Екатерина Какурина. Маркетолог от Бога

МАРКЕТОЛОГ ОТ БОГА Какурина Екатерина

1

*все персонажи вымышлены, все совпадения случайны. Глава 1 Вообще, я не думала менять работу. Мне нравилось работать дома, вставать без пяти десять утра. Включать компьютер, причёсываться одной рукой, а другой застёгивать все пуговицы на белой рубашке и так садиться за стол: сверху выглаженная рубашка, снизу — розовые пижамные шорты в белый горошек. Так я выходила в скайп на связь с директором и с серьезным лицом обсуждала задачи на день. Мне нравилось оформлять по телефону сделки на двести тысяч, сидя на кухне в носках и трусах. И завтракать с одиннадцати до двенадцати мне тоже нравилось. И потягиваться полчаса. Красить глаза по часу каждый, а потом набрасывать одежду и бежать на склад. Направлять движением руки в зону отгрузки огромные фуры, набитые мебелью, и командовать грузчиками. Я считала на тот момент, что жизнь удалась. На работе меня любили, потому что я ни разу не назвала клиента лохом и не послала в пень. Учитывая уровень сервиса наших конкурентов — других интернет-магазинов — этого было достаточно. И всё было хорошо. Но.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Соня. Я не знала.

— Мне кажется, тебе могли бы платить больше, — и посмотрела на меня с прищуром. Да, это правда. Могли бы. Могли бы как миленькие. Я молодой, безотказный, дико талантливый специалист, которого ещё поискать. В конце концов, именно я подняла на ноги московский филиал питерской мебельной фирмы, и мой интернет-магазин сейчас в топ-пять по оборотам — ну разве не заслужила я аплодисментов или хотя бы удвоения оклада? Заслужила, но, кажется, моему любезному директору всё равно. Кажется, он ответит мне: «Шиш». Я ведь уже спрашивала пару раз. Ладно, семь.

— Пожалуй, ты права. Кину резюме на Хэд Хантер, — ответила я, и это не реклама Хэд Хантера, просто я так ответила. Итак, я — величайший интернет-маркетолог нашей с вами современности — выхожу на тропу в поисках работы мечты.

— Круто! — сказала Соня и встала с дивана от радости — Я напишу тебе резюме! Соню недавно отчислили из Российской Экономической Школы, и она судорожно искала себе занятие. В тот день она ходила по комнате взад-вперед, загибала пальцы и быстро говорила: «Так. Это круто. Теперь я могу заняться, чем хочу. Могу прочитать Джойса в оригинале, могу ходить на семинары по Витгенштейну, так, могу записаться в тренажерный зал, могу начать заполнять дневник каждый день, …. Боже мой! Я даже могу пить!» В итоге мы плотно занялись только последним. Ну и в зал она записалась. Это да.

— Желаемая зарплата, — читаю вслух, сидя над резюме. — Сколько? Соня ответила: «пиши сто писят милионов. Мы же в Москве, ееехоу!» В тот вечер мы уже нормально накидались этим черно-белым ликером, который её брат привёз из Испании. Самого брата с нами не было, он вообще жил в Питере, а мы в Москве, ееехоу, как уже было замечено выше. И в квартире не было никого, кроме серого кота по имени Эрик, который драл наши обои, и мы его за это прозвали Педрилой. Но мы любя. Он нас тоже любил, это выражалось тем, что 2

он никогда не гадил в комнате, а только строго в коридоре. Ну да ладно, кошачий туалет — это не тема данного сочинения. Короче, написала я резюме, а там, глядишь, и четыре утра, мы с Соней легли в кровать, начали строить планы на будущее, вспоминать прошлое, посмеялись, растрогались, заснули.

Я проснулась от звонка.

— Алло, — бодренько отвечаю, как будто и не засыпала.

— Надежда? Меня зовут Мария. Мария? Правда? Просто голос мужской.

— Та-ак… — говорю.

— По поводу вашего резюме. Удобно подъехать на собеседование? И мы с мужиком по имени Мария договорились на завтра, в девять часов утра. Метро Третьяковская. Это центр, совсем рядом со мной. Сто писят миллионов! Ехоуу! Ну вот, насчёт собеседования договорилась, теперь можно посмотреть в окно. Час смотрела в окно. На улице пурга. Столько снега… Я думаю, это конец света, хотя календарный конец света обещали два месяца назад, но это же Россия, здесь всегда так. Лето вот в прошлом году тоже на два месяца задержалось. Я смотрю в окно на небоскребы бизнес-центра «Белая площадь». Через полчаса становится не видно… вообще ничего. Белая площадь такая белая. Соня проснулась. У нас хорошее настроение, мы ленимся долго. Полчаса играем с котом по очереди. Соня не пошла в универ за приписным, хотя вчера собиралась. День быстро пролетел — за окном было и так темно, а потому не стемнело. Пришло время готовить ужин. Получилось вкусно, я старалась. Я вообще научилась готовить, пока работала дома. Теперь умею все известные супы, мясо, рыбку, гарниры. Раньше моим фирменным блюдом была лажанья. Не путать с лазаньей. Лажанья готовится из любых продуктов, которые вы залажали. Например, я делала её из подгорелого борща с полусырой капустой или из курицы, зажаренной в кастрюле до углей. Но сейчас всё съедобно. Сегодня русский стиль: молодая картошка со сливочным маслом и зеленью, селедочка и салат из свеклы с черносливом и орехами. Соня пускала слюни и вилась рядом, а я била её по рукам: «погоди, петрушку добавлю». Готово. Мне казалось, что не хватает соленого огурца. Соня вышла из душа и сказала, что не хватает водки. Я переспросила: — Водки?

— Водки. Не-е. Ну мы же приличные вроде девушки. Водки? Нееет. Мы же не алкоголики. Забавно. Водку мы еще вместе не пили. Соня говорит: — Если хочешь, я схожу.

— Да ладно, не смеши меня... А у тебя голова мокрая? И Соня пошла в магазин и вернулась с бутылкой «Столичной». Со стороны это выглядело так, как будто мы начали спиваться, потому что её отчислили из университета, а мне слишком 3

мало платят. Грустно то, что я не могу сказать «на самом деле всё иначе». Но нам весело в этой снежной крепости под названием Москва, мы есть друг у друга, и впереди что-то новое и интересное. Начали. Мой тост: «Чтобы те времена, которые мы сейчас переживаем, в будущем стали нашими самыми приятными воспоминаниями». «Одними из самых приятных, — поправила Соня, — я хочу ещё более приятных». Я согласилась. Мы выпили. Водка теплая и очень мерзкая. Покашляли. Соня отнесла бутылку в морозилку. Сидим и разговариваем. Я смотрю то на её толстые коленки, то в её карие глаза. Она похожа на мою подругу детства: такие же тонкие тёмные волосы, которые никак не растут ниже плеч, секутся и срезаются — терпения не хватает. Ещё у Сони очень бледная кожа. Однажды в Питере я спала у неё в гостях, проснулась ночью и увидела её лицо в свете луны. Это могло быть красиво как поэзия, но я до смерти перепугалась. Мне показалось, что это гипс, что пока я спала, Соня подложила мне в кровать гипсовую куклу, а сама сидит в углу, ждёт и хихикает в кулачок. Но нет. Это Соня такая бледная. Кажется, я сейчас описала какого-то уродца: бледная брюнетка с секущимися волосами и толстыми коленками. Нет, Соня довольно милая, на мой вкус. Мы навернули ещё водки, но уже холодной и с апельсиновым соком. Соня предложила пойти гулять и валяться в снегу. Я задумалась. В итоге — какой-то пустой парк! Под снегом спят цветочные клумбы, кованые лавочки. Очень красиво, только не видно. Памятник? Кому? Идем к нему и проваливаемся. По колено в снегу, по пояс в снегу, снежинки за шиворот, хохочем, она всё снимает на телефон (зачем?), валимся в снег, задыхаемся от смеха. Забрасываем друг друга снежными волнами, мы уже совсем охрипли, поднимаемся, я отряхиваю её пальто. Она говорит «не надо, всё нормально», но на самом деле у неё весь задний фронт белый — от воротника до пяток. Идём дальше. Голова кружится. Вокруг очень красиво... Не думала, что в центре Москвы есть место, где можно поваляться в снегу, но этот парк идеально подходит. Хотя, наверное, после бутылки Столичной найдёшь такое место везде. Проходим мимо снежных горок. Чёрные дороги с желтыми фонарями и эти сине-белые троллейбусы. Пустые улицы в снегу, и мы тоже все в снегу. Заходим в бар «Дорогая, я перезвоню». Мало людей, все какие-то некрасивые. С «Дорогой» всё понятно, уходим. Садимся в такси, которое Соня ловит криком «Извозчик!» и щелчком пальцев. Мы дома, и Соня говорит: «А давай позовем Никиту?»

— Давай. Я не против. Никита милый.

— Да, Никита милый... — повторяет Соня.

— Он на щеночка похож.

— Почему? Потому что глаза карие?

— Точнее, он похож на молодую овчарку, знаешь, у которой тело выросло, а глаза ещё щенячьи.

— Да. Он юный... у него даже кожа другая, не такая, как у тебя. И он такой непосредственный. Так и сказала «не такая, как у тебя», слышали? Кожа ей моя не нравится, видите ли. Стерва. Ладно. Ей повезло, что я отходчивая.

4

— Прямо наш с тобой любимый типаж, — говорю. — Непосредственный. И кожа. Как у щенка. На животике.

— Ох уж эти щенки с мягкими животиками. Мы смеемся и переглядываемся горящими глазами. Никита — её новый знакомый, который учиться на втором курсе «собаки». Я недавно узнала это слово, и мне нравится им щеголять. Вот и сейчас. «Собака» — значит «совместный бакалавриат Российской Экономической Школы и Высшей Школы Экономики». То есть, он учится в двух лучших вузах одновременно. Это очень круто, Соня так сказала. Никита, кстати, тоже из Питера, но встретились они с Соней в Москве, в лифте РЭШки. Она спросила, есть ли у него зарядка для айфона. У него не было ни зарядки, ни айфона. Потом они познакомились, потом он пришел к нам в гости, сейчас второй раз придет. Вот что удивительно: мы втроем жили в Питере на соседних улицах. Я и Соня ходили в бассейн напротив дома Никиты. Никита ездил на Владимирскую играть с одноклассником на гитаре, а я работала в офисе в этом же здании. Наверняка, мы проходили рядом. Возможно, чёрными глазами нас видел Достоевский в камне на площади, но в тот момент мы друг друга не знали. Сейчас мы в Москве, и вот тут-то мы встретились. Собственно, в первый раз мы только тем и занимались, что перечисляли места, где могли встретиться, но не встретились. А ещё краснели. Первое, что мы сделали, когда познакомились с Никитой, это покраснели. А потом он залез под стол. Ну, не сразу. Я сказала, что стол шатается, и раз уж ты, парень, пришел к нам в комнату, то глянь, чего там. И он мигом залез под стол. Это было удивительно и мило. Он сказал из-под стола, что нужна крестообразная отвертка. Я дала ему такую. Нет, эта отвертка не поможет. Что, недостаточно крестообразная? Нет, дело в том, что у вас полы кривые, а тут мои полномочия всё. К этому моменту мы уже раскраснелись до неприличия. Забыла сказать: Никита отлично вписывается в нашу компанию неудачников — его недавно бросила девушка. Хватит про Никиту. Вот он — уже пришел. Сидим втроем под высоким потолком этой квартиры в центре и пьем вино. Приключения петербуржцев в Москве. Каждый привез с собой кусочек меланхолии, интеллигентности, серого дождя. Меня и Соню уже немного отпустило от водки. Говорим про литературу. От Бунина к Толстому, от Толстого к Достоевскому. И был такой спор, который я запомнила, потому что… сами поймёте, почему. Интересный получился разговор. Мы начали с категории свободы. Что для вас значит «свобода»? Соня говорит: «Ну, смотри. Свобода — это когда тебя ничего не сковывает: ни снаружи, ни внутри. Ты родился на необитаемом острове, и у тебя нет барьеров в голове. Ты никому ничего не должен, всё разрешено, никакой морали. Вот это свобода».

— Нет, — говорит Никита. — Это не так. Свобода — значит любовь. Соня такая — «обоснуй». А Никита ей: «сейчас объясню, что я имею в виду». И объясняет: — Всем нужна любовь. Все же любят лайки, так? Лайк мы воспринимаем положительно, дизлайк отрицательно. При этом мы не можем думать лишь о любви к себе самим, потому что мы рождены с сочувствием, сопереживанием. Понимаешь?

— Ага...

5

— Человек рожден, чтобы любить и получать любовь. Это то, что делает его спокойным и счастливым. Любовь — это путь, по которому нужно идти. Следуя этому пути, ты будешь счастлив. И не только ты, все сразу! И, действуя в этой парадигме, ты абсолютно свободен. Злость, леность, грехи, искушения, какие-то неверно понятые жизненные ситуации сковывают тебя, и мешают тебе следовать истинному пути. Но, если ты избавишься от них, то почувствуешь настоящую свободу. Никита закончил. А потом добавил: — Это то, как я воспринимаю христианскую теорию. Неплохо. Соня не согласна. Тут наступает моя очередь говорить. Вообще, у меня нет своего мнения по большинству вопросов. Я не думаю впрок. Зачем делать домашнюю работу, которую не задавали? «Надя, что такое свобода?», — окей, сейчас придумаем. А Соня и Никита ещё так пристально смотрят, как будто я должна их рассудить. Я говорю: «Мне ближе точка зрения Никиты». Отлично. Что дальше? Почему я так считаю? «Ну я согласна с Соней в том, что грех — это искусственная категория. Но в то же время мне кажется, Человек изначально добр. Зло как защитная реакция. Я за мир во всем мире». Короче, аргументы Никиты мне ближе. К тому же у него очаровательная улыбка. Никита рад. Соня злится: «Ты? Говоришь про мир? Да что ты вообще делаешь для мира?! Продаешь мебель?» А вот это уже обидно. Я знаю, почему она злится. Не за победу истины она так переживает. Она думает, я клею Никиту: соглашаюсь с ним во всём, говорю про «мир во всем мире» как на конкурсе красоты, в которых я участвовала столько, что впору считать меня глупышкой/сладкой конфеткой. Но Соне не о чем волноваться, она ошибается. Никита мне не нужен. Как она не понимает? Он же ботаник. Зачем мне Никита? Он не подсадит меня ночью на ограду закрытого парка. Он не станет кататься со мной наперегонки на велосипеде зимой по замерзшей Неве на рассвете. Он не поможет мне закинуть на сцену лифчик в солиста группы Yogo-yogo. Он вообще не пойдёт со мной на Yogo-yogo. Он же всё время учится! Зачем он нужен? Но Соня не умеет читать мысли. Она всё негодует: «Как вы можете говорить про такую вот свободу? Это же надстройка! Это то, чему ты подчинён!» Никита спорит: «Да нет же. Это свободный выбор. Это то, что выше надстроек». Он поворачивается ко мне и говорит: «Именно об этом писал Достоевский в «Братьях Карамазовых». В главе «Великий Инквизитор». Он милый, этот парень. Из школьной программы я помню только, что там был Иисус, был Инквизитор, и они разговаривали. Всё. Прошу объяснить. Никита всё-таки к школе ближе по временной шкале — ему девятнадцать.

— Не помнишь? Правда? Ладно. Суть в том, что, вот, времена инквизиции. И тут появляется Иисус. Не второе пришествие, а просто пришёл. Он идёт, под его ногами распускаются цветы, слепые прозревают, мертвые оживают. Что делает Великий Инквизитор? Он приказывает его взять и посадить в тюрьму. И тут случается диалог, один из самых крутых в мировой литературе. Вернее, монолог. Инквизитор спрашивает: «Зачем ты пришел нам мешать?» Тут Никита делает паузу, чтобы прибавить значимости.

6

— Инквизитор говорит: «Зачем ты пришел? Мы в тебе больше не нуждаемся. Мы сделали людей счастливыми. У нас есть Чудо, Тайна и...» ещё что-то. Что же там было... Ладно, не важно... Авторитет! Да, Чудо, Тайна и Авторитет. «Ты отверг их, когда Злой Дух искушал тебя в пустыне, но мы не побрезговали». Помните момент, когда Дух говорит Иисусу: «Ты идешь к людям с обещанием какой-то свободы, которую они не поймут. Возьми лучше камни и преврати их в хлеба, тогда за тобой пойдут люди». Помните? Я киваю.

— «Или спрыгни с вершины храма. Люди увидят, что ты остался живым, поверят, что ты сын Божий, и пойдут за тобой». Но Иисус не хотел подкупать людей чудом, он оставил им свободу выбора. Тогда Дух, такой, предложил ему взять меч Кесаря и стать царем, но Иисус отверг и его, потому что хотел равенства, а не преклонения, вот. И потом Инквизитор признается, что все эти дары Церковь взяла себе. Они заставили людей поверить в чудо, они признали свою власть и не спрашивают с голодного человека добродетелей. Так Никита минут пять вольно пересказывает Достоевского. В пылу беседы он снимает свитер и случайно стягивает футболку, показав симпатичный пресс. Никита застрял в свитере, и мы не спешим ему помогать, смотрим на него, потом друг на друга и улыбаемся, как непойманные извращенки. Как девушки, у которых полгода была лишь безрезультатная учёба и низкооплачиваемая работа. Когда Никита выпутывается и спрашивает, в чём дело, мы обе хихикаем и отводим глаза. Вернемся к разговору про церковь. Мне мысли Никиты нравятся, я говорю: — Мне нравятся твои мысли. Что ты скажешь про нашу церковь? Она ведь... совсем не про то.

— РПЦ? Я думаю, это не та церковь, которая нужна людям.

— Почему?

— Зарабатывают на всякой ерунде, занимаются не пойми чем, власть поддерживают, пуси райот сажают. Это если вкратце.

— Понятно. Знаешь, в детстве я читала библию с картинками, такая голубая... у вас, наверное, тоже такая была…

— Ага.

— Я любила её читать, там много классных сюжетов. Ну, так вот, для меня это была книга про волшебного Бога и волшебного парня, который творит чудеса и неясно выражается на устаревшем языке. Постарше я прочла «Евангелие для детей» Льва Толстого и поняла, какие крутые идеи излагал Иисус. И ещё кое-что поняла. Что с нулевого года ничего не изменилось. Всё те же фарисеи совершают свои ритуалы, но уже под крестом Иисуса — великого мыслителя и философа. Такой селебрити-маркетинг. Нельзя было просто так взять и... взять Иисуса себе на вооружение. Как Чебурашку для олимпиады. Я всегда думала, что лучше бы считать Иисуса человеком, чтобы каждый мог требовать от себя того же. Но нет — никто от себя многого не требует, всем нужно чудо и успех. И люди идут в храм за чудом, за огнем с неба. А каждая церковная лавка — это лавка чудес. Мы с Никитой посмотрели друг на друга, и между нами проскользнуло что-то: может, взаимопонимание, может, Соня. Две бутылки вина, шутка ли. Свобода, Любовь, Достоевский, Церковь, Иисус — угу. Потом мы с Никитой полчаса спорим, оба раскраснелись. Если вы меня 7

спросите, о чём — я не помню. Хорошо, что в конце спора мы понимаем, что мнения-то у нас одинаковые. И такое бывает. Пять часов утра, о чём я думаю? Потом меняем тему, выходим курить в подъезд и смеемся, уже над чем-то совершенно другим. Спать ложимся все втроем. Руки поверх одеяла. Я не смотрю на часы, чтобы не расстраиваться, что так мало времени осталось поспать. Всегда так делаю.

В итоге на собеседование в восемь утра я встаю с похмелья, но в целом бодро и свежо. В метро пытаюсь вспомнить, чем вообще занимается та фирма, в которую еду. Кажется, подарки. Может, ювелирка? Ювелирные подарки. Посмотрим. В девять ровно я была только у метро Новокузнецкая, а навигатор говорил, что пешком ещё пятнадцать минут. Я позвонила Марии, сказала, что опоздаю. Она всё тем же мужским голосом ответила, что всё хорошо, я могу не торопиться, а то придётся ждать её — она сама ещё не на работе. Я обрадовалась, свернула не туда, потерялась, запаниковала, два раза обошла какой-то отель, успокоилась. На набережную вышла через полчаса. Там было громко от машин, и Кремль виден как на ладошке, через реку и мост. Я стала под указателем навигатора, позвонила Марии. Она спросила: «Что вы видите?» Я видела золотые купола, они везде. «Вы видите колокольню?». Я видела только строительные леса. «Это и есть колокольня! Проходите внутрь». Я прошла под арку мимо строителей, которые при ближайшем рассмотрении оказывались непривычно русскими. За аркой был двор, сторожевая будка со шлагбаумом, несколько дорогих автомобилей и... церковь? Да, это церковь. Перед ней ледяные фигуры: женский силуэт (высотой с меня), младенец в люльке, несколько зверей и ангелы — рождественский сюжет. Ладно. Мне, видимо, идти дальше. Вдруг я слышу со всех сторон: «Господипомилуй-господипомилуй-господипомилуй» — это ещё что такое? Мария снова звонит: «Я через десять минут освобожусь. Вы можете пока зайти в храм, погреться, там сейчас служба». Теперь я поняла, откуда звук — под крышей храма, снаружи, такие маленькие колонки, через которые служба транслируется наружу. Вот оно как. Предложение зайти в храм меня сильно смутило. Последний раз я была в Исаакиевском на экскурсии, но это не в счёт. Я не надевала платок. Получается, по-хорошему, последний раз я была в церкви, когда меня крестили. Мне было где-то восемь лет, я ничего не понимала и, понятное дело, не могла сказать «нет, спасибо». Я жила себе дальше со своим крещением — ничего не поделаешь — как ветрянкой переболеть — приятного мало, обратно не вернуть, а в жизни может пригодиться… Не так уж холодно. Всего минус 11. Пожалуй, здесь постою. Я стала ждать у доски объявлений. «Приглашаем молодежь на чаепитие с батюшкой, каждый четверг в 19:00» и сверху такая картинка с чайником и чашкой, скачанная из Интернета. «Пфф», — думаю. Это смешно. Кому придет в голову пить чай с батюшкой? Ещё эта рамка от демотиватора. Как-то неловко мне стоять в этом месте. Ладно, успокойся — смотри вокруг. Повертела головой, оценила взглядом машины на парковке, недешёвые такие машины. Одна с 8

буквой «Д» на капоте. «Д», думаю я, «Д — значит «Духовность». Пока я стояла и слушала бесконечное «господипомилуй», один странный вопрос начал меня мучить. Заходя в церковь, я знаю, нужно креститься. Зачем не знаю, но, говорят, надо. А входя в церковную лавку? Там ведь тоже есть иконы, так? В Питере я видела бабушек, которые крестятся перед входом в метро. Зачем они это делают? Мария снова позвонила. «Зайдите на внутренний двор. Сейчас спущусь». Я стояла и вертела головой, искала Марию. В дверях была только миловидная девушка, а я ждала плечистую особу с толстой шеей и короткой стрижкой — вот что может идти в комплекте с мужским голосом. «Надежда», — обратилась ко мне девушка. Меня передернуло. Это была Мария — моей комплекции, средний рост, узкие плечи. Она повела меня за собой, по металлической лестнице наверх, в кабинет. Я ей сразу понравилась, это было видно. Во-первых, потому, что мы похожи друг на друга как двойняшки. У меня большие карие глаза и у неё тоже. Светлая кожа. Красные губы. У неё длинные русые волосы — и у меня. Даже оттенок похож. А, нет, у меня рыжее. Мы зашли в маленький кабинет, узкий, похожий на келью, с компьютерным столом и книжной полкой. Я сняла платок, очки и пальто, заметила в её глазах, как она подчеркнула про себя наше сходство. Она села за компьютер, а я рядом. Рассказала про компанию: организована десять лет назад, производство, крупная мастерская за МКАДом, коллектив двести человек, ювелирка качественная — не какой-нибудь там Китай, маржа высокая — предметы религиозного культа не облагаются налогом. А потом добавила: «Только не подумайте, что мы тут круглые сутки молимся. Это не так». Я ответила: «угу». Я думала в этот момент «не пахнет ли от меня водкой? Или джином? Джин тоже вчера имел место быть».

— Вроде всё рассказала, — так она себя проконтролировала вслух, судорожно и лениво одновременно. Мне показалось, она тоже не выспалась. Мария взяла лист А4 с моим распечатанным резюме и начала читать вслух, неинтересные моменты заменяя на «бла-бла-бла». Она удивилась, что я писала диплом по теме «продвижение бренда в Интернете». Оно и ясно — таких дипломов в те времена было немного — слишком новаторская тема. Ей понравилось. Мы немного посмотрели друг на друга, поговорили о перспективах и о том, чем мне нужно будет заниматься. Я ничего не поняла, а переспрашивать не хотела, так как тоже не прочь была поспать, и все силы уходили на то, чтобы делать бодрый вид. В итоге она сказала, что завтра у меня второе собеседование — с коммерческим директором. Нужно будет ехать в Мытищи к двенадцати. Прибавила, что она взяла бы меня прямо сейчас, но должность в компании новая, и директор должен одобрить. «Ладно. Поеду. Посмотрю», — подумала я и почувствовала смесь подъема настроения, интереса к жизни и восторга. Мария проводила меня к выходу и начала рассказывать, как идти к метро, чтобы я снова не запетляла.

— Так, мы здесь, — она нарисовала палкой на снегу точку, — сначала нужно повернуть направо, потом ещё раз направо…

9

Она рисовала палкой по снегу, а когда снег закончился, перешла на дерево, на воздух, на язык жестов. Это очень развеселило её, и я тоже стала улыбаться, чтобы не показаться грубиянкой.

Глава 2 — Бизнес при Церкви? — раздельно переспросила Соня.

— Да, — подтвердила я, — Странно, что они вообще затеяли какой-то бизнес, ведь у них уже был самый выгодный из возможных. Соня подумала.

— Они и так гребут немерено.

— Знаю. Может у них цель собрать алтарь из пачек денег, как в «Брейкин Бэд»? Мы сделали ту теплоактивную маску для волос, которую Соня украла в салоне красоты за то, что её плохо постригли и обсчитали. Обмотали волосы клеенкой и полотенцами и лежим головой к батарее.

— Короче, такой бизнес-план — начала я. Такими словами мы частенько начинаем разговоры с тех пор как обломались наши прошлые планы. — Под Пасху строим бюджетный храм из веток. Туда набивается народ. Нанимаем актеров на роль священника. Собираем с людей деньги: крестим, венчаем, отпускаем грехи — профит. Соня кивает: — На Пасху точно окупится.

— Нет, правда. Почему я не могу так сделать, а кто-то может? Она пожала плечами, я поняла это по звуку шуршащего пакета.

— Поеду завтра на второе собеседование, — говорю. — А прикинь меня возьмут? Буду продвигать в интернете эту контору. Покупать рекламу у всяких пабликов типа «Родина Царь Православие».

— Такие существуют? — удивилась Соня.

— Да, я уже видела несколько. И за рекламу они просят немало, как будто сам царь будет её выкладывать.

— А что если… — потянула Соня, — нам самим сделать паблик. Заработаем денег.

— Про царя?

— Нет. Ты ведь будешь лазить в этой своей конторе, а она, между прочим, одна из самых крупных, я посмотрела. Наверняка там полно говна всплывёт. Интересный контент. Мы будем выгодно отличаться от других пабликов.

— То есть ты мне предлагаешь на работе продвигать бренд, а после работы его задвигать?

— Чёрный пиар — тоже пиар, — попыталась оправдаться Соня.

— Ладно, — говорю, — меня ещё никуда не взяли. Но мне больше нравится идея с храмом.

10

На следующее утро я снова проснулась с похмелья — Столичной осталось полбутылки, нужно было что-то с этим сделать. Поэтому мы снова «дали рок». Снова с Никитой. Никита уехал в универ чуть ли не в семь утра. Я встала позже, меня немного штормило и мутило. Приготовила завтрак для Сони и поехала в Мытищи на электричке. Зачем я делаю завтрак для Сони, если она и сама может? Тут просто так не расскажешь — нужно лирическое отступление. Два года назад в Питере, когда мне было двадцать два, мы с друзьями поехали на Ладожское озеро, и с нами была Соня. Обычная девушка, которая в профиль похожа на Ахматову. Она мне сразу понравилась. Если бы мне было тогда что отдавать, я бы всё отдала, чтобы дружить с ней. Но отдать было нечего: всё, что у меня было — это съемная квартира, кеды-конверсы, стоптанные под плоскостопие, пачка сигарет и мои вечные панические атаки. Она плавала и играла в пляжный волейбол, такая красивая в чёрном купальнике, а я нырнула прямо в шортах, футболке и вернулась на берег. Зачем я на неё смотрю? Я стою на берегу, слежу за ней, думаю «какая же ты красивая» и боюсь о чём-то говорить. Мокрая одежда аплодирует мне на ветру. Аплодирует моей смелости и браваде. Соня дружила с ребятами из коммуны на Лиговском, где стены расписаны стихами и лозунгами. Акционисты, медиа-художники, активисты, социологи, философы. Поэты, которых вы никогда не узнаете, пока ваши внуки не станут учить их стихи на уроках по литературе. Вот увидите, станут. А вы им будете помогать, потому что это, так скажем, не самые легкие для заучивания стихи. Ребята из коммуны участвовали во всей этой околополитической штуке: митинги, акции, хепенинги, перформансы, монстрации. Эти люди, о которых вы, может быть, слышали, но, скорее всего, они имеют полное право поприветствовать вас главным лозунгом оппозиции, фразой, которую придумал один из них: «ВЫ НАС ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ». В общем, Соня была из мира, который был настолько же мне интересен, насколько незнаком. За два года я хорошо узнала её, мы подружились, вместе ходили на открытые лекции, в бассейн и на концерты. Я никогда так близко ни с кем не дружила. Мы гуляли все белые ночи: заходили в клубы на Думской и Лиговском, где дешевый коктейль «Куба либре» и на входе вешают на руку бумажный браслет, знакомились с иностранцами и нашими, играли в кикер, давали рок. Утром засыпали у неё на Маяковского, где сладко пахло корицей, мы, по локоть в этих бумажных браслетах. Когда Соня сказала: «Знаешь, я переезжаю в Москву учиться», я ответила: «Да? Мне тоже туда нужно», и судорожно стала придумывать, зачем. «А в Москве такая же валюта, как по всей России?» «Да, — ответила она, — Только курс четыре к одному». Я предложила: «Давай будем жить вместе, и тебе не нужно будет много платить за съёмную квартиру. А я наконец-то буду учиться в Литературном институте. Давно хотела». Я очень люблю Соню. Так и случилось. Теперь я в Москве, еду на электричке в Мытищи и незаметно возвращаюсь к основной линии повествования, где описываю, как устраиваюсь в православный интернет-магазин. Я на проходной советского завода. Охранник взял мой пропуск: — Вы куда? На четвёртый? Наверное, заказали себе новый крестик?

— Нет, я устраиваюсь.

11

— А вы молитвы знаете? Они там по три раза в день молятся. А ещё перед праздниками вообще всегда. Как намолятся... Он говорил так, как будто вместо «молятся» он имеет в виду «пьют». Такая злая ирония была в его голосе. Вообще, мне этот тип не понравился, слишком советский, как и то место, где он сидит. Мария встретила меня, провела в планово-экономический отдел и посадила на широкий кожаный диван. Сказала, что коммерческий директор скоро освободится. Окей, говорю. Диван был удобным, и я совсем не против подождать. Сижу, смотрю по сторонам. Обычный офис: светлые фальш-панели (назовём это так) и панорамный плакат с Москвой-рекой, стеллажи с толстыми папками и учебниками по 1С. Три иконы на полке и один православный календарь. Девушки за компьютерами одеты как обычные офисные чики: джинсы, блузка, поверх неё вязаная жилетка. На одной из девушек была юбка в пол, шерстяная, православная довольно-таки юбка. Но в принципе такую можно увидеть в любом другом месте — обычная офисная мышка, довольно милая. Икон мало. Удивительно мало. На это всё. Я просидела там сорок минут. Потом Мария пришла за мной и отвела в кабинет коммерческого директора. Там я просидела ещё сорок минут. Что за свинство? Уйти, нет? Кабинет открыт, и мимо ходит красивая блондинка в фиолетовой кофте и черной узкой юбке по колено. Она смотрит на меня с сочувствием, когда проходит мимо пятнадцатый раз. Я хочу пожаловаться ей: «ваш коммерческий директор — вонючка». «Москва — златые купола...» у кого-то на рингтоне. Москва — звонят колокола. Москва. Верчу шариковую ручку. От нечего делать я стала изучать листы на столе. Если это секретные бумаги — сами виноваты, нечего так долго где-то гулять. На самом деле это письмо на английском от итальянцев, которые просят прайс-лист, и стопка анкет. Маркетинговые анкеты для продавцов из розничных магазинов, там были такие фразы как: «Девочки, для управления ассортиментом икон, напишите, пожалуйста, какие Святые пользуются наибольшим спросом?» и другие перлы православного маркетинга. На популярных святых можно сделать наценку побольше, ну вы поняли. Какое-то время я подглядываю в анкеты, но когда кто-то проходит у двери — сижу прямо, как девочка с персиками. Зашел мужчина, сказал: «Ещё пять минут» и убежал. Было уже 16 часов, я не ела со вчерашней ночи, а всю вчерашнюю ночь я пила водку на морозе и бегала по сугробам. Какие разговоры о святых? О чём вы? Ещё полчаса и я сама умру смертью мученицы. Он думает: Иисус терпел, и вы потерпите? Нет уж... Я уже думала уйти, сослаться на то, что у меня ещё одно собеседование сегодня, но тут он, наконец, пришел. Коммерческий директор оказался красивым худоватым мужчиной с седыми волосами и совершенно невероятными голубыми глазами, легкий загар, печать доброты и спокойствия на лице — он походил на святого с иконы, которая стояла рядом на полке. На хорошо одетого святого. Он сказал «простите за ожидание» с улыбкой, и это было так честно, что я сразу всё простила. Мы поговорили немного и, когда он понял, что я адекватная, перешли в соседний кабинет, где сидела женщина — генеральный директор, похожая на Рину Зеленую. Такая же пожилая и непосредственная. Мы сидели втроем, беседовали. Я чувствовала, что сейчас будут вопросы вроде «ты веришь в Бога?» Но я ещё не знала точно, сколько за это будут платить.

12

Мария сказала, что должность новая. У меня было два ответа: «православие или смерть», если зарплата будет больше ожидаемой, и «Бог умер» если меньше раза в два. Но гендиректор задала вопрос, ответ на который, я не приготовила: — Ты ходишь в церковь, вообще?

— Нет.

— А чё так? Некрещеная? Я опешила, но потом собралась: — Крещенная, но с возрастом я поняла, что не хочу привязываться к конфессии.

— Это кто тебя научил?

— Никто не научил, — говорю я и добродушно улыбаюсь. — Сама пришла к этому. Я просто понимаю, что религия — это личный выбор каждого, но тот, кто уважает чужой выбор, и сам достоин уважения. Это были заготовленные слова. Я видела их в блоге про путешествия. Шикарная фраза, да?

— Красиво, но неправильно, — сказал коммерческий директор, и они рассмеялись. И смеялись долго, я уже подумала не перестанут.

— А почему, вы считаете, неправильно? — Спросила я аккуратно. Мне хотелось вывести их на кровавый религиозный спор.

— Это расхожее мнение, — сказал он.

— И оно совсем не оригинальное, — добавила она. «Не оригинальности ради я выбираю себе жизненную позицию» — подумала я, но решила помолчать.

— Это многие так говорят, — продолжала она, — я тоже так думала, но на самом деле... на самом деле всё познаётся с опытом. К тому же ты крещена в православной вере, так почему бы не изучить этот вопрос.

— Мне это интересно, да, есть такое. Тут вмешался он: — И, если говорить откровенно, то при работе с нашими изделиями, тут не получится быть отстраненным — либо в одну сторону качнёт, либо в другую.

— Да, это точно, — подтвердила она, — это во-первых: наше предприятие неотделимо от епархии — все мы являемся детьми церкви и каждое воскресенье ходим в храм, причащаемся, исповедуемся. Всё в порядке в этом отношении. «Опа, ничего себе, — думаю, — я попала в самую настоящую живую коммерческорелигиозную структуру. Интересно».

— Поэтому не получится работать, не пропуская через себя это содержание. Тебе сколько лет?

— Двадцать четыре. Она махнула рукой: «а, ну ясно всё с тобой».

— Думаете, всё ещё впереди? — улыбнулась я.

— Ага. Потом был ряд вопросов, обычных для любого собеседования: «почему ушла с прошлой работы?», «что там делала?», «Ничего себе», «и по рекламе можешь? Хорошо», «И статьи 13

пишешь?» После всех моих ответов она сказала ему: «эта девочка нам нужна. Запиши её телефон. Обязательно». Это «обязательно» она сказала так, как будто это их кодовое слово, и значить оно может всё, вплоть до полного отрицания. Меня смутило. Вот, в общем-то, и всё. Мне обещали позвонить, и коммерческий директор записал мой телефон на листочек. Я уезжала обратно на электричке в наушниках и глубоких мыслях. Сдаётся мне, что меня не возьмут в эту православную фирму. Какая жалость, послушаю «Кровосток». Короче, меня взяли. Тем же вечером позвонила Мария и сказала: «Что вы там им наговорили?». Я присела. Неужели всё так плохо. «Они в восторге»… Деньги, которые они предложили, мне понравились. Прощай, родная мебель! Теперь я буду работать на православие!

