Илона Волынская, Кирилл Кащеев - Хадамаха, Брат Медведя

Илона Волынская, Кирилл Кащеев «Хадамаха, Брат Медведя» Издательство «ЭКСМО» Серия «Сивир» Цикл «Сивир» Книга в цикле 4 Аннотация Этих троих: двух парней и девчонку, въезжающих в город, — Хадамаха заметил сразу. И тут же пришел в ужас, уловив исходящую от них угрозу! Он понял — они принесут беду, но разве кто послушает мальчишку? Городская стража легко пропустила троицу! И почти сразу же на город посыпались неприятности: пропали двадцать дорогих редких оленей, мучительной смертью стали погибать люди, а на главную улицу города сошел Огненный потоп! Жители в панике. И только Хадамаха уверен: виной всему странные гости... Однако он совершенно не готов к тому, что узнал: оказывается, незнакомцы — великий черный шаман, легендарный кузнец и сильнейшая из жриц, те самые, которых разыскивают по всему Сивиру! Пролог, О ТОМ, ЧТО КАМЕННЫМ МЯЧОМ ИГРАТЬ ГОРАЗДО ОПАСНЕЙ,

ЧЕМ КОЖАНЫМ — Все понимают, с кем нынче играем и что оно такое значит? — до отчетливого хруста в суставах разминая пальцы, спросил тойон [Вождь, глава рода.] команды и обвел десяток своих бойцов мрачным взглядом горячечных темных глаз. Ответных взглядов он не дождался — аккуратно накручивая слой за слоем, бойцы бинтовали пальцы узкими полосками плотной кожи, старательно делая вид, что особо заняты и ну никак не могут поднять глаз на своего тойона.

— Известно, что значит: даже если мы кого на глазах у всей площадки выбьем — все едино не засчитают, — наконец хмуро буркнул в ответ Чанчи-Хоо, закрепляя последний виток обмотки на запястье.

— Если он ляжет и не поднимется — засчитают! — повысил голос тойон, неодобрительно глядя на Чанчи. Тот был самым старшим в команде, и эта Долгая ночь, видно, станет его последней на игровой площадке. Тойон отлично понимал его мрачность — куда податься игроку из команды городской стражи, только и умеющему, что подавать да проводить, выбивать да уворачиваться? Тойон старательно отогнал от себя мысль, что еще Ночь-две — и его ждет то же самое, и покачал головой. Он хотел уйти с блеском, хоть раз обставив проклятых храмовников! И милостью Хозяина неба Эндури нынче у него появился шанс!

— Я к тому, что играть надо чисто! — снова повысил голос он. — Никаких там «возле уха просвистело», «я попал, да он увернулся»! — передразнил тойон и многозначительно поглядел на Чанчи, хотя смутилась при этих словах добрая половина команды. — Готовы? Ну… — Он шумно выдохнул, раздувая широченную грудь, и с маху выплеснул полную чашку тюленьего жира в пылающий в очаге Голубой огонь. — Чтоб верхние духи нам помогали, а нижние — за ноги не хватали! — Последнюю половинку приговорки он пробормотал наскоро и себе под нос — если услышат жрицы, даже такое безобидное поминание нижних духов могло дорого обойтись. А жриц нынче поблизости — несчитано-немерено!

— Пошли, бего-ом! — и замер у широко распахнутой двери, провожая взглядом каждого из проскакивающих мимо бойцов. Последним медлительной перевалочкой следовал новичок — совсем еще мальчишка, не больше тринадцати Дней. Хотя юность его замечалась не сразу — таким здоровенным он был! С короткими и жесткими, как шерсть, волосами, длинными мускулистыми руками и широкими покатыми плечами, он походил на вставшего на дыбы медведя. Впрочем, плоская, как бубен, простецкая физиономия с маленькими сонными глазками была совершенно добродушной.

С такой ряхой у чувала спать, а не в каменный мяч играть! Косолапо загребая ногами, новичок неспешно проковылял мимо тойона — казалось, никакая сила на средней Сивир-земле не могла заставить его двигаться быстрее. Тойон тяжко вздохнул, вспомнив первое появление новичка на тренировочной площадке, и сграбастал мальчишку за плечо: — Слышь, Хадамаха, ты… того… Чанчи не слушай, он у нас того… на всю голову стукнутый! Много раз! Ты главное — делай, как я тебе объяснил! — Голос обычно грозного тойона команды городской стражи стал почти умоляющим. Новичок замер, будто слова тойона с трудом пробивались сквозь окутывающее его сонное оцепенение. Низкий лоб сморщился от невероятных умственных усилий. Наконец сложный процесс осмысления подошел к концу, и мальчишка моргнул. Его маленькие глазки коротко и остро блеснули, став словно чужими на глуповатой физиономии. Не утруждая себя ответом, новичок вывалился за дверь, зацепив косяк плечом так, что створка, жалобно крякнув, повисла на ременной петле. Тойон снова вздохнул, безнадежно покрутил головой и побрел следом, яростно, до боли разминая перебитые ударами каменного мяча пальцы и даже не замечая этого. *** — На площадку выходит самый старый игрок команды городской стражи — Чанчи-Хоо из тувинцев!

— У-у-у! Улю-лю! — до стоящего внизу Хадамахи донесся презрительноразочарованный вой заполонивших скамьи зрителей. Задумываться о том, каково Чанчи слышать эти вопли, Хадамаха не стал — не его дело. Начнешь о чужом думать — со своим не управишься.

— И наконец последний, десятый — орок Хадамаха! Мальчишка подпрыгнул, подтянулся — и поднялся на край медной площадки. Сощурился — после Ночного сумрака под площадкой пылающий в чашах Голубой огонь слепил.

— Самый молодой боец нынешней Ночи! — высоко над головами надрывался в своей поднятой над площадкой будке сегодняшний «крикун». Когда игра ерундовая, «крикуном» обычно бывал глашатай от городской стражи, на важных же матчах глотку драл кто-то из храмовников. Нынешняя встреча считалась важной, и даже снизу можно было разглядеть подсиненную парку «крикуна». — Его рост — 4 локтя при весе в 15 стоунов… то есть камней… — «крикун» на мгновение смешался, вспомнив, что с начала этой Ночи Храм не одобряет использования слов из диалекта горных мастеров. — Юный Хадамаха

прибыл к нам из земли Нани и раньше не принимал участия в серьезных состязаниях! — торопливо затарахтел он. — Посмотрим, сумеет ли этот молодой орок достойно показать себя на площадке! Сквозь трепещущее марево окружавших площадку Голубых огней Хадамаха видел надменное лицо восседающей в первом ряду жрицы. Презрительно улыбаясь, она шепнула что-то своей соседке — похоже, была уверена, что таежный мальчишка не сумеет. Не его дело, что она там думает. Твердо ступая, Хадамаха направился к своему месту в конце строя городской команды. Разогретая Огнем светильников медь приятно грела босые ноги, но Хадамаха уже знал, что к середине матча она накалится так, что станет трудно стоять. Так не его ведь дело — стоять. Гулко бухая пятками, пробежал их набольший, которого здесь, в городе, называли тойоном команды, на ходу бросив Хадамахе очередной предостерегающий взгляд.

— А сейчас… — голос «крикуна» переполнился возбуждением, — те, кого мы так ждали! Достославные и великие жрицы! Добрые горожане! — «крикун» дал паузу, и звенящая тишина накрыла уходящие вверх кольца зрительских скамей. — Команда храмовой стражи! Зрительские скамьи взорвались воплями. Хадамаха увидел, как та самая презрительная жрица в первом ряду теперь отчаянно скачет на скамье, выстреливая в темное Ночное небо мелкие шарики Голубого огня. Десяток Огненных шаров побольше взвились над площадкой, сталкиваясь друг с другом и с треском осыпая игроков празднично сверкающими искрами. Сейчас не орали только самые дальние, верхние скамьи, где сидели городские стражники, кузнецы, ладившие им оружие и броню, мастеровые победнее да мелкие торговцы, имевшие дело со стражей побольше, чем с Храмом, а потому и болевшие тоже за знакомых и привычных «городских» против «храмовых». Но их молчание было вовсе не заметно среди ликующих криков.

— …Пятый игрок — известный всему Сюр-гуду славный Иркисмондя! — надрывался «крикун».

— Вот уж всесивирская известность — весь Сюр-гуд! — ехидно фыркнул стоящий рядом Чанчи.

— Шестой — богатырь Дэвэлчен, чьи ноги — как сосны, грудь — как скала, а макушка подобна…

— Пню! — тихонько закончил Чанчи, отчего по строю «городских» прокатились тихие смешки, а тойон метнул на своих игроков зверский взгляд.

— Седьмой, Уэлен, прозванный Девяти головым, ибо даже прямое попадание в голову не в силах выбить его с площадки…

— В связи с полным отсутствием мозгов, — снова откликнулся Чанчи.

— И восьмой, Таас, непревзойденный в защите, чьи сильные руки поймали множество мячей… — «Крикун» остановился, набирая в грудь воздуха: — Девятый — гордость Храмовой команды Сюр-гуда! Бывший нападающий команды главного храма! Старейшина Сивирского каменного мяча… Богдапки, прозванный Кремень-старик! Зрительские ряды заорали еще громче, хотя раньше Хадамахе казалось, что это невозможно. Подтянувшись не хуже молодых, на площадку выскочил высокий и ну очень могучий игрок! Богдапки действительно был стар — узкий кожаный ремешок пересекал морщинистый лоб, стягивая совершенно седые волосы. Некогда сломанный нос напоминал скорее расколотый по всей длине кусок кремня. Хадамаха заметил, что руки Кремень-старик держит на отлете, словно они плохо сгибались, да и каждый шаг давался ему с трудом. Но размерами он и впрямь напоминал поднявшуюся на ноги скалу!

— Я, значит, просто самый старый, а он — старейшина, не как-нибудь! — желчно процедил Чанчи. — А я так Дней на десять его моложе, однако! Только меня на следующую Ночь обратно в стражу определят, в караулы ходить, а его — сюда! До конца стражницкой службы при здешнем храме доиграет — и на пенсион! Конечно, он же храмовый! Не то что мы, убогие! Хадамаха хотел сказать, что даже сейчас, когда великий Богдапки состарился, рядом с ним такие, как Чанчи, все едино выглядят убогими. Но промолчал. Не его дело.

— А храмовые пенсионы не то что наши, городские. И игроки у них не то что мы, простые стражники, — все как один десятников получают, а тойон в сотниках ходит… — продолжал бубнить Чанчи, но Хадамаха его уже не слушал. Над площадкой повисла многозначительная, полная затаенного, оттого еще более нетерпеливого ожидания пауза, а потом голос «крикуна» зарокотал, как шаманский бубен: — Всего на одну Долгую ночь в команде Сюргудского храма! Проездом из столицы! Великий! Непревзойденный! — и словно первое вбрасывание каменного мяча на площадку, швырнул в толпу: — Содани-богатырь! От воплей, всколыхнувших зрительские скамьи, Пламя в светильниках заметалось. Издалека донеслись новые крики — это откликнулись те, кому не нашлось места у самой площадки и кто теперь издалека подстерегал появление героя! А герой не торопился. Сперва на край площадки неспешно легла одна ладонь. Потом — вторая. Руки напряглись — и над медным кругом в высоком прыжке взвился человек.

Бон-н-нг! — площадка загудела медным гонгом, когда Содани-богатырь, официально признанный Лучшим игроком Долгого дня, впечатал пятки в ее край. Над скамьями на миг вновь повисла тишина. Содани выглядел странно. Уж никак не богатырем. Конечно, под накинутой на голое тело синей — цвета Храма — безрукавкой отлично видно было, как переливаются длинные литые мышцы. Но все же рядом с громадами других игроков великий Содани казался непривычно хрупким. Хадамаха прикинул, что сам чуть ли не вдвое тяжелее этого признанного «повелителя медной площадки»!

— Содани начал свою карьеру всего пять Дней назад и через два Дня уже был главным нападающим столичной команды! — продолжал надрываться «крикун». — Трехкратный обладатель приза «Золотой каменный мяч»! Приза «Краеугольный камень Храма»! И… «Самый крутой булыжник Дня»! Зрители снова заорали. Содани приветственно вскинул руки над головой. Вопли перешли в протяжный оглушительный рев. И руки у него, как у мечника, вовсе не похожи на раздолбанные ударами мяча ручищи-лопаты, которыми щеголяли остальные игроки. Странно, однако, задумчиво покачал головой Хадамаха, наблюдая, как истошно верещащие жрицы Огня взмывают в воздух и обезумевшим хороводом вертятся над площадкой, разворачивая вокруг Содани целые полотнища Пламени! Носящиеся через темный Ночной небосвод Голубые шары на мгновение сложились в сверкающую надпись «Содани — ну-ка, садани!» и сверкающим дождем рассыпались над героем. Приветственно помахивая ручкой, Содани прохаживался вдоль строя «храмовников».

