Татьяна Шевченко. Богова делянка

Татьяна Шевченко Богова делянка

1. За окнами стояло глухое белое марево, в котором утоп привычный вид на городское кладбище. Я открыл окно и высунулся по пояс наружу. Вблизи туман выглядел совсем иначе: не чистый лист, а клоки смерти, вмешавшиеся во время и пространство. Я сделал вдох, и эти клоки устремились в лёгкие, заполняя их запахом болота. Из-за приступки за окном показалась птичья голова. Голубь тянул шею и подслеповато таращил на меня встревоженный глаз. Я сказал ему: — Я тебя вижу, подлец. Голубь с гуканьем расправил крылья, снялся с места и уселся на карниз по правую руку от меня. Белый, как символ мира.

— Ты б тут не рассиживался. Соседи жалуются, что ты всё обосрал. Голубь на миг прикрыл глаза прозрачной плёнкой век.

— Олешек, кто это? — раздался за спиной мамин голос: она наконец проснулась. — Это Стёпка? Мамка оттеснила меня и начала ворковать с голубем. Безмятежность утра была нарушена, а я вспомнил, что на плите вообще-то стоит яичница. Конечно, немного подгорела, но так даже лучше. Я положил нам в тарелки по порции, — два желтка в белом мареве белка, — поставил на стол. Краем уха я слышал, как мама щебечет: — Нет, Стёпа, и не проси. С восемьдесят пятой приходили, так такие крики тут были: голубятню развели! А я спрашиваю, чем вам не нравится моя голубятня, вот чем?.. Я снял с подставки две кружки. Моя была просто белая, зато большая, а мамина — в форме лютика.

— Мам, тебе как обычно? — спросил я, но она не услышала. Как раз в этот момент мама закашлялась, будто поперхнулась, а затем со вздохом произнесла: — Последний раз, Стёпа! Она направилась к холодильнику. Вытащила неоткрытую пачку вчерашнего хлеба и подковырнула обёртку нарощенными ногтями. Пока мама крошила на карниз хлеб, а Стёпка ел, я достал пачку растворимого кофе, положил себе четыре ложки, ей — две и ещё две сахара. Залил кипятком и свой разбавил молоком.

— Мам, завтрак стынет.

— Сейчас. Он такой смешной! Я не ответил. Мамка быстро разделила кусок, который держала в руке, на несколько маленьких, положила на подоконник, а сама села за стол. Я взвыл.

— Мам, руки после голубя! И положи ты этот хлеб на место!

— Не ори на мать, — строго произнесла она, но сделала, о чём я просил. Затем села за стол, потянулась за вилкой и опять длинно прокашлялась. Умолкла и заискивающе посмотрела на меня. — Ваньк, а Ваньк…

— М?

— Не подменишь меня сегодня?

— Подменю. Я опустил глаза в тарелку и продолжил вилкой ломать яичницу: у неё внутри скелетом сидел бекон, и отказывался сдаваться. Проще было просто подцепить его зубчиком и откусить, что я и сделал. Мама с неохотой начала ломать свою.

— И ты даже не спросишь, почему? — разочарованно спросила она. Даже длинный светлый хвост, в который были собраны волосы, казалось, поник. Я пожал плечами: — Хахаль?

— Ага, — мама заулыбалась и торопливо прожевала свой бекон. — У меня смена с двух, понял? Так что успеешь и в школу, и на работу, и не вздумай прогуливать. Лучше

возьми с собой еды побольше, а то от этих ваших столовских сосисок у тебя опять начнётся… Я кашлянул.

— Я не закрыла окно! — всполошилась мама. — Тоже заболеешь! Холодно!

— Нет. Тебе, может, — я кивнул на её белую растянутую футболку и домашние треники. Посмотрел на висевшие над столом часы. Мама повторила мой жест, поднялась, коротко меня обняла, пробормотав «Спасибо за завтрак, сынок», и побежала одеваться. Её тарелку с остатками яичницы и забытый на столе хлеб я убрал в холодильник, а оставшуюся посуду помыл. Потом быстро сменил домашние штаны и майку на джинсы-футболку-кроссовки, подхватил рюкзак и бегом спустился вниз. Кладбище в это время ещё закрыто, поэтому я трусцой побежал в обход. Туман набивался в лёгкие и, чем ближе я продвигался к школе, редел. Словно я был драконом, который вбирает в себя мелкие капельки воды, чтобы согреть внутренним огнём и превратить в смертельно горячий пар. Ррршш! За туманом стояло солнце, заставлявшее умытые улицы блестеть, как бы осыпанные блестяшками из передач со суперстарперами. Кладбище длилось вдоль дороги, на свету совсем лишившись всей таинственности, а яркие ленты и венки на крестах делали его почти праздничным. Конечно, мёртвые вечно отдыхают, не то что мы, живые. Радостно шумели старые деревья, перегибаясь через ограду, силясь надавать мне ветвями по голове, и прерывисто щёлкали утренние птицы. Я подпрыгнул, дал пятюню старому тополю и помчался дальше. Я добежал до школы даже раньше положенного. В классе обнаружил Пса Сутулого и пару девчонок. Мне сказали, что мужики уже на лысине, и я, бросив рюкзак, побежал вниз. Когда я спускался с третьего этажа, то услышал, как наша биологичка вместе с завучихой цокают пятидесятисантиметровыми каблуками где-то внизу и обсуждают поведение какой-то «малолетней шлюхи» из седьмого класса. Пересекаться с ними не хотелось, и я сыграл в шпиона: достигнув второго этажа, нырнул в коридор и тихо побежал ко второй лестнице. Маневр удался. С учителями я не встретился и вскоре оказался на лысине. Лысина — это укромное место за школой. Вплотную к забору, ограждавшему территорию, подходили жилые дома, стыкуясь с ним глухой стеной. И школа тоже приближалась к этому забору тыльной стороной, где в основном коридорные окна, которые смотрят чуть в сторону. И потому не особо видно, чем тут занимаешься. Конечно, здесь обычно собирались покурить старшеклассники. Когда-то, до того, как кому-то взбрендило в голову поставить забор и многоэтажки, здесь была дорога, мини-садик, спортивная площадка. Теперь от садика осталась одна ива, удачно скрывавшая тех, кто на лысине, от посторонних глаз, а от спортивной площадки — гнутый турникет. Сквозь бетон понемногу прорастала трава, а в такую погоду, как сегодня, в ямках застаивалась вода. Трое уже стояли, курили. Я прошёл по кругу, здороваясь с каждым за руку. Джоджо, пижон, опять где-то надыбал сигареты для девок. Я сказал это вслух, и все заржали: видимо, не я первый так удачно сострил.

— Они вишнёвые, — буркнул Джоджо, нервно выпуская дым. Закончив обход, я достал сигарету и начал искать в рюкзаке зажигалку. Плакучая ива взревела, и на площадку выехал Дрон верхом на старинном двухколёсном тазике. Воздух завонял, лужи окрасились в цвета радуги. Мужики заорали на Дрона, чтобы валил и ставил свой тазик в другом месте. Дрон покривился для виду, но взлетел на мотоцикл и исчез. Было что-то красивое в оставленных им на мокром тёмном асфальте дорожках. Они переливались, больше всего уходя в фиолетовый, почти в цвет сирени под окном учительской, и делали площадку праздничной.

Сегодня всё было праздничным. Само утро, чистое после наплыва тумана, предвещало что-то особенное.

— Слышь, — Грива толкнул меня локтём. — Опять дрыхн-шь стоя?

— А, вроде того. Чё надо?

— Тя Алик спраш-вает, чё у тя с Крис. Я спрятал свободную руку в карман джинсов, поднял глаза и встретился взглядом с Аликом. Алик единственный из компании не пытался выделиться: если Грива имел копну чернющих волос, если Дрон носил не снимая куртку и перчатки из кожи молодого дерматина, Джоджо не расставался с кепкой Джотаро и чёрным плащом… то Алик мог позволить себе быть просто Аликом.

— Да чё, — передразнил я Гриву. — И тё. Вчера до дома проводил.

— Дала? — спросил Джоджо и поправил круглые очки.

— Десять раз. У подъезда оставила. Мог бы наврать, конечно. Но это же Кристина. Вчера был ливень, и Крис — аккуратная, красивая, в своём блестящем пальто и серебряных башмачках… она шла со мной под руку, потому что у меня был зонт и я предложил свою помощь. И волосы у неё очень красиво развеваются, когда она идёт. Голубоглазая, изящная, как весна. И пахнет всегда так… и мило и серьёзно попрощалась со мной у подъезда. На чай не пригласила — так и что? Я потом ещё долго стоял под дождём и смотрел на шестой этаж, где светилось золотом и рубином её окно. Или не её. И мне было ни холодно, ни промозгло. В общем, врать не хотелось. Парни загоготали. Алик прикрикнул на них, и смех сошёл на нет.

— Женщины, — молвил он. Затянулся; выпустил дым колечком. Колечко потянулось к небесам, будто нимб. — Они такие. Тонко тут всё, ясно? А вам лишь бы поржать. Тупицы. Джоджо кивнул, выпуская дым. Дым клубился, извивался, и шелестела старая ива.

— А чё, у него мамк- в этом возрасте и… — заикнулся было Грива, и Алик дал ему затрещину. Я добавил подзатыльник, и Грива, перекатившись, завопил непечатное. «Чтоб думал, перед тем как болтать, дятел», — сказал Алик. Грива набычился, надулся, сжал кулаки… И пошёл в класс. Из ветвей ивы как раз вынырнул Дрон, и Грива, раздосадованный, толкнул его плечом.

— Опух? — спросил Дрон, потирая плечо и указывая вслед Гриве.

— Язык без мозгов, — сказал Джоджо, видя, что ни я, ни Алик ничего объяснять не собираемся.

— Ну и в задницу, — решил Дрон. Я вспомнил о сигарете, которую продолжал держать в руке, и сказал: — Мужики, огонька не найдётся? Дрон начал рыться в потрёпанном рюкзаке. Через десять секунд он достал оттуда коробок спичек. Джоджо засмеялся: — Где взял? Раритет.

— Где надо, — огрызнулся Дрон, протягивая коробок мне. — Учись ценить старое, понтовщик! Я наконец закурил. Дрон достал свою сигарету, зажёг спичку и собрался было прикурить сам, когда ветви ивы раздвинулись, и на нас обрушились грозные взоры биологички и завучихи.

— А я слышала, кто-то топал на лестнице! — завопила первая. — Наконец-то! Мы вас поймали, а ну… Округлив глаза, Дрон попытался избавиться от улик единственным способом, который пришёл ему на ум: кинул на землю сигарету и спичку. *** «Пытался поджечь школу».

Красивая была надпись. Красной ручкой с блёстками. Уверенным, круглым почерком завуча, и подпись особенно размашистая, каллиграфическая — и на полстраницы. Это ведь несмотря на то, что руки у завуча дрожали. Пожар потушили. К счастью. Никто не пострадал и даже не намочил штанов. У Дрона, правда, рукав обгорел. Но это мелочь. Обдерёт диван в учительской и сошьёт из трофейной шкуры новую куртку. Вызвали родителей. Даже мою маму. Хотя я честно сказал директору, которого мы между собой звали просто Толэзичем: — Мы все об этом пожалеем. Толэзич не спорил, уж он-то это знал. Лысина у него, обычно белая и почему-то в крапинку, как Луна, сравнялась цветом с Марсом. Но возмущённая и дрожащая, как чихуанихуа, биологичка настаивала, чтобы Ожешко пришла.

— Особенно Ожешко, — говорила она и сверлила меня взглядом. Хотя, может быть, не только меня: мы вчетвером сидели рядком на громадном диване из кожзама. Алик, сидевший по правую руку от меня, едва слышно притопывал. Джоджо, маявшийся слева, снимал очки, пристально их разглядывал, протирал и водружал обратно на нос. Дрон, сидевший с краю, царапал ногтём большого пальца подлокотник: должно быть, примеривался, как будет сдирать шкуру. Несколько раз к нам попытался проникнуть Грива. Начисто забывший о нанесённой обиде, он требовал пустить его к нам: «Я тож- вин-ват!». В конце концов ему пригрозили экзаменами по истории, и Грива перестал бушевать. Его тройка в четверти и так норовила вильнуть хвостиком не в ту сторону. Первой пришла мать Джоджо.

— По существу дела, будьте добры, — сказала эта строгая дама, сверкнув круглыми, как у Джо, очками. Биологичка начала верещать. Мать Джоджо слушала её ровно две минуты: я по настенным часам засёк. Затем сказала: — Я делаю вывод, что ничего не произошло. Хорошего дня. И сгинула. Джоджо с этого момента мог идти домой, и биологичке оставалось только злобно скрипеть зубами — никто б ему ничё не сделал. Но он помотал головой, отказываясь уходить. Затем прибыла мама Дрона: маленькая пожилая женщина, готовая, казалось, в любой момент расплакаться. А вот семья Алика удивила: пришли оба родителя. Неловко было смотреть в глаза тёте Свете и дяде Антону, особенно когда они увидели сигареты на столе. Тётя Света даже охреневше зашептала что-то на ухо мужу, и он, посмотрев на сына, пожал плечами. Последней в кабинет вошла моя мама. В красном платье, в нелюбимых ею, но эффектных туфлях на каблуке длиной с линейку, в боевой раскраске — она сразу затмила всех в этом кабинете. Когда она схватилась за косяк, мне показалось, что что-то в её движениях есть такое… будто выпила. Но когда бы она успела? Да и на каблуках просто не дошла бы. Мама села на предложенный стул и закинула ногу на ногу.

— Что случилось? — мило спросила она вместо приветствия. Директор достал из кармана носовой платок. Завуч и биологичка начали наперебой расписывать в самых страшных красках, как ужасные разбойники и хулиганы (это мы) умышляли поджечь школу и таки почти подожгли, и если бы не они…

— Это их вещи? — спросила мама, кивая на пачки сигарет на столе. — Мы можем забрать? Вредина биологичка указала, где чьи, и мама молча раздала их. Сигариллы Джоджо остались. Мама повертела их в руках, вернула пачку на стол и объявила: — Предлагаю выслушать мальчиков. Завуч воскликнула: — Да что их слушать? Наврут! Ваш сын и наврёт!

— А что мой сын?

— Так он у них заводила! — влезла подружка завучихи. Дрон глянул на меня и закатил глаза.

— Очень приятно, что мой сын обладает лидерскими качествами. Не замечала за ним, — сказала мама. — И всё-таки хотелось бы для начала послушать ответчиков. Как считаете, Всеволод Толэзич? Директор кивнул и промокнул Марс носовым платком. Мы рассказали, как смогли — и про сиги, и про мотоцикл, и про то, как эти сумасшедшие бабки нас напугали. Мама Дрона всё-таки заплакала, накрыв лицо фейспалмом: — Говорила я ему, не нужен тебе этот мотоцикл, от него одни беды!

— Я ж не знал, что он поэтому мне почти даром отдаёт, ну мам! — завопил Дрон. Завуч открыла было рот, но мама успела первой.

— Ваше слово закончилось, Андрей. Разберётесь со своей техникой. Хотя я бы рекомендовала всё-таки избавиться от неё. Дрон поджал губы. Весь его вид говорил: избавится, как же.

— Моё мнение таково…

— Да причём тут твоё мнение! — завопила биологичка. — Да у тебя силёнок не хватило воспитать парня, вот и всё!

— Вы мне не тыкайте, — повысила голос мама. — Вы чего хотите? Отчислить? За два месяца до ЕГЭ? Так это глупо. Посмотрите, они напуганы больше вас. И проявляли они себя хорошо, не так ли? Дрались? Так благодаря им младших ребят перестали обижать, количество хулиганов уменьшилось, верно? — завуч кивнула. — Вот и не стоит наказывать их настолько жёстко. Назначьте им наказание, пусть отработают дворниками или помогают завхозу, в столовой, в туалете полы моют. Да мало ли что. Вы согласны со мной, Всеволод Тимофеевич?

— Безусловно, Магдалина Николаевна, — сказал директор и протёр лысину ещё раз.

— За мальчиками больше никаких прегрешений нет... почти. Во имя луны, ваше предложение разумно. Конечно, при условии, что вы пообщаетесь с детьми дома на эту тему. На том и разошлись. Конечно, завучиха с биологичкой ещё пытались протестовать, но кто бы их слушал. Первыми ушли мы: мама, пожираемая злобными взглядами, и я. В коридоре нас достиг окрик: — Орешки! Это Алик с родителями нас так называют. Тётя Света тут же подбежала, обняла маму и заговорила: — Я так боялась, так боялась! Я сначала ничего не поняла, думала, они мальчиков изза курения отчислить хотят, вот Антоше говорила, кто же из-за курения отчисляет? Ну выговор, ну в дневник, ну вызывать-то зачем? А тут они опять к тебе прицепились, но ты не переживай, ты совсем пропала, ну зачем? Звони, не бойся, проси о помощи, я же знаю, что трудно… И тут мама расплакалась навзрыд, и я понял, что она всё-таки немножко пьяна. Мы втроём неловко стояли в стороне. Я, сунув руки в карманы брюк, сказал Алику: — Вот такое я зло. Алик ухмыльнулся. Его папа, дядя Антон, тоже. Затем, спохватившись, сдвинул брови и погрозил пальцем: — С тобой, Алексей, я ещё поговорю. И с тобой, Иван.

— Ладно, — нестройно ответили мы.

— Не ладно. Разладнялись. Я в ваши годы… Но в этот раз дядя Антон только махнул рукой и не стал рассказывать легенды и мифы древней юности.

Мамы под ручку начали спускаться вниз, а мы последовали за ними. На остановке мы попрощались: Савичевы хотели пройтись пешком, а мама явно была не в состоянии гулять. Родители Алика предложили проехать с нами до дома, но мама отказалась.

— Олешек меня донесёт, если что-то случится, правда, Олешек? — спросила она меня, и я кивнул. Зная мамин характер, Савичевы были вынуждены отчалить, а мы погрузились в подъехавшую железную коробку с окнами и поехали домой. В городе очередной раз произошёл отмыв денег. Так мама и сказала, когда услышала, что вместо нормального диктора теперь остановки объявляет записанный на кассету прямо поверх старой записи гугл-переводчик. Слова, обезображенные электронным акцентом, сливались в мутную кашу, и совсем невозможно было понять, какая остановка следующая. Я даже вслух пожалел туристов и гостей города.

— Слава богу, у нас их немного, — мрачно сказала мама. — Расстраивают они меня. И ты расстраиваешь. Кстати, на. Она достала из сумочки сигареты и протянула их мне.

— Бери. Всё равно же купишь опять, если захочешь, взрослый парень. Хоть деньги сэкономим. Я почувствовал, что краснею. Мне захотелось поблагодарить маму за то, что не устраивает глупых разборок, но вместо этого почему-то спросил: — И давно он в тебя влюблён?

— Кто? Ваш директор? Да одновременно с твоим папой за мной ухаживали, знаешь. Но твой папа сердечнее был, добрее. Мамино лицо опять помрачнело. Она разглядывала яркие киоски, голубей, сновавших на остановках, старые деревья и немногочисленных в это время прохожих, но мысли её явно были не с картинами за окном.

— Удивительно, — наконец сказала она. — Когда меня нашли тогда, весь город радовался, что я не погибла!

— Мам, не надо.

— Все же знали про этого маньяка, и твой папа тогда очень помог, а всё же вот ходят, критикуют, наглости хватает намекать…

— Может, потому и критикуют, мам. Она обернулась ко мне.

— Не говори так. И вообще, двигай задом. Нам сейчас выходить. Только сейчас я заметил, что за окнами начинается ограда знакомого кладбища. Мама точно была немного пьяна. Когда автобус остановился в полуметре от остановки, и прямо под ногами открылась широкая лужа, мама прыгнула — и, приземлившись, упала. Я перешёл лужу вброд. Совсем была мелководная. Мама сидела в своё шикарном красном платье прямо на асфальте и, охая, трогала левую лодыжку.

— Болит? — спросил я.

— Потянула. Дура, — сердито ответила она. — Теперь точно всё накрылось! Я помог маме встать. Она попыталась идти сама и чуть не упала снова, тогда я подставил плечо и мы захромали к дому вместе: идти-то было три минуты.

— Олешек, так и не спросишь меня, что это за хахаль?

— А смысл? Потом придёт другой. И мне опять придётся привыкать.

— Вот ещё! Ай! — мама случайно встала на левую ногу, задохнулась и закашлялась. Мы остановились. — И… кх… ты туда… кх… же! Думаешь, что я ветреная и несерьезная, да?

— Нет.

— Нет, признайся честно, думаешь! — мама сердито запрыгала вперёд, и я потащился за ней. — Боже, даже сын думает, что я ветреная! Что за жизнь-то такая, ещё эти туфли,

выкину их дома прямо вот из окна… — она остановилась и стащила туфли с ног. Сделала движение, будто собиралась кинуть за ограду кладбища, но в последний момент опомнилась.

— Пошли.

— По папе скучаешь. Вот и боишься.

— Ничего я не боюсь! За собой следи вообще. Тебе девочка нравится, а ты как дурак, даже телефон не возьмешь…

— Мам…

— …вокруг ходишь и ходишь, а надо вот так хвать! — мама показала свободной рукой «хвать». — Ключи далеко? Побыстрее запустил её в дом, пока не начала троллить. Мы дождались лифт и вошли в квартиру. Я помог маме дойти до её спальни, и она, как была в боевом прикиде, так и упала на кровать лицом вниз.

— Есть будешь? — спросил я, проходя на кухню.

— Угу. В холодильнике, конечно, было пусто, не считая недоеденного мамой завтрака и двух луковиц с тремя лимонами. Я полез в шкафчик, но и там вместо ожидаемых мной макарон или хотя бы гречки лежали несколько маленьких плоских пачек. Я взял одну в руки и прочитал надпись.

— Мам! Что в буфете делает попкорн? И где гречка?

— Это на чёрный день! — и, подумав, мама добавила: — То есть сейчас! Я поставил чайник, разогрел в микроволновке утреннюю яичницу. Затем, сверяясь с инструкцией, открыл обёртку, а шуршащий бумажный пакет поместил в микроволновку картинкой вверх и включил на полную мощность. Раздался треск орудий, и мама что-то закричала из комнаты, но я наблюдал, как раздувается и вертится бумажный пакет, подсвеченный замогильным жёлтым светом. Чуть про чайник не забыл. Когда микроволновка тренькнула, я осторожно достал растолстевший пакет, высыпал его содержимое в маленькую кастрюлю и отнёс вместе с чаем и яичницей маме. Она уже успела переодеться в домашнее — платье валялось в углу — и, сложив руки на животе и болтая здоровой ногой, смотрела в телевизор. Судя по рожам на экране, это были старинные «Друзья». Я поставил обед перед ней.

— Спасибо, сынок, — она поглядела на запястье, — а ты ещё успеешь на работу! Я поднял брови.

— Тебе надо в больницу.

— И что? Поем и вызову себе скорую, — невозмутимо произнесла мама. — Скажу, в ванной упала! Пусть отрабатывают налоги, которые я им плачу.

— Пообещай. Мама закашлялась и сквозь глотки воздуха выдавила: — Вот… кх, кх… нудный! Ну кх-кх-хорошо… хочешь, позвони через пару часов!.. — наконец кашель прошёл, и она закончила: — И вообще, уже без десяти. Поколебавшись, я схватил у неё горсть попкорна и, жуя на ходу, побежал на работу. На кладбище. Оно уже было открыто. Я привычно срезал путь через наш вход, пробежал через туристическую священную рощу с камнем-Дедом посередине, по выгнувшему спину мосту через речку, пробежал насквозь Старый город и вскоре оказался у главного входа, где стояло административное здание: конец восемнадцатого века, такой себе классицизм — ярко покрашенная коробка с колоннами. Взбежал по лестнице на третий этаж, привычно перепрыгивая через дыры в паркете.

— Добрый день, Илья Ильич! Извините за опоздание, я честно спешил.

— И тебе добрый. Спешил, казак… где мать твоя? — Илья Ильич, щурившийся в монитор, спустил очки на кончик носа и взглянул на меня поверх них.

— Повредила ногу.

— М-м-м, — Илья Ильич вернул очки на место.

— Нет, взаправду. Он поднял брови.

— Что-то серьёзное?

— Не знаю. Я сюда, а она поехала в больницу.

— Как не вовремя…

— Да не волнуйтесь! Я у вас год тут, экскурсии как ведут — видел. Потерплю месяц, пока мама не выздоровеет. Привыкать надо! Илья Ильич улыбнулся.

— Привыкать надо… — повторил он за мной. — Если тебя возьмут, казак, если возьмут. Не каждый подойдёт. И Директор у нас строгий. Строгий… Илья Ильич уткнулся в экран. Я подождал, пока он продолжит речь, но он молчал, и я напомнил о себе: — Что сегодня делать?

— А, да, — Илья Ильич снова посмотрел на меня поверх очков. — Сегодня твоей матери хотел поручить ребят, твоих ровесников. Хотят стать экскурсоводами, как и ты. Она умеет обращаться с… молодыми людьми. Но если ты уйдёшь сейчас, я тебя не осужу. Тогда я смогу…

— Я уже опытный! — прервал я его монолог. — С детьми разберусь. Мне не трудно! Я уже почти готовый экскурсовод, ЕГЭ сдам — и готов. Илья Ильич внимательно поглядел на меня. Улыбнулся и кивнул.

— Похвально. Ты молодец, Иван, настрой держишь. Оптимизм — он помогает, даже необоснованный. А матери передавай пожелания скорейшего выздоровления. Обязательно узнай, что у неё. Если лёгкое растяжение — приводи к Петровичу, он её быстро поставит, прости господи, на ноги. А если связки надорваны или перелом… — он покачал головой, — тоже приводи. Но не думаю, что что-то получится, сам понимаешь. Вот ещё каждый меня учить будет, что делать! Будто мне двенадцать. Сам знаю, к Петровичу, не к Петровичу! Илья Ильич усмехнулся, хотя я молчал. Видимо, понял всё по моему лицу. Со слов Ильи Ильича я представлял их всех детьми. Не знаю, почему, он ведь ясно сказал: «ровесники», «ровесники», блин! Когда я спустился во двор, я полностью охренел. Двое парней точно были старше меня, насчёт девчонок — не уверен. С ними всегда сложнее. Я представился. Народ тоже охренел, когда услышал, что знакомить их с кладбищем буду я, но несильно. Я же постарался запомнить их имена. Высокий дрыщ — Сергей, вот этот шкаф — Евгений, короткостриженая с фотиком — Диана, беленькая — Елена, постоянно с телефоном — Анна, типа спортивная — Ульяна. Сергей, Евгений, Диана, Елена, Анна, Ульяна. Сергей, Евгений, Диана, Елена, Анна, Ульяна. Евгей, Сергений, Дима, Кристина… стоп, что-то я уже напутал.

— Не нужно рассказывать историю кладбища? — спросил я, когда мы вышли из главного здания. — Все знают?

— Неа, — сказали Евгений с Дианой. Они знакомы были, что ли — вместе всё держались. Правда, Дина больше в фотик смотрела, чем на парня. Щёлк—щёлк. Держись, брат, френдзона — она такая. Остальные на мой вопрос скромно промолчали, и я повторил его. Тогда Сергей фыркнул: — Каждый день тут хожу. Рассказывай, раньше начнём, раньше закончим. Девчонки согласно закивали. Ну и народ. А ещё экскурсоводами стать хотят. Ничего им на кладбище с таким подходом не светит, Директор быстро покажет, где у нас задняя калитка. Просто и доступно объясняю это народу. Призадумались. Обрадованный, веду по главной дорожке вглубь кладбища — той, что для горожан и экскурсий. В начале парк,

клумбы и прочая цивильная красота, потом начнутся красивые реставрированные здания — Старый город.

— Все знают, что на просторах нашей необъятной Родины существовало — и существует, — множество самых разных народов. Русские, татары, марийцы, чуваши, мордва, ханты, манси — всех не перечислить. Только в нашем крае насчитывается более 50 национальностей. В городе Азеренове преобладающая народность — моорты. Это мы с вами.

— А я русский, — говорит Сергей. — По паспорту.

— И я, — соглашаюсь. — Точнее, отец у меня был приезжий, а мама — местная. Записали меня, как отца, но ДНК ластиком не сотрёшь. В последнее время к нам приезжает не очень много людей, и скорее всего вы хотя бы на четверть или на восьмую часть, но моорт. Моорты — народ необычный. Кто знает почему? Елена поднимает руку.

— У нас кладбище — это центр города. Исторически. В отличие от других городов, где центр — это торговая площадь или укрепления. Вот.

— Правильно, — радуюсь. — Знаете, почему? Молчание.

— Неправильно, — говорю я, как бы шучу, но никто не смеётся, даже я сам. — В общем, дело в следующем. Начну издалека. Древние люди, и наши предки сначала тоже, выносили кладбища и места поклонения богам за пределы мест, где селились. То есть ты живёшь в деревне, а хоронишь и молишься где-нибудь там, в лесу.

— Дай угадаю. И только нашим предкам, как последним идиотам, взбрело в голову селиться на кладбище, — лениво протянул Сергей.

— Не совсем, — Сергей начинает бесить, но я сдерживаюсь. — Они селились вокруг кладбищ. И да, иногда — прямо в священных рощах.

— Почему? — спрашивает Диана, делая с дороги шаг и прицеливаясь фотоаппаратом в ёлку.

— Диана, вернись на дорогу, пожалуйста. Что ты там делаешь? Все смотрят на Диану. Она краснеет.

— Я просто хочу сфотографировать…

— Что там фотографировать? Ёлки? Иди сюда и слушай. Я молчу, пока она, всё-таки нажав пару раз на кнопку, не возвращается на дорогу. Евгений, улыбаясь, что-то шепчет ей. Я продолжаю: — Согласно старинной легенде моортов, с востока пришёл мор, с запада — тучи зловредных насекомых, а с юга набегали соседи. Началась война. Моорты поняли, что страшно прогневили богов. Что те не успокоятся, пока не сотрут моортов с лица земли. Тогда они, говоря метафорически, завернулись в белые простыни и пошли на кладбище. Ну как бы зачем ждать, пока боги тебя убьют, если можно и на своих двоих дойти?

— Они просто пришли и легли в могилы, — пробормотал Евгений. Тихо пробормотал, но я услышал.

— Нет. То есть, да, они провели миллион ритуалов, как это у моортов было. Тогда в землю людей не зарывали, а клали в специально построенные дома, либо подвешивали на деревья. Но суть не в этом: никто их не убил. Они выжили. Можете себе представить? Даже соседи опасались нападать на моортов, пока они сидели в своих рощах.

— Угу. Испугались, — фыркнул Сергей. Я сжал кулак в кармане и продолжал: — Боги простили моортов и взяли с них обещание, что они будут жить рядом и никогда не забывать их. С тех пор моорты селятся в священных рощах, а боги и предки защищают их — так гласит предание. А так как население росло, то и вскоре жить стали не просто около, а вокруг рощ, делая их центром своего мира.

— Я знаю, я знаю! — подпрыгнула Елена. — Как символ мирового древа!

— Правильно, — снова обрадовался я. — Кстати, в нашей Священной роще, не той, которая для туристов, а настоящей, есть одно мировое древо. Но я вам его не покажу.

— А ты его видел? Я многозначительно промолчал. Елена счастлива. Глаза остальных становятся сонными, Анна и Сергей утыкаются в мобильники. Как раз развилка дорожки, и я, недолго думая, сворачиваю на боковую дорогу, которая не для туристов — здесь трава лезет прямо сквозь асфальт, а местами дорога совсем вырождается в тропинку. Путь упирается в забор-сетку одного с нами года выпуска. Отпираю ключом хилую калитку — лось вроде Евгения запросто её снёс бы и так, но кому это надо. Идём.

— Традиции моортов не смогла выкорчевать даже насильственная христианизация, длившаяся на протяжении нескольких веков. Как будто их действительно кто-то защищал. В отличие от соседей, наши предки по-прежнему почитали хозяев рощ как своих защитников и благодетелей — что не мешало им верить заодно и в Христа, — слева показывается старая полуразрушенная церковь, основанием ушедшая в землю, и я указываю на неё. — Там была долгая взаимная травля, то-сё, но в конце концов победила дружба. Правда, последний царь Николай, — я тщетно попытался вспомнить его номер, но от волнения в голове всплывало только дикое 37. ЕГЭшник, блин. Я мысленно выругался и продолжил: — в общем, этот царь хотел наводить тут порядки. Его отец, Александр, уже хотел, но руки не дошли, а у Николая тем более. А потом и вовсе пришли большевики.

— И всё разгромили окончательно, — Сергей закатил глаза и решительно направился к церквушке.

— Стой! — крикнул я, но он меня проигнорировал. Я сделал знак группе и последовал за самовлюблённым индюком. Елена нахально подхватила меня под руку. Я вежливо высвободился.

— На самом деле, — на ходу рассказывал я, — большевики очень внимательно отнеслись к местным традициям. В 20 веке наконец спустя столько веков прекратилось противостояние… — я запнулся о кочку, — противостояние церкви и культуры, длившееся столетиями. Именно большевики… придумали… сделать всё, что вы видите, музейной зоной. Ау-ау-ау-тентичные здания Старого города, Рощу, старое кладбище — всё сделали парковой-музейной зоной, а для людей построили…

— Бетонные коробки, ага, — сказал Сергей, останавливаясь перед полуразрушенной стеной. — А вот это — оно само получилось, Союз тут ни при чём.

— Слушай, ты можешь помолчать и вернуться на дорогу, дружок? Тогда я тебе расскажу, как в девяностые сократили финансирование и кладбище пришло в упадок, но Директор…

— Набил себе карман. А то я не знаю, — Сергей фыркнул и махом залез на стену. Полетели мелкие камешки и песок. Я прыгнул, чтобы схватить наглеца за ногу, но не успел.

— Я знаю, что вы все тут только и делаете, что набиваете карманы. Можешь мозги мне не мыть. Я знаю, как всё было.

— Сергей, слезай с культурного достояния, — я нашарил в кармане телефон. Достал, выбрал контакты.

— А что ты мне сделаешь? Мышам кабинетным позвонишь? Ну валяй, звони. Палец замер над зелёной кнопкой. Я закусил губу. Позвонить Ильичу сейчас? Расписаться в своём бессилии? Да чёрта с два! Я занёс руку с телефоном для броска. Лучше я сейчас собью придурка на землю…

— Нет! — закричала Елена и вдруг обхватила меня руками. — Вам нельзя! Меня ослепила вспышка. Это Диана сфотографировала придурка на стене. И наверняка меня заодно. Нашла что, дура!

— Да! — Сер заржал. — И так сфоткай! — он сделал на стене «колесо».

— Убери фотоаппарат! — рявкнул я на Диану. За спиной завизжали. Это типа спортивная издавала звук, указывая вперёд на дорогу. Я увидел там громадное зубастое чудище, похожее на небольшого медведя и на китайского

дракона одновременно. «Отпусти меня!» — заорал я на Ленку, и она обиженно разомкнула руки. Я помчался к чудищу и, насколько мог спокойно, сказал: — Иди обратно. Ты чего вылез? Ты думаешь, это карнавал? Это не карнавал. Пёс по имени Чудище перестал улыбаться, огорчённо вздохнул и поплелся по дорожке обратно.

— Теперь ты, — я указал пальцем на Сергея, — а ну спускайся! Раз, два… Евгений что-то тихо произнёс. Дина засмеялась, делая ещё несколько фоток.

— Что? — Сергей замер. — Что ты сказал? Евгений повторил. Не так громко, чтобы услышал я, но Сергей его отлично понял. Он мигом спрыгнул со стены и толкнул Евгения ладонями в грудь: — А ну извинись! Тот заржал, и Сергей ударил его коленом в живот. Началась драка. Типа спортивная опять визжала, Ленка норовила повиснуть на мне, Динка прыгала вокруг с фотоаппаратом — не люблю таких, чисто будущие журнаглисты, — парни дрались, Аня посреди всего этого бедлама тупо втыкала в телефон. Пришлось звонить.

— …нет, Иван Степанович, это безответственность, — выговаривал мне Илья Ильич. Прямо при моих недавних экскурсантах, чтоб их водяной съел. — Вам доверили сложное дело, а вы? Почему вы увели ребят с основного маршрута?

— Им было скучно. Я подумал, что им будет интереснее посмотреть на…

— На что?

— На ау… ау… тен…тичное. Илья Ильич скривился.

— А на что ещё им посмотреть предлагаете? Может, на склад моортских драгоценностей? На свой дом? Я промолчал, глядя в землю. Ильич обвёл всех взглядом, показывая, что допрос меня окончен.

— Кто начал драку?

— Как Иван и сказал — он, — сказал Евгений.

— Нет, он, — сказал Сергей. Илья Ильич красноречиво так глянул на меня.

— У меня всё есть, — пискнула Дина. Надо же, а так уверенно скакала вокруг драки со своим аппаратом. Откуда такая робость? — Я всё засняла.

— Покажи. Дина подошла к Илье Ильичу и повернула фотоаппарат экраном к нему. Илья Ильич глядел то туда, то на парней и, ещё раз скривившись, произнёс: — Хорошо. Спасибо большое, Дина.

