ЛУЧ #2 by Nikita Dmitrievich

ЛУЧ

1-2 текст АНАТОЛИЙ УЛЬЯНОВ фото ЮРГЕН ТЕЛЛЕР 3-4 из журналов ЧЕРНАЯ ГОДИНА, СОВЕТСКОЕ ФОТО 5-6 по материалам ГОСПОДИНА НАВАШИ, СМЕНЫ, PIGGY И BDSM-HOWTO 7-8 из книги МАРСЕЛЯ ЖУАНДО ЗАТЕРЯННЫЕ СТРАНИЦЫ 9-10 текст АНАТОЛИЙ УЛЬЯНОВ

журнал сделал НИКИТА ДМИТРИЕВИЧ

11-14 из книги ДЭВИДА ДЕМЧУКА СЕМЬ СНОВ

ЯБЛОКО ЯБЛОНЮ ПРАЗДНИК ИНЦЕСТА.

Несмотря на то, что Rosemount High School является спортивной школой, история запомнит не физкультурные её успехи, но сексуальную революцию, произошедшую во время тамошнего фестиваля «бодрости духа». В рамках развлекательной программы группе студентов завязывали глаза, после чего эти юные капитаны сборных целовались с «незнакомцами» и, следом, пытались угадать, кто же был по ту сторону губ. Казалось, речь об их парнях и девушках. Быть может, о друзьях, знакомых. Но организаторы фестиваля оказались куда более непредсказуемыми. Когда студенты сняли повязки, выяснилось, что они только что целовались со своими родителями. На видео с фестиваля царит атмосфера радости и веселья. Некоторые поцелуи весьма продолжительны. Ладони отцов пестуют дочерей. Мать кладет руку сына себе на ягодицы, другая взобралась верхом, кто-то обнимается на полу. Ни реакция публики, ни реакция родителей, ни, в конце концов, реакция самих студентов не проявляет наличие проблемы. Ситуация считывается всеми её участниками как шутка, и содержит потенциал высвобождения колоссального психо-культурного напряжения. Только позже, стараниями соглядатаев YouTube, вокруг школы разгорается истерия – «Rosemount High School даёт зелёный свет инцесту».

Реакция общественности – пример типичного психо-культурного насилия. Ситуация осталась бы шуткой. Студенты и их родители посмеялись бы и продолжили жить. Но общество, отравленное религиозной моралью, не может избежать макания людей в чувство стыда и вины. Это, в свою очередь, порождает сексуальный плен, невроз и муки; ту репрессию, которая является основным гарантом авторитарной культуры. Не поступок, но общество запятнало отношения между студентами, их семьями и собой. Содержанием акцента, порицающего поцелуи между родственниками, является табу и понимание сексуальности как чего-то грязного. Что же в итоге? Студентам предлагается терзаться угрызениями совести? Молить о прощении? Смотреть на родителей — и думать о свершившемся «кощунстве»? О сексуальном насилии, быть может? Плохо-плохо-плохо, – видимо, это теперь должны повторять себе «виновные», преклоняясь перед жестокими богами культуры. Вне всяких сомнений, сексуально-энергетический праздник в Rosemount High School не является случаем «того самого» инцеста. Тем не менее, мы пойдём дальше, и, вопреки насилию морали, провозгласим табу инцеста устаревшим.

Кровь — всеобщее табу, табуирующее всё, связанное с кровью. — Э. Дюркгейм Понятие «инцест» означает «греховный», «преступный». В Библии инцест ничем не более «грешен» и «преступен», чем гомосексуализм и внебрачные связи. И для того, и для другого, и для третьего у «любящего бога» один ответ – смертная казнь. Это, впрочем, не мешает христианам чтить «священными» «вынужденные» кровосмесительные союзы детей Адама и Евы. Противоречия не пугают двойную мораль всех древних мифологий. «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку»:

Только боги могут соединяться со своими сёстрами. А порой и смертные, если на то есть дозволение богов. — Элен Пара / 2006 Культуры инков и фараонов, династические браки, мифы древней Греции, языческие корни человечества… – они полны не только инцестуальных сюжетов, но и одобрительных инцестуальных практик. Если бы вредное влияние инцеста носило абсолютный характер, наш мир, не знавший табу в своём истоке, сплошь состоял бы из циклопов и выродков.

Руководство учреждения приносит извинения всем, кого возмутило увиденное, и обещает: «Больше такого не повторится». Это при том, что ни один участник фестиваля не подал жалобы в связи с произошедшим.

Анализируя вред, призрак которого является теоретическим основанием для стигмы инцеста, социолог Эмиль Дюркгейм пишет:

Невозможно предположить, что такой ограниченный, мало поддающийся наблюдениям вред мог быть сразу замечен первобытным человеком, а если и был, то не мог породить столь абсолютного, неумолимого запрета. / 1897 Быть может, именно табу, обретённые нами, уберегли нас от последствий инцеста и, тем самым, замедлили вырождение, выиграли время «очиститься» крови? Как показывает история, запрет ещё ни разу не приводил к прекращению той или иной сексуальной практики, но лишь вытеснял её из области гласного. Мне доводилось встречать исследователей современной российской глубинки, засвидетельствовавших наличие народного инцеста в масштабах, которые городской обыватель себе даже не представляет. Деревенский патриархат по сей день совершенно искренне полагает, что «лучше папка дуру научит». Инцест, конечно, не сводится к одному кровосмешению. Иногда это личина аутоэротизма, сюрприз обстоятельств или интрига войти в то, из чего ты возник / принять то, что тебя породило. В конце концов, это желание, притяжение и реализация. Логика табу на инцест принадлежит тем временам, когда у человечества не было надёжных средств контрацепции, а секс одобрялся церковью лишь в целях продолжения рода (гедонисти-

ческая его функция рассматривалась как порок). Табу на инцест является концептуальной надстройкой авторитарной культуры над человеческой сексуальностью, и наносит вред её естественной саморегуляции посредством насаждения чувства вины перед мифическим «священным». Инцест внутри патриархальной семьи может сопутствоваться сексуальной эксплуатацией детей с позиций родительского авторитета. Но ведь такая угроза проистекает не из самого инцеста, а из патологической природы патриархальной семьи как репрессивного образования, в рамках которого органичное развитие сексуальности весьма затруднительно. Так или иначе, опасения касательно сексуальной иерархической эксплуатации – это скорее тема секса как сознательного диалога, нежели реальная опасность сексуальных отношений между родственниками. Проблемы, которые могут возникать в связи с инцестом, ничем не отличаются от тех проблем, которые содержатся в любой межличностной практике. Человечество эволюционирует. Уже не молитва и подмывание хлоркой спасает нас от нежелательных последствий сексуального удовольствия, но противозачаточные и био-защитные средства. Таковые сегодня являются технологическими посредниками возвращения к сексуальности после веков церковных извращений и репрессий. Презерватив – это торжественная насмешка над происками любого бога. В условиях современного мира у табу на инцест нет оснований. При желании, мы можем откры-

вать для себя и эту страницу человеческого естества, равно как и низвергать все прочие предрассудки морали. Почему братья и сестры, родители и дети не вправе получать сексуальное удовольствие друг с другом, соблюдая соответствующие меры контрацептивной и психологической безопасности? Где трагедия в удовольствии по согласию?

ЛЮДОЕДСТВО (1920-23) давайте съедим мою мертвенькую. ЛЮДОЕДЫ Передо мной Евдокия Емельянова Жиганова из села Каменки, Пугачевского уезда, 50 лет, вдова уже пятый год. Лицо длинное с острым подбородком, морщинами на лбу и складками на худощавом лице, серые блестящие глаза, впалые, нос острый, тонкие, посиневшие и морщинистые губы. Другая её дочь Агрипина Ивановна 18 лет. Вот о каком ужасе они рассказали: Жили мы у крестьянки села Каменки, вдовы Натальи Федоровны Пышкиной с своей семьей: я – вот Авдотья, дочь Аграфена, сын Алексей 11 лет и ещё маленькая дочка Мария 5 лет. У Натальи Пышкиной была Прасковья 9 лет, всего в доме жило шесть человек. Все мы несли страшную голодуху. С весны до зимы перебивались травами, собаками, кошками; но потом доелись до рук, не стало ничего и мы все начали мучиться, слабнуть и пухнуть. У хозяйки Наталии заболела дочка Паша и умерла за три недели до Рождества. Мать этой девочки, Наталя Пышкина, и говорит нам: «Есть у нас больше нечего, поели мы и кошек и собак… Теперь нам с голоду помирать… Давайте съедим мою мертвенькую, я уже мертвых ела… Ничего, можно есть». Слова эти нас перепугали, но все же решились, и решились потому, что пришел край… Девочку съели. Через неделю у меня помер и сынишка Алексей от голода. Мы и его… Но своё дите мало еда, душа не принимает, слезы пробивают. Мальчик мой умер пухлым и почернелым, а потому мясо его было нехорошее. Вскоре после этого зашла к нам ночевать старуха лет 70-и. Старушка эта говорила нам, что её никто не пускает. – У нас опять вышло мясо, и мы оставались голодными. Ночью все успокоились. Старуха заснула. Евдокию Жиганову перебила дочь Агрипина: – Наталья Пышкина взяла в руки нож и говорит мне: «Иди держи старуху, сейчас зарежем её, у нас опять будет мясо». Сначала я не соглашалась помогать резать старуху, но Пышкина пригрозила мне, говорит: или прогною тебя или зарежу. Мы зарезали сонную старуху, изрубили её на куски и варили… – А как же вы зарезали ещё одну женщину – Александру Филипповну Фофанову 40 лет? Ответила Евдокия Жиганова: – К нам в дом (после того как съели девочку, маль-