— Ишь, выделывается! — процедил Чанчи. — Эй, орок, а знаешь, за что его из столицы к нам выперли? Хадамаха знал, но останавливать старшего не стал — если уж тот решил, все едино расскажет, хоть рот ему завяжи да сверху сядь!

— Говорят, в драке кого-то шишкой убил! — торжествующе провозгласил Чанчи и отстранился, проверяя, какое впечатление это произвело на мальчишку. «А еще говорят, плевком прибил и соплей перешиб, — подумал Хадамаха, — Так что шишкой — это еще ничего, это еще по-людски».

— Никто только не знает — еловой али сосновой, — явно разочарованный отсутствием интереса у Хадамахи, пробормотал Чанчи. — А тот возьми да и окажись родичем большой жрицы! Жрица и давай требовать — казнить да казнить, хорошо, Снежная Королева, а особливо Советник каменный мяч

шибко уважают. Но пока все не уляжется, услали великого Содани подальше. А подальше — это, выходит, как раз к нам! Он тут Ночку отыграет — и обратно в столицу! Нет, парни, как хотите, а я свою голову подставлять не намерен и вам не советую! Все едино результат известный! Хоть с Содани, хоть без, а «храмовые» у «городских» завсегда выигрывают!

— Нету такого закону, — разлепив плотно стиснутые губы, пробормотал Хадамаха.

— Надо же — мы-то думали, ты вообще разговаривать не умеешь! — изумился Чанчи. Грянул медный гонг.

— Достославные жрицы и добрые горожане — игра начинается! — подпрыгивая в своей будке от возбуждения, заорал «крикун». Послышался громкий пронзительный свист, будто сам воздух стонал от проносящейся сквозь него тяжести. Даже не взглянув вверх, «городские» и «храмовники» ринулись в разные стороны, занимая вроде бы бессмысленные, но на самом деле строго продуманные места на площадке. Хадамаха все-таки задрал голову. Ему можно, он такое пока только на тренировках видел. Возникнув в воздухе, как из ниоткуда, громадный каменный мяч несся к земле. Казалось, он рушится прямо мальчишке на голову — вот-вот по макушке съездит и в площадку по пояс вгонит!

— Банг-барабанг! Бурун-бурун-бурун! — мяч с грохотом обрушился в паре шагов от него, подскочил и покатился, заставляя медь дрожать, как в испуге.

— Нету такого закону, — снова пробормотал Хадамаха, косолапя на предназначенное ему место. Двигался мальчишка неуклюже и вроде бы медленно, но это никого не интересовало — затаив дыхание зрители смотрели на Содани! Прославленный игрок изящно подпрыгнул, пропуская мяч под ногами и даже не сделав попытки завладеть им. Зрители разочарованно взвыли, но тут же снова заорали, когда здоровила Таас из «храмовых» кинулся мячу наперерез. Низко пригнувшись, словно вознамерившийся бодаться бык, навстречу ему рванул нападающий из «городских». С грохотом, похожим на столкновение льдин в Океане, бойцы врезались друг в друга, рухнули на мяч и кубарем покатились по площадке. Мяч вертелся между намертво сцепившимися телами и вдруг, будто намазанный тюленьим жиром, выскочил из свалки — прямо в руки защитнику «храмовых».

— Мяч у команды Храма! Какая изящная комбинация! — взвыл «крикун», и зрители ответили ему слаженным ревом, начисто глушащим разочарованные вопли на скамейках городских стражников.

«Девятиголовый» Уэлен качнул гладко обточенный булыжник на сцепленных в замок руках. Классическая нижняя подача — и каменный мяч с глухим тяжелым свистом взвился в воздух. Оказавшийся поблизости Чанчи прыгнул навстречу — прямо под мяч! Кто ж так нижнюю-то принимает? Хадамаха прикусил губу. И впрямь, как тойон говорил, — на всю голову стукнутый Чанчи, видно, на прошлом матче крепко ему мячом навернули! Хвала Хозяину тайги, повезло глупому — мяч у самой макушки просвистел, только что не погладил! Но не успел Хадамаха вздохнуть с облегчением, как колени у Чанчи подогнулись, он еще мгновение постоял, качаясь, будто подрубленная сосна, взмахнул руками и рухнул, распластавшись по площадке. Хадамаха аж замер. Как же это?! Видел он — рядышком мяч прошелся, впритирочку, но рядышком, не попал по Чанчи. Но медный гонг уже разразился короткой пронзительной дробью, и двое в плащах городских знахарей ринулись на площадку между остановившихся игроков. Еще один удар сердца — подхватив бесчувственного Чанчи под мышки и за ноги, знахари поволокли его прочь.

— На первых же ударах сердца! — разразился ликующим воплем «крикун*. — От удара Уэлена «Девятиголового» из команды Храма! Выбывает Чанчи из команды городской стражи! Преимущество Храма в одно очко, у «Городской стражи» на площадке остается девять человек! Напоминаю, выигрывает та команда, которой первой удастся вывести из игры всех бойцов противника! Один против никого — победа! Зрители злобно засвистели, намекая «крикуну», что в напоминаниях не нуждаются, а Хадамаха уставился в бледное, с закрытыми глазами лицо Чанчи, которого как раз несли мимо. Как же это он так… ведь проигрываем же, от самого начала матча проигрываем! Один глаз Чанчи дрогнул и приоткрылся. Чанчи бросил быстрый вороватый взгляд из-под ресниц — и зажмурился снова, тяжело обвиснув на руках у знахарей. «Ну да, — глядя ему вслед, подумал Хадамаха, — он же говорил, что не намерен голову подставлять, а ежели и подставил, то очень, очень бережно! Понятно, отчего «храмовые» всегда выигрывают!»

— Мяч у команды Храма! — торжествующе выпалил «крикун».

— Однако нету такого закону! — упрямо наклонив голову, пробормотал мальчишка. Давняя и привычная, как застарелая болячка, красная ярость его семьи заворочалась в глубине живота, напоминая о себе слышным только ему глухим рыком. Перед глазами, медленно вращаясь, поплыли багровые колеса. Уэлен, с зажатым под мышкой мячом, проскочил мимо Хадамахи. Мальчишка неуклюже дернулся наперерез — и тут же замер, недоуменно хлопая глазами и

явно не понимая, куда делся шустрый противник. Кажется, на скамейках послышались смешки. Тойон прав — никто не принимает его всерьез. Пригнувшись, как учили, он косолапо побежал между игроков, стараясь не упускать Уэлена из виду. Двое игроков из «храмовых» пристроились у того с обоих боков, отсекая ринувшихся к нему «городских». 8 плотно сбившихся «городских» врезались защитники команды Храма. Вопя и мутузя друг друга, барахтающейся кучей свалились на площадку. Оказавшийся на чистом пространстве Уэлен завертелся волчком, раскручивая мяч. Едва заслышав свист рассекаемого воздуха, «храмовые» отчаянно рванулись прочь из свалки. Каменный мяч взлетел… Издав короткий предостерегающий вопль, Хадамаха прыгнул на перехват. На миг казалось, что вот сейчас он схватит мяч, вот-вот-вот… Широкие ладони нелепо хлопнули в воздухе у самого обточенного камня. Заставив загреметь медную площадку, Хадамаха завалился на бок. Приподнялся, ошалело глядя в свои пустые ладони, словно не понимая, куда же делся почти пойманный мяч.

— Мотай обратно в свою тайгу, пенек, оленей пасти! — в ярости орали с верхних скамей.

— Руки не оттуда растут — не можешь каменный мяч поймать, надуй себе кожаный и буцай его ногами! Подхваченный «храмовыми» мяч по красивой дуге падал прямо в гущу игроков города. В кого-нибудь да попадет. Даже не пытаясь подняться, «городские» мгновенно раскатились в разные стороны. Грохоча, мяч рухнул между ними, никого не задев. На нижних скамьях раздался длинный разочарованный стон, зато на верхних воцарилось ликование.

— Тачдаун! — выпалил «крикун». — Ой! То есть… Удар в площадку, удар в площадку! Мяч переходит к «городу». Но Хадамаха уже и сам видел, как ближайший к мячу игрок метнулся вперед, накрыв тяжелый каменный снаряд всем телом. Вскочил, удерживая обтесанный камень в замке рук. Растянувшиеся в цепь «городские» отгородили его от бегущих «храмовых». Игрок вскинул мяч над головой, явно целясь в ближайшего «храмового», — тот шарахнулся в сторону… Но в этот момент подающий «городских» стремительно и неожиданно повернулся — и обточенный камень полетел в Багдапки. Вертясь на лету, каменный мяч мчал прямо в голову старику.

— А-ах! — зрители дружно хватанули ртами воздух…

Кремень-старик не пытался увернуться. Его могучая ручища поднялась — Хадамахе казалось, что он даже слышит скрип старческих костей, — пальцы сжались в кулак… Рука Багдапки ударила вперед, как таран времен Кайгаловых войн — в крепостные ворота. Кулак врезался в мяч… Хадамаха знал, что никто другой этого не услышит сквозь рев зрителей и грохот площадки, но сам он точно различил звук удара камня об камень! Треск — и мяч отлетает в сторону, на бегущего к «городским» Содани. И вот тогда столичная знаменитость и продемонстрировала тот нереальный, невозможный фокус, что и сделал его величайшим из ныне живущих игроков. Изящный, кажущийся хрупким рядом с остальными гигантами, Содани бестрепетно шагнул навстречу мячу и легко, как надутый воздухом бычий пузырь, принял обкатанную каменюку на растопыренные ладони. Хадамаха аж замер, не отрывая жадных глаз от рук великого игрока. Содани переправил мяч нападающему «городских» точно в грудь. Короткий выдох, безумно выпученные глаза… Парень сложился пополам и рухнул как подкошенный. Торопливую дробь гонга заглушил безумный рев зрительских скамей. Неистовствовали все — даже на занятых городскими стражниками верхних скамейках царил непрерывный вопль.

— Знаменательный, незабываемый для Сюр-гуда момент, достославные жрицы и добрые горожане! — захлебываясь восторженной слюной, тарахтел «крикун». — Только что мы видели знаменитый удар, неповторимый удар, вошедший в историю каменного мяча как «удар Содани»! Истинные любители игры всегда будут помнить этот миг, они расскажут о нем своим детям… На нижних скамьях парочка жриц, полностью позабыв о приличествующем храмовницам достоинстве, с визгом прыгала под площадкой.

— Но игра продолжается, игра продолжается! — заорал «крикун» сразу же, как только знахари выволокли пострадавшего. — На площадке десять против восьми, счет в пользу Храма, мяч снова переходит к Содани, и мы можем ожидать от великого игрока еще одного грандиозного удара…

— Со-да-ни — ну-ка, садани! Со-да-ни — ну-ка, садани! — завелся хор голосов. Но «городские» явно не собирались давать ему такую возможность. Команда разделилась. Трое зигзагами, чтобы сбить прицел, ринулись к храмовому игроку, похоже, твердо намереваясь отобрать мяч. Четверо проскочили Содани за спину, не давая остальной храмовой команде прийти ему на помощь. И только нелепый мальчишка, с самого начала матча делавший глупость за глупостью, остался стоять, потерянно вертя головой. Содани сразу понял, что

каким бы великим он ни был, а против несущихся на него на полной скорости трех разъяренных гор мяса, жаждущих отомстить за недавнее поражение, ему не устоять! И он прыгнул в единственную свободную сторону — к хлопающему глазами мальчишке! А что такого, остальные проскакивали мимо этого таежного недоразумения, а уж он-то точно проскочит! Потом разворот для удара… На бегу Содани подбросил мяч над собой. Без груза скорость выше, а если получится, камень приземлится таежному дурачку на голову — и великий Содани так, походя, заработает команде еще одно очко! И Содани наддал… После лишь немногие могли связно описать, что же тогда произошло. Но им все равно не верили, слишком уж невозможным это казалось. Мальчишка выбросил твердую, как железо, руку вбок. Великий игрок, надежда Сивирского каменного мяча, сдавленно хрюкнул… обмяк, точно из него разом выдернули все кости… и тихо сполз к ногам мальчишки. А паренек крутанулся, подставил руки — каменный мяч лег к нему в ладони, как младенец в люльку! — и аккуратненько, будто даже выбирая, куда лучше бить, стукнул этим мячом Содани по темечку. Блистательная звезда храмовой команды распластался по медной площадке, как придавленная камнем лягушка. А таежный паренек стремительно развернулся на пятках и швырнул каменный мяч в набегающих «храмовников». Самый шустрый коротко охнул и рухнул. Медная площадка содрогнулась снова. Хадамаха со всех ног рванул по площадке, спасаясь от мчащихся на него «храмовников».