— Стукачка, — сказал Сергей. — Крыса.

— В ваших комментариях не нуждаемся. Все свободны, вам ещё позвонят.

— Илья Ильич… — я подскочил с места, но он смерил меня хмурым взглядом из-под бровей.

— Иван Степанович, я говорил что-то про вас? Нет. Я сказал: все свободны. Было ещё только пять. Я пошёл длинным путём — вокруг кладбища. По дороге зашёл в супергипермегамаркет. Полки с хлебом уже пустовали. Я с трудом нарыл пачку какого-то американского хлеба для тостов. Посмотрел на цену и скривился не хуже Ильи Ильича. Но взял. Также в потребительскую корзину полетели гречка, картошка, макароны, молоко, яйца. Увидел консервированный горошек по акции и сильно обрадовался, схватил последних

две банки; положил было к себе, но тут налетела бойкая бабка в платочке, выхватила горошек из моей корзины и исчезла в направлении касс. Я плюнул и взамен взял нам с мамой немного черешни. Когда я вышел из супермаркета, уже смеркалось. Я поскакал домой. Мамы ещё не было. Я позвонил ей, но она не брала трубку, и я положил телефон на стол: небось опять кого-нибудь из подружек встретила, болтают языками. Или с хахалем своим, мозги ему печёт. Начал мыть ягоду и, сунув руки под струю воды, зашипел: горячую отключили. Я посмотрел на часы. Общественные бани работали до девяти, так что я успевал. Я схватил плавки, полотенце, отцовские шлёпки и помчался в ближайшую — в пятнадцати минутах бега от нас. Прибежав, расплатился, быстро переоделся, принял душ и со стоном плюхнулся на скамью. Народу было немного, так что сидели мы за метра полтора друг от друга. С меня тут же стала натекать вода; обхватив голову руками, я смотрел, как капли собираются подо мной, а в них отражается моё собственное лицо. Лицо кривовато усмехнулось мне, и мы синхронно кивнули друг другу. Вода подрагивала, будто грань перехода из одного мира в другой.

— Здоров! — рядом со мной плюхнулись.

— И тебе не хворать, — сказал я Гриве. Помолчали. Я продолжал рассматривать отражение, но теперь без цели. Просто чтобы показать, что я занят.

— Э… ты это… Я поднял голову: — Хочешь извиниться?

— Не, вот ещё нашёл чё, — сказал Грива и кивнул. Ладно, засчитаем ему как извинение. Я дал Гриве подзатыльник. Он только отмахнулся.

— Чё хотел-то? — спросил я.

— Слышь, ты историю дел-л?

— Не, сегодня не успел. Мать подменял.

— А-а-а. Вот бл…

— Да делай ты её уже сам, — вспомнив свой фейл, я спросил: — Последнего царя как звали?

— А я е…у?

— Вот. Ничего не знаешь. А так нельзя.

— Ф, нудяк. В в-спитат-ли нанялся?

— Придурок. Ты думаешь о будущем хоть чуть? Ты кем после школы будешь?

— Да хоть кем. Хоть экск-рс-водом. В наше кладбище. А чё, несложно. Тя ж взяли.

— Несложно? — я взорвался. — Ну попробуй, дебила кусок! Так не работает, ок? Ничё просто так не даётся. Не бывает, чтобы ты захотел в хорошее место и раз — прошёл. Я там сколько трусь, так и то не факт, что после школы возьмут. Разве что в грузчики. А он видите ли просто так придёт и начнёт, дебил сопливый. Это тебе не козявки об парту вытирать, придурок!

— Да чё ты…

— А чё я! Да ничё! Несложно, блин! На кладбище он пойдёт работать! Идиот… Я встал и отсел к окну. Там собирался дождь: тучи сбивались в кучу, закрывая и без того почти ушедшее за горизонт солнце. Далеко внизу ходили люди: кто в полном осеннем доспехе, а кто уже в ярких майках и шортах. Деревья радостно хвастались новой листвой, поворачивая её то так, то эдак.

— Эй, ну ты чё… — замычал Грива. Опять подсел ко мне, придурок. Я бросил ему какое-то слово и вышел. Мамы всё ещё не было.

Я поставил картошку вариться. Подумал — и поставил ещё одну, самую большую, кастрюлю на плиту. Раскидал по той стороне подоконника хлеб для Стёпки, но голубя почему-то тоже не было. Тщетно прождав его минут десять, я вспомнил про завтрашнюю контрольную по истории и погнал себя учиться. А то Николая II в начале мая забыть — это талант. Особый талант, я бы сказал. Впрочем, вскоре я отвлёкся на наш с мужиками чат. Дрон досмотрел пятый сезон «Невероятных приключений Джоджо» и теперь рофлил над нашим. Грива подхватил забаву, закидывая чат гифками, а Джоджо вяло отбивался. Через полчаса позвонила мамка и попросила помочь подняться. Бросил всё, поплёлся вниз. Она, усталая, в домашнем спортивном костюме, сидела на скамейке у подъезда. Я поднял маму и понёс вверх по ступеням — она запротестовала, и у двери я её поставил на ноги. Мы доковыляли до лифта, и от лифта тоже. Затем мама стала разуваться, а я вспомнил про картошку. Вовремя — вода почти выкипела. Прилетел Стёпка, но вопреки обыкновению не набросился на еду, а начал зырить сквозь стекло в кухню. В голубиных глазах и в окне множились я сам, люстра, в отражениях напоминавшая НЛО, какие-то ещё неопознанные объекты: иллюминатор, вертикальный гроб, огромную корону. Если приглядеться, можно было узнать в этих объектах причудливо искажённые стиралку, холодос, стол. Хотелось задёрнуть шторы, но не стал: мама будет вопить, если увидит, что Стёпка ест в одиночестве. А потом обязательно закашляется на полчаса, и слушай это всё. Вернулся в коридор и увидел, что мама разулась и сидит прямо на полу, обняв колено.

— Есть будешь или тебя накормили?

— Буду, — откликнулась мама и замолчала.

— Чё сказали в больнице?

— Что у меня рак, — мама помолчала, не глядя на меня. — Рак лёгких. Я вздохнул. Ага, конечно.

— Это ты меня воспитываешь? Типа чтобы не курил? Вместо ответа мама прислонилась затылком к стене и замерла, глядя в потолок.

2. Мама пустыми глазами смотрела в тарелку. Пустыми глазами. Снова. И закашлялась.

— Макароны, — сказал я. — Твои любимые. С сыром. И глаза глазуньи. Мама едва заметно кивнула и отвернулась к окну, теребя кончик светлого хвоста. Медленно встала, пропрыгала к окну, открыла его. Начала крошить остатки позавчерашнего хлеба Стёпке на подоконник. Стёпка, умница, посмотрел на неё одним глазом, другим, а затем поднял особо крупный кусок и кинул в маму.

— Кх… А-а-ай!

— Даже Стёпка тебе говорит: иди есть, — повторил я. — Как маленькая! Мама подняла брошенный кусок, разломила на более маленькие и положила перед голубем. Я не выдержал, и, будь я зверем, честно, у меня бы шерсть дыбом встала.

— Чё, так и будешь молчать? Она снова закашлялась, но ни одного осмысленного звука не издала. Я взорвался: — Ты надоела! А ну живо садись за стол! К врачу записывалась, нет?

— Я не хочу. Наконец-то ответила. С вечера молчала, как об лёд.

— Заедала! Тогда мы идём туда, — я ткнул пальцем в окно, — к Петровичу. Понятно?

— А что сделает Петрович? Он даже переломы не может.

— Вылечит тебя. Да, вылечит! — я окончательно разозлился. — Или вылечит, или я вобью ему в глотку его… что он там пьёт?

— Вино.

— Вот вино и вобью.

— Дурак ты, Олешек, — сказала мама и улыбнулась. Петрович уже был хорош. Прямо с утра. Мы долго стучались в его, как он называл, «келью», на самом деле — обычную конуру-пристройку к церквушке в Старом городе. Потом он открыл — распухший, глаза как дырки в свинье-копилке. И сам как свинья-копилка. И рукав рясы в каких-то пятнах.

— А? — спросил он, щурясь на пролившую лучи зарю. — Я проспал?

— За тебя Демьян отслужил, — коротко сообщила мама. — Пусти, разговор есть. Петрович нерешительно посторонился, и мы прошли вовнутрь. Темно там было и воняло, как в аду. Очнувшись, Петрович бросился открывать запыленные окна.

— Магдалина… Магдалиночка! Да ты бы сказала, что придёшь, я бы приготовился, а так что…

— Лечить меня надо, Петя. Срочно. Сейчас. Пока заря даёт тебе самую большую силу.

— А? — он опустил глаза на мамину ногу. — А, да, я… не могу же я… в таком видето! А может завтра, а?

— Завтра будет пасмурно.

— Магдалиша, ну имей снисхождение! Грехи надобно замолить, оздоровиться… — Петрович метнулся к кровати, припал к полу и нашарил в подкроватье бутыль. Оглядел придирчиво, засунул обратно, достал другую и начал пить прямо из горла. Заявил, оторвавшись: — Оздоровиться — первое дело! Мама посмотрела на меня.

— Олешек, фас!

— Мама! Но она только поджала губы. Я издал звук, что-то среднее между «о-о-о» и рычанием, подошёл к Петровичу, выхватил у него бутылку и вылил содержимое на пол.

— Извините, Петрович. Мама сложила руки на груди и кивнула: она-то извиняться явно не собиралась.

— За что ты так, Магдочка? — Петрович погрустнел. — Как мне её пить-то теперь — как собаке, с полу? Непорядок.

— У меня рак, Петя, — мама сглотнула. — Рак лёгких. Мне нужно лечение. Сейчас. Петрович, пошатываясь, встал на ноги. Тяжело задышал, округлил глаза. Отчаянно закивал. Демьян плеснул в купель ещё воды. Отец Петр нахмурился.

— Достаточно, — царственно произнёс он. Демьян тихонько прислонился к стеночке, утирая пот. Двое других служек давно сидели поодаль, тяжело дыша. Петр взял с серебряного подноса кубок с вином. Перекрестил, шепча под нос слова молитвы, и передал маме. Она выпила, кажется, в два глотка. Петр затянул песню. Язык её был старый и страшный, подходил этой зале с купелью как влитой. Все эти лики со стен и потолка словно говорили с нами через Петра и вместе с ним, отзывались эхом и хором. Поверхность воды, отражавшая всех святых из наших трущоб, подрагивала, и от этого казалось, будто они впрямь поют. Я подал руку маме, и она, опираясь на меня, по ступенькам спустилась в купель. Петр и святые запели нотой выше, а слова стали ещё более шершавыми и гнутыми, ложились у наших ног тяжкой грудой. Мама зажала пальцами нос и погрузилась в купель с головой. Подхватили песню Демьян и служки. Позеленевшие от времени слова метались в зале от стены к стене, усиливаясь, чтобы взлететь к нарисованному солнцу — и к настоящему светилу, заглядывавшему в купель точно через открытое окно.

Мама вынырнула. Вода вокруг неё засветилась, и отражения задрожали ещё сильнее, будто с неохотой выпускали её. Затем вода потемнела, почти почернела, вспенилась — и перестала отражать. Я вдруг понял, что Петр перестал петь и подаёт руку маме.

— Встань, Магдалина, — сказал он. Она тут же поднялась на ноги. Я замер, боясь спугнуть чудо, но она правда стояла на ногах. Как будто и не ломала ничего. Мама подняла на нас испуганные глаза. Переступила с ноги на ногу, как голубь. Первыми засмеялись служки и заулыбался Демьян. «Цыц», — прикрикнул на них Пётр, улыбаясь в бороду.

— Выходи, Магдалина. Мама улыбнулась. Тепло и радостно. Легко выскочила из вязкой жидкости, в которую превратилась вода, закружилась по зале и засмеялась.

— Если ты перелом вылечил, то и это тоже! — она схватила Петровича за руки и закружилась вокруг него. — Ты смог! Петрович старательно скрывал удивление, согласно гудел и улыбался в ответ. Мама выздоровела! Она тут же побежала получать выписку — и по дороге выкинула эффектные туфли, на которых так эпично навернулась. Не из окна, как обещала, а просто спустилась вниз и швырнула в мусорный ящик. Потом наверняка помчится к хахалю, зависнет у него на неделю, но это пусть. Главное, что здоровая. Я отправился в школу. И настроение мне не испортила даже контрольная по истории в форме ЕГЭ на последнем и единственном уроке, на который я попал. Говорят, что ЕГЭ — это проще, чем устный экзамен. А я думаю иначе. Когда тебя натаскивают на ЕГЭ, тебя натаскивают на что—то общее для всех. А в устном экзамене ещё пойми, что в голове у препода и что он хочет видеть в твоём выступлении. Не, я так просекать не могу, поэтому лучше уж спокойно сесть и написать, как учили. Но там тоже нужно учить. И не так-то это легко, выучить именно то, что хотят видеть господа в Москве. Особенно если ты — ученик обычной школы и учат тебя не то что спустя рукава — даже пальто не снимая и в класс не заходя. Уже протянув историчке лист, я вдруг хлопнул себя по лбу.

— Елена Николаевна, можно ещё десять минут? Я вспомнил правильные ответы.

— На ЕГЭ тоже будешь просить? — фыркнула историчка и указала мне на дверь. Молодая, только после института, красивая, и потому вредная. Пришлось выйти.

— Ну и? — спросил меня Алик, который написал раньше и теперь болтался в коридоре, как в проруби. — Как оно, Орешек? или не какано? Дрон, стоявший рядом, захихикал.

— Остряк, — буркнул я. — На четвёрку.

— Инфа, она сотка?

— Сто тридцать.

— А чё такой расстроенный?

— Так в вышку же хочу. Сто раз тебе говорил, — я потёр лоб.

— В вышку он хочет. Я учу, и ты учи. Какой он был, твой вариант? Ответить я не успел: из кабинета вывалился Грива, и рожа у него была предовольная. Мы переглянулись.

— Грива, как оно? — спросил Алик.

— Или некакано? — ехидно добавил Дрон, за что Алик сунул ему под нос кулак. Но Грива широко улыбнулся.

— Файв, мужики!

И, напевая, попёр вниз — явно в столовую. Мы снова переглянулись, и мужики помчались за Гривой. А я остался ждать Джоджо. Бурчать же будет, что его игнорят. Но следующей вышла из двери Кристина. Вышла — и остановилась, пытливо глядя на меня. А я и забыл о ней совсем. С мамой и с историей я… А Кристина стоит и смотрит! Почти как позавчера, и… что сказать, что сказать?

— Здравствуй, — сказал я, не соображая, что мелет мой язык.

— Привет.

— Хочешь, я провожу тебя до дома? Она улыбнулась, кивнула и изящно заправила чёлку за ухо. Сердце бухнуло, реальность на миг расплылась. Я взял у неё сумку — довольно лёгкую, как будто Кристина носит в ней только ручки и одну-две тетрадки. Тут же следом принял пакет и понял, куда она складывает всё. Мы вышли в погожий день. Я первым спрыгнул с лестницы на землю и подал Кристине руку, помогая перепрыгнуть через лужу у подножия. Её туфельки прочно встали на асфальт, попирая серость и разруху. Я сделал чему-то в её внешности комплимент, и Кристина, мило покраснев, что-то ответила. Я сказал что-то ещё, и она засмеялась. Я понял, что ответил невпопад. У школьной площадки стояли мусорные контейнеры — со всем причитающимся набором запахов и пятен на асфальте. Вокруг суетились голуби, бычили друг на друга, топорщили перья — просто мелкие комки зла. Ругались из-за остатков пролитого на асфальт — то ли супа, то ли блевотины. Кристина при виде них сморщилась.

— Ты чё, не любишь голубей?

— Нет, — сказала она. — Представь себе. Я в паблике «Сны трёх разумов» читала, что во Франции их называют летучими крысами. И я согласна. Ты посмотри на них! Я облегчённо рассмеялся и признался: — Тоже их не люблю! Вся грязь от них, разносят. Но мамка приручила одного, пришлось смириться.

— Я очень сочувствую. Я бы очень поругалась с родителями, если бы они надумали приручить голубя. Но к счастью, они не создают таких проблем!

— С мамкой только поругайся. То есть, когда в быту — нормально, а когда дело касается её идей — это бедствие. Обижается, потом не появляется дома неделю.

— Это же хорошо. Я бы обрадовалась: целую неделю дома одна! Хотя… деньги на жизнь она тебе оставляет?

— Кристина, ты такая разумная, — восхитился я. Её лицо помрачнело.

— Ты роффлишь?

— Нет… нет! Это редкость. То есть, чтобы человек думал наперёд, просчитывал варианты и не нужно бы было думать за него. Я почти не встречал.

— Что ты! Это совсем не редкость. У нас в семье все представители такие. Прадедушка был начальником на заводе, а дедушка — предпринимателем. Благодаря ему у нас есть предприятие. Жаль лишь, что из Азеренова им не удалось вырваться.

— А у нас только кладбище, — нервно засмеялся я. Она пожала плечами.

— Кладбище тоже нужно всем! Пришли. Я поднял лицо к голове надвинувшейся на меня десятиэтажки — и тут же оглянулся на Крис. Она протянула руку, и я как дурак хотел было пожать её, но в последний момент меня остановило то, что у меня в руке её пакет, а на плече — сумка. Я отдал их Кристине, и мы попрощались. Я смотрел, как она стремительно взлетает по короткой лесенке, мелькают обтянутые джинсами ножки. Она так же быстро набирает код и исчезает за дверью. Я ещё постоял, глядя вверх, на окна — которые её, я не знал, и мысленно перебирал, какие бы ей подошли. Наверное, те, на девятом: и высоко, всё в городе видно, и в то же время

не будет приветов с крыши, если голубиный помёт разъест покрытие. Знаем мы их, этих… голубей. Опомнившись, я достал из кармана мобилу. Так и есть — времени оставалось впритык, чтобы добежать до работы. Что я и сделал. Ильича на месте не было. Камень с моей души упал и ринулся к центру земли, пробивая магму, Нибиру и что там ещё есть: попадаться на глаза после фейла не хотелось. Его зам всучил мне ключ от архива, отвёл в кабинет на четвёртом этаже и поручил гнить тут до конца вселенной… в смысле, продырявить и сшить полный стол документов. Чем я и занялся. Я бы быстро приуныл, если бы телефон на столе не заплясал. Я посмотрел на экран и взял трубку: — Чё надо?

— Ты где?! — завопил Дрон. Я поморщился.

— Не ори. На работе.

— А чё, опять маманю подменяешь?

— Не, сегодня за себя. В архиве сижу.

— Это где? Я назвал кабинет и этаж. Дрон и Джоджо ввалились, шумя, как пять тыщ ворон. Орал в основном Дрон, но Джоджо неплохо поддерживал шумовой фон. Я цыкнул на них, и они притихли, но ненадолго — вскоре Дрон снова начал вопить: — Грива лучше тебя написал!

— Тише. Откуда инфа?

— Так сравнили! Ответы правильные, все до единого! — и, придвинувшись ко мне, шёпотом, который можно было расслышать из самого нижнего среди подземных миров, произнёс: — Он стащил у учителя бланк с правильными ответами! Я пожал плечами.

— Рад за него. Хоть на трояк выползет.

— Если не застукают, то да, — заметил Джоджо. Дрон нахмурился, оседлал стул и начал на нём раскачиваться: — Чё застукают, я не понял?!

— Он двоечник. И он написал абсолютно всё без ошибок. Мы с Дроном замолчали. Я даже перестал дырявить документы.

— Идиот, — наконец прокомментировал я и ударил дыроколом по стопке.

— Он Грива, — пожал плечами Джоджо. — Неинтересно. Мужики, я такую книгу прочёл! Японский автор, Харуки Мураками, написал. «Страна чудес без тормозов». Там главный гер… Дрон перестал раскачиваться и ударил кулаком по столу.

— Без тормозов? Ты чё, в мой огород бочку катишь?

— Дрон, не ори, …! Я прислушался к дыханию здания, и точно — внизу начался какой-то шум.

— Всё, — сказал я, — сейчас вас вытурят. Джоджо поднялся с места, нервно теребя рукав плаща: — Мы пойдём.

— Нет! — Дрон опять заорал, и я схватил уже подшитую папку и швырнул в него. Он увернулся, вильнув на стуле вбок, добавил тише: — Никуда я пойду!

— Ага. Дай мне папку. Я сделал Джоджо знак садиться и продолжил работу. Тот продолжал стоять, поидиотски изогнувшись, как в одноименном аниме, и сунув руки в карманы. Тогда я вручил

ему нитку, которой полагалось всё это богатство сшивать, и Жижа (как мы его иногда называем) расслабился. Дрон молчал и даже почти не раскачивался на верном стуло-скакуне. Шум приближался. В пустом дверном проёме показался помощник Ильича.

— Иван! Слава Богу. Телефон заряжен? Я достал мобилу и показал ему.

— Звони сто три. Директору плохо. Потом нас и выставили. Я так и не понял, что случилось с директором кладбища. Видел, что все бросились ему помогать. Мы тоже побежали, но нас остановили, развернули и выпроводили пинком под зад. Сказали, будем мешаться. То у моей мамы нога и рак, то теперь директор свалился посреди рабочего дня. Папа сказал бы, что боги невзлюбили нас. Я позвонил маме, но она снова не брала трубку.

— Опять загуляла, — проворчал я, и мужики заржали. Я вспомнил, что дома нет воды, попросился помыться. Джоджо промолчал: его родители нас сильно недолюбливали. Мы у них пару лет назад настоящий череп медведя кокнули, дорогой, наверное. Джоджо вину на себя взял, но они всё равно подозревали нас. Дрон радостно хлопнул меня по плечу: — Лохи, в старых домах живёте! Пойдём. Вкусишь ребро цивилизации.

— Плод, — поправил я Дрона.

— Короч, распробуешь! Джоджо пошёл с нами. А что ему делать? Не домой же идти, в головомоечную. Дверь открыла Сашка, сестра Дрона. На год младше его, и выглядит так, будто её удочерили. В смысле, вообще на брата непохожа. Он тёмненький, она от природы светловолосая, да ещё в синий красится. Он нормального роста, а она низенькая. Он ну нормальный такой, а её кормить хочется. В общем, девочка анимешной внешности. Сашка открыла в одном халатике и тут же, увидев нас, убежала.

— Ванную не занимай, Иван мыться изволит! — заорал Дрон. Мы с Джоджо заржали. Ванную она всё-таки заняла, и мы сели на кухне. Дрон поставил на плиту чайник. Я с уважением посмотрел на висевший над плитой газовый котёл: хорошо, когда не зависишь от подключений-отключений горячей воды! Дома всё само греется. Котёл-самогрейка, сказочная штука покруче самобранки. Сашка вылетела из ванной через две минуты: в майке и шортах, а щёки красные, будто краситель туда втёрла. Подскочила к Дрону, влепила ему по затылку, — совсем легонько, я б не заметил даже, а он, конечно, завопил.

— Надо предупреждать, Андрей, — пояснила Сашка и пошла к посудному шкафчику.

— Да кому ты нужна! — между непечатными словами орал Дрон. Сашка обернулась на нас, щёки запунцовели сильнее. Она сделала вид, что швыряет в брата кружкой и тут же застеснялась, начала посуду намывать. Я отправился под душ. Дом новый, а по потолку трещины в ванной. Непорядок. У меня руки зачесались замазать их, и я крикнул Дрону, чтобы тащил инструмент. Ответила за него почему-то Сашка.

— Мамочка управляющую компанию ждёт, чтобы они приехали и осмотрели, а то вдруг это что-то страшное? Ждут так ждут. Хорошо, если дождутся. Дрон дал мне свою одёжку, так что выполз я из ванны свежий и благоухающий кондиционером. Украдкой глянул на полку с порошками, чтобы подсмотреть марку: запах мне понравился. Надо будет купить. А то у мамы не допросишься: ей некогда, видите ли. Следующим в ванную потащился Джоджо, а мы с Дроном оккупировали балкон. Сашка принесла нам на подносе чай с печеньками, и я поблагодарил её.

— Выделывается, — буркнул Дрон вслед Сашке. — Было бы чему. Эй, сегодня у Демыча вписка, бутылка — вход. Пойдёшь?

— Чё я там забыл?

— Там Криска будет.

— Сегодня… — я мучительно застучал костяшками пальцев по подоконнику. Дронычи жили в новой высотке, и отсюда город расстилался тридэ-моделью. Нет, скорее — онлайн-картой: увеличь любой фрагмент, и там будут происходить все изменения: мухи летать, парочки ссориться и мириться, а где-то, может быть, даже удастся увидеть маму с хахалем. Во дворе на пледах сидела вокруг колонки, как вокруг костра, компания в возрасте: пили из пластмассовых стаканчиков и жрали бутики. Из колонки мёртвый Цой пел про давно протухшие перемены. Нам нужно что-то поновее его перемен, вот что я думаю. Какие-то свои перемены. Или вообще никаких. Просто его перемены — это наша глубокая древность. Вот так. Я посмотрел в сторону жилья Демыча.

— Не могу. Готовиться надо. И с матерью проблемы. Из-за них ничего не успеваю. Потом расскажу.

— А-а-а! — Дрон достал из кармана пачку, достал сигу, закурил. Жестом предложил мне, я покачал головой и вернулся в комнату за своими.

— А жалко, — продолжал Дрон. Из ванной вернулся Джоджо, подхватил сразу с пяток печенюх и устроился по левую руку от меня, пафосно закинув ногу на ногу. — Будешь ты теперь её до конца жизни провожать до дому! Я кинул пачку. Она сверкнула метеором и упала в крону растущего ясеня, закачалась, заиграла на закате, как ёлочная игрушка.

— Сигаретами, Иван, стреляешь, — захихикал Джоджо.

— Вы не понимаете. Я бросил, — сказал я, указывая на пачку внизу. Джоджо тоже взял свою пачку и швырнул. Она была легче, но всё равно долетела до ясеня, опустилась на его нижнюю ветвь.

— Украшаем к выпускному, — сквозь смех сказал я. — Дрон, ты с нами?

— Не, мне и так норм.

— Раком заболеешь, — сказал Джоджо и вдруг оживился: — Мужики, я тут такой сериал посмотрел! «Брекинг бэд», американский. Там главный гер раком…

— Встал? — Дрон заржал.

— Болен. Раком лёгких.

— Про больных смотреть — зашквар, — решительно сказал я, закрывая тему. В комнате сдавленно охнула Сашка. Вскоре я уже шёл домой. Заглянул в гипермаркет за туалетной бумагой, но и полки были так же пусты. Точнее, была какая-то одна, но по цене трёх упаковок нормальной, и я отправился домой ни с чем. Прошёл по сумрачным улицам, где хмурое небо над головой находило своё повторение в лужах и стёклах кое-как припаркованных машин. А вот и дом. Я поднял взгляд и встретился с темнотой наших окон. Мама ещё не пришла. Празднует где-нибудь своё чудесное выздоровление, выпивает за благополучие Петровича, рассказывает в пятидесятый раз, как испугалась в кабинете врачей. И правда, чё мы зассали? Наверняка врачи нашего колхоза опять напуталиперепутали. Они ж сами, чуть чё, к Петровичу бегают, а не в центр. Надо было повторные анализы просить. Хотя какая разница? Мама здорова, вернётся опять послезавтра. А я почему должен идти домой, греть ужин, есть в одиночестве, когда где-то там вписка и Кристина? Почему? Есть ли в этом мире справедливость? Есть! Но строить её надо самому. Я отвернулся от подъезда и зашагал обратно. Достал телефон и позвонил Дрону: — Слышь, я тут внезапно освободился. Го к Димычу?

Дрон сначала ломался, как девка: нет да нет, щас Джоджо уйдёт, душ уже греется, ёмоё. Но я его быстро уговорил. По дороге я зашёл в магаз и купил коньяк. Тут же, завернув в фирменный пакетик, отхлебнул из горла для храбрости. *** Небо стало нежно-перламутровым, засияло, засверкало. Заискрили в траве крошечные жемчужинки росы, заставив меня вспомнить про греческую Зарю, которая на небе, а сама состоит из пены морской. Потому, говорят, и похожи капли на жемчужины, а не на слитки золота или огранённые бриллианты: потому что с неба Заря кидается этой водой. Щёлкали и звенели птицы, соревнуясь, кто вычурнее воспоёт картину. Первенство было за соловьями. Я поднял голову и разглядел три пернатых тельца. Одно перескочило с ветки на ветку, и та тяжело закачалась. Я сидел на своей куртке, накрывшись плащом Джоджо. Иногда я высвобождал руку и тянул её к костру, напевая «Иль-ма-ре… мы ждём Ильмаре» на заевший в памяти мотив. Пламя с трудом боролось с сумраком, живя только тем, что заря уже показалась, и скоро должен был настать день. Рядом дрых на расстеленном плаще мокрый взъерошенный Дрон, а из кустов доносились звуки, сигнализирующие, что Джоджо хоть и стало лучше, но попрежнему не фонтан. То есть, наоборот, фонтан. Дрон резко поднялся на руках. Я ухмыльнулся и посоветовал ему: — Спи уж, охотник… Дрон посмотрел на светлое небо, покачнувшись, опустил голову, оглядел окружавшие нас берёзки и спросил: — А где мы?

— А в лесу, — пошутил я. Джоджо в кустах вырвало, и Дрон сел, глядя уже более осмысленно.

— Кто это рычит в кустах?! Я засмеялся.

— Медведь-чернобурка! В этот момент кусты затрещали. Дрон с воем подскочил на ноги, тут упал на задницу и стянул с ноги мокрый кроссовок. На полянке, надевая анимешную кепку, появился Джоджо, и засиял улыбкой: — Ик! Проснулся! Тут в Джоджо прилетел кроссовок: Дрон стопроцентно попадал в цель даже в таком состоянии. Джоджо разразился бранью. Дрон заныл и затребовал кроссовок обратно. Никто его, конечно, не подал, и он допрыгал до своей обуви сам.

— А чё я такой мокрый? — поинтересовался Дрон, обуваясь. С первого раза завязать шнурки у него не вышло.

— И почему мы как бы не на вписке? — добавил Джоджо. Оба с интересом уставились на меня. Я продолжал греться у огонька, храня таинственное молчание. Ну что сделаешь — алкоголь меня почти не берёт. Я помню всё и исполняю роль няньки для тех, у кого башня едет. Не очень-то весело, если задуматься. Пусть помучаются.

— Иван! — заорал Дрон, и я сжалился.

— Потому что мы пришли туда, а Кристинка с другим. Нас она даже не заметила. Мы там потусили, прихватили бутылку и отправились гулять на наше кладбище. Ты, — я ткнул пальцем в Дрона, — прыгал с моста в Стикс. Тебе было жарко, ты купался. А тебя, — я ткнул пальцем в горделиво подбоченившегося Джоджо, — я успел схватить за ворот. Ты б его окончательно оторвал, а то выглядит укропочно. Джоджо нерешительно подёргал висевший на сопле воротник.

— А в школу не пора? Тут его скрутил спазм, и, изящно взмахнув рукой, Джо исчез в кустах.

— Не знаю. У меня мобила разрядилась, — сказал ему я вслед. Дрон полез в рюкзак за временем и завопил: — Ёп! Это что?! Он достал оттуда зайца с торчавшей из тельца самодельной стрелой.

— Я думал, ты уже протрезвел, — удивился я. — Ты так уверенно рассказывал, какие ветки выбирать для стрел. Да и потом я тебя убеждал не запихивать его в рюкзак, но ты очень говорил, что мама будет рада мясу и шкурке, и пихал его туда…

— Из чего я его подстрелил?

— Из лука.

— Откуда, …, лук?!

— Да хэзэ. Когда мы шли на кладбище, он у тебя уже был. Мб у Димыча стащил. Дрон застонал.

— У меня теперь рюкзак в крови, — он отшвырнул зайца в кусты. Тем временем Дрон докопался до дна рюкзака, достал телефон, оттёр его об траву. Жемчужинки росы сыпались и исчезали. Андрей включил экран, прищурился.

— Сколько там?

— Ещё не в школу. Но скоро будет. Меня ж маманя убьёт… Когда я выпиваю, во мне просыпается недобитый стендапер. Вот и сейчас, вместо того, чтобы угомониться, я повернулся к кустам: — Джоджо! Ты б там поосторожнее. Ильич рассказывал, что в священной роще у каждого есть своё дерево судьбы, типа душа. Наблюёшь на своё дерево — век не отмоешься. Или на мировое попадёшь, тоже так себе… После минутной паузы Джоджо появился. Протянул руки за плащом, и я на всякий случай поинтересовался: — Чё, домой? Не зальёшь потоками благодати?

— Уже нет, — и Джоджо объяснил Дрону: — Меня мои сожрут, если плащ запачкаю.

— А за рубашку нет, — проворчал Дрон. — Мажоры. Спотыкаясь о насмешливо выставленные корни, мы побрели туда, где, как мне казалось, осталась цивилизованная часть кладбища. Так мы и шли: Дрон бесился, пытаясь вернуть воспоминания, Джоджо периодически отдавал мне плащ с кепкой и исчезал в кустах, я спрашивал у Дрона время каждые пять минут. В конце концов он завопил, что я его заколебал, и отдал мне телефон. Тут я, как самый гений, догадался включить геолокацию, и уже через двадцать минут мы вышли к забору, отделявшему рощу от цивилизации. Я перелез, открыл ворота своим ключом и впустил мужиков. Ночью наш парк-музей «Кладбище» особенно красив. Силуэты домов Старого города, мощёные улочки, свет от уличных фонарей, танцующий в фонтане на площади, затаившиеся в тенях деревья. Изредка прямо по улицам пробегает белка, лиса или наше любимое Чудовище. Идёшь — и словно всё прошлое, которое было здесь, спрессовалось и осталось жить в таком причудливом виде. Но и по утрам здесь ничего: по-прежнему стоит особая, вневременная тишина. Только небо заново обретает краски, начиная с розовой и зелёной. Дома под ним похожи на стариков, которые скорее унесут свои секреты с собой в могилу, чем расскажут кому-либо. Особенно деревянные: краска крошится, резные украшения трескаются, множат возрастные морщины. Правильно, кремов, как те, которыми мамка пользуется, только для зданий, ещё не придумали. Чтобы не особенно бесить сторожей, мы вышли через ворота, смотревшие на мой дом. Дрон начал ныть, что не помнит, где его тазик. Я оставил Джоджо выслушивать его, а сам поднялся в квартиру. Мамы там, конечно, не было. Вернулась бы она в такую рань, как же.

Я отправился в душ, совсем забыв, что горячей воды нет — и зашипел, когда тот встретил меня ледяным шквалом. Сонливость как рукой сняло. Обрадованный, я вылез из душа, оделся, сделал себе кофе в большую белую кружку, начал пить. Согрелся и уснул. Проснулся я за десять минут до звонка. Кинулся в коридор, начал обуваться, увидел ошмётки грязи на ботинках. Выматерился, полез в шкаф за кроссовками. Вбежал в класс, как вихрь. Шлёпнулся на своё место, хорошо ещё, у открытого окна. Ага, Джоджо с Дроном нет. Алик за руку поздоровался, а сам смотрит подозрительно. Пить хотелось, как в пустыне. Я увидел бутылку воды, стоявшую на парте через проход, и схватил её.

— Эй, это моя вода! — завопил Сутулый. Я некоторое время смотрел на него, затем поднял бутылку, типа тост: — Твоё здоровье! И сделал несколько глотков, осушив три четверти бутыли. Кто-то захихикал. Кристинка смотрела на меня из-за первой парты, поджав губы и сдвинув брови-ниточки. Я брякнул, вновь поднимая бутыль: — И твоё тоже! И продолжил пить. Ещё несколько человек засмеялись, а Кристина отвернулась и открыла учебник. Спина у неё чуть подрагивала. Остаток дня пролетел незаметно. Дрон явился только к последнему уроку, с пакетом вместо рюкзака и с плохими известиями: тазик украли, Джо заперли дома.

— Мой байк! — печально орал Дрон и швырял ластик через весь класс.

— Благодари их, ну… богов, — ворчал Алик, в сотый раз за день заглядывая в рюкзак. Будто за золотым слитком следил, чтобы не увели. Он быстро узнал о наших ночных приключениях и стал как-то смурнее. Грива, наоборот, радостно ржал: не каждый день услышишь, как Дрон за зайцами в ущерб тазикам охотится. Накал увеличивался тем, что сам Дрон вопил, отрицая факты. После этого Васька начал напевать: «И-и-ильма-а-аре-е, мы ждём Ильмаре», что бесило Андрея до посинения. После уроков я вызвался провожать Кристину. Она начала торопливо собирать учебник и тетради в пакет, а я подскочил и предложил. Кристина взглянула на меня, всё так же сдвинув тонкие брови, но не отказалась. Молча мы вышли из школы и двинулись по привычному маршруту. По левую сторону от нас расцвела первая яблоня. Как мамка всегда говорила: белая невеста. Что-то в ней и впрямь было такое эдакое, и я указал на яблоню Кристине. Она вежливо улыбнулась. Уже хорошо. Ободрённый, я спросил: — Слышь, на вечеринке у Демыча ты одна была? Она лишь сдержанно кивнула, не глядя на меня. Тогда я спросил: — Да чё случилось? От меня воняет? — я поднёс ладонь ко рту и дыхнул: вроде ничего.

