"Новая газета на Урале" № 94

«МАКС»!

Перевод: «Да здравствует авиасалон «МАКС» Большинство новинок на нем оказались китайскими

понедельник

№ 94 (2089) 26.08.2013 г.

страница 4

четверг

на Урале

Торговля суверенитетами. Опт, розница, самовывоз

!

Как идет подкуп голосов карликовых государств для нового мегапроекта «ЭКСПО-2020» в Екатеринбурге страницы 2—3

Музыкант и архитектор Артем Черников передал в редакцию рукопись повести — первого, думаем, литературного произведения времен протестов. Мы неделю в редакции обсуждали — печатать ли. Не формат. Ну, как обычно, на формат наплевали. Читайте.

Редакция

страницы 9—20

2

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

Обзор долгосрочных понтов

Тайная дипломатия. Фиджи

Официальное название: Республика Фиджи* Скопление из вулканических и коралловых островов, расположенных в юго-западной части Тихого океана. Площадь суши — 18 074 км2. Население: около 950 000 человек. Государственный строй: суверенное демократическое государство. Экономика: республика богата лесами, минералами и рыбными ресурсами. Является одной из самых развитых островных экономик Тихого океана. ана. В чем проблема Ни на что не жалуются, горячо чо поддерживают. Чем стимулируем 40 000 долларов из вне-бюджетных источников на счетт правительства.

Вануату

Официальное название: Республика Вануату Государство Вануату представляет собой цепь островов Y-образной формы, тянущуюся с севера на юг на 1176 км. Площадь суши Вануату составляет 12 190 км2. Население: около 225 000 человек. *В справочной информации использованы материалы www.wikipedia.ru

Государственный строй: суверенная унитарная демократическая республика. Экономика: рассматривается ООН одной из наименее развитых стран мира. Главным сектором экономики Вануату является государственный. Значительную роль в последние годы стала играть внешнеэкономическая помощь, которая составляет до 21% ВВП страны. В чем проблема Готовы помочь, но только анониммно: опасаются гнева ОАЭ и Турции.. Чем стимулируем Окажем финансовую по-мощь в проведении первого заседания Форума по вопросам развития государств ЮЧТО (реквизиты можно найти у австралийцев).

Королевство Тонга Официальное название: Королевство Тонга Представляет собой скопление из 172 вулканических и коралловых островов, расположенных в южной части Тихого океана. Площадь суши — 718 км2. Население: около 120 000 человек. Государственный строй: наследственная конститу-ционная монархия. Экономика: ограниченные природные богатства, от-даленность от основных мировых рынков сбыта, дефицитт высококвалифицированных специалистов. В чем проблема Премьер-министр колеблется, желая знать мнение е короля Тупоу VI.

Чем стимулируем Премьер-министру направлено влено приглашение на встречу с вице-прее-премьером Дворковичем (В другие е времена и съели бы... — Ред.).

Тувалу

Официальное название: Государство Тувалу Скопление из атоллов и островов, расположенных в Тихом океане немного южнее экватора. Площадь суши — 26 км2 Население: около 9500 человек. Государственный строй: суверенное демокраГ тическое государство. тиче Экономика: рыночно-натуральная. Тувалу Э относится к странам «четвертого мира», то есть к отно беднейшим в мире. бедн В чем проблема Официально поддерживают заявку, но намекают, что на добро нужно отвечать добром. Чем стимулируем Ремонт двух школ и полицейского участка, прибретение раций и электрошокеров р для д полицейских, оплата зарубежных командироз вок во о для членов местного правительства, в том числе выезда прави и министра иностранных дел в Париж для и голосования за а Екатеринбург.

ОТ РЕДАКЦИИ

Андрей КОЛЕСНИКОВ обозреватель «Новой»

Билет + суточные и Дворкович на десерт

П

равду говорят, что время сверхдержавы США уходит: Россия захватывает новую важнейшую зону геополитических интересов. Есть «Ютюб», есть U2, а есть ЮЧТО. Вы спросите: Ю — что? Так мы вам ответим: малые островные государства южной части Тихого океана. Именно их голоса могут склонить чашу весов в пользу города Екатеринбурга в качестве столицы Всемирной универсальной выставки «ЭКСПО-2020» в 2020 году. Это очень важно для России, особенно после Олимпиады и чемпионата мира по футболу. Ради этих голосов РФ готова пойти на жертвы, близкие по масштабу кормлению во времена ЦК КПСС братских партий и режимов в разных экзотических странах с тропическим и субтропическим климатом.

«Д

орожная карта» по голосам стран южной части Тихого океана» — так загадочно звучит название документа, подготовленного в недрах бюрократического аппарата МИД РФ. Загадка такая: на что уходят деньги, как, со стыдливостью Альхена, подчеркивается в документе, из «внебюджетных» источников? …Весной, когда в Южном полушарии осень, делегация оргкомитета по поддержке выдвижения г. Екатеринбурга в качестве кандидата на право проведения «ЭКСПО-2020» посетила ряд островов южной части Тихого океана, чтобы укрепить сотрудничество и заручиться поддержкой при голосовании в ноябре в Париже на 154-й сессии Генассамблеи Международного бюро выставок (МБВ) за кандидатуру Екатеринбурга. Островная психология оказалась очень близка к имперской: если приплывает на

большом корабле белый человек — надо меняться. Раньше отдавали местный товар в обмен на бусы, допустим. Теперь — голоса за Екатеринбург меняются на более серьезные вещи: все-таки прогресс не стоит на месте. Например, как следует из письма директора третьего департамента Азии МИД РФ А. Татаринова, адресованного гендиректору заявочного комитета «ЭКСПО-2020» Э. Бугулову (см. документ на стр. 1), Министерство иностранных дел России полагает целесообразным удовлетворить просьбу Республики Вануату о финансовом содействии в объеме 40 тысяч долларов США. В обмен на эти «бусы» Республика Вануату готова поддержать заявку России на проведение «ЭКСПО-2020» в Екатеринбурге. Указаны и банковские реквизиты для перевода денежных средств на счет с характерным названием «Укрепление заокеанских миссий». Важный момент — до того, как мы погрузимся в обменные операции: большинство этих контактов с островным руководством наработаны российскими чиновниками в те времена, когда велся поиск государств, готовых признать независимость Южной Осетии и Абхазии.

П

редметы торговли меняются от одного островного государства к другому. Фиджи — финансовая помощь (уровень контактов — премьер Дмитрий Медведев и министр иностранных дел Сергей Лавров). Королевство Тонга — некоторые сложности: требуется дополнительный доклад королю Тупоу VI. Он человек военный, окончил ряд вузов США и Австралии, с ним нужен четкий конкретный разговор.

Идет подкуп голосов маленьких государств для нового российского мегапроекта «ЭКСПО-2020» А вот с Тувалу достигнуто полное взаимопонимание. Причем абсолютно в нашем, российском духе. За «принципиальную поддержку российской заявки» домовитое руководство Тувалу попросило среди прочего главные предметы обихода — рации и электрошокеры для полиции и врача-стоматолога. Девиз этого государства, размещенный на гербе: «Тувалу — за всемогущего бога». И это правильно. Потому что в ходе переговоров с российской стороной бог послал замминистра иностранных дел Тувалу товарищу Тапугао Фалефоу оплату проезда и проживания в Париже во время голосования за Екатеринбург. Логично: он же лично будет кнопку нажимать (или что там они делают); дело это, как известно из опыта работы Госдумы РФ, не бесплатное. Но раз уж для России так важно стать хозяйкой выставки, за голос Тувалу надо платить не только электрошокерами.

3—5 сентября на Маршалловых островах состоится Форум островных государств Тихого океана. И, натурально, премьерминистр Тувалу товарищ В. Телави и четыре сопровождающих его лица (вот бы на его месте развернулся Доминик Стросс-Кан!) попросили российскую сторону оплатить командировочные расходы (билеты + суточные!) в ходе поездки в этот райский уголок, столь далекий от города Екатеринбурга. Наши еще ухитрились «торгануть телом», пообещав товарищу Телави В. встречу с вице-премьером Дворковичем А.В.

Кстати, ни в чем не повинный Аркадий Дворкович обещан (хорошо, каннибализм на островах — дело далекого прошлого) и президенту Кирибати товарищу Аноте Тонга. Ну и комплект медицинского оборудования производства УОМЗ (екатеринбургский Уральский оптико-механический завод) в придачу. Маленький, так сказать, сувенир, который напомнит о теплой встрече в Белом доме. Аноте Тонга — очень приятный седеющий мужчина с усами щеточкой и в дорогих очках — тонкий дипломат, Лондонскую школу экономики оканчивал: готовность России взять на себя все расходы, связанные с участием Кирибати в «ЭКСПО», сказал он, позволяет ему «крайне серьезно» отнестись к заявке Екатеринбурга. Конечно, серьезно: глядишь, все поездки — хоть в Париж, хоть куда — будут оплачены из бездонных «внебюджетных» источников Российской Федерации. После всего этого смешно говорить о таких мелочах, как, например, ликвидация последствий тайфуна на архипелаге Паулау (сумма — 500 тысяч долларов) или переводе и издании на русском языке сборника стихов премьер-министра Восточного Тимора К. Гужмао «Мое море». Вскоре, как следует из «Дорожной карты», зачитываться поэзией Гужмао получат возможность продвинутые посетители библиотек МИДа, Дипакадемии, МГИМО. Конечно, неплохо было бы предъявить и покачивающегося от усталости от встреч с островными коллегами Дворковича…

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

Как Россия хочет получить права на «ЭКСПО-2020» Кирибати

Официальное название: Республика Кирибати В состав Республики Кирибати входят 33 маленьких атолла, около 20 из которых необитаемы. Площадь суши — 812,34 км2. Население: около 93 000 человек. Государственный строй: суверенная демократическая республика. Экономика: основные источники доходов — копра и рыбная продукция. Главный работодатель — государство, которое не может решить проблемы трудоустройства молодых граждан страны. В чем проблема Готовы голосовать за Россию, но не на что лететь в Париж. Чем стимулируем Россия готова оплатить все расходы для делегации Кирибати по визиту на выборы принимающего города «ЭКСПО-2020».

Маршалловы острова Официальное название: Республика

Маршалловы острова Скопление из атоллов и островов, расположенных в Тихом океане немного севернее экватора. Площадь суши — 181,3 км2. Население: около 63 500 человек.

Государственный строй: самоуправляющееся государственное образование в свободной ассоциации с США. Экономика: страна сильно зависит от денежных средств, выделяемых Азиатским банком развития, США и другими странами. Размер государственного бюджета во многом определяется размером иностранной финансовой помощи. В чем проблема Получены заверения в абсолютной поддержке нашей заявки, однако на несчастных островах нет даже нашего посла. Чем стимулируем МИД прорабатывает вопрос ос о назначении посла (по совмесестительству), а также финаннсово поможем в организа-ции саммита участников в Форума островов Тихого океана.

Палау

Официальное название: Республика Палау Состоит из 328 островов в Филиппинском море общей площадью 458 км2. Государство ассоциировано с США. Население: около 21 000 человек. Государственный строй: республика. Политический партий нет. Вооруженных сил тоже. Экономика: основные доходы Палау — туризм, рыболовство, художественные ремесла. В чем проблема Готовы поддержать российскую заявку, но сейчас их больше волнует ликвидация последствий тайфуна «Боро».

3

Чем стимулируем Полмиллиона долларов ов на счет братской респубблики, пострадавшей отт разгула стихии.

Восточный Тимор

Официальное название: Демократическая Республика Восточный Тимор Расположено в Юго-Восточной Азии. Общая территория 15 007 км2. Население: около 1 065 000 человек. Государственный строй: республика. Экономика: нефте- и газодобыча, которые осуществляются при помощи австралийских кoмпаний. Также развиты деревообрабатывающая, кожевенная, текстильная и пищевая промышленность. В чем проблема Никаких проблем. Чем стимулируем Перевод на русский язык и издание сборника стихов премьер-министра К. Гужмао «Мое море» (при содействии вице-пре- Премьер Гужмао зидента фонда «Сколково» А. Чернова). «Дорожная карта» МИДа — в пересказе Алексея ПОЛУХИНА и Руслана ДУБОВА

А Я ЭТО ВИДЕЛА Когда готовился номер: Губернатор Свердловской области Евгений КУЙВАШЕВ — президенту России: — <...> Естественно, на случай, если мы победим в «ЭКСПО», разработали целую программу.

Е

сли бы глубоководные рыбы в Марианской впадине могли проголосовать за Екатеринбург, российская сторона оплатила бы им корм из креветок, подарила бы комплект уральских самоцветов и безжалостно спустила бы на батискафе вице-премьера Дворковича. Ничего, что погружение опасно, — выставка превыше всего! Были бы «реквизиты для осуществления перевода»… Что тут можно сказать: происходящее — предмет не для политического, а антропологического анализа. Русский человек на rendez-vous готов бросать большие средства на не слишком важное с точки зрения вечности дело. Готов, если называть вещи своими именами, по привычке подкупать своих партнеров и называть это на полном серьезе дипломатией. Однако из таких мелочей складывается репутация страны. Но — не беда: мы наймем за дикие деньги западных пиарщиков, и они непременно поправят нам имидж.

Попытки подкупа избирателей из южной части Тихого океана выглядят забавно, но масштаб усилий, приложенных к решению этой задачи, позволяет понять, что речь идет не только о престиже России, но и, как обычно, о больших деньгах. В следующих номерах мы расскажем о том, во что обойдется России очередной мегапроект.

Когда из ресурсов только кокос, торгуют атрибутами государства Кирибати:

скромный сувенир Главный источник дохода Республики Кирибати — торговля копрой, доменным именем «.tv», пальмовым маслом, лицензиями для иностранцев на отлов тунца, а также зарубежная помощь. С ней Кирибати просчиталась: в 2003 году страна признала независимость государства Тайвань от Китая. Почему — понятно: после установления дипломатических отношений Тайвань вдруг оказал Кирибати гуманитарную помощь в $8 миллионов. Зато обиженный Китай перестал перечислять Кирибати помощь, которая составляла $2 млн каждый год. В Кирибати я оказалась транзитом. Самолет Our Airlines на полчаса приземлился в единственном международном аэропорту Бонрике на столичном острове Южная Тарава. Взлетная полоса начиналась в нескольких метрах от берега. За деревьями показались хижины с крышами из пальмовых листьев, серых и пыльных, как метлы. На веревках между пальмами у взлетки сушилось белье, за соломенной изгородью виднелись аккуратные грядки. Мы затормозили у ворот аэропорта. Подрезав багажную тележку, промчалась стайка детей в пестрых трусах, прошли, шаркая шлепанцами, пограничники. Здание аэропорта оказалось двумя сарайчиками: «Вылет» и «Прилет». Забор с надписью «Международный аэропорт Бонрики» облепили дети. Пассажиры-аборигены шустро разбирали поклажу: тюки с матрасами, мешки с едой… Вышедший подышать

Елена РАЧЕВА

спец. корр. «Новой»

свежим воздухом австралийский пилот рассказал мне, что летные инструкции обязывают заходить на посадку в этом аэропорту дважды. Первый раз нужно пролететь совсем низко, чтобы разогнать с взлетной полосы аборигенов. Во второй раз можно сесть… Больниц Кирибати я, конечно, не видела, но сайт здравоохранения страны сообщал, что госпиталь на 16 островов всего один (плюс три филиала), врачей всего 28 (20 из них старше 50), и, судя по фотографиям, уральское оборудование окажется там нелишним. Точнее, единственным.

Он проходил в отеле Sheraton Fiji Resort — и без того роскошном пятизвездочном курорте на берегу океана. Я видела его, оказавшись на Фиджи: зеленели поля для гольфа, в голубых бассейнах плавали красивые иностранные женщины. Город Нади начинался поодаль: бетонные коробки зданий, бесконечные лавки, пыль, смог, раздолбанные машины, и дальше — обшарпанные хижины под тростниковыми крышами. «Внебюджетных источников» «ЭКСПО-2020» на ремонт всего этого явно бы не хватило.

Фиджи: военная диктатура

Науру: брошенный партнер

Самым жадным и требовательным из всех возможных партнеров России на «ЭКСПО-2020» оказалась Республика Фиджи (900 тысяч человек, около ста обитаемых островов). На встрече с Сергеем Лавровым премьер-министр Фиджи Фрэнк Байнимарама попросил финансовой помощи России в проведении первого Форума по вопросам развития государств южной части Тихого океана (Pacific Islands Development Forum). «Заявочный комитет «ЭКСПО-2020» пообещал найти средства во «внебюджетных источниках». Теперь голос Фиджи у России в кармане: форум прошел в городе Нади 5—7 августа, и на его официальном сайте сообщается, что «Россия, Китай и целый ряд других стран <…> отправили на форум специальных посланников… Часть иностранных наблюдателей приняла участие в финансировании события».

Науру в «Дорожной карте» нет. В 2009 году самое маленькое в мире суверенное государство Науру (9 тысяч человек, один остров) установило дипломатические отношения с Абхазией и Южной Осетией. Как рассказал тогда «Новой» министр иностранных дел и экономики Науру Кирен Кеке, первый транш в $10 миллионов пошел на реконструкцию наурийского порта и «Боинг» для местной авиакомпании. Россия обещала также отремонтировать единственный наурийский госпиталь, привести в страну российские банки и наладить совместное рыболовство. Однако первый транш оказался последним. Правительство в Науру уже сменилось, но обещанных денег ждут до сих пор... Специальный репортаж Е. Рачевой http://www.novayagazeta.ru/ politics/217.html

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

Витебского врача, выступавшего против карательной психиатрии, отправили в психушку

Ответил за «Славянский базар» Врача Игоря Постнова, работавшего в Витебской областной психиатрической больнице, силой отправили в палату закрытого отделения прямо с рабочего места, предъявив постановление прокурора. Врач-психиатр за несколько минут стал пациентом в своей больнице.

21

августа, когда Постнова держали в психушке уже пять дней, в Витебске прошло тихое судебное заседание, постановившее направить его на принудительное лечение с прохождением ежемесячной комиссии. Суд дал ему 10 дней на обжалование решения, да вот только обжаловать его доктор Постнов никак не может: ему запрещены любые контакты (встречи, телефонные разговоры), в том числе с адвокатом, отправка и получение писем и вообще использование бумаги и ручки. Впрочем, о том, что может произойти, Постнова предупреждали. Этого витебского врача в Беларуси хорошо знают и давно называют «врачом-правдорубом». Два года назад он, тогда работавший детским врачом (у Постнова две специализации), лишился работы из-за публичных обвинений руководства Витебской области в разбазаривании бюджетных средств, выделяемых на медицину. Но тогда за него, как ни странно, вступился помощ-

ник Лукашенко по Витебской области Николай Домашкевич. Постнова перевели в «летучие» врачи, чтобы держать подальше от областного центра, — он должен был обслуживать районные фельдшерско-акушерские пункты. Но там, как оказалось, ситуация совсем катастрофическая по сравнению с Витебском, и лучше врача-правдоруба к сельским пунктам не подпускать. Постнову предложили работу в Областном центре психиатрии и наркологии. А в июле в Витебске, как обычно, проходил «Славянский базар». В СССР перед Олимпиадой в Москве избавлялись от «асоциальных элементов» выселением за 101-й километр. А в Витебске — принудительной госпитализацией в психушку. Накануне этого исторического события витебский облисполком принял постановление, обязывающее милицию доставлять бомжей и «социально неустроенных граждан» в областной центр психиатрии и наркологии для принудительной госпитализации сроком на 21 день. Постнов рассказывал, что на титульном листе истории болезни записывался диагноз: «бомж». Причина госпитализации — «по социальным мотивам». Основание — «по распоряжению облисполкома». Похоже, именно это стало последним аргументом для областных властей, чтобы избавиться от надоедливого доктора. Избавились от Постнова самым иезуитским способом: жалеешь бомжей — вот и лежи с ними в одной палате и принимай психотропы. А будешь принимать регулярно — жизнь тебе покажется прекрасной, ситуация в медицине — идеальной, а каждое появление в палате представителя этой самой медицины будешь воспринимать как праздник. Как «Славянский базар», не меньше. Ирина ХАЛИП, соб. корр. «Новой» Минск

26 августа в Москве пройдет благотворительный вечер, посвященный 45-й годовщине демонстрации на Красной площади

«Смеешь выйти на площадь» Они всегда были — люди, выходящие на площадь. Сорок пять лет назад их было меньше десяти… Когда Советский Союз ввел войска в Чехословакию, они вышли на площадь за вашу и нашу свободу. Сегодня их много больше. Но они так же идут на свою площадь, получая за это дубинки омоновцев, дутые обвинения и реальные сроки!

26

августа в Киноконцертном зале «Мир» состоится благотворительный вечер.

В программе — выступление Натальи Горбаневской, премьера документального фильма Ксении и Кирилла Сахарновых «Пять минут свободы», поэтические и музыкальные номера в исполнении Елены Кореневой, Сергея Юрского, Тимура Шаова, Игоря Иртеньева и многих других. Ведущий вечера — Юрий Рост. Начало в 19.00, билеты еще есть в кассах. Все собранные средства будут переданы в Фонд поддержки политзаключенных.

место событий

Китайские витязи Владимир Путин впервые не приедет на Международный авиакосмический салон в Жуковском. Увидеть что-либо интересное там президент не рассчитывает Выступление китайской пилотажной группы — самое яркое событие нынешнего МАКСа

Reuters

4

О том, что Владимир Путин не собирается на МАКС, стало известно из сообщения газеты «Ведомости» со ссылкой на анонимные источники в правительстве и руководителей компаний, входящих в Объединенную авиастроительную корпорацию. До этого президент приезжал на МАКС каждый год: встречался с главами госкорпораций, вызывал огромные пробки, покупал мороженое. Пока пресс-служба Путина отказалась комментировать его будущий график, однако пресс-секретарь Дмитрия Медведева Наталья Тимакова уже сообщила, что премьер-министр на открытие МАКСа приедет. Видимо, он авиасалон и откроет.