чика и старуху) Александра Филипповна Фофанова, – она тоже каменская, – и просила нас принять её на квартиру. Ну, знамо, у нас дров было мало, а ей сказали, чтобы она добивалась дровец. Согласились принять её. Жиганова замолчала. – Вскоре – начала дочь – после того, как пришла к нам Фофанова, хозяйка Наталья Пышкина, начала говорить нам о том, чтобы и Фофанову зарезать и съесть. Ну мы вроде как уже потеряли страх. Ночью подошли с Натальей к Фофановой. Она проснулась. Увидя нож у Пышкиной, Александра Фофанова испугалась. Она говорила: «Что вы делаете разве можно». Но нам некогда было разговаривать, и я схватила Фофанову за руки, а Наталья ножом перехватила горло. Тело это изрубили на куски и сложили в кадушку. Ели. Но как вспомнишь, что это человек, тошно становится. Лучше бы конину или собаку есть. Дочь замолчала. Мать, понурив голову, смотрела вниз. – К вам соседи заходили, спрашивали где дети? – Заходили – отвечала мать Жиганова – А когда спрашивали, где наши дети, то мы говорили: вон на печке, они больные. Там еще сидела здоровая девочка и были накиданы лохмотья, так что незаметно. Опять замолчали. – Ну, а куда же девалась сама хозяйка Наталья Пышкина? – Да она – заговорила Евдокия Жиганова – захворала и умерла. Ну, а мы с дочерью мертвую Пышкину изрезали на куски и сложили. До Рождества уж оставалось 5 дней. – А ты резала старуху и Фофанову? – Нет я не резала. Пышкина резала вон с дочерью. – Знали ли про вас, что вы ели людей? – Нет – ответила Евдокия Жиганова – но потом все-таки стали замечать. Приходили и спрашивали нас – чем мы кормимся и где у нас ещё люди. Тогда я упала на колени и сказала, что грешны мы перед людьми и богом: мы людоеды, мы съели 5 человек. Ну, меня и дочь Аграфену арестовали, и

вот теперь мы сидим здесь в Пугачеве.

ПЕРВОБЫТНЫЕ ОПАСНЫЕ СИЛЫ Когда месяц тому назад мы прочитали о том, как в Дергачах «старик» съел свою «старуху», вытопив из неё сало и сделав из головы студень – мы были ошеломлены точно ударом грома. Сознание культурного человека, казалось нам тогда, не в силах вместить этого факта. И ещё казалось нам, что рушатся самые устои культурного существования – и мы, смятенные, подавленные, растерянные, полагали, что идти дальше некуда. Но оказалось, что путей, на которых притаились страшные Химеры, еще очень много. После «старика», съевшего свою «старуху», появились матери, поедающие своих детей; сердобольные люди, берущие на «воспитание» сирот для того, чтобы их зарезать и съесть; кража детей с той же ужасной целью… Поползли слухи о том, что на улицах Уральска, напр., по вечерам убивают прохожих, отрубают головы, которые «оставляют родственникам для опознания», а туловища уносят и съедают…. Страшная сказка о бабе-яге, поедающей детей, – сказка, от которой мы в детстве испытывали ужас, – стала страшной явью… И – что ещё страшнее – мы не только уже не испытываем ужаса, а дошли до того, что, когда в цирке веселый клоун поет о том, как муж жену съел, веселые куплеты, мы весело смеемся… Очевидно, перейдена какая-то грань, где нет уже ужаса, а есть лишь, в лучшем случае, безразличие (Съели так съели: мне-то какое дело! Не меня же съели?!), или – извращение элементарных чувств культурного человека (Муж жену съел? Ха-ха! Вот забавно!). Но, по-видимому, мы не дошли еще до «последней черты». – Погодите – шутил мой знакомый – дойдем еще до того, что позовем вас в гости чай пить и по-приятельски наделаем из вас битков. И в этой шутке мне причудились зловещие возможности. Конечно, не меня съест мой способный так шутить приятель и не он съест кого бы то ни было. Но что такие случаи в будущем, когда костлявая рука Голода придавит нас ещё больше, – вообще возможны, в этом я не сомневаюсь.

Если можно украсть ребенка и съесть, то почему бы приятелям не съесть своего приятеля?! Голод – страшная вещь, так всегда значилось во всех прописях. Но прописи отстали от жизни, и наш Голод оказался чем-то таким, о чем не написано не только в прописях, но даже в самых мудрых книгах. У Тэна, в его «Истории английской литературы», есть замечательные строки о Шекспире. Величие Шекспира Тэн видит в умении заглянуть в те темные бездны человеческой души, где заложено наследие тысячелетий. Под тонкой культурной оболочкой (что такое тысячелетия жизни человека по сравнению с миллионами лет звериного его состояния!) таится зверь, инстинкты которого сдерживаются главным образом механическими силами общественности. Собственно говоря, по натуре человек – сумасброд, и телесный организм его – болезнен; рассудок и здоровье являются в нас лишь минутной удачей и счастливой случайностью. Мы не вполне сознаем это, потому что в настоящее время нас привели в порядок, затомили, обессилили; наше внутреннее движение, вследствие постоянной чистки и выправки, свыкнулось с грехом пополам с движением внешней жизни. Но это согласие только кажущееся, и первобытные опасные силы продолжают существовать неукротимыми и независимыми, даже при господстве порядка, который, по-видимому, их сдерживает. Стоит явиться значительной опасности, стоит совершиться какому-нибудь перевороту, и они произведут взрыв и извержение, почти с такою же страшной обстановкой, как и прежне. Семилетняя война, дезорганизовавшая существовавший «порядок», первая разбудила в человеке эти «первобытные опасные силы». Голод, бьющий по самым устоям культуры, довершает дело, начатое войной. В человеке разнуздывается зверь. К пролитию крови он привык в окопах, и жизнь человеческая стала для него в копейку. А когда стал вопрос о жизни, – голодный зверь, разбуженный мировой бойней, зловеще защелкал зубами на своего «ближнего». И в конечном результате «опасные первобытные силы» привели к людоедству… Русский голод с его озверением – грозная иллюстрация к существующей культуре, он же и грозное предостережение ей. В самом деле, не слишком ли мы преувеличиваем прочность и устойчивость этой «вековой культуры», если семь лет войны могли привести в движение «первобытные опасные силы» и обратить человека в людоеда? Ищут ближних виновников обрушивающегося на нас бедствия; обсуждают этот вопрос «с пристрастием и гневом», и не хотят задуматься над основным вопросом – о ценности строя жизни, покоящегося на столь шатких, а, следовательно, опасных для истинной культуры устоях.

МУЗЕЙ ГОЛОДА Согласно постановлению Губернской комиссии помощи голодающим в Саратове с осени организован Музей Голода. По мысли устроителей Музей этот должен выполнить двоякую задачу. Он должен являться надежным хранилищем всего того материала, который обрисовывает голод в Саратовском крае и борьбу с ним. Этим самым Музей впоследствии явится важным источником для этого голодного лихолетья в нашем крае. Но самая важная, насущная современная задача Музея голода состоит в том, чтобы Музей служил немолчным будильником общественной совести и громко звал на борьбу с ужасной истребляющей силой, какое имеет жуткое название – голода. В Музее сосредоточиваются самые разнообразные виды суррогатов хлеба и пищи вообще, какими сейчас питается несчастное население голодных мест.

Уже сейчас в Музее имеются образцы хлебов из крапивы, лебеды, березки, желудей, коневника, тыквенных кожур, арбузных корок, капустных листьев, дубовой коры, белой глины, павелики, мякины, просяной ракуши, из колючек репейника, ореховых и березовых сережек, шиповных ягод, гороховой соломы и мн. др. Один только вид некоторых суррогатов, напоминающих собой конский навоз, черный угольный цвет некоторых хлебов, смешанных чисто с песком, куски сушеной лошадиной кожи, внушает чувство ужаса, и могут пробудить сострадание даже в самой черствой душе. Анализ питательности этих суррогатов, сравнительно с годными для жизни продуктами, наглядно говорит за себя с вывешенных в Музее диаграмм. Музей стремится изобразить перед нами в откровенной наготе внешний вид голодающих, обстановку их жизни на местах, на площадях городов, в столовых, приютах, в их кочевании, в переездах. С выставленных в Музее фотографий смотрят на посетителя измученные лица голодных детей и взрослых, их исхудалые с резко выделяющимися костями и ребрами, или, наоборот, распухшие тела, груды трупов тех несчастных, каких сразила голодная смерть и которых приходится не хоронить, а сваливать в «братские» могилы. Стремясь стать верным показателем голодного бедствия в крае, Музей голода имеет своей задачей также отразить в беспристрастной форме, в каком виде, в каких размерах и насколько успешно протекает государственная и общественная помощь голодающим. […] Наиболее разительные сведения об ужасах голода выписываются и вывешиваются на картоне. Музей имеет значительное (иногда несколько сот в день) количество посетителей. Однако всего собранного материала слишком недостаточно, чтобы на основании его чертить весь размер ужасного бедствия в нашем крае. А потому Музей голода обращается ко всем учреждениям и гражданам, особенно в голодных местах, с глубокой просьбой сдать имеющиеся у них материалы – образцы «голодной пищи» в возможно большем количестве…

ЛЮДОЕДСТВО Страшные вести о людоедстве приходят за последнее время с мест почти каждый день. Сначала они были единичны, но теперь психоз охватывает всё большие и большие массы; человеческое мясо становится всё более и более обычным видом пищи, притупляется сознание между тем, что можно и что нельзя, и кошмар выходит в жизнь, сливается с ней… Комментировать нижеприводимые факты не нужно: они говорят сами за себя; кто не поймет того грозного предостережения, которое звучит в этом озверении человека, тот не поймет уже ничего. Мы повторяем – случаи людоедства становятся всё чаще. В с. Дергачах открыт «дом людоедов», где содержатся изолированными несколько людоедских семей из уезда; в Пугачевском уезде газета принуждена в передовой статье призывать к борьбе с растущим людоедством, которым, по словам газеты, в уезде занимаются сотни человек… Но разве можно описать словами, простыми жалкими словами, весь кошмар, весь ужас творящегося? Разве не бледнеют здесь все наиболее красочные выражения? И мы умолкаем и предоставляем слово фактам: пусть говорят они. Пугачевский уезд. На хуторе Ново-Краюшкином, Ново-Черниговской вол., крестьянин Константин Кляйкин, поссорившись с женой, ударил её железным сердешником и, пока она лежала без чувств, прирезал её, а по-