— Получилось, клянусь Эндури, получилось! Остановите матч! Засчитайте два очка! Я знал, я знал, что он сможет! — прыгая у края площадки и потрясая кулаками, орал тойон «городских». — Ха-да-ма-ха! Ха-да-ма-ха! Повисшая над площадкой тишина взорвалась, словно Нижний мир вырвался из-под зрительских скамеек! Стражники и мастеровые плясали на верхних так, что трещали просмоленные сосновые доски. Зато на нижних скамьях царил возмущенный свист и вопли. Вереща, как прихлопнутая крышкой сундука летучая мышь, жрица из переднего ряда метала на площадку шары Голубого пламени, которые с грохотом взрывались между ногами — в основном у «храмовников», — и наконец шарахнули у самой головы бесчувственного Содани.

— Бей «городских»! Бей «храмовых! «Крикуна» на сало! — летело с разных сторон, и все покрывал неистовый грохот медного била, в которое колотил опомнившийся «крикун».

— Достославные жрицы! Добрые горожане! Мы все не верим своим глазам! Какой неожиданный поворот! — напрасно пытаясь перекрыть рев толпы, выкрикивал он. — Вот сейчас знахари осматривают Содани… — в его голосе появилось напряжение, он неотрывно следил за знахарями, опустившимися на колени возле поверженного игрока. — Может быть, еще все обойдется, и наш герой примет участие… — В этот момент знахарь повернулся и красноречивым жестом развел руками. На зрительских скамьях взвыли. — К сожалению… Вынужден объявить… — срывающимся голосом выдохнул «крикун», наблюдая, как Содани бережно подхватывают на руки, — что из-за невероятной неудачи… совершенно случайного удара… Великий Содани выбывает из матча! Счет становится девять-восемь… То есть восемь-восемь, — совсем печально исправился он, глядя, как уже без всяких церемоний утаскивают с площадки второе тело. Подбитый «храмовый» слабо стонал. — И более слабой команде удается сравнять счет! — недоуменно протянул он. — Мяч у «Городской стражи»! Снизу, с площадки, «городские» глядели совсем не по-доброму, явно прикидывая, не использовать ли отыгранный мяч, чтобы вышибить «крикуна» из его будки. Только один Хадамаха широко и совершенно по-дурацки улыбался, будто не понимая, что вокруг происходит. Если противник считает тебя глупым да слабым, значит, обманул ты его, не обижаться, а радоваться надо, твоя в том победа. А если бы не подлость Чанчи, они вообще б уже в счете вели! Ладно, Чанчи — не его дело.

— Богдапки! — сложив руки рупором, выкрикнул тойон. — Богдапки! Хадамаха коротко кивнул: а вот Богдапки — как раз его! Этот матч они будут играть без Содани, если выбить еще и Богдапки — «храмовым» конец! Овладевшее им возбуждение вырвалось из горла яростным рыком, спине стало жарко, будто ее мехом накрыли, мяч в руках утратил половину своего веса, зато плечи ссутулились, словно кости прогибались под тяжестью давящих на них мышц. Э, аккуратнее надо… И быстро, очень быстро, Кремень-старика можно взять только скоростью. Крепко зажав каменный мяч под мышкой, чтоб не выскользнул, Хадамаха рванул вперед. Зрители заорали снова — сейчас они окончательно поняли, что недавний успех новичка был случайностью, а сам таежный мальчишка — просто дурачок. Кто ж на Кремень-старика в лобовую атаку ходит? А Хадамаха несся вперед, наклонив голову, как молодой бычок, будто собираясь заехать Богдапки головой в живот. Кто-то из «храмовников» захохотал — и ни один не сдвинулся с места, чтоб прикрыть Кремень-старика. Наглого мальчишку ждало примерное наказание, и каждый хотел на это поглядеть. Сам Богдапки

раздвинул седые усы в презрительно-снисходительной усмешке, глядя на отчаянного паренька… Вот-вот врежется — то-то мальчишке не поздоровится! Не останавливаясь, Хадамаха резко подбросил мяч вверх. Камень со свистом пронесся над головой Кремень-старика и тяжело ляпнулся в руки невесть как оказавшегося у того за спиной защитника «городских». На полной скорости Хадамаха припал на колени и клубком подкатился старику под ноги. И в тот же самый миг защитник швырнул мяч Богдапки в спину. Снова Хадамаха отчетливо услышал стук камня об камень. Кремень-старик пошатнулся и кубарем перелетел через Хадамаху. На мгновение парню показалось, что на него навалилась скала. Он почувствовал, как трещат его кости под тяжестью… и тут же все исчезло. Со страшным грохотом Богдапки рухнул рядом. Хадамаха кувыркнулся через голову, подхватывая мяч. Пружинисто распрямился, поднимая обточенный камень над головой упавшего Богдапки… Кремень-старик лежал на спине и орал, безумно выпученными глазами уставившись в небо. Хадамаха на мгновение растерялся. Не мяча ж он боится, однако! Понимая, что это может быть ловушка, парень все-таки бросил быстрый взгляд наверх. Без единого вскрика, молча, Хадамаха уронил каменный мяч, как ненужную вещь. Обеими руками сгреб за шкирки ближайших к нему игроков — не важно, своих или храмовых — и сиганул с площадки. С темного Ночного неба на город валился Рыжий подземный огонь. Голубое пламя в бесчисленных светильниках заметалось, как пойманный волк под рогатиной охотника. И вдруг все Огни погасли, будто какой великан дунул.

— Прыгайте! Прыгайте все! — заорал Хадамаха, за ногу сдергивая с площадки замершего у края тойона. Громадные тени взвились в дружном прыжке — они еще висели в воздухе, когда, шипя и завывая, как разъяренный лесной кот, в самый центр площадки, на неспособного подняться Богдапки обрушился клуб рыже-багрового Пламени. Подсвеченная зловещим алым светом темнота Долгой ночи наполнилась криками. Второй поток Алого огня ухнул на покатую крышу ледяной башни, прожег ее насквозь и выплеснулся на улицу. От таящего в подземном Огне ледяного тротуара валил пар. В рыжих отсветах Хадамаха видел отчаянно бегущих людей… Жуткий багровый полумрак разом вспыхнул десятками Голубых огней. С яростными воплями жрицы взмывали со скамей и уносились в темное небо. На

их ладонях вскипали шары Голубого пламени. Сквозь темноту промелькнула ярко-голубая Огненная строчка, будто метя в кого-то, потом еще и еще… Сапфирово-огненные трассы расчертили небо. Над площадкой грохотало так, что Хадамахе хотелось зажать уши руками и сунуть голову между колен, чтоб не видеть и не слышать. Удары Огненных шаров сосредоточились на одной точке. И похоже, эта точка удалялась — ленты Голубого пламени уносились все дальше, уходя от площадки. Воздушный бой смещался в сторону. Через мгновение над площадкой снова повис темный купол небес с испуганно моргающими звездами. Только вдалеке погромыхивало и высверкивали лазоревые сполохи. Хадамаха и парочка выдернутых им бойцов — один все-таки оказался «храмовым», «Девятиголовым» Уэленом — медленно и непривычно робко подняли головы над краем площадки.

— Кости Огненноглазой! — сдавленно ругнулся «храмовый», а Хадамаха только со свистом выдохнул сквозь зубы. В сущности, площадки для игры в каменный мяч больше не было. Тускло светящаяся алым — словно поднявшийся на среднюю Сивир-землю кусок Нижнего мира — медная поверхность вспучилась, а кое-где, наоборот, покрылась почерневшими от неистового жара проплешинами. Посредине этого раскаленного медного блина сидел старый Богдапки. Его безрукавка синего, храмового, цвета начисто сгорела, открывая шершавую спину, от которой, как от нагретого в бане камня, валил густой пар. Неспешными усталыми движениями Кремень-старик отковыривал от плеча застывшие капли расплавленной меди. Так же медленно Хадамаха спрятался обратно за край и плюхнулся прямо на горячую и мокрую землю. Вот теперь он кое-что начал понимать… Хадамаха криво усмехнулся. Одну свою задачу он, сдается, выполнил — вызнал секреты лучших игроков Сюр-гуда, не выдав им своего. Зато сразу невесть откуда прилетели новые загадки: каким, интересно, манером Рыжий огонь Нижнего мира сумел вскарабкаться на небо… и впрямь ли он видел над площадкой силуэт крылатого коня или примерещилось ему? Вскоре после этого Свиток 1, О СЕКРЕТАХ ВЕЛИКИХ ИГРОКОВ — Позор! — твердо и решительно сказала она. Будто гвозди заколачивала. — Такой позор, что и описать невозможно! Как жить-то теперь после такого? Как людям в глаза смотреть? На рынок пошла — торговки и те вслед плюются! Твой внук, говорят, нашего Содани прибил! Стыд и стыд!

— Да что ж ты такое несешь-то, мать? — дядя со стуком отложил ложку. — Какой еще стыд? Парень наш на первом же своем матче самого Содани выбил — гордиться надо!

— Чем гордиться, если со мной соседки не разговаривают? — бабушка с грохотом водрузила горшок на стол.

— Ну и ты с ними не разговаривай..

— А с кем? С кем мне разговаривать? — подбородок бабушки задрожал. — Вам бы хотелось, чтоб я вообще онемела! Вот печет вам, вот мешает, что у меня друзья есть, что люди меня уважают! Конечно, удивительно вам это, вы-то меня вовсе не уважаете, в грош не ставите! — и она заплакала. Плакать она тоже умудрялась твердо и решительно, будто каждая слеза была комом земли на могилу поверженного врага.

— Ну ежели тебе так нужны эти соседи — на пироги с рыбой их позови. Сразу прибегут! — примирительно предложил дядя.

— Чтоб они подумали, что мне хорошо живется? — взвизгнула бабушка. — Хотя на самом деле вы только и мечтаете, как меня из дому выгнать!

— Ну не выгнали же до сих пор, — в дядином голосе звучала бесконечная усталость.

— Еще бы вы посмели! Вы меня для того держите, чтоб издеваться!

— Да чем же над тобой издеваются, мать? — развел руками дядя.

— А всем! А вот всем! — взвизгнула она. — Вы скоро от меня еду прятать будете!

— Куда? — не выдержав, спросил Хадамаха, оглядывая крохотную кухоньку с чувалом да холодильной нишей, выкопанной в земле.

— Найдете куда — я что, все за вас делать должна? А вы пока будете кричать да скандалить?! — заорала она так, что тонкая пластинка льда, вставленная в окошко в потолке, предостерегающе зазвенела.

— Вроде это ты кричишь, — осторожно, будто сам сомневался, вставил дядя.

— А что же мне остается — вы же и верхнего духа до крика доведете! — немедленно парировала бабушка — Это ведь он нарочно! Нарочно Содани выбил! — И ее обвиняющий палец уставился в Хадамаху, как настороженная стрела в переносицу. Мальчишка поперхнулся, брызгая во все стороны жиденькой кашей на оленьем молоке.

— Видишь, даже возразить нечего! — победоносно глядя на глухо кашляющего Хадамаху, торжествующе выпалила бабушка. — Специально против меня! А ведь я… — она снова всхлипнула — будто дубиной по башке навернула. — Я ведь ради него… Целыми Днями! Целыми Ночами не спала!

Это все твоя сестра! — враз перестав плакать, решительно припечатала она. — Сама никогда меня не уважала и сына своего научила! Духи, духи, почему вы не прибрали меня из Среднего мира, почему я дожила до этого страшного Дня! — И, закрыв лицо руками, она ринулась вон из комнаты, с грохотом захлопнув за собой сколоченную из оструганных досок дверь. Дядя задумчиво поглядел ей вслед и снова невозмутимо вернулся к своей каше.

— Дядя… А почему бабушка из-за меня целыми Ночами не спала, если я только Вечером этого Дня к вам переехал? — водя ложкой в молочной болтушке, спросил Хадамаха.

— Не. Вздумай. Ее. Об. Этом. Спросить, — пристально глядя Хадамахе в глаза и произнося каждое слово раздельно, отчеканил дядя. — Хотя… — он безнадежно махнул рукой, — можешь спрашивать — что б ты ни сделал, все едино быть тебе плохим внуком. Если б Содани выбил тебя, она б сейчас рассказывала, как ей стыдно соседкам в глаза глядеть, что у нее внук такой неумеха.

— Я понял, — кивнул Хадамаха. — Ей всегда и за всех стыдно. Дядя снова покосился на него и ничего не ответил.