М

ожно только догадываться, почему президент решил не посещать МАКС на этот раз. Возможно, просто потому, что ему нечего там смотреть. На МАКСе-2013 соберутся участники из 43 стран, но новинок российской авиапромышленности они не увидят. Самое интересное из того, что может представить Россия, — военно-транспортный Ил-76МД-90А (модернизированная версия Ил-76МД) и новый Superjet LR — тот же скандальный Sukhoi Superjet, только с увеличенной дальностью полета. «Ил» президент уже видел, новый «Сухой» по виду ничем не отличается от прежнего — действительно, зачем приезжать? Крупных контрактов на поставки вооружения или гражданской авиатехники на экспорт тоже не ожидается — ни на авиасалоне, ни в России вообще. Складывается впечатление, что Владимир Путин не приедет на МАКС2013, просто чтобы избежать позора, а также показать, что авиапром больше не считается важной частью отечест-

венной промышленности и не стоит ожидать новых инвестиций в него. Гвоздем программы МАКСа должны были стать демонстрационные полеты нового российского истребителя пятого поколения Т-50. Однако теперь не исключено, что из-за отсутствия Путина «президентские» полеты будут отменены. Зато на МАКСе точно пройдет мировой дебют китайской пилотажной группы «1 августа». Она летает на семи боевых самолетах Chengdu J-10, оснащенных российскими двигателями АЛ-31ФН. Самое удивительное: шоу китайских истребителей пройдет по личному указу Владимира Путина, который обязал оплатить их визит стоимостью 28 миллионов рублей из бюджета госкорпораций и Минобороны. Вероятно, это бонус постоянному покупателю российских вооружений. Только теперь очень обидно понимать, что китайские истребители — самое интересное из всего, что может показать главный российский авиасалон.

Сергей АНДРЕЕВ

место событий: скандал недели

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

5

Украине объявлена «пацанская» таможенная война Взгляд из-за двух «бугров»

Наказав Украину за присоединение к зоне свободной торговли ЕС, Россия обрушит собственную экономику

Т

ретью неделю августа Россия и Украина провели в состоянии войны. Таможенной. Начиная с 00.00 14 августа все без исключения грузы украинских экспортеров, поступающие на территорию России, стали подвергаться тотальной проверке, включающей в себя выгрузку, перегрузку, досмотр и погрузку обратно в транспорт. Украинский экспорт в Россию был практически полностью парализован. Украинские компании, а заодно и их российские контрагенты начали нести многомиллионные убытки. И все это без объяснения причин, о которых, впрочем, догадаться было несложно с самого начала конфликта. Ровно через неделю, после взаимных консультаций на уровне вице-премьеров и телефонных переговоров президентов Путина и Януковича, российские таможенники вернулись к штатной процедуре досмотра украинских грузов. А советник президента России Сергей Глазьев объяснил причину, мягко говоря, недружественных действий в отношении соседней страны, входящей в пятерку крупнейших внешнеторговых партнеров России: «Российская таможенная служба проводила профилактические мероприятия, связанные с подготовкой изменений режима таможенного администрирования в случае, если Украина подпишет соглашение об ассоциации с ЕС». Проще говоря, недельная остановка украинского импорта в Россию — наглядная демонстрация того, в какой ад превратят российские таможенники поставки товаров на территорию нашей страны после того, как Украина станет ассоциированным членом Европейского союза и присоединится к зоне свободной торговли, действующей на территории ЕС. От уговоров вступить в Таможенный союз с Россией, Белоруссией и Казахстаном и отказаться от аналогичного союза с ЕС Кремль перешел к грубому шантажу, сопровождаемому наглядной демонстрацией. Вопрос в том, насколько этот способ добиваться поставленных целей в принципе способен быть эффективным и какими последствиями грозит возобновление «таможенной войны», которая рискует оказаться бессрочной. В том, что в конце ноября Украина подпишет все бумаги, которые откроют ей путь в ЕС в качестве ассоциированного члена и сделают страну участником европейской зоны свободной торговли, сомневаться не приходится. Августовская «демонстрация» этому только поспособствует, поскольку в очередной раз докажет ненадежность России в качестве торгового партнера и политическую мотивированность решений, способных повлиять на экономическую ситуацию в обеих странах. Впрочем, в том, что даже наиболее приемлемый для Кремля Янукович ни при каких обстоятельствах не откажется от «европейского пути» Украины, и безо всяких демонстраций не было никаких сомнений, поскольку сближения с Европой требует абсолютное большинство граждан Украины, включая и лояльных России и Януковичу жителей восточных регионов. Максимум, на что готов был пойти Киев, многие месяцы «обхаживаемый» Москвой, стремившейся присоединить Украину к Таможенному союзу — главному политическому проекту Путина на пространстве бывшего СНГ, — участие в ТС на правах наблюдателя или ассоциированного члена, либо на какихто иных особых условиях, которые позволили бы не отказываться от достигнутых с ЕС договоренностей. Но если Москва ставит вопрос «ребром», предлагает выбирать «или — или», да еще и грозит «наказать» несговорчивого партнера, выбор очевиден.

В том, что в конце года, после того как Украина станет ассоциированным членом ЕС, «санкции» со стороны России последуют, тоже нет никаких сомнений. По украинской экономике будет нанесен весьма болезненный удар. Но и Россия, если торговая война растянется на месяцы, понесет многомиллиардные потери. Наивно думать, что украинский экспорт в Россию ограничивается дешевой сельхозпродукцией, которую можно с легкостью заменить поставками из Белоруссии, Молдавии, Прибалтики, а то и вовсе вернувшейся в число торговых партнеров Грузии. В пятерку основных статей российского импорта из Украины входят: железнодорожные составы и локомотивы; стальной прокат и заготовки из него; реактивные и турбовинтовые двигатели и газовые турбины; электрооборудование; стальные трубы и крупные металлоконструкции. Даже поверхностный взгляд на перечень этих товаров заставляет задаться целым рядом вопросов. Например, что будет с грандиозными планами Москвы по освоению Сибири и Дальнего Востока? Каким будет перерасход в исчисляющихся сотнями миллиардов рублей проектах РЖД по реконструкции БАМа и Транссиба? Или в не менее масштабных трубопроводных проектах «Газпрома»? Про возрождение российского авиапрома и говорить нечего, с этим придется подождать. Конечно, российские предприятия со временем найдут альтернативных поставщиков, а украинские компании — другие рынки сбыта. Но ущерб будет в любом случае исчисляться миллиардами долларов. И для балансирующей на грани рецессии российской экономики это может стать «последней каплей», которая ввергнет экономику страны в полномасштабный кризис. Особенно если усилия Кремля увенчаются успехом и в кризисе окажется украинская экономика. В этом случае бегство иностранных инвесторов с российского рынка примет панический характер. И все это лишь для того, чтобы потешить самолюбие и «наказать» соседа, который предпочел вступить в союз с более адекватными партнерами.

Максим БЛАНТ

РЕПЛИКА С МЕСТА

Ручная сборка отношений В последние дни президенты России и Украины стали гораздо чаще разговаривать друг с другом по телефону То Виктор Федорович позвонит Владимиру Владимировичу по поводу действий российской таможни, которая включила в профиль системы управления рисками все без исключения украинские товары, и после разговора ситуация нормализуется, подтвердив тем самым свою политическую подоплеку. То, напротив, Владимир Владимирович снимет трубку, чтобы поставить вопрос ребром: если Украина все же подпишет соглашение об ассоциации с ЕС и попробует забросать Россию «товарами, достаточно неплохими по качеству и цене», то получит достойный отпор.

С

траны — члены Таможенного союза разработают комплекс мер по защите и собственного населения, и отечественного производителя. Сообщив об этом в Ростове-на-Дону, на совещании по вопросам социально-экономического развития Ростовской области, Путин успокоил собравшихся: «Украина не собирается вступать в ЕС. Речь идет лишь о подписании соглашения об ассоциации, причем, по оценкам наших экспертов, на достаточно жестких для украинской экономики условиях». Виктор Суслов, представитель Украины в Евразийской экономической комиссии, подтвердил: участники зоны свободной торговли в СНГ не могут исключить Киев из сообщества, но вправе применить санкции после выхода из этой зоны. Например, установить для Украины такие пошлины, какие действуют в странах Евросоюза. Эксперт призвал серьезно отнестись к заявлению Путина и немедленно вступить в переговорный процесс, чтобы сама «Украина создала реальную систему, противодействующую реэкспорту товаров, которые будут входить на территорию Украины с нулевыми пошлинами». Сказано — сделано. В понедельник, 26 августа, премьер-министр Николай Азаров во главе рабочей группы проведет в Москве переговоры с российскими коллегами. Азаров всегда подчеркивает: нормальные торгово-экономические отношения с Россией для Украины крайне важны, поскольку здесь товарооборот составляет 65 миллиардов долларов в год, а с Евросоюзом пока — примерно 50. По словам премьера, «мы не претендуем на преференции, но и дискриминации быть не должно». Известно, что РФ отказалась принять украинскую формулу сотрудничества с Таможенным союзом по схеме «три плюс один». Сейчас стороны либо найдут возможность предоставить Украине статус наблюдателя при ТС с правом совещательного голоса, то есть участия в принятии решений на стадии их обсуждения, либо «торговая война», длившаяся неделю, покажется периодом добрососедства.

— Переговоры, вне всякого сомнения, необходимы. Только почему их до сих пор системно не вели в рамках межгосударственной украино-российской комиссии, которую возглавляют президенты Путин и Янукович? — недоумевает Валерий Чалый, заместитель генерального директора Центра Разумкова. — Почему не добивались взаимодействия экономик, не подверженного политическим рискам? В том же соглашении о зоне свободной торговли в СНГ, шестым приложением которого можно «прижать» Киев в данном вопросе, есть положение о допуске Украины к транзиту энергоресурсов по территории России. Сроки выполнения этого условия давно прошли. Ничего не сделано. И никто не вспоминает, что характерно… Украине в условиях асимметричных отношений с Россией надо опираться на международные правовые механизмы, на арбитражи. Но стороны выбирают привычный стиль — ручное управление процессом. Петр САРУХАНОВ — «Новая»

«Туда не ходи, сюда ходи»

Ольга МУСАФИРОВА, соб. корр. «Новой» Киев

6

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

акция «новой газеты»

ðêîì è á ç è é û í ä î ð à Í çàÿâëÿåò: Дмитрий ОРЕШКИН

специально для «Новой»

Д

ерганья властей по поводу Навального говорят об отсутствии наверху единой стратегии. То нам вкручивают, что его штаб получает деньги из-за рубежа и затем распихивает по карманам, — то вдруг тему забывают. То по всем ТВ-каналам с шумом пилят дверь притона, выносят две тонны вещдоков, то сладкий сюжет остывает, не вскипев. То рыли, рыли и нарыли-таки фирму в Черногории. То, оказывается, это пустяк, не стоит внимания… Не иначе, хозяин дал команду «Фу!». На самом деле наверху борются два плана — «А» и «Б». Или, по-другому: «Фу!» и «Фас!». С планом «Фас!» все понятно. Он прост, надежен, до блеска отшлифован чистыми руками трех поколений товарищей с холодной головой и горячей пастью: нет человека — нет проблемы. А вот с планом «А», напротив, сплошные неясности. Либеральная общественность, вообще склонная к самообольщению, полагает, что массовые московские протесты 2011—2012 гг. заставили московскую вертикаль задуматься о более изящных методах воспроизводства себя во власти. Что ж, наверное, не без этого. Но при одном важном дополнении. Когда «Гражданин наблюдатель» при поддержке «Новой газеты» и в координации с «ГОЛОСом» смогли на цифрах показать, что треть официальных голосов «Единой России» в Москве на выборах 2011 года была вульгарно приписана в ходе фальсификации протоколов, московская власть была вынуждена потребовать от электоральных нукеров прекратить ночные игры с протоколами и впредь действовать тоньше. И правильно: когда у наблюдателя на руках копия вечернего протокола с одними цифрами, а с утра на официальном сайте он видит совершенно другие (в реальности было 30%, а они рисуют 46,6%), это трудно назвать чистой работой.

П

Социальная реклама

отребовать-то власть потребовала, но последствий не предусмотрела. А последствия были тяжкие: без ночного фальсификата, только за счет дневных вбросов, «каруселей» и автобусов с таджиками непрерывного производственного цикла на мартовских выборах президента РФ В.В. Путину в Москве удалось натянуть не более 47%. Отсюда (т.е. в конечном счете опять же из-за наблюдателей) и проистекает упомянутое важное дополнение. Не получится ли

Наблюдатели нужны при любом сценарии выборов

отчасти неловко, если врио московского мэра на городских выборах выступит лучше и наберет больше всеми горячо любимого и уважаемого президента?! Отсюда и план «А». Чудесное вызволение А. Навального из кировского узилища, разговоры про «честные выборы», невиданная толерантность по отношению к политическим конкурентам и странное великодушие электоральной администрации. Дело зашло так далеко, что врио мэра заявил, что второго тура отнюдь не боится и даже как бы приветствует. И опять правильно! Получить в первом туре где-нибудь под 45% процентов (на два процента скромнее, чем у Путина) — оно в итоге значительно здоровее будет с точки зрения дальнейших политических перспектив. Костоломы, воспитанные в ведомственной преданности плану «Б», не пони-

«

тельных бюллетеней, либо голоса за «любого, кроме», — потребуется независимый подсчет. Этим и занят «Народный избирком», который через Альянс наблюдателей (входят по алфавиту: «ГОЛОС», «Гражданин наблюдатель», «Росвыборы» и «Сонар») собирает участковые протоколы независимо от электоральной администрации и сам подводит итоги, минуя ГАС «Выборы». После чего сразу представляет их общественности для сопоставления с официальными данными. Если результаты получаются близкие, с расхождениями в пределах плюс-минус процент, — значит, наши поздравления московским властям: они считали честно и заслуживают аплодисментов за исполнение плана «А». Если же обнаружатся существенные расхождения — придется не по-детски разбираться.

На думских выборах «Нах-нах» в качестве протестной стратегии был заведомой глупостью, а на президентских (и на мэрских!) мог оказаться вполне серьезным оружием

мают и тихо негодуют. Они истово шьют традиционными белыми нитками компромат за компроматом, а Инстанция в последнюю минуту отказывается. Странная вещь, непонятная вещь! Ну и хорошо, пусть друг с другом разбираются. Но для нас-то что это значит? В широком смысле — что неким замысловатым образом приходят новые времена. Непонятно, хорошие или дурные, но такие, в которых разумно организованная деятельность гражданского общества способна оказывать на власть заметное влияние. В узком смысле это означает, что, несмотря на все ужимки и прыжки, Навального, скорее всего, с дистанции не снимут. Хотя будут атаковать по всем направлениям. Еще это означает, что в первом туре слишком сильно фальсифицировать не станут: ясного сигнала сверху нет. Но как быть со вторым туром, если он случится? Уж там-то никаких сигналов сверху не потребуется, гнуть будут до конца. Ответ один: наращивать гражданское давление и гражданский контроль. Допустим, гипотеза ошибочна. Навального сняли. Два очевидных следствия: уличные шествия (или даже беспорядки, на радость плановикам из группы «Б», — они к этому готовы, ждут с радостью) и раскол оппозиции по отношению к выборам. Одни за бойкот, другие за то, чтобы прийти и либо испортить бюллетень, либо голосовать за «любого, кроме». В любом случае, чтобы честно зафиксировать либо факт бойкота (низкую явку), либо реальное число недействи-

Т

«

ак или иначе — полезная для всех (кроме жуликов, понятно) процедура. Кроме всего прочего готовая обеспечить альтернативную систему подсчета к рискованному с точки зрения фальсификата второму туру. Так что поторопитесь, пожалуйста, записаться в наблюдатели — на этот раз сюжет будет конкретней, острей и серьезней, чем прежде: www.nabludatel.org. Теперь о самом скверном варианте. Допустим, вашего кандидата сняли. Или вы не видите никого, кто достоин вашего голоса. Самый легкий вариант при таком повороте — не ходить на выборы. Самый эффективный — все-таки прийти. И, допустим, испортить бюллетень. На личном опыте убедился, что многие торопыги даже этого толком не умеют. Законов не читали, прав не знают, но свое непреложное суждение обязательно имеют. Что такое недействительный бюллетень? У него одна сущность на выборах по партийным спискам и совсем другая — на выборах президента или мэра. Когда соревнуются списки, выигрывает не один, а сразу несколько: например, в Думу прошли четыре списка, преодолевшие проходной барьер. Между ними и делятся все кресла. Значит, голоса, отданные прочим спискам, оставшимся под барьером (включая недействительные бюллетени), в неявной форме уходят к четырем партиям-победителям. Пропорционально набранному числу голосов. «Единая Россия» в 2011 г. официально получила около половины голосов. Значит, при дележе кресел к ней ушла половина же «ничьих» пустых кресел. Половина от 25%, оставшихся ниже порога. Включая недействительные бюллетени.

Отсюда простой вывод. Те, кто, разозлившись на власть, пошел портить бюллетени на думских выборах, совершили предсказуемую глупость. Половина испорченных ими бюллетеней при распределении кресел оказалась как бы приплюсованной к результату ЕР, а остальное в пропорциональном отношении разошлось между КПРФ, СР и ЛДПР.

С

овершенно другая ситуация на выборах президента или мэра. Здесь — победитель только один. Он получает всё, распределения мест и мандатов нет. В такой ситуации недействительные бюллетени не приплюсовываются к спискам партий-победителей, а, напротив, вычитаются из результата всех участников. Тоже пропорционально набранным голосам. Это важно понять, чтобы устранить, наконец, дурацкую путаницу вокруг стратегии «Нах-нах». Допустим, состязаются 6 кандидатов. Один в первом туре набирает 50% (плюс один голос) и побеждает. Остальные, для простоты, по 10%. Все, дело сделано? Цветы, шампанское? Нет, нет, постойте! Мы же недействительные не учли! А они по закону входят в итоговые 100%! Да, придется пересчитывать. Никуда не денешься. Опять же, для простоты, возьмем долю недействительных за 10%. Получается совсем другая картинка. У первого кандидата вместо 50% выходит 45%, у остальных пятерых по 9% и еще 10% недействительных. Сумма снова 100%, но результат кардинально иной. Извините, второй тур… Другими словами, на думских выборах «Нах-нах» в качестве протестной стратегии был заведомой глупостью, а на президентских (и на мэрских!) мог оказаться вполне серьезным оружием. В общем, если на выборах мэра вам станет совсем невмоготу, — не поленитесь прийти и испортить бюллетень. Таким образом вы пропорционально понемногу ухудшите жизнь каждому из кандидатов, но более всего тому, кто лидирует и надеется на победу в первом туре. Кстати, портить тоже надо с умом. Перечеркнуть крест-накрест от души или написать нецензурщину — вовсе не значит сделать бюллетень недействительным. Недействительный — это такой, по которому невозможно однозначно установить результат вашего волеизъявления. Такое бывает, если отметки (любые!) сделаны в нескольких окошках; или, наоборот, их нет ни в одном окошке. Непонятно, за кого человек голосовал. С той, впрочем, разницей, что если отметок ни в одном окошке нет, то это прямое приглашение каждому благонравному фальсификатору поставить галочку куда надо и добавить лишний голос любимому начальнику. Так что если уж душа горит испортить — ставьте галочки в два-три окошка. Впрочем, все эти тонкости имеют смысл при одном фундаментальном условии: на участках должны быть независимые наблюдатели. Итоги должны параллельно подводиться независимым Народным избиркомом.

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

Александр БАРОШИН

громкое дело

Каждую неделю по вторникам, средам и четвергам в Мосгорсуде с половины двенадцатого до самого вечера идет процесс над 12 узниками Болотной площади. Этот политический процесс, наверно, должны были бы регулярно транслировать государственные телекана-

З

а последние две недели в жизни узников Болотной ничего не изменилось: как возили, так и возят в душных, тесных, перегретых автозаках, как держали перед судом в стаканах «полуприсядом», так и держат, как сидел слепой Акименков за стеклом, так и сидит. Правда, теперь между аквариумом и скамейкой с родственниками стоят сразу три пристава — чтобы подсудимый не могли переглядываться с близкими. Однако подсудимые и их адвокаты ведут себя в процессе так, будто не предполагают, что решение было вынесено задолго до начала процесса и вовсе не судьей Никишиной. Это уже ощутили на себе свидетели обвинения. На прошлой неделе под допрос пятнадцати защитников и обвиняемого Сергея Кривова попал Денис Моисеев — командир 3-й роты 1-го батальона 2-го оперативного полка полиции ГУ МВД России по городу Москве. Денис Александрович — 28-летний парень, среднего роста, в хорошей спортивной форме, аккуратный, с маленькой сумочкой, в футболке и белых брюках. Посади такого вечером во дворе с гитарой — стал бы душой компании. Его речь состоит из четких, может быть, заученных фраз: — По существу могу сказать следующее.

6 мая 2012 года я находился при исполнении своих должностных обязанностей, — начал Моисеев, который стоял в цепочке полицейских поперек Малого Каменного моста. — Когда произошел большой напор, произошел прорыв. Когда люди прорвались, сотрудники полиции не применяли спецсредства. Сотрудники восстановили цепочку, после этого были такие действия, как кидание в них камнями, закидывание древками. В мои задачи задержание не входило, я оказывал пассивную помощь, укреплял цепочку в разных местах. Среди всех подсудимых Моисеев узнает своего «злодея».

