О'Санчес «Пинка удаче» (Одинокий город Петербург) Аннотация Мой новый роман. Место действия - современный Петербург. Действующие лица - реальные и вымышленные, писатели, политики, бандиты, школьники: Лук, Хрущев, Николай Второй, Владимир Путин, Сальваторе Реина, Вадим Тиберьевич Тушин, двойняшки Леонид и Маша... Роман отнюдь не скучен, по крайней мере, для тех, кто привык к моей манере писать. Это самый светлый из всех моих романов. Содержание Пролог Глава «Интервью» Глава «Лук и фотография» Глава «Близнецы» Глава первая Глава вторая Глава третья Глава третья (продолжение) Глава четвертая Глава пятая Глава пятая (продолжение) Глава шестая Глава седьмая Глава восьмая Глава девятая Глава десятая Эпилог
ПРОЛОГ ВЕСНА Февраль отпихивал жадный зёв, Звенел ледяной кинжал! Но голод капал с ее клыков, А город не возражал. А город гладил свою весну, Пирующую во мгле, И тихо пел на свою луну, Один на своей земле.
ГЛАВА «ИНТЕРВЬЮ» - Дураку и опыт не помеха!.. Что? Нет, я же внятно сказал: занят! Пусть позвонят позже. Кто? Да хоть Валентина Терешкова!.. Погоди, погоди, кто!? Матвиенко… Ё!.. Уй, бли-и-н! Надо же было почетче обозначить! Лично звонила? Ф-ух, уже легче. Дашка, срочно перезвони в секретариат и договорись, чтобы меня записали на аудиенцию, либо чтобы я мог позвонить. Какими, какими... Отлучился я... Отставить! Даша, вернись! Тетя Марина! Марина Андреевна, голубушка, ты же мой гениальный секретарь! Может человек отлучиться на минутку? Вот, ты бери трубку и сама дозвонись, они тебя знают. Так и скажи им всем: Федор Петрович отлучился, а трубку оставил у секретаря... Да, и позвонит вам немедленно, в первое же мгновение как вернется, а я ему - то есть, ты, Марина Андреевна, - мне - обязательно передам, немедленно доложу, оставлю сообщение, пришлю курьера, вертолет и самолет!.. И дозванивайся, дозванивайся до секретариата, это самое главное. Нет, этого господина позже соедините, через четверть часа, а лучше через час. Дайте же мне спокойно вычитать… э-э… прослушать последний материал! Тишина! Умолкли! Витя, Даша, вас в первую очередь касается, не то всех поубиваю! - ...стите, Вадим Тиберьевич, видимо, я не вполне расслышал?.. - Вполне и правильно ты расслышал. Но могу повторить: в бюро взаимодействия с мафией. Как пришел после переподготовки, майором, в первое управление - или, по-нашему, в первый отдел так меня и законопатили в то бюро. Служил в двенадцатом, а перепрыгнул в первое. Это по статусу выше и, как нынче говорят, престижнее. Заметь, безо всякого еврейского блата-шмата, исключительно усердием и заслугами, не как нынешние! Там и прослужил до... скажем... до горбачевских времен. А потом уже на пенсию выпнули, в чине полковника, невзирая на опыт, успехи и награды. Как пса какого ненужного, из мультфильма. Я этого Мишку-проститутку меченого на дух не переношу! Ненавижу! Хуже Ельцина он, хуже Хрущева! Все развалил! Такую державу, понимаешь, ему доверили. А он... - Да, да, да, да, Вадим Тиберьевич, несомненно, вы правы, но позвольте нам с вами вернуться к... этой любопытнейшей теме, что вы только что приоткрыли нашим читателям... - Кто - я? Кому? Как, говоришь, тебя - Антон? - Антон. - Да, верно, Антон. Я в твой микрофон любопытные данные приоткрываю, лично тебе, а не твоим дуракам читателям, это во-первых. И слушателям даже? Все равно: и слушатели ваши такие же дураки. Во-вторых: будешь перебивать и сверх меры лезть с наводящими вопросами - пинка под сраку, и побежал к себе в редакцию не солоно хлебавши! Понял? - Да, но... - Понял, я спрашиваю? - Так точно, Вадим Тиберьевич, все понял! - Вот. Задавай свои вопросы. И не суетись. Чай, вон, наливай, себе и мне. - Напоминаю нашим читателям и слушателям, что в гостях у «Открытого Петербурга» наш замечательный ветеран, старейший сотрудник внешней разведки Советского Союза, полковник в отставке Тушин Вадим Тиберьевич. А мы, в свою очередь, у него в гостях, с ним веду беседу я, Салимов Антон. Итак, вы сказали удивительную вещь. Неужели ваше бюро так и называлось? «По взаимодействию с мафией???» - Ну... Скажем, называлось оно чуточку иначе, но это уже мы вплотную подходим к темам, на которых гриф секретности столетиями стоит, не снимается... Однако, суть именно такова:
Комитет, по заданию Партии, разрабатывал схемы оперативного взаимодействия с организованными преступными группировками Европы и... дальше. Но в «за океан» я был не вхож, там Коля Владимиров курировал, резидент, заодно и журналист-международник, мой сверстник и тоже флотский, как я... Впрочем, мы и с ним постоянно обменивались, так сказать, данными, ибо фигуранты сплошь и рядом оказывались одни и те же, особенно когда речь шла о так называемых «сицилийских союзах», если тебе что-то говорит этот термин. - Еще бы не говорил, Вадим Тиберьевич! Мафия, Сицилия, дон Корлеоне, Бруклин, Палермо!.. Полголливуда об этом! - Да уж! По этим дегенератам только и изучать новейшую историю! Я об Голливуде, об твоем. Жизнь - она будничнее и, одновременно, куда сложнее, чем целлулоидные капоны с корлеонами. - А в чем был смысл такого взаимодействия? Расправа чужими руками с отступниками, типа Гордиевского, Калугина, и вообще с неугодными? - Не-е-т! Вся эта мелкая труха была вне наших прерогатив. Чтобы кого покарать, из спрятавшихся от справедливого суда за бугром, все средства были хороши, здесь у службы опыт богатый и без нашего отдела Эс, хотя... Нет, мы, в общем и целом, занимались куда более серьезными и тонкими вещами. Первоначальная идея была проста и конструктивна: коль скоро малограмотные преступники сумели наладить эффективно действующие международные каналы по переброске туда-сюда денежных средств, живых людей, материалов... информации, в конце концов, то и наша организация должна уметь это делать ничуть не хуже. - Учиться у мафии? - Н-нет, не совсем так. Но и учиться тоже. Не зазорно узнавать то, что не знаешь и уметь то, что раньше не умел. Одним словом, и учиться, и пользоваться уже действующими возможностями. Нас, наше командование, более всего интересовали перспективы внедрения нелегалов, переброски и натурализации оных за океан, пусть даже под личиной э-э-э... незаконопослушных граждан западной Европы... Мы внедряем своего человека к этим... к мазурикам, а они уже, по своим каналам, перебрасывают его из Сицилии в Бразилию, или, там, в Штаты и помогают ему натурализоваться. Одно время был очень моден в нашем кругу так называемый «еврейский шлях», по лини израильской эмиграции, с целью дальнейшей реэмиграции. Но там возникли свои сложности, включая двурушничество и прямое предательство, да и коллеги из «ихних» спецслужб по обе стороны океана пронюхали, резко усилились в этом направлении, провалы пошли за провалами... Пришлось перевести этот способ из основных в отвлекающие. Тем не менее, если уж о той поре вспоминать, первоначальный «еврейский» засев получился исключительно успешным, и по сию пору действуют наши люди и потомки их, верные помощники КГБ, ныне ФСБ. - Но ведь в тех же Штатах постоянно отлавливают нелегальных иммигрантов, и даже в тюрьму их сажают. Или это необходимый производственный риск? Троих посадили - один прижился, лес рубят - щепки летят? Зачем нам вообще нужны были нелегалы в странах Запада? И сейчас зачем – диверсии проводить? - Нет. Чтобы были. Представь себе… Израиль, там, или Польшу, Грузию. Разорвали они с нами, либо мы с ними дипломатические отношения. Бывает. Но это значит, что наш МИД, наше правительство, лишилось возможности отслеживать ситуацию, законным образом держать руку на пульсе происходящих событий. И сразу же активизируется, пробуждается к жизни заранее внедренная агентура наших нелегалов. Они вовсе не поезда взрывают, они собирают, сортируют, анализируют информацию на местах и посылают в центр. И при этом не так уж и важно, кто он там по местной жизни – фотограф, бухгалтер, или скупщик краденого, всяк сверчок будет ценен на своем шестке.
- Остроумно! Очень остроумно объясняете, Вадим Тиберьевич, мои аплодисменты. - Гм... Ты, молодой человек, набрался у себя в издательском бардаке всякого пошлого хлама и похабства и теперь пытаешься, хотя бы даже в разговоре, встать со мною на одну доску со своими идиотскими замечаниями. Это ненужное, это дохлое дело, смехотворны твои попытки. Слушаешь - слушай, но не перебивай, не делай понимающее лицо, не подталкивай меня дурацкими вопросами и одобрениями в ту, или иную сторону. На чем мы... Штаты. Да, время от времени прихватывают и высылают, и даже сажают. Но если нашего человека в тех же Штатах поймали и осудили за... в общем, дали небольшой срок, как нелегальному иммигранту из дружественной Италии, Израиля, нарушившему незначительный закон, то это лучший из всех возможных способов натурализации. Если, конечно, его... или ее... потом не вышлют из страны, без права возвращения. В силу этого, от наркотраффиков, убийств и террористов мы держались как можно дальше, поскольку там срока большие отламывались, что немаловажно при учете надежности агента, и пятно засветки на спецслужбе получалось бы несмываемое. Но эти... жрецы… от слова жрать… даже здесь нам все изгадили. Подонки, бездельники, ух, до сих пор не могу вспоминать без скрежета зубовного, даром что своих зубов почти уже и не осталось!.. - Прошу прощения, Вадим Тиберьевич... Кто - эти? Вы поймите, я, как профессионал своего дела, не могу, просто не имею права не задавать по ходу дела те или иные уточняющие вопросы, ни в коем случае не наводящие. Пусть даже они плохо сформулированы и не всегда уместны, однако большим непрофессионализмом было бы для журналиста выпустить из своих рук нить интервью, передачи, репортажа, ну, любого подготавливаемого материала... Прошу меня правильно понять. - Да, принимается. Антон? Хорошо, Антон, я постараюсь приноровиться к вашим понятиям... язык не поворачивается, говоря о современной журналистике, произносить: к правилам. Захребетники очень нам мешали… Я их всех так и называю: захребетники, паразиты, дармоеды! При советской власти, чтобы ты знал, всем управляла Партия, даже не Совет министров и не Верховный Совет... - Конечно, я знаю. Подлить вам чайку? - Спасибо, да, и сразу поставь воду на огонь, пусть заново вскипит. Ты по газетам знаешь, а я всей своей шкурой помню! Вся эта шайка дармоедов - что Подгорный, что Брежнев - только и знали, что жрать в три горла и на корню гноить народное хозяйство, да все под крики «уря» и «слава Капеэсьэсь!»... Повадились к нам кураторы из ЦК КПССС, из международного отдела, с партийными, типа, нагрузками: дескать, тем экваториальным красножопым денежки тайно передать, тут с оружием коммунистическим повстанцам-неандертальцам помочь... Доходило до смешного и постыдного... Знаешь, как мы одного нашего засветили? Скажу, давно не тайна. Это было уже в конце семидесятых, когда Ленька наш окончательно из ума выжил. Тогда Пономарев с Замятиным на короткое время в большую силу вошли, потому что наладились добывать для Брежнева ордена с медалями из-за рубежа, поставили дело на бурный поток... - Замятин? Это писатель такой, да? - Эх, щелкоперы вы безграмотные, беспамятные, тупицы, говноеды... Нет, дорогой Антон, Замятин и его шеф Пономарев - это негодяи из высшего эшелона партийной власти тех лет, отвечали за международное коммунистическое движение... Одним словом, заставили одного нашего - замечу, надежно внедренного товарища - вести пропаганду в народных марсельских контрабандистских и докерских массах на основе бессмертных военных воспоминаний Леонида Ильича... - Какой кошмар... словно анекдот слушаешь…
- Да. Анекдотец-то скверный вышел: разумеется, агент сгорел, в тюрьме и помер, мне выговор по служебной, моему шефу по служебной и по партийной, а эти... руками развели и побежали на очередной банкет... закусывать. Пили тогда все и помногу... Да. И главное дело – повадились на регулярной основе: что ни месяц - приходят с просьбой помочь, а просьба-то - с самого верха в письменной форме! - То есть - фактически приказ. - Нет, Антон, просьба. Знаешь, чем она от приказа отличается? Это риторический вопрос, сам задал, сам разъясняю: тем, что за ее выполнение наград и поощрений не предвидится, а за провал отвечаешь ты, а не те, кто попросил. За приказ в первую голову отвечает приказавший, а за просьбу - крайний. - Так, а почему Андропов не пресекал такого рода вмешательства? - Кто - Андропов??? Да он был первый трус и подхалим! Ему главное - свою плешь перед Сусловым прикрыть, а до мелочи пузатой, то есть, до нас, ему... Он даже память майора Афанасьева толком не сумел защитить, когда того щелоковцы убили... Николай Анисимович эмвэдэшник главный - уж на что был сволочь, а за своих до конца стоял, а наш... Не было порядку. Нужен был порядок, а порядка не было. - А при Берии был порядок? - При Берии? Так ведь он недолго органы возглавлял, вопреки легендам... И подхалим был похлеще Андропова с Бобковым, Крючковым и Примаковым вместе взятыми! Законченный подлец! Он только на фоне Ягоды и Ежова смотрелся нормальным, а так - типичная сталинская шваль, какой там мог быть порядок? - И Сталин был шваль? - Стопроцентная. - Понятно. То есть, ЦК вмешивался в вашу работу и мешал? - Да. Не прямо вмешивался, разумеется, а при помощи просьб, камланий и заклинаний о международном коммунистически-рабочем движении. Тьфу! Хорошо хоть, не давали рекомендаций обращать в свою веру всяких там фальшивомонетчиков, вымогателей и содержателей притонов, оставили нам в относительной чистоте поле... полянку деятельности... - То есть, разговоры о поддержке фальшивомонетчиков со стороны некоторых государств... - Наше государство не принимало в этом участия. Корейцы, румыны - да, мы - нет. Разрабатывали печатные матрицы, схемы распространения, это было, на предмет возможной дестабилизации социального уклада населения потенциального противника в период боевых действий, но - не более того. А с повсеместным внедрением в западную жизнь кредитных карточек и вовсе тема увяла. Говоря о полянках, я имею в виду, что при взаимодействии с зарубежными ОПГ, нашим внедренцам приходилось участвовать в тех или иных противоправных деяниях, а как иначе? - То есть, вы сознательно шли на нарушения законов, принятых на территории стран, где... работала наша разведка? - Внешняя разведка, забрасывающая нелегалов на территорию другой страны, якобы наивный юноша Антон, это организация, по определению созданная для того, чтобы попирать законы чужих государств. Взять, скажем, АНБ в Штатах: их поле деятельности - изучение и перебор всевозможных открытых источников информации, чтобы с помощью скрупулезного анализа и сопоставления добраться до военных, государственных и иных тайн вероятного противника. Считается, что до 80% всех военных тайн Штаты высасывают именно при помощи своей АНБ. Но остальные двадцать - откуда взять? Тем более, что в этих двадцати более половины от
необходимых и самых важных сведений! А вдруг границы на замок? Вот и шлют к нам шпионов, мы к ним разведчиков, противоправная работа кипит по обе стороны океана. Внешняя разведка любой страны мира - изначально преступная организация под крылом родного государства. - Получается, что одна государственная преступная организация решила взять под контроль другую частную преступную организацию? Подобно тому, как ныне госкорпорации подминают под себя частный бизнес? - Это какие еще госкорпорации? Это Газпром, что ли, с Железными Дорогами? Всегда были народными, а стали корпоративными? Это, дорогой Антон, всякое там ворье, типа Абрамовича да Путина, голову тебе задурило госкорпорациями! Сначала всех разорили, потом все приватизировали к себе в карман, а теперь осуществляют промывку на послушание - твоих и моих мозгов. Классика. - Эх, Вадим Тиберьевич, вы безусловно правы, у нас в России любой разговор немедленно упирается в политику, но давайте мы с вами... сосредоточимся на уже выбранной теме, так сказать, на мафиозной... - А Сурков, Грызлов, Лужков - это тебе что, не мафиозная? Ладно... В середине пятидесятых, когда тема только-только родилась, да, была такая мысль - поставить под идеологический и оперативный контроль сицилийские преступные группировки. Тогда считалось, что традиционно нищий италийский юг, обильно слоеный беднейшим трудовым крестьянством и нарождающимся строительным пролетариатом, особенно восприимчив к идеям марксизма-ленинизма... Жрать им было нечего - ну, дескать, и шли в мафию. Но, мол, косточка-то, закваска - все равно были рабочекрестьянские! Абсолютный, конечно же, бред, тем не менее, мы в него послушно верили. Видел, как в Крестном отце, в первой части, в сицилийских эпизодах, всякая шантрапа шла куда-то под красными флагами? Нет? Ну, посмотришь при случае. В Джинестро дель Гольфо они шли, первого мая сорок седьмого года, хотя Коппола и Пачино с Пьюзо вряд ли об этом подозревали. Я сам, будучи... в командировках... неоднократно встречал всех этих сицилийских коммунистов... так называемых коммунистов... Разных я там встречал... нос к носу, что называется... Мысль та была, конечно, ложная, насчет сотрудничества с беднейшими слоями, однако - перспективная, как постепенно выяснилось, богатая на добрые последствия... - То есть, прошу прощения, Вадим Тиберьевич, как это - ложная, но хорошая? - Да вот так, согласно законам логики: даже из неверных посылок случаются иногда правильные выводы. Началось с того, что завербовали наши одного сицилийца, из купцов, никоим образом не преступника. Он еще при Сталине, после войны стал поставлять в СССР цитрусовые по дешевке лимоны, апельсины... Многое рассказывал о реалиях тех лет, в частности о том, что коммунистические идеи были весьма сильны в послевоенной Италии, предметно рассказывал и показывал. В том числе вполне квалифицированно информировал и о так называемой мафии, которая в те поры ничем не отличалась от обычного сицилийского населения, поскольку была его родной и неотъемлемой частью, как печенка в теле. У них, на Сицилии, слово «мафия» тогда было совершенно не в ходу. Одни сицилийцы хотели в коммунизм, другие присоединиться к Штатам... Ситуация мутной воды - то что надо для работы разведок. Ведь тогда уже, как ты должен знать, если не помнить, в мире полным ходом шла «холодная война». Дальше больше, стали изучать предметно, провели бюджетной строкой, внесли это дело в пятилетний план - тогда все было под пятилетки. Один из наших даже научные труды писал по мафиозной теме, книги публиковал... Под псевдонимом, разумеется... Как сейчас помню псевдоним: Русанов Николай Петрович. Потом, по мере приближения к публикации, псевдонимец тот еще больше сократили: до Русанов Н.П. Вот он и был важнейшим из идеологов использования мафии в наших целях... Ползучий социализм в
Италии не удался, несмотря на могучую компартию... якобы могучую... такие же мерзавцы, как и наши оказались... А тема продолжала жить, мы под нее получали законное финансирование, лимит на командировки и тому подобное. Кстати... Из командировок не дай бог не привезти сувенирчики-подарочки в главк! Деньгами там не брали, врать не буду, но вещами, барахлишком обязательно и с удовольствием... Рыба гнила уже тогда, по всем направлениям, даже у нас в Комитете... - А как вы считаете, когда эта гниль началась? При Ягоде? - Раньше. - При Менжинском? - Какой еще Менжинский? Он никто и звать никак. Бездельник, тупица и бесхребетник! - Сурово вы их всех судите, Вадим Тиберьевич! Этак мы к царской охранке докатимся, к Зубатову и Бенкендорфу, в поисках порядочных профессионалов! - Послушай, Антон. Когда ты в следующий раз захочешь помыслить о чем-нибудь важном и полезном, постарайся сделать главное, а именно: думай своей головой и не впускай туда чужую идеологическую дурь, белого она там цвета, красного ли... Если бы царская охранка хоть чегонибудь стоила - да разве победила бы их ленинская ОПГ? Чертов Николашка! Пропил, алкаш, трон и Российскую империю, отдал на поругание распутиным да ульяновым! И этот... ЕльцЫн... остатки чуть не пропил... По-совести судить - так еще с Петра Великого нутряная гниль по Руси пошла. И даже раньше. - Ленинская ОПГ? - Или сброд беспредельщиков, это даже точнее. Вован - лысый сифилитик, да Феликс - палачкокаинщик, да Коба-мокрушник - вот тебе и Векепебе... - Понятно... Но, кажется, я опять вас перебил, прошу прощения! - Нет, хитрец Антон, это я сам отвлекся, так что можешь не финтить тут ложными извинениями. Тебя ФСБ никогда не вербовала в осведомители, нет? Вкрадчив ты больно… Гм... Русанов Русановым, теория теорией, но кому-то нужно было работать «в полях», не так ли? Мой хороший дружок, на год или два меня моложе, Лева Колесов, журналист-международник, там, за границей, заворачивал делами аж с начала шестидесятых, был белым резидентом. Вот он давил на разные кнопки, такой, знаешь, трудоголик-многостаночник: он и репортажи писал, и книги, и всех баб обаивал, и в местных «верхах» свой человек, ну и по нашей тематике со многими... так сказать, фигурантами... знался. Я приезжал инспектировать «на местах», спорили с ним, ругались даже, но это не мешало нашему взаимопониманию и дружбе... Помер не так давно, царствие ему небесное, хитрожопый был человек, но верный нашему делу! - Жалко, да. Но он сам умер, на Родине, на свободе? - Да, дома, в своей постели. Он был крепкий парень, ушлый, точный, четкий в своих взглядах, жизнелюбивый... Думаю, не возраст его подкосил, а новые времена... - Вам не нравятся новые времена? - Нет. И не просто нет, а очень не нравятся. - Почему, если не секрет? - Засильем либерастии и тотальной продажности. Все эти салье, чубайсы, собчаки, гайдары, сахаровы... С них все пошло. Я их ненавижу, они как тифозные вши на больном теле Россииматушки! - Ну... мнения бывают разные, но всех вами вышеперечисленных действительно не очень-то любят в народе.
- А за что их любить??? Из вошингтонского апкома к ним приходят приказы и гранты, а они отрабатывают в поте лица - за это мне их любить, что ли? Долгое время я думал, что на свете нет их гнуснее, что все уже, до последней степени падения дошли мы в своем стремлении к западным швабодам... ан не-е-ет... - По вашему мнению - и еще хуже есть? - Да, как ни странно, есть и поподлее, даже если не считать ющенок и саакашвилей с обамами. Боннеры, ковалевы, немцовы, каспаровы, хакамады, касьяновы, лимоновы... - Нет, но Лимонов-то как раз из другого спектра, он левый. - Он в первую голову либераст, во всех гнусных смыслах и отсмыслах этого слова, примадонна помоечная негритянская. Идеологически и морально он – то же самое, что Зюганов с Купцовым, если не хуже, разве только не при кормушке. Народ в полной нищете - а они красавцы на «глянце»! Чегевару им подавай! - Гм... По вам не скажешь, Вадим Тиберьевич, что вы в полной нищете. И чай у вас из дорогих, и «брендовый» ноут, вон, стоит! - Что ноут... Пока есть силы - работаю, на одной пенсии нынче не проживешь, хоть с ноутом, хоть без ноута. Один ведь живу. - А где вы работаете, если не секрет? - На Крестовском, на острове этих идиотских чудес, гидом-затейником. Был бы мост между Васильевским и Крестовским, народ бы и горя не знал, а так - замаешься в обход ездить. Но нет, зачем нам мост, мы Газпрому башни строим, сыновьям острова покупаем! - Понятно. Но вы сказали «белый резидент». Что это означает, Вадим Тиберьевич? Сам я примерно догадываюсь, но вот наши читатели и слушатели... - Ты хочешь сказать, что эти ваши читатели-мычатели еще тупее вашего репортерского племени? - Я вообще-то журналист. - Ах, да, я забыл, что в мире наемных писак журналист считается выше репортера. Ну, так в чем же дело, Антон? Встань гордо и защити честь своего мундира, хлопни дверью, не закончив начатого интервью. Не давай себя унижать обидными намеками и сравнением с репортерами. Вперед. Может, действительно еще не все так безнадежно в нашей стране проституток и ворья, ради евро и баксов забывших про честь и гордость? Вызови меня на дуэль, обложи теми словами, что на душе скопились... - Вы не так меня поняли, Вадим Тиберьевич, я вовсе не собираюсь сворачивать интервью. Не скрою, не очень-то приятно слышать обвинения в глупости и продажности, но такова наша работа, да - не самая чистоплотная в мире, хотя, быть может, не более пахучая, нежели... - Нежели чья? - Нежели в нелегальной разведке... *** - Стоп. Что это там за дела, Витя? Душит он его, что ли? Дерутся они, что ли? - Нет, Федор Петрович, там как раз все было в полном порядке. Насколько я понимаю, старикану понравился ответ Антона, и это он так хохочет сквозь кашель... вот, смотрите... чаем запивает... сейчас они продолжат... - Да стоп же! Елки зеленые... Надо, надо было Антохе этого монстрика на видео снять! - Он не позволил бы, нарочно обговаривал перед интервью. - Увы. Ладно, поехали дальше.
*** - Да, Антон, это ты меня грамотно поддел. В выгребном армейском сортире - и то ароматы не такие смачные, как у нас в нашем деле. Повеселил от души! Спрашивай. - Что означает выражение «белый резидент»? - Белый резидент - это прикрытие для резидента черного, истинного, как правило, нелегального. Назначается такое прикрытие отнюдь не всегда, только на отдельных, весьма важных направлениях. Для любой контрразведки мира черный резидент - самая лакомая добыча, ибо даже если просто узнать о существовании такового, то уже можно о многом догадываться. Колесов был белый резидент, с корочками журналиста-международника, а... некто, назовем его просто Черных, был черный резидент. О Колесове итальянцы из военной контрразведки не то чтобы догадывались, но... пасли на всякий случай: то этот Аджубеевский сокол с Пальмиро Тольятти на дружеской ноге граппу дегустирует, то с Клаудио Кардинале шуры-муры крутит... - С самой Клаудио Кардинале??? - Да, а что тут такого заоблачного? У нас пол ПГУ об этом знало, и все ему завидовали. Кроме меня. И знаешь, почему я не завидовал? С этой шлюшкой Клавой кто только не спал, включая актера Евгения Моргунова, я бы с такой и за Государственную премию не согласился. - Ясно... Но, все-таки, мировая кинозвезда, Вадим Тиберьевич... А итальянская военная разведка-контрразведка насколько высоко стоит в неформальной табели о рангах мировых разведок? - Ну... я не эксперт по этой части, понимаешь ли... Они тихо сидят, дальше Швейцарии и Северной Африки, как правило, не суются... Эффективность работы - пониже английской и советской, это бесспорно. И явно повыше израильской и штатовской... В Англии, в Британии, если точнее, народец дрянь, а разведка отличная. - То есть, израильская и штатовская плохи? - Нет, не то чтобы плохи... Цээрушники, вопреки домыслам, не глупые, не узколобые, просто они самоуверенные, ленивые и очень полагаются на деньги, на власть своей официальной крыши, на привлекательность американского образа жизни, это им вредит. Вот крыша у них тупая и самодовольная, что сенат, что конгресс. А евреям не хватает сплоченности, чувства локтя. - Евреям не хватает??? - Да, именно. Это они в диаспорах друг за друга горой, да и то... А внутри себя - истинный гадючник. Подвербовывать таких... раздраженных и друг на друга обиженных - одно удовольствие, правда, приходилось делать это втемную, не от КГБ, но прикрываясь меркантильными стимулами, а еще лучше - грядущей гегемонией Израиля вкупе с общечеловеческими ценностями западного толка. - Надо же, а в народе считается, что евреи чуть ли не всем миром правят... - Это теми считается, кто уши развесил, да кто слушает их дурацкую похвальбу о самих себе. Они даже внутри себя править толком не могут, без американских подачек, примерно как мы в девяностых. Были бы они хоть чуточку сильны - не шестерили бы перед Штатами, и у себя под носом давили бы своих палестинских оборванцев твердою рукой! Нефть бы окрестную к рукам прибрали. А то они только грозиться атомной бомбой горазды, а сами одного-единственного парня из пятилетнего плена вызволить не в состоянии оказались, воина, за которого всей страной клятву давали... Трусы, тряпки.
- Да, Вадим Тиберьевич... Вынужден признать, что некоторые ваши пассажи о странах и людях здорово напоминают речи помещика Собакевича, который, как известно со слов Гоголя, не любил отзываться об окружающих с хорошей стороны. - Это твой сраный Гоголь не любил отзываться о людях с хорошей стороны. Ну, где ты видел такую Россию, какую он описывает? Все у него сплошь мошенники, лодыри, бездельники и дураки, без единого просвета. Кто в «Мертвых душах» описан с хорошей стороны? А в «Ревизоре»? А в «Шинели»? Вот то-то же. Терпеть не могу ни Гоголя, ни Максима Горького, этого нашего Жополиза-Буревестника. Но от Достоевского меня даже физически тошнит. Сей эпилептический эфэм-до... - Вадим Тиберьевич, цигель-цигель ай-лю-лю, как говорится: с меня же шкуру в редакции спустят, если с опозданием на вечернюю летучку прибегу, у нас в последнее время с этим очень и очень гнойно. Кризис и посткризис - отличный повод нашему Феде-медведе закручивать гайки и увольнять с работы ни за что. - А во сколько у вас? В шесть, в семь? Так еще куча времени, успеешь, тут же рядом. - Конечно успею, Вадим Тиберьевич, но только если мы с вами не будем отклоняться в нашем интервью на литературные темы. *** - Ну-ка, останови. Я тот день помню хорошо. Никакой летучки не было и в помине, а в редакции он так и не появился, дескать, допоздна его этот... кагебешный огарок задержал. Витя, я прав, нет? - Да, Федор Петрович, все четко вы помните. И явился только на следующий день, причем с глубокого бодуна. - Вот же скотина: даже в такой мелочи соврать готов. - Так он же не думал, что мы узнаем. - Что-что, Витя? Как ты сказал? - Я неудачно выразился, Федор Петрович, виноват. Вообще, конечно, он глупо поступил. - Глупо. Остался бы жив - уволил бы к хренам. Не за лень, не за пьянство - за вранье. Дальше давай. *** - Так спрашивай на нужные тебе. А то я болтаю по-стариковски абы что... Спрашивай, уточняй, пока еще мне память не до конца возрастом отшибло. Думал ли я когда, что доживу... за восемьдесят перешагну... выброшенным из жизни чахлым старцем... - Ничего себе - выброшенным, Вадим Тиберьевич! Одно из самых крутых изданий Питера на дом приезжает, об интервью упрашивает... - А... Это все так, суета... жизнь прошла, словно не было ее... О чем, бишь, мы? - О товарище Черных, о черном резиденте. - Ну... что еще тут можно... Да, черный резидент. Не сказать, чтобы совсем рядовой случай, но довольно обычный в истории разведок. Разве что прикрытие у него было очень уж... экстравагантное. - Какое? - Хы-хы... Наш был человек, воистину патриот, не пожалел себя для Родины. Ему когда Героя Союза давали - ни у кого из сведущих даже не скрипнуло в голове - позавидовать, там, или грязью облить, хотя бы в приватных разговорах... Все понимали: горбом заработал, тяжким трудом
заслужил! Внешность у него оказалась располагающая к некоторым авантюрным соблазнам со стороны нашего оперативного центра... Москвич, ростом невысок, полноват, плечики покатые, руки-ноги коротковаты, глазки круглые, нижняя губа припухлая и слегка отвисшая, брови серпиками, волосы ежиком, даже эпикантус присутствовал... Короче говоря, наши хирурги великолепно и легко замаскировали имеющуюся внешность под синдром дауна, в то время как мы подменили его самого на местного дауна, весьма удачно подменили, бескровно, осуществили переезд из Сиракуз в Палермо... - и стал Черных работать. Никто его не трогал и не потрошил, ни контрразведка, ни мафия, для всех он был вроде мебели, никто при нем не таился... А это, дорогой Антон, ценнее золота и живой воды, ибо он - видит людей вокруг, видит такими, как они есть, а они его - нет! Время от времени нам приходилось менять его окружение: сиделки, родственники опеки, святые отцы... Денег для него Москва не пожалела, организовала типа огромного наследства от кого-то там, которыми он сам пользоваться не мог, в силу якобы недееспособности, как и всякий даун, однако, формально - владел. По легенде - очень любил петь Интернационал и всюду в доме развешивать алые флаги с советской символикой. Отсюда и удобства для нас: ни у кого, кроме полиции, не вызывали вопросов мелькания вокруг него всяких разных личностей, всегда гораздых якшаться с красным сбродом и поживиться чужими большими плохо лежащими деньгами. Жизнь есть жизнь: бывало, что в окружении Черных полиция (или даже контрразведка, но в случайном порядке, типа, мимо пробегая) то нашего прихватит, то мафиста-афериста, но сам он всегда был вне всяческих подозрений! Никто, нигде, ни разу! Ни те, ни эти! - Круто! Но я бы с ним не поменялся, даже за звезду Героя! Можно, я покурю? - Нельзя. - Я не здесь, я выйду? - Нет. Плюс орден Ленина к звезде, плюс командировочные, наградные, выслуга «военных» лет и работа в дальнем зарубежье, это все так, но... Никто бы из нас не поменялся, дорогой Антон, а он - работал! Единственное непременное условие у него было, даже два: бабы бесперебойно и отпуск в домашних условиях. Там, на Сицилии, мы ему проституток поставляли, через наших преступных «друзей», а когда он в Союз на отдых приезжал... - А как же, Вадим Тиберьевич? Это же след, его заподозрить могли? - Не-ет! Вот, где, кстати сказать, образовалась элегантнейшая смычка: наш Лев Сергеевич, белый резидент Колесов, известный советский журналист, взялся осуществлять патронаж над итальянским инвалидом, По-совместительству черным резидентом Джузеппе... Черных, да, он же у нас Черных. Типа, одно из могущественнейших советских печатных изданий, в целях беззастенчивой коммунистической пропаганды, выбрало из многих случайного несчастного, обрушив на него всю мощь советской медицины и советского гуманизма! К тому времени на Западе окончательно привыкли смеяться над дуростями развитого социалистического строя, и мы этим пользовались. В Союзе нашего якобы дауна якобы ждали медицинские светила, курорты в Крыму, обследования... Вот он и ездил, с обслугой, раз в два года, развеяться среди родных берез. В Италии, видишь ли, «дамы», что вынуждены были ублажать «недоумка», свое унижение компенсировали тем, что исподтишка досаждали ему оскорблениями и прочими подлостями, а мужику-то хотелось совсем иного... Вдобавок, дома, увы, семью сохранить не удалось: развод и все дела... А в Москве ему доставал девок один из его приятелей, некий Виктор Луи, тоже якобы из внешней разведки. Вот кого мы дружно терпеть не могли, так этого Луи! Завидовали, но не любили. - А почему, за что?
- Ну, так, на пальцах не объяснить. Он был кем-то вроде домашней болонки-разведчика: с относительно невысоким чином, но непосредственно при ЦК КПСС. Снискал покровительство и дружбу - главное дело, прочную дружбу! - в ближайших окололенькиных кругах и жил себе в свое удовольствие, как арабские шейхи живут! Якобы выполнял эксклюзивные поручения с самого верха, а на деле плейбойствовал, разъезжал по западному миру, да и всё. А у нас в стране работал по нейтрализации и дискредитации диссидентских движений: по Алилуевой, Солженицыну, Сахарову трудился. Часто успешно, иногда тонко, и всегда вхолостую, ибо заказчик был дурак. Кто, кто – система… кто еще? Но, надо отдать ему должное, коллеге Черных по-честному устраивал рай на Земле, причем ни на копейку не залезая в главковский бюджет, «на свои» угощал, от пуза: девки, баня, икра, охота... Девушки, естественно, только наши нанимались, кадровые, типа, в местную командировку, при них ему не надо было в дауна играть. Так что - доволен был, и всегда на Родину рвался... - Гениально, Вадим Тиберьевич! И так и не разоблачили его? - Нет. - А где он сейчас? - Вэтэ. - Простите, что? - Военная тайна. Но ты славный малый, Джим Хокинс, сметливый, ловкий, я сразу понял, что тебя не проведешь, тебе я доверяю как самому себе и отвечу правду: умер Черных. - Хокинс - это физик? Почему Джим Хокинс? - Так... шутка. Еще по чашечке? - С удовольствием, чай у вас отменный. - Хороший английский чай я впервые в сорок четвертом отведал, на Северном флоте, с тех пор пытаюсь соблюдать. - Так вы воевали? А почему молчали? - Ты не спрашивал. - Хм… Я подогрею? Вадим Тиберьевич, а вы сами, своими глазами мафиозных главарей видели? А самого главного дона? И насколько они от наших братков отличаются? Дон - это ведь примерно как у нас вор в законе? - Насчет воров я не в курсе, не мое направление. От наших бандитов? Чем-то отличаются, в чемто схожи. Главного дона среди них нет, титул сохранился с позапрошлого столетия, а человека такого нет. Последним, кто более или менее подходил к званию капо дей капи тутти, был Калоджеро Виццини, но я его уже не застал, он в пятьдесят пятом умер. А так... видел кое-кого. С Бушеттой познакомился в Бразилии, мы на него конкретные виды имели, на предмет вербовки и сотрудничества, но штатники нас опередили. Арестовали, сломили и на поводок. Пепе Руссо Муссомельского видел, но он уже тогда утратил вожжи, одряхлел... Очень сожалею, что не довелось взглянуть на Лаки Лучано, американца, хотя бы одним глазком... Тут ведь тоже все было не так просто... Скажем, наш "белый", Лева Колесов, был вынужден довольствоваться интервью с одним дряхлым стукачком Джентиле, дабы, нарочно выставив себя неумехой и очковтирателем, поставить на ложный след итальянскую контрразведку и отвести им глаза от Джузеппе Черных. Лучано Лиджо – если считать на воле, а не за решеткой - видел мельком и издалека... А вот Сальваторе Реина - вот его я имел удовольствие созерцать с очень близкого расстояния! В году, примерно, в семьдесят шестом, на пороге весны и лета... дело было под Палермо, на берегу моря, в одном из ресторанов, они там отмечали что-то такое... - Прием в мафию?
- Да нет же... Я ведь говорил: это слово у них вообще было не в ходу. Это потом, с севера, из Штатов оно пришло и прижилось… Мафия и Коза Ностра! Тьфу!.. Человек пять их собралось, просто ужинали, терли чего-то, праздновали, потом он ушел. Мы с Черных были заранее предупреждены и за соседним столиком сидели, я ему салфетку за уши подвязывал... - А Провенцано? Мы несколько лет тому назад о нем давали материал - он ведь тоже был верховный дон? - Провенцано был никто, вроде твоего Менжинского. Его основное, чуть ли не единственное, достижение - что он сорок лет от полиции скрывался. Только на самом деле не от полиции, а от своего бывшего друга Реины. Именно Реину Лиджо своим полновластным преемником назначил, а Провенцано проявил себя раскольником, безвольным отморозком, даром что родом из Корлеоне… Черных тоже был счастлив, что живого Реину нос к носу повстречал: сидит, слюни на салфетку пускает - уж так уж он тогда в роль вошел! - Между прочим, Вадим Тиберьевич, в новейшей истории подобные «прикрытия» в моде: взять хотя бы Жириновского. Может быть, синдрома дауна у него и нет, но он с успехом его имитирует. - Пуста твоя шутка, Антон, и предельно глупа. Жириновский обычный психопат, но никак не даун. Кстати сказать - из нашей системы, еще в советское время Комитету подписку на верность давал. - Да, такие слухи активно муссируются в обществе. - Какие еще слухи? Я даже одно время его рабочее имя помнил... Впрочем, не важно - Измаил он там был, или Печорин. Мерзавец, клейма ставить негде - но в Думе на десятилетия окопался, вицеспикер. При этом сумел сделать то, что удается лишь одному из миллиона: свою психопатию, реальную, тяжелую психопатию, он сумел приспособить, сделать полезною в своей социальной жизни: для непосвященных - он якобы нарочно клоунадит, эксплуатирует психопатичность своего поведения... А он над нею не волен, он не эксплуатирует, он адаптирует. Посмотри, при случае, как он специфически суетится вазомоторами в процессе общения - руками, шеей, ртом… Это характерный штришок… И все равно - подонок. Вот, говорят, Ломброзо, шарлатанство, - а прав был чертяка: взгляни на Жирика на того же, или на Миронова, или на батьку Лукашенко, или на Митю Медведева... Дегенераты, врожденные делинквенты, пришедшие во власть. А их мерзкая пристяжь, ваш брат щелкопер, все эти Доренки, да Латынины, да Сванидзе, да Листьевы, да Невзоровы с Венедиктовыми - это уже вообще клиника! В порядочных странах таких сразу при рождении в ведре топят, а у нас - идолы! И тоже поголовно стучат и кадят на обе стороны: одни тем, другие этим, потом меняются местами... - Но Вадим Тиберьевич! Тогда уж точно получается, что если Комитет таких взращивал, то теперь и неча на зеркало-то пенять. - А разве я с тобой спорю? Комитет - он тоже на ангелов беден оказался. Тот же и Путин подполковник, из рабочей семьи, на хорошем счету, а во что превратился? - Во что, Вадим Тиберьевич? По мне он - самый достойный из правителей российских, Россию с колен... - Хто? Этот хенде хох из гедээерии? Ты же подполковник, ты присягу давал, Родине клялся, а сам с олигархами в одной банде воруешь, попам рясу нюхаешь! На весь мир перед телекамерами крестишься, кресты лобызаешь! Наворовал - не отмолишь! - Но он ведь православный, русский, имеет право. - Он такой же православный, как до этого коммунист! И непременный негодяй! Что значит православный? С каких это пор попы - в светские дела лезут? Атомные подлодки, едрена вошь, освящают! Коли скуфья у тебя, чалма, сари, либо лапсердак - вали подальше от органов власти, да
молись пожарче за гражданское общество! И ни на шаг в сторону! А этот Путин: сюда, святой отец, пожалте сюда, святой отец, благословите, отче... Противно! Он такой же русский, в кавычках, как этот... как Проханов, который к Березовскому на отлиз в Лондон ездил! Или как Михалков, который одною ногой русский, да другою советский, а третьею - голливудский. Рояль на трех ногах! Теперь на двух. - Почему рояль? - Вульгарный перевод слова монархист. Ох, плохие времена, ох, плохие президенты с премьерами, ох, хреновое тысячелетие стоит на дворе, друг Антон. - М-да... Оно конечно, Вадим Тиберьевич... И Медведев, наверное, тоже никуда не годится? - Митя Медведев? Плюшевый? Я ему пару раз лекции читал: я на университетской кафедре - он в зале. Помнишь, как он, еще до своего президентства, в кавычках, прически себе менял: то на бок, то челку, то «политикой»? Так вот, дело не в прическах, а дело в характере, в стержне. Путин - тот четко проявил себя вожаком, пусть среди шакалов, а Медведев - не проявил, или - если ты за него горой стоишь - пока не проявил. И не проявит. Хоть каждый день головы руби – не вожак. У-у-а... - Вам плохо?.. - Да нет, это я просто разволновался от наших с тобою разговоров, вот и выпустил давление наружу, у меня под двести, сейчас пройдет... таблеточку запью. Прошло, спрашивай. - Собственно... в принципе, мы с вами уже настолько продуктивно... О! Чуть не забыл! Вот вы и, наверное, совершенно справедливо - указывали на те, или иные недостатки в обществе и в людях, но я не припомню... так сказать, позитива, положительных откликов с вашей стороны о новом времени, действительно непростом, действительно противоречивом... Но... неужели нет ничего хорошего в окружающей действительности? - А, вот ты о чем? Понимаешь, дружище Антон, не путай хрен с редькой: старческое брюзжание - это одно, а многообразие и красота нашего хрупкого и трепетного мира, нашей вечной природы - совсем другое. В юности, видишь ли, все вкуснее и моложе кажется, в то время как старость... Как говорится, старость – это еще не повод для оптимизма. Из хорошего... Экология наладилась слегка. У меня приятели, которые рыбу в Неве по полвека удят, идиоты бездельные, уверяют, что ее уже людям есть можно, не только барсикам... Производство-то свернули, одна торговля мыльными пузырями, кризис-шмызис, вот и вода чище стала... - А друзья ваши, кстати, сверстники, они как смотрят на жизнь? Сходным образом, или у вас процветает плюрализм во взглядах? - Полный разброд и шатания, как и всюду в этом хаосе. Но в главном - сохранилось чувство локтя, своего рода братство. Кое-что в душах и в головах мы сумели сберечь, и как знать, может быть, наша старость кому-нибудь в пользу будет, пригодимся еще... - Старая гвардия не сдается, не стареют душой ветераны! Дай бог, как говорится. Впрочем, вы, вероятно, безбожник? - Эх, Антон... Без бога – видишь, как оно все по-подлому получается! Сплошной беспросвет, вроде вечно пьяного пролетариата и поголовно тупого крестьянства. И примкнувшей к ним бесхребетной образованщины, вроде тебя, сиречь интеллигенции. Хоть у нас, хоть в Германии... Ладно, это вопрос совести каждого... Ты говоришь - что хорошего в этом мире? Белоруссия с Казахстаном и Молдавией все ближе и ближе к аншлюсу придвигаются - это добрый знак. Главное - этих сковырнуть, местных Ленек, и тогда все будет как надо... Наука и оборонные разработки тоже, как оказалась, не дотла сгорели... Взять хотя бы «калошников»... - Кого, Вадим Тиберьевич, какой калошников?
- Не важно. Мне нравится, что тротуары плиткой выкладывают, что дворик в Зимнем открыли для простых людей, с фонтаном, я там побывал недавно, буквально в четверг... - Да, это замечательно! Я тоже там был несколько лет назад, репортаж делал. Но вот вы упомянули только что... - Слушай, Антон! Хватит! Все, закончили интервью. Ты записывал? - Да, Вадим Тиберьевич, конечно, без единой секунды перерыва, как договаривались. - Очень хорошо. Значит, так. Ты остановись на позитиве, на том, что многолетняя мечта о воссоединении славянских земель плюс Казахстан - близка к осуществлению, так считает Вадим Тиберьевич, и на этом все, мелочевку с тротуарами и фонтанами опустим. Ясно? - Но... Вадим Тиберьевич... Вообще говоря, я и сам взрослый человек, и у меня есть свое начальство... И мы уж как-нибудь сами решим, что оставлять, что публиковать, вы уж извините... - То есть - это я не понял? Ты думаешь, что вправе кроить и искажать мои слова как тебе вздумается? Нарезку из моих фраз осуществлять произвольным образом? *** - Стоп, Витя. Ну-ка, Даша, Витя, вопрос обоим: где главная ошибка возникла у Антохи? - Зря он с этим старым маразматиком залупаться полез, пообещал бы, покивал бы, да и все дела. - Согласна с Виктором: дискутировать на эти темы с интервьюируемым - нонсенс, пустое сотрясение воздуха. - Ну... обоим по четверочке с минусом за ответ. А Антошке - кол. Дальше давай. *** - Ни в коем случае, Вадим Тиберьевич! Ни в коем случае! Вы просто неправильно трактуете мои слова! Я подготовлю для публикации текст интервью и лично привезу его к вам на сверку. Любые вкравшиеся искажения или неточности, стилистические и смысловые, будут немедленно выправлены. Для того и нужна запись, чтобы нам с вами аргументировано сравнивать произнесенное и написанное, чтобы, так сказать, не было претензий ни с одной стороны. - Понятно. Молодец, Антон, и спасибо тебе огромное, а то я действительно немного не так услышал... Значит, договорились: по сие место публикуешь, остальное - чик-чик. - А что там остальное, погодите, я на память воспроизведу... Экология, местные Леньки, потом этот калашников... Кстати, что за калошников... - Какие еще... Ты еще будешь мое заплетание языком на бумагу выплескивать? Я тебе четко сказал: аншлюс и экология, и всё! То, что я говорю осмысленно - вываливай, а все мои кашляния, гмыкания, чихания, пердежи и прочее - будь добр, вычеркни. Я немногое от тебя хочу, и добром прошу, заметь. - Простите, уважаемый Вадим Тиберьевич! Вот вы сказали: «добром прошу». Вы мне что, угрожаете? В Смольный пойдете жаловаться? Главреду моему кляузу накатаете? За то что я адекватно и без искажений передал ваши слова? Так в добрый час, на то у нас и свобода, жалуйтесь. Может, вы опасаетесь, что ваши резкие высказывания о власть имущих... Но как раз здесь мы вполне можем почистить, смягчить... - Ничего смягчать не надо, делай, как я сказал. - Я буду делать то, считаю нужным, я не так как вы мне сказали, поймите это, дражайший Вадим Тиберьевич, а вы вправе написать на меня жалобу, я привык. - Не буду я жаловаться. Но ты предупрежден.
- И вы, многоуважаемый Вадим Тиберьевич, предупреждены: как только текст интервью будет готов, вам позвонят, и я подъеду в любое удобное для вас время, на сверку текста. - Сделаем проще. Текст твоего интервью... окончательный и согласованный с твоим начальством текст интервью, пришлешь мне по электронному мылу - так, кажется, у вас говорится. Про яндекс слышал что-нибудь? - Обижаете, Вадим Тиберьевич! - Запиши адрес: vadimtiberjevitchСОБАКАyandex.ru и еще один для страховки... пусть тоже с яндекса будет: nemezidaДЕФИСoldСОБАКАyandex.ru И я уже посмотрю - есть ли тебе смысл приезжать. Все. - До встречи, Вадим Тиберьевич, спасибо за чай, извините, если что. - Бог простит. *** - Все? - Все, Федор Петрович. - Чего он так взъелся на Антона? Может, ухмылялся он не к месту. Ухмылочка у него та еще... Я ему всегда говорила... - Не, Даш, ухмылки тут ни при чём. Эх, видео бы нам, аудиозапись нюансов не передает, мало ли как они там сидели, как друг на дружку глазели... А у Антохи теперь не спросишь - и что его, дурака пьяного, на красный свет понесло? Промиллей в крови не так уж много оказалось... - Да, господа, Антона жалко, лучше бы, конечно, я его заживо уволил... Но почему я сам вынужден копаться в этом интервью, почему оно до сих пор не опубликовано? Сколько оно уже валяется? - Так ведь, Федор Петрович, тут ведь такой нюанс... Боря Сайпин должен был проследить все это дело и получить от старика согласование, либо в письменном виде отлуп... - Боря? Какой, на хрен, Боря? Почему Боря, я же Валеевой, кажется, поручал? - У Валеевой дача в этот момент сгорела, она ее только что построила, на ипотечном кредите возводила, и теперь у нее ни дачи, ни денег, но есть огромный долг, который она безуспешно пытается реструктурировать. Она взяла для разбирательств больничный, потом отпуск за свой счет, вся в микроинсультах, а мы ее дела разбили на три кучки и поровну распределили: Вите, Боре и Чаплину. А Боре сейчас, как вы понимаете, не до работы... - Ой, мля... Куда я попал! Алкаши, инсультники, теперь уже наркоманы в редакции завелись! Приказ об увольнении сотрудника Бориса Ароновича Сайпина подготовить - и немедленно мне на стол! Отмажется он от ментов или нет, мне безразлично! Волчий билет в зубы и н-на фиг! Попробую сначала отмазать, конечно, гашиш – не герыч, отстоим, есть кое-какие наметки, а потом - к чертовой матери, в дворники, в сантехники, к гастарбайтерам! - Ему подбросили, Федор Петрович. - Какой хрен подбросили??? Да мы с ним еще в студенчестве, в универе, в одной общаге, в одной и той же компании не один косяк анаши уговорили! Подбросили! Он еще тогда был горазд на эти дела, только одни с возрастом за ум берутся, а у других ублюдков до сих пор гашиш на кармане находят! Все свободны, свои отделы вздрючить без пощады, поименно, материал мне оставьте. Где аудиофайл?.. А сама флешка где?.. Вижу. Завтра у нас что, какой день недели?.. А послезавтра?.. Харэ ржать, подумаешь, оговорился! А где телефон этого... Тиберьича? Тогда на пятницу примерно полполосы зарезервируйте, я подумаю, повыбираю. Витя, ты все равно по Сети большую часть без дела болтаешься, к летучке подготовь мне короткую справку насчет этого...
Джима Хокинса и Калошникова. Тетя Марина! Ко мне зайди, живо! С чаем! С – горячим! – чаем… Дозвонилась? ГЛАВА «ЛУК И ФОТОГРАФИЯ» Большинство принимает свою недалекость за общую близость. Если верить свидетельствам современников, знаменитый мировой кризис 2008-го года не застал россиян врасплох: кого ни спроси – каждый знал, что нечто в этом роде вот-вот случится, да и Ванга с Нострадамусом загодя предупреждали… Тем не менее, знаменитое «расейское» разгильдяйство помешало населениювсезнайке заготовить впрок мыло, доллары и спички. Зато с поваренной солью промашки не случилось: редко где, в каком жилище не лежали многопудовые запасы ее: однажды, за год или за два до этого, прошелестел слух, что ПОДОРОЖАЕТ – и домохозяйки ринулись скупать. Соль не бананы, хранится долго, соль даже моль и крысы не едят, от соли гниль и плесень не разводятся, пусть себе лежит, есть ведь не просит… Без соли кости никудышные становятся, мягкие, больные… Но много соли – тоже вредно! Разработаны такие методики, которые абсолютно точно говорят: сколько соли полезно, сколько терпимо, а сколько вредно. Тайская соль – экологически наименее вредная, она без химии, абсолютно натуральная, без малейших генных модификаций, с пониженным содержанием натрия и хлора, витаминизированная. Если много соли кушать – от нее толстеешь, особенно вот тут и тут… И не говори! Кошмар, в самых таких местах!.. Бессолевая диета – самая надежная. Да ты что? А в «Глянцевом Гламуре» наоборот писали, что, с точки зрения современной науки, эффект Кирлиан от нее меняется не в лучшую сторону, вот только не помню в каком номере. Ой, слушай, найди, а? Общественный транспорт - это место, где незнакомые люди вынуждены терпеть друг друга на расстоянии укуса. Лук поочередно просчитал про себя два совершенно разных сценария событий: первый – он вежливо пробормочет «прощу прощения» и утиснется к выходу в другую дверь, ибо грохот в вагонах метро ужасный и взятого расстояния вполне хватит, чтобы не слышать далее «солевых» обсуждений, второй – поворачивает голову и встревает в разговор громкокудахчущих современниц, делает им короткие, правдивые, садистские, но деликатные замечания насчет их интеллекта и кругозора. Первый выбор – проще, однако… Лук, по своей привычке быть упрямым, выбрал третий вариант: остался на месте, дабы позволить этим несчастным старосветским львицам и дальше терзать его слух словесным зудом о земном насущном. А с другой стороны, что им еще остается? – обе эти барышни еще старше, чем он, поэтому делать пластическую операцию на их самосознании поздно, конструктивнее о своем подумать. Смирение, выдержка, способность отключать и переключать эмоции – вот чему следует учиться неуклонно и неустанно, ибо здесь, сейчас и везде обыватели из разношерстной гущи народной, в подавляющем большинстве своем именно таковы, в этом ли вагоне, в том ли трамвае, в маршрутке, на олигархической яхте и даже в правительственном самолете – безразлично, все одинаковы, все планктон… в то время как он, Лук, – подданный Самой Вечности! Впрочем, ни на яхте, ни в правительственном самолете Луку не доводилось бывать, несмотря на богатую биографию и пятьдесят с чем-то лет прожитой жизни. Зато он узнал запах духов, исходящий от одной из отставных красоток, его соседок по вагону: это китайский «Шанель №5», им на Некрасовском рынке в розлив торгуют по восемьсот рублей бутылка. Ничего, скоро, очень скоро он поедет в Париж, а там… В знакомом бутике, вплотную к Вандомской площади, он тоже купит «пятый» «шанель», игрушечный пятиграммовый флакончик, задорого, и подарит матери… - «Но, но, но, дикари нерусские! Какой еще спрей! Но спрей, только
парфюм! Парле ву?.. Только «классИк», понятно, да? Мне же для мамы! Помните, я у вас же в прошлом году покупал? Что?.. Ну-ка…» Лук, стараясь не шуметь носоглоткой, втягивает в себя тончайший аромат, исходящий от бумажного «пробного» лепестка, трепещущего в холеных пальчиках француженки… И еще один, ладно, и этот попробуем… Как будто он что-то понимает в высоких ароматах! Главное здесь – осторожная улыбка и, немного погодя, легкая осмысленность на лице… О-о!.. А ведь воистину неплохо!.. «Вот это вот! «Мицуко»? Да, это можно и спрей. И парфюм «Шанель»! Лё одисьён, сколько в итоге?.. Как, все эти пробники тоже мне?.. Мегси, кгошка!.. » А для знакомых герлиц можно взять что-либо модно-усредненное, там проще… Хотя и не дешевле. - …вайте свои вещи в вагонах метрополитена! Начало восьмого, вполне можно успеть. Лук вынырнул из грез и поспешил к эскалатору. Ему не нравилось внутреннее убранство станции «Комендантский проспект», в котором – ну, вот, почти всё не так: и длинный-предлинный эскалатор, и глупая сине-бело-кремовая гамма по пластмассовым стенам, и дешевый «ларечный» запах, исходящий от этой плебейской пластмассы. Вероятнее всего, реальный, так называемый «новостроечный» аромат бесследно улетучился за несколько лет эксплуатации (Года три-четыре?.. Пять? – да нет, больше уже! Как время-то летит…), поэтому Лук вдыхал виртуальный, тот, что остался в его собственном сознании, всегда чуточку уязвленном интерьерами пластмассовых чертогов. А тупик для чего? Неизвестно зачем созданный, и немедленно отгороженный от пассажиров перронный тупик, образовавшийся в противоположной от эскалаторов стороне? Также очень хороши, в кавычках, кряжистые колонны квадратного сечения, ибо непонятен статус этих ничего не подпирающих колонн… Быть может, создатели метро намеренно предусмотрели такие архитектурные изыски, с тем, чтобы дополнительно стеснить и затемнить для посетителей невеликое пространство подземелья? Лук потрогал взглядом круглую мозаику на одной из стен и, продолжая бдительно хранить на челе скорбную свирепость человеконенавистника, улыбнулся про себя: мозаика ему нравилась. Долгие эскалаторы, соединяющие надземное пространство Петербурга со станциями глубокого залегания, особенно ведущие на подъем, всякий раз вызывали у Лука томительное раздражение, сродни тому, что обязательно возникает у каждого пассажира, попавшего вдруг на задержку нужного рейса. Вниз-то можно сбежать, что Лук и проделывал регулярно – все-таки развлечение, а вот наверх… Иногда можно и наверх, но это неприятный физический труд, проще потерпеть, только, при этом, не тупо стоять, с плеером на ушах или кроссвордом в руках, а изучать пытливым оком ни о чем не подозревающий человеческий материал, ползущий по ленте встречного эскалатора… Вот, например, женщины… старушки и дети не в счет… Они точно так же – Лук доподлинно это знал – изучают взглядами пассажиропотоки. В основном, оценивают мужчин, это само собой, но не менее часто - наряды и побрякушки на других женщинах. Умом и сердцем Лук понимал, что величайшему писателю землю русской не должно быть столь предвзятым и переборчивым в своих наблюдениях… творческих, разумеется, а каких еще? – Он же созидатель, главный инженер человеческих душ, а не презренный поденщик-борзописец… Тем не менее, беспристрастные взоры Лука почему-то чаще всего задерживались на симпатичных и фигуристых девицах. Да, они тоже поглядывают в ответ, но, увы… Чем дальше по жизни, тем реже удается почеломкаться взглядами с понравившейся незнакомкой. Вот, вроде бы, точно, что на тебя глядит, а сама прическу поправляет, дабы скрыть полуулыбку приязни и заинтригованности! Нет, нет и нет, легковерие долой: оглянись – и почти наверняка узреешь рядом с собою истинный объект встречного интереса, который явно помоложе тебя… на два-три десятилетия… Реальность справедлива и именно такова: жаждешь искреннего, чистого и бескорыстного интереса к тебе, к
творчеству твоему, хочешь отзывчивости, горячего восхищения словам твоим и сединою твоей – пересаживайся в спортивный кабриолет, ходи туда-сюда по красным ковровым дорожкам в Каннах, на худой конец – раздавай автографы на улицах и в кафе, у авторских стендов… Можно выронить, доставая из бумажника визитку, эту… тоже карточку… виза-голд, или что-то в том же духе, действует не хуже кабриолета… В противном случае - притворяйся простым пассажиром, будь им хотя бы внешне. И, ради всего святого, не высовывай наружу никому не интересные взглядывания мачо не первой молодости. Лук почему-то вспомнил, как в прошлом году, в парижском метро, довелось ему поиграть в гляделки с аборигенами. Дело было днем, часа в три пополудни, когда он возвращался из парка Ла Вилле, что раскинулся на территории девятнадцатого «негритянского» округа, на месте прежних парижских скотобоен. Лук любил бывать в этом безумном парке, даже в полдень почти всегда безлюдном в глубинах его, созданном словно бы вперемешку по рецептам сторонников Родченко и Ленотра. На северо-восточной окраине города скучковались жить, в основном, те парижане, чьи предки были родом из бывших франко-африканских колоний, поэтому Лук почти не удивился, зайдя на станции Ла Вилле в вагон метро: сплошь чернота, не считая какой-то белой старухи и его самого! А вагон полнехонек, хотя и без давки! Африка, да и только! Смирная такая, без поджогов и растаманства, но - Африка, и он здесь чужая белая ворона. Тем не менее, после каждого короткого перегона, на каждой следующей станции, по мере приближения к центру, происходил постепенный этнический «размыв»: черноликие пассажиры выходили, уступая место вновь вошедшим, как правило, с более привычным Европе светлым цветом кожи, и уже на станции Кадет человеческое содержимое электрички превратилось в обычное среднепарижское. Народу в вагоне продолжало оставаться довольно много, и Лук стоял. Случилось так, что чуть сзади-слева от Лука, почти вплотную к нему, от самого Ла Вилле ехала парочка: он и она, оба – «черные», но не очень - «кофе с молоком», обоим лет по восемнадцать-двадцать. По–французски Лук ни бельмеса, поэтому он благодушно внимал трескотне и хихиканью молодых людей, а сам привычно полугрезил о чем-то своем. Но как раз на станции Кадет в вагон вошла белая девушка, девчонка, лет шестнадцати: хорошо одетая, почти без косметики, русые волосы – от природы. Зашла в наполненный вагон и встала где пришлось, то есть, возле Лука и этих двоих молодых людей. О, на питерскую, на землячку похожа, как это мило! Лук даже развернулся, чтобы очистить ей кусочек пространства поближе к себе… И вдруг молодой мулат стал откровенно пялиться на девчушку, улыбаться ей, покрывая с ног до головы обжигающими взорами, в то время как его подружка нисколько не возражала, ничуть не сердилась на изменщика, но даже поощрительно хохотала, глядя на него и на внезапный предмет его обожания. Луку ее смех показался немножко грубым. Вновь вошедшая девчонка стояла, потупив глаза, порозовевшая, видно, что вся в робкой досаде, но – молча, видимо, не имея смелости осадить шутника. Остальные пассажиры тоже молчали, совершенно равнодушные к веселящейся молодежи… Лук присмотрелся для верности – девчонка явно стесняется, ей абсолютно точно неприятны сии «бесконтактные» приставания и наглости… А этим двоим – наоборот, приятны. Ладно. Лук подразвернулся еще на четверть корпуса, чтобы удобнее было, осклабился одной стороной рта и в упор воззрился на хохочущую красоткумулатку. Она была симпатична, юна: длинные ноги в тесных джинсах, аккуратная круглая попа, относительно большая для ее возраста грудь (где-то первый размер, но зато высокая и без лифчика) под однотонной бежевой блузкой, глаза ясные, ротик припухлый – впрочем, большие чувственные губы положены негритяночкам… Вот только смеется противненько. Смех оборвался быстро: девица метнула один единственный ответный взор на ухмыляющегося мужика в панковской футболке, – добропорядочные парижане давно уже подобных не носят, - на его
диковатый взор, небрежно расчесанные седые патлы, и притихла. В мегаполисах всегда хватает странных людей, как правило они безвредны, особенно белые… Но этот… Обернулся на Лука и слегка разгневанный спутник ее - и немедленно поймал встречный взгляд в упор… - Точно псих! Потому что белые обычно ведут себя скромнее и выглядят… благонравнее… Лук не любил драться, но про себя прикинул: этот… так сказать… пусёныш - с него ростом, ну, может, чуток повыше, однако статью похлипче: если что, он выпишет ему в рыло, но не сейчас - потерпит до станции, и на этом наверняка все закончится, а Лук тут же выскочит на… ага… Шоссе Дантен Лафайет – место удобное, многолюдное, в такой толпе его и черт не найдет, никакие камеры слежения не помогут. Единственное плохо: перегон между станциями относительно велик, надо было чуть позже начать… Но мулатик, обреченный стать жертвой короткого мордобоя, вдруг проделал курбет, к которому Лук оказался совершенно не готов: он вильнул взглядом в сторону и, вернув на лицо беззаботность, быть может, чуточку неестественную, принялся смотреть по сторонам. Его «покинутая» подруга теперь стояла молча и смирно, а Лук, не спеша и без помех, ощупывал взглядом смуглые ланиты, нещипанные брови, короткую стрижку, аляповатые серьги… Бесполезно и неинтересно: она кротко терпит, а парень, забыв про нее и про флирт с белой овечкой, так же молча изучает метро-маршрут ветки номер семь. Но ведь только что были хозяевами жизни! Лук хорошо помнил тот случай в парижском метро, а лица забыл: встреть он эту юную блондинку, или ту парочку – ни за что не узнает. Наверное, и они его тоже… Вроде бы, та белокурая девица, которую он защитил столь странным способом, выходила на одной с ним станции… или раньше… Интересно, она хоть поняла происходящее?.. Верхний вестибюль Комендантского проспекта имеет четыре выхода наружу, Луку в этот раз, и как обычно, понадобился тот, что «направо-налево», поближе к Комендантской площади и проспекту Ильюшина. - Ой – йё-о! Ка-ззёл… - Плечу было больно, слова сами вылетели сквозь лязгнувшие зубы, но все-таки Лук был не прав: такие оскорбительные слова всуе не произносят. Просто Лук был слегка разгорячен милыми его сердцу воспоминаниями о Парижской весне… Но, с другой стороны – пьяный парень, здоровенный такой, ростом чуть повыше Лука, но, такой… плечистый, накачанный, масса – явно за центнер, намеренно вел себя нагло: пер напролом, пиная и расталкивая прохожих, среди которых оказался и Лук. Чувак был изрядно «под балдой», однако на «козла» среагировал чутко и без задержки: развернулся и молча пошел на Лука. Того пробила запоздалая жуть, но – поздно каяться за свое ответное хамство: конфликт начался. Уж что-что, а это отличие Парижа от Петербурга давало о себе знать по возвращении домой немедленно, еще в Пулково: уровень агрессии в питерском воздухе, конечно же, не изменился за неделю, он все тот же дамоклов меч, что и прежде, однако, в Париже, ежели по российским меркам считать, его нет, или почти нет, а дома – вот он! - всегда присутствует (кроме разве что Новогодней Ночи, когда и дети, и взрослые бескорыстно и поголовно каждому рады, со всеми дружелюбны, согласно заветам деда Мороза и Снегурочки), всегда над головой, но ты-то успел от него отвыкнуть! Да и невозможно, по большому счету к этому привыкнуть: сколько Лук помнил себя – всюду он был рядом, этот призрак возможной агрессии, в армии, на дискотеке, в стройотрядах, в экспедициях, в шалманах, в метро… Все трусят перед боем, но лишь победители умеют это помнить; главное в драке – встретить, не прогнувшись, одно-единственное первое мгновение, дальше дело идет веселее. У Лука аж поджилки задрожали от решительной поступи пьяного амбала в его сторону, но Луку доводилось побеждать в случайных уличных и кабацких драках, и не однажды, поэтому - страх страхом, а… Как говорится – глаза боятся, руки делают… Левая ладонь словно бы сама сжалась в кулак и
прыгнула вперед, надо лишь не мешать удару и поддержать его разворотом корпуса, то есть, согласно законам физики, вложить в него массу тела и дополнительную скорость… Ну а что тут еще сделаешь? Все главные слова уже сказаны, дополнительная брань и крики бессмысленны. В табло, в челюсть! А там уже можно будет шевелить руками и ногами по обстановке, что называется: отмахиваясь, либо наоборот, на добивание… Руку тряхнула острейшая боль, но не в костяшках пальцев, а в запястье, Лук успел испугаться: перелом! Или нет, или вывих?.. С одной рукой в драке – ой, худо! По счастью, противник Лука не воспользовался предполагаемым преимуществом: он покачнулся, несимметрично расправив поперек широкого тела руки-крылья, его повело влево, шаг, другой – и, к величайшему облегчению Лука, парень упал. И упал-то весьма удачно: не грянулся навзничь на каменный пол затылком со всей дури, но сначала согнулся, рефлекторно загородив обеими ладонями рот и челюсть, осел на задницу, завалился на спину с подогнутыми ногами и сразу же перевалился на бок. Лук пребывал в адреналиновом оцепенении совсем недолго, считанные секунды: вот поверженный зашевелился, застонал окровавленным ртом, голову пытается поднять. - Очхор! – мысленно крикнул самому себе Лук, - валим отсюда! И срочно, менты повяжут – мало не покажется! Лук на всякий случай хлопнул по левому карману джинсов – ай, больно руке! – бумажник при нем, а в бумажнике членский билет «Союза российских писателей» - от ментов хорошо помогает… Но лучше не рисковать даже и при наличии билета. Лук сунул саднящие пальцы левой руки в карман куртки, правою извлек из нагрудного кармана очки для чтения, нацепил их на нос – и покинул место происшествия, шагая размеренно, солидно, отнюдь не спеша, как это и положено разумному зрелому горожанину, либеральному интеллигенту… Вовремя ушел: навстречу ему, сквозь жиденькую толпу, уже поспешали двое, дюжий мент и толстомясая ментовица… видимо, среагировали на женские вопли… Да, зрительские вопли имели место быть, без них ведь не обходится ни одна, даже самая короткая, драка в общественном месте… Молоденькие стражи порядка, весьма неопытные: все взгляды туда устремлены, в эпицентр, по сторонам не смотрят, обстановку не секут. Миновали, ура. Покуда они дойдут до места, покуда осмотрятся да разберутся – Лука уже и след простыл. Парень очевидно пьян – милиции сие обстоятельство в великое облегчение: для протокола уже зафиксирован один бесспорный виновник, ему и отвечать за нарушение общественного порядка. А вот Лук не пьет. Не употребляет ни алкоголя, ни иного какого «ширева», либо подкурки, а равно курева и колес на протяжении двадцати с лишним лет. Не завязал даже, а просто перестал употреблять, ибо… Ибо лучше заранее перестать, чем потом завязывать… Столько ребят умерли заживо от этого дела: смотришь – вроде бы Женька, начнешь общаться – труха, нежить… Говорят, надо жить проще, почему-то подразумевая под этой простотой подражание человеческому стаду, принятие присяги основным его духовным ценностям, как то: телевизор, пиво под футбол, преферанс, баня с обязательной выпивкой после пива… Нет и нет. Со стаканом просто, под стаканом пусто. Когда тебе полтинник с хвостиком, очень трудно рассчитывать, что судьба вдруг развернется в нужную позу, а удача изменит ради тебя молодым и успешным, но, тем не менее… Себе не веришь – кому ты нужен!? Вот и верь, вот и живи, вот и действуй! Лука охватила запоздалая тоска: а ведь могло обернуться иначе! Во-первых, даже если не брать в расчет осложнений в отделении милиции, парень мог оказаться проворнее – и как тогда прикажете фотографироваться? Лук, с долгой отвычки, мог промахнуться и не попасть в нужное место челюсти, он мог пропустить удар и сам упасть… Тот бы кулаком свалил, ботинками добавил!.. Ногами в лицо – это очень и очень больно! Лука передернуло от омерзительных воспоминаний, он покрутил головой и покаянно вздохнул: нет уж, Париж – это
Париж, рисковать поездкой из-за собственной несдержанности и глупости никак не годится! Впредь он будет холоден как пингвин, вмерзший навеки в антарктический айсберг, спокоен, словно телефонный автоответчик службы времени в ПТС-Телеком, предусмотрителен и хитер, подобно… Пальцы нормально шевелятся, а вот кожу на костяшках свез, не меньше недели будет болеть и заживать, тут уж и к Нострадамусу не ходи. В перчатках было бы легче, но – конец марта, жарко в перчатках… А еще есть иные, черной кожи, как бы велосипедные или рокерские, «беспальцевые»… Тоже суставам удобно, в случае чего… да уже не по возрасту Луку такие носить. По-хорошему, следовало бы еще днем вывернуть куда-нибудь в центральную часть города, найти фотосалон и там сделать необходимые фотографии, цветные, нужного размера, в требуемом количестве – для вожделенной зарубежной туристической визы. Французское консульство, как говорят, чуть ли не со штангельциркулем вымеряет размер головы на фотографии, а владельцев неправильных фотопараметров нещадно забраковывает и в Париж не пущает. Как говорится, Железный Занавес из Советского Союза эмигрировал в Европейский Союз. А в Турцию или на Кипр пропускают кого угодно и как угодно, только приезжай, и не надо никаких справок с места работы, банковских выписок, собеседований! Но Луку хотелось именно в Париж! Он был во Франции четырежды, каждый раз по неделе, а теперь очень, очень хотел продолжить традицию и добавить к пережитому пятую неделю! Деньги для поездки просыпались на Лука нежданнонегаданно, откуда он менее всего ожидал, мечты о каком-то таком сиренево-мерцающем чуде вдруг обернулись конкретной возможностью поездки, поэтому Лук, все еще не смея до конца верить в реальность происходящего, взялся за дело. Туристическая фирма снабдила его подробными инструкциями и просьбами, насчет всевозможных справок, анкет, фотографий… Где-то здесь, в районе Комендантской площади, наверняка можно отыскать фотосалон, вроде бы, он даже где-то что-то такое видел… По кругу, что ли, обойти?.. Точно ведь был, где-то рядом с автобусной остановкой! Боль в потревоженном кулаке медленно пульсировала и медленно угасала… Как здорово, что он не промахнулся! Вот бы всегда так!.. Нет, нет, нет – всегда не надо, пусть дураки дерутся, а умные и нравственно изобильные, дружище Лук, просто обязаны уметь иначе решать все свои проблемы и задачи… Мирно, размеренно, бесстрастно, с помощью интеллекта и выдержки, а отнюдь не в мордобое с негарантированным результатом… Что?.. Все правильно: идете прямо по Ильюшина и наискось через перекресток. Не за что. Лук подсказал прохожему дорогу до торгового центра, куда и сам направлял стопы, в расчете найти фотосалон, но поднял взор и увидел вывеску прямо перед носом: «Срочное фото. Все виды документов. Художественная съемка.» А часы работы у них… - ежедневно, с 11 по 21. Подходит. Лук поднялся по ступенькам и вошел в открытые двери, подпертые «для открытости» грубым вульгарным обломком красного кирпича, - это даже хорошо, это признак невысоких цен, впрочем, как знать, быть может, сей «Владимир Маков и сыновья» - местный микро-монополист и дерет со случайных посетителей три шкуры? Маленький невзрачный салон угнездился в перестроенной квартире, на первом этаже панельной двенадцатиэтажки и делил это тесное помещение с магазинчиком «колониальных» товаров, скорее всего турецких и китайских, замаскированных под индийские и ацтекские и еще какие-нибудь неведомо таинственные. В магазин – налево, в фотосалон – направо. Боль в разбитых пальцах постепенно унималась, хорошо бы сполоснуть и вытереть насухо… Наверняка в салоне есть умывальник, и если удастся поймать контакт с фотографом, войти в настроение – глядишь, и позволят руки помыть…
Очереди не было, но фотограф и его помощница заканчивали расчеты с клиенткой, пришлось минутку обождать. Сыновей, обозначенных в рекламном листочке под вывеской, нигде не наблюдалось. - Слушаю вас? – Это фотограф спросил, опередив помощницу. - Поговорим о фото? – Лук улыбнулся и ответил вопросом на вопрос, решив, что неформальное начало беседы самый быстрый ключ к установлению дежурно-теплых отношений между исполнителем и заказчиком. - А тут не о чем говорить. Хотите сняться – снимем, а так разговаривать о фотографиях нам просто некогда. Лук понимающе кивнул мастеру, однако только что пережитый стресс все еще давал о себе знать: обычное нежелание собеседника, явно утомленного и задерганного к концу рабочего дня, поддержать чужой тон и темп разговора, мгновенно вернуло эмоции Лука к точке закипания и стерло улыбку с его лица. - Да, хочу. Но у меня два предварительных вопроса: делаете ли для визы, и сколько это будет стоить? - Делаем. Вот ценник. Вот… вот сюда смотрите… Леночка, подготовь пока… В душной клетухе первого этажа панельной многоэтажки, расположенном за обшарпанной дверью, подпертой куском промокшего кирпича, цены могли бы быть чуточку скромнее, но так уж не хотелось никуда больше идти, что-то там искать… Ладно, сойдет, дороже обойдется ездить в поисках разницы. - Очень хорошо. Но только имейте в виду: мне для визы, там требования такие тонкие, что… Но господин Маков вновь перебил Лука на полуфразе: - Все эти требования мы знаем наизусть и лучше вас. Снимайте куртку, вешалка перед вами. - Виза французская, - Лук решил в упор не замечать собственное, вспыхнувшее в груди, раздражение и снова улыбнулся, - то есть, они там до миллиметра вымеряют размеры головы, не хотелось бы обмишуриться. - Все будет в норме. – Фотограф Маков уверенно пообещал, но, тем не менее, коротко задумался и добыл из недр стола металлическую линейку. – Будете причесываться? Позвольте-ка, я стул подвину. Вешалка? – да вон же, за календарем, я ведь показывал. Стул был вовсе и не стул, а низенький круглый табурет на крутящейся ножке, сидение обито дешевой тканью «тигровой расцветки», чтобы стул передвинуть, достаточно было руку протянуть и не устраивать толчею из двух человек. «Ужели нарочно он меня толкнул? – подумалось Луку. – Сговорились они против меня, что ли, всей Комендантской площадью?..» Он повесил куртку на крючок, расчесал назад волосы, чтобы уши выглядывали… Нормально. - Простите, а вы на «цифру» снимаете? - Ну, естественно, а как же еще? Теперь уже по-другому не бывает. - Угу! – Лук машинально дотронулся правой рукой до бумажника, в котором, помимо писательского билета и всяких других полезных мелочей, типа, бумажных денег, дисконтной и банковской карточки, хранилась малюсенькая плоская «походная» флешка на шестнадцать «гигов». – Так, может, вы мне потом скинете файл, на память? Мужичок-фотограф поглядел на Лука поверх очков и спросил жёстким голосом продавца из советского универмага: - Так вам фото, или файл? - Фото. А файл на память.
- Не вопрос, вы платите – мы закачиваем. Лук уже неоднократно сталкивался с цифровым фотографированием на документы, дважды спрашивал насчет файла – и ни разу не получил отказа или требования заплатить… Это какое-то жлобство – все равно ведь сотрет как ненужный? - Так ведь вам он не нужен, файл этот, все равно ведь сотрете? - Это уж позвольте нам решать, что нам делать с нашей собственностью. Лука охватил внезапный и очень сильный порыв: повернуться и уйти к чертовой матери, отложив фотографирование на завтра. Или там, в торговом центре попробует поискать, все равно по пути… Сей хамоватый Маков - точь-в-точь – производитель услуг эпохи развитого социализма: «вас много – я одна». Лук даже шевельнул рукой, чтобы поднять и протянуть ее к вешалке за курткой, но разбитые костяшки пальцев ойкнули от неосторожного движения и он мстительно запретил себе дальнейшие эмоциональные всплески: хватит, чуть не довыплескивался! Париж стоит обедни, терпи, вырабатывай характер. - Понятно. И какова цена? - По ценнику. Вы же смотрели. - Круто. За все время подготовительных разговоров и процедур ассистентка Леночка не произнесла ни слова, да и внешность у нее была невыразительная… Лет на пятнадцать моложе своего шефа и явно ему не посторонняя, хотя и не сын, и даже не дочь – иначе стал бы он держать ее в столь невеликом бизнесе, при столь скромном клиентском потоке. - Так что вам – фото или файл? - Фото. (Вот сейчас не выдержу и суну ему между рог! Чтобы левой руке было не обидно в одиночку болеть! В истории мировой литературы этот день будет наречен искусствоведами Днем Кулачных Поединков! За всё отплачу, за метро, за дефицит, за весь долгий период проживания при социализме и при советском сервисе!.. Дабы смешать прах старого мира с грохотом и стеклянным звоном разбиваемых фотоприбамбасов!) - Присаживайтесь тогда. Фотографу Макову было абсолютно плевать на «эстетические» свойства полученного изображения, Лук видел это отчетливо, даже сквозь красноватую пелену раздражения, но и его не очень-то волновала собственная красота, он ведь мужик, а не красна девица, так что и ему до фонаря уровень фотосессии, лишь бы придирок в консульстве не случилось. Ну, неправильный же, дурацкий свет выставлен! Какой-то ты зловредный плохиш-переросток, Владимир Маков, чувак! Лук смерил взглядом щуплую фигуру мастера, пошевелил пальцами здоровой руки и устыдился собственных мыслей: ладно, хрен бы и с ним, и с файлом, и со светом – лишь бы скорее. Жрать хочется, в ванну бы залезть, почту надо проверить – с утра в Сети не был, вдруг откликнулись киношники... Фотограф сделал пробный снимок, промерил что-то там на мониторе компьютера, поправил камеру… щелк, щелк, щелк… - Всё. Девушка примет у вас денежку, и через несколько минут ваши фотографии будут готовы. Позвольте стульчик. И опять локтем в плечо толкнул. Да что за чертовщина – мнится ему чужое хамство, или нервы пора лечить?.. Лук заплатил согласно прейскуранту и отодвинулся в смердящий «индийскими» благовониями «тамбур», в ничейный коридор между магазинчиком и салоном, пропуская в тесное пространство комнаты клиента, пришедшего за ранее сделанным заказом. Несколько минут он обождет, это
нормально. При других обстоятельствах Лук непременно уточнил бы – сколько именно минут ему придется ждать? – не из спешки, а так, сугубо из любопытства, но вот сегодня… Девушка Леночка отсчитала ему сдачу до копейки, а квитанцию, судя по всему, выдавать не собиралась. Ишь как они с кризисом борются! С последствиями кризиса! С отголосками последствий! Спокойно. Лук представил, как он сейчас… нет, сначала он дождется фотографий, проверит их, сунет слегка похрустывающий, словно бы накрахмаленный, конверт с домотканым лейблом: изображением этого тщеславного Макова… - пронзительный взор поверх очков, «мастерфотограф» – боже ты мой! - …во внутренний карман куртки, а потом уже пуганет их громкими претензиями по поводу отсутствия квитанции!.. Нет, не годится. Сначала-то они, конечно же, испугаются, застигнутые врасплох, но быстро придут в себя: все-таки, не первый день в своем ателье, - и тут же начертают ему эту злосчастную бумажонку-чек, внесут в рабочий журнал, а потом возьмутся писать объяснительные во все инстанции о злонравном и склочном господине, который хотел облыжно обвинить непонятно в чем капитана маленького, но гордого фотобизнеса… вероятно, спьяну, или обидевшись на зеркало, сиречь фотографию, адекватно воспроизведшую в цвете все особенности потасканной физиономии своего не очень нормального и не очень умного владельца. Нет, претензии такого рода в лоб не покатят. Это нужно тихо и скромно выйти, а потом бежать куда-то… - Лук совершенно не представлял направления – … в общем, по соответствующим фискальным адресам, например, в ближайшее ментовочное отделение…, знать бы хоть, где оно…, там написать жалобу… Потом последует рейд, внезапная проверка по горячим следам… он увидит растерянность и ужас господина Макова перед неизбежными санкциями, быть может даже разорением… горькие слезы раскаяния и отчаяния его невзрачной компаньонки, доверившей свою бесцветную судьбу… Бредятина, тьфу! Знали бы его читатели, о чем он… Нет, все должно быть не так. Сразу же, как только получит в руки фотографии, – но не раньше - обратится он к этому Макову: «Уважаемый господин Маков!..» Нет, не буду говорить уважаемый! «Послушайте, господин Маков! Владимир… не знаю как по батюшке… впрочем, сие не важно! А важно то, что я хочу вам сказать. А хочу я вам сказать несколько фраз, которые не успеют утомить ваше внимание, и без того истерзанное долгим рабочим днем, но быть может, принесут вам пользу… Если, конечно, вы захотите услышать мои слова…» Нет, сие было бы долго и слюняво, этот тип четыре раза успеет меня перебить и оборвать, и тогда, на четвертый раз, я не выдержу и так ему врежу… Стоять, Зорька: никаких всплесков, только солидный и несуетный обмен - словами, аргументами и мнениями! «Господин Маков! Вот я посмотрел, как вы работаете – и остался недоволен. Вы нехорошо, неправильно обращаетесь с вашими посетителями, грубо разговариваете, вероятно, подпитываясь ложным чувством превосходства над окружающими. Я даже не о квитанции говорю, которой, кстати, я так и не увидел… Не надо мне вашей квитанции! Но впредь я в ваш салон – ни ногой! Сам не пойду и никому из знакомых не порекомендую. А при случае – обязательно отговорю пожелавших. Я… журналист… я бы мог написать о вас в газете… «Петербургский вестник», к примеру, нелицеприятно, с указанием адреса, претензий и прочего, и вы не сумели бы обвинить меня ни в клевете, ни в диффамации, ни в рейдерском захвате, поскольку я ушел бы тихо, квитанции не требуя, но сохранив и конверт ваш, и лишние фото, чтобы вам было нечем оправдываться и чтото там подчищать задним числом в бумагах… И одним хамским бизнесом на земле стало бы меньше, а тебе лично, урод, я бы начистил…» Стоп. Ибо сказано: брань уравнивает все спорящие стороны не хуже Кольта и укладывает их мордами в грязь быстрее Калашникова. «…И одним бизнесом, практикующем неуважительное отношение к потребителю, стало бы меньше на белом свете. К вам бы перестали ходить, ибо вы не один на свете фотограф… точнее – ремесленник от
фотографии. И ваша фирма разорились бы, перестала существовать и обеспечивать вам и вашим близким ежедневное пропитание. Я внятно изложил свои мысли? Спасибо за внимание, господин Маков, счастливо оставаться!» Плохо. Плохо, плохо, малоубедительно, скомкано, аргументов ноль, одни завывания. Этот Маков отгавкается точно такими же безумными эмоциями, потом велит своей Манечке-Леночке выдавать квитанции всем посетителям, потом вместе, за чаем или кофе, они повздыхают над своей тяжелой участью - работать с дебилами и кляузниками, а на следующий день, вряд ли через два, забудут и о нем, и о перебранке, и даже о своем мимолетном, сгоряча принятом, намерении предохраняться квитанциями. Бессмысленно и бесполезно. Что толку яриться, получая тумаки и царапины от этого несовершенного мира, когда гораздо проще назначить в своем воображении субъективные невзгоды объективными, тем самым избавив себя от львиной доли переживаемых обид… То есть, вполне конструктивно будет уравнять в правах подлую простуду с кашлем, подобно манне небесной упавшую на прохожего, в придачу к дождю из низких грязно-серых весенних туч, и жлобские манеры постсоветского сервиса! И то и другое огорчает, и то и другое причиняет неудобства, и то и другое приводит человека в немалое раздражение, но… Исчезли тучи дождевые, улетели в сторону Балтийского моря – пусть и оставив в груди простуду с кашлем – и уже забыты навсегда! Нет жажды помнить их очертания, гнусные повадки, мстительно мечтать о распылении оных при помощи алюминиевого порошка, сброшенного на них малой муниципальной авиацией… Вы, господин Маков, всего лишь досадистая щепка-заноза из дощатого забора, преградившего путь одинокому страннику – зачем я буду мстить занозе, мерзкому собачьему лаю, порыву мокрого ветра?.. По разуму и жажда. Мне, всего лишь, нужны фотографии на визу, плюс сама виза, плюс оплаченная путевка в Париж, «восемь дней, семь ночей», включающая в себя проживание и убогий континентальный завтрак… И обувь, чтобы ноги не сбить – которые все равно будут сбиты вдребезги к концу недели, и пластыри на костяшки пальцев руки – за три-четыре дня все пройдет, а без пластырей – дольше будут заживать, дело известное… Луку показалось, что сотрудница фотоателье о чем-то спросила его… по крайней мере смотрит на него словно ожидая ответа… но – лень выныривать из грустных мечт в унылую действительность, лень пытаться понять ее слова, поддерживать пустой диалог… Переспрашивает – вот ведь досада… - Где как. В центре прошел, а здесь – вроде бы и сгущается что-то такое, но асфальт пока сух. Голос у Лука равнодушный и тусклый, ибо он справился с собой, ему уже действительно глубоко плевать на судьбу обитателей этой каменной конуры, на уровень их материального благосостояния и даже на судьбу файлов с его, Лука, изображением. Если ему и дальше посчастливится с поездками, то все равно придется фотографироваться заново, дабы фото, согласно требованиям визовых служб развитых демократических государств, были свежими. А службы те – ох, бдительны до пришельцев с сибирского востока, любому Кагебе фору дадут. Сейчас у Лука волосы до плеч, а завтра ему вздумается состричь их под ноль – с кем потом объясняться, кому рассказывать о роли собственных прихотей в творческой биографии? Но даже и просто хранить у себя такие файлы – огорчение сплошное, особенно для женщин, ибо сфотографированное лицо, в отличие от оригинала, не стареет, не толстеет, не покрывается новыми морщинами, пятнами и прочими сединами… Стирайте к хренам, господин Маков, вы мне никто и ваши файлы тоже. - Что? Спасибо, непременно буду заходить.
Да, кстати говоря, ловкий ты малый, дружище Лук, правильно сказал! Для отмщения сия вежливая насквозь лживая фраза – самая лучшая, ибо она не дала этим ребятам с фотоаппаратом обратной связи, они остались в полном убеждении, что с клиентами так и надо обращаться: уверенно, жестко, обрывая на полуслове… Быстрее загнутся. А так – приняли бы меры, научились бы уступать и улыбаться… Дело сделано, фотографии на кармане, оставшийся путь – погода позволяет – лучше проделать ножками, не прибегая к помощи механических повозок. Лук, ты устал, что ли? Да нет, вроде, есть еще ньютоны в пороховницах, дорога чистая, ибо зима выдалась суперобильная, снегоуборочная техника работала день и ночь, вышкребая с тротуаров мерзлые осадки, так что лужи невелики… И Лук пустился пешком – так ему больше нравилось: во-первых, он экономит деньги, а это почти половина евро, шесть таких походов вместо проездов - и вот уже нарисовалась чашечка кофе на Елисейских полях, на сэкономленные-то денежки. А на парижском кофе он как раз экономить не будет! Плюс к этому, спортивная форма поддерживается упругою ходьбою, на средние и дальние расстояния, и, что самое важное, он думает на ходу, книгу пишет! Там и сям в тяжелых от снега лужах расплывались отвратительные бурые пятна – табачные жёвки – не от них ли голуби стали дохнуть в массовом порядке? Вороны-то умнее будут, отраву не клюнут. И воробьи умнее… Странная птица – городской воробей… В короткий промежуток между завершением работы над одним романом и началом работы над другим, Лук позволяет себе не только общественный транспорт, но даже музыку в наушниках, или просто бездумное безделье, однако сей благословенный кусочек времени давно завершен, а до нового очень далеко – так что, вперед, Лук, иди и думай, обтачивай сцены, детали, идеи... Но в этот раз обточка не задалась: то вставала перед глазами пьяная харя того амбала в метро, то душа взрыкивала, вспоминая реплики фотографа Макова, то, вдруг, нога перед перекрестком с улицей Планерной неосторожно выбрала опору и провалилась по лодыжку в мерзкое месиво из талой воды, окурков и грязного снега… Вот, лужи Лук с самого раннего детства разлюбил, вероятно, после какого-то конкретного случая-происшествия, забытого прочно и навсегда… Без психоаналитика тут не разобраться, а психоаналитикам Лук на грош не верил… Но к одной единственной луже на свете он, в виде исключения, испытывал уважение и симпатию: за стойкость! Небольшая, в общем-то, лужица, метра два в диаметре, скромно раскинулась посреди Петербурга, на площади Искусств: если повернуть от канала Грибоедова на Инженерную улицу, выйти по ней к вышеупомянутой площади и направить свой шаг через асфальтовое кольцо проезжей части, туда, где среди зелени и садовых скамеек высится великолепный бронзовый Пушкин работы Аникушина, то там, на входе в крохотный скверик, она и живет-поживает, лужа, понравившаяся Луку. Шириною она ровно в песчаную дорожку, на которой лежит, не оставляя даже самой узенькой кромки, дабы по ней можно было бы пройти не замочив ног в легкой обуви, надобно обходить. И обходят: по обеим сторонам дорожки, за низенькими металлическими ограждениями, более похожими на миниатюрные штанги хоккейных ворот для гномов, прямо по газонам утоптаны слева и справа незарастающие народные тропы. Не то чтобы случайное туристическое стадо однова пробежало, попортив лужайку, но реальные две тропинки, твердостью «убитой» поверхности не уступающие асфальту. Это значит, что лужа поселилась там давно и, видимо, навечно… Любой дворник, любой градоначальник, оказавшись на площади Искусств подле этой лужи, просто не сумел бы не заметить сей феномен! Стало быть, она – артефакт, охраняемый государством, достопримечательность, вроде Русского музея, выстроенного неподалеку от лужи, иначе бы ее давно уже засыпали гравием (хватило бы одной тачки) и разровняли бесследно…
Ботинок надо не забыть высушить, предварительно вынув стельку, иначе запаха от носков не оберешься, дамы, пожелавшие принять галантного гостя, могут быть недовольны. Такое ощущение, что в нем даже подметка промокла насквозь. Лук поколебался: заходить в магазин по продукты, или не заходить?.. Деньги пока есть, но их мало: на оплату Интернета и телефонов хватит, а вот квартплата подождет до лучшего дня. Да, потерпит – ведь ждет же Лук! Парижские евро – не в счет, их как бы нету, парижских, неприкосновенных! Тем более, что худеть надобно. Лаваш – это можно купить. Худеть, худеть и еще раз худеть! Одна грудастенькая поэтесса, после какого-то кулуарного разговора о судьбах русской словесности, высказалась на его счет: «девяносто килограммов одной спеси»! Увы, действительность всюду хозяйка, кроме политики и любви, но даже самая сладкая лесть – это всего лишь лесть: в нем давно уже под центнер живого веса… Эх, денежки! Тут только и остается, что вздыхать: всюду вдруг случился затор в трубах, наполняющих Луков маленький личный финансовый бассейнчик – и вот он обмелел. Дошло до смешного: старинный приятель Лука по эпизодическим журналистским делам, тоже член СРП (Союза российских писателей), главред одного крутого питерского издания, Федя Медведенко, попросил Лука проверить некую статью, типа интервью, обозреть взглядом мастера на предмет «блох» и так называемой «лирики», текста, который можно и нужно выбросить из статьи, не нарушая атмосферы и смысла написанного… И насчет достоверности некоторых специфических реалий, по которым Лук считался знатоком. Денег пообещал – а у Федьки слово четкое, твердое, не то что обычно у этих… книгоиздателей… Ну, проверил статью. Довольно занятный текст, интервью по форме, были там подробности, о которых даже Лук никогда прежде не слыхивал! Он почти и не трогал ничего, лишь посоветовал заменить некое географическое название на более точное: вместо Джинестра дель Гольфо – Портелла делла Джинестра. В интервью было одно ранее вырезанное место, его Лук вообще не касался, но к себе в архивы зачеркнутый текстик перегнал, жалея, что не может дотянуться до диктофонной записи… « …цифика любой работы, по кадрам, по агентуре, связанной с насилием над личностью, с подавлением его Я. Не всегда ведь удается выстроить отношения – а они самые надежные - на деньгах и на доверии... Бьешь, пригибаешь и попросту привыкаешь не бояться мести этих шавок на цугундере. Наркоман, алкаш, извращенец – они все, как правило, предельно слабые личности, в русском языке для них есть очень емкое и звучное определение: чмо. Слышал о таком, Антон?.. Еще бы ты не слышал. Ты его гнешь, топчешь, обираешь, унижаешь – а он тебя ненавидит. Ну так что ж – пусть ненавидит. Я ведь не просто так пинаю это пресмыкающееся, мне по службе надобно сие! Тем более знаю: не отомстит никогда. И везде, во всем мире так, в любой ячейке общества. Сейчас он в ярости, в едва подавленном бешенстве, он смотрит на меня и желает мне самые адские мучения, которые только он способен вообразить своей гнусной маленькой душонкой… Да, он дает себе страшнейшую клятву, что не забудет публичного унижения, что дождется, пока его выпустят из петушиного кутка, из паспортного стола, или из вытрезвителя, что улучит, пока я повернусь к нему спиной или сниму намордник… А он хвать меня монтировкой по башке, либо вцепится зубами в кадык, либо прострелит руки-ноги и начнет пытать до полного катарсиса отмщенной души. В реальности же, я ему, вместо этого, даю прощальный пинок, он уходит, побитым… и жажда мести, или, там, жажда тем или иным способом доказать свою состоятельность, свое превосходство, переполняет все его существо… Но… но… но. Чтобы доказать или отомстить, нужно поступиться привычками и пороками сегодняшнего дня, или обуздать их на время, дабы не мешали достичь только что поставленной цели… Ан глядь – пивной ларек на пути, или спать захотелось, или срать, или к Нюрке под бочок… или там, к Мэри, к Джюльетте… И всё! И весь душок из него вышел! Дом построить, врага убить, язык выучить, песню придумать – завтра, а мордой в корыто, а потом в
лужу – сегодня. Такого - топчи не хочу! Да, бывает в жизни всякое, и даже червь способен пожрать полубога, если судьба разрешит. Ну, так в нашем деле и это нам на пользу идет. Он скулит и мечтает о моей крови… и эти сладостные мечты, имеющие микроскопическую вероятность сбыться, заменяют ему самую месть. До самой его смерти. Но это все лирика, сопутствующая делам. Где?.. У нас на службе, в бюро взаимодействия с мафией »… Три тысячи рублей посулил ему Федор за невеликий труд, поправку принял – а заплатить не успел, ибо словно ураганом сдунуло его в Монголию на длительную командировку в составе правительственной делегации! Да не краткой представительской, а членом полновесной рабочей группы! Нечто важное, связанное с долгосрочными ураново-золотыми перспективами, где требовалось во что бы то ни стало опередить и обштопать конкурентов, америкосов и китаезов, причем на всех фронтах – массмедийных, производственных, взяточных…. Это месяца на два, если не дольше. Поскольку Федя боец всего лишь информационного фронта, ему якобы твердо посулили, что отпустят гораздо ранее других членов рабочей группы, а взамен зашлют москвича-газетчика, какого-нибудь авторитетного желтого комсомольца… Тяжел Федя на подъем, ленив на поездки, где отнюдь не он командир, где ему самому, как встарь, придется добывать и писать материал, плюс жена недовольна, и с любовницей наметились какие-то острые заморочки (Лук не любопытствовал, Федька сам пожаловался мимоходом на «военно-полевую жену», сотрудницу своего издательства, однако сочувствия от Лука не снискал), но чуть ли не сам Сурков его попросил… или кто-то в этом роде, из временно окопавшихся там, на высотке, за зубчатыми стенами Кремля… Эпоха высоких технологий позволила бы Луку отыскать господина Медведенко даже и в Улан-Баторе, но… Во-первых, несолидно, а во-вторых – пока статья не выйдет, не принято требовать расчет, хотя он не автор и свое дело завершил сполна… Тем более, что гонорар такой… что называется, «черно-бурка», по расчетным ведомостям не проходят, с кого прикажете спрашивать, в отсутствие главного? А статья так и не вышла. Три тысячи – невелики деньги, но Луку без них очень грустно! Вспомнилось Луку исследование, над результатами которого одобрительно гоготала другая редакция, почти в полном составе, во время чтения вслух, но там вообще денег не заплатили, а выводы уже давали от себя, в репортажах и так… Через неделю-другую Луковский инсайт превратился в апокриф, который, оказывается давным-давно всем известен, еще пять-десятьпятнадцать лет назад, в зависимости от наглости вспоминателей. Это была отличная, остроумная догадка, многими присвоенная и никем не опровергнутая... « …потому что мне нравится совершать бесполезные открытия, и, кажется, я сегодня сделал одно прелюбопытнейшее, а именно - раскрыл тайну распальцовки. Все вы помните истории, анекдоты и фильмы про новых русских, где они ходят с растопыренными "козами", в двери пройти из-за этого не могут... Вот, а откуда эта мода пошла? Из-за рубежа, равно как и пальцы в колечко - "о`кей", и большой палец оттопыренный над кулаком - "ништяк" и средний отогнутый вверх палец - матерный посыл. Из Штатов, в чем я убедился, посмотрев голимую голливудщину, а кроме того, отличный сериал «Клан Сопрано», плюс неплохой фильм "Бронксская история", с Гандолфини и, соответственно, Палминтери в главных ролях. Там, в событиях начала шестидесятых, конца девяностых, бронксские и нью-аркские гангстеры в междусобойных беседах постоянно размахивают классическими "козами"... НО ЭТО ЕЩЕ НЕ ОТКРЫТИЕ, коллеги борзописцы, а лишь подход к нему, ибо резонно задать вопрос: они-то, западные, с какой целью держали свои фингеры подобным образом? Так вот, я присмотрелся и сделал заявку на открытие: они держат кисти рук так, чтобы - не дай бог! - "братанам" не показать в беседе средний палец! Именно!
