул: – Понаехало новых чинуш в область. Это было абсолютной правдой. Новая команда чиновников, десантировавшаяся из столицы вместе со свежеизбранным губернатором, решительно приступила к действиям. На всех важных должностях начали появляться новые лица. Денежные потоки перенаправились в нужные карманы. Было бы лицемерием осуждать Шаранова за подобную практику. Когдато так же поступал и бывший губернатор Чинарин: будучи родом из Алма-Аты, он заполонил своими земляками все мало-мальски значимые посты в области. Во времена Московского княжества использовался термин «прислать на кормление»; сейчас, наверняка, подобная тактика называлась изящнее, хоть и осуществлялась схожими методами.

5 Бензиновый двигатель внутреннего сгорания

– Снимал я тут губернатора вчера, – коротко сказал Саша, делая такой вид, словно фотографирует того каждый день (в принципе, это не было особым преувеличением). – Золотой мальчик.

– Фуяльчик, – коротко и безразлично сказал Олег, не поддерживая беседу. Фуредупликация делала его похожим на персонажа из книг Солженицына. – Такой же петрушка из Москвы, как и все остальные… Всю первую половину следующего дня Саша провёл в русском интернете, читая публицистику. Это была довольно бесцельная и напрасно прожитая половина дня даже по меркам всей Сашиной жизни. Какой-то московский диссидент, несколько лет назад эмигрировавший в Нью-Йорк, разразился большим эссе о судьбах России. Красной нитью через весь текст тянулся тезис «Это мы все виноваты, что позволили установить диктатуру в нашей стране». Автор, ругавшийся на равнодушие и бездеятельность россиян, рекомендовал всем начать с себя. Какая идиллия, равнодушно подумал Саша, наливая себе крепкого чёрного чая. Интересно, «мы» – это в данном случае кто? Что, и он, Саша, тоже виноват? Такое ощущение, что все эти политэмигранты уехали на Луну и пишут оттуда; да что там, они как будто и родились на Луне. Начни что-то делать в России, и ты поразишься тому, как скудны и ограничены твои возможности. Если твоё семейное гнездо, как и у диссидента-обличителя, находится в пределах Бульварного кольца Москвы, твои шансы повлиять на что-то в стране ненамного выше нуля. Если ты, подобно Сашиным предкам, родился на Петроградской стороне или Васильевском острове, эффективность твоих действий приблизительно равна мнимой единице. Если ты появился на свет и живёшь в Балтийском районе Калининграда, то твои политические возможности стремятся к минус бесконечности. Что бы сказал ньюйоркский мечтатель, родись он, подобно Иммануилу Канту, на берегах Преголи? Как бы он начал с себя? Из-за границы-то хорошо рассказывать, что и как надо делать россиянам. С такой оппозицией даже никакой тайной полиции не нужно… Ладно, хватит деградировать в интернете. Пора готовить обед. Вчера Саша купил сосиски, значит, сегодня следует купить картофель на гарнир. В овощном ларьке было не по-июльски прохладно. На плечах продавщицы лежал узорчатый платок. Картошка была прошлогодняя, грязная и довольно мелкая, но, к счастью, доступная по цене (урожай этого года ещё был очень дорог). Клубни местами тронула гниль. Саша с отвращением отбрасывал негодные картофелины, рассчитывая, что на дне ящика найдутся относительно нормальные. Так и оказалось.

Набирая ещё не успевшие подгнить клубни в пакет, Саша отчего-то почувствовал себя бомжом, копающимся в помойке. В углу ларька стоял старый телевизор, по которому шли новости. Президент, как обычно, выступал перед каким-то собранием с речью.

– …наше геополитическое могущество, – рассказывал президент России сидящим в зале мордатым, упитанным чиновникам, – базируется на трёх столпах. Первым из них, без сомнения, является наша духовность… А стареет президент, подумал Саша. Он в меру невнимательно наблюдал за этим процессом всю свою жизнь. Так люди порой смотрят на растущее дерево в палисаднике, внезапно обнаруживая что небольшой росток за прошедшие десятилетия стал выше целого дома. На секунду Саше представилось, как с годами президент России, теряя всё человеческое, постепенно превращается в вечного биоробота с запчастями, сделанными в США. Чёрт возьми, так можно и всю жизнь при нём прожить, состариться и умереть, а президент, наполовину заменённый нейросетью, так и будет рассказывать с экрана всякую дичь…

– …любому, кто посмеет покуситься на духовные скрепы нашей страны, – рассказывал с трибуны президент, – мы, так сказать, обломаем рога… Сбоку, под телевизором располагался ящик с уценёнными испорченными овощами. В нём копались три бабушки крайне бедного вида. Это был бы кинокадр высочайшей пробы цинизма. Для фотографии обстановка не годилась – слишком плохой свет, слишком маленьким получится на снимке экран телевизора – но кинокадр с президентом, рассказывающим о геополитическом могуществе, и пенсионерками, копающимися в ящике с гнилой, плесневелой морковью, был бы так же пронзителен, как сцена из «Броненосца «Потёмкин» с коляской, катящейся по лестнице. Саша внезапно подумал, что если по телевидению хотя бы шесть дней будут показывать то, что реально происходит в России, всю эту бесконечную нищету и тотальную безнадёжность, то уже на седьмой день, точно в советском политическом анекдоте, к Спасской башне выстроится длинная вооружённая очередь… …Так хорошо обедать Саше не доводилось довольно давно. Шницель с овощным гарниром, сам должно быть того не ведая, возвращал едока в былые, поистине тучные времена – когда у Саши ещё были ещё не разбитые жизнью мечты о будущем, когда казалось, что мир лежит перед ним, точно пляж, полный янтаря, и стоит только шагнуть вперёд, как всё обязательно получится. Сильно он изменился за эти годы, ничего не скажешь, подумал Саша, отрезая ещё кусочек. Жизнь в России ломала об колено и не таких, как он.

Рядом с ним самозабвенно жевал видеооператор Константин. Константин предпочитал называть себя исключительно «профессиональный свадебный видеограф», но Саша относился к этому с лёгким пренебрежением. Камера у Константина была хороша – великолепный «кэнон» четырёхлетней давности. В былые времена, о которых только что ностальгировал Саша, такой аппарат считался бы весьма устаревшим, но сейчас Константин имел полное моральное право чуть приподнимать бровь, глядя на десятилетнюю Сашину фотокамеру. Свадьба сына мэра была в разгаре. К столу для операторов подали горячие блюда; у Саши появилось десять-пятнадцать минут, чтобы пообедать самому, и немного отдохнуть. Почти восьмичасовой фотографический чёс приостановился. Глаза болели от непрерывной съёмки. Сначала – сборы сына мэра. Юный отпрыск двадцати пяти лет послушно вдевал запонки и поправлял галстук-бабочку перед камерой. Саша фотографировал его на большой застеклённой веранде семейного особняка: мэр жил в уютном доме неподалёку от бывшего кёнигсбергского района Амалиенау, города-сада, спланированного архитектором Фридрихом Хайтманном.

– А теперь нас вместе, – сказал ему мэр Юрий Денисов, хлопая своего сына по плечу. Семейный портрет в интерьере получился замечательно. Отец и сын, весело улыбаясь, смотрели прямо в кадр. Гораздо дольше пришлось потрудиться на сборах невесты, юной дочери крупного калининградского бизнесмена, поставляющего бетон для городских строек. Снимая удивительно кропотливый процесс накладывания тональных кремов трёх разных оттенков на лицо новобрачной, Саша подумал, что происходящее определённо напоминает ему династический брак времён возрождения, когда сын герцога фон Шванентайха сочетается с дочерью купца Гольдбаха – вот он, союз власти и капитала. Пожалуй, это была последняя минута, когда Саша мог что-то подумать: вслед за этим начался нескончаемый чёс, в котором воедино слились выкуп невесты, питьё шампанского в доме невесты, торжественное заключение брака, поцелуи, обмен кольцами, вручение букетов, питьё шампанского, бросание бокалов, поездка по городу, фотосъёмка на острове Канта (жених нежно держит невесту за талию, невеста аккуратно кладёт руку с букетом на плечо жениха), фотосъёмка в Рыбной деревне (конечно, это всего лишь архитектурная стилизация под набережные ганзейских городов, но фотографироваться тут очень даже можно), фотосъёмка в парке «Юность» (все уже вымотаны донельзя, шампанское смешалось с жарой, и у молодого мужа на лице начинает проступать сомнение в обдуманности своего поступка – приходится постоянно отвлекать его от подобных мыслей), торжественная поездка кортежа в лучший

банкетный зал Зеленоградска (терраса с видом на море; этот ресторан мэр подарил своему сыну на свадьбу – через подставных лиц, разумеется), тосты, тосты, нескончаемые тосты… И вот только теперь, когда к барскому столу поданы горячие блюда, можно дать фотоаппарату отдохнуть. И себе тоже. Для фотографа и видеооператоров накрыли отдельный небольшой столик в углу за занавеской. Блюда здесь, разумеется, были скромнее, чем на основном столе, да и столовые приборы из мельхиора, а не серебра, – но всё равно, обстановка была просто восхитительна. Наверное, лучше всего свадьбу сына мэра Калининграда мог бы описать великий кёнигсбергский сказочник Гофман: что-то в этом празднике было от «Щелкунчика» с марципанами и сказочными цукатами. Единственное, что принадлежало не Гофману, а, пожалуй, скорее Салтыкову-Щедрину, – это лица сидящих гостей, и, признаться, это была самая несимпатичная часть. Саша снова бросил взгляд на главное застолье: не нужно ли ещё что-то сфотографировать? Рассадка – чётче не придумаешь, кто есть кто в калининградском бомонде. По сторону жениха – региональные министры, вице-заместители, и, в роли свадебного генерала – сам губернатор. По сторону невесты – директоры, генеральные и исполнительные, инвесторы, бизнесмены. Вот кого здесь немного – так это силовиков. Два полицейских генерала и один подполковник из Следственного управления; все в штатском, чтобы не пугать гостей. На ум пришла картина, изображавшая приход колдуна на крестьянскую свадьбу. Возможно, войди сюда полковник силовых служб в парадном костюме, половина присутствующих, точно гоголевские персонажи, побросалась бы в окна, да там бы и застряла – до самого ареста. Саша ещё раз посмотрел на Шаранова. Одного губернатора в наручниках он уже удачно сфотографировал, и если когда-нибудь придут за новым, то Саша сделает ещё более удачный кадр. Он снова вспомнил обыск у бывшего губернатора и стол, полный денег. Конечно, здесь люди рангом поменьше, но наверняка, у каждого из гостей есть что-то подобное – ну, как минимум, полная тумбочка долларов. Все серьёзные люди в России давно уже перешли на валюту наличными. Рубли, к сожалению, могут за один день стать дешевле бумаги, на которой они напечатаны – и это вовсе не метафора. Шаранов, сидящий в белоснежной рубашке и золотых запонках, поддел вилкой тигровую креветку. Саше подумалось, что если однажды губернатору доведётся спасаться бегством за границу – на теплоходе ли, на самолёте – и если потом придётся работать в Париже таксистом, чтобы заработать себе на пропитание, то он так и будет рассказывать про Россию. В его изложении это будет чудесная страна, где на свадьбах все ели серебряными вилками тигровые креветки, жили в двухэтажных особняках и передвигались исключительно

на японских спортивных автомобилях новейшего образца. Россия Саши, где приходится есть картошку с курицей, одеваться в секонд-хенде и ездить полуразвалившимися автобусами, останется за кадром. Ну вот, подумал Саша, дворянин фон Шванентайх объединил свою власть с капиталами Гольдбаха. Откуда-то шло противное ощущение, что на этом празднике жизни Саша – всего лишь лакей, пусть даже и с фотоаппаратом. Ощущение крепостного было иррациональным: Сашу никто не порол на конюшне и не грозился отдать в рекруты, но избавиться от него было невозможно. Граница сословий была сегодня ощутимой, как никогда. Работай всю жизнь, всё равно не станешь богатым, как те, что сидят за соседним столом. Ну что же, труд крепостных сейчас оплачивается определённо лучше, чем двести лет назад, сказал сам себе Саша. Наверное, нужно было запросить все сто пятьдесят тысяч: судя по всему, это цена одной-двух порций еды на этом застолье. Люди в России – это самое дешёвое. Порой даже борзые щенки оказываются дороже. Какой-то мужчина, сидевший неподалёку от мэра, приподнялся и постучал серебряной вилочкой о хрустальный бокал.

– Минуту внимания, друзья!.. – Начал он. Дожёвывая на ходу кусочек шницеля, Саша подхватил фотоаппарат. Надо снимать дальше.

Август В печатне с утра было пусто. Когда-то давно, когда Саша только начинал снимать, здесь располагался прекрасный фотомагазин и печатная мастерская. Эта эпоха ушла так же безвозвратно, как и доллар по тридцать рублей. Два дизайнера сменились одной девушкойхудожницей, а спустя пару лет уволилась и она. Фотоаппаратов на витринах больше не было, но, как сообщала табличка, «любую технику можно привезти на заказ по предоплате». На средней полке, за стеклом, располагалась шеренга комиссионных объективов. Сбоку лежал плёночный «Олимпус». У кассы стоял фотограф Олег, тёзка контрабандиста Олега, и придирчиво рассматривал свежеотпечатанный свадебный фотоальбом. На разворотах жених, весело улыбаясь, шёл с невестой в светлый мир уз Гименея. Беременность невесты была практически незаметна.

– Вы фото печатать? – спросила девушка лет двадцати, сидящая между компьютером и кассовым аппаратом. Каждые полгода здесь появлялась новая сотрудница, чтобы спустя отведённый срок покинуть печатню из-за низких зарплат и полной бесперспективности работы.

– Фотокнигу заказать, – сказал Саша, вынимая из кармана джинсов флешку.

– Тогда сейчас, подождите секунду, у меня компьютер перезагружается… Олег оторвался от фотоальбома и кивнул Саше.

– Привет, – коротко бросил он, протягивая ладонь для рукопожатия. – Как оно? Всё чиновников снимаешь?

– Ага, именно. А ты как? – дипломатично спросил Саша. Он решил умолчать о том, что недавно отснял свадьбу сына мэра за две калининградские зарплаты. Не стоило дразнить гусей в лице Олега. Олег был, ну или по крайней мере, позиционировал себя, как лучший свадебный фотограф Калининграда. О его деловой хватке среди коллег ходили самые дурные слухи. Говорили, что лет пять назад он подрался с другим свадебным фотографом во время съёмки у Кафедрального собора. Всех конкурентов Олег считал дилетантами, и щедро комментировал остротами их снимки в рунете. Впрочем, с Сашей у него было, своего рода, вооружённое перемирие: тот обычно не фотографировал свадьбы, и, таким образом, на сферу интересов Олега никак не посягал. «Неплохой репортажник, умеет ловить кадр», – характеризовал Олег Сашу за глаза.

«Крепкий

свадебный

фотограф.

Умеет

проводить

коммерческую

съёмку»,

–

дипломатично утверждал Саша, как бы подразумевая, что мир haute arts6 закрыт для Олега навечно. Олег присмотрелся к ещё одной странице фотокниги, смахнул с неё пылинку, и лишь после этого недовольно ответил на Сашин вопрос: – Сезон ещё хуже прошлого! Все почему-то думают, что если у них нет денег, то я должен разорваться и снимать им чуть ли не за спасибо! – помахал он ладонью над фотокнигой, где вьющимся, ажурным шрифтом было написано «Таня и Володя». – На банкет они как-то средства находят!

– Ага, – начал было Саша, но Олег продолжал, не давая вставить хоть слово.

– Мы живём в обществе, где для людей еда важнее воспоминаний! Что они хотят показывать внукам? Я в эту субботу должен был снимать одну пару. Договорились на сорок тысяч. Это я уже по минимуму, даже без фотокниги. Нет, представляешь, звонят мне, говорят, что нашли дешевле. Им Померанцева за тридцать согласилась. Так у Померанцевой муж есть, она может за двадцать свадьбу снять, и не переломится! А мне, извините, семью кормить!… Деньги со свадьбы сыра мера исчезли так легко, что Саша почувствовал себя московским купцом XIX столетия, проматывающим капиталы. Немало ушло на подарочное издание фотокниги: Саша не хотел ударить в грязь лицом перед столь состоятельными заказчиками. Вдруг его потом позовут снимать свадьбу дочери вице-губернатора по строительству? Тот – уже известный жук, и бюджетные деньги в его руках вьются вихрем. Если позовут снимать, то надо брать не меньше ста пятидесяти тысяч. Недёшево обошлась и коронка на зуб, с учётом всех работ. Зубных дел мастер знал себе цену, и, в отличие от Саши, не смущался её называть.

– Можно использовать отечественные импортозаместительные материалы, – честно сказал он, глядя на рентгеновский снимок Сашиной челюсти. – Это сэкономит вам тысяч десять. Ну, может быть, пятнадцать. Но, откровенно говоря, они выдержат от силы несколько лет… Саша махнул рукой. Ругать дантиста было, в общем-то, не за что – свою работу тот сделал очень хорошо. Коронка получилась замечательная. Ну и что, что самая дешёвая, из нержавеющей стали (хотя и стоит, как из золота). На шестом зубе всё равно не видно. Коммунальные платежи за горячую воду повысили в тот же день, когда её отключили на профилактику. На плите громко шипела горящая конфорка. В такие дни Саша традиционно 6 Высокие искусства (фр.)

грел воду для мытья в старой советской эмалированной десятилитровой кастрюле. Эту традицию, как и кастрюлю, он унаследовал от своих родителей. Ладно, подумал Саша, на чём-нибудь он сэкономит, лишний раз пройдет пешком. Это он ещё может себе позволить. Зачем принимать так близко к сердцу все эти бесконечные уколы булавок судьбы? Ему вообще грех жаловаться на жизнь. У него нет жены, нет детей, нет машины и нет кредитов, поэтому расходы на жизнь, в общем-то, терпимы. Он может полностью оплачивать коммунальные платежи. У него хватает еды. Он может позволить себе есть курицу каждый день. Кухонный шкаф доверху набит крупами, купленными на распродажах. Был бы такой шкаф у брата прадедушки в Ленинграде, глядишь, тот и пережил бы блокаду… И вообще, в августе традиционно много фотосъёмок для «Альтштадта». Последний месяц лета – время, когда люди уже выходят из отпусков, но погода ещё тепла, и кажется, что сезон осенних штормов не наступит никогда. Саша порой ностальгически вспоминал репортажи из августов прошлых лет. Немало мероприятий кануло в Лету. Первым в своё время закрыли фестиваль аниме и косплея: сначала ему дали возрастное ограничение «18+» (это сразу отрезало половину посетителей и поставило фестиваль на грань рентабельности), а потом выписали организаторам грандиозный штраф, потому что кто-то

несовершеннолетний

(говорили,

что

это

сын

какого-то

полицейского,

подрабатывающий провокатором) там всё-таки оказался. Подобная сумма растёрла всех в порошок. Очередь фестиваля исторической реконструкции наступила на следующий год. Здесь поступили гораздо прямолинейнее: викингов-реконструкторов обвинили в нецелевом использовании земельного участка, где они построили деревянную крепость. Земельный кодекс был так же неумолим, как и суд. Интересно, что же закроют в этом году?.. …В этом году закрыли джазовый фестиваль. Сначала один активист из дружины кибернадзора разослал три десятка жалоб по всем возможным инстанциям. Затем в рунете появилась петиция о запрещении джазового фестиваля, как пропагандирующего культуру потенциального противника. После того, как байк-клуб «Государевы волки» заявил, что пятьдесят мотоциклистов приедут на фестиваль, чтобы «дружески побеседовать» с организаторами, последние сдались по-хорошему, пока дело не дошло до рукоприкладства. Так что вместо того, чтобы фотографировать саксофонистов, играющих джазовые стандарты, Саше пришлось снимать кибердружинника, с которым в этот момент беседовала Юля, редактор раздела «Афиша»: областной комитет по печати намекнул «Альтштадту» о том, что

нужно как можно лучше осветить позицию возмущённой общественности. Это было не очень красиво с их стороны. Мэрия свои желания хотя бы оплачивала. Кибердружинник охотно и открыто согласился дать «Альтштадту» интервью.

– А у вас нет денег в кафе сходить? – начал он. – Я слышал, что все интервью журналисты берут в кафе.

– Это в Москве, – решительно пресекла его Юля. – Там такое могут позволить. А у нас денег нет. Кибердружинник согласился, что в Москве это вполне возможно, после чего согласился посидеть в сквере. Неделя адской июльской жары закончилась вместе с июлем, и погода была просто идеальной. Раскидистая рябина укрывала собой потёртую скамейку без спинки. Кибердружинник, как бы это ни казалось анекдотично, жил на улице Павлика Морозова, что когда-то называлась Барбараштрассе. От дома Саши туда можно было дойти пешком минут за двадцать, и это позволило не тратить деньги на проезд: мелочь, а приятно.

– Я увидел рекламу фестиваля два месяца назад, – рассказывал кибердружинник, активно жестикулируя. Ему было под пятьдесят; от него пахло пивом и потом. На нём была затёртая футболка с портретом президента Российской Федерации. За президентом возвышались утрированные изображения ракет, торчащих в разные стороны, точно тюльпаны из букета; снизу была надпись «Наши ракеты изжарят вас в котлеты». Сверху на цепочке болтался медный крестик. – Смотрю, в сети афиша: мол, джазовый фестиваль, приедет к нам из Москвы группа «Луизиана свинг» и «Электрик джаз оркестра». Это вообще что такое, вот скажите мне? Американцы – это наш геостратегический противник, а у нас тут хочет выступать «Луизиана свинг»! У нас хотят играть музыку нашего врага. Это уже даже не вражеская пропаганда, это, практически, государственная измена! Сегодня – «Электрик джаз оркестра», а завтра – музыканты НАТО! Юля,

сделав

дружелюбное

и

заинтересованное

лицо,

внимательно

слушала

собеседника. На диктофоне горел красный огонёк. Саша, поймав нужный момент, сфотографировал кибердружинника так, чтобы на заднем плане в кадр попал бетонный бюстик Павлика Морозова. Пусть читатели «Альтштадта» узнают, как выглядят люди, способные написать четыре миллиона доносов.

– Вот вы смотрели воскресный выпуск передачи «Новости геополитики»? Там ясно говорят: американцы боятся на нас напасть, потому что у нас лучшие в мире ракеты. Вот они и ведут разлагающую работу через смену нашего культурного кода. Например, этот фестиваль. Сначала там играют джаз, потом говорят, что Америка – это не страшно, а потом ты уже практически становишься предателем родины. Это называется «окно Овертона»…

Кибердружинник продолжал свой рассказ столь самозабвенно, что Саше даже стало его немного жалко: родись тот в Москве, то вполне мог бы сделать карьеру ведущего на федеральном телевидении и зарабатывать по миллиону рублей в день. Судя по футболке, доходы кибердружинника были значительно скромнее. Когда-то давно, ещё при прошлом губернаторе

Чинарине,

некоммерческая

общественная

организация

«Кибернадзор»,

работающая буквально за еду, использовалась для организации искусственных скандалов – наподобие того, что был с фестивалем косплея. Под шумок, в тени бурного общественного обсуждения аниме и компьютерных игр, люди Чинарина заключали очень сомнительные сделки, осуществляли подозрительные госзакупки и объявляли непрозрачные тендеры…

– Я выполняю свой гражданский долг, – продолжал дружинник, приложив руку к груди для убедительности. – Я не хочу, чтобы здесь, в моём городе, распространялась культура нашего потенциального врага… … Время шло. «Кибернадзор» окреп, регулярно получал государственные гранты, и прекрасно действовал самостоятельно, пережив своего создателя. Больше обнаруженной крамолы – больше денег. Финансовый вопрос особо занимал дружинника. Он прямолинейно заявил Юле: – Вот так и напишите: почему у нас в стране есть деньги на джазовые фестивали, но практически

нет

на

кибердружины?

Как

мы

можем

противостоять

вражеской

информационной агрессии в таких условиях? Прошлогодний грант закончился, а новое региональное правительство Шаранова почему-то выделило нам очень скромную сумму! Произнеся словосочетание «скромную сумму», дружинник сделал возмущённое лицо, демонстрируя этой артистической паузой, что он выполняет не своё ремесло, а свой долг. Саша снял ещё кадр, не испытывая особой радости. Доносчик – это человек, который скармливает людей каннибалу в надежде, что тот оставит ему ножку.

– …А ведь наш город наводнён потенциальными агентами влияния врага. Они даже не скрываются! Вот, видите там? Наклонившись вправо, дружинник указал на спутниковую тарелку, белеющую возле одного из окон трёхэтажного немецкого дома.

– Это антенна для спутникового интернета. Через них американские агенты общаются со своими зарубежными кураторами в открытую, как у себя дома! Это вообще безграничная наглость! Я в полицию даже писал, но они пока не обращают внимания. Как думаете, почему наши органы бездействуют? Да потому что пятая колонна уже там! Последние два предложения, при всей их физиологической двусмысленности, кибердружинник произнёс шёпотом, точно боялся, что его подслушает коллега и напишет

жалобу о том, что такой-то и такой-то, проживающий там-то и там-то, выступал с антигосударственной агитацией, клевеща на правоохранительные службы России. Только бы у него во дворе таких упоротых не нашлось, подумал с тоской Саша. Спутниковая антенна – штука большая, её не спрячешь, а штраф будет размером в годовую зарплату. Да, пока его не трогают, но это ничего не значит. Сегодня не приходят, а завтра придут. Но будет уже поздно. …Вместо отменённого джазового фестиваля состоялся очередной гранд-концерт «Русский рок в русском мире». Русский рок в русском мире предпочитал использовать американские гитары «Гибсон» и британские усилители «Маршалл». Не то что бы Саша хотел упрекнуть музыкантов за лицемерие (в конце концов, он и сам сейчас фотографировал не на «Зенит»), но в этом было нечто от председателя Общества трезвости, употребляющего коньяк исключительно двенадцатилетней выдержки. Впрочем, на Сашиных снимках получался классический рок-концерт с длинноволосыми металлистами, хромированными мотоциклами и кожаными косухами. Ручные байкеры ездили на мотоциклах по кругу, точно дрессированные медведи в цирке. Если бы не длинная растяжка на сцене с названием фестиваля, да не портрет президента, то концерт выглядел бы вполне бунтарски и даже вольнолюбиво – но лишь на фотографиях. В отличие от шумного рок-концерта, статую Родины-матери с городской площади убирали в полночь, буднично и незаметно. Воздух был по-летнему тёплый, но мерзкими казались дизельные выхлопы автокрана. Мужчины в спецовках со светоотражающими полосами крепили на статуе такелаж. Официально утверждалось, что статую, поставленную здесь шестьдесят лет назад, убирают на реставрацию. В кратком заявлении официальных органов говорилось, что памятник Родине-матери, поставленный в ознаменование создания Калининградской области, очистят от налёта, покроют прозрачным защитным напылением, и, встроив в голову ультразвуковой датчик отпугивания голубей, вернут на место. Заявлению не верили, пожалуй, даже в мэрии. Два года назад, когда убирали памятник Канту, стоящий возле университета, говорили примерно то же самое. Иммануила (времена были не в пример мягче), к счастью, отправили в места не столь отдалённые – в Парк скульптур возле Кафедрального собора – а на старый постамент поставили Ломоносова. По этому поводу бывший губернатор Чинарин, тогда ещё не бывший, острил про то, что «наш Ломоносов выше их Канта на целую голову». Автокран, упираясь четырьмя выступающими железными ногами в землю, взревел. Тросы натянулись. С каким-то гадливым ощущением в душе Саша нажал на спуск «кэнона».

Родина-мать, как-то странно вздрогнув, приподнялась с гранитного постамента. Такелажники закрепили тросы не очень удачно. Центр тяжести сместился, и теперь бронзовая статуя женщины с шарфом казалась повешенной на автокране. Саше стало противно. Такого отвращения у него не было даже при съёмке активиста из дружины кибернадзора. Людей на площади было больше, чем это обычно бывает тёплой августовской ночью. Кто-то снимал на телефон, кто-то просто смотрел, перекатывая сигарету из одного угла рта в другой. Какой-то маленький мальчик лет семи смотрел большими удивлёнными глазами на происходящее. Саша отошёл чуть назад, чтобы сфотографировать, как калининградцы прощаются с Родиной-матерью. Пока столько людей выходят на улицы, мир не безнадёжен. Бронзовую скульптуру опустили в грузовик. Она бесстрастно смотрела в будущее, чуть вытянув одну руку вперёд, точно статуя Командора. «Мужайтесь, калининградцы», говорила вся её поза. «Примите свою судьбу, как принимаю её я: с честью и смирением. Они могут смести нас, но мы сохраним своё достоинство». Саша сделал ещё несколько кадров общим планом, и, подойдя к опустевшему постаменту, сфотографировал его. Оканчивало эту длинную череду съёмок открытие передвижной выставки Российского военно-патриотического общества, проводимое при поддержке министерств иностранных дел и обороны. В прошлом году привозили собрание смелых, полных искромётного юмора карикатур на политическую жизнь США: ещё никогда Дядя Сэм не выглядел столь жалко и униженно, как на тех рисунках. Нынешняя выставка, напротив, была посвящена приоритетам русской инженерной мысли.

– Мы счастливы приветствовать в Калининграде выставку «Россия была первой», – говорил в микрофон Шаранов. По его лицу было видно, что он едва помнит текст речи, и вотвот начнёт импровизировать. – Она, без сомнения, станет заметным явлением нашей культурно-общественной

жизни.

Её

тема

крайне

актуальна

в

условиях

нашего

геополитического положения… В углу стоял велосипед Артамонова. Рядом с ним располагались двигающиеся, шевелящие металлическими суставами макеты паровой машины Ползунова и паровоза братьев Черепановых. Посередине зала находился уменьшенный в четыре раза самолёт контр-адмирала Можайского. Больше всего в этот момент Шаранову хотелось плюнуть на всё, отправиться в аэропорт Храброво (пусть даже на паровозе братьев Черепановых) и, точно герою старинного анекдота, улететь отсюда ко всем чертям (желательно, всё же не на самолёте Можайского). От окружающего маразма было тошно. Шаранов чувствовал себя

членом Политбюро, делающим доклад о трудовых подвигах комсомольцев Ферганской долины. Пять месяцев на посту губернатора области вызвали в нём глубочайшее разочарование во всём, что связано с государственным управлением. В целом, Шаранову вообще не понравился Калининград (он ожидал, что окажется в двух шагах от Европы, а ему достался глубоко провинциальный районный центр; с таким же успехом можно было бы стать губернатором Твери или Кирова). В частности, сегодня утром ему позвонили из столицы и потребовали любой ценой поднять зарплату врачам, чтобы те не писали петиции в рунете. Как, гром и молния, это сделать, когда областной бюджет распределили по карманам ещё в Москве? Ещё полгода назад Шаранов никогда бы не подумал, что управлять российской областью – настолько не благодатная доля. За пределами столицы жизни нет, есть лишь выжженная земля, где дуют чумные ветра и живут люди с пёсьими головами. Вернусь в Москву, подумал он мимоходом, равнодушно слушая аплодисменты публики. К чёрту эту глушь. Церкви, пусть даже и в его честь. Какие-то выставки с экспонатами из спичек и желудей. Что за дурь? Да, он согласен выходить на сцену и произносить текст актёрской роли, рассказывая про хороший патриотизм и плохую заграницу; но отчего столь скуден гонорар и столь бедны декорации в этом театре абсурда? Отчего роль Джульетты играет немолодой монтёр сцены Петрович, чья щетина столь же отталкивающа, как и его перегар? Почему режиссёр спектакля разворовал все деньги на постановку, а теперь именно ему, Шаранову, приходится ходить по подмосткам погорелого театра и вытягивать своим талантом этот малобюджетный убогий спектакль? Что будет дальше? Парадное открытие мусорки в Космé 7? Стоит всего один раз ухватить японскую гейшу за одно место, и вот ты уже находишься в этом самом месте глубже, чем можно себе только представить. Он, бывший консульский первый секретарь второго класса, что когда-то прожигал молодость в Осаке, теперь сослан наместником в какую-то глушь у моря. Отвратительно. Сюда нужно ехать губернатором, только если тебе уже хорошо за шестьдесят, чтобы на выходных ездить в бальнеологический санаторий Отрадное и лечиться там минеральными водами. Куда он попал?

– …пропагандистская машина стран запада работает без устали, – рассказывал сменивший губернатора лектор, одетый в строгий деловой костюм, несомненно, зарубежного пошива. – Евроатлантические государства целенаправленно навязывают всему миру тезис о том, что якобы именно они изобрели вещи, которые на самом деле принадлежат отечественной инженерной мысли. Почему же они так не хотят признавать приоритет России в создании, к примеру, радио?

7 Посёлок им. Александра Космодемьянского, отдалённый микрорайон Калининграда

Саша

лениво

снимал

неизвестного

лектора

на

автопилоте.

Обычная

высокооплачиваемая говорящая голова на трибуне, которая произносит то, что заложено ей в магнитофон. Тоска. Отчего-то Саша почувствовал себя падшей женщиной – падшей настолько, что даже не знает имя клиента, падшей настолько, что даже стыдно признаваться в своих гонорарах. Нет. Лучше подумать о чём-то более хорошем, вот только о чём?

– Кому выгоден этот заговор? – продолжал лектор. – Ответ на этот вопрос довольно очевиден: тем странам, которым не нужен такой конкурент, как Россия… От обилия повторов слова «Россия» на ум пришло вспоминание четырёхлетней давности. Тогда Саше как раз исполнилось двадцать пять лет. Он ездил фотографировать пейзажи побережья в районе мыса Таран, между посёлками Донское и Филино. Снимки получались прекрасные. Сашу вдохновляло то, что он стоит на самом краю России, что в шаге перед ним – берег Балтики, а за спиной – огромная страна, начинающаяся именно здесь, за его спиной… Доделать серию снимков так и не удалось: буквально через пару недель весь район побережья объявили приграничной зоной, и, воткнув таблички «Проход запрещён, возможно применение оружия», перекрыли дороги к морю. Удалось лишь украдкой снять вид Балтики через колючую проволоку. Тогда было обидно. Сейчас – равнодушно. Россия – это не родная страна, которая начинается за тобой. Россия – это абстрактное понятие из шести букв. Если уж на то пошло, то Саша в России никогда и не был. Хотел как-то давно – даже загранпаспорт сделал, чтобы проехать на поезде через Литву – да вот не удалось. Многое же в жизни у него уже не получилось, и многое у него ещё не получится…

– …но мы имеем право знать правду о том, что именно наша страна была первой… Саше не нравился звук затвора фотоаппарата. Даже после ремонта в нём было что-то не то, не хватало звонкости. Камера тихо чавкала, словно зажёвывая действительность. Как бы её снова не пришлось отдавать в починку. Механика в фотоаппарате изнашивается быстрее остального. На какую же ерунду он тратит механический ресурс своего «кэнона»? На какую же ерунду он тратит свою жизнь? В фотокамере можно заменить затвор взамен изношенного, а вот с жизнью так не получится… Плёнка в говорящей голове закончилась. Саша поправил фотовспышку. Теперь можно и поснимать публику, разглядывающую экспонаты. Бензиновый двигатель Костовича был дан в разрезе. В затемнённой комнате можно было посмотреть фильмы «Скачущий всадник» и «Копьеметатель», проецируемые с киноаппарата Тимченко. На Сашу всё это произвело весьма гнетущее впечатление; возможно сказывалось противное послевкусие после вчерашнего кадра с повешенной на автокране Родинойматерью. Вопреки задумкам создателей, выставка подводила к логичному выводу: если ты

что-то изобрёл в России, твоё изобретение загнётся здесь так же бесславно, как и ты сам. Не хочешь подобной судьбы – уезжай, как Зворыкин с телевидением или Сикорский с вертолётом. Но что делать тому, у кого есть только фотоаппарат?

Сентябрь Сентябрь обрушился на Калининград неожиданным холодом. Сезон штормов ещё никогда не начинался так рано. Ветер свистел за окнами, проникая сквозь щели балконной обшивки, так что Саше пришлось оставить «веранду». Сверху привычно бубнил телевизор Зинаиды Никитичны, рассказывая про увлекательные приключения президента России на саммите стран Северной Африки «Магриб-2028»8. Саша сидел на кухне, меланхолично смотря фотографии на планшете. Удачно получается, подумал он. В его жизни давно не было такой полосы везения. Он почти подготовил материал для третьей фотовыставки. Ему удалось очень хорошо заработать в августе. Ну а вчера удалось приобрести одежду на осень: в социальных сетях проскочило объявление, что один коммерсант под видом ветоши провёз через границу целую фуру подержанной полевой формы бундесвера, и теперь продаёт её по невообразимо низкой цене. Этого никак нельзя было упускать. По пути со съёмок Саша заскочил в торговый центр на улице Барнаульской, Ноймарктштрассе; в этом здании когда-то располагался гараж СС. В магазин «Камуфляж и рыбалка» выстроилась очередь, что вообще было нехарактерно для торговли одеждой. Посетители с непроницаемыми лицами киберсолдат будущего копались в грудах потёртого флектарна – немецкого пятнистого камуфляжа. Саше повезло: почти сразу он ухватил прекрасную демисезонную куртку своего размера, практически новую, только немного вытертую на локтях. Всего пятьсот рублей, практически бесплатно. Флектарн – форма лучшей западноевропейской армии, её не стыдно и надеть. Это гораздо благороднее, чем отечественное обмундирование, в комплекте к которому идут генералымясники, стирка портянок старослужащим и рытьё канав ломом от забора до обеда. Господи, благослови Германию, что любезно снабжает нас такой замечательной одеждой, растроганно подумал Саша, глядя на небольшой флаг ФРГ, нашитый на рукав. Нет, в самом деле, немцы – очень расточительные люди. Они продают на ветошь одежду, которую русские ещё могут носить и носить!.. Флектарн явно пошёл в массы. Через три дня Саша ехал на съёмку: на кораблестроительном заводе «Янтарь» должна была состояться торжественная закладка ракетного катера для индийского флота (по такому случаю работникам даже выдали премию). За окном накрапывал осенний дождь. Хмурые, как калининградское небо, кораблестроители, одетые в немецкую маскировочную одежду, ехали ранним утром на работу. Перед людьми с такими лицами спасовал бы даже французский Иностранный легион. Обстановка напоминала старинные, времён присоединения Крыма, картинки с шутками про 8 Магриб – арабские страны Северной Африки

«стихийно возникшую самооборону Калининграда» (солдаты бундесвера на фоне боевой машины пехоты). Сходство было абсолютнейшим: казалось, что сейчас кондуктор, одетый во флектарновые брюки, обратится к пассажирам «Kameraden, der Befehl ist eingegangen»9, после чего те, достав из-под сидений автоматы «Хеклер-Кох», поедут занимать здание областного правительства… Дождям не было конца. В этом сентябре балтийская погода решила установить свой эталон. В теории, подумал Саша, глядя на ливень за окном, сегодня день равен ночи. На практике – темнело с самого рассвета. Картошка Саше надоела до крайности. Казалось, что если он съест ещё хоть один клубень, то превратится в фотографа дона Картофелетто, который живёт в Стране Овощей и проявляет в погребе снимки синьора Помидора. Так что на обед он сготовил макароны пофлотски с дешёвым рыбным фаршем; на вкус это было отвратительно. После таких макарон взбунтовались бы даже самые дисциплинированные матросы, поэтому Саша дополнительно сварил себе овсянки. Конечно, овсяная каша не столь питательная, как гречневая, но гречку Саша не любил. Вкус гречки ассоциировался у него с днями крайней экономии на грани нищеты. Это время ещё не наступило; пока можно сготовить себе овсянку, которая хоть немного обладает вкусом аристократического британского завтрака. Хотя для этого лучше бы поджарить бекон, но бекона нет, как нет и денег. Коммунальные счета он уже оплатил, а зарплата ещё не пришла. Налив себе чёрного чаю, Саша вышел в интернет. Этой осенью «Кэнон» выпустил новую модель фотоаппарата – первую широкодоступную среднеформатную камеру. По мировым меркам не очень дорогая, по меркам Саши ультимативно неподъёмная. Но какое же у неё качество снимков, восторгался он, стараясь не ощущать горечи. Фотоматрица размером со спичечный коробок – в полтора раза больше стандарта – давала потрясающе детализированное изображение. На тестовом снимке цветущей вишни можно было разглядеть каждый розовый лепесток. Вот бы поснимать руины кирх на такую камеру… Какое тут «поснимать», мрачно подумал он, доедая овсянку. Фотографируй на свой антиквариат и радуйся, что хоть такое есть. Это Алексею хорошо – писать можно бесплатно, а вот фотографу без дорогого оборудования нелегко. В дверь постучали. Звонок давно не работал, а чинить было лень – не так уж часто ктото приходил. Саша не любил стук в дверь. Это означало, что внешний мир что-то от него хочет, и обычно это «что-то» не всегда радует. Как ни странно, этот визит стал исключением.

9 Товарищи, приказ получен (нем.)

За дверью была соседка Даша, одетая в бархатный спортивный костюм. Её волосы были скручены в бесформенный узел.

– Я тебе деньги принесла, – сказала она, протягивая десять тысяч. В августе она занимала у Саши, чтобы собрать старшую дочь в первый класс.

– Спасибо, – сказал Саша, принимая купюры. Наконец-то что-то хорошее. Вложение денег в людей – это лучший вид инвестиций. Банкноты были совсем новыми. Очевидно, где-то исправно работал печатный станок. Деньги есть – теперь можно и за продуктами смело сходить. Дождь ослаб, но зонт не спасал от уличной мороси, летящей прямо в лицо. Левая кроссовка начала понемногу пропускать воду – опять заплату надо подклеивать. Идти по такой погоде до мясника не хотелось, и Саша завернул в ближайший супермаркет. Над входом висел подсвеченный логотип: стилизованный портрет брюнетки с острым носиком и прямой чёлкой. Длинные чёрные волосы с красной прядью, изгибаясь, складывались в буквы «Вика». Говорят, так звали супругу московского депутата, на которую была зарегистрирована торговая сеть. Возле холодильника с замороженной курицей располагался громадный рекламный плакат.

Петух,

раскрашенный

в

цвета

российского

флага,

жестом

культуриста

демонстрировал накачанное крыло (Саша оставил эту вольность на совести художника) соседнему хилому цыплёнку в костюме Дяди Сэма. Саша заглянул в холодильник. Казалось, что худосочные, синие тушки птиц поступили из магаданских концлагерей. Пахло уксусом и слегка кислым мясом. Надпись «Сделано в России» на каждой из упаковок выглядела, словно предупреждение об опасности. Покачав головой, Саша решил всё-таки пройтись до мясника. Чёрт с ней, с левой кроссовкой. Мясник стоял у двери ларька под навесом и курил польскую контрабандную сигарету; её огонёк разгорался в сумерках, точно маяк, указывающий путь кораблям. Хоть Саша и не имел этой вредной привычки, но за эти годы уже научился различать табак по запаху дыма: отечественные сигареты пахли так, словно Арсений Афанасьевич, пожилой обитатель тайги, снял с ног свои валенки после пяти лет беспрерывной носки и поместил их в горящий очаг.

– Вам очень срочно? – неожиданно резко спросил он у Саши. Сигарета была только что начата. Всё равно, подумал Саша, он никуда не спешит. Кроссовка уже насквозь промокла. Терять нечего.

– Докуривайте, – сказал он, становясь под навесом. Мясник с силой затянулся. Было хорошо видно, что его, обычно столь флегматичного, распирает гнев.

– Пришла буквально пять минут назад тётка такая, – начал он, взмахивая рукой с зажатой в ней сигаретой. – Наглая, сытая, лицо красное. Набрала шесть килограмм лучшего мяса! Говорит, а теперь давайте скидку. И что-то меня сомнение взяло. Не видел я её раньше. И по шесть кило никто не берёт, даже на новый год. Отвечаю, нет у меня никаких скидок. Ну как же, вот, мне соседка говорила, что вы за наличные скидку делаете. Тут я всё понял. Женщина, я ей говорю, нет у меня никаких скидок, с вас семь восемьсот. Она вообще пятнами пошла, корочку достаёт, говорит, мол, контрольная закупка. Всё, до свидания. Я и так еле-еле аренду отбиваю! У меня тридцать лет назад был ресторан, так мне тогда с рэкетирами было проще договориться, чем сейчас с налоговой!.. …Как только Саша приступил к готовке, в дверь снова постучали. Теперь это были явно не соседи.

– Кто там? – спросил он, подозрительно глядя на незнакомые фигуры через глазок. Пришельцы не располагали к доверию.

– Мы хотим с вами поговорить о вашей антенне. Началось, подумал Саша. Хорошо хоть, что это не полицейские.

– Вы кто вообще?

– Мы из Военно-патриотического общества. Агитационная дружина. Саша задумался. Послать их, что ли? По идее, надо бы, но с этих дуболомов, что возвышаются по ту сторону глазка, ещё станется донести в полицию – а там могут и отреагировать на такое заявление. Под сукно его не задвинешь: это политика. Уж лучше бы Саша кого-то грабил.

– Что вы хотите?

– Просто поговорить.

– Ладно. Саша осторожно открыл дверь, преграждая собой проход. Рядом, в коридоре, на тумбочке лежал старый, ещё папин, разводной ключ. В принципе, если что, можно попробовать отбиться им. К счастью, пришельцы прибыли с миром.

– Вы знаете, что спутниковый интернет используется странами Запада для пропаганды и влияния на ваше сознание? – осуждающе сказал стоящий за дверью бритоголовый парень, одетый в какую-то карикатурно-кадетскую форму. Опереточная молодцеватость одежды делала его похожим не то на оловянного солдатика, поступившего в военное училище, не то на матроса из бродвейского мюзикла.

– А у меня нет спутникового интернета, – соврал Саша, не испытывая ни малейших угрызений совести. Он отвечал быстро, но не суетливо. Чем неуклоннее будет его позиция, тем скорее это закончится.

– Но у вас висит антенна… – высоким голосом начал ещё более молодой парень, стоявший рядом. Возраст, куртка хаки гимнастёрочного покроя, такая же бритая голова и слегка азиатское лицо, лишённое интеллекта, делали его похожим на китайского хунвейбина времён культурной революции. Из-под полурасстёгнутой куртки выглядывала тельняшка. В руке хунвейбин сжимал сложенный мокрый зонтик; на бетонный пол подъезда падали капли, точно отмеряя ход времени.

– А эту телевизионную антенну поставил мой отец в девяносто седьмом году, – слукавил Саша. Старую «тарелку» убрали три года назад. Тогда же вместо неё мастер смонтировал специальную передающую антенну для спутникового интернета.

– Вы знаете, что спутниковое телевещание используется американцами для разрушения нашего культурного кода? – не растерялся парень в кадетской форме.

– А я уже семь лет не смотрю спутниковое телевидение, – сказал Саша, ощущая, как в его душе нарастает гнев. С какого дьявола он должен отчитываться перед этими малолетними сопляками? Кадет удивлённо посмотрел на Сашу.

– Тогда зачем она вам?

– Висит и висит. Никому не мешает.

– Ну всё равно. Вы владеете очень опасной вещью. Разве вы не знаете, что зарубежные страны ведут активную пропаганду, чтобы дестабилизировать обстановку в России?

– Да, я слышал об этом по телевизору, – сказал чистую правду Саша, умолчав, что это был телевизор соседки сверху. Кажется, это прозвучало там минут десять назад. Кадет ненадолго задумался.

– А вы знаете о подрывной деятельности, которую ведут в России либералы и их пособники?