том съел. При обыске было найдено уже только 8 фунтов мяса – остальное было Кляйкиным съедено. В селе Толстовке три семьи кормились все время трупами, которые уносили с кладбища и съедали. В селе Зеленке Толстовской волости набралось 14 трупоедов и людоедов. В селе Кардоне, Хворостинской волости, крестьянка Метелкина с сыном зарезали свою дочь и питались ею. Они пытались также зарезать и младшего сына Григория, но это ей не удалось. В Украинской и Шмелевской вол., на базаре появляется в продаже человеческое мясо. На хуторе Сестры, Смоленской вол., крестьянин Илларион Плаксин вместе с женой зарезали в пищу двух своих детей, после чего зарезали чужого 15-и летнего мальчика и также съели. В селе Ивантьевске крестьянка Попова созналась в том, что она съела своего ребенка. При обыске у неё было найдено два человеческих черепа. Новоузенский уезд. В селе Малой Узени в ночь на 21 февраля Семен Родин убил жителей М.-Узени стариков Василия и Пелагею Богомоловых. После убийства, кровь Богомоловых была им собрана в посуду, изжарена в топившейся в квартире Богомоловых печке и съедена. После этого им были вынуты у старика Богомолова печень и легкие, которые им были разрезаны на куски, сварены в печке и тоже съедены. Убийца был задержан на месте преступления и в нем сознался. В селе Алесандрове-Гае матерью, 50 лет, и дочерью 20 лет, был брошен жребий, кому жить и кому умирать, т.к. существовать в дальнейшем было нечем. Жребий смерти пал на дочь; мать зарезала её, разрубила на куски и начала варить, но в это время зашли соседи и преступление было закрыто. В Ал.-Гае это уже третий случай убийства на почве голода. Покровский уезд. В Салтовской волости, в семье Алексея Чернова, зарезали одну из девочек, которую пытались съесть. Хвалынский уезд. Крестьянка села Старая Кулатка Шпандынова, съела тело своего отца Юсупа Шпандынова. Крестьянин Кулев, обессилев совершенно от голода, видел, как дочь ела принесенные откуда-то суррогатные лепешки. Наевшись, она также дала ему несколько. Съев их и почувствовал себя настолько сильным, что мог встать, ночью приготовил все необходимое и повесил её. Вольский уезд. В селе Березинках крестьянка Анна Пылаева на почве голода зарезала своего брата Павла Курилишина и съела его труп. В этом же селе трупы остаются не зарытыми на кладбище, что подбивает к людоедству. В селе Пилюшне, 20 марта, крестьянка Матрена Саввишна Покровская заманила к себе девочку, дочь соседа, 10 лет, под предлогом поиграть. Во время игры засыпала ей глаза, рот и нос золой, захлестнула шею чересседельником и потащила в печь, куда потом влезла сама и, взяв топор, отрубила ей голову, закопала её в подполье, а туловище нарубила на мелкие куски, часть засолила, а часть, сварив, съела с тремя своими детьми. Её же дети рассказали об этом соседям, и разъяренная толпа крестьян растерзала её и двух её детей, евших с нею человеческое мясо, – мальчика 15 лет и девочку 12 лет. Третью девочку – 6 лет – удалось отстоять.

УЗЛЫ эрос и красота связанной женщины.

Философия дзен воспевает познание человеком своей естественной природы через непрестанную медитацию, состояние “здесь и сейчас”. Шибари же воплощает человека созерцающего и человека как созерцаемое в застывшем мгновении, “здесь и сейчас”. Это искусство достижения; процесс и результат – равноважны. Философствующие Мастера говорят о практике шибари с буддистской поэтикой:

“Спешащий путник придёт туда, куда хотел, но не увидит по пути ни игры света на вершинах гор, ни росы на травах. Тот же, кто сделает искусством процесс достижения, обогатится вдвойне”. “Единственное признание, которого я добился, изучая технику связывания с 1908 года, – это клеймо извращенца” Ито Сейю, 1953

СТЕСТВЕННОСТЬ В западной традиции творец “берёт глыбу мрамора и отсекает от неё всё лишнее” (Микеланджело). Западный художник преобразует мироздание, кроит его под себя, создаёт свои творения “по своему образу и подобию”, противопоставляя себя первозданному Хаосу, и таким образом утверждает себя в мире.

СТОРИЯ Феномен связывания произрастает из самих недр японской культуры: пластины самурайской брони скрепляет шнур; на спине воина – крест-накрест узел счастья; кимоно не использует ни крючков, ни пуговиц, но перевязывается, и т.д.

Японец не отделяет себя от мира, в котором существует. Он – часть этого мира. Такая же, как ветер, деревья, птица над океаном, или тень, отброшенная на стену. Как утверждает себя цветок? Стремится ли к результату вода, вытачивающая из камня причудливые фигуры? Красоту не нужно вырывать силой у природы. Красота уже есть. Её нужно лишь увидеть и запечатлеть.

Изображения женских пыток (дзосю) появляются уже в 15-м веке, во время войны Онин (1467). Для пленения противника в бою используется искусство ходзё-дзюцу – система чётких правил, регламентирующая методы задержания и конвоирования с применением шнура. Законы 18-го века допускают четыре вида пыток: порка (муцуици), сдавливание камнями (ишидаки), притягивание ног к туловищу с помощью верёвки (ебиземи), и подвешивание на верёвке за руки, связанные за спиной (цуриземи).

В традиционной японской поэзии танка существует термин “югэн”. “Югэн” (буквально: сокровенное, тёмное) был вначале философским понятием китайского происхождения и означал извечное начало, сокрытое в явлениях бытия. В японском искусстве “югэн” – сокровенная красота, не до конца явленная взору. Но к ней можно указать дорогу. Для этого достаточно немногого: намёка, подсказки, штриха. “Югэн” может таиться и в том, что, на первый взгляд, безобразно.

В период Эдо наблюдается процесс театрализации наказания. Пытки становятся публичным зрелищем, возникает театр кабуки (“театр поющих и танцующих куртизанок”) и особый символизм: сложность узла зависит от социального статуса пытаемого. Пьесы кабуки воплощают неистовые драмы сексуальности и насилия, и это провоцирует восход индустрии открыток с изображениями волнующих сцен и актеров. К началу ХХ века пытка завоёвывает своё место под солнцем трансгрессивного эроса. В 1919-м году мастер и художник Ито Сейю (Seiu Ito) начинает фотографировать “наказанных женщин”, разрабатывает эстетическое и философское измерение связывания, которое в своей эротической ипостаси становится самостоятельной садомазохистской субкультурой “шибари” (сибари, кинбакю); появляются специализированные клубы (кинбикены) верёвочных зрелищ, открывается культовый журнал “Kitan Club”.

естественная красота духа и плоти.

Шибари позволяет явить красоту, скрытую за наносным, “цивилизованным”. Связанная пленница лишена возможности принимать “красивые” позы. Она уже не может “говорить телом”. Остаётся лишь то, с чем она родилась –

РИЛИЧИЯ

Все, кто пробовал шибари, приходят к одному выводу: верёвки освобождают. Как ни странно, это происходит тогда, когда ты беспомощен, когда от тебя ничего не зависит и тебя уже не связывают условности и необходимость как-то выглядеть. Мастер Александр Соколов

ЗЕН Подобно икебане и садам камней, шибари является примером созерцательного и медитативного японского искусства – Мастер подолгу рассматривает свою пленницу, характер этого взгляда и отношений указывает на дзен-буддизм. Возникнув в китайском монастыре Шаолинь в V веке н.э., он распространился на Дальний Восток; к XII веку достиг Японии.

Японский феодализм породил понятие “гири” – “приличествующая обязательность”. Для японца нарушение приличий – это позор, потеря лица, страшнее которой нет ничего (и потому самураи предпочитали совершить

сэппуку, нежели потерять лицо). “Гири” поддерживается социальным феноменом “сэкэнтэй” (“твоё тело в миру”) – постоянным осознанием того, каким тебя видят другие.

эмпатию. Это удивительное переживание близости, даже слияния, единства двух человек, не только несёт огромную одномоментную эмоциональную нагрузку, но и, несомненно, способствует углублению взаимопонимания между партнёрами и в целом укреплению взаимоотношений между ними.

Для снятия напряжения существуют традиционные попойки, где, по всеобщему разумению, можно не следить за своим поведением. Всё, что сделал пьяный японец, будет не только прощено, но и безоговорочно забыто. Потому, что все знают: человек не мог себя контролировать.

Ограничение подвижности Бондаж вообще и шибари в частности относят к BDSM именно в силу физической беспомощности связанного. Помимо непосредственной, буквальной передачи власти над обездвиженным телом, связывание несёт в себе многослойную символическую нагрузку. Что же происходит с нижним партнером благодаря тому, что он недееспособен и беззащитен?

То же и в шибари. Верёвка позволяет нарушать приличия, но снимает ответственность за них, и, как следствие, устраняет социальный стыд. Связанный, как и пьяный, не может контролировать себя.

Прежде всего, беспомощный человек нуждается в заботе и попечении. Как ребёнок, которого кормят с ложечки, переворачивают с боку на бок, укутывают, если холодно, и раскрывают, если жарко. Игровое воссоздание детского статуса может обусловливать психологический регресс в детство, освобождение от ответственности, от необходимости думать и принимать решения, возвращает в состояние безмятежной невинности, создаёт идиллический настрой. Мастер, в свою очередь, входит в роль Родителя, умиляется своему подопечному, радуется возможности позаботиться о нём.