— Ты должен сам понимать, Иван. Такие вещи или понимают сами, или не понимают никогда. В этом вся проблема.

— Да чё?

— Шалапов, — обронила Кристина.

— Сутулый Пёс? А что с ним?

— Я говорю: ты не сможешь понять.

— Крис! Ты чё, из-за Пса на меня злишься? Что я его воду выпил?

— Вы ненавидите его, это правда? — она обернулась ко мне, и ветер плеснул её волосами ей же в лицо. Кристина нервно убрала их и продолжила: — Так нельзя, Ваня! Нельзя, он же ни в чём не виноват!

— Откуда ты знаешь, что… Он нервно подняла руку.

— Не надо вывертов! Вы просто его гнобите! Это называется «буллинг», я читала в паблике. Это же может сломать ему жизнь! Как вы не понимаете! Вы самоутверждаетесь за его счёт! Дружить против кого-то легче, да? Ненавидеть, обзывать, бить?

— Мы его не бьём. Не обзываем. Мы просто…

— За что вы его? Что у него сколиоз? Что он слабый? Ты хоть знаешь, как они живут?

— Нет.

— Что легитимирует ваше отношение к нему? Ничего!

— Слушай, я…

— Дай мне слово, — она вдруг остановилась. — Дай мне слово, что не будешь причинять ему вреда! Я поглядел на яблоню. Всё-таки жаль, что на неё не обратили внимания. Кристина стояла передо мной, и крылья её узкого носика трепетали.

— Ладно, клянусь, — сказал я. — Мне важнее ты. Она заморгала.

— Что? Я снова пожал плечами. Снова указал на дерево, праздничное, живое и белое: — Посмотри на неё. Она произведение искусства, правда? Кристина кивнула, вглядываясь в переплетение ветвей, цветов, в белое и тёмное, в обещание будущего. Потом улыбнулась. До её дома мы дошли, так и не заговорив снова, но на прощание Кристина коротко обняла меня и виновато пробормотала: «Пока». Я стоял и смотрел, пока она не исчезла в подъезде, а затем длинным путём пошёл домой. Заскочил на устроенный на территории бывшего завода рыночек. Баба Арина увидела меня ещё издали, замахала руками и привстала, приветствуя. Я подошёл прямо к ней.

— Здравствуйте, бабушка Арина. Как ваше здоровье?

— То болит, сё болит — переживу, — махнула она рукой. Я только сейчас заметил машину одного из её внуков и его самого, пополняющего ряды огурцов на прилавке бабушки. Поздоровался с ним, но тот привычно меня проигнорил. — Не обращай на Аркашу внимания, характер погань. Вы, милые мои, как живёте? Давненько тебя не видела.

— Четыре дня всего, баба Арина!

— В моём возрасте каждый день в цене! Что с тебя взять. Ты-то ладно, жизнь молодая, рвань господня, а мама-то что? Исчезла, как сквозь воду. Всё хорошо с мамой?

— Да. Мужа ищет.

— Кто ищет — тот найдёт. Дурное дело нехитрое, главное — там не пропасть. Была я за одним, так сам ушёл и чуть меня с собой не утянул в могилу, паскуда. Да ты знаешь, я столько раз тебе рассказывала, Ивашка. Ты торопишься, небось. Все вы торопитесь! — Арина Михайловна покивала седой кудрявой головой. — Если помощь какая будет нужна, зовите.

— Какая?

— Прибраться, приготовить чего. Я усмехнулся.

— Позовём, Арина Михайловна.

— Вот и славно. Бери-ка картофель молодой, его что варить — закинул в кастрюлю прямо в мундире, и готово… помыть только не забудь!.. Накупил, в общем, огурцов-помидоров, картофеля-редиса и отправился домой.

Я прошёл на кухню, намереваясь положить овощи в холодильник, и замер. Окна были открыты нараспашку, и ветер путался в занавесках. Напевая вполголоса «Ильма-реее… мы ждём Ильмаре», мама сидела за столом, пила чай и ела круглые, похожие на монеты печенья с кремовой начинкой. Обильно падали крошки, и сидевший на столе Стёпка суетливо носился перед ней, поглощая неожиданное угощение. Я даже выпустил пакеты из рук.

— Мам, голубь на столе! Ты чё?

— Захотелось печенья с молоком. Как в детстве, — сказала мама и подтолкнула пачку ко мне. — Садись со мной.

— Мам, — тупо повторил я. — Ты чё? Она опять молчала и опять не смотрела на меня. Я понял. В маминой комнате до сих пор стояла ёлка. Пыль покрыла звонкую звёздочку на верхушке и игрушечного Деда Мороза на ветвях, будто серый снег. Шары перестали отражать, а мишура обратилась в мёртвую гигантскую многоножку. Под ёлкой весёлый бобрёнок в новогодней шляпе и с мешком подарков за спиной ещё держался, спрятавшись от неумолимого времени под выцветшими разлапистыми ветками. Я прошёл в мамину комнату. Снял с дерева звезду. Поднялось серое облачко, и я чихнул.

— Не трогай! — всполошилась мама на кухне. — Я сама уберу!

— Ага, — сказал я, стирая тряпкой пыль со звезды, венчавшей верх дерева. Мама обычно называла её Полярной, но вообще это был обычный ёлочный наконечник из пластика. Да и сточки зрения мифов неправильно: на самом верху мирового древа обитают не солнце-звёзды, а Мееле, верховный бог и судья. Снимая гусеницу-мишуру, я чихнул во второй раз. Хруст на кухне прекратился, и мама появилась в дверях. Закашлялась.

— Прекрати!

— У тебя нет времени, — сказал я.

— Что?

— Тебе нужно время, чтобы страдать. Иди страдай.

— Ты как с матерью разговариваешь?

— Как с бесполезной вещью! — от злости я толкнул ёлку, и она упала на пол, теряя пыль. — Голубь, мама! Голубь на сраном столе! Грязь! Я прошу тебя хотя бы мыть руки! Ты никогда меня не слушаешь! И сейчас ты, вместо того чтобы проверить диагноз, лечиться, берёшь — и творишь х***ю! Берёшь — и творишь! — я пнул ёлку. — Я не видел тебя сутки. Ты могла написать? …, просто написать! Вот сюда! — я вытащил из кармана мобилу и ткнул им в мамину сторону. — Буковками! Эмоджи! Или ты их забыла? Мама открыла рот и завопила то, что орут все матери в таких случаях. Что я неблагодарный сын, хам и грубиян, весь в папашу, ну и всё в таком духе. Я кивал и разбирал ёлку, точнее, то, что уцелело. В конце концов, то ли захлебнувшись в потоке брани, то ли увидев осколки игрушек, мама всхлипнула и убежала на кухню. Я неспешно сложил ёлку, собрал выживших в коробку, отложил в стирку деда Мороза и лягушку. Смёл осколки в совок — те причудливо светились, изгибались, отражая комнату, лампу под потолком и злого меня — таких же изгибающихся, светящихся. В выпуклом боку разбитой советской игрушки в виде яблока моя физиономия выглядела особенно носатой. Я смёл игрушечную вселенную без сожаления. Потом прошёл на кухню. Мама сидела у закрытого окна, закрыв лицо руками. Стёпка обеспокоенно глядел сквозь стекло, подрагивая зобом. Я поставил чайник.

— Тебе чё? Кофе?

— Чай.

Я заварил чай из пакетика. Покрестил, как это вчера утром делал Петрович. Прошептал в воду кое-что, поделал в воздухе загадочные даже для меня самого пассы. Я не умею как он, замшелыми позеленевшими от времени словами и с помощью святых. На это надо учиться, в первую очередь у самого Петровича и у Демьяна. Но всё же хотелось что-то сделать. Я подал маме чай.

— Ты ведь не лекарь, Олешка, — улыбнулась она через силу.

— Спасибо, кэп. Но ты ещё не знаешь. Вдруг я стану? Мама легче улыбнулась и сделала глоток, хотя чай ещё не остыл. Я сел за стол. Подпёр голову руками.

— Мам. Идём снова к Петровичу.

— Не-а.

— Он помог тебе с ногой, поможет и с этим.

— Не-а. Нет.

— Тогда… тогда к врачам и требуй, чтобы выписали направление в центр. Пусть лечат. Ты им налоги платишь.

— Не-а.

— Не будь идиоткой.

— Я уже поняла, что для тебя я идиотка.

— Мам!

— Не хочу, — она посмотрела на настенные часы. — Мне пора. Я записана в салон красоты. И на массаж. И Чудовище оброс, пора стричь…

— И куда красоту наводишь? В гробу любоваться? Мама на миг остановилась в дверях. Набрала в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, а затем показала мне средний палец и ушла. Как всегда.

— Слышь, док. Мне нужен сеанс этой, как её, психологии. Я сидел на кухне и цедил чай. Стёпка постучал клювом в окно, и я показал ему кулак. Прошёл до холодильника, достал купленную нам с мамой черешню — и увидел голубиный хлеб. Две буханки. Придётся кормить. Испортится ведь. Хлеб, не Стёпка. Птиц уже испортился, мама разбаловала. Алик в трубке молчал.

— Алло!

— Слышу, — в трубке раздался шорох. — Когда оно?

— Сейчас.

— У меня репетитор. Потом борьба.

— Мне очень надо.

— Я слышу. Алик опять замолчал. На фоне орал Дрон и ржал Грива.

— Через полчаса к нам.

— Ок. Вызов закончился. Я открыл окно, скрошил голубю три куска. Поймал взгляды сидевших во дворе бабок: они вцепились в происходящее, будто веган после разговения — в мясо. Всем расскажут. Скоро опять из восемьдесят пятой придут, и надеюсь, что меня не будет дома. Теперь, скорее, мамы не будет. Может, умрёт. А не умрёт, за хахаля выйдет. Хахалькакаль. Какаль. Звучит, как название древнего мифического существа. Дух сортиров и тазиков на колёсах. Я всё-таки помыл черешню, высыпал в пакет из супергипермегамаркета и отправился к Алику.

Он был уже дома. Открыл, лениво махнул рукой, потопал в свою комнату — по коридору и налево. Солидный рюкзак с брелоком, игрушечным Тони Старком, валялся посреди коридора и, проходя мимо, я подвинул его ногой к стене. Из рюкзака выскочил кот по имени Савич и, одарив меня хмурым взглядом, потрусил за хозяином.

— Аль, ты чё, кота в школу таскал?

— А то. Он путешествовать мечтает. Да и Досю — её побесить. Алик всегда так говорил: сначала слово, а потом местоимение. Или наоборот, но обязательно в паре. Будто не верил то ли в существование слова, то ли предмета, и убеждал окружающих в их существовании.

— Биологичку? А не боишься, что он убежит? Алик плюхнулся на офисное кресло и, оттолкнувшись, крутанулся вокруг своей оси. Покачал головой: — Нет, это он боится. Окружающего мира. Я лёг на сложенный и укрытый пледом диван и сложил руки на животе, как хороший ботанчик или покойник. Алик тут же исчез из поля моего зрения: осталось лишь моё отражение в глянцевом натяжном потолке. Казалось, ещё немного — и туда можно упасть, прямо сквозь тонкую преграду в белый мир отражений. Наверное, они там совсем другие. Думают иначе. Левое — это правое, правое — это левое, верх — это низ. Савич прыгнул мне на живот, выбив дыхание. Я зашипел на него. Кот посмотрел на меня, как на идиота, и принял лежачее положение. Пришлось чесать его за ухом.

— Ну, больной, — шуршание. Алик обычно брал листочек и ручку, чтобы сделать вид, будто записывает, как настоящий доктор. — О чём, молодой человек, вы хотите поговорить сегодня? Я подумал о своей маме, но мысль метнулась пойманным зайцем, и вместо этого я спросил: — Твоя мама правда так общается на работе? С клиентами.

— Не, — голос у Алика стал нормальным. — Давно нет. Сейчас переучилась. Когнитивная психология у них, оно по-другому — нормально сидят и беседуют. Ты об этом хотел поговорить?

— Нет. Просто в голову пришло. Сорян, что не позвали тогда. Шелест крутящегося кресла.

— Я б сам не пошёл. У родичей одно ЕГЭ на уме, с ними ругаться — оно как в воздух пердеть.

— Ага. Тогда ладно. Родичи такие. А у моей мамы рак. Я украдкой оглянулся, хотя психоанализ это и запрещал. Алик смотрел в окно — на десятиэтажку напротив, почти отражение той, в которой он жил сам.

— Хватит, — сказал он. — Садись, как человек.

— Нет. Так лучше.

— Игры в психоаналитиков — они, конечно, ничего. Но лучше оставить их девятилеткам, они оценят.

— Мне кажется, что всё это — игра. Долгая и глупая.

— Что — всё?

— Всё. Алик помолчал. Затем прежним, «докторским», голосом произнёс: — Нуждаетесь ли вы в помощи?

— Нет.

— Да я не про вас, дурень Орешек, я про вашу семью.

— Ещё раз назовёте меня дурнем — я вас засужу.

— Попробуйте, идиот Орешек! У меня хороший адвокат.

Я схватил подушку и швырнул в Алика. Он поймал её. Кот, дёрнувшийся вместе с моим животом, окатил меня обиженным взглядом и спрыгнул на пол. Ещё три прыжка — и он оказался на книжной полке, где для него была устроена лежанка.

— Это вызов на дуэль? — сурово спросил Алик. — Выбирайте оружие! Я выхватил из стакана на столе длинную линейку и наставил её на друга, как бы мушкетёр.

— Плохой выбор, больной, — сказал Алик и взял со стола другую — та была длиннее.

— У тебя тридцать, а у меня — сорок. Я не стал ждать, пока он расскажет мне о преимуществах своего оружия, и сделал выпад первым. Алик чудом уклонился, вскочил на ноги и попытался ткнуть линейкой в меня. Я парировал, раздался треск, и половина линейки улетела к окну. Мы засмеялись и долго не могли остановиться. Алик показывал пальцем то на линейку, то на меня — и сгибался пополам. Я упал на пол, облокотившись спиной о диван, и сотрясал стены оттуда. Кот, наблюдавший за действом с книжной полки, смотрел на нас, как на конченых.

— Только своим не говори, — попросил я, когда запал смеха иссяк. — Про маму. Она и так молчит, как сквозь воду. Взбесится ещё.

— Не могу, — Алик поднялся, сцапал половину линейки и положил обе части в ящик. Подошёл к коту и взял его на руки. Кот недовольно завозился, и Алик отпустил его. — Это не только тебя касается, Орешек. И не только твоей мамы, не только её. Нас всех касается, дошло?

— Врачебная тайна!

— Врач с ней, с тайной. У нас реальная жизнь, она другая, Иван. И в ней я обязательно расскажу родителям. Одни вы не справитесь. Мы ещё немного поболтали, в том числе про Кристинку и её загон. Алик сказал, что это очень на неё похоже, и что такие люди склонны к контролю, а затем мы полезли читать паблик «Сны трёх разумов», и вскоре обнаружили, что играем в «Ведьмака». А потом пришли его «родичи», и я смылся домой. Не хотел я присутствовать при том, как Алик расскажет им мою новость. Дома я уныло подъел накупленные овощи-ягоды, опять накормил Стёпку. Подлец решил, что он тут свой, и попытался влететь в комнату, но я выманил его обратно кусками хлеба. Сел за учебники, поставив оповещения из нашей беседы на беззвучное, и с головой ушёл в водоворот чисел и событий. Потом раздался звонок в дверь.

— Только не из восемьдесят пятой, — пробормотал я. Пришлось открывать. Кажется, на моём лице были написаны страдания всего еврейского народа. Во всяком случае, так папа бы сказал, если бы был жив. Впрочем, зря. На пороге стояла баба Арина с громадными пакетами наперевес.

— Здравствуй, мой золотой, — сказала она и ловко протиснулась мимо меня в квартиру. Я закрыл дверь и попытался отобрать у неё пакеты, но баба Арина скинула туфли и шустро проскочила на кухню. Я последовал за ней.

— Здравствуйте. Неожиданно вы.

— Тебя хотела увидеть, — она уже выкладывала на стол огурцы, помидоры, капусту. Курицу зачем-то принесла. — Видела тут твою маму мельком, даже не поговорили, торопится всё, торопится. Она когда будет дома?

— Не знаю. Меня она не предупреждает. А вы чего так много принесли? Давайте я вам хоть часть отдам, у вас же пенсия… Я попытался вернуть бабе Арине деньги, но она ни в какую. Ещё и готовить суп начала, несмотря на мои протесты.

— Я не маленький уже, могу и сам!

— Знаю, и знаю, как жене твоей повезёт, — невозмутимо заметила баба Арина. — А ты всё же для меня всегда маленьким будешь. Зря я с тобой пять лет сидела, пока твоя мама на работу бегала? И внучки мои для меня всегда будут такими, какими я их увидела впервые… Я представил себе огромных пупсов в суровых чёрных очках и кожаных куртках, и невольно содрогнулся.

— Сколько у вас уже внуков, баба Арина?

— Одиннадцать, — гордо сказала она. — Но только один — самый любимый. Вот такая я пристрастная!

— Вот это ваши дети расстарались. Моя мама повесится, если я ей четверых принесу.

— А, внуки это так, мороки с ними меньше, чем с детьми, — сказала баба Арина. — Внукам мы доверяем самое ценное, что у нас есть — своих детей! Мы поужинали, разговаривая обо всём и ни о чём. Потом за бабушкой приехал внук, Аркаша её. Я проводил её до машины, поздоровался. Он привычно меня проигнорил, и бабушка скорчила недовольную рожу. Я вернулся в притихшую квартиру. Настоящее давило на виски. Чтобы не думать о нём, я снова вернулся к истории. Когда голова от дат и прочей муры начала болеть, отложил учебники. Подошёл к шкафу и взял пухлый том «Легенд и мифов моортов». Книжка была старая, зачитанная. Местами страницы покрывали жёлтые цитрусовые пятна, уголки то там, то здесь были загнуты. На первой странице стояла подпись: «Степану от Марии Арленовны, мамы Магды». Последнее ещё и подчеркнула, как для идиота. Хотя папа такой: он запросто мог бы забыть, как зовут тёщу. Видимо, она была очень дальновидной женщиной. Два мёртвых имени, и одно пока ещё живое. Я быстрее перелистнул эту страницу, затем следующую. Там на пустом поле папиной рукой — печатные острые буквы, очень правильные, вдавленные в бумагу, — было выписано: 1) что я могу знать 2) что я должен делать 3) на что я могу надеяться В детстве, после того, как папа умер, я подолгу смотрел на эту страницу, воображая, что могу понять, о чём она. Мама предположила, что это недописанные планы на жизнь по какой-то американской методике («Твой папа многое бросал на полпути, знаешь»), восьмилетний Алик — что это шпионский шифр, а баба Арина — что напоминание о чём-то важном. В конце концов я решил, что спрашивать надо было у папы, и забил. В конце концов, мама его лучше знала, и скорее всего это и впрямь какая-нибудь ванильная хрень. Теперь смотрю так, иногда. Когда грустно. Всё-таки мерещится мне в этих словах какой-то глубокий смысл. Потом я закрыл и эту страницу. И вообще перелистнул всё нудное введение с научными ссылками и благодарностями, и начал наконец читать. « 1. О сотворении мира В начале времён земли не было, была лишь бесконечная водная гладь. Стая уток летала над водой, пытаясь найти место, чтобы построить гнёзда, но всё было тщетно. Тогда вожак уток сказал: — Я нырну и достану нам землю со дна. Он нырнул, но выполнить обещанное не смог. Тогда сказал старый сильный утка: — Я нырну и достану нам землю со дна. И он нырнул, но не смог проплыть и половины пути — вынырнул. Тогда сказал самый маленький и слабый утка, по имени Ю:

— Я нырну и достану нам землю со дна. Над ним посмеялись: — Что ты такое говоришь? Вожак не смог, старый не смог, а ты сможешь? Но маленький и слабый утка всё равно нырнул. Он попытался вытащить всю землю — и не смог. Но он догадался откусить от неё кусочек и вынырнул. Плюнул маленький и слабый утка — а земля вдруг начала расти, расти и стала той, на которой мы живём. Но несколько крохотных кусочков застряли у утки в клюве — и тоже начали расти. Тогда он плюнул ещё — и от этого разлетелись по частям света и начали расти холмы и горы. Другая версия этого мифа говорит, что сам Мееле, верховный бог моортов, посылал уток за землёй. С тех пор говорят, что создали землю Ю и Мееле. Есть ещё одна версия мифа, не такая популярная, но любопытная как, возможно, попытка сказителей связать множество мифов в единый цикл. Эта версия гласит, что маленький слабый утка отковырнул землю со дна, и в дыру в дне начало прорастать дерево. Оно росло, росло, и утки свили на нём гнёзда, а оно продолжало расти, вытаскивая дно с его холмами и пещерами наружу. Так и появилась земля и первое растение на ней — Мировое древо». На этом я уснул. Мне не было скучно. Просто меня будто накрыли ещё одним одеялом. И кто-то большой и старый сел у изголовья, нашёптывая сто тысяч лет знакомые истории.

3. Яичница зло ворчала на меня, на утро, на свою судьбу. Я выключил огонь и бросил взгляд в окно: белым призраком с той стороны стекла торчал голубь. Поворачивался то одним глазом, то другим, вытягивал шею, выглядывая из-за занавесок. Сначала я его проигнорил. Вытряхнул яичницу на тарелку, овощей туда присобачил, начал есть. Голубь смотрел, плотоядно мигая. Один в один велоцираптор из «Парка Юрского периода». Вот-вот зашипит, обнажая длинные клыки. А потом прыгнет, разбивая стекло, переходя из его мира — в наш. Это всё было интересно, но на самом деле птиц уже достал. Я открыл окно и сказал голубю: — Всё, хватит. Кончилась халява. Мамы тут нет. Голубь судорожно дёрнул головой.

— А я тебя кормить не буду, — продолжал я. — Понял? Лети отсюда. И закрыл окно. Сел есть: до школы оставалось всего ничего. Промотал нашу беседу вк. Мужики умудрились вчера наболтать триста сообщений. «Ну и трепла», — написал им я. Грива ответил гифкой с «Джоджо». Я начал искать среди своих гифок подходящую, когда пришло сообщение в вотсапе. Мама объявилась. Она писала: «олешек начала лечение в центре хахаль будет возить туда обратно вечером буду дома Илье привет» Я ухмыльнулся. «Ага, передам. Молодец, мам» Подумал и добавил: «А ты знаки препинания не ставишь потому что, неграмотная?» Вместо ответа мама прислала фотку. Снова средний палец. Но лицо довольное, и на фоне — длинные коридоры, какие-то белые халаты, плакаты врачебные с печёнками и мозгами.

— Уговорил, — сказал я вслух. — Покормлю тебя, подлец.

Я поднял голову, но Стёпку не увидел. Я открыл окно и выглянул, позвал голубя, но он не откликнулся. Только тополя шумели, поворачиваясь то так, то эдак новенькими зелёными листочками. Хвастались. Телефон заверещал, и я быстро включил экран. Это был Алик. «Нах учёбу. Го на речку, она тёплая» Грива опять ответил гифкой. Дрон написал: «буду». А правда. Когда ещё искупаемся! Я взял инициативу в свои руки: «У входа через полчаса». Все отметились, только Джоджо думал дольше всех. Когда я уже собрался, телефон опять заверещал: это был его скромный «+».

— Дрон — он опаздывает, — сказал Алик. Я пожал плечами.

— Это Дрон. Охотится на какую-нибудь куропатку. Или тазик свой под кустами высматривает.

— Инде-ц Б-льшой Др-нчун, — сострил Грива и сам заржал. — См-три, чё н-рыл. Он протянул нам мобильник экраном вперёд. На фотке задумчивая девушка каталась, как на роликах, на этих штуках от офисных стульев. Они ещё лучевые, как пятиконечные звёзды, каждое ответвление заканчивается колесом. Так и назову их: колёса от офисных кресел.

— Джоджо, это для тебя, — сказал я. Он, опять выставивший ногу и изогнувшийся, будто для мангаки позируя, вежливо ответил: — Очень интересно.

— Такие ролики, оно сложно на них кататься? — вопрошал Алик.

— Чё думать! Надо сделать и п-пробовать! Грива прям загорелся.

— У м-ня есть полом-ное. Нужно ещё одно.

— Джоджо? — спросил я. Он вяло попытался сопротивляться. Но на него насели сразу и я, и Грива, а Алик нам не препятствовал.

— Меня родители сожрут.

— Н-вое к-пят, у них деньги есть.

— Или лучше им не говори! Вернёшь и скажешь, чё так и было! В конце концов Джоджо сдался, и мы пошли сначала к нему, разломали одно из их кресел, взяли от него колёса и пошли к Гриве. Он вынес свои. Затем Алик встал на них, и Грива хитро прикрутил его обувь к колёсам. Алик, радостно хохоча, поехал, и Грива начал снимать его на мобилу. Я достал было свою, но тут пришло сообщение от Дрона: «Выблингде» — Дрон проснулся, — сообщил я и ответил: «Где тебя пёс носит?» «Я у входа накладб. Со мной крыса твоя и её подружки». Сообщение поспешно отредактировалось: «Крися». «Идём», — ответил я, решив проигнорить «крысу». Алик уже сам ехал по направлению к кладбищу — приноровился и развил неплохую для офисных принадлежностей скорость. Грива бежал следом, выкрикивая что-то совсем невнятное. В лице Джоджо энтузиазма не было совсем.

— Ты следующий, — сказал я, чтобы как-то его обрадовать. Джоджо отмахнулся, и рука чуть дрогнула. На середине пути Алика сменил Грива. Чуть не упал, но тут же взял себя в руки и доехал до входа. Там уже стояли Дрон и три девчонки. Алик тут же принял вежливое выражение лица и сдержанно поздоровался с каждой. Я было последовал его примеру, но Кристина обняла меня прямо при всех. И это было круто.

Дрон при этом издал звук, будто хотел начал дразниться, но кто-то наступил ему на ногу. Алик, стоявший рядом, с невинным видом смотрел в сторону.

— Переобувайся, ты накатался, — сказал я Гриве. — Моя очередь. Он слез со своего транспорта не без сожаления. Пока ролики цеплялись к моим ногам, кто-то из девчонок спросил: — Что это?

— А, это придумка Гривы! — отвечал Дрон. — Он только выглядит тупым… Грива прищурился, но своего занятия не бросил. И хорошо.

— …на самом деле он очень рукастый. Он всё умеет. Он ремонт дома делал один, и там ваще! Бабка с мамой у него пищат от восторга. Инженером будет, если не начнёт маяться х***й.

— Забей на него, — сказал я Гриве и поехал вперёд. Почему-то при всех мне было очень неловко общаться с девчонками. Крис догнала меня сама.

— Андрей сообщил нам, что вы идёте на речку. Мы захотели присоединиться, ничего?

— Да. Сейчас, только… чё, не хочешь покататься? Я уступлю.

— Боюсь, увидят, и моей репутации сразу смерть, — улыбнулась Кристина. — Ты бы тоже слез, Ваня. Всё-таки ты и я… Она не договорила, но я понял.

— Это разумно, — согласился я. — Грива! Отвязывай. Кто следующий? Дрон, прервавшись на пол-слове, буквально впрыгнул в колёса и понёсся вперёд. Я даже предположил, что теперь он заберёт себе ролики вместо тазика и будет на них гонять. Мы шли, болтая обо всём и ни о чём. Зашли в туристическую священную рощу. Там всегда было много народу: мальцы учились кататься на скейтах по извилистым холмистым путям, художники зарисовывали пейзажи, под деревьями влюблённые всех возрастов, дети весело голосили на своей площадке, вокруг которой поставили забор — непонятно, то ли мелких от окружающей среды защищать, то ли наоборот. Грива, стеснявшийся прям так говорить с девчонками, бубнил себе под нос: «И-и-ильма-а-аре-е, мы ждём Ильмаре». Мы побродили, затем забрались на громадный камень по имени Дед. Кристина и девчонки достали бутерброды, каждому из нас по штуке, и я снова поразился, насколько они продуманные. К нам подошёл местный экскурсовод с небольшой группой туристов, завёл старую запись про наш валун. Нас никто не прогонял, а мы уходить не собирались: поржали над благопристойными дядями и тётями, благо что они были иностранцы. Когда они ушли, кто-то из девчонок пожаловался, что наша история очень скучная. Это был вызов. Я тут же начал рассказывать, какие ритуалы здесь проводили древние моорты, поклоняясь своим богам.

— …Это вроде церкви было, только в лесу. Они собирали воду из углублений и пили, считалось вроде священной чащи у Петра.

— Мы не ходим к нему, — сказала Кристина. Её подружки опустили глаза: они-то ходили. Петрович рассказывал.

— Ну, в общем, когда он лечит, он даёт тебе такую чашу с водой. И ты из неё пьёшь и выздоравливаешь. Так вот, на самом деле это очень древняя моорткая традиция, а не христианская. Девчонки с недоверием трогали поросшие мхом лунки. Вдруг одна из подружек Кристины засмеялась.

— Ты думаешь, это смешно? — спросила Кристина, но девчушка указала на стоявшую неподалёку от камня парочку — парня и девку. У неё на плакате было: «Долой прогнившее кладбище!», а на обратной стороне: «Кладбище — источник коррупции», «Кладбище — для народов-завоевателей, а мы хотим жить!». Кристина тоже засмеялась над этой дуростью.

Дрон, накатавшись, поехал к нам и, не рассчитав маневр, сшиб плечом парня. Плакат «Диктатура!» упал в лужу, и парень налетел на нашего с кулаками. Дрон, на которого наехали ни за что, отметелил этого в минуту, и парень, лёжа на земле, начал голосить: — Это происки провластных структур! Девчонка, вместо того, чтобы ему помочь, начала его фоткать.

— Поехавшие, — сказал Дрон, пока Грива его отвязывал. Больше кататься никто не захотел, и мы с этими штуками под мышкой отправились в настоящую Священную рощу. Вообще у нас две большие речки: одна течёт по Старому городу и впадает в другую, которая в Роще. Первая называется Ильмака, вторая — Стикс. Какой светлой голове пришло в голову назвать её так, в душе не имею. Но забавно видеть лица приезжих, когда им говоришь: «А это — река Стикс». Сразу видно, о чём они думают. Вот к Стиксу мы и пошли. Он побольше и поспокойнее. У него там дальше, в городе, есть официальные пляжи. Но это неинтересно. Там народ, и лотки с сувенирами, и даже мороженое, и пиво. А тут — Священная роща. Нормальные люди предпочитают тут не купаться, конечно. Узенькие тропки протоптаны в основном безбашенными школоло вроде нас, ну и парой сумасшедших. С сумасшедшими на кладбище борются, а с нами бесполезно. «Сами всё поймёте, я вас азбуке учить не должен», — говорит в таких случаях Илья Ильич. Когда поймём — тогда поймём, а пока я скинул с себя джинсы и футболку и с разбегу плюхнулся в воду. Деревья зашелестели, будто добродушно посмеиваясь, и по воде заскакали блики — точно много существ или даже много времён где-то там пыталось вырваться в наш мир. Я оторвался от них и обернулся к ребятам. Девчонки уже светили купальниками, и я отвёл взгляд, хотя совсем не хотел его отводить. Затем в воду с рёвом залез Грива: — Х-лодная! -бманул!

— Не холодная! — заспорил Дрон, влетая в воду следом. — Врёшь!

— Я должен защитить её, свою честь! — вопил Алик. Завязалась шуточная потасовка. Девчонки хихикали и осторожно бродили по колено в воде. Джоджо сидел на берегу, задумчиво разглядывая части от кресел. Алик, тоже заметивший это, заставил и его раздеться и зайти в воду. Девчонки плавать не решались. Тогда я подплыл к Кристине и обрызгал её; она звонко завизжала, и деревья зашелестели снова. Только после этого она решилась искупаться: по— лягушачьи, смешно поджимая губы. Я поддерживал её под живот, помогая плыть. Потом мы устали, вышли на берег. Девчонки болтали с парнями, одна даже уговорила Джоджо зайти поглубже. Мы с Крис отошли от всех и сели на корень большого старого дуба. На высоте моего роста в нём зияло дупло. Я заглянул, но ничего, кроме сухих листьев и паутины, не увидел.

— Видишь тот берег? — спросил я Кристину. — Я туда много раз плавал. Знаю, что он обычный берег, как этот. Но всё равно кажется, что там… чё-то другое. Другой мир. Что вот-вот оттуда выйдет тень, совсем как человек, только мутная и прозрачная. Выйдет и остановится. Будет смотреть на нас… Она тяжело улыбнулась и почему-то чмокнула меня в щёку. Я, конечно, замолчал. И, кажется, покраснел. Раздался короткий вскрик. Джоджо ушёл под воду. Он пытался вырваться на воздух, и его голова мелькала над гладью, но только для того, чтобы исчезнуть вновь. Всё реже и реже. Первым сообразил Алик. В два прыжка он добрался до вещей и выхватил складной нож. С щелчком расправил его. В два прыжка добрался до Джоджо и сунул клинок в воду.

Вода плеснула, выстрелила вверх, как какой-нибудь гейзер, и Джоджо резко выпрямился, чуть не завалившись на спину. Алик подхватил его.

— Грива! Он уже был здесь, принял Джоджо из рук Алика и повёл к берегу. Глаза Алексея, настороженные, шарили по мутным водным теням. Он сунул клинок в воду ещё раз, и она снова вскипела, светлея. Потом побрёл к нам. Сжимал ручку ножа так, будто желал, чтобы клинок стал его частью.

— Он… я его не поймал.

— Кто это? — спросила подружка Кристины.

— Во-дя-но-й, — ответил лежавший на берегу, скрючившийся Джоджо. Одна дужка его круглых очков погнулась, и теперь они сидели на его лице диагонально. — Я видел… Кристина вежливо отвела глаза, поджав губы.

— К Петровичу надо, — подал я голос. Почему-то слова царапали мне горло, и я закашлялся. Алик молча кивнул. Его глаза по-прежнему ходили ходуном, обшаривая реку.

— Сколько времени? — спросил я.

— Без десяти два, — ответила одна из девчонок. Я сморщился. Алик понял.

— Нужно идти?

— Да. Петровича в келье найдёте. В это время он обычно там. Если не там, то дома, где кремированных ставят, обходит. Не музейные, а для кремированных, поняли? Мы быстро оделись. Алик поручил мне идти первым, затем — Дрону, в середине — девчонкам, затем Грива с Джоджо и последним шёл он сам. Так добрались до ворот и вышли в цивилизацию. Там попрощались. Девчонки, напуганные, побежали в город, только подошвы сверкнули. Мужики отправились в Старый город, к Петровичу, ну а я отправился на работу. Рано или поздно мне пришлось бы снова показаться на глаза Илье Ильичу, и этот момент настал. Он был даже мрачнее, чем я думал: в чёрном костюме, с галстуком, при таких тенях под глазами, что куда там рокерам с их гримом. Видимо, я очень сильно облажался с этой экскурсией. Или ещё чё-то натворил.

— Илья Ильич, не увольняйте! — возопил я с порога, поняв, к чему идёт дело. — Мне ж иначе только в грузчики!.. Он удивлённо посмотрел на меня, приподняв очки.

— Ты с какого дуба рухнул, Иван? Некоторое время мы озадаченно изучали друг друга.

— К Стиксу опять ходил, казак?

— Нет.

— М-м-м, — Илья Ильич вернул очки на место.

— Вам от мамы привет, — я старался, чтобы мой голос звучал как ни в чём ни бывало.

— Она заболела раком.

— Да, я знаю. Петрович упомянул, — он помолчал, сверля меня взглядом из-за очков.

— Значит, чуда не произошло.

— Не произошло. Илья Ильич…

— Ну что ещё?

— Скажите Петровичу прийти к нам с утра? Провести обряд над мамой ещё раз. Заплатим, всё будет норм. Я деньги найду. Ильич почему-то вздохнул.

— Иван, я могу его попросить, но ты уже должен понимать. Чудеса — не наша прерогатива. Мы можем создать только сказку, но сказка, как ты знаешь, — выдумка. Даже если она творится очень хорошим рассказчиком…

Ильич тяжело глянул на меня.

— Без твоей мамы станет совсем тяжело. Этого я скрыть от тебя не могу.

— Чё значит — без моей мамы! — у меня сжались кулаки. — Вы тут совсем?.. Повисла тишина. Илья Ильич не отрывал глаз от монитора, и я только сейчас обратил внимание, что они все в красных трещинах — будто слёзы пытались проклюнуться, и всё никак не могли. А позволил бы он им, ага. Потом Ильич сделал фейспалм, и я опять понял, что сморозил не то.

— Потом ты поймёшь, казак. Боюсь, что… — он пробормотал что-то себе под нос, я разобрал только «покинули». — Ты знаешь, что Директор Кладбища умер? Ох ты ёп. Точно. Директору же плохо стало на днях. Но… Такого не может быть. Директор наш был ещё молодой. Всего пятьдесят. Предыдущий умер в девяносто, до-предыдущий — вообще под сто. Потому что Директор всегда самый главный и самый сильный. А наш был в самом расцвете. Всё хорошо было. Чушь. Фейк. Что теперь будет? Сначала Ильич говорил о маме. Это связано с ней?