– Да, я читал в прошлом месяце стенд «Русский мир», – солгал Саша, – когда ждал автобуса. Тон пришельца с каждой фразой становился всё дружелюбнее и дружелюбнее. Напротив, у Саши неуклонно росло желание спустить незваных гостей с лестницы. А ведь можно попробовать. Пришельцы – мелкие и худосочные. Саша, конечно, тоже не атлет, но на его стороне будут разводной ключ и внезапность… Нет, подумал он. Увы, не спустишь. Если бы к нему в гости пришли воры или бандиты, то им ещё можно было бы попробовать дать отпор (хотя, конечно, потом бы его арестовала полиция за нанесение телесных повреждений бедным, беззащитным грабителям). Сейчас же, в лице этих двух парней, к Саше пожаловало само государство – и от него уже не отбиться. Остаётся только прикинуться несъедобным. Может быть, побрезгуют.

– А как вы думаете, скоро ли наступит крах долларовой системы? Вопрос был настолько идиотским, что Саша решил сострить в ответ.

– Сейчас у нас сентябрь? В этом году, наверное, доллар ещё не успеет рухнуть, но вот в следующем году – всенепременно. Кадет даже немного опешил от этой контратаки, приняв Сашины слова за чистую монету.

– Слушайте, вы так хорошо разбираетесь в геополитике! – восхитился он. – Может, вы вступите к нам в дружину? Нам нужны хорошие люди, а то сейчас народ совершенно политически безграмотен. Мы сегодня обошли множество квартир, пытаясь открыть людям глаза, но они отворачиваются от правды… Саша подумал, что если бы он был воспитан несколько иначе, то тоже бы ответил пришельцам грубее, чем ему пришлось.

– …на всякий случай, мы записываем адреса, – озабоченно договорил кадет. – Вдруг пригодится. Так как? Присоединитесь к нам?

– Не знаю. Сейчас много дел.

– Если нас завоюют американцы, вам будет уже не до ваших дел, – обеспокоенным голосом заявил кадет. – Они хотят нас поработить, потому что для золотого миллиарда это единственный способ установить мировую гегемонию. Если что, приходите к нам на улицу Желябова, наш штаб напротив кадетского корпуса. У нас очень интересно. Вчера мы смотрели фильм «Юбилей Мюнхенского сговора». Завтра планируются дебаты на тему Украины и выступление ветеранов Донбасса. Ну а в это воскресенье, в два ночи, у нас будет прямая трансляция из США. Журналист, уехавший туда пятнадцать лет назад, расскажет нам о том, как плохо жить в Майами-бич… Господи, с грустью подумал Саша, а ведь кадет говорит это на полном серьёзе. Человек становится старым, когда начинает брюзжать в адрес молодёжи, но в самом же деле: вот и выросло поколение, воспитанное без свободного интернета; поколение, которое верит тому, что ему говорят. Если кибердружинник рассказывает подобную ерунду только для того, чтобы получить грант от областного правительства, то эти юноши более чем серьёзны. Даже и не понять, кто хуже: кликуша в своей жадности или агитатор в святой простоте? Остаётся лишь надеяться, что время рассудит: годам к тридцати, когда у кадета появится семья и дети, возможно, он начнёт лучше понимать жизнь. Конечно, если до этого не умрёт с голоду – судя по его комплекции, кормят в кадетском корпусе довольно скверно.

– …Кстати, вы не хотите приобрести несколько книг? – произнёс парень, похожий на хунвейбина. У него был высокий мальчишеский голос, словно у пионера, читающего с табуретки стихи о Ленине. Хунвейбин вытащил из вещмешка несколько мятых брошюр.

Саше показалось, что тот сейчас откроет одну из них, что с красной обложкой, и прочитает какое-нибудь подходящее к ситуации высказывание Мао Цзе Дуна.

– Вот, посмотрите, – сказал хунвейбин.– «Методы пятой колонны», «Американское могущество: мифы и реальность», «Долларовая гегемония США», «Падение Украины», «Всемирный заговор франкмасонов», «Гонения на свободу слова в Прибалтике». А вот сборник статей об опасности общества потребления в России… Саша скептически посмотрел на незваных гостей. Рассказывать об опасности общества потребления в России – это как если бы в блокадном Ленинграде начали читать лекции о вреде избыточного питания.

– …пятьсот рублей за книгу, – договорил хунвейбин. – Эти деньги поступят в фонд помощи голодающим магрибинцам.

– А у нас даже такой фонд есть? – удивился Саша.

– Да, конечно же, – пояснил ему кадет. – Наш президент заявил на недавнем саммите, что мы должны помочь малообеспеченным жителям стран Северной Африки. Это необходимо для увеличения политического влияния России в этом геостратегически важном регионе. Если мы не будем кормить голодающих магрибинцев, за нас это сделают США. Саше внезапно очень захотелось предложить кадетам обмазаться майонезом и поехать в Африку, чтобы там утолить собой магрибинский голод.

– …ну как? Купите? Саша, конечно, мог бы ответить, что просто не хочет, но вряд ли бы это помогло.

– Денег нет, – дал он универсальный ответ, честно позаимствованный у отечественных чиновников. Двое пришельцев синхронно кивнули, понимающе вздохнув.

– Тогда могли бы вы расписаться вот здесь? Мы составляем открытое письмо калининградцев к президенту США с призывом уйти в отставку… …Вот так и происходит переход на сторону зла: сначала от тебя требуют немного, и както неудобно отказывать. Потом просят больше и больше, а отказываться всё труднее и труднее. От чувства стыда, преследовавшего Сашу весь вечер, оторвало лишь сообщение из редакционного чата. Шеф-редактор Анастасия писала большими буквами, что для неё было совершенно нехарактерно. Видимо, произошло что-то действительно невообразимое. «СРОЧНО!

ВСЕ

ВКЛЮЧАЙТЕ

ТРАНСЛЯЦИЮ

НОВОСТЕЙ

С

ПЕРВОГО

КАНАЛА.ТАМ ПРО ГУБЕРНАТОРА» …Ветер гнул ветки тополей. На остановке люди, одетые во флектарн, пытались ворваться в переполненный автобус. Две капли упали на объектив телекамеры.

– Этой осенью в моде у калининградцев оказалась одежда нашего потенциального противника, – бодро и беспощадно чеканил женский стальной голос за кадром. – Жители

города спокойно носят форму бундесвера, даже не скрывая чужих флагов на ней. Давайте спросим у прохожих, как они относятся к немецкому мундиру. Саша мельком подумал, что называть подержанную полевую форму мундиром – явное преувеличение. С другой стороны, что ещё ждать от телевизионных новостей? Если там говорят, что дважды два – это четыре, то речь непременно идёт о троичной системе счисления. Тем временем на экране появился первый интервьюируемый. У него было лицо человека, живущего на прожиточный минимум.

– Хорошая куртка, тёплая, удобная, недорогая, – произнёс он, подозрительно косясь на микрофон и пожимая плечами. Кадр сменился.

– Нормальная одежда, а что такого? – с подозрением спросил второй интервьюируемый.

– Другой у меня нет. Кадр снова сменился. Стало видно корреспондентку, стоящую на фоне мэрии.

– Как мы с вами узнали, калининградцы уже не видят ничего плохого в том, чтобы надевать на себя форму стран НАТО. Произошла перестройка мышления наших с вами сограждан. И это только один из многочисленных примеров… Мелькнули кадры футбольного матча. Кто-то удачно дал пас нападающему – сетка ворот взметнулась от влетевшего мяча. За кадром шла песня: – «Балтика»! «Балтика»! Команды нет сильней… В гимн калининградской футбольной команды вклинились безжалостно чёткие слова корреспондентки: – Казалось бы, простая, непритязательная, даже примитивная мелодия. Однако, она очень похожа на марш эсэсовцев «Чёртова песня». К сожалению, мы не можем транслировать в эфир фашистские марши, поэтому обратимся к эксперту. Эксперт, сидящий за фортепиано, был пожилым, сухоньким, бородатым и предельно интеллигентным.

Бегущая

строка

поясняла,

что

это

преподаватель

Московской

консерватории.

– Фактически, мы можем говорить о сходстве двух мелодий в припеве… – только и успел произнести он. На экране снова появилась корреспондентка. Позади неё виднелся вход на калининградский стадион.

– Эксперты подтвердили: калининградские футбольные «ультрас» десятилетиями открыто используют марши СС. Зададим себе два вопроса: что будет дальше, и куда смотрит новый, недавно избранный губернатор области? Кто он? Что мы вообще знаем о Павле Шаранове? Несколько лет назад он занимал дипломатическую должность в Осаке. Вот этот человек на фотоснимке – сотрудник штаба оборонной разведки Японии. Случайно ли он

соприкасается рукавом с Шарановым на дипломатическом приёме? Что заставило молодого посла прервать свою карьеру и вернуться в Россию? Мог ли он сохранить свои связи с Японией? Со страной, когда-то воевавшей с нами, а теперь являющейся внешнеполитической марионеткой США? Как никому не известный политик смог за три месяца стать новым губернатором Калининградской области? И мог ли он это сделать без прикрытия на самом верху? Кто стоит за этим?.. …Новый губернатор области, никому не известный политик Павел Шаранов смотрел на экран большого плазменного телевизора размером в половину стены. Его трясло. Такой репортаж по первому каналу означал примерно то же самое, что газетный заголовок «Секретарь горкома – троцкист» в 1937 году: проще застрелиться самому. По слухам, репрессированного тогда двоюродного прадедушку долго и отвратительно пытали, выбивая признание в работе на японскую разведку. Теперь что-то подобное могут приписать и ему. Какое неприятное совпадение. Пронзительно зазвонил спутниковый телефон: это тесть из столицы. Разумеется, спутниковые телефоны запрещены в России, но кто же проверяет губернаторов и других сильных страны сей? Поговаривают, что эти звонки прослушивает ЦРУ, но это не так страшно. Главное, чтобы не перехватывали отечественные спецслужбы.

– Артур Ренатович, тут про меня… – начал было Шаранов, поражаясь тому, как дрожит его голос, но тесть решительно прервал его.

– Я знаю, я вижу и я слышу. Без паники. Лучше бы тесть ругался, кричал и сыпал проклятиями. Шаранова бы это напугало меньше, чем ледяной и несокрушимый тон, доносившийся из динамика. Это значило, что дело принимает действительно скверный оборот.

– Артур Ренатович, это не я! Это меня мочат! Меня кто-то заказал! Или местные! Это наверняка заговор! – зачем-то пытался оправдаться Шаранов.

– Я сказал: отставить панику, – голос тестя был всё так же несокрушим. – Это не тебя мочат. Это меня мочат. Возьмет тебя завтра госбезопасность, спросят – кто тебя поставил на область? Ты признаешься, что я – у них все признаются. А потом с твоим признанием придут ко мне…

– Но я ничего не делал! Это провокация!

– Где моя племянница? – так же холодно продолжил голос в телефоне.

– Она сейчас в Монако, – торопливо сказал Шаранов. – Поехала отдохнуть. Она в безопасности!

– Тебе же лучше. Значит так…

Шаранову показалось, что он слышит тяжёлое дыхание тестя прямо за своим левым плечом.

– Значит так. Ты сейчас, вот прямо сейчас, едешь в Следственное управление, идёшь к главному, я ему дам указание по своим каналам. Запираешься в кабинете и никуда оттуда не выходишь, пока я не дам знак. Возле тебя постоянно должен быть полковник, а лучше, генерал. Так тебя будет труднее арестовать. Репортаж был вечером, значит, за тобой придут утром. Наверняка прилетит самолёт из Москвы… Шаранов внезапно почувствовал себя кроликом, на которого пикирует ястреб.

– …прямо сегодня ты собираешь оперативный штаб. Там разберутся. К тебе сейчас вылетит Станислав, он будет решать все проблемы. Футбольный клуб распустим. Любого, кто в куртке – арест за вражескую пропаганду. А я попробую связаться с президентом, но гарантий нет никаких. Не знаю, что ему положили в папке на стол. Но даже не думай что-то делать сам. Иначе в Сибирь поедешь. Остекленевшим взглядом Шаранов смотрел на экран телефона, где мигнула строчка «конец вызова». Похоже, это действительно конец. Он повернулся и прошёл через всю гостиную своего особняка. Значит, сидеть в Следственном управлении и надеяться, что его там не арестуют. Прилетит Станислав и всё решит. А если не прилетит Станислав, то он, Павел Шаранов, поедет в Сибирь. Поднимаясь по лестнице, Шаранов ещё договаривал про себя эти слова, уже твёрдо понимая, что ничего подобного он делать не будет. Есть идея получше. Что Сибирь? Далеко Сибирь. А до границы с Евросоюзом – сорок километров. …Вспыхивает свет в кабинете. Семьсот двенадцать, девятнадцать, сорок один, – и дверца сейфа открывается. Там лежат два очень важных документа. Первый из них – это загранпаспорт особой серии, с которым можно покинуть Россию без предварительного разрешения. Второй – это мальтийский вид на жительство, по которому в любой момент можно без промедления и преград въехать в Евросоюз. Небольшая пластмассовая карточка – не роскошь и не блажь. Это такой же предмет первой необходимости, как противогаз для пожарного или бронежилет для солдата. Европейский вид на жительство – это вещь, которая однажды в дождливый осенний вечер может спасти свободу, здоровье и жизнь. Пачки рублей. На кой чёрт нужен этот пипифакс? Надо было всё в валюте брать. Банкноты в пятьсот евро приятны на ощупь. Стопка толста – едва можно ухватить одной ладонью. При пролистывании они восхитительно шелестят. Это музыка сфер. Через полчаса он уже будет в этом замечательном будущем, что нарисовано на этих купюрах. Арестовывают обычно утром; время ещё есть, но хорошо бы ускориться. Жаль, коробочка с марафетом пуста. Опять один метамфетамин остался. Что же, бросать его здесь? Нет уж. Таблетки

хрустят на зубах. Жаль, запить нечем. Хотя нет, вот здесь стоит бутылка французского коньяка… Ну и вкус получается. Прощальный взгляд на папки с финансовыми бумагами в сейфе. Хорошо бы их сжечь, но это трата бесценного времени. Если успеют арестовать, то срок дадут вне зависимости от этих записей. Если же удастся уехать за границу – то какая уже разница, что здесь останется? Вы, Артур Ренатович, знакомы столько лет с президентом, вот вы с ним и разбирайтесь, а я поехал отсюда. Счастливо оставаться. Передавайте привет кремлёвскому дедульке. Пусть не кашляет… Снаружи было темно. Ливень ушёл, но мелкий, противный дождь сыпал с неба, и Павел Шаранов тихо выругался. Что за мерзкая погода, что за мерзкий край! Ноги его больше здесь не будет! Перед тем, как закрыть дверь своего «мицубиси зеро», губернатор – пока ещё действующий, неарестованный губернатор – от души плюнул на калининградскую землю, прощаясь с нею. Мощный мотор японского спорткара завёлся в один миг. Дворники сбросили капли с лобового стекла. К чёрту правила дорожного движения. В такой ситуации, подумал Шаранов, проезжая на красный свет, они не нужны. Да куда же едет этот наглец на «Ситроене»! Неужели он не может пропустить своего губернатора? Это ведь не его хотят арестовать на рассвете! Город теперь казался Шаранову замершим. Почему все едут так медленно? Они что, бензин экономят? К чёрту всё это! Скорее бы вырваться за пределы Калининграда! Опять пробки! Опять светофоры! Наконец-то пригороды позади. Можно нажать на газ, как следует. В свете фар мелькала сплошная дождевая морось. Шаранов рванул руль, и автомобиль послушно свернул на автомагистраль. Бывший автобан Кёнигсберг-Берлин, «берлинка», наверное, одна из самых лучших дорог области. Прямая, как стрела, трасса, ведущая к государственной границе. Сорок километров до свободы. Вперёд. Шаранов всем своим весом вжал педаль газа, и мощный двигатель взревел, выполняя волю своего повелителя. Ускорение вжало губернатора в спинку кресла. Белый спорткар с огненно-красными колёсными дисками молнией мчался сквозь темноту и дождь. Двигатель машины работал так же бешено, как и сердце Шаранова. Кровь в жилах губернатора была горячее, чем антифриз, охлаждавший двигатель. Взгляд на часы. Через минут десять он будет на границе. Наши должны пропустить. Вряд ли его объявили в розыск, а паспорт специальной серии должен поднять пограничные шлагбаумы за одну минуту. А если и не поднимет – так газ в пол…

А за границей будет хорошо. Там всё будет прекрасно, надо только там оказаться. Интересно, удастся ли за ночь доехать до Монако? Почему бы и нет? После такого вечера он точно не заснёт. Тесть, конечно, будет очень зол, но ради племянницы – простит. Шаранов улыбнулся, и вдавил педаль газа ещё сильнее. Мотор рычал, жадно проглатывая бензин. Такой скорости не даст ни один электромобиль, что бы про них не говорили… «Мицубиси» с лёгкостью разогнался до ста пятидесяти километров в час. Сто шестьдесят. Цифры на электронном табло неумолимо росли. Сбоку мигал восклицательный знак, предупреждая об опасности. Сто восемьдесят, благо дорога позволяет. Здесь даже рулить не нужно – лишь жать на газ, уносясь в светлое будущее. В Европу. Туда, где не арестовывают просто так. Двести километров в час, но этого недостаточно. Надо ещё быстрее… Казалось, что если чуть-чуть потянуть руль на себя, то «мицубиси» оторвётся от асфальта, взмывая в облачное небо. В военные годы, о которых с радостью говорили по телевизору, на такой скорости японские истребители уже взлетали с палубы авианосца «Сёкаку», идущего полным ходом против ветра… Фары большой грузовой фуры вынырнули неожиданно быстро, обжигая светом глаза Шаранова, – да куда же ты едешь! – И он рефлекторно дёрнул машину вправо, потом влево – но было уже поздно. Обочина бросилась под колёса слишком быстро. Остановить занос на мокром асфальте при такой скорости было вне человеческих сил. «Мицубиси» оторвался от дороги, летя над кюветом. Красные габаритные огни фуры отразились в зеркале заднего вида, точно глаза дьявола, но губернатор уже никак не успевал этого увидеть: к лобовому стеклу на невообразимой скорости приближалась липа, растущая по той стороне оврага. Должно быть, именно так перед самолётом неизвестного японского камикадзе когда-то давно вырастал американский авианосец «Банкер Хилл». Последний солдат вермахта нанёс свой удар.

– Нельзя фотографировать! Теракт! Запрещено! – крикнул Саше полицейский, и тот нехотя опустил фотоаппарат. В огнях фар блестели катафоты на заграждениях, наглухо перекрывших «берлинку». Казалось, что вся ночная дорога превратилась в карнавал, полный огней. Снова карнавал, подумал Саша. Весной, когда арестовывали Чинарина, тоже было чтото похожее. Вся наша жизнь – бесконечный dance macabre, и даже смерть… Ритмично вспыхивали мигалки на каретах скорой помощи и полицейских автомобилях. Раздражая глаз, трепетали проблесковые синие спецсигналы на «гелендвагенах» и «БМВ» со спецномерами. Совсем рядом стояла фура, наполовину вывернутая на обочину. Алексей было

попробовал пройти вперёд, сжимая в руках пресс-карту, но полицейский преградил ему путь буквально своей грудью.

– Теракт против государственного деятеля! Проход запрещён, без комментариев! Пошёл отсюда, кому говорю! Все вопросы к пресс-службе! Немедленно покинуть место преступления! Развернувшись, Алексей вернулся на обочину к своему «шевроле», где стоял Саша. Дождь уже прошёл, но воздух был сырым до крайности. Метрах в ста, возле старой – не меньше чем двухсотлетней – липы находилось что-то белое и смятое, точно гигантская алюминиевая банка из-под контрабандного пива «Хольстен».

– Похоже, Зрачок приехал, – равнодушно резюмировал журналист.

– Отойди на секунду, – попросил его Саша. – Я сейчас сниму.

– Ага. Саше повезло: в этот момент полицейский на дороге вступил в спор с журналистами из калининградской ГТРК.

– Здесь нельзя снимать! – раздавался его голос. – Да мне без разницы! У меня приказ! Когда Алексей сделал шаг в сторону, Саша просунул фотоаппарат под локоть и, повернувшись боком к огромной веренице служебных машин, стоящих по ту сторону заграждения, нажал на спуск камеры. Фотографировать из-под мышки не очень удобно: закашивается горизонт, да и кадрирование получается чисто интуитивное, но в таких ситуациях приходится идти на жертвы. Со стороны такая съёмка не очень бросается в глаза. Главное – не поднимать потом фотоаппарат, чтобы посмотреть получившиеся кадры.

– Похоже, после репортажа наш бывший новый губернатор решил прокатиться, чтобы успокоить нервы, – прокомментировал Алексей.

– В сторону границы.

– Человека можно понять, – мрачно пошутил Алексей. – Нда. Быстро, ничего не скажешь. Вечером в телевизоре, ночью в дереве… Стараясь не привлекать внимания, Саша ещё раз несколько раз нажал на кнопку спуска, после чего подхватил фотоаппарат за ремень и нырнул в автомобиль.

– Так, что же я тут наснимал?.. «Наснимать» удалось вполне хорошие кадры – огни автомобилей и силуэты людей, чёрноё небо и серый асфальт «берлинки». И на крупных планах белый, смятый до габаритов «Оки» губернаторский «мицубиси зеро».

– Без шансов, – сказал Саша, нажимая кнопки. Снимки ушли на планшет.

– Жаль липу, – бросил в пространство впереди себя Алексей.

– Да, липу, конечно, жаль…

Саше на ум пришла безумно будничная мысль: дома осталась недоеденная тарелка овсянки. Каша наверняка присохла намертво, её придётся долго отмачивать… Он поймал себя на ощущении, что ему, в общем-то, совершенно безразлична судьба губернатора, с которым Калининградская область прожила полгода, от равноденствия до равноденствия. Впрочем, и сам губернатор относился к калининградцам, как к овсянке. Полгода назад Саше ещё стало бы жаль Шаранова. Теперь же в душе у него появилось какоето странное, необычное чувство, которое можно было бы назвать заинтересованным равнодушием. Ну вот, один губернатор сломался, несите следующего. Шоу должно продолжаться. Что, мало в России зятьёв и сыновей, которых можно пропихнуть на такую должность? Да как грязи.

– Какой насыщенный день сегодня выдался, – произнёс он, делая ещё несколько кадров прямо из автомобиля. Лобовое стекло немного мешало съёмке, размывая чёткость линий. – Интересно, кого нам взамен пришлют?

– А вот это мы сейчас попробуем узнать, – амбициозно заявил Алексей, набирая чей-то номер на телефоне. – Денис, добрый вечер, это Алексей из Калининграда… Да, я уже знаю… Да, я как раз на месте аварии… Похоже, насмерть, хотя нас тут даже близко не подпускают… Слушай, а ты не знаешь, кого нам поставят на его место? Ну хотя бы так. Как будет что, маякнёшь? Ага, договорились. Положив телефон на зарядную панель, он зевнул.

– Пока неизвестно, но, судя по всему, он будет из силовиков. Сегодняшний репортаж шёл через них, поэтому можно предположить кого-нибудь в погонах. Или даже госбезопасность. Поджав губы, Саша кивнул и снова бросил взгляд на липу, остановившую полёт губернатора. Ему в голову пришла ужасно жестокая и циничная мысль, пугающая, но в то же время манящая своей злой логичностью и ощущением высшей справедливости божьего суда, который работает тогда, когда на земной уже нет надежд. Калининградская область – самая маленькая область России, но деревьев в ней хватит на всех: на губернаторов и мэров, на министров и их заместителей, на чиновников и генералов, на следственное управление и на госбезопасность, – а для самого президента калининградцы не пожалеют даже семисотлетнюю липу, что растёт на берегу пруда в Светлогорске и помнит времена рыцарей с чёрными крестами на белом фоне. Хотя, нет, пожалуй, с последним Саша погорячился. Президенты приходят и уходят, а древнюю липу надо беречь для потомков.

– Посмотри, – сказал он, снова показывая Алексею фотографию со смятым спорткаром.

– Я думаю, из этого кадра получится отличная социальная реклама «Берегите леса!». Алексей, прикладывая телефон к уху, кивнул и поднял большой палец в знак одобрения.

Для того, чтобы выложить эту фотографию в интернет, Саше пришлось завести новый, ещё более конспиративный аккаунт в соцсетях. Он не знал, какую статью ему могут дать за публикацию такой фотографии, но то, что это потянет на уголовное дело, было несомненным. Эффект превзошёл все ожидания: снимок разбитого спорткара, собирая восторженные комментарии и похвалы, за полдня облетел практически все российские сообщества в интернете. Такого воодушевления Саша не испытывал с тех пор, как ему выплатили гонорар за съёмку свадьбы сына мэра. Ощущения счастья не могла омрачить даже вынужденная анонимность. В конце концов, все российские пользователи в интернете обезличены, словно солдаты из братской могилы. Жестокие годы, ничего не поделаешь. Когда утром фотографию опубликовали на сайте русской службы ББС, Саша ликовал целых пять секунд.

– Смотри, Ксюша, куда взяли мою фотографию, – радостно сказал он, поднося планшет к мирно дремавшей Ксюше. Кошка удивлённо приоткрыла глаза. Пожалуй, будь всё иначе, можно было бы продать им этот снимок и на эти деньги запломбировать второй зуб, рассуждал Саша, удаляя конспиративный аккаунт. А так – приходится уходить в электронное подполье. Если его арестуют (а фото с разбитой машиной губернатора на сайте ББС уже тянет на статью), то кто будет кормить кошку? Тем временем, дубликаты фотографии обрастали комментариями добрых россиян.

– Посадил дерево – спас Россию, – утверждал один анонимный пользователь.

– Везёт вам, калининградцам, – хором отзывались неизвестные комментаторы из большой России. – У нас тут губернаторы десятилетиями правят, а у вас уже будет третий за год! Вчерашний телерепортаж испарился из рунета без следов. Было просто удивительно, как трагическая гибель Павла Шаранова вмиг обелила его репутацию. Из сомнительного, малоквалифицированного политика, возможного японского шпиона, он уже на следующее утро превратился в подающего надежды молодого государственного деятеля, трагически погибшего при сомнительных обстоятельствах в семи километрах от государственной границы (правда, о последнем обычно умалчивали – по телевизору всегда что-нибудь недоговаривают).

– …Кто является настоящим виновником катастрофы? – заявляла телеведущая с экрана.

– В распоряжении редакции нашего канала совершенно случайно оказалась запись с видеорегистратора грузовика, ехавшего навстречу губернатору. Давайте посмотрим, что же произошло на самом деле…

Ну что же, очень качественно нарисовано, подумал Саша, глядя на «совершенно случайную запись». Нейросети – блестящая технология. Человек, не имеющий дело с мультимедиа, даже не отличит от подделки. Даже немного на «берлинку» похоже. Видно, что водитель специально выруливает наперерез белой машине, и та уносится в кювет – правда, впятеро медленнее, чем губернаторский автомобиль в действительности. Новый губернатор, присланный из столицы, вызывал ещё меньше энтузиазма, чем предыдущий. Ему было за пятьдесят лет, половину из которых он провёл при погонах. Среднего

роста,

с

короткой

уставной

стрижкой,

картофелеобразной

головой,

картофелеобразным носом и, судя по всему, таким же картофелеобразным интеллектом. Отставной

генерал-лейтенант

внутренних

войск,

назначенный

губернатором

Калининградской области (эрзац-выборы будут после нового года). Проще говоря, генералгубернатор.

– Обстановка, созданная действиями противника, вынуждает нас идти на крайние меры, – заявил он на своей первой пресс-конференции в новой должности. – До сих пор мы с вами сталкивались всего лишь с вражескими провокациями. Однако черта пройдена. Убит политик. Общеизвестно, как зарубежные разведки умеют организовывать автомобильные катастрофы. Это их фирменный способ избавляться от неудобных им людей… Пока новый губернатор в сдержанных выражениях хвалил своего предшественника, Саша сфотографировал его, наведя резкость на табличку с именем: Иван Николаевич Зинин. Только выучишь, как одного губернатора зовут, появляется новый…

– …снимки с места аварии появились в зарубежной прессе уже через несколько часов. Это однозначно свидетельствует о работе подготовленных иноагентов информационного влияния… Подготовленный иноагент в этот момент вздохнул, но, к счастью, на это никто не обратил внимания. Кто смотрит на фотографов?

– …В этой ситуации мы вынуждены действовать предельно жёстко, чтобы пресечь любое потенциально враждебное действие. Россия окружена кольцом врагов, и Калининград – это точка наиближайшего с ними соприкосновения. Реальность не оставляет нам права на ошибку и на мягкотелость… М-да, подумал Саша. Новый губернатор, похоже, действительно верит в то, что говорит. Предыдущие хотя бы просто воровали, ограничиваясь формальными речами про любовь к родине; этот же на полном энтузиазме заставит всю область ходить строем в полосатых робах и кричать «Ура!». У него фуражка вместо головного мозга и портупея вместо периферической нервной системы. Вот интересно, почему все, называющие себя патриотами,

хотят сделать Россию чем-то средним между армейской казармой и тюрьмой общего режима? Если эти последователи сержанта Бертрана так любят иерархию, дисциплину, строгость и подчинение, то почему они не могут просто пойти в какой-нибудь maison de tolerance10 и выбрать там самую строгую госпожу с плёткой? Зачем втягивать окружающих в свои странные игры? Тем временем генерал-губернатор продолжал свою речь, насыщенную такими словосочетаниями, как «всеобщее сплочение», «вражеское влияние» и «заокеанские кукловоды». Саша старался не вслушиваться в эту словесную кашу, восхваляющую необходимость самовластия и прелести кнута. Просто снимай, сказал он сам себе.

– Безответственная либерально-попустительская политика прошлых лет привела к тому, что среди жителей области массово распространились антироссийские настроения. Население, оказавшееся под беспримерным воздействием вражеской пропаганды, поголовно превратилось в «Иванов, не помнящих родства»… Вот так, подумал Саша. Это ведь именно его генерал-губернатор называет Иваном, не помнящим родства – его, который с детства помнит названия всех пятнадцати фортов Кёнигсберга: Штайн, Бронзарт, Барнеков, Гнейзенау, Лендорф, Дёнхофф…

– …Наша задача – не только обеспечить безопасность региона, но и в кратчайшие сроки изменить вектор мироощущения калининградцев с европейского на российский… …Похоже, придётся делать фотовыставку, посвящённой уникальной архитектуре хрущёвок в районе Кайзерштрассе, где когда-то жил Иммануил Кант… На пресс-подходе стало ещё хуже.

– Новостной портал «Альтштадт», – представился Алексей перед тем, как задать вопрос. – Скажите, как вы планируете… Генерал-губернатор посмотрел на него львиным взглядом.

– В моём регионе не будет фашистских газет, – заявил он. – Настало время прекратить эпоху вседозволенности. Как впоследствии оказалось, несмотря на свою декларируемую нелюбовь к фашизму, генерал-губернатор предпочитал передвигаться по Калининграду в большом чёрном «гелендвагене» с наглухо тонированными стёклами. Своими прямолинейными очертаниями губернаторский экипаж напоминал самоходную артиллерийскую установку «фердинанд», лишённую орудия. Ещё генерал-губернатор любил ездить по-столичному, без меры используя мигалку, проезжая на красный свет и регулярно выруливая на встречную полосу. Для Калининграда это было новинкой: предыдущие губернаторы всё же старались вести себя более европейски. Опять же, предыдущим губернаторам, при всех их недостатках, хватало 10 Дом терпимости (фр.)

рассудка, чтобы не отождествлять семисотлетнюю историю Кёнигсберга с чёрным двенадцатилетием нацизма. На следующее утро после пресс-конференции главному редактору Антону позвонили из комитета по печати с требованием сменить название – хотя бы на «Старый город».

– Ещё скажите спасибо, что мы вас защитили, – сказали по секрету Антону. – Вас вообще закрыть хотели. Было непросто объяснить, что вы не фашисты, не получаете финансирование из-за рубежа и не являетесь пятой колонной. Это, конечно, было очень плохо. Имя для новостного портала, как и репутация, нарабатывается долго. Оно, подобно бетону, крепнет годами и десятилетиями. Сменить название после четвертьвековой работы так же плохо, как попытка начать жизнь сначала после пятидесятилетия. Кто будет читать неизвестный сайт «Старый город»? Кто захочет давать в нём хоть какую-то рекламу? Через несколько дней в потайном редакционном чате появилось новое известие: «Нами заинтересовалась налоговая. С этого дня зарплату выдаём наличными в бухгалтерии. Кстати, сегодня пришла зарплата.» Это было очень хорошо, потому что выплату денег опять задерживали. Саша весьма редко бывал в редакции. Когда-то она занимала сразу три комнаты в здании бывшего завода «Кварц». Шли годы, денег становилось всё меньше, редакция всё больше и больше уходила в рунет. Теперь она вся помещалась в комнате, разделённой тонкой гипсовой перегородкой. По одну её сторону сидела шеф-редактор Анастасия. По другую располагались самые важные люди в «Альтштадте» – отдел рекламы в лице Тани и бухгалтерия в лице Олеси Борисовны. Новостной сайт может существовать без журналистов, без фотографов и без редакторов, но отсутствие бухгалтерии он не перенесёт.

– Привет, – сказала Анастасия, бросив на Сашу взгляд поверх большого монитора. – Новые удостоверения будут через пару дней.

– С «Альтштадтом» мне больше нравилось, – признался Саша, вешая куртку на крючок.– Олеся ещё не ушла?

– Нет. Стоило Саше получить деньги, в редакцию ворвался Алексей.

– Дальнобойщика, который чуть с Шарановым не столкнулся, в Москву увозят, – заявил он, плотно закрыв входную дверь за собой. – Уже в чём-то признался, но пока ещё ничего не понятно… Сейчас пойду на встречу с источником. Так, Олеся ведь ещё не ушла?.. …Источник, с которым планировал увидеться Алексей, был адвокатом в возрасте. Он носил аккуратный, неброский костюм без галстука. Чуть удлинённое лицо не несло каких-

либо характерных примет – обычное лицо с нейтральными чертами и сединой на висках. В левой руке адвокат сжимал явно не новый чёрный кожаный портфель с уголками из латуни. Судя по всему, когда-то этот портфель стоил достаточно дорого. Прямо как мой фотоаппарат, подумал Саша. Он так и не мог толком объяснить себе, каким образом попал на эту встречу – но, в конце концов, почему бы трём приличным, образованным людям не пообщаться вместе? Адвоката Саша узнал сразу – когда-то давно тот защищал в суде Рудакова, бывшего главного редактора «Пятого колеса». С тех пор за ним закрепилась неоднозначная слава юриста, работающего по делам, не одобряемым властью. Адвокат дьявола. Такой имеет все шансы плохо закончить: однажды ему подбросят или наркотики или книгу «Моя борьба». По наркотикам в суде дают больший срок, однако хранение экстремистской литературы – не лучшая статья, по которой можно попасть в тюрьму.

– Александр, наш фотограф, – представил его Алексей. Адвокат дипломатично кивнул.

– Это ваш кадр опубликовали там, где нельзя называть? – негромко осведомился он. Саша замялся. Лет пять назад – да что там, ещё года два назад он бы с огромным удовольствием признался, что его снимок опубликовали на сайте ББС. Сейчас же он сдержанно пожал плечами.

– Мне сегодня утром уже звонили из госбезопасности. Спрашивали, мой ли это снимок. Пришлось отречься. Адвоката удовлетворил этот ответ.

– Истинно говорят: не прозвонит и первый звонок из госбезопасности, как мы отречёмся от всего, что только возможно… На всякий случай дам несколько рекомендаций, — сказал он, размешивая сахар в чашке кофе. – Никогда ни в чём не признавайтесь, и никогда ничего не подписывайте…по крайней мере, пока можете терпеть боль. Ссылайтесь на пятьдесят первую статью нашей конституции: никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Как ни странно, но иногда это ещё работает. Не пользуйтесь государственным адвокатом, он лучший друг прокурора. Вот, пожалуй, и всё. Ах, да, прекрасный снимок.

– Спасибо.

– Следователь будет очень вежлив, – прямолинейно заявил Алексей. – Сначала он предложит сигарету. Потом предложит десять лет. От сигареты можно будет отказаться…а вот червонец придётся взять. Мужчины трёх поколений сидели в полупустой пельменной. За окном в серое пасмурное небо устремлялись золотые купола храма. Из динамиков играла какая-то ретромузыка середины десятых годов. Приятный женский голос оптимистично пел что-то про всепоглощающую страсть. Саша внезапно вспомнил, как фотографировал концерт этой

певицы – это был один из его первых репортажей. После этого в «Альтштадт» позвонил её концертный директор и ругался, что на Сашиных снимках не отретуширован целлюлит. Музыка навевала тёплые ностальгические воспоминания о временах, когда фотографиями Саши были недовольны менеджеры, а не сотрудники госбезопасности.

– Так что там с твоим подзащитным? – спросил у адвоката Алексей, помешивая свой кофе. Саша подумал, что его чай с лимоном немного выделяется на столе.

– С этого утра он уже не мой подзащитный, – пожав плечами, ответил адвокат. – На него очень крепко надавили и заставили взять государственного адвоката по назначению. Посулили, что тогда ему дадут на несколько лет меньше. Ну а если продолжит со мной… Он сделал осторожный глоток горячего напитка.

– …то дадут по полной.

– Ага, – кивнул Алексей. – Так что там с показаниями твоего бывшего подзащитного? Адвокат снова пожал плечами. Взяв салфетку, он вытер руки. Должно быть, немного кофе перелилось через край.

– Только это уже не для печати, – предупредил он. – Конечно, это адвокатская тайна, но, боюсь, что в нашей стране это такой же симулякр, как врачебная тайна в чумном Марселе четырнадцатого века… Ехал обычный дальнобойщик из Польши. Навстречу ему – белая машина по разделительной полосе. Километров двести в час, не меньше. Всё. Он сам тогда едва в кювет не съехал. Адвокат высказывался очень осторожно и сдержанно, умалчивая некоторые детали и не называя имён. Главное правило человека, связанного с политикой: всегда говори так, как будто беседуешь с доносчиком.

– Потом арест, – продолжил он. – Допрос третьей степени по полевому телефону. Затем сказали: если ни в чём не признаешься, то мы квалифицируем теракт. С отягчающими, это – пожизненное. Если подпишешь признание, что мол, был завербован в Польше, чтобы создать аварийную обстановку на дороге – то всего лет десять с шансом досрочного освобождения. Ну вот, признание он подписал, так что теперь его везут в Москву, и, скорее всего, дадут пожизненное. Саше стало немного жутко от того ледяного, ровного спокойствия, с которым адвокат рассказывал о судьбе своего бывшего подзащитного.

– У него уже нет шансов? – спросил он. Адвокат покачал головой.

– Не вижу ни одного, к сожалению. Признание – царица доказательств – подписано. Скорее всего, его квалифицируют, как террориста, завербованного зарубежной разведкой. Это не меньше двадцати лет при самом оптимистичном подходе…

Саша почему-то только сейчас понял, что он сидит и пьёт чай рядом с адвокатом террориста. Это было чем-то новым – но, по крайней мере, не таким страшным, как могло бы показаться год назад. Впрочем, подумалось ему, и он сам тоже – без пяти минут информационный диверсант и антигосударственный агитатор.

Октябрь Октябрь шёл тоскливый и пустой. Калининград затих, и съёмок было не очень много. Появились акцизы на хлеб и крупы; одновременно с этим незначительно выросли и цены. Ещё ввели обязательное страхование жилья от пожара и наводнения. Сумма была терпимой: ну один раз вместо курицы придётся поужинать картошкой. Саша с опасением ожидал того момента, когда же включат отопление – вот оно-то должно было изрядно подорожать. К отопительному сезону готовились не только жители, но и судебные приставы. У какой-то

многодетной

семьи

с

улицы

Карла

Маркса,

бывшей

Хагенштрассе,

деприватизировали квартиру за коммунальные долги и выселили в полутрущобное общежитие на улице Красной. Это был первый такой случай в Калининграде, да и многодетная семья задолжала чуть ли не за три года, но всё равно было неприятно.

– Мы обеспечиваем исполнение закона, – заявил журналистам пресс-секретарь приставов, как бы подразумевая, что к принятию законов они не имеют никакого отношения, и если кто-то недоволен деприватизацией, то адресовать претензии нужно в Государственную думу России, но уж никак не приставам. Из Москвы вернулся сосед Слава. Из-за отсутствия прописки его так никуда и не взяли официально, с трудовой книжкой. Он было устроился нелегально, но через месяц к нему пришёл федеральный миграционный контроль, и, оштрафовав по пяти пунктам на чудовищную сумму, отправил обратно в Калининград.

– Лучше бы арестовали на месяц! – гневно заявлял он Саше, перемежая свою речь словами, которые цензурируют даже в непериодической печати. – Отсидел, и иди спокойно. А этот штраф я год выплачивать буду!.. Ксюша похудела ещё больше. Её когда-то пушистый хвост истончился. Скрепя сердце, Саша открыл конверт с остатками летних сбережений и поехал в ветеринарную клинику. Дорогу Ксюша перенесла спокойно. Она сидела в углу переноски и грустно глядела на пассажиров автобуса.

– Это возраст, – сказала ветеринар, глядя на результаты анализов. – Могу порекомендовать только профилактику. Используйте специальные корма для пожилых кошек… Корм для кошек подорожал: три триста.

– С валютой сейчас скверно стало, – пояснил челнок Игорь. – К нам из России нового безопасника прислали. Менял прижимают по-чёрному. И на границе проблемы…

Пакет корма никак не хотел помещаться в сумку. К машине тем временем подошёл парень, старавшийся не смотреть на Сашу. Игорь протянул ему из-под полы картонную коробочку. Лекарства, подумал Саша. Ну да, с ними сейчас непросто. С продуктами ещё нормально: от отечественной еды, в отличие от отечественных эрзац-лекарств, ещё никто особо не умирал. Не то что бы российская фармацевтика была ядовитой; скорее, просто бесполезной. Зелёнку или серную мазь ещё можно купить, но вот если что-то посерьёзнее… Даже не хочется задумываться, что у того парня – онкология? Иммунодефицит? Об этом, конечно, нельзя писать (мол, медицинская тайна), но в стране эпидемия, и только контрабандные таблетки помогут выжить, если не повезло… Парень, убирая лекарства во внутренний карман, поймал взгляд Саши.

– Диабет, – коротко бросил он, мол – не бойся, не заразишься.

– Рискуете, – сказал Саша, когда парень торопливо удалился. Действительно, смело, очень смело. Ввозить иностранные лекарства без сертификата можно, если у тебя «крыша» в госбезопасности, не ниже. В противном случае есть риск получить такой же срок лишения свободы, как и за ввоз наркотиков. У Игоря подобной «крыши» однозначно не имелось: люди со связями в госбезопасности не торгуют колбасами из багажника.

– Только по знакомству согласились, – вздохнул Игорь. – Только по знакомству, и никак иначе… Подорожавший из-за того же самого падения рубля интернет принёс радостную весть: возможно, уже зимой заработает всемирный вай-фай. На маленькой скорости – бесплатный, на большой – уже за деньги. Американская космическая корпорация «Альтаир» планировала запустить на нужные орбиты ещё пару десятков спутников, после чего всю планету (за исключением разве что Антарктиды и севера Гренландии, где устойчивая связь не гарантировалась) должна была окутать беспроводная интернет-сеть. По этому случаю большой столичный начальник из какого-то надзорного органа выступил с докладом в Государственной думе.

– Якобы свободный, полностью неконтролируемый интернет, – заявлял он депутатам, – станет величайшей угрозой России. Нет никаких сомнений, что эта сеть будет использоваться для пропаганды и разжигания антигосударственных настроений. Агитация наших врагов получит свободный доступ в каждый дом, в каждую квартиру. Наша миссия – остановить это любой ценой. Следует разработать проект аппарата для постановки помех, которые будут глушить вражеский сигнал. На это нельзя жалеть денег, ибо речь идёт о безопасности нашей страны…

В этой интернет-борьбе снаряда и брони Сашу радовало только то, что отечественные устройства для глушения вай-фая вряд ли будут хорошо работать. В конце концов, если в стране не могут сделать ни нормальный автомобиль, ни нормальный фотоаппарат, ни нормальный мобильный телефон, ни нормальный компьютер, то, скорее всего, не получится и с постановкой помех. Хотя чёрт его знает – про интернет говорили то же самое; потом у китайцев за миллиарды было закуплено безумно дорогое оборудование, и вот, здравствуй, рунет, медленный и бесполезный. …Митрополит Смоленский и Калининградский освятил церковь, достроенную на углу Комсомольской и Чекистов. Отныне она носила имя Ивана Грозного – его как раз канонизировали год назад. Свет вспышки отражался от ладанного дыма. Из-за этого казалось, что новый губернатор Иван Зинин дымится, точно вампир, облитый святой водой. Интересно, подумал Саша, когда у нас будет очередной новый губернатор, они переименуют церковь? Или построят новую, чтобы опять освоить деньги?.. На следующий день было удивительно солнечно: Саша опять выбрался в область, где сфотографировал двенадцатую кирху. Это было гораздо приятнее вчерашнего репортажа. Домой он возвращался с полузабытым ощущением чего-то хорошего. Съёмки, длившиеся с прошлой осени, закончены, и теперь можно заняться обработкой фотографий. Если повезёт, к новому году будет материал на выставку. Жаль, что на фотоальбом этого не хватит (тут была бы нужна машина, чтобы объехать все кирхи области), но тем не менее. Двенадцать папок на компьютере. В них – уходящая история области, история, которая осталась на его кадрах, словно эстафетная палочка для передачи тем, кто придёт после него. Что же делать с этими снимками? Организовать выставку? Судя по деятельности нового генерал-губернатора, такую экспозицию примут в штыки. В краеведческом музее точно не получится, их уже обвиняли в «германизаторстве» и «романтизации фашизма». Или же просто выложить в сеть? Маловато. Да и публиковаться в рунете – то же самое, что выставлять фотографии в пирожковой. Обязательно прибежит табун сетевых дружинников, который оставит шлейф ругательных комментариев и набросает кучу жалоб. Потом появятся модераторы, которые наверняка заблокируют фотовыставку – они сейчас блокируют всё, что не особо разрешено. А публиковать фото в интернете – опасно. Неважно, что придётся взять какой-нибудь псевдоним наподобие «Ландмейстер Натангии11». Плохо то, что после такой выставки в дверь могут постучать… В дверь и постучали.

11 Одна из земель древней Пруссии. Частично соответствует Балтийскому району Калининграда

Да что же это такое, подумал Саша, вставая из-за компьютера. Если это Даша, то в долг ей уже ничего не дать – денег в обрез. В глазке было видно фуражку.

– Откройте, полиция, – сказал усталый голос с той стороны. Сердце Саши упало в пятки. Это, конечно, анекдотично, подумал он, но что, у нас уже появилась полиция, превентивно арестовывающая за мыслепреступления? Или его пришли арестовывать за фотографию разбитой машины губернатора?

– Что случилось? – спросил он чуть быстрее, чем это обычно произносится.

– Откройте, пожалуйста, дверь. Судя по всему, вряд ли что-то серьёзное. Если бы дело касалось снимка на сайте ББС, то ему бы для начала отключили свет – Саша, как репортёр, пусть и фотограф, был наслышан о методах работы полиции. За дверью была бы подставная женщина с репликой «Мы ваши соседи снизу, вы нас затапливаете!». После того, как открыть дверь со словами «А у меня воды нет», в квартиру настойчиво вбегает ОМОН… Саша очень осторожно приоткрыл дверь. ОМОНа не было. На лестничной площадке стоял полицейский примерно одного с Сашей возраста; у него был острый, худой подбородок и ввалившиеся голодные глаза.