ИНИМАЛИЗМ Японская художественная традиция являет красоту малыми средствами. Акварель одним взмахом кисти. Трёхстрочные стихи-хокку, таящие в себе глубину. Искусные фигурки-оригами, сложенные из одного бумажного листа. Чем большие средства вложил художник в своё творение, чем больше он его детализировал, тем меньше сможет участвовать в его творчестве зритель. Умение при помощи всего лишь верёвки подчеркнуть необходимое и затенить несущественное, создать мгновение красоты, которое останется лишь в памяти – вот путь Мастера.

Затем снимаются ограничители сексуальности. Путы на теле развязывают путы в голове, потому что не остаётся ничего, кроме как принять происходящее, смириться с ним.

ОСПРИЯТИЕ ВЕРЁВКИ Ощущение верёвки означает необычно, непривычно сосредоточенное восприятие своего тела и позы. Очерченное верёвкой тело легче рассматривать и чувствовать как бы слегка отстранённо, осмысленно, концентрируясь на возникающих чувствах и в полной мере переживая, смакуя их. Можно осознавать те или иные части тела в отдельности и “слушать” их. Верёвка, обнимая торс, подчёркивает дыхание и сердцебиение. Тело таким образом из простой оболочки, некоего материального деятельностного аппарата, источника ощущений становится их адресатом, в каком-то смысле, обретает самостоятельное, “умное” существование.

Наконец, обездвиживание – это квинтэссенция власти, полной физической свободы делать с человеком что угодно, тотального контроля над всем его существом, а с позиции нижнего партнёра – абсолютной покорности и смирения. Связанный человек не может ни сражаться, ни спасаться бегством. Он может лишь отдаться на милость того, в чьём распоряжении оказался. Для этого требуется огромное доверие, только оно способно преодолеть страх.

Пассивность ограниченного в подвижности тела также обладает огромным потенциалом чувственного воздействия. Лишение возможности действовать “на передачу” переключает человека “на приём”. На приём сигналов от органов чувств, прежде всего, осязательных (ещё более этот эффект усиливается при депривации, например, завязывании глаз и/или ушей, запрете говорить или использовании кляпа). Это помогает извлечь из них максимум, полностью их пережить и почувствовать, познать особость, уникальность и неповторимость каждого прикосновения. Именно поэтому, наверное, в традиционном шибари предпочтение отдаётся грубым, даже колючим верёвкам из пеньки или джута: они чувствуются не только в местах наибольшего натяжения, но по всей длине.

узнаёт само себя и радуется себе.

Подчёркнутая пассивность, покорность, подчинённость (Инь) вызывает острое ощущение собственной женственности. Эта женственность привлекательна, потому что тело, даже несовершенное, полностью принимается, становится красивым. Привлекательность чувственна, потому что тело

Чувственность сексуальна, ведь сняты все запреты. Всё это – женственность, привлекательность, чувственность, сексуальность, – принадлежит Мастеру, который их создал, пусть даже всего лишь здесь-и-сейчас. Он волен распорядиться ими по своему усмотрению. Он бережёт своё создание, и поэтому верёвка греет: это тепло заботы. Тело, чувства и разум обретают редкую гармонию. Вдруг оказывается, что растворение в Мастере и уход в себя – это одно и то же. Это спокойное, тихое, счастливое, благодарное, светлое, радостное, полное и безоговорочное принятие всего происходящего и своего в нём места. Это абсолютная свобода, ибо что есть свобода, как не быть собой и на своём месте?

Переключение коммуникации между партнёрами с обычной (речь, взаимные прикосновения, мимика, жестикуляция) на скудную, обусловленную дефицитом механизмов обратной связи со стороны связанного, обостряет

Затерянные страницы Члены, звери и мании Марселя Жуандо.

Некто интересовался, можно ли рассматривать фаллос как предмет искусства или как объект коллекционирования? Можно, если, отделив от самого человека, выставлять его наряду с украшениями и драгоценными вазами. Обаятельный восьмидесятисемилетний доктор, который половину своей долгой жизни рисовал цветы, пишет: «Тычинки и пестики – лишь скромные половые органы, но они обладают восхитительной формой и окружением, тогда как наши половые органы имеют столь жалкий вид, что мы вынуждены стыдливо их прятать».

Николай Бердяев, назвавший Марселя Жуандо (1888-1979) «самым замечательным и глубокомысленным писателем современной Франции», не подозревал, что наряду с принесшими ему славу книгами о провинциальных нравах, богоискательстве и супружеских отношениях, Жуандо пишет и другие вещи... «Затерянные страницы» – последняя книга из цикла «тайных сочинений» Жуандо – была опубликована после смерти автора.

Я вовсе не разделяю этого мнения, и со мной согласен Леонардо да Винчи, как свидетельствует отрывок из его записных книжек, опубликованных «Галлимаром» (стр. 115-116):

КОШКИ И КАКТУСЫ

«Половой член связан с человеческим умом и порой даже обладает собственным: вопреки воле, желающей его возбудить, он упрямится и действует по своей прихоти, а иногда шевелится без разрешения и даже без ведома человека, независимо от того, спит человек или же бодрствует. Случается, пока человек спит, член следует лишь своим влечениям и бодрствует, а когда человек бодрствует, член дремлет. Часто бывает, что человек хочет им воспользоваться, но член отказывается, или, напротив, члену хочется, но человек ему запрещает. По-видимому, это существо обладает жизнью и умом, отличными от человеческих. Напрасно человек стыдится его называть и показывать, стремясь прикрыть и спрятать то, что надлежит украшать и с гордостью предъявлять, точно святые дары».

Животные Что ж, дорогой Анри, вам попросту не хватает воображения, любопытства или опыта: если верить довольно давнему рассказу моего друга, он получал страстные знаки внимания от кота по прозвищу Фигаро. При виде эрегированного мужского органа кот входил в транс, впадал в истерический припадок и в исступлении катался по полу, после чего, спрятав когти и клыки, орудовал шероховатым бархатным языком и мягкими лапами, тискал и лизал яички, затем вдруг отпускал их и мало-помалу поднимался вдоль члена – от основания до самого кончика. Эти непрерывные ласки сопровождались ритмичными движениями всего тела и топаньем задних лап, а глаза то зажмуривались, то широко распахивались и загорались. С восхитительным умением и знанием дела Фигаро либо замедлял, либо ускорял массаж, пока не добивался заветной цели – вызвать извержение, которого он терпеливо дожидался, а затем украдкой глотал и с явным удовольствием смаковал семя.

Сила желания избавила меня от необходимости обрезания, так как с самого раннего возраста головка моего члена выступала из-под крайней плоти. Х. (иностранец) спрашивает, как у нас во Франции называют мужской орган? Простонародье ошибочно употребляет слово «хвост», которым в действительности обозначается наружное продолжение позвоночного столба у животных.

Это как нельзя лучше доказывает, что блуд свойствен всем биологическим видам и является их «торговым активом». Чувственность не ведает ни границ, ни запретов, и между существами, казалось бы, весьма далекими по форме или размерам, мгновенно достигается согласие при их совместном наслаждении: происходит это спонтанно – исключительно ради удовольствия.

У латинян слово «пенис» означало мужской орган млекопитающих. В древнегреческом имелось слово «фаллос», считавшееся сакральным термином.

По мнению моего друга, участвовавшего в кошачьей церемонии, это взаимопонимание, инстинктивное и тайное сообщничество имеет отношение к высшей мифологии, магии, но вместе с тем и к религии.

В целом же лексика, связанная с этим органом, указывает на растительные плоды соответствующей формы. У слова vit («хуй») нет шансов попасть в «Литтре» или в «Лярусс». Похоже, оно происходит от латинского vitis («виноград»).

Растения Вчера обедал с графом и маркизом, в присутствии необычных сбиров. Один из них, получивший некогда воинское звание в Иностранном легионе, дабы не остаться в долгу передо мной, после того как я рассказал множество сальных историй, решил познакомить нас с сексуальными обычаями, распространенными в тропиках, где поблизости нет ни людей, ни животных. Мне сообщили по секрету, что этот шельмец щедро содержится князем Лихтенштейна, и сбир описал в мельчайших подробностях, как затерянный в пустыне одинокий легионер кидается на кактусы и занимается с ними любовью безумным, причудливым способом. Резкие сокращения растения при введении внутрь члена якобы доставляют острейшее удовольствие. ПРИМЕЧАНИЕ. – Это стало для меня откровением, и когда я сообщил о нем некоторым людям, они ответили, что такой же благосклонностью пользуется опунция у солдат Африканского корпуса, страдающих от одиночества (обычное дело в пустыне). Кроме того, один человек написал: “Вот что говорится в «Песчаной розе», страница 130, строка 21: «Можно ли назвать ее любовницей? Способна ли она претендовать на это? Скорее, нет, это просто лист опунции». Мягкий и сочный внутри стебель опунции называют в Сахаре «любовницей легионера»”. ЧЛЕН КАК ОБЪЕКТ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЯ

«Шишка» намекает на плод сосны. «Кнехт» – чугунный или деревянный предмет, используемый в морском деле. Mentula – название кочерги для перемешивания углей в горниле. «Прут» – величественно поднятая ветвь. В Шаминадуре измученные приставаниями мужей жены называли член «неваляшкой». А во время войны 1914 года солдат с соседней койки именовал свой орган «летучей мышкой». Мужской член стал для меня птицей под фартуком отцовского помощника мясника, когда я случайно подсмотрел за его движениями. Отмечу, что при виде эрегированного мужского органа у котов случаются истерические припадки. На стенах туалета во дворе скотобойни работники моего отца оставляли надписи. Представьте, какие мысли возникли у ребенка, прочитавшего под изображением члена с его

атрибутами: «Корень рода людского»! От этих магических слов, вероятно, и происходит моя наклонность, мое гомосексуальное призвание, тяготеющее к мифологии. Впрочем, моя гомосексуальность отличается от всех прочих. ОТДУШИНЫ И МАНИИ Ритуал Один специалист по эротике, большой шутник, утверждает, что для большинства гомосексуалов любовь – своего рода церемония с заранее предписанными обрядами, которые совершаются почти автоматически, машинально, словно под диктовку невидимого постановщика. После вступительного поцелуя в губы партнеры спускаются в телесные катакомбы, взаимно убеждая друг друга, что в чертогах Юпитера не бывает ничего низменного. Затем предлагается необязательная пытка пригвождением (некоторые ею брезгуют), но в любом случае все завершается последним фейерверком, при котором двухголовый людоед объедается гомункулами. Стопы Как-то вечером зашел Монтерлан. Ужин заканчивался, за столом сидели два церковнослужителя, и гость решил забавы ради устроить скандал: с величайшим простодушием, которое у него сходит за искренность, он сказал, что, занимаясь любовью, всегда начинает со стоп.