Взгляните, и узреете: они поджимают в кулак средний палец, а безымянный сам "наклоняется" и в растопырке остаются только мизинец, указательный и большой пальцы - все безобидные, неоскорбительные. А наши черноземные "новорусы", известные любители подражать шикарной киношной жизни заокеанских брателлино - бездумно переняли три пальца врастопырку, просто как моду на красные пиджаки…» Носки следует снести в ванную, в специальный противообонятельный полиэтиленовый мешок… наполовину полон мешочек-то, и все равно уже ароматен, стирать пора… И чайку с лавашом! Может, кофе? Нет, кофе под лаваш невкусен. И лаваш под кофе тоже отнюдь не лакомство. Сидел бы Валерка Меншиков в гостях – тогда бы, конечно, тяпнули бы заварного, как положено - и лаваша не надо, за хорошим-то разговором… Кстати говоря, у Валерки можно было бы попытаться выяснить… так… в одно касание… насчет… реалий… «Калошный цех» и «калошники» - это семантически очень близко… И, по всей видимости, не только семантически. Впрочем, чихать ему на все эти страсти по Бонду и Берии… Можно было бы одеться и сгонять в ближайшую лавчонку, взять клок протеина, типа недорогой курятины, грудку, например… Лук втянул живот поглубже и заглянул в пыльное зеркало, стоящее прямо на батарее отопления, над кроватью: какой кошмар! Вот, говорят, что глупость, как и любая нечистая сила, в зеркале не отражается. Еще как отражается! Жирнобокая такая! Не лаваш, а поллаваша! И то много будет. И никаких «одеться и сгонять»! Лучше присесть к компу и прошерстить написанное утром… Что там почта? – Пусто. - Алё?.. Да, я. А-а, Витя, здорово. Чего?.. Да… конечно, «лоткую» помалу… Что? Не-е, какие, на хрен, серии, какие сиквелы-приквелы-фанфики?! Ты же знаешь: аннотацию, там, сотворить, статью проверить – еще так-сяк, а это – нет, я же только свое пишу. А что за серия, о чем там?.. Уу, точно не подхожу. Угу, тогда успехов! Нет, даже не в курсе, ну, Генке попробуй позвонить, он заказы любит… Взаимно, пока! Поденщикам, или, как их еще называют в книжном бизнесе, «лоткам», хорошо: им заказали фэнтези про изнасилованного эльфа-сироту, либо попросили наструячить мелодраму про онкологически подозрительного принца на белом коне – (У тебя есть что-нибудь в игровую серию «Шуттер»? Или еще что-нибудь такое трендовое?.. Да, все еще тренд, так что возьмем, если есть. А вот славянские ниндзя уже не в теме, смело в корзину швыряй и даже не перелицовывай! Сейчас «богатые плачут» - снова в самом что ни на есть топе!) - лотки исполняют заказ строго по теме и очень шустро: месяц – роман, еще месяц – еще роман, и, взамен, нескончаемый золотой ливень из медяков и сребреников… К черту, это чужое. У настоящего художника, созидателя, чье творчество не связано тупыми рамками ширпотреба, заказухи и безвкусицы, деньги всегда стоят на втором плане. На первом - их отсутствие. Нет, сегодня на первом – Париж! Обязательно в Версаль, там он обойдет по периметру весь канал… или пруд, как он там называется… в общем, водное пространство, в полях за дворцом, где простой турист редко бродит. Не забыть забраться на небоскреб «Монпарнас», куда в прошлый раз не успел. И ту чертову забегаловку в Латинском квартале непременно отыскать, ибо нигде больше такого лукового супа не готовят! Ах, если бы название вспомнить!.. А потом уже, счастливым и свежим, вернуться в город Питер, гораздо более обыденный, нежели город Париж, но ничуть не менее любимый, и продолжить неравную битву с драконом о четырех головах, имя которым Вечность, Безвестность, Бедность и Лень! К лавашу можно будет сварить луковицу, она почти без калорий. Комфортнее всего гению живется в памяти благодарных потомков.
ГЛАВА «БЛИЗНЕЦЫ» Радоваться лету и солнышку у нас, в Петербурге, все равно, что пить воду китайскими палочками. Кажется, что вот только подкрались белые ночи – а уже июль три недели как закончился, впереди осенняя слякоть, потом зимняя слякоть, потом весенняя… Впрочем, на природе, на своем садово-огородном участке, в любую пору хорошо, были бы свет, вода и отопление. И надежный транспорт до города. Пассажиров в пятничной августовской электричке битком, при этом все окна закупорены позимнему, наглухо, наверное, для того, чтобы людям проще страдалось. А электричка опаздывает против расписания, больше стоит, чем идет… Спрашивается, чего она стоит??? Ну, объясните людям по громкоговорителю причину! В каждый вагон ведь проведена селекторная связь!.. Нет, молчат. И вот, некий отставной пассионарий – сразу видно, что из убежденных дачников, - не выдержал, заругался длинно, по-флотски, да как хрястнет черенком лопаты в окно! – Двойные окна и раскрылись неровною дырой, почти всеми осколками наружу. Народ, конечно, загалдел, завозмущался, особенно те, кого куски стекла, упавшие внутрь вагона, могли задеть и едва не задели, но, по счастливой случайности, все остались невредимы, никто не пострадал ни телом, ни духом, зато через пробоину щедро пахнуло свежим воздухом, летним, трепетным, ароматным, аж сквозь весь вагон живительный ветерок прошел. Да еще и поезд набрал, наконец, скорость, нагоняя отставание, подбавил вентиляции. Если бы это случилось зимой, или в дождь, того мужика-освободителя вполне могли выкинуть на рельсы, вслед за выбитым стеклом, однако стоял август, не просто теплый, но дивный жаркий, на удивление мягкий, с неутомительными, почти всегда ночными, дождями, с чистым дневным небом. Грибов завались, ягоды уродились все – лесные, луговые, садовые, июльские, августовские… В огородах под грядками корнеплодов столько скопилось-затаилось, что складывать будет некуда… А тут еще и яблоки зрели, угрожая невиданным урожаем варенья, джемов и сидровой самогонки… Какой день, ах, какой день, даже обидно такой в дороге-то проводить! Поезд три часа идет – и все ни единого облачка до самого горизонта. Короче говоря, пассажиры хватили кислороду вдоволь, задышали ровно и постепенно угомонились, утихли: кого в сон потянуло, кто в чтение погрузился, кто в плеер, кто в телефонные игры. Покопаться в рюкзаках да в сумках – и «неты» с «ноутами» бы нашлись, но тесно в вагоне для них, даже без мышек – не пристроить толком. Те, кому выпало сидеть у разбитого окна, некоторое время развлекали себя тем, что расшатывали и удаляли из прорезиненных оконных десен оставшиеся куски стекла, немедленно выбрасывая их наружу, прямо на железнодорожное полотно; действовать приходилось аккуратно, ибо кривые и острые стеклянные осколки только того и ждали, чтобы воткнуться в неосторожные пальцы и ладони, порезать, располосовать… Но сего развлечения хватило хирургам-любителям едва ли на два недлинных перегона между станциями, а потом, когда опасный оконный мусор иссяк, успокоились и они. Мишке радостно возвращаться домой, как бы на вторые каникулы, тем более, что родные пенаты пленят его ненадолго – через десять дней лето заканчивается… А там снова лицейинтернат для юных одаренных физматов, собранных на учебу со всей России. Выпускники прежних лет именуют сие высокоученое заведение альма-матер, в знак уважения и любви, учащиеся питомцы в общем и целом тоже его любят, но зовут несколько иначе: «Тюрьма народов», впрочем, для них нет в этом «зловещем» прозвище ничего трагического и страдательного, ибо еще с советских времен повелось так его величать. Почему именно тюрьма
народов? – а никто уже и не помнит. Аббревиатура официального названия лицея: РМФЛ (Российский межрегиональный физико-математический лицей им. Магницкого, а раньше был Российский центральный - РЦЛФ), учиться в нем почетно и довольно интересно. Предки гордятся на весь поселок таким гениальным сыном, еще бы! Мишка специально не писал им и не звонил последние три недели, а они, кстати, тоже с конца июля примолкли, что странно и зело удивительно для родителей. Неужели обиделись на Мишку за его невнимательность? Ничего, не беда, у него превосходных отговорок полно, убедительных, как закон всемирного тяготения, плюс подарки всем понапокупал, на летние заработанные: и отцу, и матери, и матери отца - бабке Люсе, что с ними живет, и сестренке Надьке, и даже кошке Дашке пакетик сухого корма. От нечего делать, Мишка начинает вникать в содержание купленного в уценке покетбука –редкостная скукотень… Но выбросить пожадничал… Где-то в рюкзаке анекдоты были… Дни все еще длинные, сумерки по-летнему тягучие, только нынешним вечером и думать нечего к друзьям нагрянуть… дабы оттянуться с ребятами по-взрослому… – нет и еще раз нет: сегодня тихий вечер в трезвом семейном кругу, сегодня предстоят подробные, однако, тщательно процеженные через сито разума, рассказы об интернатовском житье-бытье, а его, Мишки, главная почетная обязанность – поедать, не прерывая болтовни, домашние деликатесы, жевать и чавкать, на радость умиляющимся родичам. И опять рассказывать с набитым ртом об успехах в учебе, о граде Питере, о друзьях – ну, в общем, обо всем том и именно так, как предки хотят услышать. В принципе, на один раз - тоже неплохое времяпрепровождение, а ребята никуда не денутся, подождут до следующего вечера. Даже и не подождут, а просто услышат его и увидят, и обрадуются де-факто, потому как заранее никто не осведомлен о точной дате его приезда. Просто знают, что нагрянет на несколько дней перед учебным годом. Мишка расслабился и задремал, по примеру молчаливого пассажирского большинства, а когда открыл глаза – выяснилось, что уже приехали, и это он не сам проснулся, а проводница за плечо его трясла. - Все, сынок, приехали! Или обратно собрался? - Нет, спасибо. - Мишка зевнул раз, другой, выныривая из сладкой дремы – косточки затрещали от потягушек… - Дома будешь потягиваться, давай-давай отсюда, рюкзак не забудь. - Даю-даю. До свидания. Спасибо что разбудили. - На здоровье, миленький. Когда-то Мишка очень переживал, что дома разношерстной немецко-сталинско-хрущевской постройки - тот, где жила его, Мишкина, семья и несколько соседских, - стоят как бы на отшибе от остального поселка. Из-за своей отдаленности они все напрочь лишены ремонта и ласки со стороны поселковых властей, и поэтому беспрепятственно ветшают. До клуба далеко, до школы тоже путь не близок казался, особенно в младших классах, фонарей-то почти нет, по вечерам одному страшно было возвращаться… Ну, это еще когда он совсем уж маленький был. Ой, что-то и сейчас жуть прокралась неожиданно, со спины, аж мурашки по позвоночнику, и теплый августовский вечер не стал помехой этому внезапному страху с ознобом. А ведь еще не темно, только-только сумерки сгущаться начали. Дорога от станции к поселку не асфальтированная, простая «убитая» гравийка, вся в глубоких колдобинах, – наверное, поэтому автомобили здесь перестали ездить, путь спрямлять, в обход через федеральную трассу идут. По крайней мере, за все время недлинного путешествия ни одной машины не проехало, ни в ту, ни в другую сторону, ни грузовых, ни каких иных… И прохожих нет, но зато увязались за Мишкой бездомные псы, целая
стая, морд в шесть… Не такие уж и большие собаки, да все равно неприятно. Мишка никаких собак не боится, ни бродячих, ни питбулей, ни овчарок, но эти какие-то… жутковатые!.. Следуют за ним молча, даже не перегавкиваясь, к Мишке близко не подбегают, но и не отстают, держатся метрах в десяти. Не рычат, не воют, не визжат… лучше бы лаяли, честно говоря. Мишка идет, стараясь не ускорять шаг, а сам с трудом удерживается, чтобы поминутно не озираться, не оглядываться за спину, покрытую гусиным ознобом – посмотрел разок и попал взглядом на взгляд вожака собачьей стаи: черный пес, без пятен, глаза тусклые, но красноватым светятся, точь-в-точь, как бывает на дешевых фотографиях, когда отблеск от фотовспышки… Мишка нашел в себе мужество развернуться. - Ну, чего надо? Еды у меня никакой нет, из дома сегодня тоже не вынесу, не надейтесь… разве что завтра придете… А ну!.. – Мишка сделал шаг, другой, рассчитывая, что собаки, услышав громкий человеческий голос и решительные жесты, разбегутся, пусть даже с раздраженным лаем, на худой конец просто отбегут, отступят… Но нет: молча стоят на месте, молча смотрят на него. Мишка добавочно струхнул от этого тихого спокойствия собачьей стаи – и тут же устыдился собственной трусости. И тут же понял: хоть ты на части его режь – ни одного шага дальше, туда, к этой стае, он сделать не в состоянии. Сейчас он спокойно развернется и дальше пойдет. Нет, надо покурить, пока время есть, пока до дому далеко. Теперь до самого возвращения в Питер о сигаретах придется забыть: предки, если пронюхают, такой плющильный расколбас устроят, такой скандал ему закатят, что мало не покажется! Вот такие уж у него дома строгости, даром что папаня сам с детства курящий. А с другой стороны - если подымить сейчас – запах изо рта уже выветриться не успеет… Но в пачке болталась последняя сигарета и Мишке показалось жалко ее выбрасывать. Вдобавок, собаки… увидят, что он при огне, животные инстинктивно избегают огня. Да чего там бояться каких-то жучек-дворняжек – не накидываются ведь, за штаны не прихватывают? Значит, курим. Пришлось прикурить да высмолить одинокую сигарету. Невкусную, зря здоровье тратил. Пачку в кусты, спички… тоже лучше выбросить, окурок все равно куда, жвачку в зубы, сразу две мятных подушечки – авось успеет прочистить дыхание… Надо же: никто из сопровождающей собачьей стаи не отвлекся, чтобы хотя бы обнюхать, ни на сигаретную пачку, ни на окурок со спичками, Мишка специально пронаблюдал! Нет, не страшно все это… не очень страшно… однако неприятно и… странно. Мишка сорвал на ходу граненый стебелек какого-то полузнакомого растения – полынь, что ли? – растер в пальцах обеих рук, чтобы совсем уже избавиться от табачного духа… Вроде бы малость отлегло от сердца. И дворняги приотстали, ой, наконец-то! Долго ли, коротко ли – вот он, дом родной, прощай свободная стая, доброй охоты в других краях. Теперь жвачку выплюнуть и дополнительно продышаться! Ах, хороший аромат у полыни, освежающий! - Уже легче! – сказал вслух Мишка и тут же поймал себя на вранье: ничего не легче, потому что ощущение тревоги, ослабнув на миг после исчезновения собачьей стаи, не только не исчезло, но даже словно бы сгустилось… Ладно, ерунда, догадаются что курил – все равно долго бранить не будут, простят ради долгожданной встречи! Ну, надо же, какое диво дивное: бабка Люся, такая чутьистая на вино и табак (невестке, Мишкиной маме, постоянно закладывает насчет запаха Мишкиного папу, собственного сыночка, любименького, но - склонного к загулам и бытовому пьянству), а на этот раз ничего не заметила! Только засмеялась хрипло, как закашлялась, да прижала больно, когда обнимала. Старая, а ведь сильная, даром что вся словно плесенью пропиталась! Мишка наморщил нос от запаха странной
какой-то гнили, кухонной, что ли?.. – аж голова кругом пошла, словно от морской болезни, - но ничего такого не сказал, потерпеть нетрудно, да и недолго обниматься. Старая стала, жалко ее. Что за чума!? – Вроде бы не пил ничего «градусного», и недосыпа в нем нет, и уставать было вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, словно сквозь туман... Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон хотелось домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали – не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень – ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать – о чем можно говорить, а о чем нет – и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чемто, весь вечер слушали его – все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но это только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано… – но нет, ничего «такого» там не было, он знает: он бы тогда после «шмали» наоборот ел бы в три горла, и наесться бы не мог. Может, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: «старость – не радость», шестнадцать лет – не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли – почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной смс-ки… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в «гостиной», на коротком «гостевом» диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Родители у себя в спальной давно, небось, дрыхнут, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка – бабка всегда, до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся. А Мишке не спалось, и холодок под сердцем, что возник на пути от станции к дому, все не таял, не хотел таять, напротив: то и дело переходил в мелкий противный озноб. Самое главное – не думать о смерти, о том, что все люди смертны… Мишка знал: стоит лишь поддаться и начать размышления на эту тему – такая жуть прохватит, до самого утра не отпустит, хоть кричи… Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы отвлечься от грустного, кроме того и в туалет захотелось Мишке по малому делу; он взял со стула недочитанный сборник анекдотов «Петька и Василий Иванович», специально захваченный на дорогу для нейтрализации ненужных мыслей и чего-нибудь нудного, типа ожидания в очередях, и, стараясь не шуметь, пошел сквозь проходную бабкину комнату в туалет. Совмещенный с ванной санузел налево, а направо - крохотная отдельная «светелка», иначе говоря – чуланчик без окон, бывшая Мишкина резиденция. Теперь ее Надька захватила по праву наследования, совершенно законным образом. Свет в туалете включается изнутри, Мишка «на автомате» нашарил и включил, с детства каждое движение отработано, прежние навыки так просто не сдаются… Ух, на свету, все-таки, немного легче, нежели во тьме. Да, мрачняк, а не санузел, у них в интернате и то как-то веселее… И раковина, и ванна с унитазом не такие зловещие… Лампочка тусклая, ватт на сорок, но у Мишки хорошее зрение, сойдет и так. Он заперся на щеколду, справил малую нужду, спустил воду – почему-то очень ржавую, аж коричневую, словно она сгнила там, в бачке, - уселся на унитазную крышку и стал читать. Точнее сказать, Мишка попытался погрузиться в чтение, но анекдоты сплошь попадались тупые, абсолютно неинтересные и какие-то такие… не родные, не живые, тревожные… зловещие. Одна муть. Издалека, из комнаты послышался медленный бой часов. Двенадцать раз, всего только полночь наступила. А
он-то думал, что до утра рукой подать… Ой, как неохота возвращаться в темноту, в кровать, да и сна ни в одном глазу. Мишка поймал себя на мысли, что – да: жутковато ему выходить во тьму, пусть даже из под тусклого света… Здесь он, по крайней мере, один… хотя, по идее, от иррациональных страхов наоборот бы поближе к родным держаться… Дрянь сборничек, неумный и отстойный, какой-то утомительный. Надо же, а когда в вагоне листал – нормально катило, даже смешные попадались… Листаем дальше. А это что за… «..выводок молочных поросят суетится в идельно чистом вольере, возле вымытой и благоухающей мамы-свинки, а служитель красивым сачком из тонкого прозрачного шелка отлавливает выбранного посетителями поросенка и несет к повару, под нож… Но не волнуйтесь, господа, ничего худого не случится с этим нежным бело-розовым малышом, взгляните: "за кулисами", на кухне, его уже подменили на худопородного, из фермерского хозяйства Ленобласти, а якобы жертву незаметно выпускают обратно к маме, к братьям и сестрам, к белому дню - есть, играть, верещать, радоваться жизни! И зарежут его только поздним вечером для дорогих гостей, настоящих ВИПов!..» - Уй, блин!.. Что за бред! На фига я взялся эту гадость читать!.. От двери пахнуло вдруг сыростью, холодной-прехолодной, чуть ли ни морозной… Мишка прислушался и вздрогнул. Нет, наружная дверь в дом закрыта, неоткуда сквозняку взяться. Книжица мелко затрепетала в Мишкиных руках – это пустяки, это всего лишь от нервов, потому что ничего такого не случилось, просто в дверь поскреблись… - Мишаня, открой-ка на секунду, мне взять кое-что надо. Голос у папаши странный, хриплый, как с перепою, медленный и глухой. Но был без кашля весь вечер, что не часто... Вообще ни разу не кашлянул – вот это действительно странно!.. - Сейчас, пап, я скоро. - Открой задвижку, мне сию секунду надо. - Но я же занят, пап, не просто так сижу! - Просто так сидишь, книжку читаешь, а мне надо. Ладно, открой дверь и передай полотенце. Белое, висит. Да, на крючке висело полотенце, не то чтобы совсем уж белое, но если постирать… Зачем батяне туалетное полотенце посреди ночи?.. На кухне в умывальне ведь своих тряпок полно?.. Мишка придумал так: он оттянет щеколду, но дверь лишь приоткроет и высунет руку с полотенцем, ух, неохота ему, чтобы папаня заходил. Другое дело, если бы ему в туалет было нужно, тогда бы деваться некуда… Мишка одной рукой шарил по двери, ища пальцами щеколду, а другой потянулся снимать полотенце с крючка… Взгляд его зацепился за квадратное оконце между санузлом и кухней а в нем… Жиденькая челка – а это все, что после позавчерашнего «сострига» сохранилось у Мишки на голове – вздыбилась и стала торчком, Мишке и зеркала не понадобилось, чтобы почуять это, конечности враз стали ватными, он так и рухнул обратно на стульчак – пластмассовая крышка хрустнула, а руки бессильно повисли… Ой-йё-о-о!.. В стене под потолком, между кухней и санузлом, неведомо для какой прихоти, древние строители предусмотрели оконце, так вот именно в этом туалетном оконце виднелась бабкина голова… и смотрела прямо на Мишку. И это бы ничего, бабка стара и вполне могла впасть в маразм, полезла, типа, проверять – не курит ли он. Но голова ее торчала не снизу оконного проема, как это и положено всем земным ногоходам, а сбоку, словно бы бабка лежала на стене параллельно полу, на высоте свыше двух метров. А глаза у нее… неправильные… а зубы… А-а-а-а!.. М-м-маа… - Что же ты, уродец. Открывай скорее.
- Я… я… - Никогда в жизни отец не называл Мишку так грубо, ни пьяный, ни тем более трезвый. «Я не уродец» - пытался вымолвить Мишка, но слова примерзли к зубам. - Скорее открывай, сынок, мне в туалет надо. – Это уже мать подошла, ее голос. Но и у матери он странный… голос… Неживой. Мишка все понял. И вспомнил! Память словно оправилась от наваждения, ожила, проснулась, отмоталась обратно, к моменту встречи… И раньше. Главное – от Надьки не было ни звука, ни смс, ни на «мыло»… И сегодня… Очень, очень, очень уж… странным получился сегодняшний вечер в кругу семьи, где все было мертво и тускло, без света, без телевизора, без смеха и шуток… И без еды, без ужина. Даже воду в самоваре не кипятили!.. И сам он был как зомби среди них, среди… И кошки Дашки нигде не было, а он даже забыл про нее узнать… И сестренка Надька ни о чем ни разу его не спросила, только сидела на диване как истукан, руки на коленях, да на часы глядела не отрываясь. Мишка читал кое-что в своей жизни… Сейчас в каждом втором покетбуке вампиры… а фильмов - без счета видел он в кино оживших мертвецов и ночных пожирателей человеческой плоти… Теперь вот - сам в сказку попал. Только не такую как в «Сумерках». Открывать нельзя, они войдут и нападут на него и сожрут. Или выпьют кровь, и он станет как они все. Червивым, холодным и вонючим. - Я… Не открою вам. Вы нежить. Прочь. Чур вас!.. Меня, то есть, чур… меня… от вас… За дверью взвыли, уже не сдерживаясь, дверная ручка задергалась вверх-вниз… Щеколда слабенькая – были бы людьми, сорвали бы в одну секунду, даже Надька бы сумела… и не раз такое бывало… А сейчас не могут, ни дверь сорвать, ни стекло в оконце выбить. Нет, в принципе могут, просто им почему-то гораздо труднее стало это делать… Вот если бы он сам их позвал – чугунную стену бы разнесли, он читал, он знает… Чем, интересно, они скрежещут по двери – ножами, ножницами? А бабка? Бабка царапала стекло страшенными когтистыми пальцами… А рядом с бабкиной головой – поменьше, Надькина, тоже темная, аж синяя!.. Мишка затрясся и беззвучно, одной гортанью, загудел, словно мобильная трубка по твердой поверхности, с включенным вибровызовом, он хотел верить, что все происходящее – лишь сон, однако почему-то побоялся немедленно поверить в это и расслабиться, чтобы уже с интересом и сладкой киношной жутью досматривать этой сон-ужастик, понимая, что на самом-то деле он лежит в теплой постели, укрытый одеялом, в полной безопасности... Нет! Это точно не сон, щипай не щипай, прикусывай губу не прикусывай! Мишка проверил, на всякий случай: все буквы на книге видны, никаких несообразностей… абсурда, с точки зрения формальной логики, нестыковок – нет. Запахи, цвета – все натуральное. Перемычки, где явь могла перелиться в сновидение – нет! Разве что в электричке заснул… Точно!.. Нет, ни фига: они раньше замолчали, за две недели до этой электрички дурацкой! Нет, он не сумасшедший, это сон с явью можно перепутать, а явь со сном – ни за что! Здесь – явь! Так страшно Мишке не было никогда в жизни, даже перед парашютным прыжком. Но усиливающийся ужас, как ни странно, помог перебороть немоту: - Вы не войдете, ведь я вас не приглашал! Я знаю порядки. Прочь! Родственники за дверью и не подумали подчиниться отчаянным Мишкиным заклинаниям, либо растаять вместе со сновидением: бабка упорно царапала и царапала стекло и бороздки прямо на глазах становились все более заметными. Дверь они тоже прогрызут или проскребут, даже если не в силах сломать ее или сорвать, или иным каким способом преодолеть запреты, мешающие нечисти безнаказанно проникать к людям и нападать на них. Сколько помнил себя Мишка, на стене, на белой кафельной плитке, напротив унитаза, приклеена была переводная картинка: козлоногий сатир – густая шерсть вместо штанов - с кифарой в косматых руках. Вон она, до каждой мушиной точки знакомая, какой уж тут сон, все
четко: звуки, запахи, цвет, ужас… И вдруг пошевелился сатир, смотрит на Мишку, подмигивает, но ухмылку спрятал: вытянул пухлые коричневые губы и шепчет: - Мишка, плохо дело твое, выпьют они тебя, поедом съедят, а косточки в подполе спрячут. Да, Мишка, пропадешь, будешь меж ними и вместе с ними нежитью бродить, от собственных останков далеко не отходя. Не полынь бы на пальцах твоих – уже бы съели, а так им пришлось дожидаться подкрепления нечистых сил от злой полуночи. А Мишка уже и удивлениям неподвластен, подумаешь – ожившая анимация, он уже и похлеще насмотрелся чудес за последние пять минут, только, вот, зубы стучат и стучат: - И… и что… делать что… мне? – Мишка сквозь ужас все-таки родил вопрос и успел подумать, что поступил правильно: даже если он оказался в таком сверхсупернатуральном, но сновидении – лучше перестраховаться и как-то там действовать, защищаться, пусть даже просто спрашивая совета!.. - Обереги надень, если есть. – К-ка-акие обереги? - Мишка цапнул рукой, по груди у горла… Крестик в рюкзаке оставил, вот балда… - А лучше – сюда сматывайся, к нам, здесь жить можно. А эти – сожрут, точно говорю. - К-куда сматываться? - В наш мир, Кудыкины горы. Здесь тоже все неспроста, и здесь жути навалом, но я-то жив, а я вон сколько дышу, землю топчу! Ого-го сколько! Лет двадцать по-вашему счету! Лезь, давай!.. И руку протягивает! А рука у сатира – оно, конечно, и рука, не лапа, но волосатая! Пальцы, ладонь – все в черной шерсти. И когти будьте нате! Толстенные, грязные. Но живые, телесные. Тоже – если вдуматься в увиденное - страшенный чувак, однако, смотреть на него можно без озноба. И глаза не людоедские. Что же делать-то?.. Вдруг сквозь дверь в ванной, в щель, осыпав замазку, палец пролез, а на пальце коготь, да не чета, не ровня тому, что у сатира: длинный, острый, жуткий, мертвый… О… о… отцовский, что ли?.. А по другую сторону обзора ладонь у сатира вихляется, сама в себя шлепает теплыми кургузыми пальцами: «торопись, же, Мишка, спасайся, дурень…» - Ленюк, открой. Давай, давай, читатель! Быстро, Лён! Мне в туалет надо! - У Леньки чуть сердце не лопнуло от чужого шипения, книжка шшо-к – и выпала из неживых рук, спрятавшись наполовину под стиральную машину! Книжке-то хорошо, она плоская, узкая!.. Смотрит Ленька на дверь – нет никаких когтей, и вообще это Машка, его сестра. Но вдруг она тоже вампир?.. - Прочь, нежить! Я никого не звал! Ты не войдешь! А Маня уже с шепота сорвалась, в голос ярится: - Я сейчас предков разбужу, понял, идиот? Открывай, мне надо, уже час там сидишь! Ну, Ленька и открыл – куда денешься. Вот так всегда: на самом интересном месте прерывают. Теперь только завтра, после уроков можно будет продолжить. - Что за книжка, интересная хоть? - Только начал. Фэнтези, с вампирами, с сатирами… Стая собак. - И не надоело тебе? - Нисколько. - Все равно марш спать. Уроки сделал? - Ой, ой, командирша на мою голову. Нашла время и место спрашивать! Не сделал и тебе не советую.
Маня – Маша, сестра Ленькина, да не просто сестра, близнец-двойняшка, мама их вместе родила. Законы генетики отвергают, категорически отрицают возможность появления на свет разнополых близнецов. Однополых – сколько угодно, троих, четверых, пятерых… - хоть мальчиков, хоть девочек, а если разнополые – только двойняшки, даже если ними есть сильное портретное сходство. Лён и Маша похожи друг на друга больше, чем на старшего брата, или на папу, или на маму, и на этом основании привыкли считать себя именно близнецами. Как уперлись с самого раннего детства, так они и по сию пору - всё близнецы, да близнецы, вопреки науке! С ними и спорить перестали. Но Ленька появился на свет на двадцать минут раньше, то есть, он абсолютно законно Машке старшим братом приходится, почти как Тимка, а она все лидером перед ним кидается! Нет, дорогая сестрица Машенька: главный маршал в нашей детской диаспоре, конечно же, Тимка, Тимофей Валерьевич, ему скоро восемнадцать, следом идет он, Леонид Валерьевич, а потом уже ты, Машка, там, у подножья толпишься, массовкой, личным составом… Но Машка – ох, въедливая и никакой покорности перед Лёном не проявляет, хотя и самая близкая, самая понятная для него, самая похожая!.. - Ну, все, Лён, ну, проваливай. Погоди… это новый Лук, да? Лён, оставь посмотреть. - Ага, сразу посмотреть!.. - Да тише ты, будильник, всех перебудишь! Лён внял Машкиному раздраженному шипению и тоже вернулся к шёпоту: - Ладно, уж, на, только, чур, с собой не забирай, чтобы я утром ее не искал. - Я ее вот сюда, на полочке лежать будет. - А Тимка если прихватит? - Дурной, что ли? Еще на папу скажи! Нашему Тимке приплачивать надо, чтобы он сказку в руки взял, не говоря уже о том, чтобы прочитал. - Хорошо, спокнайт. - И тебе глюкнайт, добрый деревянный человечек. - Сама Буратино! Ленька лежит - руки за голову – не спится Леньке. Четырнадцать лет – нешуточный возраст. А до него всего четыре месяца. Правильно этот… Мишка из книжки… говорит: главное – не думать, на ночь глядя, о смерти, о бренности бытия! А как о ней не думать, когда завтра контрольная по инглишу? Это почти верняковая «пара», либо «трояк», с обязательными родительскими, особенно мамиными, пропесочиваниями. Опять возьмутся шантажировать собственного ребенка доступом к высоким технологиям. И Катя, жестокая кокетка, в его сторону не смотрит, с Васькой часами болтает, и «полтарь» он где-то потерял, все свое состояние - пятьдесят рублей… Вот, как после всего этого спокойно жить на свете? С Васькой она теплые беседы ведет, прямо воркует, не с ним, а с Васькой, которого он восьмой год считает лучшим другом! Если ты друг, а не портянка, так вникни и отойди! Да, если надо – то и пожертвуй собой, своими чувствами, в конце концов… Лён задумался нерешительно: может быть, это ему следует пожертвовать своими чувствами ради друга Васьки? Еще чего! Он первый на Катю внимание обратил, в начале седьмого класса, и Ваське доверился. Девятого сентября, после уроков, он в себе обнаружил вспыхнувшую любовь к Кате, понял, что запал навеки, и немедленно другу признался, вон, даже дату запомнил. А этот… Но Васька утверждает, что ни в кого пока особо сильно не влюблен… С чего бы ему врать? Другу? Эх, если бы у него был компьютер и «волокно», то есть – скоростное подключение к Интернету… Из всего класса, он, наверное, последний, у кого дома нет Сети! Все за это над ним прикалываются. Вот с Сетью гораздо проще было бы находить возможности и темы для внешкольного общения с Катей,
которую почему-то не устраивает, чтобы ее так звали, ей больше нравится Рина. В этом смысле все женщины одинаковы: звали бы Риной – немедленно захотелось бы в Кати. Маму зовут Марина – и тоже предпочитает быть Риной. А по Лёну – Катя, Екатерина, гораздо красивее звучит, нежнее. Лён разведал, что ее сетевой никнейм, самопрозвище – Тигренок. Эх!.. Или хотя бы даже древнее сиволапое модемное, да хоть на сорок килобит… Вполне хватит, чтобы чатиться… И тогда бы они друг другу признались… Ну, он первый, как это и положено мужчине… А вдруг ей Васька больше нравится… вдобавок, безответно?.. Нет, только не это! В Интернете многое проще, если речь идет об отношениях и признаниях: красней, не красней, трусь не трусь – никто не увидит. Всегда все можно в шутку обернуть… Наведут чатовый мостик между сердцами и дело пойдет, в онлайфе и в оффлайне. А там и волокно подоспеет, предки реально обещали. Безлимитка, двадцать пять мегабит, для Петроградки, с ее дряхлыми коммуникациями, и это очень даже неплохо… Если, конечно, он не лоханется и не притащит тройку в четверти… А если образуется трояк – ждать ему Сети и компа до самого Нового Учебного Года, сиречь до сентября! И тут уж хоть назгулом кричи: родители от своего слова почти никогда не отступаются, особенно из воспитательных соображений. Тимке с Машкой хорошо, им почти по барабану Интернет и шуттеры, аськи с блогами, тем более, что Машка ежедневно у подруг чатится, они там всем змеюшником развлекаются, парням головы морочат, а ему, Лёну… Он скажет: «Рина, Тигренок… lol… Черный Викинг – это я… Угадай… lol…» Нет, тут уже смайлик с подмигом уместнее… «Как ты сразу догадалась???» Ряд смайликов. «Да, это я, Лён! Приветус! Пойдешь в воскресенье в Троицкий сад?.. Там очередной флешмоб и демонстрация за введение в русский алфавит тридцать четвертой буквы: «рыхлое г»!.. Смайлик с вытаращенными глазами… Lol.. ок, Тигренок, до встречи в полдень!..» Жаркие Ленькины мечты сменялись томительными страхами, в свою очередь уступая место ревности и надеждам, Лён и не заметил как заснул. Да, Леонид Валерьевич Меншиков и Мария Валерьевна Меншикова – дизиготные близнецы, в силу этого генетически предопределенного обстоятельства, они похожи лицами, но сходство это не столь яркое, как, например, у сестер Вырусовых из одиннадцатого А, ну и, конечно же, с поправкой на пол: к четырнадцати годам Ленька окончательно обогнал сестру в росте и силе. Обогнать-то обогнал, но воспользоваться этим счастливым обстоятельством в ежедневных конфликтах уже не мог: нехорошо и неправильно – бить девочек, даже самых вредных, даже если она в доску своя, из самых близких родственниц. А как мечталось, казалось бы, еще совсем недавно, три или четыре года назад: не больно, не всерьез, но накостылять слегка, чтобы не подсматривала, не насмешничала, чтобы родителям не жаловалась… Теперь они с Машкой живут в разных комнатах, но зато более или менее дружно. Всего их в восьмидесятидевятиметровой трехкомнатной квартире – пятеро жильцов: отец с матерью, они с Машкой и их старший брат, Тимофей, Тимка. Валерий Петрович Меншиков и Марина Леонидовна Меншикова, урожденная Рындина, захватили, на правах родителей, лучшую комнату, хотя и без балкона, оправдываясь тем, что она «не солнечная», с окнами на север… Им-то хорошо вдвоем в одной комнате, они родители; Машке еще лучше, поскольку она одна в своих одиннадцати метрах расположилась, а им с Тимкой на двоих – пятнадцать квадратных метров, два окна, балкон, на который выходить небезопасно, оба окна выходят на юг, на современное строение в духе поздней новорусской, по выражению мамы, архитектуры, с гордым именем «Цезарь», прикольный такой домишко. Родители однажды обсуждали его, сравнивая с тем, в котором живет семья Меншиковых, а Лён случайно подслушал. И теперь он в теме: их квартира угнездилась в «модерне» от Гингера и фон Вилькена, в бывшем доходном доме, выстроенном ровно столетие назад на инвестиции дремучих
лесопромышленников Колобовых. Не такие уж они и дремучие, как папа возразил маме, если сумели отгрохать на свои нетрудовые столь изящный домик. Пятнадцать просторнее одиннадцати и два в окна светлее, чем при одном, тем не менее – увы – они в этой комнате вдвоем, и Тимка старший. Вот и крутись, как хочешь. Тимке этой осенью в армию, потому что в июле ему стукнет восемнадцать, в вуз он не поступил, не захотел поступать, и «откашивать» от так называемой почетной обязанности почему-то не пожелал. Тимка вообще ничего не боится, даже армии. Если он служить уйдет, комната останется за ним одним, за Ленькой, и это здорово… конечно… Однако, в глубине души Ленька понимает, что немедленно пожертвовал бы и комнатой и пока еще не сбывшейся мечтой о компьютере, лишь бы Тимка никуда не пропадал так надолго, особенно в солдаты… Но Тимка упрям и своеволен, всегда сам решает, что ему делать и слушается только отца. Зато – по-настоящему слушается, не как хитромудрые Ленька с Машкой, которые всегда готовы обвести взрослых вокруг пальца, стоит лишь им бдительность ослабить… Да только предки почти никогда ее не теряют, даром, что тоже взрослые… С бабушкой – там да, там гораздо проще, бабушка у них доверчивая и очень добрая. - Температура? Дай-ка лоб? Воспаление левой передней пятки у тебя, лодырь. Подъем, все уже за стол садятся. - Все? - Да: и папа, и Манечка, и Тим, все только тебя и ждем. Ленька слышит, как в ванной фыркает и завывает Тимка под холодным душем, но маму бесполезно уличать в мелких неточностях… Нет, надо будет что-то такое продумать получше, чем температура, в которую зловредные взрослые так не любят верить… Скажем, потерял дар речи и не сможет полноценно работать на уроках… целую неделю. Или слух потерял. Нет, тогда к врачу потащат. - Похоже, придется папу позвать. - Да встаю я, встаю! Злобствуют над безответным ребенком! Ой, за что!? Тут и Машка немедленно встряла, успела в чужой комнате без спросу нарисоваться: - Мама, а можно я тоже его за уши дерну? Чтобы знал, что такое распорядок дня и чтобы читал книжки в положенное время в положенном месте. Туалетный читатель. - Ах ты… ты… Ну, все, Манька… Я терпел, видят боги, терпел…- Но мать перехватила Ленькин гнев в свои теплые добрые руки, одна из которых, кстати говоря, только что отвешивала нежный, но подзатыльник, и… - Если умоешься хорошо и быстро… Быстро и хорошо, я сказала… - Тогда что? – Ленька навострил уши: это прозвучал особенный голос мамы, голос, который обещает… А мама никогда не обманывает. - Тогда посмотрим. Беги же скорее, Тима уже вышел. Ленька всегда восхищался старшим братом: и за то, что он большой, резкий и сильный, и за его бесстрашие, и за способность добровольно стоять под струями ледяной воды… - Как вода? - Ништяк вода. Приобщайся братишка, полезная штука! – Тимка хлопнул младшего брата мокрым полотенцем по шее, но это совсем другое дело, чем когда сестрица с подколодными подзатыльниками лезет. Да, он тоже начнет обливаться холодной водой… с завтрашнего дня… А пока и тепленькой умоется. Что же такое мама для него приготовила? Ленька попытался было угадать, а потом остановил себя: а ну как сообразит - и тогда не получится сюрприза? И стоит ли сам сюрприз того, чтобы из-за него лучшие люди вселенной голову ломали? Сюрприз того стоил: рюкзак!
Но сначала все они позавтракали в классическом для их семьи стиле: отец молчит, весь в своих мыслях, Тимка с него пример берет, а мама и Машка стараются, щебечут за пятерых, как будто нет на свете более важных дел, чем прическа у главной героини нового сериала. Оказывается, есть еще более судьбоносные! Оказывается, федеральный питерский ТВ-канал попытался ввести в обиход закадровый плач, по типу закадрового смеха… Новатора выгнали с телевидения взашей и он теперь жалуется на произвол российских властей и спецслужб в Европейский совет по правам человека… Кошмар, Лён вынужден все это выслушивать. Да еще Машка в его сторону косится и фыркает, показывает, что уж она-то знает про сюрпризы и секреты, уж для кого для кого, а для нее - нет ничего неизвестного… Отец на днях получил очередную премию за очередное рацпредложение, и мама тотчас пристроила ее на детские семейные нужды: Тиме пиджак, Маше косметичку, а ему, Леньке… - Опа! Вау! Вот это в тему! Это мне, мам? Точно мне? - Точно, точно тебе. Лёнечкин будет с ним в овощной магазин за картошкой ходить, да, мамик? На рынок? - Не выдумывай, пожалуйста. Этот рюкзак для школы. Машенция, ты, лучше чем брата дразнить, обрежь аккуратно ниточки от этикетки. - Еще чего! Пусть сам обрезает! Руки-ноги есть, зачатки интеллекта присутствуют – вот, пусть развивает осмысленными поступками. - Обрежь, Маша, это ведь женское дело. И мама правильно говорит: ты сегодня с утра слишком много дразнишься. Ты мне вот что лучше скажи: как у тебя со швейными курсами, крошка? Все знают, что Маша – главная отцовская любимица, даже Ленька к этому привык, который, в свою очередь, главный мамин любимчик, но отец соизволил раскрыть рот и это неспроста: вон как Машка покраснела сразу! - Я… Пап… я решила бросить это неблагодарное занятие. - Бросить? С какого же числа ты собираешься его бросить, дружок? С начала будущего месяца? Машка краснеет еще гуще. - С прошлого вторника. Ого. Она даже Лёну об этом не говорила. Понятно теперь, почему годфазер терзает ее подковырками: курсы-то платные, довольно дорогие, и родители деньги заслали вперед, получается, что потратились в никуда. Машка вроде бы готова пуститься в объяснения и оправдания, но отец уткнулся в газету, а это значит, что он занят, и что он слегка сердит на Машку, поэтому отвлекать его не стоит. Чтобы он крепко сердился на своих чад, на Тимку и на них с Машкой, такого Лён за отцом не помнит, но им всем и легчайшего папиного неодобрения за глаза и за уши хватает. Не до потери сна, правда, и ненадолго, только чтобы устыдиться и совесть слегка покормить, ибо до исправления, как правило, дело не доходит. Мама куда чаще на них шумит, но мама гораздо мягче и добрее. Вот и сейчас: - Валера, ну что ты сразу издеваться над нашим бедным крохотным зайчиком… - О! И Машка под мамиными словами мгновенно перевоплощается в несчастного загнанного дрожащего зайчонка, серенького и едва живого, которому впору не уши драть, а усиленно кормить морковкой! – …она просто стеснялась нам об этом сказать. Она исправится. Отец только глянул поверх газеты, и мама сразу погнала всех с кухни, благо для детской ретирады имеется волнующий предлог: - Машенция, так ты отрежешь нитки на Лёниковом рюкзаке?.. Мамины просьбы иногда очень похожи на категорические советы.
- Ладно уж. Заходи, гостем будешь. Садись, давай его сюда. Ого, классный вещмешочек, даже завидно. Вместительный. Зиппера суперские, широкие, шикарно. Через плечо лямку никогда не перебрасывай, за шею не цепляй, это моветон даже для сумок, носи на плече. - Да в теме я. Ты чего, неужто завидно стало, он же мужской? - Разве что, а так бы позавидовала. Лён, ты отцу точно ничего не говорил про мои курсы? - Фигассе! Да я сам не знал, только что услышал! - Мам!.. Мамулечка, заходи к нам. Послушай, мамик… А как папа узнал, что я… - А вы меня не выдадите? - Нет, конечно! - Ни за что!.. Мама с притворным ужасом оглядывается на дверь. Отцовские способности к «дедуктивному методу» - притча во языцех для всей семьи, и в свое время каждый из них, да не по одному разу, предпринимал попытки перенять этот метод, особое упорство Тимка проявлял, но, увы… - Он обратил внимание на некоторые изменения в твоем поведении, а именно: ты гораздо меньше обычного треплешься по телефону с Балашовой и Кошкиной, выкройки перестали менять местоположение на твоем столе, приветствия дому сему утратили громогласность… Ну и еще всякие попутные мелочи… - И все? Мам, а может, он просто пошел на курсы и проверил? - Кто? Отец??? На этот убийственный контраргумент у Машки ответа не нашлось. Зато вновь вспыхнула тема: кто в следующей серии окажется бякой, возмутителем спокойствия? Настоящим мужчинам это неинтересно. Леньке не терпелось заселить вещами новый рюкзак, и он ушел к себе в комнату. Да и в школу скоро бежать… Но минут десять у него еще есть, Машка свистнет ему в час «ч», она пунктуальная. Даже Тимка, отойдя от зеркала, изъявил желание осмотреть рюкзак – «Конечно, Тима, вот он!». Старший брат со знанием дела ощупал обновку, попробовал молнию на ноготь, похвалил и бегом на улицу: ему уже бибикали ребята. А Лён стал перекладывать движимое свое имущество из старой заплечной сумки в новенький черный рюкзачило. Учебники… тетради… ручки с карандашами… Плеер, само собой. А зачем плеер без наушников? Наушники сюда. Вот бы «яблочный» плеер иметь, а не китайский, гигов этак на тридцать, со всеми прошивками, как у Санька!.. И смартфон… чтобы тоже с наворотами, как у мамы!.. А это что? Это – сиреневая хрустящая бумажка – простой десятирублевый лотерейный билет, который он был вынужден взять на сдачу, потому что автобус подходил к остановке, а у киоскерши якобы не было мелочи… Какое сегодня число? Двенадцатое апреля. А когда там розыгрыш… - уже прошел. Можно будет прямо в классе, на информатике, проверить по сети… Мало ли – вдруг ноут!.. Или, хотя бы, трубка… пафосная какая-нибудь… с проплаченным вперед трафиком… да, на год вперед… класса премиум!.. Тогда у него будет две трубки: одна вот эта вот, простенькая, для связи с домом, а другая… «Рина, погоди минутку, мне нужно заглянуть в блог и почту заодно проверить… Хочешь, прикол на твиттере покажу?..» - Ау-у!? Лён! Я ждать не буду, я пошла! - Всё, Мань, иду… только эти найду… - Вон твои наушники, в новом рюкзаке, из кармашка торчат! Коварная Машка дождалась, пока они с братом окажутся подальше от дома, войдут в здание школы, и только тогда напомнила приторно-заботливым голосом: - Книжечку не забыл? - У-й-ё!..
- Поздно уже возвращаться, дома почитаешь, а в школе учиться надо. Спасибо, а то без ее советов он этого не знал! Но Лён не умел долго грустить и огорчаться, он уже прикинул про себя, что и без книги на уроках не соскучится и даже нашелся с ответом: - Ага, особенно девочкам-ботанам! А после школы – на платные курсы кройки и шитья! - Непременно всем расскажу, как ты отбивался от вампиров туалетными заклинаниями. - Машка-а!.. Но сестра уже стремглав мчалась прочь по коридору, к себе в класс, понимая, что лучше, всетаки, не гневить лишний раз своего старшего единоутробного дизиготного брата-близнеца, уж кто-кто, а он точнее всех в мире знает ее слабые места и при случае спуску не даст! В свое время, восемь лет назад, родители, после долгих и жарких споров, нашли консенсус и решили отдать их в разные классы: Лён углубленно учил физику и математику, а Маша французский и латынь. Но в главном они как были, так и остались: близнецы, роднее не бывает! ГЛАВА ПЕРВАЯ Вечность? Пусть подождет, от нее не убудет. Перед Вечностью, перед необъятною, даже континенты, дрейфующие по мантии земной, все равно, что для города Петербурга сухие прошлогодние листья, выдуваемые колючим весенним ветром сквозь облезлую позолоту решеток Летнего сада туда, в Неву, которая к середине апреля так и не успела подготовиться к ледоходу с Ладоги, не очистилась толком; да хотя бы вон там - наискось, на противоположном берегу, за Троицким мостом, на пляже Петропавловской крепости - своего льда еще навалом, ленивого, толстого, грязного, и не растаять ему никак… А листья – что листья? У Санкт-Петербурга достаточно иных дел и забот, гораздо отличных от того, чтобы отдельно запоминать судьбу и облик каждой липовой или дубовой соринки, улетающей безвозвратно в ту половину вечности, которую принято именовать прошлым. Для него и человек – не соринка ли? Александр Сергеевич Пушкин, готовясь писать «Историю Петра», извлек и занес к себе в рабочую тетрадь «мимоходную» архивную запись, датируемую осенью 1705 года: «В П.Б. к Ивану Матвеевичу(?) о изведении воды к фонтанам и чтоб перебить ту речку, которая идет мимо моего двора.» Сей непонятный Пушкину Иван Матвеевич – не кто иной, как Иван Матвеев, он же Иван Матвеевич Угрюмов, первый владыка и распорядитель кусочка болотной петербургской почвы, ныне знаменитого на весь мир Летнего сада, сквозь грязно-бурые, - все в пыли – а когда-то любовно вызолоченные решетки которого, ныне летят наружу серые липовые, дубовые листья, опилки, огрызки, сизые углеводородные туманы смога, заполошные вскрики и скрежеты всякихразных механизмов. Реконструкция, так это называется в официальных документах, но для историков, для горожан, да и для гостей города, сущих в разговорном русском языке, под эту старейшую питерскую традицию придумано другое, намного более поэтическое обозначение: «Седьмая молодость»! Согласно указу Петра Великого, который и поныне имеет силу в питерских пределах, один раз в пятьдесят лет все насаждения Летнего сада, включая деревья, кустарники, клумбовые цветы и травы, напрочь удаляются из земли, с тем, чтобы насадить туда новые… Ладно цветы и травы – они коротко живут и быстро восстанавливаются, немногим медленнее подрастают кустарники, - а вот попробуй липу вырастить из малого саженца!.. Или – паче того – могучий дуб. Странный указ;
иные исследователи доказывали, что непродуман он был, чуть ли не случайным образом написан чиновными людьми под пьяную диктовку Петра, а кто-то пытался рассмотреть в нем дополнительные тактические военные замыслы, нечто вроде маскировки противу коварного шведского или иного какого сикурса вражеского, но подавляющее большинство городских ученых-историков всех поколений твердо стояло на своем: если Петр Великий задумал, если он повелел, если вдова-императрица Екатерина Алексеевна подтвердила волю мужа, да еще и объяснить соизволила – так и быть должно, значит, именно так и нужно, и правильно, и нечего тут попусту дискутировать, иные объяснения искать… Ну, точь-в-точь как дщерь Петрова, развеселая государыня Елизавета Петровна, очень не любившая рассуждать и размышлять над сложностями жизни! В бумагах Петра Великого сохранились копии якобы подлинников двух писем от Петра к Меншикову, вернее обрывков от оных, долгое время лежавших в архиве князя Волконского. Первое послание (оба писаны из Сум в середине января 1709 года): «Мейн бесте фринт. Паки великую имеем нужду в приезде вашем, но не так чтобы ныне, а прежде поход в Ах(тырку?) управя… (Далее следует пропуск, часть текста безвовратно утрачена) … а 60 древ дубовых, что для сада, шведам не достались, однакож оныя купно подсушены до смерти, так шведы зело нам докучили, земли же их мы хотя побрали и фут взяли, да голы стоят по сих… Мешкота сия зело нам в досаду. Для бога прошу, чтобы вы поспешали… (неразборчиво) понеже Кикин нам для иного дела надобен… (Далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена) Второе письмо, написано, вероятно, чуть позднее, дата неизвестна: …(пр)еслушникам же учини жестокий штраф и разорение, да смотрите, чтоб ручныя пилы загодя сюда прислать, да полпива доброго… (далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена) … да берега оные вдоль Малой речки насыпною землею поднять, чтобы вода не портя проходила, гаванец же напротив тог... (Далее следует пропуск, часть текста безвозвратно утрачена) …И чтоб по указцу тому каждые пятьдесят лет землю сию впредь допуста обирать, да сызнова древами усаживать, дубом и еловыми, и иными, фонтанов же, и дорог, и пруда и протчего купно с древами отнюдь не разоряя, кроме как по отдельной надобности…» Долгое время списки этих двух писем хранились в ЦГАДА, почему-то объединенные под номером 2980, но влиятельные историки, специалисты по эпохе Петра, подвергли сомнению аутентичность этих списков подлинникам, бесследно исчезнувшим еще в девятнадцатом веке, и позднее списки двух вышеуказанных писем заменили иным документом, «Дупликатом» письма от Петра Стрешневу. Тем не менее, факт остается фактом: чуднОе повеление Петра, обращенное к потомкам, неоднократно подтверждали своим словом и первый губернатор Санкт-Петербурга Александр Меншиков, и вдова государя Екатерина Алексеевна: каждые пятьдесят лет, начиная с одна тысяча семьсот десятого года, все деревья Летнего сада и все кусты должны выкорчевываться, а взамен им следует приживлять новые саженцы. Для чего, зачем сие было нужно? Вдова-императрица, приближенные императора, «птенцы гнезда Петрова» вспоминали и домысливали всяк поразному, однако и общее разумное было в тех объяснениях: де, мол, государь считал, что деревья, как и люди живут свой срок, рождаясь, старея и умирая, однако век их куда как более долог, нежели у человеков, иной дуб, иная липа живут и сто лет, и двести, и более того. Стало быть, горожанин, в Петербурге родившийся, может всю жизнь свою прожить и не узреть того садовопаркового произведения искусства, что был явлен миру изначально, каким его выстроил Петр, но ежели строго делать по повелению государеву, то почти всякий сможет насладиться
постепенными изменениями в облике Летнего сада, его разнообразной красотой, которая может быть равно присуща и юности, и зрелости. Поразительная, дерзкая и прекрасная петровская мысль: заключить в произведение искусства само Время, сделать его, трепещущее и живое, частью музейной диковины под открытым небом! Так и повелось с тех пор: при Екатерине Первой, при Анне Иоанновне, при Анне Леопольдовне, при Елизавете Петровне – фонтаны Летнего сада, границы и склоны Карпиева пруда, статуи, травы, дорожки, павильоны перестраивались, меняли очертания, ставились и убирались по прихоти власть имеющих, либо по той или иной назревшей необходимости, ибо на сии перемены и новшества не существовало высочайшего запрета, но в одна тысяча семьсот шестидесятом году, весною, почти на исходе своего благополучного царствования, Елизавета Петровна сумела найти в себе память, волю и силы вмешаться в государственные дела, в вечные дрязги между своими царедворцами, напомнив не шутя: пушки пушками, Петр Иванович, академии академиями, Иван Иванович, а воля великого батюшки превыше всего! Уж постарайтесь! И братья Шуваловы постарались от души! Более всех горевал по судьбе вырубленного Летнего сада Петр Третий, император очень деятельный, однако же недалекий и «мимоходный», а вот Екатерине Алексеевне Второй, Великой, сей замечательный указ пришелся по нраву, и она каждый год, на протяжении всего своего царствования, непременно заглядывала в Летний сад, радуясь неспешному преображению дубовых саженцев хилых в прекрасные высокие деревья с пышными кронами… Деревья она не трогала, но зато строения, гроты, дорожки, статуи покоя не знали – стоило лишь государыне уронить свой пытливый взор на тот или иной «кунштюк» и посчитать его неудачным – тут же призывался господин архитектор Фельтен, либо купец-подрядчик Кувакин, и литейных дел мастера, и гранитных дел мастера, дабы исправить, или развить, или украсить, или засыпать напрочь… - Ах, свет мой Григорий Александрович, как жаль, как мне искренне жаль, что не талан влачиться нам с тобою до следующего обновления садового, ибо не попустит Господь пережить нам существующих ныне древ, ибо не по природе будет сие. - Стареющая императрица, до конца жизни сохранив бодрый ум и деятельную властность, была не прочь тайком повздыхать о бренном, однако же никогда не допускала подобной слабости на людях или в переписке, либо в «амуре» с молодыми любовниками, такое для ближайших, для самых верных, для тех и только с теми… вернее, только с тем одним, при ком она охотно готова была оставаться слабою и послушною даже помимо любовных игр… Вот и сейчас: он молча соглашается, помаргивая единым глазом на бледно-розовые сумерки во французском окне, а она, даже не оборачиваясь, чувствует искренность его кивка и плачет, не стесняясь, и так же без стеснения размазывает кружевным платочком румяна и пудру по обвислым щекам. В ту пору никому и в голову не пришло удивиться столь стремительным переменам в наружном и внутреннем облике Летнего сада, ибо весь стольный град Петербург, крохотный в тогдашних его границах, более напоминал вечную строительную площадку на просеках, посреди величественных вод и невзрачных болотистых земель, но уже в эпоху Александра Первого первые робкие недоумения возникли. Санкт-Петербург рос, наливался холодною силой и красотой, стремился жить исключительно по европейским образцам, так что горожане успели накрепко подзабыть азиатские буйства Петровских ассамблей и сам первоначальный облик новой столицы. Даже любимица Петра, античная статуя Венеры переместилась во владения всесильного временщика, светлейшего князя Потемкина, приняв прозвище Таврическая, а просторный Летний сад
превратился в традиционное место для скромных семейных празднеств, где под сенью широколиственных дубрав нашлось время и прогулкам некоего мосье l’Abbé с его малолетним воспитанником, ставшим, годы спустя, главным героем знаменитого пушкинского романа в стихах. И князь Потемкин стал уже историей к этому времени, ибо канула в прошлое блистательная Екатерининская эпоха, уступив место девятнадцатому веку, поровну поделившему свои пристрастия между неистовой романтикой искусства и сухим прозаизмом науки. Надвигалась большая война, исподволь, еще с 1804 года, в день по версте продвигаясь от Марсова поля в Париже к Марсову полю в Санкт-Петербурге, но император Александр Павлович не очень-то боялся войны, ибо, вдохновленный почти бескровным присоединением Абхазии и Финляндии, слабо представлял себе ее будущий размах и возможные последствия, во всяком случае, он ответил отказом на предложение выскочки, новоиспеченного императора Бонапарта, выдать за него замуж великую княгиню Анну Павловну, а сам почти всецело был занят своей новой игрушкой: Государственным советом. Считается, что Алексей Андреевич Аракчеев, копаясь в артиллерийских архивах, нашел и на одном из заседаний совета напомнил императору о полузабытом указе Петра. Сперанский попытался, было, усумниться в целесообразности внезапного разорения пышного Летнего сада, но Александр вежливо покачал бакенбардами из стороны в сторону – и дело оказалось решено в сторону изначального обычая. Однако сим высочайшим решением и последовавшей вскоре вслед за этим войною, была, увы, оборвана другая питерская традиция, рожденная еще в середине предыдущего столетия! Каждый год, в Духов день, состоятельные горожане из так называемого «третьего сословия», устраивали в Летнем саду нечто вроде ярмарки невест: съезжались со всего Петербурга в сопровождении жен и, самое главное, дочерей на выданье: смущенных, юных, спелых, наряженных в свои самые праздничные наряды! И там они «просто прогуливались» по песчаным дорожкам и аллеям!.. Надо ли говорить, сколько будущих женихов и мужей из всех слоев общества, включая дворянское, беспечно и пока еще свободно слетались к этому коварному цветнику, дабы праздно, без далеких намерений, полюбопытствовать, полюбоваться, повеселиться, обжигая дерзкими взорами одну трепещущую от сладостного ужаса красавицу, затем другую – «…а эта, черноглазая, гляньте-ка, посмелее будет, ах, как хороша, плутовка!..» Да, ничто не вечно под луною, но все же то был дивный обычай. - Вашему Величеству было благоугодно даровать саду сему вторую молодость! - Тогда уж третью, - меланхолично возразил император, улыбнувшись, впрочем, невинной шутке своего царедворца… - По бумагам – именно что третья получается. История не сохранила достоверно имени человека, невольно давшему окончательное название знаменитой питерской традиции, чуть ли не в каждом пересказе этого анекдота выдвигались разные фигуры, но если прислушиваться к историкам, то наиболее осведомленные специалисты считали, что это был все тот же Аракчеев. Да вот только в либерально настроенных кругах общества тех лет и позднее, подобное предположение насчет «всей России притеснителя» не приветствовалось и всячески опровергалось, если не аргументами, то пламенной страстностью в суждениях! Эх, если бы Жуковский этакую прелесть выдумал, или, на худой конец, Михаил Михайлович Сперанский… Именно в процессе третьего «омоложения» расширились, в сравнении с привычным ельником и дубом, посадки липовых деревьев, что пришлось весьма по вкусу горожанам и пчелам… За год до окончательного падения крепостного права на Святой Руси, пришел черед Летнему саду испытать четвертую молодость, и здесь все получилось гладко, ибо государственным мужам недосуг оказалось вникать во все детали Петровского указа, гораздо больше времени и сил заняли
у них междусобойные трения и борения, постоянно сотрясавшие так называемый «Главный комитет о помещичьих крестьянах, выходящих их крепостной зависимости». Министр финансов Княжевич, однажды отвлеченный императором Александром Вторым (Освободителем) на данный садово-парковый пустяк, только досадливо махнул своим чиновникам дряблою десницею – и тотчас же был сформирован дополнительный бюджет министерству Императорского Двора, выделены средства, назначены люди… «Липы, сосны… Ну, ёлки, пусть ёлки. Сколько тысяч?.. И дубы… Да хоть кипарисы, мне все равно, мне надобно финские деньги утвердить, господа, откупа окончательно придушить, по земельным выкупным наделам определяться… Забот невпроворот. Владимир Фёдорович, дорогой мой, ну в самом-то деле, ужели вы, совместно с уважаемым Павлом Николаевичем, своими силами не в силах составить и рассчитать необходимое, в рамках подписанного мною и самим государем одобренного бюджета? Никогда в это не поверю!» И пришел двадцатый век, и грянула революция пятого года, маленькая, скоротечная, неопытная, полная студенческой романтики… Пролилась кровь, но ее было ничтожно мало, если сравнивать с теми нескончаемыми потоками, что хлынули из ран, отворенных в плоти подгнивающего государства российского Первой мировой войной и октябрьским переворотом. А тогда, в 1910 году, в счастливом и благополучном промежутке между двумя войнами и двумя революциями, о первом кровопускании, заслоненном событиями позорной русско-японской войны, почти забыли, и никто не чуял грядущего апокалипсиса, никто не догадывался, что он уже на пороге, в том числе и царский фотограф Прокудин-Горский, сделавший словно бы на прощание, на вечную память, сам об этом не подозревая, тысячи и тысячи полноцветных фотографических снимков огромной страны, державы, империи, надолго, почти на столетие погружающейся в черно-белую трясину липких коммунистических идей… Почему черно-белых? - спросите вы, - красных же? Нет. Ни в чем не повинный красный цвет по всему его спектру, от ровного ярко-алого, до сгустков черно-багрового, - никакого отношения к большевистским идеям не имел, но только к результатам их упорного труда… Владимир Борисович Фредерикс, последний министр Императорского Двора, в государственные дела никогда не лез, но свои права и обязанности знал туго: вовремя и четко доложил своему повелителю о ситуации с Летним садом: дескать, пора, государь! В ответ на робкую попытку императора увильнуть от принятия неожиданного решения (бюджет Двора был весьма велик, но не безразмерен, и теперь, вот, приходилось выбирать между срочным пожертвованием на пользу N-ской обители и финансированием сугубо светских работ в Летнем саду), барон Фредерикс откашлялся по-стариковски, почтительно взмахнул сивыми усами и взялся настаивать на своем, вернее, на безусловном исполнении воли Петра Великого, и это было настолько не характерно для царедворца, знаменитого именно преданностью своей, послушанием и полным отсутствием инициатив, что царь сдался без дальнейшего сопротивления, даже не заглянув в раскрытый перед ним бювар, где, против обыкновения, весьма к лени располагающего, кроме промокательной бумаги и конвертов лежали в заранее подготовленном порядке чтения чертежи с рукописями. А сдавшись - укрепился в новом решении, да так непоколебимо и твердо, что сама Александра Федоровна, имевшая на своего супруга почти неограниченное влияние, не посмела ему возражать, единственно, за обедом позволила себе переспросить у барона Фредерикса насчет судьбы часовни, встроенной в решетку Летнего сада, и еще о природе «весьма причудливого прозвища» (Собственные слова императрицы. - Прим. авт.) данной традиции. - Так точно, Ваше Величество! В народе сие именуется «пятая молодость». Именно в народе! Причем, речь идет всего лишь о зеленях… о зеленых насаждениях, деревьях, кустарниках…. Постройки же, планировка, ограды, скульптуры, прочее подобное – все это Петр Алексеевич
оставил на добрую волю своих царственных потомков, в данном случае на усмотрение Ваших Величеств… Да, с соблюдением петровских указов все было относительно просто в эпоху трехсотлетнего правления дома Романовых, но совсем иное дело – советская власть с новыми коммунистическими порядками, идеологическими догмами и революционными традициями! И хотя Иван Васильевич Спиридонов, будучи первым секретарем Ленинградского обкома партии, имел к советской власти, как к таковой, отношение косвенное, однако, именно он управлял социалистическими городом и областью в конце пятидесятых, начале шестидесятых, именно он личным примером вдохновлял широкие массы простых ленинградцев на трудовые свершения. В древней Спарте про такого государственного мужа бы сказали исчерпывающе коротко: «умен, смирен и ленив». И это была бы чистейшая правда! Тем не менее, вопреки всем вышеперечисленным качествам, Иван Васильевич, мучимый питерским патриотизмом и тщеславием охранителя художественных ценностей, набрался безрассудства, обратился к Хрущеву с челобитной по поводу «очередной внеплановой реконструкции Летнего сада». - Какая еще, к бесу, реконструкция! – энергично возопил Никита Сергеевич, лично прочитав несколько строчек легшего к нему на стол документа (разгромное заключение аппарата Совмина поверх служебной записки ленинградского руководителя). Он любил делать несколько дел одновременно и, при этом громогласно, вот и сейчас, отвлекшись на минуту от кубиноамериканских проблем, сунулся, шевеля губами, в одну из папок. Чтение давалось товарищу Хрущеву нелегко; работая с документами, он очень редко выходил за пределы первой страницы, более полагаясь на многолетнюю закалку управленца, врожденную пролетарскую идейность и большевистскую проницательность фронтовика. Об этом важном обстоятельстве хорошо знали все опытные аппаратчики высокого уровня. - Тут сплошное разорение, а не эта… реконструкция. Как это понимать – очередная внеплановая??? Это форменное хулиганство над здравым смыслом! Мы, понимаешь, партия, или мы, понимаешь, царский двор? Как разбазаривать народные деньги, да на совещаниях храпеть – так тут мы все молодцы, а как работать… Деревья, видите ли, понадобилось выдергивать! – Хрущев раздраженно пошелестел второй страницей… - Шестая, понимаешь, молодость! Что за… Трояновский, а ты что на это скажешь? – Хрущев перелистнул еще одну страницу, вдруг захохотал хрипловатым полубаритоном и, перебивая сам себя, пристукнул большими, но отнюдь не шахтерскими кулачищами по золотому тиснению соседней кожаной папки, навалился на край столешницы мясистой грудью. – А-ха-ха! А ведь смешно, а? А ведь здорово сказано – шестая молодость! А, Трояновский? Помощник Хрущева не имел своего мнения по данному вопросу, хотя бы потому, что занимался сугубо международными делами, у него и без ленинградских деревьев работы – взасос, но Никита Сергеевич смотрит именно на него, а взор этих маленьких кабаньих глазок цепок, и живет совершенно отдельно от широкой редкозубой улыбки. Смотрит и ждет реакцию… чисто поленински… с прищуром. На лояльность испытывает. Да только советские чиновники, тем более дипломаты кремлевской школы, тоже были отнюдь не лыком шиты: Олег Александрович непринужденно приподнял брови и уголки губ, слегка выпустил из под рукавов пиджака пальцы недлинных рук, до этого опущенных вдоль туловища чуть ли не по стойке смирно, и так по-цыгански ловко передернул плечами, что сам товарищ Сталин, будь он жив, не заподозрил бы в этом жесте ни малейшего несогласия с высочайшим мнением, куда бы оно ни качнулось в ближайший миг! - Вот и я то же самое говорю: поспешили в выводах! Здесь народный обычай наблюдается, а совсем не царский! Правильно я говорю? А тут и съезд не за горами, и вообще Ленинград город-
герой... Надо, надо будет фонды выделить под такое дело. А где, кстати, мой боярин?.. Здесь?.. Пусть зайдет. Вот что, Григорий (Григорий Шуйский, помощник Хрущева, по высочайшему прозвищу – «боярин» – прим. автора), ты это… чтобы к завтрему Спиридонов был здесь, гденибудь к обеду, пусть он мне лично пояснит, что к чему, чтобы не по бумажке… Похоже, Иван Васильевич Спиридонов все доложил как надо, поскольку больше никто из высокопоставленных москвичей не осмелился чинить препятствий поддержанию одной из старейших питерских традиций. А через год, в разгар белых ночей, незадолго до XXII съезда партии, Никита Сергеевич сам нагрянул в Ленинград, «поруководить на местах», завернул и в Летний сад. Раскритиковал, конечно, в пух и в прах, всё и всех, от архитекторов и садовников до самого Спиридонова, но остался явно доволен, никого не карал, даже разрыхлил собственноручно землю возле пары дубовых саженцев – показал высоким индонезийским гостям и местному партхозактиву как правильно это делать. И вот пришло время седьмой молодости. Летний сад закрыли для посетителей еще загодя, мгновенно превратив уютный прогулочный заповедник в тусклую строительную площадку, обширную и, на первый взгляд, хаотично устроенную. Знаменитые скульптуры Летнего сада были укрыты от повреждений, строительных и природных, но не как обычно в зимнее время, не в прозрачные плексигласовые колпаки, а, по прямому указанию директора Русского музея Гусева, просто заключены, предварительно укутанные специальными покрывалами, в глухие деревянные ящики, так называемые «футляры». И в футлярах же перевезены подальше от строительных страстей. Эти футляры также принадлежали Истории, поскольку спроектированы были очень давно, едва ли не в Екатерининские времена, архитектором Василием Демут-Малиновским, и внешне более всего напоминали вытянутые высоко вверх мусорные короба. В начале нового двадцать первого века, еще при губернаторе Яковлеве, появился у Летнего сада спонсор, однофамилец… а по слухам – родной брат грозного и таинственного главы ФСБ Николая Патрушева! Как бы то ни было, в течение нескольких лет, тщаниями господина Патрушева Виктора Платоновича, все скульптуры и бюсты Летнего сада получили обновленные укрытия: легкие, прозрачные и прочные колпаки, по-прежнему именуемые в официальных музейных документах футлярами. Однако, в дополнение новым прозрачным, теми же благотворителями выстроены были и футляры прежнего образца, деревянные, очень высокого качества и прочности, на шурупах (отнюдь не на гвоздях!), по старинным чертежам! Теперь, в седьмую молодость, и они пригодились, ибо предусмотрительный Владимир Александрович Гусев не понаслышке знал, что такое российская стройка и места временного хранения, и то, как часто вытекают происшествия из неосторожности! Но деревья валить и корчевать все еще медлили: нынешний губернатор Матвиенко Валентина Ивановна придумала неплохую и тонкую, как ей показалось, идею: заручиться на предстоящее поддержкой Кремля и Белого дома. Конечно же, Валентина Ивановна, как это и положено чиновнику ее уровня и стажа, немножечко схитрила в интересах родного города: полномочий для самостоятельных решений ей вполне хватало, нашлись бы на святое дело и деньги в городской казне, пусть даже изрядно выпотрошенной последствиями пресловутого мирового финансового кризиса, но… И Медведев, и Путин – питерские, оба патриоты своей «малой родины», грех было бы не нажать на патриотические чувства дуумвирата… с пользою для местного бюджета… Если все подать грамотно и вовремя, то федеральные вливания могут воспоследовать уже в этом финансовом году. При любых сугубо деловых раскладах, даже в сфере международных государственных отношений, не говоря уже о городском благоустрйстве, женщинам у мужчин легче просить и проще выпрашивать, тем более у нас в России, где, в отличие от старой Европы,
сплошь изъеденной метастазами политкорректности, феминизма и социал-демократии, идеалы Домостроя все еще находят благодарный отклик в сердцах у большинства мужчин и женщин. Главное в просительском деле - вовремя подвести разговор к нужной теме, и лучше бы не на докладе в Кремле или Белом доме, ибо персоны, принимающие решения, конечно же далеко глядят, да слишком уж высоко сидят, но именно здесь, а Питере подгадать, среди «домашних стен»: тогда масштабы многочисленнейших и равно важных насущных государственных потребностей для этих персон будут выглядеть в нужной Петербургу пропорции. Так оно и вышло: Владимир Владимирович пожелал участвовать в церемонии спуска на воду танкера «Кирилл Лавров», долго стоял на морозе бок о бок с Алисой Фрейндлих, произносил короткие речи, а потом, по обыкновению верховной российской власти, посещающей родную глубинку, раздавал праздничных слонов наиболее пробивным и нуждающимся. Все импровизации были заранее подготовлены в недрах аппарата Белого дома и до рубля отшлифованы, поэтому Валентина Ивановна была приятно изумлена, однако же и несколько смущена проницательностью своего кремлевского начальства: она даже покраснела, когда Путин, выслушав вдохновенную речь своего губернатора в защиту святых питерских традиций, открыл лежащую перед ним папку и, со своей характерной ухмылочкой, попросил Валентину Ивановну ознакомиться с уже подготовленным на (федеральном уровне) проектом решения по «совместному финансированию реконструкции Летнего сада». По заведенному издавна обычаю, в Смольном был оборудован специальный комплекс из нескольких помещений – именно для работы Московского Первого Лица, во время пребывания того в Питере, однако на этот раз Путин пожелал обсуждать и совещаться по данному вопросу в губернаторском кабинете, может быть, потому, что уже (или еще) некорректно было проявлять себя первым, а может и потому, что дежурное «необжитое» помещение совершенно не обладало тем специфическим кабинетно-канцелярским уютом, который ценят, которым очень дорожат высокопоставленные трудяги-чиновники, большую часть своей жизни проводящие именно там, среди бесконечных бумаг, телефонных звонков, заседаний, рабочих чаепитий, докладов, разносов… Совещания с главой государства, президентом Путиным, бывали весьма разнообразны как по тематике, так и по накалу страстей, но уже в начале третьего тысячелетия получили у губернаторского, сенатского, миллиардерского и служилого министерского люда прочное обобщающее название: «Рука на горле». Президент он сегодня, или Председатель совета министров – хватка та же, вся разница в ощущениях: иногда эта рука становилась ледяной, иногда прохладной, так сказать «рабочей», иногда не понять (это самое тревожное для карьеры горлообладателя!), в данном случае – явно теплой, умеренно теплой. Нынешнее совещание, вернее, первая его половина, получилось предельно узким по составу участников: так ни разу и не понадобившиеся безмолвные референты, сидящие поодаль, вдоль «глухой» стены, а кроме них Сам и Матвиенко; зато стол в губернаторском кабинете был достаточно широк, чтобы уместились на нем и папки, и самовар, и чайные принадлежности. Перемены портрета в губернаторском кабинете Владимир Владимирович – безусловно тактичнейший человек на свете, однако, по отзывам современников, весьма ехидный - опять не заметил, в который уже раз, но именно этому никто из лиц, давно знающих премьера, нисколько не удивился. Любая реплика, любое вслух сказанное замечание, могут не то чтобы выдать мысли премьера, его истинное отношение к «властному» статус-кво, но обязательно послужат поводом для всяческих домыслов, интриг, нашептываний… А интриги Владимир Владимирович Путин предельно не любил, без пощады выпалывал интриганов вокруг себя, но разбирался в данном вопросе не хуже чем в дзюдо, по
самому высшему профессиональному разряду. Не любил он также кадрового мельтешения в своей команде, предпочитая надежные долгосрочные служебные отношения, хотя мог запросто, в один миг - внешне без малейших сомнений - принимать резкие «организационные выводы», если, как это ему представлялось, того требовали интересы дела. Тем не менее, в основе своей, на протяжении всего нелегкого и извилистого карьерного движения, Путина окружали «проверенные временем кадры», вплоть до соратников из далекого ленсоветовского и комитетского прошлого. Но и они – в подавляющем большинстве своем люди разумные и осторожные – не могли, хотя бы в мыслях, даже наедине с собой, сказать, что знают коллегу хорошо. Давно – да, хорошо – о-о-у, н-е-е-ет!.. В свое время один из старейших преподавателей комитетовской разведшколы (Местная, питерская, № 401, среди курсантов и выпускников известная под прозвищем «Ух ты, ох ты!»), доверительно пробормотал невзрачному двадцатрехлетнему новобранцу, только что уверенно сдавшему довольно непростой зачет: «Тебе бы, малый, с твоей головой и выдержкой, не у ваших первоуправленцев штаны протирать, а к нам в Новосибирск ехать, по-настоящему учиться, на контрразведчика. А здесь тебе не по росту, нет, так и просидишь всю жизнь где-нибудь… у тебя, как я понимаю, блата наверху не имеется?.. Вот, так и проспишь всю жизнь резидентом-романтиком где-нибудь в Болгарии, а то и в Монголии. Понимаю, не тебе решать, что там и как… да и не мне, однако, задумайся.» Всю мудрость стариковских слов юный Владимир Путин прочувствовал только спустя много лет, но запомнил их сразу и долго над ними размышлял… - Полагаю, э, достаточно будет? Больше… э… все равно не дадим, уважаемая Валентина Ивановна, ни у меня не просите, ни у президента, мы с ним все согласовали и заранее условились: это наш совместный подарок, так сказать, северной столице от… э… от белокаменной. На меня Кудрин и без Летнего сада таким волком смотрит в последнее время – аж мороз по коже! Но здесь даже он против нас с Дмитрием Анатольевичем не устоял, выделил деньги. Вам, местному бюджету, тоже придется раскошелиться, будем, так сказать, в складчину действовать. И я потом лично все проверю… э… согласно поручению президента: и соблюдение традиций, и расходование средств, и ход реконструкции. Теперь на серьезные темы: что тут у нас опять со строительством, жилищным и дорожным?.. * * * Судьба - она такая: кому-то крест, кому-то квест. В этот день Ленька Меншиков, Лён, самым наглым образом «сдернул» с двух последних уроков: «рашика» и сдвоенного «англича», иначе говоря – самовольно пропустил уроки по русскому и, соответственно, контрольную по английскому языку. С английским можно считать, что все в порядке, язык он учит усердно, и, скорее всего, успешно отмажется от наездов и санкций, англичанка у них молодая и добрая, он у нее в любимчиках, но вот если бы остался на контрольную именно сегодня – максимум трояк, на большее он пока не знает. Потом, правда, придется оставаться после уроков и писать одному, пока она там тетради проверяет, но зато он подготовиться успеет как следует, чтобы четко на пять баллов! А вот с русским сложнее: Элеонора Семеновна и виду не подаст, что рассердилась на прогул, но все равно припомнит и непременно вкатит ему двойку, вызовет к доске и найдет повод, и тогда будущая пятерка в четверти станет весьма проблематичным делом… Да плевать на четверку! Когда ТАКОЕ ПРОИЗОШЛО! Ура! А может, еще и не произошло… не дай бог!.. может, он ошибся, или в «динамо» попал… Отец всегда говорит в таких случаях… вернее, в подобных случаях: «не спеши, не маши по воздуху языком и руками, дыши ровно, смотри прямо». Так ведь он и смотрит, и не машет, но трудно удержаться от того, чтобы идти по тротуару, не выплясывая
рэйв или хотя бы твист… Лён попробовал поделиться чудесной новостью с Машкой, уж с нею-то можно, да вот досада: они там всем классом, во главе с училкой, в Петергоф умчались, «изучать архитектуру дворца», угу, много они там наизучают… Обсуждать же такое по трубке, да еще при Машкином темпераменте – неоправданная глупость. Можно было бы Тимке позвонить и встретиться, рассказать, но это, во-первых, не солидно, а во-вторых, крутой старший брат сам наложит лапу на руль событий, сам начнет всем командовать, все проверять и все распределять… Он ему лучше вечером все выложит, а пока без него. Ноги, хотя и не скакали в хип-хопе, но довольно резво несли очумевшего Лёна куда-то вдаль… это что?.. памятник «Стерегущему»… ага… это он уже по Александровскому парку… на Петропавловку выдвинулся. Нет! На территории Петропавловки опасно, потому что можно легко нарваться на школьных «преподов»: директор их гимназии имеет связи с руководством музейного комплекса, подписал с ними какое-то шефское соглашение, и с тех пор учителя там едва ли не ежедневно проходят уроки, экскурсии… Лён миновал Иоаннов мост, сделал ручкой направо – поздоровался с силуминовым зайцем, налево - отдал честь бравому бронзовому домовомугородовому, и двинулся к Троицкому мосту, дабы перейти на ту сторону Невы, потому что… да потому что все равно куда идти, мамочкинс будет его ждать к обеду не раньше, чем через два часа. Высоко распахнуто небо над Петербургом, катится по нему, ныряя в скромные светлые облака, веселое весеннее солнышко, а город, вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, прихмурился, недовольный тем, что выглядит на свету отнюдь не по-щегольски: весь в грязевых пятнах, отвратительных желтых потеках… Очень уж долгая и снежная была зима в Петербурге, настоящая русская, морозная, пусть и без чудовищных сибирских холодов, но и без оттепелей. А если оттепелей нет, то и Нева стоит на месте, и грязь никуда не уходит, кроме как под очередное снежное покрывало… Слой за слоем, бурое на белое… Таких сверхщедрых снегопадов, как в прошедшую зиму, город не помнил ни в этом, ни в прошлом веке, то есть, мегатоннам грязи было куда прятаться! Из центра города все это изобилие дерьма и снега увозили на так называемые «временные снегоприемники», сиречь городские пустыри, или бесцеремонно сбрасывали в городские реки и каналы, и теперь, когда снегу вздумалось таять, вся эта смердящая органика и неорганика поперла наружу, поближе к свету, к солнышку, к людям… Апрельскому теплу надобны дожди, да не те родные-занудные, семенящие мелко неделями напролет, а настоящие короткие, но мощные и упругие ливни, чтобы Питеру ими дочиста умыться! А там и муниципальные службы ненавязчиво подоспеют, с дорожными поливалками, с дворниками, с так называемыми субботниками… Лён в сотый, наверное, раз удивился вспомнившемуся слову «субботник», опять дал себе клятву спросить у родителей – что оно означает, или означало когдато, и тут же забыл о нем, как всегда. Летний сад оказался закрыт, оттуда, из-за строительных будок и занавесей, разлетались во все стороны противные громкие шумы и звуки: надрывный вой от работающих механизмов, какие-то гулкие бу-бух, от которых асфальт дрожит… Это подпиленные деревья падают. А-а, точно, реконструкция, «Седьмая молодость», недавно по телевизору специальная передача была. Делать нечего, Лён перенаправил стопы в сторону Марсова поля, и там неожиданно встретил человека, очень хорошего знакомого, папиного приятеля… Ну, это как раз ничего, дядя Лук не заложит, он таким пустякам значения не придает, да и вряд ли помнит, что есть на свете школьное расписание со всякими там строгостями, он вообще слегка не от мира сего, поэтому не врубится в тонкости школьных преступлений. - Здрасссте, дядя Лук!
- А Лёня, здорово, дружище! Никак, уроки мотаешь? – Лук привстал – его вдруг неслышно ударило ветром со спины, длиннющие пряди пегих волос занавесили глаза и лицо до самого подбородка, - и почти наугад протянул для пожатия ладонь. Леньке еще с детского сада нравилось, что дядя Лук, единственный из всех знакомых взрослых, здоровается при встрече за руку, словно равный с равным. Рукопожатие получилось неловкое, через лужицу, подковкой опоясывающую сдвоенную скамейку, где дядя Лук праздно расположился, видимо для созерцания работ, идущих в Летнем саду. Конечно, хорошо вот так целыми днями зырить на всякую фигню, когда в школу и на работу не надо спозаранок бежать! - Ды… это… угу. Вроде того. - Расческа есть? - У`у, нет. - И я дома забыл. Небось, русишем пожертвовал в пользу свободы? Уроком русского языка? - А… а как вы догадались!? - По счастливому выражению лица. Напрасно, будущий царь Леонид. Я вот тоже так пропускал занятия в школе и докатился до положения писателя, которому корректоры запятыми в нос тычут. Обходи водную преграду, присаживайся, потреплем судьбы мира. Или торопишься? - Нет, не тороплюсь… - Лён бравым прыжком преодолел неширокую лужу, уселся рядом, предварительно обтрогав ладонью бело-эмалевую поверхность. Скамейка была суха, на диво чиста, может, дядя Лук нарочно ее такую выбирал, типа, ему все равно куда смотреть, лишь бы не на грязном сидеть?.. Дядя Лук молчал, видимо размышляя о странностях молодой травы, которая не желает расти ровно, а зелеными неровными пятнами расползается по лужайкам… Либо еще о какой-нибудь подобной ерунде, абсолютно никому, кроме самих писателей, неинтересной. Лёну стало неловко: ну что это такое, встретились люди, хорошие знакомые, - и вдруг в молчанку играют. Или того хуже: сейчас как начнет опять про школу выспрашивать! Нет, лучше он первым… - А вы что здесь делаете, дядя Лук? Созерца… в смысле, ну, предаетесь созерцанию, да? В стиле дзен? - Не-а. Скорее, предаюсь тягостным бытовым размышлениям. Понимаешь, понадобилось мне для моих скромных писательских нужд ворваться в Летний сад, поближе к памятнику дедушке Крылову, и совсем из головы вон, что закрыты наши славные, наши древние городские бронхи! И в этом году закупорены, и в будущем. Вон, видишь, какой дубовый сенокос идет? Седьмая молодость называется. Впрочем, почки на деревах едва набухли, кислороду нам с тобою все равно не дают, можно попробовать жить и без них. - Да, я знаю, передача была по Пятому каналу насчет реконструкции. Прикольно. - Да уж… прикольнее не бывает… Ну и деляги они, кстати говоря, ну и выжиги! Ох, хитры! Что?.. Извини, Лён, это я не про Летний сад, это прерванные твоим приходом философскобытовые размышления - по какому-то удивительному совпадению – тоже про Пятый канал и «ихний» сайт… Стой! Раздался грохот, намного более сильный, нежели удар о землю очередного спиленного дерева: пушка на равелине Петропавловской крепости обозначила полдень, и Лён с Луком одновременно выдернули из карманов телефонные трубки – сверить часы. - У-у, опять мои на минуту убежали, вот вам и хваленая «сонька»! - А у меня секунда в секунду, - похвастался Лён, и даже не покраснел, потому что привык врать по мелочам в спорах с учителями и одноклассниками.
- А у меня, видишь, торопятся, одна и другая (Лук зачем-то держал при себе две трубки от разных производителей, с номерами от разных провайдеров. – Прим. авт.) И опять наступило молчание, однако на это раз нарушил его Лук. - Не бывал на пляже в полдень, под самой пушкой? Ни разу??? Ну, что же ты, Лён??? Это незабываемые ощущения, рекомендую. Как ни готовься – непременно вздрогнешь. Вот для чего не стыдно школу пропустить!.. И рядом же дополнительное чудо: прямо перед равелином дерево растет, по всем вторичным половым признакам липа, а в кроне той липы, буквально метрах в пятнадцати от жерла сигнальной пушки, вороны гнездо себе свили и там живут! Наверное, это порода глухих от рождения ворон, вот что я думаю. Или они прошли очень суровую школу жизни. Лён вежливо кивал, но, при слове школа, поторопился перехватить инициативу, продолжить расспросы. - А что Пятый канал, дядя Лук? Почему они приколисты? В смысле, в чем они прикололись? - Слово «прикол», дружище Лён, это слово сорняк, не злоупотребляй им в обыденных разговорах. Отвечаю, хотя и не чувствую искреннего интереса в твоем вопросе. Короче говоря, задолжал мне один главный редактор три тысячи рублей… Невелики деньги, но иногда и без них хоть волком вой… Вернее, началось так: в недалеком прошлом сделали они, они – это не редактор, а другие, как раз Пятый канал, одну передачу… Ну, там, на одну мелкую тему: о попытках КГБ СССР поставить под свой контроль так называемую итальянскую мафию. - Фигга се! Круто! - Увы, повторю: не стоило бы тебе пропускать уроки русского языка… Твои «фигаси» с «крутами» столь же типичные слова-сорняки, уважаемый Лён, этак недолго и до плебейского «олбанского» докатиться, а ведь мы с тобою патриции от культуры, исполины духа, не так ли? Между прочим, сочинил я днями филологическое эссе… предельно короткое, состоящее из одного названия… как раз по нашей теме. Но вряд ли ты его прочтешь и захочешь понять… Впрочем: «Колпак и погремушки олбанского языка»! Что скажешь? - Круто, – как можно вежливее согласился Лён. - Угу. Я так и думал. Ну, посмотрел я передачу, посмотрел комментарии на одном из форумов, прочитал одну статью, что мне сосватал тот неплатежеспособный главред… А тогда я еще не знал, что он окажется неплатежеспособным… в Монголию, видите ли, его сослали… Короче говоря, грибок за грибком, ягодка за ягодкой – вышел я на одного типчика, старого пня восьмидесяти четырех лет от роду, с которым мы довольно резко не сошлись во мнениях. Видеть в живую я его не видел, зато слышал в диктофонной записи, а потом уже и по телефону, и в электронной переписке общались изрядно… В результате такого вот заочного взаимодействия мы с ним друг друга невзлюбили. Этакий, знаешь, прыткий и грозный старец!.. Припугнул меня… костылем. Лён расхохотался. - А у нас в соседнем дворе, через Матвеевский скверик напротив перейти, тоже такой хрыч живет! Всем встречным замечания делает, на всех подряд бухтит… - Вот и здесь подобный достался. Кстати! Я ведь только что мысленно сочинял текст электронного послания твоей маме для твоего папы, ибо… Мне бы срочно… ну, не так чтобы срочно, а все-таки желательно с твоим батей повидаться в обозримом будущем. Передашь ему? Так и так, мол, дядя Лук в гости напрашивается? Именно в гости. Я девятнадцатого в Париж улетаю на недельку, если Эйяфья…тлайокудль позволит, и не худо бы нам до Парижа пересечься. - Кто, простите, позволит? - Гм… Эйя… Вулкан такой, ты что, не слыхал о нем и о его роли в туристском бизнесе? - Нет.
- Счастливый. Короче говоря, в гости хочу. - Сегодня же передам, он вам перезвонит. Ну, то есть, мама перезвонит. - Как у них, все нормально? - Все хорошо. Лук, страдальчески скривившись, слегка раздернул обеими руками воротник серого пальто, повел короткой шеей вправо – хрустнуло, влево – опять хрустнуло, еще раз вправо… тишина. И вдруг быстрым хищным взглядом в упор поймал Лёнькин взгляд. - А у тебя? На двоечника ты не похож, пивом и анашой не пахнешь, следов помады на щеках не наблюдается, казино давно закрыты – что с тобою, Лёня? Могу чем-нибудь помочь? Вот и отец так же умеет заставать врасплох: сначала, типа, такой необязательный треп, типа все расслабились, а сам, не подавая виду, наблюдает, что к чему, а потом – хоба! Как давеча с Машкой, с ее курсами кройки и шитья! Вообще говоря, дядя Лук свой человек, может, рассказать ему о лотерее? Нет, пожалуй, не стоит. Лён энергично помотал головой. - Нет, сам справлюсь… Короче, миллион я выиграл! - Надеюсь, в буру? - Чего? Как вы сказали? - Это ты сказал, что выиграл миллион. Вот я и спросил, уточняя тему: во что выиграл, чего миллион? Белорусских рублей миллион – это одно, если миллион евро – несколько иное. Лёнька торопливо расстегнул молнию на кармашке рюкзака, нашарил рукой… - Вот. В лотерею, миллион рублей. Если бы в евро, так тогда ващще!.. Лук взял в пальцы обеих рук сиреневую бумажку, вприщур посмотрел ее на свет. Как раз в этот миг плотное стадо косматых облачков качнулось в сторону и на земле опять стало солнечно. Лёна с головы до ног окатило холодным ужасом: сам, по своей воле отдал единственное документальное подтверждение, что миллион принадлежит ему, Лёну. Сам… только что… в чужие руки… Никому потом ничего не докажешь, та продавщица из киоска вообще ничего не вспомнит! Надо вырвать бумажку и делать ноги, поближе к людям… Лён с большим трудом преодолел приступ паники, а ноги все равно предательски дрожали, а рука сама робко тянулась, чтобы взять, чтобы попытаться вернуть… жалко, что сразу родителям не признался… К счастью, Лук не заметил кипения всех этих страстей и сомнений, только ухмыльнулся чему-то. - На, держи свой пропуск в рай, перехватывай аккуратно. Плотнее пальцами бери и не спеши, а то как раз ветром нежданным златозвонным в Лебяжью канавку унесет навеки! Молнию на кармашке застегни. Лучше застегни, до конца. Я поначалу, грешным делом, заподозрил с твоих слов, что имеет место быть обыкновенная псевдолотерейная «разводка», но – нет, как ни странно! Муниципальные лотерейщики выпустили законную бумагу, я об этом выпуске читал и слышал, сам по себе листик очень похож на подлинный, с водяными знаками и тэ дэ, явно, что не из под принтера. Единственное, что цифры я не сверял. В отличие от тебя, надеюсь? Точно не ошибся? И серия, и номер?.. - И серия, и номер – всё настоящее, дядя Лук, все совпадает! Вы уж меня вааще за какого-то киргудуя держите! Короче, после алджебры, на перемене, смотрю – газета валяется, я газет не читаю, но там лотерейная таблица. Короче, я смотрю – таблица та, что надо. Ну, я сразу газету в руки, сверять. Сначала серию сверил – смотрю: есть серия, совпала! И меня такое сразу предчувствие охватило! - Погоди, вновь перебью. Во-первых, давай говорить вполголоса. Во-вторых, никогда не верь предчувствиям, Лён, они – суть глупейшие и вреднейшие суеверия. Ты же у нас гибрид физика и
математика, иначе говоря, интеллектуальный сгусток вселенной в облике человеческом! А тут – предчувствия… Это, брат, еще смешнее, чем вечный двигатель первого рода. - Угу, смешно! А у меня как раз все сбылось! Короче, у меня аж голова закружилась, когда я в первый раз тот номер увидел! Я кусок той газеты вырвал и потом два урока все смотрел и сверял, поверить боялся!.. - А где тот кусок, дай-ка глянуть? И говори еще тише. Лён покраснел и сокрушенно развел руками. - Потерял где-то. Но я клянусь, что там все точно! Я абсолютно уверен! - Абсолютная уверенность - это глина, из которой несведущие люди лепят благие намерения. Впрочем, нет у меня причин сомневаться в твоей наблюдательности, дружище Лён. - И даже не миллион, а миллион сто сорок девять тысяч с копейками! А почему такая странная сумма, дядя Лук, вы случайно не знаете? - А вот я, бедолага, никогда в жизни миллиона не выигрывал! – с горьким вздохом признался Лук, провожая взглядом спину какой-то молодой мамочки с коляской, но та была полностью поглощена телефонным разговором и даже не обернулась. – Случайно знаю. Это нарочный такой пропагандистский шик, власть в данном случае выступает налоговым агентом, подобным образом ненавязчиво напоминая о святости самих налогов: сумма вышеуказанная, а на руки, за вычетом тринадцатипроцентного подоходного налога на физическое лицо, выйдет ровно миллион. Слышал что-нибудь про плоскую тринадцатипроцентную шкалу налогообложения? - Нет. - С тобой все ясно: Митрофанушка. Чеши домой, «короче»! Умеренным галопом. Давай, я провожу? - Не-е, дядя Лук! Что я, маленький? – сам дойду, пешочком. Тут через мост, а там уже близко. - А я и не говорю, что ты маленький, я говорю, что ты неуч, недоросль, «митрофан». Ты точно никому из окружающих об этом не растрезвонил? - Тонна шестьсот! - Что? Чего тонна шестьсот? - Стопудово, дядя Лук! Никому пока не слова, даже Машке! - Ей от меня отдельный привет и поклон. И Марине Леонидовне отдельный. Хорошо, будь потвоему. Убедил. Ступай твердо, никуда не сворачивай, воровато не оглядывайся, с подозрительными незнакомцами о выигрышах не заговаривай, да в злачные места сегодня уж не заходи. Все понял? - Понял, дядя Лук, честно все понял. Дома родители постоянно грузят нас подобными напоминаниями, так что я наизусть их помню. - Верю, однако же, я сказал то, что должен был сказать и теперь моя совесть будет чиста. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я, сугубо в качестве попутчика, составлю тебе компанию в прогулке через мост, мне как раз тоже нужно завернуть на Петроградку, к знакомым? Тебе же на Большую Матвеевскую? И мне там неподалеку. Лёнька с подозрением уставился на Лука, тот с готовностью выкатил навстречу взор своих серозеленых глаз, не выражающих ничего, кроме предельной искренности и легкой насмешки, и Лёнька смирился. - Ладно. Только напрасны ваши предосторожности, я бы и сам преотлично добрался. - В том у меня нет ни малейших сомнений! Вперед, отряд! Похоже, Дядя Лук вознамерился пройти молчком весь путь, но Лёну в тот день было невмоготу молчать, распирало!..
