Александра Шалашова Инанна спускается в ад (сборник) а мы завтра купим творожных сырков и готовый кулич в палатке череповецхлеб а вечером станем смотреть мультфильмы. приходит к маме соседка и говорит там ваш муж пьяный валяется, на лестнице между вторым и третьим. мама стоит молча, не переодевшись после работы, в чёрной юбке со шлицей и сером джемпере. продолжает соседка да вы что, вообще не волнуетесь, мне бы такое самообладание, спокойствие олимпийское. всё, что случается с близкими пропускаю через себя ниточкой сквозь игольное ушко, что никак не лезет, хотя уже послюнила пальцы. и как боялась, когда ванечку забрали в инфекционное и две недели разрешали только сухари, сушки и сухое печенье, а он давился, выплёвывал, не мог и боялся смерти. а мы идём забирать папу на лестницу между вторым и третьим. и пахнет, пахнет так хлоркой, заскорузлыми половиками, апрельской вербой. * танцовщик александр годунов остался в сша а его жена вернулась в союз потому что в первую очередь он был артистом балета а мужем уже во вторую так хочется знать кто ты в первую очередь в первую очередь из автомата начальная скорость вылета пули 120 м/с ствол из алюминия цевьё из ударопрочного пластика а сама не могу представить
как это выстрелить в живое лицо с акварельно-синим под глазами с пушком на щеках с трещинкой над верхней губой во вторую очередь к открывшейся кассе бегут мужчины наравне с девятиклассницами опережая молодых женщин отталкивая старух в третью очередь думать о своём женском о том чтобы вырастить и взлелеять научить говорить на человечьем и ангельском и на всех языках купить гитару чтобы звенела купить куклу чтобы плясала держать за руку но не сжимать в четвёртую очередь а что если голос весь выйдет кончится и будешь шёпотом и станешь шёлковой не пройдёшь с поднятой головой? за чем стоим что привезём в маленькие города стоящие по берегам великих рек? номер написанный на руке химическим карандашом стирается от горячей воды * Инанна спускается в ад Инанна снимает золотые очелья кольца драгоценный жемчуг выловленный тремястами ныряльщиками плащ шитый серебром платье сандалии с ремешками из кожи ящерицы ибо каждый нисходит сюда обнажённым честным перед собой слабым как дитя отец мой Энлиль не дай погибнуть в подземном мире хочу пройти и вернуться по фиалковым лепесткам что рассыпала чтобы найти дорогу назад сестра моя Эрешкигаль верни мне моего мужа пришедшего без времени гляди он сидит на каменистой земле и ловит рыбу но она выскальзывает из его пальцев
оставляя блёстки чешуек они сияют звёздами падают исчезая в пыли гляди как он стоит на заиндевевшей траве и пасёт овец но они разбегаются оставляют шерсть на растопыренных ветвях она белеет клочьями облаков облака не несут дождь гляди он не видит меня моего белого тела моих чёрных волос гляди он не слышит меня моего нежного голоса моего тихого оклика ибо принадлежит отныне иным берегам иным пастбищам сын мой когда в подземный чертог я сойду на холмах погребальных заплачь обо мне * помни город, в котором родился алёна михайловна при всём классе говорит ты смирнов дурак и не лечишься так и стал дурак на десять лет после словно приклеили и пришили белыми нитками на синий пиджак купленный в магазине школьник как у всех но отличающийся чем-то невыразимым помни город, в котором на углу победы и энергетиков пацаны пинали собаку она скалилась но что-то сильнее боли заставляло лаять кусаться и рвать штанины не убегать помни город, в который не вернёшься униженный не пойдёшь занимать очередь в центр занятости населения к восьми тридцати не будешь стоять за женщиной в каштановом парике перед мужчиной со звездами оспинок по всему лбу
* в «магните» чувствую запах привычный тем кто ехал поездом выходил с курского густо родинками облеплена кожа у женщина что стоит впереди меня наблюдаю картины неживой природы росу на банках с томатной пастой сквозь бутылку масла «золотая семечка» все видится жёлтым и безобразным говяжью тушёнка с головой коровы кукурузные палочки в цветном пакете яблоки глостер со вкусом кармина с запахом раздавленных насекомых женщина по колено в проливе между полок с фруктами и бакалеей вросла в пол точно старое дерево а как выберет как заметит меня маленькую считаю мелочь стою в очереди за хлебом жду времени когда ветви прорастут сквозь белое тело * мальчик пяти лет держит красный воздушный шарик с надписью Вurger King и бьёт им по полу, по пустующим сиденьям, по моим коленям. когда шарик стучит особенно громко, когда я, ойкая, тру покрасневшую кожу, мама мальчика говорит что-то на незнакомом мне языке. на ней выцветшая футболка, длинные вельветовые штаны, синие сланцы. у неё и у мальчика – плоские лица, высокие скулы, раскосые глаза. и что нам здесь, в этой Москве, отчего приехали и остались? мальчик поворачивается к маме. бала ойнап жатыр,