– Полиция. Лейтенант Никодимов, – представился он, показывая раскрытый документ. Блеснули голограммы. – Требуется провести осмотр жилья по поводу возможного нелегального использования средств электронной коммуникации. На шее у него дёргался большой кадык, точно в горле у полицейского что-то застряло и никак не проходило ни вперёд, ни назад. Это по поводу спутниковой антенны пришли, подумал Саша. Неужели кто-то донёс? Или просто зашли? Наверное, второй вариант… Ладно, осмотр – не обыск, имеете право без разрешения суда. Банкуйте, господин полицейский.

– Заходите, – не очень гостеприимно сказал Саша. Он вспомнил, что в рассказах о нечистой силе последняя не может войти в дом без разрешения хозяина. Полицейский немного напоминал голодного, худого вампира. Что-то эта аналогия в последнее время стала приходить на ум слишком часто. Гость перешагнул порог, внося с собой запах табака.

– Ботинки снимать? – осведомился он. – Или можно так?

– Лучше снимите, – попросил Саша. Какой вежливый полицейский, подумал он. Прямо как в старой доброй Англии. – У меня ковры, а на улице – грязновато. Полицейский расшнуровал форменные туфли строгих очертаний, и Саша любезно протянул ему тапочки.

– Спасибо. Оглядев пожелтевший от времени коаксиальный кабель, идущий от антенны под плинтусами через всю квартиру и утыкающийся в старый, прошлого века, тайваньский телевизионный ресивер «Астра» с ценой в эквивалентах доллара, полисмен несказанно удивился.

– А вы что, телевизор по ней смотрите? – потирая затылок, спросил он. Саша повторил легенду об антенне, поставленной покойным отцом в девяносто седьмом году, внутренне радуясь своей предусмотрительности: интернет-роутер теперь был спрятан в недрах кладовки, куда из-под плинтуса ответвлялся кабель. Выслушав эту историю, полисмен снова потёр затылок и задумался.

– Слушайте, я бы посоветовал вам её убрать. Уж очень похожа на антенну для интернета. Сейчас за них взялись по-серьёзному, а со следующего года так вообще уголовка всем будет светить. То есть, будут приходить к любому, у кого на окне «тарелка» и обыскивать… Саша вздохнул. Его примитивный тайник будет, без сомнения, легко обнаружен при обыске.

– …так что мой вам совет – снимите, если не хотите проблем. Желательно, до нового года.

– Далековато лезть за окно. Не дотянусь.

– Ну наймите мастера.

– Денег нет. Полицейский пожал плечами и сглотнул. Снова дёрнулся кадык.

– Ну как хотите, – с лёгким раздражением сказал он. – Вот делать мне больше нечего, как вас уговаривать. Я вас предупредил, вы меня услышали. Сегодня уже пять штрафов выписал. Но со следующего года так легко уже не отделаться. Ответственность, вплоть до уголовной. Когда за стражем порядка закрылась дверь, Саша вернулся на кухню и долго смотрел в окно: снаружи темнело. Вот так. Вас посетила полиция интернета: на этот раз без штрафа, но в следующий раз всё может быть иначе. А ведь как хорошо начиналось! Сначала интернет был проводной, и его не блокировали. Потом начали. Тогда Саше пришлось осваивать пути обхода блокировок, и казалось, что всё терпимо. Потом интернет вообще отрезали, но Саша поставил спутниковую антенну, и тоже казалось, что всё терпимо. А сейчас к нему приходит полиция, и с этим уже сложно что-то поделать. Конечно, можно выдолбить в стене тайник и замуровать роутер туда – пусть раздаёт вай-фай из-под подоконника – но нет гарантий, что

через пару лет не придётся делать что-то ещё. Любой пеленгатор вычислит его антенну в два счёта… Вздохнув, он сел за компьютер и подключился к интернету, осторожно, боясь снова услышать стук в дверь. Перед этим на всякий случай он посмотрел в глазок. Ну вот, что он, Саша, делает не то? Что он делает неправильно в своей жизни, что к нему приходят из полиции, и приходится скрываться, точно фальшивомонетчику? Он не плюёт

на

асфальт,

он

оплачивает

проезд

в

транспорте,

он

делает

карьеру

в

полуразложившемся новостном портале и в качестве меценатства даёт соседке деньги взаймы. Что ещё он может сделать? Покрасить стены в подъезде? И что изменится? Полиция прекратит осматривать квартиры в поисках интернета? Вырастут зарплаты? Президент застрелится в прямом телеэфире? …Ну выйдешь на улицу с плакатом «Я не согласен». Ну все посмотрят и пройдут мимо. Через минуту рядом остановятся двое полицейских, чтобы арестовать тебя за нарушение общественного порядка. Что от этого изменится, кроме появившейся судимости?.. …В концлагере можно заменить ржавую колючую проволоку на новые никелированные провода под током. Можно покрасить бараки в приятный розовый цвет, а окна законопатить, чтобы не дуло холодным ветром. Можно даже нацарапать «Коменданта в отставку» на стене. Теория малых дел верна, но только для малых дел. От всего этого, безусловно, станет уютнее, но концлагерь всё равно останется концлагерем… Да ну к чёрту эти размышления, подумал Саша, переключая вкладки браузера. Лучше пойти посмотреть, нет ли каких фотоконкурсов в мире. Всё же больше пользы будет. …Убегающая вперёд дорога гипнотизировала Сашу. Сегодня ему пришлось встать намного раньше обычного и завтракать под звук пролетающих за окном истребителей, но даже две чашки кофе так и не помогли ему толком проснуться.

– Спать хочется, – пожаловался он, когда «шевроле» Алексея проехал Гвардейск.

– Ага, – согласился тот, держа руль одной рукой. Едва-едва светало. Саша вспомнил, что когда-то, всего пару месяцев назад, в это время солнце уже светило вовсю. Стремительно убывает осенний день! Им предстояло ещё около часа пути: сегодня военные в ходе учений «Зевс» запускали баллистическую ракету средней дальности. Чтобы подразнить соседей, место пуска определили в десяти километрах от польской границы и в пятнадцати – от литовской. По замыслу организаторов, это должно было продемонстрировать уязвимость Сувалкского коридора – узкого стыка Прибалтики и Польши – перед российскими ракетами.

– Гимн нашей области должен называться «Расхреначенная в руины» 12, – сказал Алексей, когда они проезжали посёлок Междуречье, Норкиттен. Сбоку от дороги виднелась ещё одна полуразрушенная кирха. – Если кто-то нас рискнёт завоевать, ему придётся вложить сюда миллиарды, чтобы поднять область до уровня хотя бы Литвы… При всей своей любви к военной истории, Алексей был сегодня очень скептично настроен. Саша кивнул и снова ушёл в полудрёму. Он начал просыпаться, лишь когда позади остался Черняховск.

– Жаль, что у меня машины нет, – сказал он, глядя на деревню за окном. На полуразрушенном домике с заколоченными окнами алела черепица. – Фотографу-пейзажисту нужны две вещи: будильник, чтобы встать чёрт-те когда, и машина, чтобы заехать на ней чёрт-те куда…

– Дóроги сейчас машины, – бросил Алексей. – Тормоза-то я сделал, но вот двигатель мне не нравится. Но денег в обрез. И вообще, этот репортаж не будет стоить даже сожжённого топлива…

– Ну, главное, что тормоза сделал, – сказал Саша, лениво пожимая плечами. – А красиво тут. В небольшом заброшенном домике на пригорке, должно быть, когда-то находилась немецкая гостиница. Чёрная полувыцветшая надпись на стене возле входа извещала, что здесь подают чай и кофе – или что-то в таком духе. Прочитать текст полностью Саша не успел. Разбитые окна были заколочены досками.

– Смотри, а то тебя в камуфляже не пустят, – предупредил Алексей, когда машина свернула к Озёрску. – Подумают, что шпион.

– Надеюсь, не подумают, – ответил Саша. На всякий случай, он утром заклеил лейкопластырем нашивку с флагом Германии на рукаве. Можно было бы, конечно, вообще срезать немецкий флаг, но Саша из принципа решил не прогибаться. Германия – прекрасная высокоразвитая страна первого мира, её чёрно-красно-жёлтая нашивка – своеобразный знак отличия, позволяющий хотя бы виртуально прикоснуться к её величию и обрести некий ориентир в жизни. Несмотря на опасения, журналистов пропустили к месту запуска. Офицер в полевой форме тщательно изучил новые, уже с названием «Старый город» удостоверения журналистов, отсканировал у них отпечатки пальцев, и, глядя на экран своего компьютера, кивнул головой: – Проходите.

12 Аллюзия к названию гимна ГДР «Возрождённая из руин»

Местность здесь была неровная, резко непохожая на всю остальную Калининградскую область. Для импровизированного пускового полигона отвели огромный пологий склон холма. В ряд выстроились большие брезентовые палатки маскировочной расцветки. На подходе к штабным автомобилям стояли часовые. Черные кабели звездой расходились по вытоптанной осенней траве от фырчащего дизель-генератора. Фургончики федеральных телеканалов были припаркованы в том лёгком хаосе, что всегда так отличает штатскую жизнь от упорядоченности мундира. Было многолюдно. Военные в зелёном камуфляже слишком бросались в глаза на фоне выцветшей природы калининградского октября. Вдалеке виднелась фигура генералгубернатора: на нём, как и на Саше, была военная куртка без знаков различия. Генералгубернатору она как-то удивительно хорошо шла к лицу. Надо бы его сфотографировать, подумал Саша, устанавливая на камеру телеобъектив. В полевой форме тот выглядит органичнее, чем в штатском пиджаке. Пусковой тягач с ракетой стоял метрах в трёхстах, в небольшой низинке, чтобы не было видно с дороги. Пройти туда было никак нельзя – путь преграждали натянутые красно-белые ленты. Ракета носила оптимистичное название «Завтра». На какой бы объектив её лучше снять? Пожалуй, сейчас её можно сфотографировать крупным планом на телеобъектив, но для запуска нужен обычный широкоугольник: неизвестно, как быстро ракета рванётся вверх. Телевиком можно и не успеть за стремящейся в небо махиной, тогда как из поля зрения «ширика» она не убежит. Пожалуй, так и надо сделать…

– Ракета «Сызрань», – негромко прошептал сколь крамольную, столь же и старую шутку Алексей. – Она попадает в любой город противника и превращает его в Сызрань. По слухам из непроверенных источников, в последнее время у России были большие проблемы с ракетами. Руководитель ракетостроительной госкорпорации за десять лет работы солидно обогатился, доведя свою вотчину до коллапса. За два предыдущих года на военных пусках начали учащаться неприятные инциденты, вызывающие сомнение в качестве ракетного щита страны. Чтобы пресечь подобные разговоры, было решено собрать однуединственную ракету идеального качества. Этим штучным запуском планировалось поразить сразу двух зайцев: и продемонстрировать безупречную работу боевой техники, и погрозить ближайшим странам, неосмотрительно являющимися членами НАТО. Брифинг был насыщенный. Полковник, одетый в парадную форму с медалями, ходил перед тремя большими стендами с инфографикой. Он был худой, с острыми чёртами лица и великолепной осанкой. Настоящий полковник.

– Учения «Зевс» призваны продемонстрировать ракетную мощь Российской Федерации, – рассказывал он прекрасно поставленным чётким голосом. – Ракета «Завтра» относится к классу баллистических ракет средней дальности. Напомню, что договор о запрещении БРСД был расторгнут по инициативе США. «Завтра» способна доставить боевую часть весом в одну тонну на расстояние до двух тысяч километров. Из этой точки она может поразить двадцать пять европейских столиц. По проекту, возможна установка как ядерного заряда, так и боевой части с химическим оружием. Химического оружия у нас нет, но, в случае необходимости, оно будет создано в кратчайшие сроки… Чуть привстав на цыпочки, Саша сделал несколько кадров полковника, окружённого телекамерами.

– …Запускаемая ракета оснащена облегчённой учебной головной частью, снаряжённой двумястами килограммами флегматизированного гексогена. В ходе учений «Зевс» ракета пролетит над всей территорией Калининградской области и с высокой точностью поразит специальную цель на территории полигона в районе посёлка Дивное. Здесь вы можете видеть фотографию цели. Это подготовленный макет среднестатистического европейского города. Размеры и прочность сооружений подобраны так, чтобы сымитировать попадание ракеты «Завтра» с атомной боевой частью в настоящий населённый пункт… Это уже что-то новое, подумал Саша. Три, нет, четыре месяца назад, когда он фотографировал парад флота в Балтийске, проводились ракетные стрельбы. Два фрегата имитировали бой с макетом американского эсминца «Зумвалт». Пластмассовый макет эсминца бодро пошёл ко дну, а фрегаты-победители, включив ревуны, дали салют из носовых орудий. Тогда это напомнило Саше какой-то ритуал времён палеолита, когда мужчины племени перед началом охоты на мамонта пронзали копьями его изображение, нарисованное охрой на скале. Но стрелять ракетой по макету города – это уже что-то новое.

– После запуска ракеты мы с вами посетим полигон, где каждый из вас сможет ознакомиться с учебной целью и оценить степень её поражения… Полковник продолжал рассказывать, а Саша вгляделся в фотографию макета. Действительно, очень напоминает среднестатистический североевропейский городок. Исторический центр: острые шпили церквей (даже с флюгерами!), ратушная площадь с фонтаном, ганзейский квартал, где стрела старинного крана протягивается над набережной реки. Рядом – индустриальный район девятнадцатого века с железной дорогой и фабричными трубами. Чуть в стороне – жилой квартал и уютные двухэтажные домики. Макет был сделан так качественно и красиво, что Саше стало его жаль. Только сейчас он заметил, что в фонтан перед ратушей воткнут небольшой флажок. Очевидно, именно сюда упадёт ракета, превращая этот маленький городок в руины.

Брифинг закончился, оставив после себя смешанные чувства. Саше оставалось непонятным только одно: ну вот, допустим, русская армия может войти в Ригу и Вильнюс, в Берлин и Париж, в Прагу и Будапешт. Но зачем это делать? Чтобы люди жили там так же бедно и убого, как сейчас живут в Калининграде? На фоне ракеты перед телекамерой стояла московская журналистка с горящими глазами: – …расположенная за моей спиной ракета «Завтра» может поразить две трети Европы. Это наш асимметричный ответ странам НАТО, которые так дерзко подошли к нашим границам. По всей видимости, правительства этих государств забыли, что война – это не игрушка. Учения «Зевс» напомнят им о том, что такое – боевые действия… Да никто на нас не нападает, подумал Саша, вспоминая, как утром они говорили об этом с Алексеем. «Шевроле» преодолевал ухабы на дороге после Озёрска. Беседа была преизрядно крамольной.

– Калининград вообще не нужно захватывать, – мрачно рассказывал Алексей. Машину крепко встряхнуло. – Вот зараза, недавно же подвеску чинил… Достаточно всего лишь одного объявления: консульство ФРГ выдаёт немецкие паспорта всем жителям области, обращаться в кабинет за углом, перерыв на обед с двух до трёх. Через полгода у девяноста процентов будет немецкое гражданство…чёрт, ну и дорога, вместо ракет лучше бы асфальт положили… Машину опять крепко тряхнуло.

– … в общем, через полгода можно будет официально вводить бундесвер для защиты девятистам тысячам граждан Германии, которые живут здесь, словно бомжи на помойке и ждут, когда к ним придёт сержант Непущайло, чтобы арестовать их именем плешивого царя. Но, поскольку за сорок лет моей жизни паспорта так и не начали раздавать, можно прийти к выводу, что мы никому не нужны… Журналистка

продолжала

весело

рассказывать

про

агрессивную

политику

евроатлантических стран. Саша бросил на неё недовольный взгляд. Ей-то хорошо – она сегодня сядет в самолёт и улетит в Москву, а калининградцам здесь жить, как заложникам. Вряд ли Польшу и Литву обрадует пуск ракеты в считанных километрах от границ, но страдать от этого будет не эта оптимистичная, успешная журналистка, а все жители области… Эта девушка, что так задорно и бодро выступает перед камерой, в общем-то, гораздо опаснее ракеты. Если эта журналистка скажет, что в Европе десятки танковых дивизий готовятся к нападению на Россию, то ей поверят. Если она скажет, что все россияне, как

один, должны стать крепостными рабами для того, чтобы отразить нападение НАТО – то ей тоже поверят.

– …Калининградская область – это пистолет у виска Европы, – уверенным тоном говорил в телекамеру следующий репортер. – Стратегическую ценность балтийского плацдарма невозможно недооценить. Калининград – это ультимативный геополитический довод России, который заставит считаться с нашей страной… Саша прошёл на заднем плане, стараясь максимально испортить кадр оператору. Вот бы собрать всех приезжих, журналистов и не только, в один самолёт и отправить обратно в большую Россию. Пусть играют в войнушку у себя, а не здесь. Плацдарм. Ну вот, дожили. Когда-то безумно давно Калининград называли «балтийским Гонконгом», мостом между Россией и Европой. А теперь это «плацдарм» и «пистолет у виска». Охренеть. Он ещё раз взглянул на ракету, которой, как и макету городка, осталось жить всего ничего. Под ней вспыхнет пламя, и она покинет эту землю, чтобы через несколько минут упасть на полигон, разрушая себя и тот небольшой уютный мир, который отвели ей люди под цель… Внезапно Саше стало жаль и её. Наверное, обладай ракета какой-то долей разума, она бы улетела за эти серые бесконечные облака, послав к чертям всех командиров, и никогда бы сюда больше не вернулась.

– Пятиминутная готовность! – объявил кто-то в мегафон, и в зону для прессы спешно потянулись журналисты. Саша специально стоял у самой ленточки, пресекая попытки какого-то незнакомого, явно заезжего телеоператора подвинуть его своим штативом. Куда лезешь, останкинский хмырь, тут занято. Вот если бы в ходе учений из Вязьмы стреляли бы ракетой по маленькому макету Кремля, тогда Саша ещё мог бы немного подвинуться, признавая право человека на свою территорию.

– Не мешай, я с первого канала, – наконец, заявил тот, с лёгким презрением глядя на Сашу. Саша заметил, что из-за толчеи с рукава его куртки упал лейкопластырь, обнажая немецкий флаг.

– А я из БНД13, – недружелюбно ответил он.

– Да мне без разницы, откуда ты… Ракета стояла поодаль, совсем одна. Жадно толпились люди, желая снять её первый и последний взлёт. Генерал-губернатор в сопровождении высших офицеров поднялся на специальную трибуну. Саша сделал серию кадров. Если бы НАТО действительно хотело напасть, то сейчас для этого наступил идеальный момент: всё военное и гражданское командование области собралось на одном пятачке. Одна-единственная крылатая ракета «Томагавк» обезглавит целый регион.

13 Внешняя разведка Германии

«Томагавка» не было, и, при всей несимпатичности генерал-губернатора, следовало признать, что это всё-таки к лучшему: мало ли Сашу заденет попаданием?

– Минутная готовность! Процесс пошёл. Саша ещё раз проверил заряд батареи – нет, всё в порядке, на съёмку старта

хватит.

Карты

памяти

готовы.

Баланс

белого,

диафрагма,

выдержка

и

чувствительность фотоматрицы выставлены. Можно запускать. Из-под ракеты струями брызнуло яркое, алое пламя, разгоняющее по сторонам дым едко-жёлтого цвета. Саша зажал кнопку спуска. Перевёрнутым факелом «Завтра» взметнулась в небо, сжигая всё, что оставалось внизу. Ракета практически добралась до облаков, и Саша уже опускал камеру от лица, как вдруг что-то пошло не так. «Завтра» начала немного вращаться вокруг своей оси, подобно пуле. Накренившись, она как-то странно стала заваливаться на бок.

– Ну-ну, – неожиданно для себя произнёс Саша вслух, одновременно осознавая, что сейчас «Завтра» опишет в небе круг и вернётся к месту старта. Проще говоря, ему на голову упадут двести килограмм флегматизированного гексогена. Саша ещё даже не успел продумать эту мысль до конца, как его ноги уже развернулись и придали ему, наверное, не меньшее ускорение, чем получила «Завтра» на старте. Так быстро он не бегал со времён десятого класса школы – уже в одиннадцатом Саша стал относиться к учёбе с некоторым скептицизмом, но до этого был вполне себе примерным школьником. Бежали все. Наверное, со стороны всё происходящее напоминало массовый спринт. Один столичный фотожурналист отбросил камеру, и та закувыркалась по осенней траве. Используя преимущество молодости, Саша легко обогнал какого-то плотного, упитанного подполковника. Какой-то журналист в штатском споткнулся о кочку и покатился по земле, точно мешок с картошкой; Саша перепрыгнул его с ловкостью газели. Крутящаяся по всем трём осям ракета приближалась к земле, подгоняемая не только гравитацией, но и своим двигателем. Саша мотнул головой, поднимая взгляд к небу, и ему показалось, что «Завтра» пикирует точно на него. Сжимаясь всем телом, он зачем-то надавил на спуск камеры, направленной объективом вбок. Это будут последние фото в его жизни; хорошо бы снять их как можно больше. Если он сейчас погибнет, то возможно, камера, накрытая его телом, уцелеет, и человечество увидит снимки этого адского забега. Хоть что-то останется после Саши на этой земле. Ему повезло. «Завтра», войдя в гигантский горизонтальный штопор, снова начала уходить вверх, пройдя над землёй на высоте девятиэтажного дома. Это было чертовски близко: Саше показалось, что ракета проносится прямо над его головой. С такого расстояния

он смог разглядеть даже надпись «огнеопасно» на боку стальной громады (это было чрезвычайно

своевременное

и

важное

предостережение).

Отчётливо

было

видно

извернувшиеся рули. Огнедыщащий дракон ушёл на второй круг, хлестнув по бегущим людям едким дымом и отработанными газами. Саша нечаянно вдохнул их полной грудью; ему показалось, что он втянул в лёгкие целую пригоршню кайенского красного перца. Надсадно кашляя, он замедлил свой бег. Грудь ужасно жгло, сердце билось по-бешеному, но опасность уже миновала: ракета уносилась в сторону. Она снова прошла верхнюю точку траектории и устремилась вниз – на этот раз окончательно. Невдалеке, за стеной леса в нескольких километрах раздался глухой, сотрясающий землю взрыв.

– Сотрите все фотографии, – устало сказал ему капитан, сидящий в углу штабной палатки. Левый рукав офицера был перепачкан землёй. – И чтобы я видел. Было обидно. В конце концов, ради этих фотографий Саша в прямом смысле рисковал жизнью. Его позвали снимать запуск ракеты, и он честно – в отличие от ракетостроителей – выполнил свою работу. Но, к сожалению, приказы отдают другие, и делают это довольно невежливо. Скрепя сердце, Саша выбрал в меню фотоаппарата пункт «Стереть все снимки» и ткнул кнопку «ОК». Бегущая полосочка, индикатор процесса разрушения, мигнула. Одна за другой фотографии превращались в цифровой прах.

– Покажите, всё стёрто? – спросил капитан, наклоняясь к экрану, где светилась надпись «Карта памяти пуста». – Так, а на остальных?

– Они пусты. Я снимал только на эту.

– Покажите, я сказал. Саша вытащил из фотосумки вторую карту памяти и вставил в камеру. Там остались кадры с соревнования волейболисток.

– Это что такое? – спросил капитан, глядя на снимок, который почти целиком заполняли синие спортивные шортики спортсменки, вид сзади.

– Прошлый репортаж. «Локомотив» – «Уралочка». Позавчера снимал.

– Ладно, оставляйте. Принтер в другом углу палатки тихо шелестел, выпуская в лоток один лист бумаги за другим. Капитан встал со стула, чтобы взять несколько распечаток. Сидящий за соседним раскладным столом военный (он вёл беседу с каким-то незнакомым, видимо, московским журналистом) бросил на рукав Сашиной куртки

неодобрительный взгляд. Видимо, ему не понравился небольшой немецкий флаг. Саша отвернулся, не желая обострять ситуацию. А ну как эти военные обидятся? Сначала у них не взлетает ракета, потом к ним приходит фотограф в полевой форме бундесвера, которую он получил в гараже СС… В случае чего, можно потребовать, чтобы его считали военнопленным. И чтобы обращались «герр офицер». Есть все основания полагать, что к военнопленным в России относятся лучше, чем к собственным гражданам. Капитан вернулся к столу и протянул Саше распечатку.

– Прочтите, впишите данные и распишитесь, – коротко приказал он. – Какие-то вопросы есть? Напечатанный текст был составлен кратко и понятно, точно устав гарнизонной и караульной службы: он, нижеподписавшийся, осведомлён о том, что ход учений «Зевс» представляет собой военную тайну. Если Саша кому-нибудь расскажет, что ракета упала, то он будет осуждён за разглашение военной тайны и приговорён к пятилетнему лишению свободы. Дата, подпись. Саша расписался без особого энтузиазма; подпись получилась совершенно непохожей на ту, что в паспорте. Вот оно, военно-полевое правосудие. Любопытно, они в самом деле думают, что падение ракеты удастся сохранить в тайне? «Шевроле» отъехал от места неудачного пуска. Казалось, что облака, потревоженные сегодняшним днём, спустились ещё ниже. Слегка начинало темнеть – октябрьский день короток. До магистральной трассы на Калининград оставалось всего ничего, как вдруг Алексей, прислушиваясь к чему-то в моторе, сбавил ход.

– Вот, кажется, недавно же чинил, – недовольно бросил он, притормаживая. Обочины не было, поэтому «шевроле» остановился на своей полосе. – Что-то мне не нравится это… Взяв из бардачка грязные, испачканные сажей, перчатки, он вышел из машины и, открыл капот. Саша тоже выбрался наружу. Они находились в осеннем лесу, ещё сохраняющем остатки пожелтевшей листвы. Это были не золотые листья позднего сентября и не багрянец раннего октября; на чёрных ветвях деревьев держались почти ноябрьские, сжавшиеся, густо-терракотовые комочки, достойно прожившие свою летнюю жизнь и готовящиеся в свой первый и последний полёт на землю… Совсем как ракета, подумал Саша, поднимая голову наверх. Серые облака накрывали собою лес; казалось, что они чуть ли не касаются верхушек деревьев. Подумать только, сегодня на него могла упасть боеголовка – и тогда он бы не стоял здесь, и не смотрел на эти пожухлые листья, и не вдыхал бы холодный осенний воздух позднего октября…

Кто бы тогда покормил сегодня Ксюшу? Ведь кроме него, некому позаботиться о ней. Саша постарался отогнать от себя мысль о возможной судьбе кошки, с которой он прожил почти пятнадцать лет, но это не удавалось. Это было страшно – физическое ощущение того, что ты живёшь, работаешь, а потом однажды на тебя падает ракета, и всё заканчивается навсегда – и никто даже не покормит твою кошку. И даже фотографий после тебя не останется. Саша открыл сумку и взял в руки карту памяти. Она была сделана из приятной на ощупь матовой пластмассы.

– Приеду домой, – сказал он Алексею, который в этот момент разогнулся, вылезая изпод капота, – надо будет восстановить удалённые фото.

– А получится? Саша улыбнулся. Он внезапно осознал, что давно не улыбался. Жизнь как-то не давала особых поводов для радости.

– Есть способы, – сказал он. – Что я, зря снимал, что ли?

– Ну и правильно. Нечего им командовать. Саша ещё раз посмотрел на карту памяти, сжимая её в ладони. Его душу определённо грела мысль, что, конечно, он должен был подчиниться и выполнить приказ об удалении своих снимков – но придя домой, первым делом он из принципа восстановит их. Он живёт, украдкой выходя в интернет, и полицейские проверяют его квартиру на предмет запрещённой техники – но никто не будет указывать ему, что он должен фотографировать, а что не должен, потому что это последний оставшийся у него уголок подпольной свободы. Мгновение, остановленное «кэноном», принадлежит Саше, и только Саше. Снимок можно продать, снимок можно отдать, но сделал его Саша, и лишь он вправе решать его судьбу – хотя бы потому, что больше он не может решать ничего. А армейский капитан пусть лучше занимается тем, чтобы собственные ракеты не падали на головы.

– Фотографами командовать все горазды, – недовольно проворчал Саша, давая выход недовольству, – ракете-то так не прикажешь. Лёш, как там? Всё нормально? Алексей хлопнул крышкой капота.

– Так, вроде готово. Садись. Стартёр крутил двигатель целых пять секунд, но тщетно.

– Чёртов дизель, – выругался Алексей, отпуская ключ. – Вот так, один раз залился на незнакомой заправке, и привет. Надо было, конечно, польский брать. Нашу солярку можно заливать только в танки… Стартер снова заворчал, напрасно крутя коленвал. «Шевроле» не заводился.

– Так, ладно, дадим двигателю отдохнуть минут пять, авось запустится. Вот же гады, ладно что недоливали, но теперь ещё и разбавляют… Небо над головами уже темнело. Саша, подумав, поставил в фотоаппарат карту памяти с остатками волейбольного фоторепортажа, и вышел наружу. Отойдя метров десять в лес и подняв вверх объектив, он сделал несколько кадров веток, сходящихся к центру кадра от периметра. Снимки были минималистские, чёрно-белые, лаконичные: на фоне светлого облачного монолита чёрными молниями тянулись утончающиеся линии ветвей. Трещины осенней жизни. Саша снимал такие кадры каждый год. Вернувшись на дорогу, он сделал ещё пару фотографий дороги, уходящей вдаль – вместе с просветом неба над ней. В боковом кармане фотосумки внезапно обнаружилась небольшая пачка польского мармелада – Саша когда-то купил его у Игоря, да так и забыл.

– Будешь? – предложил он Алексею, разрывая упаковку. Мармелад был яркий, вкусный, наполняющий сочностью сдержанный осенний вечер.

– Спасибо. Хороший. Темнота надвигалась из леса.

– Хочешь в Польшу? – внезапно спросил Алексей, дожевав кусок мармелада.

– Что? – переспросил его Саша.

– Ну, в Польшу. Я тут недавно с Андреем переписывался. Ну, Андрей Никитин – ты его не застал. Он ушёл из «Альтштадта» ещё в двадцатом году, и уехал в Польшу. Так вот, есть предложение встретиться в Гданьске перед Новым годом. Андрей может сделать нам с Мариной приглашения для визы. В принципе, и тебе тоже, если хочешь. Саша задумчиво вытащил из пачки ещё один кусок мармелада и проглотил, не жуя. Поездка в Польшу – это, конечно, здорово, но оформление визы будет недешёвым. С другой стороны, ну и что? Впечатления прошедшего дня пробудили в нём, обычно рассудительном и осторожном, непонятную тягу к риску. Можно долго и аккуратно проживать жизнь, копя деньги в бумажном конверте, но на тебя однажды может упасть ракета. В гробу карманов нет.

– А я согласен, – решительно сказал Саша. – Двадцать лет не был там.

– Договорились. Взглянув на часы, Алексей повернул ключ зажигания. Пробурчав что-то, дизель завёлся.

– Кто сказал, что мармелад не даёт силы? – довольно заявил журналист, включая передачу. – Поехали.

– В Калининградской области сегодня прошли учения «Зевс», – заунывно, словно через подушку, сообщал с верхнего этажа телевизор Зинаиды Никитичны. – Запуск ракеты «Завтра» был аварийно прерван из-за опасности вражеской диверсии…

По телевизору особо и не лгут, подумал Саша. По телевизору, скорее, недоговаривают. Судя по Зинаиде Никитичне, получается очень хорошо.

– Выяснить, кто стоит за возможной диверсией во время военных учений – вот задача компетентных органов… – упорно продолжал недоговаривать телевизор. Да чего там выяснять? И так всем всё ясно. Олег Дмитриевич Ракитин, лучший друг президента, миллиардер и олигарх, руководитель госкомпании «Росракета». Традиции отечественной космонавтики пропали безвозвратно. Сегодня бы Королёв стал богаче короля, Глушко построил бы себе особняк высотой в космическую ракету, а бедный Гагарин сгорел бы ещё на стартовом столе. Сашей

овладело

странное

предвкушающее

волнение.

Налив

себе

чашку

наидешёвейшего растворимого кофе и размешав в нём две ложки сгущенного молока, Саша запустил компьютер. Планшет хорош для повседневной обработки фотографий, но для серьёзной работы нужна тяжёлая артиллерия. Удалённые фотографии восстановились с карты памяти без особых затруднений, благо соответствующие программы имелись ещё с давних лет. Снимки получились хороши – и с запуском, и с забегом. На последних кадрах объектив камеры был направлен влево, туда, где в этот момент отступало командование. Высокое начальство, лишённое своего обычного властного лоска, выглядело непривычно. Наверное, подумал Саша, ещё ни у одного фотографа мира не было снимка с таким количеством разбегающихся генералов. На лицах военных читался невообразимый ужас. Будучи опубликованной, такая фотография могла бы вызвать массовое дезертирство среди солдат. Да, этот кадр уже в интернет не выложить, подумал Саша. Слишком легко будет найти автора. Для этого всего лишь понадобится список аккредитованных на учения фотографов и немного терпения. Ладно ещё снимок разбитого «мицубиси зеро», но вот создателя кадра «российская армия бежит быстрее всех» точно захотят найти, а искать в России умеют не хуже, чем бегать. Ну а пять лет за такое точно дадут – и за разглашение военной тайны (хотя какая в этом тайна-то?), и за клевету на армию. Сам же сегодня расписался. Но всё же, слишком велико искушение… Возможно, когда-нибудь всё изменится, и этот кадр можно будет показать людям, не боясь получить за него срок. А может и нет. Саша кинул фото в потайной редакционный чат. «Это с сегодняшнего», – написал он. – «Только, пожалуйста, никому не показывайте». «Саша, это потрясающе, но будь осторожен», – почти сразу ответила шеф-редактор Анастасия. С её аватарки несколько иронично, смазывая серьёзность момента, смотрел Вильям Шекспир. Портрет драматурга был снабжён подписью «Есть многое на свете, друг Горацио, что запретят в Российской Федерации».

В принципе, подумал Саша, Настя могла бы ничего не писать. Всё уже сказано на её аватарке. В ночь Самайна Сашино одиночество было внезапно прервано визитом Алексея. Жена, узнав, сколько денег потребовалось на ремонт дизельного двигателя, устроила тому грандиозный скандал. Утратив как деньги, так и семейный покой, Алексей отправился гулять в осень. Дорога поздним вечером привела его к Саше домой. С собою у него была бутылка водки и пять куриных голеней.

– У меня её разбавить нечем, – честно сказал Саша, ставя на стол большие, грузные рюмки с тяжёлым дном.

– Ну и чёрт с ним. Главное, курицу пожарь. Водка, только что принесённая с улицы, была прохладной.

– Проклятая жизнь, как она меня задолбала, – сказал Алексей, выпив рюмку до дна и стукнув ею по скатерти. – Слушай, поставь её в морозилку, пожалуйста… Как мне это всё осточертело. Чёртов «Альтштадт» со своими грошами… Пойду лучше винищем торговать: это всё, что нужно нашему народу. Подвеска, собака, гуляет. Хренов «шевролёт», жрёт денег больше, чем топлива, а не может доехать даже до Озёрска и обратно, чтобы не пойти в разнос… И ещё Марина мозг распилила… Но сегодня я буду свободен. Он покрутил рюмку. Водка плеснулась по стенкам.

– Давай за свободу.

– Ну давай. Саша только допил первую рюмку, а Алексей уже закончил вторую. От спиртного хотелось называть вещи своими именами.

– Алкоголь – странная штука, – начал Саша, доставая не успевшую остыть бутылку из морозилки. – Она действует. Меня обманывали всю мою жизнь. Учись хорошо, в жизни без этого никак. Будь хорошим мальчиком, через десять лет девушкам это начнёт нравиться. Поступи в университет, без этого нельзя сделать карьеру. Плати налоги, чтобы страна развивалась. Голосуй за президента, иначе нас завоюют солдаты НАТО. В этом мире только алкоголь тебя не обманывает. Тебе плохо, ты наливаешь рюмку. Ты выпиваешь рюмку, и тебе становится хорошо. Сделка выполнена. Алкоголь тебя не обманул.

– За алкоголь, – коротко сказал Алексей. Тонко скрипнуло стекло: рюмки, сжатые в руках, не звенели, а, скорее, вздыхали, как и люди.

– Давайте водку пить, рыгая и икая, – грустно продолжил Алексей, глядя на обнажившееся донышко. – Тем более что жизнь хреновая такая.

Зазвонил Сашин телефон. «Марина Никитина» – высветилось на экране.

– Не бери трубку! – вскрикнул Алексей, обхватив голову руками. – Я не хочу с ней сегодня разговаривать! Мне уже хватило! Звонок прекратился. Алексей глотнул водку и содрогнулся.

– Вот такие странные у нас отношения, – сказал он, вжимая голову промеж плеч. – Это любовь – иначе бы мы оба разошлись ещё год назад… Наступила вторая стадия опьянения, когда джентльмены переходят к беседе о дамах.

– Тебе хорошо, – заявил Алексей, – живёшь один, води к себе баб – не хочу…

– Во-первых, я Иру до сих пор люблю, пусть она и уехала. А во-вторых, не получается…

– Это ты зря. У меня между первой женой и второй было десять девушек… От мысли, что у кого-то могло быть десять девушек всего за пару лет, Саше захотелось разбить бутылку водки о голову Алексея.

– А где водка? – удивился он, ища бутылку рукой.

– Её здесь нет.

– А где она?

– Не вижу.

– Тогда пойдём за второй.

– Пошли, – сказал Саша, поднимаясь. Кухня крутнулась. Уже было десять часов вечера.

– Магазин рядом, только тебе не продадут: тебя там не знают. Лестница подъезда показалась Саше удивительно крутой, точно он спускался в подземелье старинного тевтонского замка. Чтобы не упасть, он элегантно прикасался кончиками пальцев к перилам, точно троллейбус к проводам. На улице было холодно и ветрено. В небе пронзительно светила растущая луна. Казалось, что из кустов сирени вот-вот раздастся волчий вой.

– Вот тебе загадка, – объявил ему Алексей, держа нараспашку дверь подъезда. – Как называются люди, которые всю жизнь живут в нищете? И сам же ответил, поворачиваясь к виднеющемуся вдалеке магазину, где торговали спиртным в запретное ночное время: – Русские!

– Наш народ много страдал и потому научился терпеть, – удивительно глубокомысленно ответил Саша. – И он вытерпит это тёмное время тоже.

– А знаешь, я тебе даже завидую. Ты такой оптимист!..

Похоже, в их импровизированном застолье уже наступила третья стадия, когда джентльмены обсуждают актуальные вопросы политики. Алексей и Саша брели в ночи, как два крамольно беседующих врага народа. Под ногами что-то шелестело.

– Жаль, Маточкин14 в девяносто втором автономию не объявил, – продолжал ворчать Алексей. – Были бы сейчас как люди…

– Девяностые закончились. Ты бы ещё про шумеров вспомнил, – неожиданно прямолинейно ответил Саша. Алексей чуть задержался с ответом. Похоже, Саша обидел его этим замечанием.

– Я свою жизнь уже спустил в унитаз, а тебе это ещё только предстоит, – заявил он тоном опытного человека, повидавшего жизнь во всех её проявлениях. Дверь магазина открылась только со второй попытки.

– Девушка, у вас есть белорусская водка? – обратился Алексей к продавщице предбальзаковского возраста и тут же пояснил Саше. – Водку можно брать только белорусскую. И у нас, и у них диктатура, но у них хотя бы алкоголь по ГОСТу…

– Погосту, – коротко ответил Саша. Искомого не было – недавно президент Белоруссии прямолинейно отказал президенту России в сущей безделице, и какой-то санитарный комитет объявил запрет на ввоз белорусских товаров. Алексей скептически пригляделся к коньяку «Старый Кёнигсберг».

– Технический коньяк, – недовольно заявил он, расплачиваясь за бутылку. – Технически, его можно пить… Пусть будет.

– Ребята, – обратилась к ним продавщица, глядя на Сашу. – Может, вам всё-таки что-то из закуски взять? Саша устыдился. Тем временем, Алексей открыл холодильный ларь и вытащил из него цилиндрический брикет рыбьего фарша.

– Фарш трески, – прочитал он. – Латыши называют треску «морской …», потому что с нею, а точнее, из неё, можно делать всё, что угодно. Наша страна – хренов аквариум, и мы в ней – треска. А ещё её называют морской курятиной…

– Курица! Жарится! – вспомнил Саша, решительно шагая к двери. Кафельный пол неприятно скользнул под подошвой.

– Она не «жарица», – проворчал Алексей, возвращая брикет рыбного фарша на место. – Она курица. Они успели: курица только начала обугливаться. Сизый дым веял в воздухе. Саша открыл балконное окно.

14 Ю.С. Маточкин – губернатор Калининградской области в 1991-1996 годах

– Холодно, чёрт, – сказал он, возвращаясь на кухню. Алексей уже разливал коньяк. Они снова сдвинули рюмки.

– У свободы вкус горелого мяса, – устало сказал Алексей, обглодав куриную ногу. – Я сегодня просто ушёл от Марины хотя бы на один вечер. Завтра мне будет ещё хуже, но завтра не наступит никогда.

– И не взлетит никогда, – сказал Саша, вспоминая название ракеты, чуть не упавшей им на головы.

– И не взлетит. В голове у Саши ощущалась какая-то странная пустота. Он проваливался в неё, точно в бездонную пропасть. Алексея, наоборот, выносило наружу: он изливался, точно балтийский прибой.

– Сколько всего хочется сделать, – устало говорил Алексей, – и ведь ни черта же не получается. Виделся я тут недавно с первой женой. Денег дал. Сын уже встречается с девочкой из параллельного класса. Послал меня на хрен. Растёт парень – скоро надо будет от армии отмазывать… По-хорошему, надо бы его в Германию отправить учиться. Я не хочу, чтобы мой сын жил в такой стране… Здесь Алексей начал грубо ругаться. Наверное, так же когда-то выражался его покойный дед, штурман рыболовного сейнера, попавшего в десятибалльный зимний шторм. Сверху, со стороны Зинаиды Никитичны, в непечатный монолог периодически встревал телевизор, рассказывая про народных умельцев, строивших в старину церкви без единого гвоздя. Алексей, на пару секунд замолчав, прислушался.

– В стране железа даже на гвозди не было, нашли чем хвастаться, – посетовал он, снова употребив несколько непечатных слов. – Вот она, отечественная гордость. Спешите видеть: русское чудо, умелец-Левша, получает в месяц четыре гроша, зато вертит из говна пули ничуть не хуже, чем в Ливерпуле… Саше стало неприятно от молодцеватой лубочности слов Алексея, и он налил себе ещё коньяка. Выпив, он закусил наименее подгоревшей куриной ногой: всякий уважающий себя человек оперирует исключительно горячими закусками.

– Вот ты сейчас описал то, как я фотографирую, – удивительно членораздельно произнёс он. – У меня фотоаппарат такой старый, что там матрицу нужно ртутью проявлять… Алексей не был знаком с механикой дагеротипии 15, и профессиональную шутку Саши не понял.

15 Дагеротипия – одна из ранних техник фотографии XIX века, при которой фотопластинка проявлялась в парах ртути.

– Ну какой ты левша-умелец, – возразил он, наклоняясь к Саше. – Вылитый враг народа. Лаптей не носишь, барина не любишь. В интернет выходишь, думаешь слишком много. Волосы длинные, фотоаппарат японский. Разве что ещё на стене портрет Отто Ляша не висит. Саша налил немного коньяка в рюмку. Стекло рюмки было тёплым от рук. Ему в голову пришла довольно крамольная мысль.

– Что плохого в Отто Ляше? Пару секунд они смотрели друг на друга, а потом начали дико хохотать, хлопая друг друга по плечам и стуча рюмками об стол. Невообразимая, пересекающая все черты запредельная дерзость этой мысли, вполне тянущей на пару лет общего режима, бодрила, точно подкожная инъекция камфоры. Ну а действительно, продолжил развивать свою мысль Саша, что плохого в Отто Ляше, особенно если сравнивать его с имеющимся губернатором, тоже генералом? Оно, конечно, Ляш был офицером вражеской армии – но к городу и его жителям он относился гораздо лучше, чем нынешний (как минимум, в минуту опасности он разделил свою судьбу с Кёнигсбергом, оставшись здесь до конца 16). Оно, конечно, Ляш немец – но человек, отсидевший десять лет в Воркутлаге, может считаться русским.

– После него нашим прекрасным городом управляли какие-то бездарности, – закончил Саша свою тираду, претендующую уже, если считать наихудший вариант, на пять лет тюрьмы. – Давай выпьем. После ещё одной рюмки коньяка, поднятой в память последнего коменданта Кёнигсберга, Сашей овладело уныние. Он твёрдо и бесповоротно понял одну вещь: калининградцам теперь может помочь только чудо. Например, если с того света придёт Отто Ляш и его призрачное войско, одетое в шинели фельдграу 17 (или флектарн, какая уже к чёрту разница?), которое снова встанет грудью на защиту города и его жителей – на этот раз уже без опасности для собственной жизни. Саша, слегка запинаясь и повторяясь, рассказал эту мысль Алексею.

– Это должно звучать иначе.

– А как?

– Однажды один советский пионер гулял по развалинам Королевского замка, – начал Алексей так уверенно, словно этим пионером был он. Из-за опьянения его речь приобрела совершенно не передаваемую письменным способом интонацию. – В стене между ремтером 18 и башней фогта Лиделау19 он нашёл потайную лестницу, ведущую в подземелье. Пионер 16 Эрих Кох, гауляйтер Восточной Пруссии, бежал из осаждённого Кёнигсберга, утверждая, что руководит обороной. Ляш остался в городе.

17 «Полевой серый», блекло-зелёно-серый маскировочный цвет. Использовался как камуфляж вермахта.

18 Трапезная в замках Тевтонского ордена.

19 Дитрих фон Лиделау – фогт Самбии в XIII веке

спускался, спускался и спускался. Наконец, он пришёл в большой сводчатый зал, освещённый горящими факелами. Повсюду лежали сокровища – Янтарная комната, золото рейхсбанка, картины, скульптуры, деньги, – и повсюду лежали спящие немецкие солдаты. На большом резном троне дремал генерал, увенчанный короной Оттокара20. Пионер хотел убежать, но нечаянно задел золотой слиток, лежащий на полу. Генерал проснулся и увидел мальчика в пионерской форме. «Не бойся», сказал он нахмурившись. «Мы родились на одной земле. Но скажи мне, грозит ли Калининграду опасность?». «Нет, нет!», торопливо ответил пионер. «Значит, час ещё не настал. Ступай скорее отсюда, пока не проснулись мои солдаты», сказал генерал. Пионер убежал наверх. Больше эту лестницу он так и не смог найти… Саша задумчиво кивнул головой.

– Правда, хорошая легенда? – спросил Алексей.

– Это очень хорошая легенда, – сказал Саша, ощущая, что Самайн – та ночь, когда можно и даже нужно переходить черту. – Но, пожалуй, час уже настал. Он опрокинул в себя ещё одну рюмку коньяка. Эта порция оказалась явно лишней. Сашу уже начало уносить куда-то далеко, а Алексей ещё держался: крутя свой телефон в руках, он начал искать в интернете записи немецких военных маршей. Саша было пытался его остановить – а ну как услышат соседи, но Алексей лишь отмахивался: он знает законы. Если кому-то из соседей не понравится «Тревожный марш» в исполнении оркестра Национальной Народной армии ГДР, то он, Алексей, незамедлительно сообщит об этом в Штази21, и уже утром у Саши будут новые соседи, потому что старых увезут в Моабит22… …Где-то утром Сашу разбудил резкий стук в дверь.