— Тысяцкий всех собирает. Ну, из-за этого… Сам знаешь, чего… — Дядя многозначительно потыкал пальцем вверх, явно намекая на уничтоживший игровую площадку подземный Огонь с небес. Он натянул на плечи пропитанную жиром толстую стражницкую куртку. На спине куртки с трудом можно было рассмотреть полустертый городской герб — походный храм Буровую, символ жрецов-геологов, странствующих в поисках Голубого огня, и бегущую черную лисицу под ней. Впрочем, от времени и снега герб настолько расплылся, что казалось, лисица подкапывает опоры Буровой, а та вот-вот завалится ей на голову. — Но ты, сказал, можешь нынче не ходить, тебе и так досталось, — неуверенно предложил он, косясь на дверь, за которой слышались неумолимые, как наступающее войско, рыдания. Хадамаха тоже прислушался и покачал головой.

— Схожу, пожалуй, — пряча глаза, пробормотал он и натянул на себя такую же куртку, только кожа на ней пока что была совершенно новехонькой, без потертостей и царапин.

— А и ладно, — не стал спорить дядя, придирчиво оглядывая племянника с ног до головы и чуть огорченно цокая языком. Хороший парень Хадамаха, но не красавец, как есть не красавец! Одежка мешком висит, как на вырост сшитая. Собственно, так ведь оно и есть. Растет мальчик, подумал дядя и тихонько

хмыкнул. Уж да, уж вырастает так вырастает! Время от времени. И он снова засмеялся. Неслышно прикрыв за собой дверь, дядя с племянником выскользнули на двор и весело зашагали, топоча по приподнятым над дорогой деревянным помостам тротуаров. Добротно срубленный дядин дом терялся среди таких же — полукруглых или, наоборот, остреньких, как иглы, с двускатными и с плоскими крышами, собранных из бревен или обтянутых берестой. Здешние жители были слишком бедны, чтобы отливать себе настоящие ледяные дома со множеством комнат, а потому обходились берестой и деревом. Но Хадамаха уже знал, что их улица считается «приличной» — были ведь такие, где, кроме шалашей да переносных чумов, ничего и не увидишь! Именно на их улице обычно селились рядовые стражники — как всегда, дядя непрерывно здоровался с попадающимися навстречу мужиками в таких же стражницких куртках. Причем нынче они кивали не только дяде, но и ему, Хадамахе.

— Ну ты дал! Ну и дал! Мы уж думали, ты никак, а ты… Молодец! — нагнавший их щуплый, похожий на ощипанного вороненка, немолодой дядька Пыу — приятель дяди по стражницкой караулке — походя хлопнул Хадамаху по плечу, хотя для этого ему пришлось привстать на цыпочки. — Самого Содани завалил! Жалко, не доиграли! Неподалеку послышалось фырканье, и стоящая на пороге ближайшего дома женщина одарила Хадамаху недобрым взглядом. Круто повернулась на пятках и ушла в дом, громко захлопнув за собой дверь. Не иначе есть где-то тайная школа для девочек, где их этому хлопку специально учат! Или просто каждая женщина от рождения знает, как оно — шарахнуть дверью об косяк со всем возможным неодобрением? Выходит, и впрямь городские тетки его невзлюбили. Хадамаха вздохнул.

— Это потому, что красавчик Содани, вот бабам он и полюбился, — сочувственно покосившись на него, сказал дядя. — Уж и не знаю, как он, такой, умудряется каменный мяч бросать-ловить!

— Я тоже раньше не знал, — пробормотал Хадамаха.

— А теперь знаешь? — раздался у него над ухом голос.

— Господин тысяцкий! — вытягиваясь в струнку, приветственно гаркнули стражники. Высокий и стройный, затянутый в настоящую южную кольчугу плотного плетения поверх обычной стражницкой куртки, тысяцкий Аламжи Мэргэн небрежно отмахнулся, разрешая им стоять вольно. И меч у него на поясе был настоящий, южный, да и сам господин тысяцкий, сказывали, откуда-то из

предгорий великого хребта Сумэру, что окаймляет собой всю среднюю Сивирземлю. Вроде бы даже из племени подгорных коневодов, которым за вспыльчивость и горячность запретили достославные и великие жрицы прикасаться к мечу, чтоб те не перебили друг друга. Оттого тысяцкий из родных краев ушел да в стражу подался, что не мог без воинского дела. Но дальше начальник городской стражи затерянного в тайге Сюр-гуда продвинуться не смог — тоже из-за этого. Мягко ступая в своих сапогах из рыбьей кожи, тысяцкий пошел вперед, позволяя троице стражников следовать за ним. Лавируя между волокушами с мясом и вяленой рыбой, гружеными нартами и всадниками на оленях, они торопливо пересекли раскатанный санный путь. Тысяцкий оглянулся и страдальчески поморщился: — Прости меня, Высокое небо, а я еще когда-то хотел, чтоб через улицу было проще переходить! Вот, дохотелся… — с горечью добавил он. Хоть в городе он жил и недавно, но Хадамаха отлично понял тысяцкого. В тот Вечер минувшего Долгого дня, когда Хадамаха прибыл в Сюр-гуд с гостинцами от матери в туеске и приглашением от команды каменного мяча городской стражи на груди под паркой, он долго стоял у края этой самой дороги, не зная, как перебраться на другую сторону. Тогда, в багровых лучах заходящего солнца, улица казалась сплошной рекой из нарт, саней, тачек, повозок, они сталкивались, возницы ругались, то и дело пуская в ход ременные бичи и шесты-хореи. Над дорогой стоял неумолчный крик и гам, звучно трубили олени и орали люди. Хадамаха тогда впервые в жизни испугался. Он и сам не помнил, сколько простоял, не решаясь шагнуть в это безумие, сколько раз его толкнули, пнули и обозвали стойбищным, прежде чем он наконец решился пересечь улицу вслед за юркими городскими мальчишками. То, что они видели сейчас, настоящим дорожным движением не назовешь! Две нарты свободно разъезжаются на одной улице, а между ними еще и пеший пройдет — не заденет!

— Мэнквы… — тоскливо сказал дядя. Провизии в город привозили все меньше, и только из расположенных поблизости от городских стен стойбищ. Прочих товаров не привозили вовсе — обычно многочисленные торговые караваны из других городов Сивир-земли исчезли, и слухи насчет их судьбы ходили самые жуткие. Да и вообще новости из-за городской стены ничего, кроме ужаса, не вызывали. Там, где из Нижнего мира поднимался алый Огненный потоп чэк-най, вместо селений оставался только выжженный провал в земле. Никто не знал, где Рыжее подземное пламя ударит в следующий раз, но погорельцев становилось все больше и больше.

Множились и невесть откуда лезущие многоголовые мэнквы, великанылюдоеды: кто говорил, что их уже сотни, а кто — и тысячи. Зато людей изрядно поуменьшилось — их выедали целыми стойбищами.

— Все ближе к нам подбираются, — также тоскливо пробормотал тысяцкий. Стражники переглянулись и тут же демонстративно уставились в разные стороны. Об этом боялись не то что говорить — даже думать! Но в крохотной комнатке тысяцкого в центральной караулке висела карта с отметками чэкнаев. С каждым разом подбираясь все ближе, кольцо огненных потопов неумолимо стягивалось вокруг Сюр-гуда, высокомерно обходя другие города Югрской земли. Мэнквы, сперва беспорядочно бродившие по тайге в поисках добычи, теперь тоже подбирались к городу. Их все чаще видели у окрестных сторожевых крепостей, где прятались уцелевшие жители стойбищ. Людоеды бродили под ледяными стенами, ворчали, пуская жадные слюни, и все понимали, что недалек час, когда оголодавшие великаны ринутся на штурм. Если, конечно, засевшие в крепости люди раньше сами не вымрут от голода.

— Обоз-то с едой вы тогда нормально доставили? — неожиданно поинтересовался тысяцкий. Хадамаха даже вздрогнул, сообразив, что все они думали об одном.

— Доставили, господин тысяцкий, — торопливо заверил его дядька. — В храме забрали, госпожа жрица по хозяйственной части нам все выдала — сани груженые, при них возчики из тундровых хант-манов… Ну а мы честь по чести до точки встречи сопроводили, а там уже стража из лесной крепости обоз переняла.

— Что говорили? — отрывисто спросил тысяцкий.

— Плохо, говорили, — вздохнул дядя, — не знали, довезут ли обоз до крепости или мэнквам попадутся Да полягут по дороге. А и довезут — цела ли еще крепость.

— Тундровые возницы тоже недовольные, — тихо добавил Хадамаха. — Мэнквов у них нет, а чэк-наи есть, а после них из-под земли мерзлые чудища с двумя хвостами лезут — один хвост спереди, другой сзади. Жрицы забрали припасы, голод начинается… Тысяцкий бросил на Хадамаху короткий предостерегающий взгляд: — Этим пусть Храм занимается, нам бы со своим разобраться. Кое-кто из беженцев добирался и до города, но мало, очень мало. В город их велено было не пускать, а отправлять прямо в местный храм — особенно почему-то интересовались уцелевшими при чэк-наях. Растерянные, израненные мужчины, женщины с мертвыми глазами и обессилевшими от ужаса детьми на руках входили в ледяные ворота… и даже всюду бывающие и

все замечающие стражники больше никогда не встречали их на городских улицах. Даже бесстрашный тысяцкий не решался спросить об их судьбе — местный храм походил на осиное гнездо, в которое ткнули палкой, а жрицы кидались боевыми Огненными шарами при первом же неосторожном слове. Хадамаха точно знал, что последнее время караульщики у ворот перестали докладывать в храм о новых беженцах. Пусть их Уот Огненноглазая разбирается, что они там с людьми делают, но ясно же, что ничего доброго, а стражники все же не звери. Во всяком случае, не все и не всегда. Хадамаха мысленно усмехнулся. Ремесленная слобода закончилась. Дома вокруг становились все солиднее и добротнее, чаще стали попадаться закрепленные на стенах светильники с Голубым огнем. Они перешли еще одну некогда оживленную, а сейчас притихшую улицу, повернули… Раскатанный под нарты снег дороги сменился гладким, как Огненный шелк, льдом, по которому на прикрепленных к плотным кожаным торбозам узких стальных полосках неспешно скользили нарядные люди. Ночь здесь отступала. Темноту рассеивали чаши с Огнем, мерцающими бликами отражающимся в полированных стенах вырезанных изо льда домов — прозрачных, как кристалл, молочно-белых, голубоватых и даже темно-лазоревых с прожилками. Вокруг впаянных в лед легких белых оконных рам, созданных жрицами из Огня, вились причудливые резные узоры. Ледяные скульптуры обрамляли двери и украшали крыши — кое-где прямо над улицей нависали застывшие в полете птицы, лесные девы мис-не с распущенными волосами, тянущий к прохожим лапу медведь. Медведь Хадамахе особенно нравился. Следуя за тысяцким, они прошли центральной улицей, миновали вылитую изо льда скульптуру основателей города — благочестивого странствующего жреца-геолога, которому в здешних местах открылось Место рождения Голубого огня, воеводы, что тринадцать Долгих дней назад начал строительство крепости, купца, открывшего первую лавку, и охотника, принесшего ему пушнину. Каждый День, во время короткого летнего тепла, статуя успевала подтаять, и по холоду ее обновляли, а потому лица отцов-основателей ежедневно менялись. Поговаривали, что городской ваятель брал с купцов немалые деньги, чтоб на следующие День и Ночь придать ледяным скульптурам их облик. Например, воевода уже который День подряд сохранял пухлощекую физиономию местного богатея Ягун-ыки. Стражники свернули в переулок и оказались перед лишенным всяких украшений, похожим на прямоугольный брус зданием на стальных опорах — главной караульней городской стражи.

— Зайдешь потом ко мне, Хадамаха, — коротко бросил тысяцкий, входя в низкие двери и сворачивая к вытесанной изо льда лестнице, покрытой груботканой рогожей, чтоб не скользила под стражницкими сапогами. Дядя поглядел на Хадамаху с легкой тревогой, но на широкой туповатой физиономии племянника, как всегда, ничего нельзя было прочесть. Так что дяде оставалось только кивнуть и отправиться в оружейную за служебным копьем — был его черед идти в караул к воротам. Зато щупленький Пыу ободряюще ткнул мальчишку острым локтем в бок — точнее, хотел-то в бок, но достать выше бедра все едино не получилось.

— Наш господин тысяцкий стражницкое дело со всей серьезностью справляет, — потирая отбитый об Хадамаху локоть, недовольно пробормотал он. — Уж коли назвался стражником, так служи, а камешек кидай в свободное от караулов время! У него из-за этого с тойоном вашим командным споры все время, однако. Но ты, паря, не боись! — Боль отпустила, и Пыу смягчился. — Ну сходишь пару раз в дозор, в карауле постоишь, а там поймет господин тысяцкий, что нету от тебя никакого толку, и будешь себе тренироваться спокойнешенько!