- Дядя Лук, а я сейчас книжку читаю. - Что, опять??? Молодец какой, да ты форменный вундеркинд! - Вашу. Про Мишку и вампиров, в которых его семья превратилась. - Ну, и как оно? - Круто! Но я пока не всю прочитал, вчера только начал. - Беда невелика, дочитаешь. Насчет прогулов - разоблачать не буду, сам родителям сознаешься, если в голову взбредет. Да, и скажи батьке, что в принципе, если, паче чаяния, он вознамерится ко мне в гости, то я не против его принять, кофейку там заварить, печенья с конфетами выставить, однако, помня повадки уважаемого Валерия Петровича, предпочту сам пригоститься, в ближайшие четыре дня. Но если что – не критично будет и после Парижа встретиться. Не забудешь передать? - Не забуду, дядя Лук, я ведь уже пообещал. Лён вдруг притих от пришедшей в голову мысли, и обдумывал ее до самой станции «метро Горьковская»: а вот интересно, кто будет миллион распределять – папа, или мама? С одной стороны, папа явно главный у них в семье, формальный и неформальный лидер, а с другой – делото как бы домашнее, маминой сферы влияния… Ну не ему же они миллион отдадут тратить??? А так бы конечно… Он бы и с Тимкой поделился, и Машке чего-нибудь досталось… на всякую девичью дребедень… Да, если честно так прикинуть: миллион - не велика сумма. - Разбежится твой рублевый миллион ручейками по щелям, и сам не заметишь… Неужели это Лён вслух свои мысли брякнул, проговорился? Вроде бы молча думал… - Конечно, молча. Но у тебя губы шлепают друг об друга, суфлируя затаенное. Вдобавок, они то ощериваются в лютом гарпагоновском оскале, то раздвигаются до ушей – трудно не понять. - Ничего они у меня не ощериваются и не разъезжаются! - Да? Тогда откуда же я узнал? Лук расхохотался первый, но и Лён почти не отстал, тоже засмеялся, да краев счастливый. Эх, хорош сегодня день! И солнышко! ГЛАВА ВТОРАЯ Дети думают, что мы не знаем, о чем они думают. Впрочем, взрослые тоже очень наивны. Мария Валерьевна Меншикова, ученица восьмого класса Александровского лицея, почти четырнадцати лет от роду, изнывала в ожидании Лёна, своего брата-близнеца: во-первых, она дико проголодалась после всех этих петергофских уроков и тренировок на воде, а во-вторых, ей не терпелось поделиться с ним ужасной, хотя, если честно, очень забавной историей и, тем самым, словно бы еще раз пережить происшедшее с нею в районном бассейне… Лён уже порядочное время как вернулся из школы, гораздо раньше сестры, но мама дала ему нагоняй (оказывается, Лёнька прогулял уроки, а из лицея не поленились немедленно его «застучать с доставкой на дом», позвонили маме) и в наказание отправила на Сытный рынок, какую-то специальную зелень к обеду купить. Лично ей, Маше, очень нравится - хлебом не корми - рассекать по рынку, прицениваться, выбирать «экологически чистые», «натуральные диетические» и «богатые витаминами» продукты, выжимать копеечные скидки, совершать «выгодные» покупки, особенно в компании с мамой, а Лён и Тимка - наоборот, терпеть не могут участвовать во всех этих прогулочно-закупочных мероприятиях. Вот, теперь сиди и жди, пока лодырь братец соизволит,
нога за ногу, обернуться. А туда идти – четыре минуты пешком, и столько же обратно! И там три минуты. И кто в результате наказан, спрашивается? Сытный рынок для семейного кошелька – это ценовой «середнячок», угнездился он примерно посередине воображаемой шкалы, между самым дешевым Сенным рынком и самым дорогим Кузнечным. Сама по себе дешевизна с дороговизною товара и места ничему не гарантия: и на Кузнечном могут запросто гниль подсунуть, и на Сенном сплошь и рядом продают продукты приемлемого, даже отменного качества; но кое-что цены все-таки значат: средний уровень предлагаемого на Сытном рынке чуть повыше, нежели на Сенном и немного поскуднее, чем на Кузнечном. Так говорит мама, а уж она-то в этих вопросах лучший специалист на всем белом свете! Есть еще и магазины, супермаркеты, универсамы, но в магазинах далеко не так интересно искать и выбирать. - Мамик! Ну пожалуйста, одну… одну лишь черствую корочку хлеба для единственной доченьки, умирающей от голода и жажды! А то ведь упаду на пол, бездыханная, истощенная и в конвульсиях! Умоляю! - Одну лишь черствую корочку??? Ой!.. Вот, тут нашлась как раз одна, дабы спасти от голодной смерти нашу истощенную бедняжку. Увы и ах, корочка не черствая и не вполне свободна от полуфунта белого мякиша, но не беда: мы замажем этот мякиш вологодским маслицем, сверху замаскируем черными икринками погуще… Устроит такая замена? - Вау!... То есть – да-а-а-а!!! - Хотя нет, ошибка вышла: то не икринки, а мелкий холодный вареный картофель, вчерашний, без хлеба. И без масла. Его, правда, немного и он старый, но зато свою долю ты получишь немедленно… как только вернется твой братик-прогульщик. Потерпи, до вечера уже недалеко, можешь пока развлечься, вынести мусор. - Я – вынести??? Я вчера выносила, пусть Лён в порядке своей очереди развлекается, а я буду тихо угасать здесь… в голодном и холодном одиночестве, жестоко обманутая взрослыми… изнемогу на тахте… А где пульт… ага… а где программка? - Свежей нет. Вот, кстати, сбегай купи, но не сию минуту, а после того, как поможешь мне стол накрыть. Вставай. - Ну, ма-а-а-ма… Ну, что это за издева… О, явился, наконец! Ура! А Тимка придет? Мама вынула из буфета глубокие тарелки в блеклый цветочек и поставила на скатерть – клеенок она не признавала даже на кухонном столе. - Иди, открывай. Нет, Тима в городе надолго увяз, он только вечером вернется. - А у него очередное свидание, да, мамик? - Ничего не знаю. И папа сегодня занят, так что обедаем втроем. Дети, под маминым нестрогим, но бдительным присмотром, переоделись, умылись, сели за стол – всё, обед начался. Конечно же, Лён и Маша, даже будучи близнецами, очень отличались друг от друга характерами, причудами, привычками, накапливающимся жизненным опытом, вот и новости у них совершенно разные, хотя поделиться ими хочется обоим с равною силой, да только законы семейного клана Меншиковых строги и требуют выдержки от своих членов: сначала обед, с разговорами на общие темы, потом все остальное. Лёну этот подход, пожалуй, нравился: вопервых, старший брат его одобряет, а во-вторых – закалка характера, мужчинам полезно. Терпела эти законы и Машка, пусть и по каким-то своим соображениям, она вообще была хитрее, настырнее и практичнее брата, но уступала ему в силе духа, в упрямстве и в… - Кто – ты меня умнее? Мама, ты только полюбуйся: этот невысоклик уверяет, что он умнее меня. Более того, мам, он, похоже и сам вот-вот в это поверит! Мам?
- Машуня, бейба! А ты что – еще сомневалась??? Твой айкью моему айкью по щиколотки будет! Сегодня обедали на кухне, как обычно при неполном составе участников. Если бы, вдобавок, нагрянул Тимка – тогда уже в гостиной (она же родительская комната). А в присутствии отца кухонный стол накрывали только, когда он сам об этом нарочно просил, по умолчанию же – в гостиной, даже если для него одного. Мамина почетная обязанность – всегда, диета, там, не диета – сидеть за обедом или ужином рядом с папой или напротив него. Но сегодня Валерий Петрович изволили задерживаться на работе, и мама предпочла большую часть обеденного времени оставаться на ногах, объяснив это тем, что плотно позавтракала и досыта успела напробоваться обедом еще во время готовки. - Ну, мам! А почему этот ферэ натурэ унижает безответное существо, а ты молчишь! - Унижает? Не заметила, а чем именно унижает, и где это существо? Как борщ, дети? - Да врет она! - Существо – это я, его родная сестра, которая только тем и провинилась перед природой, что оказалась простодушнее, умнее и красивее этого… - Болтливее ты оказалась, а не умнее, лучше хлеб передай! Мама, налей еще полповарешечки? Реальный борщ! Только маловато чеснока. - И мне… четверть поварешечки, чур, без мяса, мне надобно худеть. Мамик, очень вкусно, хотя чесночку можно было бы поменьше. - Поняла, в следующий борщ учту пожелания обоих. На второе запеченная форель с элементами овощного салата и юный отварной картофель, обжаренный в настоящем подсолнечном масле. - Ура! Мне двойную порцию! А на третье? - А почему не в оливковом, мамик? Фи… подсолнечное… - Потому что мне, повару, вздумалось приготовить именно так. Желающие могут заняться лечебным голоданием немедленно, в пользу более покладистых. Лён ухмыльнулся. Маму вообще ничем невозможно вывести из себя, вынудить кричать или браниться, в отличие от папы, который обычно тоже невозмутим, как фотография мумии, однако терпеть не может «дрельщиков» и «сверлильщиков» из соседних квартир. А дрельщиков полно дом-то старинный, слегка обветшавший, пусть и престижный, - там ремонт, здесь переезд… Они сверлят, долбят и, тем самым, отвлекают папу от умных производственных мыслей, вот он и рычит временами. Папа даже дома работает: простым карандашом 2М рисует детские каракули, квадратики да ромбики, всегда на отдельных листках бумаги, какие-то формулы… типа из физики твердого тела… издалека не рассмотреть подробнее. Почертит, почертит, а потом все сжигает – есть у папы такая странная причудь. Вот, интересно: ну а если бы в доме у Меншиковых не было бы печки – мама гордится ее наличием и упорно обзывает камином, хотя никакой это не камин, а обыкновенная, выложенная изразцами печка – как бы он тогда свои листики сжигал? На электрической плите, что ли? У папы должность… Лён никак не может запомнить названия… типа главного технолога… или завлаба… экспериментального производства в галошном цехе обувного завода… или фабрики? В школе, когда приходило время заполнения анкет, они, еще по Тимкиному примеру, раз и навсегда условились указывать так: мама домохозяйка, папа технолог на обувной фабрике. А Тимке в свое время эту формулу подсказала мама. Странная работа у папы и место работы странное, если вдуматься. Но дома он очень редко говорит о делах... - Мам, а как, все-таки, правильнее: галоши или калоши? Машке тут же понадобилось встрять: - Конечно – ГАлоши, так благозвучнее.
- Я, кажется, не тебя спрашивал, а маму! Мам? - Галоши – безусловно благозвучнее, тут наша Машенция права, тем не менее, в современной словесности гораздо чаще употребляется с «ка». Но и то, и другое употребление равно принадлежит нормам русского языка. - А вот у папы на работе – как принято? Или как чаще? - Этого я не знаю, это ты сам у него спроси. Дети, что будем на третье – компот или чай? - И то, и другое! - Компот! А потом чай! Мамик, а что к чаю?.. - К чаю сушеные псевдоананасовые кубики. К вечернему чаю, когда все соберутся, придумаем что-нибудь более кондитерское. Всем всего хватило?.. А себе я, с вашего разрешения, кофейку заварю. Машка немедленно брякнула чашечкой в блюдце и построжала лицом. - Мама! Не мы ли с тобою вместе смотрели по Сети, прицельно смотрели, как этот пресловутый кофе влияет на сердце и кожу лица? Почему бы тебе не испить вместе с нами чаю или компота? Или каркадэ? - Потому что я хочу кофе. Эмоции так падки на слова! Мама улыбнулась дочери, но ответила коротко, а это значит, что по данному вопросу в дискуссию вступать не намерена. Машка очень чутьиста на родительские настроения: мгновенно, как ни в чем не бывало, перескочила на тему высокой моды в Большом свете, и Лён пошел к себе. - Мам, спасибо! - На здоровье, дорогой. Я не поняла, Маш: была ведь уже вечеринка в английском стиле, например, с участием Дауни-младшего, они там что, каждый год повторяются? - Мамик, я сама не понимаю, но там так написано было. Непременное условие – деталь одежды из Викторианской эпохи… Женщины удивительный народ – ну как им не надоест обсуждать всякую чушь! Лён прикрыл дверь, чтобы в комнату не долетали подробности чужой великосветской жизни, полез было в рюкзак за билетом и газетной таблицей (около рынка бесплатную газетенку подобрал, там целая стопка прямо на асфальте валялись)… расхотелось. Уроки учить в лом сегодня, телевизор смотреть – нечего там смотреть, тем более в дневное время… Музыка вся надоела… Позвонить кому-нибудь, что ли?.. Нет, у него же книга есть! Если вчера хорошо пошла, то и сегодня поможет отвлечься. Так, на чем он остановился… Лён взял в руки увесистый томик и совсем уже, было, приготовился к чтению, но, вдруг, захотелось ему подбросить книжку в воздух, чтобы она вращалась в вертикальной плоскости… и выхватить ее из полета двумя пальцами правой руки… Получилось. А левой?.. А левой не очень. И еще раз… Лён переместился из центра комнаты чуть в сторону, чтобы люстру не задеть, попробовал подкинуть книгу повыше, к самому потолку. Потолки в квартире высокие: три тридцать, а когда-то – родители между собой обсуждали – были еще выше, три пятьдесят, но это не значит, что потолки в квартире опустились, скорее, напротив: за сто лет существования дома полы поднялись, настил на настил, паркет на паркет… Скрипнула дверь, брякнулась книга об пол… - А вот и я! Не соскучился еще? О-о-о… Что я вижу: наш Лёник решил сбежать из дому в бродячий цирк! - Стучать надо, когда заходишь! - А я стучала, и громко.
- Угу, ты стучала в эту сторону двери, а надо с наружной. - Ну и пожалуйста, вообще могу исчезнуть! – Однако Машка, наперекор обещанию, даже и не подумала никуда уходить: она стряхнула с ног шлепанцы, коротко разбежалась, и со всего маху прыгнула с разворотом в воздухе на Лёнькину тахту. А тахта – она же постель, когда в разобранном и застланном виде – очень жесткая и упругая, Машкины худые мослы в коротких носочках так и подлетели чуть ли не к потолку, ситцевое домашнее платье задралось некрасиво по самую эту… Мелькнула узенькая белая полоска между голых ног и Лён в бешенстве отвернулся. - Что, дура, что ли? - Нисколько. - Тогда не фиг прыгать! Думаешь, мне приятно рассматривать твои дурацкие трусы? - И никакие они не дурацкие, а очень миленькие. А ты извращенец, если столь невинные вещи вызывают в тебе бурю неадекватных эмоций. - Вали отсюда, живо. Машка прыснула в ладошку, но дальше доводить рассерженного брата остереглась, затараторила: - Ну, извини, пожалуйста, Лёник! Я не хотела – это случайно получилось, честное слово! Вот клянусь! Я даже затылком апстену ударилась. Могу перекреститься. Я же не снимала при тебе колготки, я их заранее сняла, потому что к моему рассказу мои ноги имеют самое непосредственное отношение! Ну, Лёник, ну, прости, дорогой, я больше так не буду… прыгать. Машка врала самым наглым образом, эти ее «больше не буду» Лён слышит ежедневно, вот уже много лет, по разным поводам, сестра неистощима на дразнительные выдумки. Эти ее клятвы ничего не стоят, пустое сотрясение воздуха. Ладно, как правильно сказали в каком-то фильме: что с них со всех взять, слабенький взбалмошный пол. Вот и жена, небось, такая же будет… Может, не жениться тогда и жить без забот? А с другой стороны – отцу ведь повезло?.. - Ладно, что с тебя взять. Расправь покрывало. Короче, у меня новость. - У меня тоже! - У меня важнее. - Нет, чур, я первая рассказываю! - Ты на кого тянешь??? - Ну, Лёник, ну пожалуйста, ну ведь я уже начала!.. Лён грозно, по-отцовски, поднимает брови… и опускает их на место. В принципе, так даже круче: мужчина должен воспитывать в себе волю, брутальность, характер, сдержанность… - Хорошо, докладывай первая. Потом сравним масштаб. - И организуй какую-нибудь музычку, чтобы звуковая завеса была… только не этот гнусный рэп! - А что тогда? Леди Гаги и прочей блондиночной попсы у меня нет по определению, ты же знаешь. - Да что-нибудь любое другое, радио какое-нибудь, для фона, классику… Одним словом, вчера я была у бабушки в гостях… У детей Меншиковых только одна бабушка, мамина мама, другая бабушка и оба дедушки давно умерли, но Тимка, старший из детей, утверждает, что помнит бабушку Веру, мать отца, и дедушку Лёню, маминого папу. А бабушка Лена живет одна в двухкомнатной квартире на Голодае, на Васильевском острове, она в очень хороших отношениях с зятем и дочерью, души не чает во внуках, и внуки любят ее. Время от времени, но не сказать, чтобы часто, бабушка Лена приезжает к Меншиковым в гости и обязательно огорчается, если не удается застать кого-нибудь из внуков,
потому как засиживаться в гостях надолго, чтобы дождаться наверняка, она «не имеет морального права»: дома тоскует в одиночестве собака, овчарка Долли. Долли довольно робкая девочка, но балованная и веселая, статью – крупна, в самых верхних границах нормы, поэтому незнакомые люди ее побаиваются, а бабушка называет своей защитницей, хотя это очень большой вопрос – кто кого защищает! Дети тоже навещают бабушку, обычно вразнобой: чаще всего Тимка, потому что у него девушки на Васильевском живут, прежняя и нынешняя. Тимка и есть главный бабушкин любимчик; реже всех из них троих приезжает к ней Лён, но не потому, что к бабушке относится хуже, чем Тимка или Машка… и не из-за лени вовсе… а просто, почему-то получается именно так… И вот, вчера в гостях у бабушки Лены была Машка. По-своему обыкновению, она взялась валять дурака в компании с Долли, обе развеселились как следует… и вдруг на ровном месте… Здесь, на этом самом «ровном месте» Машкиного рассказа, Лён делает для себя мысленную поправку: сестренка наверняка дразнила «бедную клонированную овечку»… И расшалившаяся Долли цапнула Машку за икру. Машка уверяла, что больно не было, что ни капельки крови не выступило, колготки, правда, «поехали»… Просто она вскрикнула от неожиданности, а напуганная собственной дерзостью Долли забилась под кровать, и никакими ухищрениями выковырнуть ее из убежища так и не удалось, до самого Машкиного ухода. На экстренном военном совете бабушка и внучка сговорились ничего родителям не сообщать, потому что ничего страшного и в самом деле не произошло, а большая часть вины за случившееся по праву лежит на Машке, не на Долли. Машка свою вину безоговорочно признает. Тем не менее, на икроножной мышце остались четкие следы от Доллиных челюстей. - Поэтому я с сегодняшнего дня только темные колготки ношу, а вне школы джинсы, пока не пройдет. Вот, глянь: словно в капкане побывала! Лён покорно оглядел худющую Машкину ногу, две сине-багровые цепочки подковками от Доллиных зубов… - Болит? - Н-нет, знаешь… Только если надавить вот сюда. - Все равно солидно смотрится. Ай да крошка Долли! Бабушка, небось, голодом ее нещадно морит, коли она позарилась на эти твои спички под кожей. Машка не способна усидеть на одном месте более двух минут подряд, вот и сейчас – выпрыгнула без тапочек на середину комнаты и подбоченилась, стараясь приподнять подбородок как можно выше. - Что бы ты понимал в стройности женских ног! Плохо, что я без каблуков. Между прочим, почти по всем требуемым кондициям, включая абсолютно правильные черты лица, я могла бы на мировых подиумах рассекать только так… да ростом не вышла. Если бы я была хотя бы метр восемьдесят, как мама! - Иди в фотомодели, там рост не очень важен. - Фи… Фотомодель – это совсем не то. А здесь двенадцати сантиметров не хватает! Для полного счастья! - Как любит говорить дядя Лук: «Полное счастье бесперспективно, зато недостижимо!» - Всего каких-то жалких двенадцати сантиметров! А я уверена, что достижимо! - Машка, у тебя с арифметикой очевидный завал: от ста восьмидесяти отнять двенадцать – будет сто шестьдесят восемь, а у тебя на борту всего сто шестьдесят пять. Так что пятнадцати не хватает, а не двенадцати. Машка опять вспрыгнула на тахту, но уже без разбега, с опаской.
- Врешь ты все, горе-математик! Мы с Динкой Волощук практически одного роста, а она как раз на той неделе в поликлинике рост, вес и прочее измеряла, так у нее ровнехонько метр шестьдесят восемь! - У Динки может быть, а ты сантиметра на три ее ниже. А не боишься с голыми ногами шастать, мама ведь засечет? - Не-а, она сейчас на кухне закрылась, ей Варенникова позвонила, с жалобами на горькую семейную судьбу. - А, тогда там надолго, да. Короче, ты закончила рассказывать свою новость? - Да нет же, только начала, это была преамбула… На следующий день, то есть уже сегодня, после поездки в Петергоф, сестра пошла в бассейн, по понедельникам у нее тренировки: оказывается, плавание стимулирует увеличение роста… Ну, конечно!.. Если бы это было так, то все пловцы с пловчихами были бы длиннее баскетболистов раза в полтора. На самом деле, это не тренировки, а обычные оздоровительные занятия, два раза в неделю, бесплатные, потому что «от лицея». Эх, неплохо бы и Лёну пару лишних сантиметров простимулировать, а то ему скоро четырнадцать, а он все еще ниже мамы ростом. Но всё к тому идет, что скоро догонит и перегонит, и будет как папа с Тимкой. Папа выше мамы буквально сантиметров на пять, но смотрится рядом с нею, как танк возле Снегурочки. Надо, надо мышцу качать, спортом заниматься, но не пыхтеть в дурацких потовыжималках, повторяя одни и те же упражнения, а так… играючи, чтобы интересно было… Не понял? Машка, я не врубился, при чем тут Гусарова? - При том, что ты ворон считаешь, а не меня слушаешь! Потому что Ирка опоздала, а я вовремя пришла, вот почему! По рассказу выходило, что лучшая Машкина подруга еще с детсадовских времен, с которой они вместе на плавание ходят, Ирка Гусарова, опоздала на тренировку и Машка ждала ее уже по горло в воде, вместе с ногами и прочим… - При чем тут - вместе с ногами? - Под водой синяков на ноге не видно, если нарочно внимания не обращать. - Понял. А в конце занятий, в последние десять минут, занимающимся, как обычно, положено вольное время, с брызгами, с взвизгами… Ирка очень спокойная девица, даже где-то флегматичная, но Машенция кого хочешь растормошит, «заведет» и вовлечет!.. Ирка поднырнула под Машку, изображая акулу, и куснула в ногу… - Серьезно, что ли? - Да абсолютная ерунда! Смотри: вот сюда она приложилась. - Ни фига не вижу. - Ничего и не увидишь, потому что там ничего и не было. Но это не важно, слушай дальше!.. Машка мгновенно сориентировалась и запричитала, заойкала, полезла вон из бассейна, морща лицо, прихрамывая и жалобно подвывая. Ирка, в полном недоумении, за нею: вроде бы не укусила толком?.. Может, какой посторонний ушиб, там, или царапина, или еще что? Но уже в раздевалке Машка, отстонав положенное, протягивает доверчивой Ирке ногу: полюбуйся, мол, на дело своих рук, вернее зубов. Бедная Гусарова сидит на скамейке, смотрит безумными глазами на Машкину левую ногу, на следы зубов от Доллиных челюстей, размером в мужскую ладонь: «Как… это моё?..», и кувырк в обморок, прямо на кафельный пол. Соседки по раздевалке видят распростертое тело и визжат,
прибегает администратор, спасатели, потом врач, потом тетка-милиционерша… «Что случилось с девушкой???» - называется. - Понимаешь, я была уверена, что Ирка разгадает прикол, тем более, что кусала-то она меня в правую ногу, а следы-то на левой! - И что теперь? - Не знаю, что теперь. Хорошо хоть, что не сопоставили ее обморок и мою ногу. Ирку привели в чувство и домой увезли, типа на скорой, меня и остальных к ней не подпуская. Теперь надо будет признаваться, и я боюсь, что она меня проклянет, когда узнает, и дружбе конец! Смотрю на телефон и боюсь! - Да-а… - Лён поперхнулся и захохотал. – Нет, Машка, ну это вааще! Ну, ты крута! Слушай, зачётно, прямо на зависть! - Кому зависть – а кому слезы!.. Думаешь, крута?.. А Ирка на сей счет что подумает? А предки ее? - Тонна шестьсот, реально круто! А насчет Ирки можешь не беспокоиться, она добрая душа, она тебе и не такое прощала. Повинись перед нею как следует, по-честному, без ужимок, купи ей мороженого, своди в кино, не пожалей монеты. Если своих денег не хватит, я по такому случаю помогу, чем смо… Об-ба!!! Долой пустяки! Машка! Ты закончила свою новость? Готова мою слушать!? - В принципе, да. Что орешь-то, что за новость? Лён сиганул к рюкзаку, мигом забыв про собственную сдержанность и брутальность, трясущимися пальцами добыл из кармашков таблицу и билет. - Во! Глянь, сама проверь… чтобы уж наверняка… Но я уже сто раз… - Где, чего? Я не поняла, что ты мне суешь? - Вот таблица, вот билет. Сравнивай! Я там жёлтым промаркировал! Сестра несколько секунд вглядывалась в отчеркнутую строку, упершись средним пальцем в семизначное число… Вот – случайно она так «жестикулирует», или специально на нервы действует? Типа, из зависти? Нет, похоже, что не нарочно, просто легкий шок у Машенции. - Лёнчик! Ты… хочешь сказать, что вот эти деньги… - Честно выиграны! Выпали на мой билет! Ровно лимон… рублями, правда. - А… почему написано, что… ну… что больше? - А подоходные налоги? Ты что-нибудь когда-нибудь слышала про плоскую тринадцатипроцентную шкалу, налоговую? - Что-то такое смутное… Нет, ну а-ффигеть… - Деревня! А я этот вопрос специально изучал! Короче, от этой суммы на выходе, после налогов, останется ровно миллион! И он мой! Ну… вернее наш… типа, семейный. - А… это… ты уверен, Лёник, что это не обман и не чья-то злая шутка? - Насколько в этом можно быть уверенным – да! Иначе говоря – очень уверен! Всё что можно проверить – я проверил! – Лён не стал конкретизировать, в чем выражалось скромное «все что можно», умолчал и о своей встрече с Луком; то есть, конечно, никто не собиратся делать из нее тайны, тем более, что Лук, державший этот билет в руках, не самый глупый чел на свете, да и не самый доверчивый, да и Меншиковым не чужой, но… Пусть лучше Машка думает, что он ей первой рассказал… Он ведь действительно так и хотел: сначала Машке, потом всем остальным. Машка подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и замерла – это она так задумывается глубоко, привычка у нее такая. И опять дурацкий подол задрался!.. Ай, да что толку сердиться на нее, это она не из вредности, просто обалдела от Лёновых новостей…
- И знаешь, Машенция, что мне подумалось?.. Одерни юбку, я сказал, лопнет сейчас мое терпение!.. - Это платье. Всё, всё, уже одернула! - Вот что я думаю: пусть предки пилят сумму, как им заблагорассудится, но нам с тобой по ноуту – выцарапаем из призовых, не дожидаясь годовых отметок. Имею право, в конце концов! - Коне-е-ечно, конечно имеем… Нон диссенцио! Мамик, мама!!! Лёнька наш лимон выиграл! Только что! Машка хоть и в счастливом шоке от новости, преподнесенной братом, но мамины шаги в мягких тапочках услышала, немедленно включила «ребенковую» сирену: типа, не проходите мимо! Вот, кто ее уполномочивал новости раньше времени выкрикивать, взрослых привлекать? Открылась дверь и в комнату заглянула мама, встревоженная не столько самими воплями, к ним она успела привыкнуть за время своего беспокойного материнства, сколько необычностью их обертонов. Машка быстра на мысли и поступки, а и мама ей не уступит, первым же взглядом зацепилась за Машкину левую ногу. - Что за крики и что за лимон? И что это за… укус? Ну-ка, покажи. Не прячь, не прячь… я кому сказала, Маша! Машка умоляюще взглянула на брата, но Лён только плечами пожал: всё, попалась, тут уж… Но рискнул вмешаться, сестра есть сестра: - Мам! Пожалуйста, отвлекись от ее ноги, очень прошу, это важно! Тут у нас новость мирового масштаба. Эти синячечки несчастные только выглядят эффектно, а на деле – чепуха, и даже не болят. Так ведь, Машуня? - Сто пудов, суета сует! Завтра все пройдет бесследно и совершенно не болит. Мамик, лучше послушай Лёника! У него грандиознейшая, ну просто умопомрачительная сенсационная новость, ну мама! Но мама неумолима: уж ежели она встала на след – все силы Хогвартса и Мордора ее не остановят. - Так. Отпечаточки свежие, то есть вчерашние. Прикус, размер… Все ясно. Состав преступной группы: овчарка Долли, по предварительному сговору с бабушкой и внучкой. Карается по всей строгости семейного… здесь болит?.. - Нет! Ой… - А здесь? - Ой!.. П-почти нет!.. - С бабушкой я поговорю отдельно, а тебе, в отличие от несовершеннолетней Долли, получившей ущербное домашнее образование – в итоге, в свои четыре года она еще ребенок - а тебе, дорогая моя, амнистии не будет. Две серии «доктора» ты пропускаешь, начиная с сегодняшнего вечера. Лёник, принеси, пожалуйста, спирт, бинт, вату и бодягу, там в аптечке. - За что??? - За плохое поведение, твое, бабушки и собаки Долли. Их я наказать не могу, а тебя – сколько угодно, за них и вместо них. Таким образом, справедливость все равно восторжествует. - Мамик, это жестокий произвол! Я не винова… Никто из нас не виноват, ни Долли, ни кто еще! Вот послушай… - Три. Три серии. Можешь подать жалобу в Страсбург, как жертва тоталитарного режима. Хочешь продолжить оправдания? Лён распахнул как можно шире глаза в сторону сестры, украдкой показал ей кулак и выскочил в коридор за домашней аптечкой. Сигналы подействовали: Машка опомнилась и тут же
перестроилась. Вся такая маленькая поникшая, в испуганных глазах мерцают затаенные слезы, бессильные губы полуоткрыты, руки крест-накрест прижаты к груди, тонкие пальчики на зябких плечах обреченно подрагивают… Тимка точно бы поверил и сжалился, если бы она перед ним искала снисхождения за какой-нибудь очередной «косяк», даже папа, может быть, дрогнул бы, но мама не хуже Лёна понимала в Машкиных индейских хитростях… - И повязочку поставим потолще… Под колготками будет почти незаметно! - Только не это! ПОЧТИ незаметно! Мама, я умоляю без повязочки, в лицее надо мною будут все смеяться! Покусанная Култых-нога, скажут! Пусть три серии, пусть, я виновата, я согласна! Только повязки не нужно. В ней нет ровно никакого смысла, ибо кожные покровы не повреждены! Мам, ни одной ведь царапины, только мелкие гематомки! Ну согласись, ну посмотри! Пожалуй, в бодяге и впрямь не было никакого смысла: когда в прошлом месяце Тимка пришел домой разукрашенный синяками под оба глаза, тоже бодягу прикладывали, но там папа сразу же уточнил у Тимки время случившегося и кивнул маме, дескать, свежие, поможет бодяга, доставай и накладывай, намазывай. А нынче-то уже сутки прошли, как Долли зубки свои отпечатала! Мама, тем не менее, произвела все задуманные медицинские процедуры и перевела, наконец, внимание на обещанную детьми сенсацию. Мама необычайно хитра, однако любознательна: унять свое любопытство до подходящего момента она очень даже может, но меньше оно от этого не становится. - Совсем другое дело, очхор. Ладно, пусть без повязки, но будем ежевечерне контролировать ход выздоровления. Ухожу к себе, а вы теперь можете спокойно учить уроки, предварительно разойдясь по своим комнатам. Ах, да, вы что-то там говорили про какую-то новость? - Угу, угу, да, было дело! Нет, чур, я первая скажу! Мамик, наш Лён участвовал в музейноблаготворительной лотерее «Парки Санкт-Петербурга»… как?... а, точно: в лотерее «Летний сад» и выиграл на свой билет уан… – Машка выставила вперед указательный пальчик правой руки, провела по воздуху вертикальную черту, – в скобках: один… миллион российских рублей! Там даже больше, но часть в налоги отметут. Лён, дай сюда билет, я… нет, я сама покажу! - Чудесно, хотя, мне пока мало что понятно. Так, вижу билет, вижу совпадение номеров на билете и в таблице, вижу очерченную сумму. Спасибо, дитя мое. Остальное нам расскажет герой события Лён. А ты помолчишь и послушаешь еще раз, уже вместе со мною, хорошо, Машенция? - Опять все меня затирают, бедного несчастного ребенка… Мам, давайте лучше все на кухню пойдем, так сказать, изопьем внеочередного чаю… с конфетусами… ну, с теми, которые на непредвиденный случай оставлены! В честь такого события – почему бы и нет? Как раз ведь в тему! И Лён повторит нам свой волшебный рассказ, а мы, как ты правильно сказала, с удовольствием послушаем еще и еще, вкушая подлинный шоколад! Мам, а кто будет деньги делить? - Чаю?.. Не успев отойти от стола, не сделав уроки? Хорошо, пойдемте. Кто будет делить деньги я не знаю, но решит это папа, сегодня вечером, когда все мы, включая Тиму, соберемся у семейного очага. Надо еще сто раз проверить – не мираж ли эти деньги? - Нет, нет, это золотая реальность, а никакой не мираж! - Мам, я более чем уверен, что деньги эти не мираж. Упоминание о конфетах достигло цели: женская часть семьи Меншиковых и примкнувшая к ним бабушка Лена слыли в миру отчаянными сладкоежками, не в пример Валерию Петровичу и Тимофею Валерьевичу. Лён тоже… старался держаться подальше от сластей… Да, но одну или две конфетки, иногда, все-таки, можно!
Переместились на кухню. Конфеты из бонбоньерки были шоколадные, без наполнителя, тяжелые, чуть горьковатые на вкус, вроде бы очень дорогие. Даже оберточная фольга на конфетах раскрывается с благородным, вероятно серебряным звоном… хрустом это никак не назвать. Машка мгновенно съела свою законную долю, отцыганила у мамы добавку из дешевых припасов, якобы тоже шоколадную «каппуччино» и теперь явно выслеживала конфету, принадлежащую Лёну. Лён сначала хотел вовсе от своей доли отказаться, потом решил поделить лакомство между мамой и сестрой, потом вздохнул тяжко-претяжко и, развернув серебристую в золотых разводах обертку, ножичком распилил шоколадную полусферу пополам, стараясь, чтобы абсолютно симметрично и без единой крошечки… Эх, шоколад – он ведь такой вкусный, а мама все равно откажется, у нее характер куда крепче Машкиного. - На, держи половинку, не хочу целую. Мам, может, ты вторую прикончишь? - О, нет, о, нет, спасибо, мой дорогой, кушай сам, а я своею порцией уже преступила все мыслимые грани чревоугодия, пойдя на поводу у собственных детей. Сегодня у нас… понедельник, весьма удачно. Тогда есть смысл проведать кое-кого… но придется поспешить, дабы успеть в разгар офисного дня. Так, убираем конфеты. Билет и таблицу оставляю здесь, на буфете. Сама же попробую, предварительно позвонив, съездить к знакомым… и там, на месте, выяснить ситуацию насчет… Вы же, тем временем, допивайте чай - и за уроки! Я проверю сегодня, предупреждаю! Как, еще раз напомни, точно именуется этот розыгрыш? «Сады и…» - «Летний Сад», муниципальная лотерея. Мам, муниципальная – это городская? - М-м… Да. Означает, что организована и проводится на местном уровне… А-аллёу!.. Ляленька? Привет, ласточка! Ты как там?.. У меня тоже, тьфу-тьфу... Спасибо, передам, взаимно. Слушай, Ляль, я где-то через полчаса буду ненароком в ваших краях, вот и подумала… Очень хорошо, ну просто замечательно… да, я снизу просигналю… А давай, прямо из кофейни позвоню, и ты туда спустишься?.. Всё, до встречи, целую, моя радость… Посуду после незапланированного чаепития моет инициатор. Тише, дети. Я повторяю: моет… Маша. Мусор выносит… Лёня, в порядке живой очереди. Мусор – до уроков! Кто-то хочет продолжить возражения? Очень хорошо. Закройте за мною на замок и щеколду, через часа два с половиной, примерно, я вернусь. Волкам, электрикам, газовщикам и сантехникам дверь не открывать. Мама – к гадалке не ходи – помчалась к подруге-однокласснице, Ляле Петрушиной: тетя Лариса в мэрии работает, как раз в комитете по благоустройству, и наверняка в курсе всех этих акций и проектов. Вот странность: считается, что женщинам нужно очень много времени, чтобы накраситься, одеться, сумочку собрать, то и это проверить… Обычно так оно и бывает, но в некоторых случаях – когда очень уж припечет – и мама, и Машка действуют быстрее урагана, мужчинам не угнаться! А в маме стремительность и любовь к тягомотным церемониям уживаются особенно хорошо. Лён украдкой засек время на стенных часах: четыре минуты ровно понадобилось маме, чтобы полностью одеться, навести макияж, раздать прощальные указания, выйти в дверь и нажать кнопку лифта! Машка, правда, ей помогала – какую-то прыскалку для волос принесла, туфли мамины протерла, но все равно – шустро мамик собралась, необычайно скоро! А обычно – час клади на мамину подготовку к выходу в свет. Иной раз от этих сборов у Лёна с Тимкой чуть ли не дым из ноздрей, впору на луну выть – да только бесполезняк, никто не сжалится, поторопился так и сиди, жди, одетый, в прихожей у двери! Подобное бывает, когда требуется не порознь, а всей семьей куда-то пойти, например, к бабушке на день рождения. Зато Машке и папе хоть бы что в этих ожиданиях: папа всегда невозмутим, а Машке некогда скучать, она свои наряды перебирает и
рядом с мамой вертится, ей все интересно, она опыт перенимает и с недавних пор уже сама советы дает. Машка с детства и до сих пор пытается во всем подражать маме, вот только мама, в отличие от Машки, всегда… практически всегда, за редчайшими исключениями, сохраняет на лице спокойствие, ледяное и доброжелательное, как у английской королевы на почтовых марках, а Машкина физия – ровно наоборот, изменчивая на гримасы, словно у мартышки, и ростом Машка не удалась, здесь она ни в папу, ни в маму, ни в Лёна с Тимкой: худышка средней девичьей длины. Зато Лён развивается как положено мужчине: растет быстро, плечи широкие… Лён пошел к себе в комнату, без малейшего угрызения совести оставив сестру на кухне, в одиночестве сражаться с грязной посудой. Но у Машки всё в руках горит, когда она в настроении: бывало, они с Тимкой по одной картофелине очистят, а Машка уже три, а то и четыре, да еще за ними пропущенные «глазки» выковыривает… - Лёник, а, Лёник!? Лён уже успел расплескаться по тахте с «вампирской» книгой на груди – вставай теперь, выясняй, чего она там из кухни кричит?.. - Ну, что орешь-то на весь дом? - У тебя на сегодня много уроков задано? Угу! Еще не хватало ему сегодня над домашними заданиями корпеть! Во всем должна быть гармония, ансамбль: в такой замечательный день пропущенные занятия просто необходимо подкрепить невыученными уроками. Мама всего лишь пугает, не будет она проверять. - Ну… так… - Как сделаешь, запрыгивай ко мне, помечтаем вместе до папиного прихода! А, Лёник? - Ок. - Только мусор вынеси, опять ведь забудешь! - У-у-уууу! У-у-у-у! Травоядных больше, но с нами нож и правда! Я вампир! Мое время ночь, мой удел Вечность, я гроза оборотней! Я не хочу мусор выносить! - А придется, мсье миллионер, не то тебе мама устроит показательный фильм ужасов. И я первая тебя заложу, потому что запах пошел из мешка, а я не намерена терпеть эту вонь! Лёник! - Да иду я, иду… Ноосфера, цивилизация, инфраструктура, комфорт – все это создано взрослыми и заточено под них, в то время как бедным детям остаются только конфеты с сюсюками и домашние обязанности с подзатыльниками. Взрослым – если даже они мусор выносят – это совершенно не в напряг, они не боятся того, что их одноклассники… или, там, одноклассницы… одним словом, сослуживцы засекут за столь малопрестижным занятием. А вот каково ребенку покидать нагретое лежбище и брести за тридевять земель с дурнопахнущим мешком в руках – они об этом не думают! - Погоди, Лёник, я еще с совка туда стряхну… Порядок. - Ключи не беру, позвоню - откроешь. - Да??? А какого, спрашивается, рожна… - Машка спохватилась вовремя: заставить брата мусор вынести – это законно, это в порядке честной очереди, но капризничать насчет того, кому дверь открывать, тем более сегодня, когда слоны еще не розданы… - Хорошо, хорошо, я всё поняла, открою! Лёник, трубки, мне кажется, тоже бы не худо обновить, правда ведь? Хотя бы тебе и мне, Тимке-то все равно осенью в армию, а нам на что-нибудь более реальное – тире - современное? - Обсудим. – В последний момент Лён все же взял с собою ключи, сунул в карман «треников». Избавиться от мусора жителям дома №8, выходящего фасадом на Большую Матвеевскую улицу Петроградской стороны, дело отнюдь не столь простое, как могло бы показаться неискушенному жителю городских окраин-новостроек: во-первых, в доме нет мусоропровода. Но это даже
хорошо, ибо внутридомовые мусоропроводы – идеальная среда обитания для крыс и тараканов, уж что-что, а эту истину цивилизованные горожане усвоили давно и прочно. Во-вторых и в главных, по всем трем внутренним дворам огромного пятиэтажного дома не нашлось ни одного свободного места для мусоросборников, так что Лёну пришлось нагрузиться двумя мусорными мешками, вызвать лифт, спуститься с пятого этажа на первый, выйти наружу, пересечь залитый асфальтом двор, почти вплотную друг к другу набитый автомобилями среднебуржуазного импортного достоинства, под скучающим присмотром домовой охраны покинуть пределы курдонера, очерченные могучею оградой из витого черного чугуна, перейти направо наискосок проезжую часть Большой Матвеевской, потом проезжую часть переулка и уже там, на невеликих просторах узкоплечего «ничейного» безымянного скверика, перегрузить мешки в зеленую цистерну мусоросборника. Вот здесь, почти в самом центре курдонера, между крыльцом и крохотным внутридворовым сквериком о шести древах, обычно стоит красный мамин «пижончик», но мама только умчалась на встречу с тетей Ларисой. Умчаться-то она умчалась, да как бы ей не провести ближайший часполтора в дорожных пробках - рабочий день к концу идет. Во дворике снега уже не осталось, разве что льдинки по утрам из под водосточных труб выглядывают, Но сегодня солнце, льдинки растаяли в мелкие ручейковые лужицы, да и те растерты шинами по асфальту. Мама лихо машину водит, газует на поворотах - аж тормозные колодки визжат, если, конечно, папа ее художеств не видит. Нет, для солидного обновления семейного автопарка одного миллиона рублей совершенно явно не хватит – какой там «ягуар»? – стандартный пафосный «лексус» с наворотами гораздо больше стоит! Вот, Тимке на хорошего «харлея» - хватило бы, но Тимка характер выдерживает: пока из армии не вернусь, - заявил, - никаких моторов! А вернусь – куплю! Предполагается, что купит на свои, когда заработает, и наверняка японский, а не штатовский: Тимка по японским мотикам фанатеет. Папе машину водить не положено, причем, права у него есть, но условиями контракта с галошным заводом предусмотрен прямой запрет «на вождение любого транспорта, оснащенного двигателями внутреннего сгорания, электродвигателями и любыми иными, приводимыми в движение иначе, нежели сугубо при помощи мышечных усилий одного или двух человек». Это значит, что на велосипеде-тандеме папа может управлять рулем, а на шестивесельной лодке - уже нет! Его могут подвозить на любых типах автомобильного и иного транспорта все: частники, таксисты, друзья, мама, Тимка на будущем мотоцикле, а папа – никого, даже себя! И воздушным шаром управлять не имеет права. Идиоты они там, на заводе, замшелые самодуры, – это мама правильно про них говорит. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, еще в прошлом веке, еще при советской власти, папино предприятие обзывалось очень смешно: «ящиком», а теперь и этого нет: скучное муниципальное резино-обувное предприятие №24/11/017. Раньше их два таких «ящика» рядом стояло, но у «соседей», у «Морфизприбора», хотя бы название достойное сохранилось, они «на войну» работают, а на папином галошном предприятии даже нормальной вывески не имеется… Четырехэтажное здание, всё какое-то унылое, окна пыльные, двери с кодом, за входными дверями турникет и проходная… Однажды, в далеком детстве, Лёну и Машке довелось там побывать, это когда у мамы случился острейший приступ аппендицита, и ее неожиданно положили в больницу. У Лёна сохранились в памяти какие-то мелкие подробности того далекого дня: турникет, страшный дядька в форме ругается злым голосом, пытается их с папой не пустить, потом коридоры, серые железные двери на замках… Они с Машкой сидят в небольшой комнате на диване, пьют чай с печеньем, по очереди прихлебывая из одной кружки, а папа куда-то звонит по красному телефону, сначала незнакомым людям, потом бабушке Лене…
Машка из того посещения вообще ничегошеньки не помнит, а тогда очень боялась, что за ними вот-вот злой дядька в фуражке придет, и папе пришлось ее успокаивать, на руках носить. И еще Лён запомнил, что в той комнате, видимо, в отцовском кабинете, стояли компьютеры… Лён как сейчас это видит: три монитора там было: один поменьше, нормальный, плоский, и два побольше, старинные такие… как это называется… «электронно-лучевые». А отец утверждает, что да: аппендицит имел место, но появление с детьми на заводе он начисто забыл, и кабинета с компьютерами не припоминает… Хотя, в ответ на прямой вопрос (близнецы сумели уговорить старшего брата и втроем, выждав, когда папа будет в хорошем настроении спросили, навалившись на него, типа, всей детской делегацией), признал, что компьютер у него на работе есть, и что пользоваться он им умеет. Странные дела с этими взрослыми: пользоваться умеет, а дома, к маминому ноуту, или еще где – никогда не подходит! И «Виндов» не знает. Реально общеупотребительных терминов, знакомых каждому дошколенку, не знает! Более того, чего уж там компьютеры, Лён ни разу в жизни не видел, чтобы папа мобильную трубку в руки взял – чтобы самому, там, позвонить, либо на чужой звонок ответить… Ни разу! - Здрассте, теть Яна! - Привет, Лёня! А не холодно без куртки? - Не, нормально. И еще о старших поколениях. Удивительный факт: если взрослые, пусть и сравнительно молодые, видят, как он мусорные пакеты по двору несет – это пустяки, но когда сверстники навстречу, даже если парни, а не девицы – как-то неуютно! Хотя, казалось бы, дело-то обыденное, ничем не позорное, каждому из них знакомое. Хорошо бы так устроить: швырнул в окно, не глядя, а дворники внизу уже подхватили! И чистота, и суетиться не надо! Квартира встретила возвратившегося Лёна подозрительной тишиной. Лён вытер руки, погасил свет в умывальнике и огляделся. В туалете Машки нет, на кухне тоже, дверь в Машкину комнату настежь распахнута – там то же самое: никого. Уйти она никуда не могла – вон все ее туфли с сапожками стоят. Лёна осенила догадка: на балкон вылезла, она в их с Тимкой комнате околачивается, да еще без спросу! В этом вся Машка! Подпитываемый праведным гневом, Лён жёстким ударом ладони открыл дверь… Пусто! Ни в самой комнате, ни на балконе сестры нет и явно, что не было!.. Вслед за первой ложной догадкой пришла вторая, истинная… Лён ухмыльнулся про себя: ну, Машка! Ну, ты и жук! Теперь тихонечко, главное – тихонечко… Лён скинул с ног шлепанцы и на цыпочках поскакал в родительскую комнату, в гостиную. Так и есть! Попалась Машенция! В трехкомнатной квартире Меншиковых имелась «пространственная» особенность, которою вся детская часть семьи необычайно гордилась: в противоположном от окон углу, за декоративной ширмой с псевдоиндейскими орнаментами, располагался замаскированный вход в небольшой – три метра на три - квадратный чулан, в комнату без окон, из которой родители соорудили себе спальню. Тимка в свое время объяснил Машке и Лёну, что труднее всего было распространить на чулан вентиляционную систему, но папа нашел и поднял из каких-то там жилищных архивов чертежи, а потом своими силами все пробил, все наладил. Этот чулан был превеликой тайной семьи Меншиковых, так что никто из окружающих, кроме, разумеется, бабушки Лены и служб жилкомфонда, о нем не знал… Обычно, в отсутствие родителей, чулан запирался в районе плинтуса на невидимый миру замочек, простенький, однако без ключа не вскрыть, они с Машкой не раз пытались, но сегодня мама спешила и, вероятно, замочек не навесила… Так и есть: «шторадверь» отодвинута, а там сестренка, шепчет чего-то, ножкой шаркает… - Здравствуй, Машенька! Пирожки бабушке несешь?
- Аййй! Фу, дурак! Фу-х, как ты меня напугал! Вот же дундук стоеросовый! - Да? А сама кто? Но Машка, оправившись от внезапного испуга, не захотела ссориться с братом. И почему-то перешла на шепот, хотя кроме близнецов в квартире никого не было: - Иди сюда, только осторожно, Лён, ступай аккуратно, чтобы нам с тобою следов вторжения не оставить. Мамик забыла дверь запереть. - Это я и сам догадался. – Лён, по-прежнему на цыпочках, вошел в чулан и с любопытством огляделся, не часто доводилось здесь бывать. Нет, когда они с Машкой были маленькие, границ для них не существовало, бегай где хочешь, но уже когда… когда… где-то с класса второго… - Маш, когда нам ход в спальню перекрыли, не помнишь? - Во втором классе. Когда нас с тобою разделили по половому признаку: тебя с Тимкой поселили, а меня отдельно. А что? - Ну, так… занятно… Большую часть площади чулана-спальни, занимала широченная двуспальная кровать, застланная бордовым шелковым покрывалом. Под ногами ковер, тоже какого-то темно-красного оттенка… А подушки почему-то черные. Хорошо, что кровать застелена и ничего такого нигде не валяется. Лёну до судорог не хотелось наткнуться на принадлежащие родителям вещи, которых бы детям видеть не полагалась. Из рассказов друзей он знал, что беспечные предки сплошь и рядом оставляют чуть ли не на видных местах всякое такое… нижнее белье, прокладки… тьфу!.. презервативы, диски с порнухой… и даже того похуже… К счастью, в спальне папы с мамой ничего лишнего на виду не лежало. Телевизор молчит, ноут закрыт, бра Машка включила, тумбочка под телеком пуста, шкаф и шкафчик закрыты… - Смотрю, ты опять перед зеркалом скачешь, словно макака? - Еще бы, Лёнчик! Это же такая запредельная круть! - Хватит кривляться, дай я посмотрю! - Ну щас, щас, щас-щас-щас… Эх, далеко за помадой бегать! Не знаешь, где тут мама свет подбавляет? - Не знаю. Всё, кыш, дай мне-то глянуть! - Ну, хорошо, я подвинусь, будем вместе смотреть, так даже прикольнее!.. Над маминым «косметическим» столиком висит зеркало, намертво прикрученное к стене, и зеркало это не простое! Где-то с полгода тому назад, осенью, папа принес его домой, типа, маме очередной подарок ко дню рождения. Типа, собственноручно собрал эту тяжеленную конструкцию из галошных обрезков… Машка еще тогда выразилась в том смысле, что странные калоши нынче делают: сплошь металл и стекло с напылениями и подсветкой. Папа сначала посмеялся вместе с нею, а потом толкнул перед семьей краткую, но доходчивую речь, смысл которой был прост: если на работе узнают о его самодеятельности – возникнут большие неприятности, так что никому ни гу-гу, даже бабушке Лене! Дважды не поленился речь свою повторить, а потом еще и опрос устроил: - Рина? - Мой дорогой, я буду молчать как рыбка! - Тим? - Усек, не проболтаюсь. - Лён? - Могила! Ну… то есть, понял, никому ни слова!
- Маша? - А почему меня всегда в последнюю очередь спрашивают??? Всё, всё, пап, я всё поняла! Я тоже буду немая рыбка! - Хорошо. Тогда показываю и объясняю… С тех пор зеркало висит в чулане, сокрытое от посторонних глаз, и служит только маме, даже дети видят его изредка. Зеркало не то что не простое, а очень, очень, очень и очень не простое! Во-первых, оно толщиною сантиметров десять, не меньше. Во-вторых… Ну, там… проводки к нему прикручены, вилка для электропитания имеется… подсветка сложная… Но главное – зеркало ПРАВИЛЬНО отражает! В обычном зеркале левое ухо становится правым ухом твоего зеркального двойника, родинка на правой щеке в зеркале перепрыгивает на левую и так далее. Это же устройство папиной выделки отражало все как есть, то есть, вместо зеркальной симметрии здесь имела место симметрия осевая! Лён знает термины, Лён специально штудировал этот вопрос. Они с сестрой смотрят в мамино зеркало, пожалуй, впервые они делают это вместе и оба пребывают в некотором обалдении: Лён смотрит прямо перед собой, но при этом взгляд его падает не на себя, а на Машку, то есть, на Машкино отражение, а та, в свою очередь, играет в гляделки с отражением Лёна! Казалось бы – чего проще? – Любая вебкамера, встроенная в ноутбук, делает то же самое? Это Машку в свое время осенила первая и, как выяснилось, неправильная догадка. То - да не то! Лён и сам въехал не сразу в данный феномен, однако разобрался и Машке подробно разъяснил. Вебкамера любого, самого современного качества, с любыми мегапикселями, дающая, казалось бы, такую же «незеркальную» систему отображения, не способна на главное, на передачу объема, она дает осевую симметрию двухмерных проекций, а мамино «зеркальце», которое 500х400х100, дает полноценную трехмерную осевую проекцию, то есть, сохраняет, подобно обычному зеркалу, стереоскопичность отражения, но, вдобавок, оставляет правое правым, а левое левым! Это ты как в окно смотришь, а не в телевизор. Лён и Машка переглянулись крест-накрест и расхохотались: все-таки очень прикольно, очень необычно! Свет бы добавить, еще бы круче все смотрелось! - Лёник, ты же у нас такой умный! Какие тут кнопочки с подсветками? Найди, а? Лён и сам бы рад, да не на виду здесь подсказки, нет подписей ко всем этим… - А ты как включала? На что нажимала? - Никак, все так и было, я только бра добавила. - Короче, Маш, я не знаю. Можно было бы методом тыка, это элементарно, это бы я за десять минут варианты перебрал, но я не уверен, что впопыхах все деления верну на места, как было. А если предки засекут… - Ой, да. Эх, подсмотреть бы хоть разок, я бы тогда тебе все точно доложила, а ты бы… - Ну… вотрись как-нибудь в доверие, типа напросись на мастер-класс мэйкапа… перед дискотекой, типа… Всё, сматываться пора! - Щас-щас-щас, Лёник, одна секундочка… - Я кому сказал! - Сатрап. Ты мне нанес душевную травму своими помыканиями. За это ты мне должен будешь компенсировать… из своей доли… сейчас придумаю… - Я тебе сейчас так компенсирую, что без ноута останешься. Давай живо следы заметать. По миллиметру отсюда выдвигаемся, не дыша, каждую соринку, каждую молекулу на прежнее место возвращаем… Ты знаешь маму.
Да, Машка знала маму и ее феноменальную наблюдательность, поэтому спорить дальше не посмела… ГЛАВА ТРЕТЬЯ Даже сбор грибов в лесу можно представить как невинное развлечение. Вот и злосчастная статья, однажды прочитанная Луком, – кажущийся пустяк, но если копнуть поглубже и пошире, если сравнить, если подумать… Что греха таить, недополученный от Феди Медведенко гонорар в три тысячи рублей занимал мысли и воображение Лука гораздо меньше, нежели грядущая поездка в Париж: во-первых, сумма относительно невелика, даже для его полунищенского домашнего бюджета, во-вторых, не пропали эти деньги, всего-то и делов - дождаться Федю из Монголии, стряхнуть с него должок, высказать несколько глубокомысленных замечаний по поводу офиснокрепостной зависимости, должных продемонстрировать осведомленность Лука в специфике некоторых современных реалий, да и забыть навсегда о сварливом старике Тиберьиче из внешней разведки, о странных телепередачах на странные темы, о таинственных терминах… Не тут-то было! Зацепился Антон Салихов за мимолетное упоминание в интервью о «галошниках» - и нет Антона, погиб в ДТП. Совпадение, легко допустить. Передали его интервью в наследство какой-то тетке-журналистке, чтобы к публикации подготовить – вдруг дом у нее сгорел, сама в больнице с инфарктом… или инсультом… Опять не готово к выпуску интервью. Сайпин взялся выпускать в свет этот материал – Лук давно, хотя и шапочно был знаком с Борькой – еле отмазали Борьку от суда и срока за какую-то «боковую» хрень, типа, с наркотой ни с того, ни с сего попался, выгнали из редакции, теперь ему не до интервью. И опять все образовалось по слову Тиберьича: буксует публикация. Тревожно Луку сопоставлять все эти случайности, но очень уж любопытно переговорить с Валеркой насчет… галошников. Он ему просто вякнет о своих домыслах по поводу всего этого клубка, между делом, в обычной гостевой беседе и, глядишь, и поймет что-нибудь из молчания и отговорок старинного друга. У обоих есть чувство локтя при чувстве такта: и тот никаких тайн не выдаст, и Луку польза, Лук умеет понимать Валеркины умолчания и Валерка врубается в Луковы. Тридцать лет знакомства и дружбы – не шутка. В тот неимоверно далекий июль Лук был счастлив на всех фронтах: ему было всего лишь двадцать три года, он благополучно и в первых кочегарских рядах ушел на дембель (уволился в запас рядовым воином после прохождения двухгодичной срочной службы в войсках Советской армии), он готовился вновь стать студентом третьего курса ЛГУ (для прошедших армию, как правило, все грехи прошлого считаются закрытыми, «служивых» восстанавливают почти «на автомате»), но главное счастье – через неделю у Лука должна быть свадьба! Да, он женится на той, которая его ждала все два года. Он ей ничего не обещал и ни на что не надеялся, а она ничего не просила и не требовала. И дождалась! Но пока еще до свадьбы оставалась целая неделя, поэтому Лук ощущал в себе нечто вроде долга чести – следовало попрощаться с холостой жизнью как следует, чтобы шум, гром, канонада, бубенчики… А тут, вдруг, Петька Чукотка, однополчанин и однопризывник, в Питере объявился – ну как не отметить дембельскую встречу??? Еще был с ними какой-то парень, приятель Петьки, но имя его в Луковой памяти так и не сохранилось. Сначала пили в шашлычной «Машук», потом тормознули частника и переместились далеко, на природу – волею случая это оказался парк Сосновка… Ну… в итоге нажрались изрядно, все трое. Неумение пить легко уравновесить отказом выпить. Увы, Лук отказывался от выпивки хотя и часто, но не всегда, был он довольно устойчив к алкоголю, но пить не умел, и, забегая в будущее,
скажем: так и не научился. Вкус вина водки и пива равно ему не нравился, малое количество алкоголя он не понимал в своих ощущениях, от большого количества пьянел, вдобавок, его обязательно тошнило - и во время пьянки, и наутро, после нее… Мягко говоря, веселья особенного от Бахусовых игрищ Лук не испытывал. Зачем, спрашивается, вообще употреблял? Увы, Лук и тогда, и впоследствии неоднократно задавал себе этот вопрос, но ничего более вразумительного, кроме «чтобы остальных перепить», он так и не придумал. Через несколько лет после описываемых событий, Лук вообще прекратил употребление напитков, содержащих алкоголь, стал трезвенником по убеждению, тихо, мирно, без душераздирающих поводов, без кодировок, подшивок, религиозных обетов… но в тот летний день до этого крутого решения было еще далеко. Сосновка – хороший парк, очень большой и привольный, множество растущих в нем сосен превращают обычный воздух для дыхания в нечто такое… вкусное и даже целебное. Почва под ногами ровная, чистая, не такая волглая, как, например, в соседнем парке Челюскинцев; хочешь расстилай газетки прямо на земле, сервируй нехитрым закусоном, присаживайся, если погода позволяет, отдыхай в хорошей компании. Наотдыхались портвейном до того, что третий сотрапезник, вроде бы Витька… или Толик… стал «отключаться», и Петьке втемяшилось на пьяную голову немедленно проводить его до «дому», вернее, до жилища, где они остановились… Но, типа, без Лука… Почему произошло разделение, где именно они расстались, Лук не запомнил, и Петька Чукотка тоже, как выяснилось спустя года четыре, во время случайной встречи, но только факт остался фактом: Лук очутился один посреди Сосновского парка. Время постепенно сдвигалось к вечеру, облака сгустились в низенькие, но пока еще несмелые тучи, из тех, что если и проливаются дождем, то моросящим и бесшумным, от которого даже прятаться нет никакого смысла: увлажнит голову, капнет на плечи – не более того. И хотя дождя все еще не было, но свежесть и преждевременные сумерки в город пасмурное небо, все-таки принесло: Лук торопливым шагом шел через парк, ориентируясь почти наугад по широким дорожкам, вдыхал настоянную на сосновых иглах прохладу и помаленечку трезвел. Рубашку, вот, заправил в джинсы, даже наполовину застегнул, а то до пупа распахнута – некрасиво. Денег по карманам… ни одной бумажки не шуршит, исключительно мелочь, а это значит, что никаких частников и такси, придется искать подходящий трамвайный маршрут, чтобы до Васильевского довез, либо идти пешком… Пешком далеко, но выполнимо. Все хорошо, все пустяки, вот только жажда мучает! И курево кончилось. Трехкопеечную монету можно будет потратить на газированную воду с сиропом… или копейку на воду без сиропа, это если найдется исправный автомат, и если в нем будет вода…. Народу в парке было довольно много, хотя и не густо – размеры Сосновки очень даже позволяли отдыхающим горожанам гулять, не сбиваясь в душные толпы; некоторые из них, подобно Луку и Петьке Чукотке, устраивали себе импровизированные пикники на траве, обязательно с выпивкой, однако до «перестроечной» борьбы с пьянством оставалось еще лет пять и менты на этот счет не свирепствовали… иногда гоняли, конечно, и в ментовки забирали, и в вытрезвители, но так… скорее для отчета. Иногда и «для кормления», и такое случалось, безусловно… тем не менее, в тот июльский долгий и бурный день обошлось почти без милиции. - Слушай друг! Как брата прошу: выручи рублем, на бутылку не хватает! Словно колодезным холодом плеснуло в распаренное Луково сердце. Их было пятеро, но дорогу заступил один, примерно ровесник Луку, остальные – один помладше, трое заметно старше, под тридцатник, – продолжали сидеть на скамейке. По виду – все пятеро гнилая гопота, у просящего на предплечье полузатертая «портачка», то есть, неумело вытравленная татуировка, зубы
металлические, но не золотые – как есть шакалье. Однако просят вежливо, и нет резону залупаться с ними на ровном месте. Лук сокрушенно помотал головой, даже хлопнул для убедительности руками по карманам: - Нет, братцы. Сам буквально пять минут назад считал – одна мелочь осталась, на трамвай, да на курево. - А если вместе посчитаем? Ну-ка, попрыгай! Все было ясно: это похоже на мелкий «шпанский» гоп-стоп. Если Лук попрыгает – значит, сдался, следующим шагом его ошмонают, будут запугивать, куражиться, может быть, дадут пару пинков или тумаков – а потом отпустят невредимым, если только не «прикопаются», не взъярятся на что-нибудь, окрыленные сознанием своего превосходства над перетрусившим прохожим. Помощи ждать неоткуда: в пределах прямой видимости не менее десятка взрослых людей обоего пола, но вряд ли кто-нибудь захочет встревать в разборки пьяных молодых людей хулиганистого вида. И ментов нет – вот ведь когда бы их присутствие не помешало! А мирные обыватели не встрянут – в этом Лук был убежден на все сто процентов. Остаточный хмель сразу выскочил из Луковой головы, у него еще была последняя призрачная надежда «разойтись краями», лишь бы удалось подобрать слова поубедительнее, такие, чтобы и гопников не озверить, но и чтобы чувство собственного достоинства не это… не уронить. Как назло ничего толкового на ум не приходило, язык не желал ворочаться, а медлить нельзя… Лук хотел было сказать нечто вроде: «парни, да в натуре нет ничего, кроме «железа» на курево и проезд», но вместо этого въехал кулаком в рыло «трясущему». Попал в сопатку и тот вскрикнул коротким матерным ругательством, одновременно с Луковым ответом: - Н-на, п-падла! Сам прыгай! Удар получился торопливым и не очень сильным, чувак легко устоял на ногах, тем не менее кровь из носу брызнула… Лук ударил еще раз, с левой, куда-то в ухо, отдачей его шатнуло к скамейке, где сидели остальные гопники, и Лук, одухотворенный боевой, внезапно вспыхнувшей в нем яростью, пнул каблуком прямо в голову одного из сидящих. И, вроде бы, хорошо попал… но сам еще больше утерял равновесие… Вдохновение, порыв, бешенство берсерка – все это, конечно, эффектно, ярко, да только результативностью напоминает неожиданный взрыв хлопушки с конфетти: гром, треск, буря эмоций – глядь, а все живы, все смеются. Кое-какой опыт уличных боев у Лука наличествовал, и упрямства в драке ему было не занимать, но, чтобы противостоять превосходящим силам противника, ему на тот день не доставало многого и весьма существенного: трезвости, массы тела, хорошего поставленного удара, хотя бы какого-нибудь одного, «ручного» или «ножного», с помощью которого он бы мог постепенно, одного за другим, выводить противников из строя. Но, самое главное, Луку не хватило умения выстраивать тактику боя: можно было бы подхватить с земли дрын или булыжник, или просто попытаться убежать, можно было отскочить к дереву или еще куда, чтобы сзади не напали, можно было бы кричать дурным голосом «караул, грабят, убили, человека убили!»… Ничего это Лук не сделал и почти сразу же пропустил удар в голову – скорее всего, ударили утяжеленной пряжкой ремня… Потом Лук упал, потом вскочил… и опять отмахивался, и опять упал. Его били, руками и ногами, а он ругался грязно и пытался отвечать ударами… без особого уже толка… Вроде бы Лук не терял сознания, но и соображал уже не слишком: память сохранила происходящее кусками… Вот кто-то бьет ногой в лицо, вот он, в положении лежа, кого-то лягнул ногой… «Ой, да что же вы делаете, сволочи!» - Это тетки кричат… или бабки…
И вдруг полегче стало! Драка продолжается, но кто-то бьется на Луковой стороне… и хорошо бьется, судя по крикам… Сейчас Лук встанет и поможет своему нежданному спасителю… Сейчас он… и пощады никому не будет… В лицо плеснуло чем-то холодным, щиплющим… - Э… дружище… ты как? Лук открыл глаза, растаращил их пошире – один глаз почти ничего не видит, о ужас! Нет, видит, просто залило чем-то розовым… это кровью глаз залило, но он им видит… А сам он лежит… на спине, на земле. - У… у-о… ой!.. Вроде… нормально. Помоги встать… пожалуйста. Лук ухватился за протянутую руку и поднялся на ноги. Голова кружится, его поташнивает, колени дрожат. Парень, который вступился за него и подал руку, был очень молод, лет на пять младше Лука, но заметно выше ростом и крепенький такой, плечистый, не ладонь у него, а ладонища… стало быть, и кулак… - О, спасибо, братишка! Вы… ты меня это… чем… ну, вода?.. - Нарзаном из бутылки, чтобы смыть кровь. Это чистая вода, не волнуйся. - Осталась еще?.. Разреши, я допью… О-о-о, спасибо… Говорить было трудно, слова получились какими-то липкими, сырыми, шепелявыми, и Лука вновь охватил ужас: глаз-то цел, а зубы!? Лук с осторожностью взялся шевелить языком по деснам… И зубы, вроде бы, все на месте… Какое счастье. В поллитровой бутылке было «полюстрово», а не «нарзан», все равно в тему, и даже лучше, чем нарзан… только маловато… Голова кружится. Толпа свидетелей, скопившихся возле скамейки, куда переместился Лук, внезапно притихла и расступилась: менты прибыли. Двое, пешком, видимо, патруль. - Так, что тут у нас? Люди загалдели как по команде, рассказывая громко, но вразброд, однако опытные стражи порядка из вороха бестолковых объяснений вылущили для себя главное: инцидент завершен без грабежа, увечий, почти без потерпевших, парень не хулиган, а наоборот, пострадавший от хулиганов… Было бы что серьезное – тогда другое дело, тогда протокол и опрос свидетелей, но сейчас, на исходе пятницы, заниматься всей это писаниной… - Ну, парень… Что ты, как ты? Будем протокол составлять, или что? Заявление напишешь? Лук затряс головой и постарался говорить четко, вежливо и грамотно, чтобы менты видели: перед ними трезвый интеллигентный молодой человек. - Нет, не хочу, оно того не стоит, товарищ сержант! Это какое-то д-дурацкое шпанье, я даже не знаю, чего они ко мне привязались! О попытке стряхнуть с него деньги Лук рассказывать поостерегся, тогда шанс попасть в отделение резко бы возрос и совершенно неясно – не забудется ли по дороге в отделение, что его привели показания давать, а не в обезьяннике сидеть, ожидая вытрезвительный «луноход»? - Угу. Ну, а как ты собрался в таком виде по городу идти? Где живешь, далеко? - На Васильевском, - ляпнул Лук и тут же пожалел, что сказал правду… - Ё-мое, далеко. И как же ты пойдешь, такой красавец? Что-то от тебя, по-моему, винишком давит? И даже ведь сильно разит! Плохо дело. Случайные свидетели за ним в ментовку не пойдут, чтобы объяснить, как тут оно все было… а там… вот ведь попал… - Товарищ сержант, я его провожу. Мы с ним в одном дворе живем, и нам по пути. Сейчас «тачанку» возьмем, и я его доставлю в лучшем виде!
Старший патруля обернулся в сторону заступника, ощупал его наметанным взглядом: трезв, нормален, очень молод, прилично одет… - Это, что ли, ты за него вступился? - Я, товарищ сержант. Мимо проходил, смотрю – наших бьют. Что же мне, отворачиваться? Гнусные ребята, пятеро на одного. А как увидели, что не один – сразу разбежались. Заверещала милицейская рация, и сержант отвлекся, стал отвечать-докладывать. Все это недолгое время Лук молчал, наитие так и подсказало ему: ни слова! - и тогда, может быть, отвяжутся. Рация умолкла, но сержант возобновлять беседу не стал: козырнул небрежно, отвернулся от места происшествия и оба милиционера молча пошли прочь, «реагировать» на очередной сигнал. Рассеялась и толпа, предоставив молодых людей самим себе. - Спасибо, брат, выручил, дважды тебе обязан! Но что-то я… не припомню... да и где там во дворе… - Я соврал насчет соседства. Меня, кстати, Валера зовут. - Лук. - Лук пожал протянутую ладонь и опять удивился ее твердости и ширине. - Иначе бы они тебя подмели, это точно. Я что предлагаю: я здесь неподалеку снимаю комнату, это совсем рядом, пешком не более пяти минут. У меня ты умоешься, приведешь себя в порядок, и тогда уже… А иначе не доедешь, не те, так эти заберут. Лук с детства научился испытывать недоверие ко всем проявлениям доброты и бескорыстия со стороны окружающих, но в данном случае, по здравому размышлению, взять с него нечего, кроме порванной рубахи и обвалянных в пыли джинсов… Сейчас начнется дождь и пыль станет грязью… Пить хочется невмоготу. - Спасибо. А… это удобно? - Там еще две семьи, но обе укатили на дачу на выходные. - Пойдем. И они пошли. Там Лук не только умылся, но даже принял душ… А в зеркале увидел такое, что сердце екнуло: весь белок правого глаза в крови, а под глазом синяк, верхняя губа распухла, правое ухо тоже. И на боках синяки, и в паху болит… За неделю до… за шесть дней до свадьбы! Рубашка восстановлению не подлежала категорически, поэтому Валерка Меншиков, нечаянный Луков спаситель, одолжил ему одну из своих. Великовата пришлась, да все лучше пополам разорванной. Потом пили чай, была даже какая-то снедь, но Луку в горло кусок не лез, голова кружилась, вроде бы и температура поднялась, так что даже и курить невмоготу. Двое суток после того случая Лук не хотел курить: легкие дым не принимали, а после ничего, отдышался. Познакомились. Оказывается, Валерка – абитуриент, приехал издалека, с юга России, хочет поступать в ленинградский вуз и теперь волнуется, ждет и учит, через неделю начинаются экзамены. Одним словом, Лук остался там ночевать, благо на антресолях нашелся спальный мешок без чехла, бледный, тощий, в раскатанном виде похожий на затоптанного вурдалака, там же подушка без наволочки, а в комнате еще одно одеяло. Наутро они обменялись координатами, телефонами… - Ну, Валера, уже трижды ты меня выручил, век этого не забуду! Лук поклялся отдать рубашку в самое ближайшее время, но… закрутился, запамятовал… как оно часто бывает в суете будней… да тут еще свадебная поездка в Прибалтику… Вновь они встретились только в конце августа, почти случайно: еще бы немного, еще бы день-другой, и все оставленные контакты окончательно бы устарели, потому что и Лук, поженившись, поменял место жительства, и Меншиков, поступив в Политех, доживал в снятой комнате последние дни,
терпеливо оформляя одну за другой многочисленные справки для заселения в студенческую общагу. Тем не менее, Лук нашел телефонный номер, позвонил и успел. Встретились, обрадовались друг другу, Лук рассказал о своей свадьбе, Валерка Меншиков об успешных экзаменах – все пятерки, плюс средний балл, тоже пять, без медали, правда. Казалось бы – всё, о чем еще говорить малознакомым людям? Вернул рубашку, попили пивка (по одной бутылочке «жигулевского»), похлопали друг друга по плечам, да и разбежались навсегда! Ан нет! Разбежались и вскоре опять пересеклись по пустячному поводу, раз и другой, и третий… Подружились, несмотря на разницу в возрасте, в семейном положении, в образовании… нашлись и общие увлечения: не во всем, конечно же, но во многом их сблизил интерес к теоретической физике. Валерка профессионально ее изучал, сначала в физико-математической школе, потом в институте, на кафедре квантовой электроники, а Лук – так… Лук, по его собственному выражению, с самого раннего детства приобрел болезненное пристрастие к специальной теории относительности и двум ее постулатам, а когда подрос, стал регулярно испытывать по этому поводу дополнительные мелкие, но досадные мучения: профессиональные физики не желали терять время на дурацкие диспуты с неучем, не получившим профильного образования! Лук очень быстро начинал бесить образованных собеседников своими рассуждениями о том, в чем он был, по их единодушному мнению, ни уха, ни рыла; в свою очередь, все остальные земляне, которые жили поодаль от науки физики, но при этом готовы были обсуждать волнующие темы релятивистских эффектов, необычайно бесили Лука. Особенно Лук возненавидел теорию «черных дыр» Стивена Хокинга, обретшую невиданную популярность в средствах массовой информации, и готов был громить ее при каждом удобном случае, письменно и вслух, даже если рядом не было верного друга-спорщика, Валерки Меншикова, а уж когда они вдвоем зацеплялись за волнующую тему – спасайся кто может!.. Луку было свойственно заводиться мгновенно, он с пол-оборота начинал орать, язвить, в общем излучать агрессию, а вот Валерка плохо поддавался на крики, очень редко выходил из себя в спорах и никогда не обвинял Лука в невежестве… Укорял, конечно же, не без этого, но старался объяснить доступными словами то, что понимал сам и обязательно пытался вникнуть в смысл и суть косноязычных, с точки зрения физики, Луковых речений. Для обоих закадычных друзей, Лука и Валерки, только «женская тема» способна была составить конкуренцию физикотеоретической, да и то не всегда… хотя, почти всегда. Шли годы. Лук перевалил за тридцатник и, верный некогда произнесенному студенческому зароку, начисто перестал употреблять алкоголь. Тем временем, постепенно слабел, и, наконец, испустил дух Союз Советских Социалистических республик. Лук очень переживал по этому поводу, Валерка Меншиков тоже, хотя, для холостяка и бессребреника Валерки, главным смыслом жизни было одно: чтобы в лабораторию «номерного ящика», где он окопался младшим научным сотрудником сразу же после окончания Политеха, исправно подавали электроэнергию… ну, и воду, чтобы на месте можно было бы чайничек вскипятить, не отвлекаясь на глупые времязатратные обеды. И пусть хотя бы простенькие тренажерчики будут, чтобы мышцы в форме сохранять. Одержимость одержимостью, однако, лопухом Валерка не был: кандидатскую защитил в двадцать пять лет, походя, как говорится, под рукоплескания оппонентов. А через пять лет – докторскую, и тоже запросто. В свободное же от работы и спорта время очень любил общаться с бесшабашным Луком и его окружением, преимущественно женским. Несколько раз доводилось им, словно бы в память о первом знакомстве, «на пару» попадать в уличные, хулиганские и полубандитские драки, бок о бок биться. Луку весьма это нравилось,
потому что если «в метле» участвовал Валера Меншиков – победа всегда была на их стороне, очень уж он был силен и бесстрашен, и очень многое умел. - Откуда в тебе это, Валерка? Где приемчиков набрался, когда успел? - Дык… самоучкой овладел – как ты физикой. - Врешь ты все. А меня научишь? - Да ради бога. Но ты же лентяй, в то время как навыки надобно качать ежедневно, постоянно, скучными спортивными упражнениями. И горячишься много, и задираешься первый. В свою очередь, Валерка, изначально простодушный, прямой, где-то даже наивный, тоже коечему научился у хитроумного и много повидавшего Лука, а однажды тот, вопреки своему общеизвестному разгильдяйству, сумел очень дельно подсказать и, через одну пылкую знакомую из горсовета, реально помочь молодому специалисту Меншикову, ночному сторожу по совместительству, получить служебную жилплощадь… Самого Лука личная жизнь трясла, швыряла и пробовала на прочность с самых разных сторон, пока, наконец, он не ощутил в себе ПРИЗВАНИЯ, точнее - неутолимой тяги сочинять художественные произведения, в стихах и в прозе, самые разные, от коротких трехстиший, до грандиозных романов-эпопей. Волею судьбы, у Лука, в дополнение к графоманской зависимости, обнаружился немалый литературный талант: почти всё им написанное находило сбыт, издательства, а иногда и журналы, исправно печатали в бумаге и даже платили за это какие-то гроши, которые он именовал гордыми, звонкими словами: «гонорары и ройялти (потиражные отчисления)». Впрочем, богаче от всего этого изобилия книгоиздательских терминов он не стал, ибо никогда, ни одним произведением, не мог попасть « в формат», «в серию», а, значит, и в большие тиражи. Богемный образ жизни, или, если точнее, полубогемный для непьющего Лука, накладывает на своих адептов непреложные обязательства: коли ты художник, творческая личность, то изволь игнорировать служебную карьеру, семейный достаток, распорядок рабочего дня, солидность внешнего облика, трудовую книжку, вечерний телевизор… – Ну, а как иначе История отличит тебя от смиренного обывателя, не по результатам же содеянного??? Трезвый образ жизни Лук частично компенсировал презрением не только к буржуазным, но и к революционным, а также крестьянским, люмпенским, либеральным и пролетарским ценностям, кроме того, он весьма увлекался женщинами. Когда-то, на самой заре постсоветского капитализма, в Лука, в его стихи, влюбилась Маринка Рындина, сногсшибательная красотка, начинающая поэтесса и первокурсница юридического факультета ЛГУ! Ростом она была на пару сантиметров выше Лука, но его это ничуть не смущало, как и шестнадцатилетняя разница в возрасте, все знали, что он неравнодушен к высоченным девицам, лишь бы они были пропорционально сложены, хороши на лицо… ну, и умны по возможности. С глупыми-то общение становится в тягость после первой же «палки»… У Маринки Рындиной интеллект и все остальное прочее были на весьма высоком уровне, поэтому Лук, конечно же, не удержался и «показался с нею в свете», а однажды познакомил ее и с Валеркой. К тому времени Лук с Маринкой стали «близки», и Лука это отнюдь не тяготило. Хотя и не волновало особо, ибо однажды разбитое вдребезги Луково сердце навеки освободилось от любви. Все шло хорошо и ненапряжно, примерно с месяц, да только с некоторых пор Маринка стала прибегать на свидания… не так резво, что ли... И к близости уже не рвалась… И все чаще отговаривалась от встреч… и в глаза старалась не смотреть, и свеженаписанное Луком не торопилась обсуждать…
И вот, в один из осенних вечеров пришел к нему в гости Валерка, притащил с собою здоровенное кольцо полукопченой колбасы, две булки хлеба, коробку конфет «Чернослив в шоколаде», пачку черного чая «со слониками», наперед зная, что у Лука в доме шаром кати. Предупрежденный телефонным звонком, Лук смирно сидел у окна, ждал гостя, размышляя о Вечном и наблюдая ненавистный дождь, не прекращающийся вот уже третьи сутки. Трамвайные пути по Гаванской улице обладали не меньшим упорством: не желали ни размокать, ни ржаветь… Лук тоже упрямый, особенно когда дело касается бытовых обязанностей, но сегодня ему предстоит, согласно подступившей очереди, мыть «места общего пользования» в коммунальной квартире, и это удовольствие, увы, не отложить, ибо далее некуда… Разве что до завтрашнего утра, соседи не окрысятся, если он рано утром успеет. А сейчас у него гость – что, при гостях он будет, что ли, тряпками брязгаться? Попили, поели, тут Валерка и скажи: - Мы теперь с Маринкой. Лук поначалу и не врубился в эти слова. Нет, конечно же, он среагировал на «Маринку», но еще без должного осмысления. - Чего? С какой Ма.. Как ты сказал?.. - Мы теперь с Мариной Рындиной, вместе мы, она и я, - повторил Валерка. Басок его был пообычному нетороплив и спокоен, но покраснел он до самых ушей. – Пожениться надумали. - Понятно, - пробормотал Лук и, в свою очередь, покраснел не хуже Меншикова. Мама дорогая!.. О, чёрт! Как же им с Валеркой теперь быть… дурацкая ситуация… не поздравлять же… - Э-ээто… Понятно, да. О, ч-чёрт! Врасплох вы меня, что называется!.. Лук, не зная, что еще такого уместного сказать, взялся допивать остывший чай и поперхнулся. Пока откашливался – думал об одном: как он будет оборачиваться и смотреть в глаза Валерке Меншикову, которому он неоднократно «под большим секретом» хвастался, как он ее… как она у него… прямо в скверике… как они… с нею… Если бы Мэн просто девчонку у него отбил, тогда пустяки, дело житейское, так ведь жениться на ней собрался! Но деваться некуда, что толку трусить: процесс выяснения отношений пошел. - Валерка!.. Слушай, Валерка, я… Ей-богу!.. - Погоди! – Меншиков рявкнул, чтобы пресечь растерянные Луковы бормотания, и это подействовало, тот взял себя в руки, замолк, честно приготовился слушать. – Лук! Ты - мне друг, а я тебе. Ты мне всегда был как старший брат, и я всегда ценил твою дружбу, твои советы, и всегда тебя уважал и уважаю. Надеюсь, что и ты меня… ну… тоже… Лук горячо закивал в ответ, поджатые губы побелели. Валерка достал платок из кармана, вытер пот со лба… Промокнул затылок и бычью шею. - И вот что я… гм… мы с Маринкой подумали. Она в курсе, что я здесь, и что я с тобой эту тему растираю, она меня дома ждет. Короче говоря: что было, то было и быльем поросло. Настолько поросло, что его как бы и нет, и отныне уже не будет. И других разговоров на эту тему тоже никогда, ни единого разу не будет. Ты мне друг, и ты должен понять все сказанное и не сказанное. Так? - Валерка… - Я спросил, кажется? - Так. - Остальное лишнее.
Друзья одновременно встали с раздолбанных табуреток, протянули друг другу руки и хлопнули ладонью в ладонь. Рукопожатие переросло в объятия, оба мысленно поклялись, каждый в своём, но каждый из них расслышал и безоговорочно поверил в безмолвную клятву друга: - Если что – убью. - Никогда больше! На следующий год в июле, в семье Меншиковых родился сын, его назвали Тимофеем. А еще через четыре года и месяц сразу двойня: мальчик и девочка, Лёня и Маша. *** - Алло? Могу я услышать великого, ослепительного, гениального писателя Земли Русской, господина Лука? - Привет, Марина. Не такой уж я и ослепительный. Как жизнь, как дела? - Значит, остальное перечислено без искажений. Все замечательно, жизнь хороша. Лёник говорил, что ты собираешься почтить нас визитом? - То есть, в любое время дня и ночи, по мере вашей готовности. - Валера готов к твоему набегу и сегодня, и завтра, и послезавтра. Но завтра он специально вернется домой пораньше, где-нибудь уже к половине седьмого… - Тогда лучше завтра. И в семь ровно я у вас. Или попозже? - В семь? Очень хорошо, мы тебе всегда рады. Как твой Париж, удачно съездил? - О, белль Франс! Более чем. Париж настолько прекрасен, что… Давай, я завтра расскажу, заодно и подарки народу занесу. - С нетерпением ждем. Чао? - Арривидерчи. *** - Чудаки украшают мир, да и война без них не война, а тупая потасовка. Так что владейте и не рычите. - Оно и видно по тебе! Ну тронулся человек среди книг! Луку приятно бывать гостях у Меншиковых! Парижские подарки, он, верный своему нетерпеливому нраву, роздал едва ли не с порога: Лёну – его давнюю мечту: черные «рэперские» очки со шторками, своей главной любимице Маше – запахи: настоящий Дживанши в розовом пятидесятиграммовом флакончике. Тимы дома не было, и Лук горестно вздохнул, потому что как раз для старшего сына Меншиковых он приготовил сногсшибательный подарок (совершенно случайно повезло, нарвался возле площади Трокадеро на рекламную «акцию» распродажи): ультрамодный среди питерской молодежи лорнет с телескопической никелированной рукояткой, с подлинной цейссовской оптикой четырехкратного увеличения… Что такое лорнет двадцать первого века? – Это своего рода «винтажный» минибинокль, почти по типу театрального, но практически столь же плоский, как и очки, маломощный, конечно же, а все-таки – реальная штучка, не только модная, но и небесполезная. Увидеть, например, далекую надпись, или номер трамвая, отличить на расстоянии знакомое лицо от незнакомого, или дать понять девушке, что она тебе интересна… Шустрые китайские производители тотчас, вслед за вспыхнувшей эпидемией лорнетомании, наладили выпуск устройств, по виду очень похожих на настоящие, вот только настроить их, чтобы использовать по прямому назначению, было весьма проблематично… - Нет, Лук, ты уже совсем… со своими подарками! Один этот лорнет – целое состояние, а ты еще и…
- Марина, успокойся, никакое оно не состояние, там была скидка в девяносто процентов, я даже чуть было себе еще один не прикупил, но потом усовестился: в петиметры мне уже не по возрасту. А это тебе. Марина осторожно раскрыла перевязанный розовыми ленточками пакет и вынула оттуда нечто вроде колокольчика, выточенного из черного дерева, явно старинного, макушкою этот колокольчик крепился к длинному штырю, заостренному на конце, а вместо языка у колокольца был такой же черный деревянный шарик на полуметровом шелковом шнурочке, с вырезанным по центру шара круглым отверстием. - Как интересно! Это… кендама? Такая странная… Спасибо тебе преогромное! - Какая еще кендама? – понарошку обиделся Лук, - это самое что ни на есть настоящее бильбоке! Девятнадцатый век! Эксклюзив! Вся барахолка, затаив дыхание, смотрела, как я торговался на ломаном русском языке за эту бесценную реликвию! Бились насмерть у каждого евро, отступая шаг за шагом, поочередно! Впрочем, их понадобилось не много, этих евро. И слово-то, какое отвратительное: кендама! Всё в гнусных аптечных ассоциациях!.. - Но это действительно реликвия! А… почему ты торговался на ломаном русском? И что это была за барахолка? Блошиный рынок? Валера, нет, но ты глянь, какая прелесть! В моем клубе весь девичник поумирает от зависти! У нас ближайшее заседание в среду, ну, я им всем… так почему на ломаном русском, Лук?.. Господи, какое чудо! Ой, у меня получилось! – Марина Леонидовна Меншикова ухватилась за колокольчик, рывком поддернула шарик и ловко поймала его отверстие на конец штыря. - Да, обычный блошиный рынок, каких несколько в Париже. Этот – возле моего любимого парка Монсо. На ломаном русском – чтобы они лучше понимали. - Прости, пожалуйста… не уловила? Лук терпеливо пояснил: - То была неудавшаяся шутка, насчет ломаного русского, и сейчас уже нет смысла ее расшифровывать. На самом деле, продавец был из наших, белоэмигрантский потомок, мы оба говорили по-русски почти без акцента. Валера! Это тебе. Лук достал из кармана маленький кулек из газеты, схваченной степплером, и протянул его главе семьи. Тот предварительно ощупал кулечек толстыми, но чуткими пальцами… - Конь? - Верно! Там же и купил, где бильбоке, только у другого чувака. Меншиков-старший ловко сдернул с подарка самопальную газетную обертку и поставил на ладонь фигурку шахматного коня, более похожего на маленького горбатого дракона. - Ух, ты, настоящая слоновая кость! Спасибо! Мне как раз белых не хватало, в последнее время все сплошь черные идут! О, даже авторское клеймо стоит! Класс! – Меншиков осторожно ткнул кулачищем в плечо друга и обернулся к жене. - Рина, ты нас кормить думаешь, или как? - Думаю. В преддверии Лукова прихода и ваших с ним разговоров, мы с молодежью, покорные твоей всесокрушающей воле, уже пообедали, и я, согласно твоему же венценосному повелению, накрою сегодня на кухне, вам двоим, стремительно, лишь только услышу из твоих обворожительных уст недвусмысленный приказ. А тебя, Лук, если, конечно, захочешь, ждут суточные щи, я их специально приберегла, как для настоящего ценителя. - С мясом? - Разумеется. И со сметаной, сметана, правда, свежая. - Хочу!
- Накрывай, Мариша. Погоди, Лук, я только рысака в стойло заведу. Слушай, а ведь у меня, пожалуй, нет аналогов этому горбунку! - Меншиков пошел отпирать шкаф – пополнять коллекцию шахматных коней, которую он собирал еще со школы, а Лук лениво развалился (Луку единственному из всех гостей это позволялось) в хозяйском кресле. Валерка человек основательный, ему понадобится для размещения и каталогизации нового экспоната не менее десяти минут, а в ногах правды нет. Тем временем Машка бережно опрыскала себя французской водой и выдвинулась в самый центр родительской комнаты, под люстру, в самое освещенное место. Была Машка облачена в черную майку с длинными рукавами, на ногах черные лосины и узкие тапочки бордовой кожи, иначе говоря, одета «в парадное домашнее», - это когда в доме гости, но гости «свои», с которыми семья «накоротке», доверительно и без церемоний. А Лён предпочел покинуть общество: ушел в свою комнату, «по делам»… наверняка, чтобы очки примерять во всех ракурсах! - Дядя Лук! Папа! Мама! Мамик! Взрослые отреагировали на Машкины крики почти одновременно, Лук и мама вслух, а папа молча обернулся. - Что, Маня, в аиста играешь? - Да, солнышко? Излагай быстрее, у меня там плита! Машка, тем временем, подняла вверх, к люстре, правую руку, а левой ладонью ухватилась перед собою за лодыжку левой ноги, согнутой в колене, и, неуверенно вытянувшись, насколько позволял ее скромный рост, застыла в малоудобной позе. - Я танцующая Дживанши! Мам, правда, ведь я похожа на Келси фон Мук? Плохо только, что, я не на каблуках… Мама благожелательно кивнула. - Есть что-то общее. Но больше, все-таки, на Одри Хёпберн. - Ва-а-ау! А чем!? - Одри тоже темненькая и росточком невелика. Машка выпустила из пальцев лодыжку, встала на обе пятки и разочарованно застонала. Однако темперамент и природная жизнерадостность не позволили ей долго страдать. - Все равно! Дядя Лук, вы гений! Аромат просто божественный! Я завтра приду в школу, никому ни слова заранее, но упаковочку, естественно, с собой! А сама, сяду, такая, нарочно возле Волощук, словно бы и знать ничего не знаю… - Машка оборвала себя на полуслове и замерла с прижмуренными глазами, вся в мечтах о завтрашнем дне. В гостиную опять вошла мама. - Как говорит наш несравненный Лук: «Истинный самурай с одинаковым проворством владеет кисточкой для письма и палочками для еды». Прошу воинов к столу! Валера, может быть, всетаки… - Нет, на кухне. И ты с нами посиди, если, конечно, у Лука нет нужды хранить какую-нибудь тайну… - Никаких секретов! Есть что рассказать, но не от кого прятать. На кухне лучше: добавка ближе! - Вот и отлично. Тогда, Рина, до чая ты уж с нами, а потом мы одни потреплемся, в гостиной, в креслах. Или на кухне, это не принципиально. Да, кстати, Лук, ты ведь в курсе, что младший наш в лотерею недавно выиграл? - Из первых рук. Уже потратили? - Нет еще. Но, давай по порядку, ты ведь – гость, стало быть, сначала твои новости, потом наши. ***
- Началось с ерунды, чуть ли не как водевиль. На Пятом канале, ныне утратившем в названии свою питерскую принадлежность, прошла однажды довольно странная передача: «Мафия под контролем КГБ». В этой передаче сотрудник внешней разведки, полковник в отставке, Лев Сергеевич Колесов, много лет работавший в Италии под прикрытием журналиста-международника из «Известий», рассказывал о своих «профессиональных» контактах с итальянскими деятелями Ватикана и уголовного подполья. В ту пору против Итальянской Республики назревал, по утверждению Льва Сергеевича, заговор и государственный переворот, подготавливаемый ультраправыми силами. Согласно замыслам заговорщиков, некий военный, некий полковник, из летчиков, как бы сочувствующий левым идеалам, должен был приблизиться к Альдо Моро и застрелить его. Покушение будет сигналом к ультраправому перевороту и последующим репрессиям против «красных», коих в Италии тех времен было как собак нерезаных. Информацию эту Лев Колесов получил от влиятельнейшего сицило-американского мафиози Никола Джентиле (в «контакт» с которым он вошел с санкции чуть ли не самого Семичастного), не вдруг, но постепенно, с помощью профессиональных навыков и дорогостоящих подарков. В итоге заговор был раскрыт, республика спасена, однако, итальянские власти, да и сам Альдо Моро, послушные нажиму американцев, положили все это дело под сукно и даже никого толком не наказали. Таково, вкратце, содержание этой передачи. Но вся фишка в том, что сей Никола Джентиле ни в какой мафии уже не состоял и никаким авторитетом ни у кого не пользовался. Он был никто, бутлеггер в отставке, без «уважения» и связей, пустомеля, которого американцы выпотрошили и выдрессировали на полное послушание еще до войны. Да у Людмилы Зыкиной было больше возможностей участвовать в подпольных сицилийских делах и сходняках, чем у несчастной штатовской марионетки Никола Джентиле! В те годы, по всей Сицилии и в ее столице, в Палермо, шли жуткие войны между новыми и старыми кланами сицилийских «людей чести», но и тогда никто из них даже голову бы не повернул в сторону какого-то там занюханного прыща с американским клеймом на жопе… извини, Марина… не говоря уж о том, чтобы пальнуть в него или прислушаться всерьез к его бормотанию. А это означало в свою очередь, что информация о готовящемся заговоре, «слитая» Колесову через Джентиле, принадлежала американцам и была выдумана ими. Липа, «деза», подстава! И «слита» она была целенаправленно. То есть, на самом деле, американцы, при помощи необычайно простой и изящной операции, вскрыли все цепочки влияний КГБ в Италии! Информация ведь выглядела очень горячей, надо было что-то срочно предпринимать, пока не случилось «покушение» и «правый переворот»! Ну, и родное советское правительство пустило в ход все, что могло: прикормленные люди и проплаченные СМИ подняли вой, стали подавать запросы, задавать вопросы, бить в набат. Вот они, родненькие – журналисты, политики, священники, - все из псарни КГБ, все на виду, изучай, переписывай не спеша, заноси в каталоги, как ты своих «коней». Почти полностью, под корень была выкорчевана или взята под наблюдение вся агентура КГБ в Италии! Что и говорить – насосались наши сраму досыта. Но – жизнь продолжается: передохнули, отплюнулись, ополоснулись - и вновь за работу. Несчастного Льва Колесова советская разведка оставила «белым резидентом», подставной фигурой, а сама взялась возводить «с нуля» новую сеть. Практически на пепелище. (Говорят, ГРУ им слегка помогло, поделилось по-братски возможностями… а может, вранье, что помогло и делилось…- Прим. авт.) Но одна «тихая» тема, к которой Льва Колесова не подпускали, все-таки осталась жить почти нетронутая: наши нелегалы продолжали налаживать контакты с сицилийскими преступными
группировками, с тем, чтобы уметь задействовать, за деньги или втемную, их каналы по переброске людей, денег, информации… тех или иных предметов… Один из таких ухарей был некий Тушин Вадим Тиберьевич, ныне также отставной полковник из службы внешней разведки, боевой такой старикан, который вдруг согласился дать интервью «Открытому Городу». Интервью-то он дал, но потом стал возражать против «безкупюрной» публикации. Причем, все свои откровения о сицилийских делах, о том, что он думает по поводу нынешней власти и первых лиц государства, он не отрицал и готов был к опубликованию… - А он плохо, небось, думает? - Плохо, в основном – матерно. Так вот, чтобы весь этот «смак» остался и прозвучал в эфире – Тиберьич совершенно не против, но его напрягло, и очень сильно, упоминание о неких «калошниках»… - Кто упоминал? - Да в том-то и дело, Валера, что он сам брякнул, похоже, ненароком, буквально одним словом. И немедленно пожалел о сказанном. - Понятно. А о своем «боевом» комитетовском прошлом Тиберьич что-нибудь любопытное рассказывал? - Угу, и довольно занятно. Дескать, наш «черный» резидент в Италии был замаскирован под «дауна», то есть под человека, больного «синдромом Дауна»… Угу, вот и мне тоже показалось смешно, а все-таки оригинально! Про одиозного Виктора Луи рассказывал, про то, как видел с близкого расстояния вождей так называемой «мафии»… В этом, кстати, я ему верю, старикан явно «в теме». Но еще одна фишка в том, что он тоже целенаправленно и напропалую врал, как и Лев Колесов, его соратник и собутыльник. Колесов умер пару лет назад, Тиберьич пока жив, но оба до упора «несли службу». И несут. Смысл их вранья остался не совсем понятен мне, потому что были там, в их рассказах, разнобой и нестыковки, о которых ни Бортников, ни Путин мне не докладывали. Основной смысл вранья – хотя я и не вполне уверен - затушевать сам факт провала нашей агентуры в Италии шестидесятых. Но не перед зрителем, а перед зарубежными коллегами. Дескать: не сомневайтесь в нас, господа цээру, мы так ни о чем и не догадываемся, по-прежнему лопухи! Но это на поверхности, а что внутри – хрен его разберет. - Это уж очень тонко, Лук, так не бывает в жизни, только в фильмах. - Да??? В фильмах? Я полез на сайт Пятого канала, чтобы найти в архивах передачу и еще разок ее глянуть. Нету там такой передачи. Упоминание о ней есть, что она была такого-то ноября, а самой ее нет. В то время как все остальные записи в архиве имеются в свободном доступе! И пути к этому анонсу нет. Если бы вовремя не подсуетился с этой ссылкой - это я Тиберьича по Сети отслеживал - то мне бы просто не найти в архивах сайта простейшего доказательства, что передача там была. Разве что случайно, как обезьяна, выстучал бы в браузерном окошечке нужную ссылку. Вот она, у меня на всех листках на всякий случай записана: аштитипи, двоеточие, два прямых слеша, точка, цифра пять с дефисом… ну и так далее… Вот так вот (Лук, видимо, оговорился, пропустив обязательное тройное даблъю, подлинный адрес его ссылки таков: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/504142/?comment#add). И еще. Один раз Тиберьич напутал в наименовании местности, где произошло вооруженное нападение бандитов на коммунистов, а другой раз сообщил в микрофон интервьюеру, хотя и не явно, что, де, живет он на Васильевском, на Голодае, в то время как на самом деле его место жительство где-то здесь, у вас, на Петроградке. - Так, и что тебя смущает, не вполне понятно мне? - Сам не постиг. Какие-то магнитуды пошли в этих сферах, в которые я зачем-то вслепую влез. Опять же, с Тиберьичем разругался, он мне всякие проклятья шлет… но так… без конкретики, к
делу не пришьешь… сам тоже чего-то боится… но не ФСБ, как мне кажется. И я почему-то дергаюсь на ровном месте. Наверное, это у меня от долгого перерыва в гонорарах и публикациях: нервы шалят, карман каши просит. Извини за сумбур, Валера, всё сам понимаю, весь этот абсурд вижу, критическое восприятие действительности сохранил… но, тем не менее… как-то оглядываться по жизни стал… Думал, Париж излечит – так нет: отвлекся на неделю, вернулся – нервы опять за свое. - Ну, ты же у нас всегда отличался паранойяльным мышлением. - Угу. То-то вдруг тебе Марину захотелось в комнаты отправить, подальше от кухни и наших разговоров. - Ничего подобного. Просто ей приспичило, во что бы то ни стало, посмотреть в телеящике очередную коллекцию высокой моды. Она у себя в клубе доклады делает и даже в каких-то глянцах публикуется… - Это понятно, это само собой, это такое совпадение. Был бы Федя в городе, я бы ему все сгрузил – и в сторону, пусть теперь он крайний! Тем более, что статья вышла. Да только его еще месяц ждать. Тебе моя «инфа» пригодится? А, Валера? Насчет… - Будем надеяться, что нет. Само слово калошники – не криминал, его одного слишком мало, чтобы… Короче говоря, здесь не волнуйся. Но ты прикольные штуки рассказываешь, лично мне интересные. И насчет Парижа я тебе предельно завидую: очень уж вкусно ты его вспоминаешь. Диск с фотографиями где? Уже у Рины? Распечатает - посмотрю, потом обсудим. А теперь пойдем, вернемся в гостиную, там детвора на тебя какие-то капканы расставила, дважды уже сюда заглядывали. - С удовольствием! - А я освежусь пока, душ приму. *** Даже безнадежные безответно влюбленные продолжают надеяться, что любят в кредит. А что уж говорить о тех, кто мечтает свести старые счеты с противником, который ничуть не сильнее, но однажды победил?! На дядю Лука точили ножи и зубы дизиготные близнецы, повязанные с ним долгой вендеттой взаимных розыгрышей и задачек, и с каждым годом справляться с ними Луку становилось все труднее, но пока еще он держался молодцом и воевал охотно. Сегодняшнюю идею розыгрыша и легенду под нее выдвинул Лён: якобы у них на «математише» проводили тесты, долженствующие определить уровень детского интеллекта и пространственного воображения. Открытая поверхность стола, на столе спички. Тестующий выкладывает спичечные узоры, в которых зашифрованы цифры, от нуля до девяти. Испытуемый смотрит на эти узоры и пытается уловить искомую закономерность. На самом деле никаких закономерностей нет и все чуточку проще: Машка раскладывает узоры, отсебятину, разумеется; Лён вроде ассистента и советчика при сестре, папиным карандашом записывает за нею на контрольном листке загаданную цифру, при этом, оттягивает на себя внимание всегда недоверчивого Лука, а мама, тайно привлеченная к операции (для надежности, чтобы комар носу не подточил), и якобы ни к чему не причастная, скромно сидит себе в сторонке и, при помощи пальцев обеих рук, выкладывает на краю стола, так, чтобы Лёну было видно, любую случайную цифру. Вот Машка уложила спички в какой-то цветок… Лён с умным видом рассматривает творение сестры и записывает на листке якобы увиденную им цифру, в данном случае четверку, потому что мама оперлась на край стола четырьмя пальцами.