– Откройте, полиция. Заледеневший от ужаса и полностью разбитый вчерашним застольем Саша успел закинуть планшет за диван, прежде чем открыть дверь. На лестничной клетке стояли заплаканная женщина хрупкого телосложения в пуховике и полицейский в ушанке.

– Кашеваров, Алексей Олегович здесь находится? – спросил полицейский, глядя на экран небольшого пеленгатора. Там мигал яркий огонёк. Заплаканная женщина утащила гражданского мужа с дивана, а полицейский, посмотрев на кухонный стол с обглоданными куриными костями и разлившимся по скатерти коньяком, сделал замечание: – Не злоупотребляйте.

20 Оттокар II Пшемысл – король Чехии, основатель Кёнигсберга 21 Министерство государственной безопасности ГДР 22 Тюрьма в одноименном районе Берлина

К счастью, жалоб по поводу немецких маршей в три часа ночи не поступило. Гражданин России, подумал Саша, не может писать в интернете то, что он хочет. Взамен он имеет моральное право на пьяное антиобщественное поведение. Этот компромисс можно считать приемлемым, потому что других компромиссов нет. К вечеру Саша понемногу пришёл в себя. Ему было стыдно глядеть на Ксюшу, свернувшуюся комочком на банкетке. Он даже смог зайти на кухню и вытереть разлитый коньяк, хотя ему едва не сделалось плохо от запаха спиртного. Нет, безусловно, алкоголь честен, но на следующее утро он уж чересчур честен. За окном темнело. Хмурые осенние облака стали ещё ниже, чем раньше. Вот так и наступил ноябрь – а даже ведь и не скажешь.

Ноябрь Казалось, что облака не смогут опуститься ещё ниже, но они это сделали. Серо-жёлтое небо словно придавило собою людей на этой земле. Хмурый, рассеянный свет убил все краски мира, превратив их в нечто истончённое и хрупкое, словно осенняя трава. Наверное, подумал Саша, настраивая фотоаппарат, ад выглядит точно так же, как и калининградский ноябрь. Черти и сковородки – ничто перед этой всесокрушающей пустотой, которая размывает собой любую самость. И всё же, в этой скупости красок и цветов, в этом холоде воздуха, в этом свете, растёртом по пространству, была неуловимая притягательность какой-то смертной чистоты… До приговорённой к смерти кирхи было рукой подать, но путь Саше преграждала трепещущая на ветру полосатая лента, натянутая между колышками. Опять ленточки, опять преграды. Россия – страна заборов. Странно, что он так и не успел побывать здесь раньше, чтобы сфотографировать кирху святой Катарины. Казалось бы, от Калининграда не так уж и далеко, и с автобусом особых проблем нет – а вот не получилось, не сложилось, и, наконец, стало слишком поздно. Одному видному московскому режиссёру для съёмок фильма о войне понадобилось снять взрыв чегонибудь немецкого, и перст судьбы указал сюда. Фильм обещал получиться так себе: режиссёр уже снял пять бездарных лент, и трудно было ожидать, что шестая станет шедевром. Саша смотрел в рунете сюжет снимаемого кино. Сценарист явно не ставил границ полёту своей мысли: где-то в Подмосковье на танковом полигоне открывался пространственно-временной тоннель, ведущий прямиком в 1941 год. По этому тоннелю в прошлое отправлялись современные танковые дивизии, чтобы изменить ход войны и, отбросив вермахт назад, уже к 1942 году захватить всю Европу вплоть до ЛаМанша. Во всём этом Саше было непонятно только одно: а зачем режиссёру понадобилось, собственно, взрывать кирху четырнадцатого века? Неужели она ему сделала что-то плохое?

– Кремль бы лучше себе взорвал, – проворчал Саша, снова поднимая глаза к кирхе, стоящей на холме. Его внутреннему взору представилось зрелище режиссёра, снимающего фильм о Наполеоне, и требующего в целях достоверности поджечь Москву. Как бы то ни было, кирха оказалась приговорена, и спасти её уже не имелось никакой возможности. Генерал-губернатор лично разрешил режиссёру взорвать что-нибудь ненужное для съёмок. Православная церковь, в ведении которой уже почти двадцать лет находились все калининградские кирхи, совершенно не возражала. Несколько энтузиастов из краеведческого общества пытались обращаться в министерство культуры и поднять медийный шум. Этих

смутьянов, ничего не понимающих в кинопроцессе, вызвали в полицию и порекомендовали не ставить палки в колёса.

– Фильм снимают серьёзные люди из Москвы, – сказали там. – Сценарий одобрил сам министр обороны. Давайте не будем создавать проблем? Вы хотите, чтобы вашего сына призвали в армию из института и отправили служить в горячую точку? Вы хотите, чтобы мы нашли у вашей дочери вот этот пакетик с героином? В России умеют убеждать, с этим нельзя не согласиться. Впрочем, и съёмочная группа, после долгих уговоров, разрешила калининградским репортёрам присутствовать на взрыве. При этом, чтобы не препятствовать кинопроцессу, было категорически запрещено находиться в пределах главной съёмочной площадки.

– Вы не должны путаться под ногами и мешать моим съёмкам, – прямолинейно потребовал режиссёр. Калининградским репортёрам отвели небольшой загончик внизу холма, огороженный полосатыми лентами. Отсюда открывался замечательный вид на кирху, стоящую в окружении рощи – снимай и снимай, пока не взорвали. Возможно, поэтому здесь находились два оператора с одной из вспомогательных камер. Рядом настраивал телекамеру Виталик с ГТРК. Какого-то фотографа-краеведа просто выгнали со съёмок – без пресс-карты и аккредитации нельзя – и тот стоял в зоне отчуждения, предназначенной для местных. Жителей из близлежащего посёлка не пустили даже сюда, и тем приходилось стоять позади, на мощёной брусчаткой дороге. Где-то там же разговаривал с людьми Алексей. Киногруппа вела себя, словно захватчики в оккупированной деревне. Наверху, у обречённой кирхи, сновали пиротехники из съёмочной бригады. Ноябрьский ветер подныривал под зимнюю куртку, неприятно холодя. Куртка была недавно куплена в секондхенде: Саша уже ни капли не стыдился этого, потому что нормальную одежду теперь можно приобрести только там, ибо во всех магазинах висят однотипные китайские дешёвые вещи. Левый рукав, сшитый из разноцветных треугольников, выглядел яркой мозаикой – самой яркой вещью во всём окружающем ноябре. Алексей, увидев сегодня Сашину обновку, сказал, что это называется «ослепляющим камуфляжем», и что в такие треугольники раскрашивали военные корабли первой мировой – мол, через перископ трудно определить скорость и направление движения линкора в такой раскраске… На душе было мерзко и противно от осознания того, что ничего уже нельзя сделать – к только стоять с фотоаппаратом и снимать взрыв. Сверху по дороге, ведущей от кирхи, спустился какой-то мужчина в рабочей куртке и вязаной шапке.

– Через десять минут будем взрывать, – озабоченно предупредил он и развернулся. Сашу покоробил его деловой тон.

Неподалёку от Саши стояли два оператора с камерой на штативе – молодые, худощавые парни. У одного из них была большая геометрическая татуировка на шее. Саше отчего-то захотелось вытащить нож и осторожно, соблюдая все правила асептики, перерезать оператору горло. А затем другому оператору.

– Красивая она у вас, – равнодушно сказал парень с татуировкой, закуривая сигарету.

– Ну так а зачем тогда взрывать? – раздражённо ответил Саша. Сегодня он не был склонен к дружелюбию.

– На компьютере взрыв не нарисуешь, – пояснил второй, стоящий возле камеры. – Это будет слишком попсово. Мы – не Голливуд. Нам нужен реализм. Для фильма, в котором российские танки через дыру времени попадали в прошлое, чтобы наступать до Ла-Манша, это было несколько смелое заявление.

– А тебе что, жалко? – продолжил оператор с сигаретой. – Она же всё равно немецкая… Саше показалось, что его пронзили насквозь рапирой. Он родился здесь, на этой земле, среди остатков великой былой культуры, что строила готические кирхи и замки с высокими сводами – и для него эти крупицы ушедшего величия были своими, в отличие от этого равнодушного оператора с сигаретой в руке, который приехал сюда только для того, чтобы снять взрыв и уехать. Правда, объяснить это оператору не представлялось возможным. Не поймёт, подумал Саша. Проще сразу рассечь тому татуированное горло. Жаль, нет ножа – да и всю съёмочную группу не перережешь. Да и вряд ли Саше такое под силу… В кармане у второго оператора что-то зажужжало. Это была рация.

– Через минуту взрыв, – произнёс голос оттуда. – Запускайте съёмку.

– О кей, – коротко ответил второй оператор. Первый бросил сигарету в траву, и, придавив её ботинком, вернулся к штативу. То же самое, надо полагать, сделали все операторы десятка камер, расставленных вокруг холма. Саша, ощущая всем телом какое-то противное бессилие и обречённость, поднял фотоаппарат. Было тихо, лишь ветер слегка шелестел травой. Где-то в роще, по ту сторону церкви, трижды взревел сигнальный горн. Взрыв получился точно как в кинохронике – с густым чёрным дымом, окутывающим всё и вся. Почва под ногами содрогнулась, и за долю секунды у Саши мелькнул какой-то странный образ – словно прусская земля, возмущённая святотатством захватчиков, сейчас расступится у тех под ногами и поглотит их вместе со штативами и камерами. Указательный палец вжимал спуск «кэнона», и тот послушно трещал затвором, делая по десять кадров в секунду – но Саша не слышал этого. Всё его внимание было поглощено тем, как медленно и необратимо крошатся в труху семисотлетние стены, как они оседают во взметнувшийся

чёрный дым, как, чуть наклонившись, рассыпается колокольня, и как летят по сторонам осколки кирпича, словно брызги Балтийского моря, ударяющегося штормом о волнорез. Надо было отдать должное пиротехникам: они взорвали церковь с одного раза. В этом было что-то от искусства палача, отрубающего голову одним ударом топора. Казалось невероятным, что груда кирпичей на холме всего минуту назад была кирхой святой Катарины, простоявшей здесь семь веков. От неё осталась всего лишь алтарная часть, да фрагмент фасада колокольни возвышался из руин, подобно обелиску. Киносъёмки закончились. Операторы уже начинали снимать камеру со штатива, о чёмто переговариваясь по рации, а Саша всё ещё стоял и зачарованно смотрел наверх. Там, среди руин снова мелькнули фигуры пиротехников с канистрами; это напомнило известную картину Кукрыниксов «Фашисты покидают Новгород». Ему было горько от злобы и омерзительно от бессилия. Электронная повестка пришла совершенно неожиданно, подобно врачебному известию о неизлечимой болезни. Саша слышал о подобных вещах, но сейчас он столкнулся с этим впервые. На экране телефона появилось огромное окно с равнодушной надписью: согласно такому-то и такому-то федеральному закону, он обязан в трёхдневный срок явиться в орган налоговой службы по месту жительства. Неявка будет преследоваться сначала по административному, затем по уголовному кодексу. Что это? Что это ещё такое? Конечно, Саша был наслышан о новых методах работы налоговой, но с чего она пришла именно к нему? Да, ещё ни разу в жизни он не работал официально, и ещё ни разу в жизни он не платил подоходный налог (государству хватит и НДС, он тоже большой). Саша не стыдился этого – пресловутые пятнадцать процентов подоходного налога, по его мнению, следовало платить с зарплаты, а не с тех грошей, что он зарабатывает. Иначе точно придётся переходить на подножный корм. Да и зачем вообще платить налоги? Чтобы депутат купил себе новый «Porsche»? Чтобы чиновник построил себе особняк с бассейном и кинозалом? Чтобы президент отправил его деньги голодающим африканцам? Видимо,

это

после

заявки

на

визу.

Саше

нужно

было

доказать

свою

платёжеспособность: неделю назад он положил на карточку все свои наличные сбережения, получил справку и тут же снял деньги обратно. Похоже, эти манипуляции заинтересовали фискальное ведомство. Жаль. Налоговая по месту жительства почему-то располагалась на противоположном конце города, на проспекте Победы, что когда-то назывался Лавскер-аллее. Очередь внутри была чудовищна. Автомат выдал Саше номерок «115». Чуть ниже, мелким шрифтом значилось:

«В очереди перед Вами 27 человек. Предполагаемое время ожидания – 2 часа» К сожалению, эта оценка была определённо оптимистичной, подумал Саша в начале третьего часа. Ему относительно повезло: сорок минут назад удалось занять один из немногочисленных стульев в углу. Зимняя куртка лежала свёрнутой на руках, но ноги буквально жарились в берцах – в здании налоговой было превосходное отопление. Эти ботинки «ОМОН» из жёсткой, не очень удобной кожи он недавно купил в магазине рабочей одежды. Отечественные товары не бывают качественными, но могут оказаться дешёвыми. Если надевать на толстый носок – неплохо, разве что подошва не гнётся. Сбоку ярко светился экран телевизора. Там показывали нехитрую социальную рекламу: респектабельного вида мужчина платил налоги, после чего аллегорически пользовался всеми благами жизни, как то: образование, медицина, правоохранение и Государственная безопасность. На взгляд Саши, здесь определённо не хватало кадра со скатертью денег в доме позапрошлого губернатора. Господа налоговые инспекторы, мысленно взывал Саша. Если налоговой так нужны его скромные деньги, то нельзя ли сделать чуть больше уважения, и чуть меньше очереди? Когда государству что-то требуется взять от гражданина, гигантская машина приходит в движение, добиваясь своей цели медленно и методично. При обратном процессе шестерёнки замедляют свой ход, постепенно складываясь в гигантский кукиш государственных масштабов… От этой мысли Сашу отвлекла смена цифр на табло вызова: «Посетитель 115 к столу 17». Стол 17, как и все остальные, находился в небольшой кабинке, отгороженной от зала лёгкими пластиковыми перегородками. Несмотря на видимую хрупкость и ажурность, они прекрасно изолировали звук. За

столом

сидела

одетая

в

брючный

костюм

молодая

женщина

строгого

административного вида; позади неё к стене крепился герб налоговой службы. Женщина была чуть моложе Саши. Её каштановые волосы были собраны в узел на затылке.

– По какому поводу? – спросила она деловым тоном.

– Повестка пришла. Саша продемонстрировал ей экран телефона. Женщина провела сканером по штрихкоду повестки и перевела взгляд на экран своего компьютера.

– Понятно, – сказала она, возвращаясь к Саше. – Мы хотим задать вам несколько вопросов.

– Я слушаю.

– Вы работаете сейчас где-нибудь?

Это был вопрос с подвохом. Конечно, Саша имел при себе репортёрское удостоверение, но в данном случае можно и даже нужно было схитрить.

– Нет, – ответил он.

– Безработный?

– Да.

– Вы живёте на иждивении?

– Нет.

– У вас есть какие-то средства к существованию?

– Да, – ответил Саша, подумав, что термин «существование» прекрасно описывает жизнь, которую он ведёт на свою зарплату.

– У вас нет ни единой задолженности по коммунальным платежам. Откуда вы берёте деньги?

– Я – фотограф, – туманно ответил Саша. – Есть заказы – снимаю. Нет заказов – не снимаю.

– Наблюдение за вашей банковской картой показало, что в этом году на неё регулярно поступали деньги, которые тут же обналичивались. В частности, вы получали деньги от ООО «Альтштадт», которому было вынесено предупреждение о недопустимости подобных действий. Несколько дней назад счёт был пополнен на вот эту сумму, – женщина продемонстрировала лист бумаги с запротоколированными переводами. – Эти деньги вы так же сняли.

– Да, – ответил Саша, ощущая, как внутри он ощущает закипать. Женщина, сидящая напротив, явно задавала эти вопросы регулярно. Это чувствовалось по её уверенному и неумолимому тону. Раньше так прессовали только бизнесменов: по крайней мере, с них можно хоть что-то вытребовать. Теперь налоговая добралась и до физических лиц. Саша посмотрел на женщину с какой-то дикой тоской. Откуда он, в самом деле, берёт деньги, чтобы платить за коммуналку, которая растёт не по дням, а по часам? Может быть, он ворует их?

– В ваших финансовых действиях прослеживаются признаки административного правонарушения… Саше внезапно показалось, что у женщины убавили громкость; по крайней мере, её голос отчего-то ушёл на задний план. Возможно, его вытеснила какая-то ярость, заполняющая Сашу медленно и неотвратимо. Женщина взяла со стола бумагу и протянула её Саше.

– Я выписываю вам штраф: десять тысяч рублей. Ваш банковский счёт будет заблокирован до тех пор, пока вы не предоставите оформленную налоговую декларацию…

Интересно, подумал Саша, если он сейчас начнёт бить эту женщину ногами по лицу – сколько зубов удастся выбить ей с одного удара? Эта мысль была жестока и страшна; в первую же секунду она напугала его. Отчего-то Саша вспомнил, что в детстве ему не нравились маслины, зелёные и горькие. Всю прелесть их пряного, острого вкуса он начал ощущать лишь спустя несколько лет, когда он уже вырос, но деньги на маслины ещё были. А теперь денег хватает только на коммуналку, и ему за это выписывают штраф… Вот также и с мыслями: до познания страшной, манящей прелести некоторых вещей надо дорасти. Возможно, наступит тот час, когда он будет с радостью выбивать людям зубы ударами ног. Хотя можно ли считать чиновников людьми?

– …почему вы на меня так смотрите? – недовольно спросила женщина.

– Я вам разве что-то говорю?

– Вы на меня смотрите.

– Вы меня сюда сами позвали, – недовольно ответил Саша. Он отвечал ровно и спокойно, но ощущал, что гнев уже начинает доходить до горла. – А теперь отнимаете последнее. Даже забавно, подумал он. Эта женщина работает на государственной службе; вот он, низовой винтик государственной машины, что впивается в него. У неё отличная белая зарплата (ещё ни один сотрудник налоговой не умирал с голоду). Золотое обручальное кольцо, явно недешёвое, с алмазом. У неё идёт трудовой стаж в книжку, и по прошествии лет она выйдет на заслуженную пенсию, чтобы отдыхать в ведомственных санаториях и наслаждаться жизнью. А ещё ей не нравится Сашин взгляд. С чего бы это? Может, ему ещё в пояс поклониться?

– Я исполняю закон, – строго заявила женщина. – Хорош он или плох, но это закон. Налоги надо платить. При расстреле казнимому завязывают глаза, подумал Саша. Наверное, не столько для того, чтобы тот не видел палача, сколько для того, чтобы палач не видел взгляд казнимого… …Но если бы палачом был Саша – он бы легко выдержал взгляд этой женщины… …Саша внимательно смотрит ей в глаза. Он не испытывает ни сожаления, ни гнева. Эмоции – это помеха в работе судьи народного трибунала. Правосудие должно быть хладнокровным, справедливым и беспощадным.

– Расстрелять, – коротко приказывает Саша. Он тоже исполняет закон, потому что теперь закон – это он сам. Сергей и Николай, его подчинённые в Отряде Правосудия, волокут сотрудницу фискальной службы за угол здания, насвистывая «В буднях великих строек». За их спинами прикладами вверх торчат ППШ: по старой традиции, Отряды носят оружие

именно так. Сотрудница фискальной службы пытается зацепиться каблуками за тротуарную плитку, но тщетно. Надо бы заполнить протокол, чтобы соблюсти все формальности, но это он сделает позже. Пока же ему хочется просто полюбоваться происходящим. Мир прекрасен. Весна уже в пути. Лёгкий мартовский ветер развевает алые флаги перед зданием налоговой. Эти флаги точно такого же цвета, что и Сашин партбилет, лежащий в нагрудном – у сердца – кармане. В партбилет вложен мандат Кёнигсбергского облисполкома, дающий Саше право вершить суд на месте. Государство дало ему лицензию на убийство. Рядом с реющими алыми флагами покачиваются повешенные чиновники из налоговой. Негромко поскрипывают верёвки. На деревьях начинают едва-едва распускаться почки. Под каждую из верёвок подложен кусок брезента, чтобы не повредить кору. Деревья надо беречь. Кёнигсбергский Отряд Правосудия имени Вацетиса – на страже природы родного края. Саша бросает взгляд на наручные часы. Эти прекрасные «Patek Philippe» любезно отдал ему перед своей казнью вице-губернатор (Саша бы никогда не опустился до того, чтобы снимать часы с трупа). Уже полдень. Надо спешить: уже завтра здесь должно состояться открытие Дворца пионеров. В этом дворе, где сейчас висят сотрудники налоговой, будет линейка, пионерский салют и физкультурный парад. Детям будут надевать на шеи алые хлопчатобумажные галстуки, поэтому с галстуками капроновыми следует закончить уже сегодня. Тем временем к Саше быстрым шагом подходит комиссар. Он одет в чёрный кожаный плащ. На ободе его фуражки в мартовском солнце мёртвенно блестит сталью адамова голова – точно такая же, что украшает обложку Сашиного партбилета. Лацканы его плаща несут на себе знаки различия восемнадцатого кёнигсбергского штандарта. Когда-нибудь и у Саши будет такой плащ. Саша приветствует комиссара поднятием руки.

– Товарищ, остановитесь, – негромко обращается комиссар к Саше. – Революция не может позволить тратить себе патрон на каждого чиновника. Мы расстреливаем только силовиков. Саша краснеет. Как он мог так ошибиться? Ведь и в самом деле, с боеприпасами скверно. Предыдущий режим довёл страну до такого состояния, что их автоматы уже приходится снаряжать патронами от «маузеров». Но как мудр комиссар! Он обратился к нему негромко, и авторитет Саши среди Отряда Правосудия не пострадает.

– Остановитесь! Остановитесь! – бросается он вслед за Сергеем и Николаем. Они удивлённо опускают автоматы, уже было приготовленные к стрельбе. – Повесить! Немедленно повесить! Здесь возникает небольшое затруднение: всё, на чём можно повесить чиновника, уже занято. Подумав, Саша выходит из положения. Примкнутым к ППШ штык-ножом

перепиливают верёвку, на которой повешен руководитель департамента надзора за доходами физических лиц. Он шлёпается на плитку двора со звуком упавшей коровьей лепёшки. Да он и при жизни был так себе, думает Саша. Приговор приводится в исполнение. Человек, который когда-то назначил Саше штраф, сейчас спокойно и флегматично, как ни в чём не бывало, раскачивается, негромко поскрипывая верёвкой. Вот, теперь всё хорошо. Теперь можно заняться заполнением протоколов. Саша вспоминает, как вчера они обыскивали дачу губернатора. Уже сегодня там открывается санаторий для пенсионеров. Тем не менее, почему-то Сашу обуревает сомнение. Сотрудники Отряда Правосудия выносят из здания налоговой тяжёлые ящики с деньгами. Эти деньги пойдут на помощь для крестьян Калининградской области. И всё же, этого мало. У них соцсоревнование с Химкинским Истребительным Отрядом имени Чапаева: Отряд Саши перевыполнил план по репрессиям, но здорово отстал по конфискациям. Обидно. Даже после революции преуспеть можно только в столице. Москвичам хорошо, один день обысков у замминистров или полковников даёт грузовик денег. Сашиному Отряду на подобное потребуется минимум десять дней беспрерывной работы. В России миллионы жадных чиновников и жестоких силовиков, неправедных судей и государственных воров. Если в день вешать по тысяче человек, то не уложишься и в год. Что же делать? Может быть, они в чём-то неправы? Но ведь революция не может ошибаться! Или?.. Не об этом ли ему намекал начальник калининградской госбезопасности, которого они расстреляли позавчера?

– Вы всегда думаете, что вы – последние, кто имеет право на убийство, – сказал начальник госбезопасности, жадно затягиваясь табаком. Саша угостил его сигарой, оставшейся от повешенного председателя областной думы. – Я тоже так думал, когда сажал своего предшественника. Ну ничего, через несколько лет поймёте. Постарайтесь донести эту мысль до тех, кто придёт после вас. То есть, за вами. Однако, моя сигара подходит к концу, как и моя жизнь. Пойдёмте на расстрел. Да, редкого мужества был человек; сейчас таких уже нет. Он не выпустил сигару из губ, даже когда ему выстрелили в затылок (его так и похоронили в общем рве). Но всё же, он явно говорил о чём-то другом. Чтобы отвлечься от этих мыслей, Саша вытаскивает из кармана фотокарточку, напечатанную на бумаге «Унибром». Этот снимок он сделал собственноручно по мотивам своих же кадров со свадьбы сына мэра. Пришлось немало потрудиться, чтобы распределить чиновников на виселице в том порядке, в каком они сидели за банкетным столом. Зато получилось превосходно: все гости висят, как живые. Всё-таки, в плёночной фотографии есть душа – чего уже не скажешь о людях со свадебного застолья.

Тем временем комиссару приносят запечатанный пакет, помеченный аллюром три креста. Он читает и хмурится.

– Плохие вести из Москвы, – доверительно сообщает он Саше, убирая пакет. – Уже закончились все зубцы на кремлёвской стене. Заняты все фонари на Тверской. Почти заполнен Арбат. Скоро придётся вешать на Гоголевском и Тверском бульварах, но и они не безграничны. Пропагандистов из Останкино приходится сбрасывать в лифты телебашни, но это, конечно, вынужденная полумера… Взгляд Саши падает на небольшой грузовичок в углу. С его кузова совсем недавно они раздавали оружие рабочим вагоностроительного завода «Штайнфурт». В голову приходит блестящая мысль.

– Товарищ комиссар! – с жаром обращается Саша. – Я осмыслил опыт гражданской войны в Испании. Мне кажется, революция имеет право взять на вооружение некоторые способы… Саша быстро и несколько путано излагает метод, при помощи которого можно быстро и эффективно осуществлять народный суд над теми, кто этого заслуживает. Комиссар улыбается.

– Отлично, – говорит он. – Это то, что нам нужно. Они оба поднимают взгляд. Высоко в безоблачном небе летит блестящий дирижабль из алюминизированной ткани. Он только что поднялся в воздух с аэродрома Девау. Это – подарок трудящихся Кировского завода, изготовленный сверх плана. На его боку выведена надпись «Ленинград – Кёнигсбергу». Дирижабль сияет ярче солнца. Комиссар достаёт из кармана ракетницу и стреляет в небо красной звездой. Дирижабль начинает приближаться к ним. Из динамиков, укреплённых на его гондоле, доносятся звуки «Интернационала».

– Немедленно отправляйтесь в Москву, – поясняет комиссар. – В ваше распоряжение передадут грузовую автоколонну. Все формальности на «маслобазе» улажу я. Сотрудники Кёнигсбергского Отряда Правосудия имени Вацетиса зачастую называют так в шутку свою штаб-квартиру, что находится на улице Севастьянова. Это красивое здание, построенное в стиле «баухаус». Когда-то раньше там было соответствующее учреждение. Комиссар снимает с себя фуражку и передаёт Саше.

– Возьмите её. Она пригодится вам в Москве. Саша надевает фуражку на голову, и ему кажется, что он стал на десять сантиметров выше. Мечты начинают сбываться, но что-то не даёт ему покоя.

– Товарищ комиссар, – нерешительно начинает он. – Но я хотел сказать…если я сяду за руль грузовика, чтобы давить чиновников, разложенных на асфальте в шахматном порядке… это будет незаконно, ведь у меня нет водительских прав… Лицо комиссара становится необычайно серьёзным. Кажется, Саша коснулся очень важной темы. Очень, очень важной.

– Товарищ, – медленно говорит он. – В прежней авторитарной России у вас не было и априори не могло быть никаких прав. В светлой России будущего вы обладаете всеми нужными правами, данными вам уже от рождения. Смело нажимайте на газ, и не обращайте внимания, если под колёсами что-то хрустит… Ксюша умерла в последний день ноября. Ещё вчера вечером она слабо шевельнулась, когда Саша погладил её перед сном, а уже утром она лежала неподвижно, маленькая и худая, на своей банкетке, где она любила дремать всю свою кошачью жизнь. Слеза, скатившаяся по щеке, была неожиданно горячей и обжигающей. Саша присел у банкетки, затем осторожно прикоснулся к Ксюше.

– Бедная ты моя, – сказал он, поглаживая её мех. Четырнадцать лет, прожитых вместе – это много. Для кошки – вся жизнь, для Саши – полжизни. Ксюша вошла в их дом, когда Саша учился в последнем классе школы. Он тогда только начал заниматься фотографией. Кошка росла, Саша взрослел, жизнь менялась. Ушли куда-то прочь и самоуверенный оптимизм двадцатилетия, и сдержанно-настороженная взвешенность двадцатипятилетия – а теперь ушла и Ксюша, словно закрывая ту, прежнюю жизнь, закрывая окончательно и бесповоротно. Сколько же раз может заканчиваться прежняя жизнь? Саша не знал этого. Что-то подобное, страшное, необратимое, он уже испытывал – и в двадцать два года, когда папу навсегда увезли с инфарктом в больницу скорой помощи, и в двадцать шесть, когда молниеносное онкологическое заболевание забрало его маму. Каждый тот раз его жизнь словно подламывалась, лишённая одной из своих опор, и каждый раз он поднимал её обратно, чтобы как-то двигаться дальше – не то идти вперёд, не то ползти вперёд, не то хотя бы просто лежать головой вперёд. Сейчас было что-то особое, другое, страшное – ощущение, что оборвалась последняя нить Ариадны, ведущая в мир прошлого, где Саше всегда будет вечные двадцать лет, и всё в этой жизни будет ему по силам. Саша похоронил Ксюшу на берегу Калининградского залива – ехать на море было слишком далеко, а найти достойное место в городе было проблематично. Песок легко подчинялся врезающейся в него садовой лопатке, с помощью которой когда-то безумно давно мама пересаживала цветы. С залива дул холодный ветер, снова проникающий под куртку с

рукавом ослепляющего камуфляжа. Хмурое небо страшного ноября немного отпрыгнуло от земли, и тучи быстро неслись над заливом. Волна плеснула о берег. Вокруг не было ни души.

– Прощай, моя маленькая. Ксюша, завёрнутая в белую ткань, нашла своё последнее пристанище. Саша ехал домой в полупустом автобусе, прикрыв свои глаза солнцезащитными очками. Для такой погоды, наверное, это выглядело несколько странно, но сейчас ему было всё равно. Хорошо, подумал он, что сегодня нет фотосъёмок – он бы не смог. Он уже чертовски устал от всего, что его окружает. К полуночи выпал снег. Белые точки падали с неба, покрывая город пушистым одеялом. Саван для Ксюши, подумал Саша, стоя на балконе в темноте, и глядя на белоснежный двор. Умерли все. Остался один Саша.

Декабрь Декабрь шёл медленно, необратимо и неприятно. Предыдущий месяц словно подрубил какую-то жилу в Сашиной душе. Раньше ещё казалось, что можно немного потерпеть, что вдруг жизнь может взять и ни с того, ни с сего наладиться к лучшему, что произойдёт какоето чудо, и всё получится (ведь не может быть так, что ничего не получалось?), надо только ещё немного потерпеть и подождать. Чёрный ноябрь своим лезвием рассёк эти надежды, превращая их в прах. Всё прах, думал Саша, заваривая чай и измученно смотря в окно; всё будет прахом: и мечты, и надежды. В двадцать лет казалось, что только протяни руку – и мир упадёт в неё, точно сочное яблоко. Заканчивающийся год и приближающееся тридцатилетие, не скрывая, говорили горькую истину – делай что хочешь, но яблока ты не получишь, потому что его здесь уже нет и быть не может; яблоню распилили на дрова, а землю огородили забором. Это было противнее всего: осознание полной бесполезности каких бы то ни было действий. Делай, что хочешь, но всё тщетно. Никому ничего не нужно – и ему тоже. Эта мысль, выкованная целым десятилетием жизни, опускала руки. Зачем что-то делать, если это ничего не изменит? …Он снимает аллеи, которые вырубают, дома, которые сносят, и кирхи, которые взрывают. У него нет ничего, кроме прошлого, да и то его отнимают. Ещё он снимает губернаторов, которых сажают, и губернаторов, которые разбиваются в авариях. Поскорее бы президент приехал в Калининград, чтобы его можно было, гм, снять – вдруг и тут сработает эта фотографическая магия? Ведь верили же в Африке, что фотограф забирает душу у человека. Чем Россия не Африка?… Противная пустота и ощущение полной безнадёжности. Саше на ум приходила история про двух лягушек, свалившихся в кувшин с молоком – одна утонула, а вторая сбила его в масло. Эта басня весьма полезна, если жизнь бросает тебя в молоко, но что делать, если жизнь бросает тебя в выгребную яму? Нужно ли что есть силы дёргаться, надеясь, что под ногами возникнет твёрдый комок опоры? Или же лучше стоически зажать нос и погрузиться на дно, надеясь на то, что дерьмовая купель жизни хотя бы быстро закончится? Иисус Христос накормил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами – но у него хотя бы имелась еда. Что же делать, если её вообще нет? Как можно превратить воду в вино, если нет даже воды? В таких условиях, наверное, спасовал бы даже Сын Божий – куда уж тут Сыну Человечьему… Будь Саша лет на пять моложе, он, наверное бы, направился в Петербург, город предков. Всё же лучше, чем Москва. Когда-то его родители уехали оттуда. Почему бы ему не

вернуться туда? Вот только уже не было сил, не было необходимой уверенности в себе и своей непобедимости, без которых такое действие даже нет смысла начинать. Жизнь научила злой, противной истине – делай что хочешь, но ничего не изменится. Как можно что-то делать, если ты априори знаешь, что ничего не получится? Тогда уж лучше ничего не делать, чтобы не тратить свои силы, которых и так уже почти не осталось… И Саша уже ничего не хотел делать. Он стоял у окна и пил чай: чёрный, как жизнь, и крепкий настолько, что в нём можно было фиксировать проявленные фотоснимки. Декабрьским облачным дням – пасмурным, хмурым, с противным ветром и редким мокрым, тающим на лету снегом – не было конца. Казалось, что ноябрь всё ещё идёт, отнимая жизнь. Казалось, что теперь вся жизнь будет таким бесконечным ноябрём – а ведь фотографы живут очень долго, если, конечно, они не снимают репортажи в зоне вооружённых конфликтов и не проявляют цветную плёнку вручную. И грязно-серый асфальт под окном внезапно начинал казаться совершенно неплохой альтернативой. По крайней мере, такой альтернативой, которую можно было рассматривать всерьёз. В такой момент Саша резко допивал чай и отворачивался, чтобы не искушать судьбу. Декабрь прошёл в мрачных думах, хотя, казалось бы, несколько поводов для радости он предоставил. Республика Польша – большое ей спасибо – выдала Саше трёхмесячную шенгенскую мультивизу. В свою очередь, Российская Федерация любезно разрешила ему ненадолго покинуть свои границы. Саша заполнил большую форму на сайте госбезопасности (пограничная служба находилась в их ведении), где указал предполагаемый пункт выезда из страны, дату выезда, дату возвращения и причину поездки, не забыв поставить галочку напротив пункта «Я осведомлён, что нарушение правил пересечения государственной границы РФ является уголовным преступлением». Система электронного учёта, в свою очередь отметив, что Саша не имеет судимости, не находится под следствием, не уклоняется от службы в армии и не имеет долгов по алиментам, дала зелёный свет: «Вам разрешён выезд за пределы территории Российской Федерации.» Вот и хорошо, подумал Саша. Теперь нужны деньги. В тайнике, в старом фотоальбоме под снимком были спрятаны сто евро, отложенные ещё в незапамятные времена, когда валюту можно было свободно купить в банке. Последние его резервы, предназначенные на чёрный день. Куда уж чернее – за окном пасмурно так, словно на дворе полярная ночь. Но, пожалуй, нужно прикупить ещё денег: хорошо, что теперь в Польше принимают не только злотые, но и евро.

Удивительно, но «вольво» Игоря куда-то пропал. Саша внезапно понял, что машины здесь нет уже несколько дней. «Здравствуйте», написал Саша сообщение пользователю с именем «Продукты на заказ из Европы» и двумя перекрещёнными колбасами на аватарке – под ним конспиративно скрывался Игорь. «Мне бы сорок соседских.» Эта запись означала, что Саша желает приобрести сорок евро; доллары конспиративно назывались «заморскими». Обычно Игорь не занимался обменом валюты, но она у него имелась. Саша справедливо рассудил, что по такому вопросу лучше обратиться к давно знакомому человеку, чем к какому-то неизвестному меняле из анонимных разделов интернета. Люди из спецслужб повсюду. С Игорем они встретились неподалёку, в сквере улицы Машиностроительной, возле теплотрассы. Оттепель превратила Калининград в гигантскую кастрюлю со снежной кашей; здесь же было относительно чисто. Трубы, идущие под землёй, просушили поверхность. На Игоре не было лица. Казалось, он постарел лет на десять.

– Олежку взяли, – коротко бросил он, расстёгивая куртку. Наружу вынырнул клетчатый шарф шотландской расцветки.

– Как так? – ещё произносил Саша, как в памяти мелькнуло – об этом «Старый город» писал ещё вчера вечером. В Мамоново при попытке провоза незарегистрированных в России лекарств был задержан калининградец. Значит, Игнатьев О.И., о котором сообщила таможня, это и есть Олег, сын Игоря и потомственный профессиональный контрабандист? Жаль, очень жаль. Если долго ходить по лезвию бритвы, то однажды можно сорваться.

– А вот так, – бесцветно сказал Игорь, доставая из бумажника две синих банкноты. Саша отдал ему рубли. – Вёз большую партию лекарств от онкологии на заказ какой-то сволочи – а оказалось, что это провокатор. Взяли прямо на границе. И отмазаться не получилось. Денег не берут. Саша сочувственно покивал головой, совершенно не зная, что сказать. Слово «онкология» полоснуло слух. Внезапно вспомнилась мама. Она немного не дожила до появления зарубежных лекарств, спасающих жизнь. Как жаль, подумал он. Он бы тоже за ними поехал в Польшу, без сомнения. Он бы спрятал их под фотовспышку в сумке – и его бы могли так же взять, как и Олега…

– Слушай, – медленно начал Саша. – Найди у меня в сети в друзьях такого человека – «Лазерный Джо». Он вчера писал заметку про…про Олега… Скажи, что ты от меня. Ну и я ему напишу сам. Невдалеке на улице яростно загудел автомобильный клаксон, прерываемый бранью.

– У него есть знакомый адвокат – он может рискнуть взять на себя такое дело. Не знаю, сколько он по деньгам возьмёт. Не знаю, поможет ли, но он Рудаковым из «Пятого колеса» занимался. И тем дальнобойщиком, с которым Шаранов… Ещё одним условно-приятным событием, которое принёс декабрь, был запуск всепланетного вай-фая. В ноль часов по Гринвичу, в три ночи по Калининграду, на экране Сашиного телефона высветилось: «Обнаружена беспроводная сеть «ALTAIR-WORLD-FREE-WIFI». Надо же, подумал Саша, подключаясь. Прямо как раньше. Вот, он так долго этого ждал – теперь у него будет бесплатный, свободный интернет, куда бы он ни пошёл – а счастья почему-то нет. Но всё равно, с интернетом лучше, чем без него. Подключить фотоаппарат к спутникам оказалось тоже несложно. Сашина камера, даром что уже не новая, прекрасно поймала сеть. Теперь отснятые кадры можно было хранить не только на карте памяти, но и отправлять сразу в облачное интернет-хранилище. Удобно, ничего не скажешь. Попробовать новую технику съёмки – а точнее, копирования кадров – удалось практически на следующий день. Правда, объект съёмки не вселял в Сашу особой радости. Скульптуру Родины-матери решили не возвращать на её прежнее место. Вместо этого на её постаменте в Калининграде открывали памятник Сталину. Было холодно.

– В этот день, в день рождения великого полководца и государственного лидера, мы восстанавливаем историческую справедливость! – чеканил в микрофон генерал-губернатор. Позади него возвышался Сталин, накрытый триколором. В этом чувствовалось что-то противоречивое. – Великой честью для Калининграда будет памятник гениальному полководцу всех времён и народов, благодаря которому город стал нашим! Мы восстанавливаем

связь

времён,

нарушенную

десятки

лет

назад,

и

возвращаем

генералиссимуса туда, куда указывает сама история!.. Ну да, доля истины в этом есть, подумал Саша. На этом постаменте Сталин находился лет семьдесят назад; потом его сняли и переплавили на трамвайные бронзовые втулки. Правда, если бы Сашу спросили, он всё же предпочёл бы видеть в центре Калининграда Родину-мать. Увы, в России твоим мнением не особо интересуются. Под звуки государственного гимна российский триколор пополз вниз, обнажая вождя. По слухам, здесь «освоили» столько денег, что памятник пришлось изготавливать из пластмассы и покрывать бронзовой краской. Помимо этого, злые языки утверждали, что у статуи будет сразу две курительные трубки – одна в руках, другая во рту. Информация про трубки оказалась неправдой; впрочем, даже без них пластмассовый Сталин двадцать первого

века смотрелся весьма внушительно. «Как-то так я себе это и представлял», говорил весь его довольный вид. Саша проверил с телефона снимки. Всё верно, они прекрасно отправились по вай-фаю в облачное хранилище и ждут там своего часа. Когда он придёт домой, то не нужно будет даже скидывать кадры с карты памяти. Вот это прогресс. На одном из кадров Сталин получился закутанным в сползающий триколор, словно в накинутый на плечи плащ. С точки зрения фотоискусства – хороший снимок (при Сталине за него могли бы и репрессировать). С точки зрения жизни – не очень. Как хорошо, подумал Саша, что где-то в мире запускают всепланетный интернет. Как плохо, что ему выпало родиться в стране, способной только ставить пластмассовые памятники деспотам. Судя по всему, мэр тоже не испытывал особой радости. На снимках его лицо было того пепельно-зеленовато-серого оттенка, которым обладает порошкообразный портландцемент: из-за этого мэр немного сливался с декабрьским облачным небом. Достоверные источники сообщали, что под Денисовым нещадно трещало кресло. Почётную, если повезёт, отставку следовало ожидать чуть ли не в январе. Вовремя ему свадьбу сына сфотографировал, подумал Саша, убирая фотоаппарат. В автобусе было холодно. Окна покрывал иней, и Саша ехал, точно в ледяном экипаже смерти. Чтобы не проехать свою остановку, он протёр на окне смотровую щель и глядел наружу, ощущая себя танкистом. Почему-то одновременно вспомнились взрыв церкви святой Катарины и статуя Родины-матери, повешенная на такелаже. Теперь, подумал он, будут руины и пластмассовый палач посреди города. Саша был преизрядно наслышан про Советский Союз; похоже, теперь он его и увидит. На каждой улице будет стоять Ленин, в каждом переулке будет гореть вечный огонь, ну, а на каждом перекрёстке, соответственно, будет стоять Ленин, горящий в вечном огне. На нужной остановке какая-то бабушка в бедном, затёртом пальто так долго спускалась перед ним по ступенькам автобуса, что Саше захотелось поддать несчастной женщине ногой под зад. Жестокость этого хорошо ощутимого желания испугала его. Если долго жить в плохих условиях, можешь начать деградировать – тихо, незаметно и неотвратимо. Дома без Ксюши казалось пусто и тоскливо. Интернет не радовал. В январе отключусь от спутникового, решил Саша. Ещё удастся сэкономить немного денег. Это будет очень кстати, потому что изрядно подорожал кухонный газ. А с нового года поднимут все остальные коммунальные платежи. А судя по ощущениям, и «Альтштадту» скоро конец. Строго говоря, конец всему рунету: кому нужна дорогая, медленная, полностью контролируемая госбезопасностью сеть, когда есть бесплатный всемирный молниеносный свободный интернет? Пользователи

переходят в интернет, а вот «Альтштадту» проделать такой трюк труднее: он – официально зарегистрированное средство массовой информации. Он не имеет права уйти на свободу. Сон был страшным: в центр Калининграда, точно там, где когда-то стоял Королевский замок, падает ядерная бомба. Саша стоит на балконе, и видит невообразимо яркую вспышку, второе солнце, внезапно появившееся на земле, а не в небе. Ударная волна, стирая город, расходится

чудовищным

кругом.

Дом

Советов

превращается

в

бетонную

пыль.

Семисотлетний Кафедральный собор исчезает, точно соломинка, снесённая шквалом. Эстакадный мост и Биржа рассыпаются пеплом. Ударная волна пожирает уже целые районы города. Исчезают Хаберберг, Нассер Гартен и Розенау; где-то на севере атомный демон обращает в прах Штайндамм и Росгартен, Амалиенау и Марауненхоф, Ратсхоф и Девау. Саша стоит на балконе, и видит, как всего лишь за доли секунды исчезает его город. Огненная стена всё ближе, и уже можно различить, как один за другим рассыпаются дома, точно построенные из спичек. Бежать – бесполезно. Остаётся лишь глядеть на приближающуюся погибель… Ещё никогда Саша не был так рад будильнику, как в то утро. За окном светился одинокий фонарь. Сквозь дрёму показалось, что в ногах лежит Ксюша. Саша осторожно повёл ногой. Кошки не было.

– Пора, – произнёс он, опираясь на локоть. Сегодня они с Алексеем и его гражданской женой Мариной должны были ехать в Гданьск. Снег стаял полностью; на улице было холодно и темно. Мимо остановки пронёсся пустой утренний автобус. Кондуктор опирался на поручень и глядел во мглу, точно впередсмотрящий на пиратском корабле. На всякий случай Саша ещё раз проверил в сумке документы. «Шевроле» остановился точно напротив него. Саша разместился на заднем сиденье.

– Доброе утро, – поздоровался он, подумав, что утро ещё не очень хочет наступать. Три дня осталось до католического рождества – сегодня будет самый короткий день в году, хоть самая длинная ночь ещё не спешит покидать Калининград.

– Ага, – сказал Алексей, включая первую передачу.

– Привет, – кивнула Марина с переднего пассажирского сиденья. У неё были вьющиеся русые волосы, острый подбородок и аккуратные черты лица. Чуть моложе Алексея. Совершенно не похожа на демоническую даму из его рассказов. Российскую границу они пересекли, когда облака на небе начали синеть. «Шевроле» ехал через старый переход – между российским Мамоново-Хайлигенбайлем и польским Бранёво. Ожидание очереди заняло чуть меньше часа.

– На сколько вы едете? – спросил пограничник, сидящий в будке за слегка затемнённым стеклом. Внутри горела лампа, и было хорошо видно, как он пролистывает Сашин загранпаспорт.

– На день, – ответил Саша. Пограничник приложил паспорт к окошку сканера, после чего посмотрел на экран – видимо, проверяя разрешение на выезд. Взяв в руки штамп, он приложил его к последней странице документа, после чего без единого слова протянул паспорт Саше. Как быстро, подумал он, возвращаясь к машине. Кто бы мог подумать, что уехать из России – это настолько легко и просто? Небо ещё чуть-чуть посветлело. Возле одноэтажного белого здания осматривали пассажирский автобус. В синих утренних сумерках невдалеке, за домом, мелькнул силуэт лисицы.

– Говорят, их тут подкармливают, – сказала Марина. – Но к нам они не подойдут, а жаль… На польской границе пришлось подождать. Поскольку по Калининграду ходили обоснованные слухи, что со следующего года выезд за рубеж станет ещё сложнее, почти все челноки работали в полную силу. Вереницы «пассатов» выстроились к шлагбаумам. Сразу видно, подумал Саша, кто тут контрабандист. «Пассат» – рабочий инструмент челнока. У него большой багажник и не менее большой бензобак, в котором можно возить дешёвый бензин из Польши. Наверное, пограничники, если не могут заснуть, так и считают: раз – проехал «пассат» через границу, два – проехал «пассат» через границу… Уже рассвело, но продвинуться удалось лишь ненамного. Водители, устав от ожидания, выходили из машин, чтобы размять ноги. Из уст в уста, словно сюжет в легенде, переходил анекдот, рассказывающий, почему немцы напали на Польшу в тридцать девятом, а на Советский Союз – только в сорок первом.