где торгуют иллюзиями и продают грязный разврат. Сильные мира сего нередко стремятся возвратиться в эмбриональное состояние, постепенно или одним махом спуститься на дно – хотя бы для того, чтобы на время избавиться от бремени ответственности, условностей и этикета, сбросить с себя почтенный, церемонный вид, предписываемый их общественным положением. Под роскошными мундирами зачастую таится стремление вернуться к бессознательной вегетативной жизни, к жизни зародыша, откуда каждый из нас произошел. Хочется взойти ступень за ступенью к началу генезиса. Судья и вельможа тайно входят в бордель лишь затем, чтобы убежать от мира и себя самих, забыть собственную индивидуальность, которая кажется в глазах других единственным смыслом их существования. Коллекционеры бутылок Некоторые психиатры утверждают, что такого рода мания присуща людям, остановившимся у врат гомосексуальности. Ведь самая возвышенная ваза – тонкая, толстая, пузатая, затупленная, заостренная, увенчанная аметистовой либо коралловой головкой – это мужской орган, по капле выделяющий жизненный сок. Расстегивание – Я одержим столь простым и внешне невинным занятием, что самому стыдно, – разоткровенничался со мной один человек. – Я мечтаю лишь о расстегивании – одежды, брюк, пиджаков. Делаю это с таким же благоговением, с каким священник приподнимает шторки табернакля. Мне даже не нужно видеть или трогать то, что находится снизу, не нужно, чтобы оно обнажалось и откликалось на мой зов. Достаточно самого жеста, и порой я получаю удовольствие оттого, что расстегиваю одежду на себе. Это касается только меня, и на то нет никаких объективных причин. Но причин я и не ищу, а просто дурачу самого себя. Но знаете, я нашел способ, как удовлетвориться всласть: скупил у старьевщика кучу тряпья, развесил на стенке и, как только выдается свободная минутка, расстегиваю, сколько душе угодно. Хочется? – Да на здоровье!

– Вот кто истинный знаток! – воскликнул я. – Чтобы не ошибиться в человеке, достаточно взглянуть на его стопы. Они сразу выявляют вульгарность или же благородство, всячески камуфлируемые лицом и речью. Грудь Рафаэль (последний мальчик, с которым я встречался) – единственный, кто заинтересовался моей грудью и сосками. Он мял, кусал, сосал, щипал их, пока не брызнула капля крови, вслед за которой, по его утверждению, пролилась струйка молока. Раздраженные, покрасневшие, выведенные из привычной апатии, слегка затвердевшие, разбухшие, словно эрегированные – такими увидел я после ухода Архангела эти прикрасы, ненавязчиво роднящие нас с женщинами. Палец Прочитал в одном средневековом манускрипте: «Средний палец правой моей руки тоже часто говорит о тебе, Мишель, передавая послания, полученные в твоих глубинах. Навстречу ласкам твоим поднимается внезапный прилив или донная волна. Покачивание, внутреннее шевеление манит дальше, вызванное не попутным давлением ягодиц, а твоим настойчивым желанием. Едва подумаешь о нем, как член мой восстает, грозя приапизмом, но я умею приводить свое тело в порядок, когда оно действует без моего согласия.

Трусики Когда мы жили на Порт-Майо, наше окошко выходило в тупик Малакофф, и мне довелось наблюдать за странной церемонией, которую совершал рабочий лет тридцати. На краю дороги стояла будка, куда дворники убирали свой инвентарь. В воскресенье я заметил, что там сушатся на веревке женские трусики. Вскоре, к моему удивлению, мужчина отцепил трусики, зарылся туда лицом, а потом долго целовал и водил ими по всему телу. По окончании ритуала он отправился в путь, но спустя четверть часа появился снова и занялся тем же – это повторялось бессчетное число раз. В перерывах он бродил по улице Вебера, улице Берлиоза и проспекту Малакофф, который приводил мужчину обратно к его фетишу.

В эту минуту кто-то шепчет, что, спустившись вместе до самых низин, мы непременно взмоем ввысь и узрим Ангелов». Человекорот Исследуя в юности всевозможные бездны, как-то ночью я очутился наедине с особенно мерзким типом, который сказал, болтая языком между слюнявыми губами, словно гордился собственным определением: – Я человекорот. Тебе повезло, что ты со мной встретился! Но я уже был далеко: меня охватило такое отвращение, будто я заглянул в пасть преисподней. Человекорот, чего ты хочешь? «Чего тебе от меня нужно?». Дома терпимости Будь хозяева домов терпимости наблюдательнее, веди они учет и делай записи, даже психиатры удивились бы количеству и разнообразию уловок, позволяющих выживать некоторым помешанным и душевнобольным. Сколько экстравагантности, сколько странностей! Поражает, что такого рода аномалии широко распространены не среди простого люда, а чаще среди весьма знатных особ. Ребячество, инфантильность встречается там, где меньше всего ожидаешь, так что впору забить тревогу. Эти прегрешения проявляются лишь в тайных местах,

Статуи и тела Статуи существуют для того, чтобы доводить наши любимые тела до совершенства. Неподвижность и молчание превращают их в наших богов. А наши тела существуют для того, чтобы в наших объятьях статуи согревались, оживали и разговаривали с нами. Родники Если прислушаться к шевелению жизни, биению сердца, наших вен, артерий, многочисленным шумам, пению жидкостей, тайно струящихся всюду в наших телах и во всех направлениях затапливающих изнутри наши члены, утробу, мозг, мы поразимся сложности этой циркуляции и множеству согласованных действий, поддерживающих наше здоровье и благоденствие. Увы, существование многих людей сводится к автоматической работе этих механизмов, место которым разве что на заводе. Они вызывают извержения, излияния, истечения: из-за мочи, пота, дерьма и газов к нам нельзя было бы подступиться, не подчиняйся тошнотворные и обильные выделения довольно правильному ритму.

Персиковая старуха Метафизика сексуальности. Культ молодости, насаждаемый индустрией моды, кажется естественным последствием влечения к красоте. В своей свежести, упругости и фонтане, молодость опосредствует “объективный соблазн”. И, тем не менее, возникает ощущение, что за её культом как фанатической крайностью скрывается нечто болезненное. Речь уже даже не столько о нагноении в индивиде чувства ненависти к “несовершенному” телу (и себе). Культ молодости – это, в первую очередь, страх жить; отказ принимать ту щедрую полноту экзистенции, которая предполагает не только интригу расцвета, но также – распада и смерти; опыт путешествия сквозь время в постоянной метаморфозе. Всё вышесказанное, разумеется, не означает, что “было бы правильно” подавлять в себе влечение к молодости из-за некоей благородной “натуралистической” позы. Отрицать привлекательность молодого – лукавство. Но ведь красота никогда не существует чем-то одним: не кастрат, не лимита, она – сама бесконечность; обнаруживается в неиссякаемом разнообразии воплощений, будь то секс-символ эпохи или горбатый ребёнок с одной ногой. Красота, равно как и её воля (сексуальность), есть не форма, но энергия. И именно эта энергия опосредствует дальнейшее визуальное, и привлекательность, и влечение, и очарование, и оргазмы раскатами грома.

Дэвид Демчук. СЕМЬ СНОВ Тебе когда-нибудь отсасывал парень? ОДИН Это называют сладкой наукой. Мой отец был боксером. Он зарабатывал на жизнь, выступая в балаганах в 50-е и 60-е годы, все шесть месяцев, что жил с моей матерью и до тех пор, пока мне не исполнилось четыре года. Горький пьяница, теперь он влачил свои дни в дешевом пансионе на южной окраине города, где уже не было ничего, кроме жалких утепленных толем домишек, чахлого кустарника и железнодорожных путей. В этом районе он родился и вырос. Теперь, сломленный, искалеченный, он вернулся сюда, чтобы жить на попечении посторонних доброхотов. Изредка на помощь приходил и я. Пару раз в месяц я прогуливал уроки, а иногда врал маме, что иду в кино, перебирался через весь город и навещал его. Мы сидели на крыльце и играли в шашки; его мозг, отбитый на ринге, почти не работал; отец забывал правила и всякий раз проигрывал. Иногда я, запинаясь, читал ему старые детективные журналы, он кивал потоку слов, его глаза отдыхали на картинках, рекламах побрякушек и способов мгновенно разбогатеть. Иногда, когда боли одолевали его так, что он не мог встать с постели, мне удавалось проскользнуть мимо миссис Шеридан, вдовы, содержавшей дом, и я проникал в его сумрачную комнату и вставал там у стены. Я смотрел, как он стонет и ворочается, продолжая во сне свои поединки. Пересекавшая кровать полоска серого света, пробивавшегося из-за неплотно прилегавшей шторы, досаждала ему, он метался из стороны в сторону, пытаясь от нее спрятаться. Порой я вставал к окну и придерживал желтоватую штору, чтобы дать отцу хоть немного отдохнуть. Мне было в ту пору семь или восемь лет. Первый раз это случилось, когда я вот так пробрался к нему. Он метался во сне, руки продолжали бороться под одеялом, он морщился, отбивался от невидимого противника, вскрикивал в тесноте и мраке душной комнаты. Вокруг не было никого, кто мог бы его услышать. В разгаре лета мрачный и раскаленный дом, казалось, затаил дыхание. Отец дернулся, снова застонал, я подошел поближе. Я принялся утешать его, подражая тону, которым говорила мать, когда я болел. Я потрогал его разбитую влажную бровь, погладил небритую щеку. Из его горла вырвался хрип, он чуть приподнялся и снова осел на всхлипнувшем матрасе. Я обвел пальцем контур его рта, легко коснулся губ, языка, липких от спекшейся слюны. Его грубая искалеченная рука выскользнула из-под шерстяного одеяла, пальцы проползли по моему лицу, ощупывая каждую черту. Я покачнулся в нерешительности, почувствовал, как в шортах дрогнул