смущенно говорит она мне, бала ойнап жатыр. я понимаю. * в новом городе новый страх я гуляю по невымышленным местам заглядываю во дворы в них чужой беды снега нападавшего хлама всякого мусора худенькая девочка нерусская сидит на крыльце дома с пустыми слезящимися окнами затканными тюлем и паутиной дом съежился и промерз до каждой гнилой доски на девочке красные шлёпанцы надетые на носки мы смотрит в глаза друг другу но отвлекаемся на колокольный стон против барака белую златоглавую выстроили и оставили мол давай празднуй себе Рождество отворяй ставни * ехала вспоминать волосы кукол похожие на мочалку собирать тряпкой иголки пластиковой елки рассыпанные по ковру комнатные растения стоят у батареи чувствуют сухой жар опадают жёлтыми ссохшимися ехала доставать из холодильника двухсотграммовую баночку майонеза китайские мандарины советское игристое пальцами чувствовать напряжение гирлянды замотанной изолентой но горит никак не сломается ехала рассматривать детские фотографии где сижу в хэбэшных колготках собравшихся складками под коленями с пластиковой пирамидкой с изгрызенным красным кольцом где стою с игрушечным зайцем в человеческий рост
вот-вот зареву но велели не шевелиться ехала ходить по колкому насту высоко поднимать ноги искать среди пятиэтажек ту которую помню там жёлтые окна на третьем но ни одного останусь ходить по городу где улица механизаторов где улица энергетиков снег один на всём божьем свете * вдохнешь поглубже и обожжёшься вздрогнешь всем ломким телом подумаешь что я здесь делаю идут троллейбусы снег капает стекает по плитам набережной страшно что скоро дойдёт до сердца до фарватера и все знают когда ждать оттепели но всё равно каждое утро смотрят не пошла ли трещинка не пролегла ли ниточка возле губ после прерванного молчания после пройденного безверия так память новое отмечает зарубками на сухом дереве * вдохнула воздух такой зимний уже острый вспомнила как ходили за мандаринами через вьюгу подбирали в снегу тоненькие еловые веточки и безразлично с кем я теперь замужем или нет родила или до сих пор Москва вокруг пустые клумбы красные башенки или родной город чёрный дым заводские трубы но неумолимо близится Рождество в котором иду одна
в ботинках на тонкой подошве в джинсах и кофте с люрексом в китайском пуховике со старым ранцем и такое яркое счастье чувствую что губами потрескавшимися и вымолвить не пытаюсь * женщине лет пятьдесят на шапке её помпон такой знаете не из ниток а типа дорогой из серого меха кролика кто придумал только она думает что выглядит юной и беззащитной а нифига только жалкой до боли жалкой как будто городская сумасшедшая этакая марья тимофеевна подсела на скамеечку рядом и пахнет её шаль прелыми нитками и духами и бумажные цветы на шляпке выкрашены в акварель вот и настало время терять себя автобус следует до станции метро озёрная и блин не знаю что делать когда доедем когда снежинки стекут по стёклам грязной водой * не сиди на холодном станешь бесплодной полой пустой напрасной внутри негодной волоком тащи себя прочь от бетонных плит и бордюров чтобы не вытянули тёплое
безмятежное обещающее хорошее подходили спрашивали покатайте на лошади девочку а сама боялась высоты и запаха прикосновения к вытертому седлу тёмной шкуре испещрённой прикосновениями многих разбредшихся уже по скверу ушедших с чужими дядями и тётями а кто та маленькая в белой куртке щурюсь солнце в глаза разглядеть мешает покатайте девочку на лошадке лошади кончились умерла бабушка торговавшая земляникой выкорчевали киоски союзпечати нам ни дочки ни памяти ни печали * кем останусь когда никого не выйдет ни пожарного ни балерины племянница соседки на первом курсе гнесинки поёт ариозо лизы откуда эти слёзы зачем оне сашенька что от тебя останется ничего не останется рука не поднимется глаза вытереть гелевая подводка от bourjois paris