Лук морщит лоб и пыхтит, молчит. - Ну, что же вы, дядя Лук? У нас это тест для шестиклассников. Вам, с вашим невероятным интеллектом, подобные задачки на один укус! - Погоди, Маша, не сбивай. Вот эта спичка так и должна лежать? Или откатилась? Машка послушно поправляет спичку. - Угу… Э-э-э… Первый раз может быть «не считово», я тренируюсь… Четыре! Чего там дядя Лук высмотрел в этой спичке - неизвестно, однако угадал. Вероятность одна десятая, бывает. - Это вам просто повезло! - Возможно. Глупец - это мыслитель-неудачник. Я готов, загадывайте. Машка выложила еще один узор, мама обозначила семерку. Лук аж покраснел от усилий, но остался в полном замешательстве: закономерность не просматривалась. - Пятерка! Стоп, нет! Секунду! Дайте мне ручку и листок. Подали ручку и листок. Лук сопел раздраженно, чертил и зачеркивал, наконец, поднял на близнецов неуверенный взор. - Цифра семь. - У-у… - Гм… - Хоба! Ну-ка, Лён, дай глянуть? Я угадал! Машка даже подскочила от возмущения. - Лёник! А не отошел бы ты от зоркого дяди Лука чуть подальше! И не скрипел бы ты карандашом! Он все видит и слышит за тобой! - Ага! Самая умная тут нашлась! Карандаш 2м, он не скрипит. И я сам цифру не вижу, когда пишу, ладонью закрываю! Давай дальше загадывай! И четче спички клади! Над третьей цифрой Лук вообще почти не думал, едва вгляделся в Машкин рисунок: - Шесть! – Спички действительно чем-то напоминали римскую шестерку. – Всё! Все три раза я угадал, значит, закономерность разгадана! Машка и Лён разочарованно загалдели на два голоса, не в силах согласиться с очевидным, мама же улыбалась невозмутимо, однако и у нее улыбка выглядела несколько растерянной. - Нет, дядя Лук! Первый раз был пробный, вы сами сказали! Давайте еще раз! Мама положила на край стала два пальца, но сделала это не раньше, чем Машка закончила выкладывать узор. Лук подождал, пока Лён запишет загаданную цифру, и навалился грудью на стол, вглядываясь. - Вот эти спички так и должны лежать? - Какие именно, дядя Лук? - Вот эти вот? - Да. - Угу-у-у… Смущает меня сей горбель… А-а! У нас же не только римские, но и арабские в ходу, как я сразу не допер… Двойка! Тут уже и Лён ошалел не на шутку. Одна десятитысячная вероятности – чтобы слепо угадать несуществующую закономерность! И возразить ведь нечего, дядя Лук угадал, хоть лопни! Но Машка, поверженная, сбитая с ног, все еще не желала сдаваться! «Лён, Лён, надо что-то придумать!»
- А… мало дать верные ответы! Дядя Лук, соизвольте показать алгоритм решения, без него ответ не полон! Это был мастерский удар, и Машка с благодарностью посмотрела на своего находчивого брата. - Вот именно! Рассказывайте, дядя Лук, Лён прав! Алгоритм давайте! Лук вытаращил глумливые глаза, поочередно гипнотизируя обоих, и с готовностью затряс седой гривой. - Безусловно! Так и надо! Все в Рабкрин, на контрольное взвешивание! Я горжусь вами, мои маленькие друзья по разуму! Давай, Машенция! Выкладывай первый узор, буду показывать пошагово! Машка ринулась, было, к столу, и Лён похолодел… На самом деле, это Машка похолодела, но Лён совершенно четко знал и понимал, что именно в эту секунду чувствует родная сестра: та ведь уже забыла, как выглядели случайные узоры собственной выделки! Однако нахальства Машке было не занимать, и она попыталась. - Э-э-э, подруга, ты тут не очень-то! Ты не то кладешь! Я хоть и писатель, но на простейшие интеллектуальные функции все еще горазд!.. Ты мне первый узор выкладывай! В это время из умывальной возвратился отец. - Лук, а Лук! Может, хватит измываться над моими родными детьми? И не стыдно тебе – до седых волос ведь дожил! Справился с маленькими! Это «примочку» с «угадыванием» цифр, дети, ваш дядя Лук показывал во всех компаниях еще тридцать лет назад! Мама, спустя лет десять, узнала о ней от меня, Тимка от мамы, а вы от Тимы! Лён и Машка завопили возмущенно, мама заткнула уши, а Лук хлопнул ладонями по столу и захохотал, необычайно довольный собой! Веселый вечер продолжился, и в перспективе еще было общее чаепитие с роскошнейшим тортом: папа из «Севера» привез, даже не из соседнего филиала, а нарочно в центральный, на Невский съездил. ГЛАВА ТРЕТЬЯ (продолжение) Вздыхаешь - значит, дышишь. Посеял - жни! При этом будь добр, соблюдай тобою же установленный распорядок дня и жизни. Все как всегда. Вставить в барабан втулку с пружинкой. Ухватить и подать барабан влево, к рамке, чуть дослать вперед. Раньше пальцы чувствовали не то что клацанье, но каждое вздрагивание металла, трущегося о металл, а теперь чёрт его разберет – пальцы ли это трясутся, или ноутбук через столешницу трепет наводит? Сам виноват, что включил с утра без нужды. Интернетзависимость называется. Насадить, поставить на место ось барабана. Патроны. Не стоит лениться, все семь должны быть снаряжены. Есть. Но это сто граммов дополнительного веса... хорошо, пусть девяносто. И шомпол на место. И дверцу барабана закрыть. Итого – семь выстрелов и почти килограмм под мышкой, это вместе с кожаным ремешком и ленточной «кобурной» петлей. Вадим Тиберьевич Тушин взвесил наган-самовзвод, поочередно в левой и правой руке, тяжело вздохнул: дожил, называется, офицер, до «светлого» дня, когда восемьсот пятьдесят граммов «железа» в нательной сбруе воспринимается как нешуточная обуза. А так бы он, конечно, взял бы с собой любимую «беретту», или вообще оба ствола… но это добавочные кило двести… зато
зарядов у Берты вдвое больше и калибр серьезный… Ай, чему быть, того не миновать: сегодня пусть будет просто наган, излишняя опасливость вредна и смехотворна. Загремела кофеварка: в самый чик собрал и снарядил «наганчика»! Что значит – навыки, хоть часы по нему сверяй, даром, что восемьдесят четыре стукнуло… Или уже восемьдесят пять? Ох, память, память… Вадим Тиберьевич ладонью обхватил, вынув из деревянной коробки, цилиндрическую двенадцатисантиметровую трубку, едва заметно скошенную в конус, и насадил ее, с легким доворотом, на короткую «послемушечную» часть ствола. Хороший глушитель, советского, еще довоенного образца! И опять его в коробку: не нужен, покамест, глушитель, ибо все равно в патронах сегодня тупые пули, а не острые, потребные для стрельбы с наганным «брамитом». Три кусочка быстрорастворимого сахара приподняли уровень кофе в чашке по самые края: именно то, что надо – вкуснотищу, бежевую пенку схлебывать. Старик всем напиткам предпочитал хороший чай, но вместо завтрака привык подхлестывать нервную систему одною чашкой сладкого заварного кофе. После кофе уже, на закуску, все эти капсулы, капли, таблетки и прочие медицинские радости. Потом на работу. Да, тяжко вставать каждое утро, тоскливо думать о предстоящем дне, однако, еще горше вспоминать вчерашнее… Вызвали его вчера на бюро, якобы с плановым отчетом, не дали в выходной спокойно отдохнуть. А на деле – президиум питерского отделения СОВЕТа собрался, судилище над ним устраивать! Тушин сам был одни из отцов-основателей этого союза ветеранов нелегальной разведки, и по нынешний день – пока еще полноправным его членом. Именно он… да… кажется он полное, ныне принятое, название и предложил: «Союз Ветеранов-оперативников Внешней Разведки России»! СОВЕТ - со штаб-квартирой именно в Ленинграде-Петербурге. Долгие и глупые дебаты шли, еще на стадии возникновения союза, насчет последнего слова в наименовании: дескать, какая такая Россия, когда всегда был СССР, и когда камрады из Литвы, Грузии, Украины, Молдавии тоже хотят и готовы вступить в союз!? Но возобладала именно его, проимперская, точка зрения: Россия сотни лет расширялась, на запад, юг и восток, вбирала в себя национальные окраины и от этого не переставала быть Россией, при чем тут почивший в бозе СССР? Хоть ты армянин, хоть узбек: наш – значит наш, родной брат, такой же, как мы! И нет нужды, что живешь ты в Минске или в Риге, а не в Москве и Петербурге - примем! Отныне ты полноправный член союза, братства, для которого нет национальных, идеологических, языковых и валютных барьеров! Если бы таковой в Белоруссии возник, или в Киргизии – тогда бы еще был предмет для обсуждения, но образовали его ребята из Питера и Москвы, не хочешь – не вступай, повторного приглашения не будет. И далеко не всех желающих берут! Чем хорош «Совет» - это их союз в просторечии – прятаться от посторонних не надобно, поскольку ни один человек в здравом уме и твердой памяти не будет по собственной воле прислушиваться к происходящему в красном уголке какого-нибудь ДК, заполненном древними старцами с орденскими планками на потертых пиджаках. Медали и планки – осознанная необходимость, без них облик собравшихся все-таки царапает досужий обывательский взор. И вот собрался вчера этот кагал старперов, да еще в расширенном составе, дескать, заслушать хотим члена президиума товарища Тушина: как он там распорядился своей частью доверенных ему общественных ресурсов и почему допустил утечку сведений в средства массовой информации? Обстоятельный отчет Тушина почтенное собрание слушало вполуха, им и так было все ясно: злоупотребил, недосмотрел, допустил оплошность, запустил руку в общественный карман… И всегда был конфликтен, упрям, неподконтролен.
- Я еще и еще раз вам всем повторяю: деньги были строго, под отчет в копеечку, израсходованы только на самое необходимое: наружное наблюдение, покупку тех или иных ингредиентов, материальную стимуляцию наших помощников – вот, кстати, все квитанции и разблюдовки, по дням и рублям! Вы тут с ума посходили, что ли? Да, обмолвился, виноват. Но информационный путь от слова «галошники» до смысла и содержания наших планов настолько далек, что… Какая еще статья? Где??? Ах, эта… ничего, ничего, я и без очков все, что надо увижу… Я же сказал: виноват, не сумел предотвратить. Но гляньте, сами разуйте глаза: там нет ничего, кроме слова «галошники», на которое никто внимания не обратит! Само по себе, вне предлагаемого плана по «Повороту», это слово практически безобидно. И того рыцаря щелкого пера… хорошо, пусть писателя… и того якобы писателя мы, я – без хлопот стреножу, если вздумает дальше звенеть и докапываться. Я его засек, вплоть до места жительства и номера мобильного телефона, прослушки веду, мои ребята ведут. Я категорически!.. Прошу занести это в протокол заседания!.. Я категорически настаиваю на продолжении подготовки акции «Поворот»! Пока еще повод созреет, пока этот… захочет приехать на торжества и поруководить «на местах», вся так называемая «просочившаяся информация» полынью зарастет! Никакая служба безопасности ничего ни с чем не соотнесет – ну не нам с вами же это объяснять! И нам без разницы – Путин там приедет, Медведев ли!.. Щёлк – и нету сопляка! И немедленный общественный резонанс, и сдвинулись тектонические плиты прогресса в нашу пользу!.. Что-что? Какая еще война!? Кто ее начнет!? А причем тут американцы? Или причем тут Европа, мусульмане, китайцы, шахиды, хасиды, наркоторговцы, пиарменеджеры? Это наша страна, и мы сами выбираем движение для нее, и мы сугубо для себя стараемся. Хуже-то не будет? Не будет, некуда хуже. Значит, есть куда лучше. Признайтесь просто, что струсили! Вы слабаки и лежебоки! Вам теплый сортир и грошовая пенсия дороже блага России! Вот ты, Хомутов, первый трус и лодырь! Твоя бы воля, так мы до последнего покойника все бы в почетных юбилейных президиумах прозаседали бы, воздух портя, и славя Единую Россию, Справедливую Россию, Элдэпээр!.. Капээрэф!.. За подачки и побрякушки! Сиди где сидишь, придурок старый, а то я тебе этой палкой по башке! Плеваться он вздумал!.. Во вдову свою плюйся, маразматик!.. И ты тоже дешевка и приспособленец!.. Что? Не-е-ет, това… господин! Муравленко, а вот ты как раз не трус, а просто подлец и дурак, каких свет не видывал!.. Ишь, председатель тут на нашу голову! Нет, погодите, дайте мне, наконец, всю правду сказать!.. Не дали. Не то, чтобы Вадим Тиберьевич предвидел подобный итог заседания президиума, но он и не исключал его, поэтому захватил с собою наличку, свою, родную, горбом заработанную: а в ней и «столовые», и «гробовые», и «апгрейдерные», и иные, должные обеспечить достойную старость. Эх… Не последнее, конечно, вытряс, а все-таки… Он боевой офицер и терпеть от выживших из ума идиотов обвинения в лихоимстве, в казнокрадстве – нет, такому не бывать! Вынул Вадим Тиберьевич из правого внутреннего кармана «корешок», сиречь полную, в сто листиков, упаковочку стоевровых банкнот, перехваченную двумя цветными резинками, завернул ее в бумажку с отчетом по расходованию доверенных ему общественных денег (за триста пятьдесят тысяч рублей, выданных ему в начале календарного года под отчет, «на оперативные нужды», он отвечал перед союзом) – шмяк ее на стол перед Сережей Муравленко! «На, сучий потрох, считай, пересчитай и подавись! Тут с большим запасом, чтобы всем вам на слабительное хватило!» А сверху каучуковым штемпельком придавил: нате, возвращаю! Им он, согласно внутрисоюзному статусу, визировал те или иные оперативные решения, за которые был ответственен все эти годы. И ушел. Запасец листочков проштемпелеванных он себе оставил на всякий случай, в форматах А-4 и А-5, авось пригодится: вовсе не обязательно посвящать во все эти внутрисоюзные дрязги да интриги
своих помощников, добровольных и завербованных, пусть думают, что по-прежнему участвуют в общем деле. Но так оно и есть, по большому-то счету, не для себя ведь он старается, а для страны, для сограждан. Они, там у себя, решили заморозить проект, «до выяснения всех обстоятельств». Иначе говоря – струсили, а он его продолжит самостоятельно. И назовет иначе, незапятнанно… «Поступок» - вот как теперь он будет называться. Но только платить помощникам, поощрять их – отныне придется из собственных денег, что тяжко. Где бы добыть средств? Хорошо бы регулярную дань наложить на какой-нибудь магазинчик, ларек… Но какой из него бандит, либо наоборот, защитник от бандитов – на девятом-то разменянном десятке прожитых лет? Тут, в постсоветской России, теперь своих разбойников хватает: и налетчиков, и защитников, и в кожанках, и в погонах, и в галстуках… Расплодили, понимаешь, мерзавцев. Вадим Тиберьевич постоял в дверях, послушал трескучую и шелестящую полутишину лестничной клетки, спустя несколько секунд вышел за порог, с ключами наготове. Тихо. Вызвал лифт, теперь он даже вниз на лифте катается, ужас. Верхний замок на два оборота, нижний замок – тоже на два оборота, хотя можно было бы и на все три. Но пусть так, сегодня на два, он четко вспомнит, когда вернется и открывать будет: сегодня на два. Путь до работы предстоял неблизкий: пешим порядком до станции метро «Чкаловская», одну остановку до станции «Крестовский остров», триста метров по Приморскому парку победы – и там еще по ступенькам подниматься на уровень третьего этажа… Прогулка на метро – это необходимое упражнение, для тонуса, а подъем по ступенькам – неизбежная нагрузка. Тушину вдруг вспомнилось (это было яркое воспоминание, из тех, что хранятся всю жизнь), как он убегал от мафиозной засады, сквозь запахи гороховых блинчиков и живых морепродуктов, сквозь гвалт и суету начинающейся полицейской облавы на городском рынке «Балларо» в Палермо, а за его плечами трепетали, словно два черные крыла, вероятности дальнейшего развития событий: либо его схватят карабинеры и он получит до тридцати лет, а то и пожизненное, за шпионаж и целый букет сопутствующих шпионажу преступлений, либо его догонят и пристрелят бандиты, предположительно, из шайки некоего дона Паоло, наставника и партнера молодых корлеонских вождей: Лиджо и Реины. Угораздило же советского разведчиканелегала назначить встречу с людьми дона Тотутччо именно тогда, в то утро, когда корлеонцы приступили к решительным действиям против клана Индзерилло, обладавшего в середине семидесятых самыми надежными и эффективными транспортными каналами (нелегальными, разумеется) между Старым и Новым светом. Он бежал, прижимая ладонь к джинсовой рубашке в области живота, чтобы не вывалился наружу или не провалился в штаны пистолет, заткнутый за пояс, бежал и впопыхах никак не мог просчитать, что провальнее: выбросить ствол, на котором наверняка оставлены отпечатки пальцев, или продолжать держать ствол при себе, как неопровержимую улику его участия в перестрелке, плюс в убийстве как минимум одного гражданина Итальянской республики. Конечно же, это был в доску нехороший гражданин, который, вдобавок, первый затеял стрельбу с пистолет-пулеметом в руках, но задержанному иностранцу, да еще нелегалу из СССР, от этого будет не легче… Сколько ему было тогда – хорошо за сорок?.. Вернее будет сказать: под пятьдесят. Легкие горели от безумного нескончаемого бега, сердце колотилось так, что… Оказывается, это была счастливая молодость. Сейчас тоже дыхания не хватает: прошел сто метров быстрым шагом – легкие захлебываются без кислорода, словно ты уже умираешь… но сердце в ответ все равно трепещет вяло-вяло. Ему уже почти все равно, сердцу старому, трепыхаться дальше или замереть навсегда. А вот верная беретта-92 до сих пор как новенькая, она не дряхлеет, в отличие от своего
владельца… Сколько трудов стоило переправить ее (Тушин любил этот ствол еще больше, чем наган, и почему-то обозначал его – мысленно, про себя – именем женского рода: Большая Берта) на Родину, тайком от вражеского догляда, тайком от коллег и начальства!.. А патроны? Тоже помучился, пока добрал до полного изобилия, но не потому, что дефицит! Нет, как раз нет: наганных патронов в стране – больше, чем книг Ленина, Сталина, Брежнева и Маркса с Энгельсом, вместе взятых, то же и патроны М9 «под Берту» - весь мир ими забит, ибо «натовский» стандарт. Но – конспирация! Один раз засветишь свой интерес к конкретному боезапасу – заложат по службе, а если и не заложат, все равно кто-то будет иметь на тебя тайный крючочек… Поэтому Тушин терпеливо и аккуратно добывал бельгийские, «со ступенькой», и отечественные «с конусом», ординарные тупоконечные, и с острым рыльцем, под «брамит», россыпью и коробочками по четырнадцать штук, пока не набрал полный цинк револьверных – это более тысячи зарядов, и для голубушки Берты добыл сорок упаковок М9 по двадцати пистолетных патронов в каждой. К ним пяток «пятнадцатиместных» обойм, свежих, неизношенных. Хватит до конца жизни и чтобы еще в аду отстреливаться как минимум неделю. Тушин остановился посреди двора, возле памятника композитору Шостаковичу, сунул правую руку под мышку, потрогал рукоятку нагана – все удобно, все хорошо, - вынул из внутреннего кармана кожаной куртки, отечественной, военно-морского образца, носовой платок, не спеша, в два приема, бесшумно высморкался и сунул платок обратно. Ствол сидит как положено. Двор чист от посторонних, вряд ли и сверху с крыш кто подсматривает, не в Голливуде, не бондиана, чай. Да, от старости не увильнуть, приходится приспосабливаться: ноги на ширине плеч, слегка уступом – одна впереди другой на четверть шага, левая рука давит на клюку-трость, упертую в мостовую «тротуарную» плитку (ею, вперемежку серою и цвета мокрого кирпича, с недавних пор, выложен весь двор и это хорошо против грязи да луж), правая свободна. Три точки опоры позволят выхватить ствол, прицелиться более или менее точно, либо, в случае необходимости, стрелять навскидку…Что они для него придумали?.. - Доброго дня, Вадим Тиберич! Далеко ли собрались, в такую-то рань? Ритуальная беседа, ритуальные вопросы, как будто бы она свои и чужие реплики наизусть не выучила за сто предыдущих диалогов! Все равно - внимание дорого. - Здравствуй, Гуленька! Где же тут рань – восемь уже. Пока добреду, да пока доеду… - На работу? Ой, ой!.. Ой, вот ведь что власть-то творит: заслуженному пожилому человеку даже напоследок не отдохнуть! Ужас! - Так ведь, Гуленька, тут это… Какое мне, в сущности, дело до власти: пока живу, пока дышу – работаю. Встану на якорь – тут мне и кранты. Скучно дома-то сидеть, смерти дожидаться, а так я с людьми, можно сказать, в открытом море. И к пенсии приварок. - И то верно. Я по двору весь сор подобрала, подмела, да чуть песочком присыпала – не скользко будет, а уж за воротами… Ох, уж это была зима! Ой, зима! - Да и за воротами почти все растаяло и в люки утекло, авось не поскользнусь. Пойду. - Счастливого дня, Вадим Тиберич! Тушин поглядел через дорогу: почти пуст Матвеевский сквер, всех этих собаковладельцев он знает. Вот ведь и осознает, что преждевременно, что лишнее бдить и опасаться на ровном месте, хотя бы сегодня утром, а все равно – старые рефлексы ноют, тревоге спать не дают… Старик замешкался на выходе из ворот, и тут же в спину ему раздраженно рявкнул клаксон автомобиля. Тушин поспешно отковылял в сторону и только потом уже замахнулся клюкой, словно бы намереваясь стукнуть ею по крыше или капоту. Это был огромный черный джип «Гранд Чероки», безнадежно старомодный и от этого нелепый, словно бы только что
вынырнувший из лихих девяностых, древний, но очень ухоженный, можно было бы даже сказать без преувеличения: лощеный, до колес умытый, без единой царапинки, весь в блестящем никеле, с кенгурятником, с противотуманными фарами, и, разумеется, с тонированными стеклами. Джип приостановился и тонированное стекло на «водительской» дверце скользнуло вниз. Оттуда просунулись две хари, одна водительская, а другая, потолще… - Слушай, пенек! Еще раз вот так махнешь – и я тебе твою палку знаешь, куда воткну? Прямо в жопу! Оконце закрылось, джип вырулил за пределы двора. Тушин имел ориентировки и на этого толстомордого, и на его шатию-братию: гоблины среднего пошиба, промышляют чем придется, от организации подпольных игровых шалманов и цехов по производству «питьевой медицинской парфюмерии», до грабежей наркоторговцев, в основном цыган и таджиков. Да еще черных риэлтеров трясут на регулярной основе – ведь этим бизнес-уродцам приходится на все стороны кадить: ментам плати, но и местную бандитскую шпану не забывай, иначе не работа. Причина долгой живучести шайки в том, что, во-первых, Слоник, их главный, не лезет в высокие бандитские сферы, довольствуясь самостоятельностью и небольшим кусочком Петроградской стороны, во-вторых, не скупится на прикорм окрестной ментуры, а в третьих – как ни парадоксально – он не рвется сидеть на двух стульях: не пытается выйти ни в депутаты, ни в бизнесмены, то есть, не отрывается от уголовных корней в пользу респектабельности и, тем самым, не подставляет не защищенную уголовной репутацией спину вчерашним корешамподельникам. Ну, и, в четвертых, он из «правоверных»: с давних пор, еще с тех же девяностых, с юношества, после первой и единственной отсидки, аккуратно и уважительно отстегивает в воровские общаки. Поэтому Виталику Заслонову уже сорок, а он все еще жив и на свободе, весел, сыт и нос в табаке. Все это Вадим Тиберьич давно знал от своих личных помощников и через общие информационные каналы союза ветеранов-оперативников, держал на заметке безо всяких планов… так… вприглядку… на «авось пригодится». А застрелить дурака всегда успеется. Старик, словно бы не вняв угрозе, опять поднял клюку и бессильно погрозил ею вслед удаляющемуся автомобилю: скорое всего, он ясно виден в зеркальце заднего обзора, так что небольшая порция адреналина в эти свинячьи мозги делу не повредит. Тушин сам до конца не просчитал, зачем ему понадобилось возжигать на ровном месте огонек гангстерского конфликта, просто доверился интуиции, обогащенной долгим опытом оперативной работы. Направо по Кронверкской улице, до угла с Большой Пушкарской – это без вариантов, а там… Предстояло идти как бы наискосок, до станции метро «Чкаловская», но не по прямой, увы, а «ступеньками», прямоугольными зигзагами, любыми из возможных, альтернатив-то полно. Сегодняшний зигзаг будет простейшим: он идет по Большой Пушкарской, сворачивает на Большую Матвеевскую и далее – всё прямо, по Матвеевской, до пересечения с Чкаловским проспектом, а там повернет налево – и вдоль трамвайных путей, пешочком, пока в метро не уткнется. Итого – километр четыреста метров, а по прямой, по диагонали, если бы таковая была проложена – ровно километр, проверено по компьютерным картам. Магазины, магазины кругом, магазины… И то в них продают, и это, а все равно хороших, надежных магазинов нехватка. Либо дорого, либо дрянью торгуют. При советской власти дефицит товаров, а при нынешней дефицит совести. Да, если «беретту» взять под другой бочок – это было бы тяжеловато для стариковской груди. Ах, да, берет надеть бы надобно, задувает. Тушин не любил береты, неотъемлемый атрибут коренного питерского стариковства, но в последние годы - по весне и осенью – надевал, выйдя за ворота, покорно заламывал его на правое
ухо, ибо этот головной убор типичен: «Как он выглядел? – Старенький такой, сутулый, с палочкой, в берете… обычный такой…росту среднего…» Зачем ему все это, когда никто разведчика Тушина давно уже не выслеживает, никто за ним не охотится, никто не угрожает?.. С одной стороны – да, незачем, а с другой… Это только поблажку себе дай – мигом в развалину превратишься. Ходишь пешком, чистишь оружие? – вот… и все эти развлечения с незаметностью – точно такая же физкультура, поддержание личности в работоспособном состоянии. Какого цвета Петербург? Спросите у большинства горожан и тех, кто бывал в этом городе хотя бы однажды, но не просто полюбопытствуйте, а пусть они попытаются определить один доминирующий цвет, описать его единственным словом. Изрядная доля тестируемых просто не сумеет вникнуть в предлагаемые условия, они так и погрязнут во всех этих тугоумных рассуждениях: зимой, дескать, одно, летом иное… в дождь так, а на солнце этак… мостовые одного цвета, а Нева другого… Некоторые из остальных, прежде чем разродиться образом, тоже станут буксовать в болтовне, упоминая синее небо, зеленые насаждения, черного пса, белую ночь, революционные традиции, однако, в итоге, присоединятся к разумному большинству и скажут: «Петербург серый». А он – бежевый! Если, конечно, речь идет о Санкт-Петербурге в границах так называемого «исторического центра», а не об «исторических новостройках», типа Купчино, Гражданки или Ржевки. Те пока еще - по-прежнему серопупый захолустный Ленинград, хотя и они постепенно, мелкими рывками выпутываются из провинциального прошлого, камешек за камешком преображаются в северную столицу. Ох, и долог предстоит путь!.. Вадим Тиберьевич Тушин терпеть не мог «ленинградских окраин» и самого слова Ленинград, впрочем, как и Петроград, хотя зачат был, родился и вырос уже в Ленинграде, а не в Петербурге и даже не в Петрограде. Партбилет хранил и хранит до сих пор, но отнюдь не потому, что по-ветерански верен коммунистическим идеалам, нет: он в них разочаровался навсегда, еще до первой зарубежной командировки, еще на семинарах и занятиях по марксизму-ленинизму, которые отнимали у будущих разведчиков силы и время на тупое конспектирование и задалбливание наизусть всей этой идеологической мути. Нет и нет, не потому он держит в архиве партбилет, а просто на память, потому что и эта красная никому не нужная книжечка – часть его жизни, судьбы, молодости, навеки утраченных идеалов… и этим ему дорога. Социализм – абсурд, делом доказавший свою противоестественность, это да, это он вволю похлебал; но невыносимо горька и обидна сама мысль о том, что окружающая капиталистическая действительность, ничуть не менее гнусная, разлившаяся ныне по всей планете, неизбывна и окончательна, живи еще хоть четверть века, хоть четверть тысячелетия! Как после этого жить, для чего жить? Ради кого? «Постиндустриальное общество»! Матерных слов не хватает. - Галерея? Да, сударыня, правильно идете: через три минуты упретесь в Большой проспект, не пересекая, и там один квартал направо. Пустяки, того не стоит. «Чкаловская». Высокое, обложенное гранитными плитами основание станции, словно бы стилизовано под ступенчатую майянскую пирамиду. Подняться по десяти ступенькам до дверей – пока еще не подвиг, тем более что и пандус есть, но каждый раз перед заходом на эскалатор настроение у Тушина падало на несколько градусов, а все из-за дурацкого турникета: раньше он боялся, что створки неожиданно сомкнутся и стукнут его по старческим бокам или коленям, а теперь всякий раз нужно прикасаться к этим идиотским пальцам стальных шлагбаумов – поди, узнай, кто их, там цапает, в течение дня, своими черт знает чем загаженными конечностями! Зимой-то хоть в перчатках…
Все меняется и почти всегда в худшую сторону. Раньше асфальт, особенно возле станций метро, обязательно был весь в окурках и в белесых пятнах от выплюнутой жевательной резинки – это не считая обычного сора. Казалось бы, что может быть неприятнее для старого петербуржца? Однако, с тех пор как в молодежную моду вошел жевательный табак и его «девическая» лайтразновидность - табачная жевательная резинка, к прежнему асфальтовому свинству добавилась еще одна консистенция, дополнительно мерзкая и цвета говна. Походишь вот так вот по чужим плевкам – хоть домой не возвращайся, все кажется, что эта вонючая прелесть на ботинки по щиколотки налипла. - Ну, и куда ты смотришь, чушка металлическая? За что отвечаешь, чему смеешься? Тьфу! Бронзовый домовой-городовой, стилизованный под милиционера двадцатых годов двадцатого века, только улыбается сердитому старику, прямые руки, поднятые на уровень плеча, скрещены: левая указывает точно в топографический центр города, на нулевой верстовой столб в вестибюле Главпочтамта, а правая – подобно стрелке компаса, строго на север. На голове шлем, гимнастерка на уровне печени перехвачена ремнем, высокие сапоги, едва не под колено. Грамотно ваяли молодца, хотя… - Нет, нет, барышня, спасибо, это я так остановился… отдышаться немножко решил. Как выйдешь на станции «Крестовский остров», как войдешь за ограду Приморского Парка победы, так, считай, ты уже на рабочем месте… пять минут ходьбы… Тушин даже улыбнулся слегка – это весенний ветерок, похожий на солнечного зайчика, угостил его старческие ноздри запахом молодой травы, которая все увереннее пробивалась сквозь согревающуюся землю парка. Еще совсем недавно солнца почти и не было, а когда и было – тени от деревьев жиденькие лежали, почти прозрачные, а ныне ветви соками налились, почки прямо на глазах лопаются, через недели три лето наступит, еще не календарное, но... Хорошее солнце, ласковый воздух, дышать им радостно. Однако на этом, похоже, все добрые впечатления нового дня заканчиваются. Тушин миновал парковые ворота и привычно огляделся. Раннее утро буднего дня, парк почти пуст, хотя по центральной аллее уже катаются на роликах, остальные же прохожие – местная рабочая сила: большинство из них - либо обслуживающий персонал из Диво-острова, либо строители от Пирамиды и Стадиона. Скамейки, похожие на арфы, заколдованные черным вредительским волшебством, почти все пусты и все еще чисты, потому что время утреннее и на улице свежо… Тушин, несколько припоздав, все же среагировал боковым обзором на движение – так и есть: вон тот старик, что, кряхтя, оторвал свою жирную тушку от извивного скамеечного лона и теперь ковыляет навстречу – не случайный прохожий, это Борис Викторович Томичев, член президиума «Совета» (союза ветеранов-нелегалов из внешней разведки). Это, значит, Боря именно его ждал, высиживал. На вчерашнем президиуме Борька отсутствовал, по какой-то «уважительной причине»… Клистир, небось, не вынуть было… - Здравствуй, Вадюша! Прямо как чувствовал, что тебя увижу! - Я тебе не Вадюша, сколько раз повторять! Чего пришел? - Ну, извини, старика, прости склеротика… Вадим Тиберьевич. А пришел я – тут ты прав – с тобою повидаться, перетолковать. Наслышан, весьма наслышан о твоем вчерашнем демарше… - Каком еще демарше, не понимаю, о чем ты? - Ну, дебоше. Предлагаю сначала о деле, а потом просто поболтаем по-стариковски. Отойдем, Вадим Тиберьевич, давай отойдем, что проку орать на всю аллею? Ты на часы не смотри, у тебя еще восемнадцать минут до начала рабочего дня, да идти – минус четыре минуты. Итого… «у нас еще в запасе четырнадцать минут»!..
Когда-то Боря Томичев трудился в Соединенных Штатах, тоже на нелегальном положении, там, небось, и привык жрать без меры, по-американски… Долго работал, наверное, хорошо действовал, коли сам Примаков Евгений Максимович, тогдашний начальник внешней разведки, удостоил его личной благодарностью. Об этой кульминации Бориной карьеры нынче только зулусы не знают, да и то вряд ли убереглись. Болтун тщеславный, а больше никто, был человек, да весь вышел. Тушин, теперь уже никого не стесняясь, огляделся на все четыре стороны – вроде, нигде ничего такого угрожающего. Да только глаза у него… увы… как им поверишь?.. - Все чисто, не юродствуй, Вадим. Ты еще на снайперов окрестности проверь… Вот постановление: ты исключен из наших рядов. Тушин вынул из Бориной жирной, в мелких неглубоких морщинках, руки и развернул постановление, начертанное на простом писчебумажном листике, формата А-4… Тыльная сторона чиста, казовая – на треть заполнена компьютерным кеглем ньюроман 16. «За дискредитацию…»… «неоднократные грубые нарушения Устава общественной организации...»… Названия общественной организации нет, печати нет, реквизитов нет, подпись неразборчива. - Ясненько. На, возьми обратно. Я как тебя увидел – сразу понял: этот мешок с дерьмом черную метку мне приготовил. Идиоты вы, там, в детство впавшие. Все до одного! Джентльмены, мля… удачи… - Разумеется, Вадим Тиберьевич, разумеется, ты был и остаешься среди нас единственным приятным исключением, тлетворному влиянию времени отнюдь не подлежащим. - Кто бы сомневался. Ну, и? Ты мне цидулку передал, я прочел, что еще? А, Боря? Может, недоимка общественных средств за мною? - Да и всё. Нет никаких недоимок. На этом официальная часть завершена, миссия моя закончена. Могу я рассчитывать просто на короткий разговор со своим сверстником и соратником? Доведется ли еще когда? Возраст-то у нас с тобою не детский. - Боря, это у меня возраст не детский, а ты лет на пять-шесть меня моложе. Впрочем, мне, в отличие от таких как ты, апоплексический удар не грозит. - С чем тебя и поздравляю. Вадим, слушай, давно тебя спросить собирался… раньше-то, вроде как, нетактично было… сугубо из любопытства… - У… о-о-о… кажется, накаркал сам себе… ох… - Ты чего? - Ай, ничего, так. У тебя валокордин есть? Или корвалол? - Нет, валидол. Хочешь? - К черту валидол. Не надо, Боря, сейчас само пройдет. - Нитроглицерин есть. - В каплях? - В таблетках. - А, все равно давай! Тушин откупорил пластмассовую крышечку, осторожно, с третьей попытки вытряхнул на трясущуюся ладонь белую крупинку и, прежде чем положить ее под язык, поставил крышечку обратно. Трубочку вернул собеседнику, вынул из под мышки трость и вновь оперся на нею левою рукой. - Порядок? - Вроде, отпустило. Благодарствую. - Не за что.
- Спрашивай. Ты собирался спросить что-то? - У тебя какое наградное? Тушин даже и на мгновение не замешкался, словно бы годами репетировал ответ на необычный вопрос: - Кортик. - Все шутишь? Нет, я серьезно? - ТТ, обычный, с дарственной гравировкой, с неполной обоймой (Тушин врал по привычке, на всякий случай, это был ПМ). В домашнем сейфе лежит, как положено: ствол отдельно, заряды отдельно, обойма отдельно. Один заряд проверил, каюсь, мало ли что прапоры-интенданты подсунут… Ерунда, конечно, полная, но все-таки дает иллюзию некоторого спокойствия. А вот на улице носить боюсь: сам знаешь, какие нынче улицы! Нападут, отнимут, да еще из твоего же ствола кого-нибудь убьют… - ТТ? Вот странно. Я даже не думал… - Ну, а что ты думал? Реактивный миномет «катюшу» мне выделят? - Я предполагал – «Макар». Или «Вальтер», на худой конец. - Почему именно «Вальтер»? - Всем известно, что Вадим наш Тиберьевич всемерно печется, прежде всего, о надежности, добротности… - А при чем тут «Вальтер»? - Осечек не дает. Помнишь, нам на курсах показывали Вась Михайлыча? Блохина? Как он тогда на лекции соловьем разливался по поводу надежности «Вальтеров», а мы все чумели от его дерзости, что, вот, мол, чужое перед своим нахваливает!? - Блохин был подонок, штатный тюремный палач, по яйца, по локти, по шею в крови, и в этом качестве он мог болтать о чем угодно и не бояться, что его подсидят другие ублюдки. - Это ты сейчас такой умный, Вадик… - Я тебе не Вадик. - Прости склеротика в очередной раз, Вадим Тиберьевич! А ведь тогда мы все, курсанты и стажеры, удивлялись его «вАльтерянству». Говорят, он застрелился в пятьдесят пятом. Только не знаю из чего. - И хрен с ним, хоть из хера, тебе-то что. Хотя… такие гниды как правило не стреляются, подыхают сами. - Не спорю, Вадим Тиберьевич, не спорю. Но ты-то офицер, палачеством и стукачеством себя не запачкавший, вдобавок, морская косточка… - Продолжай, продолжай… разговор по душам… хотя и так видно, куда ты клонишь. - Да. Вот. И как офицер, имеющий наградное оружие за реальные боевые заслуги, ты знаешь, что нужно делать, чтобы навеки сохранить в глазах современников и в памяти потомков свое незапятнанное имя. Даже если преступил те или иные границы между честью и бесчестьем. Тот, кого Тушин назвал Борей, стоял, весь в жарком поту и счастливо отдувался, довольный, что удалось почти без хлопот выполнить щекотливое поручение. Он даже заглянул снизу вверх, в круглые немигающие глазки собеседника, и, как всегда, ничего не сумел в них прочесть. Змей, чистый змей. - Всё сказал? - Всё. - Подумай, может, упустил чего? Может, расскажешь поподробнее, в чем проявилось мое бесчестье?
- Не моя в том печаль – президиум постановил. Да, и вот что: ребята надеются на тебя, товарищ Тушин, верят, что ты… закроешь вопрос в течение семидесяти двух часов, начиная от нынешнего полудня. - А на часах девять. Так это выходит мне почти трехчасовой бонус, от щедрот президиума? - Вадим, если ты стрелять в меня не надумал, я пойду. - Я бы наверняка надумал, да ведь говорю: дома оставил. - И ладушки. Тады, прощай, Вадим Тиберьевич. - И тебе того же. Разошлись. Тушин прошел по боковой дорожке не менее ста метров, прежде чем полез в карман за носовым платком. А для этого надобно остановиться… вот так. И тихонечко сплюнуть то, что не успело всосаться в десну за нижней губой, благо во рту почти сухо. Субстанция, вместо того, чтобы покорно вылететь на грязь прошлогодних листьев, зацепилась за нижнюю губу и повисла, размотавшись в тонкую полупрозрачную слюнку, упругую, словно резиновую. Пачкать носовой платок Тушин побрезговал, сплюнул раз и второй… А вот тут уже можно вытереться, это нормально… Какие у него, должно быть, отвратительно дряблые и синие старческие губы… Запястье все в россыпи мелких темных пятен, похожих на родинки, только это не родинки… Пятна «гречкой» зовутся, старческой «гречкой». Врут они насчет трех суток и бонуса, неминуемо захотят прикончить пораньше. Но могут и месяц, и дольше выслеживать. Винтовка Драгунова у них есть, но она в Москве, пока привезут, вместе со снайпером... Вот оно как получается: они надеются на его ригидность и неспособность здраво мыслить, он надеется на их склероз и неспособность здраво мыслить… Как говорится: чей маразм первым отстанет в стремительной гонке за гробами! Ничего, время покажет, а пока надо идти жить дальше. Напарник сегодня - Коля Анциферов, тоже отставной военный, подполковник, ракетчик, но молодняк – шестьдесят два года… счастливец. - Оу, Вадим Тиберьевич! Вот по кому часы можно сверять! Хорошо выглядите! - Ты уж скажешь… - Ей-богу, Вадим Тиберьевич! Чайку? - Некрепкого, Коля! Такое ощущение, что я сегодня утром с кофе переусердствовал. - Сделаем. Как всегда, черную смороду? Погодка-то нынче, а!? - Ее самую, если можно. Хороша погода, это верно. Лазоревая… с беленькой опушкой... Сегодня у нас я экскурсовод, а ты на кнопках, если я ничего не перепутал? - Да можно и наоборот, Вадим Тиберьевич! - Хе-хе-хе… Вот как дожди зарядят – сделаем наоборот, а пока, чур, я по солнышку погуляю, детишек повожу. - А я никогда не против, для хорошего-то человека!.. *** Даже лента Мёбиуса заканчивается, если повернуть поперек. Вот и вечер в гостях у семейства Меншиковых, уютный и веселый вечер подошел к завершению. Тимофей, старший из детей, уже звонил, что на пути к дому, да, видать, очень уж издалека возвращался: двенадцатый час, а он все едет… Зато близнецы сидели в гостиной как приклеенные: им с дядей Луком интересно, дядя Лук всегда что-то такое любопытное расскажет, а кроме того – рано или поздно - они подкараулят его, потерявшего бдительность, и свирепо отомстят за сегодняшнее глумление! Так, например, в прошлом году Лён умудрился обнаружить в одной из Луковых книг жирнющий ляпсус: при
сопоставлении дат на соседних страницах получилось, что в феврале у Лука тридцать один день! Терзательных крючьев по данному поводу близнецам хватило на несколько визитов, Лук только руками сокрушенно разводил… - Да, братцы, хорошо тут, у вас, но… Пора, пора. Валера, ты как, полностью угрелся в домашних тапочках? А то до дверей проводишь? Так сказать, вечерний моцион по родной квартире? Меншиков помедлил, едва заметно приморщив подбородок, и кивнул. - Ты сегодня где идешь? В сторону Чкаловской, или… - На Петроградку, либо к Горьковской, все равно.. - Рина! Я тут с Луком прогуляюсь, до метро и обратно. Слышишь? - Валера, да ты меня не понял… это совершенно лишнее… - Все нормально, сам хочу ноги да спину размять, кислородцу глотнуть. Казалось бы, нет ничего особенного в таком завершении вечера: Валера с Мариной не раз выходили прогуляться, чтобы и воздухом подышать, и Лука проводить, но сегодня Лук словно бы сам не свой… Боится чего-то Лук. Ну, предположим, не боится, но явно встревожен и точно хочет от друга, чтобы тот его проводил… причем, без Марины. - И кинь мне кнопку!.. Нет, нет, просто кнопку. Угу, спасибо, я быстро. Меншиков принял из рук жены круглую черную коробочку, по форме и размеру напоминающую шоколадную медальку, поцеловал ей мизинчик. - Попробуй привлечь обоих к мытью посуды, ладно? Им будет полезно. Хорошо? Или меня подожди, пока я вернусь. - Да, мой дорогой. Лён, крутившийся возле одевающихся, обувающихся взрослых, только ухмыльнулся: мама очень хитрая и добрая – и с папой не спорит, и его с Машкой угнетать не станет, по вечерам она никогда не «припахивает» детей на общедомашние работы, считает, что это вредно для детского здоровья. Молодец, мама! Но по самой мелочевке они мамику все-таки помогут: пусть Машка посуду на кухню перетаскает, а он стол и стулья на законное место вернет. Машка, все понятно? И сразу ко мне, пока Тимки нет: знаешь, какие очки прикольные! Решено было спуститься вниз пешком: лифт громыхает, да и вызывать его долго. - А помнишь, Валера, как мы твою загадочную бандуру наверх перли, при полном наличии «сломатости» лифта? Сколько в ней было – с центнер? - Вроде того. - И что это было? - Нечто вроде правильного зеркала. - Правильного? - Да. Там симметрия отражения иная, не зеркальная. - Угу, все абсолютно логично объясняешь: правильное зеркало с незеркальной симметрией отраж… Ух, ты! Серьезно??? - Ай, да пустяки. У меня на работе всегда всё давай-давай, вперед-вперед, сроки-сроки, а умището куда денешь? Вот и отвлекаешься на мелкие непрофильные поделки. Ну, я собрал для прикола штучку, сплошь из списанных материалов позавчерашнего дня. За все уплачено в хозблок, согласно выставленному счету, а работа моя. Из мусора собрано, иначе бы это килограмм весило, не центнер. Пусть не килограмм, поболее того… но все-таки… - Часом, не монитор а-ля компутер? - Нет. - Гм… Покажешь? Оно что – на кривом оптоволокне?
- Д-да… примерно… полуокружности, полуовалы… щепотка электричества… Тихо. Потом при случае поговорим. Явился, наконец! Пипикнул кодовый замок, отворилась входная дверь, и Лук с Меншиковым, уже спустившиеся на первый этаж, нос к носу столкнулись со старшим сыном Меншиковых, Тимофеем. Был юноша ростом с отца, где-то метр восемьдесят пять, крепыш, но, все-таки, поуже в плечах, темноволосый, опять же в отца, как и все младшие Меншиковы, коротко стриженый, а вот черты лица, скорее, мамины: красавчик, гроза девиц… Но не было в этой красоте «гламурятины» («луковское» выражение): парень прямой на характер, не изнеженный, взгляд четкий, плечи крутые… Умен. Улыбается хорошо. - Здрассте, дядя Лук! Жалко, что я опоздал! - Бог простит. Я там тебе подарочек оставил… - «Милорд, я не достоин!» А что за подарок? Из Парижа, да? Мне Машка намеками донесла по смс. - Угу. Итальянский лорнет с немецкой оптикой. Ухватка – телескоп. - Кр-руто! Ох, спасибо! - Чего так долго-то, сын? - Ну… пешком всю дорогу шел, заодно и деньги экономил. - Мама там твою пиршественную долю отстояла, хотя и не следовало бы – сам разогреешь, сам за собой приберешь, понял? - Есть! А… можно я с вами прогуляюсь? Вы ведь до метро? - Гм… ладно. Позвони маме… вот сию секунду. И пойдем, а то метро закроют. Лук, весь в запоздалой досаде, прищелкнул пальцами обеих рук, но оспаривать уже высказанное вслух отцовское решение не стал. И втроем поболтают, тоже неплохо.Тепло на улице. Но перчатки он, все-таки, наденет. - Лук, я подумал: может, такси тебе вызовем? - Да нет же, Валера, ты опять не так меня понял, иногда ты бываешь гораздо чутче необходимого. Мне-то как раз приятно и полезно будет пообщаться с молодым поколением. Тим, ты ведь с Васильевского идешь? - Угу. - Не помнишь, случайно – тротуар Малого проспекта между Второй и Пятой линиями асфальтовый, или плиткою выложен? - Честно сказать, не помню, дядя Лук. А вам для романа? - Вроде того. - Нет, не помню. Кстати, Лён тут купил одну вашу книгу, про вампиров, аж по ночам мусолил, надо будет и мне приобщиться. - А зачем тебе книжки мои читать? Я и так все расскажу, минуя бумажных посредников! - Нет, ну все-таки… Решено было идти к «Петроградке». Приключения начались почти сразу, лишь стоило им оказаться вдоль решеток тусклого и мрачного, по ночному времени, Матвеевского сквера. Служба городского благоустройства, вероятно решив подражать традициям Летнего сада, состригла со всех «матвеевских» деревьев ветки, малые и большие, оставив нетронутыми одни лишь стволы и толстенные сучья, чрезвычайно похожие при свете фонарей на исполинские коронарные артерии, торчащие из земли на добрый десяток метров. Пахло древесным соком, разлитым пивом, окурками… Из калитки сквера навстречу им вывернули тени, четверо типчиков неопределенного
возраста: но уж точно, что не тинейджеры, каждому лет под тридцать. Такие… ничего особенного… обычного роста, обычно одетые, с наглинкой в голосе и повадках. - А что, люди добрые, закурить не найдется? - Нет, не курим. – Это Лук, как самый старший по возрасту, взял на себя инициативу отвечать на развязную просьбу. Так не просят, так демонстративно «докапываются». Краем глаза глянул на своих спутников: младший Меншиков молча и без суеты вынул руки из карманов, а старший просто остановился, руки вдоль туловища. И тоже молча. - Плохо. Ну… может, тогда, нюхнуть, или пожевать найдется? Всё, вляпались… слеггонца. Это хулиганский наезд, случайный он, там, или заказной… Пусть лучше случайный. Лук хотел, было, брякнуть в ответ на «пожевать» непристойность… такую… по теме и провоцирующую, после которой уличная драка становится неизбежностью, но… Тим рядом… непедагогично этак. А кроме того – умному человеку нельзя поддаваться на дешевые провокации, это же аксиома. Если ты умен стоишь против глупого – докажи свое превосходство, делом докажи, а не спесью. Лук торопливо сосчитал про себя до десяти, вдохнул побольше праны и хладнокровия… Порядок, вроде бы отпустило. Да, худой мир всегда лучше доброй ссоры. - Не найдется. А те что, есть пока чем жевать? - Не понял, папаша, повтори? - Повторяю с удовольствием: чмо ты тупое, шакал. – Лук и сам моргнуть не успел, как уже заехал справа по испитому рылу. Удачно попал, морда рыхлая. Любитель чужого табаку сел, окунув задницу прямо в лужу - самое время добавить пинком в лицо, чтобы перестал ругаться матом… Как тогда, в Сосновке, когда ему въехали ботинком в морду, твари… но Лук уже опомнился: главное сейчас – дорога к дому, все, конец драке, остальные точно струсят, сценарий проверенный. Был бы он один перед ними – другое дело, а когда он так удачно вдарил, да еще Тим подсуетился… Хватит и того, что Валера обязательно потом наедет на него, дескать, Тимке дурной пример подал… У Валеры нервы как у слона, вот у кого надобно хладнокровию учиться. А Тим - да, среагировал на действия дяди Лука охотно и мгновенно: шагнул по-боксерски правой-левой и, в полуприседе, сунул кулак в солнечное сплетение ближайшего к нему хулигана. Тот, конечно бы, тоже не устоял на ногах, как и первый, но Тим постеснялся бить при дяде Луке и, главное, при отце, в полную силу, просто «пощекотал», чтобы дыхание сбить. Нормально получилось, именно в «тему», точно по расчету: согнулся чувак и давится, то ли стоном, то ли блевотиной. Остальные присутствующие с обеих сторон участвовать в драке не пожелали: двое нетронутых уродов растерялись, а папа молча страхует ситуацию. Лишь бы дядя Лук не разгорячился по своему обыкновению! Замигало синим на перекрестке, это вырулила из-за угла ментовозка… И, конечно же, сюда ползет, ме-е-едленно… - Ладно, суки… Витька, руку давай! Ходу! Все получилось как в волшебной сказке: еще несколько мгновений назад мирные пешеходы шагали по тихой улице, и вдруг – одни убегают, другие выскакивают из машины, все при табельном оружии. - Милиция! Всем стоять!.. Вот так и бывает: хулиганы с повадками гоп-стопников сбежали, почти невредимые, а трое законопослушных граждан были немедленно доставлены в отделение, чуть ли не как зачинщики уличных беспорядков. Нет, это нечто вроде пункта охраны правопорядка, гнездовье для участкового и всяких прочих дружин да патрульных. Загребли почему-то не в сорок третье отделение милиции, а сюда. Что не совсем обычно.
И вот торчат они, почему-то все втроем, одновременно, перед старлеем… Смирновым… Смирновских… а тот пальчиком перебирает предметы, изъятые при личном досмотре. Один из предметов – красная книжечка члена Союза российских писателей. - Что вы мне тут суете, что это? - Видите ли… паспортов ни у кого из нас с собою не оказалось, а эта книжечка – вроде как удостоверение личности, дабы видно было, что мы законопослушные граждане, а не дебоширы. Я, например, член союза писателей. Но на этот раз испытанная отмаза почему-то не сработала. - Видно бывает по поступкам. – Старлей развернул книжечку, сверил соответствие фото и оригинала, потом вдруг сбросил членский билет куда-то в недра стола. – А поступки ваши злостно хулиганские, опять же документов, удостоверяющих ваши сомнительные личности, нет ни одного. - Погодите… а мое удостоверение личности чем вам не подошло? - Какое удостоверение? Может, вам спьяну показалось? Лук ощерился, но смолчал: вот тут, на чужой опасной территории, хоть застрелись, а свою прыть и норов показывать пока не надо, это будет превеликой неосторожностью. Преждевременной. Остается надеяться, что это все обычные ментовские игры, не более того. - Мы все трезвые, более того, убежденно непьющие, товарищ старший лейтенант. - Да? Экспертиза покажет. Поведение и слова у вас неадекватные, свидетельствующие об алкогольном, или ином каком опьянении, о чем и будут составлены соответствующие протоколы. И я нисколько не сомневаюсь, в этих протоколах будет отражена замеченная мною и патрульными неадекватность. Твое дерзкое поведение, товарищ пожилой хулиган, с угрозами в адрес представителей органов правопорядка, вполне потянет на статью, со вполне реальным сроком… «Запугивает, скотина, явно запугивает, причем на ровном месте, даже без пострадавших.» …Условным, или так – это суду решать. Это вам всем для справки говорю. С остальных – вполне возможно – штраф и отпустим! А с тобой отдельно. А это что за хрень? Что там у тебя? Ну-ка, дай сюда! Почему не изъяли?.. Старший Меншиков послушно и молча протянул милиционеру плоскую черную коробочку. - Медальон, что ли? - Старлей Смирновских взял на ладонь «медальон», изъятый у Валерия Меншикова и попытался отколупнуть крышечку. - Осторожнее, там внутри очень активные ингредиенты, не обожгитесь. Пальцы старлея тут же замерли. - А чё это за фигня? - Кнопка такая сигнальная. Связана с моей работой. - Чё за сигнальная… А где ты работаешь… - Не важно, где я работаю, а принцип действия кнопки вы вскоре узнаете. - Ты чё, кабан нетрезвый… ты чё, уж не угрожать ли мне вздумал?.. Отчаянно завизжали тормоза где-то под окном, стукнула дверь, другая, поближе. - Товарищ старший лейтенант!.. Тут к нам это… Ворота они сами открыли… Сержанта бесцеремонно оттолкнули, и в дежурную комнату вошли, вернее, ворвались люди: один в погонах подполковника и двое штатских. На подполковника старлей Смирновских выпучил глаза, явно узнав, и попытался ему доложить: - Това… пол.. полковник… - Молчать! Где задержанные? Они? Валерий Петрович?.. – Взгляд подполковника ощупал всех троих и на мгновение заколебался между Луком и Меншиковым. - Это я.
- Валерий Петрович, с вами все в порядке? - Все хорошо. - А эти кто? - Мой друг детства и мой сын, к моменту задержания гуляли вместе по улице. Тем временем, один из штатских сунул в лицо старлею свое удостоверение личности, переговорил с ним коротко – оба почему-то перешли на шепот – и взялся изучать бумаги и предметы, лежащие на столе, по-хозяйски, не спеша. Старлей поднялся на ноги и теперь стоял, опираясь подколенками на стул, не понимая, как ему держаться дальше, стоять, сидеть, говорить, молчать, звонить… Зазвонил телефон, штатский разрешающе кивнул. - Участ… О, Владимир Сергеевич! Слушай, тут у меня… Кому передаете…Есть! Так точно! Да, так точно! Я, товарищ генерал-майор! Никак нет! Просто!.. Просто задержание… Был сигнал… патрульные… Я… тут… Второй штатский, самый старший из всех по возрасту, выворотил трубку из обезволенных пальцев мента. - Григорий Петрович, это я. Да, Федоров. Угу. Угу. Под контролем, типичная ошибка, безо всяких подтекстов и последствий. Конечно, проверю, все как положено. Нет, нет… никаких проблем, никакого шума, все осталось, как это называется, «во внутрисемейном кругу». Не стоит беспокойства, это теперь наши заботы, да и нет на самом-то деле никаких забот. Рад был обменяться парой слов, давно мы с тобой… Естественно, как положено... или на рыбалочку… Спокойной ночи. Выходили из ментовки едва ли не под поклоны притихших патрульных. Лук на радостях чуть не забыл про свой членский билет, спрятанный куда-то бедовым старлеем, пришлось возвращаться… Струхнувшему не на шутку Смирновских было ни до чего: книжечка в пальцах мелко трясется, глаза примороженные, на столе ералаш, сейф открыт… Как же они так – без понятых, подумал про себя Лук, но спрашивать не захотел. Может, эти двое, сержанты очумелые, выступают понятыми в родном отделении? Тпру! - Не отделение, а всего лишь стойбище участкового. Но все равно, какая-то удивительная хрень. Да, сложна и запутана родная юриспруденция! Счастливо им всем оставаться, с нею наедине. - Валерий Петрович, вас подвезти? До дома, в котором жили Меншиковы, от «мусорного» скверика, где располагался пункт правопорядка, было метров двести от силы, и Валерий Петрович едва заметно улыбнулся в ответ. - Да, буду весьма благодарен. Но сначала сделаем небольшой крючок до Камышовой улицы. Садимся, ребята. А ты пока маме перезвони, предупреди, что еще чуть-чуть задерживаемся. Тим послушался, и мама, уточнив, что он в компании отца и дяди Лука, немедленно успокоилась. - Валера, ты только не пыхти в мою сторону, ладно? Я и сам осознал случившееся, и всё такое… Просто я… Помнишь, как мы в Сосновке познакомились? И так это, знаешь, напомнил мне сегодняшний случай ту прегнусную историю!.. Ну, просто копия! У меня до сих пор на память от нее в зубах щербинки. Один в один начиналось, что тогда, что сейчас! Иначе бы я конечно… Вот и вспылил, а обычно-то я весьма сдержан, всегда умею себя в руках держать, ты же меня знаешь. Сначала Меншиков словно бы запнулся в ответ, на очередном вздохе, а потом кивнул и не выдержал, и захохотал заливисто. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В Петербурге, в сравнении с другими мегаполисами, заметно меньше плесени и крыс сказывается недостаток солнца. Из иных отличительных особенностей можно отметить и так называемые белые ночи, и непривычное для современного города количество речек, островов, каналов, разводных мостов, и элегантную архитектуру «исторического центра», созданного по единому плану царя Петра и его сподвижников-продолжателей… А вот окраины подкачали!.. Иной раз, только по автомобильным номерам возможно отличить новостройки Санкт-Петербурга от московских, омских или новосибирских «черемушек» – очень уж все однотипны, со времен советской власти так повелось. И чем дальше, тем шире становилась архитектурная и эстетическая пропасть между обветшалой, на корню гниющей, умирающей, но все еще восхитительной Северной Пальмирой, и этими унылыми, от рождения уродливыми районами и проспектами «передовиков», «энергетиков», «сикейросов», «имени солдата корзуна»… Впрочем, в советскую эпоху по умолчанию считалось, что если и есть некий небольшой диссонанс между старыми и новыми градостроительными традициями, то он будет запросто и безболезненно выправлен по мере дальнейшего бурного развития и так уже до небес развитого социализма, надо лишь еще немножко подождать и потерпеть. Не дождались, не хватило терпения, кончилась квазисоветская власть с псевдокоммунистической начинкой. А Санкт-Петербург не умирал, хотя и был глубоко, почти безнадежно болен, тлел, но держался духом и памятью своих традиций, гордостью и любовью своих горожан. В постсоветское время этой тяжелейшею проблемой, спасением города, озаботился Анатолий Собчак, новый городничий Питера, первый и последний мэр Санкт-Петербурга, пришедший на смену секретарям коммунистических обкомов. Денег в бюджете у городских властей того периода водилось очень мало, а опыта управления и градостроительства не было вовсе, отсюда и предельная скромность оздоровляющих результатов начала девяностых. Тем не менее, Ленинград, который и при Кирове, и при Романове не стеснялся и не боялся именовать себя в бытовых разговорах Питером, вернул (официально, в результате народного голосования) и принял прежнее имя, в полной уверенности, что обретет рано или поздно былое величие – и это «возвращение к истокам» оказалось самым важным, самым «духоподъемным» достижением девяностых. Мэра сменили губернаторы: Яковлев, затем Матвиенко, при всех своих достоинствах и недостатках, также далеко не равнодушные к судьбе родного города; накапливался постепенно опыт, наполнялся бюджет. В это время, на переломе тысячелетий, в высшие эшелоны местной и федеральной власти широким потоком хлынули новые люди, готовые решительно перестраивать на взаимовыгодной основе свою и окружающую действительности: в Петербурге их, жаждущих «делать фортуну и карьеру», скопилось особенно много, целые когорты. Голодные, но жилистые «питерские» потихонечкупомаленечку, плотно держась друг за дружку, проникали в столичный политический бомонд, битком набитый дряблыми, ленивыми, очумевшими от благополучия москвичами (благополучия относительного - что называется, мелкопоместного, - но весьма заметного на фоне всей остальной страны), пока, наконец, не захватили все командные высоты в Кремле, на Охотном ряду и в Белом доме. Да, «питерские» захватили Москву, однако в реальном итоге это Москва, подобно древней могущественной богине, захватила, поглотила и перетерла, переварила «питерских», заново слепив из поглощенной массы образцовых москвичей, свою очередную финансово-политическую элиту. Вроде бы и новую – но по собственному привычному образцу и подобию. Владимир Владимирович Путин - и будучи президентом, и на премьерском посту - не раз говорил во всеуслышание, что отныне он считает себя москвичом. Да, говорил, как думал, а
говорил он правду: живешь в Москве, работаешь, весь по уши в делах и проблемах московских и федеральных, в конечном итоге неминуемо замыкающихся на Москву, – значит москвич, душой и телом, а иначе не будет порядка ни в делах, ни в сердце. Президент Медведев, Дмитрий Анатольевич, предпочитал отмалчиваться на сей счет, но поступками подтверждал: да, и он москвич отныне, такова неумолимая логика власти и работы. Тем не менее, властительные питомцы, даже и присягнув на верность Москве, не хотели быть неблагодарными по отношению к родным пенатам: Санкт-Петербург, который раньше всех распознал и принял новые стремительные времена и привык, в отличие от венценосной старшей сестры, не только выживать, но даже развиваться на собственных ресурсах, как бы на подкожном жиру предприимчивости, получил от бывших своих земляков колоссальную помощь, финансовую, организационную, иную потребную… Шли дни, недели, месяцы, годы – и как-то так постепенно, шажочек за шажочком, штришочек за штришочком, Питер стер с себя клеймо «великого города с областной судьбой», чем дальше, тем все более уверенно и уже без иронии называемый в народе «северною столицей». Конечно же, до умопомрачительных московских денег и размаха Петербургу по-прежнему было как пешком до Луны, однако свершилось главное, такое долгожданное: город стал выздоравливать. При ком началось возрождение – при Собчаке, при Яковлеве, при Матвиенко? – По большому счету сие не так уж и важно: старались и хотели этого все, вне зависимости от партийной принадлежности, наличия ресурсов, административных возможностей и умственных способностей. Безусловно, что и до них, при «совецко-партейной» власти, первые секретари обкомов не желали городу зла, видели его в своих мечтах и на бумажных планах удобным и процветающим, но… Выполнение плана пятилетки по строительству квадратных метров жилья, а еще лучше – перевыполнение встречного плана по освоению выделенных на это средств, выглядело в отчетах куда как эстетичнее, да и полезнее для служебного благополучия, нежели нескончаемый ремонт ветхого жилого фонда или постоянно растущие объемы социального долгостроя в районе домов-кораблей где-нибудь на улице имени Руднева (архитектора Льва Руднева), труды и наследие которого, кстати говоря, в Петербурге прочно забыли, а в Варшаве помнят и по сей день. Но вернемся вперед, в третье тысячелетие. Не связанные пустозвонной пролетарской идеологией, заведомо невыполнимыми планами повышения народного благосостояния, косностью псевдоэкономических нормативов, новые городские власти стали выглядеть в глазах современников гораздо умнее и начали действовать заметно рачительнее своих краснознаменных предшественников. Ах, если бы еще не было в новых временах воровства, некомпетентности и головотяпства!.. Да как же без них обойтись на российских просторах?.. Все живы и здоровы, и дальше готовы… Законный вопрос - надолго ли сии социальные пороки и бедствия, и насколько долго? На наш с вами век хватит, а дальше кому-нибудь видно будет. Город оживал и расцветал, постепенно, узкими проталинками, словно заброшенный сад, переживший долгую лютую зиму: открыли в свободный доступ внутренний дворик Эрмитажа, построили по-современному щегольский вантовый мост, всерьез взялись за реставрацию соборов Петропавловской крепости… Но одно дело вымостить гранитными плитами Невский проспект, или даже потихонечку претворять в жизнь настоящий, основательный ремонт старопитерского жилого фонда, не ограничиваясь, как встарь, небрежной жульнической побелкой и покраской фасадов, а другое – превратить город Петербург в единое целое, так, чтобы не разделялся Питер на аристократический Санкт-Петербург и плебейские ленинградские хрущёвники! Всяк сущий в разуме, от губернатора, горько вздыхающего над статьями расходов и доходов, не желающими сливаться воедино, до черного как смоль сенегальского (или кенийского?) иммигранта-дворника,
ныне патриота новой родины, важно метущего дорожки за чугунною оградою роскошного кондоминиума на Крестовском острове, не мог не задаваться этим проклятым вопросом: неужели возможно воплотить мечту в реальность, не прибегая к помощи технологически продвинутых инопланетян и всемогущих богов? И как именно??? Снести к чертовой матери Купчино и Гражданку, прочие неотрущобы, а вместо них насадить скверы и парки, окаймленные таким количеством кваренгообразных дворцов, чтобы там, в просторных отдельных квартирах с четырехметровыми потолками, разместилось без давки все осчастливленное население бывших ленинградских окраин? Бред, глупость, дичь! Для подобного градостроительного чуда не хватило бы, в реальное обозримое время, ни скромного питерского бюджета, ни золотого московского, ни даже совокупного всероссийского! Да и новым временам для новых людей потребны иные, свежие события и вещи, а не перелицовка старых. Элегантное вчера становится безвкусным сегодня. Увы, такова действительность, а действительность всюду хозяйка, кроме политики и любви. Однако же, Город, в отличие от краткоживущих людей, может позволить себе ждать и не спешить, поэтому Город милостиво определил своим одумавшимся поселенцам исходить из возможного, лишь бы их усилия были направлены в нужную сторону: соединять, а не терзать и расчленять! Через век-другой заживут, затянутся раны и шрамы, город вернет себе не только прежнюю красоту, но и новую, молодую силу, дерзость - и вот тогда уже держись, Париж и Барселона, Флоренция и Рим! Дороги! Они должны быть насквозь едины, качеством своим, удобством своим. Люди взялись за дороги. Поначалу горожанам казалось, что все будет как всегда: нос вытащили – хвост увяз, но шли годы, и вот уже количество грязи и ухабов поуменьшилось настолько, что это стали замечать даже приезжие соотечественники… «Ой, как плохо-то!.. А раньше было еще хуже!» Инфраструктура! Люди перестали путешествовать за каждодневными покупками на другой конец города – любого обыденного всюду завались, только руку протяни! Нет, ну конечно, если «к своему куаферу», или, там, «разводить мосты» в белую ночь, тогда и сто верст не крюк, а чтобы просто в «киношку», или за мясом – вышел и зашел! Зашел и вышел! Без очереди, но с искомым товаром! То же самое и поездки на работу, с работы, проведение досуга… Времена меняются, изменяя нам. Спроси, современник, у первого попавшегося подростка любого пола: «что такое спальный район?» - Пожует-пожует пузырчатую чвачку, захлопает быстрыми веждами, да и пожмет плечами, не стесняясь яловых своих извилин. Хорошо, если проявит любопытство и переспросит у взрослого приставалы: «и что же такое спальный район?» Но еще того лучше, как ни парадоксально это звучит, что он и объяснений толком не поймет, да и как их понять, продвинутому челу, если замшелые взрослые заплутали во времени и живут в давно ушедших миражах, и пользуются омертвелыми никому не понятными словами-фишками, и реально прутся от собственной жести. Что?.. Какая еще жесть?.. Ладно, пусть кайфуют от фетишей, а не прутся от фишек, - завтра еще как-нибудь обзовем отстойные явления в социуме. Послезавтра переиначим, осовременим, для Города это не принципиально, людишкины слова-мотыльки Ему равнопусты что жесть, что железо. Архитектура! Продолжали строиться многоэтажные малобюджетные панельные коровники по проектам развитых маразменных лет, возникали там и сям расфуфыренные, с зубчатыми башенками и русалками в лифчиках, новорусские овины, однако все чаще, на окраинах и в центре, стали возводиться здания, рядом со строгой элегантностью которых не стыдно обывать и классическим петербургским «штакеншнейдерам». Одна снежинка – еще не вьюга, но сто снежинок – уже пейзаж.
Информационное пространство! Ну… здесь в городском воссоединении, объединении этого пространства почти не возникало проблем: стационарная телефонная связь – запросто и всюду, равно как и десятки бесплатных каналов телевидения, мобильная телефонная связь – еще проще, хотя и затратнее стационарной, вот только с Интернетом возникли неожиданные трудности несколько парадоксального свойства: Сеть на окраинах стала развиваться куда динамичнее, чем в центре, сплошь заскорузнувшем в склеротических коммуникациях прежних веков, определенно была быстрее, гораздо дешевле, но, при этом, намного выше качеством!.. И так далее, и тому подобное, и прочая, и прочая… Все, казалось бы, как в других пробудившихся от мертвой спячки российских мегаполисах… Но Питер – это Питер: то, что доступно и органично для разгульной и беспорядочной Москвы - чопорному и надменному Петербургу, привыкшему стоять на особицу от Европы, Азии и Евразии, не только не по карману, но и не по нутру. Не бордюр, а поребрик! На лавочках пусть у вас в Лондоне сидят, а у нас скамейки! Понаехали, понимаете ли! Где еще можно встретить памятник чижику-пыжику? Кто еще, кроме петербуржцев, может возвести в культурно-бытовую святость массовую привычку пожирать нерестящуюся корюшку? Сверять часы и мобильные трубки по пушечному выстрелу, держать под рукою расписание корабельной навигации по ночной Неве, с разводкой соответствующих мостов, принуждать новобрачных к затяжным поцелуям при пересечении этих самых мостов, а весною мастерить скворечники вместо скворешников? А ведь все эти градоживущие чудачества, особенности, не хуже костра, пещеры, языка, вождя и охотничьих угодий объединяют горожан в единое племя, в единый образ жизни! И вот однажды, наряду с мечтами о кардинальной замене и модернизации питерских теплоэлектро-газо коммуникаций, в чью-то буйную голову проникла мысль: охватить всю территорию Санкт-Петербурга проектом «Домовые-городовые». Проект малых архитектурных форм - именно с целью продолжить и углубить объединение городского пространства в слитное топографическое и культурное целое. Утвержден на всех этажах муниципальной и федеральной власти, прошел через все горнила и сита ревнителей вкуса, традиций, бюджета, нравственности. И воплотился - в камне, в бронзе, в хромированной стали, даже в дереве. Скульпторы ваяли по предложенному тендеру – кто во что горазд, согласно таланту и фантазии, районные власти сами определяли количество потребных району скульптур и примерное их расположение, но! Вся эта вольница – исключительно в жестких рамках утвержденного первоначального проекта! Без каких-либо исключений! Много было этих требований, больших и малых, перечислять всё заложенное в проектную документацию – рука отсохнет переписывать, язык устанет говорить, взор устанет перечитывать… Ну, например, высота постамента не более ста сантиметров и не менее девяноста. Чистый размер ее, без постамента – средний человеческий рост, не менее ста шестидесяти сантиметров, не более ста восьмидесяти пяти. Где бы ни стоял домовой-городовой, как бы ни держал руки – распахнутыми в сажень, либо скрещенными на груди - левая должна указывать точно в топографический центр города, а правая – как стрелка компаса, строго на север. Отсюда и необходимость: прежде чем лепить эскиз – узнать конкретное место, где будет расположена скульптура. Место для скульптуры имеет очень большое значение, ибо в районе Проспекта Просвещения, на городском севере, фигура домового-городового должна быть одета потеплее, пополярному, а в Купчино или в Автово – напротив, полегче… да хоть в бикини, или в набедренной повязке, лишь бы благопристойность не нарушалась. На западе - на Васильевском острове, на
Крестовском острове – побольше старались вставлять западно-европейских реалий, а, например, на востоке, в районе Ржевки, в моду вошли Индокитай и Япония… Чем дальше от центра, тем одежды современнее, и наоборот. Сказочность изображенных героев должна быть явной, гротескной, однако же – ни в коем случае не угрожающей! Ничего пугающего и злого, только позитив, располагающий к улыбкам. Как это обычно и происходит там, где решения принимают разумные и знающие люди, способные квалифицированно вникать в нужды и топонимику любимого города, одна, вновь образованная, городская традиция, естественным образом наложилась на другую, старинную городскую, традицию: большинство скульптур решено было ставить на предмостные площади, которые сами по себе вот уже не одну сотню лет являются характерной особенностью петербургской топонимики. А мостов в Санкт-Петербурге много! Там же, где их мало – существуют обычные площади, скверы, парки, перекрестки… Немедленно вспыхнули многочисленные протесты и дискуссии, да еще там, где их не ждали: религиозные ортодоксы узрели в малых архитектурных формах бесовщину, злонамеренно властью насаждаемую, феминистки решили бороться за количественно равное изображение мужского и женского, поскольку среди скульптур явно преобладали мужские фигуры, позднее подтянулись к протестам националисты и сексуальные меньшинства… Но проект выдержал все, что только можно было выдержать, и - это редкость необычайная – был утвержден в Смольном и в Кремле без сколько-нибудь существенных поправок. В этом смысле городским властям, во главе с Валентиной Ивановной, существенно помог скандал с проектом «Охта-центр»: протестующие были вынуждены отвлекаться, распылять свои силы, тем самым ослабляя и без того невеликую силу куцых своих протестов. Городу затея пришлась по душе, горожане, в большинстве своем, тоже приняли ее и полюбили. Некоторые скульптуры даже удостоились имен собственных: так, плешивый и сухонький, но молодцеватый домовой-городовой возле Троицкого моста был прозван Мазаем, или дедом Мазаем, вероятно, в честь соседа, маленького силуминового зайца, сидящего почти под Иоанновым мостом на вертикально торчащем из воды бревне… Лен, проходя мимо деда Мазая, обязательно ему козырял, но безответно, ибо руки у скульптуры всегда были заняты: показывали на север и на Главпочтамт. Настроение у Лёна сегодня прескверное, просто никуда настроение, но дедушка Мазай-то здесь ни при чем, пришлось поздороваться… Лёну всегда после драки смурно: такая охватывает тоска, хоть на стены вой… А Тимка утверждает, что у него ничего подобного не бывает. Тимка вообще по характеру, как личность крут, ему хорошо… И даже после более или менее удачной драки, вот, как сегодня, все равно тоска, но особенно хреново, когда не ты, а тебе накостыляют… И уж кому совершенно точно все беды мира по барабану, так это Мазаю: стоит, себе, бронзовые руки разведя, улыбается людям, и нет у него ни забот, ни огорчений, ни ржавчины. И так сто лет с улыбкой простоит, и двести, и триста… Да еще и с деньгами запара: Лён думал, что выигрыш сразу дадут, стоит лишь протянуть заветный билетик в заветное окошечко, а они – вон как, сверяют, да проверяют, да обещают известить… В школе никто о выигрыше не знает, кроме, разумеется, сестрицы Мани, но Машка, несмотря на темперамент и болтливость, никому не проболтается, очень уж она умная и хитрая девчонка… теперь уже девушка… еще с прошлого года… Лён тогда все не мог понять, чего они с мамиком шепчутся да обсуждают, что там за драмы такие, отдельно от остальной семьи?.. Тимка потом приватно дал объяснения этому феномену, да еще пожурил Лёна за лоховитость, незадачливость и неграмотность в вопросах пола. А Лён никакой не лошок и вовсе не дремучий, просто… Одно дело, когда речь идет об остальных девушках, девочках и женщинах, а совсем другое, когда мама и сестра… они как бы из иного измерения, для которого законы общей
вселенной не вполне действенны… Вообще говоря, конечно, чушь и детство так думать, законы природы одни на всех. Вот, например, Катя Тугаринова, Рина – по всем статьям… вторичным… тоже уже девушка… почти взрослая девица, не такая буферастая, конечно, как Ирка Буйкова, или Оксана Петровна, химичка, но длинноногая и очень красивая… Плохо, что они сверстники, был бы он хотя бы на пару лет постарше, было бы гораздо проще наводить мосты… А тут еще конфликт с этим уродиком Бушем … Нет, не хочется ему сегодня через Троицкий идти. Но дома его Маня с обсуждениями ждет… тоже не шоколад… - Ладно, - решил про себя Лён, - все-таки сестру надо ободрить, утешить… Разворачиваем лыжи: домой! Причиною отвратительного настроения послужила сегодняшняя сценка в лицейском дворе и особенно события, за нею последовавшие: один придурок, второгодник по прозвищу Буш, докопался до Лёна, причем на ровном месте, якобы Лён толкнул этого Бушика, или сморкнулся в его сторону… Ничего подобного не было, но конфликт вспыхнул. Есть в лицейских приделах один укромный, для камер слежения «слепой», угол двора, куда лицейская охрана обычно ленится ходить смотреть. Курящие там курят, а некурящие тоже тусуются, популярное место, типа. В лицее второгодники большая редкость, двоечников вышибают без особых колебаний, однако у лоботряса Вити Добуша какая-то мохнатая лапа имеется, которая за уши его по детству волочит к сияющим вершинам среднего образования, да не где-нибудь, а в престижном учебном заведении. Лён Буша знал вприглядку, часто слышал о нем от учеников и учителей, а Буш Лёна тоже, вероятно, идентифицировал как личность из параллельного класса, но не более. Причину столкновения Лён, пожалуй, чувствовал, но боялся догадываться: Катя, она же Рина, сверстница из того же класса, где сейчас Буш учится. Уже несколько дней подряд Лёну удавалось пообщаться с нею тет-а-тет, пусть на глазах у всех, а не наедине, но все-таки… Намедни из школы до самого дома, на Кронверкский проводил… Если, например, Васька это заметил и вслух позавидовал, то, значит, и другие могли обратить внимание. А этот… Буш, скотина, одноклассник ее, совершенно точно вокруг Рины увивается, тонна шестьсот, что Буш на нее запал! Если он угадал правильно, то конфликт надолго, вражда на годы. Только Лёну весьма сомнительно, чтобы такой бубен отмороженный мог испытывать к Рине благородное чувство, подобное Ленькиному, скорее всего, ему от Рины совсем другое нужно… От этих ужасных мыслей душа у Лёна немедленно вскипела до самого горла – впору хоть беги на поиски Буша за новой дракой!.. А тут еще Машка некстати вылезла, встряла, куда не просили! Эх… Короче говоря, подваливает к нему этот Буш, рядом с ним друзья, столь же «негроидные»: под обязательным лицейским пиджаком у каждого нелепые штаны с мотней почти до полу, козырьки бейсболок в сторону смотрят, фенечки под золото, пружинящие походки враскачку… Демонстративно заступил дорогу и начинает предъявлять какую-то дурную чешую… С матом, тупо, напоказ, с гнусавинкой: - Не, ну ты чё, мля, растопырился в натуре… С понтом, Паф Дэди, что ли? А Лён просто стоял, с Васькой трепался. В друге, кстати, он уверен на все сто: в случае чего, худосочный и хлипковатый Васька не струсит, рядом будет драться, хотя сам первый, конечно же, не рыпнется. Буш ростом чуть повыше Лёна и потяжелее, второгодник, все-таки… Но Лён за словом в карман не полез: - Сам ты Пафф Дэдди, а нам до пенсии далеко. Ну-ка, отпрыгнул мелким скоком, мне пройти надо.
И тут же выписал в нос этому Бушу, но до этого дождался, подстерег, как Тимка учил, чтобы Буш первый грабки вытянул – типа, в грудь Лёна толкнуть. Почему-то мальчишки и даже парни драку начинают не вдруг, а словно с разогревом: сначала побрехушки, потом толкотня и потом уже вроде как и в лоб выписать можно. Все эти преамбулы перед махаловкой – ненужная и даже зловредная шелуха, рудиментарные инстинкты. Ему Тимка подробно объяснял, почему так повелось, типовыми примерами из животного мира, и не важно птицы, там, или обезьяны: природа, дескать, по-своему бережет своих питомцев во внутривидовой борьбе, она не допускает большинство драк еще на стадии запугивания и демонстрации силы. Смирился, склонился, отошел – и живи, себе, невредимый. Но среди людей все несколько иначе: если в мирное время парень перед парнем проявит подобную слабость, и при этом оба неизбежно существуют в одном и том же ареале обитания, типа, соседи по дому, или учатся в одной школе, да если еще раз-другой перед кем-нибудь сдрейфит в аналогичной ситуации - плохо тогда его дело, того, который сдается без драки, затуркают, зачморят, запрезирают, низвергнут в омеги человеческой стаи, и в школе, и во дворе. А если тебя отметелили в честном мордобое – все нормально, здесь позор невелик. Хотя… тоже неприятно морально… Главное в таких случаях - быть всегда готовым, хотя бы внешне, к повторной драке с тем же противником, ибо смелость хороший щит против многих невзгод подросткового бытия. Папа учил Тимку драться, несмотря на мамины протесты, объясняя это неизбежностью школьной жизни, и мама скрепя сердце терпела. Тимка оказался во всех смыслах весьма способным учеником, и в классе, и дома. Но когда уже Лён в школу пошел, вернее, в Большой Александровский лицей, то - всё! Мамино терпение иссякло! Не только Тим, но даже Лён заметил и запомнил следы слез на мамином лице после бурных объяснений с папой, по поводу папиных с Лёнькой спаррингов. Женщины, даже самые лучшие на свете, бывают иногда невероятно простодушными и наивными: как будто в элитной гимназии, от крыши до порога покрытой золотыми медалями выпускников и веб-камерами службы школьной безопасности, не бывает прессинга, унижений и драк. Бывают. Папа учил Тимку, а Тим Лёна, всему, что сам знал и усвоил, и Лён тоже все схватывал на лету, просто пришлось таиться от мамика. От Машки поначалу тоже конспирировались, но потом сестру удалось элементарно подкупить – обещанием научить полезным приемчикам против приставал-одноклассников. Драка прекратилась, не продлившись и десяти секунд: Лён ударил трижды, левой, левой и правой, все три в голову, а растерявшийся Буш, не ожидавший от скромного, по-ботански одетого Лёна, такой прыти, только и смог, что ухватить за ворот рубашки после первого Ленькиного удара и дернуть. Ну… надорвал… боец, называется… бездарь. Еще и пнуть попытался, каратэк хренов, но мимо. Лён после первого удара не стал отвлекаться на материальный урон, добавил с каждой руки. С правой хороший удар получился, аж бейсболка с Буша слетела. Нос в крови, губа разбита – Лён побеждает, это было очевидно всем. Но лицейская охрана не дремала: набежал дежурный гоблин Коля, здоровенный такой лось, ручищи грубые, пресек, довольно бесцеремонно, хотя, конечно же, никого не бил и даже не матюкался – за такое в Лицее выгоняют. Тут последовал первый звонок, означающий, что большая перемена закончится через пять минут, и Коля погнал все ученическое стадо в здание. Как там Буш перед учителями отмазывался, Лён не видел, а ему надорванный воротник техничка тетя Валя подшить успела. Уроки, в конце концов, закончились, но конфликт продолжился, теперь уже по другому руслу потек. Лён не мог наверное знать, что там и как у Буша развивалось после стычки, вряд ли он прямо жалобился и стучал, но… Скорее всего, если судить по дальнейшим событиям, брательник
Бушевский почти сразу же увидел своего младшего (их трое братьев, старший женился и в Уренгой жить уехал, а средний шпана), спросил что и как, решил вмешаться… Видимо, до Кати дошел слух о драке, потому что всю дорогу она странно так улыбалась, отказываясь говорить, чему прикалывается… И до этого поразительно легко согласилась, чтобы он проводил ее после школы – в первый-то раз ее куда труднее было уболтать. И еще когда с подружками прощалась – ох, как они там хихикали и чирикали… вроде бы на него поглядывая… Попрощались как-то так скомканно, ни о чем на завтра не договорились, Рина перешла через трамвайные пути на свою сторону, а Лён не захотел возвращаться по тротуару вдоль проезжей части, решил чуть пройтись параллельным путем, по Александровскому парку, дабы прогулкою унять бушующее в груди ликование: два раза уже проводил, и с каждым разом общение все лучше, дело на мази! Ну и наскочил. - Алё, братан! Погодь немножко, тема есть. Ты ведь наш, лицейский? Лёну все было ясно с первой же секунды: тот, который его окликнул – старший брат Буша, девятнадцатилетний Игорь Добушев, Игорек, тоже когда-то в Александровском лицее учился. Но его все-таки исключили, несмотря на «мохнатую лапу», аж из выпускного класса, вроде бы за кражу школьного имущества, гитары, а может быть и еще за что-то подобное. И армию откосил Игорек. Если младший Буш весь из себя гангста-рэпер, то у Игорька иные приоритеты в личном визаже, сугубо пророссийские: на груди из под черной майки неразборчиво тату виднеется, кожаная куртка, тоже черная, кургузая, как у бандитов прошлого века, стрижка почти под ноль, джинсы заправлены в скинхедские берцы. А у его дружка, что рядом с Игорьком, тоже черный кожаный куртень и два перстня на пальцах наколоты… Надо было запомнить и потом у дяди Лука спросить их значение, но Лён изрядно струхнул в тот момент, ему было не до исследований. То есть, понятно, что второй чувак уже после отсидки. А Игорек вроде бы не сидел, но среди них двоих явно, что именно он лидер. - Да, из лицея. Сам же пиджак видишь. – Лён очень старался не дрогнуть голосом, но все-таки невольно сглотнул, затруднив этим речь. - А чё ты сразу буром прешь? Чё так невежливо-то? Я к нему с добром, как земляк по школе, типа, а он... Раф, как на твой взгляд, может, я обидел чем-то юношу? - Дай ему в торец, сразу будет вежливым. Этот Игорек на полголовы повыше Лёна, а тот, который с перстнями, Раф, сантиметров на пять повыше Игорька. Вдобавок, оба уже взрослые парни, у Лёна массы не хватит достойно отбиться хотя бы от одного, а тут двое. Правда, если не зевать и бить с носка в пах, одному, другому… Нет, ноги ослабли, не послушаются… Может, обойдется и без драки… - При чем тут невежливость, парни? Ты спросил – я ответил, подтвердил твое предположение, указав на отличительные особенности пиджака… «Парни» дружно расхохотались, переглянувшись. - Секи масть – образованный! Игорек, я думал, вы с Димчиком одни у нас такие, лицейские, а тут еще чище! - И не говори! Короче, как тебя? Я Игорь, а ты? – Игорек занес в замахе растопыренную пятерню, как бы приглашая к рукопожатию, и Лён чуть было не купился на дешевый, всем известный прикол, однако устоял, не сунулся здороваться первым. - А я Леонид. - Лёня, значит. Будем знакомы, а это Рафаил, мой лучший друг. – Игорек почесал невостребованной рукой бритый затылок, пальцами другой ухватил Лёна за плечо пиджака,
отодвинул с дорожки, дескать, чтобы не загораживать путь мамам-колясочницам. – Короче, Леня, тема есть. Будешь? – Он вытащил из кармана куртки и протянул Лену узкую жестяную коробочку, из которой торчало нечто вроде куска бурой веревки. Если бы не жгут, в который был свит этот обрывок, субстанция была бы почти неотличима по внешнему виду от длинной кошачьей фекалины. То ли от страха, то ли от отвращения, но Лён почувствовал тошноту. - Нет, спасибо. – И все-таки не удержался, добавил извинительное объяснение - Табак – это не мое. Игорек тут же сунул лицо к коробке, зацепил зубами край жгута, придержав указательным пальцем его и коробку, откусил. - Раф? Напарник Игорька далеко отплюнулся коричневой жижей, освобождая рот, и кивнул: - Давай. Пальцы Игорька по-прежнему лежали на рукаве лицейского пиджака, и Лён уже соображал – просто дернуть плечом или придумать что-нибудь повежливее, половчее… - Так вот, Лёня, тема есть, короче… Кстати, пива хочешь? - Не хочу. - Хозяин барин. Так вот… Короче, мне, как ты понимаешь, глубоко плевать - есть у тебя бабец, или холостым по жизни кружишь, чужих провожаешь, это не мое дело, но всем простым пацанам бывает очень не по душе, когда кто-то отмораживается по жизни и начинает лезть не в свои сани. - Не понял. - Не понял? Ты так ничего и не понял? Раф, не суетись, я сам все ему тихо объясню. Джентльмен всегда поймет джентльмена, так ведь, Леня? Лён пожал плечом вместо ответа и высвободил его, наконец. Господи, как томительно участвовать в этом гнусном перфомансе… Хоть бы драка скорее началась… но нет сейчас сил и воли на драку… а ведь все равно придется… - Короче, Лёня, в следующий раз не залупайся и на слово отвечай словом, за школьных охранников не прячься, не то за твои апперкоты получишь кирпичом по рылу, как чмо, не заслуживающее честной драки, в качестве начального предупреждения за допущенный беспредел… Жить и дышать среди людей надо по уму, понимаешь? С понятием, чтобы и себе, и другим. Ты лично как здесь оказался, ты ведь, вроде бы, в стороне отсюда живешь? Лён более или менее знал из рассказов «уличную» историю своего любимого города: битвы двор на двор, улица на улицу давным-давно, еще в середине прошлого века отшелестели в прошлое, вместе с понятием «своей территории», так что Игорек неправ в своих дешевых претензиях – где Лён захочет гулять, там и окажется. - Гуляю, где хочу, а Буш, братец твой, первый в драку полез, все подтвердят. И я ни за кого не прятался, охранники мне не нужны. - Во как? А у меня совсем другие сведения, которые гласят ровно даже наоборот. Так ведь, Раф? - Точно. Запутанцы в показаниях начались. - Да, тут без допинга не разберешься. Ну, что ж, пойдем, Лёня, пивка попьем, обсудим, разберемся. Не ссы, я угощаю. И бить не буду… - Я не пью, ни пива, ни чего другого с градусами. – Лён подумал и добавил небрежным тоном Пиво на мочу очень уж внешне похоже, так что я даже вкус его не собираюсь проверять. - Не хочешь – не надо, нам с Рафом больше достанется, да, Раф? А тебе сок закажем или колу, что пожелаешь. Идем, идем, тут до нашего шалманчика минута ходу, там все и перетрем ко всеобщему удовольствию.
Лёну бы найти в себе силы и отказаться… или двинуть в рыло этому Игорьку, в челюсть, в висок… тем самым расставив все точки над i… Ну не убьют же они его, в итоге недолгой драки? Нет, не ударил, струсил как бы… не то чтобы струсил… а просто… всегда есть слепая надежда, что удастся обойтись разговорами, разойтись по-мирному… Так неохота уходить с людного места в глубь – пусть и жиденькую – Александровского парка… - Ты не думай, тут ничего личного, перетрем по-пацански, перемелем – мука будет, понял?.. - И снова Лёна пальцами под локоть. Лён уже сделал несколько шагов в сторону цепочки кустарников вдоль Кронверкского канала, но тут его хлестнул по ушам девчачий визг… это же Машка откуда-то нарисовалась!.. - Ну-ка, ты! Оставь моего брата в покое!.. Лён, не смей никуда ходить с этими типами! Слышишь! - Машка подбежала вплотную и попыталась высвободить локоть Лёна из Игорьковой руки. Оторопевший на мгновение Игорек действительно разжал ладонь, но рефлекторно оттолкнул ею невесть откуда взявшуюся девчонку, и та с маху шлепнулась на землю, к счастью, не навзничь, а как бы в сидячее положение, на широкую, форменного лицейского образца, юбку. Песчаные дорожки к этому дню почти все просохли, пачкающей грязи на них было немного, но Машка наверняка ушиблась, а больше перепугалась за свой внешний вид… Все произошло так стремительно, что Лён даже среагировать не успел, ни действием, ни словами. В отличие от Игорька. - А это что за морковка!? Во, мля! Надеться хочешь, без пацанов соскучилась, что сама кидаешься? Сразу всех троих хочешь обслужить? Машка зашипела по-кошачьи, от боли и в ярости, вскочила и даже юбку забыла отряхнуть: - Урод и скотина! - А ты на себя-то посмотри… прошмандовка… в грязной юбке… гы-гы-гы!.. – Это уже напарник Игорька решил подключиться к беседе, морально поддержать товарища. И только тогда Лён очнулся: метил он в челюсть этому Рафу, а попал в ухо. Но тот был раза в полтора старше Лёна и примерно во столько же массивнее, тяжелее, у него даже голова от этого удара не дернулась. Однако на сей раз драке не суждено было состояться, к превеликому счастью для рассвирепевшего Лёна: если бы не менты – битва за две секунды превратилась бы в жестокое избиение, может быть даже и Машке бы попутно досталось «на орехи»… нет, конечно же, нарочно бить постороннюю девчонку никто бы не стал, ни Раф, ни Игорек, такое поведение для «пацанов» как бы вне «понятий», уличных и иных, более «взросляковых»… Прямо в затылок ввинтился резкий свисток: - Стоять, бояться! Стоять, я сказал!.. Крик мента был грубый, сильный, повелительный, согласно хорошо затверженным урокам, поэтому не было ничего странного в поспешной готовности, с которой разгоряченные участники несостоявшейся драки замерли… и почти сразу же безвольно опустили руки. Ментов, вылезших из милицейского «лунохода», было трое, два сержанта и рядовой. Один из сержантов перегородил собою разветвление песчаной дорожки, вероятно, чтобы никто никуда не побежал прочь от событий, рядовой мент, повинуясь движению дубинки старшего, принялся «осуществлять личный досмотр» ухмыляющегося Рафа. Сам старший мент не спеша ощупал взглядом всех участников событий и только тогда начал говорить. Это были его первые слова после «шокового» крика. - Ну, чё, Игорек, не дышится тебе спокойно, да? Опять за свое, да? - А чё я сделал? Вадик, ты чего, в натуре…
- Заткнись! Не то я те щас всю башку за «Вадика» снесу! Я те не Вадик, понял!? - Понял, понял, гражданин сержант. Да только я ни при чем: стоял, весенним воздухом дышал, так что напрасно ты шумишь, сержант. - А это что? Чё ты здесь затеял перед малолетками? Гопстопничать, что ли учишься, мелочь трясешь? - Старший мент, обидевшийся на «Вадика», во время беседы не забывал водить рукой и дубинкой вдоль ребер и спины Игорька, а тот смирно стоял, нешироко разведя врозь руки и ноги. – Чё там в кармане, ну-ка вынул! - Гоп-стоп – это не моё. – Игорек от волнения даже не заметил, что позаимствовал выражение мальчишки, на которого он только что «игрушечно поднаехал» в воспитательных целях и по просьбе брата. – В кармане пусто… ножичек-складишок. - Во-от, это уже лучше. Ножичек – это конкретно. Это перспективно, это срок. Тогда не надо его доставать, во время протокола достанешь. Давно по тебе Кресты плачут: «Где там наш Добушев Игорь, почему задерживается?» - А здесь он, ваш Игорек, скоро пришлем с наилучшими пожеланиями! - Хрена ты меня туда пришлешь. Ножичек почти с мизинец, и обушок в нем не тот. Я им, типа, табак разрезаю на равные жевательные доли. Хочешь табачку? - Всё… это… товарищ старший сержант. Хмырь этот можно сказать чистый, ничего такого на нем. Пацаненка проверить? Старший опять смерил глазами Лёна, потом Машку. - Не надо мне твоего табачку. Не надо их обыскивать. Ну а вы двое чё тут делали? Зачем вам со всякой шантрапой знаться? Медом, что ли, намазано? Близнецы смущенно промолчали в ответ на резкую речь своего защитника, не нашлись что сказать. - Гы-гы… Она это… слышь, сержант… Шкет у нас на пиво выпрашивал, и еще с угрозами, вымогательство, типа, а Раф ему самым вежливым голосом отказал, а он ему за это сразу в ухо! А эта – тоже… обещалась даром отстрочить у всей братвы… И хор любит, клялась, божилась… Ну, я и пообещал ей… У стремительно покрасневшей Машки брызнуло из глаз, Лён рванулся к Игорьку, но мент отработанным движением, грациозно, словно бы шутя, поймал Лёна за шиворот, а дубинку прижал ему поперек горла. Казалось бы, совсем легко надавил, но у Лёна глаза на лоб полезли, куда только и бешенство испарилось... - Стоять, бояться. Вкусно? Вот, стой, не качайся. Подытожим. Заявление на хулиганские действия писать будем? Вы двое? Брат с сестрой, что ли? Похожи. Напишете на этих заявление? Нет? Тогда марш домой, к маме, чтобы духу вашего здесь не было через четверть минуты! А вы, карлссоны, с нами поедете. И без пререканий, если, конечно, дорожите своими ребрышками и зубками. Мне повторять??? Лён со вздохом сунул ключ в замочную скважину, гадая, какой именно сценарий в любом случае неприятного разговора подготовила ему сестричка, но дома его ждала неожиданность, в лице старшего брата. Тимка пришел пообедать, и Машка уже успела ему рассказать свою версию происшедшего, они как раз собирались вызванивать Лёна, чтобы тот поторопился с возвращением домой… Что ж, оно и к лучшему, что Тимка в курсах. Лёну мгновенно полегчало, и даже хмурая физиономия старшего брата не сбила поднявшийся градус настроения. - …И вам привет, люди добрые. А мама где? - В клубе, где ей еще быть сегодня? Есть хочешь?