Глава 3 Первый день на работе потрачен. Я прошлась по сайту компании, написала три текста по 1000 знаков и поела постной еды. И потом меня ещё отпустили на час раньше, потому что стажировка. Я довольна. День был классный. Мне понравилось с самого начала. Утром я спросила Марию, во сколько приходить завтра. Она ответила: «А завтра приходить не надо. Завтра Сретение». Ах, да. Сретение. Не знаю что это, но мне уже нравится. Оказалось, Сретение — это праздник. Организация настолько православная, что живет по православному календарю, и каждый Великий праздник — выходной. С детства я хорошо помню только один православный праздник — «сороки» (с ударением на первую «О»). В этот день мама пекла булочки в виде птичек с глазами из изюма. Помню, я всегда первым делом отковыривала изюм. Ещё в моём детстве была Пасха, когда все приезжали на кладбище и напивались в дрова. Ну и Рождество, хотя это последнее, что приходит на ум. Больше я праздников не знаю. И вот их, оказывается, целых двенадцать. Пасха и Сороки туда, кстати, не входят. Девять из них «непереходящие», три — с плавающей датой, но всё равно я буду отдыхать ещё дополнительно 12 дней в году. Это успех. Придётся запомнить разные Преображение, Успение. Чувствую себя гимназисткой в дореволюционной России. Ещё прочитала море статей о житиях святых. Каждая вторая заканчивалась словами «все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились». Этим всем я занималась до обеда, пока не отведала постной еды. Постная еда — отдельная тема, поэтому я напишу про неё отдельным абзацем. На первом этаже есть небольшая тёплая комнатка (к слову, в этой постройке напротив храма, где я работаю, все помещения небольшие и скромные). Узкая комната с длинным обеденным столом, в одном конце — «красный угол» с разными иконами, в другом — окошко, через которое две милые женщины подают еду. Там можно хорошо пообедать совершенно бесплатно, за 50 рублей.

14

Теперь про саму еду. Представьте безвкусные вареные овощи в пресном бульоне без масла. Представили? Хорошо. Так вот, это совсем другое. Я не понимаю, почему, но это очень вкусно. Хотя всего-то простая картошка с морковкой, каша и овощная нарезка. Для меня так и осталось загадкой, почему. В общем, в трапезной я впервые и прокололась. Дело было так. Я вошла, пожелала всем приятного аппетита, взяла еду, приборы и села за стол. Пока всё нормально. За мной вошла женщина, перекрестилась, пошептала тихо и села есть. За ней другая — тоже перекрестилась. Когда зашел четвертый человек и перекрестился, я поняла, что у них тут такой порядок. В какой-то момент мне захотелось перекреститься, но сразу расхотелось. Это зеркальный нейрон работает, тут всё ясно. Я не понимаю, зачем они это делают и, если я вдруг начну креститься перед обедом, то буду чувствовать себя заводной обезьянкой. Это не нужно ни мне, ни кому-то ещё. Я смотрела в свою тарелку, когда кто-то строго сказал мне: — Так, девушка! Ну вот, сейчас начнётся: поняли, что я не православная, будут коситься, претензии предъявлять. Да не умею я в православие! Ну, давайте, кто первый? Внутри готовлюсь к перепалке, поднимаю глаза, вижу недовольного седого мужчину, похожего на Санта-Клауса, который сердито спрашивает: «А почему вы наши ложки взяли?» Я говорю: «Позвольте?», таким тоном, которого я от себя не ожидала — максимально вежливым. И через секунду я вижу, как он расплывается в улыбке, вижу добродушного дедушку, который сильно постарался, чтобы сыграть строгость.

— Да вот же! Возле вас корзинка с ложками и вилками, а вы весь стол обошли. Он начинает задорно смеяться. И он такой добрячок, что вся моя оборона рассыпается как щит из подсохшего песка.

— Мне ваши ложки больше понравились, — улыбаюсь я. — На самом деле я просто не заметила.

— Вы первый раз здесь, да?

— Да, я пока на стажировке.

— На стажировке? Ну, Божией помощи вам. Не знаю, что принято отвечать на такую фразу и что она вообще значит. Вряд ли он так пожелал мне смерти, поэтому я ответила «Спасибо». Хотела добавить «и вам», но постеснялась. Я, вообще, частенько стесняюсь, когда трезвая. Ем дальше и слушаю разговор Санта-Клауса и другого бородатого мужчины, похожего в своем шерстяном свитере на лесоруба. Они сидят прямо напротив, всё отлично слышно. Санта-Клаус: — Сколько у батюшки Сергия детей? Четыре? Лесоруб: — Теперь пять.

— Уже пять? Вот умница! «Пять детей — ничего себе», — думаю я, смотрю на стол и понимаю, о чем они. В тарелках лежит зефир, печенье курабье и прочие сладости, а рядом «записочки»: «Во здравие 15

Сергия, Маргариты и млад. Алексея». Это, видимо, угощение от Сергия и его супруги Маргариты в честь рождения у них младенца, которого назвали Алексеем. Элементарно. Пока думаю, насколько я крутая, немного упускаю диалог и возвращаюсь, когда Лесоруб говорит: — Это уже седьмая пара венчается. Всё после этого началось — после чаепитий с батюшкой. Так, это я помню. «Приглашаем молодежь на чаепитие с батюшкой», — надпись на доске возле храма.

— Их там человек восемьдесят всего. Седьмая свадьба за год. А сейчас февраль. Седьмое венчание!

— Так, может, ему медаль сообразить за заслуги?

— Да его вообще, это, качать надо! — говорит Санта и хохочет. Теперь мне становится ясно: вот кто ходит пить чай с батюшкой — это клуб православных знакомств. Наверное, забавное зрелище. В разговор вступает женщина справа от меня: — Скажу своей старшенькой, может, тоже захочет сходить. Всё жду, жду, когда её выдам. Хорошая она, да только никто ей не нравится.

— Знаете, — говорит Лесоруб, — как старец Тихон сказал: «Ад полон гордых девственников». По всем правилам живут, всё соблюдают, но гордость их губит. Ну и разговоры за бизнес-ланчем. Женщина справа придвигает ко мне большую миску: — Девушка, попробуйте винегрет.

— Нет-нет, спасибо.

— Ну смотрите, я из дома взяла побольше, думала, поделюсь. Что-то необычное есть в её интонации. Она говорит с теплотой, которую разве что от родной бабушки услышишь, и то, когда у той хорошее настроение. Сложно отклонить такую атаку. Сижу, ем винегрет. Вкусно. Лесоруб наклоняется ко мне и тихо говорит: — Ангел за трапезой. Я киваю ему, улыбаюсь, делаю вид, что жую винегрет и поэтому не могу ответить, а сама думаю: «???». А это что такое было? Таких комплиментов мне ещё не отвешивали. Да он просто пикап-мастер, старый негодник. Тут заходит девушка, крестится и говорит всем машинально «Ангела за трапезой». Ах, вот оно что. Это значит «приятного аппетита» на их языке. Понятненько. Кто-то отвечает «Невидимо предстоит». Вот это и скажу в следующий раз. Вообще все, с кем я сегодня познакомилась, мне понравились. Первым был парень Рома, похожий на молодого Олега Табакова в фильме «Шумный день». Такой же веселый, звонкий — разве что не чёрно-белый. Он отыскал меня и спросил: — Это тебе можно сказать, если нашёл ошибку на сайте?

— Да, мне.

— Ты знаешь, что у нас там образок «Иверская» бракованный?

— Знаю, говорю гордо. Мало того — я уже всё исправила. Там и правда была царапина на фото. Я подумала: «так не пойдёт» и быстренько всё 16

потёрла в фотошопе, залила на сайт и осталась довольна собой.

— А ты знаешь, что он раньше был нормальный, а теперь бракованный? Чёрт. Оказалось, по легенде, в девятом веке, один из иконоборцев ударил копьем по образу — и потекла кровь. Воин пал ниц, все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились. С тех пор Иверскую изображают с небольшой раной на щеке, которую я, по доброте душевной, удалила.

— Ладно, — говорю, — сейчас нарисую обратно. Рома смеётся. Сложно не отметить, что он симпатичный.

— Ты, значит, тут недавно? И как тебе?

— Круто, — говорю, — двенадцать лишних выходных, кому не понравится? Он стал серьёзней: — Ты, значит, ещё не знаешь главный здешний секрет?

— Какой?

— Да так, — он помотал головой, — в другой раз, — и заторопился. Познакомилась с Ксенией, оптовым менеджером, которая угостила меня коврижкой. Она сидит слева от меня в кабинете. Всё её разговоры по телефону звучат примерно так: «Здравствуйте! У вас долг двести тысяч, нужно до первого числа оплатить. Храни вас Бог!» Познакомилась с Мариной, оператором интернет-магазина, которая ничем меня не угостила, кроме холодного взгляда. Марина сидит справа от меня, и она какая-то надутая. А когда я подошла к принтеру сзади неё вообще недружелюбно спросила долго ли я собираюсь там стоять. Ну и пошла бы она в принципе. В остальном приятные люди. С утра они заинтриговали меня словом «чернь». Утром ктото обронил и всё чаще они так кого-то обзывали. Я не могла разгадать, кого? Кого они так называют? Конкурентов? Гомосексуалистов? Конкурентов-Гомосексуалистов?

— Кто звонил?

— Да, чернь. Или — На выставке в Питере слева и справа от нас была чернь, окружили. Чернь должна была приехать к двум, я ждала. И чернь приехала. Это были два молодых человека. Я искала в них все признаки заднеприводности, но не нашла. Потом случайно увидела их фирменную печать ООО «Северная чернь». Они оказались питерским производителям изделий из серебра с чернением. Короче, знакомилась, общалась, неплохо проводила время, пока не выкинула икону. Кто же мог подумать, что нельзя? Со знанием семьдесят третьего правила шестого Вселенского собора я не рождалась. Напечатала для одного дела страницы сайта на принтере и спокойно выкинула листы. Пока Ксюша не сказала мне: — Ты клади такое в коробочку на сжигание. Там, где иконы напечатаны — это можно только сжигать, чтобы в мусор не попало. Коробка на сжигание, оказывается, есть во всех кабинетах. Довольно странно, но мне это понятно. Я лично до сих пор не могу выкинуть пыльные желтые семейные фотографии, хотя 17

электронный архив был сделан ещё пять лет назад. Мне как-то некомфортно думать, что фотографии лучших моментов моей семьи будут валяться где-то на помойке. Моментов этих было так мало, что в будущем мне нужны будут реальные доказательства, чтобы их помнить. Поэтому нежелание кидать рядом с бананьей кожуркой то, что дорого — можно понять, это не диагноз. В кабинете уютно. Здание старое, никакого тебе бетона и пластика, свежо, как в музее. Красивый плакат на вон той стене с молитвой... «Живый в помощи Вышняго...» И эта табличка с цитатой возле меня. Из чего она? Из дерева? Мне нравится. «Выше Закона может быть только Любовь. Выше Права — лишь Милость, и выше Справедливости — лишь Прощение». Это сказал Алексий Второй, прошлый патриарх. С ним здесь, видимо, знались — на сайте я прочитала, что это он дал благословение на создание ювелирной мастерской. В кабинет часто заходят священники, кто-то в простой чёрной рясе, а кто-то в полностью прокачанном облачении. Вот заглянул лысоватый мужчина с чёрной бородой и блестящими глазами. На нём что-то вроде голубого плаща с серебряными узорами и нечто похожее на шарф кашне из серебра, двумя концами вперед. Сегодня я прочитала, что этот шарф называется «епитрахиль» (ударение на последний слог, а не на букву «а», как я сначала подумала). Мужчина сказал «здравствуйте», посмотрел вокруг и убежал. Это напоминает мне артистов за кулисами: батюшки, кто-то ходит взволнованный, кто-то сидит расслабленный, совсем не такие серьезные, какими должны быть в храме. А я смотрю в окно на тающий снег и думаю, что когда девочек из Пуси Райот поймали, тоже был конец зимы, как сейчас. Помню, мы тогда с Соней сидели на Пушкинской 10, в ГЭЗе, и ждали перформанса каких-то питерских художников. Сначала выступали панки, потом пришел Рома и сказал, что девчонок из «Войны» задержали. И хотя всем было пофиг, он сказал, что не будет сдаваться и споёт в знак солидарности свою новую песню «Иисус спасает, Патриарх карает». Выступал он, как всегда, в одних только семейных трусах и носках (он всегда так поёт). Забавная песня, но всё-таки мне было немного грустно. Мне всегда грустно, когда кого-нибудь сажают. Плюс я думала, что если бы я занялась акционизмом, а не прозой пару лет назад, то вполне могла бы стать какой-нибудь пятой Пуси Райот. Но нет! Я продала душу дьяволу за литературный гений и, как вы уже успели догадаться, проиграла. Но сейчас не об этом. Все эти разбирательства, плевки и ругань в сторону не православных, короче, вся эта песня с припевом как будто отнесла меня на десять световых лет от православия, на противоположную сторону, к тем кто тоже не прочь поставить церковь на место. И вот у меня даже есть шансы. Этим и займусь. Но не прямо сейчас, конечно, сейчас мне пора домой — рабочий день закончился. В коридоре я наткнулась на двух попов. Один повыше, другой потолще, и тот, что потолще, был совсем как из детской книжки «Сказка о попе и работнике его Балде». Рыжий, в черной рясе, с толстой золотой цепью и крестом. Я сказала им «здрасте». Они не отреагировали. Никак. Просто молча посмотрели на меня. Странно. Ну ладно. Это всё, что смутило меня за первый день. Ещё микроволновка с надписью, назвавшей меня сестрой. «Братья и сестры! По окончанию рабочего дня, пожалуйста, отключайте печь от электросети, т. е. вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки». Я посмотрела на это 18

и подумала «Окей». Сфоткала, выключила и пошла домой. Суть этого дня пока в том, что я так и не поняла, почему постная еда такая вкусная. Но я чувствую, скоро будет интереснее. Вот вам мой прогноз: начинается что-то новое и заканчивается что-то старое. Ещё вспомните мои слова. Метро. Три остановки. Что бы вам рассказать, пока едем в метро? Начнём с того, что я неудачница. Сейчас я вам поведаю историю. Однажды в Питере, на восьмой линии Васильевского острова, ко мне подошла старая цыганка. Она посмотрела на меня и сказала: «Я знаю твою судьбу». А я ей: «Пф, да я и сама знаю». Она чуть не присела от удивления, а я такая: «Моя судьба — тусить». Был бы у меня кассетный мафон, я бы включила The Bee Gees — Staying Alive и станцевала у неё перед носом победный танец. Но у меня не было мафона. Цыганка ничего не ответила, а только стрельнула мелочь на метро и ушла. Может, домой, может, из профессии. История закончилась. Но эта встреча была не случайной. Ведь тогда я поняла, что считаю своей судьбой. И было так. Сейчас мне моя жизнь в Питере кажется одной большой тусовкой. Питер, где каждая вторая дверь — это вход в бар, просто создан для веселья. Как я тусила! Какие это были тусовки, полный треш. Не то чтобы просыпаешься в курятнике и первого встречного человека спрашиваешь: «какая это страна?», но вроде того. Теперь я в Москве, и последние полгода у меня был трудный день. Я приходила домой со склада после вечерних отгрузок и падала на кровать лицом вниз, вытянув руки вдоль туловища, не для того, чтобы сделать фото в стиле планкинг, а потому... потому что... тише, я сплю. Более 100 тысяч москвичей за два года переехало в Питер, какого чёрта я забыла в Москве? Так я думала, когда шла пешком мимо пятикилометровых пробок. Всё должно было быть круто. Но я слишком серьезно относилась к работе, а Соня поступила в магистратуру РЭШ, в этот шаолиньский монастырь для экономистов. Последние полгода я прожила как в школе Пифагорейцев. Подъем, зарядка, работа, бобы, вечерний моцион, сублимация. Разве что от имущества не отказалась, но это потому, что у меня никогда ничего не было своего, кроме зубной щетки. Сейчас я вам расскажу, что такое магистратура РЭШ. Туда поступают только умные, а выпускаются самые упёртые. Из ста человек после второй сессии остается шестьдесят. Не успеешь с кем-то познакомиться, а он уже отчислен. А ты только вчера запомнил его имя. А он уже собирает вещи и едет обратно в свою Республику Коми, например. РЭШ — это когда ты приносишь домашнюю работу, говорит «спасибо», смотрит на часы, кладёт её в урну с мусором и добавляет: «это — ноль баллов». Потому, что ты опоздал на две минуты. А ты эту домашку делал пятнадцать часов, ты не спал, не ел, на тебя смотрит вся аудитория... Нужно зачеркнуть два года своей жизни, чтобы закончить РЭШ. И кто-то зачеркивает. Ведь так ты сможешь устроиться в крутейшую консалтинговую фирму и, работая по двадцать часов в сутки, через десяток другой лет такой вот своей-не-своей жизни заработать денег столько, что хватит переехать на свою виллу в Калифорнию, и до конца дней покупать кокаин и женщин, курить сигары, в общем, получать от жизни лайки всеми известными способами. Ктото сразу понимает, что это не для него. Как друг Сони, который однажды на вопрос «Ты сделал 19

вторую задачу?» ответил: «Я хочу ездить на велосипеде по полям и лугам» и забрал документы. В общем, тут нужно очень захотеть, как, впрочем, в любом деле. Когда Соня уставала ботать, она садилась на диван и просила меня замотивировать её. Она укладывала свою голову ко мне на колени, и я начинала рассказывать: — Ты закончишь РЭШку, тебя пригласят в Голдман Сакс…

— Не хочу в Голдман сакс, хочу в Блумберг.

— Хорошо. Ты уедешь в офис в Лондоне и там будешь отгребать бешеные деньги. Снимешь квартиру-студию в центре и у тебя будет парень рок-музыкант, который будет таскать тебя по андеграундным тусовкам.

— О да, продолжай!

— Хах. А дальше я не знаю. Вот так мы полгода просидели дома. Я расстроена, что Соня вылетела из РЭШ? Очень, да. Но, как бы… нет. Потому что моя судьба — тусить, а делать это вдвоем всегда было веселее. И теперь не держите меня. Я буду гулять и бить стаканы. Белорусская. Наша остановка, выходим.

Глава 4 Свет в окнах не горит. Похоже, Сони нет дома. Недавно мы шли с ней вот здесь, у светофора, и она посмотрела наверх, как я сейчас, и в шутку начала рассуждать, как будто меня нет рядом: «Темно. Видимо, Наденька ещё не вернулась с работы». И было очень мило узнать, что она, довольно сдержанная в общении со мной, в мыслях называет меня «Наденькой». У меня чуть слёзы не навернулись. Хитрый соседский кот. Валяется прямо у лифта, кверху пузом — западня, холодный расчёт, думает, я увижу его и буду гладить. А я ведь буду. Дома пусто. Звоню Соне. Она на Чистых Прудах и просит меня посидеть с ней в «Кризисе жанра», это кафе-клуб. Хорошо, я еду на Чистые. Позже к нам присоединится Никита. Хорошо. Я еду. Что происходит? Помню, когда они только познакомились, она часами переписывалась с ним и хихикала. Но после их первой встречи Соня почему-то сразу решила подружить нас, привела его к нам в гости, из которых он теперь не вылезает. А зачем? Что она хочет этим сказать? Не знаю, какие планы у Сони на Никиту и почему мы так много времени проводим втроем. Всё идет по какому-то странному сценарию к какому-то странному финалу. Не страшно. Даже если вдруг начнётся противоестественный свистопляс. Это было бы весело, а всё, что невесело, мне неинтересно. Сейчас мы с Соней в «Кризисе». Это кафе, где всегда темно, много деревянной мебели и играет инди-рок. По вечерам тут зажигают маленькие свечи на столах, становится громко и начинаются танцы. Ещё тут вкусно. Я заказала гамбургер с огромной котлетой, Соня — суппюре. Она бы тоже хотела гамбургер, но пару месяцев назад поставила себе брекеты на все зубы, а с ними особо не поешь. Так что она мешает суп ложкой и жалуется. Я молча нарезаю гамбургер на крохотные кусочки и кормлю её с вилки. Её это умиляет. Пришел Никита, болтаем и много смеемся. Нам как-то по-особому классно вместе. Я не 20

одна так чувствую, Соня и Никита тоже, мы это обсуждали. Не могу описать, как это. Могу сказать банальные слова «как будто знаем друг друга всю жизнь». И, пожалуй, я так и сделаю. Не собираюсь разгадывать эту магию, хочу только, чтобы она продолжалась. Платим по счёту, гуляем по Чистым Прудам. Едем на Маяковскую, где нас ждёт друг Никиты, Толик. «Очень крутой парень, вы должны с ним познакомиться» — серьезно говорит Никита. Окей. Толик, студент Физико-технического, похож на тринадцатилетнюю девочку с каре и бородой. Невысокого роста, чёрная куртка на размер больше. Зрелище не очень. Мы называем свои имена и идём. Я только и думаю: «Бо-ро-да». Это даже не борода, а какие-то жидкие усяшки и темный пух на подбородке. Меня бесит и эта борода, и весь парень целиком. Мы выходим из метро Маяковская и двигаемся к Патриаршим Прудам, чтобы сделать запасной ключ от дома в мастерской «Минутка» и купить бумагу для табака. В итоге мы проходим пешком по морозу чёрт знает сколько и оказываемся в кафе «Маяк». Это такое место возле театра. За столиками полно немолодой творческой интеллигенции, а по стенкам стоят старые буфеты с белыми тарелками. Скучно, холодно. А больше всего меня вымораживает этот парень, Толик, который мне по плечо, его длинные волосы и глухой бас, как будто с помощью этого баса он старается казаться круче. И он постоянно пытается приблизиться ко мне. Спрашивает какие-то общие вопросы, я отвечаю всякую загадочную ерунду, которая заставляет разговор дегенерировать. На моё счастье, он сливается искать банкомат (в кафе не принимают карты), и несколько десятков минут я провожу в спокойном состоянии души с Соней и Никитой. Хочу, чтобы этот четвертый вернулся как можно позже. Лучше никогда. Втроем хорошо. Я смотрю меню и, когда Соня за чем-то уходит, немного болтаю с Никитой. Никита прелесть, а ещё он фавни — у меня своя система ранжирования парней, потом расскажу. Я ему что-то вру, он верит как маленький и удивляется, потом я признаюсь, что соврала, и он снова смешно удивляется. Мне нравится. Не могу до конца понять, в чём дело, но этот парень — очаровашка. К тому же внешне он похож на всех моих бывших, но Никита не такой раздолбай. И у Никиты неплохое тело и вкус (за исключением разве что привычки пихать всё подряд в передние карманы джинсов). Зачем-то я долго смотрю на него. Слишком долго, пора завязывать. Он симпатичный. У нас похожие свитера: вязанные с такими, знаете, горизонтальными полосками — орнамент в скандинавском стиле. Я свой купила в H&M, интересно, где он свой? Я бы поцеловала его прямо сейчас, пока никто не видит. Не знаю, умеет ли он хранить секреты. Соня возвращается, за ней Толик. Я выбираю суп из грибов, и парни хором заказывают то же самое. Они берут пиво, так как до 21 года здесь не наливают крепкий алкоголь, а этим ребятам по 19. Соня пошла по хард-кору — взяла ром с колой. Я потягиваю мохито. Много говорим про учёбу и то, кто как с кем познакомился. Я вкратце пересказываю, откуда узнала Соню. Что-то про наших общих друзей и то, как мы ходили в бассейн. Толик меня спрашивает, каково было первое впечатление. Я отвечаю, что оно было хорошим, но потом были моменты, когда мне хотелось убить её, а труп сбросить в сточную канаву и поджечь. Сразу добавляю, что это шутка. Хотя это правда. Я про такие моменты, когда она меня троллит, а Соня постоянно меня троллит. Помню как сейчас тот момент: солнечный день на Невском, когда она взяла мою руку в свою теплую ладонь и предложила бросить парней и пойти гулять вместе. Как 21

только я согласилась, она сразу сказала: «А я пошутила». Тогда я добавила, что тоже пошутила. Мы посмеялись. Странно, с тех пор прошло почти два года, и мы живем вместе, спим в одной кровати и у нас типа дружба, но она до сих пор позволяет себе такие двусмысленные шутки. Помню, недавно я спросила её, удобно ли целоваться с брекетами. Соня ответила скромно: «не знаю, я ещё не пробовала» и застеснялась. Я тоже застеснялась. Мне хотелось предложить ей попробовать прямо сейчас. Мы сидели на кровати рядом. Если бы она согласилась, я бы ответила: «А Я ПОШУТИЛА», и это было бы Самое Крутое Отмщение в моей жизни. Но я сказала «давай загуглим», и мы загуглили. Оказалось, не очень влияет, если вам интересно. Моя симпатия к ней стала принимать новый облик: мне надоели взаимные насмешки, теперь мне нравится заботиться о ней, поддерживать. Ещё мне нравится её запах. Иногда, заглядывая в шкаф, я чувствую, как пахнут её футболки, и борюсь с желанием положить в них лицо. Но это никому знать не обязательно. И ты забудь. Так, что. Вернемся за стол. Мы беседуем про кино и кинотеатры. Никита говорит, что любит во время фильма поворачивать голову и наблюдать реакцию того, с кем он пришёл, ему интересно попытаться чувствовать, как другой человек. Считаю, это хорошо. Почему-то представляю нас в кино вдвоем, как мы сидим рядом в своих похожих свитерах. И в зале больше никого. Никита жалуется, что хочет текилы. Соня предлагает купить. Типа, ему же нет двадцати одного года, поэтому она закажет, а он выпьет незаметно от официанта. Но Никита не сразу понимает схему, думает, что это она ему предлагает самому себе заказать текилы, и серьезно говорит: — Мне нельзя.

— Почему? — не понимает Соня.

— Потому что мне ещё нет двадцати одного. Мы с Соней переглядываемся и начинаем смеяться в голос, а фраза «мне нельзя!» становится мемом вечера. Ребята выпивают по текиле, а потом ещё по одной. Я уже доцедила свой мохито. Толик предлагает зарубиться к нему в общагу Физтеха. Я не хочу, потому что мне не улыбается ехать на электричке в заМКАДье, чтобы сидеть с кислой миной и наблюдать с одной стороны щенячьи лица Никиты и Сони, форсирующих каждую шутку, а с другой стороны — статичное забрало этого Толика. Мне страшно смотреть на человека, у которого выражение лица не меняется. Я всегда думаю, что с таким вот лицом этот человек может делать всё что угодно, например, закапывать мой труп. Даже не знаю. Никита обещает, что будет весело, он сыграет на гитаре. Это меня подкупает. К тому же завтра никуда не нужно, впереди у меня три выходных, так что — почему нет. В холодной полупустой электричке мы пьем вино и веселимся, передаем бутылку по кругу. Никита хочет отобрать у меня вино, которое я ещё не глотнула, я говорю «не-не-не, тебе нельзя!» и качаю пальцем. Толик пародирует меня и потом улыбается. Это первая его эмоция за весь вечер. А значит, у него всё-таки есть мышцы на лице, ну надо же. Мне спокойнее. На станции «Оченьдалекоотмосквы» темно и опасно на первый взгляд. Мы идём мимо гопарей и общаг разного вида, Толик подбрасывает комментарии: «с этого здания постоянно падают», «а здесь живут бакалавры Факультета аэрофизики и космических исследований — 22

ФАКИ. Мы называем их просто и изящно: "ФАКИ-мудаки"». В таком роде. Наверное, это смешно. Толик отдает блок сигарет охраннику, и мы проходим без пропусков. В лифте он говорит: «Люблю коррупцию». Смеемся. Мы пьяные и веселые. В комнате на последнем этаже с номером, кажется, 532, две двухэтажные кровати и три письменных стола. Галстуки на спинках стульев, флаконы с мужским парфюмом. Легкий бардак — обычная комната парней. Мы открываем вино и наполняем кружки, пьем и открываем. Никита начинает играть на гитаре, и у него выходит очень даже неплохо. Он талантливый и симпатяжка. Толик подтягивает откуда-то электрогитару, настраивает её, начинает играть и петь, и за полминуты становится понятно, кто здесь царь. Он играет невероятно круто и поёт как настоящий блюзмен со слухом и повадками профессионала. При этом он выглядит уверенно и красиво, впервые за все часы нашего знакомства он безоговорочно прекрасен. Итак, возьмем некрасивого человека и заставим его делать то, в чем он мастер — поздравляю, вы синтезировали красивого человека. Толик пел все рок-хиты, ни секунды не лажая. Соня сказала: «чувак, ты классно поёшь!» и обняла его. Он ответил: «Спасибо. А обнимашки от Нади?» и посмотрел на меня. Неплохая попытка, парень. Я похлопала его по плечу. Мы спели много, очень много песен: Knockin on Heavens door, Rape me, Help, Californication, Rock'n'Roll Queen, ещё была «Стена» Pink Floyd и два вида Иисуса: чёрный и персональный. Я удивляюсь, глядя на Толика, как можно запомнить такое количество песен. Меня вообще восхищают люди, которые могут петь и играть на гитаре одновременно. Мне это не дано. В перерывах между песнями мы спускаемся в курилку. Не сказать, что это прям курилка, просто лестничный пролет. Но в общаге всё курилка — любое место, где стоит пепельница. Сейчас доп. сессия, здесь только самые веселые студенты. Мы познакомились с парочкой таких. Они в заношенных спортивных шортах, полуспальных футболках вроде тех, что раздавали на благотворительном забеге РЭШ, с бардаком на голове, короче, выглядят по-домашнему. Все такие же красивые, как Толик. Один из них, толстенький, с высоким голосом — вылитый чувак из комедии «Суперперцы». Я шепнула это на ухо Никите, он засмеялся и сказал «да-да-да». А потом улыбнулся мне так очаровательно, что я на минуту выпала из реальности и вернулась только, когда Соня сказала «пойдём». Поднимаемся наверх. Парни учат меня вступлению из песни: 0-3-5-0-3-6-5-0-3-5-3-0. Это, кажется, Pink Floyd. Заходят два чела, которых мы встретили в курилке, и они (тут мы с Соней просто рухнули от смеха!) — причесались и приоделись! Теперь на одном красная футболка с круглым гербом, на втором — свежий серый кардиган на пуговицах — да, видимо, девушки в этой общаге не частые гости. В комнату подтягивается народ, тащат выпивку, знакомимся, кто-то приносит ещё одну электрогитару, становится громче. В комнате полно людей. Я мучаю струны. Соня уже довольно пьяная, трогает и гладит мои волосы, говорит, что они классные. Я не хочу на этом концентрироваться, пытаюсь перевести внимание на гитару. Но чувствую её касания и, чтобы остановить это, встаю и наливаю ещё вина. Дальше ночь пошла отрывками. Вот я и Соня идём по длинному коридору. Стены с толстым слоем зеленой краски, я на ходу барабаню пальцами. Соня смеется, висит у меня на шее и говорит: 23

— Мы останемся с тобой вдвоем, нам никто не нужен. Давай будем только вдвоем. Будем вместе. Давай? Она несерьезно, но эти слова меня смущают. Я отшучиваюсь, говорю: «Мне нельзя». Соня уже совсем некондишн. Я поняла это ещё тогда, когда она в пустом женском туалете пела песню «Надюшка-Наденька, красивые глаза», и микрофоном ей служил вантуз. Не знаю, стоит ли говорить ей, что мне нравится Никита. Я в дрова. Она тоже. Может быть, это не настоящая любовь? Любимые слова моего питерского друга-наркомана, его совет, который мне так и не пригодился. «Если решишь попробовать таблетки, будь осторожнее с экстази. Помни: это не настоящая любовь, утром она пройдёт». Сейчас я пьяная в такие щепки, что только это и вертится в голове. Осторожнее с алкоголем. Это не настоящая любовь. Утром она пройдёт. Позже, часам к трём ночи, Соня вдруг начала нервничать. Загоняется, пытается уехать и вызвать такси. Как будто кто-то переключил рычаг с «веселой Сони» на «злую Соню». Ближе к утру она с Никитой куда-то подевалась. Пытаюсь не думать об этом, стою в курилке. Рядом со мной парень в белой футболке, на ней рисованная обезьяна в цилиндре. Студенты говорят на свои темы, почти всегда одинаковые: кто из преподов нормальный, на какие пары можно не ходить, «а ты что не сдал?», «а кому сдавал?» Я спрашиваю у того парня в футболке: «Это у тебя обезьяна?» «Да. Моя бабушка думает, что это бульдог». Мило. Парень симпатичный. Он поглядывает на меня. Познакомиться? Нет, слишком пьяная. Еле держу стакан. Кто-то наверху поет грустную песню. Иду искать пустую комнату, чтобы лечь спать. Лежу в кровати на верхнем ярусе и понимаю, что я здесь не одна, слышу, как они перешептываются. Они сидят на одной кровати… фак... Никита и Соня... Соня и Никита. На соседней кровати. Пытаюсь подслушать, но ничего не получается, и это меня злит. Чувствую себя ужасно. Как будто в меня выстрелили из двустволки, и я при этом осталась жива. Они через письменный стол от меня. Не понимаю, что происходит. И никогда не узнаю. Подождите. Почему меня это волнует? Поток мыслей резкий как рвота — она любит его, а он её? Нет. А мнето что? Кого к кому я ревную? Кажется, начинаю слышать... разобрала вопрос Сони «И что ты думаешь делать?» А он, как назло, начинает говорить тихо-тихо, так, что ну ничего не понятно. Я хочу свеситься через перила кровати и крикнуть на него: «ГОВОРИ ГРОМЧЕ!». Ненавижу это дерьмо. Ненавижу. Сейчас они сидят в позе лотоса, и с ними лысый мужчина, похожий на Мистера Пропера. Ох, нет, мне всё это снится. Сейчас вырвет от злости. Больше не могу. Полный треш, сердце сейчас разорвется. Пить и курить одновременно? Знаю, практикую.

Утром стало яснее, хотя злоба никуда не делась, она просто упала на дно, как распухшая чайная заварка. Горькая и ненужная. Я проснулась, когда Толик громко возился с кружками. Села за стол и уткнулась взглядом в стену, на которой висит бумажка со стихами. Вернее, две бумажки: на одной стихотворение Тютчева, а на другой то же самое стихотворение, только на английском. Видимо, кто-то таким образом учит стихи.

24

SILENTIUM(это название) Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне... После слова «оне» мне стало дурно (без обид, Фёдор Иванович, это не оценка стихотворения, а моё состояние). Не знаю зачем, но я сфотографировала этот листик. Наверное, чтобы не разговаривать с Толиком, типа делом занимаюсь. Будни интроверта. Мы пьем кофе. Говорить с ним всё-таки придётся — у меня разрядился плеер. Нужно зарядить его раньше, чем я сяду в электричку.

— Да, — говорит Толик, — без проблем. Я протягиваю ему плеер, но в последний момент понимаю, что не хочу отдавать своё сокровище. И получилась такая вроде игра, знаете, когда даешь человеку вещь, он за неё хватается, а ты вместо того, чтобы отпустить сжимаешь сильнее, и такой «аха-ха, обломись». Это очень смешно, да. Но я не специально. Сейчас я вам расскажу про плеер, хоть вы меня об этом и не просили. Я люблю свой плеер. Он похож на флешку. Это такой прямоугольный чёрный корпус с металлическим колечком, которое можно надеть на палец и потом не снять. Плеер называется Cowon, и внутри у него четыре гигабайта заполненной памяти, из которых почти всё музыка и 2 мегабайта — мой личный дневник за последние пять лет. Всё, что я пишу — я пишу в него. Всё, что вы читаете, написано в него. На этом плеере вся моя жизнь. И я люблю этот плеер, как только может женщина любить кусок пластика. И вот он у Толика в руках. А Толик вдруг говорит «Но в нашей комнате нет компьютера, я могу отнести его ребятам». Каким ещё ребятам? Толик, конечно, не знает всю драматургию ситуации. Да и ребята вряд ли знают, так что бояться нечего. Ладно. И мы прошли пол-общежития, три длинных коридора, пока нашли нужных ребят. Дверь слева, дверь справа, дверь слева, дверь справа... кухня. Дверь слева. Дверь справа. Не люблю коридоры. Мы вернулись. Соня и Никита всё так же спят на кровати в одежде. Они проснулись только когда я, стоя рядом, спросила у Толика шепотом: «У тебя есть маркер?». Я хотела нарисовать им усы. Соня тут же сказала: «Я всё слышу!» и открыла глаза. Завтракаем вчетвером. Этот бутерброд с сыром возвращает мне любовь к жизни. Немного мутит и хочется в душ. Соня смотрит в зеркало, а потом на меня и спрашивает: «Как у тебя получается так хорошо выглядеть?» Я отвечаю «Ой, ну прекрати!» Сама не понимаю, как я могу выглядеть красиво, когда на душе так погано. Наверное, это всё от моего кокетства. По пути к платформе Толик спрашивает, понравилось ли нам. Я отвечаю, что было неплохо. Потом он вспоминает про плеер и бежит как оголтелый обратно. Ясный зимний день и много голубого неба. Мы в придорожном ларьке. Никита покупает сигареты, от которых меня уже тошнит, я беру шоколадку-пикник, длинную как скалка. Поезд подходит, прощаемся с ребятами, Толик еле успел вернуться с плеером. Никита остается здесь, потому что проспал все пары. Я организую обнимашки, чтобы на прощанье почувствовать запах Никиты, а Толик в свою очередь пытается обнять меня. У него не получается. Лошара. Теперь в прохладной электричке мы вдвоём, я и Соня. Пусто, кроме нас пара человек в 25

вагоне. Серые кресла под цвет моих сапог, а сапоги у меня под цвет сумочки. Мне нравится этот вагон, он мне идёт. Светло, как на севере в полярный день, во всех окнах плывёт снег. Соня просит и отламывает у меня кусок шоколадки, мне не жалко — я люблю, когда она ест мою еду. Честно. Смотрит в окно. Немного говорим о том, что было вчера. Я спрашиваю, почему она загналась где-то в три часа ночи — она сползает с темы. Я спрашиваю, чем закончилось выяснение отношений с Никитой — она говорит, что он недавно расстался с девушкой, ему тяжело, между ними ничего не может быть, они будут друзьями. Дальше улыбаемся и молчим, я пишу в блокнот, пытаюсь послушать музыку. Вот я и узнала. Что теперь? Мне почему-то от этого не легче. Не тяжелее. Вообще никак. Не нужно рассказывать ей про то, что мне нравится Никита. Просто не говорить. Это не противоречит моим жизненным принципам, которых у меня, кстати, нет. Эта любовь пройдёт. Не этим утром, так другим. Она сидит в интернете со своим 4 джи и показывает мне чью-то запись вроде шуточного объявления «сниму угол в любовном треугольнике». «Забавно», — говорю я. Это весело. А знаете, что ещё весело? Если бы она узнала мои мысли, возможно, эта шутка показалась бы ей не такой смешной. Дальше едем молча.