— Этот мужчина на данный момент мне известен, это гражданин Кривов. Моисеев рассказывает, что после «массовых беспорядков» начались задержания. Кривов, по его словам, безуспешно пытался отбить одного из задержанных, после чего и произошел «инцидент»: обвиняемый нанес полицейскому удар в «район туловища». На кадрах видеозаписи, которую демонстрировали в процессе, прекрасно видно и Моисеева, и Кривова, а вот удара —нет. Полицейский напирает на митингующего, тот выставляет вперед руки — и тут Моисеев, по его словам, «слегка потерял равновесие, пошатнулся». Моисеев — носитель канонической версии обвинения. А Сергей Кривов — пожалуй, самый «политический» среди обвиняемых. Он

Потерпевший страдает фантомными болями

В «болотном процессе» три дня давал показания полицейский, испытавший физическую боль от прикосновения. На следствии боль усиливалась от допроса к допросу Подсудимый Сергей Кривов

лы — в назидание, так сказать. Но «картинка» выходит «неправильной»: подсудимые уверены в своей невиновности. Потому об этом открытом процессе центральные СМИ предпочитают не говорить — будто он засекречен.

старше других узников и выглядит вполне на свои пятьдесят два года. Представьте себе астрофизика в очках — и это будет Кривов. Он и есть кандидат физико-математических наук. Работал в вузе, но рождение детей и маленькая зарплата — вещи несовместимые. Пришлось стать специалистом в технологической компании, а для души — политическим активистом, членом партии ПАРНАС, наблюдателем на выборах. Когда прошла первая волна задержаний по «болотному делу», Кривов начал регулярно выходить с пикетом к зданию Следственного комитета. И стоял там, пока не задержали его самого. Впрочем, сам Кривов, кажется, был готов к такому повороту событий. Его футболка всегда требует свободу Ходорковскому, а на куртке — красная наклейка за Навального. Интересы Кривова в суде представляют адвокат Вячеслав Макаров и общественный защитник Сергей Мохнаткин. Адвокат Макаров долго мучил Моисеева вопросами о том, почему он вышел на Болотную с удостоверением, просроченным больше чем на месяц, и о том, был ли на нем бронежилет, и если да, то как он мог почувствовать боль от легкого удара. Моисеев утверждал, что был без бронежилета, хотя согласно расстановке батальонов 2-го оперативного полка обязан был его надеть. Три дня терзали свидетеля подсудимый, общественный защитник и адвокат — вопросы, кажется, повторяются, в итоге начинаешь клевать носом и терять логическую цепочку. То же самое испытывает потерпевший. И вдруг — бац — теряет бдительность, проговаривается. И даже заговаривается, утверждая, например, что после прорыва

граждане благодарили полицейских за то, что те помогали им пройти на митинг. Защита Кривова заявляла ходатайства о демонстрации видео с «инцидентом» и о том, чтобы судья зачитала протоколы допросы Моисеева, данные им на предварительном следствии. А протоколы эти были не просто важны, в них — самая суть. На первом допросе, 19 мая, Моисеев даже не упомянул, что его кто-то толкал, бил и ему было больно. На втором допросе, 26 сентября, когда Кривов уже вовсю пикетировал Следственный комитет РФ, показания стали меняться: «Я увидел, что задержанный находится на асфальте, сгруппировавшись, и не выполняет требования сотрудников проследовать в автомобиль. Я решил помочь поднять данного мужчину и сопроводить до служебного автомобиля. В этот момент слева от меня появился мужчина 45—55 лет, среднего телосложения, ростом 170—180 см, на лице его были очки с прозрачными стеклами. <…> Данный мужчина, оскорбляя нас нецензурной бранью <...> попытался отдернуть задержанного обеими руками за ноги, чтобы затащить в толпу. <…> Я пытался объяснить ему, что мы выполняем свою работу и наши действия законны <...>. В ответ на это мужчина стал оскорблять меня как сотрудника полиции. <…> Сразу после этого мужчина стремительно приблизился ко мне и обеими руками толкнул меня. От этих действий я кратковременно потерял равновесие, но на ногах удержался. <…> каких либо телесных повреждений мне причинено не было».

4 октября 2012 года Моисеева признают потерпевшим, но не от рук подсудимого Кривова, а от действий гражданина Ступака Ю.В., но 18 октября 2012-го

Евгений ФЕЛЬДМАН — «Новая»

Поерпевший Денис Моисеев

7

фамилию Ступак меняют на фамилию Кривов. В постановлении следователь Курдюков называет смену фамилий, предопределившую судьбу человека, ошибкой. Все эти наиважнейшие показания оглашать в суде председательствующая Никишина запретила. И тогда Кривов заявил: он отказывается участвовать в судебном заседании. Восемь подсудимых встали и стояли до окончания заседания — молча, игнорируя все, что происходило в зале. А судья игнорировала их.

Юлия ПОЛУХИНА

«БОЛОТНОЕ ДЕЛО» ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА

Марина КРАСНОВА, бухгалтер:

«Хватит читать, надо прийти!»

М

не интересно следить за судебными процессами. Я следила за текстовой трансляцией по Ходорковскому, следила за процессом над Pussy Riot. Сейчас мне интересно, что будет с «белгородским стрелком». А с «болотным делом» решила — хватит читать, надо прийти! Я была на допросе начальника ОМОНа Дейниченко. Его показания не показались мне неопровержимыми. Я присутствовала, когда показывали «кино»: оно произвело совершенно тяжелое впечатление. Я поняла, что буду обходить митинги стороной — я не хочу, чтобы меня били дубинками просто так,

потому что я попалась под руку. Я решила, что больше на просмотр видео не буду ходить, трудно высидеть, видя такое. Для меня важно, чтобы в нашей стране и конкретно в этом деле соблюдались законы. На мой взгляд, вину подсудимых будет доказать очень сложно, особенно обществу. Я не знаю назубок УПК, но, когда адвокаты начинают перечислять статьи, которые нарушаются, а прокурорам нечего противопоставить, это неправильно. Мне захотелось самой изучить Уголовный кодекс, чтобы понимать все в мелочах. Эти нарушения меня напрягают, возмущают. От этого становится страшно. Меру пресечения для этих людей

считаю чрезмерной, не обоснованной обвинением! Всех — под подписку! Судья, кажется, ведет себя как учительница с нерадивыми учениками, которые сами не знают, чего хотят, шалят, занимаются глупостями. В моей школе так вела себя директор. Она нас собирала и отчитывала — за поведение, когда я училась, даже сережки нельзя было носить! Ничего нельзя было, не дай бог, глаза подведешь. Вопросы не по теме снимаются, а тему определяет сама судья. Кажется, когда приходишь, ребята всетаки чувствуют поддержку, пусть не мою личную… Может, им становится немножечко легче, когда они видят новое лицо. Слушала Екатериан ФОМИНА — «Новая»

8

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

специальный репортаж

Зинаиды Бурской

РИА Новости

Амурская область. Чрезвычайная ситуация глазами

В

Амурской области затоплены десятки деревень и городов, в тысячах домов стоит вода. И когда она сойдет, жителям и местным властям придется решать сложнейшую из всех задач, которую может поставить стихия: как вернуться к нормальной жизни? Наводнение не застало врасплох ни МЧС, ни местные власти, ни жителей. Режим чрезвычайной ситуации ввели уже в конце июля, активно готовились к худшему: рыли дамбы, составляли списки тех, кто готов эвакуироваться. Главный результат такой подготовки: сведений о погибших или пропавших без вести — нет.

Штаб В штабе МЧС спокойно. Елена Смирных, которая руководит работой пресс-центра, рассказывает, что сейчас в области работают десять тысяч эмчеэсовцев и пять тысяч единиц техники. Часть сил и средств уже перебрасывают в Хабаровск, где все, по сравнению с Амурской областью, еще только начинается: по прогнозам, вода поднимется больше чем на восемь метров. Очень тревожны и прогнозы по Комсомольску-на-Амуре. Смирных делится цифрами, которые позволяют лучше понять масштаб беды.

Ущерб от наводнения только в Амурской области составит не менее десяти миллиардов рублей. В Благовещенске подтоплено более тысячи домов. Впрочем, в центре города это совершенно не ощущается, вода зашла только на периферию, в частный сектор. В Благовещенском районе, прилегающем к областному центру, подтоплено больше 1200 домов, эвакуированы 1679 человек. Наиболее сложная ситуация сейчас в Архаринском и в Михайловском районах, напряженная — в Зейском и Мазановском. В городе Зея подтоплено 38 домов и 66 приусадебных участков, эвакуировано более 170 человек. А всего по району подтоплено 115 домов, 36 — затоплены полностью, размыт 41 километр дорог. В Архаринском районе затопило более 230 домов, эвакуированы 657 человек, в том числе 277 детей. Сейчас в Амурской области практически не осталось населенных пунктов, до которых нельзя было бы добраться по суше. Но суша здесь, конечно, название условное.

Волонтеры Волонтер из лагеря «Амур 13», фотограф Митя Алешковский, говорит, что на спутниковых снимках Амур уже давно стал похож на Амазонку. Какая там

КАК ПОМОЧЬ «Яндекс.Кошелек». Номер счета 41001100082060. Карта «Сбербанка» 5469380013273767. Амазонка… С земли он больше похож на море. От одного края горизонта до другого — водная гладь. На поверхности — верхушки деревьев, крыши затопленной Владимировки. Асфальтированная дорога внезапно уходит под воду. Из-под колес КамАЗа бежит волна, белая пена… Мы на машине или на моторной лодке? Водитель показывает фотографии с мобильного, сделанные в деревнях, откуда только недавно ушла вода. Воды по окна, тонут и колесные, и гусеничные вездеходы. За субботу вместе с волонтерами мне удалось побывать в трех деревнях. Везем бутилированную воду, консервы (мясные и рыбные), сгущенку, сухое молоко, макароны, рис, гречку, детское питание, бытовую химию. В селе Гродеково Благовещенского района целиком затоплены несколько улиц, до расположенных на них домов можно добраться только на лодках. А добираться приходится, потому что на эвакуацию согласились далеко не все.

Улицы села Гродеково (фото спецкора «Новой» Зинаиды Бурской)

Среди «выживальщиков» — и старики, и семьи с маленькими детьми. «Как мы ни уговариваем, ничего сделать не можем, — жалуются главы сельских администраций (такая ситуация не только в Гродекове), — не силой же их уводить». Тех, кто на эвакуацию согласился, селили в пунктах временного размещения, в которые переоборудованы детские сады, школы, общежития. Правда, уже спустя несколько дней после пика паводка люди начали возвращаться в свои дома, даже несмотря на то, что вода ушла далеко не везде.

Нет мародерства! Как ни странно, мне пока ни разу не приходилось слышать о мародерстве. Вода, естественно, заливала не только дома и огороды, но и выгребные ямы, и скотомогильники. Есть риск возникновения эпидемии, поэтому сотрудники МЧС объезжают один за другим населенные пункты, вакцинируют и взрослых, и детей. Но есть проблемы, с которыми пока непонятно, как справляться. Вода некоторое время спустя окончательно уйдет, но вот как просушить дома, неясно: ведь заморозки в эти края приходят уже в октябре, если не раньше. На селе большая часть жителей жила в режиме натурального хозяйства: что выросло, то и едим. Что люди будут есть, когда отсюда уйдут МЧС и волонтеры, неизвестно. Как и то, в чем и с чем дети пойдут в школу: одежда, учебники, тетрадки — утонули. Власти потихоньку начинают выдавать компенсации: по десять тысяч на человека, но не более пятидесяти на семью. Но как их будут получать те, у кого утонули документы, пока неясно.

Зинаида БУРСКАЯ, спец. корр. «Новой» Амурская область

М

ои друзья-архитекторы дали почитать текст молодого коллеги, сетевого автора. Пишет, мол, и пишет, а надо ли ему писать вообще?

39 компьютерных страниц обрушились, как толстая книга, которой в школе более сильные товарищи бьют тех, кто послабее, по голове. Мало того что мне явилось замечательное чтение, где каждое слово занимает присущее ему место, и это слово не случайно, а избрано. Мало того что эта небольшая повесть написана смешно и легко – ладно, сейчас многие так умеют. Но главное – я держала в руках образец некоей новой литературы, для которой еще не придумано жанра. Эту прозу нельзя подверстать к литературе протеста, потому что здесь нет объекта протеста. Есть разные люди, хотя и по разные стороны баррикад, но баррикады эти вполне условны и

проницаемы, и между «властью» (в лице ментов) и «оппозицией» (в лице пассажиров автозака) имеется полное и дружелюбное взаимопонимание. Нет борцов. Из-за каждого поворота, из каждой трещины в асфальте тут лезут кавычки. Странные «пассионарии», случайно оказавшиеся перед лицом «произвола», подобно митькам, никого не хотят победить. Подобно мирным митькам, они хотят одного – мирно выпить. Но момент, в который явилось у них это понятное желание, не оставляет им выбора. Здесь все – шахматные фигуры. Но и все – игроки. Как в том Зазеркалье, куда попала известная Алиса и где мы сегодня поголовно оказались. Что, возможно, первыми и почувствовали блогеры, виртуальщики. Эта общая закавыченность, игровая структура текста лишает его пафоса, но она же придает ему

«Новая газета на урале» понедельник. №094 26. 08. 2013

18+

Петр САРУХАНОВ — «Новая»

9

объем, стереоскопию – что, возможно, следует отнести на счет профессиональных умений автора. Впрочем, как ни крути, а это – русский текст. А русская литература не может не морализировать, даже как угодно шутейно. В этой странной «поэме без героя» есть традиция. Эту традицию, этот «пафос» и эту «мораль» следует искать в любимом тексте поколения 80-х — нулевых. Я имею в виду, конечно, «Москву — Петушки». Но у путешествия сегодняшних пассажиров безысходной электрички (автозака) есть конечный пункт. Есть спасительный стоп-кран, способный прервать дурную бесконечность. Я думаю, это – хорошо темперированное достоинство. Алла БОССАРТ

#

Митинг

Все как у людей

— Парни, — сказал Костя, — если нужен еще коньяк, я сгоняю.

— Это было бы, — говорю, — по меньшей мере великолепно. Только бери сразу две, а то, сам понимаешь.

— Понимаю, — говорит, — как не понять. Я стоял на скользком грязном холмике, силясь удержать равновесие, и тщетно вслушивался в речи митингующих. Мне было холодно. Вот, думал я, хорошо, что у Швецова сегодня такое бодрое настроение. А то коньяка хочется всем, а пробраться через оцепление и два забора может далеко не каждый. Здесь нужен особый «заряд». Костя — музыкант. Работает вместе с Петей Наличем. Когда-то он, как и я, учился в МАРХИ. Но, как шутил, будучи студентом этого же вуза, мой отец (ныне политический аналитик), МАРХИ ежегодно выпускает сто музыкантов, сорок композиторов, тридцать художников, двадцать скульпторов, пятнадцать писателей, десяток архитекторов широкого профиля и одного инженера по холодильным установкам. Я и мой брат Илья попали в «десятку» архитекторов, Косте же удалось избежать железобетонного гнета этой профессии. Костя посчитал деньги и растворился в толпе. Илья с Германом затеяли какой-то бессмысленный политический спор. Я ощущал, как тоска и неловкость, вызванные моим присутствием на этом митинге, сменяются покоем и легкой радостью. Видимо, начинала действовать первая выпитая нами бутылка коньяка. Люди вокруг время от времени начинали что-то скандировать. То ли «Путин вор!», то ли «Путин вон!», а может быть, и всё сразу. Послышались призывы к России стать, наконец, свободной. От подобных лозунгов мое настроение стало ухудшаться. Я никогда не был сторонником массовых сборищ, тем более политического толка. За что бы люди ни вздумали бороться, но когда все как один в экстазе… это чем-то похоже на групповой секс, причем, если судить по количеству собравшихся, промышленных масштабов.

— Вот т-ты, Илюх, — говорил Герман, слегка заикаясь, — за-ачем сюда пришел?

— Выразить свой протест, естественно.

— И как ты н-намерен это сделать?

— Ну как? Постоять тут, выпить с тобой коньяка и пойти домой. Мне с собакой еще гулять. Завтра на работу.

— Да, П-путину доложат, что на «Чистые» приходил Илья и с-стоял бухой, выражая тем самым свой протест. Т-тогда он подумает: «Б..., что я наделал! До чего же я довел свою мно-многострадальную родину, если даже пьяный Иванкин вышел п-постоять!»

— Ну а какие варианты? Ты-то сюда зачем пришел?

— Да мне Тёма позвонил, г-говорит, приходи. Я и пришел. Ты же знаешь, если Тёма зовет, отказываться опасно. Это может стать роковой о-ошибкой. Герман тоже учился в МАРХИ. Недолго. Теперь работает на телевидении. На госканале, разумеется. Он режиссер, продюсер, в общем, тот еще кот в мешке. Если врет, то только окружающим. Себе — никогда. При этом его обаяние достигает таких высот, что любая высказанная им ложь приобретает вид невинного розыгрыша. Никто никогда толком не знает, что у него на уме, но по нему умудряются тосковать все его знакомые, не исключая и женатых мужчин. Тем временем на сцене появился Немцов. Что он там говорил, разобрать было совершенно невозможно. Я все же попытался понять, что скандируют ему в ответ собравшиеся около меня тысячи людей, и также не понял ни слова. Становилось скучновато — прошло уже минут двадцать, а Костя с коньяком все не появлялся. Делать было нечего, и я присоединился к диалогу друзей. Немного поспорили. Немного поржали. Подошли какие-то возбужденные люди и рассказали, что нас, оказывается, уже четыре тысячи. Я, несмотря на все усилия, так и не смог разделить их радость, т.к. привык воспринимать себя в единственном числе. Может быть, Вселенная действительно однородна и

Рисунки Анастасии ЗБУЦКОЙ изотропна, но подобная «квантовая» идентичность пугает меня с детства. Неожиданно материализовался Костя. Он раздвинул людей, как театральные кулисы, и появился на «сцене» с сияющей улыбкой и двумя бутылками «Московского».

— Как т-там? — поинтересовался Герман.

— Если в двух словах, — Костя выдержал драматическую паузу, разливая коньяк по пластиковым стаканчикам, — пи... какой-то. Одни менты до самого горизонта. Мы выпили. Потом выпили еще. Потом еще. Постепенно вечер стал приобретать какое-то рождественское настроение. Вокруг нас толпились радостные возбужденные люди, нам улыбались милые девушки, фоторепортеры весело щелкали затворами, а декабрьская грязь под ногами вдруг оказалась до слез родной и уместной. Со сцены зазвучала музыка, я непроизвольно начал танцевать придуманный когда-то Петей Наличем клоунский «танец на прямых ногах». Окружающие смотрели на нас с нескрываемыми улыбками, кто-то даже аплодировал, не попадая в ритм. Так, в веселье и праздности, мы провели около часа. Потом некий Илья Яшин, о котором я ровным счетом ничего не знал, со сцены почему-то призвал всех идти на Лубянку. Толпа начала то ли бессмысленно расползаться, то ли организованно выдвигаться в сторону Лубянской площади. Мы весело и непринужденно двинулись к выходу с Чистых прудов. Конечно, никто из нас толком не представлял себе, что будет дальше. Был обычный вечер, пьянка только начиналась, мы находились на хорошо знакомом и любимом нами алкогольном фарватере, а все злачные места Москвы попрежнему были к нашим услугам. Мы не знали, что будет, да и не могли знать. Мы не знали, что Лубянская площадь уже оцеплена ОМОНом и что через сорок минут людей начнут арестовывать при выходе из метро. Мы не знали, что совсем скоро серые бронированные КамАЗы расползутся по Москве, развозя «бескрылых двуногих» по тесным клеткам. И уж тем более нам было неведомо, что Женя Радист уже нашел в канаве новехонькую пачку электродов и вышел с ней на Мясницкую улицу. Рисунки митингов носят собирательный характер. — Ред.

Глава первая

артем черников

Глава вторая

Радист

Это случилось незадолго до того, как Женю прозвали Радистом. Женя, имея при себе весь необходимый ему инструмент (в двух старых потрепанных саквояжах), направлялся в почтовое отделение на Мясницкой улице, чтобы починить там электропроводку. Проходя по Лубянской площади, он увидел рабочего, который уже закончил ремонт каких-то подземных труб. Женя остановился. Профессиональное чутье историка (а Женя был по образованию историком) подсказало ему, что здесь можно разжиться чем-нибудь стоящим. И точно. Не успел он еще поставить на землю свои саквояжи, как увидел нераспечатанную пачку электродов, лежавших рядом с вырытой рабочим ямой. Тогда Женя, не мешкая, спросил рабочего: — Мужик, тебе эти электроды нужны? Рабочий оторвался от своего занятия (он сосредоточенно курил) и посмотрел на Женю снизу вверх. Увидев над собой лицо съехавшего с катушек Адриано Челентано

(а именно такой внешностью обладал Женя), рабочий крякнул, сплюнул и ответил хрипло: — Да на х... они мне? Тогда Женя, довольный скромной победой, подобрал электроды, сунул их под мышку, ловко подхватил свои саквояжи и двинулся дальше. У него получилось пройти метров двести, прежде чем неожиданное препятствие преградило ему дорогу. Препятствием оказалась серая утепленная по последней полицейской моде спина мента. Женя попробовал отодвинуть препятствие, но спина не поддалась. Жене не осталось ничего, кроме как оглядеться по сторонам. Женя огляделся и увидел серые автозаки, резиновые дубинки и хмурые усталые лица полицейских. И тогда Женя прозрел. После этого он взял правее, обогнул кордон, приблизился к серой стене музея Маяковского и, притаившись там, достал один из своих мобильников. Женя набрал одному ему известный номер и попросил соединить его с дежурным по городу.