- Хочет, он, хочет. Маня, разогрей ему и мне, и все вместе перебираемся на кухню, там продолжим разговор. Тимка умел слушать, почти не перебивая, вклинивался в речи близнецов только с уточняющими замечаниями, но на их вопросы отвечал охотно и обстоятельно. С явным неодобрением, совсем как папа, зашевелил густыми бровями, увидев у младшего брата царапинки на костяшках пальцев: отец всегда говорил ему, а он Лёну, что удары в корпус, если речь идет об обычных конфликтных ситуациях, гораздо эффективнее ударов в голову, если попасть в правильное место, потому что а – не оставляют видимых следов, бэ – уберегают пальцы, кисти рук, от ушибов и переломов, вэ – гуманнее и сами по себе незаметнее… Конечно же, Тимка прав на все сто, но… некогда там было думать… и вообще… - Что, ну - а что дядя Лук? При чем тут он? Да, видел я его костяшки пальцев и даже сам присутствовал, буквально на днях, при том, как он обстукивал их об голову какого-то чудика… Это называется – микроскопом гвозди забивать. Кстати сказать, какая-то фигня творится на Петроградке в последнее время, такое ощущение, что все вокруг только и знают, что докапываться к прохожим с целью помахаться! Вы, теперь, оба поаккуратнее, смотрите, где идете и куда заходите. И по темноте не шастать. Никогда раньше такого не было у нас в районе, я серьезно говорю. На днях, оказывается, налет на подпольное казино случился, позавчера, что ли… два жмурика в результате. Это от нас две минуты пешего хода. Короче говоря, дети мои, возвращаясь к нашим реалиям: как раз дядя Лук, которого я с самого сопливого детства очень уважаю и люблю, в этом вопросе очень слабый эталон и плохой пример, потому что он дилетант, кустарь-самоучка в тонком искусстве уличных драк, и ничуть не более того… Что - почему? Потому что вспыльчив, и заводится первый, и потому что бьет, куда ни попадя, не соразмеряя сил и обстановки… Но он писатель, гениальная личность не от мира сего, кабинетный житель, витающий в эмпиреях, ему и так можно, а нам с тобою, живущим на грешной земле, так нельзя. А тебе, Машенция, дева наша юная, вообще не фиг в мальчуковые драки встревать! Вынула трубку и заорала туда, с понтом дела, истошным голосом: «Помогите! Милиция! Адрес такой-то…» Вот это была бы действенная помощь брату, а не детский сад. Машка немедленно съежилась – голову в плечи, острые лопатки наружу - и прыснула в ладошку: - А я не догадалась, если честно. Пребывала в растерянности. Да, мы, женщины, прежде всего эмоционалки, а потом уже… Чувства у нас превалируют над холодным расчетом… Тимочка, давай я тебе тоже добавочки налью, там буквально четверть поварешечки осталось? Хочу посуду освободить и вымыть до маминого прихода. - Я грибной не очень… ну ладно уж, налей. По-моему, я этого Рафа видел, в клубе… впрочем, их там целая кодла была… собирались молдаван-таксистов метелить, реванш, типа, брать… так что могу и ошибиться… - В «Чугунной гире» видел? - Ну, а где же еще? На Петроградке сейчас там самый модный тус. Помню, да, что у одного перстни были, а какие – не зафиксировал… Так ты говоришь, что этот Раф тебе грозился? - Угу. Скулу демонстративно потрогал, когда уже к ментовозу шел, и орет, такой: «свидимся еще, я отзывчивый». - Ясно. Мама с папой ничего знать не должны, понятно? - Само собой. - Машка, а тебе? - Я, во-первых, не Машка, а Машенька. Не проговорюсь. Но если вдруг что – все всем расскажу, абсолютно всем! Я не позволю, чтобы самого маленького… самого доверчивого… самого
незадачливого члена прославленной семьи Меншиковых… чтобы какие-то отморозки… нашего бедного несмышленыша… - Чего-чего??? - Маня!.. Э, Лён, сел на место! - Молчу, покорно молчу, ак кадавер, овечка среди хищников. Я буду свято хранить тайну. Тимочка, а ты что, хочешь побить этих двоих, да? Отомстить за честь семьи? - Видно будет. Всё, звонят, я пошел. Э-э-э… тарелку… - Тимочка, я сама помою, беги. Спасибо тебе за отзывчивость! И привет Лорику! - Какому такому Лорику? - Ну, Инге, Ирине… кому там еще… я же не могу всех твоих барышень запомнить… это было бы выше моих скромных сил… *** Мне кажется странным мироустройство, в котором Камаринского пляшут, а хип-хоп танцуют. Но такова безумная логика любого искусства, и нам, профанам, ее не понять. Если выйти за фигурную металлическую ограду, отделяющую двор Большого Александровского лицея от Каменноостровского проспекта, и встать на тротуаре, затылком к хищному взгляду гранитного Ильича, то наискосок направо, метрах в ста пятидесяти, на четной стороне Каменноостровского проспекта, легко увидеть кроны деревьев, осторожно выглядывающие на проезжую часть из-за фасада огромного серого дома: там расположился скверик имени замечательного композитора Андрея Петрова. Сквер скромный и небольшой, но очень приятный и насыщенный посконной петербургской жизнью; всему там нашлось место: зелени, скамейкам, фонарям, детской площадке, фонтану, и даже современным художественным идеям, прихлынувшим сюда из трех совершенно разных источников, главной из которых, конечно же, стала концепция скрипичной музыки, застывшей в камне. Концертная площадка посреди сквера также сделана в форме скрипки, там и сям высажены в каменистую пашню восемь скрипичных скульптур, и даже толстенький домовой-городовой, в кафтане и в буклях, угнездившийся ровнехонько посреди сквера, держит в коротких пальчиках смычок, а не свисток и не дубинку. Творения Кирилла Миллера, проступившие сквозь поверхность брандмауэра, что слева ограничивает невеликое пространство сквера, никак не связаны ни со скрипкой, ни с Андреем Петровым, но тоже вполне уместны здесь и никому не мешают. В задней глубине сквера, посреди глухого каменного забора, почти всегда открыта калитка, сплетенная из металлических жгутов и нитей, если туда войти, то можно дворами-дворами, принадлежащими дому, названному в честь другого, тоже довольно известного композитора, Дмитрия Шостаковича, пройти этот дом насквозь и оказаться на Кронверкской улице. И наоборот: от Кронверкской улицы, сквозь утробу «композиторского» дома выйти в «композиторский» сквер, прямехонько к гранитной скульптуре «Скрипка-трон». Впрочем, среди окрестной гоп-панковской молодежи, облюбовавшей этот сквер для деловых встреч и вспомогательных подтусовок, скульптура зовется несколько иначе, более коротко и звонко: «Жопа». Тиму повезло в замыслах: трех дней не прошло, как плод созрел – вовремя и в тему позвонили ребята, дескать, там Игорек, в скверике: «возле Жопы кучкуются, вроде бы и Рафик там». Чугун не дерево – калитка распахнулась, не скрипнув, и в сквер вошли трое: Тимон Меншиков, а с ним двое закадычных приятелей, Сашка Балу и Санек Таджик. Оба тезки, Сашка и Санек, давно,
еще в позапрошлом году, вышли из хулиганского племени, став студентами приличных питерских вузов, тем не менее, привычка и готовность решать конфликты кулаками у каждого осталась… так… на всякий случай… Но сегодня с ними сам Тимон, поэтому вряд ли дойдет дело до чегонибудь серьезного, Тимон умеет улаживать дела четко, но без лишнего шума. Задача, поставленная перед Сашкой и Саньком – стоять и слушать, создавать аудиторию, может быть, секундантствовать… - О, какие люди… И Тимон, и Санек… Хай, парни!.. - Добрый вечер. Погоди минутку, Боря, у меня тут.. Игорек, слышь, а я к тебе. Конкретная тема. И к к корешу твоему, Рафу, по той же теме, но на две минуты позже. - Ну, и чё? Допустим, я Игорек, а ты кто? - А ничё. Ничего особенного. Игорёк, говорят, ты хотел «поставить на хор» мою несовершеннолетнюю сестру? И сообщил окружающим, что она у всех отстрачивает? В начале мая сумерки сгущаются неохотно, разве что низкие тучи придут на помощь, но в этот вечер было ясно в природе и не по-майски холодно, так, что даже дыхание выходило с паром. Речи этого наглого Тимона отнюдь не настраивали присутствующих на мирный лад, правда, пришедших всего трое против шестерых, но сегодня Игорек не в кодле среди проверенных своих, а просто… типа… компания… выпить, потрепаться… Раф поддержит, это без вопросов, а остальные… Если бы против гастарбайтеров, чурок, или еще каких посторонних – тогда да, дружно бы встали, а когда все с Петроградской стороны, типа, местные-известные, - тогда по обстоятельствам. У опешившего Игорька аж во рту пересохло, когда он услышал суть претензий малознакомого парня… этого… Тимона. Следовало срочно реагировать, причем, правильно реагировать… А потом уже разбираться, о чем конкретно идет речь. - Ну ни х-хрен-на себе предъявы! Во-первых, малолетки – это не мой профиль, не ко мне, любой подтвердит. А во-вторых – ты-то кто по жизни? Но у Тимона трудно перехватить инициативу в уличной терке, Тимон всегда знает, чего хочет и всегда ловко гнет свое, умом и силой. Поэтому с Тимоном надежно и ребята его уважают. - Грубый контрвопрос, Игорек, а на мой ты так и не ответил. Хорошо, у Рафа спросим. – Тимон повел взглядом через лорнет и безошибочно выбрал того, кого искал. - Раф, ты на днях в Александровском парке не хватал, не сталкивал в грязь мою сестру, ничего не обещал моему брату при будущей встрече? Это двойняшки-малолетки, им по четырнадцати нет? - Чего?.. – Видно было, что Рафа проняли в предъяве незнакомца слова «малолетка» и особенно «несовершеннолетняя». Он вспомнил недавний эпизод и удар в щеку от наглого пацаненка… Вроде бы, Игорек за младшего брата какую-то мазу держал, а он, Раф, мимо этих разборов, просто рядом был… Все равно пора махаться, плюхи с процентами возвращать, только сначала надо врубиться в тему и дождаться… что там Игорек ответит? Однако Тим не стал дожидаться возражений Игорька, ударил коротко с левой в печень, но досталось не Игорьку, а Рафу. Ударил как надо: амбалистый парень стоит прямо, но боль уже начала растекаться по телу, подниматься в мозг… Почти планктон, а не боец, хорошо, если на ногах устоит... Нет, устоял, вынослив, бычара. Ошеломленный Раф издал то ли сип, то ли стон, и на одно мгновение Игорек отвлекся: вообщето говоря… драка начиналась в непривычном направлении… наехали-то на него, а не на Рафа… Тим воспользовался этим мгновением, а также отдачей, обратной инерцией первого своего удара: качнулся на шаг в нужную сторону, чтобы вплотную к цели, и, по-прежнему не выпуская щегольского лорнета из правой руки, ударил еще раз с левой, в проем расстегнутой кожаной
куртки, попал против сердца. Игорек также выстоял, не упал, но ни единого слова сказать не может, боль дикая и воздуху не глотнуть… Ни шума, ни драки для случайных свидетелей с тротуара: клубятся в глубине сквера какие-то парни, не пьют, не орут… Но лучше туда не подходить. - Не делайте так больше, покалечу на хрен, до зоны не довезут, я вас обоих запомнил! Всем пока. Трое ушли обратно в сумерки, шестеро остались у «Жопы» под фонарями. Но только вот пять минут назад их было просто шестеро, а теперь четверо и двое: двоим предъявили «косяковое» поведение, а четверо ни при чем, просто были этому невольными свидетелями. Тимон одно говорил, эти другое объясняют… Неловко все как-то получилось…натянуто… Дурное слово крепко на вороту виснет, дурная слава быстро впереди бежит, так и до беды недалеко. Раф потом, когда они вдвоем зашли пивка попить, тяжело молчал, да все табачную жвачку под стол сплевывал, недобро взглядывая на кореша, вовлекшего обоих в липкие неприятности, но было понятно, чего он ждет от Игорька: разруливать надобно, и чтобы не просто кулаком, или подручными «феньками», но на авторитетном уровне, чтобы прочно и чисто, чтобы на них на обоих никаких пятен не было перед другими ребятами. Делать нечего, на следующий день пришлось идти, вместе с Рафом, предварительно договорившись звонком, «за справедливостью», благо это недалеко: у Игорька есть родной дядька по матери, Виталий Заслонов, дядя Вито, так он его иногда в шутку называет, когда тот в духе, так вот, этот дядька при делах и в авторитете, прочно «держит» всю бандитскую бизнес-окрестность, живет по понятиям, с ворами дружит, и вся местная братва его уважает, а погоняло у него Слон. ГЛАВА ПЯТАЯ - Некогда отдыхать – зачем уставать? На фига тогда ишачить? Правильно я говорю, пацаны? Игорек, сидящий рядом, на заднем сидении, и Раф, на переднем, со старательной вежливостью, но молча, закивали в ответ, а водила поперхав, посмеявшись прокуренным басом, подтвердил: - В точку! Шеф, ты сегодня с утра афоризмами так и рубишь, хоть записывай за тобой! Виталик Слон, после короткого раздумья, тоже счел нужным улыбнуться. - Да, вот, бывает иногда… Не, ну а не клювом же по дереву бобонить… К сожалению-ю, день рождения-я только ра-аз… Толик, куда ты, на хрен, правишь? Как мы потом обратно вырулим? - В «Трою», все правильно еду. Или еще куда заехать надо? - Какую, мля, «Трою», мля??? В «Трою» вечером, когда все соберутся, а сейчас я с мальчишками отдельно хочу пообедать. Просто пообедать, понял? Чего непонятного, вроде бы по-русски говорю? - Понял, понял, щас все в лучшем виде сделаем! В «лоханку», то есть… э-э… в «Невариум»? - Угу. Пацаны, бывали уже в водяном кабаке, ну, в «Невариуме»? Раф все так же молчком помотал головой, а Игорек, на правах племянника, ответил словами: - У-у, нет, дорого там. И пафосно, небось… - Не дороже бабла. Зачем тратить время, если не тратить денег?.. Слышь, Толян, тоже запиши! Или запомни, если я вдруг забуду, и тот афоризм, и этот. Я пока с парнями пообедаю, а ты будешь ждать, курить и, вот, как раз записывать. А вечером уже и ты конкретно оттянешься, со всеми вместе, я тогда Вовчика за руль определю, а пока все наоборот: ты при делах, а мы на отдыхе, понял, да?
- Всё четко, шеф, все запишем! У меня как раз ручка для кроссвордов… к-куда прешь, сука!.. Обнаглели, мля… все эти фраера, да блондинки… правый обгон она хотела… - Толик, давай тихо совместный бизнес делать: ты будешь молча баранку вертеть, а я молча думать!.. Поверь, мне есть над чем!.. Виталик Слон прикурил, раздраженно поклацав зажигалкой, и в салоне джипа воцарилась относительная тишина, водила даже радио посадил на «еле-еле», дабы ничто постороннее не сердило шефа и не отвлекало от высоких дум. Это только в кино бандиты весело живут, примерно поровну распределяя время своей короткой жизни между оргиями и перестрелками, а в реальной жизни реальному пацану приходится ишачить как папе Карле! Ментам плати, ворам в общак отстегивай, ссыкунам из мэрии плати, дифчонок обуй-одень, положняк в семью принеси… На все деньги нужны! В «Кресты» грев – святое дело, умри, но пропули, братва на нарах парится!... А тут еще и на воле ничуть не проще… братва называется… тоже мне братва… Еще и посчитать, кто на кого больше работает, они на него, или он на всю эту сволочную пьяную тупорылую ораву… тоже ведь обеспечь им «уровень жизни», а иначе заложат или на сторону сбегут… куда-нибудь в отмороженный «ЧОП»… Тяжелые времена, уж ежели Барсука закрыли, со всеми его связями... С дагестанцами на рынке все больше проблем… наглеют помаленьку… Таджикам, узбекам, азерам ни в чем веры нет! Хоть бей их, хоть ноги с корнем выдирай – клянутся, плачут, но один хрен обворуют и обманут, все равно что цыгане! Да еще и пырнуть в спину норовят… китайцы-то хоть подлые, но смирные… Мамалыжники с хохлами не лучше дагов. Все думают, что держать авторитет легко: этого нагнул, этих почикал – и балдеешь себе в офисе или на хате, положенную долю принимаешь, бабло в кабаке чемоданами швыряешь, морда в дверь не проходит… О, если бы так! Ни хрена подобного! Тяжело на душе у Виталика вот уже несколько дней, потому что ко всем обычным трудностям и невзгодам, к которым он как бы уже приноровился за последние годы, притерпелся, новая напасть навалилась: неведомые твари совершили налет на лотерейный клуб «Мотылёк», он же подпольное казино. Если точнее, не на само казино, а на ребят, что деньги собирали. В ту ночь, как обычно Васёк и Джеф были инкассаторами, они всегда на пару действовали. Из казино вышли благополучно, а до машины – повернуть за угол и метров пятьдесят по прямой – так и не дошли. Меньше чем через час менты обнаружили тела – два трупа на тротуаре, денег нет, у каждого в голове посторонняя дырка. Выручка при них была не за один день собрана: почти два лимона денег, да плюс двадцать с лишним тысяч евро, да плюс ровно десять тысяч баксов! Существенная прореха, очень неуместная, чем ее залатать? Вдобавок, «Мотылек» засвечен: теперь либо откаты докатывай, либо точку меняй, либо вообще крест на нем ставь… В любом случае имеет место быть материальный урон – бабло так и так сгорает! Там, на Сереге Джефе еще пакетик был с рыжевьем, что посетители в залог проставили, но пакетик никто не взял, может, не заметили в горячке налета… И стволы не взяли. Пакетик можно будет вынуть, вернуть… скорее да, чем нет, а вот наличку… Лично бы казнил крысогадов! Главное - найти! Виталик прямо спросил у знакомых ментов: за что я вам гонорары, типа, плачу? Кто это сделал? Какие следы, улики, кто на подозрении?.. Конкретно? Чтобы, типа, свое следствие провести, параллельное ментовскому. С соответствующими последствиями. Явно же, что по наводке дело провернуто!.. Морду кирпичом делают, мякину какую-то трясут, мля… руками разводят… Может, это они так его, Виталика, разводят, а самим что-то известно? Лучше бы они так не делали!.. Они двойное убийство расследуют, про бабки тоже знают, но как бы не знают, но ищут, но негласно. Эх… если даже и найдут шакалов, баблецо никак не вернуть, ни одного рубля, здесь нет сомнений.
Хорошо, если это случайные борзые фраера, или залетные отморозки поживиться решили… но это вряд ли…Девицы в соседнем круглосуточном лабазе ничего не видели и не слышали, тетка в дежурной аптеке, что неподалеку, то же самое. Менты и бомжей допросили, и нариков, и даже ветерана трухлявого, которому под утро в аптеку приспичило… вместо морга… Нет, никто ничего не видел и не слышал, ни выстрелов, ни петард, ни криков. А раз не слышали – значит, с глушаком шмаляли, к Ванге не ходи. Значит, готовились заранее. Точняк, это по наводке. Две гильзы от иностранного пистолетного оружия, но чей патрон, какого именно ствола, эксперты еще не определились. Ребята потолковали с игроками и с катранщиками, кто в ту ночь с клиентами работал – вроде бы ничего подозрительного. И все-таки, скорее всего, среди игроков надо крысу искать, это самое вероятное. Вообще-то говоря, пенька того, что посреди ночи в аптеку ходил, он знает: сосед по двору, сволочной дед, очень ветхий, но очень говнистый... с костылем со своим… Может быть, под предлогом сбора сведений, подкатить к деду, ну, не лично, конечно… Послать парня поумнее, и чтобы язык был подвешен: пусть бы деда в разум привел, объяснил хотя бы на словах, на кого можно говном сорить, а на кого нельзя… Это хорошая мысль, надо бы ее обкатать. И аккуратно пробить между делом, один ли дед квартирой владеет, какой метраж, кто прописан, приватизирована ли, и есть ли у него под это дело наследники? Вечером как раз с Вовчиком перетереть, подсластить пилюлю, коли он сегодня сослан в трезвую жизнь, у Вовчика родная тетка на черных риэлтеров пашет, и риэлтеры те как бы под Виталиком ходят, когда речь идет о местных сделках в Петроградском районе … Ес, ес, эти квартирные зузы были бы очень кстати, дырищу заткнуть, с лихвой заткнуть… да тоже ведь дело не одной недели… Опять придется на рынок, и на барахолку, и к цыганам, и к таджикам ребят посылать, дополнительно доить лабазников и барыг: типа, допущенные «косяки» выявлять и штрафы за них накладывать… сугубо для восстановления попранной справедливости… И чтобы они, при этом, к ментам не переметнулись, под ихнюю алчную крышу… Давеча племянник обратился к Виталику за советом, но тот, на скорую руку выяснив проблему, схитрил, решив не то чтобы отложить разговор, но совместить его с обедом в модном кабаке. У Виталика Слона, несмотря на сумоистские габариты и протокольную морду, был довольно скорый ум, а в дополнение к нему хватка, умение извлекать из своих мыслей материальную выгоду. Двое хороших пацанов выбыли из бригады по уважительным причинам, в жмуры подались, стало быть, надо восполнять. Кем? А чего тут долго искать, когда – вот они, молодые ребята, голодные, шустрые, пусть бакланистые, но с правильным подходом к жизни… Он и сам таким был, и ничего, и в люди вышел. И они, видно по глазам, совсем не прочь оказаться «при делах». Это потом они начнут буреть, борзеть, лениться, запивать и прочий шалтай-болтай, а поначалу с ними будет относительно легко. Нет, ну тоже по-своему трудно, оба ведь неопытные в новом ремесле и в бандитских раскладах, но на то он и Виталик Слон, чтобы обтереть новичков, уберечь от косяков, посторонних «разводок» и шальных денег, губительных для юного разума. Ребятки оба лопоухие, и племяш, и даже Раф со своей ходкой по малолетке, но не гнилые. Так что - еще раз проверить, уяснить почетче, что там у них за проблема, и… добро пожаловать, как говорится, в мир инициативных взрослых пацанов. - Не надо на Васильевский, Толян, мы отсюда, на моторке подплывем эксклюзивно, как реальные ВИПы. К юбилею, к Трехсотлетию Санкт-Петербурга, в числе всего прочего, с помпой и фанфарами выстроили и запустили прямо на Неве роскошный весенне-летний аттракцион: «Поющий фонтан». Это если выйти на Стрелку Васильевского острова, и встать спиной к зданию бывшего Военно-Морского музея, бывшей Биржи, то прямо по курсу, метрах в ста, посреди водной глади,
как раз и был расположен этот самый поющий фонтан. С размахом строили, с хорошей выдумкой, и не удивительно, что сей аттракцион в одночасье стал городской достопримечательностью, на фоне которой каждый порядочный турист считал своим долгом запечатлеться тем или иным способом. Горожанам тоже фонтан понравился, но далеко не всем: во-первых, оборудование для фонтанного комплекса, взгроможденное на спуске, у самой воды, заполнило собою крохотную набережную Стрелки и перегородило движение по ней. Мало того, что питерцы сочли это ущемлением своих прав, но возмутился и заворчал влиятельный в масштабах города «свадебный» бизнес, потому что молодоженам с гостями стало неуютно посещать одно из красивейших мест города, чтобы все как положено: с плясками под уличных музыкантов, с битьем бокалов, с постановочными фото- и видеосъемками… Это уже не Стрелка Васильевского, а какая-то пошлая и грязноватая производственно-строительная площадка! Да и непомерно дорого обходилась городу эксплуатация и ремонт поспешно сколоченного чуда света. Как бы то ни было, к две тысячи десятому году фонтанный комплекс тихо демонтировали, целиком вернув гранитную подковку причала острову и горожанам. Но место, место, место очень уж было привлекательным, с точки зрения возможной прибыльности его, тем более, что рельеф дна уже расчищен, обустроен, кое-какие коммуникации подведены… Был объявлен тендер на кусочек водной поверхности, превратившийся в пятно будущей застройки; одна из полугосударственных бизнес-структур, одновременно и примерно поровну связанная с Газпромом и ВТБ, решила поучаствовать в этом тендере, и, конечно же, выиграла его. Так возник, а затем воплотился в жизнь дорогой и роскошный проект: «Невариум», чудо архитектурной и градостроительной мысли вчерашнего дня. Все наработки и технологии этого чуда принадлежали давно ушедшему двадцатому веку, с его океанариумами и подводными тоннелями, но построить нечто подобное в натуральном и не очень чистом водоеме, посреди мегаполиса… Это свежо, но рискованно. Посмели - и вроде бы угадали! До покрытия убытков было еще очень и очень далеко, ибо деньги в строительство и раскрутку были вложены просто сумасшедшие, но совокупная прибыль от прямой деятельности ресторана и от размещаемой рекламы уже превышала текущие расходы на содержание «Невариума»! Заинтересовались фактурой киношники, операторы туристических фирм – с них тоже можно и нужно деньги стряхивать - дело разворачивается! Обычные посетители заходили в «Невариум» через причал стрелки Васильевского острова, по специально выстроенному переходу, мостику, спроектированному так, чтобы его можно было складывать в нерабочее время и убирать прочь от набережной, однако желающих могли за дополнительную плату доставить в ресторан иначе: «фирменные» катамараны, дежурящие у причала, оборудованного неподалеку от Кронверкского моста, подвозят пассажиров ко входу, стилизованному под рубку небольшой подводной лодки, и тут уже им навстречу выходит верзилашвейцар, наряженный адмиралом неведомой страны, распахивает с поклоном широченный люк, по которому посетители спускаются по трапу вниз, в «Невариум». Предполагалось, что в зимнее время ресторан должен работать до полуночи, или вообще закрываться до весны, а остальное время – до четырех утра. От возможного наводнения были предусмотрены выдвижные щитыстены, и предусмотрены с запасом: «вплоть до небольшого цунами!» - как однажды похвастался директор комплекса высоким гостям из мэрии, нагрянувшим, во главе с Валентиной Ивановной Матвиенко, посмотреть на достопримечательность. Глубина окультуренного дна в этом месте Невы невелика, около восьми метров, площадь круглого в разрезе, если смотреть сверху, зала около ста сорока метров квадратных, высота круговой панорамы около четырех метров, толщина стекла – в мужскую ладонь, во всем остальном – ресторан как ресторан, только стоит все очень уж дорого! Помнится, браток Винсент
Вега из «Криминального чтива» все не верил, что простой молочный коктейль в «интерьерном» трактире может стоить пять долларов. Халдеи в «Невариуме» за эквивалентные деньги поленились бы идти даже за стаканом кипяченой воды. С пафосом и пиаром все было в порядке, но зрелищность – вот в чем была главная беда «Невариума»! Вода в Неве неприветливая, некрасивая и малопрозрачная, ну что в ней можно увидеть на глубине восьми метров, даже при свете прожекторов? Непролазное дно? Утонувший сапог, ржавое кровельное железо, разлагающуюся органику, дрожащих от холода раков?.. Коралловые рифы здесь не приживутся, дельфины тоже. Да, расчистили, выровняли дно, дали подсветку – но этого очень мало! С самой водой ничего не сделать, ибо всю Неву очистить - на свете нет таких фильтров, а и были бы – кому они по карману? - на свете нет таких денег. Пришлось приглашать креативщиков-дизайнеров, чтобы оживили имеющийся окрестный подводный пейзаж, сделали его привлекательным, с учетом скромных природных реалий. При этом, возникла необходимость регулярно обновлять интерьеры подводного перфоманса, иначе постоянные посетители, привыкшие капризничать за свои немеряные над дорогим меню, начинали скучать и воротить нос… Визит Виталика Слона со спутниками пришелся как раз на новую программу: буквально в двух метрах от столика, за стеклом кружились неясные тени, протягивались откуда-то хищные шупальца, вспыхивали в темно-бежевой глубине круглые глаза, размером с колесо «Камаза»… вот промелькнула русалка… за нею то-то огромное… - Клево! Ни хрена себе едало у рыбки… вон там было, только что… Это кит, что ли? - Не, Раф, кит не рыба, а это… млекопитаю…щее…ся. - Да один хрен, все равно не настоящая… Посетителей по дневному времени в ресторане было немного, буквально за двумя столиками из двенадцати, ну, теперь и они за третьим. А одеты кто во что горазд: старческая пара, туристы иностранные, так и вообще в шортах, по-летнему, типа… Виталик еще при входе пояснил, что ближе к ночи сюда рекомендуется в смокингах ходить и в прочих вечерних нарядах, а днем можно и так, главное - не забыть кожанки в гардероб сдать и на пол не плеваться. Тем временем, вернулся из туалета Виталик Слон – срочно ему понадобилось перетереть по трубке, без свидетелей… заодно и руки помыл. - Ну, что, парни? Я вот что предлагаю: для первоначального рывка, пока у нас на суше весна, закажем корюшки, блюдо простой жареной корюшки, так сказать - принесем ее в жертву интеллигентным традиционным понятиям, и залакируем это дело беленьким винцом, типа французского какого. А потом уже все как положено: салатики, там, закуски, фрукты, мясо, помидорки… сыр обязательно, я сыр люблю… но мясо уже навернем под красное вино, как и положено по элегантному этикету. Никто не против таких калорий? Хорошо, по сему и быть! Виталик Слон потряс в воздухе перстнями и браслетом на поросшем шерстью запястье: - Девушка! Мы с коллегами полностью определились, и по голоду, и по жажде!.. Сделав подробный заказ, Виталик дождался, пока прибудет вино… - У, «Барсас»!.. а-а, «Барсак», понятно… - сам разлил по бокалам, не доверив это важное дело вскрывшему бутылку халдею, и произнес спич: Сегодня у меня день рождения, как вы знаете, сорок один мне стукнул, к пенсии дело пошло… Чи…чи…чи…чи… не надо слов и обещаний. Тихо. Благодарю за поздравления, обед с хорошими ребятами – для меня сам по себе небольшой, но вполне достаточный подарок. Наша с вами задача – сделать его вкусным. Сегодня вечером у меня «пати» в одном солидном шалмане, вам туда еще рано, поскольку там никого постороннего не будет, кроме своих… исключение только для их спутниц… понимаете, да? Эх, жисть жестянка… третьего дня похороны были, сегодня именины.
Вот, поэтому мне нужно беречь силы на вечер, и двух бутылочек хорошего винца на троих, чтобы наши с вами желудочные соки исправно отделялись, будет более чем достаточно, а то сеструха еще скажет, что я племянника с другом спаиваю! Нет, я не спаиваю, наоборот, показываю культурный стиль обращения с хавчиком. Вечером-то одним винцом никак не обойтись, братва не поймет. В этом смысле мне ничего другого не надо: ни коньяка, ни граппы, ни сакэ, только вискарь, я вискарь люблю, попеременно ирландский, шотландский… Но – печенка уже не та, организм экологии требует; чую, скоро придется переходить на простую русскую очищенную водочку, и чем раньше, тем лучше – потом-то уже поздно будет здоровье беречь. Кстати, курить – курите, но чтобы этой плевательно-жевательной гадости за этим столом не было, чтобы аппетит мне не портить! Договорились? Очень хорошо… Все трое богатырей кушали споро, с хрустом, с настроением, не отказываясь ни от корюшки жареной, каждая рыбка размером с небольшую селедку, ни от васаби к стейку, ни от ананасов, вымоченных в меду и в шампанском. Участвовать в застольной беседе никому из присутствующих не возбранялось, но, все-таки, длинными тирадами говорил сегодня только именинник. - Раф, вот, я смотрю, на твои пальцы… отвлекитесь, пацаны, никто у вас клубнику не отнимет… Короче, про белый крестик, типа, на восьмиугольном поле я не спрашиваю… а кстати, когда ты успел в «Крестах» почалиться? - На переследствии, два месяца, все пацаны подтвердят. - Я не сомневаюсь, мне же про тебя рассказывали, просто уточнил. Но вот второй у тебя… так как-то знаешь… можно было бы и без него. Раф попытался оттопырить безымянный палец, на котором был выколот простой перстень с глухим черным полем… - А чё в нем такого… нормальная пацанская наколка… расплывается разве что… Все четко, я за нее отвечаю, я же полностью оттянул, три года шесть месяцев, без досрочки… - Да, прошел Кресты и, вероятно, малолетку, не отмеченную, типа, дополнительным перстнем, и «вышел по звонку», все без косяков, но. Но! Следите за крейсерским ходом моих слов, пацаны, вдумывайтесь, учитесь заживо, пока дышите, и пока я сам еще по эту сторону горизонта. И тебя тоже касается, Игорь Батькович: от этого дэтэпэ, что у нас с Рафом за плечами, никто не застрахован… Звонок и срок иначе можно показать, тем же колокольцем на решетке на перстне. Но продолжаем рассматривать имеющийся. Вот, если у кого примерно такой же перстень, но разбит пополам наискось, по диагонали – что это? Когда, типа, одна половина белая, а другая диагоналина синяя, или черная, это без разницы? Раф? - Ну, чуханский перстень, обиженка такие носит, им его по принудилову ставят. - Верно. А когда такой чушок выходит на волю, он его немедленно забивает, этот перстень, белую половинку черной делает, - и получается, что этот демон как бы откинулся звонком и хиляет под обычного пацана. - Ну, ни хрена себе заявы! Я мамой клянусь… - Тихо! Стали бы мы с Игорьком кого приглашать за один стол, ежели бы сомневались в нем? Люди о тебе хорошее говорят, все четко, ты дальше слушай. И будь гораздо проще с собеседниками, а именно: больше меня не перебивай, понял, да?.. Нет, ты понял, да??? - Понял. - А ты, Игорек, понял, что нужно слушать, когда я говорю, и делать это пусть даже с набитым ртом, но не перебивая? - Понял.
- Хорошо, продолжим. И вот, значит, оказался ты при делах, все путем, люди тебя знают, по словам и поступкам, люди тебя уважают, а случись какие вопросы по колерам – всегда скажут за тебя слово и поддержат. Вот, скажем, если войдешь к нам в семью, или, как говаривали порядочные люди в старое доброе время, признает тебя бригада, то я всегда, на любом толковище или сходке, скажу за тебя слово по данному пункту, потому что в курсе, потому что знаю и верю. Тихо, я же предупреждал: реплики потом! Речь моя не закончена… Мы живем – время идет, Виталик в одну сторону пошел, Раф в другую… по доброму, с полным уважением друг к другу – но жизнь разбросала, так бывает. И вот, значит, проходят годы, четкий, безупречный пацан Раф встречает по жизни авторитетных людей, и есть тема, чтобы с ними замутить масштабное дело… Забивают стрелку, знакомятся в личняк, начинают тереть, все путем… И смотрит авторитетный бродяга на Рафов перстенек и думает… - внимательно слушаете? - думает про себя: - Пацан честный, никто никакого следа за ним не знает, ясно, что портачка без двойного дна, «вышел по звонку». Но почему же этот Раф, от младости своей, не подумал, как могут воспринимать этот перстень другие люди, лично ему не знакомые? Какое у них от этого может возникнуть первое впечатление, которое, как известно, бывает очень сильное и прочное? Почему правильный пацан Раф заранее не предусмотрел возможный… негатив от этого.. экс.. экспириенса? Почему иначе не обозначил на том же пальце то же самое понятие, что обошелся без досрочки? То, что он правильный чел – нет причин сомневаться, а вот насчет уровня масла в его башке… - тут могут возникнуть подозрения. Большие дела – большая ответственность, большой ум. Хорошая биография без большого ума – это, все-таки, недокомплект. В разведку с таким можно пойти, а на масштабное дело – нет. Втягиваете, парни? Игорек кивнул, глянув на друга с сочувствием: тот явно пребывал в растерянности. - А… как же мне теперь… Может, свести его, на хрен? - И еще того хуже сделаешь, ежели, не дай Бог, – Виталик, закатив глаза к веревочному потолку, осенил себя крестом - будет виден след от сведенной портачки. Сразу сокрытый «косяк» заподозрят. - Так как же быть-то? - Да никак. Заслужил, наколол – носи. Не косячный ведь перстень, а в незрелые годы мало кто из нас дуростей не совершал. – Виталик Слон почему-то глубоко и шумно вздохнул, и даже прижмурился на один миг… еще раз перекрестился. - Носи – но всегда помни, как оно может быть, и всегда продумывай на два хода наперед, а не на один. Виталик Слон разлил по бокалам остатки красного вина. - Это было у нас… Бордеаух… хорошее, кисленькое такое… Ладно, я его по парусу и галере с веслами запомню. Так, говорите, никаких-таких «опускающих» слов в ваш личный адрес он себе не позволил? Только намеком на вас пытался косяки навесить? Тимон этот? - Угу. Хитрый, сволочь: то чего не было, выставил почти как факт. Виталик Слон кивнул, но и тут же помотал щеками, приподняв над столом указательный палец, как бы возражая себе и племяннику: - Хитрость дело хорошее, когда к месту. И смылся быстро, главное дело, не дал толком возразить… Так, при этом, говорите, не трус? - Не, это всегда чуется. И младший тоже с душком… с-сволоченыш. Руки слабые, а туда же. - А этот… старший – с пониманием машется? Или только габаритами здоровый? - Ц! Удар у него просто звериный! Игорек, скажи, да? - Точно! И сам тоже крепенький такой. А ростом и сложением примерно с Рафа. - Сколько ему – восемнадцать есть?
- Как бы да. Вроде бы, на год младше нас с Рафом. Слон опять тяжело вздохнул. - Мда… Тут ищешь, мля, ищешь нормальных парней, дел полно, хоть на десять клонов порвись – самому всего не успеть, а тут… Детский сад. Он точно не при делах? Или уже при ком-то? А, Игорек? - Не. Явно не при делах, чистоплюй, сразу видно. Да и ребята его знают. Гнилая интеллигенция с бакланскими замашками. Не пьет, не курит, не жует. - Главное – не сосет. И действует-то с умом, либо советчики у него хорошие. Эх-х-х… Ладно. Поповоду проблем с косяками: я, Виталик Слон, выслушав – одну, правда, сторону - авторитетно заявляю, что никто из вас с Рафом в непонятное не попал, хотя и не могу сказать, что вы оба действовали лучшим образом. То есть, если что – четко и прямо ссылайтесь на меня, я приду на любой ваш сходняк, на толковище, и скажу свое слово в вашу с Игорьком пользу. Подходит? Игорек и Раф смущенно загыгыкали, представив, что случится с парнями, если на очередную мальчуковую тусовку в той же «Чугунной гире» ввалится Виталик Слон со своими бойцами – права, типа, качать. - Подходит, дядя Вито, но это лишнее: достаточно будет сказать твое имя - и все проблемы сами умрут от ужаса. Виталик засопел, довольный лестью, повозил языком под щеками, однако улыбку в себе подавил. Он захлопнул кожаную, золотого тиснения папку, размером с дверцу небольшого шкафа, дождался, пока девушка заберет ее, вместе с вложенной туда «котлеткой» тысячных бумажек, и только после этого взял бокал в руку. - Хорошо. И дальше, насчет этого Тимона. Я не собираюсь посылать к нему наемных киллеров в темных очках со снайперскими винтовками, во-первых - и в главных – потому, что я против идиотского дебилизма в своих поступках, а во-вторых - хотя бы потому, что он тоже удержался на грани, и тоже по чистую сторону косяка. Но если вдруг подвернется удобный случай, насчет того, чтобы с ним поквитаться, то, надеюсь, ни вы, ни я этот шанс не упустим. И я уж постараюсь, чтобы не затягивать, потому что у меня хобби – торопить случай. Понятно? - Да. - Да, дядя Вито. Ведь я вам про бригаду не так просто сказал, потому что Виталик не из тех, кто навоз едалом толчет. Я сегодня же переговорю с ребятами, тем более повод позволяет, насчет того… ну, грубо говоря, насчет вас. Насчет тебя, Игорек, и насчет тебя, Раф. Дескать, не хрен здоровым правильным парням по улицам бакланить и груши околачивать, пора, как говорится и дела делать. Если хотите, конечно. - Круто! То есть, хотим! - Вау! Ура! - Вот вам и вау. Но мое слово – это еще не членский билет в раю. Хотя, думаю, возражать братва не станет. Однако, вопросами потерзают, однозначно. Сперва меня, потом вас, иначе не по понятиям. - Мы понимаем. - Само собой. - Ну, и через испытательный срок пройти придется, чтобы реально проявили себя. Ну, а как иначе, мальчишки? Пройдет время, то да сё, спросят Игорька Добушева: скажи, Буш, а ты Виталика с Петроградской знаешь?» Здесь, типа, в этом примере, как бы не важно – племянник там, не племянник… «Да, - ответит Игорек, - знаю, конечно. Мы с ним кушали!» И это будет
чистая правда, потому что Игорек отвечает за свои слова, а Виталик Слон, вдобавок, отвечает за то, с кем он кушает, хлеб преломляет, кому он дал зеленый свет в пацанскую жизнь. Понятно говорю? - Да. - Да. Все четко. Я про «Буша» для примера сказал, поскольку вы, каждый из вас, еще не заслужили себе погоняло. Уличные и малолетские тоже принимаются во внимание, но вам в бригаде новые дадут, какие – не знаю. У меня погоняло Слон, но я его не люблю, просто терплю, но никого не одобряю, кто часто его произносит вслух. И то лишь, потому терплю, что у нашей бригады, а по-нынешнему семьи, общее погоняло – «Слоны», или «Слоны пушкарские», потому что мы с прежними ребятами на Большой Пушкарской начинали. Дожевывайте десерт, парни, время не резиновое. Мне еще в костюм с галстуком переодеваться. Доели? Тогда выпьем и по коням! *** Сериалы, пиво, футбол не убивают в человечестве тягу к познанию и творчеству, но легко ее заменяют. А посещение музеев даже этого не дает, но люди зачем-то ходят... Сегодня у Лука «эрмитажный день», первый четверг месяца, дата очень приятная длянего, духоподъемная, но Луку отчего-то очень грустно, Лук хандрит, и с ним такое не редкость в последние годы. Он выбрал себе место на втором этаже, у самого окна, развернул, угнездил складной стульчик и смотрит затуманенным взором куда-то туда… сквозь старинное сиреневое стекло, одновременно видит и не видит струпья-бородавки на жирных, словно бы напитанных кровью, каланчах Ростральных колонн, выпяченную губу Васильевского острова, сплошь обсыпанную белыми шевелящимися личинками подвенечных платьев, нелепый пловучий фитнес-ресторан возле Биржевого моста, более похожий на вздувшуюся, всю в паутине дохлую курицу с торчащими из нее ржавыми вилками, нежели на стремительный парусник… А вот это чудо нельзя не заметить: стилетный шпиль Петропавловской крепости, позолота которого имеет волшебное свойство менять цвет, в зависимости от времени суток и степени освещенности: ясным днем, на ярком солнце, шпиль сверкает гладким золотом, как это ему и положено по замыслу, но вечерами или в хмурую погоду, как сегодня… Луку доводилось наблюдать и бежевый, и серебристый, даже темносерый шпиль, без малого черный, даже зеленый! Но - нет, нет сегодня радости ни в чем. Так бы сидеть и молчать, и вздыхать, и смотреть в тусклое небо и на угрюмые воды… перемалывая в щемящем сердце темно-серую тоску, без малого черную, но как бы притихшую, прикорнувшую… Шевельнешься – вновь оживет. Нет, смотрительницы уже косятся, пора, пора спускаться на второй этаж, к римлянам да грекам, а потом и домой… Лук отошел в угол, поставил на место казенное складное сиденьице с брезентовым верхом и побрел искать лестницу, которую мог бы, наверное, найти и с закрытыми глазами, но – нет, он честно оглядывался, останавливался, крутил головой – Луку очень нравилось чувствовать себя зевакой-туристом, и здесь в Эрмитаже, и на улицах своего города: ему не без основания казалось, что от этого повышается свежесть восприятия, так необходимая человеку творческой профессии. Хорошая штука – эти стульчики! Раньше в Эрмитаже ведь как было заведено: элементарная возможность присесть, дабы ноги отдохнули, и сидя любоваться картинами, имелась далеко не везде, в основном, в залах с помпезным «холстяным» барокко на стенах. Стояли там редкими островками банкетки, скамеечки с покрытием красного бархата, почти всегда занятые пожилыми экскурсантами иностранного происхождения, почти всегда не очень удобно расположенные… Другие же стулья, кресла,
кушетки и прочие табуреты, там и сям расставленные по Эрмитажу, были поперек затянуты запрещающими ленточками и обслуживали, вероятно, только действующих президентов особо крупных государств, а в ночное время призраков Зимнего дворца. В былые годы некоторые иностранцы приспособились с собою приносить в Эрмитаж раскладные сиденьица, теперь же эта мода практически закончилась, ибо во многих залах музея установлены специальные загончики: там выставлены компактные колонны из таких же точно стульчиков, а рядом – ящики, в них листы, формата А-3, под пластиком, нечто вроде реестра на основных европейских языках, с кратким описанием экспонатов этого зала. Но реестры всегда были, а раскладные сиденьица недавно появились: вошел в зал – можешь взять, попользовался – поставь обратно и дальше гуляй. Лук спустился в античные залы, побродил, сделав, по своему обыкновению, обход «Полное кольцо», позволяющий вкруговую пройти анфиладу выставочных залов, с возвращением в исходную точку, поиграл в гляделки с любимицей – вытесанной из мрамора статуей оскаленной пантеры – но сегодня все эти испытанные лекарства почему-то не действовали: тоска упала снежком на сердце, с самого утреца, и таять не хотела. Что-то было не так в этом мире. «Может быть, за мною следят?» – подумал Лук, и тут же устыдился позорной мысли, происхождение которой было как на ладони: отец ее Тщеславие, а матушка – Безвестность. Кровавой гебне только и дела, что отслеживать никому не нужных литераторов, пишущих никому не нужные книги… Ощущение может быть и есть, а слежки нету, ибо даже в хитросплетениях разнонаправленных интересов спецслужб любого государства в основу положена целесообразность, чаще всего экономическая. Тем более что и нет на свете никакой гебни, есть эфэсбэ, но она играет в другие игры с другими фигурантами. Эх, закапали бы денежки со всех сторон, за издания, там, за переиздания, за сценарии… И не так как сегодня капают, а по-настоящему, чтобы миллионами условных единиц, европейских и заокеанских… Вот тогда бы он стал объектом пристального внимания большого количества народу, особенно со стороны ценительниц русской словесности, разновозрастных, но, как правило, незамужних… Они тебе не мафия и не эфэсбэ с цээру, от них не убежишь и не спрячешься… Да, но, увы… сие не грозит… пока еще… Лук резко остановился, хлопнул себя кулаком по груди и постигнул: «Хандра – это назойливое равнодушие к себе!» По тому, как шарахнулись от него две престарелые мальвины с иностранными голубыми стрижками, Лук догадался, что мыслил он вслух и, вероятно, чересчур громко. Где он, как сюда попал?... Угу… все понятно: вышел из Эрмитажа, но не через внутренний дворик, а непосредственно к Неве, на Дворцовую набережную, куртка нараспашку, рубаха почему-то полурасстегнута… телефоны на месте… пересек проезжую часть и теперь стоит на пустынной гранитной кромке тротуара, опершись ладонью о грязноватый гранитный поребрик, провожая взглядом прогулочный катамаран… Петропавловка – верное средство от плохого настроения, надобно обязательно туда забежать – и потом уже домой, к «станку». Лук призадумался над выбором: повернуть налево, сквозь Дворцовый мост, сквозь Биржевой мост, вступить на Заячий остров через Кронверкский мостик, чтобы выйти через Иоаннов мостик в Александровский парк к станции «Горьковская»? Или пойти направо, сквозь Троицкий мост, чтобы войти на Петропавловку через Иоаннов, а выйти через Кронверкский на Мытню – и там на станцию «Спортивная»? Сегодня – первый вариант предпочтительнее.
Лук поспешным городским шагом двинулся в сторону Дворцового моста, рассеянный взгляд его привычно среагировал на выдернутую из фона суету пространства: впереди идущие, только что вспугнутые им старушки обернулись и почему-то прибавили ходу. «Вот чокнутые, - смутно удивился Лук, - обе древнее телеграфа, а туда же, в перегонялки играют». Ему сразу вспомнилось, как в Париже две дебелые веснушчатые англичанки, примерно его же возраста, упорно и неотвратимо, ни на секунду не останавливаясь для передышки, взбирались пешком на второй уровень Эйфелевой башни… Он бы об этом никогда не узнал, да сам обмишурился при покупке входного билета и, в результате «выгодной покупки», вынужден был подниматься на очень даже приличную верхотуру «эконом-классом», то есть своим ходом. А те проклятые англичанки словно легавые шли по его следу!.. Но Луку втемяшилось в башку, что он им не уступит ни бровку чемпиона, ни майку лидера!.. Не уступил - и едва не лопнул от злости и усилий. Вот и эти неугомонные бабки спортсменками оказались, только теперь они впереди, а он их нагоняет… Проковыляют рысцой десяток метров, оглянутся – явно ведь на него, на Лука озираются – и опять соревнуются!.. Господи помилуй! Такое ощущение, что вся планета заселена больными гуманоидами не от мира сего, только он, Лук, единственный коренной землянин и психически здоровый человек! Лук всхохотнул горько и прибавил шагу. Конечно, он их запросто догонит и перегонит, этих сумасшедших бабок! По темечку и по глазам мягко ударило чем-то теплым и умеренно ярким – это солнечный зайчик от автомобильного бампера отскочил… Солнышко. Вот чего иногда не хватает в жизни – простого солнечного луча! Лук немедленно забыл о своем намерении обставить бегущих старушек и поднял взгляд в невысокое небо: правильный ветер, северо-восточный, облака прогоняет, а не пригоняет, еще минут десять-тридцать – и распогодится! Скромное ура питерскому вёдро! И подоспевший ветерок, что задувает в затылок и шею, отчетливо подобрел, в сравнении с двумя часами давности: утратил слякотность и колючки, щекочет, а не бьет. Лук поднял было руку – отмахнуть волосы с лица, ан уже и незачем, волос-то нет, наголо выбраны, под машинку! А прежние рефлексы патлатого человека все еще живы, отомрут не раньше, чем через дня тричетыре… Лук постригся только что, буквально позавчера, собирался-то сразу же после Парижа, но замешкался… Наконец, собрался. Зато побриться забыл, и тоже с позавчерашнего утра. Неужели хандра отступает? Вот что значит - вовремя выбрать правильный маршрут! Лук шел, улыбаясь солнцу и людям, взор его вновь обрел туманную размытость, но не прежнюю, темно-тоскливую, а такую… обычную, спокойную рассеянность праздного пешехода. Он прошел, весь в мыслях своих, мимо милиционера, молоденького и растерянного, зажатого словно в капкане двумя сумасшедшими старушками, что повисли у него на руках и чего-то долдонят… конечно же поанглийски… скороходки чокнутые, впереди него куда-то спешили, а теперь на него, на Лука, зачем-то пальцами показывают… мимо пловучей пристани, битком забитой туристами, жаждущими совершить экскурсию на речном трамвайчике, мимо симпатичной очень рельефной девицы в черных лосинах… Увы, в его возрасте бесполезно такую глазами кушать: он ее видит, она его нет… Любопытно, расставили уже скамеечки перед Петропавловским собором? Если расставили – значит, лето наступило. Но не было еще скамеек на мощеной булыжником площади перед собором, стало быть, не начался официально летний сезон. Лук отыскал взглядом заветное место, крышку чугунного люка возле кромки асфальтового тротуара: если на нее встать и задрать голову, глядя на шпиль, то возникнет очень четкая иллюзия надломленности собора у самого основания шпиля, полное ощущение, что он вот-вот рухнет прямо тебе на голову. Нет, в другой раз встанет и посмотрит, от
частого повтора эффект выветривается. Погода вовсю разошлась в ясную и солнечную, однако, все же, чувствовалось, что день потянуло к вечеру: тени стали длиннее, запахи воды и нарождающейся зелени как бы выцвели, утратили часть утреннего букета свежести… Лук двинулся, было, к выходу с площади, почти дошел до Никольских ворот… и опять, на этот раз уже с легкой досадой, поднял взгляд к верхушке собора: его внимание привлекли отчаянные вороньи крики. Вороны, беспорядочной рыхлой стайкой хохотали и суетились, там, наверху, вокруг башни и шпиля. Кричат и кричат… ну и что с того? Лук не выносил резкого шума в местах своих излюбленных прогулок, откуда бы эти раздражающие звуки не исходили – от людей, или с небес, но стоило ему вглядеться чуть пристальнее, как он увидел и понял, что вороны орут не просто так, не по-пустому: они играют, ловят воздушные потоки! На той стороне собора, что обращена к послеполуденному предвечернему солнцу, воздух, видимо, больше прогрет и устремлен вверх, а умнейшие на свете птицы – вороны – явно постигли опытным путем этот физический закон и взялись его использовать для своего вороньего досуга и удовольствия: с разных сторон башни, но парами (строго парами) выныривали, каждая огибая свой полукруг, от теневой стороны собора на светлую, как из-за спины на грудь, и с довольным карканьем распахивали крылья... И, уже вдвоем, крыло в крыло, на восходящих потоках дрожащего теплого воздуха резко взмывали вверх, к ангелу с крестом, потом разлетались в разные стороны обратно, чтобы воссоединиться в пару на теневой стороне башни, дабы занять очередь для нового захода; а тут же вслед за ними следующая пара с разгону влетала на вираже в нагретый поток и растопыривалась в парении... Удачный день, удачная прогулка! Теперь можно и к «Горьковской»! Дома его ждет вареный хек с майонезом и начатая глава. Первое хорошо, второе неизбежно. Вот что надо сделать, надо Эльге Петровне позвонить, он обещал… *** - Да - это неопытное нет. Надобно говорить алло!.. Алё, Эльга... Хай, бейба! Хорошо, хорошо, никакая ты не бейба, а товарищ Гиятуллина. Ну, короче говоря, у Прокудина сейчас комплект, а потом и вовсе перерыв. Да, перерыв, в школах-то каникулы скоро начнутся, им не до встреч с писателями… и даже с поэтессами. Да, естественно, я переговорил, и он вроде как внес тебя в список… если конечно, самый список не утеряет, он же афганец и воин, он любит терять важные служебные бумаги… назло бюрократам… Еще новости есть? И у меня особых нет. Чао, крошка… Стоять! Подожди! Забыл спросить: что такое «луни»? или «лууни»? Что?... Э-э… в контексте того, что две бабки этак щебетали по-английски. Угу. Погоди, а… мэд тогда что, или крэйзи? Угу. Ну, примерно понял. Спасибо, до связи!
*** Не живет, а время засоряет, Лук этот.. Тушин к подобным типам никогда не испытывал ни жалости, ни уважения. Чем плохи типовые «софтяные» проигрыватели, так это невозможностью прокручивать звуковой «телефонный» файл с любого места: взялся слушать – слушай с начала и до конца. Найти же качественный продукт, не задействуя прежние связи и не привлекая к себе постороннего потенциально опасного внимания – проблематично если ты не специалист в компьютерном деле, да и в мозгах уже нет прежней гибкости, чтобы таковым стать. Придется потерпеть некоторое
время… небольшое оставшееся для жизни время. Вадим Тиберьевич пометил у себя в текстовом файле две новые фамилии и закрыл папку. «Хай, бейба!» – Каким гнусным, оказывается, может быть русский язык, вернее подлая разновидность его, так называемый новояз! Слава богу, что сей… бумагомаратель не любит долго болтать по телефону, ни по трубке, ни так, по домашнему. И еще. Судя по всему, у этого типа две трубки, а на прослушке стоит одна. Нет, все-таки, пресловутое русское шаляй-валяй и немыслимая разболтанность всего и вся просто неискоренимы! Деньги были заплачены именно за плотность охвата, так что хоть восемь трубок у ведомого – это не печаль заказчика. Считается, что стоимость услуг всегда коррелирует с объемом и качеством вложенных усилий. В теории – да, а на практике – отнюдь нет. И в Италии так было, и в Штатах случалось, хотя и реже... Впрочем, ныне есть вещи и поважнее, гораздо важнее, чем прослушка этого недоумка. Восемнадцать ноль три… Опаздывает тёзка, это нехорошо, а в будущем недопустимо. О! – Вадим Тиберьевич встрепенулся, услышав домофонные гудки и закряхтел, выбираясь из кресла, - наконец-то. Ох, старость, старость, ох, спина… «Кто?.. Открываю». - Здрассьте, Вадим Тиберьевич! Не опоздал? Как у вас тихо! И уютно. Не помешал? - Все хорошо, Вадим Александрович, все нормально. Не снимай обувь, так проходи. Чайку? - Можно. Да я ненадолго… - Все мы ненадолго в этом мире, присаживайся. Так ты что ко мне, прямо с дежурства? Или нонстоп в милицейском ходишь? Круглые сутки? - Нет, конечно. Сейчас домой приду – первым делом переоденусь в цивильное. Мне эта форма, особенно под конец дежурства, вот где сидит!.. Тушин включил чайник, предварительно залив его под завязку, чтобы подольше кипятился, чтобы пауза образовалась, которую он волен будет либо заполнять по своему усмотрению, либо наблюдать, как с нею справится сей милицейский сержант из... РОВД?.. – надо будет уточнить и зписать, чтобы уже не забывать… кандидат в помощники, взамен этого… трусливого… слов подходящих нет… - А ты, Вадим Захаренков, парень не из болтунов, это симпатичное качество. Сержант ухмыльнулся и уже отворил, было, рот для ответной реплики, но спохватился: убоялся, что словами разрушит произведенное на старика благоприятное впечатление. Он развел ладони в сторону и кивнул с покорным вздохом. Угу… Парнишка падок на похвалы и, похоже, весьма зависим от мнения чужих людей. - Прлучается, тут вот какое дело… Ты помнишь, что я тебе рассказывал про нашу общественную организацию? Если нет – я коротенько повторю, напомню предысторию, кто из нас и чем конкретно занимается… - Нет, нет, нет! Я помню, вы уже рассказывали! Я же вас всех видел. Да, все так и есть: вежлив, ленив, нетерпелив, не слишком любопытен. - Очень хорошо. На нас произвело большое впечатление то, как быстро и без шероховатостей ты обеспечил нам проведение собрание в прошлом месяце. ДК «Шелгунова» - это тебе не «красный уголок» в задрипанном РЖЭУ-ПРЭУ! - Да… пустяки, чего там… - Нет, не пустяки. Тебе сколько – двадцать пять, двадцать шесть? - Четвертак в феврале стукнул, миниюбилей. - Прекрасный возраст, Вадим, но он не мешает проявляться твоим деловым качествам! Жаль, что не получилось календарного совпадения с круглой датой, но… Наш «СОВЕТ» поручил мне, как члену президиума, выразить тебе благодарность…
- Спасибо! Служу России! - Ты не ерничай, Вадим, и даже в шутливой беседе старайся не мусолить всуе святые слова. - Виноват. Вадим Тиберьевич отметил про себя примирительную небрежность этого «виноват» и поручил сам себе покрепче запомнить сию интонацию, сделать ее опорною для дальнейшего сравнения, чтобы четко отслеживать динамику перерождения пока еще постороннего независимого человека в подчиненного, в помощника. - Не виноват, а просто молод. Эта наша благодарность содержит и некую материальную составляющую… Собственно говоря, сержант и пришел за этой самой материальной составляющей, хотя пока и не подозревает о ее размерах. Наверняка ждет пятисотку, максимум тысячу. Тушин открыл заранее положенную на стол синенькую пластмассовую папочку, размером с обложку вузовского диплома и вынул из нее две стоевровые бумажки. Пробная, «тестовая» наживка. - Чё это… Это мне? - Именно так, именно тебе, Вадиму Александровичу Захаренкову, от благодарной общественной организации ветеранов-старперов «СОВЕТ». Расписки можешь не писать, президиум пока еще мне доверяет. Сержант потянулся нерешительными пальцами к деньгам… - Не, ну как это… да не за что… Любопытно. Вон как взволнован: и покраснел, и вспотел, шея, лоб, даже руки зарозовели. Губы поджаты. Что ж, рабочая ситуация, даже не самая худшая: со скрытностью проблемы, но зато необоримо любит деньги. Стало быть, можно ускорить весь процесс обработки, что весьма ценно в нынешних условиях, когда уже каждый день жизни на счету. - Есть за что, Вадим. Ох, есть за что! Кто мы? Горстка жалких никому не нужных стариков… пусть даже и с неплохими пенсиями… Это я к тому, насчет пенсий, чтобы ты не думал, что ты нас обобрал, что мы с себя последнюю рубашку сняли. Да, были когда-то защитниками Родины, а теперь пыльный балласт, которому давно пора за борт. И ты себе не представляешь, Вадим, как много есть на свете людей, готовых совершенно бескорыстно изгадить, измять, испортить нам последние дни наших старческих жизней. Без повода, без расчета, а просто… Вот, взгляни, например, вот некролог: Боря Томичев. – Вадим Тиберьевич потряс неразвернутой газетой, как бы намереваясь дать ее собеседнику и словно бы не заметил услужливой готовности, с которою тот потянулся за предложенным, бросил газету опять на стол. – Помладше меня был на шесть лет, тоже член президиума. Прямо на улице. Резкий скачок давления, непонятно от чего, и всё… А я более чем уверен, что знаю причину: в очередной раз налетел на человеческую черствость, бездушие. Сердце – оно ведь не титановое. Так что прими деньги, а главное – нашу благодарность. Деньги сами по себе ценность, но готовность помочь, подставить плечо – это все в тысячу раз дороже любых денег. Еще по чашечке? Тогда налей-ка теперь ты, из уважения к моей спине. Вадим Захаренков был по уши доволен состоявшимся визитом и уже нисколько не жалел о потраченном времени. Он ведь собирался, было, выдоить купюру и откланяться, сославшись на неотложные дела, но теперь, после этакой… премии… Неловко сразу же покидать расчувствовавшегося старикана. Можно еще по чашечке, Ирка подождет, тут уж… Хорошо вечерок начался! Угу. Парень оказался податлив и жаден, вполне готов и к взаимодействию на принципах младший-старший, и к акту покупки-продажи… Тут не погонять – а самому бы не отстать. Тушин завербовал в своей жизни слишком много народу, чтобы сомневаться в очевидном: созрел
молодой человек. В умении скогтить собеседника, оказать на него давление и влияние при помощи любых подручных средств, ценностей духовных и вещевых, Тушин не знал и не желал знать равных себе… Хотя… Путин, например, Владимир Владимирович, бывший коллега и младший современник Тушина, негодяй, променявший честь и совесть офицера на возможность беспрепятственно запускать лапу в государственную казну… Тоже ведь мальчонка не без способностей в этом тонком и сложном искусстве морального и материального обольщения собеседника! Не хуже Тушина карты мечет, только уже на другом уровне! При этом силен и молод! Вадим Тиберьевич всегда предельно внимательно смотрел, по всем каналам прыгал, наблюдая каждый нюанс того, как Путин общается с Медведевым, с министрами, с губернаторами, и, особенно, со своим невыдержанным и не очень образованным союзником, президентом Белоруссии, Александром Григорьевичем Лукашенко. Ох, как он ловко и терпеливо, без нервов, шаг за шагом, ведет импульсивного «батьку» в нужную сторону, так, чтобы тот не почувствовал до поры нарастающую прочность наброшенного на него ошейника… единого экономического пространства… Шикарный специалист, но, увы, как человек подгнил… - И далее, Вадим. После того собрания, что в ДК Шелгунова, я поставил вопрос перед президиумом, пока еще впечатления от тебя, от твоих деловых и человеческих качеств, не успели выветриться из наших старческих голов. Надеемся, что ты нам присоветуешь кандидатуру… Поверь, Вадим, мы очень нуждаемся в элементарном, в том, что «любимые», в кавычках, наши власти не удосуживаются нам обеспечить, а именно – я уже говорил тебе об этом – спокойствие, надежность, защищенность. Ты себе просто не представляешь, как любит выделываться на местах каждая встречная блоха, включая и тупую уборщицу в жэковском красном уголке, и мелкого прыща в исполкоме, и пьяного сопляка на улице! Поэтому, чтобы элементарно защититься от хамства, мы сотрудничали с одним человеком, тоже из органов правопорядка. Грубо говоря – это участковый… там, за Матвеевским сквером его участок… - А! Лысоватый, беленький, в возрасте? Костромич, вроде бы, да? Узколицый такой? - Нет. Понимаю, о ком ты говоришь, но это другой, шустренький шатенчик… Сидоровских его фамилия. - Нет, тогда не знаю. - А мы-то знали, увы! Оказался тупицей, жадиной, скобарем и трусом. Попросили его старые люди – вот, как тебя попросили – помочь в какой-то там сраной мелочи, чтобы не шумели там соседи-пьяницы… - Тушин вспомнил трясущиеся губы Сидоровских и матерщину, которую они изрыгали: да, это была настоящая истерика, с требованиями, рыданиями и мольбами немедленно прекратить все и всяческие договоренности, вернуть ему расписку! Напугали участкового серьезно, видимо, эфэсбэшники из службы товарища Безверхнего, хорошо хоть не догадались захомутать болвана в обратную сторону. Да, Сидоровских – это уже шлак в любом случае, нужен новый кадр… – И не взаймы попросили, Вадим, не с ремонтом помочь, не с поступлением в вуз, не с полетом в космос - просто требовалось от человека, облеченного мундиром и полномочиями, добросовестно и в полном объеме выполнять свои служебные обязанности, держа, при этом, в поле зрения элементарные пожелания старых заслуженных людей… Пьяницу приструнить, ничего больше. - Это точно, Вадим, Тиберьевич, в нашей жизни, которая вокруг, плевать всем и на всех. А рыбато с головы гниет! Ни хрена не слушает, обормот, наугад, на интонацию поддакивает.
- Истину глаголешь, сынок. Одним словом, расторгли мы с ним взаимовыгодное сотрудничество и теперь ежемесячно экономим… неплохие деньги. Но лучше бы мы их не экономили. Вот они, подотчетные, но беспризорные!.. К этому моменту все необходимые элементы окружающего были выстроены в надлежащем вербовочном порядке: сержант сидит на мягком стуле с чашкою чая в руке, Вадим Тиберьевич на ногах, расхаживает по комнате, записывающая камера на ноутбуке развернута куда надо, чтобы захватывать и лицо Захаренкова, и руки его. Тушин приподнял на уровень собственных глаз стопочку заранее заготовленных купюр, сложенных таким образом, чтобы впереди сияла пятисот`евровая бумажка, а за нею уже, в колонну по одному, остальные двадцать стоевровых банкнот. Получать молодой и жадный тезка будет на первых порах (и до конца недолгой службы) сто тысяч рублей в месяц, либо, как сейчас, примерный валютный эквивалент этих ста тысяч. За что? Да ни за что, как бы впрок… авансом. Пусть пока учится ждать эти денежки и прыгать на цырлах перед тем, кто их дает. Успеет отработать. Деньги отныне есть, Тушин разжился на днях как следует, и валютой и рублями, надолго хватит, на подкуп, на житье, на оснастку, какая потребуется в «час икс». Банкноты с небрежным шлепком запрыгнули, почти не расплескавшись, на низенький журнальный столик, и молодой сержант милиции, Вадим Александрович Захаренков, уже не сводил с них жаркого осторожного взгляда… Ирка подождет, маме он после перезвонит, ужин тоже подождет, и мочевой пузырь потерпит, главное – старика не спугнуть, ненавязчиво… как их на курсах учили… навести его на мысль, чтобы дед сам подумал, что он, Вадик, именно тот, кто нужен этим старым пердунам, чтобы обеспечивать им покой на ветеранских посиделках… И чтобы другие ребята не пронюхали, не то они сразу все изгадят, да еще и цену собьют… ГЛАВА ПЯТАЯ (продолжение) Хороший политик не любит равных, не слышит слабых и не верит сильным. Плохой политик ничем не отличается от хорошего, кроме уровня достигнутых результатов. Дмитрий Анатольевич Медведев – удачливый карьерист, он далеко не глупый молодой человек, нет и нет, не тупица, не трус, не лодырь, не пьяница, но трудяга и юрист с отличным, по нашим российским меркам, образованием… Но не вожак. Путин – вожак, а Медведев - нет. Президентство упало к нему на руки, как шуба с барского плеча: определили его в наследники – и народ послушно проголосовал «за». Путин вроде бы как тоже свой скипетр в наследство получил от этого… усталого и нездорового человека, самодура, пьяницы… чертов склероз… от Ельцина Бориса Николаевича! Но Путин – другое дело! Путину предварительно досталось шаткое и грязное, как стульчак в плацкартном вагоне, место премьера, во временное пользование он его получил, так сказать - «на калифский часок», однако, неожиданно для всех, не стал в нем обустраиваться и за него держаться, но взялся железною рукой выстраивать вертикаль власти, рецепт которой весьма прост, хотя и обманчиво прост: «Я сказал – я сделал. Я приказал – ты выполнил! Исполнил – награжу, не справился – накажу. Без оправданий для меня и для тебя!» Да, Путин отнюдь не цеплялся за полученное место, поскольку дрался за большее: чтобы уже выше некуда! В отличие от своего предшественника Степашина, Путин не пожелал учитывать «дворцовые» расклады, встраиваться в них, подстраиваться под них, восприняв полномочия главы ФСБ, а потом премьерские, чтобы задействовать кратковременный, но долгожданный шанс для показа: «что надо делать и как надо делать»! И угадал! Угадал народные чаяния, «товарищ»
подполковник! Это теперь Евгений Максимович Примаков стоит перед ним навытяжку… ментально и физически… на больных-то своих старческих ногах… ест влюбленными глазами всемилостивое начальство… хотя – зачем, с какой иной целью, кроме как по привычке к муштре?.. Не из страха же потерять синекуру?.. А тогда, в бытность свою председателем правительства, в бараний рог хотел согнуть непослушного Владимира Владимировича, растереть в офисную пыль осторожного чистоплюя, не пожелавшего выполнить... Но не согнул, «тяжеловес» хренов, а сам рассыпался в почетные политические деятели… Битва за Кремль - это тебе не в самолетах над океаном импульсировать. Тоже, кстати, перерожденец, любое приглашение к предательству принимал с благодарностью: КПСС, политбюро, внешняя разведка, правительство, президент, «Отечество» – от всех, как тот колобок, уходил, искал, где получше и повыше… Во внешней разведке – увы - тоже всякой дряни под самый потолок набито. Путин осмотрел свалившуюся на него власть и, подобно мужику-мастеровому, трезвому, основательному, сметливому, рукастому – не медля, но и без суеты, стал чинить ее с двух сторон: словами и пинками, увещеваниями и угрозами загнал в стойло всю эту феодальную вольницу уездных вождей, потоками разбойничьей и ручьями солдатской крови унял до терпимых пределов разгорающийся пожар на Северном Кавказе… Это была первая сторона. А вторая – взялся расчищать и вычищать авгиевы коридоры, кабинеты и прочие нужники прежней кремлевской власти. И вот где выучка-то сказалась! Во-от где она, комитетовская, проявилась: тихо, не спеша, без интриг, без этих дурацких поисков политического баланса и равновесия, подменил одного чиновника на другого… потом еще одного… Колоссальная выдержка у этого невысокого человечка, истинно чекистская! Ничтожного Касьянова заменить – четыре года ждал! Господина-товарища Лужкова до сих пор терпит! А ведь не любит… очень не любит миллиардерского мужа-подкаблучника! Но терпит! Ибо знает, что главная тайна власти – умение добровольно ограничивать себя, не выходить за ее пределы! Тем более что для непопулярных и иных резких решений найдется другая властная рука, помоложе и менее осторожная. Удаляя одних, Владимир Владимирович подтягивал других, не всегда единомышленников, но обязательно – понятных, предсказуемых. Взять Чубайса, пресловутого Чубайса, Железного Толика: Путин не одобрял, но терпел его политические шашни со всеми этими подколодными гайдарами да хакамадами – а почему? Потому что, будучи сам «правым» до мозга костей, большевиком-перерожденцем, гораздо более «правым», чем этот… преглупый горлопан Немцов… понимал рыжего мерзавца, чуял в нем те управленческие основы, при помощи которых… -…Погоди! Куда именно в ногу? Вадим, мы ведь ничего про твое ранение не знали! - Да!.. Ерунда, осколок… - вот такой осколочек, чешуйка! - в правую икроножную мышцу залез, я сгоряча и сам не заметил, только когда в сапоге захлюпало… Не врет, действительно, в послужном списке отмечено: перенес легкое ранение в ногу, вернулся в строй через месяц, награжден. Дослужил, но контракт продлевать не стал. - Извини, что перебил, дорогой… дальше давай, рассказывай же!.. А Медведеву пришлось куда более солоно… и сейчас приходится. С точки зрения глупца, каковыми битком набиты все аналитические отделы в российских и зарубежных средствах массовой информации, он, плюшевый Митя, пришел на все готовое: устойчивая власть, отлаженная государственная машина, легко выдержавшая грузинскую «войну» и даже устоявшая перед этим идиотским мировым кризисом!.. Казалось бы, сиди себе на кремлевском троне, или отдыхай на природе, в Барвихе, озвучивай, что скажут и подворовывай все, что останется после старших товарищей. Но… Медведев смышлен и честолюбив. Он не может не понимать, не видеть,
не слышать, как абсолютно все политики, по обе стороны границы, видят главную российскую власть в личности, а не в должности! И эта личность – не он. Для всего мира главный в собственном государстве – не он, не всенародно избранный президент! А ведь все далеко не так просто в сложившейся реальности… О, как тяжело ему, зная подспудную истину, терпеть всю эту невыносимую глупость общественного сознания!.. - … То есть, ты не только крещён в нашей вере, но и в церковь иногда ходишь?.. Даже регулярно?.. Похвально, весьма похвально для молодого человека… Молодчина, что тут скажешь! Любопытно, что современная молодежь находит в этой самой религии? Ну, старики, рухлядь человеческая, понятно: они страхуются от небытия, в надежде если не вымолить себе Царствие Небесное, то, хотя бы, умереть с меньшим ужасом перед Вечным Ничто, а молодежи-то зачем? Юность – она ведь и под пулями не верит в собственную гибель, а тем более в старость… Ну, пусть молится мальчик, это ничему не помеха. Истина же для Медведева заключена в том, что они с Владимиром Владимировичем заранее предусмотрели и социальную реакцию, и попытки многочисленных недругов расколоть складывающийся тандем, вбить между ними клин именно по этой, довольно болезненной линии, имя которой водораздел власти! Батька Лукашенко попробовал – и, кажется, весьма неудачно. И неудивительно: батька хитер , но глуп. Они оба уговорились, предварительно обозначив в самом общем виде, границы компетенции и полномочий каждого, не лезть, по возможности, в прерогативы друг друга, не поддаваться на провокации, внутренние и внешние. Всего, разумеется, не предусмотришь, тем не менее… в основном… кажется им удалось. Кроме того, все замеченные попытки «развести» их, посеять рознь между обоими лидерами, должны в обязательном порядке обсуждаться и разбираться, причем, не по телефону, а тет-а-тет, при очных встречах, исчерпывающе, чтобы ни одного камня за пазухой не оставалось. Вот, например: в самом начале Медведевского президентства кремлевская пресс-служба оплошала и разрешила показывать в новостных передачах моменты рабочих встреч главы государства с главой правительства. Все «наблюдатели» немедленно отметили, что Путин на этих встречах держится по-прежнему: главным. То есть, не подается всем корпусом вперед во время беседы, а вальяжно, этак, откидывается на спинку стула, предоставляя Медведеву, как простому министру, давить грудью угол столешницы... Но кремлевские быстро спохватились, и подобных красноречивых сценок больше наружу не выпускают. Поговаривают также, что, общаясь с глазу на глаз, Путин с Медведевым на ты, а Медведев с Путиным на вы. Может, оно и так, но сие малосущественно для государственных дел, в отличие от страниц таблоидов. Договоренности действуют не первый год, исправно действуют, все неизбежные накладки и шероховатости носят рабочий характер, они приемлемы, они поддаются разрешению, но… Что-то здесь не совсем так, и Медведев это чует, он ведь умный человек. В борьбе за власть, во время самой битвы, для твоей эскадры допустимо и желательно временное постороннее подспорье – подлодка союзников, лояльность нейтральных соседей, но уже в случае победы… Власть – мощный наркотик, который сильнее и слаще героина, водки, жратвы… Однако, всеобщий закон теории Абсолюта гласит: для беспрепятственного наслаждения властью необходимо ощущение ее полноты! Коль скоро ты настоящий командир боевого корабля, не временщик, не лизоблюд, не рохля, то всю нешуточную тяжесть должности своей ты примешь и не согнешься, но при одном неотъемлемом условии – оно же пряник: это твой экипаж, это твой корабль, это твой капитанский мостик, где выше тебя лишь Корабельный Устав, и рядом никого, кроме Господа Бога! А у Дмитрия Анатольевича Медведева нет своего экипажа: все, все, все вокруг – это люди прежнего президента, нынешнего премьера! Вроде бы и полномочия честно распределены, так что Дмитрий Анатольевич, в пределах своего кусочка
властной вертикали волен карать и миловать, снимать и назначать, но…но… но… Здесь-то и начинаются глубинные конфликты, которые не погасить ни дружеской беседой с глазу на глаз, ни доводами логики и рассудка… Сердюков, например, или Мутко (фамилии в данном конкретном случае абсолютно не важны, ибо сегодня министр Сердюков стоит на ковре перед президентом Медведевым, а завтра, через год, или через десять лет, в том же самом кремлевском кабинете, министр Пупкин получает разнос от президента Тютькина за аналогичные ошибки), или Кудрин вынуждены терпеть проявления неудовольствия, и даже гнев первого лица государства, как в случае с итогами Ванкуверской Олимпиады, но тот не может уволить их со службы, потому что все они – чиновники двойного подчинения, и, зачастую, каждому из них приходится, перейдя из кабинета в кабинет, докладывать дважды одно и то же, по одному и тому же вопросу. Попробуйка, господин президент, самолично отставить от службы своего подчиненного Кудрина, когда едва ли не основная доля работы премьера завязана теснейшим образом на министерство финансов? Стало быть, необходимо согласовывать кадровое решение. А спорить при согласовании, подвергать сомнению те или иные практические ходы в бюджетной политике – это уже забираться в чужие полномочия… Теоретически всегда можно упереться и пересилить, настоять на своем, предварительно обозначив возникающую разницу во мнениях наоборот, в том смысле, что это премьер забирается в полномочия президента, отдавая распоряжения министру финансов, который, состоя формально в кабинете министров, всегда отчитывался в своей работе непосредственно перед главой государства, но… Опять возникает проклятый российский вопрос силы личности, ее приоритета перед силой должности. Все, решительно все они – политическая элита страны питомцы прежнего президентства! Кого-то одного из них можно сподвигнуть посулами или даже заставить присягнуть на новую верность, без оглядки на прежнего патрона, однако же вот так вот, щелчком пальца в ладонь, стронуть с места всю толщу – нет, нет и нет, не бывает так, не в сказке живем. Здесь, у нас, в России мало Конституции, пока еще недостаточно ее, родимой, ни для каких гарантий чему бы то ни было, здесь, у нас, как встарь - потребны удаль и кураж нового вожака, чтобы бросить вызов старому. Получив «боевое крещение» в грузинском конфликте, а затем в кризисе, сотрясшем все до основания, и едва не разрушившем в прах «сырьевую» экономику государства, президент Медведев постепенно обрел уверенность в себе, набрал жесткости в словах и поступках, не стесняясь уже публично давать выволочку бонзам Кремля и Белого дома и все же, все же… Их смирение и покорность обеспечены сегодня в первую очередь грозным и очевидным присутствием того, кто отступил с авансцены всего лишь на один шаг, но по-прежнему в силе и у руля. Нет ничего незыблемого ни в людях, ни в отношениях людей, все колышется, колеблется, то в одну сторону подается, то в другую… Этот растет как личность, а этот – вроде бы и прежний, но явно усох, поблек, выдохся… Этот авторитет и сторонников набирает, а тот замкнулся в себе, отдает без боя когда-то завоеванное… Закономерности сии действуют и в симфонических оркестрах, и в гангстерских шайках, и во внутриполитическом устройстве любой страны. Медведев изначально чувствовал, видел, понимал и навсегда запомнил колебания старшего своего партнера, с которыми тот присматривался к своему окружению в преддверии выборов 2008. Был момент, когда чаша весов уже почти склонилась в сторону другого вице-премьера, Сергея Иванова, но Путин так и не решился сделать на него ставку. Почему? Быть может, из-за древних, до поры сокрытых, коммунистических пристрастий Иванова, которые – есть они, там, или нет их - упорно блазнились зюгановцам, отечественникам и прочим краснопузым? Или из-за
слухов, согласно которым, вице-премьер увлекался женским полом чуточку жарче, нежели это полагалось государственному деятелю столь высокого ранга? Или из-за ростков гедонизма, щегольства и тщеславия, которые все-таки пробивались наружу сквозь плотные покровы чиновничьего этикета и чиновничьей униформы?.. Ах, ах – золотая заколочка в галстуке у него: «автомат Калашникова»! Позёр! - Кстати, а… ты что же, считаешь высшее образование обузою? Сержантские лычки – это что, предел твоих карьерных устремлений? А, Вадим? - Да нет же, Вадим Тиберьевич! Я же говорю: в начале осеннего семестра, если оформлюсь, сразу за весь второй курс хочу сдавать, просто вы не так меня услышали, наверное… - Может, и прослушал, виноват, прости. Тогда ладно. Тогда нам за тобою, Вадим Александрович, скорее всего, и искать никого другого больше нет нужды. И, уж, извини за стариковскую въедливость, что там у тебя, буквально в двух словах, с личной жизнью, с бытом?.. Тоже все похристиански? Мне как отдельному пенсионеру-ветерану, до этого дела нет, но… ты же понимаешь консерватизм нашего плесенью покрытого сообщества… Да, сходи, конечно: там, в ванной, жидкое мыло, свежее полотенце, все сам найдешь… Иванов… Иванов… что Иванов… Да, Иванов, путинский соратник, сослуживец Путина и Тушина, «внешний разведчик». Только тот, в отличие от «итальянца» Тушина, по немецкому направлению трудился, в ГДР, а этот по англосаксам… Вот он - Сергей Иванов - как раз лидер, вожак. Скорее всего, именно это обстоятельство, а никакое иное сопутствующее, помешало ему окончательно выдвинуться на авансцену, на самую первую роль, и задвинуло обратно, к Зубкову, к Фрадкову… одним словом - в простые вице-премьеры. Если бы вдруг Сергей Иванов вырос в президенты, внутриполитический российский ландшафт за эти годы претерпел бы кардинальные изменения: сей ушлый тип, сняв банк, тасовал бы и крапил колоду никого не спросясь. И карты в ней менял бы тоже без спросу… Путин не дурак, Путин понимает, что нет одной правды на свете, нет одной единственно верной стратегии, но он верит в свою и боится ошибочных. Медведев на президентском посту – хотя бы какая-то гарантия неизменности прежнего президентского курса и всех его ценностей… «ценностей» в кавычках, разумеется, ну, и возможность хотя бы чуточку отдышаться, переложить кусочек тяжелейшей ответственности на молодые плечи, а Иванов – это в первую очередь гарантия сокрушительных внутридворцовых перемен! Контрольный пакет в Думе – кое-какой противовес предводителя шайки Едросов - премьера Путина - президенту Медведеву, но если вдруг президент – Сергей Иванов, или, паче того, сам Путин, то это же самое думское большинство – не более чем фиговый листок, здесь и ученого Франкенштейна не надобно, чтобы помочь реальному вождю слепить из аморфной думской массы любую желаемую форму. Тушин готов был поклясться, что помнит этого Иванова, неприятно помнит: сопляк, выскочка, непосредственно встречался с ним еще в Ленинграде, во второй половине семидесятых, «в кадрах», когда ему срочно пришлось приводить в порядок послужной список участника ВОВ, справки собирать, автобиографию писать и бесконечно ее переписывать, уточняя… Щенок придирчивый! Он должен быть рыжим, этот Иванов, он помнит его пробор, запястья… рыжеватый такой, светлая кожа… если это он… да только по телевизору как следует не рассмотреть. Вадим Тиберьевич Тушин с младых ногтей весьма недолюбливал рыжих, последовательно включая в эту категорию подлых большевистских вождей Ленина и Сталина, ничтожного торговца арахисом Джимми Картера, дегенеративного принца Чарльза, пьянчугу-актеришку Смоктуновского, главного российского злодейчика Чубайса, негодяя и мошенника Билла Гейтса,
вульгариху Пугачеву… Этот Вадим ближе мастью к шатену, чем к блондину, впрочем, какая разница, здесь и плешивый сгодится… Ментовской сержант Вадим Захаренков уложил свою биографию и боевой путь в пятнадцать минут довольно связного повествования, и все это время Вадим Тиберьевич продолжал по нему работать, размышляя попутно о своей возможной роли в будущем преобразовании российской государственной действительности. В решительном преобразовании, крутом преобразовании! В чем конкретно будут заключаться преобразования, Тушин прогнозировать остерегался, даже в мечтах, предпочитая понимать для себя элементарную истину: Россия не рухнет, а, стало быть, хуже не будет. Но если не станет хуже, то получится не хуже, это как минимум, то есть – уже игра стоит свеч. Сам-то он стар, не то, что плодов не дождется – процесса не увидит по чисто техническим причинам, но – спусковым крючком, детонатором он еще может послужить. Жизнь продолжится и без него, пусть дальше молодые строят и перестраивают, исправляют и улучшают, а камень с дороги он убрал. Он убрал, Вадим Тиберьевич Тушин!.. И даже для этого скромного акта самопожертвования потребуются помощники… подручные… агенты… исполнители, коль скоро соратники обделались от страха и отвернулись от него… лишили доступа к налаженной инфраструктуре, сделали изгоем… Теперь, вот, приходится срочно ковать собственную дееспособную боевую ячейку общества. Ах, вы старое выжившее из ума сволочье! Трусы! Болтуны! Все бы вам креститься на Сталина да на Божью матерь! Начетчики и талмудисты! Филистеры!.. И еще туда же – покушения на него готовят! Ну-ну!.. Посмотрим. Ага! Вот это, что называется, уже в полном объеме юноша дозрел, аж губы облизывает, хватит ему томиться ожиданием золотого ливня, пора! Вадим Тиберьевич расхаживал по комнате, заставляя своего избранника вертеть головой, реагировать на жесты, просьбы, вопросы… Здесь ничего особенно хитрого не надо было придумывать, ибо парень довольно прост, хотя и не дундук, и не этот… ну как у них это… не тормоз; четко и внятно, типовым образом откликается на все типовые тесты: на скорость реакции, на внимательность, на терпение, на левшу-правшу, на лживость, на эрудицию, на скрытность… Мог бы стать небольшим вожаком… наверное. Вадим Тиберьевич зачерпнул на ходу стопку денег с журнального столика, сбил купюры в аккуратную колоду, помял их бережно, вдоль и поперек – вот-вот уже отдаст ему, Вадиму Захаренкову… ну же!.. – нет, отвлекся словами на что-то дурацкое, ну совершенно не важное, третьестепенное… и опять положил, уже на обеденный стол… - Мы, наш «СОВЕТ», не олигархи, прямо скажу, но ценим людей, ценим усилия. Вот здесь своего рода аванс, Вадим, ежемесячная оплата вперед. Держи. Угу. Взял, и даже не хватило выдержки спросить – за что. С одной стороны хорошо, а с другой… Или он промахнулся с диагнозом, не точно распознал в парне степень жадности? - Фигассе. Здесь около ста тысяч рублей, Вадим Тиберьевич! За что это мне такая щедрость? Угу. Очередная наука: никогда нельзя спешить в выводах, равно как и сызнова сомневаться в уже постигнутом. Парень по-крестьянски основателен, сначала сосчитал купюры, переведя сумму в рубли, а потом уже взялся торговаться. Учесть надо, непременно учесть. И, быть может, побыстрее подгрузить его на более решительные дела, коль скоро проявил себя рассудительным крепышом. - За что, ты спрашиваешь? За недавнее прошлое, Вадим, в которым ты себя проявил достойно, уважительно и по-деловому, а главное – за трудовое будущее. Деньги сами по себе – сор, пыль, ничего не стоящая труха, а вот честь и дружба, семья и родина, совесть и… прости меня, старика, за громкие слова, но мы тут не барана торгуем, Вадим. Понимаешь ли, сынок, мы, ветераны,
должны быть уверены и в нашем, и в общем завтрашнем дне, а ныне часть этого дня – ты, Вадим Захаренков, честный человек, воин, будущий офицер, может быть, даже… впрочем… не будем спешить заглядывать в лучезарное послезавтра, остановимся на прозаическом сегодняшнем и перспективном завтрашнем дне. Если страна пока еще не способна официальным образом позаботиться о своем ценнейшем достоянии, о молодых людях, которые приходят нам на смену – что ж, не вижу ничего зазорного, если наше общественное объединение поможет в этом стране. Делай, что должно и помни о нас, вот и все. Если бы кто-то за эти деньги попросил тебя поестьпопить из унитаза… - сержанта аж передернуло при этих словах - то я бы не позавидовал предложившему. Ведь так, Вадим? - Это уж точняк! Ну, Вадим Тиберьевич, у вас и сравнения.. - Вот. Но мы, «СОВЕТ», вынашиваем на твой счет куда более важные и здравые надежды и чаяния. Видишь ли, Вадим Александрович, ротация, текучесть кадров в наших рядах очень уж велика, или, говоря по-русски, вымираем быстро. Ты еще молод, и можешь, наряду с другими деятельными молодыми людьми, служить опорою нашей чахлости и дряхлости, залогом того, что совет ветеранов в целом окажется более жизнеспособным, нежели каждый из нас в отдельности. Поясню примером, мелким, но иллюстративным. Компьютером, Интернетом владеешь? - Да, конечно. - Свободно? - Как сказать… не программист. Но и не сказать чтобы совсем уж ламер: брандмауэр от браузера отличу. В «ворде», в «экселе» работаю, фотошоплю помалу, но так… чисто для себя, экзамена бы не сдал. Опытный пользователь, короче. - И я тоже... среднеопытный. А что такое ламер – это компьютерный лошок, наверное? Так и подумал. В ворде и я умею, а про эксель только слышал, хотя программа у меня есть. Но даже и такой - я белая ворона в нашем престарелом воинстве. Умри я завтра – пропадет, наряду со всем прочим, здоровенный кусок наших архивов, наших информационных возможностей, понимаешь? А я тебе сгружу, к примеру, файл, с нашими биографиями, там, автобиографиями, воспоминаниями – и буду отныне уверен, мы все будем уверены, что не пропадет сие, когданибудь кому-нибудь пригодится! При этом, будучи земным, реальным человеком, я не рассчитываю, что ты начнешь все это читать… - Нет, ну… почему… в принципе… - Потому что помрешь со скуки. Но сохранить в целости флешку, либо диск со всем вышеперечисленным, не распечатывая на бумаге – думаю, не переломишься. - Нет, конечно! Хоть сейчас. - Отлично. Флешка при тебе? Каков у нее объем, гигабайт есть? - Гм… Нет. Дома есть, а с собой не брал. Восемь гигабайт. - В таком случае, Вадим, ты сказал не подумав. Ты сказал «хоть сейчас», не будучи готовым ответить за свои слова. Как штафирка и лошок. Сержант примирительно улыбнулся, но шея и кончики ушей покраснели. Ничего, ничего, дружок, привыкай к хомуту и плюхам. Помаленечку привыкай, пережимать нельзя. - Ну… не беда, Вадим… - В принципе, недалеко, могу сбегать домой. - Молодчина парень! Вот так и надо! Извини старика за скепсис! Нет, я рассчитываю пожить еще несколько дней и заживо дождаться твоего следующего визита, поэтому никуда бегать не нужно. Хватило бы и гигабайта за глаза и за уши, а тем более восемь! И все-таки, нам обоим
следует поставить на вид: тебе - за опрометчивое «хоть сейчас», а мне - за то, что я, увлеченный болтовней и бездельем, сам не удосужился приготовить на подобный случай хотя бы сидиболванку. Еще чайку? - Да… нет, пожалуй… Я Ирке и маме обещал, Вадим Тиберьевич, что ненадолго… типа, по работе задержусь… Поэтому они и не звонят, но ждут, пока я освобожусь и сам им позвоню. - А, ну в добрый час! Я больше не задерживаю. Но позволю украсть у них еще несколько минут… буквально несколько минут? - Конечно, Вадим Тиберьевич! Сколько потребуется, я… внимательно слушаю. - Спасибо, Вадим. В данном случае это я бы послушал… в самом общем виде… Что у тебя с этим… с Виталиком Слоником?.. - С каким еще… А… что, собственно, такое? Почему вы спрашиваете? - Получу ответ и объясню. Вадим, я же первый спросил? - Гм. Есть такой, знаю такого. Виталий Заслонов, он же Виталик Слон, бандюган местного значения, живет в одном доме с вами. Мне, Вадим Тиберьевич, по роду моей работы, мой службы, положено знать, хоть я и не участковый, весь основной контингент… вне зависимости от их моральных свойств… Знать и общаться, в случае необходимости. Племянника его знаю, уличного гопника. На днях, кстати говоря, едва удержался, чтобы ребра и зубы ему не посчитать. Скверный парнишка, наглый и довольно-таки… Тушин улыбнулся как можно более добродушно и умоляюще выставил перед собою ладонь, словно бы торопясь прервать своего собеседника… - Погоди, Вадим. Я, мы, в курсе того, кто такой этот Слоник и его гнусное окружение. И уж поверь, что и нам приходилось, по долгу нашей службы, сводить знакомство с подонками общества. Здесь у нас нет вопросов и недоумений по твоему адресу, не говоря уже о претензиях. Работа – она и есть работа, а не купание в шампанском среди розовых лепестков. Мы, в моем лице, спрашиваем тебя именно с целью помочь и поддержать, поскольку отныне ты нам не чужой. Плечом к плечу, что называется. Ты поддерживаешь нас – мы тебя. Потом подробнее разберем, а пока в двух словах… Присядь, присядь, дорогой, мы хоть и на скорую руку обговорим это дело, а все же в ногах правды нет. И успокой мое сердце: сделай два звонка: маме и своей девушке. Иначе мы с тобою будем слышать друг друга вполуха. Не соврал сержантик: действительно, мама, Людмила Поликарповна, врачиха из тридцать четвертой поликлиники, что на Зверинской улице, покорно ждала «сыночкина» звонка, и, как выяснилось из подслушанного диалога, жарко томилась нетерпеливым ожиданием созвона пока еще невидимая Тушину девица Ирка. Ирка-то с претензиями, не боится уже и покрикивать. А он эти крики терпеливо сносит, умасливает девицу обещаниями «сюрприза». Может, она беременна? Тогда придется учитывать, тактические поправки вносить… - Ну, вот, позвонил - и сразу повеселел. Приятно видеть ответственных людей среди молодежи! Но я действительно задержу тебя еще на несколько минут – сам уже устал, как не знаю кто… Дети-то у тебя есть? Или, быть может, намечены в ближайшей перспективе? - В ближайшей – нет, а в принципе – да. - Да уж, постарайся не усугублять собственным примером демографический коллапс… Что?... Нет, Вадим, просто я пожелал тебе, этакой вычурной неуклюжестью, семью и множество детей, вот и все. Прямой вопрос: есть ли у тебя конкретные обязательства, долги перед этим бандитом, Виталиком Слоником? Или конкретные интересы в тех или иных его бизнес-проектах? Сержант покраснел, поджав губы, очень густо покраснел, но помотал отрицательно головой. Все понятно: бывают мелкие разовые «подкиды», чаще материальные и продуктовые, реже денежные,
но он не находится на содержании у бандитов. Даже мелкие поборы поступают не от Виталика непосредственно, а от уличной шантрапы с ведома Виталика. Это и без его признаний известно. Совершенно очевидно, что сие «статус кво» господина Захаренкова не устраивает. И отлично, и никого не устраивает. - Нету, Вадим Тиберьевич. Попросил тут… нас, меня… узнать насчет налета, когда убили двоих его корешей, чтобы и ему самому легче искалось, нам это тоже на руку… Вот и все, а так, чтобы как в сериалах про бандитов и ментуру: он мой бандитский босс, а я его продажная шестерка – нет, конечно же! У него свой мир, у нас свой, мы отдельно живем. - Да, это разные вселенные. Бандитская реальность мне до печенок не нравится, и я хочу, чтобы в твоем мире не было места ни его миру, ни ему самому. И я тебе в этом помогу, если захочешь. Хвост не должен вертеть соб… лошадью. Что смотришь, Вадим? Помогу. Ну, не сам, конечно же, буду класть его мордой в паркет и кандалы навешивать, но… Связи у нас имеются, и возможности их задействовать - тоже. Хотя… тут есть тонкость. Сержант первый не выдержал паузы, и Вадим Тиберьевич заулыбался, но не лицом, а внутренней улыбкой: все правильно, все четко он рассчитал - и в этой быстроте вопроса нет никакой спешки, просто парень оказался удачным кандидатом. - Какая тонкость, Вадим Тиберьевич? Если, конечно, не секрет? - У нас с тобой нет отныне секретов. Мало отрубить голову гидре, надобно и прижечь место сруба. Если этого толстожопого Слоника убрать – на его месте мгновенно вырастет аналогичная головенка, глупая, подлая, жадная… - Ну, это как водится. - Так не лучше ли сделать профилактику? Поясняю. Пример сугубо условный. Есть торговая точка, ларек, там, или магазин - структура, которая платит «Слонам». Слона уже нет, а точка есть, продолжает жить и ждать, пока на нее не «наедет» очередной монстр-вымогатель. Так не лучше ли предложить им помощь и защиту от себя, за меньшие деньги? Сержант повозил языком по деснам за нижней губой – густые брови качнулись вниз-вверх, уводя за собой взгляд - и осторожно подтвердил: - Да, так иногда и бывает. - Так и должно быть, Вадим. Можно было бы и вовсе за символические деньги их «крышевать» так это, кажется, именуется у бандитов?.. Но облагодетельствованные торговцы подобной милости просто не поймут, сочтут за глупость и беспомощность. - У-у!.. Хо-го!.. Это уж точно, Вадим Тиберьевич! Такие тонкости не для их тупых мозгов! - Очень хорошо, что ты это понимаешь. И я с тобой одного мнения. Идем дальше. Ты, как я надеюсь, не навек в сержантах поселился. Придет пора, получишь образование… заслуженное повышение… - Ну, Вадим Тиберьевич! До этого еще дожить надо!.. - Доживешь. Это я не доживу, а ты – запросто. Но мне не терпится договорить, ты позволишь? Спасибо. И после твоего ухода «наверх» эта абстрактная гипотетическая торговая точка уже не будет нуждаться ни в какой опеке, ибо у владельцев ее будет к тому времени сформировано – и не без твоей помощи – нормальное правовое сознание обывателя. Постигаешь принцип: не через колено ломать, а эволюционно воспитывать? Чтобы все стороны осознанно и постепенно понимали выгоду честного образа жизни? - Вообще говоря… Я и сам очень часто задумывался примерно на эти же темы… Но – круто! Вадим Тиберьевич, как же с вами интересно разговаривать! Вы очень умные вещи говорите! Иногда в голове полной ясности не хватает, сколько ни ворочай, а тут… Короче, я так же думаю.