и начинает набухать член. Я присел на кровать и, вряд ли сознавая, что делаю, провел по его покрытой шрамами и рытвинами груди, спустился вниз под простыню, где мучилась его правая рука. Я нащупал сильные пальцы, вцепившиеся в налившуюся кровью плоть и влажную скользкую кожу. Я ухватил его там, наши слившиеся руки стали согласно двигать член, оттягивая кожу далеко вниз и снова устремляя вверх. Он вцепился свободной рукой в мои шорты, стянул их до колен, его пальцы проникли у меня между ног, раскрыли ягодицы, он подтянул меня ближе, его большой палец стал подбрасывать мой член вверх и вниз, как игрушку. Он поднял меня, посадил к себе на грудь, прижал рот между моих потерявших опору ног, поглощая меня. Внезапно две жирные струйки спермы брызнули мне в лицо и на руки, и тут он отпихнул меня. Я свалился на навощенный пол. Так мы лежали порознь, слепые и дрожащие, потоки крови клокотали в наших телах, как волны, потом он повернулся, посмотрел на меня сверху, прищурившись в тусклом вечернем свете, увидел, как я вытираю его семя с лица и облизываю липкие руки. Мы лежали так долго - может быть, несколько часов - он на кровати, я на полу. Он протянул ко мне руку, коснулся моего живота, мокрым пальцем стал писать на нем мое имя, снова и снова. Он улыбался. Так это случилось в первый раз. ДВА Я люблю стариков. Как-то раз мы втроем сидели после работы в закусочной - Фред, Энди и я; они двое трепались о чем-то, но я не очень-то слушал. Я смотрел в окно на эту старую пару. Лет семидесяти на вид. Женщина - хромая, с палкой, в помятом синем плаще, явно из магазина дешевой одежды. Он - в сером пальто, очках и шляпе, - одной из тех твидовых шляп, которые, на первый взгляд, к лицу любому, но на самом деле мало кому подходят. Ему она шла. Его волосы были белыми, как зима. Он выглядел крепким. Время сказалось на ней сильнее, хотя она и ходила быстрее его. Он едва поспевал за ней. Я смотрел на него, не отрываясь, быстро написал на салфетке свое имя и адрес, и мои пальцы сжались от желания дотронуться до него.

не хотят или, по крайней мере, не подают вида; мне хочется, чтобы они захотели этого, пока я с ними говорю. Я подошел к скамейке, постоял секунду - нервничая, как обычно, переминаясь с ноги на ногу и всё такое - потом подсел к нему. Он чуть отстранился. От него пахло детской присыпкой, во рту у меня пересохло от этого запаха. «Привет!» - произнес я дружелюбно, словно обязан был с ним поздороваться. Он взглянул на меня, явно ожидая, что я попрошу монету или что-то в этом роде, но когда я ничего больше не сказал, снова отвернулся. Я придвинул ногу к нему поближе. Он резко отдернул свою, но тут же вернул ее на прежнее место, так что она слегка коснулась моей. Затем мы чуть-чуть поболтали. Они всегда хотят поговорить немножко - о погоде, какие толпы в магазинах, что было вчера в новостях, так что мы потрепались слегка и расслабились. И тут я приступил к делу. - Видел твою жену, - сказал я. - Очень милая. Вы, наверное, давно живете вместе. Это хорошо, конечно, но, думаю, иногда ты этого чертовски хочешь. Секса, я имею в виду. Я думаю, бывают моменты, когда ты страшно хочешь, чтобы тебе отсосали. Вот сейчас, например. - Я придвинулся к нему поближе, понизил голос. - Не сомневаюсь, ты бы очень хотел, чтоб тебе отсосали. Спорю, - мой рот почти касался его уха, - ты был бы не прочь, если б я отсосал твой член. Ты не прочь это сделать прямо здесь, если б можно было. И я тоже этого хочу - не за деньги или что-то там такое, честно. Я просто люблю мужиков постарше. Мужиков вроде тебя. И страшно хочу у тебя отсосать. Я выдохнул эту последнюю фразу прямо ему в ухо. Я видел, как его член набухает в штанах. Потом я повернулся, поставил одну ногу на скамейку, провел рукой по его бедру. - Тебе когда-нибудь отсасывал парень? - прошептал я. Он слегка порозовел, хотел было отрицательно покачать головой, но вместо этого кивнул.

- Ну вот, - мои пальцы продолжили поход по его бедру. - Очень хорошо, ты можешь мне рассказать, можешь рассказать мне всё. Могу спорить, тебе давно не отсасывали и тебя давно не трахали. Тебя когда-нибудь трахал парень? - Он кивнул очень медленно, его Они остановились возле магазина лицо багровело все больше. - Конечно игрушек, довольно дорогого. Он сел трахал, и не сомневаюсь, что тебе пона скамейку перед входом, его жена нравилось. Я прав? Скажи мне, я прав? вошла внутрь - видно было, что она - Он кивнул, и я повернул его голову к задержится там надолго. Я повернулся себе. - Ты должен сказать мне, ты долк Фреду и Энди, оборвал их разговор и жен сказать мне, что ты этого хочешь. сказал: «Пойду обработаю того стариСкажи мне, что ты этого хочешь». ка, можете посмотреть». Я запихнул салфетку в карман рубашки, встал из- - Я.... - начал он, но голос тут же соза стола, пересек улицу. Я чувствовал, рвался. как они смотрят на меня, даже знал, о чем они думают. Но мне было все - Скажи мне. равно. - Я... хочу, - прошептал он в ответ. Старик смотрел, как я иду к нему, смотрел безразлич- Я вытянул салфетку и засунул ее в карно, не заинтересованно, как ман его рубашки, по пути коснувшись раз так, как я люблю: мне соска. нравится, когда они этого поначалу

- Я буду там через час. Угол улиц Батхерст и Блур. Сможешь туда подойти? Он кивнул. - Отлично. Я тебя так хочу, что чувствую, как ты кончаешь мне в рот, я даже знаю, как это будет на вкус. Он ничего не сказал. Они вообще не очень-то болтливы, эти старики. Может быть, за это я их и люблю. - Так что увидимся через час. - Я встал. Он кивнул, взглянул на меня, краска отлила от щек. Как раз, когда я вставал, дверь в магазин игрушек отворилась, и оттуда вышла его жена. Я улыбнулся ей и двинулся обратно к ресторану. Перед входом я оглянулся. Старик что-то объяснял жене, потом она пошла по улице, а он бросил на меня взгляд и двинулся в другую сторону, к метро. Я повернулся к окну, показал Фреду и Энди большой палец и пошел за ним. ТРИ Годы без секса влияют на ваши вкусы. Например: несколько недель назад я пошел танцевать - один, но это меня не смущало. На краю танцплощадки на стуле сидел этот симпатичный бородатый мужик, он вытирал майкой пот с лица и груди. Он взглянул на меня, и я понял, что это Уоррен, я встречал его у Майкла и Дуга, года три назад это было. Тогда у него был любовник. Сейчас, судя по всему, не было. Он заметил, что я гляжу на него и стал на меня пялиться, не узнавая, я улыбнулся, что его еще больше обнадежило. Он слез со стула и пошел ко мне и только тут узнал. Мне понравилось, что он не отвернулся и не пошел прочь. Только чуть замедлил шаг, чтобы сообразить, с чего начать разговор. - Привет, Уоррен, - сказал я, точнее, перекричал музыку, когда он подошел. - Сто лет не виделись. Он распростер руки, тепло меня обнял и у меня мгновенно и заметно встал. - Привет, - сказал он мне в ухо. Я попытался отодвинуться, чтобы избежать неловкости, но он не позволил. Его руки сползли на мои бедра, он крепко прижал меня к себе. Чуть откинул голову, весьма собой довольный. - Хорошо выглядишь, - он посмотрел вниз. - У тебя что, пистолет в кармане? Я пожал плечами, улыбнулся. - Может, мышь забралась. А это что? - я почувствовал, как что-то зацепилось за мою майку. Я отодвинулся и заметил, что нитка зацепилась за красивое золотое колечко в его левом соске. Я отцепил и бросил нитку, потом весело поддел колечко пальцем. - Новое? - Ну не совсем. - Он ухмыльнулся. - Вообще-то у меня их два. В правом соске ничего не было. - И где ж второе? Снова ухмыльнувшись, он склонился к моему уху.

- Заходи ко мне, и если будешь хорошо себя вести, может быть, я тебе покажу. Лишь намного позже я сообразил, что так и не спросил Уоррена, что его теперь заводит. - Чем хочешь заняться? - спросил я. Он непонимающе взглянул на меня, потом сообразил. - Ох, Боже, я не врубился. Ты никогда этого не делал, правда? - Ну, на самом деле нет, и даже не собирался. - Я повернулся к нему. Честно, Уоррен, я не знал... - Я думал, ты знаешь, думал, все знают. Боже, три ночи в неделю уже с год примерно, как только мы заканчивали со Стивом, он тут же шел в «Казарму» и показывал всем новые шрамы. - Я не хожу в «Казарму». - Да, но все равно. Слухи ходят. Люди говорят. Ну, точно не мне, подумал я. - Хочешь попробовать? - он прилег рядом, подперев рукой голову. Наблюдал, как я размышляю. - Этого надо захотеть. Я не заставлю тебя делать что-то, что тебе не нравится... - Он провел пальцем по моей груди, вверх и вниз. - А есть альтернатива? - спросил я тихо.