— Чего это вы, дядька Пыу, думаете, что от меня страже толку не будет? — поинтересовался Хадамаха. В голосе мальчишки не слышно было ни обиды, ни даже любопытства, одно сплошное равнодушие, как если бы он просто уточнял не слишком важный факт — вдруг все ж таки пригодится. Пыу поглядел недоуменно, словно проверяя, не шутит ли он, а потом рассыпался мелким кудахтающим смешком — аж слезы на глазах выступили.

— Ну ты спросил так спросил! — вытер глаза он. — Почему с него толку не будет, надо же! — передразнил он Хадамаху. — Да потому, что стражницкое дело тонкое, умственное, а ты… — И снова рассмеявшись, он махнул рукой. — Ты рожу-то свою хоть видел, стражничек?! — презрительно процедил Пыу. — Нет — так посмотри! — И он ткнул пальцем в отполированный сотнями ног ледяной пол и, круто развернувшись, пошел прочь, ворча, каким надо быть на всю голову каменным мячом стукнутым, чтоб вообразить, будто такой здоровый малодневный полудурок может соображать в стражницком деле. Хадамаха полюбовался своим отражением в ледяном полу — отчего же и не поглядеть, когда предлагают? — поправил скособочившуюся пряжку ремня и направился по застеленной рогожей лестнице на второй этаж. В просторном зале стояли десятки совершенно одинаковых грубо вытесанных столов, заваленных кипами писчей бересты — стражницкими отчетами о происшествиях. Сейчас большинство столов пустовали — тысяцкий полагал, не стражницкое это дело, казенные кожаные штаны на лавках протирать. Только

сквозь полупрозрачные ледяные стены каморки, отгороженной для самого тысяцкого, виднелось смутное шевеление. Хадамаха неловко откашлялся и, оправив куртку, постучал.

— Заходи! — донеслось изнутри. Хадамаха аккуратно вдвинулся в слишком низкую и узкую для него дверь и, как всегда, в первую очередь бросил быстрый взгляд на испещренную зловещим красным цветом карту чэк-наев. На ней появились две новые жирные красные точки. Злой дух Сакка, да оттуда же до города рукой подать! Тысяцкий устало потер ладонями лицо, отодвигая наваленные на его столе свитки.

— А ведь я ошибался! — неожиданно выдал начальник городской стражи. Хадамаха промолчал, продолжая невозмутимо глядеть на тысяцкого.

— Когда говорил, что играть тебе не стоит, — пояснил тот. — Играешь ты тоже хорошо, — неохотно признал он. — И все же… — Тысяцкий резко поднялся из-за стола и, едва не задевая Хадамаху плечом, прошелся по узенькой выгородке — три шага в одну сторону, три шага в другую. Хадамаха торопливо вжался в полупрозрачную стену — сейчас особенно было заметно, что он на полголовы выше тысяцкого и намного шире в плечах, и это ужасно смущало мальчишку.

— За ваш каменный мяч платят, конечно, побольше, чем обычное стражницкое жалованье! — продолжал тысяцкий. — Но тебе сейчас всего-то тринадцать — сколько ты сможешь еще этой каменюкой кидаться? До двадцати пяти — много до тридцати Дней! А потом? Кости переломанные, пальцы перебитые-подробленные, а уж что в голове, о том я вовсе молчу! Только и останется у храмовых ворот милостыню просить! — Он пристально поглядел в неподвижное лицо Хадамахи и снова усмехнулся: — А для стражи от парня, умудряющегося так убедительно прикидываться тупой горой мяса, был бы немалый толк! Ладно… — тысяцкий как всегда резко оборвал разговор. — Ты умный, хоть по виду твоему ни в жизнь не догадаешься! Сам решишь, что к чему! Хадамаха продолжал молчать. Все господин тысяцкий верно говорит… да только не все знает.

— Так что ты выяснил насчет Богдапки и Содэни? — отворачиваясь к прозрачной перегородке, отрывисто спросил тысяцкий. На всякий случай понизив голос, Хадамаха пробормотал: — От Богдапки мяч с искрами отскакивает, будто камень в камень бьется. Он… — Хадамаха сглотнул, сам не веря своей невероятной догадке. —

Каменный он! То есть не мяч… То есть мяч-то, конечно, каменный… Но и Богдапки — тоже… — И он смущенно умолк, ожидая насмешки.

— Все верно. Молодец, — безмятежно кивнул тысяцкий. — Настоящий стражник должен верить собственным глазам! Прозвище Кремень-старик ему дали не только за твердость духа. Мало их осталось, каменных великанов, может, один Богдапки нынче и есть. Это они пока молодые, легко туда-сюда превращаются, а с возрастом человеческого все меньше остается, пока совсем не закаменеют. Хадамаха нервно поежился, вспомнив попадающиеся порой в тайге над озерами скалы, похожие на человеческие фигуры, и с почти трусливым облегчением подумал: хорошо, что у его племени все иначе! Потом нахмурился — выходит, на самом деле господин тысяцкий и сам все про Кремень-старика знал?

— Про Содани вы тоже знаете? — мрачно поинтересовался он.

— Думаешь, я тебя на сообразительность проверяю? — покосился на него тысяцкий. — Я вот тоже не сопливый-слюнявый какой, а каменюку вашу и поднять-то толком не могу. А Содани не выше меня ростом, — тысяцкий оглядел Хадамаху, снова заставив мальчишку смущенно потупиться, — и в плечах до тебя не дотягивает. А мячом швыряется, будто тот из кожи сшитый и воздухом надутый! Хотел бы я знать — в чем тут-дело? Не люблю, знаешь ли, на своей территории никаких загадок! Начинается с загадок, а заканчивается обязательно неприятностями! — И он вопросительно уставился на Хадамаху. Мальчишка открыл рот, собираясь заговорить… Закрыл снова, пожевал губами… Ну если уж господин тысяцкий про Богдапки верит… И он наконец выпалил: — Содани — геолог!

— Ну и что? — после недолгой паузы непонимающе переспросил тысяцкий. Хадамаха подавил недовольство — он рассчитывал, что тысяцкий сообразит все сам и ему не придется объяснять: — Ну это… того… Видел я… — мальчишка еще больше понизил голос, опасливо поглядывая сквозь полупрозрачные стены. — У него прямо на ладонях — марево! Он мяч… ну… — и уперев глаза в пол, наконец с трудом выдавил: — Огнем держит! Как… как жрицы! Воцарившаяся в прозрачной выгородке тишина заставила его поднять взгляд. Тысяцкий глядел на него, и в глазах его стыло ошеломление.

— Никто не может, как жрицы! — свистящим шепотом наконец выдохнул он. — Ни один мужчина… Даже геологи, странствующие жрецы… Только

ищут Огонь! А управлять не могут! И говорить по-другому — ересь! Да за такие речи тебя на костер! И меня — за то, что слушал! Мальчишка неопределенно повел плечом — он уже жалел о каждом сказанном слове. Но ведь тысяцкий сам дал ему задание, настоящую стражницкую работу — вызнать секреты двух лучших игроков в каменный мяч, так неожиданно оказавшихся в далеком от столицы Сюр-гуде. И он должен был отчитаться! Тысяцкий снова нервно заметался — сейчас он походил на одного из соседей — Амба, которого сородичи Хадамахи поймали прошлым Днем на своей территории. Точно так же тот метался в яме-ловушке, сверкая желтыми глазищами и рыча от ярости.

— Невозможно… Неужели никто бы не заметил? Мальчик ошибся… — с губ тысяцкого срывалось невнятное бормотание. Наконец он остановился и пристально уставился Хадамахе в лицо. — Ты совершенно уверен, что марево, которое ты видел на ладонях Содани, — это был… — голос тысяцкого сорвался на хрип, будто горло отказывалось пропустить еретические слова, — Голубой огонь? Хадамаха мгновение подумал и покачал головой: — Нет, господин тысяцкий. Никак не уверен.

— Ну во-от… — тысяцкий резко выдохнул, в голосе у него звучало самое настоящее, неподдельное облегчение, словно весь хребет Сумэру у него с плеч свалился. Хадамаха не стал ему объяснять, что крохотные, неразличимые обычным человеческим зрением, а заметные только глазам Хадамахи язычки Пламени, проскакивающие между ладонями Содани и каменным шаром, были вовсе не голубого, а багрово-алого цвета. Совсем как низвергнувшийся с небес Рыжий огонь. Свиток 2 В КОТОРОМ ХАДАМАХА БЕРЕТСЯ НАЙТИ БЕЛОГО ПОРША Тысяцкий неуверенно усмехнулся — улыбка вышла кривой и слегка подрагивала, будто сама не понимала, что она делает на этой перекошенной физиономии. Открыл рот, собираясь что-то сказать, — судя по озабоченному взгляду, предостережение. Но слова так и остались непроизнесенными — в общем зале затопали, раздался гул возбужденных голосов, а потом мужской, но оттого не менее истерический крик:

— Мой порш! Белый порш! Его угнали! Он пропал! Он стоил мне целое состояние! — Еще один… — процедил тысяцкий, и его вихрем вынесло в общую залу. Чувствуя острое облегчение, Хадамаха поспешил за ним. Человека, раскачивающегося из стороны в сторону, запустив обе пятерни в волосы, Хадамаха узнал моментально. Не опознать пухлощекую физиономию возле ледяной статуи воеводы было просто невозможно — встрепанный, в растерзанной парке, сидел первый городской богач Ягун-ыки. Вокруг толпились растерянные стражники во главе с Пыу.

— Что случилось, уважаемый Ягун? — подтверждая догадку Хадамахи, осторожно спросил тысяцкий, дотронувшись до плеча богатея. Ягун подпрыгнул, едва не заехав головой тысяцкому в челюсть.

— Что случилось, спрашиваешь? Что случилось? Мало я вам, стражникам, помогал? Караулку эту за чьи деньги отлили, а? Копья каждый День за мой счет меняются, кольчуги опять же, к Новозиму стражникам по новой куртке, да женкам-мамкам по платку, да детишкам торбоза из моей мастерской! — перечисляя оказанные страже милости, богатей аж разбухал, наливаясь праведным гневом. — И что я получаю взамен? — брызгая слюной, проорал он в лицо тысяцкому. Собравшиеся вокруг стражники испуганно попятились — не в характере их начальника терпеть подобное обращение. По лицу тысяцкого пробежала судорога, он на мгновение прикрыл глаза… Рука дернулась к рукояти меча… Хадамаха напружинился, готовый метнуться наперерез тысяцкому: если начальник городской стражи зарубит купца… Но тысяцкий только медленно отер лицо рукавом, глубоко вздохнул и терпеливо, как над тяжко хворым, заворковал: — Не мог бы достопочтенный Ягун-ыки подробнее рассказать, о каком порше идет речь — помнится, раньше уважаемый купец не имел никакого порша…

— Конечно, не имел! — воинственно упирая пухлые кулаки в округлые, как у слепленного детишками снеговика, бока, вскинулся Ягун. — Я его только нынче получил! И теперь снова не имею — угнали его, а городская стража и в ус не дует! — он обвел стражников таким гневным взглядом, что даже самые отважные из них невольно попятились.

— Они сейчас же начнут дуть — аж ветер поднимется! — немедленно пообещал тысяцкий. — Так откуда вы, говорите, оленя-то получили?

— Это вам не какой-нибудь олень — это самый настоящий порш! — возмутился богатей. — И откуда, по-вашему, я мог его получить — из оленеводства Пор-Ши! С последним обозом прислали! Я на него, почитай,

десять Дней очереди дожидался, целое состояние выложил, а теперь его нет! — Ягун снова вцепился себе в волосы и отчаянно дернул, словно намереваясь выдрать все до последнего волоска. Смущенно переглядывающиеся стражники не стали его останавливать. Если у Ягуна действительно пропал олень из хозяйства прославленного Пор-Ши — его горе было понятно. Про знаменитого оленьего шамана Пор-Ши говаривали, что в День, когда тот проходил свое шаманское посвящение, верхние духи отлучились, а потому тело и все шесть душ ищущего силы шамана целиком достались оставшемуся на небесах Духу Оленя. Пор-Ши не умел толком ни камлать, ни лечить, зато с оленями творил форменное шаманство! Именно он вывел породу белых оленей — сильных, как быки, быстрых, как лучшие скакуны из предгорий Сумэру, а уж красивых, как осыпанный снегом лес, серебрящийся в лунном свете! Порши — так по имени создателя звали белых оленей — предназначались в основном для Снежной Королевы и избранных жриц, а в частном владении их можно было по пальцам пересчитать! Чтобы заполучить настоящего, чистопородного порша, Ягун и впрямь должен был выложить целое состояние!