Еще бы он так не думал! Ему предлагают деньги, кроме денег – большие деньги, а сверх всего этого карьеру и чистую совесть! Чистая совесть – очень ценный товар, немногим хуже ожидаемой карьеры, если уметь ею правильно распорядиться! Любой помощник – агент ли он на жаловании, эпизодический информатор, стукач-энтузиаст – станет работать втрое усерднее, если совесть его при этом будет оставаться чиста! Умный куратор никогда не пренебрежет этим фактором, обязательно постарается его задействовать, наряду с материальной заинтересованностью своего помощника, и поэтому всегда может – с осторожностью - рассчитывать на пониженный против среднего процент измены и предательства в своих рядах. - И я с тобой полностью согласен, Вадим, толково мыслишь, ничем не хуже меня. Тогда так: ты составь на досуге перечень объектов, которые «крышует» этот самый Слоник… Из тех, что тебе достоверно известны. Хватит тебе недели? - Недели? Да я сейч… гм… Трех… гм… двух дней хватит, Вадим Тиберьевич. - Принимается. Прикинь также - в самом общем приближении, разумеется - возможную доходность каждого источника. Все подлое и лишнее мы отсеем – проституцию там, наркоту, разбои… - Девочки не его профиль, это стопудово. Пользуется, якшается, но за услуги он им платит, а не они ему. - Это я для примера сказал, Вадим. Ну, ты понял. - Да, я понял, Вадим Тиберьевич, составлю. - Хорошо. Тогда… тогда… в воскресенье… не годится воскресенье, праздник, все-таки. В субботу вечером я тебя жду? С предметной информацией? А я свою приготовлю, устроим складчину. - Подходит, Вадим Тиберьевич. Во сколько? - В восемнадцать ноль ноль. - Договорились. - Тогда беги, не смею долее задерживать в сей обители чахлой громокипящую молодость… И дай мне знать насчет вуза и факультета, где ты собираешься учиться, я пока буду искать по ним связи. Хочу ускорить получение твоего диплома и, если получится, дожить до него. Не сейчас, Вадим, к воскресной встрече. - Будет сделано, Вадим Тиберьевич! Спасибо! - И… последнее. Сегодня ты пришел в восемнадцать ноль три. Я тебя как сына прошу помнить одну очень важную для меня вещь: три минуты для твоей почти бесконечной жизни – это далеко не то же самое, что три минуты из оставшихся мне крох. Не опаздывай больше. - Виноват, Вадим Тиберьевич, больше не повторится! И это «виноват» прозвучало уже совсем-совсем иначе, нежели первое, на котором Вадим Тиберьевич нарочно поставил зарубку, чтобы сравнить и определить скорость эволюции завербованного подручного. Хорошая динамика, отличная динамика. Результативная работа, качественная – такая может и должна быть вознаграждена внеочередной чашечкой чая. Не забыть остановить запись. И загрузить ее в соответствующую папочку. Сон у Вадима Тиберьевича Тушина ненадежный, рваный, всегда наполнен кошмарами, досадными болями, вне зависимости от количества употребленного заранее теина и кофеина, поэтому нет смысла учитывать их воздействие на способность заснуть. Сердце - другое дело, его бы надобно поберечь, да только поздно уже, полувеком ранее следовало начинать сбережение… Медведев или Путин? Путин или Медведев? Весь гигантский опыт старого разведчика подсказывал: Путин перспективнее во всех смыслах, нападение на него – успешное нападение! –
гораздо сильнее, «судьбоноснее», всколыхнет всю эту российскую колымагу истории, прочно застрявшую между несостоятельным прошлым и несостоявшимся будущим. Оба умны, оба посвоему радеют за судьбы страны, ее благосостояния и престижа, но – заворовались! Особенно Путин! Это же надо – столько десятков!.. миллиардов!.. долларов!.. набить в закрома! Пятьдесят пять миллиардов поганых вонючих долларов! Да хоть евро! – зачем они ему??? Ему, или Медведеву – безразлично! Зачем они им? В любом случае, тому же Путину Владимиру Владимировичу ни при каких обстоятельствах не дано будет их реализовать, ни самому, ни через дочерей и внуков. Так зачем, спрашивается, дополнительно обирать народ, кормить российским золотом свинорылых западных банковладельцев??? Добровольно же отказаться от наворованного – ни Медведев, ни тем паче Путин этого не сделают. Стало быть… вывод, как говорится, напрашивается сам собой: покарать внесудебным порядком. Откуда к осененному Вадиму Тиберьевичу пришло понимание о наворованных богатствах Путина, с конкретными суммами, с точностью до миллиарда, он уже не помнил, спохватывался время от времени, собирался несколько раз, но все забывал проследить ретроспективный анализ этого постижения… Да и какой смысл в бесконечном пережевывании всем известных аргументов и обстоятельств, когда вывод и без суда ясен и неумолим: виновны оба! Но попытка воздать по заслугам – у него только одна! И то ее следует создать, вырастить, подготовить. «Девятка» девятое управление безопасности и охраны первых лиц государства - это вам не шутки, пройти сквозь нее до конца не удавалось никогда и никому со времен покушения на Петра Аркадьевича Столыпина, тайного масона и вешателя. Но в те наивные времена была еще не охрана, а небольшое стадо безмозглых ослов. Эх… Если бы не эти маразматические ублюдки из «СОВЕТа»! Вот ведь у кого был бы отличный шанс подобраться вплотную, заступить за все кольца защиты! Дряхлые ветераны, проверенные, немощные, безобидные, а что все сплошь перед металлоискателями звенят, так это осколки, протезы и ордена, чего их там досматривать? Любой из них вышел поблагодарить, расчувствовался, полез за платком, дабы слезу утереть, нажал на спусковой крючок – и жизнь удалась! Нет, он один теперь и должен почти в одиночку, своею головой, опытом, выучкой восполнить почти невосполнимое! И сделать это не медля, даже стремительно. И тут уж кто подвернется: лучше Путин, однако сгодится и Медведев. Итак, первое: место будущего «контакта» намечено, это незаметный питерский «калошный» завод-институт, который не однажды посещали первые лица страны и посетят еще. Довольно скоро должны вновь посетить, там важные штуки придумывают и разрабатывают, совсем даже не резиновые сапоги. Второе: места вокруг близкие, знакомые, наметить и определить перспективные точки – это его личная задача, Вадима Тиберьевича Тушина. Проникнуть на данные позиции в час икс – это задача его и подручных… которых почти нет, которых еще требуется вырастить и воспитать… в течение - не сказать месяцев – недель, ибо уже в июне ему стукнет восемьдесят пять лет! Восемьдесят пять! Сколько их осталось, надолго ли хватит дееспособности в мозгу и в мышцах? Далее. Подготовить, по крайней мере, для двух перспективных точек предварительную закладку стволов, на случай шмона, личного досмотра. Ветеран, там, не ветеран – с девяткой шутки плохи, они анализируют не только и не сколько приближающееся тело, но – в этом основная их работа – сканируют надвигающиеся даты и обстоятельства. При этом даже если и на подступах не вычислят, легче станет не намного. Не так шевельнешься – пулю в лоб и похороны за казенный счет в безымянной могиле… как террористу… Закладку может осуществить кто-нибудь другой… лучше бы и здесь самому, но…
Предположим, Захаренков осуществит, втемную, разумеется. А самое главное – стрелять придется собственноручно. И тут же расстаться с жизнью, как это и положено сделавшему свой выбор камикадзе. Ну, а как еще? Здесь никого постороннего на сей подвиг не подпихнешь – ни посулами, ни угрозами - ибо перед лицом смерти боязнь шантажа и жажда денег теряют силу. У религиозных фанатов-шахидов с проблемой самопожертвования попроще, но и там свои заморочки, на других звеньях цепи, ничуть не меньшие. Третье: предусмотреть необходимое информационное сопровождение, чтобы самому не попасть в безвестные шахиды и, тем самым, не сбить необходимое впечатление от… поступка… С этой секунды он обозначит сие «Поступком»… Дабы «Поступок» не пропал втуне, придется подстраховываться… в той же сети, раз у него нет больше поддержки этого вонючего СОВЕТа. Скажем, обозначить себя в том или ином сообществе, не лениться писать реплики, фразы… эти… постинги. Да, простецкие постные сообщения, изо дня в день… Чтобы люди потом видели: некий Вадим Тиберьевич Тушин был дряхлый, но вменяемый человек, вполне адаптированный социально… Зарубочку немедленно, внести в план. Зарегистрировать… какую-нибудь погань - фэйсбук… сослуживцы… одноклассники… в контакте… Или этот… гнусный Живой журнал… Завтра же, либо на днях, но не затягивая. Вадим. Куда направить Вадима Захаренкова? Назовем его… мент. Нет. Назовем его Фунт. Некоторое время он будет как бы главным в новой квазигангстерской семье, собранной на руинах «слоновника». Однако же, внове рожденная реальность тоже не просыплется манною небесной в подставленный фартук, ее надобно сотворить, эту короткую промежуточную реальность. Фунт… Что ж, пусть будет Фунт. Фунтик. И впредь уже не допускать досадных ляпов, как с этим… с Антоном Салимовым… Разболтался, развязал старческий язык… Как они все окрысились на него за тот случай! Всё сметами перед носом трясли, особенно Боря Томичев, ныне покойный!.. А потом газетами!.. Строгий выговор!.. Сообща «гасили» они, понимаешь!.. «Не жалея средств и усилий»!.. Ну, и что? Из них хоть кто-нибудь жизнь прожил без ошибок!?.. Виталика Слоника тоже придется убрать. Застрелить, что проще, либо подготовить его древний рыдван к автомобильной катастрофе… Лучше бы где-нибудь у глубокой воды… Но теперь, когда он один, это уже из разряда бесплодных мечтаний. Предположим, застрелить… Ничего больше не остается. Тушин поглядел на свои дряблые пальцы – уродливые, исхудалые, покореженные временем, да еще и трясутся - и захехекал горько, представив на миг, как он пытается вот этими бессильными клешнями затянуть шелковую гарроту, удавку, на бандитской шее, которая твердостью и толщиною с александрийский столп… Вздохнул еще раз, уложил в щепоть шариковую ручку, раскрыл блокнот, приерзался поудобнее в кресле и взялся покрывать бессодержательными каракулями чистые страницы, одну за другой – так ему лучше думалось. Это была его древняя привычка, еще с Италии. Выудить хоть сколько-нибудь связную информацию из этих чернильных точек и зигзагов не смогли бы даже таборные гадалки и самые нахальные уфологи, но - все равно: после подобных раздумий Вадим Тиберьевич вынимал из блокнота использованные листы и тщательно их утилизовывал. За границей для этого использовался офисный «шредер», иногда камин, а дома, в квартире – простой унитаз, куда он спускал мелко изорванные бумажные листочки. Нельзя спешить, нельзя медлить, нельзя ошибки допускать. Тушин очень переживал, что в недавней операции по добыче денег он струсил, перестраховался и пустил в ход свой любимый ствол, «Большую Берту», тем самым засветив ее для сыска. Ему бы следовало взять любой из второстепенных, маловажных… типа «ТТ», но – убоялся! Испугался осечек, неточной стрельбы, лишнего шума… Берта – она, конечно, сработала идеально, да только две гильзы от нее
вошли теперь в архивы оружейных экспертиз. Это совершенно не важно, если задуманное сбудется, а если нет… Кстати сказать – тоже не важно, по большому-то счету. Кроме пятна в биографии, для потомков. Фунтик, Фунтик, Фунтик… (Огонек обычной человеческой алчности, трепещущий в сердце милицейского сержанта Захаренкова, был превращен, усилиями старого кагебешника, в бушующее пламя, жаркое, мощное, лютое, но, покамест, еще не явленное миру. Список перспективных «дойных» точек обязательно будет составлен Захаренковым-Фунтиком в срок, и столбики чисел, гипотетических регулярных доходов, раскочегарят однажды вспыхнувшее пламя до таких температур, что перед ними не устоят и растают - и совесть, и богобоязненность, и страх перед тюрьмой.) Слоника придется брать на себя – это более чем вероятно, а в мелких конфликтах предстоит разбираться Вадику Фунту, будущему «сапогу», ментовскому бандиту… Но не раньше, чем с горизонта исчезнет Слон, тут уж не до иллюзий. Да, Вадим Захаренков увязнет в этих локальных очажках, в грызне за выбиваемые и выжимаемые деньги, и однажды, непременно и окончательно, преступит черту, запачкает руки не только в деньгах и в дерьме, но обязательно в крови. Это неминуемо произойдет, не может не произойти… И тогда уже надо будет не зевать и не лениться, но изо дня в день успокаивать ментовскую и человеческую совесть, чинить ее, белить ее, утетешкивать… Отвлекать деньгами, лестью, фантазиями… «Они в этом сами оказались виноваты, исключительно сами… Они, а вовсе не ты, который вынужден был реагировать… адекватно реагировать… стремительно реагировать… отстаивая честь и достоинство, себя, своих близких… и дальних, тех, кто не способны защитить себя самостоятельно… и даже тех, кто не способен оценить глубину твоего самопожертвования, готовность окунать свои руки… ради их же защиты…» Хотя… может и не образоваться ни дерьма, ни крови на молодых ладонях! Если, например, госпожа Удача будет очень добра к нему, к старому больному человеку Вадиму Тушину, и он, осененный Удачею, в ближайшие дни… пусть недели… свершит задуманное, воплотит в реальность идею своего «Поступка»… Тогда Захаренков может рассчитывать… точнее – ангелхранитель его может рассчитывать, что умрет во младенчестве несостоявшийся Фунтик, а Вадим Александрович Захаренков останется дальше жить и мечтать, относительно честно работая на своем милицейском сержантском посту… Мечтать не вредно, да только глупо и постыдно подменять мечтами поступки. Да, да, да: «Поступок». Вот самое главное дело в остывающем уголёчке почти прожитой жизни. Надо спать. А завтра с утра, еще перед работой, провести инвентаризацию всех схронов, домашних и законсервированных на природе стволов, дабы распределить их дальнейшее назначение. Ах, Берта, Берта, нельзя тебя засвечивать на Слонике, никак нельзя, и не уговаривай. И наган бы не надобно… Макаров вполне хорош при стрельбе в упор, но глушитель… Неразрешаемая отныне проблема с глушителем для Макарова, ну не научился, не умеет Тушин их мастерить!.. Лечь горизонтально, расправить мышцы рук, ног, спины, шеи и дать им отдохнуть. И сон, утратив пугливую осторожность, рано или поздно подойдет к измученному телу, укроет мягким, незаметным, освежающим покрывалом абсурдных и нелогичных видений… А потом позволит старику проснуться, чтобы дать ему прожить еще один день… Должен позволить, ибо нет на всем белом свете надежного наследника задуманному и уже предпринятому. Нота бене: с Фунтиком подбавить доверительности и сентиментальности, ох, он хорошо на это клюет. ***
Если бы Порок был уныл и полезен, он так бы и назывался: Добродетель. У нее, голубушки, всего лишь один серьезный недостаток: вербуется втемную, а Порок и на свету службу несет! - Не опоздал, Вадим Тиберьевич? - Хе-хе-хе… Подкалываешь старика!.. Не стыдно? Все вовремя: с боем часов зашел, как тот граф Монте-Кристо… При чем тут Депардье – книга такая есть. Короче говоря, ты оказался внимателен к моим словам и пунктуален. Принес? - Да, Вадим Тиберьевич, и флешку принес, и наметки… по нашим делам. - Флешку? Не забыл??? Ну, молодчина! Сюда ее! По нашим делам… Хорошо звучит! По нашему делу… наше дело… Ла Коза Ностра, в переводе на итальянский. Слыхал такое выражение? А, Вадим? - Конечно! Мафия, типа. - Вот-вот. И с этой мафией, в лице Слоника и его подручных, нам предстоит бороться. От имени и по поручению всех честных людей. Поборемся? Не боишься? - Ну… а чего бояться?.. Я и так… Я духов на передовой не боялся, а тут… Не боюсь, короче. Вот анализ по точкам, я распечатал. Они на степлере, Вадим Тиберьевич, скрепку разогнуть? - Да, Вадим, раздерни, пожалуйста, по отдельным листочкам, нам так удобнее будет с ними работать. А я пока чайку нам с тобой заварю, по моему тайному личному рецепту! Имя которому: хороший чайный лист. Угу, принтер струйный? Рекомендую на лазерный перейти, гораздо экономичнее. И под чаек уже продолжим. С карандашиком, по каждому пункту… Кстати. Тут наши формалисты захотели поиметь от меня материальное свидетельство тому, что я не спустил денежки в ближайшей пивной, в компании сговорчивых нимфеток, а честно передал их, в виде аванса, нашему уважаемому Вадиму Захаренкову… Нет, нет, не суетись, Вадим! Все необходимые объяснительные я уже сам отписал, не преминув высказать им в глаза все то, что я о них думаю, даже потребовал занести в протокол собрания. У меня, видишь ли, собственная гордость, и я ею дорожу!.. От тебя же потребуются всего два микродвижения: начертать… да хотя бы вот на этом вот листке… да, на блокнотном, нечего их баловать, несколько слов в произвольной форме… Ради Святой Мадонны! Жирно им всем будет! При чем тут курс и валюта? Никаких конкретных цифр и даже упоминаний о деньгах для этих крючкотворов и перестраховщиков – они, видите ли, налоговой боятся!.. В произвольной форме просто дай понять, что ты со мною знаком и лично общался. А когда и если будешь встречаться с этими… червивыми грибами, вот там уже устно ответь на их устный вопрос: получал от Тушина тогда-то столько-то. Что?.. Да что хочешь, то и пиши, в том смысле, что лично пообщался с Тушиным и не считаешь его законченным маразматиком. Общались тезки, два человека, а не две должности. Буквально одна-две фразы. Надеюсь, что эта, с позволения сказать, расписка, будет первою и, одновременно, последнею в нашем с тобою деле, иначе им всем не поздоровится, клянусь орденами! Я тебе показывал свои ордена?.. Покажу при случае, только напомни. Пиши, если что – я на кухне… Дату поставь, не забудь. - Тэк-с. «Вадим Тиберьевич! Я, Вадим Захаренков, горжусь личным знакомством с Вами, со своим замечательный тезкой, Вадимом Тиберьевичем Тушиным, и всецело разделяю его взгляды на жизнь. И хочу у вас учиться жизни. С уважением Вадим Захаренков.» Число, подпись… А, точно, восьмое сегодня. Что ж, отменно и лестно для меня. Да, было бы не худо поточнее сопрячь местоимения… «его, ваши»… расставить запятые, прописные и строчные… но пусть остается, как есть, не надо исправлений и зачеркиваний. Я тоже горжусь нашим знакомством, Вадим Александрович, просто в повседневной действительности предпочитаю обходиться без громких эпитетов. Сей листочек останется у меня, им я его только продемонстрирую. Потом заложу его в
эту книгу… нет… вот в эту: «Физика» Эллиота, и здесь, между страницами, она будет находиться. Вполне возможно, и скорее всего, что однажды именно ты изымешь ее отсюда и сохранишь на память обо мне. Вот этого - пустых словес - не надо, Вадим, возраст есть возраст, мы все всё понимаем. Просто запомни, сынок: вот здесь она будет лежать. Нет, я один здесь прописан. Надо будет на всякий-распровсякий подготовить для тебя ключ… мало ли что… Что?.. Разве я похож на индивидуума, которого то и дело посещают любящие родственники?.. Ты прав: я не похож, а они не посещают. Празднуешь завтра?.. А чего именно она хочет?.. Ну, правильно, зачем молодежи в городе торчать, бесконечную трескотню слушать… Мне, фронтовику, - и то не по нутру весь этот натужный пафос. И куда поедете? А разве в «Саблинские» на праздники водят?.. И я тоже не знаю. Побегай по сети, авось найдешь расписание. В крайнем случае, проветритесь на свежем воздухе. В наши дела ее ни краешком не посвящай, поскольку она немедленно начнет искренне тобою гордиться… но и беспокоиться, за тебя, за твою безопасность, вплоть до слез и истерик. Вот-вот, все четко сечешь, друг Вадим! Про таких парней как ты правильно говорят: воин – он пожизненно воин. И если твоя подруга с ее горячим беспокойным характером, будет, не дай бог, в курсе исключительно мужицких служебных и иных проблем, да при этом – ваше дело молодое - окажется «в положении»… сам понимаешь. Надо уметь беречь своих близких. *** «Отдай мне своё, чужое я и сам возьму». Тэк, тэк, тэк… Фунтик-то неспроста заинтересовался пропискою и родственниками. Остается уяснить – не медля, но с высокой долей достоверности – зачем ему это понадобилось? Вариантов немного, однако, отработать, проанализировать, придется каждый из них: а) Слоник поручил прощупать, б) сам в наследники метит, в) просто хочет успеть помародерствовать, в случае внезапной смерти одинокого старика, Вадима Тиберьевича Тушина, г) «СОВЕТ» на него вышел и успел завербовать раньше. Пункт г) - сугубо из экономии сил, придется отбросить, не проверяя, как самый глупый и наименее перспективный. Дикси. ГЛАВА ШЕСТАЯ Первая любовь всегда бывает дика, сильна и свежа, как непьющий индеец. Лёну почти минуло четырнадцать лет, он уже считал себя старшеклассником, но по-настоящему влюбился только в этом учебном году. Они договорились встретиться «у зайца», ровно в 14-00, но вот уже пять минут третьего… шесть минут третьего… одиннадцать минут третьего, а Рины все… О!.. Идет! - Приветус! По-моему, ты слегка опоздала. - Задержалась, а не опоздала. Девушкам положено задерживаться на несколько минут. - Угу. Владимир Путин тоже вот так задерживался на встречи, а в результате он уже простой премьер и теперь вынужден опаздывать. - Ой, ой, ой. Не поняла твоего юмора. Но если ты решил начать нашу встречу с раздраженных реплик… - Нет! Ничего я не начинаю, просто посмотрел на часы не вовремя. Пусть задержалась, а не опоздала. Забудь. Я тут копеек наменял – хочешь?..
Рина, подойдя вплотную к Лёну, прикоснулась пальчиками к рукаву его лицейского пиджака, чуть повыше локтя, и поцеловала в щеку, словно бы, все-таки, извиняясь за опоздание, которое девушкам почему-то вдруг положено. С каких это пор, интересно, людям положено опаздывать на встречу с другими людьми? Поцеловала! Сама! Этот ее поцелуй длился одно мгновение, и он был… тих… не очень внятен… На одно единственное мгновение обдало щеку приятнейшим запахом ее духов… э-э-э… ароматом ее парфюма!.. Машка и мама никогда не говорят «духи», а только «парфюм»… И вот она уже берет из его ладони копейку за копейкой и бросает их туда, вниз, так, чтобы монетка упала к ногам силуминового зайца и удержалась на крохотной площадке, словно бы нарочно для «бросальщиков» оставленной между заячьими ступнями-лапами… Катя швыряла монетки, а Лён стоял, оглушенный, весь во власти только что пережитого сладкого чуда… Она сама!.. А что, если он ее поцелует!?.. Тоже так… небрежно и естественно, словно бы эти взрослые приветствия – самая обычная вещь для него… и для нее. Но, может быть, она ничего такого не имела в виду, а просто поздоровалась? Нет! Нет, конечно же нет: она ведь раньше так не делала и, например, Ваську ни разу не целовала!.. Надо будет выбрать момент. Набраться духу и… И момент подвернулся, когда Катя замерла на секунду, левая щечка в десяти сантиметрах от Лёновых губ!.. Решимости не хватило самое чуть-чуть. Лен зажал копейку между указательным и большим пальцем правой руки – получилось неуклюже, копейка не слушалась, дрожала – и бросил ее, почти не глядя, в сторону зайца… промахнулся… - Знаешь, как-то раз я положил туда четыре монетки… в пять бросков. Одна монетка отскочила, а четыре точно легли! Катя обернулась – изумленные глаза весело округлились, а губы ее… они так рядом… - Лён, ты обманываешь! Ты наглый врунишка! Ты сейчас даже в зайца не попал! Погляди, сколько народу при нас бросило – а на площадке под зайчиком ни одной монетки! Четыре из пяти! Хвастунишка! - Рина, я не хвастаю! Просто дело было зимой, и перед зайчиком намело сугробчик. Зимой надо бросать… дорогуша!.. Шутка удалась: Катя совершенно не рассердилась на столь фамильярное обращение и засмеялась. - Ой, а ведь точно! Они же в снег, как в подушку… И все равно… Дай мне… дай, пожалуйста, всю горсточку… Лин послушно пересыпал остатки монеток из ладони в ладонь, Катя по-девчачьи взмахнула кулачком – все копейки пролетели серебряной стайкой мимо зайца, в воду. - Ну, так нечестно! Ну хотя бы одна!.. - Все честно: тебя никто не торопил, под локоть не пихал! Дальше пойдем? Рина, ты чего, чего ты там?.. Лёну показалось, что Катя не просто посмотрела через дорогу, отделяющую Иоаннов мост от Александровского парка, а словно бы выискивая кого-то прицельным взглядом… - Ты чего такая тревожная? Боишься, что нас кто-то увидит? Рина, ты чего? - Ой… не спрашивай… показалось. Я уже третий день не могу до химчистки дойти и до аптеки, так что мне теперь за каждым фонарем предки мерещатся. «Ага! – скажут, - голубушка! Так вот, значит, что означает твоя немеряная усталость школьно-учебными загрузками! С молодыми людьми гулять – бодрая как снегирь на снегу, а как по дому хоть что-нибудь сделать – так едва не при смерти!..» Лён и Катя рассмеялись, и это был сближающий смех, ни для кого не обидный. Лён попытался, было, угадать по Катиной гримаске и спародированной интонации, чьи это были слова, кому
принадлежали - маме Катиной, или папе, или бабушке, но махнул рукой и тут же стер из памяти эту пустую мысль, чтобы не захламляла место, чтобы не заслоняла ощущение радостного полета. - Родители – они такие. По мороженому? Отлично! Чур, я сама за себя плачу! - Какая ты сложная. Давай, чур, я это сделаю, за нас двоих? Ведь это я первый предложил! - Да, я такая, а ты мужской шовинист. Ну, хорошо, будем считать, что на этот раз я… Мне трубочку. - Две трубочки, пожалуйста. С крем-брюле? Рина?.. Две трубочки с крем-брюле. Погоди.. подержи пока… Лён расплатился за мороженое, передал обе порции Кате, а сам побежал назад, наискосок, к входу на Иоаннов мост. Там какая-то низкорослая пожилая тетка продавала воздушные шарики всевозможных форм и расцветок. Шарики радостно трепетали на весеннем ветру, до краев наполненные гелием, газом как известно инертным, но летучим и, в силу этого, веселящим, оживляющим неживые тонкостенные предметы, сиречь воздуш… - Бери, бери, мальчик! Тут и со знаком Зодиака, и всякие разные, и для тебя, и для твоей барышни! Раздосадованный такими определениями, Лён все же сумел ухмыльнуться, от души надеясь, что до Катиного слуха не донеслись сельсоветовские «мальчик» и «барышня», и не стал возражать этой глупой тетке – споры бессмысленны в данной ситуации. - Почем вот эти? Вот эти вот, простые круглые? Ого! Чего так дорого-то? Даже на Невском полтинник, а вы… Продавщица раздраженно заулыбалась плохо выкрашенным ртом: - А я что? Это у хозяев надо спрашивать, они мне цену дают, я тут ни при чем. Лён вытащил из заначного джинсового кармашка еще одну сторублевку, присоединил ее к той, что уже была наготове, получил сдачу в одну руку и шарики в другую. - Рина! Давай мне трубочку, а взамен держи шарик. В старину это называлось «бартер»! - Это мне? Какое чудо! Спасибо, Лён, ты такой милый. Только давай наоборот: твой синий, а мой красный, согласно международным гендерным обычаям. А что за бартер? Я иногда слышу это слово, но… признаюсь, в экономических терминах не сильна. - Абсолютно ничего сложного. Бартер, это типа натурального обмена. Иногда предки, размякнув после доброго ужина и просмотра программы «Время», одаривают нас с Машкой и Тимкой жуткими воспоминаниями. В начале буйных девяностых был короткий период, когда люди предпочитали проводить сделки, минуя деньги, тупо обмениваясь товарами: горшки, типа, на ячмень. Типа, неверие в национальную валюту при высоких темпах инфляции. - Ужас какой! Про инфляцию я знаю, это когда все дорожает. А куда мы идем? Кстати, это дорогие шарики? Слушай, Лёник, давай, я в долю войду? У меня в кошельке завалялись какие-то купюры… мелкие правда… почти что металлические… - Остынь и не усложняй. Считай, что это часть мороженого. Лёна вдруг расперло, стеснив грудь и горло, громкое желание похвастаться призовым лотерейным билетом на миллион рублей, выигрыш по которому еще предстояло получить в ближайшие недели… Нет, ни слова! Лён удержался, хотя понимал всем сердцем, что от Кати невозможно ждать подвоха. Уж кому-кому, а Рине, она же Катя Тугаринова, все можно рассказать, она не такая как все, она воспримет правильно и не будет полоскать языком… Уникальная девчонка. Но – Маня с Тимкой его не поймут… и родители бы не одобрили подобную несдержанность, назвали бы это порчей светской атмосферы.
- Поняла. Несъедобная часть мороженого. Летучая и несъедобная часть. - В точку. В ближайшем будущем я сказочно разбогатею – и нам с тобой можно будет заказывать по дюжине порций. Каждому. - Не-е-етушки, дорогой Лён. Мое нежное девичье горлышко мне этого не позволит. А ты куда сворачиваешь, собссно? - Гм. Ну а что хорошего - брести по скучной мостовой, среди толпы зевак? Давай, лучше обойдем слева, по берегу, там всюду брусчатка, нет ни песка, ни слякоти, а ты как раз сегодня на низком каблуке – идти будет удобно. Справа угрюмые крепостные стены, выдержавшие, благодаря сторожащей их Сцилле, сотни отчаянных орочьих штурмов, слева загадочно плещутся над Харибдой бездонные синие Невские воды – романтика! Уговорил? Катя кивнула, легко соглашаясь, и у Лёна опять все поплыло перед глазами от ее мягкого смеха. Ученицам категорически запрещалось приходить на занятия в лицей на высоких каблуках, даже одиннадцатиклассницам; когда лицейские дискотеки – там другое дело, там рассекай в чем хочешь, разве что в мини-юбках меру знай… но сегодня был будничный день, учебный, требующий от своих подданных ношения форменной одежды. Тем не менее - учебный-то он учебный, но счастливый: во всех классах, от девятых и ниже, оставили всего лишь по два урока, день стоял солнечный, теплый и возвращаться домой в такую погоду было под силу только ботанам. Лён и Катя в их число не входили, хотя оба учились, в основном на четыре и пять. У Лёна больше пятерок, у Кати четверок. Но это все там, в туманном далеке, в неволе, в школьных пределах… - Что-то я никогда не наблюдала у нашей Невы синего цвета. Серого – сколько угодно. - Бывает, - уверенно возразил Лён, хотя и ему не доводилось видеть в реале подобного чуда, разве что на видовых открытках. – Кстати, мне тут один знакомый писатель рассказывал, что если в полдень встать перед равелином… ну… этим… с которого пушки палят… - С Константиновского. - Да, точно, с Конс… погоди, Рина! Я что-то такого не знаю. Где именно он расположен? - В Севастополе. Лён послушно фыркнул, признавая чужую шутку и свою незадачливость, а сердиться не стал. - Один ноль в твою пользу. Нет, а у нас как называется? - У нас это Нарышкин бастион. Традиция существует с одна тысяча восемьсот семьдесят третьего года. И до этого тоже была известна традиция полуденного одиночного салюта, но… Короче говоря, я потому знаю, что реферат писала, причем, удостоилась похвалы от нашей исторички-истерички. Ну, так, и что твой писатель? - Он говорит, что при пальбе, находясь непосредственно на пляже, обязательно вздрогнешь, даже если готов к экспириенсу, а если не готов - туши свет, пожизненный заика. И еще говорит, что семейство глухих ворон свило гнездо на дереве около самой пушки. - Вау! Через семь минут с небольшим! Пойдем послушаем! Пойдем, Лёник? Лён забеспокоился, ибо в его планы входило совсем иное. - Нет, ну можно, конечно. Да это в любой день можно, рядом ведь живем. А я предлагаю децл поспешить и к моменту выстрела выйти на площадь перед крепостью. Это будет интереснее. - Чем же? - А тем, что мы поддержим питерскую традицию, тоже очень древнюю, восходящую чуть ли не к периоду советской власти. В руках у каждого из нас летучий шарик, ровно в полдень, под грохот орудийной канонады, каждый из нас отпускает шарик, загадывая при этом заветное желание, вслух или про себя, шарик улетает, желание исполняется.
- Круто! Я – за! - Ну так поспешим же, дорогая Рина, иначе не успеем и облузеем! - Йес, можешь попытаться меня догнать и обогнать! Рина бежала по неровным булыжникам очень осторожно, поддерживая равновесие робкими взмахами ладошек, как это делают неопытные цирковые гимнастки; сходство с акробаткой усиливал красный шарик в правой руке – им она словно балансировала на бегу. Лён держался почти вплотную, но не торопился с обгоном, все выжидал, вознося молитвы неведомым богам, чтобы Катя споткнулась, или иным каким способом утратила уверенность и опору – но не упала! а он тут как тут! Подхватит ее на руки… нет, сначала поймает ее за плечи… нет, сначала правая рука поддержит плечо, а левая, как бы ненароком… Запнулась! Лён ринулся, как можно дальше вытянув вперед руки с растопыренными пальцами – а свой шарик, чтобы Катю спасать не мешал, он еще раньше предусмотрительно закрепил за петлю в лацкане форменного пиджака,- но, увы, не успел оказать ей нежную помощь супермена: Катя, все-таки, удержала равновесие и первая запрыгнула на каменные плиты Комендантской пристани. - Я первая! - А я второй! – Лён постарался скакнуть лихо и небрежно, дабы всем окружающим понятно было, что его второе место отнюдь не реактивность «тормоза», но добрая воля джентльмена. - Значит, я победила! - Победил разум! - Вау! Интересно: в данном конкретном случае - ты разводишь, или сводишь эти понятия? - Свожу воедино, разводками не занимаюсь. Не мой профиль. - А каков твой профиль? Лёник, ты можешь назвать определяющую характеристику твоей личности? - А… узнаю, откуда уши растут. У вас тоже исследования проводили? - Приходили, проводили. У их института договор с нашим лицеем. Между прочим, под влиянием всех этих симпатичных и молодых дяденек и тетенек, я почти решила стать психологом. Пойду учиться в Большой универ, в СПбГУ. А ты? - А я миллиардером-самоучкой и недипломированным гамером. Кем-кем? - Гей… гм… гэймером, гамером, проще говоря. Буду зарабатывать миллиарды и в свободные минуты расстреливать монстров по подвалам. Тем временем, Лён и Катя вышли на главную площадь Петропавловки. Без двух минут двенадцать. Успели. - Несерьезный ты человек, Меншиков. Итак, назови определяющую черту в своем характере? - Да ничего интересного: обычная гениальность. А у тебя?.. - А девиз в жизни у тебя есть? - Вечного нет, а дежурный, типа сменной обуви, есть. Со вчерашнего дня. Лён хотел пояснить, что услышал этот девиз от дядя Лука, все от того же знакомого писателя, но почему-то постеснялся. - Какой? - «Расти, не унижая!» Он с двумя смыслами, типа, двоесмысл. - Всё, поняла. Императив и неопределенная форма глагола. Да, Лёник, это круто, честно! - А у тебя какие черты и какой девиз? - А у меня… Но ты не ответил на первый мой вопрос, гениальность – это не ответ. А у меня…
- Рина! Отвлекись! – Лён ткнул пальцем наверх, на циферблат часов Петропавловки. – Остались секунды! Сейчас начнет бить – можешь загадывать и отпускать шарик. Но давай попробуем одновременно выпустить? Загадываешь затаенное и самое желанное, все понятно? - Давай! - Даю: б-б-ом-м-м! Часовой механизм заворочался в высоких недрах собора, Лён приготовился отсчитывать про себя удары: на шестом выпускать. Он показал Кате шесть пальцев, и она мгновенно поняла, кивнула ему. С Нарышкина бастиона шарахнуло так, что Лён сам незаметно вздрогнул, хотя до этого был уверен, что все предусмотрел и ко всему подготовился. Катя весело айкнула, даже съёжилась от пушечного грома, однако не растерялась и – видно было по губам – продолжала отсчитывать звоны, чтобы отпустить шарик на шестом. Лёна обуревали эмоции и предположения… Обуревали – это значит, что его штормило со всех сторон: Катя наверняка уверена, что он загадал «на любовь»… его к ней. А это не так, хотя влюбился он по уши и думает о Кате круглые сутки напролет, отвлекаясь разумом лишь на ненавистные «домашние задания» и на мечты о приближающемся миллионном выигрыше… да, он ее любит, а загадал на совсем другое, не связанное с алчностью и любовью. На что? А вот этого никому знать не нужно, даже Машке. (Я-то в курсе, но пообещал Лёну молчать. Полагаю не без оснований, что вырастет из него большой оригинал. – прим. авт.) А Катя на что загадала? А вдруг… Лён выпустил из пальцев узкую мягкую ленточку и оба шарика почти одновременно взмыли в небо, Катин раньше на крохотную долю мгновения… Бой часов еще продолжается, а шарики уже летели высоко, гораздо выше ангела на шпиле, тем не менее, оба цвета, красный и синий, хорошо различались на фоне блеклой небесной голубизны. - Ты что загадала? - А ты? - Я?.. Да… так… эмо-пустяки… Связано с информационно-энергетическим субстратом феномена гравитации. А ты? - А я загадала на картошку: пусть бабушка сегодня вареную к обеду обжарит, вместо пюре, мне это пюре в виде гарнира так осточертело!.. А еще лучше – макароны! - Нет, Рина, я же серьезно? - И я не менее твоего серьезна. Итак? Мороженое съедено, обертки выброшены в урну, желания загаданы, шарики отпущены – дальше что? Лён заметался мыслями, не готовый к вопросу: он как-то так… не заглядывал дальше исполнения питерского обычая с воздушными шариками… Сейчас ей станет скучно с ним, и она уйдет домой, к бабушке, есть пюре, учить уроки… - То есть, как это – что? Что наметили, то и претворяем в жизнь: возвращаемся через Невскую Куртину к Неве и идем направо, на пляж. Там у нас по плану солнечные ванны, наблюдение за вороньим гнездом… и так далее. - Да ты что? А который у нас час?.. – Катя спохватилась и хихикнула. - Оййй! Ну я и спросила! Я такая балда стала к концу учебного года… Восемь минут первого. Великолепно, время еще есть, пойдем на пляж. Хорошо бы только песку в туфли не набрать. Тебе-то проще, ты в кедах. - А у них тоже бортики низкие, глянь! – Лен согнул ногу в колене и пальцем отодвинул кромку джинсовой штанины, чтобы стало видно щиколотку и лейбл на кедах. Это был крутой лейбл, Тимка его маме посоветовал перед «магазинно-покупочным» днем. Ну и что с того, что подделка турецкая? Не китайская же, выглядит как настоящий. Взрослые не врубаются, а те, кто в теме,
уважают, либо завидуют. – Видишь: тоже могут черпануть, но мы пойдем тихо и не позволим песку… это… ну… забраться в наши туфли и кеды. Лёну везло в этот день. Он и так уже по самые кончики пальцев был счастлив состоявшимся свиданием, а тут еще и на пляже народу почти не было: синоптики накануне предвещали похолодание и дождь с вулканическими осадками, а взамен якобы опасного для дыхательных путей вулканического пепла на стеклянной основе случилось неяркое солнышко с мягкими порывами ветра, так что любители загара пока еще не подтянулись на любимое тусовочное место, не успели сориентироваться… Лён и Катя медленно бредут по самой кромке пляжа – мокрый песок там лежит плотно и не дает ни пыли, ни сора в обувь. Впереди, рыская зигзагами по всей невеликой ширине песчаного пляжа, движется, в поисках банок и бутылок, санитар природы, мужичок, похожий на спившуюся Дюймовочку. Но он довольно далеко, не мешает ни шумом, ни запахом, который наверняка от него исходит, достаточно поглядеть на небритую опухшую морду и одежду не по росту: длинную грязнючую штормовку, надетую, похоже, прямо на голое тело. - Эх, плавки не взял! Сейчас бы искупался! - Плавки? – Так уже никто не говорит. - А как говорят? - Купальные трусы. Кроме того, здесь экология неважная и вода холодна. - Одна фигня! Трусы так трусы, все равно ведь не догадался пододеть. Рина, а ты умеешь плавать? - В разумных пределах. В бассейне и на море ни разу еще не тонула. Но здесь купаться ни за что бы не стала, потому что не хочу покрыться коростой. А ты разве не опасаешься местной грязи, не боишься лишая и экземы? - Нет. Я даже акул не боюсь… в отличие от Машки. - В отличие от кого? - От Мани, моей сестренки-близняшки. - А, ну конечно! Извини, Лёник, волна плеснула и я не расслышала имя. Я твою сестру иногда встречаю на улице, в последнее время довольно часто, но ни разу с ней не разговаривала. А вы, кстати, похожи. И что она? Боится акул? - Угу. Машка боялась акул всегда, с самого младенческого детства, по крайней мере, так казалось Лёну. Она еще буквы не все выговаривала, а уже тревожилась возле воды: «Якуя!.. Якуя!..» Мама рассказывала – этого Лён сам не помнил – что она даже в ванну опасалась залезать, потому, что акула может туда пробраться сквозь сливное отверстие! До крика, до истерики боялась, несмотря на все увещевания родителей, пока, наконец, старший брат, семилетний Тимка, авторитетно ей не объяснил, что крест-накрест перегороженное отверстие слива не пропустит наверх никакую акулу, даже самую сильную. Опытный и умный старший брат всегда знает, что говорит, и Машка успокоилась насчет ванны. Со временем Машка научилась жить со своей акулофобией и даже подшучивала над нею наравне с Тимкой и Лёном, но только до того мига, пока не надо было забираться в открытый водоем. Однажды она под большим секретом призналась Лёну и Тимке, что и в бассейн решила ходить по той же причине: чтобы постепенно перебороть наваждение. Предприимчивая и отважная, несмотря на малый возраст, Машка упрямо сражалась против своего страха при моральной поддержке братьев, посвященных в ее тайну, а также с помощью аутотренинга и постоянных упражнений, типа хождения в бассейн и купания на озерах, и к одиннадцати годам добилась на этом поприще значительным успехов, она уже несколько раз купалась в Финском
заливе, и готова была – на словах, правда, - ехать на южные моря, чтобы учиться там дайвингу, но все рухнуло в мае позапозапрошлого года: из Невы, прямо напротив Петропавловской крепости, около Троицкого моста, рыбаки вытащили самую настоящую полярную акулу! Маленькую, весом чуть более двух пудов, полумертвую от пресноводной невской грязи, но – акулу! Как она умудрилась забраться в эти края?.. Ученые так и не объяснили толком сей феномен, однако Машка с тех пор даже и не заговаривала ни про Финский залив, ни про дайвинг на Красном море… Хорошо хоть сохранила в себе мужество и разум не забросить бассейн. - А я тоже боюсь акул. Мы в прошлом году с родителями в Крым ездили, так я только к самому концу перестала бояться в море заплывать, представляешь? И осьминогов ужасно боюсь! Говорят, что они нападают на людей и пожирают. - Осьминогов??? Ты чего, Рина? Это же мы их едим, а не наоборот. - Все равно. Если гигантский осьминог выплывет из глубин… Они даже на кашалотов нападают, кракены. Такой как схватит своими щупальцами… Лён захохотал и тотчас положил руку на Катино плечо, пальцами на ключицу, небрежно, словно бы невзначай… Потом попытался, было, пододвинуть ее поближе к себе, но Катя вывернулась из под руки, а Лён как бы не обратил на это внимание и поторопился объяснить: - Кракены, которые гигантские кальмары, это не одно и то же, что осьминоги. Осьминоги маленькие и живут недолго, года три. А кальмары, даже самые крупные, всего лишь пища кашалотам и косаткам. Ты сама прикинь: крутой кальмар тонну весит, ну две, ну три, если суперкальмар из Голливудского фильма-ужастика, при том, что реальный кашалот в десятки раз больше… Плюс кальмары не живут у берегов… - Все равно. И щупальца, друг Меншиков, больше не распускай. - А чего я?... Я же ничего, я же только… ну… успокоить хотел. - Я спокойна. Договорились? Лён покраснел и кивнул. Ему сразу сделалось горько и скучно, захотелось уйти, куда глаза глядят, мгновенно краски окружающего мира словно бы выцвели... Она его не любит, все ясно. - Лён, ты очень хороший… но ты и меня пойми… Я же тебя не хватаю под микитки, не шекочу. Ты щекотки боишься? Лён дернул щекой, в попытке улыбнуться… Получилось, но криво. - Что молчишь? Я, например, в детстве не боялась, а сейчас жуть как боюсь! А ты? - Смотря какая щекотка. Если я кого-то щекочу – ни малейшего страха, а вот если меня… да еще под мышками… Катя засмеялась в ответ и сама уже поставила пальчики на Лёново предплечье; прикосновение длилось не больше секунды, но мир вокруг опять стал звонким, как ее смех, цветным, ласковым и веселым. Она не сердится на его нахальство, просто они еще недостаточно… - Ай! - Ух, ты! Ни фига себе волнища! Вот заразы! Набрала воды? По Неве, по направлению от Троицкого моста к Дворцовому, почти вплотную друг за другом, промчались четыре скутера, словно бы нарочно прижимаясь поближе к пляжному берегу, и от них на реке образовались волны, одна из которых, чуть ли ни в метр высотою, выплеснулась прямо на Лёна и Катю, идущих по самой кромке песка. - Слава богу… в туфли вроде бы нет… А на колготки попало. Кошмар! И на пиджак! - Да, не по-детски получилось. Но колготки сейчас высохнут, тепло же. И солнышко. - Все равно… фу, некрасиво! Как я теперь по улице пойду?
- Рина, да ты чего? Через пять минут уже ни пятнышка не останется! Вот увидишь! Еще по мороженому? Все очень красиво, я тебя уверяю. - Нет, спасибо, Лёник, только холодного мороженого сейчас и не хватало. У тебя есть платок? Пожертвуешь? Я попробую промакнуть, высушить… а то моего явно не хватит… Лён возблагодарил милостивую Вселенную за то, что мама всегда укладывает ему в ранец, теперь в рюкзак, чистые носовые платки, которыми, кстати сказать, он почти никогда не пользуется, разве что во время насморка. Тем не менее, мама каждый раз вынимает старый и взамен укладывает новый. Может быть, эти платки не такие батистовые, как те, на которые Арамис наступал, но… где же он, этот чертов… Лён дотянулся наощупь, расстегнул кармашек рюкзака и добыл платок. - Держи: простой, но не разу ненадеванный. - Спасибо! Лён, ты настоящий друг! А… а как это – ненадеванный? - Шутка. Дешевый, но неиспользованный, в смысле. - Тогда спасибо еще раз. Вода из плеснувшей волны оказалась относительно чистой, во всяком случае, Катя, внимательно осмотрев свои стройные ножки в темно-серых колготках, почти успокоилась. Потом она вопросительно взглянула на Лёна, тот кивнул, и оба платка полетели в неуклюжую каменную урну. - Нет, все-таки они чурбаны и хамы трамвайные, скажи, Лён? - Точно! Понаехали тут… на скутерах… И Катя опять засмеялась, и плечи их столкнулись коротко и мягко, на этот раз – намеренно с обеих сторон, и солнце засияло для счастливого Лёна с удвоенной силой. Тем временем закончился пляж. Лён глянул вперед, прищурился – ох! - сердце у него ёкнуло от неожиданности и досады: Бушик! Чертов Буш, только его здесь и не хватало для полного счастья! Чтобы придумать повод ссоре или драке - большого ума не нужно, достаточно уверенности в победе. А вот этой-то уверенности у Лёна не было, да и драться он не хотел… Хотя… если надо… Это понятно, что отказаться от предложенной драки он просто бы не посмел… но вдруг… если можно избежать, не позорясь… Ну что за совпадения? Чего он тут делает, Бушина-дебилина, чего ему тут надо?.. Недавний, но уже главный школьный враг Лёна, второгодник Буш из параллельного класса, Виктор Добушев, торчал столбом впереди, в метрах двадцати, на самом краю набережной, лицом к Зимнему дворцу. Да, стоит и смотрит непонятно куда, но не на них с Катей, а словно бы что-то высматривает на дальнем берегу… Нелепая бейсболка в руках, а сам весь такой… Лён вдруг затруднился выгрузить в слова мысленное определение увиденному: отстраненность, что ли… раздражение… сомнамбу… обиженность… нет. Печаль – вот что на этом долбаном Бушике лежит. Оказывается, моральные уроды, так же как и все нормальные люди, способны испытывать вполне человеческие чувства… Если он их сейчас заметит – драки не миновать. Драка – фигня, всего лишь мандраж, который, как пишет дядя Лук в своих книжках, «простительная трусость»… Ну, и возможные бланши по фэйсу… Тоже бы не беда, но мама с Машкой начнут усиленно жалеть, Тимка ворчать и ругать… и папа, небось, подумает, что он рохля. Да это всё, по большому счету, фигня и мусор, не впервой, но разрушится такой день! Лён мысленно взмолился судьбе, чтобы она отвела, увела, развела сходящиеся тропинки… Пусть лучше он потом трижды нарвется на Рафа с Игорьком, но чтобы сегодня ничего такого… - Лёник, слушай… Я вспомнила… давай обратно повернем?
- Давай, конечно! А что такое? - Понимаешь… Мне так не нравится возвращаться по Кронверкскому! И еще я забыла постоять у Петра… - Который с маленькой головой? - Да, работы Михаила Шемякина. Я всегда к нему подхожу, когда на Петропавловке бываю, и трогаю за мизинчик, я с ним так здороваюсь. Тебе он что – не нравится? - Нет. С чего бы он мне нравился, когда к нормальной голове гоблинское туловище присобачено? Это не искусство, это уродство. Самое натуральное уродство. С каждым «попятным» шагом напряжение от нежданной, едва не случившейся встречи, темным холодком охватившее Лёна, ослабевало, отпускало, вот уже и говорить можно в полный голос… И Катя словно бы оттаяла, заулыбалась, даже хихикнула в ответ на его слова. - Да-а!?. Неужели? Оказывается, в культурном отношении - серый ты человек, Меншиков! Михаил Шемякин – это всемирно известный художник, классик при жизни, а ему, видите ли, не нравится! Попробовал бы сам? Твои нападки напоминают мне одну известную басню одного нашего классика-баснописца, которую мы не так давно изучали на уроках словесности. - Это «Слон и моська», что ли? - Ты сказал. Лён примирительно ухмыльнулся, в ответ на Катины подтрунивания, а мыслями никак не мог отвлечься от увиденного только что. Или он ничего не понимает в пацанских эмоциях, или Бушик давил в себе слезы, отвернувшись от всего мира в сторону Невы… Плакал - тонна шестьсот! Может, с ментовкой у него возникли проблемы, или по учебе крэши начались?.. Плохим парням тоже ведь бывает горько… Интересно, Катя Бушика заметила? Должна была заметить, девчонки – очень глазастый народ. Однако, первым эту тему он затрагивать не будет. - Знаешь, Рина, пусть «Слон и моська», мне все равно, как это выглядит, но здесь тема такая: «Медный всадник» мне нравится, «Двенадцать стульев», что из Летнего сада сюда перенесли, тоже нравятся, пушка на бастионе очень нравится, а этот гомункулюс Шемякина-классика – ни фига. Имею право. - Безусловно, имеешь. Но давай прибавим шагу, потому что мы с тобой сегодня достаточно погуляли, и я могу опоздать на обед. - То есть, как это опоздать на обед? Бабушка откажет тебе в порции пюре? Ты шутишь? Еще двадцать минут назад ты никуда не опаздывала! - Она-то не откажет, но я могу разминуться с мамой, которая должна сегодня дома обедать, а мне бы этого не хотелось, в смысле, чтобы мы разминулись. Память девичья, я же совсем забыла про сегодня. Лён, извини, пожалуйста, я сейчас трубочкой воспользуюсь, предупрежу, что скоро буду, и вновь к тебе подойду, ок? - Хорошо. Катя, отойдя на несколько шагов, начала разговор, голос тихий и нечеткий, не подслушать, поэтому Лён взялся вертеть головой во все стороны… вдруг вгляделся… Во приколы! Сегодня день встреч! Похоже, все знакомое население Питера собралось на невеликих просторах Петропавловки: вон там, на круглой площадке, не кто иной, как дядя Лук, сидит, развалясь, на скамеечке и беседует с какой-то теткой. Только о нем подумал – а он вон он! Дядю Лука мудрено узнать, потому что он совсем недавно постригся налысо, а до этого у него были волосы до плеч… И с длинными смотрелось не очень, если честно, и без волос тоже странновато получилось… У дяди Лука рожа всегда хмурая, а тетка явно чем-то раздосадована, голос у нее то и дело подскакивает вверх, а правая ладонь активно шинкует воздух. Тетка симпатичная, гораздо моложе
дяди Лука, но все равно… за тридцать… Оба ничегошеньки вокруг себя не видят, но на влюбленных никак не похожи, да и возраст у обоих…. С одной стороны, Лёну очень хотелось, чтобы дядя Лук увидел его с девушкой, тем более с такой… классной… и чтобы понял, что Лён уже практически взрослый человек, а с другой стороны… - Ну, что, Лён Меншиков… - Что, все плохо? - Нет, не плохо, но я должна идти. Ты меня проводишь? - Ясен пень. - Что, прости?.. - Да, провожу… – Лён вздохнул поглубже, чтобы голос его не подвел посреди заготовленной фразы… - с надеждой, что в следующий раз, ну, во время следующего свидания, никто не будет торопить нас с тобою… - Да ты что? Так и быть, надейся. Загаданное желание, кстати, благодаря твоему шарику сбылось стопроцентно: сегодня на гарнир макароны, а никакое не пюре.
*** - «И ты обманут, и тебя обманут» - Тоже мое! Лук заметил Лёню Меншикова несколько раньше, чем тот его, еще когда он и девочка, оба в форменной лицейской одежде, сворачивали от Иоаннова моста влево, к Неве, но Лук с Эльгой пошли прямо, обоим в этот день было не до скупых красот городской весны. - Не беси меня, Лук, не беси, я только об одном тебя прошу! Неужели, хотя бы однажды ты не способен нормально поговорить, без твоих дурацких вывертов и шуточек. - Так… а я и так… - Пожалуйста!.. Дай мне договорить! - На. - Что? Не поняла? - Ты сегодня только и делаешь, что говоришь за нас обоих. Но я не против от этого и говорю: «на»! В знак согласия. - Ты наглый, спесивый и бездушный тип. Доставший меня и всех. - Чем же это? - Всем. - А еще конкретнее? - Лук, ты надо мной измываешься? Мне все заново повторять? - Нет, повтори основное, без эмоций и определений, вызванных эмоциями. - Повторяю: ты бездушное животное! Неблагодарное, при этом. - Какая славная бэйба, эта Эльга Дорси! Гиятуллина –Дорси. - Вот, опять! Да, и еще! Я уже никогда не буду для тебя бейбой!.. Ни бейбой, ни нянькой, ни секретаршей… никем! Ты уж извини. У меня теперь другая личная жизнь. Я давно собиралась с духом, чтобы тебе это сказать. Именно данную стадию разговора дяди Лука и его спутницы засек Лён, покуда Катя ворковала по трубке с домашними, но и он, и собеседница Лука не умели читать руны в Луковых жестах и
взглядах, а у Лука на душе было хреново до тошноты еще задолго до решающего разговора с Эльгой. Жизнь вильнула в очередной раз, превратившись из более или менее укатанной тропы в ухабистое бездорожье, приведшее маленького мальчика Лука в мрачный лес на болоте, битком набитый всяческой нечистью, пока еще невидимой из-за деревьев и кустов, но ощутимой, осязаемой, реальной. И пожаловаться-то некому. Да, одиночество позволяет обрести сосредоточенность, почти свободную от бесконечных забот о хлебе насущном для себя и своих близких, но, в определенные дни и минуты, оно же лишает человека опоры и поддержки тех, кому ты не безразличен. Попробуй-ка, заболей раком желудка!? Или, хотя бы, просто впади в хандру, ощути утрату вдохновения, потеряй источник заработка?.. Будучи одиноким?.. Бездействующая трубка самопроизвольно греется – и, на первый взгляд, это совсем не причина, чтобы сходить с ума и покрываться гусиной кожицей тревоги. Но у Лука две трубки, за последние недели он раз пять менял местами симки, мегафоновскую и эмтээсовскую, нарочно менял – получая неизбежный результат: непонятное нагревание бездействующей трубки послушно следует за симкой, совершено игнорируя конструктивную разницу между филипсом и сонькой в трубочном «железе». То есть, странное поведение железа зависит от телефонного номера. Во всех шпионских справочниках данный признак стопроцентно обозначает прослушку телефонного номера. У него, у Лука! Кто-то прослушивает разговоры! Ну-ка, рискни, поделись открытием с окружающими, поведай о нем друзьям, или тем, кого принято в современных урбанистических джунглях называть друзьями? – Засмеют, в глаза добродушно и утешающе, а заочно со злорадством, презрительно и без малейшего сочувствия. Да Лук и сам отлично понимает абсурдность подозрений своих, ибо не родилась еще в пределах Солнечной системы спецслужба, способная тратить ресурсы, людские, временные и финансовые, дабы спуститься столь глубоко в долины, чтобы осуществлять слежку за столь малым сим этого социума… Проще говоря – нахрен он кому сдался в этом бушующем мире, кроме нескольких святых отморозков издательского дела, да и тех больше интересуют девки, коньяк, бабло и рыбалка… Некоторых еще – религия. А вовсе не образ мыслей одного из авторов, имя которым – легион. -…собен хотя бы здесь не демонстрировать мне тут эрудицию Людоедки-Эллочки, ты же писатель! - А что я такого сказал? - А ничего! Ты сказал: «Вона как!» - семь раз, и «Кто бы мог подумать?» - пять раз. Впрочем, это очень идет к твоему нынешнему, не слишком-то удачному, имиджу стареющего маргинала. - Да, я так сказал. И что? - А ничего! Кроме того, что эти дурацкие фразы на все случаи жизни я от тебя слышала миллион раз, в плюс к сегодняшним! Вот, зачем ты постригся наголо? - Я побрился, просто они уже отросли за эти дни. Хорошо. Что именно, исходя из твоей системы представлений, должен был бы я сказать, услышав о твоей «новой личной жизни»? - Что ты должен был бы сказать? Ты? - Да. - Ну… удивиться… Спросить – кто он? Возмутиться, в конце концов, а не так… как дятел упрямый и отстраненный… - Почему это я должен удивляться и возмущаться? Измена - это процесс, который неминуемо становится результатом. Ну, предположим, я узнаю, что рыцарь Айвенго твоего очередного романа именуется в быту Александром Пушкиным? Или, там, Александром Цурканом…
Эльга замолчала, и короткая пауза в разговоре позволила вспыхнуть новой идее в Луковой голове: идея небольшая, примитивная, но – рабочая! Надобно сегодня же вечером, в самом черновом приближении обозначить время, когда появилась в душе тревога, письменно зафиксировать этот условный рубеж, затем, на чистой файловой странице, тупо и без исключений воспроизвести, все до единого, случившиеся контакты с людьми, включая даже близнецов, Лёна и Машку, а потом так же тупо и последовательно вычеркивать из этого списка все невозможное, начав, разумеется, с любимцев: Лёна и Машки. Да, коль скоро он не способен справиться с собственной паранойей, он будет ей потакать: выскажет предположение и начнет постепенно отсекать все ненужное. И тогда безумная идея превратится в рабочую гипотезу. - Все-таки ты мерзавец, Лук. И знаешь… ты очень измельчал за эти годы. Ты параноик! - Не спорю. Однажды я даже в автобиографии написал: «Если бы я был болезнь - я был бы паранойя. Если бы я был фрукт - я был бы тот еще фрукт» - Вот-вот! Зачем тебе понадобилось за мною шпионить? - Чего это я шпионил? Ничего я не шпионил. Просто я… дедукцией взял. И скальпелем рассудка. Шерлок Холмс – если хочешь знать – лопоухий Ватсон в сравнении со мною и моей способностью делать безошибочные выводы на основе мимолетных мельчайших деталей, косвенно сопутствующих тому или иному событию. Так что, можешь мне поверить на слово, милая бейба… извини… уважаемая Эльга, что я не выслеживал тебя и никаких ловушек не подстраивал, и не… - Хорошо! Не мог бы ты воспроизвести устно нить твоих умозаключений, наверняка ложных, но… Как Холмс - Ватсону? - Где же ложных, когда ты сама в этом призналась, только что? - Лук, не хватай за язык, не зли меня больше необходимого! Итак, я внимательно слушаю всю цепь твоих дедукций. Ты меня очень этим обяжешь. - Она коротка. Витька Желтков живет в одном доме с тобой. Он встает по утрам очень рано, потому что журналист и, следовательно, всегда с бодуна, он не раз видел, как Цуркан выходит из твоей парадной в восьмом часу утра и уезжает на своем «Вольво». А ты с балкона машешь ему рукой. Конечно, можно было бы допустить люфт и, соответственно, возможность брака в моих умозаключениях, предположив, что тому просто нравится ночевать на лестничной площадке, прикасаясь благоговейною щекою к ступенькам, по которым ежедневно ходит обутая в качественные импортные ботинки тридцать шестого размера та незнакомка, светлая и кроткая… - Мерзавцы! О, какие же вы все мерзавцы!.. И этот алкаш… Лук кивнул, соглашаясь. Цуркан, ублюдок, и сам хвастался насчет Эльги, не дожидаясь Желтковских сплетен, однако, ей об этом лучше не знать, иначе пойдет дополнительная душевная травма. - Он не прав, да? - Кто? - Виктор Желтков, твой сосед по парадной. - Ты просто негодяй. - Кто бы возражал. - Ну, а что – ты думаешь, мои силы бесконечны? Я год за годом ждала, верила… - …надеялась… тратя без счета лучшие годы жизни… - Надеялась, верно! А главное – пахала как проклятая! Не для себя, между прочим, не на себя! А на твою раскрутку! Но он, видите ли, у нас – гений… ему то не подходит… и это не подходит!.. Что ему жители долин с их копеечными страстишками и заботками!..
- Вона как. - Прекрати юродствовать. О, кстати… по поводу лучших лет… Ты хоть знаешь, что стало последней каплей в наших отношениях? - Нет. - Я скажу. Я напомню. Что может быть легче – сочинить агитку для городских военкоматов? Тупую агитку из дежурных слов! Даун справится! Тема есть, рисунки есть, заказ есть, деньги под заказ есть – а ты что? Ты думаешь, этот заказ мне легко достался? - А я что? Выполнил твой заказ, в срок сочинил. Более того, я его к себе в собрание сочинений помещу недрогнувшей рукой – ибо круто! - Круто, да?.. «Юность – лучшие годы жизни. Проведи их с нами, сынок!» После такой твоей агитки сам Шерлок Холмс не найдет ни одного призывника, желающего сдаться в военкомат живым. - Это уже не мое дело. Я создал качественный продукт, а денег за него так и не обрел. - Ты создал дрянь, мусор!.. Как… как и все, что ты… настрочил недрогнувшей рукой!.. Лук снова кивнул. Деньги получил и, в конечном итоге, заказ исполнил никто иной как Цуркан. Под левым псевдонимом. Но пусть он, Лук, этого не знает, не то Эльгины взвизги перейдут в слезы и вся душераздирающая сцена прощания растянется во времени еще больше. - …Длинное ли, короткое ты сочиняешь – все это одинаково никому не нужно! «Трезвую – приятнее!» - твое? - Мое. Стихотворение-однострочник, в рамках борьбы… не помню уж с чем. Звонко, сжато, куртуазно. Плюс благонравие, плюс благозвучие и элегантный дактилический рисунок стиха. - «...женщины не способны заменить нам в сексе кошек и собак, и это отрадно. В то же вре...» это твое? - Да, выхваченное из контекста, оно действительно кажется несколько… Слушай, Эльга! Мама дорогая, я ведь чуть не забыл! Я же вчера два слогана выдумал, они очень разные, но… Один двоесмысл, а другой просто забавен. Слушаешь меня? - У- у-у-у… Да-а, Лу-ук. Я тебя слышу. Я вся внимание. Блокнот приготовить? Давай свои двусмысленности. - Слоганы. Я пока не придумал, куда их приткнуть. Один дистих-двоесмысл, а другой… Гм. «Докучно обывать в толпе ведомых Толпой кровососущих насекомых.» Это двоесмысл. В нем одновременно… - Так, молодец. А второй? - «Устали руки – добей ногами!» - Это тоже двоесмысл? - Н-нет, просто слоган. - Всё. На этот раз, действительно все. Точка, жирная такая точка. Бож-же мой, как я рада! Прощай, Лук, я пошла. Счастливо оставаться, и всего хорошего тебе в твоей дальнейшей жизни. Успеха, как говорится, и… прощай. - Ладно. Эльга резко встала, чтобы уйти, и даже сделала несколько шагов прочь... Повернулась. - Лук. Ты больше ничего не хочешь мне сказать? - Нет. Я всё понял. - Совсем-совсем ничего? - Ну, еще один дистих могу продекламировать. Абстрактное, безадресное пожелание в стихах, тоже недавнее, можно сказать – свеженькое.
- Хорошо. Продекламируй. - «Подмани его, подзови На прокрустово ложе любви...» Эльга ушла молча, и больше уже ни разу не обернулась. Лук, было, привстал из уважения, чтобы стоя попрощаться с бывшей своей подругой, и опять плюхнулся на скамейку. Потрогал рукой рядом с собою – надо же, скамеечные перекладины все еще хранят тепло от обширной Эльговой попы, а она уже ушла, скорее всего - навсегда. Хотя нет, вполне вероятно, что она его пробьет на примирение, «на еще одну попытку», в свое время, когда разбежится с Цурканом, этого не долго ждать, сие очевидно… Эльга, при всех ее закидонах и порывах, птица более высокого полета, нежели этот хвастливый болван. Но и ей будет неуютно, когда личная жизнь замрет в подвешенном состоянии. Как правило, тут-то, на перепутье, и пригождаются ненадолго отодвинутые в сторону бой-други… Однако, он, Лук, уже отрезанный ломоть. Да, он сам себя прочно устранил от дальнейших отношений с Эльгой… от дружеских, сексуальных и от всяких иных. Он ее допёк – и это голимый факт, а ему она теперь чужая. Он-то думал, что разрыв остывших отношений его освежит, но стало только хуже, тоскливее. Перебирать варианты следует вечером, терпеливо, упрямо, а днем… Денег у него полно: свалились от издательства нежданные десять тысяч рублей, и этого ему хватит на две недели, да плюс еще выкроит из них за квартиру заплатить и в Петроэлектросбыт… А там видно будет. Эх, деньги, деньги, деньги… Эльга права: кому он нужен со своими изречениями, рассказами, стихами и романами? Если он до этого возраста дожил, а человечество его так и не востребовало толком, то слишком мала вероятность, пренебрежимо невелика, что дальше будет иначе. А с другой стороны – он что, ваяет свои произведения, дабы понравиться литературным критикам? Или того пуще – тупоголовым маркетолагам-сбытовикам из торговой сети? «Пишет хорошо – продается плохо!» Или ради миллионных барышей? Нет, лучше миллиардных! Лучше, да… Но, на сегодняшний день, увы, нет ни тех и не других. Лук поморщился – он даже в мыслях не любил признавать простоту упрямого факта: его книги отнюдь не бестселлеры. Тираж любой из них, однажды поступив на прилавки, тает неуклонно, однако же медленно, по торгашеским меркам, слишком медленно, чтобы делать допечатку или переиздание. За это время проворный автор успевает насвинячить целую серию необходимой рынку макулатуры… а Лук и пишет-то невпопад, не серийно, не в тему. Но, наконец, книга продана подчистую, исчезла с лотков, прилавков, сетевых магазинов, стала библиографической редкостью… вяленькой такой редкостью… иногда востребованной… И всё. И все о ней забыли, кроме редкого читателя. Но кому нынче нужен редкий читатель, когда кассу приносит стадный? А тому все равно – кто автор, как называется… «Про вампиров есть? Дайте вон ту, сиреневую!» О бумажной судьбе своих книгах Лук даже выдумал грустную шутку: «Где бы их купить и как бы их продать?» Нет, даже будучи предельно честным с самим собой, Лук понимает: не ради славы и денег он пишет, хотя алчет того и другого. А ради чего тогда? Спросить легко – ответить сложно. Лук довольно часто представлял себе, как вдруг он становится очень известным и очень богатым. Удовольствия от первого – скоропортящееся, разовое: прочел в Сети, глянул по телевизору – а дальше расплачиваешься за все это постоянными неудобствами в социальном быту. Уж в чем в чем, а в этом неприятном обстоятельстве Лук успел убедиться и на примере своей довольно скромной популярности… А вот богатство… Лук так и этак повертел в фантазиях очередность материальных и иных благ, обретаемых с помощью больших денег… Тоска… сегодня даже и не мечтается ни о чем… Более того, только мрачнее на душе, потому что… Потому что. Потому что всюду засада и досада. Вот, наглядный
пример: свалилась как с куста золотая пылинка, жалкие десять тысяч рублей. Он не был к ним готов, и до этого мига весь был сжат и собран, как пальцы в кулаке, ибо перед ним стояла в полный рост задача: дотянуть до конца мая, нигде не одолжаясь. Упали денежки – и сразу же сегодняшний «писательский» день коту под хвост: ходит, такой, улыбается… или куксится, переживает чинимые неверными подругами межличностные разборки, боится бредовых, мифических прослушек… топает и кшикает, вон, на этих гнусных голубей, что гнусно курлычут на урне возле скамейки… И ни одной строчки жаждущему человечеству! А что, если дать Луку… хотя бы… миллион… евро… нет, лучше десять, а лучше сто миллионов евро? Миллиард – много, завидовать начнут. Будет ли он продолжать писать при ста миллионах? И жить той жизнью, что он живет? Упираться, в отчаянной и почти безнадежной попытке пробить своим упрямством всю толщу тупого и равнодушного мира?.. Стоп! Отставить на секунду миллионы! Угу!.. Предположим, пробил он эту самую толщу… а там - новый мир: НЕравнодушный.. и столь же тупой! Надо не забыть этот оборот, это неплохо! Равнодушный и тупой… Неравнодушный, но тупой! Премилый дуализм. Лук вздохнул. Да что за черт – глюки у него, что ли? Показалось, будто мелькнула очередная знакомая фигура – Машеньки Меншиковой… Правая рука Лука нырнула во внутренний карман куртки, за лорнетом, потрепыхалась немного и бессильно вывалилась обратно – девчонка мелькнула и исчезла, не успел идентифицировать, только лицейскую форму узнал. Может, уроки у них тут проходят… у лицейских… Или оттого ему всюду маленькие Меншиковы мерещатся, что он у них в гостях намедни был? Итак, деньги… и прочее. Однажды Лук взял и переломил свою жизнь об колено, и с тех пор у него в собственности две жизни: память о прежней, длинной и… счастливой… наверное… И новая, в которой он сегодня живет… свободно… именно так, как хочет, если не брать в счет хронического безденежья и всяких разных других мелких досад одинокого философского бытия. Итак: деньги капнули – писательский день насмарку. Сие - факт, и подобное не впервые. Полюби его Удача, пробейся он в мультимиллионеры – достанет ли у него сил, чтобы так же без оглядки писать маловостребованные книги? Лук вытащил обе ладони из карманов пальто, сжал их в побелевшие кулаки: «У меня – достанет!» Кулаки покачались перед носом несколько секунд… и разжались… «А вот хрен его знает!» Одно дело настроить себя на марафонскую дистанцию и с готовностью начать, а другое дело – пробежать ее до конца, понимая, что впереди никто тебя не ждет с призами и овациями… «Что это с ним? Сердце лопнуло? Тоже догадался – посреди площади. Отвезите в морг и постарайтесь установить личность. И побыстрее, у нас основной работы невпроворот!» Когда-то Лук думал, что для покорения горы Парнас достаточно одного лишь таланта: написал десяток-другой стихотворений – и вот уже строки из них цитируют по радио и на телевидении, кладут тексты на музыку, переводят на языки дальнего зарубежья… Потом поэт Лук влюбился в сюжетную прозу и выбился в прозаики: стал ваять романы, отодвинув поэзию в запасники души… Первый же роман, буквально с пылу, с жару, нашел своего издателя и был опубликован. И на этом медовый писательский период завершился. То есть, Лук продолжил писать стихи и прозу, эссе и хокку, романы и рассказы, однако все это уваливалось, без малейшего всплеска и отдачи, куда-то в туман… Сам-то он чувствовал за собой, что опыт и мастерство его растут, что каждая следующая книга – не просто раскрашенный буквами и пробелами кирпичик на лотке, но некая новизна, очередной шажок за пределы, очерченные творчеством великих предшественников… Да только, вот, неблагодарное человечество не желало знать и постигать эту очевидную истину.
Книги писались по-прежнему хорошо, а продавались по-прежнему плохо. Тогда Лук решил подступиться к Большому Успеху с другого конца: продолжая творить повести и романы, он взялся сочинять афоризмы, слоганы, крылатые слова и прочие легкорастворимые в народе звонкости. Уж их-то впитают восхищенные толпы и разнесут по всем семи континентам! Лук ухватился за дело рьяно, с умом! Он не просто рождал афоризмы и остроты, он выкладывал их у себя в блоге, иной раз задолго до того, чтобы окунуть их в ткань очередного романа. Лук любил говаривать: «У меня афоризмов больше, чем у Оскара Уайлда и Ежи Леца вместе взятых – но мои лучше!» Читатели гордого и самоуверенного Лука не оспаривали это хвастовство, по крайней мере, вслух, но и числом почти не увеличивались. И слава продолжала рысить иноходью где-то поодаль от Лука. Редко-редко, где-нибудь на задворках Сети, на каком-нибудь занюханном сайте появлялись перепечатки Луковых афоризмов, да и то, как правило, безымянные и почти всегда покореженные. В первый раз он взбесился, познакомившись с таким фактом, а потом привык… А когда он случился, тот первый раз?.. Точно: это было на «свадебном» сайте, где среди прочих шуток-прибауток смирно валялось Луковское изречение, искалеченное, однако вполне узнаваемое. У Лука: «Лучше под трамвай, чем под каблук». На «тамадиной» барахолке: «Лучше попасть под трамвай, чем попасть под каблук своей жены». Ладно, что толку колебаться при отсутствии выбора? Творчество, творчество и еще раз творчество, коли денег нет и не предвидится! Пока, его, Лука, распирает волшебная внутренняя сила, он будет продолжать писать книги, заметки, миниатюры, стихи и эссе, упрямо и сравнительно легко обходясь без удачи и финансового изобилия. Пока эта сила в нем есть и бушует – он запросто вытерпит свои скромные бытовые лишения и возможности, он продолжит швырять брильянты Словесности в прорубь Вечности… и прещедро! А там видно будет. Сыт, обут, одет, относительно здоров, охренительно умен, плюс оцифрован с ног до головы, стало быть – бонсай, Лук! ГЛАВА СЕДЬМАЯ Гастарбайтер - не просто батрак на стройках бывшей родины, но счастливец с заграничным паспортом. Все у него теперь есть: отчизна, в которой делопроизводство переведено с русского языка на родной, очень красивое удостоверение личности с подтверждением гражданства, наличествует посольство, либо консульство, где гражданин молодой суверенной державы может в любой трудной ситуации рассчитывать на поддержку своих соотечественников-дипломатов, а также на защиту от лихоимства, произвола и великодержавного шовинизма чужих отныне российских властей. Единственное плохо: мало платят за тяжелый труд и негде жить. И менты все время обижают. То есть, платят здесь, в России, конечно, очень даже неплохо, если сравнивать с уровнем жизни далекого родного поселка, но – во много раз меньше, чем хотелось бы. Местные ничего, можно сказать, не делают, а живут богато, особенно москвичи. Да и в Питере житуха неплохая! Обидно только, что очень большая часть заработанных денег уходит на оплату жилья, на пропитание, на бесконечные и невероятно хитрые соблазны большого города Петербурга. Санкт-Петербурга. А раньше он назывался Ленинград, и сюда запросто можно было приехать жить. Старые люди рассказывают, что сразу же по приезду, без взяток, можно было устроиться на работу и легко прописаться в почти бесплатном общежитии, и не где-нибудь, а в настоящем ПТУ,
и получить там диплом… И пустить здесь корни, стать ленинградцем, и жить еще получше, чем местные, и тоже ничего не делать… Замыслы кремлевских лидеров витают в ноосфере, сталкиваются с помыслами вождей из бывших республик Советского Союза, смешиваются с вымыслами политологов и домыслами журналистов, чтобы выпасть потом беспорядочными и мутными осадками на головы простых горожан, местных, приезжих, гастарбайтеров, бандитов, менеджеров, слесарей, миллионеров, нищих, старых, молодых, безработных… - Толян, у тебя трудовая книжка есть? – Сегодня Виталик Слон переместился на свое привычное место, впереди, а Рафа и племянника Игорька определил сидеть сзади. - У? У`у! Нету, шеф! Да… на хрена она мне нужна!? - И у меня нет. Плохо. Тогда получается, что в смысле получения будущей пенсии ты ничем не отличаешься вон от того черножопого придурка. Вот, чего он там стоит, хлебалом щелкает? Управдома дожидается? Давай, мети, давай!.. арбайтен!.. Стоит, лодырь, мля!.. Это тебе не Африка, тут бананы с ветки не падают: метлу, совок наперевес – и порыл, от рассвета до заката! Надо будет Юрке Шурупову сказать, что ихний афрожопый дворник мышей не ловит. - Это Шурику, что ли? Ну, который Юрка Шурик? Мы с ним в одной бригаде, возле Пулковской, параллельно пацанскую жизнь начинали, если это он. - Тот самый. Я почему про него вспомнил: он, скважина, себе фатерку тут прикупил, между прочим - перед самым кризисом, то есть, бабла за нее отмерил по максимуму, почти как при разводке. Важный такой стал, весь такой из себя в цветочном бизнесе. Небось, уже в сортир без галстука не ходит. Но - бурый, бурый, а старых друзей пока еще признает, рыло не воротит. Какой у него номер трубы, не помнишь?.. - Не помню и не знал никогда, мы же корешами не были друг другу, так… привет – привет… - Ладно, потом найду его визитку и звякну, если не забуду. Понагнали гопоты, понаехали, понимаешь. Мало нам косоглазых, мля… так теперь афроамериканские чурки налетели, рабочие места, понимаешь, захватывают! Скоро шагу ступить некуда будет! - Это точно! Скоро все китайцами станем! - При чем тут китайцы? С этим сволочьем отдельный разговор, а я про негров говорю, и про этих, про наших бывших, которые из южных да из восточных республик, типа, равшан и этот… Слышь, Толян, и что им всем не стоналось под нашим игом? Водитель осторожно поразмыслил и загыгыкал, догадавшись, что Виталику Слону приятнее будет услышать именно такой ответ, не словами, а так… Раф с Игорьком тоже фыркнулис заднего сидения, но молча и тихо, поскольку их в общую беседу пока не брали. - Давай, Толян, не спи! А то я уже обоссусь в этих пробках! - Да я-то что, у меня всегда шуза на газу! Джип Виталика Слона издалека виден и запоминаем, ибо изрядно старомоден, очень ухожен и предельно уснащен всякими автомобильными цацками, половина из которых морально устарела еще в прошлом столетии. Во всяких разных иных местах Питера и его окрестностей Виталика Слона плохо знают, или вообще о таком не слыхивали, а в пределах Петроградской стороны и на Крестовском он и его черный джип-гробина примелькались… Даже постовые и дорожные менты честь ему отдают… ну, не все, разумеется, а знакомые, надежно прикормленные неформальными щедрыми штрафами… Вот и сейчас Толик-водила готов был пробиваться вперед, поперек любых полос и вопреки всем запрещающим знакам, но – пробка! Она, голубушка, выравнивает внутри себя любые водительские сословия… Точнее сказать, почти любые, ибо Дмитрию Анатольевичу, Владимиру Владимировичу, да и, пожалуй, Валентине Ивановне - тропинку бы наверняка
расчистили, дабы не томились они праздным ожиданием, в то время как страна и город ждут от них очередных трудовых свершений. Но джип Виталика Слона без мигалки, а летать пока еще не умеет, поэтому за четверть часа только и успехов, что преодолел расстояние от станции метро «Крестовский остров» до чугунной ограды с щегольскими, чугунными же, воротами, за которой вальяжно раскинулся кондоминиум, построенный еще в позапрошлом году, но так до конца и не заселенный… На заре нового тысячелетия Виталик исхитрился и через знакомых пацанов добыл себе «левые» корочки, позволяющие ставить мигалку на джип. Престижный понт обошелся ему в весьма ощутимые бабки, но однажды увидел это дело дядя Родя Магаданский, старый вор, мимоходом заглянувший после очередной отсидки в северную столицу, а заодно и в гости к Виталику Слону, с которым они когда-то бок о бок срока избывали… «То есть, конечно, ты как себе хочешь, но правильным пацанам в падлу скрещиваться с ментами. Чиновник – тот же мент, Виталя, а мигалка – это их генеральские погоны. Я так это понимаю. Бродяга никогда не будет носить погоны по жизни, понял, да? Так что, давай-ка на сегодня пересядем в другой мотор, поскромнее, а завтра как хочешь, но уже без меня». Виталик понял, и хотя сам до сих пор не спешил тянуться за воровским венцом, однако мигалку снял и выбросил на тротуар тут же, прямо при дорогом госте, а корочки разорвал – но уже попозже, с великими воздыханиями и без свидетелей. В те времена Санкт-Петербург, в отличие от «воровских» Москвы и Казани, все еще оставался «бандитским» городом, последним бастионом «махновской» вольницы лихих девяностых, и воры пока не очень много значили в местных уголовных раскладах, но Виталик, проведший первый и пока единственный срок отсидки рядом с авторитетными «правильными» людьми, был очень смышлен для своих лет и выбранной профессии, он правильно уловил дующие ветры и отныне ориентировался только на «благо воровское», стараясь даже на воле жить и действовать в соответствии с воровскими понятиями. Жить, но при этом и не забывать собственные «фраерские» потребности, услаждающие человека в будни и праздники, а потребности – они как живот над брючным ремнем: чем больше их кормишь, чем дальше выпирают. Так и проходит пацанская жизнь в поисках золотой середины: и в Шурикову полуссученную, с «баджиками» на пузе, кодлу вступать неохота, и к ворам на нары… пусть даже на место у окна… рановато… или поздновато… Вынужденное дорожное безделье, смог, тягомотина. Там, за оградою, мелкая потеха: похожий на клоуна дворник неспешно исполняет свои дворницкие обязанности, стало быть, только и остается, что из пробки наблюдать и средний палец ему от скуки показывать. Дворник с метлой в руках – черный-пречерный негр, и это обстоятельство (а также его карикатурно-классический советско-дворницкий дресскод, включающий в себя шапку-ушанку с подвернутыми кверху, но не завязанными наушниками, короткую «слесарскую» фуфайку, тренировочные штаны с пузырями на коленях, заправленные в грубые сапоги, папиросу-беломорину во рту) немало забавляет случайных и неслучайных проезжих и прохожих. Проезжих здесь много, трасса за последние годы стала очень уж оживленной, а прохожих-то еще больше, ибо вокруг сплошные места отдыха для горожан и гостей города, обширные парки, густо напичканные множеством тупых аттракционов и малопонятных достопримечательностей. Негр дворник - курящий, но, согласно трудовому договору, очень жестко регламентирующему трудовые обязанности и – что очень важно – внешний вид дворника, включающий подробно перечисленные все виды одежды, зимнего и летнего сезона, на рабочем месте он не имеет права курить ни трубку, ни кальян, ни сигары, ни даже сигареты, с фильтром или без фильтра… Папиросы и «козьи ножки» с махоркой – не возбраняются. Но после того, как гастарбайтер Минкайлу Фульбе, гражданин республики Нигер, в
просторечии Миня-дворник, не внял первому устному предупреждению в каморке участкового насчет пахучих самокруток и второй раз попал в ментовку, уже в отделение, прямо с рабочего места, да не просто так, а по нелепому подозрению в устойчивом употреблении наркотических веществ, выйдя оттуда лишь наутро (хаусмастер заступился и договорился с кем надо, слегка заплатив), весь в кровоподтеках, присмиревший, с пустыми карманами, без мобильника и денег (отняли и копеечную пластмассовую зажигалку, и едва початую коробочку с дорогущей латакией), - табачных самокруток на людях он уже больше не вертел. Поразмыслив – даже в консульство жаловаться не побежал: поднимут там досье, прочитают биографию и вполне могут поверить полицейским наветам, да еще припомнят, что он приходится дальним родственником свергнутому президенту... Куда деваться простым людям от диктатуры полицейского произвола? пришлось привыкать к дикарскому беломору. Да хоть и к беломору, лишь бы эти русские неандертальцы и дальше платили, как сейчас платят… Один взмах метлой – один день обучения в Сорбонне. А свои толстые пальцы-сардельки можете засовывать себе в грязные белые свиные жопы. Вжик – день, вжик – еще один день… Вжик-вжик-вжик – неделя учебы!.. Одно плохо: если папиросой не затягиваться все время – она гаснет. Сейчас он в русских сапогах-кирзачах, а зимой валенки с калошами наденет. Валенки – это такие толстые и очень жесткие, словно бронированные, чулки по колено, слепленные из какой-то шерсти. Он их уже успел примерить в конце зимнего сезона, не разношенные, жестковаты на сгибах, но – сойдет, по размеру подходят. Виталик Слон все же не выдержал и, велев притормозить за поворотом, пошел «отливать» в псевдовосточный ресторан, подстерегающий неосторожных клиентов прямо у южного входа в ЦПКиО. Толян-водила молча отказался от предложенного Игорьком жгутика табачной жёвки и закурил, а Раф, также без слов, запихнул угощение в рот. Обоим парням было скучно и маятно париться в дорожной пробке, но они героически терпели: они ведь теперь не гопота и не бакланы, они – в семье, пусть пока и не полноправные пацаны среди остальной братвы. Через минуту Виталик Слон вернется, скажет им, что собирался сказать и поручить – и на сегодня они вольные волки, найдут себе оттяг по душе... да хотя бы и начатое с утра дело продолжат… *** Тот не дружил, кто друга не злословил. Раф мысленно обложил Игорька матюгами, но вслух только сладко зевнул. И пробурчал: - Ну, чё, Игорек? Вот она – Малая Пушкарская 26, чё нам здесь надо? - Парень сплюнул, далеко и густо, как бы в знак презрения к ничем не примечательной арке, с номером дома над нею, к тротуару и улице, где они с Игорьком стояли, и к самому промозглому утру, в которое он вынужден был бодрствовать, вместо того, чтобы вволю отсыпаться после вчерашнего полупьяного туса в «Чугунной гире». Вставать спозаранок и впрямь довольно противно, однако Раф бурчал и матерился без досады в душе: башка не болит, настроение нормальное, а Игорек проверенный кореш и по-пустому теребить не будет… Да и все равно дома спать не дадут: «почему пьянствуешь, почему работу не ищешь, вторую судимость ждешь? Почему в мечеть не ходишь, почему у тебя друзья и подруги сплошное отребье? А этот твой Игорек вообще знается со всяким жульем, он и тебя куда-нибудь втянет, он на тебя дурно влияет… вот, опять весь умывальник заплевал этой вонючей гадостью…» Родаки в больших количествах - несносный народ. А он как раз не бездельничает, он уже при делах. Игорек его потому пораньше из дому выдернул, чтобы им успеть для себя постараться, потому что днем их Виталик Слон будет ждать, с поручением, там нельзя будет ни опоздать, ни уклониться. Но до встречи далеко, а пока – поиск,
поиск и поиск, денег и перспектив. Они же, типа, стажеры, на испытательном сроке, а это значит, что бабла им «за так» никто отстегивать не будет, только то, что сами надыбают… Или получат разово, как сегодня: Виталик накинет им с Игорьком какое-нибудь дельце и обязательно за него проплатит из своего кармана, типа для поддержания штанов. А потом, когда Раф с Игорьком в дела войдут и свои делянки получат, уже они будут отстегивать Виталику положенный кусок: в знак уважения и плюс на общак. - Нам здесь надо пройти внутрь, во двор, и осмотреться. Я буду показывать и объяснять, а ты тоже секи масть, может, тоже чего увидишь. Друзья миновали подворотню и оказались во дворе, примыкающем, на правах внутреннего, к доброму десятку домов Большой Пушкарской улицы и Малой Пушкарской улицы, образованное таким образом жилое пространство получилось слишком уж извилистым и обширным, чтобы именовать его двором-колодцем. Стены домов умеренно ветхие, привычно обшарпанные, сплошь загаженные разноцветными настенными надписями, там и сям по двору гаражи-сараи понатыканы, худосочные деревца и кустарники, обсыпанные мелкой майской зеленью, пыжатся выглядеть городскими бронхами… Асфальт битый, в устойчивых лужицах, но грязи во дворе почти нет. Широк, широк двор, солнце не ленится сюда заходить даже по зимнему времени, если, конечно, день на дворе и небо без облаков… Большой, но обычный питерский двор, с несколькими входами и выходами, пока еще не законопаченными воротами и решетками… Разве что автомобили здесь проще воровать, чем из двора-колодца, но для угонов нужен опыт, хорошая подготовка, хорошие связи. А иначе мгновенно срок обретешь, и мявкнуть не успеешь… Разбивать стекла и грабить салоны – тоже немногим прибыльнее. Это для нариков, от безвыходности… - На тачку, что ли, нацелился? А, Игорек? - Не-а. Думай дальше. - Это хорошо, а то, знаешь, стремно подписываться на тупое, да еще незнакомое дело. У меня и прав-то нету. А у тебя? - Купим, с первого же бабла, и тебе, и мне. Ну, что, придумал? - Нет, я не врубаюсь, чё ты тут хочешь, давай объясняй, не в кавээне. Игорек кивнул и надулся важностью: сейчас он будет излагать свою первую деловую идею, надо чтобы все прозвучало убедительно, веско и четко, чтобы Раф его на смех не поднял… Пусть только эти, с тявкающими таксами, пройдут… - Давай, Раф, отойдем на середину двора, чтобы эха не было, и давай будем говорить тише. Друзья подошли к пустынной по утреннему часу детской площадке, и присели на узкое декоративное бревно. - Во, нормально теперь. Дай зажигалку. Готов слушать? - Лепи. - Помнишь, мы у меня дома, перед «гирей», ну, еще не вчера, а позапозавчера фильм смотрели: «Выход через сувенирную лавку»? Там про этих, про стритрайтеров, которые стены мажут всякой хренью из баллончиков? Там еще Бэнкси был? Про Лондон, про Париж, про Лос Анджелес, английский фильм? - Ну, так, что-то такое… Средненько… И чего? Про… этого… не помню. - А шизанутого перца в шляпе и с бакенбардами - помнишь? - Вроде бы. Про раскрашенную слониху помню. - Короче, надо их поставить под себя. - Кого – их?
- Ну, этих… короче, рисовальщиков. Выследим, наедем, заставим платить. Типа, раз в месяц, или раз в две недели. Вот такой план. Как тебе? - Да никак. Если честно, Игорек, я пока ни х-х-хрена не понял из того, что ты тут сказал. - Объясняю подробнее. Ты когда-нибудь видел этих бомберов и стритрайтеров… ну, с поличным, когда они в процессе… ну, разрисовывают? Наклеивают? - Не помню. Может, и видел, а скорее – что нет. Что-то такое… может, случайно, еще когда в школе учился. И что? - Погоди… Алё… Да, Вить?.. Чего?.. У-у, нет ни фига, сам пустой… Погоди, братишка, на какой сеанс ты хотел ее пригласить?.. Ах, завтра? Ну, тогда совсем другое дело. Сегодня, ближе к позднему вечеру, ты меня вычисли и, скорее всего, пятихатку я тебе отсыплю… Все, я занят, покапока. Братишка звонил, в кино ему надо телку сводить, а с предков никакого толку, двоек, понимаешь, нахватал и они из-за этого жмотятся… О чем мы, Раф?.. - Про то, что мы никогда не видели, как они стены мажут. - Потому что они – ночные говнометы, они боятся гадить при всех. Потому что все их готовы прессовать: жильцы, магазинщики, дворники и ментура, вот они и сторожатся, или, говоря порусски - конспирируются. - Ну, так, соглашусь с этим. И что? - А то, дружище Раф, что их все не любят и никто не защищает! А значит, и заступаться за них никто не будет, сочувствовать, когда мы на них наедем! Их даже правозащитники не любят. То, что нам надо! - Хм… Прикольно! Так, давай дальше! - Даю. Приходит такой чувачила в ментовку с темой: так, мол и так, бычары наезжают, бьют, отнимают!.. А ему: «А ты кто такой? Где наезжают, что отнимают? Ах, баллончики!.. Ах, это ты сучок обоссанный, на стены красками блюешь, город, мля, конкретно уродуешь? Н-на тебе в торец! Да н-на в ливер! Мало они тебя, пи…аса месили! На в рыло! Кто еще стены расписывает, кроме тебя, кто с тобой в компании крутится, кого знаешь, где живут?..» Ну и так далее… Игорек, пережидая, пока друг отсмеется, стрельнул глазами по сторонам, убедился, что рядом никого нет, даже собак, и воодушевленно продолжил: - Менты им враги, и они это знают. Раз у них есть деньги на краску, найдутся и на отстежку своей крыше. Крыша – это мы. Кроме того, засекай: мы «за просто так» с них тянуть не будем, а предложим защиту и помощь. От кого? От себе подобных, от таких же уродов. У них, Раф, чтобы ты знал, весь их мир напрочь свинством помазан, особенно не любят бомберов. Они, типа, враждуют меж собой и своими рисунками вражеские забивают, поверх малюют, вон как те собаки у столба. Вот, прихватили мы такого ухаря, отметелили в воспитательных целях и для разминки, а потом говорим: ты нам платишь – мы тебя защищаем, решаем твои проблемы. Будешь под нашей крышей пачкать стены и гаражи и наплюешь на конкурентов. Кто они, кстати, где они?.. Показывай, замесим! Они будут тебя бояться с этого дня! При случае, даже от ментуры отмажем, чувак! Выходим через этих лохов на других мазил и – тоже их под себя ставим! Мало того, мы им, кто реально рисует, а не просто подписи поверх других свинячит, пообещаем пиар, чтобы легче доить: дескать, выведем на бизнес-проекты, на ТВ и кино, как Бэнкси, на всякие там арт-галереи, под крутое бабло и так далее. Ну, это уже будет чистая разводка, но об этом потсле… Под такое дело и ребят в помощь подтянем, потому что вдвоем нам будет потом не управиться, когда масштаб пойдет… И пацаны в семье нас зауважают, что мы самостоятельный бизнес замутили, никому из них дорогу не переходя. Понял теперь? Авторитет заработаем.
Раф недоверчиво ухмыльнулся, хотел было что-то спросить, но осекся, не находя нужных слов… Но и у него, вслед за Игорьком, заблестели глаза, рука торопливо полезла за сигаретой, а жвачку можно выплюнуть… эй… зажигалка-то ни хрена не включается… Наконец, Раф прикурил: - Снаружи-то все гладко, хотя… А сюда зачем привел? - Почему сюда??? Именно сегодня, именно сюда, а не к тебе на Подковырова! О том и речь, сейчас поймешь. Глянь: весь двор уделан этой хреновней по уровню человеческого роста. Видишь? Раф закивал, озираясь. - Угу. Дай зырки? - Свои надень. - Да, я дома забыл, бросил куда-то, некогда было шариться… - На. Опять, на фиг, настройки мне собьешь… Раф, под бдительным взором друга, подчеркнуто осторожно вытряхнул лорнет из замшевого футляра, футляр вернул. - А вон тот кусок стены забит пустой краской, во-он тот, это целое полотнище, братан! И рядом подстанция, тоже начисто закрашена. Вернейший признак того, что вот-вот на этом месте опять какой-то Ван Гог с баллончиками срать усядется! Наша задача – подкараулить и взять на месте! Но где нам караулить? - спросишь ты и будешь прав! Мы же не станем всю ночь в подворотне на улице груши околачивать? - Не хотелось бы. Ну а почему именно здесь? Этого говна ведь по всему городу навалено? - И я о том же: всюду полно, работы много будет. А вон то окно, почти напротив того перспективного места… нет, чуть ниже, на третьем этаже… Там Лерка Бакуляева в коммуналке живет, она всегда зависает здесь, отдельно от предков, когда при деньгах, а я ее трахаю иногда… Лерку Бакса? Да она же страшная!.. - У тебя и такой пока нет. Лорнет давай! - Чё ты сказал??? Ты чё, совсем дурак, что ли, мля? Как раз у меня с этим ни малейших проблем, так что давай без смешуйков и подъёров, понял? Но, блин, лучше я к дуньке кулаковой схожу, чем на Лерку западать… как некоторые лоховики… - Тогда отдашь мне часть своей будущей доли, в благодарность за мой настоящий героизм: она, между прочим, сегодня уезжает в Псков на неделю и дает мне ключи от комнаты, чтобы я, типа, цветочки поливал, за газом смотрел и соседа от беспредела удерживал, в местах общего пользования. Алкаш, сука, я ему уже на днях разок приложил. И мы там сядем в засаду, в тепле и уюте!!! Этой же ночью. Если ты захочешь, конечно, меня поддержать. Вот почему я привел тебя именно сегодня именно сюда. Вопросы есть? - О-у!.. Понял! Другое дело, тогда извини, Игореха, тогда… Можно! Сегодня ночью, говоришь? - Ну, а чего мудями трясти? Берем за хобот, утаскиваем на хату, если повезет, или на месте разбираемся, если в плен не получится! Короче говоря, нам просто нужно вычислить одногодвоих, чтобы с адресами. И там уже, зная где кого найти, не спеша, день за днем, будем осуществлять дожим… Но не дуром выбивать, а технично поддавливать, как Виталик учит. Самое главное, что при аккуратном наезде никто из них жаловаться не посмеет, ни в ментовку, ни куда еще! А потом и сами поймут, что лучше и выгоднее платить. Ведь мы им, взамен оброка, поможем конкурентов гасить, в полном соответствии с законами дикого монополистического империалистического запада и разрисуем перспективы крутой карьеры на немеряном бабле. - Игореха, мля! Ты всегда прямо под профессора языком молотишь! Не хуже, слушай, зуб даю, китаец буду! Импере… Мне так даже не выговорить.
Игорек видел искренность в восхищении друга, и она радовала его ничуть не меньше девушек и бабла. - Ну а чего… Надо идти в ногу со временем. Ты комп учишь, как обещал? - Некогда было. - Раф, ёкарный бабай! А чем же ты таким этаким занят всю дорогу??? Позволь спросить? Почему мне – есть когда, а тебе - нет? Сейчас без Интернета уже никакой бизнес не пойдет, и наш в том числе, я тебе отвечаю за это! - Да, в натуре, сеструха жмется к своему пускать, я ей, типа, какую-то «адин эс бухалтэрию» собью, а дома родаки тоже без компьютера отлично живут. Им телека хватает. - Ну, все, мля! Сегодня же беру ноут, и там, на точке, будем перемежать занятия с наблюдениями. Будешь учиться работе с мышкой, для начала, пусть пока без интернета. Разве что на месте сеть «вайфаем» подловим. - Чем? Как ты сказал?.. - Не важно. Главное – начать. Открыть папку – закрыть папку. Открыть файл – закрыть файл… И так далее. Еще вопросы? - Да нету у меня, убедил. Слушай, Игореха… А это… А, типа, жильцов защищать? Ихние тэсэже? Типа, вы нам отстегиваете, а мы бомбил прогоняем? К тем же дворникам если подкатить? Игорек аж закашлялся от неожиданности, но быстренько сориентировался и продолжил кашель, перевел его в отхаркивания, сделав Рафу знак, что услышал вопрос и сейчас ответит. Как же он сам до этого не допетрил?.. - Бомберов. Не бомбил, а бомберов. Именно! Прямо с языка снял, брателло! Ты хоть с техникой не дружишь ни хрена, а мозги у тебя на месте. Я как раз хотел тебе разжевать дальнейшее развитие идеи: типа, насылаем срач на территорию, а потом приходим в правление… сами, или сначала к дворникам: типа, очищаем от крыс, тараканов и прочих стритрайтеров… Стоит это столько-то, можно сказать – совсем дешево, почти даром. Сначала разово им поможем, а потом… если клюнут… видно будет. Из десяти один кто-то согласится – уже прибыль. Так дела и делаются: сами наезжаем, сами защищаем. Как говорит наш босс Вито Мамонто: «Наезд и разводка – это серп и молот каждого честного бандита». И еще я подумал. С первых же реальных прибытков – тачку возьмем, это в самую первую очередь, вперед компьютера для тебя, пусть пока одну на двоих, ну, как в «Жмурках». А права – каждому и настоящие, тут экономить никак нельзя. Я рад, это очень козырно, Раф, что ты меня понимаешь с полуслова. Я еще сказать не успел – а ты уже подхватил. И наоборот. Раф простодушно обрадовался похвалам друга, расцвел в улыбке: - Ну, а чё. Тоже голова на что-то дана. Но ты реально крут, Игоряныч! Во все стороны продумал! - Как ты говоришь: «ну а чё!?» И еще. Кто захочет на власти пахать, по госзаказам стены разрисовывать, как на Малой Пушкарской, у стадиончика, тех объявим продажными – и они сдохнут не родившись. Так, теперь о грустном. Бабки есть? - Не-а, стоха всего осталась, и то неполная. - И у меня после вчерашнего две с копейками, но на пышечную, на кофе с молоком нам хватит. А там Виталик отсыплет баблеца, он мне вчера обрисовал вкратце, намекнул по трубке, сегодня конкретно расскажет, уже без телефона. Пошатаемся в Приморском парке Победы, напротив Диво-Острова. Я так понимаю, по франклину обретем. Ерунда, конечно, да все лучше, чем ничего. Пошли. Выходим вон там, через арку дома 34, в порядке рекогносцировки местности. Хотя нет, двинули лучше на Большую Пушкарскую, а оттуда на Шамшева, так ближе. - Это стоха баксов, то есть? Каждому?