Глава 5 Черт побери, этот парень что, собрался с нами жить? Никита опять едет к нам. Сейчас десять вечера, а когда мы расстались, было два. Я не против. Весь день я провела с Соней. Гуляли по Камергерскому, говорили о любви, пили кофе в Старбаксе. Мне нравится с ней жить. Каждую секунду так комфортно, как с собой. Это судьба улыбается мне, после долгих лет нервного проживания с родителями. Сейчас я чувствую себя в эмоциональном санатории. За долгое время Соня — первый человек, который меня не бесит. Скоро придёт второй человек, Никита.

— Как тебе Никита? — вдруг спрашивает Соня.

— Никита? Этот Никита? Который сейчас приедет? (Ну а какой ещё? Ты вообще много Никит знаешь? Вряд ли Соня спрашивает про крёстного или однокурсника, которых она, кстати, не видела).

— Да, этот.

— Он хороший парень, — отвечаю быстро и серьезно. Не спалилась. Перевожу взгляд на булочную. Мы идём по второй Тверской-Ямской. А может, по третьей. Не пойму.

— Знаешь, — говорит Соня, — он мне сначала очень нравился. Мы весь январь переписывались, это было так круто. Но когда мы встретились... я поняла, что это совсем не то. Он слишком похож на сама знаешь кого (на её бывшего), и это уже сама знаешь что... (не знаю, но догадываюсь). Соне сейчас тяжело. На выходных она даже была у психоаналитика. Сказала мне по секрету. Видимо, я ей очень близка. Вряд ли скажет это кому-то ещё. Говорит, у неё проблемы: не может забыть прошлое и боится, не знает чего. Мне кажется, ей просто нужен парень.

— Я знаю, — кивает Соня, — нужен. Но это так трудно, найти человека без пустых предрассудков. Как быть? Он (её бывший) был таким чувственным. Мы ругались, плакали, 26

потом целовались, иногда просто набрасывались друг на друга. Это была настоящая страсть. Понимаешь? Понимаю. Она продолжает: — Мне нужен парень, который бы не пытался меня контролировать. И я не буду от него ничего требовать. Чтобы мы могли в любой момент уйти друг от друга. Я даже не стану спрашивать, к кому. Я смогу, я знаю. Настоящая свобода, понимаешь? Я хочу быть свободной, максимально свободной… как… что называют символом свободы?

— Статую Свободы?

— Как птица, да. Я не хочу этого занудства, разговоров про ипотеку... Я хочу страсти, драйва. Чтобы можно было с ним отрываться в среду днём, а не в пятницу вечером, чтобы мы могли болтать и летом гулять всю ночь по набережной. Чтобы он мог накуриться и не жаловаться, что ему завтра рано вставать. Хочу такого парня, который сможет рисковать, делать необдуманные поступки... пить…

— Заложить квартиру, — подбрасываю я.

— Накурить детей…

— Продать детей.

— ... да, пропьет детей и бросит меня одну, — Соня задумалась. Проходим мимо парка, где валялись в снегу — сейчас там полно людей.

— Но не могу я хотеть того, к чему меня не тянет. Это как есть шпинат, потому что это здорово. Кто станет есть шпинат по собственной воле?

— Будет. Тот, кто понимает, что болен, — отвечаю я. На этих словах мы зашли домой. Сегодня я поняла три вещи. 1) Соня мне доверяет. 2) У Сони нет серьезных планов на Никиту. 3) Я до сих пор не понимаю, к чему всё идёт у нас троих. Почему Никита к нам зачастил? Может, он в меня влюбился? Довольно нескромно с моей стороны. Я никогда не считала, что в меня просто влюбиться, но Соня уверена, что я красивая. Мне бы её уверенность. У Сони есть качества, которые не помешали бы многим мужчинам: она смелая, решительная — настоящая ведущая сила. Когда на концерте мы пробираемся через толпу к сцене, Соня берет меня за руку и идёт впереди. Так всегда: я, она и её рука, которая кудато меня ведёт. И вот Соня убеждает меня, что я симпатяга. «Посмотри, куда бы мы ни заходили, все мужчины смотрят на тебя». Я замечала, но всегда думала «видимо, с прической что-то не так». И медленно поправляла волосы, как в рекламе. Мужчины от этого смотрели дольше. Теперь я понимаю: может, и так. Может, я действительно ничего. Все мои прошлые парни говорили мне то же самое, но я им не верила. Ведь они любили меня, с чего вдруг человеку, который любит тебя, говорить тебе правду, так? Может, и Никите понравилась моя внешность. Хорошо бы. А что если не хорошо? А вдруг Никита такой, как Глеб? Глеб — это молодой ученый-политолог, лучший друг Сони. Сейчас будет немного пошловато, но мы же тут все взрослые люди, да? Когда я увидела Глеба в первый раз, мы мило побеседовали, он сказал мне, что я интересный человек с хорошим чувством юмора, а, как только я отошла, спросил Соню: «Как ты думаешь, она согласится на секс втроём?». Это мне потом рассказала Соня, с таким вопросом-утверждением: «Ну ты же не согласилась бы?». Нет. Ты что. Глеб не симпатичный, и у него совсем нет вкуса в одежде. Помнишь ту его шапку, которая была настолько ужасной, что ты её спрятала, ахаха. Да и 27

вообще, я... ты... мы... это... как-то странно... Нет, не согласилась бы. Ты ведь тоже отказалась? И тут Соня здорово замялась. И вот теперь Никита появляется у нас каждый день. Не то чтобы я очень против, но мне нужна информация, чтобы быть готовой ко всему. Нет. Нет. Ну, нет же. Всё-таки Глеб — чёртова питерская богема. Никита не такой, он намного серьезнее и... чище. Вот он сидит передо мной. Мы втроем на кухне, ужинаем. Никита ест, и у него всё остается на губах: кусочки петрушки, специи. Нет, этот парень не может замыслить что-то коварное. Я смеюсь над ним, показываю, где нужно вытереть, он вытирает, но всё не там. В итоге вытираю сама. На ужин вок-лапша с острой курицей, овощами и пряным соусом, который нужно добавлять отдельно. Но Соня не добавляет, жует всухомятку, хотя... Я говорю: «На, добавь соуса», а она «Нет». Не понимаю, почему она капризничает. Всё же было нормально. Соня напряжена. Но нам хорошо втроем. Знаю, что уже десять раз об этом говорила. Это не потому, что я тупая (хотя от этого никуда не денешься), просто хотела сказать, что сегодня тоже. Если бы вселенная состояла из нас троих, в ней была бы гармония. Кажется, я поняла, как можно это описать. Сейчас попробую. В детстве я посмотрела фильм про переселение душ и подумала: «да как так?!» Население Земли постоянно растёт. За какой-то период, небольшой по вселенским меркам, численность людей выросла в три раза — что получается? Две трети рождается без души? Или, может, каждый рождается с одной третьей частью души. Душа распыляется по миру? И вот сейчас как будто бы одна такая душа, рожденная в трёх разных местах, скитаясь, собрала себя в одну точку, здесь в Москве. Это и есть мы. И, хотя Соня сегодня ведет себя с холодком, всё круто.

— А давайте поиграем в свободные ассоциации, — предлагает она. — Я буду говорить вам слова и записывать первое, что вы скажете. Отвечать нужно быстро, игра на время.

— Психоаналитик научил? — подшучивает Никита. Я молча поворачиваюсь к нему и понимаю, что Никита, чёрт побери, тоже знает секрет про психоаналитика. И, видимо, узнал об этом раньше, чем я. И, видимо, Соня считает его более близким другом. Хотя они знакомы... месяц! А мы два года. Ну, здравствуйте. Успокойся, не подавай вида. Ладно, играем. Соня настроена серьезно. Включила секундомер, взяла лист бумаги и ручку. Она называет слова, рандомные и простые. Никита хорошо справился. А вот мои ассоциации ей не понравились.

— Ты портишь игру. Что? Как? Нельзя же винить человека в ассоциациях — они же бессознательные!

— Это нечестно, — налегает Соня, — зачем ты отвечала в стихах?

— Но это первое, что приходило в голову! — оправдываюсь я и тихо добавляю, — может быть, у меня стихотворный дар…

— Послушай, что ты ответила: Мир — мечта. Грех — бред. Бог — пустота.

— Я всё объясню, — говорю, — смотри. Мир-мечта: это у меня с детства такая мечта — 28

мир во всем мире. Дальше. Грех-бред, потому что грех — это бред, человек приходит в общество, а ему такие: «слушай, мы тут придумали кое-какие правила, так вот по этим правилам ты — лох и всем должен».

— А почему Бог — пустота? — аккуратно спрашивает Никита, гораздо добродушнее, чем Соня. Они как злой и добрый полицейский на перекрестном допросе.

— Не знаю. В детстве я ещё как-то представляла Бога, а сейчас у меня на этом месте пустота. Никита вспоминает: — Сартр писал: «у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её...»

— Вкусняшками? — обрываю я.

— Да. Мы с Никитой смеемся.

— Короче! — прерывает Соня наш милый смех и перетягивает внимание на себя, — Мы решили сделать паблик. Никита заинтересован.

— Будет называться «Русский православный цирк». И там будут шутки про фокусы с появлением автомобилей у священников.

— И исчезновением часов у Патриарха, — подбрасываю я. Ну и спертые из других пабликов, как обычно.

— Круто! — говорит Никита, — админы делают миллионы на пабликах. Тем более на таких горячих темах.

— На то и расчёт, — говорю я, — срубим денег.

— «Мир во всём мире» — передразнивает меня Соня.

— Заработаем, — серьезно отвечаю я, — станем миллиардерами, купим все страны и объединим в одну! Эти двое смеются. Никита снова переключается на меня.

— Ты до сих пор веришь в свои детские мечты?

— Да. А ты?

— В общем-то, да. Я мечтал найти ответы на вопросы. Я и сейчас мечтаю об этом, но вопросы уже другие.

— Понятное дело. Я вот честно верю, что мир во всем мире возможен. Да. Я правда так думаю. Не надо мной смеяться. У вас самих-то есть мечты и цели? Какие они?

— И вообще я люблю людей, — продолжаю я, — Всех люблю. Я бы хотела посвятить жизнь человечеству.

— Лучше умри за наши грехи, — злобно смеется Соня.

— Заколебёшься за ваши грехи умирать.

— А ты попробуй.

— Даже пробовать не буду. Никита хохочет над нами, а потом вдруг предлагает: — А давайте посмотрим «Криминальное чтиво». И это символично. Никита прервал наш диалог, такой же пафосный и комичный, как все 29

диалоги в «Криминальном чтиве». Наверное, это продолжение ассоциативного ряда Никиты. Прекрасного ассоциативного ряда, ведь у него такие хорошие ассоциации, не то, что у некоторых, правда, Соня? Она не читает мои мысли. Хорошо, загружаем «Чтиво». Когда в фильме стреляют с вытянутой руки, а потом разговаривают о Библии, это всегда хорошо. Но мы дошли только до середины фильма, хотя лично я внимательно смотрела первые десять минут, а остальное время думала, специально ли Никита коснулся моей руки. Его территориальная близость меня с ума сводит. Дальше хуже. Ему стало жарко, он снял рубашку и остался в футболке. Сейчас, когда он вышел, Соня зачем-то поднимает рубашку с дивана. Зачем-то протягивает мне. Наверное, чтобы я повесила в шкаф. Я зачем-то беру из её рук и зачем-то нюхаю. Я вообще всё нюхаю, что мне дают. Даже в гостях, когда меня чем-то угощают, я сначала понюхаю, а потом поем. Хозяйки на это обычно обижаются, но речь не о них, а вот о чём — я подышала рубашкой. С этого и начинается вся история. История про девушку-оборотня. У меня проступают жилы, вырастают когти, округляется спина. Подшерсток лезет. Я втянула запах с закрытыми глазами, а когда открыла их, зрачок стал узкий как у змеи. В комнате Соня, и она смотрит на меня. Всё окей. Все предметы на месте, как раньше, и я это я.

— Э-э... ну как? — спрашивает она. В моей голове одна фраза из фильма: «Вставляет точь-в-точь как первоклассная дурь».

— Нормально, — говорю. Ой, зря ты, Соня, дала мне рубашку. Зря. Как только мы с Никитой на секунду остаемся одни, я экстренно выпрашиваю рубашку. Он отдает взамен моего любимого свитера с оленями. Его рубашка пахнет... красотой. Если бы у древнегреческих скульптур был созвучный их идеальной красоте запах, это был бы именно такой запах. А я бы больше времени проводила в Пушкинском музее. А теперь момент истины этого дня. Соня и Никита вышли покурить на лестницу, пока я умывалась, и долго не возвращаются. Ладно, посижу на кровати, в пустой комнате. Нет, выйду. Иду к двери на цыпочках, немного качаясь от стука сердца и страха, первыми словами, которые я услышала, были: «Ты можешь серьезно мне ответить? Только на полном серьезе». Это говорил Никита. Соня молчала. «Что если я ... с Надей?» Я затаила дыхание. Ну почему я не услышала самое важное, блин, слово?! Что это было за слово? Уйду? Останусь? Пересплю? Станцую? Ладно, тише, что Соня ответит? «Ну сам-то ты как думаешь?» Молчание. «Конечно, мне будет неприятно как девушке...». Дальше я не стала слушать, потому что побоялась, да и Соня говорила слишком тихо. Возвращаюсь в комнату, быстро сажусь за ноутбук, надеваю наушники, как будто так и было. Заходит Никита и тоже садится за ноутбук, только за свой.

— Вы бы потише говорили, — замечаю я.

— Да? Молчим. Я снимаю наушники.

— А что ты слышала?

— Я? Я слушала песню, — прикидываюсь глухой.

— Нет. Что ты услышала?

30

— Ничего. Просто громко. На лестнице слышно. В ванной слышно. Сидим дальше. Проходит минута. Я спрашиваю: — А что Соня ответила?

— М? Он молчит, я молчу, и мы ходим по тонкому, очень тонкому льду.

— Если ты хочешь узнать что-то конкретное, тебе нужно просто задать конкретный вопрос. Эту самую фразу я сказала ему полчаса назад, когда он пытался окольными путями узнать у меня нечто сокровенное. Вот сученок, меня моим же оружием. Сладкий сученок… Соня заходит. Она переоделась, и мы ложимся спать. Разговариваем про компьютерную игру «Червячки», про базуку и Супер-веревку, которую почему-то называем «супер-резинка» и хихикаем. Чёрт знает, что, но забавно. Нужно как-нибудь сыграть в «Червячков». Тем более в эту игру можно играть не только вдвоем. Хочу уснуть, но сердце бьется слишком быстро.

Глава 6 Признаться честно, на выходных я немного скучала по своей богадельне. Сегодня понедельник. Сижу в кабинете Марии, так как сама она заболела. Закинув ногу на ногу, читаю православные глянцевые журналы. Оказывается, такие бывают. Сканирую те страницы, на которых упоминается наша компания, чтобы заполнить на сайте раздел «Пресса о нас». Их довольно много, этих журналов с названиями вроде «Фома», «Наследник». На обложках то и дело мелькают актеры и ведущие, а я думаю: «И этот православный? И эта? Том Хэнкс?». Отвлекаюсь на заголовки. Молитва в большом городе — как победить мегаполис? Христианство и магия — несовместимы! О несчастных и счастливых — что обещают друг другу влюбленные? Особенно меня повеселила одна обложка: крупное фото ремня с металлической пряжкой и рядом надпись «Тема номера — Как любить детей?». Наверное, есть в этих журналах над чем потешиться. Почитаю на досуге. Но не сейчас. Сейчас я буду рыться в кабинете Марии. Полки с книгами, начнём с вас. Так. Целая книга черно-белых фотографий монастырей. Тоска. Тлен. Безысходность. Дальше. «Псалтирь» (всегда читала это слово как «пластырь») книжка без картинок, пропускаю. «Русская иконопись», с картинками, уже лучше. Открываю первую страницу — что-то про Смуту. Помню, в школе писала доклад на эту тему. Ну-ка: «Трехдневный пост и усердная молитва перед Казанской иконой Божией Матери преклонили Господа на милость, и на следующий день ополчение выбило поляков из Китай-города, а через два дня был освобожден Кремль». Однако. В школе нас по-другому учили. Так. Что тут ещё? Церковно-славянский словарь? Скукотища. Так. А это что? Тонкая брошюрка времен перестройки «Как провести Рождество и святки». Открываю первую страницу — оладьи капустные. Полистала ещё — вареники с картошкой. Ну всё. Это знак, пора обедать. Выхожу из кабинета и встречаю очень любезного пожилого мужчину с седыми усами. Он похож на почтальона Печкина. На довольного жизнью почтальона Печкина. На Печкина, у которого уже появился велосипед и зверушка, которая ждёт его дома.

31

— Вы уходите? А я как раз к вам. Он оказался инструктором по пожарной безопасности. Я сразу запомнила его имя, тут даже не пришлось сильно напрягаться потому, что зовут его Александр Сергеевич.

— Вы ведь Надежда? Наденька, тогда пойдёмте вместе отобедаем, а потом я вас займу буквально на полчасика. Идём. Но сначала я заглядываю в уборную помыть руки. Приходится немного подождать: раковину чистит старушка. Ещё в прошлый раз я заметила, что здесь, на третьем этаже этого ветхого кирпичного здания у храма, живут люди. Наверное, она одна из них. Не знаю, кто они, но я точно видела двух девушек. Старушка замечает меня и улыбается. Вытирает зеркало, вид у неё абсолютно счастливый. Я мою руки.

— Одна девочка повыше, а другая пониже, — смеется старушка и показывает на следы зубной пасты вверху и внизу. Я тоже улыбаюсь, хотя внутри у меня легкий диссонанс. Этим утром я радовалась, что Соня теперь встает позже меня, и я могу спокойно чистить зубы, не вытирая за ней зеркало. Потому что она всегда пачкает зеркало. Всегда. Не понимаю, как так можно? Ну почему нельзя отодвинуться на полшага или чистить зубы над, чёрт побери, раковиной? Или хотя бы убрать после себя. После меня всегда чисто. И как вообще можно быть довольным жизнью, когда вытираешь за кем-то зубную пасту? Но сейчас передо мной эта счастливая старушка, и мне на секунду не верится, что мы с этой бабушкой — один биологический вид. Ладно. Прихожу в трапезную, Александр Сергеевич уже обедает. Начинает меня расспрашивать.

— А вы работаете в интернет-магазине?

— Можно и так сказать. Вообще я занимаюсь продвижением, — вижу, он не знает такого слова, — я делаю так, чтобы больше нужных людей в интернете узнали о нас. Это часть маркетинга, я интернет-маркетолог. Хотя на прошлой работе моя должность звучала как «менеджер по развитию». Проще говоря, делаешь всё, что только можешь. «Альфа и Омега вашего интернет-магазина». Интересно, если бы я так и написала в резюме, меня позвали бы сюда на собеседование? Так или иначе, я уже здесь.

— О, это хорошо, это полезно. А я как-то давно подрабатывал в нашем интернетмагазине курьером. И, знаете, работа сложная, но есть в ней один очень приятный момент, когда вручаешь человеку изделие, — он так и сказал «изделие», а не товар. — А он на него смотрит и радуется. А как они радуются! — он расплылся в улыбке. — И самому светло на душе становится. Я много потом должностей сменил, но эту всегда с радостью вспоминаю.

— Вы с самого начала в компании?

— Да. Как и многие прихожане. Приход, да. Потом мастерская открылась, и я, знаете, то там помогу, то здесь.

— Значит, вы давно в церкви?

— В храм хожу? Получается, давно.

— И вам всё нравится? Я посмотрела на него. Он посмотрел на меня. Он не понял, к чему я клоню.

32

— ... ну там… что в церкви происходит… Надеюсь, мне не придётся перечислять, а то до завтрашнего утра не управлюсь.

— Что вы, Надюшенька, — замахал он, — мне бы с самим собой разобраться. Как батюшка Серафим говорил? — Он улыбнулся, как будто вспомнил друга. — «Спаси себя, и хватит с тебя». Ну да, я бы ещё спросила ту бабушку, которая мыла зеркало. Ладно. В трапезную заходят несколько мужчин. Садятся обедать и что-то горячо обсуждают. Александр Сергеевич тоже подключается к их разговору. Я само собой слушаю. Они принесли свежие новости — о менеджере, по имени Ксения. Дело в том, что один из человек, который закупал наши изделия у Ксении, скажем, по 2 рубля, продавал их на своем сайте, скажем, по 2.50. И всё бы хорошо, но на нашем сайте эти изделия стоят 5. А это уже непорядок. Генеральный директор, как полагается, расстроилась, да ещё и решила, что Ксения была в курсе и такие дела проворачивала с пользой для себя. То есть она им по 2 рубля, они продают по 2.50, и 10 копеек дают ей. Тоже обычная схема, но, на самом деле, такого не было. Ксения не знала, что те продают подешевле. Она услышала об этом только сегодня от генерального директора по телефону. Вот такая история. Забавно, как взрослые бородатые дяди переживают за Ксению. Александр Сергеевич тоже проникся, охает. Хотя ему-то что? Не знаю, какое отношение эти мужчины имеют к ситуации, но инструктор по пожарной безопасности здесь точно не при делах. Взволнованный получился обед, но он закончился. Потом идём вдвоем, но не в кабинет Марии (тем более что там ничего интересного), а в большой кабинет, в котором я сидела в прошлый раз. В коридоре прижимаемся к стенке, чтобы пропустить двух мужчин в серых рабочих куртках. Они заносят в кладовую высокий картонный стенд в виде цыплёнка с дыркой для лица. У таких стендов есть мудрёное название на «Т», и я, блин, обожаю эти штуки. Борюсь с желанием пойти за мужчинами и попросить сфоткать меня в цыпленке. Но нет. В кабинете слушаю инструктаж внимательно, потому что он со мной не просто вежлив, а ласков, как с внучкой. Стараюсь не отвлекаться, хотя меня то и дело смешит его язык: технические термины вперемешку с христианской речью.

— Милостью Божией, у нас тут все провода изолированы…

— … храни тебя Бог от прямого поражения электрическим током, страшная вещь.

— Не приведи Господь, случится пожар, поэтому везде, куда заходишь, подмечай пути эвакуации. Теперь я знаю, кто автор того объявления на микроволновке «братья и сестры, вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки». Под конец своего монолога он сказал: «Храни тебя Бог, искренне надеюсь, что у тебя всё будет хорошо». Уютный человек. Чувствуется в его словах такая забота, какой я давно не видела, даже у людей, отвечающих за пожарную безопасность.

— А теперь, Ксения, я к вам, — с этими словами он оставляет меня и подходит к оптовому менеджеру, которая сидит неподалеку.

— Я ведь тысячу раз проходила инструктаж, — смеется она.

—А я по другому поводу, — улыбается Александр Сергеевич. И тут у меня в голове схлопнулось. Ксения из рассказа в трапезной и Ксюша оптовый 33

менеджер, которая в прошлый раз угостила меня коврижкой — один человек. Она сидит слева от меня. Подслушиваю, о чём разговаривают.

— Я не понимаю, как так получилось. Я даже представить не могла. Этот человек был здесь, каждую неделю приходили и так бесстыдно мне в глаза смотрел. А он её утешал и подбадривал. За несколько часов сменилось ещё человек семь, таких, кто приходил её выслушать и помочь. И все они, даже те, что со стороны выглядели сурово, в разговоре оказывались добряками. Меня, мягко говоря, удивило, такое теплое отношение между менеджерами в коллективе. А симпатичный Роман, с которым я тоже познакомилась в прошлый раз, вообще на полминуты её обнял. А дальше вообще улёт. Представьте двух мужчин в офисе, которые целуются в щеку при встрече. Я вот смутилась. Но Гугл мне помог. Наверное, я первый человек, который забил в строку поиска «христиане целуются три раза мужчины что это». Троекратное христианское целование. Обычное приветствие в христианской общине. Я и раньше половиной мозга понимала, что они православные христиане, и у них тут, вроде как, община. Но именно сейчас я, наконец, спросила себя: «Что я тут делаю?» А главное — почему мне здесь нравится? Мне нужно контролировать всё вокруг, чтобы их доброта не засосала меня в мир, из которого я уже не смогу вернуться обратно. Это страшно. Но. С другой стороны, я здесь, я вижу этих людей, открываю нечто новое. Они поособому спокойны, как будто нет ничего, что может сильно испортить им жизнь. Они радуются. Чему они радуются? Просто жизни? Своей однотонной жизни? Мне сложно это понять. Но в какую-то секунду я хочу бежать за ними, как Нильс за дикими гусями и кричать: «Эй, христиане, возьмите меня с собой в радостную жизнь!» Сеанс моих мыслей прерывает двухметровый батюшка, который заходит в кабинет. Нереально высокий, просто как Пётр Первый. Мы разболтались. Рассказал, как в начале работы мастерской налаживали поставки в регионы.

— Приезжаем, значит, каждому менеджеру по закупкам, — по Хэд Энд Шолдерсу. Шампунь такой. Что с ними творилось! «Это же тот самый Хэд Энд Шолдерс! Машка, поди, глянь, что нам московские подарили». Довольные, и все наши изделия сразу закупали. Они этот шампунь только по телевизору видели, а его уже месяц как у нас в Подмосковье разливали. Ахаха! Даа-а, сейчас такой номер, конечно, не пройдёт. Его отвлекала Ксюша, которая до этого разговаривала по телефону.

— Отец Сергий, я прямо-таки о вас молила.

— Вот я и пришел.

— Мне нужен ваш духовный совет. И они отошли. Через пару минут я получила сообщение от Марии — новое задание. Наконец-то что-то серьезное, а то я уже начала чувствовать себя офис-менеджером. Итак, мне нужно завести страницы бренда во всех возможных социальных сетях. Я буду заставлять людей лайкать крестики. Никогда бы не подумала. Поехали. Так, Фейсбук распознает лики на иконах как лица и предлагает мне отметить их как друзей. Нет, Фейсбук, кыш отсюда! Пойди займись чем-то более полезным, например, 34

переведи правильно окончания, неграмотная ты социальная сеть. Теперь Вконтакте. Только создала рабочую страницу, как начали добавляться в друзья всякие православные люди и приглашать в свои православные группы. «Таинство исповеди» хочет добавить вас в друзья. Эм, нет, Таинство исповеди, я ещё не готова. Удивительно, но православный «Контакт» огромен. Подписчики паблика «Православие», кто вы такие? ВК создан для того, чтобы деградировать и качать нелегальный контент, перестаньте тут духовно расти! Вижу под постом не ироничный комментарий, а слова «Пресвятая Богородица, моли Бога о нас!» и сразу ищу в чём прикол. Раньше я знала только в один паблик, содержащий в названии слово «православный» — «Православный мемасик». И, отбросив ненужную скромность, скажу, что была даже автором нескольких мемов для него. Первый про космос, второй про эволюцию, третий про Патриарха. И это не предел, скажу я вам. В итоге у меня получилась лента новостей, совершенно противоположная моей личной. Рабочая: «Бодрствуйте, стойте в вере, будьте мужественны, тверды. Всё у вас да будет с любовью». И моя: «Никогда не ложитесь спать, если вы поругались друг с другом! Бодрствуйте! Тогда вы сможете ещё и подраться». Оказывается, православные тоже любят картинки с мотивирующими надписями и цитатами. В основном, это слова из Библии или цитаты святых отцов. Окей. Пришло время делать первый пост. Возьмём цитату, в которой будут слова-аттрактанты, вроде «жизнь», «радость», «мама» (ставь лайк, если любишь маму). Например, вот эту: «Любовь долготерпит, любовь не гордится, любовь не завидует, любовь не превозносится, любовь не раздражается, любовь всё переносит, любовь никогда не перестает». Отлично. «Долготерпит» — что за слово такое? Может, без него, чтобы ровнее было? Ладно. Цветочки на заднем плане, легкий блёр, больше яркости, тень под белыми буквами, всем понравится. Отправила Марии, она ответила «Хорошо, и сделайте ещё какой-нибудь пост-разоблачение». Я напряглась. Кого будем разоблачать? Патриарха? «Про гороскопы», например, им понравится. Или такой «Можно ли с крестиком носить знак зодиака?» «Поймайте там какого-нибудь батюшку и расспросите». Окей, знаю тут одного. Пошла искать отца Сергия. Он сидит в соседнем кабинете и у стола с чайником, куда все складывают разные православные гостинцы из дальних монастырей — вроде сухариков, освященных на мощах — и перебирает пачки с чаем.

— Так, чего бы у вас выпить? — как всегда театрально говорит он, — Это у нас что? Чай «Благодать». Помогает при повышенном давлении, бессоннице, истерии, чего только не придумают, артрите, похмельном синдроме, это точно про меня, гастрите, язве, прости Господи, простатите. Пейте сами, — он отбросил пачку, — у меня 5 детей! Я подхожу и рассказываю.

— Пост? — переспросил он.

— Пост. Вам знакомо это слово? — говорю я, и только потом думаю.

— Да слышал, — улыбается он, — один раз. Он выслушал вопрос и ответил: — Отец Василий, он у нас богослов с образованием. Но он сейчас в тюрьме.

— За что?

— Спокойно. Работа у него такая. Заключённых исповедует. Я вот своё отисповедовался, 35

пришел сюда передохнуть, — он расселся в стуле поудобнее. — Но дело хорошее, а то у нас никто ничего не знает, но все православные. Ладно, давайте подумаем, — и перевёл стрелки на меня. — Сами как считаете? Работают эти гороскопы и совместимости? Я запустила мыслительные процессы.

— По мне так нет. Особенно мне нравится, когда говорят: «не сошлись характерами, потому что я телец, а он овен». Это как? Я сама лично не раз опрокидывала эту теорию — могу разругаться с человеком любого знака. Он усмехнулся.

— Да, знак зодиака с христианством не бьётся. Либо одно либо другое. Либо верим, что жизнь зависит от того, как встанут на небе звезды... Я начала записывать — Либо верим в Бога, который дал нам знания, как следует жить, но оставляет свободу, следовать ли нам им. «Красиво стелит» — проскальзывает у меня в мыслях. Мне даже на секунду захотелось выучить матчасть и стать такой же крутой, как отец Сергий. «Такой же крутой, как отец Сергий, — не думала, что слова в моей голове когда-нибудь сложится в такую фразу.

— Ох, меня сейчас понесёт, — он махнул рукой, — давайте на почту напишу? — Он достаёт небольшую книжицу в кожаном переплёте и листает её. — Вы мне пришлите этот вопрос, а я письмом отвечу. Он всё листает, в конце книги пошли страницы, сплошь исписанные именами, просто именами без телефонов и чего-то ещё.

— Это как в «Ералаше»? — решаю заполнить паузу. — Записываете тех, кто обидел?

— Да, — вздыхает он, — те, кто обидел, тут тоже есть. «Вот моя почта», — наконец показывает он. Я фотографирую. Иду обратно. Пока я болтала все православные паблики скопировали мой пост с картинкой себе. Проще — своровали. «Не воруй контента ближнего своего» — такой заповеди в Библии, видимо, нет.

— Какая красота! — вдруг говорит Ксюша. Я думаю, она увидела мой пост, но нет. — Идите посмотрите, какие мне новинки передали. Все, включая меня, дружно встали и подошли. Всего нас в кабинете было двое: я и один из бородатый дядей, который недавно целовался тут с другим.

— Смотри, и Крест, и образ, а внутри батюшка Серафим. А на обороте, видишь, «Радость моя, Христос Воскресе». Я взяла образки в руки. Выглядит стильно, я бы носила, если бы не крест и образ, и всё остальное. Интересно, что бы сказал Иисус, если бы узнал, что его образ вырезают в серебре и вешают на шею, чтобы защититься от зла? Держу образки, и только проскользнула мысль, что было бы нехорошо их уронить, как все они падают на пол. Поднимаю и думаю, есть у них какая-то молитва для такого случая? Что принято у них говорить, когда руки кривые? Ничего умнее «прости, Господи» мне в голову не шло. Говорю «извиняюсь». Ксюша помогает мне поднять и, заметив моё смятение, отвечает: «Да не переживай, ты же не нарочно». Действительно, я же не иконоборец.

— На конкурсе кривых рук я бы уронила приз зрительских симпатий, — ворчу я.

36

Ксюша посмеялась. Нужно сказать, что Ксюша мне сразу понравилась. Стройная, в приталенном синем платье к голубым глазам, и волной кофейного цвета волос. Она называет меня «дружочек» и угощает шоколадкой. А как только узнала, что я интернет-маркетолог и «ловлю в Сети людей», обращается не иначе, как «ловец человеков». Ксюша красивая. Я, поговаривают, тоже ничего. Если и так — её красота другая. Стендаль писал, что красота — это обещание счастья. Моя красота только и умеет, что обещать. Осчастливить мне мало кого получилось, а вот разочаровать или стукнуть лбами — пожалуйста. Как сказала мне школьный психолог, когда жестоко отшитый мной одноклассник ушел на неделю из дома: «Не научишься задумываться о жизни — так и будешь вредить людям». И она была абсолютно права: я не научилась задумываться о жизни. В Ксюшиной же красоте нет подвоха. Она такая, как есть, типа: «да, я красивая, и это не обман — я действительно буду добра к тебе». Потому что красота не должна никого губить.

— И сколько ты уже ходишь в храм? — спросила я. Мы болтали, и мне к чему-то пришлось слово «Ибица», я принялась объяснять ей, что это, но она меня остановила: «Я знаю, я там была». А потом добавила: «Когда бабушка в детстве привела — это далеко не единственный способ оказаться в храме. Не надо так думать». Хотела бы я сказать «я так не думала», но я так думала. Впрочем, откуда мне было знать? Я православных только в интернете видела. Там они... мудаками были.

— Шесть лет, — ответила Ксюша. В разговоре с Ксюшей мне понравилось отсутствие намёка на то, что она чем-то лучше меня. А она лучше. Некоторые люди на это все силы тратят в разговоре. А тут как будто обратный процесс — чувствуешь себя ценной, значимой. За это я даже готова простить ей походы в храм. Хотя, нет, это тот ещё зашквар. На дворе 21 век, кто вообще ходит в церковь? Ставить свечки, класть поклоны перед досками — как-то сильно упрощает картину мира. Не то, чтобы эта ситуация меня очень напрягала. Каждый выбирает заблуждения по своему вкусу. Жизнь сумасшедшая штука, кому-то удобнее придумать себе зависимость. Счастье рабов — рынок, где можно выбирать себе господ.

— А сколько стоит покреститься в нашем храме? — спросила я, намекая на то, что церковь существует только для выкачки денег.

— Бесплатно, — отозвалась Ксюша, раскладывая цепочки по пакетикам за соседним рабочим столом.

— А венчание?

— Тоже бесплатно. Всё бесплатно: свечи, записки.

— А почему? Она, наконец, подняла голову: — Такая позиция настоятеля, отца Владимира. «Ваш настоятель, что, уже накопил себе достаточно?» — думала спросить я, балансируя между желанием говорить прямо и нежеланием стать человеком, которого сторонятся с первого дня работы. Хитрый настоятель. Часть прибыли от мастерской идёт храму, и, видимо, на всё хватает, но как же не взять денег с людей?

— Это ведь жертвы, которые не нужны Богу, — сказала Ксюша как-то слишком уверенно. Когда это она успела у него спросить? — Богу ведь нужно измененное сердце.

37

— Богу сердце, священникам — деньги.

— Можно целый год в храм ходить и ни рубля не потратить.

— Да не.

— Да-да. Спорим?

— Давай, — говорю. — На что?

— На сэкономленные.

— Нужна конкретная сумма, давай — косарь. Мы пожали руки, менеджер по книгам разбил.

— Нужно сделать фотографию, — хмыкнула я, — первый поход в храм и через год. Как в полицейских хрониках, когда сел на героин, только наоборот.

— Хорошая идея.

— Я даже знаю как… Так я заполучила своё фото в образе цыплёнка. Когда мы возвращаемся по коридору из кладовой, Ксюша саркастично поучает: — Сидите в своих фейсбуках и ничего не знаете.