— Здравствуйте, — сказал он девушке-оператору, — это говорит Евгений. Кто? Евгений Михайлович, гражданин Российской Федерации. Соедините меня, пожалуйста, с дежурным по городу. Что мне нужно? Мне нужно, чтобы меня соединили с дежурным по городу… вот ему-то я все и расскажу. По какому поводу? По очень простому поводу: меня сейчас арестуют, а я ничего противозаконного не делал… какая разница, почему арестуют? Я-то откуда знаю? В том-то и дело, что я ничего не сделал. Стою. Разговариваю с вами. Ничего не делаю. Соедините меня с дежурным. Сейчас меня арестуют, и тогда будет уже поздно! Алё, девушка, алё… Женя услышал гудки отбоя, вздохнул, положил телефон в карман, а из кармана извлек другой телефон. В этот момент за его спиной властный голос произнес: — Пройдемте.

— На каком основании вы меня задерживаете? — возмутился Женя, оборачиваясь.

— Вам всё расскажут в ОВД. Не беспокойтесь. Пройдемте, гражданин.

— На каком основании…

— Двигай, я сказал. Женю подхватили под локти, подвели к ближайшему автозаку и несколькими ловкими толчками запихнули в узкий дверной проем. Следующий час Женя проведет в бессмысленных переговорах одновременно по трем телефонам, за что и получит бессмертное прозвище — Радист. Так закончится история гражданина Российской Федерации Евгения Михайловича, и начнется тернистый и извилистый Путь Радиста, о котором отдельный рассказ.

Глава третья

Лубянка

Омоновцы выглядели как пришельцы. Они медленно и как-то не по-человечески нелепо двигались к нам мимо театра Калягина. Их тяжелые ботинки скользили по вечнозеленому газону, как будто не оставляя на нем ни следа. Черные стекла шлемов отражали ночные огни, и казалось, что под опущенными забралами скрыты странные, искаженные чуждой генетикой лица. Сходство с инопланетными захватчиками усиливалось еще и тем, что их расчет появился совершенно внезапно, из ниоткуда. Они спустились со своего космического корабля при помощи системы телепортации и теперь надвигались на нас в полном молчании широким мрачным фронтом.

— Что-то, — говорю, — стало холодать, не пора ли нам поддать?

— Да уж, — Илья тоже посмотрел на «инопланетян», — пожалуй, действительно пора.

— К-куда идем? — оживился Герман.

— На Никольской есть один неплохой бар, если помнишь… Какое-то время нам пришлось двигаться вместе с толпой. Люди вокруг улыбались и весело переговаривались, время от времени что-то кричали. Не знаю, следовала ли толпа призыву Яшина или просто подчинялась сформулированным когда-то Конрадом Лоренцем принципам движения особи в стае: «не отдаляться от своего соседа, слишком к нему не приближаться и двигаться, куда хочешь». В общем, мы двигались куда хотели и оказались-таки на Лубянской площади. Нам, благодаря моим настойчивым уверениям в том, что нужно держаться как можно дальше от скоплений граждан, удалось значительно опередить «весе-

лую» толпу и прибыть на площадь Дзержинского так, как это ежедневно делают миллионы москвичей и гостей столицы. То есть совершенно беспрепятственно. В подземном переходе на улицу Никольская нас остановил патруль.

— Закрыт проход, — сказал строгий полицейский в очках.

— Так как же, — говорю, — нам на Никольскую попасть?

— Не мои проблемы, — вежливо ответил он и отвернулся, как бы намекая, что у него есть более важные дела. Мы поднялись наверх, и тут Костя просто так, без всяких предупреждений, захотел в туалет.

— Далеко этот ваш бар? — спросил он, нервно оглядываясь по сторонам.

— Бар-то недалеко, да обходить придется чуть ли не через Рождественку. А чего ты?

— Ссать, — коротко ответил Костя, не переставая вертеть головой.

— Да ты что, — говорю, — удумал? Одни же менты кругом.

— Ладно, — Костя шагнул на проезжую часть, — подождите меня здесь, пожалуйста, я быстро. Костя мгновенно, как он это умеет, исчез, а мы остались стоять на тротуаре. После этого мы не видели его пять дней. Через десять минут после исчезновения Кости нас попросили куда-то пройти. В тот момент мы беседовали с каким-то алкашом, преподавателем филологии. Спокойные и уверенные полицейские подхватили нас под локти и затолкали в серый КамАЗ. В автозаке оказалось темно и людно. Ощущение было странное — никогда еще я не находился в одном помещении с людьми, лиц которых невозможно разглядеть. Про собравшихся я знал лишь одно: где-то среди них находятся Илья и Герман. Через пару минут мы нашли друг друга по голосам и придвинулись поближе — у Ильи еще оставался коньяк. Сколько человек набилось в наш отсек, определить не удавалось. Я слышал лишь голоса, почти сливавшиеся в гул, как в зале перед театральным представлением. Я знал, что рядом со мной живые люди, но, не имея возможности их увидеть, ощущал себя случайно забредшим в потусторонний мир. Правда, я сидел у входной решетчатой двери, так что омоновцы по другую от нее сторону немного смазывали это ощущение. Автозак был набит битком, и теперь они явно скучали без работы, как усердные лесорубы, неожиданно для самих себя спилившие последнее в мире дерево. В общем, менты молчали, а арестованные, напротив, вовсю трепались. Кто-то жаловался, кто-то требовал, кто-то острил: — Я не могу! Мне надо на учебу! Сколько они нас продержат, а?

— Девушка, это снова я! Срочно соедините меня с дежурным по городу! Меня арестовали, а ведь я предупреждал! Алё…

— Будет п-прикольно, если они нас сразу в Сибирь у-увезут. Говорят, там по-прежнему нужны о-образованные люди…

— Да нет, увезут куда-нибудь за МКАД и выбросят.

— С моста.

— Девушка, это снова я! Я требую, чтобы вы меня соединили с дежурным по городу! Не вешайте трубку, я не собираюсь объяснять все снова новой девушке! Алё…

— Блин, вырубите там кто-нибудь этого радиста. Достал уже. Кто-то, будучи изрядно навеселе, говорил оживленно, как бы пытаясь в чем-то переубедить всех собравшихся: — Нет, я вообще шел с презентации, т.е. с конференции! Набухался там в жопу! Шампанское с собой нес.

— Милостивый государь, — говорю в темноту, — а шампанское еще при вас?

— Не, бля, уже выкушали-с. Через пару месяцев Юля Варенцова снимет про нас фильм, который будет называться «Белая гвардия» и который так и не попадет в телеэфир. В этом фильме будут такие слова: «Директор по развитию творческого центра Федор Николаев и представить не мог, что в тот день, пятого декабря, не вернется домой. Он шел с бизнес-конференции и увидел какоето скопление людей…» К слову сказать, я редко бываю самим собой. Всю жизнь я притворяюсь кем-то другим. Не кем-то конкретно, типа Брюса Уиллиса или, скажем, Майка Майерса. Нельзя сказать, что я играю какие-то конкретные роли, хотя и это бывает. Здесь дело в другом. Я как бы пытаюсь соответствовать некоему образу, возникновение которого в сознании окружающих для меня наиболее желательно. При этом на их мнение мне в известной степени плевать. Главное, чтобы оформился образ, и последовала соответствующая реакция. Так, к тридцати годам я прослыл хамом, романтиком, свиньей, честным парнем, треплом, циником, рассказчиком, ловеласом и, наконец, мудаком. Герман как-то пошутил, что у Тёмы, мол, нет собственной личности, а все, что мы таковой считаем, выдумано им самим. Герман-то думал, что это шутка… Короче, образ политзаключенного мне сразу понравился. Видимо, во мне очнулся романтик — диссидентство, Бродский там, Солженицын, Довлатов, все дела… Ментам их собственный образ тоже пришелся по вкусу. Они, как и мы, были слегка возбуждены и время от времени даже перешучивались. Все правильно, думал я, одно ведь дело делаем: вы сажаете, мы сидим… Упитанный омоновец поинтересовался у меня: — И сколько те заплатили за участие в митинге?

— А сколько, — говорю, — обычно платят?

— А чё, думаешь продешевил? Омоновцы дружно заржали, а я почему-то подумал, что животный мир хоть и жесток, но прекрасен, ибо в нем нет места ненависти. Ведь нельзя же испытывать ненависть к горилле или таракану. Их можно бояться, но ненавидеть нельзя. Впрочем, по странному совпадению, ненависть оказалось совершенно невозможно испытать и к омоновцу. Ехали мы долго. Коньяк успел кончиться дважды — сначала у нас, а потом и еще у кого-то там, во тьме. Минут на двадцать мы встали в пробку. Во мраке засветились экраны оснащенных GPS-антеннами коммуникаторов. Все наперебой стали подсказывать ментам пути объезда. Буквально: — На следующем перекрестке лучше повернуть направо! Впереди ДТП.

— А там куда? — реагировал водитель.

— Знаете, — откликнулся неведомый голос из темноты, — было бы проще и быстрее, если бы вы сказали, куда мы все едем… Но нам ничего не сказали. Просто через сорок минут наше путешествие закончилось так же внезапно, как началось. Точнее, закончилась его первая и самая романтическая часть. Нас перегрузили из КамАЗа в ОВД «Алексеевское» и отвели в какую-то аудиторию на втором этаже. Я запомнил загадочную табличку на двери, там было написано: «Класс-Группа». Загадки в темноте, как говаривал Гендальф.

Глава четвертая

Оформление

Все как у людей артем черников

Лена была очаровательна. В каком-то смысле. Мы сидели за обычными школьными партами в «Класс-Группе» и чего-то ждали. Какие-то отмороженные участковые, скучившись за одним столом, что-то писали, как позже оказалось — липовые протоколы. Радист куда-то исчез, Илья пытался спать, Герман созерцал. Кто-то негромко беседовал. Директор по развитию Федор Николаев умудрился развалиться на стуле, словно в кресле. По слегка удивленному выражению лица было видно, что он, к его великому сожалению, трезвеет. И тут появилась Лена. Я оглядывал помещение, силясь сопоставить услышанные мной в автозаке голоса с конкретными людьми, когда скрипнула входная дверь и в «Класс-Группу» вошла заспанная женщина в серой ментовской куртке без каких-либо знаков отличия. Женщина вошла тихо и даже как-то робко, но все в комнате заметно оживились. Участковые подобрались, «пасший» нас дежурный вытянулся, и даже директор по развитию Федор Николаев сел прямо. Женщина сделала неопределенный знак рукой, который все без исключения поняли как «сидите, сидите, не вставайте, не стоит беспокоиться». Сначала она подошла к участковым, просмотрела написанные ими протоколы, сказала, что так не годится, и стала диктовать новый текст. Закончив с ними, она начала подходить по очереди ко всем партам, за которыми коротали время задержанные, и задавать вопросы. Делала она это так. Встав перед партой, она присаживалась на корточки, клала лист бумаги на стол, робко заглядывала в глаза снизу вверх и устало произносила без вопросительных интонаций: — Мальчики, давайте побыстрее, ладно. Имя, фамилия, адрес… ладно. Все же взрослые люди, да. А вот вопросы не нужны, не будьте детьми, хорошо. Так что имя, фамилия, адрес… Когда она подошла к нам, все повторилось.

— Мальчики, давайте, хорошо. Имя, фамилия, адрес. Боже мой, как я устала.

— Простите, — сказал Илья, — а вы, собственно, кто? Женщина как-то нежно, по-матерински, посмотрела на Илью, при этом по ее лицу, что называется, пробежала тень страдания. Она печально вздохнула и произнесла: — Ребята, давайте без этого. Я так устала. Ну же: имя, фамилия, где живете…

— А почему, — говорю, — мы должны вам все это рассказывать? Вы, к примеру, не представились.

— Слушайте, ну ведь взрослые же люди, а? Давайте побыстрее, пожалуйста. У меня двое детей дома. Давайте, я записываю.

— А у меня, — подключился Федя из своего «кресла», — дома собака не гуляна. И что? Женщина повернулась к Феде и изобразила на этот раз настоящую гримасу боли. При этом ее куртка слегка распахнулась и стали видны форменная серая рубашка и галстук.

— Молодой человек, — обратилась она к Федору, — имейте совесть! Пока Федя пытался осмыслить услышанное, она продолжила: — Мальчики, прошу вас, давайте заканчивать. Имя, фамилия, где живете…

— Кто вы? — Илья поднялся из-за парты, подался вперед и по-военному отчеканил: — Ваше звание, должность, имя!

— Ну зачем вам это? Что вы с этим будете делать?

— Как вас зовут? — спросил я мягко. Женщина две секунды молча смотрела мне в глаза, а потом тихо и немного стыдливо произнесла: — Лена. Здесь будет уместно отвлечься и рассказать немного про Илью. Илья мой брат. Младше меня на пять с половиной лет. Отцы у нас разные, так что генетически мы братья лишь на пятьдесят процентов, что далеко не всегда заметно. Так вот, мы оба довольно агрессивны и прямолинейны. Существенная разница в том, что Илья не обладает тем сонмом комплексов неполноценности, которые по наследству достались мне. Иногда мне кажется, что я унаследовал от обоих своих родителей все худшие их черты. Илья избежал этой участи. Наш дядя, мамин брат (бывший следователь рижской милиции, ныне латышский адвокат), как-то сказал: «Артем — он сложный, а Илья — он п… правильный». Был, к примеру, такой случай. Гостил я в деревне у потомка поволжских немцев Владимира Никеля. Никель работал строителем. Сооружал срубы, чинил сараи, правил заборы, и все это с немецкой четкостью. Его отец воевал в Красной армии, его дед не знал, что такое «ферштейн». По соседству с Никелем обитал егерь по кличке Нацист. Ничего такого, обычный егерь. Так вот, Девятое мая, я в свое удовольствие работаю у Вовы в гараже. По пыльной дороге волочится пьяный в слюни Нацист. Его обширное тело облачено в теплый камуфляжный комбинезон. Увидев Никеля, Нацист говорит следующее: — Зна-ачит, так. Никель, я вернусь через двадцать минут, поляна должна быть накрыта. Ты меня понял? Ты мне должен, немчура поганая.

— Ладно тебе, — Вова примиряюще разводит руками, — чего ты опять? Чего я тебе должен?

— Мой, б..., отец воевал. Ты понял? Ты мне должен.

— Ну так и мой воевал. Вместе с твоим.

— Короче, я приду, поляна должна быть накрыта. Иначе пи... огребешь.

— Слушай, ну зачем все это? Ведь каждый год одно и то же! Вижу, начинается драка. Причем Никель пятится, а Нацист наседает. Вижу, как Нацист наносит первый удар. Вова пятится. Нацист бьет снова. Вова не реагирует. Как действовать в подобной ситуации, я не знаю. Они соседи, я — гость.

Они деревенские, я — городской. Они знают друг друга всю жизнь, я вижу их, можно сказать, в первый раз. Конфликт развивается. Я стою в двух метрах в полной растерянности. Вдруг резко распахивается калитка, из нее вылетает пуля, чем-то напоминающая моего младшего брата. Худой, как кевларовый спиннинг, Илья валит Нациста в придорожную канаву и наносит ему серию точных ударов в лицо. Из канавы доносится слабый жалобный голос: — Илюха, ну хорош тебе. Ну хватит. Илюха, хорош.

— Будешь еще? — спрашивает Илья, держа кулак перед лицом егеря.

— Нет, нет, слезай. Все уже. Илья поднимается, стряхивает с себя пыль, разворачивается и уходит за калитку. Я смотрю на все это так, как будто происходящее транслируется с экрана телевизора. Никель сочувственно улыбается, глядя, как Нацист выбирается из канавы. Егерь поправляет комбинезон, утверждается на пьяных ногах и уходит в направлении магазина. Метрах в пятидесяти у колодца он останавливается и кричит: — Ты меня понял, Никель! Вернусь через двадцать минут! Чтоб поляна была накрыта! Не так давно Вова Никель эмигрировал с семьей в Германию. Интересно, как теперь развлекается Нацист Девятого мая? Короче, мы сказали Лене все, что требовалось. Атмосфера полицейского участка подействовала на нас должным образом. Мы устали, протрезвели и были почему-то уверены в скором освобождении. Полицейские были мрачны, суровы, но вежливы. С одним из них (здоровенным типом лет сорока) у меня произошел такой, например, диалог: — Сдавай ремень, — сказал суровый мент, — сумку, мобильник и шнурки.

— А извините, — говорю, — не помню, чтобы разрешал вам обращаться ко мне на «ты».

— Вы совершенно правы, — парировал он, — приношу свои извинения. Вам придется сдать сумку, мобильник, ремень и шнурки. Таковы правила. Нас продержали в «Класс-Группе» около двух часов. Оказалось, что автозак привез в отделение двадцать восемь человек. Самому старшему из нас, депутату городского поселения Антону Стешенко, было тридцать пять лет. Самому младшему «неизвестному солдату» — лет пятнадцать. Среди нас странным образом обнаружилась девушка Настя. Как выяснилось, она добровольно села в автозак, последовав туда за своим парнем Сашей. Саша, в свою очередь, оказался архитектором по фамилии Зальцман. Интересно, задумались ли менты, проглядывая документы, как в одной камере очутилось сразу столько архитекторов, тридцать три процента из которых евреи? Я преподаю в МАРХИ архитектурное проектирование с четвертого года двадцать первого века. За время работы преподавателем я умудрился снискать (а точнее, снискнуть) себе некоторую известность. В основном она связана с амплуа честного парня, трепла и мудака. В итоге получилось так, что коллеги, которых я уважаю за профессионализм и открытость, проявляют ко мне искреннее участие. Те же, на кого я навесил штамп «некомпетентен» (а таких большинство), со мной просто не здороваются. Я считаю это успехом. С Сашей в МАРХИ мы знакомы не были. Он не попал ни в категорию моих сокурсников, ни в категорию моих студентов. Тем приятнее было познакомиться в камере. Наша перекличка выглядела примерно так. Полицейский зачитывал фамилию из списка, а потом искал взглядом откликнувшегося.

— Могилевский!

— Здесь, — отвечал Герман.

— Иванкин!

— Есть такой, — отвечал Илья.

— Азаров!

— Здесь, — отвечал Артем.

— Николаев!

— Имеется, — отвечал Федя.

— Черников!

— Я, — отвечал я.

— Заль… зар… зальц…

— Зальцман! — выкрикивал Саша.

— Зальцман! — повторял мент.

— Здесь! — добросовестно отвечал Саша. Нас заставили сдать личные вещи: сумки, книги, часы, телефоны, ремни, галстуки и шнурки. Все остальное оставили. Правда, среди нас оказался человек под названием Котов, который вместе с личными вещами умудрился сдать собственное достоинство, при этом изловчившись пронести в обезьянник телефон с интернетом. Он пытался заискивать с ментами: — Понимаете, я представитель молодежной партии такой-то (не помню название), это как «Единая Россия», только для молодых. Полицейские смотрели на него с презрением. Никто из них, как выяснилось позже, не голосовал за единороссов. Нас посадили в клетку. Не знаю, на скольких человек рассчитан стандартный обезьянник, но двадцать восемь особей репродуктивного возраста помещаются в нем с трудом. Насте уступили место на скамейке. Саша примостился рядом. Герман сел на пол в углу и предался медитации. Мы с Ильей и Федей затеяли оживленный спор о будущем России, прижавшись к решетке. Артем и Антон присоединились к нам. Котов сосредоточенно молчал. Небезызвестный микроблогер Бушма постил что-то в «Твиттер». Радист, мы видели его по другую сторону решетки, что-то кричал в телефонную трубку. Телефонный аппарат висел на стене напротив поста дежурного. Радиста сопровождали двое полицейских. Они беспрестанно зевали. Вдруг рядом со мной какой-то рыжеволосый парень схватился за живот и начал стонать. Сначала тихо, а потом все громче. Разговоры смолкли. Герман открыл глаза. Бушма нажал «сэнд». Котов неожиданно вскочил.

— Что с тобой? — спросил Котов. — Тебе плохо?

— «Скорую», — простонал рыжеволосый. — Почка…

Анастасия ЗБУЦКАЯ

Глава пятая

Первая ночь

Костя сидел на ступенях ОВД. Внутрь его не пустили. Костя переживал. Вернувшись из уборной, он, естественно, не обнаружил нас там, где оставил. Тогда он позвонил Герману, и ему открылась абсурдная правда: друзья арестованы. Костя поехал к полицейскому отделению. Теперь он сидел на холодных ступенях и чего-то ждал. Стемнело. Фиолетовое московское небо сочилось какой-то сырой липкой дрянью. Становилось холодно. Во дворе отделения было мрачно и тихо. В углу, возле гаражей, курили четверо пэпээсников. У ворот, за рулем казенной «пятерки», спал водитель. День заканчивался наименее предсказуемым образом, дальнейшая перспектива просматривалась неотчетливо: идти домой странно, сидеть здесь глупо. Между тем в ворота ОВД вошел какой-то парень. Он подошел к Косте и присел рядом.

— Миша, — сказал он и протянул широкую короткую ладонь.

— Костя, — представился Костя.

— Ну чё там? — спросил Миша и кивнул в сторону входной двери.

— Сидят. А у тебя там кто?

— Кореш. Точнее, соратник.

— Сочувствую.

— Да ничего, выкрутится. Не впервой.

— Что, часто попадается?

— Бывает, — равнодушно отозвался Миша, — работа такая.

— Что за работа?

– КПРФ, — загадочно ответил Миша и напрягся, прислушиваясь. Костя услышал вой сирен «скорой помощи». Во двор участка въехала «неотложка». Сосредоточенные медики в зеленых халатах торопливо взбежали по ступеням ОВД и скрылись за серой бронированной дверью. Через десять минут они вынесли на улицу корчащегося от боли рыжеволосого парня. Врачи бережно погрузили его в машину, захлопнули дверь и уехали.

— Ну вот, — сказал Миша, — кажись, выкрутился.

— Что с ним? — поинтересовался Костя.