- Вроде бы. Или приблизительный рублевый эквивалент. По кофейку, Раф? - И по паре пышек… - По четыре. Относительно дешевле получится. *** Ад - это любое неизбывное. Включая старость, которая сама по себе – ад и прихожая в ад. Вадим Тиберьевич Тушин сидел за пультом, методично и без суеты нажимая привычный набор кнопок: синяя – цементный раствор пошел, красная – поддон пошел, белая – пауза. Строительство аттракциона «Пирамида Хеопса» началось давно, еще в прошлом году, шло медленно, ибо само по себе также являлось аттракционом под названием «Всенародная Стройка Пирамиды Хеопса (Хуфу) В Натуральную Величину», и Вадим Тиберьевич не надеялся дожить до окончания проекта, главное здесь – что он при деле и на людях: так оно веселее, да и надежнее… особенно теперь, когда только и жди подлостей от «СОВЕТА», или от слонов-бандитов, или еще от кого… Вадим Тиберьевич вне очереди «сидел на кнопках», а его напарник, отставник Николай Анциферов, так же вне своей очереди водил купивших билеты экскурсантов: «да, да, да, вон тот блочок – именно ваш, половинного объема, как вы и заказали. Пошел-пошел-пошел… встал. Сейчас пометим его номерком, согласно вашему билетику, билетик обязательно сохраните на память, и блочок пойдет туда, вниз, в основание будущей пирамиды… Можете даже расписаться, здесь на выбор: мелки, тушь и фломастеры, за счет фирмы. Это ваш индивидуальный вклад в ее строительство. Что?.. Безусловно! Она будет очень высока, хотя, как вы понимаете, гораздо меньше и скромнее кукурузной газпромовской башни… Да, совершенно верно: котлован вырыт не только для фундамента, но и чтобы частично «утопить» доминанту, поставить основание пирамиды вниз, под уровень моря. В полном соответствии с требованиями градостроительного совета». Вадиму Тиберьевичу недужилось сегодня целый день, с самого утра, но жаловаться на сердце при современном уровне безработицы было бы просто неразумно, поэтому Вадим Тиберьевич предпочел чихать и поминутно сморкаться в носовой платок, сетуя на сырость и аллергию, наперед угадывая дальнейшее… Так и вышло: сердобольный напарник Коля сам вызвался перестроить очередность работы, а Вадим Тиберьевич растроганно согласился. Сердцу нужен покой, хотя бы физический. Нынче вечером и завтра утром придется обойтись без чая и, соответственно, без кофе. Ничего, листы черной смородины заварит, оно и полезнее. Четыре инфаркта – дело нешуточное, тем более, что первый и самый сокрушительный из них он перенес на ногах и при полном стрессе… Это было… это было… дай бог памяти… тридцать лет назад… с маленьким хвостиком… да, почти тридцать один год назад, еще в двадцатом веке, в разгар лета одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года, в городе Нью-Йорке… Некий Кармине Галанте, Сигара, был вдруг неожиданно прихвачен американскими властями и посажен в тюрьму, как не выдержавший обязательств условно-досрочного освобождения. Это был психопат и отпетый негодяй, который, в свои неполные семьдесят, почти треть жизни провел в тюрьмах, ни перед кем никогда не гнулся и ныне стал костью в горле почти всем знающими его людям: полиции, конкурентам-наркоторговцам, коллегам из Пяти Семей и даже старому другу, бывшему боссу Джо Боннано. Держался он как верховный дон, почти без усилий оттягав главенство над семьей Боннано, был смел, беспощаден и сумел-таки запугать почти всех лидеров нью-йоркских бандформирований… Вдобавок ко всему, он, выйдя на волю и осмотревшись, решил, что гангстеры отечественного разлива слишком расхлябаны и мягкотелы и что пора влить
в «Коза Ностру» свежую сицилийскую кровь, взамен старой, дурной и бесполезной, которой бы нужно спустить побольше. Сказано – сделано: Кармине Галанте окружил себя сворой молодых и нахрапистых сицилийцев, которые по его слову запросто вторгались во владения семейства Гамбино, не боялись проводить карательные разборки над чернокожими бандитами прямо в Гарлеме, не понимали никаких вопросов в полицейских участках… и обходились недорого. А Галанте, надобно сказать, был не только жесток, но и скареден. И вот он сел в тюрьму – и градус напряжения в этой тюрьме подскочил до критического! Все охраняли заключенного Галанте: тюремные власти и нанятая за огромные деньги охрана, ибо слушок прошел: приговорили Сигару, вот-вот должны пришить. Для одного из подразделений Первого главного управления КГБ СССР, так называемого Управления Эс, это была серьезная неприятность, ибо под угрозой оказался только-только налаженный «зеленый шлях», нелегальный транспортный мост из Южной Европы в Северную Америку: люди Вадима Тиберьевича Тушина сумели ввинтиться в структуру, созданную американо-сицилийскими подельниками Кармине Галанте, но, естественно, не для торговли наркотиками и не для пополнения гангстерского войска этого подонка Сигары, а для собственных нужд внешней разведки Советского Союза, в частности для проникновения нелегалов на территорию США с целью их дальнейшей ассимиляции. Через какое-то, довольно небольшое время, Кармине Галанте вернулся на волю, освободившись под залог, но угроза, нависшая над тушинским «зеленым шляхом», осталась и даже усилилась: все так называемые «мафиозные» семьи Нью-Йорка достигли консенсуса и определились в желании убить возмутителя спокойствия Кармине Галанте… - Что скажете, Вадим Тиберьевич? Не пора ли отпочковывать наши пути от подконтрольных маргиналу Галанте? - Вадим Алексеевич! Я понимаю, что вызван в Москву, да еще в таком пожарном порядке, отнюдь не для дискуссий но… Не созрели. Моя вина, моя ответственность, но мы не готовы. С тех пор как эти скоты-корлеонцы разрушили нам все предыдущие мосты, данный «зеленый шлях» единственная наша сравнительно прочная зацепка на штатовский континент. - А вот… предположим, Юрий Иванович так не считает… что единственная. А он повыше тебя видит и в Штатах давно сидит. - У него другой этаж, другой обзор, я могу судить лишь со своей жердочки. - Ну, не сердись, Вадим Тиберьевич, побольше выдержки. Сколько тебе, пятьдесят три? - Вот-вот пятьдесят четыре стукнет. - Солидно. Тем не менее, товарищи из «Заслона» жаждали бы видеть тебя в своих рядах… И всегда нервничают, когда им приходится работать возле тебя инкогнито. Вот так-то, тезка! Тушину никогда не нравились шутки товарища Кирпиченко, его манера смеяться, но сейчас он физически ощущал, как оттаивают душа и сердце, и даже готов был хохотать вместе с начальником: хрен с ними со всеми, главное – склонились на его сторону. - Пусть под руку не подворачиваются, а я человек смирный. - Вадим Тиберьевич!.. Это было непросто – решения принимать по данному пункту… да и кураторы цэковские руку на пульсе держат… то и дело корректируют нам… согласно изменениям международной обстановки… Короче говоря, выбили мы тебе командировку в Нью-Йорк, чтобы ты там а: на себе испытал надежность транспортного канала, б: еще и еще раз проверил и взвесил баланс и расстановку сил в местном уголовном подполье… и в: предпринял все действия оперативного характера, необходимые для сохранения и соблюдения наших государственных интересов. В данном случае – канал должен быть сохранен. Понятно?
- Понятно. Только для этого придется… усилить оперативное влияние: превентивно ухлопать как минимум боссов и их заместителей двух-трех Семей, чтобы они отвлеклись на собственную грызню и отстали от Галанте. - Устранить, а не ухлопать. И даже не устранить, а нейтрализовать… Сейчас там, «наверху», взяли моду говорить о нейтрализации. Суть, впрочем, та же. То есть, ты уже все предметно продумал? Или пока еще так говоришь, с кондачка? - Продумал, Вадим Алексеевич, вот докладная, и к ней приложение, «бизнес-план», говоря позападному. - Хорошо, оставь. Ты же знаешь, что такие решения не принимаются в единоличном порядке. Где-то через пару-тройку неделек – поедешь. Там, на месте, уже в Нью-Йоке, товарищ Владимиров введет тебя в курс последних событий, окажет информационную и иную помощь, но… Он прежде всего журналист-международник, и тебе не стоит его засвечивать лишний раз. Понятно? Еще раз узнаю, услышу про «Коля, поехали, выпьем за флот!..» - будут приняты меры, вплоть до строгого партийного взыскания. - Да, я все понял, Вадим Алексеевич. - Иди, отдыхай. Понадобишься – выдернем прямо из Сочи. Где, под Лугой? Хорошо, я слышал, там отличные места... А я на малой родине целую вечность не был, соловьев не слышал… Кирпиченко попробовал было вздремнуть в пустом кабинете… Нет. Нервы, сердце, желудок… Москва – это тебе не Тунис, тут не расслабишься. Наступающее лето может стать решающим для карьеры, тут уж никак нельзя ни промахнуться, ни оступиться. Андропов постоянно дергает из кадров его личное дело… Колеблется Юрик, осторожничает, интеллигент, робеет перед Сусловым и Кириленко, ловит веяния… И другой Юра, Дроздов, сидит, изнемогает в своем ООН, тоже чегото хочет… Ясно чего: в этот кабинет запрыгнуть. Но и его можно понять, не мальчик, все-таки… в его возрасте генеральские погоны уже не роскошь, а… сколько ему? А тоже пятьдесят четвертый, как и тезке… И этого Тушина жалко, добротный ведь мужик, старательный. Оперативная карьера на исходе. А в Москву его не перевести ни под каким видом – это тебе не Витька Луи - неуживчив, непрогибчив… Сунешь его в кабинеты, с демагогами да краснобаями воевать, - и сам утонет, и других подставит. План был довольно заковырист на первый взгляд, но по сути прост: обычное двойное предательство. Согласно этому плану, сицилийские парни из окружения Кармине Галанте должны были внять посулам и угрозам эмиссаров клана Гамбино и согласиться предать своего падрино, дона Кармино. Здесь все гладко, никаких подозрений даже и быть не может, потому что сицилийцу предать – что чихнуть, если, конечно, речь не идет о кровных узах. Да и то… При этом, сицилийцы были бы не прочь надрать заносчивых и тупых америкак, не могущих даже двух слов связать на родном языке. И если основную работу согласен взять на себя этот тип из Палермо, Карло Бруно, почему бы и не проучить всю местную шваль? Донести дону Кармино они всегда успеют, а если это сделать сейчас – он может их заподозрить в нелояльности и сговоре и наверняка заподозрит. Со всеми вытекающими последствиями. Надо сидеть ровно и тихо, пусть пока обжигаются другие… Тушин, еще из Палермо зная о вердикте-приговоре Пяти Семей, легко вышел через некоего весьма высокопоставленного гангстера Нино Гаджи на человека той же семьи Гамбино, тупицу и тяжелого псхопата Роя Ди Мео, а тот, в свою очередь, свел его с будущим исполнителем убийства Галанте, киллером по прозвищу Отморозок. Но здесь случился первый затор. Очень неприятный, хотя и не фатальный. Киллер этот оказался поляком, по фамилии… по фамилии Кухинский,
Куклинский… звали его Дикки, Ричард, это точно. Почему именно поляка они тогда выбрали – черт их теперь разберет. Куклинский этот сразу не понравился Тушину: что-то в нем было… ненормальное… холодное… странное… в своей обыденности… Этот сорокапятилетний толстяк говорил об убийстве, как об очистке артишоков, или о покупке газеты, то есть, без азарта, без угрызений, без злорадства… Поручили ему работу « с самого верха» - он и рад, что его заметили, что ему доверили… свинцовые цветы – маму его за ногу - на могилу возлагать… Но Тушин благоразумно удержался от каких бы то ни было замечаний, предпочитая сосредоточиться на деле. Куклинский и Ди Мео готовят свой проект, проект принимается, Они двое, вместе с подключившимся Тушиным, все подготавливают, а когда придет час – их обоих устраняют, нейтрализуют, это сделают телохранители-сицилийцы Галанте, и в тот же день демонстративно расстреливают Полли Кастеллано, Косого Бена, еще кое-кого, это сделает он, Тушин, один или с напарником из Сицилии… Неплохой парнишка, тоже из Палермо, Тушин его с позапозппрошлого года воспитывал, втемную правда, как один человек чести – другого человека чести… Но возбух Куклински, необычайно яростно восстал против совместных действий с этим… с типом из Палермо. Ди Мео потом объяснил посреднику, что Ричард не будет вести дела с Карло Бруно, что «он не хочет никого обидеть, но этот парень из Сицилии, во-первых, по возрасту уже староват, во вторых, говорит с явным сицилийским акцентом, это сразу обращает на себя внимание, а в третьих – и это главное – повадки у него и нрав как у Дракулы, такому убить, как жвачку выплюнуть, он в совершенно простом деле может столько кровищи налить, что… Здесь Америка, здесь лишняя жестокость – прямой путь на электрический стул, на который никто не хочет. Он, Куклинский, сам со всем преотлично справится, при всем уважении к этому наверняка достойному парню.» Дело покатилось в обратную сторону, добравшись до Нино, а через него даже до босса гамбиновцев, до «большого Пола» Кастеллано, и тот, после долгого размышления, постановил, словно отрезал: «будет как Ричард сказал. Этот… Карло… нам вроде бы и брат, но он приехал и уехал, а Куклинский, хоть и поляк, исполнительный, хороший парень, ничего лишнего из себя не строит и проблем никогда не доставляет. Он с нами, а Карло, все-таки, со стороны – и этим все сказано. Как, как он про него сказал?.. Нет, наоборот, Ричард про Карло? Смехота, у Отморозка – и вдруг от кого-то сердце леденеет!.. Раз усомнился – не надо пригибать, человек должен чувствовать себя спокойно и делать свое дело без нервов. Своди этого Бруно куда получше, и угости его от моего имени, чтобы понимал, что мы уважаем брата и ценим его. Телку ему подсунь, хвали почаще. Пусть Ричард и Рой проявят себя и справятся без посторонних, двоих парней я им от себя добавлю. Бруклинский район Бенсонхёрст – не самое райское место на земле. Жители его довольно прочно ощущают себя горожанами совсем иного города, совсем-совсем не Нью-Йорка, и даже не совсем Бруклина. Здесь итальянская вотчина, и посторонних в этих местах веками не жаловали, так что ирландцы, негры, евреи очень долгое время предпочитали обходить итальянские кварталы стороной. Сейчас, в новом тысячелетии, ситуация бесповоротно изменилась, но в далекие семидесятые, на пороге восьмидесятых, Бруклин был Бруклин, А Бушвик – сицилийским гнездовьем итальянского Бенсонхёрста. И Брайтон-бич лежал где-то неподалеку, но туда Карло Бруно, он же Вадим Тиберьевич Тушин, ни ногой: там, среди выходцев из СССР, бывших соотечественников, ему делать совершенно нечего.
Пахнет Бруклин черт те чем, от пиццы до плесени, запахи эти сильны и противны Тушину: если пицца – то она пародия на сицилийскую, если сырость, дующая из сабвея, или плесень, – то они очень даже настоящие, но он этого добра в юности немало вынюхал, проживая в ленинградских трущобах, духи и дезодоранты – никогда не любил, смердят морепродукты - они везде морепродукты, но здесь они как синтетика на вкус… Бруклин невысок, подобно Ленинграду, в основном трехэтажен, очень удушлив в теплое время года, ничем не напиться, нигде не продышаться… А Тушину командировка выпала точнехонько под середину лета… Двое полупьяных ублюдков попытались напасть на него в первый вечер первого невыносимо долгого дня, как он только обосновался в тесной квартирке на Зеленой улице, и вышел купить себе чего-нибудь к ужину. Вадим Тиберьевич Тушин, усталый, донельзя раздраженный инструктажной невнятицей из резидентуры, взбесился настолько, что даже слегка утратил над собой контроль: отнял у одного из обидчиков бейсбольную биту и, грязно ругаясь по-сицилийски (здесь Вадим Тиберьевич, все-таки, сообразил и подстраховался «на автомате»), едва не забил того до смерти. Полиция так и не появилась, но зато на следующее утро люди из семьи Гамбино, как раз Нино Гаджи и Рой Ди Мео, обнимали Тушина, приветствуя дорогого гостя на дурном итальянском, перед тем как повести его в ближайшую кофейню, демонстративно орали чуть ли не посреди проезжей части, хлопали по плечам... Больше к нему претензий со стороны уличных хулиганов не было. - Карло, ты сам немножко виноват в этой фигне… Вернее, твои уважаемые родители, ты ведь больше на немца или на поляка смахиваешь, а не на сицилийца. А здесь чужаков не любят. Не обижайся на шутку. И, кстати, о поляках. На днях мы тебя кое с кем познакомим… Рой познакомит... насчет наших дел… Его зовут Дик Куклинский. Не понял. Поляк – наш друг!? - Нет, ну что ты, Карло! Он друг Роя. Но очень хороший парень. Так, Рой? - Хороший, и дело знает… Проверенный. И вот, в конечном итоге, гамбиновцы предпочли опереться на свои кадры, выбрав Куклинского, который не был и даже в принципе не мог быть членом сицилийской «семьи», а он, Карло Бруно, оставался как бы на подхвате. Что ж, это вполне устраивало Карло, для которого гораздо важнее было получить результат и гонорар, не зависящий от того, чей палец жал на спусковой крючок, а еще больше устраивало Вадима Тиберьевича Тушина, ибо у него теперь существенно расширялся плацдарм для маневра. Цезарь на месте присмотрит, чтобы Сигару и его второго телохранителя (видимо, это будет Коппола) прибрали надежно, и, в свою очередь, ответным телохранительским огнем позаботится о Куклинском, а потом о шофере (скорее всего, это будет сам Ди Мео), а там уже все пойдет по плану: сначала Тушин и его помощник Джузи замесят Пола-мясника (пусть «неаполитанцы» порадуются), почти одновременно с ним Джерри Ланга из семьи Профачи, и чуть позже – Косого Бена из семьи Дженовезе. Всё! Дальше они сами будут разбираться в междуусобной борьбе, а Кармине Галанте обязательно им всем в этом поможет, тот еще вурдалак! Тушину понадобится год, от силы два, чтобы окончательно выстроить и хорошо прочистить от посторонней уголовной накипи надежный «мост» из Европы в Штаты, а там уже и в Москву можно, орденские дырки в пиджаке вертеть, согласно полученным результатам. Ну не век же ему в подполковниках суетиться, башку под пули подставлять… не мальчик ведь… уже… Тушин сидел в своем бруклинском логове, прислонив прямую спину к стене, ноги калачиком, а перед ним, на расстеленных газетах, расположился целый огнестрельный арсенал. Три одинаковых револьвера, три снаряженных «смита» модели 547, с трехдюймовыми стволами, и автомат Калашникова с двумя спаренными рожками по сорок пять патронов в каждом рожке.
Итого сто восемьдесят зарядов для автоматической стрельбы, да восемнадцать револьверных – должно хватить. Джузи подхватит его на тачке уже на южном Манхеттене и при нем также будет «калашников», это для пущей трескотни, если она понадобится. Ланга и Пола, как дружественных боссов, придется положить из автомата… лучше из двух… А револьверы - для Косого, тот живет беспечно и даже ушами не прядает, к нему вплотную подойти без проблем: захреначит ему двенадцать «конфет» с обеих рук и на том дело кончится… Один револьверный ствол – это энзэ, на всякую непредвиденность. Тушин сидит молча, глаза его то прищурены, а то и вовсе закрыты, но даже и с распахнутыми веками они видят что-то свое, далекое, потаенное, все что угодно – только не электронный циферблат на прикроватной тумбочке напротив. У Тушина есть еще два часа времени, чтобы привести в порядок мысли, нервы, пульс… Ему предстоит грязное дело, черное и кровавое, которому нет оправдания ни в одной религии мира… И это хорошо для совести, что он не верит ни в каких богов, иначе было бы очень смурно жить, весьма неуютно… Хотя, с другой стороны – Ди Мео и Куклински увешаны католическими ладанками… Ничему не мешает. А он служит своей стране, своему народу, трудится, честно делает свое дело. Назвать работу любимой он, конечно же не может… А нелюбимой?.. Тоже ведь не станет! Что же он без нее - будет жизнь на совещаниях просиживать, шишки в жопе выращивать!? Жены у него нет, детей… правильнее бы считать… милосерднее для всех сторон считать, что нет у него детей… Квартиру он себе давно выслужил, но в Москве жить не намерен, вернется в Ленинград. Преподавание – тоже работа… Друзей – нет. Колька Владимиров, местный друг… но это такой друг… Встретились – обнялись, прослезились… Расстались - и забыли. Закончится проект «Сигара» - обязательно они с ним сбегут попьянствовать, подальше от «материнской» опеки, чтобы Родину не огорчать непартийным поведением, и нарежутся как поросята где-нибудь в Квинсе… - Йе!.. Уот?.. Ы!.. Бат.. э-э-э… бат.. уэлл… Йес. Тушин аккуратно положил дрожащую телефонную трубку на место и тогда только застонал, запричитал, пальцы рук сами раздергивали ворот рубахи… пуговицы скок!.. скок!.. О… кей… Граци… сукины вы сеньоры. Ийес… мать вашу мать вашу мать вашу перемать… За что же вы меня так, товарищи начальники… ЗА ЧТО??? В работе нелегалов - равно шпионов и разведчиков - главное – это обратная связь с теми, кто тебя прикрывает, от тебя зависит, тобою командует… Лишишься этой связи – и ослеп, засветишь ее – погиб, поэтому люди разведки и вражеских шпионских центров не жалеют времени, чтобы загодя, на стадии подготовки, отработать как можно более штатных и нештатных ситуаций, расставить как можно чаще и незаметнее всякого рода «маячки», условные обозначения, которые заменят нелегалу, стоящему на острие задания, подсказку, обоняние, инструкцию… Телефонная трубка дребезжащим алкашиным голосом стала спрашивать какого-то мистера Гринберга из Бронкса и браниться на него, и цитировать накладные… И вся эта клоунада обозначала не более и не менее, как приказ, категорический приказ: операцию свернуть, все бросить: вещи, оружие, напарника и подельников, ожидающего команды Тушина о начале операции, а самому проверенным каналом возвращаться в Европу. Немедленно, даже не ставя в известность нью-йоркского резидента. Любое отступление от приказа, попытка его обойти или подправить якобы нечетким пониманием, – будет приравнена к государственной измене. Точка. Насчет государственной измены – это уже не алкаш мистеру Гринбергу объяснял, а на предварительной стадии, там, в Москве, были разработаны и затвержены наизусть все варианты «маячков». Круче этого сообщения был бы только приказ застрелиться, но подобных инструкций
не существовало ни в одной разведке мира, разве что были предусмотрены советы, а не приказы, на некоторые, совсем уж нехорошие, случаи жизни. А для Тушина полученный сигнал - это крах всей его жизни… Ну, не всей, конечно же… и не жизни, а всего лишь профессиональной деятельности последнего десятилетия… полутора десятилетий… Джузи погибнет, не далее как сегодня, этого подонка Галанте застрелят без помех, весь трансатлантический транспортный канал, «Зеленый шлях», придуманный и пробитый с такими трудами, рухнет, развалится. Он сам, Вадим Тушин, будет безнадежно засвечен и отправлен догнивать на свалку истории, в Ясенево… Если, конечно, итальянцы или штатники не прихватят его и не посадят на всю оставшуюся жизнь. Соответственно и Мадлена больше никогда его не увидит, не улыбнется, не мурлыкнет, не заварит кофе в его любимой чашечке… Мадлена-то быстро утешится, а вот как ему теперь? Зачем и для чего отныне жить… существовать?.. Вадим Тиберьевич Тушин лежал навзничь, на нелепом линолеумном полу крохотной съемной квартирки, быстро-быстро гладил синеющими ладонями обеих рук в области сердца и кричал, очень тихо кричал, одними только губами и нёбом, чтобы его не слышно было за тонкими стенами чужого дома чужой страны… У него было максимум четверть часа, чтобы справиться с эмоциями, с болью, раздирающей грудь и мозг, собрать манатки и убираться прочь, выполняя понятый, но непонятный приказ. Кое-что из грядущих событий Вадим Тиберьевич угадал, а кое-что нет: его помощника, хорошего, надежного парня Дзузеппе Димаджо, которого он опекал и воспитывал три года, который был ему почти как сын, убили в тот же день, задушили гарротой, убили и гангстерского босса семьи Боннано, великого и ужасного Кармине Галанте, ибо сицилийские ребята, не получив необходимых отмашек, перестроились на ходу, предали своего падрино в угоду местному отребью. Лидеры преступных кланов Гамбино, Дженовезе и Коломбо (бывший Профачи) остались в тот год живы… Надежнейший транспортный канал, любимое детище Тушина, рассыпался безвозвратно, а вот сам он уцелел. И как человеческое существо уцелел, целых две недели добираясь до Европы аварийными тропами, полутрупом пережив «на ногах» жесточайший инфаркт, и легенда его уцелела, ибо вместе с «Зеленым шляхом» утонули в кровавых озерах те, кто мог вывести на его след врагов из уголовного подполья или типов из чужих контрразведок. Мадлена все равно от него ушла к какому-то прорабу из Римини… Позднее Тушину объяснили по-дружески… не прямо, намеками, мол, в эти дни кому-то в международном отделе ЦК стукнула мысль в голову, что не худо бы оградить сандинистское социалистическое движение в Никарагуа от возможных провокаций, псевдоразоблачений со стороны ЦРУ и ФБР, что это было бы совсем некстати в преддверии второй социалистической революции на американском континенте, а она вот-вот-вот уже грянет… Осторожный совет из международного отдела ЦК, настоявшись почти стоградусной крепостью в кабинете Суслова, превратился в Андроповский Приказ, который, по мере продвижения вниз, утрачивал на каждой иерархической ступеньке частицу здравого смысла и набирал категоричности… Не знал Тушин и о крохотном грустном утешении, что подготовит ему судьба: через три с половиной года он окажется в Нью-Йорке, в своей последней заокеанской командировке, а там, на свой страх и риск, наплевав на приказы и запреты, отыщет Роя Ди Мео, когда-то удушившего Джузи, и запихнет его труп, пинками вобьет, в багажник собственного автомобиля… Но сейчас, корчась на грязноватом, в пузырях, линолеумном полу, Тушин ничего этого не знал и не понимал, равно как и не ощущал того, что невыносимое негодование и страшная боль не просто сотрясли его сердце, его мозг, но оставили на его сознании паутинку мелких черных трещин, никому до поры не видимых, никем не осознаваемых…
*** - Когда природа зовет посрать – никто не в силах ее послать!.. Ну, что парни, выметайтесь. Значит, все как я сказал: изучить, посмотреть, оценить. Я не знаю, Игорек, чем ты будешь промерять все это дело, интернетом или шагами, мне по фигу. Мне главное, чтобы у тебя все было четко, чтобы на любой вопрос по обстановке был четкий ответ, у тебя и у Рафа. Как вы будете давить ему на психику, я тоже не знаю, хоть помидорами швыряйтесь, но никакого прямого приказа я вам по этой теме не давал. Что сами придумаете, то и будет, главное, чтобы этот старый крысюк разволновался как можно больше. В его возрасте это очень полезно… для наследников… Толян, харе ржать, всю педагогику мне испортишь. Вот, Игоряныч, это вам заранее кусман, поскольку я верю, что справитесь, а вот – штучка… ишь ты, две вылезли… а вот – две штучки на пропитание, типа, командировочные. Сегодня позвонишь, типа, да, нет, ок, проблемы, нет проблем… А завтра на словах расскажешь основательно. Парни, Раф… я на вас надеюсь. Толян, поехали. Раф заглянул через плечо друга в открытый конверт: Евры? - По стохе. Но еще рублями выдал по тысяче. Живем немножко. - Куул! Слушай, Игорек, у меня к тебе два вопроса. Хоть три с половиной. - На хрена сам Виталик Слон! – и на такой гробятине ездит? Что у него, нет бабла на что-то посерьезнее? - Ну, во-первых, эта гробятина стоит кучу бабла, она дороже современных, поверь. Суть в том, что для Виталика эта машина, типа, счастливый талисман. Когда-то на Мурманской трассе этот джип ему жизнь спас, целый рожок пуль отвел, а стреляли почти в упор, вот Виталик и держит его как талисман удачи. - А, ладно тогда. И второй вопрос: как ты думаешь, на хрена этот дедок залупаться на Виталика начал? Он что думает, что управдом или совет ветеранов за него заступятся? Игорек сложил вместе тысячерублевую бумажку и стоевровую, протянул их другу, свои же сто евро сунул обратно в конверт, а конверт в карман курточки. Под молнию. - На хрена, говоришь? Да чувак просто не знает, что такое мафия. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Современный рынок деривативов - это педикулёз товарно-денежных отношений. Поэтому, когда Великая Американская Финансовая Модель Перепроизводства Мыльных Пузырей окончательно погрязла в увлекательной игре, под неофициальным названием: «Надуй других надувая себя», то вместе с этой замарашкой вся мировая фондовая система завшивела, доверху, до краев. И в результате неизбежный кризис, как обычно – карманоочистительный. С точки зрения беспристрастного жителя Марса ничего фатального на планете Земля не произошло: никаких эпидемий и техногенных катастроф, никаких войн, ни малейшей озоновой дыры… даже смехотворного глобального потепления не получилось, несмотря на все усилия колдунов и ученых из стран, импортирующих энергоносители. Все те же люди, в тех же городах и селах, с прежним рвением продолжали что-то производить и потреблять, согласно своим склонностям,
возможностям и потребностям, все так же бесперебойно… или относительно бесперебойно действовали общемировые социально-коммуникативные институты, от электронной почты и железных дорог до рекламы поп-корна «Твой жёлудь», все так же высасывалась нефть из недр земных и все так же колосились хлеба… Просто вдруг вылезли на свет божий, стали явными некие социумные диспропорции, то есть, нарушился баланс между объемами потребления и производства: один абстрактный землянин объясняет Марсу, что совместно произведенные блага, свои и часть чужих, он потребит сейчас, а отработает полученное когда-нибудь завтра, непременно отработает, вот расписка, Другой же землянин предпочитает потрудиться за себя и за первого землянина, сэкономить на собственных потребностях сегодня, дабы вволю оттянуться завтра, согласно полученным распискам. Китай, например, любит копить расписки и плодить мусор, а США любит копить потребности и плодить расписки. Но вдруг однажды выясняется, что расписок выпущено столько, что получить по ним реально будет только в начале пятого тысячелетия от Рождества Христова… И хорошо бы поскорее обменять их на что-то другое… лучше на машины и энергоносители… пока другие владельцы расписок не очнулись… Но расписок гораздо больше, чем золотых слитков, нефти, дров, услуг и автомобилей. И заметались земляне, забегали как крысы, в отчаянных попытках сохранить миллионные состояния, грошовые социальные пособия, солидные трудовые пенсии, приемлемые проценты выплат по кошмарным потребительским кредитам… Ну… рынок – он и есть рынок, стихия паники в крысиных гонках сделала свое дело: мыльные пузыри частично сдулись, за счет обобранных обывателей-землян во всех концах планеты, но чтобы процесс дошел до своего логического конца, следовало бы и на межгосударственном уровне выправить образовавшийся дисбаланс: например, страны-должники чистосердечно объявляют себя банкротами, а страны-кредиторы сдают расписки в пункты приема утиля и макулатуры. И уже после этого можно все начать с чистого листа: США, признанный локомотив мировой экономики, продолжает в прежних объемах потребление производимых товаров (услуг) и выпуск новых расписок, а мировая экономика, подхлестываемая постоянно растущим потребительским спросом американских обывателей, опять оживает и набирает ход. До следующего кризиса. Это был бы самый лучший выход для всех участников, но, увы, несознательные страны-кредиторы, из числа владеющих боеспособными ядерными арсеналами, могут поскаредничать и уже не захотят добровольно снабжать страны-должники ресурсами вместо расписок, поэтому приходится ограничиваться полумерами, то есть, банкротить смирных, старых, безгласных и ослабевших. Всем же остальным участникам общемирового политического рынка надобно продолжать делать вид, что они друг другу верят и стоят на страже интересов своих граждан, бдительно проверяя качество заключенных договоров, принятых закладов, полученных обещаний... А странам-кредиторам, накопившим гигантские авуары из самых прочных, самых надежных, самых красивых долговых расписок, срочно искать и еще раз искать точки опоры для развития собственных устойчивых экономик… До поры сгодятся стабилизационные и иные фонды, наполненные чужими эмиссиями, но надо что-то кардинально решать, менять… модернизировать… а не только сырьем торговать… Поторапливаться надо, одним словом. Утро. Министру финансов Кудрину Алексею Леонидовичу скоро вставать. Но до побудки еще шесть… пять минут… целых пять минут… и вновь снится Алексею Леонидовичу Кудрину, один из навязчивых почти ностальгических снов… да это даже и не сон, а так, юношеские полугрезывоспоминания бывшего будущего министра финансов России… Струги Красные, осень, солнце, пилотки, гимнастерки, угар эпохи развитого социализма... Но это не армия, хвала всем богам! Армия уже не грозит без двух минут выпускникам ЛГУ им. Жданова,
в финале своего студенчества отбывающим почетную армейскую обязанность на трехмесячных военных сборах. В едином строю печатают шаг юристы, экономисты, психологи. - Запе-вай! - командует подполковник Гераймович, но безмозглый университетский быдляк даже здесь реагирует не сразу. Наконец, Андрей Илларионов, будущий бывший советник президента Путина, заводит привычную строевую «тетю Надю»: - А на трибуну вылез Сталин! Он великий наш отец! А тете Наде в жопу вставлен огроменный огурец! И вот уже сам Алеша Кудрин, Лук, Маканин, Коровкин, остальные ребята - подхватывают в сотню глоток: - А по Манежной конница идет! Пехота с ревом! Катит бронепоезд! А тетя Надя, тетя Надя не дает! А комиссар уже расстегивает пояс!.. - Кудрин, ногу тянешь! - Гераймович вздыхает безнадежно: это сброд, а не батальон, и это горох, а не строевой шаг. Чему, спрашивается, учились столько лет?.. Все. Пора вставать. Чему учились? Экономике, небось, не подшитию подворотничков… Сегодня двадцатое. На заседании правительства докладывает не он, а замы и коллеги, уже проще. Но предстоит все лично проверить, ибо Вова совсем жёстким стал в последнее время… Вот, если бы он, Кудрин, умел держать руку на горле у своего аппарата, как Владимир Владимирович умеет… у него это называется «делать акценты» на недоработках… ой, надо чуть ослабить галстук… так… да. Тогда бы они все шевелились вчетверо быстрее… Алексей Леонидович поморщился в зеркало: раньше он никогда не шумел на подчиненных, и десять лет худо-бедно справлялся… да, уже ровно десять лет, как он прикован к этой vip-галере… управляемой главным vip-рабом… а после кризиса – заметил за собой – покрикивать начал… нервы… Позор. Любой диалог с Думой, в рамках регулярных отчетов исполнительной власти перед законодательной, напоминает доклад майянского жреца на родном языке, перед глухими австралопитеками, и последующую дискуссию с ними же. Какие, к черту м-м-мультипликаторные коэффициенты!?.. Подавляющее большинство господ и товарищей депутатов, якобы радеющих об интересах народных, из всего многообразия феноменов науки экономики знают лишь два: косить бабло и пилить бабло. Причем, уровень этих знаний распределен во всех фракциях равнопропорционально. Есть и понимающие, да только их меньшинство, и отнюдь не они задают тон в обсуждениях. Но кому это объяснишь? Журналистам? Они понимают в современной экономике еще меньше депутатов, если это, конечно, возможно… До тринадцати ноль ноль есть время поработать, потом большое совещание у Самого… и, ближе к вечеру, скорее всего, удастся еще кое-что сделать на перспективу… Время покажет, но где его взять?.. Вице-премьер и почти всесильный в глазах простого офисного люда министр финансов еще успел застать реалии бытия, когда в Белом доме чиновники даже самого высшего разряда общались меж собою чуть ли не масонскими знаками и записочками, опасаясь всяческих подглядок и прослушек: от олигарха N, от олигарха Z, от эфэсбэ, от журналистов, от цээру, от… Не Белый дом, а клоповник был… С тех пор навели четкий порядок, почистили от посторонних; тем не менее, некоторые и до сих пор ведут себя так, словно у них чужой микрофон висит на губе. Хотя… кому надо – все всё слышат и кому надо исправно доносят, безо всяких шпионских штучек. За это десятилетие… и еще до этого - Кудрину случалось оступаться в неосторожных речах и эмоциях, нечасто – но доводилось, и, несмотря на это, в ответ на срывы ни разу не
воспоследовало ничего серьезного: гэбэшная выучка Владимира Владимировича пошла ему, что называется, в тук: у Вовы железные принципы: сначала галера, эшафот подождет. Чубайс ли, Жириновский ли, Дерипаска, Лужков, Якеменко – все на веслах, всех терпит до поры, всех защищает... друг от друга… Недаром путинское окружение породило очередную поговорку, одну из многих, посвященную лично Самому, его манере трудиться и управлять: «за ним надежно, под ним напряжно»… Москва шумит, ворочается за бронированным окном правительственного авто, даже стекол не опустить, смога не вдохнуть. Питер он все еще помнит, как пешеход, а Москву в этом качестве и не знал никогда. И не узнает, увы. Интересно было бы спросить у тех, кому синее ведерко и эмоции заменяет голову: как бы он добирался на службу по утрам – без мигалки? - А вот это вот – как сюда попало, вот сюда вот? Лариса Александровна? Какая связь между реконструкцией Летнего Сада и Нижним Тагилом? Нет, это неправильно. Так, тишина, коллеги, быстренько разбираемся по Летнему Саду. Владимир Владимирович четко, еще на совместной коллегии с региональщиками, совершенно определенно ведь высказался на сей счет. Долой пункт номер восемнадцать… А Нижний Тагил… Сокол… да, это все остается, передвинувшись на одну позицию выше, они теперь будут восемнадцатым пунктом, и это не наше. А вот где Сергей Дмитриевич докладывает, десятый пункт, это наше, туда и воткнем. А пункт четыре… уже не наше, поскольку там Собянин по бюджетным дотациям докладывает, по бюджетным! А в ситуации с проектом «Летний Сад» мы имеем… внебюджетные доходы… от благотворительной лотереи. Согласно указаниям. Детский же вопрос, господа мои! Почему вам самим было не утрясти его должным образом? И хватит тянуть, пусть немедленно выплачивают призовой фонд… или как его там… а остальное… остается там что-то? – раскидайте фифти-фифти музейщикам и муниципалам. А, уже назначили дату? И когда? Ну, хоть это сумели… Блин, у нас ведь и так проблем выше головы, серьезных проблем, а мы тут еще будем… Да, ничего уже специально расписывать не надо, все в недрах десятого пункта. Пойдемте дальше, иначе мы не то, что до тринадцати, до двадцати трех не успеем… *** Оппонента лучше всего избивать с позиции силы: у окна под батареей валяется убитый комарлюдоед с оторванным хоботом - этой ночью ему повезло меньше других его собратьев. Рассвет привел утро, и отступили твари, откатились на заранее приготовленные позиции. Литра полтора человеческой крови, рассредоточенные по складкам местности, угрюмо взирают из-за укрытий на Лука, своего бывшего владельца, в то время как Лук... - Не странно ли, – думает Лук полушепотом, сквозь зевоту, - свирепость захлестывает меня, лютость переполняет - а глаза баиньки просят. Тапочки… где тапочки… здесь тапочки. - Ну??? - кричит он вдруг, выйдя на середину комнаты. - Что же вы? Который тут, а? Чтобы все по-честному, типа? Бесполезно, комары молчат. - Вы кем поужинали, с-сволочи? Вы мною ужинали! Не прощу. Молчат комары, не суетятся, и напрасно Лук прядает ушами на каждый шорох - никто ни гугу... - Струсили, да? Как же так, а? Вы же теперь все русские по крови, вам ли бояться простейшей поножовщины и обычного членовредительства?
Но комары не клюют на подман и подначку, они терпеливо продолжают переваривать русскописательскую плоть, надеясь подготовить новое место в животах еще до наступления очередной белой ночи. Их клонит в сытую дрему, Лук тоже не выспался, но некогда ему сегодня спать и некогда мстить: не за горами день, а в нем заботы... Пора вставать. Днем у него запланирована встреча на Петроградской, с Валерой Меньшиковым, но сейчас, в самом начале дня, пора «к станку»: творить, облекать в символы и пробелы всякие разные мысли, образы, идеи, сюжетные повороты… Когда это делаешь регулярно, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – может слегка приесться! И приедается. Но в этой ситуации нет иного выхода, кроме как упорно, а бывает, что и упрямо, продолжать. Отсутствие размеренности, сбой однажды взятого темпа, лень с последующей авральщиной – непременно сказываются на уровне написанного: такое с разбегу можешь наварачкать, что потом никак не довести до ума, ничем не выправить, но проще вычеркнуть и написать необходимое заново. С другой стороны – вот тянешь так лямку изо дня в день пишешь, пишешь, конца-края не видно роману… и вдруг… Закончен! Ура!!! Писатель Лук предпочитает творить по утрам, дополуденное время для него - самое «удойное» на идеи, на объем написанного, однако, заключительную точку в романе он ставит, как правило, когда за окном уже сгустился вечер, ближе к ночи. А в последние лет пять-шесть – обязательно заполночь. Это происходит так… Однажды утром, вымеряя оставшееся пространство романа и замыслы под него, Лук обнаруживает, что – всё, в сюжетном загашнике почти ничего не осталось, кроме финальных фраз и пары килобайтов пустоты. Ура! Сердце рвется закончить все тотчас же, немедленно, вот чтобы с размаху бабахнуть пальцем по клавише, под которой мирно уживаются точка, запятая и знак слеша со знаком вопроса… Нельзя. Не по традиции. Вместо этого Лук, урча от жадного нетерпения, принимается за всяческую второстепенную дребедень: вычищает ошибки и опечатки, пропущенные слова и неблагозвучия, вновь и вновь, подобно Гарпагону, высчитывает количество знаков и символов в последней главе. Потом вдруг спохватывается и начинает вертеть и перетряхивать финальные фразы… Словно бы сам к себе придирается… Но придирки эти, как правило, ничего не дают: Лук всегда знает, чем закончится будущий роман и начинает изнывать мыслями над концовкой задолго до того, как придет ее час облачаться в напечатанные слова и буквы… Сегодня можно многое: отвлекаться на музыку, на телефонную болтовню, на дневной сон… даже на внеурочное поглощение калорий!.. Нельзя только одного: нельзя подойти к полуночи измотанным до равнодушия и сонным! Приходит и полночь… и еще несколько минут… ну… просто для выдержки. В такую ночь Лук очень легко преодолевает привычное писательское отвращение «к письменному столу» и открывает файл, где его дожидается неоконченная фраза, чтобы с нее легче стартовать. Тк-тк-тк-тк… тк-тк-тк… Й-й-йесть!!! Несколько минут после заключительной точки Лук не в силах поверить сам себе: он самодовольно ухмыляется и трижды, четырежды, пяти… пента… многажды перечитывает итоговый абзац… М-музыка! Дальнейшая дребедень – продолжение неминуемого ритуала: компьютер звучит очень громко, хотя и не на всю доступную мощь, композиция выбрана заранее, почти всегда это эквадорская народная плясовая «La nuca llacta», и Лук, нисколько не заботясь в эту ночь о спокойствии соседей, беспорядочно скачет под музыку по небольшому пространству однокомнатной квартиры,
в полной уверенности, что пляшет, а может быть даже танцует… А когда отпляшется - поужинает в ночи. Имеет право: точка поставлена! Заключительное слово на финальной странице вовсе не будет означать, что роман именно в таком виде окажется выложен в сеть и пойдет в издательство, ни в коем случае: там еще работать и работать, править и править, украшать, сокращать, делать вставки, сноски шлифовать слог, вносить уточнения… но в целом - история рассказана, от начала и до финала, всё! Однако, до этого светлого мига надо еще дожить, последняя глава далеко, и предпоследняя далеко… хорошо бы к концу года успеть…. Лук пальцем стучит по клавише пробел: «Полифем, подъем!» Полифем – так зовут компьютердесктоп, принадлежащий Луку, открывает единственный глаз и через несколько секунд пароходным гудком оповещает Вселенную, что вполне проснулся. - Молодец. А вот куковать не надо! Тэк-с. Некогда нам сейчас форумиться, чатиться, гуглиться, аськать и скейповать, закрываем все посторонние окошечки… Ы-ыххх, бедный я, несчастный!.. А ведь еще умываться!.. Лук, как был голышом, в одних тапочках, прошаркал в туалет, в ванную, оттуда, в халате без подпояски, на кухню и даже не заметил, что беседует уже не с компьютером Полифемом, а сам с собой!.. - но некому обратить его внимание на эти странности… Кофе и чай не действуют на Лука тонизирующе, ему достается от них только вкус и частичное утоление жажды, тем не менее, ритуал приготовления утреннего напитка, с одной стороны – отдаляет миг начала работы, а с другой – подготавливает Лука к повседневной неизбежности. Кофе заваривать дольше, нежели чай – и Лук этим утром выбирает кофе. С тех пор, как у Лука появилась кофеварка, он стал обладателем страшной тайны: если заправленную порцией молотого кофе сосудину не опорожнить после первой заварки, а уже использованную кофейную гущу прогнать через всю процедуру еще раз, то полученный напиток приобретет весьма характерный вкус, Лук его сразу узнал, с первого же эксперимента: сию субстанцию нередко подают случайным посетителям в простецких кофейнях-забегаловках, под видом кофе-американо… О, это было яркое открытие. А ведь Лук еще имел глупость колебаться, долго мучился сомнениями: что купить – кофеварку или холодильник?.. Так или иначе, здравый смысл возобладал, и теперь он каждое утро имеет возможность спокойно, в домашних условиях, никуда не спеша, не вылезая из халата… - Алё?.. Приветус, дорогая! Где, где он сказал?.. Угу. Спасибо, Марина, всей вашей поросли привет! Воинам отдельно, а Машенции отдельно. Без наглости надеюсь, что они еще не забыли о существовании дяди Лука… И не за три, а за четыре. А это уже почти неделя разлуки, тут немудрено и… Верю, польщен. Все у вас нормально? И у меня соу-соу. А как же не творить, это ведь моя работа! Вот уже – правую руку над клавиатурой занес… Что?.. А, что в левой у меня? – телефонная трубка, ясен пень… А что чашечка с кофе? Как всегда: захвачена пальцами правой ноги, я же писатель. Слышишь – подношу… и отхлебываю… Ну, хорошо, ты меня разоблачила: трубка в левой руке, чашка в правой, а клавиатура за стеной. Но сейчас я перейду из кухни в комнату… и, увы, буквально через мгновение все начнется. И тебе чао, рад был услышать. Лук врет, все начнется не через мгновение, а минут через пятнадцать-двадцать: до того как напечатать первые слова и буквы утренней порции романа, он обязательно пробежится по новостным сайтам, проверит электронную почту, промониторит кое-какие имена и события… Но с последним глотком остывающего кофе завершится процесс утренней раскачки, иссякнут все предлоги, помогающие тянуть бездельную резину, и Лук продолжит свои труды… «Никому не
нужные!» - любит он повторять про себя и вслух, а сам надеется и верит: нет, ни фига подобного! Кто-нибудь, когда-нибудь – да оценит в полный рост! Нужные! Сегодня следует дополнительно поднапрячься против обычного, чтобы все намеченное успеть означить, потому что у него встреча с Валеркой Меншиковым… И повод для встречи есть, Валера обещал про «истинное зеркало» дополнительно рассказать, да и чтобы так просто… кофейку попить, потрепаться ни о чем… Через жену тот передал сообщение Луку, что встреча переносится на полчаса раньше и состоится не возле Чкаловской, а на Большом, в непритязательной на вид кафешке «Корвин», вроде бы и простенькой такой, однако никогда не позволяющей себе подать «вторячок» вместо нормальной кофейной порции. По вечерам живая музыка… такая, полулюбительский джаз… Лук и Меншиков любят туда заходить, кофе там не самый ах, но – вполне хорош в отношении качество-цена. А главное – атмосфера не суетная и днем единственный зальчик почти всегда пуст. По вечерам правда, «лабают», и тогда народу набивается под завязку, но сейчас рабочий день в разгаре и кафе – всего лишь кофейня, до шести вечера в ней даже горячего не подают. Меншиков первый подошел к месту встречи, к перекрестку в одном квартале от кофейни, но это понятно: Луку ехать на двух видах транспорта, плюс пешочком, а Меншикову – легкая шестиминутная прогулка от «Галоши», места, где трудится главный специалист по чему-то там… доктор каких-то там наук… Валерий Петрович Меншиков. Раньше, с момента рождения и до середины шестидесятых, «Галошу» называли «Шараш-монтаж», потому что основывалась она как «шарашка». Впрочем, докторская у Меншикова по физике твердого тела, и кандидатская тоже, обе темы открытые… Стало быть он физик. Лук частенько пытается утешить друга заявлениями, типа, что физика – это королева всех на свете наук, и что по Валерке давно РАН плачет, и что не всем ведь быть писателями, кому-то нужно и там, внизу, поближе к земному сору, к пашне… Меншиков снисходительно ухмыляется в ответ и только изредка позволяет себе подкалывать друга за выбранное им писательское поприще, хлопотное и не наваристое, но вышучивает не в отместку, а так… чтобы тот не забывался и не расслаблялся. А вот и сам господин писатель: чешет торопливым шагом, почти вприскок, сам про себя уверенный, что шествует размеренной самурайской походкой, времени на часах - без одной минуты два. Щеточка седых волос на голове Лука успела отрасти за эти недели на сантиметр, он смотрится по-прежнему стриженым наголо и Меншикову приходится делать над собой небольшое усилие, чтобы переключиться на восприятие нового Лукова облика. И этак он, черт побери, каждые года три-четыре экстримунячит, и как ему не надоест? В полувоенном институте, где работает Меншиков, всемерно приветствуют раскованность научного мышления, новые идеи, незашоренность концепций, но этот либерализм никак не распространяется на требования к внешнему виду: попробуй хотя бы небритым явиться в лабораторию или цех, не говоря уже о легкомысленных маечках, «хайрах», не по возрасту, не дай бог - в косичках… да Меншиков первый свернет в бараний рог вольнодумца, буде таковой объявится. А писателям и прочей богеме – позволительно, что с них возьмешь? -Ты чего там пыхтишь, Валера, я ведь не опоздал! Здорово! - Привет. А я и не пыхчу. Прибыл ты ровно, да если бы и задержался на несколько минут, беда невелика… - Третью фразу Меншиков бросает сугубо для развлечения, для проверки своих предвидений, и угадывает, как обычно: Лук не упускает случая, чтобы не изречь что-нибудь… с пафосом… из недавно сотворенного. - У меня на эту тему есть афоризм, на днях придумал: «Собственные опоздания приводят меня в смущение, а чужие в ярость». Как тебе? А?
Меншикову, пожалуй, нравится, но очень уж неинтересное и неблагодарное дело – хвалить за пустяки всяких там зазнаек! Поэтому он приподнимет брови и говорит с усмешкой: - На троечку… с жирнющим… с двумя жирнющими, дружище Лук, минусами. Парадокса в нем нет, смысл банален, афоризм твой обслуживает только тебя, твой характер, а мне он, к примеру, никаким боком не подойдет… Думаю, даже тройки с минусами будет тебе за него многовато. - Знаешь что? Тебе и такого не сочинить, никогда в жизни! Технарь! Мичуринец! Саруман! Нет, ну надо же - какого кабана успела вырастить советская власть! Меншиков вновь ухмыляется словам рассерженного Лука, но покорно кивает. Да, здесь ему до Лука очень далеко, уж сколько раз он пытался… подойти к этому делу, как к решению научной проблемы… С физикой у него более или менее получается, а со всеми этими словесными выкрутасами – не очень. Самый достигнутый максимум - где-то на твердую двойку с минусом, если вымерять по той же шкале, что он для Лука выдумал… - Не сочинить, твоя правда. - Еще бы! – разгорается темпераментом Лук. – Это тебе не физика, здесь нужен хладный ум, неспешный и ясный, а вдобавок к этому – не затуманенное предрассудками сознание и потребность постоянно генерировать новое! И, уж извини за высказанную в лицо правду, солидный запас ранее накопленных знаний! И умение ими пользоваться! - Ты - собираешься дверь открывать? Не тормози, Лук, тяни на себя. За привычным трепом друзья не заметили, как миновали квартал и добрались до намеченной точки. Лук, по своему обыкновению, держался на полшага впереди, он первым поднялся на ступеньки, ведущие в кофейню, и теперь стоял, повернувшись боком к стеклянному одностворочному входу, не замечая, как две дамы средних лет замерли по другую сторону двери и, видимо, робеют выйти, напуганные резкой, громкой речью и зверскими гримасами какого-то мужика, перегородившего им выход. - Оу!.. Прошу прощения, сударыни, за невольное… проходите, пожалуйста. – Лук распахнул дверь и посторонился, подчеркнуто расторопно. - Это не я, это все вон тот тип… Но он тоже не очень виноват, потому что у него техническое образование. Женщины молча проходят мимо Лука – неприятный незнакомец оказался безопасен и теперь для обеих в полном игноре - но одна из них, та, что помоложе, успевает обнять смягчившимся взглядом широченные плечи и мужественную полуулыбку того, второго, который «с техническим образованием»… и, увы и ах… с кольцом на правой руке. Нет, нет, этот тоже… лицо у него толстовато. Девушка-официантка - судя по баджику на кармашке, ее зовут Лена - уже тут как тут перед новыми посетителями, она улыбается им обоим и каждому поочередно, улыбается не только малиновым ротиком, но и глазами цвета негустого чая, и голосом, и словами, то есть, неформально, чуть ли не игриво, на правах долгого знакомства. - Добрый, добрый день, господа! Редко захаживаете, мы по вам соскучились! Лук, после ответной улыбки, широко распахивает глаза куда-то в неконкретное далеко и словно впадает в короткую прострацию, предоставив Меншикову привилегию разговора и первенство заказа. Луку в данный миг важнее поразмыслить над грамматической правомочностью только что услышанного выражения «по вам». - Разве редко? А мне кажется – только что были. Леночка, мне эспрессо, двойной, ну, вы знаете… - Сделаем, знаем! А вам – тоже как обычно? Капуччино простой?
Лук с важностью кивает, а сам с подозрением глядит на друга, на его не сходящую с физиономии широкую ухмылку. - Что-то ты очень весел с утра, как я погляжу! Очередную технарскую премию дали? - Вроде того, вдобавок, смешинка в рот попала, сейчас пройдет. Но почему ты меня технарем величаешь, в то время как я физик, адепт естественных наук? А технари, кстати, ничем не хуже физиков. Премию Меншикову действительно выписали, но получать ее аж в конце июня, и веселит его отнюдь не премия, но сам Лук, его повадки. Долгое одиночество – а Лук устойчиво одинок - неминуемо оделяет своих кавалеров странностями в быту, в мировоззрении, так называемыми чудачествами – и чудачеств у Лука хватает. Одно из них – наводить тень на плетень. В прошлую «недомашнюю» встречу, например, они были в заведении «Лапута», и там их тоже встретили как завсегдатаев, но если Меншикову девушка, принимавшая заказ, принесла «как всегда» двойной эспрессо, то Луку – простой черный чай… «да, да, да я помню, вам как всегда: черный, без присадок, с двумя кусочками сахару! Бегу, несу!» А есть места, где Лук пьет кофе только с молоком, или только квас, или кока-колу. И, насколько Меншиков помнит за долгие годы дружбы, Лук никогда не сбивается, четко распределяет свои предпочтения по присутственным местам, согласно однажды утвержденным. Зачем? Лук неоднократно пытался объяснить это другу, но всякий раз туманно, с незначительными вариациями: де, мол, если твои знакомые уверены, что хорошо тебя знают, то не стоит им в этом чинить помехи, даже наоборот, и вообще им так легче и проще. - Им, нам, быть может и легче. А тебе? - А я привык. - Угу. Ты, Лук, темнила, причем сугубо кустарного производства. Зачем закрываться от людей, нет ведь в этом позитива, это не конструктивно, Лук! - На себя лучше посмотри, конструктор. У меня две трубки, два канала для оперативной связи с внешним миром. А у тебя вообще ни одной! Людям он открыт! Я вообще твоего голоса по телефону не слышал… еще и учит!.. - Слышал ты мой телефонный голос, не преувеличивай. - Ну… разве что в прошлом веке, а в этом десятилетии – ни разу не довелось. Девушка приносит Меншикову эспрессо и воду в гладком прозрачном кувшинчике, а Луку объемистую бочонкообразную чашечку с капучино. Лук засматривается на придвинувшийся бюст в полупрозрачной сиреневой блузке, и вышколенная девушка вежливо с ним заигрывает: - Вау! У вас новый имидж!? - Вроде того. Что, плохо? - Нет, короткая стрижка – хорошо, это современно! Вы так гораздо моложе. Лук легким наклоном головы показал, что повелся, что польщен, рад комплименту, и несколько секунд смотрит вслед удаляющейся девушке, но Меншиков знает цену Луковой доверчивости, на его памяти Лук раз сто выслушивал все эти: «О-о! Вы решили отращивать шевелюру?.. У вас они так красиво вьются сзади! Нет, нет, не стригитесь, в этой благородной седине вы, именно по контрасту, смотритесь заметно моложе!» «Вы, все-таки, решили подровнять? Очень удачно, очень вам идет, сразу несколько лет сбрасываете!» Лук ложечкой собирает пенку, и, наконец, делает первый глоток. Меншиков за это время успевает опорожнить свою чашку на три четверти, но этот дисбаланс кажущийся: все у них идет правильно, по ритуалу.
Друзья угнездились за столиком согласно обыкновению каждого: Меншикову больше нравится рассматривать входную дверь и мельтешение улицы за стеклянной стеной, а Луку внутренности кофейни и обслуживающий персонал, обе представительницы которого улыбчивы и весьма симпатичны. - Эх, Валерка!.. Против природы не попрешь, но знал бы ты, как мне грустно слушать все эти чертовы щебетания про омолаживающие прически! Это же геронтологический диагноз на уровне приговора. Мне. - А я и так знаю. Ты уже лет пятнадцать над этим неустанно хнычешь да причитаешь. Но, если верить светской хронике, тебе все еще дают – и зрелые дамы, и юные девицы… - Врут, Валера, всё врут, безбожно врут. - И ты в этом первый среди равных. Я имею в виду – во вранье, - безжалостно возражает Меншиков, высоким взмахом руки показывая девушке Лене, что созрел для второй чашки двойного эспрессо. – Впрочем, что можно ждать от… извините за выражение… от гуманитария! - Ох, ни хрена себе! Дожили, называется, до светлого дня: технарь! посмел! возвысить голос в моем присутствии! С каких это пор писатель, получивший высшее психологическое образование в Большом Университете им. Товарища Жданова, является гуманитарием? - Ну, а кем? - Естественником, вот кем. Естественником, мой бедный научно-производственный друг. - Тогда уж противоестественником. И хватит ложкой нашкрябывать, возьми еще один, я ведь сегодня плачу, у меня же премия, забыл? Лук легко соглашается и потирает руки. Меншиков хорошо знает этот жест: сейчас Лук якобы спохватится с якобы забытым вопросом, и начнет выпытывать у него насчет принципов работы истинного зеркала… Можно ответить в общих чертах, почему бы и нет? Тема в данном конкретном аспекте открытая, а сам Лук – человек надежный, тысячу раз проверенный, с ним можно и чуть пооткровеннее. Но Лук, хоть и прет из него любопытство, хоть и смотрится шалтай-болтай богемой, осмотрителен, весьма себе на уме: приступит к атаке не раньше, нежели девушка Лена принесет ему второй капуччино и ретируется обратно в недра служебных помещений. - Кстати, Валера… хочу тебя спросить… НО НЕ О ЗЕРКАЛЕ, КАК ТЫ СЕБЕ ТОЛЬКО ЧТО ВООБРАЗИЛ! – Лук хохочет на весь пустой зальчик, громко, хохот его резок, и даже медные музыкальные тарелки от ударной установки в соседнем углу начинают ему подзванивать. Две девичьи головки нырк, нырк с разных сторон в пространство общего зала – все нормально, это правильный шум, посетителям в меру весело, а значит им хорошо… - и опять спрятались... - Нет, не о зеркале, а совсем об иных вещах. Но и о нем тоже спрошу, с твоего позволения, только чуть позже. Ок? Меншиков вновь поднимает брови, уже в знак согласия, однако под добродушием его улыбки скрывается легкая досада: все-таки Лук пронырливый разумом тип, такой мог бы стать неплохим аналитиком… быть может даже физиком-теоретиком… Обхитрил. А вот он, Меншиков, в данном пустяковом эпизоде проявил себя незадачливым лаборантом, горе-ученым, допустив непростительную методическую оплошность: позволил парадигме превратиться в прокрустово ложе, вместо того, чтобы непредвзято, не забегая вперед, оценивать факты… - Спрашивай, хотя, если честно, совершенно не понимаю причины твоего внезапного веселья и твоих невразумительных выкриков. - А я разве кричал? Тогда ой, тогда извини, Валера… но, все равно - ключевое слово «зеркало» я лишь обозначил таинственным шепотом…
- Спрашивай. Лук, не особо вдаваясь в подробности, поведал о своих подозрениях, связанных с возможной прослушкой его телефонных разговоров, не исключая и вероятности оперативной слежки. Рассказывал он с постоянными самоироническими оговорками, как бы доказывая Меншикову, что «он еще не совсем ку-ку», и параноидальность своего мышления неукоснительно использует для иных, более насущных целей и задач, но… факты… черт подери… дескать, они противоречат здравому смыслу, но существуют… Лук рассказывал энергично, даже с матюгами, формулировал аргументы довольно толково, тем не менее, Меншикову все равно пришлось задать Луку множество уточняющих вопросов, на добрую половину которых Лук не в силах был дать внятного ответа… Но ему простительно, сам признался, что не технарь… Нет, ничем таким особенно значительным и важным - государственного, что называется, уровня - здесь не пахло, это можно было сказать с максимальной уверенностью, однозначно. Если бы спецслужба развитого государства, да еще «на своей территории», захотела бы организовать мониторинг электронной информации, исходящей (а равно входящей) от интересующего их объекта, она бы сделала сие незаметно для него, благо для этого существует достаточно таких точек съема, которым не поставить заградительный щит по типу индивидуальной брони. - Предположим… здесь надо выбрать какой-нибудь пример попроще… чтобы даже тебе, твоему писательскому разуму, был он доступен и понятен… скажем, обменялся ты со своего дескотпа… - Полифем его зовут. - Лук, ей богу!.. обменялся, значит, зашифрованным сообщением по аське, хистори затер, аську деинсталлировал, жесткие диски отформатировал, а десктоп утопил, вместе с мышью и клавиатурой. Но твой визави по асечному диалогу ничего этого не сделал, даже программу не закрыл после вашего контакта, и это сверхсекретное асечное, или там, гуглевое, скайповое, иное сообщение так и осталось открытым в его окошечке на служебном компьютере общего доступа… То же касается и телефонов, стационарных и трубочных, в данном аспекте - без малейшей принципиальной разницы между ними. - Понятно. Кстати, откуда ты знаешь про аську и скайп, коли ты никогда обывательским компом не пользуешься? Если верить твоим словам, что не пользуешься? - Из книг. Слушай дальше… У Меншикова не возникло даже и тени сомнения в словах друга, которые безусловно не розыгрыш и не свидетельство помраченного разума. Если уж Лук обратился за помощью – значит, допекло, значит, проверил и перепроверил всеми ему доступными нехитрыми способами. Телефонные симптомы чужого вторжения, замеченные Луком, свидетельствовали о невысокой квалификации «нападавших», как говорится - на уровне художественной самодеятельности, либо близко к этому. Может, это хакеры доморощенные, может какие-нибудь таблоидные репортерские черти, в поисках сенсаций… Меншиков попросил у Лука оба телефона, повертел в руках, нажимая на кнопки… Потом отлучился с ними якобы в туалет, и Лук охотно разрешил. В кабинке Меншиков поочередно поднес оба телефона к серебристой миниатюрной планшетке, вынутой из бумажника, указательным пальцем правой руки проворно стуча по кнопкам своего прибора… Нет, ни жучков не было в обеих трубках, ни вирусов. Друзья беседовали тихо, но интенсивно, замолкая лишь для того, чтобы принять от официантки очередную порцию заботы, салфеток и кофе. - Ты точно псих, дорогой Лук, только что я убедился в этом очередной раз. Скажи: зачем в современном аппарате с большим экраном, в трубке, одному тебе принадлежащей, ты
зашифровываешь абонентов одной-двумя буквами, да еще латиницей? Зачем, от кого? Держи свои дрова, там чистота. - Быстро ты обернулся! А я не только латиницей. Вот, например, кириллица: гэ и дэ. – Лук вытянул указательный палец и начертал на запотевшем кувшинчике с холодной водой корявые буквицы. – Это у меня Эльга так обозначена, кстати, надо будет стереть ее из телефонной книжки. - А Эльга твоя не могла?.. Под влиянием ревности, там… или еще из каких-нибудь резонов? - Устарели твои сведения, Валера, ибо Эльгой я навеки брошен, уже который день и как минимум до конца июня!.. Увы, нет, она в технике шарит еще меньше моего, да и смысла в этой слежке нет для нее отныне. Она оттает – я уже не отступлю. Я тебе не рассказывал, как Наркомпрос в прошлом году чуть было не выдал ей заказ на двухсотстраничную научнопросветительскую брошюру: «Линукс для домохозяек»? При том, что она почти не отличает брандмауэр от браузера? Но не сложилось с заказом, потому что она обещала в две недели управиться – и им это показалось долго. - Рассказывал, можешь не повторять свои анекдоты. Ну, тогда не знаю, где тут секрет. Единственное, что – помимо навязчивого бреда преследования - это… Да не закипай, ты Лучок, я шучу!.. Однозначно могу подтвердить уже озвученный вывод: телефонная слежка за тобою – чейто прицельный самопал, не более того. Из кружка «Умелые руки». Просканируй всех своих знакомых, дальних и близких – интерес идет оттуда, это почти стопроцентно. Тем более, что современные примитивные приспособы для любопытствующих по карману почти каждому. Есть у тебя версии? Лук нехотя кивнул: ему с годами все труднее давались откровенные разговоры… Но Валерка – это Валерка, в любых завихрениях одиночества надобно меру соблюдать, Валерка – это… С ним можно. - Есть, как не быть. Один старый хрен, Тушин Вадим Тиберьевич, отставной кагебешник, разведчик-нелегал, крепко меня невзлюбил за дотошность… Он, понимаешь, дал однажды интервью… ну, я тебе рассказывал… Погоди, я телефоны отключу… - Не отключай, не услышит никто, я обещаю. Да, помню твой рассказ. Это было совсем недавно, у нас в гостях. - Угу, мегси бокю. Ну, вот, очень любопытное было интервью, но я нашел там некие несообразности, о которых я тебе… позабыл сказать. – Лук при этих словах вильнул взором, якобы заинтересовавшись кошкой, пробежавшей вдоль стойки бара. - …И имел неосторожность хлестануться перед ним своей проницательностью… Я ведь ему звонил для всяких-разных уточнений… Долго пояснять, но дело было связано с его личным участием в неких сицилийских делах… с уровнем его оперативного участия… Ну, и плюс это… ну… короче, меня заинтересовал некий местный термин: наш, питерский, научно-производственный… «Галошники». - Да, ты уже упоминал его. Меншиков залпом допил третью порцию эспрессо и удовлетворенно крякнул. Но Лук правильно все увидел и не стал дожидаться наводящих вопросов от насторожившегося друга. - Валера, не пыхти, я знаю только термин и только то, что он связан с твоей работой, всё. Мне он по фигу, я его повторил сейчас лишь потому, чтобы еще раз обратить твое внимание: дедок явно понимает побольше, и он явно против того, чтобы это пошло в массы. Он, типа, оговорился в интервью и сразу занервничал. Причем, повторюсь опять, гораздо больше забеспокоился, нежели от того, что я упал на хвост его сицилийской профессиональной ипостаси. Но интервью попало в газеты, и я… ну… не препятствовал слову «галошники». Просто убрал акценты возле него, прозвучало и прозвучало. Заканчиваю инфу и подытоживаю. На мой взгляд, только этот шустрый
дедок с двойным темным прошлым мог быть лицом, заинтересованным в прослушке… в слежке за мною, хотя, не врубаюсь, какой в этом может быть смысл после опубликования интервью. Тем более, что и само интервью брал не я, а некий покойный ныне журналист. Я его только литературно обработал и поубирал акценты. Но он вцепился, дедушка этот. Я думаю, что это он, других версий у меня нет. Не лично он, конечно же, хотя бы в силу возраста, но кто-то с его подачи. При всем этом, я толком не знаю – почему он взъелся: из-за вышеупомянутого термина, или из-за сования носа в его прошлые игры? - Так ведь и я не оракул. Эх, Лук, друг ты мой ситный!.. Знал бы ты, как мне ломовито было сейчас выслушивать все это!.. Запыхтишь тут. Тебе хорошо, ты сказал – и расслабился, в расчете на помощь. И правильно, я - точняк помогу. Или, как минимум, попытаюсь это сделать, в смысле помочь. Равно как и ты, если что со мною случится… - Валера, ты правильно думаешь, и я рад, что ты так думаешь. - Но меня теперь слегка протрясут на работе, и мало не покажется. Помнишь хоть номер газеты, где это интервью было опубликовано? Или адрес файла?.. Хорошо, уже легче, давай и то, и другое. Это чтобы на тебя проверку не наводить. Ты просто не представляешь, какие у нас в первом отделе зануды сидят! Вот, если бы они подали запрос на твою прослушку – хрена лысого ты бы что-нибудь заметил за нашими зубрами. Но – почти обещаю, что этого не случится. У них, у бедолаг, проверочной работы столько, что они еще при Черненко трудились в счет восемнадцатой пятилетки, и лишнего груза им на горб не надо. Сизифы в авгиевых конюшнях. Однако по дедку они поработают в полном объеме, вне зависимости от того, день им на это понадобится, или месяц. Результатом этого почти наверняка воспоследует – если, конечно, ты не ошибся в своих подозрениях – снятие с твоих уважаемых телефонов наведенной прослушечной порчи, поскольку ему и его друзьям просто некогда станет тебя прослушивать. - Друзьям? А, ну да, мы уже обсудили: абсурдом было бы предполагать, что старичок один справляется со всеми кустарными шпионскими аксессуарами. Еще по одной, Валера? Теперь моя очередь платить. - На фиг, и так сердце бу-бу. Пойдем, лучше прогуляемся кружным путем, и заодно ты меня до работы проводишь. - Не доходя до нее один квартал. Из конспиративных соображений. - Ты очень ехидный, Лук, и это тебе всегда во вред. Леночка, примите деньги, пожалуйста! Всё, всё, в расчете, спасибо. - Это вам спасибо! Заходите еще, будем ждать. - Непременно зайдем. Кстати, для меня Лена – одно из любимейших женских имен. И блузка ваша просто великолепна!.. Чао!.. - Лук, а Лук? Ты бы не мог, хотя бы при мне, прятать свои безусловные рефлексы куда-нибудь… поглубже? Понимаешь намек? Гусар, блин. Про зеркало давай в следующий раз потолкуем, на ходу лень. Если будет под рукой листок бумаги и карандаш – нарисую тебе упрощенную до предела схему поведения световых лучей в приборе, это немногим сложнее системы призм в бинокле, даже ты поймешь. И вот еще: тут сынишке городские власти выделили четыре билета… если точнее – четыре приглашения на некое торжественное мероприятие, церемонию чествования призеров лотереи «Летний сад», с вручением выигрышей в виде чеков… Море музыки, шуток, аттракционов… - А разве еще не выдали??? Благую весть о том, что Лён у вас главный счастливчик, я узнал из первых рук, в тот же день, но это было довольно давно… Вот ведь мерзавцы, скажи? За
прошедшее время безжалостная инфляция успела выжрать из бедного маленького миллиончика не одну сотню рублей!.. А они даже не чешутся!.. - Видишь – почесались. Короче говоря, сам виновник торжества, Маша, мы с Мариной – пойдем, а Тим отказался, ему неинтересно, так что есть для тебя свободное приглашение. Пойдешь с нами? - А когда конкретно это будет? - Не знаю, это надо будет у Рины уточнить, но не завтра и не послезавтра. - Тогда уточни и… Не уверен, но может быть. Ах, детство, эх, юность! Дети – это те же самые взрослые, только с недолгим безоблачным настоящим и обреченные барахтаться в неглубокой пучине детских проблем. - Да не может быть? В неглубокой? Ты уверен? Друзья остановились, и Луку вдруг почудилась грусть… и даже растерянность… даже неуверенность в улыбке Меншикова… Нет, просто показалось, Валерка – это скала из лучших сортов гранита. - Безусловно. Если хочешь знать – я сам бывший ребенок. Всё, Валера, вот он, пресловутый перекресток. Отдаем честь домовому-городовому и разбегаемся. - Удачи! - Не помешало бы. Аналогично! *** Влюбленные в этом не виноваты. Просто однажды к человеку приходит день, целует в сердце и срывает разум. Иногда он приносит с собою счастье взаимности, а чаще нет. Сказать, что Лён влюбился несчастливо – было бы не вполне справедливым: это Васькина любовь к Рине, к Тугариновой Кате, была вприглядку, то есть, совершенно безнадежна, а Лёну как раз удача улыбнулась, вполне даже конкретно: позавчера он ухитрился поцеловать… чмокнуть Рину в губы, и она почти ответила… даже и не оттолкнула… просто вывернулась из робких Лёновых объятий… причем, не сразу… и не рассердилась… И еще он назвал ее Тигренком, и она долго выпытывала, откуда он узнал ее никнейм… Расколола, конечно… Да, любовное счастье было ярким, светлым, теплым – но обжигающе коротким! Лён шел, брел на подрагивающих ногах, споткнулся и остановился перед трамвайными путями. Впереди, через дорогу, был Александровский парк, но туда не хотелось. Космическая тарелка станции метро «Горьковская» утратила ясность очертаний, стала мелко подскакивать, словно пытаясь взлететь на некачественном топливе, грудь у Лёна заходила ходуном, не желая пропускать ни вдох, ни выдох, из носу предательски потекло… И из носу ли?.. Где платок?.. Главное – успокоиться, и потом уже идти к дому, он ведь воин, а не кисейная барышня. На днях он пригласил Катю в кино, и Катя сначала согласилась, а потом позвонила ему на трубку и с извинениями отказалась, потому что у Катиных родителей с бабушками-дедушками семь пятниц на неделе; в результате у Рины возникли неожиданные проблемы со свободным временем (по деньгам-то все в порядке было: Лён заранее предупредил, что он пригласил и, соответственно, за билеты платит), и она предлагает Лёну «как-нибудь в другой раз». Нет вопросов, нет проблем!.. Конечно, жалко, что так получилось, ибо у Лёна были кое-какие надежды на скорейшее и близкое, плечо в плечо, соседство с Катей и на полутемный зал, но… ничего не поделать, ко всему надо быть готовым, против предков не попрешь…
Тем не менее, билеты Лён решил купить: ни в какие приметы он, разумеется, не верит, но если билеты уже на руках, то и Кате станет проще соглашаться, и у него появится предлог для дополнительной настойчивости… Типа, встретятся на перемене, он вынет билетики и покажет: все сделано, все без напрягов, на дневной же сеанс, не на вечерний… «Принц Персии»: кто в теме - говорят, что это круто. Мама вспомнила, как в старые времена это была невероятно популярная, культовая игра, еще не компьютерная, а приставочная, и что даже папа в нее играл. Ну, может, насчет папы она присочинила, чтобы папу подразнить: он аж зарычал, когда услышал про себя такое - чистый Шрек, только красный, а не зеленый. Но мама папу почти никогда не боится, да и он - не сказать, чтобы всерьез рассердился, просто не любит, когда его уличают в простых человеческих слабостях, да еще при собственных детях… Два билета в «Мираж» – пятьсот рублей, и это еще не дорого для почти премьерного сеанса… Но что ему теперь эта пятихатка, когда в самом начале июня он станет миллионером!.. Рублевым, правда, и ненадолго: миллион один, а желающих им попользоваться – даже в пределах семьи полно. Машка себе уже как минимум на полтора лимона подарков намечтала! Ну, не беда: Машку они совместно обуздают, в ее аппетитах, и Лёну тоже перепадет вволю из собственного выигрыша, карманных денег и таких… Купил – дело было в четвертом часу пополудни - и домой. Черт его дернул (или ангел сподобил?) оглянуться на выходящих из кино людей!.. Оглянулся и… Катя! Первая мысль была очень проста, коротка, радостна, совершенно без извивов, как у безнадежного олуха: «Это же Катя, Рина!» Он даже чуть было не окликнул ее… Эх… Она была не одна, она была не с кем иным, как с Бушем, с Витькой Добушевым, заклятым Лёновым врагом! Лен замер сначала, потом перебежал на другую сторону Большого проспекта и зашагал параллельно, вместе с толпой… Он в шоке, а они смеются, такие, оба уже без школьной формы, переодеться успели… Буш как обычно прикинут, под негритянскую гопоту, а Катя в очень коротком платье… она в таком мини рядом с ним сидела!?.. По его приглашению!.. Блин-н-н!.. Лёну ярость ударила в голову, он едва удержался, чтобы не побежать поперек автомобильному движению и тут же, на глазах у Рины и у прохожих, отпинать, отметелить этого Бушика так, чтобы… чтобы впредь… чтобы он… А они вдруг остановились, и Катя – сама, по своей воле - поцеловала Бушика в щечку! А тот заулыбался и, абсолютно никого не стесняясь, обнял и поцеловал ее по-настоящему, повзрослому, прямо в губы! Если абстрагироваться от того, кто кого целовал, то это было очень круто, Машка бы сказала – брутально: прямо на тротуаре, в толпе, не обращая на взрослых!.. Обнял и поцеловал!.. У Лёна так не получилось!.. Молоток Буш… сволочь, сволочь Буш!.. Как она могла? И с кем?.. Он же так любит грязно отзываться о телках… то есть, тьфу!.. о девушках и женщинах… Ну, и что теперь дальше-то делать??? Лён шел, раздираемый на части несовместимыми желаниями: Буша все-таки отпинать поконкретнее… или забежать вперед, типа, навстречу, и язвительно пожелать им счастья… или Кате-Рине сказать какой-нибудь презрительный прикол… Нет, только не это, так он не может!.. Или просто повернуться и уйти… Лён попробовал свернуть к себе на Матвеевскую – нет, ноги сами его несут вслед за этими… вслед за парочкой… После долгих внутренних борений Лук все же решил вызвать Буша на драку, тут же, никуда не откладывая, тем более, что киношная толпа уже рассеялась кто куда, а Рина с Бушем свернули направо по Бармалеевской, там будет удобно, там почти пустырь…
Лён шел за ними, уже и не скрываясь, а они его не замечали. Вдруг… Впрочем, это для Лёна было вдруг, он ведь не слышал, о чем они там… ворковали… Короче говоря, Катя указала пальчиком на Бушикову бейсболку, тот ее немедленно снял и бросил в урну… не поленился отбежать для это метра на четыре… Потом вернулся бегом, взял Катины ладони в свои и поцеловал поочередно… бережно так… А она его поцеловала… в губы. Финиш. Здесь всё предельно ясно и Лёну ловить нечего. Лён развернулся и пошагал прочь, и ноги его послушались, и в этот катастрофический миг ему было абсолютно все равно – увидели они его, или не увидели, а если увидели – что подумали?.. Нет, он не пойдет через дорогу, и в Александровский парк не пойдет, а вернется домой. Мама в клубе, у них сегодня чемпионат по бильбоке, Тимка тоже вряд ли дома, а Машка… Машка его поймет и простит брата, когда он разрыдается у нее на плече… Лён понимал, что почти взрослому парню плакать – фэ, но… понимать - это одно, а соблюсти… Что он четко может себе обещать: на улице не расплачется, до дому дотерпит. Лишь бы во дворе ни с кем не зацепиться, даже случайным разговором. Квартира встретила его непривычным отсутствием обеденных запахов, тишиной и тоненькими подвываниями, поскуливаниями посреди тишины. Лён пошел на звуки, заглянул в комнату сестры – дверь полуоткрыта, значит, можно заходить… Машка сидит на диване, спиной к двери, обхватив коленки, вся съежилась – и плачет, аж рыдает!.. - Маш!.. Что с тобой, что случилось? - Лё-о-он… О-ё-ё-о… - Слезами захлебывается, бедолага, но связных звуков не издает. - Да что случилось!? С нашими что-то??? - Не-е-ет… Мне пло-охо, Лёнчик! – Машка вдруг вскочила с дивана, подбежала к Лёну и сунулась мокрым лицом куда-то ему под мышку. Острейшим чутьем брата-близнеца, чутьем, аналога которому он не знал и объяснить никому, кроме Машки, не мог, Лён понял: с домашними все в порядке, и сестричка жива-здорова, но ей плохо, душа у нее болит и теперь она просит у брата помощи, защиты, утешения. Куда теперь свои слезы лить – чужие бы унять! Сначала обнять и погладить. - Что, Машенция, что, дорогая, что произошло? Идем на диванчик, пойдем присядем, и ты все по порядку мне расскажешь. Всё, не волнуйся, я же с тобой. Сестра безропотно послушалась и, давясь слезами, начала свою горестную повесть. Лён слушал ее в полном обалдении… Ему хотелось исступленно хохотать - но смех не шел, он был готов горестно рыдать наперегонки с Машкой, но – это было бы нехорошо и неправильно, он мужчина и старший брат, ему не положено в такой ситуации… Машка-то, оказывается, была отчаянно влюблена, и не в кого-нибудь, а в Витю Добушева, в того же самого злополучного Бушика! Да, она была в него по уши влюблена, уже полтора года, а Лён этого не знал… И никто не знал, в том числе и Буш! Более того, он на Машку вообще ноль внимания, как бы она ни старалась ему понравиться все эти годы! Короче говоря, Машка первая обнаружила роман Бушика и «этой дуры Тугарихи!» Незаслуженное оскорбление в адрес Кати Лён стерпел – сестру ведь тоже можно понять… Машка засекла вновь сложившуюся парочку и стала за ними следить на улицах города… И ей было за это совершенно не стыдно, «вот нисколечко, ни на один микрон!» Одно время, не так давно, в душе у Машки вспыхнула надежда: вроде бы черная кошка пробежала между Витькой и этой… и они перестали всюду ходить вдвоем, а тут еще, на удачу, и Лён вмешался и стал активно за этой… ухаживать… хвостиком перед нею мести… будто нет
никого покрасивее… (Лён покраснел до корней волос, однако и здесь перебивать сестру не стал, пожалел.) Но раздор оказался недолгим, и буквально сегодня Машка проследила, как эти двое пошли в кино, а по дороге обнимались… и открыто целовались. Всё. Мир рухнул, любовь - обман, жизнь бессмысленна… и вообще!.. Сестра зашлась в столь отчаянных рыданиях, что и у Лёна защипало в глазах, как тогда, возле метро. Ладно, свой горький прикол он ей тоже расскажет, чего уж там, но попозже, не сейчас… Хотя… чего тянуть… Основное-то она уже отрыдала, пусть знает. Сестра, как и следовало ожидать, долго не могла поверить в чудовищное совпадение влюбленностей, слезы у нее запросто переходили в смех, потом обратно, в неистовые рыдания, а Лён моргал-моргал, сопел-сопел, но удержался от хныканий. Зато вынул билеты и предложил Машке сходить на «Принца Персии» вместе. И она согласилась, на миг просветлев улыбкой, и опять уткнулась ему в подмышку, сырость наводить. - Эх, Машенция! Все-таки, действительно мы с тобою не просто так, а ближе близкого, роднее родного – во всем близнецы, называется! Пойдем на кухню, каких-нибудь холодных калорий поищем… Я только умоюсь… - Нет, я быстро! Котлеты в холодильнике, их лишь подогреть, а макароны мгновенно сварятся. И позвони пока бабушке, ты ее совсем забыл, а она по тебе особенно соскучилась. А на третье чай с конфетками, да, Лёнчик? - Я не забыл, я завт… я послезавтра к ней собирался, а завтра мы с тобою в кино идем. Звоню. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Терпение - самое простое лекарство от укусов дурака. Тушин давно уже обратил внимание на двоих недорослей, еще на Крестовском острове, когда однажды, возвращаясь после дежурства домой, шел по аллее приморского парка Победы к выходу, к станции метро. Эти двое поджидали Тушина, именно его, сие было совершенно очевидно… А Тушин ничего не замечал и пока ни на что не реагировал, терпел. Вроде бы, тупая и невзрачная обыденность впереди: сидят себе два балбеса, бездельника, верные подлой гопнической манере: тощими задницами ерзают по закругленному верху садовой скамейки, как эти… курицы… как петухи на насесте, а обувью – бутсами, или чем у них там… кроссовками… берцами… - топчут и без того нечистые места для сидения… Негодяи, м-мордами бы вас – да в эту грязь, а потом в асфальт, в кровавые сопли!.. Сидят такие… милиции, разумеется, на них никакой нет, гогочут как дураки, плюются… И вдруг – повскакивали! Один другого дерг за локоть – это уже Тушин задним числом засек, отмотав назад ленту зрительной памяти… Надо будет поменять контактные линзы, мутноваты становятся… Он его дерг – и подбородком в сторону Тушина!.. Сначала они навстречу ему пошли. Поравнявшись – скорчили зверские рожи, какие-то уханья, гугуканья исторгли, по типу мумбо-юмбо, а потом следом за ним пристроились, метрах в десяти-восьми; доведя до ступенек вестибюля метро «Крестовский остров» - отстали, исчезли. Так было в первый раз. Курящие, оба правши, который пониже – лидер из них двоих, по ориентации - вроде бы гетеро. А когда в другой раз они нарисовались, то один из отморозков, с наколками на пальцах, спросил: «Дед, а дед? Ты должен бы знать: где тут ближайшее кладбище?» Где-где… Петербург – сам по себе сплошное кладбище, от края и до края, от века и до века. Тебе по этому поводу незачем беспокоиться, придурок неумытый, тебя и так очень скоро отнесут по запрошенному адресу, если и дальше будешь
неуемно досаждать безобидным старым людям. Ничего не ответил ему Тушин, не расслышал мерзавца. Всю эту навязчивую гиль, давление на психику, Вадим Тиберьевич пропускал пока мимо сердца, выжидая и высчитывая наверняка: что бы это значило, и кто их натравил – Слоник, сие вероятно более других вариантов, или старые пердуны из «СОВЕТА»? Или – что имеет лишь ничтожную, сугубо гипотетическую вероятность – Вадик Фунт, он же мент Захаренков Вадим Александрович, решивший таким дешевым способом поднять в глазах Тушина свой оперативный рейтинг? На стадии накопления инфы никакой бред нельзя отбрасывать… В третью встречу с молодыми провокаторами едва-едва не пошло серьезное развитие событий. Вадим Тиберьевич намеренно задержался на рабочем месте и целых полчаса оглядывал с помощью лорнета окрестности, превозмогая боль в затылке и резь в глазах. - …Батюшки мои! Вадим Тиберьевич! Да у вас цифровой лорнет! Так сказать, в ногу с молодежной модой шагаете? Похвально. А у меня младшие дочери понапокупали, так я глянул раз, глянул другой – да ну их, голова болит, резкости никакой… Цацки, я считаю. Вот у меня был бинокль по службе – вот это была вещь! - И у меня был бинокль по службе, Коленька, семь на пятьдесят, против воды и тумана… и у меня болит, и у меня проблемы с настройками… Но, понимаешь, мне тут внучатой племяннице на двадцатилетие подарок делать, вот я и подумал, что прежде самому проверить надобно… Ерунда полная, безделушка, без вариантов, тут ты прав, но если им всем так нравится… Не-ет – на самом-то деле дорогой лорнет, «брендового» качества, «на цифре» - совсем не ерунда и отнюдь не безделушка. Хорошо, что нет у него никакой внучатой племянницы, а то было бы жалко отдавать полезную вещь, к которой он уже худо-бедно притерся, притерпелся. Эх, будь у Тушина глаза и остальной организм хотя бы на десяток лет моложе… Все чисто на подходах и подъездах к строительному аттракциону «Пирамида Хуфу». Современных коллег из современной «наружки» он, конечно, вряд ли бы вычислил, ибо возраст, а бывших – пенсионеров «советчиков» - с закрытыми глазами обнаружил бы… наверное… И всяких там Фунтиков да Слоников скорее всего засек бы. Что ж, уже какой-то клочок ясности с приставучими сопляками: слежка не тотальная, дилетантская. И сегодня дополнительное тому подтверждение: эти двое, особой выдумки не проявив, точно так же сидели на своих насестах и ждали, пока он выйдет на аллею. Но в этот раз Тушин пренебрег асфальтом и двинулся по боковой дорожке, несмотря на то, что она успела подмокнуть от дождика, мелко заморосившего с полчаса назад. Казалось бы – какая разница, с оперативной точки зрения, ан нет: простейший сдвиг возможного эпицентра событий на десять метров в сторону, за редкую двойную череду широкоствольных деревьев – и размер возможной аудитории, вероятность присутствия потенциальных свидетелей, сокращается в разы… во многие разы. Чтобы избежать участи жертвы, предпочтительнее бы наоборот – увеличивать сию вероятность своими действиями, но Вадим Тиберьевич давно и жестко рассержен на всех тех, кто мешает ему доживать последние дни земного бытия, а главное – подготавливать его последний «Поступок». Так что… пусть эти юные подонки сами хлебнут, пусть на себе распробуют участь жертвы. День будний, час поздний, аттракционы закрыты, небесное пространство над городом низко зашторено во все стороны, по самый окоем, будущими хлябями, которые сейчас не облака, и не тучи, и не туман, а единое серое ненастье… вот-вот хлынет!.. Люди и разбежались кто куда. Впереди мужик в синей строительной робе поверх тельняшки – мимо Тушина стук-шлеп, стук-шлеп, сапожищами по мокрой траве скользя, и куда-то чешет в сторону метро, на четверть кабельтова уже обогнал… За бутылкой, это без сомнения. Парочка средних лет под мужским зонтом по аллее навстречу
прошла, ругаются друг на друга, отсюда слышно, а зонт дрянной, обвисший с одного боку, дряблый. Тушин идет, осторожно огибая только что натекшие, словно проступившие из под земли, узкие лужицы, по натоптанной, пока еще умеренно влажной дорожке, и эти двое тут как тут, слева сзади от него, метрах в восьми… С асфальта сходить не пожелали… Тушин остановится высморкаться – и конвоиры доморощенные немедленно тормозят, не желают его догонять-обгонять… Все как в прошлые два раза, только тогда они хыкали да гыкали, да по спине друг друга стукали, а ныне очень уж напряжены. «Вот что, Раф! Слонеус нами недоволен, что мы, типа, долго менжуемся и никаких результатов по теме не выдаем. То есть, вообще по нулям, говорит. Это стремно для нас, потому что он чувак справедливый, но резкий. Поэтому предлагаю активизироваться, только – по-умному, без статьи и срока. Типа, конкретно придвинемся к старцу и еще раз воздействуем на него вербально. Только добавим энергетики. Что?.. Ну, орально, криками - чтобы тебе было понятнее. Подберемся как можно ближе, вплотную, гаркнем прямо в лицо, обматюкаем… Но - лично к нему не прикасаясь, понял? Как если бы под камерами наружного наблюдения. Дескать, а мы что? А мы ничего! Сказали дедушке, что у него, типа… что-то вот-вот выпадет, типа кошелька, палки… А он испугался… Нет, не так: мы увидели, что дышит тяжело и спросили: дедушка, вам помочь, а ему плохо стало. Понятно? Если сдохнет на месте – очень хорошо: и ему, и нам, и шефу от этого будет одна только польза. У Виталика интерес – квартира. Выкрутит ее, типа в наследство, либо еще как – глядишь, и нам перепадет зелени тонна-другая… каждому. Пень свое пожил, теперь нам пора». И вот эти двое р-раз, было, дернулись – поперек аллеи в его сторону… - и осеклись, дальше пасут. Похоже, будет нападение. Значит, либо Слоник, либо «Совет» заказчики, ибо Фунтику от него очередной грант получать на днях, не станет Вадик досрочно душить золотоносную курицу… Нет, это не Фунт, в любых подозрениях надобно знать меру, иначе – труба всем делам и планам. Но Вадика уместно будет дополнительно подмазать и замазать. Не забыть, не забыть, запомнить: Вадим Захаренков, замазка и подмазка, стволом и деньгами, и… еще чем-нибудь. Это хорошая мысль. Вадим Тиберьевич, опершись левой рукой на трость, остановился отдышаться, а правой полез за носовым платком во внутренний карман куртки, просторной, кожаной, непромокаемой. У некоторых вещей странная судьба: совершенно очевидно, что куртка переживет своего владельца, в целости и сохранности, практически не старея, но столь же очевидно, что превратится в никому не нужный помоечный хлам сразу же после смерти хозяина. Будничная жестокость бытия. Как сердце чувствовало, что сегодня надо именно «Макарова» брать. Ладонь легла на мелкоребристую рукоять пистолета, палец негибко и нечувствительно потрогал-проверил предохранитель… черт его разберет… вроде бы, если память не подвела, он его как сбросил после обеда, на прогулкемоционе, так и не ставил обратно… Положит обоих, а лучше одного. Плохо только, что не отмазаться будет от инцидента и следствия, дело-то плевое, размотают мгновенно, следы тут никак не замести. Но зато по следам четко будет видно, что – да: пасли, шли параллельно (это они шли и громко угрожали словесно, оскорбляли… как от них убежишь, с костылем-то, в восемьдесят пять лет… они молодые, сильные… из прохожих никто и не пытался заступиться… за что, почему – не ведаю, надеюсь, что это вы мне объясните – за что, по результатам следствия), потом делали попытки идти поперек, то есть, сократить расстояние, почва достаточно влажная, отпечатки должны, должны быть… Они напали, он защищался. «Макаров» именной, наградной, легальный, а что при себе носил – так это один раз, именно сегодня, потому что те двое за ним охотились, неоднократно ему угрожали… На работе подтвердят, он (на всякий случай… не
конкретизируя где и когда… чтобы Коля Анциферов вспомнил, в случае чего, или не вспомнил, пропустил мимо ушей старческое брюзжание, если проблема рассосется без последствий) мимоходом и недоуменно жаловался на такой факт… Вот он и… в порядке самообороны… Как выяснилось - не без оснований опасаясь… В крайнем случае, возьмут подписку о невыезде. Если все рассчитать, подпустить их поближе и расстрелять в упор, то и «Макар» сгодится, промаху не даст. Правильнее бы, конечно, тяжело ранить либо вообще наповал, но наповал – увы, только одного из мерзавцев, все равно кого, любой из них на сие сгодится, другого же в данном раскладе лучше бы прострелить, куда-нибудь в плечо, и поберечь, пусть живет на радость маме и дает показания на заказчиков, пусть живет, не жалко, ибо все равно выбывает из событий однозначно и навсегда… - Пошли, Раф!.. Стой!.. Шухер, шухер… Ринулись, было, Игорек с Рафом, выполнять намеченное, но – алярм! - сделали неглубокую петлю по мокрой траве и обратно вернулись, на асфальт аллеи… Что такое? Тушину пришлось высморкаться в несколько приемов, чтобы попутно уважить больную спину, совершить четверть оборота на неуклюжих ногах… Проклятый возраст!.. Ах, вот оно что… Джипок милицейского патруля выкатился на центральную аллею медленно, почти неслышно, так что Игорек заметил его с некоторым опозданием, однако успел среагировать и притормозить развитие операции. Наитие подсказало ему макисмально правильный в этой ситуации ход: - Стой, Раф, сплюнь, закуриваем, прикуриваем, их не видим, дистанцию увеличиваем. Пусть дед хотя бы на несколько метров отойдет… Тушин взвесил про себя несколько основных вариантов продолжения. Можно было бы, конечно, испугаться, позвать милицию на помощь и объяснить, что эти двое следили, угрожали. Но отпустят ведь шакалов – ничего криминального по факту не случилось. Зато те, кто их послал, совершенно бесплатно поймут, что Тушин их засек, расколол и будет теперь настороже… Нет, он ничего не видел. А, собственно говоря, других-то вариантов и нету, остальное – несущественные бредни. Даже если «луноход» проедет мимо, никого не зацепив, и все вновь продолжится по намеченному сценарию, менты потом, в случае чего, профессиональной памятью воссоздадут обстановку, и тогда количество следственных вопросов к Тушину не превысит приемлемые пределы. Однако, лучше бы избежать конфликта, хотя, конечно, если абстрагироваться от интересов дела, он бы не колеблясь, даже, пожалуй, с удовольствием, расстрелял бы обоих. Но это все эмоции, тюрьма ума – эмоции, от которых один вред при недостаточном контроле сознания. Предположим, что и не посадят, и поверят, но подготовка к «Поступку» резко осложнится. Поэтому, если милиция профилактически подберет этих двоих и протрясет – флаг им в руки, а он здесь ни при чем, ему, в его без нескольких дней восемьдесят пять, простительно будет старческое неведение и невнимательность… Тушина вдруг пронзила насквозь острая боль догадки: и милиция, и отморозки – звенья одной цепи! Всё у них сейчас будет в одном флаконе, как говорится, и несчастный случай, и свидетели, и стражи порядка на месте! Все сходится! Стрелять!.. Нет, погодить… до последнего выждать… Если что – сначала ментов, целить в головы, поверх возможных бронежилетов, чтобы наверняка. Проклятый «Макар» - обойма невелика! Джип еще более замедлил ход и вкрадчиво подкатил, не перегоняя, к идущим по аллее парням. Чё это у них походки сразу стали такие деревянные, а? На, чмошников, нариков, чурок и педиков вроде не похожи, а боитесь… Правильно боитесь… Давай, Мишель, поехали, чё на дождь зря вылезать?.. Поехали, в натуре, лучше у метро, под навесом кого-нибудь досмотрим. Заодно Сереге надо блёсны отдать, он там сегодня дежурит, мы договаривались… Эй, дед! Дедушка! Тебя подвезти до метро, или еще куда? Дождь начинается, промокнешь ведь?