— Например?

— Что есть не какое-то лохматое суеверие, а живая вера. Интересный человек Ксюша — говорит обидные вещи, а не обидно.

— У меня нет фейсбука, — говорю я.

— А у меня есть. Примерно через полчаса рабочий день закончился. Отлично. Хватит на сегодня православия, пора идти тусить. Я собралась уходить, вынула «вилку питающего электрошнура из розетки» и в коридоре столкнулась коммерческим директором из главного офиса. Он пригласил меня в кабинет на разговор. Присаживаюсь. Сначала спрашивает, как идёт работа. Рассказываю, немного говорю, что мы с Марией запланировали.

— Видите ли, — прерывает он. — Мария не сможет работать, ей нужен отпуск по уходу за ребенком. Окей. Что ж.

— Нам придётся перенести отдел маркетинга в офис в Мытищах, — с улыбкой говорит он. — Вы как? Сможете ездить в Мытищи?

— Мне нужно время подумать, — я чуть посидела, потом встала и направилась к двери, он кивнул.

— Конечно. Если что, — он посмотрел на часы в мониторе, — я здесь ещё двадцать минут. Всё это неожиданно и для нас, и для вас. Вы ещё на стажировке, а уже такие перемены. Мы поймём, если вы откажитесь. Естественно стажировка будет оплачена. Но, честно, не хотелось бы с вами расставаться. Я вышла и поднялась на второй этаж в кабинет Марии — там осталось моё пальто. Задумалась, глядя в окно через решётку. Солнце светит, птица поёт. Все при деле. Поехать в святая святых православного производства и своими глазами увидеть, как всё устроено? Или не поехать, и пойти работать smm-щиком на телеканал, куда меня пригласили два дня назад? Однако роман о телевидении уже написан Артуром Хейли, а роман о православном маркетологе ещё нет. Но фиг меня потом позовут на телевидение — завтра этой вакансии уже не 38

будет. В дверь постучали, зашла Ксюша.

— Ну что, ловец человеков, много ты сегодня наловила?

— Кого-то поймала. Немного. Человек, может, сто.

— Так и спастись недолго. Я не смогла оценить глубины её иронии, но улыбнулась.

— Уже выходила на крышу? — спросила она.

— Нет. Как это сделать?

— Очень просто. Она простучала на каблуках ко мне, приподняла плечом старую раму и распахнула окно. Решётка откатилась наружу сама. Ксюша сняла обувь и аккуратно вылезла. Я посмотрела — крыша почти плоская, да и невысоко — второй этаж. Грохнусь — зайду обратно через дверь. Вылезла за ней. Красота, благодать, солнце греет. Какой же сегодня охеренный день. Закурить?

— Какой сегодня отличный день, — говорю, глядя вокруг. Ксюша соглашается. Кто его знает, какие там работники в Мытищах? Это здесь они у храма, все такие хорошие, не растерявшие благодать. Может, оно и хорошо в перспективе — для паблика. Ладно, чего я боюсь? Я ж писатель. Мы отбитые люди. Лезем во все истории. Арабский квартал? Надо прогуляться. Нелегальные бои роботов в Москве? Иду. Заброшенная психиатрическая больница в центре Питера? Я уже на третьем этаже, бегом сюда, смотри, что я нашла! Настоящий писатель, когда его ждут серьезные проблемы, не думает, как их решить, он думает: «Как всё это описать?». А меня явно ждёт нечто новое. Возможно, это сильно изменит меня. Князь Владимир говорил: «Я был зверь, стал человек». Эк его переключило. Вполне вероятно, что изменения необратимы. Но когда это я чего-то боялась кроме пауков?

— Это тоже относится к храму? — спрашиваю я и показываю на участок с деревянным домом, огороженный забором, у которого закудахтали куры.

— Не. Там человек живёт.

— Прям живёт?

— Да. Это его дом. У него и купить пытались и пару раз поджигали. А он всё равно тут живёт. Я смотрю на этот серый домик. Через реку Красная площадь. Вокруг отели, рестораны, бутики. И этот человек, который не хочет оставлять свой дом. Какие деньги ему предлагали? Страшно подумать.

— Вот умру я, а ангелы такие: «Эту в ад, она променяла православие на телевидение». Ксюша поморщилась: — Мой тебе совет: не высмеивай то, в чём недостаточно разбираешься. Начнёшь разбираться — так дико стыдно будет за собственное невежество. По себе знаю. Потом будешь вспоминать себя, как ребёнка, который лепетал ерунду.

— Почему ты так уверена, что я хоть что-нибудь пойму? — оскорбилась я. Ксюша рассмеялась. Улыбнулась и я.

— Я пойду, — говорит она. Правда. Рабочий день-то давно закончился.

39

— Давай. Я ещё посижу. Я хотела-таки покурить, но не знала, как она к этому отнесётся. К тому же здесь есть какая-то тайна. И я не про тайну ухода от налогов. Такая есть у любой компании. Мытищи... Буду каждый день из центра ездить туда, где даже волки бояться справлять свои нужды. Окунусь в российскую действительность. Хватит уже, не выходя за пределы садового кольца, прогуливаться со стаканом из старбакса от одного локейшена до другого, повторяя избитую шутку, что за Мкадом обитают мифические животные. Пора отбросить стереотипы и поехать в Мытищи. Возможно, я встречу василиска. Спускаюсь. Перед уходом заглядываю к коммерческому директору. Он уже ушёл.

Глава 7 Не подумав села в полупустой последний вагон, где ко мне подсел ублюдский дед и предложил 500 рублей за то, чтобы потрогать мою коленку. Сука. Ненавижу метро. И почему так мало? Не терпелось прийти домой и рассказать эту историю Соне. Но она оказалась не дома, а в суше-баре «Япоша». И, когда я подъехала туда, там был уже и Никита, сидел напротив — я вижу их через витрину. А они меня нет, что мне на руку, ведь так я могу легитимно курить и пялится на Никиту, пока Соня ещё не отошла от отказа и у меня не появилось полного юридического права. Его уже очень много в моем дневнике. За последние два дня я поняла, что он очень красивый. Не знаю, как это описать. Знаете, во всех книжках есть такие описания вроде «на нём был синий сюртук, желтый галстук» и так далее. Я не люблю описания, они у меня всегда на троечку выходят. Но давайте попробуем. Итак, у Никиты большие губы. Красные. Боже мой, а какие ещё?! Ну не желтые же? В общем, красные губы, да, чуть краснее обычного. Темно-русые волосы, светлая кожа, карие глаза, рост примерно метр восемьдесят, одет в джинсы Levi's и свитер Top Shop. Красив как идеал мужской красоты, древнегреческий Антиной. Ладно, хватит. Это не важно, как он выглядит. Важно то, что меня к нему тянет с непреодолимой силой. Когда я говорю «непреодолимой», я не имею в виду, что её нельзя преодолеть. Может, и можно, просто я не буду. Меня тянет к нему, и я не остановлюсь. К тому же Соня недавно сказала, что «не питала по отношению к нему никаких фаллических надежд» (что бы это ни значило). Я дико обрадовалась, хотя виду не подала. Честно, я впервые встречаю такого парня: он умный, красивый, воспитанный, и другие качества, которые я приписываю ему из-за моей полной очарованности им. Я села к ним.

— Библиотека, — говорит Никита.

— Пляж, — продолжает Соня.

— Пятый этаж Дома Кино, — выдаю я.

40

Вопрос был «самое необычное место, в котором ты занимался сексом». Разговоры у нас пошли совсем откровенные. Ещё бы: последнюю неделю мы втроем стали как родные (нет, ближе, родным я таких вещей про себя не рассказываю). И между нами нарастает какого-то рода напряжение, эти шуточки, откровенные разговоры. Мы тянемся друг к другу. Не можем перестать общаться. Я приехала недавно, а Соня уже уходит на концерт своей любимой группы, и видно, как не хочет нас оставлять, тем более на такой ноте. Но билет куплен ещё полгода назад.

— Смотрите, не боян? — говорит Соня, чтобы сменить тему и показывает мем. Фото православного храма и надпись: «Обнаружена церковь РПЦ, где все услуги бесплатны — Зальцбург, Австрия. Всё просто — австрийские законы запрещают коммерческую деятельность в религиозных учреждениях». Никита одобряет. Я тоже киваю.

— Хотя, это не совсем правда, — говорю, — храм при котором я работаю, в нём тоже всё бесплатно.

— Да пофиг, — отвечает Соня.

— Да пофиг, — соглашаюсь я. Соня выкладывает в нашу группу и уходит. И вот мы с Никитой впервые остались вдвоем. Честно сказать, я чуть от скуки не уснула. Но только сначала. Зачем-то я спросила, как он расстался со своей девушкой. Зря. Он рассказал мне ВСЁ. Про то, как это произошло, как плохо ему было, что он делал. Если вкратце: она его бросила ради парня, который читает со сцены Бродского. Спала с тем какое-то время, а потом призналась и ушла. Никита с другом потом караулил этого парня после спектакля (взял друга на случай, если дойдёт до драки, ха-ха).

— Я спросил у него: «Зачем ты это сделал? Ты же знал, что мы встречаемся». «Ты бы ещё у тополя спросил» — думаю я.

— И ты представляешь, — продолжает Никита, — что он мне сказал? Просто отвратительную фразу, ты, наверное, слышала такую. «А что ты ко мне пристал? Если сучка не захочет, то кобель не вскочит». Как это так? Мы ведь люди, а не сучки и не кобели! Это лишь небольшой отрывок. Но Никита не упускал мелких деталей. Сначала мне было скучно, потому что я знаю все эти истории: проживала их много раз, правда, с обратной стороны — на месте девушки. Но потом я прониклась. Он стал рассказывать, как пытался вернуть её.

— Представляешь, я простил ей всё, абсолютно всё, попросил вернуться, а она мне ответила: «Хватит думать только о себе, ты не пуп земли!»

— А что, думаешь, пуп? — спрашиваю я.

— Нет. Но я любил её. Для меня она была всем. Мне стало жаль этого мальчишку. Я подумала: «Эх, мальчик... как плохо тебе ещё будет». Это ведь была первая несчастная любовь. А впереди у него ещё я. Он говорит, что читал ей Достоевского. Перестань, молчи. Мне захотелось обнять его и сказать, что всё будет хорошо. Мне захотелось забрать его от злых и грубых людей и заботиться о нём. И если бы каждый сделал так, то все были бы счастливы. Но я сижу и ковыряю палочкой имбирь. После «Япоши» мы немного прогулялись в сторону дома. Он рассказывал, как учился в физико-математическом лицее. Как на выпускном сыграл свою любимую песню группы Red Hot 41

Chili Peppers. Как однажды утром узнал результаты ЕГЭ и понял, что поступил во все лучшие вузы страны. Я рассказала, как в семнадцать лет устроилась ночным продавцом в магазине DVD и за год посмотрела всю классику кинематографа и арт-хауса. А в девятнадцать начала работать в питерском модельном агентстве и за полгода заработала столько, что потом два года не работала вообще. Сначала разговор был размеренный. Но как только я упомянула, что учусь на заочном в Литературном институте, Никита заметно оживился. Никогда бы не подумала, что этим можно привлечь парня. Обычно разговор об этом выглядит так: «И что ты пишешь? Фэнтези?». «Нет». «Детективы?». «Нет». Больше жанров в литературе не существует, поэтому тема закрывается. А Никиту даже не смутило понятие «литература мейнстрима». Вау. Пообещала провести его на лекцию по философии. Совершенно не уверена, что смогу так сделать, но сейчас это не важно. Нам легко и хорошо вместе. В тот момент, когда мы подошли к дому, уже стало абсолютно понятно — весь секрет нашего крутого общения втроем содержится в нас двоих. И мы оба понимаем, что он сейчас не уйдёт. Он говорит: «Давай досмотрим "Криминальное чтиво"». Я отвечаю «Давай». И думаю: «Без Сони? Она так обидится! Но это он предложил, я тут ни при чём. Так и скажу, если что». И мы поднимаемся. Мне и в прошлый-то раз было сложно лежать рядом, а сейчас, когда мы наедине... А его, кажется, вообще не пробирает. Как будто я ему не интересна. Нужно что-то делать. Соня придёт с минуты на минуту. Слишком мало времени, чтобы дать ему понять, что он мне нравится! Стоп. Мне ли паниковать — времени достаточно. Просто мне нужен турбо-экспресс подкат.

— Можно я обниму тебя? — аккуратно спрашиваю я.

— Да, — максимально сдержанно отвечает он. Я таки обнимаю. Как-то дипломатично получилось. «Позвольте». «Пожалуйста». Моя рука лежит у него на груди. Забавно: я чувствую, как колотится его сердце, хотя сам он замер, пытается не дышать. Тут, как специально, в фильме начинается эротическая сцена. Чёрт. Он предлагает сделать паузу и покурить. Отлично. Уламывает меня покурить прямо в комнате, хотя мы обычно так не делаем. Сидим на подоконнике, медленно пускаем дым, разговариваем. Вдруг врывается Соня, вся как на ускоренной перемотке. Сначала прыгает и поет Do you wanna party?, потом орёт на меня: «Почему Никита курил в комнате?», как я такое позволила, я даже ей никогда не позволяла. Я пожимаю плечами. Потом она снова прыгает, смеется. Я долго смотрю на неё и улыбаюсь. И в эту секунду началась бесконечная сумасшедшая кучерявая ночь. Дома сидеть было неинтересно, и мы решили переключиться в режим «гуляй, рванина».

— Просто так идти гулять скучно, — тянет Соня.

— Давайте поменяемся одеждой! — предлагаю я. И мы меняемся. Никита в моём коротком серебристом пуховике, как провинциальный посетитель московского гей-клуба. Соня в его куртке болотного цвета, как грибник-любитель. И я в её чёрном пальто, как нормальный человек, который просто любит носить вещи на два размера больше. В таком виде мы покидаем квартиру и спускаемся на медленном лифте вниз. Это был настоящий рок-н-ролл. От этой ночи у меня осталось лёгкое похмелье, рваные штаны и видео, на котором я снимаю собственную руку, лежащую на подоконнике. Не знаю, 42

зачем я её снимала, но тогда мне это казалось красивым. Ночь была сумасшедшая, я хорошо помню три момента. Первый — я сижу на крыше дома, и в одной руке у меня сигарета, а в другой голубь. Второй момент — я позвонила своему парню и спросила, что это за фигня, правда ли он идёт в театр с какой-то девушкой, как это написано на его странице. Мой парень ответил: «Ты поехавшая?! Сейчас три часа ночи! Мы уже полгода не встречаемся. Ты сама меня бросила и уехала в Москву продавать мебель! Не звони мне!» Так я узнала, что уже три часа. Меня это немного расстроило, чтобы отвлечься, я слепила маленькую некрасивую снежную бабу, на которую Соня потом случайно наступила. До этого мы пытались попасть в Солянку. Пройти внутрь не удалось потому, что клуб закрыт, но мы не расстроились, на самом деле нам было плевать. И так весело. Мы шли по пустой Тверской, шутили и смеялись до хрипа. Третий момент вчерашней ночи — мы с Никитой смотрим друг на друга в парке, пока Соня лежит в сугробе. Черная ночь, и мы вдвоем под колпаком из снега и света фонаря. Моя мечта сблизиться с ним, пока Соня не видит, осуществилась буквально. Она была настолько пьяна, что скидывала ботинки, а мы надевали их обратно. Когда мы подошли к дому, у меня в руке был дворник от машины, у Никиты черенок от лопаты, а у Сони ничего, она вообще еле стояла на ногах. Мы зашли в лифт, я нажала дворником кнопку «1», и пять минут мы не понимали, почему лифт не едет. Я сказала: — Ничего не соображаю.

— А я вообще нет, — ответил Никита, и это, скорее всего, значило «Я тоже». Мы посмеялись. Дома Соня упала замертво на кровать, а мы, хоть и легли, долго не могли заснуть, смотрели друг на друга и улыбались. Я закрывала глаза, но чувствовала, что он смотрит, снова открывала и хихикала в одеяло. Мы лежали лицом к лицу и не могли перестать глядеть друг на друга. Через какие-то несколько часов уже нужно вставать.

Я проснулась последней. Никита встал и сел за стол с ноутбуком. Соня была на кухне. Она вошла и спросила, что мы хотим на завтрак. Мы сказали — кашу. А она ответил: «Вот сами и делайте». Хм. Очень в духе Сони, когда она не в духе. Но мои мысли занимало другое. Я и Никита. Заснули мы нормально, а проснулись, держась за руки. Он что, взял меня за руку, пока я спала? Не может быть… То, что Соня злится, заставляет нас с Никитой стать нуклеарнее. Сидим на кухне и беззаботно проводим утро: показываем друг другу любимые клипы. Как маленькие дети, которые приносят все свои игрушки, когда в дом приходят гости. И хотя наши вкусы абсолютно не совпадают, нас это не смущает — мы слишком увлечены процессом. А мрачная Соня судорожно собирается в спортзал. Спортзал? С похмелья? В такую рань? Что с ней не так? Она собралась быстрее, чем закипел чайник, и вышла. Я взяла чашку со словами: 43

— Что-то не так с нашей Соней. Тут она снова вошла, забыла ключи. Ушла, продолжаю: — Мне кажется, между нами с Соней портятся отношения. Она очень остро реагирует, когда знакомит меня с кем-то, воспринимает каждое моё проявление внимания как недобрый сигнал. Ты можешь сказать ей, — я взяла его за плечо потому, что лиса, — можешь объяснить, что мы с тобой просто общаемся, что между нами ничего нет и не будет. Будет. Тсс, тихо. Я знаю, что делаю.

— Да, — говорит он, — хорошо. Я думаю, всё будет нормально. Я просто поговорю с ней, и всё будет как раньше. Никите к первой паре, мне ехать на работу в электричке на Марс. Мы допиваем чай, и он довольно быстро уходит. Прощаемся в лифте на первом этаже. Я поднимаюсь наверх. Достаю из шкафа его рубашку и обнимаюсь с ней. Тут в дверь квартиры стучит девчонка-соседка по площадке (у нас с ними общий вайфай) и говорит, что отключили интернет, а ей он срочно нужен. Я понимаю, что кот-Педрила опять перегрыз провод от роутера, но перед ней удивляюсь: «Да? Ну, надо же!» Не хочу решать этот вопрос. Говорю, что сейчас позвоню в техподдержку. Ищу телефон, нахожу его в кармане пальто, вижу смс: «Соня так отреагировала после того, как я сказал ей вчера, что влюбился. Я не хотел её обижать, но и не мог это просто так оставить. Если хочешь, я скажу, что просто не буду у вас появляться или что-нибудь в этом духе. Но я бы очень не хотел, чтобы это было на самом деле».

— Подержи мой телефон, — говорю я девчонке, запихивая правую ногу в левый кроссовок. — Мне нужно бежать! Через минуту я у метро, хотя даже не представляю, куда собралась. Я просто знаю, что Никита сейчас в центре, и хочу его увидеть и сказать, что он мне тоже... Нравится. Написала ему смс. Застыла. Не слишком ли вызывающе я выгляжу? Высокие бордовые кеды, узкие бирюзовые джинсы, короткий серебристый пуховик и белая ушанка из кролика. Возможно, нескольких. Японская уличная мода. В Питере я бы так не оделась. Даже для Москвы это слишком дерзко. Ладно, это же центр. Я осмотрелась. Вокруг было три человека: девушка в дизайнерских меховых лохмотьях с сумочкой из страз, парень в костюме биатлониста, балансирующий на одноколесном велосипеде, и азиат в свитере и пляжных тапочках, надетых на шерстяные носки. Всё хорошо. Успокоилась, присела на скамейку на Белой площади и размякла в порыве умиления от того факта, что я ему тоже нравлюсь. Говорю себе: «надо же!», смеюсь, кладу лицо в ладошки. Женщина рядом искоса поглядывает. Я в порядке. Снова собрала себя в кучу. Снова посыпалась, когда вспомнила его улыбку. Я сменила три агрегатных состояния, пока ждала ответа на смс: «Ты так сильно влюбился, что не мог помолчать?». И вторую: «Я не слишком грубо спросила?». «Нет, что надо =)» — пришел ответ. «Просто после «Криминального чтива» я понял, что 44

нечто подобное может сделать меня намного счастливее. К тому же я слишком был уверен, что Соня отреагирует не так. Она даже мне как-то говорила, попробовать пригласить тебя куданибудь». Фух. «Ну вот, она теперь чувствует себя третьей лишней. Это очень грустно. Мне так нравилось дружить втроем... с тобой мне тоже нравится, но на фоне грустной Сони... Ты мне очень нравишься». «Надя, я с ней поговорю. Сегодня. Сделаю все что смогу». «Спасибо». «Но скажи, ты же не откажешь мне во встрече?» Так и сказал. Что за порядок слов? Заготовочка? Мы выпили кофе. Я не помню ни места, ни кофе. Потом ехали вместе в метро. Когда он выходил, я смотрела ему вслед. Через три секунды он забежал обратно со словами: — Это тебе сейчас выходить, а мне дальше ехать. Смеясь, мы выбежали вместе и решили проводить меня до пригородного вокзала. Пастернак знал двух влюблённых, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших её. Мы стояли и смотрели друг на друга под башней с часами на вокзальной площади у арки, ведущей к поездам дальнего следования.

— Мне пора идти, — сказал он. Наверное, что-то происходило вокруг, возможно, люди с чемоданами на колесиках обходили нас, может быть, шел снег. Точно не знаю.

— Да, а мне нужно на электричку на семь пятьдесят, — добавила я. Мы обнялись. Все замерло кругом. Возможно, город посветлел и отключились фонари. Когда мы перестали обниматься, я уже не успела на электричку в семь пятьдесят, потому что было восемь десять. Мы обнялись еще раз.

— Я люблю тебя. Он выдохнул это так тихо, что я могла не расслышать. Можно было принять это за шорох воротника пальто. Но я не спутала бы эти слова ни с чем другим. В то же самое время они крутились в голове у меня самой. Оказалось, было уже восемь тридцать, светло... Возможно, когда мы стояли там, шел снег... люди с чемоданами на колесиках... Он сказал, что любит меня.

Глава 8

«Все делается предметом купли-продажи … этой алхимии не могут противостоять даже мощи святых», — думаю я, проставляя скидки на изделия для рекламы. Я теперь частенько вспоминаю эти слова из «Капитала» Маркса. Этой алхимии когда-то не смог противостоять даже Христос. Маркса я слушала в аудиокниге, катаясь летом по Питеру на велосипеде, и той фразой 45

начинался один отрывок. Почему-то он очень любил включаться в режиме перемешивания песен. Порой мне не понятно, как можно было получить от патриарха благословение на торговлю? Мне просто кажется, что так не должно быть. Использовать веру, чтобы зарабатывать деньги и тешить гордыню. Разве так можно? Они читали вообще святое... подождите, как это пишется... Святое Евангелие?

— Всё равно, — настаивает Ксюша в споре с коллегой, — лучше жить с тем, кого любишь, а любить того, с кем живёшь. Ничего мудрее не придумаешь. Сейчас я сижу кабинете розничного отдела, набитого девушками. В этой большой квадратной комнате постоянно разговаривают. Если не говорят друг с другом или по телефону, то начинают говорить сами с собой. Иногда все пять одновременно. Я пока сижу где попало, место для нового отдела — маркетинга — только готовят. Но здесь мне нравится. Если в других кабинетах я Надежда или Надя, то в этом — Надюша, Надюня, Надёночек и Надюшечка. Пять молодых женщин в одном месте — довольно большая порция нежности. Да ещё и Ксюша. Хотя она бывает в офисе нечасто — её повысили, и теперь она всё больше в разъездах по магазинам.

— А если поймёшь, что выбрала не того? — спрашивает Ксюшу одна. Другая перебивает: — Девочки, не знаете, Господь с апостолами уже пришли на склад? Постоянно представляю себе такие фразы буквально.

— Пришли, — отвечает первая, — сходи посмотри. А бывает ведь, люди меняются, — допытывает она Ксюшу.

— Ой, девки, хорош споры разводить, — вступает прокуренным голосом Лора. — Вы гляньте какая сейчас у людей любовь. Балтика девятка и та крепче, чем их любовь. Лора здесь работает недавно, пару месяцев. В церковь ходит столько же. У неё красивое чёрное каре и странные, как будто опухшие розовые ладони. Никогда таких не видела.

— Восемь! Восемь Архангелов Михаилов! — негодует очередной кто-то. — Где ж я их столько найду? Пока я разбираю, с большой ли буквы пишутся Крест и Богородица, они пользуются православным вокабуляром, как только пожелают: — Помнишь, заказала тебе мученицу Ирину на прошлой неделе? Уже готово? Спасибо.

— Любить ещё надо уметь, — продолжает Лора. — А иначе это как дилетантский полёт на дельтаплане. Пятнадцать минут летишь, а потом ломаешь обе ноги. Мы смеёмся.

— А ты почему молчишь? — спрашивает меня Ксюша.

— Не знаю... Я думаю, люди слишком разные, чтобы заставлять их всех жить по одной модели. Не разделяю я этого увлечения темами счастья в браке и тем более не особо люблю слышать о семье (это ведь место, где выедают другу другу мозг, да?). Смысл со мной говорить о традиционном браке? Я настолько против любых традиций, что даже традиционное сливочное масло на полках магазинов обхожу стороной. И переворачиваю зубную пасту, если вижу на ней фото фейковской довольной семьи (разница между детьми и родителями там обычно не больше десяти лет).

— Но ты же можешь предположить, — говорит Ксюша, — что есть то, что объединяет всех 46

людей. Иначе почему они люди?

— Предположить могу.

— Вот об этом и речь. Я задумалась: а ведь на моей прошлой работе тоже был вечный спор о чём-то. Да, точно — безуглеводная диета.

— Божья Матерь с Младенцем из пробирки, когда поступят? Я прям вздрогнула: — «Божья Матерь с Младенцем из пробирки»? Что, и такая икона есть? Они переглядываются и смеются.

— Мы так называем пробирную палату, для краткости. А жаль, наверняка бы была покровительницей искусственного оплодотворения.

— Ваш сленг меня с ума сведёт, — выдыхаю я.

— Виктор Викторович знает, что там с пробирной, — отвечает Ксюша. Я слышала о нём совсем немного. Например, что недавно у него родился третий сын («Виктор Викторович Третий», шутили на набережной). Ещё Ксюша рассказывала, что когда все летели в командировку, она попала с ним в один самолёт и чувствовала себя абсолютно спокойно, «потому что он же святой человек».

— А кто это? — спрашиваю я. На мне останавливаются все глаза в комнате. Секунд десять стоит тишина.

— Ты не знаешь Виктора Викторовича? И началось: «Когда я первый раз увидела Виктора Викторовича…», «Да как можно не знать Виктора Викторовича». Я так поняла, что это местная достопримечательность.

— Сходи, — уговаривают меня хором.

— Заодно узнаешь, что там с пробирной, — добавляет Ксюша. Ладно. Подхожу к двери на третьем этаже и звоню в домофон. Кто-то открыл мне, хотя я не уверена, что этот человек меня знает. Очередное доказательство того, что молодая девушка пройдёт везде. Так я впервые оказываюсь в месте, где отливают серебро и мастерят изделия — на третьем этаже, посреди производства. Хотя за неделю работы все кабинеты офиса, этажом выше, мне уже знакомы. У мастерской в этой пятиэтажке бывшего советского завода есть три этажа: второй — цех икон, третий — ювелирное производство, где я сейчас, и четвертый — офис. На первом этаже пекарня, она к делу отношения не имеет. На пятом пустуют офисы премиум-класса, и двери туда закрыты. Это не мешает редким энтузиастам вроде меня топтаться там и складывать окурки в банку из-под Нескафе. Но сейчас о производстве. Вот оно — впереди длинный коридор открытых дверей. Это похоже на сон. Мне часто снятся коридоры. Пахнет плавленым воском и ещё чем-то, наверное, серебром (серебро вообще пахнет?). Налево и направо люди, вернее, их спины в синих халатах, все при деле. У некоторых над столами висят иконы и молитвы, но немного — не больше, чем в маршрутке. Без православия головного мозга. Ладно, мне идти до конца, в кабинет начальника производства — Виктора Викторовича.

47

С ним связана ещё одна интересная история, которую я слышала. Десять лет назад женщине, торговавшей при храме крестиками, надоело закупать их в мастерских, где ругаются матом. Она получила благословение на создание собственной мастерской и попросила прихожан нарисовать котиков, чтобы выявить способных и отправить учиться. Два котика ей понравились — Дашин и Витин. Сейчас та женщина — генеральный директор, Даша — главный художник, а Витя — это Виктор Викторович, в кабинет которого я стучусь. Никто не открывает. Оказалось, Виктор Викторович стоял в этот момент за моей спиной. Высокий, широкий в плечах мужчина с аккуратной рыжей щетиной. Мы знакомимся. Я провожу в его кабинете пять минут: он даёт мне новых изделий на фото, мы говорим про сайт, я отмечаю, как красиво и в полном порядке развешаны инструменты у него на стене, он отвечает: «Спасибо». Вот и всё. Выхожу из кабинета. Встаю у двери и не могу понять, что это было. Обычный мужчина, но не похож на обычных мужчин. Говорил просто и прямо, но у меня осталось теплое чувство, как будто я маленький ребенок и меня назвали хорошей. Иду обратно по коридору и смотрю под ноги. Может, он просто нормальный? Однажды писатель Лимонов сказал моему другу: «Юноша, если вы хотите стать настоящим писателем, то вам нужно обязательно побывать в трёх местах: в тюрьме, в психбольнице и на войне». Я бы ответила Лимонову, да жаль, меня там не было, я ж не хожу на митинги, так вот я бы спросила: «А можно мне нормального человека посмотреть? Я знаю, куда заводят крайности. А куда приводят сильная воля и чистый разум?». И сейчас я как будто наконец посмотрела. Возвращаюсь по лестнице наверх в свою канареечную ферму (только так я называю розничный отдел) и даже думаю, что будь у меня такой муж — я бы никого не искала. Потом, конечно, смеюсь над собой, «ха, это ты-то, да тебе бы через две недели надоело, у тебя третий взрослый разряд по изменам». Я шагаю, каблуками прибивая к ступенькам слова. Нет. В этом. Просто. Не было бы. Необходимости. Останавливаюсь на последней. Такие мысли, если честно, посещают меня впервые. И я совсем не влюбилась в него, а как будто открыла новый вид людей. Когда я возвращаюсь на своё место, Ксюша уже собирается «уезжать в поля». Напоследок она берёт со стола листок и обращается ко мне: — Надя, — она повадилась задавать всем вокруг вопросы из теста, по которому собеседуют продавцов, — где находятся мощи пророка Илии? И хихикает. Я даже особо не думаю: — В Москве? Все смеются от души. Оказывается, вопрос с подковыркой, ответить на него невозможно: считается, что пророк был взят на Небо живым в огненной колеснице (не верите? я тоже), соответственно, и мощей его нет.

— И что будет с продавцом, если он не ответит?

— Его не возьмут, — говорит Ксюша.

— Я уже здесь.

— А, кстати, — уже в дверях Ксюша вспоминает и подходит ко мне. — Как ты? Начала в храм бесплатно ходить?

— Нет, я думаю, не стоит идти туда на спор.

— Почему?

— Бог дал нам свободу воли — соображаю я, — и нужно сначала решить для себя, 48

следовать тому, как он предлагает жить, или не следовать.

— Это правильно, — соглашается Ксюша, — Ты молодец. Но денег ты мне всё равно должна. С этими словами и хитрой улыбкой она уходит.

— Тысяча рублей, — раздаётся протяжно из-за двери.

Спускаюсь в трапезную на второй этаж — здесь ничего не продают, просто место, где все едят то, что приносят с собой. У меня вот сегодня бурито с курицей. Небольшая продолговатая комната с длинным столом, светлыми старыми обоями и лакированным зеркальным буфетом. Холодильник, микроволновка. В углу у окна светит лампадка перед иконами, пахнет ладаном. Здесь же проходит молебен дважды в день — в начале рабочего дня и в конце. Однажды я случайно зашла на него ранним утром — было человек восемь и гендиректор. Она стояла у окна, в сторонке возле иконы, и тихо плакала. Раньше на этом ветхом советском заводе работали от звонка до звонка, а теперь — от молитвы до молитвы. Вообще, первый раз собираясь в Мытищи, я боялась именно этого молебна. Краем уха я слышала о нём в офисе на набережной и представляла, что нас будут строить в ряд и бить линейкой тех, кто недостаточно громко молится. Или что меня встретят словами «покайся, грешница». Недавно я узнала, что «грех» — значит «промах». А если я никуда не целилась, то и промахнуться не промахнусь — вопросов быть не должно. Это меня немного расслабило. Но в трапезную я всё равно напрягалась ходить. Звала Ксюшу с собой, но она в разъездах. Поэтому я хитрила и ходила на обед до обеда, пока там было пусто, чтобы некому было спрашивать, почему я не молюсь и не крещусь перед едой. Обычно срабатывало. Но сегодня не помогло. Тут уже сидит этот симпатичный парень Рома, ест суп и рушит мои планы. Я сажусь на противоположную сторону, немного поодаль. И, не крестясь, начинаю есть. А впрочем, ему до меня вообще дела нет. Хотя минут через пять он всё-таки спрашивает: — Мне кажется, я не видел тебя в храме. Ты не ходишь?

— Да. Меня набрали по объявлению, — говорю, — Разве обязательно нужно ходить в храм, чтобы здесь работать?

— Да нет, — оправдывается он, — Просто тут в обе стороны: прихожане становятся работниками, работники — прихожанами. «Но меня вам не поймать», — думаю я.

— Тогда почему ты пошла именно сюда? В смысле как тебя занесло к православным?

— Папа всегда говорил: в жизни всё надо попробовать, кроме спида и героина. Я периодически сверяюсь с этим списком. Рома усмехнулся, дожевал, а потом пояснил: — Апостол Павел писал: «Всё испытывайте, доброго держитесь».

— Я, вообще, так-то далека от религии. Я больше по чему-то новому и нужному. Он заинтересовался: — А что делает церковь?

— Ну, выполняют ритуалы, деньги на людях зарабатывают.

49

— А-а, ты про такую церковь, — он откусывает кусочек хлеба.

— А что, есть какая-то ещё православная церковь?

— Есть, — отвечает он, отправляет в рот ложку супа и не собирается ничего добавлять. С громким приветствием «Шалом, православные!» заходит беззаботный бородатый мужчина (я ещё на набережной назвала его про себя «весёлый дядька»). Рома, улыбаясь, привстает, и они трижды целуются в щёку.

— Ты б не шутил так, — говорит Рома, — тут отец Сергий ходит, вдруг не поймёт?

— Когда это отец Сергий моих шуток не понимал? Весёлый дядька достал из холодильника контейнер с чем-то ароматным и начал разогревать.

— А ты как в храм попал? — спрашиваю я Рому.

— Как попал? Очень просто. Понял, что православие — истинная вера, принял её.

— А вы не из храма, так? — без удивления спрашивает меня весёлый дядька, я мотаю головой. — Ну и правильно. Так, раз в год можно зайти, свечку поставить. Главное, на службу не оставаться. Ещё чего доброго совесть проснётся, что с ней потом делать? Придётся в храм ходить. А если ходить в храм, то грешить нельзя, — он немного подумал. — Если не ходить, то тоже нельзя, но как-то оно спокойнее. Я замечаю краем глаза, что Рома тихо угорает, и тоже перестаю скрывать улыбку.

— А вы ходите? — спрашиваю дядьку.

— Раз в неделю бываю.

— И давно?

— Да не, — протягивает он, — с девяносто пятого. Бурито закончилось, а сидеть ради одних разговоров я не люблю. Но всё-таки пока не ушла, спрашиваю Рому: — Какая же главная тайна у компании? Ты обещал. Он стал серьёзнее и помотал головой, типа «не за обедом».

— В другой раз. Ухожу, каблуки стучат по паркету. В зеркало буфета вижу, что дядька провожает меня взглядом.

— На то и щука, — говорит он парню, — чтобы карась не дремал. Кого он назвал щукой? И что карасем? Это какая-то пошлая присказка? Тогда почему я слышу её впервые? Я думала, что знаю все из них.

Собираюсь покурить на пятом этаже, добираюсь до сигарет. Захожу в соседнюю дверь за Юлей. Юля — менеджер интернет-магазина и единственная курящая из знакомых мне здесь людей. Юля, кажется, знает о православии всё. С детства она одна из всей семьи ходила в храм. Гадостей про церковь Юля тоже знает побольше моего. Генеральный директор в шутку называет её «отступница». Юля бросила курсы регентов прямо перед завершением и перестала ходить в храм. Юля говорит: «В монастырях одни геи, это все знают».

50

Или: «Из православных университетов отчисляют студентов, которые в пост едят пельмени. Что за маразм?». Или: «Я в Боге не разочаровалась только в людях». Мне нравится слушать такие сентенции, они почему-то приводят меня в восторг. Юля что-то долго объясняет покупательнице по телефону. Машет мне подождать. Я от нечего делать рассматриваю листовки, которые лежат у неё на столе — памятки по уходу за серебряными изделиями. Такие вкладывают в каждый заказ. «Христианство, — думаю, — и искусство ухода за серебряными изделиями». Юля, наконец, набрасывает меховую жилетку, выправляет из неё свои каштановые волосы, вставляет ноги в туфли на высоких каблуках, и мы выходим. Босиком она едва достаёт мне до плеча. Сейчас же мы примерно на одном уровне. Поднимаемся на пятый этаж, закуриваем. На стене тут висит наклейка — «Молитва от страсти курения преподобному Амвросию Оптинскому». «...да отбежит от меня далече злая табачная страсть…». Я каждый раз бессознательно прохожусь по ней глазами — не работает.