– …потому что они два года стояли на польской границе! – махнув рукой, сказал Алексей. Впередистоящий «пассат» зажёг фары и проехал несколько метров. Саше хотелось спать.

– Я тут читал по поводу налоговой, – сказал он тоскливо. – Зря я тогда столько денег на карточку положил. Хватило бы сорока тысяч.

– Надо было заводить специальный сберегательный счёт. Тогда бы не вызвали, – возразил Алексей. – Мы с Мариной так и сделали. Там конечно подвох: если наше государство вдруг гавкнется, с такого счёта ты просто не успеешь снять деньги. С карточки ещё может получиться.

Саша подумал, что сорок тысяч, по большому счёту, не такая уж и грандиозная сумма. Это ненамного больше прожиточного минимума.

– Если наше государство вдруг гавкнется, мне не будет жаль сорока тысяч для этого… Польский пограничник, сидящий в будочке за тонированным стеклом, отличался от российского разве что формой. Чуть ниже стекла висело грозное объявление, сообщающее, что польская таможня не берёт взяток. Объявление было снабжено изображением пары наручников.

– Цель поездки? – спросил он. Нередуцированные гласные в его словах звучали непривычно.

– Фотосъёмка для репортажа.

– Журналист?

– Да. Пограничник с сомнением посмотрел на него. Саше почему-то стало неловко.

– Палец, пожалуйста.

– Какой?

– Любой. Саша приложил большой палец к зелёному стеклу сканера отпечатков. Пограничник, бросив взгляд на экран монитора, оттиснул чёрный штамп рядом с шенгенской визой. Добро пожаловать в Европейский Союз, подумал Саша. Он снова здесь, двадцать лет спустя… Точно такая же надпись – «Добро пожаловать в Европейский Союз» – встречала их на щите после выезда с пограничного контроля. Надпись вселяла в читателя хорошо ощутимый оптимизм и была продублировала сразу на трёх языках.

– Саша, пристегнись ремнём, – сказал Алексей с переднего сиденья. – У поляков надо и на заднем пристёгиваться. Иначе я на их штрафах разорюсь – тут прямо как у нас… Законы в Европе строги, но хотя бы справедливы. Они едины и для простого гражданина, и для президента. Такие законы не зазорно и соблюдать. Метрах в трёхстах за границей стояли в ряд сразу три бензозаправки и два супермаркета. Супермаркеты ярко горели огнями и красками рекламных плакатов. «Акция!» «Новогодние скидки!», прочитал Саша на русском языке. Торговля двух народов шла полным ходом.

– Давайте чуть проедем, – предложила Марина. – Дальше будет дешевле. Через километр они свернули на небольшую полупустую заправку – всего лишь один «пассат» заполнял свой могучий бензобак бензином. Пока Алексей заправлялся дешёвым биодизелем, Саша выглянул наружу. После двух с лишним часов на границе хотелось пройтись.

По трассе с лёгким, едва слышным жужжанием пронёсся электромобиль – новый, с прекрасным синим полированным кузовом. Ну да, вспомнил Саша, здесь уже бензиновые автомобили уходят в прошлое. Потому у них и топливо дешёвое – его покупают только русские. Ну или поляки-ретрограды, которые ещё, поди, получили свои права при Ярузельском23… Подумать только – вот, он в Европе. Поразительно чистая, аккуратная, прибранная бензозаправка. А ведь возле дороги, внезапно заметил он, до сих пор растут двухсотлетние липы. Надо же – он стал забывать, как когда-то выглядели придорожные аллеи Калининграда. Надо было спешить. Свежезаправленный «шевроле» пронёсся через Бранёво. Саша бы даже не смог охарактеризовать словами все те чувства, которые он ощутил, глядя на этот небольшой тридцатитысячный приграничный город. Чисто? Ухоженно? Аккуратно? Эти слова были бы слишком простыми и блеклыми, чтобы описать промелькнувшее за окном. В ощущениях это воспринималось куда как более сочно, гораздо насыщеннее и богаче, чем в словах. Всё то же самое, как на родной земле: кирхи, брусчатка улиц, черепица крыш – только в идеальном состоянии. И люди выглядят оптимистичнее.

– Господи, как же у них всё здорово, – произнёс Саша, глядя на какое-то старое немецкое здание – по всей видимости, городская ратуша. Фасад содержался в идеальном порядке. По узорчатой кладке кирпичей вился плющ. Саша внезапно вспомнил, как рушилась в труху кирха святой Катерины, и содрогнулся. Чуть помедлив, Алексей откликнулся.

– Помню, мне в детстве было жаль, что замок Мальборк 24 находится на польской части Восточной Пруссии, а не на нашей, – сказал он, проезжая перекрёсток с круговым движением. – А потом я вырос, побывал там, и понял, что окажись Мальборк нашим, то до сих пор стоял бы в руинах…если его, конечно, не разобрали бы на кирпичи. Саша ничего не сказал. Что тут говорить? И так всё ясно, как день.

– С людьми то же самое, – наконец, произнёс он.

– С людьми ещё хуже… «Шевроле» выбрался на большой скоростной автобан, и, рыкнув дизелем, ощутимо прибавил скорости. До Гданьска оставалось сто двадцать километров. Здесь нет бедности, подумал Саша, глядя на Польшу. Конечно, может, где-то мелькнёт неухоженный домик и пара покосившихся заборов, но здесь нет той тотальной,

23 Войцех Ярузельский – лидер коммунистической Польши в 1981-1990 годах.

24 Мариенбург (Мальборк) – средневековая столица государства Тевтонского ордена, самый большой кирпичный замок в мире. В годы Второй Мировой войны был сильно повреждён.

всепроникающей, всепоглощающей убогой безнадёжности, которая пронизывает Россию сверху донизу и слева направо… К Эльблонгу ощущение чудовищного контраста усилилось. Саша поражался – как же ощутимо различаются между собою Калининградская область и Варминьско-Мазурское воеводство! Сильнее, чем ГДР и ФРГ, слабее, чем Северная и Южная Кореи (но это, похоже, вопрос времени). Когда-то это были две части одного целого; Восточную Пруссию разделили на два фрагмента, словно ставя эксперимент – и Саша мог с чувством глубокого разочарования подтвердить, что Калининградской области повезло меньше. Гданьск же окончательно поразил Сашу. Данциг и Кёнигсберг, два балтийских брата, две столицы – Западной и Восточной Пруссии – превратились в Гданьск и Калининград. По обоим городам прошёл огненный шквал войны – но Гданьск возродили из пепла, а Калининград, к сожалению, добили.

– Лёша, – сказал Саша, глядя на проезжающий рядом трамвай футуристического вида, украшенный рождественскими голографическими панелями. – Мы в будущем.

– Ты ошибаешься. Мы в настоящем, просто приехали сюда из прошлого. Из девятнадцатого века.

– Окстись, окаянный. «Шевроле» остановился на парковке неподалёку от старого города Гданьска – небольшой клочок асфальта рядом с вымощенной булыжником улочкой. Над головами возвышались фасады зданий с фронтонами в ганзейском стиле. Сквер рядом ограждала кованая, в стиле рыцарской готики, ограда. Узоры металла были легки и ажурны. Бесплатный вай-фай действительно был всемирным: Алексей через интернет созвонился с Андреем, пока Саша снимал дерево в сквере на фоне прихотливых фасадов.

– Он сейчас подойдёт, – пояснил Алексей, убирая телефон в карман. Марина держала его за локоть, любуясь окружающим миром. Андрей пришёл не один, а тоже с женой – Татьяной, высокой брюнеткой с короткими волосами. Ему было где-то около сорока пяти лет. Аккуратное, округлое лицо, чёрная вязаная шапка и сдержанно-синее пальто.

– Бой курантов! – поприветствовал он калининградских гостей. – Лёша, сто лет не виделись! Андрей когда-то давно работал в «Альтштадте» редактором деловой рубрики. Когда крупный бизнес в Калининграде начал понемногу угасать, журналист уехал с женой и сыном в Варшаву, где сделал карьеру в финансово-аналитическом издании для солидных людей.

– Как Калининград? Как «Альтштадт»? – с дружелюбным интересом спросил он. – Слушайте, давайте немного прогуляемся по городу и завернём куда-нибудь, где наливают что-нибудь горячее! Они впятером шли по улицам старого Гданьска. Алексей, ведя под руку Марину, рассказывал про калининградскую жизнь: денег нет, ничего нельзя; «Альтштадт» уже переименовали в «Старый город» и не сегодня-завтра закроют; новый губернатор – практически такая же дрянь, как и старый президент; Андрей, ты правильно сделал, что уехал… Саша же шёл и фотографировал всё подряд, всё, что только можно. Барочные дома с окнами из мелких прямоугольничков стёкол. Каменные драконы на водосточных трубах – из их пастей в дождь будет литься вода. Идеально ровную брусчатку старых улиц. Маленькие, уютные, точно игрушечные, магазинчики с яркими витринами. Весело улыбающиеся туристы, идущие им навстречу. Саша снимал и снимал. Десятки кадров улетали через всепланетный вай-фай в облачное хранилище. Фотографий было много, а мысль у Саши ощущалась только одна: Калининград тоже мог бы быть таким, но таким он не станет уже видимо никогда. Город обречён точно так же, как и Саша. И Калининград, и он приговорены жизнью, распяты на ней гвоздями судьбы. Или нет? Лет за двадцать можно попробовать догнать, но только когда эти двадцать лет начнутся?

– А давайте завернём сюда, – предложил Андрей, указывая на небольшое заведение с надписью «Kawiarnia». – Или вы голодны? Тогда давайте лучше пройдём ещё немного. Мой коллега из Гданьска рекомендовал мне тут одно место на набережной Мотлавы… Это была какая-то закусочная – по крайней мере, алкогольных напитков тут не наливали. Журналисты разместились за столиком в углу; на стене висела жизнерадостная, оптимистичная абстрактная плазменная картина в оранжевых и жёлтых тонах. Пухлые пятна красок плавно меняли цвета и перетекали в пространстве. Оптимизм картины почему-то обжёг Сашу. Его не покидало непривычное ощущение свободы, взявшееся неизвестно откуда. Огромная порция куриной грудки в сухарях и с гарниром была прекрасна, и в общем-то, недорога. Отчего-то на ум пришло воспоминание о свадьбе сына мэра; пришло и истаяло. Саша находился в Гданьске, и это – иначе никак не назовёшь – было здорово. Вспоминать о Калининграде не хотелось. Наверное, потом придётся целый месяц опять сидеть без денег – но это будет не сегодня. Теперь нить беседы перешла на сторону Андрея – он легко и охотно рассказывал о своей работе, о том, как было непросто в первый год, и о том, как всё начало получаться чуть позже.

– Вообще, – сказал он, сделав глоток капучино, – у нас есть такая идея. Поскольку в России снова появился свободный интернет, есть проект – расширить нашу русскую редакцию. Я как раз вчера беседовал об этом с нашим главным редактором, Юлиушем – хорошо бы вас познакомить, кстати… Он снова сделал глоток кофе. Алексей внимательно смотрел на него. Марина ловила вилкой оливки в салате. Саша, наполовину пребывая в раздумьях, вспоминал фотографии довоенного Кёнигсберга.

– Так вот, поскольку сейчас в интернете снова появляется большое количество пользователей из России, мы хотим организовать проект русской службы новостей. В том году мы организовали белорусский сайт, и он пользуется ощутимым успехом. Есть вариант повторить, но нам понадобятся авторы. Колумнисты, служба новостей… Лёша, ты как? Хочешь принять участие?

– Всегда за.

– Единственная проблема будет с переводом гонораров, – продолжил Андрей. – Как я понимаю, сейчас с платежами всё очень сложно? Алексей кивнул, крутя в руке вилку.

– Какие платежи? Как я их получу? Меня арестуют в момент. Слышал такой термин – «иностранный агент»? Получил хоть рубль из-за границы – держи два года на сдачу. Андрей издал неопределённый скептический звук.

– Вовремя мы уехали.

– Ещё как вовремя.

– Ну хочешь, и ты приезжай. Если ты будешь работать в русском разделе, тебе не понадобится столько языка, как мне. С зарплатой не обидим…

– Видимо, надо.

– А фотографы вам не нужны? – в полушутку поинтересовался Саша. Андрей пожал плечами.

– Так-то у нас уже есть, – сказал он, снова пожимая плечами. – Вот если бы ты был в Москве или Петербурге…но смотри, тогда снова будет проблема с переводом денег. Саша разочарованно-театрально вздохнул.

– Если не секрет, сколько у вас фотографы в месяц зарабатывают? – поинтересовался он. Андрей слегка задумался, после чего назвал такую сумму, что Саше захотелось выйти и утопиться в Мотлаве. Таких зарплат не существует. Разве что в столице, да и то, если очень повезёт. Ему было стыдно и горько, и даже непонятно отчего – неужели от собственной бедности? Вроде как бедность – не порок.

Наверное, эти мысли слишком явственно проступили на лице Саши, потому что Алексей криво улыбнулся.

– Калининград – город бесплатного труда, – мрачно произнёс он. – А Россия – вообще страна крепостных. Была и остаётся. И останется.

– Нет, в Польше тоже не всё так просто, – возразил Андрей. – Это я про Варшаву говорил. В Гданьске зарплаты чуть меньше… Снаружи небо уже начало темнеть, но ярки были огни предрождественского Гданьска. Пятеро друзей прошли по набережной, посмотрев на журав, средневековый подъёмный кран.

– Если мне не изменяет память, сюда даже с Новгорода приплывали, – заявил Алексей, оглядывая старинные ворота, где когда-то ходили ганзейские купцы.

– Приплывали, – подтвердил Андрей, поправляя шарф. – Но это лучше у Тани спроси. И его супруга Татьяна, учитель истории по образованию, рассказывала, как когда-то давно новгородские и псковские корабли заходили в гавани балтийских портов, Кёнигсберга и Гданьска, Любека и Гамбурга. Саша, облокотившись на ограждение набережной, сфотографировал огни, отражающиеся в подрагивающей воде Мотлавы – на снимке это получилось похожим на акварельные мазки. Он шёл, вполуха слушая беседу друзей, и снимал всё вокруг. Какие же здесь лица, подумал он. Здесь всё другое – и другие люди тоже. Они не хмуры; на них нет печати той подавленности, что есть почти на каждом калининградце. Люди, которые не забиты жизнью, точно кнутом надсмотрщика. Саше внезапно стало грустно. Он почувствовал себя крепостным рабом, который как-то сбежал из своего страшного мира, и оказался в чудесном будущем, где нет ни плетей, ни неволи; где люди могут быть счастливы и добры; где люди – именно люди. С противной горечью он понял, что вряд ли когда-либо сможет стать таким же свободным, как идущие ему навстречу гданьчане. Жизнь успела сломать ему крылья, и даже если он ненадолго вырвался из клетки, то уже никогда не улетит в бесконечное небо, но упадёт вниз. Или всё-таки нет? Осознание собственного рабства – это первый шаг к свободе. Иногда и последний. Пройдя какой-то широкой улицей, полной туристов и огней, мимо ратуши с неправдоподобно высоким шпилем – он едва-едва поместился в кадр фотоаппарата – друзья вышли на ярмарочную площадь через огромные золотые ворота. Карусель с игрушечными конями неторопливо крутилась; в такт музыке загорались и гасли цветные лампочки. Вдаль уходили торговые ряды, все заполненные рождественскими сувенирами, декоративными скульптурами и позолоченными поделками из дерева и папье-маше. Над головою во все стороны уходили ярко горящие цветные гирлянды.

– Сфотографируемся здесь! – предложила Марина, подходя с Алексеем к большой светящейся фигуре в виде кареты. Огоньки крошечных лампочек казались живыми: карета сверкала и переливалась, точно инкрустированная бриллиантами. – Как думаете, на фото этот блеск будет виден?

– Давайте я сфотографирую, – предложил Саша, и Марина протянула ему свой телефон. На снимке карета выглядела не так блестяще (в прямом смысле этого слова), но весьма ярко и хорошо. Вернув телефон, Саша огляделся. Пожалуй, можно было бы снять несколько кадров для себя. Чтобы сфотографировать панораму ярмарки, Саша отошёл к большому столбу со светящимися указателями. Когда он приблизился, указатели весело мигнули, словно приветствуя его. Почему-то это, вопреки задумкам архитекторов, не порадовало Сашу; скорее, даже стало немного грустнее.

«Ulica Dzyń Dzyń!», прочитал он на одном из указателей. Должно быть, это улица ДиньДинь. Наверное, это здорово. Он разучился испытывать счастье, подумал он, глядя на надписи. Жизнь так сожгла его, что от чужой радости становится грустно – и это печальнее всего. Пока его друзья о чём-то беседовали, Саша на одну минуту подошёл к торговому лотку, где, точно рождественские звёзды, блестели всевозможные украшения из стекла – самые разные, из рубиново-красного с золотыми брызгами краски, из густо-сапфирового, из флуоресцентно-зелёного. Его взгляд, скользнув по ёлочным украшениям и декоративным вазочкам, остановился на небольшом – чуть длиннее ладони – плоском листочке стекла. С листочка Саше улыбнулся ангел. Наверное, это можно было назвать стеклянной аппликацией: художник создал стилизованную фигурку ангела буквально из нескольких кусочков материала, наплавив их на основу и несколько раз прикоснувшись к нему кистью. Пара мазков на лунно-белое одеяние, пара взмахов кисти на волосы, пара штрихов, намечающих тонкие брови, глазки и улыбку. Если бы ты знал, что я хочу увезти тебя в Россию, наверное, ты бы заплакал, грустно подумал Саша. Хотя, как знать? Ангелы – не люди. Нельзя судить о небесных созданиях по себе. Продавщица, бодрого и оптимистичного вида девушка с румяными щёчками, поймала Сашин взгляд и широко улыбнулась. У её ярко-голубой вязаной шапочки было два хвостика с каждой из сторон.

– Сколько? – отчего-то нерешительно спросил он, указывая рукой на ангела.

– Piec euro, – ответила она, встряхнув хвостиками шапки и тут же добавила, – five euro.25 25 Пять евро (польск., англ.)

До чего он дожил, подумал Саша, вытаскивая бумажник. Ему просто не верится, что человек может быть таким весёлым и жизнерадостным, как эта девушка с хвостиками. Она очень весело улыбается ему. Она может спокойно выходить в интернет и писать там под своим именем, не боясь, что к ней в дверь постучит полиция. Её не вызовет налоговая, чтобы спросить, откуда она берёт деньги для оплаты квартиры. Неужели так можно жить? Деревянными пальцами он протянул девушке зеленоватую банкноту с античным мостом. Пусть январь придётся пережить на гречке и запахе сосисок – но у него теперь будет этот ангел, напоминающий, что хотя бы один день в году он прожил, как человек, а не как гражданин России.

– Dziękuję!26 – весело улыбнулась девушка, протягивая ему ангела в пакетике из обёрточной бумаги, и добавила по-русски с сильным акцентом. – С Рождеством!

– Спасибо! – ответил Саша, кивая ей в ответ – и та улыбнулась ему снова.

– Давайте выпьем по чашечке глинтвейна, – предложил Андрей, когда Саша вернулся к компании. – Он прекрасно согревает. Я угощаю, – добавил он, на секунду замявшись. Рождественские напитки наливали недалеко: в одном из уголков ярмарки вокруг пряничного домика с закусками и угощением кругами расходились столики. Весело шумело застолье. В ряд стояли обогреватели: на тепловых экранах расцветали

прихотливые

фрактальные узоры. Глинтвейн оказался горячий, крепкий и ароматный. Саша выпил половину кружки, ощущая, как напиток согревает его изнутри. После уличного холода горячий алкоголь ударил в голову; если бы Саше предложили в двух словах описать его состояние, то он бы охарактеризовал его как «пронзительно хорошо». Он живёт в Калининграде, едва сводя концы с концами, ему на голову падают ракеты, а в дверь стучат полицейские, интересуясь насчёт интернета; но сейчас он в Гданьске, посреди рождественской ярмарки, яркой и искрящейся, живой и прекрасной…

– А что это за солдаты справа? – с каким-то безразличием в голосе поинтересовался он у Андрея. Тот оглянулся.

– А. Это американцы из сборного батальона. После того, как у вас запустили ракету «Завтра», их передвинули поближе к границе. На самом деле, им попросту нечем заняться, поэтому они только и делают, что ходят по кафе.

– Какие счастливые люди, – чуть мечтательно заметила Марина. Судя по всему, она была очень довольна. – Они могут ходить в кафе каждый день.

– А что тут такого, ведь это же не ресторан? – спросила Татьяна. Похоже, после нескольких лет жизни в Варшаве она действительно не сразу могла представить, что у кого26 Спасибо! (польск.)

то просто нет денег на то, чтобы каждый день ходить в кафе. Удивительно, как быстро человек может привыкнуть к хорошему. Саша снова осторожно посмотрел на американских солдат, сидящих за соседним столиком. Так вот какой ты, северный олень, сказал он сам себе, вспоминая древний анекдот. Вот как вы выглядите вживую, солдаты НАТО, которыми нас пугают уже столько лет, что и не упомнишь начала… Солдаты НАТО совершенно не обращали внимания на Сашу. Атлетического телосложения негр подсыпал из небольшой настольной мельницы корицу в чашку кофе и сделал глоток. Вздохнув, Саша допил глинтвейн. Надо же, сказал он себе. Рядом сидит сын невольников с хлопковых плантаций и пьёт кофе, расслабленно и невозмутимо, а Саша, потомок ленинградской интеллигенции, чувствует себя беглым рабом в этом раю. Вторая порция глинтвейна оказала на Сашу ещё более странное воздействие, полностью отключив ему внутреннюю самоцензуру. Ему захотелось подойти к американским солдатам и взмолиться – земля наша велика и обильна, но в ней нет порядка уже тысячу лет. Пожалуйста, придите, и сделайте у нас, как в Гданьске – чтобы мы тоже могли стать людьми, потому что нам самим, это видимо, не под силу. И никогда не будет, потому что всё, что получается сотнями лет – свиноподобные ряхи чиновников и опричники-держиморды при погонах…

– Если они к нам придут, – пробормотал он, ощущая, что глинтвейн оказался крепче предполагаемого, – то у нас половина Калининграда их будет встречать с цветами. Алексей допил свой глинтвейн, сделанный из вишнёвого сока: водителю машины не следует употреблять спиртное.

– У нас половина области их с цветами встречать будет, – добавил он, и, вздохнув, добавил. – Хотя сейчас мы с тобой выдаём желаемое за действительное. Они к нам не придут. Реплики калининградских журналистов удивили Андрея.

– Я так смотрю, у вас всё очень плохо.

– Ты даже не представляешь, насколько, – хмуро ответил Алексей. Судя по выражению его лица, он сейчас бы не отказался от алкогольного глинтвейна. Как странно, подумал Саша. Как странно думать, не боясь того, что ты совершаешь этим преступление. Как странно и приятно – говорить то, что думаешь, не ожидая, что на тебя после этого упадёт молот правосудия. Он ещё раз посмотрел на солдат, стараясь думать более трезво. Нет, в самом деле: в своё время американские инженеры помогли создать такие замечательные сооружения, как ДнепроГЭС, Магнитогорск и Сталинградский тракторный

завод. Почему бы этим солдатам с нашивками «United States Army» не помочь построить прекрасную Россию будущего? По крайней мере, хоть так у страны будет какой-то шанс… Стаканы с глинтвейном опустели, и компания снова отправилась в путь. Они снова прошли по вечернему Гданьску, заглянув в старинный собор с невероятно высокими потолками и полюбовавшись на астрономические часы с десятком циферблатов. Они заглянули в ещё одну небольшую уютную церковь, где пахло воском горящих свечей. Пройдя мимо старых крепостных стен и обогнув памятник Яну Собескому, журналисты вышли к Большой Мельнице, где когда-то речка вращала сразу восемнадцать мельничных колёс. Гданьск казался великим и прекрасным. Велик и прекрасен также был магазин, куда они заехали, когда наступил час возвращаться домой. Рождественские скидки казались чудом, свидетельствующим о том, что Бог всё-таки есть, и он довольно милостив к людям. Цены были меньше калининградских.

– С Рождеством, йо-хо-хо, – сказал Алексей голосом киногероя боевика. – Все на абордаж. Про запас Саша взял сразу две упаковки колбасы – и ещё одну небольшую пряную салями, на которую как раз была акционная скидка. Им овладело безумное, на грани мазохизма, желание спустить все, все имеющиеся у него деньги, чтобы покупать, покупать всё, что хочется – лишь бы удержать ускользающее чувство европейской свободы. Шоколадки были вызывающе недороги. Подумав, Саша кинул в тележку сразу пять пачек. Дальше он уже шёл, словно какой-то гуннский разоритель, собирая с полок всё, что только можно взять со скидкой. Пакеты с феерически дешёвым растворимым борщом. Небольшая упаковка изюма в шоколаде. Банка джема из бузины – просто потому, что она стоит, как проезд в калининградском автобусе. Две небольших упаковки паштета – один из гусиной печени, другой из свиной. И, пожалуй, ещё из говяжьей.

– Возьмите ещё вот эту вещь на пробу, – внезапно сказал ему один мужчина русской внешности, который методично снимал с близлежащей полки еду пачками. – Рубленое мясо с луком и специями. У них это называется «тартар».

– Спасибо, – поблагодарил его Саша, беря упаковку. – Слушайте, а как вы догадались, что я тоже из Калининграда?

– У вас горят глаза и голодный взгляд, – ответил ему мужчина. – Ну и к тому же я видел вас в музее янтаря.

– А, это когда китайцы приезжали? Помню, помню вас… Гданьский супермаркет – это место, где калининградец всегда может встретить земляка. В разделе овощей и фруктов Сашу ждал приятный сюрприз: большая плетёная корзина с бесплатными бананами, которые слегка начали чернеть. Табличка сообщала, что это тоже

нормальные фрукты, и для чего-то они выросли: к ним не нужно относиться, как к объедкам. Саша постарался не задумываться о том, что это высказывание вполне применимо к людям. Вздыхая – не то от собственной бедности, не то от неукротимой жадности, он положил в тележку пару килограмм. На обратном пути из супермаркета Саша заглянул в магазин фототехники, где сделал несколько пробных снимков на среднеформатный «Кэнон» из витрины – фотоаппарат лежал в руке так идеально, что его не хотелось выпускать.

– Лёша, уведи меня отсюда, – пробормотал Саша, сжимая шедевр японской техники. – Иначе я за себя не ручаюсь. Последние три евро мелкими монетами он потратил в небольшом секонд-хенде. На эту сумму удалось купить прекрасную шапку из искусственного меха, почти новую. Шапка смотрелась невероятно респектабельно, в духе польского дворянства – в зеркале Саша выглядел, словно интервент XVII века. Дорога назад показалась невероятно короткой. Позади прощально вспыхнули огни Гданьска, на горизонте мелькнул силуэт Эльблонга, и вот уже они въезжают в Бранёво. На улицах пусто. Вокруг ни души, лишь ярко горят фонари. Саша вздохнул.

– Не хочется возвращаться, – безрадостно сказал он, глядя вперёд.

– Я знаю это чувство, – сказал Алексей, не оборачиваясь. – Хочешь выйти? Я могу остановить, если что. Саша так и не понял, шутка ли это. Он внезапно представил, насколько сложно будет бросить родной город и переехать в другую страну. Для него – пожалуй, что неподъёмно.

– Кому я здесь нужен, – сказал он без вопросительной интонации.

– А кому ты у нас нужен? – с обычной прямолинейностью ответил Алексей. Саша не обиделся.

– Никому.

– Да мы все никому не нужны…

– Не говори так, – поправила его Марина. – Ты нужен мне.

– Тебе даже язык учить

не надо, – продолжил Алексей. – Фотография

интернациональна. Саша не ответил. Было тоскливо. Вспомнилась Ксюша. Надо же – уже почти месяц прошёл без неё… Сразу после заправки, где Алексей снова доверху залил бак биодизелем, фары «шевроле» высветили дорожный знак «Granica Państwa» 27. Желающих попасть в Россию 27 Государственная граница (польск.)

было немного: всего четыре машины перед ними. Польский пограничник, снова бросив взгляд из-под бровей на Сашу, поставил закрывающий штамп в паспорт. Два столба – красно-белый польский и зелёно-красный российский – стояли друг напротив друга, точно часовые. Когда машина проезжала рубеж, Саша вздохнул. Они на секунду замерли перед шлагбаумом, что преграждал въезд на территорию таможни. У дороги прямо перед щитом c российским гербом возвышался восьмигранный знак «стоп». Точнее и не скажешь. Вытаскивать фотоаппарат было бы поздно, да и опасно: снимать на границе запрещено. Осторожно вытянув из кармана телефон, Саша сделал протестный кадр, так и говорящий – не въезжай сюда, не совершай ошибки. Подумай ещё раз. На въезде в Россию должна быть надпись «Каждому своё», подумал Саша, когда «шевроле» миновал первый шлагбаум. Это самый точный российский лозунг. Каждому – своё. Президенту – царствовать без границ и пределов до самой смерти. Чиновникам – воровать всласть, прожигая деньги. Силовикам – наслаждаться безудержным правом вседозволенности. А всем остальным – бесконечно работать за гроши, надеясь разве что дожить до пенсии. Если, конечно, её к тому моменту не отменят. Российский контроль прошёл ещё быстрее, чем польский. В паспорте Саши появился уже четвёртый штамп. Ну вот, подумал он, убирая паспорт в карман. Сейчас он сядет в машину. Последний шлагбаум поднимется, и он вернётся в свою страну. Там он будет делать то, что ещё не запрещено. Если он заупрямится, за ним придут. Если он откажется подчиняться, найдутся средства, чтобы заставить его… Добро пожаловать в Россию.

– Что-нибудь запрещённое везёте?

– спросил таможенник, заглядывая в багажник

машины, где стояли в ряд три сумки, полных еды. У его ног крутился чёрный служебный спаниель с умными глазами. На секунду воображение нарисовало Саше, как собака запрыгивает в багажник и торопливо сжирает все их покупки.

– Нет, ничего, – ответил Алексей.

– Сырое мясо, алкоголь, лекарства?

– Нет.

– Немало у вас.

– Так, к новому году на стол купили. Таможенник

хозяйским

жестом

предусмотрительно помещены на самое дно.

открыл

Сашину

сумку.

Колбасы

были

– А что это за бананы у вас? – осведомился он хозяйственным тоном. – Фитосанитарный сертификат есть? Саша внезапно с какой-то обречённостью понял, что если таможенник сейчас не разрешит ввоз бесплатных польских бананов, то он, Саша, из принципа съест прямо здесь все фрукты, которые только сможет, а те, что не удастся съесть, он запихнёт в таможенника, как в копилку.

– Ладно, проезжайте. Со следующего года уже не разрешим, – предупредил таможенник, не зная, что всего лишь один шаг отделял его от превращения в банановое эскимо. Будь Алексей на традиционном для челнока «пассате», вряд ли бы их пропустили так легко. Шлагбаум поднялся. Тот, кто живёт в России, хорошо знает, что такое плохо, но плохо знает, что такое хорошо. Поправить это несложно: достаточно побывать в нормальной стране. Сложнее потом жить с этим знанием. Впечатления о предрождественском Гданьске резали душу своей чистотой – иначе это и не назовёшь. Казалось, что решительно всё, к чему Саша привык за неполные тридцать лет жизни, выставило наружу свою тёмную, неприятную изнанку, которая раньше как-то не бросалась в глаза. Всё отвратительное и мерзкое. Родная пятиэтажка из белых бетонных плит – как неприятны швы между ними, замазанные грубым цементом, как бросаются в глаза грязные потёки на стенах! Столбы освещения – да они же кривые, и краска не в силах скрыть ржавчину. Асфальт двора – весь в трещинах, буграх и дырах; если присмотреться к ямам, где он протёрся до щебёнки, то по слоям можно определить, сколько ему десятилетий. Чего бы ни касался Сашин взгляд, что бы ни приходило Саше на ум, всё вызывало жгучую горечь на контрасте с благополучием балтийского города-побратима. Как говорится, бог в мелочах, а дьявол в деталях – но и мелочи, и детали как раз особенно жестоко подчёркивали невероятное, колоссальное различие между двумя городами, между двумя странами и между двумя мирами. И так всегда и так во всём, и самое печальное – это люди, раздавленные жизнью; похоже, что навсегда. Да, с людьми печальнее всего, мрачно думал Саша, идя в магазин и глядя на прохожих. Уставшие, вымотанные люди. Люди, работающие за гроши. Люди, у которых прав не больше, чем у цыплёнка на птицефабрике. Люди, готовые, что на них в любой момент нападёт кто-то, кто сильнее, чем они. Люди, постоянно готовые напасть на того, кто ещё слабее, чем они. Тягловое население, не больше того.

И ведь не понять, что делать: это жизнь превращает людей в такое состояние. Как можно изменить жизнь? Как можно изменить целый мир? Апельсину в камнедробилке не следует преувеличивать свои возможности. Единственное, что, по большему счёту, можно изменить – самого себя. Крамольные мысли хороши. Они означают, что мыслитель сделал первый шаг к свободе. Ну вот, ты вроде как выдавил из себя раба; а с остальными-то что делать? …Сто лет назад в стране было примерно двести миллионов рабов. Занятий для них хватало – бесплатный труд в колхозе или условно-бесплатная работа на заводе; для недовольных – рытьё каналов (так, прадеду по папиной линии дали три года за то, что не хотел коллективизироваться). За сто лет времена стали определённо гуманнее: сейчас с рабов берут деньгами, а не трудом… Под берцами «ОМОН» хлюпала подтаявшая оттепельная грязь тропинки. Что за прекрасная метафора, подумал Саша, снова с силой наступая подошвой, и ощущая, как склизкая жижа расползается в стороны из-под нажима. Идеальнейшее описание нашего общества. Умри, но лучше не придумаешь. Интересно, может, в этот момент кусочки грязи тоже обмениваются репликами «Если на нас не наступит он, то по нам будут ходить солдаты НАТО», «Терпи, он ходит здесь не так уж и часто», «Так надо. Меня всю жизнь месят сапогами, и ничего, посмотри, какая у меня от этого пластичность», «А что вы хотите, на соседних тропинках то же самое»… Реплики объяснимы, ведь если кто-то отказывается радостно чавкать под берцами – например, как вот этот сопротивляющийся камушек – на него можно наступить всем весом, вгоняя в грязь… Этот поход во внешний мир за макаронами (их продавали по предновогодней акции, и можно было сделать запасы) довёл разочарование Саши до максимума. В супермаркете «Вика» царил непередаваемый предновогодний хаос. Казалось, что калининградцы запасаются провиантом перед стихийным бедствием. Толкотня. Очереди. Люди, рвущиеся к полкам и едва не грызущие друг другу глотку. Взбешенные лица. Вымотанные покупатели. Коляски с громко кричащими детьми. Тележки, забитые суррогатной едой. Ад интроверта. Саша не стал ничего покупать. Он понял, что чисто физически не сможет отстоять бесконечную толкающуюся очередь, прорывающуюся к кассам. Даже самые наидешёвейшие макароны не стоят этого. Он прошёл через боковой выход, осторожно отодвинув локтём мужчину с тремя бутылками недорогой водки. Прямо напротив прохода стоял большой стеллаж с мелкими, полусортовыми яблоками: новогодние скидки, цена пятьсот рублей за килограмм. Недёшево. Стеллаж со всех сторон обступили покупатели.

Как же противно, подумал Саша, глядя на золотые яблоки и вспоминая Польшу. Обидной была не дороговизна – к этому-то можно притерпеться – но отвратительное ощущение того, что к тебе относятся, словно к свинье, перед которой ставят корыто с дозволенными импортозаместительными объедками, и что нужно самым агрессивным образом отпихивать себе подобных, чтобы прорваться к этому корыту. Ещё бы табличку в яблоки воткнули: «Жри отечественное, тварь». На

обратном

пути

из

магазина

Сашу

встретил

недавно

установленный

информационный стенд «Русский мир»; не без иронии можно было утверждать, что «Русский мир» добрался даже до Балтрайона. Увы, в эту минуту Саше было не до иронии. На экране стенда транслировалась социальная реклама: слащавого вида молодой человек оказывался коварным шпионом демонической внешности. Предостерегающая надпись сообщала: «Предателем может быть каждый». Ещё полгода назад Саша бы мрачно пошутил, что подобный лозунг идеально подходит для вербовочного пункта ЦРУ на улице Лилии Иванихиной. Сейчас же ему захотелось подойти к стенду и от души нанести несколько ударов ногой. Он сдержался. Над головой, где-то в облаках, грохотал двигателем низколетящий военный истребитель. Казалось, что «Су» сейчас обрушится прямо на инакомыслящего Сашу из поднебесья, расположенного примерно на высоте двадцатиэтажного дома.

– Грёбаная страна, да чтоб ты сгорела синим пламенем, – прошептал Саша, вытаскивая из кармана телефон, чтобы сфотографировать пейзаж. Сегодня Балтрайон выглядел не очень респектабельно. Мёрзнущими пальцами Саша перевёл снимок в чёрно-белый режим и добавил контрастности. Получилось прекрасно и пронзительно: разбитый до дыр асфальт тротуара, грязь в ямах. На среднем плане – пожилой автомобиль с разбитой, заклеенной скотчем фарой. Позади – панорама панельных пятиэтажек довольно унылого вида. На торце одной из них ночным хулиганом написано трёхбуквие ОПГ: «органы пытают граждан». Крамольную надпись рассматривают трое жандармов-гвардейцев с собакой на поводке. Справа налево идёт компания парней маргинальной внешности, сжимая бутылки пива в руках. На остановке мигает предновогодняя гирлянда, создавая ощущение пира во время чумы. Повсюду валяются какие-то ошмётки мусора, пустые пакеты и битое стекло; из грязи торчат обломки немецких кирпичей. И на первом плане- яркий экран новенького китайского стенда «Русский мир» с барельефами знамён и двуглавых орлов – вот он, русский мир, как есть. Уходя – не радуйся, приходя, не плачь. Один из жандармов подошёл к Саше, по пути обогнув валяющийся на земле бумажный стаканчик.

– Нас фотографировать нельзя. Удаляй фотографию, – резко сказал он.

– Entschuldigen Sie mir, – ответил Саша, поражаясь своему авантюризму. – Ich meinte, das ist nicht verboten…28 Саша совершенно не солгал: в теории, закон не запрещал фотографировать гвардейцев. Его интуитивный расчет был насколько дерзок, настолько же и прост. В России за людей считают только иностранцев. Вспомним же школьные уроки немецкого, вспомним же пары иняза в университете. Пусть язык Гёте и Шиллера станет большим, чем кажется; пусть он сделает то, что оказалось не под силу языку Пушкина и Чехова… Человек в униформе внимательно посмотрел на Сашу. Саша расслабленно глядел в ответ. Он вспомнил, как сидел в кафе посреди рождественского Гданьска, пил глинтвейн и верил в лучшее. Казалось, что это всего лишь сон, привидевшийся в предрождественскую ночь – но как не верить снам, что красивее яви? Если бы сотрудник жандармерии опустил свой взгляд на Сашины берцы «ОМОН», то он сразу бы всё понял – ну какой иностранец здесь, в Балтрайоне? – но слишком спокойно и дружелюбно Саша глядел на стража закона, слишком несогнутой была его спина, слишком европейской выглядела меховая шапка из польского секонд-хенда, слишком яркими были треугольники на левом рукаве куртки. Ослепляющий камуфляж сработал безупречно.

– You can go, – произнёс с сильным акцентом гвардеец после двух бесконечных секунд.

– All right.29 На этот раз удалось. А потом? Везение не безгранично. Саша развернулся. Надо было идти домой. Всё было мерзко и ясно. Вот тебе и ответ, что же с тобой не то. Родился не там, не в той стране. Вот тебе и ответ, что делать. Уезжать отсюда. Да только сил едва хватит, чтобы завтра добраться до центра города, чтобы снимать репортаж о предновогодней ярмарке на площади. Укатали Сивку крутые горки… Какие же мерзкие в России пословицы, ну прямо как жизнь. И что хуже всего, думал Саша, вернувшись домой, ничего этого не изменить. Ничего не изменится к лучшему. От осинки не родятся апельсинки, как пятнадцать лет назад говорила Аня, самая весёлая и жизнерадостная девушка в их классе. Ещё одна очень меткая поговорка. В следующем году уже обещают всевозможные кары, как будто этого года было недостаточно. Дни «Старого города» сочтены, следует смотреть правде в глаза. Работы нет. Денег нет. Надежды нет. Ничего не изменится к лучшему, потому что это невозможно. Хочется во что-то верить, но, кажется, уже и это не помогает. Дальше ехать некуда. Контекстная реклама в интернете, словно издеваясь, предлагала Саше оформление гражданства Евросоюза за три тысячи евро и туристические туры в Закопане за три тысячи 28 Извините меня. Я думал, что это не запрещено… (неточн. нем.)

29 Вы можете идти. Всё в порядке. (англ.)

злотых. Оставив компьютер, Саша вышел на балкон. Там было холодно. Через щели вагонки травил холодный декабрьский воздух. Саша приоткрыл окно и выглянул вниз. Ему внезапно отчётливо, гораздо сильнее прежнего, захотелось выброситься из окна – чтобы хотя бы на одну секунду в этой жизни испытать чувство полёта. Хотя бы лишь на одну – а дальше всё равно пути нет. Он посмотрел на асфальт внизу, как будто видел его впервые в жизни. Там, чуть дальше палисадника, располагалась большая яма. В ней, точно кости, белели куски щебёнки и гравия. О край этой ямы маленький трёхлетний Саша когда-то разбил до крови коленку, и, плача, убежал домой. Похоже, придёт время, и о край этой же ямы разобьётся его жизнь. Тридцать первое декабря выдалось откровенно безрадостным. Хотелось какого-то счастья, но его не было. Снаружи было сыро от растаявшего снега, чёрно от мокрой земли и серо от бесконечных облаков. Где-то вдалеке раздавались крики алкоголиков; похоже, предновогодняя драка была в разгаре. От вида универсама за окном хотелось употреблять героин. Саша поставил старую искусственную ёлку, развесил на ней несколько гирлянд и игрушек. Весело мигнули огоньки. Что же такое, подумал Саша. Даже огонькам весело – а ему нет. Он вспомнил, что Ксюша очень любила лежать под ёлкой меховой подушечкой. А теперь её нет. Этот новый год он встретит в тотальном одиночестве. Хорошо, что у него есть много вкусных польских припасов. Наверное, этому стоит порадоваться? Ещё один год позади, подумал он. Ему удалось пережить год. Его не арестовали, и ему на голову не упала ракета. У него получилось поставить коронку на зуб и съездить в Гданьск. Начал ловиться всепланетный вай-фай. Он сделал красивую серию инфракрасных снимков и даже отправил её пару дней назад на несколько фотоконкурсов. Может быть, там повезёт, и ему дадут премию. Вот, пожалуй, и всё. Как говорится, больной перед смертью потел; это хорошо. Его жизнь летит в пропасть. С каждым днём всё хуже и хуже, и этому падению не видно ни конца, ни края. Саша сел на диван перед ёлкой. На столе он поставил фотографию родителей. Рядом – Ксюши. Ему очень хотелось, чтобы хоть кто-то был с ним рядом в этот момент. Вспомнив, он взял с книжной полки стеклянную пластинку с ангелом, и подвесил её за ниточку к ёлке. Еловая искусственная лапа чуть согнулась.

– Хочу как в Гданьске, – сказал Саша ангелу. – Хочу, чтобы в Калининграде было как в Гданьске.

Январь Год начался не просто плохо, а невообразимо плохо. За время новогодней недели праздников по России прошла целая лавина строгих законов. Расчёт был на то, что граждане, приходя в себя после боя курантов и шума застолий, не обратят внимания на появление новых запретов – или, по крайней мере, отнесутся к ним с пониманием. Первого января объявили о новых строгих правилах выезда из России, с разрешением и солидной пошлиной. Опять повысили пенсионный возраст. Второго января ограничили частный ввоз товаров из стран, недружелюбных России. В их числе оказались Польша и Литва. Помимо этого, был введён новый, хорошо ощутимый акциз на бензин. На чёрном валютном рынке рубль начал неторопливо падать. Третьего января «нелегальное использование средств электронной коммуникации» (читай – подключение к всепланетному вай-фаю) стало полноценной уголовной статьёй. Резко, очень резко возросла плата за обязательное страхование жилья. Четвёртого января появилась уголовная статья «антигосударственная пропаганда», под которую вполне подпадали все высказывания россиян о законах предыдущих дней. В магазинах опустели все полки: остались лишь минеральная вода и карамельные конфеты. Пятого января Комитет атомной промышленности предложил захоронить большую порцию ядерных отходов в Калининградской области на границе с Польшей – чтобы асимметрично ответить на недавнюю русофобскую речь польского дипломата в ООН. Шестого января, чтобы пресечь брожение умов после предыдущих пяти дней, объявили, что с лета будет отменён мораторий на смертную казнь. Седьмого января, в Рождество, к счастью, не появилось ничего нового. Восьмого января, как бы в навёрстывание предыдущего дня, под предлогом борьбы с фальшивомонетчиками отменили бумажные купюры. Девятого января в Калининграде началось восстание. Никто так и не смог точно описать начало процесса: слишком много было разных версий от десятков очевидцев. По крайней мере, наиболее усреднённая версия выглядела так. С раннего утра к банкам выстроились бесконечные очереди людей, торопящихся как можно скорее положить ставшие бесполезными бумажные деньги на электронные счета. Не стала исключением и сберкасса в центре города, возле пересечения Ленинского проспекта и Театральной улицы. Один банкомат внезапно перестал работать, и несколько очередей смешались. Возникла ссора, в которой калининградцы от реплик «вас здесь не стояло» очень быстро перешли к высказываниям «да они вообще нас за скотов держат».

В десять тридцать утра администрация сберкассы заявила, что если обсуждение внутриполитических вопросов не прекратится, то банкноты перестанут принимать. Как оказалось впоследствии, это было крайне ошибочным решением. Дискуссия, двигаясь по очереди людей, точно огонёк по бикфордову шнуру, вышла наружу, где к обсуждению охотно присоединялись прохожие. Разрушительный эффект оказался подобным взрыву динамитного заряда, до которого всё-таки добежал огонёк бикфордова шнура.

– Уже за квартиру платить нечем! – сетовала женщина предпенсионного возраста, останавливаясь у очереди.

– А сами жрут в три горла, – безапелляционно заявлял мужчина в вязаной шапке, натянутой по брови. Утверждение не требовало доказательств, и все с ним охотно соглашались.

– Они не нажрутся, – соглашался с ним прохожий, замедляя свой ход и присоединяясь к беседе.

– Вы видели, какие цены сейчас в магазинах?

– Про ядерные отходы знаете? Мы же все тут повымрем, как мамонты!

– А вы понимаете, зачем они бумажные деньги отменяют? Чтобы налоговой было проще следить за карточками. Мне в том году уже впилили двадцать тысяч штрафа!

– Представляете, сколько сейчас надо будет платить за страховку жилья? У меня таких денег нет, хоть квартиру продавай!

– Границы-то зачем прикрывать? Мы, знаете ли, не в Саратове живём!

– Вы слышали, что с февраля хотят снова повысить коммуналку? Про повышение коммунальных платежей речи доселе не было, но все собравшиеся почему-то охотно в это верили. В десять пятьдесят появилась региональная новость о том, что в Калининграде одобрена программа принудительной реновации жилья. Это вызвало предельное возмущение собравшихся.