— Да ничего. Прокатят до больнички и отпустят на все четыре стороны. Пойду я, мне его еще домой везти. Миша ушел, а Костя остался думать о превратностях политической борьбы, жизненном опыте и страшных тайнах, скрытых за тяжелой аббревиатурой КПРФ. Мы не спали всю ночь. Нет, нас не пытали шансоном, не ослепляли ярким светом и даже не оскорбляли. О нас просто забыли. Никакие обвинения нам предъявлены не были. Никакие разъяснения не были даны. Нас просто оставили в покое. Всех несовершеннолетних отпустили. Их забрали родители. Через час после оформления появился Радист. Его втиснули в нашу клетку и пожелали спокойной ночи. Радист оглядел присутствующих безумными глазами, улыбнулся, произнес: «А в тюрьме сейчас макароны», — и устроился у параши. Я стоял у решетки, и дежурный спросил меня заговорщицким шепотом: — Слушай, по-моему, этот Челентано совсем еб..., а?

— Радист, что ли? — уточнил я.

— Ну, — хмыкнул мент, — и точно радист! Видал, как он по телефону час говорил?

— Видел, — отвечаю. — А с кем?

— Да ни с кем! Телефон давно не работает.

— Как, — говорю, — не работает? Он же новый совсем!

— А вот так, — усмехнулся дежурный, — у нас тут много чего нового, думаешь, все работает?

— Да, — говорю, — я заметил. В толчке-то хоть почему такая вонь? Войти невозможно. Особенно девушке.

— Блин, — мент виновато наклонил голову, — канализация засралась. Такой аншлаг у нас тут впервые. Шлюх и узбеков даже пришлось отпустить.

— Спасибо, — говорю, — вам за это. Спасибо. Особенно за узбеков. Короче, ночь мы не спали. Нами овладело какое-то странное веселье. Мы шутили и истерически хохотали. Менты ворчали, мол, КВН приехал. Около двух часов ночи пришло пополнение.

— Давай, Чемпион, — сказал усатый дежурный, заталкивая к нам в камеру невзрачного, испуганного, одетого в тряпье типа лет сорока, — располагайся. Чемпион расположился рядом с Радистом, а мент продолжал пристально его рассматривать.

— Слышь, Чемпион? — крикнул дежурный. — Это ведь не твой паспорт. Чемпион молчал.

— Ты в Вологде-то на какой улице живешь? Чемпион молчал и только с недоумением рассматривал своих сокамерников. Он явно был шокирован увиденным. Похоже, жизнь редко заводила его в цивилизованное общество.

— И нож у тебя крутой? Откуда такой? Чемпион озирался и молчал.

— Еще на тебя «Лексус» записан. Откуда, скажи ты мне, у тебя «Лексус»? Чемпион продолжал хранить партизанское молчание.

— Ладно, — успокоился дежурный, — отдыхай, Чемпион. Дежурный развернулся и направился на пост, а я спросил вдогонку: — Почему он Чемпион-то? По какому хоть виду спорта, чтоб знать. Мало ли что? Полицейский обернулся: — Почему, почему? Х... его догонишь. Вот почему. В обезьяннике кроме основной клетки были две камеры с деревянными нарами. Одна была закрыта. Как нам объяснили, там выбито окно и потому мороз. Рабочую камеру занял Радист. В отсутствие возможности говорить по телефону он совсем сдулся. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Похоже, единственное, что его продолжало хоть как-то беспокоить, так это участь пачки электродов — он несколько раз справлялся у дежурного о ее дальнейшей судьбе. Получив все необходимые разъяснения (мол, электроды в порядке, проходят по описи, не ссы), Радист лег на нары лицом вниз и затих. Микроблогер Бушма, отправив очередной пост в «Твиттер», воскликнул: — Две тысячи подписчиков! Я расту! — А повернувшись к аудитории, добавил: — Я топ-блогер Бушма. Не читали мой «Твиттер»? Жена Германа принесла нам еду. Она была злая, качала головой и смотрела на нас обвиняюще. Мне хотелось сказать ей: «Олеся, мы не виноваты, мало того, мы даже не знаем, в чем нас обвиняют! Мы просто ждали Костю, мы находились внутри кордона, мы ничего не делали, просто стояли! Мы не виноваты в том, что случилось с твоим мужем! Прости нас!» Удивительно, но Олеся оказалась единственным человеком, перед которым мне действительно захотелось оправдаться. Но я ничего не сказал. Я просто стоял и смотрел на нее — злую, красивую и свободную.

Глава шестая

Допрос

Профессия мента скотская. Это все знают. И общение с уголовниками — в ней не самое мерзкое. Все-таки, когда перед тобой убийца, вор или, скажем, растлитель, твоя совесть остается относительно безмолвной, даже если ты избиваешь негодяя ногами, подталкивая его таким образом к чистосердечному признанию. Тоже не по-человечески, согласен, но все-таки… Есть еще проституция, бытовуха, наркотики и так далее… Есть еще взятки, круговая порука, отчетность, хроническая нищета самих ментов, наконец.

Все как у людей артем черников

Но все-таки самое постыдное в работе полицейского — это необходимость выполнить приказ начальства держать под стражей заведомо невиновных людей. Подделать протоколы, надавить, расколоть, выбить «правильные» показания. Забегая вперед, скажу, что мы просидели в КПЗ в общей сложности двое суток. До суда. Удивительно, как за эти сорок восемь часов изменилось к нам отношение сотрудников отделения. От профессионального хамства и пренебрежения — до сочувствия и даже уважения. Мы не оправдывались, не просили пощады или хотя бы понимания (Котов исключение). Мы ничего не просили. Порой даже требовали. Но в основном мы просто общались. Иногда, слушая наши разговоры, менты подходили к нам и искренне интересовались, как все было на самом деле?

— То есть вы вообще не сопротивлялись? — спрашивал меня в неофициальной обстановке интеллигентного вида полицейский в очках.

— Нет, — отвечаю, — а зачем? Дубинкой по голове получить?

— Прикинь, Серега, — обернулся он к напарнику, — мы бы вот так с тобой шли по «гражданке» и нас бы приняли ни за что.

— Да ладно, — говорю, — сунули бы ксиву — и делов.

— Не-ет, — отвечает мне напарник Серега, — ты плохо понимаешь, что происходит. Нас бы не просто из органов попёрли, а сидели бы мы сейчас с тобой в одной камере. Но сначала был допрос. Утро началось с переклички. Удивительно, но за ночь никто не сбежал.

— Могилевский!

— Здесь.

— Бушма!

— Здесь.

— Котов!

— Здесь.

— Зальц… зальс…

— Здесь!

— Ну вот и славно. Давайте все на выход. Нас снова отконвоировали в «Класс-Группу». Радист, похожий с утра на того же Челентано, но в роли Бинго-Бонго, проинструктировал нас, глядя поверх голов в пустоту: — Ничего не говорите и не подписывайте! Волки дело шьют. Я этих б... знаю. Ни у кого из нас почему-то не возникло и тени сомнения, что Радист имеет серьезный опыт контактов с органами правопорядка. Он вообще вел себя с сотрудниками ОВД довольно своеобразно. Например, когда мы стали замерзать ночью в обезьяннике, Радист крикнул проходящему мимо толстому усатому дежурному: — Слышь, кабан! А потеплее нельзя? Тут же просто мороз!

— Нельзя, — спокойно ответил дежурный. — Говорю же, окно разбито. Что, я его чинить должен?

— Ну ты ж кабан! Мог бы и починить!

— А мне, — ухмыльнулся дежурный, — не холодно. Я ж кабан — сто двадцать кило сала вперемежку с дерьмом. Короче, Радист общался с ними на одном языке. В «Класс-Группе» (вот ведь название!) нас ждали следователи. Их было, по-моему, человек пять-шесть. Немного угрюмые, опрятные, поначалу даже вежливые. Нас рассадили за парты — по одному на каждого следователя. Ни разу в жизни меня не допрашивали как подозреваемого. Все, что я знал об этой процедуре, было почерпнуто мной из фильмов. В общем, я попал в кино.

— Так. Черников Артем Витальевич, — зачитывал дело молодой и грустный следователь. — Архитектор. Преподаватель. Неподчинение сотруднику полиции…

— Что? — спрашиваю. — Кому неподчинение? Следователь посмотрел на меня удивленно: — Вы знаете, в чем вас обвиняют?

— Нет, — говорю, — мне ничего не сказали! Продержали одиннадцать часов в камере, и ничего не объяснили. Это, между прочим, серьезное нарушение закона!

— Вас обвиняют по статье девятнадцать точка три пункт один Кодекса РФ об административных правонарушениях: «Неповиновение законному распоряжению или требованию сотрудника полиции». Вот подпишите, пожалуйста, протокол.

— Не буду я ничего подписывать! — возмутился я. — Я не нарушал закон. И не оказывал неповиновения.

— Так! — неожиданно прокричал следователь. — Так у нас игра не пойдет!

— Для вас, — говорю, — это, может быть, и игра, а я закон не нарушал.

— То есть не будете подписывать? — спросил он спокойно.

— Нет. Все было не так, как записано в протоколе. Я могу рассказать о случившемся письменно.

— Хорошо, — ответил следователь и поднялся, — ждите здесь. Он вышел из комнаты, а я остался ждать. Если бы я был в помещении один, возможно, испугался бы. Куда он пошел? Сколько мне ждать? И, главное, чего? Но я был не один. Вокруг меня шел массовый допрос. Я прислушался.

— Вы виновны в нарушении общественного порядка! — почти кричал пожилой полицейский на Артема Азарова.

— Нет. Невиновен.

— Вы мешали проезду автомобильного транспорта и проходу пешеходов? Мешали! Вам было приказано освободить проезжую часть? Было! А вы говорите, не виновен! Так дела не делаются.

— Вот мне интересно, — говорил Артем, — а как я мог мешать проходу пешеходов, стоя на проезжей части? И, наоборот, как я…

— Разговоры! — крикнул пожилой мент. — Подписывай признание!

— Не буду я ничего подписывать, чего вы разорались на меня?

— Ректору твоему сообщим, — уже спокойно продолжал следователь. — В деканат. Отчислят тебя в три секунды!

— Вот удивительно, — отвечал Артем, — значит, если я признаюсь, что нарушил общественный порядок, то меня оставят в покое, а если скажу, что являюсь законопослушным гражданином, то отчислят в три секунды… За другой партой шел примерно такой диалог: — Признайте вину, и все. Это несложно. Ведь вы же школьный учитель. Должны понимать.

— Я понимаю только то, что здесь творится беззаконие.

— Вас с работы могут уволить. Это вы понимаете?

— К сожалению, вы опоздали. Только что пришло SMS, что меня уже уволили… Кто-то из следователей зачитывал вслух протокол о задержании: — «…После чего я, находясь в двух метрах от впоследствии задержанного такого-то, многократно повторил законное требование освободить тротуар, используя мегафон…»

— Ничего такого я не слышал.

— Вам в мегафон кричали, а вы не слышали?

— Ну, видимо, я был слишком далеко.

— Здесь написано: в двух метрах.

— Тогда не понимаю, зачем ему на таком расстоянии мегафон-то понадобился? Я огляделся. В дальнем углу допрашивали Илью. Он был серьезен и явно зол. Мне было интересно, как ведет себя Радист, но его в помещении снова не оказалось. Наверное, опять решил поговорить по неработающему телефону. Появился мой цербер. Он сел напротив, достал несколько чистых листов бумаги и сказал: — Рассказывайте, как все было. Начальство разрешило вам дать письменные объяснения.

— Что же, — говорю, — дай бог здоровья вашему начальству. Полицейский улыбнулся и стал записывать. Удивительно, но он не задавал никаких каверзных вопросов, а, напротив, достоверно и даже с каким-то чрезмерным усердием составил вполне корректный документ. Похоже, я ему понравился. А может быть, просто честный мент попался… в конце-то концов, должны же были и таких послать на Землю.

Глава седьмая

Басманный суд

Как известно, Басманный районный суд — самый «басманный» суд в мире. По некоторым данным, он даже басманнее Хамовнического. Вообще, описывать то, что происходило тогда в суде, достаточно неприятно. Я бы даже сказал — противно. Как только я начинаю вспоминать об этом, мысль принимаются тормозить сухие, хрустящие в шестеренках сознания газетные формулировки. Они полностью заполняют мозг и мешают думать. Голова превращается в ведро керамзита. «Беспринципные прихвостни власти», «продажные сволочи», «партийные холуи», «лицемерные подонки» и даже, простите, «б... в мантиях». В дальнейшем, надеюсь, удастся, используя все доступные мне средства художественной выразительности, описать происходившее тогда в печальных, иронических и романтических тонах крупными и потому едва различимыми мазками. Когда я покидал родной город, при себе я имел немного. Чуть меньше, чем имею сейчас. С собой у меня было шестнадцать лет жизненного опыта, билет на поезд, тысяча рублей и стопроцентная уверенность во вчерашнем дне. Об этом дне я знал все. Это было теплое илистое дно, которое год за годом засасывало в себя мой родной город вместе со всеми его обитателями. В Москве я заметил, что мной владеет глубокое чувство собственного провинциального убожества. Я, конечно, маскировал его, как мог. Я делал вид, что умею ездить в метро, не держась за поручни, я легко знакомился со всеми, у кого удавалось стрельнуть сигарету, я ходил по улицам, не глядя по сторонам, — я знал по фильму о Шерлоке Холмсе, что оглядываются лишь чужаки. В общем, я блуждал. Я живу в столице пятнадцать лет. Чтобы по-настоящему оценить, каково это, нужно быть закоренелым провинциалом. До сих пор я не могу понять, как все так вышло. Мой дядя (все тот же латышский адвокат) говорит, что не понимает в жизни двух вещей: как летают самолеты и как рожают бабы. Моему пониманию недоступна и третья вещь: как я оказался здесь? Помню, как я купил железнодорожный билет и сообщил об этом родне. Бабушка дала мне мудрое напутствие: «Ну куда ты поедешь? Все равно же никуда не поступишь! Только деньги зря потратишь». В общем, я не понимаю, как стал студентом МАРХИ, архитектором, преподавателем, полуписателем, другом моих друзей и врагом всех остальных моих друзей. В общем, судили меня там же, где Ходорковского, а для настоящего провинциала это очень важно, поверьте. Ничего не могу с собой поделать, но для меня — это своеобразная честь. Но вернемся, наконец, к основному сюжету. Для начала нас снова засунули в КПЗ. «А в тюрьме сейчас макароны», — переступив порог камеры, провозгласил Радист, по-челентановски улыбнулся и оглядел публику. Публика, к его сожалению, снова не реагировала. Я подумал, что эту фразу из известного кинофильма Радист произносит всегда, когда видит клетку или камеру. Как впоследствии оказалось, не всегда. По данным Левадацентра, он делает это лишь в девяноста двух процентах случаев.

— Вот это да! — воскликнул вдруг Бушма.

— Что? — равнодушно спросил Федя.

— Две с половиной тысячи подписчиков! Ну практически. К Бушме повернулись несколько осунувшихся безразличных лиц.

— Я, — почти виновато произнес Бушма, — известный топ-блогер Бушма. Читали мой «Твиттер»? С детства я знаю известную фразу: «Ожидание смерти хуже самой смерти». Кто ее произнес, не помню, но думаю, что какой-нибудь древний римлянин. Это в их духе. Так вот что я скажу. Ожидание Басманного суда гораздо ЛУЧШЕ Басманного суда. Хотя это становится понятно лишь потом. То есть сразу после суда. До этого же момента суд — желанное событие. Честно говоря (хотя эта оговорка здесь и неуместна), никогда не думал, что с таким нетерпением буду ожидать суда над самим собой. Но чего уж там, слишком многое происходило тогда впервые. Например, я впервые был лишен свободы. Я был лишен личных вещей. Я не мог перемещаться без разрешения, и даже дверь в уборную открывалась лишь нажатием специальной кнопки в диспетчерской. Да, я понимаю, что для кого-то все эти переживания покажутся смешными. Для того же Ходорковского, Навального, а теперь еще и Нади Толоконниковой с подругами… Нам тоже все это казалось смешным. Но это было не смешно. А было немного страшно и… интересно. Было интересно смотреть на происходящее и прислушиваться к себе: не шевельнется ли в глубине сознания какая-нибудь подлая мыслишка, не проявит ли себя туманное, не оформившееся до конца желание признаться во всем, чего не совершал, освободиться от бремени несвободы, подчиниться, сдаться, предать. Я смотрел много фильмов о тюрьме. Я читал Солженицына и Довлатова. Казалось, я знаю, что это такое — лишение человека свободы. Но это не так. Ничего я, конечно, не знал и не думаю, что у меня получится передать эти ощущения здесь, в этом тексте. Ведь даже кинематограф с этим не справляется. Хотя я, конечно, постараюсь. Паша проснулся на боковой полке плацкартного вагона и посмотрел на часы. До Москвы оставалось еще двадцать минут. Колыбельная, ритм которой отбивали ночью колеса поезда, превратилась теперь в какую-то странную фри-джазовую композицию. Поезд дергался, скрипел и немелодично постанывал. За окнами мелькали однообразные полуразрушенные постройки. На их ветхих стенах красовались надписи: «Стройматериалы», «Путин вор», «Продукты оптом», «ЛДПР», «Тамада-баянист». Паша поднялся и, стараясь не терять равновесия, отправился в туалет. Он приехал в Москву из Санкт-Петербурга. Его откомандировали в Королев, где он должен был провести профилактику центрифуги, которой пользовались для тренировок будущие и действующие космонавты. Умываясь, Паша думал о своей работе, об оставленной в Питере девушке, об автомобильном кредите и о том, что неплохо было бы сэкономить суточные, хотя бы на еде. Вечером того же дня Паша сидел в камере и единственно ценными для него вещами были вода и сигареты. Днем всех погрузили в «пазик» и повезли в суд. Нас сопровождали омоновцы с дубинками, со щитами и в шлемах. На сиденьях были разложены модернизированные АК. Не знаю, за кого нас принимали менты, но было ощущение, что это они нас боятся. В «пазике» было душно и одновременно очень холодно. Уверен, что ни один инженер, разрабатывающий сегодня энергоэффективные системы, не знает, как добиться такого эффекта. Усатый Кабан отправился с нами. Он был благодушен и вел себя, как нежданно приглашенный на свадьбу троюродный дядюшка, которого шапочное знакомство с новоиспеченными родственниками заставляет веселиться, слегка натужно и не вполне искренне. Когда мы подъехали, оказалось, что суд переполнен. Наш автобус припарковался у главного входа, и мы увидели, что через двери в ту и в другую сторону проходят интеллигентного вида люди в сопровождении полицейских. Кто-то кричал из окна второго этажа: — Беспредел! Нас, адвокатов, не пускают в зал суда! Только что выгнали журналистов! Что происходит? Человек в окне неожиданно исчез. Окно захлопнулось.

Анастасия ЗБУЦКАЯ

В дверь автобуса кто-то постучал. Менты открыли.

— Здравствуйте, — сказал седой мужчина, заглядывая в салон. — Ребята, — обратился он к нам, — вам еда нужна?

— Нет, — говорю, — спасибо. Еда есть.

— А что-нибудь нужно?

— Почитать бы чего-нибудь, — попросил Федя.

— Сделаем, — сказал седой и исчез. Через полчаса у нас образовалась небольшая библиотека: Цветаева, Бунин и «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу. Кабан сходил в суд и принес нам новость.

— Короче, парни, — произнес он серьезно, — я договорился с судьей. Ситуация такая: признаётесь виновными — и вас отпускают со штрафом в пятьсот рублей.

— А если не п-признаёмся? — спросил Герман.

— Пятнадцать суток гарантировано.

— А в тюрьме сейчас макароны, — произнес Радист печально и снова ушел в себя. Я позвонил знакомому адвокату.

— Юра, — говорю, — привет. Тут менты говорят, что нас отпустят, если сознаемся. Похоже на «прокладку». Ведь если я сознаюсь, то будет повод меня «закрыть».

— Нет, — ответил Юра, — скорее всего, так и есть. В общем, если хочешь попасть сегодня домой, признавайся во всем. Короче, часа через два нас стали вызывать по одному и выводить из автобуса. Судили быстро. Через пятнадцать минут каждый, кому удалось предстать перед судьей, навсегда исчезал из нашей жизни. Так бесследно исчез Котов. Бушма махнул нам на прощание рукой, мы видели его размытый инеем силуэт в заднем окне «пазика». Наши ряды стремительно редели. Настю тоже отпустили. Она до самого вечера носила нам продукты и артикулировала о чем-то Саше, который нежно смотрел на нее через окно. Как выяснилось потом, все женские камеры в спецприемнике были заняты мужчинами. Настю просто некуда было селить. Под вечер нас осталось совсем немного. Я говорил Илье: — Ну что? Будем сознаваться? Все равно ведь мы ничего не можем. Если мы хотим что-то изменить, лучше быть на свободе. Из камеры мы уж точно не сможем ни на что повлиять.

— Да, — соглашался Илья, — сидеть пятнадцать суток ни за что — глупо. Герман молчал и смотрел в окно. По стеклу катились теплые снежинки.

— Герман, — говорю, — я думаю, пришла пора сдаваться. Ничего хорошего нам уже не светит. Как считаешь?

— Я пока ничего не решил, — ответил Герман.

— А когда решишь? Мы проходим свидетелями по делам друг друга. Наши показания не должны расходиться.

— Я не решил. Сидеть, конечно, г-глупо, но получается, что тебя незаконно а-арестовали, продержали сутки в камере, можно сказать, трахнули в жопу, а потом просят признать, что все это ты получил з-за дело. Причем признать письменно. В общем, не знаю.

— А когда узнаешь?

— Решу н-на суде. Извини. В автобус залез Кабан.