— Звонит женщина, — начинает Юля, — говорит: «У меня венчается дочка, нужно купить икону на венчание». Я ей: «По традиции дарят две иконы: Спасителя и Богородицу. Например, Казанскую или Владимирскую». Она такая: «Казанскую или Владимирскую? Можно выбрать?» Да, говорю. «Хорошо. А какая из них Иисуса родила?» Я смеюсь в голос. Наконец-то уровень знаний позволил мне оценить хоть один прикол.

— Что за главный секрет компании? — спрашиваю я у Юли. — Рома говорит про какойто секрет. Она думает.

— Может то, что это миссионерство? Что мы подлавливаем людей на покупках и учим православию? Да, это есть. Правильно шутят о неистребимом желании православного человека чтонибудь освятить и съесть. Есть у него и второе желание — купить что-нибудь духовное, чтобы полегчало. И в этот момент слабости, они ловят таких и объясняют им, что к чему. Этим, видимо, они себя и оправдывают.

— Не, — говорю я, — это не секрет, это на сайте написано на главной странице, — и добавляю: — Продавать, как оружие миссионерства. До такого только православные могли додуматься.

— На главной? — удивляется Юля. — Я из личного кабинета продавца сижу, там такого нету. Тогда не знаю. Послышались шаги. Мы притаились, спрятали сигареты за спины. По лестнице к нам поднялась Лора щёлкая зажигалой. Мы выдохнули.

— Кстати, про секреты, — вспомнила Юля, — менеджер из франшизы рассказал: наш партнёр в Самаре открыл магазин. А к нему пришли «братки», сказали, чтобы он закрывал свою лавочку, потому что это мешает бизнесу местного настоятеля! Представляешь? Самарский батюшка бандитов к конкурентам подослал! Прямо как из девяностых.

— В кожаных рясах? — смеюсь я. Юля тоже прикалывается.

51

— И что смешного? — пожимает плечами Лора. — Человек заплутал. То его личная ответственность, а у нас наша. Ошибки все могут делать. И делают. «Соболезнуй о том, кто одержим недугом».

— Да ладно тебе, — пытаюсь успокоить я, — мы же просто смеёмся.

— Пока над попами смеётесь, мимо Христа пройдёте. Лора быстро затянулась, кинула сигарету в банку и пошла обратно. Я пожала плечами. Юля бросила на меня взгляд «не обращай внимания». По пути в кабинет звоню Никите. Договариваемся встретиться сразу после работы. Включается обратный отчёт, сердце бьётся громче. Возвращаюсь и узнаю от девушек, что меня ждёт генеральный директор. В голове на секунду мелькает мысль, что тайна моего курения раскрыта. Но быстро вспоминаю — здесь за это не ругают.

— Смотри, чего у меня есть, — говорит она мне с порога, — иди сюда, покажу. Подхожу. От неё пахнет церковными духами. От меня, надеюсь, не пахнет сигаретами. Она протягивает мне телефон и объясняет — подписываешься по этому номеру, и каждый день тебе приходит цитата святых отцов. Крутая вещь. Смс такая штука — не пропустишь. Каждый день новая хорошая цитата, подходящая для того, чтобы запостить её в Вконтакте или Фейсбуке и собрать много лайков. Супер. Я подписываюсь, в подтверждение приходит первая смс: «И потому, что мы любимы, потому, что с нами случилось это чудо: что кто-то в нас увидел не дурное, а прекрасное, не злое, а доброе, не уродливое, а чудесное — мы можем начать расти, расти из изумления перед этой любовью, расти из изумления перед тем, что этой любовью нам показана наша собственная красота, о которой мы не подозревали». Мысленно взвешиваю, на сколько лайков она потянет. Выхожу из кабинета и сразу замечаю на стене репродукцию древней иконы в серебряном окладе. Обычный сюжет — Богородица с Младенцем на руках. Одной рукой она поддерживает Христа, а двумя другими… Двумя другими? Думаю зайти обратно и сказать: «Эм, у вас тут на иконе лишняя рука». Но вспоминаю опыт с «Иверской», машу на это и ухожу. Пусть сами разбираются.

Глава 9 На выходе из метро Белорусская, на своём любимом месте, сидит бомж с собакой. На площади мужчина опять играет на ситаре. Изо дня в день. Уже немного достал. Почему его не гонят? Он заплатил полицейским абонемент? На светофоре, возле кофейни, стоит паренёк, на поводке у него белый шпиц в ботиночках. «Милашка» — подумала я про парня. Если есть нимфетки, то есть и фавнята. Но 52

это другая возрастная категория, примерно 19-23, между фавном и фавнёнком. Фавни-бой. Это как зрелый плод, но который ещё не упал и не набил синяков. Это же идеально. Наглонепосредственный взгляд. Смотрит большими от готовности влюбиться глазами. Взрослые люди не открывают глаза так широко. Хотя могут. Обогнула метро, чтобы положить денег на телефон в магазинчике. А магазинчика нет. И здания этого нет. Одни руины. Москва. Прихожу домой и включаю свет в комнате. Сони пока нет. За окном черно, и я вижу в нём себя. На секунду вспоминаю, как в тот первый день, когда Никита пришёл к нам в гости, я всё пыталась смотреть на него незаметно — на его тень на стене, на отражение в ночном окне. А сегодня смотрела несколько часов совершенно свободно. Мы сидели в очередной Шоколаднице, в этот раз на Старом Арбате, и смотрели друг на друга, периодически что-то произнося. Соня вернулась из спортзала, и всё очень плохо. Она ещё никогда не была такой хмурой и грубой. Это не моя Соня… почему она не смеется и не рассказывает про смешных загорелых парней, которые бегают по соседней дорожке? Она даже не смотрит на меня. Никита… Что же ты сделал… Чуть не плачу. Я хочу жить с той веселой Соней, которая возвращается домой и начинает очередную забавную историю про то, как она где-то опозорилась. Сейчас слёзы потекут. Нет. Пойду, сделаю спагетти с курицей. Ох. Она принесла бутылку пива. Она смотрит сериал и не разговаривает со мной. Всё очень плохо. Когда я вхожу и выхожу на кухню, слышу, как она говорит с мамой по скайпу и рассказывает смешные истории про спортзал. Мои любимые смешные истории! Рассказывает не мне. Она говорит про преподавательницу, которая вела у неё занятия в РЭШ. Как встретила её сегодня в бассейне. Они стояли в купальниках, и та Соню не узнала. И, чтобы как-то обратить на себя внимание, Соня спросила: «А вы холодной водой умываетесь или горячей?». А она, конечно, не поняла, потому что не знает русского, и ответила. «Excuse me?». Забавно, Соня могла спросить что угодно, «Это у вас лак на ногтях или фломастер?», «Вы выглядите такой старой, потому что курите?». Но спросила довольно скромную чушь. Не похоже на Соню. Я слушала её, но это был не её голос. Как будто зажат, как голос из-под маски. Это хуже, чем ссора в семье. Я отправляю сообщение Никите. Он обещает написать ей и всё решить. Выхожу. Эта ситуация называется «вернусь домой, когда сядет плеер». Плеера хватило на двадцать минут. Но, когда возвращаюсь домой, Соня встречает меня приветливо, и всё сразу становится хорошо. Видимо, Никита поработал. Она даже согласилась пойти на Соррентино в кинотеатр «Соловей», о чём мы думали пару недель назад. Спускаемся на лифте в чёрную желтофонарную Москву. Доходим молча по Большой Грузинской до пустой площади и закуриваем. Соня впервые спрашивает, как у меня дела. Потом свернули на Садовое. Поспорили на 5 рублей, что в том банкомате Сбербанка спит бомж. Его там не оказалось. Я выиграла пятёру. В пустом переулке кидаемся снежками в рекламный щит с портретом Елены Ваенги. Я попадаю один раз, Соня больше, она даже так треснула, что вырубилась одна из ламп. Мимо идёт женщина довольно испуганного вида, она не понимает, что мы делаем, странная такая женщина — сначала мне показалось, что она хочет нас обругать. Мы 53

говорим ей, что ремонтируем плакат снежками. Она идёт дальше, приоткрыв рот. На самом деле мы пытались выбить снегом слово «Вечность», но ничего не получилось, так что эта версия не для публики. Мы идём по изнанке Садового кольца — по тихой улице с гирляндами. С Садового спускаемся по брусчатке Баррикадной. Здесь, как всегда, скользко и Соня то и дело берёт меня под руку. Она спрашивает: «Ты знаешь, что такое огни Москвы?» Водка с шампанским? Нет. Мы идём мимо зоопарка и смотрим на разноцветное небо: там оно розовое, здесь голубое, тут фиолетовое, тут зеленое. Красиво. И хоть Соня весь сеанс переписывается в телефоне с Никитой, пропуская в фильме все важные сцены — меня это нисколько не смущает. Главное, что её лицо за фильм меняется от безразличия до лёгкой улыбки. Не видела Соню настолько загруженной с тех пор как она рассталась с бывшим. Они встречались недолго и ярко. У меня тоже есть отношения в анамнезе. Но другие — продолжительные. Жуткая вещь. Живёшь, ешь-спишь рядом. Сначала вы влюблены, и всё здорово. Потом обиды, чудовищные обиды, предательства, ложь, имитация близости, имитация радости. Безразличие, страх, унижение, ссоры, холод, отвращение, ложь. Такая ложь! Такая иллюзия, что человек тебе близок! С чего вдруг он близок? Вылез на свет один и умрёшь один. А самое главное — скука. Вот, что меня пугало. Скука, которую можно пережить только во сне. Ни о чём не задумываешься, и тогда нормально. И впадаешь в такую жрёму. И речь не о еде. Можно всю жизнь прожить под разными простыми наркозами. И пока ты каждый день просыпаешься в полусон, происходят уродливые вещи, — Сон разума рождает чудовищ, — подбрасывает Соня. Мы стоим у спящего сказочного замка на входе в закрытый зоопарк.

— Не может быть жизнь только такой, — говорю я, — Я ведь чувствую, что родилась для другого. Меня не радовала перспектива провести всю жизнь в состоянии жрёмы. Может быть, поэтому, в поисках, я оказалась здесь, в Москве. Жизнь не должна быть сытым сном. В той моей жизни не хватало жизни. В той любви не хватало любви.

— Даня говорит: «чувствительные скоты», — усмехается Соня, — Гадим друг другу, нам больно, но продолжаем гадить. Даня — наш общий знакомый из Питера. Мы закуриваем и смотрим как перетекают один в другой цвета неба. Это не то, какой должна быть жизнь. Год за годом шло по кругу одно и то же. Как пить воду, прокипяченную несколько раз. Я ей не напивалась. Однажды я и мой будущий бывший шли по гипермаркету. Вся та жизнь была прогулкой по гипермаркету, которая затянулась на несколько лет. Мы стояли в рыбном отделе, когда я сказала ему, что больше так не хочу. Рыба на льду повернула голову, открыла рот и сказала: «Эй, не говори так». Он открыл ей рот пальцем и говорил за неё. Мимо меня, Сони и замка пролетает несколько машин с мигалками. Я спрашиваю: — Если смысл моей жизни — одно лишь продолжение рода, то чем я лучше перегноя?

54

Как-то в Питере я снимала квартиру, настолько пустую, что в ней не было даже холодильника. Каждый день я приносила пакет и каждый вечер выносила его. Вот, собственно, к чему сводится человеческая жизнь. Но ты ведь носишь нечто большее внутри? Какая-то сила двигает тебя по планете. Что, если ты чувствуешь, что это огромная сила? Как вместить этот вихрь в график пять через два? В Питере я несколько месяцев возвращалась с работы домой, писала дневник, ложилась, чтобы ни о чём не думать, и засыпала. Я знала, что так не может продолжаться. Тогда Соня позвала меня в гости — на новоселье друзей, в пустую высотку с видом на Финский залив. Мы выныриваем из подземного перехода и проходим мимо пустого зимнего парка. Смотрим на красиво подсвеченное серое здание в тёмном небе. Я спрашиваю: «Это Дом Правительства?» Соня отвечает: «Ага». Когда возвращаемся домой Соня уже совсем в норме. Она даже съела спагетти с курочкой, которые я приготовила. Успех! Я пишу Никите: «Ты волшебник». Не знаю, что он там ей наговорил, но это сработало. На радостях я предложила открыть бутылку вина, которую нам ещё осенью принёс один друг. Чуть не сказала на эмоциях, что люблю её, но сейчас это прозвучало бы странно. Решаю подождать более удобного момента. Чтобы её развеселить вспоминаю прикол с «кожаными рясами», она смеётся и мы тратим какое-то время, чтобы найти в интернете подходящую картинку с толстыми попами для иллюстрации мема. Всё круто, мы сидим на подоконнике, пьем вино из бокалов и разговариваем. Но что-то не так. Чего-то не хватает. «Давай позовем Никиту». Я говорю — нет. Он учится. А мы пьем. Пусть занимается, давай не будем ему мешать. Я говорю так, потому что знаю — он точно не приедет. «Я напишу ему!» И Соня пишет. Она почему-то уверена, что он сорвётся и прибежит. Я знаю, что ему нужно готовиться к Теории вероятности, но не говорю. Мы спорим на сто рублей и жмём руки. Никита не выходит на связь. Я и Соня наедине. После того, как тема Никиты исчерпана, мы смотрим друг на друга и чувствуем неловкость. Мы разучились общаться без него? Соня захлопывает ноутбук и говорит: «Он приедет. Я уверена. Знаешь, почему он не выходит на связь? Он сейчас спешит на последнюю электричку. Когда там последняя электричка из Одинцово в Москву?». Она принимается искать в телефоне. Её уверенность поражает. Спорим ещё на сто рублей. Итого двести. Но через пару десятков минут и она перестает ждать. Сегодня мы будем вдвоем. Соня предлагает посмотреть фильм. Какой? «Ирония судьбы». «Ирония судьбы»? Но сейчас февраль! Ладно. Я люблю этот фильм, он даёт надежду. Он немного о том, что, если напьешься и выпустишь всё из-под контроля, то придёшь к лучшей жизни. Соне нравится моя теория. Я сижу и рассуждаю на правах пьющего стрелочника, который, пуская поезда под откос, почему-то думает, что, улетая ко всем чертям, они всё-таки достигнут места назначения.

55

Хотя. Сейчас мы с Соней пьем вино, и мне кажется, если мы поговорим наконец по душам, всё наладится, и эта народная мудрость вполне оправдает себя. Правда, пока фильм загружался, мы уже перехотели его смотреть. Соня замирает на диване: «Он точно приедет. Я уверена, смотри, через полчаса он будет под этими окнами». Мы снова спорим на сотку. Триста. Соня предлагает пойти в Фрайдейс, съесть по бургеру. Собираемся.

— Знаешь, всё-таки, мне кажется, он приедет, — выдыхает она, надевая сапоги. Я закатываю глаза и застреливаюсь из ложки для обуви. Четыреста. На улице уже не вечер, а густая ночь, воздух стал морозным. Так холодно, что немного больно. Мы идём по пустым улицам. Встречаем чёрную собаку, которая сначала замирает и, кажется, вот-вот залает, но потом как будто улыбается, нюхает наши руки, облизывается. Мы приглашаем её с нами во Фрайдейс, но сзади идёт её хозяйка — маленькая бабушка. Собака остается без сочного бургера, приготовленного на гриле. Дальше идём одни. На улице ни души. Ти джей Фрайдейс. Ресторан пустой. Хостес спрашивает: «Вас ожидают?» Она шутит? Кто нас ожидает? Кроме нас в ресторане никого нет! Фрайдейс — это не просто ресторан. Это ресторан, с официантами в смешных шапочках. Нас обслуживает дико грубый парниша, который заигрывая как сука, хамит нам на весь зал. В котором, впрочем, никого нет. Понятно, он просто на нас запал. У него шляпка, как у заводной обезьянки. Соня снимает всё вокруг. Предлагает сфотографироваться и выслать фото Никите (её одержимость Никитой выглядит болезненно), но интернет такой слабый, что не получается.

— Электрички уже не ходят, — заключает она, глядя на часы, — но, может быть, он приедет на такси? Пятьсот. Мы заказываем два чизбургера, которые случайно оказываются самыми вкусными в моей жизни. Грубый официант спрашивает: «Ну и чё? Вкусно вам?» Мы улыбаемся и тоже подбрасываем по шутке. Я шучу про жалобную книгу, Соня шутит про чаевые. Сидим. Под стойкой, незаметно для официанта, передаём друг другу маленькую бутылку из-под воды, в которую мы перелили вино. Лучший момент, чтобы поговорить откровенно. Чтото странное происходит между нами двумя и в нас самих, давно пора это обсудить... Нам хорошо вместе: я смахиваю пепел с её колготок, говорю, что ради неё переехала в Москву. Она, в который раз, удивляется. Видимо, опасаясь услышать от меня что-то страшное, Соня начинает говорить первой.

— Мне очень нравится, когда мы проводим время втроем. Я просто хочу, чтобы было как раньше.

— Поверь, все хотят. Мы втроем стали, как семья. Дружная пьющая семья. И никто не хочет, чтобы это закончилось. Да, мы с Никитой стали чаще видеться без Сони. И мы тоже боимся потерять её в этом. Но она боится так сильно, что помогает этому случиться.

— Единственное, чего я боялась, что ты бросишь меня ради этого мальчика... что ты променяешь МЕНЯ на этого человека, которого ты знаешь пару недель...

56

— С чего мне это делать? Я дорожу тобой.

— Теперь я понимаю, но раньше я думала... что вы с ним отвернетесь от меня.

— Не бойся. Что бы ни случилось, я хочу остаться с тобой. Я сейчас готова что угодно сказать, лишь бы её успокоить. Соня нервничает. Странные вопросы начинает задавать.

— А, — вдруг понимаю я. — Конечно, я не собиралась тайно с ним переспать! Как ты вообще могла такое подумать?! Ха. Хотя это было бы забавно. Совсем как в тот раз, когда ты переспала с парнем, который мне нравился, и только через полгода призналась. Ладно, я обещала не злиться на тебя за это. Соня моргнула. Коротко. Без раскаяния. Мы улыбнулись. Нельзя дружить двум девушкам, у которых одинаковые вкусы на парней, это же понятно.

— Нет, — говорю, — такого у меня в мыслях не было. На самом деле было поначалу. Но потом меня стало затягивать со страшной силой, не похожей на те силы, что затягивали меня раньше.

— Тогда зачем? — спрашивает она. Я долго думаю, подбираю слова, на выходе получаются одни штампы: — Я, кажется, люблю его и хочу прожить с ним жизнь.

— Пф, — прыскает Соня. — Ты же знаешь, что ты не сможешь.

— Знаю, что не смогу.

— И на это сомнительное удовольствие ты хочешь меня променять? Мне хотя бы хватило сил это признать и не впутываться! «Ты просто ему не понравилась! — чуть не вырвалось у меня, — Ему даже твой запах противен» — Ну так и зачем он тебе нужен? — мне на секунду показалось, что у неё в глазах блеснули слёзы. — Ты же как кошка: поймаешь птичку, поваляешь, голову ей оторвёшь и пойдёшь. Да. Соня знает меня. Знает лучше, чем я себя знаю. Я иногда могу забыть, что я дрянь. Соня помнит это всегда. Она напирает: — И ты променяешь это на нас? И я променяю это на нас? Я не хочу ссорится с ней. Это хуже, чем ссора в семье. Семьи объединяется по зову гормонов, есть что-то животное в этой связи. Любовь проходит. Есть у неё такое прекрасно-дерьмовое свойство. Я ли не знаю. Найти человека, с которым готов прожить жизнь — вот что трудно. Могла бы я терпеть её всю жизнь? И вытирать за ней гребанную зубную пасту с зеркала? Мы можем уехать из этой холодной страны. Бостонский брак. Мимолетные связи. Тусовки. Не знаю. Соня говорит: — Ты же знаешь, что я люблю тебя? Она наклоняется и обнимает мою шею руками. Я кладу щёку ей на плечо. Мы застываем.

— Я тоже тебя люблю. И не понимаю, в каком смысле. Мы сами себя не понимаем. Парень в шляпке, который наблюдает на нами из дальнего угла бара, вообще ничего не понимает.

57

— Если любишь, — говорю я, — доверяй мне. И всё будет как раньше. Спрашиваем, можно ли счёт, и грубый официант говорит: "Нет". Соня смеется: "А, ну тогда мы просто уйдем". Обратно идём молча. Забавно, как Соня с Никитой перетягивают моё внимание, делят меня, совсем как мои родители, когда разводились. Правда, тогда меня никто не спрашивал. В подъезде курим, сидя на ступенях.

— Видишь, мы можем быть вдвоем. И без этого ботаника, — говорит Соня. Я соглашаюсь. Мы поднимаемся. А у нашей двери стоит Никита. Напитки! Музыка! Громкость на полную. Повсюду сигаретный дым. Смеемся без остановки. Похоже, мы сошли с ума. Я и Никита всё подбираем момент, чтобы уединиться. Соня чувствует подвох, но всё-таки соглашается сыграть в камень-ножницы-бумага на то, кто пойдёт за сигаретами.

— Я играю по рандому, — говорит Никита.

— А я по прошлой памяти, — отвечает Соня.

— А я просто выкидываю руку. Несмотря на это, я всё время выигрываю. По волшебной случайности Соня проиграла и, жутко раздосадованная, надевает пальто. Как только дверь за ней закрывается я спрашиваю: — Как ты это сделал?

— Было сложно, — улыбается Никита.

— Больше нельзя рисковать, нам нужно вернуть всё как было. Его улыбка пропала.

— Ладно. Всё будет хорошо, — он как будто успокаивает сам себя. — Она уедет в Питер, мы отвлечемся друг от друга, а когда она вернется, будем общаться как раньше.

— Или… мы можем встретиться, когда она будет в Питере, — холодно комментирую я. Такой радости в глазах Никиты я ещё не видела.

— Да-да-да. Ты, ведь, умеешь хранить секреты? Он ответил, что умеет. Он хочет поцеловать меня. Мы совсем близко. Входит Соня. Мы отпрыгиваем в разные концы комнаты и делаем вид, что всё нормально. Немая пауза.

— Мы тут как раз обсуждали..., — начинает Никита, — кое-что... тебе пока рано знать.

— Подарок тебе на день рождения, — шепотом объяснила я. Выглядело убедительно.

— Что-то вы рано, — сказала Соня скептически и выложила сигареты на стол. Глава 10 Электричка ушла прямо перед носом. Всё, двери закрылись, она отъехала, фак. Ну, я пофакала ещё немного, иду к табло смотреть расписание. Но, только останавливаюсь, слышу мужской голос из-за плеча: «Ну что? На этот поезд ты не успела, теперь только в 9:36?» Я зависла. Неужели тот парень, который следил за мной осенью? Был такой - всё время 58

ходил хвостом, узнал, где я живу, приносил цветы, ждал возле дома. Зимой он пропал, и я даже не успела выкупить заказ, отложенный в интернет-магазине электрошокеров. Последнее сообщение от него: «Просто знай, я люблю тебя». Это могло быть мило, но на фото профиля — Чикатило за решеткой. На самом деле, парень не уродливый. Будь он чуть адекватнее — вполне мог бы завоевать чье-то сердце, может быть, даже моё. Но сейчас мне больше всего хочется ударить его пяткой в лоб «с вертушки», как говорят чёткие пацаны. Жаль, я так не умею, я недостаточно чёткая. Ладно, пора уже обернуться. Поворачиваюсь со взглядом злой собаки, а это оказывается наш Федямаркетолог. Поднять глаза приходится выше — Федя-то огромный. С Федей мы познакомились пару дней назад. Коммерческий директор, позвал меня к себе в кабинет и представил — Фёдор. Высокий, крупный мужчина, лет тридцати на вид. Извилистая морщина посередине лба, похожая на знак подобия. Вот такая ~. На Феде была голубая рубашка в тонкую белую полоску. Настолько офисная, что я на секунду заскучала по своей работе дома в пижаме.

— Нас ждёт много интересного, — с азартом говорил он. — Будем работать вместе. Я практически всё время здесь, кроме тех моментов, когда езжу по магазинам.

— Звучит так, как будто вы шопоголик. Мы посмеялись.

— Люблю распродажи, — подбросил он. Мы с Фёдором пока вдвоем в отделе маркетинга. Скоро наймут ещё менеджера по рекламе. Нам придётся всё делать с нуля самим. Меня это устраивает — на прошлой работе я занималась тем же, только денег особо не получала.

— Ну надо же! — удивляюсь я, стоя у табло. Он спрашивает, что со мной. Да так, ничего, испугалась. Теперь мы у табло вдвоём. Смотрим на уходящие поезда и арки до конца платформы — это красиво. Он говорит: «Я должен срочно снять это на свой айфон» и снимает. Федя не без самоиронии, мне это нравится. Мы разговорились. Он рассказал забавную историю о том, как они с друзьями сплавлялись на байдарках. Я ничего не запомнила, но долго смеялась. Спросила, занимался ли он каким-нибудь спортом. Он ответил: «Раньше я качался, но потом понял, что быть жирным — моя судьба». Федя и правда крепыш, широкий, богатырского вида паренёк, русый, голубоглазый, с румяным лицом и всеми признаками национальности РФ. Как говорит один мой друг (наполовину азербайджанец) — «типичная русня». Подали нашу электричку на 9:36. Помню, Никита отговаривал меня от работы в Мытищах потому, что сложно будет ездить на электричках. Ничего сложного, скажу я вам. Садишься и едешь. Чисто, тепло, легкий запах железной дороги. Общее впечатление может остаться хорошим. Главное — не смотреть на соседнюю платформу, куда прибыл поезд из области в Москву: в нём людей столько, что живые завидуют участи мертвых. Они идут максимально плотным потоком, согнутые, с опущенными головами, как сгоревшие спички. Федя говорит: «Я назову это фото "Всё тлен"», и фотографирует. Поехали. За полчаса в дороге можно узнать о человеке всё. Кто такой этот Федя? Феде двадцать три, хотя я думала, тридцать пять. Но сейчас, когда мы сидим рядом, и он отбросил 59

серьёзность, я вижу его беззаботный взгляд и понимаю, что двадцать три — никак не больше. Но есть у него во взгляде и такая прошаренность, по которой понимаешь, что человек знает обратную сторону луны. Знакомый нехороший огонёк. Федя тоже слушает «Кровосток». Я это поняла, когда ответила фразой из песни, а он продолжил. Я сказала, что учусь в Литературном институте — Федя признался, что раньше писал стихи. Довольно упоротые, как он выразился, стихи.

— Разные вещи творил.

— А потом? Покаялся? — смеюсь я. Он вздыхает: — Да уж, покаялся. Меня так выхлёстывало, что сложно было не покаяться. Мне нравится слово «выхлёстывало», сохраню его себе на подкорку. Я сразу поняла, что Федя мой человек, когда мы проезжали мимо сооружения в виде огромного купола из светлой ткани (кажется, крытый теннисный корт). Он задумчиво сказал: «интересно, что это?», я совершенно на автомате ответила «твоя мамка», а он крякнул: «ха!» Болтали про детство. Федя был маленьким мальчиком, он поднял с земли камень, а это оказался редкий минерал. Он удивился тогда, что сокровища могут лежать под ногами. Добираемся до работы с небольшим опозданием. Садимся по местам в нашем новом кабинете — белой комнате с большим окном. Втыкаемся в компьютеры. Обычная рутина. Пришёл Рома, похвастался новинками. На этот раз — большой мужской крест и маленькие образки.

— Солидный, — говорит Федя про крест. — Для солидных господ. Мне больше нравятся то, что поменьше: — Прелесть, — говорю.

— Прелесть не наше слово, — поправляет Рома и убирает новинки от меня, могла бы и догадаться. Разве не слышала, что дьявол прельщает?

— Окей, — отвечаю я. — Пойду переделаю пятьдесят четыре объявления — «Прелестные детские крестики из серебра». Что за блин.

— Ладно, не расстраивайся, — говорит Рома, — я тебе и хорошую новость принёс. И рассказал, что видел крестик нашей мастерской во вчерашней серии одного популярного сериала на ТВ. Хорошая идея для поста. Я нахожу серию, нахожу эпизод. Но герой фильма с нашим крестиком всю серию пьёт, как чёрт, валяется на полу в клубе, рвёт на себе рубашку, хватает девушек за ноги. Ни одного нормального кадра! Что отсюда взять? Парень с нашим крестом, пьющий водку из горлышка, или парень, ползущий по клубу с нашим крестом?

— Ну ё-моё, — жалуюсь Феде, — Такой инфоповод пропал. Ведь, что ни говори, а такие штуки действуют на людей. И не забавы ради я смотрю пляжные фото Валерия Меладзе. С утра я, как новый сотрудник, у которого закончился испытательный срок, подписала бумагу о том, что уважаю правила компании и не буду ругаться матом, носить мини-юбки и вешать на рабочем месте плакаты неподходящего содержания (даже мой постер со Сталиным в розовом мундире? Сталина на вас нет!). Так что всё — живём в новом мире и не выделываемся. Брякнула смс с сегодняшней цитатой, но и она не радует. «Ты — человек, природа твоя 60

удобоизменяема, соболезнуй о том, кто одержим недугом». С этим лайков не наберёшь. Вообще непонятно, о чём это. Как Гегеля читаешь — в предложении шесть слов, но ни одно не значит то, что обычно. Вот и получается: светят лампочки, зреют яблочки, сила трения, с днём рождения. Слова понятные, а смысла им быть рядом не видно. Одни лишь ложные друзья переводчика с русского на русский. Ладно. Бестолковая рассылка. Займусь лучше рекламой в поисковиках. Собираю слова, по которым люди будут искать в интернете наш интернет-магазин, а по каким не будут. Составляю семантические ядра, проще говоря. Это настолько монотонно и скучно, что Федя поймал меня за тем, как я засовываю наушники себе в ноздри. Параллельно натыкаюсь на всё новые сайты конкурентов, которые растут, как грибы после радиоактивного дождя. В основном, они топорные и допотопные. Им далеко до нашего православного маркетинга 2.0. Что тут у нас? Редкая икона, которая исполняет желания? Очередная эксплуатация образа святой Матроны? Мы должны их всех обогнать, чтобы несчастный покупатель не попал в эти ловушки.

— Что делаешь? — спрашивает Федя.

— С «Благочестием» борюсь.

— Как?

— Смотрю фразы, по которым они рекламируются в поисковиках.

— Э, а что это за сайт такой «Воскресенье»? — вдруг спрашивает Юля. Кстати сказать, она сидит с нами в одном кабинете.

— Дизайн с нашего сворован и ассортимент такой. Только цены ниже в два раза. Мы с Федей подрываемся искать.

— И оператор как-то слишком на Марину похожа, а ИП по фамилии бывшего менжедера из розницы, — вздыхает Федя. Всё понятно, бывшие сотрудники ушли и сделали свою компанию. Всё как и везде.

— Значит, когда на Ксюшу гнали, в этом же кабинете сидела Марина, которая вообще готовилась всех опрокинуть и свалить в свой собственный интернет-магазин? — удивляюсь я.

— Кто пойдёт рассказывать про это гендиректору? — спрашивает Федя. «Я нет» — сказали мы все трое по очереди.

— Ладно, давайте на камень-ножницы-бумага, — предлагаю я и проигрываю. И вот я стою у кабинета директора и подслушиваю. Она говорит по телефону о каком-то парне, который сбежал из монастыря. Якобы он работает у нас в отделе гальваники. Мотаю на ус. Когда в кабинете настаёт молчание я стучусь и вхожу. Директор ничего не ответила на новость, а только вздохнула и закрыла глаза. Сделала мне жест рукой — иди. Для интереса я постояла под дверью, но звуков летающей мебели не услышала и ушла. Так что вернёмся к работе, хоть она и скучная. Иногда только какой-нибудь тролль 61

пришлёт сообщение ВКонтакте, разбавит обстановку своим: «На сколько пунктов вырастет моё духовное ай кью, если я куплю крест за десять тысяч?» А так — всё ровно. И я уже ничего не жду, как вдруг приходит сообщение. Не стану его писать, оно длинное, как самостоятельное литературное произведение. Если вкратце — это откровение молодого парня. Он сатанист, его друзья сатанисты. Но порой, пишет он, «прохожу мимо храма, и что-то внутри переворачивается. Кажется, что моя жизнь эта ненастоящая, а обсудить не с кем. С друзьями боюсь об этом говорить — не поймут». Я ответила, как положено по инструкции — заходите в наш храм, там всегда дежурит батюшка, он подскажет. Сатанист прочитал. Ну, думаю, вот сейчас-то он меня и пошлёт. Долго молчал, потом ответил. «Спасибо вам. И спасибо, что не проигнорировали».

— Не знала, когда шла сюда, что мне придётся заниматься такими вещами. Говорю я Роме за обедом. Мы стоим в очереди в новом спорт-кафе, которое открылось недалеко от офиса. Я, как обычно, пришла пораньше, а он уже тут как тут.

— Это ведь может изменить его судьбу, — продолжаю я.

— Ну ты много-то на себя не бери, может, он прочитал и дальше пошёл дьявола вызывать. Я пожимаю плечами.

— Вот сатанисты, — вдруг рассуждает Рома, — вызывают дьявола. А тут даже не надо заморачиваться с пентаграммой. Заимей добрый помысел, и он тут как тут. Такие порой мысли находишь у себя, такое в голову закидывает.

— У сатанистов, видать, плоховато с добрыми помыслами, — говорю.

— Да, — соглашается Рома. — Врагу не сдался наш гордый варяг. Очередь двигается, мы делаем каждый по шагу.

— Соус из гуляша добавить? — спрашивает Рому женщина на раздаче.

— Не нужно, спасибо. Я удивилась: — А ты почему на голой грече?

— Так среда же — день постный.

— Ещё и среда?

— И пятница.

— Никогда не понимала, почему в такой день можно что-то есть, а в другой нельзя. Взяла с полки мясную нарезку, поставила на поднос и передвинула к нему с полушёпотом: — Если нет бессмертия души, то всё дозволено. Он улыбнулся: — Но «познавшая Бога душа ничем не может удовлетвориться на земле». И отодвинул обратно. Женщина за кассой посмотрела недоверчиво — зачем мы играем с её мясной нарезкой?

— Все дозволено и когда бессмертие есть, — серьезно продолжил Рома. — «Всё мне разрешено, но не всё полезно».

— Ну да… Мясо слишком часто не полезно есть.

62

Он снова улыбнулся. Я спросила: — Откуда первая цитата?

— Преподобный Силуан Афонский. У меня жена его очень любит.

— Дай-ка запишу, эта, может, лайков и соберёт. Записала в телефон. Мы расплатились на кассе и сели за стол.

— Такой шашлык вкусный, — снисходительно поглядываю на его гречку, — я прям оторваться не могу.

— Да ты и не пытаешься.

— Это правда. Я доела шашлык и откинулась на спинку стула, довольная собой. Посмотрела на время.

— Посмотрим через сколько меня Бог накажет. Рома, продолжая есть, положил ладонь на глаза.

— Ох. Ты ведь даже не понимаешь о чём говоришь.

— Я ни о чём не говорю. Для меня слово «Бог» ничего не значит.

— Это так не работает. Есть слово — есть значение. Ты просто складываешь в коробку с надписью «Бог» всё, что услышишь. А если порытся в этой коробке? Что ты реально знаешь о Боге, кроме того, что «бохнакажет» и «он не фраер, он всё видит»? Бог у тебя из фольклора, Иисус из мемов, в лучшем случае, из «Мастера и Маргариты», архангелы из Диабло 3, всё — кандидат богословия. Я усмехнулась. Он продолжил: — Вот и получается Бог из Саус Парка — гибрид кота, гиппопотама и обезьяны. А самое ужасное в этом всём знаешь что? Когда слышишь о ком-то, что он верит в Бога, думаешь сразу «мда-а». Мы с тобой про разного Бога говорим. Так что давай не будем. Он очаровательно улыбнулся.

— Ну давай, скажи мне. Что значит Бог? — спросила я пытливо.

— У меня есть ответ.

— Ну-ка.

— Но ничего нового я тебе не скажу. Я затаилась.

— Бог есть любовь. Главное, правильно понимать, что значит любовь.

— Ну вот. Теперь это понимать. Всегда так с вами, верующими. Я отошла за сахаром для кофе и вернулась без сахарницы, но с новой мыслью.

— То есть, — подначиваю я, — если подставлять вместо слова Бог слово Любовь, то ничего не изменится по смыслу? Он пожал плечами.

— Ну да. Я достала телефон и нашла в смс цитату: — Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Любви, и всякий любящий рожден от Любви и знает Любовь. Кто не любит, тот не познал Любовь, потому что Любовь есть любовь. Развожу руками.

— Ну хватит кочевряжиться, — говорит Рома, — ты же меня поняла.

63

В чём-то, конечно, он прав, этот Рома. Для работы надо научиться говорить как православные, думать как православные. Ладно, спокойно. Всё можно освоить, мозг пластичен. Можно и зайца научить курить. Его мозг тоже пластичен.

— А что там насчёт секрета? — напоследок спрашиваю я.

— Ты для этого за мной ходишь?

— Не правда. Я за тобой не хожу. Ты просто ешь в то же время, что и я.