— Теперь знаешь, — продолжал Ильич. Взял ручку. Постучал ею по столу. — Сегодня ночью. Я медленно начал говорить.

— Он в чём-то виноват перед богами или…

— Ничего я не хочу сказать, казак. Я лишь о том, чтобы ты думал, и желательно тем, что у тебя между ушей, а не ушами. Понял? Я потерял остатки решительности и совсем сдулся.

— Далее. Мы теряем сотрудников, и это недопустимо. У тебя есть необходимые знания и навыки, Иван, и зависит только от тебя, захочешь ли ты стать частью нашего маленького коллектива. Хочешь, Иван?

— Наверное…

— А ты подумай лишний разок. Чтобы не было потом: «А я не знал, а я думал и передумал». В вашем возрасте вы сами не знаете, чего хотите, и следуете слепо первому, что попадётся на пути. Сегодня историк, завтра — космонавт, послезавтра и вовсе шаман… Вот что, казак. Побольше слушай, что говорят, и запоминай. Может быть, совместными усилиями мы наполним пустой кувшин твоей головы, — Илья Ильич слабо улыбнулся. — С субботы будешь ходить на дополнительные курсы для кандидатов. Возьмём не всех, посмотрим, как пойдёт дело.

— Но я уже…

— Ты знаешь много, но не всё, Иван, а кое-кто из новеньких знает и побольше. Я сжал губы. Интересно, кто этот пи***.

— Возможно, богам нужен ты, как замена своей матери. Возможно, это не так, и мы сможем её спасти, — я улыбнулся, глядя в сторону, и это не укрылось от Ильича. — Прошу тебя относиться серьёзнее. Для твоей мамы мы сделаем всё возможное, но речь идёт о твоём будущем. Я хочу испытать тебя ещё раз, и, надеюсь, это задание ты не провалишь.

— Опять то, чё никто не хочет брать? — ляпнул я. Ильич ухмыльнулся.

— Верно мыслишь. Как говорите вы, молодые — включил процессор. Нужно провести экскурсию для девушки по имени Алиса. Она приехала из столиц, и готова заплатить довольно большую сумму. Часть ты оставишь себе в качестве гонорара за вредность, — он сказал цифру, и я слегка вспотел. — Часа три ты с ней проведёшь. Всё должно быть как надо. По большому кругу, не сворачивая с маршрута. По рукам?

— Ещё бы! К месту встречи я бежал окрылённый. Мельком увидел Евгения, Дину и эту, с телефоном, Аню, собравшихся вокруг одного из наших сотрудников. Имени его я не помнил,

помнил фамилию — Суров, с ударением на «у». Суров молодой, всего лет на пять старше меня, поэтому ему нас и спихнули. Я помахал им рукой и пронёсся мимо. У главного входа по обеим сторонам дороги стояли каменные статуи. Слева, если смотреть, как заходишь, сидела медведица, подняв кверху мощные лапы. Рядом стоял столб с единственной «ветвью», а на ветви сидел крошечный медвежонок. За спинами зверей можно было увидеть сложенные птичьи крылья. Справа же припала к земле волчица с длинным пушистым хвостом. Рядом стояли на задних лапах, счастливо улыбаясь, лягушка и бобр. В передних они удерживали толстенького волчонка.

— Какая прелесть! Я обернулся. Молодая, но я бы сказал — старше Сурова. Выглядела иначе, чем местные. Одной с нами человеческой расы, а что-то совсем другое. Дело в блондинистых ли волосах, или в выражении лица, или дырявых джинсах, или в кондукторской сумке, или в том, что она была в облегающей майке и без лифчика — не знаю. Она была другая, и всё. Девушка протянула мне руку: — Привет! Я — Алиса. А ты? Замявшись, я пожал её ладонь.

— Иван. Алиса присела на корточки рядом с волчонком, лягушкой и бобром.

— Какая прелесть! — повторила она. — Какой хвост у этой лисички! Как настоящий. Я кашлянул.

— Это волчица.

— Рили? — удивилась Алиса. — А хвост?

— Согласно древней моортской легенде, волки пришли на землю из нижнего мира, где подъедали корни Мирового древа. Там у них были красивые пушистые хвосты. Но потом волк пришёл сюда, и попытался стащить рыбу со стола Ильмаре, а он схватил волка за хвост и так дёрнул, что оторвал.

— Иль-маре? — повторила Алиса, поднимаясь. — Это ваш верховный бог?

— Нет, верховный — Мееле. Это бог-судья, который решает, кто прав.

— Как православный, ты это хочешь сказать?

— Не совсем. В ходе экскурсии я тебе… вам это расскажу.

— Олрайт. Я тебя услышала. С чего начнём? Я задумался, припоминая маршрут большого круга.

— Думаю, сейчас вправо, к Новому кладбищу. Потом через брошенную железную дорогу к Мелову кладбищу, пройдёмся по Старому городу, выйдем к Священной роще («… для туристов», — мысленно добавил я) и вернёмся сюда.

— Звучит отлично, — сказала она. — Показывай дорогу!

— А вы торопитесь? Мне сказали, что вы заказали экскурсию надолго, — заметил я, начиная путь. Алиса последовала за мной, почему-то несколько раз оглянувшись. Будто чё забыла.

— Да, заказала. Но вынуждена форсить события. Расскажи про Мееле, громовержца и всеотца.

— Мееле-то? — я невольно рассмеялся, забыв про своё смутное ощущение, что «форсить» означало нечто другое. — Он не громовержец, и не всеотец. Ты путаешь нас с викингами. Вот у Тора отец — так всеотец.

— У вас нет громовержца? Не понимаю.

— Громовержец у нас тоже есть. Его зовут Беру. У нас он скорее отрицательный персонаж. Он убил Мееле, но его воскресила богиня Юва.

— Давай по порядку, — дружелюбно и с искренним интересом сказала девушка, и я разомлел.

А ещё при ходьбе у неё подпрыгивала грудь. Я невольно посмотрел, отвёл взгляд, и у меня на лице сама собой появилась глупая улыбка. Я придержал щёку, но губы всё равно расплывались.

— Что-то случилось?

— Зуб болит. Так вот… Мееле. Когда возникает любой спор, все идут к Мееле, потому что ему ведомы все поступки, вся правда, всё прошлое и всё будущее, что откуда проистекает и куда течёт. Мееле — первый и последний судья, высшая неотвратимость. Бойся его, если ты ищешь справедливости. Можно произнести «клятву Мееле», чтобы обратить его внимание на несправедливость и обязать наказать провинившегося. Но однажды одна девушка произнесла эту клятву, указав на мужа своей сестры, которая, как она думала, украла у неё золотое колечко. То есть, — заторопился я, видя, что Алиса не понимает, — она хотела наказать сестру, лишив её мужа. Мееле прислал коршунов, и коршуны обязаны были наказать невинного из-за клятвы.

— И разорвали. Как всегда в России.

— Но потом разорвали и девушку, потому что она указала на невинного, и более того — её сестра была тоже невиновна. Колечко нашли после смерти девушки за её сундуком. Алиса поёжилась. Новое кладбище мы прошли быстро: оно пестрело лентами и цветами, вечным безмолвным праздником, но по лицу заезжей гостьи я понял, что оно самое обычное.

— И здесь хоронят? — спросила она, когда мы довольно быстро шагали по главной аллее к выходу.

— Вообще в последнее время редко. У нас такая культура, что предпочитают сжигать трупы. А потом их в кувшины и… в Старый город или ещё куда. В Старом городе в домах места много, только не используется. Это плохо.

— Олрайт.

— Вот и занимают такими хранилищами. Но места всё равно остаётся много, потому что привычнее развеивать прах над Ильмакой или Стиксом, или другой рекой или прудом…

— Стиксом?!

— А, это у нас такая река есть, она совсем небольшая. Мы вышли за ограду и пошли по железной дороге. За ней ухаживали, вырывали траву, засыпали гравием пустоты, и идти по шпалам было легко. Как мне казалось, именно отсюда открывался самый красивый вид: Новое кладбище уплывало назад, а впереди высилась старая каменная ограда под сенью старинных, согбенных временем дубов и пожилой ольхи. Чуть левее и ниже — мы находились на небольшом холме — виднелись старинные улочки, узкие, улыбающиеся колеями, оставшимися от поколений повозок, и каким-то чудом сюда доносился шелест фонтана. Алиса без конца оглядывалась, и я заметил: — Можешь не бояться, дорога не действует. Она пожала плечами, грудь всколыхнулась. Я схватил себя за щёку и отвёл взгляд.

— Как я могу бояться с тобой? — громко и весело спросила Алиса. Я заметил, что немного приосанился. Но руку от щеки не убрал.

— А этот… тот богатырь, который совершил геноцид над волком. Он кто, сын этому Ме-е-ле? — она произнесла слово осторожно, по слогам, будто боялась ему навредить.

— Ильмаре? Он не богатырь, он бог. Нет, он сам по себе.

— Тогда откуда он родился? Ответа на этот вопрос я не знал, и поэтому ответил уклончиво: — Откуда возникают боги в древних мифах… вот, это — Мелово кладбище. Одна из легенд говорит, что оно так называется от имени Мееле.

— Олрайт, — говорит Алиса, оглядывая старинные каменные кресты с теснящимися на них буквами и каменные плиты с выбитыми на них рассказами о древних смертях.

— Чувствуется дух времени, — сказал я. Он и впрямь чувствовался: могилы сидели тесно, и приходилось перешагивать через одни, чтобы посмотреть другие. Местами время

изъело камень, сточило, скололо, сделав буквы неразборчивыми. В углублениях плит собралась вода, «Совсем как в том валуне, Деде», подумалось мне. — Здесь похоронены знатные русские, моортские и прочие деятели, кому не повезло умереть здесь и чьи родственники не захотели, чтобы он был сожжён и развеян согласно нашему обычаю. Здесь есть могилы шестнадцатого века. Наверняка были и более ранние, но сама понимаешь — дерево…

— Очень интересно.

— Ты не удивлена. У вас в столицах такое есть? Она улыбнулась и повернулась ко мне. Грудь колыхнулась, и большого труда стоило разговаривать с Алисой, а не с ней.

— Хватает, — сказала грудь, то есть Алиса. — Приезжай в Петербург. Там есть могилы Достоевского, Тургенева…

— Обычные люди тоже интересны, — возразил было я, но, вспомнив своё недавнее фиаско, засунул язык в задницу и повёл привередину вдоль кладбища к Старому городу. На надгробие одной из могил уселся ворон и равнодушно, без страха, смотрел, как мы проходим в двух шагах от него. На дорогу из кустов вышла кошка, настороженно замерла, подняв остренькие ушки, и удрала в щель между приподнятым корнем дуба надгробием и землёй. Раздался треск, и перед нами оказался Сутулый Пёс. Я спросил: — Ты чё тут делаешь?

— А что надо! — окрысился он. — Гуляю! Я приметил в его руке прозрачный пакет с чем-то вроде мяса внутри, и разозлился.

— Ты опять за старое! А ну пошёл отсюда, пока не… Сутулый был псиной наученной: смылся, не дожидаясь конца фразы.

— Скажу Ильичу, что опять сюда ходит… — пробормотал я.

— Кто это?

— Да так. Одноклассник. Сейчас бы все тонкости заезжим бабам рассказывать. В Старом городе мы задержались дольше. Алиса со столичным снисхождением осмотрела фонтан: скульптурную композицию из волка, рыбы, ящера, оленя, коршуна, барса и медведя, над которыми раскрылся водяной зонтик.

— Это как бы пять стихий, — объяснил я. — Вода, воздух, земля, небо и подземелье.

— Какая прелесть! — сказала она и, кажется, искренне. Алиса с удовольствием прогулялась со мной по улицам, зашла в дома, где останавливались упомянутые ею Тургенев и Достоевский, а также Грибоедов. Я провёл её по музеям-квартирам и музеям, рассказывавшим о зарождении Азеренова, показал раскоп, в котором пятый год копошились весёлые археологи. Им Алиса очень понравилась, они активно зазывали её на чай, так что мы еле ушли. Потом я показал ей дома, использующиеся как хранилища праха, а также зашли в пару пустых. Все они были маленькими и длинными — самый высокий доходил до отметки в три этажа. Но внутри, а иногда даже снаружи, их покрывали резные детали, роспись, тут и там попадались дверные или оконные ручки в виде головы медведя или волка.

— Опять он, — пробормотала Алиса, глядя в окно.

— Кто? — почему-то я подумал об археологах, затем — о Сутулом.

— Мужчина, — она показала в окно. Там и впрямь замерла приземистая фигура в тёмном. — Он идёт за мной от гостиницы. Он отстал на кладбище, и вот появился опять.

— Тебе кажется.

— Я тебя услышала, — Алиса помолчала. — Идём дальше? Рощу мы осмотрели ещё быстрее. Алиса вскользь глянула на вырезанные на стволах деревьев божественные и предковые лица, на Деда, на реконструкцию воздушного погребения моортского шамана: четыре обтёсанных столба высотой с пару Алис и венчавшую их площадку.

— Считалось, что шаманы — дети Ильмаре, и должны возвращаться в воздух, — объяснил я. — Сейчас типа шаманов развеивают над рекой. А прах обычных людей ставят в старые дома. Алиса равнодушно кивнула.

— И это всё? — спросила она. Я невольно нахмурился.

— Да.

— У вас богатая культура, — вежливо сказала она. — Но мне кажется, твоя подача… однобокая. Когда пришла советская власть, разве они не заставили забыть свою религию, свои корни, заменив это каким-то музеем? В этих домах ещё можно жить, в этой роще — молиться. И вынести из этого выгоду. Подумай над этим.

— А чё тут думать? — удивился я. — Цивилизация приходит, и люди перестают жить, как раньше. Я рад, что мы не хороним шаманов на деревьях и не моемся в реках. Я люблю купаться, но горячий душ круглый год гораздо лучше. И учёный лучше шамана, — она открыла рот, и я заговорил быстрее: — Кроме того, гораздо больше культура моортов пострадала во времена царей. Представь себе, от церкви. Нас четыре раза за всю историю пытались сжечь вместе с рощей, бессчётное количество раз пытались уничтожить достояния культуры. Затихло это только за пятьдесят лет до революции! Когда сюда пришла советская власть, они переселили людей в удобные дома, а эти — для музея. Учёные стали восстанавливать утраченные мифы и обычаи, которых оказалось немало, а ещё сюда наконец пришло образование. Говорят, сюда приезжал сам Сталин.

— Я тебя услышала. Ты взрослый человек, Иван. Цивилизация, как ты говоришь, это хорошо, — она шла медленно и на горбатом мосту через Ильмаку даже остановилась, глядя куда—то в воду. Подёргала замочек с вечными «Саша+Ваня=». Недавно Ильич поручал их срезать, а уже опять прицепились. — И будущее не должно страдать от консервов. Понимаешь, да? Вам не нужно столько земли под кладбище. Вам нужно либо заселять сюда людей снова, либо начать мыслить по-современному. Гораздо лучше будет для людей, если вы построите здесь ТЦ, а в пустых домах устроите гостиницы, воркшопы, лофт-проекты. Молодые люди смогут заниматься предпринимательством, создадут стартапы, будет много рабочих мест!

— А что, сейчас рабочих мест нет?

— Какая выгода молодёжи от пыльных статуй? — спросила она, и я всё понял. Я открыл рот, чтобы попросить её не дурить мне голову — и закрыл.

— Это нужно. Человек без прошлого — что тряпка в воде, — повторил я. — Потому что без корней. Подумай над этим.

— Это кто тебе сказал? Ты хоть понимаешь смысл фразы, которую говоришь, Иван? Или механически повторяешь то, что тебе говорили какие-нибудь ограниченные мамы и папы, которые боятся сделать лишний шаг не по инструкции? — как она это протараторила, не останавливаясь, ума не приложу. — Может, пора наконец подумать своей головой? Увидеть правду? Я сделал вдох и ме-е-е-едленно выдохнул. Хватит с меня одного фиаско за этот месяц.

— Экскурсия закончена, расходимся. Алиса начала что-то говорить, но я пошёл вперёд, игноря её слова. Так бы и ушёл. Но позади раздался Алисин вопль, и в мою спину впечаталось что-то мягкое, а плечи обхватили трясущиеся руки.

— Ваня! Ваня, ты не бросишь меня?

— Чё? — я высвободился.

— Он идёт за мной, Ваня, тот мужчина за мной идёт! И я даже не уверена, что он белый…

Алиса оглянулась. Довольно далеко от нас, на выходе из рощи, стоял и рассматривал деревья какой-то мужчина. Тот или не тот — непонятно. Вроде бы похож. Мы быстрым шагом прошли аллею насквозь. Народу было немного, но всё-таки хватало, и тень позади не догоняла нас. Пока не догоняла. Вскоре мы оказались у выхода. Я хотел отправить Алису дальше, в город, но она вдруг вцепилась в мою руку и произнесла: — Нет! Я оглянулся. Силуэт стоял, делая вид, что рассматривает здание администрации.

— Я пока зайду к замдиректора…

— Я с тобой. Я взглянул на статую медведицы. Она с осуждением разводила лапами, но поделать ничего не могла. Мы быстрым шагом пошли в административку и махом поднялись по лестнице. Я подёргал ручку двери. Кабинет был уже заперт: Ильич ушёл. Алиса тут же прилипла вздёрнутым носом к коридорному окну.

— Пойдём, — сказал я. — Посажу тебя в такси. Доедешь, и всё хорошо. Только без лифчика не ходи. По-моему, Алиса меня не услышала. Она вдруг вскрикнула, всплеснув руками: — Он идёт сюда!

— Ну идёт и идёт. Убедим его посторониться, — я начал спускаться по лестнице. Алиса, подумав, последовала за мной. Я шёл и говорил себе: ну чё мы, как голуби, вспорхнули и удрали? Может, человек увидел экскурсию и идёт за нами, подслушивает, чтобы деньги не платить. И такое тоже бывает. Если кто узнает, что я туриста испугался, это будет фиаско номер два. С человеком мы столкнулись на выходе. Он сухо посмотрел на меня, на Алису и достал из кармана нож. Да, просто вот так, как мобилу или пятьдесят рублей. Небольшой и узкий нож. Тусклый. С засохшими коричневыми пятнами. С кусками чего-то, прилипшими к клинку. Мы, не сговариваясь, развернулись и побежали вверх. Раз, два, три, десять, пятнадцать, двадцать… Он почему-то не бежал. Прихрамывая, карабкался по лестнице, оступаясь и сползая по лестнице вниз, будто пьяный. Его тело издавало скребущий звук, и он снова оказывался на ногах, и упорно лез за нами, неизменно держа лицо кверху. Я остановился на втором этаже.

— Стой! — закричал я Алисе. — За мной, к чёрному ходу! Но Алиса, как парнокопытное, уже ничего не соображала: добежала до верхнего этажа и скрылась в коридоре. Пришлось вернуться за ней. Когда я её нашёл, она дёргала запертую дверь в кабинет Директора. За спиной, в начале коридора, уже раздавались шаги, так что туда путь был отрезан. Пришлось окрикнуть девушку, чтобы она отошла наконец: ключ у меня был, и впустить нас мог только я. Алиса, тяжело дыша, отпрыгнула, а я вставил его в замок и провернул два раза. Руки у меня только чуть дрожали. Едва дверь открылась, Алиса ломанулась вовнутрь и потянула её за собой. Я едва успел просочиться следом. Покрутил пальцем у виска и закрыл задвижку. Алиса с непонятным мне выражением то ли раздражения, то ли ужаса переводила взгляд то на меня, то на покрывавший дверь моортский орнамент. Он особый: похожи лишь противоположные части рисунка, условные север и юг, восток и запад, а всё, что между — имеет самые неожиданные вариации и включения. Например, здесь на юго-западе был приделан стилизованный человек с головой оленя.

Дверь у Директора была старая, входная то ли с чьей-то дачи, то ли с квартиры. В ней даже сохранился глазок. К глазку я и приник. Силуэт появился в коридоре. Медленно огляделся. Подошёл к нашей двери, пряча лицо под капюшоном. Уткнулся в неё лбом. Тут же отскочил, будто обжёгся. Замер. Прошла минута. Другая. Человек по-прежнему стоял.

— Всё, мы здесь надолго, — я обернулся к Алисе. Она уже сидела за компьютером, глядя пустыми глазами в чёрный экран. — Враги у тебя есть? Хотя о чём я спрашиваю, твои взгляды…

— Нормальные взгляды не… не… не невротичного человека!

— Ты обвинила меня, что я думаю не своей головой.

— А это неправда? Так, как ты, говорят только мамины-папины сыночки. Я не нашёлся, что ответить, кроме: — Мой папа погиб.

— Твоего отца тоже убило кладбище! — Алиса подняла палец вверх. Но на лице у меня, видимо, отразилось что-то совсем зверское, потому что она опустила руку и чинно опёрлась на стол, глядя в сторону. — Иван, Иван. Ты продолжаешь следовать пути шаблонов, вместо того, чтобы выйти из зоны комфорта и обрести свою индивидуальность. Вот ваш директор был прогрессивной личностью.

— Ты говорила с нашим директором?

— Я не общалась с ним, — сказала она, подчеркнув слово «я».

— Он умер.

— Я знаю. Я тебя услышала. Смотри ты на мир шире, ты бы уже понял. Она вдруг заинтересовалась видом на Старый город за окном, и говорить ей что-то стало глупо: будто общаешься со Стёпкой. Отца убило кладбище! Надо же такое взбреднуть. Настенные часы медленно шинковали время: клац, клац, клац, как ножом по разделочной доске. Время не сопротивлялось. Даже разрезанное на множество прошлых, настоящих и будущих, оно остаётся неделимым. Такой идиотский парадокс. Изредка я поглядывал в глазок: человек всё стоял там, и, кажется, не двигался. Алиса встала, подошла к окну. Помахала мобилой.

— Чё, хочешь кинуть?

— Сеть не ловит, — сказала Алиса, и я прямо почувствовал в её голосе упрёк за невыхождение за рамки. — Иван, включишь компьютер? Я пожал плечами.

— Включай. Алиса мгновенно оказалась у компьютера и щёлкнула кнопкой. Старый процессор тоскливо зашуршал, жалуясь на стреляющие провода, ноющие микросхемы и барахлящий вентилятор. Монитор осветил комнату, успевшую погрузиться во мрак по пояс. Надо же. Я и не заметил, что уже стемнело. Я включил свет. Всё равно этот знает, что мы тут. Так хоть служба безопасности заинтересуется, что это мы тут делаем. Кабинет у директора небольшой и набитый под завязку просто всем. Распечатками, папками, скоросшивателями, книгами, газетами, статуэтками. Целая полка в шкафу была отведена под предметы быта моортов, древних и не очень: от напёрстков и кувшинчиков до игрушечных медведей и полотенец с чёрным орнаментом, похожим на тот, что на двери.

Верхнюю полку украшает рисунок «инь-янь» с подписью: «Ваня Ожешко, 6 лет, герб Азеренова». В смущении я забарабанил пальцами по столу. Интересно получилось. Не каждый день прихожу в кабинет директора, и, честно — мне понравилось. Даже хотелось остаться подольше. Немного. Всё-таки мамка должна приехать. Без меня ничего ведь не сможет. Чудовищные гробоподобные часы на стене продолжали тяжёлым маятником отрезать от времени по куску. Глядя на них, я подумал, что отчасти Алиса права, и какое-то прошлое точно стоило бы развеивать по ветру. Например, эти часы.

— Тут пароль, — наконец сообщила Алиса.

— И чё?

— Ты должен знать, Ваня.

— Нет.

— Ни бумажки, ни блокнота с паролями? Я проигнорил, и Алиса продолжила щёлкать клавишами.

— Хакервумен, — пробормотал я, имея в виду мем про хакермена. Только как бы женский. Алиса проигнорила. Видите ли, я повторяю фразы, которые сам не понимаю. И делаю вещи, которые… как бы делаю, потому что так заведено. И папу убило кладбище. Склад перлов. Мужикам расскажу — обоссутся от смеха. Но ведь так и есть… ну только кое-что. Про вещи, которые так заведено делать. Я всегда знал, что буду работать на кладбище, и даже не думал о чём-то другом. Даже представить не мог, что у меня есть какие-то другие перспективы. Ну и папа погиб, защищая кладбище, так что… может быть, не так уж она не права, эта Алиса. Всё я сам понимаю, не тупой. Когда тут думать, выбирать, если ты всю жизнь мечешься между домом, школой и кладбищем? Вот сдам ЕГЭ, появится время, и подумаю ещё раз.

— «И-и-ильма-а-аре-е, мы ждём Ильмаре», — пробубнил я. Хакервумен наконец сдалась. Посмотрела на меня ещё, спросила в пустоту: «Нет, да?» и выключила компьютер. Нервно спросила: — Он ещё там? Я посмотрел в глазок.

— Да. И не шевелится. Алиса поёжилась.

— Я всё понимаю, — сказал я, но уже вслух. — Может, даже побольше тебя.

— Олрайт. Откуда я знаю про смерть вашего директора?

— Про это все знают.

— Нет. Я знаю кое-что ещё. Знаю о договоре, в котором говорится о храме, который построят на месте одного из ваших кладбищ — Юрского, что ли. Что ты на это скажешь? Я сначала не уследил за её словами. Вечер, маньяк под дверью, думаешь не о том. А потом как понял!

— Ты чё, наговариваешь на нашего Директора?

— Окей, какие мы в систему встроенные. Понимай, как хочешь. Но, когда здесь начнут рыть котлован… скажи, Ваня: тебе нравятся храмы? Я промолчал. Раздражение копилось, рубцевалось внутри вместе с каждым тиканьем гробоподобных часов. А ещё Алиса тут пи… щит. Я отошёл к окну. На улицах Старого города зажглись фонари, и один мигал. По дороге трусило двухголовое чудовище: правая — медвежья, левая — волчья. Я крикнул ему: — Эй! Эй, сюда иди!

Но чудовище меня не услышало и вскоре исчезло в переулке. Я проверил мобильный: связь у меня была, даже Н+. Первым порывом было набрать Ильича, но тут же я понял: мы с неизвестной туристкой сидим в кабинете директора, а другого места спрятаться не нашли. Вот я дебил! Тогда открыл болталку. Грива накидал мемасов про тупое говно и ржал над ними на пару с Дроном. Даже жаль было прерывать. Я: Мужики тут проблема Я проводил экскурсию Какой-то тип загнал нас с девушкой которой я экскурсию проводил, в кабинет директора Мы тут заперты одни Я украдкой бросил взгляд на хакервумен. Алиса скинула кроссовки и теперь сидела, прислонившись к стене. Задумчиво разглядывала панно на стене, изображавшее четверых богов. Первый держал в руках весы и строго смотрел на зрителя. Второй замахивался на первого огромным камнем. Третий лихо скакал по небу на тройке лошадей. Четвёртая сидела в лесу меж двух ручьёв: с чёрной и с белой водой.

— Вань, — тихо позвала Алиса. — Кто это?

— Мееле, Беру, Ильмаре и баба—Юва.

— Юва? А не Яга? — снисходительно спросила она. Я проигнорил и заглянул в беседу. Андрей: Мы криске не скажем  Красивая? Василий: *гифка* *гифка* *гифка* *гифка* Я: Убью В чс отправлю Алиса продолжила излияния: — А Беру — это громовержец.

— Да, — сказал я, пытаясь вести беседу и там, и тут. — Он кидается с неба камнями с такой силой, что высекает огонь. Но он никогда не попадает в настоящего моорта.

— Почему?

— Долго рассказывать. Алиса оглянулась на дверь и вздохнула. Я тоже вздохнул.

— Ты вызывала полицию?

— Да. Сказали — убьют, тогда и приходите.

— Похоже на них.

— Я тебя услышала. Я глянул в глазок. Тень ещё стояла там, даже не поменяв позы. Экран мобилы зажёгся, оповещая о сообщениях, и только сейчас я заметил время. Пол-одиннадцатого ночи.

— Мне очень надо домой, — процедил я сквозь зубы. Алиса только пожала плечами. Василий: *гифка* *гифка* Я: Мужики, я серьёзно Мы не можем выйти Там это чмоэ Нужны идеи пж Или мозги заспиртовались Василий: Лол *гифка* Андрей: Да расслабся и радуйся красотке Игорь: Звони Главному. Алексей: А через окно? Алиса молча смотрела на меня. Я глянул в окно ещё раз. Третий этаж, внизу растёт сирень. Ещё даже не распустилась, бедняга. Но, как я читал во «Снах трёх разумов», человек пойдёт на любые преступления против природы, чтобы спасти себя. Когда я предложил Алисе выбраться через окно, она обрадовалась, будто я не знаю что сделал. Мы сняли джинсы… Дрон бы сейчас поржал. Я стащил с себя ещё и футболку, посмотрел на Алисину майку и, решив быть добрым, разрешил ей оставить верх. Мы связали между собой всю одёжку и спустили, привязав к оконной ручке. Получилось норм так, при желании слез и спрыгнул. Не знаю, что бы из этого вышло. Может, даже чё-то хорошее. Но из кармашка алисиных джинсов что-то выпало и, увернувшись от протянутых сиренью ветвей, спланировало на газон.

— Чё это?

— Салфетка, — Алиса в трусах нетерпеливо приплясывала у окна, и почему-то мне было скорее смешно, чем... ну чем что-то ещё. Даже несмотря на обтянутую майкой грудь без лифчика. Может быть, поэтому я и услышал шорохи.

— Быстрее! — шипела Алиса.

— Тихо. Алиса замолкла, начав приплясывать ещё интенсивнее. Я бесшумно прошёл к глазку двери. Тень уходила.

— Что происходит? Я бросился к окну начал затаскивать одежду обратно.

— Олрайт, тебе просто нравится на меня смотреть? Я поняла тебя. Но…

— Молчи. Тень появилась на газоне под нами и медленно подняла салфетку. Алиса накрыла лицо фейспалмом, а у меня вырвалось: — Вот псина.

Андрей: О молчит Пятьдесят оттенков экскурсии  Фотку её кинь Я: Мужики этот сидр нас услышал как мы вылезали, чуть не поймал Ещё идеи го Алексей: Идея одна. Иду на вы. Джо со мной. Я: У него нож Алексей: У меня тоже. У джо баллон с перцем. У твоего сидра пригорит  Прорвёмся. Вы ещё у директора? Я: Да Алексей: Почему там? Это не подстроено? Я задумался. Украдкой посмотрел на Алису: она вполголоса ругалась, влезая обратно в джинсы. Глупость какая-то. Я: Нет Василий: *гифка: Джотаро кивает и идёт, подпись: «В деле»* Андрей: только сел посрать. лан буду — Попробуем выйти, — бесцеремонно влезла Алиса. — Сейчас. Я выглянул: мужик стоял под окнами.

— Присмотри за ним.

— Зачем? Опять ваши морсткие штучки?

— Просто присмотри, стремаешься, чё ли? Алиса закатила глаза и встала у окна. Я открыл дверь. Хакервумен вскрикнула: — Уходит! Я закрыл дверь. Подошёл к окну.

Человек, успевший войти в здание, быстрым шагом вернулся к платку.

— Это какой—то хейтер, — прошептала Алиса. — Он знает обо всём, что происходит здесь. Она достала мобилу и напечатала: «Нужно общатся тут. Нас прослушивают. Я сделаю селфи и отправлю в инстаграм, вдруг увидят и придут за нами».

— У тебя же связи нет. Алиса проигнорила. То связи нет, то инстаграм... Может, то, что написал Алик — не такая уж глупость. Идиотка! Отняла у меня столько времени! Я приоткрыл дверь и постоял так, вслушиваясь. Услышав торопливые шаркающие шаги, закрыл. Тень подошла, стукнулась лбом в дверь и пошла обратно. Метнувшись к окну, я пронаблюдал, как она возвращается к месту, где нашла платок. Потом раздался стук в дверь. Алиса вцепилась в мою руку. Я с трудом высвободился.

— Пусти! Я посмотрел в глазок и увидел хмурые рожи. Издав неясный даже для меня самого возглас, я впустил их. Алик с Джоджо явно после борьбы — с рюзаками, в спортивках. Последний — нервный, дёргает себя за торчащие из-под анимешной кепки волосы. Очки коекак выпрямлены, но всё равно одна дужка кривая. Дрон тоже с рюкзаком, явно с Сашкиным — судя по мимимишным значкам, но набит он был чем-то бряцающим. А вот Грива не заморачивался: в мятой футболке с пятнами и мятых же джинсах.

— А ничё такая! — завопил Дрон. Алик покачал головой и сказал Алисе: — Здравствуйте. Алиса сделала улыбку.

— Ваня, это кто?

— Это мои друзья, они нам помогут, — сказал я.

— Бэнг-бэнг, батя в здании, женщина! — авторитетно заорал Дрон, вытаскивая из рюкзака какие-то вилки и столовые ножи с тупыми концами. — Где он? Алиса, одарив меня эдаким взглядом тёмной властелинши, коротко указала на окно. Сама не двинулась с места. Дрон не обратил внимания на игнор. Подошёл к окну, постоял, задумчиво глядя вниз и перекидывая ножик из руки в руку.

— Ты хочешь его кинуть? — спросила Алиса. — Ты дурак, бигбой?

— Да он же тупой! Не страшно! — воскликнул Дрон, прищурился и бросил нож. Алиса накрыла лицо фейспалмом. Раздался звонкий стук, и всё. Человек внизу больше никак не отреагировал. Мы с Аликом посмотрели на Алису. Она убрала руки от лица.

— Каска? Это каска? Скажите, что это каска!

— Тупица, — сказал Грива. — Эт было б видн-. Алик озадаченно нахмурился. Джоджо округлил глаза.

— Мужики, я понял. Это кто-то из Рощи. Как сегодня… — Джо дёрнул себя за вылезшие из-под кепки волосы. — Может быть… мертвяк. Мы притихли. Бросаться, пусть даже и впятером, на кого-то из Рощи… тогда вообще странно: зачем ему помогать Алисе. Алик, наверное, уже придумал гипотезу, но рассказать не мог: Алиса опять вцепилась меня, как в любимую игрушку.

— Какой-то бомж, я правильно поняла? — высоким голосом спросила она. — Прогоняйте его! Вас пятеро белых мужчин против одного маргинала. Мы переглянулись.

— Тут надо ещё человек пять, — нерешительно произнёс Джоджо. — Или подтянуть знающего, Иван. Пора звонить Главному.

— Когда мы пробирались сюда, мы видели в окне на первом этаже, в нём свет, — сказал Алик, проигнорив Джоджо.

— Кто-то из безопасности! — я хлопнул себя по лбу. Алиса пожала плечами. Дрон заорал: — Я туда пойду! Я с оружием!

— Позвонить?.. — пытался сказать Джоджо, но его перебили одновременно я и Грива: — Я схожу и приведу.

— Не, я. Оп-сно, а вы сл-баки, — Грива мотнул спутанной шевелюрой. Алик взял управление в свои руки.

— Иван, ты иди с Дроном. Это здание — ты его хорошо знаешь. И тебя здесь знают. Дрон пусть идёт с тобой: у него железки. Грива забубнил, споря, но его никто не слушал. Я снял ключ от кабинета директора с кольца и отдал Алику. Успел заметить, как Алисины глаза задержались на его руках, а затем стало не до того. Мы с довольным Дроном быстро выскользнули из кабинета. Коридор встретил нас тишиной. Мёртвой. Вневременной. Пустой. Позади осторожно щёлкнул замок. Мы бесшумно прошагали по паркету. Еле слышно бряцали дроновы ножи и вилки, взяв на себя долг по разрезанию времени. Им это шло больше, чем тяжёлому маятнику гробоподобных часов. Дошли до лестничной площадки. Дрон начал спускаться. Я остановил его, придержав за плечо. Внизу прозвучал осторожный шаг. Ещё. Мы двинулись к запасной лестнице. Моё собственное дыхание наполняло мир. В ушах шумело. Пару раз лязгнули дроновы приборы, я показал ему кулак. Вот и дверь. Я открыл её своим ключом, выпуская Дрона. Медленно открыл. Скрииииииииииииииип!

— Твою мать, — пробормотал Дрон и выскочил на лестницу. Я последовал за ним, захлопнул, дрожащими руками закрыл и помчался вниз. Уже пролетая поворотную площадку, я поднял глаза: тень стояла и смотрела сквозь прозрачную дверь. Потом по стеклу ударили. Слабо: оно только коротко лязгнуло. Последние ступени я перепрыгнул.

— Он нас видел?!

— Пёс его знает. Греби быстрее. Перескакивая через ступеньку, мы рванули на первый этаж. Потом Дрон запнулся и с грохотом свалился вниз. Эхо от шума и вопли моего напарника слышал, наверное, весь город. Я перепрыгнул сразу через несколько ступеней к нему.