– Это что, теперь меня в Косму выселят? – гневно заявлял владелец квартиры в хрущёвке, выходящей окнами на Ленинский проспект. – Я им не дамся!

– А что ты им сделаешь? Захотят – и в Гурьевск30 переселят!

– Умный такой, да? Сам, что ли, из Гурьевска? Давно по ушам не получал? В одиннадцать утра на сцене появился наряд полиции. Полисмены оказались в затруднении: трое стражей правопорядка явно уступали в силах двум сотням злых граждан, перегородившим тротуар.

30 Небольшой город, расположенный близ Калининграда

– Пожалуйста, прекратите и разойдитесь домой, – неожиданно вежливо и осторожно попросил сотрудник правоохранительных органов. – Вы нарушаете порядок.

– Мы деньги на карточку кладём, – с вызовом ответил ему какой-то парень из толпы.

– Да это гроши, а не деньги! – добавил кто-то рядом.

– Вы что делаете? Последнее отнимаете!

– Жить не на что!

– Иди отсюда, служивый! Полицейские внезапно поняли, что сейчас к ним будут предъявлять претензии, которые, пожалуй, было бы уместно адресовать более высоким – может быть, даже столичным – чинам. Осторожно отступив к автомобилю, стражи порядка доложили в участок о ситуации и затребовали подкрепление. В одиннадцать тридцать, когда Саша выпрыгнул из автобуса с фотосумкой на боку, процесс уже было не остановить: вслед за Сашей вышел весь автобус. Народный митинг переместился от сберкассы на площадь между Ленинским и Театральной, там, где стоял пластмассовый Сталин. Под ногами хлюпал не до конца растаявший снег. Было чуть выше нуля. Как много людей, подумал Саша, вытаскивая фотоаппарат. Наверное, не меньше пяти сотен, и новые участники всё прибывают. Это уже не только прохожие, спешащие по центральным улицам. Это уже появляются калининградцы, прочитавшие в интернете, что перед Родиной-матерью (пусть на её месте и стоит эпоксидный тиран) сегодня собрание всех недовольных.

– …они вообще с нас уже последнюю шкуру дерут! – невно и невпопад кричал оратор, стоящий на каком-то возвышении. – Денег на еду едва хватало, а теперь ещё за страховку квартиры тысяч пять платить, не меньше! Толпа приветствовала его слова аплодисментами и восторженными выкриками. Саша протиснулся поближе, наконец-то разглядев импровизированную трибуну: это была паллета с тротуарной плиткой (прямо перед новым годом здесь начался аварийный ремонт прорванной теплотрассы, и разобранную часть тротуара аккуратно сложили в штабель). Наверх уже забирался следующий человек: – Теперь ещё и из квартир выселять будут! У меня так знакомого в том году выгоняли: сказали, соглашайся на реновацию, а то дом сожжём. Вот теперь они даже согласия спрашивать не будут! Саша попробовал пробиться ближе. Это было очень непросто.

– Двадцать лет такого не было, – сказал ему в одиннадцать сорок пять прибывший Алексей. Саша согласно кивнул. Подобного движения не случалось даже на день города. Да

что там – подобного движения в Калининграде доселе не было никогда. Казалось, город воспрял от сна, зло и решительно.

– Я работаю за наличные! – гневно ругался с паллеты новый оратор, мужчина средних лет. – Мне платят шестьдесят пять! Если мы перейдём на электронные деньги, налоговая меня без штанов оставит! Мне будет нечем кормить семью! В полдень на площади была уже, по меньшей мере, тысяча человек. Главред Антон долго не мог припарковаться в ближайших дворах – там всё было занято. Ещё через пять минут на всякий случай приехала Юля из отдела «Афиша». Почти весь «Альтштадт» был в сборе – только колумнист-внештатник Игорь ещё ехал с Северной Горы, да шеф-редактор Анастасия была за дома компьютером, спешно собирая новости о калининградском митинге.

– Что-то будет, – сказал Антон, оглядываясь. Он был не выбрит, что свидетельствовало о крайней спешке, в которой он прибыл сюда. – Это что-то серьёзное. С паллеты тем временем выступала пожилая бабушка – божий одуванчик. Её поддерживал за руку мужчина в грязно-серой куртке. Расслышать слабый голосок бабушки было невозможно, но ближний круг собравшихся активно её поддерживал. Рядом обсуждали курс евро на чёрном рынке: рубль опять обвалился. «Альтштадт» находился чуть в стороне.

– Хоть бы мегафон принесли, – сказал Алексей. Главред Антон потёр щетинистый подбородок и поморщился.

– Значит так, – сказал он. – Разделяемся по площади и делаем всё, что необходимо. Да, Саша, ты можешь скидывать фото через вай-фай прямо Насте? Саша кивнул. Похоже, сегодня придётся смириться с тем, что необработанные фото пойдут кому-то другому. Оперативность дороже. Тем временем, Антон продолжал: – Даём всю информацию. Если нас заблокируют, а нас точно заблокируют, выкладываем всё в интернет. Придётся анонимно, но ничего не поделаешь. Ну и ладно, подумал Саша. У «Альтштадта» есть небольшая полуанонимная страница новостей в интернете, это тоже будет приемлемо. Он чуть отошёл в сторону: вдалеке виднелись полицейские. Стражам порядка сегодня предстоял нелёгкий день. Легко разогнать митинг из десяти человек. Несложно справиться с сотней. Тысяча собравшихся уже вызывает некоторые затруднения.

– Алло, Настя, – сказал Саша в телефон. – Смотри, я тебе сейчас отправлю ссылку на моё фотохранилище и пароль к нему. Выбирай всё, что посчитаешь нужным… А! Главное! Главное! Размывай лица людей, чтобы их нельзя было узнать! В

двенадцать

тридцать

к

митингующим

приехал

сам

генерал-губернатор

в

сопровождении своей охраны. Три чёрных «гелендвагена» остановились прямо на проезжей части.

– Вы нарушаете закон! – начал генерал-губернатор. Людская волна направилась к нему, но на её пути встали стражи. – Эй, не так близко! Куда?! А ну назад! Генерал-губернатора обступили полукольцом.

– У нас денег нет!

– Вообще нет!

– Это грабёж!

– Вы последнее отбираете!

– Я свою квартиру не отдам!

– Цены запредельные!

– Медицина такая, что сдохнуть можно!

– Обувь не купить!

– За интернет оштрафовали, обобрали до нитки!

– У меня за квартиру платить нечем, уже приставы в дверь стучатся! Где нам жить?

– Сам, тварь, на немецкой машине катаешься, а нам границы закрываешь! Поди, на «Жигулях» попробуй! В этот момент генерал-губернатору поднесли мегафон. Диалог власти и общества начался.

– Жители Калининграда! – заявил генерал-губернатор на всю округу. – Вы идёте на поводу вражеских провокаций. Это всё организовано противниками нашей страны…

– Да ты сам противник!

– Вы хуже фашистов! Генерал-губернатор явно чувствовал себя не в своей тарелке. В другой обстановке он с большим удовольствием бы разразился блестящей речью о провокациях пятой колонны, геополитике и сферах влияния, однако сейчас это было несколько неуместно.

– Отставить! – резко заявил он. – Нужно терпеть. По статистике, в этом году зарплата будет расти. Вы повторяете тезисы вражеской пропаганды и дестабилизируете обстановку в стране. По новым статьям за такое можно и к стенке стать! Это уже было чересчур. Среди собравшихся раздалось недовольное гудение. Саша едваедва пробился сбоку. На него немилосердно напирали со всех сторон.

– У, ряху отъел!

– Чемодан-вокзал-Россия!

– У нас уже ничего нет! – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Вообще ничего!

– С такими как вы, мы бы войну не выиграли, – зло бросил генерал-губернатор. –Народ ел лебеду и бросался под танки! А вы не можете немного потерпеть! А если на нас сейчас американцы нападут? Что тогда?

Судя по выражению лица, генерал-губернатор явно сожалел, что кого-нибудь из смутьянов нельзя расстрелять перед строем для поднятия дисциплины.

– Мы терпим, только потому что на еду ещё хватает!

– Да лучше американцы, чем вы!

– Да сколько ещё терпеть, ты, гнида?

– На что нам жить?

– В Северо-Западном федеральном округе вы живёте лучше всех остальных городов, – продолжал генерал-губернатор. – Вы ещё Петрозаводска не видели!

– Да охренеть как хорошо мы живём!

– Нам сейчас жрать нечего будет! Генерал-губернатор, краснея от гнева лицом, опустил мегафон и, не выдержав, проворчал про себя: – Моя бы воля, ты бы пирожки с говном жрал и добавки просил. Эта реплика определённо оказалась излишней. Снова раздалось недовольное гудение. Люди начали надвигаться. Один из охранников попробовал преградить путь, но его ударили в лицо сразу тремя кулаками.

– Па-а-а-берегись! – одновременно с этим крикнул кто-то сзади, бросая над головами взятую с паллеты тротуарную плитку. Она перелетела через генерал-губернатора и, ударившись о капот «гелендвагена», оставила на нём большую вмятину – Саша едва успел сфотографировать, как плитка отскакивает от металла.

– А ну прекратить! – было начал генерал-губернатор, как ещё два импровизированных снаряда пролетели в опасной близости от него.

– Не кидай, мы его так руками порвём! – объявил какой-то мужчина, и собравшиеся, зло загудев, начали надвигаться на губернатора, спешно запрыгнувшего в автомобиль. Саша «чесал» затвором фотоаппарата. Головной «гелендваген», с уже пошедшим трещинами лобовым стеклом, решительно двинулся вперёд, оттесняя людей. Колонна автомобилей торопливо удалилась под свист и гневные крики; ещё несколько кусков тротуарной плитки улетели вслед.

– Вы слышали, чем он нас накормить хотел? – грозно объявлял ещё один мужчина в трофейный мегафон, брошенный генерал-губернатором при отступлении. – Вы слышали? На площади, наверное, было уже больше двух тысяч человек – невообразимо много по меркам Калининграда, невообразимо много для мира, где за выход на улицу могут теперь и казнить. Надо же, подумал Саша, проталкиваясь вперёд. Вот это жизнь, вот это гуща событий.

За спиной зарычал дизельный мотор, и Саша торопливо повернулся. В движение пришёл экскаватор, находившийся возле раскопанной теплотрассы. Непонятно, как его смогли запустить – разве что рабочие присоединились к беспорядкам. Впрочем, подумал Саша, сейчас это не имеет никакого значения. Пожалуй, лучше прикрыть лицо шарфом и надвинуть шапку. На митингах это запрещено, но, видимо, сегодня особый день.

– Осторожно! – кричал в мегафон мужчина, стоящий на подножке экскаватора рядом с водителем. – Осторожно, отойдите с дороги! Металлический ковш поднялся в воздух и со второй попытки сбил с фонарного столба видеокамеры наблюдения. Это было весьма разумно.

– Если они хотят на нас посмотреть, так пусть придут и посмотрят вживую! – объявил мужчина в мегафон. – А сейчас мы им покажем, как трогать нашу Родину-мать! Похоже, сегодня тот день, когда в Калининграде можно всё, подумал Саша, глядя, как экскаватор пытается подобраться поближе к постаменту. Было весело и страшно. Это казалось дико непривычным: долгие годы подряд ничего нельзя было делать – ну кроме как платить налоги и покупать гречку. А теперь – можно всё. Прямо как в Польше.

– Пустите, пресса! – прорвался он в первые ряды. Экскаватор уже тянул свой ковш к Сталину: других политиков рядом нет, а сделать что-то хочется. – «Альтштадт»!

– Мы его один раз уже убирали, – кричал мужчина в мегафон, – и уберём ещё раз, и ещё, сколько понадобится!.. Ковш ковырнул ногу вождя, но тщетно. Экскаватор снова взревел двигателем. На этот раз статуя поддалась. Со второго раза десталинизация всё-таки увенчалась успехом.

– И так будет с каждым!..

– За Родину! – прокричал кто-то. Пластмассовый Сталин обломился по самые сапоги. Ударившись головой о постамент и прокатившись по наклонной плоскости, он, наконец, замер прямо перед восхищённым народом. Глаза генералиссимуса стоически смотрели в серое небо. Ноги-обрубки торчали остриями, словно горные пики Кавказа. А ему так даже идёт, подумал Саша, закончив снимать длинную серию кадров с катящимся Сталиным. Тем временем какой-то молодой парень подошёл прямо к статуе; лицо парня было прикрыто тканевой полумаской с нарисованной улыбкой. Расстегнув брюки, нимало не смущаясь присутствующих здесь калининградок, он грубо, физиологически оскорбил вождя, стараясь попасть тому в лицо. От усов Сталина пошёл пар. Раздались аплодисменты.

– Так его! – выкрикнул кто-то позади.

Сброшенный с постамента Сталин покорно лежал на вытоптанном снегу. Парень в полумаске увидел, что его снимают почти на два десятка телефонов и камер со всех сторон. Отряхнув ладонь, он показал digitus impudicus31 именно в Сашин объектив. Что же, подумал Саша, фотографируя, свобода не всегда приходит с чистыми руками. Он поднялся к постаменту, на котором торчали два сапога (получился превосходный кадр) и повернулся к площади. Теперь она почти вся была занята людьми. Саша даже не мог предположить, сколько же здесь человек? Сколько калининградцев пришло, чтобы непосредственно выразить своё недовольство всем, что накопилось за долгие годы? Уже, наверное, тысячи три. Он поднял фотоаппарат, делая несколько снимков. Вот интересно, куда же делись все эти патриотически настроенные балтийские казаки и прочие кадеты с хунвейбинами? Куда пропали все эти люди, столь бросавшиеся в глаза? Может быть, они сейчас дискутируют на тему «Холопство, как главная духовная скрепа российского общества»? Или им просто барин не велел? И провокаторов тоже нет. Так часто делали раньше – на митингах протеста, когда туда ещё кто-то рисковал выходить, появлялись один или два человека, которые выкрикивали призывы к экстремизму, после чего полиция с чистой совестью арестовывала всех собравшихся. Оно и понятно: сейчас такая тактика окажется подобной тушению горящего масла водой. Скажешь людям «давайте штурмовать мэрию», они её и захватят. Всё новые и новые люди прибывали на площадь. Вот так и рождается век – на площади, посреди грязи, среди человеческого гнева и человеческих страданий. Саше казалось, что сюда, к постаменту Родины-матери, вышел весь Калининград. Конечно, это было преувеличением – но очень часто взгляд Саши замечал среди людей знакомое лицо или фигуру – вот, кажется, там вдалеке стоят челнок Игорь с женой Ольгой; а вот реконструктор Толя ходит в рыцарской кольчуге поверх куртки и с флагом Тевтонского ордена в руках. А вот и Сергей – поразительно, со школьного выпускного не виделись! Определённо, сегодня здесь собираются лучшие люди города. Всемирный вай-фай великолепно работал, распространяя по сети известия о калининградском митинге. Это было прекрасно, потому что в час двадцать в городе отключили мобильную связь и рунет. «Рунета нет», – прочитал Саша сообщение Антона в потайном редакционном чате. – «Работаем для зеркала. Лёша, ты где? Саша, продолжай снимать в том же духе. Юля, срочно свяжись с Настей, нужен комментарий для CNN». «Все к перекрёстку с Черняховского, Денисов приехал», – выпрыгнуло на экран телефона сообщение от Алексея, и Саша спешно бросился туда.

31 Бесстыдный палец (лат.)

Мэр Юрий Денисов, уже зная о судьбе генерал-губернатора, прибыл с миром.

– Пожалуйста, давайте всё-таки будем находиться в конструктивном русле! – обратился он к обступившим его калининградцам, прижимаясь спиной к машине. У автомобиля работал мотор. Водитель нервно оглядывался, крепко сжимая пальцами руль.

– Какое ещё русло? Нам есть нечего!

– Вообще ничего нет! Последнее отбирают! Денисов обезоружено поднял ладони, пытаясь жестом остановить напирающих горожан.

– Я полностью вас понимаю, я полностью на вашей стороне, – торопливо говорил он. – Давайте попробуем решить наши проблемы спокойно…

– Какое ещё «спокойно»?

– Юрец, ты давно на одну зарплату жил?

– Нас вообще завтра расстреливать начнут! Что, не веришь? Надо же, подумал Саша, решительно прорываясь вперёд, наш мэр не так прост, как может показаться. Не побоялся приехать, хотя губернатора закидали тротуарной плиткой. На страшном суде российской истории Денисову за это выйдет амнистия.

– Хочешь наши квартиры отнять? Тебе что, жить негде, сволочь?

– Мы направим в федеральный центр наше заявление, что законы последнего времени могут казаться чрезмерными…

– Юра, нам жрать нечего с твоих законов! Сам вали в Москву, и губернатора забирай! Мэр горько вздохнул.

– Они же нам теперь жизни не дадут, – жалобно заявил он. – Все доходы идут в столицу, все расходы лежат на области. Нам просто не пришлют нам денег теперь. И ещё какиенибудь законы примут. Мы теперь будем у них на карандаше…

– Юрец, мы у них не на карандаше!.. – Заявил ему кто-то из толпы, продолжив своё высказывание очень грубым образом.

– Ну так давай не будем платить налоги Москве?

– Я на вашей стороне, я тоже калининградец… – пытался оправдаться Денисов, но это уже не имело никакого значения. Мэр полуобернулся, когда кто-то из стоящих рядом с Сашей произнёс непристойную рифму к слову «Юрец». Где-то невдалеке над головами развевался флаг Тевтонского ордена. Кадр получился великолепный – мэр Денисов с перекошенным, невероятно хмурым лицом, море горожан сзади, и над всем этим реет белый флаг с чёрножёлтым тевтонским крестом. В Калининграде неспокойно.

– Ну уж хотя бы ты меня не снимал! – в сердцах бросил мэр Саше, узнав его. Тот, в свою очередь пожал плечами – вот такая она, работа фотографа.

Когда Денисов уехал, накал выступающих разгорелся с новой силой.

– Они над нами издеваются! – кричал в мегафон мужчина, стоящий у постамента Родины-матери. Здесь образовалось нечто вроде общественной трибуны. – Они только и могут, что вытирать об нас ноги! А взамен ядерные отходы присылают!

– Давайте напишем, что мы вообще хотим, – объявил следующий оратор. – Отправим в столицу список требований!

– Да столице на нас до лампочки! – крикнули из толпы.

– Всё равно составим! Это

немного

напоминало

классическую

демократию

древних

греков,

когда

полноправные жители полиса встречались на центральной площади для обсуждения актуальных проблем общества. К двум часам дня общее собрание жителей Калининграда в ходе открытой дискуссии начало составлять перечень требований: – Ядерные отходы не привозить!

– Бумажные деньги пусть вернут!

– Отмените смертную казнь!

– И реновацию!

– И страхование жилья!

– И чтобы за интернет не сажали!

– Пусть акцизы на топливо уберут!

– И на хлеб!

– И на мясо!

– И чтобы лекарства можно было везти из Европы!

– Этого мало! – заявил один из ораторов, стоя прямо в ковше экскаватора. За его спиной развевались два флага, воткнутые в оставшиеся на постаменте сапоги Сталина: один – российский триколор, другой – старинный красно-бело-красный с гербом Кёнигсберга. Интересно, подумал Саша, откуда такой взяли? Должно быть, остался с прежних времён – тогда подобные продавались в магазинах сувениров… Что же, в России больше флагов, чем кажется на первый взгляд. В два пятнадцать список требований начал приобретать острополитический характер: – Губернатора в отставку!

– И чтобы можно было выбирать свободно!

– И из местных! Нам пришлых уже хватило!

– И чтобы за слова не сажали!

– И пусть границы откроют! Без пошлин и разрешений!

– Даёшь безвиз с Европой!

– Правительство в отставку!

– Президента в отставку! Последний тезис был встречен бурными аплодисментами.

– Они никогда на это не согласятся! – заявил новый выступающий, высоко поднимая руку с выставленным вверх указательным пальцем. – Мы для них – говно, а не люди! По этой причине, в два часа тридцать минут пополудни (как раз в этот момент в области объявили чрезвычайное положение) все вышеперечисленные пункты были объединены в одно универсальное всеобъемлющее требование: – Мы требуем отделения Калининградской области от Российской Федерации! После того, как восторженные возгласы собравшихся несколько притихли, возникло неожиданное затруднение. Подобное заявление глупо направлять в столицу. Выражаясь языком древних греков, оно реализуется по принципу molon labe32. Как бы его осуществить?

– Пусть они там у себя в России делают, что хотят! – тем временем гневно кричал следующий оратор под восторженные возгласы собравшихся горожан. – Пусть они там у себя крепостное право введут! Но без нас! Мы – не с ними! Калининград – свободен! Интересная идея, согласился Саша, продолжая фотографировать. Вокруг Балтийского моря расположены такие замечательные страны, как Польша, Германия, Дания, Швеция, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Почему бы и Калининграду не войти в этот более чем достойный список? Нет, а в самом деле – почему? Мы что, перестанем от этого быть русскими? Мы прекратим говорить на родном языке? Да чёрта с два. Калининградцы построят свою версию России. Не получился за сорок лет балтийский Гонконг – ну так будет балтийский Тайвань.

– А пойдёмте в мэрию! – предложил один из ораторов. Саша узнал его по синей куртке: тот уже ранее выступал с длинной полуэкстремистской речью. В мэрию, расположенную в паре сотен метров, войти не удалось: выставленные буквально час назад решётчатые ограждения наглухо перекрывали подходы к дверям. За решётками выстроилась шеренга полицейских.

– Пустите, мы к мэру! Записаться на приём!

– Побеседовать за чашечкой кофе!

– А Юрец выйдет?

– Полиция! Будь с народом, а не с ворьём! Полицейские со стоическими выражениями лиц напоминали древнеперсидскую Бессмертную армию, выстроившуюся шеренгой в ожидании древнегреческих гоплитов. Саша оказался совсем близко от решётки. Если недовольные калининградцы поднажмут, то 32 Приди и возьми (др.греч.).

его, в общем-то, просто размажут по железным прутьям. Ещё никогда работа фоторепортёра в Калининграде не была столь опасной.

– Пойдёмте в правительство! – выкрикнули слева.

– Ну, пойдёмте! Людская река сменила свой путь. Саша с камерой двигался чуть сбоку, стараясь не упустить ни одного момента. Наконец-то можно пофотографировать что-то нормальное. Это не хуже старинных кирх. Снимки один за другим улетали в интернет. Любопытно, как-то там Настя с этим потоком справляется? Ну да ладно… До областного правительства пришлось пройти метров восемьсот: ДД-1 находилось чуть-чуть в стороне от центра. Недовольных горожан встретили в штыки – пожалуй, в прямом смысле слова. Федеральная власть была лучше защищена от собственного народа, чем власть муниципальная. Широкое крыльцо было обнесено тройным слоем решёток. Наверху, у входной двери стоял ряд спецназовцев с автоматами. На их головах были надеты чёрные балаклавы. Казалось, что правительство области захватили террористы. В какой-то степени, подумал Саша, метафорически это очень даже верно.

– Не подходить! – выкрикнул в мегафон из-за спин спецназовцев какой-то мелкий человек в серой штатской куртке. – Попытка штурма будет расценена, как нападение на орган федеральной власти. Будет открыт огонь! Назад! Назад, я сказал! Что же это за моль там вещает, подумал Саша, пытаясь разглядеть в видоискателе человека в сером. Дай-ка тебя сфотографировать. Что-то лицо незнакомое. Кто же он? Откуда такой взялся у нас в городе? Людская река остановилась, не доходя пары метров до баррикад.

– Что, гады, в своих стрелять будете?

– Только и можете, что автоматами! Человек в сером чуть высунулся из-за автоматчиков: – Я повторяю: ваши действия незаконны! Расходитесь по домам. При попытке приблизиться мы будем стрелять! Вам всё ясно? Откуда-то сбоку прилетела пустая пивная бутылка – должно быть, кто-то залез в мусорную урну. Прицел был взят точно: она разбилась о край двери областного правительства, брызнув по сторонам коричневыми осколками.

– К бою! – отдал команду человек в сером. Не то от гнева, не то от испуга его лицо приобрело откровенно карикатурные черты. Солдаты в балаклавах вскинули оружие. Чёрное дуло одного из автоматов нацелилось прямо в Сашин объектив. Казалось, что там кроется вечная посмертная тьма.

Это было страшно даже через видоискатель. Вжимая кнопку, Саша просто физически ощутил, как на том конце оружейного ствола замерла направленная на него пуля. Если человек, что стоит напротив, нажмёт на спуск, то вспыхнет порох. Пламя, разгоняя пулю, прогонит её по стволу и вонзит в Сашу. И не будет возможности скрыться или защититься от этого. Всё, что отгораживает его от пули – пара десятков сантиметров стекла и электроники, если считать с воздушными промежутками. Этого слишком мало. Наверное, подумал Саша, отступая назад вместе с людской толпой, здесь было бы лучше иметь не японский фотоаппарат, а японский танк. Там было бы безопасней. В конце концов, японцы наверняка делают прочными не только презервативы, но и танки. Интересно, как бы отреагировали на это солдаты, что столь храбро целятся в свой – вроде как свой – народ?.. Или они смелые только против безоружных граждан? …Мэр Калининграда Денисов находился в одном из угловых кабинетов мэрии. Комната была небольшой, и совершенно не приспособленной для официальных переговоров, но благодаря этому имелся шанс, что в ней нет подслушивающих устройств. Сидящий в уютном кожаном кресле Ракитин, председатель Областной думы, сложил руки домиком. Время от времени он расцеплял пальцы и с силой постукивал подушечками друг о друга. Судя по всему, он нервничал ещё больше, чем Денисов. Все семеро чиновников, находящихся здесь, выглядели, точно джентльмены викторианской эпохи, желающие обсудить какую-то невероятно непристойную тему.

– Можем ли мы идти против воли калининградцев? – задал риторический вопрос мэр Денисов, пристально глядя на Никанорова, вице-председателя областного правительства. – Народ, который нас избрал, вправе потребовать от нас же определённых шагов… В другой момент все присутствующие разразились бы гомерическим хохотом от словосочетаний «воля калининградцев» и «народ, который нас избрал», но пятнадцать тысяч человек в самом центре города представляли собой явление, которое нельзя просто так сбрасывать со счетов. Кроме того, любому человеку, находящемуся во власти, следует время от времени ссылаться на чаяния людей – хотя бы для вида.

– Это зависит от очень многих факторов, – дипломатично ответил вице-председатель правительства, делая многозначительные пассы руками. Подняв взгляд, он медленно и осторожно продолжил. – Наш долг – выполнить волю калининградцев…в том числе, выраженную в решении парламента…

– Здесь возникает вопрос, – в свою очередь, обтекаемо высказался председатель областной думы. – Высшее областное руководство дважды сменилось за полгода, однако, среди среднего звена осталось ещё значительное количество людей, которым можно

доверять. Вопрос заключается в следующем: если возникнет противоречие, чьи приказы они будут исполнять? Вице-председатель правительства с силой потёр тыльную сторону шеи. Ему вспомнилась старая советская детская книжка про пионеров, пытающихся построить космическую ракету из пустой бочки и алюминиевых опилок.

– Я полагаю, что все, кого мы знаем годами, смогут отдать приоритет нашим указаниям. Они понимают, что нужно действовать исходя из сложившихся обстоятельств… Но что мы можем сказать про силовые ведомства?

– В принципе, Щёкин мог бы поддержать нас, – Денисов осторожно назвал фамилию главы калининградской полиции. – На него давят со всех сторон. По слухам, его отставка вполне близка, поэтому он мог бы рискнуть… Опять же, он калининградец, и, как никто, понимает ситуацию. Если он согласится, тогда мы можем… В комнате снова повисло молчание. Собеседники обменивались взглядами, точно мушкетёры – ударами шпаг. Мэр Денисов тяжело вздохнул. Беседа явно не клеилась. Настроение было предельно мерзким. Больше всего ему сейчас хотелось выпить залпом стакан водки. Он ещё раз посмотрел на шестерых чиновников, сидящих в напряжённой нерешительности, и снова вздохнул. Ну что можно сделать с этими трусами? Денисов находился в том состоянии, которое можно назвать фазой ходячего политического трупа. До неминуемой отставки оставалось всего пара недель, но ему удалось договориться о «чистом уходе» на региональную синекуру, без уголовных дел и преследований. Увы, если в твоём городе две центральные площади заняты людьми, которые требуют отделения от страны, шансы почётной отставки падают до нуля. Конечно, за такое отшлёпают и губернатора, но истинным стрелочником окажется мэр, устроивший перегибы на местах. А ведь можно попробовать рискнуть, повторял он себе снова и снова. Областное руководство парализовано. Присланные из столицы варяги, как обычно, сумели настроить против себя всех, просто абсолютно всех местных. Сегодня, когда герметично закупорилась федеральная власть, в городе открылось окно удивительных возможностей. На бумаге, Россия – федерация. Это значит, что у Калининградской области есть такие рудименты, как областное правительство, областная дума и областной суд. Иногда – когда Солнце в Козероге и убывающая Луна в Скорпионе – эти рудименты могут оказаться работающими. Открой двери мэрии и скажи недовольному городу: – Ваши требования справедливы. Прошу пятерых народных делегатов пройти в Большой зал для того, чтобы скрепить подписями Декларацию о суверенитете…

Председатель Горсовета намекающе кашлянул, отвлекая мэра от проекта декларации.

– Хорошо бы принять политическое решение, пока нас не подняли на вилы, – как бы невзначай сообщил он. Да кто же спорит-то… И вот, выполняя народную волю, исключительно выполняя народную волю, один из присутствующих становится председателем парламента, другой – премьер-министром. Он же, Юрий Денисов, из уходящего в отставку мэра российского глубоко провинциального города превращается – даже страшно подумать о таком – в законно избранного президента Балтийской Республики Кёнигсберг, небольшого европейского государства… Для всего этого вполне хватит тех скромных рычажков региональной власти, которые имеются у них в руках. И не понадобятся никакие красивые жесты наподобие звонков в столицу со словами «Чужой замысел мы отвергаем». Нужно будет только заменить таблички на учреждениях. А впрочем, можно даже таблички не менять. Председатель Торгово-промышленной палаты издал неопределённый звук. Реальной власти у председателя не имелось, но он был единственным калининградским чиновником, хорошо разбирающимся в экономике, и потому вполне имел все шансы возглавить соответствующее министерство новой республики.

– По моим подсчётам, – осторожно сказал он, отвлекаясь от телефона, – если мы немедленно перейдём на евро, нам удастся избежать гиперинфляции. Экономика и так на нуле: она почти не рухнет, но вот с ценами на топливо могут возникнуть проблемы… Цены на топливо – это наименьшая из проблем, подумал мэр, вытирая платком мокрый лоб. Равно как и возможная реакция людей. Все патриоты за один день станут убеждёнными западниками, демонстративными сторонниками демократии, свобод и прав. Никто не станет добровольно, по зову сердца защищать закончившуюся федеральную власть. Она не нужна никому. Никто не выйдет с плакатом «Хочу обратно в Россию» (а если и выйдет, то трое полицейских при помощи резиновых дубинок устроят ему локальную Россию с побоями и унижениями). Никто не будет писать на стенах домов «Требую кормить Москву!». Максимум – престарелый отставной капитан авиации, впервые поднявшийся в небо ещё при Горбачёве, проворчит «А раньше было лучше», открывая бутылку кефира на своей кухне в Чкаловске, – но им, при всём уважении к отставному офицеру, можно пренебречь. Что-то надо делать, и как можно скорее. В дверь постучали, и все присутствующие резко встрепенулись.

– Да-да? – недовольно произнёс Денисов. Это была его помощница по международным связям – строгого вида женщина в брючном костюме и собранными волосами; возможно, будущий министр иностранных дел. Войдя, она тщательно закрыла за собой дверь.

– Я связалась с консульством ФРГ и очень осторожно прощупала почву. Они ответили, что не будут вмешиваться во внутренние дела России, но надеются на мирное разрешение проблем. Без кровопролития.

– А Польша? Литва? – торопливо спросил Денисов, ощущая, как внутри него образуется бездонная пропасть.

– То же самое. Ну вот и всё, сказал себе мэр, поворачиваясь к окну и вцепляясь в подоконник.

– Передай им тогда, чтобы включили телевизор, – сказал он, надеясь, что его голос не дрожит от разочарования. – Пусть посмотрят, как нас сейчас раскатают танками… Денисову было донельзя обидно. Столько лет из каждого утюга, из каждого миксера доносится, как на Россию хотят напасть войска НАТО – но тогда, когда их помощь нужна на самом деле, западные державы умывают руки. Просто возмутительно. Без зарубежной помощи вся их затея теряет смысл. Можно сколько угодно провозглашать Балтийскую Республику Кёнигсберг, но когда у дверей внизу остановится первый бронетранспортёр российской армии, все эти меморандумы обратятся в прах. В теории-то всё хорошо. В Калининградской области всего четыре аэродрома: Храброво, Чкаловск, Нивенское и Донское. Перекрой посадочные полосы грузовиками – и никто не сядет (во всех смыслах). Железные дороги проходят через Литву, которая, разумеется, не будет пропускать эшелоны с войсками Российской армии (литовцы знают, чем это заканчивается). А плыть морем – очень долго… Но, увы, нет, с горечью подумал Денисов. Армия уже здесь: штык, которым держится нанизанная на него Россия, нерушим. Гарнизон области огромен. Калининград – самый милитаризированный регион страны. Здесь больше танков, чем на всём Урале; больше самолётов, чем в целом Поволжье; больше ракет, чем на территории Кавказа. Независимое государство, пусть даже и опирающееся на волю горожан, не просуществует и суток. Не лгут, у России только два союзника, армия и флот. У такой России лишь один противник. Это её собственный народ. Хотя как знать? Если есть мэр, который хочет стать президентом, то почему бы и не найтись генералу, который захочет стать маршалом?

– А что если нам попросить НАТО ввести войска, чтобы они взяли под контроль атомные боеголовки ракет в Балтийске? – высказал откровенно авантюрную мысль председатель Горсовета. Отчаянное положение зачастую толкает людей на отчаянные идеи. – Скажем, что иначе их захватят самопровозглашённые полевые командиры…

– Или объявить Польше войну и сдаться? – предложил председатель Областной думы, чьи проекты вызывали недоумение даже в более спокойное время. – Или прислать в консульство ФРГ ключи от города?.. Устремившись невидящим взором в окно, Денисов продолжал мечтать, пытаясь разглядеть снаружи лучший мир. Вот он входит в большой брюссельский зал. Снаружи ярко сияет солнце. Оркестр областной…нет – республиканской – филармонии исполняет «Оду к радости» Людвига ван Бетховена. Сегодня очень важный день: Балтийскую Республику Кёнигсберг принимают в Евросоюз. Надо произнести торжественную речь с трибуны. На него наведены десятки объективов. На него смотрят сотни глаз. Сзади за ним развеваются знамёна объединённой Европы. Сегодня на синем флаге Евросоюза станет на одну золотую звёздочку больше. Калининград, добро пожаловать. «В этот день», – почтительно говорит Денисов, внимательно глядя на президента Франции (теперь они оба, в принципе, равны по статусу), – «я хочу от лица народа моей страны поблагодарить всех вас за высокое доверие, оказанное нашей молодой республике…» …Премьер-министра Великобритании, к сожалению, сегодня не будет. Эти англичане такие снобы! Но ничего не поделаешь: есть вещи, с которыми маленьким государствам приходится смиряться…

– «…а этого большого янтарного орла я хотел бы лично вручить герру канцлеру ФРГ в знак высочайшей признательности…» В кармане Денисова пискнул телефон, отрывая мэра от грёз. Зала с лидерами европейских стран не было. За окном, невдалеке, находились пятнадцать тысяч очень злых калининградцев.

– Это Щёкин, – произнёс он отсутствующим голосом. – Пишет, что к нам летят самолёты со спецподразделениями и техникой для разгона. Может, будут и танки. Все присутствующие одновременно вздохнули, словно древнегреческий хор в кульминационный момент трагедии. Вот и всё, подумал Денисов, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Не будет никакого Евросоюза, и никаких встреч с президентами. Какой герр канцлер? Придётся падать на колени перед столичными ханами, оправдываясь: нет, это не он довёл город до такого состояния, не он… Да сколько же можно унижаться, с отвращением сказал он себе, закрывая глаза, чтобы не видеть площадь, заполненную людьми.

…Саша вытащил из кармана телефон. В редакционном чате – триста семьдесят новых сообщений. «Про нас каждые полчаса передают по «Евроньюс», писала шеф-редактор Анастасия. – «Весь российский сегмент интернета пишет о нас. По нашим телеканалам – молчат. В Большом театре новая постановка балета. Президент улетел в Нигерию с государственным визитом. А хорошо получилось, подумал Саша, пробираясь через людскую толпу; было уже очень тесно, и приходилось прокладывать себе путь локтями, но сегодня это не вызывало отвращения. Калининградцы стоят на площади всего несколько часов, а президент уже улетел из страны. Филиал «Евроньюса» находился совсем недалеко: Оксана Терентьева, одна из калининградских журналисток, оказавшаяся пару лет назад в опале у комитета по печати, вела трансляцию на мобильный телефон.

– Они нас вообще за людей не держат! – гневно кричал стоящий перед ней челнок Игорь. Его лицо, прикрытое для анонимности медицинской маской, раскраснелось. – Сына арестовали за то, что он вёз лекарства из Польши! На четыре года могут посадить! Да если мэрию сжечь, меньше срок дадут! Игорь не прав, подумал Саша, за мэрию срок дадут больше. Хотя, учитывая, какой оборот принимает дело, вполне возможно, что за подобное деяние наградой будет медаль «Защитнику свободного Калининграда», выданная лично президентом республики. К четырём часам дня калининградский протест начал отдаваться эхом по области. В Советске горожане перекрыли дорогу к пограничному мосту и таможне. В Черняховске недовольные соорудили баррикаду на железной дороге, ведущей в Москву, но их разогнала полиция. Кого-то крепко ударили резиновой дубинкой; в ответ прилетел кирпич. Самым мирным был протест в Гвардейске, где жители, вышедшие на площадь, просто обменивались скептическими репликами. Несмотря на это, общая атмосфера начала слегка закисать. Люди, вышедшие на улицу несколько часов назад, устали. Первая злость ушла, оставив их в растерянности. Всё, что можно сделать, подумал Саша, уже сделано. Теперь или штурм областного правительства, или возвращение по домам. Правительство охраняют войска с огнестрельным оружием. По домам возвращаться рановато, но и начинать боевые действия как-то не с руки. Калининград – цивилизованный город. На улице уже было темно. Сегодня не загорались фонари. Темнота окутывала две площади, лишь светились экраны мобильных телефонов. Посередине главной площади, развели костёр в большом железном тазу. Саша снимал, как калининградцы с закрытыми

лицами греются у огня. Кто-то принёс мандарины, кто-то – термосы с горячим чаем, но вся еда закончилась буквально за минуту.

– ОМОН прибыл! – закричал кто-то вдали. Люди заволновались.

– Смотрите, смотрите – водомёты!

– Осторожно, сейчас будет мясо! Саша, толкаясь, снова бросился вперёд. Да. Похоже, дело запахло керосином. По проспекту Мира, со стороны штаба флота, приближались несколько больших автомобилей, похожих на бульдозеры с широкими щитами. По обе стороны от них быстрым шагом двигались шеренги отрядов. Саша слышал о подобном. Полк специального назначения «Кинжал». Войска, предназначенные для усмирения недовольных. Великолепное техническое оснащение, колоссальные оклады и прекрасная выслуга лет. По недостоверным слухам, набираются из национальных республик. Если местные полицейские вдруг не решатся разогнать жителей своего же города, то перед этими отрядами подобная проблема не возникнет. Порой даже жаль, что Россия столь велика. Колонны бойцов «Кинжала» двигались вперёд широкими, отработанными шагами, точно на майском параде. Они были вооружены дубинками и прочными щитами. Защитное облачение цвета мокрого асфальта и противоударные шлемы делали их похожими на космонавтов. Асфальтовые солдаты, подумал Саша. Всех размажут по асфальту. Колонна машин, рыча двигателями, резко двинулась вперёд по проспекту, разделяя собравшихся на две половины: меньшую, у сквера Родины-матери, и большую, на площади Победы. Бойцы развернулись, встав шеренгами против людей, и сдвинули щиты. Саша нажал на спуск фотоаппарата. Батареи старой вспышки ощутимо садились. Ну что же, решил Саша, кадров на сто ещё должно хватить; а там уже, может быть, и снимать не понадобится. На всякий случай он сделал пробную фотографию без вспышки, подняв до максимума светочувствительность. Вышло что-то приемлемое.

– Жители Калининграда! – громко произнёс мегафон, установленный на «бульдозере». – Вы нарушаете закон и порядок. Просим вас разойтись по домам. Прибытие гостей воодушевило собравшихся.

– А вот не разойдёмся!

– Нам жрать нечего!

– С площади не уйдём!

– Возвращайтесь обратно к себе! Здесь вам не Россия!

– Мы здесь власть!

– Это наш город!

– Повторяю ещё раз, – неумолимо сказал мегафон. – Вы нарушаете закон. Калининградская область объявлена зоной чрезвычайного положения. Расходитесь по домам. Ваше собрание незаконно. Для восстановления порядка мы будем вынуждены применить спецсредства, в том числе слезоточивый газ и водомёты. Саша шагнул чуть вбок, чтобы заснять две стихии; он оказался в первом ряду собравшихся на площади Победы. Слева – недовольный, злой и пёстрый Калининград. Справа – шеренги «космонавтов» в чёрных костюмах. Россия – великая космическая держава.

– Через десять минут мы будем вынуждены перейти к действиям, – продолжал мегафон.

– У вас есть десять минут. Такой же мегафонный голос раздавался со стороны сквера Родины-матери. Похоже, нас будут штурмовать с разных сторон, подумал Саша. Похоже, сейчас будет очень плохо. Может, всё-таки уйти? Нет, пожалуй, не в этот раз. Охота пуще неволи. Тем не менее, неуклонность голоса и внешний вид шеренг оказали своё воздействие. Кто-то осторожно начал сдвигаться в стороны. Тем не менее, людей оставалось ещё очень много.

– Вот не уйдём!

– Будьте с народом, сволочи!

– Мы не хотим больше жить, как в России! В первые ряды вынырнул парень с лицом, закрытым тканью. Размахнувшись, он бросил стеклянную бутылку – к счастью, пустую – в ряды «космонавтов». Бутылка врезалась в щит и упала.

– Пять минут, – объявил громкоговоритель. Саша торопливо вытащил телефон. «Нас сейчас будут разгонять», спешно надиктовал он в редакционный чат. «Пришли от проспекта Мира. Я на площади.» «Нас тоже. Будут прессовать со стороны Театральной», ответил Алексей. «Ленинский пока чист», сообщила Юля. «Оставляют пути отхода», написал редактор Антон. «Будьте осторожны. Нас показывают по CNN», коротко ответила Анастасия.

По идее, подумал Саша, снова снимая панораму двух стихий, журналистов не должны бить. С другой стороны, кто же их остановит-то? Так что, в случае чего, надо будет аккуратно отступить… Космонавты трижды ударили дубинками о щиты. Глухой стук был крайне неприятен. На машинах-бульдозерах вспыхнули прожекторы, заливая собравшихся людей ярким, режущим глаза светом. Саша взволнованно оглянулся. Что же будет? Он торопливо снял шеренгу силуэтов, подсвеченную сзади прожектором. На фотографии казалось, что в Калининград прибыл боевой отряд космических пришельцев. Единственная радость – стало светло так, что можно снимать без вспышки, подумал он, снова настраивая светочувствительность. Какой-то мужчина сжимал и разжимал кулаки. На лице у него было написано выражение предельной решимости. А дальше всё было очень быстро. На машинах включили какой-то чудовищный акустический генератор – страшный, раздирающий голову высокочастотный писк ударил по ушам. Казалось, что какой-то великан волочит исполинские грабли по битому стеклу. Одновременно с этим бульдозеры пришли в движение. Вместе с ними вперёд бросились космонавты. По всей видимости, грохот и скрежетание на них не действовали. Сжимая зубы, Саша надавил на спуск фотоаппарата. Похоже, сейчас не до качественной съёмки, но что получится, то и получится. Струя из водомёта врезалась в костёр – к счастью, людей не задело. Отряды спецназовцев продвигались вперёд, сокрушая ударами всех, кто пытался стоять на их пути. Трещали электрошокеры – по всей видимости, резиновые дубинки были двойного назначения. Саше повезло – он смог отклониться со стороны главного наступления, едва не упав на какого-то мужчину. Кого-то сбили с ног. Саша успел снять, как над упавшим взмётываются сразу несколько резиновых дубинок. Было тесно и страшно. Саша отступал назад, сливаясь с тёмной, пихающейся массой. Куртки и мясо, мелькнула в голове мысль. И он тоже – куртка и мясо. Надо сказать, сопротивляющееся мясо. Надо сказать, безнадёжно сопротивляющееся мясо. Мыслей больше не было – одни действия и рефлексы. Снимать через видоискатель было невозможно, и Саша фотографировал наугад: что получится, то получится. Бесконечно широкая шеренга космонавтов выдавливала людей с площади. Визг и скрежет, льющийся из динамиков, разрывал душу. Где-то с хлопком взорвались две шашки, выбрасывая густой, сизый дым. Калининградцы отступали назад. Снаружи подходили всё новые и новые отряды, заполняя возникшие разрывы в чёрной цепи щитов. Да сколько же их тут, содрогнулся Саша,

отдавливая кому-то ногу во время общего отступления. К нам что, согнали карателей со всей страны?

– Слева! Они слева жмут! Из-за акустической атаки ничего не было слышно. Всё смешалось в какую-то чудовищную людскую кашу. Кто-то падал. Человеческая волна отступала. Свет прожекторов обжигал глаза. Взметывались дубинки. Строй космонавтов не останавливал напор ни на секунду, выдавливая всех, кто ещё оставался на площади.

– Что вы делаете?

– Не бейте, твари! Как всё быстро заканчивается, ужаснулся Саша, торопливо отступая вместе с остальными, чтобы не попасть под приближающуюся шеренгу. Кто бы мог подумать, что их разгонят буквально за пять минут? Ну и давка. Только бы его не затоптали. На выходе из площади внезапно возник затор, но космонавты всё приближались. Саша попробовал броситься в сторону, чтобы уклониться от приближающейся стены щитов, где взмётывались дубинки, но, к сожалению, было уже поздно.

– У Родины-матери вообще мясо было, – заявил парень, сидящий справа от Саши на нарах. – Там кинули гранаты с «Черёмухой», а потом уже пошли всех гасить.