Когда вернулась в кабинет стала распечатывать счета на рекламу, а бумаги в принтере нет. Это навело меня на мысль — заглянуть под этим предлогом в цех гальваники. Идея странная, всё-таки он в соседнем здании. Но решила рискнуть. Полутёмное и потёртое производственное помещение. Синие ванны, где на безликие медные оклады нарастает серебро. В прямом смысле безликие — внутри них ликов нет.

— В шкафу, — сходу сказала Полина Гальваника, — на нижней полке. «...там, где смеются волки» — в мыслях продолжила я. Называть героев так, как записал бы в телефонную книгу — это моя авторская находка. Итак, Полина Гальваника. Симпатичная молодая девушка с конопатым лицом, в джинсовой юбке по колено. Она руководит химическими процессами в ваннах. Тут же в углу под окном, как раз возле шкафа, за своим компьютером сидит парень. Вид у него немного жалкий: широкая тёмная рубашка не по размеру, мешковатые штаны, длинные волосы и отросшая борода. Среди всей этой повышенной лохматости опрятно смотрятся только брови — две темные дуги. Я тихо обратилась к нему: — Это ты сбежал из монастыря? Он молча кивнул.

— Я Надя.

— Дионисий. Я набрала большую стопку бумаги. Спрашиваю, а пакет есть? Да, говорят, в нижнем ящике. Открываю ящик, а там действительно стопка пакетов. Бутылкой вина придавлена.

— Ничего себе у вас тут пресс-папье.

— Да, это до лучших времён лежит.

— Они ещё не настали? Мы втроём переглянулись. Парень нашёл бумажные стаканчики, Полина — кусочек горькой шоколадки.

— Надо избавляться, — в шутку обосновала Полина, — потом будет Великий пост, не до вина.

— А в пост вино нельзя? — говорю.

— Можно. Немного, — она улыбнулась и посмотрела на Дионисия. — Ну, немного это сколько? Ящик. На троих. Я улыбнулась в ответ и забросила удочку в следующий пруд: — Никогда не понимала пост: почему в один день можно что-то есть или пить, а в другой нельзя.

64

— Ну, пост — это исцеление болезней души, — протянул Дионисий.

— А можно попроще?

— Это время трезвения, выявления страстей, стяжания добродетелей. Ещё проще? А ты совсем нет? Да? — спросила Полина, я тряхнула головой. — Тогда расскажу со стороны биологии. Нейрогенез. Слышала про нейрогенез? Да, так действительно проще. Я знала, что Полина совмещает работу с магистратурой по биохимии в МГУ. Но не думала, что у нас найдётся такой повод об этом заговорить. И на её счастье, что такое нейрогенез, я тоже знала. Мне попадались парни, которые клеили меня своими познаниями в монологах TED. — Так вот, когда в пище человека понижается количество животных жиров, у него быстрее образуются новые нейроны. Учёные обнаружили это относительно недавно. А монахи так жили сотни лет.

— То есть, ты типа отращиваешь себе новый мозг?

— Вроде того. Это неплохая профилактика депрессий, кроме всего прочего, — она на секунду задумалась. — Мы изменяемы, это и хорошо, и плохо. Смотря как использовать. Поэтому, говорят, не так важен пост, как то, что ты во время него делаешь, — закончила Полина.

— И это всё?

— Для тебя всё. Я вытряхнула из бокала в рот последние капли вина. Предложила сходить ещё за двумя. Полина ответила «нет», Дионисий, который вообще от своего бокала даже не отпил, задумчиво посмотрел на меня и промолчал. Но в этот же день я подловила его на кассе в магазине неподалёку от проходной. Подсмотрела, что он положил и взяла то же самое — пломбир в вафельном стаканчике.

— Ты не постишься? — спросила я.

— Нет, — тихо ответил он, — я грешу. Мы разговорились о пустяках. Я пошутила над его одесским акцентом. Оказалось, что монастырь, в котором он жил, был на юге Украины. Оттуда и акцент. Мы вышли из магазина и прошлись по весенним дворам хрущовок. Ели мороженое. Это могло быть весело, но он был потерянным, хмурым.

— И как тебе то, что в церкви происходит? Никогда, за всю истории моей работы здесь, я не попадала с этим вопросом так точно.

— Как мне? — он ехидно усмехнулся. — Никак. Вот ты думаешь что? Придёшь в храм, и там будет хорошо? Было бы хорошо, если бы там людей не было. Я помню, ещё когда жил в Краснодаре, ходил там в храм. Два года я ходил, знаешь, с восемнадцати лет. Когда у меня начались мысли... В общем... Мы подошли к скверу, он постоял немного молча и сел на одну из скамеек. Я продолжила стоять и облизывать мороженое. Он-то своё за минуту проглотил.

— А они помочь ничем не могут, они только повторяют цитаты и говорят, знаешь, как в анекдоте «молись и кайся». Знаешь этот анекдот? Нет? Значит, слушай: «Ребенок довел бабушку до инфаркта, весь день ходил за ней и говорил: «Молись и кайся». Как выяснилось, он просто хотел посмотреть мультик «Малыш и Карлсон».

65

Он начал смеяться, повторяя: «молись и кайся», я улыбнулась.

— И вот они тебе каждый раз это говорят. Ты приходишь на исповедь и каждый раз одно и тоже. Тридцатый раз приходишь, «молись и кайся». А проблема не уходит.

— Ну, а что они ещё могут сделать? — я решила его подзадорить. — Думают, наверное, что их дело малое, остальное за тобой.

— Ой, не знаю, — отвлеченно тянет Дионисий, — Эти батюшки, они и не хотят никак помогать. Но зато властью своей они пользоваться любят. Вот была у нас в приходе такая Галенька. Она работала в храме, полы мыла за какие-то копейки. У неё двое лежачих больных, она за ними ухаживает. Говорит: «Батюшка, посоветуйте, — он начал пародировать тоненький голос Галеньки, — может мне пойти куда-нибудь устроиться, чтоб с деньгами было получше». И знаешь, что он ей говорит? «Нет, Галенька, тебе Бог уготовал спасение, ты не должна его воле противиться, поэтому мой полы, вот тебе твоя зарплата за месяц две тысячи рублей». Потому что понимает, что никто больше за такие деньги работать не согласится. Две тысячи рублей, ты подумай! А она и рада. Он скрестил руки на груди.

— А ты бы видела, как они получают эти свои копейки! Они чуть не со слезами на глазах: «Да что вы, я не достойна такого». Нельзя так пользоваться своим авторитетом. Воля должна быть у людей! Лучше бы церковь к людям нормально относилась, этим бы и притянула к себе, а то они только веру послабляют. Пусть хотя бы крестятся, а там будем разбираться. Понятно, что без послаблений никто бы не крестился. Ты вспомни девяностые. Какое им выучить Символ Веры, если они даже однодневный пост не смогут выдержать! Крестили всех, кто только захотел. Он встал, сцепил руки за спиной и стал расхаживать возле скамейки.

— Люди итак слабые, — продолжает Дионисий, — и всё дальше послабления за послаблениями. Он повздыхал, сел на скамейку и продолжал: — Учить нужно человека. Человек должен сам захотеть исповедаться, это же не обязаловка. Это традиция. Первые христиане исповедовались друг другу, потому что начинали новую жизнь, а в прошлом раскаивались. А они — не могут даже человека научить вере Христовой. Чувствуют свою слабость, и поэтому другим послабления дают. Потому что сами уже ослабли, потому, что не верят. Вот и всё, что они могут сделать — послабить.

— Но это же нечестно, — подбиваю я. — Это же духовный демпинг! Мы начинаем смеяться.

— А ты разбираешься. Да, что только не делают, чтобы к конкурентам не ушли — к йогам, к экстрасенсам. А всё равно уходят. Так что, ты поняла меня. Если в церковь приходить, то вообще на людей не надо смотреть, а приходить только к Богу. Он со злостью выдохнул и добавил: — Мне на работе порой просто не хочется собирать и отправлять заказы в епархию. Да ещё и по таким ценам — просто задарма. Я бы лучше какому-нибудь предпринимателю продал. Оборзели эти епархии. С минуту он помолчал.

— Понятно, — протянула я. — А как в монастыре, расскажи. Кем работал, чем питались?

66

Свое хозяйство было?

— На подаяния добрых людей, — усмехается Дионисий, — Нет, это почти правда. Помню, кто-то раз три мешка картошки пожертвовал, погреб открывали. В другой раз мешок сахара нам принесли. А так, вообще, хорошо жили. Богатый человек не тот, у которого всего много, а тот, кому хватает. Нам всегда хватало, не нуждались. Не было такого, чтобы мы сидели и не знали, а что же нам делать, чем питаться будем. Жертвуют, всякие люди жертвуют. Бандюки, в большей мере, грехи замаливают. Были раз в Москве в офисе: три стеклянные двери как в банке, секретарша такая — воот такой вырез, колготки в сантиметровую сетку, короче, понятно. Я самого этого благодетеля не видел, у него только иегумен был, мы с братом-водителем остались в приемной. Он вдруг вздыхает и замолкает.

— А вообще, — продолжает он, — сложно было. Я ведь был самый младший в братии. Первые полгода мыл туалет и я всё про всех знал. Вот это для меня была пытка. Знал, кто свинья, кто руки не моет. Ну как так можно — ходить в туалет и не мыть руки и это монахи! Мне так и хотелось просто подойти к каждому и при всех сказать, застыдить. Отец Филарет, ты ж монах! А потом этими грязными руками еду готовит. Надеюсь, хоть перед службой он их мыл, святые вещи такими руками не трогал. Он посмотрел сквозь меня, грустно улыбаясь. Немного помолчал.

— Но самое интересное началось потом. Надя, я думал, я сойду с ума. Вот те крест, — он наспех перекрестился. — Думал, меня увезут, как того парня, который был до меня. Он же с ума сошел! Ему скорую вызывали. Сначала всё было хорошо. Я очень уважал нашего настоятеля. Я все его книги прочитал, так мне его мысли нравились! Я поэтому именно туда и поехал. К нему хотел. И вот уже пожил там, какое-то время. И тут я вдруг, представляешь, слышу случайно, как он братьям рассказывает то, что я ему говорил на исповеди! Ты представляешь? Так и сказал: «Про тебя он то-то думает, а про тебя то-то». А как же тайна исповеди? Я... я не знал, куда деться. А там было личное, очень личное. Я сказал ему, что хочу уехать. А он мне знаешь, что сказал? Он сказал: «Если ты уйдешь из монастыря, жизнь у тебя не сложится». Боже мой, что я чувствовал. Я никогда не чувствовал такого раньше и, не дай Бог, почувствовать ещё когда-нибудь. Я приходил в келью, и меня просто разрывало изнутри. Я не знал, что мне делать. Я понимал, что я как та Галенька, которая за спасение полы моет. Что он меня просто своим, вот этим вот, авторитетом держит возле себя. А я же человек. У меня же воля есть! Он встал и снова заходил.

— Долго я мучился. И, значит, пока служба была, все ушли, там все на службу ходят. Собрал вещи, отнес, спрятал их. А потом уже просто — нужно было козу выгуливать, ну я и пошел. Привязал козу, взял свои мешки и давай по сугробам. И тоже ж, меня засекли. Отец Филарет, тот самый, который руки не мыл. Кричит мне вдогонку: «Как же он легко тебя получил!», дьявол в смысле. А мне так и хотелось ему крикнуть: «Иди руки помой!» Он грустно усмехнулся, я улыбнулась. Он посмотрел на меня и сел обратно. Я села рядом.

— У меня к тебе предложение.

— И у тебя тоже? — почему-то спросил он и осёкся.

67

— Давай напишем статью об этом, анонимность я тебе гарантирую. У нас с подругой есть интернет-ресурс один, там и опубликуем. Людям будет очень интересно узнать откровения монаха.

— Я монахом не был…

— Поверь мне, всем вообще без разницы, — успокоила я.

Когда вернулась в кабинет, Федя купался в куче мелких бумажек. Он вытаскивал их из большого пакета, подкидывал в воздух, обмазывался ими и повторял: «лидочки, мои лидочки». Рядом стояла Ксюша и радостно смеялась.

— Откуда лиды? — безразлично спросила я. Оказалось, он устраивал сбор е-мейлов и телефонов покупателей в магазинах за подарок, чтобы мы, с их согласия, присылали им новости и рекламу. Согласившихся оказалось немало. Один лид — это одна бумажка — один человек. Продавцы передали в отдел розницы, а Ксюша принесла этот мешок. Я вывела компьютер из спящего режима и вернулась к работе. Запостила цитату от Ромы, сама же её лайкнула со своего православного фейка (нормально, так все делают, у любого, кто занимается соц. сетями, полно фейковских страниц). Напряглась. Откуда-то у моего честолюбивого, богобоязненного фейка в видеозаписях появился фильм непристойного содержания. Недолго думая, спрашиваю ребят.

— Вы с таким сталкивались?

— Говоришь не твой прон? — уточнил Федя.

— Точно. Не моих вкусов.

— Да это Славик Сатанинский, — вдруг выдаёт Ксюша.

— Кто такой?

— Человек-загадка, — пожимает плечами она, — взламывает страницы тех, кто оставляет комментарии в православных пабликах. Ну и добавляет им в видео дикого порно.

— Зачем хоть?

— Кто его знает. Посмеяться, наверное. Он как-то наследил, на него даже вышли в интернете ребята из нашего прихода. Но толку-то. Я задумалась.

— Федь, хочешь ещё лидочков? Федя, бережно собирающий лидочки с пола, поднимает на меня полные огнём энтузиазма глаза.

— Короче, — объясняю я, — купим у этого Славика алгоритм до половины и будем иметь списки активных православных. А там уже делать с ними, что хотим — показывать рекламу, предлагать скидку за контакт. Лидочки! Глаза Феди воспламеняются ещё больше. Ну вот, день уже не такой бестолковый. Профессия интернет-маркетолога полна неожиданностей. Немного напрягаюсь, когда звонит коммерческий директор и приглашает меня к себе в кабинет. Может, наша гальваническая попойка раскрыта? Но вспоминаю, что и за такие шалости 68

здесь не ругают. Прихожу. В кабинете всё как обычно, никаких новых икон не прибавилось. Стоял какойто парень в углу и пристально разглядывал стеллаж. Я подумала, это очередной оптовый покупатель.

— Мы нашли отличного сео-специалиста, — говорит коммерческий директор, — и решили пригласить его работать к нам в офис. Ооо, нет. Сеошник в офисе — это плохая идея.

— Сеошник в штате, мне кажется, не лучшая идея. Будет штаны просиживать и заниматься своими проектами. Если хотите, чтобы кто-то раскладывал пасьянс «косынка» в нашем офисе, то давайте лучше наймём для этого человека за меньшие деньги.

— Это ещё почему? — услышала я из-за спины.

— Это Георгий, наш новый специалист по сео, — быстро сказал коммерческий директор и самоудалился молчанием.

— Ну… — пытаюсь я вытянуть ситуацию. — Брать сеошника в штат разумно, когда есть много направлений или у компании несколько крупных сайтов. В нашем интернет-магазине у него будет недостаточно загруженности, чтобы просиживать пятидневку. Георгию мой ответ, по понятным причинам, не понравился. Я разглядела его внимательней. Постарше меня — сильно за тридцать. Взрослая рыжая голова в подростковых вещах. Белые кеды, джинсы и залысины. Что ж.

— Здравствуйте. Я Надежда. Коммерческий директор продолжает: — Мы подумали, что так будет лучше. У Георгия большой опыт организации работы интернет-магазина.

— А, ну так это совсем другое дело, — я всё ещё пытаюсь поправить положение. Хотя, судя по тому, как этот Георгий смотрит на меня (как будто я кусок сахара высотой 1,75 метра), он не ожидал увидеть здесь симпатичных коллег. Коммерческий директор «на минутку» уходит, и мы остаемся вдвоём. Я сижу в кресле. Георгий разваливается, нога на ногу, в кресло напротив и рассказывает, какой он хороший руководитель проектов и сео-оптимизатор. Он продвигал множество магазинов, последний — сайт крупной женской обувной сети, теперь он здесь. И дальше себя нахваливает. Не люблю я людей, которые используют общение не для обмена информацией, а для чувства собственной важности. Был бы он моего возраста, я бы сказала свою классику: «чел, в магазин "всё по 35 рублей" завезли твои попытки самоутвердиться».

— Что же вы с таким багажом сюда пришли? — спрашиваю я. Он отмахивается: — Вы не хуже меня знаете, что частота запроса «купить крестик» за последние полгода выросла в три раза. Да, это правда. Но я не догадалась выбирать работу по тренду запросов. Хотя это было бы логично. Почему я сама не додумалась?

— Конечно, знаю, — говорю, — поэтому я здесь.

— Ну вот и я. Лёгкие деньги.

69

— То есть, вы не из-за веры сюда пришли.

— Да какая вера, ну ей богу! Вы думаете здесь все за веру работают? И веру на карточку получают? Знаете такое «за туманом едут только дураки». Он усмехается.

— Сайт, кстати, отличный, — вспоминает он. — Бери да продвигай. Соц. сети, правда, не очень.

— Это почему? — я подняла бровь.

— Ну, вы там пытаетесь впихнуть энциклопедию православной жизни. Надо ближе к народу быть, — он начинает листать ленту в телефоне, — вот, например, у ювелирных брендов какие посты? Какой камень подходит козерогу?

— Козерогу? — переспросила я.

— Козерогу. Я вот козерог. А вы?

— Человек.

— Дева, вы хотели сказать? Я промолчала. Пусть будет Дева.

— Вы серьезно про гороскопы?

— А почему нет? — он пожал плечами. — Я-то не верю, у меня хватает мозгов. А вот покупатели. Вы их видели вообще? Нет, правда. Они сами не знают, во что верят и чего хотят, им лишь бы помогло. Я улыбнулась, он это заметил и стал развивать тему.

— Они же такие «что купить, чтобы выйти замуж?» или «спина болит — какую икону купить?». Вы же сами каждый день видите их запросы в поисковике. «Кому молится, чтобы не обокрали?» Ну и так далее.

— Ну, здесь, — говорю, — к этому так относятся: что слабого в чём-то человека можно научить.

— А вы их-то спросили, хотят они учится? Они максимум хотят Бога под себя настроить. Крестик правильно освятить, чтобы можно было ничего не бояться и каску на стройке не надевать. Я уже не могу сдерживать смех.

— Они ж язычники обычные. Это такой ребрендинг. Обереги на шею — кресты, те же заклинания — только теперь молитвы, свечки в храме поставить — милое дело, грёбанные огнепоклонники… Тут вернулся коммерческий директор и его резко переключило.

— А ещё люблю на Пасху ездить в Оптину пустынь. Знаете, какие там службы? Аж слёзы от умиления текут. А вы, Наденька, давно были в храме? Я промолчала.

— Вы нашли общий язык? — радостно спрашивает коммерческий директор.

— Конечно! — вскакивает Георгий.

— Да, — говорю я, смотрю на коммерческого и глазами показываю «Ну не знаю».

70

Глава 11

Приехала из Мытищ позже на полчаса — электрички какое-то время не ходили. Поезд сбил человека, который шел в наушниках по путям. Увидела Никиту через стекло очередной Шоколадницы, он курил. Затянулся, прикрыл рукой свои большие губы молодого Пастернака. Ах. Взрослое, недавно развитое тело, юношеские упругие губы, наивность в глазах (я отберу её у тебя). Лёгкие дефекты речи — то, что меня, как любую внучку алкоголика, сильно располагает — Никита говорит иногда слишком быстро, иногда сложно понять. Мы сидим в зале для самоубийц, беззаботно болтаем. Рассказываем друг другу бородатые анекдоты и смеёмся. Я учу его правильно питаться, чтобы хорошо выглядеть, а он смешно удивляется: «Да как это не пить колу после еды? Но мне же хочется. Что это за обманка Господня? Почему я люблю то, что мне вредно?». Смеёмся. Потом он рассказывает, как пару месяцев назад обчитался Достоевского и античной философии.

— Я ощутил эту идею отказа от потребностей взамен на свободу. В сентябре я много думал об удовольствии и о никчёмности этого пути. Зачем гнаться за удовольствием? Например, курение, — он поднимает сигарету в руке, — это же настолько ненужная зависимость. И вот я два месяца не курил, — он затягивается, — ходил в зал… До чего же он милый.

— Тебя что-то стукнуло?

— Ну да, я просто поверил в это. Потом у меня началась апатия очень быстро. Но я перебивал её тем, что всё понимаю.

— А потом?

— Потом меня девушка бросила. Становится немного грустно. Чтобы поднять ему настроение я рассказываю про свой личный дневник и показываю плеер. Он сразу же оживает и пытается выпросить его у меня.

— Нет, это слишком личный дневник. Я единственный человек, который его читал. Чтобы прочитать, тебе нужно сначала туда попасть. Мы переглядываемся. А ведь он готов к этому. Сегодня Соня в Питере и мы оба понимаем, что встретились не просто так. Этот парень, конечно, экстремал. Ему недавно изменила девушка, а теперь он влезает в непонятные отношения со мной. И сейчас мы курим на лестнице возле двери в квартиру. Никита задумался.

— Ты думаешь, что будет потом? — спрашиваю я.

— Нет, не думаю… — он улыбается, — зачем усложнять, если можно быть чуточку счастливее? Машиниста не судят за то, что он переехал человека, который решил самоубиться с помощью поезда. Машинист просто едет на большой скорости. И я не виновата, что какой-то трепетный юноша положил голову на рельсы. Это моя природа, моя роль в этом зоопарке под названием жизнь. Я просто делаю то, что делаю. Так сложилось. Так сложились мои нейронные связи. И вот мы уже у нас.

71

За окном темно, в комнате только свет от ноутбука.

— Хорошая музыка, — говорит Никита. — Откуда ты узнала про эту песню?

— Нашла в одном музыкальном паблике. Паблик назывался «Я хорошо потрахался под этот альбом». Мне головокружение, когда мы целуемся. Поэтому…

нравится

Утром обнаружила вокруг следы дикого животного: крышка от кока-колы на подоконнике, пустая сигаретная пачка на столе, на кровати — футболка, ради которой можно простить этот бардак. Мне захотелось просидеть несколько минут, вдыхая воздух через эту футболку, и не было причин, которые могли бы меня остановить. Недавно на работе я узнала, что после крещения человеку мажут уши, нос, глаза, и другие части тела, чтобы наложить «печать от искушений». С носом у меня при крещении явно вышла какая-то накладка. Священник, видимо, схалтурил. Выпорхнувший из футболки Никита был, вероятно, в душе. Прекрасно. Разве что более волосатые ноги оказались у него под джинсами. Xax. Как у настоящего фавна. Просто, когда я себе это представляла (а представляла я немало) у него были другие ноги. Зато тело. Тело отличное. Его надо запечатлеть в мраморе и поставить в палату мер и весов, как идеального фавни-боя. Восхитительный этот мальчик с ногами фавна. Почему такой тип для меня как сахар? А самое классное в них, таких парнях, что они ещё не знают, насколько круты. Он может сначала не понять — зачем ты на него смотришь? Это лёгкая жертва. Стоит поманить такого пальцем, как он уже подбирается к тебе. Так просто, так доступно. Деструктивно. Зато как прекрасно. Как-то незаметно я перешла с единственного числа на множественное. Но в то же время. Странное ощущение. Легко трогать его тело... как свое. Как будто нет разделения между нами. И эта мгновенная лёгкость, когда мы обнимаемся. И как волшебно было засыпать в полном спокойствии, с этим необычным вздохом маленького заплаканного испуганного ребёнка, который наконец-то прижался к матери, которую долго искал. Влюблюсь ли я ещё раз так сильно?

Глава 12

Федя говорит, что когда я жила в Питере, меня окружали чувственные поэты, которые таскались за мной с придыханием: «Надя, Наденька, вы богиня, вы муза, Наденька!» Поэтому каждый раз, когда у меня что-то получается или мы опережаем конкурентов, Федя вздыхает: «Надя, Наденька, да вы богиня!» Но, когда я притормаживаю или в чём-то ошибаюсь, он с показным недовольством говорит: «Ох, Наденька, ну вы и дурынья», слово это он выдумал сам. Я же нарекла его именем Жирнозавр. И все тестовые заказы на сайте отныне подписываю так — Федька Жирный.

72

В кабинете нас теперь не двое, а четверо, и этот цирк есть кому оценить. К нам подсадили мою курящую Юлю из интернет-магазина. И прибавилась Сабина — постоянно загорелая девушка, которая теперь занимается дизайном и pos-материалами. Сеошнику в кабинете места не нашлось. Он сел в соседнем, оптовом. Теперь наш кабинет отличается от всех, как класс коррекции в школе. Он единственный, где с утра до вечера играет музыка. Где периодически все набрасываются на одного сотрудника, начинают его щипать за жирок и щекотать. А он (Федя) кричит «ай, ой». В перерывах между этим мы работаем.

— Смотри, — подходит ко мне Сабина. Я заметила, что она всегда говорит, немного «в нос». Смотрю на симпатичный коллаж из иконы «Троицы» Рублёва, трёх изделий с этим образом и березовых листьев (символ праздника). Честно отвечаю, что получилось здорово. Она сейчас занимается годовым проектом — листовки-флаеры для раздачи в торговых центрах на православные праздники — и очень старается. Через десять минут Сабина возвращается после согласования с генеральным директором. От прекрасной листовки остались березовые листья и надпись «Поздравляем!»

— А с чем, видимо, придётся объяснять на словах, — недоумевает Саби. — Говорит: «Нельзя писать на флаерах ничего святого. Они же потом в мусоре будут валяться!»

— Добро пожаловать, — улыбаюсь я.

— Первое правило православного маркетолога, — серьезно начинает Федя, — всегда помни 73-е правило Пято-шестого Вселенского собора. Сначала мне показалось, что он берёт цифры из головы, но потом проверила — запомнил. А недавно я вывела «второе правило православного маркетолога». Как с сигаретами: некурящим не рекламируем. Реакция неверующих на нашу рекламу бывает жестокой. Некоторых просто в дрожь бросает при виде креста, они дико бесятся. Да, бесятся, подходящее слово. Сначала один парень написал в чат операторам интернет-магазина, что они оказывают услуги интимного характера. А потом и просто кто-то прислал: «как же вы достали со своим православием». По этим звоночкам я поняла, что где-то неправильно прицелилась в аудиторию, стрельнула не по тем. Проверила рекламу — действительно. Человек набирает «серебро Максим». Показывается наша реклама с образом Максима Грека из серебра. Вот только искал этот человек группу «Серебро» в журнале Maxim. Срочно добавила минус-слов. Ну ладно, не страшно, зато, может, кто покаялся.

— Что бы ещё брендировать? — размышляет вслух Федя.

— Служебные машины? — предлагаю я.

— За это уволили прошлого маркетолога.

— Разрисовал крестами кузова?

— И диски на колёсах. Да, непростое дело — православным маркетологом быть. Проблема ещё в том, что всё приходится делать самим. Даже фотографировать мы стали сами. После того неудачного раза с модным фотографом: он взял изделия и устроил свэг: по три серебряных браслета на каждой руке, молитвы везде вверх ногами, четыре креста на шее, образки в ряд, как ордена на грудь.

73

Полный фэшн. Спасибо, обошлось без засасывания среднего пальца. В остальном же, мне здесь нравится. Сегодня день довольно приятный. Сижу, как обычно, читаю сайт патриархии, слушаю Salem. Соня присылает свежий мем. Она каждый день, проснувшись и прошерстив ленту, скидывает мне свежие мемы. Примерно в то же время приходят цитаты святых отцов. Это помогает мне уравновешивать свои взгляды на мир. Информация в наше время не плещется, она идёт направленными потоками. И стоять одной ногой в одном, а другой в другом, довольно занятно. Я могла узнать сколько угодно шуток про патриарха, но никогда бы не посмотрела интервью с монахом, который работал в НАСА до ухода в монастырь. Реально работал, не ракеты освящал. Сегодня «мем от шефа» — картинка с надписью. Девушка у иконы: «помоги мне». А икона ей в ответ: «может, хватит разговаривать с доской? попробуй сама чё-то сделать». Хм. Забавно. Но всё-таки слишком по-язычески, чтобы быть православным мемом. Соня присылает следующий, новость: «Священник Богородской епархии заявил, что…». Постойте, да ведь такой епархии даже нет. Ладно может хотя бы третий мем подойдёт. Вот он, про Патриарха Кирилла, отлично. Эй, а что на фото делает прошлый патриарх — Алексий? Они, конечно, похожи — одеваются вообще одинаково — но не настолько. Что за халтура? Соня пишет: «Как тебе? Все три берём?» А я даже не знаю, что ответить, кроме того, что у меня, кажется, профдеформация. Идём курить с Юлей и я проверяю мемы на ней. Она смеётся над всеми тремя. Вот кто счастливый человек. Я говорю: «Да там же куча ошибок». Юля не понимает: «Что? А, да, действительно». Думаю на ком бы ещё проверить. Рядом в курилке Лора, предлагает: «Давай мне». Она вдумчиво читает и выдаёт: — Забавно, конечно. Не понятно только одно. Почему люди себе ищут врагов, там где их нет?

— В смысле? — спрашиваю я.

— Над Алексием II смеются, а он между прочим говорил: «Больше храмов — меньше тюрем».

— Не знаю, не знаю, — говорю, — на двух молодых матерей тюрем хватило. Юля перехватывает мой взгляд и мотает головой. Не туда вы смотрите, — заводится Лора, — Думаете, что врагов находите, а на деле сами себе яму роете. Идёте с вилами на церковь, как дикари, а за церковью людей не видите. А эти люди единственные, кто к вам по-людски отнесётся в случае чего.

— Ой, да конечно! — говорю.

— Конечно. Лора ушла.

— Ты что так резко с ней? — удивилась Юля. — Ты не знаешь. как она сюда попала? Я пожала плечами.

— Как?

— Тогда слушай. У неё был муж, перенёс операцию какую-то лёгкую, уже шёл на поправку. К нему в палату положили парня, а у того туберкулёз обнаружился. Муж её после 74

операции слабоват ещё был, за каких-то пару недель умер. Она сильно переживала, жить не могла, пить начала. Однажды уснула в сугробе. Её женщина уже под утро нашла. Женщина здесь работает, завскладом, ты её знаешь. Она её сюда и устроила. У Лоры образование хорошее, но видишь — чуть не сломалась. Под впечатлением от истории возвращаюсь и погружаюсь в работу.

— Что слушаешь? — кричит мне Федя через музыку, я вынимаю наушник. — МС Покайся?

— Православный драм-н-бейс. Гляжу на часы — пора идти на обед. Рома, мой напарник по ранним обедам, в спорт-кафе необсмеянный сидит. Не порядок.

— Значит, так, — говорит Рома, мы напротив друг друга за столом у окна. — Есть три вещи: догмат, этика и мистика. Знаешь догматы и этику — окей. Но когда сталкиваешься с живой верой, ты понимаешь, что это нечто не от мира сего. Эта не та «мистика», про которую ты думаешь, не НЛО. Это просто то, что в обычной жизни не встретишь. И каждый рожденный человек может это чувство узнать. Потому что Христос стучится в сердце каждого.

— Ой, прям так и каждого? И даже в Гваделупе? Вечно вы, православные, обобщаете. Нельзя всех мерить по себе.

— Но ты же можешь выделить то, — говорит Рома, — что объединяет всех людей? Где-то я это слышала.

— Ну, допустим. Что, например?

— Например, — он пару секунд подбирает слова, — я думаю, каждый знает по себе и чувствовал, что если не владеешь собой, то становишься рабом чего-либо.

— Да, я иногда становлюсь рабом фисташек, — согласилась я. — Я вообще, когда что-то приносит мне удовольствие, этим быстро увлекаюсь. Наверное, это наследственное.

— От Адама, — пошутил Рома и сам посмеялся. Я впервые слышу, как он смеётся.

— У тебя забавный смех.

— Забавный?

— Моя собака смеялась так же.

— Собаки умеют смеяться?

— Моя умела. Просто я очень смешно шучу. В спорт-кафе пусто, как всегда в это время. Только юношеская футбольная команда с ближайшего стадиона (наполовину состоящая из фавни) сидит далеко за отдельным столом.

— Я просто не лгу себе в том, — неожиданно подрываюсь я, — что собственное удовольствие для меня важно. Я не храню иллюзий на этот счёт. Я знаю, что для каждого из нас это самое важное. Такими нас сделала природа. Даром, что ли, люди вокруг тратят столько сил, чтобы получить как можно больше лайков от жизни? Все это испытывают. Я хотя бы не вру себе и другим.

— А кто врёт? — спросил Рома. «Действительно, — подумала я, — а кто врёт? Я про кого?»

75

— Понимаешь, — говорит он, — пока серьезно не задумаешься, живёшь так, будто кто-то скажет перед твоей смертью: «Ну-ка посмотрим, сколько у этого за жизнь выработалось гормона счастья?» И тебе надо отчитаться, ты вспоминаешь: «да, старался, как мог» и умираешь довольным собой млекопитающим. А выигрывает героиновый наркоман. Мы ищем и бегаем от одной ловушки к другой. И просто хотим счастья. И вечно бываем обмануты. Я вспоминаю, откуда мне знакомы эти слова: — Ты прямо как Есенин сказал. «Глупое сердце, не бейся Все мы обмануты счастьем». Когда возвращаюсь, вижу на столе лист. Разрешение подписанное директором — предоставить доступ к данным покупателей Георгию. Оглядываю ребят.

— Это Георгий принёс?

— Ага. Заходил, как всегда юморил, — говорит Юля.

— Какой-то вечно весёлый. Федь, может, он наркоман? — спрашиваю я, — узнаёшь своих? Федя взглядом показывает: «он за тобой». Я оборачиваюсь — его там нет.

— Вы будете поститься? — вдруг спрашивает Юля.

— Ну, что, Надюх, будем поститься? — Федя перевёл глаза на меня. Я уже давно заметила, что он хочет выдержать хоть один пост от начала до конца, но ему не хватает сил сделать это в одиночку.

— Да ты и дня не продержишься, — стала подначивать я, — спорим на две тысячи. Мне и самой интересно попробовать. Мы пожали руки. Я говорю: — Отлично. Живем как раньше, только веганы.

— Веганизация, — говорит Федя голосом робота.

— Спорить о еде с жирнозавром — лёгкие деньги, — рассуждаю я. — А скоро праздники, буду дома есть бургеры, ты меня и не поймаешь.

— Ты ещё не знаешь наш график? — удивляется Сабина.

— Грешники будут работать в праздники, — уточняет Федя.

— А если я покаюсь?

— Раньше надо было каяться, — строго отвечает он, — восьмого марта все выходим. И это, оказалось, правда — здесь отдыхают по православным праздникам, но работают в гражданские. Никаких новогодних и майских каникул? Чёрт! Величайший облом за всю историю православия. Вот значит, в чём была главная тайна компании? Рабочий день закончился. Я выхожу и понимаю, что уже опоздала. Не успею дойти до платформы раньше, чем это сделает электричка. А следующая ещё не скоро. Решаю поехать на автобусе на другую станцию, покрупнее. С неё поезда в Москву уходят часто. Обычно я дохожу до неё за тридцать минут быстрым шагом или за сорок, когда глажу чужих собак и разговариваю с птицами, как диснеевская принцесса. Но сегодня я спешу домой, к принцу, поэтому автобус — мой вариант.

76

На остановке вижу трёх парней в одинаково хорошей спортивной форме (но не фавни), с похожими лицами (родственники или братья). Парни моего возраста, я видела их на третьем этаже, на производстве. Вероятно, они работают с серебром. От нечего делать стала неподалёку и начала подслушивать их разговор.

— А у них там в авторемонте лежит мужской журнал. И там, представляешь, — говорит он, а в голосе его ужас и недоумение, — учат парней встречаться с девушками так, как будто ты ей ничего не обещаешь! «Кошмар какой! — подумала я. — Такие советы ненужные, как будто кто-то не умеет». Светофор загорелся, машины поехали мимо. Подъехал и мой автобус. Парни остались на месте, ждать, очевидно, маршрутку. Напоследок я услышала только конец фразы, быть может, уже на другую тему. «А в интернете прочитал: если вы легко поймали птицу, значит, птица нездорова».

Глава 13 Прихожу домой и вижу на столе Сонину книгу. Вспоминаю, где же я видела её раньше. Да, летом, мы были в Питере у неё дома, и я читала корешки книг на полке. Фуко, Бодрийяр, Наоми Кляйн. Волшебное тесто. Пара книг Паскаля Брюкнера. Среди них вот эта — Лакан с закладкой. Я спросила: — Интересная?

— Ты знаешь, — ответила Соня, — очень. Я остановилась на том месте, где он пишет: если один человек подходит к тебе и говорит, что тебя любит, ты уже не можешь жить дальше, как прежде. Мыслями ты возвращаешься к этому. Ты не способен об этом не думать. Сама Соня притаилась на кухне и следит с ноутбука за тем, что снимает камера, потому что совсем скоро придёт Дионисий. Когда я сказала Соне про этого парня, она была в восторге, мягко говоря.

— Монах! Предположительно гей! Который сбежал из монастыря! О-о!

— Ну не монах, технически, но — кого это волнует?

— Да какая разница, — отмахнулась Соня.

— Будешь записывать на видео?