— Дрон? Он поднял голову, и я увидел, что у него рассечён лоб, и кровь заливает глаза. Я помогал ему подняться на ноги, когда дверь на лестничную клетку открылась. Мы замерли. Дрон полез в рюкзак и вытащил нож. На пороге показался человек. Он сделал несколько шагов и выглянул на нашу площадку. Суров! Это был Суров. Он оценивающим взглядом окинул Дрона и меня. Скрестил руки на груди:

— Иван.

— Слава Мееле! Ильмаре слава! — я мог выговорить только это. Дрон брыкнулся: — Он чё, припёрся не из Рощи?

— В смысле? — насторожился Суров. Я кратко, как мог, обрисовал ситуацию. Дрон пыхтел и промокал рукавом кровь. Я думал, Суров сразу побежит вытаскивать Алису из кабинета директора, но он начал спрашивать: — После того, как салфетка упала, мужчина появился мгновенно? Или прибежал, теряя тапки?

— Пришёл, конечно, — ответил я раздражённо. К чему эти тупые вопросы?

— Когда ты открыл дверь, сколько времени прошло, прежде чем он появился? Оказавшись на месте, он стоял и смотрел на дверь?

— Да не знаю, секунд двадцать. Ткнулся в неё, как слепой, и свалил вниз опять, где салфетку нашёл.

— Ясно, — Суров помолчал, раздумывая. — Ждите. Суров исчез. Дрон опять испустил вой, но уже тихий: — Пошёл мочить козла! Без нас! И продолжил размазывать кровь по лицу. Раздались шаги. Мы затаили дыхание, Дрон опять вцепился в свой нож, но это снова был Суров — теперь с небольшим чемоданчиком в руках. Раскрыл его, намочил вату чем-то из флакончика, сказал Дрону: — Что стоим? Подходим, не стесняемся. Обиженным не оставлю. Дрон подчинился. Суров в полминуты обработал рану, покрасил её йодом и налепил сверху большое полотно пластыря. Подумав, закрепил сверху вторым.

— Всё, гуляй. В пираты прямой дорогой, — сказал Суров. — А теперь показывайте, где ваш гость. Человек по-прежнему стоял под окнами кабинета. Вблизи он показался мне скорее чучелом, набитым соломой, чем живым и настоящим. Кажется, он даже не дышал.

— Э! — Суров свистнул. — Гражданин! Человек резко дёрнулся в сторону. Суров в секунду вытащил ствол и направил на него, но гость зигзагами скрылся в кустах. Суров, матерясь, помчался за ним, но вскоре вернулся, скалящийся и злой.

— Скажи друзьям, пусть барышню изымут из кабинета директора. Нечего ей там делать. Я вытащил мобилу из кармана и начал быстро набирать сообщение.

— Кр-р-руто! — завопил Дрон. Суров горько усмехнулся, сразу став будто бы старше.

— Вы молодцы, что не побоялись, вышли: сидели б сейчас, как сычи. Алису вывели. Алик вежливо держал её под руку, а она неестественно улыбалась. Следом громадой шёл Грива, а замыкал шествие Джоджо. Вид у него был не очень: он то и дело дёргал себя за нависавшие надо лбом пряди волос и, едва Алик и Алиса остановились, сел на землю, скрестив ноги. Суров хмыкнул и, замурлыкав себе под нос какую-то песенку, отправился обратно в корпус. Я коротко объяснил мужикам и Алисе, в чём дело, и по-моему, она не очень поверила. Мертвяка мы так и не нашли — спорю, вернулся в Рощу. Но мы всё равно проводили Алису до ворот и там она достала из кондукторской сумки кошелек, а из него — деньги. Подумала. Достала ещё. Протянула мне.

— Здесь больше, чем надо, — на всякий случай предупредил я.

— За незабываемый выход из зоны комфорта. Очень креативно, я оценила. А теперь выпусти. Я на неё посмотрел и не стал выделываться. Открыл дверцу, Алиса выскочила на улицу вперёд мертвяка и пропала в ночи.

Возвращаясь — нам всем было в одну сторону — в круге света фонаря мы увидели тёмную фигуру, чем-то похожую на мертвяка. Мы затаили дыхание. сунул руку в рюкзак, нашаривая там ножи. Мы с Аликом выдвинулись вперёд, закрывая собой остальных. Фигура приближалась — и остановилась, глядя на нас издали. Я сжал кулаки. Фигура вдруг заорала: — Парни, я чуток заблудился у вас. Где гостиница «Мор»?

— Не «Мор», а «Моорт», дебил столичный, — фыркнул Алик. И сразу фигура перестала быть похожей на мертвую. Когда я вернулся, мамы дома не было. Ну хоть вода горячая появилась. И на том спасибо.

4.

—…может и неплохо, если часть кладбища снесут и построят ТЦ, — я сморщился, пытаясь вспомнить одно из упомянутых Алисой слов. — Или воркшоп.

— Почему это оно? — Алик выпустил изо рта дым. Мне хотелось отобрать у него сигарету и затянуться разок, но я помнил, что бросил. И злился ещё сильнее.

— Меньше будет мертвяков.

— Так они — мертвяки — не с кладбища лезут. Оно ж православное.

— Кто их знает. Моорты прах развеивали, и ничего. Вот: надо возвращаться к корням. Забить на навязанную хрень и жить по-старому.

— И построить его — воркшоп, — Алик хохотнул.

— Чё такое-то? Чё ржёшь?

— Ничего. Если одно только кладбище снести, то звучит здраво. Мы медленно топали вдоль ограды парка. Я с неприязнью посмотрел на свешивавшийся в приветственном поклоне тополь, и не стал давать ему пятюню. В молчании мы дошли до школы.

— Вчера опять дома не ночевала, — буркнул я. Алику не надо было уточнять, про кого я.

— Трубку она, твоя мама, взяла?

— Да. Сказала не ждать и быстро сбросила. Алик покачал головой.

— Моя мама — она вчера тоже ей звонила. Сказала, твоя у жениха сидит. Говорила, голос у твоей мамы был такой, будто врёт. От моей это не скроешь.

— Не врёт. У меня есть фотка из больницы, куда на обследование ходит. Может, жених выселил её в гостиницу. Или в больницу. Мамка не любит больницы и чужие города. Мы переступили порог кабинета и разбрелись по местам. Пёс Сутулый злобно поглядывал на меня, и больших усилий стоило не роффлить — впереди, навострив уши правильной формы, сидела Крис. Я кинул на парту вещи и подошёл к ней, когда училка появилась в дверях. Пришлось тащиться обратно. Историчка была на позитиве. Она сообщила, что это (наконец-то!) последний урок с нами. Она лишь скажет три оценки: первая — за контрольную, вторая — за четверть, третья — за год. Две минуты всё было норм. Пока она до Гривы не дошла.

— Гривов Василий: 2-2-2, — сказала она. — Придётся, Вася, с тобой встретиться на следующий год. Грива побледнел и поднялся. Дрон схватился за голову и выдал звук: «Уй». «Грива, ты заткнись», — вполголоса приказал Алик, но Васю уже несло.

— У м-ня всё пр-вильно! Вы не им-те пр-ва! — заговорил он. — Я на сто б-лов решил!

— И у меня куда-то пропал лист с ответами, просто удивительно, Гривов.

— Я решил! Вы п-см-трите!

— Школа — это воспитательное учреждение. Видимо, я должна научить тебя, Гривов, что жульничать и воровать чужие вещи — плохо. Садись, а то буду вынуждена вызвать твоих маму и бабушку. А твою бабушку волновать нельзя, Гривов. Грива садиться отказывался. Алику и Дрону пришлось силой приземлять его на стул. После урока Грива ушёл. Злость ослепила его, и он сшибал с ног всех, кого видел. В основном это была мелюзга, но попалась и пара ваз с цветами. Я только понадеялся, что никто на него не стуканёт. Алик отозвал нас в угол коридора. Внимательно оглядел пространство вокруг и вполголоса выложил свой план. Выслушав, мы серьёзно кивнули: типа, в деле. Джоджо, осознав, что единственный не отметился на участие, вспотел и забормотал: — Мужики, вы чё? Если нас поймают, нас тоже на второй год. У меня не такие планы, меня родители сожрут, если…

— Тебя никто на второй год не оставит, Жижа! — заорал Дрон. Я и Алик шикнули на него. Огляделись. Мимо прошла, цокая пятиметровыми каблуками, завуч, но на нас внимания не обратила и скрылась за поворотом.

— Никого не оставят, — сказал я. — Нас за школу не наказали, и тут не накажут.

— Потому что не было поджога, а сейчас состав преступления налицо…

— Только на твоём лице, Жижа мажорная!

— Дрон, угомонись. Какой он, состав? Никакого. Мы лишь вернём её — справедливость. Джо, ты же лучше всех разбираешься в программах, — терпеливо сказал Алик. — Заберёшься в систему, исправишь Гриве оценки и всё, это дело шито. Не ломайся, не баба! Джоджо нервно дёрнул себя за волосню и согласился. Без него весь план не имел бы смысла. Джо дружил с компами так, как ни один знакомый не мог. Вроде, когда он был мелкий, его даже гением называли, просили, чтобы куда-то уехал, а его родители отказали. Типа нечего ему в программировании делать, у нас тру семейный бизнес. Интереса у Джо это не отбило. Пентагон в пятнадцать он не взламывал, но кое-чем похвастаться тоже мог. Впрочем, на его жизни это никак не сказывалось. Чтобы не привлекать внимания, решено было действовать сразу после уроков, пока младшие классы ещё сидят в школе. Первый кабинет мы открыли при помощи Дрона, отвёртки и стыренной им у сестры шпильки. Пока Джоджо возился у компа, мы с Дроном держали дверь.

— Оно не подключено к сети, — объявил Алик, и мы удрали. В следующий раз мы поступили умнее. Выбрали один из кабинетов математики, и тут всё прошло гладко. Джоджо нашёл в ящике стола логин-пароль, залез в систему, пошуршал там. Дрон, стоявший у него за плечом, хихикал: «Журнал невозможно взломать», говорят они. А у нас есть Джо. Лол». Наконец Алик объявил: — Оно готово! У Гривы три. Валим. В этот раз мы даже закрыли кабинет за собой. Дрон тут же начал строчить в общую болталку призыв забухать в честь окончания учебного года. Но как всегда, всё легко не бывает. Мы уже направились к выходу, когда путь нам преградила завучиха.

— Мне нужно поговорить с Ожешко, — строго произнесла она. Дрон открыл было рот, чтобы заорать что-нибудь вроде: «Иван не один это сделал!», но кто-то наступил ему на ногу. Алик поинтересовался: — Зачем вам он — Иван?

— С каких это пор мне нужно разрешение Савичева на разговор с Ожешко? — удивилась завуч. Дрон опять открыл рот, чтобы что-то сказать. Теперь на ногу ему наступил я. Сказал: — Я готов. Даже не думайте идти со мной, мужики. Алик поднял брови. Я покачал головой и поднялся вслед за завучихой в её кабинет. Вообще завучей было два, но вторую я никогда не видел. Болтали, что она занимается какой-то работой с документами. Хотя как это связано с тем, что её никогда не бывало на месте? Не знаю. Вот и сейчас второй стол пустовал, идеально прибранный, будто там вообще никто не сидит — или даже сидит никто, невидимый и могучий, камень, на котором покоится школа. Зато стол нашей заучихи был завален гипсовыми зверями и игрушками из «Киндерсюрприза», канцелярскими принадлежностями и десятком флешек. На монитор сбоку прилепились пыльные мишки. Руки чесались стряхнуть всё это на пол, но я просто сел на стул напротив.

— Говорите сразу, — сказал я. — Вы по поводу Гривы? В смысле, Гривова? В том, что мы исправили ему оценку, вы обвиняете меня? Завучиха моргнула.

— Вы исправили ему оценку? Я с трудом удержался, чтобы не ударить себя кулаком по голове. Дебила кусок. Надо ж так офиаскиться в самом конце учебного года… теперь точно выгонят. Но завуч вдруг улыбнулась.

— Вот молодцы, — она схватила мою руку и пожала её. — Иван, золотой ты наш человек! Какое ярмо ты с нас снял!

— А? Чё снял?

— Ты не представляешь, как нам не хотелось пестовать этого молодого человека ещё целый год, — объяснила завучиха. — Мы очень просили Ольгу Вячеславовну не ставить ему два, но она… очень щепетильная в этом вопросе и отказалась идти навстречу даже под угрозой лишения премии. Благодарю от всей души, ты так выручил!

— Рады стараться, — ляпнул я.

— Я хотела поговорить не об этом. Я хотела поговорить о тебе, Иван. Я вижу, как ты стараешься: тянешь и школу, и работу, и так прекрасно написал контрольную…

— На четвёрку.

— Это всего лишь волнение, на ЕГЭ будет лучше, — отмахнулась она. — Поверь моему опыту. Вот в анкете в начале года ты написал, что хочешь пойти работать на кладбище, — она достала из горы вещей тетрадный листок и положила передо мной. — Ты не передумал?

— Нет, — я пожал плечами. — А у меня как бы есть выбор?

— А разве нет? Иван, ты же такой умный. Зачем тебе это ярмо? Ты молодой, ты можешь поступить в Москву или в Петербург, или в Новосибирск, в Екатеринбург, в Самару, наконец. Остаться там жить, работать. Зачем тебе сидеть здесь? Я не давлю, но по сравнению с большинством из наших ребят, вот хоть тем же Гривовым, у тебя прекрасное будущее. Кладбище простоит и без тебя. Вот пусть Гривов туда идёт. А тебе нужно думать о себе, о маме.

— Мама болеет раком.

— Я сочувствую, — сказала завучиха после паузы. — Тем более надо думать о том, как получить достойную работу и уехать отсюда. Я понимаю тебя, здесь тебя многое держит, но потом будет трудно отсюда уйти. Нужно решать сейчас. Ты понимаешь? «Твоего отца убило кладбище!» — вспомнилось мне. Я сделал солидный вид. Завучихе это понравилось: она заулыбалась, сверкнула золотым зубом, и выпустила меня из кабинета. От вопросов в беседке я легко отбился. Грива, до которого дошла прекрасная новость об исправлении его двойки на трояк, весь лучился гифками, вставлял их к месту и не к месту,

мужики ржали с этого, и обсуждение быстро перешло в пересказ Дроном дебильных анекдотов типа «Почему на зоне нельзя наклоняться, когда над ней пролетает самолёт». Интереснее было почитать «Сон трёх разумов», что я и сделал, пока шёл домой длинным маршрутом. Мама всё ещё не брала трубку. Я покормил заглядывавшего в окно голубя, помахал дружно осуждавшим меня бабкам, прихватил еду от Арины Михайловны и отправился к Петру — делать тест на проклятия. Вроде и глупо, а всё ж так за маму будет спокойнее. Пусть хоть затроллит потом. На кладбище меня ожидал сюрприз. У ограды стояли несколько равнодушно-серых экскаваторов, похожих на крабор с оторванной клешнёй — и две группы людей с плакатами. Надписи на одних гласили «Долой кладбище!», на вторых — «Спасём кладбище!». Группы смотрели друг на друга озлобленно. Из второй группы меня окликнули: — Э, парень! Подпиши петицию за сохранение кладбища! Я замялся, как Джоджо. Разве что в позу дурацкую анимешную не встал. Вроде я и хотел, чтобы часть кладбище закатали. И Алик сказал, что звучит здраво, и вообще — может, я уеду. Ещё не думал об этом, но почему нет? Тогда мне будет всё равно, пыльное кладбище или ТЦ. С другой… не так быстро, что ли. Вот прямо сейчас чтобы эти… не, как-то это не очень. Я ускорил шаг, так и не присоединившись ни к одной из сторон. За спинами плакатов с надписью «Долой кладбище!» сидел Пёс. Тоже с плакатом, но интересовало в этот момент его другое: Сутулый гладил рыжую с подпалинами собаку. Она неуверенно замахала хвостом, ткнулась носом ему в ладонь. Я подскочил, замахнулся на животину, и она, заскулив, убежала. Я раздражённо повернулся к Псу.

— Скотина! Я тебя!..

— А не имеешь права, — ответил он, нагло глядя в глаза. — Смотри, сколько свидетелей. Засужу! Я оглянулся. И впрямь — оба клана уже мобилы достали и нацелили на меня. Разница была лишь в полюсах: одни злорадствовали, другие готовы были начать беситься. Я посмотрел в объективы и сообщил: — Я им расскажу, что ты животных травишь. А потом любуешься, как они умирают. И хвастаешься!

— Тебе не поверят. Ты же на собаку замахнулся, — сказал Пёс и скрылся среди плакатов «против». Те смотрели на меня презрительно. Кто-то уже убирал мобилу, кто-то держал её наготове. Нет, эти мне точно не поверят. Ещё и раскрасят за типа враньё. Точно так когда-то взрослые думали, что мы придумываем про Сутулого и животных. До того, как мы перестали пытаться им об этом рассказать. За воротами меня ждал ещё один сюрпрайз. Там вокруг админки наматывала круги Алиса, весело переговариваясь со вчерашней личностью, искавшей гостиницу «Мор». Девушка старалась делать вид, что не видит меня, и я подошёл к ней и спросил: — Привет. Ты ещё здесь? — и, поняв, как по-хейтерски это звучит, исправился: — Я думал, ты уже в аэропорту.

—Я тебя услышала, — проговорила Алиса и вздохнула. — Ваня, я бы была счастлива, чтобы оказаться подальше отсюда! Но не могу, я — авторка мероприятий в некотором смысле.

— Может, автор? Алиса закатила глаза, демонстрируя, насколько я отсталый. Мне даже действительно стало неуютно.

— Ничего ты не знаешь, Иван Ожешко!

— А этот мем я знаю, — перебил я Алису, но она меня не слушала.

— Если ты будешь отставать от трендов, ничего в жизни не добьёшься. Хотя чего я от тебя жду — провинция! — Алиса задумчиво посмотрела на собеседника, и вдруг её посетила мысль. — Придумала! Почитай мой паблик! Он называется «Алискин», по аналогии с «Молескин». Я лично кидаю туда статьи по вторникам, освещаю тренды. И отвечаю на все комментарии. Будешь наконец как молодёжь!

— Ок, — сказал я, неохотно доставая мобилу. Разблокировал, ввёл название паблика.

— И чё?

— Почитай, — в этот момент телефон хакервумен взорвался писком оповещений, и она быстро от меня отвернулась. — Ну у меня проект! Пока! Мужчина кивнул мне, и они быстро потопали к выходу. Я не особо хотел читать паблик Алисы. Тем более что там прямо в верхнем лого красовалась нафотошопленная фотка каких-то улыбающихся людей, в том числе её самой. Но Алиса знала, как меня уязвить: быть отсталым я точно не хотел. Ну и я почитал, пока шёл до кельи. Оказалось лучше, чем я думал. Какой-то чуши, вроде того, что Земля плоская, там не было, зато кидалось интересное про экономику и историю. Даже про фильмы — в общем, широкий такой паблик, после развлекухи, на которой мы с мужиками сидели, даже гордость берёт. С ним, пожалуй, мог сравниться «Сон трёх разумов». Так что я оказался подписан аж на два норм паблика. Мог бы и на больше, а всё времени нет искать. С ними же какая проблема — подпишешься, а они скатываются, и опять нечего читать. В общем, как оказалось, и от Алисы есть польза. До жилья Петровича я добрёл быстро. Постучался в его келью, подождал ответ. Тишина. Я постучался ещё. Снова тишина. Только птицы орали с покрытой травой крыши жилища и с ветвей столетнего дуба, росшего в пяти шагах от стены. Я толкнул дверь, и она провалилась вовнутрь, как нос у мертвеца. Пространство Петровича было заставлено ротами бутылок. Шмонило так, что я отшатнулся. С новой силой заорали птицы.

— Да-а-а, — протянул я, обращаясь в пространство с укором. Пространство не ответило, и Петрович тоже. Я задержал дыхание и нырнул в келью. Поднял смятое одеяло с пола, обшарил шкаф, старинного вида сундук, тесную ванную, — но Петровича не нашёл. Не теряя времени, я пошёл за Демьяном. Его обнаружить было легко — в это время он всегда кормил котов на площади Старого города. Коты Демьяна любили, и он отвечал им взаимностью: даже разговаривал с ними, будто у них мозги есть. Вот и сейчас он сидел на фонтане Пяти стихий и, улыбаясь в усы, разговаривал с нахальной рыжей кошкой, усевшейся к нему на колени.

— Ты птиц не трогай, милая, не трогай — Божий промысел. Мыши, конечно, тоже Божьи. Но больно их много. Рыжая довольно вылизывала лапу. Вообще мне нравились такие сцены. Наверное, ничего более настоящего и земного не было на кладбище, как Демьян в обеденный перерыв. Но тут пришлось прервать сцену и рассказать Демьяну, что Петровича нет.

— А его дня два как нет, Иван, — ответил он. — Нет и нет. Расстроился, видно, что мать твою не излечил.

— А… если его нет… к вам приходили мужики… парни такие… два высоких и два нормальных? — спросил я, почему-то сбиваясь. — После водяного…

— Опосля водяного? — удивился Демьян. — Приходили, искали Петровича, но про водяного — ни слова. Что же случилось?

Я рассказал случай на Стиксе, стараясь на словах превратить его скорее в нелепый, чем серьёзный. Демьян одной рукой погладил свернувшуюся клубочком рыжую, другой — чёрного с белой грудкой.

— Ну а что вы хотели, отроки, — буднично сказал он. — Сказано: не ходить в Священную рощу, а вы… наведываетесь. Так и получаете наказание за нарушение запрета, какое Бог отмерил да Мееле соблюдает. Что случилось с Адамом, Иван, когда он нарушил запрет?

— Да знаю я. Просто хотели… проверить, всё ли в порядке с Жи… Джо.

— Стало бы не в порядке — вы поняли бы тотчас, — успокоил меня Демьян. Я почему-то вспомнил новую привычку Джоджо, ну вот дёргать себя за волосы, но тут же отмахнулся: этот мажор всегда был с придурью.

— Я ещё продукты принёс. Посмотри, они не прокляты? Демьян даже прикасаться к раскрытому пакету не стал. Окинул равнодушным глазом и диагноз поставил: — Продукты и продукты.

— От шамана, — уточнил я.

— От настоящего, что ль? Да не беспокойся, Иван, хорошие продукты. Я попытался отдать Демьяну шоколадку и часть овощей, но он пошёл в отказ, и я остался при своей еде.

— Демьян, может, вам помочь найти Петровича? И директор, и мама… вдруг что-то произошло, — предложил я. — А из парка он не выходит, так что… Демьян печально улыбнулся.

— Иван, Иван. Ему и не нужно выходить, чтобы оказаться вовне. Но от помощи не откажусь. Давай посмотрим. Он бережно переложил рыжую на нагретый солнцем камень фонтана, переступил через путавшихся под ногами хвостатых подопечных, и мы отправились искать Петра. При Демьяне кладбище становилось более… одухотворённым, иначе не скажешь. Уже и приземистые дома — не просто старички, а крепко стоящие на ногах дельцы, гномы среди домов. Стремящиеся вверх здания — эти другие, они находятся в поисках просветления. Солнце освещает их раньше других, и покидает их позже. Деревья склонялись перед Демьяном в жесте почтения, и даже валун Дед, кажется, посветлел, когда священник, проходя мимо, мягко сказал ему: «Здравствуй, великан, да не хворай». Как-то вот так это у Демьяна получалось, что даже смеяться над ним не хотелось. Петра мы нашли на берегу Стикса, в Священной роще. Сначала я испугался, что водяной проделал с ним то же, что и с Джоджо, и кинулся на помощь. Но, когда я добрался до Петровича, в нос мне шибанула вонь. Я увидел две пустые бутылки: одна была зажата в руке, другая лежала рядом с ним. А затем я ещё и услышал храп. Рррря. Не надо было за него беспокоиться. Такие звуки всех гостей оттуда распугают. Демьян что-то пробормотал про то, что Петра опять к воде потянуло. Мы схватили настоятеля: я за руки, священник — за ноги. Когда мы его подняли, он чуть дёрнулся и забормотал: — Демьян? Демьян ты, Демьян? Не успел. Не успел подписать. Слава тебе… Последнее слово перешло в храп. Мы с Демьяном переглянулись. Похоже, где-то в своих фантазиях Петрович был волком с Уолл-стрит и подписывал какие-то контракты на миллионы долларов. Бывает. Петр весил тонну. Нам пришлось делать несколько остановок, пока мы его тащили. Когда добрались до кельи, пришлось ещё и уборку делать. Потом уложили Петровича в постель. На секунду вырвавшись в реальность, он попытался схватить Демьяна за рукав, но тут же погрузился в нирвану. У дверей мы попрощались: священнику пора было возвращаться в церковь.

— Покидать нас не спеши, — сказал он напоследок. — Лучше там, где нас нет, говорят. Ты тут пригодишься, ты — тут нужен. А там что? Там суета… От таких слов я завис и не смог даже придумать, что мне ответить. Вроде никому не говорил — а уже даже священники знают! Тайна личной жизни, хули. Хотел я уже наконец пойти домой, но мимо проходил Ильич. Он меня окликнул и быстро приспособил к перетаскиванию мебели. Двое сотрудников кладбища очень обрадовались свежей крови, и, судя по их лицам, собирались выпить её без остатка. Сказав себе, что это будет быстро, и главное — не ввязываться в разговоры, я присоединился к работе. Через полчаса завибрировал моб: пришло уведомление. Я открыл приложение, чтобы поставить беседу с мужиками на беззвучный, и увидел сообщение от Крис. Кристина Привет. Забыл меня( Я быстро попросился в туалет. Вид у меня был, кажется, такой себе — меня без лишних вопросов отпустили. Уже на ходу я ответил. Я: Привет! Как я могу? Работа навалилась Мертвецов гонял по городу, ха-ха Кристина Понятно! Ужас! Есть фото? Я: Нет Не до того было Кристина Ужас! Ты успел убежать? Я: Я думал, ты скажешь, что мертвецов Не существует Кристина Глупо отрицать то что есть) Папа тоже говорил, что видел вчера одного мертвеца( Мертвец тебе не навредил? Я: Нет Это я ему навредил Кристина: Хахаха))

Я: На работе мне сказали, что я пригожусь тут Не, Петра и столы таскать я пригожусь 100 проц Мертвяков гонять Но наверное я способен на большее Кристина: Зачем тебе носить Петра? Он мертвяк?)) Я заперся в кабинке и начал ей расписывать свой день. Сообщений сотню, наверное, убил на это, и всё правдиво. Разве что чуть приукрасил свою храбрость. А чё: если сам это не сделаешь, только Дрон это и сделает, только в своём стиле. Не факт, что мне это понравится. Кристина активно участвовала: ставила эмоджи, и даже иногда роффлила. Только иногда. Потом мобильный на секунду завис, — мне захотелось с досады разбить старика об стенку кабины. Но следом на экране высветилось: Звонок от Мама — Явление Магдалины народу, — проворчал я и взял трубку. В динамике защебетали, будто и не было этого рака, разговоров на увеличенных громкостях и дней отсутствия: — Олешек, я дома! А ты где? С друзьями гуляешь или на работе? Я посмотрел по сторонам и честно сказал: — На толчке, ма. Коллеги, наверное, уже думают, что у меня запор. Полчаса, как не на месте.

— Я соскучилась, сынок! Прибегай скорее? Что-то в её тоне было… в общем, я пообещал быть. Вот не знаю, чё она там имела в виду, но я пообещал. Надо исполнять. Я попрощался с Крис, выбежал из кабинки, помог дотащить несчастную пару стульев — всё что осталось перенести, пока я в сортире отдыхал. Сотрудники смотрели на меня то ли скептически, то ли сочувствующе: я так и не понял, да и не хотел. Прихватил мешок и помчался домой. Мама успела немного похудеть. Она была неестественно весела и жаловалась на отсутствие еды. Я тут же предъявил ей полный пакет еды, и она с радостным визгом достала оттуда красную и чёрную икру. Жадно вскрыла обе, начала есть, лазая одной и той же ложкой то в одну банку, то в другую. Затем ей какой-то дух ударил в голову, она бросилась готовить мясо. Мясо я отобрал, поставил в духовку, и сам же в доме прибрался, пока мама радостно болтала чушь. Стёпку она, конечно, запустила в квартиру, но он не наглел, сидел смирно на подоконнике, и я решил его не прогонять. Пусть порадуются.

— Когда твой какаль за тобой опять приедет? — спросил я, когда мы сели ужинать. Мама оставила мне пол-ложечки каждой икры и теперь уплетала мясо. Папа сказал бы: как с голодного края. Я повторил это вслух: — Да что ты как… с голодного края.

— Олешка-а-а-а! Я ехала к тебе на попутках, за весь день только булочку стрельнула!

— Погоди. На каких попутках? Мамка продолжала увлечённо есть, и я повторил: — Мам? А чё твой какаль тебя не довёз?

— А мы расстались. Как ты его назвал? Какаль? Ха-ха!

— Мам! В смысле расстались? Почему?

— Он отказался возить меня отсюда в больницу. Сначала пообещал, а потом сказал: будешь, Магдалина, жить у меня, хватит порознь. Ну а я не хочу. Я ему сказала, что у меня есть взрослый сын…

— А до этого про меня ты ему не говорила?

— А зачем? Вот пришло время — сказала. Он стойкий, какаль, ответил: ничего, будем жить втроём. А я сказала нет. Мама замолчала и продолжила есть. У неё на лице была такая довольная улыбка, будто она совершила подвиг. Стёпка вспорхнул на стол и неловким взмахом крыла перевернул её кружку с чаем маме же на колени. Она начала браниться на голубя, даже замахнулась ложкой, вынудив его вернуться на подоконник, а я спросил: — Ты дура?

— Что, Олешек?

— Ты дура? — повторил я. — Ты же могла… вылечиться! Надо было просто пару месяцев пожить в другом городе! Ну и задолжать немного какалю, но это тебе не впервой…

— Не начинай, — мама только отмахнулась. — Завтра я выхожу на работу, так что не порти мне настроение. Она встала и ушла в ванную. Мы со Стёпкой посмотрели друг на друга. Он расправил крылья, затем вдруг передумал и отвернулся, делая вид, что ни при чём. Я взял тряпку и стёр лужу чая с пола.

— У всех мамы, — крикнул я, — за сыновьями убирают. И только я, как дебил… Мама меня не слышала: из ванной доносилось жужжание. Жужжала она там долго, минут тридцать. Я уже успел подумать, что мама себе какие-нибудь вены пытается порезать, да не попадает. А потом она наконец появилась на кухне — в своём обычном спортивном костюме и абсолютно лысая. Всего за полтора часа маминого присутствия в доме я успел устать от её выходок. Поэтому я даже спрашивать не стал: только выдохнул и продолжил бухать чай. Впрочем, мама сама соскучилась. Она села напротив и начала объяснять: — От рака, Олешка, лысеют. Не хочу ждать, когда окончательно потеряю волосы. Лучше уж по своей воле и сразу, как думаешь? Конечно, в гробу буду не очень красивая, без волос, но я и так и так буду в нём лысой… Мама неестественно улыбнулась мне. Я вздохнул.

— От рака не лысеют, мам. Лысеют от лечения. От терапий, которые ты всё равно проходить не хочешь. Мама задумалась. Потёрла ладонью свежую лысину.

— Ты серьёзно?

— Ага.

— Да бл***, — сказала мама и вернулась в ванную. Наверное, пошла приклеивать волосы обратно. Назавтра была суббота. Это значит — маме на работу, а мне — первый день на курсы. Идти не хотелось, но я убедил себя: хоть посмотрю, чё там делают, и уже решу для себя, ходить или отлынивать. После недосыпа последних дней совсем не хотелось возвращаться в мир живых, и в итоге я прозевал яичницу. Она хорошо так сгорела, пришлось выкидывать. Ещё и мамка проспала: я уже успел без свидетелей убрать яичницу, оделся, умылся, а её всё не было. У меня начало пригорать. Я забарабанил в мамину дверь.

— Мам! Ты выходить собираешься? Ну! Ты живая вообще? Тишина. Я поднял ногу, чтобы пнуть дверь как следует — и тут она поспешно ушла с пути.

— Ёп, — сказал я.

— Ага, — сказала мама. Она подгримировалась, нашла нужную одежду, и теперь была просто вылитая Древняя из «Доктора Стренджа». Ладно, не вылитая — мама всё же красивее Тильды. Даже в таком костюме типа халата. — Как я?

— Топчик. Тех, кто в теме за комиксы, разорвёт. Мама аж подпрыгнула — так ей понравился мой комплимент. И тут же закашлялась, держась за стенку.

— Кровь есть?

— Нет, всё хорошо, Олешек, кх-кх, — она выпрямилась и отправилась к обуви, покашливая на ходу. На меня она не смотрела.

— Завтрак?

—Что-кхо-кхо-кхо-то я не хочу.

— Кофе ты выпьешь. Я взял чашку с остывшим напитком, пошептал в неё разные гулкие и шипящие слова, как настоящий лекарь, покрестил и отдал маме. Скорчив гримасу, она послушалась. Когда мы уже вышли наружу, маме пришло в голову забежать на рынок к бабе Арине. Я попытался отговорить её, но когда она меня слушала! Неслась навстречу, как ракета. Арина Михайловна, увидев её, всплеснула руками. А потом они ещё обнялись, в щёки расцеловались. Бабы. Пришлось и мне поздороваться, пока ко мне не полезли с поцелуями.

— Привет, привет, хороший… — ответила походя Арина Михайловна. — Он у меня в гостях побывал, навестил старую! Как твоё лечение, Магдочка?

— В гостях? — мамины глаза округлились. — Вот молодец! И внуки твои его не напугали? Кстати, как они, Арин Михална?

— Плохо, плохо. Один умер.

— Да ты что! Тут я понял, что дурак тут только один — я — и пошёл себе на кладбище, не дожидаясь маму. Экскаваторы и люди у входа ещё стояли. Последних стало даже больше, в основном за счёт моих ровесников и школоты помладше. Они продолжали бесконечные споры о том, нужно ли кладбище. Часть народа говорила теми словами, которые я прочёл вчера в Алисином паблике, вторая часть — ну чем-то таким, что говорил бы Ильич, если бы я начал с ним разговор на эту тему. Меня окликнули. Не разбираясь, я огрызнулся и прошёл мимо. У главных ворот крутилась Динка. Каждое её движение сопровождалось нежным звоном колокольчиков — я невольно улыбнулся, хоть и настрой был хуже некуда. Девчонка фотографировала волчицу с разных ракурсов: садилась, вставала, отбегала в сторону, а когда я подошёл — совсем легла на землю.

— Фотоохота? — спросил я.

— Ага, — сказала Дина. Навела объектив на меня, клацнула затвором и вернулась к скульптуре.

— Где наши?

— На улице, где стол и ещё скамьи. Можешь не торопиться, ещё не все. Я усмехнулся: сама Дина точно никуда не спешила. «Стол и ещё скамьи» обнаружились у админки. Это их вчера перетащили с верхних этажей, пока я сидел на толчке. Сурова и ребят я увидел издалека. Подошёл, сделав хмурую морду. Пожал Сурову руку, потом Евгению.

— Мало людей, — сказал я.

— Естественный отбор: здесь лучшие, а остальные гуляют лесом. Между прочим, четверо — уже неплохо. Были годы, когда приходило и по одному человеку. Вот я, к примеру. Так дисциплину держал за десятерых. Как гепард чесал туда, сюда и ещё раз обратно, только пятки сверкали. Вот так не гулял, — Суров кивнул на медленно бредшую Динку.

— А у неё что-то в руках, — заметил Евгений.

Дина приблизилась. При каждом её шаге раздавался мелодичный звон. Приглядевшись, я заметил на её груди крупную брошь в виде птицы. К крыльям и были подвешены колокольчики.

— Ну и что мы несём? — спросил Суров.

— Шмеля! — ответила она, приподняв руку. По её указательному пальцу ползало толстое желто-чёрное насекомое. — Вань, остальных я уже спрашивала, теперь ты скажи…

— О, она тебя удивит, — влез Евгений.

— Ты когда-нибудь гладил шмеля? Я посмотрел ей в глаза. Вроде не роффлит.

— Нет.

— А я гладила! — и в доказательство она провела по спинке шмеля указательным пальцем другой руки. — Смотрите, какой смешной! Кто-нибудь хочет тоже погладить?

— Не, — сказал я. Евгений серьёзно спросил: — Ты бы с ним поосторожнее, вдруг укусит?

— Шмели — добрые, — с укоризной сказала Дина.

— Что ж, — весело сказал Суров. — Иван так рвётся в бой! Справедливо будет дать ему самую большую территорию.

— Да! — воскликнул Евгений.

— Нет! — возопил я и пнул ножку стола.

— Не буяним, — тон Сурова стал серьёзнее. Он развернул лежавшую на столе карту кладбища. — Сделал дело — гуляй смело. Твоя территория — Старый город и часть Рощи до Столетнего дуба. Во-о-от эта. Инвентарь где, знаешь? Неси на всех. Я уныло потащился прочь. Когда я вернулся с мусорными пакетами, перчатками и мётлами, Кира с контейнером уже исчезли. Дина сняла кроссовки и, весело звеня, бегала босиком по траве.

— Дин, зачем? — только и спросил я.