— Могилевский, — крикнул он, — на выход! Герман медленно поднялся, посмотрел на нас, пожал плечами и вышел. По идее сейчас мне должно быть стыдно за приведенный выше диалог. Но мне не стыдно. Если тебе не страшно, говорил мой дед, — это еще не храбрость. Храбрость — это когда тебе страшно, а ты все равно делаешь. Германа увели, а я остался думать. Дилемма была жуткой. С одной стороны — свобода, с другой — достоинство. Свобода — вещь довольно объективная. Если ты свободен, то ты это знаешь. Точнее, это известно и тебе, и всем остальным. Свободу нельзя спрятать, она всегда налицо, и она очень нужна. С другой стороны, отсутствие достоинства можно легко скрыть. Да и практического смысла в нем немного. И потом, параметры личного достоинства определяются обществом, культурой, временем. Достойный человек — это тот, кого таковым считают. Собственное достоинство — это когда тебя считают достойным уважаемые тобой же люди. В тот момент уважаемые мной люди не видели ничего однозначно зазорного в том, чтобы покаяться перед властью и признать себя преступником. Федя, Антон, Саша, Илья, даже Герман, все готовы были так или иначе понять меня и простить. Котов и Бушма на свободе, думал я. Сейчас они покупают пиво, включают свои компьютеры… каждого из них ждет горячая ванна, теплая мягкая постель… Тем временем снова появился Кабан.

— Черников, — произнес он, сверившись со списком, — на выход! В каком-то мрачном черном оцепенении я вышел на улицу, вошел в здание суда, поднялся по выщербленным ступеням… Никаких мыслей больше не было. Я не принял никакого решения. Решения больше не требовались. В голове настойчиво звучала лишь одна всплывшая из глубин памяти фраза: «Делай, что должно, и будь что будет». Мне стало легко и даже немного весело. Что же, подумал я, посмотрим еще, чьи в лесу шишки.

Глава восьмая

Приговор

Все как у людей артем черников

Шишки в лесу оказались не моими. Нам с Германом и Радистом дали по трое суток, Илье почему-то пять.

— Иванкин, садись, пять! — пошутил Федя, когда мы вернулись в «пазик». В этот день никого больше осудить не удалось. Просто настала ночь. Мы втроем, с Германом и Ильей, успели написать жалобу федеральному судье. Когда я составлял бумагу, ко мне подошел сопровождавший меня полицейский и сказал: — Я, конечно, не юрист, но жалобу пишут не так.

— А как? — спросил я.

— Пиши, я продиктую. Он продиктовал, а я записал. Получилось вполне по-взрослому.

— Я, — сказал мент, — в шоке. Я часто вожу сюда заключенных, но такое вижу впервые.

— Что именно? — интересуюсь.

— Я был, — говорит, — в зале суда. Я видел, что с тобой делали. Это полный п...ц. Радист жалобу написать не успел. Он исписал мелким убористым почерком восемь листов, и, когда меня уже выводили из здания суда, я слышал, как он заявил, что ему нужна еще бумага.

Герман — единственный из нас, кто успел побывать на повторном слушании. Федеральный судья рассматривал дело долго, около двух минут. Приговор остался в силе. За Германом наступила моя очередь, но, когда я подошел к двери с надписью «Федеральный судья Цветков В.И.», этот самый судья уже поворачивал в личине ключ.

— Не могли бы вы, — говорю, — рассмотреть мою жалобу?

— Правосудие в Российской Федерации, — ответил бледный лощеный судья, — после двадцати двух часов не осуществляется.

— А до? — поинтересовался я. Цветков удостоил меня уничижительным взглядом, и я почувствовал странное жжение в области мозжечка. Когда меня выводили из здания, я крикнул Радисту: — Жень, хорош писать! Спать пора!

— Ничего, — ответил он, не отрываясь от своего занятия. — Пусть суки поработают. Я завалю их бумагой! Суд закрылся, мы сидели в «пазике» и ждали Радиста. Так прошло еще полтора часа. Мороз усиливался. Мы обсудили дальнейшие перспективы — спать нам снова предстояло в КПЗ. Уже зная о том, каков климат в отделении, мы позвонили друзьям и попросили привезти нам туристические пенки и спальники. Менты не возражали, только время от времени нежно обкладывали матерком Радиста за настойчивость и чрезмерную гражданскую сознательность. Мы их понимали. Смысла в его действиях было немного. На нарах было тепло. Окно успели починить, и в нашем распоряжении оказались целых две камеры. Разложенные на досках пенки и спальники создавали ощущение уюта и покоя. Дом, милый дом… Я ощущал под собой нежную, слегка шершавую поверхность пенополистирольного мата, я чувствовал, как распространяется по моему телу тепло, передаваемое друзьями в инфракрасном диапазоне. Скрученное в рулон пальто превратилось в чудесную подушку. Спальник пах осокой, костром и приключениями. Заболела голова. Меня начало тошнить. Я почувствовал, что бодрствую уже тридцать семь часов. Менты стали вести себя совсем уж по-человечески. Клетку на ночь оставили открытой, чтобы мы могли пользоваться ментовской уборной и чайником. Даже мобильники и шнурки отобрали как-то неохотно. Я понял, что в их глазах мы перестали быть угрозой и стали, наконец, настоящими жертвами. А потом я сбежал. Я бежал от кого-то, но вязкий воздух стеснял мои движения. Я летел. Огромный, светящийся множеством огней ночной город лежал подо мной. Я пытался найти внизу свой родной дом, но понял, что это чужой город. Потом я заплакал. Кто-то тронул меня за плечо и сказал, что любит. Я обернулся и увидел Аню. Но что-то отвлекло меня. Что-то толкнуло меня в бок и повалило. Тогда я открыл глаза и огляделся. Я лежал на деревянных нарах. В маленькое зарешеченное окошко с трудом пробивался хилый дневной свет. Вокруг меня ворочались сонные сокамерники. Место Германа было пустым. Его, как выяснилось, увели на рассвете и расстреляли. Точнее, дактилоскопировали и отправили в спецприемник № 1. Герман обрел новый дом, а нам снова предстоял суд. На этот раз к зданию суда нас везли в длинном теплом ЛуАЗе. Кабана сменил интеллигентный мент в очках. Другой охраны не было. Утомившихся омоновцев распустили по домам, пообещав премии. Из ОВД я выходил в легком смятении — впереди снова была неизвестность. Камера предварительного заключения представлялась мне в тот момент не совсем комфортным, но, безусловно, гостеприимным домом. Бывало такое: просыпаешься с похмелья на жестком полу в незнакомой квартире и думаешь: хорошо, что приютили, хорошо, что морда цела. Кабан высунулся из окошка дежурки и спросил: — Ну что, бездельники? Продолжать будете?

— Будем, — нестройным хором ответили мы.

— Это правильно, — грустно произнес Кабан. — Надо менять этот б...й режим. Снова мы припарковались у известного дома, и снова ждали несколько часов. Похоже, Радист загрузил-таки суд работой. В автобусе был телевизор. Менты купили его на собственные деньги, чтобы не скучать в подобных ситуациях. По телику начинались новости.

— Ребята, — крикнул интеллигентный мент, — давайте все сюда, сейчас новости будут показывать!

Анастасия ЗБУЦКАЯ Мы подошли и уселись в кресла по обе стороны прохода. Новости оказались информативными. Даже слишком. Нам рассказали о неспокойной обстановке в Венесуэле, о президенте, который посетил чего-то там и что-то даже сказал. Рассказали об индексе Доу-Джонса, о новой системе автомобильных штрафов и, наконец, о погоде. Ожидалась метель. Водитель переключил канал и закурил. Мы увидели на экране молодого Шварценеггера в форме советского милиционера. Его мужественное лицо странным образом излучало понимание, сочувствие и полную уверенность в том, что совсем скоро падет эта красная кремлевская стена, на фоне которой он сейчас выглядит так уверенно и авторитетно.

— Вот ведь скотство, — философски заметил водитель. — О нас ни слова.

— Да уж, — вздохнул интеллигентный мент. — Да уж. Не знаю точно, что они имели в виду. Думаю, их переживания были связаны с нами не напрямую. Думаю, им было просто неприятно оттого, что то важное и ответственное дело, которое им поручили, на поверку оказалось, что называется, с душком. Их убеждали в правильности их действий, им сулили медали и премии. Их уверяли, что «оранжевая зараза» пожрет Россию, как колорадский жук, и что только они, приложив все свои знания и опыт, смогут спасти свою многострадальную Родину. Они сделали все, что требовалось. Они не верили своим глазам и ушам, они верили начальству. Они не слушали совесть и разум, они действовали согласно инструкциям. Они перешагивали через себя, чтобы выполнить свой долг. Они пожертвовали многим. Они страдали. Думаю, они страдали гораздо больше, чем мы. Ведь мы были правы, и они это знали, а правда, как говорили неведомые древние, освобождает. Между тем в суд вызвали Федю. Он вернулся к нам свободным человеком. Менты разрешили ему попрощаться с друзьями. Федя влез в автобус и стал возбужденно советовать: — Короче, парни, такое дело. Я поговорил с юристом. Требуйте у судьи переноса слушания до заключения договора с адвокатом! Слышите, меня отпустили! Слушание перенесли на неделю! Судья так и сказала: наконец-то, говорит, хоть один грамотный нашелся!

— Эх, Федя, — говорю, — где же ты был вчера?

— Я был здесь! Откуда же я знал?

— Ладно, — сказал Илья, — спасибо. Но нас уже успели осудить. Теперь эта магическая фраза не поможет. Федя ушел. У автобуса мерзли друзья. Мы через тонированные окна видели их зыбкие силуэты.

— Извините, — обратился я к полицейскому, — а можно выйти покурить? Пообщаться с друзьями?

— Конечно, — печально произнес он, — почему нет. Только недолго, пожалуйста. Я вышел. Иванов и Кадлубинский смотрели на меня с тревогой.

— Да ладно, — говорю, — не ссыте. Двое суток я уже отсидел. Как вы нас хоть нашли-то?

— Бушма с вами сидел? — спросил Иванов.

— Да, — говорю, — был такой чувак.

— Мы его блог читали. Оттуда вся информация. Федеральный судья Цветков вел себя так же, как до этого мировой. Он был вежлив, серьезен, благостен и глух.

— Куда, — спрашиваю, — мне садиться? В эту клетку?

— Ну что вы? — отвечает судья. — Туда сажают только уголовников! Вам же, как преподавателю, должно быть удобнее за конторкой. Вот, думаю, этот хотя бы дело мое читал. Похоже, есть еще надежда. Но надежда снова оказалась напрасной. Все решения остались без изменений. Когда я вернулся в автобус, позвонил Федя.

— Менты рядом? — спросил он шепотом.

— Да, — говорю, — рядом.

— Тогда отвечай, первое или второе.

— Что?

— Значит, первое — пол-литра коньяка. Второе — литр.

— Литр, — говорю, — то есть второе, конечно.

— Будет, — коротко ответил мастер конспирации. Через десять минут менты открыли Феде дверь. Федя передал пакет с продуктами. Там были шоколадки, бутерброды и две полулитровые бутылки чая «Нэстия». Один из полицейских стал откручивать пробки, чтобы убедиться в том, что это действительно чай. Водитель пробасил: — Да ладно, чего ты проверяешь? Пусть ребята сладенького поедят. Таким образом у нас появился коньяк. Нам даже разрешили курить в автобусе, только, разумеется, не всем сразу. Выпивали медленно и со вкусом. Не знаю, что за бурду купил Федя на последние деньги, но вкуснее этого я никогда ничего не пил. Уже в темноте нас привезли в спецприемник № 1. Интеллигентный мент передал меня лично в руки местной охране. Меня тщательно обыскали и облаяли. Оказалось, что собака Маруся надрессирована рычать на всех новеньких. Приземистое упитанное добродушное животное в поперечном сечении представляло идеальную окружность. Это я утверждаю как архитектор. Меня оформили и описали личные вещи. Сопровождавший меня полицейский неожиданно протянул мне руку.

— Рад был познакомиться, — сказал он негромко. — Удачи.

— И вам того же. Я ответил на рукопожатие и пошел получать комплект постельного белья. Увидев перед собой длинный коридор с множеством металлических дверей, я обернулся и крикнул седому вертухаю (по ощущению, начальнику): — Извините, могу я попросить вас об услуге? Сейчас приведут моего брата Илью. У нас разные фамилии. Не могли бы вы подселить его ко мне в камеру?

— Как фамилия брата? — спросил седой.

— Иванкин.

— Значит, Илья Иванкин?

— Да.

— Маша! — крикнул вертухай. — В шестой есть еще места?

Глава девятая

Кича

Как вы уже, конечно, поняли, я совершенно не разбираюсь в чинах и погонах. Для меня менты бывают «толстые с усами», «интеллигентные в очках» и «вертухаи, по виду начальники». В каких субординационных отношениях они состоят друг с другом, для меня загадка. Еще в школе я пытался запомнить, как соотносятся символы и звания, но не преуспел. А ведь оба моих деда были военными. Вот оно, тлетворное влияние мирного времени. Но к делу. Передо мной открылась тяжелая стальная дверь. Я переступил порог и огляделся. Камера оказалась огромной, что меня поразило. Все, что я знал о тюрьме, ограничивалось строгим и нестрогим режимами. О заключенных, отбывающих срок по административным статьям, фильмы, как правило, не снимают. Первым делом я начал искать свободную койку. Двухъярусные кровати стояли плотно, и почти на каждой лежали матрасы со следами тюремной жизни. На одном из них я увидел несколько журналов, на другом — измятую простыню, на третьем — пачку печенья «Барни», на четвертом — еще два матраса и спящего человека. С одной из верхних «полок» мне навстречу спрыгнул худой сутулый парень в застиранной белой майке.

— Привет, — произнес он, протягивая руку. — Илья.

— Артем, — представился я.

— Политический?

— Полагаю, что да.

— Что там на улице? — спросил он с улыбкой.

— Холодно, — говорю. — Или ты о чем?

— Видел что-нибудь?

— Видел, — говорю, — девушку с плакатом.

— И что там написано?

— Там написано: «Свободу Навальному и…» Я задумался, вспоминая фамилию второго. Что-то насторожило меня в облике собеседника. Какие-то смутные ассоциации заставили меня уточнить: — Как твоя фамилия?

— Яшин, — ответил он.

— Вот, — говорю, — точно. Там написано: «Свободу Навальному и Яшину». Яшин хмыкнул и вернулся на свою вторую «полку». Минут через десять появился мой брат. Яшин снова ловко спустился на землю и представился.

— Аналогично, — ответил Иванкин и уверенно направился к свободной койке. В общем, худо-бедно мы разместились. Я на койке Лимонова, Илья на койке Немцова. В спецприемнике эти имена еще не забыты. Постельного белья на всех не хватило. Выяснилось, что спецприемник никогда раньше не заполняли под завязку. Думаю, что, когда человека «закрывают» надолго, хотя бы на пятнадцать суток, все дни, проведенные им в камере, сливаются в один. Все они однообразны и похожи друг на друга, как айфоны. Другое дело, когда срок заключения составляет всего один день. Тогда этот день превращается в неделю. До сих пор я сохранил ощущение, что провел в спецприемнике значительную часть жизни. Впрочем, может, так оно и было… В основном, как выяснилось, здесь отбывают наказание «пьяные водители». Количество других правонарушителей незначительно. И коль скоро все мои сокамерники естественным образом (впрочем, что в этом естественного?) были разделены на «политических» и остальных, этих самых «остальных» мой брат в шутку прозвал «ворами». Он так и говорил: — Похоже, воры (ударение на «ы») мне поганку решили завернуть. Накормили вчера несвежей колбасой. В камере нас поместилось двенадцать человек: пять «воров» и семеро «политических». Из старой компании нас осталось трое: я, Илья и Зальцман. На этот раз наша перекличка выглядела так: — Иванкин!

— Здесь!

— Черников!

— Здесь!

— ? — Вертухай смотрит в список и молчит. Потом переводит взгляд на Сашу. Саша молча кивает.

— Ну все, кажется, на месте, — говорит вертухай с улыбкой. — Идемте на медосмотр. Провести третьи сутки, ничего ровным счетом не делая, оказалось для меня обременительно. Поэтому я попросился работать на кухню. В связи с нахлынувшим потоком «гостей» поваров явно не хватало.

— Что? — спросил брат. — Крысятничать намылился?

— А чего, — отвечаю, — на хате весь день чалиться? На кругу с ворами дуплиться?

— Ладно, фраер, — говорит Илья, — остынь. Меня-то в долю возьмешь? В общем, так мы с Ильей стали посудомоями. Работать на кухне оказалось интересно. Во-первых, можно было заныкать какую-нибудь котлетку, чтобы съесть ее, скажем, утром вместо остывшей пресной каши. А во-вторых, кухня — единственное место, где можно встретиться и поговорить с обитателями всех без исключения хат. Дело в том, что жители разных камер никогда не пересекаются: ни на прогулке, ни в коридорах, ни в столовой. Единственные люди, которые видят и знают всех, — это менты и повара. Я стоял на раздаче, выдавал миски, наполненные едой, просовывая их в низкое окошко. За стенкой Илья принимал у заключенных пустую посуду и мыл ее. Я взял очередную миску с макаронами и поставил ее на стойку.

— А в тюрьме сейчас макароны! — услышал я знакомый голос.

— Женя, — говорю, — Радист! Мать твою! Ты как?

Анастасия ЗБУЦКАЯ

Я высунулся из окошка, чтобы видеть его лицо. Радист сиял. Теперь он был похож на счастливого Челентано. Для полноты образа ему не хватало только больших солнцезащитных очков. Его рубашка была лихо расстегнута на груди. Он даже каким-то образом успел обзавестись трениками и тапками.

— А в тюрьме сейчас макароны! — повторил счастливый Радист, и мы оба засмеялись.

Все как у людей артем черников

Не съеденные макароны требовалось утилизировать. Я взял большой чан с объедками и пошел на помойку. Сам. Без охраны. Работникам кухни это разрешалось (вот они — привилегии функционера). Я нес алюминиевую емкость по пустому коридору, когда дежурный крикнул: — Адвокат к Навальному! На обратном пути я столкнулся в том же коридоре с человеком. А вот и Навальный, подумал я. Теперь хоть буду знать, как он выглядит.

— Привет, — сказал я так, как будто мы вместе съели пуд «Доширака».

— Здорово, — ответил он так, как будто совместно съеденного «Доширака» было немного больше. Так состоялось знакомство Навального со мной.

Когда я вернулся в камеру, выяснилось, что поступило пополнение. Пополнение представляло собой Петю Верзилова. И хотя Петя присутствовал в единственном экземпляре, у меня возникло ощущение, что его как минимум человек восемь. Петя вел себя экспрессивно. Он говорил короткими резкими фразами и обильно жестикулировал, напоминая этим молодого Ленина.

— Петя, — представился он, — политхудожник. Давай устроим забастовку!

— Артем, — говорю, — повар.

— Так это ты на кухне работаешь? — Петя слегка подпрыгнул от возбуждения.

— В меру своих скромных способностей.

— Слушай, дружище, — Верзилов приблизился ко мне вплотную и продолжил громким шепотом: — Я пронес телефон с интернетом. Можно будет его там зарядить?

— Без проблем, — отвечаю. — Давай телефон.

— А точно будет можно?

— Говорю же, да.

— Нет, понимаешь, один телефон я уже спалил. Шел с ментами и решил время уточнить. Достал его из кармана, а они мне: «Петр, не могли бы вы показать нам свой телефон по-хорошему».

— Сколько же, — спрашиваю, — ты телефонов с собой пронес?

— К сожалению, всего два. Так что, получится зарядить?

— Получится, — говорю, — давай телефон.

— А точно получится? В нашей камере было интересно. Дело в том, что здесь собрались люди, которые в обычной жизни могли бы с легкостью стать моими друзьями. Не случилось этого лишь потому, что в какой-то момент все дружеские вакансии оказались заняты. Даже «воры» вели себя чрезвычайно прилично. Целый день они резались в домино и разговаривали только про тачки. Автомобили были их страстью, что и неудивительно. Ведь если ты по-настоящему любишь ездить на машине, то сила этой любви одинакова — и когда ты трезв, и когда пьян. Во втором случае она, по идее, даже сильнее. С одним из них произошел такой, к примеру, случай. Чувак возвращался домой на своем Nissan Almera. На подъезде к дому он ошибся поворотом и въехал на территорию части ФСБ. Снес два шлагбаума и затормозил только тогда, когда передний бампер на полметра вошел в стену поста охраны. Он говорил нам: — Парни, вот вы тут все ох...нно образованные. Архитекторы там, инженеры, художники, музыканты… может, расскажете нам чего-нибудь? Лекцию там какую-то или чё…

— А что, — говорю, — это можно. Это вообще могло бы стать неплохой традицией. Выходишь из спецприемника с дипломом. Прослушал курс лекций по истории искусств, узнал, что такое терция, научился рисовать виллу Палладио. Мы могли бы поднять престиж этого заведения!

— Ну, — говорит, — а я о чем! С этим человеком у меня произошел такой диалог: – Как спится? — спрашиваю.

– Без бухла сплю как младенец. Лет десять так не спал. Вот, думаю, профессиональный водитель пьет каждый день. А если и садится за руль трезвый, то не высыпается… Илья подошел ко мне с каким-то парнем.

— Вот, — говорит, — познакомься. Это Паша. Прикинь, он приехал из Питера. Должен был починить тормозную систему на тренировочной установке для космонавтов.

— Приятно познакомиться, — говорю, — сколько дали?

— Десять суток.

— Круто. Похоже, нам еще сильно повезло. А где взяли?

— Да я из метро выходил… видно, не туда вышел. И главное, космонавтов всех выгнали на две недели. Установку освободили. У них там такой график, что… На обеде в столовой ко мне в окошко просунулся болезненно худой человек в очках.

— Политический? — спросил он.

— Да.