24 часа держится на ваших веках * на губах белая плёнка памяти не смыть водой из-под крана не оттереть мылом но всё что было понесёшь по неспящему городу по синей ветке по белой лестнице через сквер с недостроенной колокольней через двор с пластиковыми качелями без детей в квартиру с тяжёлым омутным воздухом ни выдохнуть ни расплакаться * ладушки-ладушки, девочка едет к бабушке девочка переезжает с одной съемной квартиры на другую девочка скотчем приклеивает обои пришпиленные к стенам плакаты с любимыми кинозвёздами комкает и выбрасывает как-кап, из крана вода капает в белую раковину оставляя следы заржавленные кровавые девочка разбирает коробки с обувью (вот сапоги зимние купленные на авито набойки стёрлись нужно отдать в ремонт вот босоножки песком пересыпанные с прошлого лета) среди всего она находит лаковые светло-кремовые туфельки на каблуке новые надевала два раза на катину свадьбу и сонечкины крестины а больше нечего девочка думает и куда в них пойду теперь по первому снегу выпавшему поверх грязи в районе фили-давыдково * мы выйдем за проходную череповецкого металлургического комбината встанем в грязи по щиколотку на автобусной остановке где ещё пятнадцать таких как мы
ждут не дождутся ждут не дождутся в октябрьский дождь жёлтых глаз автобуса номер девять мы поедем туда где трава цепляется за сандалии где вода стоит в колеях пахнет влажной глиной где родителям едва за тридцать где мы сажаем дерево чтобы выросло выше общежитий семейного типа выше топливных башен выше страшного синего факела горящего день и ночь над городом чтобы от дождя укрыло всех стоящих на автобусной остановке пока небо не проснётся не просияет чтоб шелестело нам объясняя о нас * подставила руки под кран полный воды но не смыть того что случилось осенью пятнадцатого октября в три двадцать пять в старшей группе детского сада кораблик у кого пойдёт кровь из носа во время тихого часа тот пройдёт в белых трусах и короткой майке в синий горошек между кроватями мальчиков по липкому полу чтобы все посмотрели и посмеялись ни стыда ни отчаяния ни дома отчего так идёт бычок качается так идёт бычок качается и доска не кончается и тихий час не кончается никогда не кончится * cижу в вагоне метро в тёплом пальто стиснутая с двух сторон мужчиной в синей спортивной куртке женщиной в шубе из искусственного меха и вспоминаю - я еду
по проспекту победы в лютый холод и дыхание паром вырывается изо рта и руки пахнут кремом «тик-так», но все равно обветрились до боли до красноты и почти не больно если не шевелить и все кругом такие тёплые-тёплые торопятся открывать шампанское кадуйского ликеро-водочного резать отварную морковь включать телевизор где встречи и хлопушки так я дышу всем запахом переходом на арбатско-покровскую, временем где я уже родилась, но ещё не уехала поэтому мама хранила записки написанные папой поздравления родственников кусок жёлтой клеенки где написано роды 8/XII 1:40 девочка в картонной коробке из-под печатного пряника но никогда не заглядывала в неё * сижу расколотая ущербная из-под гладкого лака узоров в точечку в черточку проступило чёрное примерила мамино нарядное платье с ниткой люрекса оказалось впору в раковине полной посуды море волнуется пахнет новым fairy лимон и лайм ледяная свежесть мама сказала пересиди с этим переболей вот и хожу по квартире полной советской мебели тяжелых штор тягостных воспоминаний что там горит над нами что там горит над нами stella maris горит над нами трижды светлая stella maris горит над нами * вошла в комнату остановилась перед зеркалом в тёмной и деревянной
оправе подумала вот порядок вещей неизменный неизменяемый вот тушь осыпалась с ресниц вот помада забилась в морщины вот лямка лифчика перекрутилась поправила впереди жизнь длинная но настало время менять имена поднесла руку к лицу пахнет ясеневыми семенами * перечитала вчера "Некрополь" Ходасевича - все такие хорошие, искренние, разговаривают о поэзии, антропософии, горькой необходимости революции. вот Клюев стоит в смазных сапогах, вот Нина Петровская опускает браунинг, так и не выстрелив, вот Горький плачет над чужим плохим рассказом о судьбе работницы прядильно-ткацкой фабрики. напишет ли и о нас кто-нибудь, вспоминая всю жестокую и милую жизнь? * через сорок лет мы переедем в двухкомнатную квартиру твоей сестры и будем получать пенсию: ты - двенадцать, я - семь. будем покупать макароны «красная цена», майонез, белый хлеб, лук, будем просиживать в поликлинике в очереди к терапевту или эндокринологу: ты - три часа, я - два с половиной. на восьмое марта, новый год и медовый спас будем покупать конфеты «праздничные» в ярких обёртках, будем идти до ближайшего к дому парка: ты - пятьдесят минут, я - тридцать. там просидим на лавочке под мелким, почти неощутимым дождем: я - час, ты - две тысячи лет. встанем и выйдем сквозь разросшиеся папоротники, палатки «блины» и «кофе с собой», сквозь руины древнего города, к морю. * вот парень сидит напротив меня, и краски прожитого дня догорают в правых окнах автобуса. нас ничего не трогает - ни светофоры, вспыхивающие красным, ни шум города; тревожит тень чего-то прошедшего, тихого.