— Нет, видео — это не то, мы соберём трансляцию! Порадуем свои… сколько там у нас сейчас… — она посмотрела в телефон, — пять тысяч человек. Вопрос с анонимностью она решила так: посадим его к окну, против света, а камеру установим на шкаф, напротив. Лицо будет плохо видно, зато слышно хорошо. Так и сделали. Дионисий с нашей прошлой встречи изменился: привел себя в порядок, постригся (но не в монахи, хех), сбрил бороду и нормально оделся. Он выглядел не так тоскливо, как когда работал в компании (кстати, он недавно уволился), но всё равно был тихим на первый взгляд. В руке у него был пасхальный кулич в праздничной обёртке.

— Я тебя очень прошу, — с порога начал он, — передай этот кулич ребятам, с которыми я работал. Когда Пасха будет, съедят. Я там был, даже с директором говорил, прощения просил за 77

всё, она меня простила. А ребят не поймал, они на обеде были.

— Ладно, без проблем, передам, — говорю, — ты только садись вот сюда, к окну, ага, отлично. Так почему ты сам не хочешь? Может в другой раз к ним зайти?

— Я в монастырь уезжаю. «Да ёп твою мать!» — чуть не вырвалось у меня.

— Какой монастырь? С чего? В тот же?

— В тот же. В этот раз до конца. Всё равно вне церкви жизни нет. Я уже имя себе придумал — Иезекииль.

— Да там же… да тебя же там обижали!

— В миру не хочу больше. Насмотрелся. Знаешь, мой любимый писатель Андерсон. Вот это настоящий христианский писатель. Только вспомни сказку «Снежная Королева». Отогреть сердце человека ото льда. Какой автор, как хорошо чувствовал, у него было чутьё... Жаль не на всякого Кая найдётся своя Герда. А слово, какое они собирали — «вечность». А сейчас чему детей учат? Жизнь коротка, «бери от жизни всё». Вот ты же маркетолог. Скажи, как можно было придумать такой лозунг «будь собой»? Просто — бери и будь собой. А быть собой — это значит быть скотом. Те, кто придумал этот лозунг, может, были интеллигентнее, они и не подумали, наверное, что всё так перевернется в мозгах у людей. Или вот этот — «Ведь ты этого достойна». Ну, приехали! Женщина достойна помады? Да что это такое? Почему такая девальвация ценности? Женщина достойна накраситься помадой и чтобы на неё посмотрели? Да женщина гораздо большего достойна! Она любви достойна, внимания к себе, а не к внешности! И такое вот везде. Куда не глянь, всё беднота духовная. Скоро будем как Запад — там уже собак причащают. Я как в интернете увидел, мне аж дурно стало. Ох, и сейчас дурно, оттого что вспомнил. Он обмахнулся ладонью.

— Правильно говорят: станешь жить без церкви, понесёт в такую… муру. Вот как меня понесло, я от злости такого наделал. Ты не знаешь даже, а это я контакты всех епархий в магазин «Воскресенье» продал. Перед тем как уволится, сидел и пальцем тыкал, по одному копировал из базы, там же их нельзя все вместе. Они мне дали вот — сто тысяч, — он вынул из кармана тугой рулон купюр с канцелярской резинкой. — Не знаю куда их теперь деть, не могу с ними ничего делать. Хоть выкидывай.

— Раздай неимущим, — предложила я.

— Деньги портят.

— Да на доброе дело отдай…

— Знать бы, какое дело доброе. Я вот слишком уверен в себе был, думал знаю, где добро. Сейчас поумнел — нет, мне это неизвестно.

— Обламалась наша трансляция, — говорю я Соне, которая залезает на шкаф. — Знаешь сколько людей из группы вышло? Триста. За две минуты. Чёртов монах. Я смотрю из окна на белую площадь, там Дионисий. Стоит размышляет, выкидывает чтото в урну и уходит. Делать нечего. Сажусь, пью чай, ставлю сериальчик. Подрываюсь. Выбегаю 78

из дома. Подбегаю к мусорке, немного ковыряюсь в ней. Нахожу. Внутри стаканчика из-под кофе бумажные носовые платки.

Глава 14

Смотрю, поезд в метро подъехал — думаю: «не побегу». И действительно — уходит. На платформе электричка моя урчит, готовится двери закрыть. Ох, давай без меня. В итоге пришла на работу позже на двадцать минут. Но это не страшно, потому что половины офиса вообще нет. Мы, русские люди, в праздники не умеем работать. Кто сидит в интернете, кто слоняется. Страна отдыхает, работать не с кем. Через два часа заявился Федя. В голубых джинсах с замытым на колене пятном крови, в широкой белой рубашке (по его собственному признанию, одолжил у бабушки, к которой заехал по дороге принять душ).

— Федь, — говорю я, — ты где бегаешь? Тебя генеральный директор ждёт.

— Как ждёт? — его голубые глаза вылезли, как у рыбины. — Она говорила, её не будет сегодня.

— Только что заходила.

— Ох, — Федя схватился за голову, — она опять меня будет ругать, что я со своими старыми друзьями встречался.

— А ты ей скажи, — советует Юля. — Христос пришёл не к праведным, а к грешным. Вот и я к своим друзьям пришёл.

— Кошмар, — сокрушается Федя и причесывается рукой. — Ладно, иду. Как ты там говорила? «Христос пришёл не к праведным, а к грешным. Вот и я к вам пришёл»?

— Ага. Беги давай.

— Я что-то пропустила? — решила уточнить Сабина, когда он вышел, — сегодня же нет директоров, в том крыле вообще пусто.

— Да пусто, — говорю. Вернувшийся Федя со мной долго не разговаривал. И разговорился только, когда Рома заглянул посидеть на чёрном икеевском диване, который вчера привезли в наш кабинет. Рома пытался нас отвлечь от имитации труда.

— Значит, решили поститься? Так держать.

— Да, — говорю, — у нас челлендж.

— Сорок восемь дней без животной пищи, — проснулся Федя.

— И как вам? Я говорю: — Да нормально. Мне ок. Я себя сильно не ограничиваю. Хочу халву ем, хочу — пряники. Если постные.

79

— А по ощущениям? Есть что-то новое?

— Фигня в голову лезет, — откликнулся Федя. Я спрашиваю Рому: — Ты с этим что делаешь? Когда в голове находишь всякие мысли.

— Ну я отвечаю обычно: «Спасибо за предложение, мы вам перезвоним». Как Господь делал, всё ведь в Евангелие было, — Рома потянулся на диване и устроился поудобнее. — Мысли, они как ягоды в ведёрке. Положил — всё, твои...

— Не положил, — продолжаю я, — идёшь с пустой головой.

— Хотел я вам идею рассказать хорошую. А потом Надя пришла и всё испортила.

— Надя, это я, — замечаю гордо. Потом исправляюсь: — Ладно. А вот если ты говоришь: «Спасибо, не надо», а тебе в ответ: «Как не надо? Раньше-то надо было. Ты же такой-сякой». И давай чехвостить.

— А ты отвечай, как старец Паисий учил: «Когда диавол говорит тебе: "Ты грешница", отвечай ему: "Ну а тебе-то какое до этого дело?"». Тут у меня звонит рабочий телефон. Коммерческий директор зовёт к себе в кабинет.

— А я знаю главную тайну компании, — говорю я Роме, выходя из кабинета. Он почемуто начинает хмурится. Неужели так хотел рассказать её сам? Сажусь напротив коммерческого директора.

— Вы давали доступ к данным покупателей Георгию? — спрашивает он.

— Нет, — говорю, — бумагу видела, но пока не давала.

— Почему?

— У меня есть подозрение, что он пока не очень освоился…

— У меня тоже есть некоторые подозрения, — кивает он. «Надеюсь, они не касаются меня?»

— Ладно, — говорит он, — не давайте, пока не убедимся. После того, как работник гальванического отдела украл базу контактов епархий… лучше не торопиться. Когда прихожу обратно Ромы уже нет, зато сразу за мной входит заплаканная Ксюша, бледная и грустная.

— Ребят, помолитесь, кто молится. За новопреставленного некрещенного младенца Матвея.

— Что случилось? — быстро отозвалась Юля.

— У сестры моей двоюродной, — она начинает утирать слёзы. — Ехали на крещение. Попали в ДТП, вроде ничего серьёзного, сразу разъехались. Ребёнок сзади в креслице был, его осмотрели — всё хорошо. Поехали дальше. А на месте, когда уже приехали, мальчик без сознания. Скорую сразу вызвали. Оказалось, ударился головой. — Ксюша закрыла глаза рукавом.

— «Новопреставленный» — это какой? — спросила я Юлю, когда Ксюша попрощалась и вышла.

— Это значит недавно умер.

80

По пути в курилку встречаю Георгия. Он идёт со мной, хотя сам не курит. Стреляет у меня сигарету и начинает выспрашивать: — Что-то в компании все на стрёме, да? Мне даже данные покупателей не дают. Как работать — не понятно.

— Мы эти лиды добываем потом и кровью.

— Я знаю, как вы их добываете. Кстати, сдаётся мне, этот человек не знает на что они идут. А если бы узнал? «Если бы узнал, то не стал бы на нас работать, понятное дело».

— Так что достаются они вам легко, а даром взяли — даром отдавайте. Слышали такое?

— Хватит. Они вам не нужны, — говорю. Он замолкает и смотрит удивленно. Я продолжаю: — Это вы коммерческому директору можете рассказывать, а я-то понимаю.

— Так-так, — заинтересовался он.

— Дионисию сто тысяч заплатили, а меня хотели бесплатно обойти? Он заулыбался.

— Почему же бесплатно? На этот случай тоже есть бюджет. Он затягивается и выдаёт: — Но зачем его тратить, если можно просто спросить, как там поживает ваш паблик с мемами? «Вот же... Кто ему про паблик-то рассказал?»

— Так что подумайте. Лучше работать здесь, но без лидов? Или работать нигде и без лидов? Он улыбнулся, бросил окурок на пол и ушёл. Возвращаюсь в свой кабинет и нахожу повод проораться. Федя, вооружённый палочками, закладывает роллы в свою прожорливую пасть.

— Федя! Две тысячи!

— В пост иногда можно рыбу, — он торопится пережевать.

— Какая рыба? У тебя ролл Филадельфия, тут сыра полно! Две тысячи, быстро!

— Супружеское воздержание! — вспоминает Федя и хлопает себя по ноге.

— Чёрт, действительно… Хм. Нет супруга — нет воздержания, чего ты ко мне пристал?!

— Гони два косаря! Я слышал как ты с каким-то Никитой разговаривала, там явно супружеским воздержанием пахнет.

— Ладно, суши:воздержание — 1:1.

— По рукам. На том и договорились, постимся дальше. Всё хорошо.

— На День семьи, любви и вредности, — спрашивает Федя, икая после роллов, — будем е-мейл рассылку делать?

— Обязательно, — уверяю я.

— А на День защиты от детей?

— Нет.

81

— А на Новый год?

— Конечно, — я начинаю философствовать от нечего делать. — Знаете, что самое бесячее в рекламе на Новый Год? Это когда все коверкают фразу: «С новым хлебом», «С новым кредитом», «С новым смартфоном». Ненавижу.

— Отлично, — радуется Федя, — специально для тебя сделаю рекламу «С новым Богом». Так и запишем в план, — читает по слогам, — «С новым Богом, Наденька Дурынья».

— А в Москве сейчас люди гуляют по улицам и отдыхают, — тоскует Саби, глядя из окна на Мытищинские пейзажи.

— Хорошо там, где нас нет, — одёргивает её Федя. Юля ставит его на место: — Говори про себя, Федь. Наконец, выхожу в теплый весенний вечер. Спешу на свидание с Никитой. Сажусь в электричку и всю дорогу пялюсь на прекрасно сложенного фавни лет двадцати. Каким же, чёрт побери, странным образом соседствует эта моя одержимость с настолько сильной влюблённостью, что мне не хочется её потерять? А ведь однажды они законфликтуют, и тогда придётся выбрать. За то, как Никита смотрит на меня, я бы полжизни отдала. К тому же зачем мне её вторая половина, если в ней не будет таких как он? Кто из фавни посмотрит на меня, когда мне будет 40? Только какие-то извращенцы, god save them. Опять эти фавни. Всё, что я могу сказать Никите (и сделать это было бы правильно) — не люби тех, кто сам себе не принадлежит. Не люби меня. Флирт, в котором я нахожу смысл, который уже давно основа моей жизни, глубоко изменил меня. И сердце моё стало грубое, как пятка вон того бомжа на площади трёх вокзалов, интересно, зачем он снял кроссовок? Я спустилась в метро.

Глава 15 С такими мыслями я зашла в «Беверли Хиллз» на Чистых, где ждал Никита и мы сразу надолго обнялись. Первым делом я спросила принёс ли он рубашку, запах которых составляет мою единственную радость пока его рядом нет. Он принёс.

— Если бы ты не ответил мне взаимностью, мне пришлось бы их воровать.

— Если бы ты не ответила мне взаимностью… в моей жизни было гораздо меньше смысла. Официант приносит два голубых молочных коктейля с искусственной вишенкой наверху. Вкус коктейля химический, но не оторваться.

— Кстати, это здорово, что тебе нравится мой запах, — говорит Никита, — я читал исследование: это значит, что генетически выше вероятность, что наши дети будут здоровы. На фразе «наши дети» я усмехнулась, скептически.

— Это хорошо, — говорю, — здоровье пригодится, потому что развод родителей его 82

сильно подкосит. Когда мои разводились, я каждый месяц болела. И чего он опять начинает. Прочные отношения — не моя супер-способность. Никита знал это из дневника, он знал это от Сони, которая, оказывается, доложила ему всё в ярких красках ещё до нашего с ним знакомства. (Как же, чёрт побери, мило с её стороны). Приложила столько усердия, что Никита, который сначала и не был мной заинтересован, решил приглядеться. И пригляделся.

— Не бойся, — говорит Никита, — мы будем вместе и будем счастливы. Пока я не уйду от него к другому. И мы оба это знаем.

— Я ушла от прошлого парня, — говорю прямо. — И от тебя, наверное, уйду.

— Ты говоришь как Колобок.

— А ты как человек, который никогда ни с кем не расставался. Он промолчал. Я подождала и поцеловала его.

— Я не могу тебе ничего обещать, — говорю я. — И ты, ты тоже мне ничего не обещай. Я хорошо себя знаю. Влюбленность проходит. Это история на пару месяцев, потом мы просто останемся в приятных воспоминаниях друг у друга.

— Но ты же встречалась с бывшим пять лет?

— Я смотрю, ты не особо догадливый. А говорят в РЭШ учишься. Никита сопротивляется: — Ты не такая! Я вижу тебя не такой!

— Я не знаю, кого ты видишь во мне, но это точно не я.

— Это можешь быть ты в будущем.

— Я бы на это не надеялась, — отмахнулась я.

— Мне больше ничего не остаётся, — обреченно роняет он. Какое-то время мы молча потягиваем коктейли.

— Послушай, — говорит Никита, — мы не расстанемся. Как только у нас будут появляться проблемы, мы сразу будем их решать. Я смеюсь.

— Нет, лучше ты послушай, все совершают одну и ту же ошибку: им просто кажется, что они могут быть рядом, что они решат все проблемы. А потом в какой-то момент топливо кончается, и уже не хочется ничего решать. В первом классе меня как-то не забрали из кружка по рисованию в школе. Он заканчивался, когда было темно. Я простояла возле школы чёрт знает сколько, было дико страшно, но в итоге я решила сама идти домой. Надеялась, что встречу родителей по дороге. Так я дошла до самого дома. И как только вошла, сразу поняла, что они поссорились. Мама сидела на кухне, надувшись, и что-то готовила, а папа со злым лицом в спальне двигал мебель. Они так дальше и сидели в разных углах, игнорировали друг друга. И так в этом преуспели, что и детей у них как будто бы не было. Что, в целом, логично. Ведь, если нет человека, то детей от него быть не может. Я посмеялась, но Никите история смешной не показалась. Он загрузился.

— Хорошо, — наконец выдаёт он и быстро допивает свой коктейль. — Всё закончится, когда ты захочешь, — он взял меня за руку. — Я просто люблю тебя. И это такое счастье, что я готов рисковать. Мы долго целуемся. Потом я продолжаю: 83

— Надо быть чокнутым или православным, чтобы верить в вечность. Мы помолчали.

— Я бы провёл с тобой пару вечностей, — говорит Никита и прижимает к себе.

— Я тоже. Мы снова целуемся. Потом я предлагаю: — Может устроим сладкие две недели, где-нибудь в мае? Я скажу Соне, что уехала в Питер. Ты тоже что-нибудь придумаешь. А сами уедем куда-нибудь. Мы целуемся дальше.

Дома меня встречает подвыпившая Соня с бокалом вина, дым сигарет, который почему-то не торопится выйти из приоткрытого окна и шесть друзей и подруг из Питера на нашем диване. Их было поровну: трое девушек и трое парней. Из них я лично знала только двух девушек: Лизу и рыжеволосую Риту, и Глеба — социолога, который учится на Phd в Париже и сейчас приехал в Москву на каникулы. Тот самый Глеб, который питерская богема, который предлагал нам с Соней секс втроём, и который одевается настолько безвкусно, что Соня прячет его вещи. Про Лизу я знала только, что она увлекалась какими-то индийскими брошюрами о божественном разуме. А Риту видела второй раз. Остальных в первый. Вот в такой обстановке Соня шепнула мне на ухо: «готовься». Я не поняла, к чему именно. Через десять секунд она громко сказала: «А Надя работает в православной организации». Ребята повернули головы на меня. Лиза села рядом, схватила за руку и принялась долго рассказывать, что уже десять лет не есть мясо и не носит натуральную кожу. Потом спросила: «Ты веришь в Бога?». Я ответила, что не могу так говорить. Бог понимается слишком по-разному. Она махнула рукой: «Да-а нет, все религии об одном и том же». И начала расспрашивать меня, ем ли я мясо и ношу ли я кожу.

— Мясо, кожа… — стала размышлять я. — Мне кажется, важнее, как ты относишься к людям. Хоть всю жизнь мясо не ешь — если ты злишься и орёшь на своих близких, на друзей, на родителей — зачем это нужно? Она удивилась такому подходу и ничего не ответила. А Соня щёлкнула пальцами и показала на меня, типа «Вот!» Видимо, она вела к этому всё и вела. Так или иначе, Лиза от меня отстала. Зато подошёл Глеб и спросил, как работа, я ответила как обычно: «Бабосы мутятся, кадило крутится». Поболтали немного о жизни. Потом он опять вернулся к православию.

— Не успела ещё оскорбить там чьи-нибудь религиозные чувства?

— Этих-то? Этих фиг оскорбишь.

— Да быть не может! Даже, — загорелся он, — если я скажу им, что с исторической точки зрения Библия — это сплошное вранье?

— Не. Ты их вообще не представляешь.

— А если я подойду к одному из них и скажу, что трахал Иисуса?

— На кресте, — подбросила Соня.

— Да, — подхватывает Глеб, — если я подойду и скажу, что я трахал Иисуса на кресте?

84

Человек, с которым мы только что обсуждали релятивизм, за десять секунд разгоняется до быдла. Бывает, знаю по себе: так побогохульствуешь, и как-то легче становится, меньше страха что ли. Странный сорт удовольствия, это святотатство.

— Не знаю, конечно, скажут ли эти слова им что-нибудь об Иисусе. Скорее всего, они кое-что поймут о тебе. Мы с Глебом усмехнулись для вежливости, и он сменил тему: — А, кстати, ты не видела мою шапку? Такая зеленая с оранжевым мехом.

— Нет, Глеб, не видела. Набравшись ещё сильнее, Соня начинает хвастаться нашим пабликом.

— Семь тысяч! Видали?

— Уже семь? — переспрашиваю я. — Было же меньше пяти после отписок?

— Всё хорошо, мы попали в струю с твоей новостью. Обменялись ей с другими пабликами.

— Какой новостью? Я открыла на телефоне нашу группу, а в ней пост с подписью «припекает». Скриншот якобы с новостного сайта. «Родители из Петербурга повезли умирающего ребёнка в церковь креститься». И выделено красным: «вместо медицинской помощи решили оживить его крещением», и «Родители всё сделали правильно, — прокомментировал священник, — ведь главное, чтобы ребёнок был крещён». Погасила экран и убрала телефон в карман.

— Давай-ка выйдем на лестницу, — говорю Соне.

— Надо поднимать паблик после отписок, — оправдывается Соня на лестничной клетке, — а не отсталых людей жалеть!

— Кто отсталый?

— Они отсталые! Может, тебе и повезло увидеть каких-то особенных людей. Но в православии других большинство, восемьдесят процентов.

— Откуда ты это взяла? Ты вообще много православных видела? Настоящих! Соседка твоей бабушки, которая говорила, что, если ты будешь курить под её балконом, то тебя бохнакажет, не считается. Ну? А я видела!

— Это просто стокгольмский синдром, — мотает головой Соня. — Ты скоро будешь отрицать эволюцию, они тебя так прозомбируют, что скажешь «человеческий род начался с Адама и Евы». Что Вселенной пять тысяч лет. Хотя научно доказано, что это не так.

— Им вообще некоторым до фени, сколько Вселенной лет. Пять, десять.

— Вот! Значит, они не православные!

— Почему? Соня завелась: — Да потому что логика! У православных есть книга, которую они считают истиной в последней инстанции. Вот они и выполняют правила, записанные там. Если человек не следует этой книге, значит, он не православный.

— Что? В смысле? Во-первых, в книге нет даты. Это уже потом какой-то богослов посчитал, как мог, в семнадцатом веке, — тут уже я начала заводиться. — И мне не кажется, что они выполняют правила только потому, что так написано.

85

— Да у них всё на правилах, алло! Приходишь в храм, думаешь, «я правильно стою?» Сюда нельзя заходить, туда тоже. Шаг вправо, шаг влево — попытка танца — два года колонии. Стоишь, думаешь: «что делать?». В итоге смотришь на людей вокруг, повторяешь за ними. Какая-то бабка чихнула, крестишься с испугу. Все косятся. Я промолчала и после паузы, уже медленнее начала: — Я вижу. Не ради «правильности» они так живут. Тут что-то другое.

— Уверена, ты ошибаешься.

— Ты просто не понимаешь. Нет, правда, ты думаешь, я тебе завтраки делаю потому, что это правильно? А шнурки завязывала, когда ты плечи простудила, потому что это правильно? Нет! Потому что я тебя люблю! Тут образовалась немая пауза в которую вошёл Глеб.

— Я не помешал? Ставлю косарь, что он подслушивал под дверью. «Уйди, сейчас не до тебя», — хочу сказать я, но...

— Нет, всё нормально.

— Ты правда думаешь, что мне нужно удалить этот пост? — наконец отмирает Соня.

— Просто не нужно их ненавидеть, не зная. Я думаю, в чём-то они могут быть правы: не все, ни во всём, но я так думаю. Это не значит, что дальше я буду говорить на церковнославянском. Глеб понял, что сексом не пахнет, и ушёл.

— Ладно, — сказала Соня, — думай как хочешь. Я всё равно не удалю этот пост. Мы им со всеми атеистическими группами обменялись. Ночь. Я разглядываю тени на потолке. Вспоминаю, как мы с Соней первый раз ночевали в нашей квартире. Лежали и смотрели в окно на ночные небоскрёбы. Мы только переехали из Питера, и у нас ещё нет штор. Она рассказывает, как в детстве плавала в Чёрном море. В бухту заходил круизный корабль. Она нырнула и увидела его под ватерлинией. Корабль дал гудок, под водой он звучит иначе. Тот корабль напомнил ей эти небоскрёбы. Нечто огромное, тёмное, несоразмерное человеку. Поворачиваюсь на бок. Вспоминаю откуда я помню эту девушку — Риту. Ребята разъехались, с нами осталась только она. Рита уснула на диване и мы с Соней не стали её будить. Просто легли вокруг на свободное пространство дивана. Да, точно, я видела Риту на той вечеринке. Соня позвала меня в гости — в пустую высотку с видом на Финский залив. Мы тогда ещё жили в Питере. В тот вечер я решила поехать с ней в Москву. Это было новоселье её друзей. Несколько парней и девушек, из творческих. Кухня. Темнота за окном. Мы с ней давно не виделись и проболтали весь вечер вдвоём. Так ни на кого не обратили внимания за весь вечер. Ближе к утру все разошлись по комнатам. Мы оказались в комнате с рыжеволосой девушкой, актрисой. Поболтали ещё немного, уже втроём. Девушка вышла на пару минут.

— Рита беременна.

86

Я не сразу поняла, что речь о той Рите, с которой мы говорили.

— От парня, он драматург, пишет пьесы. Не из России и редко бывает здесь.

— А что же они... это... ?

— Да, говорит, не до того было. Я дотянулась до своего вина.

— И что она думает делать?

— Нашла каких-то людей в Европе, уже договорилась. Родит и продаст им.

— А отец ребёнка?

— Да ему... — она помотала головой. Я глотнула вина. Сладко. Помолчали немного. Рита вернулась. Собрались ложиться. Я проснулась в 5:30 утра. Опять эти алкоголические зорьки. Скрипнула диваном, рядом ни шороха, ритм дыханий прежний — хорошо. Посмотрела на Риту, посчитала в уме, сколько месяцев прошло — видимо, всё решилось проще. Подошла к окну, долго смотрела на снег и спящие строительные краны. Нашарила бутылку в подоле занавески и опрокинула в рот полглотка. Поставила обратно. Обычно в эти моменты ко мне приходят гениальные мысли, а сейчас пришли странные. Интересное существо — человек. Вырастает из ростка огромное дерево, в своё время цветёт, в своё время — даёт плоды. И с огромного дерева человек срывает сладкий плод. И только ради этого плода живёт. А всё остальное ему лишнее.

Глава 16

Если Бог — это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?

— Дамы, а пойдёмте в кальянную? — предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились. Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.

— А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, — предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли. Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.

— Разве ты не знаешь? — говорит Юля: — Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех — это болезнь.

— Это будет разврат во спасение, — подбрасывает аргумент Сабина и добавляет. — У меня есть караоке. Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг диалектолог, «сгорел сарай — гори и хата».

87

И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория с до боли знакомым названием Итар-Тасс. И я говорю: «Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?»

— Не грузи, — отмахивается Юля. Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория Итар-тасс. Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу. Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты шатается в тамбуре пустого вагона вместе со мной. А что, если Бог, и правда любовь? И это любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер. С новым Богом, Наденька Дурынья. Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять. Я стою в прокуренной (мною) электричке и думаю: «Нет, так не пойдёт. Это не та жизнь, которая нужна. То ли дело мой любимый Эрнест Хемингуэй. Сейчас бы сесть на берегу океана, вдарить по бокалу кальвадоса... А впрочем, нельзя — пост». Дым от сигареты рассеялся, как будто его никогда и не было. Я вспомнила тот момент из детства, который рассказывала Никите. Про то, как меня забыли родители. Жаль, что он не посмеялся. Воспоминание, так-то, довольно забавное. И зачем оно ко мне пришло? Недели жалости к себе в Макдональдс? Нет. Не с тем чувством. Всё-таки странно, что у того ребёнка (меня) когда-то был шанс вырасти не циничной, не отвергать в одну минуту многое… Я не чувствую злости на родителей за тот случай — столько времени прошло, даже я не умею обижаться пятнадцать лет. Просто… Получается… Скандал и злость бывают важнее человека. Там могла быть любовь, а было «нет». И посмотришь — да вроде нормальная жизнь, как у всех. А подумаешь — столько тепла и любви потеряно. Электричка остановилась, я вышла на пустую платформу. Сейчас она выглядит как незнакомец — лес вокруг недавно начал зеленеть. Как будто видел раньше человека в куртке и шапке, а тут он ходит мимо в футболке, и ты его не узнаёшь. Так не заметишь, и пост закончится. Поскорей бы. Надоело находить странности в своей голове. Вот почему таким ненужным казалось себе в чём-то отказать? Сразу такое налетает, что никакое заклинание «экспекто патронум» не поможет. Зато сразу понятно, кто здесь власть. Меня удивило не то, что восемьдесят процентов времени я думаю о сексе — к этому я была готова. Но оказывается, я постоянно хочу доказать себе, что я лучше других. Секс и превосходство над другими — если верить Полине, к концу поста я стану в этом профессионалом. Но что поделать, такой меня сделала жизнь. Хах. Мои отговорки напоминают что-то древнегреческое. Агава, почему ты напилась до белой горячки и оторвала человеку голову? Я не виновата, меня призвал бог Дионис. Он меня попутал. Не 88

призвал бы — сидела б дома. Такое складывание ответственности с себя. Когда я вошла в кабинет, внутри было больше людей, чем обычно. Федя читал вслух новую статью про настоятеля нашего храма. Все громко смеялись, громче всех — племянница настоятеля. Особенно их повеселила часть о том, как перекрывают набережную, когда он на своём черном бронированном мерседесе выезжает из храма. Я прислушиваюсь и думаю, стоит ли что-то взять из этой статьи. Сажусь на своё место. Наступает прекрасный период для моей работы. Скоро Пасха — лучшее время для того, чтобы рекламироваться. Надо будет многое успеть, пока глазурь с куличей на губах не обсохла, и все вдруг снова не стали атеистами. Федя трезвонит над ухом: — Надюха, где отчёт? Федь, семь часов назад я видела, как ты прыгал в потолок и орал «ТОПОЛИНЫЙ ПУХ ЖАРА ИЮЛЬ» в пижамных штанах с мишками. Какой отчёт? Говори тише. Нахожу отчёт, отправляю, немного работаю и иду в трапезную.

— Фавны? — переспрашивает Рома. — Это ты по адресу. Это блуд обычный. Ох уж мне эти православные, на каждого найдут диагноз.

— Или, знаешь, когда кто-то говорит: «Эрос призвал меня», — продолжает он. — Супер. Хороший древний способ перекладывания ответственности.

— Это я уже успела понять. А почему люди так делают?

— Паралич воли. Надо же чем-то оправдаться.

— И что делают христиане?

— Пост и молитва. Зачем пост, я знаю — свежие нейронные связи никогда не помешают. А вот зачем молитва? Упрямо повторять одни и те же слова?

— А как молиться, если никогда этого не делал?

— Как там Николай Сербский говорил, — он старается вспомнить, потом достаёт телефон и читает — «Можешь помочь человеку — помоги, не можешь — помолись, не умеешь молиться — подумай о человеке хорошо! И это будет помощь, потому что светлые мысли — это тоже оружие». Рома немного думает и добавляет: — А Фавни, конечно, нет никаких. Есть болезнь воли. Я говорю: — У меня свободная воля: я выбираю, чтобы моя воля была больна. Рома смеётся.

— Ты просто знаешь, где лежит большое удовольствие. Мозг будет к этому снова и снова возвращаться. А ты будешь каждый раз выбирать, нужно оно тебе или нет. «Это как знать о сокровищнице, — думаю я, — но никогда не ходить туда и не давать жемчугам ласкать твои пальцы. Где сокровище ваше, там и сердце ваше. 15 репостов, 87 лайков». Я смотрю на Рому. Он совсем не фавни, и за это ему большое спасибо. Только возвращаюсь в кабинет Юля спрашивает: 89

— Пойдём покадим? Корпоративный юмор, от поговорки «Курить — бесам кадить». Поднимаемся на пятый этаж.

— Ну хорошо, хоть на Пасху отдохнём, это же как новый год? Будем гулять неделю?

— Не, пару дней.

— Да блин, что за несправедливость! Вот, кстати, в чём был тот секрет, на который мне Рома так долго намекал.

— А, — задумалась Юля, — так секрет был связан с праздниками? Тогда я знаю… Она напряглась.

— Ну-ка?

— Пожар. Давно, лет десять назад, производство ещё было в Калуге. Взорвался баллон с газом.

— И всё. Половина мастерской сгорела. Это был православный праздник как раз.

— И поэтому все остались целы?

— Нет. Тогда было много работы, большой заказ. И все вышли в праздник. Заживо сгорели. Муж Марины тогда погиб, она одна осталась с тремя маленькими детьми.

— Все? Никто не выжил?

— Нет, кто-то выжил. Виктор Викторович, например. Наверное, надо многих потерять, чтобы научится так всех любить как он. Мы какое-то время помолчали.

— Ладно, — вздохнула я, — пойду работать, там реклама во всю. Надо потихоньку емейл рассылку готовить. За неделю до Пасхи сделаем.

— Пасха через неделю, — поправляет Юля.

— Как? В прошлом году была 25-го! Ты мне рассказывала!

— Так она каждый год по-разному! Забегаю в кабинет обратно. Рассылка! Нужно успеть! Они должны прочитать письма и сделать покупки, пока ещё помнят, что они православные. Выгружаю список е-мейлов, который мы с Федя набрали за время работы. Их оказалось двенадцать тысяч. Осталось только нарисовать красивое письмо, написать текст и всего лишь проверить 12 тысяч имён адресатов. На прошлой работе я как-то раз не проверила, и одной женщине пришел е-мейл со словами «Привет, кисуля!» — автоматически подставилось. Зачем она так записала на сайте своё имя — не понятно, но если б я проверила сразу, то не получила бы претензию. А один мой коллега как-то перепутал графы «имя» и «отчество» и его письма начинались словами «Здравствуйте, Петрович», «Здравствуйте, Васильевна!». Поэтому сидим и проверяем глазами двенадцать тысяч имён. Вы, наверное, не думаете, когда подписываетесь на рассылку, что кто-то будет смотреть эти ваши Keksik-87 и ulitka-302, но вот она я. Сижу и стараюсь не злиться из-за того, что некая Марина в порыве ложного смирения решила написать своё имя с маленькой буквы. Вспомнила, как Дионисий рассказывал: ему дали задание в монастыре — читать огромную книгу, где написаны имена людей, за которых нужно молиться. Читать вслух не обязательно, просто вдумчиво пройтись глазами. Прямо, как я сейчас. Молиться я не умею, поэтому просто «думала хорошо» об этих Маринах, Оксанах и Петрах. Процесс пошёл быстрее.

90

Теперь текст. Благая весть — вам скидка 10%? Чёрт! Ничего нормального в голову не идёт. Нарисую сначала дизайн и покажу Саби.

— Очень симпатично, — сказала она и поправила всего две фотографии по тону, — а текст и правда будет такой?

— Какой?

— «Близится Воскресенье Христово: покайся, грешник! возрадуйся, праведник!»?

— Не-не, это рыба. Ты только по дизайну посмотри. Итак, moment of glory. Нажимаем кнопку и… Ура. Я победитель — я отправила рассылку в самое подходящее время в самый подходящий для этого день.

— Есть проблема, — говорит Юля, — сайт лежит. Сердце замирает. Ищу причину, захожу в оптовый отдел.

— Технические работы, — важно говорит Георгий. Какие, чёрт побери, работы? Сотни людей в эту минуту открывают письма и заходят на неработающий сайт! Об этом нельзя было предупредить?!

— Скоро закончим, — глядя в экран, отвечает он. Чтобы перевести внимание, Георгий говорит коллегам: — А видите, какие дни начались, — он смотрит в окно, — солнечные, яркие. Всё потому, что Праздник светлый приближается! Я взрываюсь.

— Георгий, хватит себя обманывать — никакой вы не православный!

— А вы, что ли, православная?

— Да я не об этом! Я хотя бы поняла, что нужно заниматься миссионерством. А вы обычный спекулянт! От слова «миссионерство» у него на лице заиграла пошлая ухмылка.

— Ну, если вы так настаиваете, то давайте, — позволил он себе неуместную шутку. Ну всё.

— Вы просто кретин, — отчеканила я и ушла курить. В опте развели руками — какая Страстная седмица без скандала. «Вот и весь этот Георгий, — думала я, стоя в курилке, — усмехнуться над потенциально пошлым, зацепиться за двусмысленность. Все мысли человека как на ладони. Что, и по мне это видно? Настолько? Как неудобно». Сайт продолжает висеть. Я захожу в оптовый отдел и высказываю Георгию ещё раз. Он удивляется — работы уже закончены, делов-то было на две минуты. Только что всё работало. Тут приходит сообщение от удаленного программиста, который живёт в Новосибирске и должен был в это время докушать ужин и готовиться ко сну. Всего два слова. Зато какие. «Надя, D-Dos-атака!». Бегу к компьютеру.

— Что там, что происходит?

— Отбиваем атаки. Нападают! (╯°□°）╯ — Кто?

91

— Знаем только IP. — Это мало поможет. Кому могло прийти в голову напасть на наш безобидный сайт? Только каким-то ненавидящим православие школьникам… Да ещё и в такой не подходящий момент. Замечательно. Парень, который добавляет непристойные фильмы православным, этот мамкин хакер и его друзья решили бороться с православием, начиная с нас. Вытаскиваю Георгия в коридор: — Это вы устроили ддос-атаку?

— Я? Да что вы, — он смеётся и поднимает руки. — Ручки-то вот они!

— Быстро пишите им, что у нас есть их адреса! Что мы сейчас едем и по жопе им надаём, а потом всё их родителям расскажем!

— Хм, — задумался Георгий. — Лидочки.

— Деньги, — я мотаю головой.

— Лидочки.

— Деньги.

— Лидочки. Никаких денег.

— Ладно, —говорю, — я иду к коммерческому директору и всё про вас рассказываю.

— Пожалуйста-пожалуйста, — выдаёт он и возвращается в кабинет. Я прохожу два коридора и стучусь в нужную дверь.

— Да-да, — отзываются с той стороны. Я вхожу. За столом коммерческий директор с круглыми глазами слушает аудиозапись. «Ты же привезешь мне то, от чего я кайфую? — слышу я на записи свой голос. — Придётся попотеть? Хах. Да, попотей хорошенько, мне очень нужно». Он переводит взгляд с меня на экран и обратно. Это же запись моего разговора по телефону с Никитой, это было в курилке на днях. В дверь стучат. Заходит Георгий: — Вызывали?