– Не с «Черёмухой», – возразил мужчина, расположившийся на полу у самой решётки. Он сидел на свёрнутой куртке. – «Резеда». Наверное, боялись, чтобы мы не начали давить их экскаватором…

– А нас просто смели, – мрачно ответил Саша своим коллегам по несчастью. – Шла лавина и месила всех дубинками… Было хмуро и противно. Пустота на месте одного из зубов уже начала казаться Саше привычной, но вкус крови во рту ещё чувствовался. Ужасно болели опухшие челюсть и скула. Наверное, можно было считать удачей, что выбитый зуб удалось не потерять – он зачем-то лежал в одном из карманов фотосумки, точно макабричный сувенир о прошедшем дне. Хорошо, что это не зуб с коронкой, на которую ушли деньги со свадьбы сына мэра, подумал Саша, мрачно прикасаясь языком к опустевшей десне. Вот она, преемственность поколений: прадедушку в тридцать восьмом году арестовали, и выбив ему все зубы на допросе в Большом доме33, чудом отпустили. Времена становятся мягче – правнук отделался только одним. Пока. Досталось и фотоаппарату: после удара резиновой дубинкой жидкокристаллический экран начал показывать всё в лиловых разводах. А вот вспышка окончательно умерла: 33 Здание НКВД в Ленинграде

должно быть, лампа не вынесла сотрясения. Нелегко уберечься, когда тебя бьют дубинками сразу два спецназовца; к счастью, зимняя куртка несколько смягчает эти удары жизни. Очень хотелось спать, но сон не шёл. Камера предварительного заключения, куда их доставили из автозака поздно вечером, была переполненной: многим пришлось сидеть в ряд на полу. За решёткой, покрытой масляной краской, шло движение. Всю ночь сновали полицейские, сжимая в руках листы бумаг. Кого-то конвоировали в наручниках. Ещё кого-то уводили в бинтах. Снаружи периодически раздавались звуки сирен. Приближалось утро. Саша снова вытащил из кармана телефон. Заряда осталось немного, и его следовало экономить. Подключаться к альтаировскому всепланетному вай-фаю, сидя в полиции, нужно было осторожно – а ну как заметят с видеокамер наблюдения? Телефон уже был подготовлен. Ещё в автозаке Саша удалил с него всё крамольное, включая запрещённые мессенджеры, подозрительные с точки зрения закона браузеры и сомнительные утилиты для обхода блокировок. Сбросив все фотографии и переписки в облачное хранилище, он стёр и их. То же самое он сделал и со снимками на картах памяти фотоаппарата: всё равно они уже ушли по вай-фаю в облако, где с ними что-то сделала Настя. Теоретически, теперь Саша был абсолютно чист с точки зрения закона – если не считать того, что его задержали на митинге, где требовали отделения от страны. Всепланетный вай-фай открыл окно в мир. О калининградском митинге писали почти все новостные сайты мира. Статьи, заметки, фотографии – и среди них его, Сашины. Вот «Нью-йорк таймс» опубликовала снимок, где неизвестный калининградский бунтарь протестует против памятника Сталину. Кадр с автоматчиком, целящимися прямо в камеру с крыльца областного правительства, выложили сразу пять информационных агентств, в том числе «Рейтерс» и «ББС». И фотографии страшного разгона, где шеренга щитов сминает горожан – тоже. Вот так, подумал Саша, пытаясь хоть немного порадоваться своему триумфу. Миллионы человек сегодня узнали о том, как злой Калининград вышел на улицы, и как его загнали обратно – и в этом есть его скромный вклад. Как жаль, что вклад анонимный – но он сделан. Его сограждане вышли на площади, а он (ну, конечно же, не только он, но всё-таки…) сохранил это для вечности. Уже там никого нет: все или разогнаны по домам, или, подобно ему, сидят в камерах – но снимки остались, и мир теперь будет знать об этом. Человек с дубинкой в первом приближении безусловно сильнее человека с фотоаппаратом, подумал Саша, снова прикасаясь языком к опустевшей десне. Во втором приближении человек с фотоаппаратом тоже может кое-что противопоставить человеку с дубинкой, продолжил он, глядя на свой снимок, опубликованный «Гвардиан».

По ту сторону решётки торопливо прошёл грузный подполковник, даже не бросив взгляд на задержанных. Саша торопливо отключился от интернета. Не стоит рисковать больше необходимого, решил он, быстро стирая историю посещений. В кабинете, куда его доставили, сидел высокий капитан с очень усталым лицом. Похоже, у него сегодня тоже бессонная ночь, подумал Саша. В комнате пахло дешёвым растворимым кофе.

– Документы, – коротко бросил капитан. На нём была изрядно мятая рубашка. – И отпечатки.

– Я фотожурналист, – заявил Саша, показывая ему не только паспорт, но и удостоверение. – «Старый город». Я выполнял редакционное задание…

– Отпечатки, я сказал, – устало сказал капитан, придвигая к нему небольшой сканер. Саше пришлось приложить большой палец к стеклу. Капитан поднёс паспорт к экрану компьютера, сверяя данные. Только после этого он взял в руки журналистское удостоверение, посмотрев в него всего лишь пару секунд.

– Вчера объявили чрезвычайное положение. Никакой прессы. Дома надо было сидеть, – произнёс капитан, возвращаясь к компьютеру. Он несколько раз щёлкнул мышкой, очевидно, заполняя какую-то анкету.

– У меня редакционное задание было, – пытался оправдаться Саша. Капитан оторвался от монитора и посмотрел на него.

– Тебе русским языком говорят: чрезвычайное положение! Если ты такой умный, почему дома не сидел? Работа прессы ограничена. И вообще, показывай, что ты там наснимал.

– Уже ничего, – мрачно ответил Саша, открывая фотосумку. – Всё равно вы сотрёте.

– Надо же, грамотный… Ну-ка, покажи. Надпись «карта памяти пуста» на лиловом экране удивила полицейского. Очевидно, он ожидал, что ему сейчас придётся заставлять Сашу удалять снимки.

– А остальные? Там было то же самое.

– Все бы такими были как ты. Теперь телефон покажи. Какой пароль? В телефоне капитан долго пытался что-то найти. Саше было донельзя противно от того, как сидящий напротив человек досматривает его технику.

– Ты подготовленный, смотрю… От этого сомнительного комплимента Саше стало ещё противнее. Вот он, идеальный гражданин России – сам удаляет то, за что его могут арестовать.

Повернувшись к монитору, капитан несколько раз щёлкнул мышкой.

– Так, – продолжил он, протягивая ему бумагу, выпрыгнувшую из принтера. Пахло тонером. – Вот тебе протокол. Прочти и распишись. Выход на незаконный митинг, нарушение порядка, неподчинение сотрудникам полиции.

– Я ничего не нарушал и ничего не делал. Я стоял и фотографировал! По закону «О СМИ» я могу… Капитан вздохнул. Было видно, что происходящее не доставляет ему ни малейшего удовольствия.

– Ты мне ещё про конституцию расскажи. Знаешь, сколько тут таких умных? Полное отделение, и мы всю ночь вас оформляем! На каждого, что ли, индивидуальный протокол писать? Хочешь ещё пару дней посидеть в камере? Ты мне скажи, мне несложно ведь. У нас камер много.

– Я выполнял задание редакции, – упрямо продолжал Саша. – Я ничего плохого не делал. Капитан поднял глаза к потолку. На его лице читалось выражение крайнего отвращения. Он разорвал протокол пополам.

– Чёрт с тобой, – сказал офицер полиции, доставая из ящика стола другую бумагу. – Так, вот здесь расписывайся о неразглашении. Эта бумага напомнила Саше о неудачном запуске ракеты «Завтра». Точно такие же формулировки – чрезвычайное положение, государственная тайна, пять лет. Тем временем, капитан протянул ему вторую бумагу.

– Вот, вписывай фамилию, имя, отчество, и роспись, что был приведён в полицию. И не имеешь к нам претензий.

– Вы мне зуб выбили. И фототехнику разбили.

– Не мы, а «Кинжал». Обращайся к ним, если что не нравится. Напиши жалобу, если хочешь. И вообще, может, ты сам себе камеру разбил – пока сидел ночью в камере? Подавитесь, подумал Саша, снова расписываясь внизу листа.

– Всё, свободен, – бросил ему капитан. – Комендантский час уже кончился, по городу можно ходить. Вот и иди отсюда. Снаружи было ещё темно, но, к счастью, горели фонари. Саша вышел из здания полиции на улице подполковника Галковского, что рядом с площадью Победы. Подтаявший вчера снег замёрз, и город сковало тонкой коркой гололёда. Автобусов не было. Придётся пешком, подумал Саша, выходя на Ленинский проспект. Что же, не впервой возвращаться через весь город.

Дорога через разгромленный Калининград была скорбной. Сталина вернули на постамент, криво приделав к сапогам – быстро же его припаяли обратно, мрачно подумал Саша. Надломленный вчерашним днём, деспот стоял, опасно накренившись вперёд и угрожая упасть на солдат, что стояли в карауле там, где вчера произносились крамольные речи. На перекрёстке Ленинского и Театральной стоял бронетранспортёр с большим белым крестом на корпусе поверх камуфляжа.

– Документы, – остановил Сашу солдат с автоматом на груди. В камере, где Саше пришлось провести ночь, ходили слухи, что в Калининград вводят подразделения с Северного Кавказа, но у солдата была вполне славянская внешность. – Куда идёшь?

– Домой, из полиции, – зло ответил Саша, показывая паспорт. Надо же, подумал он, так вот, какая она, жизнь в оккупированном городе.

– Ага, – коротко ответил солдат, прикоснувшись его паспортом к радиомагнитному считывателю. – Ясно. Иди. Серые тучи начали светлеть, предвещая начало нового дня; вчерашний закончился крахом. Жизнь была плоха настолько, что даже бунт не смог помочь. Саша шагал по усмирённому Калининграду и с противным бессилием думал: насилия будет столько, сколько понадобится. Если недовольный человек напишет крамольный пост в интернете, будет достаточно того, что за ним придут. Если сто недовольных выйдут на площадь, хватит того, что их посадят. Если же, как вчера, на улицы выйдет пятнадцать тысяч – или сколько вчера было – то пришлют батальоны, которые всё равно сомнут смутьянов. Похоже, если взбунтуется весь полумиллионный Калининград, на него попросту сбросят атомную бомбу – если, разумеется, она долетит. Делай всё, что хочешь – но на тебя всё равно найдут управу. Кувалда будет сильнее ореха. Плетью обуха не переломить… На большом рекламном стенде висела репродукция Владимирской иконы; рядом с ней старорусским шрифтом было написано жизнерадостное «С Рождеством, Калининград!». Изза яркой подсветки она казалась мишенью в стрелковом тире. Богоматерь прижимала к себе младенца,

словно

защищая

маленького

Христа

хрупкими

руками

от

города

с

бронетранспортёрами на улицах; её горький взгляд упал на Сашу. Он с такой же противной, неизбывной горечью посмотрел в ответ. С Рождеством, мёртвый город. У эстакадного моста стоял ещё один бронетранспортёр с белым крестом: здесь снова проверили документы. То же самое произошло у Южного вокзала, где за ночь возник небольшой блокпост. Саша уже рефлекторно потянулся к внутреннему карману за паспортом, и солдат резко вскинул автомат.

– Стоять! Руки за голову!

– Спокойно! – замер Саша. – Я за паспортом.

– Руки за голову, говорю! – кричал солдат. Судя по всему, он сам был изрядно перепуган. Его лицо от страха было перекошено; из-за этого солдат напоминал красноармейца со старинного польского плаката «Бей большевика». На душе у Саши стало ещё гаже, чем прежде. Сначала у него проверяют документы. Теперь, когда он, точно дрессированная собака, сам готов их предъявлять, его могут пристрелить. Сколько можно подчиняться? Сколько можно играть по их правилам? Пора бы уже играть на своей стороне… А ведь его новогоднее желание сбылось, мрачно подумал он, отдаляясь от вокзала. Он хотел, чтобы было как в Гданьске – вот и получилось как в Гданьске, только, к сожалению, полувековой давности, когда в Польше началось военное положение, а в восставший город вошли бронетранспортёры и каратели34. Не чувствуя ног, Саша дотащился до улицы Щедрина и свернул к своему дому. Небо светлело. Съев из холодильника две позавчерашние сосиски и запив их холодной водой прямо из носика чайника, он упал на кровать. От горя и безнадёжности хотелось выть.

34 Имеется в виду военное положение в Польше 1981-83 годов, когда в Гданьске начались массовые забастовки рабочих, впоследствии подавленные войсками.

Февраль Прошедший январь был пустым и мертвенным, точно арктическая пустыня. Саша, ещё сохранив способность удивляться, поражался тому, что этот месяц удалось пережить. Теперь оставалось проделать такой же трюк с февралём. Если повезёт, то и с мартом – да только не бывать марту вперёд февраля. «Альтштадт» прекратил своё существование. Комитет по печати отозвал лицензию за работу во время чрезвычайного положения. «Известиям» ещё относительно повезло: сказались хорошие связи с пресс-службой областного правительства. Лишившись работы, Саша собрал и пересчитал все свои деньги: если учитывать польские запасы, крупы в тумбочке и немного опустевший мешок с картошкой на балконе, то дожить до весны было вполне возможно. Впрочем, общее положение сложилось ещё не настолько катастрофически, как могло бы показаться на первый взгляд. Похоже, пятнадцать тысяч человек на улицах Калининграда всё же заставили с собой считаться.

– Наверное, нам не нужно было проводить столько реформ подряд, – предположили в одном кремлёвском кабинете. – В следующий раз надо растянуть хотя бы несколько месяцев.

– Это всё региональные власти виноваты. Они очень неудачно влезли со своей реновацией. Можно подумать, у них имелись на неё деньги… Программа реновации тихо угасла, точно лучина в зимней ночи. Квартиры прекратили отбирать за коммунальные долги: по крайней мере, в прошедшем месяце подобных эпизодов больше не было. Ядерные отходы повезли в провинции с более покладистыми россиянами – в конце концов, отработанное топливо надо же где-то хранить. Срок действия бумажных купюр в области продлили до конца года, оперативно (могут же, когда хотят) создав особую экономическую зону «Балтика» – а за год многое может измениться, подумал Саша; правда, конечно, не факт, что к лучшему. Таможня, как и прежде, смотрела сквозь пальцы на ввоз польской еды. Более того – спустя неделю после того страшного январского дня в Калининград привезли продуктовые пайки из государственного резерва.

– Если они голодают, их надо подкормить, – заявил какой-то очень значимый политик в администрации президента, намекающе потирая пальцы друг о друга. – На это, конечно, следует выделить деньги… Пайки раздавали по всему городу с грузовиков, к которым выстроились огромные очереди. Телерепортёры радостно рассказывали об этом аттракционе невиданной щедрости. На каждого калининградца, имеющего прописку, были заведены электронные продуктовые

карточки. Какое удивительное будущее, думал Саша, прикладывая привычным жестом большой палец к сканеру отпечатков и получая взамен картонную коробку с яркими наклейками «Госрезерв» и «Продуктовый паёк россиянина». Увы, содержимое коробки несколько уступало иллюстрациям на картоне. Пачки пшена и гречки выглядели относительно приемлемо. В рисе, к сожалению, оказались какие-то непонятные чёрные точки, поэтому Саша угостил им стаю голубей, слетевшуюся на трапезу. Хуже было с консервами. Синтетическая сгущёнка напоминала силиконовую замазку для оконных и сантехнических работ. «Тушёнка солдатская», как ни странно, оказалась сделанной не из солдат, а из мяса свиных и коровьих голов. На вид она напоминала паштет; попробовав

её

на

вкус,

Саша

вспомнил,

как

в

молодости

читал

эпатажный

постмодернистский роман, где люди ели всевозможные отвратительные субстанции. Решив, что здоровье обойдётся дороже, он вынес открытую банку к мусорке. Бедного вида пенсионер копался в одном из баков специальным крюком из согнутой алюминиевой трубы. Голодная худая кошка, подбежав к тушёнке, понюхала её, лизнула, после чего сделала несколько движений лапкой, как бы закапывая банку. Саша проводил животное взглядом. Может, стоило взять её домой? Заведу кошку, подумал он, назову Инфляция, начну играться с ней бантиком, и будет дома галопирующая Инфляция… Он вспомнил кошку Ксюшу, которая любила тереться щекой в знак признательности. Оставалось только надеяться, что она теперь в лучшем мире. Впрочем, такими темпами Саша имеет все шансы к ней присоединиться. Саша ушёл домой, стараясь не оглядываться (судя по звукам, пенсионер поднял консервную банку). Единственной радостью оставался свободный и бесплатный интернет. По крайней мере, именно там Саша узнал, что в большой России ещё хуже, чем в Калининграде.

– Вся страна терпит, одни вы недовольны, – жаловался кто-то. – Ну оно понятно, Европа… Хм, удивился Саша. Разве эти вещи должны зависеть от географии? Неужели, если ты живёшь в Иркутске или Новокузнецке, ты обязан терпеть всё, что на тебя льётся сверху?

– У вас ещё бумажные деньги принимают и еду раздают, а вы ещё капризничаете! – писал ещё один неизвестный пользователь с танком на аватарке. – На нас вон посмотрите! Ну так потому и принимают, что мы недовольны. Саше захотелось написать неизвестному «танкисту», что если в его городе соберётся полная площадь рассерженных жителей, то их тоже накормят – сначала дубинками, потом скверной тушёнкой. Кто же виноват в том, что в России власть начинает обращать внимание на людей только тогда, когда те начинают строить баррикады из покрышек?

Саша сдержался. Какой смысл объяснять это неизвестному собеседнику, рискуя попасть под бдительный взор интернет-цензуры? В сети нужно быть осторожнее: со всемирным альтаировским вай-фаем начали бороться по всей России. По всей вероятности, это было связано с тем, что на следующий день после Калининграда взбунтовался ещё и Владивосток. Сашу совершенно не удивило, что владивостокцы, собравшиеся возле памятника борцам за власть Советов, потребовали того же самого, что и калининградцы – благо, что сто лет назад был прецедент существования Дальневосточной Республики. Увы, закончилось там гораздо хуже, чем в Калининграде: восставшие пошли на штурм здания краевой администрации. В ответ на бутылки с зажигательной смесью раздались выстрелы оборонявшихся. Пролилась кровь.

– Нам за сутки пришлось перебрасывать спецвойска через всю Россию, – заявлял один высокопоставленный генерал на совещании в Кремле. – В этот раз нас спасло только терпение остальных регионов. Но если взбунтуется ещё и столица – мы не удержим страну.

– В декабре американцы ввели всепланетный свободный интернет, – вторил ему другой генерал. – В январе Калининград и Владивосток, поддавшись на вражескую пропаганду, захотели отделиться от России. Что будет в феврале? Очевидно, именно поэтому начались аресты. «Доброе утро», говорили визитёры, когда перед ними открывалась дверь. «У нас есть фотографии и видеозаписи, где вы принимаете активное участие в уличных беспорядках. Пройдёмте с нами». Мэр Юрий Денисов не строил иллюзий. На следующее после митинга утро он, чуть ли не ползая на коленях, вымолил в администрации президента аудиенцию с одним очень высокопоставленным чиновником. Днём он вылетел срочным чартерным рейсом в столицу. Покинув воздушное пространство России, самолёт немедленно изменил курс к северу, чтобы вскоре приземлиться в Риге. Там Денисов предъявил вид на жительство и благополучно воссоединился с семьёй на своей уютной вилле в пригородах латвийской столицы. К сожалению, проделать подобный трюк Саша, как и другие горожане, возможности не имел. Сайт пограничной службы сообщил, что его выезд не может быть одобрен – за разъяснениями следовало обратиться в органы госбезопасности по месту жительства. По всей видимости, сказалась запись о январском задержании полицией. Бежать было некуда, и оставалось только ждать. Алексея арестовали позже. Он написал большой и очень подробный материал о том, как всё началось и чем закончилось в тот январский день, когда в Калининграде правили бал резиновые дубинки и газ «Резеда». Репортаж, разумеется под псевдонимом, опубликовали на сайте польской службы русских новостей. Он был так хорош, что его перепечатали на

английском и французском языках. Оставалось загадкой, как вычислили авторство Алексея – но уже было поздно. Похоже, потом будет его очередь, думал Саша. От судьбы не убежишь. Встречая очередной хмурый рассвет, когда вдалеке ревели истребители, звеня балконным стеклом, Саша наливал себе чай и думал – вот и ещё один день, когда за ним не пришли. Но ведь могут. Уж очень яркие фотографии тогда получились, пусть и анонимные. Не получилось и с конкурсом Российского фотографического общества. Главный приз достался фотографу из Тулы – тот представил достойную серию снимков о реконструкторах второй мировой войны. Ну а что ещё следовало ожидать, подумал Саша. Делать было нечего. В самом деле, что остаётся в такой ситуации? Что можно сделать, когда ничего нельзя сделать? Саша пытался устроиться на работу, чтобы не падать на дно. Первой ему на глаза попалась вакансия кладовщика на продовольственную базу: двухмесячный испытательный срок и пятьдесят тысяч на руки. Это было плохой зарплатой даже в прошлом году. Придётся работать два месяца за гроши, потом тебя уволят, чтобы заменить таким же неудачником. Не пойдёт. Примерно такие же условия оказались в вакансиях продавца магазина автозапчастей, официанта в кафе и сторожа на автостоянке. После этого желание искать работу как-то угасло. Не заладилось и с зубом. На всякий случай, Саша позвонил дантисту. Цена за вставку нового зуба сотрясла его до глубины души.

– Если вы сохранили выпавший зуб, – на всякий случай сообщил дантист напоследок, – то его, теоретически могут приживить обратно. По крайней мере, в Израиле такие операции уже делают… Разочаровавшись в жизни, Саша ушёл в интернет. После прошедших лет у него имелся богатый опыт использования средств кибербезопасности и анонимности в сети. Не имея какой-либо

возможности

к

самореализации,

Саша

был

вынужден

заниматься

самообразованием. «…у истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности», читал он, равнодушно прикидывая, сколько лет ему могут дать за знакомство с подобными строками. «Изначально это было чувство незащищенности аграрных народов, живущих на обширных открытых территориях по соседству со свирепыми кочевниками. По мере налаживания контактов с экономически более развитым Западом к этому чувству прибавился страх перед более компетентным, более могущественным, более организованным сообществом на этой территории. Но эта незащищенность внушала опасение скорее российским правителям, а не

русскому народу, поскольку российские правители осознавали архаичность формы своего правления, слабость и искусственность своей психологической организации, неспособность выдержать сравнение или вхождение в контакт с политическими системами западных стран. По этой причине они все время опасались иностранного вторжения, избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или же внешний мир узнает правду о жизни внутри России…» Потом дочитаю, решил Саша, убирая в карман телефон. Сегодня их кварталу привезли продуктовые пайки. Надо поспешить. К армейскому грузовику с нагуталиненными колёсами, что стоял на пустыре близ улицы Автомобильной, она же Эльхендамм, уже выстроились сразу три огромные очереди. Мёрзлая земля холодила через подошвы. Где-то через тридцать минут, когда Саша уже начал ощущать себя старожилом очереди, разнеслась весть: пограничники в Мамоново не пропустили пять фур с немецкой гуманитарной помощью для Калининграда. Официальный повод – груз не был сертифицирован санитарным надзором. В очереди после таких новостей начали раздаваться недовольные голоса.

– Говно какое-то дают, – жаловались те, кто уже получили пайки с грузовика.

– Белый господин отлил нам похлёбки, – зло говорила уставшая женщина с полиэтиленовыми пакетами в руках.

– Им что, убудет, если они немцев пустят? – задавал риторический вопрос мужчина в потрёпанной куртке. Его лицо было знакомо; Саша периодически видел его на остановке по утрам.

– Ну конечно, не им же везут. Себе бы точно пустили.

– Надо было тогда мэрию штурмовать с экскаватором, сейчас бы ели баварское.

– Ничего, ещё штурманём…

– В следующий раз надо сразу занимать здания, пока карателей нет.

– Баррикады надо будет строить, вот что я скажу…

– Телецентр нужно брать, – сказал Саша, сам пугаясь своих слов: одного-единственного провокатора в очереди хватит, чтобы посадить всех. Вопреки ожиданию, люди приняли его реплику вполне благосклонно. Это было весьма приятно. Да, конечно, с Кёнигсбергским отрядом правосудия имени Вацетиса Саша тогда откровенно погорячился, но поучаствовать во взятии ГТРК под контроль будет ему вполне по силам. Воззвание к жителям области, звучащее с телевизионных экранов, может сыграть решающую роль.

Полицейский, стоящий возле грузовика, делал вид, что не слышит этих сомнительных бесед. В свою очередь, граждане не слишком злоупотребляли своим конституционным правом на свободу слова, переговариваясь вполголоса. Возможно, если бы это происходило в центре города, а не на пустыре Балтрайона, уже к вечеру калининградцы бы жили в другой стране. Однажды, подумал, Саша, так это и произойдёт. Люди соберутся в одну большую очередь перед красивым немецким зданием с российским флагом, а полиция просто не будет им мешать, – и вечером на здании будет уже новый флаг. Но это произойдёт не сегодня. В этот раз пайки были действительно прескверными. Саша получил пакет свёклы, две упаковки мягкого, неприятного на ощупь картофеля, немного лука и моркови. К ним прилагалось несколько банок консервированной сайры. Рыбьи челюсти скалились из мутноватой жидкости, в которой плавала чешуя. Саша вспомнил, как прошлой осенью кадеты собирали деньги для голодающих магрибинцев. Наверное, за подобное угощение любой уважающий себя магрибинец скормил бы кадетов львам. Есть ли львы в калининградском зоопарке? Тигры ещё оставались… Сварив из свеклы и припасённых в холодильнике костей полувегетарианский борщ, Саша снова погрузился в вольнодумческий мир интернета. В интернет-сообществе «Протестный Калининград» уже ходило видео с обрывком совещания в областном правительстве. Пресс-подход был завершён, и генерал-губернатор не ожидал, что его кто-то запишет.

– Работать никто не хочет, – недовольно говорил он своему заместителю, не замечая, что его снимают на скрытую телефонную камеру, – а как бесплатно брюкву жрать, так в очередь выстраиваются. Из всех комментариев, сопровождавших выложенное видео, только один не содержал неприличных слов: в нём недовольный калининградец, пишущий под ником «Посторонним В» предлагал забить генерал-губернатора на мясо. На аватарке недовольного калининградца располагался Пятачок с двуствольным ружьём. Продолжим самообразование, подумал Саша, отрезая кусочек польской салями – её оставалось совсем немного и потому следовало экономить. Используя автопереводчик, он для начала ознакомился с ирландским руководством «Методы прямого действия в регионализме». С таким же удовольствием он прочёл мемуары анонимного автора из Кроссмаглена: в работе фотографа и снайпера оказалось больше сходства, чем он мог предположить ранее. И там и там требуются зоркий глаз, хладнокровие и умение выжидать нужный момент; и тот, и другой умеют останавливать мгновение для того, кого они видят через свою оптику. Прицел огнестрельного оружия – это призма, радикально упрощающая восприятие окружающего мира.

Как ни странно, отечественные пособия оказались ничуть не хуже заграничных (на памяти Саши это был первый за многие годы подобный случай). Особенно ему понравился «Справочник партизана», изданный наркоматом обороны в далёком 1943 году. В небольшой, но очень ёмкой брошюре содержались подробные инструкции о том, как при помощи проволоки, бензина и подручных средств сделать жизнь оккупантов невыносимой. А ведь и в самом деле, оккупанты, подумал Саша, вспоминая бронетранспортёры на улицах Калининграда. Если бы Россию оккупировал враг и повёл себя так, как уже десятки, сотни лет действуют отечественные власти – то уже через несколько дней Минин и Пожарский двадцать первого века собирали бы народное ополчение, чтобы торжественно прогнать чужих захватчиков из Кремля. Но как быть, если захватчики – не чужие, а очень даже свои? Как быть, если они говорят на твоём же языке? Что делать, если они называют себя родиной, а тебя – врагом государства? Как поступить, если они вроде как являются законным правительством, но ведут себя хуже врагов? Уж лучше бы пришли американцы, сказал сам себе через три дня Саша, доедая остатки полувегетарианского борща; кончилась и салями. Хотелось мяса, может быть даже с кровью. Он ощущал в себе твёрдую уверенность: если Калининград снова выйдет на улицы, то Саша примкнёт к ним – и на этот раз в его руке будет не фотоаппарат, и на этот раз калининградцы всё-таки победят. Судя по всему, идея создать свою Россию по европейскому образцу определённо пришлась жителям области по душе. Семена «янтарной революции» упали в плодородную почву. В начале февраля неизвестные хулиганы за несколько ночей изрисовали стены домов короткими трёхбуквиями «КНР». Это можно было расшифровывать разными способами (в конце концов, демократия начинается с возможности выбирать) – или «Калининград – не Россия», или «Кёнигсбергская народная республика». Подобные действия были сопряжены с риском: так, полиция успешно арестовала человека, написавшего на стене дома огромную фразу «Жизнь в России – это смерть в рабстве». Создателя монументальной протестной живописи подвёл телефон в кармане куртки, по которому его и запеленговали. Следующий ночной правонарушитель учёл это обстоятельство: он оставил всю технику дома. Накинув на себя простыню с прорезями для глаз, правонарушитель, подобно недружелюбному привидению, появился из дворов улицы генерала Соммера и кинул подожжённую бутылку в отделение полиции на улице подполковника Иванникова. К счастью, небольшой пожар удалось погасить почти сразу, но ни пеленгаторы, ни камеры видеонаблюдения не помогли отследить укрытого простыней злоумышленника. Что же, подумал Саша, читая всё новые и новые сообщения в сети, процесс идёт. Январское побоище прошло не впустую. Рано или поздно что-то будет – и снова по телевизору покажут балет, и

снова президент улетит в Африку. Тогда калининградцы худо-бедно сделают из обломков свою европейскую страну среднего качества. Уральской республике, пожалуй, будет сложнее. Да вот только когда? Броневики вошли в Гданьск в восемьдесят первом. Свобода появилась примерно через десять лет. Ну что же, десять лет ещё можно попробовать прожить. Саша попробовал представить себя в подобном будущем. Воображение нарисовало ему крайне печальную картину сорокалетнего, уставшего от жизни мужчины, не имеющего ни денег, ни работы. Прямо как Алексей до ареста. Долго ждать. У соседки Зинаиды Никитичны продолжал бубнить телевизор. Похоже, в этом году слух почтённой бабушки стал ещё хуже, потому что громкость трансляции дошла до предельных величин. Насколько можно было разобрать, по телевизору показывали какое-то очередное послание президента парламенту. Там рассказывались какие-то истории о том, как хорошо стало жить в России в этом году. Саша лежал на диване, испытывая чувство глубочайшего омерзения. Ему хотелось пойти и застрелить соседку из обреза. Сегодня он прочёл несколько хороших статей на подпольно-оружейном форуме, и был под впечатлением. Обрез, думал Саша, является национальным видом оружия в России. Турок вооружён ятаганом, малаец – крисом, японец – катаной. Индеец жарких стран держит наготове духовую трубку, где дремлет стрела, напитанная ядом кураре. Руки бушмена сжимают дротик-ассагай. Английский лорд, облачённый в твидовый костюм, предпочитает нарезной штуцер. Американский ковбой, затягиваясь облезлой сигарой, готов в любую секунду вытащить из кобуры шестизарядный кольт – и пусть никого не вводит в заблуждение надпись «миротворец» на раме револьвера. На долю русского остаётся обрез. Он таит в себе смертоносную всесокрушающую мощь народного гнева. Человек, отрезающий ножовкой лишнюю часть ствола, тем самым отделяет себя от суррогатных законов, не имеющих порой ничего общего со справедливостью; взамен он обретает силу и власть – то, что в немецком языке носит гордое имя macht. Так, к несчастью, было и так, к несчастью, будет. Конечно, продолжал рассуждать Саша, весьма жаль, что в своё время полковник Мосин сделал для развития гражданского общества и низовой демократии гораздо больше, чем все политики Российской империи. Но что поделать? Если в стране не работает конституция, то в ней рано или поздно начнут работать обрезы. Эта мысль была горька и противна; Саша был бы рад её опровергнуть, но получалось не очень. На ум постоянно приходили воспоминания об январском разгоне, когда лавина спецназа смела целую площадь людей. Всё же, надо быть справедливым: ни конституция, ни обрез не работают сами по себе. И то и другое нужно уметь употреблять, и конституция не виновата, что ею в России пользоваться сложнее, чем обрезом…

В любом случае, продолжал Саша ход своей мысли, это должен быть обрез двуствольного горизонтального ружья – и непременно куркового. Обрез винтовки Мосина слишком архаичен; он идёт в одном комплекте с утиными картузами и окладистыми бородами. Это уже в прошлом. В конце концов, Саша – не сын кулака. Так что это будет куда как более современный обрез двустволки. В этом оружии соединится вся трагическая история России за прошедшие сто лет. Снаряжать патроны рублёными гвоздями необязательно… …Сначала он постучит в дверь, обитую старомодным кожзаменителем. Кто там? Это я, Саша из двенадцатой… …Выстрел сокрушит согбенную старушонку, отбросив её тельце назад. Саша шагнёт вперёд, разгоняя пороховой дым. Вторая порция картечи отправится в телевизор. Хорошо бы, чтобы там в этот момент показывали президента. Идеально, если президент в момент выстрела откроет пошире рот, чтобы ни одна картечинка не пропала зря. Ошмётки телевизора разлетятся по всей комнате, смешиваясь с ошмётками одурманенной им же бабушки… …Потом следует поторопиться. Наверное, нужно будет поехать к областному правительству. Если грамотно рассчитать время, то там окажется выходящий из машины генерал-губернатор. Конечно, шанс невелик, но пусть он там окажется. Вряд ли генералгубернатор будет носить бронежилет, но на такой случай надо стрелять ему или в область паха, или в голову. В голову надёжнее, но в область паха морально приятнее… …Картечью можно и не попасть с дистанции. Лучше использовать жакан… …Для начала следует бросить самодельную бомбу. Хорошая мина – это самая необходимая вещь при плохой игре… Саша уткнулся головой в подушку. До чего он дошёл за всё это время? Вот, всего год назад у него ещё были какие-то надежды, он делал серию фотографий старинных немецких церквей, – а теперь он обдумывает, как лучше убивать людей из ружья. И хочет начать с Зинаиды Никитичны – которую он знает уже почти три десятилетия; которая подарила ему на семилетие книгу о культуре Древнего Рима; которая помогала ему, когда мама попала в онкологическую больницу, и врач сказал, что надежды почти нет… Господи, что же с ним стало? Что будет дальше? Но ведь это единственный способ гарантированно на что-то повлиять. Это не какие-то дешёвые полумеры наподобие надписей на стенах или постов в социальных сетях. Прямое действие чрезвычайно надёжно, хотя и бесполезно в исторической перспективе. Правда, у него есть один фундаментальный недостаток: кто воюет мечом, от меча и погибает – и это относится к каждой из сторон…

Ладно, если уж мечтать, так о чём? Обрез – это мальчишество, нужно что-то посерьёзнее. Снайперская (где бы её взять?) винтовка – выбор одиночки. Такой стрелок внезапен и неотвратим, как падающая бетонная плита. Его невозможно перехватить: так поражает молния, так поражает финский нож!.. Как раз в этот момент громко пикнул телефон. На экране появилась большая мигающая надпись: «Электронная повестка». Дрогнувшей рукой Саша открыл её. «Вам предписывается явиться…» «Управление государственной безопасности…» «…для беседы в 12.00». Так быстро, подумал Саша, ощущая странную пустоту и невесомость. Ему показалось, что он летит в пропасть. Вот так всё и закончилось. Неужели спецслужбы всё-таки научились бороться с мыслепреступлениями? Или же он сегодня слишком неосторожно искал в интернете инструкции по изготовлению обреза? В любом случае, какая-то надежда есть. Грози ему что-то действительно плохое, за ним бы приехала группа захвата в балаклавах. А так – может быть, ещё всё обойдётся? Или нет. Пожалуй, хорошо, что Ксюша уже на том свете, подумал он. Если его арестуют и посадят, не нужно будет искать кого-то, кто сможет позаботиться о кошке. Вот только квартиру гарантированно ограбят – в этом году преступники обнаглели просто невообразимо… Здание государственной безопасности располагалось в самом начале Советского проспекта (в некотором роде, это могло символизировать собою то, с чего когда-то дебютировала советская власть). До войны здесь находились полицай-президиум и кёнигсбергское гестапо. С тех пор окна стали затемнёнными, а у входа появилась табличка «Фотосъёмка запрещена». Парковаться здесь тоже было запрещено, поэтому машина бывшего главного редактора Антона остановилась на расстоянии.

– На всякий случай, помните: никто не обязан свидетельствовать против себя. Не говорите ничего, не вдавайтесь в подробности, – инструктировал Сашу адвокат, с которым они познакомились прошлой осенью в пельменной. – К сожалению, правовой статус беседы не даёт мне права находиться рядом с вами…

– Удачи, – коротко сказал бывший главный редактор Антон, сидя за рулём машины. Вздохнув, Саша вышел наружу.

Наверное, было бы лучше зайти в гестапо, подумал он, неторопливо подходя к красивому, ухоженному зданию из красного кирпича. Говорят, там, в отличие от отечественных спецслужб, пытали только тех, кто был действительно виновен. Н-да. А ведь он совсем недавно мечтал о штурме телецентра. Бунтарь из Саши получился так себе – до первого вызова в контору. На кой чёрт он сюда идёт, сказал он сам себе, замерев на одну секунду перед тем, как прикоснуться к калитке. Наверное, правильнее было бы отключить мобильные телефоны, выбросить все сим-карты, спрятаться где-нибудь в Краснознаменском районе, уклоняясь от всех камер наблюдения по дороге… Это, по крайней мере, было бы логично. А вместо этого он идёт навстречу судьбе, делая хуже себе самому. Как в бородатом советском анекдоте: при коммунизме КГБ не будет, потому что люди научатся самоарестовываться. Похоже, коммунизм уже наступил. С грузовиков по отпечатку пальца выдают свёклу и картошку, а он идёт с самоарестом в органы… Когда Саша миновал калитку, ему в голову пришла третья, самая простая мысль, выраженная в ощущении: ему захотелось выстрелить в дверь из гранатомёта. Это было очень явственное желание: пусть сначала в эту дверь перед ним войдёт что-то взрывчатое и более агрессивное, способное постоять за себя. Конечно, нельзя сделать мир лучше при помощи гранатомёта «Офенрор», но так можно хотя бы уберечь свою личность. Это тоже немало, ведь путь к спасению человечества начинается со спасения самого себя. Вопреки ожиданиям, внутри оказалось не страшнее, чем в полиции. Из плотно прикрытых дверей не доносились крики допрашиваемых. Не ревел мотор грузовика, заглушающий звуки выстрелов в подвале. По крайней мере, так было на первом этаже, доступном для посетителей. Сашу встретили на вахте перед металлоискателем; дежурный, внимательно посмотрев электронную повестку и сверив отпечатки пальцев, выдал одноразовый пропуск с голограммой в виде щита и меча. Телефон и флешку пришлось оставить в камере хранения. Вот это забота, подумал Саша, когда его не то вели, не то провожали в нужный кабинет. Было бы так с зубами: чтобы постучали утром в дверь. «Гражданин, пройдёмте с нами в стоматологию». «Гражданин, да у вас тут нужно ставить пять пломб». И чтобы пока все пломбы не поставят, не выпускали… Очереди не было. Вообще, по сравнению с переполненным зданием полиции на улице подполковника Галковского, первый этаж управления госбезопасности производило более выигрышное впечатление. Сразу было видно, что Саша находится чуть ли не в главном ведомстве страны.

– Мне пришла повестка, – коротко сказал он, войдя внутрь.

– Заходите, – с каким-то неестественным благодушием сказал ему мужчина в светлой голубой рубашке с закатанными рукавами и майорскими погонами. Мужчине было чуть больше тридцати лет. Надо же – такой молодой, и уже в таком звании. Может быть, его тут дают в качестве стартового? У майора была плотная шея, плавно переходящая в голову. Судя по всему, он тщательно брился каждое утро, но из-за тёмного цвета волос отросшая щетина начинала бросаться в глаза уже к полудню.

– Присаживайтесь. Можно посмотреть ваши документы?

– Разумеется, – сказал Саша, опускаясь на простой офисный стул, находящийся возле стола. Кабинет был удобен – на вид, обычное офисное помещение с серебристыми металлизированными шкафами. Разве что сбоку на стене висит портрет не только президента России, но и Феликса Дзержинского. Майор внимательно рассмотрел паспорт Саши. Вернув документ, он перевёл взгляд на экран большого нового компьютера, стоящего рядом. Монитор был повёрнут так, что Саша при всём желании не мог ничего увидеть.

– Вы были задержаны девятого января на площади Победы?

– Да, – ответил Саша.

– Как вы там оказались?

– Я выполнял редакционное задание.

– Как интересно. Вы знаете, что с трёх часов дня в области было введено чрезвычайное положение и приостановлена деятельность СМИ? Вам следовало отправиться домой.

– Я об этом не знал.

– Это объявляли минимум пять раз. Тем хуже для вас. Если дело дойдёт до суда, он будет рассматривать вас не как журналиста при исполнении, а как участника массовых беспорядков. Это было сказано как-то равнодушно и вскользь. Саша постарался не вздрогнуть.

– Вы знаете, что по новым законам многие участники этих событий могут быть осуждены на пожизненный срок? Или приговорены к высшей мере наказания? Попытка захвата органов государственной власти, призывы к нарушению территориальной целостности, организация массовых беспорядков в обстановке чрезвычайной ситуации – как минимум. Саше внезапно подумалось, что его строгий собеседник мог бы сделать неплохую карьеру в организации «Тотенкопф»; а, впрочем, он её и сделал, просто название другое.

– Я ничего этого не совершал. Майор лёгонько стукнул пальцами по столешнице.

–

Допустим.

Может

быть,

вы

знаете

кого-то

из

тех,

кто

делал

что-то

вышеперечисленное? Нет, Саша никого не знает. Ни одного знакомого лица. Нет, с Алексеем Кашеваровым они были вместе только в самом начале, потом разделились. Да, Саша слышал, что его недавно арестовали, но неизвестно за что. Нет, все фотографии с митинга протеста, сделанные Сашей, были удалены в полиции, это может подтвердить офицер, которому Саша давал расписку… Майор положил на стол распечатку фотографии, некачественную, сделанную на принтере. Он сделал это с таким видом, будто держал в руке козырной туз.

– Это вы? Вот здесь, обведены кружком. Судя по всему, это был кадр с видеокамеры наблюдения на стене областного правительства. Крыльцо, решётки ограждения, баррикады, шеренга автоматчиков с балаклавами и Саша в опасной близости от них. Хорошо, что лицо полускрыто шарфом и шапкой.

– Куртка похожа на мою, – как можно более расплывчато сказал Саша, ощущая, как ступает по тонкому льду. К счастью, после нескольких вопросов, собеседник снова вернулся к личности Алексея Кашеварова. Саша знаком с ним пять лет. Хороший журналист. То есть, грамотно пишет и образные статьи. Каков он как человек? Нормальный. Нет, про политику он с Сашей не беседовал… Здесь майор внимательно посмотрел на Сашу. Это было неприятно.

– Я понимаю, что вы хотите защитить вашего коллегу, но в данном случае… Дело в том, что Кашеваров написал большой репортаж об январских событиях, после чего переслал её своим зарубежным коллегам. Слово «коллегам» было сказано с невероятным скептицизмом.

– Этот репортаж был написан очень тенденциозно, с искажением действительности и сильным передёргиванием фактов. К сожалению, именно поэтому его подняли на щит заинтересованные зарубежные стороны. Ваш друг, – майор сделал акцент на этом слове, словно осуждая Сашу за знакомство с такими сомнительными личностями, – ваш друг своим поступком оказал огромную помощь людям, которые хотят навредить нашей с вами стране. Не секрет, что зарубежные спецслужбы строят планы разрушения России… Саша промолчал. Зачем строить какие-то планы? Страна и так разрушена, разбита на части, как стеклянная ваза в полиэтиленовом пакете.

– В рапорте полиции, – продолжил майор, – указывается, что в прошлом году он был обнаружен у тебя дома. Что произошло?

Что-то изменилось в тоне майора. Он стал менее дружелюбным. Появилось обращение «ты».

– Насколько я знаю, он поссорился с женой, – чуть помедлив, ответил Саша. Он буквально физически ощущал, как мышеловка захлопывается. – Он пришёл ко мне с бутылкой водки и куриными ногами. Боюсь, что я тогда немного не рассчитал, сколько я могу выпить. После первой рюмки мы поставили жариться курицу, а потом я проснулся с дикой головной болью от звонка в дверь…

– То есть, ты ничего не помнишь из того, что он говорил.

– Ну, в общем, да.

– Какая неожиданная амнезия. Это выглядит очень подозрительно, тебе не кажется? Саша пожал плечами, делая максимально честный вид. Что-то подсказывало ему, что если он сейчас изложит содержание их с Алексеем беседы, то домой он вернётся лет через пять, коротко стриженный и с татуировкой Кафедрального собора на груди.

– Был ли ты с Кашеваровым за границей? Ах, какой неудачный вопрос, подумал Саша. Они же точно знают, что был. Границы – в их ведении…

– Да. В конце прошлого декабря. Мы ездили делать репортаж о Гданьске.

– Во время этой поездки ты или Кашеваров общались с кем-либо из местных?

– С продавщицей супермаркета, – ответил Саша. – Мы купили продуктов, пока их можно было провозить через границу.

– А кроме этого? Как трещит лёд под ногами, подумал Саша. Если он сейчас скажет, что в Гданьске они беседовали с журналистом польского новостного сайта, то это будет провал. Алексея почти гарантированно обвинят в том, что он написал компрометирующую статью по заказу польской разведки…

– Нет, – коротко ответил Саша. Чем короче отвечаешь, чем меньше деталей – тем, по идее, меньше якорей, за которые к тебе могут прицепиться. – Ни с кем. Майор пристально посмотрел Саше в глаза.

– У нас, в этом здании, не принято лгать, – сказал он.

– Я не лгу. На стол легла распечатка фотографии из иностранной социальной сети. Четыре человека – Андрей, Татьяна, Алексей, Марина. За их спинами – яркая рождественская инсталляция с ярмарочной площади.

– Узнаёшь этих людей? Саша осторожно пододвинул к себе лист бумаги.

– Бери, не бойся. Твои отпечатки пальцев у нас есть. Если бы мы захотели, то перенесли бы их на этот снимок сами. Саша посмотрел на фотографию, потом поднял глаза на майора. В голову ему пришла малодушная мысль – как хорошо, что он сделал этот кадр, оставшись за его границами.

– Ну, этот похож на Алексея. А эта женщина – на его жену.

– Это они и есть. Судя по данным, снимок был сделал и опубликован в тот день, когда вы ездили за границу.

– Это ярмарочная площадь, – пояснил Саша. – В это время я покупал стеклянного ангела в магазине безделушек. Видимо, в это время Алексей с кем-то сфотографировался.

– Ты знаешь вот этого человека? – палец майора указал на Андрея.

– Нет.

– Он когда-то работал у вас в «Альтштадте».

– Возможно, это было ещё до меня. «Альтштад» существовал двадцать пять лет. Майор скептически посмотрел на Сашу, молча долгих пять секунд.