— Давно олень пропал? — отрывисто бросил тысяцкий. Ягун безнадежно поглядел на расчерченную на деления толстую временную свечу, горящую в поставце посреди залы: — Да уж больше двух свечей как! Я сперва туда-сюда — думал, местом ошибся, думал, не там привязал-то. Потом вижу — ваши идут, ну я к ним…

— Неподалеку от оленьего рынка было, — пояснил возглавлявший караул Пыу. — Мы, конечно, рынок и переулки сразу прочесали… — щуплый стражник развел руками, давая понять, что толку с их прочесывания оказалось немного. Остальные лишь дружно вздохнули. Каждый помнил, сколько укромных уголков на рынке и вокруг него, где можно спрятать не одного белого оленя, а хоть целое стадо!

— А может, ваш олешка того… без номерных знаков? — безнадежно пробормотал кто-то и тут же увял под устремленными на него укоризненными взглядами товарищей. Даже впавший в шаманский транс от беспредельного горя Ягун поднял голову: — Это порш-то? — с беспредельным презрением процедил он, заставив неудачливого стражника еще больше стушеваться. — Да у него прямо под хвостом, вот такенными цифрами… — Ягун развел руки жестом, примерно

вдвое превышающим ширину оленьего зада, но тысяцкий не стал его поправлять: — Мы верим, верим! — торопливо покивал он. Действительно, представить себе порша без нанесенного еще в раннем младенчестве номерного знака просто невозможно! Да и любого городского оленя тоже. Не дикая тундра, чай, где стойбищные олени всю Ночь без присмотра пасутся. Город все-таки — тут порядок нужен. Потому каждому из предназначенных для города оленят еще в сосунках несмываемой краской, привезенной из южных гор и обработанной Голубым огнем, наносили номер, остававшийся с ним на всю его оленью жизнь и позволяющий всегда отыскать хозяина. Но теперь такой номерной олень бесследно пропал! И не какойнибудь дешевый перестарок, а новенький молодой порш самого Ягун-ыки! Что самое страшное — не первый случай в городе!

— Искренне благодарим почтенного Ягуна за содействие следствию! — кивнул тысяцкий. — А теперь уважаемому лучше тихонько пойти домой, отдохнуть, успокоиться… — подхватив богатея под руку, тысяцкий аккуратно повел его к двери. — И можете быть уверены, мы сделаем все возможное, чтобы отыскать…

— Отыщи его, тысяцкий! — прохрипел Ягун, и глаза его горели совершенно безумным светом. — Не моего поршика, так хоть то исчадие Нижнего мира, что олешку угнало, — отыщи! Я ему самому рога сперва повыращиваю, а потом посшибаю! Он у меня всю жизнь… — Ягун потряс кулаками, — ягель жрать будет! Слышишь, тысяцкий, отыщи! — выкрикнул Ягун, и дверь караулки с тонким звоном захлопнулась за ним.

— И впрямь впору на Нижний мир подумать! — уныло вздохнул тысяцкий, поворачиваясь к своим стражникам.

— Такой олень — Эрлику, повелителю Нижнего мира, впору, — пробормотал Пыу, и над караулкой как горячим подземным ветром повеяло.

— А огонь-то Рыжий… Получается, как раз перед этим с небес сыпался, — неуверенно озираясь, словно боясь обнаружить самого Эрлика под столом в караулке, охнул другой стражник, и всем стало еще неуютнее.

— Ну ладно, порша для повелителя Нижнего мира свели, — себе пробурчал Хадамаха — говорить громко он еще стеснялся, все-таки самый младший: и Дня не прослужил, куда ему опытных стражников учить. — А предыдущие двадцать кому понадобились — нижним духам под седло? Я-то думал, авахи Нижнего мира на жертвенных оленях ездят, а не на ворованных. — Он совсем смешался, чувствуя, что слова его звучат недвусмысленной насмешкой — обидятся старшие, нехорошо выйдет, неладно. И тут он обнаружил, что стражники во

главе с тысяцким глядят ему в рот, ловя каждое слово, будто он по меньшей мере — глашатай воли Храма, а то и сама жрица-наместница перед народом.

— А парень-то не такой дурак, каким кажется, — взирая на Хадамаху с почти благоговейным ужасом, выдохнул немолодой седоусый стражник. Пыу несогласно фыркнул, но на него никто не обратил внимания, потому что седоусый выкрикнул: — Вот потому-то они их и воруют!

— Кто — они? Кого — их? — потерянно переспросил Хадамаха, не ожидавший такого странного эффекта от своих слов.

— Нижние духи — оленей! — воскликнул стражник. — Шаманов-то черных, которые в Ночи камлать могли, темных авахи в Нижней земле заклинать — нету больше! — Он на всякий случай понизил голос — тема была из опасных, не одобряемых Храмом. — Никто жертвы не приносит — вот и приходится олешек приворовывать! — еще тише закончил седоусый, а остальные потрясенно закивали.

— Что-то они долго собирались, эти авахи, — все еще не оставляя попыток вразумить товарищей, снова влез Хадамаха. — Черных шаманов уже тысячу Дней как нет, с тех пор как жрицы их всех в Кайгаловых войнах перебили да предводитель их, Великий Черный Донгар Кайгал пропал. А авахи за оленями только сейчас явились?

— Ну мы ж-то не Черные, не знаем, как у них там, в нижней Сивир-земле заведено, — рассудительно заметил седоусый. — Может, им только сейчас олени занадобились?

— И от белых шаманов помощи не дождешься — День ушел, Ночь пришла, до следующего Дня не будет у них силы! — трагически прошептал Пыу.

— А то мы без тебя этого не знаем! — рявкнул на него тысяцкий, раздраженно теребя оплетку на мече. — Авахи нижние или даже небожители-аи — наше дело стражницкое: украли — будем искать! Так, ты, Пыу, возвращайся на рынок, поспрашивай, не видел ли кто белого оленя. Ты — поговори с купцами, что тут с обозами застряли, к оленьим торговцам зайди, может, им кто купить предлагал. Остальные — прочесать переулки! Выполнять!

— Слушаемся, господин тысяцкий! — неохотно отсалютовал Пыу, и стражники, бурча, потянулись прочь из караулки. Сквозь полуоткрытую дверь слышно было, как седоусый бубнит: — Помяните мое слово, не найдем мы ничего. Против тварей Нижнего мира да в черной Ночи и человеку нет защиты, а уж оленю… — Дверь захлопнулась, отрезая бухтение недовольных стражников от оставшихся в караулке тысяцкого и Хадамахи.

— Не болтали бы лишнего… — недовольно поморщился тысяцкий. — А то, не ровен час, услышат жрицы насчет «нет человеку в Ночи защиты» — сразу пришьют пропаганду черного шаманизма. Никакая стражницкая кольчуга не защитит!

— Но вы-то, господин тысяцкий, вы-то не верите, что и впрямь нижние духи оленей покрали? — воскликнул Хадамаха. Тысяцкий устало покосился на него и проворчал: — Не знаю я, чему верить! Олени были? Были! — загибая первый палец, сказал тысяцкий. — Разные олени — и получше, и похуже, и черные, и серые, и рыжие… Теперь вот белый еще! Не какие-нибудь полудикие, тундровые, которых как хочешь, так и воруй, а все с номерными знаками под хвостом! А южная номерная краска, да еще Огнем прожаренная — она ведь не смывается и не линяет! — он загнул второй палец. — Ни одного ворованного оленя мы не обнаружили! Это в закрытом-то городе, когда ни один обоз от нас выйти не может! А оленей нет — как сквозь землю провалились! Вот и начинаешь думать, может, они и вправду — сквозь землю… Сквозь Среднюю — да прямо в Нижнюю.

— Первые олени еще до закрытия города пропали, — уточнил Хадамаха, но тысяцкий только досадливо поморщился.

— Главное, их же не продашь — ворованного оленя по номерному знаку враз найдут! Вот и получается, что кроме Нижнего мира никому они и не нужны! — криво усмехаясь, заключил он.

— Просто кто-то придумал что-то хитрое, — упрямо мотнув головой, возразил Хадамаха. — Надо только понять — что!

— Вот и возьмись! — досадливо бросил тысяцкий. — Найдешь — всей стражей тебе спасибо скажем, не найдешь — все лучше, чем каменюкой кидаться. Хадамаха выпрямился во весь свой немалый рост.

— Как прикажете, господин тысяцкий! — почти прорычал он. — Разрешите выполнять?

— Ишь ты — обиделся! — ничуть не смущенный тем, что Хадамаха нависает над ним, как небольшая мускулистая гора на кривоватых ногах, фыркнул тысяцкий и небрежно взмахнул рукой. — Ну попробуй, выполни… Хадамаха молча развернулся и, печатая шаг, вывалился за дверь. Позади раздался досадливый возглас тысяцкого — ледяной пол позади промаршировавшего к дверям мальчишки потрескался, рассыпаясь мелкой ледяной крошкой.

— Медведь здоровенный! — наполовину раздраженно, наполовину восхищенно пробурчал тысяцкий, но Хадамаха его уже не слышал. Свиток 3, В КОТОРОМ НАЧИНАЕТСЯ ОХОТА — Эй, Хадамаха! Погоди! Что тебе тысяцкий сказал? — крикнул караулящий его у входа Пыу.

— Не знаю я! Не понял. Ничего не говорил, — пробормотал в ответ Хадамаха, торопливо проскакивая в дверь и быстрым шагом удаляясь прочь от караулки.

— Слыхал? Не понял он! А ты говоришь — «не такой дурак»! — на всякий случай понизив голос, чтоб Хадамаха ни в коем случае не смог расслышать эти слова, бросил Пыу седоусому. — Да он половины того, что ему говорят, не понимает, а вторая половина в голове не удерживается! Эти игроки — они «не дураками» не бывают! Им еще на первой тренировке все мозги начисто камнем вышибают, откуда уму взяться? У Хадамахи, отлично расслышавшего каждое слово, аж уши шевельнулись! Мальчишка торопливо свернул за угол. А может, и впрямь не стоит ему влезать? Не его дело. Не для того он сюда приехал, чтоб ворованных оленей искать! Его дело — играть, и он будет играть… Как только площадку в порядок приведут. А пока что на игровой площадке ужасно — Хадамаха там давеча побывал. Поверхность медного круга вздулась так, что на нее и ступить невозможно. Вокруг бродили мастера из кузнечной слободы и лишь качали головами, как знахари у постели безнадежно больного. От тойона их команды сильно разило хмельной аракой. Пошатываясь, он наткнулся на Хадамаху, поглядел на мальчишку глазами насмерть избитой собаки и заплетающимся языком пробормотал: — Обмануть хотел «храмовых»… Пока они не знали, какой ты быстрый… сильный… Потягаться могли… Теперь они знают… Теперь они тебя не подпустят, — и, безнадежно мотнув головой, на подгибающихся ногах побрел мимо площадки. Сидящие кучкой, как вороны на ветках, игроки провожали тойона потерянными взглядами. Хадамаха сбежал оттуда. А здесь, с этим расследованием… Хадамаха чувствовал себя так только раз, когда молодой Амба забрел в охотничьи угодья их племени. Как здорово было идти по его следу, вглядываясь до рези в глазах в потревоженные листья, ища царапину на мерзлой земле… Втягивать носом почти неслышимый запах и мчаться, все ускоряя и ускоряя бег, чувствуя, что незваный пришелец уже

совсем рядом. Сойтись с Амбой грудь на грудь и, задыхаясь от усталости и боли, глядеть, как бежит, спасая свою жалкую шкуру, его противник! Мать и родичи потом лечили и ругали его, говоря, что Амба и сам бы ушел с чужой территории, но Хадамаха никогда не был так счастлив, как идя по следу чужака! Ему казалось, что и Амба хотел их встречи — только он хотел победить! А победил Хадамаха! Сейчас здесь, в городе, ощущение, что он снова встал на след, стало еще сильнее и острее — потому что вокруг были люди. Каждый из них жил своей жизнью, и внутри них, как вода в кипящем котле, крутились и булькали мысли и желания, заставляя ноздри Хадамахи раздуваться, втягивая пьянящий запах начавшейся охоты. К тому же, если, глядя на него, никто не верит, что он может хоть что-то соображать, может, от него и таиться не будут? Окончательно решившись, Хадамаха зашагал в сторону оленьего рынка. Не то чтоб он надеялся отыскать нечто, пропущенное старшими стражниками. Просто недавно он видел там интересное — могло пригодиться! А в оленекрадов из Нижнего мира он не верит! Он и в Нижний-то мир… как-то… не особенно… Белые шаманы говорят, что есть девять небес Верхней земли Сивир с верхними духами и есть подземное царство Нижнего мира — соответственно, с нижними (а странно было бы, если б наоборот!). Соединяет их Великая река, чьи черные воды густы и непрозрачны, как масло, и вспыхивают от малейшей искры. И будто бы белые шаманы могут становиться не живыми и не мертвыми, а души их тем временем странствуют по этой Реке к Верхнему миру (путь вниз по течению, к обители мертвых, был открыт только для давно исчезнувших Черных) — просить у духов оленей для Средней земли. Только вот Хадамахины сородичи Мапа всегда считали, что оленей надо добывать в тайге, а шаман, если ему свернуть шею, становится таким же мертвым, как и любой человек, а потому вряд ли его словам можно верить больше, чем любым другим. Даже если и есть Верхняя да Нижняя земля — ее обитателям нет никакого дела до Средней! Когда у тебя беда — не ищи причину в других, ищи в себе, когда у твоей земли беда — не ищи виновных под землей, ищи на земле! Хадамаха пошевелил ноздрями и звучно чихнул — запах за три квартала оповещал о том, что впереди много-много оленей. Хадамаха ускорил шаг, отлично зная, что скоро и олени почуют его приближение и начнут беспокойно переступать ногами, судорожно натягивая поводья в руках хозяев. Запах все усиливался — первые нотки тревоги сменились смрадом ужаса, с мелкими брызгами угрозы и решимости драться до последнего. Из-за отгораживающего рынок частокола слышался нарастающий шум и трубные крики оленей. Хадамаха вихрем влетел в широко распахнутые ворота. У самого входа в рынок