— Так — здорово! — отвечала она. Смеясь, девчонка выхватила у меня перчатки и веник и убежала прежде, чем я успел напомнить про скрывавшиеся в траве сигареты и стекло.

— Похожа на нимфу, — заметил Евгений. Я пожал плечами.

— Бренчит, как коза.

— О да, да! Нимфы все не от мира сего. Я бы освободился быстрее всех, если бы Суров не дал мне самую большую территорию. Я собирал всякую грязь за туристами и горожанами и у меня просто подгорало, какую гору мусора могут оставлять такие крохотные горстки людей. Хоть выставляй специального робота, который бы за каждый окурок, за каждую бумагу бы по голове бил. Ну так. Чтобы не сильно, но обидно. Им, видите ли, лень до мусорки дойти, которая тут в двух метрах. А это чё, шприц? Нет, показалось. За наркошами ещё убирать не хватало. Хотя про девяностые всякое рассказывают. Да и в моём детстве батя с братией гоняли их сраными вениками. Из кустов вывалился Пёс. В руках он держал здоровенного, смутно знакомого кота.

— Опять!.. — начал я, но Сутулый, не по-человечьи вращая глазами, скрылся обратно в кустах. Я погнался за ним и, поняв, что не успеваю, швырнул веник ему в башку. Попал: инструмент отлетел в сторону и повис на ветвях ивы. Пёс от неожиданности выпустил кота: тот с воплем промчался мимо меня к админке, а башка нырнула куда-то вправо и исчезла.

— Достал! — рявкнул я и пнул пару раз старую иву. Она, недовольно заскрипев, выронила веник. Я поймал его, ударил им по стволу и продолжил бессмысленную— беспощадную уборку. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я включил песню, услышанную в «Снах трёх разумов». Норм такая, типа: «Влево-вправо-влево, вправо-влево-неправильно, я не знаю куда, но я продолжаю идти».

Всё лучше, чем задолбавшее «Мы ждём Ильмаре». Не дождёмся же ж. Как Цой своих ненаглядных перемен. Или они будут совсем не тем, что мы представляли. Песня настроила меня на позитив. Я даже без осбой обречённости собирал дрянь в мешок и подметал дорожки. На глаза мне попалась мамка. Она демонстрировала ритуал кормления идола: даже кастрюлю супа с деревянной ложкой принесла. Мамка показала, как это делается, и вручила инструмент какой-то китаянке. Теперь она осторожно выливала суп из ложки идолу на подбородок. Остальные туристы одобрительно гудели и фотографировали мамку даже чаще достопримечательности. Да и правильно. Он не прям настоящий, его Пётр когда-то вырезал по рисункам и описаниям. Кажется, это какое-то женское божество. Надо спросить у Сурова или у самого Петровича. Экскурсия закончилась. Мамка побежала в админку, так и не заметив меня, а я продолжил убираться. Вернулся на точку сбора я с неполными тремя мешками мусора и, можно даже сказать, умиротворённый и довольный собой. Сдал Сурову мешки, и тот сроффлил: — Долго возишься. На ритуал, придуманный твоей мамой, смотрел?

— Чё это придуманный?

— А, ты не знаешь? Ритуал кормления идола придуман твоей мамой для туристов. В книгах о нём не упоминается, как и о многих других. Грохнул-то царь нашу культуру. Так, намётки остались… твоя мама просто Ильмаре одарена, чтобы создавать мифы. Я отмахнулся. Хороший парень Суров, только сам даже чекнуть не удосужится, что городит. Девчонок ещё не было, а вот Евгений нашёлся у машины директора. Со дня смерти последнего её никто не трогал, хотя уже должны были набежать и начать прицениваться разные типа наследнички — уж я-то знаю. Евгений сидел перед машиной на кортах, как гопник, и заглядывал под неё.

— Кыс, — донеслось до меня. — Кыс-кыс!

— Чё кого? — бодро спросил я.

— О, Иван! Я кота выманиваю. Явно домашний: боится. Я тоже изобразил гопник-стиль и заглянул под машину. Там, сжавшись в комок, сидел спасённый мной громадный кот, и был у него жалкий вид 80 левла.

— Скажи домашний?

— Я не знаю, — сказал я. — Я в сортах котов не разбираюсь. Кот повёл ухом и мявкнул, отзываясь на мой голос. Затем подвинулся ближе к нам и, раздражённый моей тупостью, мявкнул снова: длинной, недавно слышанной мной руладой.

— Савич? — не веря себе, спросил я. Кот перестал орать. Теперь это он смотрел на меня, как на идиота, а не я на него.

— О, твой?

— Нет, друга. У тебя есть рюкзак или пакет?

— Есть, в админке.

— Можешь одолжить? Савич любит ездить в сумках.

— Я хочу на это посмотреть! Евгений убежал, и вскоре вернулся с большим рюкзаком. Распихал по карманам вещи, раскрыл сумку и повернул к коту. Савич наконец поднял уши, и теперь заинтересованно следил за его движениями.

— Савич, — строго сказал я ему. — Не будь маленьким котёнком. Выходи, мы отнесём тебя домой. Кот подполз к нам на сантиметров тридцать — и остановился, будто засомневался. Долго мы его выманивали. Савич то верил нам, то пугался незнакомых запахов и звуков и отшатывался. Но в конце концов сообразил, рванул к рюкзаку и спрятался там. Только хвост пушистый остался снаружи.

— О, молодец! — обрадовался Евгений, осторожно переворачивая рюкзак и помогая Савичу устроиться поудобнее. Мне даже показалось, что кот облегчённо вздохнул.

— Евген, я возьму рюкзак? Верну во вторник.

— Да. Всё равно он мне сейчас не нужен. А кто подумает о наших меньших братьях, как не мы?

— Если не мы, то придёт Пёс Сутулый, — согласился я.

— О… Пёс?

— Один живодёр. Мы пересекли луг и вернулись к Сурову. Дина забралась на скамью с ногами, демонстрируя миру почерневшие пятки, и выглядела подавленной. Наверное, всё-таки наступила на стекло.

— Парни, вы не видели Динину обувь? — подозрительно прищурившись, спросил Суров. Мы переглянулись.

— О. Где ты её оставила? — спросил Евгений.

— Здесь, под столом. Но её нет. Она замолчала, счищая грязь со своей бряцающей броши. Евгений с горящими глазами обернулся ко мне: — Придётся искать, да, Иван? Я посмотрел на часы. Нет уж, на поиски времени нет. Спросил: — Дин, не холодно? Солнышко за тучки зашло. Динка удивлённо посмотрела на меня.

— Холодно.

— Тогда сбегай до дома, там обуешься. А потом вернёшься и поищешь…

— Далеко мне до дома. Улица Лема, — видя, что я не понимаю, она добавила: — Это… новый район, «Солярис». Я прикинул.

— Да, далековато. Тогда мои кросы бери. И тут же начал разуваться. Дина открыла рот и закрыла. Евгений, выпучив глаза, захихикал.

— Ей же прежде, чем в них шаг сделать, нужно будет некоторое время пройти внутри!

— И чё? Дойдёт же. Дин, только сегодня отдай, у меня кроме них только ботинки. И, — я посмотрел на её аккуратные ступни, тёмные от земли, — ноги помой. Дина коротко меня обняла, схватила кросы и помчалась в админку. Я оглянулся на Сурова.

— Мы пойдём.

— Свободны, свободны, — сказал доброжелательно он и показал мне большой палец.

— Присмотри-ка за Евгением, идёт? Я поспешил за Диной. От бега кот в рюкзаке недовольно мявкнул и начал возиться, так и норовя ткнуть в меня коготком. Я снял сумку, понёс её в руках, затем вовсе приоткрыл молнию и погладил кота на ходу. Меня слабо куснули, а затем сразу облизали. Дина уже успела прошмыгнуть в женский туалет. Дверь туда никогда не закрывалась, и вид туда был вполне привычным: кабинки, штук пять, и три раковины в ряд под половиной треснутого зеркала. Стекло не мыли так давно, что таинственные тени по ту сторону мог представить себе даже человек, совсем не обладающий воображением. Динка задрала ногу и намывала её в дальней раковине.

— О, а говорит — пластика плохая! — хмуро заметил Евгений. Девчонка оглянулась на нас и, покраснев, стала руками сдвигать ступню с края раковины.

— Да не смущай ты её, — буркнул я и оттащил Евгена дальше по коридору. Мы встали у окна, откуда открывался вид на железную дорогу и Старый Город. — Давно вы знакомы?

— О нет. Со вступительных слушаний, за пару недель до твоей экскурсии, — Евген криво улыбнулся. — Кстати, мне понравилось. Не видел нашего Серуню?

— Неа.

— И я — нет. Чую, закопали его с концами.

— С концом.

— Хапнул вялого…

— Блин. Он сам себе идиот. Кстати. Чё ты ему сказал тогда?

— О, тебе дословно повторить? — Евген захихикал. Я покачал головой.

— Слышь, ты-то вроде умный. Что тебе тут делать, на кладбище? Евген загадочно пожал плечами.

— А-а-а, это как знать. Может быть стану Директором — буду первым парнем на деревне!

— Разумно, — заценил я. И почему эта идея не пришла мне в голову? Как раз освободилось же место… Что я мелю? Я — директором? Ну нет. У меня другие планы. Какие — не придумал ещё, но другие. Раздался звон: это к нам шла Дина. Савич в сумке забеспокоился, и пришлось снова начать его наглаживать. В моих кроссовках девчонка выглядела, как Соник: тоненькие ровненькие ножки и громадные утюги-стопы. Шла она, пришаркивая на ходу, и я усмехнулся и подпёр щёку ладонью, скрывая улыбку.

— Ваня, большое тебе спаси…

— Обязательно верни, — прервал я Динку. — Если хочешь, оставь у Сурова, если хочешь — можешь зайти ко мне, но как-нибудь побыстрее, ок? — я продиктовал адрес. Дина забила его в телефон и, на миг повиснув на мне, побежала домой. Уже при мне, ещё не покинув коридор, она споткнулась два раза.

— Женщины, — сказал я, копируя интонации Алика. Евген хмуро улыбнулся. — Ты домой?

— О, я пока здесь. Мы попрощались. Я хотел было действительно зайти домой, но передумал и написал Алику, что нашёл его кота. Этот, обрадованный, мигом позвал на чай с коньяком. Я: Как он оказался на кладбище Алексей: Как! Я пошёл к репетитору, взял рюкзак. Внутрь не посмотрел. На автобусной остановке он сбежал. Я: С тебя носки Алексей: Те, которые на мне, снять и тебе отдать? Ты не обрадуешься. Я: Чистые, блин И тапки тащи Босиком иду Не спрашивай

Я свернул и пошёл вдоль ограды. Мимо супергипермегамаркета — к дому Алика, стараясь ступать между плевков и редких осколков бутылок. Асфальт был приятно тёплый, ветерок дул на ноги, и чувствовал я себя, наверное, лучше, чем дома. А чё? Идёшь себе по нагретым камням, потом по щекочущейся, мягкой траве, затем по неровному асфальту: тепло-холодно, холодно-тепло, тень-свет. Иногда под ноги бросаются лужи, но их перепрыгиваешь. Хлоп! — дал пятюню старому тополю. Есть всё-таки в этом своя прелесть. Права оказалась Динка. Заглянул в рюкзак: кот мирно дрых, невзирая на устроенную мной адовую тряску. Сразу видно: привычный. Мне даже смешно стало, до чего это доверчивый зверь. Я снова закрыл сумку и перехватил поудобнее, чтобы не мешать кошачьим снам, и собирался идти дальше, когда заметил голубые волосы.

— Привет, Саш! Девчонка остановилась. Перехватила сумку, выставив её перед собой, типа щит, и неловко улыбнулась.

— Привет. А куда ты идёшь босой? Я переступил с ноги на ногу.

— К Алику. Кота ему верну, — я открыл рюкзак. Молния взвизгнула, и Савич, проснувшись, недовольно завозился. Я показал его Саше. Она охнула и протянула руку к нему, чтобы погладить, но наткнулась на презрительный кошачий взгляд.

— Погладь, не бойся. Саша послушалась. Обиженный Савич лёгонько куснул её, и девчонка опять убрала руку.

— Очень люблю животных, даже хочу стать ветеринаром, — сообщила Саша.

— Хорошая профессия.

— Мамочка и Андрей говорят, что я не могу. Там много крови и грязи.

— Тогда не надо. Меня окликнули. К нам направлялся Алик, и спина у него была прямая, как у героя суперстарых компьютерных игр. Он протянул мне болтавшийся у него в руке пакет, одновременно здороваясь с Сашей. В свёртке были потёртые сланцы. Тут же обулся и — почему-то — почувствовал сожаление. Немного.

— Пойдём, вернём на место круговорот их — вещей и котов, — продолжил Алик. Саша сделала шаг в сторону и начала прощаться, но он торопливо добавил: — И ты, Саш. Зайдёшь?

— Чё? — вырвалось у меня.

— Нет-нет-нет, — Саша замотала головой. — Нет, я в магазин за… сахарочком.

— Полчаса, — сказал Алик, и я поддержал его: — Саш, да пошли. Твои и не заметят, чё тебя нет. Синеволосая моргнула, переводя взгляд с меня на Алика.

— Да. Хорошо. Мы поднялись в квартиру Савичевых. Алик вытащил из рюкзака кота, обвисшего печальным мешком, и понёс в ванную. Я предложил, чтобы Саша помогла ему мыть Савича, раз она так хочет быть ветеринаром. Оба тут же согласились, ну а я пошёл за ними и наблюдал, как зверя поставили в ванную и аккуратно поливают из душа. Злой мокрый кот больше походил на персонажа мультика, чем на реальное животное. Я долго хохотал над ним, над его недовольной мордой, но потом зрелище надоело. Мой взгляд притянуло зеркало. Стекло запотело. За матовой пеленой бродили, перетекая друг в друга, сливаясь и расходясь, цветные тени. Они то уплывали вглубь, то почти касались стеклянной преграды, и мне казалось, что я мог рассмотреть эти неясные образы, уловить, поймать. Я поднёс ладонь

к зеркалу, и тени за ним сгустились, обрели вещественную плотность, готовые перейти из инобытия к нам, и… Алик протёр зеркало рукавом и вернулся к сушке кота. Наконец, Савича высушили и отпустили, и он с видом невинно осужденного ушёл под кровать. Сашка клялась, что слышала, как он ругался по—кошачьи. Я помыл ноги, влез в аликовские носки с Железным Человеком, и мы сели пить обещанный чай. Солнце смотрело прямо в комнату. Было дико жарко, будто наступило совсем лето, и Алик открыл окна настежь, навстречу светилу. Сразу стало легче. Ветер то пытался вытянуть занавески наружу, то, бодаясь, загонял их вовнутрь кухни, и тогда они касались Сашиной щеки — девчонку Алик посадил спиной к солнцу, потому что она сказала: — Как больно — солнышко в глаза! Это семейное, братишки тоже мучаются. Мамочка говорит, что это от папы. Так что теперь Сашка сидела у самого окна, вздрагивала от прикосновений занавесок и каждый раз чуть отодвигалась в нашу сторону. Алик этого не замечал: помчался за заначкой. У Савичевых вообще было уютно. Ремонт поновее нашего, да и устроено хорошо, чувствуется женская рука. У нас не так. У нас либо слишком функционально, когда дела веду я, либо это крипово — если с позволения Ильмаре кухней занялась мама. Хорошо, что это происходит нечасто: в последний раз после того, как мамка оставалась за старшую, мы отмывали с потолка смесь кетчупа и варёной сгущёнки. Алик достал три больших кружки, забабахал туда чай и начал доливать коньяк. Саша от алкашки тихо отказалась, а Савичев не стал настаивать. Он с готовностью отложил бутылку и предложил печенье, причём, блин, то же самое дал и мне. Но я быстро вытребовал причитавшийся мне за возвращение кота коньяк обратно, да ещё и надбавку получил, как сказал Алик, «за вредность кота». Тут же выпил, загрыз маринованным огурцом и заставил Алика налить мне ещё. На столе лежала старая книга с потрёпанным уголком. Сашка, пока мы спорили, взяла её в руки и начала разглядывать. Увидев на обложке «Легенды и мифы моортов», я потянулся к книге.

— Нет, — сказал Алик, выхватывая её у Сашки. — Ты её, эту книгу, сейчас читать не будешь. Всегда он — Иван — так: напьётся и начинает песни заводить да сказки сказывать.

— А… мне интересно, — тихо сказала Саша. — Мамочка книжечки не очень любит: говорит, кто много читает, замуж не выйдет. И ещё от книжечек пыль. Я обычно беру из школьной библиотечки. Окно громко стукнуло, занавески ухнули и затрепыхались. Мы втроём переглянулись. Я ещё стоял, глупо вцепившись в книгу, а Алик уже высвободил из ткани тяжело дышавшего белого голубя. Левое крыло птицы не складывалось, топорщились слипшиеся перья. Голубь начал вырываться из Аликовых рук.

— Урррр! Урррр!

— У него крылышко сломано, — прошептала Саша.

— Кто тебя так? — дружелюбно спросил я, откладывая книгу. Голубей я не люблю, это правда. Но живой всё-таки. Сам прилетел. И на Стёпку, подлеца, похож. Голубь замер и снова заголосил: — Урррр! Урррр!

— Это не он, не ваш Стёпка? — усмехнулся Алик. — Почту носить его не учили? Голубь кивнул головой.

— Стёпка? — спросил я больше, чтобы подурачиться, чем ожидая ответа. Сашка хихикнула. Голубь кивнул и, напрягшись, угукнул. Повисла тишина.

— Стёпка?

Голубь на миг прикрыл глаза прозрачной плёнкой и кивнул в третий раз. Несколько раз моргнул. Направил клюв в окно, затем снова посмотрел на меня.

— Стёпочка, — Саша присела перед ним на корточки. — Ты что тут делаешь, маленький? Голубь снова начал биться у Алика в руках. Я почесал в затылке.

— Может, перепутал дома?

— Он, голубь? Он мог бы перепутать окна. Дома — их не мог.

— Стёпочка именно сюда летел, — Саша осторожно погладила голубя. — Да? Голубь снова кивнул.

— Чё-то с мамой? — спросил я первое, что пришло в голову. Подлец кивнул и, нахохлившись, снова попытался вырваться из рук Алика.

— Нельзя его, голубя, брать с собой. Видишь его крыло?

— А где его оставлять, у тебя дома? Чтобы твой кот съел?

— Савич — он и слона не поймает…

— Я его заберу, — пискнула Саша. Я хлопнул себя по лбу: — Точно! Ты же хочешь стать ветеринаром! Возьми его и полечи, — я схватил Алика за руки и потянул их к Сашке. — Погугли, как за птицами ухаживать, только не бросай. Ок? Алик, быстрее. Саша закивала головой, сама точно как голубь. Савичев недовольно нахмурился, но посмотрел на настенные часы и не стал спорить: осторожно передал птицу ей. Молча кивнул мне на его собственные кроссы, стоявшие у двери. Мы выскочили из квартиры. Саша с присмиревшим голубем отправилась домой, а я и Алик побежали ко мне.

5. Вскрик. Женский. Следом — грохот и звон рушащихся на пол банок, столовых приборов, кружек. Крик погружается в поток грохота, будто сорвавшийся со скалы — в море. Как—то тупо, на автомате, я остановился в коридоре и стянул с ноги кроссовку. Снова вскрик. Женский. Переходящий в кашель. Захлёбываясь, начинает говорить. Замолкает на новом вскрике. Просто кашель. Мужской баритон — вполголоса.

— Да что ты… — Алик выругался и, не разуваясь, толкнул меня и рванул на кухню.

— Тётя Магда! Я помчался следом, не сняв вторую кроссовку. Первое, что я увидел — свёрнутая набок тумба, где у нас обычно находились разные приправы. Мама сидела, привалившись боком к стене и пряча лицо в ладонях. Вокруг разлетелись ножи, поварёшки и столовые приборы, с холодильника сверху навернулась пара громадных кастрюль, банка с солью разбилась, перец и лавровый лист разметались по полу, смешиваясь с пылью. Над ней стоял мужик лет под пятьдесят, при костюме и вообще такой приличный сеньор помидор. Мы встали на пороге. Мужик увидел нас. Указывая на нас, резко спросил: — Оба — твои сыновья? Позади раздался топот. Я поздно сообразил, что не закрыл дверь, но это был всего лишь Дрон. Он влетел в кухню, оттолкнув нас в стороны, злобно поглядел на мужика и рявкнул: — Ля, я ору! Это кто?

— Тот, кому надо прописать пенделей, — произнёс Алик, не спуская с мужика глаз. Мужик ощутимо напрягся. Конечно, трое на одного. А с мамки станется добавить скалкой по голове.

— Мама? — спросил я, боком продвигаясь к ней. — Ты как?

— Отлично, сынок, — ответила она, и голос её звучал бодро. Но рук от лица она не убирала. Дрон потянулся к лежавшим на краю раковины ножам. Алик двинулся за мной.

— Мы можем договориться, — произнёс мужик. Оценивающим взглядом окинул он меня, Алика, Дрона, перегораживавшего выход, посмотрел в окно — и повторил: — Можем договориться. Мне представлялось, как он хватает что-нибудь, например, ту же скалку, и бросается на нас с безумием маньяка — бьёт меня или Алика в голову, затем Дрон бьёт швыряет в него первое, что попадает под руку, и это обязательно оказывается всего лишь ложка, хотя неизвестно, что хуже — если это всё же будет нож или вилка, то… Всё оказалось проще.

— Я ухожу, парни, — сказал мужик, подняв руки.

— Ответить за дела не хочешь? — спросил я, помогая маме подняться. Она вдруг замотала головой: — Нет-нет, Олешка, отпусти его. Он не вернётся.

— Не вернусь, — поспешно повторил мужик. Дрон фыркнул.

— Он — жених — борец с беззащитными, — выплюнул Алик. Я сказал Дрону: — Посторонись. Мужик выскочил из кухни, не оглядываясь, едва проход освободился. Дрон напоследок пнул его под зад. Мужик охнул, чуть не упал и ускорил шаг. Входная дверь открылась и захлопнулась. Мама отняла руки от лица. На правой щеке багровел кровоподтёк. Алик сжал кулаки.

— Зашквар, — сказал Дрон. — Зря мы не…

— Эй! — девичий голос. Шаги. На пороге появилась Дина.

— Я не вовремя? — тихо спросила она, обозрев хаос. Я сам на миг взглянул её глазами: кухня выглядела так, будто в ней произошло столкновение миров. Мама быстро прикрыла щёку ладонью и отвернулась. — Я кроссовки… принесла. А там какой-то мужчина пробежал, это нормально?

— Привет, — ответил я. — Да, нормально, оставь… в коридоре. Дина быстро исчезла. Я достал из морозилки курицу и подал маме, чтобы она приложила её к щеке. Помог ей встать и дойти до своей комнаты. Мужики на кухне занялись покосившейся тумбой. Мама улеглась, прижимая курицу к щеке, и вдруг непринуждённо спросила: — Это была Кристина?

— Чё ты такое говоришь? Это Дина, она тоже хочет работать на кладбище. Они с Кристиной совсем разные.

— А-а-а. Кхе-кхе, — прокашлялась мама со значением. Я вернулся к мужикам. Мы быстро починили полку, сгребли осколки банок, соль и лавр. Когда работы осталось всего ничего, Дрон уселся на кухонный стул, как на коня, и заметил: — Маманя говорит: просыпать соль — к ссоре.

— Ссора уже произошла, — заметил я, но Дрон не успокаивался: — Точно, мы напугали деда! — Алик усмехнулся, и Дрон продолжал: — А ложки и ножи падают — к гостям.

— Заткнись. А то соль опять просыплешь. Откуда ты узнал про…? — я неопределённо махнул рукой.

— Совсем тупой? Сашка рассказала. Голубя притащила, сказала, ты попросил его похилить. Лол, зачем ты его ей дал? Она ж животных в жизни не держала. Загуглит до смерти.

— Она, то есть Саша, старается, — заметил Алик, прихватывая пакет из мусорки. — Ты, Дрон, брат или п***расина?

— Да я ничё!

— Мужики, — сказал я. — Есть чё посмотреть нормальное? Сериалы, фильмы. Просто нормальное. Они пристально посмотрели на меня. Затем Дрон фыркнул: — Это к Жиже.

— Это ты, Дрон, у нас дока в аниме, — заметил Алик. Мы ещё немного поболтали, я кинул в них мясом… не буквально, в смысле — поесть дал. Дрона жратва развеселила, он начал стучать ножом и вилкой по столу и орать песню «Ели мясо мужики». Алик, поняв, что Дрон не уймётся, быстро увёл его домой. Я сделал чай себе и маме. Замер, глядя в зеркальную гладь: в тёмных глубинах дрожала перевернутая кухня. Из неё смотрел на меня я — или не совсем я, потому что таким я себя никогда не видел. И такого взгляда у меня нет. Нет. Я отнёс маме чай и уже при ней перекрестил его, погружая в тёмную гладь шелестящие слова. Мама, не отнимавшая от лица замороженную курицу, улыбнулась. Она ничего не объяснила, а я не стал устраивать допрос. Когда она допила, я отправился в свою комнату и походил по рекомендациям от алисиного паблика, игноря сообщения в беседе. Выбрал фильм и уселся его смотреть. Ну то есть типа делать историю, но на самом деле через час я уже зырил в экран. Волка с Воллстриты я уже смотрел, и вот зацепило. В этот раз, глядя на всех этих ДиКаприо, я думал, что Алиса говорит не такую уж чушь. У богатых свои проблемы, но они не выбирают между кладбищем и недоеданием, рак для них не становится приговором, да и выглядят они лучше — даже старпёры. Хотя бы пар обуви у них не две, и тумбы они делают не сами из говна и палок, так что они разваливаются, чуть тронешь. А кладбище… непонятно с ним, с этим кладбищем. Может, лучше, если бы его совсем не было. Папу убило кладбище, папу убило кладбище. И маму, может быть, тоже убьёт. На следующий день я хотел сделать много всего: увидеться с Крис, подготовиться к истории и всё такое, но мамка соизволила рассказать, что хоронят директора. Не без труда мы нашли чёрную одежду: у меня в принципе не так много вещей, а мать просто не любит этот цвет. Правда, всё было мятое, и пришлось пинать её, чтобы погладила, иначе мы бы опоздали. Мамка обмазалась каким-то суперкремом, и проступивший на щеке синяк стал незаметным, добавила ещё пару мазков — и передо мной снова предстала не обычная женщина, а настоящая Древняя. Это было очень непохоже на успешных людей с Уолл-стрит, но…

— Магия, — сказал ей я, чтобы хоть как-то поддержать, и она улыбнулась.

— Мир наполнен разной бытовой магией, знаешь. По уже сложившейся традиции я сделал чай в её чашке-лютике и типа поколдовал над ним, а мама поблагодарила и выпила. В это утро, к моему удивлению, она в основном молчала. Мама мало того что погладила одежду, так ещё и сделала яичницу-мешанку с остатками мяса и картошки, так что мне не пришлось этим заниматься самому. Усаживаясь за стол, я спросил: — У нас какой-то праздник? Мама дёрнула плечом: — Можно так сказать. Наконец мы полностью собрались и отправились на кладбище. Спускаясь по лестнице вперёд меня, мамка произнесла:

— Может быть, в чём-то я была неправа. Да, Олешка?

— В чём?

— Вчера жених… экс-жених… мне кое-что сказал. Может быть, он говорит верно. Как будто сказочное послание от богов…

— Если бы это были боги, ты была бы мёртвая, как директор. Мама равнодушно кивнула.

— Смешные, — она указала на плакатных у входа. Они давно забили и занялись своими делами: разговаривали, пили кофе из пластиковых стаканчиков, кто-то расстелил пледы и лёг, накрыв лицо плакатом.

— Они давно тут сидят. Приходят и целый день так чилят.

— Да? Им нечем заняться? Встретив Ильича, мама задала ему тот же вопрос, но начальник экскурсоводов только рукой махнул: «Посидят-посидят да уйдут, не в первый раз». Народу на Новом кладбище было миллиард. Цветов нанесли столько, что мёртвый Директор просто утопал в цветах. Увидев это, мамка даже проворчала: «Лютиков нанесли». Вокруг цветов летали жёлточёрные букашки, и мне вдруг вспомнился вопрос Дины: «Ты когда-нибудь гладил шмеля?». Глупость, желание выпендриться, и только. На Директоре не было повреждений, да и вообще он не выглядел мёртвым. Он был тот ещё фрик (кто ещё будет работать за мизерную плату в музее?), и запросто мог бы прилечь вот так, чтобы потом непринуждённо почесать нос или чё-то вроде. И я невольно этого ждал. Но Директор всё не чесал и не чесал свой нос, даже когда настал лучший для этого момент, и потом. Так я понял, что Директор не шутит. Ильич встал у гроба, принимая соболезнования. Когда очередь дошла до меня, я тихо, чтобы больше никто не слышал, сказал: — Кладбище убило моего батю. И Директора. Ильич нахмурился, но ответил так же тихо: — Они сделали всё, чтобы мы жили, казак. И сделал знак, типа вали отсюда подальше со своими странными вопросами, неуёмный зад. Потом Ильич произнёс сдержанную речь. Затем все захлопали, а женщины, в том числе и моя мама, заплакали. Отпевать пришёл Демьян, спокойный и собранный. Петровича опять нигде не было видно. Не заметил я и кого-нибудь из своих ровесников. Зато поздоровался за руку с Суровым. Когда служба началась, я сбежал. Не люблю вот это всё. Даже если бы знал, не пошёл бы, если бы не мама. Остальная часть кладбища пустовала. Я побродил по Старому городу, затем забрался на чердак пустовавшей ратуши и оттуда вылез на крышу, спугнув пару голубей. Я сел, невзирая на то, что брюки, конечно же, придётся стирать мне, вытянул ноги на скошенную часть, покрытую ржавой черепицей. Внизу, во дворе, шумел фонтан. Старый город легко охватывался взглядом, ещё более маленький и неловкий на фоне выраставших по краям территории громадин-многоэтажек. Обернувшись, я смог даже увидеть верхние этажи своего дома. Новое кладбище отсюда просматривалось не очень хорошо, скрытое старичкамидеревьями. Мне удалось разглядеть лишь скопление чёрных пятен, после чего я отвёл взгляд. Лучше уж провожать Директора отсюда. Он столько лет отдал кладбищу, что это, можно сказать, его создание. Вообще ему, думаю, хорошо было бы, если бы его развеяли по ветру, как батю и бабушку, а не вот этот театр. Будто перед туристами рисуемся.

— «И-и-ильма-а-аре-е, — запел я, — мы ждём Ильмаре». Я повторил это ещё пару раз и смолк. В Старом городе было пусто. Народ в основном гулял по дороге к Священной туристической роще, доходил там до Деда и Дуба и уходил. Кто-то уже вовсю купался в Ильмаке, и я пожалел, что не взял с собой плавки.

Вообще к Старому городу бы больше привлечь внимания. Вот, например, снести кладбище. Одно из. И вон то приземистое угрюмое здание в углу площади — тоже снести. Это же просто поеденная временем коробка, скучная как внутри, так и снаружи. Ладно, внутри там росписи, но никому они не сдались: люди видят, какое некрасивое здание, и даже не хотят заходить вовнутрь. В прошлый раз я тоже Алису с трудом затащил туда. А вместо этого здания — красивый торгцентр под стиль окружающих домов. Там бы продавалась одежда и обувь, открылись бы приличные кафешки, туда можно бы было хоть мамку сводить. И Крис бы постоянно ошивалась там, где шмот, и меня бы таскала, а я бы бесился, но ходил. И люди гуляли бы по местным улочкам. А в Ратуше можно бы было устроить выставку изобретений. Вот Грива притащил бы туда свои ролики. Ещё он лепит из глины неплохо, у него дома целая коллекция посуды, которую он сделал сам. Тоже можно было бы выставлять. И продавать как оригинальные моортские… эти… утварь. А что моортские горшки на самом деле не отличаются от, например, пермских — про это туристы забудут или сделают вид, что забыли. Интересно, кто будет новым директором? Хорошо бы — я. Я бы точно смог всё устроить. Я-то вижу, как лучше. Вскоре мне надоело сидеть, и я спустился вниз. Побродил по улочкам, вышел к железной дороге. Невольно оглянулся, но никаких мертвяков-внучков не увидел. Спустился к реке Ильмаке в заброшенной части парка. Народ туда редко ходит, я мог бы искупаться, пока мамка меня не хватится, но меня обломали: уже издали я увидел стоявшую на верёвочном мосте фигуру в чёрном. Взгляд вскользь прошёлся по мне, и я узнал Петровича. А потом Петрович поднырнул под перила и, оставив бешено закачавшийся мостик, прыгнул в воду. Река поглотила его, как принеснную богам жертву.

— Дядя Петя! — заорал я. Огляделся, но вокруг народу было ноль. Я побежал к реке, на ходу сбрасывая ботинки и штаны. Забрался в воду — верхний слой уже ничего, можно купаться, а где-то в метре от поверхности начинался холод. Добравшись до места, где Петр ушёл в отражения, я нырнул следом. Мне казалось, что я вижу его, что вот-вот схвачу и потяну наверх, но руки дотягивались только пустоты, до небытия. Вода в глубине была холодной, и я будто прикасался к чему-то, чего не должен был — так жизнь встречается с понятием смерти и в ужасе бросается прочь.

— Почему «дядя Петя»? — спросила меня мама потом, на берегу. Мне дали сухую одежду, сунули в руки стакан с горячим — может, с ролтоном. — Ты его сто тысяч лет так не называл.

— Не знаю, — сказал я, глядя на оцеплённую реку. — Вспомнилось. Мам, он же говорил, что все самоубийцы в ад! Мама помолчала.

— Может, не все, знаешь. Иисус знал, что его ждёт, но ничего не сделал, чтобы предотвратить.

— Х***ня какая-то. Зачем так делать?

— Может быть, это разрушило бы сказку? Глаза у мамы опухли, наверное — от слёз, и от этого сходство с Тильдой только усилилось.

— Ты как? Давай проведаем Стёпку? — предложила она. Я согласился. Мы зашли домой переодеться и пошли к Дронычам. Их мама сначала испугалась, когда открыла дверь и увидела нас, но моя была необычайно вежлива и очаровательна, и вскоре они уже радостно болтали. Раскрасневшаяся Саша принесла Стёпку, и тот, увидев маму, начал биться о прутья клетки. Тогда дверцу открыли, голубь бегом помчался к мамке. Они начали ворковать одна нежнее другого.

Саша радостно прыгала вокруг и рассказывала, как они лечат Стёпку. Показала синяк на его крыле, начала объяснять: сейчас он чёрный, а станет ярко-голубым. Мама хотела было забрать голубя домой, но Саша так сильно расстроилась, что она передумала. Я оставил женское царство обсуждать пёрышки и крылышки, а сам позвонил наконец Крис. Она оказалась свободна. Тогда я что-то наврал и ливнул. Я встретил девушку у её подъезда, и мы прогулялись до кафе в супергипермегамаркете. Взяли по порции фри с чаем. Крис хотела ещё чизкейк, но он отсутствовал даже в меню. Официантка, женщина с усталым, но добрым лицом, посоветовала морковный пирог. Я заказал его для Крис. Девушка сморщилась.

— Чё-т не так?

— Всё хорошо, хорошо. МакШарк лучше, конечно же, но в нашей глуши!.. Крис начала резать кусок пирога на более мелкие, а в это время я рассказал ей про свой план переделки кладбища. Девушка заценила.

— Я бы тоже так сделала. Правда, ходит выражение, что есть священные вещи, которых нельзя касаться. Но папа говорит, что свято место пусто не бывает. Если ты этого не сделаешь, всегда найдётся тот, кто сделает это за тебя.

— Если это не предательство.

— Переделка пыльного кладбища — точно не предательство, Ваня.

— Ок.

— Ты какой-то бледный.

— Тупой день.

— Говорят, у тебя заболела мама, — Крис отправила в рот кусок пирога.

— О чёрт, теперь и бобры знают.

— Какие бобры?

— Есть такой анекдот. Друг недавно рассказал. Идёт по лесу заяц, видит волка. Он в капкане застрял. Ну, заяц засадил… волку… — тут я понял, что, видимо, зря рассказываю анекдот Крис, но отступать было поздно. Проклятый Дрон с тупыми анекдотами! — а тот в ярости вырвался и за зайцем. Бежали-бежали, волк не отстаёт. Заяц плюх в болото… грязный стал, бурый. Уши прижал. Тут волк подбегает: «Слышь, зайца не видел?» а заяц: «С п**сами не общаюсь», а волк: «Во попал! Уже и бобры знают!»… вот.

— А-а-а, — Крис продолжила вяло ковыряться в пироге.

— Не смешно, наверное. Сорян. Я хотел сказать, что я как тот волк.

— А мама?

— У неё рак.

— Понимаю. То есть не… — она замялась, но продолжила жевать. Мы типа попытались доесть в молчании то, что заказали, но не очень вышло. Думалось не о еде. В конце концов Крис сказала: «Мне… надо домой. Это так тяжело».