- Слушай, я понимаю, что ты этого не хочешь. Мы можем этого не делать, если ты против. - Все в порядке, - повторил я. - Правда, я знаю, что делаю. Я хочу попробовать. - Я дал ему коробочку с парой резиновых перчаток, ватой, маленькой коричневой бутылочкой спирта, двумя длинными хирургическими иглами с кусочками пробки на кончиках. Он связал мне запястья и лодыжки. Приковал руки к ногам, так что я оказался вывернутым на кровати - задница на уровне плеч. Потом натянул перчатки, плеснул спирт мне на яйца, взял тюбик с мазью и втер мне ее в кожу. - Это для местной анестезии, - он отложил тюбик. - Только для первого раза. Потом ты захочешь чувствовать всё, что я делаю. Не дергайся только. - Он поцеловал меня в бедро, достал иглу, смочил ее спиртом, подцепил онемевшую кожу и проколол ее. Я ахнул, стиснул зубы. Он подержал иглу под кожей, смочил указательный палец моей кровью и запихнул его глубоко в меня, взял в рот мой член, подержал его, глядя на меня, потом выпустил. Ну, - сказал он. - Теперь можно начинать. У Уоррена было запасное кольцо, и он подарил мне его, когда мы закончили. Если будешь себя хорошо вести, я тебе его покажу. Черт, да я всю коллекцию могу показать.

ЧЕТЫРЕ - Ну, можем заняться обычным сексом. Бывало, Мак мог заработать двадцать-тридцать долларов, попрошайни- Звучит без энтузиазма. чая на улице. Тогда он запихивал свое барахло в камеру хранения в метро и - Ну, будет нормально, думаю. Просто шел сюда. не так хорошо, как то, чего я хотел, не так интересно. Думаю, у тебя есть поПятнадцать баксов за комнату с дверью тенциал. - Он взял мою руку, затянул и чем-то вроде кровати - единственее под простыню, вниз к своему члену. ное, что он мог себе позволить. Даже Там, под кожей, я нащупал еще одно так, он все равно не приходил сюда кольцо. Уоррен откинул простыню, каждую ночь. Обычно он появлялся, и я увидел, что оно проходит головку когда снаружи просто невозможно насквозь, пересекая канал. Я легонько было находиться - слишком холодно, потянул колечко кончиком пальца, и дождь, донимали полиция или панки. он застонал. Я представил, как держу его во рту, поддеваю языком. Думаю, иногда он приходил сюда, потому что хотел секса. Это ведь сауна, Потенциал. в конце концов. Но, скорей всего, в основном ему просто нужно было - Ну, так чем мы можем заняться? место, где провести ночь, получше спросил я, поигрывая его кольцом. ночлежки, аллеи в парке или щебенки - Не знаю, ты можешь мммммм... у стены магазина. связать мне руки или покусать меня, пощекотать... побрить меня или У нас с ним это было два раза. Я серьезпоссать на меня... может, немножко но. Он выглядел не хуже других, когда отшлепать?.. принимал душ и брился. Я даже взял за правило брать с собой одноразовые - Да, - вздохнул он угрюмо. - Обычный бритвы на случай, если он окажетсекс. - Его член увял у меня в руке. ся здесь, так чтобы он выглядел не таким опустившимся. Только вот с его - Ладно, - сказал я. - Все в порядке. длинными волосами ничего нельзя Делай, что хочешь. - Я сел, поднял чер- было поделать - он их стриг раз или ный медицинский саквояж, поставил два в год. Ему они даже шли - особенно между нами и принялся раскладывать после душа, когда он хоть чуть-чуть его содержимое по кровати и тумбочмыл голову. Многие парни, которые ке - наручники, кожаные ремни, две переступали через него на улице, даже маленькие свечки, старое не взглянув, тут, когда видели длинбритвенное лезвие. ные волосы, откинутые назад, деревенский загар, большой необрезанный Он остановил меня, взял за член, просто умоляли его, чтобы он их руку. оттрахал или обоссал, они были совер-

шенно бесстыдны.

стывают, как вкопанные, пока ты им спускаешь штаны. Когда дело сделано, Мы все были бесстыдны. Не буду деони обязательно говорят, что придут лать вид, что я не хотел его так же, как еще, но больше не приходят. Нет, все. Нам всем нравилось спать с ним, правда, был один парень, Боб, он учил и те, кому не доставалось, стояли в меня обращаться с инвалидной колядверях или у стен, и смотрели на него, ской, с ним у нас это было несколько дроча друг другу и кончая на него или раз. И все шло неплохо. Правда, когда на того, кого он трахал. Но рассчивыяснилось, что у него жена и дети, тывать на него было нельзя, иногда я с ним порвал. Есть вещи, которые я он просто приходил принять душ и просто не выношу. поспать. Иногда спал один, иногда с кем-то. Однажды, когда мы были с До аварии я был натуралом, как это ним, он спросил, не против ли я, если ни странно слышать. Но это правда, мы не будем делать ничего особенноклянусь. Иногда мне приходило в го, и я ответил: конечно. Так что мы голову, что надо бы попробовать с просто подрочили немного, обнявпарнем, но я так ни разу ничего и не шись, а потом уснули. сделал, и ни один парень ко мне не прикасался. У меня было, наверное, Когда на дверях стоял Рик, проблем в общей сложности пять девушек, с не было. Мака впускали, как и любого двумя было серьезно, и с одной из них, другого. Но когда Рик завел себе ново- это с Луизой, мы даже хотели пожего бойфренда, который заставил его ниться. Из этого, разумеется, ничебросить работу в сауне, парни, смего не вышло. Она навещала меня в нившие его, перестали пускать Мака: больнице и даже пару раз приходила, вроде бы так распорядился хозяин, когда я выписался и переехал сюда. Ей который сам-то заходил в заведение понравились обои на кухне - помню, от силы два раза в год. Потом Мак она это говорила. И еще она сказала, перестал приходить, даже не пытался что оттого, что все мои вещи лежат на войти. Но вы знаете, как это бывает в полу, она чувствует себя великаншей, сауне. Через пару месяцев никто и не это при ее-то росте. Объятья, поцепомнил, что Мак когда-то здесь бывал. луи - это было и вправду смешно. Но мы ни разу больше не заговаривали о Однажды я встретил его: поздней женитьбе, ни разу, а потом она просто ночью, когда уже все было закрыто, я перестала приходить. Поначалу я шел из бара и заметил его в одной из скучал, а потом забыл о ней. Все у нас этих маленьких кабинок для банс ней было неправильно, я это чувствоковских автоматов. Он увидел, как я вал, порой она просто боялась ко мне прохожу, махнул, чтобы я подошел. прикоснуться. Он стянул с меня штаны и отсосал мне прямо там, любой прохожий мог нас А потом, вскоре после этого, я вообще увидеть, хотя уже было действительно перестал интересоваться женщинами поздно и на улице никого и не было. и перешел на мужчин. Я кончил очень быстро, и он жадно все проглотил, тогда я спустил штаны ему и отсосал его большой член, перемазанный засохшей мочой и смегмой, давно не мытый. Я встал на колени рядом с его вонючими мешками, оттягивал и забирал в рот его яйца, вылизал ему жопу, и он меня всего обкончал, задыхаясь: ему не сосали, наверное, несколько недель. Я не вставал, пока не убедился, что ничего не осталось, потом сунул ему пару баксов и смылся весь в его сперме - она застывала на лице, в волосах, на пальто. Я прошел не один окоченевший квартал в центре города, слизывая ее с губ и усов. На меня оглядывались. Потом, несколько недель спустя, фотография в газетной хронике: первая жертва холодов, замерз в картонной коробке в тридцатиградусный мороз. Интересно, почувствовал ли я хоть что-то? Позже я мучительно пытался вспомнить, как он выглядел, как говорил. Что он мог сказать. Но мог разглядеть только свое лицо, расслышать только собственный голос. ПЯТЬ Вам это может показаться смешным, но большинство парней, с которыми я имел дело, были социальными служащими, теми, что навещают подопечных на дому. С ними всё просто: либо они бегут к черту из твоей квартиры, либо за-

произошло на моем диване, штаны Боба сползли на ботинки. Работал телевизор, было что-то около полудня. Боб стонал, извивался, но почти не глядел на меня. Он смотрел на экран или просто закрывал глаза. Странно, что потом он пришел снова. Три раза приходил, и пришел бы еще, если бы обручальное кольцо не вывалилось из его кармана, и ему не пришлось рассказать о жене и детях. Он любил мотоциклы, он сам мне сказал. Кажется, у него даже был свой. Не помню точно, вроде бы он говорил. Иногда я представляю нас вместе. Думаю, как мы мчимся. Я сижу за ним или рядом, в коляске. Ветер дует в лицо, тормошит нам волосы. Все залито солнцем, ни единого облачка. Представьте себе эту картину. ШЕСТЬ Бывают парни, эти белые парни, они подходят ко мне в барах - так было не раз - только потому, что я такой. Они подходят ко мне в баре, разглядывают. Они чего-то хотят от меня, но это не я - то, что они хотят. Я не в счет. То, чего они ищут, они хотят от кого угодно с моей кожей.