— Вот смотри, — он протянул мне измятую записку, — это нужно передать Яшину. А у Навального спроси, как он относится к переносу митинга с Охотного Ряда на Болотную площадь. Комитет уже проголосовал. Нужно знать его мнение.

— Ладно, — говорю, — без проблем.

— Мы надеемся на тебя, — сказал очкастый и исчез. Как это странно, думал я, сижу в тюрьме, а какие-то мифические «мы» на меня при этом надеются. Комитет какой-то… Поручили мне что-то, видимо, ответственное… Отмывая от липких макарон грязные тарелки, я попытался ощутить себя важной частью происходящего. Кем-то, без кого грядущие изменения в политической жизни нашей страны невозможны. Я попытался и не смог. Когда в столовой появился Навальный, я подошел к нему. Хорошо, что теперь я уже знал, как он выглядит. Выглядел он сносно. Бодро говорил что-то сокамерникам (в основном это были «воры») и с аппетитом хлебал насыщенный бромом бульон.

— Леша, — говорю, — привет.

— Привет.

— Ребята интересуются, как ты относишься к переносу митинга.

— Слушай, ну как я могу к этому относиться? Они там что-то решили, они знают расклад. Я же здесь сижу и не вижу общей картины.

— Ну а все-таки? — спрашиваю.

— Мне больше нравится Охотный Ряд. Там фотографии получаются яркие. Все-таки Кремль на заднем плане… В столовую привели следующую хату. Среди «клиентов» я увидел Германа. Он сидел в торце длинного общего стола и разговаривал с молодым парнем в синей рубашке. Стряхнув со своего белого халата хлебные крошки, я подошел.

— Ни ф-фига себе! — воскликнул Герман. — Совсем ссучился?

— Ты бы, — говорю, — жопу оторвал от койки, тоже мог бы устроиться как белый человек. Где ты был? Я тебя на завтраке ждал.

— Не знаю, с-спал, наверное.

— А я вас знаю! — неожиданно вступил в разговор парень в рубашке. — Вы Артем Черников. Вот те раз, думаю, только полдня работаю, а меня уже знают.

— Мы знакомы? — уточняю.

— Моя жена Люба — ваша студентка.

— Что же, — говорю, — рад за нее. Как она?

— Ничего. Ее вчера отпустили. Справлять нужду в камере было проблематично. По сути, удовлетворение двух естественных потребностей — единственное, что меня по-настоящему напрягало. С третьей оказалось попроще. Бром действовал безотказно. В общем, «ходить» приходилось в обычную дыру, проделанную в полу. «Малая» нужда справлялась без особых проблем. Достаточно было отвернуться от собеседников и проделать все необходимое, не прерывая диалога. С «большой» было сложнее. Я успокаивал себя тем, что и Лимонов, и Немцов, и Наавальный каким-то образом умудрились преодолеть в себе эту пошлую боязнь публичного испражнения. Но им было проще: политическая деятельность приучила их к этому. В двадцать три ноль-ноль по московскому времени открылась серая дверь.

— Черников! — крикнул вертухай. — На выход. Я встал, попрощался с друзьями и вышел. На пороге я задержался, чтобы еще раз оглядеть этот странный дом, наполненный яркими людьми и огромными тараканами. Яшин, скрывшись под подушкой, давал интервью на радио, Верзилов

делал вид, что читает газету, «воры» резались в домино, Илья сидел на табуретке в центре комнаты и лепил из хлебного мякиша (в подарок ко дню рождения Иванова) чернильницу. Паша смотрел на меня, а преподаватель истории искусств и музыкант Никита глядел в зарешеченное окно. На свободе шел обещанный синоптиками снег.

Глава десятая и последняя

Свобода

Коридор, ведший к желанной свободе, неожиданно оказался значительно длиннее, чем накануне, когда я утилизировал одиозные макароны, — не «Зеленая миля», но все-таки. Мне как-то не верилось, что через десять минут я выйду из ворот спецприемника и смогу сделать что-то, на что не требуется ничье разрешение. Например, пройтись по улице, зайти в магазин, съездить наконец-то в Париж… Я как-то очень быстро от всего этого отвык. То есть привык подчиняться, испрашивать позволения и ожидать участи. Тем самым я подтвердил утверждение доктора Будаха, что «нет в природе ничего такого, к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не обладают таким свойством». Вот, думал я, если теперь кто вздумает обозвать меня собакой, мышью или, не дай бог, лошадью, у меня будет что возразить и какие аргументы в свою пользу привести. Да и что меня ждало там, за воротами этой юдоли скорби? Ворох не сделанной работы? Неразделенная любовь? Долги? За спиной же оставались интеллигентные, эрудированные люди, с которыми так приятно коротать долгие зимние вечера, ругая власть, бездельничая и валяясь на койке вплоть до образования пролежней. Никогда раньше я не был столь сильно оторван от мира. Я, конечно, попадал время от времени в некоторую изоляцию: в отпуске или, скажем, в больнице. Но со мной всегда был телефон, были деньги и ответственность за свои поступки. В спецприемнике же я был счастливо всего этого лишен. Всю ответственность за мою судьбу взяла на себя «закрывшая» меня власть. Все мое будущее было жестко регламентировано. Все мое прошлое вообще не имело значения. Похоже, именно такое состояние гражданина Путин и называет скрипучим словом «стабильность». И ведь, правда, стабильнее этого, пожалуй, может быть только смерть. В общем, я шел по коридору и вспоминал все, что со мной приключилось. И этот странный непредвиденный арест, и какое-то клоунское следствие, и похожий на бездарную театральную постановку суд. Я старался запомнить лица и имена моих новых друзей, их слова и поступки. Я вспомнил разрозненные тезисы Яшина, который скреплял их наподобие сургуча вязкой фразой: «Необходимость создания в России политической конкуренции». Я вспомнил Радиста, который говорил мне: — Я электрик. Я работаю на совесть. Заказчики часто требуют халтуры. Я отказываюсь от таких заказов.

— Слушай, — говорю, — я разделяю твою позицию. Мне иногда остро не хватает квалифицированного электрика. Могу подкинуть тебе пару заказов.

— Ты во сколько «откидываешься»?

— В двадцать три пятнадцать. А ты?

— В двадцать три ровно. Вот и поговорим. Только учти, я электрик. Я работаю на совесть. Заказчики часто требуют халтуры. Я отказываюсь от таких заказов… Я вспомнил своего дядю из Латвии, который давно уже утверждал, что если я продолжу говорить, что думаю, то буду сидеть. Он прислал мне SMS: «Ну вот, а говорил, что у вас не содют». Я вспомнил деловой звонок по телефону в тот момент, когда суд вынес решение: — Артем Витальевич?

— Да. Здравствуйте.

— Добрый день. Вторые сутки не можем до вас дозвониться. Мы подготовили договор. Ждем вас, чтобы подписать.

— Дело в том, что меня арестовали после митинга на «Чистых». Дали трое суток.

— Ну то есть, как я понимаю, все в порядке? В пятницу сможете подъехать? Я вспомнил приспособленца Котова, которого, очевидно, ожидает большое будущее. Я вспомнил Бушму, блог которого неожиданно оказался столь полезен. Я вспомнил Федин коньяк. Я вспомнил, как нервно подпрыгивал Верзилов в столовой, когда менты вошли на кухню, чтобы выпить чаю. Тогда заряжающийся телефон я успел накрыть алюминиевой миской. И, наконец, я вспомнил увлеченного изготовлением чернильницы брата, который по-деловому кивнул мне на прощание, разминая в руках хлебный мякиш. Я шел к выходу, заставляя себя запомнить все это. Ведь все это было нереально. Так бывает в момент пробуждения. Любое, даже самое яркое сновидение стремится как можно быстрее покинуть память, оставив после себя только смутное, далекое ощущение сильных, насыщенных эмоциями событий.

Анастасия ЗБУЦКАЯ

Мне вернули личные вещи: телефон, сумку, ремень, шнурки и деньги. Я открыл бумажник. В нем было полторы тысячи рублей и сто пятьдесят норвежских крон. Помню, как проходила их опись: — А это что? — спросила сотрудница спецприемника.

— Это, — отвечаю, — норвежские кроны. Сто пятьдесят единиц.

— И как это описывать? — повернулась она к начальнику.

— Так и описывай. Пиши: норвежские кроны. Сто пятьдесят. Ответил рассудительный начальник и произнес, обращаясь ко мне: — Часто путешествуете?

— Нет, — говорю, — к сожалению, нечасто. Даже в Париже не был.

— Откуда же кроны?

— Был с моим другом Петей Наличем в Осло на «Евровидении». Вот завалялись. Начальник сделал шаг назад и изобразил стойку «смирно». Собака Маруся насторожилась. Я посмотрел на него, и мне показалось, что если он сейчас заговорит, то только для того, чтобы попросить у меня автограф. Но он, конечно, сдержался.

Передо мной распахнулась стальная дверь. Я оглянулся на провожавших меня ментов.

— Удачи, — сказал гражданин начальник, после чего уточнил: — Ну что, будете еще на митинги ходить?

— Придется, — говорю, — видимо, мы с вами еще увидимся.

— Правильно, — произнес он довольно громко. — Боритесь до конца. Пора что-то менять. Всем это уже надоело. Я почему-то глубоко вздохнул и шагнул за порог в темное и оттого казавшееся совершенно безвоздушным пространство.

Все как у людей артем черников

За воротами меня встретили Герман и остальные друзья. С цветами. Я огляделся в поисках Радиста, но его видно не было. Вот, подумал я, еще один хороший электрик ушел сквозь расставленные мною сети.

— Ну как ты? — спросил Иванов.

— Нормально. Поехали в какой-нибудь бар. Нам с Германом срочно нужно выпить. Кстати, — говорю, — вы Радиста тут не видели?

— Если это тот чокнутый парень с двумя саквояжами и пачкой электродов, то он нырнул вон в те кусты и ползком добрался до автобусной остановки.

— Д-да, — подтвердил Герман, — это точно был Радист.

В тот же вечер я стоял в супермаркете перед стеллажом, заставленным бутылками с пивом, и думал, что послезавтра наконец-то «откинется» мой брат. Я стоял и представлял себе, как в темноте мы подъедем к воротам спецприемника на арендованном Ивановым и Стасиком сверкающем лимузине и как Илья вручит Диме подарок — ленинскую хлебную чернильницу, ведь у Иванова будет день рождения. Я стоял, не очень-то понимая, что делать дальше. Занятый своими мыслями, я оглянулся в поисках сопровождающего, но рядом никого не оказалось. Тогда я снова посмотрел на стойку с пивом и с легким ужасом понял, что не могу сделать выбор. Ведь совершенно некому было приказать мне: «Артем Витальевич, возьмите две бутылки «Козела» и двигайтесь к кассе». Я был свободен, и это парализовало меня. Что же, подумал я, испытывают люди, просидевшие в тюрьме несколько лет? Сколько времени нужно им, чтобы привыкнуть к обычной жизни, если я даже после бара, виски и ризотто из белых грибов не могу купить себе пива? И это притом что меня не было всего трое суток! Удивительно, как быстро и прочно нормой становится то, что еще три дня назад представлялось невозможным и диким.

Моя квартира встретила меня полным равнодушием. Я не увидел никаких признаков своего отсутствия: ни плесени в макаронах, ни пыли на книжных полках, ни увядших цветов. И только тогда я с полной ясностью осознал, что те полжизни, что я провел в заключении, были всего лишь жалкими семьюдесятью двумя часами. Я подошел к воротам в тот момент, когда Илья переступал порог спецприемника. Наш лимузин задерживался минуты на три. У ворот стояли двое караульных. Один из них подозвал меня жестом.

— Слышь, — крикнул он, — чё там, в городе-то, делается?

— Нормально все, — говорю, — в Москву ввели войска, аресты продолжаются.

— Блин, — сплюнул он, — когда же все это кончится… Вдруг караульный неожиданно напрягся и резко произнес: — Машину от ворот убрали! Здесь нельзя парковаться! Я обернулся и увидел длинный черный «Хаммер». Синий неоновый свет, лившийся из-под днища, освещал грязный, покрытый трещинами тротуар. Из задней двери вывалился Иванов, за ним Герман, Стасик и Налич с гитарой. Им навстречу шел улыбающийся Иванкин.

— К нам приехал, к нам приехал, — затянул Петя, — Илья Иванкин да-а-арагой!

— Слушайте, парни — Илья покосился на людей в форме, — кажется, мне теперь можно выпить? Или как?

Рисунок автора, Артема Черникова

«Смерть автозака»

Об авторе Артему Черникову 32 года, он родился на Селигере в Осташкове, откуда приехал в Москву и окончил Московский архитектурный институт. Работает архитектором в режиме «фриланс» и преподает в МАРХИ. Не женат: свободен во всех смыслах.

hanurpriehal.blogspot.ru

Песенка Егора Летова, слова из которой стали названием повести

/

урал дискуссия

«Новая газета на урале» понедельник. №94 26. 08. 2013

Народный наказ

Общественники Екатеринбурга составили для кандидатов в депутаты Гордумы и на пост главы города список острых проблем и вопросов.

20 августа в Екатеринбургском обществе «Мемориал» прошел круглый стол на тему «Вперед в прошлое или назад в будущее?». В его работе приняли участие представители общественных организаций, юристы, педагоги и гражданские активисты.

И

нтересно, что день проведения мероприятия совпал с двумя историческими событиями: победой над путчем, которая произошла 22 года назад, и 45-летием ввода советских войск в Чехословакию.

— После разгрома Пражской весны я ощутила полное бессилие. Мне было стыдно признаваться в том, что я русская, это в те дни было таким же клеймом, словно сказать, что ты немец из фашистской Германии, — вспоминает председатель «Мемориала» Анна Пастухова. — Только акция правозащитников на Красной площади, не побоявшихся открыто выступить в защиту Чехословакии, вернула нашей интеллигенции чувство человеческого достоинства и осознание того, что быть русскими — не стыдно, что в нашем народе есть, кому подражать. В этот раз организаторы предложили собравшимся тоже проявить свою позицию и попытаться повлиять на судьбу родного города. Для этого каждый участник обозначил проблемы и вопросы, которые он задал бы кандидатам на грядущих выборах 8 сентября. При этом вопросы не должны были касаться сугубо материальных и часто распространенных областей вроде пенсионного обеспечения или бесплатного ЖКХ. В результате оказалось, что довольно многих участников волнует сохранение исторической памяти. Сюда относились вопросы о переосмыслении тоталитарного прошлого и феномена сталинизма, проблема замалчивания реальных человеческих потерь в Отечественную войну, ситуация с выплатой компенсаций реабилитированным, проблема закрытости доступа в архив и даже вопрос о сохранении исторического облика города. Отдельный вопрос касался того, как противодействовать нелегальной миграции — и как при этом относиться к легальной? Общественников волновала система распределения субсидий для НКО по открытому тендеру соцпроектов и отношение к иностранному финансированию НКО, представителей СМИ — отношение к цензуре в СМИ и к преследованию оппозиционных журналистов, представителей ЛГБТсообщества — отношение к пропаганде нетрадиционных отношений. Встречались и достаточно экзотические вопросы, например, «За кого бы вы голосовали на выборах мэра Москвы?» или «Возможны ли в России протесты и революции, как в Египте или в Турции?», «Должна ли власть финансировать Церковь?». Отдельным, пожалуй, самым острым вопросом стал развал системы образования.

— То, что происходит сейчас в этой сфере — это просто уничтожение страны, — убежден старший преподаватель УрФУ Вячеслав Осетров. — Последствиями реформ образования стало, в первую очередь, массовое увольнение преподавателей: как пожилых, так и самых молодых или в чем-то неугодных руководству вуза. В результате на кафедрах остается лишь управляемый слой, что ведет к резкому снижению качества образования. Способствует снижению качества и «монархическая» система управления вузом. Она выражается в том, что ректор назначается указом министра, и это часто может быть человек, вообще далекий от образования. При этом организаторы подчеркнули, что не все из предложенных вопросов компетентны решать мэр или губернатор.

— Однако нам важно знать, что за человека мы выбираем, поскольку мировоззренческая позиция и ценности определяет действия человека, — пояснила Анна Пастухова. — Например, лично я бы голосовала за мэра, который представляет демократический тренд развития, поскольку нынешний курс властей, к сожалению, направлен на усиление запретительных мер, ведущих к обострению противоречий в обществе и ожесточению людей. Также меня волнует, например, сохранение исторической памяти, и та власть, которая не делает этого, для меня не является приемлемой властью. По результатам голосования из всех предложенных вопросов первое место по актуальности заняли проблемы в сфере образования. Второе место разделили проблемы сохранения исторической

памяти и иностранное финансирование НКО. На третьем месте оказалась ситуация в СМИ. «Новая на Урале» сообщает, что в ближайшее время сформулированные на встрече вопросы будут оформлены в единый опросник, который в виде официального запроса газеты будет разослан кандидатам. Все ответы и отказы отвечать будут опубликованы на наших страницах.

Ксения Кириллова, «Новая на Урале» Фото автора

21

22

«Новая газета на урале» понедельник. №94 26. 08. 2013

Лил дождь. Старая комаровская дача ежилась между сосен на заросшем участке. Гранин встречал на крыльце. В стране почти не осталось людей, которых хочется спрашивать и чьим ответам

–В

ам дан без малого век. Как думаете — для чего?

— Для счастья. Ну дается человеку счастье, ни для чего, как и любовь! Когда вернулся с войны, я поверил, что отмечен судьбой. Почти все ребята-ополченцы из нашей дивизии погибли в первый год. Существование измерялось неделями, только несколько человек уцелело в окопной нашей жизни. Когда пересел в танк, стало еще хуже. Чего мне так везло? Чем я, собственно, отличался от своих ребят? Ничем. Но даже мне, человеку, отравленному насквозь школьным атеизмом, ясно: чтото это значило… Так что мне было делать, вернувшись, — просто пить, гулять? Это я совершал добросовестно, как мог. Не считаясь с тем, что уже была жена, потом появилась дочка… Надо было отметить возвращение, и мы отмечали! Лучшее время жизни — после войны. Ощущение чуда, личного и общего. Но чего-то не хватало. Не расплатился. Вдруг понял простую вещь: никто из моих ребят, которые погибли, ничего не знал про победу. Отстоим мы Ленинград или немцы войдут. Сумеем ли — кто его знает?! Они погибали без чувства победы, с горечью, иногда в безнадежности… Эта забота стала моей. Работал много. Восстанавливал город. Стал писать. Печататься. Ну мы сделали с Адамовичем «Блокадную книгу», но всетаки это было еще не то…

— Почему так долго ждали, чтоб напи-

«

/

культурный слой персона

можно доверять. Мы с Даниилом Александровичем вроде договорились обсуждать феномен жестокости в российском обществе и сознании. Но разговор вышел о жизни.

Страна. Перебежками к правде

стало появляться то, что мало кто описал, — Ленинградский фронт, первые два года, самые тяжелые. Как мы драпали, как постарались закрепиться, окопная война. Я понял, что самое драматичное, что было в моей жизни и в жизни страны, совпало, и в этой трагедии, как ни странно, было счастье совпадения. С народом, даже в какой-то мере с властью. Закончив, почувствовал облегчение. Расквитался.

— Без внутреннего цензора?

— Да, потому что в самом начале сказал себе: я пишу не для читателя. Надо думать про собственные проблемы. Когда пишешь, перестаешь жить, начинаешь заниматься чужой жизнью, чужими словами говорить. Ну а свое-то удовольствие надо получить?! Понять, что было непонятно. Выговорить, что болело. Когда я на встречах говорил честно читателям: я не для вас пишу, — народ возмущался. А для кого?! Писатель для

У меня другая теория. Да, человек был изгнан из рая. Но что такое рай? Птицы, животные, цветы, растения. Рай остался с нами, он под боком. Надо уметь видеть счастье...

сать «Моего лейтенанта»?

— Когда я собрался, выяснилось, что вся площадка уже занята памятниками! Отличными книгами моих товарищей. Я опоздал. О войне написали и Быков, и Бакланов, и Бондарев. Миша Дудин, Сережа Орлов, Витя Курочкин, Герман Гоппе — все это были ребята, воевавшие и написавшие. А я был воевавший и не написавший. А почему? Что я — не могу? Что я — стыжусь своей войны? Или она просто слишком мрачная, тяжелая и грязная? Почему?! Эти вопросы я отгонял от себя несколько десятилетий. Читал с удовольствием Вику Некрасова, мы дружили с ним. И вдруг понял, что откладывать нельзя.

— Неужели за это время память не остыла?

— Да, боялся. Не знал, осталось во мне что-то свое или нет. Боялся, что уже все забылось, что буду пользоваться тем, что видел в кино, что читал и слышал. Я никогда не вел дневников военных, их нельзя было вести. А что у меня в памяти? Развороченные кишки. И все-таки надо было попробовать. Сказал себе: были у меня всякого рода неудачи, ну будет еще одна. И взялся. И когда взялся, что-то стало появляться. Память человека устроена таинственно:

Даниил ГРАНИН:

«

народа, как же иначе? А надо — только иначе! Потому что «для народа» — значит, думать, что модно сегодня? Что покажется скучным? Чихать надо на это!

— Век, который вам выпал, в истории цивилизации ни с чем по жестокости не сравним. Можно убивать на войне и потом с этим нормально жить?

— Да. У меня недавно был случай: в православной школе при Новодевичьем монастыре молодые ребята поставили «Блокадную книгу» и позвали меня посмотреть. Потом пили чай, разговаривали. И вдруг одна девочка встает и спрашивает: «А сколько людей вы убили во время войны?» Я обомлел. Я никогда не убивал людей! Я убивал врагов. Противников.

— И вас это не мучило?