крупный черный олень отчаянно молотил копытами, запрокидывая увенчанную ветвистыми рогами голову. Его немолодой хозяин, истошно вопя, висел на поводьях, пытаясь удержать рвущегося прочь зверя. Видно было, как по всему рынку то вздымаются, то опускаются, будто ныряют, рога и мелькают в воздухе копыта. От криков людей и воплей оленей звенело в ушах. Хадамаха наклонил голову и тихо-тихо, на пределе человеческого слуха, зарычал. Вставший на дыбы черный олень вдруг на мгновение замер с застывшими в воздухе копытами… и рухнул на передние ноги с такой силой, что колени у него подогнулись. От сильного рывка недоуздка его хозяин опрокинулся на землю.

— Что ж ты бесишься, Эрликова скотина! — рявкнул тот, с трудом подымаясь на ноги. — О, надо же, затих! — Олень стоял перед ним, низко наклонив голову и мелко, испуганно дрожа. Налитый страхом глаз, не отрываясь, следил за Хадамахой. Старательно сохраняя небрежный вид, парень двинулся между рядов оленей. Звери и впрямь постепенно успокаивались. Маленькие оленята, мелко перебирая тоненькими ножками, прятались за оленихами-важенками. Украшенные шрамами от волчьих клыков вожаки стад угрожающе рыли копытами и опускали увенчанные ветвистыми коронами головы, намекая, что уж к ним-то лучше не подходить. Хадамаха невозмутимо проталкивался сквозь человеческую толпу, искренне надеясь, что никому из людей не придет в голову поинтересоваться, куда это уставились все олени разом. Молоденькая важенка надрывно застонала, когда Хадамаха проходил мимо, но мальчишка бросил на нее хмурый взгляд из-под насупленных бровей, и олениха застыла, как окаменев.

— Вот нижнемирские твари! — выругался кто-то рядом. — Взбесились непонятно из-за чего и успокоились точно так же! Хадамаха усмехнулся, приоткрывая крупные желтые зубы. А не много на Средней земле найдется существ, которые станут сильно дергаться, если пообещать за любое движение свернуть шею! На голову возвышаясь над толпой, он медленно плыл в людских волнах, приближаясь к своей цели. Позади вдруг послышался довольно громкий девчоночий голосок: — Смотри, смотри! Видишь? Это он, тот самый, который за городскую стражу играет! Говорят, самого Содани вырубил!

— Не красавец! — категорически откликнулся второй девчоночий голос. — И рожа тупая!

— Зато сильный ка-акой! — протянула первая девчонка. — А что тупой — так даже лучше! — и обе дружно захихикали.

Покраснев и стараясь ни в коем случае не оглядываться, Хадамаха заторопился, с силой пробиваясь сквозь толпу, и едва с разгону не врезался в здоровенный деревянный щит, прислоненный к дальней стене рынка. За спиной снова послышалось хихиканье. Покраснев, как из бани, и почти до хруста выпрямив спину, парень принялся старательно изучать объявления, щепочками пришпиленные к щиту. На плоских деревянных дощечках и обрывках бересты было нацарапано: «Распродажа ненецкой сантехники — все для санного пути!», «Питомник «Белый клык» — собаки охотничьи и ездовые…», «Умка ищет друга! Детеныши чистопородной белой умки — охранники, транспорт и отличные друзья вам и вашим детям!» и множество объявлений про оленей. «Продам оленя», «Куплю оленя», «Меняю оленью упряжку и элитный чум в Сюр-гуде на домик за городом…» — последнее объявление, похоже, висело тут давно, еще до появления мэнквов. Умгум, вот оно! Хадамаха наконец отыскал объявление и сразу позабыл про смутивших его девчонок. «Олени б/у, не больше одного Дня пробега, в ассортименте. Дешево». На первый взгляд ничего необычного — никто не станет сознаваться, что продает шатающихся от старости, с потрескавшимися копытами и шрамами от волчьих клыков ветеранов купеческих обозов, а цену за них хочет, как за сегодневок с нулевым пробегом! Но дальше на изрядно потрепанном куске бересты была нацарапана цена — по две больших серебрушки с хвоста. Хадамаха немного подумал и подтолкнул локтем топчущегося рядом немолодого мужика с оленьим шестом-хореем в руках.

— Прости, уважаемый, а сколько будет стоить олень?

— Смотря какой… — начал мужик и тут же расплылся в обрадованной улыбке: — Э, да я тебя, кажись, знаю! Ты тот самый, что Содани вырубил! Слушай, парень… — нагнувшись к Хадамахе поближе, мужик заговорщицки зашептал, обдавая мальчишку сложной смесью из запахов оленьего сала, хмельной араки и остро пахнущей черемши. — А ты и в следующий раз так сможешь или правду «крикун» орал — случайно все вышло?

— Однако не шаман я, откуда ж мне знать, как в следующий раз-то будет? — нацепив самое простодушное выражение на физиономию, развел руками Хадамаха. — Так насчет цены, уважаемый…

— Не шаман, — задирая голову и даже отступая, чтобы оглядеть Хадамаху с головы до ног, согласился мужик. — А насчет цены… Ну, сегодневки молоденькие, только из оленеводства, тебе, парень, пока явно не по сикте. — Он ткнул пальцем в кожаный мешочек с трутом для костра и прозрачной трубочкой малого зажигательного храмика на поясе у Хадамахи, в котором мальчишка держал и немногие свои монеты. — А не начнешь выигрывать, так и

подержанного купить не сможешь, — усмехнулся он. — Нормальный олень, не больше пяти Дней пробега, на пяток серебряных и потянет!

— А если один День? — быстро уточнил Хадамаха.

— Тогда клади все семь, — кивнул мужик и, вдруг расщедрившись, предложил: — Но если в следующий раз выиграешь — приходи ко мне! Я тебе та-акого олешка всего за четыре серебрушки продам! За ту же цену, что он мне самому достался!

— А если за две? — переспросил Хадамаха.

— Да ты сдурел, парень! — мужик аж отшатнулся, едва не зацепив хореем нос Хадамахи. — Хозяева-то нам оленей тоже не задарма отдают! Да и кормить зверей надо, а корма опять же денег стоят… Скажешь тоже — две! Таких цен и не бывает вовсе!

— Благодарю вас, уважаемый, я все понял. — Хадамаха поклонился и быстро пошел прочь, провожаемый удивленным взглядом мужика. Вот и самому мальчишке в прошлый раз показалось, что таких цен не бывает! А если они есть, значит, неспроста! Надо бы сходить к этим торговцам… Хадамаха на мгновение заколебался. Наверняка старшие стражники уже у всех оленьих торговцев побывали, в каждую щель заглянули — а тут он является, и тоже в стражницкой куртке… Да, но он-то вроде как не совсем стражник! — уголки губ у Хадамахи дернулись в улыбке. Он всего лишь новенький из команды городской стражи, тот самый, что завалил Содани! И парень снова зашагал вдоль улицы. Проулок вывел его на крохотную площадь. Хадамаха остановился, просто всем телом ощущая — не зря он сюда пришел! Тысяцкий хоть и учил не обвинять никого, пока не найдено достаточно доказательств, но если подозрительное объявление на рынке приводит тебя прямиком к лавке хитрых чукчей, начинаешь чувствовать, что ты на верном пути! Половину маленькой площади занимал обычный у чукчей валкаран — «дом из челюстей кита» — на каркасе из громадных китовых костей, крытых землей да дерном. Хадамаха только покачал головой, представляя, чего стоило довезти эти кости с берегов Великого океана сюда, в таежный Сюр-гуд. За валкараном тянулся частокол из плотно пригнанных бревен, за которым возилась какая-то живность. У входа стояли две женщины в чукотских меховых комбинезонах — то ли жена и дочь, то ли две жены, старшая и младшая, хозяина лавки. Их лбы и носы расчерчивали полосы татуировки, а непроницаемые, как речная вода, глаза неотрывно следили за Хадамахой. Напротив, на другой стороне площади, возвышался такой же валкаран. И еще один глухой частокол поднимался позади него, краем смыкаясь с забором

соседей. Даже не спрашивая, Хадамаха совершенно точно знал, чье это жилище — всегда и во всех городах Сивир-земли напротив чукчей располагалось жилище гекчей. Хотя оба народа терпеть друг друга не могли, но всегда селились рядом, словно боялись упустить извечного противника из виду. Говорят, когда-то они принадлежали к одному корню. У чукчей и гекчей сохранилось древнее, еще до Кайгаловых войн, писание шамана Гай-дар о том, как два брата-первопредка — Чук и Гек — в поисках отца совершили невероятное путешествие через всю среднюю Сивир-землю, и о неслыханных трудностях и бедствиях, перенесенных ими в ожидании отцовского возвращения из долгого похода. Правда, заканчивалось предание у каждого народа по-разному. Гекчи утверждали, что подлый Чук убил благородного брата Гека копьем в спину, желая единолично владеть привезенными отцом сокровищами. Чукчи же клялись, что все было наоборот — гнусный Гек всадил в доблестного Чука стрелу из-за угла! Но с тех самых пор нет мира между потомками двух братьев, а для всего остального Сивира возникла немалая проблема — как не перепутать эти два и по внешнему виду, и по обычаям, и по одежке похожие народы. Потому как, случайно назвав незнакомого гекчу чукчей, можно было получить и копье в спину, и стрелу из-за угла, и нож в горло! Ведь кроме хитрости и изворотливости в делах что чукчи, что гекчи отличались изрядной мстительностью и воинственностью. Под обжигающими взглядами татуированных красоток невольно хотелось стать меньше. Втянув голову и сильно ссутулив плечи, Хадамаха нырнул в проход валкарана и по длинной низкой галерее выбрался в небольшую круглую комнату. Невысокий чукча в плотной кухлянке из кишок моржа помешивал в котелке. При этом от всей его фигуры веяло тоской, словно не над котлом он склонился, а над гробом с покойником, а опускание ложки в варево было самым горестным делом его жизни. Хадамаха неловко откашлялся. Чукча медленно поднял стриженную в кружок голову. От вытатуированных в уголках рта колечек казалось, что он улыбается, но маленькие узкие глазки были полны таким отчаянием, что всякая мысль о веселье отпала моментально.

— Что делаешь здеся, стражника? — неприветливо осведомился чукча.

— Стою вот! — цепляя на лицо самую дурацкую из своих ухмылок, развел руками Хадамаха. Каковы бы ни были горести хозяина дома, на Хадамаху он поглядел так, будто нашел наконец их главного виновника: — Вижу, что не сидишь…

— А можно сесть, да? Ты ж не приглашаешь, — наивно обрадовался Хадамаха и немедленно плюхнулся задом на берестяной сундук. Сундук заскрипел под его тяжестью.

— Не приглашаю, однако, — обеспокоенно глядя на сундук, согласился чукча. — Спрашиваю, зачем пришла, стражника? Обратно иди. Нечего тебе делать у бедного честного чукчи! — и погладил рукоять ножа на поясе. Хадамаха отметил, что нож у бедного чукчи совсем не из дешевых — настоящая южная сталь, заточенная в толщину волоска.

— А не стражник я вовсе! — снова расплываясь в радостной улыбке, сообщил Хадамаха, словно в подтверждение своих слов похлопывая себя по груди стражницкой куртки с гербом. Выражение лица чукчи стало даже не похоронным, а вовсе как у покойника, помершего от глубокой и непреодолимой печали над несовершенством Среднего мира и кромешной глупостью его обитателей. Простодушно глядящий на него Хадамаха почувствовал, что надо дать какие-то разъяснения.