и только хотела к нему подойти, но вспомнила, что мне двадцать восемь, что я старше его на шесть или семь лет, на целую вечность. и он, наверное, уже не помнит ни футболок с титаником, ни жвачек love is по пятьдесят копеек, ни запаха пыли в безлюдном зале. ни кем мы были, ни как нас звали. * Требуется жиловщик обвальщик формовщик в мясной цех в новый супермаркет седьмой континент работа рядом с домом официальное трудоустройство полный соцпакет обращаться по телефонам представила, как рядом с моим домом режут и потрошат, распиливают на части, выкидывают кости, моют руки в дезинфицирующих средствах. А я не слышу ни криков, ни шепота, ни стонов убиенных, терзаемых ни за что, а только здравствуйте наличные или карта спасибо за вашу покупку * и вроде только что проходили творчество леонина и перотина, школу нотр-дам, органум, а уже шёнберг, новая выразительность, додекафония, драма крика. так пробежали мимо семи веков музыки, изредка останавливаясь возле достопримечательностей, отмеченных в путеводителе, так пробежали в белых кроссовках, рваных джинсах, коротких юбках, сфотографировались на память, но когда пройдём новейшее, для которого ещё названия не придумали – что нам останется делать среди учебников издательства «мысль», среди тетрадей, исписанных мелким почерком?.. *
вчера после концерта подошёл один из зрителей – пожилой мужчина в тёмном отглаженном пиджаке, немного протёршемся на локтях, и спросил: вот вы, молодая, красивая, а словно уже пережили, выгорели. и всё пишете о неустроенности, разрухе, горьком быте, но ничего хорошего, светлого. почему бы не описать розу цветущую и радующуюся себе, не помышляющую об уходе, об увядании, о чёрной земле? а я красилась перед концертом сорок минут, делала стрелки, тени растушёвывала пальцами, как учат мейкап-туториалы из ютюба. словом, не было времени справиться с этим грузом, не было времени не думать об увядании, о чёрной земле. * родился: в 1903 году, горьковская обл., ардатовский р-н, село выползово; русский работал: учителем русского и литературы в средней школе проживал: белохолуницкий район, трудпосёлок №1 приговорён: кировский облсуд 29 марта 1943 года по статье 58-10 УК РСФСР (пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, предусмотренных статьями 58-2 – 58-9 настоящего кодекса) приговор: 10 лет лишения свободы с поражением в правах на пять лет с конфискацией имущества реабилитирован: 18 марта 1960 года так выхватила из темноты истории жизнеописание незнакомого, нестарого мужчины и подумала, что и моему отцу могло быть сорок лет, когда всё это началось, разметало, высушило, ушло с дымом то прошло не полвека с лишним, а на секунду глаза закрыла * выхожу к волнорезу всматриваться в закат, разглядывать лица в горящем небе. вот тётя Мила, умершая в двадцать восемь от рака яичников; вот бабушка Катя, умершая в восемьдесят четыре (а до того пролежавшая пять лет на продавленном красном диване, двигая только веками в голубовато-красных прожилках);
вот Мария Афанасьевна, папина тётка, которую никогда не видела - но сейчас узнаю и юбку в крупных красных цветах, и белую вязаную кофту, и просвечивающий из-под кофты лифчик, и бус разноцветных ряд. так стоят между морем и небом женщины. а ты чья девочка, говорят. а ты чья девочка, говорят.