— Чё, провожу тебя, ок? Она кивнула. До дома Крис мы снова шли в молчании: у меня не было желания её развлекать, а ей было норм. У подъезда я вдруг наклонился и поцеловал её, но губы у неё были холодные, а взгляд такой, что я отвернулся и стал смотреть на окна. Интересно, какие всё-таки её? Потом Крис обняла меня в ответ, и я поцеловал её ещё раз. Она спросила: — Может быть, поднимешься со мной в квартиру?

— Может, — сказал я и тут же исправился: — Спасибо. Этаж у неё и впрямь оказался почти самым высоким: девятым, как я и думал. Крис, улыбнувшись, впустила меня в квартиру и оставила стоять на входном коврике, а сама помчалась за левую дверь.

— Бабушка!

Стоя в коридоре, я мог видеть окна кухни. Улица Азеренова — почти улица любого другого города: старые деревья, выстроенные как на расстрел машины, панельные дома, построенные ещё при Советах, асфальт, сквозь дыры в котором, как кости, торчат камни. Крис говорила очень тихо, даже при желании я бы не смог ничего расслышать. А вот бабушка у неё говорила громко.

— Помочь Ванечке? Конечно! Я скажу твоей маме! Я переступил с ноги на ногу. Из комнаты вышла очень полная седая женщина. Следом выскочила Крис, и за её спиной я успел увидеть продолжение коридора и окна двух комнат. Женщина запричитала: — Ты — Ваня? Приятно познакомиться, Кристина столько про тебя рассказывала! Такая беда, такая беда… мы поможем деньгами, если надо, рак… это же рак, какой ужас! Конечно, всё не безвозмездно, дельцы у нас в семье крепкие, но для своих проценты низкие, милый, а там вольёшься в наш общий бизнес и продвинешь его на всероссийский уровень… олигархи завидовать будут, вот какие будут у нас деньги! Я улыбался и кивал. Кивал и улыбался. А ещё в квартире у Крис ни одно окно не выходило на ту сторону, где я их высматривал. Понедельник — день тяжёлый, но я готов ко всем опасностям. Даже к биологии, — эта с меня бесится уже кучу лет, хотя я ей ничё не сделал. И хотя я знаю всё на пять баллов, она упорно ставит мне четыре. Да и хрен с ней. Я проспал и потому летел со скоростью истребителя. В классе прям при всех поцеловал Крис, за что был отруган биологичкой и отослан на своё место. Спросил у Алика, не взял ли он кота сегодня, но тот ответил, что больше брать зверя на уроки не будет. А ведь кототерапия мне бы помогла. Когда мы расселись по местам, в класс вошла, мило улыбаясь, историчка и села на последнюю парту — сразу за Гривой. Грива округлил глаза. Сидевший рядом с ним Джоджо изогнулся вбок, подперев лицо ладонью. Биологичка, Дося, поднялась со своего места и заговорила.

— Наступило самое счастливое время — вы должны разлететься во все стороны, отправиться во взрослую жизнь! Увы, не все этого достойны. Есть ребята, которые ещё не готовы, но это не их вина, а вина их окружения. Мы исполним наш долг и поможем им. Алик откинулся на спинку стула. Дрон обернулся ко мне и зашептал: — Мертвяков напустит. Спорим?

— Водонаев, сиди прямо! — рявкнула Дося. — А сейчас я зачитаю оценки. Первая — за контрольную, вторая — за четверть, третья — за год. Агеева! Пять-четыре-четыре. Очень быстро Дося дошла до Гривы, но у того была твёрдая тройка. Мы с облегчением вздохнули, а историчка почему-то нахмурилась и заёрзала. Вскоре мы поняли, в чём был подвох.

— Ожешко! Два-два-два, — плотоядно улыбаясь, произнесла Дося.

— Чё?! — заорал Дрон.

— Чё? — спросил я. Историчка молча вышла.

— Мы будем вынуждены обратиться к нему — к Толэзичу, — негромко, но твёрдо произнёс Алик.

— Обращайтесь. Алик скомандовал: «Идём». Мы с мужиками поднялись и пошли к выходу. По пути Дрон скинул на пол тряпку, которой протирали доску. «Пошумим, бл*ть», — бормотал он себе под нос. Алик прервал его: — Говорить буду я.

Мы ввалились в кабинет к Толэзичу без стука. Он сначала разозлился, а, выслушав Алика, вовсе разъярился.

— Молодые люди, — еле сдерживаясь, произнёс он. — Выйдите. И, во имя Мееле, перестаньте курить за ивами. Не раздражайте учителей. Мы вышли. Мимо процокала пятиметровыми каблуками завуч, улыбнулась нам и скользнула в кабинет. Следом прошлёпала Дося, и прошмыгнула историчка. Ещё некоторое время стояла тишина. А чё потом началось! Толэзич орал, как Гитлер из того фильма. По-моему, даже что-то летало и разбивалось. Дося бубнила, историчка плакала. Толэзич, выслушав бубнёж, орал снова. Завучиху слышно не было. Историчка вылетела из кабинета первой. Дрон успел только открыть рот, как ветер взметнул пряди волос Гривы, и училка уже исчезла из коридора. Затем из дверей выбралась Дося и, цыкнув на нас золотым зубом, полезла вниз по лестнице.

— Ожешко, зайди, — проговорил чуть охрипший Толэзич. Я оглянулся на мужиков.

— Ты чего там встал, ссыкун! Зайти, я сказал! Такого обращения от нашего Толэзича я не ожидал и мгновенно повиновался. Красный Толэзич выдохнул и налил себе в стакан воды.

— Будешь? — спросил он меня. Я помотал головой.

— Звони маме.

— Чё?

— Через плечо, Ожешко, — я только сейчас заметил, что лысина Толэзича действительно похожа на покрасневшую луну: вся в каких-то пятнах-кратерах, углублениях, родинках. — Звони.

— Вы знаете, что у моортов считалось: красная луна — к великой войне? Толэзич настороженно замер. Ноздри его раздувались, глаза налились кровью, и, в общем, зрелище было такое себе. Я торопливо добавил: — Звоню. Мама примчалась в две минуты. Её появление, конечно, было далеко не таким эффектным, как тогда, в красном платье. Но Толэзич всё равно побелел и разулыбался.

— Сменили причёску, Магдалина?

— Да, начала жизнь с чистого листа, знаешь, — мама невольно дотронулась до той щеки, где был оставлен синяк, и отдёрнула руку. — Давай без официоза, ну?

— Тебе идёт. Как и всё необычное.

— Спасибо.

— Быстрее, — не выдержал я. — В смысле, пожалуйста.

— Дело такое, Магдалина. Некоторые учителя решили подпортить твоему сыну будущее. На почве, так сказать, личной неприязни.

— Историчка? — удивился я.

— Ирина Станиславовна, — с нажимом произнёс Толэзич. — Утверждает, что она уговаривала коллегу оставить на второй год твоего друга Василия. А Дарья Олеговна говорит, что это было их общее решение — перестать потакать откровенно слабому ученику. Она дала тебе несколько дополнительных домашних работ, с которыми ты не справился.

— Она врёт. Толэзич вздохнул.

— Я знаю, Иван. Но сделанного это не отменяет. Мы сошлись на двойке в четверти и тройке в году.

— Имбецилка, — сказала мама.

— Но она хороший сотрудник, Магда. Я не могу её уволить, хотя иногда руки просто чешутся это сделать. Во избежание мы выставим твоему сыну оценки заранее. Пусть в школе больше не появляется.

— Но я…

— Не появляется, — с нажимом повторил Толэзич. — Во имя луны. Ладно, я промолчал. Меня не надо два раза просить прогулять. Директор опустил глаза, взял со стола какой-то лист и убрал в ящик.

— Магдалина, ты давно… болеешь? — спросил он. Мама посмотрела на меня и прошептала «Трепло». — Ты лечишься?

— Нет, она не лечится, — в отместку влез я прежде, чем мама успела открыть рот. Она подняла было возмущённый писк, но Толэзич не дал ей оправдаться.

— Это похоже на тебя.

— Нет! Всё хорошо, знаешь! Начался долгий спор. Я успел сходить в столовую и сожрать котлету в булке, походил по коридору туда-сюда. Линолеум был дырявый, и сквозь него виднелся второй, зеленоватый слой, а сквозь дыры в нём — обшарпанный деревянный паркет. Я ковырял первый и второй слои ботинком, рассчитывая их расширить, но это было не так просто, как казалось. Вообще снять бы эти слои. Мне нравится, когда обнажается самая суть, и вообще круто, когда в доме старинная отделка. Но что-то мне подсказывает, что они скорее постелют ещё один слой, чем освободят старый. Так и прошлое постепенно уходит вниз, забывается — и вскоре мы забудем как выглядели те, нижние слои, которые и есть основы. Хотя, может, там давно уже одна труха, и зря меня бомбит. Вернулся в кабинет, а они ещё разговаривали. Проще было дождаться Ильмаре, чем конца их спора. На столе стояли два бокала с шампанским. Мама, сжимая в руках бокал с водой, давила из себя улыбку, а Толэзич стоял, сунув руки в карманы и глядя в окно. Я подумал, чё б почитать. Залез в «Алискин», но там ничего интересного из нового не было. Тогда я погрузился в чтение «Снов трёх разумов». Наконец, они пришли к соглашению, и мама позвонила Аликовой маме. Они ещё немного поболтали с директором, а затем мы с мамкой отправились на кладбище. Сдал я её на руки Ильичу, а сам пошёл на учёбу. Курсы сегодня вёл не Суров, а некая Ирэн, его ровесница. Ничё такая, только очень уж высокая, почти как Джоджо. Ирэн была выпускницей чего-то там, рассказывала нудно и сразу с ходу загрузила нас ценной инфой про происхождение слова «моорт». Типа «морт», «мурт» — это на древнем языке значило «смертный», и так обозначали всех людей, оттуда — удмурты, мордвины и прочие. Правда, мы и тут отличились. Изначально самоназвание у нас было «енмоорт», типа «бессмертные». Но потом «ен» отпало, и уж что вышло, то вышло. Ирэн ещё нам про Ильмаре рассказывала и Ильмаку, типа корень Ильм — это «воздух», «синева», «небо», и в названиях всяких родственных нам народов это очень любимый корень. Она ещё рассказывала про суффиксы рек и гор, и всякие приставки, которые в нашем старом языке были не приставки, но это уже совсем зашквар, и я не знаю, зачем нам эта дурь вообще. В смысле, так уже лет двести как никто не говорит, даже самые размоортские моорты. Где-то между древними приставками и суффиксами Динка, сидевшая по левую руку от меня, положила передо мной свёрнутый огрызок бумаги. Я посмотрел на Ирэн. Длинный чёрный хвост покачивался между лопаток в такт тому, как она расписывала доску всякими буквами под запись. Я быстро развернул записку. «Я скинула денег на счёт. Там совсем немного: мои карманные, сэкономленные на обедах. Но я надеюсь» Я перевернул бумажку и написал: «На какой счёт?» «Который везде написан. Школа организовала вам сбор средств»

А, точно. Алик же ещё теперь это ведле кидает. Вот зачем она напомнила об этом… Я сморщился и промолчал. Динка некоторое время искоса глядела на меня, но потом перестала. После урока она поймала меня в коридоре.

— Вань! Вань… я тебя обидела? Я медленно покачал головой, думая, сказать или нет. Вроде как скажу — буду стукачом. А вроде как это всё… нечестно. Наконец, я решил соблюсти компромисс и сказал: — Мама не возьмёт эти деньги.

— А-а. Ого. Она гордая, да?

— Хэзэ. Можно и так сказать.

— Тогда бесполезно, — Дина посерьёзнела. — Это плохо. Но… прости, Вань. Я не знала. Может, я могу как-то по-другому, не?

— Ничё. Только Ильмаре тут поможет, — я криво улыбнулся. — Спасибо. Мамке пришло в голову снова навестить Стёпку. Мне оставалось только смириться, принять свою тяжкую участь и прихватить с собой решённые вдоль и поперёк методички по подготовке к ЕГЭ. По пути мамка прихватила с собой бабу Арину — у неё заканчивался рабочий день, и «внучки» уже грузили остатки нераспроданных овощей обратно в машину. Бабушка быстро насобирала два пакета еды, один вручила маме, а со вторым собралась идти в гости. Мы попытались её уговорить заменить их хотя бы вафельным тортом из супермегамаркета, но Арина Михайловна — женщина упрямая и опасная. Мама по дороге купила хлеб для Стёпки, шоколадный рулет для Дроновой семьи и мы пошли. Встречали нас уже как родных. Правда, мама Дрона пробормотала: «Ведьму притащили в мой дом», но приняла бабушку радушно. Сегодня у Дронычей дома была вся семья, даже оба старших брата. Когда мы пришли, они спорили по поводу трещины в ванной и скидки на ипотеку, даже почти не обратили на нас внимания — кивнули приветственно и продолжили спор. Мама Дрона вздохнула: — С тех пор, как они выросли и живут отдельно, ничего не понимаю в их разговорах. Зато вот квартиру нам купили, правда не уверены, что хорошую, но мне нравится. Хотя скажу по секрету: мне на земле больше нравилось жить. Но они говорят: что вы в той развалюхе живёте… Баба Арина, услышав это, заметно оживились, и разговор перетёк в русло овощей и удобрений. Мамка под шумок побежала кормить голубя хлебом, но это заметила Сашка и схватила её за руку: — Магдалина, Магдалина, их нельзя хлебушком кормить! Он им только зобик забивает, а сами птички остаются голо-о-о-одные! Витаминов не получают!

— Да я чуть-чуть!

— Нет, и чуть-чуть не на-а-а-адо! — Сашка буквально повисла на мамкиной руке, и из глаз у неё брызнули слёзы. — Вы его убьё-ё-ё-ёте! Мы с Дроном переглянулись.

— Всё, чё не убивает голубя, делает его сильнее, — сказал я. Дрон пожал плечами: — Всё, чё не курица, мне пофиг. Тут Дрона позвала его мама: на кухне опять столпился весь народ, и ей срочно требовалась помощь от младшего. Дрон зарычал, но, прервав разговор, потащился к народу. Сашка притащила какой-то крупы, и они с мамой вдвоём кормили Стёпку с рук. Забытый хлеб лежал на кухонном столе. Братья Дрона, не прерывая спора, поглядывали на птицу и отворачивались, делая вид, что им не интересно. Сашка рассказывала, как правильно содержать голубя. Видимо, мамка решила сделать Стёпку совсем домашним. Что ж, соседи больше не будут жаловаться на птичьи какашки. Когда мы собрались уходить, мама, окинув всё Дроново семейство, тактично заметила: — Что-то они друг на друга все не очень похожи, знаешь. Приёмные?

Я отбил себе лоб фейспалмом. Мама Дрона, как ни в чём ни бывало, прощебетала: — Что ты, Магдочка! Мои!

— От разных отцов? — допытывалась мама. Я попытался её утащить домой, но потерпел фиаско.

— От одного! В разных родственников пошли, кто в бабушку, кто в дядю двоюродного, — Сашка почему—то искоса поглядела на свою мать, и она добавила: — Сашенька вот всё просит меня с ними познакомить. А я говорю: да зачем тебе эти… Сашенька, закрой ушки… Мама вернулась на кухню, продолжая щебетать с новой подругой, а я вздохнул и, напевая про Ильмаре, ушёл на балкон — просматривать методички.

6.

— Опять ты, п**р! — рявкнул я. Не самое приятное зрелище: Сутулый под дверями моего подъезда в одиннадцать утра, когда нормальные люди уже ходят по улицам. Пёс с искренней ненавистью ощерился на меня: — Чё пристал! Даун тупорылый! Я усмехнулся. Но неуверенно: Пёс никогда раньше не огрызался. Он обычно забивался в угол и ныл, или жаловался взрослым. А уж ошиваться у моего подъезда ему в башку и вовсе не приходило. Сутулый смотрел на меня с ненавистью, сжимая в руках пакет с фаршем. Он скрючился, оскалился, напоминая Горлума, и, кажется, был готов броситься.

— Чё, крышка совсем ку-ку?

— Зови-и-и, — окрысился Сутулый. — Зови своих дружков п**ров. Я вас всех порешу. Всех.

— И чё ты сделаешь? — я пнул камень в сторону Пса. Не так, чтобы попасть, а чтобы заставить психануть. Сутулый дёрнулся, и ненависть на его лице снова уступила место обычному страху.

— Узнаешь! — прошипел он и, неловко пригибаясь, побежал прочь. Сунув руки в карманы, я проводил его взглядом.

— Как вы уже поняли, в парк попадают не все. Либо ты подходишь, либо идёшь гулять лесом, — Суров посмотрел на меня. — Что стоим? Ты опоздал, из списка избранных в сотрудники ты уже вычеркнут. Можешь смело проходить. Можешь вообще идти гулять лесом, я тебя не держу. У нас не школа. Я сел рядом с Евгеном, поставил его рюкзак рядом. Евген, просияв, протянул мне руку, чтобы пожать. Что-то хрустнуло.

— О, это старость, — известил Евген.

— Отставить разговоры… — Суров вдруг замолчал, прислушиваясь. Снаружи админки кто-то закричал. Динка почему-то встревоженно обернулась ко мне. Бесят уже.

— Уши навострили? — Суров постучал ручкой по столу. — Мифы моортов относятся к индоевропейской семье…

— Мне надо в туалет, — сказала Дина и Соником выскочила за дверь. Суров вздохнул.

— Ещё минус один кандидат. Так скоро одна Аня и останется. Аня прикрыла телефон тетрадкой. Моя собственная мобила вдруг засветилась. На экране отобразилось сообщение от Дины. «Тут твоя мама» Когда я подбежал к парковке, маму уже закатывали в фургон «Скорой помощи».

— Чё? — завопил я, порываясь к ней. — Чё здесь происходит?

— Ты кто? — грубо спросил санитар, и голос Ильича у меня за спиной ответил:

— Сын он. Санитар смерил меня взглядом и, бросив «Тебе позвонит», залез в фургон, захлопнув двери. Я обернулся к группе сочувствующих и набросился на Демьяна: — Ты чё её в больничку отправил?

— Обморок у неё…

— Ну чё, сам не мог обморок… ну это, из обморока её?

— Я так распорядился, Иван. Я обернулся к Ильичу. На него наехать у меня не хватило духу, и я просто стоял и смотрел.

— Здесь ей не помогут, а там — может быть. Авось перестанет бегать из больниц, возьмёт себя в руки, начнёт лечиться, если поймёт, что это совсем не страшно.

— В нашей — страшно. Я повернулся и пошёл прочь. Хорошее настроение исчезло, как труп врага в компьютерной игре. Я пнул камень, он ударился в машину покойного Директора, и та заорала. Мне было пох. Как я и думал, мамка отказалась ложиться в больницу. Могу только представить себе, как там летали предметы по палате и сколько седых волос прибавилось на голове доктора, но вечером она уже была дома. Я приготовил ей традиционный «лечащий» чай.

— Ильич сказал, что на работу я больше не выйду, — проронила мама, сжав кружку в ладонях. Сделала глоток. — И пока не вылечусь, могу не приходить.

— Ма, обожжешься. Кипяток только заварил. Мама продолжала сжимать кружку в руках.

— Это неправильно, знаешь.

— Ильич продолжит платить?

— Да. Да, будет платить так, как если бы я…

— Тогда воспринимай это как отпуск. Как вы, женщины, любите — пожить для себя! Мама смерила меня укоризненным взглядом. В замке знакомо зашуршал ключ, и я пошёл встречать бабу Арину. Охая и ахая, она тут же загрузила меня пакетами и начала разуваться. Прихожая наполнилась её причитаниями, суетой, чем-то из недавно — совсем недавно, на днях, — ушедшего детства, а я просто сказал: — Ей стало хуже.

— Знаю, — Арина Михайловна бросила быстрый взгляд в сторону кухни. — Ты должен быть поддержкой, опорой, не огорчать её… Я понизил свой голос до шёпота.

— Это вы, баб Арин? Это вы на неё навели порчу?..

— Молчи, — раздался мамин голос. Оказывается, она стояла за моей спиной. Мамка показала мне кулак, выхватила у меня пакеты и направилась на кухню. Баба Арина побежала за ней: — Ну прости ты его, Магдалинка! Прости! Ну поверил он в это, ну бывает — здесь всё такое сказочное, на нашем кладбище-то, как не верить?

— Петрович умер, — сказал я. — И Директор. Всех убило кладбище. И тебя, мама, убьёт, если…

— Видишь, он в отчаянии! — оборвала меня бабушка. — А ты всё не лечишься. Магдалинка, кто тебе тут доктор? Я тебе не доктор, я лечить не умею, и Ваня не тебе не доктор, а ты упрямишься и раздоры создаёшь! Как была маленькая, так дурочкой и остаёшься…

— Не пойду, — сказала мама и вытащила из сумки какую-то нарезку. — Ого, это что?

— Хамон, милая.

— В жизни такого не видела. Откуда, Арина?

— Вела бы себя хорошо — сказала бы, — сердито ответила бабка.

— Олеш! Олешек, ну спроси у неё, тебе она ответит! Я покачал головой.

— Упрямый, как я, — вздохнула мама. Я ушёл зубрить, а женщины остались сплетничать. Так на мне скоро очки вырастут, стану ботаникусом обыкновенным. Но если я хочу стать чем-то… кем-то… то это нужно. То есть, не очки, а учить. Алик с Джоджо вон сидят, зубрят, а они точно в лузерах не останутся. В общем, смотрел я опять на эти таблицы, родословные дохлых царей и все вот эти племенные ссоры. Через час голова стала пустой, как шары из пещеры, где внутри происходят сценки. Только внутри моей головы ничего не было: только цифры, даты, бесконечные имена. Пузыри в пузыре. Без времени. Без смерти. Наутро голова раскалывалась, будто всю ночь бухал с Петровичем. Мама сделала завтрак, и я, покосившись на сгоревшую с одного края яичницу, всё-таки начал ковырять её вилкой. Мама устроилась напротив с пустым чаем. Сказала, что есть совсем не хочет. И кашляла опять. Даже не прикрывала рот, и брызги летели на оконное стекло. Замирали, как роса на траве. Может быть, роса — это кашель Афродиты? И мама просто случайно подхватила его?

— Мам, — наконец выдавил я. Спешить теперь нам обоим всё равно было некуда. — Меня отговаривают идти на кладбище. Оно… замшелое и там не хватает инноваций. Типа… воркшопов и лофтов. Если я чего-то стою, то я стою большего, так? Мама тяжело поднялась и долила воду в заварку.

— Что ты хочешь сказать, Олешка?

— Я не буду поступать. Не буду поступать в центр.

— Хорошо, — мама не удивилась. — Тогда я договорюсь, и Вячеслав Толэзич тебе поможет пройти без конкурса. На кладбище всё равно, поступил ты сам или нет.

— Нет, мам, ты не поняла.

— Не хочешь учиться? — мама удивилась. — Хотя, Олешка, я сама в твоём возрасте… да, это мысль, знаешь. Поработай год на кладбище, наберись опыта, отдохни.

— Я не хочу на кладбище. То есть я не знаю, хочу ли я.

— Как? Ты не можешь.

— Могу, мам.

— Что? Что случилось, ты же раньше хотел! Ты должен!

— Сильно ты сама делаешь то, чё должна. Мама помрачнела.

— О чём это ты? Я сжал в кулаке вилку. Мне хотелось сказать, что если бы она не валяла дуру, не косила бы под идиотку, а лечилась… Тогда не было бы всех этих дебильных проблем. Особенно если бы она сразу пошла, а не отрицала свою болезнь. Но я с усилием раскрыл ладонь, и вилка упала под стол.

— Ты знаешь, мам. Эти деньги, которые мы собираем. Они не на лечение. Ты обманываешь людей.

— Я всё равно умру, — мама махнула рукой, — и надеюсь, что мой сын будет проведывать мою одинокую могилку. А если он ещё будет образован и обеспечен, я буду вдвойне рада, знаешь.

— Какая разница, получу ли я образование, если я буду работать на кладбище?

— Дурак ты, Олешка.

— Мне это не нравится. Мне не нравится, что ты говоришь про могилу. Будь ты умнее… — я оборвал себя. — И что решили за меня, тоже не нравится. Я не успел даже… подумать.

— Как будто мы что-то решаем в жизни! — легкомысленно заявила мама.

— Нет, мы решаем. Я сам решаю, что будет дальше. И выбираю сам.

— Олешек-Олешек, я тоже была подростком и прекрасно тебя понимаю, дух бунтарства и всё вот это вот. Тебе надо вырасти.

— Кто бы говорил. Мама возвела глаза к потолку.

— С тобой бесполезно разговаривать! Всё, мне пора. Я хочу наконец пожить в своё удовольствие. Оставь больную мать в покое, — сказала она и умотала, даже не позавтракав. Спина после сна сидя ныла. Я сделал зарядку, сварил сосиски и съел их. За окном было грустно и пусто, только промозглый утренний туман стучался в стекло. Даже отражения не плясали, грозясь проникнуть в мир, как раньше. Может, просто они уже ворвались, и теперь мы — среди отражений? То-то жизнь стала такой… странной. Я достал из холодильника хлеб, открыл окно и покрошил на подоконник. Подождал чего-то — может быть, каких-то птиц. Потом смёл крошки, закрыл окно и ушёл досыпать. Зазвонил телефон, и я не глядя взял его.

— Чё-кого? — спросил я хрипло.

— Ваня? — голос Крис был даже теплее обычного. Мне вспомнились её губы — полные и мягкие. Я сел в постели.

— Привет, Крис. Чё-то случилось?

— Нет, абсолютно ничего. Ты вчера исчез, и я подумала, что это из-за предложения моей семьи. Оно тебе не понравилось, так?

— Ты умная, Крис.

— Я должна была понять, — с раскаянием в голосе произнесла она. — Ваня, я хотела бы приехать к тебе. Привезти тебе еды? Что ты ешь?

— Я всё ем! Да, приходи, только у меня… — я оглядел стены и пол, — Танос недавно проходил. Ну типа… напылил. Крис рассмеялась.

— Иногда тебя нелегко понять, но это забавно! Если у тебя пыльно, то я приеду и приберусь для тебя. В качестве извинения за это ужасное предложение.

— Ты?! Я назвал ей адрес. Мы попрощались, я начал кое-как раскидывать вещи по шкафам и даже успел к приходу Крис. Вначале мы поцеловались и всё такое. Честно говоря, я немного надеялся на продолжение, но дальше не зашло: стоило только положить руку на бедро Крис, как она заинтересовалась, где у нас швабра и ведро. Настроена девчонка была серьёзно, и пришлось искать. Правда, она попросила вначале показать, как мою полы я. Я, орёл такой, начал показывать — и вскоре понял, что под её чутким руководством всё отдраил сам. Крис тем временем рассказала, что за одеждой я ухаживал неправильно. Сполоснула посуду, попутно объясняя, что утварь правильно ставить от больших тарелок к меньшим, а некруглые лучше всего ставить вообще отдельно, чтобы не портить вид. Она всё в шкафу передвинула, и обувь разложила в соответствии с фен-шуем (серьезно, так и сказала), и даже мамины бутылочки-скляночки в ванной, валявшиеся в вечном хаосе, расставила по цветам. Мы намыли ещё окна-стёкла, — в этот раз действительно вместе. Вскоре квартира была… не то чтобы прям как с картинки из Инета, но близко.

— Топчик, — сказал я с восхищением, глядя на проделанную работу. Крис довольно улыбнулась.

— Надеюсь, я заслужила того, чтобы в следующий раз пригласить меня в МакШарк.

Не то чтобы я любил МакШарк, но если об этой забегаловке говорит Крис, то это чтото да значит. А пока мы сели за стол, Крис достала контейнер из дома.

— Домашнее, — объяснила она, — изготовлено нами с мамой. Я тут же растаял. Крис разложила еду по тарелкам. Мимоходом увидела мой завтрак и попросила положить ей его тоже. Пожав плечами, я направился к плите.

— Мы подумали и поняли, в чём была ошибка, — продолжала Крис, сев за стол. — Ваня, я видела, что вы проводите сбор средств на лечение для твоей мамы. Мы можем взять на себя управление вашими счетами. Ты ничем не рискуешь, мы просто возьмём в свои руки то, в чём ты пока не разбираешься. Наша семья занимается финансами вот уже много лет. Я положил ей на тарелку сосиску и два неразрезанных помидора. Понял, что что-то не так, покрутил получившийся натюрморт и срочно выложил один овощ.

— Классная идея, Крис. Но школа уже это взяла на себя.

— Школа? — красивое личико Крис выразило презрение. Она приподняла бровь: — Ты им доверяешь?

— Да. На сто проц, иначе бы не…

— Ваня, у нас всё будет максимально прозрачно. И безвозмездно.

— Даже без процентов? — это вырвалось прежде, чем я успел подумать.

— Какие проценты, Вань! Мы поможем, это же наш долг. Я же… ты же мне нравишься. Я кивнул.

— Сильная заява.

— Будь посерьёзнее, пожалуйста. Это вложение в будущее, в твоё и моё будущее. В то, чтобы мы наконец вырвались отсюда.

— Я и так могу отсюда уехать, если захочу. Куда захочу. Крис снова посмотрела на меня, как на идиота.

— На это нужны средства. У тебя их нет и не будет.

— Пешком пойду!

— Это необходимо запланировать, расписать. Сколько денег нужно на то, чтобы снять квартиру в центре или в Питере? Сколько, чтобы продержаться, пока ты не найдёшь там работу, мне на учёбу?

— Да. Логично, — я кивнул. — А ваш бизнес? Крис вскинула бровь.

— Что — наш бизнес? — спросила она резко.

— Не поможет?

— У папы нет лишних денег. Ты не представляешь, на что он идёт, чтобы высвободить сумму денег.

— Но зачем тогда вам… наши… дела?

— Как знак доверия. Мы дадим вам недостающие, и твою маму вылечат, и всё будет хорошо. Она понемногу будет отдавать долг, а мы уедем. И на эти деньги будем жить! Это же прекрасный план. Ты наелся? Закажем пиццу?

— Ничё не буду, — по лицу Крис я понял, что сказал это слишком резко. — Я тебя… ты нравишься мне тоже, очень. Мне нужно подумать. Но будущее, это… мне надо подумать.

— Ты не такой, как твоя мама, — Крис улыбнулась мне. — Я одобряю это. Ты будешь хорошим партнёром. Если не будешь принимать поспешных решений.

— Спасибо. Она торопливо чмокнула меня в щёку и приготовилась свалить, а я остановил её и снова поцеловал в губы. Нечего выпендриваться и строить тут из себя. А то будет день строителя, придётся поздравлять. Потом Крис ушла, а я остался один в космически выдраенной квартире. Предметы были всё те же, но что-то в них было другое. Совсем. Какое-то лишнее.

Хотя на самом деле всё стало гораздо красивее. И, разглядывая кухню — такую чистую и упорядоченную, — я сказал себе вслух: — Просто я придираюсь. Тут же я поймал себя на том, что переставляю посуду в шкафчике обратно: так, как привык. Чтобы прекратить это, я открыл беседу. Я: Эй, мужики У меня тут на хате прибралась сама КРИС И теперь чисто, как в лаборатории Го ко мне Заценить и по пивку Ответа долго не было. Сначала я не понял, почему предложение им не зашло, а потом как понял: у них сегодня контрольная же. Я успел одеться и, напевая эту дурацкую песню про «Мы ждём Ильмаре», дошёл до Центральной площади с мэрией и ещё одним, уже обыкновенным, фонтаном посередине. Там обычно было пусто: настоящий центр города — кладбище, а площадь — так, построили и построили. Людям и туристам больше нравится парк. Поэтому площадь немного заброшена: местами асфальт лопнул, обнажая слой брусчатки. Тут же, на площади, были высажены деревья. Они давно переросли отведённый им участок земли, их корням не хватало места, и в безумной попытке бегства они поднимали асфальт. Стволы щетинились мёртвыми ветками, но вверху уже распускались первые листочки. Где-то в ветвях пели птицы. Какая-то мелочь заняла пустующий постамент посреди площади и весело ржала. Потом из кармана заорала мобила. Андрей: Данунах, лучше комне у меня хоть горячая водаесть Знаем мы после чё чистоту наводят Я: У нас тоже есть Давно Андрей: А чётак быстро трубу починили Они ж не меньше месяца тратят Лузеры Я знаю у меня, брат там работает лол Я: Да хз ваще К тебе, так к тебе С тебя двойное пиво Дрон: А чё Крис сасная Я: Ага

По дороге я зашёл в магаз при подвале и купил там пива. Поднялся к Дрону: дверь была беспечно открыта, и мне пришлось закрыть её за собой. Позвякивая бутылками, я вошёл на кухню. Мужики сидели вокруг стола: Алик и Дрон ржали, Грива сосредоточенно мучил ножом деревяшку, уже принявшую форму не то толстой венеры, не то училки. Джоджо разглядывал сквозь запотевшие очки этикетку на своей бутылке. Прямо на обеденный стол вывалили несколько больших пачек чипсов.

— Свиньи, лять, — сказал я, выгреб из их шкафа несколько замызганных салатников и глиняных супниц. Смёл жратву в них.

— Педант, — сказал Алик. Дрон заорал: — Иван, он тебя педиком назвал!

— С вами *** и не такого наберёшься. Чё такие?

— У Жижи трояк по англицкому, — Дрон схватил чипсину с тарелки и скривился. — Сука они все перепутались!

— Мы предлагали ему — Джоджо — исправить его оценку, если это так важно…

— Для поступления, — сообщил Джоджо. Он хотел отставить бутылку, но глянул на Гриву и передумал: зажал её между коленями, снял очки и начал протирать стёкла полой футболки. — Это важно для поступления. Мать меня сожрёт.

— Но он отказался! Сука, он отказался и страдает! И ты перепутал нам все чипсы, п***.

— Училки с-чки, — заявил Грива. Он сжал зубы и одним движением снёс деревянному педагогу голову. Дрон захохотал.

— У меня дома есть он — дартс, — сообщил Алик, сделав глоток. — Можно типа Досю с англицкой нарисовать и… — он изобразил бросок дротика.

— Не! Дрон опять вы-грает! — Грива положил нож на стол.

— Мэбэ Алик победит, — предположил я. Грива замотал головой. Тогда я обратился к Джо: — Какого хрена ты не хочешь исправить?

— Ты мне?

— Я тебе!

— Да нах, — Джо на миг вернулся к созерцанию бутыли, затем отставил её и повторил: — Да нах. Мужики, я тут начал смотреть такой сериал! Называется «Игра престолов»…

— Все его давно смотреть закончили, а ты начал, тормоз! Тормозная жижа! Алик дал подзатыльник Дрону, и тот ненадолго смолк. Вскоре опять начал молоть языком, увеличивая громкость, и из комнаты выскочила Сашка в коротких шортиках и маечке.

— Вы могли бы потише… ой, привет, Иван, — Саша покраснела, попытавшись спрятаться за косяк двери. Вышло не очень: её выдающуюся грудь ничего не могло скрыть.

— Там ваш Стёпочка! Он в порядке. Так быстро! Только можно за ним ещё поухаживать? У него антибиотики и…

— Голубю не наливать! — объявил Дрон.

— Да заткнись ты, — неожиданно коротко высказался Алик.

— Пусть поживёт у вас, — согласился я. — Мамка забудет ему дать таблетки… Дрон продолжал вопить: — Он не пьёт таблетки! Пруфы есть!

— В общем забудет.

— Хорошо, — Саша спрятала руки за спиной. — Не беспокойся, он в порядке, мы только крылышки ему подрезали, хочешь, я его принесу?

— Да. Неси его, голубя, — сказал Алик. Саша торопливо смоталась в свою комнату и вернулась со смирно сидящей на руках птицей. Девчонка посадила Стёпку на стол, и он незамедлительно насрал.

— Кто! — заорал я, — кто молодец, что разгрёб ваш свинарник?!

Алик и Джо заржали. Саша неловко опустила голову. Стёпка хитро посмотрел на нас одним глазом, другим и, будто рисуясь, поставил ещё одну кляксу. Саша сбегала за бутылкой с распылителем и тряпкой и тщательно вытерла за голубем.

— Извините, — сказала она и, подхватив птицу, исчезла в комнате. Алик попытался её остановить, но она, похоже, не услышала: Дрон орал и ржал так, что стёкла в рамах трещали. Мы выпили по бутылке, потом ещё по одной, потом послали Гриву — он уже выглядел на все двадцать пять — за добавкой, а затем пришла мать семейства и заявила, что в квартире воняет. Ещё у нас закончились чипсы: Дрон прожорливый, как голубь. В общем, нам пришлось идти на улицу. На улице мне начала звонить мамка, но я не стал брать трубку. Мы прошлись по городу. Около кладбища нас прошибло на рэпчик, Грива, будучи не в состоянии выговорить все слова, говорил только «Ёу» и «Е», как осёл в «Бременских музыкантах». Даже Джоджо подпевал. Так мы дошли до входа, и там, увидев два лагеря демонстрантов, Дрон заорал, указывая на группу справа: — П***ры!

— Чё это? — спросил я.

— Они против нашего к… куль… кладбища!