– Ты знаешь, что дача ложных показаний является уголовным преступлением? Я уже говорил, что у нас не принято обманывать. Так вот, я тебе обещаю, что если ты не начнёшь говорить правду, то получишь полный срок. Вся былая любезность майора ушла, сменившись жёсткостью. Это была равнодушная жёсткость, имманентно присущая своему обладателю. Вот и он попал, с каким-то страшным спокойствием подумал Саша. Неужели это действительно сейчас с ним происходит? Он вспомнил, как покупал стеклянного ангела в лавке, и как девушка с хвостиками на шапке желала ему счастливого рождества. Рождество, пожалуй, получилось счастливым, а вот новый год – не очень. В январе он получил дубинкой по зубам, а в феврале ему грозят тюремным заключением. Теперь главное, чтобы в марте не расстреляли. Ему внезапно очень захотелось в Польшу – желательно, в то кафе, где сидели и пили кофе солдаты НАТО. Наверное, это единственные люди во всём белом свете, которые могут защитить Сашу от того, кто сидит напротив. Кто бы мог подумать, что российский майор настолько опаснее американского сержанта? Саше пришло воспоминание об одном старом фотокадре времён Будапештского восстания середины прошлого века – где на дереве вверх ногами висит труп сотрудника АВХ, венгерской госбезопасности, и добрый венгр от души бьёт по мертвецу ногой. Господи, подумал Саша, пожалуйста, развесь нашу госбезопасность по деревьям, а я повторю этот кадр. Это будет лучший снимок в его жизни. Господи, ты только развесь их по деревьям, потому что нам всем это не под силу, – а он, Саша, сделает всё остальное…

– Я не делал ничего плохого. Я уже месяц сижу дома и выхожу только за едой. Я не пишу статьи, не выкладываю фотографии и не делаю ничего противозаконного…

– И к интернету, наверное, тоже не подключаешься? Со стены строго и бесстрастно смотрел Дзержинский, придавая беседе ощущение допроса в ВЧК. Саша внезапно подумал что, возможно, крючок, на котором висит портрет чекиста, остался ещё от немцев, и когда-то давно, в другом мире и другой стране, на этом самом крючке, на этом же самом месте висел портрет Генриха Гиммлера. А впрочем, Дзержинский и Гиммлер различаются только тем, что у Дзержинского нет высшего образования и фамилия на четыре буквы длиннее.

– Я – законопослушный гражданин. Майор хмыкнул. Похоже, ситуация его немного забавляла. Дракон был сыт, и поэтому не торопился сжевать новую жертву.

– Да ты просто ангел во плоти. В разговоре повисла неприятная пауза. Майор внимательно смотрел на Сашу.

– Вот смотри, ангел. Ты в хороших отношениях с Кашеваровым, работаешь с ним, отдыхаешь, пьёшь водку. Получаешь нелегально деньги – у нас есть сведения из налоговой. За две недели до массовых беспорядков вы вместе с Кашеваровым едете в Польшу, встречаетесь с журналистами из газеты, которая публикует материалы антироссийской направленности. Массовые беспорядки, выгодные нашим заокеанским друзьям. Мощнейшая пропагандистская кампания за рубежом, даже ООН выражает протесты. На этой фотографии ты идёшь рядом с толпой возле областного правительства. Тебя задерживает полиция. Кашеваров пишет заказную статью, работая на врагов нашей страны. На западе журналисты уже запустили демонстративный сбор подписей в его защиту. Всё разыграно, как по нотам. Подобный уровень организации под силу разве что ЦРУ. И что нам теперь с тобой делать после всего этого? В комнате

повисло молчание.

На правду жертвы

всегда найдётся

хорошо

аргументированная, подкреплённая топором и плахой правда палача. Майор пристально смотрел на Сашу, всем своим видом демонстрируя какую-то банальность зла. Обычный человек, без рогов и копыт, с губ которого не капает выпитая кровь. Лишь слегка блестят звёздочки на плечах. Звёздное гестапо.

– Двести двенадцатая: участие в массовых беспорядках – до восьми лет, – с видимым равнодушием начал перечислять майор. Саша внезапно почувствовал себя быком, которому мясник рассказывает про рецепт венского шницеля. Какие же они храбрые здесь, в своих кабинетах. – Двести семьдесят восьмая: действия, направленные на насильственный захват власти – до двадцати лет…

Саша внезапно, какой-то родовой памятью вспомнил, что в прошлом веке, в тридцать седьмом году, расстреляли сестру прабабушки – она была комсоргом университетского курса, и на неё кто-то написал донос. Девяносто лет прошло, и снова всё идёт по кругу. …Боевой нож государственной машины, зависший над Сашиной грудью. За ним стоят подполковники и генералы, законы и судьи, договорённости и обычаи, знакомства и связи. Колоссальная, сложная, безупречно работающая машина истребления – словно самолёт «Су», что гудит своими двигателями где-то вдалеке, за окном… Всем своим весом она направляет этот нож на Сашу, и ничего уже не может его защитить от этого сосредоточенного, незлого человека, что сидит за столом напротив. Посадит он Сашу – и получит премию в размере десяти окладов. Посадит Алексея – и упадут новые звёзды на погоны. Посадит всех, кто был на площади – сядет в личный самолёт и улетит в Москву, чтобы стать первым замом Главного истребителя… Саша ответил не сразу.

– Я не делал ничего из того, что вы говорите, – сказал он. Наверное, это было лучшим ответом в данной ситуации. Майор хмыкнул.

– Значит, ты ничего больше не хочешь нам рассказать?

– Думаю, нет.

– Думаешь? Майор вытащил из ящика стола какой-то чёрный пластмассовый ремешок.

– Наверное, – продолжил он, – что неделя в следственном изоляторе пробудила бы твою память, но пока мы ограничимся тем, что попросим тебя посидеть на месте. Саша удивлённо посмотрел на майора.

– В ходе нашей беседы были установлены сведения, которые вынуждают меня принудительно ограничить твоё передвижение в соответствии с федеральным законом. На время ведения следствия я надену на тебя этот браслет с радиомаяком. Ты же для чего-то хотел в конце января оставить заявку на выезд. Вдруг ты захочешь снова поехать в Польшу и не вернуться? Наверное, в ящике стола у майора лежало устройство для чтения мыслей.

– Я просто проверял, как работает система заявлений на выезд.

– Она работает превосходно, как и этот радиомаяк. Подними штанину. Ну хорошо хоть не на шею, подумал Саша, когда на его ноге затянулась пластмассовая петля. Вот же удивительное существо человек – везде может найти плюсы. Наверное, если ему доведётся попасть в тюрьму, то и там он будет радоваться тому, что сегодня в баланде попался кусочек мяса, и что он выиграл в буру у Тольки-Черепа пачку сигарет…

– Так вот, – сказал майор на прощание, когда Саша расписался под протоколом беседы и ещё на нескольких бумагах, – если ты вспомнишь что-то о вашей поездке в Гданьск, то вот тебе мой телефон. Мы ценим людей, которые помогают нам защищать страну. Без шуток. …Браслет был широким и мягким. Уже через десять минут Саша привык к новому ощущению на щиколотке, но предельное отвращение не покидало его. Было мерзко.

– Вам очень повезло, – сказал ему адвокат, ожидавший его в машине бывшего главреда Антона. – Я и не надеялся на такой благоприятный исход. Дело о массовых беспорядках опасно расползается, но у вас, журналистов, прекрасная медийная самоподдержка. Похоже, всё-таки сказался тот шум, что поднялся после ареста Алексея в зарубежной прессе. Видимо, арестовывать ещё и вас показалось им пока чрезмерным. Но всё равно, будьте осторожны. А теперь, прошу прощения, мне нужно спешить: сегодня допрашивают моего подзащитного, которого

обвиняют

в

вандализме

и

массовых

беспорядках.

Помимо

этого,

ему

инкриминируют призывы к нарушению территориальной целостности. К сожалению, за него никто не подписывается, поэтому мне нужно выполнять свой долг… Антон, вы не подвезёте меня вот по этому адресу? Да, думал Саша, возвращаясь домой, ему очень повезло – его не арестовали, а всего лишь окольцевали; этому факту, продолжал он, ещё нужно радоваться, но радость получалась какой-то совершенно неискренней. Свободу отъедают по кусочкам: сначала можно пойти на компромисс, но однажды это станет невозможным. Когда перекрывали интернет, он поставил себе спутниковую тарелку и вроде как уклонился от запрета. Когда стали проверять владельцев антенн, он подключился к всепланетному вай-фаю и удачно избежал досмотров. Теперь ему на ногу надели радиомаяк, и миновать чашу сию уже не получилось. Воображение нарисовало ему ближайшее будущее: Саша прикован за шею цепью к вагонетке в недрах уранового рудника, но ему сказали, что если обернуть ошейник тканью из разорванной телогрейки, то будет вполне себе терпимо… …А если не терпеть, то что тогда? Винтовка и штурм правительства? В одиночку далеко не уйдёшь. Да и где взять винтовку?.. …Темнело. Снаружи уже зажглись фонари. Завтра Саше должно было исполниться тридцать лет. На ум пришло воспоминание о прошлых днях рождения – с друзьями, даже с походами в кафе… Сейчас не получалось даже приготовить ужин. Бессилие было слишком сильным. Саша сидел на диване и невидящим взглядом упирался в книжный шкаф у противоположной стены.

Грешно жаловаться. Если так подумать – на этот день рождения он получил царский подарок: его не арестовали. Пока. Он снова ощутил прикосновение браслета на ноге – словно чьи-то цепкие пальцы не отпускали его. Взгляд скользнул по корешку книги, подаренной Алексеем на день рождения пару лет назад. «Операция “Ганнибал”»: история о том, как Кригсмарине, немецкий военный флот, эвакуировал в сорок пятом году два миллиона жителей из Восточной Пруссии. Рекорд. Никто и никогда не вывозил столько людей морем. Типичный подарок от Алексея, который любил флот и Германию. И где он сейчас? Встав с дивана, Саша взял книгу в руки. По нынешним временам хранить такое издание – с незацензуренными нацистскими флагами, с дарственной надписью иностранного агента, арестованного по подозрению в работе на вражескую разведку – было весьма чревато. Книга раскрылась на блоке с фотографиями. Какие-то пароходы, пристани, Пиллау, «Вильгельм Густлов». А вот и гросс-адмирал Карл Дёниц.

– Ну что? – обратился Саша к главнокомандующему немецким флотом. – Что мне с тобой делать, а? Это у меня сегодня спросил майор в погонах, и спасибо, что пока не расстрелял. А мне что с тобой делать?.. Не было сил даже злиться. Саша произносил этот монолог с какой-то обречённой покорностью, обращаясь к адмиралу, точно к сокамернику.

– Ты – военный преступник, я – политический преступник. Мне теперь могут дать столько же лет, сколько тебе на Нюрнберге. За книгу с тобой добавят – с них станется. Впрочем, кому я говорю? Ты наше правосудие знаешь не хуже меня… Вспомнился портрет Дзержинского в кабинете. С ним Саша бы не рискнул беседовать столь открыто. Сфотографированный Дёниц был гораздо более приятным собеседником.

– Ты ведь вывез два миллиона людей отсюда, да? Вот вывези теперь и меня. Эвакуируй в безопасное место, а? Хоть балластом, хоть корабельным котом. Мне сейчас уже без разницы. Или не можешь? Или ты только своих вывозишь?.. Карл Дёниц равнодушно смотрел с фотографии, точно бог смерти и подводного царства. Вздохнув, Саша положил книгу на стол. Опасное издание, да. Статья «реабилитация нацизма» гарантирована. Вкупе с остальным точно на десять лет могут накрутить. Что, может вырвать первый лист с надписью? Или выбросить книгу в балконное окно? Или выбросить, но не книгу? На балконе было холодно. Саша с горечью посмотрел вниз из окна, осторожно откручивая крышку у полупустой бутылки с водкой. Она обнаружилась за тумбочкой с крупами; судя по всему, именно её Саша и Алексей не могли найти в Самайн. Осторожно

прильнув к горлышку, он отхлебнул. Водка не горчила. Саше показалось, что один большой спиртовой ком провалился в желудок. Он отхлебнул ещё. Бутылка опустела. Опьянение совершенно не чувствовалось, но Саша выставил руку с бутылкой за окно. Если разжать пальцы, она упадёт в палисадник, сминая куст роз. Если её чуть подтолкнуть, она долетит до асфальта и разлетится по нему стеклянными каплями – прямо как Сашина жизнь. Отчётливо, очень отчётливо хотелось выброситься в окно. Правда, перед этим хорошо бы снять с ноги проклятый браслет – чтобы хоть на пару секунд оказаться свободным. А потом снова будет асфальт – и на этот раз он ударит больнее, чем тогда, в три года. Ни дорога, ни яма в ней не изменились. А изменился ли он, подумал Саша? С детства он бьётся об этот асфальт. Ничего не поделаешь – но так хоть получится полетать. Хотя бы раз в жизни. Нет, всё-таки на трезвую голову такие размышления не придут. Похоже, его всё-таки сильно развезло от каких-то ста грамм… Это от жизни так развезло, подумал он, ощущая холодный воздух на груди. Алкоголь – всего лишь проявитель. А вот та дыра в асфальте с лужей – это фиксаж. Окончательный. Зазвонил телефон, лежащий в кухне. Помедлив, Саша развернулся в жизнь. «Ольга Алексеева», прочитал Саша незнакомое ему имя под незнакомым номером.

– Алло, – лениво сказал он, отвечая на звонок. Звук собственного голоса показался ему совершенно незнакомым.

– Алло, Александр? Меня зовут Ольга, я звоню из Москвы, из министерства культуры. Если я не ошибаюсь, вы автор фотосерии про кирхи Калининградской области? Инфракрасные снимки?

– Да, именно так.

– На неё обратили внимание члены жюри… Очень приятно, подумал Саша, не испытывая особой радости. Мысли в голове прочитывались каким-то механическим голосом.

– Снимки интересные, хотя в рамках итогового голосования было решено отдать призовые места другим работам… Да кто же сомневался-то. Наверное, надо было лепить из пластилина маленьких солдатиков и снимать их через макрообъектив. Похоже, это будет в следующей жизни. Жаль, что не получилось в этой.

– Тем не менее, вашей фотосерией заинтересовались эксперты… С чего бы это?

– Поэтому мы хотим предложить вам организацию вашей фотовыставки под эгидой Военно-патриотического общества при поддержке минкультуры, минобороны и МИД…

Да не может такого быть, подумал Саша. Такого не бывает. Ещё бы с Луны позвонили. Ещё бы поддержку минправды пообещали. Наверное, это какие-то мошенники. Только чего могут взять с него мошенники? Полуразбитый фотоаппарат с лиловым экраном?

– Мы планируем провести выставку в музее Вооружённых сил. Она будет посвящена разрушительному облику войны… Любопытно, подумал Саша.

– …то есть, эти руины послужат примером того, что произойдёт с тем, кто рискнёт на нас нападать. На открытие выставки мы пригласим послов, представляющих потенциально враждебные нам страны. К примеру, США или Великобританию… Надо же. А он только-только начал верить в чудо – что его фотографии кому-то нужны. Он-то хотел сохранить хотя бы кусочек исчезающего прошлого – а вместо этого получится выставка армейских достижений…

– Потом выставка отправится в путешествие по городам России, как это делалось и с экспозициями прошлых лет… Вот так. Кто бы мог подумать, что путёвка в жизнь выглядит именно так? Его снимки увидят тысячи человек. О нём узнают и услышат. О его выставке напишут репортажи, подмечая мастерство молодого талантливого фотографа, рассказывающего о победах и руинах. У него появится имя и репутация – а их можно перевести в деньги. Хотя бы в виде московской прописки. Фотографу, делающему выставку при поддержке сразу трёх министерств, не откажут в этом – а в Москве можно заработать. Особенно, если у тебя есть имя. Да. Это шанс, который выпадает человеку лишь раз. Наверное, это победа. Это его маленькая, и, возможно, единственная победа. Или – прыжок в окно. Карл Дёниц смотрел на Сашу с книжного разворота с каким-то ледяным превосходством в глазах: немецкий флот не бросает в беде тех, кто просит о помощи. Саша поймал себя на ощущении, что ему хочется, гнусно хохоча, вытянуться в струнку перед фотоснимком и, салютуя, кричать «О мой адмирал, в этот охренительный день вы спасли жизнь ещё одному кёнигсбержцу!»

– …Вы согласны? В ночь Самайна Алексей был прав. У свободы – вкус горелого мяса. У победы – отчётливый вкус дерьма.

– Да, – сказал Саша, проклиная сам себя. – Я согласен.

– Замечательно. Все необходимые бумаги можно будет оформить через ваше региональное отделение, но полноразмерные снимки, пожалуйста, отправьте нам в Москву. Кстати, было бы очень хорошо, если у вас получится приехать на несколько дней в марте: нужно будет обсудить ряд организационных деталей.

– Да, конечно же, – медленно произнёс Саша, пытаясь протрезветь; опьянение внезапно стало слишком ощутимым и сильным. – Правда, с приездом есть одна проблема. Видите ли, произошла чудовищная ошибка…

Март В здании госбезопасности его отвели в тот же кабинет, что и месяц назад. Саша с замиранием сердца постучался в дверь и нажал ручку.

– Добрый день… – начал он, чтобы не желать своему собеседнику здравствовать, и осёкся. Кабинет почти не изменился – те же два шкафа, ковёр на полу, вешалка у входа и портрет президента на стене. Вот только рядом висел уже не снимок Дзержинского, а фотография Андропова. И за столом находился новый майор – чуть стройнее прежнего и чуть моложе.

– Да? – с оттенком недовольства спросил он, закрывая пухлую папку с какими-то документами и убирая её в стол. Судя по всему, работа с бумагами шла полным ходом: контора пишет. Саша переступил порог. Конечно, в интернете пронёсся неподтверждённый слух о кадровых чистках в калининградских силовых структурах (после январских событий какойто генерал подсидел другого и начал расставлять на посты своих людей), но всё же, любопытно, куда они дели старого майора? Пожалуй, подумал он, такие вопросы здесь лучше не задавать. Спросишь, где находится предыдущий обитатель кабинета – и тебя посадят к нему в одну камеру…

– Видите ли, – начал Саша; все мысли сбились в одну кучу, – мне нужно ехать в Москву по делам Военно-патриотического общества, но я вроде как невыездной… Новый майор был гораздо лучше старого, и Саша даже порадовался – как хороша бывает смена кадров! Аудиенция заняла не больше минуты: офицер госбезопасности несколько раз щёлкнул мышкой, глядя на экран компьютера. Затем он расстегнул браслет электронным ключом, и, убирая его в стол, холодно заявил: – Вы свободны. Андропов, висящий на гиммлеровском крючке, посмотрел на Сашу с хитрецой. Вообще, на этом снимке чекист-генсек выглядел слишком вольнодумски, словно советский интеллигент, что днём читает Солженицына, а ночью слушает «Радио “Свобода”». Саше подумалось, что однажды, когда в здании кёнигсбергского гестапо никого не будет, за Андроповым придёт Абакумов с фотографии из соседнего кабинета (там наверняка висит кто-нибудь подобный, если не Абакумов, то Рюмин, если не Рюмин, то Берия) и расстреляет, как опасного вредителя.

Саша вышел на улицу, сам не веря своему счастью. Он действительно свободен! Похоже, по его просьбе в столице пришли в действие ощутимые силы. Вчера ему сообщили из столицы: «Мы всё уладили. Приходите туда, где вам его ставили, и с вас снимут браслет» И уже сегодня он свободен. Жизнь пришла в движение. Казалось невероятным, что теперь на ноге нет ставшего привычным за полмесяца браслета с радиомаяком. Вот, Саша, сказал он себе, стоя перед большим маминым трюмо. Кажется, ты понемногу выходишь в люди. У тебя уже есть покровители в столице, способные – даже страшно

подумать

–

вырвать

тебя

из-под

пристального

взгляда

региональной

госбезопасности. Из объятий, положим, не вырвали бы, но вот из-под взгляда – вполне. Значит, и с пропиской помогут. После такой выставки – всероссийской-то! при поддержке трёх министерств! – придёт и известность. Пусть нишевая (фотографы – далеко не властители человеческих дум; у них свой мирок), это не страшно. А если есть имя и московская прописка, то за этим придут и деньги, и карьера… Наверняка можно будет попасть в какое-нибудь новостное агентство – ну не в президентский пул (хотя с годами почему бы и нет-то?), но что-нибудь федеральное. Или можно попробовать перейти в область высокого

искусства.

Например,

сделать

фотопроект:

проехаться

по

Псковской

и

Новгородской областям, фотографируя заброшенные деревни. Из этого получится прекрасная выставка. Её можно будет экспонировать под девизом «Вот так будет выглядеть Россия, если её оккупируют страны НАТО». Подумать только – да такого дерьмища можно делать по три выставки в год! Главное – чтобы с первой получилось. Но, судя по всему, всё удастся. Такого движения у Саши не было никогда в жизни. В начале марта, к примеру, ему позвонили из областного министерства культуры. Ведомство, не особо богатое даже по областным меркам, любезно выделило ему государственную стипендию в триста тысяч рублей.

– Больше сейчас, к сожалению, никак не можем, – сказала в трубку секретарь местного министра культуры. – Может быть, ближе к лету…

– Ничего, ничего, – ответил Саша. Он боялся, что сейчас проснётся в прошлом месяце, голодный, без денег, без работы и без приглашения в Москву. Тогда придётся бросаться из окна прямо так – не почистив зубы и не снимая браслета с ноги. Триста тысяч пришлись весьма кстати, потому что резервы денег подходили к концу. Саша отправился в магазин, где снова, как в Гданьске, купил еды, не присматриваясь к ценам, и не считая, хватит ли ему денег в кошельке. Это было чрезвычайно приятное ощущение. Вернувшись домой, он приготовил торжественный ужин. В качестве дижестива к столу было

подано восхитительное красное полусухое вино. Господи, подумал он, осушая первый бокал, как хорошо жить! Он ждал, ждал, ждал, и, похоже, дождался. Вот только ощущение счастья было с подвохом. Ладно, можно ещё как-то смириться с тем, что твои снимки, где ты хотел запечатлеть кирхи для вечности, станут гимном отечественному оружию. Да, Саша делал фотографии, будучи на стороне красоты своей земли, а будет выставлять их на стороне её разрушителей. Ему будет (по крайней мере, уже стало) мерзко и противно, но душа человека, к сожалению, может вытерпеть очень многое. Куда неприятнее было ощущение перехода на другую сторону – одностороннего перехода, точно в полупроводниковом диоде. Стать сволочью можно только один раз в жизни, но зато навсегда. Это так же необратимо, как засвечивание фотоплёнки. Да, он приобретёт деньги, он сделает карьеру, чёрт возьми, он уже получил свободу, выраженную в отсутствии браслета на ноге! Но он окажется в одной компании с теми, кто рассказывает о вражеских агентах влияния. Он будет на стороне тех, кто бил калининградцев дубинками (да, зуб-то он себе потом вставит, но отвращение останется), с теми, кто будет судить Алексея за январский репортаж… Главный редактор Антон отнёсся к Сашиным метаниям довольно спокойно.

– Не преувеличивай. Это всего лишь выставка. Скажи спасибо, что браслет сняли. «Тебя никто не заставит снимать поздравительный календарь для госбезопасности, или делать что-то плохое», – написала ему шеф-редактор Анастасия. – «Просто не делай зла». Никто не заставит, да. Но если предложат? Если подкрепят предложение хорошими деньгами – такими деньгами, которые он иначе никогда не заработает? Он ведь не откажется. А если он увидит возможность хорошо продаться? А если он специально будет искать такую возможность? Он слишком хорошо знает, что такое бедность. Он не захочет снова возвращаться в такую жизнь. Всё ясно как день. Он не продастся за миску картофеля. Он продастся за бутерброд красной икры – и непременно с маслом. Вот и вся ему цена. И не таких, как он, покупали. Стоит ли тогда этого стыдиться? Просто не делай зла. Просто будь на стороне тех, кто делает зло, и не мешай им. А что тогда вообще есть зло? Может, лучше бы он был омоновцем и спокойно, не рефлексируя, месил бы граждан резиновой дубинкой?.. Не было покоя и ночью, когда нравственные терзания усиливались, приобретая отчётливый мистический характер. Однажды Саше приснилось, что у руин одной из кирх в лунном свете стоит силуэт монаха в рясе с капюшоном. Монах поднял руку, призывая задуматься о вечном. Крест на его груди блеснул. Саша проснулся, после чего проворочался до рассвета, терзаясь горькими раздумьями.

На следующую ночь ему приснилась Ксюша, огромная, словно исландский Йольский кот – хищное, размером с быка, мифическое существо, что охотится на людей. Ксюша прижимала громадной лапой к земле какого-то генерала силовых структур. Не убоись зла, предостерегающе сообщала она, но и не ступай его дорогой, ибо по ней могут ходить только негодяи; тебя же она приведёт к гибели. Выпущенные кошачьи когти вспороли генеральскую грудь, словно обсидиановые ножи ацтекских жрецов. В третий раз Саше приснился неизвестный офицер Кригсмарине, одетый в парадную форму с кортиком и дубовыми листьями.

– Пусть герр Александр не волнуется за свою судьбу, – сказал он на превосходном немецком языке. – В России нет, не было, и не будет трибуналов, аналогичных Нюрнбергским. Все злодеи, бывшие на службе у государства, умирают от старости в своих постелях, с медалями, орденами и пенсиями за выслугу лет. Проснувшись после такого, Саша не удержался. Он снова открыл книгу про операцию «Ганнибал». Вдруг она и вправду может исполнять желания?

– Я не этого хотел, Карл, – прямолинейно сказал он фотографии Дёница. – Честно. То есть, спасибо большое за всё это, но почему именно так?.. Дёниц не ответил. Телефон едва слышно пикнул. На электронную почту пришло ещё одно письмо с хорошей вестью. Теперь Сашина совесть будет чиста. Март проходил. Зима, страшная голодная зима, закончилась. На берегу залива было хорошо. Ветер негромко шелестел камышами. Солнце пробивалось сквозь облака. Где-то вдалеке, на горизонте, дымил мангал туристов. Саша подошёл к кусту сирени, под которым он похоронил Ксюшу.

– Прощай, моя кисонька, – сказал он, дотрагиваясь до сырого песка. – Когда ещё придуто к тебе?.. Покидать родные места оказалось гораздо тяжелее, чем Саша думал раньше. В качестве переносной памяти он собрал все фотографии, которые только мог. Видимо, это судьба такая, подумал он, вспоминая истории былого века. Давно, в послевоенном сорок шестом году, последним немцам, оставшимся здесь, в области, было приказано покинуть родную землю и отправляться в ГДР. На сборы давалось двадцать четыре часа. Увезти с собой можно было лишь самое необходимое. После этого десятки лет повторялась история «переселенец нашёл клад, перекапывая огород». Немцы оставляли мебель, одежду, фарфор, всё, что копилось поколениями (в конце концов, всегда остаётся возможность после переезда заработать на новый диван, который будет совершенно не хуже старого). Бросая всё, люди забирали с собой

фотографии. Нельзя восстановить ушедшую историю; нельзя сделать снимок взамен утраченного. Вот и Саша провёл целый день за сбором фотоархивов. Вся жизнь прошла перед глазами: выпускные фотографии из школы, семейные снимки с морского побережья, огромный ком снимков из «Альтштадта» (пригодится). Забросив электронные снимки в облачное хранилище, он продублировал их на несколько переносных жёстких дисков, специально купленных для такой цели. С аналоговыми фотографиями было хлопотнее, но десяток пыльных альбомов занял своё место в чемодане. Ещё Саша тщательно упаковал снятый со стены фотопортрет Иры: в конце концов, девушки не только выходят замуж, но и разводятся. Сверху разместилась коробка из-под зефира, где рядами стояли цилиндрики с негативами. Детская фотография начала века, где маленький Саша держал в руках плюшевого котёнка (котёнок серенький, и поэтому зовут его Серёжа), ввергла взрослого Сашу в такую ностальгию, что котёнок немедленно был извлечён из недр шкафа.

– Привет, – сказал ему Саша, поглаживая искусственную шубку игрушки. – Давно не виделись. Поедешь со мной далеко-далеко? Снимки в очень старом бумажном конверте изогнуло от возраста. Мужчина и женщина. Судя по записям на обороте, это прадедушка и прабабушка. Прадедушка выжил в Большом доме; ну что, правнуку тоже немного досталось, подумал Саша. Интересно, а вот эта молодая девушка на фоне статуи Ленина – не та ли сестра прабабушки, которую расстреляли? Надо же – человека убили, и от него осталась лишь фотокарточка. Как только её ещё сохранили-то, не выкинули тогда? На тыльной стороне снимка – инициалы В.И. Может, и она. Как её звали? Валя? Не вспомнить даже. Надо было спрашивать у родителей раньше, когда это было ещё возможно. А сейчас – не потеряй то, что ещё осталось… …За город Саша поехал совершенно внезапно и неожиданно для себя – словно желая посмотреть, что же стало со взорванной в ноябре кирхой. До поезда в столицу оставалась всего пара дней, но Саша уже закончил почти все приготовления. Теперь можно было поставить финальный штрих. Солнце клонилось к закату; день уже ощутимо начал удлиняться, но до летних белых вечеров ещё оставалось много времени. Саша поднялся по холму, где когда-то повсюду были натянуты предупреждающие ленты, и где бродил пиротехник с канистрой. Завалы кирпича, в которые превратилась большая часть кирхи, куда-то пропали; не иначе как кто-то растащил их для продажи. Жизнь в бедности заставляет людей совершать страшные поступки. Люди из посёлка (или это не они?) разобрали обломки на кирпичи.

Саша фотографировал руины, чтобы потом согласиться сделать выставку о мощи отечественного оружия. Пожалуй, в этой ситуации лучше всего чувствует себя тот режиссёр, что когда-то взорвал церковь. Судя по всему, он полностью лишён подобных рефлексий. Саша отошёл чуть подальше. От кирхи остались, в прямом смысле слова, только начало и конец – одна стена колокольни на западе и фрагмент алтарной части на востоке. Под ногами раздавался едва слышный шелест перезимовавшей травы. В кроне дерева весело пела какая-то птица. Лёгкий ветер был непривычно тёплым – казалось странным, что в жизни есть ещё что-то, способное обрадовать, а не сокрушить, не растоптать тебя в прах. Возможно, именно провидение привело Сашу сюда в один из дней, близких к дате весеннего равноденствия. Солнце заходило точно на западе, не южнее и не севернее. Его свет, проходя через врата взорванной кирхи, пронизывал её насквозь, выходя из стрельчатого алтарного окна. Саша, стоящий напротив, поднял фотоаппарат, чтобы поставить его на штатив. За свою жизнь он сделал очень много снимков – хороших и плохих, сильных и не очень, эстетических и дисгармоничных – но ещё никогда у него не было подобного кадра. В нём было поистине что-то божественное. Силуэт кирхи темнел на фоне неба с мраморными прожилками облаков, но ярким нимбом вырывался вокруг свет; в профиль казалось, что она до сих пор цела, и взрыв даже не тронул её, пройдя по ней, точно по неопалимой купине. В самом центре ярко сияло алтарное окно. Блики от солнца протянулись диагональю через снимок, точно лестница на небо. Было двенадцать кадров, подумал Саша, на всякий случай дублируя этот кадр снова и снова – по числу апостолов и месяцев. Пусть их будет тринадцать. В конце концов, тринадцатый апостол, Иуда Искариот, тоже был частью замысла, неисповедимой тропкой путей господних. Пусть фотографий будет тринадцать – чтобы колесо года, совершив полный оборот, не остановилось, а пошло на новый круг. Снова прорастёт трава, увядшая за зиму. Снова будет жизнь, и снова будет свет – даже если мы его не увидим. Как там это было у классиков? Да будет благословенен рай, даже если нам отведён ад. Солнце ушло вниз. Алтарное окно погасло.

– Господи, – произнёс Саша, опираясь на штатив, точно на пастырский посох. – Не оставь землю эту, как оставляю её я – не по своей воле, и с тяжёлой душой. Ибо если её оставишь ещё и ты, то кто же здесь останется?.. Вот и наступил день отъезда. Взамен Саши в Калининград прибывал новый губернатор. Предыдущего генерал-губернатора аккуратно отозвали в Москву, передвинув куда-то в аппарат министерства по чрезвычайным ситуациям. На его место заступил какой-то

сомнительный технократ из когорты системных либералов: так сказать, технокрад. Это можно было считать огромным достижением. Вор лучше кровопийцы. Странно, подумал Саша. Это его уже совершенно не касается. Так необычно – не нужно ехать и снимать новую государственную морду, рассказывающую о том, как хорошо жить в России… Он вдавил кнопку дверного звонка. Соседка Даша была дома.

– Да? – спросила она, открыв ему дверь. На ней был всё тот же бархатный спортивный костюм.

– Держи, – сказал Саша, протягивая ей оставшиеся деньги со стипендии минкультуры. – Потом отдашь, когда я вернусь. Вещи были собраны – всё, что возможно взять с собой. Саша, вспомнив, снял с ёлки стеклянного ангела.

– Чуть не забыл про тебя. Поехали. Гданьский ангел, завёрнутый в ткань, занял своё место в сумке рядом с плюшевым котёнком. Наверное, это могло показаться странным – но, сказал сам себе Саша, нет ничего дороже, чем символы покидаемого былого. Елку так и не убрал, внезапно подумал он. Да как-то с самого начала года совершенно было не до этого. То одно, то другое. Не торопясь, он запер замки на все обороты. Жаль, нельзя замуровать дверной проём, нельзя залить его наглухо бетоном, чтобы никто туда больше не проник – ни квартирный вор, ни кто-нибудь похуже. Не без труда он спустил чемодан по лестнице. У подъезда грелась в лучах весеннего солнца Зинаида Никитична.

– Едешь куда-то, Саша? – дружелюбно спросила она. – Чемодан такой-то большой!

– Да вот, надо, – коротко ответил он, поправляя на плече сумку с фототехникой. – Дальняя дорога.

– Ну, удачи тебе! На секунду Саше показалось, что сам подъезд, сам дом, сама былая жизнь прощается с ним в лице самой пожилой своей обитательницы.

– Спасибо, – искренне сказал он. Обернувшись, Саша приложил ладонь к дому, где прожил три десятка лет. – Не прощаюсь. До встречи. Южный

вокзал

встретил

Сашу

толчеёй

и

большой

очередью

к

рамкам

металлоискателей. На входе досматривали ничуть не хуже, чем в аэропорту.

– Сумки на ленту! – кричал грубый охранник в странной восьмиугольной фуражке. Она делала его похожим на злого полицейского из гангстерских фильмов Голливуда. – Я сказал,

сумки на ленту! Выкладываем всё из карманов! Телефоны, деньги, ключи! Выкладываем, я сказал! Поживее! Всё настроение опоганил, подумал Саша, перекладывая металлические предметы в фотосумку. Полное ощущение поезда, уходящего в концлагерь. Да чтоб тебя партизаны под откос пустили. В вестибюле на большом экране показывали ещё одну социальную рекламу. Плохие, совершенно дубовые актёры, одетые в униформу зарубежных армий, делали в лесу тайник со страйкбольным оружием. Из кустов выскакивали бравые спецназовцы, арестовывающие преступников. Саша прошёл мимо экрана; появившаяся там надпись «Сепаратизм – это террор» выглядела, точно руководство к действию. Фирменный поезд «Янтарь», следующий из Калининграда в Москву, вытянулся вдоль перрона жёлтой – янтарной – стрелой. Мюнхгаузен летал на ядре; он, Саша, положим, не барон, и поэтому вполне обойдётся чем-нибудь полегче. Перед купейным вагоном очереди не было. Саша протянул паспорт и билет проводнице.

– Тридцать третье место, девятое купе, – сказала она, пропуская его внутрь. – Анкеты на транзитную визу лежат возле титана… Оглянув напоследок взглядом родную землю, Саша шагнул в вагон. Настало время отправляться в путь. В его купе больше никто не сел. Это и неудивительно – кто сейчас может позволить себе ехать в купейном вагоне? Если у человека столько денег, то лучше лететь в Москву самолётом. Поезд отправился в путь. Саша сидел у окна, провожая взглядом родной город и родную землю. Что будет на новом месте? Он покидает свою жизнь, теряя всё, что у него было до этого. Конечно, справедливо сказано, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца; но что-то жизнь, не при дамах будь сказано, била Сашу по яйцам много лет, а яичница начала получаться только сейчас. Рука сама собой потянулась к телефону. Всемирный вай-фай ловился превосходно. Саша равнодушно проскользнул взглядом калининградские соцсети на прощание. В интеллектуальном сообществе «Республика Кёнигсберг» полным ходом шло обсуждение проекта будущей конституции и вопросов евроинтеграции – да вот только конституцию тщетно пытались создать ещё декабристы. В полузакрытом чате «Кёниг-Легион» обсуждались противоправные методы и составлялись люстрационные списки, но по едва заметным деталям чувствовалось, что в этой беседе полно провокаторов из спецслужб. Убрав телефон, Саша выглянул в окно. Тщетно, всё тщетно. Что же, у него не получилось, и он уезжает, но есть надежда, что кому-то удастся больше.

Снаружи мелькали какие-то промзоны; на бетонном заборе виднелась длинная, свежая, ещё не закрашенная надпись «Калининград – это Европа». Надпись, конечно, уберут, но Калининград от этого не прекратит быть Европой. Это единственное, что радует. С географией не поспоришь. Да впрочем, Россия – тоже Европа, вот только бы не управляли ею, как Азией. А, впрочем, к чему уже все эти размышления? Ставки сделаны, ставки больше не принимаются. Саша бросает карты и выходит из игры: это лучший способ взаимодействия с шулерами. Сгори дотла, чёртово казино, и пусть ветер и дождь, что стучали раньше в окно, смоют твой пепел в Балтику. Чем предаваться интеллектуальным рефлексиям, лучше выпить чаю. Заказав проводнице напиток, Саша приступил к заполнению анкеты, механически вписывая строки. «Tevo vardas», отчество… За анкетой пришли после Черняховска. В дверь постучала женщина лет сорока пяти; на ней была форменная бежевая рубашка с аккуратно вышитой надписью «Lithuanian consulate service»35.

– Ваш паспорт и ваша анкета, – сказала она с лёгким акцентом, и Саша протянул ей требуемое. – Кажется, у вас есть шенгенская виза?

– Она заканчивается через пару дней, – пояснил Саша, расписываясь в ведомости То же самое пришлось повторить и перед границей. Пограничница, вошедшая в купе, очень долго переводила взгляд с Сашиного загранпаспорта на экран своего портативного компьютера. На пилотке пограничницы крепилась небольшая брошь в виде бабочки. Либерализм, подумал Саша.

– Цель поездки? – спросила наконец пограничница.

– Фотовыставка в Военно-патриотическом обществе. Вот приглашение в Москву. Пограничница смерила Сашу взглядом.

– А почему не самолётом?

– Падают слишком часто, а жизнь у меня только начинается. Саша не лукавил. Пару недель назад самолёт отечественного производства (кто бы сомневался) потерпел катастрофу при посадке в Шереметьево. Разумеется, об этом писали только в интернете, но доступ к нему ещё был у всех желающих. С бесстрастным лицом пограничница пролистала все страницы загранпаспорта, и, наконец, оттиснула штамп рядом с предыдущими – мамоновскими.

– Разумно. Счастливого пути.

– Спасибо, вы очень любезны.

35 Консульская служба Литвы (англ.)

Путешествие в поезде Калининград-Москва напоминает суборбитальный космический полёт: ракета отрывается от земли и уходит в небо. Она способна преодолеть стратосферу и тропосферу, она способна выйти в безвоздушное пространство, но, поскольку она не выходит на круговую орбиту, очень скоро гравитация приведёт её вниз, на землю. Так же и здесь: пассажир на полдня покидает Россию. Родная земля отпустила своего сына, подумал Саша, убирая паспорт в сумку. Правда, граница ещё не пересечена. Поезд, дрогнув, снова отправился в путь. В купе чувствовалась духота, и Саша вышел в коридор. Из приоткрытой форточки врывался тёплый, весенний ветер. Он трепал Сашины волосы, собранные в хвост, он нёс с собой забытые за зиму запахи чего-то нового и свежего – пусть даже и со вкусом тепловозного дыма. Снаружи было ярко и солнечно. Сама природа радовалась жизни и весне. Щёлкнула дверь тамбура.

– Пожалуйста, вернитесь на своё место, – сказала появившаяся проводница. – Сейчас будет граница. Вернувшись в купе, Саша закрыл дверь поплотнее, и, подумав, прижал опустевшим подстаканником к столу двести рублей. Это за чай – сдачи уже не надо; так сказать, пусть останется проводнице на чай. Повинуясь внезапному порыву, он снова достал телефон, чтобы на всякий случай ещё раз перечитать несколько писем. Нет ли ошибки? Нет, он ведь точно не ошибся? Это не приснилось ему? Не напутал ли он с переводом? Из Берлинской галереи современного фотоискусства: «Художественный совет имеет честь сообщить Вам, что Ваша фотосерия благополучно прошла отбор и может быть рекомендована для экспонирования…» От Петера фон Шторхенхорста, известнейшего куратора фотовыставок: «Герр Александр, я очень рад тому, что историческое наследие Восточной Пруссии и поныне пользуется интересом калининградцев. Мой дед был рождён в Инстербурге 36, и я с большим удовольствием ознакомился с Вашими работами…» Сразу надо было немцам писать, подумал Саша. Зря только тратил время и силы на родную страну. Жаль, очень жаль, что где родился – там не пригодился. А, впрочем, ну и ладно. Это не его вина. От Андрея из Варшавы: «Саша, хорошо, что тебя выпускают. Надеюсь, с Алексеем тоже получится. Я обратился к правозащитникам из HWDP – они тебя встретят в Литве. После всего тебе точно дадут политическое убежище. Если что, мы поможем…»

36 Сейчас – город Черняховск Калининградской области

В голову Саше пришла мысль, сколь малодушная, столь и циничная: если в Калининграде что-то изменится, то оно изменится и без него; ну а если не изменится, то лучше уехать прямо сейчас, чтобы не стать ещё большим циником, чтобы сохранить в душе ещё хоть что-то хорошее, оставшееся там с безвозвратно ушедших лет. Саша посмотрел в глаза своему отражению в зеркале на двери. Ему стало стыдно перед самим собой. Вот так: не хотел стать чёрствым, а всё-таки стал. Изъязвление души –такой же однонаправленный необратимый процесс, как и коррозия металла. Следует ли ругать простой винтик, не желающий ещё больше ржаветь вместе с идущим на дно кораблём? Поезд слегка замедлил ход. За окном неторопливо показалось Чернышевское, последняя станция. Сразу за ней граница – finis Rutheniae37. На перроне стояли трое в фуражках. Саша с каким-то ощущением превосходства посмотрел на них. Пока-пока, цыплята табака… По-хорошему, надо было уезжать отсюда ещё в двадцать лет, как это сделала однокурсница Соня, переехавшая в Израиль – но это, так сказать, брацон шель Элоким, по воле Г-да. Всё-таки девочки взрослеют раньше. Саше понадобилось больше времени, чтобы дозреть до такого соображения. В тридцать лет жизнь только начинается. Сейчас он покинет поезд в Литве, и, помахав родине на прощание рукой – glück auf38, Калининград – по мере сил начнёт свой путь наверх, точно подлодка, всплывающая из пучины морской… Подлодка… Саша бросил взгляд на чемодан, где лежала упакованная «Операция “Ганнибал”» (не оставлять же такую чудодейственную книгу?). Свою судьбу вроде как удалось обустроить; надо бы что-то и для людей попросить. Ладно, как приеду, так попрошу… В этот момент на телефон пришло сообщение от шеф-редактора Анастасии. Ссылка на бурное обсуждение в интернете. Дайте-ка посмотреть. «Нам сегодня прислали нового губернатора, третьего за год. Ворьё во власти никогда не кончится и никогда не прекратит грабить. Нас сажают поодиночке, нас купили за плохие консервы в пайках. Надо снова, как в январе, выходить на улицы, потому что иначе у нас не будет будущего. Только так возможно что-то изменить…» И уже тысяча пятьсот семнадцать комментариев. Гражданское общество понемногу появляется. Судя по всему, людей будет много – больше, чем в январе. «Выходим, а там разберёмся…» «Нам дали экономическую автономию, у нас – единственное место в стране, где есть бумажные рубли. Теперь добьёмся политической автономии…» «Ну что, устроим евроинтеграцию?» «Давайте для начала выйдем мирно…»

37 Конец России (лат.)

38 У немецких горняков: пожелание счастливого возвращения на поверхность

«Мирно мы уже выходили…» «Экскаватор будет, или свой пригонять?» «Мы можем!» Саша положил телефон в карман. Похоже, он только что потратил своё третье желание. На душе было досадно. Нет, всё-таки чёрен юмор судьбы. Он покидает родной город и страну тогда, когда события только начинаются. Теперь в Калининграде на улицы выйдет столько недовольных людей, что если они встанут в ряд, то живая цепь протянется через весь город, от Чкаловска до Прибрежного. Когда же в области будет достаточно людей, чтобы живая цепь протянулась от Калининграда до Советска – тогда всё кончится, и тогда всё только начнётся… За окном мелькнули бетонные плиты заборов, сменившиеся сеткой. Поезд, замедляя ход, въехал на пограничный мост через крошечную речушку Лепоне. На береговом обрыве друг напротив друга стояли два пограничных столба – российский и литовский.

– Я ничего не понимаю в жизни, – удивлённо сказал Саша, глядя, как за окном одна страна меняется на другую. – Нет, я решительно ничего не понимаю в жизни. Сразу за Лепоне начинался литовский Кибартай. Поезд замедлил ход, останавливаясь у перрона. Прямо напротив купейного окна на стене станции располагались большие, богато декорированные часы: пора. Время пришло. Ладно, подумал Саша. Никогда не рано уехать, никогда не поздно вернуться. Пока же надо действовать по заранее заготовленному плану. Может, лучше было бы дождаться Вильнюса и выйти там, но чёрт с ним. Нет сил больше ждать. Он терпел всю свою жизнь, и не намерен терять больше ни секунды. Саша закрыл дверь купе на щеколду, и, подумав, зафиксировал её заранее припасённой скобой – как-никак, в купе рядом едет наряд полиции. Затем, вытащив из дальнего отсека чемодана заранее припасённый молоточек, с размаху обрушил его на купейное окно. Оно разбилось неожиданно просто и легко. Говорили, что окна в «Янтаре» укреплены специальной антивандальной плёнкой для предотвращения подобных случаев, но, повидимому, выделенные на плёнку деньги попросту разворовали. А, впрочем, может и плёнка не помогла. Саша ещё несколько раз взмахнул молоточком, выбивая остатки стекла, рассыпающегося на квадратики, точно автомобильное окно; его даже удивила поразительная лёгкость, с которой это всё произошло. Не понадобились даже ни отцовский алмазный резак, ни специальный стеклобой, сделанный из обломка свечи автомобильного зажигания. Что ещё, подумал он, втаскивая чемодан на стол, что ещё в России, кажущееся столь прочным и незыблемым, развалится в куски при первом же хорошем ударе? А, впрочем, это уже не имеет абсолютно никакого значения. Жребий брошен, Рубикон перейдён.

В дверном замке уже начал кто-то ковыряться и лязгать металлом. Саша, замерев лишь на одну секунду, подумал – жаль, что нельзя оставить здесь на прощание гранату; ещё хранящую тепло человеческих рук, призывно шипящую запалом, распираемую изнутри собственной мощью весёлую лимонку – чтобы все, кто сейчас ворвётся в купе, поняли: сволочи, нет больше вашей власти над ним. Вздохнув, и перебросив через подоконник чемодан, он высунулся наружу. Ещё раз вздохнув, он всё-таки выбросился в окно… …Лететь пришлось недалеко: кибартайский перрон ударил в ноги через подошвы кроссовок, ударил несильно и не больно. По крайней мере, не больнее, чем асфальт в детстве. Вот так Александр Борисович О., тысяча девятьсот девяносто девятого года рождения, фотограф и журналист, калининградец и изгнанник, временно покинул свою предыдущую жизнь: с фотосумкой, полной оборудования, с чемоданом, полным воспоминаний, с протянутым к спешно приближавшемуся литовскому пограничнику загранпаспортом и ещё действующей шенгенской визой, с заранее заготовленной репликой «Prašau, suteiksite man politinį prieglobstį»39 и – что немаловажно – с правом на надежду. Калининград-Висбю, два берега одного моря. 2018-2020

39 Пожалуйста, предоставьте мне политическое убежище (лит.)