- А?.. – Тушин остановился на голос, приложил полусогнутую ладонь к уху, прищурился посильнее и еще раз повел глазами по сторонам. Нет, это не «Совет», однозначно, и тем более не Слоник. Это простые немудрящие менты, дай им бог здоровья. – Нет, сыночки, спасибо, родные… Тут идти-то уже… Даже и промокнуть не успею… не дождь, морось одна… а я в берете… Езжайте, дай вам бог здоровья, езжайте, мне тут близко. Всё, хватило мозга у молокососов не дергаться сегодня. Довели до метро и отстали. Не решились засвеченными нападать, за что обоим отдельное ветеранское спасибо. Уже на выходе, у ворот, который повыше из двоих, с наколками, проорал что-то в адрес Тушина, да как раз машина мимо прогазовала и Тушин действительно не расслышал, ни слова не разобрал. Но это и не важно. Слоник. Максимальная вероятность случившегося: Виталик Слон, который зол на Тушина и, кроме того, точит на него алчный зуб: бухгалтерша ТСЖ вдруг стала по телефону выяснять у Тушина его родственные и иные связи, якобы для какой-то статистики… Но до переписи населения далеко, а он еще по «советовским» оперативным сводкам помнит, что она под Слоника работает, помогала ему перепланировку оформлять, или нечто в этом роде… Очень хорошо. Но вот другое-то плохо: «Совет» затаился и ничем себя не проявляет. Срок ультиматума прошел, а он все еще жив. В отличие от Бори Томичева. Старперы-то они старперы, но профессионалы. Знать бы, чего они там нарешали, что против него затеяли… А может превентивно их царапнуть, так сказать, в профилактических целях? Это будет разумно. В Петербурге, на границе лета и весны, даже в ненастье сумерки очень долгие, а ночи не дозваться: Вадим Тиберьевич со службы вышел вечером, но засветло и домой пришел – через метро и две пешие прогулки на старческих ногах – светлым же вечером. А дома – все равно электричество приходится жечь, даже в летний безоблачный полдень, ибо шторы на окнах плотные и сплошные. Добрел до родного очага и тут же кофе затеял варить, покрепче, как можно крепче, до горечи, до вязкой: черт с ним, с сердцем, надо взбодриться, надо Вадика Фунта звать, надо Женьку-наркомана подпрячь, идея с Женькой - это реально, ибо вряд ли кто будет предупреждать ханыгу оператора из газовой котельной, слесаря по совместительству, что Вадим Тиберьевич уже табу для общения, что он уже не член общественной ветеранской организации… Тушин сунулся в ноутбук, нашел файл «котельная», дважды перечел, перепроверяя сам себя, цифры и фамилии в расписании дежурств… Фунта он прямо сейчас примет: Вадик вот-вот подойдет, как уговаривались, а к Женьке уместно ближе к ночи нагрянуть, не зовя и не предупреждая - сам до котельной доковыляет, - сегодня Женькина смена. Туда и подложит гостиничек. В последний год повадились «товарищи члены президиума общественного совета С» проводить свои сходки в газовой котельной у Женьки Самокатова, дальнего свойственника одного из членов президиума. Женька – бывший художник, бывший поэт-бунтарь, пустоцвет, наркоман и трепло, сидит на беляшке, на чернушке, на конопле… да на любой дурерасширяющей дряни, какая в руки попадет. Когда нет джефа, первитина – пьет портвейн (или вермут – в предлагаемом ларьками качестве это одно и то же), есть первитин или конопля – от алкоголя нос воротит. Тот же и с герычем. Больше всего на свете из благ земных и ценностей духовных, предпочитая любому остальному, Женя-Кокс жалует опиаты, а именно доморощенные кокнар с героином, хотя утверждает, что «он человек кокса», идейный кокаинист и контркультурист. Только идейность сия сомнительна – кокаин для него дорог, а стихов и картин Женька давно не пишет, равно забив болт на культуру и контркультуру. Может, и трепыхался когда-то, пока не опустился окончательно… Действительность проста: ветераны достают ему бесплатное ширево-курево-бухалово – а он им обеспечивает для собраний бесплатную крышу над головой, относительное тепло, приватность,
конспирацию… И Тушину там доводилось бывать-заседать… пока он не рассорился с этими трусливыми идиотами. * ** Они со мной по-человечески - и я с ними по-человечески, так что пусть не обижаются. В то время как сентиментальностью легко отравить любую идею. Итак, у нас на сегодня паленый ствол, подсобные средства, подлые щенки, дополнительный крючок… и субординация. - Вадик! Здравствуй, дорогой! Соскучился, не скрою. Выглядишь молодцом! Плечищи-то, а!? Проходи, проходи без церемоний на кухню, и не надо обувь снимать, я тебя прошу… настоятельно прошу, как старший по званию. Кофейку?.. Договорились, чайку заварим, плохого не нальем. Как мама, как… Ирина? Обе хорошо? Очень хорошо. Ладно, давай сначала о делах, а потом уже просто поболтаем, с легким и радостным сердцем. Вот конверт, в нем как обычно, в евро. Если что – начнем класть рубли. Не будешь пересчитывать? Спасибо за доверие, сынок. Расписок не надо. Принес? Сержант Захаренков сегодня в гражданской одежде, в костюме без галстука, старик почему-то невзлюбил, когда Вадим «в погонах» к нему приходит. Ладно, старость надо уважать, переодеться нетрудно. Захаренков вынул из внутреннего кармана пиджака ответный конверт, но раскрывать его не стал. А в конверте том сплющенный полиэтиленовый пакетик, тройной полиэтиленовый пакетик, они по типу матрешки вложены один в другой, а в последнем пакетике порошок, завернутый в «золотинку», в фольгу от шоколадки, буроватый порошок, дешевый туркменский героин. - Только… Вадим Тиберьевич… ради всего святого! Это я у своих ребят, так сказать, у «смежников» разжился, по бартеру, для «подброса», ну, иногда нам нужно при себе иметь, чтобы отморозки при задержании не кочевряжились… а ребята из вещдоков, естественно, слямзили, откуда еще, они ведь не торгуют… Не хотелось бы, чтобы кто-то размотал эту ниточку… - Нет, Вадик, ты что! Ты ведь мне как сын, да лучше я себя предам! Нет, не беспокойся, будет так: я добыл, я принес, а вы распоряжайтесь, товарищи президиум, откуда взял – не вашего ума дело. На улице нашел и подобрал. Мы люди старые, консервативные, наркоманов среди нас нет, слава советскому народу, так что… Идиоты и маразматики есть, а наркоманов нет. Наш ответственный секретарь получит от меня этот гнусный порошок и отдаст его – уж не знаю, разом или частями – некоему несчастному, нашему товарищу, калеке и онкологическому больному, чтобы тому продержаться без мучений оставшиеся дни. Врачи да хосписы, да официальные обезболивающие средства нынче весьма дороги для простого человека, поэтому нищета диктует свои законы, вынуждает изворачиваться. Может, ты полюбопытствуешь узнать – кому именно предназначено сие? Хочешь, вместе съездим, навестим? Нет? Мы с тобою подозрительно часто мыслим похожим образом, Вадим, я бы тоже не хотел этого знать и слышать, но – увы, в курсе. Я тебе что-то должен за порошок?.. - Вадим Тиберьевич, обижаете!.. - Тогда просто спасибо. Послезавтра передам по назначению. Ты бы только знал, как меня достает их досужая болтовня… там, на наших посиделках… Я тебя нарочно как-нибудь приведу… Что?.. Хе-хе-хе… Верю, что не хочешь, сам такой. Здесь много? Я ведь не разбираюсь. - Примерно десяток «чеков», все уже разбодяжено, готово для ширяния. - Угу, десять стандартных доз, годных к употреблению. Понятно. Ты, я смотрю, тоже взялся без сахара пить? - Вадим Тиберьевич, чай такого качества, как вы готовите, грешно портить чем бы то ни было.
Про Ирку я молчу, но мама у меня всегда хороший чай заваривала, да только ей до вас… Дадите рецептик? Я ей подскажу – она будет счастлива! - Так ведь… кх… разобраться – и нет никакого особенного рецепта. Мы же это обсуждали. Но… Хорошо, Вадим, я подумаю и шаг за шагом опишу: сколько какого чая, сколько воды, как и в чем кипятить – обязательно фарфор, последовательность самой заварки… Не сегодня, ладно? Я изложу все максимально подробно… Устраивает? Вот конфетки, вот печенье, все мягкое. Ну, как хочешь. Что, извини? Я не расслышал последнюю фразу. - Мы собирались о делах поговорить, Вадим Тиберьевич? - Так ведь уже поговорили: конвертами обменялись, опасениями тоже. И конец делам, дальше просто беседуем. Что у тебя с тем ларьком, кстати сказать? - Вадим Тиберьевич, к этому и веду! Вы просто гений и Шерлок Холмс: ларек тот действительно оказался дикий и никому не платил! Я на них наложил наугад, чисто для пробы, тысячу в неделю, дважды заплатили. Но – проблема у них: выгонят через три месяца, там реконструкция. Вы же в курсе. А я ничем конкретным помочь в данной ситуации не могу. «Врешь Фунтик, наверняка ведь две тысячи им назначил, шустрик, что же ты сходу волчить начал, гаденыш (Так подумал Вадим Тиберьевич – и слегка ошибся: Захаренков потребовал две с половиной тысячи в неделю)? Вот что значит уличная ментовская закваска: этот твой шакалий степ уже не выправить, ни подачками, ни угрозами. Впрочем, мир всюду одинаков, что здесь, что в Палермо…» - И я не могу, Вадим, тут ничего не поделаешь. Не беда, сей ларек послужит оселком, на котором ты, мы с тобой, отточим новые профессиональные знания. Ничего не хочешь добавить по этому поводу? Мент Захаренков попал зрачками на змеиный стариковский взгляд и привычно похолодел, даже дрогнул на одно мгновение. Но собрал волю в кулак, заулыбался. Все равно ведь не проверит, что там и как. - Угадали, Вадим Тиберьевич, как всегда угадали. Вот еще один конвертик, в нем ровно половина от двухнедельных результатов нашего с вами эксперимента. Ровно одна тысяча рублей. Не для поживы здесь, Вадим Тиберьевич, а в знак признательности и глубокого уважения. Сугубо платонически. Этот конверт Тушин уже раскрыл и в два приема вытряс из него две пятисотенные бумажки. - Да, Вадим… Мне только и остается, что повторять, словно старому попугаю: похожи мы с тобою, дорогой тезка, на одной волне думаем и дышим. Дай-то нам бог и дальше так. Эту бумажку я возьму, а эту верну. Как ты говоришь – не для наживы сие. Но почин дорог. И еще повторюсь в тридцатый раз: деньги – сор, но нет ничего превыше офицерской чести, взаимного доверия, человеческого бескорыстия и твердого мужского братства. Обладаем? Обладаем. Будем беречь! Погоди, сынок… Тушин выбрался, почти не покряхтывая, из-за стола, вышел из кухни, и немного погодя, вернулся, с заранее подготовленным свертком. - Вадим! Извини меня, дорогой, за некую торжественность в голосе… Я, между прочим, сейчас и слезу могу пустить от наплыва чувств… Хочу сделать тебе подарок. Ты бы только знал, какая сейчас во мне разноголосица чувств! И жаба, что называется, душит, и радостно мне… Держи. Тебе. От меня. – Тушин заморгал покрасневшими веками и отвернул лицо в сторону, полез за носовым платком. - Ого, тяжеленный! Можно развернуть? - Нужно.
Покуда Вадик Захаренков ликовал и рассматривал, счастливо повизгивая, драгоценный подарок, Вадим Тиберьевич утирал глаза платком, вновь и вновь перебирая последовательность намеченных действий. Патроны тоже надобно не забыть отдать, иначе нет никакого смысла в дорогостоящем жертвоприношении. - Это тебе не что-нибудь, а «беретта», настоящий боевой пистолет. Времена, прости господи, нынче такие, что и стражу порядка ходить по улицам неуютно без табельного ствола. Да еще и спустят четыре шкуры за неправильное применение оного. А у мужчины должно иметься личное оружие, как я считаю. В старину это был меч, или лук, или булава, а в наше время… Здесь три обоймы, но снаряжена одна. Если вдруг что – не беспокойся, ствол абсолютно чистый, без истории. Но лучше бы и здесь соблюдать предельную аккуратность… Слышишь меня, Вадим? Поставь, поставь на предохранитель и вынь обойму… и проверь ствол, оттяни затвор… Чему вас там учат, в милиции да в армии? И послушай меня, дома поиграешься. Предельная аккуратность! Прихватят – запросто навесят, что было и чего не было, сам понимаешь, как это делается. Значит, заряды. Я накопил порядка восьмисот, и мне они теперь без надобности, поэтому, в ближайшие визиты можешь перебросить частями к себе… Что?.. Так тяжелые же, за один раз не унести… Все вместе сколько?.. Учитывая разного рода брутто... на круг выйдет примерно с пуд, не меньше пуда, Вадим. Пойдем, я покажу весь боезапас. - Ха! Минуточку… позвольте… Вадим Тиберьевич, да я за один раз все унесу! Ну конечно! Лишь бы сумка выдержала… отлично выдерживает! Я же за рулем, чего тут сложного – до багажника донести? Всё, унесу за один раз. Так, с этим боезапасом я спокойно смогу где-нибудь в лесах и пристреляться? - Можешь, Вадим и это будет правильно. Четко мыслишь: первое дело – руку к стволу приноровить. Видишь, какая геронтологическая разница возникает в оценке событий? Я-то думаю – как бы все на части разбить да перетаскать, а ты одной левой… Я тоже когда-то был молод и силен… Еще, и еще, и еще раз повторю, Вадим: аккуратность, осторожность! Предельная осмотрительность! Если вдруг с тобой что случится в связи с нашими делами – до смерти себе не прощу! Ты ведь мне теперь вместо сына, пойми. Кстати… Давай-ка я еще разок повторюсь: даже матушке – молчок! Чтобы она, в случае чего, могла не кривя душой сказать, перед людьми и богом: не знала, не ведала! То же и по поводу Ирины: своих любимых женщин, жену и мать, а также и сестер, и детей - категорически нельзя впутывать не только в неприятности, но даже и в саму возможность этих неприятностей. Ты глава семьи, ты теперь должен думать не только о себе, но больше – о своих близких! Спрячь ствол. Пойди, вымой руки… Уже?.. Ну-ка, покажи? Присядь, вымытые руки на стол. Можешь налить себе еще чашечку, но лучше слушай, ибо я заметил, что ты склонен в разговоре рассеиваться вниманием, отвлекаясь на пустяки. Так вот… с чего я начал?.. А, вспомнил! Будь добр, в ближайшие две-три недели, месяц – выясни совершенно четко, чтобы от зубов отскакивало, все юридические аспекты перехода имущества… недвижимого имущества из одних рук в другие. Предположим, квартира. Моя квартира. Я хочу составить завещание, согласно которому недвижимое имущество, принадлежащее мне по праву личного, или там, частного владения, - перейдет после моей смерти к людям, не связанным со мною узами кровного родства, свойства и всякими иными подобными. Так, чтобы при этом избежать или, в крайнем случае, минимизировать причитающиеся государству отчисления. Изучить все: просто наследство, дарение, якобы продажу, включая аспекты усыновления или фиктивного брака. Надеюсь, ты понимаешь намек? Матушке твоей сколько лет?.. Молодая, не логично будет... Извини за вопрос: ты ей доверяешь?
Как самому себе! Маме я верю! - Хороший сын. Впрочем, все конкретные детали мы обсудим потом, надеюсь, я не умру в ближайшие несколько месяцев. Изучить досконально и доложить исчерпывающе! Если надо будет проконсультироваться у юриста – сходи к юристу, счет я оплачу. - Будет сделано, Вадим Тиберьевич! Я все сам улажу - и с оплатой, и с юристом, и все прочее! Со своей любимой «береттой-92», Бертой, Вадим Тиберьевич попрощался еще накануне: разобрал и собрал, почистил, смазал, тщательно протер каждый квадратный миллиметр ствола, боеприпасов, обойм от смазки и возможных отпечатков пальцев. Тушин допустил простительную в его возрасте, но серьезную оплошность, взяв «берету» для налета на подпольных инкассаторов, так что теперь ствол засвечен, он отныне более опасен, нежели полезен. А от ненужных и опасных вещей следует избавляться незамедлительно, отнюдь не потрафляя собственному фетишизму. Пусть эти два трупа вместе со стволом потянутся за кем-нибудь другим, например, за Вадиком Фунтиком. Лучше бы огласки не произошло вообще никогда, но если вдруг что – доброе имя Вадима Тиберьевича даже и после смерти должно остаться незапятнанным. Убийство убийству рознь: «Поступок» - это одно, а разбойное нападение ради денег – совсем, совсем другое. За «Поступок» люди на века сохранят память о Тушине, за разбой – забудут с презрением. Толпе ведь не объяснишь тончайшую взаимосвязь между Вечным и суетным, святостью и грехом… Хорошая квартира в центре города, на Петроградке, в престижном доме - с этого дополнительного крючка Вадик Фунт уже точно не соскочит. И хотя бы уже по данному пункту не будет за спиной кроить да выкраивать, рисковать, когда и так наследство само в руки плывет. И, вполне возможно, убережет от аналогичных поползновений Виталика Слона. - Ты, вроде бы, обещал подтянуть нам, тебе в подмогу пару толковых ребят?.. - Да, Вадим Тиберьевич. Но вы сами сказали не спешить, я и присматриваюсь помаленьку, не форсируя. - Абсолютно правильно делаешь, что не спешишь, не на вокзале. Как подыщешь – установочные данные мне, а я, мы, по нашим каналам дополнительно проверим твоих будущих помощников. - Разумеется, Вадим Тиберьевич. - И еще. Тут у меня, как ты помнишь, возник мелкий конфликт с этим… бандитом Слоником. Пустая перебранка, ездит, понимаешь, по двору – как не надо ездить. Но с ним отдельная песня, с ним я разберусь, здесь ты не встревай. А вот подле него пристяжь болтается, мразь, соплякихулиганы, об одном из них ты мне как-то говорил… Хамы трамвайные! Что я хочу: излови их под каким-нибудь милицейским предлогом и проучи как следует. Чтобы без увечий, чтобы себя не подставлять, но чтобы на годы вперед запомнили… - Не вопрос, Вадим Тиберьевич! Обоих отлично знаю. Э-э… Анонимно учить? В том смысле, что безадресно? - Только так. Иначе воспитательный эффект будет сведен к нулю, иначе они воспримут наказание как месть и не более того. Придрался к антиобщественному поведению – отлупил за милую душу. Лучше сам, не передоверяя благое дело в равнодушные руки. Счет в банке открыл? Что-о?.. То есть… Вадик… как это - «еще нет»? Я такого подхода не понимаю. И не приемлю. - Вадим Тиб… Но я… - Мент Захаренков вскочил из-за стола и склонился, прижав руки к груди, к Тушину, пересевшему в это время в кресло возле журнального столика. Поза для разговора со стариком была неудобная, тот сидит, нога за ногу, лишний раз не шевельнуться, ступню ему не задев, и свет от торшера прямо в глаза… - Но Вадим Тиберьевич, позвольте объяснить! Вы же сами тогда попросили подождать, обещали подсказать – где лучше открывать, чтобы нам с Вами обоим удобнее было! Я давно готов, честно! Только вашей отмашки и ждал!
Неплохо реагирует. Как говаривалось в дореволюционных гимназиях: вэ-у, весьма удовлетворительно. Военные, менты, эмчээсы и прочие служивые, добровольно живущие в условиях жесткой властной вертикали, особенно податливы на вербовочную дрессуру, а Фунтикто, вдобавок, подогрет по самую фуражку дарами настоящего и обещаниями будущего. Очередной индикативный тест проведен и пройден успешно, можно чуть ослабить ухват, погладить вдоль шерсти. - Да? А разве я еще не сказал – где именно? Нет, ей-богу нет! - Я и то удивился на твою небрежность. Видимо, кто-то из нас забыл, скорее всего я, извини. Банк московский, филиал, не из видных, но вполне добротный, туда мне одна войсковая часть под номером три, три, девять… впрочем, запамятовал, под каким-то пятизначным… доппенсию посылает. Мне-то очень удобно – буквально через сквер перейти. Там и открой, подозреваю, что нам с тобой это может пригодиться. Знаешь, где это? - А-а! Знаю, конечно знаю, Вадим Тиберьевич! Мы его еще БДСМ-банк называем. - Мы – это кто? Милиция? Вадим Захаренков хохотнул дурашливо и вильнул взглядом. - Нет, я, мы с Иркой, другие ребята… Это такой молодежный сленг, просто по созвучию. - Не слыхал. Ну, поскольку я давно уже не молодежь – позволь уж мне оставаться при своем старческом жаргоне. – Тушин знаком попросил Вадима долить ему чаю, а сам опустил пальцы левой руки к клавиатуре и незаметно вставил четыре буквы в полоску стикера на рабочем столе ноутбука. Иначе забудутся, память ни к черту. Когда-то давно, давным давно, еще при советской власти, Вадим Тиберьевич робко мечтал о светлой, безмятежной старости, о тихой гавани, в которой не надо будет заботиться ни о хлебе насущном, ни о судьбах Родины, а просто доживать свой век, смиренно встречая в своем доме каждое новое утро, радуясь тому, что оно пришло, и что привело с собою солнышко, или мелкий безобидный дождик из хмурого облака, или буйную метель за хорошо утепленным окном… Не дождался. Вместо этого приходится, стоя двумя ногами в могиле, спешно сколачивать организованную преступную группу, сиречь банду, во главе с номинальным лидером по кличке Фунт, используя для этого все доступные человеческие отбросы и никому не нужные отходы бытия: ментов, наркоманов, подкупленных чиновничков, связистов, хакеров, прежний опыт, собственную старость… А как же? Тут не до сантиментов: даже перспектива скорой смерти в престижной квартире, могущей кому-то обернуться неожиданным наследством, должна послужить делу… делу очередного спасения несчастной Отчизны… - Хорошо, Вадик, ступай, я тобой доволен, как обычно. Матушке привет, а Ирине… по обстоятельствам, смотри сам… Если у тебя с ней серьезно… Тогда тем более незачем прогружать невесту мужицкими заботами и деловыми знакомствами. Я могу судить только по фотографии, что ты мне показывал, да и то лишь по одной, однако, исходя из увиденного и с твоих слов, мне показалось, что это достойная тебя девушка, умная, красивая и не мотылек. Веселого тебе вечера! Поздней ночью, по часам - без четверти два, Вадим Тиберьевич вернулся из котельной, чуть живой от забот и событий долгого дня, но весьма довольный: все намеченное добыл, передал, установил, настроил… Уже сидя на кровати, Вадим Тиберьевич вдруг встрепенулся и побрел сквозь великую усталость в комнату, к ноутбуку. Что за птица такая – бэдээсэм, знает ли ее поисковик?.. Это аббревиатура… Ого-го! Еще как знает!.. Это, выходит, что Вадик Фунтик со своей подругой склонны играть в садо-мазохистские игры… Закладочку для досье! Ну и что получилось? Хорошо это, или плохо? Вредно, или полезно,
или нейтрально для дела?.. Тушин, против обыкновения, оставил ноутбук включенным (пусть антивирус поработает по полной программе, файлов много, файлы большие, хватит до самого утра осматривать) и вернулся в спальню. Прочь дела и мысли. Утром он проснется, если проснется, и на свежую голову, осмыслив события ушедшего дня, составит план грядущего. Так будет правильно, силы надобно беречь. *** Паника - это напуганная суета. Существует сей социальный феномен давно, родился еще при динозаврах, а то и раньше, набрав особенную силу и размах во времена правления homo sapiens. Болеют этой стадной болезнью животные и люди, вместе и поодиночке, обоснованно и сдуру, все или почти все, ибо есть редкие исключения: например, никогда и никому из знающих Валерия Петровича Меншикова не довелось видеть его напуганным или, хотя бы, суетливым. То есть, разумеется, все человеческие состояния, чувства, привязанности, страхи присущи ему в полной мере, но он умеет держать их и себя в руках, и ни одна катастрофа в мире не способна ввергнуть в панику Валерия Петровича Меншикова,воина-флегматика, ученого, отца семейства и просто матерую человеческую глыбу. Иное дело его обожаемая подруга, жена и мать троих детей, Марина Леонидовна Меншикова. Сценка разыгралась ровно за сутки до «кофейного» рандеву лука и Меншикова-старшего. Марина мечется босая по квартире, прическа растрепана, итальянский шелковый халат (на медовом поле алые цветы) полураспахнут, да так широко, что из под него то и дело выглядывают на свет божий розоватые соски небольшой, но упругой, почти девичьей груди, дорогая косметика размазана по мокрым щекам… Дети никогда в жизни ее такой не видели и никогда не увидят, они даже представить не в силах, что мама, их родная всесильная мама, которая может быть доброй, ласковой, строгой, смешливой, аристократически холодной и даже надменной – способна бегать из комнаты в комнату растерзанным чучелом и рыдать взахлеб, хватая по пути и швыряя в стены и об пол предметы, что имели несчастье попасть в ее холеные ручки… Истерика и паника, обильно орошенные слезами. Уже два акриловых ногтя сорвано, а ей все никак не успокоиться… Гламурный журнал с женскими историями вспорхнул испуганно и ударился спиною в настенный ковер, тут же срикошетил; журналу ничего, а фигурки нэцкэ с полочки темно-вишневого цвета – горохом на паркет вслед за журналом, и врассыпную! Полочку перекосило, шурупы выглянули из белых ложбинок, образовавшихся взамен отлетевших щепочек – полочку теперь менять. Однако, не все предметы испытывают на себе столь жесткое воздействие хозяйки: парфюм, например, не пострадал, новенький эппловский коммуникатор – тоже пощажен… Марина Леонидовна Меншикова крепилась изо всех сил почти до конца трапезы, но – прорвало, наконец. Валерию Петровичу Меншикову пришлось самому наливать себе чай, размешивать сахар, намазывать на хлеб желтоватое вологодское масло. Обеденный перерыв скоро закончится, но Меншиков какникак завлаб, он может себе позволить задержаться дома, по важным семейным обстоятельствам, главное – предупредить на службе, а это только что сделано. Пропустить кусок рабочего времени – без проблем, глубоко вздохнуть раз, другой и третий – тоже допустимо, а бегать по квартире с бессвязными выкриками и заламывать руки – нет, не имеет права, ибо глава семьи. - Дети где? Младшие? - Я их… в приказном порядке отправила… к маме, до вечера. Покормила, разумеется… Думала, хоть ванну приму до твоего прихода, успокоюсь чуточку… Нет, я просто не могу-у-у!.. Валера, я не могу!!!
Меншиков аккуратно встряхнул домашнюю, вышитую цветочками салфетку, вытер ею губы, отставил подальше на стол пустую чашку, мягким и точным хватом поймал за руку пробегавшую мимо него супругу, повлек к себе. А она, похоже, только этого и ждала: едва не с разбегу вспрыгнула к нему на колени, обхватила руками бычью мужнину шею и зарыдала с удвоенной силой. Тимка. Старший сын Тимофей – допрыгался, принес в дом ситуацию: ему осенью в армию идти, а он вдруг стал будущий отец! Симпатичная, но ничем таким особенным не выдающаяся девица, по имени Ольга, познакомилась однажды на дискотеке с Тимкой, молодые люди обменялись телефонами, созвонились, встретились, раз-другой – и вот он уже без нее жить не может! Каждый вечер у них свидания, а никто другой ему больше уже не нужен! Леночка Штольц – такая хорошая девушка, и родители симпатичные, приличные люди, и на юридический поступила, и еще со школы нравились друг другу, и вообще… А тут вдруг эта, непонятно из какой подворотни вышла! Худющая, совершенно невзрачная, закончила в прошлом году самую обычную школу, работает где-то в бухгалтерии райисполкома, старшим помощником младшего писаря… разве что не курьером. Жилищных условий нет, семья неблагополучная, пьющие они там. Хорошо хоть не курит и, вроде бы, ничем таким, в отличие от родителей... Третий месяц. Аборт делать наотрез отказывается… и этот, вслед за ней, то же твердит. Ну конечно, он такой… он неопытный, совершенно без иммунитета против… он доверчивый, как теленочек, а она… пролезла без мыла… заявление подали… Ему только-только восемнадцать исполнится…Что он в ней нашел??? - Ни хрена себе теленок. А раньше ты чего молчала? Я-то видел, что он вроде бы как остепенился, все с одной, да с одной… И насчет серьезных намерений стал догадываться. Но и всё. А тут вон какие перлы обнаружились. - Я сама… только сегодня утром всё узнала! Я наивно думала – пройдет у него, что… очередная, ненадолго… – и вдруг на тебе! А сам он где? - На Васильевском, у мамы… спрятался. Бабушка Лена, оказывается, их покрывала... всё пирожки им пекла… Я велела ему домой идти – ни в какую! Сегодня их там, у бабушки, целый комплект: то никого нет, а то все трое… А может, и четверо… с половиной. Наш Тимочка, понимаешь ли, тебя боится… огорчить. А меня не боится, мне доверил… почетную функцию вестника. Мамочке, оказывается, можно признаться. По телефону. Мамочка у нас такой громоотвод, что… За что!... За что мне это все!... Нет, вот, за что??? Меншиков поочередно поцеловал жену в глаза и в носик, стал ее укачивать, убаюкивать, поглаживать спинку и за ушком, когда же она временно успокоилась в привычном гнездышке из мужниных объятий, попросил ее изложить все, что ей на этот момент известно. Изложила, не в силах удержаться от горьких комментариев, а потом опять зарыдала, но уже тихонечко, словно вместе с рассказом ее покинули последние силы. Но муж, проживший со своей любимой женой большую и лучшую часть жизни, знал, что это впечатление обманчиво, что сил у Рины более чем в достатке, просто одни ураганы ровно бушуют, а другие порывами. Меншиков тяжко вздохнул. Да, проблемы нависли недюжинные. Если молодые люди решили пожениться и отказались от мысли делать аборт – значит, черт подери, создается еще одна ячейка общества, никуда тут не денешься. Тимофей – человек самостоятельный, по крайней мере – половозрелый… Последнее уже доказано делом. Неглупый, «рукастый» парень, и, конечно же, даже без высшего образования постоянный заработок себе найдет… нашел бы, если бы не... Но ему через несколько месяцев в армию идти. Первое: где они будут до этого жить? У родителей жены? – исключено: там двухкомнатная хрущевка-распашонка на Голодае, обсуждать нечего.
Снимать квартиру? – это вроде бы и вполне реально, если не считать все тех же обстоятельств неодолимой силы: беременности и армии. Тимка в армию уйдет – она одна останется в съемной квартире? Донашивать, рожать и так далее?.. Не вариант. Поселить ее у Меншиковых?.. Это вариант, но один из самых что ни на есть худших, если не считать родственный обмен: бабушку Лену вместе с овчаркой Долли сюда, а их туда… Опять же, придется тогда эту… Ольгу одну там оставлять… - Валера, пойми, у меня аллергия, абсолютная непереносимость собачьей шерсти! И с мамой опять вместе жить? – Не-е-ет, ни за что! Я ее очень люблю, ты знаешь, искренне люблю, без лицемерия, последние пятнадцать лет у нас полное взаимопонимание, но… Нет. Нет - так нет. Накоплений, чтобы купить им отдельную жилплощадь, никак не хватит, даже если отказаться от мысли заиметь садовый участок с домиком. И Лёнькин миллион остроту положения не снимает, хотя и мог бы существенно ее ослабить. Но здесь проблема в проблеме, гораздо более серьезная, нежели это может показаться взрослому человеку. На первый взгляд, чего проще: семье понадобились деньги, и родители, объяснив и заручившись согласием сына, изъяли этот миллион и пустили на важное дело. Но осадок в душе Лёньки… да и Машки останется на долгие годы, если не навсегда. При полной кажущейся правоте вынужденного шага. Разве если только Лён сам сообразит что к чему и не просто добровольно, а абсолютно осознанно пожертвует мечтами и большей частью денег в пользу нарушенного быта. Существует еще вариант размена с доплатой, однако его придется отложить на дальние времена, поскольку он весьма хлопотен и по времени затратен, к тому же непредсказуем. Тимка в армию уйдет и уже вернется оттуда, а размен, вполне возможно, так и будет ждать своего воплощения. Следовательно, решение проблемы начинает вырисовываться как бы само собой, в пользу неизбежного, а, значит, и единственно правильного. Остается каким-то образом уконкретить задачу по розыску съемной квартиры, на приемлемых условиях и чтобы она была где-нибудь неподалеку… - Валера… Послушай, только пожалуйста, послушай меня, сразу не говори нет, я тебя прошу, подумай… Может ты… с твоими связями это будет вряд ли сложно… Тимку от армии… - Нет. От армии я его отмазывать не буду, учиться не захотел после школы – значит, осознанно выбрал, ничего, год вытерпит, это не два и не три. И больше – это уже я тебя прошу, Рина, безо всяких шуток – тему «откоса» не поднимать, ни сейчас, ни когда Лёнька вырастет. Точка. Съемная квартира где-нибудь на Пушкарской, однушка, на первом этаже – это вполне по деньгам семье Меншиковых, так, что даже и не потребуется особо ужиматься в быту. Излишествами придется пожертвовать, поэтому никакого Домбая не будет пару лет. На родственников со стороны Ольги рассчитывать не приходится. Отец неизвестно где, мать попивает и, подобно Пенелопе, держит дом постоянно открытым для многочисленных женихов с бутылками портвейна вместо цветов и мечей. Это плохо. Это значит, что Марине вплотную придется выстраивать отношения с Тиминой девочкой, по-настоящему хорошие, доверительные отношения, и во время беременности, и после рождения ребенка. Если вдруг случится чудо, и беременность окажется на двойню, тогда, строго по закону, Тиме армия не грозит, часть проблем при таком раскладе отлетела бы сама собой. Но… как говорится, надеяться на удачу можно, а рассчитывать на нее нельзя… - Рина, ты куда-то не туда выворачиваешь. Ну, при чем тут происхождение этой девочки? У меня отец и мать тоже были рабочие, кстати оба, и я ничуть по данному поводу не переживаю и не переживал никогда, наоборот. Не скрывал, не стыдился и не собираюсь стыдиться. Тоже мне, смолянка-дворянка нашлась.
- Значит, тебе повезло с ними. А мой родной папуленька, Леонид Васильевич, слесарь пятого разряда, навсегда привил мне отвращение к этому классу. Пьянь подзаборная. Он и его папа, Василий Прокофьевич, почетный грузчик – золотые руки! Да! Я еще успела застать своего родного дедушку и с дошкольного возраста глубоко впитала в себя смысл слова «забулдыга»! Еще раньше, чем выучилась читать! - Вот видишь, а выросла жар-птицей, это с такой-то наследственностью! И осчастливила замужеством одного невзрачного итээра. Не жалеешь? – При этих рассудительных словах своего супруга Марина Леонидовна еще крепче прижалась к его необъятному туловищу и вновь заплакала в три ручья. - Надо будет маклера откуда-то приподнять, или как они там сейчас именуются, риэлторы? - чтобы нам найти однокомнатную квартиру поблизости. Рина, это тебе придется искать. Слышишь? Марина Меншикова покивала молча, потом вдруг замерла и, покинув объятия, в один прыжок очутилась на ногах. - Звонят! Может, Тима?.. – Прежде чем прижать к уху трубку, она успела взглянуть на номер вызова, повернула заплаканное лицо к мужу и скорчила гримаску. – Не он. – Ударила пальчиком по экрану трубки, соболиные брови ее расправились и тотчас взлетели вверх. - Да-а-а, дорогая! Взаимно! Целую тебя, моя радость… Нет, нет, нет, все в самый раз! Но буквально через полминуты у меня процедуры: я накладываю маску на лицо и разговаривать с тобой не смогу… по техническим причинам… Естественно! И расскажу, и пришлю тебе на мыло, с фотографиями, с рецептурой, с описанием процесса. Морщины убирает реально! Хотя и не навсегда… У-ум, ты прелесть! Я тебе в самое ближайшее позвоню, и мы встретимся… Да-а-а, у тебя, или у меня, или в клубе. Все чудесно, все хорошо, а у тебя? Лися, Лися, Лися!.. маска, маска!.. Чмоки, моя радость, до встречи, Витюше и деткам привет! У-ум, обязательно передам!.. - Да, масочка у тебя что надо. - Лися Чиргунова, поболтать звонила. Тебе привет. - Угу. Значит, так. Младшие пусть до вечера у бабушки побудут, потом вместе за ними заедем. А Тимка чтобы… к семи здесь был. Один. Я вернусь с работы и с ним поговорю. Ты тоже можешь поприсутствовать, поучаствовать. - Ах, я тоже могу поприсутствовать? На правах аудитории… Спасибо, великий падишах!.. А еще в чем мне можно поучаствовать?.. В стирке пеленок?.. Валера, я сейчас умру! Я сойду с ума! Надвигался вновь проснувшийся ураган, он же шторм и одновременно цунами с бурей, Меншиков глубоко вздохнул раз и другой – это чтобы кислороду было впрок, потому что сейчас начнется по-настоящему… - Тихо. Успокойся, моя птичка. Это же быт. Никто никуда не сойдет, уладим как-нибудь. - Как-нибудь!!! Валера, пойми! Не хочу говорить затертыми словами, но я все свои… всю юность положила на то, чтобы родить, вынянчить и вырастить наших детей… Чтобы свить мало-мальски уютное гнездо, родной очаг, ведь ты же все время на работе, в высоких думах, а кому-то надо и поближе к… кухонной плите, к стиральному порошку, к тем же пеленкам!.. - Я понимаю, дорогая… - А я каждый день, каждый месяц, каждый год мечтала: вот, перевалим через эту дату, взойдем на этот бугорок – и будет легче, и вьюки с горба упадут… И поживем для себя! Мне тридцать семь лет… Тридцать семь! А что я в жизни видела, кроме подгузников, родительских собраний и очередей в поликлиниках, детских и женских!? Господи помилуй, Заступница усердная! Вот я только-только белый передник на школьную форму, на последний звонок – сама сшила!.. Ну, все, взрослая жизнь, началось! Где ты, свобода, самостоятельная жизнь, любовь, где ты, счастье!? И –
что? Что теперь? Опять по второму, третьему, четвертому кругу?.. Ты хоть у себя на работе отключаешься от забот, науку двигаешь, а мне даже во сне лезут в лицо тупые ножи у неисправной электромясорубки! У меня всю мою жизнь как не было отдельной комнаты, так и сейчас ее нет! Любой живой твари нужен уголок, который принадлежит ей, и только ей… Ну неужели я права такого не имею – собственной жизнью пожить, остатками собственной молодости насладиться… Пока я еще жива и относительно здорова… Ничего ни у кого не отнимая… - Ты лучше всех и сама это знаешь. Что же касается собственного уголка – ну… жизнь такова, у меня его еще меньше. Вон, у Лука – целая однокомнатная квартира уголок, а много ли там счастья? - Ты меня не понимаешь… - Машуня, Рина, белочка, но я ведь стараюсь понять, а это уже само по себе немало для семейного счастья… Марина Меншикова попробовала что-то ответить, но захлебнулась рыданиями и опять упала в объятия мужа. - Ты, наверное, считаешь меня некрасивой? Да?.. - Еще чего! Ты навеки дама сердца моего, ты только вспомни, сколько я за тебя морд побил. И еще побью, любому, кто осмелится вслух ворковать о твоей красоте или оспорить ее. - Валера, я… Валера, я… Я… Я не хочу быть бабушкой!!! Мне рано, я еще не готова… Я не хочу, я не могу!!! О-о-ох!.. Валерка… ну сделай что-нибудь, чтобы я с ума не сошла!.. Скажи мне чтонибудь… такое… ты же умеешь!.. - Гм… Теоретически, если это будет внучка, вы еще вместе с нею наравне успеете побегать по бутикам, а погоне за пред-а-портэ. Устраивает? Представляться будешь всюду не бабушкой, а женой дедушки, я не против. Мало? - У-гу. - Мало??? Марина Меншикова опять утвердительно затрясла головой – да, ей мало… Слезы заливали Меншикову рубашку и он втайне порадовался, что догадался развязать и снять галстук, иначе пришлось бы другой подбирать… - Да, Валера, мало… Увы, жизнь такова, как вы с Луком любите говорить… чертова жизнь… Он, кстати звонил, хочет встретиться… - Да, я помню, ты же говорила, и мы условились. Кстати, позвони ему сегодня, а лучше завтра утром, и скажи, что завтрашняя встреча в силе, но не в «Лапуте», а там… в той кофеечной… в «Корвине» и на полчаса раньше, чем мы уже договорились. Но не в самой кофейне, а как обычно. Похоже, у него серьезные неприятности… Навлек на себя интерес нехороших типов… Ну, да ему не привыкать. И, конечно же, о зеркале ему неймется поговорить, зеркало твое не дает ему, бедному, покоя… - А что зеркало? - А то, дорогая моя рыпка, что второго такого нет и у миссис Обамы, и у госпожи Медведевой, и у мадам Бруни… И даже у Елизаветы Второй. Чтобы его изобрести, пришлось подправить, вернее, с толком использовать некие законы физики твердого тела, плюс оптики, плюс еще всякой фигни… - Ты правду говоришь? Ну… что ни у кого больше?.. Ни у кого в мире!? - Правду. Но, напоминаю на всякий случай: знать об этой правде твоим подругам пока не положено. Придет пора – через пару лет от силы - и обронишь небрежно, где-нибудь в клубе у
себя… что у тебя такое зеркало еще в две тысячи девятом на стене висело… Кто, кстати, победил в вашем турнире по бильбоке? Я всю неделю собирался спросить, да забывал… - Я… - Ты победила??? Весь клуб обштопала? - Да. - Умница какая! А говоришь – радости в жизни мало. Где галстук? И дай другую рубашку – эта вымокла. Ты не видела – где мой галстук, мне бежать пора, внизу бибикают. - Держи рубашку. Я сама повяжу. И незачем было вызывать. Я бы с удовольствием сама бы тебя до работы подбросила. - Вечером. За детишками поедем – ударишь по газам, то-то порадуюсь в пассажирском кресле. Хоть ты и лихачка, но мне нравится, как ты водишь. И катамори… ну, нэцкэ собери, они ведь не виноваты. Полочку я новую сварганю, лучше прежней. Побежал, жди. - Ты еще не ушел, а я уже жду. - И Тимке – чтобы как штык в семь дома был! Не забудь! - Эх… Не забуду. ДЕСЯТАЯ ГЛАВА Обычно я поступаю не как всегда. И в этом я похож на нашу питерскую погоду: если присмотреться к ней повнимательнее, в любые несколько дней любого времени года, этого вполне хватит, чтобы заметить весьма нечастое соответствие метеорологической реальности и стереотипов, принятых в обществе на ее счет. По городу пробежала весна и спряталась, хихикая, от июня, в дремучих сиреневых кустах на Марсовом поле. Там он ее и настиг. Вечно брюзжащие на свой климат петербуржцы еще не успели отойти от сильных впечатлений, которые подарила им только что закончившаяся зима, настоящая, сибирская, трескучая, с веселыми солнечными холодами, с небывалыми снегами, едва не утопившими в сугробах купол Исаакиевского собора и ангела Петропавловской крепости, однако, уже готовы были привычно сетовать на унылую слякоть только что начавшегося питерского лета, всегда и всеми желанного, но такого блеклого и скоротечного, почти как белые ночи: мелькнуло и пропало в осенней мгле. Если бы мойры шепнули по секрету, что СанктПетербург в ближайшем будущем погрузится в изнуряющую жару, непрекращающуюся ни днем, ни ночью, утомится ею и, в полном изнеможении, станет мечтать о дожде, о похолодании – то и синоптики, и коммунальщики, и видавшие виды питерские старики ни за что бы не поверили предсказанию… Но именно так оно и случилось в те невероятные месяцы: август, июль и кусочек июня превратились в пекло, от которого пересохли ненадолго даже вековечные болотца мрачных питерских подвалов… До наступления «африканского» лета оставалось совсем не долго, недели две… А в ту обычную невзрачную (обычную - только с точки зрения погоды!) июньскую субботу день начался как день: сплошная облачность, моросящий дождь, прохладный утренний ветерок с залива… хорошо еще хоть не пар изо рта… Суббота, начало выходных, разум простого горожанина ленив и расслаблен: до отпуска далеко, до вечера тоже не близко, делать в городе нечего, а на даче мокро, по телику ничего не показывают… нет, показывают чего-то… в сводках городских новостей… даже повторяют… Ну и что? Подумаешь… В мегаполисе всегда что-то такое ужасное происходит, чуть чаще, чуть реже…
Ого! Надо посмотреть… Ночной гостинец городских новостей – странное происшествие в газовой котельной в Выборгском районе: там поздним вечером погибли семь человек, все мужчины, причиной этому - утечка газа из так называемого «палила», или «напальника», отводной кустарно сварганенной шланговой трубки с вентилем, которую смекалистые работники врезают в большую газовую трубу, чтобы добывать казенный газ и бесплатно использовать его на просторах котельной в качестве топлива для своих мелких нужд. Одновременно имели место взрыв и отравление. Какие-то ветхие пенсионеры, сплошь ветераны чего-то там, собрались, видимо на стариковские посиделки, в подсобном помещении газовой котельной, да и незаметно для себя надышались, отравились… А тут неожиданное возгорание и взрыв. Расследование ведется, но спрашивать особенно не с кого, ибо дежурный оператор котельной, мужчина сорока неполных лет, также погиб. И еще один несчастный случай произошел, но уже нынешним утром и совсем иного рода, а именно ДТП на Троицком мосту с жертвами: в пятом часу утра неожиданно потеряла управление иномарка, легковой автомобиль, у которого одновременно лопнули два правых колеса. Громоздкий и массивный джип врезался в металлическую ограду моста, пробил ее и свалился в Неву. В салоне легкового транспортного средства находились двое мужчин, как выяснилось, оба безработные горожане: который за рулем, Анатолий Корнейчук – погиб на месте, а его спутник и владелец джипа, Виталий Заслонов, каким-то непонятным чудом сумел выбраться со дна Невы на поверхность и его живым выловили из воды. Здоровенный мужик и, видать, организм у него очень мощный, под стать своему ангелу-хранителю. Переломы руки, ноги, нескольких ребер, сотрясение мозга, повреждения внутренних органов, вода в легких – но остался жив! Теперь он в больнице святителя Луки, что на Чугунной улице, в сознание пока не пришел, по словам врачей – состояние тяжелое, однако стабильное без ухудшения. Следствие, принимая во внимание все обстоятельства аварии, отнюдь не исключает уголовных мотивов происшествия, но и здесь основная версия – несчастный случай. И третий эпизод из статистики происшествий, самый недавний и самый тревожный, весьма настораживающий, и, в отличие от первых двух, никак не подпадающий под категорию несчастного случая. В Петербурге, на Петроградской стороне, в самом центре – стреляли: вероятно, скорее всего пробудился к активности очередной снайпер-маньяк, но следствие будет проверять все доступные версии. В субботу, в одиннадцатом часу утра, в крохотном Матвеевском сквере, неизвестный затеял стрельбу по прохожим! Вот как это было: вот план-карта Матвеевского сквера, вид сверху… Дайте покрупнее. Крестиками отмечены точки обстрела. Стрелял беспорядочно: собаки бегают по скверу – застрелил в два выстрела добермана и почти тут же тяжело ранил ротвейлера. Эти лужицы – следы крови. А чуть раньше – напал на человека: шел себе, ковылял, не ведая для себя близкой беды, старичок-пенсионер, переходил через сквер, от Кронверкской улицы к Матвеевской, в банк шел, за пенсией, Ну и привлек внимание снайпера! Одна пуля в грудь, в область сердца, другая в плечо… И надо же такой удаче случиться, вслед за бедой: жив остался дедуля! Все это происходило буквально в трех десятках метров от детской площадки! К великому счастью, в сквере в этот час не было молодых мам с детьми, никто из них не пострадал! Две собаки погибли, но от дальнейших человеческих смертей и увечий посетителей это сквера спасло чудо, вернее, целое стечение удачных обстоятельств: и сам снайпер, по утверждению экспертов, из рук вон плохо стрелял, и на собак он отвлекся, и подстреленный старичок очень удачно для себя повалился за каменную урну возле садовой скамейки… - скамейку и урну крупнее дайте… которые, как выяснилось, приняли на себя еще два выстрела в его сторону, и спугнул кто-то маньяка… Или, вот, тут нас консультируют… или закончился боезаряд в обойме и преступник
поторопился уйти. Итого, включая два попадания в дерево… это пулевые отверстия… извлечено… девять пуль… калибра 7.62… стандартные автоматные?.. Александр, что еще можно сказать на основании… Еще одну искать? Наш консультант высказал предположение, что стрельба осуществлялась из охото-промысловой… модификации карабина… как? А, каэс?.. Эскаэс. Возможно, с оптическим прицелом?.. Понятно, огромное спасибо нашему уважаемому консультанту Александру Васильевичу Купцову. Но это сугубо неофициальные выводы. Еще раз обращаем внимание телезрителей: следствие просит всех, кто что-то знает, или мог видеть случившееся, позвонить по этим телефонам… Стреляли с крыши дома двенадцать, либо четырнадцать – Большой Матвеевской улицы… Ага!.. Из чердачного окна дома номер двенадцать, как нам сообщают, буквально только что там нашлись следы пребывания «стрелка»! Все службы на ногах, ищут, привлечены розыскные собаки, проверяются все камеры наружного наблюдения в окрестных домах. Маньяк, да еще с огнестрельным оружием в руках, – это всегда тревога номер один!.. Наш канал продолжает следить за событиями, оставайтесь с нами!.. И опять, второй раз за один день, повезло жертве нападения маньяка, тяжело раненному в область сердца пенсионеру, если, конечно, после всего случившегося, это можно назвать везением: раненый, согласно документам, найденным при нем, оказался заслуженным ветераном, участником Великой Отечественной войны, поэтому его немедля доставили в знаменитую Военно-медицинскую академию, а там его тут же на операционный стол - и вытащили буквально с того света, удержали, - на самом краю, но удержали - несмотря на тяжелые ранения… Человек-то пожилой – ровно восемьдесят пять лет ему, сердце, как говорят врачи, предельно изношенное, вдобавок, потерял много крови. Сейчас Вадим Тушин по-прежнему в реанимации, состояние очень тяжелое, но стабильное. Родных у него, похоже что, нет, однако же, нашлись отзывчивые сердобольные люди: некие мать и сын Захаренковы, Людмила и Вадим, его знакомые, примчались на такси в больницу и в эксклюзивном экспресс-интервью нашей программе выразили готовность дежурить в палате круглосуточно, потому что он им близкий человек, не родственник, но очень близок, как самый родной… У Людмилы Захаренковой медицинское образование и специальность… также медицинская. Вадим Захаренков служит в муниципальных… органах правопорядка. С места событий программа новостей «Городской бульвар», оставайтесь с нами!.. Кровавая выдалась суббота, подобное даже в Питере случается не каждый день, да и не каждый месяц… Но, тем не менее, как любит повторять на ежедневных летучках главред крупного новостного холдинга «Открытый город», менеджер и журналист Федор Медведенко: «Не мясом единым». Самая большая сенсация того странного дня выпала на его вторую половину, ту, что ближе к вечеру, обошлась она совершенно без человеческих жертв, вызвала бурю эмоций и страстей, облетела всю страну, а случилась во дворце спорта «Юбилейный», где происходила заключительная праздничная церемония народной благотворительной церемонии «Летний сад». *** Удача – счастье-лилипут. Всего-то и нужно – дождаться ее, или самостоятельно отыскать, внимательно всматриваясь в будни. Лён долго терпел, ожидая, пока проскрежещут все шестеренки ужасающе медлительного механизма государственной лотерейной машины, и вот, наконец, финишная черта: пришла пятница, канун праздника, звездного «выигрышного» дня. Билеты на руках, расчетный счет в указанном банке загодя открыт (доверенность пришлось составить на маму, она хоть и выглядит молодо, но все равно совершеннолетняя), деньги на него, ровно один миллион рублей за вычетом подоходного налога, переведут, не дожидаясь понедельника, в день церемонии, может быть, даже, в прямом эфире, в режиме реального времени. И сразу прихлынуло пустое звонкое спокойствие: на душе приятно, никуда спешить не
надо. Как бы даже наоборот: продлить бы еще на денек-другой негромкий восторг, тихую радость предвкушения… Лежать бы и лежать… в мечтах… читать бы и читать. И не вспоминать о… Катя еще пожалеет о своем выборе, но будет поздно!.. Да уже поздно: кончено, проект закрыт, все ушли на фронт. Читаем дальше. Ближе к полудню этой пятницы Машка, наконец, решилась и приступила к Лёну с отчаянной просьбой… Всё последнее время было заметно, что у нее созрел некий план и она совсем не просто так нарезает круги возле брата… И мусор вынесла вне очереди, и рубашку ему выгладила, и почти не дразнится… Сегодня младшие брат и сестра одни дома: Тимка где-то со своей Олей зависает, как обычно в последнее время, а мама уехала по магазинам и иным по хозяйственным делам, а папа на работе… Робкий стук в дверь и Лён вынужден отвлечься от чтения очередного фантастического боевика. - Лёник, а, Лёник?.. - Чего тебе? - У меня к тебе одна просьба… ты себе просто не представляешь, какой важности просьба… Это вопрос судьбы! – Машка прокрадывается к тахте, но не брякается на нее с разбегу, как привыкла, а скромно присаживается. - Ну?.. - Только обещай на меня не орать, ладно?.. И не спеши отказывать, ладно, Лёник?.. - Я слушаю, выкладывай, давай. Не сестра – одни сюрпризы. Лён встревожился и твердо решил про себя, что свою часть денег в Машкины фантазии он вливать ни под каким видом не будет, пусть она учится мотовству на собственную долю!.. Но дело, оказывается, было вовсе даже не в деньгах. Машка попросила его, чтобы на церемонии они оба выступили как равноправные владельцы выигрышного билета, вроде бы как вместе покупали и владели. На самом деле билет, конечно же, принадлежит Лёну и только ему, и деньги, согласно папиному указу, принадлежат конкретно Лёну и он сам вправе делить их, как ему захочется… Она даже в мыслях на это не претендует!.. Но вот чтобы для публики… Чтобы масс-медиа освещали в своих репортажах их обоих… Чтобы интервью, фотографии и все прочие дела они вместе давали… Машка лихорадочно потирала узенькие ладошки и уже приготовила физиономию под слезы и страдания, дабы просьба ее выглядела как можно более убедительно. Ах, вот что ей нужно… И всё? Вопрос судьбы, называется! Бедная, бедная Машуля, и из-за такой ерунды она парилась?.. - Ишь ты! Но с чего ты взяла, что будут фотографии, интервью… - Будут, Лёник! Тонна шестьсот! И по телевизору всех покажут, я читала!.. Если ты только согласишься - я честно буду на втором плане, а ты на первом! Вот, даже ни на капельку не сомневайся! Ты первый – я за тобой. - Да не вопрос! Машенция, ёлы-палы! И ты из-за таких пустяков мне столько времени головные мОзги полоскаешь??? Вместе так вместе, я за. Будь ты на первом плане, если тебе так хочется, а я буду на втором, мне, знаешь, абсолютно по фигу. - Лё-он! Вау! Нет, ты правда не против!? Ур-раа! Да здравствует мой великий брат! Й-йес! Классно! Мама… ах… м-мамочка!.. Нет, так не честно, пусть ты на первом, а мы с тобой наравне! Ну, теперь я им всем… особенно Кошкиной и Волощук!.. И Машка, наскоро чмокнув Лёна в оба уха, прыжками хищного кенгуру поскакала к телефону, трубка от которого находилась в этот момент вне базы, лежала в Лёновой же комнате, на коврике у окна.
Не-ет, женщины, все-таки, очень странный народ. - А-аллёу!.. Привет, дорогая, как ты там?.. Я тоже… Да, в полном осадке, все еще не могу привыкнуть, что не надо учить эти дурацкие уроки… Нич-чего не делаю, валяюсь, скучаю… Ленюсь, просто ленюсь, ни на что другое сил нет… Господи, как подумаю, что завтра с утра пораньше на укладку и на маникюр бежать, так вообще настроение на ноль… Вместо того, чтобы нежиться в мягкой уютной кроватке… Что?.. Ну ты такая странная! По-твоему, я должна идти на церемонию в детском мэйкапе, в белом переднике, в бантиках с косичками?.. То есть, как это… Я тебе что, не говорила??? Мы с Лёником главные победители в международной лотерее «Летний сад», и завтра в «Юбилейном» вручение премии. Ровно один лимон рублей… на двоих, правда… Ну, и, как ты наверное догадываешься, интервью, потом фотосессии, съемки и прочая СМИ-шная трескотня… тем более, что мы с Лёном близнецы, а сейчас в мировом масс-медиа самый модный тренд – это как раз тема близнецов… Нисколько не шучу, посмотри в любой программе телепередач… Все, моя радость, родители срочно зовут, ну, созвонимся!.. Целую, пока… А-аллёу!.. Здрассьте! А Вика дома?.. Привет, дорогая, ты почему не на даче? Как дела, чем занимаешься?.. Лён с треском захлопнул книгу, оставив, впрочем, между страницами палец вместо закладки, а свободной рукой грозно указал на дверь: - М-маш-ша! Радость наша!.. Я тебя сколько раз просил - все свои телефонные дела… - Всё-всё-всё!.. Ухожу, все такие нервные!.. Как, Викуля! Разве я тебе не говорила??? Мы с Лёником выиграли главный приз в международной… - И дверь поплотнее закрой!.. *** Автомобильные пробки - это флеш-мобы любителей опаздывать. От дома до дворца спорта «Юбилейный» - минут двадцать неспешного хода, если путешествовать на своих двоих. Или немного дольше, если стремительно форсировать это расстояние в мамином автомобиле. Хотя… в выходной день пробки нечасты. - Мамик опять что-то там перемеривает! Я ни на что не намекаю, и никого не упрекаю, но в этот день никто не простит нам опоздания, да, ведь, Лёник? Особенно телевидение! - Угу. А как сама начинаешь перед зеркалом скакать, подобно мартышке, и тряпками швыряться, когда тебя все ждут – это ничего, этого ты уже не помнишь!.. Не суетись, не опоздаем, сиди ровно. С нами же папа. Аргумент подействовал, и Машка слегка успокоилась. Меншиковым на церемонию полагалось пять пригласительных билетов, по числу членов семьи победителя, но Тимка, старший сын и брат, не захотел идти один, без невесты, поэтому на семейном совете Меншиковы дружно решили: если Лук откажется, а так наверняка и случится, то больше никому из посторонних пятый свободный билет не предлагать, но оставить его навеки в домашнем архиве, просто на память о событии. Лук отказался. Наконец, папа заворочался в кресле, аккуратно сложил недочитанную газету и внушительно кашлянул пару раз. Кашлянье предназначалось маме, и та мгновенно отреагировала: - Всё. Я уже всё. Где моя трубка, вторая?.. В сумочке. Дети, если все готовы – обуваемся и выходим к машине. Папа не любит опаздывающих. Папа Меншиков действительно не любит опаздывающих, поэтому, когда он закрыл двери на все запоры и пешком, без лифта, спустился вниз, во дворе его уже поджидал урчащий от нетерпения «пежо», а в нем жена за рулем, изящная ножка в изящной туфельке тридцать шестого размера на педали газа, и двое младших детей на заднем сидении. Все в полной боевой готовности.
Но за минуту до этого, пока он закрывал, проверял сигнализацию, спускался, мама немедленно воспользовалась паузой, и, прежде чем сесть за руль, стала куда-то названивать, а Машка поманила пальчиками Лёна, притиснулась губами к уху: - Представляю, как они будут колбаситься! - Кто – они? - Ну… Бушик и твоя Тугариха. Они еще пожалеют!.. Лён дернул головой, но вырваться из Машкиных цепких ручек было не так просто… Пришлось дернуть посильнее. - Да погоди же ты трепыхаться, у тебя вихор на затылке не расчесан! - Во-первых, она не моя, а во-вторых – не Тугариха, а просто Катя. И мне она теперь по барабану. То есть, абсолютно. - Они в «Контакте» сделали «СП», типа, обручились. - Их личное дело, мне чихать. Давно? - Ирка Гусарова говорит, что позавчера еще не было этого. Любая сила воли не беспредельна, и Лён поспешил сменить тему разговора. - Ого!.. У тебя – что, акрил!? - Ха!.. Он только что заметил! Гель, а не акрил. Не хуже чем у мумика, это, кстати, она расщедрилась, в знак признания моих заслуг на ниве учебного фронта. С полным отсутствием четверок… в отличие от некоторых лентяев. А вот у нее акрил, у мамика европейский стиль, так что гель она не признает. «Я люблю глянец только в журналах!» А я и на ногтях! Посмотри, какие цветочки! Это ирисы. Тихо, папа идет!.. Маму автомобиль почти не почувствовал, едва качнулся… а вот под папиным весом просел и даже сдержанно охнул. - Так. Паспорта, пригласительные и деньги у меня. Права и техталоны? - Здесь, мон женераль! И аптечка! - Лотерейный билет, карточка и справка из оргкомитета? - У нас! - У меня! - Тогда пристегнули ремни – и в путь. Время от времени случаются во Дворце спорта «Юбилейный» мероприятия и по спортивному профилю: например, питерская хоккейная команда СКА принимает гостей из Челябинска… Но в подавляющем большинстве случаев удобную площадку в самом центре города арендуют совершенно иные, очень далекие от спорта организации, люди и структуры… Какие именно? Да самые разные, имя им легион, все не перечесть! И ярмарки вещевые здесь не редкость, и выставки риэлтерских фирм, и целители с целительницами, и колдуны с пророчицами. Но чаще всего, конечно же, проводятся концерты звезд эстрады и рок-н-ролла. Долгие, долгие годы именно здесь, в Юбилейном (за редким исключением в пользу какого-нибудь Дома литераторов, либо ДК «Пищевиков»), давала питерские концерты знаменитая рок-группа Алиса, во главе с неистовым Костей Кинчевым. А теперь вот – городские власти, с благословения Кремля и Белого дома окруженные для такого случая толпой лояльных спонсоров, меценатов, московских и питерских, проводят благотворительный праздник, посвященный Летнему саду и петербургским традициям. Чтобы припарковаться поближе к стадиону, маме пришлось слегка попетлять по окрестностям. - Помню, как я была здесь на концерте «Алисы» в… девяносто третьем году, по-моему… Валера, не помнишь? Это когда я шапку потеряла? Из натуральной лисы! - В девяносто третьем.
- Я тогда пробралась поближе к сцене, в самую толкотню, а с собой у меня была крутая шерстяная шаль, черная, вся сплошь с красными строчками… «Красное на чер-рном!» Я ею размахивала! А Костя, такой, посмотрел прямо на меня, а потом как закричит этим: «Давай, Чума! Давай, Шатл!...» Ух, весело было! Весь зал словно с цепи сорвался!.. - Ты на дорогу смотри, и руки на руле держи. Дети на заднем сидении переглянулись и недоверчиво захихикали, они были не в силах представить, что мама, их мама! - была когда-то отчаянной алисоманкой! Лён даже позволил себе усомниться вслух: «Мам, по-моему, ты что-то слегка придумываешь! В девяносто третьем уже Тимка родился, даже в девяносто втором. Не с ним же ты у сцены плясала?» На самом-то деле, конечно же, мама своим детям врать ни за что не станет, но, если вдруг начнет оправдываться – глядишь, и выдаст что-нибудь еще такое любопытное из своего прошлого. Мама вопросительно взглянула на папу – дети кивка не заметили, но, похоже, папа позволил маме повестись на детскую провокацию еще на пару шажков. - Да, Тимочка уже был. Но мне – ох, хотелось, так хотелось побывать на «Алисе»! Я три дня папу уговаривала, пока шли концерты, и на четвертый, на последний, упросила!.. - Потому что достала хуже комара. - Мам, а что, тогда концерты по три дня подряд шли?.. - Мамик, а кто с Тимочкой остался, бабушка? - С Тимой остался папа, мужественно принял на себя в тот вечер и пустышки-сосочки, и пеленочки, и кефирные бутылочки… потому что папа у нас не любит громкую музыку. - Угу, музыку… Еще скажи – вокал. - И вокал. У Кости, между прочим, хороший голос. Ну, вот. Папа остался с Тимой, а мне удалось сбегать на Алису… По-моему, это было в самом конце первой зимы девяносто третьего года. Так, Валера? - Двенадцатого февраля. - Мамик, а что значит – первой зимы? Что, была еще и вторая? - Ну, а как же? Январь-февраль – первая зима, декабрь – вторая. Во всем северном полушарии так. - Мам, а я вспомнил! Это ты у Лука прочла насчет двух зим! - Что?.. У Лука?.. Наверное… вполне возмо… Ах, ты!.. Он подрезать меня вздумал!.. Вот наглый баран!.. Мама нажала кнопку и выглянула в открывшееся окно. - Я это место уже полчаса как высматривала, господин хороший, задолго до вашего появления! Так что уж простите!.. Папа Меншиков первым, хотя и не спеша, выбрался из машины, с извинительной улыбкой в сторону автомобиля-конкурента развел ручищами, и на этом все споры за бесплатное парковочное место прекратились. Когда мероприятие во дворце спорта обещает быть жарким и шумным, когда в кассах города уже обозначился аншлаг, когда толпа зрителей состоит в основном из молодых людей, подогретых пивом и ожиданием бузы, к месту событий со всего города подтягиваются готовые ко всему отряды блюстителей порядка и безгрешного уличного бытия… А приглядеться повнимательнее – где-то в закоулках можно обнаружить и автобусы, битком набитые скучающими омоновцами. Если же аудитория состоит в основном из старушек, собравшихся на очередную проповедь
пастора-евангелиста из Нигерии, либо на сеанс знаменитого и признанного во всем мире экстрасенса, академика ста шестидесяти четырех международных академий, величайшего сибирского мага-целителя из города Митрофаньевска, то вместо омоновских автобусов за углом, у выхода непременно дежурят кареты скорой помощи. И те, и другие бригады редко уезжают без добычи… А сегодня открыты все шесть дверей, милиции вокруг… немало, она присутствует на любой из важных точках праздничного пространства, но представлена очень даже умеренно, а омоновцев и врачей вовсе не видать, ибо публика сегодня идет спокойная и разновозрастная, то есть, гораздо менее однородная и стадная, нежели обычно. Лёна Меншикова и плотно примкнувшую к нему сестру подвели к отдельному столику, записали как совладельцев главного призового билета, пометили нагрудными баджиками «ПРИЗЕР», сразу же после регистрации предложили занять места в партере, в первом ряду… Родители, подробно выяснив у менеджеров-распорядителей - что там к чему, коротко посовещались и возражать не стали. - Дети! Смотрите оба, смотрите предельно внимательно! Мы с папой сидим на трибуне, на восьмом ряду: вот здесь! Пометили точкой на программке. На всякий случай, на обеих пометьте. Хорошо. Теперь смотрим в зал и сравниваем реальность со схемой. Вон там наша с папой трибуна. Видите? Великолепно. А мы смотрим на вас, и вы все время должны быть в поле нашего зрения. Отлучился, например, кто-то из вас в туалет – и немедленно, больше ни на что постороннее не отвлекаясь, возвращается на место. Если что – тут же звонить мне! - Мамик, но мы с Лёном совсем уже не маленькие! Нам по четырнадцать, не забывай! - Четырнадцать вам будет только в августе. Повторяю. Это серьезное дело, большие деньги… Да-да? Какой розыгрыш?.. Ах, розыгрыш дополнительных призов! Как это мило! Благодарю, вы очень любезны… Нас четверо… Вот наши билеты, все четыре. Да, чур, я сама вытаскиваю! Вот эти, с краю, да, давайте подряд. И что с ними делать? Понятно, спасибо, мы непременно прочтем и обязательно поступим согласно инструкции!.. И вам всего хорошего!.. Итак, дети! Вот ваши дополнительные шансы на суперприз: вам два розыгрышных бланка и нам с папой два. Мы с папой поднимаемся на свои места, а вы идете на свои. После окончания всех намеченных событий, то есть, когда все завершится, вы оба остаетесь на местах и ждете, пока мы с папой за вами спустимся. И дело отнюдь не в том, что вы маленькие, но вчетвером нам будет гораздо проще пробиваться сквозь толпу к автомобильной стоянке. Будем дружно помогать папе… а вот саркастически смеяться не будем, иначе живенько разменяемся местами! Лён, памятуя о том, что на него смотрят и, возможно, снимают для газет, глянцевых журналов и телепередач, старался выглядеть совершенно равнодушным и спокойным… вот только в затылке постоянно зудит… надо расческой… типа, слегка причесаться… Зато Машка – она точно вся на мыло изойдет, пока третьего звонка дождется… Ни секунды не может, чтобы не вертеться, не вскакивать, не поправлять рукав, баджик, прическу, сережки… Девчонки, вертихвостки, слабовольные личности, что с них взять… - Лён! Ты бы не мог шмыгать носом чуть пореже и чуть потише!? И не стучи кулаком по креслу, это тебе не барабан. Где твоя обещанная выдержка? Аккуратно достань платок, аккуратно прочисти нос. Пойми, на нас же люди смотрят, вооруженные, вдобавок, кино- и фотокамерами, так что мы должны быть абсолютно, непроницаемо, аристократически спокойны. - Ох, ты!.. Да ты на себя-то посмотри, а не на людей!.. Сама как мартышка!.. Шипит еще тут!.. И прозвенел, наконец, третий звонок, и грянул праздник!
Первую половину всего этого блескучего торжества Лён провел как в чаду: много позже, просматривая фото- и телерепортажи, только по ним он и смог восстановить, вспомнить смысл и порядок увиденного… Сначала долгие приветственные речи от одних чиновников другим (кульминацией – выступление губернатора Валентины Ивановны Матвиенко с щедрыми похвалами в адрес щедрого Кремля), потом благодарности высоким лицам и всякого рода спонсорам, потом пошел дуэт-конферанс пожилых дядек, старейшин московской эстрады, потом… Потом… еще кто-то выступал… Песни пели, хором и поочередно… И вот, наконец, началась раздача призов победителям благотворительной лотереи «Летний сад»!.. Выяснилось, что все приглашенные присутствующие в огромном спорткомплексе – это победители и члены их семей, вся разница – в степени успеха и в ценности полученных призов. Подавляющее большинство получило памятные медальки и альбомы, двадцать пять человек – медальки, альбомы, и по двадцать пять тысяч рублей, пять человек – большие памятные медали, все те же альбомы и по сто тысяч рублей, а Леонид и Мария, брат и сестра Меншиковы – медаль, альбомы и один миллион рублей денег на двоих. При награждении главных победителей, Лёна с сестрой, вышла небольшая организационная заминка, и, в результате, альбомы нашлись обоим, а здоровенную медную, почти в полкило весом, памятную медаль, с изображением решетки Летнего сада на лицевой стороне и Ростральных колонн на обратной, вручили одну на двоих. Деньги в понедельник должны были быть переведены каждому выигравшему, на заранее открытые в Сбербанке счета, на церемонии же вместо денег вручались декоративные чеки. Чек Лёну и Маше также был дан один на двоих, а расчетный счет, по согласованию сторон, открыли на маму, чтобы лишний раз не заморачиваться с доверенностями и проблемами несовершеннолетия победителей. И вот, когда отшумели фанфары поздравлений, когда треск и блики от фотовспышек умерились до фонового, вернулись на сцену ведущие и объявили «Начинается… суперрозыгрыш… Мегасупер… приза-а-а!!! Слушайте! Слушайте! Слушайте!» Машенция мгновенно обиделась на весь мир, и пуще всего - на организаторов празднества: «Что за дела!? Они с Лёном надрывались, позировали, давали интервью, рассыпали вокруг воздушные поцелуи, белоснежные улыбки, а тут еще на что-то отвлекают…» Но Лён знал, как управляться с сестрой, он терпеливо объяснил ей, что главное сделано: деньги, можно сказать, получены, их интервью и награждение записаны, причем не только питерскими, но и основными федеральными каналами, а это и есть самое важное, поскольку транслировать и выкладывать в Сеть будут именно это… Достаточно поглядеть на телевизионщиков и киношников, чтобы оценить – где главное, а где не очень… «Вся эта съемочная «цифра» - и есть документы, Машуня, факты, на которые только и будет опираться Матушка История!..» Машка послушалась брата, осмотрелась внимательнее, благо их места в первом ряду партера, после процедуры награждения, остались за ними, и сразу стало видно, что да, Лёник прав: почти все съемочные группы сворачивают аппаратуру, дескать, они свою задачу выполнили и со спокойной душой могут отсюда свалить. Совершенно очевидно стало, что «Супермегаприз» был внесен в программу праздника в самый последний момент и с новостными каналами это дополнение не согласовывалось. Впрочем, остались и какие-то телекамеры. Потом, позднее, все без исключения съемочные группы, бывшие в тот день на церемонии, но свернувшие свои дела, не дождавшись окончания вечера, получили жесточайшие разносы, каждая от своего непосредственного начальства, да и само начальство почти всех каналов серьезно пострадало от вышестоящего руководства, вплоть до увольнений… Но кто мог знать в тот день, что вот-вот грянет столь неожиданное будущее?..
Тем временем объявили условия розыгрыша «Мегасуперприза». Один из самых щедрых меценатов сегодняшнего праздника, горнорудная золотодобывающая компания ЗАО «ДальстройМатерик», в лице своего генерального директора и основного владельца, долларового мультимиллиардера Антона Сергутина-Брянцева (для близких коллег и друзей юности – просто Ант, или Тоша Брянский), уроженца города Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, некогда уехавшего на долгие годы в далекие северо-восточные пределы необъятной Родины, да так и пустившего там корни, оставшегося жить навсегда в этом суровом краю, пожелал дополнительно помочь своей малой родине, городу Санкт-Петербургу, и осчастливить кого-нибудь из горожан, принявших посильное участие в лотерее, то есть, в финансировании городских проектов. Русский музей и Эрмитаж получают от благотворителя по сто миллионов евро, а сто миллионов рублей получит кто-то из присутствующих в зале! Кто именно? Для этого и розыгрыш. Всего было роздано бесплатно ровно десять тысяч игровых карточек. К каждой карточке прикреплен отрывной талон. И на карточке, и на талоне есть индивидуальный порядковый номер-шифр, а также десять пустых незаполненных клеточек под этим шифром. Ровно! Десять! Пустых! Расположенных в ряд клеточек! На огромном экране показали образец карточки и талона. Каждый из обладателей такой карточки заполняет десять свободных клеточек цифрами, так, чтобы получилось десятизначное число. Десятизначное! Как номера ваших мобильных телефонов! Желающие могут вписать туда любые цифры, включая и номера ваших трубок!.. Любые, повторяем, любые номера. Помарки и подчистки не допускаются… Выигрывает та карточка, номер на которой совпадет с номером, находящимся в этом конверте, собственноручно запечатанном Антоном Сергеевичем Сергутиным-Брянцевым! Антон Сергеевич, к его великому сожалению – добавим: и к нашему! - не смог присутствовать на сегодняшнем великолепном празднике, но мысленно он с нами… Кстати, тут нам принесли приветственную телеграмму от него!.. После того, как ведущий зачитал приветственную телеграмму, продолжились разъяснения по условиям розыгрыша. Десятизначный номер, число – это десять миллиардов всех возможных комбинаций, вероятность угадать его точно – крайне мала. Поэтому… Слушайте! Слушайте! Слушайте! Интрига розыгрыша в том, что приз в сто миллионов рублей все равно обретет своего победителя, из числа участников, находящихся в этом зале! Для победы нужно только одно: максимально близко, то есть ближе всех остальных участников подобраться к заветному числу. Тот, кто угадает точнее всех - получит суперприз! Повторяем: не тот, кто угадает больше цифр, а кто угадает, как можно точнее, число, от нуля до девяти миллиардов, девятисот девяноста девяти миллионов, девятисот девяноста девяти тысяч, девятисот девяноста девяти! Но если вдруг найдется счастливчик, абсолютно точно угадавший задуманный господином Сергутиным-Брянцевым номер, он получит мегасуперприз – Еще! Сто! Миллионов! Рублей! Наш уважаемый меценат просил особо довести до внимания участников один очень важный момент, своего рода подсказку, помощь, так что именно эти его слова мы повторяем во всеуслышание, вот добуквенно точная цитата: «Число, которое я задумал, хоть и очень большое, но все равно его можно угадать, но о нем, как ни странно, можно и догадаться, если напрячь извилины. По типу знатоков и КВН». Итак, берем эти напутственные слова господина Сергутина-Брянцева за основу и превращаем в слоган: «Можно угадать – и можно догадаться!» На раздумья и заполнение карточек отводится ровно двадцать минут! Заполнять допускается ручками, фломастерами, чем угодно, хоть губной помадой, лишь бы недвусмысленно разборчиво,
но без зачеркиваний, подчеркиваний, подтирок и исправлений! Однако, минуточку внимания: лучше воспользоваться карандашами, простыми черными карандашами, они уже заточены, они в изобилии повсюду, они целыми холмами, как вы можете видеть, высятся на больших круглых подносах, стоящих на тумбочках возле каждой трибуны, или в руках у прекрасных девушекассистенток, которые также находятся в пределах досягаемости любого нашего зрителяучастника. Карандаши! Речь идет только о карандашах, они тоже по-своему прекрасны. Убедительная просьба! Тише! Послушайте, пожалуйста! Убедительнейшая просьба: не забудьте опустить ваши заполненные отрывные талоны в специальные ящики-урны – их вам тоже поднесут – в то время как сама карточка ни в коем случае не должна быть вами утеряна или испорчена! Карточки анонимны, карточки не именные, но только они будут служить доказательством правильности вашего выигрыша. Идентификационный буквенно-цифровой шифр на отрывном талоне со счастливым номером должен совпасть с идентификационным буквенно-цифровым шифром предъявленной карточки! Сверять отпечатки пальцев, в случае утери, проводить почерковедческую экспертизу, брать пробы ДНК – никто не будет, это изначально оговорено правилами розыгрыша. И добавим: в зале более чем достаточно квалифицированного персонала и технических средств, чтобы в спорных случаях обеспечить участникам безопасность, надлежащий порядок и справедливость. Через три… уже через две минуты начинается отсчет времени, отведенного для обдумывания и заполнения, а тем временем эстрадно-симфонический оркестр из Германии, под управлением Симона Калчевски, исполнит для нас замечательное произведение известного… немецкого композитора позапрошлого девятнадцатого века… Антона Брукнера… Антон Брукнер! Аллегро-модерато, первая часть Седьмой симфонии! Марина Леонидовна Меншикова захватила с ближайшего подноса два карандаша, себе и мужу, убедилась, тщательно осмотревшись, что никто вокруг не подслушивает их и не подглядывает, и вплотную к ним не сидит, благо свободных мест на трибуне было вполне достаточно, и только тогда вынула две карточки. - Тебе какую, Валера? - Все равно. Да можешь обе заполнить, я не собираюсь играть. - Нет-нет-нет, дорогой, так не пойдет! Кому как не тебе, с твоим умищем… Боже милостивый, но ты только посмотри на наших птенчиков, на наших зайчиков! На, возьми лорнет! - Смотрю, и что? - Они у нас такие разные, а все же такие похожие! Посмотри, они даже руками размахивают совершенно одинаково! Да, Лён и Машка – оба клокотали, там, внизу, в первом ряду партера, переполняемые нешуточными страстями, пытаясь доказать друг другу единственно правильную схему, должную оптимизировать выбор счастливого номера… - Лён, похоже, побеждает. Меншиков вернул лорнет жене, а сам откинулся, сколько торс позволял, на спинку стадионного кресла, с явным намерением послушать концерт симфонической музыки. - Увы… Ну, а куда же нам, бедным женщинам, деваться в этом жестоком и давящем мире, кроме как находить и обеспечивать согласие, гибко и с умом якобы уступая грубой физи.. Нет, смотрика, Машенция не сдается!.. Мне кажется, что я ее крики даже отсюда различаю. Надеюсь, они оба догадаются умолкнуть, или, хотя бы, притихнуть, когда музыка начнется... Вроде бы догадались…
Гвалт на трибунах и в партере существовал совершенно отдельно от симфонической музыки: музыканты и зрители словно бы не замечали друг друга, и, как это ни странно, было похоже, что никто никому не мешал – ни музыканты зрителям, ни зрители музыкантам. - Валера, ты действительно никогда ничего не слышал про этого Тошу Брян… тьфу Антона Сергутина? - Первый раз от устроителей и второй от тебя. А что? - Буквально все гламурные журналы битком набиты историями о его любовных победах в мире подиума, эстрады и кино, о том, какие безумно дорогие авто, квартиры, камни и меха он дарит очередным своим пассиям… - А здесь он с чего такой щедрый? - Вот уж не знаю. Говорят, Генеральную прокуратуру заинтересовали его оффшорные ноу-хау по оптимизации налогов. Ну, Валера, ну пожалуйста! Ведь ты такой умный! Ну, догадайся – какой номер счастливый? - И догадался бы, и что дальше… А ты почему свой не заполняешь? - Я уже заполнила, вот смотри. - Угу, молодец. - Валера, бегемотик ты мой ненаглядный, ну я тебя прошу, ну пожалуйста. Напряги свой аристотелевский ум… Ты же все можешь!.. - Хы-х, если бы... Далеко не все. Ты просто не была у меня в лаборатории, в цехе, и не наблюдала, как львиную часть своего рабочего времени я бездарно копошусь, пребывая в полном производственном тупике, либо сам безнадежно туплю. Что ты надулась? Рина, радость моя, пойми, пожалуйста, это все не по мне! Предположим, есть у меня... есть… некая… рабочая, скажем так, гипотеза… Но я все равно не собираюсь ее проверять и выигрывать у какого-то там пассивного олигарха миллионы, вырванные, можно сказать, изо рта у этих несчастных гламурных шлюх. - И не надо получать, если не хочешь! Ты просто сыграй! Попробуй угадать, то есть, попробуй догадаться? Валерочка, ты самый-самый-самый! Просто угадай, то есть, догадайся, а большего никто не просит… Меншиков медленно-медленно развернулся всем корпусом и в упор поглядел на жену, а та, ни сном, ни духом не ощущающая за собою никакой вины, вдруг обмерла, и сердце ее провалилось к точеным каблучкам роскошных итальянских туфелек, прямо в заледеневшие пятки. - Ва… Валера… ты… ты чего? Я тебя рассердила чем-то?.. - Нет, дорогая, все в порядке. Ты хочешь, чтобы я сыграл против этого… Сергутина-Брянского? – на твоих условиях я сыграю, у меня есть идея. – С этими словами Валерий Меншиков выпятил толстые губы, осторожно подул супруге в щечку, потом еще более осторожно взял ее правую руку в свою и, не обращая ни малейшего внимания на соседей по трибуне, легчайшим касанием губ поцеловал ей поочередно запястье, локоток и носик (Впрочем, соседям в эти минуты было не до чужих поцелуев). Потом, взамен выпущенной ладони, взял карандаш в могучие пальцы, зажал между средним и указательным и необычайно ловко закрутил его, превратив на несколько мгновений в маленький пропеллер. И задумался… Прошло три минуты, пять минут, восемь минут… - Вот, ёлки зеленые… Цифр-то у нас десять, а не девять… все не так элементарно оказалось… А если тогда переменить концепт и попробовать эн и я… - Валера, не получается, да? Не огорчайся, все равно ты самый, самый…
- Тихо, у нас еще десять… почти десять минут… А!.. Есть! Я же говорю – сам за троих туплю, здесь мне и помощников не надо! К счастью, наш почтенный мироед-сердцежуй не уступит мне в этом качестве, он прост, как ослиный крик. На конце десятизначника будет не один, а ноль один! Короче говоря, я заполняю… Дай-ка мне свою трубку! Марина Меншикова безропотно, однако же, пребывая в сильном изумлении, протянула супругу телефон, тот взял его в руки и досадливо отверг: - Сенсорная не пойдет, кнопочную дай. Марина также безмолвно добыла из сумочки вторую, так называемую «подсобную» трубку, того же провайдера, но не с прямым, а с десятизначным номером, серенькую, по-старинному узкогрудую, с крохотным экранчиком. Ее изумление действиям мужа возросло почти до небес… ведь он ни единого разу… при ней, по крайней мере, не пользовался мобильными телефонами… Но Меншиков не стал звонить, просто поднес трубку поближе к глазам и сощурился. - О, нормально, а то я, грешным делом, слегка путаюсь в очередности букв кириллицы… Хотя, как ты сама догадываешься, весьма велика вероятность, что я ошибся в расчетах и умозаключениях… Показываю результат моих догадок. Трубку можешь убрать. Марина Меншикова еще раз оглянулась во все стороны – нет, абсолютно никому до них нет никакого дела, никто их не видит, не слушает, все заняты своими лихорадочными размышлениями и мечтами. На листке отрывного купона стояли цифры, четко и без помарок начертанные карандашом, каждая в своей клеточке: 1920162301 - Интере-е-есно!.. А это точно они? И что именно это число задумано господином спонсором? - Не точно. Я придумал и теперь проверяю гипотезу, не противоречащую условиям задачи. Не более того. Поначалу меня смутила и заколебала некая буква «а», и вместе с нею я заколебался, подумал, что начало числа будет таким: 201916… - А потом?.. - А потом уже 1533 - Ничего не поняла. Валера, а ты мне расскажешь ход своих мыслей? Свою гипотезу? - Обязательно, конечно, только сначала давай проверим ее. И уже потом, после сравнения с действительностью, я в любом случае тебе о ней расскажу, не сомневайся. Марина Меншикова даже урну выбирала придирчиво, прежде чем лично дойти до нее и собственноручно опустить туда отрывные талоны, свой и мужа. Оставалось еще немножко времени, чтобы на месте проверить самочувствие и благополучие детей. - Ну-с, граждане лауреаты, как вы тут? Не скучно без нас с папой? - Нисколько. С этой митрофанушкой в юбке разве соскучишься? Элементарные стохастические распределения – и наша пятерочница поплыла!.. Как гиря по морю. - Ой, а сам-то!? Мамик, он восемнадцать тысяч раз успел поменять свое мнение на противоположное. Ладно, пусть в обеих карточках будет как он там накалькулировал, но я свой номер на отдельном листке записала, и если мой окажется точнее, чем у Лёна, пусть этот тип пеняет на себя! - Иными словами, у вас все в порядке, чему я бесконечно рада. Все, дети, я побежала наверх, до встречи здесь, в партере! Симфонический оркестр умолк, и во всем огромном пространстве спорткомплекса постепенно разлилась тишина. Относительная разумеется, ибо в десятитысячной толпе всегда, кроме какихнибудь совсем уж исключительных случаев, живут те или иные звуки: смех, покашливания, пошаркивания, рингтонные трели… Дважды вспархивали над рядами жиденькие
аплодисменты… и угасали… Но вот зарукоплескали в одном конце арены, в другом, подхватили на трибунах… Заревели трубы в динамиках. - Все не успевшие вбросить в урны свои бюл… прошу прощения… свои карточки должны поспешить: пошла последняя минута… Всё!!! Начинается подсчет и проверка! Просим всех оставаться на своих местах, процедура предельно автоматизирована и займет считанные секунды!.. Просьба всем занять свои места и оставаться на них! Томительное ожидание растянулось из считанных секунд в считанные минуты, но, в конце концов, завершилось и оно. - Распечатываю конверт и зачитываю выигрышное число! Это… это… А!.. Вот же словами написано… Это один миллиард… девятьсот двадцать миллионов… сто шестьдесят две тысячи… триста один! Один миллиард девятьсот двадцать миллионов сто шестьдесят две тысячи триста один!!! Повторяю по цифрам, начиная с первой, с крайней левой: Один! Девять! Два!.. У Марины Леонидовны Меншиковой четко очерченный рисунок губ, очень красивые миндалевидные глаза над высокими скулами, это довольно редкое сочетание для славянского типа лица и Марина Меншикова гордится таким своеобразием. Обычно прелесть ее глаз выгодно подчеркивает плавный изгиб соболиных бровей, но в эти секунды, по мере того, как ведущий отсчитывал цифры, одну за другой, и брови, и глаза, и розовый ротик Марины Меншиковой округлялись все больше и больше, совершенно по-деревенски, как сказала бы она сама, узрев подобное на чужой физиономии или в зеркале… но в этот миг ей было не до зеркал… -… Ноль! Один! Шесть! Два! Три! Ноль! Оди-и-иннн!!! Итак, прозвучал тот самый, заветный, счастливый… Вва-а-аууу!!! Сенсация! Есть!!! Есть совпадение карточки и заветного номера! Чудо свершилось! А это значит, что победитель, находящийся в этом зале, сидящий среди нас с вами, получит не сто, а двести!.. Двести!.. Миллионов!.. Ру-у-блейййй!!! Аплодисменты, овации победителю! Или победительнице!.. Сейчас мы это все узнаем! Итак, победитель, прошу подняться на сцену!.. У Марины закружилась голова, и чтобы не упасть в обморок прямо в кресле, она обеими руками вцепилась мужу в левое предплечье. Вот, оказывается, почему говорят, что счастьем можно убить!.. Можно, еще как можно, запросто! Двести миллионов… пусть рублей. Пусть с выплатой подоходного налога, это все равно будет… почти шесть миллионов долларов! Прощай, бедность! Прощай унизительные бытовые и хозяйственные проблемы! Прощайте навсегда страхи и заботы о том, как одеть и обуть детей, с их законными все возрастающими потребностями!.. Это значит, что с грандиозным запасом, на века вперед, решен жилищный вопрос для всех Меншиковых: для них с Валерой дача… не садовый участок, а именно дача… лучше всего в Комарово… или в Репино… Для младших детишек отдельные квартиры, когда подрастут, немедленно покупается квартира на Петроградской для Тимочки и этой… Ольги… с будущим ребенком… Поездки по всему миру! Косметика, по-настоящему брендовая!.. Это здоровый образ жизни, подкрепленный всеми возможностями современной оздоровительной и косметической медицины… В том числе и для Марининой мамы… Эта полная смена окружающего социума и даже самих забот, ибо тут уже будут не мысли о том, как выжить, или достойно прожить на имеющиеся средства, а напротив – колебания и сомнения на тему: как выбрать самое лучшее из разнообразного хорошего! Отныне и навсегда - легко и равно доступного!.. О, Боже!.. Сейчас Валера высвободит руку, встанет, поднимется на сцену и… По мускулам теплой и огромной ручищи мужа словно бы прошлась легкая волна… и всего лишь. Меншиков по-прежнему спокойно сидел в своем кресле и только помаргивал в сторону
начавшейся на помосте суеты, где ведущий тщетно пытался справиться с замешательством: победитель так и не вышел на сцену и ничем себя не обнаружил. Десятки так называемых менеджеров-распорядителей побежали вдоль трибун, проверять самочувствие зрителей, на случай, если победитель грянулся на радостях в обморок. Были отправлены посланцы и в туалеты, в курительные комнаты… Огромный зал гудел ровно и куда более сдержанно, чем час назад, во время «лотерейного» ажиотажа. Кошмарная догадка, а сразу же вслед за нею – тревога ледяным холодом разлилась по сердцу Марины Меншиковой: он не возьмет! Муж не хочет брать приз! Да… ведь он же так и сказал с самого начала, а она… Нет! Такого не может быть! Сейчас он передумает! Это он просто хочет ее подразнить… или наказать… разыграть, за то, что она так легкомысленно разрешила ему «просто поиграть», с отказом от приза!.. - Мне подсказывают, что все на своих местах, все в добром здравии!.. Стало быть, ничто не может помешать розыгрышу нашего приза! Довольно шуток! Победителю… или победительнице дается еще ровно пять… - Пять! - минут, чтобы подняться на сцену, дабы принять от нас чек… два чека на общую сумму в двести миллионов рублей… и наши самые искренние поздравления! Время пошло! Супруги Меншиковы продолжали сидеть на своих местах: она глядит на него, а он глядит кудато вдаль. Да что же это, в самом-то деле! - Валера, не сходи с ума. Иначе сойду я. Валерочка, пожалуйста! Меншиков не спеша – он почти всегда и все делал не спеша, и почти всегда и всюду успевал вовремя – достал из нагрудного кармана карточку с выигрышным номером и так же подчеркнуто неторопливо порвал ее пополам, сложил вместе обрывки и опять порвал, сложил еще раз и порвал… Образовашуюся горсточку бумажных лоскутков ссыпал обратно в нагрудный карман и только после этого повернул лицо к жене. За двадцать лет жизни Марина Меншикова хорошо узнала своего мужа, все его сильные и слабые стороны… как ни странно слабые стороны тоже в нем были: например, он терпеть не мог хурмы и страдал от громко звучащей музыки… Но сильных сторон в нем было куда больше… И сейчас она увидела в глазах своего мужа именно слабость, мелькнувшую и тут же исчезнувшую, а вслед за нею - потаенную горечь, нешуточную муку от принятого и только что исполненного решения… Вот - как ей было невыносимо видеть крушение всех надежд, наблюдать, как все самые заветные бытовые мечты превращаются в ворох пустых бумажек, так и ему было тяжко, только на муже еще повисли и отчаяние, и разочарование, обрушившиеся на подругу жизни… Марина Меншикова смотрела на мужа – и на один миг сама чуть было не уверовала в презираемую семьей Меншиковых науку телепатию: она словно слышала все мысли и доводы мужа своего, так, как если бы он объяснял ей вслух… Они, худо-бедно, строят свою жизнь и идут по ней, крепко держась за руки. Оба делают, может быть и не поровну, однако все, что в силах каждого, и не в ущерб друг другу. Это и есть равенство любви. Свалившиеся с неба миллионы, не заработанные, а возникшие вдруг, вычеркнут из их жизни одни проблемы и привнесут в нее другие, не менее серьезные. Стоит им засветиться с этаким выигрышем – двести миллионов – это не один миллион – и на работе у Меншикова обязательно возникнут осложнения, реальные осложнения… Почему? Да по миллиарду причин. Например, одна из миллиарда: любой закрытый производственный, научный, научнопроизводственный коллектив – это всегда борения пауков в банке, где зачастую имеют значение аргументы, прямого отношения к работе не имеющие… А двести миллионов выигрыша плюс
мощная общественная засветка – это крепкий аргумент, чтобы отодвинуть разработки Меншикова и его команду чуть в сторону, в пользу конкурентных. Но работа для Меншикова – не просто добыча хлеба насущного, нет, это основной смысл его жизни, почти такой же, как Марина, Тимка и Лён с Манечкой. Ладно, с работой он управится, попытается это сделать, но как быть с семьей и детьми? Тимка, Тимофей влип по собственной инициативе в серьезные жизненные неприятности – и не успел еще хлебнуть лиха, не попробовал себя в битве за жизнь, не закалился – как уже вдруг девяносто девять процентов этих неприятностей растаяли сами собой под лучами золотого солнца! Лёня с Машей – то же самое: миллион им голову вскружил, а двести? Да они так и зашагают в будущее, в ногу зашагают, в полной убежденности, что рождены для восторгов, легких побед и разнообразных удовольствий, доставляемых внезапными деньгами. Некий хмырь, Сергутин-Брянцев, щелкнул из прихоти пальцем о ладонь, плеснул наобум золотым дождиком – и судьбы целой семьи, дружной семьи умных и порядочных людей, вдруг сорвутся со своего пути и закружатся по чужим орбитам, проложенных случайным образом каким-то первым встречным… золотарь-меценатом… Меншиков добьется всего, обязательно добьется, и воплощения научных замыслов, и по-настоящему больших денег, пусть и не завтра… Он ведь отнюдь не бессребреник! Но это будут заработанные деньги, и они тоже послужат примером… и Тиме, и Лёну с Машей. - Это просто невероятно!!! На это раз действительно всё! Дайте на табло обратный отсчет времени! Даю ровно одну минуту, чтобы кому-то одуматься, либо преодолеть рассеянность!.. Пятьдесят девять секунд, пятьдесят восемь… двадцать две, двадцать одна… - В чем секрет был, Валера, как ты догадался? - Он задумал слово «стоха». И каждой из пяти букв придал двузначный порядковый номер из алфавита. Эс – девятнадцать, тэ – двадцать. А- не один, а ноль один. Я чуть было не подумал, что «сотня» задумана. Валерий Меншиков мягко высвободил левую захваченную руку, обнял ее жену за плечо и повлек к себе… Две или три секунды она сердито упрямилась, а потом обмякла, словно бы надломилась, и уткнулась лбом в плечо мужа. Глаза ее были закрыты, крепко, добела, чуть ли не до синевы зажмурены, чтобы ни одна предательская слезинка не выскочила из под век. Валера может – и она должна смочь. Дома взахлеб поплачет, за плотно закрытой дверью... - Мамик, мы уже здесь! Мы тоже не угадали! Эх, я ведь так и думала, что на единичку начинается, да этот меня сбил! - Папа, мама! Что вы сидите, всё уже! Какая-то, блин, Ангелина Самсоновна Кулик ни за что ни про что отхватила сто лимонов! Пап, скажи ведь – подстава была, пиар на ровном месте!? С якобы угаданным номером!?.. - Подстава, или не подстава, но все идем вниз, к машине, и от папы не отходим. Дети, давайте, я вас возьму за руки? Еще чего! - Мамик, я за! Только давай под ручку, а не за руки! Пока дети усаживались в машину, Марина улучила момент и попросила мужа: - Остановимся где-нибудь, кофе попьем. Или горячего шоколада. Срочно! Иначе я – всё! Мне надо успокоиться и немедленно, сию секунду ощутить хоть какую-нибудь, пусть маленькую, но радость! - Да не вопрос. Куда скажешь, на твой выбор! - Не, пап, а все-таки скажи – круто, если кто взял и отказался от ста лимонов! Это круче математика Перельмана!
- И не ста, а двухсот. И вообще, это обман устроителей, такие чудеса бывают только в фильмах. Да ведь, мамик? - Ох… этого я знать не могу. Наверное, здорово – уметь так поступать. Спросите лучше у папы. - А чего меня спрашивать? Вот, кстати, вы втроем тоже можете совершить крутой поступок, о котором менестрели всех королевств Европы будут петь на всех языках: верните миллион рублей в бюджет благотворительной лотереи «Летний сад». Все будут рады… - НЕЕЕТ!!! Вероятно, сам Змей Горыныч не сумел бы возопить столь оглушительно и дружно. Даже охранник, стоящий у шлагбаума въезда на соседнюю платную стоянку, вздрогнул от этого трехглавого крика, а папа Меншиков только хмыкнул, покорно соглашаясь с подавляющим большинством: - Нет – так нет. Вперед! ЭПИЛОГ «Не выходи из себя – выходи из толпы». Эту безымянную безотчую мантру Марина Меншикова повторяла и повторяла про себя, весь путь от Юбилейного до Большой Матвеевской… И ведь помогло: слезы почти не катились по щекам… так… две-три случайные… под темными очками и не видно. Зато голос удалось удержать сухим и твердым. Дети не захотели идти в кофейню, попросили высадить их возле дома. Супруги Меншиковы даже и не подумали возражать, а сами, после недолгих препирательств, согласились поехать в «Корвин». Там и кофе неплохой, и все остальное не хуже. А поскольку эту самую кофейню жаловал своим частым присутствием писатель Лук, то неудивительно, что они встретились там втроем: Лук и чета Меншиковых. - Кого мы видим! Как всегда в черном! Ты вроде как чем-то озадачен? Лук, что случилось? Присаживайся! - Да… лужу одну засыпали невовремя. На площади Искусств. Поэтому сегодня я буду огорченно пить американо, друзья. Как праздник прошел? - Нормально, главное – дети довольны. Горячий шоколад, спокойный треп с Луком и тихий живой джаз сотворили чудо: Рина потихонечку оттаяла. - Слушай, Лук, может, ты голоден? Как насчет борща, хорошей котлетки? - А что? – сразу же насторожился Лук, услышав из уст Марины Меншиковой слово «борщ». Но, получивший самовоспитание в лучших традициях коммунального бон-тона, Лук не решился высказать вслух соблазнительную догадку и вежливо отнекнулся: - Да ну… В кафешках борщи как правило плохие и дорогие. Я лучше до дому подожду, там чегонибудь сотворю и наверну. - Лучок, ты не понял: Рина про домашний борщ говорит. А на второе котлеты. Пойдем к нам, поужинаем? Лук торопливыми глоточками допил остывший кофе и замер, весь в лютых сомнениях… - Не, я худею. - Да брось ты, от одной тарелочки борща… пусть даже и со сметаной – ты веса не наберешь. Тем более что я готовлю не со свининой, а на говядине…
Лук затравленно посмотрел на друга Валеру, но тот лишь добродушно улыбался толстым лицом и подтверждающе кивал: - Ясно, что не наберешь. А котлеты отбивные, жирок по краям.. Они тоже диетические, из баранины, разве ж от этого толстеют? - Нет! Нет, братцы! Тем более что я не просто так на Петроградку притащился из своей Тьмутаракани, а по важному делу. - По какому, если не секрет? - Наводнение подкарауливаю. Мне для моих писательских нужд необходимо срочно поглядеть наводнение. Поэтому я сейчас иду на Петропавловку, синоптики передали, что вода поднялась на восемьдесят сантиметров. Авось… - Никаких авось, ветер переменился. - А говядина не простая, на мозговой косточке… Я как чувствовала, что тебя встречу: косточкито две. Одна Валере… - Всё, я пошел! Иначе я не знаю… Опять в зажуй упаду! Из-за вас! - Куда?.. Как ты сказал? - Зажуй – это пищевой запой. Чао, двину я, от греха подальше!.. - Погоди, Лук. Пойдем вместе наводнение караулить, нам с Риной в самый раз сейчас прогуляться. - А вы, что, готовы!? Ну, другое дело, отлично! Идем! - А потом к нам, буквально на полчасика. Валере тоже надо худеть, поэтому ты должен его выручить… за ужином… - Эх, ладно… Только сначала на Петропавловку, а вдруг!.. Но ни в это день, ни в следующий, ни через неделю, ни через две – наводнения так и не случилось. Оно пришло много позже, когда его не ждали: побушевало и исчезло, получив на спину порядковый номер 308. Пик наводнения пришелся на раннее утро восьмого октября – и Лук его благополучно проспал. Ну, а если бы не проспал? Зачем тебе наводнение, Лук? Почему один? Где твои деньги? В чем твое счастье? Что есть истина? Если Лука спросить обо всем этом, то его можно застать врасплох, заставить тяжко задуматься, даже смутить, но, вот, как раз главная истина-двоесмысл ему хорошо известна, ибо он сам ее сформулировал: «Жизнь не слышит правильных ответов на свои вопросы.» НАВОДНЕНИЕ Раздвинув холод тяжкой тучи Над чашей сумрачного дня, Нацелил перст руки трясучей Пророк небесного огня.
И полыхающая влага, С хрипящим вихрем под дугой, По крышам, каменным оврагам Рванула яростью тугой! И был потоп под хохот бога!.. Но пробужденная река, Шипящим стражем у порога, Раздула серые бока... А город, дав Неве послушной Слизнуть небесный сор и гам, Стоял, пресветло равнодушный К стихиям, людям и богам.