— Абсолютно не мучило! Это была война на уничтожение. Немцы стремились не победить нас, а уничтожить. В канун 50-летия Победы меня пригласили в Нюрнберг. Считается, оттуда возникал фашизм, там был процесс, и там немцы устроили торжественное заседание, на которое позвали всех союзников. От российских писателей — Окуджаву и меня. Попросили выступить. Передо мной произносили речи о том, какой ужас были бомбардировки союзников, что амери-

канцы такие-сякие… Я вышел и сказал: разговор имеет смысл, только если он будет максимально честным. Я воевал. Сидел в окопах, а не в штабе. И когда по радио слышал, что союзники бомбят Гамбург, Нюрнберг, Дрезден — я ликовал! В огромном зале раздались аплодисменты. Немцы в Нюрнберге аплодировали мне. И меня охватило удивительное чувство, сродни тому ликованию, — из-за того, что люди остаются людьми, несмотря ни на что.

— «Мой лейтенант» — тяжелая книга, а ощущение от жесткой прозы светлое. В отличие от недавно обнародованных страшных воспоминаний сотрудника Эрмитажа Николая Никулина. О том, как вели себя победители на немецкой земле, всегда умалчивалось, одна история о немке, изнасилованной ротой, которая выбросилась из окна, чего стоит…

— Я ему верю, Никулину, там полно правды, но немки часто сами ложились — за банку сгущенки, тушенки. За папиросы. Насиловали, да. Это та правда войны, которая ныне воспринимается как жестокость. А тогда — как возмездие. Знаешь, когда мы уже вошли в Эстонию, двинулись на Кёнигсберг, у нас было чувство: ну мы вам теперь отомстим! Заплатите за все! Но мы не уничтожали города, деревни, фермы. Хотя бабахнуть из танка в кирпичный дом, и вверх облако красного кирпича — удовольствие большое для танкиста… Ведь в первые два года войны, когда немцы подошли к Ленинграду, захватили Украину, Белоруссию, казалось, все погибло. Но наш отец и учитель Пушкин (не Сталин, как ты сейчас подумала!) все объяснил нам про 1812 год. Что нас спасло? Русская зима, Барклай де Толли, остервенение народа или русский Бог? Все это разом! И был еще один мужик, который помог. Лев Николаевич. Который написал не о том, как мы входили в Париж (а именно этого требовало начальство — как мы вошли в Берлин, как мы его громили, как наступали), — Толстой написал о том, как жгли мосты, как Наполеон вошел в Москву. Почему он писал не о торжестве, а о позоре?

— Потому что правда?

— Нет! Правда и в том, что русские вошли в Париж. Потому что только в этих ситуациях по-настоящему открывается дух народа. Первые месяцы — июль, август, сентябрь, октябрь ноябрь — нам казалось: все кончено. Враг у Москвы и на окраинах Ленинграда. Все уже под немцами — и Петергоф, и Гатчина, и Детское Село, в Ленинграде силенок нет никаких, все порублено, разбомблено. И тут происходит вот это остервенение народа. Но и это не исчерпывает картины. Тут было чудо. Непонятное, таинственное чудо. Русский Бог. Как мы могли выиграть эту войну, несмотря на все ошибки, у противника, опытного, прекрасно во-

Знаменитый писатель — о любви, жестокости и милосердии оруженного, с отличными генералами, сильной армией?! Самое интересное было — попробовать написать об этом.

— Вы сказали, что были атеистом. Изменилось ли это?

— Ты про Бога? Нарушаешь частное пространство?! Вопрос интимный. Но я отвечу. Я давно наслаждаюсь невероятной разумностью и красотой мироустройства. Мир устроен с такой неисчерпаемой гармонией, что я не могу себе представить, что это только благодаря Дарвину. Я много писал об ученых, рациональных, высокоорганизованных естествоиспытателях. Тимофеев-Ресовский верил в Бога, и на вопрос, откуда произошел человек, отвечал: это не нашего ума дело! Павел Светлов, известный эмбриолог, был убежден, что когда в эмбрион, будто ее вдохнули, входит душа, происходит чудо. Цитолог Александров мне говорил: да, у человека есть душа, но душа еще есть и у клетки! Все они начинали сомневаться в своих знаниях, когда доходило до непознаваемого. А Бог — в сфере непознаваемого.

— Так в чем же формула верной жизни?

— Живу с ощущением, что сегодняшний день — самый счастливый в моей жизни. Счастье — это я сейчас, как сказала одна девочка. Между прочим, прогресс часто движется вопросами детей и детскими формулами. В парижском Музее Сопротивления над досками с именами павших начертано: «Простим, но не забудем». Абсолютно точно! В конкурсе на лучшую подпись участвовала вся Франция. Победил один школьник. Драма человечества в том, что мы уходим из детства и никогда больше не посещаем эту страну. Мы не умнее, не добрее, не лучше детей понимаем жизнь, мы просто больше знаем, но это нам не помогает…

— Из-за того, что страна доносила, убивала, конвоировала, мы заражены злом, отмечены в поколениях и не заслужили лучшей участи?..

— Слушай, это общее место! Это все понимают; когда на встречах с читателями это им говоришь, они радуются, что и я тоже это понимаю. У меня другая теория. Да, человек был изгнан из рая. Но что такое рай? Природа. Птицы, животные, цветы, растения. Красота, гармония. Рай остался с нами, он под боком. Даже в тундре, в

23

Юрий РОСТ

«Новая газета на урале» понедельник. №94 26. 08. 2013

степи, в Заполярье — его разновидности. И что? Мы проходим мимо или бросаем туда консервные банки. Мы не ценим настоящего времени. Вот твоя газета пишет больше всего о горестях жизни. Почитаешь ее и кипишь от гнева и возмущения. Это правильно. Но радость тоже нуждается в воспитании. Надо уметь видеть счастье…

— «Счастье — вот лучший университет»…

— Кто это сказал?

— Пушкин.

— Вот у кого интервью надо было брать…

— Вы еще в советские времена писали о необходимости милосердия. Но и сегодня, десятилетия спустя, в России жестокая среда: суды, власть, общественные места, интернет пронизаны злобой…

— Да, поводом к статье был реальный случай: я зимой упал на улице, лицом на поребрик, кровь ручьем, сильно разбился, шел домой весь в крови, и никто мне не помог. Все шарахались, думали, пьяный. Девочка какая-то ко мне рванулась, мать ее не пустила. Едва дошел домой. Вызвали «скорую», я лежал в больнице и думал: на фронте ко мне бы подошли, потащили в медсанбат, перевязали, а тут… Жестокость. Я так был этим потрясен, что выступил в «Литературке» со статьей о милосердии. Тогда даже слово «милосердие» не употреблялось. Стал получать сотни писем. Позвали на встречу с ленинградской молодежью. Сотни людей, все молодые. Выступают: давайте организуем общество милосердия! И организовали, уже через месяц там было 4 тысячи человек. Стали ходить по больницам, помогать старикам. И меня вызывают в обком: что вы тут развязали, понимаете, такие страсти? У нас есть собес, а что вы тут хотите доказать, что нам наплевать на народ? Кончайте это дело. И выгнали нас из ЖЭКа, где мы по вечерам собирались. Стали собираться на улице, во дворах устраивали сходки… Я позвонил в Москву, Горбачеву. Его помощник, Шахназаров, пообещал: я вам перезвоню. Проходит неделя, я думаю: мать твою, вот тебе и Горбачев! И вдруг звонок: приезжайте в Москву. Я поехал. Пришел к Горбачеву. Проговорили час. Он сказал: это правильно все.

Приехал утром в Ленинград и сразу пошел в Смольный. И ногой открыл дверь к первому секретарю. Он встал и пошел мне навстречу со словами: «Ну наконецто! Что ж ты не заходил? Говори, что тебе нужно?» Все-таки остатки сталинизма работали великолепно. Через два дня у нас было помещение, штаб, какие-то деньги, и начало действовать общество милосердия. И работало полтора с лишним года до перестройки. Большая программа была, занимались одинокими людьми. Бедой была не бедность даже, а именно одиночество. Заботились о колясочниках. Было что-то и тимуровское — купить продукты, но главное — общались. Потом был скандал, польстились на валюту, которую жертвовали иностранцы, я ушел с горечью, но

«

и грез. Думаешь: вот я уговорю Гранина или еще подобного придурка, он придет в Кремль и бросит им в физиономии горькую правду, а они прямо за голову схватятся?!

— Но если мы больны и нет рецептов, значит, мы безнадежны?

— Простые вещи только могут как-то нашу жизнь смягчить. Школу превратили в источник знаний, а не воспитания человека. Мне не важно, будет ли выпускник знать бином Ньютона. Простые вещи. Нельзя брать чужое. Нельзя врать. Надо помогать маленьким и слабым, защищать их. Самые простые. Их меньше, чем заповедей. Я даже не требую, чтобы школа воспитывала убеждение, что нельзя заниматься прелюбодейством.

Простые вещи только могут как-то нашу жизнь смягчить... Нельзя брать чужое. Нельзя врать. Надо помогать маленьким и слабым. Самые простые. Их меньше, чем заповедей

сейчас не про горечь. Эти четыре тысячи людей чего только не делали. Это было чистой воды милосердие, которое лишь ждало своего часа, призыва. Милосердие есть, его просто надо призвать, объявить ценностью.

— Если б вы были главным в стране, что бы сделали, чтобы изменить ее?

— Нет, не хочу я быть главным! Страна очень больна, и я не взялся б ее лечить. Еще Герцен сказал: писатели не врачи, они только боль. Что спрашивать у меня лекарства? А зачем у нас люди сидят в Кремле? Зачем сидят в Смольном? И прочих особняках?..

— А истину царям с улыбкой говорить сегодня уже не задача деятелей культуры?

— Неужели ты думаешь, что, если сказать правду в Кремле, все разом решится? То-то они, бедные, правды не знают!.. Сидят, понимаешь, полные заблуждений

«

…У нас в Зеленогорске сейчас была Неделя симфонических концертов. Приезжали пианисты из Швеции, Штатов, Финляндии, в музыкальной школе два новеньких «Бехштейна», молодежи битком. Или в комаровской библиотеке сборище под названием «Дачный сезон», всех просили явиться в белом, дам в больших шляпах. Выставка дореволюционных фотографий, доклады об архитекторах. Все разом попадают в другое время. И становятся другими, на глазах светлеют. Все это, как ни странно, тихо подтачивает этот мрачный режим… Но все-таки, если сравнить Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева, Ельцина, какое-то улучшение происходит. Брежнев и Горбачев — разница есть?! Даже если посмотреть на публикации цифр наших военных потерь. Сталин сказал — семь миллионов, Хрущев — 14,

потом 20, потом 30. И это не все. Страна какими-то трусливыми шагами пробирается к правде. Но при этом, по мере того как жизнь становится лучше, мы все больше недовольны властью. Хотя улучшение жизни путает карты, мешает нам видеть серьезные изъяны режима. Хронические, системные изъяны.

— В чем они?

— Страна больна безвластием. Путина как мы все время видим?.. Идет совещание: длинный стол, все сидят, записывают: «Обратить внимание, не допускать, пресечь, отчитаться!» У Медведева та же картинка, тот же словарь, те же министры. Толку — ноль. Путин едет на очередную аварию или охоту — зачем это нам показывают? Чтобы мы общались с властью? Страна живет параллельной, отдельной жизнью.

— И где в этом контексте роль литературы?

— Она вернулась к своей старинной доле — любовь, смерть, красота. Больше не подменяет историю, философию, СМИ. Да, тиражи стали другими. Не страшно.

— Как называется книга, которую вы только что сдали?

— «Человек не отсюда». Нечто среднее между романом и фантастикой. Но для меня интереснее то, что я пишу сейчас, что лежит на столе. Мне кажется, это куда дороже.

— О чем думаете во время бессонницы?

— О героине! О том, что с ней делать. Как сказал Мандельштам, «…и море и Гомер, все движется любовью». Все в жизни затягивается пленкой повседневности, остается только воспоминание о любви. Если ее не было, человек несчастен. Ничего нет для личности важнее любви. Сейчас, к сожалению, любовь отошла на третий план в сравнении с карьерой, жаждой власти, корыстью, накопительством. Много людей, которые просто одержимы этим. Но зачем?.. Как говорит мой товарищ, гроб карманов не имеет.

Марина ТОКАРЕВА

страницы 22—23

страница 5

страница 8

Даниил ГРАНИН, специально в «Новой»:

Ольга МУСАФИРОВА, соб. корр. «Новой»:

Зинаида БУРСКАЯ, спец. корр. «Новой»:

Я никогда не убивал людей! Я убивал врагов. Противников

Россия и Украина либо найдут возможность договориться, либо недельная «торговая война» покажется периодом добрососедства

С земли Амур похож на море. ре. От одного края горизонта до другого — водная гладь. На поверхности — верхушки и деревьев и крыши затопленных домов

Статистическое Ясно, что все населенье Отечества, все, кто российским гражданством горды, как ни колеблется, сколько ни мечется, делится на три неравных среды

Дмитрий БЫКОВ

Петр САРУХАНОВ — «Новая»

С

оциология, социология, русской науки последний редут! Прежде тебя изучали немногие — нынче же выборы грозно грядут. Черный квадрат — почерней, чем Малевичев, — так и висит перед нашим царем. Дали прогнозы Митрохин и Левичев, свой вариант обозначил ВЦИОМ — ясно, что все населенье Отечества, все, кто российским гражданством горды, как ни колеблется, сколько ни мечется, делится на три неравных среды. Четверть желает прогресса нормального, хочет с Америкой тесно дружить, четверть желает посадки Навального, а половине на все положить. То-то и нет у нас воли и силушки: в целом российская наша среда — вроде прокладки, имеющей крылышки, но не способной взлететь никуда. Левое крылышко хочет законности, не уставая себя растравлять, — правое крылышко хочет посконности, палки, запрета и всех расстрелять. Левое — сплошь креативные гении, правое видит в них кучу дерьма; левое крылышко носится с геями, правое тоже от них без ума. Левое всех призывает люстрировать, чтоб не мешали по-новому жить, правое всех бы желало кастрировать, а половине на все положить. В о т, д л я п р и м е р а , в о з ь м е м Залдостанова — вечно сурового, словно монах, несколько нервного, несколько странного байкера-путинца в черных штанах. Сеть на привычные части развалена: он в Волгограде, крутой, как всегда, начал с трибуны цитировать Сталина. Вы бы хотели кого — Деррида? Пусть уж, при вое восторженных леммингов, он его хвалит публично, как свой; Путину, помнится, нравился Лермонтов, звонкая строчка «Умрем под Москвой», — нет уж! И так накопилась окалина в классике

русской за столько-то лет. Пусть они лучше цитируют Сталина. Классику жалко, а Сталина — нет. Но в обсуждении этого казуса желчью исходит российская Сеть, все в нетерпенье, и каждому кажется, что оппонент его должен висеть. Это продлится в течение месяца — «Мразигулаговцы!» — «Склизкая жидь!» Левые

бесятся, правые бесятся, а половине на них положить. Вот я и думаю с вечным томлением, в сером тумане дождливого дня, — как бы я правил таким населением, если бы кто-то заставил меня? Что тут начнет изменяться и делаться, если оно от проклятий черно, если оно только делится,

www.novayagazeta.ru

Редакторы номера: Р. Дубов, Д. Муратов, Н. Прусенкова Наш адрес в интернете:

NovayaGazeta.Ru РЕДАКЦИЯ Дмитрий МУРАТОВ (главный редактор) Редакционная коллегия: Ольга БОБРОВА (обозреватель), Сергей КОЖЕУРОВ (первый зам главного редактора), Андрей КОЛЕСНИКОВ (обозреватель), Андрей ЛИПСКИЙ (зам главного редактора, редактор отдела политики), Нугзар МИКЕЛАДЗЕ (зам главного редактора, редактор службы информации), Алексей ПОЛУХИН (редактор отдела экономики), Георгий РОЗИНСКИЙ (зам главного редактора), Юрий РОСТ (обозреватель), Петр САРУХАНОВ (главный художник), Юрий САФРОНОВ (редактор пятничного выпуска), Сергей СОКОЛОВ (зам главного редактора, расследования — «отдел Юрия Щекочихина»), Ольга ТИМОФЕЕВА (редактор отдела культуры), Олег ХЛЕБНИКОВ (зам главного редактора), Виталий ЯРОШЕВСКИЙ (зам главного редактора, редактор отдела «Общество»)

Обозреватели и специальные корреспонденты: Роман АНИН, Юрий БАТУРИН, Ольга БОБРОВА, Борис ВИШНЕВСКИЙ, Эльвира ГОРЮХИНА, Елена ДЬЯКОВА, Зоя ЕРОШОК, Вячеслав ИЗМАЙЛОВ, Сергей КАНЕВ, Павел КАНЫГИН, Елена КОСТЮЧЕНКО, Юлия ЛАТЫНИНА, Владимир МОЗГОВОЙ, Галина МУРСАЛИЕВА, Леонид НИКИТИНСКИЙ, Ирина ПЕТРОВСКАЯ, Алексей ПОЛИКОВСКИЙ, Юлия ПОЛУХИНА, Елена РАЧЕВА, Людмила РЫБИНА, Слава ТАРОЩИНА, Марина ТОКАРЕВА, Павел ФЕЛЬГЕНГАУЭР, Вера ЧЕЛИЩЕВА, Наталья ЧЕРНОВА Ведущие рубрик: Евгений БУНИМОВИЧ, Дмитрий БЫКОВ, Юрий ГЕЙКО, Александр ГЕНИС, Павел ГУТИОНТОВ, Андрей КОЛЕСНИКОВ (Мнения & Комментарии), Александр ЛЕБЕДЕВ, Александр ПОКРОВСКИЙ, Юрий РЕВИЧ, Кирилл РОГОВ, Дина РУБИНА, Владимир РЫЖКОВ, Ким СМИРНОВ, Артемий ТРОИЦКИЙ, Сергей ЮРСКИЙ Руководители направлений: Руслан ДУБОВ (спорт), Лариса МАЛЮКОВА (кино), Елена МИЛАШИНА (спецпроекты — «отдел Игоря Домникова»), Надежда ПРУСЕНКОВА (пресс-служба) Группа выпуска: Анна АРТЕМЬЕВА (фотокорреспондент), Анна ЖАВОРОНКОВА, Алексей КОМАРОВ, Татьяна ПЛОТНИКОВА (бильдредакторы), Оксана МИСИРОВА,

«Новая газета» зарегистрирована в Федеральной службе по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия. Свидетельство ПИ № ФС 77624833 от 04 июля 2006 г. Учредитель: ЗАО «Издательский дом «Новая газета». Редакция и издатель: АНО «Редакционно-издательский дом «Новая газета». Адрес: Потаповский пер., д. 3, Москва, 101000.

делится и не умеет взамен ничего? Что посоветовать? Что процитировать? Что безусловное им предложить? Левых люстрировать, правых кастрировать, а на оставшихся хрен положить.

Надежда ХРАПОВА, Вероника ЦОЦКО (технические редакторы, дизайн, макет) Собственные корреспонденты: Надежда АНДРЕЕВА (Саратов), Георгий БОРОДЯНСКИЙ (Омск), Борис БРОНШТЕЙН (Казань), Иван ЖИЛИН (Киров), Сергей ЗОЛОВКИН (Гамбург), Сергей КУРТАДЖИЕВ, Наталья ФОМИНА (Самара), Виктория МАКАРЕНКО (Ростов-на-Дону), Александр МИНЕЕВ (Брюссель), Ольга МУСАФИРОВА (Украина), Нина ПЕТЛЯНОВА (Санкт-Петербург), Алексей ТАРАСОВ (Красноярск), Евгений ТИТОВ (Краснодар), Ирина ХАЛИП (Минск) WEB-редакция: Константин ПОЛЕСКОВ (редактор), Сергей ЛИПСКИЙ, Евгений ШИРЯЕВ

дирекция Ольга ЛЕБЕДЕВА (директор АНО «РИД «Новая газета»), Светлана ПРОКОПЕНКО (заместитель директора), Валерий ШИРЯЕВ (заместитель директора), Ярослав КОЖЕУРОВ (юридическая служба), Светлана БОЧКАЛОВА (распространение), Владимир ВАНЯЙКИН (управление делами), Вера ИЛЬЕНКО (реклама), Наталья ЗЫКОВА (персонал)

© АНО «РИД «Новая газета», 2013 г.

Любое использование материалов, в том числе путем перепечатки, допускается только по согласованию с редакцией. Ответственность за содержание рекламных материалов несет рекламодатель. Рукописи и письма, направленные в Редакцию, не рецензируются и не возвращаются. Направление письма в Редакцию является согласием на обработку (в том числе публикацию в газете) персональных данных автора письма, содержащихся в этом письме, если в письме не указано иное

Общий тираж — 255 500 экз. Тираж сертифицирован Novayagazeta.Ru — 9 984 089 просмотра за июль 2013 г.

Выходные данные «Новой газеты на Урале»: Учредителем является ЗАО «Новая газета». Газета зарегистрирована в Федеральной службе по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия. Свидетельство о регистрации: ПИ №ФС77-29225 от 31 августа 2007 года. Главный редактор: ДРОБИНА И.В. По вопросам рекламы обращайтесь по тел: 8-922-203-27-18. Предложения и вопросы присылайте на адрес: ng-redaktor@mail.ru. Адрес редакции: 620075, г. Екатеринбург, ул. Кузнечная, 92, оф. 501. Тел: (343) 290-92-20, тел/факс: (343) 365-73-21. Для корреспонденции: 620086, г. Екатеринбург, а/я 39. Цена свободная. Материалы, отмеченные знаком ® , печатаются на правах рекламы.

Срок подписания в печать по графику: 17.00. 25.08.2013 г. Срок подписания в печать фактически: 17.00. 25.08.2013 г. Отпечатано в типографии Тираж регионального выпуска : ЗАО «Прайм Принт Екатеринбург», 3 200 экз. № заказа 3724 г. Екатеринбург, пр. Космонавтов, 18н.