— Игрок я! В каменный мяч играю, за команду городской стражи! Это я самого Содани завалил! — тон Хадамахи был полон совершенно детского хвастовства. — Да ты не видел, наверное… — с сочувственным презрением к человеку, не попавшему на тот знаменательный матч, протянул он.

— Как не видел — видел я все! — немедленно вскинулся обиженный чукча. — Да чукча, если хочешь знать, в самом первом ряду сидел! — Тут он сообразил, что имеет дело с игроком, отлично знающим, что два первых ряда предназначаются исключительно для жриц, и неохотно исправился. — Ну ладно, в третьем! «Даже если в пятом — места там как половина оленя стоят!» — мысленно сказал Хадамаха.

— Видел все отлично! И тебя видел. Только не думал, что ты мальчишка совсем, больно уж здоровый! — в тоскливых глазах чукчи впервые мелькнула искорка интереса. — В следующий раз тоже Содани выбьешь? — осведомился он, вытаскивая из-под груды шкур свиток писчей бересты и торопливо царапая в нем палочкой для письма. Хадамаха моментально вспомнил, как дядя говорил, что все ставки на игру в каменный мяч держат именно чукчи. Кроме тех, конечно, которые держат гекчи. И еще одной, самой большой доли, принадлежащей Храму.

— А выбью! — все тем же хвастливым детским тоном вскричал Хадамаха. — Что мне тот Содани — вы его-то видели? А на меня поглядите! — и он демонстративно напружинил руки. Чукча неопределенно покачал головой, косясь то на раздувшиеся до толщины старого древесного ствола мускулы

Хадамахи, то на его радостную физиономию три раза стукнутого головой об лавку младенца. — Под площадку закатаю! Только мне бы оленя! — опуская руки, неожиданно жалобно закончил Хадамаха. Чукча медленно поднял на него глаза от своих записей.

— Сверху потоптаться?

— На ком? — приоткрыв рот, уставился на чукчу Хадамаха.

— На Содани! — рявкнул чукча, кажется, полностью уверившийся, что Хадамахи не стоит опасаться. — Зачем тебе олень, мальчик-стражник?

— Так ездить же! — глядя на чукчу как на полного дурня, возмутился Хадамаха. — Не на плечах же носить! А у вас береста на рынке висит — олени дешевые! Чукча снова погрустнел: — Нету оленей, парень, вот как есть — нету! — и он развел руками, бросив невольный горестный взгляд на котелок. — А береста та давно, еще до того, как мэнквы пришли, висит. Планы у чукчи большие были, разбогатеть чукча решил — в разных городах оленьи лавки открыть, там оленями торговать, здесь оленями торговать, хорошими оленями, самыми дешевыми оленями на Сивире. Только разве ж есть удача на Средней земле для бедного чукчи? Город закрыли, не ушли… ай-ой, не пришли олени, убытки, одни убытки, а сколько ж они Жрут, те олени, сколько ж они жрут… Ай-ой, мэнквы оленей жрут, мэнквы, потому и не идут олени, нечем торговать бедному чукче, совсем нечем… — Ухватив себя за голову, чукча принялся раскачиваться совсем как недавно потерявший своего белого порша Ягун-ыки. В голове у Хадамахи как метель взвихрилась. Оленьи лавки по всему Сивиру… Город закрыли, и олени не пришли… Или чукча все-таки сказал — не ушли? Тысяцкий говорил — непонятно, на что и воровать тех оленей, ведь в Сюр-гуде их продать невозможно! Разве что на мясо — Хадамаха бросил быстрый взгляд на котелок. А если не в Сюр-гуде? Если в другом городе? Но все равно — остаются еще несмываемые номерные знаки под хвостом, по которым краденого оленя можно отыскать хоть на краю Сивира! Дело явно не сходилось, но где-то в желудке все равно тихо ворчал радостный охотничий азарт, подсказывая Хадамахе, что добыча близко, совсем близко…

— Ай, беда какая! Ай, расстройство какое! — в тон чукче гулко запричитал Хадамаха. Чукча осекся, будто поперхнувшись, и опасливо покосился на завывающего мальчишку: — Какое расстройство?

— Тойону нашему расстройство, — неловко поднимаясь, будто собрался уходить, грустно сообщил Хадамаха. — Это ж он меня послал. Пойди, говорит, узнай, сколько там дешевых оленей и хватит ли на всю нашу команду, на всех десятерых человек, — Хадамаха принялся тщательно загибать пальцы, — …да на запасных пятерку, да на меня — на него, в смысле, на тойона. А то ведь денег-то у нас немного, а ехать-то на чем-то надо!

— Куда ехать? — не понимая, куда в их городе игрокам в каменный мяч нельзя дойти пешком, а надо обязательно ехать на оленях, осведомился чукча.

— Так на соревнования же! — вскричал Хадамаха. — Разве я не сказал — мы едем на соревнования! В Хант-Манск! — казалось, он сейчас запрыгает от радости, прошибая головой низко нависающий потолок на костяных распорках.

— Нет, — медленно сказал чукча. — Ты мне не сказал… что вы собираетесь выехать из города! Мешанина запахов вспыхнула быстро и резко, как каменный мяч, летящий в голову! Сидящего напротив человека просто захлестнули чувства. Главным было острое, торжествующее ощущение неслыханной удачи, рядом с ней робко теплилась надежда и, толкаясь боками, беспокойно шевелились подозрительность и опасение.

— А мэнквы как же? Не боитесь, что сожрут? — поинтересовался чукча.

— Что нам мэнквы — мы сами кого хошь сожрем! — с той же детской хвастливостью откликнулся Хадамаха. — Каждый по игровому камню к седлу — прорвемся! По лбу чукчи скатилась крупная капля пота, и Хадамаха невольно задергал носом — запахи резко усилились. Сам он тоже чувствовал ни с чем не сравнимое возбуждение — охота! Самая настоящая охота! Если сейчас его попросят остаться, значит, он и впрямь выследил свою дичь! Парень печально кивнул чукче и повернулся к выходу.

— Эй, погоди! — торопливо окликнул его хозяин. Хадамаха на мгновение прикрыл глаза и бесшумно выдохнул — есть! Но когда он обернулся, лицо его не выражало ровным счетом ничего.

— Слушай, парень… — чукча замялся, явно подбирая слова, чтоб не спугнуть явившуюся в его лавку удачу. — Ты… Ты не торопись… Рилькэиль есть будешь? Хадамаха невольно сглотнул слюну. Бабушка их с дядькой разносолами не баловала, да Хадамаха был не из переборчивых: кусок оленины на тарелку — и ладно, лишь бы большой кусок! Но все-таки настоящий рилькэиль — когда все содержимое оленьего желудка тщательно выскребается в котелок, да

приправляется кровью и жиром, да варится… Эх, такое он в последний раз ел еще дома. У мамы!

— Эх-хе-хе, славный был олешка! — чукча медленно, с бесконечно сожалеющим видом наполнял миску Хадамахи. А потом так же скорбно — словно каждая ложка была шагом к неминуемому разорению — принялся наливать свою. «Эге, а пожалуй, он не мне еды жалеет! — смекнул Хадамаха. — Пожалуй, он теперь жалеет, что вообще этого оленя варил! Думает, что поторопился. Выходит, двадцать оленей им уже не найти — на одного меньше стало! И выходит — чукча-то совсем в отчаянии!»

— Благодарствую за приглашение, не могу, однако! Тороплюсь сильно — оленей искать надо! Нам же это… через… — Хадамаха, прищурившись, поглядел на воткнутую в поставец временную свечу и, мучительно морщась, как от непосильной умственной работы, зашевелил губами и пальцами, подсчитывая: — Уезжать через двадцать свечей, во!

— Так скоро? — чукча аж подпрыгнул. Лицо его отразило последний быстрый всплеск чувств — сомнения, раздумья и, наконец, твердую решимость. Чукча отложил ложку и выпрямился: — Вот что, парень! Кому другому бы не помог, но игроку в каменный мяч, да еще завалившему самого Содани… Будут тебе олени! — твердо, словно решаясь на великий подвиг, сообщил он.

— И за сколько?

— А за бесплатно! — подвиг перерос в великую жертву. Хадамаха рассудил, что в бесплатного оленя не поверит даже игрок в каменный мяч, и недоверчиво нахмурился.

— Не навсегда, не навсегда даю! — увидев его подозрительную мину, немедленно заторопился чукча. — На время — до Хант-Манска доехать! Так ведь бесплатно! — искушающим тоном продолжил он.

— А обратно мы на чем — на мэнкве верхом? — грубовато буркнул Хадамаха. — Не-е, дяденька чукча, не пойдет!

— В том-то и дело! — аж подпрыгнул тот. — Этих оленей родич мой в ХантМанске заберет, а вам к отъезду новых пригонит — вы на них сюда и доедете! И тоже совершенно бесплатно! — его голос дрожал от сдержанного нетерпения. — А деньги у тебя останутся!

— У тойона, — поправил Хадамаха. Чукча поглядел на него с сожалением, как на калеку убогого: — То уж сам решай — у тебя ли, у тойона… — многозначительно протянул он. — Ты, главное, говори — согласен? Ну? Ну? Согласен? Ведь бесплатно же!

Хадамаха заерзал на сундуке, изображая все муки сомнений, — сундук под его весом тяжело скрипел и вздыхал. Чукча морщился…

— А ты меня не дуришь? Говорят, вы, чукчи, хи-итрые, — наконец протянул мальчишка.

— Как можно? — возмутился чукча. — Почитай, собственную городскую стражу надурить? Да у чукчи от одной мысли об этом аж дух перехватывает!

— Умгум! — молча кивнул Хадамаха. А что, очень даже может быть — перехватывает.

— Отличные олешки — сильные, выносливые, молодые… — Чукча бросил очередной сожалеющий взгляд на котелок, бормоча: — Теперь уже — все молодые! Номерные знаки — все при них! Чукча честный, чукча надежный — чукча олешек покормит, напоит, почистит, покра… копыта проверит! Довольные останетесь! Ну что, договорились? Через двадцать свечей встречаемся у городских ворот, — уже деловито закончил он. — Вы подходите, и чукча оленей пригонит… Так мы их сами заберем — пораньше! — начал Хадамаха.

— Нет! Вот это — нет! — решительно ответил чукча, подпихивая Хадамаху к выходу. — Чукча быстрый, чукча ловкий, но чукча все-таки не птица, чукча не летает! Не успею раньше! Вы придете — и чукча с оленями придет, сядете да поедете! Ясно, не хочет перед караулом у ворот с крадеными оленями светиться! Все равно глупо — описание ворованных рогачей есть у каждого стражника, им одного взгляда хватит, чтоб пропавших скакунов опознать. Значит, не хватит. Очутившийся на улице Хадамаха остановился, озабоченно оглядываясь на жилище чукчи Женщины у входа уже исчезли, но ощущение устремленного на него пристального оценивающего взгляда не пропадало. Хадамаха медленно пошел прочь. Если только он сообразил все правильно, чукчи планировали торговать оленями дешевыми, потому как прежним хозяевам ничего не платили. Оленей просто угоняли прямо с улиц, а потом переправляли в другой город, где их никто не знает. А сюда приходило стадо скакунов, угнанных на другом конце Сивира. Но появление мэнквов поломало хитрые планы, оставив чукчу со спрятанной невесть где партией ворованных рогачей. Однако если все так, непонятно — как угонщикам удалось избавиться от номерных знаков? И почему вокруг чукотского валкарана совсем-совсем не пахло оленями? Хадамаха остановился. Непонятно — и не надо, не его это уже дело! Надо доложить тысяцкому, а через двадцать свечей останется только покараулить у ворот — и хитрый чукча попался! А если нет? Если олени окажутся вовсе не

теми оленями? Если тысяцкий просто не поверит — ведь Хадамахе нечего представить, кроме своих соображений! Хадамахины соображения — дядька Пыу от смеха бы лопнул, скажи ему такое! Мальчишка покачал головой… и быстро пошел обратно к валкарану. Он уже не видел, как топчущаяся у ярко освещенного перекрестка мелкая щуплая фигурка двинулась следом. Бесшумно скользя сквозь полумрак, Хадамаха вернулся на площадь. Если олени спрятаны не здесь — рано или поздно чукча побежит за ними. Мальчишка стянул с себя тяжелую стражницкую куртку и принялся карабкаться по невысокой полукруглой стене валкарана. Костяной остов тихонько поскрипывал под его тяжестью. Щуплая фигурка выскользнула из темноты. Громко сопя от напряженного любопытства, преследователь принялся озираться, вертя головой, как сорока. Сопение перешло в похрюкивание. Человек повернулся и изо всех сил припустил прочь.