— Да, Георгий, — что вы мне такое прислали? Я смотрю на стеллаж рядом и выбираю что потяжелее. Евангелие в кожаном переплёте или деревянная коробка-кот от иконы.

— Это…

— Сука! — кричу я и огреваю его киотом, — там про футболку! Грёбанный шпион! Он отбегает, я гонюсь за ним. Он прячется за стулом.

— А знаешь кому ещё надо отправить эту запись? Родителям того парня! Телефончик не подскажешь? Я бросаю киот в него.

— Наркоманка! Да у неё приход! Коммерческий директор останавливает меня жестом и строго говорит: — Идите по своим кабинетам пока мы не выясним, кто из вас прав. Возвращаюсь на своё место и слышу от Феди: — Тут Георгий заходил. Сказал нам тебя остерегаться, типа ты наркоманка.

— Ну и пусть пойдёт говна поест, умник.

92

— Надя, ты же постишься, — напомнила Юля.

— Ну и что. Должна же у меня быть хотя бы одна отрицательная черта? Ох, во мне столько гнева, я даже не пойму, холодно мне или жарко. Всё-таки зря я пошла в маркетинг. Надо было идти в криминал. Там бы мой гнев пригодился.

— Я не наркоманка, — решаю на всякий случай уточнить, — Максимум, извращенка. В конце рабочего, когда все уже разошлись, а я лежала без сил на икеевском диване, Ксюша принесла мне дынное мороженное (одно название, на самом деле сорбет) и попробовала меня поднять.

— А почему все ушли с работы так рано? — спросила я, слегка очнувшись.

— Вынос плащаницы сегодня, очень трагичная служба. Память о смерти Христа.

— У меня есть хорошая новость. Он воскреснет. Ксюша улыбнулась. Я спросила: — А весёлые службы будут?

— Да, Пасхальная служба. Очень светлая. А потом у нас будет корпоратив. До воскресенья пост, а потом корпоратив.

— Траур, а потом дискотека, — вздыхаю я. Ксюша подняла меня на ноги и повела гулять в лес возле стадиона.

— Вот я с мужем сколько раз замечала, — сказала она, когда мы переходили через рельсы, — гневаешься на человека, и что ты этим гневом изменишь, кроме собственного артериального давления? Гневом ничего не исправить. Я посмотрела в зелёное от листьев небо.

— Звучит мудро. Но как быть с этим неизлечимым нравственным уродом?

— Ну, считать человека неизлечимым... неправильно это. Господь даже парализованных исцелял. Любовь многое с человеком может сделать.

— Да как же его, такого стрёмного, любить?

— А ты грех продолжай ненавидеть. А человека люби. Как говориться, «С грехом борись, а с грешником мирись».

— Да, — говорю, — Знаю такую цитату. Сорок лайков у нас набрала. Мы вышли из леса и оказались с другой стороны платформы, где я никогда не была, но где, оказывается, существует жизнь и даже шашлычная.

Глава 17 — Всё-таки у вас очень прикольная квартирка, — говорит Никита в очередной наш вечер «на троих». Я, Соня и Никита — наши попытки вернуть всё как было выглядят со стороны довольно забавно. Но нам самим не весело. К тому же после недавней беспричинной пьяной истерики Сони мы решили ненадолго бросить пить. Мы втроём сидим на кухне.

93

— Да, говорю я. — Конечно, это не супер-место с ремонтом, это та ещё дыра. И человек, у которого мы её снимаем, купил её у свидетелей убийства журналистки Политковской. Поэтому перед каждым слушанием отсюда приходится съезжать на неделю, чтобы утром не проснуться с простреленной головой. Но это прикольное место. И стоит оно копейки. И находится в самом центре.

— Эта стена с паркетом, — трогает рукой Никита, — нигде такого не видел. Соня вышла из залипания в ноутбук и окинула нас холодным взглядом. Мы оба поняли о чём она: «Вы двое! Ведёте себя так, как будто решили съехаться! Вы что спите втихаря?» «Не надо, — передаю я взглядом Никите, — не бесим её».

— Ладно, — говорит Соня. — Мы сюда не стены обсуждать пришли. Продолжаем мемы отбирать. Как вам этот? Она поворачивает к нам экран ноутбука. Картинки одна за другой: это Земля, вот солнечная система, и так далее до самых далеких изученных звезд. И над всем этим стоит Иисус (из протестантских брошюр) и говорит: «Не мастурбируй».

— Смешно, — говорит Никита.

— Действительно забавно, — добавляю я.

— И жизненно, — Соня разворачивает ноутбук обратно. — Эти веруны в трусы всем готовы залезть. Видно, сами удовольствие от жизни получать не умеют, вот и мешают другим.

— Так не, — встряла я и попробовала объяснить, — удовольствие — это хорошо. Плохо, когда оно вызывает зависимость. Соня тревожно посмотрела на меня. Я продолжала: — Зависимость отбирает у человека свободную волю, а без свободной воли не работает любовь. Поэтому они и следят, чтобы их волю ничего не сковывало. Они не отказываются от удовольствия. Просто их главный смысл — любить. Соня покосилась на меня с удивлением, но не могу сказать, что приятным. Никита смотрит влюбленными глазами, как всегда пока Соня не смотрит на него.

— Да и кто в трусы лезет? — продолжаю я: — Они просто хотят предупредить, что это мощный стимул. Представь, что каждый раз как ты видишь не знаю... квадрат тебе дают миллион рублей. Да для тебя квадраты станут смыслом жизни. Ты эти квадраты будешь искать везде. Ради квадрата куда угодно сорвёшься и ночью поедешь… Друзей предашь… Вот что человек с самим собой делает, образно говоря. И это меняет жизнь очень незаметно. И бац ты уже сам не свой. Ты что угодно готов бросить, чтобы квадраты продолжались и продолжались. Тебя хотят предупредить. Никому нафиг не нужно тебе в трусы залезать. Зря я в этот момент перевела взгляд сначала на Никиту, а потом снова на Соню. У этого вдруг появилось значение, типа «И Никите, в том числе». Я помотала головой.

— В общем, ты поняла.

— Хватит их защищать. Да если б им дали волю, ты бы жила в стране, где нельзя купить контрацептивы.

— Это неправда: церковь не против контрацепции.

— Это тебе на работе сказали?

— Нет, это я прочитала в докладе РПЦ.

— Вообще без разницы, — подытожила Соня и выложила мем.

94

Глава 18

— Дело в человеке, — начинает генеральный директор. Ещё раннее утро, мы сидим вдвоём в её кабинете. Она вызвала меня к себе, как только я пришла в офис. — Бывают хорошие люди не церковные. На тебе, вот, нет креста, но я же к тебе не пристаю. Я невольно бросила взгляд на своё декольте. Креста там нет, всё правильно. Я бы и дальше туда глядела. Меня напрягает смотреть ей в глаза — за ней окно, в окне — солнце, светит ярко даже через прикрытые жалюзи. Щурюсь, как будто у меня есть какие-то подозрения, хотя их нет. Она продолжает: — У каждого человека своё время, когда он приходит к Богу. Мой отец крестился в восемьдесят семь лет. Никто уже не ожидал, он сам от себя не ожидал. Но вот! Теперь исповедуется и причащается. В прошлом году, — припоминает она, — он крестился, сейчас ему восемьдесят восемь… К чему она ведёт? Только что призналась, что давно не в восторге от Георгия и его православного маркетинга. Говорит, его надо увольнять, тут ничего лучше не придумаешь. «Но сама я этого сделать не могу. Я здесь не хозяйка, а наемный работник. Владелец этого бизнеса — храм». Поэтому, чтобы уволить кого-то, нужно сначала посоветоваться с батюшкой. «Вот ведь, — думаю, — Наберут по объявлению, а батюшке потом разгребай». Сегодня после работы я иду в храм. На то самое легендарное чаепитие для молодёжи. Его проводит не отец Сергий, над шутками которого я время от времени смеюсь, а отец Андрей — другой батюшка из нашего храма. Всего их там семь, я пока не всех выучила. Идти неохота. Впрочем, и особых планов на вечер у меня не было. Разве только сходить с Никитой и Соней на концерт одной группы в Парке Горького. Должна успеть. Но при мысли об увольнении Георгия мотивации прибавляется. Его уволят. И тогда-то я станцую. А вдруг я ошибаюсь? А вдруг это меня хотят уволить? За грехи? За выдуманные наркотики? Ладно, это мнительность, без паники. Георгий, может, почувствовал что-то или узнал. Я была в опте, когда отец Сергий зашёл в кабинет и, с привычным: «Всем стоять, это окропление!», окропил кабинет святой водой. Георгий пошёл за ним дальше по кабинетам, лебезя что-то про необходимость поговорить. Может, мне и показалось, но когда он, уходя, посмотрел на меня, он прошевелил губами: «Тебе конец». В конце рабочего дня за мной зашла Полина Гальваника. Она и поведёт меня в храм. Полина, видимо, не замужем. Иначе, что она забыла на чаепитии для православной молодежи?

— У меня нет платка на голову, — сказала я с огорчением. Небольшим.

— Не страшно. Можно просто убрать волосы в хвост. Ещё один повод отмазаться пропал. Одета я тоже не по уставу: розовый сарафан в цветочек, внизу широкий и длиной по колени, но сверху... декольте и бретельки. На 95

православную девушку мало похожа. Скорее, на православную девушку, вывернутую наизнанку. Полину и это не смутило. «Да зашибись ты выглядишь» сказала она.

— Пойдёте со мной? — предлагаю я Феде, Юле и Сабине.

— Не, — говорят. У всех сразу дела.

— Как пить так все готовы, — ругаю я, — а как в храм, так «иди одна». Федя, даже ты?

— У меня бокс. «Мы посетим Софийскую набережную — место, где начинается Москва» — зачитывает в громкоговоритель человек на площади трёх вокзалов. Я слышу этот призыв на автобусную экскурсию каждое утро. И вот мы с Полиной едем в это самое место. В метро я показала ей, как быстро переходить с красной ветки на зелёную. Мы, правда, не там свернули и чуть было не уехали не туда. Но вышли из Третьяковской вовремя. На набережной мало что изменилось — река течёт, кремль стоит через реку на том же месте. Строительные леса такие же густые. Мы с Полиной купили по дороге постные печеньки и подходим к храму. Я спрашиваю: — Обязательно постные?

— Ну, сейчас пост, поэтому да. А если не пост, то любые. Главное — нельзя мясо нести. А что если прийти в платье из мяса? В платье из мяса и без платка? В брюках из мяса и платке из мяса? Я не стала спрашивать.

— Считается, — прервала мои бредовые мысли Полина, — что храм — это такое место, где не должна проливаться кровь. Охранник на входе у арки пропустил нас, потому что пропускает всех, и мы вошли внутрь, на территорию, где за огромной колокольней затаился маленький одноэтажный храмик. Я закрыла декольте волосами: разделила их на две части и перекинула вперед на грудь. Ещё и для того, чтобы скрыть отсутствие креста, почему-то не хотела это показывать.

— После чаепития можно будет остаться, — говорит Полина, — познакомиться, поболтать. Да ладно. И о чем мы будем разговаривать? О чем вообще разговаривают на православных вечеринках? Привет, я Надя. У тебя какой грех самый любимый? У меня — блуд. У входа Полина начала креститься, а я стала за её спиной, так, чтобы она меня не видела. И не перекрестилась, потому что... Не хочу. Захочу перекреститься — перекрещусь, не захочу — не заставите. Полина до этого и дела нет, она уже внутри, э-э, подожди. Странное чувство, на секунду. Спокойно работала, и ничего мистического не происходило. Но сейчас... немного страшно, но, в целом, хорошо. Вхожу. В храме темновато. Местами ремонт, может, поэтому золота немного. Раньше, когда я видела в храме что-то золотое, сразу думала, что это золото. Нынче я знаю, что такое поталь — дешевая пленка золотого цвета, её привозят нам ведрами, для икон. Не получится всё это богатство отковырять и раздать неимущим. Везде обман. Мы оставили сумки на входе без присмотра. Что довольно необычно для общественного места в центре Москвы. Возможно, потому, что никому не сдалось заходить в храм. Не только 96

чтобы воровать, а вообще. Полина прошла дальше, а я осталась стоять у входа и смотреть. Ребята сдвигают столы, буквой П, в один большой стол. Детишки бегают, молодые люди и девушки потихоньку заходят. Я заглянула за угол. Полина сидела рядом с батюшкой под большим светлым окном. Она говорила, а он спокойно слушал, кивал. Не знаю, можно ли хорошо выглядеть в подряснике, допустим, можно. Так вот, он был молод и довольно неплохо выглядел. Наверное, из-за опрятной рыжевато-русой бороды и очень живого взгляда. Я знала, как минимум, трёх священников с химфака МГУ, и это — один из них. Отец Сергий тоже. Христианство за всю историю соблазнило немало учёных и светлых умов. «У всего этого должен быть Создатель» — восхищенно говорят они, глядя на то, как грамотно текут реки, прямо между берегов. Интересно, чем он сейчас будет стараться обратить меня в веру? Какими аргументами? Это же его работа. Полина и священник поговорили и подошли ко мне. Это был отец Андрей. Он научил меня благословляться, чтобы мы могли разговаривать дальше. Мы прошли вглубь храма, где было ещё темнее, и сели на скамейки. Там он стал спрашивать, что у меня случилось. Я как-то застеснялась выкладывать всё начистоту. Мне вообще было неловко, я переплела руки и ноги и сидела как сыр-косичка. Нужно было что-то сказать. Я начала говорить, что есть такой-то старый мужчина на работе, достает меня, пытается поссорить с коллегами.

— Старый? Сколько ему? 50? У него дочка, наверное, твоего возраста.

— Нет, дочка у него маленькая.

— Тогда ему не 50, наверное?

— Не знаю, выглядит он на все…

— На все сто?

— Ага. Ах-ах — Аха-ха Я расплела виток сыра-косички и села, как нормальный человек. Он продолжал: — На первой исповеди я всегда спрашиваю, вот вы поссорились с человеком, он не прав. Вы смогли бы первые подойти к нему, попросить прощения и признать, что это вы не правы? Я посмотрела на него взглядом «А зачем?».

— Я очень люблю слова апостола Павла, их часто говорят на службе — друг друга тяготы носите…

— И так исполните закон Христов, — продолжила я. Он обрадовался, что я знаю цитату. Ещё бы, столько репостов в паблике Верую ÷ Православие.

— Правильно. Мы должны разделять тяготы друг друга. Вот он злой, этот мужчина, а ты ему как отвечаешь? Я сказала, что учусь не отвечать на агрессию агрессией. Он поддержал меня и похвалил.

— Это правильно. Мы, христиане, всю свою жизнь учимся смирению. Ты, наверное, слышала такие слова «стяжи дух мирен и тысячи спасутся вокруг тебя». Да и эту цитату я видела в православных паблосах.

— Для нас самое главное в любой ситуации — сохранять мир. Из всех жизненных проблем выходить спокойно.

97

— А как? — спрашиваю я.

— Это невозможно без очищения сердца. Вот ты постишься? Я ответила: пытаюсь.

— И хорошо. Пост и молитва, как говорится, крылья души. А на одном крыле далеко не улетишь, — он улыбнулся, — И главное — таинства. Свечи всякие — это всё ритуалы. На этом не заканчивается церковная жизнь. Главное — это таинства: исповедь и причастие. Причащалась когда-нибудь? Нет? Почему?

— Да родители не научили. В случае чего, вали всё на родителей. Нет, конечно, я знала, что верующие родители для этого не обязательны.

— Послушай, я говорю тебе сейчас, как христианке... Я хотела было взбрыкнуть, что не христианка, но подумала: «Так-так, вот значит какие у него способы».

— ...Не как к работнику, который отработал свои деньги и ушел. Ты христианка. Для нас на первом месте всегда только одно. На первом месте у нас совсем не работа…

— А что же?

— Работа, она может быть на втором месте, на втором семья, на втором друзья. «Не многовато ли для второго места, — думаю, — может пора третье расчехлять?»

— На первом месте всегда только спасение, — заканчивает он. Я заплела виток косички обратно. Времени оставалось мало. В конце он сказал: — Я тебе желаю прийти к Богу, впустить его в сердце, понять, что он заботится о тебе, — он положил в мою руку визитку. — Если у тебя будут вопросы, приходи, звони мне в любое время. Я очень надеюсь, что ты сохранишь свою чистоту. Я посмотрела на него с удивлением. Какую чистоту? Да ведь я из другого мира. Но его зовут. Я посмотрела на визитку, повертела её в руках. Приятная на ощупь. «Сенсомаркетинг», — думаю. В храме уже много людей, все сидят за столом, ждут отца Павла. Мы с Полиной сели рядом.

— Ну как прошло? — спросила она.

— Нормально, — выдохнула я. — Интересно. В храме стало светлее, распахнули окна. Чаепитие началось. Все повернулись к иконостасу и запели Отче наш. Я успела разглядеть молодые лица, пока они не стали затылками. Все они — ребята и девушки (всего человек тридцать-сорок) абсолютно обычные, на улице встретишь и не подумаешь, что с человеком что-то не так. Аккуратные, с неплохим вкусом в одежде, даже стильные. Может, чуть более чистые лица и сфокусированный взгляд. Отец Андрей сидел в центре стола. Ему помогал Пётр — молодой парень с русыми волосами и забавной ярко-рыжей бородой. Ещё не священник, но, видимо, будет. Тоже в этой чёрной одежде, которая называется подрясником, но без креста. Пошли первые вопросы. Правила такие: можно задать любой. В диапазоне от «можно ли православному человеку убивать комаров» и до «в чём смысл жизни». При этом не обязательно говорить вслух — можно написать на листке и передать через сидящих за столом. Для этого 98

везде лежат блокноты и ручки. Сначала я просто слушала ответы. Потом начала использовать блокноты не по назначению и записывала их. Среди вопросов было несколько смешных. Например, «Хочется взять посох и пойти проповедовать на Красную площадь. А что? Посох продается в магазине Софрино». Отец Андрей прочитал и все посмеялись.

— Лучшая проповедь христианина, — говорит он, — это его собственная жизнь. Не пытаться кого-то переубедить, а просто жить. А лучшая активность — это помощь тому, кто в ней нуждается. Следующий вопрос мне показался милым. «Все девушки ищут такого молодого человека, за которым, как за каменной стеной. Как стать каменной стеной?».

— Нужно расти. Но не вширь, а духовно. Расти в вере, укрепляться, и сами в себе почувствуете силу, и ваша возлюбленная это увидит.

— Как вы с матушкой познакомились? — читает отец Андрей с очередного листочка и не может скрыть улыбку.

— О, это было давно. Ещё на первом курсе. Я был совсем не церковный, а матушка наоборот. И я таких людей не встречал как она, во многих смыслах. Она мне сказала: «хочешь жениться — поговори с моим духовником». Ну а я, что, я тогда был другим человеком, подумал, «Не проблема, съезжу, уломаю». И вот так пять лет я к нему ездил, разговаривали, я ему вопросы задавал. А на пятый год мы с матушкой обвенчались, а меня рукоположили, — он засмеялся, — это если коротко. «Говорят, Бог есть любовь. Почему тогда в браках любовь так быстро заканчивается и начинается сплошная боль?”

— Браки заканчиваются любовью, — говорит он, — вот в чём их смысл. Помните евангельское чтение о браке в Кане Галилейской? Вино закончилось, да, так бывает, но Господь сотворил чудо и из воды, из чего-то обычного, привычного появилось вино. Так и в жизни. Когда учишься прощать, терпеть, видя человека уже не таким как в начале, уже немного отрезвевшим от того первого опьянения им. Тогда и Бог приходит, как тогда на брак в Кане Галилейской. И помните: новое вино было даже гораздо лучше, чем в начале пира. Отец Андрей берёт новую записку со стола — потрепанную и исчерканную.

— Что делать, — читает он, — если встретился, человек, с которым хочется провести всю жизнь, и он тоже хочет быть рядом. Но самое ужасное — понимаешь, что у тебя нет сил любить, что не способен к глубокому чувству… Дальше неразборчиво.

— Можно ли что-то изменить? — договариваю я. Все оборачиваются на меня. Отец Андрей начинает отвечать глядя как бы сразу на всех, в том числе и на меня.

— Знаете… Искренняя, взаимная любовь — это дар от Бога, хранить его надо бережно. Если относится к ней легкомысленно, то она обесценится, сердце огрубеет. И потом бывает очень горько вспоминать, что некогда сильное яркое чувство променяли на череду удовольствий. Поэтому, берегите любовь! А если уже произошла такая ситуация, которая нам кажется необратимой... для Господа ничего необратимого нет. Если человек решил исправится и это искреннее желание, то Господь ему поможет.

— Где тут руки помыть, спрашиваю я Полину.

99

Она показала рукой — от храма до помещения с краном несколько шагов. Баня, подумала я, а через дорогу раздевалка. Тут, в этой каморке, под тусклой лампочкой у зеркала, я и разревелась. Сама не знаю — режет в глазах, как будто смотришь на яркий свет. Но света в этом месте нет никакого. Тусклая лампочка под потолком. Из одного глаза покатилась слеза. Из другого. Реветь мне пришлось недолго, секунд тридцать, времени больше не было. Выхожу — толстый косолапый рыжий пёс шагает быстро, трётся о мои колени и убегает. За ним еле поспевает охранник. Он останавливается рядом со мной, чтобы отдышаться, и философски смотрит в даль. Пару минут мы стоим молча.

— А главное, всех любит, — прервал молчание охранник. — Ты можешь быть последним негодяем, а он всё равно тебя любит.

— Вы про Бога?

— Про Пирожка нашего. Я тоже посмотрела в даль. В дали пёс залезал на клумбу.

— Пирожок, туда нельзя, иди ко мне. Молодец. Я прошлась вокруг храма. Постояла у доски с объявлениями. Вернулась обратно — обсуждают вечную жизнь. Чаепитие подходит к концу, все читают молитву (из которой я поняла только, что поесть — это дело достойное), а потом вместе убирают со стола. Мы выходим из храма во двор, и молодежь ещё какое-то время общается. Во дворе тепло, солнечно, играют дети. Полина поворачивается и говорит мне: — Светленькие — это отца Андрея. Я насчитала семь.

— Да, — говорит, — Шесть девочек и один мальчик, самый маленький. Малыши бегают вокруг. Останавливаются, прячутся, смеются и дальше носятся по двору. Я издалека смотрю на отца Андрея и его супругу, она держит ребёнка на руках.

— Они как будто из параллельной реальности, — говорю я Полине. Реальность, где не работают шутки из фильма «О чём говорят мужчины», про вечные измены и наслаждение ссорами. Может, и правда есть семьи, где люди умеют нести ответственность друг перед другом? Если двое так решили и работают над собой, то что им может помешать? Да много чего. Но что, если правда есть кому им помочь? Мне пора идти. Светлый весенний вечер. Я вышла из арки колокольни на набережную, поднялась по мосту в сторону Красной площади. Закурила. Мой любимый мост с балконами. Стою на одном таком, уперлась в каменное ограждение. В чём-то этот батюшка прав. Но прозорливым его не назовешь. Скорее всего, он и в людях не разбирается. Откуда, правда, такие мысли? Да просто я ему понравилась. Конечно, не успела я дойти до Красной площади, как уже подумала — приди к нему страшная — он бы не заморачивался. Отличная отговорка «этот просто влюбился». С кем я сейчас спорю? Я что, не верю, что ко мне можно хорошо относиться? Нет, я не верю, что к любому человеку можно относится вот так хорошо. Особенно к тому, 100

которого видишь первый раз. Наверняка, этот поп в своем джипе сейчас пролетает мимо, за моей спиной, пока я смотрю на реку, едет, конечно же, вдрызг пьяный. Сбивает, не заметив, пару щенят и старушку заодно. Что за мысли нападают со всех сторон? Свежие ассоциации прямиком из бессознательного: вспомнила, как дочки отлучённого Льва Толстого приходили из церкви и, чтобы порадовать папу, рассказывали, как в головах у крестьян кишат вши. И что они там придумали с этой жизнью вечной? Я знаю-то, что буду жить один раз и чуток. Это делает каждый момент моей жизни значимым. Моей пустой на любовь жизни значимым. Моей дофаминовой гонки значимым. А они что? Быть самым добродетельным на кладбище? Всё одинаково бессмысленно. Но любовь, она, кажется, есть. Я и мои мысли шли по Красной Площади. Что-то я заигралась. Завязываю. Хорошие девочки не экспериментируют с формой. Просто это страшно — встретить человека, который вдруг ни с того ни с сего видит в тебе самое лучшее, чистое, прекрасное. Не понятно, куда это деть, как это примерить к своему опыту. Сумасшествие? Влюбленность? Корысть? Кажется, нет. А что? Что ещё есть в моём прошлом зверячьем опыте? Я пролистываю в голове жизнь до этого момента. Думаю: «Если можно было жить в такой любви, то сколько любви потеряно и сколько сделано ненужных телодвижений». В Парке Горького уже не поют, зато гитара и барабаны играют в полную силу, набирают скорость.

— А машина-то у него какая хоть? — спрашивает Соня.— — Не знаю. Соня вертит в руках визитку.

— Напросись к нему в гости — вот это будет материал. А я сижу на траве и думаю: «Где может быть любовь, там должна быть любовь».

Глава 19 Я сижу в шкафу. На коленях у меня торт, который я полдня пекла. Слушаю, что Соня рассказывает обо мне Никите. Хотя план был совсем не такой. Мы с Никитой договорились иначе: как только Соня уходит в спортзал он приезжает, мы немного целуемся, я пеку торт и он уходит. Я ухожу за ним. Возвращается Соня. Дома никого нет, она удивляется, подозревает, что я с Никитой. Тут приходит Никита. Он говорит, что не знает, где я. Тут звонок в дверь, Соня смотрит в глазок, а там я с тортом и зажженными свечками. Почему-то такой план показался нам клёвым, хотя сейчас, в шкафу, я понимаю, что ничего особенного в нём нет. Но, конечно, всё пошло не по плану. Мы слишком долго целовались, и Никита вышел 101

аккурат, когда Соня подходила к дому. Она его не заметила села в лифт. А он побежал по лестнице и позвонил мне — сказал, чтобы я с тортом выходила. Но я не успела — услышала звук ключей в замке, взяла торт и села в шкаф. Не знаю, зачем мы так заморачивались. Видимо, мандраж от нашей с ним тайны совсем сбил нас с толку. Но так я оказалась в шкафу. Главное не спалиться с зажигалкой, когда буду зажигать свечи и не спалить вещи на вешалках. Но это ещё полбеды. Соня, когда зашла, обнаружила на столе чашку чая. Отпила от неё и сразу поняла.

— Шесть ложек сахара? — кричит Соня. — Она не пьёт чай с шестью ложками сахара! Я знаю только одного человека, который пьёт такой чай, и это ты! Никита, видно, растерялся и решил признаться: — Да, спокойно. Я заходил, мы планировали… тебе сюрприз. Но Соня, конечно, почувствовала враньё.

— Это так называется? Никит, ты мой друг! Я тебе сотый раз говорю: не связывайся с ней! Такие не меняются!

— Я тебе сотый раз повторяю: она не такая! Она добрая, она делает, что не хочет. Уже не она делает, да, есть привычки, есть проблемы. Но любовь меняет всё! И это он обо мне? Господи, помоги мне, потому что меня ещё никто так не любил.

— Ты говоришь как невеста алкоголика, — кричит Соня, — он исправится, а то, что он мне руку отрубил — так это он нечаянно.

— Знаешь что? Мы уже встречаемся, и у нас уже всё хорошо! Она добрая, честная, конечно, ей всё это не нравится!

— Да ладно! А кому это нравится? Мне? Соня что-то бросила на пол.

— Ты её не знаешь, — говорит Никита.

— Это ты её не знаешь! Говоришь, она добрая? Она просто безвольная овца! Тут уже я не выдержала и вышла из шкафа с тортом в руках.

— Знаешь что? Рано меня списывать! Когда человека кто-то любит, он может измениться. Измениться хотя бы от удивления. От того, что в нём видят лучшее. Может быть, такое даже, чего в нём нет. Это и есть любовь. И явно здесь есть только один человек, который меня такой видит. Я сунула ей торт. Схватила за руку Никиту и мы ушли.

Глава 20

— Помните, братья и сестры, о правилах нахождения у открытого огня, — сказал инструктор по пожарной безопасности Александр Сергеевич. — Подождите, мои хорошие, принесу ёмкость воды для экстренного тушения. Начало темнеть, корпоратив в парке возле подмосковного дома отдыха стал затихать. Мы с Федей и Юлей решили разжечь костёр, чтобы спеть у него немного песен. Нашли 102

старое кострище, обставленное камнями. Кто-то остался за столами, другие пошли осваивать спортивные площадки. Полина из Гальваники играет в бадминтон с отцом Сергием. Ксюша и Рома подходят к ним: — А давайте два на два? Пожалуйста! — умоляет Ксюша. — Дайте поиграть на тёмной стороне! Рома, иди на ту, а я против батюшки буду. Виктор Викторович собрал две волейбольные команды. Все вместе, всем весело. Нет только Георгия — его уволили. По довольно обоснованной причине — выяснилось, что он выписывал деньги из бухгалтерии на рекламу, которой не занимался. Иногда только вижу рекламу магазина «Воскресенье» и улыбаюсь: «Крест спаси и сохрани, освящен на мощах, даст здоровье и чистоту помыслов!» Костёр занялся, Юля спела «Верхом на звезде», и все подпевали. Рома сказал мне: «Никогда не слушал эту песню, только слышал, как её поют» — и я поняла, что он имеет в виду. Беру я, наигрываю, что умею — вступление из песни: 0-3-5, как там дальше? 0-3-6-5-0-35-3-0.

— Это же Deep Purple, — узнаёт Рома, — Smoke on the water. Потом и Рома перехватил гитару: — Я немного поменял текст с тех пор, как бросил курить. Песня называется «Пачка сигарет отсутствует». И начал наигрывать группу «Кино». «Но если нет в кармане пачки сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день». Дальше гитара пошла по рукам, а я пошла покурить. Забралась поглубже в лес и только чиркнула зажигалкой — услышала смех. Притаилась и осмотрелась. Неподалёку в беседке спрятались Рома и Ксюша. Сначала они говорили, а потом обнялись и поцеловались!

— Там Рома и Ксюша целуются, — я вернулась обратно оторопевшая, и ребята спросили, что со мной.

— Ну и что такого? — пожала плечами Юля.

— Так они женаты!

— Подумаешь, — хмыкнула Сабина.

— И вы туда же… Мой мир никогда не будет прежним… — я села и закрыла руками лицо.

— Надь, так они друг на друге женаты. Я подняла удивлённые глаза.

— Ну вы, Наденька — начал Федя.

— … и дурынья, — подхватили все вместе и засмеялись. Я тоже засмеялась. Больше от радости. Обратно разъезжаемся на такси, и я попадаю в машину с Ромой и Ксюшей. Открываю дверь.

— Подожди, — останавливает Ксюша и насыпает мне полные карманы конфет «Рафаэло», — теперь можно.

103

Я сажусь с оттопыренными карманами на переднее сидение, эти двое — на заднее. Водитель, как ему полагается, сидит за рулём. Ребята всю дорогу спорят о том, кто круче, Никодим Святогорец или Играний Брянчанинов. Пожилой таксист недоверчиво поглядывает на них в зеркало.

— Ой, давай заканчивать, — наконец предлагает Рома. — Это бессмысленно. Это, знаешь, как спорить, кто круче: Бэтмен или Супермен? Ксюша смеётся. Уже перед самым выходом Рома спрашивает: — Ксюш, ты как хочешь оставшийся вечер провести?

— Я бы в кино сходила.

— Значит, мы пойдём в кино, — грозно начинает Рома и настойчиво продолжает: — И не думай мне перечить! Жена да убоится мужа своего! Я сказал в кино, значит, в кино! Когда ребята выходят, я думаю остаток дороги почитать. Спросила можно ли включить свет. Водитель пользуется тем, что мы заговорили, и спрашивает: — А что это ребята, какие-то необычные?

— Да они христиане просто. Он минуту переваривал, потом изрёк: — Я так думаю: русский народ, как был православным, так и должен оставаться. Нечего нас христианством путать. Я решила помолчать. Из книг у меня в сумке нашёлся только молитвослов. Но если я открою его и начну читать, боюсь, он решит, что я не уверена в нём, как в водителе. Напоследок таксист спросил меня: — А эти христиане, они за президента или против? Я задумалась на минутку, но нашлась: — Они за интернационал. Таксист понимающе кивнул. Дома пусто, от Сони только запах корицы. На стуле висит «наша» футболка Friends forever. Под надписью Friends forever есть маленькая приписка курсивом — cafe. Соня работала в кафе Friends forever прошлым летом. Это была её форма. Она отдала футболку мне, потому что та стала ей мала. Когда я приехала в Москву, Соня встречала меня на вокзале в шесть тридцать утра. Я увидела её издалека, в руках у неё была красная маргаритка.

Глава 21

Тем летом было не слишком жарко. Самый раз. Я вернулась с работы и хоть была сильно уставшей, как только получила сообщение от Сони, сразу встала с кровати и начала действовать. Сообщение было даже не совсем от неё. Там не было ни одного её слова. Это было пересылаемое сообщение — просьба одного нашего знакомого художника, Ильи. Он просил 104

всех, у кого есть ненужные работающие осветительные приборы, привести их в парк для инсталляции. Парк Красная Пресня. Время — сегодня вечером. От себя Соня ничего не добавила, но это было и не нужно. Я залезла на антресоли и достала ту восхитительную советскую футуристическую лампу, о которой Соня ничего не написала, но о которой и было это сообщение. Расчехлила велосипед и спустила его на лифте. Парк рядом, можно доехать песни за три. Никите сказала догонять меня любым на его выбор способом — пешком или нет. Я знала Илью давно. Когда мы познакомились несколько лет назад, он протянул мне банан. Что было странно, ведь мы стояли в продуктовом магазине и ещё не дошли до касс. У него была стрижка под горшок, а одет он был в нечто, что сшил сам. Назвать это было сложно, что-то вроде крестьянского футуризма: клетчатая хлопковая ткань с супер-продвинутым кроем. Однажды Илья сделал механического паука размером с кошку из старого зонта и кусочка зеркала. Прицепил его на решетку лифта. Когда подслеповатая Соня вышла из квартиры, он молча, как на обратной перемотке, тут же зашла обратно. Последнее, что я слышала об Илье: ночуя у кого-то из знакомых, он выгреб всё из ванной комнаты, вычистил её до белизны, сплёл себе гнездо из полотенец, лёг в него и уснул. Он определённо псих, этот Илья. Но с психами интересно.

— Чего только не бывает в этой жизни, — говорю я Соне, как только наши велосипеды поравнялись на дорожке в парке. Она отозвалась: — Ты бы видела глаза моего психоаналитика, когда я ему всё рассказывала. Илья не сразу нас заметил, но сразу узнал. Слез с деревянной конструкции высотой примерно три метра, увешанной лампами разного вида. Взял нашу лампу, сказал спасибо и исчез обратно. Недалеко я заметила спящий генератор.

— И долго она будет здесь стоять? — спросила я в никуда.

— Всё лето, — отвечал оттуда Илья. — Я надеюсь, и зимой. Потому что зимой темно, и у людей так мало света. И они становятся как будто сами тёмными внутри.

— Выставка две недели, — прошептала Соня. Когда мы разгонялись на велосипедах, обратно я сказала: — Не ожидала такой красоты, когда он подключал. Я думала: не шибанёт ли его током.

— Я тоже, — ответила Соня. — А впрочем, если бы и шибануло, мы стали бы зрителями перформанса «смерть художника». «Единственными зрителями» — мечтательно подумала я. В парке было ещё много инсталляций. Деревянные шары, металлические конусы, кубы из сена в половину человеческого роста. Сидя на одном из них, Соня сказала: — Москва изменилась.

— Ты тоже изменилась, с тех пор как уехала, — ответила я.

— А ты?

— И я. Мы все трое — молодцы. И это правда. Когда я только приехала Москва была другой. Всё в пыли, пахнет бензином, не город, а гараж. В окно летят одновременно звон колоколов и басы из припаркованной рядом 105

машины. Но потом она сбросила зеленые сетки со своих театров, стала наряжаться к праздникам, зажигать огни, распускать цветы.

— Мне написал такой-то Иезекииль, — говорит Соня, — иностранец, наверное. Хочет купить паблик. Сто тысяч предлагает. Я думаю, эти деньги я должна полностью забрать себе. Я его больше делала. И тем более ты в такой организации работаешь. Если просят рубашку, должна отдать и всё остальное.

— Ты правда думаешь, что эти слова, вырванные из контекста, это и значат? — усмехнулась я. — Если ты хочешь, то без проблем. Это была твоя идея с пабликом, и ты его в основном вела, поэтому… я думаю, ты полностью заслужила всех этих денег. Я легла в сено, и поняла, что долго я в нём не пролежу — колется.

— Супер, — сказала Соня, — тогда по рукам. Вскоре она уехала, а я осталась одна. Полежала в сене, встала и открыла телефон. Зашла на страницу Иезекииля Д. Прочитала новое сообщение от Сони. Зашла в «управляемые сообщества» и удалила «Русский православный цирк». Потом подумала, удалила и саму страницу Иезекииля Д. Ну и поехала. Конец

106