Иногда это начинается так: парень говорит, что ему нравятся другие цвета, он говорит, что ему нравится такой цвет, и поначалу слышать это очень приятно. Такой цвет или может быть твои волосы или форма лица. То, как ты движешься. Что бы он ни говорил, ты понимаешь, что на самом деле его интересует, потому что ты и сам знаешь: ты спал с белыми парнями и знаешь, что кожа другая на ощупь, Это случилось - авария то есть - когда я они чувствуют по-другому, по-другому ехал на мотоцикле от родителей. Была пахнут и другие на вкус. Ты хочешь уже поздняя ночь, недавно прошел ему поверить, и может быть, он не дождь, асфальт был мокрый, меня врет. Если это действительно то, что занесло, и мотоцикл навернулся. Он ему нужно - способ изучить разницу, вылетел в кювет, я ударился спиной перенести ее из плоти в плоть - тогда об асфальт, и тут же по мне проехалась это хорошо. Я обеими руками за это. машина. У меня сломан позвоночник, и теперь я навсегда прикован к креслу, Но иногда. а машина раздавила мне обе ноги и отрезала кисть левой руки. Несколько Иногда это начинается с выпивки. месяцев я провалялся в больнице, это было ужасно, если не считать, что там Иногда ты еще не допил первое пиво, у меня впервые произошло с парнем, с только пригубил, а рядом появляется одним из санитаров. Его звали Гарри. еще одна кружка. Ты смотришь на нее, Так, не бог весть что - мы немножко это тот же сорт. Ты думаешь: «О, классобнимались, потом я ему подрочил, но, наконец-то кто-то не поленился - но это было в первый раз, а первый спросить бармена, что я пью». раз кое-что значит. Это случилось пять лет назад. С тех пор у меня, наверное, Иногда это виски. было шесть парней. И вот этот парень рядом с тобой, белый Я не очень-то завожусь. Я просто одипарень рядом с тобой, он смотрит на нок, хочу, чтобы кто-нибудь трогал тебя. Он хочет посмотреть, как ты меня - гладил по груди, целовал в шею пьешь. Если ты допиваешь, он закаи всё такое. Я не большой любитель зывает тебе еще. Если нет, он говорит: брать в рот, но считается, что без этого «Что-то не так? Что-то не так, тебе не не обойтись - пока ты сосешь у парня, нравится, что я тебе заказал? Что-то не он гладит тебя и целует. так, тебе не нравится, тебе не нравится моя выпивка? Может, ты просто не Боб любил это дело. Ему нравилась моя можешь справиться? Может, кишка левая рука - та, где не хватает кисти. тонка, не можешь выпить виски? Он целовал и сосал обрубок, а потом я Может, ты испугался, может, напилвставлял ему по самый локоть и трахал ся? Да, ты совсем нажрался. Эй, ты, за его. Кожа на культе очень чувствистойкой, что ты думаешь? Думаешь, тельная. Когда ты вставляешь у этого парня кишка тонка, не может парню и держишь руку выпить виски, пару стаканов виски? правильно, ты чувствуешь Сраный слабак, все вы такие, никогда его пульс, а он - твой. Мы это не встречал других. Эй, ты, за стойделали четыре раза. Первый раз это кой, что ты думаешь? Думаешь, он в

Списке?» Списке. Индейском списке. Иногда это продолжается, пока ты не позовешь его к себе, или он не позовет к себе тебя. Потом все происходит, в постели, в темноте. Или со светом, он хочет смотреть на то, что он делает с тобой, или как ты делаешь с ним то, чего он хочет. Он что-то говорит. Он причиняет тебе боль. Не важно, что ты отвечаешь ему, ты не сможешь досадить ему так же, как он тебе.

глядел как картина, написанная маслом по стеклу: фигура, прорисованная нежными, полными света штрихами. Один словарь лежал у него на коленях, в иссохших руках был другой. Он поднес его к лампе, листал страницы. Потом громко захлопнул, бросил на поредевшую стопку бумаг на столе. - Что ты ищешь? - спросил я. - Эта дрянь ни к черту не годится, - он взялся за другой словарь.- Нам нужна энциклопедия.

Ты хочешь ему верить. Это единственное, чего ты хочешь. И вот.

- Мы не можем ее себе позволить. У нас и места нет. - Я сел на кровати, плечи вздрогнули от прикосновения к холодИногда ничего не происходит, ничего ной стене. Я безнадежно проснулся. подобного, ничего похожего на то, что Что ты ищешь? я сейчас описал. - Ангелов. Иерархию ангелов. Ты встречаешь парня, он тебе нравится, ты с ним пару раз переспишь. - Не будь идиотом, - сказал я грубо, Вроде бы начинается что-то серьезное. но мой тон был порожден страхом, Ты ждешь этого, но ничего не происхо- а не гневом. Он не обратил внимадит, и ты продолжаешь ждать и ждать, ния на мои слова, нашел статью (968. но это остается с тобой в постели, меж- Ангел. Святой. Мадонна), пробежал ду вами, когда вы трахаетесь и целуза несколько секунд. Громко захлопетесь, остается между вами, когда вы нул словарь, швырнул его так, что тот спите. Это - разница. И ты не можешь врезался в стену. Я взглянул на часы. делать вид, что ее нет. И он не может Третий час ночи. делать вид, что ее нет. Она растет, она занимает больше места, чем вы - Перестань, - шикнул я, - разбудишь оба, она спихивает тебя к краю, и ты соседей. Теперь ложись спать. цепляешься за простыни и подушки, ты почти падаешь, все из-за этой раз- Мне нужна иерархия ангелов. ницы. Ее руки никогда не притянут вас друг к другу, наоборот, она растал- - Подождет до утра. кивает вас. Ты вспоминаешь как папа пил и мама плакала и как ты клялся - Я хочу знать сейчас. что никогда не будешь таким и зачем только мы переехали в город говорит - Ты не можешь сейчас узнать, третий мама и ты смотришь с крыльца и вичас ночи. Утром заскочу в библиотеку, дишь как белые дети смотрят на тебя сниму тебе копию с энциклопедии. вся улица и папа кричит и мама плачет о Службе Поддержки как она позво- - Если бы у нас была энциклопедия... нит в Службу Поддержки потому что здесь невозможно вырастить ребенка и - У нас ее нет, у нас ее не будет, у нас не ты смотришь на них а они смотрят на будет ее сегодня ночью. тебя и разница расталкивает и расталкивает и ты не можешь больше удерЯ замолчал, и он замолчал, и я почувжаться за простыни за подушки и вера ствовал, как его раздражение иссякает. отворачивается смеясь танцует прочь Это уже случалось много раз с тех пор, в темноте даже если горит свет горит как ему поставили диагноз. Внезапная свет все ярче и тогда тогда ты падаешь навязчивая жажда знаний, какой-нибудь неважной информации, которую ты падаешь невозможно достать. Потом неудовлетворенное желание исчезало и больше СЕМЬ не возвращалось. Если же случайно Что-то разбудило меня. ответ удавалось найти - что ж, он кивал почти равнодушно, а, может Шорох, словно кто-то ворошит бурые быть, записывал его куда-то. Нескольсухие листья, яркая вспышка. Свет. ко месяцев он носил с собой блокнот Горела настольная лампа. Я поднял специально для таких случаев, потом голову, увидел тонкий расплывчатый тот куда-то затерялся. Это не имело силуэт голого человека, копающегося в значения, он никогда не вспоминал о горах бумаг и рецептов на столе. нем. Ответ никогда не значил так же много, как жажда его получить. - Поль? - позвал я. Он встал, потянулся выключить свет, Расстроенный - или, может быть, и в этот момент я внезапно вспомнил, лишь делающий вид, что расстроен, как он выглядел, когда мы влюбились раз уж он меня разбудил - он принялся друг в друга. Спокойная сила его рук и швырять бумаги на пол. - Где словарь? плеч, заросли милых светлых волос на Толковый словарь? груди. Его открытое, умное лицо. Свет погас. Он прошлепал до кровати, про- Ложись спать, - я отвернулся. Вскоре стыня поднялась. Он лег под нее так, шорох прекратился, я надел очки и чтобы она оставалась между нами, снова посмотрел на него. Его тело при- повернулся ко мне спиной. Я обрело очертания слишком внезапно, обнял его, того, кем он был и остро. Бледная, иссине-белая кожа бле- кем стал, моя рука скользнустела от пота. На шее, груди, спине, ла по его телу, обхватила его лбу, - всюду бугрились опухоли. Он вы- член. Я стал гладить его сверху вниз,

еще раз и еще, и он начал твердеть. - Пожалуйста, - Поль произнес это так тихо, что я не был уверен, что верно расслышал. Голос звучал так, словно его мучает боль. - Поль? - переспросил я, но он сбросил мою руку. - Пожалуйста, не надо, - я понял, что он плачет. - Пожалуйста, не трогай меня. Он повернулся на живот, подушка заглушила всхлипы. Бывают сны, когда ты понимаешь, что спишь и можешь изменить все к лучшему, ты можешь осознать и укротить свои страхи, установить над ними контроль. Я поцеловал его плечо, погладил по спине, и моя рука успокоилась там, где раздваивались его ягодицы. Он ненавидел свое тело, я чувствовал это, ненавидел то, во что оно превратилось, ненавидел секс, который навлек несчастье на нас обоих. Я все воспринимал по-другому, но мои чувства не имели значения. Я мог повлиять на сон, но не мог побороть его ненависть. Я не смел трогать его, раз он не хотел, чтобы его ласкали. Я припал губами к его плечу, закрыл глаза. Я лежал неподвижно, пока его слезы не перешли в сон. Через несколько дней после того, как он умер, я разбирал его одежду, опустошая шкафы и ящики, и в кармане старой куртки обнаружил блокнот, который он потерял много месяцев назад. Блокнот с ответами. Его хрупкий почерк заполнил едва ли треть страниц. Я читал медленно, замирая то на одной записи, то на другой («каталепсия/эпилепсия», «Антигона, Исмена, Полиник, Этеокл»), пока не обнаружил недалеко от конца его записей девять ангельских орденов в небесной иерархии: 1. серафимы 2. херувимы 3. престолы 4. господства 5. силы 6. власти 7. начала 8. архангелы 9. ангелы Ниже он написал: «Они не могут перейти с одной ступени на другую, но гнездятся в сердцах друг друга, как те славянские куклы, что были у моей бабушки. Они вынуждают меня думать, в чьем же воображении я сейчас поселился». Я закрыл блокнот и бросил его на кипу свитеров.

БОЛЬШЕ НА

looo.ch