— Это вон те против. А эти за. Дрон ткнул пальцем в группу слева: — П***ры! *** отсюда, пока не дали! Он продолжал выкрикивать всё в таком духе. Алик начал его успокаивать, но тут из толпы вынырнул Серёга. А об этом говнюке я уже и забыл.

— Смотрю — знакомое лицо, — сказал он. — Здорово.

— И тебе того же, — ответил я. — Чё надо? Вы тут круглыми сутками стоите?

— Типа того. Чувак, а это правда, что твоя мамка заболела раком?

— А ты откуда?..

— Да во всех чатах города: подааайте копееееечку, — Сергуня изобразил нищего с протянутой рукой, и группа вокруг него заржала.

— А тебе чё? Слышь? — завопил Дрон, вышагивая вперёд. Алик оттащил его назад.

— Твоя группа поддержки? Типа… нельзя уже и слово сказать, как вы норовите его обратно в глотку запихнуть? Это ведь просто вопрос.

— Эт- н- просто в-пр-с, — вмешался Грива. — Эт- н-езд!

— Прошу прощения, но у тебя в группе поддержки аутист? Чувак, мне тебя жаль. Типа ты как старикан возишься с этим кладбищем, а у самого ни денег, ни друзей. Типа… Грива ударил его. Так, слегка помял: Сергей схватился за кровоточащую губу, заткнулся, но мне этого было недостаточно.

— У меня хорошие друзья, — я обернулся. — Верно, Дрон? Дрон с торжествующим воплем вырвался из рук Алика и бросился в кучу-малу. Вверх взметнулись мобильные телефоны с направленными на дерущихся камерами. Алик бросился за Дроном. На миг он обернулся ко мне, покрутил пальцем у виска и с ходу вырвал мобильный телефон из руки демонстранта. Я сделал то же самое, ударив наотмашь. Мобила упала на асфальт, покрывшись сетью трещин. К нам присоединились люди из противоположного лагеря, и даже Джоджо пнул одного из друзей Серуни, хоть и без особого рвения. Дальше всё завертелось. Доставалось своим и чужим. Я пару раз словил в живот, кажется, даже от «своих», один раз задел Джо, но Серёга полёг от моей руки. Будет теперь ходить с кривым носом, п***р. Я ударил в живот одного чудилу в очках и с телефоном, и тот поспешно, с криком, упал. Слишком поспешно, но я об этом не думал: я уже был бит каким-то великаном, и Грива прорывался мне на помощь — на него наседали сразу двое.

Потом я, не помню как, оказался вне сражения. То есть оно было буквально вот, в шаге, но я стоял и смотрел, и не мог понять, как я оказался здесь, почему мы дерёмся, за кого и зачем. Что я вообще здесь делаю. Как сквозь стекло, сквозь толщу воды, я смотрел на людей, будто в пляшущие отражения, и меня помещали странные мысли, что-то вроде того… типа там, за забором, хаос, а в нормальном мире порядок, хотя и установленный мной, и мне неприятен хаос, и я не понимаю, почему дерусь за него. «Думай своей головой», — сказал Ильич, и я подумал: почему я бьюсь именно за эту сторону, а не за другую, неужели правда — только по привычке? Не всё ли мне равно, кто победит? Почему всё это так важно? Почему это вообще началось? Мимо меня пролетел камень. Я оглянулся в поисках стрелка и увидел Псину. Дрожащий и злобный, он уже подобрал новый и замахнулся на меня.

— Ах ты… — второй бросок был таким же метким, и я рванул к Сутулому, чтобы наконец втащить ему. Пёс понял, что всё плохо, побежал к воротам кладбища. Я не отставал. Ворота были закрыты. Но когда я пробегал мимо калитки, кто-то схватил меня за плечо. Ильич, пошатнувшись, втащил меня на территорию кладбища и закрыл калитку за собой. За оградой продолжало бесноваться многолюдное чудовище. Ильич опустился на лавочку. Тяжело опёрся о колени.

— Иван, как ты меня за***л, — сказал он, мотая головой. Я от него таких слов никогда не слышал и потому притих, глядя на него во все глаза. — Я понимаю, я сам был подростком, но водяной тебя забери, Иван, неужели нельзя найти для своего непоседливого зада другое применение? Ты хоть понимаешь, что чуть не натворил сейчас? Прости господи! Тебя спровоцировали, а ты и рад! Хоть раз в жизни используй то, что у тебя между ушами, по назначению! Когда же ты вырастешь, Иван! Я к тебе обращаюсь! Когда перестанешь делить мир на чёрное и белое! Когда научишься отличать то, на что нужно реагировать, от того, что нужно пропустить мимо ушей! Ты нам нужен взрослым!

— Как вам это в голову приходит? Вы пьяны?

— Я пьян? — Ильич прищурил глаза. — Это я не понимаю, что происходит? Это я настолько глуп, что позволяю манипулировать собой? Это я подставил свой город и свою культуру тупым, необдуманным поступком, Иван? Вокруг было тихо. Красное солнце клонилось к закату, и тёмные тени от деревьев протягивали костлявые руки к моему горлу и к груди Ильича.

— Это я не понимаю последствий? Это я слушаю всякий бред, не применяя то, что находится между ушами? Безответственность! Ты в голову хоть ешь, а не в жопу, Иван?

— Чё вы орёте? — наконец взбесился я. — Вы чё хотите от меня? Ну чё такого страшного от какой-то несчастной драки? Я лукавил, конечно. То, что сейчас творилось за оградой, сложно было назвать «несчастной дракой». Но я и впрямь был пьян. Ильич прищурился, вглядываясь куда-то в тени.

— Твоих друзей Алексея и Игоря посадят. Игоря выручит его отец, Алексея спасать он не будет. Твоего друга Андрея, может быть, покалечат и он не сможет ходить. Вероятность довольно большая.

— Чё? — я пытался понять, шутит ли Ильич. Мне хотелось думать, что он пытается просто наказать меня, но в его голосе, в ставшей беззвучной драке за оградой было что-то, говорившее: это правда. Да и ведь Ильич сейчас — почти что Директор… Тени всё-таки схватили меня за горло. Задыхаясь, я выкрикнул: — Нет, нет так… нельзя! Вытащите их! Это несправедливо, это Грива всё начал!

— Так уж?

— Да! Будьте вы справедливыми, вы же замдира! Вытащите их, как меня вытащили, потому что так нельзя, у Алика большое будущее, а Дрону нельзя становиться калекой, ну Ильич! Ильич…

— Я не могу.

— Ну вы же вытащили меня! Хотите, я на колени встану! — Недолго думая, я взаправду плюхнулся на колени. — Хотите, я ноги вам вымою и воду выпью, или маслом умаслю, ну Илья Ильич! Только помогите им! — мать-земля у меня под ногами пошатнулась, и я прямо на коленях сделал шаг к замдиру.

— Только им, Иван? — голос звучал насмешливо. — А что насчёт всех тех, кого вы втянули в драку, кто тоже, может быть, будет посажен или покалечен? Что насчёт кладбища, которое после такого инфоповода уничтожить — тьфу?.. Ты хоть знаешь, что такое инфоповод, прости господи?

— Ильич, ну не тяните! Чё я должен сделать? — я упал на ладони и тут же выпрямился. — Вы же так говорите, будто я виноват!

— У каждого поступка есть своя цена, Иван, — устало произнёс Ильич. — И боюсь, что я могу предвидеть… и надеяться, что ошибся, и только.

— Да я запомню, запомню, я уже запомнил! Мне это снится будет, Ильич, только помогите им, хотите, я территорию каждую неделю убирать буду бесплатно? Они же не виноваты, это кладбище виновато!

— Кладбище?

— Да! Вы посмотрите, сколько людей ненавидит кладбище, значит, чё-то в этом есть, значит, чё-то в нём не так, чё-то в нём плохое! Безумие, или косность…

— Искренне ли они ненавидят, Иван, или прикрывают свои собственные безумие и косность, или вовсе преследуют корыстные цели? — Ильич смотрел на меня, и я вдруг понял, что ему тяжело держать глаза открытыми. — Хотя для тебя сейчас это сложно.

— Хорошо, дядя Илья. Хорошо, я тупой подросток, я похерил всё, навлеките на меня гнев богов, пусть я сдохну, только пожалуйста, пожалуйста, ПОМОГИТЕ! Всё случилось так, как сказал Ильич. Дрон в себя не приходил. Уже несколько дней как. Мы с Джоджо к нему ходили, потом попытались пробиться к Алику. Глухо. Потом Джо забрал отец верхом на иномарке, и я остался один. На кладбище я больше не ходил. Они все только в фантазиях могущественные. В сказке. А как реально надо помочь… А как реально надо помочь… А как… Я стоял один посреди улицы, глядя в слепые окна школы. Вечерело, всех, по ходу, отпустили пораньше. Лучше бы Алик был сейчас в классе. Лучше бы Толэзич назначил нам наказание, и мы не шатались бы по улицам. Потом позвонил маме. Больше было некому. Не Крис же звонить, бесчеловечнорассудительной… Предложил пройтись в МакШарк. Это такая сеть кафе по всему миру, вот даже в Азеренове одно есть, причём у самого кладбища. Они хотели один из пустующих домов в парке купить, — но Директор не позволил. Пришлось подождать: мама из тех, кто даже перед лицом смерти никуда не торопится. А я уже тоже не торопился. Некуда. Я заранее взял нам с ней по бургеру и по стаканчику кофе. Уселся за столик у окна, понаблюдал, но мысли метались в голове, не давая ничего увидеть. Тогда я достал мобильник и уткнулся в него. Хотел написать Крис, что я в её любимом «МакШарке», но передумал. Затем открыл «Алискин», но в голове у меня возник Ильич, говоривший: «Имей мужество пользоваться тем, что у тебя между ушами». Или как-то так.

Сначала я разозлился. В конце концов, я свободный человек и имею право читать, что захочу, не слушая каких-то Ильичей. Глупых и слабых стариков, которые ничего не понимают, ничего!.. А потом задумался. Меня что-то давно смущало в сравнении со «Сном трёх разумов». И сейчас, проглядывая «Алискин» я вдруг понял. В последнем дико топят за свободу слова и мнений, про отважных борцов с системой и всё такое, но внутри паблика нет никакой свободы. Почему-то одни публикации встречаются только аплодисментами без единого замечания, а под другими комменты вовсе закрыты. В опросах нет «отрицательных» кнопок типа «Не согласен». А ещё те, кто нравятся автору паблика, все такие красивые и героичные, а те, кто ему враждебны, на фотках какие-то уе***ща. Я написал прямо Алисе с вопросом, почему так. Она довольно долго не отвечала, а когда ответила, там была что-то странное про хейтеров, подосланных кремлем: типа они пишут гадости и критикуют умных людей. Я тогда плюнул и начал читать «Сны трёх разумов». Вдруг я обнаружил, что они пишут о том же, но по-другому — и от этого ситуации выглядят совсем иначе. Потрясённый открытием, я начал сравнивать посты там и там — за этим занятием меня и застала мама. Я при ней «заговорил» её кофе. Сжав пластиковый стаканчик в ладонях, мама вздохнула: — И снова я здесь! В последний раз я была тут с твоим папой.

— Роффлишь.

— Нет, знаешь! Мы мечтали поесть в МакШарке. Столько классных фильмов показывали. В основном из-за границы. Там персонажи пили кофе из Старевро и ели в МакШарке. И, судя по всему, им очень нравилось, а игрушки были просто… божественным откровением. Когда мы встретились, твой папа обещал мне обязательно купить ХэппиРил. Но, когда тебе было лет пять… ты, наверное, не помнишь уже. Тогда МакШарк появилась у нас, и… — мамка пожала плечами. — Лучше бы она так и оставалась где-то там. Еда оказалась пластиковой, и игрушки какие-то копеечные, а внешний вид и того хуже, — мама пожала плечами снова. — И за такую цену, кх, кх, кх, у нас в провинции можно поесть гораздо лучше, знаешь.

— Сорян. Если б я знал, чё тебе тут не нравится, не позвал бы. Я вгрызся в свой бургер. Мама была права — булка и булка, котлета и котлета, баба Арина вон вкуснее делает. Но признавать это вслух не хотелось.

— Ничего. Кх. Ильича оставил мне в живых, Олешек?

— А зачем он тебе?

— Остальные смотрят вот так, — мама скорчила жалостливую рожу и тут же показала воображаемым обидчикам фак. — Со мной, кх, кх, всё хорошо. Задолбали. Я начал сосредоточенно пить кофе. Напиток был гадкий, из самых дешёвых пакетиков. Мама вздохнула.

— Стёпу не нашли? Я мысленно вернулся в день драки. …Зазвонила мобила. Провожая взглядом «скорую», увозившую Дрона, я глянул на экран и тапнул зелёную кнопку: — Саша?

— Стёпочка пропал! — девчонка рыдала. — Он рвался, бился… я подумала, ему плохенько, ну чуточку, и открыла клеточку, а он в окошко!..

— Вы его искали? — я тут же подорвался на ноги.

— Да-а-а, его нигде не-е-ет!

— Ок, я иду, — я сбросил связь. Позвонил маме, чтобы тоже помогала, и помчал к дому.

. Примчавшись во двор Дронычей, она тут же начала заглядывать под все машины с криком: «Стёпка! Стёпка!». Ей вторила Сашка, глаза которой от слёз превратились в щёлки. Один из братьев Дрона же почему-то стоял в стороне и лишь поманил меня пальцем. Мы прошагали, наверное, полкилометра, и где-то на пути к кладбищу наткнулись на раздавленную между белыми полосами «зебры» птицу. Из-за крови и грязи было сложно понять, какого цвета у неё перья, но и так было понятно.

— Не говори маме, — попросил я… Наверное, она и так всё поняла. Мне это виделось в её вымученной улыбке.

— Жаль, Ильич меня отстранил, знаешь. Сейчас я бы ушла в моортскую сказку, — она вздохнула. — И ты тоже. Знаешь, сказки правда… позволяют дышать. Создают как бы пузырь, в котором есть возможность жить, даже если вокруг не осталось кислорода, Олешка. Кстати, завтра хоронят Петровича… Занятие не отменили. Так что мама пошла на похороны, а я — на курсы. Там ничего не изменилось. Зануда Ирэн опять вещала про топонимы и морфемы. Мелькнуло и интересное — про то, что мифы изменялись со временем, подстраиваясь под современные сказителям реалии. Например, очень долго цари именовались не царями, а тенрами, а современное название проникло к нам буквально лет сто пятьдесят — двести назад. И что мифы имеют разные сроки давности, некоторые сказания и вовсе пришли из других народов: например, миф о боге смерти, Азрене, явно родом из Ирана, и изначально его звали Азраил. В общем, город у нас не Азеренов, а Азраилов. Я предложил поменять название, чтобы быть ближе к истине, но меня проигнорили.

— О, нам неизвестно, значит ли «Азеренов» то, что город посвящён Азрену. Может, он значит, что он чёрного цвета на древнемоортском, — заметил Евген, когда урок наконец закончился. Пришлось согласиться.

— Всё-таки она нудная.

— А мне понравилось, — вдруг вмешалась в разговор девочка-с-мобилой, как там её… Аня.

— А ты-то чё? Ты ж в мобиле весь урок просидела.

— Я слушала! Дина вдруг остановилась.

— Как твои друзья? Это не их, не?..

— Ты очень внимательная, — произнёс я. Наверное, на кого-то другого я бы и разозлился. Но Динка так смотрела… если я ей скажу, где лежит Дрон, она ж побежит к нему. И Алика помчится освобождать. Такая вот… хорошая. И красивая — не как Крис, подругому. Крис такая, как звезда инсты. Выпуклая и… не знаю. А Дина — тоненькая, изящная. Мне вдруг захотелось погладить её короткие волосы. Но я не мог решиться и просто смотрел на неё. Она сама меня обняла. Евген фыркнул и гордо прошёл мимо. Дина озадаченно отстранилась.

— Что это он? Я пожал плечами.

— Торопится, мб. Тебе не страшно ходить по улицам? Там такие агрессивные толпы.

— Страшно. Тогда я проводил её домой. Она жила в новом микрорайоне. Ну как новом: он был построен лет десять-пятнадцать назад, но после у нас ничего не возводили. Спортивная площадка во дворе была вся сломана и перекорёжена: какие-то умники разгромили песочницу, разворотили качели, разрезали и согнули турники. Зато было много цветущих кустов, и в цветах копошилось множество шмелей. Динка предложила мне погладить одного

(«Хоть разочек!), но я отказался. Посмотрел, как Динка исчезла в подъезде, и пошёл домой, к своим учебникам. Где-то часа в три ночи я откинулся на спинку стула, положил книгу разворотом вниз на лицо и посидел так, отдыхая. Затем повернул голову — учебник плюхнулся на пол, и меня это невольно улыбнуло. Я вгляделся в полумрак комнаты. Горела только настольная лампа, её неловкий свет делал чётким и явным лишь стол, остальную часть помещения погружая в тени. Тени. Я — тень среди теней. Отражение среди отражений. Существовать существую, а кто я, что я… Иногда мне кажется, что я должен заметить что-то ещё. Но каждый раз отражениятени находятся слишком близко ко мне, чтобы я увидел это что-то целиком. Может, и не увижу никогда. Не узнаю. А что, всё-таки, я могу знать? Что я должен делать, и на что могу надеяться? Я встал, сделал себе кофе. Выпил, глядя в окно на два с половиной работающих уличных фонаря. На подоконнике с внешней стороны до сих пор лежали остатки хлеба для Стёпки. И как он всё-таки понимал, что у нас беда? Подлец… Пели птицы. Соловьи и, наверное, жаворонки. Я птицах не очень разбираюсь, но приятно почти в четыре утра слушать их песни. Это подбадривает. Если уж птицы, которые только и успевают, что побыстрее махать крыльями и жрать, чтобы выжить, находят время для песен — значит, наш мир не так уж неправильно устроен. Хаоса в нём, может быть, меньше, чем порядка. Я заглянул в мамкину комнату. Она не спала: перевернулась в постели головой к окну, перетащила подушку и, обняв её, слушала сквозь открытое окно соловьёв. Заметив меня, она попросила: — Посиди со мной. Я сел на пол у её кровати. Мама усмехнулась: — Как врубелевский демон.

— Да не, ма. Я ж не на горе мусора сижу.

— Там и не гора мусора изображена, знаешь. Там цветы.

— Я сотню раз смотрел на эту картину. Там мусор.

— Сам ты мусор, — мама отвернулась. Мы молчали, и только птицы говорили с нами в этой тишине. Я посмотрел на маму и подумал о том, что она выглядит очень, очень уставшей. С волосами, может, было бы не так. Вместе с ними мама сбрила и последнюю иллюзию того, что всё будет хорошо.

— Директор подписал договор о передаче кладбища какому-то москвичу, — произнесла вдруг мама. — И Петр его… уговаривал, представляешь. Уговаривал продать наше кладбище. Только потом Директор умер. И договор найти никто не смог. Давили на Петра… а он вот, ушёл. Вот это да. Так значит… Алиса…

— Ничего не осталось? Никаких копий?

— Не нашли, — повторила мама. — Но это не значит, что они не найдут другой повод или… Всё рушится, знаешь. Она посмотрела на меня, и я понял. Наша драка. Они могут её использовать, чтобы забрать наше кладбище. Так вот о чём говорил Ильич! Дебил я. Натуральный! И все эти разговоры про ненужность кладбища… Какой я дебил!

— Я рассказывала тебе легенду о четырёх братьях? — как ни в чём ни бывало спросила меня мама. Мне хотелось размозжить себе затылок об угол кровати, так что я промолчал. А она продолжила: — Наверное, я думала, что ты слишком мал. А ты сам вряд ли натыкался на неё в книгах, она длинная. Я проигнорил, и мамка начала рассказ.

— В одном моортском селе жили четыре брата: Тенре, Ауле, Адере и Икааре.

— Ма, Ауле — это у Толкина кузнец. Во «Властелине колец».

— Заткнись. Не знаю, Толкин ли твой у нас взял это имя или наоборот. Мне всё равно, знаешь. Я тебе легенду рассказываю. Итак, жили-были четыре брата. Тенре, конечно, был царём, Ауле и Адере — воинами, Икааре был могущественным шаманом. Таким могущественным, что однажды он продержал одновременно на небе солнце и луну — а они находятся в раздоре и стараются не появляться на небе одновременно. С таким шаманом можно было ни одного царя на свете не бояться, и стали люди жить припеваючи. Но известие о силе Икааре достигло ушей лесного царя. И, знаешь, захотел он забрать Икааре себе, и отправил за ним своих слуг. Прознала об этом колдунья на селе и сказала шаману, чтобы он не ходил колдовать в лес и опасался духов. «Я самый сильный дух в этом лесу, мне нечего опасаться!» — засмеялся Икааре в ответ и, когда пришла буря, он оправился в лес, чтобы утихомирить её. Тут-то слуги лесного царя на него и напали. Как ни был могуч Икааре, а в одиночку против них да против бури выстоять не смог. День не возвращается Икааре, два, три. Забеспокоились братья, стали его искать. Тогда сказала колдунья, что забрал его Лесной царь. Погоревали братья, да делать нечего — отправились за ним. А надо сказать, Ваня, что «забрал Лесной царь» — это такой был у древних моортов эвфемизм. Это значило, что человек пропал в лесу, и тела его не нашли. Это была одна из самых ужасных смертей, хуже только попасть к Водному царю. Каждому уважающему себя моорту следовало попадать в Священную рощу, где его дух жил бы на свободе и помогал потомкам. Второй дух его отправлялся бы в подземную страну к Азрену. Но, повторюсь, так было при нормальном раскладе, при плохом все души человека попадали к водному или лесному царю. Впрочем, ещё была надежда, что Икааре жив — тела его ведь никто не видел. Долго ли шли братья, коротко ли, да зашли в самую глубокую чащу, самую тёмную и далёкую от людей и Священной рощи, вокруг которой они жили. И встретил их Лесной царь, как подобает, питьём-едой угостил, а они сидят смурные, не едят, брата увидеть просят. Тогда Лесной царь и Икааре вывел — всего в цепях, избитого и сломленного. Тогда сказали Тенре, Ауле и Адере: «Отдай нам брата нашего, подлый царь!». «Только если вы подоите коров Ювы, скуёте из соломы меч и заставите высохшее дерево вновь цвести», — ответил царь. Пригорюнились богатыри, да делать нечего: Тенре взялся Ювиных коров доить, Ауле — ковать из соломы меч, Адере — высохшее дерево оживлять. Первым пошёл Тенре к Ювиному жилищу. Глядь на пастбище — мать честная, да там же медведи да волки! Делать нечего, пошёл он к ним. Начал медведицу доить, а она его хвать по ноге! Разорвали бы, если бы Юва сама не пришла. «Что тебе нужно, добрый молодец?» — спросила она. И рассказал богатырь про горькую горечь свою, и нахмурилось светлое чело Ювы. «Я помогу вам», — сказала она. Подоила медведиц да волчиц и отдала ведро с молоком Тенре. Ногу ему залечила, только хромым он остался на всю жизнь. Начал ковать Ауле из соломы меч, да не выходит: горит солома, и всё тут. Но пришла Юва и сказала ему: «Помогу я тебе, добрый молодец. Рассказал мне брат твой о печали твоей — как не помочь?». И стала она так руки Ауле направлять, что вскоре вышел меч — ни плохой, ни хороший, а из настоящей соломы выкованный.

Последней Юва явилась к меньшому брату, Адере. Он, бедный, и вовсе заснул под деревом — не знал, что делать. Она не стала его будить, лишь влила в дерево жизнь, и затрепетало оно новыми цветами. Явились братья к Лесному царю. «Сделали мы, как ты просил», — говорят. «И правда», — удивился царь. «Хорошо. Так и быть: я отпущу вашего брата. Возвращайтесь в деревню, а он вас догонит». Вернулись братья в деревню, а там плач: труп Икааре без головы из реки выловили. Рассердился Ауле и стал собирать армию, чтобы на Лесного царя пойти. Тенре ему помогал, да пойти с ним не мог: кому в походе калеки нужны? А Адере, хоть и был молод и силён, спрятался в болотах и не пошёл. Явился Ауле к лесному царю с армией и сказал: «Ты обманул нас! Ты обещал отпустить Иккаре, но убил его и забрал души себе! Мы сожжём твой лес, и тебя убьём!». Подивился тогда лесной царь храбрости Ауле и сказал: «Хорошо. Быть с этого момента у твоего народа три души, а не две, как у других, и больше того — быть твоему народу бессмертными. Вернётся к вам ваш брат». Не поверил в это раз Ауле. Послал он гонца, чтобы проверил, не ожил ли Икааре, и принёс гонец весть: вновь обманул поганый Лесной царь. Тогда Ауле начал войну, и никто с этой войны не вернулся живым. Долго ещё после неё люди боялись выходить за околицу — пропадали — но и лесной царь с тех пор так безнаказанно себя не ведёт, с моортом здоровается, как с равным. Должно быть, крепко Ауле ему задал. Тенре из-за болезни начал заниматься ремёслами и какими! Корзину сделает — залюбуешься, горшок вылепит или блюдо с рисунком отольёт из металла — на загляденье, мебель сотворит, дом поставит — всё на удивление, аж из других стран люди приезжали да его работы покупали. Разбогател он, известнейшим мастером стал, царём среди ремесленников — Тенре Золотые Руки. Пришла однажды к нему Юва и забрала как дар богам, чтобы вновь её к себе приняли. А у Адере было десять сыновей и десять дочерей. Так что в том числе и его заслуга, что моорты не исчезли: все мы — дети Адере. Исчез бы народ — кому нужны бы были подвиги остальных братьев? Это легенда о том, Олешка, что каждый оставляет после себя что-то. Кто-то — военные подвиги, кто-то — прекрасные тарелки и мечи, кто-то — сказания о своей невиданной силе, но самое ценное… — она села на постели и взъерошила мне волосы. — Самое главное, что мы оставляем после себя, в чём оставляем себя — это наши дети. И я, когда умру, оставлю здесь тебя. Я вывернулся из-под её руки. Ещё секунду она висела в воздухе, затем медленно опустилась на одеяло, расправив пальцы. Мама вздохнула. Закашлялась. Её глаза смотрели куда-то далеко — сквозь пространство или даже время. Она откинулась на подушку, вслушиваясь в голоса птиц.

— Олешек, я поняла про эту болезнь. И ты поймёшь. Знаешь, это твой папа. Он соскучился и зовёт меня к себе.

— Чё ты несёшь? Я поднялся. Потёр глаза.

— Чтобы я этого бреда больше не слышал. Бесят твои речи про твою смерть. Хочешь — думай о ней, а мне… мне не смей говорить. Ещё и философию подводишь под эту хрень. Мама молчала. Птицы орали за окном что-то на радостный мотив. Это было даже противно. Хотя, может, они пели о смерти, просто я об этом никогда не узнаю. Не смогу узнать. И надеяться тоже.

8.

Лунолысый Толэзич выдал мне аттестат с утра пораньше. Пожал руку и сказал: — Вот, это твоя путёвка во взрослую жизнь. Надеюсь, она тебя не разочарует.

— Ага, — сказал я. — Во имя луны. Толэзич укоризненно посмотрел на меня, но орать не стал и отпустил домой с миром. В общем, после этого я мог бы и не идти на выпускной. Корочка получена, чего в этой школе я ещё не видел? Но всё-таки было бы зашкваром учиться тут одиннадцать лет и продинамить последний праздник, типа я непричастен. Я пришёл. Да ещё в костюме и при рубашке. Она у меня единственная, хоть и с жёлтым пятном на груди. Я просто нацепил ленту с надписью «Выпускник», закрыв его. Встал с народом плечом к плечу. И не пожалел. Крис, особенно красивая в длинном платье, открывавшем её тонкую спину, всё время была рядом со мной. Всем выдали аттестаты, вон даже Гриве, сиявшему фингалом под глазом. Честное слово, учителя хлопали при этом даже активнее учеников. Правда, Дося, увидев меня, гордо вздёрнула голову и процокала в школу. Даже бросила класс, у которого была руководительницей. Толэзич побагровел, но сдержался. Попадёт мне потом, что пришёл на праздник. А вот историчка меня почему-то обняла и плакала, приговаривая: «Я так рада, так рада!». Потом, когда Крис отправилась получать бумажку, я фотографировал её на телефон. Потом танцы какие-то пошли, Джоджо встал в пару с нашей одноклассницей, и Алик хохотал. Да! Алика отпустили! Оказывается, Динка попросила своего отца, он поговорил с Крискиным отцом, а тот с ментами дружит только так. Правда, сначала я подумал, что это Крис его попросила, так как знала про моих друзей. Но Алик развеял и эти мои иллюзии.

— Я бы тоже хотела танцевать, но я вошла в твоё положение, найдя глупым такое требование сейчас, — произнесла Крис, отвлекая меня от мыслей. Я улыбнулся и поцеловал её в ответ. Отстраняясь, она кинула косой взгляд на сторону, где стояли родители. Ля. Я и забыл. После линейки Джоджо и Грива испарились, Крис тоже. Мамка не пришла. Но зато отправила сообщение. «Олешек я решила буду лечиться прости что тянула я дура». «Я люблю тебя, мам», — написал я ей. Она отправила мне сердечко. Вот любовь у неё к всякой фигне. Когда Савичевы предложили пойти вместе с ними в кафе, я согласился. Мы уже вышли из толпы, меня настиг окрик Крис: — Вань! Я обернулся. Мама и папа Крис были в красивых костюмах, ну таких, когда сразу ясно, что это не бэу и даже дороже обычных магазинных. Мама Крис держала папу под руку, и они глядели на меня сверху вниз.

— Мама, папа, это Ваня, — Крис улыбнулась. Её родители тоже, но, в общем, невесело. Месяц назад я бы мог попасться в эту ловушку, но тогда ещё Ильич не так настойчиво рекомендовал мне пользоваться своими мозгами. А сейчас я неожиданно для себя сказал: — Б***. И заржал.

— Ваня! — воскликнули одновременно Крис и мама Алика, а я не мог остановиться и всё смеялся. Когда смех перестал раздирать мне горло, я указал на костюм Крисиного отца: — Клёвый прикид.

— Спасибо, чувак. А ты что-то не очень, — ответил он в тон. Мы оба засмеялись. С пониманием так.

Когда ржач прошёл, меня поздравили с окончанием года, я поблагодарил их. Крис прошивала меня многозначительным взглядом, но я старался не обращать внимания. Потом извинюсь. Наконец мы попрощались и всё-таки пошли в кафе.

— Орешек, что это было? — огорчённо спросила меня тётя Света, когда мы сели за стол. Это было обычное такое кафе с дешёвой, но вкусной пиццей, с местным пивом, и по стенам не висели всякие гобелены. Я честно сказал: — Вы посмотрите, чё они пытаются из себя корчить! Отец вчерашний… вчерашний я, а глаза закатывает, будто они всю дорогу были дворянами и заслужили это! Хотя даже близко не похожи даже просто на людей из столиц, я видел! Да это их надо с днём строителя поздравлять, а не братьев Дрона! Я понял, что кричу. Замолчал и уткнулся в меню. Из-за бумажных баррикад буркнул: — Извините.

— Антон, — тётя Света толкнула мужа в плечо.

— А, да… Иван… — он сцепил руки в замок. — За-пад-ло так говорить.

— Да мне всё равно. Просто они слишком нагло тычут мне этим в лицо. И так… свысока. Вы же не хотите сказать, что они не врут и правда много работали и заслужили это?

— Нет, — сказал дядя Антон, и тётя Света возмущённо ахнула. — Дорогая, тише. Ты прав, Ваня. Они это отобрали. И я… я разделяю твоё негодование, да. Но если ты любишь Кристину, ты должен относиться к её родителям с уважением.

— Она мне сама рассказала, что они воры.

— Она рассказала, но… это ты только сейчас понял, верно? А девочка не понимает, думает, что сказала что-то само собой разумеющееся. Я кивнул. Сглотнул.

— Она станет такой же, как они?

— Скорее всего, Иван, — дядя Антон взъерошил себе волосы на затылке. — Разве что она очень захочет измениться, но… рано или поздно встанет вопрос ребром, ты или они. И девочка выберет не тебя.

— Антон!

— Что? Дорогая, надо быть реалистами!

— Но ведь можно продолжать её — борьбу, — встрял Алик. — Крис — она хорошая. Нельзя просто оставлять её там, где на неё плохо влияют.

— Если ей там нравится… — дядя Антон пожал плечами. Я во все глаза смотрел на Алика. Тётя Света решительно прервала наши размышления, начав рассуждать про будущее, какой серьёзный месяц нас ждёт, какой важный выбор мы совершаем на каждом шагу и должны ответственно подойти к делу (опять!). Папа Алика примолк и налёг на пиво, но ненадолго: допив кружку, он перебил монолог жены радостным заявлением: — То-то, парни! Она хочет сказать, что теперь вы больше не личинки человека. Вы — люди! С чем и поздравляю, — он поднял вторую кружку.

— Мы ещё не люди, — заявил я отцу Алика, чокаясь с ним своим пивом. — Человеком ещё надо стать. Дядя Антон указал на меня и, посмеиваясь, покачал пальцем: — Да-а! Ты посмотри! Верно сказал, чёрт. В отца языкастый! И умный в него…

— Антон!! Дома я был уже в пять. Это ничё так. Мы ведь успели и к Дрону зайти, занести ему аттестат. Надеюсь, он скоро очнётся. Алик долго, очень виновато стоял над ним, не хотел уходить — врачи выпроводили. А потом я шёл мимо ограды кладбища и увидел шмеля. Он мне показался таким особенно пушистым, прямо котёнок в миниатюре. Я и моргнуть не успел, как уже гладил его

по мохнатой спинке, а шмель забавно поднял заднюю лапу и пытался отпихнуть мой палец. При этом он ни на секунду не отрывался от копания в цветке. В общем, Динка ведь права была. А я был дурак. Всё это время я был дурак. Дома стало тихо. Непривычно: ни голубя, ни мамы. Я написал ей сообщение, но она не спешила выходить в онлайн, и я начал себе готовить мужицкий бутер в пять слоёв, не считая хлеба: колбаса копчёная, колбаса докторская, свинина, курятина, хамон. У меня праздник, Ильмаре вас всех забери! Зазвонила мобила. Обрадованный, я вывалился в коридор, не глядя на экран: — Мам?

— Вань… Дина плакала.

— Твоя мама, она… её видели у Стикса, на пароме, Вань… я за ней, но следующий только через полчаса, беги… Паром ещё и задержали из-за плохой погоды: налетел ветер. Старая трясущаяся посудина могла и перевернуться, так что сидели мы на берегу, пока не стихло. Дина молчала. Она понимала. Она слишком хорошо понимала. Моё сообщение висело непрочитанным, а звонки сталкивались о тупое «Номер временно недоступен» и разбивались вдрызг. А может быть, лопались, оставляя меня без кислорода. Пока посудина двигалась, я почти не глядел ни на один из берегов. Только всё смотрел в экран, как Анька: не прочтёт ли мама сообщение? Надо ли говорить, что когда мы добрались до противоположного берега, след мамы окончательно исчез. Ушла ли она на попутках или уехала на автобусе — Ильмаре её знает. Или чёрт. А может, и оба сразу.

— Туристы спрашивают, какие функции у Ильмаре. Я не знаю, чё им сказать.

— Говори: богатырь-странник, создавший людей, покровитель шаманов. Тот, чьего возвращения очень ждут. Казак, не хуже меня знаешь, — Ильич, как всегда, работал с документацией: набирал текст двумя пальцами, будто ловил и давил жуков. Затем, поправляя очки, сверялся с результатом на экране. За окнами жарило июльское солнце. Я вздохнул, стирая пот со лба.

— Они сразу начинают сравнивать его с Иисусом.

— Ну пусть сравнивают. Это же только история!

— Это история, придуманная мамой, — отрезал я. Ильич оторвался от компа.

— Сказка рождается в крови и муках, мальчик мой, — сказал он вдруг мягко. — В крови и нечистотах… и начинает жить своей жизнью, позволяя дышать не только тебе одному. Будь ты человеком и дай ей лететь дальше.

— Не могу.

— Тогда и истории создавать не сможешь, — отрезал Ильич. Мы стояли, глядя друг на друга исподлобья. В кабинет заглянула Дина с новоподстриженным Чудовищем в обнимку: — Вань! Там китайцы, ты с ними лучше находишь язык!

— Потому что такой же, — съязвил Ильич, возвращаясь к работе. Мне не оставалось ничего, кроме как спуститься во двор. Я сразу увидел подопечных, но к ним не спешил — стоял и смотрел в небо, на Священную Рощу, на статуи медведицы и волчицы.

Всё в этом проклятом мире зыбко. То, что жило ещё вчера, может стать мёртвым, то, во что ты верил — оказаться сказкой, а то, что ты считал своим — покинет тебя. Прямо сейчас. И моё сердце сжимается, когда я смотрю на Дину, весело скачущую по дорожке с мифического вида псом. Мне кажется, что дорожка может разверзнуться под ней. Что кладбище уничтожат, а нас отправят на бойню — одного за одним. Что мы никогда не очнёмся. Всё, что мы можем — только вновь и вновь рассказывать истории. Иногда — самой своей жизнью. Пока не окажемся на боговой делянке.